№4 (3) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 4 (3) 2018

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 4 (3) 2018

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ “ЛЭТИ”).

Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный.

Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2018.

Содержание выпуска 3 за 2018 г. English Summaries for Feature Articles ....................................................................................... i Статьи ............................................................................................................................................. Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка .................................................................................................... 1 Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов ................................................ 16 Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма ................................................................................................................................ 34 Труды членов редколлегии ..................................................................................................... Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» ............................................................................................................................. 44 Материалы и публикации ........................................................................................................... Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Пер. с французского, вступительная статья и комментарий В.А. Мильчиной ...................................................... 58 Рецензии ......................................................................................................................................... Июльская Е.Е. Некоторые соображения касательно погребения в Осеберге. Рец. на кн.: Андрощук Ф.А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с.... ... 70 Губарев О.Л. И снова о Рюрике, пришедшем «из-за моря». Рец. на статью.: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. 78 Елифёрова М.В. Рюриково городище: что же откопали на самом деле? Рец. на кн.:. Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX)......................................................................................................................................... 87



Valla. 2018. Vol. 4. No. 1-2.

English Summaries for Feature Articles. Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка. С. 1-15. Two Place-Names from the Plotnitskii End of the Market Side of the Mediaeval Novgorod: Podol and Polyanka. Pp. 1-15. By Mikhail Nesin, Military Historical Museum of Artillery, Engineer and Signal Corps (St. Petersburg). e-mail: [email protected] The paper revisits the evidence of the two locations of mediaeval Novgorod, Podol and Polyanka. The common assumption that the terms posad and Podol referred to city areas inhabited by distinct social groups (such as craftsmen) is unsubstantiated and almost certainly wrong. On the basis of the totality of evidence from written sources and paleo-landscape reconstruction of the Market Side, it is possible to locate Podol (which merely means ‘lowland’) in the north-west part of the Plotnitskii End. As for Polyanka, it was not a field (pole), as some historians state, but rather a township within the Plotnitskii End, between the wall of Okolny Gorod and St. Antony Monastery. Keywords: Novgorod the Great; place names; Podol; Polyanka  Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов. С. 16-33. The ‘Double Lorgnette and the Opera Glasses: Adventures of the Words. Pp. 16-33. By Konstantin Yudin, independent researcher. e-mail: [email protected] The study offers a commentary to a line in Eugene Onegin by Pushkin, where a ‘double lorgnette’ is mentioned. Vladimir Nabokov believed that this was the then term for opera glasses; however, an investigation into the usage of various French and Russian terms for optic devices shows a more complex picture. The evidence from 19th-century periodicals and fiction does not support Nabokov’s idea that ‘double lorgnette’ could have been an established term for ‘opera glasses’. Instead, before the coming of modern opera glasses, a wider range of optic devices was used, and the meaning of the terms was rather unstable. Onegin’s 1820s device was most likely a plain binocular lorgnette. Keywords: 19th century; translation; optics; lorgnette 

i

Valla. 2018. Vol. 4. No. 1-2.

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма. С. 34-43. De vinculis in Giordano Bruno’s Philosophy and in History of European Esoterics. Pp. 34-43. By Matvey Fialko, Russian Christian Academy of Humanities e-mail: [email protected] The paper presents an overview of Giordano Bruno’s concept of vinculum, the sources of his ideas and his influence upon the later European esoteric teachings. Keywords: 16th century; Giordano Bruno; Neoplatonism; esoteric teachings  Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание». С. 44-57. More on ‘Women’s Spells’: Faeth Fiada and the Klosterneuburg Incantation. Pp. С. 44-57. By Tatiana Mikhailova, Lomonosov Moscow State University e-mail: [email protected] In Faeth Fiada, the speaker wishes to be protected from brichtu ban. There is a less-known parallel to this motif in the Klosterneuburg Incantation where harmful magic performed by some unspecified women is mentioned three times. A closer look at the Old Irish vocabulary related to magic may yield some clues to what ‘women’s charms’ may have been. The original meaning of this concept was likely linked with love magic that was certainly unacceptable for members of Christian clergy, such as St. Patrick or his followers. Keywords: Old Irish; charms; gender; magic; love magic; lorica 

ii

[VALLA] статьи

Valla. №4(3), 2018.

Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка 1. Подол Новгородский Подол неоднократно упоминается в историографии [см. напр.: Передольский 1898; Тихомиров 1956; Буров 1989; Дубровин 2016]. Исследователи высказывали разные мнения о его местоположении и социальном составе его жителей. Вместе с тем сведения источников о Подоле в Новгороде до сих пор комплексно не проанализированы. Потому мне представляется актуальным рассмотреть аргументацию исследователей и все упоминания Подола в источниках. Первым исследователем, который обратился к локализации территории новгородского Подола, был В.С. Передольский. Ученый почему-то считал, что Подол располагался на низких прибрежных участках около Плотницкого, а также Славенского и Людина концов [Передольский 1898: 307]. Вместе с тем, по справедливому замечанию М.Н. Тихомирова, это «совсем не вытекает из данных летописей» [Тихомиров 1956: 45]. Следует уточнить, что локализация Передольским местоположения Подола у Плотницкого конца близка к истине. Но о его расположении возле Людина конца источники ничего не сообщают. Впрочем, сам Тихомиров предложил не более обоснованную версию о географическом положении Подола. По его словам, «в Новгороде Подолом называлась та часть города, которая находилась на Торговой стороне и примыкала к Волхову, в непосредственной близости к торгу. Место Новгородского подола устанавливается тем, что он находился поблизости от церкви Пятницы на Ярославовом дворище, поблизости от Ильины улицы в Славне». В подтверждение этой гипотезы он привел.... сведения Новгородской I летописи о пожаре на Подоле и в Гончарском (Людином) конце Софийской стороны Новгорода [там же: 45-46]. О расположении Подола около церкви св. Параскевы Пятницы и Ильиной улицы источники ничего не сообщают. Тихомиров полагал, что подолы на Руси, в частности, в Новгороде, представляли собой торгово-ремесленные посады, противопоставляемые в социальном отношении аристократической возвышенной части города [там же: 43-46]. Свою концепцию социальной топографии древнерусских городских посадов Тихомиров выстраивал по образцу некоторых средневековых европейских городов. В действительности не все города Европы эпохи Средневековья имели подобное жесткое членение. К примеру, его не прослеживается ни в Венеции, ни во Флоренции, ни в Париже. Письменные источники тоже не сообщают о чисто торгово-ремесленном характере населения подолов древнерусских городов, как и посадов в домосковский период. Термин «посад» обозначал неукрепленный жилой массив, прилегающий к городским укреплениям, безотносительно социального состава населения. Показательно, что единственное упоминание новгородских посадов в местных источниках домосковского периода относилось в том числе и к домам монастырских крестьян, а также княжеских людей: в 1471 г. новгородцы ожидая приближения московских войск, пожгли «посады» за валами окольного города, «и въ Зверинцах церковь новаа святый Семионъ огоре, и Онтоновъ манастырь, и Полянку всю, и Юрьев монастырь, и Городище все, и Рожественый манастырь и церковь огори» [НIVЛ 2000: 447]. Выделенные урочища располагались в отрыве от городского массива, соответственно под окружающими Юрьев монастырь сожженными «посадами» надо понимать дворы местных монастырских крестьян. А расположенная на холме среди волховской поймы загородная княжеская резиденция Городище, не будучи непосредственно окружена никакими поселениями, могла полностью сгореть только в одном случае – ее саму подожгли. Очевидно, она сама относилось к числу посадов, сожженных новгородцами, а ведь проживали на ней княжеские служилые люди, наместники, судебные исполнители. В IX-X в. на ее месте существовали укрепления (что, надо полагать, отразилось в наименовании «Городища» – места бывшей крепости, 1

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка упоминаемом в русском летописании начиная с 1103 г. [Носов 1984: 21-23] 1). Но к 1470-х гг. Городище вот уже несколько веков как крепости не имело, потому вполне подходило под определение посада. Что касается термина «Подол», то он – как легко догадаться – обозначал в древнерусском языке низменную часть города. А впрочем, не только города – одна из новгородских писцовых книг, к примеру, упоминает по соседству деревни с выразительными наименованиями «Подол» и «Гора» [НПК 1910: 299]. Иногда слово «Подол» употреблялось не в качестве устойчивого топонима, а как образное литературное обозначение низменной части города: в житии Меркурия Смоленского есть уникальное 2 упоминание смоленского Подола, на который во двор к главному герою был послан пономарь из Успенского собора [Тихомиров 1956: 358]. По-видимому, Подолом названа более низменная заречная часть Смоленска возле церкви свв. Петра и Павла: согласно другому варианту житийного предания, Меркурий обретался возле креста на территории Петровской сотни, расположенной в окрестностях одноименного храма [БЛДР 1997: 164, 480]3. Кстати, оттуда и в наши дни открывается живописный вид на Соборную гору. Стоящий на ее вершине Успенский собор как будто парит над городом. В домонгольский период в Киеве существовало устойчивое разделение города на урочища с красноречивыми названиями – Подол и Гору, которые и поныне являют собой яркий контраст в плане рельефа. По выразительному летописному известию, приведенному тем же Тихомировым, одно время люди не жили на Подоле, но проживали на Горе, так как вода в р. Днепре текла у самой Горы [Тихомиров 1956: 20]. Таким образом, Подол явственно изображен летописцем в качестве низины, затопленной днепровскими водами. При этом киевский хронист не сделал никаких замечаний и оговорок о социальном статусе киевлян. И это неудивительно, поскольку археологические изыскания на территории Горы и Подола не обнаружили принципиальной разницы между городским населением верхней и нижней частей города. Согласно заключению археологов, в результате раскопок на территории киевского Подола, помимо жилищ рядовых киевлян, были обнаружены дворы знатных людей, а на Горе по археологическим данным, кроме знати, проживали торговцы и ремесленники [Толочко 1973: 136; Толочко 1980: 85; ДРГЗС 1985: 65]. Надо сказать, что еще в советское время «археологические раскопки широкими площадями поколебали еще недавно господствовавшее мнение о четком социальном членении городов Руси X-XIII вв. на 1 В последнее время исследователь как будто скорректировал это мнение и полагает, что укрепления начали размываться водами р. Волхов еще в пределах IX в. [Носов, Еремеев, Дорофеева 2016: 112]. Потому он даже отрицал возможность наличия под валом керамики X в., несмотря на то что верхняя хронологическая граница артефактов данного типа охватывает и X в. [там же]. Вместе с тем в коллективной монографии 2017 г. сообщается, что «ров, несомненно, существовал во второй половине IX в. Радиоуглеродные анализы образцов угля дали серию дат, относящихся ко времени VIII-X вв. Время начала сооружения рва пока до конца не ясно. Одновременно со рвом мог существовать и вал, насыпанный грунтом, вынутым из него, и снивелированный при перепланировке княжеской резиденции в XI в. Тем самым Рюриково городище на начальном этапе своей истории имело двухчастную структуру и состояло из укрепленной площадки на вершине холма и примыкавшей к ней неукрепленной части» [Носов, Плохов, Хвощинская 2017: 24]. Благодарю М.В. Елиферову, ознакомившую меня с этой работой. Я лично предпочитаю придерживаться версии, сформулированной Е.Н. Носовым в вышеуказанной статье 1984 г., поскольку в ней автор на основе результатов дендрохронологического анализа сделал обоснованный вывод о существовании крепости в X в. [Носов 1984: 22-23]. Если бы крепость на Городище была безвозвратно уничтожена разливами реки в пределах IX в., то появление в ней бревен X в. было бы неуместно. 2 В литературе по истории и топографии средневекового Смоленска мне не встречалось иных сведений о Смоленском подоле. А.М. Молочников, изучающий историю Смоленска XVI-XVII вв., также не находит других упоминаний Подола в Смоленске – ни в нарративных, ни в документальных источниках. 3 Таким образом, косвенно подтверждается догадка М.Н. Тихомирова, что «возможно, он [Подол] находился на правом берегу Днепра, где сохранилась древняя Петропавловская церковь» [Тихомиров 1956: 358]. Л.В. Алексеев, напротив, почему-то считает, что Подол – это прибрежный левобережный район бывшей церкви Параскевы Пятницы на малом Торгу [Алексеев 1980: 146-147]. Но ни в каком варианте жития Меркурия Смоленского нет ни малейших намеков на пребывание там будущего святого.

2

Valla. №4(3), 2018. аристократический детинец и торгово-ремесленный посад (окольный город)» [ДРГЗС 1985: 65]. Ниже на той же странице данной книги этот вывод наглядно подкреплен рядом примеров из социальной топографии Киева, Новгорода и др. городов. Не был исключением и Подол в Москве. По свидетельству митрополичьего летописания, на московском Подоле в 1493 г. существовал «дворъ великого князя новой» [CII 2001: 338]. Новгородские источники также не сообщают об узком социальном составе жителей новгородского Подола. Потому встречающиеся в историографии заявления о каком-то особенном характере населения этой части Новгорода мне представляются необоснованными. Версию Тихомирова о локализации новгородского Подола поддержал В.А. Буров [Буров 1989: 30]. По словам Бурова, посад, или Подол, располагался к северу от Торга, и в конце XII в. за счет него образовался Плотницкий конец. При этом к территории посада / Подола он относит и пространство к востоку от Торга – Витковский переулок, Михайловскую и Ильину улицы Славенского конца [там же]. Но это не находит подтверждения в источниках. К тому же названные улицы находились в возвышенной части Торговой стороны, да и значительная часть Плотницкого конца тоже не представляла собой низины (cм. карту палеорельефа Торговой стороны по И.И. Кушниру: [Дубровин 2016а: 523]), потому относить их к территории Подола мне кажется нелогичным. Да и вообще рассуждения В.А. Бурова об истории посада-Подола в домонгольский период выглядят весьма умозрительными: как отмечает сам исследователь, «термин “Подол” зафиксирован в Новгородской I летописи» уже «под 1300, 1340, 1360, 1372 (на самом деле 1371 г. – М. Н.), 1442 гг. и связан с церковью Бориса и Глеба, располагавшейся близ Торга» [Буров 1989: 30]. Однако, как будет показано ниже, фигурирующая в новгородском летописании церковь Бориса и Глеба «на Подоле» [НIЛ 2000: 91, 352], в действительности находилась не на Торгу, и даже не «близ Торга», а более чем в 1 км от него к северу, около вала Окольного города4; к тому же автор прошел мимо некоторых оригинальных известий о новгородском Подоле Новгородской IV летописи. Тем не менее по сравнению с другими исследователями В.А. Буров упоминает наибольшее количество известий о Подоле. Правда, даже перечисленные им статьи Новгородской I летописи ученый смотрел без должного внимания к исторической географии города: иначе бы он заметил, что в них Подол не помещен в непосредственном соседстве с Торгом, а под 1442 г. летописец определенно упоминает Подол рядом с Плотницким, а не Славенским концом и не Торгом [НIЛ 2000: 423]. Ни о каком соседстве с Торгом и, тем более, с пристанями, источники не сообщают. Ныне Г.Е. Дубровин резонно отмечал гипотетический характер локализации Буровым новгородских посадов [Дубровин 2016: 5]. Проблему посада-Подола Буров рассматривает в неразрывной связи с княжьей сотней, которая, по его мнению, первоначально не входила в концы и была населена пришлым по происхождению населением, подчинявшимся князю, хотя, в отличие от Тихомирова, он не ограничивает его торговцами и ремесленниками. К территории этой сотни, он, помимо посада-Подола Торговой стороны Новгорода, относит также некоторые районы на левобережной Софийской стороне [Буров 1987; Буров 1989], что опять же не подтверждается источниками. Замечу, что городская княжья сотня упоминается в единственном источнике – «Уставе о мостех», датированном В.Л. Яниным второй половиной XIII в. [Янин 1977: 90-120], когда предполагаемые Буровым внекончанские посады уже интегрировались в концы [НIЛ 2000: 507]; к тому же «Устав о мостех» не дает решительно никакой информации ни о локализации княжьей сотни, ни о характере ее населения, ни о ее 4 Впрочем, эта церковь ошибочно отнесена к Торгу и в новейшем энциклопедическом словаре Великого Новгорода [ВНЭС 2009: 520]. Составители обратили внимание на то, что в росписи новгородских церквей 1615 г. Борисоглебская церковь фигурирует среди рыночных храмов. Между тем это явное недоразумение – роспись упоминает одноименную церковь на Торговой стороне, но только не на Торгу, а на «Заполской» (Запольской) улице [РНЦ1615 2008: 377]. Речь идет о существующей ныне церкви Бориса и Глеба в Плотниках. Запольская улица проходила в северной части Плотницкого конца, на восток от р. Волхова, с южной стороны от этого храма.

3

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка отношении к «княжескому домену» [ср: Буров 1987; Буров 1989: 31]5. Можно с не меньшей долей вероятности допустить, что в XIII в. это название могло подразумевать простую территориальную связь с княжьим, или Ярославовым, двором – как фигурирующие в XV в. летописные термины «княжанский берег» и «княжанцы» [НIЛ 2000: 397, 425], а не иметь прямого отношения к княжескому домену и княжеским людям. Население новгородских сотен составляли обычные новгородцы разного статуса – в 1230 г. именно новгородцы, а не отдельные слои, переизбрав посадника и тысяцкого, делили имущество прежнего посадника по сотням [там же: 70]. «Это значит, что люди, распоряжающиеся посадничеством и тысяцким, живут по сотням» [Фроянов, Дворниченко 1988: 183]. Во главе сотен стояли новгородские бояре – известен сотский Ставр, вызванный в Киев в числе прочих новгородских бояр в 1118 г. Владимиром Мономахом, а в конце XII в. новгородские сотские фигурируют в местном летописании как «передние мужи» – представители новгородской элиты [НIЛ 2000: 21, 43; Несин 2013: 188; Несин 2014: 118; Несин 2014а: 21; Несин 2018: 41, 45]. Нет никаких данных, что княжья сотня по своей социальной и административной структуре являла собой некое исключение. Ныне мнения В.А. Бурова о новгородском подоле частично поддержал Г.Е. Дубровин [Дубровин 2016: 7]. Дубровин заявил, что крупнейший «внекончанский посад» на протяжении XI-XIII в. формировался на Торговой стороне к северу от Славна, где в дальнейшем и был образован Плотницкий конец. Последний, по мнению Дубровина, собственно, и сформировался «за счет» этого «посада (Подола), представлявшего собой всю территорию Торговой стороны к северу от Торга и входившего в состав Княжей сотни, то есть городского домена князя» [там же]. Никаких источников о Подоле как предтече Плотницкого конца историк не упомянул. Равно как и о локализации Подола на месте Плотницкого конца. А это стоило бы оговорить, ведь Подол впервые упоминается под 1300 г., когда Плотницкий конец, по мнению того же Дубровина, уже существовал. Впрочем, Дубровин летописных сведений о Подоле не разбирал. При этом, сам Дубровин в своей вышедшей в том же году своей монографии, посвященной Плотницкому концу, поместил карту палеорельефа Торговой стороны Новгорода по И.И. Кушниру, из которой, как уже было сказано, очевидно, что значительная часть Плотницкого конца не являлась низиной [Дубровин 2016а: 523], а следовательно, никак не подходила под определение Подола. Да и сама идея Дубровина о формировании Плотницкого конца из «внекончанского посада» не подтверждается показаниями источников: летописи в принципе содержат мало информации о «Плотниках» до конца XIII в., потому исследователи не сошлись во мнениях о времени выделения их в отдельный конец [Насонов 1951: 109-110; Янин, Алешковский 1971: 40; Дубровин 2009: 101-118]. Не стоит исключать, что до второй половины XII в. Торговая сторона представляла собой единый в административном отношении район «Оный пол». Ближе к концу XII в., в связи с вероятным 5

В этих статьях второй половины 1980-х гг. В.А. Буров, ссылаясь на материалы Кировского и Ильинского раскопов, утверждает, что население княжеской сотни имело усадьбы одинакового размера [там же]. Однако стоит учесть, что во всем Новгороде к концу XX в. было целиком или большей частью раскопано лишь около 15 или 16 дворов [Петров, Сорокин 1997]. Потому выводы Бурова о характере городских усадеб на обширной территории средневекового Новгорода, которую он отнес к княжеской сотне, не представляются убедительными. В свое время В.Л. Янин, опираясь на материалы Неревского раскопа, сделал не менее категоричный вывод, что Новгород, напротив, целиком состоял из больших усадеб площадью порядка 2000 м2 [Янин 1969]. В настоящее время, с появлением новых археологических материалов, исследователи пришли к иным выводам о размере среднего новгородского двора [Петров, Сорокин 1997]. На мой взгляд, этот пример весьма наглядно показывает, как опасно делать на основе немногочисленных находок ответственные выводы о социальной топографии большой территории. К тому же я не уверен, что Буров правильно интерпретировал материалы Кировского раскопа – «стандартные по величине» дворы надежно выявлены лишь на Ильинском [там же]. А материалов Ильинского раскопа мало даже для характеристики усадеб в пределах одной улицы, а не то что значительной части города, на которой Буров локализует княжескую сотню. Тем более что на Михайловском раскопе, на древней Михайловой улице, которую Буров отнес к той же сотне и посаду-Подолу, были обнаружены дворы иного размера, чем на Ильинском [там же].

4

Valla. №4(3), 2018. выделением Плотницкого конца, за южной частью Оного пола закрепилось название Славна, которое прежде относилось лишь к древнейшей возвышенной части будущего Славенского конца [Несин 2017]. По мнению Дубровина, боярство будущего Плотницкого конца формировалось из княжеских людей – огнищан [Дубровин 2010]. Эта концепция во многом строится на его гипотезе об относительно позднем выделении Плотницкого конца из внекончанского посада6. Вместе с тем анализ новгородских летописных известий об огнищанах не позволяет сделать вывод об их родстве с новгородским боярством по мужской линии [Несин 2018а]. Добавлю, что исследователь исходит из ошибочного постулата, будто княжеские люди должны были жить на некой внекончанской территории за пределами княжеского двора [Дубровин 2010]. Но это никак не подтверждается показаниями источников, напротив, есть обратный пример Городища, известного как местопребывания не только князей, но и их людей. Да и вообще данных о служилом происхождении плотницких бояр Дубровин не привлекает за их полным отсутствием. Приведенные им в пример прозвища братьев Остафия Дворянинца и Александра Дворянинцева, в которых он вслед за В.Д. Назаровым видит потомков дворянина [там же: 50], едва ли можно считать серьезным доводом в пользу их происхождения от княжеских людей. Как отметил по схожему поводу В.Л. Янин, «думается, что на столь зыбкой основе не следовало бы приходить к построениям принципиального характера. Ведь никому не придет в голову связывать посадника Александра Фоминича, носившего прозвище “Цесарь”, с византийскими императорами или золотоордынскими ханами» [Янин 1981: 229]). Таким образом, сведения о новгородском Подоле до сих пор не изучены, а встречающиеся в историографии построения о его местоположении и социальной структуре покоятся на весьма шатких основаниях. В этой связи полагаю целесообразным комплексно проанализировать данные письменных источников о Подоле. Первое упоминание о Gодоле относится к 6808 (1300) г. в старшем изводе Новгородской I летописи: «Того же лета срубиша 4 церкви: святыя Богородица в манастыри въ Зверинци, и святого Лазоря, и святого Дмитрия на Бояни улке, и святою Бориса и Глеба на Подоле» [НIЛ 2000: 91]. Глагол «срубиша» не оставляет сомнения в том, что все эти церкви – в том числе и Борисоглебская на Подоле – были сделаны из дерева. В следующий раз церковь Бориса и Глеба на Подоле фигурирует в упоминании о пожаре 7 июня 6848 (1340) г. В ходе пожара «въ святои Пятници (в церкви Параскевы Пятницы на Торгу – М. Н.) сторожь сыномъ сгоре; по том же пожару и церковь та падеся, другая святою мученику Бориса и Глеба на Подоле» [там же: 352]. Церковь Бориса и Глеба на Подоле обвалилась от пожара наряду с храмом Параскевы Пятницы. Мною была рассмотрена география распространения этого пожара на Торговой стороне и показано, что он охватил территорию Торга и с Славенского конца к югу от безымянного ручья, разделявшего Плотницкий и Славенский концы, протекавшего в нижнем течении по территории Торга [Несин 2017: 9]. Погореть там могла только одна Борисоглебская церковь, расположенная на Торгу юго-западнее церкви Ивана на Опоках, около линии нынешней Ильиной ул. [ВНЭС 2009: 520; см. также схему южной части Торга: Янин 2004: 193]. В эпоху новгородской независимости этот храм относили к территории Торга [ЛА 1989: 218], в московский период он также фигурировал среди торговых рядов [ВНЭС 2009: 520] и у рыбников [ПСРЛ 1879: 351] – рыбного ряда. К тому же пострадавшая от пожара Борисоглебская церковь, наряду с храмом св. Параскевы Пятницы, «падеся» – то есть обвалилась. Этот глагол в новгородском 6

Потому ныне он пишет о пришлом происхождении новгородца Петряты, жившего на месте церкви Иоанна на Опоках [Дубровин 2016а: 45]. Об этом Петряте ничего, кроме имени и места проживания, не известно – тот же Дубровин не уверен даже, можно ли его отождествлять с носившим то же имя посадником [там же]. Но его дружинное происхождение ученый выводит исключительно из своей гипотезе о нахождении там в то время некого внекончанского посада.

5

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка летописании употреблялся к рушившимся в огне каменным храмам типа той же св. Параскевы Пятницы на Торгу, но мною не было обнаружено одного случая, когда бы он однозначно применялся к пострадавшим от пожара деревянным сооружениям. Возможно, это было связано с тем, что деревянные храмы чаще всего просто сгорали и про них уместнее было писать, что они «погорели». А вот каменные не могли полностью сгореть, но зато им было свойственно либо обгореть, либо обвалиться, потому про опавшую каменную постройку было писать уместнее, нежели про деревянную. Относительно церкви Бориса и Глеба на Торгу летописи не сообщают, что она тогда была деревянной; в XV в. ее отстроили из камня на старом основании [ЛА 1989: 218], что подразумевает наличие там в более раннее время каменной постройки. Между тем как другая Борисоглебская церковь на Торговой стороне – Бориса и Глеба «в Плотникехь» – была впервые построена в камне уже в 1377 г. [НIЛ 2000: 375]. Вместе с тем ни разу ни до, ни после 1340 г. церковь Бориса и Глеба на Торгу не фигурирует как подольская. Да и вообще тот участок, где она помещалась, трудно назвать особенно низменным, и он не представляет собой большого ровного пространства, которое было бы уместно специально называть Подолом. Согласно созданной И.И. Кушниром карте палеорельефа Новгорода, в Средневековье в том районе тоже не было обширного низменного участка – см. карту в [Дубровин 2016а: 523]. Зато позднее новгородский Подол фигурирует именно в неразрывной связи с Плотницким концом, причем в качестве не примыкавшего к Торгу района. Логично предположить, что новгородский летописец по ошибке спутал названия двух Борисоглебских храмов Торговой стороны, назвав церковь на Торгу церковью на Подоле. Полагаю в этой связи, что настоящую церковь свв. Бориса и Глеба на Подоле следует отождествлять с церковью Бориса и Глеба в Плотниках на берегу р. Волхов у северного участка вала Окольного города (сейчас на этом месте находится одноименная церковь XVI в.). На карте средневекового новгородского рельефа, по И.И. Кушниру, также хорошо выделяется низкий прибрежный участок, протянувшийся к северу от Федоровского ручья (ныне ул. Федоровский ручей) до Окольного города и к востоку примерно до уровня нын. улицы Оловянки [там же]. Он вполне подходил под определение Подола. Соответственно церковь Бориса и Глеба на Подоле – это та же, что Бориса и Глеба в Плотниках. И ее именем по ошибке летописец назвал обвалившийся от пожара каменный храм Бориса и Глеба на Торгу. Поскольку хронист спутал безымянный ручей, разделявший Торг, с Федоровским [Несин 2017: 9], ему ничего не стоило перепутать две Борисоглебские церкви Торговой стороны Новгорода. А тот факт, что в XIV в. церковь Бориса и Глеба локализуют и «на Подоле», и «в Плотниках», наводит на мысль, что Подол был частью Плотницкого конца, хотя иногда противопоставлялся ему, представляя особую местность в его составе. В 6868 (1360) г. новый новгородский архиепископ Алексий поехал в Москву на хиротонию. «А без владыки в Новегороде погоре Подолъ и Горончарский (Людин – М. Н.) конецъ, и 7 церквии деревянных сгоре» [НIЛ 2000: 366]. В источниках Подол никогда не относился к Людину концу. По-видимому, летописец просто перечисляет разные части города, сгоревшие в отсутствие владыки. В новгородском летописании высказывалась сентенция, что городские пожары возникали по грехам новгородцев, потому что люди обманывали Бога и преступали крестное целование [там же: 371] Потому не исключено, что присутствие владыки – посредника между Богом и людьми – с точки зрения новгородского хрониста могло как-то умилостивить небеса. Новгородская летопись по списку Никольского сер. XVI в. по ошибке помещает известие об этом пожаре на Подоле под 6866 г. [НIVЛ 2000: 602]. В 6879 (1371) г., согласно Академическому списку Новгородской I летописи, «бысть пожаръ с Ильине улицы в Плотничкыи конецъ, и Подолъ всь погоре, и конецъ до Килавои улици» [НIЛ 2000: 371]. Ул. Ильина находилась близ северной границы Славенского конца. Следовательно, на первый взгляд, можно понимать так, что огонь распространился на север в Плотницкий конец и спалил Подол. Подол, таким образом, лежал севернее Ильиной улицы – 6

Valla. №4(3), 2018. на уровне Плотницкого конца, если с Ильиной улицы огонь распространялся на Подол через Плотницкий конец. Подол здесь выделен как отдельный район. Поскольку выше отмечалось, что церковь Бориса и Глеба на Подоле иногда упоминалась как «церковь в Плотниках», стоит полагать, что он был особым урочищем в составе Плотницкого конца. Новгородская IV летопись уточняет, что пожар был 20 августа. Далее следует аналогичное сообщение, что погорели от ул. Ильиной Плотницкий конец до Киловой улицы и Подол [НIVЛ 2000: 295]. Все, казалось бы, понятно – пожар пошел от Ильиной улицы к северу до Киловой улицы и перешел в Подол. Но ведь Килова – она же Куровая, она же Кироиванская / Кироивановская ул. [Васильев 2012: 307] – находилась к югу от Ильиной ул. в южной части Славенского конца (см. планы Торговой стороны средневекового Новгорода А.И. Семенова и по В.Л. Янину – Б.А. Колчину: [Семенов 1959: 60-61; Дубровин 2016: 522]). Средневековый настил этой улицы был в 2006 г. обнаружен в ходе археологических исследований на Посольском раскопе [Петров 2007: 26-27]. В Плотницком конце никаких улиц со сколько-нибудь похожими названиями не было. Была Иворова улица, но ее название никогда такой трансформации не подвергалось, как и давшее ей название имя Ивор. Можно разве что сделать вывод, что в летописи вкралась ошибка, и на самом деле пожар от Ильиной улицы распространился не только на север, но и на юг, до Киловой / Куровой / Кироивановской / Кироиванской ул. Любопытно, что, согласно Академическому и Толстовскому спискам Новгородской I летописи, был пожар от Ильиной улицы в Плотницкий конец, и Подол весь погорел, и конец и до Киловой ул. [НIЛ 2000: 371]. Все то же, что в Академическом списке, но из-за одной буквы «и» меняется весь смысл. Пожар перешел в Плотницкий конец, пострадал весь Подол и конец, а также погорело в ином направлении до Киловой ул. Вот только территория Плотницкого конца и Подола была намного больше пространства от Ильиной ул. до Киловой. Потому новгородцев больше занимало распространение огня не в южном, а в северном направлении, и это даже привело к путанице: в некоторых источниках Килова улица Славенского конца выступает как часть Плотницкого. В начале 20-х чисел января 6892 (1384) г. в Новгороде разгорелся конфликт между городскими концами по поводу служилого князя Патрикея Наримунтовича, не поладившего с жителями новгородских пригородов – Орешка и Корелы [Несин 2017: 10]. Тот сумел привлечь на свою сторону Славенский конец правобережной Торговой стороны Новгорода, в то время как три конца Софийской стороны выступили против князя. Тогда Патрикей Наримунтович вместе с новгородским тысяцким Есифом (Иосифом), который, как видно, был сторонником служилого князя, ходили на Торговую сторону, «в вече», искать поддержки у жителей правобережного Плотницкого конца. 4 февраля 1384 г., в четверг на Черкизовой недели, славляне «удариша» на двор тысяцкого, но плотничане тысяцкого Есифа не выдаша, биша грабежников и полупиша. А тогда быша у князя у Патрикея два человека в дому, Курилка Олисейкове [Кирилл Елисеевич], да Мишка Щекоткове, попович с Подола. И бысть на мясопустной недели, вторник, февраля 9, доспеша 3 конци, Неревскии, Загородскии, Людинъ, на Славеньскиии конець, и стояше у святеи Софьи на вече, всякии въ оружии, аки на рать, отъ обеда и до вечернии; и Плотиньскои конец, cслався послы с тремя конци, на Славлянъ хотеша ити. А заутра в среду не потягнуша Плотничани на Славлянъ с тремя концы [НIVЛ 2000: 340-341].

Как нетрудно заметить, конструкция летописного рассказа не исключает вероятности, что, с точки зрения новгородского хрониста, присутствие у служилого князя некого Кирилла Елисеевича и поповича Михаила Щекоткова с Подола имело прямую связь с поведением плотничан – те не дали в обиду тысяцкого, имевшего двор в Плотницком конце, но в то же время уклонились от участия в межкончанской борьбе со славлянами. Вероятно, не хотели, чтобы Патрикей Наримунтович в отместку плохо обошелся с поповичем с Подола и Кириллом Елисеевичем, который, вероятно, также был связан с Плотницким концом. Если 7

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка это было так, то это еще одно подтверждение вхождения Подола в состав Плотницкого конца. 14 июня 6893 (1385) г. на Подоле начался пожар и погорели Плотницкий и Славенский конец и весь Торг: «загореся на Подоле, июня 14, загове Петрово говение, на 3 недели, и погореша оба конца, Плотничкои и Славенскои и Торг весь» [там же: 341-342]. Таким образом, Подол примыкал к Плотницкому концу, из которого пожар перешел в Славенский и на Торг. Следовательно, Подол определенно стоит помещать к северу от Торга. В этой связи предложенная мной выше локализация новгородского Подола как низкого прибрежного участка Торговой стороны в районе церкви свв. Бориса и Глеба в Плотниках, между Федоровским ручьем и валом Окольного города, а также берегом р. Волхов и нынешей улицей Оловянкой, представляется наиболее логичной. 12 мая 6950 (1442) г. «загореся на Подоле, и бысть пожаръ лютъ и пакости людемъ много, и церквии каменых огоре 12, и христьяньскых душь Богь весть колко погоре, и конець весь погоре до святого Георгиа, и ту преста на Лубянице» [НIЛ 2000: 443]. Под концом явно подразумевался Плотницкий – к нему была приписана церковь св. Георгия на Торгу7, в нем находилась ул. Лубяница [Дубровин 2016а: 37-39, см. также план Торговой стороны Средневекового Новгорода по В.Л. Янину – Б.А. Колчину, там же: 522]. Таким образом, пожар от Подола достиг южного рубежа Плотницкого конца – ул. Лубяницы и церкви св. Георгия на Торгу. Новгородский летописец даже не сообщил название конца. Для него было вполне естественным, что Подол сообщался с Плотницким. Последнее упоминание новгородского Подола относится ко второй четверти XVI в.: книга прибылых оброчных пригородных пожен Новгорода Великого 1539/40 г. упоминает новгородский Подол как часть Плотницкого конца: «Плотинской конец подол» [ПКНЗ 1999: 367]. Таким образом, Подол в Средневековье представлял собой местность в составе Плотницкого конца. Это был низменный прибрежный участок, простиравшийся примерно от Федоровского ручья до вала Окольного города и от берега р. Волхов до современной трассы ул. Оловянка. Церковь Бориса и Глеба в Плотниках иногда именовалась «на Подоле». Вопреки некоторым существующим в историографии гипотезам, источники не позволяют сделать вывод о каком-либо особом социальном составе населения новгородского Подола. Любопытно, что Подол начал фигурировать в источниках относительно поздно – лишь начиная с 1300 г. Это могло быть связано с тем, что жители северо-западной части Торговой стороны Новгорода изначально предпочитали селиться повыше, например, в районе бывшего Ефимьина монастыря, впервые упомянутого под 6705 (1197/98) г. [Бережков 1963: 233; НIЛ 2000: 43], возле которого на Борисоглебском раскопе древнейший культурный слой был также датирован рубежом XII-XIII вв. [Дубровин 2016а: 334-335], а низменный Подол заселили относительно поздно. На Никитском раскопе, который был разбит на восточной границе Подола (ср. карту палеорельефа Торговой стороны Новгорода по И.И. Кушниру и схему археологических исследований Плотницкого конца по М.И. Петрову: [там же: 523, 526])8, не было выявлено слоев ранее XIII в., причем постоянная усадебная застройка, ориентированная на уличные трассы, прослеживается не раньше XIV в. [там же: 322-323]. В качестве отдельного урочища Подол перестает упоминаться после 1539/40 гг. В дальнейшем ни летописи, ни документальные источники никак не выделяют этот район из городского 7

Как отметил В.Л. Янин, церковь св. Иоанна Предтечи на Опоках, согласно Семисоборной росписи, объединяла храмы Плотницкого конца [Янин 2004: 195]. Если последовать по приведенной ученым ссылке на документ, то можно заметить, что в их числе значилась и церковь Георгия на Торгу на конце Лубяницы. Принадлежность этой церкви к плотницким храмам по Семисоборной росписи отмечал также Г.Е. Дубровин [Дубровин 2016а: 38]. Улица Лубяница, которая в старину начиналась напротив этого храма, относилась к территории Плотницкого конца [там же: 37-39]. 8 Дубровин также отметил, что палеорельеф на Никитском раскопе был ниже, чем к востоку от него, у нынешнего детского сада [там же: 322].

