№3 (1) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (1) 2017

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (1) 2017

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ «ЛЭТИ»). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный. ISSN 2412-9674 Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2017.

Содержание выпуска 1 за 2017 г. English Summaries for Feature Articles ........................................................................................... i Статьи .................................................................................................................................................. Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания........ 1 Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти . ....................................................................................................................................................... 22 Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста ......................................... 33

Труды членов редколлегии .............................................................................................................. Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология. .......................................... 52 Материалы и публикации ........................................................................................................... Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с английского А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова ...................................... 61 Рецензии .......................................................................................................................................... Белов Н.В. «Таков бо бе царь Иван»? Новая книга о царе Иване Грозном. Рец. на кн.: Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с.... .................................................................................................................................................. 84 Пенской В.В. «Нормализация» раннемодерной русской истории. Рец. на кн.: Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. ....................................................... 100 Казаков Г.М. Право и плаха: О недавней книге Нэнси Коллманн. Рец. на кн.: Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с.. ...................................................... 112




Valla. 2017. Vol. 3. No. 1.

English Summaries for Feature Articles. Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания. С. 1-21. The Place-Name Slavno in 12th to 16th-Century Novgorodian Chronicles. Pp. 1-21. By Mikhail Nesin, Military Historical Museum of Artillery, Engineer and Signal Corps (St. Petersburg) e-mail: [email protected] The present paper is the first attempt at extensive coverage of the historical usage of the place-name Slavno in Medieval Novgorodian Chronicles. The author debunks the popular assumption that the name has something to do with the ethnonym Slavonic (since in Russian the aspelling only became established in the 18th century, and Novgorodians would historically identify themselves as slovene, with an o), and traces the usage of the word throughout history, concentrating on the question what specific part of Medieval Novgorod was referred to as Slavno. Keywords: Novgorod the Great; place names; Slavno
 Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти С. 22-32. More on Riurik’s Background: The Dates of His Invitation and Death Revizited. Pp. 22-32. By Igor Kharkovsky, independent researcher e-mail: [email protected] This paper offers an insight into the timeline discrepancies in the Primary Chronicle, such as the apparently erroneous dating of the first appearance of the Rus’ in Byzantium (866 instead of 860). Kharkovsky suggests that the timeline of the Primary Chronicle was not arbitrary and that the chronicler’s intention was to make sense of the dates. Putting extra emphasis on the obscure chronicle reference to some Varangians that ruled before Riurik and were expelled, Kharkovsky argues that this entry in fact also refers to Riurik and that the prince was actually invited twice, but his first rule proved unsuccessful. Above all, the chronicler may well have mistaken, identifying the date of Oleg’s enthronement in Kiev with the date of Riurik’s death: Riurik had not been necessarily dead at the moment. This allows one to bring the seemingly contradictory dates of Russian and Western chronicles into coherence, disproving the chronological arguments against the identity with Rorik of Dorestad. Keywords: chronology; Primary Chronicle; Rus’; Ryurik; Varangians; Vikings


i

Valla. 2017. Vol. 3. No. 1.

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста. С. 33-51. Pushkin’s Play The Covetous Knight Through the Lens of Medieval Studies. Pp. 33-51. By Andrey Gorovenko, independent researcher e-mail: [email protected]

Up to present day, The Covetous Knight by Alexander Pushkin has never attracted the attention of anyone more or less competent in Medieval studies. The literary historians and commentators have assumed that the world of this play was purely imaginary and Pushkin was uninterested in actual Medieval history. If the historical context has ever been commented, it was in the form of ready-made ideological clichés, urban legends and wild speculation (thus, a common misconception is that the hero is an usurer, although the play never states it, and his money seem to be a regular seigneurial rent rather than interest). Most scholars have failed to even determine when the story told by Pushkin takes place. However, a mere look into the catalogue of Pushkin’s books reveals that he had some comprehensive books on Medieval history of West Europe, including those on Burgundy. Consulting these books, now available on the Web, allows one to infer that the setting of the play is likely the 15th-century Burgundy and that Pushkin’s knowledge of the subject was quite good by the standards of the Romantic era. . Keywords: Burgundy; drama; Medievalism; Pushkin; Romanticism


 Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология. С. 52-60. Changelings: Folklore and/or Psychopathology. Pp. 52-60. By Tatiana Mikhailova, Lomonosov Moscow State University e-mail: [email protected]

The beliefs about changelings, the supernatural children allegedly left in place of stolen human children, are nearly universal, attested in Celtic, Germanic and Slavonic folklore. In the well-known version of Brothers Grimm, it is quite easy to get rid of the changeling – you must just make it laugh. However, in the reality there was a darker side to the changeling discourse. Real chidlren, believed to be changelings, were beaten and scalded, often to death, and these practices persisted into the late 19th and even early 20th century. A specifically Irish version of the myth was a changeling wife – the belief involved in the notorious case of the burning of Bridget Cleary in 1895. The paper raises the question whether the motives of the people who tortured their relatives as ‘changelings’ can be reduced to mere ‘superstition’ or ‘irrationality’. The author argues that the distinction between the language of superstition and the language of psychopathology is not as clear as it is assumed to be. Keywords: changelings; children; childhood studies; disability; infanticide; sidhe


ii

[VALLA] статьи

Valla. №3(1), 2017.

Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания Из всех древнерусских городов Новгород наилучшим образом обеспечен письменными источниками по своей средневековой топонимике. В то же время не все ее тайны до сих пор раскрыты, даже в тех случаях, когда это касается хорошо известных топонимов, которые на слуху не только у профессиональных исследователей, увлеченных любителей истории или местных жителей. Например, многим известно, что в южной части правобережной, Торговой стороны Новгорода, в старину был некий район Славно. Многие слышали названия тамошних церквей – «Ильи на Славне», «Петра и Павла на Славне». Однако ученые до сих пор не пришли к единому выводу о происхождении данного топонима, а также, как будет видно ниже, – и точных границах этого урочища или урочищ. О происхождении названия Славно высказывались различные версии, историографический обзор которых представлен в статье М.Б. Свердлова о данном новгородском районе [Свердлов 1999: 15]. По верному заключению ученого, этот вопрос в историографии до сих пор остается дискуссионным [там же]. В настоящее время насчет происхождения топонима Славно существуют две взаимоисключающие точки зрения. Согласно одной из них, название Славно восходило к одноименному поселку ильменских словен и являлось производным от этнонима словене [Янин, Алешковский 1971: 41, 47]. По другой версии, это название, наоборот, не имело отношения к средневековым летописным этнонимам [Хабургаев 1979: 223; Свердлов 1999: 17]. Последняя версия представляется более основательной. Ведь, как верно отметил Г.А. Хабургаев, топоним Славно не согласуется с корнем этнонима слов-, а огласовка славяне (подчеркнуто мной – М. Н.) оформилась в книжной среде уже в XVIII в. [Хабургаев 1979: 223]. На этом основании исследователь заключает, что либо топоним Славно не имел никакого отношения к летописным «словенам», либо являлся «новым» наименованием книжного происхождения [там же]. Но, как заметил Е.Н. Носов, «новыми» ни топоним Славно, ни название Славенского конца, признать невозможно, поскольку они впервые упоминаются в новгородских летописях в XII-XIII вв. [Носов 1984: 15-16] (добавим, что в числе источников, на которые сослался Е.Н. Носов, есть старший извод НIЛ; текст этого извода, как известно, сохранился на пергаменте времен новгородской независимости). Таким образом, появление названий Славно и Славенский конец относится к Средневековью и, соответственно, не имело никакой связи с этнонимом словене. М.Б. Свердлов предположил, что название Cлавно связано с прилагательным славно и происходит от словосочетания «Славно место». Однако оно со временем утратило первозданную форму, сократившись до «Славно» [Свердлов 1999: 17] и приняв, таким образом, несколько несуразный вид в силу явной безграмотности. В то же время подобных прецедентов в древнерусской топонимике не было. В этой связи для обоснования столь экстравагантной гипотезы требуются серьезные доказательства, а М.Б. Свердлов не привел никаких аргументов, кроме примеров употребления в древнерусском языке прилагательного славный, которые не имеют никакого отношения к новгородской топонимике. Однако название Славно могло бы звучать вполне грамотно и сообразно древнерусскому языку, если его считать не прилагательным, а притяжательным от имени собственного – Славна. Любопытно, что в летописях, как будет сказано ниже, не так уж редко встречается и такая форма интересующего нас топонима, как конец Славна. В этой связи кажется наиболее логичным предположить, что названия Славно, конец Славна, Славенский конец, Славенец происходят от мужского имени Славн. Любопытно старинное название Славковой улицы соседнего Плотницкого конца (в средневековых источниках улица носила название Славкова, 1

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания а не «Славная») [НIЛ 2000: 83, 97, 458, 377-379, 397; НIVЛ 2000: 325, 369, 395, 446, 597, 604, 617, 618]), которое определенно происходило от того же самого мужского имени, но в уменьшительной форме. Однако не менее интересен вопрос – а какую именно территорию занимало Славно? С точки зрения В.Л. Янина и М.Х. Алешковского Славно – это Славенский холм, расположенный на территории старинного Славенского конца; с другой стороны, они называют Славно «Славенским концом», при этом не считают, что территория данного конца вся ограничивалась возвышенностью, и даже называют холм холмом на Славне [Янин, Алешковский 1971: 41, 47] хотя название холма в такой форме в источниках не встречается. Таким образом, в построениях исследователей наблюдается некоторое противоречие Впрочем, Янин и Алешковский глубоко не задавались вопросами о точных границах летописного Славна, для них более значимой являлось идея о связи происхождения этого названия с этнонимом словене, поскольку возникновение Новгорода, с их точки зрения, было сопряжено с появлением трех разноэтничных поселков: Славно им виделся поселком словен, Неревский конец – неревы, а Людин – кривичей. Однако, как уже неоднократно отмечалось в историографии, гипотеза о разноэтничном составе населения этих новгородских районов не подтверждается данными археологических изысканий [Носов 1984: 13-16; Андреев 1989; Несин 2012: 37]. При этом, как было сказано выше, топоним Славно не может быть связан с этнонимом словене. А связь генезиса названия Неревского конца с проживавшим якобы в нем одноименным финноугорским племенем невозможно доказать даже с лингвистической точки зрения, к тому же не исключено, что этот район был назван по реке Нарве, тем более что он находился в северной части Новгорода, наиболее близкой к этой реке [Болховитинов 1808: 17; Носов 1984: 15]. Кстати, именно из Неревского конца исстари шли пути на северо-запад. При этом летописное предание о призвании варягов с участием кривичей и финноугров, на основе которого Янин и Алешковский строили свою гипотезу, во многом отражало политические амбиции новгородцев, а не реальный состав населения поселений на месте будущего Новгорода [Несин 2012: 37-38], и в нем есть некоторые нереалистичные моменты – сведения о наличии «градов» у веси и распространении власти новгородского князя Рюрика на Полоцк, который в действительности был захвачен Владимиром Святославовичем при участии новгородцев лишь в конце X в. Таким образом, предание о призвании варягов никак не может служить документальным свидетельством этнополитической карты Новгорода IX X вв. Не говоря уж о том, что для IX в. никаких поселений на месте Новгорода выявлено не было. По мнению М.Б. Свердлова, в XII – начале XIII в. Славно представляло собой особую территорию, не входящую в состав Торговой стороны Новгорода. Историк указал на свидетельство НIЛ о пожаре 1152 г., когда «погоре всь Търгъ и двори до ручья, а Семо до Славно», а также на сообщение о стоянии прибывших из Северо-Восточной Руси великокняжеских воинов по дворам на Славне и в шатрах около Городища. Из этого он делает вывод, что Славно в то время не входило в состав городских укреплений. Правда, на 1231 г. он уже признает Славно городским районом [Cвердлов 1999: 16]. Однако эта концепция покоится на шатких основаниях. Как я недавно отмечал, топоним Славно в некоторых случаях означал весь Славенский конец, а в некоторых – территорию холма (который в летописях именуется также Холм) [Несин 2014: 126-127]. При этом в упомянутом М.Б. Свердловым и процитированном выше известии о городском пожаре 1152 г. Славно отнюдь не противопоставлено Торговой стороне, Оному полу, как таковому. К тому же достоверных свидетельств о наличии или отсутствии внешних укреплений Торговой стороны в домонгольское время нет. Зато известно, что во время «Славенского стояния» 1479/1480 г все войско великого московского князя Ивана III вместе с самим государем расположилось на территории всего Славенского – «Славиньского» конца 2

Valla. №3(1), 2017. [Алексеев 1989: 201; Тип 2000: 197], невзирая на то, что тот уже c XIV в. был обнесен укреплениями Окольного города. Поэтому нет оснований делать из летописного известия о проживании переславцев на славенских дворах каких-либо выводов о состоянии внешних городских укреплений Торговой стороны. Таким образом, исследователи до сих пор не пришли к выводам о значении топонима Славно, местоположении и статуса урочища (или урочищ), который (которые) носили в Новгородском летописании такое название. При этом, если в работе Янина и Алешковского вовсе не рассмотрено никаких примеров летописных упоминаний Славна, то в статье Свердлова приведены считанные примеры, но не проанализирован корпус известий даже за изучаемый им домонгольский период. В этой связи, для того, чтобы прийти к обоснованным выводам о территории / территориях данного урочища/ урочищ, следует рассмотреть все известия новгородского летописания, где упоминается название Славно. Этому прежде всего и посвящена настоящая работа. Согласно точке зрения Н.Н. Гринева и М.Б. Свердлова, впервые Славно косвенно упоминается в знаменитом сообщении НIЛ мл. под 1016 г. о том, как князь Ярослав «собра вои славны тысящу, и обольстивъ их, иссече» [НIЛ 2000: 175]. Этих воев данные исследователи считают представителями Славна [Гринев 1987: 61-62; Свердлов 1999: 17]. Однако, по моему мнению, такая интерпретация неудачна, поскольку жителей Славенского конца называли славлянами, а не славными [Несин 2014: 16; Несин 2014 а: 16]. П.В. Лукин также полагает, что речь идет о тысяче славных воинов, а не воинах Славна. Однако историк опирается на другой довод – поскольку топоним Славно среднего рода, то «в родительном падеже – “Славьна” (“Славна”), но никак не “Славны”» [Лукин 2014: 97]. Таким образом, фраза со значением «собрал воинов Славна» в НIЛ должна была бы выглядеть «собра вои Славна». А поскольку Ярослав «собра» не их, а «вои славны», то речь, конечно, идет не о воинстве Славна, а о славных, с точки зрения местного летописца, новгородских воинах, вероломно убитых князем. Первое достоверное упоминание топонима Славно относится к 6613 (1105) г.: согласно НIЛ, «погореша хороми от ручия, мимо Славьно, до Святого Илии» [HIЛ 2000: 19]. Церковь Ильи Пророка, Ильи на Холме, или, как его часто называют ныне – Ильи на Славне, – древнейший упомянутый в источниках храм на правобережной, Торговой стороне Новгорода, согласно летописям располагавшийся на Холме. «Ручей» протекал в то время по территории Торга между церквами Успения на Козьей Бородке и Ивана на Опоках параллельно нынешней Ильиной улице, впадая в р. Волхов недалеко от нынешнего пешеходного моста. Служил исторической границей между Славенским и Плотницкими концами [Янин 2004: 195]. По археологическим данным, в начале XIV в. был заключен на территории Торга в трубу [Янин, Колчин, Ершевский, Хорошев 1974: 37]. Территория Славна, таким образом, находилась не дальше к югу, чем церковь св. Ильи Пророка, если пожар прошел от того ручья на юг «мимо Славьно». Очевидно, под Славно подразумевается территория Славенского холма, возвышенной части древнего Славенского конца, подъем на которую особенно хорошо заметен приблизительно в районе начала ул. Б. Московской и Нутной, далее эта гряда тянется к югу примерно параллельно р. Волхов до церквей свв. Ильи и Петра и Павла на Славне и понижается в районе ручья Татарсовец (в летописях эта возвышенность также известна как 1

Ученый не привел известия новгородского летописания о проживании Ивана III в «Славно» [там же: 1920], однако упомянутое им сообщение Типографской летописи тоже указывает, в каком районе стал на постой московский государь, и, в придачу к тому, в отличие от иных летописей, указывает, где именно стало все его войско – в том же «Славьинском конце».

3

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания Холм). Если пожар шел по берегу, то он мог дойти до уровня церкви св. Ильи (которая расположена недалеко от берега р. Волхов), но не подняться на Холм. Сам храм также не пострадал. При этом Холм в XII в. входил в состав Торговой стороны Новгорода. Любопытно известие того же источника о пожаре 4 августа 1132 г., в ходе которого «погоре Търговыи полъ, от ручья Плътъницьнаго до конця Холма, якоже и преже бяще погорелъ; а церквии цстьныхъ (честных – М. Н.) 10 cгоре, августа 4» [НIЛ 2000: 23]. Конечно, на сей раз пожар принял больший размах, чем в 1105 г., так как начался дальше к северу от конца Холма, еще в районе нынешней ул. Федоровский ручей – там в то время протекал Плотницкий ручей, впоследствии известный как Федоров, Федоровский (это название он приобретет в честь одноименного храма, который будет построен на его правой стороне). И, по-видимому, отсылка «якоже и преже» относится к пожару не 1105, а 1113 г., когда погорел «онъ полъ (Торговый – М. Н.), на сей же стороне городъ Кромныи (Детинец – М. Н.)2, от Лукинъ пожар (Лукиной ул. – М. Н.)» [НIЛ 2000: 20]. Примечательно, что Холм, включая его «конец», в то время, вопреки мнению М.Б. Свердлова, входил в состав Торговой стороны города. Под концом Холма, надо думать, подразумевалась его дальняя, южная часть, где расположена церковь Ильи на Славне, которая будет в дальнейшем привязана к этой местности. В то же время конец Холма занимал значительно большую территорию, чем храм. К примеру, во время пожара 1231 г. сгорел Славенский конец, «оли» до конца Холма, «мимо» церкви св. Ильи [НIЛ 2000: 71]. Сообщая о пожаре 23 апреля 6660 (1152) г., новгородский хронист, так же, как и под 1105 г., подразумевает под Славно территорию Холма, а не Славенский конец: «загореся церкы святого Михаила в средъ (середине – М. Н.) Търгу, и погоре Търгъ весь, и двори до ручья, а семо до Славьна, и церквии сгоре 8, а 9-ая Варязьская» [НIЛ 2000: 29] Ясно, что дворы до ручья (т. е. к югу от ручья, протекавшего в то время южнее нынешней Ильиной ул.) не входили в состав Славна, хотя безусловно относились к Славенскому концу, одному из самоуправляющихся районов Новгорода. Собственно говоря, Славенский конец, по логике исследователей, занимал весь жилой массив Торговой стороны, потому что выделение Плотницкого они склонны относить к более поздним временам (правда, при этом историки называют разное время [Насонов 1951: 109-110; Янин, Алешковкий 1971: 40; Дубровин 2009: 101-118]). Но даже если предположить, что Плотники уже к середине XII в. выделились в отдельный самоуправляющийся район, то все равно Славенский конец в то время занимал основную часть Торговой стороны. Под Славном в данном контексте, надо полагать, фигурирует территория Холма. Пожар распространился на север до ручья, на юг – до уровня начала теперешней ул. Б. Московской (где была Варяжская церковь Готского двора), но при этом не взошел на вершину Холма, поэтому только дошел «до Славьна». В то же время, поскольку название Славно среднего рода и, скорее всего, как было сказано выше, являлось притяжательным от имени Славн, то, по-видимому, данный топоним относился не прямо к самому Холму, а к поселению, расположенному на его вершине. В этой связи существующие в новейшее время названия храмов Петра и Павла на Славне и Ильи на 2

В новгородском летописании он впервые упомянут под названием «Детинец» в 1097 г. [НIЛ 2000: 19], иногда также именовался «градом» – например, когда среди рассказа о постройке новгородских храмов упоминается и церковь Бориса и Глеба «во граде» [НIЛ 2000: 27]. Известно, что в старину этот храм находился в Детинце. Да и «град» в данном контексте явно не сам город Новгород, а его внутренние укрепления, так как помимо этого храма во граде упоминаются и другие новгородские храмы, расположенные в городе, но не в «граде». Вопрос о времени постройки Детинца является дискуссионным. По мнению С.В. Трояновского, нет оснований говорить о ней для домонгольского периода [Трояновский 2001; Трояновский 2011: 157], однако вышеуказанные летописные известия говорят о существовании в XI-XII в. внутригородской крепости. Как показал О.М. Олейников, в северной части Детинца сохранились следы крепости X в. [Олейников 2014: 50-61; Олейников 2016]

4

Valla. №3(1), 2017. Славне с исторической точки зрения, по-видимому, не очень точны. Кстати, в новгородских средневековых источниках к названию Славно, в отличие от Холм, никогда не применялся предлог «на». Если сама возвышенность именовалась в средневековом Новгороде Холмом, то Славно – это название расположенного на нем жилого массива. Поселение на холме было историческим ядром Славенского конца и вообще всей правобережной Торговой стороны Новгорода [Янин, Алешковский 1971: 41, 47; Кушнир 1982: 5-7]. Возникло оно, по-видимому, во второй половине X в., немного позднее старейших заречных городских районов – Людина и Неревского концов. Древнейшие мостовые последних датированы первой половиной 950-х гг. [Янин 1999: 25]. А вот старейшая мостовая на правобережном холме датирована 974 г. (Михайловский раскоп) [Колчин, Хорошев 1978: 141], более древнего культурного слоя в данном районе не найдено3. Поэтому трудно согласиться с гипотезой И.И. Кушнира, согласно которой именно Славно стало первым, «старым городом», относительно коего Новгород стал «новым» [Кушнир 1982: 6-7], и сходным предположением Янина и Алешковского о происхождении древнего скандинавского названия Новгорода – Holmgardr – от летописного славенского Холма [Янин, Алешковский 1971: 41]. Ведь Холм был не единственной возвышенностью на территории исторического центра города. Поселения на левобережных холмах появились раньше Славна. Поэтому сомнительно, чтобы именно Славно на Холме стало для гостей из Скандинавии визитной карточкой всего Новгорода. Известная гипотеза Янина о возникновении Новгорода в середине X в. в результате погостной реформы княгини Ольги из трех поселков [Янин 1999: 23-25], по-видимому, требует некоторой поправки (хотя сама мысль о появлении города в середине столетия представляется обоснованной [Несин 2012: 37-40]4). Ведь судя по всему, третье, правобережное поселение (Славно) возникло заметно позднее середины X в. В этой связи едва ли верны выводы А.В. Петрова, что древнейшими частями Новгорода были не концы, а «стороны» [Петров 1988: 35-36; Петров 2003: 44, 152, 156; Петров 2006: 262]5, равно как и гипотеза, что город, подобно поселениям индейского племени виннебаго, сразу появился на обоих берегах реки и делился на две половинки, одна из которых, в свою очередь, состояла из двух частей [Петрухин 1982: 1150]. Ведь в середине X cтолетия город появился на одном, левом берегу. При том Славно, надо полагать, в состав города вошло не сразу. Название среднего рода склоняет к выводу, что поначалу это было село. (Вообще у восточных славян издавна сельские поселения иногда носили название среднего рода: Будутино, Угорское, Берестье, – а города, как правило,6 мужского и женского). Не исключено, что инкорпорации Славно в город способствовали драматические события крещения Новгорода при князе Владимире Святославовиче в 989 г. Согласно рассказу Иоакимовской летописи, правобережное поселение (названное в источнике Торговой стороной), в отличие от многих левобережных жителей, очень лояльно отнеслось к крещению. Летописец с гордостью сообщает, что «наши» ездили по нему и «учаху» людей христианству [Татищев 1994: 112, 398]. Рассказ 3

На Дубошине раскопе, нижний слой которого прежде был предположительно датирован 960-ми гг. [там же]; на самом деле древнейший культурный слой относится к XII в. [Гайдуков 1996: 6]. 4 Интересны в этой связи наблюдения О.М. Олейникова, отмечавшего следы древнейших городских укреплений X в. на левом берегу Волхова, в северной части нынешнего Детинца [Олейников 2014: 50-61; Олейников 2016]. 5 Не вполне справедливы, на мой взгляд, выводы А.В. Петрова, что первые межрайонные конфликты проходили между сторонами, а не между концами, а концы на политическую арену выходят в конце XII в [там же]. Найденные в ходе археологических раскопок на территории древнего Людина конца в 2005 г. берестяные грамоты начала XII в. упоминают межрайонный конфликт с участием Людина «конца», при том в них фигурирует и «оный пол» – правобережная сторона [Янин 2006: 226-229; Янин 2006; Несин 2012: 39-40; Несин 2016: 105-106]. 6 Исключение составляли в домонгольский период пожалуй лишь Берестье на Волыни (нын. г. Брест, Беларусь) и Гродно. Но в Новгородской земле такие примеры неизвестны.

5

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания Иоакимовской летописи – сложный источник. В нем содержатся некоторые сведения, не применимые к X в. и актуальные для позднего времени – к примеру Торговая сторона до XI в. не могла так называться потому, что Торг до этого времени был на левом берегу [Семенов 1959: 56]. Но, как показал В.Л. Янин [Янин 1984: 40-56], основные события, упомянутые в рассказе, подтверждаются археологическими изысканиями. Не исключено, что лояльность жителей Славно проводимому киевским князем христианству способствовала упрочнению статуса их поселения7. В X в. Славно, по-видимому, занимало относительно небольшую территорию к востоку от Ярославова Дворища и теперешней гостиницы «Россия», причем примерно до уровня Нутной ул. его восточные границы не доходили до ул. Славной – на Дубошине и Нутном I-III раскопах древнейшие слои датируются XI-XII вв [Гайдуков 1991: 18-22; Гайдуков 1996: 6]. А юго-восточный рубеж Славна в X столетии, надо полагать, примерно соответствовал углу Поскольской ул. и Воскресенского пер. (ул. Посольская д 17.) В 2008 г. на Посольском раскопе-2008 были обнаружены следы поселения X в. [Петров 2009: 83]. Но уже наискось, с юго-востока от перекрестка этих улиц, на раскопе Посольский-2006 были найдены более поздние слои начала XI в. [Петров 2007: 29]. Далее к югу, в район современных храмов Ильи на Славне и Петра и Павла на Славне, оно продвинулось, по-видимому, к XII в. [Арциховский 1949: 119-151, Ершевский 1978: 233]. К востоку от Воскресенского переулка археологические раскопки также не выявляют культурного слоя древнее XII в. [Петров 2008; Петров 2010;, Петров 2013; Шуреев 2013; Шуреев 2015; Петров 2014]. И хотя после X в. городской массив Славенского конца рос за пределы Холма, название Славно до второй половины XII в. оставалось именно за историческим нагорным районом. А нижние, прибрежные жилые дворы, согласно известиям за начало – середину XII в., оказывались вне Славна. Однако в последней четверти XII столетия оно распространялось уже на территорию всего Славенского конца. Любопытно известие о пожаре 6689 (1181) г: «Том же лете загореся пожаръ в Славне от Кънятина [двора], и сгъгореста церкви 2 Святого Михаила (церквовь св. Михаила в начале нынешней Б. Московской ул. на бывшей Михайловой ул. – М. Н.), а другая – святых Отецъ, и дворове мнози по брегу, оли и до ручья. [НIЛ 2000: 37] Как можно заметить, Славно теперь включает и дворы по берегу р. Волхов, и пространство до ручья, т. е. почти до уровня нынешней Ильиной улицы! А не только территорию, расположенную на вершине Холма. Церковь Святых Отцов была расположена в начале нынешней Б. Московской ул. «Дворами по берегу», по-видимому, названы городские жилые дворы, расположенные на территории Ярославового, или Княжего, двора где жили «княжанцы» [Андреев 1988; ЦЖМвН 1995: 4; НIЛ 2000: 425], построившие храм Жен Мироносиц. Известен также «Княжанский берег Волхова» [НIЛ 2000: 397-398]. Ярославов, или Княж двор, надо полагать, входил, в отличие от Торга, в состав городского Славенского конца. Согласно новгородскому летописанию, церковь Святых Отцов одновременно относилась не только к территории Славенского конца [НIЛ 2000: 7, 411] но и княжьего двора [НIЛ 2000:. 415]. Это является дополнительным аргументом в пользу установленного мной и А.А. Гиппиусом факта, что Ярославов двор и Торг представяли собой отдельные городские районы [Несин 2013: 74; Гиппиус 2015: 5; Несин 2016: 101]. Если Торг являлся общественным местом и не входил в состав городских концов, то на Ярославовом дворе не только собиралось городское вече, там жили люди – те же «княжанцы», из-за чего эта 7

В своей монографии о «Татищевских известиях» А.П. Толочко [Толочко 2005: 198], не разбирая аргументации Янина, в сноске процитировал скептические замечания А.В. Назаренко о достоверности данного рассказа о крещении Новгорода. Однако, как справедливо заметил С.Н. Азбелев, привлеченные Яниным археологические данные свидетельствуют в пользу достоверности данного известия. [Азбелев 2008: 217-226]. Столь же высокого мнения об изысканиях В.Л. Янина придерживается и С.В. Трояновский [Трояновский 2015: 44].

6

Valla. №3(1), 2017. территория входила в городскую кончанскую структуру8. А резиденция князей была в то время за городом, на Городище, поэтому Княж двор к 1181 г. уже не являлся княжеским подворьем, а был частью городского Славенского конца. Вероятно, инкорпорация Княжа, или Ярославова, двора в состав Славна / Славенского конца произошла между 1136/1137 и 1149 гг. В 1336/1137 гг. новгородский князь Святослав Ольгович венчался на нем в НиколоДворищенской церкви «своими попы» – не новгородскими, так как епископ Нифонт выступил против брака, запретив освящать его всему новгородскому черному и белому духовенству [НIЛ 2000: 24]. А новгородцы, утвердившие свою вольность в князьях, тем не менее не стали мешать обряду, проходившему в княжеском храме на княжеском дворе. Но уже в 1149 г. «Ярославль» двор был не княжеской резиденцией, а общественной территорией. Там собиралось вече [Ип 2000: 369-370]. Таким образом, уже в начале 1190-х гг. топоним Славно обозначал всю территорию Славенского конца. Правда, время появление самого названия Славенский конец по источникам точно установить не удается. Впервые в современном летописании это словосочетание упоминается под 1231 г. Вышеуказанное известие за 1181 г. также свидетельствует, что тогда конец носил название Славно. Но в прежние времена, когда топоним Славно относился лишь к нагорной части, его названием вполне мог быть оный пол – под ним он фигурирует в одной из берестяных грамот начала XII в. [Янин 2006: 226-229; Несин 2012: 39-40; Несин 2016: 105-106]. Ближе к концу XII в., в связи с вероятным выделением на правом берегу Плотницкого конца, за старой территорией, расположенной к югу от «ручья», могло закрепиться название Славно, прежде относившееся к древнейшему нагорному поселению. Ведь теперь, когда «оный пол» поделился на два района-конца, каждый из них должен был обрести свое название. В поздней Новгородской III летописи за 1194 и 1197 гг. есть любопытные уникальные сведения о церквах свв. Ильи Пророка и апостолов Петра и Павла, которые хронист помещает «на Холме в Славне». Согласно этому свидетельству, в 6702 (1194) г. храм свв. Петра и Павла, будучи деревянным, сгорел от «грома». А в 6705 (1197) г. был построен из дерева новый храм Ильи на Холме в Славне [НIIIЛ 1841: 217]. При этом храм св. Филиппа Апостола на Нутной улице, упомянутый под 1195 г. и в более ранних памятниках новгородского летописания, в НIIIЛ указан как находившийся в «Славенском конце» [НIIIЛ 1841: 217]. Не ясно, какую территорию в данном случае включало в себя Славно, только ли нагорную, или нет. В данном источнике имеется много интересных известий о новгородских храмах. Тем не менее надо иметь в виду, что поздний сводчик мог при переписке старых записей вставлять от себя некоторые слова и обороты. Примечательно, к примеру, что он неоднократно упоминает прозвище основателя Антонова монастыря Антония, действовавшего в Новгороде в XII в., – Римлянин (НIIIЛ, 1841: 213-214). Хотя это прозвище и сведения о иноземном происхождении Антония отсутствуют в новгородских источниках времен независимости. Появляются они лишь в XVI в., когда были обретены его мощи и создано его житие, где ему и приписывалось происхождение из знатной римской православной семьи. Но если составитель НIIIЛ допускал такие вставки, то что ему стоило самолично приписать, что церковь находится в Славне? Поэтому не исключено, что выражения типа «на Холме в Славне» также являются поздней вставкой. В 6706 (1198 г) в ЛА сообщается, что некий Ревша заложил на Холме «въ Славне» церковь Ильи Пророка [ЛА 1889: 47]. Схожее сообщение есть и в НIIЛ [НIIЛ 1965: 47], только там уточняется, что храм был каменный. Вероятно, известие поздней летописи было 8

Впрочем, согласно гипотезе Г.Е. Дубровина, в XII в. Ярославов двор был вне кончанской структуры. Другое дело, что ученый не уточняет, до какого именно времени он не входил в состав Славенского конца, однако полагает, что со временем он стал его частью [Дубровин 2016: 7]. По предположению В.Л. Янина, Ярославов двор был вне кончанской системы [Янин 1962: 172], но ученый не приводит никаких аргументов в пользу данной гипотезы.

7

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания скомпилировано из сообщений источников типа ЛА и НIЛ (в последней сообщается, что храм каменный, но не уточняется, что он был заложен Ревшей и в Славне [НIЛ 2000: 44]). Что в данном случае обозначал топоним Славно, неясно. Однако не исключено, что и весь Славенский конец. Видимо, этот храм строился около 4 лет: в 6710 (1202) г. новгородцы построили каменный храм «Илие на Холъме, коньць Славна и святи ю влыдыка Митрофанъ в праздник (Ильи Пророка, по старому стилю 20 июля – М. Н.)» [НIЛ 2000: 45]. Выражение «конецъ Славна» в дальнейшем фигурирует в новгородском летописании в качестве обозначения Славенского конца. Как видно, в Новгороде ощущалась связь названия конца с неким Славном. Память об этом человеке, вероятно, прошла. (Известные из поздних источников предания о Славене и Русе, скорее всего, не имели к этому Славну никакого отношения, а может быть, и вообще появились отнюдь не в первые века существования Новгорода). Но тем не менее Славенский конец иногда называли концом Славна. В 6736 (1228) г. воинство князя Ярослава Всеволодовича, прибывшее в Новгород из Переславля Залесского, стояло в шатрах около пригородной княжеской резиденции – Городища, а также «въ Славне» по дворам [НIЛ: 2000 66]. В НIVЛ также сказано, что одни стояли в шатрах около города, а другие – в Славно по дворам [НIVЛ 2000: 215]. Повидимому, в обоих источниках при упоминании шатровых станов подразумевается одно и то же пригородное место – прибрежные заливные луга между Новгородом и городищем. Итак, для новгородского хрониста Славно было частью города. А окрестный заливной луг был уже вне него, около него. Но какую именно часть Славенского конца занимали переславцы, не ясно. А значит, и о значении топонима Славно в данном случае судить сложно. В 6744 (1236) г. Ярослав Всеволодович ушел из Новгорода в Киев, оставив в нем своего сына Александра и взяв с собой трех «вятших» новгородцев – бояр и 100 новоторжцев. Один из новгородских бояр, Судимир, был взят «въ Славно», т.е. из Славенского конца. Про территориальную принадлежность двух других не сказано. Скорее всего, князь их взял в качестве заложников, чтобы заставить новгородцев уважать своего сына Александра: летописец сообщает, что князь держал при себе новгородцев и новоторжцев одну неделю, после чего одарил, отпустил и те вернулись «здрави вси» [НIЛ 2000: 74]. Несмотря на оптимистичный тон, звучит несколько зловеще. А поскольку Славенский конец был достаточно лоялен к суздальской ветви князей, летописец, надо думать, специально подчеркнул, что боярина Судимира взяли в Славно, мол, вот как вышло – даже славлянам не поверил и из их конца взял заложника! В этой связи топоним «Славно» в данном случае скорее всего обозначал Славенский конец, потому что если новгородцы проявляли социальную активность, не объединяясь в цельные районные корпорации – концов или улиц, то это считалось «крамолой» [Несин 2016а]. А почти все улицы нагорной части Славенского конца, за исключением разве что Дубошина переулка, тянулись не только по верху, но и по низу. Поскольку новгородский летописец не сообщает о «крамоле» в рядах новгородцев, то в 1236 г. Ярослав, взяв заложника в Славно, явно тем самым шантажировал не только нагорную часть конца, но весь Славенский конец, включая низкую прибрежную его часть. В 67260 (1252) г. Славно сгорело от церкви св. Ильи до Нутной ул. [НIЛ 2000: 80). В данном случае из контекста не совсем понятно, какая часть Славенского конца имеется в виду – только нагорная или низменная, береговая тоже. Но тем не менее нет основания утверждать, что здесь имеется в виду только вершина холма. Тем более что Нутная ул. доходила в старину до берега р. Волхов (см. схему [Семенов 1959: 60-61]), и почти треть ее длины приходилось не на вершину холма. В 6783 (1275) г. на княжьем – Ярославовом – дворе начался пожар, от которого «съгорел» весь Торг, «семо и до Славна, а семо и до Рогатицы» [НIЛ 2000: 323]. Поскольку Торг не восходил на Холм, под Славном имеется в виду Славенский конец. Торг был в Новгороде как бы нейтральной территорией, ни в один конец не входившей. А вот 8

Valla. №3(1), 2017. Ярославов, или Княж двор, с княжанским берегом (см. выше) относился к Славенскому концу (что кстати, как отмечалось ранее, служит дополнительной аргументацией тому, что данный район не относился к территории Торга). В ЛА сказано, что в городе был пожар от Славенца до Рогатицы [ЛА 1889: 56]. Интересна уникальная форма Славенец, ни разу больше в источниках не употреблявшаяся. Согласно уникальному известию НIIIЛ, в 6807 (1299) г. в Новгороде среди 12 церквей Торговой стороны, сгоревших во время пожара, фигурирует «Петръ и Павелъ въ Славне» [НIIIЛ 1841: 222]. Но рассказ этой летописи содержит некоторые сомнительные детали [ЦЖМвН 1995: 4], поэтому, по-видимому, не современен событиям. 16 июля 6819 (1311) г. на Торговой стороне вспыхнул пожар. Он начался на Ильиной улице, затем уничтожил «Торгъ всь, и домове по Рогатицю, а семо въ Славно» [НIЛ 2000: 334]. Стоит заметить, что Славно здесь явно означает Славенский конец, а не только его старинную верхнюю часть – ее «домове» к Торгу не примыкали. Вдобавок, далее летописец приводит список 7 погоревших «древяных» церквей, одна из которых – «святого Прокопия» Кесарийского [там же] – относилась к территории Ярославова двора, входившей в состав Славенского конца (ныне на этом месте, к югу от Николо-Дворищенского собора, близ Никольской улицы, стоит одноименная каменная церковь, построенная в XVI в.). 7 июня 6848 (1340 г.) Торговую сторону снова охватил пожар. Начался он в тот же день на левобережной Софийской стороне, распространяясь «с бурею и с вихром», а затем, по выражению новгородского хрониста, «по воде огонь горя хожаше и много людии истопи на Волхове» [НIЛ 2000: 331] (это означает, очевидно, не фантастическое горение воды в прямом смысле слова, а распространение через реку по кораблям, экипажи которых, стало быть, потонули в воде – М. Н.). «И перевержеся огнь через Волохово на ону (Торговую – М. Н.) сторону, и тамо въскоре до вечернии погоре вся сторона от Федорова ручья въ Славно и до поля, и церкви каменыи, и деревяныи и домове» [НIЛ 2000: 351] Под полем, надо думать, имеются в виду заливные луга, тянущиеся южнее Новгорода вдоль Волхова: именно на этом участке городская застройка южнее Федоровского ручья почти примыкала к «полю» – ее отделял от него лишь ручей Тарасовец. Впрочем, в данном летописном рассказе Федоровский ручей указан ошибочно. Ведь Славенский конец не примыкал к нему, да и напротив его устья в средневековье никогда не было большого скопления кораблей, по которому огонь мог перейти с одного берега реки на другой. А вот напротив Торга с его пристанями – «вымолами» – корабли скапливались. Очевидно, под ручьем следует понимать не Федоровский, а взятый к тому времени в трубу проток, некогда текший через Торг и отделявший Плотницкий конец от Славенского – тот самый летописный «ручей», что фигурировал в вышеописанных известиях о летописных пожарах домонгольского периода. Но, видимо, именно потому, что он был к тому времени засыпан, летописец по ошибке вместо него назвал другой, существующий еще к тому времени на поверхности земли правобережный ручей, Федоровский. Тогда понятно утверждение летописца, что от ручья погорела вся территория Торговой стороны в Славно до поля, почти примыкавшего к югу Славно. Очевидно, Славно – это Славенский конец, ведь его нагорная часть к тому ручью не выходила. При этом начался пожар на правом берегу от реки, т. е. со стороны Торга. Не случайно далее упоминается что во время пожара новгородские грабители иных убивали «над товаром», а товар присваивали себе, в том числе и тот, что лежал в «святых церквахъ» [там же] – несомненно, речь идет о церквах, расположенных на Торгу, традиционно служивших по совместительству не только храмами, но и складами купеческих товаров. Но, вместе с тем Торг, очевидно, все же сгорел не весь – огонь, как видно, не охватил его северную часть, лежавшую за бывшим ручьем, но зато спалил всю территорию Славенского конца до самой границы с полем – именно поэтому летописец подчеркнул, что сгорела вся Торговая сторона в Славенском конце до поля. Под полем, вероятно, стоит понимать участок на восточной окраине города к югу от Ильиной ул. Там оно упоминается в источниках XVI в. 9

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания В 6855 (1347) г. Славно погорело от двора Семена Бескова на Нутной улице [НIЛ 2000: 1359]. Очевидно, Семен приходился родственником Игнату Беску, казненному новгородцами в 1316 г. по обвинению в пособничестве Михаилу Ярославичу Тверскому. Но в какой части улицы он жил, в нагорной, относящейся к историческому ядру Славенского конца, или в низменной береговой, неясно. В 6873 (1365) г. новгородский летописец отметил «знамение отъ иконы святыя Богородица въ церкви святаго Петра въ Славне: идяше аки роса» [НIVЛ 2000: 291]. В том году начался мор в южном новгородском пригороде – Торжке. Что в данном случае означает «Славно», сказать сложно. Не исключено, что Славенский конец. Зимой 6876 (1367/68) гг. этот храм, согласно тому же источнику, перестроен Лазутой в камне: «Заложи Лазута церковь каменну святаго Петра, конец Славна» [там же: 294]. «Конец Славна» в летописях в дальнейшем будет выступать, как уже будет сказано, в качестве обозначения Славенского конца. В 6892 (1384) г. «городцане» новгородских пригородов Орешка и Корелы (ныне г. Шлиссельбург и Приозерск Ленинградской области) прибыли в Новгород «с жалобою» на получившего эти земли в кормление служилого князя Патрикея Наримонтовича. Однако Патрикей нашел поддержку в Славно – «подъя Славно» [НIЛ 2000: 379]. В итоге славляне «поставиша веце», как обычно во время конфликта между новгородскими сторонами – на Ярославовом дворе, а жители Софийской стороны встали в Детинце у Софийского собора. Обе стороны стояли друг против друга «въ оружии», однако «ублюде Богъ и святая Софея от усобъная рати, но отъяша у князя те городы, а даша ему Русу и Лагоду» [там же]. В НIVЛ эта история рассказана дважды [НIVЛ 2000: 339-441]. В первый раз приведен краткий текст, аналогичный вышеуказанному известию НIЛ, затем сообщается о постройке крепости Ям (ныне г. Кингисепп Ленинградской обл.), после чего рассказ о распре городских районов вновь повторяется в пространном виде, и среди прочего прямо сказано, что служилый князь Патрикей Наримунтович «подъя» за некий «посул» Славенский конец [там же: 440], а затем следует опять же более подробный рассказ о закладке Ям-города, имевшей место летом на Петров пост [там же: 441] Таким образом Славно из краткого рассказа в пространном рассказе однозначно называется Славенским концом. И это неудивительно. Краткий рассказ описывает напряженное вооруженное противостояние Славно и трех заречных концов, когда ни та, ни другая сторона не решились при этом вступить друг с другом в сражение. Согласно пространному повествованию, так они простояли 2 недели до четверга на Черкизовой неделе [там же]. А поскольку вторник на мясопустной неделе в том году выпадал на 9 февраля [там же], четверг на Черкизовой был 4 февраля 1384 г. Если отнять две недели, то начало новгородского конфликта стоит отнести приблизительно к 21 января 1384 г. Конечно, славлян было недостаточно много, чтобы напасть на вечников целых трех заречных концов. Но, видимо, и не так мало, чтобы жители Софийской стороны решились идти к ним вереницей, через относительно узкий мост на правый берег, где славляне имели возможность наносить им поочередно удары перед сходом с моста. Славенский конец был одним из крупнейших городских районов. Но если б речь шла не о нем, а о его древнейшей нагорной части, то там, конечно, жило не так много народу, чтобы представлять столь серьезную угрозу для трех заречных концов, что те в течении двух недель подряд не решались напасть на них, перебежав через мост. ( К тому же, если бы славляне были бы только из верхней части, то они бы в летописи фигурировали как крамольники – так в новгородском летописании назывались новгородцы, собиравшиеся на вече не целостными территориальными корпорациями [Несин 2016а]). Первые пять дней третьей недели конфликта, с 4 по 9 февраля, по-видимому, не проходили в столь напряженном вооруженном стоянии на вечевых площадях двух берегов реки. Обе стороны, как видно, за две недели поняли, что так ничего не сделать, а переходить реку опасно. При этом 4 февраля Славенский конец безуспешно 10

