№3 (6) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (6) 2017

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (6) 2017

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ "ЛЭТИ"). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный.

Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2017. ISSN 2412-9674

i

Содержание выпуска 6 за 2017 г. English Summaries for Feature Articles ...................................................................................... i От редактора .................................................................................................................................. In memoriam: Андрей Анатольевич Зализняк (1935-2017).................................................. iii Статьи ............................................................................................................................................. Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова.................... 1 Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов .................................................................................................................... 13 Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика ......................................... 19 Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк. Ч. 2 ................................................................................................................................................... 39 Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре ......................................................... 58

Классика ......................................................................................................................................... Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы: Томас Арнольд. Пер. с англ. Т.Н. Богдрановой. ............................................................................................................................ 78

Рецензии .......................................................................................................................................... Акопян О. О Софье Палеолог – без мифов. Рец. на кн.: Матасова Т.А. Софья Палеолог. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 301 [3] с.: ил.. ........................................................................ 99 Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам. Рец. на кн.: Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: РусскоБалтийский информационный центр «Блиц». – 280 с.; ил.; Новгородские синодики XIV-XVII веков / подг. текстов, исследование Т.И. Шабловой. – СПб.: Алетейя, 2017. – 326 с.. . 101




ii

Valla. 2017. Vol. 3. No. 6.

English Summaries for Feature Articles. Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова. С. 1-12. The Reference Standard Scales of Comissary Kryokshin, or the Wagri from Abov. Pp. 1-12. By Andrey Rybalka, independent researcher e-mail: [email protected] . The paper presents a study of the biography of a 18th-century folk historian, Pyotr Kryokshin (1684-1763). A state official under Peter I the Great and the succeeding Romanovs, he was engaged in a sequence of failed projects. Those included the construction of Kronstadt Channel and an attempt at debasement of ten-kopeck pieces by creating a cheaper kind of alloy. By the late 1720s he became interested in pre-Petrine history and tried to create his own version of the Romanovs’ genealogy. He tried to claim their descent directly from Ryurikids, even against the wishes of Peter I himself who was realistic about his own ancestry. To this purpose, he constructed the theory that Ryurik was a Slavonic prince from Wagria, based upon a 16th-century misinterpretation by Sigismund von Herberstein who identified the Varangians of the Russian chronicles with the Wagri. Kryokshin’s theory was received skeptically by the contemporary academic historians, such as Gerhard Friedrich Müller. However, it is still occasionally revived by the 21st-century anti-Normanists. Keywords: 18th century; anti-Normanism; folk history; Varangians; Wagri
 Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов. С. 13-18. Novgorod the Great during the Streltsy Revolt of 1682 in the Reports of Swedish Emissaries. Pp. 13-18. By Gleb Kazakov, Albert-Ludwigs-Universität Freiburg e-mail: [email protected] While the Streltsy Revolt of 1682 is a well-known event, there is relatively little research on what was happening at that time outside Moscow. The author of the present paper has discovered a series of significant Swedish letters describing the public response to the revolt in Novgorod. The letters were collected by a certain Kristof Koch who was in 1680 denied the position of the Swedish trade representative in Moscow and moved to Narva. There he would received letters from some informants in Novgorod. The letters imply that there was tumult among the Novgorodian Streltsy well before the revolt itself (in September 1681) and that they were strongly displeased by Voivode Ivan Buturlin, hoping that he would be replaced by Ivan Khovansky. A more curious detail revealed in the letters is that the Novgorodians were inclined to believe that the revolt would result in the restoration of pre-Nikonian Orthodoxy. Keywords: 17th century; Novgorod the Great; Russian-Swedish contacts; the Streltsy Revolt 1682


i

Valla. 2017. Vol. 3. No. 6. Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика. С. 19-38. Were There Two Rus’es? The Swedes of 839 and Ryurik’s Danes. Pp. 19-38. By Oleg Gubarev, independent researcher e-mail: [email protected] The famous entry from the Annals of St. Bertin mentioning the ‘Rhos’, who proved to be Swedish, under 839, has lead to much speculation where their dominion could have been located. Putting together the whole bulk of evidence from written records and archaeology, the author argues that the pre-Ryurikid Rus’ was almost certainly located in Ladoga. Southern locations are not supported by archaeological data. Keywords: Ryurik; the Annals of St. Bertin; the pre-Ryurikid Rus’
 Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк. Ч. 1. С. 3957. The Genealogies of House of Habsburg between 13th and 17th Centuries: A Case Study in Historiography. Part 2. Pp. 39-57. By Vladislav Voronin, independent researcher e-mail: [email protected] The paper continues the publication in No. 3(5), 2017. The 17th century saw a new era in European history-writing that was becoming increasingly based on source studies. The practice of meticulously collecting and editing charters and inscriptions emerged. At the same time, historians would often lack sufficient method of interpretation and were unable to identify fake documents if the latter were old enough. However, the methods of textual criticism were being improved, which resulted in increasing refutation of legendary genealogies like those claiming the descent of the House of Habsburg from Romans or Merovingians. Keywords: 17th century; 18th century; House of Habsburg; genealogies; mythmaking
 Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре. С. 58-77. Necromancy in European Culture. Pp. 58-77. By Matvey Fialko, Russian Christian Academy of Humanities e-mail: [email protected] The paper presents an overview of the cultural significance of necromancy and related practices in Medieval and modern Europe. The author shows that, counterintuitively, the perception of these practices as culturally unacceptable did not arise with the Christianization, but was rather rooted in cultural stereotypes of Classical antiquity. The 19th-century Spiritualism, stripped of the association with the dark rituals of black magic, was culturally acceptable, but nevertheless perceived as a kind of necromancy by some Christian fundamentalists. Keywords: necromancy; taboo practices
 ii

In memoriam. Андрей Анатольевич Зализняк (1935-2017)

Человек смертен. Человек, как нам всем известно из литературной классики, внезапно смертен, тем более если он уже в годах. И всё-таки есть люди, весть о кончине которых ошеломляет, вызывает ощущение неправдоподобия – нет, не может быть, это невозможно, интуиция отказывается в это поверить. Именно такое чувство вызвало облетевшее Интернет 24 декабря сообщение о том, что А.А. Зализняка больше с нами нет. Читателям нашего журнала вряд ли требуется пояснять масштаб его личности и научных заслуг. Однако Зализняк был известен не только медиевистам и специалистам по истории русского языка. Он представлял собой фигуру уникальную в российской науке, совмещая в себе учёного мирового значения и популяризатора, не чуравшегося выступать перед широкой аудиторией и даже перед детьми. Его публичные лекции много лет пользовались огромной популярностью и набирают десятки тысяч просмотров на Youtube. Всеобщую известность получила его книга «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста», выдержавшая три издания (2004, 2007, 2008). Андрей Анатольевич почувствовал опасность моды на научный релятивизм за много лет до того, как его возьмут на вооружение чиновники от науки, и последовательно выступал в защиту научной строгости метода в ту пору, когда от релятивистских веяний было принято снисходительно отмахиваться. Специалистам Зализняк известен, конечно же, как автор «Грамматического словаря русского языка» (1977) и серии трудов по истории русского ударения, начатой ещё в 1985 г. книгой «От праславянской акцентуации к русской». Но что известно безусловно всем, это его заслуги в области описания древненовгородского диалекта, которым Зализняк занимался более тридцати лет. Фактически ему принадлежит честь открытия этого неизвестного ранее пласта истории восточнославянских языков, о котором веками не подозревали исследователи древнерусской письменности. Значение личности Зализняка как исследователя древненовгородского диалекта и текстов берестяных грамот было тоже уникально. Второго такого специалиста в науке нет. И здесь можно без всякой ритуальной формульности сказать, что российская – да и мировая – лингвистика понесла действительно невосполнимую утрату. Андрей Анатольевич задал при жизни столь высокую планку научных стандартов, что его смерть повергает в растерянность: как же дальше? Но хочется надеяться, что его дело будет продолжено. М.В. Елифёрова, главный редактор iii

[VALLA] статьи

Valla. №3(6), 2017.

Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова Он слагал предсказания, выдумывал речи, изобретал факты. Трудно вообразить, чтобы можно было так бессовестно обманывать современников и потомство, как обманывал Крекшин ... Н.Г. Устрялов о Петре Крекшине

У бывших октябрят и пионеров словосочетание «комиссар Крекшин», вероятно, должно будоражить фантазию образом пыльной будённовки, перетянутой портупеей кожанки, болтающейся у колена кобуры маузера и, конечно, красных революционных шаровар. Однако, подобные героические или, напротив, зловещие ассоциации у старинного слова «комиссар» появились лишь вследствии фонаря коменданта Делонэ и хирургического инструмента доктора Гильотена. Исторически же слово это означало не более как человека, принявшего на себя некоторую «комиссию», т.е. поручение, следовательно, комиссар был, в сущности, «порученцем». Именно в этом качестве провёл тридцать лет своей служебной карьеры Петр Никифорович Крекшин, герой нашего очерка. В бурных обстоятельствах петровского царствования и последующего «царства женщин» ему неизменно приходилось оставаться в этом статусе, и в конце концов слово «комиссар» стало едва ли не естественной частью имени Крекшина, в тех нечастых случаях, когда его упоминали в официальных документах. Помещик Шелонской пятины и коренной петербуржец, Крекшин, несмотря на личное знакомство с Петром, Меншиковым, Татищевым и многими знаменитостями того времени, на их фоне был всегда лицом сугубо второстепенным, и это пагубно сказалось на фактах его биографии, многие из которых до последнее времени были неясны либо неизвестны и лишь в последние десятилетия выяснены и обнародованы П.А. Кротовым [Кротов 2009, Кротов 2009а, Кротов 2011], на работы которого мы далее и будем опираться. В духе представленного выше эпиграфа Крекшин мистифицировал и собственную биографию: он «служил у Петра Великого на собственной его шлюбке квартермистром, был при Его Величестве в разных походах», состоял «в дватцети семи полках в обер-крикскамисарской должности с 1712 по 1720 год», наконец, даже и умер «будучи без мала 80 лет своей жизни», а судя по записи в метрической книге, и вовсе 90 лет … На самом деле, Крекшин, как установил Кротов по исповедальным ведомостям, родился в 1692/1693 гг., а умер 31 августа 1764 г. [Кротов 2009: 52, Кротов 2009а: 61]. Соответственно, выявляемая по документам служба Крекшина в декабре 1712 г. комиссаром «при выдаче жалованья» Белозерского гарнизонного полка в Санкт-Петербурге, видимо, была для 19-летнего юноши первой. Молодой новгородский дворянин провёл «при выдаче жалованья» в разных, расквартированных в слободах при новой столице полках почти восемь лет (три года из восьми, 1714-1717 – под следствием по обвинению в растрате, по которому был в конце концов оправдан) и, видимо, в это время приобрёл тот опыт и навыки обращения с монетой, которые помогли ему позже в течение длительного времени пребывать экспертом при Монетной канцелярии. Однако в промежутке между полковой службой и Монетным двором в карьере Крекшина был самый яркий эпизод, на который он ссылался всю оставшуюся жизнь – по личному поручению Петра комиссар Крекшин весной 1720 г. принял на себя подряд по строительству Кронштадтского канала для починки кораблей. Подряд был экономически привлекателен – за каждую вынутую кубическую сажень земли Крекшину следовало 5 руб., а всего он должен был получить около 100 тыс. руб. Всю землю следовало оттащить не менее чем на 50-70 саженей от канала, инструменты, подрывников и водоотливные машины подрядчику выделяли, рабочих должен был нанять сам. Крекшин, который, взяв авансом 5 тыс. руб., обещал сделать всё к концу лета, а буде 1

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова возникнут обстоятельства непреодолимой силы, к весне следующего года, поручившись за результат своим имуществом и жизнью. Молодой подрядчик начал резво, но скоро дело застопорилось. У Крекшина возник конфликт с главным смотрителем работ сенатором М.М. Самариным, «а от сего произошли большие препятствия, помешательство, удержание денег и побег работников». Вместо завершения работ к лету Крекшин вынужден был констатировать, что не может выполнять обязательства по транспортировке земли, поскольку канал идёт мимо усадеб и огородов, хозяева которых воспринимают происходящее крайне негативно, и хотя Петр потребовал все мешающие строения перенести, а подрядчику разрешил сыпать землю на чужие огороды, делу это мало помогло. Случившееся в 1721 г. наводнение полностью разрушило планы Крекшина, он не выполнил подряд, задолжав казне несколько тысяч рублей. Разочарованный результатом, Крекшин в феврале 1722 г. подал в Сенат донос на Самарина из 12 пунктов, именуя сенатора казнокрадом и раскольником. Дело тянулось пять лет и кончилось для Самарина ничем, кроме ухода его с поста главного смотрителя работ в Кронштадте. В новых распоряжениях Петра, касающихся строительства канала, Крекшин уже не упоминается. По документам дела выясняется, что в 1722 г. он находился «в особой дирекции» князя Меншикова, откуда, видимо, тем же Меншиковым, и был направлен в Монетную контору. «Полудержавный властелин» после смерти Петра пытался реализовать проект удешевления серебряной монеты с целью увеличения доходов казны. Планировалось чеканить гривенники 42 пробы из сплава «новой инвенции», содержавшей много мышьяка, который должен был монеты с малым содержанием серебра преобразить в «настоящие» серебряные монеты 70 пробы. Дело шло туго, и внешний вид монет из новой лигатуры был непривлекателен, не в пример «настоящим». Крекшин активно ввязался в дело, начав осенью 1726 г. с доноса на минц-мейстера Тимофея Левкина (урождённый Дитерик Лефкен), которого он попрекал ленью, корыстью и игнорированием «государевой пользы» (после падения Меншикова Левкин поставил это себе в заслугу, указывая, что изначально «бесчестить державу» такой монетой не хотел). Затем Крекшин сам предложил сплав, в который входили селитра, мышьяк и сулема. Предложенная им лигатура оказалась никуда не годной, слитки и монеты из нее держались недолго, после чего начинали разрушаться, пузырились и часто рассыпались в песок частично или полностью. Однако эксперименты продолжались до октября 1727 г. как минимум, и монетные мастера, матерясь, начеканили гривенников из крекшинской лигатуры на 40 тыс. руб., которые, таким образом, затем буквально и «ушли в песок сквозь пальцы». Откровенная неудача не изменила, впрочем, положения Крекшина – он остался комиссаром Монетной канцелярии, но следующие несколько лет о деятельности его слышно (по сохранившемся документам) не было. К этому времени, видимо, и относится начало его занятий актуальной и древней русской историей. Основным содержанием исторических сочинений Крекшина был культ Петра Великого, и именно жизни первого императора посвящено большинство сочинений Петра Никифоровича, ставших его «визитной карточкой». В качестве исторического источника эти сочинения имеют устойчиво скверную репутацию, поскольку, по словам Г.Ф. Миллера, «Крекшин сочинял что хотел, чтобы только можно было сказать что-нибудь о Петре Великом на каждый день, хотя бы это состояло лишь в том, что государь ходил в церковь или обедал с своею супругою и детьми. Крекшин был удивительный человек. Я не думаю, чтобы читатели узнали что-нибудь из его истории Петра Великого...» [цит. по: Плюханова 1981: 17]. Как литературные произведения эти сочинения в той или иной степени рассмотрены М.Б. Плюхановой, С.А. Мезиным, П.А. Кротовым, к работам которых мы и отсылаем всех интересующихся [Плюханова 1981; Мезин 2003; Кротов 2006]. Нас же будет интересовать обращение Крекшина к древней русской истории, а конкретно, к происхождению Рюриковичей (к коим комиссар стойко приписывал и Петра с Елизаветой, вопреки мнению самого Петра, высказанному им в предисловии к проекту Морского регламента 1720 г. [Свердлов 2011: 204]). 2

Valla. №3(6), 2017. Крекшин впервые публично высказался о древней русской истории в октябре 1735 г., когда обратился в Академию наук с «предложением» принять в качестве эталонной истории «о начале народа славенска» сведения «Сказания о граде Славенске», которые он, при сей верной оказии, и обнародовал впервые. «Сказание» он при этом противопоставлял «Историографии» Мавро Орбини как менее достоверной (ни того, ни другого произведения Крекшин не называет, идентификация выполнена исследователями на основе анализа текста «предложения»). Поводом к написанию «предложения» было желание Крекшина заинтересовать Академию старым новгородским делопроизводственным архивом, хранившемся, по его словам, «над Кукуйскими воротами», куда «многие-ж древние письма складены». Академия заинтересовалась, архив был вывезен и разобран, но Крекшин не угадал – «древних письмен» там не было, в архиве содержались документы местного делопроизводства за прошлый век. В своём «предложении» комиссар, в полном соответствии со «Сказанием», и писал: А при смерти Гостомыслъ завѣща идти въ Прусію и молити тутъ сущихъ самодержцевъ отъ рода кесаря Августа, да идутъ княжити. Рюрикъ пріиде въ Великій Новьградъ въ лѣто отъ сотворенія свѣта 6370 и повелѣ зватися Рускою землею или Росиею. Къ сему явное свидѣтельство и нынѣ того града Славенска разрытое мѣсто противъ Юрьева монастыря, которое именуется Городище… [Материалы 1886: 808].

Таким образом, на тот момент у Крекшина не было иных идей происхождения Рюрика, чем «Рус из Прус», либо он (что менее вероятно) не счёл нужным их высказывать. Ситуация существенно изменилась десять лет спустя, когда Крекшин составил и в августе 1746 г. представил в Сенат родословную императрицы Елизаветы Петровны, озаглавленную «Родословие великих князей, царей и императоров». Четырьмя годами ранее, в 1742 г., Крекшин поднёс императрице восторженный панегирик «Краткое описание блаженных дел Петра Великого… собранное через недостойный труд последнего раба Петра Крекшина…»1. Елизавета приняла подношение весьма благосклонно, Крекшина некоторое время воспринимали едва ли не как «официального» биографа великого государя, и, главное, он получил доступ к петровскому архиву. Этому не помешало и то, что в 1743 г. Крекшин оказался под арестом в Тайной канцелярии, неудачно выступив в качестве астролога: прочитав сообщение Академии наук о комете в 1742 г., Петр Никифорович предложил альтернативное толкование, заявив, что «звезда сия» не комета, а прогностическая, ибо летит хвостом вперёд, сулит же она злополучие Швеции, блаженство России и вообще грядущий апофеоз «четвёртой северной монархии», поскольку Московия от Мосоха, как Ассирия от Ассура и т.п. [Есипов 1878: 339]. К этому времени Крекшин уже несколько лет как с переменным успехом, но весьма активно работал, по рекомендации А.К. Нартова, метрологом при Комиссии по мерам и весам М.Г. Головкина2. Если теоретические его изыскания на этом поприще не получили признания, то в качестве проектировщика «образцовых весов» для столичной таможни он, напротив, сумел реализоваться полностью, хотя и не без традиционной российской волокиты 1

В «Русском биографическом словаре» это сочинение было охарактеризовано следующим образом: «“Краткое описание блаженных дел Петра Великого” изложено чрезвычайно напыщенно, содержит множество самых мелких, но очевидно измышленных, подробностей; всякое событие излагается с собственными речами действующих лиц, и речи эти – высокопарны, многословны и написаны языком богослужебных книг; содержанием произведение Крекшина чрезвычайно бедно и едва ли можно выделить в нем хотя одну жизненную, исторически ценную подробность. При всем множестве восторженно похвальных эпитетов, какими снабжает Крекшин Петра, составляя похвалу ему чуть ли не отрывками из разных акафистов и “похвал” агиографического характера, у автора почти не видно искреннего, живого увлечения своим героем; едва ли Крекшин не более увлекался возможностью витиевато говорить по поводу какого-нибудь события, чем событием самим по себе» [РБС 1903: 423]. 2 После ссылки Головкина в 1742 г. и роспуска комиссии соответствующие работы с участием Крекшина велись при главной полицмейстерской конторе – факт, часто упускаемый биографами Крекшина.

3

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова – начатый ещё в 1738 г. и одобренный Л. Эйлером и Г.Ф. Крафтом проект удалось завершить только в 1746-1747 гг. – посетители ГИМ и поныне могут видеть в экспозиции «Образцовые весы 1747 г.», спроектированные Крекшиным. Весы были признаны образцовыми на испытаниях в Зимнем дворце в присутствии императрицы Елизаветы Петровны. Таким образом, к моменту представления в Сенат «Родословия», Крекшин слыл не только «биографом Петра», но и востребованным специалистом-метрологом, и его, несомненно, воспринимали всерьёз. Судьба «Родословия» Крекшина рассматривалась исследователями подробно и не раз – Сенат направил сочинение в Академию наук «для рассмотрения профессорскому собранию», академическая Канцелярия поручила его экспертную оценку Г.Ф. Миллеру, отзыв Миллера был неблагоприятен для автора, следствием чего был донос и скандал, как водилось за Петром Никифоровичем на протяжении всей его жизни. Миллеру на помощь призвали академиков, и промежуточный итог дела опубликован в ПСС Ломоносова, в известном «Рассмотрении спорных пунктов» [Ломоносов 1952: 7-12; Свердлов 2011: 529-538]. Сенат после оного терпеливо ждал 15 лет смерти истца, прежде чем сдать дело в архив, так и не приняв по нему никакого решения. Поскольку основной идеей «Родословия» было производство «высочайшей фамилии Романовых» от князя Романа Васильевича Ярославского, Крекшин должен был писать про всех первых русских князей, вплоть до Владимира Мономаха и Мстислава Великого, и разумеется, остановился на призвании князей и происхождении Рюрика. Он вдался тут в подробности, показывающие его знакомство со многими переводными (комиссар не владел иностранными языками) источниками и, в частности, с новыми переводами сочинений Гельмольда и И.Х. Шеттгена, выполненными незадолго перед тем Кириаком Кондратовичем. Широко известен, однако, лишь его тезис: «Великий князь Рюрик призван от варяг, то есть из Вагрии, лежащия по берегу моря Варяжского». Миллер на это возразил: Хотя и есть мнение некоторых иностранных историописателей, что первый великий князь Российский Рюрик из Вагрии или из Голстинии в Новгород приехал, однакож оное пишут неосновательно. Варягами называны в то время всякие люди морские или мореходные, хотя для отправления купечества или для войны морской путь восприяли [цит. по: Свердлов 2011: 533].

А комиссия академиков резюмировала, что «Сие только известно, что великий князь Рурик по Гостомыслову совету призван в Новгород от варяг» [Ломоносов 1952: 12]. Последнее прямо следовало из приводимых свидетельств самого Крекшина, ибо написав, что «в лето от создания мира 6370 по Рождестве Христове 862 великий князь Рюрик на великоновгородский престол призван из Вагрии о чем свидетельствуют…» – далее комиссар приводит десяток свидетельств летописей, миней, степенных книг, где написано именно и не более того, что Рюрик прибыл «от варяг» (ОР РНБ. F.IV.52. Л. 77)1. Лишь в конце он добавляет из Герберштейна «вагры с россиянами славенского народа сродники» и Гельмольда «вагры народ славянский». Складывается впечатление, что для Крекшина «вагры» просто синоним слова «варяги» и никакая «Голстиния» его и не интересует. Это подтверждает следующая глава сочинения Крекшина, озаглавленная «Местоположение страны Вагрския или Варяжския описуют историописатели», большую часть которой, за характерностью крекшинского текста, мы здесь и приведём (там же, лл. 77об-78): Гельмольд // Вагрия кряж был между дравою и савою и свитинею рекам от севера море балтийское даже до Любека заключалась тамо богатая весьма славенская пристань столица была Вагрия 1

Рукопись, судя по ссылкам с тексте на прилагаемые родословные таблицы и карты, является списком с той, что была приложена к «Родословию» и хранится сейчас в РГАДА в деле РГАДА. Ф. 17. Ед. хр. 11а.

4

Valla. №3(6), 2017. в делах взятых из Новгорода № 238 // Збиран збор с едущих емею рекою мимо Ореховца города в Кексгольм емею рекою древле нарицалась (л. 15) река нева а иностранны свитинею писали и тамовесь кряж между дравою и славою и свитинию рекам то есть невой от севера море балтийское о сем свидетельствуют следующия истории Вагрия народ славенской // Гельмольд лист 73й В Вагрии пристань была корабли из моря рекою до самого града свободный ход имели сей проход завален завистью неприятелей славенских // Гельмольд лист 74й На реке невы выше ижоры пороги завалены и ход в славонию тем пресечен. Все историописатели в том согласуются что вагрия усадьбы свои имели по берегу моря балтийского которые русь варяжским называет идеже ныне ижора, лифлянды, курлянды, жмодь, прусы и прочая // История российская ядра В летописи Брюса лист 15. Варяги есть народ храбры и славны границы имеют с Москвою Гельмольд лист 70й // Вагры народ славянский [и т.п., далее вновь повторяются уже ранее приводимые свидетельства]

Далее Крекшин пытается решить вопрос о стольном городе Рюрика, вновь отталкиваясь от сообщения Гельмольда (там же, л. 78об): Есть де Альденбург славянским языком Старогард / еже есть Стары Город построен в земли вагрийской / в западной стране балтийского море есть предел / Славяне в сем городе древле с начала самого века жили // той же Гельмольд лист 77 Славяне Рюрика из варягов призвали а столицу основал Рюрик около Ладоги // Клавди Доулет лист 864 Столица Альденбург Стары Город Хольмгардия … область была немалая простиралась на восток до Двины // в истории Страленбергского Пишет Торфей страниа 1 и 165 царского престола столица ХолмоГород великая провинция // из географии Бееровой

Приведя ещё несколько подобных примеров «из географии Бееровой», показывающих, что Крекшин отождествляет Альденбург и Альдейгьюборг, Крекшин резюмирует (л. 79): Сноррен пишет о Грине ярле короле шведском / в начале весны собравшем войско морем балтийским / приплыл и пристал в царство Валдимера или Волдимира царя разорил город Олденобог и с землей сравнял Где оной город был описатели его не объявляют / но естественно сего города остаток свидетельствует / и согласно с историей той город был на устье сего моря / на острову который ныне называется петровский / от разрытия того города остаток значит во многих местах / аршина по три вышины и из невы в неву перекопанной ров … Хольм Гардия и Гардерик называется земля / которая ныне около Ладоги и Чудского озера // в истории Страленбергского И по сему свидетельству суще Варягия есть кряж всего моря Варяжского от полудни где ныне царствующий град Санкт-Петербург.

Таким образом, из текста Крекшина прямо следует, что его «Вагрия» располагалась в Ингрии и Приильменье, т.е., фактически на малой родине самого автора, а стольный град Рюрика находился на месте Града Петра. Забавно, но весьма характерно для Петра Никифоровича, что он не задумываясь использует для подкрепления собственных рассуждений цитаты из Гельмольда, очевидно относящиеся к иному географическому региону, и даже не пытается делать оговорок, почему ему это кажется правомерным. Вряд ли перевод Кондратовича был столь плох, чтобы читатель не смог понять, о чём пишет немецкий хронист. В данном случае перед нами образец фирменного стиля Крекшина. Трудно не заметить в этих заметках Крекшина параллелей с опубликованными в 1725 г. в Голландии Жаном Руссе де Мисси «Записками о царствовании Петра Великого...», основанными как на материалах, присланных автору из России, так и на сочинениях 5

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова иностранных авторов. Руссе де Мисси, при последовательном использовании вместо слова «варяги» наименований «вагрии» или «вагерии», указывает, что, возможно, вагрии – «это те, кого мы сегодня называем ингриями, а их страну – Ингрией; русские их называют Wotschoi», т.е. водь. М.Б. Свердлов пишет, что авторы проявили хорошее знание географии и истории этого огромного региона, указав как географические маркеры Онегу, Ладогу, Пейпус (немецкое название Чудского озера), Белоозеро, истоки Волги и (Западной) Двины, а также русские исторические названия новгородских пятин – Обонежской, Вотской, Шелонской, Деревской и Бежецкой. Далее они высказали мысль, в соответствии с которой именно их население считает себя теми пятью племенами (peuplades), которые образовали первое государство, правителем которого оставался Рюрик [Свердлов 2011: 257259].

Наше собственное исследование вопроса даёт основания полагать, что Руссе де Мисси склонился к этому предположению благодаря сочинению Петра Петрея, у которого, в частности, сказано, что некоторые производят варягов из Энгерна (Engern) в Саксонии, между тем как в немецких документах Engeren и есть наименование ижоры. Кроме того, Петрей указывает локусы на побережье Финского залива – остров Бьёрко (Березовые о-ва), Нева, Копорье, где бытует наименование Балтики «Варяжским морем», – также места обитания ижоры. В этой связи интересно, что не владевший иностранными языками Крекшин не должен был знать текста Руссе де Мисси, разве что понаслышке, но в таком случае вряд ли Крекшин упустил бы возможность сослаться на столь подходящего ему автора. Мнение Крекшина о расположении Альдейгьюборга (более традиционное написание того времени – Алдейгабург) на Заячьем острове иронично прокомментировал В.К. Тредиаковский в своём первом отзыве на диссертацию Миллера от 13-го сентября 1749 г. Развивая свой знаменитый тезис, что «все предосуждения сделал себе сам автор выбором столь спорныя материи, ведая, что многие искусные в том ему будут прекословить», – Тредиаковский добавляет: «а особливо больше всех и грубее самоназвавшийся у нас историк, который не знает ни аза, как у нас говорят, в глаза, и который полагает Алдейгабург здесь на Петровском острове» [Билярский 1865: 757; Свердлов 2011: 567]. Следует отметить, что в общем виде мнение Крекшина о расположении «Варягии» вовсе не было прямо противоположно, скажем, мнению самого Миллера. Миллер писал, что «Князья Варяжские приехали» из Лифляндии, – в то же время варяги занимали «все берега Балтийского моря, Лифландия, Эстландия и Ингерманландия, а особливо состоявший в соседстве город Алдейгабург», располагавшийся, по мнению Миллера, «где-нибудь в Эстландии или в Ингерманландии на берегу Финского залива» [Свердлов 2011: 558-559], вопреки Байеру, ранее отождествившему Алдейгабург с Ладогой, что не преминул отметить Тредиаковский [Билярский 1865: 757]. Разногласия имелись относительно этничности варягов – Крекшин готов был пойти на любые натяжки (обращение с Гельмольдом тому пример), дабы отстоять их славянскость, Миллер же был уверен в их скандинавском происхождении. Вопреки распространённому мнению о давнем знакомстве и сотрудничестве Крекшина и Татищева, текст Крекшина не обнаруживает знакомства со взглядами Василия Никитича на происхождение первых русских князей. Об этом можно говорить, поскольку в дальнейшем Крекшин внёс существенные коррективы в местоположение своей «Вагрии», именно ссылаясь на «Историю» Татищева, с которой он, видимо, познакомился после того, как рукопись первого тома её была доставлена в Академию наук. Однако от теории происхождения Романовых от Рюриковичей он не отказывался до конца жизни. Новую точку зрения Крекшина иллюстрируют две его рукописи – выполненная тушью большая картина «Родословие Императрицы Елизаветы Петровны», «собранная» 6

Valla. №3(6), 2017. Крекшиным в декабре 1752 г. и хранящаяся в Тверском музее [Жизневский 1892], и список его сочинения «Экстракт из великославных дел царей и великих князей всероссийских с 862 по 1756 г.» (ОР РНБ. F.IV.17), некогда находившийся в собрании графа Ф.А. Толстого. В специальной таблице, помещённой внизу названной картины, Крекшин следующим образом описывает происхождение Рюрика [цит. по: Жизневский 1892: 28]: Великий князь Рурик призван на Велико-Новгородское княжение ни из Норвегии, ни же из Пруссии, но из Вагрии, а столица отца его была Абов, где и гробы родителя его и матери дщери Царя Гостомысла Бурибоевича Идоднесь Зри, а был крови прежних Российских Царей, о чем свидетельствуют Российская история, минея четия листы 419, 647. летопись Нестора Печерскаго, Епифаниева, Галицкая, Ядро, Синопсис, Фелдмаршала Брюса, иностранные Герберштейна, Гелмолда, Христиана Шетгения, Претория, Сленга.

Выделенный текст вписан на свободное место иным почерком и чернилами, а не тушью, как все остальные надписи на картине, следовательно, на момент замысла картины и заказа её исполнителю, у Крекшина как раз формировался новый взгляд на точное местоположение «Вагрии» под влиянием рукописи Татищева, которая и упомянута первой среди свидетельств. Жизневский пишет: «Рюрика Крекшин выводит из Вагрии, то есть из Голштинии. Эта странная догадка Герберштейна вошла в моду в царствование императрицы Елизаветы по случаю голштинского происхождения ее племянника и наследника» [Жизневский 1892: 9]. Подобной точки зрения придерживается и Свердлов [Свердлов 2011: 529]. Между тем, нам представляется, исходя из уже представленного выше анализа рукописи Крекшина 1746 г., что до реальной географической Голштинии бывшему комиссару не было никакого дела и в его текстах нет намёков на какую-либо связь Петра Федоровича и Рюрика. Косвенно на это указывает и сам Жизневский, обратив следом внимание на татищевский Абов. Нашу точку зрения подтверждает уточнение местоположения «Вагрии», сделанное Крекшиным четыре года спустя. В рукописи «Экстракта» Крекшин перечисляет ранее приводимые свидетельства, согласно которым «Рюрик от прежних государей», «Россияне писаны варягами», «вагры народ славянский», – добавляя к ним цитаты из Татищева и резюмирует (ОР РНБ. F.IV.17. Л. 22): Резиденция княжества Вагрского, или финского, есть город Або, или Абов, – и изстари российское владенаство, как и бьярмское королевство между Швеции, и финского княжества, грань от конца залива Финникус, Ботикус, на озеро Муринское, из которого течет река Золотица в Белое, или Архангелогородское море, как свидетельствуют древние ландкарты Здругую сторону оно еж Вагрское, или Финское княжество, граничит с древним королевством бярмским, Бярмии столица град Кексгольм // Стриковский

Понятно, что Стрыйковский не отождествляет Вагрию и Финляндию, это обычный крекшинский произвол; вместе с тем характерно, что будучи весьма амбициозным в своих исторических предпочтениях, Петр Никифорович в данном случае принял локализацию местопребывания Рюрика, предложенную другим человеком, авторитетность аргументов которого он тем самым признал. Но, в отличие от Татищева, Крекшин продолжал настаивать, что «Россияне от народа своея крови владетеля прозвали Рюрика», а «россияне», разумеется, были славянами. Исходя из двух локализаций «Вагрии», предложенных Крекшиным, и характеристики этих земель как «изстари российского владенаства», можно сделать вывод, что Петр Никифорович был последовательным автохтонистом, с поправкой на его идею великой северной монархии, перед которой со времён Мосоха Иафетовича трепетали все окрест и вплоть до Египта, с которым «народ скивский или российский» состязался в первенстве во вселенной и таковое обрёл. Первые две части «Краткого описания» 1746 г. посвящены подробным доказательствам того, что скифы, сарматы, готы, вандалы, болгары суть «народ 7

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова Славянский той же Руский Московский», и перечислению их «военных дел», включая равное соперничество с Ахеменидами, Александром Великим, Римом… Текст сопровождают таблицы правителей означенного народа со ссылками на источники и описанием «побед», среди характерных представителей правителей – «Аларих Готт Славянин» либо «Одоакр Росс Славянин». В начале «Экстракта» 1756 г. Крекшин приводит длинный список государей, правивших «в Славонии, в Московии, в России» до Рюрика, начиная со скифского царя с характерным именем Дурлан. Среди прочих в списке обретаются Арбогаст, Аттила, Гейзерих, Одоакр, Теодорих, Тотила, Леовигильд и т.п. «российские государи», откуда следует, сколь широко понимал «бывший комиссар Кронштадского канала» свою «северную монархию». Идею о том, что все выдающиеся древние «варварские» народы суть славяне, Крекшин заимствовал у Мавро Орбини, сочинением которого он активно пользовался. Его собственной инновацией было уточнение, что не просто «славяне», а именно народ «Руский Московский». Этим идеям рагузского монаха и петербургского комиссара сочувствовал и Ломоносов, предпочитавший, впрочем, выражаться более осторожно и «академично»: К доказательному умножению славенского могущества немало служат походы от севера готов, вандалов и лонгобардов. Ибо хотя их по справедливости от славенских поколений отделяю, однако имею довольные причины утверждать, что немалую часть воинств их славяне составляли; и не токмо рядовые, но и главные предводители были славенской породы [Ломоносов 1952: 178].

В начале 50-х гг. Крекшин озаботился и художественной презентацией своих сочинений – он «собрал» несколько лицевых рукописей. Одна из них – упомянутое выше «Родословие в лицах», вторая – красочное лицевое «Житие Петра Великого» (ГИМ ОР. Барят. 55). «Родословие», по описанию А.К. Жизневского, представляет собой картину в два аршина длины и аршин ширины, на которой тушью нарисованы ростовой портрет Елизаветы и полсотни поясных портретов предшествовавших ей государей, начиная с Гостомысла и Рюрика. Одесную императрицы изображена военная флотилия, ошую – военный парад, предводительствуемый ею же на коне. На картине присутствуют несколько таблиц с текстами о древности и величии российского народа. Жизневский говорит о «тщательности и совершенстве художественной работы, особенно, в исполнении двух портретов государыни». Тем не менее изображения не раскрашены, т.е. работа, возможно, не была закончена. В пользу этого свидетельствует красочная рукопись ГИМ, вопреки своей традиционной аттестации «житием», имеющая заголовок «Книга летописец или повествовательная история о его величестве Петре I, императоре и самодержце всероссийском…». Рукопись выполнена на бумаге, выпускавшейся в 1743-1750 гг. и, вероятно, «собрана» в те же годы, что и первая. В художественном отношении, по мнению Э.В. Шульгиной [Шульгина 1982, Шульгина 2003], это совершенно замечательный памятник книжной рукописной культуры того времени. Текст рукописи, повествующей о жизни Петра до 1698 г., хорошо известен и только в ГИМ представлен в семидесяти рукописных списках, но лицевой – один-единственный. На 171 листе рукописи 209 миниатюр. Э.В. Шульгина характеризует их так: Миниатюры рукописи выполнены прозрачной акварелью, с преобладанием яркой гаммы красок в сочетании ярко-оранжевого, голубого и зеленого цветов. Изображения даны в легком чернильном очерке. По манере исполнения и цветовой гамме миниатюры близки к лубку. Миниатюры полно и точно иллюстрируют текст рукописи. События раскрываются последовательно, динамично, чувствуется желание художника передать их драматизм. Изображенные им сцены заговора, восстания стрельцов и казнь держат читателя книги в напряжении, чему способствуют не только рисунки, но и колорит. Мирные же события передаются более спокойными красками. О мастерском владении художника искусством оформления книги свидетельствуют и орнаментальные рамки, инициалы, концовки, выполненные в едином художественном стиле. Особенно великолепны большие многоцветные инициалы, выделяющие начала глав.