8

Valla. №4(3), 2018. массива. Видимо, ближе к середине XVI в. он, с точки зрения новгородцев, окончательно слился с основной частью Плотницкого конца и перестал восприниматься в качестве особой местности. 2. Полянка Еще один загадочный и неизученный топоним средневекового Новгорода – Полянка. Исследователи истории и топонимики средневекового Новгорода не уделяли ему внимания. В географическом указателе к 1 части 4 тома Полного собрания русских летописей (Новгородской IV летописи) Полянка бездоказательно отождествляется с «полем» «в Новгороде» [НIVЛ 2000: 677]. Исследователь русского летописания Я.С. Лурье в комментариях к содержащейся в Строевском списке этой летописи повести о московсконовгородской войне 1471 г. объявил, что «Полянка, или Поле, – место за земляным валом, опоясывавшим Торговую сторону Новгорода» [БЛДР 1999: 350]. Однако Полянка в данном летописном известии упоминается в контексте сожжения посадов, от которых загорелись монастыри и церкви: и пожгоша новгородци вси посады около Новагорода, и въ Зверинцах церковь новаа святый Семионъ огоре, и Онтоновъ манастырь, и Полянку всю, и Юрьев манастырь, и Городище все, и Рожественый манастырь и церковь огори [НIVЛ 2000: 447].

Предлагаю следующий перевод этой фразы: «и спалили новгородцы все посады около Новгорода, а в Зверинце церковь новая святого Симеона погорела, и Антониев монастырь, и Полянку всю [cпалили], и Юрьев монастырь, и Городище все, и Рождественский монастырь с церковью погорел»9. Этимология названия Полянки расшифровывается просто – это слово в древнерусском языке означало сельскохозяйственное угодье [СДРЯ 1900: 289]. К приведенным в словаре примерам можно добавить также выразительные слова новгородской правовой грамоты 1591 г., что «по конец поля Онтоновские земли были полянки невелики, а ныне... роспаханы велики» [цит. по: Анкудинов 1999: 108]. Таким образом, название поселения Полянки было определенно связано с сельскохозяйственными угодьями. Вероятнее всего, Полянка возникла либо около них, либо на месте их. Поэтому, на мой взгляд, некорректно отождествлять Полянку с полем, тем более что слово «поле» в русских летописях чаще всего обозначало просто открытое пространство. Не был исключением и термин «поле», употребляемый в новгородском летописании применительно к новгородским окрестностям, который, кстати говоря, использовался не только по отношению к правобережным пустым пространствам, но нередко обозначал различные открытые места на левой стороне р. Волхов. Достаточно ограничиться несколькими яркими примерами. Начну с того, что первое же упоминание «поля» под Новгородом в местном летописании относится к вечу на поле под Ракомо [НIЛ 2000: 106]. Деревня Старое Ракомо находится к югу от Софийской стороны Великого Новгорода, поблизости от истока Волхова из оз. Ильмень. Полем также названо место около Десятинного монастыря Софийской стороны, где находились осаждавшие город

9

Предложенный мною перевод местами расходится с переводом В.В. Колесова [cр: БЛДР 1999: 315]. Так, Колесов исправил «Полянку всю» на именительный падеж. Также слово «огоре», употребленное по отношению к Рождественскому монастырю с церковью, правильнее перевести как «погорел», а не «сгорел» [cр: там же]. Дело в том, что бывшая соборная церковь этого монастыря – Рождества на Красном поле – сохранилась до настоящего времени в формах XIV в., представляя собой достаточно характерный памятник новгородского зодчества того времени. Потому в 1471 г. она могла разве что погореть, а не сгореть. То же самое относится к церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря, которая хоть и «огоре» в 1471 г., но уцелела с 1467 г, будучи последней каменной постройкой Новгорода домосковского периода. Тот же Колесов в данном случае вполне корректно перевел слово «огоре» как «погорела» [там же].

9

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка «суздальцы» [НIVЛ 2000: 169]. Известен и монастырь св. Николая «на Поле», находившийся в районе нынешней Вокзальной площади на Софийской стороне. Что касается посада Полянки, то он имел более определенное географическое положение, поскольку не относился к множеству пригородных пространств на разных сторонах Волхова, а являлся вполне конкретным населенным пунктом. И внимательный анализ новгородских летописных известий позволяет локализовать его на Торговой стороне. Так, согласно не замеченному исследователями известию летописи Авраамки, зимой 6972 (1463/1464) гг. в Антонове на Полянке сгорели дворы [ЛА 2000: 214]. Как нетрудно догадаться по названию, Антоново – местность, прилегавшая к Антониеву монастырю Торговой стороны. Но источники XVI-XVIII вв. утверждают, что она достигала на юге до р. Витки у вала Окольного города, а то и до самого вала. Как отметил И.Ю. Анкудинов, согласно Лавочным книгам Великого Новгорода 1583 г.: «За городом в Онтонове подле валу... стоит сад на монастырской земле Ивана Богослова с Ветки» [ЛК 1911: 115; Анкудинов 1999: 111]. Новгородская II летопись конца XVI в. упоминает, что 6 октября 1541 г. в «Антоновом конце»10 был пожар, дошедший по самый «ручей» (р. Витку), а 2 марта 1549 г. в «Онтоновскомъ конци» на «самомъ ручьи» сгорел двор Саввы «молодожника» (солодожника? см. интерпретацию этого слова: [Янин 1977: 56]) [ПСРЛ 1879: 70, 78] Впрочем, форма «Антонов(ский) конец» не была распространена и, вероятно, носила литературный характер: она эпизодически встречается в летописях, но чаще всего это урочище значится в письменных источниках как «Антоново» – в тех же новгородских Лавочных книгах 1583 г., например, оно неизменно именовалось так [ЛК 1983: 28, 39, 42, 47, 50, 55, 67, 83, 115]. Стоит иметь в виду, что на самом деле никакого отдельного Антоновского конца на севере Новгорода никогда не существовало. В Средневековье местность к северу от Окольного города Торговой стороны, включая Антониев монастырь, относилась к Плотницкому концу. В период новгородской независимости его печати использовались в качестве кончанских. А для XVI в. имеются прямые свидетельства о принадлежности данной обители к Плотницкому концу [Дубровин 2016а: 37]. Потому понятие «Антонов конец» было достаточно условным, не соответствующим официальному кончанскому делению Новгорода. Согласно выписи из писцовой книги 1622/23 г., к территории Антонова относился расположенный в устье р. Витки монастырь Иоанна Богослова [Анкудинов 1999: 111]. От него ныне сохранилась одноименная каменная церковь XIV в.– св. Иоанна Богослова на Витке. Перемерные книги 1712 г. указывают, что Антоново доходило до внешних городских укреплений – Окольного «города»: сад монастыря Иоанна Богослова на Витке локализован в «Антонове подле города» [ПиПКНВ 2003: 144]. Не тот ли самый сад, что упоминался в лавочных книгах? Полянка как часть Антонова определенно располагалась на правом берегу Волхова, на территории северной части Плотницкого конца Торговой стороны, между валом Окольного города и Антониевым монастырем. Постройки между валом и этой обителью впервые начинают фигурировать в источниках с XIV в.; тогда же, по археологическим данным, надежно фиксируется начало освоения этой территории, при этом на некоторых участках самые ранние предметы твердо датируются уже XV в. [Патина 2016]. Согласно другому, тоже не учтенному историками известию летописи Авраамки, в июне 6976 (1468) г. Полянка снова горела от пожара, причем ее местоположение обозначено «за рекой» – Волховом, относительно «Лазаря святого» – Лазорева монастыря [ЛА 2000: 222]. А так как последний находился на левобережной Софийской стороне, то Полянка снова определенно локализуется на правобережной Торговой.

10

Т.Н. Патина ошибочно указала, что лишь к концу XVII в. эта местность «именовалась Антониевским концом» [Патина 2016: 103].

10

Valla. №4(3), 2018. Как уже было сказано выше, согласно известию Новгородской IV летописи, в 6979 (1471) г. Полянка была сожжена новгородцами в числе посадов, лежавших за валами окольного города. Вдобавок следует обратить внимание, что при упоминании сожженных посадов и сгоревших монастырей лишь про Полянку и Городище уточняется, что те сгорели все [НIVЛ 2000: 447]. Как видно, печальная участь Полянки и Городища произвела на хрониста более сильное впечатление, чем сходная судьба прочих перечисленных им объектов... Поскольку составитель данной погодной записи был явным сторонником мирных отношений с Москвой [Несин 2015: 314], то неудивительно, что сожжение новгородцами всей загородной великокняжеской резиденции – Городища – было для него значимым событием. Однако любопытно, что его обеспокоила аналогичная судьба всей Полянки – обычного новгородского поселения на севере Плотницкого конца. Так, словно он сам был связан с Плотниками. В 1995 г. Г.Е. Дубровин сделал любопытные наблюдения относительно склонности данного источника к упоминанию за те годы событий и знамений в Плотницком конце Великого Новгорода и предположил, что хронист мог воспользоваться некоей плотницкой церковной летописью [Дубровин 2005: 84-85]. В этой связи допустимо предположить, что проявленное новгородским книжником особое сочувствие к сожженной в 1471 г. всей Полянке также отражало личное впечатление окрестного жителя. Таким образом, Полянка находилась на правой стороне р. Волхов, на территории северной части Плотницкого конца, в местности Антоново, между валом Окольного города и Антониевым монастырем. Вероятно, Полянка располагалась ближе к Антониеву монастырю, севернее Радоковиц. По мнению Т.Н. Патиной, Радоковицы простирались от р. Витки на север до самого Антониева монастыря [Патина 2016]. Однако, несмотря на то, что этот участок был в Средневековье застроен, нет никаких данных, что он целиком относился к Радоковицам. Самым северным объектом Радоковиц, известным из письменных источников, был не существующий ныне Успенский монастырь. Он находился в 150 м к северу от валов Окольного города у берега р. Волхов. Его местоположение твердо установлено на основе картографического материала и археологических изысканий [Петрова, Анкудинов, Попов, Cилаева 2000: 152]. Стоит заметить, что поздний «Летописец церквам Божьим» отделяет Антонов конец от Радоковиц, сообщая, что в 1541 г. в Антонове конце сгорело 100, а в Радоковицах 35 дворов и 3 человека по самый ручей – Витку [ПСРЛ 1879: 327]. Повидимому, Радоковицы все-таки больше выделялись из Антоново, чем его северная часть, прилегавшая к Антониеву монастырю. Вероятно, это было связано с тем, что они формировались не около древнего Антониева монастыря, а южнее, у р. Витки. На то, что северная часть Антонова исторически осваивалась отдельно от Радоковиц, возможно, указывает и археологический материал. В ходе археологических раскопок в северной части нынешнего парка 30-летия Октября были обнаружены предметы XIV в. [Патина 2016: 104]. Между тем в южной части парка, на территории Радоковиц, к северу от бывшего Богословского монастыря, не было обнаружено предметов древнее XV в. [там же: 107-109]. Не исключено, что значительная часть Радоковиц к северу от Витки сложилась относительно поздно, в XV в., в то время как северная часть Антонова существовала еще в XIV в. В таком случае она развивалась не как северное продолжение Радоковиц, а, по-видимому, обживалась с севера на юг, со стороны Антониева монастыря11. Обращает на себя внимание исчезновение топонима «Полянка» в XVI в. Можно предположить, что начиная с этого времени она, в отличие от Радоковиц, не считалась 11

При этом, конечно, трудно исключать вероятность, что какая-то часть массива Радоковиц распространилась к северу от Витки в XIV в. вплоть до Успенского монастыря. Во второй половине XIV в. этот монастырь фигурирует в летописях как радоковицкий [НIЛ 2000: 364]. Но тем не менее складывается впечатление, что, несмотря на свою относительную близость к Окольному городу, значительная часть Радоковиц несколько моложе северной части Антонова. Но если последняя развивалась от Антониева монастыря, то тогда логично, что она в большей степени, чем Радоковицы, cчиталась Антоновым.

11

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка отдельным поселением, а воспринималась как часть Антонова / «Антонова конца»12. Относительно социального состава населения предполагаемой мной территории Полянки к северу от Радоковиц в допетровский период имеющиеся в научном обороте письменные источники не содержат надежных сведений. В 1981-1982 гг., в ходе археологических раскопок в северной части нынешнего парка 30-летия Октября, были выявлены следы сыродутного производства [Патина 2016]13. Несин М.А., г. Санкт-Петербург Источники БЛДР 1997 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5. – СПб.: Наука, 1997. БЛДР 1999 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. – СПб.: Наука, 1999. ЛА 2000 – Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. 16. – М.: Языки русской культуры, 2000. ЛК 1930 – Лавочные книги Новгорода Великого 1983 г. – М.: РАНИОН, 1930. НПК 1910 – Новгородские писцовые книги. Т. 6. – СПб., 1910. НIЛ 2000 – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПиПКНВ 2003 – Писцовые и переписные книги Новгорода Великого XVII – начала XVIII вв. / Сост. И.Ю. Анкудинов. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. ПКНЗ 1999 – Писцовые книги Новгородской земли. Т. 1. Новгородские писцовые книги 1490-х гг. и отписные и оброчные книги пригородных пожен Новгородского дворца 1530-х гг. / Сост. К.В. Баранов. – М.: Археографический центр, 1999. ПСРЛ 1879 – Полное собрание русских летописей. Т. 3 – СПб., 1879. РНЦ1615– Анкудинов И.Ю. Роспись новгородских церквей 1615 г. // Новгородский исторический сборник. 2008. Вып. 11 (21). С. 367-382. CII 2001 – Софийская II летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. – М.: Языки русской культуры, 2001. 12 Интересно в этом плане известие новгородской летописи по списку Дубровского, что 3 октября 1535 г. в Антоново на сполье (краю поля – М. Н.) была освящена церковь свв. Козьмы и Демьяна, а прежде местные жители вынуждены были ходить в Сретенский храм Антониева монастыря [НIVЛ 2000: 573]. Не исключено, что имеется в виду местность в непосредственной близости от обители – иначе бы люди могли посещать либо радоковицкие монастырские храмы, либо окрестную приходскую церковь Бориса и Глеба в Плотниках, расположенную с внутренней стороны от валов окольного города. Впрочем, картографический материал и письменные источники не позволяют локализовать точное расположение этой церкви. Лавочные книги 1583 г. упоминает, что дьячок той Козьмодемьянской церкви жил в Антоново на ул. Новинке [ЛК 1930: 122]. Но где именно проходила эта улица, в настоящий момент невозможно установить. 13 Т.Н. Патина со ссылкой на работы архимандрита Амвросия и В.Л. Янина пишет, что «письменные источники XVI-XVII вв. напрямую указывают, что здесь жили “исстари посадские люди солодожники и кузнецы и котельники”» [там же: 109]. Но если проследовать по приведенным ею ссылкам, то нетрудно заметить, что эта цитата взята из грамоты 1591 г., согласно которой данные ремесленники проживали «в... ободе» – в пределах владений Антониева монастыря. А где именно – неясно. Зато Новгородская II летопись конца XVI в. упоминает «Молодожники» (Солодожники?) у р. Витки, в которых сгорел двор «Саввы молодожника» [ПСРЛ 1879: 78]. Речь идет либо о некоем селении молодожников-солодожников, либо о скоплении дворов людей соответствующей профессии. Роспись новгородским церквам и монастырям 1615 г. упоминает церковь св. Николая в Молодожниках [РНЦ1615 2008: 377], место которой локализуется в районе р. Витки и вала Окольного города [Янин 1977: 56]. Еще около Витки в Лавочных книгах Великого Новгорода 1583 г. известен участок проживания кузнецов [ЛК 1930: 122]. Но ничего о занятиях населения к северу от Радоковиц источники не сообщают.

12

Valla. №4(3), 2018. Литература Алексеев 1980 – Алексеев Л.В. Смоленская земля в IХ-XIII вв. – М., Наука, 1980. Анкудинов 1999 – О землевладении Антониева монастыря в XVI в. (Материалы к комментарию к «купчей Антония Римлянина») // Новгородский исторический сборник. 1999. Вып. 7(17). C. 100-112. Бережков 1963 – Бережков Н.Г. Хронология древнерусского летописания. – М.: АН СCCР, 1963. Буров 1987 – Буров В.А. О местоположении княжей сотни в древнем Новгороде // Советская археология. 1987. № 1. С. 91-102. Буров 1989 – Буров В.А. Посад и сотенная структура древнего Новгорода // Археология и история Пскова и Псковской земли 1988. Краткие тезисы докладов научно-практической конференции. 1989. C. 30-32. [http://rusarch.ru/burov3.htm] – Доступ на 16.06.2018. Васильев 2012 – Васильев В.Л. Славянские топонимические древности Новгородской земли. – М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2012. ВНЭС 2009 – Великий Новгород. История и культура IX-XVII веков: Энциклопедический словарь. – СПб.: Нестор-История, 2009. ДРГЗС 1985 – Древняя Русь. Город, замок, село. Т. 6(20). – М.: Наука, 1985. – (Археология СССР). Дубровин 2016 – Дубровин Г.Е. «Докончанский» период истории Плотницкого конца средневекового Новгорода (XI – середина XIII в.) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 2(64). С. 5-18. Дубровин 2005 – Дубровин Г.Е. Легенды об участии новгородцев в Куликовской битве и прусско-плотницкое крыло «московской партии» Новгорода во второй половине XV в. // Новгородский исторический сборник. 2005. № 10(20). С. 82-93. Дубровин 2010 – Дубровин Г.Е. О боярстве Плотницкого конца средневекового Новгорода // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. № 3(41). С. 45-54. Дубровин 2016а – Дубровин Г.Е. Плотницкий конец средневекового Новгорода. – М.: Зерцало, 2016. Дубровин 2009 – Дубровин Г.Е. Формирование Плотницкого конца средневекового Новгорода // Новгородская земля – Урал – Западная Сибирь в историко-культурном и духовном наследии. Ч. 1. – Екатеринбург, 2009. С. 101-118. Насонов 1951 – Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. – М. – Л.: АН СССР, 1951. Несин 2018 – Несин М.А. Институт новгородских тысяцких в XII-XV вв.: Дис. канд. ист. наук. – Воронеж, 2018. Несин 2018а – Несин М.А. К вопросу о скандинавских и дружинных корнях новгородского боярства по мужской линии // Современные наукоемкие инновационные технологии: сборник статей международной научно-практической конференции (3 февраля 2018 г., г. Уфа). В 2 ч. 2018. Ч. 2. С. 22-26. Несин 2013 – Несин М.А. К вопросу о социальной сущности новгородских тысяцких и месте института тысяцких в политической системе средневекового Новгорода // Новгородика-2012: у истоков российской государственности: материалы IV междунар. науч.практ. конференции, 24-26 сент. 2012 г. – Великий Новгород, 2013. Ч. 1. С. 184-191. Несин 2014 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в ХII – начале XIV столетия по данным письменных источников // Документальное наследие Новгорода и Новгородской земли. 2014. Вып. 12. С. 116-129. Несин 2015 – Несин М.А. Новгородский тысяцкий Федор Елисеевич – один из воевод зимнего похода на Ржеву 1435/1436 гг.: к истории внешней политики Новгорода в период его нахождения у должности и организации новгородского войска в XV в. // История военного 13

Несин М.А. Два топонима Плотницкого конца Торговой стороны средневекового Новгорода: Подол и Полянка дела: исследования и источники. 2015. Т. 7. С. 291-325. [http://www.milhist.info/2015/12/21/nesin_6] – Доступ на 16.06.2018. Несин 2014а – Несин М.А. Первые известия о новгородских тысяцких (до конца XII в.) // Клио. 2014. № 9(93). С. 20-22. Несин 2017 – Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания // Valla. 2017. Т. 3. №1. С. 1-21. Носов 1984 – Носов Е.Н. Новгород и новгородская округа IX-X вв. в свете новейших археологических данных (к вопросу о возникновении Новгорода) // Новгородский исторический сборник. 1984. Вып. 2(12). С. 3-38. Носов, Еремеев, Дорофеева 2016 – Носов Е.Н., Еремеев И.И., Дорофеева Т.С. Новгородский сезон 2015 г. на Рюриковом городище // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2016. Вып. 30. С. 110-112. Носов, Плохов, Хвощинская 2017 – Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. Патина 2016 – Патина Т.Н. Археологические исследования в северных окрестностях Торговой стороны Новгорода. Урочище Радоковицы // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2016. Вып. 30. С. 102-109. Передольский 1898 – Передольский В.С. Новгородские ведомости. – Великий Новгород, 1898. Петрова, Анкудинов, Попов, Силаева 2015 – Петрова Л.И, Анкудинов И. Ю., Попов В.А., Силаева Т.В. Топография пригородных монастырей Новгорода Великого // Новгородский исторический сборник. 2000. Вып. 8(18). С. 95-157. Петров 2007 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: раскоп Посольский 2006. Развитие застройки участка // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2007. Вып. 21. С. 24-39. Петров, Cорокин 1997 – Петров М.И., Cорокин А.Н. О размерах древних усадеб среденевекового Новгорода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 1997. Вып. 11. С. 54-63. Cеменов 1959 – Семенов А.И. Древняя топография южной части Славенского конца Новгорода // Новгородский исторический сборник. 1959. Вып. 9. С. 55-73. СДРЯ 1990 – Словарь Древнерусского языка XI-XVII вв. Т. 16. – М.: Наука, 1990. Тихомиров 1956 – Тихомиров М.Н. Древнерусские города. – М.: Госполитиздат, 1956. Толочко 1970 – Толочко П.П. Історична топографія стародавнього Києва. – К.: Наукова думка, 1970. Толочко 1980 – Толочко П.П. Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII-XIII вв. – K.: Наукова думка, 1980. Фроянов, Дворниченко 1988 – Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. – Л.: ЛГУ, 1988. Янин, Алешковский 1971 – Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР. 1971. № 2. С. 32-61. Янин 1969 – Янин В.Л. Таинственный XIV век // Знание – сила. 1969. № 7. С. 28-31. Янин 1977 – Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения: – М.: Высшая школа, 1977. Янин 1981 – Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. – М.: Наука, 1981. Янин 2004 – Янин В.Л. Средневековый Новгород. – М.: Наука, 2004. 

14

Valla. №4(3), 2018. Аннотация В данной работе локализуются новгородские топонимы Подол и Полянка, а также рассматриваются и анализируются все случаи их упоминания в письменных источниках. В статье показано, что термины «посад» и «Подол» в домосковский период не обозначали районов с каким-то определенным социальным составом населения. Используя письменные свидетельства и карту палеоландшафта Торговой стороны Новгорода, автор локализует Подол в северо-западной части Плотницкого конца. Кроме того, исследователь показывает, что Полянка являлась не синонимом поля, как это бездоказательно объявляется в некоторых исследованиях, а населенным пунктом на территории Плотницкого конца, между валом Окольного города и Антониевым монастырем. Кроме того, в статье уточняется локализация Радоковиц и приводится значительное количество известий о местности Антоново. Ключевые слова XIV в.; XV в.; средневековые города; топография; Полянка; Подол; посад; Великий Новгород; Торговая сторона; Торг; Волхов; Плотницкий конец; Витка; Антониев монастырь Cведения об авторе Несин Михаил Александрович, г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии инженерных войск и войск связи. e-mail: [email protected]

 15

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов

Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов I. Двойной лорнет Все хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам...

Эти строки из «Евгения Онегина» неоднократно комментировались. Есть несколько предположений относительно того, что представлял собой «двойной лорнет», упоминаемый Пушкиным. Первая версия предлагается в «Словаре языка Пушкина»: «лорнет – оптическое стекло в оправе с ручкой... двойной лорнет (складные очки в оправе с ручкой)», – со ссылкой на I главу [Словарь 2000: 533] Вторая версия принадлежит В.В. Набокову, который считал, что Пушкин употребляет здесь «двойной лорнет» в значении театрального бинокля [Nabokov 1964: 91]. Третья версия выдвинута В.С. Баевским. Он цитирует статью 1817 г. из журнала «Русский пустынник», которая называлась «Двойной лорнет», и считает, что описанное устройство и было «двойным лорнетом» Пушкина. Вот что говорится в «Русском пустыннике»: Не успели изобретательные англичане выдумать так называемый двойной лорнет, как все наши щеголи и щеголихи явились с двойными лорнетами на пальцах. Лорнет сей подобен только тем обыкновенной зрительной трубке, что и в нем есть два передвижные стеклышка. К металлическому основанию, на котором они движутся, прикреплено кольцо, надевающееся на палец, и я, признаюсь, считаю, что новомодные двойные лорнеты, а особливо в театре, гораздо удобнее обыкновенных зрительных трубок... в лорнет хотя и двойной, должно смотреть только одним глазом [Баевский 1986: 148].

Ю.М. Лотман в первом издании комментариев к «Евгению Онегину» принимает версию Набокова, но во втором издании меняет точку зрения под влиянием аргументов Баевского: С помощью С.А. Фомичева я [В.С. Баевский] нашел в современном Пушкину журнале статью «Двойной лорнет», где объяснено, что это за инструмент (даже отдаленно не похожий на театральный бинокль), и привез выписку Ю.М. Не могу сказать, что он был в восторге, но во 2-м издании своего комментария к «Евгению Онегину» заменил свое ошибочное объяснение этой выпиской [Лотман 1997: 702-703].

Мы попытались разобраться, насколько основательны имеющиеся толкования. Сначала обратимся к версии Набокова. Ее сразу приходится отвергнуть, потому что в 1823 г., когда писалась I глава «Евгения Онегина», конструкция театрального бинокля в виде двух параллельных трубок, соединенных между собой, еще не вошла в обиход. Первое подобное устройство в 1807 г. изобрел французский оптик Жан Габриэль Шевалье (Jean Gabriel Augustin Chevallier, 1778-1848), но оно не предназначалось для театра и не было запатентовано, а первый патент на собственно театральный бинокль получил австрийский оптик Фридрих Фогтлендер в 1823 г., как раз в год создания I главы. По-настоящему широкое распространение бинокли получили, видимо, только после 1825 г., когда их стали производить французские мастера и были созданы более совершенные конструкции. Первый французский патент получил Жак Филипп Лемьер 28 апреля 1825 года, а уже в июньском номере Journal des dames et des modes (далее – JDM) рекламировал его изобретение:

16

Valla. №4(3), 2018. Figurez-vous deux lorgnettes exactement pareilles, placées parallèlement à quelques pouces de distance l’une de l’autre, et que l’on peut élever ou abaisser, par conséquent rapprocher des yeux, ou en éloigner, et en faisant mouvoir une; vous aurez l’idée des lorgnettes jumelles, qui ont valu depuis per un brevet à M. Lemière, opticien, Palais-Royal, galerie de pierre, n. 6, côté de la rue de Richelieu. Avec cette double lorgnette, on voit des deux yeux, tandis que l’on ferme un oeil en faisant usage d’une lorgnette ordinaire [JDM 1825: 259]. Вообразите себе два лорнета совершенно одинаковых, размещённых параллельно на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, которые можно поднимать или опускать, таким образом приближая к глазам или удаляя, одним движением; вы получите идею lorgnettes jumelles, на которые уже дан патент г-ну Лемьеру, оптику, в Пале-Руаяль (ювелирный ряд, №6 по ул. Ришелье). В этот двойной лорнет смотрят двумя глазами, в то время как при использовании обычного лорнета прикрывают один глаз.

Русская пресса не отставала – 27 июня 1825 г. сообщение о новоизобретенном лорнете появилось в «Северной пчеле». Lemiere в заметке назван Лемаром, а текст пересказан очень приблизительно. Но отметим, что double lorgnette переведено как «двойной лорнет»: Г. Лемар изобрел двойный лорнет под названием lоrgnettes jumelles, который вертится, подвигается на все стороны и притом в моде – а это главное! [СП 1825a: 1]

Выглядели первые бинокли системы Лемьера примерно так (ил. 1):

Ил. 1. Бинокль Лемьера. Фото из архива автора статьи (источник утрачен).

Теперь обратимся к версии Баевского. Конечно, Пушкин мог читать статью в «Русском пустыннике» и запомнить описание «двойного лорнета». Но все же Онегин посещает театр не в 1817, а в конце 1819 года (время действия указывает сам Пушкин в предисловии к первому изданию I главы), не говоря о том, что читатели ознакомились с текстом только в 1825 г. – вряд ли мода на такую именно конструкцию сохранялась в течение чуть ли не десятилетия. А конструкция довольно необычна. Нам удалось найти и фотографии разных вариантов подобного лорнета, и описание с иллюстрацией в JDM 1813 г. По-французски такой лорнет назывался lorgnette à bascules. Вот как он выглядит на фото в разложенном виде:

17

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов

Ил. 2. Lorgnette à bascules. Источник: https://www.worthpoint.com/worthopedi a/silver-georgian-skeleton-finger476100098

А вот описание из JDM и изображение дамы с lorgnette à bascules (25 сентября 1813): La moins embarrassante des lorgnettes de spectacle, est celle qui a la forme d’un double lorgnon, et que l’on appelle lorgnette à bascules. Elle se fait en vermeil. Les deux lorgnons, l’oculaire et l’objectif s’éloignent ou se rapprochent par le moyen d’une coulisse de la grosseur d’un tuyau de plume; et les bascules servent à abaisser les deux verres sur cette coulisse, quand on veut fermer la lorgnette. Le prix est fixé à 40 francs. Elle se vend au Palais-Royal, galerie de pierres, No 23, côté de la rue de Richelieu, près le café Corazza, chez M. Derepas, opticien, qui a obtenu pour cet objet un brevet d’importation [JDM 1813: 418]. Наименее неудобна среди театральных лорнетов форма двойного лорнета, которая зовется lorgnette à bascules. Он делается из позолоченного серебра. Два стекла, окуляр и объектив, удаляются или приближаются посредством ползунка толщиной в стержень пера, а шарниры (bascules) служат тому, чтобы опустить стекла на ползунке, когда надо сложить лорнет. Установленная цена 40 франков. Продается в Пале-Руаяль, ювелирный ряд, №23 по ул. Ришелье, возле кафе «Корацца», у гна Дерепа, оптика, который получил патент на импорт этого товара.

25 ноября 1813 г.: Cette gravure offre le modèle de la lorgnette à bascules, qui se vend chez M. Derepas, opticien, au Palais-Royal, galerie de pierre, No 25, près le café Corazza. [JDM 1813: 520]. Эта гравюра предлагает модель лорнета на шарнирах (la lorgnette à bascules), который продается у г-на Дерепа, оптика, в Пале-Руаяль, ювелирный ряд, №25, возле кафе «Корацца».

В рекламе говорится, что такой лорнет «наименее неудобный» (ср. с мнением в «Русском пустыннике» – уж не читал ли наш автор JDM 1813 года?), что это форма «двойного лорнета» (double lorgnon), представляющая собой окуляр и объектив, приближающиеся и удаляющиеся друг от друга посредством ползунка (coulisse). Гравюру воспроизводим на ил. 3.

18

Valla. №4(3), 2018.

Ил. 3. Lorgnette à bascules в руках дамы. Источник: Journal des dames et des modes. Paris, 1813.

Отметим, что в журнале употреблено словосочетание double lorgnon. Вообще для обозначения лорнетов могли использоваться разные слова – lunette, lorgnette, lorgnon. Но для «стекла в оправе» обычно употребляли lorgnon, а для театральной трубочки – lorgnette, иногда lorgnette de spectacle / d’opera). Приведем две цитаты из JDM 1813 г., иллюстрирующие словоупотребление того времени (5 ноября 1813 г.):

J’ai remarqué dans une loge à Feydeau deux dames et un cavalier. Le cavalier avoit un lorgnon, une lorgnette et des bésicles, et les deux dames avoient chacune un double lorgnon et une lorgnette. La loge avoit l’air d’une boutique d’opticien [JDM 1813: 484]. Я заметил в ложе театра Фейдо двух дам и кавалера. У кавалера был лорнет (монокль – К. Ю.), театральная трубка и очки, а у каждой из двух дам – двойной лорнет и трубка. Ложа напоминала магазин оптики.

10 ноября 1813 г.: Joujoux. – Nos Incroyables sont des grands enfans, et, comme à des Bambins, des joujoux leur sont nécessaires. Ce charivari en acier qui pend au bout d’une chaîne du même métal, ce double lorgnon suspendu au col, cette épingle chinoise qui s’agite sans cesse, ces larges anneaux, ces bagues mystérieuses; tout cela ne ressemble-t-il pas à des joujoux? [JDM 1813: 491] Игрушки. – Наши франты – большие дети, и, как дети, они нуждаются в игрушках. Эти стальные побрякушки, подвешенные к концу цепочки из того же металла, этот двойной лорнет,

19

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов висящий на шее, эта китайская булавка, без конца подпрыгивающая1, эти широкие кольца, эти таинственные перстни – разве все это не похоже на игрушки?

Нас интересует особенно double lorgnon. Как он выглядел? Изображения его в JDM на иллюстрациях довольно многочисленны на протяжении многих лет. Мы просматривали номера с 1813 по 1827 г. включительно и сложилась небольшая подборка иллюстраций. Приведем здесь фотографию одного из сохранившихся экземпляров double lorgnon и иллюстрацию из JDM 1815 года (ил. 4, 5).

Ил. 4. Double lorgnon. Источник: https://metmuseum.org/art/collection/se arch/123789

Обычно такой тип лорнета называли просто lorgnon, хотя было два вида – монокуляр (monocle) и бинокуляр (binocle). Но binocle в JDM первый раз встречается только в 1822 г., хотя в других источниках оно употребляется для «двойного лорнета» с конца XVIII в. – в значении «очки» нам встретилось уже в 1770 г., а в значении ‘double lorgnon’ – в 1800 г. [Dictionnaire 1800: 333], и далее в таком качестве употреблялось в течение всего XIX века. Можно предположить, что русское «двойной лорнет» – это была калька с double lorgnon (double lorgnette, которое тоже встречается в нач. XIX в.). И скорее всего, появилось это словосочетание по-русски еще до 1817 г. Автор статьи в «Русском пустыннике», думается, использовал уже имеющееся выражение для того, чтобы назвать новинку (которая не была в 1817 г. такой уж новинкой), потому что перевести lorgnette à bascules дословно на русский было затруднительно. Да и французский текст, с которым, возможно, он был знаком, давал повод, так как там говорилось о форме double lorgnon. Но если автор использовал наименование «двойной лорнет», то это не означает, что все двойные лорнеты были только такими. Заметим, что в JDM изображение этой конструкции встречается всего лишь один раз, в 1813 г., в то время как обычные двойные лорнеты были в моде и изображались на гравюрах в течение десятилетий. Не в пользу версии Баевского свидетельствуют, как нам кажется, и черновые варианты «Евгения Онегина». Как Пушкин обращался со словом «лорнет»? Пример из главы 7, строфы L (речь идет о Татьяне): Не обратились на нее Ни дам ревнивые лорнеты, 1 О какой булавке идет речь, выяснить не удалось даже при обращении к специалистам по теме. Оборот épingle chinoise стандартно обозначал и обозначает китайскую шпильку для волос, явно не атрибут европейского мужчины. Возможно, автор окказионально назвал так булавку для галстука. – Ред.

20

Valla. №4(3), 2018. Ни трубки модных знатоков Из лож и кресельных рядов.

У дам – «лорнеты», у модных знатоков – «трубки». Обратим внимание, что не те «двойные лорнеты», описанные в «Русском пустыннике», а широко употребляемые театралами складные монокуляры-трубки. Но Пушкин легко заменяет их «лорнетами». Вот какие были черновые варианты: Лорнеты знатоков... И трубки кресел... Лорнеты кресел... [Пушкин 1937: 459]

Ил. 5. Double lorgnon в руках дамы. Источник: Journal des dames et des modes. Paris, 1815.