Valla. №3(1), 2017. пытался разграбить двор жившего в Плотницком конце тысяцкого Есифа, который пытался примирить славлян с заречанами, сочувствуя, по мнению первых, именно трем концам Софийской стороны. Но когда жители Славенского конца подбежали к его воротам, плотничане объединенной силой отбили их натиск. Софийская сторона в свою очередь, смогла договориться на 9 число с Плотницким концом Торговой стороны одновременно напасть на Славенский. Но в тот день, во вторник 9 февраля, Плотницкий конец в нарушение уговора отказался от своих намерений [НIVЛ 2000: 441]. Это, по мнению А.В. Петрова, и заставило обе враждующие стороны примириться. [Петров 2003: 269]. Однако на самом деле причина была в другом. Ведь именно 9 февраля, а также в четверг, 11-го, славляне разобрали мост между двумя опорами [НIVЛ 2000: 441] И обе стороны города оказались отрезанными друг от друга непреодолимой преградой – ведь Волхов плохо замерзает зимой, но и не остается свободным ото льда, это исключало и пешую, и судовую переправу. В кратком рассказе также говорится, что перемирию предшествовала разборка моста [НIЛ 2000: 379; НIVЛ 2000: 439]. После повреждения моста жители левобережной Софийской стороны – включая купцов – не могли попасть на Торг, а жители правой стороны – в кафедральный Софийский собор, правобережное духовенство теряло связь с архиепископией, etc. Да и вообще для средневекового общества такой – в прямом смысле слова – разрыв государства надвое был тяжел. Все же Новгород при всем своем вечном межрайонном соперничестве, считал себя одним городом, с общими городским вечем, должностными лицами, епархией… Неудивительно, что в итоге новгородцы пришли к соглашению, «одиначеству» – оставить Патрикея Наримунтовича на новгородской службе, но дать ему вместо прежних пригородов в кормление иные плюс порубежный с Ливонией участок – нарвский «берегъ» (видимо, взамен Лужского села – ныне г. Луга, которым тот владел до зимнего межрайонного конфликта – М. Н.). Затем, как видно, мост починили – «вся 5 конецевъ» скрепили грамоту на городском вече на Ярославовом дворе [НIVЛ 2000: 341]. Пожалование нарвского берега служилому князю, вероятно, и послужило поводом для летней закладки каменной крепости Ям вблизи от приграничной реки Нарвы (по прямой – ок. 22 км). (Присутствия того князя на закладке, как и какого-либо его влияния на постройку крепости источники не отмечают. Вероятно, потому, что, лишившись лужской вотчины, он потерял какое бы то ни было влияние на реке Луга. В задачу служилого князя входило не участвовать в государственных делах Новгорода, а сидеть на своих вотчинах и защищать новгородцев во время войн). Из всех новгородских крепостей времен независимости эта крепость стала самой ближней к ливонскому рубежу. С одной стороны, она строилась не на глазах у защитников иноземной крепости Нарва, но, с другой стороны, быстро оказывалась на пути у ливонцев, вторгавшихся во владения Новгорода. 14 июля 6893 (1385) г. в ходе городского пожара сгорели постройки на территории Славенского и Плотницкого концов, «конецъ Славна» весь «выгоре», пострадал также храм «Ионна на Торгу, конецъ Славна» [НIVЛ 2000: 342]. «Конец Славна» здесь безусловно синоним Славенского конца. К нему относился и храм Иоанна Предтечи на торгу близ Немецкого двора. Хотя сам Торг не относился к кончанской территории, находившиеся на его территории храмы находились в ведении прилегавших концов. Например, В.Л. Янин отмечал, что, по данным Семисоборной росписи XV в., храм Успения на Козьей Бородке на Торгу являлся соборной церковью Славенского конца [Янин 2004: 195]. Под 8 февраля 6896 (1389) и под 16 апреля 6924 (1417) гг. «конець Славна» фигурирует в связи со встречами возвратившихся в Новгород с московской хиротонии архиепископов Ионы и Симеона [НIЛ 2000: 383, 406]. В первом случае конец Славна – несомненно место встречи архиепископа, а не обозначение вечников Славенского конца, ведь он упомянут перед высшими должностными лицами города – посадником и тысяцким [там же: 383]. Во втором случае также присутствуют следующие детали: посадник и тысяцкий встречают архиепископа с игуменами, попами, клиром Софийского собора и крестами, после слова «кресты» без какого-либо союза упоминается конец Славна [там же: 406], который, таким 11

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания образом, фигурирует в источнике явно не как социальная категория, а как место встречи архиерея. По формулировке ЛА, посадник и тысяцкий с теми же духовными лицами «сретоша [т. е. встретили] его съ кресты, конец Славна» [ЛА 2000: 163]. Таким образом, и здесь конец Славна – не социальная группа лиц, а место встречи архиепископа. Повидимому, как и в 1385 г., это привязка к Славенскому концу. Согласно Строевскому списку НIVЛ, в 6963 (1455) новгородцы «поставиша церковь каменну святаго Илью во Славне на строи основ» [НIVЛ 2000: 445]. В ЛА известие о постройке церкви стоит после рассказа о московском походе на новгородскую землю в 6964 (1456) г. [ЛА 2000: 196]. Представляется, что в ЛА дана более верная датировка, так как в Строевском списке НIVЛ 6964 г. оказывается пропущен, наряду с записями практически всех происходящих в них событий. Лишь сведения о постройке храма св. Ильи Пророка «во Славне» в 6964 г. были оставлены, но, очевидно, задним числом записаны за прошлым 6963 г. Неясно, что обозначает в этом случае топоним Славно, но не стоит исключать, что Славенский конец. 6 марта 6967 (1959) г. в «конце Славна у святого Ильи» произошла встреча архиепископа Ионы [ЛА 2000 196]. Оборот «конец Славна», по-видимому, означал Славенский конец. Это последнее упоминание Славно за период новгородской независимости. В 1478 г. в результате московского завоевания Новгород утратил свою республиканскую государственность и был присоединен к Московскому княжеству. Таким образом Иван III определенно решил вопрос о существовании единого Московского государства. Топоним Славно в Московский период Впрочем, политическое присоединение Новгорода к Московскому княжеству с упразднением местной государственности и установлением власти московских наместников не могло моментально привести к полной инкорпорации Новгородской земли в Московское государство. В Новгороде по-прежнему оставались местные светские и духовные землевладельцы, которые, несмотря на утрату политической власти, сохраняли богатство и влияние в городе, и Иван III не мог быть уверен, что они будут лояльны по отношению к московским властям и не попытаются – как это было несколько лет назад – вступить в сговор с иностранными правителями и вывести Новгород из-под власти Москвы. Уже в конце 1479 г. Великий князь московский Иван III заподозрил в изменнических настроениях новгородского архиепископа Феофила. В конце 6988 (1479) г. (а точнее – 2 декабря [ПЛ 2 1955: 58, 218; Алексеев 1989: 20, 176]9 Иван III с войском прибыл в Новгород и «стоялъ в Славне 9 недель» [НIVЛ 2000: 457, 46610, 516, 609]. К сожалению, источник не уточняет, в какой именно части Славенского конца они расположились. Об Иване III известно, что тот остановился на дворе новгородца Евфимия Медведнова [Алексеев 1983: 19; МЛС 2000: 326], однако в настоящий момент мы не располагаем сведениями о местоположении этого двора на территории Славенского конца. Но вполне возможно, что под Славно подразумевается весь Славенский конец вообще. К такой трактовке склоняет достаточно смутное известие Типографской летописи, согласно которому Иван III стоял в «Славиньском конце cо всеми людьми, половину города испряталъ, ему себе стороны» [Тип 2000: 197-198]. Очевидно, летописец имел в виду, что великий князь 9

К убедительному обоснованию Ю.Г. Алексеевым достоверности этой даты можно добавить, что она вполне вписывается в сроки, за которые в 1475 и в 1477 гг. великокняжеское войско преодолевало путь от Москвы до Новгорода – больше месяца, менее полутора. В 1479 г., как отметил Ю.Г. Алексеев, Иван III выступил из Москвы 26 октября [Алексеев 1983: 17; МЛС 2000: 326]. Совершив простое арифметическое действие, можно заключить, что в тот год великий князь на дорогу потратил месяц и 6 дней. 10 В Академическом списке словосочетание «9 недель» отсутствует. Срок стояния не указан.

12

Valla. №3(1), 2017. занял «половину» городского массива на Торговой «стороне». А это фактически вся территория Славенского конца. Целью поездки Ивана III был арест новгородского архиепископа Феофила с экспроприацией владычной казны. (По предположению некоторых авторов, тогда же великий князь переписал на себя половину новгородских владычных волостей, или «почти половину» [Бернадский 1961: 318; Скрынников 1994: 20]. В действительности новый этап секуляризации владычных владений следует относить к 1499 г., но и тогда не была захвачена вся оставшаяся половина земель владычного дома [Фролов 2004: 54-62]). Архиепископ обвинялся в стремлении вывести Новгород из состава Московского государства. Типографская летопись объясняет причину – Феофил обиделся на Ивана III за то, что тот отнял у него и у всех монастырей новгородской епархии по половине «волостей и сел» [Алексеев 1983: 20; Тип 2000: 197; Несин 2016б: 158]. Очевидно, значительная часть земель была переписана на великого московского князя уже в 1478-1479 гг., так как в начале января 1478 г. Иван III выразил намерение переписать на себя «половину» владычных «волостей», но 7 числа, когда ему принесли списки, «у владыки половины волостеи не взял, а взял 10» [Скрынников 1994: 30; МЛС 20006 319; Несин 2016 б: 158]. Но к осени 1479 г. половины волостей у владычного дома уже не осталось, что и привело к конфликтам между новгородским архиепископом и московским государем. Несмотря на то, что московские власти декларировали мирный характер военного похода на Новгород – «поход миром» [МЛС 2000: 326] – и помимо владыки больше никого не арестовали и не депортировали из города, из-за присутствия войска, ставшего в Славенском конце на 9-недельный постой, арест мятежного архиепископа принял характер военной операции, а город был на военном положении, будучи вынужден принимать у себя в течение более чем двух месяцев иногородних бойцов. Новгород в то время был всего-то менее двух лет назад включен в состав Московского княжества, и в нем оставалось еще не так уж мало бывших хозяев жизни павшей вечевой боярской республики, в среде которых могли возникать идеи вновь попытаться передать город под юрисдикцию Великого княжества Литовского. По-видимому, московский правитель демонстрировал новгородцам, что если ему в их городе что-то не понравится или он заподозрит изменнические намерения, то он готов будет применить военную силу даже в том случае, если его рассердят отдельные лица. В 7016 (1508) г. погорела «городняя» стена (стена на валах внешних городских укреплений – Окольного города – М. Н.) от «Славно» до Щитной ул. Плотницкого конца [НIVЛ 2000: 612]. По-видимому, Славно здесь означает Славенский конец – валы Окольного города расположены в стороне от древнейшей территории Славна, как отмечалось выше, городской массив по данным археологических раскопок к тем местам подступил лишь в XII в. 8 ноября 7041 (1533) г. новгородцы по велению архиепископа Макария «во рли (пашне – М. Н.) во Славне» [НIVЛ 2000: 550]. начали рубить лес для строительства церкви, впоследствии освященной во имя св. Марка. Поскольку лесов на Холме не было, речь идет о пригородных угодьях, относящихся к Славенскому концу. 20 июня 7049 (1541) г. во время пожара на Торговой стороне сгорела церковь св. Ильи «во Славне» , а у свв. Петра и Павла (опять же «во Славне») «разметали» притвор (видимо, сами новгородцы – М. Н.) [НIIЛ 1965: 147]. При этом к Славну привязаны именно эти храмы, стоявшие поблизости на южной оконечности возвышенности, а другие пострадавшие территории – в том числе Нутная улица Славенского конца – нет. В рассказе Новгородской III летописи сказано, что тогда «Славно» горело до Белого костра [НIIIЛ 1841: 249]. Но из контекста данного рассказа все-таки нельзя понять, что здесь подразумевается под Славно – весь Славенский конец или, как в рассказе НIIЛ, его южная оконечность с церквами Петра и Павла и Ильи Пророка, рядом с которыми (в начале ул. Славной и Загородской) находился летописный Белый костер – башня окольного города. В XVI в. Славно в новгородских летописных известиях иногда упоминается в более узком смысле – в качестве обозначения 13

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания маленького района в южной части Славенского конца в районе церквей свв. Петра и Павла и Ильи Пророка «во Славне». В дальнейшем мы будем наблюдать то же на примере известия той же летописи о крестном ходе 1572 г. Стоит иметь в виду, что в конце XV в., после покорения Новгородской республики, московский князь Иван III депортировал многих новгородских землевладельцев, от бояр до купцов, вместе с их семьями. Вместо них в городе поселились среднерусские купцы и служилые люди. Эти московские переселенцы могли плохо понимать значение древних городских названий и, слыша, к примеру, выражения вроде «Ильи в Славне», «святых апостол» или «Петра и Павла в Славне», воображать, что именно там, на южной оконечности Славенского конца есть какой-то особый микрорайон Славно, с теми двумя церквами. Вот, к примеру, 14 июля следующего 7050 (1542) г. в ходе очередного пожара погорели «в Славно» церкви свв. Ильи Пророка и Михаила Архангела [НIVЛ 2000: 618]. Топоним Славно в данном контексте определенно означает Славенский конец, так как храм Михаила Архангела находится в низине, у нынешней Лодочной станции, близ начала Б. Московской и Нутной ул. Кроме того, судя по контексту летописного рассказа об этом пожаре, Ярославово «Дворище» к тому времени уже не входило в состав Славна [НIVЛ 2000: 618]. Впрочем, это вполне возможно в связи с тем, что в 1478 г. новгородцы по требованию Ивана III отдали ему территорию Ярославова двора (который с тех пор в источниках стал называться Дворищем11). В новгородских писцовых книгах 1581-1584 гг. Славенский конец и Дворище противопоставляются как разные части города [ПК 1911: 221]. К началу XVI в. северные границы Ярославова дворища в районе НиколоДворищенского собора, вероятно, несколько сместились к северу по сравнению с периодом новгородской независимости. Или, что более вероятно, выпав из кончанской территории, стали несколько размываться в глазах новгородцев, сливаясь местами с Торгом. Церковь покровительницы торговли св. Параскевы Пятницы, которая во времена новгородской независимости обозначалась на Торговище, уже под 1510 г. упомянута как расположенная «на Дворище» [НIVЛ 2000: 461, 469, 537]. Но при этом связи с Торгом она, по-видимому, тоже не потеряла. В апреле 1524 г. ее восстанавливали торговцы из соседнего Великого ряда Торга [НIVЛ 2000: 541], а не только «московский» гость Дмитрий Иванович Сырков (отец которого имел двор на Ярославовом дворе близ Николо-Дворищенского собора в районе церкви Жен Мироносиц). Кроме того, в летописном описании вышеупомянутого пожара 14 июля 1542 г. церковь Иоанна Крестителя у Немецкого двора причислена к дворищенским храмам [НIVЛ 2000: 618], несмотря на то, что во время новгородской независимости относилась к «Торжищу». Все это наводит на мысль, что новгородцы в XVI в. уже не могли припомнить, где несколько десятилетий назад был Ярославов двор. Этому способствовало и его выпадение из кончанской структуры, иначе бы новгородские жители лучше помнили место его границы с Торгом. 23 августа 7059 (1551) г. местом встречи нового архиерея Серапиона был «конец Славна» [НIIЛ 1965: 171]. Поскольку в городе кончанская структура сохраняла свою целостность, несмотря на утрату права горожан участвовать в государственном управлении, то этот оборот, вероятнее всего, обозначал, как во времена новгородской независимости, 11

Впрочем, впервые данное название упоминается в сообщении Строевского списка Псковской III летописи за 1477 г. в связи с великокняжеским требованием освободить территорию «дворища» [ПЛ2 1955: 209] (где между прочим, обычно проходили вечевые городские собрания – М. Н.). Впрочем, данный летописный свод был составлен уже в XVI в., и переписчик мог допустить некоторую модернизацию. А кроме того, Иван III в 1477 г. ясно давал понять, что намерен полностью покорить Новгород. Поэтому в данном случае псковский хронист мог и в те времена назвать вечевой Ярославов двор «дворищем» – местом двора, намекая на то, что Иван III решил покончить с вечевой республикой.

14

Valla. №3(1), 2017. Славенский конец. 20 июня 7060 (1552) г. согласно дефектному сообщению НIIЛ, в ходе бури с грозой сгорела церковь Св. Троицы в Поозерье (ныне с. Троица), были выдраны многие дома и деревья: «да бурею же весь лес и Славна выдрало, прибило к великому мосту в Новегороде» [НIIЛ 1965: 150]. К сожалению, не ясно, что было выдрано в Славно. Но очевидно, оно находилось близ побережья реки, в нижней части, так как потом упало в Волхов и было прибито к мосту в центре города, переброшенному между Детинцем и Торгом. 9 февраля 7064 (1566) г. упоминается Юрий боброник Кожевин из «Славны» [НIIЛ 1965: 156]. К сожалению, где именно в Славенском конце жил этот человек, неизвестно. Поэтому и значение топонима Славно тоже остается неясным. Для летописца было важно, что святой дух «простил» ему падучую болезнь – эпилепсию [там же]. В действительности эпилепсия – до недавнего времени совершенно неизлечимая болезнь, которая зримо для обывателей проявляется в припадках, случающихся через нерегулярные промежутки времени, иногда через годы. Скорее всего, страдавший приступами эпилепсии житель Славна внезапно очнулся после одного из припадков в относительно бодром состоянии, что современники, крайне мало разбиравшиеся в нервных болезнях и устройстве нервной системы, восприняли как результат чудесного исцеления. Между прочим, этот Юрий из Славна – первый известный житель Руси, больной эпилепсией. К слову сказать, в истории новгородского Славенского конца это не единственный случай древнейшего упоминания в стране различных болезней. Согласно рассказу новгородской летописи по списку Дубровского 8 августа 1539 г. в семье «Тимохи Трубника» на Павловой «улице въ берегу» родилась мертвая двухголовая и четырехногая девочка [НIVЛ 2000: 579]. Это известие является самым ранним свидетельством о рождении на Руси сросшихся близнецов. Ночью 28 июля 7065 (1567) г. на Загородской улице «во Славне» сгорело 14 дворов. Огонь бушевал в районе церкви Ильи Пророка, которая тоже «огорела». Пожар начался, впрочем, не от нее, а на дворе Ефрема сребреника [НIIЛ 1965: 156]. По-видимому, Славно здесь – Славенский конец. К историческому ядру Славенского конца Загородская ул., надо думать, не имела отношения. Она появляется не ранее конца XIV в. [Петров 2009: 87-89]. Любопытно ее название – Загородская, или Загородная, несмотря на то, что она оказывалась внутри внешних укреплений окольного города и даже стены посадника Федора 1335 г. (последняя была локализована археологическими раскопками примерно посредине между церквами свв. Ильи Пророка и Петра и Павла, а улица проходила западнее, мимо храма св. Ильи). Начиналась она от Славенской ул. недалеко от берега р. Волхов от «Белого костра» – башни Окольного города [ЛК 1930: 111] – и шла между церквами свв. Ильи и Петра и Павла по краю возвышенности параллельно Окольному городу. Застройка в эти места пришла, как отмечалось выше, около XII в., правда, в отдельных местах, как показывают материалы Посольского раскопа 2006 и 2008, освоение прилегающих участков началось в X и XI вв. Но даже в более поздние времена – в XVI в. – на Загородской улице отмечено большое количество садов и огородов и даже «поле» около пересечения с ул. Ильиной. Видимо, поэтому ей и дали название Загородская. Кроме того, как отмечал А.И. Семенов, она также фигурировала в источниках под названием Окольный Заулок [Cеменов 1959: 67]. Наконец, в писцовых книгах 1581-84 гг. она названа Пробойной [ПК 1911: 221] (пробойными в Новгороде иногда назывались улицы, идущие с юга на север, параллельно Волхову). По-видимому, в 1567 г. сгорела в основном западная, левая сторона улицы, наиболее близкая к пострадавшей от пожара церкви Ильи на Славне. В пределах Славенского конца «по левой стороне» от «реки от Волхова к Полю» в лавочных книгах великого Новгорода 1583 г. указано 13 дворовых «мест», а на противоположной стороне насчитывалось в общей сложности не то 11, не то 12 участков, и при том оные дворовые «места», «задворки» часто перемежались садами и огородами [ЛК 1930: 111-112, 120-121]. «Поле» – надо думать, 15

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания незастроенная местность по южной стороны улицы около слияния с Ильиной ул. Там она указана при летописном описании маршрута крестного хода 20 июля 1572 г., согласно которому процессия повернула с Ильиной на Загородскую ул. у поля [НIIЛ 1965: 193]. Кстати, в этих местах в старину протекал ручей, тот самый, что был еще в средневековье взят в трубу, однако ложбинка («желобина») от него в некоторых местах сохранялась. Ее наблюдал еще в XIX в. В.С. Передольский, вычисливший по ней топографию значительной части бывшего ручья [Передольский 1898: 104, 235]. Любопытно, что в писцовых книгах XVI в. взятый в трубу ручей под названием «труба» часто упоминается в районе разных улиц Славенского конца [Cеменов 1959: 67], т. е. он представлял собой достаточно заметное явление. Это обстоятельство также могло способствовать сохранению незастроенного пространства на том участке Загородской ул. Не исключено, впрочем, что в 1567 г. дворов на левой стороне было больше. В тех же лавочных книгах 1583 г. по противоположной, восточной стороне, обращенной к внешним укреплениям города, приведены разные данные о количестве дворовых мест между Нутной и Бардовой ул. – не то 2+2, не то 5 [ЛК 1930: 212]. Как видно, составитель лавочных книг опирался на показания разных современных писцовых книг, составленных в те годы. Но если в те годы число дворовых мест могло меняться с 4 до 5 в считанные годы, то во время пожара 1567 г. оно тем более могло быть иным и на западной, левой стороне улицы в пределах Славна / Славенского конца их могло быть не 13, а, например, все 17. Во всяком случае пожар, безусловно, охватил преимущественно именно левую, западную сторону улицы. Что касается Ефрема-сребреника, то он в ходе пожара 1567 г., вероятно, выжил. Другое дело, что лавочные книги 1583 г. на Загородской ул. в пределах Славенского конца упоминают лишь «Гласка серебреника московского веденца» [ЛК 1930: 112], т. е. переведенного в Новгород из Москвы, проживавшего на правой, восточной стороне улицы. Что случилось с новгородским сребреником Ефремом, умер ли он своей смертью, или пострадал во время опричного погрома Новгорода 1570 г., неизвестно. В синодике Ивана Грозного в числе пострадавших новгородцев он не упомянут. Хотя устроенный опричной ратью погром новгородского посада, по-видимому, не обошелся без неучтенных жертв. Согласно новгородской летописной повести о приходе Иоанна IV в Новгород, опричникам было велено новгородских «мужей и женъ без пощадения и без остатка бити и грабити дворы ихъ, и въ хоромах окна и ворота [царь] повеле высекати» [НIIIЛ 1841: 258]. Другое дело, что масштаб этих убийств во время погрома городских кварталов был, по-видимому, сравнительно невелик: в других источниках эти жертвы вообще не упоминаются. Даже в записках Г. Штадена, красочно описывающего опричные зверства в Новгороде, сообщается лишь о порче ворот, лестниц и окон (!) во время погрома новгородских посадов, а об убийствах городских жителей при этом не упомянуто (хотя сказано, что вешали тех «земских», которые норовили вытащить из реки сброшенное в нее награбленное опричниками добро, которое те не могли увезти с собой). Это при том, что Штаден был далеко не склонен намеренно умалчивать о расправах над новгородцами и уверял, что царь неизменно каждый день во время пребывания в Новгороде посещал застенки [Штаден 1925: 90]. Представляется, что современный историк Новгорода С.В. Трояновский дал в своей новой монографии довольно верное описание новгородской трагедии 1570 г. [Трояновский 2015: 314-315]. Под 20 июля 7080 (1572) г. НIIЛ упоминает крестный ход, совершенный по Ильиной ул., Загородской в сторону храма Ильи Пророка «въ Славно». [НIIЛ 1965: 193]. Славно здесь, как и в сообщении того же источника о пожаре 1541 г., упомянуто в значении южной части Славенского конца, где расположен храм Ильи Пророка. Кстати, по мнению И.И. Кушнира, такое же значение топониму Славно придавал уже в XX столетии основатель Новгородской археологической экспедиции А.В. Арциховский, считая, что Славно – это местность на юге Славенского конца, где стоят храмы Ильи на Славне и Петра и Павла на Славне [Кушнир 16

Valla. №3(1), 2017. 1982: 5]. Когда церкви «в Славне» стали называться «на Славне», сказать сложно. Очевидно, это произошло уже за пределами эпохи Средневековья. Но форма названия безусловно свидетельствует, что Славно уже по ошибке стали воспринимать не как район города, а как холм, на котором стоят данные церкви, в то время как в действительности Холм в старину не имел какого-либо названия, а так и назывался Холмом. Впрочем, и после этого Славно по-прежнему упоминалось в широком смысле как обозначение Славенского конца. 20 июля 1709 г. начался пожар на Торгу на Иванской улице, в гостином дворе, а «въ Славне» горело «до Виткова переулка» [НIIIЛ 1841: 276]. Соответственно Славно – это территория Славенского конца, граничившего с Торгом. Огонь с Торга перешел на территорию Славенского конца и дошел на востоке до Виткова переулка, дугой протянувшегося от ул. Ильино к Дубошину переулку. Изучение упоминаний топонима Славно в новгородском средневековом летописании позволяет сделать некоторые выводы. Ниже мы их приведем в порядке значимости. 1. Происхождение топонима Славно не было связано с этнонимом словене; скорее всего, он происходил от мужского имени Славн, как и Славкова ул. соседнего Плотницкого конца, начинавшегося по соседству с Торгом. 2. Топоним Славно в начале – середине XII в. обозначал не всю территорию Славенского конца, а лишь его древнейшую часть, расположенную на вершине Холма. Но с конца XII в. Славно начинает фигурировать в качестве обозначения всего Славенского конца. И хотя в этот период в большинстве случаев трудно определенно локализовать территорию, которое занимало летописное «Славно», но во всех случаях, когда это сделать можно, Славно с последней четверти XII в. всегда обозначало не только верхнюю, но и остальную, нижнюю часть Славенского конца. 3. При этом сам холм, на вершине которого находилось историческое ядро Славенского конца, в летописях назывался просто Холмом. А к местному жилому массиву в старину прилагался предлог «в», а не «на», как в наши дни. Поэтому современные обороты типа церкви свв. «Петра и Павла на Славне» или «Ильи на Славне» не встречаются в древнерусских источниках и в известном смысле исторически неверны. 4. Поселение Славно первоначально, скорее всего, имело не городской, а сельский характер и появилось позднее древнейших ядер заречных Людина и Неревского концов и позже того, как Новгород стал городом. Поэтому известная теория В.Л. Янина об образовании Новгорода из трех поселков на двух берегах р. Волхов нуждается в поправке. 5. Ярославов двор, в отличие от Торга, до 1478 г. входил в состав Славенского конца. Но затем вышел из его состава, будучи переданным великим князьям московским. Поэтому в XVI в. новгородцы не помнили, где несколько десятков лет назад оканчивалась на севере его территория. 6. В XVI в. термин Славно продолжал часто употребляться в широком смысле, как синоним городского Славенского конца, но иногда упоминался в значении сравнительно небольшого южного участка конца, где находятся церкви свв. Петра и Павла и Ильи Пророка. Однако в качестве обозначения Славенского конца это слово продолжало употребляться и далее, по крайней мере до начала XVIII в. Несин М.А., г. Санкт-Петербург

17

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания

Источники Ип 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. ЛА 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 16. Летопись Авраамки. – СПб.: М.: Языки русской культуры, 2000. ЛК 1930 – Лавочные книги Новгорода Великого 1983 г. – М.: РАНИОН, 1930. МЛС 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 25. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская I летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIIЛ 1965 – Полное собрание русских летописей. Т. 30. Владимирский летописец; Новгородская II летопись. – М.: Наука, 1965. НIIIЛ 1841 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородские летописи I, II, III. – СПб., 1841. НIVЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. Новгородская IV летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПК 1911 – Майков В.В. Книга писцовая по Новгороду Великому XVI в. – СПб., 1911. ПЛ 2 1955 – Псковские летописи. Выпуск 2. – М.: АН СССР, 1955. Тип 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 24. Типографская летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. Штаден 1925 – Штаден, Генрих. О Москве Ивана Грозного. – М.: М. и С. Сабашниковы, 1925.

Литература Азбелев 2008 – Азбелев С.Н. Фиаско историка, игнорировавшего данные археологии // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2008. Вып. 22. С. 217-226. Алексеев 1989 – Алексеев Ю.Г. Свержение ордынского ига. – Л.: Наука, 1989. Андреев 1989 – Андреев В.Ф. Северный Страж Руси. – Л.: Лениздат, 1989. Арциховский 1949 – Арциховский А. В. Раскопки на Славне в Новгороде // МИА. № 11. 1949. С. 119-151. Бернадский 1961 – Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XVI в. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1961. Болховитинов 1808 – Болховитинов Е.А. (о. Евгений) Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода. – М., 1808. Гиппиус 2015 – Гиппиус А.А. Отзыв официального оппонента о диссертации П.В. Лукина «Вече в социально-политической системе средневекового Новгорода» на соискание ученой степени доктора исторических наук по специальности 07.00.02 – Отечественная история. – М., 2015. С. 1-12. Гайдуков 1992 – Гайдуков П.Г. Славенский конец средневекового Новгорода. Нутный раскоп. – М.: МГУ, 1992. Гайдуков 1996 – Гайдуков П.Г. Дубошин раскоп в Новгороде // Чело. 1996. № 2 (9). С. 6. Гринев 1987 – Гринев Н.Н. Летописное сообщение о событиях 1015 г. в Новгороде и вопросы политического и военного устройства Новгородской земли // Изучение истории и культуры новгородской земли. Тезисы докладов научной конференции. – Великий Новгород, 1987. С. 61-62. Дубровин 2009 – Дубровин Г.Е. Формирование Плотницкого конца средневекового 18

Valla. №3(1), 2017. Новгорода // Новгородская земля – Урал – Западная Сибирь в историко-культурном и духовном наследии. Ч. 1. – Екатеринбург, 2009. С. 101-118. Дубровин 2016 – Дубровин Г.Е. «Докончанский» период истории Плотницкого конца средневекового Новгорода (XI – середина XIII в) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. №2 (64). С. 5-18. Ершевский 1978 – Ершевский Б.Д. Археологическое изучение Новгорода в 1969-1974 гг. // Археологическое изучение Новгорода. – М.: Наука, 1978. С. 227-235. Кушнир 1982 – Кушнир И.И. Архитектура Новгорода. – Л.: Лениздат, 1982. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Насонов 1951 – Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. – М. – Л.: АН СССР, 1951. Несин 2012 – Несин М.А. История происхождения Новгорода как проявление общих и частных закономерностей процесса градообразования // Х Плехановские чтения «Россия: средоточие народов и перекресток цивилизаций». – СПб., 2012. С. 36-40. Несин 2013 – Несин М.А. Социальная организация Новгородского веча // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: материалы научной конференции 17-18 ноября 2011 г. – Великий Новгород, 2013. С. 72-88. Несин 2014 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в ХII – начале XIV столетия по данным письменных источников // Документальное наследие Новгорода и Новгородской земли. Вып. 12. – Великий Новгород, 2014. С. 116-129. Несин 2014а – Несин М.А. Первые известия о новгородских тысяцких (до конца XII в.) // Клио. 2014. № 9 (93). С. 20-22. Несин 2016 – Несин М.А. Первая монография о новгородском вече: Рец. на кн.: Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. – 608 с. // Valla. 2016. Т. 2. №3. С. 98-109. – Доступ на 07.02.2017. Несин 2016а – Несин М.А. Крамолы и крамольники в Новгороде XIII-XIV вв. по материалам новгородского летописания // Valla. 2016. Т. 2. №2. С. 1-9. – Доступ на 07.02.2017. Несин 2016б – Несин М.А. Из истории логистики русских войск в XV – начале XVI в. (Отзыв на работу В.В. Пенского «“...И запас пасли всю зиму до весны”: логистика в войнах Русского государства – раннего Нового времени») // История военного дела: исследования и источники. Т. 8. 2016. С. 134-166. – Доступ на 07.02.2017. Носов 1984 – Носов Е.Н. Новгород и Новгородская округа IX-X вв. в свете врхеологических данных (к вопросу о возникновении Новгорода) // Новгородский исторический сборник. Вып. 2 (12). – Л., 1984. С. 15-16. Олейников 2014 – Олейников О.М. Древнейшие оборонительные сооружения новгородского детинца (По материалам исследований 2013 г.) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 28. – Великий Новгород, 2014. С. 50-61. Олейников 2015 – Олейников О.М. Исследования на территории Новгородского детинца в 2015 г. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 28. – Великий Новгород, 2015. В печати. Петров 1988 – Петров А.В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. // Генезис и развитие феодализма в России. – Л.: ЛГУ, 1988. С. 35-36. Петров 2003 – Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2003. Петров 2006 – Петров А.В. К обсуждению проблем истории вечевого Новгорода // Rossica antiqua: Исследования и материалы. 2006 / Отв. ред. А.Ю. Дворниченко, А.В. Майоров. – СПб.: СПбГУ, 2006. С. 260-269. Петров 2007 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: раскоп Посольский 2006. Развитие застройки участка // Новгород и Новгородская земля. История и 19

Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания археология. Вып. 21. – Великий Новгород, 2007. С. 24-39. Петров 2008 – Петров М.И. Никольский раскоп 2007 года: характеристика застройки // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 22. – Великий Новгород, 2008. С. 14-28. Петров 2009 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: раскоп Посольский 2008 // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 23. – Великий Новгород, 2009. С. 80-89. Петров 2010 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: Ильменский раскоп // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Вып. 24. – Великий Новгород, 2010. С. 24-39. Петров 2013 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: раскоп Никольский-2012 // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Вып. 27. – Великий Новгород, 2013. С. 31-34. Петров 2014 – Петров М.И. Славенский конец средневекового Новгорода: раскоп Никольский 2012 (продолжение работ в сезоне 2013 года) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 28. – Великий Новгород, 2014. С. 72-74. Петрухин 1982 – Петрухин В.Я. Три «центра» Руси. Фольклорные истоки и историческая традиция // Художественный язык средневековья. – М.: Наука, 1982. С. 143-158. Свердлов 1999 – Cвердлов М.Б. О названии новгородского Славенского конца // Новгородский исторический сборник. Вып. № 7 (17). – СПб., 1999. С. 15-17. Cеменов 1959 – Семенов А. И. Древняя топография южной части Славенского конца Новгорода // Новгородский исторический сборник —1959. Вып. № 9. С. 55-73. Скрынников 1994 – Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. – М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1994. Трояновский 2001 – Трояновский С.В. Новгородский Детинец в X-XV вв. по археологическим данным. Автореф. дис. … канд. ист. наук. – М., 2001. Трояновский 2011 – Трояновский С.В. Археологическая характеристика социальной топографии Софийской стороны Новгорода в X-XV вв.: Формирование, динамика изменений, связь с политической историей // Споры о новгородском вече: Междисциплинарный диалог. – СПб.: Европейский ун-т в СПб., 2012. С. 152-161. Трояновский 2015 – Трояновский С.В. Великий Новгород: седьмицы истории. 859-1990е гг. – М.: Весь мир, 2015. Татищев 1994 – Татищев В.Н. История Российская. Ч. 1. – М.: Ладомир, 1994. Толочко 2005 – Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. – М.: Новое литературное обозрение; Киев: Критика, 2005. Фролов 2004 – Фролов А.А. Конфискации вотчин владыки и монастырей в последней четверти XV в. // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2004. № 18. С. 54-62. Хабургаев 1979 – Хабургаев Г.А. Этнонимия «Повести временных лет» – М.: МГУ, 1979. ЦЖМвН 1995 – Церковь Жен-мироносиц в Новгороде. – М.: Общество историков архитектуры, 1995. Шуреев 2013 – Шуреев А.В. Археологические исследования в Славенском конце средневекового Новгорода: Воскресенский раскоп // Новгород и Новгородская земля: история и археология. Вып. 27. – Великий Новгород, 2013. С. 35-39. Шуреев 2015 – Шуреев А.В. Работы на Воскресенском раскопе в Великом Новгороде // Археологические открытия 2010-2013 годов. – М.: Ин-т археологии РАН, 2015. С. 98-99. Янин, Алешковский 1971 – Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР. 1971. № 2. С. 32-61. Янин 1984 – Янин В.Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город (исследования и материалы). 1984. № 7. 20

Valla. №3(1), 2017. С. 40-56. Янин 1962 – Янин В.Л. Новгородские посадники – М.: МГУ, 1962. Янин 2004 – Янин В.Л. Средневековый Новгород. – М.: Наука, 2004. Янин 2006 – Янин В.Л. Новгородская берестяная почта 2005 года // Вестник Российской Академии наук. Т. 76. Вып. 3. – М., 2006. С. 227-229. Янин, Колчин, Ершевский, Хорошев 1974 – Янин В.Л., Колчин Б.А. и др. Новгородская экспедиция // Археологические открытия 1973 г. – М.: Изд-во АН СССР, 1974. С. 35-38.
 Аннотация Статья посвящена значению топонима Славно по данным новгородского летописания в XII-XVI вв. Показывается неправомерность этимологии этого названия из этнонима словене. Кроме того, в работе рассматриваются проблемы, связанные с исторической топографией и историей развития Славенского конца, а также характеризуются некоторые события новгородской и российской истории, связанные с упоминанием Славна. Ключевые слова Славно; Славенский конец; Великий Новгород; вече; Иван III; Иван Грозный; Патрикей Наримунтович; Ярослав Всеволодович Сведения об авторе Несин Михаил Александрович, г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии инженерных войск и войск связи e-mail: [email protected]








21

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти

Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти Вопрос о тождественности Рюрика и Рорика Фрисландского обсуждается в России со времени выхода русского перевода книги «Рустрингия, первоначальное отечество первого российского великого князя Рюрика и братьев его» бельгийского профессора Г.-Фр. Голлманна [Hollmann 1816; Голлманн 1819]. Сам профессор упоминает, что эту идею первым высказал в разговоре с герцогом Ольденбургским граф Н.П. Румянцев, министр коммерции Российской империи в 1802-1811 гг. В 1814 г. герцог передал это мнение профессору, чья книга на немецком языке вышла в Бремене в 1816 г., а уже в 1819 г. была издана в русском переводе. Дальнейший ход споров изложен в исчерпывающей и недавней статье О.Л. Губарева [Губарев 2016а; см. тж. Губарев 2016б]. Отметим лишь выдающуюся роль в исследовании этого вопроса эмигранта, полковника Н.Т. Беляева [Беляев 1929] и смелую для советского времени статью А.Н. Кирпичникова, И.В. Дубова и Г.С. Лебедева в сборнике «Славяне и скандинавы» [Кирпичников и др. 1986: 189]. Часть 1. Ключевая дата выхода Руси на историческую арену, связанная с походом Аскольда и Дира на греков в 6374 г. от сотворения мира (866 г. от Рождества Христова), уже давно оспорена, так как установлено, что в реальности появление дружин «народа Рос» под стенами Константинополя произошло в 6368 (860 г.). Подробный анализ хронологических слоев в летописных статьях 6360-6480 гг. приведен в работе С.В. Цыба [Цыб 1995: 42]. Обобщение последних историко-хронологических изысканий исследователей летосчислительных систем проведено в статье А.О. Казанцева [Казанцев 2015: 67], также сотрудника Алтайского государственного университета. Ниже по Повести временных лет (ПВЛ) указаны основные даты этого периода в летоисчислении от СМ (в скобках указаны даты от РХ), а текст погодных записей сокращен ради удобства, так как для большинства интересующихся этим вопросом понятно, о чем идет речь. В левом столбце указаны даты из ПВЛ, относящиеся к византийской истории, в правом к собственно русской: Въ лѣто 6367 (859). Имаху дань варязи, приходяще изъ заморья, на чюди, и на словѣнехъ… Въ лѣто 6370 (862). И изгнаша варягы за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собѣ володѣти.… И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собѣ всю русь, и придоша къ словѣномъ пѣрвѣе. И срубиша город Ладогу. И сѣде старѣйший в Ладозѣ Рюрикъ… Въ лѣто 6374 (866). Иде Асколдъ и Диръ на Грѣкы... Въ лѣто 6376 (868). Поча цесарствовати Василий. Въ лѣто 6377 (869). Крещена бысть вся земля Болгарьская. Въ лѣто 6387 (879). Умѣршю же Рюрикови предасть княжение свое Олгови… Въ лѣто 6390 (882). Поиде Олгъ, поемъ вои свои

22

Valla. №3(1), 2017. многы: варягы, чюдь, словѣны, мѣрю, весь, кривичи... Въ лѣто 6391 (883). Поча Олегъ воевати на древляны… Въ лѣто 6392 (884). Иде Олегъ на сѣвяры [т.е. на северян]... Въ лѣто 6393 (885). Посла Олегъ к радимичемъ… Въ лѣто 6395(887). Левонъ царствова, сын Васильевъ Въ лѣто 6411 (903) Игореви възрастъшю, и хожаше по Олзѣ и слушаше его, и приведоша ему жену от Плескова, именемь Ольгу. Въ лѣто 6415 (907). Иде Олегъ на Грекы... Въ лѣто 6420 (912). Посла мужи свои Олегъ построити мира и положити ряд межю Русью и Грѣкы... И бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33. В лѣто 6421 (913). Поча княжити Игорь по Ользѣ. В се же время поча царствовати Костянтинъ, сынъ Леонтовъ, зять Романовъ. В лѣто 6422 (914). Иде Игорь на древляны и, побѣдивъ, възложи на ня дань болшю Ольговы. В то же лѣто приде Семеонъ Болгарьскый на Цесарьград...

В лѣто 6421 (913). Поча княжити Игорь по Ользѣ. В се же время поча царствовати Костянтинъ, сынъ Леонтовъ, зять Романовъ.

В лѣто 6428 (920). Поставьленъ Романъ цесаремъ въ Грѣцѣхъ. В лѣто 6449 (941). Иде Игорь на Грѣкы. В лѣто 6452 (944). Игорь совокупи воя многы... В лѣто 6453 (945). Присла Романъ, и Костянтинъ и Стефанъ слы къ Игореви построити мира пѣрваго. Игорь же глаголавъ с ними о мирѣ... В лѣто 6453 (945). ... И погребенъ бысть Игорь... Начало княжения Святославля, 1. В лѣто 6454 (946).