8

Valla. №3(6), 2017. Исключительной изящностью отличаются орнаментальные медальоны, внутри которых помещен рисунок, завершающий текст статьи, – это или бочка с вином и кубок, корона и жезл, орудия казни, изображения монастырей и так далее. Все оформление подчинено тексту и помогает его прочтению и осмыслению [Шульгина 1982].

Кто был автором художественного оформления лицевых рукописей Крекшина? Каждая рукопись написана одним писцом (скоропись сер. XVIII в.), рисунки выполнены одним художником. Рукописи, насколько нам известно, не сравнивались между собой, не сопоставлялся и почерк их с почерком Крекшина. Ясно, что «построить» такую рукопись было недешёво, но Крекшин известен как оборотистый и зажиточный помещик, пожалуй, он мог бы оплатить эту работу. Однако, по мнению той же Шульгиной, оформление рукописи художественно и концептуально тщательно построено, миниатюрист хорошо знал и понимал текст, а, кроме того, хорошо ориентировался в архитектурных особенностях изображаемых сооружений, грамотно изображал актуальные времени детали быта, одежду, утварь, орудия труда, средства передвижения и так далее. Был ли нанятый художник столь подготовлен и способен, или заказчик тщательно описывал ему задачу и следил за соблюдением своей художественной концепции, фактически, выступая отчасти соавтором мастера? Или нам в принципе известны не все разнообразные таланты Петра Никифоровича? Увы, ответа на это пока нет.

Ил. 1. Рукопись «Жития Петра Великого» из ГИМ. Фото С. Багдасаровой. Источник: https://commons.wikimedia.org

Полагаем, что «собирание» красочных лицевых рукописей требовало достаточно длительного времени, и можно уверенно сказать, что изготовлены они были (полагая за начало сам замысел) в период максимальной «общественной активности» Крекшина – в десятилетие между серединой 40-х и 50-х гг. «Общественная активность» Петра Никифоровича, помимо настойчивой презентации 9

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова сочинений о жизни отца правящей императрицы, выражалась в регулярных донесениях в разные инстанции о том, что кто-то кое-где неправ и супостат. «Донос того же Крекшина на академика Миллера в имении выписок из иностранных сочинений с неблагоприятными для России отзывами» имел следствием длинную дискуссию, запомнившуюся участникам настолько, что Миллер позднее приписывал Крекшину инициативу дискредитации его известной диссертации, совершенно несправедливо, по нашему мнению. В 1749 и 1750 гг. Крекшин доносил в Сенат, что во Пскове и Петропавловской крепости вследствие небрежности ответственных лиц пропадают архивы взятых шведских городов и князя Меншикова соответственно. «Псковский» донос бывшего комиссара не подтвердился, а архив Меншикова действительно был обнаружен и большей частью перевезен в Академию для описания. Оставшуюся в крепости часть Крекшин путём всяких ухищрений приобрёл за свой счёт. В том же 1750 г. Крекшин крикнул «слово и дело» и в Тайной канцелярии показал, что выпущены гравюры, на которых год венчания Петра и Екатерины указан «неправо» как 1712, между тем как брак был совершён в Жолкве 19 февраля 1707 г., а в 1712 только торжественно объявлен и он сам в 1737 г. видел у Шумахера «правильную» гравюру с нужной датой. Трудно представить опрометчивость человека, рискнувшего официально обратить внимание на внебрачное рождение правящего монарха при отсутствии у него явных доказательств обратного. Крекшину это сошло с рук. Год спустя неугомонный правдоискатель обратился в Сенат с жалобой на то, что во вновь изданной книге Ломоносова сказано «статуя Петра», в то время как следует уважительно писать «персона Петра». Сенат сухо отвечал, что текст предварительно был «апробирован» и беспокоиться не стоит. Наконец сутяжничество Крекшина привело его за решётку. Как пишет П.А. Кротов, 9 декабря 1753 г. в Москве был напечатан указ Правительствующего сената «во всенародное известие». Его «героями» были отставной комиссар П.Н. Крёкшин и мичман Н. Пушкин. В поданных в Санкт-Петербургскую губернскую канцелярию челобитных они бездоказательно «друг друга порицали». Н. Пушкин называл П.Н. Крёкшина «известным вором и проклятым от матери сыном», а комиссар характеризовал мичмана «вором и смертноубийцею». За свои словесные выпады на бумаге оба получивших скандальную «всероссийскую славу» челобитчика были помещены на месяц в тюрьму. Суть указа сводилась к следующему. Согласно Уложению 1649 г. и «по указам», истцу и ответчику в государственных учреждениях следовало добиваться правосудия «вежливо и смирно, не шумно, и никаких невежливых слов не говорить, и меж себя не браниться, и как в письмах, так и на словах … безчестных и укорительных слов отнюдь не чинить…» [Кротов 2009: 52].

Заметим, что обе «конфликтующие стороны» стороны были помещиками смежных погостов Шелонской пятины, матерью Н.О. Пушкина была урождённая Парская, а одним из зятьёв Крекшина был новгородский же помещик Мартын Парский, который с тестем был не в ладу, ибо Крекшин не выделил замужней дочери должной ей доли. Подробнее о причинах конфликта ничего не известно. Рискнём предположить, что в первой половине 50-х гг. деятельность «первого биографа Петра» стала утомлять двор. Елизавета жила мнением фаворитов, а новому фавориту, Ивану Шувалову, в отличие от Разумовского, человеку интеллектуально изысканному, «бывший комиссар Крекшин» должен был казаться, вероятно, слишком анахроничным. Умер и «токарь Императора» А.К. Нартов, ровесник и приятель Петра Никифоровича. «Общественная активность» Крекшина постепенно сходит на нет (да ему и пошёл уже седьмой десяток лет), однако до последних дней своей жизни он продолжает собирать и переписывать сведения о Петре, охотно делясь ими со всеми желающими, например, приехавшим в столицу в 1761 г. Иваном Голиковым, которому суждено было продолжить трансляцию слухов и сплетен о Петре Великом и событиях его времени. В мае 1760 г. архив престарелого адепта культа Петра Великого, Отца Отечества, безжалостно обобрали по доносу в Тайную канцелярию секретаря Крекшина Степана 10

Valla. №3(6), 2017. Титова, заявившего, что его хозяин скупал тайно у подъячих Петровской крепости «за руками фельдмаршалов князя Меншикова и графа Шереметева дела, коих и ныне в доме онаго Крекшина имеется множественное число» [Базарова, Дадыкина 2015: 221-222]. Титов был давним сотрудником Крекшина, и причиной доноса, видимо, была ссора с неуживчивым Петром Никифоровичем. У Крекшина забрали в Сенатскую канцелярию и передали в Академию наук письма и бумаги Меншикова, Шереметева, Шафирова, Мазепы и т.п. Парадоксально, что это были остатки того самого архива Меншикова, за сохранение которого десятью годами ранее ратовал Крекшин (см. выше) и именно те остатки, которые в то время Академией были оставлены в крепости как «ненадлежащие». Эта, скажем так, несправедливость не лишила Крекшина оптимизма и трудолюбия – Кротов выявил многочисленные правки твёрдой рукой Петра Никифоровича на рукописях, относящихся к последнему году его жизни [Кротов 2009: 52]. Крекшин почил в бозе в последний день церковного года, в 1764 г., и погребён был у «церкви святаго Сампсона-странноприимца, что на Выборгской стороне». При сём случае покойный в последний раз проявил свою неугомонность – в последний день февраля следующего, 1765 г., зять его, генерал М.А. Деденев, обратился в Синод с просьбой уважить последнюю волю покойного и дать разрешение на перезахоронение его тела в родовом имении – селе Костыжицы Опоцкого погоста Шелонской пятины. На второй день весны просьба была уважена… Рыбалка А.А., г. Пенза Источники и литература ОР РНБ. F.IV.17 – Экстракт из великославных дел царей и великих князей и самодержцев всероссийских с 862 по 1756 г. ОР РНБ. F.IV.52 – Краткое описание о начале народа славенскаго, и о населении сими народы северных, полунощных и западных стран, и о наречениях сего славного народа славенского московским, российским, скифским, готским, сарматским и протчими именовани, и о преславных деяниях сего славного народа славенского московского российского. [...] Собранное от разных и древних историописателей в царствующем граде Санкт-Петербурге новогородцем дворянином Петром Никифоровым сыном Крекшиным. В лето миробытия 7254, по воплощении Бога слова 1746 году. Базарова 2015 – Базарова Т.А., Дадыкина М.М. «Дворянин Великого Новгорода» П. Н. Крекшин и походная канцелярия А. Д. Меншикова // Новгородский исторический сборник. 2015. Т. 15. С. 217-229. Билярский 1865 – Материалы для биографии Ломоносова / собраны экстраординарным академиком Билярским. – СПб., 1865. Есипов 1878 – Есипов Г.В. Эпизод из жизни Крекшина // Древняя и Новая Россия. СПб., 1878. № 4. С. 339-343. Жизневский 1892 – Родословие в лицах императрицы Елизаветы Петровны / Чит. в засед. Твер. учен. архив. комис. А.К. Жизневский. – Тверь, 1892. Кротов 2006 – Кротов П.А. Основание Санкт-Петербурга: Загадки старинной рукописи. – СПб.: Историческая иллюстрация, 2006. Кротов 2009 – Кротов П.А. «Прекрасных вымыслов плетя искусно нить...»: как при Елизавете Петровне сочиняли историю Петра Великого // Родина. 2009. №2. С. 50-53. Кротов 2009а – Кротов П.А. Сотворение легенды: алхимик от истории Петр Крекшин // Родина. 2009. №7. С. 61-64. Кротов 2011 – Кротов П.А. Писатель П.Н. Крекшин – человек переходной эпохи XVIII в. (к вопросу о генезисе интеллигенции) // Труды Исторического факультета СанктПетербургского университета. – СПб., 2011. С. 352-367. 11

Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова Ломоносов 1952 – Ломоносов М.В., Штрубе-де-Пирмонт Ф.-Г., Тредьяковский В. К. Рассмотрение спорных пунктов между господином профессором Миллером и господином комиссаром Крекшиным, по приказанию его сиятельства графа и президента Академии Наук Кирилы Григорьевича Разумовского учиненное от профессоров Штрубе де Пирмон, Василья Тредьяковского и Михаила Ломоносова // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6: Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и географии. 1747-1765 гг. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 7-12. Материалы 1886 – Материалы для истории Императорской Академии наук. Т. 3: 17361738. – СПб., 1886. Мезин 2008 – Мезин С.А. Первый биограф Петра Великого Петр Никифорович Крекшин // Петровское время в лицах. 2008. Материалы научной конференции: к 10-летию конференции «Петровское время в лицах» (1998-2008). – СПб., 2008. – (Труды Государственного Эрмитажа). С. 169-176. Плюханова 1981 – Плюханова М.Б. История юности Петра I у П.Н. Крекшина // Ученые записки Тартуского университета. Вып. 513. – Тарту, 1981. С. 17-39. РБС 1903 – Н.Ч. Крекшин Петр Никифорович // Русский биографический словарь. Том «Кнаппе-Кюхельбекер». – СПб., 1903. С. 423. Свердлов 2011 – Свердлов М.Б. Ломоносов и становление исторической науки в России. – СПб.: Нестор-История, 2011. Шульгина 1982 – Шульгина Э.В. Древнерусская миниатюра в Государственном Историческом музее. Вып. VI. П. Крекшин – История Петра I. – М., 1982. Шульгина 2003 – Шульгина Э.В. К истории иллюстрированной рукописи Жития Петра Первого, сочинения Петра Крекшина // Хризограф. Вып. 1. Сб. статей к юбилею Г.З. Быковой. – М.: Сканрус, 2003. С. 226-242.
 Аннотация Статья даёт очерк деятельности П.Н. Крекшина, фолк-историка XVIII в., принимавшего участие в «споре о варягах» по поводу диссертации Г.Ф. Миллера. Рассматривается политическая мотивация его позиции (попытка привязать родословную Романовых напрямую к Рюриковичам), специфика его антинорманистских воззрений, а также его деятельность по канонизации культа Петра I. Ключевые слова XVIII в.; антинорманизм; вагры; варяги; Крекшин П.Н.; Ломоносов М.В.; Миллер Г.Ф.; Петр I Сведения об авторе Рыбалка Андрей Александрович, г. Пенза, независимый исследователь e-mail: [email protected]






12

Valla. №3(6), 2017.

Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов Стрелецкому восстанию 1682 г. в отечественной историографии посвящено, несомненно, большое количество работ [Устрялов 1858; Погодин 1875; Аристов 1871; Соловьев 1863: 335-388; Богоявленский 1941; Буганов 1969]. Вместе с тем внимание исследователей практически всегда было сконцентрировано на эпицентре восстания – событиях в Москве. О том, какие отклики самовольство стрельцов в российской столице вызвало на периферии, сохранилось сравнительно немного сведений. В.И. Буганов в своей обстоятельной монографии о стрелецком восстании постарался на материале русских источников осветить события и в других городах российского государства: прежде всего в Киеве, Переяславле, Белгороде и Смоленске [Буганов 1969: 323-346]. На материале следственного дела 1684 г. о монахе Псково-Печерского монастыря Иоасафе Сарапе Буганов также реконструировал заговор части псковских стрельцов, желавших возмутить народ к бунту, в мае 1682 г. [Буганов 1969: 123-126]. Заговор этот, впрочем, так и не был реализован. Однако несколько обделен вниманием оказался Великий Новгород, также имевший в конце XVII в. сильный стрелецкий гарнизон. Буганов лишь процитировал в связи с делом Сарапа отрывок из расспросных речей псковитянина Герасима Станищева о том, что «в Великом Новгороде учал быть совет к бунту от московских стрельцов» [Буганов 1969: 125], и заключил, что, по всей видимости, одновременно с московским восстанием планировалось выступление и новгородского стрелецкого гарнизона против воеводы и приказных людей. Но никаких подробностей в монографии Буганова приведено не было. Между тем события в Новгороде представляется возможным реконструировать, по крайней мере частично, на основе донесений шведских агентов от 1682 г., хранящихся в государственном архиве Швеции в Стокгольме в собрании Muscovitica [RAS, Muscovitica, № 604]. Интересующая нас папка с донесениями содержит письма шведского агента Кристофа Коха королевскому секретарю Йохану Бергенхиельму за 1679-1683 гг. вместе с имеющимися в их составе приложениями – письмами других шведских информаторов из российских городов. Донесения в папке не пагинированы, поэтому в дальнейшем при ссылке на конкретное письмо будет указываться дата его отправления. Шведские резиденты в России XVII в. начиная с 1630-х гг. регулярно и очень подробно докладывали о событиях в российском государстве своему правительству. В историографии наиболее известны донесения шведских резидентов и агентов из Москвы: Петра Крузебьёрна, Карла Поммереннинга, Йохана де Родеса, Кристофа Коха, Томаса Книппера [Висковатов 1878; Форстен 1891; Якубов 1897; Курц 1914; Ефимов 2001; Дженсен и Майер 2016: 98-108]. Однако представители шведской короны находились и в других российских городах, прежде всего в Пскове и Новгороде, т. е. центрах, связанных с балтийской торговлей, контролировавшейся Швецией. Неудивительно поэтому, что и в Пскове, и в Новгороде на постоянной основе пребывали шведские торговые агенты – факторы. Торговое ремесло было, однако, не единственным их занятием, в их обязанность также вменялась отправка донесений о текущих новостях. Донесения в виде коротких писем обычно отправлялись по почте в Нарву тамошнему генерал-губернатору или иному уполномоченному агенту, копировались там и пересылались дальше в Стокгольм. Часто новгородский и псковский корреспонденты просто пересказывали новости из российской столицы, но порой они добавляли и местные известия. В 1682 г. письма из Новгорода и Пскова собирал в Нарве шведский подданный Кристоф Кох, которому российские власти двумя годами ранее отказали в предоставлении статуса официального шведского торгового фактора в Москве и вынудили покинуть российскую столицу [Кобзарева 2017: 238, 247-248]. В условиях стрелецкого восстания основные сведения о событиях в России Кох получал не из Москвы, а именно из Новгорода от своего тамошнего корреспондента или корреспондентов. Наличие у Коха нескольких 13

Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов информаторов в Новгороде кажется весьма вероятным, учитывая тот факт, что порой он одновременно получал два письма (иногда даже написанных в один день), рассказывающих об одном и том же событии. К сожалению, сам Кох не называет в донесениях имен своих корреспондентов. Можно лишь предположить, что одним из них был Нильс Хисинг (Nils Hiesingh / Hising), занимавший в 1682 г. пост шведского торгового фактора в Новгороде [Svenskt biografiskt lexikon 1971]. Донесения из Новгорода приходили в Нарву к Кристофу Коху вместе с остальной почтой из России, в среднем на доставку уходило около недели. Всего за 1682 г. из Новгорода было прислано 28 писем. Большая часть их содержания посвящена новостям о событиях в Москве, однако в данном тексте мы рассмотрим преимущественно сведения о местных происшествиях в самом Великом Новгороде. Итак, в письме от 16 мая 1682 г. швед-информатор сообщал о смерти царя Федора Алексеевича и избрании Петра на царство. Он добавлял, что 11 мая из Москвы в Новгород с этой новостью приехал стольник Петр Иванович Хованский, который также принял у новгородского населения присягу верности новому царю. В письме также рассказывалось о коллективной челобитной московских стрельцов на своих полковников и наказании последних за взятки и притеснения. При этом подчеркивалась общая неспокойная атмосфера в столице («знать опасается восстания»). Бунтарские настроения распространились, по всей видимости, и на Новгород. Так, все в том же письме сообщалось о следующем эпизоде. «Три дня назад», т. е. 13 числа, один стрелец ударил попа. Поп пожаловался стрелецкому голове Якову Еглину, и тот приказал заключить стрельца под стражу. После этого более 50 стрельцов пришли к голове и заявили ему: «Или ты отпустишь нашего брата из приказа, или будет тебе худо». Еглин поскакал к воеводе Ивану Васильевичу Бутурлину, который в свою очередь вызвал и стрельца, и попа к себе в дом и заставил помириться, после чего приказал всем стрелецким начальникам, «чтобы они со стрельцами обходились вежливо, и никаких грубых слов им не говорили, потому как воевода опасается, что хотят те стрельцы бунтовать, в особенности ведь и в Москве дела складываются скверно». В этой связи интересно отметить, что еще в письме от 7 сентября 1681 г., т.е. за полгода до восстания, новгородский информатор сообщал о недовольстве местных жителей воеводой Бутурлиным и о слухах, что его должен был сменить зимой Иван Андреевич Хованский. Подробное описание кровавых событий середины мая в Москве находится в письмах из Новгорода от 2 и 3 июня, причем шведский информатор пересказывал сведения, привезенные 27 мая посыльным новгородского митрополита, явившимся свидетелем стрелецких расправ. Уже через два дня, 29 мая, из Москвы прибыл стольник с приказом собрать по местным монастырям деньги для выплаты жалования восставшим стрельцам. По описанию шведа-информатора, стольник «начал с казны местного митрополита, но нашел не более 500 рублей, остальное же оказалось [испор.] на стороне. В Юрьевском монастыре получил стольник 800 рублей, в Фютинском [в ориг. Fütinische – Хутынском?] монастыре – 2000 дукатов и 500 рублей русских денег, и подобным образом собирается большая сумма со всех монастырей». Также и новгородские купцы должны были заплатить 500 рублей. В письме от 13 июня сообщалось наконец об избрании на царство обоих братьев, Ивана и Петра, причем в Новгород прибыл посыльный с целью принять от населения присягу царю Ивану. В том же письме сообщались интересные сведения об отношении новгородцев к усилившемуся после восстания наступлению старообрядцев на никонианство: Поскольку патриарх отказывается производить в религии какие-либо изменения и остается привержен новому укладу, многие считают, что ему придется отречься от сана и удалиться в келью; при этом новым патриархом станет здешний митрополит, который отменит все последние изменения в религии. Здешняя община стоит твердо на том, что новые обряды должны быть отменены и церковь должна вернуться к старому укладу, а всем, кто этому станет противиться, говорят, будет худо.

При этом любопытно, что новгородский митрополит Корнилий, которого прочили в преемники патриарху, по всей видимости вовсе не был сторонником старообрядчества: так в 14

Valla. №3(6), 2017. письме от 2 июня сообщалось, что он вместе с патриархом Иоакимом активно выступал против стрелецких призывов к отмене никонианства, но был вынужден замолчать, «иначе ему бы тоже сломали шею». О настроениях среди новгородского стрелецкого гарнизона сообщает письмо от 25 июня. В нем рассказывается, что 21 июня «здешний воевода», т.е. И.В. Бутурлин, приказал выплатить двум находящимся в городе стрелецким полкам их годовое жалование на год вперед: 3 000 рублей и 6 000 четвертей зерна – «сделано это для того, чтобы задобрить здешних стрельцов, потому как воевода весьма опасается грозы». Шведский информатор добавлял также, что из Новгорода в Москву уже выехало несколько стрельцов-челобитчиков, собиравшихся жаловаться на мздоимство некоторых приказных служащих. Воевода же был стрельцам во всем послушным. В письме от 3 июля рассказывалось о новых превентивных мерах воеводы. 29 июня после церковной службы на Петров день в честь именин царя Петра он щедро угощал на своем дворе стрельцов и казаков: им были выставлены целая бочка водки и несколько больших сосудов с пивом. Анонимный швед метко подметил, что «о чем бы стрельцы ни просили, все им тут же предоставляется». В конце июля новгородские стрельцы получили выплату по 10 рублей на человека (письмо от 25 июля), т.е. те самые деньги, которые были «жалованы» московским правительством восставшим стрельцам еще в мае [Восстание в Москве 1976: 279; Буганов 1969: 182]. Возможно, эта мера одновременно являлась благодарностью за лояльность по отношению к центральной власти во время противостояния последней со старообрядцами в начале месяца. В письме от 8 августа швединформатор сообщал, что 29 июля новгородский митрополит вернулся в город, вероятно, после участия в прениях в Грановитой палате Кремля с Никитой Пустосвятом. Новость о том, что новый никонианский уклад не будет отменен, вызвала среди простых новгородцев «большое ворчание». На протяжении июля и августа стрельцы продолжали получать новые привилегии. Весьма любопытно сообщение из письма от 8 августа, согласно которому «из здешних приютов для нищих выгнаны все нищие, и по царскому приказу велено никого иного в эти приюты не принимать, кроме старых и немощных стрельцов». Продолжались и иски служилых людей к своим бывшим начальникам. Так, все в том же письме рассказывается, что из Нило-Сорской пустыни в Москву был взят «монах Лутохин», в котором следует опознать сосланного в ссылку и постригшегося в монахи как раз в 1682 г. стольника и стрелецкого полковника Юрия Петровича Лутохина [Восстание в Москве 1976: 52, 279; Романов 2004: 140]. Исходя из информации шведского донесения, стрельцы имели к Лутохину претензии аж на 72 000 руб., к его старшему сыну – на 15 000 руб., а к младшему, «который на Москве всего один год был полковником», – на 1 500 руб. «А поскольку у них имеются средства, придется им вышеупомянутые суммы заплатить», – резюмировал автор письма. О сыновьях Юрия Лутохина, Якове и Алексее, по русским документам известно, что они были стольниками и стрелецкими полковниками, которых также коснулись стрелецкие контрибуции [Восстание в Москве 1976: 57, 172]. Однако не все иски стрельцов проходили гладко. Об этом красноречиво свидетельствует эпизод, зафиксированный в следующем новгородском письме от 10 сентября. В нем рассказывается, что 6 сентября в Новгород ко двору дворянина Корсакова, с которого требовали 6 700 руб., приехали двое московских стрельцов. Самого дворянина на месте не было, но на дворе показались его сын и еще 50 человек прислуги, которые ультимативно заявили стрельцам, что будут стрелять в каждого, кто только посмеет пройти в ворота. Стрельцам пришлось уехать ни с чем. Вскоре, однако, прибыли новых два стрельца из Москвы с приказом конфисковать имущество все того же Корсакова, но и по поводу успеха их миссии шведский автор письма не питал особых иллюзий. Очевидно в сентябре чаша весов в противостоянии между стрельцами и дворянством стала склоняться в сторону последнего, и одновременно с бегством царского двора в подмосковные села сопротивление претензиям служилых людей стали оказывать и провинциальные дворяне. 15

Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов Писем из Новгорода, относящихся к осени 1682 г., т. е. к завершающей фазе стрелецкого восстания, имеется в папке с донесениями шведских агентов из России весьма незначительное количество: лишь три сентябрьских письма и три ноябрьских. Не исключено, что часть писем, например, датированных октябрем 1682 г., утрачена или оказалась в составе каких-то иных фондов и собраний стокгольмского архива. О местных событиях в Великом Новгороде имеются сведения в сентябрьских донесениях. Так, в письме от 18 сентября сообщалось, что к воеводе Бутурлину приехало двое гонцов из Москвы от царей с письмами, датированными 3-м и 6-м числами, о том, что якобы по информации киевского воеводы польский король стоит недалеко от Белой Церкви с войском в 15 000 человек и собирается напасть на Киев. Новгородскому воеводе предписывалось разослать по волостям к дворянам наказ, чтобы они запасали провиант и готовились к выступлению в поход. Дворянам же, приписанным к московскому полку, надлежало скорее выехать в саму Москву к царям. Такие же предписания пришли и в Псков. 16 сентября новгородский воевода, по данных шведского информатора, даже выслал в Торопец своего человека для разведки о польских намерениях, а также приказал подготовить новгородскую крепостную артиллерию. Данная информация крайне интересна. С одной стороны, русско-польские отношения в год стрелецкой смуты действительно являлись довольно напряженными, и польский король Ян III Собеский в самом деле зондировал почву на предмет возможного нападения на Московское государство, о чем царскому правительству было известно [Кочегаров 2008: 101-148]. С другой стороны, нельзя не заметить очевидной связи между наказом о высылке служилых чинов в Москву, упоминаемом в письме шведского корреспондента, и сбором дворянского ополчения для борьбы с восставшими стрельцами в сентябре-октябре. Буганов и Савич, составители сборника документов о восстании 1682 г., отметили, что в середине сентября 1682 г. многие русские воеводы получили идентичные царские грамоты о мобилизации воинских сил, причем причиной тому весьма расплывчато назывались некие «вестовые письма» из «малоросийских городов и из ыных мест» [Восстание в Москве 1976: 300-301, комм. к док. №79]. Таким образом, шведское донесение подтверждает высказанное исследователями предположение, что сбор сил для подавления восстания был начат царским правительством очень осторожно и, по всей видимости, под прикрытием сообщений о польской угрозе. Не исключено, что таким образом решались сразу две проблемы: укреплялась обороноспособность пограничных городов и одновременно внутри страны собиралось дворянское войско, впоследствии использованное против стрельцов. В завершение стоит коротко обратиться к донесениям, полученным в Нарве и Стокгольме от псковского информатора в течение 1682 г. По сравнению с письмами из Новгорода их количество крайне невелико – всего 4 коротких письма за весь год, которые преимущественно просто резюмируют новости, полученные из Москвы. Исключением является письмо от 17 мая, которое рассказывает о случившихся в Пскове 3, 11 и 12 мая опустошительных пожарах. Сгорел весь город, спасти удалось лишь 80 домов, кремль, пороховую башню и церкви. В огне погибли и «лучшие вещи» местного воеводы, а также большое количество запасов зерна, льна и конопли. Можно предположить, что именно данные пожары во многом помешали осуществлению бунтовского заговора (если таковой в действительности имел место быть), о котором в своем следственном деле упоминал Иоасаф Сарап. Конечно, такое стихийное бедствие, как пожар, само могло являться катализатором народного возмущения (как это произошло, например, в Москве в 1547 г.), однако в условиях почти полностью выгоревшего города, который необходимо было восстанавливать, бунтарские настроения среди стрелецкого гарнизона Пскова, по-видимому, не возобладали. * * * Резюмируя рассмотренные нами выше сведения шведских донесения о событиях в Новгороде, можно сделать следующие выводы. Шведским информатором / информаторами 16

Valla. №3(6), 2017. не было зафиксировано какого-либо конкретного указания на подготовку в Великом Новгороде стрелецкого бунта. Если «совет к бунту» и существовал в реальности, то о нем, по всей видимости, широко не разглашалось. Вместе с тем в Новгороде среди стрелецкого гарнизона налицо были признаки общего недовольства и ропота. Наиболее враждебно стрельцы относились к своим начальникам из числа дворян, приказным служащим и представителям церкви. Именно на эти слои в первую очередь была наложена денежная контрибуция весной и летом 1682 г. После московского восстания середины мая новгородские стрельцы отправляли в Москву своих челобитчиков. Ропот не перерос в открытое восстание, судя по всему, во многом благодаря разумным и своевременным действиям воеводы И.В. Бутурлина, который выплатил стрельцам жалование на год вперед и щедро угощал их едой и выпивкой. Интерес представляют сведения о широкой поддержке «старой веры» городским населением Новгорода, а также слух о том, что в случае лишения сана патриарха Иоакима, наотрез отказавшегося отменять никонианские реформы, на его место прочили новгородского митрополита Корнилия. Наконец, весьма любопытны данные о мобилизации в середине сентября дворянского ополчения. Шведские донесения подтверждают гипотезу, что первые разосланные из царского похода письма к воеводам, датированные началом сентября, не содержали прямого указания, что войско требовалось для борьбы со стрельцами. В качестве причины указывались враждебные намерения польского короля. Казаков Г.М., г. Фрайбург-им-Брайсгау

Архивы RAS – Svenska Riksarkivet, Stockholm. Литература Аристов 1871 – Аристов Н.Я. Московские смуты в правление царевны Софии Алексеевны. – Варшава, 1871. Богоявленский 1941 – Богоявленский С.К. Хованщина // Исторические записки. 1941. № 10. С. 180-221. Буганов 1969 – Буганов В.И. Московские восстания конца XVII в. – М.: Наука, 1969. Восстание в Москве 1976 – Восстание в Москве 1682 года: Сборник документов / Под ред. В.И. Буганова и Н.Г. Савич. – М.: Наука, 1976. Висковатов 1878 – Висковатов К.А. Москва в 1687-1688 гг. // Русская старина. 1878. №23. С. 121-129. Дженсен и Майер 2016 – Дженсен, Клаудия; Майер, Ингрид. Придворный театр в России XVII века. Новые источники. – М.: Индрик, 2016. Ефимов 2001 – Ефимов С.В. Шведский дипломат Томас Книппер в России // От Нарвы к Ништадту: петровская Россия в годы Северной войны 1700-1721 гг. Сборник материалов Всероссийской научной конференции, посвященной 280-летию со дня заключения Ништадтского мира. – СПб., 2001. С. 38-42. Кобзарева 2017 – Кобзарева Е.И. Россия и Швеция в системе международных отношений в 1672-1681 гг. – М.: Изд-во «ИстЛит», 2017. Кочегаров 2008 – Кочегаров К.А. Речь Посполитая и Россия в 1680-1686 гг. Заключение договора о Вечном мире. – М.: Индрик, 2008. Курц 1914 – Курц Б.Г. Состояние России в 1650-1655 гг. по донесениям Родеса. – М., 1914. Погодин 1875 – Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672-1689. – М., 1875. 17

Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов Романов 2004 – Романов М.Ю. Стрельцы московские. – М.: Гос. публ. ист. библиотека России, 2004. Соловьев 1863 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 13. – М., 1863. Устрялов 1858 – Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Том I. Господство царевны Софьи. – СПб., 1858. Форстен 1891 – Форстен Г.В. Сношения Швеции с Россией в царствование Христины // Журнал Министерства Народного просвещения. 1891. № 275. С. 348-375. Якубов 1897 – Якубов К.И. Россия и Швеция в первой половине XVII века // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российской при Московском университете. 1897. № 3 (182). С. I-X, 1-240. Svenskt biografiskt lexikon 1971 – Svenskt biografiskt lexikon, Bd. 19, Stockholm. Artikel „Hisinger, släkt“ [https://sok.riksarkivet.se/sbl/artikel/13612] – Accessed 05.12.2017.


 Аннотация В статье рассмотрена информация о событиях в Великом Новгороде во время стрелецкого восстания 1682 г., имеющаяся в составе до сих пор не опубликованных отписокдонесений шведских агентов, хранящихся в государственном архиве в Стокгольме. Несмотря на свой эпизодичный характер, сведения шведских агентов позволяют реконструировать картину отклика на московское восстание среди новгородского стрелецкого гарнизона и городского населения, а также ответные действия воеводы И. В. Бутурлина. Ключевые слова XVII в.; Великий Новгород; стрелецкие восстания; шведские донесения; Швеция; Кристоф Кох Сведения об авторе Казаков Глеб Маратович, г. Фрайбург-им-Брайсгау, Albert-Ludwigs-Universität Freiburg. e-mail: [email protected]






18

Valla. №3(6), 2017.

Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика 1. Появление Руси на мировой арене: историография Появлению Руси на мировой исторической арене посвящена обширная литература, в частности, первым сообщениям о ней в источниках посвящен ряд работ как отечественных, так и зарубежных историков [Мошин 1931; Vasiliev 1946; Кузенков 2003; Воронятов 2005, 20012; Комар 2003; Шинаков 2011, 2014; Горский 2013, 2014; Щавелев 2013, 2014; Синицына 2013; Риер 2016; Темушев 2012; Цукерман 2001; Garipzanov 2006; Shepard 1995; Lind 2006]. Во времена СССР официальная линия заключалась в признании высокой культуры восточных славян, якобы стоявших на пороге создания собственной государственности [Греков 1949; Тихомиров 1979; Юшков 1940; Третьяков 1970; Рыбаков 1955]. Все это излагалось на основе марксистской концепции возникновения государства в рамках теории смены формаций и существования пресловутой «богатой славянской знати» и «военных дружин» у восточных славян. Официальные историки вроде Б.Д. Грекова и Б.А. Рыбакова стремились, насколько возможно, удревнить историю славян, чтобы показать, что разложение родоплеменных отношений у них зашло уже достаточно далеко. Вопрос о восточнославянской «государственности», социальной дифференциации и дружинах у восточных славян по археологическим материалам детально разобрал И.И. Ляпушкин и пришел к отрицательным выводам [Ляпушкин 1968]. Для этого во времена господства официального советского антинорманизма требовалась значительная смелость [Щавелев 2012: 34]. Удивительно, но до сих пор появляются работы, продолжающие советскую антинорманистскую линию [Темушев 2008, 2012; Melnichuk 2013; Жих 2015]. И снова мы встречаемся с «полянским союзом племен», «восточнославянским государством X в.», «этнополитическими союзами (Sic!) славянских племен», «эволюцией «словиний» до уровня полноценных государств», «одинаковым уровнем общественного и культурного развития славян и норманнов», ну и, конечно же, «славянской знатью догосударственной эпохи». Иначе не к кому будет наниматься на службу «находникам-варягам», пришлому элементу, никак не повлиявшему… и т. д. Иногда и по сей день случается встретить неожиданный вывод о «более высоком потестарно-политическом уровне развития «славян», чем «русов» [Шинаков 2012: 38]. Мне кажется, следует сразу оговорить, что вывод об относительно одинаковом уровне развития может быть сделан в определенных аспектах насчет балтийских славян по сравнению с русами, частично – применительно к южным славянам. Балтийские славяне вступали в отношения с мощной империей франков [Kasperski 2014] и данами, имели развитую языческую религию [Гимбутас 2007], торговые центры [Bogucki 2012], развитое военное дело [Leciejewicz 1997]. Южные славяне подобным же образом вступали в торговые и военные отношения с мощной и высококультурной Византийской империей. Но восточные славяне были удалены как от южных, так и западных центров цивилизации эпохи викингов. Поэтому подобный вывод не может не вызывать удивления. Если в области социальных структур еще можно считать, что восточные славяне и норманны были близки, то в области культурного развития это едва ли так. В раннем средневековье уровень культуры во многом определялся уровнем развития кузнечного дела, от которого зависело, какими будут оружие и бытовые орудия, украшения. А это влияло на весь уклад жизни. Норманны владели техникой развитой металлургии и кузнечного дела. Технология пакетирования полос стали позволяла изготовлять качественное оружие. У восточных славян и финнов орудия изготавливались из сырцовой некачественной стали [Завьялов, Терехова 2012: 256]. Вооружение защитное и наступательное отсутствовало [Поляков 2003]. Революция в кузнечном деле произошла с появлением скандинавов 19

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика [Щендрыгин, Пенской 2011]. А это вызвало изменение всего уклада жизни восточных славян и финнов. Если раньше советские официальные историки исходили из марксисткой схемы смены формаций и критиковали роль внешнего фактора в образовании государства [Литаврин 1956: 387], то в последнее время все большая роль уделяется внешнему фактору в процессе политогенеза [Шорохов 2014]. Причем проводится сравнение с аналогичными процессами в других славянских странах [Каратовская 2011; Шинаков 2008; Shinakov, Polyakova 2011]. Наибольший интерес представляет работа К. Цукермана [Цукерман 2001], фактически предполагающая существование двух разновременных, независимых друг от друга, скандинавских вождеств на территории Восточной Европы, вызвавшая дискуссию [Петрухин 2001; Толочко 2003; Седов 2003; Калинина 2003; Иванов 2003]. К первому из этих вождеств часто применяется термин «Русский каганат» и, к сожалению, использование данного весьма спорного термина получило широкое распространение. Интересны также работы Д.А. Мачинского, посвященные Начальной Руси и ее локализации [Мачинский 2009а, 2009б], в которых содержится много привлекательных, смелых, но часто весьма спорных гипотез. Наиболее существенной представляется критика термина «Русский каганат» В.Я. Петрухиным и А.П. Толочко [Петрухин 2001; Толочко 2015]. В. Дучко также отмечает неудовлетворительность использования данного термина [Duczko 2014: 29]. С точки зрения источниковедения важна капитальная работа И. Гарипзанова, пока не получившая признания [Garipzanov 2006], но в случае подтверждения ставящая крест на вопросе и о «каганате» и о его южной локализации, поскольку гипотеза о южной локализации условного «каганата» опирается в основном на признание существования титула «каган» у вождя русов-свеонов. А.П. Толочко тоже, на мой взгляд, убедительно критикует гипотезу о титуле «каган» вождя русов, ссылаясь в том числе на работу А.А. Куника [Толочко 2015: 115, 125-128]. В ней академик, отстаивавший ранее (под влиянием идей Иоганна Круга) гипотезу о титуле «каган», признает, что нельзя с уверенностью этого сказать, так как это может быть и скандинавское имя Хакон [Куник 1864: 73-84]. «…Мы все же не можем с уверенностью принять ни того, что в Chacanus скрывается северное имя: Гакон, ни подозревать в нем тюркский титул: хаган» [ibid.: 84]. К сожалению, историки более позднего времени не обратили внимания на данный вывод Куника и приняли без обсуждения положения его более ранних работ. Если же принять данное соображение Куника, тогда «Русский каганат» вообще превращается в фантом и очередной исторический казус. Сомнительность термина «каган» в сообщении Бертинских анналов допускает и А.С. Щавелев [Щавелев 2014: 324, прим. 6.]. Иногда появляются работы последователей А.Г. Кузьмина по данному вопросу, вызывающие по меньшей мере недоумение и обращающиеся, на основе предположения о кочевническом титуле вождя русов, к давно отвергнутой в XIX в. гипотезе аланской руси М.В. Ломоносова [Галкина 2002, 2012; Жих 2009, Риер 2016, Плетнева 2015]. Но то, что было позволительно историкам XIX в., опиравшимся только на вольную интерпретацию исторических источников при отсутствии накопленной археологической информации, непозволительно историкам XXI в. Еще более обширная литература посвящена появлению на исторической арене русов Рюрика, связанных со Сказанием о призвании варягов в ПВЛ. С современной историографией этого вопроса можно ознакомиться по статьям Л.В. Войтовича, А.А. Горского, Е.А. Мельниковой [Войтович 2006, 2013; Горский 2012а, 2012б; Мельникова 2008]. А.П. Новосельцев поддержал гипотезу А.А. Шахматова о том, что посольство 839 г. было послано Аскольдом и Диром [Новосельцев 2000а: 464], хотя, согласно ПВЛ, Аскольд и Дир принадлежали к Руси Рюрика. В последнее время признание получила гипотеза о тождестве знаменитого вождя норманнов Рёрика Фрисландского и Рюрика, первого князя Руси. Историография вопроса 20

Valla. №3(6), 2017. освещена в моей работе от 2016 г. [Губарев 2016], поэтому не буду ее здесь повторять. Хотел бы остановиться отдельно на работах А.А. Александрова, развившего гипотезу Ф. Крузе и Н.Т. Беляева о фризской Руси Рюрика [Александров 1997а, 1997б]. Александров рассматривает вопрос о послах народа Rhos в составе византийского посольства в 839 г. в империю франков. Кроме того, он анализирует сообщения о набеге норманнов ар-рус на Испанию в 844 г. и об обмене посольствами между норманнами и арабами. Рёрика Фрисландского он отождествляет с Рюриком. Он отмечает, что гипотеза об их тождестве позволяет согласовать ряд противоречивых указаний в ПВЛ и книге Йосиппон о русах на Западе и на Востоке [Александров 1997б: 20]. Перевод места из «Баварского Географа», сделанный С. Кончей, в целом совпадает с переводом Александрова. У Кончи указано, что в составе руси есть фризы, составляющие первую (лучшую?) часть руси [Koncha 2012: 19-20]. Александров переводит это место как «руссы, сила (войска) которых свободные мужи фризские» [Александров 1997б: 21]. При этом, к сожалению, Александров не уточняет, как соотносится посольство русов от 839 г., прибывшее вместе с византийским посольством, то есть из Восточной Европы, с набегом «фризских данов» Харальда Клака и Рёрика на Испанию в 844 г. Во всяком случае, если и есть сомнения относительно именно о-ва Валхерен, откуда Рюрик привел «всю русь», то очень многое говорит за то, что «фризские даны», как назвал их С.М. Льюис [Lewis 2016], пришли на Русь из фризских владений Рёрика [Горский 2013, 2014; Губарев 2016а, 2016б]. Принимая в целом гипотезу Александрова о норманнах Рёрика во Фризии как будущих русах Восточной Европы, необходимо уточнить вопрос о русах 839 г. и русах Рюрика, их отношениях, хронологии событий. Этот вопрос имеет важное значение для понимания последующей истории Начальной Руси на Востоке. Русы Рёрика во Фризии в основной массе были даны, а русы посольства 839 г. – свеоны. Так что едва ли посольство могло возвращаться в империю франков как к себе на родину. Скорее они могли через Скандинавию вернуться в Уппленд или в Рюриково Городище. Последнее показал в своей работе Шепард [Shepard 1995]. Обзор историографии вопроса дает следующие выводы: 1. С одной стороны, в исследованиях исторического процесса стало больше внимания уделяться внешнему фактору при образовании протогосударства – фактору, запускающему процесс изменения привычного уклада жизни. Такому, как, например, «нужда в защите торговли на дальние расстояния» [Классен 2006: 79]. 2. С другой стороны продолжают появляться, пусть и немногочисленные, работы, в которых отстаивается идея славянской государственности, уже складывавшейся или существовавшей к моменту появления варягов-руси. 3. Все большее признание получает гипотеза тождества Рёрика Фрисландского и Рюрика, снимающая многие противоречия и уточняющая скандинавское происхождение «руси». Согласно данной гипотезе, русь – это не просто скандинавы, а скандинавы, 70 лет находившиеся на территории империи франков и знакомые с ее дипломатией, военным делом, социальной структурой и организацией власти. 4. Источники указывают на существование на территории восточной Европы двух протогосударств, носивших имя Руси: первого, датируемого периодом 840-860 гг. и получившего в истории неудачное название «Русского каганата», и второго – Руси Рюрика, призванной «из-за моря» в 860-е гг. Попытка К. Цукермана пересмотреть исторический процесс с учетом этой реальности вызвала дискуссию. Существование «двух этапов формирования Древнерусского государства» всеми признано, идут споры о конкретных вопросах локализации и датировок. Зато попытка «перестройки древнейшей русской истории», основывающаяся на схеме реконструкции гипотетических древнейших летописных сводов А.А. Шахматова, признания не получила. 21

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика 2. Источники о Начальной Руси Итак, что же нам известно о Начальной Руси в IX веке? Есть косвенные свидетельства о скандинавах, или русах, побывавших в Византии. В истории Византии нам известны два Ингера – митрополит Никеи и отец императрицы Евдокии Ингерины. Время их жизни датируется концом VIII – началом IX вв. Скандинавский характер имен не вызывает сомнений, поэтому мы можем предположить, что скандинавы-русы (ruotsi) проникали в Византию уже в это время, причем были инкорпорированы в высшую знать империи [Mango 1973; Kislinger 1983; Pritsak 1989; Кузенков 2003: 5; Мачинский 2009: 501, прим. 13; Мельникова 2011а: 272]. Трудно предположить, что они могли попасть в Константинополь иным путем, кроме как по рекам восточной Европы. Это соответствует предположению Е.А. Мельниковой, что освоение пути из Скандинавии «в греки» началось задолго до появления росов в Ингельгейме в 839 г. и до прихода Рюрика со «всей русью» [Мельникова 2011б: 444-445]. О. Прицак сопоставляет время появления первых скандинавов в Византии на Востоке с первыми набегами норманнов на Западе [Pritsak 1989: 112]. История древней Руси начинается с нескольких достаточно спорных сообщений и одного достоверного (не считая тех косвенных упоминаний представителей византийской знати со скандинавскими именами, которых я упоминал чуть выше). Согласно К. Цукерману, у нас есть шесть упоминаний в источниках о первом вождестве древних русов [Цукерман 2001: 56-57]. Кратко перечислим их. 1. Свидетельство Бертинских анналов под 839 г. о византийском посольстве к императору Людовику Благочестивому и прибывших вместе с ним «искателях дружбы» от некоего народа Rhos, которые сообщили, что их вождя зовут Chacan. После расследования, назначенного императором, заподозрившем в них exploratores данов, враждебных империи, выяснилось, что они свеоны. 2. Весной 871 г. император Людовик II Италийский в ответе на письмо византийского императора Василия I, указал, что империя признает титул кагана только для вождя аваров, но не хазар и норманнов. 3. Сообщение Ибн Русте об «острове русов», протянувшемся на три дня пути, окруженном болотами, и о том, что государь этого народа носит титул «кагана русов». Сюда же К. Цукерман относит сообщение аль-Йакуби об обращении цанаров за помощью к византийскому императору, хазарскому государю и вождю ас-сакалиба. Это первая группа свидетельств, в целом современных описываемым событиям. Вторая группа сообщений относится ко времени на двести лет позже. 4. Митрополит Киевский Илларион в «Слове о Законе и Благодати» называет «каганами» Владимира и его сына Ярослава. 5. Граффити на стене собора Святой Софии Киевской содержит мольбу о божественном избавлении не названного по имени «кагана нашего». 6. В «Слове о полку Игореве» назван «коганом» Олег, сын Святослава. Другие историки относят к возможным сообщениям о Начальной Руси сообщения в житиях св. Стефана и Георгия о набегах руси на Сурож и Амастриду, о которых одним из первых сообщил А.А. Горский [Горский 1844]. В.Г. Васильевский детально проанализировал эти сообщения и постарался выделить достоверные факты [Васильевский 1915]. А.А. Васильев пересмотрел аргументы Васильевского и критически отнесся к достоверности этих агиографических сообщений [Vasiliev 1946: 71-89]. Ранее к числу таких агиографических упоминаний ранней руси относили также набег 22

Valla. №3(6), 2017. Руси на о-в Эгину. Считалось, что он упомянут в «Прологе» к житию преподобной Афанасии [Слабченко 1942: 129; Мавродин 1949: 22; Артамонов 1962: 365]. Данное упоминание ранней руси скорее всего происходит от ошибочного перевода с греческого этнонима арабских (берберских) пиратов-мавров, Maurousioi, как «русские» в «Житии преподобной Афанасии Эгинской» [Talbot 1996; Шорохов 2014: 142-143; Шорохов, Мещенина 2016]. Что является лишним доказательством того, что к любым сообщениям о ранних появлениях русов на исторической арене нужно относиться критически и с большой осторожностью. Историография вопроса приведена в работе Г.Г. Литаврина [Литаврин 2000: 24-36]. Современные историки склонны больше доверять сообщению о набеге на Амастриду и в меньшей степени сообщению о набеге князя Бравлина (Браваллина) на Сурож. О достоверности этих сообщений до сих пор идут споры. То, что норманнов-рос, побывавших в Константинополе и Ингельгейме, так же, как позже данов Рюрика, одинаково называют русами, кажется, еще раз подтверждает гипотезу В. Томсена о том, что финны, а за ними и славяне, вначале любые дружины норманнов называли ruotsi, русами. Это также служит подтверждением того, что и русы 839 г., и русы Рюрика были все теми же норманнами – ruotsi. Но позже у славян возникла необходимость отличать правивших ими скандинавов, прибывших с Рюриком, от вновь приходящих в их земли норманнов-«находников», которых стали называть «варягами» [Шахматов 1919: 50]. А позже, поскольку большая часть норманнов шла в земли финнов из Швеции, из Уппленда, именно за шведами закрепилось в финском языке имя ruotsi. Ф.И. Успенский сдвигает сообщение о восстании славян и финнов, приведенное в ПВЛ под 862 г., на более раннее время и предполагает, что скандинавы шли с византийским посольством через земли франков в Скандинавию, чтобы привести с собой в помощь других соплеменников [Успенский 1915: 206]. В. Дучко считает, что византийцы взяли с собой русов, поскольку в связи с тяжелой ситуацией, в которой оказалась империя, их посольство стояло перед тонкой дипломатической задачей – получить помощь или от франков, или от враждебных им данов (соплеменников русов), а может, и от тех и от других [Duczko 2014: 14, 43-49]. К сообщениям о ранней Руси можно отнести и сообщение ПВЛ о тех варягах, что собирали до прихода Рюрика дань с северных славянских и финских племен и были побеждены и изгнаны в ходе восстания [ПВЛ 1950: 214]. А дань с южных славянских племен собирали хазары. Хазары и эта ранняя Русь тем самым оказывались конкурентами на исторической арене. Существует гипотеза, что именно против набегов этой ранней руси строили цепочку крепостей хазары [Артамонов 1962: 296-297; Новосельцев 1990: 207; Воронятов 2005, 2012; Комар 2003]. У этой гипотезы есть противники [Седов 1998; Щавелев 2014]. И.Г. Коновалова указывает, что «различные соображения, выдвигавшиеся в историографии насчет возможных врагов Хазарии для обороны от которых и сооружался Саркел (венгры или русы), пока не позволяют безоговорочно отдать предпочтение какой-либо версии» [Коновалова 2007а]. У. Тредголд считает, что не только хазары строили крепости против этой руси, но и Византия образовала три новые провинции, то есть провела административные преобразования, с учетом этой угрозы [Treadgold 1989; Шорохов 2014: 138]. Хотя относительно датировок спорят, Тредголд датирует образование византийской фемы Климата 839 г. и отмечает совпадение с годом посольства руси в Византию и Ингельгейм. В Херсоне тогда был размещен постоянный гарнизон в 2000 человек. Эта первая Русь, если верить сообщению Бертинских анналов, состояла в основном из свеонов. Видимо, против этой первой свеонской руси, согласно ПВЛ, восстали славяне и финны, с которых варяги-русь собирали дань, и изгнали эту русь «за море». На вопрос В.А. Мошина: «когда появились в Восточной Европе те варяги, которых летопись в самом начале выводит берущими дань от славян?» [Мошин 1931: 44] – ответ мы теперь знаем благодаря археологии. Дендродата из Старой Ладоги определяет 753 г. в качестве terminus post quem. 23

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика То есть эта первая русь появилась на Северо-Западе Восточной Европы уже в середине VIII в., а возможно, и ранее. Потому что норманны вначале организовывали только набеги и лишь позднее начинали селиться на территориях, с которых собирали дань. Итак, какие выводы мы можем сделать о начальной Руси? 1. Есть одно достоверное сообщение франкских анналов о посольстве начальной Руси в Ингельгейм вместе с византийским посольством императора Феофила. 2. Имеются косвенные указания на ранние контакты и проникновение скандинавов (русов?) в Византию. На это указывают имена Ингер и Ингерина в среде византийской знати. Есть также спорные сообщения о набегах этой ранней руси на Сурож и Амастриду. Сообщение о набеге руси на о-в Эгину оказалось на деле ошибкой перевода. 3. Сообщения о «каганах Руси» относятся к периоду после разгрома Святославом Хазарии, когда часть хазар стала подданными русского князя. 4. Существует гипотеза о постройке хазарами крепостей против ранней скандинавской руси. По поводу данной гипотезы идут споры. Данная гипотеза дополняется гипотезой У. Тредголда о преобразовании фем в Византии, вызванном угрозой со стороны руси. 5. Археологически подтвержденной датой появления скандинавов на СевероЗападе (в частности, в Ладоге) является 753 г., установленный в качестве дендродаты. 6. Начальная русь, согласно сообщению Бертинских анналов состояла в основном из свеонов. То, что это эфемерное образование называлось русью также, как позже Русь Рюрика, подтверждает предположение, что финнами любые дружины норманнов вначале назывались русью-ruotsi. 3. О терминологии: «Русский каганат» До недавнего времени вопрос о титуле вождя ранней Руси «каган» считался решенным и это положение присутствовало почти в каждой работе о «Русском каганате». Однако И. Гарипзанов в своей статье показал и, на мой взгляд, довольно убедительно, что этот вопрос далек от решения. Дело в том, что в раннем списке Бертинских анналов это слово пишется как Chacan, а не Chagan, как было принято писать его у арабских писателей и географов. В пользу гипотезы И. Гарипзанова говорит то, что Беовульф следующим образом представился конунгу Хродгару: «Мы все от семени мужей гаутских, наш конунг Хигелак, а мы дружинники» (пер. с др. англ. В. Тихомирова). В оригинале: We synt gumcynnes Geata leode / ond Higelaces heorðgeneatas (букв.: «Мы люди-родичи гаутского народа / и Хигелаковы дружинники»). Ср. явную параллель «Мы от рода рускаго» - в договорах Олега и Игоря с греками. В комментарии А.С. Либерман отмечает, что «ответ Беовульфа характерен: герой называет не свое имя, а имя князя, которому служит» [Беовульф 2005: 244, прим. 264]. В «Песни о Хельги, сыне Хьерварда» великанша Хримгерд сначала спрашивает Атли об имени его конунга (kennið mér nafn konungs) и только потом, как зовут его самого – таким образом, первым при встрече называлось не свое имя, а свой род и имя князя, в дружину которого входили норманны. А вот что говорит Марвази о русах: «У них [есть] независимый царь, [который] называет сам себя и титулуется буладмир, как называют царя тюрков хакан, а царя булгар — б.т.л.ту…» (Пер. Т.М. Калининой [ДР 2009: 60]). И его повторяет Ауфи, рассказывая о выборе веры русами: «Они отправили послов к хорезмшаху; послов было четверо, из родственников царя, правившего вполне самостоятельно и носившего титул буладмира, как туркестанский царь носит титул хакана, болгарский — титул владаваца…» (Пер. В.В. Бартольда [там же: 62]). Здесь имя князя Владимира под пером арабских писателей превращается в титул. 24

Valla. №3(6), 2017. Кроме того, удивительным кажется, что при всем внимании к титулатуре и при детально разработанном дипломатическом церемониале, вождей более мощной Киевской Руси, как и правителей болгар, императоры удостаивали только титула «архонт» [Артамонов 1962: 353], в то время как вождя гораздо более эфемерного и скромного образования при первых же контактах удостоили, как это вроде бы вытекает из переписки Василия I и Людовика II, титула «каган». А ведь титул этот приравнивался к императорскому и признавался византийцами только за властителем хазар. Кроме того, титул этот означал наличие кочевой империи, то есть некоторого количества покоренных титульным народом народов. Какие же народы были на тот момент покорены этой Начальной Русью? И это после того, как между двумя имперскими канцеляриями шла длительная переписка по поводу признания византийцами титула властителя мощной империи франков [Коновалова 2001: 115]. Багдадский халиф Мутасим назван у Продолжателя Феофана всего лишь «архонтом Сирии», причем в правление того самого императора Феофила, послы которого вместе с росами прибыли в Ингельгейм. Ф.И. Успенский особо подчеркивает, «как много заботился царь Феофил о придворном этикете» [Успенский 1890: 8]. Какими необычайными причинами можно было бы объяснить именование вождя эфемерного [Макаров 2012: 456] образования росов-норманнов, в нарушение всего церемониала византийского двора, «каганом», а не «архонтом», как багдадского халифа и как остальных могущественных властителей? Византия предусматривала данный титул только для хазарского кагана, тесно связанного с Византией дипломатическими и династическими отношениями. Византия вообще сознательно использовала титулатуру как мощный дипломатический инструмент. Например, великой честью было наречение византийскими императорами титулом patrikios Венецианского дожа вместо ранее используемого титула protospatharios [Brubaker 2009: 1718]. Пока никакие из уже высказанных с некоторыми натяжками соображений в ходе незатихающей дискуссии, на мой взгляд, не могут удовлетворительно объяснить наречение вождя русов титулом, равнозначным императорскому [Golden 1982; Седов 1998; Новосельцев 2000б; Noonan 2001; Комар 2003; Коновалова 2001, 2007б, 2008; Галкина 2004; Войтович 2005; Мельникова 2010; Лисюченко 2016]. Само продолжение этой дискуссии указывает, как мне кажется, на неудовлетворительность предлагаемых объяснений, которую чувствуют сами историки. А.С. Щавелев также считает, со ссылкой на работу И. Гарипзанова, что «остается вполне обоснованное подозрение, что их правитель просто носил скандинавское имя Håkan» [Щавелев 2014: 324, прим. 6]. К мнению И. Гарипзанова присоединяется Е.А. Шинаков: позволим себе присоединиться к точке зрения Гарипзанова… о том, что речь идет не о титуле, а о собственном имени «рекса» росов – Хакон. Двойной перевод – с того языка, на котором говорили посланцы «хакана» росов с Феофилом или его чиновниками, на греческий, а затем и на латынь вполне мог привести к замене одной гласной. Тем более, что скандинавское имя «Хакон» вряд ли было знакомо византийцам (но не франкам!) в начале IX в., а вот хазарский, а до этого аварский титул «хакан», был известен хорошо [Шинаков 2014: 159].

А.А. Амальрик считал, что словом «каган» переводили византийцам титул «конунг» вождя русов хазары [Амальрик 2017: 60]. Подобный же вариант допускает и Е.А. Шинаков [Шинаков 2014: 160]. В 2015 г. опубликована книга А.П. Толочко, в которой он также критикует гипотезу «русского каганата» и высказывает ряд весьма интересных соображений. Его критика присвоения титула «каган» вождю норманнов-русов основывается на следующих соображениях: 1. Гипотеза, что вождь Начальной Руси был признан византийцами «каганом» и 25

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика мог соперничать своими притязаниями с мощнейшей Хазарской державой, невольно льстила национальному самолюбию историков. 2. Современные исследователи уже не считают нужным доказывать принятие вождем русов титула «каган» и считают данный вопрос решенным. 3. На деле гипотеза о титуле «каган» вождя Начальной Руси «покоится, по существу, на lectio difficilior, то есть на проблемном чтении Бертинских анналов, не поддающемся однозначной интерпретации». 4. Южные локализации Начальной Руси были в основном связаны с титулом вождя русов «каган», так или иначе, по мнению исследователей, связанного с Хазарией. 5. Для того, чтобы узурпировать титул «каган», нужно было быть частью степного мира, усвоить политическую культуру кочевников, обладать социальными структурами, характерными для кочевников. 6. В степи в разные времена был один и только один каган, так как с этим титулом было связано представление о верховной, божественной власти. Одновременное существование двух каганов неизвестно. 7. Узурпация титула была бы возможна только при уничтожении предыдущего каганата и гибели кагана. 8. Титул «каган» был аналогом императорского. Невозможно было стать императором, не разделяя соединенной с титулом политической традиции или, более того, не имея о ней представления. То есть невозможно было стать, например, какимнибудь «ладожским» императором. Только после уничтожения Хазарского каганата Святославом русские князья могли бы претендовать на этот титул [Толочко 2015: 127]. Возможно, что именно так объясняется появление титулатуры «каган» в граффити и в «Слове о законе и благодати» Иллариона, после того как часть хазар стала подданными русского князя. Относительно использования историками термина «каган» в отношении вождя Начальной Руси можно сделать следующие выводы. 1. Вопрос о титуле «каган» вождя русов и имени Хакон, после статьи И. Гарипзанова и работы А.П. Толочко, снова подлежит пересмотру. 2. В случае справедливости гипотезы об имени вождя русов Хакон вопрос о «русском каганате» становится историографическим фантомом. Локализация «каганата русов» в Приднепровье опиралась только на упоминание титула «каган» вождя русов и тогда должна быть отброшена. 3. Церемониал византийского двора времени императора Феофила даже для правителей мощных государств, как, например, Багдадского халифата, предусматривает всего лишь титул «архонт». Так же позднее титуловались и князья мощной Киевской Руси. Требует объяснений гипотетическое именование вождя эфемерного протогосударственного образования титулом «каган», приравниваемым к императорскому. 4. Термин «Русский каганат», к сожалению, уже получивший распространение, должен быть признан терминологически неудачным, так как ставит раннюю скандинавскую Русь в ряд кочевых империй. 4. Локализация Начальной Руси на Северо-Западе и в Приднепровье Спорной является локализация этой первой Руси. Часть историков, основываясь на данных археологии, отстаивает ее северную локализацию в Приладожье [Shepard 1995; Цукерман 2001: 66-67; Мачинский 2009а: 495-496; Новосельцев 1965:403-404], в то время как другие размещают ее в междуречье Среднего Дона и верхней Оки [Седов 1998, 2003; Golden 1982]. Иные историки размещают его в Приднепровье с центром в Киеве [Vasiliev 1946: 9; 26

Valla. №3(6), 2017. Артамонов 1962: 365-366; Рыбаков 1982: 67-83; Назаренко 2012:29] причем часть из них основывает свое мнение на упомянутом титуле «каган» и на бытовании корня -рос / рокс на юге. О. Прицак локализует это образование в районе Ростов – Ярославль, в бассейне Верхней Волги [Голб, Прицак 1997: 89]. Существует и гипотеза о двух одновременных центрах Руси в среднем Поднепровье и Поволховье [Фроянов 2001; Темушев 2014: 162-166]. К. Цукерман, среди прочих гипотез, упоминает локализацию А.А. Александровым этой Начальной Руси во Фризии [Александров 1997а; Цукерман 2001: 63, прим. 20]. А.В. Назаренко, используя свою весьма спорную гипотезу о пути «из немец в хазары», считает, что посольство могло возвращаться сухопутным путем и поэтому гипотеза Шепарда, опирающаяся на археологические находки, не может рассматриваться как аргумент в пользу северной локализации вождества (sic!): Ответ на вопрос, каким именно путем через территорию Франкского государства собирались вернуться «русские» послы, зависит от локализации местопребывания «хакана Рос»… Если он помещался в Киеве, то имелся в виду, возможно, сухопутный маршрут, связывавший Среднее Поднепровье с Баварской восточной маркой (см. прежде всего Баварский географ и Раффельштеттенский таможенный устав). Вместе с тем такое предположение отнюдь не обязательно (sic!), и вполне допустимо думать, что Rhos, бывшие одновременно Sueones, собирались воспользоваться путем по Балтике и далее хорошо им известными маршрутами по рекам Восточной Европы. Поэтому находки византийских артефактов времени императора Феофила (в частности медных монет) в прибалтийских землях, на которые иногда ссылаются как на аргумент в пользу северной локализации «хакана Рос» [Shepard 1995: 48-52], таким аргументом служить не могут [ДР 2010: 20, прим. 15].

То есть вначале предполагается южная локализация Начальной Руси. Потом предполагается возможный широтный маршрут, связывающий Русь и франков. При этом непонятно и требует объяснения, почему франки не знали народ Rhos, как следует из сообщения Бертинских анналов? И при этом Назаренко отмечает, что такое предположение совсем не обязательно! Но тем не менее считает его достаточным, чтобы отвергнуть северную локализацию Начальной Руси и настаивать на ее южной локализации. Получается vicious circle. Поэтому, на мой взгляд, восстанавливаемый по находкам редчайших монет императора Феофила маршрут возвращения посольства этих русов в Рюриково Городище убедительно говорит в пользу локализации вождества русов 839 г. в Приладожье [Shepard 1995]. Монеты Феофила есть в Гнездово, но основание Гнездовского центра датируется более поздним временем, концом IX в., самое раннее [Murasheva, Bronnikova, Panin 2012: 196]. Да и Фотий в своих гомилиях указывает косвенно именно на такую локализацию этой ранней руси, напавшей в 860 г. на столицу Византии: «напали оттуда, откуда [мы] отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней». На что В.П. Кузенков замечает, что «из этой фразы создается впечатление, что Фотий неплохо осведомлен о тех областях, откуда явились нападавшие» [Кузенков 2003: 42, прим. 23]. Дж. Шепард сравнивает эту цитату из гомилии Фотия – об удаленности Руси – с указанием Константина Багрянородного на те трудности, которые приходится преодолевать русам на пути в Константинополь из их северных земель через Киев к Черному морю [Shepard 1974: 11]. Суммируем выводы относительно локализации руси, отправившей посольство 839 г. 1. Основными являются гипотезы северной (Ладога и Поволховье) и южной (Приднепровье) локализации ранней Руси 839 г. 2. Северный вариант представляется предпочтительным в связи с археологическими следами присуствия скандинавов на Северо-Западе, начиная с 753 г. 3. Гомилии Фотия, описание трудного пути русов на юг у Константина 27

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика Багрянородного, упоминание князя Бравлина из северной руси в описании набега на Сурож говорят в пользу северной локализации Начальной Руси. 4. По находкам очень редких монет императора Феофила обратный путь посольства русов 839 г. пролеживается до Рюрикова городища на Севере.

5. Отношения Руси 839 г. и Руси Рюрика Какова же была судьба этого первого протогосударственного образования, первой Руси? К. Цукерман считает, что «Русский каганат», о котором сообщалось под 839 г. в анналах франков, был уничтожен с появлением русов Рюрика: Разрушение постигло все поселения IX в., которые судя по находкам скандинавского и восточного происхождения, относились к русскому каганату… Уничтожение каганата, о котором еще не знал Василий I, когда писал Людовику II, произошло едва ли ранее 870 г., но, очевидно, и не намного позже этой даты [Цукерман 2001: 69].

Поскольку Цукерман сдвигает во времени появление Рюрика, то уничтожение «каганата» русью Рюрика вписывается им в хронологические рамки, восстанавливаемые в соответствии с версией гипотетического Начального свода А.А. Шахматова и НПЛ мл. В ПВЛ описано восстание славян и финнов, судя по всему, данников этой свеонской Начальной Руси, закончившееся, согласно летописи изгнанием варягов «за море». Изгнанные норманны названы варягами и не названы русью, поскольку это противоречило бы утверждению летописца, что «прозвалась Русская земля» от варяг Рюрика [ПВЛ 1950: 214]. И Рюрика «со всей русью» приглашают, согласно ПВЛ, для защиты славянских и финских земель от «варяг-находников». Это соответствует тому, что известно о Рёрике Фрисландском, успешно защищавшем в течение 23 лет побережье Фризии от набегов викингов [Coupland 1998: 101], а идея договора-«ряда», заключенного славянами и финнами с целью защиты от набегов, согласуется с практиками средневековой дипломатии, как давно показали Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин [Мельникова, Петрухин 1991]. То есть, по версии ПВЛ, изгнанные варяги и Русь Рюрика находятся, как и указывает Цукерман, во враждебных отношениях. При этом трудно представить, чтобы разбросанные по славянским и финским землям среди лесов и болот мелкие отряды варягов были изгнаны единовременно полностью и бесповоротно. Часть этой «руси» могла остаться в землях славян и финнов. С другой стороны, в некоторых списках ПВЛ какая-то «русь» присутствует в числе племен, приглашавших варягов Рюрика. Д.А. Мачинский считал, что варяги из заморья брали дань с чуди, словен, мери и кривичей, а призывают «всю русь» и Рюрика с братьями русь, чюдь, словене и кривичи. Из перечня этносов во втором случае исчезает меря, но зато появляется русь, возглавляющая список приглашающих. Таким образом, некая русь (но не «вся русь») уже находится к началу событий в Европейской Скифии и возглавляет ряд местных этносов, приглашающих заморскую «всю русь» [Мачинский 2009а: 491].

И часть этой руси, еще остававшаяся в Приладожье и Приильменье, вошла, судя по всему, в состав Руси Рюрика. Цукерман приписывает поход 860 г. именно этой Начальной Руси, поскольку время прибытия Рюрика он сдвигает на X в., согласно НПЛ мл. – в то время как согласно ПВЛ этот поход относится уже ко времени Руси Рюрика. Так или иначе, но более сообщений об этой свеонской Начальной Руси мы не встречаем? и ее место занимает Русь Рюрика, соcтоящая большей частью из данов, а также фризов и свеонов [Губарев 2016б]. 28

Valla. №3(6), 2017. 6. Поход 860 г. – поход Руси Рюрика К. Цукерман считает, по своим хронологическим выкладкам, что поход 860 г. совершен свеонской Русью, той Русью, от которой в 839 г. приходили послы в Ингельгейм к Людовику Благочестивому. И этот поход был ее последним крупным предприятием. Тем не менее большинство историков относят этот поход к Руси Рюрика. Сообщение о данном походе в одной из малых византийских хроник содержит точную дату похода 18 июня 860 г. Это редчайший случай в медиевистике, когда нам известна точная дата события. Подробно вопрос о походе 860 г. разобрал А.А. Васильев [Vasiliev 1946]. П.В. Кузенков отмечает, что не только в ПВЛ, но и независимо от летописи, в гомилиях Фотия, сказано, что имя руси как народа стало известно именно в связи с данным походом [Кузенков 2003: 162, прим. 4]. Тогда выражение летописца «стала прозываться» по своему смыслу скорее означает «получила известность», чем «стала называться» [ПВЛ 1950: 213]. Тем более вызывает сомнение якобы подтвержденный теми же византийцами и приравниваемый к императорскому, титул «каган» для народа, практически неизвестного. Историки отмечают хорошее знание внешне- и внутриполитической ситуации в империи, проявившееся при выборе времени для похода [Vasiliev 1946: 13]. Что неудивительно, если учесть проникновение скандинавов в византийскую знать [Mango 1973; Kislinger 1983; Кузенков 2003: 5-6] и то, что торговцы и послы Руси могли играть роль разведчиков. В чем, собственно, и заподозрил Людовик Благочестивый в 839 г. посольство русов-свеонов. Версия ПВЛ о норманнах Аскольде и Дире, отпросившихся у Рюрика в поход на Царьград, представляется вполне реальной. Точно также уходили норманны на Западе от Рёрика Фрисландского в походы на Англию, в результате чего он вынужден был опираться на местное население – фризов. Например, А.А. Васильев согласен с версией ПВЛ, что поход могли возглавить отколовшиеся от Рюрика Аскольд и Дир [Vasiliev 1946: 181]. Зная непоседливый характер норманнов, искавших славы и богатства, ассоциировавшегося с «удачей», в чужих землях, этому не приходиться удивляться. При этом прямых доказательств того, что поход 860 г. возглавляли именно отделившиеся от Рюрика Аскольд и Дир нет. Об Аскольде и Дире есть сообщения в поздних летописях (например, Никоновской), но достоверность этих сообщений под сомнением [Творогов 1992]. Очень сомнительно, что поход на Константинополь могли организовать разрозненные дружины свеонской руси 839 г., собиравшие дань с финских и славянских племен и, согласно ПВЛ, позже частично изгнанные «за море». А.А. Васильев убедительно показал, что бытовавшее одно время мнение об убийстве русов византийцами в качестве причины похода связано с ошибочным переводом соответствующего места в одной из гомилий Фотия [Vasiliev 1946: 184-186]. Подобное мероприятие требовало серьезной организации и подготовки и было под силу довольно большой и хорошо вооруженной дружине, возглавляемой знающим военное дело вождем. Поэтому трудно предположить, что такое серьезное военное мероприятие могло быть делом рук эфемерного вождества, только начинавшего складываться на СевероЗападе. Либо приходится предположить, что масштабы мероприятия были не столь серьезны, как нам сообщают источники. Но как сказал В.Ф. Минорский, «одним подозрением нельзя удалить слов, стоящих в рукописи» [Минорский 1964: 24]. При попытках связать поход 860 г. со свеонской русью, известной с 839 г. и при этом локализуемой в Приднепровье, где отсутствуют археологические следы скандинавов в IX в., поневоле приходится делать оговорки: Скромные размеры поселений, бедный набор оружия, отсутствие погребений военизированной знати заставляют усомниться в том, что «нашествие руси» на византийские владения в 860 г., очевидцем которого был патриарх Фотий, действительно являло собой военную акцию, угрожавшую

29

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика существованию Царьграда. Точно так же, как и в том, что послы народа «рос», появившиеся у императора Феофила и отправленные им далее к Людовику Благочествому, выступали как представители государственного образования со сложившимися властными институтами и административным аппаратом [Макаров 2012: 456].