Собственно, лорнетом называли и трубку, и «стеклышко (одинарное или двойное) с ручкой». Например, так определяет это слово словарь Татищева: «lorgnette – зрительное стеклышко, зрительная трубочка» [Татищев 1798: 59]. «Лорнет знатока» – тут мы можем выбирать, что дать такому «знатоку» в руки в нашем воображении – трубочку (что вероятнее) или же обычную лорнетку. Теперь вернемся к Онегину. Был бы он «знатоком», можно было бы представить в его руках складную трубку-лорнет. Но у Пушкина он выписан не знатоком, а молодым франтом, приехавшим в театр только для того, чтобы показать себя и на других посмотреть – лорнировать дам, раскланяться со знакомыми мужчинами, в рассеяньи взглянуть на сцену и уехать, не дождавшись конца балета. «Трубка знатока» Онегину вовсе ни к чему, ему достаточно изящной двойной лорнетки – непременного атрибута молодого щеголя. 21

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов Набоков приводит в своих комментариях фрагмент наброска Пушкина «Мои замечания об русском театре» (1820 г.), который мы процитируем несколько полнее: Пред началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. «Откуда ты?» – «От Семеновой, от Сосницкой, от Колесовой, от Истоминой». – «Как ты счастлив!» – «Сегодня она поет – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем ее! она так мила! у ней такие глаза! такая ножка! такой талант!..» – Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых судей? [Пушкин 1962: 247248]

Таков Онегин. У Пушкина есть черновой вариант строчки «двойной лорнет скосясь наводит», выглядит она так: В рассеяньи лорнет наводит… [Пушкин 1937: 230]

Тут нет «двойного лорнета» (!) и игры слов (lorgner – «скосясь», которую Пушкин продолжает далее в строчке «держите прямо свой лорнет», адресуемой «маменькам» – наблюдение О. Репиной), зато есть то «рассеянье», с каким Онегин глядит на сцену театра, вообще на все и всех вокруг. Он всем недоволен, все ему скучно. Вот варианты строчки «Все ярусы окинул взором»: Все ярусы сердитым взором... Все ярусы небрежным взглядом... [Пушкин 1937: 230]

Вряд ли Пушкин стал бы писать о сердитом, небрежном и рассеянном взгляде Онегина, если бы имел в виду лорнет-трубку или lorgnette à bascules – в такие устройства смотреть «рассеянно» физически затруднительно, потому что их нужно поднести к одному глазу почти вплотную, а другой глаз желательно зажмурить, да и приходится настраивать на резкость. А вот в обычную лорнетку с ручкой смотреть на все вокруг «в большом рассеяньи» очень даже удобно. В другом месте (гл. VII: LI) Пушкин называет лорнет франта «невнимательным»: Здесь кажут франты записные Свое нахальство, свой жилет И невнимательный лорнет.

Думается, именно таков «двойной лорнет» Онегина – и в театре, и вне его. Приведем еще одну иллюстрацию 1813 г. – карикатуру из серии листов Le goût du jour, «Современные вкусы», создававшихся на протяжении многих лет художником Жоржем-Жаком Гатином (Georges Jacques Gatine, ил. 6). Карикатура называется «Оригинал» и изображает щеголя с лорнетом.

22

Valla. №4(3), 2018.

Ил. 6. «Оригинал». Карикатура Ж.Ж. Гатина из серии листов Le goût du jour. Stock image.

Теперь попробуем прояснить, что говорят о «двойном лорнете» источники чуть более поздние, чем «Евгений Онегин». Это словосочетание мы можем встретить у Лермонтова – в «Княгине Лиговской», в «Княжне Мери» и в стихотворении «Булевар» (1830): Подалее на креслах там другой; Едва сидит согбенный сын земли. Он как знаток глядит в лорнет двойной, Власы его в серебряной пыли. [Лермонтов 1936: 134]

Выяснить, что такое «двойной лорнет» у Лермонтова, не представляет труда, так как существует его рисунок того же времени (начала 1830-х), явно связанный с образами «Булевара» [Лермонтов 1980: 40]:

23

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов

Ил. 7. «Адоратор». Рис. М.Ю. Лермонтова.

А вот цитата Лиговской» (1836-37):

из

«Княгини

...благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах... [Лермонтов 1957: 183184].

Мы видим, что у Лермонтова «двойной лорнет» – это именно «очки на ручке», double lorgnon. Но может быть, в 30-е годы значение слова изменилось? Вот что находим в периодике 20-х гг. 5 августа 1825 г.: Dans les bals champêtres, les merveilleuses ne portent point de montre; mais elles suspendent à une très-grosse chaîne d’or un binocle, une cassolette en platine, ou un cœur en filigrane d’or, qui renferme des cheveux [JDM 1825: 339].

Перевод в «Северной пчеле»: На сельских праздниках, дамы носят не часы, а двойной лорнет, золотое сердце филаграмовой работы, заключающее в себе волосы, или баночку из платины для духов [СП 1825b: 4].

«Двойной лорнет» здесь – перевод для binocle. 10 сентября 1826 г.: Les merveilleux ont repris des lorgnons à un seul verre; mais les élégantes conservent ceux à deux branches [JDM 1826: 395].

Перевод в «Московском телеграфе»: Лорнеты у мужчин одинакие; дамы все еще употребляют двойные [МТ 1826: 129].

Французское (lorgnon) à deux branches – «с двумя ветвями» (подразумевается double lorgnon) – переводчик передает как «двойной лорнет». Вот еще характерная цитата 1827 года:

24

Valla. №4(3), 2018. ...Орлиный нос занимал немалое пространство всей его фигуры и относился к целому, как Швеция к России. Длинные бакенбарды, стальная часовая цепочка и двойный лорнет, составляли существенную его принадлежность и необходимое условие его бытия. Один глаз его углублялся в разсматривание Севера, тогда, как другой величественно обращался к Югу [Владиславлев 1827: 329].

Из текста понятно, что здесь тоже речь о double lorgnon, в который обладатель смотрит двумя глазами, а не одним, как в lorgnette à bascules. Мы видим, что и у Лермонтова в начале 1830-х гг., и в периодике 1825-1827 гг. под «двойным лорнетом» понимается именно double lorgnon (binocle), а вовсе не lorgnette à bascules. А ведь 1825 г. – это год первой публикации I главы «Евгения Онегина», и всего два года прошло со времени ее написания (1823 г.). Представляется маловероятным, что значение выражения вдруг изменилось, будучи в начале 1820-х гг. совершенно иным. А вот что «двойной лорнет = lorgnette à bascules» было частным значением, использовавшимся в ограниченный период времени (ок. 1817 г.) – это весьма вероятно. Косвенно за double lorgnon говорит и ремарка из «Горя от ума» Грибоедова, также опубликованного в 1825 г. (III: 8, время действия – 1822 г.): «Графиня-внучка (вернувшись, направляет на Чацкого двойной лорнет)» [Грибоедов 1825: 292]. Вряд ли lorgnette à bascules применялся в домашних условиях, поскольку это был специфически театральный аксессуар, как и зрительная трубка (lorgnette). Не случайно во французском описании он определяется как lorgnette de spectacle (см. выше). Все эти соображения заставляют нас с большим сомнением отнестись к версии В.С. Баевского, а наиболее верной представляется версия «Словаря языка Пушкина»: «двойной лорнет» в «Евгении Онегине» – это «очки на ручке» (=double lorgnon или binocle). Словам binocle и бинокль мы хотим посвятить вторую часть нашей статьи, а здесь скажем еще, что необходимо учитывать разницу замысла автора и читательского восприятия – тут есть неизбежный зазор, обусловленный и неоднозначностью понятий, и самим течением времени. Так, например, во второй половине 1820-х гг. прошла мода на лорнеты «с двумя ветвями», у которых каждое стекло крепилось на отдельной дужке, и возникла мода на binocle, у которых стекла в оправе соединялись между собой перемычкой с шарниром (чтобы можно было сложить), и такие «очки» крепились к единственной ручке, часто весьма длинной, иногда представлявшей собой футляр, в который убирался лорнет. О новых веяниях сообщали журналы. Читаем в JDM (10 октября 1827 г.): Les nouveaux lorgnons sont à deux verres, se plient et se replient, pour entrer dans un étui d’écaille, d’où on les fait sortir en poussant un petit bouton d’or. L’étui doit être très étroit; les verres doivent le dépasser de chaque côté. On ne dit plus mon lorgnon, mais mon binocle [JDM 1827: 440].

В «Московском телеграфе» есть перевод: Новые лорнеты, с двумя стеклами, складываются так, что легко можно поместить их в черепаховый футлярчик; стекла выходят, если подавите золотую пуговку на футлярчике, который должен быть весьма плоский. Стекла должны быть видны из него с обеих сторон. Теперь уже нет в употреблении слова lorgnon, но говорят binocle [МТ 1827: 167].

Не стоит думать, что ранее не говорили binocle – и говорили, и писали, но, возможно, слово не было широко употребительным, JDM фиксирует тенденцию. И можно предположить, что читатели «Евгения Онегина» в конце 1820-х, и тем более в 1830-х гг., когда стекла стали делать не обязательно круглыми, но и прямоугольными и даже восьмиугольными, уже не обязательно представляли себе «двойной лорнет» в виде круглых стекол на двух дужках. И уж вряд ли многие помнили о моде середины 1810-х на lorgnette à bascules и стали бы представлять себе именно такой «двойной лорнет». Кроме того, в 1830-х гг. все более широкое распространение получают бинокли в современном понимании, и под 25

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов «двойным лорнетом» может подразумеваться новинка, получившая у Лемьера название lorgnettes jumelles. II. Бинокль Наши изыскания мы начинали с вопроса о двойном лорнете у Пушкина, но разработка материала вывела на сюжет – приключения слов binocle и бинокль во французском и русском языках. Мы не прослеживали в подробностях предысторию (XVII и XVIII вв.) и историю после 1850-х, а сосредоточились на периоде, когда слово binocle стало входить в широкий обиход в русском языке, и этот период совпал с изменением самого значения слова binocle. До последней трети XVIII в. во французском языке binocle означало «бинокулярный телескоп» (ил. 8):

Ил. 8. Бинокулярный телескоп XVIII в. Источник: http://www.dioptrice.com/full/63544324. JPG

Уже в XVIII в. слово бинокль существовало и в русском языке. Вот цитата (даем факсимиле) из четырехъязычного «Лексикона» 1755 г. [Лексикон 1755: 261]. ← Ил. 9. Замечательно, что в русском «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара, во 2-м томе (1836 г.) в статье «Бинокулярный телескоп» говорится, что такие телескопы употребляются «только при театральных трубках» – с отсылкой к статье «лорнет двойной». До буквы Л энциклопедия Плюшара, увы не добралась, но можно думать, что одно из значений «двойного лорнета» там было бы – «двойная театральная трубочка». Во французском языке, как мы упоминали в первой части работы, в конце XVIII в. binocle стало обозначать не только телескоп, но и очки (bésiсles) и double lorgnon. В словаре Dictionnaire de l’industrie 1800 г. в статье ‘Binocle’ говорится, что изначально так назывался бинокулярный телескоп, но он совсем вышел из употребления, поэтому устройство, для которого теперь подходит название binocle – это «люнет с двумя дужками (“ветвями” – branches), который 26

Valla. №4(3), 2018. держат в руке», ничем не отличающийся от люнета, называющегося bésiсles, который носят на носу [Dictionnaire 1800: 333]. В 1797 г. Луи-Себастьян Мерсье (Louis-Sebastien Mercier, 1740-1814) называет целую главу в книге Le nouveau Paris – ‘Les Binocles, ou Besicles’ («Бинокли, или очки») – в этой главке он иронично описывает «бинокленосителей» [Мерсье 1797: 20-23]. В 1827 г. JDM сообщает, что больше не говорят lorgnon, а говорят binocle (см. выше), и чуть позже помещает иллюстрацию с новым типом binocle. Мы дадим для сравнения две гравюры – binocle из JDM 1823 г. и binocle 1827 г. (ил. 10, 11):

Ил. 10. Binocle в руках дамы. Источник: Journal des dames et des modes. Paris, 1823.

Lorgnettes jumelles, названные так Лемьером, уже в 1830 г. в газете (а в устной речи, думается, и раньше) называют просто jumelles – см. L’Indépendant от 28 ноября 1830 г. [L’Indépendant 1830: 4] – ‘lorgnettes de spectacles, tel que jumelles et autres’, но вот в газете Mercure en omnibus в январе 1829 г. [Mercure 1829: 2] еще сохраняется lorgnettes jumelles. В 1831 г. у Бальзака в «Шагреневой коже» тоже встречаем jumelles: ‘Les femmes s'étaient toutes armées de leurs jumelles’ [Balzac 1831: 71]. В 1830-е гг. во французском языке для театрального бинокля употреблялось именно это слово – jumelles, а binocle сохраняло еще старое значение ‘double lorgnon’. Но вот в 1838 г. в L’Indépendant была помещена рекламная заметка о новых замечательных Binocle, выпускающихся оптиком Шарлем Шевалье (с Жаном Габриэлем Шевалье они не были родственниками, сходство фамилий доставляло неприятности обеим фирмам) [L’Indépendant 1838: 2].

27

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов

Ил. 11. Binocle в руках дамы. Источник: Journal des dames et des modes. Paris, 1827.

В ней немало восторженных слов в адрес фирмы Шевалье, сообщается анекдот о посетителе театра, который пришел с морской подзорной трубой и стал объектом пристального внимания для множества «Биноклей» (Binocles здесь пишется с заглавной буквы, очевидно, речь о творениях восхваляемой фирмы Chevalier). Сопоставление новых биноклей с подзорной трубой, упоминание о том, что в такой бинокль можно «без греха» рассмотреть даже кожу встреченной на улице хорошенькой женщины, заставляет думать, что речь идет уже не о разновидности lorgnon, а о модели jumelles – театральной двойной трубки. По каким-то соображениям (возможно, коммерческим) Шарль Шевалье или редакция газеты предпочли использовать хорошо знакомое модникам слово binocle. Ранее L’Indépendant 28

Valla. №4(3), 2018. неоднократно рекламировала lorgnettes jumelles Шевалье (см., например, номер от 6 января 1833 г.). О «биноклях-монстрах» (binocles-monstres), изготовленных тем же Шарлем Шевалье сообщается в книге Альберика Секона Les petits mystères de l’Opéra в 1844 г. [Second 1844: 84-85], и тут же дается иллюстрация, на которой изображен большой бинокль (ил. 12).

Ил. 12. Большой бинокль. Источник: [Second 1844: 84-85].

И, наконец, в 1845 г. у Поля Феваля в Les amours de Paris взаимозаменяемо binocle и lorgnette в главе ‘Assaut de binocles’ («Атака биноклей»), и там же он называет эти приборы «маленькими телескопами» – télescopes mignons [Féval 1845: 168]. Таким образом, во французском языке binocle в конце 1830-х гг. приобретает новое значение – «бинокля» в хорошо знакомом нам понимании как «двойной трубочки». Но это значение не смогло вытеснить прежние – «очки» или ‘lorgnon double’. Видимо, слово было популярно какое-то время, но затем jumelles, существовавшее параллельно, стало преобладать. Словарь Larousse уже в конце 1860-х гг. для одного из значений binocle дает: Lorgnette double de spectacle. S’emploie rarement dans ce sens. On dit plus souvent jumelles [Larousse 1867: 754]. Двойная театральная трубка. Редко используется в этом значении. Чаще говорят jumelles.

А в иллюстрированном Petit Larousse 1906 г. о binocle как ‘jumelles’ вовсе не сообщается, даются старые значения «очков» и «лорнетки», и на иллюстрации можно видеть их же [Augé 1906: 108], ил. 13 нашей статьи.

29

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов

Ил. 13. «Бинокль» по словарю PetitLarousse 1906 г. Источник: Augé, Claude. Petit Larousse illustré. Paris, 1906.

Что же происходило в русском языке? В 1827 г. мы видим в «Московском телеграфе» перевод заметки о новых binocle из JDM (см. ч. 1 нашей статьи). В 1830-х гг. упоминания «бинокля», уже в русской транскрипции, неоднократны. Приведем несколько примеров. А. Марлинский (Бестужев), «О Романе Н. Полевого “Клятва при гробе господнем”», 1833: Житья не стало от толстощекой безнадежности, от самоубийств шампанскими пробками, от злодеев с биноклями, в перчатках glaces [Марлинский 1838: 312].

«Библиотека для чтения», 1834 г. (заметка анонимная, очевидно, переводная): При утреннем неглиже и простом наряде, дама со вкусом и домашними добродетелями надевает на шею золотой обруч, саrсаn, к которому привешена предлинная двойная цепочка, продернутая сквозь золотое сердечко: на цепочке у колена, висят золотые ножнички, красивые бинокли и несколько маленьких ключиков [Библиотека 1834: 137].

«Вечерние рассказы» В. Невского, 1839 г.: ...девочка лет одиннадцати, белокурый ангельчик, обегая взором, с помощию бинокля, весь партер из ложи 2-го яруса Большого Театра [Невский 1839: 3].

По поводу последней цитаты у нас есть некоторые сомнения, какой «бинокль» имеется в виду. Но у С.П. Победоносцева в 1845 г. (повесть «Милочка»), встречаем старика в театре: ...два огромные стекла бинокля чернелись на месте глаз на пергаменном фоне увенчанного париком лица, как две огромные впадины в желтом черепе скелета [Победоносцев 1845: 292].

30

Valla. №4(3), 2018. Здесь, судя по описанию, речь еще идет о старом добром «двойном лорнете». Можно вспомнить описание Лермонтова из «Княгини Лиговской», в котором уделено особенное внимание выразительности стекол «бинокля». Далее у Победоносцева: ...десятки зрительных трубок, биноклей, лорнетов направлены были на нее (Милочку – К.Ю.) из лож и из партера... [Победоносцев 1845: 348].

«Лорнеты» здесь, похоже – ‘jumelles’, двойные трубки. Но кто знает, может быть, «бинокль» Победоносцев использует в двух значениях – и как лорнетку или очки, и как ‘jumelles’. В таком случае «лорнет» может пониматься даже как ‘monocle’. А вот пример «лорнета» в 1840-х, в повести Теофиля Готье «Невинные распутники» (Les Roués innocents) – 1846(47) года. В 1847 году она была переведена на русский язык под названием «Без вины виноват»: – Одолжите мне вашего лорнета (lorgnette)... посмотреть поближе, что это за птица... он уставил на Амину двойную трубку из слоновой кости (deux énormes tubes d’ivoire) [Готье 1847: 52].

Здесь, несомненно, описывается бинокль, но и во французском оригинале, и в русском переводе он назван «лорнетом». Но у А.Н. Плещеева в повести «Папироска» 1848 г. уже можно более уверенно предполагать новое значение «бинокля» – именно как театральной двойной трубки: – Ах, Эраст! comme tous criez, с негодованием произнесла Глафира Владимировна и хотела было обратиться на сцену, к которой сидела спиной, чтобы посмотреть, чтó там такое делается, но глаза ее встретили Книппера, и она поспешила навесть на него свой бинокль [Плещеев 1848: 5].

Вторая героиня повести смотрит в трубку: «Марья Христофоровна, казалось, не замечала вошедшего и обозревала публику в белую костяную трубку» [Плещеев 1848: 4]. Плещеев описывает Глафиру Владимировну как эмансипированную женщину, свободную в привычках, как сейчас сказали бы – «продвинутую». Вряд ли бы она явилась в театр с банальной лорнеткой. Надо полагать, ее бинокль – это настоящий jumelles. Годом позже, в 1849 г., бинокль упоминается и у Д.В. Григоровича в повести «Похождения Накатова или недолгое богатство», во 2-й части. Всего у него семь упоминаний, и мы приведем одну цитату: Накатов остановился по середине партера и помощию бинокля, взятого у капельдинера, отыскал свой бенуар [Григорович 1849: 210].

Опять же, вряд ли Накатов стал бы брать у капельдинера обычную лорнетку. Рассматривая в сумме обе цитаты из Плещеева и Григоровича, мы думаем, что речь идет именно о jumelles. Тем более что в этом значении binocle во Франции уже давно бытовало. Еще одну ориентировку дает, возможно, «Полный немецко-русский словарь, составленный... В. Эртелем» 1846 г.: Doppel- (с основой на l) – doppellorgnette – «бинокль; двуглазная трубка или лорнет» [Эртель 1846: 431]. В 1841 г., во французско-русском словаре, Эртель давал еще привычное определение binocle как «двуглазной трубки», т. е. бинокулярного телескопа [Эртель 1841: 111]. Во втором томе французского словаря [Эртель 1842: 27] есть определение lorgnette – лорнет; зрительная трубочка, а lorgnon – лорнетка, зрительное стеклышко. Можно осторожно предположить, что в немецком словаре «двуглазный лорнет» – это уже jumelles, хотя полной уверенности нет. Все же слово лорнет в русском языке имело очень широкое поле значений. 31

Юдин К.П. Двойной лорнет – бинокль. Приключения слов Нам осталось зафиксировать наблюдение – в русском языке слово бинокль начало употребляться в современном значении не позже 1849 г., но и не раньше 1839 г. Скорее всего, это произошло около 1845 г. С этого времени бинокль-‘jumelles’ вытесняет бинокль‘lorgnon’, новое значение закрепляется и сохраняется до настоящего времени. Юдин К.П., г. Зеленоград Автор выражает благодарность Николаю Морозову (ЖЖ-юзер klausnick) и Ольге Репиной (ЖЖ-юзер ol_re) за инициирование разысканий, плодотворное обсуждение и ценные замечания и наблюдения в процессе работы над статьей. Источники и литература Баевский 1986 – Баевский В.С. «Двойной лорнет» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 20. – Л.: Наука, 1986. С. 147-150. Библиотека 1834 – Библиотека для чтения, 1834 г, т.7 (раздел «Моды. Ноябрь»). СПб, 1834. С. 135-137. Готье 1847 – Готье Т. Без вины виноват» // Библиотека для чтения. Т. 84 (раздел «Иностранная словесность»). – СПб., 1847. С. 1-80. Грибоедов 1825 – Грибоедов А.С. Горе от ума (фрагменты) // Русская Талия. – СПб., 1825. С. 257-316. Григорович 1849 – Григорович Д.С. Похождения Накатова или недолгое богатство // Современник. Т. XVI. – СПб., 1849. С. 183-258. Лексикон 1755 – Новой лексикон на французском, немецком, латинском, и на российском языках, переводу ассессора Сергея Волчкова. Ч. 1. – СПб., 1755. Лермонтов 1936 – Лермонтов М.Ю. Булевар // Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений в 5 т. – М. – Л.: Academia, 1935-1937. Т. 1. 1936. С. 133-136. Лермонтов 1957 – Лермонтов М.Ю. Княгиня Лиговская // Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1954-1957. Т. 6. 1957. С. 122-189. Лермонтов 1980 – Лермонтов М.Ю. Альбом А.М. Верещагиной I // Лермонтов М.Ю. Картины. Акварели. Рисунки: Альбом репрод. / Сост. Е.А. Ковалевская; Вступ. ст. И.Л. Андроникова; Пояснения И. А. Желваковой. – М.: Изобраз. искусство, 1980. С. 36-45. Лотман 1997 – Лотман Ю.М. Письма. – М.: Языки русской культуры, 1997. С. 693-709. Марлинский 1833 – [Бестужев]-Марлинский А.А. О Романе Н. Полевого «Клятва при гробе Господнем» // Полное собрание сочинений А. Марлинского, часть XI. – СПб., 1838. С. 245-351. Мерсье 1797 – Mercier, Louis-Sébastien. Le nouveau Paris. Vol. 5. Paris, 1797. Pp. 20-23. МТ 1826 – Московский телеграф. 1826. Ч. 10, №15. Раздел «Смесь». С. 128-132. МТ 1827 – Московский телеграф. 1827. Ч. 17, №19. Раздел «Смесь». С. 158-168. Невский 1839 – Невский В. Юлий Танский. Гл. 1. // Вечерние раcсказы. Ч. 1. СПб., тип. А Плюшара, 1839. С. 3-28. Плещеев 1848 – Плещеев А.Н. Папироска // Современник, Т. VII (раздел «Смесь», IV). – СПб., 1848. C. 1-23. Победоносцев 1845 – Победоносцев С.П. Милочка // Отечественные записки. Т. 40. – СПб., 1845. С. 283-368. Пушкин 1937 – Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 16 т. Т. 6. – М. – Л.: Издво АН СССР, 1937-1959. Пушкин 1962 – Пушкин А.С. Мои замечания об русском театре // Собрание сочинений в 10 т. Т. 6. – М.: ГИХЛ, 1962. С. 247-253. Владиславлев 1827 – Пустынник муромских лесов. Повесть. Под псвд. В. Владиславлев // Славянин. 1827. Ч. 4. С. 315-343. 32

Valla. №4(3), 2018. Словарь 2000 – Словарь языка Пушкина. 2-е изд. Т. 2. – М.: Азбуковник, 2000. СП 1825a – Северная пчела. 27 июня 1825 г., раздел «Моды». СП 1825b – Северная пчела. 25 августа 1825 г., раздел «Моды». Татищев 1798 – Татищев И.И. Полный французский и российский лексикон. Т. 2. – СПб., 1798. Эртель 1841 – Французско-русский словарь, извлеченный... В. Эртелем. Т. 1. – СПб., 1841. Эртель 1842 – Французско-русский словарь, извлеченный... В. Эртелем. Т. 2. – СПб., 1842. Эртель 1846 – Полный немецко-русский словарь, составленный... В. Эртелем. Т. 1, вып. 1. – СПб., 1846. Augé 1906 – Augé, Claude. Petit Larousse illustré. Paris, 1906. Balzac 1831 – Balzac, H. de. Romans et contes philosophiques. Suite et fin de La peau de chagrin... Ed. par C. Gosselin. Paris, 1831. T. 2. Dictionnaire 1800 – Duchesne, Henri-Gabriel. Dictionnaire de l’industrie, ou Collection raisonnée des procédés utiles dans les sciences et dans l’art. Т. 1. Paris, 1800. Féval 1845 – Féval, Paul. ‘Assaut de binocles’, dans: Féval, Paul. Les Amours de Paris. T. 2, Ch. V. Paris, 1845. Pp. 153-181. JDM 1813 – Journal des dames et des modes. Paris, 1813. JDM 1825 – Journal des dames et des modes. Paris, 1825. JDM 1826 – Journal des dames et des modes. Paris, 1826. JDM 1827 – Journal des dames et des modes. Paris, 1827. Larousse 1867 – Grand dictionnaire universel du XIXe siècle. Par M. Pierre Larousse. T. 2. Paris, 1867. L’Indépendant 1830 – L’Indépendant (La Semaine), 28 novembre 1830. L’Indépendant 1838 – L’Indépendant, 22 juillet 1838. Mercure 1829 – Mercure en omnibus, janvier 1829. No. 1. Nabokov 1964 – Pushkin A. Eugene Onegin: A novel in verse. Transl. from the Russian, with a commentary, by Vladimir Nabokov. N. Y.: Pantheon books, 1964. Vol. 2. Second 1844 – Second, Albéric. Les petits mystères de l’Opéra. Illustrations par Gavarni. Paris, 1844.  Аннотация Статья предлагает комментарий к термину «двойной лорнет» в «Евгении Онегине» и дает обзор русской и французской лексики для обозначения оптических приборов в разные периоды XIX в. Ключевые слова XIX в.; Пушкин; «Евгений Онегин»; быт; бинокль; лорнет; очки; Франция; мода Сведения об авторе Юдин Константин Павлович, г. Зеленоград, независимый исследователь. e-mail: [email protected]  33

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма

Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма1 1. «Оккультные» мотивы De vinculis: магия в учении Ноланца Устами Теофила, своего alter ego в диалоге «О причине, начале и едином», Джордано Бруно скажет: «если все, что существует, начиная с сущего наивысшего и высочайшего, обладает известным порядком и образует зависимость, лестницу, по которой подымается от сложных вещей к простым, а от тех – к простейшим и абсолютнейшим при помощи средств соотносительных, соединительных и причастных природе той и другой крайности и сообразно собственному смыслу среднего, то нет порядка, где бы не было известной связи, нет связи без какой-либо сопричастности» [Бруно 1949: 255]. Несомненно, в бруновском трактате De vinculis, «самом зрелом произведении о магических “сцеплениях”, прежде всего о сцеплениях посредством любви и сексуального влечения» [Йейтс 2000: 305], нашел цельное выражение итог не только «оккультной», магической проблематики его работ, но и в определенном смысле всей философии Ноланца. Бруновская интерпретация магии наследует трактату «О тайной философии» Корнелия Агриппы [Йейтс 2000: 235] с его делением магии на небесную, элементарную и математическую [Agrippa 1550: 1-2]. Для Бруно магия делится на божественную, физическую и математическую, последняя из которых занимает срединное положение (mediat) между действием божественным и природным [Bruno 1891: 401]. «Маг» для Бруно есть «мудрец», каким был Гермес у египтян, и тот, кто производит удивительные дела (mirabilia) [Bruno 1891: 397], а магия есть в одном из смыслов само знание природы или природных вещей как таковых (pro scientia naturali seu naturalium rerum in genere) [Bruno 1891: 455]. Осуществляется это благодаря той самой лестнице природы, о которой говорил Теофил: «Так от Бога есть нисхождение (descensus) во Вселенной к живому существу, от живого же существа к Богу. Он на вершине лестницы (scalae), чистое действие и активная возможность, свет чистейший, в основании же лестницы материя и тьма, чистая пассивная возможность, так же могущая стать всем снизу (ex imis), как и Он все осуществить сверху (ex supernis)» [Bruno 1891: 402]. Магия для Бруно существует благодаря рассмотрению порядка проистечения или лестницы различных сущностей (considerare ordinem influxus seu scalam entium), связующей Бога и стихии материального мира [Bruno 1891: 457]. Идея их неразделимости как единства возможности и действительности в абсолюте как всеединстве, наследующая учению Николая Кузанского о совпадении противоположностей (coincidentia oppositorum) в Боге [Николай Кузанский 1979: 51-52], играла огромную роль в философии Бруно, будучи выражена как в De vinculis, так и в программном диалоге «О причине, начале и едином»: «Итак, наблюдай первое и наилучшее начало, которое есть все, что может быть, и оно же не было бы всем, если бы не могло быть всем; в нем, следовательно, действительность и возможность одно и то же» [Бруно 1949: 242]. Сам «магизм» философии Бруно совсем не должен восприниматься с неким флёром романтичной таинственности, в качестве изысканного дополнения к основному массиву его философии: «”Магия” означала для Бруно установление новых, не известных еще людям связей природных явлений. Благодаря всеобщей одушевленности, которая пронизывает всю природу, магия устанавливает связь между “душой мира”, или высшим активным началом, заложенным в самой природе, и индивидуальными предметами и явлениями» [Горфункель 1965: 135]. «Магизм» заключается всего лишь в приобщении к делу того «великого 1 Эта обзорная работа с минимальными изменениями воспроизводит вводную статью к нашему переводу трактата Бруно De vinculis in genere: Бруно Дж. О связях как таковых / Пер. М. М. Фиалко. – М.: Изд-во книжного магазина «Циолковский», 2018. С. 5-44.

34

Valla. №4(3), 2018. художника», которым для Бруно является принадлежащий мировой душе всеобщий ум, «непрерывно совершающий все во всем», благодаря своему оплодотворению материи формами названный «магами» «обильнейшим семенем и даже сеятелем» [Бруно 1949: 203204]. De vinculis, включающий в себя отсылки к диалогу «О причине, начале и едином» [Ciliberto 1999: 147], может быть понят лишь в общем контексте бруновского представления о жизне-материи как едином абсолютном начале. Да и сами различия в «основных положениях и методах» между бруновскими работами о магии и о философии призрачны [Кулиану 2017: 188]. В работе Бруно «О магии», созданной в одно время с De vinculis [Йейтс 2000: 235], а исходя из указаний самого Бруно, вероятно, скорее после нее [Bruno 1891: 454], вводится это важнейшее понятие «привязки» (vinculum), в котором будет заключена вся его магическая доктрина (ubi omnis magiae doctrina continebitur) [Bruno 1891: 435]. Здесь развивается близкое De vinculis понятие о различных типах привязок, в том числе мысленных и привязок воображения [Bruno 1891: 449-454], а также привязках благодаря «голосу и песне (ex voce et cantu)» [Bruno 1891: 443-446, 476]. В «Тезисах о магии» также говорится, что есть различные виды узлов (multiplex est vinculorum genus), с помощью которых духи и тела привязываются (alligantur), далеко не последнее место занимают те, которые отсылают к существованию некой тайной властной гармонии (est occulta quadam violentia), привязывающей душу [Bruno 1891: 476]. Подобные мысли о непостижимом, иррациональном характере красоты играют важную роль и в De vinculis. Немаловажную роль в формировании представлений о магической привязке у позднего Бруно играла философия политики Макиавелли, уделяющего внимание идее борьбы и единства противоположностей, ярко выраженной и в De vinculis, хотя для Бруно важнее был мотив их схождения в абсолюте, для Макиавелли же – напряжения между ними [Ciliberto 2005: 233, 302-304], в силу проблемы выбора лучшей альтернативы, стоящей перед правителем, который «всегда должен быть готов к тому, чтобы переменить направление, если события примут другой оборот или в другую сторону задует ветер фортуны»: «надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым – и быть таковым в самом деле, но внутренне надо сохранить готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо» [Макиавелли 1982: 352]. Таким образом, отталкиваясь от собственной метафизики, Бруно «устанавливает органическую связь между политикой и магией на основе качественной онтологии, опирающейся на понятие бесконечной жизне-материи» [Ciliberto 2005: 304] в близком «Государю» Макиавелли трактате, посвященном «магической манипуляции как массами, так и отдельными людьми» [Кулиану 2017: 202]. Для Кулиану трактат «О связях» «превосходит “Государя” по глубине, актуальности и значению», а маг из труда Бруно является «прототипом обезличенных масс-медиа, самоцензуры, глобальной манипуляции» [Кулиану 2017: 204]. Бруновский сложный образ vinculum действительно едва ли вполне чужд «манипулятивной» психологии. Достаточно сравнить рассуждения Бруно о разных «вратах» для привязки (I, 30; III, 6) с представлением о различных путях «присоединения», применяющихся для установления «раппорта» в нейролингвистическом программировании [Гордеев, Гордеева 2002: 45-48]. Вероятно, для Бруно столь важна была находка этой «базовой категории» [Bruno 2008: 30], этого, да будет уместен такой calembour, «узлового» понятия для его философии – «узла» (vinculum), в котором теперь сходились самые разные компоненты его учения. Однако именно сейчас, когда он, наконец, был найден, жить прежней скитальческой жизнью, которую Бруно вел много лет, со времени побега из монастыря в 1576 г., ему оставалось недолго. Пройдет всего несколько месяцев, и Бруно приедет в Венецию, чтобы, прожив недолгое время у аристократа Джованни Мочениго, после серии «частных уроков», сопровождавшихся аккуратными доносами ученика на своего учителя, оказаться уже в мае 1592 г. в руках венецианской инквизиции. Бруно после некоторых колебаний под давлением Климента VIII через год будет передан уже римской инквизиции [Горфункель 1965: 63-64], 35

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма пробыв в ее застенках оставшиеся годы жизни. Сам трактат мог быть начат во Франкфурте [Bruno 2008: 25] или чуть ранее в Гельмштедте [Йейтс 2000: 281], то есть на рубеже 15891590-х гг., а сам дошедший до нас черновик трактата был продиктован Бруно его секретарю Иерониму Беслеру и даже частично записан его собственной рукой в «Московском кодексе» из собрания Авраама Сергеевича Норова (1795-1869) [Bruno 1891: XVII-XXIX; Bruno 2008: 25], сохранившем текст этой неоконченной работы, осенью 1591 г. в Падуе [Йейтс 2000: 305] уже по возвращении в Италию, мотивы которого не вполне ясны. Согласно показаниям, данным еще венецианской инквизиции 30 июля 1592 г., он хотел вернуться в лоно католической церкви (ritornar alla Chiesa catolica), за время своего пребывания в Венеции никаких еретических теорий или учений не преподавал (non ho mai insegnato dottrine né dogmi eretici), рассматривая возможность вернуться во Франкфурт, чтобы посвятить ряд трудов папе (dedicar queste opere al Papa) [Spampanato 1921: 744-745]. Пытаясь определить, о каком же папе Бруно мог вести речь, «если это не было маленькой уловкой (patrañuela), чтобы спасти свою шкуру», Скеттино, опираясь на этот отрывок, останавливается на Клименте VIII (1536-1605), ставшим папой незадолго до приезда Бруно в Венецию, в конце января 1592 г. Впрочем, он считает и эту кандидатуру сомнительной [Bruno 2008: 16-17]. Популярной является версия о надеждах Бруно на идеологические перемены и даже роль в некой духовной реформе, что связывают с приходом к власти Генриха Наваррского (15531610) [Горфункель 1965: 58-59], сторонника веротерпимости и, согласно историческому анекдоту, автора афоризма «Париж стоит мессы» [Thiers 1844: XXIX]. Эти догадки опираются на доносы Мочениго, утверждавшего, что Бруно «ждал от короля Наварры грандиозных вещей (sperava gran cose su ‘l Re di Navarra)» [Spampanato 1921: 490]. Бруно во время допросов, отрицая личное знакомство с Генрихом IV и сами эти «надежды», утверждал, что ожидал от нового короля лишь мирного царствования и продолжения курса Генриха III, покровительствовавшего Бруно, а также права на чтение публичных лекций [Spampanato 1921: 490]. Как бы то ни было, De vinculis может быть назван «одним из важнейших трудов последних лет» жизни Бруно [Ciliberto 2005: 233], «попавшего в руки Святой Инквизиции в момент абсолютного творческого рассвета (creatividad) и интеллектуальной зрелости» [Bruno 2008: 20]. Эта итоговая работа Бруно может дать цельное представление не столько об «оккультной» стороне его учения, само отдельное рассмотрение которой едва ли оправдано, сколько о важнейших темах и характере всей его философии. 2. Герметизм Бруно и «герметическая традиция» Йейтс «Именем Меркурия, мудрейшего египтянина, назывались божественная мудрость, истолкование и откровение», – замечает Бруно устами Софии (Мудрости) в диалоге «Изгнание торжествующего зверя» [Бруно 1997: 216]. Меркурию, то есть Гермесу, было приписано собрание трактатов на греческом, вероятно, эллинистического времени, ставших немаловажной частью западноевропейской культуры благодаря их переводу Марсилио Фичино на латынь в 1463 г., когда они стали известны под именем «Герметического корпуса» (Corpus Hermeticum). Гермес не был открытием европейского Возрождения, далеко не последнюю роль в создании легенды о Гермесе Триждывеликом (Hermes Trismegistus) сыграли христианские писатели раннего времени, особенно Лактанций (IV в. н. э.), убеждающий своих современников, еще остающихся в лоне язычества, что откровение о Христе было предвосхищено еще древними мудрецами, среди которых был Гермес, которому принадлежат книги, «посвященные знанию божественного, где он утверждает величие высочайшего и единого Бога и называет его теми же именами, которые используем и мы, – Бог и Отец» [Йейтс 2000: 14]. Отсылая к отрывкам из герметического трактата «Асклепий», Лактанций также обращает внимание на встречающееся в ним именование 36

Valla. №4(3), 2018. «Сын Божий» по отношению к сотворенному божественному Слову, считая это явным доказательством ценности писаний Гермеса [Йейтс 2000: 14-15]. Огромную роль в популяризации образа Гермеса сыграл и сам переводчик Герметического корпуса Фичино, едва ли не основатель всего новоевропейского эзотеризма, создавший на основе неоплатонизма Плотина (III в. н. э.) цельную и очень влиятельную в последующее время доктрину естественной магии, где важное место уделялось учению Гермеса как провозвестника божественного откровения. В рамках его представления о «древней теологии» формируется единый ряд пророков, возвещавших эту истину, от Гермеса до Платона. Гермес «назван первым вдохновителем учения о божественном (theologiae appelatus est autor), ему наследовали Орфей, Аглаофем, Пифагор и Филолай, учитель (praeceptor) нашего божественного Платона»: Итак единая во всем согласная линия древней теологии дивным порядком устроена (miro quodam ordine constata est) шестью богословами, начало берущая от Меркурия и законченная по сути своей (penitus absoluta) божественным Платоном [Ficino 1532: 4-5].