Этот период охватывает 87 важнейших лет в истории Руси. Из-за странной ошибки с 860 годом кажется, что даты русской истории летописец просто расставил в последовательном порядке между известными ему датами византийских хроник. Варианты объяснения такой ошибки приведены в комментариях к изданию ПВЛ 2012 года [ПВЛ 2012: 255], в работе С.В. Цыба [Цыб 1995: 42] и многих других. Но думаю, стоит сосредоточиться не на возможной рукописной ошибке, а на присутствии в летописи двух видов исчисления времени. От пѣрьваго лѣта Михаила сего до пѣрваго лѣта Олгова рускаго князя, лѣт 29, от пѣрваго лѣта Олгова, понелѣже сѣде в Киевѣ, до пѣрваго лѣта Игорева лѣто 31, от пѣрваго лѣта Игорева до пѣрваго лѣта Святославля лѣт 33...

И в другом месте о княжении Олега: «И бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33». Эти промежутки приведены летописцем, так как именно их помнили потомки участников событий, естественно, не читавшие византийских хроник. До принятия единого календаря люди обычно ориентируются в прошлом времени, используя промежутки времени относительно тех или иных событий, поэтому в ПВЛ и указаны эти относительные 1

Текст в угловых скобках дополнен по Лаврентьевской летописи. Основной текст приведён по онлайнизданию «Библиотека литературы Древней Руси», где использован Ипатьевский текст. – Прим. ред.

23

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти промежутки времени. К сожалению, первая же попытка привязать даты летописи к царствованию императора Михаила приводит к невразумительному ряду цифр, так как общепринятые даты его царствования – 842-867 годы. Тогда получаем «от первого лета Михаила» 842 + 29 = 871 год – это год смерти Рюрика и т.д. При этом подчеркнем, что часть «византийских» дат в ПВЛ практически совпадает с датами византийских хроник. Василий Македонянин начал царствовать в 867 г. и правит до 886 г., когда погибает от несчастного случая на охоте. После него царствует император Лев VI, прозванный Мудрым, договор с русами действительно значится под 911 годом, и по смерти императора Льва в 912 г. стал править его брат Александр, впрочем, недолго. В 913 г. поставлен императором восьмилетний Константин VII, в 920 г. поставлен Роман вторым императором и т.д. Все совпадает с датами ПВЛ, только приход народа Рос, как выше уже было отмечено, под стены Константинополя значится в хрониках и документах под 860 годом. А ведь дата эта важна! Только Покров пресвятой Богородицы спас Великий город 18 июня 860 г. от народа Рос, вышедшего на двух сотнях кораблей из устья Борисфена и разграбившего окрестности Константинополя.: «... Народ неименитый, народ несчитаемый, народ, поставляемый наряду с рабами, неизвестный, но получивший имя [выделено мной – И. Х.] со времени похода против нас, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием… так быстро и так грозно нахлынул на наши пределы, как морская волна, не щадя ни человека, ни скота…» – так писал патриарх Фотий об этом событии (цит. по: [Васильевский 1915]) Это действительно дата выхода Руси на историческую арену. Возникает вопрос, что же пытался увязать в своей хронологии летописец, вводя, видимо, сознательно такую большую ошибку относительно такой важной даты? Вернемся к вопросу о царствовании императора Михаила. Феодора, мать Михаила отравила своего мужа императора Феофила Иконоборца, нанесшего не одно поражение арабам и болгарам. Феодора была объявлена императрицей-регентшей при четырехлетнем сыне Михаиле III. Только в начале 856 г. Феодору вынудили отказаться от регентства [Дашков 1996]. Итак, первое самостоятельное «лето» Михаила приходится на 856 год. Теперь вернемся в наши северные дебри. Напомним: «От пѣрьваго лѣта Михаила сего до пѣрваго лѣта Олгова рускаго князя, лѣт 29, от пѣрваго лѣта Олгова, понелѣже сѣде в Киевѣ, до пѣрваго лѣта Игорева лѣто 31, от пѣрваго лѣта Игорева до пѣрваго лѣта Святославля лѣт 33...». Получается следующая картина: 856+29=885 885. Умѣршю же Рюрикови предасть княжение свое Олгови… (первое лето) 918. И с того разболѣвся, умьре [Олег]. ... И бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33. 951. И погребенъ бысть Игорь...

И далее опять все более расходящийся ряд дат с более-менее определенными датами жизни Святослава, сына Игоря. К сожалению, противоречие не устранилось. Но… Отметим пока дополнительные промежутки времени, которые были в памяти потомков участников событий: • – от смерти Рюрика до взятия Олегом Киева 3 года; • – от взятия Киева до второго похода на Константинополь 25 лет. Часть 2. Итак, в чем же дело? Такое впечатление, что часть дат сознательно «упорядочена», при 24

Valla. №3(1), 2017. этом относительные промежутки, которые находятся в памяти потомков участников событий, старательно сохранены без изменений. Картина может сложиться, если мы сделаем два допущения: – 29 лет проходит от первого лета Михаила не до смерти Рюрика, а до занятия Олегом Киева, то есть до первого года в Киеве, так как поход на Киев заведомо происходил после смерти Рюрика; – 31 год проходит не от прихода Олега в Киев до первого года княжения Игоря, а как раз от смерти Рюрика до первого самостоятельного года Игоря. Вспомним, что 946 год выделен в летописи как первое «лѣто» княжения Святослава, сына Игоря. То есть надо разделить относительные промежутки из жизни Олега и из жизни Игоря и Святослава. Теперь посчитаем промежутки жизни Игоря от первого лета Святослава назад, а события Олеговой жизни от первого лета Михаила. 856. «пѣрвое лѣто Михаила» 856+29=885 882. Умѣршю же Рюрикови предасть княжение свое Олгови… 885. Поиде Олгъ, поемъ вои свои многы: варягы, чюдь, словѣны... (29 лет от первого года Михаила, взятие Киева через 3 года после смерти Рюрика)

882. Умѣршю же Рюрикови предасть княжение свое Олгови…882+31=913 913. Первый год Игоря, через 31 год по смерти его отца Рюрика в 882 году и за 33 года до «пѣрвого лѣта Святославля». 946. Начало княжения Святослава, сына Игорева. 33 года от первого года княжения Игоря.

То есть получаем сходящийся ряд дат, где дата смерти Рюрика оказывается под 882 годом. Таким образом, в приведенных летописцем относительных датах, возможно, некогда была переставлена лишь одна фраза – «понелѣже сѣде в Киевѣ», которая изменила способ счета и внесла путаницу. Видимо, должно быть так: От пѣрьваго лѣта Михаила сего до пѣрваго лѣта Олгова рускаго князя, понелѣже сѣде в Киевѣ, лѣт 29, от пѣрваго лѣта Олгова (после смерти Рюрика), до пѣрваго лѣта Игорева лѣто 31, от пѣрваго лѣта Игорева до пѣрваго лѣта Святославля лѣт 33...

Первое «лѣто» Олега в одном случае означает год после взятия Киева, в другом после смерти Рюрика. Каким образом у летописца произошло смещение даты взятия Киева Олегом? Причина, думаю, в том же, зачем ему оказалось необходимо «омолодить» дату похода Руси с 860 до 866 года и привязать его к Аскольду и Диру. Основная дата, которую помнили тогда в Киеве – это дата прихода Олега и смерти Аскольда и Дира, которые правили городком много лет. Это крушение установившегося порядка, конечно, запомнилось. Ключ здесь в неизменности промежутков времени между событиями, которые помнили потомки дружинников, русины через сто-двести лет, когда происходила фиксация летописи. Помнили, что Киев взят через три года после смерти Рюрика, а призвание Рюрика произошло за семнадцать лет до его смерти. Поход Олега на греков произошел через 25 лет после захвата Киева. Тогда летописец расставляет даты в привязке к известным греческим датам, но пытается внести свою логику. Мы можем повторить это, не пытаясь сделать логичной дату первого похода... И если год захвата Киева 885, как следует из моего допущения, то поход Олега на Константинополь действительно был в 910 г., как это и зафиксировано византийскими 25

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти летописями, которые не знают похода 907 г. Тогда понятно, почему договор возникает на следующий 911 год. А вот если смерть Рюрика по этому расчету происходит в 882 году, и призван он за 17 лет до этого, то призван он после первого похода на Константинополь, и призван только в 865 г.!

Призвание варягов в миниатюрах Радзивилловской летописи. Источник: https://commons.wikimedia. org

Вот почему летописец попытался переставить дату похода Руси с 860 на 866 год и приписать этот поход его боярам Аскольду и Диру, для того, чтобы это было после призвания Рюрика. Кстати, не обсуждая здесь Аскольда и Дира, замечу, что эти исторические личности (или одна личность) могли реально участвовать в походе 860 г. С другой стороны, после такой перестановки у летописца получался год похода Олега на Царьград – 907. Ведь многие помнили, что это было через 25 лет после взятия Киева, а у него это уже получался 882 г. Так логика – вначале призвание, затем Аскольд и Дир, которые названы боярами Рюрика, затем их поход на Царьград – привела к противоречию с византийскими хрониками и к образованию двух походов 907 и 910 гг. Отметим, что не во всех летописях присутствует эта «упорядоченность». В 26

Valla. №3(1), 2017. Новгородской летописи младшего извода [НIЛ 1950] вначале говорится именно о походе руси на Царьград и о молении Михаила и Фотия во Влахернской церкви, и только затем о призвании варягов. Могу предположить, что Рорик Фрисландский был избран на княжение в Ладоге не потому что кто-то кое-что слышал о нем, а потому, что он был одним из видных участников похода 860 г., и надо отметить, весьма родовитым участником, пришедшим, естественно, со своей дружиной. После возвращения из этого похода на Константинополь русь-дружина, сплотившая в себе разноязыкий и совсем не локальный контингент (в ней могли быть воины всего Северного Средиземноморья и жители всех попутных рек), обрела новое самосознание. Заметим, что и в гораздо более поздней истории России после войн менялось представление о лучшей жизни. Видимо, так же произошло и после возвращения из этого похода. Жить хотелось по-новому и по-своему. Свеи, которым платили дань жители берегов от устья Западной Двины до устья Волхова, были изгнаны вернувшимися с Великого похода. Конечно, не все свеи, а «представители администрации» свейского конунга. В летописи они обозначены обобщенно как «варяги», но, скорее всего, это были именно свеи, так как потом не одно столетие они претендовали на эти земли. Начавшаяся взрослая жизнь самоопределившейся руси тут же обернулась противостоянием вчерашних соратников. Началась смута. В европейских хрониках Рорик Фрисландский, упомянутый перед этим лишь в 859 г., вновь возникает в 863 г., когда советует норманнам, зажатым на Эльбе меж двух армий Лотаря II и cаксов, убраться отсюда без боя [Пчелов 2012: 144-146]. Как видим, во время похода руси на Константинополь его нет на Западе. Видимо, только к этому времени в Гардах, будущей Новгородской земле, произошло осознание необходимости решить вопрос власти не силой, а по закону, то есть по праву крови, что в те времена совпадало. Выбор был большой, но все-таки ограниченный. Инглинги бились в Норвегии, потомки Радбарда правили в Свеаланде и как раз недавно были изгнаны с этих берегов. В Дании также правили их родственники, изгнавшие в свое время их отца Рорика из Дании. Оставались лишь претенденты из Гаутланда и той же, еще не объединенной Норвегии. Именно из этих областей Скандинавии в дальнейшем появилось множество знатных людей на Руси. Но выбор пал на Рорика, потомка знаменитого Харальда Хилдитена, погибшего в славной Бравальской битве, род свой ведущего от Скъёльда, сына самого Одина, отца северных богов… Рорик Фрисландский, помимо древней крови, между вчерашними участниками похода на Константинополь имел еще одно преимущество. Он владел по наследственному праву Дорестадом, богатейшим городом фризов, по образцу которого развивались другие торговые города [Беляев 1929: 216, 225-230 и др.; Херрман 1986]. И, так сказать, олигархи фризской торговли, знавшие Рорика и его семью долгие годы, точнее, с 826 г., когда эту семью крестил франкский император, могли оказать сильное влияние на принятие решения. Фризы в большинстве своем были крещены, во всяком случае, купцы. Фризы имели сильнейшее влияние на Балтике в то время, и им «свой» конунг на Восточном пути, конечно, был выгоден. Через пару лет после возвращения из похода, в 865 г. Рорик призван коллективным решением на княжение. Если возникает вопрос, могло ли такое быть, достаточно сослаться на историю Новгорода Великого, который выбирал и приглашал на княжение князей десятки раз за свою многовековую историю. Алдейгья-Ладога, как предшественница Новгорода, могла это делать также. Возникает естественный вопрос, почему так мало сделано за годы правления достойного упоминания в летописи. Возможно, местные походы, на севере, оказались вне поля зрения киевских летописцев, но, возможно, Рорик не все это время был реально у власти. Никоновская летопись упоминает восстание против Рюрика через два года после 27

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти призвания. То есть, по моей версии, это должно было произойти в 867 г. Удивительно, но этому есть подтверждение в западных хрониках. Лотарь II в этом году собирает ополчение для отражения возможного нападения Рорика, изгнанного «кокингами» [Беляев 1929: 240, прим. 117]. Столкновения не последовало, но факт изгнания отмечен. Кто такие кокинги? Слово до сих пор употребляется в норвежском, датском и северонемецких диалектах для обозначения приготовления пищи, особенно ее варки. Обратимся к «Саге о гутах». Эта сага, описывающая заселение острова Готланда (Гутланд в старом гутнийском произношении), языческие верования и жертвоприношения гутов, подчинение острова власти конунга свеев, принятие гутами христианства, государственноправовой и церковный статус Готланда, является естественным дополнением «Гуталага» и считается достоверным историческим источником. Полагают, что она была написана около 1220 г. Автор ее неизвестен. Вот что говорится в ней о языческих временах: До этого времени и еще много позднее люди верили в рощи и курганы, в священные места и священные столбы и в языческих богов. Они приносили в жертву своих сыновей и дочерей, и скот вместе с едой и питьем. Они делали это из страха. Вся страна приносила за себя высшее кровавое жертвоприношение людьми. И каждый тридьунг также приносил за себя человеческие жертвы. Но меньшие тинги приносили меньшие жертвы: скотом, едой и питьем. Они называли себя «кипятящими товарищами», ибо они сообща варили [жертвы]. [Сага о гутах 1975]

Думаю, это вполне объясняет, что произошло. Рорика изгнали «кипятящие товарищи», язычники, за его прохладное отношение к старым обычаям. Ведь он был крещен в 826 г. От епископа Эбо мы знаем, что конунг Харальд Клак, старший родственник Рорика, принял христианство в 826 г. Так как он был вынужден оставить страну (или уже оставил), он просил помощи у Хлодвига Благочестивого. Крещение состоялось в Ингельхейме близ Майнца, где у Хлодвига был дворец с видом на Рейн поблизости от церкви св. Альбана. Харальд зашел в Рейн вместе с женой, сыновьями и командами ста кораблей. Хлодвиг и Юдифь поднесли большие дары новообращенным и передали им в лен Рустрингию (во Фрисландии) и виноградник у Рейна. Но вернуть Данию Харальд не смог [Беляев 1929: 227228; Пчелов 2012: 141]. Рорик как родственник конунга Харальда, сын или племянник, вряд ли мог отсидеться где-то и не стать христианином. Понятно, что многие норманны крестились в те времена неоднократно с целью получения подарков, но знать принимала веру вполне осознанно. Более того, велика вероятность, что в числе знатных заложников Рорик учился у самого св. Ансгария, проповедавшего затем в Швеции. Недаром Рорика называли потом «язва христианства» – именно потому, что он был христианином, так как язычника так величать бессмысленно. Все это даром не проходит, и вряд ли Рорик в дальнейшем мог искренне и с горячим чувством поедать вареную конину во время жертвоприношений в Ладоге-Алдейгье. Такие обряды и в более поздние времена другим конунгам давались с трудом. Кстати, в 867 г. он совсем не юн – поздно менять привычки. Но мне представляется, что более важным было даже не личное христианство призванного Рорика, а то, что после похода 860 г. русь, как об этом сказано в окружном послании Фотия, патриарха Константинополя, от 867 г., русь сама попросила себе епископа [Кузенков 2003]. Отдельный вопрос – попросили участники похода или призванный Рорик, который, возможно, и сам был участником похода. В любом случае, до 867 г. некий церковный иерарх был послан греками к руси. Здесь стоит отметить, что в окружении Рорика Фрисландского было много фризских данов [Губарев 2016а], и, будучи крещеными и долгое время жившими в империи Каролингов, все они могли быть заинтересованы в прямом контакте с Константинопольской церковью для подчеркивания своей независимости от империи франков. 28

Valla. №3(1), 2017. К. Цукерман считает, что никуда, кроме Поволховья, в северный русский каганат, высокопоставленный священнослужитель, о котором радостно сообщает Фотий, прибыть не мог [Цукерман 2003]. Толочко П.П. оспаривает это, утверждая приоритет Киева [Толочко 2003]. Но, возможно, именно приезд священников и попытка строительства храмов послужили толчком к восстанию «кокингов», кипятильщиков конины. К тому же, тогда находит объяснение интересный археологический факт, который согласно К. Цукерману объясняется лишь смутой, предшествовавшей призванию Рюрика – пожары, которые произошли во второй половине 860-х гг. в Старой Ладоге, Сясьском городище, Рюриковом городище и городище Камно-Рыуге [Цукерман 2003]. Но с учетом изгнания Рорика «кокингами» эти пожары находят свое объяснение. Да, такой широкий единовременный охват пожарищ может говорить о полномасштабном вторжении, которое мягко названо в летописи «призванием» или смутой перед призванием. К. Цукерман ссылается на них для подтверждения своей гипотезы о более позднем призвании Рюрика, но мне кажется более вероятным, что это говорит как раз о внутренней войне, которую можно назвать первой гражданской войной на Руси. Языческое население восстало и перебило гарнизоны, состоящие во многом уже из крещеных фризских данов Рорика. Тогда погибли, скорее всего, и прибывшие из Константинополя священники, если допускать их прибытие на такой далекий север. Успели ли они построить храм, даст когда-нибудь ответ археология. Ну, а концепция двойного призвания может несколько примирить К. Цукермана с тождественностью Рюрика Русского и Рорика Фрисландского. Все эти перипетии могут объяснить, почему Рюрик так мало совершил за время правления в Старой Ладоге и Новгороде. Просто времени на совершение в этих краях больших дел за те отпущенные 17 лет с первого призвания у Рорика-Рюрика было не так много. В 867 г. ему пришлось покинуть Ладогу, и дата повторного призвания либо завоевания остается открытой. (В статье А.Н. Кирпичникова «Русь и варяги» [Кирпичников 1986] предлагается без объяснений дата возвращения в 874 г.). По моему мнению, это случилось несколько позже. Годы изгнания Рорика совпадают с возможным временем действия «Саги о Хальвдане сыне Эйстейна», а возвращение Рорика в Алдейгью – со временем окончания действия этой саги. Основным маркером времени действия саги является то, что один из героев участвовал в битве при Хаврсфьорде, когда Харальд Прекрасноволосый разбил своих последних сильных соперников [Глазырина 1999] . Многочисленные герои саги борются за Альдейгью-Ладогу почти 10 лет (!), а затем просто оставляют объект борьбы и расходятся. Видимо, причина такого странного поведения кроется в появлении более сильного игрока, который и захватывает власть в Алдейгье. Формат статьи не позволяет надолго останавливаться на этой теме, но есть основания предполагать, что это второе призвание или отвоевание Алдейгьи произошло только в 879880 гг. Видимо, в этот раз Рорик пришел, усиленный новой норвежской дружиной своей жены и ее брата Хельга-Олега. Видимо, он решил не повторять ошибку своего старшего родственника Харальда, потерявшего родовые земли в Дании после крещения у франков: христиане оказались слабыми союзниками. Рорик привел с собой войско язычников, норманнов Хельги-Олега, а крещение Руси сдвинулась на более поздние времена. Если принять версию о втором «призвании» в 880 г., то до смерти в 882 г. Рорику осталось всего 2 года правления Ладогой-Алдейгьей. В это время, возможно, родился Игорь, в это же время, возможно, восстановлено «Рюриково городище» и туда перенесена ставка конунга, напротив которой, на другом берегу Волхова, через какое-то время возникнет Новгород. Часть 3. Приняв возможность перестановки единственной фразы в перечне относительных дат, получаем такую последовательность событий, подтвержденную датами византийских и 29

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти франкских хроник: 856. Первый год царствования Михаила. 860. Поход Руси на Константинополь. 865. Призвание Рюрика, конунга-христианина. 867. Изгнание Рюрика, языческая реакция. ? Повторное призвание или завоевание Ладоги 882. Смерть Рюрика и переход княжения к Олегу. 885. Через 3 года: «Поиде Олгъ, поемъ вои свои многы: варягы, чюдь, словѣны, мѣрю, весь, кривичи...» 29 лет от воцарения Михаила, взятие Киева. 910. Поход Олега на Константинополь через 25 лет после взятия Киева. 911. Договор Руси с Византией на следующий год после похода. 912. Смерть Олега, княжившего 33 года. 913. Первый год княжения Игоря, через 31 год по смерти его отца Рюрика в 882 г. и за 33 года до начала княжения Святослава. 945. Смерть Игоря. 946. Начало княжения Святослава, сына Игорева. 33 года от первого года княжения Игоря.

В этом непротиворечивом ряду остается лишь одна дата, не стыкующаяся с другими. Заканчивается жизнеописание Олега под 6420 (912) г. «И с того разболѣвся, умьре. ... И бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33». Отсюда у летописца и возникает 879 г. в качестве даты смерти Рюрика. Думаю, что дата вычислялась именно так – за точку отсчёта взят первый год княжения Игоря, значит, смерть Олега произошла в 912 г., тогда, вычтя 33, получаем 879. Впрочем, можно себя успокоить тем, что в основной фразе, где идет привязка дат княжения первых русских князей к византийской хронологии, указания на 33 года его княжения нет. Но если все-таки 33 года принимать во внимание, то возможны разные толкования: • • •

– 33 года мифический срок, тем более, что причиной смерти стал всем известный укус змеи, выползшей из черепа коня; – 33 года жизни после взятия власти в Киеве и смерть где-то на Севере в 918 г.; – 33 года жизни после смерти Рюрика и смерть в 915 г. опять же где-то на севере, или в Старой Ладоге или за морем.

В последних двух случаях первый год Игоря – это не первый год после смерти Олега, но первый год без Олега в Киеве, который более уже не вернулся в этот город. Возможно, Олег хотел уйти в Ладогу, возможно, еще дальше на Север, в Норвегию, откуда по преданию был родом и он, и его сестра, родившая Рюрику Игоря [Татищев 1994: 110]. Смерть Олега и начало самостоятельного княжения Игоря могли не совпадать. Так было бы удобно летописцу, наводящему порядок в истории, но пространство земли и дружинная демократия могли дать более сложную картину. Вычисление даты смерти Рюрика по первому лету Игоря путем отъема 33 лет дает общепринятую дату смерти Рюрика в 879 г., но приведу еще одно свидетельство в пользу все-таки 882 г. для утверждения даты смерти Рюрика и, следовательно, сдвига даты смерти Олега: В год Господень 882. Восточные франки собрали против норманнов войско, но вскоре обратились в бегство; при этом пал Вало, епископ Меца. Даны разрушили знаменитый дворец в Аахене, предав его огню, и сожгли монастыри и города, славнейший Трир и Кельн, а также королевские пфальцы и виллы, повсюду истребляя местное население. Император Карл собрал против них бесчисленное войско и осадил их в Эльслоо. Но к нему вышел король Готфрид и император передал ему королевство фризов, которым прежде владел дан Рорик, дал ему в супруги Гизлу, дочь короля Лотаря и добился, чтобы норманны покинули его королевство [Ведастинские

30

Valla. №3(1), 2017. анналы 1999].

В мире, окружающем Балтийское море, вести распространялись быстро, путешествие от Готланда до Новгорода при хорошей погоде и непрерывной гребле занимало всего 2 недели, так что о смерти своего дяди Готфрид мог узнать очень быстро и, соответственно, предъявить права на Фризию, наследственный лен Скъельдунгов. Почему это не произошло раньше? Думаю, именно в 882 г. Готфрид получил известие о смерти своего дяди и решительно предъявил свои права на наследственный лен, что совпадает с вышесказанным... Итак, годом призвания Рюрика, исходя из вышеприведенных допущений, уместно считать 865 г., через 5 лет после Великого похода северных дружин на Константинополь в 860 г. Годом изгнания через 2 года оказывается 867 г., а годом смерти через 17 лет после первого призвания становится 882 г. Эти даты не противоречат ни западным, ни византийским хроникам и устраняют противоречие между датами жизни Рюрика Русского и Рорика Фрисландского из рода Скьёльдунгов, указывая с большой долей вероятности на тождество этих исторических личностей. Харьковский И.А., г. Санкт-Петербург Литература Беляев 1929 – Беляев Н.Т. Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи// Seminarium Kondakovianum. III. Прага, 1929. С. 215-270. Васильевский 1915 – Житие Георгия Амастридского // Васильевский В.Г. Труды. Т.III. Пг., 1915. С. 64-69. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. Ведастинские анналы – 1999 Ведастинские анналы // Историки эпохи Каролингов. – М.: РОССПЭН, 1999. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. Голлман 1819 – Голлманн Г.-Фр. Рустрингия, первоначальное отечество первого великого князя Рюрика и братьев его. – М., 1819. Hollmann 1816 – Hollmann H.F. Rustringen, die ursprungliche Heimat des ersten russischen Grosfursten Ruriks und seiner Bruder. Ein historischer Versuch. Bremen, 1816. Губарев 2016а – Губарев О.Л. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского // Valla. 2016. №2(4-5). C. 9-25. Губарев 2016б – Губарев О.Л. «Пояша по себе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. №2(3). С. 21-39. Дашков 1996 – Дашков С.Б. Императоры Византии. – М.: Издательский дом «Красная площадь», «АПС-книги», 1996. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. Казанцев 2015 – Казанцев А.О. История изучения древнерусской летописной хронологии. – Известия АлтГУ. Т. 2. №4(88). – Барнаул, 2015. С. 67-70. Кирпичников и др. 1986 – Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени) // Славяне и скандинавы. – М.: Прогресс, 1986. С. 188-298. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. Кузенков 2003 – Кузенков П.В. Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в cредневековых пиcьменных источниках // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000 г. – М., 2003. С. 3-172. НIЛ 1950 – Новгородская I летопись ст. и мл. изводов. – М. – Л.: АН СССР, 1950. ПВЛ 2012 – Повесть временных лет / Под ред. Д.С. Лихачёва, О.В. Творогова. – СПб.: Вита Нова, 2012. Пчелов 2012 – Пчелов Е.В. Рюрик. Изд-е 2-е. – М.: Молодая гвардия, 2012. Сага о гутах 1975 – Сага о гутах. / Пер. С.Д. Ковалевского // Средние века. Вып. 38. – М., 1975. С. 307-311. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. 31

Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти Сага о Хальвдане 1996 – Сага о Хальвдане сыне Эйстейна // Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о Северной Руси. – М.: Ладомир, 1996. [Версия HTML] – Доступ на 9.02.2017. Татищев 1994 – Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. 1. История Российская. Ч. 1. – М.: Ладомир, 1994. Толочко 2003 – Толочко П.П. Русь изначальная // Археологiя. 2003. №1. С. 100-103. Херрманн 1986 – Херрманн Й. Раннегородские центры и международная торговля в Восточной и Северо-Западной Европе // Славяне и скандинавы. – М.: Прогресс, 1986. С. 5788. Цукерман 2003 – Цукерман К. Два этапа формирования древнерусского государства // Археологiя. 2003. №1. С. 76-99. Цукерман 2007 – Цукерман К. Перестройка русской истории // У истоков русской государственности. Материалы международной научной конференции (4-7 октября 2005 г., Великий Новгород) / Отв. ред. Е.Н. Носов, А.Е. Мусин. – СПб., 2007. С. 343-351. Цыб 1995 – Цыб С.В. Древнерусское времяисчисление в «Повести временных лет». – Барнаул, 1995.
 Аннотация В этой работе предпринята попытка понять природу противоречия хронологических и относительных дат, приведенных в Повести временных лет для начальной истории Руси. В статье выдвигается гипотеза, что даты начальных статей ПВЛ привязаны к годовой сетке вполне осознанно. Показано, что даты призвания и смерти Рюрика, оказываются не только осмысленными, но и согласованными с датами западноевропейских хроник. Простые допущения позволяют скорректировать представления о датах призвания, изгнания, повторного прихода и смерти первого русского князя Рюрика. Полученные даты снимают хронологические аргументы против тождественности Рюрика Русского и Рорика Фрисландского, которые основываются на противоречии датировки некоторых событий их жизни. Ключевые слова варяги; летописи; призвание варягов; Рорик Фрисландский; Рюрик; Фризия; хронология Сведения об авторе Харьковский Игорь Альбертович, г. Санкт-Петербург, независимый исследователь e-mail: [email protected]








32

Valla. №3(1), 2017.

«Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста Времена, последовавшие за реформацией, уже не знали смертных грехов гордыни, гневливости, корыстолюбия, доведённых до состояния того багрово-красного жара, того наглого бесстыдства, с которым они щеголяли в XV веке. Йохан Хёйзинга. «Осень Средневековья».

Происхождение фабулы «Скупого рыцаря» во многом остаётся загадкой. Скупость – страсть вневременная, и не совсем ясно, почему Пушкин поместил своих героев именно в рыцарские времена. Невозможно представить финал пьесы без вызова на поединок, брошенного старым отцом сыну; между тем происхождение этого важнейшего мотива до сих пор не установлено. И неизменно ускользает от внимания комментаторов знаковая деталь – «цепь герцогов», упоминаемая в финальной сцене как регалия власти. Широко распространена «автобиографическая» версия происхождения сюжета «Скупого рыцаря». Отношения поэта с отцом всегда были сложными. Суть проблемы сам поэт предельно чётко сформулировал в одном из писем к брату Льву из Одессы (25 августа 1823 г.): «мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию» [ПСС 13: 67]. Но дело не только в деньгах. В финальной сцене «Скупого рыцаря» важную роль играет мотив клеветнического обвинения, выдвинутого отцом против сына; прямая аналогия обнаруживается в биографии поэта. Старый барон, пытаясь оправдать в беседе с герцогом своё упорное нежелание назначить сыну «приличное по сану содержанье», опускается до прямой клеветы: «Он... он меня / Хотел убить». Реакция герцога, воплощающего своей персоной верховную власть, вполне закономерна: «Убить! так я суду / Его предам, как чёрного злодея!» С этой сценой сопоставляют рассказ Пушкина о крупной ссоре с отцом (см. письмо к Жуковскому из Михайловского от 31 октября 1824 г.). Последствия бурного выяснения отношений повергли впечатлительного поэта в ужас: «Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться – дойдет до правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца для меня ужасно…» [ПСС 13: 116-117]. Владислав Ходасевич, детально разобравший этот эпизод, замечает: «Старый барон ведёт себя перед герцогом совершенно так, как Сергей Львович после объяснения с сыном вёл себя перед “всем домом”» [Ходасевич 1997: 466; ср. первое указание в литературе на тот же эпизод: Кирпичников 1899: 441]. Психологически аналогия очень убедительна, и желание вывести отсюда идею «Скупого рыцаря» вполне закономерно. Однако первый набросок плана будущей пьесы почему-то появляется только через 14 месяцев после ссоры поэта с отцом. В одной из рабочих тетрадей Пушкина, среди черновиков 5-й главы «Евгения Онегина», датируемых началом января 1826 г., находим слова: «Жид и сын. Граф» [Якубович 1935: 509, прим. 1]. Заголовок «Жид и сын» определённо обозначает сцену I; заголовок «Граф» – видимо, сцену II (если считать, что Пушкин первоначально хотел дать «скупому рыцарю» графский титул, но в дальнейшем понизил ранг этого персонажа). Заголовка для сцены III нет, и можно думать, что в январе 1826 г. Пушкин сам ещё не знал, как должен разрешиться конфликт между скупым отцом и бедствующим сыном. А между тем, по мысли Ходасевича, именно с финала – со сцены ссоры отца и сына в присутствии герцога – должна была начаться разработка фабулы. Существует и принципиально иной подход к «Скупому рыцарю». Его приверженцы, сомневаясь в том, что «идея пьесы дана собственными отношениями поэта к отцу» [Морозов 1903: 472-473], указывают на возможность чисто литературных реминисценций. Высшей 33

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста точкой развития этой линии исследований стал комментарий Д.П. Якубовича в «пробном томе» академического Полного собрания сочинений Пушкина, для которого избрана была драматургия поэта. Отдав неизбежную дань популярной «автобиографической» версии [Якубович 1935: 518-519], комментатор углубился в проблему литературных реминисценций и скрупулёзно собрал все возможные точки соприкосновения между «Скупым рыцарем» и другими произведениями русской и мировой литературы, так или иначе затрагивающими тему скупости (начиная с Aulularia Плавта) [Якубович 1935: 509-517]. Хотя убедительны лишь единичные параллели, общее число их ужасает, порождая незапланированный психологический эффект: «может возникнуть впечатление, что пушкинская маленькая трагедия всего лишь мозаика, искусно составленная из чужих камешков» [Благой 1967: 572]. В дальнейшем, благодаря изысканиям Б.В. Томашевского, со всей ясностью обнаружилось, что реальную ценность имеет только сопоставление «Скупого рыцаря» с комедией Мольера «Скупой» (1668). Текст Пушкина содержит скрытые цитаты из Мольера [Томашевский 1936: 126; Томашевский 1960: 277-279], которые, впрочем, используются для решения принципиально иной художественной задачи [Томашевский 1936: 119; Томашевский 1960: 378]. Однако все эти литературоведческие наблюдения, несмотря на их несомненную значимость, не имеют прямого отношения к тем специфическим вопросам, с которых мы начали. Любой историк-медиевист, перечитав знакомую с детства пушкинскую пьесу, неизбежно вынесет вердикт: действие происходит в Бургундии XV века. Главный ключ – упомянутые мимоходом в сцене I «сундуки фламандских богачей». Графство Фландрия было под властью герцогов Бургундских дома Валуа с 1385 до 1477 г. (когда с гибелью Карла Смелого пресеклась династия). Хронологический промежуток, на который приходится действие «Скупого рыцаря», можно предельно сузить. Из текста сцены III мы узнаём, что у власти – какой-то новый, молодой герцог, и что страна не ведёт войны. Эта ситуация хорошо соответствует, с некоторыми оговорками1, промежутку между 1467 г. (смерть старого герцога, Филиппа Доброго) и 1474 г. (начало Бургундских войн, завершившихся гибелью нового герцога и распадом его лоскутного государства). Казалось бы, всё просто как дважды два. Однако медиевисты не комментируют Пушкина, а пушкинистов реально-исторический фон «Скупого рыцаря» долгое время вообще не интересовал. Первая попытка определить его закончилась конфузом: «По-видимому, дело происходит где-то на севере Франции, судя по именам и по упоминанию фламандских богачей. По времени действие можно отнести к концу XV или к XVI в., к эпохе разложения феодально-рыцарского строя» [Томашевский 1935: 889]. Автор этого некомпетентного комментария умел работать с текстами и хорошо знал культуру Франции, где прошли лучшие годы его юности; языковой барьер для него не существовал. Но гораздо более высоким (и в конечном итоге непреодолимым) оказался другой барьер – междисциплинарный. К услугам пушкиниста была любая литература, а он не потрудился даже заглянуть в энциклопедический словарь, исходя из собственных презумпций о замысле Пушкина: «вопрос исторической достоверности его не интересовал, и проблема скупости ставилась им вне изучения социальной исторической обстановки того времени, к которому отнесено действие трагедии» [Idem]. Недалеко ушёл от Томашевского и Якубович, автор уже известного нам академического комментария: «Собственные имена (Альбер, Ремон, Тибо, Клотильда, Делорж) говорят о том, что Пушкин связывал свою трагедию со средневековой Францией (местом действия могли быть Бургундия или Пикардия), история которой была ему знакома по сочинениям французских историков и романам Вальтер Скотта. Как раз в 1830 г. Пушкин интересовался историей феодализма. Вряд ли, однако, он думал о приурочении действия трагедии к какому-нибудь точному хронологическому моменту. Упоминание “дублона” с эпитетом “старинный” дает только очень относительную дату, так как введение этой 1

Между 1467 и 1474 гг. Карл Смелый эпизодически был занят подавлением мятежей и завоевательными походами сравнительно скромного масштаба.

34

Valla. №3(1), 2017. испанской монеты относится к XVI в.» [Якубович 1935: 520]. Имя «Ремон» (Рамон) – не французское, а испанское, и очень странно, что Якубович не среагировал на пушкинскую подсказку: Ремон ведь упоминается как находящийся в Испании. Упоминание «дублона», вопреки Якубовичу, не даёт нам ровным счётом ничего: Пушкин нумизматикой не увлекался, в старинных монетах не разбирался, и ему ничего не стоило спутать дублон и дукат. Эту случайную ошибку неизменно используют, когда хотят уличить Пушкина в безразличии к историческим реалиям (см., например: [Лотман 1995: 361-362]). Как возможное место действия пьесы Якубович называет Бургундию. Здесь можно было бы видеть плодотворную догадку. Однако в одном ряду с Бургундией названа Пикардия, которая никогда не была герцогством (!). Взявшись комментировать «Скупого рыцаря», Якубович определённо не считал необходимым вникать в исторические реалии Западной Европы (и в этом был вполне солидарен с Томашевским). Судьба составленного Якубовичем комментария оказалась печальной, и вовсе не из-за отмеченных выше ошибок. «Пробный том» 1935 года был подвергнут жёсткой критике из-за чрезмерного объёма научного аппарата издания. Устная традиция приписывает Сталину высказывание: «Народ хочет читать Пушкина, в не пушкинистов»2. Эта установка стала руководством к действию, и академическое юбилейное 16-томное «Полное собрание сочинений» Пушкина вышло без развёрнутых комментариев: везде даны только сухие короткие справки об источниках публикуемых текстов [ПСС]. В позднейших разнотипных изданиях пушкинской драматургии, включая собрания сочинений, получил широкое распространение комментарий к «Скупому рыцарю», написанный С.М. Бонди (1891-1983). На сей раз камнем преткновения стало ростовщичество, традиционно приписываемое барону. В своё время Томашевский отметил, что «выбор в качестве героя скупого-рыцаря не особенно согласуется с профессией ростовщика» [Томашевский 1936: 126], но углубляться в эту сложную тему не стал. Бонди оказался смелее и вызов принял, предложив довольно остроумное объяснение: представителю феодальных верхов, в жизни которого ростовщичество – «болезненный аффект», противопоставлен еврей, для которого «ростовщичество является просто профессией, дающей возможность ему, представителю угнетённой тогда нации, жить и действовать в феодальном обществе» [Бонди 1960: 572]. Увы, текст пьесы не даёт оснований для такой реконструкции пушкинского замысла. Долги, безжалостно взыскиваемые бароном с его должников – просто-напросто феодальная рента, и когда он отправляет горсть монет в сундук со словами «полно вам по свету рыскать, служа страстям и нуждам человека» – всем, кроме комментатора, становится ясно, что для отдачи в рост деньги барона отнюдь не предназначены. В России 1820-х гг. общий уровень знаний о средневековом ростовщичестве был довольно низким. Примером могут служить рассуждения на эту тему Николая Полевого во 2-м томе «Истории русского народа». «Странно: почему отдача из барыша, всюду, до знаменитого Бентама, первого защитника процентов, считалась грехом и неправедным нажитком? Это изъясняется, если не ошибаюсь, сущностью дела и соображением нравов каждого первобытного народа. Труд капитала не поставлялся ни во что; требовался личный труд, и деньги притом не считались товаром. В Средния времена еще более обезславило проценты то, что Жиды занимались ими преимущественно» [Полевой 1830: 169, прим. 173]. Пушкин внимательно проштудировал этот том, сделав для себя ряд заметок. Есть и относящаяся к данному месту: «проц. / отчего они были ненавистны» [Пушкин 1935: 174]. Скорее всего, Пушкин не знал, что в Средние века любому католику, занявшемуся ростовщичеством, грозили отлучение от церкви и запрет на погребение в освящённой земле. Зато как «человек с предрассудками», гордившийся своим 600-летним дворянством, Пушкин прекрасно понимал то, что никак не могли взять в толк плебеи-пушкинисты XX века: для средневекового дворянина первая же ростовщическая операция означала бы потерю чести. И 2

См. другие устные версии этого высказывания, с тем же смыслом: [Рак 2003: 199].

35

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста пушкинский барон уже не мог бы патетически восклицать: «Иль уж не рыцарь я?» По той простой причине, что он уже не был бы рыцарем. Ни в глазах окружающих, ни в своих собственных глазах. Яркую критику измышлений советских авторов, делавших из пушкинского барона ростовщика, дал английский филолог Джон Оливер Бэйли [Вауlеу 1971: 213-215]. В СССР его книга была замечена [Сайтанов 1974: 280-282], но широкой публике осталась недоступной, и недоразумение продолжало тиражироваться [Устюжанин 1974: 41; Рассадин 1977: 75; Лотман 1995: 261]. Зато последователем Бэйли стал известный экономист А.В. Аникин, выдвинувший в своих публикациях сходные аргументы [Аникин 1989a: 112-114; Аникин 1989b: 114-117]. Печатаясь в условиях советской цензуры, Аникин вынужден был покритиковать заграничного предшественника, чтобы донести до читателя его взгляды; задача была решена с литературным блеском [Аникин 1989b: 118]. Ещё одна грубая ошибка, встречающаяся в литературе – отнесение действия к XVI веку: «к эпохе разложения феодализма, эпохе, когда буржуазия уже “сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям”» [Бонди 1960: 574-575]. Приведённая пушкинистом цитата – из «Манифеста коммунистической партии» [Маркс и Энгельс 1977: 28], но там речь идёт о современной авторам буржуазии, которая уже «завоевала себе исключительное политическое господство», а не о XVI веке [Маркс и Энгельс 1977: 27]. Следовательно, авторы «Манифеста» никакой ответственности за фантазии пушкиниста не несут. Но появились эти фантазии не на пустом месте: на сознание исследователя, имевшего дело с самыми разными изданиями пушкинских текстов, неизбежно должен был оказать воздействие их визуальный ряд. Между 1865 и 1937 гг. сложилась вполне определённая традиция иллюстрирования «Скупого рыцаря»: пушкинского барона изображали в костюмах XVI или даже XVII века3. Видимо, «скупой рыцарь» вызывал у художников ассоциацию с «рыцарем печального образа», поэтому его и помещали в эпоху Сервантеса. Нередко «скупого рыцаря» даже вооружали шпагой вместо меча, ориентируясь при этом, конечно, не на пушкинский текст, где барон трижды упоминает свой меч, а на известные иллюстрации Доре к «Дон Кихоту». Забавно, что некоторые литературоведы тоже не чужды этой ассоциации с эпохой героев Сервантеса, благо у Пушкина упомянута мимоходом Испания (откуда друг Альбера прислал ему в подарок несколько бутылок вина). Оказывается, этого вполне достаточно, чтобы в воображении филолога возник «странствующий рыцарь Ремон, который мог в Испании встретиться чуть ли не с самим Дон-Кихотом и его верным оруженосцем» [Устюжанин 1974: 23]. Между прочим, у Пушкина в одном случае архаичность оружия барона даже подчёркнута: «старый меч». Пушкинский текст, при всём его лаконизме, чрезвычайно ёмкий, но иллюстраторы в него не вчитываются. Впрочем, строгий суд здесь неуместен: наука не вооружила художников знаниями, а требовать от представителей богемы собственных изысканий, конечно, несправедливо. Надо ли говорить, что театральные художники тоже особенно себя не утруждали? (ил. 1). О телеверсиях «Скупого рыцаря» (1966, 1971, 1979 гг.) разговор в данном аспекте лучше и не начинать. На фоне всех этих застарелых недоразумений как-то потерялось интересная находка Г.А. Гуковского. Бонди, например, его мнение проигнорировал – вероятно, из чувства профессиональной ревности. Гуковский сделал очень простую вещь (до которой, однако, его коллеги не смогли додуматься): просмотрел каталог библиотеки Пушкина.

3

Соколов П.П. (1865); Матвеев Н.С. (1880); Земцов А.Е. (1882); Пастернак Л.О. (1899); Плошинский С.Ф. (1908); Добужинский М.В. (1922); Кравченко А.И. (1936); Рерберг И.Ф. (1937). Ранняя традиция иллюстрирования представлена также репродукциями картин трёх малоизвестных художников, которые воспроизведены без дат в издании: [Пушкин 1909: 108, 113, 115].

36

Valla. №3(1), 2017.