Зато предъявляемым к организации похода 860 г. требованиям вполне соответствует Русь Рюрика, локализуемая на Севере. Суммируем выводы насчёт похода 860 г. 1. Существует гипотезы, приписывающие этот поход ранней руси, послы которой посетили Ингельгейм в 839 г. Но они пока не получили признания, и большинство историков придерживается версии ПВЛ, приписывающей поход Руси Рюрика. 2. Грамотный выбор времени похода, кажется, подтверждает гипотезу об установившихся контактах Руси и Византии и знании Русью внешней и внутренней обстановки в империи. 3. Принятие гипотезы, приписывающей этот поход эфемерному «русскому каганату», с необходимостью приводит к выводу о незначительности похода и скромных результатах. 7. Русь Рюрика: «фризские даны» Затем в ПВЛ сообщается уже о другой Руси: о призвании Рюрика с его варягами и его братьев, Синеуса и Трувора, осевших в Ладоге, на Белоозере и в Изборске. Отпросившиеся у Рюрика для похода на Византию варяги Аскольд (Haskuldr, Höskuldr) и Дир (Diri, Dyr) по дороге захватывают Киев и оседают в нем. Приписываемый им поход на Византию согласно Брюссельской хронике точно датируется 860 г. Сообщения летописи о Рюрике носят достаточно легендарный характер. После смерти Рюрика регент Олег с малолетним сыном Рюрика Игорем захватывает Киев и убивает Аскольда и Дира как самозванцев, не принадлежащих к роду конунгов. Киев становится столицей династии Рюриковичей. Почему же после изгнания одних варягов был приглашен Рюрик с другими варягами? Видимо, потому что первые были свеонами Уппленда, а вторые данами из фризских владений Рёрика / Рюрика. Между данами и свеонами, несмотря на родственные и династические связи, существовала давняя вражда и соперничество, описание которых мы находим уже в англосаксонской эпической поэме «Беовульф». И хотя временами вражда сменялась миром, в целом, согласно поэме, отношения между данами и свеонами были скорее враждебными. Геаты выступали в этой борьбе как союзники данов [Farrell 1972]. Хотя сведения поэмы о так называемых «Шведских войнах», в которых участвовали с одной стороны даны и геаты, а с другой свеоны, полны неясностей, общую канву событий удается восстановить [Earl 2015]. Согласно сообщению Григория Турского о походе вождя скандинавов по имени Chlochilaicus (Хигелак в «Беовульфе») на фризов, эти войны датируются VI в. Вражда данов и свеонов продолжалась и в более позднее время, как рассказывается в житии св. Ансгария, повествующем о том, как бежавший к данам изгнанник, король свеонов Анунд, с войском данов осаждал Бирку. Поэтому если русы 839 г., изгнанные в ходе восстания славян и финнов, упомянутого в ПВЛ, были в основном свеонами, вполне можно понять приглашение именно данов Рюрика для защиты от викингов. Что вовсе не означает, что на пути в земли славян и финнов через шведскую Бирку к нему не могло пристать и большое количество свеонов, так как в то время «удача» любого выдающегося вождя привлекала к нему норманнов из самых различных областей-фюльков. Кроме того, едва ли славяне и финны разом изгнали все мелкие отряды варягов-свеонов, так что и они могли войти в состав Руси Рюрика. Титмар Мерзебургский отмечает наличие в Киеве «быстроногих данов» [Riasanovsky 1964]. Византийские источники также называют русов дромитами, или «быстрыми». 30

Valla. №3(6), 2017. Историки указывают, что попытки истолкования данного термина, «представляющего собой гапакс и потому сложного для толкования», являются спорными [Бибиков, Мельникова, Петрухин 2000: 38]. На тему происхождения этого обозначения русов существуют различные спорные гипотезы [Chernyak 2005: 85-91]. Обращает на себя внимание неясное сообщение у Симеона Логофета о спасении Руси благодаря оракулу и прозорливости своего вождя Роса от каких-то угрожавших ей опасностей, которое, возможно, перекликается с сообщением Ксантенских анналов франков под 845 г. о том, как Рёрик, согласно оракулу, отпустил пленных христиан и держал пост и тем спас себя и свою дружину от эпидемии неизвестной болезни, насланной богом. Подобные сообщения о чуде, связанном с божественным вмешательством, в результате чего варвары-язычники освобождают пленных христиан и раскаиваются в содеянном, постоянно встречаются в агиографических источниках. Но заметим, что данное сообщение о спасении руси от неведомой опасности содержится именно у Симеона Логофета, указавшего на происхождение руси от «рода франков» [Горский 2008]. Хотя, возможно, речь в этом туманном сообщении идет об Олеге «Вещем», который распознал попытку греков отравить его воинов, и греки сравнили его, согласно ПВЛ, со св. Дмитрием Солунским [ПВЛ 1950: 220]. Что касается «руси от рода франков» [Горский 2008, 2013, 2014], то мне кажется, что слишком многое указывает на то, что Рюрик привел «всю русь» из своих владений на территории империи франков [Губарев 2016а, 2016б]. Это должна была быть достаточно крупная группа норманнов, фактически все те, кто принял крещение вместе с Харальдом Клаком. Путь назад в Данию для них был закрыт. Скорее всего, именно враждой с крестившимися сторонниками Харальда Клака объясняются почти ежегодные набеги данов во главе с сыновьями Готфрида на Дорестад. В Англии, в связи с вступлением на престол Альфреда Великого, ситуация начинала меняться не в пользу данов. Количественная оценка руси Рюрика в 100 тыс. человек на основе сообщений мусульманских писателей об «острове русов» [Вестберг 1908: 15, 23] (то есть, согласно А.А. Александрову, количество норманнов во владениях Харальда и Рёрика во Фризии) кажется мне несколько завышенной. Хотя эта группа и должна была быть достаточно многочисленной, если одно только число крестившейся вместе с Харальдом знати составляло около 400 человек. Борьба за трон Дании, несмотря на кратковременный успех (выделение Рёрику Хориком Дитятей земель «между морем и рекой Айдер»), закончилась для Рёрика неудачно. И тогда дорога по Восточному пути за рабами, мехами, восточным серебром могла представиться Рёрику вполне приемлемым выходом из ситуации. Тем более что норманны должны были постоянно ощущать ненависть окрестных франков к «язычникам», к «желчи христианства». И, как показало избиение оставшихся во Фризии норманнов в Бетуве, после предательского убийства франками родича Рёрика Готфрида в 885 г., решение это было правильным. Выводы относительно Руси Рюрика таковы. 1. И свеоны 839 г., бравшие дань с финских и славянских племен на СевероЗападе, и норманны Рюрика назывались Русью. Это подтверждает гипотезу, что русьюruotsi финны вначале называли любые дружины норманнов на Восточном пути. 2. Отношения свеонской Руси 839 г. и Руси Рюрика представляются скорее враждебными, хотя и не исключено, что часть этой «начальной» руси участвовала в призвании и затем вошла в состав руси Рюрика. 3. Приглашение данов Рюрика в земли восточных славян и финнов для борьбы с викингами, согласно гипотезе о его тождестве с известнейшим вождем норманнов Рёриком Фрисландским, может объясняться давней враждой данов со свеонами. 4. Именно Рёрик прославился умелой защитой своих владений от набегов разбойничьих дружин викингов и войск сыновей Готфрида, правивших Данией. 5. Поиски Рёриком новых владений на Востоке могут объясняться как 31

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика необходимостью восстановления торговли, связанной с упадком Дорестада, так и отношением франков, едва терпевших норманнов и рассматривавших их, несмотря на крещение, как «язычников» и «желчь христианства». А избиение оставшихся во Фризии с родственником Рёрика Готфридом немногочисленных норманнов в Бетуве в 885 г. лишь подтверждает правильность принятого Рёриком решения. Губарев О.Л., г. Санкт-Петербург Литература Bogucki 2012 – Bogucki M. ‘On Wulfstan’s right hand – the Viking Age emporia in the West Slavs lands’, in From One sea to Another. Trading Places in the European and Mediterranean Early Middle Ages. Seminari centro interuniversitario per la storia e l’archeologia dell’Alto Medioevo 3. Turnholt: Brepols, 2012. Pp. 81-110. Brubaker 2009 – Brubaker J.D. “The End Followed in No Long Time”: Byzantine Diplomacy and the Decline in Relations with the West from 962 to 1204. PhD dissertation. The University of Arlington, 2009. Chernyak 2005 – Chernyak A.A. Rôs-Dromitai et “veloces Dani” de Thietmar von Merseburg // Византинороссика. Т. 3, 2005. С. 85-91. Coupland 1998 – Coupland S. ‘From Poachers to Gamekeepers: Scandinavian Warlords and Carolingian Kings’, Early Medieval Europe. 1998. Vol. 7. No. 1. Pp. 85-114. Duczko 2014 – Duczko W. Viking Rus: Studies on the Presence of Scandinavians in Eastern Europe. Leiden and Boston: Brill, 2004. (The Northern World. North Europe and the Baltic c. 400– 1700 AD: Peoples, Economies and Cultures, 12). Earl 2015 – Earl J.W. ‘The Swedish Wars in Beowulf’, Journal of English and Germanic Philology. 2015. Vol. 114. Pp. 32-60. Farrell 1972 – Farrell R.T. Beowulf, Swedes, and Geats. London: Viking Society for Northern Research, 1972. Garipzanov 2006 – Garipzanov I.H. The Annals of St. Bertin (839) and Chacanus of the Rhos’ // Ruthenica. 2006. №5. С. 7-11. Golden 1982 – Golden P.B. ‘The Question of the Rus Qaganate’, Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 2. 1982. Pp. 87-97. Kasperski 2014 – Kasperski R. ‘Frankowie i Obodryci: tworzenie „plemion” i „królów” na słowiańskim Połabiu w IX wieku’, Granica wschodnia cywilizacji zachodniej w średniowieczu. Red. Zbigniew Dalewski. Warszawa, 2014. S. 55-113. Kislinger 1983 – Kislinger E. ‘Eudokia Ingerina, Basileios I, und Michael III’, Jahrbuch der Osterreichischen Byzantinizstik. 1983. Bd. XXXIII. S. 119-36. Koncha 2012 – Koncha S. ‘Bavarian Geographer on Slavic Tribes from Ukraine’, Bulletin Taras Shevchenko National Univercity of Kyiv. Ukrainian Studies. 2012. Vol. 16. Pp. 15-21. Leciejewicz 1997 – Leciejewicz L. ‘Maritime Activities of the Western Slavs in the Early Middle Ages’, Archaeologia Baltica. 1997. Vol. 2. S. 95-104. Lewis 2016 – Lewis S. ‘Rodulf and Ubba: In Search of a Frisian-Danish Viking’, Saga Book: Viking Society for Northern Research. 2016. Vol. 40. Pp. 5-42. Lind 2006 – Lind J.H. ‘Problems of Ethnicity and the Interpretation of Written Sources on Early Rus’, Slavica Helsingiensia. Vol. 27. Slavicization of the Russian North: Mechanisms and Chronology. 2006. Pp. 246-258. Mango 1973 – Mango C. ‘Eudocia Ingerina, the Normans, and the Macedonian Dynasty’, Zbornik radova Vizantoloskog Instituta. 1973. T. XIV-XV. Pp. 17-27. Melnichuk 2013 – Melnichuk I.A. ‘First Foreign-Policy Success of Kievan Commanding Elite in Europe: Byzantine Military Campaign of 860 and Askold’s Christianization’, European Researcher. 2013. Vol. 49. No. 5-2. Pp. 1314-1320. 32

Valla. №3(6), 2017. Murasheva, Bronnikova, Panin 2012 – Murasheva V.V., Bronnikova M.A., Panin A.V. ‘Landscape-Dependant Functional Zoning of the Early Medieval Gnezdovo Settlement on the Upper Dnieper River Floodplain’, Geomorphic processes and Geoarchaeology: from Landscape Archaeology to Archaeotourism. International conference held in Moscow-Smolensk, Russia, August 20-24, 2012. Moscow – Smolensk, 2012. Pp. 197-200. Noonan 2001 – Noonan T. ‘The Khazar Qaghanate and Its Impact On the Early Rus’ State: The translatio imperii from Itil to Kiev’, in Nomads in the Sedentary World. Ed. by A.M. Khazanov and A. Wink. Richmond, England: Curzon, 2001. Pp. 76-102. Pritsak 1989 – Pritsak O. ‘At the Dawn of Christianity in Rus’: East Meets West’, Harvard Ukrainian Studies. Vol. 12/13. Proceedings of the International Congress. Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine, 1988/1989. Pp. 87-113. Riasanovsky 1964 – Riasanovsky A.V. ‘“Runaway Slaves” and “Swift Danes” in EleventhCentury Kiev’, Speculum. 1964. Vol. 39. No. 2. Pp. 288-297. Shepard 1974 – Shepard J. ‘Some Problems of Russo-Byzantine Relations c. 860-1050’, The Slavonic and East European Review. 1974. Vol. 52. Pp. 10-33. Shepard 1995 – Shepard J. ‘The Rhos Guests of Louis the Pious: Whence and Wherefore?’, Early Medieval Europe. 1995. №4(1). Pp. 41-60. Shinakov, Polyakova 2011 – Shinakov E.A., Polyakova S.G. ‘Comparative Analysis of the Process of Initial State Genesis in Rus’ and Bulgaria’, Social Evolution & History. 2011. Vol. 10. No. 2. Pp. 121-137. Talbot 1996 – Talbot A.M. Holy Women of Byzantium: Ten Saints’ Lives in English Translation. Washington D.C.: Dumbarton Oaks, 1996. Treadgold 1989 – Treadgold W. ‘Three Byzantine Provinces and the First Byzantine Contacts with the Rus’, Harvard Ukrainian Studies. Vol. 12/13. Proceedings of the International Congress. Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine, 1988/1989. Pp. 132-144. Vasiliev 1946 – Vasiliev A.A. The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge, Mass.: The Mediaeval Academy of America, 1946. Александров 1997а – Александров А.А. О руссах на Западе и на Востоке: от Ингельхайма до Могилевского клада // Гiстарычна-археалагiчны зборник. №12. Мiнск, 1997. С. 17-23. Александров 1997б – Александров А.А. Остров русов // Stratum. Петербургский вестник. – СПб. – Кишинев, 1997. С. 222-224. Амальрик 2017 – Амальрик А.А. Норманны и Киевская Русь / Предисловие и комментарии О.Л. Губарева. – М.: НЛО, 2017. Артамонов 1962 – Артамонов М.И. История хазар. – Л.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1962. Беовульф 2005 – Беовульф / Пер. В.Г. Тихомирова, коммент. А.С. Либермана. – СПб.: Азбука-классика, 2005. Бибиков, Мельникова, Петрухин 2000 – Бибиков М.В., Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Ранние этапы русско-византийских отношений в свете исторической ономастики // Византийский временник. 2000. Т. 59 (84). С. 35-39. Васильевский 1915 – Труды В.Г. Васильевского (в 4 т.). Т. 3. Русско-византийские исследования. Жития свв. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. Введение и греческие тексты с переводом. Славяно-русский текст. – СПб., 1915. Вестберг 1908 – Вестберг Ф., К анализу восточных источников о Восточной Европе // Журнал Министерства народного просвещения. 1908. №2. С. 364-412; №3. С. 1-52. Войтович 2005 – Войтович Л.В. Київський каганат? До полеміки П. Толочка з О. Пріцаком // Хазарский альманах. Киев – Харьков, 2005. С. 109-117. Войтович 2006 – Войтович Л.В. Рюрик: легенды и действительность // Исследования по русской истории и культуре: сб. ст. к 70-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова / Отв. ред. Ю. Алексеев, А. Дегтярев, В. Пузанов. – М.: Парад, 2006. С. 111-121. Войтович 2013 – Войтович Л.В. Рюрик и происхождение династии Рюриковичей: новые дополнения к старым спорам // Русин. 2013. № 1. С. 6-41. 33

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика Воронятов 2005 – Воронятов С.В. Волынцевская «культура» и «Русский каганат» // Альманах молодых археологов. – СПб., 2005. C. 199-211. Воронятов 2012 – Воронятов С.В. «Черта оседлости» русов конца VIII – первой половины IX в. // Истоки славянства и Руси. X чтения памяти Анны Мачинской. – СПб., 2012. С. 221-245. Галкина 2002 – Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. – М.: Вече, 2002. Галкина 2004 – Галкина Е.С. «Хакан рус» в средневековой арабской географической литературе // Глобализация и мультикультурализм: Доклады и выступления. VII Международная философская конференция «Диалог цивилизаций: Восток – Запад», 14-16 апреля 2003 г. – М., 2004. С. 289-295. Галкина 2012 – Галкина Е.С. Русский каганат. Без хазар и норманнов. – М.: Алгоритм, 2012. Гимбутас 2007 – Гимбутас М. Славяне. Сыны Перуна / Пер. Ф. Капицы и Т. Колядич. – М.: Центрполиграф, 2007. Голб, Прицак 1997 – Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X века. – Москва – Иерусалим: Гешарим, 1997. Горский 1844 – Горский А. О походе руссов на Сурож // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 1. 1844. С. 195-196. Горский 2008 – Горский А.А. Русь «от рода франков» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 2 (32). С. 55-59. Горский 2012а – Горский А.А. Первое столетие Руси // Средневековая Русь / Под ред. А.А. Горского. Т. 10. – М.: Индрик, 2012. С. 7-112. Горский 2012б – Горский А.А. Возникновение русской государственности и «призвание варягов» // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 2012. № 5. С. 10-19. Горский 2013 – Горский А.А. «Клады викингов» на франкской земле и начальная история Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. №3 (53). С. 38-39. Горский 2014 – Горский А.А. Возникновение Руси в контексте европейского политогенеза конца I тысячелетия н.э. // Русь в IX-XII вв.: общество, государство, культура / Ин-т археологии РАН; отв. ред. Н.А. Макаров, А.Е. Леонтьев; сост. И.Е. Зайцева. – М. – Вологда: Древности Севера, 2014. С. 25-33. Греков 1949 – Греков Б.Д. Киевская Русь. – М.: Гос. изд. полит. лит-ры, 1949. Губарев 2016а – Губарев О.Л «Пояша по собе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. Т. 2, № 3. С. 21-39. Губарев 2016б – Губарев О.Л. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского // Valla. 2016. Т. 2, № 4/5. С. 9-25. ДР 2009 – Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 3. Восточные источники. – М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2009. ДР 2010 – Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. 4. Западноевропейские источники. – М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2010. Жих 2009 – Жих М.И. Древняя Русь и ее степные соседи: К проблеме Русского каганата. Рец. на кн.: Галкина Е.С. 1) Тайны Русского каганата. М., 2002; 2) Номады Восточной Европы: этносы, социум, власть (I тыс. н.э.) // Русин. 2009. № 3 (17). С. 147-157. Жих 2015 – Жих М.И. Славянская знать догосударственной эпохи по данным начального летописания // Исторический формат. 2015. № 2. С. 7-28. Завьялов, Терехова 2012 – Завьялов В.И., Терехова Н.Н. Технологические инновации в кузнечном ремесле Белозерья // Краткие сообщения Института археологии. Вып. 226. 2012. С. 255-267. Иванов 2003 – Иванов С.А. Гипотеза К. Цукермана и византийские источники о христианизации Руси в IX в. // Славяноведение. 2003. №2. С. 20-22. Калинина 2003 – Калинина Т.М. Восточные источники о древнерусской 34

Valla. №3(6), 2017. государственности (К статье К. Цукермана «Два этапа формирования Древнерусского государства») // Славяноведение. 2003. №2. С. 15-19. Каратовская 2011 – Каратовская В.В. «Норманнская проблема» и опыт ее интерпретации на основе сравнительного анализа историографии древнерусского и болгарского политогенеза (1990-е – 2000-е гг.): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук : 07.00.09. – Томск, 2011. Классен 2006 – Классен Х.Дж.М. Было ли неизбежным появление государства? // Раннее государство, его альтернативы и аналоги: Сб. ст. / Волгоград. центр соц. исслед. [и др.]; под ред. Л.Е. Гринина и др. – Волгоград: Учитель, 2006. С. 71-84. Комар 2003 – Комар О.В. Про час і обставини прийняття титулу «хакан» правителем русів // Дружинні старожитності Центрально-Східної Європи VIII-ХІ ст. – Чернігів, 2003. С. 102-107. Коновалова 2001 – Коновалова И.Г. О возможных источниках заимствования титула «каган» в Древней Руси // Славяне и их соседи. Вып. 10. Славяне и кочевой мир. – М., 2001. С. 108-135. Коновалова 2007б – Коновалова И. Г. Еще раз о кагане русов Бертинских анналов // Восточная Европа в древности и средневековье. Политические институты и верховная власть. XIX Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. Материалы конференции. – М., 2007. С. 117-119. Коновалова 2007а – Коновалова И.Г. Вхождение Руси в систему политических отношений Хазарии, Халифата и Византии (IX в.) // Средневековая Русь. Вып. 7. – М.: Индрик, 2007. С. 7-30. Коновалова 2008 – Коновалова И. Г. Древнейший титул русских князей «каган» //Древнейшие государства Восточной Европы. 2005 г. – М., 2008. С. 228-239. Кузенков 2003 – Кузенков В.П. Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках // Древнейшие государства Восточной Европы 2000 г. – М.: Вост. лит. РАН, 2003. С. 45-69. Куник 1864 – Куник А.А. «Замечания» [на: Погодин M. Г. Гедеонов и его система] // Записки Императорской Академии наук. 1864. Т. 6, прилож. №2. С. 73-84. Лисюченко 2016 – Лисюченко И.В. Титулатура правителей Руси и хазарское влияние: между христианством и язычеством (князь, каган или король) // Вестник Ставропольской духовной семинарии. Вып. 2 (2). – Ставрополь: Издательский центр СтДС – Дизайн-студия Б, 2016. C. 72-89. Литаврин 1956 – Литаврин Г.Г. Вопросы образования древнерусского государства. // Средние века. Вып. 8. – М., 1956. С. 386-395. Литаврин 2000 – Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX – начало XII в.). – СПб.: Алетейя, 2000. Ляпушкин 1968 – Ляпушкин И.И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского Государства. – Л.: Наука, 1968. Мавродин 1949 – Мавродин В.В. Начало мореходства на Руси. – Л.: ЛГУ, 1949. Макаров 2012 – Макаров Н.А. Исторические свидетельства и археологические реалии: в поисках соответствий // Русь в IX-X веках: археологическая панорама / Ин-т археологии РАН; отв. ред. Н.А. Макаров. – М. – Вологда: Древности Севера, 2012. С. 448-459. Мачинский 2009а – Мачинский Д.А. Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения Русского государства в середине VIII – середине XI в. // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. Труды ГЭ. Вып. XLIX. – СПб., 2009. C. 460-538. Мачинский 2009б – Мачинский Д.А. Второе русское протогосударство со столицей в Невогарде / Рюриковом городке и конструкции русского государства, построенного на двуединстве Киева и Невогарда/Новгорода (870-1054 гг.) // Староладожский сборник. Вып. 7. – СПб.: Нестор-История, 2009. С. 149-176. Мельникова, Петрухин 1991 – Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. «Ряд» легенды о 35

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // Древнейшие государства на территории СССР. 1990. – М., 1991. С. 219-229. Мельникова 2008 – Мельникова Е.А. Рюрик и возникновение восточнославянской государственности в представлениях древнерусских летописцев XI – начала XII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 2005. – М., 2008. С. 47-75. Мельникова 2010 – Мельникова Е.А. «Князи» и «каган» в ранней титулатуре Древней Руси // Диалог культур и народов средневековой Европы. К 60-летию со дня рождения Е.Н. Носова. – М.: Ин-т истории материальной культуры РАН, 2010. С. 142-147. Мельникова 2011а – Мельникова Е.А. Варяги на севере и на юге Восточной Европы: региональные особенности // Мельникова Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. – М.: Ун-т Дмитрия Пожарского, 2011. С. 269-278. Мельникова 2011б – Мельникова Е. А. Ладога и формирование Балтийско-Волжского пути // Мельникова Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. – М.: Ун-т Дмитрия Пожарского, 2011. С. 441-448. Мельникова 2012 – Мельникова Е.А. Норманны и даны, русь и варяги: скандинавы на Западе и на Востоке Европы // Исторический вестник. 2012. Т. 1 (148). С. 26-41. Минорский 1964 – Минорский В.Ф. Куда ездили древние русы // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. – М.: Наука, 1964. С. 19-28. Мошин 1931 – Мошин В.А. Начало Руси. Норманны в Восточной Европе // Byzantinoslavika. Ročnik III. Svarek 1, Svarek 2. Praha, 1931. S. 33-58, 285-307. Назаренко 2012 – Назаренко А.В. Русь IX века: обзор письменных источников // Русь в IX-X веках: археологическая панорама / Ин-т археологии РАН; отв. ред. Н.А. Макаров. – М. – Вологда: Древности Севера, 2012. С. 12-35. Новосельцев 1965 – Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв. // Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство и его международное значение. – М.: Наука, 1965. С. 355-419. Новосельцев 1990 – Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. – М.: Наука, 1990. Новосельцев 2000а – Новосельцев А.П. Образование древнерусского государства и первый его правитель // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. Памяти чл.-кор. РАН А.П. Новосельцева. – М., 2000. С. 264-323. Новосельцев 2000б – Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. Памяти чл.-кор. РАН А.П. Новосельцева. – М., 2000. С. 366-379. ПВЛ 1950 – Повесть временных лет / Подгот. текста Д.С. Лихачева; пер. Д.С. Лихачева и Б.А. Романова; под ред. чл.-кор. АН СССР В.П. Адриановой-Перетц. Ч. 1-2. 1-е изд. Ч. 1. Текст и перевод. – М. – Л.: АН СССР, 1950. Петрухин 2001 – Петрухин В.Я. О «Русском каганате», начальном летописании, поисках и недоразумениях в новейшей историографии // Славяноведение. 2001. №4. С. 78-82. Плетнева 2015 – Плетнева А.В. 2015. Истоки роксоланской теории Д.И. Иловайского // Вестник Пермского университета. История. 2015. №2. С. 78-87. Поляков 2003 – Поляков А.С. Военное дело у славян в VI-IX вв. по данным письменных источников и археологии (Вооружение. Тактика. Военная организация) // Общество и власть: Материалы Всероссийской научной конференции / СПбГУ Культуры и искусства, науч. ред. А.В. Гоголевский. – СПб., 2003. С. 7-11. Риер 2016 – Риер Я.Г. О начальных этапах формирования древнерусской государственности // Вестник славянских культур. 2016. №2 (40). С. 13-32. Рыбаков 1955 – Рыбаков Б.А. Образование древнерусского государства. – М.: АН СССР, 1955. Рыбаков 1982 – Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. – М.: Наука, 1982. Седов 1998 – Седов В.В. Русский каганат IX века // Отечественная история. 1998. № 4. 36

Valla. №3(6), 2017. С. 1-12. Седов 2003 – Седов В.В. О руссах и Русском каганате IX в. (В связи со статьей К. Цукермана «Два этапа формирования Древнерусского государства») // Славяноведение. 2003. №2. С. 3-14. Синицына 2012 – Синицына Н.В. Опыт прочтения летописной статьи 862 г. // Российская государственность: от истоков до современности. Материалы международной научной конференции, приуроченной к 1150-летию российской государственности. Поволжский филиал Института Российской Истории РАН, Министерство образования и науки Самарской области, Самарский Научный центр РАН. – Самара, 2012. С. 15-38. Слабченко 1942 – Слабченко М.Е. Проложное сообщение о предлетописной Руси // Исторический журнал. 1942. №7. С. 129. Творогов 1992 – Творогов О.В. Сколько раз ходили на Константинополь Аскольд и Дир? // Славяноведение. 1992. №2. С. 54-59 Темушев 2008 – Темушев С.Н. Взгляд на восточных славян IX-X вв. с севера Европы и Востока // Працы гiстарычнага факультэта БДУ: навук. зб. Вып. 3 / рэдкал.: У.К. Коршук (адк. рэдактар) [i iнш.]. – Мiнск: БДУ, 2008. C. 208-215. Темушев 2012 – Темушев С.Н. Проблема локализации «Русского каганата» IX века // Русское средневековье. Сборник статей в честь профессора Юрия Георгиевича Алексеева. – М.: Древлехранилище, 2012. С. 213-232. Темушев 2014 – Темушев С.Н. Образование Древнерусского государства. – М.: Квадрига, 2014. Тихомиров 1979 – Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // Тихомиров М.Н. Русское летописание. – М.: Наука, 1979. C. 22-48. Толочко 2003 – Толочко П.П. Русь изначальная // Археологiя. 2003. №1. С. 101-103. Толочко 2015 – Толочко А.П. Очерки начальной Руси. – Киев – СПб.: Лaypyc, 2015. Третьяков 1970 – Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. – Л.: Наука, 1970. Успенский 1890 – Успенский Ф.И. Патриарх Иоанн Грамматик и Русь-Дромиты у Симеона Магистра // Журнал министерства народного просвещения. 1890. CCLXVII. С. 1-35. Успенский 1915 – Успенский Ф.И. Первые страницы русской летописи и византийские перехожие сказания // Записки Одесского общества истории древностей. Т. XXXII. – Одесса, 1915. С. 199-228. Фроянов 2001 – Фроянов И.Я. Два центра зарождения русской государственности // Фроянов И.Я. Начала русской истории. – М.: Изд. дом «Парад», 2001. С. 752-762. Цукерман 2001 – Цукерман К. Два этапа формирования древнерусского государства // Славяноведение. 2001. №4. С. 55-77. Шахматов 1919 – Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. – Пг., 1919. Шинаков 2008 – Шинаков Е.А. Сходства и различия в процессах русского и болгарского начального государствогенеза // Вестник БГУ. История. Литературоведение. Право. Языкознание. 2008. № 2. С. 68-78. Шинаков 2011 – Шинаков Е.А. Что считать периодом «раннего государства» в процессе складывания Древней Руси? // Восточная Европа в древности и средневековье. Т. 23. – М., 2011. С. 324-328. Шинаков 2012 – Шинаков Е.А. Племена Восточной Европы накануне и в процессе образования Древнерусского государства // Древнейшие государства Восточной Европы: 2010 год: Предпосылки и пути образования Древнерусского государства. – М., 2012. С. 3493. Шинаков 2014 – Шинаков Е.А. Три первых упоминания русов (росов) конца 30-х – начала 40-х гг. IX в. в международном аспекте // Вестник Брянского государственного университета. 2014. № 2. С. 158-165. Шорохов 2014 – Шорохов В.А. Внешний фактор в истории Руси в конце VIII – середине IX в.: дисс. ... кандидата исторических наук [Место защиты: СПбГУ] – СПб., 2014. 37

Губарев О.Л. Две Руси IX века: свеоны 839 г. и даны Рюрика Шорохов, Мещенина 2016 – Шорохов В.А., Мещенина А.А. Поход русов на о. Эгина в 813 году: об одном из историографических мифов военного времени // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Альманах. Вып. 5: К 80-летию проф. И.Я. Фроянова / Под ред. д.и.н., проф. А.В. Петрова. – СПб., 2016. С. 339-350. Щавелев 2012 – Щавелев С.П. «В труднейшей обстановке высоко держал знамя науки» (А.А. Формозов о творческом наследии И.И. Ляпушкина) // Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. Материалы международной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения И.И. Ляпушкина (1902-1968). – СПб., 2012. С. 34-37. Щавелев 2013 – Щавелев А.С. Русы / росы в Восточной Европе: модель инвазии и некоторые особенности интеграции в мире восточных славян (вт. пол. IX-X в.) // Уральский исторический вестник. 2013. № 1 (38). С. 112-121. Щавелев 2014 – Щавелев А.С. Племя северян и хазарские крепости: еще раз о геополитике юга Восточной Европы первой половины IX века // Книга картины Земли. Сборник статей в честь И.Г. Коноваловой. / Под ред. Т.Н. Джаксон и А.В. Подосинова. – М.: Индрик, 2014. С. 323-329. Щендрыгин, Пенской 2011 – Щендрыгин А.Н., Пенской В.В. Тактика ранних славян и «стена» Святослава в «Истории» Льва Диакона (к проблеме военно-технической революции в Восточной Европе в IX-X вв. и образования Древнерусского государства) // Научные ведомости БелГУ. Сер. История. Политология. Экономика. Информатика. 2011. №1. Вып.17. С. 124-130. Юшков 1940 – Юшков С.В. К вопросу о происхождении русского государства // Ученые записки Московского юридического института. 1940. Вып. 2. С. 37-59.
 Аннотация Статья предлагает историографический обзор проблемы «дорюриковской» Руси, о которой свидетельствует как известный казус с посольством «русов»-свеонов 839 г., фигурирующий в Бертинских анналах, так и туманное упоминание в ПВЛ каких-то других варягов, которые правили до призвания Рюрика и были изгнаны. Ключевые слова Бертинские анналы; варяги; даны; Рорик Фрисландский; русы; Рюрик; свеоны Сведения об авторе Губарев Олег Львович, г. Санкт-Петербург, независимый исследователь e-mail: [email protected]








38

Valla. №3(5), 2017.

Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк. Ч. 2 (Окончание. Начало см. в №5/2017) В эволюции генеалогий Габсбургов наступление нового, XVII века, было отмечено принципиально важным событием. В 1605 г. вышла книга «Габсбургиака, или О древности и истинном происхождении Австрийского Дома» [Guillimann 1605]. Автором её был швейцарский историк Ф. Гиллеманн (ок. 1568 – 1612), уже известный своей историей Швейцарии, одной из первых (1598). В этой книге и «римская», и «меровингская» версии отвергаются как вымышленные [ibid.: 18-19, 64]. Особенной критике подвергается общепринятая «меровингская» версия. Принимая постулат последней об упоминавшемся выше Оттоберте (Отперте) как о непосредственном родоначальнике Габсбургов, Гиллеманн отрицает мнение, что тот был 1-м графом Габсбурга, поскольку сам замок, давший имя роду, был построен несколько веков спустя. Гиллеманн приводит в своей книге текст завещания Вернера, епископа Страсбургского (†1028), в котором последний говорит о себе как об основателе Габсбурга: «я, Вернариус, епископ Страсбургский, и основатель замка, именуемого Габесбург, и монастыря в наследственном владении моём (in patrimonio meo) в месте, называемом Мури…» [ibid.: 144]. В примечании Гиллеманн говорит, что приводит текст с автографа аббатства Мури, хотя завещание это было известно уже давно – оно содержится в «Хронике Гельвеции» швейцарского историка Эгидия Чуди (1500-1572), созданной в 1534-36 гг., но напечатанной лишь в 1734-36 гг. [Tschudi 1734: 9-10]. (Дискуссионный вопрос о подлинности завещания Вернера выходит за пределы темы настоящего очерка и не имеет принципиального для неё значения.) В связи с этим Гиллеманн задаётся вопросом: какими же землями обладали Оттоберт и его ближайшие потомки? Ответ он ищет в архивных документах швейцарских монастырей, находившихся в окрестностях замка Габсбург, в частности, аббатства Мури. Этот бенедиктинский монастырь (ныне – в швейцарском кантоне Ааргау, возле Базеля) был основан в начале XI в. Радботом, графом Габсбурга, и его братом Вернером, епископом Страсбурга (они же были основателями замка Габсбург). Аббатство стало «родовым» для Габсбургов на несколько веков, здесь захоронены многие члены рода. Документы монастырского архива чрезвычайно важны для истории рода Габсбургов. Особенно ценна т.н. Acta Murensia (Acta fundationis monasterii Murensis) – созданный около 1160 г. сборник, содержащий генеалогию первых поколений Габсбургов, историю монастыря, его владения и т.п. Впервые он был опубликован уже после написания книги Гиллеманна, в 1618 г. [Origines 1618, критическое издание см. Kiem 1883]. В документах аббатства Гиллеманн находит, что один из предков Габсбургов Ландолус (Ланцелинус, Канцелинус) именуется графом Альтенбурга, сыном Гунтрама Богатого и отцом Ратбота [Guillemann 1605: 16, 17]. Далее он ссылается на «древнейший пергаментный кодекс» эремитского монастыря Богоматери (Heremum Deiparae Matris). Без сомнения, речь идёт о т. н. Liber Heremi – сборнике из библиотеки монастыря в Эйнзидельне (Einsiedeln, ныне в швейцарском кантоне Швиц; название от нем. Einsiedler – отшельник; здесь с X в. существовал мужской отшельнический монастырь). Liber Heremi частично опубликована в [Morel 1843] и [Wyss 1885]. В монастырских синодиках упоминается Ита Лотарингская, супруга Ратбота, графа Виндониссы [Morel 1843: 418, 422; Wyss 1885: 348]. Затем Гиллеманн обнаруживает упоминание о Ландолусе в манускрипте «Экгерардуса, продолжателя Раперта, монаха [монастыря] св. Галла». Здесь имеется в виду Эккехард IV Санкт-Галленский, монах монастыря св. Галла (ныне – г. Санкт-Галлен в швейцарском кантоне того же имени), продолжатель истории своего монастыря под заглавием Casus S. Galli, начатой Ратпертом. Через год после выхода книги Гиллеманна сочинение Эккехарда 39

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк было опубликовано М. Гольдастом [Goldast 1606: I, 35-109]. В примечаниях публикатор недоумевает, почему Гиллеманн называет автора Eckgerardus, тогда как во всех четырех списках, использованных Гольдастом, он именуется Ekkehardus [ibid.: II, 196]. Вероятно, Гиллеманн пользовался не совсем исправным списком. Как бы то ни было, у Эккехарда он обнаруживает сообщение, что наряду «со многими другими наследственными владениями» упомянутый Ландолус владел и Виндониссой. Поскольку последняя (ныне – Виндиш) располагалась поблизости от Альтенбурга, как и построенный впоследствии замок Габсбург (сейчас все они входят в состав швейцарского г. Бругг и его пригородов), то Гиллеманн делает вывод, что именно здесь находилось родовое «гнездо» предков Габсбургов. Как видим, перед нами кропотливое исследование, основанное на документах различных монастырей. Поэтому его дальнейшие построения могут считаться научными гипотезами в современном понимании. Во многом они ошибочны, но не являются, как у авторов предыдущих версий происхождения Габсбургов, произвольным вымыслом. Гиллеманн приходит к выводу, что предки Габсбургов были ландграфами Эльзаса и Брейсгау (область, соседняя с Эльзасом, вдоль правого берега Рейна, также соседствующая на юге с Ааргау, где находились Виндонисса, Альтенбург и Габсбург). Отцом Отперта, родоначальника Габсбургов, он называет Теодибальда (Велибальда) – знатного и могущественного бургундского патриция, жившего в 1-й половине VII в. († 642). Гиллеманн приводит обширную выдержку из «Истории франков» хрониста Аймоина из Флёри (Aimoinus Floriacensis, ок. 950 – ок. 1008), где описывается борьба Велибальда с меровингским ставленником в Бургундии Флаохадом и гибель его. «История франков» впервые опубликована в 1514 г., Гиллеманн мог пользоваться парижским изданием 1602 г. Жака дю Брёля [Breul 1602: 13-388]. Аймоин здесь пересказывает, весьма близко к тексту, 89 и 90 главы IV книги из т. н. «Хроники Фредегара» [Фредегар 2015: 237-240]. Полный текст «Хроники Фредегара» был в то время ещё неизвестен. Но Аймоин, как и Фредегар, ничего не сообщает ни о предках, ни о потомках Велибальда1, т.е. наличие у него сына Отперта – не более чем гипотеза Гиллеманна. Ссылки на источники прекращаются при изложении генеалогии потомков Отперта. Как указывалось выше, здесь существовала проблема: документы, эпитафии и т. п., сообщая имена лиц, далеко не всегда указывали их родство, поэтому Гиллеманн, как и его предшественники, соединял их в единую генеалогию, руководствуясь лишь собственными предположениями. Его схема потомства Отперта не совпадает со схемами предшественников. Проблема усугублялась тем, что многие документы, которыми пользовались Гиллеманн и его предшественники, были подделками. В Средние века это было довольно распространённым явлением: нередко в монастырях изготавливались фальшивые грамоты императоров и других исторических лиц с целью отстоять имущественные интересы (привилегии, иммунитеты, владения и т. п.). В частности, в упоминавшемся монастыре св. Трудперта в начале XIII в. были составлены подложные документы, якобы доказывающие принадлежность Габсбургам с древних времён прав фогтства на монастырь (фогт – светское должностное лицо, управлявшее церковными владениями). Подделка возникла в связи с получением этих прав от герцогов Церингена родом владетелей Штауфена; видимо, монахи предпочли фогтство более географически удалённых Габсбургов близко расположенным Штауфенам. Благодаря этим подделкам фогтство действительно было передано Габсбургам, а Штауфены стали лишь их под-фогтами (Untervögte). Именно в числе таких фальсифицированных документов и были те, на которые ссылался Гиллеманн, например, документ графа Луитфрида и его сыновей, датированный 902 г. [Guillimann 1605: 97-100; см. Weech 1878: 78]. Вины Гиллеманна в том нет: основы новой дисциплины – дипломатики, дававшей методы распознавания подлинности документов, были разработаны Ж. 1

Виллебад в русском переводе.