Постоянно встречаются ссылки на Гермеса в программном своде ренессансной магии, ответственном за реабилитацию этого понятия в полном объеме [Фиалко 2018: 29-32], трактате «Об оккультной философии» Корнелия Агриппы [Agrippa 1550: 8, 77 etc.]. Огромную роль фигура Гермеса играла и в последующей традиции, уже столетия спустя после Бруно, когда Леви сделает «Изумрудную скрижаль» центром своего учения о магии [Lévi 1861a: 251-253], постоянно упоминая имя Гермеса, а поздней работе даст название «Ключ великих тайн согласно Еноху, Аврааму, Гермесу и Соломону» [Lévi 1861b]. В конце XIX в., не без влияния учения Леви, будет создан основополагающий для современного эзотеризма Герметический Орден Золотой Зари, уделяющий много места «герметическим» образам [Regardie 2002: 55, 68, 205 etc.], и восходящий, по словам одного из его создателей, Уэсткотта, к «практикам герметической магии» [Gilbert 1983: 99]. Сама ссылка на авторитет Гермеса в европейском эзотеризме и тем более алхимии стала едва ли не повсеместной. Программный обзор истории эзотеризма в эпоху Ренессанса, книга Френсис Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция» рассматривает философию Бруно в тесной связи с возрожденческим восприятием фигуры Гермеса: «Герметизм является решающим звеном для интерпретации текстов Бруно, тем звеном, которое я долго искала [Йейтс 2000: 56]. Йейтс считает герметизм ключом к пониманию едва ли не всех работ Бруно. «Изгнание торжествующего зверя» с его прославлением египетской религии, героем которой был Гермес, а сущностно важной частью – создание живых изваяний богов [Бруно 1997: 214215], как и «Светильник тридцати статуй», отсылали, согласно Йейтс [Йейтс 2000: 192-195, 273-274], к пассажу герметического трактата «Асклепий» о человеке как творце богов [Богуцкий 2001: 114]. Диалоги «О героическом энтузиазме», пронизанные идеей возвышенной любви, по ее мнению [Йейтс 2000: 248], невозможно понять вне апелляции к герметической идее взаимной любви человека как отражения божества и космоса [Богуцкий 2001: 16-17], а фигуры из поздней работы «Тезисы против математиков» [Йейтс 2000: 277278] тогда должны отсылать к герметической «троице» Бога, материи и духа [Богуцкий 2001: 105-107]. Бруно для Йейтс лишь часть той огромной традиции, к которой принадлежат и Фичино, и Агриппа, и Кампанелла, и Роберт Фладд, и даже создатель мнемонического театра Джулио Камилло [Йейтс 1997: 196-198]. К примеру, «Город Солнца» Кампанеллы отсылает, по мнению Йейтс [Йейтс 2000: 325-327], к городу Адоцентину из герметического «Пикатрикса» [Pingree 1986: 189], в свою очередь, восходящему к образу города, «куда будут стекаться все смертные народы», из «Асклепия» [Богуцкий 2001: 118]. Сформированное благодаря работам Йейтс влиятельное представление о единой «герметической традиции» было подвергнуто критике в современной эзотериологии ее ярким представителем Воутером Ханеграаффом, который считает необходимым разделять герметические идеи Corpus Hermeticum с одной стороны, и их восприятие ренессансными мыслителями с другой. 37

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма Учитывая различия между ними, для Ханеграаффа «ренессансный герметизм был совсем не герметическим», и вернее говорить лишь о «традиции разговора о Гермесе» [Hanegraaff 2015: 205]. Ханеграафф, без сомнения, прав в том, что касается исторической преемственности «герметизма», который может стать «знаком качества» для абсолютно различных доктрин. Однако не стоит сбрасывать со счетов и чрезвычайную «живучесть» такого герметического текста, как «Изумрудная скрижаль», основополагающего не только для европейской алхимии, но и для всей эзотерической метафизики [Фиалко 2018: 62-75]. Бруно в своем трактате упоминает Гермеса, вероятно, отсылая к фрагменту платоновского «Пира», однако не менее важным в метафизическом ключе является отрывок, посвященный описанию всеобщности любви как главной привязанности у Бруно: Берет начало любовная привязанность согласно всеобщему закону из активного и пассивного [начала]. Благодаря этому закону все вещи, будучи действующими или претерпевающими действие извне, или же и то другое одновременно, желают упорядочиться, слиться, объединиться и осуществиться в той мере, в какой природа устроение, связь, единство и осуществление вершит, и без этой привязанности не существует ничего, так же как и не существует ничего без природы [Bruno 1891: 695].

Дело не в прямом заимствовании образов «Скрижали», провозглашавшей активное отцовское начало Солнца и материнское пассивное начало Луны началами чудес единой вещи (miracula rei unius), а в игре Бруно с этими оппозициями, не чуждой его философии уже даже вне прямого влияния герметических образов, например, в рамках его излюбленной идеи тождества в абсолюте возможности и действительности [Бруно 1949: 226, 241-243]. Идея активного и пассивного начал как меры для образования форм сущего мировой душой [Бруно 1949: 213] также была важна для Бруно, хотя сама идея всеобщего двуначалия, доведенная до абсурда, и подвергается в «Пире на пепле» Фруллой осмеянию [Бруно 1949: 51-52]. Герметизм как философия «Изумрудной скрижали», выходящая едва ли не на мифологический уровень архетипа и включающая в себе самые различные «герметические» труды, имеет для европейского эзотеризма не меньшее значение, чем мистическая сотериология «Герметического корпуса», хотя два этих компонента едва ли возможно разделить [Фиалко 2018: 35-36]. Вместе с тем сведение всей философии Бруно к «герметизму», тем более в De vinculis, едва ли разумно. Нужно отдать должное оригинальному развитию Бруно теорий естественной магии Фичино и Агриппы, а также герметических идей [Bruno 2008: 35]. Центральной оставалась сама бруновская метафизика, «сосредоточенная на онтологии беспредельной жизне-материи, из которой и вытекали и частные суждения о религии, ее “гражданской” роли, о традиции Гермеса или Макиавелли» [Ciliberto 2005: 339]. В конечном счете, для исследователя собственно наследия Ноланца (впрочем, как и любого другого мыслителя) «после стольких слов, сказанных на тему “Бруно и герметическая традиция” с одной стороны, и “Бруно и научная революция” с другой, пришел момент изучать Бруно согласно Бруно» [Ciliberto 2005: 309]. 3. «Связка» как центральный образ европейской эзотерики Когда в «Изгнании торжествующего зверя» устами Софии автор воздает хвалу религии египтян, которые «возвышались до божества по той же самой лестнице природы, по которой само божество спускалось вниз ради сообщения себя самого ничтожнейшим вещам» [Бруно 1997: 213], ему хорошо известно, что его излюбленная идея стройной иерархии мироздания имела талантливых выразителей и в более позднее время. Агриппа в своем программном труде приписывает совершаемые магией «удивительные дела» (mirabiles effectus) ее умению простираться от высших областей к низшим, наделяя вторые силой и дарами (dotibus) 38

Valla. №4(3), 2018. первых [Agrippa 1550: 2]. Маги же «утверждают, что благодаря вещам низшим, подобным высшим, можно низвести (trahi) небесные дары благодаря удачным небесным истечениям (influxus)», что осуществимо, согласно Агриппе, благодаря тому, что в мироздании есть такое согласие (concordia), что даже вещи сверхнебесные небесными низводятся (trahantur), а сверхприродные согласуются (conspirent) с природными и низводятся ими, ибо во всем разлита одна обильная сила (virtus opifex) и одно распределение форм живого, сила эта благодаря тайным законам (occultis rationibus) производит явное (manifesta), так что маг берет явное, дабы привлечь (attrahat) скрытое» [Agrippa 1550: 77].

Агриппа заимствует образ «мирового согласия» (concordia mundi) из естественной магии Фичино [Ficino 1567: 162], учения о низведения небесных даров через мировую душу (anima mundi) [Йейтс 2000: 60-77] благодаря божественным приманкам (divinas illices) и магическим ловушкам (magical illecebras) [Ficino 1567: 155], близким привязкам у позднего Бруно. Пико делла Мирандола, наследуя теории Фичино, в одном из тезисов утверждает, что «нет ничего разделенного и рассеянного на земле и небе, что маг бы не смог привести в действие и объединить (actuare et unire)» [Farmer 1998: 496]. У Пико можно найти даже бруновское vinculum, которое он использует для толкования прокловской иерархии богов из платоновского «Федра» (247а): двенадцать из них суть связка (vinculum) сверхкосмических и космических богов, занимая срединное положение (medii) между ними [Пико 2010: 116]. Представление о взаимосвязи различных уровней мироздания не может считаться прерогативой лишь возрожденческой философии. Основатель современной эзотериологии Антуан Февр рассматривал «корреспонденции и взаимозависимость», а также идею «живой природы» в качестве важнейших признаков эзотеризма как формы мысли [Faivre 1994: 1015]. Vinculum у позднего Бруно является емким образом, имеющем параллели во множестве эзотерических учений, созданных в различное время. Достаточно вспомнить Агриппу, который для иллюстрации того, как взаимно связаны (invicem connexa sunt) высшие и низшие предметы, сравнивает их со струнами верно настроенной кифары (sicut nervi in cythara bene concordata) [Agrippa 1550: 76-77], сравнив с их с одним из тезисов раннего программного труда Ди: «Мир есть как бы подстроенная прекрасным творцом лира, струны которой – вещи, и тот, кто сможет их верно тронуть, издаст удивительные гармонии (mirabiles ille eliciet harmonias)» [Dee 1567: sig. Biij]. Более того, перенесшись на несколько столетий позже, уже в XIX в. мы найдем подобный образ у одного из основателей спиритуализма и автора сложнейшей эзотерической метафизики Эндрю Джексона Дэвиса, рассуждающего о «музыке вселенной» (music of the universe): Вселенная – музыкальный инструмент, на котором Великое божество вечно выражает бесконечно многообразные гармонии, принадлежащие его природе, неизмеримо глубокой и в то же время не подверженной изменению!» (в оригинале Дэвиса фраза выделена курсивом – М. Ф.) [Davis 1872: 259].

Сравним дэвисовcкий же образ всеобщего закона симпатии, который «связывает (binding), будто золотой цепью, материальную и духовную вселенную в одно гармоничное целое» [Davis 1872: 144] с «той золотой цепью, благодаря которой нижнее связывается с верхним (illa catena aurea, qua inferiora superioribus alligantur)» в «Духовной медицине» Вирдига [Wirdig 1673: 170]. Близкий этим образ «магической цепи» (la chaîne magique) [Lévi 1861a: 235-250] был важен для крупнейшего французского оккультиста Элифаса Леви, автора итоговой для европейского эзотеризма доктрины астрального света как «великого магического агента» и узла притяжений (nœud des sympathies) [Lévi 1861a: 235]. Леви инкорпорирует в эту доктрину и учение о магнетическом флюиде как проводнике «взаимовлияния (influence mutuelle) небесных и земных тел» [Mesmer 1779: 74]: «Сделать магическую цепь – это установить 39

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма магнетический поток (courant), который обретает силу по мере того, как увеличивается ее протяженность» [Lévi 1861a: 239-240]. Теория астрального света станет частью целого ряда эзотерических учений [Фиалко 2018: 50, 158], в которых подобные образы также играли важную роль. Вспомним хотя бы рерихианскую идею «сердечной связи с Тонким и Огненным миром» [Рерих 1934: 119], «приобщения сердца к иерархии» [Рерих 1934: 59], недопустимости «разобщения цепи миров» [Рерих 1934: 178] в рамках представления о наполняющем все тела огне, «который соединяется с высшей огненной энергией» [Рерих 1934: 203] в пределах «жизни связующей и взаимно питающей» [Рерих 1934: 81]. При этом утверждение, что образы стройной иерархии мироздания были прерогативой только эзотерической философии, будет неверно. Нельзя игнорировать платоновский «Пир», комментарий к которому, написанный Фичино, был важным источником для трактата Бруно. В речи Эриксимаха Эрот обретает черты космической всеобще разлитой силы, «бога великого, удивительного и всеобъемлющего, причастного ко всем делам богов и людей» [Платон 1999: 94], силы гармонического равновесия во всех сферах науки и искусства (186b188b). В своем комментарии к «Пиру» Фичино делает Эрота «хитроумным, двояким и имеющим ключи от всего» [Фичино 1981: 164] и, предвосхищая излюбленный образ позднего Бруно, развитый в его трактате, «вечным узлом и связкой мира (nodo perpetuo e legame del Mondo)» [Ficino 1914: 47]. Фичино также наделяет любовь демиургическим значением: Как ум, только что родившийся и бесформенный, посредством любви обращается к богу и приводится в порядок, так и мировая душа возвращается к уму и богу, где она рождена, хотя вначале и была лишена формы и пребывала в виде хаоса, – посредством любви, направленной к уму, благодаря воспринятым от него [ума] формам становится космосом [Фичино 1981: 147].

Важное место эта идея стройной иерархии мироздания занимает позднее в плотиновском неоплатонизме в рамках представления о всеодушевляющей Душе (прообразе мировой души Фичино), оживляющей Материю благодаря силе божественного Ума (Эннеады. V. 1.2): Душа дала себя всей величине Вселенной, насколько она велика, всей протяженности, так что и великое, и малое стали одушевлены: и тело, находящееся здесь, и тело, находящееся в другом месте, и таким образом существующее и иным, и противоположным образом, всех одушевила Душа особым образом. Ее единою силою едино небо – многое и разное в разных местах – благодаря ей этот [чувственный] космос есть бог» [Плотин 2005: 11].

Для Плотина эта гармония мироздания, его равновесное единство, и является объяснением магии (Эннеады. IV, 4, 40): Но как же возможно колдовство? Посредством симпатии и естественного согласия подобных вещей и противоположности неподобных, благодаря разнообразию многих сил, осуществляющихся в едином живом существе. Истинная магия есть Любовь и Вражда во Вселенной [Плотин 2004: 197].

Плотиновская идея любви как силы всеобщего притяжения оказывается близка образу любви как «привязанности из привязанностей», не чуждой как субъекту, так и объекту привязки, развитому в трактате Бруно: Ибо поскольку любовь естественна [для людей и вещей во Вселенной], и те, кто любит, влекутся друг к другу, возникает и [вспомогательная] сила колдовского искусства любви, используемая теми кто сводит вместе людей . Они связывают (συνάπτουσι) одну душу с

40

Valla. №4(3), 2018. другой, как если бы связывали растущие порознь растения и входя в эти образы сами, они внутренним образом получают эти силы, поскольку пребывают в едином мире и действуют на единый мир [Плотин 2004: 198].

Еще в речи Диотимы Сократу из платоновского «Пира» (202e-203a) образ Эрота как одного из тех «посредников между богами и людьми», которые «заполняют промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью (ὥστε τὸ πᾶν αὐτὸ αὑτῷ συνδεδέσθαι)», имеет ассоциации с магией: «Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству (γοητείαν)» [Платон 1999: 112-113]. Бруновское vinculum является насыщенным и многоплановым, далеко не только «оккультным» образом, немаловажным для понимания целого ряда философских и эзотерических учений, совсем не чуждым и религиозного содержания. Вспомним, что узнавая, каким образом благодаря привязанности «по лестнице высших и низших вещей совершает свой ход чувство любви», герой-энтузиаст Бруно оказывается способен взойти к тому, «кто для всех вещей есть начало и действующая сила», «для кого сказать и предуказать поистине значит сделать и начать» [Бруно 1953: 85]. Ведь согласно Бруно, «героический дух всегда будет идти вперед и подвергаться испытаниям, пока не увидит себя поднявшимся до желания божественной красоты в ней самой, без уподобления, очертания, образа и вида, если это возможно. И даже больше: он сможет достигнуть этого» [Бруно 1953: 125]. Фиалко М.М., г. Санкт-Петербург Источники и литература Богуцкий 2001 – Богуцкий К. (сост., комм., пер.) Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. – М.: Алетейа, 2001. Бруно 1949 – Бруно Дж. Диалоги / Пер. с ит. – М.: Госполитиздат, 1949. Бруно 1953 – Бруно Дж. О героическом энтузиазме / Пер. Я. Емельянова, Ю. Верховского, А. Эфроса. – М.: Госполитиздат, 1953. Бруно 1997 – Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. – Самара: Агни, 1997. Гамкрелидзе, Иванов 1984 – Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. – Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета, 1984. Гордеев, Гордеева 2002 – Гордеев М.Н., Гордеева Е.Г. НЛП в психотерапии. – М.: Издво Института психотерапии, 2002. Горфункель 1965 – Горфункель А.Х. Джордано Бруно. – М.: Мысль, 1965. Йейтс 2000 – Йейтс Ф.А. Джордано Бруно и герметическая традиция / Пер. Г. Дашевского. – М.: НЛО, 2000. Николай Кузанский 1979 – Николай Кузанский. Сочинения в 2-х тт. Т. 1. / Пер. З.А. Тажуризиной, А.Ф. Лосева, В. В. Бибихина; сост. В.В. Бибихина; общ. ред. и вступит. ст. З.А. Тажуризиной. – М.: Мысль, 1979. Лошаков 2007 – Лошаков Р.А. Различие и тождество в греческой и средневековой онтологии. – СПб: Изд-во СПбГУ, изд-во РХГА, 2007. Макиавелли 1982 – Макиавелли Н. Избранные сочинения / Пер. с ит.; вступ. ст. К. Долгова; сост. Р. Хлодовского; комм. М. Андреева, Р. Хлодовского. – М.: Худ. лит., 1982. Пико 2010 – Пико делла Мирандола Дж. Девятьсот тезисов. Тезисы 1-400: Четыреста суждений по учениям халдеев, арабов, евреев, греков, египтян и по мнениям латинян / Пер. с лат. Н.Н. Соколовой и Н.В. Миронова. Под ред. Д.С. Курдыбайло. – СПб: РХГА, 2010. Платон 1999 – Платон. Федон, Пир, Федр, Парменид / Под ред. А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса, А.А. Тахо-Годи. – М.: Мысль, 1999. 41

Фиалко М.М. Трактат De vinculis в философии Джордано Бруно и истории европейского эзотеризма Плотин 2004 – Плотин. Четвертая эннеада / Пер. с древнегреч. и послесл. Т.Г. Сидаша. – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2004. Плотин 2005 – Плотин. Пятая эннеада / Пер. с древнегреч. и послесл. Т.Г. Сидаша. – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2005. Рерих 1934 – Рерих Е.И. Мир огненный. Ч. II. – Riga: “Agni Yogas” Izdevums, 1934. Фиалко 2018 – Фиалко М.М. Метафизика европейского эзотеризма: опыт исследования троичных структур. – СПб: РХГА, 2018. Фичино 1981 – Фичино М. О любви // Эстетика Ренессанса / Под ред. В.П. Шестакова. В 2 тт. Т. 1. – М.: Искусство, 1981. Agrippa 1550 – Agrippa H.C. De occulta philosophia libri tres. Lugduni: Godefridum et Marcellum Beringos, 1550. Bruno 1890-1891 – Jordani Bruni Nolani Opera latine conscripta [OLC]. Curantibus F. Tocco et H. Vitelli. Vol. II. Florentiae: Le Monnier, 1890. Vol. III. Florentiae: Le Monnier, 1891. Bruno 1998 – Bruno G. Cause, Principle and Unity and Essays on Magic. Ed. R.J. Blackwell; R. de Lucca. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. Bruno 2004 – Bruno G. Des liens. Ed. par D. Sonnier, B. Donné. Paris: Editions Allia, 2004. Bruno 2008 – Bruno G. De vinculis in genere. Intr. et trad. par E. Schettino. Mexico: Pax Mexico, 2008. Ciliberto 1999 – Ciliberto M. Umbra profunda: studi su Giordano Bruno. Roma: Edizioni di Storia e Letteratura, 1999. Ciliberto 2005 – Ciliberto M. Pensare per contrari. Disincanto e utopia nel Rinascimento. Roma: Edizioni di Storia e Letteratura, 2005. Davis 1872 – Davis A.J. The Philosophy of Spiritual Intercourse. Boston: William White and Company, 1872. Dee 1567 – Dee J. Propaedeumata aphoristica Ioannis Dee londinensis de praestantioribus quibusdam naturae virtutibus. Londini, 1567. Faivre 1994 – Faivre A. Access to Western Esotericism. Albany: State University of New York Press, 1994. Farmer 1998 – Farmer S.A. Syncretism in the West: Pico’s 900 Theses (1486). The Evolution of Traditional Religious and Philosophical Systems. Tempe: Medieval & Renaissance Texts & Studies, 1998. Ficino 1567 – ‘Marsilii Ficini florentini Liber de vita coelitus comparanda’, in Marsilii Ficini florentini medici atque philosophi celeberrimi de vita libri tres … Lugduni: Apud Guliel Rovil. sub scuto veneto, 1567. Pp. 153-323. Ficino 1914 – Ficino M. Sopra lo amore ovvero Convito di Platone. Ed. G. Rensi. Lanciano: R. Garabba, 1914. Ficino 1532 – [Ficino M.] Mercurii trismegisti Pymander, de potestate et sapientia Dei. Eiusdem Asclepius, de voluntate Dei. Iamblichus De mysteriis aegyptiorum, chaldaeorum et assyriorum. Proclus Commentarius in Alcibiadem de anima et dæmone. Idem De sacrificio et magia. Basileae, 1532. Gilbert 1983 – Gilbert R.A. Golden Dawn. Twilight of the Magicians. Wellingborough: The Aquarian Press, 1983. Hanegraaff 2015 – Hanegraaff W. J. ‘How Hermetic was Renaissance Hermeticism?’, Aries. 2015. Vol. 15. Pp. 179-209. Lévi 1861 – Lévi E. Dogme et rituel de la haute magie. 2 t. T. 1. Dogme. Paris: Germer Baillière, 1861. Lévi 1861a – Lévi E. La clef des grands mystères. Paris: Germer Baillière, 1861. Mesmer 1779 – Mesmer F.-A. Mémoire sur la découverte du magnétisme animal. Paris: P. Fr. Didot le jeune, 1779. 42

Valla. №4(3), 2018. Pingree 1986 – Pingree D. (ed.) Picatrix. The Latin Version of the Ghāyyat Al-Ḥakīm. London: The Warburg Institute, 1986. Regardie 2002 – Regardie I. The Complete Golden Dawn. St. Paul: Llewelyn, 2002. Sendivogius 1628 – [Sendivogius M.] Novum lumen chimicum e naturae fonte et manuali experientia depromptum in duas partes divisum. Genevae: Ioan. de Tournes, 1628. Spampanato 1921 – Spampanato V. Vita di Giordano Bruno con documenti editi et inediti. 2 vols. Vol. I. Messina: Giuseppe Principato, MCMXXI. Thiers 1844 – Thiers A. Histoire de la Révolution Française. 2 t. T. 1. Bruxelles: Wahlen, 1844. Wirdig 1673 – Wirdig S. Medicina spirituum. Gamburgi: Ex officina Hothofredi Schulzen, Apud Johannem Jansonnium, 1673.  Аннотация Статья даёт обзор места философии Джордано Бруно и в особенности его концепта vinculum («связи») в контексте ренессансных эзотерических учений. В конечном итоге образ «связанности» всего со всем в мироздании восходит к платоновской философии и её интерпретации у неоплатоников, в первую очередь Плотина. Рассматривается влияние на Бруно идей Марсилио Фичино. Ключевые слова XV в.; XVI в.; Джордано Бруно; Марсилио Фичино; Джон Ди; ренессансная философия; неоплатонизм; эзотерика; магия Сведения об авторе Фиалко Матвей Михайлович, г. Санкт-Петербург, Русская христианская гуманитарная академия. e-mail: [email protected]



43

[VALLA] труды членов редколлегии

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание»

И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание»1 О так называемых «женских чарах» и связываемых именно с женщинами представлениях о якобы бытовавших в Древней Ирландии магических практиках мне уже случалось писать, причем – не раз [Михайлова 2004; 2005], как правило, упоминая при этом известную строку из «Лорики Патрика»: «…против заклинаний женщин, кузнецов и друидов». «Лорика Патрика», иначе – «Крик Оленя» (Faeth Fiada), сохранившаяся в трех манускриптах (самый ранний – Liber Hymnorum, ок. 1100) и датируемая примерно серединой VIII в., принадлежит к одному из наиболее известных древнеирландских поэтических текстов. Мне приходилось встречать мнения, что проторедакция оберега-лорики могла быть написана самим святым, то есть во второй половине V в. С точки зрения строго лингвистической данное предположение абсурдно, поскольку именно в конце V – начале VI вв. ирландский язык пережил значительные изменения, и написанный в середине V в. текст триста лет спустя не только воспринимался бы как архаичный, непонятный, но и не мог бы быть уложен в более позднюю метрическую систему. Но на самом деле в этом абсурдном предположении, как мне кажется, есть и рациональное зерно. Если не сам текст, дошедший до нас, то его вероятная (точнее – возможная, предположительная) исходная латинская версия действительно могла быть в каких-то фрагментах написана самим святым Патриком либо кем-то из его окружения. Либо, что еще более вероятно, поскольку слишком расплывчато в исходной идее: «Лорика Патрика» уходит своими корнями в единую латинскую культуру оградительных текстов, которые, в свою очередь, являются потомками латинских табличек с проклятиями, с одной стороны, и псалмической традиции – с другой 2. И все же, несмотря на широкую известность в целом, «Лорика Патрика» вряд ли так уж хорошо знакома всем в частностях. Но не частности интересуют меня и сейчас: мне хотелось бы остановиться на одном из наиболее известных фрагментов данного текста и представить себе его возможный ментальный фон. Речь идет, конечно, о ставших классическими строках: Tocuiriur etrum indiu inna uili nert-so /…/ fri brichtu ban ocus gobann ocus druad, fri cech fiss arachuille corp ocus anmain duini [Carey 1998: 133] Ограждаю я себя ныне всей этой силой /…/ против заклинаний женщин и кузнецов и друидов, против любого знания, которое может повредить телу и душе человека.

Перевод древнеирландского bricht русским словом «заклинание» в данном случае очень условен. Анализ конкретных контекстов словоупотребления лексемы демонстрирует ее семантическую широту и неоднозначность. Как писала о языческой «словесной магии» в Древней Ирландии Жаклин Борч,

1

Исследование поддерживается Фондом РФФИ, проекты № 18-012-00131 и №17-29-09124. Естественно, об ирландских лориках написано очень много. См. суммарное изложение общепринятых взглядов, а также – обзор литературы по вопросу в [Lambert 2010]. 2

44

Valla. №4(3), 2018. Святые используют различные формы словесной магии; Патрик призывает Господа, проклинает, поет псалмы, благословляет и молится. Колумба поет псалом, взывает к Христу, молится и благословляет. Наши источники, звучащие христианскими голосами, умалчивают о том, к каким средствам прибегали их противники – друиды или люди, желающие совершить зло в самом широком смысле, поэтому о реальных магических текстах до-христианской или не-христианской Ирландии мы можем только гадать. Если мы соберем вместе все термины, которыми обозначались магические словесные действия, мы будем потрясены их количеством. Многие из них могут быть переведены просто как «магия, заклинание, заговор, заклятие», но, как можно предположить, само разнообразие терминологии предполагает и разнообразие стоящих за ней реалий. Но точные значения многих понятий утрачено навсегда. Этот процесс, предположительно, начался с установления христианства в Ирландии, когда лица, которые должны были как-то фиксировать местную традицию, избегали подробностей, касающихся словесной магии, как из страха, так и от отвращения. Все эти действия назывались обобщенно – magia; ars magica [Borsje 2015: 18].

В нашем конкретном примере справедливость ее идеи подтверждается и тем, что в строках из «Лорики Патрика» речь идет о магических действиях, совершаемых разными по своей функциональности персонажами и объединенных лишь по принципу противопоставленности христианской догматике и предположительной злонамеренности. То есть, говоря проще, сочетание fri brichtu ban «против заклинаний женщин» в данном случае не должно быть вырвано из контекста строки в целом и поэтому никаких специфических «женских» чар не предполагает3. Более того, совершенно очевидно, что женщины-колдуньи, друиды и кузнецы, подозреваемые покровителем острова в языческих магических практиках, осуществляли свою деятельность в плане выражения как-то по-разному, хотя мы действительно вряд ли сможем дать здесь какие-то уточнения. «Лорика Патрика» – текст очень известный. Гораздо менее известным является так называемое «Клостернойбургское заклинание», обнаруженное в библиотеке августинского монастыря XII в. Текст лорики-заклинания расположен на завершающем, 132-м, листе рукописи, известной как Codex regularum (датируется примерно XIII-XIV вв.) и содержащей в основном послания, приписываемые ирландским святым, и установленные ими правила. Таким образом, лорика исполняет функции как бы замыкающего текста. Она записана в восемь строк (каждая из которых представляет собой поэтическую строфу) с выделенными инициалами. Текст был впервые опубликован с латинским переводом Цейсом в его «Кельтской грамматике» [Zeuss 1871: 954], а затем переиздан и немного откомментирован В. Стоуксом [Stokes 1873]. Им же был сделан новый латинский перевод. После этого поразительным образом к нему не обращались исследователи, хотя его текст, например, цитируется в Словаре ирландского языка, работа над которым была начата в 1913 г. В 2007 текст был как бы заново открыт австрийским кельтологом Д. Штифтером [Stifter 2007].

3 На самом деле все несколько сложнее. Ср., например, эпизод из саги «Приключение Коннлы», в ходе которого рассказывается о том, как Коннле Красному, сыну короля Конна-ста-битв, явилась женщина из чудесной страны и при помощи заклинаний заставила уйти с ней. Пытаясь найти помощь у своего друида, Конн, в частности, говорит о своем сыне: Dim láim rígdae / brechtaib ban mberar [McCone 2000, 122] – Из моей руки королевской / заклинаниями женщин он взят. Обращает на себя внимание употребление генитива множественного числа: «женщин», а не «женщины», как можно было бы ожидать, поскольку Коннлу уговаривает покинуть этот мир одна женщина. Форма генитива множественного числа в древнеирландском часто употребляется в качестве несогласованного определения, которое можно было бы перевести относительным прилагательным, в данном случае все-таки – «женские чары».

45

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание»

Ил. 1. «Клостернойбургское заклинание». Рукопись Codex Regularum. Источник: [Stifton 2007].

Ил. 2. Клостернойбургский монастырь. Источник: https://maps.google.com.

Позволим себе сейчас воспроизвести полностью перевод Стоукса вместе с реконструированным им же оригиналом: Cris finnáin dumimdegail imim ima cuáirt. Naramtairthea inset timcellas intuaíth. Ramthi lám induléman dimdegail mu brond. Lurech dé dumimdegail otamind go mbond. Cris finneain mu chris ar galar ar ches Ar upthaib ban mbaeth ar aech adamles. Cris eoin mu chris ralég súidi nglan. Claid ferga fer sóid uptha ban. Cris nathrach mu chris nathair imátá Náramgonat fir naramillet mná, Durennaib romóra fomóir imátá. Foburt muri dam forsarabi inrí Fotrochlanib dam fochochlan mubi.

46

Valla. №4(3), 2018. Mu cholmoc ramcharastar arfégad ar fis. Isairai ramharastar uair istend mo chris. [Stokes 1873: 113]. 1. Gingulum Finani ad me protegendum circum me circa 2. Ne me laedat ?, via quae cingit regionem. 3. Mihi veniat manus Creatoris ad protegendum ventrem meum! 4. Lorica dei ad me protegendum a vertice meo ad plantam meam! 5. Cingulum Finniani cingulum meum contra morbum et curam, 6. Gontra veneficia mulïerum stultarum, contra hostem (?) qui me adit. 7. Cingulum Iohannis cingulum meum, qui legit sapientiam puram, 8. Superat acuta (tela) virorum, vertit veneficia mulierum. 9. Cingulum serpentis cingulum meum, serpens circum est, 10. Ne me vulnerent viri, ne me perdant mulieres. 11. Ad stellas me magnificent [….] 12. Sub pallio Mariae ego (sum), super quod fuit Rex 13. Sub . . . . ego (sum), sub cucullulo Mubii. 14. Mucholmoc me amavit propter intellectum, propter scientiam: 15. Propterea me amavit, quia est firmum cingulum meum,

Латинский перевод, как мне кажется, в данном случае не только предстает как своего рода лингвистическое упражнение, но и выдает стоящий за текстом источник, точнее, конечно, группу источников. Я имею в виду оградительные тексты, известные под названием «лорика» (lat. lorica «броня, кольчуга», см. выше), в которых, как и в данном тексте, регулярно употребляется формула «с головы до пят». Предложенный Стоуксом перевод – a vertice meo ad plantam meam (букв. «от моей макушки до моей ступни») лексически явно соотносим с аналогичной формулой в так называемой «Лейденской лорике» – a vertice capitis usque ad plantas pedum [Herren 1987: 90]. Примерно эта же формула дана и в собственно ирландском оригинале: otamind go mbond (согласно реконструкции Д. Штифтера – ótá m’ind com bond), букв. «от моей верхушки до моей ступни». Сочетание manus Creatoris (manus Dei) как формула защиты и поддержки также встречается довольно часто в текстах данного жанра, да и не только в них (см. в связи с этим [Михайлова 2009]). В. Стоуксом была также отмечена явная перекличка фразы Ramthi lám induléman («для моей поддержки рука создателя») со строкой из «Лорики Патрика»: lám Dei dom imdegail «рука Бога для моей поддержки» с формулой из псалмов: manus Dei ad me protegendum [Stokes 1873: 113]. Латинский перевод дает возможность также найти и источник метафорического употребления ирландского слова cris «пояс», имеющего в лорике значение «ограда, защита». Главным источником жанра лорик в целом считается фрагмент из Послания святого Павла к Ефесянам, в котором он употребляет латинское слово lorica «броня» метафорически – «облекшись в броню праведности» (6: 14). До этого в переводе Иеронима сказано: state ergo succinct lumbos vestros in veritate («И так станьте, препоясав чресла ваши истиною»). Латинского слова cingulum «пояс, ограждение» у самого святого Павла нет, но оно встречается в толкованиях Оригена Адаманта (III в.). В его «Гомилиях на Книгу Иисуса Навина» дается непосредственная отсылка к указанному месту из «Послания к Ефесянам» и употребляется сочетание cingulum veritas – «пояс истины», который, так же как и броня, должен служить защитой: К главе 4, стих 12: Послушай сам, что Павел говорит: Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною (Еф. 6: 14). Итак, ты видишь, что Павел под препоясанными имеет в виду тех, кто препоясан поясом истины. Стало быть, истина должна быть нашим поясом, если мы сохраним тайну этой брани и пояса. Ведь если истина есть наш пояс, которым мы препоясываемся на брань Христову, то, сказав неправду и извергнув из наших уст ложь, мы лишаемся пояса воинства Христова и теряем этот ремень истины. Поэтому, если мы пребываем в истине, то препоясаны; если же во лжи, то лишены этого пояса. Но давайте подражать скорее тем сорока

47

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» тысячам препоясанных мужей, которые выступали на войну пред лицом Господним, и всегда будем препоясаны истиной. [https://ekzeget.ru]

В то же время в корпусе так называемых Вюрцбургских глосс к Посланиям святого Павла (датируются сер. VIII в.) именно к этому месту дается ирландское примечание: .i. criss fírinne immaib [Stokes and Strachan 1901: 641] – букв. «ибо есть пояс истины вокруг вас». Отметим также, что латинское cingulum (букв. «окружение») обозначало не столько пояс, на который крепились ножны меча и кинжала, сколько сложную конструкцию из кожи и металла, одновременно служившую и для фиксации оружия, и для защиты отдельных частей тела воина. См. современную реконструкцию (ил. 3). Я не могу в данном случае утверждать, что метафора Ил. 3. Римские доспехи. «окружения» как защиты, восходящая в плане Реконструкция. лексического выражения к одному из обозначений Фото предоставлено автором римских деталей вооружения, cingulum, была впервые статьи. сформулирована именно Оригеном, а затем воспринята под его влиянием ирландскими учеными клириками, создавшими ирландскую кальку – cris. Скорее здесь мы имеем дело с метафорой «окружения» себя сакральным объектом, шире – круга как защитной зоны, имеющей множество параллелей в других традициях. Однако использование этой метафоры как в латинских, так и в автохтонных средневековых оградительных текстах, скорее всего, говорит о существовании некой единой субкультуры раннего христианства, нашедшей воплощение в относящихся к народному христианству оградительных заговорах типа «лорик». И, добавлю, во многом строящейся на сложной метафорике, которая, как представляется, не только опирается на проповеди самого Христа, но и отчасти оказывается призванной отделить посвященных от профанов. Анализ системы метафорических образов «Клостернойбургской лорики», ее метрики и упоминаний ирландских святых необычайно интересен, однако в данном случае я должна остановиться лишь на одном из образов, встречающемся в данном небольшом тексте трижды: образе безумных женщин, которые своими заклинаниями могут погубить автораклирика. Но вначале дадим наш, очень условный, русский перевод текста: Пояс Финниана для мой защиты вокруг меня. Пусть не случится мой путь посреди племен. Пусть случится рука Создателя для моей помощи. Лорика Бога оградит меня от макушки до ступней. Пояс Финиана мой пояс против болезни, против зла. Против заклинаний жен безумных, против ярости великой нечестивых. Пояс мой пояс Иоанна пусть оставит мой путь чистым. Успокоит злобу мужей, отвернет заклинания жен. Пояс змеи мой пояс, и в нем змея. Пусть не ранят меня мужи, пусть не погубят меня жены 4. Пусть пребуду я под плащом Марии, как был Король, В облачении своем, в рясе Мо Ви. 4

Две следующие строки не поддаются расшифровке.