Ил. 1. К.С. Станиславский в роли барона. Спектакль любительской труппы Московского общества искусства и литературы, 8 декабря 1888 г. Источник: https://ria.ru/photolents/201006 04/242048166_242044679.html

И немедленно был вознаграждён, обнаружив там пространный нарратив о позднем Средневековье: Histoire de ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 13641477, т.е. «История герцогов Бургундских дома Валуа» [Модзалевский 1910 (1988): 148, № 573]. Этот многотомный труд Проспера де Баранта, написанный живо и увлекательно, был своё время очень популярен и выдержал ряд изданий, доставив автору литературную известность и кресло во французской Академии (первое издание: [Barante 18241826]). К сожалению, Гуковский не сумел должным образом распорядиться своей находкой: в суждениях его о «Скупом рыцаре» важные наблюдения перемешаны с необоснованными домыслами. Здесь придётся привести длинную цитату. Барон был рыцарем. Барон стал ростовщиком. Почему? Индивидуальна ли причина этого перерождения личности? Нет. Эта причина исторична, более того – социальна. Барон любил власть, он привык к ней. В дни его молодости власть давалась мечом, рыцарским достоинством, баронскими привилегиями, воинским делом. Тогда он и был воином и феодалом. Но времена изменились. Произошел страшный по своим последствиям переворот. Власть больше не принадлежит безраздельно мечу и родословному древу. Власть стал захватывать денежный сундук. Он научился покупать и меч, и родословное древо, и самую корону. Обнищавшие герцоги не могут ни пировать, ни воевать, ни устраивать турниры, если им не дадут на это денег реальные властители нового мира, банкиры. Банкир чувствует свою власть и пользуется ею осторожно, но твердо. Капиталы богачей складываются примитивно, на крови бедняков, прежде всего на ростовщических операциях, крупных и мелких. Пушкин знал всё это очень хорошо. Он прочитал обо всём этом в знаменитом многотомном труде Баранта «История Бургундских герцогов», труде глубоком, пронизанном отчётливой социологической схемой, повествующем о гибели средневековья, рыцарства, романтики феодализма под ударами буржуазии. Именно поэтому Пушкин перенёс действие своей маленькой трагедии в Бургундию, в эпоху, описанную Барантом. И материал, исторический и бытовой, он взял у Баранта, вплоть до словесных формул, как «турниры и праздники» (часто встречающаяся у Баранта стилизованная формула «les tournois et les fêtes»). Пушкинский Герцог – это, конечно, третий из герцогов Бургундии (их было всего четыре) – Филипп Добрый (ср. слова Герцога о своем дедегерцоге). [Гуковский 1957: 314-315]

37

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста Здесь интересная и плодотворная центральная идея окружена плотным слоем нелепостей (начиная с обвинения барона в ростовщичестве). Надо иметь склонность к неудержимому полёту фантазии, чтобы приписать Баранту идею показать «гибель феодализма под ударами буржуазии». Роль «денежного сундука» в Бургундии XV века Гуковским значительно искажена и преувеличена [ср: Хёйзинга 1988: 29-30, 295]. Но самый крупный перл – конечно, «обнищавшие герцоги». Это сказано о Великих герцогах Запада, которые десятилетиями упражнялись в крупных непроизводительных тратах и всё-таки никак не могли разориться. Филипп Добрый (1396-1467), с которым Гуковский отождествляет пушкинского герцога, во время празднеств в Гааге в 1456 г., демонстрируя горожанам неистощимость своей казны, велел выставить на всеобщее обозрение посуду стоимостью в тридцать тысяч марок серебром. «Помимо этого, из Лилля были доставлены два сундучка, в которых находилось двести тысяч золотых крон. Многие пробовали их приподнять, однако все старания были тщетны» [Хёйзинга 1988: 16]. Сын и преемник Филиппа Доброго, Карл Смелый, тратил колоссальные суммы на турниры и праздники, создал лучший в тогдашней Европе артиллерийский парк и «ордонансовые роты», то есть фактически регулярную армию, да ещё и вербовал наёмников. Заметим, кстати, что четвёртый из герцогов Бургундских точно так же имел деда-герцога, как и третий, и в этом отношении Карл Смелый – ничуть не менее вероятный кандидат на роль прототипа пушкинского Герцога, чем Филипп Добрый. А если вспомнить, что молодость Филиппа Доброго и первые годы его самостоятельного правления совпадают с очередным английским вторжением во Францию в ходе Столетней войны и гражданской войной между партиями бургиньонов и арманьяков, то основным прототипом Герцога придётся считать не его, а Карла Смелого. Если Филипп Добрый и внёс некий вклад в формирование пушкинского образа, то чисто визуальный: в Атласе, прилагаемом к «Истории» Баранта [Atlas 1826], ему больше повезло с иллюстрациями. Карл Смелый изображён здесь только на одной гравюре, в традиционном для этого исторического персонажа образе брутального рыцаря (ил. 2). Прижизненных портретов Карла художник явно не знал. Зато Филипп Добрый изображён дважды, и оба раза – в роскошном костюме мирного времени (ил. 3 – погрудный портрет, ил. 4 – ростовой портрет). Чтобы понять, какая здесь связь с пушкинской пьесой, надо вспомнить восклицание Герцога в финале: В какие дни надел я на себя Цепь герцогов!

Из комментаторов никто и никогда не считал нужным прояснить, что же представляла собой эта «цепь герцогов». Судя по контексту, речь идёт о регалии герцогской власти. Проблема в том, что такой регалии никогда не существовало... Разгадка – в иллюстрациях к «Истории» Баранта. Обратившись к вышеназванным графическим портретам Филиппа Доброго, мы увидим на груди герцога некую цепь, составленную из крупных фигурных звеньев, с маленькой подвеской в центре, характер которой трудно определить. Однако у нас, в отличие от Пушкина, есть возможность провести сопоставление с другими изобразительными источниками. Обратившись к живописным портретам Филиппа Доброго из Дижона (ил. 5) и Карла Смелого из Берлина (ил. 6), являющихся копиями с утраченных работ Рогира ван дер Вейдена (1399/1400-1464), мы увидим на груди обоих герцогов золотые цепи с одинаковыми подвесками в виде фигурки золотого барашка. Становится ясно, что интересующий нас объект – цепь Ордена Золотого руна, учреждённого Филиппом Добрым в 1430 г. Пушкин, знакомый только с иллюстрациями к «Истории» Баранта, легко мог впасть в ошибку, приняв регалию рыцарского ордена за регалию герцогской власти.

38

Valla. №3(1), 2017.

Ил. 2 (слева). Карл Смелый. Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 13641477. Т. 14. Atlas des Ducs de Bourgogne. Paris, 1826.

Ил. 3 (справа). Филипп Добрый. Погрудный портрет. То же издание.

39

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста

Ил. 4. Филипп Добрый. Ростовой портрет. То же издание.

40

Valla. №3(1), 2017.

Ил. 5. Филипп Добрый (13961467). Предположительно – копия с утраченного прижизненного портрета кисти Рогира ван дер Вейдена (Rogier van der Weyden, 1399/1400-1464). Дижон. Музей изящных искусств (Musée des Beaux-Arts de Dijon). Stock image.

41

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста

Ил. 6. Карл Смелый (14331477). Предположительно – копия с утраченного прижизненного портрета кисти Рогира ван дер Вейдена (Rogier van der Weyden, 1399/1400-1464). Берлин. Картинная галерея Государственных музеев (Staatliche Museen zu Berlin. Gemäldegalerie). Stock image.

42

Valla. №3(1), 2017. Итак, пушкинский Герцог – не Филипп Добрый и не Карл Смелый, а некий собирательный образ, условный литературный персонаж (недаром же он, в отличие от барона, оставлен без личного имени). Но если так, то возникает закономерный вопрос: какой смысл в уточнении ближайшего исторического прототипа? Смысл вполне практический: в долгой истории правления Филиппа Доброго мы не найдём эпизода, который мог подсказать Пушкину важнейший мотив «Скупого рыцаря» – вызов на поединок, брошенный отцом сыну. Зато в семилетнем интервале между смертью Филиппа Доброго и началом Бургундских войн такой эпизод есть. Гуковский, «промахнувшись» с прототипом Герцога, лишился возможности разработать интересную идею. В десятом томе «Истории» Баранта, все страницы которого Пушкиным разрезаны [Модзалевский 1910 (1988): 148, № 573], описывается, среди прочего, история внутрисемейного конфликта герцогов Гельдернских. Формально два тамошних династа, отец и сын, стояли на одной ступени феодальной лестницы с Карлом Смелым, фактически же само существование их маленького герцогства зависело от доброй воли могущественного соседа, дразнить которого, выказывая непочтительность, ни в коем случае не следовало. Молодому герцогу, жаждущему власти, наскучило ждать, пока старый герцог умрёт, и он совершил переворот, арестовав отца и заточив его. Через несколько лет, под влиянием дипломатической настойчивости папы и императора, Карл Смелый добился освобождения старика и призвал обоих, отца и сына, к своему двору. Барант пишет (ил. 7): «Герцог Бургундский искренне прилагал свои усилия по достижению согласия между отцом и сыном; но была такая ненависть между ними, что они не могли видеть друг друга без предъявления обвинений с упрёками и оскорблениями. Однажды, в палате герцога Бургундского и при заседании его Совета, старый герцог бросил своему сыну вызов на поединок»4.

Ил. 7. Страница с известием о вызове на поединок, который старый отец бросил сыну [Barante 1826c: 58]

→

4

‘Le Duc de Bourgogne employa sincèrement ses efforts à conclure un arrangement entre le père et le fils; mais il y avait entre eux une telle haine, qu’ils ne pouvaient se voir sans se charger de reproches et d’injures. Un jour même, en la chambre du duc de Bourgogne, et devant son conseil assemblé, le vieux duc jeta le gage de bataille à son fils’ [Barante 1826c: 58].

43

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста Итак, мотив вызова, брошенного отцом сыну, содержится в книге, которая была известна Пушкину. Однако в период михайловской ссылки поэт ещё не имел возможности провести аналогию между фактом своей биографии (ссора с отцом в октябре 1824 г.) и описанной Барантом эффектной сценой, характеризующей нравы XV века. Первый набросок плана будущего «Скупого рыцаря» появляется, как мы помним, в январе 1826 г. В том же году были изданы в Париже последние пять томов «История герцогов Бургундских», с девятого по тринадцатый. Книга хорошо раскупалась, и сразу же последовали допечатки, подававшиеся как новые издания. В библиотеке Пушкина – четвёртое издание с датой «1826», которое могло появиться в книжных магазинах Санкт-Петербурга не ранее 1827 г. Имя Баранта как одного из представителей «новой школы французских историков» Пушкин называет 25 февраля 1830 г. в одной из критических публикаций на страницах «Литературной газеты» [ПСС 11: 121; 544]. Следовательно, знакомство Пушкина с «Историей» Баранта состоялось где-то в 1827-1829 гг. Когда именно – трудно определить, учитывая кочевую холостяцкую жизнь поэта и отсутствие у него городской квартиры, где можно было бы разместить библиотеку. Возникновение и развитие фабулы «Скупого рыцаря» можно представить теперь во многом по-новому. Виноват во всём, конечно, отец… но отнюдь не биологический, как это виделось Ходасевичу и его приверженцам. Основным побудительным мотивом Пушкина следует признать не ссору с отцом в октябре 1824 г., а увлечение творческой манерой «Отца нашего Шекспира», породившее «Бориса Годунова» (декабрь 1824 г. – 7 ноября 1825 г.). Вскоре после завершения этой большой драмы возник новый замысел: разработать в духе Шекспира тему мольеровского «Скупого». Исходный импульс мог подать эпизод из поэмы Шекспира «Лукреция», строфы 123 и 124 [Мануйлов 1976]. И уж точно из Шекспира («Венецианский купец») приходит образ еврея-ростовщика, что давно замечено в пушкинистике («Самая фигура еврея-ростовщика скорее всего подсказана Пушкину давней литературной традицией, наиболее знаменитым выражением которой и был, конечно, Шейлок Шекспира» [Благой 1937: 57]; ср.: [Якубович 1935: 510]). Сцена с этим персонажем первой возникает в воображении Пушкина, см. набросок плана от января 1826 г. Далее, видимо, планировалась разработка классического мотива беседы скупца («Граф») со своими сокровищами. Две первые сцены не выходили за рамки привычной, известной всякому образованному человеку литературной традиции5. Недоставало главного – идеи финала, и работа над новым замыслом была надолго приостановлена. Где-то между началом 1827 г. и февралём 1830 г., ближе к последней дате, Пушкин приобрёл «Историю герцогов Бургундских», приступил к чтению и заново открыл для себя целый мир (ранее уже известный ему по «Квентину Дорварду», но крайне поверхностно и односторонне). Наткнувшись у Баранта на известие о вызове на поединок, который старый отец бросил сыну, Пушкин понял, что этот эпизод идеально подходит для финала задуманной им несколько лет назад пьесы. Появилась возможность локализовать действие во времени и пространстве. Замысел полностью созрел; дело оставалось за воплощением, что и последовало в октябре 1830 года. В разработке диалога между Герцогом и бароном, возможно, нашли отражение воспоминания поэта о его собственной ссоре с отцом, случившейся ровно шесть лет назад. Получается, что автобиографические мотивы имели в лучшем случае вспомогательное значение; торжествует концепция рождения фабулы «Скупого рыцаря» из литературных реминисценций. Следует подчеркнуть, однако, что без опоры на реальный исторический эпизод, имевший место в 1472 г. при дворе Карла Смелого, Пушкин не смог бы вывести пьесу за рамки чисто условной конструкции. 5

«Тип скупца восходит к герою комедии римского драматурга Плавта (III-II в. до н.э.) “Кубышка”. Два элемента, намеченные в этой комедии: монолог скупца, обращённый к сокровищу, и его конфликт с собственным наследником – стали каноническими в произведениях о скупцах. Имеются они и в комедии Мольера “Скупой”, на которую в большой степени ориентирована пушкинская драма» [Виролайнен 1999: 645].

44

Valla. №3(1), 2017. Тему истоков «Скупого рыцаря» нельзя ещё считать полностью исчерпанной. Барант заимствовал рассказ о конфликте герцогов Гельдернских не из какой-нибудь малоизвестной рукописной хроники, а из прославленной книги, которая к его времени уже 300 лет сохраняла популярность у читающей публики. Это «Мемуары» Филиппа де Коммина (ок. 1447-1511), советника государей и дипломата, служившего с юных лет Карлу Смелому, но в 1472 г. переметнувшегося к Людовику XI и сделавшего при французском дворе блестящую карьеру. Незадолго до этого Коммин успел стать свидетелем финальной части конфликта двух герцогов гельдернских: «Я несколько раз видел, как они спорили в зале на заседании большого совета и как добрый старик вызывал своего сына на поединок. Герцог Бургундский очень хотел их примирить, испытывая симпатию к молодому» [Коммин 1987: 124]. Если допустить возможность знакомства Пушкина с «Мемуарами» Коммина в детстве или в юности (во всяком случае, не позднее 1824 г.) – у нас будет несколько больше оснований выводить идею «Скупого рыцаря» из ссоры поэта с отцом, чем было у Ходасевича, который ни о Баранте, ни о Коммине не знал. Пушкин мог спроецировать свою собственную жизненную ситуацию на конфликт отца и сына, описанный Коммином, и задумать пьесу, где «всё кончается так, как должно кончиться в трагедии между рыцарями и как не могло кончиться в 1824 году в Опочецком уезде Псковской губернии» [Ходасевич 1997: 468]. Далее, правда, снова возникают те же сложности, которые были в прежней версии концепции, но они в принципе преодолимы, хотя и не без натяжек. Между ссорой поэта с отцом и появлением наброска плана будущей пьесы прошло 14 месяцев? Замысел постепенно вызревал, пока поэт занят был другими творческими проектами. В наброске плана нет заголовка для финальной сцены? Именно потому и нет, что разработка замысла началась с финала. А когда 14 месяцев спустя, посреди работы над 5-й главой «Онегина», поэта внезапно осенило, какие сцены могут предшествовать финалу будущего «Скупого рыцаря» – он записал заголовки этих сцен для памяти. И так далее. Беда в том, что при самой детальной разработке концепции в итоге может получиться лишь «избыточная гипотеза»: нет таких фактов, которые нельзя было бы объяснить, не прибегая к ней. К тому же мы не имеем (по крайней мере, на сегодняшний день) никаких свидетельств интереса современников Пушкина к «Мемуарам» Коммина. Во Франции интерес к этой книге никогда не угасал; издание следовало за изданием, и к началу XIX века счёт шёл уже на десятки (причём издавали солидно – в трёх или четырёх томах, с портретами автора и трёх государей, которым он служил в разное время). Но в русских библиотеках книга Коммина сколько-нибудь широкого распространения не имела. В библиотеке Тригорского, например, её не было (следует сделать оговорку: не было в 1902 г., когда был составлен каталог этой библиотеки [Модзалевский 1903: 11]). Нет Коммина и среди 386 книг из собрания Государственного музея А.С. Пушкина, на которых имеются владельческие записи и автографы современников поэта [Автографы 1988]. А вот интерес определённой части публики к «Истории» Баранта при знакомстве с данным собранием обнаруживается легко [Автографы 1988: 150]. Как ни странно, в наше время роль «Истории герцогов Бургундских» в работе Пушкина над «Скупым рыцарем» практически игнорируется. Указывают [Долинин 2007: 99, прим. 10] две другие книги из библиотеки Пушкина, которые могли сформировать представления поэта о рыцарских временах: том из собрания прозаических сочинений Вальтера Скотта с очерком «Рыцарство» (‘Essays on Chivalry’, в кн.: The Prose Works of Sir Walter Scott. – Vol. V. – Paris, 1827 [Модзалевский 1910 (1988): 333, № 1369]) и труд английского историка Генри Халлэма «Европа в Средние века» (Hallam, Henry. L’Europe au moyen âge. Traduit de l’anglais... Vol. I-IV. – Paris, 1828 [Модзалевский 1910 (1988): 244-245, № 966]). Очерк Скотта мог иметь некоторое воздействие на Пушкина, но у Халлэма взять было решительно нечего: указанная Долининым сентенция о рыцарских добродетелях [Долинин 2007: 99] – общее место. Таким образом, исключительное положение «Истории герцогов Бургундских» 45

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста становится ещё очевиднее. Между прочим, в упомянутых выше иллюстрациях из Атласа обнаруживаются визуальные прообразы сразу для трёх пушкинских персонажей из пяти. О Герцоге выше было сказано достаточно; кроме того, мы имеем счастливую возможность увидеть, какими должны были представляться Пушкину еврей-ростовщик и молодой рыцарь. Возьмём из Атласа гравюры c подписями «буржуа XIV века» (ил. 8) и «сеньор XIV века» (ил. 9), сдвинем их так, чтобы персонажи были обращены лицами друг к другу, и получим сценку, которая легко проецируется на эпизод беседы Альбера с Соломоном. Костюмы, правда, не пятнадцатого, а четырнадцатого века, но лучшим изобразительным источником Пушкин не располагал.

Ил. 8. (слева) Костюм буржуа XIV века. Гравюра [Atlas 1826]. Обращает на себя внимание кошель у пояса. Ил. 9. (справа) Костюм сеньора XIV века. Гравюра [Atlas 1826].

46

Valla. №3(1), 2017. Справедливо указывают, что психологический тип, носителем которого является старый барон, для XV века не характерен: «Скупой рыцарь Пушкина, втайне и наедине наслаждающийся видом и звоном денег, хранимых в подземелье в окованных сундукax, – фигура, характерная для эпохи Возрождения, но не имеющая ничего общего с рыцарем средневековья. Феодальный сеньор не мог получить никакого удовлетворения от сознания, что он владеет сокровищами, если он не был в состоянии их тратить и демонстрировать, вернее – демонстративно тратить» [Гуревич 1972: 226]. Да, поведение старого барона аномально. Однако это аномалия на фоне нормы, которая хорошо известна Пушкину и которую он ненавязчиво демонстрирует внимательному читателю. Носителями нормы являются сразу два персонажа: молодой барон, мечтающий о том времени, когда деньги отца «лежать забудут», и Герцог, очевидным образом не жалеющий денег на турниры и праздники (то есть имеющий возможность «демонстративно тратить» и с удовольствием использующий эту возможность). Знание эпохи сквозит в каждом мимолётном намёке поэта, косвенно характеризующем персонажей и высвечивающем любопытные черты их внутреннего облика. Мы видим, например, что старый барон – вовсе не какой-нибудь неотёсанный чурбан. Вот он обращается к высыпаемым в сундук золотым монетам: Усните здесь сном силы и покоя, Как боги спят в глубоких небесах.

Что означает эта фраза в устах бургундского рыцаря? «Слова Барона – анахронизм, если считать, что поэт хотел дать предельно конкретное историческое время», – утверждал Ю.М. Лотман [Лотман 1995: 361]. Для первой половины XV века слова барона – в самом деле анахронизм; для XVI века – уже банальность; но для второй половины XV века – «отблеск сияния кватроченто», как сказал бы один известный историк культуры [Хёйзинга 1988: 359]. Пушкин уловил этот отблеск в том описании высшего общества Бургундии, которое дал Барант. Живой интерес бургундской знати к античности вполне очевиден: если бы пушкинский барон был историческим лицом, он мог бы присутствовать, например, на знаменитом «банкете Фазана» в Лилле (февраль 1454 г.), где перед герцогом и гостями его праздника разыгран был спектакль о Ясоне и Золотом руне [Barante 1826b: 451-452]. Пушкин, в отличие от позднейших интерпретаторов его творчества, знал о богатстве бургундской культуры XV века; именно поэтому он и представил нам своего барона человеком интеллектуально развитым. Барон что-то читал о древних царях и походах, он знает о нимфах и музах (которых мог даже и видеть собственными глазами в «живых картинах», сопровождавших бургундские праздники). Можно указать и чисто литературный аналог для высказывания барона: у Шекспира Генрих V клянётся Юпитером (‘By Jove, I am not covetous for gold…’ – Henry V, IV, 3). Чем хуже пушкинский барон, представитель наиболее развитого в культурном отношении (после Италии) региона Европы? Есть ли у нас основания видеть в словах барона о спящих богах нечто большее, чем условный, игровой политеизм знатного человека XV в., знакомого, хотя бы и понаслышке, с античной мифологией? Лотман полагает, что основания есть. «В двух стихах Пушкин сумел исключительно точно изложить целостную философскую концепцию – концепцию эпикурейства. Существование богов не отрицается. Однако боги не вмешиваются в ход земных дел, управляемых слепой судьбою, а пребывают в глубоком покое, блаженном бездействии. Они спят сном потенциальной мощи и, не участвуя в людской суете, являют людям образец для подражания» [Лотман 1995: 360]. Трактовка остроумная, но её невозможно вывести из тех источников, которые сформировали представления Пушкина о богах античного мира. Прежде всего это, конечно, Гомер и Лукреций. Заметим, что боги Гомера, активно вмешивающиеся в людские дела, иногда всётаки преспокойно спят (Илиада, песнь 1, 605-610). Сон Зевса на горе Иде играет даже 47

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста определённую роль в развитии сюжета (песнь 14, 352-353). А вот Лукреций, излагающий учение Эпикура, говорит лишь о вечной безмятежности богов, спать же их, в отличие от Гомера, отнюдь не укладывает («О природе вещей», II, 646-651; III, 18-24 [Лукреций 1983: 76; 93-94]). Можно думать, что эпикурейские боги вообще не спят: они ведь ничего не делают, и восстанавливать силы им не требуется. Лотман произвольно вкладывает в пушкинский текст тот смысл, который нужен ему для развития собственной идеи: ему показалось, что слова барона созвучны с высказываниями о богах французских поэтовлибертинцев второй половины XVII в. В текстах Пушкина, правда, нет упоминаний об этих поэтах [Лотман 1995: 358], но идея слишком заманчива, и Лотман начинает её развивать, не упомянув о прямом знакомстве Пушкина с Лукрецием. Зато мы узнаём – признаться, не без удивления – что пушкинский барон всерьёз исповедует эпикурейские взгляды, но только «не в пошло-бытовом, а в философском смысле» [Лотман 1995: 308; ср.: 361]. Дальнейшие построения Лотмана вокруг этого недоказанного тезиса настолько шатки, что критиковать их нет необходимости. Научный авторитет исследователя не придаёт устойчивости эфемерным гипотезам. Ошибки и анахронизмы в тексте «Скупого рыцаря», конечно, есть. Однако судить о них совсем не просто: надо знать не только реалии XV века, но и общий уровень исторического знания в России 1820-х гг. В какой степени это важно, покажем на самом выразительном примере. Раскрыв пятый том Еврейской энциклопедии (статья «Бургундия»), мы узнаем, что во времена Карла Смелого встреча молодого барона Альбера с евреемростовщиком никак не могла состояться по той простой причине, что последние еврейские семьи были изгнаны из герцогства Филиппом Добрым ещё в годы Столетней войны, в 1431 г. [ЕЭБЕ 1910: стб. 112-113]. Но Пушкин об этом не знал и знать не мог: у Баранта бургундские евреи в 1384 г. благополучно откупаются от герцога Филиппа Смелого, дав ему три тысячи франков (trois mille francs) на военные расходы, после чего загадочным образом исчезают из повествования [Barante 1826a: 325]. То ли судьба бургундских евреев слишком мало занимала Баранта, то ли он считал их последовавшее изгнание постыдным деянием, о коем лучше умолчать. В заключение следует подчеркнуть, что художественная реальность всё-таки не тождественна реальности исторической. Бургундия 1472 года – только прообраз пушкинского герцогства (в той же мере, в какой Карл Смелый – прообраз Герцога). Но комментаторам «Скупого рыцаря» надо знать о наличии этих прообразов. Пора уже расставаться с непоколебимой уверенностью в том, что вопрос исторической достоверности Пушкина не интересовал и что действие его пьесы происходит в условной «феодальной Европе» в условную же «эпоху первоначального накопления». Такая позиция неизбежно будет плодить разного рода вольные интерпретации в стиле фэнтези. Выразительные примеры мы уже имеем [Беляк, Виролайнен 1991: 80, 88, 92; Рецептер 2001: 165-178], и умножать их число ни к чему. Горовенко А.В., г. Тамбов

Сокращения ПСС – Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 тт. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1949. Литература Atlas 1826 – Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 13641477. Т. 14. Atlas des Ducs de Bourgogne. Paris, 1826. 48

Valla. №3(1), 2017. Barante 1824-26 – Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 1364-1477. T. I-XIII. Paris, 1824-1826. Barante 1826a – Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 1364-1477. Quatrième edition. T. I. Philippe-le-Hardi. Paris, 1826. Barante 1826b – Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 1364-1477. Quatrième edition. T. VII. Philippe-le-Bon. Paris, 1826. Barante 1826c – Barante, P. de. Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois, 1364-1477. Quatrième edition. T. X. Charles le Téméraire. Paris, 1826. Вауlеу 1971 – Вауlеу J. Pushkin: A Comparative Commentary. – Cambridge: University Press, 1971. Moodey 2012 – Moodey E.J. Illuminated Crusader Histories for Philip the Good of Burgundy. Turnhout: Brepols Publishers, 2012. Аникин 1989a – Аникин А.В. Из реально-исторического комментария к «Скупому рыцарю» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 23. – Л.: Наука, 1989. С. 111-115. Аникин 1989b – Аникин А.В. Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина. – М.: Мысль,1989. С. 122. Анненков 1984 – Анненков П.В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. – М.: Современник, 1984. Авторгафы 1988 – Авторгафы современников Пушкина на книгах из собрания Государственного музея А.С. Пушкина. Аннотированный каталог. – М.: Книга, 1988. Беляк, Виролайнен 1991 – Беляк Н.В., Виролайнен М.Н. «Маленькие трагедии» как культурный эпос новоевропейской истории (судьба личности – судьба культуры) // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 14. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). – Л.: Наука, 1991. С. 73-96. – Доступ на 21.01.2017. Благой 1937 – Благой Д.Д. «Маленькие трагедии» («Скупой рыцарь» и «Моцарт и Сальери») // Литературный критик. 1937. № 2. С. 56-89. – Доступ на 21.01.2017. Благой 1967 – Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). – М.: Советский писатель, 1967. Бонди 1960 – Бонди С.М. [Комментарий] // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 тт.– Том 4. Евгений Онегин, Драматические произведения. – М.: ГИХЛ, 1960. С. 572-575. [Версия HTML] – Доступ на 21.01.2017. Виролайнен 1999 – Виролайнен М.Н. [Скупой рыцарь: Комментарий] // Пушкин А.С. Драматургия. Проза / Составление и комментарий М.Н. Виролайнен. – М.: Слово, 1999. Гуковский 1957 – Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. – М.: Гослитиздат, 1957. – Доступ на 21.01.2017. Гуревич 1972 – Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. – М.: Искусство, 1972. Долинин 2007 – Долинин А.А. О подзаголовке «Скупого рыцаря» // Долинин А.А. Пушкин и Англия: Цикл статей. – М.: НЛО, 2007. С. 95-102. – Доступ на 21.01.2017. ЕЭБЕ 1910 – Еврейская энциклопедия. Свод знаний о еврействе и его культуре в прошлом и настоящем. Т. 5. / Под общей редакцией Л. Каценельсона и Д.Г. Гинцбурга. – СПб.: Издание общества для Научных Еврейских Изданий и Издательства Брокгауз-Ефрон, 1910. – Доступ на 21.01.2017. Кирпичников 1899 – Кирпичников А.И. К «Скупому рыцарю» // Русская Старина. Том XCVII. Вып. 2.1899. С. 441. Коммин 1987 – Коммин, Филипп де. Мемуары / Пер. с фр. – М.: Наука, 1987. [Версия HTML] Лотман 1995 – Лотман Ю.М. Пушкин. – СПб.: Искусство-СПБ, 1995. Лукреций 1983 – Лукреций Кар. О природе вещей / Пер. с лат. Ф.А. Петровского. – М.: Худ. лит., 1983. 49

Горовенко А.В. «Скупой рыцарь» глазами историка-медиевиста Мануйлов 1976 – Мануйлов В.Л. К вопросу о возникновении замысла «Скупого рыцаря» Пушкина // Сравнительное изучение литератур. Сб. статей к 80-летию акад. М.П. Алексеева. – Л.: Наука, 1976. С. 260-262. – Доступ на 21.01.2017. Маркс и Энгельс 1977 – Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии / Пер. с нем. – М.: Политиздат, 1977. Модзалевский 1903 – Модзалевский . Поездка в с. Тригорское в 1902 г. // Пушкин и его современники. Материалы и исследования. – СПб., 1903. Вып. 1. С. 19-52. Модзалевский 1910 (1988) – Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина (Библиографическое описание). (= Пушкин и его современники: Материалы и исследования; Т. III. Вып. IX-X.) – СПб., 1910. [Репринт: 1988] Морозов 1903 – Пушкин А.С. Сочинения и письма / Критически проверенное и дополненное по рукописям издание, с биографическим очерком, вступительными статьями, объяснительными примечаниями и художественными приложениями, под редакцией П.О. Морозова. Т. 3: Поэмы, повести и драматические произведения в стихах (1820-1833). – СПб., 1903. – Доступ на 21.01.2017. Полевой 1830 – Полевой Н.А. История русского народа. Т. 2. – М., 1830. Пушкин 1909 – Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 томах. Под редакцией С. А. Венгерова. (= Библиотека великих писателей под редакцией С. А. Венгерова. Пушкин. В 6 томах.) Т. III. Часть 1. – СПб., 1909. Пушкин 1935 – Пушкин А.С. [Заметки при чтении второго тома «Истории русского народа» Н. А. Полевого] // Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты. – М. – Л.: Academia, 1935. С. 167-179. Рак 2003 – Рак В.Д. О кризисе академического пушкиноведения и подмётках великих пушкинистов // Нева. 2003. № 1. С. 198-209. [Версия HTML] – Доступ на 21.01.2017. Рецептер 2001 – Рецептер В.Э. «Я жду его» (Скрытый сюжет «Скупого рыцаря») // Звезда. 2001. № 2. С. 165-178. [Версия HTML] – Доступ на 21.01.2017. Рассадин 1977 – Рассадин С.Б. Драматург Пушкин. – М.: Искусство, 1977. Русская Старина 1887 – Русская Старина. Т. LIII. Вып. 1-3. – СПб., 1887. – Доступ на 21.01.2017. Сайтанов 1974 – Сайтанов В.А. Пушкин в современной Англии // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 33. 1974. № 3. С. 279-282. Томашевский 1935 – [Комментарий] // Пушкин А.С. Сочинения / Редакция, биографический очерк и примечания Б.В. Томашевского, вступительная статья В. Десницкого. – Л.: Худ. лит., 1935. Томашевский 1936 – Томашевский Б.В. «Маленькие трагедии» Пушкина и Мольер // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1936. – [Вып.] 1. С. 115-133. Томашевский 1960 – Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. – Л.: Советский писатель, 1960. Устюжанин 1974 – Устюжанин Д.Л. Маленькие трагедии А.С. Пушкина. – М.: Худ. лит., 1974. Хёйзинга 1988 – Хёйзинга Й. Осень Средневековья. Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах / Пер. с нидерл. – М.: Наука, 1988. Ходасевич 1997 – Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: в 4-х томах. Т. 3: Проза. Державин. О Пушкине. – М.: Согласие, 1997. С. 463-468. – Доступ на 21.01.2017. Якубович 1935 – Якубович Д.П. [Скупой рыцарь: Комментарий] // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. [Пробный том] / Гл. ред.: М. Горький, В.П. Волгин, Ю.Г. Оксман, Б.В. Томашевский, М.А. Цявловский. Т. 7. Драматические произведения / Ред. Д.П. Якубович. – Л.: Изд. АН СССР, 1935. С. 506-522. – Доступ на 21.01.2017.
 50

Valla. №3(1), 2017.

Аннотация Попытки определить литературные источники «Скупого рыцаря» Пушкина предпринимались множество раз. Достоверно установлено лишь то, что пьесы английского автора «Ченстона», на которую ссылается сам Пушкин, не существует. За попытками проследить развитие темы скупости у предшественников Пушкина и вычислить, на кого из них мог опираться поэт, как-то потерялся вопрос о том, в какое время и в какой стране происходит действие пьесы. Большинство пушкинистов не являются специалистами по истории западноевропейского Средневековья, и по умолчанию утвердилось мнение, что антураж пьесы условен, а Пушкин якобы не интересовался историческими реалиями. Между тем более внимательное чтение пьесы и учёт исторической литературы в библиотеке Пушкина по спискам Модзалевского позволяют уточнить хронотоп «Скупого рыцаря» и конкретные знания Пушкина о западноевропейском Средневековье. Статья предлагает обширный материал по книжным иллюстрациям из библиотеки Пушкина. Ключевые слова XV в.; XIX в.; Бургундия; герцогства; драматургия; медиевализм; Пушкин; «Маленькие трагедии» Сведения об авторе Горовенко Андрей Витальевич, г. Тамбов, независимый исследователь e-mail: [email protected]








51

[VALLA] труды членов редколлегии

Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология

Подменыши: фольклор и/или психопатология И царицу, и приплод тайно бросить в бездну вод… Сказка о царе Салтане

Иррациональность законов, управляющих тем, что может быть названо «фольклорной фабулой», кажется очевидной не только собирателям фольклора, но и их информантам. Однако грань между тем, что осознается как рациональное, и тем, что кажется сверхъестественным, не всегда очевидна. Быличка предполагает установку на достоверность, но это не означает, что рассказывающий ее всегда действительно верит в реальность описываемых им событий. И что значит «верит»? И где вообще лежит «критерий реальности»? Особенно ярко это противоречие наблюдается в культуре современной Европы, ориентированной на «позитивизм науки» и, добавим, при этом – традиционно христианской. Уходя своими корнями в архетип архаического сознания (или – в коллективное бессознательное), сказка, как кажется, не должна пересекаться с рациональным восприятием окружающей действительности. Однако понятия «реального» и «сверхъестественного» часто оказываются достаточно условными, зависящими от установок каждой конкретной культуры, и грань между ними является принципиально проницаемой. Смещение культурных пластов приводит к «расщеплению сознания» носителей традиции, что, впрочем, не мешает обществу в целом, как правило, нормально функционировать. Последствия трагические в данных ситуациях на самом деле довольно редки. Одной из наиболее характерных черт, объединяющих традиционный фольклор с верованиями «нового типа», является представление о непременной агрессивности, враждебности сверхъестественного персонажа, как бы конкретно он ни осмыслялся. Данные представления, видимо, носят глубоко архаический характер, и в их основе лежит универсальный страх человека перед непонятным и чуждым. Действительно, «одной из наиболее характерных черт так называемых “примитивных” обществ является вера в особого рода сверхъестественную агрессию (supernatural aggression)» – пишет Ричард Дженкинс [Jenkins 1977: 33]. Суеверия подобного рода оказываются поразительно стабильными, типологически универсальными, распространенными практически всюду и поразительным образом совпадающими «в деталях». Набор функционально-типологических признаков, характеризующих тот или иной агрессивно-сверхъестественный персонаж традиционной культуры (не зависимо от конкретной номинации), как правило, всегда невелик, но достаточен для выделения некоего типажа. Одной из универсалий, в виде которых, в частности, проявляется страх перед сверхъестественной агрессией, является вера в то, что подобные существа не только могут похитить ребенка (или женщину), но и, как правило, подменяют их внешне схожим с человеком существом, имеющим демоническую природу. Рассказы о таких подменышах, встречающиеся практически всюду и поразительно совпадающие в отдельных деталях, на Британских островах имеют свою специфику, впрочем, не столько «качественную», сколько «количественную»: кроме рассказов об украденном сидами (фейри) и замененном ребенке (мотив F 321), там не менее, если не более, часто фигурируют повести о похищенной и подмененной жене (F 322.2; F 329; F 375). Список превентивных действий и «способов возврата» также хорошо разработан, причем данная тема, отметим, никогда не пересекается, как можно было бы ожидать, с не менее универсальной темой сверхъестественной жены или иного сексуального контакта с не-человеком (F 301-303). С точки зрения повествовательной нарративный акцент в таких рассказах обычно ставится именно на описании «спасения», возврата ребенка или жены, а не на узнавании о самом факте подмены. Подменыша обычно 52

Valla. №3(1), 2017. узнают уже по одному его виду, и собственно рассказ-быличка сводится к тому, как именно можно заставить его себя выдать и таким образом лишить его возможности продолжать изображать человеческого ребенка.

Среди средств избавиться от ребенка-подменыша в волшебной сказке первое место занимает странный способ: надо как-то удивить его, потрясти и Источник: https://commons.wikimedia.org заставить воскликнуть что-то вроде: «Тысячу лет живу на свете, но никогда не видел, чтобы обед варили в яичной скорлупе!» Но это в сказочном нарративе. В поверьях, описывающих реальную жизнь «фольклорного социума», приняты способы гораздо более жестокие, но зато, наверное, более эффективные. На Британских островах, причем преимущественно в кельтоязычных регионах (Ирландия, Шотландия, Уэльс) ребенка, подозреваемого в том, что он подменыш, избивали прутьями (практикуется также в скандинавских странах; ср. также – «при битье “подменыша” людьми [богинки] появляются и забирают его» [Виноградова 2000: «Подменыш». Картина Генри Фюзли (1780). Слева видна фея, уносящая настоящего ребёнка через окно. Кунстхаус, Цюрих.