40

Valla. №3(5), 2017. Мабильоном лишь в конце XVII в. Не знал Гиллеманн и того, что ландграфы Эльзаса, коим титулом он именует предков Габсбургов, начиная с Отперта (VII в.), появились лишь в конце XII в., а ландграфы Брейсгау – и того позже [Franck 1873: 94, 124]. Поэтому все документы с упоминанием ландграфов Эльзаса и Брейсгау ранее этого времени – фальсификации, как и надгробные надписи, на которые ссылается Гиллеманн [Guillemann 1605: 101]: при реставрации обветшавших надгробий монахи помещали на них надписи, соответствовавшие фальсифицированным «документам». Заслугами Гиллеманна стали признание вымышленности «меровингской» версии происхождения Габсбургов и стремление опираться в своём исследовании на документы, которые, однако, он не подвергал никакой критике. Слабость аргументации его гипотезы, по которой отцом Отперта был бургундский патриций Велибальд, была, видимо, причиной того, что гипотеза эта не получила поддержки и дальнейшего развития. Кажется, единственным, кто принял версию о Велибальде, был упоминавшийся выше К. Шоппе, который воспроизвёл схему Гиллеманна в своей брошюре, выводившей происхождение короля Испании Филиппа III от различных владетельных родов Европы [Scioppius 1619: Stemma I, s. p.]. Вместе с тем аргументированное опровержение Гиллеманном «меровингской» версии (напомним, что у сторонников «римской» версии критика её была полемической, но не исторической) было весьма важным – не случайно его работа переиздавалась в 1696 и 1737 гг. и ссылки на неё неизменно содержатся в исследованиях XVII-XVIII вв. Показательно, что даже в Испании, где правили Габсбурги, вывод Гиллеманна о вымышленности происхождения Габсбургов от Меровингов был полностью принят некоторыми исследователями. Так, в книге П. Мантуано, содержащей возражения и поправки к известной истории Испании иезуита Х. Марианы, в качестве опровержения утверждения последнего, что император Рудольф I «происходил из благороднейшего рода древних королей французов», Мантуано ссылается на мнение Гиллеманна, «современного автора, который написал наилучший труд о происхождении Австрийского Дома» [Mantuano 1611: 156; переизд. 1613], и далее приводит на 15 страницах выдержку из его работы. Примечательно, что после выхода книги, в 1606 г., Гиллеманн стал, по рекомендации императора Рудольфа II Габсбурга, первым профессором истории Фрейбургского университета, а в 1609 г. получил официальный пост императорского историографа – несмотря на то, что «лишил» Габсбургов десятков поколений предков. Наряду с этой попыткой серьёзного исследования выходят книги иного содержания. В 1608 г. в г. Баутцен (Будишин, в Верхнем Лаузице / Лужицах, в Чешском королевстве) напечатана книга «Австрийская генеалогия» [Hossmann 1608]. В ней даётся генеалогия Габсбургов по «меровингской» версии, но изложенной весьма оригинально. Автор, упомянув о «троянском» происхождении Меровингов, начинает генеалогию их с некоего Сарданавила / Сидоберта (Sardanavilus / Sidobertus), приведшего свой народ (300 000 человек) в Австрию в 362 г. и ставшего герцогом Австрии и Остфранконии. Его сын Варамунд (очевидно, Фарамонд) перевёл народ через Рейн в Галлию и стал первым королём франков. От жены Транквиллы Валерианы (!), дочери неназванного римского императора, он имел сына Клодия, умершего в Вене (!) в 446 г., чей сын Меровей был женат на Люцилле (!), дочери некоего короля в Англии и т.д., и т.п. Непосредственным родоначальником Габсбургов здесь называется Оттоберт, сын короля Сигиберта II от Агаты, дочери «короля в Сицилии» (!). Автор, несомненно, располагал одним из упоминавшихся вариантов «меровингской» версии, но «творчески» переработал его, вводя отсутствовавших в нём жён и добавляя детей, смешивая поколения и т. п. – очевидно, чтобы сказать своё слово в развитии генеалогии Габсбургов. Никаких ссылок на источники и работы предшественников в книге нет; она явно написана для широкого круга рядовых читателей, а не для историков и генеалогов. Автором этой поделки был Абрахам Хоссманн (Abraham Hossmann / Hoßmann, в новой литературе именуется Hosemann, 1561-1617) – «одиозно известный историосочинитель (Geschichts-Fabrikator)» и «неутомимый бумагомаратель», по характеристике позднейших 41

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк немецких историков [Gyurikovits 1847; Grünhagen 1884; Bednara 1936]. Его перу принадлежало несколько десятков книг по истории, генеалогии, теологии, он писал наставления по супружеской жизни, сочинения о громе и бурях с градом, о вещих снах и т. п. В исторических «трудах», особенно по истории городов родного Лаузица, Хоссманн часто прибегал к вымыслу и прямым фальсификациям исторических документов. Одна из них отозвалась почти три века спустя курьёзным происшествием. В 1893 г. власти и горожане г. Шпремберга готовились отметить 1000-летие города, но в ходе подготовки юбилея обнаружилось, что основание его императором Арнульфом – выдумка Хоссманна, и торжества пришлось отменить. Разумеется, книга Хоссманна о генеалогии Габсбургов абсолютно не имела научного значения. Но сам факт написания её таким автором знаменателен: Хоссманн в своём «творчестве» явно учитывал запросы читающей публики (вопреки латинскому названию, призванному демонстрировать учёность автора, книга написана по-немецки, как и другие его работы). Значит, читатели того времени интересовались этим предметом, что доказывает и переиздание книги в 1612 г. в Лейпциге. Следующие сорок лет XVII в. не принесли ничего нового в разработку генеалогии Габсбургов, кроме практически полного забвения «меровингской» версии. Не появилось ни одной книги, излагавшей её (за одним исключением, о котором – ниже). Она упоминалась лишь обзорно в числе существующих версий происхождения династии. Зато появлялись работы, в которых происхождение Габсбургов начиналось с графов Альтенбурга – Гунтрама Богатого (X в.) и основателя замка Габсбург Радбота (XI в.) [Strada 1629; Gans 1638]. Несколько работ излагали генеалогию потомства первого императора из рода Габсбургов – Рудольфа I [Kilian 1623; Strada 1629; Gans 1638]. Л. Вурфбайн показал происхождение от него по женским линиям современных автору монархов Европы [Wurffbain 1636] и дал восходящие генеалогии императора Фердинанда III, Филиппа IV Испанского и др. [Wurffbain 1645]. Продолжала разрабатываться «римская» версия – вышли упоминавшиеся работы [Seifrid 1613; Zazzera 1617; Pucci 1621]. Обращает на себя внимание факт значительного уменьшения в это время числа книг, затрагивавших тему генеалогии Габсбургов. Скорее всего, это было связано с шедшей тогда Тридцатилетней войной, в результате которой Германия была опустошена: города и деревни лежали в развалинах или вообще исчезли с лица земли; по оценкам историков, погибло до 1/3 городского населения и до 40% сельского, в некоторых районах вымерли 2/3 жителей. Вряд ли такие военные бедствия способствовали генеалогическим изысканиям; в это время резко сократилась издательская деятельность. Ряд из перечисленных выше книг той поры был издан за пределами Германии. В 1624 г. в Париже вышла брошюра «Об истинном происхождении Австрийского Дома» [Godefroy 1624]. Автором её был Т. Годфруа (1580-1649), занимавший с 1613 г. официальный пост историографа Франции и выполнявший дипломатические поручения (в частности, он был участником конгресса в Мюнстере, где был заключён т. н. Вестфальский мир, положивший конец Тридцатилетней войне). Эта работа Годфруа посвящена критике издания, вышедшего в Брюсселе и содержавшего генеалогические таблицы Габсбургов по «меровингской» версии. Здесь Годфруа чётко, по пунктам, со ссылками на многие древние хроники доказывает несостоятельность версии о происхождении Габсбургов от несуществовавшего Сигиберта, якобы сына короля Австразии Теодоберта II. Но, главное, он сообщает о существовании «истинной и древней генеалогии графов Габсбурга, которая недавно была разыскана и сообщена [автору] одним из главных должностных лиц республики Люцерн, и напечатана в 1618 г. с документами основания монастыря в Мури» [ibid.: 25]. Без сомнения, речь идёт об упоминавшейся выше публикации Origines Murensis Monasterii. В брошюре напечатана эта генеалогия, ошибочно утверждавшая происхождение Габсбургов от графов Тирштейна (Thierstein); Годфруа некритически подошёл к этому сообщению (впрочем, у него были свои причины верить ему, о чём – ниже), и посчитал данную генеалогию верной, а происхождение 42

Valla. №3(5), 2017. Габсбургов от графа Гунтрама Богатого объявил столь же ложным, как и происхождение от Меровингов (разбор «Тирштейнской» версии см. в [Schönleben 1680: 128-134]). В связи с публикацией Годфруа возникают вопросы. Непонятна запоздалая реакция автора на брюссельское издание: оно вышло в 1616 г., а брошюра Годфруа – в 1624 г. Вряд ли историограф Франции не смог своевременно узнать о ней. Неясно и то, почему именно это издание стало поводом для опровержения «меровингской» версии, существовавшей уже 100 лет и публично отвергнутой Гиллеманном в 1605 г. Ответы даёт непосредственное знакомство с указанным изданием. Автором его был некий Т. Пиеспорд [Piespord 1616]. Его произведение – даже не книга: это больших размеров альбом в три десятка страниц, обильно украшенных тонко выполненными гравюрами. Основное содержание альбома – генеалогические таблицы Габсбургов и некоторых родственных им семейств. Таблицы также художественно оформлены. Определённо, подготовка и осуществление такого издания потребовала немалых средств; несомненно, например, участие в нём известного гравёра Антверпенской школы И. Вирикса (J. Wierix) [Mauquoy-Hendrickx 1983: 557]. Альбом был явно «эксклюзивным» изданием, не рассчитанным на рядового читателя (в наше время библиографическая редкость). Вряд ли осуществление его было по силам любому исследователю генеалогии Габсбургов. Но в том и дело, что автором являлся не рядовой исследователь: Пиеспорд был секретарём правителя Испанских Нидерландов эрцгерцога Альбрехта Габсбурга, брата императоров Рудольфа II и Матиаса. Видимо, издание было предпринято под его патронажем – в этом убеждают некоторые детали текста предисловия. Здесь Пиеспорд приводит обоснования своих таблиц, называет свои источники. Главным для него является аббат Тритемий и выдуманная им «Хроника Хунибальда» (см. о них выше). В остальном он ссылается на авторов XVI – начала XVII вв., повторяя давно известные «аргументы» сторонников «меровингской» версии. Но у Пиеспорда появляется и нечто новое, то, ради чего и затеяно, несомненно, это издание. Он пишет: «Беатриса… дочь графа Габсбургского... жена Хильдебранда, сына герцога Мозелланского Мартина… родила Теодорика, от которого происходит род современных королей Франции – Капетинги» [Piespord 1616: Praefatio, I., K]. Итак, по Пиеспорду, Габсбурги – прямые потомки по мужской линии первых королей Франции, тогда как ныне правящие Бурбоны (отрасль Капетингов) – лишь потомки Габсбургов по женской линии. Здесь Пиеспорд ссылается на «новейшего описателя французской истории» Матьё. Без сомнения, имеется в виду книга Пьера Матьё (1563-1621) «Подлинная история войн между Домами Франции и Испании…», изданная в 1606 г.; в приложении к ней приведена генеалогия Дома Бурбонов [Matthieu 1606: fol. 47r – 60r]. Казалось бы, чрезвычайно удачная ссылка: даже французский историк признаёт происхождение Капетингов от Габсбургов по женской линии. Действительно, в указанной книге говорится: «Хильдебранд, герцог Мозеллании, женился на Беатрисе, дочери графа де Аспург, главы Австрийского Дома, от которой он имел сына Теодорика» [ibid.: fol. 51v]; последнего Матьё называет отцом Роберта, 1-го графа Анжуйского, прадеда Гуго Капета (абсолютно вымышленная генеалогия). Однако при этом Пиеспорд «не заметил», что Матьё называет герцога Хильдебранда внуком Людольфа, брата Анзегиза, предка Каролингов, и выводит последних от Альберика – брата Меровея; таким образом, по Матьё, как Каролинги, так и Капетинги являются потомками Меровингов в прямой мужской линии. Так что ссылка на Матьё у Пиеспорда – примитивный подлог, точно характеризующий цену «открытия» последнего. Происхождение Каролингов от Меровингов заимствовано Матьё, скорее всего, из упоминавшегося сочинения Вассебура, полного фантазий и домыслов [Wassebourg 1549: fol. lv r – lvi r; lxiij r; lxviij v – lxix r; xciiii r-v; xcviii r-v; cvii v]. Непосредственный предок Габсбургов Оттоберт и его преемники владели, подчёркивает Пиеспорд, сначала Алеманнией и Эльзасом, потом – Францией, Австразией, Бургундией. «По какому праву? По наследованию, дарению, либо силой оружия (aut 43

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк armorum)» [Piespord 1616: Praefatio, II]. Конечно, эти заявления были очень далеки от выставления претензий на корону Франции, но появление альбома Пиеспорда несомненно было политической акцией, дипломатическим ходом. Нужно учесть внутреннее состояние Франции той поры. На троне сидел 15-летний Людовик XIII, только недавно вышедший из под опеки матери, Марии Медичи, и враждовавший с нею. Осенью 1616 г. он так болел, что опасались за его жизнь; единственный законнорожденный брат его, Гастон Орлеанский, был ещё совсем ребёнком. Полнотой власти в стране располагал фаворит Марии Медичи маршал д’Анкр (Кончино Кончини), убитый в результате заговора в апреле 1617 г. Фактически в это время во Франции шла война с феодальной аристократией (партия «принцев», «грандов»), росло недовольство гугенотов. В этих обстоятельствах издание сочинения Пиеспорда приобретало вполне определённый смысл, подчёркнутый преподнесением альбома Людовику XIII посланником эрцгерцога Альбрехта (см. ниже). Смысл этот был отлично понят Т. Годфруа. В своей брошюре он прямо пишет, что понимает Пиеспорда так: поскольку «графы Габсбурга и их потомки из Австрийского Дома ведут происхождение по мужской линии от королей Франции первой династии, следовательно они обладают правом на корону» [Godefroy 1624: 19]. Таким образом, здесь на первом плане не столько генеалогический, сколько политический вопрос. Важную роль в написании и публикации брошюры Годфруа сыграл Н.-К. Фабри де Пейреск (1580-1637) – выдающийся французский учёный-энциклопедист, собиратель древностей и библиофил. Он сделал ряд открытий в астрономии, занимался геодезией, ботаникой и зоологией, одним из первых в Европе изучал египетские древности и пытался расшифровать иероглифы. Важная сторона его деятельности – переписка с многими учёными, деятелями культуры, политиками (Г. Галилей, Ф. Бэкон, П. Рубенс, Ф. де Малерб, Г. Гроций, кардинал Барберини и др.); сохранилось более 10 000 этих писем, важных для изучения истории науки того времени. Одним из активнейших участников переписки и другом Пейреска был известный французский философ, астроном и математик П. Гассенди (1592-1655). По смерти Пейреска Гассенди издал его жизнеописание; там он сообщает, что перед Рождеством 1617 г. Пейреск получил экземпляр альбома Пиесфорда, тогда как ещё раньше другой экземпляр был преподнесён королю Людовику XIII [Gassendi 1641: 163-164]. Далее Гассенди пишет, что возмущённый претензией Пиесфорда и его генеалогическими махинациями Пейреск, зная (видимо, из разбиравшейся выше книги Гиллеманна) о документах монастыря Мури в Швейцарии, завязал переписку со своим другом де Виком (Meric de Vic), бывшим в это время представителем Франции в Швейцарии. Без сомнения, Пейреск знал, кто стоит за Пиесфордом и что означает публикация его альбома. В этих обстоятельствах учёная дискуссия со ссылками на сочинения разных авторов не имела смысла – здесь требовались неопровержимые аргументы: документы, древние хроники и т.п. Поэтому Пейреск просит де Вика не только отыскать эти документы и снять с них копии, но и официально оформить свидетельство их аутентичности, чтобы можно было поместить их в королевский архив. Получив эти копии, он предпринял их тщательно проверенную публикацию. Свидетельства Гассенди подтверждаются документально. В обширнейшем архиве Пейреска сохранился том его переписки с де Виком, заметок и набросков работ, касающихся происхождения Габсбургов. Эти материалы подробно описаны в недавней статье П.Н. Миллера [Miller 2009]. Они доказывают, что неоднократно упоминавшаяся здесь публикация Origines Murensis Monasterii (1618) была осуществлена Пейреском в сотрудничестве с «отцом французской историографии» Андре Дюшеном (André Du Chesne, 1584-1640) и Т. Годфруа. Последний был школьным товарищем Пейреска и его корреспондентом. Годфруа был знаком со всеми материалами, полученными Пейреском из Швейцарии. Скорее всего, брошюра его была написана намного раньше публикации, но выход в свет её, видимо, затруднялся из-за внешней политики тогдашнего правительства Франции, склонявшегося к 44

Valla. №3(5), 2017. союзу с габсбургской Испанией. Трудно предположить, что, имея в 1618 г. все материалы для неё, Годфруа без причины отложил их на 6 лет. По-видимому, этим и объясняется упомянутая выше «запоздалость» реакции на сочинение Пиесфорда. Показательно, что даже публикация Origines была осуществлена «конспиративно»: без имён публикаторов и с указанием вымышленного места издания (Spiremberg); в архиве Пейреска сохранился первоначальный набросок титульного листа публикации, где указывался Франкфурт; вероятнее всего, книга была напечатана во Франции [Miller 2009: 15]. Поскольку задачей брошюры Годфруа было опровержение притязаний Габсбургов на корону Франции, неудивительно, что он некритично принял ошибочное утверждение одного из документов Origines о происхождении Габсбургов от графов Тирштейна: это низводило новоявленных претендентов на уровень мелких провинциальных владетелей. Вряд ли является случайным совпадением тот факт, что брошюра напечатана в 1624 г. – в том году, весной которого кардинал Ришелье вошёл в состав Королевского совета, а осенью которого стал фактически его главой. Основной целью во внешней политике кардинала было недопущение усиления Габсбургов, и появление работы Годфруа, разоблачавшей несостоятельность их претензий на корону Франции «по праву происхождения», могло быть знаком начала осуществления этой политики. Кстати, среди корреспондентов Пейреска был и старший брат Ришелье – Альфонс-Луи дю Плесси, позднее ставший архиепископом Лионским и кардиналом; через него Ришелье мог быть информирован о «проблеме Пиесфорда». Ришелье неоднократно прибегал к публикации и распространению анонимных памфлетов, так что поддержка издания брошюры Годфруа была вполне в его духе. Как бы то ни было, история издания альбома Пиесфорда и ответа на него Годфруа – пример использования генеалогии в политических целях. Во Франции же вышла в 1649 г. книга «Истинное происхождение презнаменитейших Домов: Эльзасского, Лотарингского, Австрийского, Баденского и некоторых других» [Vignier 1649]. Автором её был Жером Винье (1606-1661), внук французского историка Никола Винье (1530-1596), автора многих сочинений по истории церкви и Франции, среди которых – «Трактат о происхождении древних французов» (1582), в котором опровергается легенда об их происхождении от троянцев. В своей книге Ж. Винье предложил новую версию происхождения Габсбургов – от герцогов Эльзаса VII-VIII вв. («эльзасская» версия). Правда, как уже говорилось в предыдущей части статьи, первым эту версию выдвинул ещё И. Гебвилер в сочинении 1521 г. [Gebwiler 1521]. Но там было только заявлено о таком происхождении – без обоснований и указания связи герцогов Эльзаса с графами Габсбурга; к тому же вскоре Гебвилер принял «меровингскую» версию [Gebwiler 1527], и его предположение почти 130 лет пребывало в забвении (некоторые авторы упоминали его лишь в числе ошибочных версий). Винье делает родоначальником герцогов Эльзаса Эгу (Ega, Æga, †641) – одного из влиятельнейших лиц Франкского королевства VII в., майордома королей Дагоберта I и Хлодвига II, и даёт разработанную генеалогию его потомков через правнука – Этихо (Адальрика, Athic / Ethic / Adalric), в число которых входят Габсбурги, Церингены (герцоги Тека и Церингена, маркграфы Бадена) и Лотарингский Дом [Vignier 1649: 1-39]. Генеалогические таблицы занимают 1/6 объёма книги, остальное место отведено «Свидетельствам» (Preuves); если прежде авторы давали лишь ссылку на источник, то у Винье приводится текст из него, относящийся к лицу, упоминаемому в таблицах. Тем самым читатель освобождается от необходимости поиска источника и может непосредственно проверить убедительность включения данного лица в генеалогию. Такой способ подачи ссылок был введён упоминавшимся А. Дюшеном в серии его работ по генеалогии французских родов: де Шатильон (1621), де Монморанси и Лаваль (1624), де Вержи (1625) и др. Он был принят во французской генеалогической литературе XVII-XVIII вв.; часто «Свидетельства» составляли отдельный том или два, как приложение к тому с генеалогией. 45

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк Принципиальным отличием работы Винье от предшествующих генеалогий Габсбургов был отказ от ссылок на авторов XVI-XVII вв.: он использует лишь первоисточники – хроники, анналы, жития святых, грамоты императоров и королей, послания пап и епископов, завещания, неопубликованные древние манускрипты, архивные документы и т. п. (для получения последних Винье предпринял специальную поездку по Лотарингии). Это стало возможным благодаря публикаторской деятельности антиквариев, о которой говорилось в предыдущей части нашей статьи (во Франции их называли эрудитами). Большое число «свидетельств» взято из публикации Historiae francorum scriptores не раз уже упоминавшегося Андре Дюшена, составившего проект издания всех источников по истории Франции. Он подготовил материал для пяти томов, из которых успел при жизни выпустить только два, остальные издал его сын Франсуа Дюшен [Du Chesne 1636]. Проект Дюшена впоследствии продолжили т. н. «мавристы», речь о которых пойдёт ниже. Попутно следует отметить примечательное явление: во Франции второй половины XVI – первой половины XVIII вв. занятия историей нередко становились семейным, наследственным делом. Уже упоминались отец и сын Дюшены, дед и внук Винье. Упоминавшийся историограф Франции Теодор Годфруа (1580-1649) был сыном известного в своё время юриста; брат его Жак (1587-1652), также юрист, прославился комментариями к критическому изданию «Кодекса Феодосия» (собрания законодательства Римской империи V в.), напечатанному уже после его смерти в 1665 г.; известен Жак Годфруа также реконструкцией «Двенадцати таблиц» – законов Древнего Рима. Сын Теодора – Дени (16151681) – унаследовал от отца должность историографа; он известен работами по истории королей Франции Карла VII и Карла VIII, а также публикациями исторических документов. Историком был и его сын, также носивший имя Дени (1653-1719). Другой известной семьёй историков были Сент-Марты (de Sainte-Marthe). Сыновья поэта Гоше де Сент-Марта (прозвище «Сцевола», 1536-1623) – близнецы Сцевола II (15711650) и Луи (1571-1656) – были королевскими историографами и авторами первой «Генеалогической истории королевского Дома Франции» (1647). Они также приняли деятельное участие в подготовке первого издания «Христианской Галлии» (Gallia Christiana, 1626) – истории французской церкви с древнейших времён. Сыновья Сцеволы II – ПьерСцевола (1618-1690), Абель-Луи (1621-1691) и Никола-Шарль (1623-1663) – продолжили работу отца и дяди, подготовив второе издание «Христианской Галлии» в 4-х томах (1656), включавшее множество документальных материалов. Четвероюродный брат, их Дени де Сент-Март (1650-1725), возглавил новое издание, 1-й том которого вышел в 1715 г.; издание продолжалось до Революции 1789 г., было ею прервано и завершено только в 1865 г. По оценке Вольтера, «имя Сент-Март – одно из тех, которыми страна вправе гордиться». Возвращаясь к работе Винье, нужно сказать, что он использует около 20 отдельно изданных хроник и анналов. Из книг современных ему авторов он берёт не их мнения, а выдержки из приводимых в них документов. В числе таких авторов – упоминавшийся Гиллеманн [Guillemann 1605], фламандцы Обер Ле Мир (Aubert Le Mire, латиниз. Aubertus Miraeus, 1573-1640 [Miraeus 1612]), Жан Бюселен (Jean Bucelin / Buzelin, латиниз. Joannes Buzelinus, 1571-1629; не путать с немецким генеалогом Г. Буцелином, о котором см. ниже, [Buzelin 1624; Buzelin 1625]). Среди ближайших потомков Этихо / Адальрика было много лиц, канонизированных католической церковью, поэтому Винье обращается к агиографической литературе и сочинениям по истории церкви. Среди них – работы немецких историков К. Бруша (Kaspar Brusch / Caspar Bruschius, 1518-1559 [Bruschius 1551]); Л. Сурия (Laurentius Surius, 1523-1578 [Surius 1570, переизд. 1581, 1618]); лотарингского эрудита Ж. Рюира (Jean Ruyr, 1560-1645 [Ruyr 1626]); упоминавшегося фламандца Ле Мира [Miraeus 1606]. Много «свидетельств» Винье получил из недавно вышедших первых томов знаменитого издания Ж. Болланда «Деяния святых» [Acta Sanctorum 1643] (подробнее о нём см. ниже). Необходимо ещё раз отметить, что труд Винье стал первым примером генеалогической литературы, посвящённой Габсбургам, в котором построения опирались целиком на 46

Valla. №3(5), 2017. первоисточники. Если в разбиравшейся книге Гиллеманна (1608) использование последних было ограниченным, то у Винье – абсолютным. И это стало возможным не только и не столько благодаря многократно расширившейся за 40 лет базе источников, но в силу более принципиальных обстоятельств – научной революции XVII в. «XVII век принёс с собой революцию научную и мировоззренческую – утверждение рационалистического мировидения... пришедшего на смену мировидению традиционному, теологическому… В этой ситуации особую актуальность приобрела проблема научного метода» [Барг 1987: 291, 299]. Вопрос об основаниях научного метода был поставлен Ф. Бэконом и Р. Декартом. Хотя революция затрагивала в основном естественные науки, она произвела коренную перестройку всей системы знаний. На смену пониманию знания как эрудиции, овладения трудами авторитетов и толкования их, пришло осознание необходимости добывания новых и достоверных знаний, подтверждаемых доказательствами истинности. Последнее было принципиально важно для исторических исследований. Указанный труд Винье можно рассматривать как воплощение новых принципов в практике генеалогического исследования. Не случайно главная по объёму часть его именуется словом Preuves, основное значение которого – «доказательства». Как физики и астрономы от толкований Аристотеля и Птолемея переходили к опыту, наблюдению и расчёту, так генеалоги вместо ссылок на старые и новые авторитеты обращались к изучению документов. Однако, как уже отмечалось, в середине XVII в. ещё не были разработаны приёмы различения подлинных документов и подделок. Кроме того, далеко не всегда документы, упоминая какое-либо лицо, указывали его точное происхождение. Поэтому, даже основываясь целиком на первоисточниках, Винье был вынужден при разработке генеалогии потомков Этихона прибегать к предположениям. С этим связаны ошибки в этой генеалогии, над устранениями которых работало не одно поколение исследователей. Гипотеза Винье об общем происхождении Габсбургов и Лотарингского Дома стала предметом многовековой дискуссии, которую нельзя считать однозначно законченной и в наше время. Работа Винье нашла быстрый отклик. Уже в следующем, 1650 году, выходит книга Ж.Ж. Шиффле (1588-1660, не путать с братом Пьером-Франсуа и сыном Жюлем, историками), эрудита из Франш-Конте, автора, как считается, первой археологической публикации, описывающей раскопку погребения короля франков Хильдерика I. В этой книге [Chifflet 1650] Шиффле воспроизводит в переводе на латинский язык генеалогические таблицы Винье, дающие родословную Габсбургов, и «свидетельства», относящиеся к ней. Надо отметить, что в книге 1647 г. Шиффле приводил генеалогию Габсбургов, начинавшуюся с Оттоберта, графа Виндониссы и Альтенбурга, т.е. по Гиллеманну [Chifflet 1647: 314]. Значит, построения Винье были достаточно убедительными, чтобы заставить Шиффле изменить своё мнение. К «свидетельствам» Винье он добавляет ряд новых выдержек из хроник и документов. В своих комментариях он обращает внимание на указания хроник на родство деда Этихона – Эрхиноальда – с Меровингами и предками Каролингов. На этом основании Шиффле предлагает гипотезу, согласно которой бабка Эрхиноальда по матери Гертруда была дочерью предка Каролингов Ансберта от Блитильды, дочери короля франков Хлотаря I (†561), и тёткой несомненного родоначальника Каролингов св. Арнульфа, епископа Меца. Таким образом, по гипотезе Шиффле, Каролинги и Габсбурги оказываются потомками Меровингов по женской линии [Chifflet 1650: 43-44]. Происхождение Каролингов от дочери Хлотаря I засвидетельствовано в рукописях IX в. из г. Мец (современные исследователи отвергают эти свидетельства). Шиффле, несомненно, был знаком с этой генеалогией хотя бы по упоминавшемуся собранию А. Дюшена Historiae Francorum scriptores (T. II. P. 642). В одной из предыдущих своих работ он специально разбирает вопрос о браке Ансберта и Блитильды [Chifflet 1647: 427-453]. Происхождение же от Блитильды также и Габсбургов – инновация Шиффле. Следует учесть, что он находился на службе Филиппа IV Испанского и правителя Испанских Нидерландов 47

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк эрцгерцога Леопольда-Вильгельма, был ревностным сторонником Габсбургов и противником Франции. В других своих генеалогических работах он категорически отвергал утвердившееся среди французских исследователей мнение о происхождении Капетингов (следовательно, и Бурбонов) от Каролингов, что вызвало в своё время острую полемику. Так что предложенная Шиффле версия происхождения Габсбургов по женской линии, наряду с Каролингами, от первой французской династии, напрямую перекликалась с рассмотренной версией Пиесфорда. Явное стремление возвеличить Габсбургов подтверждают и дальнейшие рассуждения Шиффле об Эрхиноальде, родоначальнике Габсбургов по Винье. Следуют главки: «Эрхиноальд – муж знатный» (с параллелью: Карл Великий именовался так же), «Эрхиноальд – патриций» (с экскурсом в историю византийского титула и заключением: «Патриций во Франции, по моему суждению, был попечителем (tutor) короля и королевства»), «Эрхиноальд – герцог и принцепс франков» и т. п. [Chifflet 1650: 45-47]. Впрочем, в отличие от Пиесфорда, ни о каких правах Габсбургов на наследование французской короны по праву происхождения Шиффле не говорит. Отсутствуют сведения и о каком-либо участии в издании книги Шиффле австрийского правительства. Видимо, это была личная инициатива автора, ненавидевшего Францию за опустошение в ходе Тридцатилетней войны его родины – Франш-Конте. Принял «эльзасскую» версию и известный французский теолог, историк Д. Блондель (1590-1655) [Blondel 1654: II, 365; Tab. 37], доказавший в 1647 г. мифичность т.н. «папессы Иоанны». Этот двухтомный труд был целиком посвящён опровержению доказательств Шиффле, отрицавшего происхождение Капетингов от Каролингов. Тот факт, что эти непримиримые оппоненты признали «эльзасскую» версию, говорит об убедительности построений Винье. Однако Блондель внёс в его генеалогию некоторые непринципиальные изменения [ibid.: Tab. 37, 128]. Крупнейшим немецким генеалогом XVII в. был Габриель Буцелин (Gabriel Bucelin, 1599-1681). Швейцарец по рождению (из рода Butzlin), он стал монахом бенедиктинского монастыря Вейнгартен около г. Альтдорф (ныне – в федеральной земле Баден-Вюртемберг Германии), где потом стал профессором. Вейнгартен был в X-XII вв. родовым монастырём 1го Дома Вельфов, графов Альтдорфа – одного из влиятельнейших родов как Восточно-, так и Западно-Франкского королевств в IX-X вв.; здесь захоронен ряд членов этого рода. Это обстоятельство, видимо, послужило одной из причин внимания Буцелина к генеалогии Вельфов. Буцелину принадлежит более 50 трудов по церковной истории Германии, истории бенедиктинского Ордена, всеобщей истории, генеалогии, картографии. Многие из них остались в рукописи – в связи с сокращением книгоиздательской деятельности в Германии вследствие Тридцатилетней войны, из-за которой Буцелин в 1646-51 гг. жил в Австрии, а затем в Италии. В опубликованных работах он даёт генеалогии, как нисходящие, так и восходящие, сотен дворянских родов Германии, Австрии, Швейцарии и Нидерландов. Главным трудом Буцелина по генеалогии была «Германская топо-хроно-генеа-графия», изданная в 1665-78 гг. в 4-х томах (7 книгах) [Bucelin 1665]. В нём приводится «эльзасская» версия происхождения Габсбургов [ibid.: I (3), 15-16, 20; II (1): 348]. Но Буцелин сильно расходится с Винье и Блонделем в генеалогии первых поколений. Он принимает положение «меровингской» версии об Отберте как непосредственном родоначальнике Габсбургов, но делает его потомком Этихона, а от брата его Эберхарда производит Лотарингский Дом. В обоснование своего построения Буцелин ссылается на надгробные надписи захоронений в монастыре св. Трудперта [ibid.: I (3), 16], не зная, что они были фальсифицированы в начале XIII в. Генеалогия ближайших потомков Отберта до Гунтрама Богатого отличается как от схем Винье и Блонделя, так и от разных вариантов «меровингской» версии. Кроме того, Буцелин делает потомком Этихона графа Варина, от которого, через сына его Изенбарда, производит 1-й Дом Вельфов, императора Конрада I и Дом Капетингов [ibid.: II (1), 348, 349]. К потомству Этихона он относит также графов Шалона и Дижона в Бургундии [ibid.: II (1), 350]; возможно, здесь сыграло роль совпадение имён первых графов Шалона в IX в. Варина (Гверина) и Изембарта и родоначальников Вельфов; кроме того, одна 48