48

Valla. №4(3), 2018. Пусть полюбит меня Мо Холмок за добродетель и мудрость, И за то он меня полюбит, что крепок мой пояс.

Повторяю, расшифровка текста далеко не всегда надежна и поэтому данный перевод во многом условен. Однако тема женщин, представляющих опасность на пути клирика, звучит в тексте достаточно ясно, причем упомянута – трижды! Но в чем же эта опасность состоит? В первую очередь следует отметить, что если в «Лорике Патрика» опасность описана исходящей в первую очередь от носителей некоего языческого, шире – магического, иррационального и противостоящего христианству знания (женщины, кузнецы и друиды), в «Клостернойбургской лорике» фокус мотивации потенциальной опасности кажется скорее смещенным в область рационального. Ирландский автор дважды упоминает противопоставление «мужей и жен», отмечая, что исходящая от них возможная опасность принципиально различна по своему характеру. Если «мужи» изображаются в тексте агрессивными (ср. ferga fer «от злобы мужей», Náramgonat fir «пусть не ранят меня мужи»), опасность, исходящая от «жен», кажется более сложной для интерпретации. В своей работе Д. Штифтер [Stifter 2007: 520] отмечает, что аналогичное противопоставление агрессивных мужей женам, обладающим другими способностями принесения потенциального вреда, встречается и в другой ирландской лорике, так называемом «Заговоре на долгую жизнь» (см. издание – [Carey 1998], русск. пер. см. [Михайлова 2000]) – Ním-millethar teól, ná cuire ban, ná cuire buiden.

Пусть не будет мне вреда от разграбления, или общества женщин, или общества воинов.

Более того, он приводит интересное сопоставление с фрагментом из 30-й руны «Калевалы», где, по его мнению, дается также нечто в роди оградительной лорики – заговор на опасности в пути: Varjele, vakainen Luoja, kaitse, kaunoinen Jumala, auta armokourallasi, väkevällä ajatuksista, pakinoista partusuien, pakinoist’ on parratointen! [Stifter 2007: 521].

Ср. русский перевод фрагмента: Защити, могучий Укко, Огради, о бог прекрасный, Охрани рукою мощной И твоей великой силой От мужских коварных мыслей, От коварства злобных женщин, От злословья бородатых, От злословья безбородых. (пер. Л.П. Бельского; https://profilib.net/chtenie/33337/elias-lennrot-kalevala-67.php)

В финском оригинале на первый взгляд текст «заговора» предстает как гораздо более нейтральный и безоценочный: в нем говорится буквально о «мужчин мыслях быстрых», «женщин настроениях», а также о «разговорах», причем все названные объекты в оригинале эксплицитно отрицательной оценки не имеют. Но так кажется, как я понимаю, только на первый взгляд. Нейтральные словосочетания обретают способность выявления скрытого смысла, поскольку содержат в себе вложенную предикацию, осознаваемую слушателем. Так, у встреченных на пути мужчин в качестве «неожиданных мыслей», естественно, может 49

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» появиться желание напасть на путника, «настроения женщин» также, видимо, опасны потенциально, а как бы нейтральное pakina, pakista «разговор, беседа, болтовня» восходит к глаголу со значением «петь», что сразу ставит его в один ряд с хорошо изученными латинскими carmina, incantatio, а также др.-ирл. cétal «пение», употребляющимся в значении «заклинание друида». То есть, говоря проще, обозначающие некие магические речевые действия слова, как правило, рекрутируются языком из более нейтральных лексем, в той или иной форме относящихся к группе обозначений речевой или мыслительной деятельности. Кроме того, важна для их правильного понимания и контекстуальная обусловленность. Поэтому я могу сделать вывод, что русский переводчик здесь оказался скорее прав, вводя в текст эпитеты «коварные», «злые» и проч. Безусловно интересное, сравнение с «Калевалой» все-таки кажется в данном случае несколько натянутым и, главное, не учитывающим специфику финского контекста: в нем речь идет об опасностях, которые подстерегают человека в стране колдунов – Лапландии. Именно поэтому и мужи и жены там в равной степени опасны именно своими мыслями и словесной магией (ср. «кузнецы и друиды» у Патрика). В тексте «Клостернойбургской лорики», напротив, лишь жены обладают некоей магической способностью наносить вред, тогда как мужи описаны скорее как абстрактные «лихие люди» (заговоры против которых можно легко найти и в русской традиции). Итак, жены в тексте упоминаются трижды. В первый раз – охарактеризованные прилагательным baeth «безумный, сумасшедший, дикий», что сразу вызывает в памяти известное стихотворение, датируемое IX в., но сохранившееся в корпусе более позднего трактата по метрике: Clocán binn benar i n-aidchi gaíthe: ba ferr lim dul ina dáil indás i ndáil mná baíthe [Murphy 1956: 4]. Колокол сладкий, что бьет ветреной ночью, Я хотел бы пойти на встречу с ним, а не на встречу с безумной женщиной.

Стихотворение очень известно, однако оторванное от контекста, строго говоря, оказывается не до конца понятным. Ясно, что слово «безумная» употреблено в тексте метафорически, и речь идет скорее о женщине неразумной или распутной. Но почему анонимный автор в данном случае оказывается как бы перед выбором: с кем / чем ему предстоит встреча – с колоколом, то есть с монастырской обителью, или – с распутницей? Признаться, до обращения к тексту «Клостернойбургской лорики» я, как принято в ирландистике, трактовала стихотворение «Колокол» как призыв клирикам оставаться в стенах монастыря и не посещать распутниц. Однако теперь прихожу к выводу, что «Колокол» также может быть прочитан в ключе оградительного заговора на странствие, и в таком случае его автор высказывает пожелание (просьбу), что «шальные бабы» на его пути не встретятся и он как можно скорее услышит сладкие звуки монастырского колокола. Но только ли о распутстве в данном случае тогда идет речь? Автор «Клостернойбургской лорики» формулирует возможную опасность как Ar upthaib ban mbaeth – «от заклинаний безумных женщин». То есть, как может показаться при традиционной трактовке ben baíth как «безумная женщина», данное сочетание в целом содержит в себе некоторое противоречие: либо автора пугают возможные греховные действия, которые может предпринять встретившаяся на его пути распутница, либо – он страшится заклинаний профессиональных колдуний, но почему тогда они названы «безумными»? Собственно говоря, я должна признаться, что все написанное является отчасти предисловием к анализу и уточнению предположительной исходной семантики 50

Valla. №4(3), 2018. древнеирландского aupaith (epath, upath), которое обычно входит в реестр лексем, обозначающих различные типы заклинаний, заговоров, то есть – словесной магии в широком смысле слова. «Клостернойбургская лорика» оказалась в данном случае для меня как бы отправным текстом во многом случайно: мне хотелось, с одной стороны, привлечь внимание отечественного читателя к этому малоизвестному тексту, но с другой, действительно – именно в нем просматривается ясно проявляющаяся последовательная гендерная ассоциация самого понятия. Этимология лексемы не совсем ясна. Ж. Вандриес в своем Словаре [LEIA-A: 105] ссылается в данном случае на трактовку, предложенную Р. Турнейзеном: aupath (ad + buith) [Thurheysen 1946: 51] – то есть сочетание основы с общим значением «сила, мощь; бытие, существование» с префиксом, имеющим усилительное значение. Признаться, мне данная трактовка кажется странной ввиду несомненного оглушения анлаута глагольного корня, что скорее могло произойти в результате контакта с -s, в проклитике давшем придыхание. То есть, иными словами, гораздо перспективнее выглядит форма ass + buith, «вне силы, без жизни», предложенная в свое время Д. Грином [Greene 1954: 339]. Изучаемое слово, таким образом, кодирует идею лишения человека силы или даже жизни. Первым из зафиксированных употреблений слова является глосса к Посланиям Павла. Послание к галатам, V, 19-20 – призыв к аскезе и служению «делам духа» сопровождается длинным перечнем «дел плоти» (carnis detis), среди которых названы – idolorum seruitus, ueneficia. Последнее слово, имеющее в качестве основного значения в латинском «отрава, изготовление ядов и магических настоев»5, глоссируется древнеирландским – .i. aipthi [Srokes and Strachan 1901, vol. I: 628]. То есть, строго говоря, предположительно изначально понятие как-то соотносилось с идеей изготовления магического зелья или отравы и ни с распутством, ни с женщинами в целом никак связано не было. Тем не менее сама традиция устойчиво связывает понятие именно с женщинами, образовав достаточно часто встречающееся устойчивое словосочетание mná aupthacha с условным значением «колдуньи» (букв. «женщины ядовитые»?). Ср., например, перечень грешников, которых ждут посмертные муки, в тексте «Видение Адомнана» (X в.): Иным из них (устремляются) огненные потоки в отверстия лица, у других огненными гвоздями (пробиты) языки, а у третьих головы. Вот кто пребывает в такой муке: воры, лгуны, предатели, клеветники, грабители и разбойники, неправедные судьи и вздорные люди, колдуньи и поэты, пишущие сатиры, великие злодеи и ученые люди, проповедующие ересь. (Пер. С.В. Иванова [Иванов 2006: 339-340]).

В оригинале «колдуньи» названы – mná aupthacha [Best and Bergin 1929: 74]. В английском переводе текста Дж. Кэри также употреблено слово – witches [Carey 1998: 271]. Обращает на себя внимание список данного подвида грешников в целом и способ их наказания: это, за небольшими исключениями, лица, которые совершали те или иные словесные грехи, и наказанием им служат огненные гвозди, протыкающие им язык. То есть, как я понимаю, в данном контексте mná aupthacha предстают не столько как колдуньи в целом, сколько как заклинательницы. В комментариях на Десять заповедей из «Пестрой книги» (Lebor Brecc, XV s.) также упоминается запрет на почитание языческих богов и исполнения языческих практик, в частности, названы – gan credium do chrandchuraib, na d’upthaib ban, no do glór en, no d’aislingthib, no d’aimmsir escai, no do la chrosta, no d’fháistine duine d’a marand indíu [Atkinson 1887: 245]. 5

Ср., однако в русском синодальном переводе: «Дела плоти известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство». King James Bible: idolatry, withcraft.

51

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» – без веры в гадания по дереву, или заклинания женщин, или в голоса птиц, или в сны, или положения луны, или запретные дни, или предречения живых людей.

Ассоциирует именно женщин с данным типом вредоносной магии и саговая традиция. Так, например, в саге «Смерть Муйрхертаха, сына Эрк» король говорит о том, что ему ночью явилось страшное видение – гибель его родичей «из-за чар женщины-колдуньи» – trē upthaib ban ndraīdechta [AMME 24, 675]. Юридическая традиция также осуждала применение «заклинаний» (?), кодируемых лексемой epaid. Так, уже в собственно юридическом трактате, известном под названием Bretha Crólige, (примерно – VIII-IX в.) и посвященном детальному описанию того, что должен предпринять человек, который нанес другому рану и временно лишил его возможности нормального функционирования, перечисляются категории женщин, которые были либо недостойны выкупа за нанесенный им ущерб, либо – достойны лишь в силу высокого социального статуса мужа. Среди женщин, которые вообще не подлежат «выхаживанию» или выкупу за нанесенное увечье, отмечаются (§ 44): ben lassa mbi cuma cip cia las fia, ben gadas ar cach recht, baislec6 aupta [Binchy 1938: 34] – женщина, которой безразлично, с кем она спит; женщина, которая ворует у каждого; колдунья, сведущая в заклинаниях.

Однако следует отметить, что, согласно юридической традиции, данный вид заклинаний не является прерогативой женщин. Более того, в 52-й Гептаде говорится, что женщина имеет право расторгнуть брак, если выяснится, что муж склонил ее к браку посредством колдовства. Причем при этом употребляется все тот же термин epaid [Kelly 1988: 74]. Интересный пример рассказа о попытке применения магии данного типа приведен в работе Жаклин Борч. Она обращает внимание на то, что если в ранних версиях «Жития святой Бригиты» в эпизоде, где к святой обращается за помощью муж, желающий вернуть любовь жены, и святая дает ему для этого святую воду, в среднеирландском (XII в.) варианте этого же эпизода говорится немного о другом. Муж приходит к Бригите с просьбой дать ему epaid, на что та отвечает отказом, но вместо этого дает ему святую воду, которая затем и оказывает желаемое действие: любовь жены возвращается к мужу [Borsje 2012: 9]. То есть, как мы видим, контекстуальная семантика лексемы вновь возвращает нас к латинскому venefatio «изготовления ядов, магических напитков, зелья», хотя, строго говоря, мы не можем быть уверены в том, что среднеирландский компилятор «Жития» именно так понимал описываемую им ситуацию. Возможно, по его представлениям, речь шла о любовном заговоре, а не о напитке. По моему мнению, лексема может в данном случае кодировать два момента: и сам текст и / или связанный с ним ритуал, и получившийся в результате магический напиток или пищу. Другие, приведенные в указанной работе контексты, как кажется, лишь подтверждают данную идею. Очень интересный пример был найден Борч в преданиях, посвященных Финну и его воинам. В одном из эпизодов рассказывается о том, как влюбленная в Финна женщина по имени Маэр, изготовила девять орехов «с любовным заговором внутри них» (co n-eptaib seirce indib [Stokes 1894: 333]). Но благодаря своей мудрости Финн распознает это и отказывается их есть. Но меня в данном случае интересует не цель и результат описанного действия, а сам его характер: можно предположить, что изготовление «любовных орехов» сопровождалось особого рода «наговором», который и оказался в данном случае тем фактором, который должен превратить обычный продукт в магический.

6

baislec – ирландская интерпретация слова «василиск».

52

Valla. №4(3), 2018. Как мне кажется, подтверждением моего предположения может послужить заговор, сохранившийся в Санкт-Галленском монастыре, и, что главное, описанный сопровождающий его ритуал. Это лист пергамента, на одной стороне которого изображен святой Матфей, а на другой – записаны четыре заговора (один из них – полностью латинский)7. Первый заговор (против колючки) дополнен интересной рекомендацией: Focertar ind epaid-se in im na dtétt in uisce ┐ fuslegar de immandelg immecuáirt [Stokes and Strahan 1903, II: 248] – Пусть будет расположен этот epaid в масло, которое не идет в воду8 и пусть им обойдут вокруг колючки.

То есть, как я понимаю, лечение состоит одновременно в произнесении заговора и в смягчении того места, где возникло вздутие (в результате занесения под кожу колючки), особым «заговоренным» маслом. Я решаюсь предположить, таким образом, что изначальной семантикой древнеирландского aupaid было – «магический напиток или еда, изготовленный при помощи заклинания». Отчасти к аналогичной идее склоняется и Борч в другом своем, более раннем, исследовании. Как она пишет, основываясь скорее на текстах пенитенциалиев, то есть, возможно, наиболее приближенных к реальности: Таким образом я могу сделать вывод, что термин epaid, переведенный как charm или spell в Словаре ирландского языка, можно сравнить с греческим термином φάρμακον; epaid – это сверхъестественное орудие, которое может уничтожить, разрушить, отравить, но также – излечить, и которое сопровождается обычно словесной магией [Borsje 2010: 176].

В указанной работе Борч в основном опирается на данные об упомянутых в пенитенциалиях магических зельях и любовных снадобьях. Для их изготовления было необходимо знание особых трав и других составляющих, собирание которых представляло собой своего рода ритуал. Естественно, в первую очередь в них описаны средства народной медицины, но также и напитки, используемые в любовной магии. В них Борч видит отражения архаических представлений об афродизиаках, которые могли особым образом возбуждать плоть и подавлять волю. Примерно так же описывает любовную магию в раннем Средневековье и Валери Флинт в известной книге «Возрождение магии в раннесредневековой Европе» [Flint 1991]. Кроме использования особых трав (что, строго говоря, магией не может быть названо), она упоминает использование мужского семени, подмешанного в еду, а также – женской менструальной крови, с целью вызвать у мужа прилив плотского желания. Любовные заклинания также упоминаются ею, но скорее – изолированно, как альтернативный способ добиться той же цели (либо – противоположной, если речь идет о вызывании импотенции или о раздоре между супругами). Все это вещи давно и хорошо известные. Некромантия, вызывание демоновпомощников, изготовление восковых кукол, свинцовые таблички – все это средневековая Европа отчасти восприняла от античности, но – далеко не в полной мере и не в полном объеме. Изощренная любовная магия, а также – магия порчи, практиковавшаяся в эпоху эллинизма [Betz 1986; Gager 1992], в суровых северных странах не прижилась. Это не означает, что там не существовало магических практик в целом, но они, как правило, были более просты и менее профессиональны. В классическом собрании англосаксонских заговоров Стормса приводится много примеров использования не просто заговоров как таковых, но применения их для изготовления разного рода снадобий. Например (на приготовление лечебной мази): «спой этот заговор трижды на травы, когда смешиваешь их, а 7

О памятнике, а также русские переводы текстов – см. [Кэри 2008] Предположительно – отсылка к обычаю ирландцев хранить масло в кожаных мешках, погруженных в холодную воду. 8

53

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» еще один раз – на яблоко. А еще спой его больному человеку – в рот, по одному разу в каждое ухо, а еще – на его рану. И потом мажь лекарство из трав на его рану» [Storms 1948: 62]. Аналогичных примеров в его издании можно найти множество. Много их и в сборнике «Великорусские заклинания» Л.Н. Майкова. Например: «Наговаривается на хлеб, вино и проч., что дается привораживаемому, а также на его следы», – или: «Наговаривается на пряник, который должен быть подарен любимой девушке» [Майков 1994: 9, 7]. Далее – приводится текст соответствующего заговора. См. приведенный выше «комментарий» к древнеирландскому заговору против колючки, который следовало «наговорить» на масло, превращая его тем самым в лечебное и магическое снадобье. Точного эквивалента данной «субстанции» в русском языке, включая язык фольклора, описывающий заговорные практики, строго говоря – нет. Таким образом, можно сделать вывод, что древнеирландское aupaith в качестве исходного значения имело не столько собственно «заговор» и даже не столько «напиток, изготовленный с помощью заговора», сколько своего рода нематериальную субстанцию, превращающую при помощи заклинания некий простой объект в объект магический (масло, орех). Но приведенные выше примеры отчасти демонстрируют сдвиг значения, опирающийся на собственно этимологию слова – «без силы, без воли». Именно поэтому анонимный глоссатор и выбрал именно это слово для перевода латинского venefatio, которое понималось им уже гораздо более широко: и как изготовление ядов и отравы, но также и как наведение порчи, и еще шире – как магия в целом. Христианская традиция осуждала магические практики, что, как показывает в своей книге В. Флинт, не мешало их распространению. Более того, в качестве заговоров, как известно, широко использовались псалмы и молитвы. Но это тема особая, безусловно заслуживающая на ирландском материале отдельного исследования. Но осуждение и запрещение применения epaid невольно лишало его денотативной прозрачности, откуда и бесспорный разброс контекстуально обусловленной семантики лексемы. Очевидная связь с миром женщин, как кажется, обусловлена тем, что в Ирландии действительно – женщины в первую очередь были заняты любовной и целительной магией. Но, как я могу предположить, не только этим. Женщина как «сосуд греха» представала как потенциальная соблазнительница, независимо от того, использовала она для этого особые заклинания или привороты или нет. Ср. русск. чаровница и чародейка. Одинокий клирик в равной мере боялся встретить на своем пути и «лихого человека» и «распутную соблазнительницу», и поэтому произносил свою оградительную лорику, что в общем тоже было в своем роде грехом. Развитие традиции языковой, опирающейся как на исконную понятийную систему, так и на метафорическую символику раннего христианства, и воплощавшейся и в средневековых нарративах, и в текстах законов, а позднее – в фольклоре, сохранило различные модификации изначального смысла лексемы, которые в современном ирландском фиксируются достаточно широко: см. в Словаре Диннина (составлен в 1927 г.): ‘upa – a charm, philter or drug; sorcery, enchantment’ [Dinneen 1927: 1299]. Сказанное можно представить в виде условной схемы:

заговор

колдовство

любовный напиток

женские чары

магическая субстанция, лишающая воли

54

Valla. №4(3), 2018.

Данные семантические переходы, наверное, относятся к универсальным 9. Вспомним Пушкина, сказку «О золотом петушке»: И потом неделю ровно, покоряясь ей безусловно, околдован, восхищен, Пировал у ней Додон…

И это, как потрясенно восклицает С.В. Жарникова – «возле трупов своих сыновей!» [Жарникова 2003: 176]. Михайлова Т.А., г. Москва Литература Жарникова 2003 – Жарникова С.В. Архаические корни традиционной культуры русского Севера. – Вологда: МДК, 2003. Иванов 2006 – Иванов С.В. Видение Адамнана. Предисл. и пер. с др.-ирл. // Кентавр. = Centaurus: studia classica et mediaevalia. 2006. Вып. 3. С. 329-354. Кэри 2008 – Кэри Дж. Магические тексты в раннесредневековой Ирландии // Атлантика. Записки по исторической поэтике. 2008. Вып. VIII. С. 3-26. Лакофф, Джонсон 2004 – Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с англ. А.Н. Баранова, А.В. Морозовой. – М.: URSS, 2004. Майков 1994 – Майков Л.Н. Великорусские заклинания. – СПб.: Изд-во Европ. Дома, 1994 (первое издание – 1869 г.). Михайлова 2000 – Михайлова Т.А. «Заговор на долгую жизнь» – попытка интерпретации (к образу «дочерей моря») // Вестник Московского университета. 2000. Серия 9, Филология, № 2. С. 67-81. Михайлова 2004 – Михайлова Т.А. Хозяйка судьбы. Образ женщины в традиционной ирландской культуре. – М.: Языки славянской культуры, 2004. Михайлова 2005 – Михайлова Т.А. «Против женщин, кузнецов и друидов»: вера в женскую магию в традиционной ирландской культуре // Мифологема женщины-судьбы у древних кельтов и германцев. – М.: Индрик, 2005. С. 322-334. Михайлова 2009 – Михайлова Т.А. «С головы до пят…»: об одной несуществующей архаической формуле // Магия формулы. Материалы круглого стола. – М.: Институт языкознания РАН, 2009. С. 32-37. AMME – Aided Muirchertaig meic Erca. Ed. L. Nic Dhonnchada. Dublin: Dublin Institute for Advanced Studies, 1980. Atkinson 1887 – Atkinson R. The Passions and the Homilies from Leabhar Breac: Text, Translation, and Glossary. Dublin, 1887. Best and Bergin 1929 – Best R.I. and Bergin O. Lebor na hUidre – Book of the Dun Cow. Dublin, 1929. Betz 1986 – Betz H.D. (ed.) The Greek Magical Papyri in Translation, Including the Demotic Spells. Chicago – London: The University of Chicago Press, 1986. 9

См. также развернутую метафору «любовь как колдовство» в книге Лакофф и Джонсон – «Метафоры, которыми мы живем» [Лакофф, Джонсон 2004: 82].

55

Михайлова Т.А. И вновь – о женских чарах: «Лорика Патрика» и «Клостернойбургское заклинание» Carey 1998 – Carey J. King of Mysteries. Early Irish Religious Writing. Dublin: Four Courts, 1998. Binchy 1938 – Binchy D.A. (ed.) ‘Bretha Crólige’, Ériu. 1938. Vol. 12. Pp. 11-77. Borsje 2010 – Borsje J. ‘Rules & Legislations on Love Charms in Early Medieval Ireland’, Peritia. 2010. Vol. 21. Pp. 172-190. Borsje 2012 – Borsje J. ‘Love Magic in Medieval Irish Penitential, Law and Literature: A dynamic perspective’, Studia Neophilologica. 2012. Vol. 84. Pp. 6-23. Borsje 2015 – Borsje J. ‘Celtic Spells and Counterspells’, in K. Ritary & A. Bergholm (eds.). Understanding Celtic Religion: Revisiting the Pagan Past. Cardiff: University of Wales Press, 2015. Pp. 9-50. Dinneen 1927 – Dinneen P. Foclóir Gaedhilge afus Béarla – An Irish-English Dictionary. Dublin, 1927. Flint 1991 – Flint V.I.J. The Rise of Magic in Early Medieval Europe. Princeton: Princeton University Press, 1991. Gager 1992 – Gager J.G. Curse Tablets and Binding Spells from the Ancient World. Oxford – New York: Oxford University Press, 1992. Greene 1954 – Greene D. ‘The Mark of Length on Pretonic Vowels’, Celtica. 1954. Vol. 2. Pp. 339-340. Herren 1987 – Herren M. The Hisperica Famina. II. Related poems. Toronto: Pontifical Institute of Mediaeval Studies, 1987. Kelly 1988 – Kelly F. A Guide to Early Irish Law. Dublin: DIAS, 1988. Lambert 2010 – Lambert P.-Y. ‘Celtic loricae and Ancient Magical Charms’, in Magical practice in the Latin West: papers from the international conference held at the University of Zaragoza, 30 Sept. – 1 Oct. 2005. Ed. by R.L. Gordon and Fr.M. Simon. Leiden, 2010. Pp. 629647. LEIA – Lexique étymologique de l’irlandais ancien. Par J. Vendryes et al. 7 vols. Dublin: Dublin Institute for Advanced Studies, 1959-1996. McCone 2000 – McCone K. ‘Echtrae Chonnlai’ and the Beginnings of Vernacular Narrative Writing in Ireland: A Critical Edition. Maynooth: Department of Old and Middle Irish, National University of Ireland, 2000. Murphy 1956 – Murphy G. (ed.) Early Irish Lyrics, eighth to twelfth century. Oxford: Clarendon Press, 1956. Stifter 2007 – Stifter D. ‘Die Klosterneuburger lorica’, Kelten Einfälle an der Donau. Hrsg. H. Birkhan. Wien: Verlag der Akademie der Österreichischen Wissenschaften, 2007. S. 503-527. Stokes 1873 – Stokes W. (ed.) ‘The Klosterneuburg Incantation’, Revue celtique. 1873-1875. Vol. II. Pp. 112-115. Stokes 1894 – Stokes W. (ed.) ‘The Prose Tales in the Rennes Dinndshenchas’, Revue celtique. 1894. Vol. XV. Pp. 272-336. Stokes and Strahan 1903 – Stokes W. and Strahan J. Thesaurus Palaeohibernicus. A collection of Old-Irish Glosses, Scholia, Prose and Verse. Cambridge, 1903. Storms 1948 – Storms G. Anglo-Saxon Magic. Nijmegen, 1948. Thurneysen 1946 – Thurneysen R. A Grammar of Old Irish. Dublin: Dublin Institute for Advanced Studies, 1946. Zeuss 1871 – Zeuss I.C. Grammatica Celtica. Berloni, 1871. 

56

Valla. №4(3), 2018.

Аннотация Статья посвящена проблеме «женских чар», упоминаемых в средневековых ирландских памятниках. Предлагается реконструкция представлений о «женских чарах», основанная на лингвистических данных и этнографических параллелях. «Женские чары» оказываются связаны преимущественно с любовной магией и уже в силу этого воспринимаются как опасность церковными авторами. Предположительно, «женские чары» связывались с изготовлением магических напитков или еды, на которые наговаривались заклинания. Ключевые слова женщины; Ирландия; лорика; любовная магия; магия Сведения об авторе Михайлова Татьяна Андреевна, г. Москва, Московский государственный ун-т, кафедра германской и кельтской филологии – Ин-т языкознания РАН, сектор анатолийских и кельтских языков. e-mail: [email protected]

 57

[VALLA] материалы и публикации

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной С 5 ноября 1831 г. по 3 января 1835 г. из печати вышли пятнадцать томов сборника под названием «Париж, или Книга Ста и одного». Издание это было уникальным: чтобы спасти от банкротства издателя Пьера-Франсуа Ладвока, литераторы обязались безвозмездно предоставить ему тексты для публикации. В результате авторов оказалось не 101, а целых 172 (включая самого издателя), очерков же в пятнадцати томах книги напечатано 256. Ладвока поставил перед авторами задачу описать современный Париж, и они, каждый на свой лад, старались эту задачу решить. В издательстве «Дело» готовится к выходу моя монография «Парижане о себе и своем городе: “Париж, или Книга Ста и одного” (18311835)». Монография состоит из трех частей: первая, «Издатель», посвящена Пьеру-Франсуа Ладвока, во второй, «Книга», проанализировано само издание, его содержание, жанровое многообразие, принципы внутренней конструкции, отношение к прошлому и будущему; наконец, в третью часть вошли переводы пятнадцати наиболее интересных и характерных очерков. Ниже публикуется один из этих очерков, напечатанных во втором томе, который вышел из печати 24 декабря 1831 г. Автор очерка Амедей Помье (1804-1877) – прозаик и поэт, начавший литературную карьеру в середине 1820-х гг. с перевода латинских классиков; в то же время и до конца жизни Помье сочинял и печатал стихи, причем некоторые из них много позже удостоились похвального отзыва такого строгого критика, как Гюстав Флобер. Сборник «Безделушки» (Colifichets; 1860) он назвал настоящей жемчужиной, а ее автора – «классиком в наилучшем смысле этого слова»; впрочем, более всего Флобера, по-видимому, пленила аполитичность Помье, «не принадлежащего ни к какой лавочке, ни к какой церкви» и ничего не пишущего о «социальных проблемах»1. Однако в 1831 году Помье еще отнюдь не классик, а начинающий литератор, автор сборника «неистовых» новелл «Вольтов cтолб, анекдоты, собранные поклонником гальванической литературы» (La Pile de Volta, recueil d’anecdotes publié par un partisan de la littérature galvanique), вышедшего одновременно со вторым томом «Книги Ста и одного» (объявлен в том же номере Bibliographie de la France 24 декабря 1831 г.). Выпуская в 1832 г. «Стихотворения» Помье, издатель Леду счел необходимым указать, что он «не так давно получил известность как автор двух статей, включенных в “Книгу Ста и одного”», и это вызвало насмешки газеты «Фигаро» (номер от 6 июня 1832 г.), вообще весьма благосклонной к детищу Ладвока: Господин Амедей Помье, сочинивший две статьи для «Книги Ста и одного». Это, как все знают, немалая слава. Не всякому дано войти в число Ста и одного. Две статьи для «Книги Ста и одного»! Какая честь! Это делает человека в два, в три, в четыре, в двести раз более значительным. Если автор одной статьи равняется ста и одному, автор двух статей должен безусловно считаться за двести двух. […] Кто дерзнет сравняться с исполином, которого дважды напечатал Ладвока и один раз – книгопродавец Леду!

Очерк о ярмарочных представлениях – зарисовка с натуры (то есть именно та картина современного Парижа, каких ждал от своих авторов Ладвока); картины, нарисованные по свежим следам русскими мемуаристами, очень похоже воспроизводят ту же самую реальность; ср., например, сцену с лечением зубов на ярмарке в очерке В.П. Боткина

1

Flaubert G. Œuvres complètes. Correspondance. Paris, 1975. T. 14 (3). Р. 45.

58

Valla. №4(3), 2018. «Русский в Париже»2. При этом текст Помье окрашен иронией и лишен какого бы то ни было подобострастия по отношению к простонародным персонажам; то же качество отличает и другой очерк Помье, вошедший в «Книгу Ста и одного», «Публичные празднества в Париже», опубликованный в четвертом томе. Помимо двух упомянутых, Помье написал для Ладвока еще очерк «Музеи под открытым небом». Перевод очерка Помье под названием «Парижские шарлатаны, чудеса и диковинки» был опубликован в 1832 г. в «Московском телеграфе» (Ч. 45. Камер-обскура. № 11-12. С. 219-237, 243-260). Наш перевод выполнен по изд.: Paris ou le Livre des Cent-et-un. Paris: 1831. T. 2. Pp. 195228. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. О вы, элегантные денди, фешенебельные богачи из квартала Шоссе-д’Антен и из предместья Сент-Оноре, дамы, принятые при дворе, женщины хорошего тона, не покидающие дома иначе, чем в экипаже, и из своих позолоченных карет едва замечающие тот бесчисленный городской люд, который бурлит у ваших ног; избранники судьбы, любимцы фортуны, проводящие время только во дворцах и наблюдающие жизнь только в парадном платье, следуйте за мной! Сегодня я хочу показать вам мир, который вам неведом; мир грубый и обыкновенный, мир перекрестков и сточных канав, мир в деревянных башмаках и обносках, но самобытный, оригинальный, забавный и достойный внимания мудреца. Пойдемте! Вы не пожалеете! Сегодня воскресенье, погода хорошая, мы можем побывать на гуляньях. Какая огромная толпа заполняет публичные сады, набережные, Елисейские Поля! Какой громадный людской муравейник! Студент, буржуа, военный, лавочник с улицы СенДени, приказчик из магазина, гризетка – все до одного принарядились, все вышли на улицу, все ищут развлечений. Сколько свиданий назначено! Сколько прогулок намечено! Все спешат, все рыскают туда-сюда. Нынче день свежего белья и нового платья; слуги одеты не хуже господ. Артиллеристы и драгуны ростом в пять футов восемь дюймов, облачившись в парадные мундиры, с победительным видом прогуливаются в обществе женщин четырех футов росту, а те гордятся возможностью явиться на публике в компании любовника с плюмажем и эполетами, главное – с плюмажем! Женщина, идущая подле мужчины с плюмажем, смотрит на всех прочих женщин с видом высокомерным и пренебрежительным. Она отождествляет себя со своим покровителем, она воображает, что у нее самой на боку шпага; она гордится своим званием и презирает фрачников. Вообще, если вы ищете счастья в любви, сделайтесь солдатом, заведите плюмаж. Плюмаж дает ключ к сердцам. Женщины не способны устоять перед плюмажем. Однако пойдем дальше. Какой безмятежностью дышат все лица! Нынче день радости и отдыха; все каждодневные заботы, все дела забыты. Все докуки отложены в сторону до понедельника. Дома опустели; весь Париж высыпал на улицу. Люди играют на улице, пьют на улице, едят на улице. В Париже ничто не делается понемножку, все меряется телегами и горами, как в краю великанов. Есть такие пирожники, у которых печь по воскресеньям извергает из себя миллионы хлебцев, пирогов и лепешек; это настоящий гастрономический вулкан, обжигающая лава которого в мгновение ока заливает весь город до самых окраин; жирный 2

Боткин В.П. Письма об Испании. – Л.: Наука, 1976. С. 196-197. О реальных дантистах-шарлатанах, действовавших на ярмарках, см., например: Thomas J. Le temps des foires: foires et marchés dans le Midi toulousain de la fin de l’Ancien Régime à 1914. Toulouse: Presses universitaires du Mirail, 1993. Pp. 181-183; Quartararo-Vinas A. Médecins et médecine dans les Hautes-Pyrénées au XIXe siècle. Tarbes: Association Guillaume Mauran,, 1982. P. 38.