53

Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология 56]), прижигали раскаленным железом, обваривали кипятком или раскаленным маслом. Считалось, что после этого подменыш сгинет, а на его место вернется настоящий ребенок, однако, как правило, «дети побывавшие у сидов», потом долго не жили. Достаточно распространенным был также способ оставления подменыша в лесу, в межевой канаве или между морем и берегом во время отлива, т.е. как бы во «вне-пространстве», на границе между мирами, поскольку, естественно, именно на этой «нейтральной территории» и должен был, как считалось, состояться обмен подменыша на человеческого ребенка. Наиболее благоприятным временем для этого считался полдень [Рис 1999: 103]. Интересно, что эти же локусы обычно оказывались предпочтительными для погребения ребенка, умершего до крещения, и более того, такая же практика оставлений во «вне-пространстве» применялась в среде ирландского крестьянства к незаконнорожденным, больным, увечным от рождения или даже просто лишним детям (вспомним начало сказки про Мальчика-с-пальчик), с чем постоянно боролись начиная с XVIII в. английские землевладельцы (см. об этом в книге Э.О’Коннор Убийство детей [O’Connor 1991]). Откуда возникла вера в подменышей, идея, что рожденный земной женщиной ребенок оказывается существом из иного мира, эльфом, троллем, стариком из «доброго народца» и так далее? В общем, ответ на этот вопрос в фольклористике существует, и сама проблема в данном случае предстает не очень сложной. Идея, что на месте новорожденного младенца лежит гадкий «подменыш», появляется у родителей в том случае, если ребенок аномально выглядит и странно себя ведет, т.е., иными словами, в ситуации врожденной неполноценности и уродства. Желание как-то избавиться от «дефектного» ребенка предстает как вполне естественное, однако, отметим, подобный ребенок мог восприниматься не только как обуза, но и как своего рода проклятие свыше, дурной знак. Как писал автор смелой для своего времени статьи «Убийства детей и стариков» в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, «убийство уродов и двойней являются фактами особого порядка. Новорожденный с анатомическим уродством не потому убивается, что он является негодным членом общины, а потому, что он сплошь и рядом рассматривается как продукт зачатия от демонического существа» [Убийство детей 1902: 402]. Так, в работе С. Эберли, посвященной теме осмысления слабоумных детей в ирландском и в шотландском фольклоре и изобилующей ярчайшими деталями, говорится, что еще древние ассирийцы, например, считали, что рождение младенца с теми или иными физическими недостатками способно вызвать эпидемии, неурожай и другие бедствия [Eberly 1988: 58]. Она же отмечает, что в Древнем Риме подобных детей обычно отнимали у матери, и именно они были предназначены для жертвоприношений. Назывались они – монстрами (лат. monstrum), и сам факт появления на свет такого младенца был, естественно, амбивалентен – и кара, и благословение, т.е. манифестация на этой земле сущности из Иного мира. Но в обоих случаях такое существо следовало удалить как принципиально чуждое. Представление о врожденном уродстве как о греховной и наказуемой «монструозности» сохранялось в Европе необычайно долго, причем, естественно, данное существо уже лишено было флера «иномирности» и однозначно подлежало уничтожению как нарушающее закон, как религиозный, так и человеческий. Как пишет об этом М. Фуко, монстр – «это гибрид жизни и смерти: зародыш, явившийся на свет с нежизнеспособной морфологией, но все же способный прожить несколько минут или несколько дней [добавим, и несколько лет – Т.М.] – монстр» [Фуко 2004: 88]. Такие дети, как пишет он, подлежали уничтожению, как и гермафродиты, сексуальные нарушения которых, как правило, проявлялись только по достижении определенного возраста. Их вина состояла лишь в их врожденном уродстве, которое считалось следствием особых сношений с дьяволом и, как мы полагаем, «комплекс вины» в данном случае следует рассматривать в фокусе ведовских процессов и случаев «одержимости» той эпохи. Отношение к «монстрам» изменилось к XVII в., последний гермафродит был казнен в Европе в городе Доле в 1599 г. Однако в приведенных выше примерах речь не шла о том, что данные дети считались 54

Valla. №3(1), 2017. «подменышами». Отказ от желания смотреть в лицо истине и стремление подменить реальность вымыслом, как считает С. Эберли, – это черта, присущая скорее народному сознанию: в традиции фольклорной рождение урода не воспринималось как наказание свыше, он просто объявлялся иным существом, оставленным взамен нормального человеческого младенца, якобы украденного. С. Эберли отмечает также, что существующие в фольклорной традиции описания тех или иных мифических существ, как правило, похожих друг на друга в разных традициях (небольшой рост, диспропорция рук и ног, одноглазие, гипертрофия носа или рта и проч.), обязаны своим появлением именно внешности детейуродцев и детей с врожденными умственными отклонениями. Русская традиция здесь оказывается единодушной с ирландской: как пишет, например, С.В. Максимов, «эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них всегда тоненькие, руки висят плетью, а голова непременно большая и свисшая на одну сторону. Сверх того, они отличаются природной тупостью и злостью и охотно покидают своих приемных родителей, уходя в лес. Впрочем, живут они не долго и часто пропадают без вести или обращаются в головешку» [Максимов 1989: 17]. Эберли предлагает видеть в вере в подменышей следующую стадию развития в обществе отношения к детям-уродам: от однозначного и безоговорочного уничтожения к попыткам осмыслить феномен врожденной аномальности в категориях «магического», призванным все же спасти «настоящего» ребенка (к тому же в отдельных традициях рекомендовалось мягкое обращение с подменышем, потому что тогда настоящий человеческий ребенок, попавший к сидам, также не будет подвергаться агрессии с их стороны). Отчасти мы согласны с ней, и более того, жестокое с нашей современной точки зрения отношение к детям с врожденными аномалиями в народной среде выглядит более гуманным по сравнению с требованиями их немедленного уничтожения официальной Церковью и законом. Однако абсолютная хронология, по крайней мере – для Европы, как нам кажется, предполагает в данном случае не столько стадиальное развитие, сколько альтернативность подходов. Уничтожение уродов сменилось интересом к ним, а затем с развитием медицины заменилось гуманным отношением к ним на официальном уровне, тогда как вера в подменышей оказывалась как бы в стороне от этого социального «эволюционирующего» процесса. Естественно, лишь отчасти. Вера в агрессивность сверхъестественных существ оказывается столь стойкой, что в наше время невольно проецируется и на персонажей нового типа, появившихся только в XX в. И, как пишет в замечательной работе «НЛО в свете фольклористики» В.И. Санаров, «энлонавты, так же как и лешие, водяные и прочая нечистая сила, способны похищать детей и взрослых» [Санаров 1979: 150]. Если вера в подменышей-детей в народной среде выливалась довольно часто в конкретные (обычно – успешные) попытки избавиться от больного, недоразвитого, слабоумного или даже просто лишнего ребенка [O’Connor 1991], то по отношению ко взрослым и даже уже к подросткам эта практика применялась гораздо реже. Возрастная граница в данном случае составляла обычно 6-7 лет, что, кстати, соответствовало и древнеирландским законам, согласно которым именно по достижении ребенком 7 лет принято было решать, нормален он или нет. Как говорится в трактате IX в. Bretha Etgid («Суждения о нарушениях»): ‘Сuin deiligther é ma áis in drúth é no in gaeth? Secht mbliadan am’ – «Когда определяется по возрасту, идиот это или полноценный человек (gaeth)? В семь лет» (о трактате в целом см. [Kelly 1995: 149]). Примерно такая же возрастная граница проходила и между «подменышами» и детьмиподростками, т.е. феи-сиды обыкновенно «похищали» только маленьких детей, еще не в полной мере ставших членами социума. И, как это ни странно, традиция считать их лишь потенциальными «людьми» была настолько стойкой, что еще вплоть до начала XX в. матери, которые, как считалось, не совсем удачно сумели избавиться от подменыша, а на деле – 55

Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология убивали собственных детей, в общественном мнении не воспринимались как совершившие преступление. Так, например, как сообщают в газете Morning Post, в июле 1926 г. пожилая крестьянка по имени Энн Рош, жившая на западе Ирландии, утопила в реке четырехлетнего сына своей соседки, «помогая» ей изгнать подменыша и вернуть украденного ребенка. Эта идея возникла у обеих женщин, поскольку маленький Майкл в свои четыре года действительно не мог ни ходить, ни стоять, ни говорить. На суде Энн сказала, что совсем не хотела убить ребенка: она лишь стремилась его вылечить. И местный суд признал ее невиновной (аналогичных случаев приводится довольно много в книге Анджелы Бурк «Сожжение Бриджит Клери» [Bourke 1999: 24-38]). Однако, как мы уже отмечали, все указанные случаи касались обычно детей маленьких, и таким образом, например, Джоанна Дойл, задушившая в январе 1888 г. своего 13-летнего сына Патси с синдромом Дауна, составляла скорее исключение и, что характерно, в отличие от многих других матерей, была заключена под стражу и затем признана невменяемой. Согласно приведенным Бурк свидетельствам, эта женщина действительно производила впечатление не совсем нормальной. Она задушила «подменыша» в присутствии другого своего сына, тоже дауна, и своего мужа, который вполне разделял идею жены, что их сын был просто подменен сидами. На суде она продолжала повторять, что это был не ее сын Патси, а «мерзкий подменыш», после чего была помещена в психиатрическую клинику Дундрум в Дублине, где и закончила свои дни. Интересно, однако, еще одно свидетельство: полицейский врач, объявивший ненормальной Джоанну, уже после суда встречался с ее старшей дочерью Мери. Той было 18 лет, и она производила впечатление вполне нормальной и рассудительной девушки. На вопрос, почему же ее мать пошла на такое страшное преступление, Мери ответила: «Я не удивилась, когда узнала об этом. Я уже давно слышала, что люди говорили, что это подменыш. И я тоже так думаю» [Bourke 1999: 34]. На этом фоне достаточно трогательно выглядят рассказы о том, как несчастные родители смиряются со своей бедой и в течение долгих лет растят в своем доме «подменыша», оставленного взамен их украденного ребенка. Так, в уже упомянутой нами работе Эберли приводится рассказ о семье, жившей в конце XIX в. в Корнуолле: их ребенок был украден пикси на второй день после рождения, а на его месте была оставлена пикси-девочка, которую семья пожалела и не стала подвергать жестокой процедуре «испытания». Эта девочка-пикси дожила до 20 лет, но так и не научилась говорить и ростом была не выше пятилетнего ребенка [Eberly 1988: 61]. Сказать на это: ах, как сильны еще бывают суеверия в народе! – будет слишком большим упрощением. Нам кажется, что именно в сюжетах о подменышах наиболее ярко проявляется особый тип сознания, который мы называем «расщепленным», поскольку именно здесь верования сталкиваются с чисто материальной, плотской реальностью. Видимо, в случаях подобного типа мы имеем дело с особым типом истерического вытеснения реальности, и характерно, кстати, что «изгнание подменышей» обычно бывало женским делом (традиционно считается, что истероидность сознания присуща женщинам). Если мужик встречает в лесу лешего, а у реки – русалку, то эти «встречи» не находятся в состоянии дополнительной дистрибуции по отношению к его обыденной жизни: за деревом мог стоять леший, а мог и не стоять, и в общем, это ничего не изменило бы. И более того – мужик мог сгинуть в лесу, потому что его «завела кикимора» или он «ступил в леший след», а мог просто и сам заблудиться, но все это в результате не так уж важно: оценка «события» в данном случае по самой природе своей может быть амбивалентной. Быличка в данном случае предстает как особого рода виртуальная реальность, установка на достоверность которой превращается в своего рода нарративную условную игру. В случае же с так называемыми «подменышами» носитель определенной традиции должен сам принять решение и совершить ряд определенных действий, что неизбежно требует от него четкого осознания всей ситуации. Однако истероидный мозг по самой своей природе не способен на это, и поэтому лишь внешне его сознание «цепляется» 56

Valla. №3(1), 2017. за набор определенных верований. И мы полагаем, что далеко не всегда чаша весов однозначно склонялась в сторону «суеверия». «Подменыш», отметим, функционально является двойником ребенка, а, как известно уже скорее из области литературной, мотив двойничества есть проявление особого «отемнения ума», т.е. проявление безумия [Софронова 2000: 15]. Но обратимся к примерам несколько иного типа. Как мы уже отмечали, в Ирландии и Шотландии является также необычайно распространенным сюжет об украденной сидами и «подмененной» жене. Как правило, данное подозрение возникает, если женщина вдруг заболевает, особенно какой-то странной болезнью, а в еще большей степени – во время родов. Принято считать, что если в результате трудных родов женщина и ребенок погибают, «на самом деле» их украли сиды и подбросили на их место внешне схожие с человеческими безжизненные тела. Так, например, в повести, записанной в начале XX в. в Донеголе, рассказывается о том, как муж, поехавший за повитухой, на обратном пути неожиданно наткнулся на полумертвое тело своей жены, видимо, брошенной сидами. Он спрятал ее в сарае и прошел в дом. В доме же на ее месте лежала внешне схожая с ней женщина и делала вид, что страдает от родов. Муж раскалил в очаге кочергу и сунул ее в лицо жены-подменыша, после чего та исчезла [Fairy Legends from Donegal 1977: No 13]. Как и в сюжетах о детях-подменышах, в качестве средства выявления «истины» используются раскаленное железо, кипяток, масло, а также крест и Святое писание (жена-подменыш должна отшатнуться от них), помои и моча (преимущественно – мужа), особые настои из «волшебных» трав. Интересным дополнительным «тестом» является проверка на домашних животных: считается, что коровы и собаки (в отличие от кур и кошек) не станут приближаться к жене-подменышу и своим видом ясно продемонстрируют ее демоническую природу. Источником подобных представлений, видимо, можно считать необычное состояние женщины после родов, ее странную болезненность и особенно – разные формы послеродовых психозов, действительно делающие ее как бы «другим человеком» [Jenkins 1977: 42]. Следует отметить при этом, что, как и во многих других традициях, в гойдельском фольклоре также существуют сюжеты о любви мифического женского персонажа к смертному мужчине, однако, что представляется нам странным (и в чем поэтому мы не совсем уверены), рассказы о том, как к мужчине приходит сида, принявшая обличье его собственной жены, практически не встречаются. Ср., напротив, в данной связи скандинавские предания о хюльдре, которая, в частности, приходит к мужчине, пасущему коров на дальнем пастбище-сетере, «вполне обоснованно объясняя свой приход» [Рачинская 2000: 30]. Распространены сходные сюжеты и в русском фольклоре, и, более того, данный мотив встречается и в древнеирландской традиции (богиня войны Бодб принимает облик возлюбленной героя Кухулина Ниав и побуждает его пойти на битву, в которой ему суждено погибнуть). Но, строго говоря, хотя в сюжетах подобного типа речь идет о подмене земной жены ее мифическим двойником, мы, наверное, не можем включать их в группу сюжетов о «подменышах», поскольку последние в качестве одного из обязательных элементов включают в себя пассивность подменяемого – ребенка или больной, умирающей женщины1. Совершенно параллельно в фольклоре Британских островов существуют сюжеты не о подмененной, но об украденной жене или невесте (или женихе), которых сиды заманивают в свой холм и которых можно вернуть довольно романтическим способом: когда воинство сидов будет в полночь проезжать мимо волшебного холма, надо подбежать к белой лошади, на которой сидит похищенная женщина, перерезать железным ножом веревки, которыми она опутана, и крепко схватив ее, стянуть с лошади (сюжет F 322). Как и в случае с «детьми-подменышами», обратимся к тому, что может быть названо 1

Подменяют ирландские сиды и еду: оставленный без присмотра свежий сыр, например, может оказаться украденным, а на его месте будет лежать своего рода «муляж» сыра, внешне схожий с этим продуктом, но утративший свои вкусовые и питательные качества [Briggs 1977: 158].

57

Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология реальной практикой. По имеющимся историческим свидетельствам (т.е. с начала XIX в.) случай аналогичной попытки «вернуть украденную жену» был всего один, но достаточно яркий: в марте 1895 г. жительница деревни Балливадли (гр. Типперери) Бриджет Клери была заподозрена ее мужем Майклом и несколькими соседями в том, что на самом деле она – сида-подменыш; после четырех дней «дознания» муж облил ее ламповым маслом и на глазах потрясенных (но безучастных!) соседей сжег, после чего, утопив тело в болоте, поспешил в соседнюю деревню к священнику и сказал ему, что убил свою жену (чему тот в начале не поверил). Этой же ночью муж-убийца отправился к местному волшебному холму, чтобы вызволить «реальную» Бриджет, которая, как он ждал, проедет ровно в полночь на белой лошади в процессии сидов. В его сознании, как можем мы понять, глядя на это со стороны, произошло смешение сюжетов о подмененной жене и об украденной жене, причем если в первом действии этого трагического «спектакля» речь для него шла о подменыше, во втором, после того, как тело Бриджет исчезло из дома, она уже предстала как украденная сидами. Во время следствия он был признан вменяемым и был осужден на 15 лет тюремного заключения. Подробное описание этих событий и попытка анализа вызвавших их причин содержатся в книге Анжелы Бурк «Сожжение Бриджет Клери» [Bourke 1999]. Все собранные автором свидетельства говорят о том, что отношения между супругами были плохими, что Майкл завидовал Бриджет, которая умела читать и писать, шить на швейной машинке, разводила кур, гораздо больше зарабатывала, к тому же была моложе его и даже, предположительно, имела любовника в этой же деревне. Все вместе, таким образом, предстает как расчетливая месть со стороны мужа, лишь замаскированная под «темное суеверие». Однако это не совсем так, что отчасти понимает и сама А.Бурк. Тот факт, что за семь лет супружества у Бриджет не было детей, что она вдруг заболела странной болезнью (высокая температура при отсутствии катаральных явлений, по предположению автора – особая форма бронхита), что у нее были приступы бреда, что она отказалась проглотить святое причастие, и даже (как мы можем предположить) ее имя, неосознанно соотносимое с именем кельтского языческого божества Бригиты – все это действительно создавало иллюзию комплекса «жена-сида» (в большей степени, чем «женаподменыш»), также хорошо известного в гойдельском фольклоре. Но, видимо, Майкл не мог пропустить в свое сознание мысль, что семь лет назад женился на сиде, и более охотно смирился с предположением, что его реальная жена Бриджет была подменена (или – украдена, что он, видимо, различал уже не совсем ясно). И поэтому он был в равной степени искренен и говоря со священником, и стоя в полночь у волшебного холма, и на суде, когда рассказывал, как его жена якобы сама ушла из дома. Вспомним, что еще в 1886 г. З. Фрейд выступил в Вене с докладом «Об истерии у мужчин» (см. об этом подробнее [Джонс 1997: 131-133]). То есть в данном случае, как нам кажется, имел место характерный для истероидной личности процесс вытеснения. «По сути, каждый из нас обладает способностью поступать подобным образом с неприятными для себя фактами. Однако это вытесненное знание обычно остается у порога сознания, поэтому нельзя полностью игнорировать его. У истериков же эта способность заходит очень далеко: они могут совсем “забыть” о том, чего не желают знать, они способны лгать, вообще не осознавая, что лгут» [Леонгард 2000: 71]. Но можем ли мы в данном случае сказать, что «ставим диагноз» одному только Майклу Клери, который, кстати, был во время следствия признан вменяемым? Его «психоз» опирался на многовековую традицию веры в «сверхъестественную агрессию», история с «подменышем» не была изобретена им, и аномальность Майкла Клери состояла лишь в том, что он просто отстал от своего времени. Ведь те, кто видел ведьму-оборотня в своей старой соседке или шпиона и врага народа – в своем товарище по работе с точки зрения психиатрической также, наверное, считались нормальными. 58

Valla. №3(1), 2017. В 1837 г. в одну болгарскую деревню пришел мрачный немолодой мужчина, показавшийся местному населению подозрительным. После нескольких дней пыток, так и не добившись его признания, его пронзили колом и сожгли [Jones 1931:123].

Михайлова Т.А., г. Москва Литература Виноградова 2000 – Виноградова Л.Н. Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян. – М.: Индрик, 2000. Джонс 1997 – Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. – М.: Гуманитарий, 1997. Леонгард 2000 – Леонгард К. Акцентуированные личности. – Ростов н/Д: Феникс, 2000. Максимов 1989 (1903) – Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. – М.: Книга, 1989 (впервые 1903). Санаров 1979 – Санаров В.И. НЛО и энлонавты в свете фольклористики // Советская этнография. 1979. № 2. С. 145-154. Софронова 2000 – Софронова Л.А. О мифопоэтическом значении оппозиции человек/не человек // Миф в культуре – человек – не человек. – М.: Индрик, 2000. С. 9-32. Рачинская 2000 – Рачинская Е.С. Образ Хюльдры в норвежских преданиях // Судьба, болезнь и другие женские образы в традиционной культуре. Материалы круглого стола МГУ. – М.: МГУ, 2000. С. 28-31. Рис 1999 – Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. / Пер. с англ. Т.А. Михайловой. – М.: Энигма, 1999. Убийство детей 1902 – Убийство детей и стариков // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. 34. – СПб., 1902. [Версия HTML] – Доступ на 30.01.2017. Фуко 2004 – Фуко М. Ненормальные. / Пер. с франц. А.В. Шестакова. – СПб.: Наука, 2004. Bourke 1999 – Bourke A. The Burning of Bridget Cleary. A True Story. London: Penguin Books, 1999. Briggs 1977 – Briggs K. A Dictionary of Fairies, Hobgoblins, Brownies, Bogies and Other Supernatural Creatures. London, New York: Penguin, 1977. Eberly 1988 – Eberly S. ‘Fairies and the Folklore of Disability: Changelings, Hybrids and Solitary Fairy’, Folklore. Vol. 99 (1), 1988. Pp. 58-77. Fairy Legends from Donegal 1977 – Fairy Legends from Donegal. Ed. S. O’hEochaidh. Dublin: Comhairle Bhéaloideas Éireann, 1977. Jenkins 1977 – Jenkins R. ‘Witches and Fairies: Supernatural Aggression and Deviance among the Irish Peasantry’, Ulster Folklore. Vol. 23, 1977. Pp. 33-56. Jones 1931 – Jones E. On the Nightmare. London: Hogarth Press, 1931. Kelly 1995 – Kelly F. A Guide to Early Irish law. Dublin: Dublin Institute for Advanced Studies, 1995 (1988). O’Connor 1991 – O’Connor A. Child Murderess and Dead Child Tradition. A Comparative Study. Helsinki: Acad. Scientiarum Fennica, 1991.


59

Михайлова Т.А. Подменыши: фольклор и/или психопатология Аннотация В статье рассматривается социально-психологический контекст мифа о подменышах – детях, якобы подброшенных демонами или феями взамен украденного настоящего ребенка. В то время как сюжет о ребенке-подменыше является культурной универсалией, в Ирландии распространен также другой сюжет – о подмененной жене. Функционально они схожи: члена семьи подозревают в том, что он подменыш, вследствие болезни или странного поведения, и средством возврата «настоящего» родственника служат ритуалы с битьём, ошпариванием кипятком и т.д., которые нередко влекут за собой смерть «подменыша». Стойкая сохранность таких ритуалов вплоть до первой четверти XX в., по мнению автора статьи, указывает на то, что одной наивной веры в мифы для объяснения этого явления недостаточно. В этом феномене народное представление о сверхъестественном сложно переплетается с традицией избавляться от нежеланных детей, с представлением о социальной неполноценности ребёнка до определённого возраста (он не вполне человек), с проблемами взаимоотношений в семье и, возможно, с особенностями мировосприятия при истерии. Ключевые слова дети; детоубийство; Ирландия; подменыши; сиды; феи; фольклор; XIX в. Сведения об авторе Михайлова Татьяна Андреевна, г. Москва, Московский государственный ун-т, кафедра германской и кельтской филологии – Ин-т языкознания РАН, сектор анатолийских и кельтских языков e-mail: [email protected]








60

[VALLA] материалы и публикации

Valla. №3(1), 2017.

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Перевод с английского А.В. Титовой под редакцией М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова Английская эпоха Реставрации (1660-1688) уникальна – и приобрела скандальную известность – благодаря тому, что ломает все стереотипы «чопорности англичан». Хотя способы говорить о сексуальности со светской точки зрения существовали в английской культуре уже много веков (достаточно вспомнить Батскую ткачиху Джеффри Чосера), только эпохе Реставрации свойственна шокирующая и по сей день откровенность в этих вопросах: обсуждается не только эмоциональная сторона секса, но и физиологическая, причём во всех возможных деталях. Разумеется, для этого всплеска почти медицинского интереса светского общества к половой жизни были определённые историко-культурные предпосылки. Не последнюю роль сыграло бурное развитие естественных наук и в особенности анатомии в XVII в., что подробно освещено в недавней книге И.И. Лисович «Скальпель разума и крылья воображения»1. Вместе с тем решающим толчком к развитию этого феномена, безусловно, послужил тот факт, что до возвращения в Англию Стюарты проживали во Франции, где как раз в это время сложилась традиция либертинажа. После 1660 г. из Франции в Англию оказались импортированы многие явления французской культуры (в первую очередь, конечно, вспоминается участие женщин-актрис в профессиональных театральных представлениях – напомним, что до закрытия театров пуританами в 1640-е гг. все сценические роли в Англии исполнялись мужчинами). Либертинаж не стал исключением. Сама книга, отрывок из которой предлагается вниманию читателя, была создана во Франции и лишь затем переведена на английский. История этой книги непроста и до сих пор во многом загадочна. Французский оригинал под названием L’Escole des Filles ou la Philosophie des dames («Школа девиц, или Дамская философия») был опубликован в Париже в 1655 г. в типографии Луи Пио. Известны имена редакторов (Жан л’Анж и Мишель Мийо), а также оформителя (Франсуа Шово). Известно также, что издание книги сопровождалось скандалом, в результате которого оба редактора были арестованы, а л’Анж оштрафован за распространение порнографии и на три года выслан из Парижа. Авторство книги до сих пор не раскрыто2. Книга построена в форме диалога двух женщин – невинной девицы и её более опытной подруги, приобщающей её к таинствам секса. Жанр философского диалога между учителем и учеником известен с времён античности и обрёл второе дыхание в эпоху Ренессанса (широко известно его применение, например, у Эразма Роттердамского и Джордано Бруно). Вместе с тем исследователи отмечают, что собственно приём непристойного диалога между женщинами, в котором они делятся сексуальным опытом, восходит к «Рассуждениям» (Ragionamenti, 1536) Пьетро Аретино. В Англии французский текст был известен как минимум с 1668 г., поскольку в феврале этого года его уже читал С. Пипс, автор знаменитого дневника, оставивший соответствующую запись3. Однако в 1680 г. вышел английский перевод, получивший название The School of Venus, or The Ladies Delight («Школа Венеры, или Наслаждение 1

Лисович И.И. Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени. – М.: НИУ ВШЭ, 2015. 2 Подробности дела об издании книги см.: DeJean, Joan. ‘The Politics of Pornography: L’École des Filles’, in Hunt, Lynn (ed.) The Invention of Pornography, 1500-1800: Obscenity and the Origins of Modernity. New York: Zone Books – MIT Press, 1993. Pp. 110-113. О самом тексте см.: Dens, Jean-Pierre. ‘L’Escole des Filles: premier roman libertin du XVIIe siècle ?’, in Société d’études pluridisciplinaires du dix-septième siècle français. Cahier V, 1 (1991). Pp. 239-248. 3 DeJean, op. cit.

61

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова женщины»). Уже изменение названия говорит о том, какой редактуре подвергся текст в английском переводе. «Философия» действительно оказалась по большей части выброшена, социально-психологические рассуждения сильно сокращены, практически устранены антирелигиозные выпады, которые, очевидно, в Англии 1680 г. оказывались более неудобными, чем откровенное описание полового акта. Надо полагать, причиной этой своеобразной цензуры послужило то, что оппонент французского автора был очевиден, и это была католическая церковь, занимавшая в Англии той эпохи двусмысленное положение: официально «паписты» рассматривались как враги, неофициально же Стюарты симпатизировали католицизму, не особенно скрывая это. В то же время литература, воспевающая чувственные удовольствия, воспринималась как подходящее оружие против пуритан, ненавистных правящей династии и её двору. Для того, чтобы преподнести «Школу девиц» как антипуританский текст, безусловно требовалось затушевать её антикатолический компонент. Разумеется, в английском переводе оказались изменены имена. В то время как во французском тексте участниц диалога зовут Сюзанна и Фаншона, в английском переводе они превратились в Фрэнк и Кейти: очевидно, переводчик не ставил задачу подобрать созвучные английские имена, хотя Сюзанна вполне могла бы сохранить своё имя на английской почве. Существенную роль в тексте играет обсценная лексика, которая сама по себе служит инициации героини: освоение обсценных слов служит прологом к посвящению в тайны секса. В соответствии с законом 101-ФЗ от 05.05.2014 и рекомендациями Роскомнадзора слова, признанные ненормативными, обозначаются в переводе отточиями. Слова просторечно-вульгарные пишутся полностью. Приносим благодарность М.С. Неклюдовой (ШАГИ РАНХиГС), выступившей с докладом «Эротическая литература и способы конструирования женственности и мужественности во французской культуре XVII века» на конференции «Знаки женственности и мужественности в европейской и русской культуре Нового времени» 10-11 октября 2016 г. в Институте всеобщей истории РАН (Москва). Доклад, значительная часть которого была посвящена французскому оригиналу «Школы девиц», и последующее устное обсуждение оказались чрезвычайно полезными для подготовки настоящей публикации. М.В. Елифёрова, г. Москва

Фронтиспис «Школы Венеры». Эта гравюра нередко интерпретируется как одно из ранних изображений торговли фаллоимитаторами, хотя, вероятнее всего, это аллегория.

62

Valla. №3(1), 2017. Школа Венеры, или Наслаждение женщины Диалог первый Действующие лица: Ф р э н к , К е й т и Фрэнк Доброе утро! Кейти О, доброе утро, кузина! Каким попутным ветром занесло вас к нам? И теперь, когда моя матушка в отъезде! Господи, как же я рада вас видеть! Ваше посещение – оно по доброте или по делу? Фрэнк Уверяю вас, никакого дела, только моя любовь к вам. Я приехала побеседовать с вами в непринужденной обстановке. В одиночестве так скучно. И я думаю, что прошла вечность с тех пор, как мы с вами виделись. Кейти Вы правы, и я вам очень признательна. Присаживайтесь, пожалуйста. В доме нет никого, кроме меня и моей горничной. Фрэнк Бедняжка, вы чем-то заняты? Кейти Да. Фрэнк А я думаю, что вы заняты только тем, что вы заперты в своей комнате, как в монастыре. Вы никогда не выходите в мир, и мужчины редко вас посещают. Кейти Вы абсолютно правы, кузина. Зачем мне беспокоить себя мужчинами? Мне кажется, никто из них не думает обо мне, и мама говорит, что я еще недостаточно взрослая, чтобы выходить замуж. Фрэнк Недостаточно взрослая, чтобы выйти замуж, но, однако же, молодая и в теле, девица шестнадцати лет. Вы наделены к тому же отличной матерью, которой следует ныне позаботиться о том, как доставить вам удовольствие, как когда-то она позаботилась о себе. Что нынче стало с родителями, с их любовью и привязанностью? Хотя это не мое дело. Неужели вы настолько глупы, чтобы считать, что вы можете наслаждаться обществом мужчины, только выйдя за него замуж? Кейти Почему вы считаете, что я не наслаждаюсь обществом мужчин? Разве они не бывают здесь достаточно часто?

63

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова

Фрэнк Кто же они? Никого у вас не видела. Кейти Господи! Какая вы чудная! Разве здесь не бывают мои дяди, кузены, мистер Ричардз и многие другие? Фрэнк Фи! Все они ваши родственники. Я же говорила о прочих. Кейти О, как насчет мистера Кларка, мистера Уилсона, мистера Рейнолдза и молодого мистера Роджера, которого я должна была назвать прежде всех, так как он приходит сюда чаще всех и делает вид, что любит меня? Он говорит мне многое из того, что я не понимаю, и я нахожу в этом мало толку. Их компания доставляет мне не больше удовольствия, чем общество моей матери, или тетушки. В самом деле, их раболепство и церемонии иногда смешат меня, но когда я говорю с ними, они смотрят на меня, словно хотят съесть. Но, в конце концов, они уходят теми же дураками, какими и пришли. Какое же удовольствие можно получить от компании людей, подобных им? По правде сказать, вместо того, чтобы быть довольной, я изнываю от скуки в их присутствии.

Фрэнк Но разве они не говорят вам, что вы красивы? Неужели они не целуют и не ласкают вас постоянно? Кейти О, кто посмел вам такое сказать? Конечно, они только и делают, что говорят о моей красоте, целуют меня, трогают мою грудь и говорят о сотнях вещей, которые, по их словам, приятны; но для меня тут радости никакой. Фрэнк О, и вы позволяете им все это делать? Кейти Честное слово, нет. Матушка запретила мне. Фрэнк Господи, какая же ты еще невинная глупышка! Кейти Но, кузина, почему вы так говорите? Неужели есть что-то, чего я еще не знаю, и чему мне стоит научиться? Фрэнк Вы еще так несведущи! Вам предстоит учиться всему. Кейти Дорогая кузина, поделитесь со мной. 64

Valla. №3(1), 2017. Фрэнк Да, да, вот плоды материнской опеки! Вы и не слушаете, что говорят вам мужчины. Кейти Чему чистая девушка может научиться у мужчин, которые так распущены? Фрэнк У меня есть все основания отзываться о них хорошо, ибо я не так давно сама имела большое удовольствие общаться с одним из них. Моя дорогая шалунья, они не так плохи, как вас заставили думать. Самое худшее в этом деле то, что вы и не хотите, чтобы вас убедили. Вы настолько удалились от их интриг и общества, что вы всегда будете жить в неведении, и поэтому никогда не вкусите наслаждений этого мира: прошу, скажите мне, чем вы можете наслаждаться, будучи запертой дома вместе с матушкой? Кейти Вы спрашиваете, что может доставить мне удовольствие? Право же, кузина, многое. Я ем, когда голодна. Я пью, когда чувствую жажду. Я сплю, пою и танцую, а иногда выезжаю с матерью за город и дышу свежим воздухом во время прогулки. Фрэнк Это уже кое-что. Но разве не все вокруг делают то же самое? Кейти Неужели есть наслаждение, которое не всем доступно? Фрэнк Без сомнения! Ведь есть одно наслаждение, которое вы еще не пробовали, и которое во много раз превосходит все остальные, как вино превосходит простую воду. Кейти Кузина, я признаюсь в своем невежестве, в котором я и дальше буду пребывать, если вы не будете так любезны просветить меня. Фрэнк Но разве кто-то из названных вами мужчин, с которыми вы разговаривали (особенно мистер Роджер), не рассказал вам об этом? Кейти Кузина, конечно, нет! Если это наслаждение настолько велико, как вы его описываете, они не были так любезны рассказать мне о нем. Фрэнк Разве вы еще сомневаетесь в его сладости? Это самое высшее из наслаждений, доступных нам, смертным. Но я дивлюсь, что мистер Роджер, которого весь свет считает влюблённым в вас, никогда не говорил об этом с вами. Должно быть, вы не отвечаете ему взаимностью? Кейти На самом деле, кузина, вы очень ошибаетесь, так как он не может скрыть своих чувств. Но, когда он вздыхает и оплакивает себя в моем присутствии, я (и следовательно, вы 65

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова несправедливы ко мне) жалею его, расспрашиваю его о причинах его страдания и уверяю его, что была бы всем сердцем рада помочь ему облегчить его участь. Фрэнк О, теперь я догадываюсь, что мучит вас обоих. Почему же вы не скажете ему (когда он будет признаваться вам в любви), что вы тоже испытываете к нему привязанность? Кейти Я бы сделала это, если бы думала, что это ему поможет. Но, поскольку я знаю, что в этом нет толку, не лучше ли мне будет промолчать? Фрэнк Что ж, дитя, тогда я могу только посочувствовать вашему горю. Если бы вы выказали ему ваше расположение, он бы, без сомнения, поведал вам о наслаждении, о котором мы сейчас ведем беседу. Кейти Но, кузина, как это возможно? Неужели девушка непременно должна любить мужчину, чтобы достичь этого наслаждения? Мне кажется, я могу любить мистера Роджера и многих других мужчин, и все же не получаю никакого удовольствия. Фрэнк Да, можно легко обмануться, если только обмениваться взглядами, но здесь должно принимать участие и осязание. Кейти Но ведь я столько раз касалась его и не получала никакого особого наслаждения от этого. Фрэнк Разумеется, вы касались его одежды. Однако вам следовало бы взять в свои руки коечто еще. Кейти Дорогая кузина, изъясняйтесь вразумительнее. Я не имею ни малейшего понятия о том, куда вы клоните. Скажите же мне прямо, что мне нужно сделать, чтобы получить это удовольствие? Фрэнк Ну, если коротко, это наивысшее из всех наслаждений, которые юноша и девушка могут даром и безотказно подарить друг другу. Кейти О, дорогая кузина, как же я хочу узнать, что это за наслаждение и как его достичь! Фрэнк Не торопитесь, и вы все узнаете. Вы когда-нибудь видели обнаженного мужчину? Кейти Мужчину – никогда в жизни; вот маленьких мальчиков голенькими я видала. 66

Valla. №3(1), 2017. Фрэнк Нет, так не пойдет. Молодой человек должен быть хотя бы 15-16 лет от роду, а девушка – 14-15. Кейти Если они должны быть настолько взрослыми, тогда я, конечно, не видела. Фрэнк Дорогая кузина, я cлишком люблю вас, чтобы держать дольше в неведении. Видели ли вы когда-нибудь мужчину, справляющего малую нужду, и то, чем он это делает? Кейти Да, однажды я видела мужчину, который справлял нужду у стены. Он что-то держал в руке, но я толком не представляю, что это было. Он почувствовал, что я смотрю на него, и повернулся ко мне, и то, что было у него в руках, предстало передо мной. Это было похоже на белую свиную колбаску внушительной длины, прикрепленную к его телу, и я подивилась, почему у меня нет подобного. Фрэнк Прекрасно, потому как, если бы вы не имели об этом представления, вы не смогли бы понять, о каком удовольствии мы сейчас говорим. Но я только начинаю рассказывать о вещах, которые покажутся вам весьма странными. Кейти Вы несказанно обяжете меня, если просветите. Но прошу, скажите для начала, является ли это удовольствие столь исключительным, что только юноши и девушки могут вкусить его? Фрэнк Ничего подобного! Все люди, независимо от рангов и сословий не прочь им насладиться. Король и сапожник, королева и кухарка, одним словом, половина человечества е..тся с другой. Кейти Для меня это китайская грамота. Неужели нет разницы в степени удовольствия? Фрэнк Есть, конечно, – мужья и жены тоже получают удовольствие. Но обычно они им пресыщаются, и поэтому иногда жена, а чаще муж ищут разнообразия на стороне. Например, ваш отец получал удовольствие от общества вашей служанки Маргарет, которую ваша мать, как только узнала об этом, тут же прогнала. В тот день она подняла столько шума, хотя кто знает – возможно, и у вашей матери, женщины всё ещё красивой, есть зуд в п...де и тайный друг, который этот зуд снимает. Кейти Об этом мне ничего не известно. Но что вы имеете в виду под достойным человеком? Фрэнк О, в этом самая соль. Есть молодые люди, которые волочатся за любой женщиной (Лондон полон таких господинчиков). Ни девица, ни жена, ни вдова не может спастись от такого, при условии, что он хорош собой и его лицо (согласно поговорке) служит приправой 67

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова к его жопе. И в работе у этих красавчиков недостатка никогда не бывает, ибо город никогда не оскудевает добрыми е...чими бабёнками. В общем, люди обоих полов е...ся, столь распутно, что даже и кровосмесительство не считают за грех. Они отделываются шуткой, говоря, что головка х...я будет краснее, если макать её в свою же кровь. Кейти Поскольку я не замужем, давайте поговорим о юношах и девицах. Фрэнк Молодые люди и девушки получают самое большое наслаждение, потому что они молоды и полны сил. И это самое время для подобных наслаждений. Но с какого пола лучше начать? Кейти Если не возражаете, давайте с мужского. Фрэнк Да будет так! Тогда вы должны знать, что то, чем мужчина справляет малую нужду, называется х... . Кейти О, господи, кузина, вы сквернословите! Фрэнк Фи, вы слишком жеманны! Если вы настроены и дальше вести этот разговор, вы не должны быть так щепетильны. Кейти Я согласна. Говорите, как пожелаете. Фрэнк Мне придётся употреблять без околичностей слова: п...а, жопа, х..., муде и т.п. Кейти Я согласна. Фрэнк В таком случае, знай, что то, чем мужчина справляет малую нужду, иногда называется х..., иногда елда, иногда мужской жезл и т.д. Он свисает ниже живота, как вымя у коровы, но он гораздо длиннее. Располагается он примерно там же, где наша п...а, через которую справляем ту же нужду мы. Кейти Как странно! Фрэнк Кроме того, у них есть два кожаных шарика, похожие на кошелек для мелочи, называемые муде. Они чем-то похожи на испанские оливки. А над ними, что только добавляет привлекательности мужчине, растут пушистые волосы, как у нас на п...е. 68

Valla. №3(1), 2017. Кейти Я хорошо понимаю все, что вы говорите. Но для чего мужчинам все это надо? Явно же не только для того, чтобы справлять малую нужду? Фрэнк Да, ей-же-ей, именно с помощью этого мужчины и доставляют женщине то удовольствие, о котором я все это время говорила. Когда мужчина заручается благосклонностью женщины, он встает перед ней на колени (разумеется, когда они остаются одни), говорит ей, что ценит ее больше всего на свете, и молит ее ответить на его любовь. Если она продолжает молчать и томно смотрит на него, он смелеет, бросает ее на спину, задирает ее платье и сорочку, спускает штаны, раздвигает ее ноги и страстно суёт свой х... в ее п...у (то место, которым она справляет свою нужду). Это занятие доставляет обоим величайшее из возможных наслаждений. Кейти Господи, кузина, какие странные вещи вы говорите! Но как же он засовывает его туда? Он кажется таким гибким и мягким. Должно быть, ему приходится впихивать его внутрь пальцами? Фрэнк О, дорогуша, да ты и вправду прибываешь в полном неведении! Когда мужчина готов е...ся, его х... не такой мягкий, наоборот, он становится вдвое больше и длиннее; кроме того, он стоит колом, и когда он так стоит, кожа от головки отодвигается, и она становится с виду как большая черешня. Кейти И, когда у мужчины х... встает, он всаживает его в девичью дырку? Фрэнк Именно, ей-же-ей! Правда, это стоит ему кое-каких трудов, если у девицы там тесновато; но это пустяк, если его клинок воистину закалён. Мало-помалу, хотя и вспотев от натуги, он войдет в нее; и таким манером, девица почувствует, как ее п...а растягивается должным образом, что непременно доставит ей наслаждение, при условии, что он будет тереться о края и щекотать их. Кейти Мне кажется, что ей будет больно. Фрэнк Ты ошибаешься. Конечно, сначала п...а немного болит, но, когда немного привыкаешь, подобные щекотания и трения приносят величайшее в мире удовлетворение и наслаждение. Кейти Как зовётся эта девичья штука? Фрэнк Говоря простым языком, она называется п...ой, хотя из ложной скромности ее еще называют мандой и множеством подобных названий, а когда мужчина вставляет свой х... в п...у женщине, это называется е...й. Но заклинаю вас не произносить подобных слов прилюдно, потому что вас будут считать нескромной бесстыжей девицей и выбранят. 69

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова Кейти Позвольте мне оставить это на свое усмотрение. Но я все еще не удовлетворена вашим ответом. Каким же образом мужчина вставляет свой огромный елдак в девичью п...ду? Фрэнк Как только он немного входит в ее п..ду, он начинает двигать своей жопой вперед и назад, и девица ему тоже любезно помогает, так что со взаимной помощью он входит в нее полностью, и все время, пока мужчина продолжает двигать жопой, это доставляет девице высшее удовольствие. Кейти Правильно ли я поняла, что он не даёт покоя своей жопе? Фрэнк Нет, он продолжает ею двигать. Кейти Мне представляется, что таким образом он очень скоро войдет до конца. Фрэнк Вот, посмотри, как я двигаю своей жопой. Такие же движения совершает мужчина, когда е...ся с женщиной; она же всё это время заигрывает с ним, обнимает его, целует, ласкает его мошонку, называет его Дорогим, Любимым, Душенькой, и все это в то время, когда она почти что умирает от наслаждения, чувствуя его х... так глубоко в себе. Кейти Дорогая кузина, ты с таким чувством рассказываешь об этом наслаждении, что у меня возникло большое желание попробовать. Конечно, если все так и будет происходить, как ты это описываешь, юная девица просто не может не влюбиться в мужчину, который доставляет ей такое удовольствие. Но разве мужчина со своей стороны не наслаждается этим занятием? Фрэнк Да, да, это нетрудно заметить, он почти с ума сходит от восторга. Все это время он кричит: «Дорогая шалунья, я умираю» (вздыхая и задыхаясь), спрашивает «Где я?» – и ведет прочие подобные любовные речи. Однако же наслаждение женщины сильнее, потому что она получает удовольствие не только от самой е...и, но и оттого, что видит своего кавалера в таком необычайном восторге. Кейти То, что ты говоришь, вполне разумно. Конечно, раз это дело настолько нравится обоим, девица вряд ли позволит мужчине слезть с себя, и я бы на её месте вовсе не хотела вынимать х... из моей п...ы, если он доставляет столько удовольствия. Фрэнк Ох, но это невозможно! Кейти Почему же?

70

Valla. №3(1), 2017. Фрэнк После первого раза нужно отдохнуть, прежде чем начать заново. Кейти Я думала, что это может длиться столько, сколько пожелаешь, и всё дело только в том, чтобы вставить х... . Фрэнк В этом ты ошибаешься. Все еще лучше, в противном случае мы бы не были так счастливы. Кейти Прошу, разъясни мне всю эту тайну е...и. Как её завершают и начинают заново, и по какой природной причине так происходит, что х... в п...е доставляет такое удовольствие, и почему палец не может доставить девице такое же наслаждение? Фрэнк Ну что ж, слушай. Х... имеет приятную мягкую ненатянутую кожу. И хотя в момент, когда девица берет его в свои руки, он еще вяло свисает, вскоре он затвердеет и набухнет: он полон нервов и хрящей. Головка х... состоит из нежной красной плоти, совсем как большая черешня, о чём я уже говорила; поверх этой головки есть кожаная шапочка, которая соскальзывает назад, когда х... встает. Под ней есть трубка, которая вздувается, как большая жила, и подходит к головке х..., где имеется небольшая щель или отверстие. Что же касается женской п...ы, то я не знаю, что внутри, но мне говорили, что это всего лишь х..., обращённый внутрь. И когда х... входит в п...у, кожаная шапочка, о которой я уже говорила и которая зовётся крайней плотью, соскальзывает назад. Некоторые народы, например, евреи и турки, отрезают эту кожу (что называется обрезанием). Как я уже сказала, х... трётся в п...е туда-сюда и тем самым доставляет и мужчине, и женщине то самое наслаждение, о котором мы уже столько толкуем. Коротко говоря, благодаря этим обоюдным движениям, оба начинают чувствовать в своей плоти щекотание и зудение. В конце концов, семя подступает через некие узкие протоки; это заставляет их двигать жопами быстрее, наслаждение овладевает ими всё больше и больше, и, наконец, испускается семя, к такому восторгу для них, что приводит их обоих в состояние экстаза. Мужское семя – это густая белая клейкая субстанция, похожая на сало; женское же – более жидкое и красное4. Заметь, если оттягивать это дело, женщина сможет кончить два или даже три раза, мужчина же – всего один раз. Некоторые женщины умеют напрягать п...у и расслаблять, когда захотят, сдерживаясь так, пока мужчина кончит, и это доставляет им обоим глубокое удовлетворение. Кейти Ты описываешь такое непомерное наслаждение, что это приводит меня в восхищение; но все же, что они оба делают, когда кончат? Фрэнк Затем они делают передышку, и х..., который прежде стоял колом, выходит из п...ы, жалко повесив головку.

4

Человеческая яйцеклетка была описана только Эдгаром Алленом в 1928 г. Представления о «женском семени» на 1680 г. могли быть лишь гадательными, хотя Уильям Гарвей в своём трактате «О размножении животных» (1651) не сомневается в его наличии у всех самок.