Valla. №3(5), 2017. из ветвей Вельфов с конца IX в. правила в королевстве Верхней Бургундии. Более того, в 1-м томе работы, вышедшем в 1655 г., Буцелин приписывает Изенбарду, кроме Вельфа, непосредственного предка Дома Вельфов, ещё 11 сыновей, среди них – Тассило, родоначальника Гогенцоллернов; от других происходят герцоги Алеманнии (Швабии), графы Хейлигенберг, Эберштейн, Эттинген и др. [ibid.: I (3), 54]; правда, во 2-м томе (1662) Тассило и 7 других сыновей у Изенбарда отсутствуют, но эти 12 сыновей потом будут долго фигурировать у разных авторов. Таким образом, Буцелин производит от Этихона большой комплекс родов, игравших первые роли в европейской истории на протяжении многих веков. Последующие исследователи опровергли эти гипотезы (см., например, [Scheidt 1751: 10]). Но авторитет Буцелина оказал влияние на признание «эльзасской» версии среди немецких генеалогов. О жизни и работах Буцелина см. [Bergmann 1862]. Во второй половине XVII в. особенно заметно проявилось та разница между «историками» (историописателями) и «антиквариями» (к которым можно отнести и генеалогов), о которой шла речь в предыдущей статье. В то время, когда последние разрабатывали, опираясь на источники, новую версию происхождения Габсбургов, историописатели повторяли в своих сочинениях домыслы XVI в. Так, И.П. Даубер (15981650) в панегирической поэме-генеалогии Австрийского Дома возрождает уже забытое происхождение его от мифического Антенора Троянского [Dauber 1658]; то же делает И.Г. Киффер в сочинении о истории Священной Римской империи и особенно о роли в ней Австрийского Дома [Kieffer 1671: 75-92]. Профессор Виттенбергского университета Г.К. Кирхмайер (1635-1700), писавший сочинения по классической литературе и филологии, физике, металлургии, ботанике, мифологии, истории, праву, теологии и т.д., в работе «Об Австрийском Доме», напечатанной под псевдонимом Фосфорус Австрийский, со ссылками на рассматривавшихся выше авторов начала XVI в. (Меннеля, Стабия, Зунтхайма и др.), повторяет «меровингскую» версию о происхождении Габсбургов от короля франков Фарамонда [Phosphorus 1665: 26-34]. Правда, в сочинении 1677 г., изданном уже под своим именем, он упоминает о версиях Блонделя и Буцелина [Kirchmaier 1677: Cap. II, § V, s. p.], но делает упор на «римской» версии. И.Я. Вейнгартен в своей истории австрийской монархии, касаясь происхождения Габсбургов, не находит более авторитетного источника, чем рассмотренный выше опус А. Хоссманна, в искажённом виде содержащий «меровингскую» версию [Weingarten 1673: I, 816]. В панегерических сочинениях об Австрийском Доме Ф.А. Брандиса источником сведений о происхождении Габсбургов является та же «меровингская» версия в интерпретации известного нам Т. Пиеспорда [Brandis 1674: 5-12; Brandis 1678: 4-10]. Как видим, историописатели отставали в информационном плане от генеалогов на 100-150 лет. В середине XVII в. под пером певцов «славы Австрийского Дома» возрождается, после десятилетий забвения, и «римская» версия. Подчиняясь духу времени, они вынуждены признать вымыслом родословную Габсбургов от Ноя. Но их не удовлетворяло и происхождение от Меровингов – королей одного из варварских государств, возникших на развалинах Римской империи. Оставалось происхождение от Энея. Не останавливаясь на его предках – греко-римских богах, ревнители Габсбургов сосредотачивали внимание на потомках – царях в Италии, основателях Рима: сын Энея – Юл (Асканий) – был предком рода Юлиев, к которому принадлежал Юлий Цезарь, а по женской линии и усыновлению – и императоры династии Юлиев-Клавдиев. Через ответвление Юлиев – фамилию Юлианов – потомство шло к роду Анициев, из которого происходил император Западной Римской империи Олибрий (372 г.) и ряд императоров Восточной империи. Таким образом, непосредственные предки Габсбургов – римский род Пьерлеони, потомки Анициев, происходили по прямой линии от величайших правителей мира. Только такое происхождение приличествовало «славнейшему и благочестивейшему Австрийскому Дому». Реставратором «римской» версии был Диего Тафури (Diego Tafuri, 1604-1673), итальянский монах-францисканец родом из г. Лекуиле в Апулии; по месту рождения он чаще именуется Диего Лекуиле (Diego de / da Lequile, Diego Tafuri de Lequile). Лекуиле находился 49

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк на службе у эрцгерцога Фердинанда-Карла, правителя Тироля, и в 1653 г. издал в Антверпене (Испанские Нидерланды) на итальянском языке книгу «Эрцгерцог Австрийский Фердинанд-Карл, правящий граф Тироля, или Поэтические панегирики в его хвалу, с политической прозой» [Lequile 1653]. Название говорит само за себя, а определение «политическая» (politiche) означает здесь не политику в современном смысле этого слова, оно родственно французскому politesse – «учтивость, любезность». На деле это даже нечто большее: безудержное восхваление. Так, «Проза первая» озаглавлена «Княжеский венец (корона)»; венец сравнивается с зодиакальными созвездиями (Лекуиле был склонен к астролого-мистическому символизму), а украшениями его являются драгоценные камни – добродетели эрцгерцога: «Первое украшение (fregio). Овен, сапфир, благородство». Далее следуют «Телец, сердолик, сан», «Близнецы, рубин, благочестие» и т. п. В разделе «Происхождение Австрийского Дома» [ibid.: 128-225] Лекуиле описывает три «главные мнения» об этом происхождении: «римскую» и «меровингскую» версии и происхождение от графов Виндониссы и Альтенбурга (по Гиллеманну). Автор пытается изобразить беспристрастность в рассмотрении версий, но все его симпатии – на стороне «римской». Собственно, рассмотрение сводится к перечислению авторов, придерживавшихся той или иной версии. Здесь – всё известные уже имена: Вион, Витиньяно, Зейфрид, Тритемий, Меннель, Гебвилер и т.д. Никакой попытки хотя бы оценить достоверность генеалогий в книге нет. В изданном вскоре другом сочинении Лекуиле [Lequile 1655, позднее в составе [Lequile 1660] автор уже не скрывает своей приверженности «римской» версии. Собственно генеалогией он не занимается и здесь, по-прежнему главная задача его – славословие Австрийскому Дому, теперь с упором на его «благочестие». В связи с этим он, например, немало страниц отводит опровержению сомнений некоторых авторов в происхождении столь могущественного рода от каких-то беглецов из Рима. По Лекуиле, братья Рудольф и Альберт Пьерлеони ушли из Рима в Гельвецию (совр. Швейцария) «по причинам похвальнейшим и уважительнейшим». Этот уход он связывает с событиями 1145 г. в Риме, когда созданную здесь республику неформально возглавил Арнольд Брешианский – обличитель папства, противник светской власти и богатств духовных лиц. Ещё в 1140 г. папа осудил его взгляды как еретические, и в 1155 г. он был казнён. Противниками Арнольда, среди других знатных римских родов, были и Пьерлеони (кроме Джордано, избранного патрицием республики); таким образом, они были защитниками церкви, и только бесчинства римского плебса, принудившие папу покинуть город, заставили братьев последовать его примеру и уйти в Гельвецию. Так что, делает вывод автор, благочестивость Австрийского Дома и преданность его католической религии – наследственные, идущие от его родоначальников [Lequile 1655: 125-133]. Естественно, никаких подтверждений своей версии Лекуиле не приводит, но спорит с Волатерранусом и Вионом, относившим уход братьев Пьерлеони из Рима к 1177 г. Никаких новых аргументов в доказательство происхождения Габсбургов от Пьерлеони, а тех – от Анициев и т. д., в сочинении нет. Опять лишь ссылки на ту же «обойму» авторов: Вион, Витиньяно, Зейфрид и др. Мы останавливаемся подробно на книге Лекуиле лишь потому, что на неё часто ссылались последующие авторы. Определённую роль в поддержании интереса к «римской» версии сыграл П. Ламбек (1628-1680). Он был хранителем Императорской библиотеки в Вене и составил описание её книг и рукописей, изданное в 1665-79 гг. в 8 томах. Во 2-м томе этого труда напечатаны фрагменты хроники Гундельфингена (см. выше), которые Ламбек сопроводил обширным комментарием, воспроизводившим схему Зейфрида [Lambeck 1669: 471-493; Kollar 1761: 740-792]. Ещё одной попыткой возродить «римскую» версию была книга Ч. Бозелли [Boselli 1680]. Этот многословный (характерная черта приверженцев данной версии), с бесчисленными повторами и отступлениями в библейскую, римскую и византийскую историю, трактат более чем в тысячу плотно напечатанных страниц не внёс (да по понятным 50

Valla. №3(5), 2017. причинам и не мог внести) ничего нового в доказательство истинности «римской» версии. Здесь повторяются «аргументы» предшественников, на которых и даются ссылки. В самом конце XVII в. вышло сочинение по истории Австрии времён императоров Рудольфа I и Альбрехта I Вацлава Червенки, каноника Литомержицкого кафедрального капитула в Чехии (Václav Vojtěch Červenka z Věžňova, Wenceslas Czerwenka, 1636-1694). Во введении рассматриваются версии Гиллеманна и «римская» [Czerwenka 1691: 13-63 первой пагинации], предпочтение отдаётся второй. Автор неуклонно следует методу предшественников, бесконечно ссылаясь на них и цитируя. Он приводит сводку «доказательств» истинности «римской» версии, среди которых согласие с ней всех писателей со времён Рудольфа I до Максимилиана I, когда было придумано происхождение Габсбургов от Меровингов. В грамоте Рудольфа I от 1259 г. он называет своих предков только до прадеда (Альбрехта Богатого, того самого Пьерлеони, который с братом ушёл из Рима), откуда Зейфрид, цитируемый Червенкой, делает вывод, что Рудольф I признаёт отсутствие среди своих предков старых графов Габсбурга. Далее следуют доводы: Максимилиан I, по сообщению Паоло Джовио, признавал происхождение своего рода от Пьерлеони (как известно, именно Максимилиан патронировал разработку «меровингской» версии, да только что и сам Червенка говорил, что она «придумана» при Максимилиане); некий Лукас Контилий (Lucas Contilius) сообщает, что Карл V во время своего пребывания в Риме разыскивал реликвии семейства Пьерлеони. Особенно впечатляют такие «доказательства», как облагодетельствование Зейфрида Фердинандом II, которому «Зейфрид посвятил 3-ю книгу своего труда»; то же сделал Филипп III Испанский, которому посвящена 2-я книга; граф Оливарес (фактический правитель Испании при Филиппе IV) одобрил сочинение Витиньяно, в котором Австрийский Дом производится от Пьерлеони, и т. п. Трудно поверить, что это писалось в 1691 г. Непримиримых противников – сторонников «меровингской» и «римской» версий – объединяет одно: полное игнорирование перемен в методах и средствах исторического познания, которые произошли в течении XVII в., колоссального приращения исторической информации за этот период. Для них время остановилось в лучшем случае на начале этого века. Нечего и говорить, что в их сочинениях нет хотя бы упоминания «эльзасской» версии, имён Винье, Блонделя, Буцелина. Тем не менее старания их не увенчались успехом: их версии канули в Лету, и хотя некоторые их работы переиздавались в XVIII в., а в трудах историописателей встречались и «меровингская», и «римская» версии, последующие генеалоги разрабатывали только «эльзасскую» версию. Своеобразным подведением итогов развития генеалогии Габсбургов по состоянию на конец XVII в. стала работа И.Л. Шёнлебена (1618-1681). В ней достаточно подробно разбираются 20 вариантов всех версий генеалогии [Schönleben 1680: 1-212 первой пагинации]. Характерным явлением для XVII в. стало создание коллективов по изучению истории. Розыск, сбор, критическое исследование и издание средневековых источников были весьма трудоёмким и затратным делом. Усилиями энтузиастов-одиночек решить задачу было невозможно. Более всего для этой цели подходили церковные организации, в частности, монашеские ордена. Требования устава, монашеская дисциплина обеспечивали создание работоспособного коллектива; монастырский быт освобождал учёного от материальных забот, позволяя целиком сосредоточиться на исследованиях. Интернациональность церкви способствовала быстрому получению необходимых материалов из других стран. Благодаря этому было возможно в кратчайший срок сосредоточить в руках редакторов и издателей огромное количество источников. Только этим объясняется то обстоятельство, что как-то внезапно, в короткое время могли появиться увесистые фолианты, каждый из которых по количеству документального материала давал больше, чем всё, что было создано в смысле публикации источников предшествующей эпохой [Вайнштейн 1940: 97].

51

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк В 1618 г. в Париже была создана Конгрегация св. Мавра монашеского ордена бенедиктинцев, утверждённая в 1621 г. буллой папы Григория XV. Выбор этого ордена был не случаен: монастыри бенедиктинцев – самые старые в Европе, в них было накоплено огромное количество разного рода древних документов. Но самое важное в том, что уже в уставе основателя ордена – св. Бенедикта Нурсийского – содержалось требование систематического чтения и изучения монахами книг. Из среды бенедиктинцев вышло большое число средневековых хронистов, а позднее – антиквариев, эрудитов, историописателей. Задачей Конгрегации были сбор, изучение и публикация источников и создание на их основе исторических трудов. Мавристы, как обычно называются члены этой организации, развернули беспримерную по масштабам работу; они располагали большими средствами, колоссальными архивными фондами и значительным числом сотрудников. Кроме материалов монастырских библиотек и архивов Франции, они получали копии документов из других стран, нередко члены конгрегации посылались за границу для розыска нужных материалов. Мавристы выпустили большое число критических изданий отцов церкви, памятников и сочинений по истории Древней Греции и Рима. Но наиболее значимы были собрания источников по европейской истории. Среди них – «Собрание историков Галлии и Франции» М. Буке (Martin Bouquet, 1685-1754); Буке издал первые 8 томов этого издания (1738-1752), не потерявшего значения до настоящего времени; оно было продолжено мавристами и окончено лишь в 1904 г. Огромный материал собрали Э. Мартен (Edmond Martène, 16541739) и Ю. Дюран (Ursin Durand, 1682-1771); часть его вошла в упоминавшуюся «Христианскую Галлию» и собрание Буке, а часть составила 5 томов их сборника Thesaurus novus Anecdotorum (1717) и 9 томов Veterum scriptorum et monumentorum historicum (17241733). В 1713 г. мавристы начали издание монументальной «Литературной истории Франции» (Histoire littéraire de la France), содержавшей огромный материал по истории французской культуры и большое число источников. Это издание продолжается поныне. Членами конгрегации создана история ряда провинций Франции: Бретани (1707) и Парижа (1725) Г. А. Лобино (G. A. Lobineau, 1666-1727), Лангедока (5 томов, 1730-1745) Ж. Вессета (Joseph Vaissète, 1685-1756) и К. Девика (Claude Devic / de Vic, 1670-1734) и др. В 1750 г. вышло первое издание «Искусства поверять даты» (L’Art de vérifier les Dates), подготовка которого была начата М. Дантином (Maur Dantine, 1688-1746) и закончена тем же Ю. Дюраном и Ш. Клемансе (Charles Clemencet, 1703-1778). Книга в двух частях содержала подробное описание различных систем летоисчисления и календарей, хронологические таблицы, списки консулов и императоров Рима, пап, императоров Запада и Востока, королей варварских государств, императоров Священной Римской империи, правителей ряда европейских государств и т.п. Расширенное издание под редакцией Ш. Клемансе вышло в 1770 г. Ф. Клеман (François Clément, 1714-1793) значительно переработал и дополнил его, превратив в трёхтомную энциклопедию хронологии и истории правителей множества государств; особенно ценны приведённые здесь сведения по истории феодальных сеньорий Франции [Clément 1783]. Это издание повторено (с некоторыми дополнениями) в 1818-19 гг. в 18 томах. Выдающимся представителем мавристов был Жан Мабильон (Jean Mabillon, 16321707). Ему принадлежит множество работ, крупнейшими из которых были «Жития святых Ордена святого Бенедикта» (6 томов, 1668-1701) и «Анналы Ордена св. Бенедикта» (6 томов, два последних изданы посмертно, 1703-39). Но важнейшими его трудами стали «Шесть книг о дипломатике» (De re diplomatica libri VI, 1681), и «Дополнения» к ним (1704). В них Мабильон заложил основы новой научной дисциплины, позволяющей устанавливать подлинность исторического документа. Как напишет в XX в. Марк Блок, «…год 1681 – год публикации De Re Diplomatica – поистине великая дата в истории человеческого разума: наконец-то возникла критика архивных документов» [Блок 1973: 47]. Продолжили работу 52

Valla. №3(5), 2017. Мабильона мавристы Р.-П. Тассен (René-Prosper Tassin, 1697-1777) и Ш.-Ф. Тустен (CharlesFrançois Toustain, 1700-1754), выпустившие 6-томную работу «Новый трактат о дипломатике» (1750-1765), в которой развили и уточнили многие положения Мабильона, особенно относительно средневековой палеографии. Ещё одним выдающимся мавристом был Б. Монфокон (Bernard de Montfaucon, 16551741). Он исследовал византийские рукописи и сделал для греческой палеографии то же, что Мабильон – для латинской дипломатики. В труде «Греческая палеография» (1708) Монфокон дал очерк истории греческого письма и разработал методы определения датировки рукописей. Среди его исторических работ – «Памятники французской монархии» (5 томов, 1729-33). Библиография трудов мавристов содержит около 220 авторов и более 700 названий работ [Tassin 1770; Robert 1881; Lama 1882; Wilhelm 1908]. Кроме опубликованных трудов, мавристы оставили огромное собрание рукописных материалов, использовавшихся исследователями в последующие века. Франция не случайно стала местом действия Конгрегации св. Мавра. Это было централизованное государство, и работа мавристов проходила под эгидой правительства. В раздробленной на множество владений Германии усилия знаменитого философа и математика Г.В. Лейбница (1646-1716) по организации Коллегии германских историков по образцу французской Конгрегации и изданию «Императорских анналов Германии» не увенчались успехом. Ему с сотрудниками удалось лишь опубликовать трёхтомное собрание источников (Scriptores rerum Brunsvicensium, 1707-11); не законченные Лейбницем «Брауншвейгские анналы» были опубликованы только в 1843-46 гг. Аналогично в такой же раздробленной Италии только энтузиазм и эрудиция Л.А. Муратори (1672-1750) позволили ему издать массу исторических и публикаторских работ, среди которых – «Историки Италии от 500 до 1500 гг.» (Rerum Italicarum Scriptores, 25 томов, 1723-51), «Средневековые древности Италии» (Antiquetates italicae medii aevi, 6 томов, 1738-42), «Анналы Италии» (Annali d`Italia, 12 томов, 1743-49). Орден иезуитов также выступал как организация учёных-историков. Во Франции их центром была Клермонская коллегия, где иезуиты собрали огромную библиотеку манускриптов. Членам ордена принадлежит большое число работ по частным вопросам истории и генеалогии. Кардинал Д. Пето (Denis Pétau, латинизир. Dionisius Petavius, 15831652) внёс значительный вклад в дальнейшую разработку хронологии, начатую И.Ю. Скалигером. В работе «О науке хронологии» (Opus de doctrina tempororum, 1627) он подробно разбирает системы календарей античности, летоисчисления в Средние века, даёт методы для практического установления дат. Сокращённое изложение этого труда (Rationarium temporum, 1633) было переведено на несколько языков и переиздавалось до середины XIX в. Но крупнейшим предприятием иезуитов стало издание «Деяний святых» (Acta Sanctorum). Оно было начато фламандцем Ж. Болландом (Jean Bolland, 1596-1665) в 1630 г. Идея собрать воедино жития святых принадлежала другому иезуиту – Х. Росвейду (Heibert Rosweyde, 1569-1629), который собрал большое количество манускриптов, содержащих данные о жизни многих святых; он намеревался давать лишь оригинальные тексты, но Болланд, после смерти Росвейда призванный разобрать его материалы и продолжить работу, решил добавлять к ним комментарии, содержащие сведения о происхождении и авторстве житий, их исторической достоверности и т.п. Поэтому жития подвергались исторической критике, для чего необходимо было провести большую палеографическую работу, сличение рукописей, выявление их истории, сравнение их данных с другими источниками. Всё это требовало разработки новых приёмов исторической критики. В ней иезуиты заходили настолько далеко, что объявляли, например, почти все грамоты меровингской эпохи подложными. Между прочим, это послужило поводом к исследованиям Мабильоном древних документов и разработке им дипломатики. 53

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк «Деяния святых» были организованы по календарному принципу: тома издавались по месяцам, и жития помещались по дням, в которых отмечалась память святых. Болланд, после пяти лет работы над январским томом, понял, что предпринятое им дело неподъёмно для одного человека. Орден выделил для него помощников, число которых росло со временем и превратилось в т. н. общество болландистов. Два первых тома, содержавших жития за январь, вышли лишь в 1643 г. – после 13 лет работы над ними. При жизни Болланда были изданы 5 томов; болландисты продолжали работу в Антверпене до роспуска папой Климентом XIV Ордена иезуитов (1773 г.). К этому времени было издано 50 томов собрания. Общество болландистов переместилось из Антверпена в Брюссель (Австрийские Нидерланды), но в 1788 г. австрийское правительство закрыло его. В середине XIX в. общество было возрождено под патронажем бельгийского правительства, в 1845 г. вышел новый, 54-й том издания. Оно продолжалось до 1940 г., когда вышел 68-й том. В настоящее время общество болландистов издаёт различные указатели, дополнения, репринты коллекции, периодическое издание Analecta Bollandiana и т.п. См. [Delahaye 1920]. Возвращаясь к генеалогии Габсбургов, следует сказать, что «эльзасская» версия их происхождения стала предметом разработки в исследованиях XVIII в., ведшихся уже методами, практически не отличающимися от современных. Большой вклад в эту разработку был внесён капитальными трудами М. Херрготта (Marquard Herrgott, 1694-1762), опубликовавшего в 1737 г. собрание почти 1000 документов по истории и генеалогии Габсбургов; О. Кальме (Augustin Calmet, 1672-1757), написавшего 7-томную «Историю Лотарингии» (1745-57); Шёпфлина (Johann Daniel Schöpflin, 1694-1771), автора истории Эльзаса (1751-61), собрания документов по этой истории (1772-73) и 7-томной истории Церингено-Баденского Дома (1763-66); Грандидье (Philippe-André Grandidier, 1752-1787), работы которого по истории архиепархии Страсбурга (1776) и Эльзаса (1787) содержат ценный материал для генеалогии предков Габсбургов. Итак, обзор эволюции генеалогий Габсбургов показывает, что на протяжении XVI-XVII вв. шёл непрерывный сбор и обработка исторической информации, совершенствование методов этой работы. Такие явления общественной жизни Европы, как Контрреформация и догматизм протестантства, оказавшие деформирующее идеологическое влияние на историописание, практически не затронули прогресс развития конкретного исторического познания. Воронин В.М., г. Арзамас Литература Барг 1987 – Барг М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. – М.: Мысль, 1987. Блок 1973 – Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. с франц. Е.М. Лысенко. – М.: Наука, 1973. Вайнштейн 1940 – Вайнштейн О.Л. Историография Средних веков в связи с развитием исторической мысли от начала Средних веков до наших дней. – М. – Л.: Соцэгиз, 1940. Фредегар 2015 – Хроники Фредегара. / Пер. с лат. Г.А. Шмидта. – СПб.: Евразия; М.: Клио, 2015. Acta Sanctorum 1643 – Acta Sanctorum… collegit, digessit, Notis illustravit Ioannes Bollandus… Prodit nunc duobus Tomis Ianuarius. Antverpiae, 1643. Bednara 1936 – Bednara E. ‘Hosemanns Lügengeschichte von Leobschütz’, Beiträge zur Heimatkunde Oberschlesiens. Bd. 3. Leobschütz, 1936. S. 185-189. Bergmann 1862 – Bergmann J. ‘Der Genealog P. Gabriel Bucelin’, Sitzungberichte der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-Historische Classe. Bd. 38. Jahrgang 1861. Heft I bis III. Wien, 1862. S. 47-58. 54

Valla. №3(5), 2017. Blondel 1654 – Blondel D. Genealogiae Francicae plenior assertio. Vindiciarum Hispanicarum, Novorum Luminum, et Lampadum historicarum, à Joanne Jacobo Chiffletio… omnimoda eversio. T. I – II. Amstelaedami, 1654. Boselli 1680 – Boselli C. L’Austria Anicia… Milano, 1680. Brandis 1674 – Brandis F.A. Frucht-bringend Oesterreichische Lorbeer-Zweig. Augstburg, 1674. Brandis 1678 – Brandis F.A. Fama Austriaca… sive rerum Austriacarum brevis narratio collecta. Bolsani, 1678. Breul 1602 – Breul, J. du Aimoini monachi… libri quinque de gestis francorum. Parisii, 1602. Bruschius 1551 – Bruschius C. Monasteriorum Germaniae praecipuorum ac maxime illustrium. Ingolstadii, 1551. Bucelin 1655 – Bucelinus G. Germania topo-chrono-stemmato-graphica sacra et profana. [T. I. Pars 1-2], Augustae Vindelicorum, 1655; [T. I. Pars 3]. Pars operis tertia. Genealogica Germaniae notitia. Augustae Vendilicorum, 1655; [T. II. Pars 1.] Germaniae topo-chronostemmatographicae sacrae et profanae Pars altera. Augustae Vendilicorum, 1662; [T. II. Pars 2.] Genealogica Germaniae notitia Partis Secundae Pars Tertia. Augustae Vendilicorum, 1662; [T. III. Pars 1.] Pars tertia, Germaniae topo-chrono-stemmatographicae, sacrae et profanae. Francofurti ad Moenum, 1672; [T. III. Pars 2.] Sacri Romani Imperii Principum, Comitum, Baronum et eqvestris ordinis Dynastarum Stemmata et Probationes. Ulmae, 1672; [T. IV.] Pars quarta, Germaniae topo-chrono-stemmatographicae, sacrae et profanae. Ulmae, 1678. Buzelin 1624 – Buzelin J. Annales Gallo-Flandriae. Duaci, 1624. Buzelin 1625 – Buzelin J. Gallo-Flandria sacra et profana. Duaci, 1625. Chifflet 1647 – Chifflet J.J. Vindiciae Hispanicae. Antverpiae, 1647. Chifflet 1650 – Chifflet J.J. Stemma Austriacum. Antverpiae, 1650. Clément 1783 – Clément F. L’Art de vérifier les dates historiques, des chartes, des chroniques et autres monumens… T. I. Paris, 1783; T. II. Paris, 1784; T. III. Paris, 1787. Czerwenka 1691 – Czerwenka W.A. Annales et Acta Pietatis Augustissimae ac Serenissimae Domus Habspurgo-Austriacae. Pars I. Vetero-Pragae, 1691. Dauber 1658 – Dauber J.P. Austriacae gentis origo. Casselis, 1658. Delahaye 1920 – Delahaye H. L’œuvre des Bollandistes 1615-1915. Bruxelles, 1920. Du Chesne 1636 – Du Chesne A. Historiae francorum scriptores coaetanei, ab ipsius gentis origine, ad Pipinum usque regem. T. I-V. Lutetiae Parisior, 1636-1649. Franck 1873 – Franck W. Die Landgrafschaften des heiligen römischen Reichs. Braunschweig, 1873. Gans 1638 – Gans J. Arboretum genealogicum. Coloniae Agrippinae, 1638. Gassendi 1641 – Gassendi P. Viri illustris Nicolai Claudii Fabricii de Peiresc, senatoris Aqvisextiensis Vita. Parisiis, 1641. Gebwiler 1521 – Gebwiler H. Ein schöne warhafftig und hievor ungehörte hystorie… der heiligen junckfrawen Otilie… [Straßburg, 1521]. Gebwiler 1527 – Gebwiler H. Epitoma regii ac vetustissimi ortus Sacrae cesaree… [Strassburg], 1527. Godefroy 1624 – Godefroy Th. De la vraye origine de la maison d’Austriche, contre l’opinion de ceux qui la font descendre en ligne masculine des Rois de France de la premiere Race, dicte des Merovingiens. [Paris], 1624. Goldast 1606 – Goldast M. Alamannicarum rerum scriptores aliquot vetusti... T. I-II. Francofurti, 1606. Grünhagen 1884 – Grünhagen E. ‘Abraham Hosemann, der schlesische Lügenschmidt’, Zeitschrift des Vereins für Geschichte und Alterthum Schlesiens. Bd. 18. Breslau, 1884. S. 229-242. Guillimannus 1605 – Guillimannus F. Habsburgiaca sive de antiqua et vera origine domus Austriae… Mediolani, 1605.

55

Воронин В.М. Генеалогии Габсбургов (XIII-XVII вв.): Историографический очерк Gyurikovits 1847 – Gyurikovits, G. von ‘Abraham Hosemann`s, kais. Historiografen, Lebensumstände, Werke…’, Oesterreichische Blätter für Kunst, Geschichte, Geografie, Statistik und Naturkunde. 4 Jahrgang. Wien, 1847. Nr. 218. 11 September 1847. S. 865-867. Hossmann 1608 – Hossmann A. Genealogia Austriaca, das ist natürliche Geburts-Linea der Gefürsten Graffen zu Habßpurg… Budissin, 1608. Kieffer 1671 – Kieffer J.G. Dissertatio politica. Friburgi Brisgoiae, 1671. Kiem 1883 – Kiem M. (Hrsg.) ‘Das Kloster Muri im Kanton Argau’, Quellen zur schweizer Geschichte. Bd. III. Basel, 1883. S. 1-206 (третьей пагинации). Kilian 1623 – Kilian W. Serenissimorum Austriae Ducum, Archiducum, Regum, Imperatorum genealogia. Augustae Vindelicorum, 1623. Kirchmaier 1677 – Kirchmaier G.C. De Originubus Habspurgico-Austriacis, et Hohenzollerano-Brandenburgicis. Wittebergae, 1677. Kollar 1761 – Kollar A.F. Analecta monumentorum omnis aevi Vindobonensia. T. I. Vindobonae, 1761. Lama 1882 – Lama, Ch. de. Bibliothèque des écrivains de la Congrégation de Saint-Maur Ordre de Saint-Benoit en France. Munich, Paris, 1882. Lambeck 1669 – Lambeck P. Commentariorum de Augustissima bibliotheca Caesrea Vindobonensi. T. 2. Vindobonae, 1669. Lequile 1653 – Lequile D. L’Arciduca d’Austria Fernando-Carlo, Conte Regnante del Tirolo: overo Panegirici poetici in Sua lode, qon le lor. prose politiche. Anversa, 1653. Lequile 1655 – Lequile D. Collectanea P. Lequilis de omnibus Austriis rebus… Œniponti, 1655. Lequile 1660 – Lequile D. Piissima atque Augustissima Domus Austriaca. Pars prior. Œniponti, Venetii 1660. Mantuano 1611 – Mantuano P. Advertencias a la Historia de Juan de Mariana de la Compañia de Jesus. Milan, 1611. Matthieu 1606 – Matthieu P. Histoire veritable des guerres entre les deux Maisons de France et d`Espagne… Avec La Genealogie de la Royale Maison de Bourbon. [s.l.], 1606. Mauquoy-Hendrickx 1983 – Mauquoy-Hendrickx M. ‘Les dernières oeuvres datées de Jean Wierix’, De Gulden Passer. Jaargang 61. Antwerpen, 1983. Bl. 557-559. Miller 2009 – Miller, Peter N. ‘The Ancient Constitution and the Genealogist: Momigliano, Pocock, and Peiresc`s Origines Murensis Monasterii (1618)’, Republics of Letters: A Journal for the Study of Knowledge, Politics, and the Arts. 2009. I, No. 1. [http://arcade.stanford.edu/sites/default/files/article_pdfs/roflv01i01_Miller_071609_0.pdf] – Доступ на 28.11.2017. Miraeus 1606 – Miraeus A. (Le Mire A.) Origines coenobiorum Benedictinorum in Belgio. Antverpiae, 1606. Miraeus 1612 – Miraeus A. (Le Mire A.) Fasti Belgici et Burgundici. Bruxellis, 1612. Morel 1843 – Morel G. ‘Liber Heremi’, Der Geschichtsfreund. Mittheilungen des historischen Vereins der fünf Orte: Lucern, Uri, Schwyz, Unterwalden und Zug. Bd. I. Lieferung I. Einsielden, 1843. S. 93-152, 391-424. Origines 1618 – Origines Murensis monasterii. Spirembergii, 1618. Phosphorus 1665 – Phosphori Austriaci De Gente Austriaca libri tres. Lovanii, 1665. Piespord 1616 – Piespord Th. Serenissimorum potentissimorumque Principum HabsburgiAustracorum stemma. Bruxellae, 1616. Pucci 1621 – Pucci B. Genealogia de gl’illustrissimi signori Frangipani Romani. Venetia, 1621. Robert 1881 – Robert U. Supplément à l’Histoire littéraire de la Congregation de SaintMaur. Paris, 1881. Ruyr 1634 – Ruyr J. Recherches des sainctes antiquitez de La Vosge, Province de Lorraine. Espinal, 1634. Scheidt 1751 – Scheidt Chr. L. (Edit.) Origines Guelficae. T. II. Hanoverae, 1751. 56

Valla. №3(5), 2017. Schönleben 1680 – Schönleben J.L. Dissertatio polemica de prima origine augustissimae domus Habspurgo-Austricae. Labaci, 1680. Scioppius 1619 – Scioppius G. Stemma Augustae Domus Austriae. [Frankfurt-am-Main], [1619]. Seifridus 1613 – Seifridus I. Arbor Aniciana seu genealogia serenissimorum Augustissimae Austriae Domus. Lib. I-III. Viennae Austriae, 1613. Strada 1629 – Strada O. de Genealogia et series Serenißimorum et Potentißimorum Austriae Ducum. Francofurti, 1629. (Редкое издание, переиздано: Strada a Rosberg, O. de Genealogia et series Serenißimorum et Potentißimorum Austriae Ducum. Lugundi Batav., 1664). Surius 1570 – Surius L. De probatis Sanctorum historiis… T. I-VI. Coloniae Agrippinae, 1570-1575. Tassin 1770 – Tassin R.P. Histoire littéraire de la Congretation de Saint-Maur, Ordre de S. Benoît. Bruxelles, Paris, 1770. Tschudi 1734 – Tschudi A. Chronicon Helveticum. Th. I. Basel, 1734. Vignier 1649 – Vignier J. La veritable origine des tres-illustres Maisons s’Alsace, de Lorraine, d’Austriche, de Bade, et de quantite d’autres. Paris, 1649. Wassebourg 1549 – Wassebourg, R. de Premier volume des antiquetez de la Gaule Belgicque, Royaulme de France, Austrasie et Lorraine. Paris, 1549. Weech 1878 – Weech, F. von. ‘Urkundenbuch des Benedictinerklosters St. Trudpert’, Zeitschrift für die Geschichte des Oberrheins. Bd. 30. Karlsruhe, 1878. S. 76-128, 323-399. Weingarten 1673 – Weingarten J.J. Fürsten-Spiegel, oder Monarchia des Hochlöblichen ErzHauses Oesterreich. Th. I – II. Praga, 1673. Wilhelm 1908 – Wilhelm H. Nouveau supplément à l`Histoire Littéraire de la Congrégation de Saint-Maur. T. I. Paris, 1908; T. II. Maredsous, Gembloux, 1931; T. III. Maredsous, Gembloux, 1932. Wurffbain 1636 – Wurffbain L. Demonstratio genealogica. Nürnberg, 1636. Wurffbain 1645 – Wurffbain L. Genealogische Verzieichnus. Nürnberg, 1645. Wyss 1885 – Wyss, G. von. ‘Über die Antiquetates Monasterii Einsidlensis und den Liber Heremi des Ægidius Tschudi’, Jahrbuch für schweiziresche Geschichte. Bd. 10. 1885. S. 253-362. Zazzera 1617 – Zazzera F. Della famiglia Frangipani. Napoli, 1617.
 Аннотация Заключительная часть статьи, посвящённой проблеме мифотворчества и становления научного метода в исторических дисциплинах на материале генеалогий Габсбургов в раннее Новое время. Начало см. Valla. 2017. №5. С. 30-52. Ключевые слова XVII в.; антикварии; Габсбурги; генеалогия; генеалогические мифы; Германия; мифотворчество; фальсификации Сведения об авторе Воронин Владислав Михайлович, г. Арзамас, независимый исследователь e-mail: [email protected] 






57

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре

Некромантия в европейской культуре1 1. Введение: некромантия в Библии и античной литературе Некромантия – греческое обозначение практики получения оракула (µαντεία) у душ мертвых (νεκρῶν) [Spence 1905: 286-290; Bailey 2003: 96; Guiley 2006: 215-216], бытующее в христианской латинской литературе с рубежа III-IV вв. н.э. Греческий и (позднее) латинский материал не является уникальным, некромантия была известна и библейскому иудейскому миру, жестоко каравшему такие практики (Лев. 20: 27). Ветхозаветный текст содержит известный эпизод вызывания иудейским царем Саулом с помощью колдуньи из ханаанского города Эндора духа мертвого царя Самуила, который предсказывает поражение от филистимлян, смерть Саула с сыновьями, как и будущее царство его соперника, молодого Давида (1 Цар. 28: 7-20). Учитывая, что ханаанейский город Эндор значится в списке не до конца покоренных израильтянами (Нав. 17: 11-12), можно говорить о ханаанитском характере зафиксированной в этом ветхозаветном эпизоде некромантии [Schmidt 2001: 111112]. С другой стороны, описание вызывания духа мертвого Энкиду Нергалом в «Эпосе о Гильгамеше», как и наличие в аккадском терминов mushelu etemmi и shulu shu etemmi [Tropper 1989: 27-46], впрочем, не подлежащих однозначному толкованию2, учитывая и возможность существования египетской некромантии3 – характерные примеры, свидетельствующие скорее в пользу восточного, возможно, месопотамского происхождения этих обрядов, зафиксированных в библейском тексте, которые как минимум демонстрируют широкую распространенность таких практик на Востоке в древности. Одно из древнейших литературных повествований, посвященных некромантии, сыгравшее свою роль в генезисе термина – сцена нисхождения Одиссея в подземный мир из одиннадцатой книги «Одиссеи», «Некюйа» (νέκυια, букв. «жертвоприношение мертвым»), в которой Кирка наставляет Одиссея, который должен получить оракул Тиресия, как привлечь «славный род усопших» последовательным возлиянием меда с молоком (µελικρήτω), вином и водой, а также кровью жертвенного скота, посвященного Аиду и Персефоне (Od. XI, 518520)4. Впрочем, гомеровское повествование, возможно, имевшее реальную основу, все же не касается некромантии в более привычном позднее смысле вызывания мертвых, так как Одиссей сам нисходит в их царство [Буше-Леклерк 2012: 274-275]. Подобная практика получения оракула от мертвых посредством нисхождения в Аид, носившая близкое имя некюомантия (νεκυοµαντεία, от греч. νέκυς – «мертвый», синонима νεκρός), была известна и в более поздние периоды истории Греции, о которых известно больше в сравнении с гомеровским временем [Ogden 2001: XVII-XX]. Популярными у греков были особые священные храмы, функционировавшие на месте предполагаемых входов в подземный мир. Наиболее известными из них были те, что располагались у мыса Тенар на самом юге Пелопоннеса (Paus. Descr. III, XXV, 6), около реки Ахерон в Эпире, а также у малоазийской Гераклеи [Ogden 2001: 29-61]. Существовали и особые святилища для получения предсказания душ усопших желающим с помощью предварительного очищения – психоманте́и (ψυχοµαντεῖον – «душепрорицалища»). У Плутарха содержится рассказ о неком Элизие, которому в таком святилище во сне явился дух (δαίµων) его загадочно отравленного сына Эуфюноса, пожелавший отцу успокоиться и не искать причину своей неожиданной смерти (Plut. Cons. ad Apoll. 109b-d). Для обозначения же собственно зловещих практик вызывания мертвых из ада мог использоваться термин «психагог» (ψυχαγωγός, «водитель 1

Статья является сокращенным вариантом обзорного «Очерка истории некромантии», выполненного по заказу сайта ordenxc.org. 2 Они скорее обозначали «изгоняющих духов», то есть экзорцистов, чем некромантов [Schmidt 2001: 118]. Впрочем, как мы увидим ниже, связь некромантии с экзорцизмом могла быть прямой. 3 Прецедент «писем мертвым» [Tropper 1989: 47-76]. Cf.: [Schmidt 2001: 115-116]. 4 Здесь и далее для экономии места ссылки на античные источники (за исключением «Александры» Ликофрона) будут даваться по общепринятой системе, но без указания изданий.