59

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной пирожный поток не иссякает ни на мгновение. Вас от этого мутит? Что ж, у нас есть чем исцелить вашу тонкую чувствительную натуру. Вот лимонад со льдом по одному су за стакан. Прекрасное филантропическое изобретение! Предприятие народное и либеральное по преимуществу! Свежий, сладкий лимонад не только для наших Лукуллов с Биржи, не только для посетителей блестящих заведений Пале-Руаяля, но и для несчастных уличных скитальцев, которым частенько недостает куска хлеба! О чудесное распространение полезных ремесел! О совершенствование! О век, ставший превыше всех прочих веков!3 Разве это не величайшее благодеяние новых времен? И пусть кто-то посмеет сказать, что удел человеческий не становится лучше! Пусть кто-то посмеет это сказать в присутствии филантропа с площади Шатле, этого бродячего простонародного Тортони, который продает мороженое за два лиарда 4! Мороженое за два лиарда, разве это не великолепно? Кто мог предсказать, что эти сугубо аристократические наслаждения сделаются однажды доступны плебеям? Как скоро шагают революции! Какие расстояния преодолевают! Быть может, дистанция, отделяющая Людовика XIV от 1830 года, не так велика, как та, что пролегала прежде между ванильным мороженым и устами трубочиста. Между тем сегодня прелести цивилизации, услады роскоши, радости сибаритизма понемногу опускаются до париев нации. Дело сделано, равенство торжествует, все привилегии истреблены, даже привилегия на поглощение сорбетов и лимонада. Счастливый парижанин! Все ремесла, все страны тщатся потрафить его вкусам, его прихотям. Все туземные товары к его услугам, причем задешево, ему довольно лишь протянуть руку; но этого мало: ему привозят экзотические плоды, фрукты с экватора, и платит он за них не дороже, чем за груши и яблоки из соседних садов. Хотите отведать кокосовый орех – большое белое ядро, скрывающее в твердой темной скорлупе? Извольте. Вам его сделают за одно или два су, побольше или поменьше, как пожелаете. Хотите попробовать сахарный тростник, это бесценное растение, источающее амброзию, какой не пивали даже древние боги? Извольте. Скажите, сколько вам надобно: торговец с ножом в руке готов отрезать вам кусочек покороче или подлиннее, как пожелаете. Это невкусно, говорите вы; это просто сухая древесина. Но разве сознание, что вы попробовали сахарный тростник, – безделица? Ведь вы сможете гордиться этим до конца своих дней! А вот я, скажете вы, ел сахарный тростник, и на вас взглянут с удивлением, пожалуй даже, с уважением, и вы прослывете важной особой, великим человеком – ведь вы ели сахарный тростник. Впрочем, съестное, сласти – это пустяки; нас ожидают диковины куда более удивительные. Не забывайте, что мы находимся в городе чудес, куда стекаются редкости со всех концов света. Скажите, что вам угодно увидеть. Не успеете вы договорить, как ваши желания тотчас исполнятся. Ни по мановению волшебной палочки, ни стараниями джиннов из арабских сказок не создавалось никогда ничего подобного вещам, которые нас окружают здесь. Все, что только есть редкого под солнцем, доставляется сюда. Если в каком-нибудь отдаленном уголке рождается необыкновенное существо; если там является на свет ребенок с одним или, напротив, с тремя глазами; если где-то обнаруживается блоха ростом с крысу или крыса ростом с человека или человек ростом с быка или бык ростом со слона или слон ростом с кита или кит ростом с провинцию, вы можете быть уверены, что все эти восхитительные вещи непременно попадут в Париж. В Париже есть все, включая то, чего нет в природе. Хотите увидеть гермафродита? Гермафродит – существо двуполое, разом и мужчина, и 3

Насмешка над оптимистическим взглядом на развитие человеческого рода, который унаследовали от просветителей XVIII века последователи Сен-Симона; такие насмешки, снижающие возвышенные построения философа за счет применения их к повседневному быту, были распространены в сатирических листках. 4 Тортони – модное кафе на бульваре Итальянцев, где днем кормили плотными завтраками, а по вечерам подавали превосходное мороженое.

60

Valla. №4(3), 2018. женщина – большая редкость; физиология даже утверждает, что настоящих гермафродитов не существует; а я вам покажу не одного гермафродита, а целых двадцать, сколько вашей душе угодно. А хотите увидеть, как выглядел конь Цезаря – тот, что с человечьими ногами, или конь Александра – тот, что с бычьей головой? Хотите повстречаться с гидрой, Химерой, драконом Кадма, чудовищем Андромеды? Хотите посмотреть на грифона, сфинкса, сатира, кентавра, тритона, сирену, циклопа, патагонца, пигмея, Горгону, альбиноса, вампира, жителя Луны? Только прикажите: все это имеется в Париже, на повозках и в балаганах, в клетках, ящиках и чанах. А взгляните на эти полотна с изображениями феноменов – те полотна, которые вывешивают снаружи для привлечения любопытных! Порой это мальчик с грудью, достойной кормилицы; порой женщина ростом с дом и с бородой, как у пожарника; порой ужасный исполин-силач вроде Полифема, который разговаривает на двадцати двух языках, на зависть г-ну Сильвестру де Саси5; порой карлик, чью крохотную ручку вам показывают через отверстие в стене, – такой маленький, что уместился бы целиком в вашей шляпе; порой голый людоед с горящими глазами, который палицей убивает тигра; порой дева из племени дикарей, царица или, в крайней случае, принцесса, которая пронзает стрелами медведя. Толпа, разинув рот от изумления, глазеет на морских львов, у которых из пасти идет пена, на исполинских змей, которые душат буйволов, на непомерных крокодилов, которые пережевывают людей, точно листья табака, – все это изображено на картинах. Взгляните на эти высокие подмостки. Именно на них разыгрывается древний парад, отсюда звучат грубые шутки, здесь мимы в лохмотьях забавляют прохожих своими смешными ателланами6. Именно на театре такого рода Бобеш, этот корифей вздоров, развлекал некогда своим вздором добрую публику на бульваре Тампля7. В настоящую минуту, смотрите, внимание зрителей приковано к паяцу, который, по примеру сказочного дракона, изрыгает клубы пламени и дыма. В руке он держит большой запас пакли, которую разгрызает крепкими зубами; этой паклей он набивает себе брюхо, точно тюфяк; он ее поглощает, поглощает с ужасающей жадностью, а потом выпускает изо рта пламя, к восторгу публики, которая находит проделку восхитительным и толпится, трепеща от удовольствия, у ног кудесника, владеющего таким прекрасным секретом. Но внезапно сцена преображается. Являются музыканты, и начинается чудовищный кошачий концерт, от которого содрогается весь квартал. Слышите пронзительную дудку, которая звучит громче звонкой трубы, крикливую скрипку, гулкие тарелки и гром большого барабана? Женщины, дети, старики, зрелые мужи сбегаются на зов этого варварского оркестра. Все глаза устремлены на того, кто бьет в тарелки: счастливый смертный! Это дикарь с берегов Сены, караиб из предместья Сен-Марсо; лицо его на три четверти укрыто накладной бородой, на голове диадема из перьев, а ноги и руки одеты в грязное трико телесного цвета. Он герой праздника, он затмевает всех. Заметьте, как он владеет собой: он ничуть не смущен, он привык к восхищению мужчин и женщин, он им пресыщен, не обращает на него никакого внимания и занят только своей партией в мелодичном концерте. Этот дикая музыка звучит достаточно долго, чтобы собрать толпу довольно многочисленную, после чего на подмостки выходит сам хозяин. Его наряд состоит из поношенного редингота и старой, очень засаленной круглой шляпы, сдвинутой на ухо. К сему прилагаются важный вид, хриплый голос и грязные руки. Прислушаемся: «Это надо видеть, господа и дамы! Феномен единственный в своем роде, 5

Антуан-Исаак Сильвестр де Саси (1758-1838) – филолог-ориенталист, полиглот, знавший множество европейских и восточных языков. 6 Парад – сценки, которые разыгрывали уличные актеры перед входом в свой шатер для привлечения публики. Ателлана – древнеримская народная комедия. 7 Бобеш (наст. имя – Антуан Манделяр; 1791-1841?), уличный актер-паяц, выступавший на бульваре Тампля, где располагались многочисленные парижские театры, в красной куртке, желтых кюлотах, синих чулках, серой треуголке и рыжем парике.

61

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной восхитительный, несомненный и несравненный! Дикая женщина, которая ест сырое мясо так, как мы с вами едим мясо вареное! Эта девица (он ударяет палочкой по картине), эта девица восемнадцати лет от роду и удивительной красоты, как вы видите (еще раз ударяет по картине), была найдена пятнадцать или шестнадцать месяцев назад в литовских лесах. Она жила, как дикие звери, ходила голая, не разговаривала, лазала по деревьям и жила охотой, а добычу раздирала ногтями и пожирала, не жаря и не варя. Ее поймали с большим трудом и так не сумели приучить к другой пище. Если вы потрудитесь войти, господа и дамы, вы увидите, как эта девица (новый удар по картине) жадно поглощает сырое мясо, прямо от мясника. Ее показывали при всех европейских дворах; она имела честь работать в присутствии их величеств императора российского, императора австрийского и короля прусского! Зрелище поистине редкостное и любопытное! Прошу вас, господа и дамы, мы начинаем немедля, покупайте билеты, мест на всех не хватит! Это живой феномен, феномен бесподобный! А велика ли цена? Безделица, всего два су!»8 Эта речь, повторяемая, с некоторыми изменениями, с тех пор как в мире появились обманщики и обманутые, и подкрепляемая восхитительно лживой картинкой, неизменно оказывает действие на толпу. Люди в этом отношении великолепны: они походят на животных, которые от сотворения мира попадаются в одни и те же ловушки. Не в силах побороть искушение, самые любопытные или самые зажиточные входят в барак, а остальные с завистью провожают их взглядом. Между тем здесь все обстоит так же, как и почти повсюду в подлунном мире: действительность обманывает ожидания; люди надеялись получить удовольствие, но с удивлением обнаруживают, что за свои деньги доставили себе разочарование. Вместо блистательных фигур, которые рисовала им фантазия, вместо существ атлетического телосложения, украшенных браслетами, ожерельями, серьгами и разряженных, точно восточные цари, внутри барака обнаруживаются несчастные создания, дурно сложенные, скверно выглядящие, одетые в лохмотья: на них больно смотреть. Все женщины стары и уродливы; все мужчины грязны и кривобоки – это уж непременно. Вам сулят прелестного карлика, аккуратного, свежего, кокетливого и бодрого – а показывают отвратительного маленького старичка с кривыми ногами, огромной головой и гнусавым голосом; он ходит только на костылях и напоминает кошмары больного. В другом месте вам демонстрируют несчастную девицу – судя по виду, из племени каннибалов; ее кормят камнями, и бедняжка притворяется, что очень их любит; когда ей приносят тарелку, она с жадностью тянет к ней руку, как будто умирает с голову, а потом хозяин барака ударяет ее по животу, и вы слышите, как камни перекатываются у нее в желудке. О Париж! Столица шарлатанства! Город надувательства! Сколько лотерей! Сколько рулеток! Сколько игр для ловких и удачливых! Сколько бродячих игорных домов! Подходите, хозяин, дело несложное – сбить кеглю, бросить одну биту на другую, разбить небольшую стекляшку! Какие старания ум человеческий предпринимает ежедневно, чтобы отыскать новое средство возбудить любопытство толпы! За что только не берется! В какие только схватки не ввязывается! На какие гениальные уловки не идет! Сколько новых изобретений! Сколько усовершенствованных промыслов! Смотрите, вот восхитительная машинка для порчи лезвий, она умеет превратить самое острое лезвие в тупое и не способное что бы то ни было разрезать! А вот камень для бритья бороды, он оставляет бороду нетронутой, но зато сдирает кожу! Знаком ли вам юный ученый, отвечающий на вопросы прямо посреди улицы? Это не ребенок, а чудо! Ни Пико делла Мирандола, ни гении, ему подобные, не могут сравняться с юным ученым: он превзошел всех, затмил всех. Юный ученый знает, из скольких 8 Мода на «диких людей», якобы найденных «в литовских лесах», подробно разобрана в книге Сержа Ароля «Загадка детей-волков» (Aroles, Serge. L’enigme des enfants-loups: une certitude biologique mais un déni des archives, 1304-1954. Paris: Publibook, 2007). – Прим. ред.

62

Valla. №4(3), 2018. булыжников состоит парижская мостовая, сколько есть звезд на небе и сколько песчинок на берегу моря; юный ученый знает точную дату каждого события, каждого изобретения; юный ученый обладает неистощимой памятью; юный ученый всеведущ, как энциклопедия, точен, как список опечаток; юный ученый знал бы вообще все на свете, если бы он знал грамоте. А виртуоз, который в одиночестве дает целый концерт: он играет на гитаре и на флейте Пана, звенит колокольчиками и бубенцами, которыми усыпаны его шляпа и плюмаж, бьет локтями в большой барабан, висящий у него за спиной, а коленями – в тарелки, которые сжимает между ногами! А тот, что уподобился статуе, тот, что освоил искусство неподвижности и безупречно подражает манекену: его ставят на землю, переносят с места на место, заставляют принимать разные позы, превращают его руки в планки оптического телеграфа, а он безропотно подчиняется всему; тело у него одеревенелое, взгляд неподвижный, даже веки не дрогнут! А толстый слепец с собакой и скверной скрипочкой, который ревет, как бык, распевает игривые песенки и корчит рожи, к чему его шутовская, жизнерадостная физиономия прекрасно приспособлена природой! А семейство на ходулях, которое совершает воинские эволюции не хуже пехотного взвода! А химик, который на ваших глазах превращает воду в вино самых разных цветов, просто переливая ее из одного стакана в другой! А негоциант, как он сам себя именует, который продает порошок для чесотки и советует для смеху подсыпать его в постель друзьям и знакомым, а еще лучше посыпать им пол в танцевальной зале, потому что, видите ли, если дамы задерут нижние юбки… Ах, подлый негодяй! А продавец мышьяка, который, расхваливая свой товар, приносит с собой и раскладывает вокруг себя целую армию мышей, крыс, кротов, и все дохлые, все полусгнившие! А чистильщик, который, чтобы убедить в действенности своего мыла или своей эссенции, высматривает наметанным глазом пятна грязи, а завидев жертву, хватает ее за шиворот и чистит против воли! Горе вам, если он заметит, что одежды ваши не могут сравняться белизной с крестильной рубашкой! Как бы вы ни сопротивлялись, вы будете пойманы, намылены, вымыты, вычищены: вы станете опрятным поневоле! А так называемый фабрикант кельнской воды, который для доказательства целебной силы своего товара не придумал ничего лучшего, чем раз пятьдесят в день пить эту воду на глазах почтенной публики, которая после этого протягивает к нему руки, носовые платки и табакерки, чтобы и они провоняли его жуткой смесью! А турки, мавры, мамелюки из края Бос и Нормандии, – те, что задорого продают христианам финики, которые сами только что купили у бакалейщика, а также шарики ладана и так называемые пастилки из сераля: сгорая, пастилки эти испускают аромат погребального факела и каждая из них способна наградить мигренью целый департамент! А те плуты, те хитрые шельмы, которые продают цепочки для пущей сохранности часов и начинают с того, что сами спешат стянуть у покупателей часы, так что придя к ним с часами без цепочки вы, к своему удивлению, уходите от них с цепочкой без часов! А молоденькие эльзаски, юные продавщицы светлых веников, крутобедрые, в черных головных повязках, синих чулках и коротких нижних юбках, которые с каждым днем становятся все короче, ибо девицы эти растут, а нижние юбки, в отличие от них, в размерах не изменяются! Между прочим, это может нас завести очень далеко: если эльзаски будут продолжать расти, я не отвечаю ни за что. А бродячие трубадуры и менестрели, превращающие наши гулянья в музыкальные академии; черноволосые итальянки и белокурые немки, которые бегают из одной кофейни в другую со своими скрипками и лютнями, мандолинами и арфами и вдобавок поют, как сирены, чтобы занять и заворожить все наши чувства разом! А механические органы с прелестными маленькими танцорами! А виолы! А шарманки! А чревовещатели с их фокусами! А кресло для взвешивания людей! А машина для проверки сил! А бродячий астроном, который каждый вечер наводит свой телескоп на луну или на звезды! А микроскоп, который увеличивает блоху до размеров слона! А бывший узник, который, выказав те чудеса изобретательности и терпения, на какие вдохновляет тюремное заключение, вооружил одних блох с ног до головы, не упустив ничего: ни шлема, ни наручей, ни набедренников, ни щита, ни копья, а 63

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной других ухитрился запрячь в такие же крохотные повозки и пушки; чудесные экипажи, невесомая, почти невидимая артиллерия: весь выезд целиком можно упрятать внутрь перстня! А мужчина, который пишет брюхом! А женщина, которая вышивает культями! А восковое изображение г-на Майё с рюмкой водки в руке!9 А люди, которые склеивают битую фарфоровую посуду! А продавцы мела и трепела10, которые всегда выставляют на прилавок какую-нибудь сову или сипуху, должным образом усыпленную и ощипанную, очищенную и припудренную! А ученые животные! Лошадь, которая копытом показывает, сколько времени и кто из публики сильнее всех влюблен! Верблюд, который послушно преклоняет колени под звуки волынки! Обезьяна, которая, оседлав собаку, показывает чудеса верховой езды, метет пол и протягивает шляпу за монетками! И другая обезьяна, которую бреют огромным деревянным лезвием, а она, не понимая, зачем ее мучают, вырывается, гримасничает, скалит зубы! И, наконец, заяц, который стреляет из пистолета и бьет в бубен! Сыграй-ка в честь почтенной публики! Он повинуется. А в честь Бурмона? Он не желает. В честь национальной гвардии? Пожалуйста. А в честь Полиньяка11? Он не желает. Бедный заяц! Пожалейте его. Порой он ошибается; всего ему не упомнить. В нашу революционную эпоху нелегко знать в точности, кому следует изъявлять почтение, а кому нет! Зайцу столько раз меняли задание, ему столько раз приказывали бить в бубен сначала в честь одного, а потом в честь другого, что в его заячьей голове все смешалось, и он часто допускает ошибки, которые раздражают его хозяина и возмущают публику12. Будьте хоть немного снисходительнее, господа; разве вы не прощаете поэтов, которые восхваляют всякого, кто приходит к власти, и которые били в свой бубен поочередно в честь республики, в честь Директории, в честь Консульства, в честь Наполеона, в честь Людовика XVIII, в честь Карла Х и в честь Луи-Филиппа? В Париже естественную историю можно изучать прямо на улице. Здесь нетрудно отыскать всех обитателей Ноева ковчега. Продавцы ваксы непременно имеют при себе ужей, а также маленьких птичек, которые сидят неподвижно, потому что им свернули шею. Продавец ваксы, точь-в-точь как птицелов, использует этих глупых тварей как приманку для других, ничуть не более умных. Продавец ваксы это, как правило, самоуверенный молодой человек, краснобай и импровизатор, не лезущий за словом в карман и привычный к площадным бурям. Когда вокруг него собирается достаточное число зевак, он возвышает голос: – Сейчас, господа, мы увидим, как танцует эта большая красная змея (публика выказывает признаки любопытства); но прежде чем начнет танцевать эта большая красная змея, которая лежит вон там, в большом сундуке, среди мха, я имею честь напомнить любезным зрителям, что меня можно каждый день найти здесь на площади и что я продаю со 9

Майё – горбун со «сморщенным лбом, обезьяньими руками, визгливым голосом», сластолюбивый и самодовольный (Бодлер Ш. Об искусстве / Пер. с франц. Н.И. Столяровой и Л.Д. Липман. – М.: Искусство, 1986. С. 170-171); образ, созданный карикатуристом Травьесом (1804-1859) и подхваченный другими карикатуристами-современниками, например Гранвилем. В третьем томе «Книги Ста и одного» опубликован очерк Анаиса Базена «Некролог», целиком посвященный Майё, который был «воплощением нашего негодования, нашего энтузиазма, нашей доверчивости», «наших безумств и глупостей» (Paris ou le Livre des Cent-et-un. Paris: 1831. Т. 3. Р. 362). Майё в изложении Базена – образцовый буржуа, который поддержал Июльскую революцию, но она не оправдала его надежд. См. о нем: История тела. Т. 2: От Великой французской революции до Первой мировой войны / Пер. с франц. О. Аверьянова. – М.: НЛО, 2018. С. 101-106. 10 Трепел – рыхлая опаловая порода, использовавшаяся для чистки медных предметов. 11 Заяц не хочет бить в бубен в честь двух реакционных государственных деятелей эпохи Реставрации. Жюль-Огюст-Арман-Мари, князь де Полиньяк (1778-1847), был председателем кабинета министров с ноября 1829 г. по июль 1830 г.; именно его консервативная политика привела к свержению Карла Х. Луи-ОгюстВиктор де Ген, граф де Бурмон (1773-1846) был в кабинете Полиньяка военным министром; после революции его, в отличие от других министров этого кабинета, из уважения к победам, которые он незадолго до того одержал в Алжире, не судили, но отправили в отставку. 12 Это короткий пассаж в 1842 году был развернут в сюжет в «Истории зайца» П.-Ж. Сталя (Сцены частной и общественной жизни животных / Перевод, вступ. ст. и примеч. В. Мильчиной. – М.: НЛО, 2015. С. 89-132).

64

Valla. №4(3), 2018. все возрастающим успехом бесподобную ваксу г-на Оже. (Тут большая часть публики расходится; торговец бросает на уходящих взгляд, исполненный гнева и презрения, но не прерывает своей речи.) Эта вакса, известная с самой лучшей стороны во Франции и даже в Европе, одна в целом свете не боится жира. Пусть кто-нибудь из вас (на этих словах оратор окидывает взором обувь собравшихся), пусть кто-нибудь из вас благоволит предоставить мне свою ногу: я почищу этому господину башмаки совершенно бесплатно, исключительно для того, чтобы испытать мою ваксу. (Вперед выступает каменщик и ставит на маленькую табуретку ногу в громадном башмаке, белом от известки; оратор продолжает свою речь, засучивая штаны и гетры каменщика.) Обратите внимание, господа! Я полагаю, никто не будет возражать, если я скажу, что невозможно отыскать башмак более грязный, чем у этого господина. Этот башмак не чистили по меньшей мере полгода; он покрыт тройным слоем грязи и гипса. (С этими словами он скребет башмак ногтями.) А между тем, господа, вы сейчас увидите, как он у меня засверкает! Сначала я намажу башмак этого господина жиром. (Он в самом деле берет огрызок сальной свечи или немного свиного сала и намазывает башмак.) Видите, господа! Вы свидетели, что я намазываю башмак этого господина оченьочень жирным веществом. (Публика следит за происходящим, затаив дыхание, и проявляет самый живой интерес. Торговец плюет на брусок ваксы, смазывает ею щетку, хватает другой рукой сухую щетку и, продолжая болтать, принимается за работу.) Это все, господа, минутное дело, а посмотрите, как заблестит этот башмак. (Он работает щеткой, работает из всех сил. Когда половина башмака становится черной и блестящей, тогда как другая попрежнему остается белой, он просит каменщика предоставить в его распоряжение второй башмак и проделывает ту же операцию.) Вот, господа, какова моя вакса. Теперь вопрос, почем ты продаешь свою ваксу? (Заметьте смелость этого обращения на «ты» и этой риторической фигуры, посредством которой он вдруг задает сам себе тот вопрос, который должна была бы задать ему публика.) Цены у меня самые разные. Есть бруски по три су для удобства господ покупателей; есть по шесть су, а ваксы в них, как в трех кусках за три су; есть по двенадцать су, а ваксы в них, как в трех по шесть. Будьте уверены, господа, только тот, у кого не найдется в кармане трех су или кто совсем не любит чистоту, может обойтись без моей ваксы. Вы скажете, что рабочему в будний день элегантность ни к чему. Согласен, господа! Но зато по воскресеньям очень приятно иметь чистую обувь; а если вы купите брусок за три су, я вам ручаюсь, что вы сможете целых полгода содержать свою обувь в чистоте. Так что же, господа, кому угодно купить ваксу? (Вперед выступает один из зрителей.) Еще один брусок за три су для этого господина. (Между тем этот господин – первый, кто согласился потратить три су.) Кому угодно еще ваксы? Бедняга лезет вон из кожи, но желающих не находится. Толпу покидает один человек, потом другой, потом третий; постепенно группа редеет, вскоре расходятся все, кроме двух или трех простофиль, которые все еще надеются увидеть, как танцует большая красная змея, а каменщик спокойно возвращается домой в башмаках, вычищенных наполовину. А отчего такое скопление народу вон там поодаль? Там умелец глотает сабли. Бедняга! Что за скверное у него ремесло! На что только не толкает людей проклятая необходимость есть хлеб? Мы видали мастеров, которые едят крыс и живых птичек; а этот способен съесть целую оружейную лавку. А вот Геркулес женского пола, женщина, говорят даже, мать семейства! Эта несчастная привязывает к своим косам мельничные жернова и позволяет дробить камни у себя на животе. Поблизости стоит бочка с водой, обвязанная веревкой, под которую продета длинная жердь. Все это очень скоро пригодится. Но прежде – деньги вперед! – почтенная компания должна собрать скромную сумму в двадцать су. Двенадцать уже собраны, осталось набрать еще восемь. Итак, господа и дамы, смелее; пускай кто-нибудь один подаст пример. В подобных обстоятельствах публика упрямится самым невероятным и позорным образом; впрочем, она этого ничуть не стыдится. Несколько монеток падают в центр круга после очень долгих перерывов. Осталось добавить еще две… еще одну… Наконец необходимая 65

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной сумма собрана. Теперь требуются шесть доброхотов. Женщина укладывается на двух стульях так, чтобы опору имели только ее ноги и голова; туловище висит в воздухе. Шестеро доброхотов с трудом поднимают бочку, шатаясь, волокут ее и втаскивают на живот силачке; она велит им отойти и удерживает на животе этот груз, с которым едва справились шестеро мужчин, – а ведь несчастная проделывает этот чудовищный трюк по двадцать раз в день! А чем занята вон та дама в шляпе с пером, которая стоит в открытом кабриолете, окруженном великолепными господами в красных фраках? Она исцеляет больных, она доктор в юбке. Она владеет чудесными секретами, у нее имеются снадобья от всех болезней, ей известны все лекарственные травы, она открыла панацею, источник вечной молодости. Купите у нее язвенник – универсальный бальзам, который излечивает любые недуги, купите ромашку и огуречник. Она странствует по миру из чистого человеколюбия; в вашем городе она проездом; она избавила от смертельных болезней великого Ламу, великого Могола, великого Негуса и марокканского императора. И вот старые кумушки, доверчивые селяне и простодушные новобранцы, обольщенные шарлатанским красноречием, под приветственные крики господ в красных фраках отдают последние деньги за простую траву. Пойдем дальше. Вот другой обманщик. Это зубодер, он же мозольный оператор. У него есть зеленая мазь, которая раз и навсегда избавляет от мозолей. Еще у него есть красная помада, которая исцеляет любые ожоги и ускоряет рост волос; его подручный сует ее вам под нос на лопаточке. А еще у него есть маленький черный камешек, против которого бессильна любая зубная боль. Этот чудодей равняет, чистит, точит, рвет зубы; он вставляет искусственные зубы, за которые берет плату только после того, как пациент убедится, что может жевать. У него имеется аттестат Медицинской школы. Вы сомневаетесь в его способностях? Он предъявит вам неопровержимое доказательство – целое ожерелье из клыков и коренных зубов, которым он обвивает себя несколько раз. – Господа, – спрашивает он с достоинством и даже горделиво, – есть ли среди вас ктонибудь, у кого болят зубы? Благоволите почтить меня вашим доверием. Я рву зубы легко, без боли. Вы ровно ничего не почувствуете. Долгое время никто не двигается с места; в конце концов из толпы выходит бедолага с раздутой подвязанной щекой. Его усаживают. Все дело в нижнем зубе, он почти совсем раскрошился. Оператор вооружается кузнечными клещами. Вот зуб уже в клещах. Наступает драматический, решающий момент. Раздается крик; страшный толчок, который вырвал бы из земли дуб и сдвинул с места гору, сотрясает пациента, стул, подручного, который вцепился в стул; все это сметено железной рукой безжалостного хирурга. Наконец, непокорный, строптивый зуб вместе с немалым куском челюстной кости выдернут изо рта. Подлое зрелище! Сцена, достойная бойни и пыточного кабинета! Настоящая казнь, сопровождаемая всеми подобающими добавлениями: жадным любопытством толпы, реками крови, боем барабана, который призван заглушить вопли жертвы! Пусть же помогут нам забыть об этих ужасах проворные канатоходцы, ловкие прыгуны, гибкие вольтижеры, веселые комедианты, элегантные эквилибристы! Бродячая труппа прибывает на площадь. Приготовления длятся недолго. На земле расстилают кусок скверного ковра. Мужчины сбрасывают рединготы, женщины снимают накидки, и взорам окружающих являются алые корсажи, некогда белые туники с выцветшими блестками, обтягивающие подштанники, поддельные драгоценности и рваные чулки. Кларнет и тамбурин созывают толпу, и зеваки окружают артистов плотной толпой. Даже чересчур плотной, и потому Паяц начинает вертеть палкой перед первым рядом зрителей; живая изгородь поневоле отступает. После этого начинается представление. Женщины и дети ходят на руках, кувыркаются, закидывают ноги на голову, выгибаются, сгибаются и принимают тысячи самых невероятных поз: можно подумать, что у них вовсе нет костей. Затем наступает черед Паяца, и Паяц, забавный персонаж в клетчатом тиковом платье и гофрированном воротнике, на вид очень неуклюжий, а на деле самый проворный из всех, выходит в центр круга, кувыркается и падает под хохот зрителей. Затем показывает свое 66

Valla. №4(3), 2018. искусство акробат, танцующий на железной проволоке; затем другой умелец, который удерживает зубами высокую лестницу с мальчиком на ее верхушке; затем третий, который подбрасывает и ловит кольца, медные шары, кинжалы – кидает их за спину, под колено, вверх, вперед, в любом направлении с точностью, которая приводит в изумление, и быстротой, от которой рябит в глазах; он ловко, хотя и не совсем верно повторяет проделки индийских фигляров, которые показывали в Париже свое искусство несколько лет назад и поражали европейских зевак своими женственными формами, гибкими членами, легкими пальцами и невиданным мастерством. И все же есть развлечение, которое превосходит любые акробатические упражнения, потому что к нему не примешивается тягостная мысль о физических мучениях, о том, что живые тела, подобные нашим, страдают ради нашей потехи. Это развлечение ждет нас в узком и грязном балагане, где показывают марионеток; там царит Полишинель. Народ любит Полишинеля так, как он любит хлеб; народ мудр, и в этом его счастье. Ибо если бы он разочаровался в Полишинеле, что, скажите, можно было бы ему дать взамен? Чем заменить этого смешного персонажа, такого забавного и такого оригинального? К счастью, подобные опасения напрасны. Полишинель молод, могуч и бодр более, чем когдалибо; что бы ни случилось, Полишинель будет жить. Персонаж менее внушительный, менее исторический, менее европейский, чем Полишинель, это Жокрис, истинный Жокрис, национальный Жокрис со своей шевелюрой из пакли, косичкой на затылке, треуголкой, полусогнутыми ногами, короткими рукавами и длинными руками, наивными речами, неловкими жестами и глуповатым видом. Последний отпрыск старинной комедии, он дает представления средь бела дня, под открытым небом. Он валяет дурака, чтобы привлечь внимание публики. История у него всегда одна и та же: бедный простак, покинувший родную деревню и повествующий о своих злоключениях. Он рассказывает о том, что с ним произошло на постоялом дворе, о том, как приняли его в Париже кузины, которых он прежде никогда не видел, о том, как он в конце концов вступил в услужение, и все эти рассказы то и дело перемежаются вставными сценками, каламбурами, двусмысленностями, непристойностями, заранее подготовленными остротами, грубоватыми шутками, над которыми потешались на Новом мосту современники Буало и которые дошли от старинных насмешников до Табарена, а от Табарена до нас13. Но в то самое время, когда мой Жокрис забавляет собравшихся своими выходками и своей причудливой пантомимой, является его хозяин и грубо прерывает Жокрисов монолог, после чего вступает с ним в диалог, щедро уснащаемый пинками под зад и звучными пощечинами. Эти звонкие шлепки от века так же неразлучны с Жокрисом, как с Полишинелем – удары палкой. Вдоволь разбранив своего слугу, который отвечает мелкими проказами и ребяческими шалостями, хозяин, в совершенстве изучивший великое искусство демонстрации фокусов, приступает к показу своего мастерства. Сначала он берет нечто вроде шляпы без тульи и придает ей самые разные обличья. В его умелых руках гибкий и послушный фетр превращается в полумесяц, потом в полную луну, потом в пелерину паломника, капюшон монаха, плоеный воротник Генриха IV, головной убор жительниц области Ко и грузчиков с Центрального рынка, марсельских носильщиков и калабрийских разбойников, а также в тысячу других вещей, которые было бы слишком долго перечислять. Под конец он обыкновенно показывает головной убор парижского буржуа – два острых рога, что неизбежно вызывает в публике взрывы хохота. После этого он вешает себе на пояс сумку чародея, иначе именуемую мешком чудес, а в руку берет волшебную палочку – этот символ его достоинства, этот кадуцей фокусника14, этот священный скипетр белой магии. Щепотка чудодейственной пудры – и маленькие шарики превращаются в большие шары; еще немного этой пудры, неосязаемой, невидимой, 13

Табарен (наст. имя и фам. Антуан Жирар; 1584-1626) – уличный фокусник и актер ярмарочного театра. Кадуцей – жезл Меркурия, в Средневековье и Новое время ставший эмблемой эзотерического (=герметического) знания. – Ред. 14

67

Амедей Помье. Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч. Перевод с французского, вступительная заметка и примечания В.А. Мильчиной но всемогущей – и шарики и шары отправляются в путь, исчезают, возвращаются, размножаются, разлучаются и воссоединяются по прихоти волшебника15. Внезапно он объявляет, что сейчас покажет фокус еще более удивительный, и просит кого-нибудь из зрителей на две минуты ссудить ему свои часы. Кто-нибудь непременно откликается на эту просьбу. Тогда фокусник на глазах всей почтенной публики погружает часы в ступку и толчет их, разбивает, раздробляет на тысячу кусочков, после чего отставляет ступку в сторону и, кажется, вовсе о ней забывает. Он достает откуда-то деревянную фигурку мальчугана величиной с палец и командует ему: Голову налево! Голову направо! Когда мальчишка делает все правильно, он его хвалит; когда ошибается – ругает; между тем мальчуган остается неподвижен, как колода. «А теперь, господа, – говорит он в конце концов, – я отправлю этого человечка в Пондишери»; он что-то шепчет ему на ухо и притворяется, будто слушает ответы. «Мальчишка говорит, – сообщает фокусник, – что ему недостает денег на дорогу». И прибавляет еще множество такого же вздора. Тем временем зритель, чьи часы попали в ступку, не находит себе места от беспокойства. Наконец он не выдерживает и отваживается потребовать их назад; фокусник смотрит на него удивленно и смущенно; он делает вид, что приведен в замешательство, – все для того, чтобы еще сильнее встревожить владельца часов; наконец, сочтя, что комедию пора закончить, он спокойно приносит назад ступку, вынимает из нее часы, целые и невредимые, и на глазах восхищенной толпы возвращает их хозяину. Самый забавный момент представления наступает тогда, когда фокусник объявляет, что под одним из стаканов обнаружится маленькая птичка, которая опустится на голову самого снисходительного супруга из всех собравшихся. При этой угрозе на лицах присутствующих выражается либо ужас, либо веселье, смотря по тому, каково их семейное положение. Вы легко отличите холостяков от женатых мужчин: первые остаются безмятежны, а вторые бледнеют. Эти вторые не могут скрыть тревогу; они горько сожалеют о том, что пришли сюда, они проклинают свое любопытство. Каждый уверен, что речь идет именно о нем; каждый уже предчувствует, что роковая птичка опустится на его несчастную голову, но никто не решается уйти, из боязни одним этим выдать свою ужасную тайну. Чудовищная угроза нависает над всеми головами сразу, и незадачливые мужья успокаиваются только когда убеждаются, что фокусник просто пошутил, ибо он милосердно добавляет: «Не тревожьтесь за свои головы, господа! Маленькая птичка скорее всего сядет на голову мне самому!». Но все предшествующее служит не более чем прелюдией к самому важному пункту программы – продаже билетцев с предсказаниями будущего. Ведь фокусник не только фокусник, но и пророк. Юной деве он предсказывает, когда она выйдет замуж; бедняку – когда он разбогатеет; старый промысел, основанный на людской доверчивости. Кому из вас не случалось встретить благородного маркиза д’Аржанкура, шествовавшего по улицам в парике с наполовину осыпавшейся пудрой, выцветшем жабо, чулках, заляпанных грязью, и ветхом французском кафтане? Он торговал песнями и ухитрялся забрасывать их на четвертый и даже на пятый этаж, ровно в то окошко, в какое метил. Он очень долго радовал столицу: но ничто не вечно под луной 16. Полагаю, что мой парад гистрионов и забавников удался на славу. А ведь я показал вам далеко не все. Но под конец я хочу рассказать вам о трех особах, живших с нами в одно время. Первая из моих исторических фигур – юная девушка, которая кружилась и вертелась, напевая и держа совсем рядом с глазами подушечку, утыканную короткими спицами или, 15

Шарики (muscades) и стаканы (gobelets) были непременными атрибутами фокусников, чьи трюки с ними нередко напоминали искусство нынешних наперсточников. 16 Согласно разъяснению автора одной из нравоописательных книг 1820-х годов, «маркиз д’Аржанкур – прозвище, которое дал сам себе бродячий комедиант, одевавшийся по-турецки и известный всем и каждому» (Touchard-Lafosse G. Le lutin couleur de feu, ou mes tablettes d’une année. Paris, 1821. Р. 290].