71

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова

Кейти Удивительно! Но разве они не хотят того же ещё разок? Фрэнк Конечно, хотят. Они ласкают, гладят и целуют друг друга, х-– снова встает, они снова суют его туда же, и веселье начинается заново. Кейти Но, если х... опустился, может ли девица снова заставить его встать? Фрэнк С легкостью – всего лишь нежно потереть его в руках. Если бы ты только ведала способности девичьей ручки и то, какое наслаждение она может доставить мужчине, ты не дивилась бы этому. Кейти Прошу, кузина, раз уж ты потрудилась доверить мне все эти тайны, не скрывай от меня совсем ничего. Как это делается? Фрэнк Если вкратце, то часто случается, что молодые любовники встречаются в месте, где негде е...ться. Поэтому они только целуются и играют языками друг у друга во рту. Это щекочет им губы и возбуждает юношу настолько, что х... встает. Они продолжают целоваться, и, так как е...ться возможности нет, он тайком дает ей свой х... в руку, каковой она нежно потирает (это называется дрочить), и юноша кончает ей в руку. Кейти Ах, неужели женщине нужно столько знать? Фрэнк Нужно знать даже больше, так как после небольшой передышки они принимают другую позу, чтобы усладить друг друга. Кейти Другую? Фрэнк Да, она начинает гладить его муде, плавно пропуская их между пальцами. Она гладит его бедра и ягодицы, берет его за х..., что доставляет ему немалое наслаждение. После всего этого, как ты посмотришь на то, что она оседлает его, а не он ее? Уверяю тебя, это доставляет мужчине даже большее удовольствие. Кейти Ты описываешь такое разнообразие наслаждений, как же мне их все запомнить? И как же женщина может е...ть мужчину? Фрэнк Он ложится на спину, а она садится на него верхом и вертит своей жопой на его х...ю. 72

Valla. №3(1), 2017. Кейти Это что-то новенькое. Получается, что у этого удовольствия много позиций. Фрэнк Да, более ста. Наберись терпения, и я расскажу тебе обо всех. Кейти Почему мужчине больше нравится, когда женщина е...т его, а не наоборот? Фрэнк Потому что она так добра, что берет все усилия и труды на себя. В противном случае, они легли бы на его плечи. Кейти Он ей немало обязан. Фрэнк Ты права. Он лежит снизу, получает удовольствие и притом без труда для себя, в то время ей приходится попотеть, пока он снова не кончит. Кейти Моя фантазия так разыгралась от твоего рассказа о том, как она скачет, что я сама сгораю от нетерпения поучаствовать. Фрэнк Мне еще много предстоит рассказать тебе, но давай не будем слишком торопиться, и мало-помалу ты всему научишься. Кейти Мое любопытство вполне удовлетворено. Но я бы еще хотела узнать, отчего у меня п...а зудит (особенно ночью) так сильно, что я не могу уснуть, кувыркаюсь и мечусь по кровати. Прошу, скажи, как избавиться от этого? Фрэнк Тебе нужен твердый распалённый елдак, чтобы потереться, а затем вставить в п...у. Но если такого нет наготове, то тебе надо потереть свою п...у пальцем, это немного облегчит мучение. Кейти Как это – пальцем? Не могу себе представить, как это делается? Фрэнк Вставь палец в п...у и таким образом потри. Кейти Я непременно запомню этот способ. Но ты говорила, что ты иногда получаешь особое удовольствие от е...и. Фрэнк Да, к счастью, у меня есть тайный друг, с которым я е...сь, когда мне этого захочется, и я его за это очень люблю. 73

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова

Кейти Конечно, он этого заслуживает, если он доставляет тебе такое наслаждение. Фрэнк Признаюсь, он иногда доставляет мне такое удовольствие, что я просто схожу с ума. Кейти Но как мне завести такого друга? Фрэнк Разумеется, ты непременно должна выбрать того, кто тебя любит, не будет болтать и сохранит ваш секрет. Кейти Знаешь ли ты кого-то, кому я могу довериться в таком деле? Фрэнк Я не смогу подобрать никого, кто подошел бы лучше для этой цели, чем мистер Роджер. Он тебя любит, и он красивый молодой человек с хорошим Jante mien5, не толст и не худощав, имеет хорошую кожу и сильные, соразмерные члены. Кроме того, я также знаю от сведущих людей, что у него внушительный х..., муде и достаточно крепкая спина, чтобы держать запас семени. Короче говоря, он идеально сложен, чтобы быть кавалером славной дамы. Кейти Я страстно желаю попробовать, но в то же время боюсь, что в этом есть какой-то вред. Фрэнк С чего бы? Мне же это не повредило. Кейти О, но разве это не грешно? И не придётся расплатиться стыдом? Фрэнк Ты не должна быть настолько щепетильной. Могу заверить тебя, мистер Роджер не будет хвастаться своей победой. Он также не проболтается из страха потерять репутацию и твое расположение к нему. Кейти Но если мне после этого посчастливится выйти замуж, я боюсь, мой муж не будет меня ценить и любить, если он заподозрит неладное.

5

Неясный псевдогаллицизм, гапакс, не обнаруживается в других английских и французских текстах. Единственное современное издание, где даётся его толкование, без какой-либо аргументации толкует его как ‘jaunty air or appearance’, т.е. «щегольская наружность», вероятно, по внешнему созвучию со словом jaunty (Mudge, Bradford K. When Flesh Becomes Word: An Anthology of Early Eighteenth-Century Libertine Literature. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 307). Во французском оригинале текст совершенно ясен – belle chair blanche, «красивое белое тело».

74

Valla. №3(1), 2017. Фрэнк Ты не должна так тревожиться заранее. Кроме того, коли дело до этого дойдёт, я скажу тебе, как сделать так, чтобы он никогда ничего не заподозрил. Кейти Но если кто-то узнает, моё доброе имя навеки погибнет. Фрэнк Это делается под таким секретом, что узнать об этом невозможно. И все этим занимаются. Да даже если сами родителя что-то заметят, они ничего никому не скажут, только отделаются от своей заблудшей дочки, выдав ее за какого-нибудь вертопраха. Кейти Но они не смогут скрыть это от Бога, который все видит и знает. Фрэнк Бог все видит и знает, но ничего никому не расскажет. Кроме того, я не считаю сладострастие грехом. Я уверена, что если бы женщины правили миром и Церковью, как мужчины, то вот видишь, вскоре бы е...ю признали вполне законной, ибо она не должна считаться даже проступком. Кейти Интересно, почему мужчины так безжалостны к тому, что сами так любят? Фрэнк Все только ради того, чтобы не дать слишком много свободы женщине, ибо иначе она бы пользовалась тою же свободой, что и они. Мы смотрим сквозь пальцы на недостатки друг друга и не признаем е...ю за ужасный грех. И если бы не страх обрюхатеть, все бы е...лись еще больше, чем сейчас. Кейти Видно, ты мало кого из девиц считаешь честными. Фрэнк Конечно, ведь не лучше ли нам получать удовольствие, чем быть ославленными ни за что? Должна признаться, есть несчастные, которые без вины виноваты – нет ничего хуже такой судьбы. Я бы на их месте, раз уж на чужой роток не накинешь платок, лучше заслужила все, что обо мне говорят, и купила бы себе это удовольствие. Кейти Ты говоришь очень складно. В самом деле, неважно, когда я расстанусь со своей девственностью, лишь бы нае...ся досыта, и вряд ли кто поступит умнее. Думаешь, что это легко можно устроить, если, по твоему совету, я найду благоразумного молодого человека для этого тайного дела? Фрэнк Ты и представить себе не можешь удовлетворения, которое ты получишь, когда найдешь себе друга для е...и, подходящего тебе, и который, как я тебе велела, сохранит это в тайне. Сколько барышень ты видишь ежедневно, которые притворяются целомудренными, девиц, над которыми ты [сможешь втайне посмеяться, поскольку они думают то же о тебе. 75

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова Ходи]6 в церковь, осуждай развращённый век, и ты приобретешь репутацию в обществе; еясь втайне, ты обретешь уверенность, которой так не хватает большинству английских дам; ибо [кто ведёт себя]7 честно в наши дни, кроме отчаянных шлюх? Если же ты будешь вести себя так, как я тебе говорю, то ты найдешь себе какого-нибудь богатого дурака, который будет [плясать] под твою дудку и женится на тебе. А дальше ты можешь хитрить попрежнему и назначать встречи своему любовнику, который тайно будет тебя е...ть и доставлять тебе все возможные наслаждения. Кейти Господи, кузина, как же ты счастлива, и как много времени я потеряла зря. Прошу, расскажи, как мне потешить мою п...у? Ибо без твоей помощи мне никогда не достичь того, чего я [же]лаю. Фрэнк Я приложу все усилия, чтобы помочь тебе. Но ты должна мне правдиво [сказать], кого из своих поклонников ты больше всего ценишь? Кейти По правде говоря, мне больше всех нравится мистер Роджер. Фрэнк Тогда твердо реши ни о ком больше не думать, так как я со своей стороны нахожу его вполне благоразумным молодым человеком. Кейти Но мне стыдно делать первый шаг и просить его о малейшем расположении. Фрэнк Позволь мне все устроить. Но после того, как вы насладитесь е...й, вы должны будете устроить так, чтобы встречаться чаще. Однажды вкусив запретный плод, захочется еще и еще. Кейти Клянусь, ты так распалила меня своими рассказами, что я жду не дождусь начать. Фрэнк Чем скорее начнешь, тем лучше. Мистер Роджер сегодня придет? Кейти Да, кузина, я ожидаю его с минуты на минуту. Фрэнк Тогда без лишнего жеманства воспользуйся этой возможностью. Лучшей может и не представится. Твои отец и мать в деревне и сегодня не вернутся к вечеру. В доме никого нет, кроме служанки, которую ты всегда можешь занять какой-нибудь работой. Позволь мне 6

В английском издании на этом месте выпал кусок набора. Смысл восстановлен по французскому оригиналу (реконструированный текст в квадратных скобках). 7 Здесь и далее в ряде мест не пропечатался текст у полей. Текст реконструирован по догадке, т.к. резко отличается от французского.

76

Valla. №3(1), 2017. самой сказать мистеру Роджеру о твоем поручении, а всем, кто будет справляться о тебе, я скажу, что тебя нет дома. Вот кровать, которая вполне подходит для такого случая. На ней он тебя и будет е...ть, когда придет. Кейти Дорогая кузина, я ума не приложу, должна ли я позволить ему сделать со мной все, что он хочет? Фрэнк Конечно, да. Он сунет свой х... в твою п...у, и ты испытаешь ни с чем не сравнимый восторг. Кейти Но что я должна буду сделать, чтобы испытать столько же удовольствия, сколько и ты? Фрэнк Дурочка, я же говорю, он сам тебе все покажет. Кейти Прости мне мое неведение. Все же, чтобы провести время до его прихода, прошу, кузина, расскажи мне, что делает твой муж, когда спит с тобой, чтобы я не выставила себя неопытной, когда наконец дойдёт до радостей е...и. Фрэнк Сердечно рада рассказать, но ты должна знать, что удовольствие от е...и соединяется с тысячей других [приправ]8, которые безгранично усиливают страсть. Однажды ночью мой муж, будучи в весёлом расположении духа, показал мне несколько новых шалостей, которых я прежде не знала и которые были воистину приятны. Кейти Когда он приступает к делу, что он говорит и делает? Фрэнк Я расскажу вкратце. Он поднимается ко мне в покои по потайной лестнице, когда все домочадцы ложатся спать, [и застаёт]9 меня порой, когда я уже сплю, порой – когда я бодрствую. Не теряя времени, он [раздевается] и ложится рядом со мной, и когда он начинает распаляться, он [кладет] руки мне на грудь; и обнаружив, что я [...], он говорит, что нынче так устал от беготни туда-сюда, что едва в силах пошевелиться, и все продолжает трогать и ласкать мою грудь, называет меня милой Проказницей и говорит, как же он счастлив, когда во мне. Я тогда притворяюсь скромницей и говорю: милый, я хочу спать, умоляю, оставь меня в покое. Он, недовольный этим ответом, плавно скользит рукой в низ моего живота и трогает кончик моей п...ы, потирая его пальцами; затем он целует меня и просовывает свой язык мне в рот, нежно шевеля им там. После этого он ласкает мои гладкие бедра, мою п...у, живот и груди, берет мои соски в рот; сделав всё возможное для наслаждения, он заставляет меня снять сорочку и осматривает меня с ног до головы. Потом заставляет взять в руку его твердый х..., заключает меня в объятия, и вот мы кувыркаемся вместе, иногда я сверху, иногда он. Затем он снова кладет свой х... мне в руку, иногда же 8

Текст на полях не пропечатан. Смысл восстановлен по французскому оригиналу. Текст на полях не пропечатан. Здесь и далее в этой реплике смысл восстановлен отчасти по французскому оригиналу, отчасти по догадкам. В отдельных местах реконструкция невозможна (текст не имеет параллели во французском оригинале). 9

77

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова протискивает его мне между бедер, иногда – между ягодиц, трет мою п...у его головкой, доводя меня до иступленного желания оседлать его. Потом он целует мои глаза, рот, п...у; затем, называя меня своей дорогой, любимой, славной, он взбирается на меня, суёт свой твёрдо стоящий елдак в мою п...у и, к нашему общему удовлетворению, крепко е...т меня. Кейти Наверное, ты очень довольна этим. Фрэнк По-другому и быть не может! Как видишь, есть не один способ совать х... в п...у. Иногда мой муж сверху, иногда я оседлываю его, иногда мы делаем это на боку, иногда – на коленях, иногда – крест-накрест, иногда – сзади, как будто мне ставят клистир, иногда в позе тачки, то есть я закидываю ногу ему на плечо. Иногда мы делаем это стоя, иногда сидя, а когда он торопится, он бросает меня на скамью, стул или пол и е...т меня с жаром. Все эти позы привносят разнообразие в наслаждение, так как его х... входит в мою п...у с разной степенью глубины и под разным углом, в зависимости от позы. Днем он часто заставляет меня нагибаться, так, что моя голова находится почти между ног, задирает мне юбки, рассматривает меня в этой позе, разумеется, предварительно закрыв дверь, чтобы нас никто не побеспокоил, делает мне знак, чтобы я не шевелилась, подбегает ко мне со стоящим х...м наготове и е...т меня со всех сил. Он часто говорит, что эта поза доставляет ему наибольшее удовольствие. Кейти Последняя описанная поза, как и все остальные, должна быть (без сомнения) чрезвычайно приятной. Теперь я прекрасно понимаю все, о чем ты мне рассказываешь. А так как суть лишь в том, чтобы совать х... в п...у (пусть даже и в разных положениях), то я думаю, что я могу узнать и о некоторых других позах, кроме тех, о которых ты мне рассказываешь. Ты ведь знаешь, что пристрастия всех людей отличаются. Но расскажи же мне о той приятной ночи, когда он доставил тебе особенное удовольствие. Фрэнк Да это же было не далее как вчера! Поэтому я расскажу тебе о многих любовных шалостях, привычных у нас, которыми мы ежедневно наслаждаемся. Должна признаться, что мы не виделись с мужем два дня, поэтому я была без ума от радости, когда около полуночи я увидела мужа, пробирающегося ко мне в комнату с небольшим потайным фонариком в руке. Под халатом он принес сладости, вино и прочие лакомства, чтобы услаждать уста и распалять наше желание. Кейти Полагаю, мне не нужно даже спрашивать, доставило ли тебе удовольствие его появление. Фрэнк Я была в одной нижней юбке, так как еще не легла. Быстро задрав ее, он швырнул меня на кровать и крепко вставшим х...м тут же страстно отъе...л меня, обильно излив семя в дватри толчка.

78

Valla. №3(1), 2017. Кейти Теперь я понимаю, что мы получаем наибольшее удовольствие, когда изливается семя, и больше всего нам нужно прилагать усилий, когда она подходит. И мы не прекращаем трясти жопой, пока не выделится драгоценная жидкость. Фрэнк После первого захода я пошла в кровать, он же разделся, а я, как только легла, сразу заснула (ты должна знать, что ничто так не клонит в сон, как е...я). Но он обнимал меня, клал мне х... в руку и вскоре прогнал мою дремоту. Кейти Когда х... опадает, сколько времени нужно, чтобы он снова встал? И сколько раз за ночь мужчина способен е...ся? Фрэнк Ты постоянно меня перебиваешь! Все зависит от мужчины. И даже у одного и того же мужчины раз на раз не приходится. Некоторые могут е...ть и дважды кончить, не выходя из п...ы, чем доставляют женщине огромное удовольствие. Некоторые е...т ее девять или десять раз за ночь, другие – семь-восемь, но это слишком. Для разумной женщины четыре-пять раз вполне достаточно. Те мужчины, которые делают это два-три раза, кончают обильнее, а также получают и доставляют больше удовольствия, чем те, кто делает это чаще. Женская красота весьма помогает мужчине е...ть женщину один-два раза с необычайной силой и страстью. Но, как и с другими удовольствиями, излишество в этом – пустая тщета и обычно портит молодых парней и священников: молодые парни не знают, когда им будет довольно, а священники думают, что им никогда больше не достанется. Но тот мужчина, который е...тся ночью и с утра, обычно благоденствует. Это все, что я знаю по этому поводу. Но ты меня прервала, и я не помню, на чем остановилась. Кейти Ты сказала, что, когда ты хотела было заснуть, он вложил свой стоячий х... тебе в руку. Фрэнк О, теперь я вспомнила. Я почувствовала, что он твердый и налитой, мой сон как рукой сняло, и я стала подыгрывать ему, не переставая ласкать его. Я обняла его, закинула ноги ему на плечи, и мы начали кувыркаться и сбросили все одеяла. Нам было так жарко, что мы не заметили, как они полетели на пол; мы оба разделись догола и кувыркались сотню раз на кровати, а он всё показывал мне свой распалённый х..., заставляя меня брать его в руки, и вообще делал со мной все, что хотел. Наконец, он разбросал лепестки роз по всей комнате и приказал мне их собирать, и я, как была нагишом, представала пред ним в различных позах, которые он созерцал при свете ярко горящей свечи. Когда я закончила, он натер себя и меня жасминовыми духами, и мы пошли в постель и стали резвиться, как два щенка. После этого я встала перед ним на колени, и он рассматривал меня всю с восхищением, иногда хваля мой живот, иногда бедра, груди, затем губки моей п...ы, которые находил пухлыми и выдающимися и которые часто ласкал. Затем он начал рассматривать мои плечи и зад, потом, велев мне наклониться вперед и опереться руками на постель, забрался на меня верхом и заставил меня катать его. Наконец, он слез с меня и вставил свой х... в мою п...у, проведя им по моим ягодицам. Сначала я не собиралась позволять ему е...ть меня, но он умолял меня так жалостно, что у меня не хватило духа отказать ему. Он говорил, что ему доставляет огромное удовольствие тереть изнутри мою п...у, чему он и предался, то вставляя 79

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова головку х...я в мою п...у, то внезапно снова выходя из меня, с таким звуком, с которым пекари месят тесто. Все это доставило мне крайнее наслаждение. Кейти Но разве такая невероятная порочность может доставить удовольствие? Фрэнк А почему бы нет? Когда двое любят друг друга, такие вещи очень даже приятны и помогают провести время с большим удовлетворением. Кейти Продолжай, если тебя это не смущает. Фрэнк Когда он устал от ласк и е...и, мы перебрались в чём мать родила к камину, уселись там и принялись пить гипокрас10 и есть сладости. Все время, пока мы ели и пили (что весьма освежило нас), он восхищался мной, говорил, что умирает от любви ко мне и множество подобных приятных слов. Наконец, я сжалилась над ним и раздвинула свои бедра, он показал мне свой стоячий х..., желая только, чтобы я прикрыла его головку своей п...ой, в чём я ему уступила. Мы все еще продолжали есть, иногда передавая друг другу то, что ели, изо рта в рот. Когда нам надоела эта поза, мы сменили ее на другую, потом – на третью; утомившись и этим, мы выпили семь, не то восемь бокалов гипокраса, и, будучи полупьяным, он показал мне все возможные позы е...и и убедил меня в том, что выдерживать ритм в е...е – такое же искусство, как и в музыке. Короче говоря, он показал мне все позы, которые можно вообразить, и если бы наша комната была увешана зеркалами и мы могли видеть некоторые позы, принятые нами, это была бы вершина наслаждения. Будучи почти близок к тому, чтобы кончить, он показывал мне и заставлял щупать все свои части, и сам щупал мои. Наконец, я захотела, чтобы он кончил, взяла его за х... и повела в постель; повалившись на спину, я привлекла его к себе, держа его х... в своей руке, направила его, и он вошел мне в п...у до основания. Он вновь заставил кровать скрипеть, я отвечала ему в должном ритме; все было в движении; его х... был глубоко в моих недрах, его муде колотились о губы моей п...ы. Под конец он сказал мне, что вые...т меня так, что меня защекочет до печёнок. Я умоляла его проявить себя с худшей стороны, только пусть поторапливается. Все это время мы называли друг друга дорогими, сердечком, душенькой, жизнью своей, говорили: «О, что ты делаешь? Прошу, ускорься! О, я умираю! Я больше не могу! Кончай! Я не могу больше вынести! Прошу, быстрее! Еще скорее! Ты меня убиваешь! Что мне делать?» И, целуя меня, он сказал: «О, вот, сейчас» и сделал последний, самый сильный толчок, держа свой язык у меня во рту. Я была на седьмом небе. Я чувствовала, как тепло и уютно его семя излилось внутрь моего тела. В каковой момент, поскольку я всё это время сдерживала себя, я сделала так, что мы оба кончили. Невозможно описать, какое удовольствие и взаимное удовлетворение мы от этого испытали. Но, дорогая кузина, если бы ты была при этом, то наверняка бы рассмеялась при виде физиономий, которые мы все это время корчили.

10

Вино с пряностями, холодный вариант глинтвейна. Название образовано от имени Гиппократа, так как напиток считался лечебным.

80

Valla. №3(1), 2017. Кейти Мне приходится верить всему, что ты говоришь, так как твои рассказы сводят меня с ума от желания покататься верхом. Говоря по-простому, моя п...а зудит со страшной силой. Но зачем нужны все эти приготовления? Мне бы сошла простая е...я без лишней суеты. Фрэнк Это в тебе говорит отсутствие опыта. Ты ещё не знаешь, как чудесно возделывать это наслаждение, которое иначе будет коротким и быстро закончится. И я думаю, что, так как мистер Роджер будет здесь с минуты на минуту, мне надо тебя еще немного просветить. Кейти Да, прошу тебя, кузина! Раз уж наши разговоры зашли так далеко, исправь все мои ошибки, и я буду всю жизнь за тебя молиться. Фрэнк Тогда тебе надо знать, что в любви есть много других удовольствий, которыми можно насладиться до того, как приступить к е...е. Всему свое время и место. Например, поцелуи и ласки очень приятны, хотя и уступают е...е. Давай сначала поговорим о поцелуях. Нам могут целовать грудь, губы, глаза, лицо; бывают также покусывание и глубокий поцелуй с языком во рту. Все эти виды поцелуев приносят разнообразные наслаждения и хороши для того, чтобы приятно провести время. Наслаждения от поглаживания и щупанья также разнообразны, так как каждая часть тела даёт отдельное удовольствие: красивая, упругая белая женская грудь удобно ложится в руку и заставляет мужской х... вставать от одной только мысли обо всем остальном. От груди спускаемся вниз к бедрам: разве не приятно ласкать пару гладких, пышных, белых бедер, подобных двум алебастровым колоннам?11 Затем плавно скользим рукой к ягодицам, полным и тугим, потом переходим к мягкому животу, а оттуда к прекрасной волосатой п...е с ее парой плотных красных губок, выступающих наружу, как куриная гузка. И пока мужчина играет твоей п...ой, открывая и закрывая ее губы пальцами, его х... встанет колом. Этот член тела тоже обещает целую череду удовольствий, так как х... можно взять в руку, между бедер или ягодиц, между грудей. Разумеется, любовникам доставляет наслаждение видеть друг друга нагими, особенно, если их сложение соразмерно, и ничто так не возбуждает, как разнообразные сладострастные позы, которые любовники принимают нагишом. Нельзя выразить словами, какое удовольствие им доставляет видеть друг друга в таком виде. И какое же удовлетворение они получают, когда переходят к е...е, которая есть квинтэссенция всех наслаждений! П...а среднего размера лучше, чем слишком широкая или слишком маленькая, но, если выбирать из этих двух, лучше иметь чуть узковатую п...у, чем разношенную и широкую – вот уж какую не хотела быть иметь, ведь даже если бы х... был длиною в локоть, она бы едва почувствовала его. Кроме того, есть множество различных наслаждений между мигом, когда х... только что сунули в п...у, и семяизвержением, когда всё закончится. Сначала мужчина трётся своим х...м внутри вверх и вниз; затем женщина целует и обнимает его со всей силой. Они ласкают друг друга, говорят похотливые слова, борются, кричат, закатывают глаза, вздыхают и пыхтят, целуют друг друга «с языком», испускают любовные стоны. Восхитительно видеть движения их тел и наблюдать за их лицами, когда они распаляют друг друга! Вот теперь я рассказала тебе все, что нужно знать об этих 11

Скрытая цитата из Ветхого Завета (Песнь Песней, 5: 15). В Синодальном переводе «голени его – мраморные столбы», но в Библии короля Якова His legs are as pillars of marble («его ноги как мраморные колонны», английское слово leg может включать в свою семантику и бедра). Метафора, в библейском тексте относящаяся к мужчине, здесь перенесена на женщину, что неудивительно: традиция словесного описания женской красоты в новоевропейской культуре гораздо более привычна.

81

Школа Венеры, или Наслаждение женщины. Диалог первый. Пер. с англ. А.В. Титовой под ред. М.В. Елифёровой, консультант М.С. Неклюдова удовольствиях. Я думаю, что ты о многом от меня узнала. Со своей стороны, я рада, что ты оказалась такой послушной и понятливой ученицей, и внимала мне с прилежанием. Кейти По правде говоря, кузина, ты рассказала мне так много! Так сложно все это сразу выучить! Фрэнк Что там, я бы рассказала тебе еще больше! Но думаю, тебе этого будет достаточно на первый раз. Ну и что ты теперь думаешь о моем друге для е...и? Кейти В самом деле, кузина, тебе очень повезло с ним. У тебя так много достоинств, что ты заслуживаешь того наслаждения, которым он тебя одаривает. Фрэнк Я уверена, что ты еще больше похвалишь его, когда узнаешь, насколько он скрытен, честен и осторожен. Когда мы на людях, он смотрит на меня с большим уважением – глядя на него, не подумаешь, что он осмелится поцеловать мою руку. И все же, когда позволяет время и место, он меняет своё поведение, и нет такой шалости, которой бы он не знал и не применял, чтобы доставить мне наслаждение. Кейти Тише, тише, молчи! Фрэнк Что случилось? Тебе дурно? Кейти Кузина, моя душа ушла в пятки! Я слышу шаги мистера Роджера! Фрэнк Тем лучше! Приведи себя в порядок. Чего ты испугалась? Я так завидую твоему счастью и тому удовольствию, которое ты сейчас испытаешь! Ну же, будь смелой и приготовься принять его! Устройся на кровати, как будто ты занята работой. Уверяю тебя, я подготовлю и научу его, как себя вести, как приступиться к тебе. А пока позаботься, чтобы вас не побеспокоили! Да благословит тебя Бог! Кейти Прощай, кузина. Попроси его обращаться со мной ласково. Помни, я вверилась тебе на милость!


82

Valla. №3(1), 2017. Аннотация Перевод памятника английской литературы эпохи Реставрации «Школа Венеры, или Наслаждение женщины» (1680), который, в свою очередь, является переводом французского трактата «Школа девиц, или Дамская философия» (1655). Примечание: строго 18+. Текст содержит обсценную лексику и подробности физиологического характера. Публикация категорически не предназначена для работы со школьниками и студентами бакалавриата. Ключевые слова XVII в.; Англия; либертинаж; обсценность; переводная литература; половое просвещение; сексуальность; Франция; эпоха Реставрации В подготовке участие принимали: Переводчик Титова Анна Владимировна, г. Рязань, Рязанский государственный университет им. С.А. Есенина e-mail: [email protected] Редактор, составитель вступительной статьи и комментариев Елифёрова Мария Витальевна, г. Москва, главный редактор журнала Valla e-mail: [email protected] Устная консультация Неклюдова Мария Сергеевна, исследований РАНХиГС

г.

Москва,

Школа






83

актуальных

гуманитарных

[VALLA] рецензии

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с.

«Таков бо бе царь Иван»? Новая книга о царе Иване Грозном Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с.

В 2016 году увидела свет новая книга известного московского историка, автора значительного числа научных и научно-популярных работ по русской истории XVI-XVII вв., доктора исторических наук Д.М. Володихина. Объемная монография (38,5 усл. печ. л.) представляет собой переиздание пяти опубликованных ранее сочинений исследователя. Под одной обложкой оказались объединены книги «Иван Грозный: Бич Божий», «Опричнина и “псы государевы”», «Воеводы Ивана Грозного», а также два очерка о князьях Д.М. Пожарском и Д.Т. Трубецком [Володихин 2006; Володихин 2010; Володихин 2009; Володихин 2013a: 419-477; Володихин 2013: 245-258]. При осуществлении переиздания тексты работ не подверглись каким-либо правкам, и лишь две из трех книг сменили названия на, как может показаться, более респектабельные: «Опричнина глазами опричников» и «Командармы Московского царства». Выдержавшие уже по нескольку изданий книги Володихина в наши дни стали едва ли не самой читаемой научно-популярной литературой, посвященной времени правления государя Ивана Васильевича. Вместе с тем, с момента выхода из печати первого (2006) издания книги московского ученого о царе Иване Грозном ее центральная тема – оригинальная по-своему опричная концепция – по сей день не подверглась сколько-нибудь обстоятельному рассмотрению. Ей не было посвящено ни одной обстоятельной аналитической рецензии. Настоящая работа, ни в коей мере не претендующая на звание всестороннего критического обзора, призвана по возможности восполнить этот пробел.

84

Valla. №3(1), 2017. 1. «Настал Иван Четвертый...» Детство, юность и первая половина правления Ивана IV рассмотрены Д.М. Володихиным весьма бегло. И немудрено – в данной книге они являются скорее предисловием к главному детищу грозного царя, увертюрой к опричнине. Однако на некоторые любопытные наблюдения исследователя стоит обратить внимание. 1. Володихин справедливо отмечает, что венчание на царство не повлекло за собой серьезных изменений во взаимоотношениях Ивана Васильевича и знати. Царь мог «выполнять роль арбитра и влиять на политический курс в желательном для себя направлении», но у него не было еще достаточных сил для борьбы с аристократическими группировками. А потому, завершает мысль историк, «внутреннюю политику формулирует в конечном итоге не он» (с. 36). 2. Не вызывает возражений и трактовка Володихиным Избранной рады как «политического консультативного совета, а также “буфера” между государем, аристократическими партиями и Церковью». Ученый не склонен абсолютизировать могущество Рады, признавая, что реальная власть находилась в руках Боярской думы и царя Ивана (с. 36-41). 3. Возможно согласиться и с предложенной историком оценкой роли Ивана IV в Казанском походе 1552 г. По мнению Володихина, «во время большого похода государь не являлся полновластным хозяином и распорядителем». «Истинными хозяевами войска» исследователь видит верхушку титулованной знати, по «совету» с которой принимались важнейшие стратегические решения (с. 46-48). Впрочем, не будем более останавливаться на первых главах – для нас интересно другое. Увертюра отыграна. Настает время опричного действа... 2. Опричная реформа «Именно войны, военная организация и военное дело объясняют важнейшие повороты в царствовании Ивана IV», – данный тезис Володихина является центральным лейтмотивом исследования (с. 42). Сквозь призму военной организации Московского государства автор рассматривает непростые отношения царя со служилой аристократией, политический кризис кануна опричнины и, наконец, саму «опричную затею» государя Ивана Васильевича. Войне подчинены все зигзаги царской политики, вся жизнь грозненской России... Итак, в начале 1550-х гг., по мнению Володихина, устанавливается система политического компромисса между царем и знатью. В то же время постепенно растет самостоятельность государя, усиливается давление на верхушку служилой аристократии. В какой-то момент Иван IV перестает быть номинальным предводителем войска, как то было в Казанском походе – теперь он «берет бразды правления на себя, понемногу оттесняя “сливки” военно-служилого сословия от руля управления страной и армией, делает это жестко, не щадит родовитых и заслуженных людей»1. Во время Полоцкого взятия Грозный «является уже полновластным командующим» (с. 55-56). Ответом грозному царю стали бегства представителей знати за рубеж. Розыск о измене стародубских воевод, поражения под Невелем и на Уле, измена Курбского, разорительный набег крымской орды на Рязанщину довершили картину. И вот – декабрь 1564 г. Мрачный царский поезд покидает Москву... Как видим, Володихин склонен объяснять создание опричнины «сбоем военной машины Московского государства». «Аристократия, – пишет ученый, – перестала быть надежным орудием решения военных задач. Невель, Ула и разор Рязанских земель показали: 1

Имеются в виду опалы, наложенные на М.И. Воротынского, родню А.Ф. Адашева и др.

85

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. высшее командование не справляется со своими обязанностями, оно не эффективно» (с. 6263). В самых общих чертах, опричная концепция Володихина звучит следующим образом: «Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу неудавшуюся. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, “спазмом” неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого “офицерского корпуса”, независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Борьба с “изменами”, как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным ее направлением. Только с началом карательных действий по “делу” И.П. Федорова она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Отменили же опричнину, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила и привела к катастрофическим последствиям, в частности сожжению Москвы в 1571 г.» (с. 163-164). 3. А был ли кризис? «Военная» опричная концепция складывалась в отечественной историографии на протяжении многих десятилетий. В разные годы она находила отражение в трудах Р.Ю. Виппера, П.А. Садикова, А.Л. Хорошкевич и др. [Виппер 1922; Садиков 1950; Хорошкевич 1990]. В этом смысле Д.М. Володихин не является новатором. Другое дело, что под пером московского историка опричнина претерпела причудливую метаморфозу и из порождения военного времени превратилась в собственно военный институт, призванный способствовать «коренному перелому» на крымском и литовско-ливонском театрах боевых действий. Прежде чем приступать к разбору основных положений представленной Д.М. Володихиным концепции опричнины, проанализируем названные ученым причины появления «странного» опричного учреждения. Как уже говорилось выше, исследователь видит в опричнине своеобразную попытку преодоления некоего «сбоя» в слаженной до той поры работе военного механизма Московского государства. Причем «сбоя», ответственность за который ложилась на плечи высшего аристократического командования. На какие же проявления этого самого «системного кризиса» обращает внимание Володихин? Таковых немного: 1. поражение русской армии под Невелем (август 1562 г.); 2. «дело» о заговоре стародубских воевод (весна 1563 г.); 3. измена кн. А.М. Курбского (апрель 1564 г.); 4. разгром русских войск на Уле (26 января 1564 г.); 5. набег крымских татар на Рязанскую землю (начало октября 1564 г.). Начнем по порядку. В марте 1563 г. государь Иван Васильевич получил тревожную весть от смоленских воевод: пойманный на границе «литвин» сознался, что наместник приграничной крепости Стародуб вступил в переговоры с противником. Речь шла ни много ни мало – о сдаче города [ВС 1885: 65]! В ходе расследования «изменного дела» были арестованы практически все родственники бывшего царского фаворита А.Ф. Адашева, многие из них впоследствии сложили свои головы на плахе [Скрынников 1992: 158]. Помня основополагающий тезис Володихина о «падении эффективности» высшей служилой аристократии, взглянем на 86

Valla. №3(1), 2017. социальный состав лиц, прошедших по делу о «стародубском заговоре». Стародубский наместник В.С. Фуников-Белозерский упомянут в Тысячной книге в числе детей боярских III статьи по Белозерскому уезду [ТКиДТ 1950: 69]. К той же III статье принадлежал и родственник Адашева стародубский воевода «для осадного времени» И.Ф. Шишкин [ТКиДТ 1950: 70]. Последний, по замечанию Р.Г. Скрынникова, «был единственным из Ольговых, дослужившимся до воеводского чина» [Скрынников 1992: 157]. Не отличались знатностью и угодившие в опалу родичи Адашева: Д.Ф. Адашев, П. Туров, А.П. Сатин – все выходцы из среды провинциального дворянства. По меркам Грозного, это были люди «от гноища» [Переписка 1979: 30], не более того! Титулованная аристократия в «стародубском изменном деле» участия не принимала. Быть может, знать несла ответственность за военные неудачи России на литовсколивонском фронте? Полагаю, говоря о поражении армии П.И. Шуйского на р. Уле как об «ужасном разгроме» (с. 61), «позоре и утрате стратегической инициативы» (с. 246), Володихин сгущает краски. По сообщению официального летописца, в ходе битвы погибло порядка 150 служилых людей «по отечеству» [ПСРЛ 1906: 377], 12 детей боярских и несколько десятков боевых слуг оказалось в литовском плену [АЗР 1848: 133-134]. На основании же свидетельства Пискаревского летописца о 700 погибших дворянах [ПСРЛ 1978: 190] Р.Г. Скрынниковым был сделал вывод о том, что «названная цифра скорее всего характеризовала все потери русской армии, включая стрельцов, казаков, боярских холопов и др.» [Скрынников 1992: 165]. Заключение Скрынникова представляется весьма правдоподобным. Поражение русской армии и впрямь было тяжелым. Январский поход оказался сорван. Только вот никаких апокалиптических картин в источниках не найти. Об «ужасном разгроме» умолчал в своих посланиях даже сам Иван Грозный. Вероятно, прав А.И. Филюшкин, так оценивший значение битвы: «было проиграно сражение, но не война, которая все равно развивалась не по самому благоприятному для Литвы сценарию» [Филюшкин 2015: 262]. Показательно, что в январе-феврале того же года русские полки продолжали совершать успешные рейды на литовскую территорию [Филюшкин 2015: 262]. Таким образом, это было действительное поражение аристократического командования. Но поражение единичное! Мог ли такой крупный политик, как Иван IV, судить о «падении эффективности» знати лишь по одной проигранной ею битве? Утверждения подобного рода представляются крайне сомнительными. А как обстояли дела на крымских «украинах»? В конце сентября 1564 г. крымский хан Девлет-Гирей, заключив тайный договор с Литвой, двинул войска к Оке. Не решившись идти на Москву, хан принялся разорять окрестности Рязани. «Годовавшие» в приграничных крепостях «лехкие воеводы с малыми ... людми» не имели возможности оказать татарам должного сопротивления [ПСРЛ 1906: 388]. Не исключено, что Рязань могла обратиться в пепел, не окажись там «отец-основатель» опричнины доблестный воевода А.Д. Басманов... Так что же, просчет «княжат»? Очередное свидетельство «слабости» знати, допустившей прорыв орды в самое сердце Рязанских земель? Обратимся к посольским делам. Девятью месяцами ранее, 2 января 1564 г., Девлет-Гирей заключил с Москвой шертное соглашение, выступая отныне в качестве военного союзника русского царя. Уже в скором времени под напором крымской «большой думы» и щедрых посулов Сигизмунда II хан преступил клятву: царские посланцы были арестованы, крымская орда двинулась к границам Московского государства [Пенской 2012: 138-140]. Татарский набег оказался неожиданностью для правительства. К тому времени царь Иван «Дивлет-Киреева царева злаго умышлениа и ссылки с полским королем не ведающе, и воевод своих и людей, которые стояли того лета по украйным городом, по домом егда время отпущати, отпустити тогды велел (здесь и далее курсив мой. – Н.Б.)» [ПСРЛ 1906: 388]. Вывод напрашивается сам собой: в сентябре выказывать свою «слабость» на крымской «украине» было попросту некому. Более того,

87

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. аристократическая в большинстве своем2 Боярская дума смогла в самые короткие сроки организовать должную оборону южной границы. Стремительные действия прибывших к Рязани немногочисленных дворянских отрядов под руководством конюшего И.П. Федорова и И.П. Яковлева-Захарьина вынудили Девлет-Гирея повернуть вспять. Царь, в значительной степени несший ответственность за прорыв крымцев на рязанском направлении, прибыл в Москву лишь 6 октября, когда опасность уже миновала [ПСРЛ 1906: 388-389]. И вновь аристократия невиновна, ее не в чем упрекнуть! Если осенью 1564 г. и имела место досадная «оплошка», то исходила она от Ивана IV, слишком понадеявшегося на «дружбу и братство» лукавого крымского властителя [Памятники 1891: 26-28]. Быть может, знать заслужила царский гнев, «затевая бесчисленные побеги» (с. 83)? Бегство «хрестоматийного предателя» князя Курбского и впрямь стало сильным ударом для Грозного. Но стоило ли из-за измены одного аристократа усомниться в верности всей верхушки военно-служилой элиты? Или же побег Курбского не был единичным случаем? Говоря об усилении власти царя Ивана в кон. 1550-х – нач. 1560-х гг., Володихин заявляет: «аристократическая верхушка, не вынося давления центральной власти, принялась “перетекать” в стан противника» (с. 63). Может, родовитые «княжата» и впрямь «учали изменяти» государю?.. Однако и здесь Володихин допускает промах. Изучившие социальный состав предопричных «бегунов» С.Б. Веселовский и А.А. Зимин независимо друг от друга пришли к однозначному выводу: подавляющее большинство изменников не имели даже намека на аристократическое происхождение [Веселовский 1963: 121-122; Зимин 1964: 116-119]. По словам Веселовского, практически все беглецы принадлежали «вовсе не к высшим чинам Государева двора, а к рядовым дворянам и к младшим, иногда совсем захудалым членам боярских родов. Побег кн. Курбского, – продолжает академик, – был исключением и потому произвел такое сильное впечатление». И здесь, как видим, аристократия оказалась чиста перед Иваном IV. С именем князя-эмигранта связан и последний «аргумент» Володихина – поражение войска Курбского под Невелем в августе 1562 г. Польские хронисты Мартин Бельский и Мацей Стрыйковский в один голос сообщают о чудовищном разгроме главных сил русской армии [Филюшкин 2008: 105-106]. В то же время русские источники почему-то не придают сражению особого значения. Так, псковский летописец говорит лишь о незначительных стычках между пришедшими пограбить окрестности Невеля литовскими отрядами и подоспевшим на выручку полком А.М. Курбского (сумевшего даже захватить вражеских «языков») [ПсIIIЛ 1955: 243]. Ни о каком крупном поражении речи не идет. А вот как упрекал беглого воеводу сам царь Иван Васильевич: «Како же убо под градом нашим Невлем пятьюнадесять тысящ четырех тысящ не могосте побити, и не токмо убо победисте, но и сами от них язвлени едва возвратистеся, сим ничто же успевшим?» [Переписка 1979: 42-43]. Как видим, даже Грозный в полемическом запале не упомянул о «тяжком поражении» своего политического противника. Как верно отметил А.И. Филюшкин, Курбский заслужил недовольство Ивана IV лишь своей «непобедой» [Филюшкин 2008: 106]. Подведем итог: ни один из приведенных исследователем аргументов, призванных продемонстрировать читателю «вялость верхушки военно-служилого сословия» (с. 63), не может быть признан верным. Титулованную аристократию невозможно обвинить ни в повальных «перелетах» в стан противника, ни в военном предательстве («стародубское дело»), ни в поражениях на литовско-ливонском фронте, ни в небрежении крымских «украин». Одним словом, старая военная система никак не дискредитировала себя в глазах государя всея Руси. 4. Слово – государю Ивану Васильевичу!

2

Подробнее о составе Думы в канун опричной грозы см.: [Зимин 1958: 63-72].