58

Valla. №3(6), 2017. душ»), эпитет Гермеса-психопомпа, сопроводителя душ мертвых в подземное царство (ψυχοποµπός). В «Алкесте» Эврипида Геракл, вырвавший Алкесту своим подвигом из пределов Аида, вернув ей жизнь, замечает ее мужу Адмету, сомневающемуся в реальности образа уже усопшей жены, что тот «не сделал гостем в своем доме психагога (ψυχαγωγὸν)» (Eur. Alc., 1128). Аристофан в «Птицах» использует термин в ироническим ключе, говоря, что Сократ, привлекавший своими философскими беседами молодежь, «водительствует душами (ψυχαγωγεῖ)» (Aristoph. Aves, 1555). «Законы» Платона упоминают среди тех, кто достоин тюремного заключения, «говорящих, что они приводят [из Аида] души умерших (τεθνεῶτας φάσκοντες ψυχαγωγεῖν) и заверяющих, что они склоняют богов, ворожа с помощью жертвоприношений, молитв и чар» (Plato. Leges. X, 15, 909b). Некромантия сразу же получила и ассоциацию с магией, имевшей, по мнению греков, персидское происхождение. Страбон в «Географии» упоминает Персию как страну, где в почете были маги и некюоманты (µάγοι καὶ νεκυοµάντεις. Strabo. Geogr. XVI, 39). Варрон в несохранившихся «Древностях религии», согласно Августину, также связывал магию с Персией (Aug. De civ dei. VII, 35) [Augustinus 1861: 223]. Таким образом, можно утверждать, что некромантические практики были известны и грекам классического периода не только как мотив гомеровского повествования. Уникальный корпус памятников эллинистического времени, «таблички с проклятиями» (tabulae execrationum, IV-I вв. до н.э.), не являясь систематическими магическими руководствами и не содержа прямых отсылок к психомантии, тем не менее уделяют в рамках ритуалов вредоносной магии значительное место именам богов, в той или иной степени связанных с миром мертвых [Петров 2003: 3444]. В контексте темы наибольший интерес представляет ритуал систасиса (σύστασις, букв. «становления вместе») с богом Солнца Гелиосом, в результате которого маг считался обретшим возможность вызывать мертвых и богов для оракула [Петров, 2003: 51-52], из магических папирусов более позднего времени. Видимо, сам греческий термин «некромант» был впервые употреблен лишь в эллинистический период, в ярком образчике александрийской ученой поэзии, приписываемой Ликофрону (IV-III вв. до н.э.) – поэме «Александра» (Lyc. Alex. V. 682) [Greer, Mitchell, 2007: XIII]5, в монологе троянской пророчицы Кассандры о будущем ахейских героев Троянской войны и предстоящих событиях вплоть до возвышения Рима. Один из отрывков ее монолога, опираясь на рассказ Гомера, рассказывает о будущем Одиссея, который, прибыв в «мрачную долину мертвых», расспросит там о своей судьбе «древнего некроманта (νεκρόµαντιν)» [Lycophron 2015: 284]. В античный период магические, в особенности некромантические, практики получали, как правило, резко отрицательную или в лучшем случае сатирическую оценку образованных современников. Одной из ярчайших картин отвратительности подобных практик служила фигура ведьмы Эрихто из шестой книги лукановских «Фарсалий», жадно набрасывающейся на мертвецов, погружая пальцы в глазницы трупов и собирая с них гнойную сукровицу (Lucan. Phars. VI, 540-549). Уже само обращение к некромантической практике сына Помпея Секста оценивается осуждающе, ведь, жадно стремясь узнать будущее, он призывает на помощь не дельфийский оракул или Пифию, не додонскую рощу, не искусство авгуров и гаруспиков, наконец, не астрологию или «что-либо, что было пусть и тайным, но допустимым (aut siquid tacitum sed fas erat)» (Lucan. Phars. VI, 430). Сын Помпея «разузнавал отвратительные небесным богам тайны безумных магов, скорбные жертвенники святых погребений, искал достоверное слово [мертвых] теней и Аида (umbrarum Ditisque fidem), ведь «этому несчастному казалось, что мало знают небесные боги» (Vv. 433-434), и он прибегнул к помощи Эрихто, которая соглашается выполнить просьбу сына Помпея, оживив погибшего солдата его армии. Некоторой параллелью к образу Эрихто может служить фигура Тиресия из «Фиваиды» Стация, построенной уже на материале фиванского цикла. Здесь снова важную роль играет мотив противопоставления некромантии как запретного искусства, 5

Об «Александре» Ликофрона в контексте александийской поэзии см.: [Тронский 2012: 208-209].

59

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре пусть и неоднозначным, но приемлемым практикам гаданий и предсказаний. Этеокл обращается к «мудрой темноте» Тиресия, который открывает не столько тайны богов благодаря жертвоприношениям животных, гаданию по быстрому крылу птиц или «внутренностям, струящим правду наружу», дыму жертвенного треножника или мерному движению звезд, «сколько сообщает о том, что открыто душами, вызванными из пределов жестокой смерти (durae quam Mortis limite manes elicitos patuisse refert)» (Stat. Theb. IV, 413414). Тиресий использует для возлияния подземным богам вино, молоко, мед и «кровь, мертвых духов манящую (suadumque cruorem manibus)» (Vv. 453-454). Зачастую некромантические мотивы появляются в классических произведениях римской литературы именно в контексте магических практик, как обязательный атрибут фигуры мага. Медея в «Метаморфозах» кроме умения обращать вспять реки и вызывать волнения на море, нагонять и разгонять облака и ветры, двигать камни и вырывать деревья из земли, заговаривать змеиные клоаки, упоминает и способность заставлять горы дрожать и землю стонать, а также «духи умерших выходить из могил (manesque exire sepulcris)» (Ovid. Met. VII, 201-206). У Медеи из одноименной трагедии Сенеки среди многих классических атрибутов магии, упомянутых выше, некромантия не фигурирует, однако царица Дидона из «Энеиды» находит способ вернуть Энея с помощью колдовства, обратившись к чародейке, живущей на краю света, которая обращает вспять реки и небесные светила, а также «волнует погруженные во мрак души мертвых (nocturnosque movet Manis)» (Verg. Aen. IV, 489-490). Астролог, рекламирующий свое искусство у Проперция, противопоставляет последнее науке гаруспиков, авгуров и некромантов: ведь это знание не объяснит ни «печень, говорящая о решениях, принятых богами, ни тот, кто наблюдает движения крыл ворона, ни мертвая тень, что вышла наружу благодаря [возлиянию] волшебных вод» (Prop. IV, I, 104-106). Тибулл, обращаясь к своей возлюбленной Делии, желает, чтобы ее супруг не предполагал, что ее приворожила к другому некая опытная в магическом искусстве ведьма (saga), которая разверзает землю заговором, выманивает души мертвых из могил (Manesque sepulcris elicit) и призывает их кости из тлеющего погребального костра (tepido devocat ossa rogo). «То магическим свистом [или «треском», magico stridore – М. Ф.] она держит их в напряжении, то, совершив возлияние молоком, заставляет уйти» (Tib. I, II, 49-50). С неожиданной сатирической стороны некромантию переосмысливает Гораций, в одной из сатир от имени пугала на кладбище для бедных описывая двух ведьм, Канидию и Сагану, которых он в отличие от птиц не может испугать, отучив наконец собирать на его земле травы и кости мертвецов ночью. Он видит их завывающими на могилах с распущенными волосами, роющими землю ногтями и разрывающими зубами темного жертвенного теленка, чтобы с помощью его крови, пролитой в вырытой яме, они «вызвать могли мертвые души, которые ответ им дадут» (Hor. Serm. I, 8. V. 29). В этом же ряду сатирического отношения к магии стоит и пародирующий рассказ «Одиссеи» диалог Лукиана «Менипп, или Путешествие в подземное царство (Μένιππος ἢ Νεκυοµαντεία)», где один из героев с помощью вавилонского мага Митробарзана спускается в Аид, лицезрея там известных мифологических героев и мудрецов [Лукиан 1991]. Телефрон из Апулеевых «Метаморфоз» на обеде у Биррены, тетки главного героя, повествует о своих приключениях на службе караульщиком мертвецов в Фессалии (куда поместил свою Эрихто и Лукан), где, по словам того, кто его нанимал, «женщины-колдуньи (sagae mulieres) грызут лица мертвецов, ибо они служат им приспособлениями для магического искусства (artis magicae supplementa)» (Ap. Met. II, 21). Выгнанный со службы за дерзость, Телефрон становится свидетелем некромантического ритуала. Некий старик, горевавший о потере сына, сговаривается с видным египетским магом (propheta), который за деньги согласился «на небольшое время вывести дух из подземного мира (reducere paulisper ab inferis spiritum)», а тело «одушевить возвращением из пределов смерти (postliminio mortis animare)» (Ap. Met. II, 28). Описания чудодейственных практик и суеверий и даже вера в их действенность, граничащая с любопытством, тем не менее не вели к признанию легитимности магии, и тем 60

Valla. №3(6), 2017. более некромантии, в античности именно в силу социальных причин. Вспомним, что уже в «Двенадцати таблицах», видимо, содержится упоминание двух магических практик, ворожения над урожаем и вредоносного волшебства [Петров 2003: 86]. Плиний Старший, уделяющий немало внимания различным магическим суевериям, однозначен в своей отрицательной оценке магии как «отвратительной, бесплодной, напрасной (intestabilem, inritam, inanem)» (Plin. Nat. Hist. XXX, 6), а цицероновский Квинт, признающий истинность дивинации и доверяющий мантическим традициям иных народов, все же в пренебрежительном ключе упоминает психомантеи. «Свидетельствую сейчас, что не признаю ни прорицателей, ни тех, кто гадает ради денег, ни психомантеев, который Аппий, твой друг, признает» (Cic. De Div. I, 132). Отрицание различных грубых магических и мантических практик, роднящее Квинта с Марком, имеет социальные причины, а именно, принадлежность их невежественным народным низам и чуждость их римской культуре [Петров 2003: 105-107]. 2. Осмысление некромантии в раннехристианской литературе Греко-римский терминологический аппарат для описания некромантии заимствовало и зарождавшееся христианство. Привычное наименование некромантия утвердилось там не сразу, лишь к рубежу III-IV в. Некюомантия – стандартное обозначение для такого рода практики в христианской литературе вплоть до III в. Иустин Философ в своей «Апологии», говоря о доказательствах посмертного существования человеческой души, упоминает рядом с «видениями невинных детей» (вероятно, намекающими на зафиксированные магическими папирусами вызывания бога с помощью медиума-ребенка [Петров, 2003: 48]) и «оракулы мертвых (νεκυοµαντεῖαι)» (Just. Apol. 55, 18) [Justinus 1857: 355-356]. «Мученичество святого пресвитера Пиония и его товарищей», созданное во второй половине III в., упоминает в рамках воображаемой полемики с иудеями как их аргумент против Христа и то, что они «говорят, Христос занимался некромантией (νεκυοµαντείαν) и вызывал духов (ἀνηγειοχέναι) с помощью креста» [The Martyrdom of Pionius 1972: 153]6. Ориген уделяет в «Гомилиях к первой книге царств» большое внимание ветхозаветному эпизоду вызывания Саула эндорской ведьмой («чревовещательницей», ἐγγαστριµύθος) настаивая на реальности временного нахождения царя Саула в подземном мире (Orig. Hom. in prim. lib. reg. De engastr. 493-494) [Origen 1862: 1019-1020], что вызвало ожесточенную критику в последующей христианской литературе [Буше-Леклерк 2012: 370]. В латинской же литературе уже в первой четверти IV в., в «Божественных установлениях» Лактанция, утверждается и привычное обозначение для некромантии, которая, как и иные магические практики, прямо связывается с демонической властью: «демонами открыты астрология, наука гаруспиков и авгуром, как и то, что называется оракулами, некромантия (necromantia) и магическое искусство, как и все иные дурные дела, что совершают люди, открыто или тайно» (Lact. Div. Inst. II, XVII) [Lactantius 1844: 336]. Идея демонического происхождения этих явлений, восходящая еще к трактату Тертуллиана «О душе» (Tert. De anima, LVII) [Тертуллиан 2004: 136-137], ярко выражена и у Аврелия Августина, где еще встречается рядом с современным и более ранее греческое обозначение практики. Трактат «О граде божием» Августина уделяет внимание гидромантии (гаданию по воде), с помощью которой Нума Помпилий видел в воде образы богов, или скорее «игрища демонов» (ludificationes daemonum). Если же «с помощью крови получается выведать чтолибо и в подземном мире, по-гречески это зовется некюомантией (νεκυοµαντείαν), которая по-другому может зваться некромантией (quae sive necromantia dicatur), так называются те явления, где мертвые предстают предсказывающими будущее (videntur mortui divinare)» 6

Мы придерживаемся той интерпретации этой воображаемой фразы, приписанной Иустином иудеям, где «Христос» является подлежащим, а не дополнением. Обоснование иной точки зрения см.: [Пантелеев 2015: 142-144].

61

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре (Aug. De Civ. Dei. VII, XXXV) [Augustinus 1861: 223]. Окончательно привычный латинский термин утверждается еще позже, ко времени написания знаменитых «Этимологий» Исидора Севильского (первая треть VII в.), влиятельнейшего на протяжении всего Средневековья энциклопедического справочника по многим отраслям знания, бывшего и компендиумом античной культуры. В одном из разделов VIII книги, носящем название «О магах», еще раз подчеркивается связь магических практик с демоническим вмешательством, и почти дословно повторяется формула Лактанция [Isidorus 1798: 369]. Исидор приводит и определение некромантов, близкое августиновскому: это те, «с помощью чьих заклинаний восставшие мертвые предстают предсказывающими будущее (necromantii sunt quorum praecantationibus videntur resuscitati mortui divinare)» (Isid. Etym. VIII, 9) [Isidorus 1798: 371]. Здесь же Исидором дается этимология слова, а также указывается на привязанность демонов к крови, смешение которой важно для некромантического ритуала. 3. Осмысление некромантии в период зрелого Средневековья Отрицательное отношение к магии и тем более некромантии христианства роднит его с античной культурой, однако причины здесь глубоко различны: если классическая культура испытывает к этим практикам плохо скрываемое презрение в силу социальных причин, то для христианства на первый план выходят именно теологические [Kieckheffer 2014: 36-38]. С другой стороны, и мифологическая картина мира далеко не всегда уступала место христианской в Средние века, зачастую причудливо с ней соединяясь [Maxwell-Stuart 2011: 1-5], учитывая и доступность образования лишь для высших слоев общества. Ярчайшим примером такого «злоупотребления» религиозными символами могут служить широко распространенные магические манипуляции с евхаристией [Browe 2011]. Идея Бога как творца, сотворившего мир «мерою, числом и весом» (Премудр. 11: 21), сама могла согласовываться с античной идеей космоса как гармоничного живого целого, нашедшей яркое выражение в платонизме и ставшей затем столь важной для философии и культуры Возрождения. Взаимодействие обеих этих традиций, условной критики демонических магических практик, с одной стороны, и идеи стройности космоса, существующего по незыблемым божественным законам, с другой, создавало сложную мозаику отношений к магии в зрелом Средневековье. «Магия» была ругательным словом у средневековых богословов, писавших на эту тему, однако не все «магические» практики могли считаться таковыми. Фома Аквинский осуждает магию как демоническое явление, волшебство отделяя от чудес (miracula), для которых необходимо божественное вмешательство, но при этом допускает реальность астрологических предсказаний, если они не касаются свободной воли, при том, что небесные тела отпечатывают (imprimunt) в человеческом теле то, что может склонить (inclinare) и саму его волю (Summa theol. II, II. XCV, V) [Thomas Aquinas 1880: 21], хотя предсказания благодаря явному обращения к демонам (per manifestam daemonum invocatione), связываемому им с некромантией (quod pertinet ad necromanticos), им осуждаются [ibid.: 18]. Альберт Великий, также повторяя привычные обвинения против магии, тем не менее в комментариях к новозаветному эпизоду поклонения волхвов утверждает, что маг (magus) значит не что иное, как «великий» (magnus), так как «обладая знанием всех необходимых вещей и делая предположения на основе природных явлений, он иногда удивительные природные дела (mirabilia naturae) предъявляет и совершает» (Comm. in Evang. Matth. II, 1) [Albertus Magnus 1651c: 24]. Здесь же Альберт отделяет мага от математика, чародея, преступного (maleficus) некроманта, авгура, гаруспика и прорицателя, попутно замечая, что знание магических предметов является основой искусства последующих фигур из этого ряда. Основной постулат науки магов, по Альберту, а именно то, что все сотворенные вещи движимы небесными телами, не подлежит сомнению (De min. II, III, 3) [Albertus Magnus 1651a: 240]. В работе «Зеркало астрономии» Альберт уделяет основное внимание 62

Valla. №3(6), 2017. дифференциации астрономических и некромантических трудов, первые из которых обвиняются, по Альберту, незаслуженно, ибо принадлежат древней великой мудрости (magna sapientia), включающей как неотъемлемую часть и астрологию (Speculum astronomicum. I-II) [Albertus Magnus 1651b: 656-657], в то время как под маской подобных книг зачастую «прячут и некромантию (necromanticam palliant)» [ibid.: 656]. Любопытно, что в конце трактата, посвященного защите астрологии от несправедливых нападок, Альберт замечает, что если судить без предубеждения, скорее должно, чтобы и некромантические книги сохранились, чем были уничтожены (magis debeant conservari quam destrui), «ибо близко время, когда по некоторым причинам, о которых сейчас молчу, их рассмотрение может оказаться полезным (eos occasionaliter proderit inspexisse)» (Speculum astronomicum. XVI) [ibid.: 666]. Тем не менее Альберт просит читателей этих книг быть осторожными и остерегаться возможных злоупотреблений. Роджер Бэкон, которому даже был приписан трактат «О нигромантии»7, проклиная магию, тем не менее утверждает, что «когда разумная душа имеет необходимость в словах, рожденных по ее собственной воле, астроном может создать в избранное время такие, которые будут иметь невыразимую силу (quae ineffabilem habebunt potestatem)» [Bacon 1897: 395]. Однако производится это силой не магической, а философской, на которую «проклятые маги (maledicti magi) наводят бесчестие», хотя некоторые труды, считающиеся магическими, согласно Бэкону, таковыми не являются, включая в себя глубокую науку, несовместимую с колдовством. Оправдание Бэконом астрологии, для средневековой Европы неотделимой от астрономии (Alc. Gramm. 268 A) [Alcuinus 1863: 854], не случайно. Идея влияния небесных тел на земные живые существа, универсальная для античной культуры, нашла яркое выражение у Аристотеля, переоткрытого в Европе благодаря контактам с арабами и имевшего непререкаемый философский авторитет. Эти идеи, лежавшие в основании астрологии, могли входить в противоречие с идеей божественного всемогущества, что, впрочем, вызывало вопросы еще у античных современников. Цицерон не признавал астрологических предсказаний [Thorndike 1905: 93-98], а автор программного для астрологии «Тетрабиблоса» Птолемей подчеркивал популярную и позднее идею свободы воли человека и ограниченной власти над ним небесных тел (Sapiens dominabitur astris) [Thorndike 1905: 8084]. Сильнейший импульс оживлению этих дискуссий и второму рождению астрологии дали с XII в. походы крестоносцев и усиливающиеся контакты с арабским Востоком, приведшие к тому, что переведенные с арабского трактаты по астрологии, основанные в том числе и на трудах Аристотеля и даже на приписанных ему, нередко оккультных, трудах [Thorndike 1922: 229-258], наводнили средневековую Европу. Зачастую взгляды на них были близки позиции Альберта Великого: так, выдающийся астролог и переводчик арабских астрологических трактатов Майкл Скот (первая треть XIII в.) осуждает магию, некромантию и алхимию, однако защищает от нападок астрологию, сетуя на то, что под маской последней, которой они многим обязаны, эти науки и скрываются [Thorndike 1915: 123]. 4. Специфика средневековой некромантии: основные образы и ритуалы Показательно отрицательное отношение к некромантии у всех ведущих интеллектуалов того времени неслучайно. В зрелое средневековье в рамках христианства формируется имеющая далекие последствия схема существования как бы двух магий – одной, пусть и сомнительной, но естественной, природной и другой, преступной и страшной магии 7

De Nigromancia attributed to Roger Bacon. Ed. and tr. by M.A. Macdonald. London: Heptangle Books, 1980. Ссылки на это издание можно встретить в труде Кикхеффера [Kieckheffer 2003: 23, 43, 65], включающем латинский оригинал «Мюнхенского сборника». Недавно вышедший обзор одного собрания магических рукописей раннего Нового Времени, упоминая ‘uncritically edited’ рукописи «Нигромантии», говорит о его авторе как о «псевдо-Бэконе», датируя рукописи Sloane MS 3885 и 36674, послужившие основой публикации Макдональда, не ранее чем XVI в. [Bellingrandt, Otto 2017: 76].

63

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре демонической, обращавшейся к высшим злым силам (противоположным ангельским), которая зачастую смыкалась именно с некромантией. Наиболее негативно воспринималась именно эта деятельность, связанная с вызыванием мертвых с помощью демонов, которая в Средневековье стала именоваться также и нигромантией («черным прорицательством», от лат. niger – «черный»). Показательно, что лишь в Возрождение эта схема получит кодификацию благодаря понятию натуральной магии, ставшему популярным уже в XVI в. Любой положительный разговор о магии мог стать причиной серьезных подозрений даже в это время, а в более раннее едва ли был мыслим вообще. Магия есть безусловно пейоративное слово для Средневековья: любые подобные практики, которые мыслились скорее возможными, чем допустимыми, могли обозначаться как «наука» (scientia) или «мудрость» (sapientia). Наука или мудрость благодаря скрытым свойствам вещей или выяснению тайных законов мироздания могли совершать дела, достойные удивления, благодаря своему искусному умению оперировать с природой, однако лишь без помощи демонических сил, «некромантическое» обращение к которым мыслилось абсолютно неприемлемым. Когда в «Путешествии Джона Мандевилля» автор, пораженный танцующими и поющими при дворе китайского императора механическими птицами, изготовленными из золота, замечает, что «не поручится, сделано ли это искусством или некромантией» [Mandeville 1915: 142], его емкая формула может считаться основополагающей для средневекового знания. Однако эта красивая схема, сформированная во многом на теологических основаниях, теряет в своей ценности при столкновении с действительностью, так как разделение природной и демонической магии представляет не столь простую задачу, учитывая, что заклинания демонов вполне могли осуществляться и именами планет. Астрологическая магия является одной из двух основополагающей частей средневековой некромантии, вторую составляет экзорцизм, что обусловлено в большей мере уже социальной структурой этой практики [Kieckheffer 2014: 153-156, 165-166]. Некромантами были, как правило, именно клирики, то есть люди, получившие (обычно в монастырях) начальное образование и на том или ином уровне выучившие латынь, на которой и написаны почти все некромантические тексты того времени. Огромное количество клириков, далеко не все из которых исполняли священнические функции, от певчих до служек разного рода, получивших начальное образование и зачастую предоставленных сами себе, и стало социальной основой средневековой некромантии, книги по которой просто изобилуют христианскими формулами с упоминаниями Отца, Сына, Духа Святого и девы Марии. Для современников это было страшным кощунством, но сами некроманты, вероятно, рассматривали свои занятия как свое рода «экзорцизм наоборот», то есть не изгнание демонов путем произнесения «святых молитв», а призыв их с принуждением подчиниться с помощью священных для них имен всемогущего Бога и святых [Kieckheffer 2014: 166-168]. Для некромантов это едва ли противоречило христианскому учению, а наоборот, скорее подтверждало его силу. Важной особенностью средневековой «черной науки прорицаний», связанной с ее социальной природой, было то, что клирики, увлекавшиеся ей, посредством христианских заклинаний и молитв работали в первую очередь с духами различной природы, в большей степени, чем с душами мертвых, при том, что их занятие обозначалось именно устоявшимся греко-латинским термином necromantia. Такая ситуация устраивала и их самих, так как доказывала всемогущество Христа в победе над демонами и принуждении их к подчинению, и средневековых теологов, для которых вызывание демонов было лишним доказательством ужасности такого рода занятий. Мотивы такого призыва могли быть самыми различными: от любовной магии приворота и желания навредить врагу до получения денег, тайных знаний или успешного поиска запрятанных сокровищ. Исходя из этого создавались различные ритуалы, которых могли быть десятки. Для некоторых из них мог понадобиться и медиум, через которого являлись духи, как правило, невинный ребенок – учитывая социальную природу этой практики, к сожалению, как правило, легко доступный среди юных воспитанников самого некроманта. Зачастую цели могли быть чисто 64

Valla. №3(6), 2017. развлекательными: «Мюнхенский сборник» учит, как с помощью вызова духов устроить морскую поездку на корабле, оказаться в чудесном замке или организовать воображаемый ужин с множеством гостей и прекрасной едой, заполучить летающий трон или коня для воздушных путешествий, стать обладателем шапки-невидимки или же встретиться с возлюбленной [Kieckheffer 2003: 201-203, 208-221, 224-226, 232-234]. Заманчивый вопрос, достигали ли увлекавшиеся такими практиками желаемых целей некромантическим путем, едва ли стоит ставить; любопытно, впрочем, что такие приятные видения в самих учебниках могли обозначаться как игра, спектакль (ludus) [Kieckheffer 2003: 210, 214]. Официальная церковь пыталась бороться с этим явлением систематически уже с XI в., выпуская ряд эдиктов, направленных на искоренение некромантии среди клириков и даже подвергая их суду [Kieckheffer 2014: 156-157; Maxwell-Stuart 2011: 24-25], но, видимо, без особых успехов. Зачастую передача знаний проходила даже во время обучения новичков. Иоанн Солсберийский (1120-1180) вспоминает, как он, учеником клирика, поневоле вместе с другими стал участником ритуала гадания в хрустальном шаре, организованным их учителем, который, вызвав духов, стал пробовать способности детей, но самого Иоанна нашел неспособным к этому делу. Позднее, по словам автора, он претерпел наказание за свои дела и, покаявшись, стал простым монахом [Iohannis Saresberiensis 1589: 121-122]. Средневековые сборники занимательных рассказов полны подобными поучительными историями. «Диалог о чудесах» Цезария Гейстербахского (1180-1240) повествует о рыцаре по имени Генрих, не верившем в демонов, который попросил некого клирика Филиппа, «известнейшего своим именем в нигромантическом искусстве», совершить ритуал. Филипп обещал ему безопасность при условии, что он останется в магическом круге. Вскоре после начала церемонии рыцарю стали являться различные видения и духи, просившие его покинуть круг, а вскоре и черный человек огромного роста, одетый в черное, то есть сам дьявол. В разговоре с Генрихом он замечает, что никому не делает зла, только если человек сам решил поддаться, он угождает друзьям, таким, как Филипп, и пришел и теперь, впрочем, желая получить от рыцаря что-нибудь в подарок. Когда тот отказывается отдать и плащ, и овцу, и даже петуха, спрашивая дьявола, откуда происходят его знания, тот отвечает, что благодаря тому, что от него ничего не скрыто, и даже называет дом, где рыцарь потерял невинность и какие грехи совершил за жизнь, что рыцарь не опровергает. Когда же он снова отказывает дьяволу в подарке, тот внезапно протягивает руку, чтобы забрать с собой в ад рыцаря, который, отшатываясь назад, с криком ужаса падает на спину без чувств, а само видение исчезает. С тех пор Генрих всю жизнь был бледен, покаялся в прошлых грехах, начал новую жизнь и поверил в существование демонов [Heisterbach 1851: 276-278]. Еще одна история из этого сборника, действие которой происходит в неформальной столице средневековой некромантии, испанском Толедо [Davies 2209: 27], повествует о двух молодых студентах, швабе и баварце, постигавших нигромантическое искусство со слов своего учителя, попросивших его показать им эту науку на деле. Тот согласился, но строго предупредил ни в коем случае не выходить за пределы магического круга. Когда духи превратились в прекрасных юных женщин и выманили одного из студентов красивым золотым кольцом, демоны схватили новичка, а другой из них пообещал убить учителя, если тот не освободит его друга. Преподаватель вызвал главного демона и попросил отпустить их добычу, и демон назначил на следующий день совещание по этому вопросу в определенном месте, на которое был приглашен и сам мастер-нигромант. На следующий день по предложению одного из демонов студента возвращают преподавателю, который радостно возвращается с возвращенной добычей к остальным ученикам. Лицо же самого студента «было так худо и бледно, будто он сей же час воскрес из могилы. Он, рассказав друзьям о том, что видел в аду, скорее примером своим, чем словом доказал, как противна Богу и проклята эта наука, удалившись из тех мест и став в одном из монастырей нашего ордена монахом» [Heisterbach 1851: 280-281]. Излюбленным сюжетом подобных рассказов является и великое лукавство дьявола, всегда способного перехитрить тех, кто служит ему, думая, что могут остаться невредимыми. 65

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре Одна из историй такого рода повествует о епископе, который из честолюбивых мотивов предался магическому искусству и, имея множество врагов, укрылся от них в своем надежном замке. Решив спросить у дьявола, бежать или ему нет, он получил, как считал, ответ: «Нет, будь спокоен, смирно твои враги придут и, в конце концов, тебе покорятся» (Non, sta secure, venient tibi inimici suaviter et subdentur tibi finaliter). Когда же епископ был захвачен в своем замке и должен был быть сожжен, он спросил дьявола, почему его обманули, на что тот заметил, что сказал тогда лишь: «Не сиди на месте, враги придут с тройными силами и под тебя подложат огонь, в конце концов» (Non sta secure, venient tibi inimici sua vi ter et subdent ur tibi finaliter). Таким образом, епископ просто не смог правильно разделить смысловые части фразы и понять ее, в результате чего в прямом смысле этого слова погорел. «Так дьявол, в конце концов, почтил своего слугу» [Hansen 1901: 79]. При том, что некромантия зародилась в глубокой древности, все же наиболее известным благодаря дошедшим письменным источникам является именно средневековый некромантический ритуал. Важнейшими его отличительными составляющими были магический круг (circula), заклинание (coniuratio) и жертвоприношение (sacrificatio) [Kieckheffer 2014: 159-165]. Любое непосредственное взаимодействие с дьявольскими духами могло быть смертельно опасным, поэтому часто именно цели ограждения и охраны некроманта и служили уникальные магические круги, которые он чертил на земле, а иногда и на одежде. Они могли быть очень разной величины, в том числе значительной, к примеру, ритуал любовной магии, позволявший с помощью демонов перенести желаемую женщину внутрь круга, советовал сделать круг достаточного размера [Kieckheffer 2003: 202-203]. Зачастую внутри круга могли быть специальные символы, увеличивающие его силу, часто кресты, звезды, мечи, нередко вписанные в треугольник, в свою очередь находящийся в круге. Они сопровождались дополнительно приумножающими его магическую мощь надписями, нередко именами Бога и отрывками из молитв (уже одно это делает возможность жесткого разграничения магии и религии, по крайней мере, в этом контексте, призрачной), а также знаменитым словом-заклинанием AGLA, которое расшифровывают как сокращение фразы на иврите: Ata Gibor Leolam Adonai («Навечно ты властен, Господи») [Kieckheffer 2014: 159], – возможно, смыкавшееся с греческим ἄιγλη, «сияние», «свет». Заклинание, еще одна специфическая составляющая средневекового некромантического ритуала, как правило, начиналось с фразы «Я заклинаю (adjuro / conjuro) тебя» и включало самые невообразимые имена духа или ряда духов, зачастую редко поддающиеся расшифровке, при этом средством, принуждающим дух выполнять приказы, были христианские образы. Отрывки из христианских молитв, имена и деяния новозаветных и ветхозаветных персонажей, упоминания Отца, Сына и Духа Святого, иногда и с тайными, с трудом поддающимися расшифровке, магическими именами, их власти и силы, именем которых демон принуждался к подчинению, служили не менее, чем магический круг, и цели безопасности самого некроманта, которого как бы защищала сила божественной религии, превосходящая власть самих злых духов. Нередко заклинание специально добавляет, что желаемое должно быть исполнено «без всякого обмана и вреда кому-нибудь» (sine omni mendacio et lesione alicuius), а демонам, если они отказывались выполнить приказы, могло грозить «быть скованными в глубине вод» силой святых имен, пока они не поведают все требуемое [Kieckheffer 2003: 246]. Естественно, злая природа демонов могла быть использована и в целях некроманта. Например, заклинание на вызывание неприязни между двумя людьми, гласит: Заклинаю вас, все демоны ненависти, зла, зависти и ссор, единством Духа Святого Параклета, сущего в Отце, Сыне и Духе Святом, вечностью всего сотворенного, всеми божьими святыми, этими священными именами, чьею силой владыка Олимпа небо и землю сотворить изволил: «Аа», «Саваоф», «Гелин», «Абакель», всеми царями и властителями ада, и этими именами демонов: «Аполин», «Гебель», «Астарот», «Тереол», «Фальма» и «Тирокес», чтобы, сколько ненависти есть между вами и между Каином и Авелем было, между таким-то и таким-то вы внесли, возбудите их и так воспламените, чтобы один другого видеть не мог, чтобы, взбунтовавшись, один другого в

66

Valla. №3(6), 2017. бесконечной ненависти оскорблял. Пусть уйдут от них любовь, почтение, братство и все их отношения, к неприязни и всякой ненависти изо всех сил да обратятся» [цит. по: Kieckheffer 2003: 207]8.

Далеко не всегда цели обряда были зловещими, как уже отмечено, нередко они были чисто развлекательными, тогда духи могли быть и мирными. К примеру, ритуал для организации воображаемого пира начинался с обращения к «духам игривейшим, светлым и веселым» (iocundissimi, ylares et gaudentes), которые по просьбе вызывающего охотно устраивали «столы со многими сотрапезниками и бесчисленными яствами» [Kieckheffer 2003: 210]. Третьим важнейшим элементом ритуала, наряду с визуальным (круг) и слуховым (заклинание), был оперативный, то есть само жертвоприношение. Для него зачастую требовались самые экзотические компоненты, вроде упомянутых в трактате Бэкона крови чибиса и летучей мыши. Автор «Мюнхенского сборника», например, замечает, что удод – «птица огромной нигромантической силы для тех, кто вызывает демонов». Считалось, что кровь живых существ, а именно жертвенного скота, привлекает демонов, как и духи мертвых, границы между которыми не были жесткими, при том, что существовали и особые ритуалы для оживления духов мертвых [Kieckheffer 2003: 221-224]. Ход самого некромантического ритуала образовывался последовательностью его необходимых этапов, а именно предварительного очищения в течение определенного периода, подготовки магических атрибутов, в том числе кругов и их освящения, вызывания самого духа и, после выполнения им приказов в случае успеха, обязательным завершением церемонии, чтобы удалить духа из мира живых обратно в преисподнюю. Огромную роль в ритуале играла астрологическая магия, предписывающая наиболее благоприятное время для проведения церемоний. Таким образом, средневековый некромантический ритуал представляет собой неразделимое единство астрологической формы и экзорцистского содержания, и в этом его историческая уникальность. Посредством астрологического выявления наиболее благоприятного времени для ритуала (к примеру, «при соединении Венеры и Юпитера», или «при восходящей Луне» [Kieckheffer 2003: 208, 239]) организовывалось и специфически экзорцистское принуждение духов к исполнению приказов, реализуемое благодаря силе божественных и святых имен, сцепляющих подземный мир духов, земной и небесный миры воедино9. К этим двум компонентам зачастую примешивалась и чистая натурально-магическая составляющая, использующая природные скрытые свойства определенных растений, животных или веществ даже без обращения к астрологическим образам или духам мертвых и демонам подземного мира. К примеру, один из ритуалов любовной магии предписывает окурить образ возлюбленной миррой и шафраном, проговаривая заклинания, принуждающие демонов воспламенить ее страсть [Kieckheffer 2003: 200]. Астрологические, как и природно-магические, мотивы существовали и до средневековой некромантии, но лишь в ее рамках сформировалось их единство с центральным, экзорцистским компонентом, благодаря социальной структуре этих практик, а именно, связи их с клиром. Прагматическая христианская подпольность средневековой некромантии, учитывая, что ей преданы были именно священники, облеченные церковью 8

Параклет – утешитель, именование Духа Святого, восходящее к Евангелию (Ин. 14, 16). «Владыка Олимпа» (dominator Olympi) – стандартное именование Бога в средневековой латинской литературе (ср. altitonans, «высокогремящий» как Зевсов эпитет христианского Бога в «Молитве» Евгения из Толедо [Eugenius Toletanus 2005: 205-206]). Гелин (Helyn) – возможно, от семитского El («Бог», «Господь») и греческого обозначения Солнца (ἥλιος), «солнечный, сияющий Бог». Абакель (Abacel) – возможно, от греч. ἀβακέω – «не узнавать» и El, «неузнанный, непознанный Бог», менее вероятно, от ἂβαξ – «счетная доска», «Бог, исчисливший мир». Астарот – один из демонов, мужская ипостась языческой богини любви Астарты. Остальные имена демонов греческого происхождения едва ли поддаются приемлемой расшифровке. 9 Ср. формулу: «[заклинаю] всеми силами всемогущего Бога, небесными, земными и адскими (per omnes virtutes omnipotentis dei, celestes, terrestres et infernales)» [Kieckheffer 2003: 241].