68

Valla. №4(3), 2018. если угодно, длинными иголками; она кружилась на одном месте с такой скоростью, что ее уже невозможно было разглядеть, и напоминала волчок, запущенный рукою школьника, при этом она не переставала петь, но звуки, вырывавшиеся из ее груди, были печальными и прерывистыми. Второй из моих персонажей – гримасник, пользовавшийся большой известностью при Империи; прямо посреди улицы он развлекал зевак потешной подвижностью своего лица, прославленной песней про даму из Бурбонне17 и огромными очками без стекол, но с гремушками: очки так забавно покачивались у него на носу. Наконец, третий – толстый подагрик, которого можно было встретить повсюду за одним и тем же занятием: он вырезал силуэты из черной бумаги. Не успевали вы присесть на стул где-нибудь на улице, как он устраивался неподалеку, доставал из кармана бумагу и ножницы и уже через несколько мгновений преподносил вам ваш профиль, который вы имели право признать непохожим на вас, но не имели права отвергнуть, если только не хотели ввязаться в бесконечную распрю с его создателем. В этом случае он бы забыл о подагре, и как бы быстро вы ни припустились, непременно бы вас догнал. У этого бедняги имелась в саду Тиволи крохотная, не больше караульной будки, хижина, стены которой были обклеены белой бумагой, а поверх нее были прикреплены черные силуэты, точь-в-точь китайские тени. По вечерам он зажигал свет, и его будка напоминала фонарь. Однажды кто-то захотел с ним поговорить, подошел к хижине, постучал, открыл дверь: свечи догорели до основания, а несчастный творец силуэтов сидел на стуле мертвый. Причем, судя по всему, умер он несколько дней назад. Это грустно, а все предыдущее забавно; такова наша жизнь, которая всегда имеет печальный конец, какие бы фарсы ни разыгрывались по ходу пьесы.  Аннотация Перевод очерка А. Помье «Шарлатаны, фигляры, живые феномены и проч.» (1831). Ключевые слова XIX в.; быт; городской быт; Париж; увеселения; ярмарки; шарлатаны; цирк; кукольный театр; дикарь Сведения о переводчике Мильчина Вера Аркадьевна, г. Москва, Институт высших гуманитарных исследований РГГУ – Школа актуальных гуманитарных исследований РАНХИГС. e-mail: [email protected] 

17

Эта песня, вошедшая в моду в конце 1760-х годов (Grimm F.M. von. Correspondance littéraire, philosophique et critique. Paris, 1829. T. 6. Рp. 114-115), рассказывала о девице, которая сбежала из дома, поселилась в отдаленном квартале Парижа под именем дамы из Бурбонне (историческая область Франции, соответствующая нынешнему департаменту Алье) и вела разгульную жизнь до тех пор, пока отец ударами хлыста не водворил ее в родной дом; с тех пор парижане стали называть всех девиц такого рода дамами из Бурбонне.

69

[VALLA] рецензии

Андрощук Ф. А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с.

Некоторые соображения касательно погребения в Осеберге Андрощук Ф.А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с. Книга Фёдора Александровича Андрощука заслуживает внимания уже хотя бы постольку, поскольку это первая объемная работа на русском языке, посвященная одному из самых знаменитых и богатых корабельных погребений Норвегии. Этим достоинства данной монографии, разумеется, не исчерпываются: хорошо структурированный текст, способный, по счастью, вызвать интерес не только специалистов, но и широкого круга читателей, дает достаточно полное представление об истории открытия, составе находки и разнообразных теориях, возникших вокруг этого загадочного кургана, который до сих пор вызывает больше вопросов, нежели дает ответов. К безусловным достоинствам книги относится и то обстоятельство, что автор оперирует, в частности, результатами сравнительно недавнего генетического исследования останков, которое значительно пошатнуло позиции сторонников существовавших ранее гипотез о личностях погребенных. Последовательно рассматривая эти гипотезы и подвергая их конструктивной критике, Ф.А. Андрощук выдвигает и собственные предположения насчёт обстоятельств сооружения кургана и того, кому он, собственно, принадлежал, предлагая читателю судить, насколько удачны эти догадки. Позвольте же воспользоваться этой возможностью. Краткая история этого открытия такова: летом 1904 г. при раскопках кургана на юговостоке Норвегии было найдено погребение в ладье, содержавшее чрезвычайно богатый инвентарь, кости многочисленных жертвенных животных (лошадей) и останки двух женщин, возраст которых первоначально был определен как 25-40 и 60-70 лет. Находка эта, сделанная фактически накануне расторжения унии со Швецией и обретения Норвегией независимости, моментально получила статус национального достояния. Именно этот политический контекст обусловил, как представляется, и первые интерпретации захоронения; в частности, большой популярностью пользовалось высказанное Брёггером предположение, что в кургане покоились останки легендарной королевы Осы, единственной женщины, упомянутой в перечне Инглингов, супруги конунга Гудрёда Великолепного, матери Хальвдана Чёрного и бабки Харальда Прекрасноволосого [Brøgger 1919]. Подробный рассказ о ней содержится в «Круге Земном» [Снорри Стурлусон 1980: 36-37]. Если изначально предполагалось, что королевой является старшая из женщин, то после антропологического исследования костей, когда стало понятно, что пожилая дама при жизни занималась тяжелым физическим трудом, королевой стали считать вторую, более молодую женщину 1. Основываясь, среди прочего, на характере жертвоприношения и наличии в погребении резных изображений конских голов, Гутторм Йессинг выдвинул гипотезу, согласно которой курган являлся местом захоронения жрицы богини Фрейи [Gjessing 1943]. Много позже Анне Стине Ингстад, указывая на то, что, согласно Снорри Стурлусону, королева Оса после убийства Гудрёда вернулась в Агдир, предположила, что в кургане покоится не она, а ее предшественница, первая жена конунга Альвхильд, которая также могла быть жрицей Фрейи [Ingstad 1992]. Курган, в который была помещена ладья с телами покойных, сооружался, повидимому, в два этапа: судно какое-то время оставалось засыпано землей лишь наполовину, со стороны кормы. Именно это обстоятельство уже в новейшие времена вызвало к жизни гипотезу о чрезвычайной, до нескольких месяцев, длительности обряда погребения [Christensen 1992: 82-84]. Эту версию поддерживает – или, по крайней мере, не опровергает, – и Андрощук, указывая, что, согласно результатам исследования органических остатков, похороны имели 1 Получение первичных результатов стало возможным благодаря не слишком этичному поступку профессора Шрайнера (Kristian Emil Schreiner), сохранившему у себя несколько образцов костей обоих скелетов; останки двух женщин были в 1948 г. перезахоронены в воссозданном кургане. В 2007 г. их эксгумировали для детального анализа.

70

Valla. №4(3), 2018. место в августе или начале сентября, и предполагая, что продолжительность подготовки к ним была связана не столько с самими земляными работами, сколько с изготовлением погребального инвентаря. Наличие на корабле саней и ледоходных шипов для лошадей, по его мнению, может говорить о том, что смерть случилась зимой, а присутствующие в составе погребального инвентаря ткацкие станки Андрощук считает инструментами, которые были использованы при создании знаменитого Осебергского гобелена (с. 42-43). Эта гипотеза вроде бы согласуется с описанием длительного процесса подготовки к похоронам знатного руса, свидетелем которых стал арабский путешественник ибн-Фадлан около 922 г. В статье 2011 г. норвежская исследовательница С.В. Нурайде, однако, подробно рассматривает исходные отчеты археологов и результаты анализа остатков растений, обнаруженных в кургане, и приходит к заключению, что похороны действительно имели место в конце лета – начале осени, но на большую длительность подготовки к ним ничто, собственно, не указывает. Скорее даже наоборот – все было сделано «ударными темпами», так, что некоторые из новых весел, положенные в курган в последнюю очередь, непосредственно перед засыпкой носовой части корабля, даже остались недоделанными [Nordeide 2011]. Здесь, на мой взгляд, важно учитывать, что рус, о котором пишет ибн-Фадлан, умер в Булгаре, вдали от родины и, вероятно, скоропостижно, с чем, возможно, и была связана необходимость отложить его похороны на 10 дней, в течение которых были сшиты погребальные одежды и подготовлено все необходимое для обряда. Резонно предположить (но только, разумеется, предположить!), что дома весь погребальный инвентарь имелся бы под рукой. В этом контексте представляется, что ткацкие станки действительно могли использоваться при изготовлении гобелена, однако отнюдь не в рамках подготовки к похоронам, а задолго до того (впрочем, с равной степенью вероятности они не имеют к этому гобелену никакого отношения, а являются, как и многие другие предметы в погребении, вещами, которыми покойные должны были пользоваться в загробной жизни). Сани и шипы, со своей стороны, могут быть предметами сугубо символическими – как в том смысле, что погребенные осенью «уходят» в зиму, так и в том смысле, что их путь лежит в Хельхейм, расположенный, согласно скандинавской мифологии, в нижней точке мира, то есть на севере. Что касается именно Осебергского кургана, то изготовление столь разнообразного и изысканного инвентаря «с нуля» действительно могло потребовать весьма длительного времени, однако представить, что все теплые весенние и летние месяцы тела покойных оставались в какой-то временной могиле, а уже тем более – в палатках, найденных в составе инвентаря, довольно затруднительно. В ходе раскопок стало понятно, что курган был разграблен, причем еще в древности: анализ возраста оставленных грабителями 14 дубовых лопат показывает, что это могло произойти между 953 и 990 гг. Многие предметы инвентаря, а также кости старшей женщины были найдены в грабительском ходе. Таким образом, не представляется возможным изучить инвентарь погребения во всей его первоначальной полноте. Более того, тот факт, что при более чем удовлетворительной сохранности костей скелеты обеих женщин оказались неполными, заставляет задуматься о, собственно, целях ограбления кургана. Есть и еще один вопрос, который вот уже некоторое время волнует исследователей: сколько именно человек было погребено в Осеберге? Если до сравнительно недавнего времени младшая из погребенных женщин могла считаться тем самым лицом, которое было удостоено пышных, поистине королевских (судя даже по сохранившемуся, отнюдь не полному, инвентарю) похорон, то после публикации результатов новейших исследований, проведенных профессором Пером Хольком и показавших, что, во-первых, обе женщины были старше, чем предполагалось ранее (более 50 и более 80 лет, соответственно), и, во-вторых (что главное), младшая из них имела иранские корни, считать ее основной претенденткой на роль главного «объекта погребения» стало

71

Андрощук Ф. А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с. довольно проблематично [Gansum 2016: 125]2. Ответом на этот, как теперь принято говорить, «вызов», стала изящная гипотеза о том, что в погребении изначально присутствовал и третий человек – гипотеза, которую поддерживает и Андрощук (с. 29-35).

Ил. 1. Одна из повозок Осебергского погребения. Музей кораблей викингов в Осло. Источник: https://commons.wikimedia.org

Действительно, основанием для такого предположения может служить как то обстоятельство, что погребение было разграблено и, более того, именно кости находились в большом беспорядке (то есть мы не можем с уверенностью утверждать, что погребенных было только двое), так и некоторая «избыточность» инвентаря, на которую справедливо указывает автор книги: было обнаружено три ткацких станка, три большие и три малые кровати, три сундука, три гребня (был и четвертый, но, судя по размеру, он предназначался для расчесывания конской гривы), две палатки и один каркас для навеса, две пары обуви и подошва от еще одного башмака – отчасти выбиваются из этого «троичного» ряда только четверо саней, еще и с повозкой в придачу, но последняя имела явно ритуальное предназначение. Подводя к своей гипотезе о личности этого третьего покойника и причинах отсутствия его костей в погребении, Андрощук отмечает такие находки, как седло и бляшки от конской сбруи, на основании которых делает вывод, что третьим погребенным был мужчина (с. 29, 32-33). Обоснование этого предположения, однако, вызывает ряд вопросов. На мой взгляд, утверждение, что седло и уздечка являются сугубо мужскими атрибутами, не подкрепляется археологическими данными и противоречит текстуальным источникам. Половую принадлежность останков, найденных в других погребениях с конской сбруей, как правило, точно установить не удаётся в силу их фрагментарности и плохой сохранности, на что, кстати, указывает и сам Андрощук. Заявление, что «в эпоху викингов наездницы допускались только в одном случае – если они были мифологическими валькириями» (с. 29), как представляется, тоже требует дополнительных доказательств: по крайней мере, в известной нам литературе не только нет эксплицитных указаний на то, что женщины не ездили верхом – наоборот, в «Саге о Греттире», например, Торбьёрг, хозяйка с Озерного Фьорда, перемещается именно что на лошади и именно в седле [Сага о Греттире 2

Здесь, однако, необходимо заметить, что речь идет о принадлежности к гаплогруппе, статистически наиболее часто встречающейся в районе Черного моря и Ирана или Ирака; ученые затрудняются точно определить, была ли женщина родом из этих мест или же являлась лишь потомком лица иранского происхождения. Кроме того, хорошее состояние ее зубов в совокупности с полученными в результате исследования данными об особенностях рациона женщины (который включал много мяса) указывает скорее на высокий социальный статус погребенной.

72

Valla. №4(3), 2018. 1976: 87]3. Замечание о «неслучайном» отсутствии изображений женщин-наездниц на готландских картинных камнях (с. 34) также не кажется убедительным аргументом: готландские камни являются своего рода воинскими мемориалами, и женщины на них присутствуют вообще в единственной ипостаси – это, по-видимому, как раз те самые (хотя и пешие) валькирии, подносящие воину рог с напитком по прибытии, очевидно, в Вальгаллу. С другой стороны, в кургане отсутствовал такой существенный маркер мужского погребения, как оружие, и если меч, топор или шлем могли быть вынесены грабителями наряду с другими ценными предметами, то стрелы, лук, копье или щит, казалось бы, должны были остаться в кургане хотя бы в виде фрагментов, поскольку изделия из дерева, несмотря на всю изысканность художественной работы, явно не интересовали грабителей. Кстати, в этом контексте уместно будет напомнить о женских погребениях с оружием, которые пусть и нечасто, но встречаются не только в Скандинавии, но и по всей Евразии. Исследователям в этом случае ничего не мешает утверждать, что меч являлся не действующим вооружением женщины, а индикатором ее статуса. Почему не допустить то же самое в отношении седла и конской сбруи? Есть и еще одно соображение: исходя из новых сведений о возрасте погребенных, обе эти женщины не слишком хорошо подходят на роль «эскорта» для мужчины высокого статуса. Средняя продолжительность жизни в Средние века составляла порядка 30 лет; едва ли соответствующий показатель в эпоху викингов был выше, и кем могли приходиться погребенному мужчине две дамы столь почтенного по тому времени возраста, представить решительно невозможно.

Ил. 2. Образец деревянной резьбы из Осеберга (фигура, которую считают Гуннаром в змеиной яме). Фото 1920-х гг. Источник: https://commons.wikimedia.org.

Так или иначе, в качестве своего «кандидата» на роль третьего (главного) погребенного Андрощук предлагает конунга Гудрёда, мужа королевы Осы, умерщвленного по ее приказу в отместку за убийство ее отца и насильственное замужество (с. 94). Подобно тому, как Анна 3

Благодарю Марию Елифёрову за это ценное дополнение.

73

Андрощук Ф. А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с. Стине Ингстад видела в фигуративных изображениях на ритуальной повозке кошек богини Фрейи, указывающих на прижизненную деятельность покойной (то есть, по ее версии, жрицы), Фёдор Александрович вслед за другими исследователями трактует изображенные на повозке сцены как иллюстрации к сюжету о Гуннаре, Гудрун и Атли, напрямую связанному с мотивом мести (с. 56-59). Это некоторым образом предполагает, что ритуальная повозка была изготовлена непосредственно к погребению, что противоречит вышеизложенным соображениям о продолжительности подготовки к похоронам, но не исключено, разумеется, что из уже имевшихся в наличии (многочисленных) предметов для погребения были выбраны наиболее соответствовавшие обстоятельствам. Можно было бы внести еще одну существенную, на мой взгляд, оговорку. Важно, что при интерпретации сюжетов мы вынуждены ограничиваться тем корпусом историй, которые сохранили для нас «Старшая Эдда» и «Младшая Эдда». Являются ли эти произведения полным собранием «мифов и легенд древних скандинавов», или же существовали иные предания, которые до нас не дошли, но могли послужить источником вдохновения для художников Осеберга? Другими словами – считываем ли мы верное послание или, по меткому выражению М.И. СтеблинКаменского, вчитываем в изображения те сюжеты, с которыми знакомы? Целью разграбления кургана конунга Гудрёда автор предлагает считать уничтожение памяти о прежних правителях Вестфольда (с. 98). Действительно, лопаты, оставленные грабителями, относятся к тому периоду, когда правителем Норвегией де-юре стал король Дании Харальд Синезубый (фактическим правителем страны примерно с 970 г. являлся ярл Хакон Могучий, в 986 г. разорвавший отношения с датским конунгом). У Харальда Синезубого, «покорителя Дании», могли быть основания стремиться уничтожить погребения Инглингов, предков и потомков Харальда Прекрасноволосого, «объединителя Норвегии». Здесь, однако, встает вопрос: насколько подобные действия реально практиковались? По сути, никаких достоверных данных об «акциях» такого рода в нашем распоряжении нет, хотя многие курганы в Норвегии и Дании действительно были потревожены именно в этот период. С другой стороны, насколько значимым для Харальда Синезубого могло являться уничтожение кургана конунга, жившего порядка ста пятидесяти лет назад и умершего не самой почетной смертью (от руки раба)? И, раз уж речь зашла о времени жизни Гудрёда Охотника, возникает еще одно «но». Дендрохронологический анализ дерева, из которого выполнена погребальная камера, позволяет достаточно точно датировать осебергское захоронение 834 годом4. «Сага об Инглингах» не сообщает нам никаких дат, вообще вся хронология Скандинавии до 1000 года весьма условна. При этом, однако, Снорри Стурлусон указывает возраст конунгов на момент их кончины. Это весьма шаткая основа для расчетов, однако иной у нас просто нет. Отталкиваться можно от дат жизни все того же Харальда Прекрасноволосого; в отношении них исландские анналы противоречивы, но в допустимой для наших нужд степени [Джаксон 2012: 95]. Согласно им, смерть Харальда пришлась на 931-933 гг.; на момент кончины, согласно Снорри, ему было 83, а по данным исландских анналов – от 81 года до 85 лет. Из того же источника мы знаем, что его сын, Хакон, находился на воспитании у английского короля Адальстейна (Этельстана) и именно в Англии узнал о смерти отца. Если, не слишком доверяя исландским анналам, мы попробуем опереться на английские источники, то самым поздним годом, когда это могло произойти, является год смерти Этельстана, 941 (согласно Англосаксонской хронике, Рукопись A; по общепринятой на сегодня версии король Этельстан умер 29 октября 939 г.). Я намеренно беру предельно поздние сроки, даже не принимая в расчет, что Снорри упоминает еще целый ряд событий, имевших место между отъездом Хакона из Англии и смертью Этельстана, и считая, что известие о смерти Харальда было доставлено очень быстро. Итак: 83-летний Харальд умирает в 941 году. Сам он стал конунгом после своего отца, когда ему было 10 лет; его отец, Хальвдан Чёрный, скончался в 4

Речь о так называемой порубочной дате, то есть погребальная камера могла быть возведена и несколько позже, но никак не раньше этого года.

74

Valla. №4(3), 2018. возрасте 40 лет, а на момент смерти его отца, Гудрёда, Хальвдану исполнился год. Считаем: 941 – 83 + 10 – 40 + 1 = 829. Это самая поздняя дата убийства Гудрёда, и до года сооружения погребальной камеры в Осеберге она не дотягивает как минимум 5 лет. Конечно, омолодив Харальда на два года (что соответствует данным таких исландских источников, как Annales Reseniani и Annales vetustissimi) и накинув год-другой его предшественникам, можно сблизить эти даты. Но если мы все-таки примем, что Харальд Прекрасноволосый скончался в 933 г. (а это гораздо лучше согласуется со сведениями, которые Снорри сообщает в первых главах «Саги о Хаконе Добром»), то получим еще более раннюю дату смерти Гудрёда, 821 г.5 Разрыв между ней и датой погребения чрезмерно велик. Остается сугубо теоретическая возможность более позднего перезахоронения останков конунга Гудрёда в Осебергском кургане; исландские саги фиксируют подобные случаи6. Представляется, однако, что такой не слишком рядовой поворот событий, скорее всего, должен был найти отражение в сочинении скальда Тьодольва или иным образом дойти до сведения Снорри. Впрочем, здесь мы, цитируя уже самого Андрощука, «вступаем на зыбкий путь ничем не подкреплённых фантазий».

Ил. 3. Сани из Осеберга. Музей кораблей викингов в Осло. Источник: https://commons.wikimedia.org

Так или иначе, но приходится констатировать, что загадка Осебергского кургана попрежнему остается загадкой, и даже предложенный Фёдором Александровичем ответ не является, на мой взгляд, ответом. В заключение, однако, хотелось бы поделиться парой соображений сугубо логического характера. Первое. Поэтический «Перечень Инглингов» и «Круг Земной» сообщают нам только о прямой линии правивших конунгов. Лишь ввиду необычных обстоятельств смерти конунга Гудрёда и только относительно предполагаемых дат его жизни мы можем составить себе представление о биографии двух его жён, но ничего не знаем, например, о супруге его старшего сына, Олава, его возможных сёстрах или же, допустим, сёстрах самого Гудрёда, а также о судьбе его матери Хлив. Маловероятно, чтобы во всех этих королевских семьях 5 Не могла, разумеется, покоиться в этом кургане и первая жена конунга Гудрёда, Альвхильд, которая умерла еще раньше него. Не получается «вернуть» в курган на правах третьего погребенного и королеву Осу: о ней мы знаем, что она «сразу же уехала с ним [Хальвданом] на запад в Агдир и стала править во владениях, которые раньше принадлежали ее отцу», а Хальвдану исполнилось «восемнадцать лет, когда он начал править в Агдире» («Круг Земной», 38). Это, соответственно, означает, что королева Оса либо умерла самое раннее в 838 году, либо, что вероятнее, передала сыну управление владениями и скончалась еще позже. 6 См., например, историю Храппа в «Саге о людях из Лососьей долины».

75

Андрощук Ф. А. Осеберг. Загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. – 124 с. было по одному-два ребенка, причем исключительно мужского пола. Эти гипотетические женщины, в принципе, должны были иметь достаточно высокий статус, равно как и другие возможные королевские родственники и свойственники обоих полов. Увы, подкрепить это рассуждение на сегодня нечем и едва ли удастся в будущем, разве что случится какое-то небывалое открытие, и в нашем распоряжении окажется доселе неизвестный и при этом заслуживающий доверия источник подробной информации о генеалогии Инглингов.

Второе. Налицо довольно странная ситуация: если ни одна из погребенных женщин не годится на роль лица с высоким статусом, то таким статусом Источник: должен был обладать третий покойник, по https://commons.wikimedia.org. умолчанию – почему-то мужчина. А почему, собственно, не женщина? И почему, если мужчина, то непременно королевского достоинства? В картину, допустим, погребения жреца или жрицы как-то органичнее вписываются и две пожилые прислужницы, и присутствие в кургане ритуальной повозки (вне зависимости от смысла изображений на ней). В этом контексте разграбление кургана можно было бы трактовать как уничтожение сакрального языческого места (в конце концов, Харальд Синезубый был христианином; не ограничивайся датировка лопат 953-990 годами, эту акцию вообще можно было бы приписать рьяно насаждавшему христианство Олаву Трюгвассону)… Разумеется, подобные не подкрепленные фактическим материалом умозаключения способны завести нас далеко и в то же время никуда. Другое дело, что при интерпретации Ил. 4. Гобелен из Осеберга.

76

Valla. №4(3), 2018. находок совершенно необходимо рассматривать все версии, не выходящие за рамки добросовестного подхода к изучению материала, пусть при этом они и не вписываются в привычную (или желаемую) картину мира. Очень надеюсь, что я эту черту не переступила. Июльская Е.Е., г. Москва, независимый исследователь [email protected] Литература Brøgger 1919 – Brøgger A. W. ‘Osebergdronningen’, Nordisk tidskrift för vetenskap, konst och industri. 1919. S. 225-240. Christensen 1992 – Christensen A.E. ‘Gravleggingen’, Osebergdronningens grav. Vår arkeologiske nasjonalskatt i nytt lys. Ed. A.E. Christensen, A.S. Ingstad, B. Myhre. Oslo: Schibsted, 1992. S. 80-84. Gansum 2016 – Gansum T. ‘The Reopening of the Oseberg Mound and the Gokstad Mound’, We Call Them Vikings. Ed. by G. Andersson. Halmstad, 2016. Pp. 120-127. Gjessing 1943 – Gjessing G. ‘Heste i førhistorisk kunst og kultus’, Viking. 1943. Vol. 7. S. 5143. Ingstad 1992 – Ingstad A.S. ‘Osebergdronningen – hvem var hun?’, Osebergdronningens grav. Vår arkeologiske nasjonalskatt i nytt lys. Ed. A.E. Christensen, A.S. Ingstad, B. Myhre, Oslo, 1992. S. 224-257. Nordeide 2011 – Nordeide S.W. ‘Death in Abundance – Quickly!’, Acta Archaeologica. 2011. Vol. 82. Pp. 7-15. Джаксон 2012 – Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. – М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2012. Сага о Греттире 1976 – Сага о Греттире. – Новосибирск: Наука, 1976. Снорри Стурлусон 1980 – Снорри Стурлусон. Круг Земной. – М.: Наука, 1980.



 77

Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120.

И снова о Рюрике, пришедшем «из-за моря» Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. В последнее время все большее число историков и археологов готово принять гипотезу о тождестве первого князя Руси Рюрика и выдающегося вождя норманнов Рёрика Фрисландского. Статьи с опровержениями данной гипотезы давно не появлялись в печати. И вот опубликована объемная и очень интересная работа В.Г. Лушина, в которой сделана в очередной раз попытка путем детального разбора доводов сторонников данной гипотезы ее опровергнуть. Годом ранее автор изложил примерно ту же аргументацию в статье «Рюрик» [Лушин 2016]. Настоящая статья легко читается и написана простым и ясным языком, с четкими формулировками основных положений автора, что, несомненно, нужно отнести к достоинствам данной статьи. Следует признать, что высказанные автором статьи соображения при первом прочтении настолько серьезны и внешне убедительны, что требуют такого же детального анализа и разбора. Автор статьи начинает с того, что вслед за антинорманистом В.В. Фоминым [Фомин 1995, 2003], хотя и не ссылается на него, утверждает, что Рюрик прибыл не «из-за моря», а «из заморья» (c. 100). В.В. Фомину такое прочтение было нужно, чтобы вывести Рюрика не из Скандинавии, расположенной «за морем», а с южного берега Балтики. Лушину оно нужно, чтобы подчеркнуть неопределенность этого понятия и поставить под сомнение обстоятельства прибытия Рюрика неизвестно откуда в земли славян и финнов. Однако в ПВЛ встречаются оба варианта: как «из заморья» [ПВЛ 1950: 18, 54] (в данном случае это скорее термин, характеризующий «заморских» варягов, подчеркивающий их «неавтохтонность»), так и «за море» (когда указывается, куда, в каком направлении славяне и финны изгнали варягов). И вторично, когда речь идет о том, куда пошли послы славян и финнов, чтобы пригласить Рюрика, указывается, что они пошли не в «заморье», а «за море». Точно также «за море» и позже каждый раз посылают за варягами русские князья, а иногда и сами бегут «за море». При этом варяги, пришедшие «из-за моря», например, варяги Якуна, явно норманны, пришедшие из Скандинавии. То есть термин «за море» имеет точную географическую привязку [ПВЛ 1950: 18, 33, 54, 89, 97, 100] – территорию современных скандинавских стран. Таким образом, в ПВЛ много раз указывается вполне конкретное направление, в котором ушли изгнанные варяги и куда пошли послы пригласить Рюрика со «всей русью» на княжение и куда позже отправлялись послы Руси звать варягов на помощь. И Рюрик тогда оказывается не Рюриком «из заморья», а Рюриком «из-за моря». К тому же слово «заморье» в ПВЛ тоже не выходило за географические рамки «из-за моря». М.А. Несин указал, что в новгородском летописании есть случаи прямого упоминания заморья как обозначения южной Балтики – под 1391 г. к «заморью» отнесен немецкий г. Любек, под 1444 – «Григорий» / Герард Клевский из г. Клеве (Германия). Кроме того, исследователь назвал еще два случая косвенного упоминания «заморья» как южнобалтийских земель: в 1231 г. немцы из «заморья» спасают новгородцев от голода, привезя муку и жито, в XV в. немцы из «заморья» строили владычную палату в новгородском Детинце. Северобалтийский новгородский 78

Valla. №4(3), 2018. торговый партнер – Готский берег – не отличался плодородием и не мог претендовать на роль спасителя умирающего от голода Новгорода, а архитектура новгородской владычной палаты имеет аналоги в ганзейских городах. Но в ПВЛ такого значения слова «заморье» не замечено1. Тогда весьма далеко идущие выводы о неопределенности места, откуда пришел Рюрик, о том, что имеет место «нерасчлененность во времени (в смысле принадлежности к определенному поколению) образа нашего героя», что «в том мире, откуда он пришел с родом своим, не осталось связанных с ним узами родства» (с. 100-101) повисают в воздухе. Лушин дает ссылку на Е.В. Пчелова, справедливо обращающего внимание на некоторую неясность обстоятельств появления Рюрика (с. 101, прим. 5). Однако заметим, что у Пчелова тем не менее речь идет о прибытии Рюрика «из-за моря». Меня могут спросить, почему я так много внимания уделил данному вроде бы мелкому вопросу. Потому что привязка Рюрика к неопределенному «заморью» позволяет превратить его из персонажа легендарного в персонажа фактически мифического. Далее вслед за Пчеловым [Пчелов 2013: 418-420], правда, без ссылки на него, у Лушина следует утверждение, что отсутствие указаний на обстоятельства смерти Рюрика, на его погребение и могилу «доказывает отсутствие такого персонажа в долетописных сказаниях о первых князьях, в которых находилось место другим выходцам из «заморья» – Олегу, Аскольду и Диру» (с. 101). Действительно, для этих персонажей есть указание на их могилы. Но откуда следует вывод, что, если в ПВЛ нет сведений о могиле легендарного персонажа, то его не было в долетописных сказаниях? Действительно, в «Саге об Инглингах» почти для каждого легендарного конунга из династии Инглингов приводятся обстоятельства его смерти. Для скандинавов смерть героя часто была важнее других его деяний. Однако это еще не говорит о том, что, если обстоятельства смерти Рюрика не приведены в летописи, то о Рюрике не могли быть сложены сказание или песнь, не дошедшие до нас. Аргумент ex silentio в данном случае не может служить доказательством. Сопоставление Рюрика с библейским Моисеем весьма спорное. И тут тоже важную роль в аргументации автора статьи играет «заморье», из которого якобы прибыл Рюрик. «Если скрытые характеристики Моисея не плод нашего воображения, а реально отражены в “биографии” Рюрика, то легенда о призвании варягов – авторский текст, а не народное предание» (с. 101). Скорее всего, это именно плод воображения автора, поскольку данная гипотеза покоится на весьма шатком основании и требует значительно более весомых доказательств, чем те, что привел автор. В своем предположении, что летописец мог работать как литератор и вводить «авторский текст», Лушин следует за А.А. Шахматовым и М.Д. Приселковым, считавшими летописца способным на свободное литературное творчество. Это допущение А.А. Шахматова критиковалось неоднократно историками, в том числе С.А. Бугославским, И.П. Ереминым, Н.И. Данилевским, утверждавшими, что монах-летописец не был литератором в нашем понимании этого термина. Автор считает, что «ясный и недвусмысленный исторический портрет летописного Рюрика (даже без учёта гипотетических параллелей с Моисеем), казалось бы, должен со всей очевидностью указывать исследователям “Повести” на невозможность отождествления родоначальника нашей правящей династии с одним из его североевропейских тёзок» (с. 102). Хочется спросить, почему? Только потому, что при отсутствии письменности у восточных славян и финнов не сохранились конкретные детали правления Рюрика, наиболее отдаленного от 1 М.А. Несин не исключает, что география «заморья» могла расшириться при установлении Новгородской республикой прочных связей с городами будущей Ганзы.

79

Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. времени составления летописи? Действительно, Рюрик в ПВЛ – легендарный персонаж, о котором нам почти ничего не известно. Но из легендарного характера данного персонажа на Востоке отнюдь не следует, что он не может быть известен как вполне историческое лицо на Западе, где существовала письменность и велись анналы. Но есть и другой похожий персонаж – Роллон, или Хрольв-Пешеход, о котором мы знаем столь же мало, как и о Рюрике. О Роллоне среди историков идут такие же споры, как и о Рюрике [Якуб 2005; Панкратова 2012]. Тем не менее благодаря упоминанию в нескольких документах мы знаем, что он все же был историческим лицом, основателем династии нормандских правителей. С ним у Рюрика ПВЛ гораздо больше сходства в смысле отсутствия информации о нем, чем с библейским Моисеем. Рассматривая гипотезу тождества Рюрика и Рёрика Фрисландского (Ютландского) Лушин обращается к аргументам «здравого смысла»: Вопрос о том, нужен ли был именно такой кандидат словенам, кривичам да чуди с весью, и променял бы он возможность бороться пусть и за сравнительно небольшое владение где-нибудь в Дании или Фрисландии, т.е. на границах империи, на места обитания перечисленных племен, почему-то не задается. Вероятно, из-за однозначно предполагаемого положительного ответа на него: непременно бы с радостью согласился, ведь «земля наша велика и обильна» (с. 103).