88

Valla. №3(1), 2017. Как часто причины создания «странного учреждения» пытались увидеть в тех или иных проявлениях опричной политики! Д.М. Володихин пошел по тому же пути, безапелляционно объявив создание выведенной из-под контроля княжат «превосходно обеспеченной воинской силы» главной целью царя Ивана. Однако как же видел опричнину сам государь Иван Васильевич, чего он добивался, вводя в январе 1565 г. чрезвычайный режим? Автор данных строк глубоко убежден: ответы на эти вопросы могут дать лишь современные реформе документы, появившиеся на свет непосредственно по воле государя Ивана IV в канун «опричного переворота». К таковым документам можно отнести: 1. «Повесть о мятеже» – приписки на полях Царственной книги, внесенные по велению царя в 1563-1564 гг. [Скрынников 1973: 81-88; Скрынников 1992: 20-31, 208]; 2. первое послание Курбскому; 3. нашедшие отражение в тексте Никоновской летописи январские письма царя к митрополиту Афанасию и московскому посаду, а также указ об учреждении опричнины; 4. т.н. духовная грамота 1572 г., отдельные фрагменты которой, по наблюдениям Р.Г. Скрынникова, восходят непосредственно ко времени декабрьского «отречения» Грозного [Скрынников 1992: 51-58, 208]. В наиболее емкой форме причины внезапного царского отъезда в Александровскую слободу переданы в двух посланиях Ивана IV, доставленных в Москву в январе 1565 г. Неотъемлемой частью «великих изменных дел», в которых Грозный обвиняет весь правящий класс Московского государства, является невозможность царя свободно распоряжаться жизнями своих подданных. Едва только государь изменников «похочет в их винах понаказати», как тут же церковные иерархи вкупе с боярами, дворянами и приказными «сложася почали по них же государю царю и великому князю покрывати» [ПСРЛ 1906: 392]. Учреждая опричнину, Иван IV в первую очередь добивается от духовенства права казнить и миловать по своему государеву усмотрению: «Челобитье же государь принял на том, что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати» [ПСРЛ 1906: 394]. Те же нотки слышны и в послании князю Андрею Курбскому: «Доселе руские владатели не истязуемы были ни от кого, но вольны были подовластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кем» [Переписка 1979: 35]. Во всех трех текстах сквозит мысль о необходимости установления подлинно самодержавной власти, способной карать изменников без всякой оглядки на Церковь, Боярскую думу, дворянские служилые корпорации. Прогремевшие в канун опричнины расследования «дел» князей И.Д. Бельского, М.И. Воротынского, Д.И. Курлятева, а также «дело» Старицких (о которых Д.М. Володихин решил вообще не упоминать в связи с их непричастностью к «военному кризису» 1560-х гг.) убедили Грозного в существовании мощной оппозиции. В 1563-1564 гг. Иван IV неоднократно сетует на то, что бояре отказываются «прямить» законному государю («коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах» [ПСРЛ 1906a: 525], «а что по множеству беззаконий моих, изгнан есмь от бояр, самоволства их ради» [ДДГ 1950: 427] и др.). Придавал ли царь первостепенное значение военным неудачам последних лет? Действительно, в первом послании Курбскому Грозный обвиняет «изменников»-воевод в недостаточных успехах царских войск на Ливонском фронте, самонадеянно заявляя: «И аще не бы ваша злобесная претыкания была, и з Божиею помощию уже бы вся Германия была за православием» [Переписка 1979: 38]. Однако же, заметим, что на страницах послания царь ополчается не на всю верхушку военно-служилого сословия, а лишь на противников борьбы за «ливонское наследство» – «злобесных» полководцев вкупе с «собакой» Алексеем Адашевым и благовещенским попом Сильвестром [Переписка 1979: 38]. 89

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. В своих сочинениях 1563-1564 гг. мнительный государь ни слова не упоминает о какой бы то ни было полосе военных неудач, связанной с «общей слабостью» стоявшей во главе армии титулованной аристократии. Если в первом послании Курбскому главными недоброжелателями законного монарха выступают сторонники внешнеполитического курса А.Ф. Адашева3, то уже в январских посланиях митрополиту и московскому посаду к ним присовокупляются главные «покрыватели» изменников – высшее духовенство, бояре, дворяне и московские приказные люди. Автор данных строк полагает, что это обстоятельство было связано с масштабным выступлением правящего класса против бессудных расправ над М. Репниным, Ю. Кашиным и в особенности Д.Ф. ОвчинойОболенским. Согласно сведениям Альберта Шлихтинга, в июле 1564 г. митрополит Афанасий и члены Боярской думы открыто призвали царя прекратить кровопролитие, говоря, «что христианскому государю не подобает свирепствовать против людей так, как против скотов» [Шлихтинг 1934: 17-18]. Александр Гваньини включил в число оппозиционеров помимо митрополита и ряда бояр также «епископов и всех дворян» [Гваньини 1997: 97]. Грозный не простил своим «холопам» подобного унижения государского самодержавства... Итак, 1564 год показал не слабость военной организации Московского государства, а призрачность самовластия царя Ивана. Беспрестанные жалобы Грозного на свое окружение, не позволявшее ему казнить «изменников» без всякого суда и следствия, имели под собой вполне реальную почву. Желая уподобиться наделенным свыше беспредельной властью ветхозаветным царям, Иван IV должен был вступить в отчаянную борьбу с противниками неограниченного самодержавия. По выражению Шлихтинга, после летнего выступления Грозный, «несколько пораженный этим внушением и особенно тревожимый стыдом перед верховным священнослужителем, не находя никаких причин к оправданию, подал надежду на исправление жизни и шесть месяцев оставался в спокойствии» [Шлихтинг 1934: 17-18]. Но то было лишь затишье перед большой бурей. В январе грянула опричнина. Расправив плечи, самодержавие, выйдя из-под опеки боярства и священства, встало в полный рост. 5. Боевой корпус опричников и «государев особный обиход» Как уже говорилось ранее, создание «более простой, более управляемой и в конечном итоге более эффективной системы» вооруженных сил являлось, по мнению Володихина, главной задачей опричной реформы царя Ивана (с. 83). Начало пути к «упрощенной» военной системе Володихин видит в 50-х гг. XVI столетия. Первым шагом Грозного, с точки зрения ученого, стало учреждение стрелецкого войска, «абсолютно не зависимого от служилой аристократии и призванного прежде всего охранять царскую особу». Стрельцы, иностранные наемники, а также отряды служилых татар являлись силами, «которыми принципиально легче управлять, нежели дворянским ополчением». Дальнейшее планомерное развитие военной машины Московского государства было прервано неудачами на фронтах. Военный кризис 1564 г. «вызывает у государя нервный срыв», результатом чего становится формирование особого боевого опричного корпуса (с. 80-81). Говоря о взглядах исследователя на опричный «обиход», не лишним будет привести следующую обширную цитату: «Фактически в составе России появляется государев удел, царский домен, полностью выведенный из-под контроля высших родов служилой знати. Прежде всего из-под контроля “княжат”. На территории этого удела царь перестает опираться как на “живой инструмент” на высшую аристократию, которая прежде, по необходимости, присутствовала везде и во всем. Монарх получает, таким образом, 3

Стоит сказать, что разыскания последних десятилетий не позволяют говорить о Сильвестре и А.Ф. Адашеве как о безусловных противниках активизации западной политики России, каковыми они предстают в текстах посланий царя Ивана [Шмидт 1999].

90

Valla. №3(1), 2017. самостоятельный военно-политический ресурс, коим может управлять прямо, без посредников. Здесь у него будет собственная служилая корпорация, собственная Дума, собственная армия. Здесь у него сконцентрируются запасы, предназначенные для расхода на опричных служилых людей. И все это станет управляться из особой резиденции (“двора”) вне Кремля. Резюмируя самое главное: царь обретает полностью подконтрольную и в материальном смысле превосходно обеспеченную воинскую силу. Он может использовать ее для перелома в военных действиях на литовско-ливонском фронте, а может просто защититься ею от “внутреннего врага”» (с. 131). Насколько представленная московским историком реконструкция соответствует историческим реалиям? Прежде всего необходимо сказать пару слов об истории формирования Опричного двора и боевого корпуса опричников. Как явствует из текста Александро-Невской летописи, в момент учреждения государева «обихода» в январе 1565 г. численность состоявших в опричнине служилых людей «выбором изо всех городов» составляла 1000 человек [ПСРЛ 1969: 341, 344]. В свое время С.М. Середонин определил общую численность поместной милиции (без учета боевых холопов) по ситуации на 1560-е гг. приблизительно в 25 тысяч воинов [Середонин 1891: 13]. По подсчетам современного историка А.Н. Лобина, максимальное число одновременно выставленных в поле дворян и детей боярских (полоцкая кампания 1563 г.) не превышало 18 тысяч всадников [Лобин 2009: 76]. Если принять во внимание данные выкладки, получается, что первоначально опричный корпус составлял приблизительно 4-5 % от общего числа служилых людей «по отечеству». Тем не менее, словно не замечая данных цифр, Володихин продолжает восклицать: «Опричнина явно не была нацелена на создание “дружины” царских “телохранителей”. Для этих целей вполне хватало нескольких сотен бойцов»; опричное же войско «должно было достигать 5000-6000» превосходно вооруженных воинов (с. 141-142). Должно. Только вот не на заре опричнины, а много позднее, едва ли не накануне ее краха. Данные Разрядных книг позволяют проследить историю становления боевого корпуса опричников или, по крайней мере, выделить основные этапы его формирования. Первый опричный разряд относится к октябрю 1565 г.: «А из опришнины посылал государь к Болхову воевод с Москвы князя Ондрея Петровича Телятевскаго да князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых» [РК 1974: 45]. Об обстоятельствах этого первого появления опричных частей на поле боя следует сказать особо. Осенью 1565 г. московское правительство готовилось к отражению масштабного набега крымских татар. Навстречу воинству Девлет-Гирея должна была выступить сильная пятиполковая рать под руководством И.Д. Бельского, И.Ф. Мстиславского, П.М. Щенятева и В.С. Серебряного [РК 1966: 222-223; РК 1982: 205]. 29 сентября в Москве стало известно о приближении крымской орды, государевы воеводы выступили на границу [ПСРЛ 1906: 399]. Прознав о приближении московских войск, хан не стал долго задерживаться под Болховом – в тот же день, 9 октября, Девлет-Гирей поспешил повернуть свою армию вспять [РК 1966: 224; СРИО 1892: 343-344]. О роли опричных отрядов в отражении набега Девлет-Гирея можно судить по сообщению Разрядной книги 1475-1598 гг.: «А из опришнины посылал государь под Болхов воевод, как царь приходил к Болхову» [РК 1966: 224]. Никоновская летопись свидетельствует, что после получения в Москве вести о движении татар, помимо главной пятиполковой рати И.Д. Бельского «и иные воеводы со всех украйных городов и мест к Болхову притти поспешили» [ПСРЛ 1906: 399]. Здесь необходимо сделать чрезвычайно важное замечание: как следует из источников, размещение опричников на крымской «украйне» не было изначально запланированным мероприятием царя, их экстренная «посылка» попала на страницы разрядных книг задним числом. Накануне крымского нашествия Иван IV вместе с семьей удалился в длительную богомольную поездку, наказав боярам из земщины «дела воинские и всякие земские дела управляти» [ПСРЛ 1906: 399]. Очевидно, стоявшее в отсутствии царя перед лицом татарской опасности, земское правительство сочло нужным бросить к месту возможной схватки все наличные воинские силы, в числе которых оказался и находившийся 91

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. в Москве опричный отряд. Таким образом, первый боевой выход опричников носил исключительно случайный характер. После похода под Болхов опричные соединения исчезают из разрядов вплоть до сентября 1567 г. [РК 1966: 227]. Столь значительный «перерыв» в боевой деятельности опричного корпуса Д.М. Володихин склонен объяснять непростой внутриполитической ситуацией, сложившейся летом 1566 г. Выступление земских дворян против опричнины, по мнению исследователя, вынудило царя Ивана держать опричное воинство при себе, «на случай возможных антиопричных выступлений» (с. 145, 605). Только вот что заставило Грозного воздержаться от посылки опричников на литовские или крымские «украины» весной или в первой половине лета 1566 г. – непонятно. Получается, что проводивший военную реформу царь намеренно не отпускал на фронт «наиболее управляемую» часть московской армии! Следующий этап становления боевого опричного корпуса находит отражение в осенних разрядах 1567 г. В сентябре этого года в Калуге стояли три опричных полка [РК 1982: 221]. Два года спустя под Калугой размещаются уже пять полков «из опришнины» [РК 1982: 250-251]. По наблюдениям В.Б. Кобрина, к 1570 г. «число дворян и детей боярских из опричнины выросло примерно в 4-5 раз по сравнению с первоначальным» [Кобрин 2008: 102]4. Опираясь на составленный Д.М. Володихиным список боевых выходов опричных отрядов (список приведен в конце рецензируемой книги в качестве приложения), можно отметить, что первые два года существования опричнины опричные отряды вообще не появлялись на поле боя (за исключением рассмотренного выше участия опричников в обороне Болхова). Активное же участие опричных воевод в боевых выходах прослеживается лишь с 1568 г. (с. 605-606). Любопытны в этой связи замечания В.Б. Кобрина и Д.Н. Альшица, отметивших, что по крайней мере в первые годы опричнины четкое разделение земских и опричных полков не прослеживается по текстам разрядных книг [Кобрин 2008: 103; Альшиц 1988: 192-207]. Более того, скрупулезно исследовавший историю опричных учреждений В.А. Колобков пришел к неожиданному выводу, полностью подтвердившему наблюдения названных выше исследователей: рассмотренная Колобковым документация местнических споров позволяет утверждать, что опричный Разрядный приказ начал свою работу не ранее 1568 г. [Колобков 2004: 151]. Если суммировать все вышесказанное, получается, что против идеи военной реформы говорят: 1. незначительная начальная численность опричного корпуса, а также его пассивность в первые два-три года существования опричного режима; 2. чрезвычайно позднее время создания опричного Разрядного приказа, до появления которого эффективное «реформирование» армии представляется делом попросту невозможным; 3. длительное существование системы «смесных» назначений на высшие командные должности; 4. наконец, сочинения самого Ивана Грозного, ни словом не обмолвившегося ни о мифическом военном «кризисе» первой половины 1560-х гг., ни о собственных реформаторских «проектах». Даже в указе о введении опричнины невозможно найти и намека на создание мощного боевого опричного корпуса, необходимого царю для того, чтобы переломить ситуацию на литовско-ливонском фронте. Невозможно там обнаружить и следы управленческих структур, должных, по мнению Д.М. Володихина, обеспечивать успешное проведение опричной «реформы». Так, опричная Боярская дума, равно как и опричные приказы, зарождаются 4

Что составило примерно 20% от общего числа всех служилых людей «по отечеству».

92

Valla. №3(1), 2017. лишь в 1568 г. в ходе расследования дела о «заговоре» земских бояр [Колобков 2004: 135161]. Только с этого времени можно говорить о постепенном становлении дублирующих земские приказы «особных» опричных учреждений (в т.ч. и военного ведомства – Разрядного приказа). Только теперь, после грандиозной трансформации «государева домового обихода», полки «из опришнины» выступают в походы уже в качестве самостоятельной военной силы. Только тогда, с раскрытием дела о земском «заговоре», начинается стремительное «фронтальное наступление самодержавия на всех своих противников» [Альшиц 1988: 128]. 6. «...и животы их имал на себя»: «случайные» жертвы Ивана IV Рассуждая в рамках концепции «реформаторской» направленности опричнины, Д.М. Володихин отмечает, что террористические функции опричный корпус приобретает лишь в ходе масштабного расследования «дела» И.П. Федорова-Челяднина (с. 149). И если данный вывод исследователя не вызывает особых возражений, то представления Володихина о земельной политике опричнины вступают в непримиримое противоречие с имеющимися источниками. Опричная аграрная политика, по мнению историка, преследовала цель наделить поместьями служилых людей опричного корпуса, причем последним предоставлялись именно «лучшие земельные владения в Московском государстве. Важно было наилучшим образом обеспечить новорожденное опричное войско, а не обидеть или разорить кого-то при этом». Как можно заметить, идея «земельного террора» в работе Володихина отвергается целиком и полностью. В этой связи особой оригинальностью отличается трактовка Володихиным т.н. «казанской ссылки» 1565-1566 гг. Масштабное переселение титулованной аристократии и служилых людей «по отечеству» на территорию Казанского края преподносится московским историком как временная мера, призванная обеспечить спокойное размещение опричных людей на территории взятых в опричнину уездов – «чтобы не мешали обустройству новых помещиков, не делали попыток оказать сопротивление». «По большей части, – резюмирует Володихин, – произошло следующее: в 1565 году людей выслали на окраину страны, а уже в 1566 году их вернули обратно в центр» (с. 139). Опровергая доводы Р.Г. Скрынникова, исследователь никак не объясняет того факта, что в числе «случайных» ссыльных оказались главные политические оппоненты Ивана IV – многочисленные ярославские, ростовские, стародубские, оболенские князья [Скрынников 1996: 388-390]. Кажется, совершенно не смущают Володихина и летописные известия следующего содержания: «А дворяне и дети боярские, которые дошли до государьские опалы, и тех [государь] опалу свою клал и животы их имал на себя; а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами и з детми» [ПСРЛ 1906: 396]. Независимые источники свидетельствуют, что идея земельного террора была предусмотрена царем с самого момента учреждения «государева домового обихода»; уже в тексте указа об опричнине содержалось грозное предупреждение: «Челобитье же государь царь и великий князь принял на том, что ему своих изменников, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати» [ПСРЛ 1906: 394]. Сообщение официального летописца находит подтверждение и в рассказе опричных немцев Таубе и Крузе, писавших: «Представители знатных родов были изгнаны безжалостным образом , и так, что они не имели права взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений» [Послание 1922: 36]. Сходное сообщение содержит и позднейший рассказ Дж. Флетчера [Флетчер 1906: 32]. Внимательно изучивший вопрос Р.Г. Скрынников вынужден был констатировать, что «казанские переселенцы разом лишались всех своих имуществ и вследствие этого оказались без средств к существованию» [Скрынников 1966: 295]. Таким образом, построения Д.М. Володихина едва ли имеют под собой фактическую основу. Оспаривая представления о земельных перетасовках опричных лет как о действенном методе террора, исследователь 93

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. вынужден попросту не замечать недвусмысленные показания официального летописца, тесно связанных с Опричным двором иностранных наблюдателей, наконец, самого царя Ивана. 7. «Сила многая и несчетная»? Бегло рассмотрев концептуальные постулаты исследования, обратимся теперь к замечаниям частного характера. Значительное место в книге занимает история походов и кампаний московского государя. Ратным делам Грозного Д.М. Володихин посвятил обширные «военную» и (во многом) «опричную» главы, серию очерков об опричных и земских воеводах. Тема войны присутствует едва ли не на всех шести сотнях страниц рецензируемого издания! Не останавливаясь подробно на обстоятельствах освещения автором хода конкретных военных кампаний XVI столетия, обратим внимание на произведенные Володихиным подсчеты численности русской, польско-литовской и крымской армий в тех или иных сражениях времени правления Ивана Грозного. В последние годы в отечественной исторической науке данный вопрос приобрел особенную актуальность, показателем чего стала оживленная дискуссия, развернувшаяся в 2009 г. на страницах журнала Studia Slavica et Balkanica Petropolitana [Лобин 2009; Кром 2009; Пенской 2009; Курбатов 2009; Форум 2009]. Принимая в расчет материалы дискуссии, а также другие наблюдения и обобщения недавнего времени, вполне резонно было ожидать присоединения к общей полемике и такого видного специалиста по русской военной истории XVI в., каковым, вне всякого сомнения, является Д.М. Володихин. Однако ожидания едва ли оправдались. Единственным встретившимся в книге примером подобного рода является обстоятельный подсчет Володихиным численности псковского гарнизона и армии короля Стефана Батория во время «Псковского осадного сидения» 1581-1582 гг. (с. 392-401). На основании анализа русского и зарубежного нарратива, разрядных книг ученый оценил численность защитников Пскова (гарнизона и вооруженного населения) в 12-15 тыс. чел., польско-литовского войска – в 25-27 тыс. «конников, пехотинцев и артиллеристов». Произведен был и соответствующий историографический обзор. Смутить читателя может лишь одно обстоятельство: называя оценку Р.Г. Скрынниковым численности армии Батория в 47 тыс. чел. «совсем уж фантастической» (с. 398), тремястами страницами ранее Володихин... сам утвердительно говорит о 47-тысячном королевском воинстве (с. 112)! Иные подсчеты Д.М. Володихина в большинстве своем базируются на некритическом отношении к источникам и практически полном игнорировании достижений новейшей отечественной историографии. Говоря о масштабном «стоянии на Оке» лета 1541 г., московский историк, всецело основываясь на показаниях Воскресенской летописи [ПСРЛ 1859: 296], оценивает войско крымского хана Сахиб-Гирея более чем в 100 000 бойцов (с. 485). Интересно, что в своей специально посвященной «цареву приходу» на Оку статье 2016 г. Володихин осторожно замечает, что сведения эти «нельзя считать в полной мере достоверными», а числа, «весьма вероятно, преувеличены» [Володихин 2016: 485]. Данная оговорка, увы, не была помещена на страницы рецензируемого издания. Да и само преувеличение летописца, надо заметить, чрезвычайно значительно. По оценкам В.В. Пенского, максимальная численность армии Сахиб-Гирея вместе с «некрымским компонентом» не превышала 40-45 тыс. чел. [Пенской 2011: 43]. Не отличаются осторожностью и оценки Володихиным масштабов сражения при Судьбищах (4 июля 1555 г.): так, умолчав о числе крымской орды, историк заявляет: «Битва была страшная, из 13 000 наших бойцов полегло и оказалось в плену более 7000» (с. 226). Поистине, «неизвестное Бородино» XVI в.! В данном случае ученого подвело достаточно 94

Valla. №3(1), 2017. легкомысленное обращение со свидетельствами официального летописания. Действительно, в соответствии с данными Никоновской летописи, накануне схватки под началом И.В. Шереметева находилось около 13 тыс. чел. Однако в сражении с главными силами хана Шереметев мог располагать лишь семью тысячами ратников – из шести тысяч, отправленных перегонять захваченные незадолго до того табуны крымского коша, к Судьбищам поспело «толко с пятсот человек» [ПСРЛ 1904: 258]. Содержащиеся в позднем Синодальном списке Никоновской и в Лебедевской летописи сведения о как минимум 7000 убитых [ПСРЛ 1904: 258; ПСРЛ 1965: 239] представляются совершенно фантастическими. Иные цифры представлены в созданном во второй половине 1550-х гг. списке Оболенского: на том бою боярин Шереметев убитыми и пленными потерял 320 детей боярских и 34 стрельца [ПСРЛ 1904: 258]. К сожалению, во всех списках Никоновской летописи намеренно пропущено число погибших послужильцев. Расчеты В.В. Пенского позволяют предположить, что в сражении с татарами русская армия недосчиталась ок. 1100 чел. [Пенской 2012: 54] – потери были и впрямь тяжелыми, но далеко не такими катастрофическими, как их преподносит Володихин. Попытка Володихина произвести расчеты численности русских полков в грандиозном Полоцком походе также не может быть признана удачной. В своей книге исследователь воспроизвел помещенные в совместной с Д.Н. Александровым работе 1994 г. цифры, скорректировав их лишь в незначительной степени [Александров, Володихин 1994: 92]: 3035 тыс. дворянского ополчения, 12-20 тыс. стрельцов и «не менее» 80 тыс. посохи – всего «как минимум 130 000 человек» (с. 58, 235). Если обозначенная ученым численность поместной конницы (вместе с боевыми холопами) представляется весьма правдоподобной, то «море» посохи и чрезвычайно завышенное число стрелецких полков едва ли могут быть признаны заслуживающими доверия [Лобин 2009: 55-58, 76; Лобин 2010]. Удивление вызывает и общая оценка Володихиным стрелецкого корпуса, к концу правления Грозного «по разным подсчетам» достигшего якобы астрономической цифры в 20-30 тыс. бойцов (с. 81). Поверхностным представляется и подсчет численности русской и крымской ратей в Молодинском сражении: «немногим более 20 000 человек» под командой кн. М.И. Воротынского и «от 40 000 до 100 000 воинов» армии Девлет-Гирея (с. 91, 363-364, 522). Так, оценивая численность русских полков, исследователь опирается на данные предварительной разрядной росписи, родившейся в стенах Разрядного приказа за несколько месяцев до битвы [Буганов 1959: 177]5 – документ, ни в коей мере не отражающий реальное состояние армии князя Воротынского. Присовокупив к цифрам росписи приблизительное число «украинных» детей боярских, а также даточных пищальников, В.В. Пенской убедительно показал, что применительно к Молодинской битве вполне правомерно говорить о 30-35-тысячной армии Московского государства [Пенской 2012: 212; Пенской, Пенская 2013: 192]. Ранее к подобному выводу склонялся и Р.Г. Скрынников [Скрынников 1992: 447]. Численность армии Девлет-Гирея по наиболее вероятным подсчетам составляла ок. 40 000 конников [Пенской 2012: 229-231; Пенской, Пенская 2013: 192-193]. Таким образом, тезис Володихина о двукратном превосходстве крымской орды (с. 522) не выдерживает критики: судя по всему, князь Воротынский имел дело с равным по численности противником. 8. Изобретая историю Рассмотренные выше примеры красноречиво демонстрируют то легкомысленное отношение, которое исследователь выказывает при работе с историческими источниками. Отсутствие критического подхода, банальная невнимательность, умение вовремя закрывать глаза на «неудобные» свидетельства источника – все это в полной мере свойственно автору 5

Согласно полковой росписи, общая численность русских войск составляла 20 034 чел.

95

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. рецензируемого издания. Отдельно стоит сказать про историографическую составляющую исследования. Несмотря на наличие гордой маркировки «научное издание», появившейся, очевидно, по воле издательства «Академический проект», сам Володихин справедливо причисляет свою книгу о первом русском царе к разряду популярной литературы. Действительно, книги научно-популярного жанра априори не предполагают излишней перегруженности ссылками на источники и научную литературу. В работе же Володихина расположение ссылок весьма хаотично: должным образом справочным аппаратом оснащен лишь пространный очерк о воеводе И.П. Шуйском (с. 374-443), в то время как глава, посвященная жизни Д.М. Пожарского, такового начисто лишена (с. 531-589). Как уже говорилось ранее, разные части работы были написаны в промежутке между 2006-м и 2013-м годами и не подверглись с того времени ни малейшему изменению (появилась лишь одна новая сноска на с. 210, связанная, правда, исключительно со «сборной» структурой книги). Тем не менее вызывает удивление тот факт, что самым свежим из использованных московским историком исследований оказалась увидевшая свет в 2009 г. монография Ю.М. Эскина [Эскин 2009]. В целом достижения отечественной историографии последних десятилетий оказались вне поля зрения Володихина. И это касается не только упоминавшейся выше дискуссии 2009 г., но и целого комплекса работ признанных специалистов по истории военного дела Московского государства: А.Н. Лобина, В.В. Пенского, О.А. Курбатова, А.И. Филюшкина и др. Проигнорированными оказались и крайне важные наблюдения В.А. Колобкова, касающиеся истории становления опричных учреждений (хотя единичная ссылка на труд Колобкова в книге все же присутствует – с. 171). Довольно небрежным, порой даже неуважительным выглядит обращение Володихина и с работами признанных классиков советской исторической науки, прежде всего – В.Б. Кобрина и Р.Г. Скрынникова. Так, исследователь старательно не замечает ценные наблюдения Кобрина, посвященные истории формирования Опричного двора и боевого корпуса опричников. С небрежной легкостью отмахивается он и от глубоких суждений, высказанных Скрынниковым в отношении земельной политики опричнины. Блестящий знаток русской истории XVI столетия Д.Н. Альшиц и вовсе был обвинен автором в «тяготении к публицистике, нежели к строгой науке» (с. 158). 9. «...а в наши царьские чертоги такие книги не вносятца!» Несмотря на ряд сделанных Володихиным верных наблюдений (замечания по поводу социального состава опричной армии6, социальной базы опричнины, составление «реестра опальных воевод», списка боевых выходов опричных отрядов, оригинальная трактовка обстоятельств казни М.И. Воротынского и ряд других), в целом рецензируемую монографию следует признать несоответствующей современному уровню развития отечественной исторической науки. И если в годы появления блестящего очерка Р.Ю. Виппера (последователем которого считает себя Володихин – с. 199) главенство военного фактора в деле становления опричного режима вполне могло всерьез восприниматься советскими историками, то после выхода в свет работ С.Б. Веселовского, Р.Г. Скрынникова, А.А. Зимина, В.Б. Кобрина, Д.Н. Альшица, В.А. Колобкова и др. подобные попытки едва ли могут увенчаться успехом7. Стоящая особняком концепция Володихина в значительной степени противоречит не только достижениям советской и российской историографии, но и доступной на данной момент источниковой базе. Помимо значительных концептуальных недочетов, суть которых автор данных строк попытался раскрыть выше, бросаются в глаза и вопиющие фактические ошибки, в значительной степени обусловленные скорее простым невниманием московского историка. 6

Подробнее см.: [Володихин 2011]. В последние десятилетия сходные идеи были высказаны А.Л. Хорошкевич, не встретившие, впрочем, особенной поддержки в научном сообществе [Хорошкевич 1990]. 7

96

Valla. №3(1), 2017. Так, по недосмотру Володихина волошская княжна Елена наравне с Софьей Палеолог становится женой Ивана III (с. 24), духовными наставниками царя Ивана – «священники Сильвестр и А.Ф. Адашев» (с. 170), волжский остров Роботка чудесным образом превращается в неведомую средневековым картографам одноименную речку (с. 489), а крепость Свияжск воздвигается лишь «в первой половине 1552 года» – на год позднее, чем о том говорят летописи и разрядные книги (с. 450). Весьма своеобразен и язык повествования автора, не пренебрегающего едва ли допустимыми даже в литературе популярного жанра сомнительными формулировками («...свирепое войско выносливых воинов-помещиков» – с. 181) или уж вовсе недопустимыми пассажами («розовый социализм, либеральная хельсинковщина или, скажем, тупо-бесчеловечная наука экономикс» – с. 180, «всемирная сетевая помойка» – с. 195, и проч.). Не вполне понятно, что подвигло Д.М. Володихина включить в свою новую книгу два биографических очерка о деятелях Смутного времени: князьях Д.М. Пожарском и Д.Т. Трубецком – героях русской истории, не только не входивших в окружение Ивана IV, но и оказавшихся на государевой службе после кончины его сына – царя Федора Ивановича. Как ни печально, новая монография, написанная по большей части в отрыве от существующей историографической традиции, не отягощенная серьезными источниковедческими разысканиями, лишь в самой незначительной степени способствует дальнейшему развитию исторических знаний о военной истории Московского государства, феномене опричнины и об эпохе правления государя Ивана Васильевича Грозного в целом. Белов Н.В., г. Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский государственный университет [email protected]

Источники АЗР 1848 – Акты, относящиеся к истории Западной России. Т. 3. – СПб., 1848. Буганов 1959 – Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях // Исторический архив. 1959. № 4. С. 168-182. ВС 1885 – Витебская старина. Т. 4. – Витебск, 1885. Гваньини 1997 – Гваньини А. Описание Московии. – М.: Греко-латинский кабинет, 1997. ДДГ 1950 – Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Памятники 1891 – Памятники дипломатических сношений Крымского ханства с Московским государством в XVI и XVII вв. – Симферополь, 1891. Переписка 1979 – Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. – Л.: Наука, 1979. Послание 1922 – Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Кн. 8. – Пг., 1922. С. 8-59. ПСРЛ 1859 – Полное собрание русских летописей. Т. 8. Воскресенская летопись – СПб., 1859. ПСРЛ 1904 – Полное собрание русских летописей. Т. 13. Первая половина. Никоновская летопись. – СПб., 1904. ПСРЛ 1906 – Полное собрание русских летописей. Т. 13. Вторая половина. Дополнения к Никоновской летописи. – СПб., 1906. ПСРЛ 1906a – Царственная книга // Полное собрание русских летописей. Т. 13. Вторая половина. Дополнения к Никоновской летописи. – СПб., 1906. С. 409-532. ПСРЛ 1965 – Полное собрание русских летописей. Т. 29. Лебедевская летопись. – М.: 97

Володихин Д.М. Иван Грозный и его окружение. – М.: Академический проект, 2016. – 614 с. Наука, 1965. ПСРЛ 1969 – Полное собрание русских летописей. Т. 29. Александро-Невская летопись. – М.: Наука, 1969. ПСРЛ 1978 – Полное собрание русских летописей. Т. 34. Пискаревский летописец. – М.: Наука, 1978. ПсIIIЛ 1955 – Псковская 3-я летопись. Строевский список // Псковские летописи. Вып. 2. – М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 78-250. РК 1966 – Разрядная книга 1475-1598 гг. – М.: Наука, 1966. РК 1974 – Разрядная книга 1559-1605 гг. – М.: Наука, 1974. РК 1982 – Разрядная книга 1475-1605 гг. Т. 2. Ч. 1. – М.: Наука, 1982. СРИО 1892 – Сборник Русского исторического общества. Т. 71: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. 3. (1560-1571). – СПб., 1892. ТКиДТ 1950 – Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Флетчер 1906 – Флетчер Дж. О государстве русском. – СПб., 1906. Шлихтинг 1934 – Новое известие о России времени Ивана Грозного. «Сказание» Альберта Шлихтинга. – Л.: Изд-во АН СССР, 1934. Литература Александров, Володихин 1994 – Александров Д.Н., Володихин Д.М. Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII-XVI веках. – М.: Аванта+, 1994. Альшиц 1988 – Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. – Л.: Наука, 1988. Веселовский 1963 – Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. – М.: Издво АН СССР, 1963. Виппер 1922 – Виппер Р.Ю. Иван Грозный. – М.: Дельфин, 1922. Володихин 2006 – Володихин Д.М. Иван Грозный: Бич Божий. – М.: Вече, 2006. Володихин 2009 – Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. – М.: Вече, 2009. Володихин 2010 – Володихин Д.М. Опричнина и «псы государевы». – М.: Вече, 2010. Володихин 2011 – Володихин Д.М. Социальный состав русского воеводского корпуса при Иване IV. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2011. Володихин 2013 – Володихин Д.М. Пожарский. Спаситель Отечества. – М.: Вече, 2013. Володихин 2013a – Володихин Д.М. Рюриковичи. – М.: Молодая гвардия, 2013. Володихин 2016 – Володихин Д.М. «Царев приход» на Оку 1541 года // История военного дела: исследования и источники. 2016. Спец. выпуск V. Стояние на реке Угре 14802015. Ч. II. С. 482-494. – Доступ на 30.01.2017. Зимин 1958 – Зимин А.А. Состав Боярской думы в XV-XVI веках // Археографический ежегодник, 1957. – М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 41-87. Зимин 1964 – Зимин А.А. Опричнина Ивана Грозного. – М.: Мысль, 1964. Кобрин 2008 – Кобрин В.Б. Анализ социального состава Опричного двора // Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика: Избр. труды. – М.: РГГУ, 2008. С. 99-137. Колобков 2004 – Колобков В.А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия: Опричнина Ивана Грозного. – СПб.: Алетейя, 2004. Кром 2009 – Кром М.М. Еще раз о численности русского войска в XVI в. (по поводу статьи А.Н. Лобина) // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 79-90. Курбатов 2009 – Курбатов О.А. Отклик на статью А.Н. Лобина «К вопросу о численности вооруженных сил Российского государства в XVI в.» // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 104-119. Лобин 2009 – Лобин А.Н. К вопросу о численности вооруженных сил Российского 98

Valla. №3(1), 2017. государства в XVI в. // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 45-78. Лобин 2010 – Лобин А.Н. Русская артиллерия в Полоцком походе 1563 г. // Балтийский вопрос в конце XV-XVI вв. – М.: Квадрига, 2010. С. 121-140. Пенской 2009 – Пенской В.В. Некоторые соображения по поводу статьи А.Н. Лобина «К вопросу о численности вооруженных сил Российского государства в XVI в.» // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 91-103. Пенской 2011 – Пенской В.В. «Царь крымьскый пришел ко брегу Окы-рекы с великою похвалою и с множьством въинства своего...». Стояние на Оке в 1541 году // Военноисторический журнал. 2011. № 12. С. 41-47. Пенской 2012 – Пенской В.В. Иван Грозный и Девлет-Гирей. – М.: Вече, 2012. Пенской, Пенская 2013 – Пенской В.В., Пенская Т.М. «Яз деи деда своего и прадеда ныне зделал лутчи...»: Поход Девлет-Гирея I и сожжение Москвы в мае 1571 г. // История военного дела: исследования и источники. 2013. Т. IV. С. 183-226. – Доступ на 30.01.2017. Садиков 1950 – Садиков П.А. Очерки по истории опричнины. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Середонин 1891 – Середонин С.М. Известия иностранцев о вооруженных силах Московского государства в конце XVI века. – СПб., 1891. Скрынников 1966 – Скрынников Р.Г. Начало опричнины. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1966. Скрынников 1973 – Скрынников Р.Г. Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Эдварда Кинана. – Л.: Наука, 1973. Скрынников 1992 – Скрынников Р.Г. Царство террора. – СПб.: Наука, 1992. Скрынников 1996 – Скрынников Р.Г. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный: В 2 тт. Т. 1. – Смоленск: Русич, 1996. Филюшкин 2008 – Филюшкин А.И. Андрей Курбский. – М.: Молодая гвардия, 2008. Филюшкин 2015 – Филюшкин А.И. Русско-литовская война 1561-1570 и датскошведская война 1563-1570 гг. // История военного дела: исследования и источники. 2015. Спец. выпуск II. Лекции по военной истории XVI-XIX вв. Ч. II. С. 219-289. – Доступ на 30.01.2017. Форум 2009 – «...И бе их столько, еже несть числа»: форум // «К вопросу о численности вооруженных сил Российского государства в XVI в.» // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 120-150. Хорошкевич 1990 – Хорошкевич А.Л. Еще одна теория происхождения опричнины Ивана Грозного // Спорные вопросы отечественной истории XI-XVIII вв.: Тез. докл. и сообщ. первых чтений, посв. памяти А.А. Зимина. Вып. 2. – М., 1990. С. 288-290. Шмидт 1999 – Шмидт С.О. А.Ф. Адашев и Ливонская война // Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. – М.: Наука, 1999. С. 246-248. Эскин 2009 – Эскин Ю.М. Очерки истории местничества в России XVI-XVII вв. – М.: Квадрига, 2009.











99

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с.

«Нормализация» раннемодерной русской истории Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. Написать рецензию на вышедшую в минувшем году в издательстве «Новое литературное обозрение» монографию «Преступление и наказание в России раннего Нового времени» американской исследовательницы Нэнси Коллманн как будто легко. Автор ее не нуждается в представлении – всем, кто так или иначе соприкасается с историей русского государства и общества XVI-XVII вв., хорошо известна ее работа «Соединенные честью» [Коллманн 2001]. О чем будет идти речь в работе – тоже как будто все ясно – название говорит само за себя. На чем будет основываться автор в своих построениях и выводах – также не вызывает сомнений, ибо Н. Коллманн известна своим ответственным отношением к качеству выходящих из-под ее пера текстов и уделяет большое внимание работе с первоисточниками (в нашем случае – материалами судебных процессов, юридическими актами и пр.). Но эта простота и легкость обманчивы – на самом деле новая работа историка существенно глубже и заставляет основательно призадуматься над тем, а насколько хорошо мы знаем свою собственную историю, не упускаем ли мы в запале полемики и в погоне за ярким, запоминающимся образом нечто, что в большей степени соответствует минувшей реальности, нежели наши порой поспешные и скороспелые, в угоду господствующим в обществе (а наше профессиональное историческое сообщество – часть российского общества и так или иначе испытывает воздействие с его стороны) мнениям и доктринам, выводы? Свои размышления над текстом мы начнем издалека. Несколько лет назад в предисловии к исследованию В. Кивельсон «Картография царства: земля и ее значения в России XVII века» М.М. Кром отмечал, что «к концу 80-х годов ХХ века в США сформировалось направление, родственное исторической антропологии, – новая культурная история». Этот поворот затронул и американскую русистику, фокус внимания которой «сместился с изучения политических институтов, войны, дипломатии, государственного управления на различные аспекты истории культуры». И, развивая свою мысль дальше, М.М. Кром указывал, что «в книге “Самодержавие в провинциях” (увы, на русский язык до сих не переведенной и оставшейся нам недоступной в оригинале – В. П.) Кивельсон подвергла ревизии привычный образ Московского царства как деспотического государства, властитель которого как рабами правил своими бесправными подданными». Суть предложенной В. Кивельсон в 1996 г. новой концепции московской монархии заключалась в том, что последняя, «подобно другим европейским государствам начала Нового времени, нуждалась в поддержке и содействии различных групп населения (выделено нами – В. П.)1, находивших в рамках существующей правовой и политической системы возможности для защиты своих прав и интересов…» [Кивельсон 2012: 9, 10]. Мы не случайно выделили именно этот фрагмент в приведенной цитате, поскольку, на наш взгляд, он в концентрированной форме выражает саму суть нескольких вышедших в последние годы работ, отражающий новый, зарождающийся на наших глазах «дискурс» в изучении особенностей взаимодействия власти и общества в Московской Руси позднего Средневековья – раннего Нового времени. К ним можно отнести и уже упоминавшуюся выше работу Н. Коллманн «Соединенные честью», и исследования отечественных историков – например, В.А. Аракчеева [Аракчеев 2014], В.В. Бовыкина [Бовыкин 2012; Бовыкин 2015] и М.М. Крома [Кром 2010]. Эти исследования в большей или меньшей степени, основываясь 1

Для русскоязычного читателя наиболее доступной работой, в которой освещается такой подход к анализу системы взаимоотношений между властью и обществом в эпоху раннего Нового времени, является исследование Н. Хеншелла [Хеншелл 2003].