Но рассуждения на основе «здравого смысла» в исторической науке часто приводят к ложным выводам. Причинам переноса активности Рёрика на Восток есть ряд объяснений как психологического, так и социального плана. Заиливание Рейна привело к перемещению торговых путей и упадку Дорестада – жемчужины владений Рёрика. Безуспешные попытки вернуть трон Дании, делали временное пребывание норманнов на территории Фризии бесцельным. Пока у Рёрика оставались надежды вернуть трон Дании, он еще мог терпеть ненависть христиан-франков к язычникам-данам и к «желчи христианства», как назвал Рёрика франкский хронист. Тем более что эта ненависть сдерживалась многочисленностью норманнов и их превосходством в военном деле. Но после потери Рёриком владений между морем и рекой Эйдер с важным торговым центром Хедебю надежд вернуть трон не оставалось, и Фризия как база для борьбы за трон Дании теряла для вождя норманнов всякое значение. Ведь и первое пожалование Рустрингии Харальду Клаку в 826 г., сразу после крещения, имело целью создать для него убежище и базу именно в борьбе за датский трон. Конечно, для Рёрика, знаменитого вождя данов, принадлежавшего к королевскому роду Скьёльдунгов, отсидевшему в тюрьме франков по ложному обвинению в измене, ситуация, когда он раздавал «овому Полтеск, овому Ростов, овому Белоозеро», была предпочтительней, чем ленные обязанности по отношению к императору франков. А правильность его решения увести «всю русь», состоявшую из «фризских данов» (термин введен С. Льюисом) и примкнувших к ним фризов, подтверждается предательским убийством родича Рёрика Готфрида и избиением оставшихся норманнов в Бетуве в 885 г. С тех пор никаких сообщений о норманнах во Фризии нет, и можно уверенно сказать, что к Рёрику как нельзя лучше подходит сообщение ПВЛ о том, что он привел с собой «всю русь». Вспомним, что русью, ruotsi, финны называли любые дружины норманнов. Так, русью для них были свеоны, которые в 839 г. посетили Ингельгейм, и русью же для них были «фризские даны» Рёрика / Рюрика. Лушин считает, что «предполагать, что население бассейна Волхова в тонкостях 80

Valla. №4(3), 2018. разбиралось в том, чем дружина Рюрика (Рёрика Ютландского) отличалась от “коллег”, служивших, скажем, Эйрику Анундсону, вряд ли возможно» (с. 103). Это если не принимать во внимание гипотезу северной локализации так называемого «Русского каганата» (очень неудачный термин), послы которого в 839 г. побывали в Константинополе и в империи франков и, судя по всему, в Дании. А поскольку, согласно гипотезе Шепарда, отследившего обратный путь посольства по находкам редчайших монет императора Феофила [Shepard 1995], они вернулись на север в Рюриково Городище через всю Скандинавию, то известия о Дании и о том, чем свеоны отличаются от данов, вполне могли достичь населения Поволховья. Так же, как даны могли получить от послов народа Rhos сведения о землях восточных славян и финнов. Утверждение, что для летописца все варяги были на одно лицо (с. 103), мягко говоря, не выдерживает критики. Летописец неоднократно различает и перечисляет различные народы варяжского происхождения. Он это делает не только в «географическом экскурсе», но и в Сказании о призвании, подчеркивая, что русь – варяжский народ, но отличая ее от других скандинавских племен и народов. А для этого нужно было иметь хотя бы самые минимальные сведения о том, чем они отличаются. Если скандинавы появились на Северо-Западе в Ладоге в 753 г., как установлено по дендродатам, а возможно, проникали в эти земли гораздо раньше, как указывает Е.А. Мельникова, то у окрестных славян и финнов было более ста лет на то, чтобы узнать, кто такие норманны-ruotsi, собирающие с них дань. Автор статьи предполагает, что «вряд ли за 200 лет до него [летописца] познания кривичей или веси в скандинавской истории и этнографии были намного обширнее» (с. 103). Но славянам и финнам не нужны были познания в области «скандинавской истории и этнографии», чтобы узнать, кто с них в течение сотни лет собирает дань, и волей-неволей поближе познакомиться с этими конкретными варягами. Поэтому сарказм автора здесь бьет мимо цели. Далее автор, который только что нам говорил, что для летописца все варяги были на одно лицо, цитирует то место из Сказания о призвании, где летописец перечисляет различные скандинавские народы, и тем самым противоречит ранее сказанному им же (с. 104). То, что в перечне скандинавских народов в ПВЛ отсутствуют даны, которых ряд историков отождествляет с русами Рюрика (кстати, также в ПВЛ не упоминаются из прибрежных народов еще и фризы), по мнению Лушина, объясняется особенностями «введения, вернее, текста послужившего ему источником» (с. 104). Он обращает внимание, что в тексте географического введения не перечислен целый ряд народов и племен, таких, как ясы и касоги, известные летописцу и упоминаемые им позже в связи с походами Святослава, не упомянуты печенеги и половцы. Во-первых, еще Н.П. Барсов предполагал, что в географических описаниях ПВЛ упомянуты народы, в основном жившие по морским побережьям, те, которые были известны скандинавам-мореходам [Барсов 1885]. Кочевники к таким народам не относятся. А даны и фризы – это народы, сидящие на морском побережье. И вовторых, перечисление скандинавских народов, к которым относится особый скандинавский народ или крупная группа норманнов под названием «русь», приведено для времени призвания варягов (вторая половина IX в.), а степняки упомянуты в летописи хронологически тогда, когда они стали известны русам: во времена Игоря, Святослава и позже. Поэтому данный аргумент Лушина не работает. Лушин справедливо отмечает, что «перечни варяжских народов в легенде и в этногеографическом введении совпадают». Но затем делает ничем не подтвержденное предположение, что «первый из них наверняка создавался “с оглядкой” на второй, смоделированный по летописному источнику (какому? – О. Г.), где не упоминались 81

Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. даны (датчане), при том, что русь могла быть внесена во введение самим летописцем, как и ряд балтских и финских этнических образований (меря, мурома, весь, пермь, печера, корсь и другие)» (с. 104). Далее Лушин делает за своих оппонентов утверждение, что они «важнейшей составляющей своих построений считают частично совпадающие хронологические данные жизни и деяний этих персонажей». На самом деле сторонники гипотезы тождества Рюрика и Рёрика Фрисландского отмечают хронологические лакуны, дополняющие друг друга в известиях русских летописей о Рюрике и в анналах франков, сообщающих о Рёрике. Но в связи с сомнительностью хронологии ПВЛ, которую признают практически все историки, эти данные не являются «важнейшей составляющей», скорее они являются дополнением к другим аргументам, а более важным является совпадение времени жизни и смерти обоих персонажей. Более того, последние археологические находки богатых кладов куфических монет на территории владений Рёрика во Фризии, указывают на связи, торговые или иные, «фризских данов» Рёрика с Востоком [Горский 2013]. Лушин считает, что «летописцу, похоже, нечего было сказать об этом княжении. В итоге получился портрет князя-пацифиста: Рюрик – единственный из русских раннесредневековых правителей, который вовсе не ведет войн». Действительно, в списках ранних редакций ПВЛ нет указаний на ведение войн Рюриком. Но если предположить тождество Рюрика с Рёриком Ютландским, то это обстоятельство может объясняется тем, что в своих новых владениях Рюрику было важнее упрочить свое положение среди разноэтничного населения, установить среди него государственный порядок. Поэтому к правлению Олега оно уже было достаточно консолидированным, чтобы идти в дальние серьезные походы на Киев и на Царьград. В более поздних летописях, например, в Воскресенской, указано, что Рюрик «начаша воевати всюду». Скорее всего, эта поздняя вставка является просто домыслом летописца, поскольку средневековые летописцы предпочитали описывать войны, а не мирную государственную работу. Но нельзя исключить, пусть и маловероятную, возможность, что летописец воспользовался каким-то недошедшим до нас источником, чтобы добавить существенную деталь к характеристике легендарного князя Руси. В Никоновской летописи присутствуют сообщения, несколько оживляющие повествование о Рюрике, отсутствующие в более ранних списках ПВЛ. Среди историков нет единого мнения о том, можно ли учитывать эти спорные сообщения поздних летописей в истории Начальной Руси. Лушин упоминает возвращение на некоторое время Рёриком родового владения Хедебю на территории между морем и рекой Эйдер. Он считает, вслед за Ямановым [Яманов 2002: 130-131], что это было Северное море, однако есть мнение, что это могло быть Балтийское море [Касиковы 1990], а тогда Рёрику открывался путь на Восток и он мог получать информацию о ситуации в землях восточных славян и финнов. Говоря о датах появления Рёрика на Западе и Рюрика на Востоке, Лушин справедливо не хочет исключать «возможность (по крайней мере, теоретическую) такого, назовем его челночным, управления далеко удаленными землями». Ведь Г. Ловмянский, на критическую статью которого Лушин часто ссылается, указывал, что «этот автор [Н.Т. Беляев] правильно, как видно, оценил, что отождествление Рюрика с Рориком Фрисландским сомнительно не столько ввиду географической отдаленности Фрисландии от России, так как норманны умели преодолевать значительные расстояния, сколько ввиду отсутствия четких данных о русско-датских и русско82

Valla. №4(3), 2018. фрисландских отношениях» [Ловмянский 1963: 224]. Данные о скорости хода реплик судов норманнов показывают, что при обычной скорости хода в 5-6 узлов при благоприятных условиях под парусом корабли норманнов могли достигать скорости хода в 13 узлов, что соответствует скорости хода современного дизельного судна. Адам Бременский писал, что сухопутная дорога от Гамбурга и Эльбы до Юмнеты (Волина) занимала 7 дней, морская дорога от Шлезвига до Новгорода – 14 дней. П.Е. Сорокин отмечает, что плавание по маршруту Бирка – Рюриково городище в зависимости от погоды, типа судна и режима движения занимало две-четыре недели [Сорокин 1996]. Из сообщения Вульфстана (последние десятилетия IX в.) мы знаем, что плавание от Хедебю до Трусо (в 4 км от Эльблонга) занимало 7 дней. Расстояние между этими пунктами составляет около 900 км. Кроме того, мы знаем, что Рёрик в течение некоторого времени одновременно управлял такими удаленными друг от друга владениями, как Дорестад и Хедебю. В то время, когда Г. Ловмянский писал свою статью, этих «четких данных» не было, но теперь они есть. Мы знаем о наличии камерных захоронений в урочище Плакун, связываемых с Ютландией [Михайлов 1996]. Причем дендродаты указывают на то, что камерные погребения Плакуна оказываются более ранними, чем аналогичные погребения в Дании [Френкель 2008: 233], что можно объяснить, только если такой погребальный обычай был непосредственно принесен русами Рюрика из Фризии, с земель империи франков, а не из Дании. В Ладоге найдены гребни фризской работы, причем с заготовками, что указывает на присутствие там фризских ремесленников [Давидан 1999]. Находки ритуальных сосудов типа Татинг указывают на связи Ладоги с Хедебю и Дорестадом [Кулькова, Плохов 2008: 266], в разное время входившими в состав владений Рёрика. Наличие богатых кладов куфического серебра выделяют Фризию среди других земель империи франков [Горский 2013]. В договорах руси с греками используется магическая формула, засвидетельствованная не только в скандинавских, но и во фризских юридических документах [Губарев 2017]. Ил. 1. Гребни из Старой Ладоги. Источник: Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. – СПб.: Евразия, 2005 (впервые 1985). Ил. 149.

83

Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. Поэтому можно с уверенностью сказать, что «фризские даны» Рёрика могли знать о восточных землях, так же, как славяне и финны Северо-Запада могли знать о Фризии. Так что скепсис Ловмянского оказывается неоправданным. Кроме того его неприятие тождества Рёрика и Рюрика дезавуируется откровенным признанием в ангажированности. То есть признать тождественность двух исторических фигур он не мог ни в коем случае, потому что «в случае правильности этой концепции Рюрик, упоминаемый летописями, превратился бы в конкретную историческую личность, а тылы норманской экспансии на Русь оказались бы в определенной мере расширенными и усиленными» [Ловмянский 1963: 227-228]. А этого во времена господства официального антинорманизма в СССР и в «странах народной демократии» Ловмянский просто допустить не мог. Лушин с иронией пишет о том, что многие историки принимают часть дат ПВЛ, особенно касающихся изгнания варягов и призвания Рюрика, потому что эти даты им «удобны» для признании тождества двух исторических фигур. Но тут же сам признает, со ссылкой на работу В.А. Булкина и Д.А. Мачинского, что принятие этих дат историками опирается на подтверждение датировок археологией. Возражая против подтверждения некоторых датировок ПВЛ археологией Ладоги, Лушин смог сослаться только на мнение антинорманиста П.П. Толочко, причем мнение бездоказательное. Возражение Лушина основано на том, что кроме пожара, связываемого с событиями 859 и 862 гг., в Ладоге были отмечены позже и другие пожары. Как будто это может отменить или поставить под сомнение подтверждение дат ПВЛ датировкой следов пожара в горизонте Е2. Автор статьи, перечисляя события, не упомянутые в летописи, делает вывод об ограниченности сведений летописца об истории IX-X вв. (с. 109). Но argumentum ex silentio в данном случае мало о чем говорит. То, что летописец не включил в свой труд описание тех или иных событий, может объясняться самыми разными соображениями и причинами и вовсе не означает, что летописец не располагал данными об этих событиях или не знал о них. И делается поспешный вывод о том, что знания летописца «не дают каких-либо оснований для предположения о том, что описание эпохи “призвания” руси и Рюрика хоть как-то соотносится с реальными событиями» (с. 109). Скорее, наоборот, впечатляет то количество разнообразных документов, вплоть до копий договоров руси с греками и византийских хроник, находившихся в распоряжении древнерусского летописца и тот кругозор, что позволили ему не только достаточно точно описать историю Руси IX-X вв., но и дать в целом верную общую картину средневекового мира, представленную в географическом введении. Мнения о невозможности использовать древнерусские летописи для воссоздания ранней истории Руси достаточно жестко критиковали в свое время В.В. Мавродин, Б.Д. Греков и другие известные историки. Вообще создается впечатление, что автор статьи несколько увлекается умозрительными предположениями для подтверждения своего неприятия гипотезы о тождестве Рёрика и Рюрика. Пожалуй, одним из важных аргументов Лушина является его мнение об отсутствии на Северо-Западе Руси «престола», который мог бы занять призванный Рюрик. Лушин подчеркивает, что на Северо-Западе отмечено присутствие скандинавов, но «никак не черты некоего протогосударственного образования (= престола), возглавить которое суждено было призванному Рюрику» (с. 114). Трудно сказать, почему автор игнорирует сообщение Бертинских анналов от 839 г. о посольстве Руси в Константинополь и в империю франков вместе с византийским посольством. Гипотеза Дж. Шепарда о возвращении посольства в Рюриково городище 84

Valla. №4(3), 2018. по следам находок редчайших монет императора Феофила-иконоборца [Shepard 1995] говорит о том, что какая-то княжеская резиденция или центр этой эфемерной Начальной Руси (получившей неудачное наименование «Русский Каганат») в то время существовали. То есть тот самый «престол», о котором говорит Лушин, имелся. Кроме того, наличие дипломатии и практика посылки посольств для установления отношений – уже один из признаков протогосударственности. Правда до сих пор идут споры о северной или южной локализации этого «Русского каганата», но наличие этого, пусть эфемерного, протогосударственного объединения отрицать невозможно. Скандинавская гипотеза происхождения Руси объясняет многое, но при этом не может объяснить ряд противоречий, в основном связанных с упоминанием в источниках Руси, как на Востоке, так и на Западе. Приходится поневоле или объяснять эти часто встречающиеся в совершенно разных источниках (например, у византийцев или мусульманских географов и путешественников) либо путаницей в представлениях о Руси, либо поздними вставками, либо просто игнорировать их. Лушин, к сожалению, в связи с поздним сроком публикации моих статей не мог успеть с ними ознакомиться, чтобы рассмотреть вопрос об этих противоречиях, встречающихся в источниках и необъяснимых без привлечения гипотезы о тождестве Рёрика Фрисландского и Рюрика. Они перечислены в моих статьях, посвященных вопросу тождества этих исторических фигур [Губарев 2016а, 2016б]. Таким образом, выводы интересной и, несомненно, заслуживающей внимания статьи В.Г. Лушина оказываются далеко не бесспорными, а часто и противоречащими историческим данным. Губарев О.Л., г. Санкт-Петербург, независимый исследователь [email protected] Литература Shepard 1995 – Shepard J. ‘The Rhos Guests of Louis the Pious: Whence and Wherefore?’, Early Medieval Europe. 1995. No. 4. Pp. 41-60. Барсов 1885 – Барсов Н.П. Очерки русской исторической географии: география начальной (Несторовой) летописи. 2-е изд., испр. и доп. алф. указ. – Варшава, 1885. Горский 2013 – Горский А.А. «Клады викингов» на франкской земле и начальная история Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. №3(53). С. 38-39. Губарев 2016а – Губарев О.Л. «Пояша по собе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. Т. 2. №3. С. 21-39. Губарев 2016б – Губарев О.Л. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского// Valla. 2016. Т. 2. № 4-5. С. 9-25. Губарев 2017 – Губарев О.Л. «Дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.) // Valla. 2017. Т. 3. № 3. С. 1622. Давидан 1999 – Давидан О.И. Новые находки гребней в Старой Ладоге // Российская археология. 1999. № 1. С. 167-174. Касиковы 1990 – Касиковы Х. и А. Еще раз о Рюрике Новгородском и Рорике Датчанине // Скандинавский сборник. XXXIII. – Таллин, 1990. С. 98-109. Кулькова, Плохов 2008 – Кулькова М.А., Плохов А.В. Особенности изготовления фризской керамики из раскопок Старой Ладоги по данным петрографического и минералого-геохимического анализов (RMS DPI 2008-2-85-0) // Федоровская сессия. 85

Рецензия на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120. Секция: Прикладная минералогия. 2008. С. 266-268. Ловмянский 1963 – Ловмянский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // Скандинавский сборник. Вып. 7. – Таллин, 1963. C. 221-250. Лушин 2016 – Лушин В.Г. Рюрик // Древняя Русь в IX-XI веках: контексты летописных текстов / Отв. ред. Е.П. Токарева. – Зимовники: Зимовниковский краеведческий музей, 2016. С. 11-31. Михайлов 1996 – Михайлов К.А. Южноскандинавские черты в погребальном обряде Плакунского могильника // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 10. Великий Новгород, 1996. С. 52-60. Панкратова 2012 – Панкратова М.В. Роллон Нормандский: между историей и мифом (историографический обзор). Доклад на XVII чтениях памяти Анны Мачинской. 2012. [http://ulfdalir.ru/literature/0/2421] – Доступ на 24.04.2018. ПВЛ 1950 – Повесть временных лет / Подгот. текста Д.С. Лихачева; пер. Д.С. Лихачева и Б.А. Романова; Под ред. чл.-кор. АН СССР В.П. Адриановой-Перетц. Ч. 12. 1-е изд. Ч. 1. Текст и перевод. – М. – Л.: АН СССР, 1950. Пчелов 2013 – Пчелов Е.В. Происхождение древнерусских князей от Рюрика: устная традиция или летописная конструкция? // Древнейшие государства Восточной Европы. Устная традиция в письменном тексте. 2011. / Отв. ред. Г.В. Глазырина. – М., 2013. С. 418-433. Сорокин 1996 – Сорокин П.Е. Экспериментальное судостроение и проблемы изучения средневекового судоходства на северо-западе Руси // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Вып. 10. – Великий Новгород, 1996. С. 200-207. Фомин 1995 – Фомин В.В. «Варяжское заморье» русских летописей ( X-XVII вв.) // Дискуссионные вопросы российской истории. – Арзамас, 1995. С. 21-27. Фомин 2003 – Фомин В.В. «За море», «за рубеж», «заграница» русских источников // Сб. РИО. Т. 8(156). 2003. С. 148-168. Френкель 2008 – Френкель Я.В. Скандинавский могильник Плакун: время первых погребений и проблема сопоставимости хронологических шкал // Археология и история Пскова и Псковской земли. Вып. 53. – Псков, 2008. С. 228-252. Якуб 2005 – Якуб А.В. «Историческая родина» как базис формирования авторитета политического лидера в раннефеодальную эпоху: Роллон, первый «герцог» Нормандии // Личность. Культура. Общество. 2005. Т. VII. Вып. 4(28). С. 293-303. Яманов 2002 – Яманов В.Е. Рорик Ютландский и летописный Рюрик // Вопросы истории. 2002. №4. C. 127-137.





86

Valla. №4(3), 2017.

Рюриково городище: что же откопали на самом деле? Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX). Коллективная монография трёх археологов, давно изучающих памятник, известный как «Рюриково городище», подводит итоги исследований рубежа XX-XXI вв. На данный момент это самый полный свод находок Городища – старание авторов охватить всё, что имеется, в ряде случаев приводит к повторам (одни и те же артефакты явно упомянуты неоднократно). То, что разрозненные сведения о четырёх десятилетиях раскопок оказались наконец собраны под одной обложкой, заслуживает благодарности, а добросовестность авторов выше всяких ожиданий. Рюриково городище после выхода книги больше невозможно игнорировать как археологический источник в вопросе о начальном периоде истории Руси, как невозможно и походя отрицать значение этого источника: предыдущие неудачи раскопок Н.К. Рериха и А.В. Арциховского больше не могут служить аргументом и должны быть списаны в архив. Вместе с тем именно сведение воедино материала, ранее разбросанного по публикациям в журналах и сборниках за последнюю четверть века, и именно изобилие самого этого материала, непредусмотренным образом обнажает серьёзные проблемы с его интерпретацией, которых по большей части не замечают сами авторы. Эйфорию вызывает находка укреплённого городского поселения, с заметно выраженной скандинавской культурной окраской, с надёжными дендрохронологическими датировками, которые эффектно совпадают с княжением летописного Рюрика (с. 13, 24, 8488 и др.). Это позволяет авторам прямо заявлять о «приходе Рюрика к истоку Волхова и строительстве им укреплений, ныне открытых раскопками» (с. 32), «устройстве Рюриком новых укреплений» (с. 33) и далее говорить о постройке крепости Рюриком из ПВЛ как установленном факте. Вот характерный пример воздействия этой эйфории. В гл. 1 Е.Н. Носов приводит ценные соображения по поводу истории топонима Новгород и, опираясь на давнюю догадку В.Л. Янина, вполне убедительно реконструирует исходное название Городища как *Холмгород (отразившееся в известном по сагам именовании Новгорода Holmgarđr, где русское холм было понято через народную этимологию как holm «остров»). Но далее Носов апеллирует к сообщению Радзивиловской летописи, согласно которому Рюрик «пришед ко Илмерю, и сруби город(о)къ над Волховом, и прозва и Новъгород, и сяде ту княжа раздаа волости», утверждая: «Это полностью топографически соответствует местоположению современного Городища (древнего Холмъгорода), отстоящего на 2 км вверх по течению реки от детинца 1044 г.» (с. 32). Заключение поистине удивительное: текст летописи не упоминает никаких топографических подробностей, кроме местоположения «над Волховом», и неизвестно даже, различал ли летописец Городище и современный ему Новгород. Данная фраза читается только в Радзивиловской летописи, её нет в других версиях ПВЛ. Если что и известно о Радзивиловской летописи достоверно, это то, что она составлялась и переписывалась не новгородцами; есть все основания полагать, что летописец XV в. или один из его предшественников просто приписал Рюрику строительство того Новгорода над Волховом, который знал сам, и скорее всего, лишь понаслышке. Вычитывать оттуда некие уникальные сведения о местоположении Рюрикова городища – значит откровенно выдавать желаемое за действительное, игнорируя все филологические данные о летописных традициях и происхождении источников, накопленные за столетие русской текстологии. Большой энтузиазм в авторов вселяют параллели находок на Рюриковом городище с известными из шведской Бирки: название Бирки упоминается на страницах книги общим 87

Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX). счётом более 40 раз. Очевидно, настойчивое упоминание Бирки должно укреплять убеждённость читателя в том, что поселение на Городище – и есть резиденция летописного Рюрика. Однако эти параллели доказывают лишь скандинавский характер поселения, но никак не его связь с легендарным основателем династии. В действительности как раз изобилие параллелей с Биркой, сомневаться в которых не приходится (слишком много похожих бытовых предметов, от украшений до инструментов), для концепции «здесь и жил Рюрик» убийственно. Бирка не была городом конунгов и ярлов, она была купеческим городом. То, что в XII-XIII вв. князья, несомненно, проживали на Городище, делу не помогает – для эпохи летописного Рюрика ни одного сколько-нибудь весомого признака наличия княжеской резиденции раскопки не выявляют. Авторы книги торопятся отнести к таким признакам осколки импортной стеклянной посуды, а также единичные находки кусочков золотой проволоки и остатков золотого позумента (с. 44-46, 151-152). Очевидно, прекрасно понимая натянутость этих доказательств, они не рискуют прямо заявлять о княжеском дворе и обтекаемо говорят о «высоком социальном статусе» жителей Городища IX-X вв. – это словосочетание для вящей убедительности назойливо повторяется много раз (с. 74, 152, 248, 289). Конечно же, эти находки совершенно недостаточны для выводов о присутствии княжеского двора. Любой богатый купец эпохи викингов, когда скандинавы вели активную торговлю с Византией и исламским Востоком, мог иметь дома немного византийской и арабской стеклянной посуды и праздничный костюм с золотым позументом. Для князя требуется нечто более весомое. Можно возразить, что, если на Городище имелись предметы княжеской роскоши, они были разграблены ещё много веков назад. Это, безусловно, так, однако существует много других признаков, позволяющих судить о статусе скандинавских поселений, и эти признаки хорошо известны и давно изучены. Так, курган из Осеберга был ограблен, но грабителей не интересовали деревянные предметы, и до нас дошёл впечатляющий набор резной деревянной мебели и повозок [Андрощук 2017]. На Рюриковом городище плохо сохраняется дерево из-за особенностей почвы, но там могли бы остаться резные изделия из кости и камня. Однако находки по этой части вполне заурядны – гребни, какие могли принадлежать любому рядовому викингу, и обломки литейных формочек для обычных бронзовых украшений. Более богатые предметы быта принадлежат в основном XII-XIII вв., а то и более позднему времени. Орнаментированные бронзовые изделия IX-X вв. с Городища также не особенно впечатляют, причём в одном случае сами авторы отмечают, что наконечник ремня «в примитивном виде ... повторяет более роскошные скандинавские аналоги» (с. 49), то есть является дешёвой имитацией. Эту проблему можно было бы также списать на элемент случайности (не сохранилось, не нашли и т.д.), если бы не куда более крупная проблема: отсутствие на Городище признаков княжеской инфраструктуры. К сожалению, авторов постоянно подводит недостаточное знакомство со скандинавским материалом, выходящим за рамки стилей орнаментов на фибулах. В частности, они умудряются совершенно проигнорировать вопрос о том, как выглядели и функционировали резиденции конунгов языческой Скандинавии. Дворы конунгов археологически изучены во многих местах, в частности, в Лейре и Старой Уппсале – именно Старая Уппсала должна была бы в первую очередь рассматриваться как ближайший аналог Рюрикова городища: помимо того, что это административный центр восточноскандинавских конунгов, она тоже находится несколько в стороне от современного города Уппсала, как Рюриково городище относительно Новгорода. Абсолютно обязательным элементом резиденции конунгов на протяжении более чем полутысячи лет (как минимум с V по XI вв.) был так называемый «медовый зал», более известный как «длинный дом» – обширное здание длиной 50 м и больше. Хотя он происходит от фермерских домов, его функции теснейшим образом связаны с реалиями 88

Valla. №4(3), 2017. княжеской и дружинной жизни. Центральное пространство «медового зала» с очагом – это место для пиров, приёма гостей и содержания дружины, которая укладывалась спать там же. Письменные свидетельства о том, как проходили пиршества и как использовалось пространство дома, сохранились во множестве – как в поздних источниках (исландские саги, в том числе королевский цикл «Круг Земной» Снорри Стурлусона), так и в ранних (хрестоматийная древнеанглийская поэма «Беовульф», которая описывает Данию ещё довикингского времени). Об археологии «длинных домов» и о социальной функции пира у древних скандинавов существует обширная литература, доступная на английском языке (см. напр. [Brink 1996; Hamerow 2004: 22-26; Mikkelsen et al. 2008 etc.]; о результатах недавних раскопок в Старой Уппсале см. [Ljungkvist, Frölund 2015]). Каким-то образом все эти сведения прошли мимо авторов монографии, которые, по-видимому, не имеют даже базовых представлений о структуре и функционировании скандинавских княжеских центров. Иначе бы они обратили внимание, что ничего похожего на пиршественный зал конунга на Городище до сих пор не обнаружено. Проблемы со знанием скандинавской социальной истории выдаёт и анализ М.В. Саблиным1 останков лошадей на Городище. Во рву Городища найдено общим счётом 22 лошадиных черепа. Комментарий Саблина следующий: кости лошадей, в отличие от костей парнокопытных, не несут на себе признаков расчленения для кулинарного потребления. Необходимо также отметить, что ни на одном из конских черепов нет повреждений, характерных для скорняжных работ: следовательно, с голов перед погребением шкура не снималась. Костные остатки в целом свидетельствуют об отсутствии какого-либо утилитарного подхода к тушам животных после их смерти – их не разделывали и даже не освежевывали. Такая расточительность в раннем средневековье выглядит необычно: лошадиные шкуры, конина в эту эпоху представляли значительную ценность. В свете новых данных версия ритуального жертвоприношения выглядит наиболее вероятной На Городище, как резиденции князей из скандинавского дома Рюрика, несомненно, должны были проводиться языческие жертвоприношения (с. 262-263).

Любой, кто хотя бы немного знаком с сагами, сочтёт вывод о жертвоприношении, сделанный из отсутствия следов разделки коней на мясо, по меньшей мере алогичным, поскольку кони в языческой Скандинавии IX-X вв. для того и приносились в жертву, чтобы их коллективно съесть. Совместные трапезы из жертвенного мяса и в особенности конины служили укреплению социальных связей. Главы 14-18 «Саги о Хаконе Добром», заглавный герой которой был одним из первых христианских конунгов Норвегии, в деталях описывают жертвенные пиры и разгоревшийся из-за них конфликт, когда Хакон по религиозным убеждениям отказался есть конину, а подданные сочли это оскорблением (здесь и далее пер. М.И. Стеблин-Каменского): Осенью близко к зиме в Хладире справлялся жертвенный пир, и конунг отправился на него. Раньше у него было в обычае, когда он приходил на жертвенный пир, принимать пищу в небольшом доме вместе с немногими людьми. Но на этот раз бонды стали выражать недовольство тем, что он не сидит на своем престоле, когда пир в разгаре. Ярл сказал, что на этот раз он не должен уклоняться от того, чтобы сидеть на престоле. И конунг сел на свой престол. И когда первый кубок был налит, Сигурд ярл произнес пожелание и посвятил кубок Одину. Он испил из рога и передал его конунгу. Конунг принял рог и перекрестил его. Тогда Кар из Грютинга сказал: – Почему конунг поступает так? Или он не хочет участвовать в жертвоприношении? Сигурд ярл отвечает: – Конунг поступает так, как все, кто верует в свою мощь и силу и посвящают свой кубок Тору. Он сделал знак молота над рогом, прежде чем испить. В тот вечер все было спокойно. Но на следующий день, когда садились за столы, бонды насели на конунга, говоря, что он должен съесть конины. Конунг решительно отказался. Тогда они 1

В приложении 2. В выходных данных книги этот автор не указан.

89

Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX). попросили его отпить варева из конины. Но он отказался. Тогда они попросили его съесть жира с этого варева. Но он отказался и от этого. Тут бонды стали теснить его. Но Сигурд ярл сказал, что он их помирит, и велел бондам успокоиться. Он попросил конунга разинуть рот над дужкой котла, на которой осел пар от варева из конины, так что дужка была жирная. Тогда конунг подошел к котлу, положил платок на его дужку и разинул рот над ней. Затем он вернулся на свой престол. Но никто не остался доволен. (гл. 17). В первый же день на пиру бонды стали теснить конунга и понуждать к жертвоприношению, и грозились применить силу. Сигурд ярл посредничал между конунгом и бондами. В конце концов Хакон конунг съел несколько кусков конской печёнки и выпил, не осеняя их крестом, все кубки, которые ему подносили бонды. (гл. 18).

Отказ Хакона попробовать жертвенной конины чуть не привёл в итоге к военному конфликту. Таким образом, именно поедание коней составляло княжеский языческий обряд. Предположение Саблина, что «головы коней могли попасть в ров из разрушенного жертвенного места, которое находилось на центральной площадке поселения» (с. 263), является фантазией, в пользу которой автор не приводит никаких реальных данных (в том числе о существовании самого святилища в центре поселения). На особенности лошадиных останков Рюрикова городища уже обращалось внимание в работе И.И. Еремеева и О.Ф. Дзюбы, которая упомянута в общей библиографии, но не учтена в самом очерке Саблина [Еремеев, Дзюба 2010]. Помимо того, что Еремеев и Дзюба проводят любопытные параллели между Рюриковым городищем и поселениями викингов английского Денло [op. cit.: 519-523], они предполагают, что туши лошадей попросту готовились к транспортировке – малоценные головы отделялись и выбрасывались [ibid.]. Разумеется, аналогии, которые привлечены этими авторами, спорны, но учесть их интерпретацию стоило бы2. Скандинависту же внушает некоторый дискомфорт и то, что известно о весьма специфической роли лошадиной головы в культуре викингов – напомним, что шест с лошадиной головой использовался для вредоносной магии, самые известные примеры которой находятся в «Саге об Эгиле» и V книге «Истории датчан» Саксона Грамматика 3. Не выбрасывались ли головы коней в ров для того, чтобы ими как раз нельзя было воспользоваться в целях наведения порчи? Или, наоборот, на краю рва проводились массовые ритуалы проклятия – против кого? Это вопросы, которые заслуживают постановки. Наконец, Рюрик должен был быть похоронен, у него должны были быть как минимум одна жена и знатные приближённые, которым тоже пришлось где-то упокоиться. Следов княжеского некрополя на Городище пока не найдено – притом, что в Гнёздово и Ладоге хорошо прослеживаются типичные погребения скандинавской знати (курганы со следами кремации в ладье). Исследователями уже отмечалось, что летописи странным образом умалчивают про погребение Рюрика, хотя могилы Вещего Олега и других последующих князей (кроме, естественно, убитого в дальнем походе Святослава) летописцам были известны. И более того, Новгородская I летопись вовсе забывает сообщить о смерти Рюрика. Объяснение может быть только одно: эти сведения к XI в. были безнадёжно утрачены. Если правы В.Я. Конецкий и Л.С. Клейн, полагающие, что «святилище» в Перыни – это не что 2

Благодарим Д.Н. Верхотурова за предоставленную ссылку. Путаный рассказ о ритуальном проклятии с помощью жертвоприношения лошади присутствует также в «Саге о людях Озёрной долины», где почему-то насаживание лошадиной головы на шест превратилось во втыкание шеста с изображением человеческой головы в тушу лошади (явно менее правдоподобное описание). Обзор см., напр. в [Lawing 2014]. 3

90

Valla. №4(3), 2017. иное, как остатки срытых при христианизации языческих курганов (курганы также имели обрядовое значение [Конецкий 1995; Клейн 2004: 154-157]), – а Е.Н. Носову близка их точка зрения (с. 19), – то некрополь Городища, видимо, располагался именно там. В таком случае он был уничтожен уже в первые годы после крещения Руси, иначе летописец XI в. застал бы старожилов, помнящих о наличии погребений. (Попутно возникают новые вопросы о наличии летописания на Руси ранее 1090-х гг. и о правдоподобии реконструкций «сводов» более раннего времени). Но если Рюрик, как полагают многие историки (см. материал О.Л. Губарева в настоящем выпуске), тождественен Рёрику Фрисландскому, о котором известно, что тот в последние годы жизни принял христианство, то какой мотив был у новокрещёных жителей Городища уничтожать его погребение? (Или же на самом деле Рюрик не покидал Ладоги и до сих пор дожидается археологов там?) По этому случаю заметим, что гипотеза отождествления летописного Рюрика с Рёриком Фрисландским, разрабатываемая нашим постоянным автором О.Л. Губаревым в серии содержательных статей, всё же остаётся лишь гипотезой. Олег Львович собрал весомые доводы в пользу того, что варягов, давших название Руси, следует искать во фризской зоне (я бы добавила – даже в англо-фризской). Однако вопрос о том, был ли Рюрик тем самым Рёриком, от этого не проясняется. Все аргументы, накопленные нашим автором, свидетельствуют лишь о том, что это мог быть один и тот же человек. Но, к сожалению, не о том, что это действительно был он. Трудно гарантировать, что во Фризии третьей четверти IX в. был лишь один активный скандинав по имени Рёрик, и ниоткуда не следует, что Рюрик до прибытия в славянские земли носил высокий титул или вообще принадлежал к какойлибо династии монархов – даже ПВЛ (автор которой, в частности, настойчиво завышает статус Кия, заявляя, что тот был князем, а не паромщиком) нигде явно Рюрика и его братьев князьями не именует. При всём остроумии комментария О.Л. к летописному сообщению, согласно которому Рюрик с братьями «пояша по себе всю русь» [Губарев 2016], это лишь одна из возможных интерпретаций текста, которая чрезвычайно зависима от целого ряда допущений – как относительно личности Рюрика, так и относительно того, насколько летописец знал свой материал, и полагаться на гипотетические не дошедшие до нас предания или источники, которыми он якобы мог владеть, не лучший выход. Разумеется, аргумент ex silencio не может служить доказательством чего бы то ни было (и здесь О.Л. совершенно прав), но обратный метод – произвольное додумывание по нашему вкусу того, о чём молчат источники – тоже вряд ли пригоден. А источники молчат слишком о многом, и в их умолчаниях есть система4. Возникают опасения, что на обсуждение вопроса об историческом Рюрике всё ещё влияют соображения политического престижа – а ведь именно эту претензию историки предъявляют пресловутым «антинорманистам»... Таким образом, находки Городища вызывают больше вопросов, чем ответов, и они должны подвергнуться всестороннему критическому рассмотрению в свете письменных источников и западноевропейских параллелей. Вместо того, чтобы использовать эти находки как подпорки, любой ценой подставляемые под летописную версию истории Руси, пора провести честное сопоставление археологических данных с летописными, привлекая скандинавский материал на системном уровне. Эта задача уже назрела. И напоследок хотелось бы пожелать переиздания книги с приличной редактурой – в ряде мест проскочили такие комические ляпы, как «антропоморфные» фигурки коней (с. 4

В частности, уже неоднократно отмечалось, что ранние нелетописные источники – «Память и похвала Владимиру» Иакова Мниха и «Слово о законе и благодати» Иллариона – не упоминают Рюрика, начиная отсчёт предков Владимира с Игоря. Расхожий контраргумент, согласно которому в торжественных речах было необязательно упоминать предков дальше деда, выглядит неубедительным, если Рюрик и в самом деле был Рёриком Фрисландским – в таком случае авторы церковных панегириков, центральной темой которых было крещение русских князей, не могли не упомянуть его как первого христианина в династии. Но, как уже говорилось, о христианстве Рюрика русским источникам не известно ничего. Разве только Рёрик Фрисландский, осев на Руси, тут же вернулся к язычеству, так что факт его крещения остался неизвестен славянам.

91

Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX). 145) и «скелет коровы в антропологическом порядке» (с. 84). Елифёрова М.В., главный редактор журнала Valla [email protected]

Литература Андрощук 2017 – Андрощук Ф.А. Осеберг: загадки королевского кургана. – Киев: Laurus, 2017. Губарев 2016 – Губарев О.Л. «Пояша по собе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. Т. 2. №3. С. 21-39. Еремеев, Дзюба 2010 – Еремеев И.И., Дзюба О.Ф. Очерки исторической географии лесной части пути из варяг в греки. – СПб.: Нестор-История, 2010. Клейн 2004 – Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. – СПб.: Евразия, 2004. Конецкий 1995 – Конецкий В.Я. Некоторые аспекты источниковедения и интерпретации комплекса памятников в Перыни под Новгородом // Церковная археология / Материалы первой Всерос. конф. (Псков, 20-24 ноября 1995 г.). – СПб.; Псков, 1995. Ч. 1. С. 80-85. Brink 1996 – Brink, Stefan. ‘Political and Social Structures in Early Scandinavia: a Settlement-Historical Pre-study of the Central Place’, Tor: meddelanden från Uppsala universitets museum för nordiska fornsaker. 1996. Vol. 28. Pp. 235-282. Hamerow 2004 – Hamerow, Helena. Early Medieval Settlements: the Archaeology of Rural Communities in Northwest Europe, AD 400-900. Oxford: Oxford University Press, 2004. Lawing 2014 – Lawing, Sean B. ‘The Forest Pleas of Rockingham: A (Re) Discovered Instance of Sculptural Níð?’, European Journal of Scandinavian Studies. 2014. Vol. 44, No. 1. Pp. 20-42. Ljungkvist, Frölund 2015 – Ljungkvist J., Frölund P. ‘Gamla Uppsala – the Emergence of a Centre and a Magnate Complex’, Journal of Archaeology and Ancient History (JAAH). 2015. Vol. 16. Pp. 1-29. Mikkelsen et al. 2008 – Mikkelsen P., Moltsen A.S. and Sindbæk S.M. ‘Tæbring, NW Denmark, AD 600-1100’, Acta Archaeologica, 2008. No. 79(1). Pp. 79-109.



 92

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2018. т. 4. №3.

18+