100

Valla. №3(1), 2017. на тщательном анализе широкого круга источников, причем в первую очередь актового материала, а не исторического нарратива, подвергают критике (прямой или косвенной) прежний исторический «дискурс» [cм., например: Трепавлов 2017; Филюшкин 2017], зародившийся в XIX в. и в целом негативно расценивавший исторический опыт Московской Руси. Новая книга Н. Коллманн прекрасно укладывается в этот новый, зарождающийся на наших глазах «тренд». (И что особенно радует, так это оперативность с ее переводом – исследование впервые увидело свет в 2012 г., а спустя 4 года она выходит на русском языке. Эту бы оперативность да с переводом еще одного оригинального и интересного исследования французского историка А. Береловича [Berelowitch 2001], которого по праву можно считать одним из создателей нового «дискурса» в освещении проблем русской истории раннего Нового времени!). Характеризуя суть основной идеи «Преступления и наказания», сошлемся на слова отечественного исследователя К.Ю. Ерусалимского. В свое время он писал по поводу «Соединенных честью», что американский историк исходит из того, что русское «самодержавие не устраняло, а в своих интересах поддерживало многообразие способов общежития, институтов и ценностей, образовавшееся в ходе разрастания территории государства…» [Ерусалимский 2003]. Этот тезис Н. Коллманн последовательно, шаг за шагом развивает и подкрепляет на страницах «Преступления и наказания». Структура работы вполне традиционна – введение, в котором автор делает обширный историографический обзор и анализ источниковой базы исследования (еще раз подчеркнем, что Н. Коллманн, в отличие от некоторых других зарубежных историков-русистов, чье имя на слуху, основывает свои выводы на проработке весьма широкого круга первоисточников – в первую очередь актовых материалов, и в той части работы, в которой она делает свои выводы, опираясь на анализ актовых материалов, ее умозаключения смотрятся наиболее убедительно и весомо); основная часть, включающая в себя две части – «Судебная культура» (вопросы, которые в ней рассматриваются, хорошо видны и названий разделов этой части – «Основания уголовного права», «Проблема профессионализма: судебный персонал», «Правоохранительные кадры и общество», «Контроль над должностными лицами», «Пытка» и др.) и «Наказание» (аналогично – эта часть включает в себя такие разделы, как «Телесные наказания до 1648 года», «Телесные наказания в 1649-1698 годах», «Смертная казнь: форма и ритуал», «Бунт и мятеж», и другие разделы, в том числе те, на которые мы обратили особое внимание – «Наказание тягчайших преступлений в долгом XVI веке» и «Моральная экономика: зрелища и жертвы»); заключение с характерным названием «Российская правовая культура», в котором автор подводит общие итоги проделанной работы и, наконец, соответствующий научносправочный аппарат. Характеризуя сам текст, отметим, что на наш взгляд, подробный пересказ его содержания непродуктивен и лишает потенциального читателя возможности, взяв в руки этот увесистый, симпатично оформленный том, получить удовольствие от чтения – хотя, конечно, это удовольствие на первых порах будет и неочевидным. Это обусловлено прежде всего тем, что сам по себе текст непрост для восприятия, насыщен фактурой и требует определенной предварительной подготовки – как минимум наличия хотя бы первичных представлений относительно особенностей устройства государственной машины России той эпохи и взаимодействия его с обществом. Впрочем, личный опыт обсуждения острых вопросов русской истории раннего Нового времени показывает, что порой многознание и хорошая осведомленность в историографии вопроса лишь препятствуют адекватному восприятию излагаемых тезисов и выводов – давление авторитетов прошлого подавляет все и все превозмогает, хотя эти авторитеты тоже люди, которым свойственны собственные субъективные пристрастия и заблуждения. Но вернемся к тексту. Нас интересуют в этой работе не только и не столько факты и даже не те сведения относительно устройства судебной системы старой допетровской России 101

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. и ее правовой культуры. Нет, нам интересны и любопытны в первую очередь те тезисы, которые были положены в основу исследовательской модели и те выводы, которые были получены автором в итоге. Это тем более важно, что тезисы эти и выводы при всей их спорности и дискуссионности заставляют серьезно призадуматься – правильно ли мы представляем себе свою историю. Итак, с чего начинает свою работу Н. Коллманн? Уже в первых ее строках, во введении, она обращает внимание читателя на тот факт, что прежние исследования русского права и соответствующих практик концентрировались на «изучении буквы закона, а не на его применении в жизни». При исследователи воспринимали и, соответственно, изучали Россию как «периферийное и постороннее (надо полагать, по отношению к Европе – В. П.) образование, которое имело уникальные формы управления и развития». Однако, утверждает Коллманн, обращение к источникам и их непредвзятый анализ показывают, что «российский опыт государственного строительства находится в широком континууме перемен, присущих раннемодерной эпохе» (с. 14-15). Согласитесь, это очень смелое утверждение, в особенности для российской публики, не искушенной в тонкостях «новой культурной истории», достаточно далекой от тех дискуссий в научном сообществе относительно особенностей становления и развития политических, правовых и социальных институтов московского общества раннего Нового времени и воспитанной в духе пресловутого «дискурса» азиатско-византийской «страны рабов, страны господ». Понимая это, автор «Преступления и наказания» предпринимает обширный экскурс в насчитывающую уже несколько десятков лет историографическую традицию изучения «стратегий управления, централизации и формирования суверенитета» раннемодерных (с 1500 по 1800 гг.) государств в Европе (включая сюда, как это ни парадоксально, и Османскую империю; впрочем, эта парадоксальность только видимая, поскольку османы одной ногой находились в Европе, в Румелии, и переняли немало административных и иных практик у тех же византийцев). Один из важнейших результатов, который был получен исследователями, заключается в предостережении от преувеличения мощи и величия молодых централизующих раннемодерных государств [см., например: Хеншелл 2003: 8-11]. «Это предостережение особенно актуально для историков России», – подчеркивает Коллманн (с. 15). В чем тут дело, и почему американский историк обращает внимание читателя именно на этот аспект? Ссылаясь на мнение многочисленных исследователей раннемодерных государств, она указывает, что формально «деспотическая» власть монархий XVI-XVIII вв., пытаясь реализовать свои обширные (на бумаге) властные полномочия, сталкивалась с серьезными проблемами и, пытаясь решить их, использовала порой неожиданные, зачастую неформальные механизмы взаимодействия с местными сообществами. «Иными словами, раннемодерные государства превращались в модерные благодаря органичному сочетанию таких свойств, – продолжает свою мысль дальше Коллманн, – которые в социальной теории часто рассматриваются как полярные категории: централизация / децентрализация, персонализм/публичность, власть закона / власть обычая» (с. 17). И Россия, по ее мнению, в этом отношении в еще большей степени, нежели государства Европы и даже Османская империя, «демонстрирует поразительное несоответствие между претензиями на централизацию и реальными практиками управления». Безусловно, продолжает исследователь, в раннем Новом времени российские власти достигли немалого в развитии властных механизмов («жил власти»). Однако тут стоит обратить внимание, что, характеризуя эти достижения, Коллманн перечисляет те структуры, которые, по нашему мнению, можно смело отнести «к делу государеву», т.е. внешней политике, военной, административной и идеологической сферам. Но одними этими «жилами» многосложное дело управления государством не ограничивается, и, опускаясь на уровень ниже, переходя к местному самоуправлению, к 102

Valla. №3(1), 2017. «земскому делу», Коллманн отмечает, что, «как и в других империях раннего Нового времени, централизованная власть Москвы была скорее мифом, чем реальностью: в качестве центра империи Москва развивала то, что Джейн Бербанк и Фредерик Купер назвали евразийским подходом к империи, – “политику различий”, позволявшую сообществам местного населения самим вести дела в широких сегментах социальной и политической жизни, оставляя правителям лишь ключевые пункты власти» (с. 20). Такое заявление не оставляет от прежнего «дискурса» камня на камне, ибо о каком «извечном» российском «деспотизме» и «раболепии» нижестоящих перед вышестоящими, подданных перед государем и его представителями может идти речь, если власть активно привлекает к управлению страной этих самых подданных (о чем, кстати, и идет речь в упомянутых выше работах В.А. Аракчеева и В.В. Бовыкина, а также отчасти и М.М. Крома), обойтись без которых она не может чисто физически? Впрочем, сама Коллманн полагает (и мы с ней в этом согласны), что эта историографическая традиция стала порождением некритического, «потребительского» восприятия историками свидетельств европейцев, побывавших в России и оставивших свои записки относительно нравов и обычаев «московитов», которых они полагали варварами (с. 20-21, 22; об «инаковости» русских раннего Нового времени см., например: [Вульф 2003; Нойманн 2004; ср.: Саид 2006]). Обозначив цель своего исследования, далее Коллманн продолжает: «Проводя параллели с европейской и османской практикой того же времени, мы покажем, как предписанные законом формальные процедуры и ограничения менялись под воздействием таких факторов, как интересы сообществ и отдельных лиц, не предусмотренные законом процедуры (например, мировые соглашения) и гибкая интерпретация закона при судебном помиловании. Мы попытаемся доказать, что практика уголовной юстиции в России должна рассматриваться как сочетание “публичного” и “частного”, а их противопоставление не релевантно. В эти столетия Россия на шла от персонализированной судебной системы к более рациональной; прослеженные в этой работе (до начала XVIII века) формализованные реформы законодательства и институтов не отменяли пластичности системы в отношении процедуры и судопроизводства». И самое, на наш взгляд, важное положение, на которое стоит обратить особое внимание – для России раннего Нового времени, как и для других раннемодерных государств, было характерно положение, когда «законы утверждали примат царской юстиции, судопроизводство и судебная практика отвечали представлениям местного населения о правосудии, ориентированном на поддержание целости и стабильности сообществ, в которые это население было организовано». Как результат, подчеркивает Коллманн, «население сотрудничало с судами и манипулировало ими. Другими словами, тот факт, что реальные приговоры отклонялись от требований писаного закона, был не свидетельством произвола или “незаконности” в судебной культуре, но знаком того, что судебная культура функционировала сбалансировано и исправно (выделено нами – В. П.)…» (с. 24-25). Завершая анализ введения, отметим еще одно обстоятельство, важное, с одной стороны, и печальное – с другой. Казалось бы, говоря о русской истории и особенностях русского исторического процесса, Коллманн заостряет свое внимание на анализе зарубежной историографии, тогда как характеристика отечественной носит второстепенный, подчиненный характер. Теория и методика исследования целиком и полностью построены на работах западноевропейских авторов, а российских исследовательница если и хвалит, то, по большому счету, лишь за издание на высоком научном уровне памятников русского права раннего Нового времени (с. 22). И это никак не связано с незнанием Коллманн русской историографии – как прежней, так и современной, поскольку она хорошо ориентируется в ней и осведомлена о последних ее достижениях. И, похоже, отмеченная ещё Ключевским «болезнь» русской исторической науки никуда не делась. Но вернемся обратно к тексту исследования. Насколько удалось исследовательнице достичь поставленной цели? Читатель, взяв в руки книгу и прочитав ее, может сделать вывод 103

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. сам, мы же со своей стороны скажем – на наш взгляд, в общем и в целом ответ на этот вопрос может быть утвердительным. Приводимые Коллманн факты и интерпретации не оставляют сомнений в том, что поддержание порядка и исправное функционирование всей системы судопроизводства от следствия до вынесения приговора и его исполнения зиждилось на сотрудничестве власти и «земли», сотрудничестве в известной степени взаимовыгодном, от которого выигрывали обе стороны. «Земля» получала в таком случае гарантию защиты своих прав и наказания преступающих закон и обычай, а власть взамен обретала от «земли» необходимую легитимацию и повиновение. В этом плане весьма примечателен анализ московских городских восстаний эпохи Алексея Михайловича, осуществленный Коллманн в 17-й главе ее работы с интригующим названием «Моральная экономика: зрелища и жертвы». «Самый замечательный аспект этих событий – пишет Коллманн, – это взаимодействие между правителем и его народом» (с. 504). Ссылаясь на исследования Р. Жирара и Дж. Агамбена в первую очередь [Агамбен 2011; Жирар 2010], она приходит к выводу, что «московские восстания XVII столетия разворачивались как ритуальное действо с участим правителя и народа, которое демонстрировало и проверяло на прочность законность царской власти (впрочем, это же самое можно сказать и о, к примеру, московском восстании 1547 г. – В. П.)…». Суть этого действа, по мысли Коллманн, заключалась в том, что «каким бы могущественным ни считался царь, законность его власти зиждилась на представлениях народа о его благочестии, справедливости, милости к бедным и умении слышать свой народ». В критические моменты, «когда нарушения принимали беспрецедентный характер, налоговое бремя и повинности становились невыносимыми», народ напрямую обращался к государю как к «отцу народа» с требованием защитить «малых сих». И, поскольку «сама идеология Московского государства не предполагала наличия полиции для охраны царя: считалось, что он должен взаимодействовать (выделено нами – В. П.) со своим народом напрямую», то для прекращения волнений, «ради общественного блага патриархальная роль правителя как защитника народа от несправедливости требовала от него принесения людских жертв». И эти жертвы, с одной стороны, выступали как средство восстановления стабильности и порядка, с другой – определяли легитимность его власти, которая, как отмечала Коллманн, определялась тем, насколько успешно он, государь, исполняет свои властные полномочия и своими действиями соответствует господствующим в обществе представлениям об идеальном правителе (с. 487, 504-505). И это соответствие охраняло личность царя лучше всякой полиции – такой вывод можно сделать из этой главы. Продолжим характеристику выводов и интерпретаций, которые нам представляются особо ценными и важными. Вводя в 1-й части своего исследования («Судебная культура»), в разделе «Основания уголовного права», Россию и ее административные (в широком смысле) практики в общеевропейский раннемодерный контекст (включая сюда же и османскую Турцию), Коллманн отмечает, что «нет сомнения, Московское царство было централизованной бюрократической империей». Именно это обстоятельство историки, мыслящие в рамках традиционного «дискурса», с которым спорит исследовательница, ставили ему в вину, «иронизируя по поводу стремления кремлевской бюрократии контролировать принятие самых обыденных решений». Этот мелочный контроль, по мнению «традиционалистов», наглядно демонстрировал московскую отсталость, с одной стороны, а с другой – ее деспотизм (с. 38). Безусловно, такой бюрократический централизм и стремление контролировать все и вся были присущи московской бюрократии (впрочем, ей ли одной?), но далее Коллманн отмечает, что, с одной стороны, колоссальные размеры России (уже в XVI в. она по площади превышала любое европейское государство – если, конечно, не брать в расчет заморские колонии), а с другой – для России была характерна острая нехватка ресурсов (любых – от природных до финансовых до людских). И в этом отношении отличия Московии от 104

Valla. №3(1), 2017. современных ей раннемодерных государств Европы, по мнению Коллманн, минимальны уже хотя бы по той простой причине, что, как в Европе или в Турции, «центральный бюрократический контроль часто наталкивался на препятствия: коммуникации были затруднены из-за климата, больших расстояний и отсутствия дорог, а также из-за малого распространения грамотности, образования (кстати, а вот это достаточно спорный вопрос применительно к России раннего Нового времени – В. П.) и книгопечатания» (с. 38, 39, 52). И доводя свой тезис до логического завершения, она указывала, что в XVI-XVIII вв. Россия превратилась в могущественную раннемодерную империю, двигаясь в том же направлении, что и другие современные ей государства, используя те же приемы и методы. Они «подразумевали достижение определенного равновесия между притязаниями монарха на монополизацию насилия и ресурсов, с одной стороны, и противоположными тенденциями, исходящими из среды привилегированного дворянства, городского самоуправления, племенной верхушки, церковных организаций или народных представлений о правосудии» (с. 522). Впрочем, по здравому размышлению, эта картина, нарисованная Коллманн, вовсе не представляется таким уж и открытием, коперниканским переворотом. Рассуждая о «централизованных» и «абсолютистских» монархиях раннего Нового времени, историки«традиционалисты» неосознанно переносят на XVI-XVII вв. реалии более поздних времен, когда государство нарастило властную «мускулатуру» и действительно превратилось в пресловутого могущественного Левиафана, вещь если и не самодостаточную, то, во всяком случае, намного более близкую к этому, чем критикуемые режимы Филиппа II Испанского и Людовика XIV (не говоря уже об Иване Грозном). Но если вести речь о раннем Новом времени, то, зададимся вопросом, откуда государство могло взять необходимый административный ресурс для того, чтобы диктовать обществу, неважно, в центре ли, на местах ли, свою волю? Для этого ему не хватало ни соответствующего опыта (который еще предстояла наработать), ни денег, ни людей. Применительно к России это положение, на наш взгляд, еще более значимо по той простой причине, что, как мы уже отмечали выше (и на это указывает, хотя и не столь отчетливо, как стоило бы, Коллманн, см. напр. с. 535-536), она на фоне других великих европейских раннемодерных держав отличалась относительной материальной бедностью и рядом других, обусловленных особым географическим положением, негативных особенностей (например, крайней, на фоне государств Западной Европы, разреженностью населения). Об этом писали русские историки и XIX в., и ХХ в. [см., напр.: Соловьев 1988: 56-59; Милов 2001]. Поэтому московская бюрократия и была вынуждена изворачиваться, пытаясь, используя традиционные приемы, создать более или менее эффективно функционирующую административную и судебную систему, основанную на упомянутом Коллманн равновесии интересов. Это равновесие на практике, согласно рассуждениям историка, выглядело как «сочетание личностных стратегий управления с формализованными процедурами, институциями и законом», при этом московская бюрократия, стремясь к централизации, «использовала разнообразные и прагматичные методы работы» (с. 52). Этот прагматизм просматривается едва ли не во всем. К примеру, анализируя проблемы юрисдикции и подсудности, Коллманн отмечает, что в Московском государстве сохранялась, на первый взгляд, архаичная и склонная к умножению злоупотреблений традиционная система административного и судебного разнообразия. Однако эта система работала, и достаточно эффективно, и московские управленцы умудрялись, казалось бы, проигрышные моменты оборачивать на пользу общему делу. Так, отсутствие «сословия» профессиональных юристов и нотариусов, которое, по мнению иностранных современников, было большой проблемой и недостатком московской судебной системы, компенсировалось тем, что, с одной стороны, «государство окружило непрофессиональных военных воевод-судей подведомственным им персоналом, обладавшим навыками судопроизводства» (с. 76). С другой стороны, центральная власть держала работу судей и их помощников под постоянным контролем. 105

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. Достигалось это, по мнению Н. Коллманн, посредством нескольких «стратегий». Первая заключалась в том, что суд осуществлял свои функции коллегиально и дьяки и подьячие, обладавшие колоссальным практическим опытом, «подстраховывали» малосведущих в хитросплетениях судебной системы воевод. Другая «стратегия» заключалась в том, что власть неуклонно добивалась (и, как отмечает Коллманн, добилась в конце концов) установления единообразных стандартов делопроизводства. «Одинаковые разновидности документов бытовали на всей территории России от Белгорода до Сибири, на протяжении десятилетий сохраняя свою форму и язык, что говорит о замечательном уровне централизации бюрократии» (с. 87). Одним из способов поддержания этого единообразия была регулярная ротация дьяков и подьячих – момент, на который указывает Коллманн (с. 84-85), однако она не уделяет ему должного внимания. Представляется, что такая практика с точки зрения соблюдения государственного интереса и одновременно интересов местных сообществ была более эффективна и оптимальна, чем, предположим, практика продажи и покупки судейских и иных административных должностей и превращения их в наследственное, семейное дело – на этот момент обращает и исследовательница (с. 143). Третья стратегия, характерная для раннемодерных государств и использовавшаяся в России и «обеспечивающая непрофессиональных судей знаниями и навыками работы с законами», по словам Коллманн, «заключалась в том, чтобы особое внимание уделялось обеспечению достоверности документов» (с. 87). Наконец, четвертая, и едва ли не самая примечательная, стратегия состояла «в надзоре за воеводами и их подчиненными, которые обязаны были отчитываться перед приказами на ключевых стадиях ведения важных дел или ожидать вердикта из Москвы» (с. 89). При этом (и снова стоит обратить внимание на прагматичность политики московских властей) столица всегда оставляла за судьями определенную свободу рук – в особенности, как подчеркивает Коллманн, если речь шла об удаленных от нее регионах, оставляя за собой право вмешаться в ход дела на той или иной стадии процесса и сохраняя в своей юрисдикции расследования и наказание особо тяжких преступлений, прежде всего связанных с политикой и религией (см., напр., с. 214, 215, 216, 221). Принимая во внимание эти «стратегии», особенности московского делопроизводства, например, кажущееся на первый взгляд бессмысленным переписывание многократно основных моментов того или иного судебного дела вовсе таковым не является. «Подобные повторения способствовали тренировке судей в юридических вопросах (и, отметим от себя – прибывая на новое место, воевода уже более или менее ориентировался в порядке организации судопроизводства – В. П.)…». Кроме того, продолжает дальше Коллманн, подобная практика способствовала сохранению определенной преемственности в ведении дел – новый состав суда мог легко ознакомиться с материалами всего дела, представлявшего собой внушительный, в несколько десятков метров, свиток (с. 91). Так что ставшая притчей во языцех «московская волокита» не так уж и плоха, как может показаться на первый, неискушенный в хитростях московского судопроизводства, взгляд! Говоря о равновесии интересов власти и местных сообществ, Коллманн подробно останавливается и на таком аспекте работы московской судебной и пенитенциарной системы, как взаимодействие присланных из центра чиновников с местным самоуправлением. Кстати, этот момент также является ярким примером московского прагматизма. Не имея реальной возможности заместить все вакансии на местах подготовленными чиновниками и администраторами, Москва с готовностью шла на сотрудничество с «землей» в этих вопросах. «Большая часть работавших в воеводской и губной избах не получали годового жалования, – отмечает историк, – а избиралась местным сообществом для того, чтобы выполнять царскую службу (в рамках как своих личных, так и общинных обязательств) в качестве выборных…» (с. 101). В итоге, как показывает Коллманн на примерах из реальной судебной и пенитенциарной практики того времени (с. 115-119, 106

Valla. №3(1), 2017. 127, 129), «привлечение местных выборных чиновников, связанных только крестным целованием и поручными записями, расчет на иные формы участия местного населения делали местные органы управления зависимыми от настроений жителей уездов и ослабляли осуществляемый ими контроль» (с. 119; ср. тж. с. 176, 177). Согласитесь, что описываемая картина более чем далека от расхожей оценки московского общества и государства как «тоталитарных» (в том смысле, который нынче вкладывается в этот термин – применительно к традиционным обществам все будет несколько иначе). У описываемого Коллманн взаимодействия центральной власти и местного самоуправления есть и еще один аспект, которого исследовательница также касается в своей работе. 2-я часть книги посвящена анализу системы наказаний, принятых в Московском государстве. Предваряя этот раздел, она пишет: «Чтобы обеспечить себе долговременную жизнеспособность, государствам необходимо устанавливать режимы наказаний, приемлемые для общества» (с. 266). Анализ московской системы наказаний осуществляется автором с опорой на этот тезис. Правда, она отмечает, что ответ на вопрос, насколько «земля» принимала систему наказаний, установленную законодательством, затруднен, ибо нарративные источники молчат на этот счет. Однако, по мнению исследовательницы, тот факт, что общество не выказывало протестов против применяемых к преступникам наказаний и искало справедливости через суд, косвенно свидетельствует в пользу предположения о том, что «уголовное правосудие отвечало ожиданиям населения». Боле того, полагает Коллманн (и в этом с ней трудно не согласиться), «учитывая, что известных в округе преступников власть не могла поставить перед судом без содействия рекрутируемых из местного населения команд, стражников и приставов (следовательно, если нет содействия, то и преступника невозможно привлечь к ответственности – В. П.), толпа, глядевшая на экзекуцию, вполне могла одобрять наказание людей, отбросивших моральные обязательства перед членами своих маленьких, как обычно в Московской державе, общин, городских или сельских» (с. 268). В итоге государственное насилие, считает историк, осуществлялось посредством взаимодействия между населением и властью, при этом, что любопытно, «судьи на местах воздерживались от применения полной силы законов» (с. 289). Нетрудно догадаться, почему так случалось. Еще один сюжет, разрабатываемый Коллманн, касается проблемы обеспечения чиновников жалованьем (раздел «Стратегии компенсации»). Касаясь этого вопроса, исследовательница отмечает, что центральная власть (очевидно, не имея в своем распоряжении достаточно ресурсов – финансовых, земельных и иных – В. П.), была вынуждена позволять чиновникам «кормиться от дел». Это «кормление» неизбежно порождало определенные злоупотребления, в т.ч. и коррупцию, о которой столь красочно рассказывают иностранные наблюдатели. Однако Коллманн полагает (и демонстрирует это на конкретных примерах из административной и судебной практик, см. напр., с. 141), что эта система и неизбежно связанная с нею коррупция «благодаря личным связям и взаимным обязательствам, связанным с дарением подарков, она (коррупция – В. П.) могла также способствовать созданию устойчивого управления» (с. 139). Вывод на первый взгляд представляется несколько неожиданным – как же так, коррупция и вдруг имеет положительное воздействие на качество и порядок управления? Однако все не так просто, как может показаться. «Эффект дарения был взаимным, – отмечает Коллманн, – и это понимали все … Дарение создавало особые рабочие отношения между населением и / или частным лицом и чиновником. Дарители ждали от судьи быстрого решения дела, от сборщика налогов – отсрочки в платеже, а от правительственного инспектора – честной работы», сама же грань между подарками и коррупцией была чрезвычайно размытой и туманной, на что и обращает внимание историк (с. 141). И что примечательно в этом разделе – так это то, что, с одной стороны, Коллманн приходит к тем же выводам, что и ряд отечественных исследователей, изучавших феномен коррупции в России раннего Нового времени [Корчмина 2015; Серов 2012], а с другой – и в этом 107

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. отношении Россия практически не отличалась от европейских государств той эпохи: «Как и в раннемодерной Европе, политическая жизнь структурировалась сетями личных связей между клановыми группировками. Язык и практика “кормлений”, “почестей / поминков” и царских пожалований, политика патроната и клиентелы сосуществовали с законодательными и процессуальными категориями». И система, выстроенная на этих отношениях, способствовала формированию равновесия интересов, а, значит, в определенной мере – и сохранению социальной и политической стабильности (с. 142). Подводя итог своим изысканиям, Коллманн приходит к выводу, что в России раннего Нового времени, как и в других современных ей государствах, устойчивость, легитимность политической (и судебной) системы покоилась не только и не столько на насилии, «но и на том, что государство в большей или меньшей степени отвечало представлениям, согласно которым представитель правитель должен прислушиваться к своим поданным, хранить традицию и обеспечивать безопасность в обществе». Вдобавок к этому оно, государство, «ставило перед собой минимальные задачи, сводившиеся к военным вопросам, сбору налогов, мобилизации ресурсов и верховной юрисдикции (т.е. к тому, что имело отношение к «делу государеву» – В. П.)…». И даже в этом, как показывает Коллманн (и современные отечественные исследователи), «государство нуждалось в сотрудничестве сообществ, чтобы заполнить штатами хотя бы в минимальной степени структуру централизованного управления». Уже одно это «побуждало государственных чиновников на местах в той или иной степени учитывать интересы и пожелания населения (не всего, конечно, но «лутчих людей» несомненно – В. П.)…» (с. 522, 523). Более того, как подчеркивает историк, «и местные жители, и участники тяжбы манипулировали (выделено нами – В. П.) ходом дела как могли: кто-то мог позволить себе дать взятку, другие осмеливались противиться предписаниям суда (а судейские чиновники и приставы с большим трудом могли, если вообще оказывались способными сделать это, принудить их повиноваться – В. П.), многие сотрудничали с судом в той мере, в какой они чтили царскую власть и свою присягу и в какой верили, что деятельность суда может служить их интересам (а если полагали, что не в их интересах – то и не служили, и власти опять же оказывались перед вопросом – как принудить местных жителей к повиновению – В. П.)…» (с. 183; о стратегиях влияния на ход процесса см., напр., с. 222-223 и далее). Одним словом, Россия, как и любое другое раннемодерное государство, не была страной деспотизма (с. 536), подытоживает свои рассуждения о природе российской власти и государственности в раннем Новом времени Коллманн. И этот ее вывод, основанный на тщательном анализе широкого круга источников, выглядит более чем убедительно и заслуживает внимании и дальнейшей разработки. Однако, похвалив автора за оригинальные (и вместе с тем обоснованные) выводы, поддержав ее концепцию, мы, справедливости ради, не можем не остановиться и на присущих исследованию определенных, на наш взгляд, недостатках и противоречиях. Так, к примеру, сравнивая «классический» французский абсолютизм с российским, Коллманн отмечала, что первый «был построен при помощи умелого компромисса с группировками провинциального дворянства, гильдиями, городами и другими опосредующими сообществами и за счет признания местных языков и более 300 региональных и локальных кодексов обычного права, а также старинных сеньориальных привилегий» (с. 39-40; ср. [Хеншелл 2003: 13-14, 16, 17]). Ссылаясь на С. Кэрролл, Коллманн применяет по отношению к Франции раннего Нового времени термин «сложносоставная полития» (правда, не совсем понятно, почему Коллманн не использовала классическую работу того же Дж. Эллиотта [Elliott 1992]). «Судебная разнородность Франции оставляла широкие полномочия за обществом и давала автономным сообществам и элитам гораздо больше возможностей противостоять королю, – пишет далее исследовательница, – чем когда-либо было у московского общества перед лицом царской власти» (с. 40). 108

Valla. №3(1), 2017. Тезис этот более чем спорный, поскольку, во-первых, сама Коллманн в дальнейшем подвергает его сомнению и разрушает многочисленными примерами этой самой самостоятельности местных сообществ перед лицом верховной московской власти. Другое дело, что жизнь не стояла на месте, и одно дело взаимоотношения местных сообществ с центральной властью в начале XVI в., в середине XVII или в эпоху петровских преобразований. И складывается такое впечатление, что процессы ограничения самостоятельности и автономности местных сообществ в России шли быстрее, чем в той же Франции (см., к примеру, с. 47). И, во-вторых, раннемодерная «Московия», пожалуй, не в меньшей, если не в большей степени, чем современная ей Франция или Испания, заслуживает определения «сложносоставная полития» или «композитная монархия» (впрочем, этот тезис мы только обозначим, поскольку ограниченный объем этой рецензии не позволяет нам развить его дальше и соответствующим образом обосновать). Другой спорный момент, с которым мы не согласны (впрочем, здесь претензии не столько к самой Коллманн, а к тем, на кого она ссылается – в первую очередь к А. Рюстемайер [Rustemeyer 2010]), касается утверждения о том, что «централизаторские усилия Москвы в конце XV – XVII веке не вдохновлялись всеохватывающей идеологией социального единства и дисциплины» (с. 51). Да, конечно, американский историк права, когда пишет о том, что русские правовые кодексы раннего Нового времени носили исключительно прикладной характер и не включали в себя «ни введения, ни абстрактных разъяснительных норм…» (с. 51, 52). Однако стоит отойти в сторону от юридических кодексов, и от утверждения относительно отсутствия идеологии не остается ничего. Русская книжность позднего Средневековья и раннего Нового времени наполнена множеством текстов, в которых пресловутая идеология социального единства и дисциплины прослеживается более чем четко (см., например, послания митрополита Даниила Рязанца [Жмакин 1881]). И сказать, что эти тексты не были востребованы в обществе, нельзя – напротив, они читались и исправно переписывались. Впрочем, как и в предыдущем случае, Коллманн сама себе и противоречит, поскольку на страницах ее исследования утверждений относительно того, что в России, как и в других раннемодерных государствах, соответствующий религиозно-политический дискурс присутствовал, встречается (с. 522), и не раз (хотя и не конкретизируется). Определенные сомнения вызывают построения автора, изложенные в 14-й главе II части «Наказания тягчайших преступлений в долгом XVI веке», в особенности в той ее части, в которой речь идет о временах Ивана Грозного. Коллманн в начале этого раздела указывает, что, увы, «от долгого XVI века (от Ивана III [правил в 1462-1505 годах] до конца Смутного времени, примерно 1598-1613 годы) судебные дела не сохранились; имеется некоторое количество документальных источников: поручные и клятвенные записи, опись царского архива, – но большую часть сведений мы черпаем из нарративных памятников, летописей и записок путешественников» (с. 388). При этом, отмечает Коллманн, «использование летописей представляет определенную проблему, они полны литературных топосов и политических тенденций». Не меньше проблем связано и с использованием свидетельств иностранцев, которые «склонны к сенсациям, плагиату и пересказу сплетен». Более того, иностранные наблюдатели, по словам исследовательницы, «намеренно писали о России в несколько сенсационном духе, чтобы заманить читателей и привлечь на свою сторону благосклонность покровителей, поэтому мы имеем дело с настоящей проблемой литературного преувеличения». То же касается и одного из «излюбленных» источников по истории правления Ивана Грозного – сочинений князя А. Курбского, в особенности его «Истории о великом князе московском», которую Коллманн полагает «весьма спорным источником», в котором «автор в лучшем случае пересказывает слухи» (с. 388, 397, 398). Однако, поставив под сомнение объективность свидетельств современников (в чем она, впрочем, не одинока – см., например: [Филюшкин 2017: 22-27]), Коллманн тем не менее дальше пишет, характеризуя особенности судопроизводства и юридических практик во 109

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. времена опричнины, что, «с одной стороны, в делах по наитягчайшим преступлениям не прекращалось применение обычной судебной процедуры, с другой – нарушались все мыслимые правила и законы» (см., например, описание террора в Новгороде, с. 403). Но вся проблема заключается как раз в том, что свидетельствуют о пресловутых «нарушениях» как раз именно нарративные источники, настроенные по отношению к Ивану Грозному, мягко говоря, пристрастно. Уже одно это обстоятельство должно было заставить любого более или менее объективного исследователя насторожиться. И сама Коллманн противоречит прежде высказанным предположениям, когда пишет, что «даже в разгар опричнины суды проводили расследования, допросы, выносили приговоры, казнили и миловали» (с. 401). Так все таки – нарушали или не нарушали, действовали согласно традиционным процедурам или же вопреки им? Увы, следственных дел эпохи опричнины не сохранилось (хотя следы их остались, к примеру, в описи царского архива), однако, если отвлечься от живописаний ужасов, то даже пресловутое новгородское «дело» в общем и в целом не выходит за рамки обычной судебной практики (за исключением разве что ее масштаба – в процесс сыска и последующее наказание были втянуты сотни людей). Однако, несмотря на отмеченные недостатки (и ряд других, менее значительных), новая работа Коллманн, вне всякого сомнения, представляет большой не только научный, но и общественный интерес и заслуживает внимательного, с карандашом в руках, прочтения и последующего анализа и размышлений над впечатлениями от прочитанного. Пенской В.В., г. Белгород, Белгородский государственный университет [email protected]

Литература Агамбен 2011 – Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. – М.: Европа, 2011. Аракчеев 2014 – Аракчеев В.А. Власть и «земля» Правительственная политика в отношении тяглых сословий в России второй половины XVI – начала XVII века. – М.: Древлехранилище, 2014. Бовыкин 2012 – Бовыкин В.В. Местное самоуправление в Русском государстве XVI в. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2012. Бовыкин 2015 – Бовыкин В.В. Очерки по истории местного самоуправления эпохи Ивана Грозного. – СПб.: ГП ЛО «ИПК Вести», 2015. Вульф 2003 – Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. Ерусалимский 2003 – Ерусалимский К.Ю. Долгий XVII век в России: антропологическая перспектива // Русский Журнал / Круг чтения/ – Доступ на 10.01.2017. Жирар 2010 – Жирар Р. Насилие и священное. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. Жмакин 1881 – Жмакин В.И. Митрополит Даниил и его сочинения. – М., 1881. Отдел приложений. Кивельсон 2012 – Кивельсон В. Картография царства: земля и ее значение в России XVII века. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. Коллман 2001 – Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. – М.: Древлехранилище, 2001. 110

Valla. №3(1), 2017. Корчмина 2015 – Корчмина Е.С. «В честь взяток не давать»: «почесть» и «взятка» в послепетровской России // Российская история. 2015. № 2. С. 3-13. Кром 2010 – Кром М.М. «Вдовствующее царство»: политический кризис в России 30-х – 40-х годов XVI века. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. Милов 2001 – Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. – М.: РОССПЭН, 2001. Нойманн 2004 – Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. – М.: Новое издательство, 2004. Саид 2006 – Саид Э.В. Ориентализация. Западные концепции Востока. – СПб.: Русский Мiръ, 2006. Серов 2012 – Серов Д.О. «Взятков не имал, а давали в почесть...». Взяточничество в России от царя Алексея Михайловича до царя Петра Алексеевича // Отечественные записки. 2012. № 47 (2). С. 211-223. Соловьев 1988 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 1 // Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. – М.: Мысль, 1988. Трепавлов 2017 – Трепавлов В.В. Восток – дело тонкое // Историк. 2017. № 1(25). С. 3437. Филюшкин 2017 – Филюшкин А.И. Как Грозный стал тираном // Историк. 2017. № 1(25). С. 22-27. Хеншелл 2003 – Хеншелл Н. Миф абсолютизма. – СПб.: Алетейя, 2003. Berelowitch 2001 – Berelowitch A. La hierarchie des egaux. La noblesse russe d’Ancien Regime (XVI-XVII siecles). Paris: Editions Seuil, 2001. Elliott 1992 – Elliott J.H. ‘A Europe of Composite Monarchies’, Past & Present. No. 137. The Cultural and Political Construction of Europe. 1992. Pр. 48-71. Rustemeyer 2010 – Rustemeyer А. ‘Systems and Senses: New Research on Muscovy and the Historiography on Early Modern Europe’, Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, Summer 2010. Vol. 11, No. 3. (New Series). Pp. 563-579.











111

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с.

Право и плаха: О недавней книге Нэнси Коллманн Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. Монография американской исследовательницы Нэнси Шилдс Коллманн «Преступление и наказание в России раннего Нового времени» вышла в оригинале на английском языке в 2012 году1. И вот спустя четыре года увидел свет ее русский перевод, выполненный в издательстве «Новое литературное обозрение». Хотя такой временной промежуток нельзя назвать рекордно коротким (к примеру, предыдушая монография Нэнси Коллманн «Соединенные честью» была переведена на русский за 2 года)2, можно только порадоваться, что для российского читателя столь основательный труд зарубежного исследователя по истории России стал доступен в весьма приемлемые сроки. К сожалению, не всегда даже в российской академической среде воспринимаются и усваиваются порой крайне важные и самобытные исследования зарубежных историков. Языковой барьер остается до сих пор ощутим, и без помощи переводчиков и редакторов два мира историографии – российский и зарубежный – имели бы еще меньше точек соприкосновения. Нэнси Коллманн предприняла в своей книге объемное исследование судебной культуры и практики в России 1500-1725 гг. Казалось бы, данная тема должна была давно привлечь внимание историков общества и юриспруденции и породить большое количество публикаций. Однако это не так, историками права обычно рассматривались либо отдельные области законодательства допетровской Руси, либо история отдельных законодательных сводов. Обобщающего исследования правоприменения и судебных практик практически не принималось3. Таким образом, труд Коллманн является своего рода отправной точкой для будущих исследователей этой тематики. Поражает количество обработанных автором источников, один список привлеченных опубликованных материалов занимает восемь страниц (с. 440-447). К этому необходимо добавить большой объем архивных документов из фондов РГАДА, преимущественно посвященных судебным делам из регионов Арзамаса и Белоозера (описание на с. 29-32) – своеобразным case studies монографии. Отдельно хочется остановиться на временных рамках исследования. Книга охватывает временной промежуток от появления первого общегосударственного свода законов (Судебника Ивана III) в конце XV в. до смерти Петра I, хотя, исходя из источниковой базы, основная доля внимания уделена именно XVII в. В оригинале для обозначения данного периода русской истории Коллманн использует термин ‘Early Modern Russia‘, что, однако, натыкается на определенную терминологическую лакуну в традиционной русской историографии, привыкшей проводить водораздел между «Древней (допетровской) Русью» и «новой Россией» как раз по времени реформ Петра. Коллманн, однако, уверенно демонстрирует, что, несмотря на усиленные попытки реформ судебной системы, юридическая культура петровской России так и не претерпела значительных изменений и в целом продолжала опираться на накопленный опыт предыдущих столетий по правовому контролю и управлению многоукладной империей. Переводчиками и радакторами монографии для перевода английского термина было введено понятие «раннемодерный», 1

Kollmann, N.S. Crime and punishment in early modern Russia. Cambridge & New York: Cambridge University Press, 2012 = New studies in European history. 2 См.: Kollmann, N.S. By Honor Bound. State and Society in Early Modern Russia. Ithaca, New York: Cornell University Press, 1999; русский перевод: Коллманн Н. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего Нового времени. – М.: Древнехранилище, 2001. 3 Стоит упомянуть две работы: Рогов В.А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV-XVII вв. М.: Юрист, 1995; Schmidt C. Sozialkontrolle in Moskau: Justiz, Kriminalität und Leibeigenschaft, 1649-1785. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1996. Впрочем, обе они сконцентрированы больше на анализе нормативных актов, чем практик их применения.

112

Valla. №3(1), 2016. которое хоть и является несколько тяжеловесной калькой с оригинала, все же помогает разрешить терминологическое противоречие и преодолеть укоренившееся представление о допетровской Руси как антиподе России, построенной царем-реформатором. Книга Коллманн разделена на две основные смысловые части, посвященные судебной культуре и практике наказания в России раннего Нового времени соответственно. В главе 1 первой части дается общая характеристика отношения к уголовному праву в Московском государстве, причем подчеркивается, что «в Московии не существовало теории юриспруденции» (с. 53), а «право и суд относились здесь к прикладной, прагматической, а не к ученой сфере» (с. 47). Вместе с тем, как отмечает Коллманн, центральной власти в России удалось создать довольно эффективную судебную систему, которая к тому же была гибкой и вплетала в себя элементы как традиционного церковного суда и права, так и локальные национальные особенности покоренных народов. В главах 2-4 автор разбирает вопрос о профессиональных кадрах для судопроизводства. Несмотря на отсутствие профессионального сословия юристов в России раннего Нового времени, как отмечает Коллманн, функции судей и адвокатов успешно выполнялись дьяками и подьячими («площадные подьячие» выступали как юридические консультанты населения). За недостатком квалифицированных кадров в нужном количестве центральная власть, однако, зачастую опиралась на инициативу местных выборных представителей: губных старост, сотских, пятидесятских и десятских. Автор касается и вопроса о коррупции среди чиновников, отмечая, что при их незначительном денежном жаловании подарки и «посылки» рассматривались всеми участниками судебного процесса как необходимая вещь. Главы 5-7 посвящены анализу процедуры судебного расследования, от допроса свидетелей до пытки и вынесения приговора. При этом общие положения исследования оказываются хорошо проиллюстрированы на примере дел из Арзамаса и Белоореза. Коллманн приходит к выводу, что за чиновниками на местах сохранялась немалая автономия в принятии решений, и в Москву обращались за инструкциями в необычных и сложных случаях. Нередко использовался допрос свидетелей, а к пытке старались не прибегать без лишней необходимости. Наконец в главе 8 Коллманн дает обзор реформ Петра I и приходит к выводу, что они в целом были направлены на упорядочение и оптимизацию судебной системы и преследовали задачу по созданию штата хорошо подготовленных независимых гражданских чиновников-судей. Многие просвещенные начинания Петра, впрочем, так и остались незавершенными и даже, напротив, были отменены после его смерти. Вторая часть монографии (главы 9-18) концентрирует внимание непосредственно на практике судебных наказаний: телесных наказаниях, ссылке и каторге, а также собственно смертной казни. При этом Коллманн вступает в полемику с традиционалистскими взглядами преимущественно западной историографии, видевшей зачастую в пенитенциарной системе Московского государства эталон жестокости. Напротив, как демонстрирует автор, для большинства уголовных преступлений в России раннего Нового времени предусматривались телесные наказания (битье кнутом или батогами, клеймление, главы 9-10), к концу XVII в. и особенно в петровскую эпоху значительно выросла роль ссылки (глава 11). В Западной Европе в ту же самую эпоху система наказаний и их виды были ничуть не более гуманными – авторитет власти укреплялся при помощи использования права на насилие. В монографии подробно разбираются случаи применения смертной казни в России для наказания особо тяжких преступлений – ереси, колдовства, измены и бунта (главы 14-16). Коллманн делает интересное наблюдение, что главное отличие раннемодерного российского правосудия от западноевропейского заключалось в отсутствии театрализованности «зрелищ страдания»4. В Западной Европе казнь преступников представляла собой театрализованный ритуал, проводившийся в общественном месте при большом скоплении людей и несший 4

В английском оригинале ‘spectacles of suffering’. Данный термин восходит к труду Мишеля Фуко Surveiller et punir: Naissance de la Prison («Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы»). Согласно выводу французского исследователя устрашающие публичные пытки и казни преступников являлись в Европе раннего Нового временем инструментом социального контроля и репрезентации власти.

113

Коллманн Н. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / Пер. с англ. Прудовского П.И., Меньшиковой М.С. и др. – М.: НЛО, 2016. – 616 с. дидактический посыл. В России же приоритет отводился быстроте и эффективности приведения приговора в исполнение, а ритуализованность процесса и присутствие зрителей отходили на второй план. Согласно выводу Коллманн, перенос практики «зрелищ страдания» на российскую почву начался при Алексее Михайловиче, когда в 1653 г. в Москве на Красной площади был публично четвертован самозванец Тимофей Анкудинов. В дальнейшем схожий ритуал казни продолжал применяться к крупным государственным преступникам (как, например, Степану Разину), однако окончательно театрализованность экзекуций закрепилась при Петре I. По мнению Коллманн, массовые публичные казни стрельцов и других изменников явились попыткой царя скопировать западноевропейский опыт, подсмотренный им во время Великого посольства.

Казнь Стеньки Разина. Гравюра из памфлета «Сообщение касательно подробностей мятежа, недавно произведённого в Московии Стенькой Разиным» (выходил в 1670-е гг. на нескольких западноевропейских языках). Stock image.

Существенной заслугой монографии американской исследовательницы является стремление рассматривать историю судебной практики в России XVI-XVIII вв. не изолированно, а в контексте общеевропейских тенденций. Так, уже в главе 1 Коллманн подчеркивает, что Московское государство, как и все крупные европейские державы, стояло перед задачей централизации власти и в целом сумело создать эффективную систему управления. Основное же различие заключалось в том, что российским царям приходилось действовать исходя из скудости ресурсов и обширности подвластной территории, из-за чего, с одной стороны, все население страны оказывалось мобилизовано на службу государству, а с другой – центральной власти приходилось делиться полномочиями с местными элитами и сообществами. Наиболее близкие параллели России раннего Нового времени Коллманн видит в мультиэтничных империях Габсбургов и османов. В целом исследовательница приходит к выводу, что данные источников не позволяют говорить о какой-то особой 114

Valla. №3(1), 2016. хаотичности или отсталости системы правосудия и управления в Московском государстве, которая вполне «отвечала стандартным практикам раннего Нового времени» (с. 522). Стоит остановиться и на некоторых критических замечаниях к книге Коллманн. Вопервых, в тех главах монографии, где автор не опирается на крайне интересный архивный материал судебных дел, изложение порой сводится к краткому пересказу нарративных источников (летописей и записок иностранцев) и положений историографии. Так, в главе 17, посвященной символике насилия толпы и самосуда во время восстаний, все внимание оказывается уделено хорошо известным событиям московских мятежей 1648 и 1682 гг., хотя для исследования вопроса об отношении к самосуду в правовой культуре, безусловно, необходимо было бы привлечь данные по многочисленным бунтам и выступлениям в других городах – Новгороде, Пскове, сибирских острогах. Второе замечание касается недостаточной рефлексии о характере нарративных источников, и прежде всего – записок иностранцев. Хотя Коллманн в собственных выводах вступает в полемику с представлением западноевропейских путешественников о «варварстве» судов у московитов, зачастую она ссылается на свидетельства иностранцев без дополнительной проверки, является ли данный пассаж собственным наблюдением путешественника или же простым заимствованием у более именитого предшественника. Авторы раннего Нового времени легко копировали информацию и даже целые куски текста друг у друга, что требует от историка тщательной проверки. Данная критика, однако, нисколько не умаляет заслуги автора. Нэнси Шилдс Коллманн удалось провести тщательное комплексное исследование темы, совмещающее микро- и макроисторический подход. Общая характеристика судебной культуры России раннего Нового времени и компаративные экскурсы в европейский контекст (макро) перемежаются анализом конкретных случаев правоприменения на основе архивных дел преимущественно из регионов Арзамаса и Белоозера (микро). К монографии Коллманн безусловно будут неоднократно обращаться будущие исследователи истории России XV-XVIII вв., что является лучшим показателем ценности научного труда. Казаков Г.М., Фрайбург в Брайсгау, Albert-Ludwigs-Universität Freiburg e-mail: [email protected]









 115

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2017. т. 3. №1.

18+