67

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре божественной властью над демонами, делает ее уникальным явлением в истории магии. В дальнейшем некромантия будет осмысливаться скорее философски с теоретической стороны уже в рамках легитимации магии. 5. Осмысление некромантии в рамках ренессансной магии В период Возрождения происходит легитимация понятия магии на основе развитого в классическом Средневековье деления магии на натуральную и демоническую. Пико делла Мирандола, как бы следуя этой традиции, проклинает вторую как принадлежащую дьяволу, но первую полностью оправдывает, даже называя ее абсолютным завершением натуральной философии (naturalis philosophiae absoluta consummatio). Если вторую греки обозначили словом «гоэтия» (колдовство), то первую – благородным «магия»; вторую проклинают «не только христианская религия, но и все законы, всякое хорошо устроенное государство», первую же «все мудрецы, все народы, верные изучению божественных и небесных вещей, одобряют и ей предаются» [Pico 1557: 327]. Так рождаются самые неожиданные сочетания каббалистической мудрости в сочетании с натуральной магией, которые мыслились Пико и другими гуманистами как средства глубже понять божественную мудрость. Но даже для такого поклонника натуральной магии, как Марсилио Фичино, сочетавшего герметическую астрологию «Пикатрикса» с неоплатонизмом, демоническая магия все же была под запретом.

Ил. 1. Генрих Корнелий Агриппа фон Неттесхейм. Гравюра XVI в. Источник: https://commons.wikimedia.org

Ситуация изменилась с выходом «Оккультной философии» Агриппы Неттесхеймского. Компилятивный труд Агриппы мало оригинален, однако ценен как программная работа по окончательной легитимации всей магии, лестное определение которой у него почти дословно повторяет таковое у Пико (De occ. phil. I, II) [Agrippa 1550: 2]. Но включает она в себя уже не только магию элементарную, связанную с законами физическими, и небесную, то есть астрологическую, но и церемониальную, которую изучает теология, имеющая дело уже не с астрологическими, а с ангельскими и демоническими образами. Именно в третьей части своей книги, посвященной третьему уровню магии, Агриппа и рассуждает о некромантии (De occ. phil. III, XLII) [Agrippa 1550: 490-493]. Согласно Агриппе, именно души, 68

Valla. №3(6), 2017. страдающие по своим телам «мятущимся духом» и привязанные к ним, как правило, погибшие насильственной смертью, легче всего могут быть вызваны и приманены (evocari et allici) к своим телам с помощью связывающих эти души с телами возлияний и воскурений, а также особых песен и огней, которые трогают духовную гармонию воображения души (animae imaginativam spiritalemque commoveant harmonium), и благодаря святым воззваниям (sacris etiam invocamentis), действующим на разумную часть души [Agrippa 1550: 490]. Здесь Агриппа вспоминает классические примеры из античной литературы, видение мертвого Самуила эндорской ведьмой и лукановскую Эрихто, как и жертвоприношения Одиссея, наученного Киркой. Души могут тянуться даже не к месту своего успокоения, а к месту своей насильственной смерти или казни для искупления и покаяния (expiatio). Агриппа дает и определение некромантии, не разделяя жестко вызывание мертвых и духов подземного мира: «потому некромантия так зовется, что работает с трупами мертвых и расспрашивает духи (manes) и тени (umbras) усопших, а также подземных демонов (subterraneosque daemones)» [Agrippa 1550: 491]. Она заманивает их в мертвые тела, используя стигийские заклинания (carmina) и адские воззвания (infernales invocationes), а также похоронные жертвоприношения и нечестивые заклания (feralia sacrificia et impias immolationes). Здесь он вспоминает и аркадских магов, которые были вызывателями (evocatores) душ, завершивших свою жизнь. Агриппа выделяет два вида некромантии, первая из которых, поднимающая из мира мертвых труп (erigens cadaver), обозначается им принятым еще у греков термином некюомантия, в то время как второй, скиомантии (от греч. σκιά – «тень»), достаточно вызова (evocatio) души [Agrippa 1550: 492]. Некромантия работает с телами мертвых, так как в них присутствует демоническая сила, потому, согласно Агриппе, заманить с их помощью негодных демонов, нисходящих в земной мир, несложно. Благодаря этому опирающиеся на силу демонов некроманты могут возбуждать любовь и ненависть, насылать видения и болезни, передавая другим насылаемые демонами переживания самих несчастных душ. Таким образом, следуя средневековому представлению о некромантии как магии, оперирующей как с душами умерших, так и с духами подземного мира, Агриппа предлагает для нее своеобразное демонологическое обоснование. 6. Некромантия в учении Элифаса Леви (XIX в.) Легитимация магии сыграла с некромантией злую шутку: если вплоть до Возрождения она была самой ужасной и показательно гнусной частью магии, противопоставляясь магии природной, то после частичного лишения самой магией ореола подпольности ее наиболее сокрытая от людских глаз часть потеряла в своей мрачной привлекательности. Этот уход некромантии на второй план связан и с общим упадком интереса к магической проблематике, которая уступала место алхимии, розенкрейцерству, масонству и свободной теософии в стиле Бёме или Сен-Мартена, а также бурно развивавшему магнетизму Франца Месмера. Новый всплеск интереса к магии произошел уже в середине XIX в. и связан с именем Элифаса Леви (1810-1875), который в своей программной теории магии, оказавшей огромное влияние на последующее развитие оккультных наук, уделил некоторое место и некромантии, коснувшись ее в тринадцатых главах обоих томов своего программного труда «Учение и ритуал высокой магии». Основой теории магии Леви, синтезировавшей на базисе христианского вероучения ведущие мистические и эзотерические направления своего времени, от алхимии и учения Сведенборга до магнетизма и мартинизма, было понятие астрального света, телесно-духовного магического посредника, силы и источника жизни, наполняющего вселенную [Lévi 1860: 18-19]. Магия, которую Леви оценивал положительно, в отличие от колдовства, есть просто управление этим светом с благими целями. Таким образом, у Леви, придерживавшегося античного представления о некромантии как именно о науке вызывания мертвых, формируется теория двух некромантий – некромантии света (la nécromancie de lumière) и некромантии тьмы (la nécromancie de ténèbres). Если первая есть вызывание душ «молитвой, пентаклем (магической, как правило, пятиконечной звездой) и 69

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре ароматами», то вторая – «кровью, заклинаниями и святотатством» [Lévi 1861: 181-182]. Уделяя внимание рассмотрению второй некромантии и описывая с отвращением ее историю [Lévi 1861: 192-195], Леви никому не рекомендует ей заниматься. В любом случае, вызывание души, как и оживление мертвого, для Леви прямо связано с деятельностью астрального света, тонкого посредника духа и тела. Когда человек умирает, согласно Леви, его дух, созданный Богом, уходит на небеса, а в земном мире остается два тела, или трупа (cadavres): лишь на небольшое время тело земное и элементарное, созданное из распадающихся элементов, и полуматериальное тело астральное, «воздушное и звездное» (aérien et sidéral), «еще одушевляемое всеобщим движением мировой души» [Lévi 1856: 261], через некоторое время обреченное быть впитанным астральными силами. Именно его некроманты и вызывают. Тем не менее Леви не настаивает на реальности воскресения мертвых и даже действительности вызываний настоящих духов усопших: «мы вызываем воспоминания, которые они оставили в астральном свете» [Lévi 1856: 273].

Ил. 2. «Ужасающее вызывание духа». Гравюра из книги «Астролог девятнадцатого века» [The Astrologer of the Nineteenth Century. London, 1825 (?)].

Для Леви некромантия стала важной личной темой в силу переломного события его собственной жизни, которое он описывает в тринадцатой главе первого тома своего труда, «Учении высшей магии» [Lévi 1856: 265272]. Во время визита Леви в Лондон одна неизвестная дама, предоставив в его полное распоряжение все магические атрибуты, предложила ему выполнить на практике вызывание духа философа и мага I в. н. э. Аполлония Тианского, что Леви и осуществляет в одиночку. Опыт, состоявшийся 24 июля 1854 г., в целом оказался успешным, и хотя Леви во время него потерял сознание, почувствовав себя плохо, а дух дал ответы на интересующие его вопросы лишь в состоянии транса, вызывание вскоре было проведено им еще два раза. Все же прикосновение видения к руке Леви на долгое время вывело ее из строя, а сам он после завершения первого опыта, отнявшего у него много сил, несколько дней находился в состоянии странного влечения к смерти, впрочем, не испытывая никакого побуждения к самоубийству. Такого рода опыты, даже в рамках светлой некромантии, Леви не рекомендовал производить, называя такую практику «опасной и вредной», ибо и физическое и духовное здоровье не выдержит их регулярного повторения, потрясения могут вызвать болезнь [Levi 1856: 272-274]. В аналогичной главе «Ритуала высшей магии» Леви 70

Valla. №3(6), 2017. уделяет все же некоторое внимание рекомендациям по подготовке такого рода опытов, останавливаясь на двух наиболее благородных их мотивах – любви и получении знаний. Для каждого из этих видов необходима концентрация на вызываемом предмете, использование вещей, ароматов, слов и произведений, связанных с ним [Levi 1861: 184-192]. Поклонником Леви был Жан-Батист Питуа (1811-1877), выпустивший под псевдонимом «Поль Кристиан» свою написанную прекрасным художественным языком и не уступающую работе Леви в энциклопедизме «Историю магии, сверхъестественного мира и неизбежной судьбы» (1872). Питуа в последней главе своей книги, «Вызывание душ», изображая близко к труду Леви обряд вызывания любимого, описывает, как в результате опыта возжелавшему этой встречи явится «флюидическая оболочка души», то, что «знатоки каббалы зовут периспритом» [Christian 1872: 658]. Каббала, вопреки словам Питуа, не имела отношения к понятию перисприта, его введение принадлежит другому влиятельному духовному направлению, которому суждено было во второй половине девятнадцатого и в первые десятилетия двадцатого века стать своеобразным светским и едва ли не христианским парафразом некромантии в бурно технологически развивающейся и секуляризирующейся Европе. 7. Спиритуализм и некромантия В истории спиритуализма теоретические доктрины и исторические события переплелись воедино. Теоретическая составляющая спиритуализма, большое влияние на формирование которой дали духовидческие работы мистиков-визионеров Эммануила Сведенборга (1688-1772) и Эндрю Джексона Дэвиса (1826-1910), обрела жизнь лишь после событий марта-апреля 1848 г. в деревушке Хайдсвилл, близ Нью-Йорка, где жила семья Джона и Маргарет Фокс10. Ее дочери научились общаться с помощью стуков с призраком, якобы жившим в их доме. Когда старшие стали использовать язык и алфавит стуков, то узнали, что дух принадлежал человеку, убитому пять лет назад, в полночь во вторник, ему перерезали горло ножом, а тело перенесли в погреб, похоронено оно было лишь следующей ночью в подполе глубоко в земле, а убит он был из-за денег (позднее, уже в 1904 г., погребение было найдено в указанном месте). Именно 31 марта 1848 г., день начала прямого общения с духом сестер Фокс, совпавшим с фразой из дневника Дэвиса о «живом доказательстве» открытия духовного мира, считается днем рождения спиритуализма. Дело сестер Фокс приобретает большую известность. Вскоре и сами они начинают за скромную плату демонстрировать свои способности, практика общения с духами различных видов («духовный телеграф», учитывая, что телеграф как раз был изобретен в 1844 г.) становится модной, а в Америке появляется множество активистов движения, дающих такого рода представления, а также читающих лекции, которые пользуются большой популярностью. Движение выходит за пределы США, распространившись в Англию и на европейский континент. Практика общения с духами мертвых посредством медиумического транса (вне зависимости от того, как относиться к реальности подобного рода опыта) в дальнейшем стала важной частью спиритуализма, большую роль в развитии и распространении которого сыграли такие известные медиумы, как Эвзапия Палладино (1854-1918), Глэдис Леонард (1882-1964), Лэсли Флинт (1911-1994), Розмари Браун (1916-2001), Шику Хавьер (19102002). Наиболее влиятельным изводом спиритуализма, создавшим и собственную метафизику, был спиритизм, детище французского мыслителя Аллана Кардека (настоящее имя – Ипполит Леон Денизар Ривай, 1804-1869), зародившийся в спиритуалистическом контексте, но выделявшийся своей доктриной реинкарнации душ, принятой далеко не всеми спиритуалистами. Именно кардековскому спиритизму принадлежит теория особой тонкой полуматериальной оболочки духа для телесного проявления – перисприта, третьего 10

Подробное описание хайдсвилльской истории см.: [Doyle, 1926: 56-85].

71

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре компонента мироздания, кроме созданных Богом бессмертных духов, или душ (для Кардека это были синонимы), и арены их действия и приложения своих сил, тленного материального мира [Kardec 1857: 44-45, 54]. Таким образом, явление духов в мир получает метафизическое обоснование, причем не только в кардековском спиритизме, но и в самом спиритуализме, с помощью эзотерической идеи объединения духа и плоти [Colville 1906: 323].

Ил. 3, 4. Сёстры Фокс (слева). Памфлет американских религиозных консерваторов на спиритуализм, 1865 (справа).

Естественно, в рамках спиритизма и спиритуализма речь не шла о магическом вызывании духов, лишь о практике общения с ними. Тем не менее огромная популярность спиритуализма и Источник: возникшего в его рамках спиритизма позволила бы https://commons.wikimedia.org видеть в нем оригинальный парафраз античных оракулов и психомантеев, открытый для всех. Эта идея была высказана еще в период расцвета спиритуализма в США в книге священника А. Моррисона с характерным названием «Спиритуализм и некромантия» (1873), в которой эти практики с ортодоксальных христианских позиций прямо отождествляются как дьявольски опасные заблуждения, претендующие на знание духовного мира и предсказание будущего посредством общения с духами мертвых [Morrison 1873: 11-35]. Естественно, отношение христианской церкви к практикам такого общения с духами в то время было более чем сдержанным, при том, что сами спиритуалисты провозглашали спиритуализм доказательством христианских и вообще религиозных истин загробного мира. У Конан Дойла открытие спиритуализма, предстающего сутью всякой религии, сравнивается по значению с Реформацией [Doyle 1918: 51-52, 97], а у Стейнтона Мозеса и со вторым пришествием Христа [Moses 1907: 151]. 72

Valla. №3(6), 2017. Мысль о сходстве спиритуализма и некромантии была высказана не только в религиозной среде. Когда одного из видных представителей протестантского движения шейкеров, близких спиритуалистическим кругам, Ф.В. Эванса (1808-1893), спросили, не думает ли он, что магия и некромантия могут быть близки спиритуализму, он ответил положительно, заметив, что первые являются просто его отрицательными изводами [Doyle 1926: 34-35]. Известный писатель Джеймс Пиблз (1822-1922) в работе «Что есть спиритуализм» (1910), на наш взгляд, не вполне корректно противопоставляя господствующую в спиритуализме философскую и теоретическую направленность практической составляющей вызывания духов в спиритизме, все же обозначает последний как «вид модернизированной вавилонской некромантии» [Peebles, 1910: 8]. Cвязь этих явлений была замечена и среди исследователей спиритуализма. Известный физик и химик Уильям Крукс (1832-1919) замечал, что сухой остаток (букв. «дешевый осадок») спиритуализма прямо приведет к «неведомому пределу магии и некромантии» [Crookes 1874: 8]. Этой фразе уделила внимание Е.П. Блаватская, посчитав ее объяснением неизвестного через еще более неизвестное [Blavatsky 1878: 49], в рамках своей полемики с материализмом, отстаивающей существование тайной силы в природе, ответственной за существование множества необъяснимых явлений. Впрочем, это не помешало самой Блаватской еще более явно выразить мысль о тождестве современного ей спиритуализма и некромантии как универсально распространенных с древности практик общения с духами [Blavatsky 1878: 205; Blavatsky 1889: 194]. Теософия Блаватской, во многом наследующая работам Леви, провозглашает именно астральный свет или эфир неведомой всеобщей магической силой, представление о которой есть в каждой религии [Blavatsky 1878: 126-162]. Сдержанное, если не прямо отрицательное отношение к некромантии сближает Блаватскую с Леви, как и разделение магии и колдовства: первое было управлением астральным светом с благими, а второе со злыми целями [Blavatsky 1878: 144, 487]. И именно к астральному уровню принадлежали гомеровские эйдолоны, духи усопших [Blavatsky 1889: 143]. Некромантия, согласно Блаватской, оправданно осуждалась в древности как нарушение посмертного покоя усопших, могущее помешать их духовной эволюции [Blavatsky 1889: 194], беззаконная эгоистическая попытка вызывания после смерти запятнанных (tainted) душ, проживших дурную жизнь, готовых на исполнение дурных замыслов некроманта [Blavatsky 1878: 321, 493]. Теория астрального света Леви прямо повлияла и на учение Рерихов, которое отделяет астральный, так называемый тонкий мир, от пронизывающего его высшего огненного [Рерих 1993: 10, 202-203, 207-208], центрального для рерихианства. Именно к промежуточному тонкому миру, по Рерихам, имеет отношение практика некромантии, которая оценивается резко отрицательно, к ней «льнут тела низших слоев Тонкого Мира» [Рерих 1932: 74]. Эпилог. Некромантия как архетипический феномен Отмечались аналогии «духовного мира» спиритуализма с загробным миром Древнего Египта [Большаков 2001: 204], известна попытка сближения европейских спиритических практик с арктическим шаманизмом [Findeisen 1957: 190-191] и даже медиумическими техниками общения с духами у австралийских аборигенов [Howitt 1904: 389]. Идея связи с духами мертвых, основа некромантии, является одной из культурных универсалий, будучи выражена в рамках шаманизма как системы выделения в социуме людей, обладающих «медиумическими» способностями, так и в виде нагуализма, веры в личных духовпокровителей [Токарев 1990: 266-306]. Эти практики, даже если брать лишь охваченное письменными источниками пространство европейской и иудео-христианской (а также примыкающих к ним ряда ближневосточных) культур, также встречаются повсеместно с древнейших времен, от аккадских «изгнателей бесов» и греческих некюомантов к средневековым экзорцистам, прямо связанным с «черной наукой прорицания», получившей теологическую прививку заклинания демонов подземного мира святыми именами, оживая 73

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре как социальная практика после временного призрачного забвения уже в Новое время благодаря спиритизму. Понятие некромантии может быть уточнено в зависимости от конкретной эпохи, при том, что идея связи с духами усопших, как правило, с целью получения оракула или иной информации (впрочем, далеко не исчерпывающая объем средневековой некромантии) может считаться общей, что неслучайно. Идея некоего древа мироздания может считаться основополагающей для человеческой культуры [Топоров 2010], исходя из этого формируется и возможность связи срединного человеческого мира как с высшим божественным миром, так и с нижним миром подземных духов, границы между которыми в немалой степени призрачны, что позволяет рассматривать некромантию как практику получения оракула у духов мертвых в качестве некой прагматики воссоединения трех этих уровней воедино [Пантелеев 2015: 147] – что в случае средневековой некромантии, божественной силой высшего мира магически воздействующей на духов мира подземного, с посюсторонними, зачастую даже развлекательными целями, относящимися к опосредующему их миру человеческому, еще более показательно. Спиритизм, провозглашаемый религией общения мира живых и мира мертвых, является стройным продолжением этой мифологической линии. Теория астрального света Элифаса Леви, как и спиритическое понятие перисприта, на метафизическом уровне легитимирующие и обосновывающие саму идею и возможный механизм этой сущностной связи с «иным миром», предстают оригинальной философской пропедевтикой этого взаимодействия. В этом смысле некромантия во все этапы своего развития предстает важной частью фундаментальной эзотерической идеи взаимосвязи и объединения миров различного уровня посредством ряда регламентированных ритуалов. Духи, вызываемые такого рода ритуалами, не трансцендентны миру, будучи подчинены всеобщим законам мироздания и, в особенности для средневековой некромантии, также и ее божественному творцу, чьей силой они и вызываются магом, обладающим знанием этих принципов, позволяющих ему сцеплять разные уровни космоса воедино. Вероятно, в этой фундированности некромантии в наиболее архаические схемы человеческой культуры и кроется один из секретов ее выживания. Фиалко М.М., г. Санкт-Петербург

Источники Лукиан 1991 – Лукиан. Менипп или Путешествие в подземное царство // Лукиан из Самосаты. Избранная проза / Пер. И.М. Нахова. – М.: Правда, 1991. С. 462-473. Рерих 1932 – Рерих Е.Н. Сердце. – Paris: Imp. E.I.R.P., O. Zeluk, 1932. Рерих 1933 – Рерих Е.Н. Мир огненный. Часть первая. – Riga: «Agni jogas» jzdevums, 1933. Тертуллиан 2004 – Тертуллиан. О душе. – СПб: Изд-во Олега Абышко, 2004. Agrippa 2004 – Agrippa H.C. De occulta philosophia libri tres. Lugduni: Beringos fratres, 1550. Albertus Magnus 1651a – Albertus Magnus. ‘De mineralibus’, Alberti Magni Opera. T. IXXI. T. II. Lyon: H. Delagarde, 1651. Pp. 210-272. Albertus Magnus 1651b – Albertus Magnus. ‘Speculum Astronomicum’, Alberti Magni Opera. T. I-XXI. T. V. Lyon: H. Delagarde, 1651. Pp. 656-666. Albertus Magnus 1651c – Albertus Magnus. ‘Commentarii in Mattheum’, Alberti Magni Opera. T. I-XXI. T. IX. Lyon: H. Delagarde, 1651. Pp. 1-444. Alcuinus 1863 – Alcuinus. ‘Grammatica’, Patrologiae latinae. T. 101. Paris: J.P. Migne, 1863. Pp. 849-902.

74

Valla. №3(6), 2017. Thomas Aquinas 1880 – Thomas Aquinas. ‘Summa theologica. Pars II, II. Quaestio XCV. Art. I-VIII’, Thomae Aquinatis Summa theologica. Secundae secunda. Ed. J. Nicolai, F. Sylvius, Ch. R. Billuart, C. J. Drioux. Parisiis: Apud Bloud et Barral, 1880. Pp. 14-27. Augustinus 1861 – Aurelius Augustinus. ‘De civitate Dei’, Patrologiae latinae. T. 41. Paris: J. P. Migne, 1861. Pp. 13-804. Bacon 1897 – Bacon, Roger. Opus Majus. Ed. J.H. Bridges. Vol. I-. Oxford: Clarendon Press, 1897. Blavatsky 1878 – Blavatsky H.P. Isis Unveiled. Vol. I. Science. London: J.W. Bouton, 1878. Blavatsky 1889 – Blavatsky H.P. The Key to Theosophy. London: The Theosophical Publishing Company, 1889. Christian 1872 – Christian P. Histoire de la magie. Paris: Furne, Jouvet et Cie, 1872. Colville 1906 – Colville W.J. Universal Spiritualism. New York: R.F. Fenno & Company, 1906. Eugenius Toletanus 2005 – Eugenius Toletanus. ‘Oratio’, Eugenii Toletani Opera omnia. Ed. Paulo Farmhouse Alberto. Turnhout: Brepols Publishers, 2005. Pp. 205-206. Heisterbach 1851 – von Heisterbach Caesar. Dialogus miraculorum. Ed. J. Strange. Vol. I-II. Vol. I. Bonn: J.M. Heberle, 1851. Iohannis Saresberiensis 1589 – Iohannis Saresberiensis Polycraticus sive De nugis curalium et de vestigiis philosophorum. Lugduni: Apud Franciscum Raphelengium, 1589. Isidorus 1798 – Isidorus. ‘Etymologiae. Lib. I, cap. II’; ‘Lib. VIII, cap. IX’, S. Isidori Hispalensis episcopi Opera omnia. T. I-IV. T. III. Etymologiarum libri X priores. Romae: Antonii Fulgonii, 1798. Pp. 2-3, 369-374. Justinus 1857 – ‘Justini Apologia Prima’, Patrologiae graecae. T. 6. Paris: J.P. Migne, 1857. Pp. 327-440. Kardec 1857 – Kardec A. Le livre des esprits. Paris: E. Dentu, 1857. Lactantius 1844 – Lactantius. ‘Divinae institutiones’, Patrologiae latinae. T. 6. Paris: Sirou, 1844. Pp. 111-822. Lévi 1856 – Lévi E. Dogme et rituel de la haute magie. Vol. I. Paris: Germer Baillière, 1856. Lévi 1860 – Lévi E. Histoire de la magie. Paris: Germer Baillière, 1860. Lévi 1861 – Lévi E. Dogme et rituel de la haute magie. Vol. II. Paris: Germer Baillière, 1861. Lycophron 2015 – Lycophron. Alexandra. Greek Text, Translation, Commentary and Introduction. Ed. S. Hornblower. Oxford: Oxford University Press, 2015. Mandeville 1915 – Mandeville J. The Travels of John Mandeville. London: Macmillan, 1915. Morrison 1873 – Morrison A.B. Spiritualism and Necromancy. New York: Nelson and Philips, 1873. Moses 1907 – Moses W.S. Spirit-Teachings. London: London Spiritualist Alliance, 1907. De Nigromancia 1980 – De Nigromancia, attributed to Roger Bacon. Ed. and tr. by M. A. Macdonald. London: Heptangle Books, 1980. Origen 1862 – Origen. ‘Homiliae in primum librum regum De engastrymytho’, Patrologiae graecae. T. 12. Paris: J.-P. Migne, 1862. Pp. 1011-1028. Peebles 1910 – Peebles J.M. What is Spiritualism? Who are these Spiritualists and What Can They Do for the World? Battle Greek: Peebles Publishing Co, 1910. Pico 1557 – Pico della Mirandola, Giovanni. ‘Orario de hominis dignitate’, Opera omnia Ioannis Pici Mirandulae. Basileae: Heinrich Petri, 1557. Pp. 313-331. The Martyrdom of Pionius 1972 – ‘The Martyrdom of Pionius’, The Acts of the Christian Martyrs. Ed. H. Musurillo. Oxford: Clarendon Press, 1972. Pp. 136-167. Сборники документов и памятников Hansen 1901 – Hansen J. Quellen und Untersuchungen zur Geschichte der Hexenwahns und der Hexenverfolgung im Mittelalter. Bonn: Carl Georgi, 1901. 75

Фиалко М.М. Некромантия в европейской культуре Maxwell-Stuart 2011 – Maxwell-Stuart P.G. Witch Beliefs and Witch Trials in the Middle Ages. Documents and Readings. London, New York: Continuum International Publishing Group, 2011. Greer, Mitchell 2007 – The “Belly-Myther” of Endor: Interpretations of 1 Kingdoms 28 in the Early Church. Ed. R.A. Greer, M.M. Mitchell. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2007. Словари Spence 1905 – Spence L. An Encyclopaedia of Occultism. New York: Dodd, Mead & Company, 1905. Bailey 2003 – Bailey M.D. Historical Dictionary of Witchcraft. Oxford: The Scarecrow Press, 2003. Guiley 2006 – Guiley R.E. The Encyclopedia of Magic and Alchemy. New York: Facts on File, 2006. Исследования Большаков 2001 – Большаков А.О. Человек и его двойник. Изобразительность и мировоззрение в Египте Старого царства. – СПб.: Алетейя, 2001. Буше-Леклерк 2012 – Буше-Леклерк О. История гадания в античности: греческая астрология, некромантия, орнитомания. – М.: Либроком, 2012. Пантелеев 2015 – Пантелеев А.Д. Христианско-иудейская полемика II-III вв. и некромантия (Mart. Pionii 13-14) // Религия, Церковь, Общество. Исследования и публикации по теологии и религии / Под ред. А.М. Прилуцкого. – СПб, 2015. Вып. 4. С. 152-171. Петров 2003 – Петров А.В. Феномен теургии. Взаимодействие языческой философии и магической практики в эллинистическо-римский период. – СПб: РХГА, 2003. Токарев 1990 – Токарев С.А. Ранние формы религии. – М.: Изд-во полит. лит-ры, 1990. Топоров 2010 – Топоров В.Н. «Мировое дерево»: универсальный образ мифопоэтического сознания // Мировое дерево: Универсальные знаковые комплексы. Т. 1-3. Т. 1. – М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2010. С. 263-289. Тронский 2012 – Тронский И.М. История античной литературы. – М.: Либроком, 2012. Bellingrandt, Otto 2017 – Bellingrandt B., Otto B.-C. Magical Manuscripts in Early Modern Europe: The Clandestine Trade In Illegal Book Collections. Cham: Palgrave Macmillan, 2017. Browe 2011 – Browe P. ‘Die Eucharistie als Zaubermittel in Mittelalter’, Die Eucharistie im Mittelalter: liturgiehistorische Forschungen in kulturwissenschaftlicher Absicht. Münster: Lit, 2011. S. 219-231. Crookes 1874 – Crookes W. Researches in the Phenomena of Spiritualism. London: J. Burns, 1874. Davies 2009 – Davies O. Grimoires: A History of Magic Books. Oxford: Oxford University Press, 2009. Doyle 1918 – Doyle A.C. The New Revelation. London: George H. Doran, 1918. Doyle 1926 – Doyle A.C. The History of Spiritualism. London: Cassell and Company, 1926. Findeisen 1957 – Findeisen H. Schamanentum dargestellt am Beispiel der Besessenheitspriester nordeurasiatische Völker. Stuttgart: W. Kohlhammer, 1957. Howitt 1904 – Howitt A.W. The Native Tribes of South-East Australia. London: Macmillan, 1904. Kieckheffer 2003 – Kieckheffer R. Forbidden Rites: a Necromancer’s Ritual of the Fifteenth Century. University Park: The Pennsylvania State University Press, 2003. Kieckheffer 2014 – Kieckheffer R. Magic in the Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press, 2014. Ogden 2001 – Ogden D. Greek and Roman Necromancy. Princeton: Princeton University Press, 2001. 76

Valla. №3(6), 2017. Schmidt 2001 – Schmidt B.B. ‘The “Witch” of En-dor, 1 Samuel 28 and Ancient Near Eastern Necromancy’, Ancient Magic and Ritual Power. Ed. by M. Meyer, P. Mirecki. Boston, Leiden: Brill Academic Publishers, 2001. Pp. 111-129. Thorndike 1905 – Thorndike L. The Place of Magic in the Intellectual History of Europe. New York: The Columbia University Press, 1905. Thorndike 1915 – Thorndike L. ‘Some Medieval Conceptions of Magic’, Monist. 1915. Vol. XXV. Pp. 107-139. Thorndike 1922 – Thorndike L. ‘The Latin Pseudo-Aristotle and Medieval Occult Science’, The Journal of English and Germanic Philology. 1922. Vol. XXI. Pp. 229-258. Tropper 1989 – Tropper J. Nekromantie: Totenbefragung im Alten Orient und Alten Testament. Neu-kirchen-Vlyn: Neukircherverlag, 1989.
 Аннотация Статья предлагает обзор вопроса о том, какое место занимали практики чёрной магии и некромантии в европейской культуре Средневековья и Нового времени и как они воспринимались современниками. Автор демонстрирует, что представление о некромантии как о маргинальном, одновременно отвратительном и запретном роде деятельности не является продуктом христианской идеологии – оно восходит к античности. Парадоксальным образом, в Средние века увлечение некромантией оказывается социальным феноменом именно среды духовенства. Проблема различения «дозволенных» и «недозволенных» видов магии оказывается одинаково актуальной для разных эпох, вплоть до XIX в., когда некромантические практики возрождаются в форме спиритизма. Ключевые слова XIX в.; демонология; магия; некромантия; спиритизм; Средневековье; табу Сведения об авторе Фиалко Матвей Михайлович, г. Санкт-Петербург, Русская христианская гуманитарная академия e-mail: [email protected]






77

[VALLA] классика

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой. Примечания М.В. Елифёровой. Мы открываем давно планировавшуюся в журнале Valla рубрику «Классика» – переводы работ по истории европейской культуры, написанных в XIX и начале XX вв. Имя Литтона Стрейчи (Lytton Strachey, 1880-1932), литературного критика и историка, не нуждается в представлении тем, кто интересуется английской литературой эпохи модернизма и знаком с деятельностью Блумсберийского кружка и окружением Вирджинии Вульф. Многие, возможно, видели биографический фильм «Каррингтон» (1995) британского режиссёра Кристофера Хэмптона, где достаточно подробно рассказана история платонических отношений Стрейчи с художницей Дорой Каррингтон (1893-1932). Однако собственные труды Литтона Стрейчи остаются в основном незнакомыми российскому читателю, не считая специалистов по истории английской литературы. Мы попытаемся восполнить этот пробел. Настоящая публикация предлагает вниманию читателя фрагменты из книги Стрейчи Eminent Victorians (London: Chatto & Windus, 1918). Для перевода выбраны предисловие и глава о Томасе Арнольде, реформаторе британской системы образования (1795-1842). Иронический стиль письма Стрейчи, который переводчик бережно сохраняет по мере возможности, придаёт его книге самостоятельную литературную ценность и будет, несомненно, оценен поклонниками английского юмора. М.В. Елифёрова, главный редактор

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы Предисловие Историю викторианской эпохи никогда не напишут, уж слишком много мы о ней знаем. Ведь для историка первейшее условие – это неведение, неведение, которое значительно упрощает задачу его описания и объяснения, отбора одних фактов и игнорирования других, при сохранении совершенной безмятежности духа, невообразимой и для самого высокого искусства. Что же касается века только что минувшего, наши отцы и прадеды произвели, собрали и накопили такое множество сведений и фактов, что в этом массиве захлебнется трудолюбие Ранке, изощренный ум Гиббона спасует перед ним. Нет, исследователю прошлого не стоит тешить себя надеждой описать эту примечательнейшую эпоху с помощью простого метода скрупулезного изложения событий. Здесь следует продумать более тонкие и обходные маневры. Можно приступить к задаче с самых неожиданных ракурсов и атаковать, например, с флангов или с тыла; или, используя луч безжалостного прожектора, осветить самые темные, доселе неизведанные уголки; или, выбравшись в самую середину этого безбрежного океана материала, произвести эксперименты по извлечению на свет божий из его толщ редких образцов с их последующим тщательным изучением. Руководствуясь именно этими соображениями, в настоящей серии викторианских штудий я попытался представить своему современнику, посредством биографии, образы викторианцев. Должен признаться, что выбор персонажей был до некоторой степени случаен, поскольку в мои намерения не входило выстроить некую строгую систему или стройную теорию, важнее были личный вкус и творческие планы. Свою задачу я видел в том, чтобы дать образцы эпохи, не претендуя на охват и объяснение всей ее истории во всей 78

Valla. №3(6), 2017. ее глубине и истинности, поскольку попытка даже кратчайшего экскурса подобного рода, если бы и была возможна, потребовала бы томов и томов – в то время как на примере биографий кардинала, педагогического светила, общественной деятельницы и отважного героя я попытался исследовать и объяснить некоторые ближайшие стороны викторианской эпохи, захватившие мое воображение, со своей, субъективной, точки зрения. Тем не менее смею надеяться, что очерки, представленные здесь, будут интересны и как исключительно биографические исследования, а не только с исторической точки зрения. Человеческие характеры столь значительны, что их нельзя свести только к манифестациям прошлого. Величие их существует независимо от темпорального фактора, оно вечно и должно восприниматься в своем собственном измерении. У нас в Англии, однако, биография переживает сейчас далеко не лучшие времена. Да, конечно, англичане произвели целый ряд шедевров в этой области, но, не в пример французам, настоящей выдающейся традиции в этом жанре у нас нет, и мы не можем похвастать своими Кондорсе и Фонтенелями с их неподражаемыми éloges1, в которых бы буквально на нескольких бесподобных страницах было бы схвачено и передано все многообразие бытия того или иного человека. Напротив, у нас этот человечнейший и деликатнейший из жанров отдан на откуп ремесленникам от пера, в то время как, поразмыслив, всякий согласится, что создать хорошую биографию, пожалуй, не менее трудно, чем прожить жизнь, достойную таковой. Ох, уж эти толстые двухтомники, которыми мы отдаем дань памяти нашим дорогим покойникам! Кто же не читал их, эти томища малоусвоенного материала, бесконечные и скучнейшие панегирики, изложенные весьма небрежно, уж не говоря об отсутствии отбора материала, беспристрастности или недостатков в композиции и оформлении? Они нам знакомы в той же степени, что и похоронный кортеж, и так же отдают унылой варварской помпезностью. Можно даже заподозрить, что некоторые из этих томов произведены в той же самой похоронной конторе, в качестве финального дополнения к услугам. В собственных изысканиях, тем не менее, я обязан этим биографиям, по праву названных официальными, в нескольких отношениях. Но, пожалуй, наиболее ценное достоинство этих незаменимых источников всякого рода сведений состоит в том, что они являют собой и поучительнейшие образчики. Из них можно извлечь для себя немало уроков! (Однако умолчим о частностях). Итак, к примеру, теперь совершенно очевидно, что именно краткость, краткость, исключающая второстепенное, но основанная на самом существенном, есть первейшая задача биографа. Вторая же его задача, что также несомненно, – хранить свободу и независимость суждений. Не лесть, а простое изложение фактов, имеющих отношение к данному случаю, и именно в таком роде, как он их понимает, есть обязанность биографа. В этом я видел цель и настоящей книги: изложить факты и только факты, имеющие касательство к рассмотренным мной случаям, отказавшись от эмоций, предвзятости и возвышенных интенций, и именно в том ключе, в котором я их понимаю. Или, как сказал об этом классик: “Je n’impose rien; je ne propose rien: j’expose”2. Л. С. Доктор Арнольд В 1827 г. освободилось место директора Регби, и перед опекунским советом школы, представленным двенадцатью благородными мужами и джентльменами Уорвикшира, встал вопрос о поисках кандидатуры на этот пост. В воздухе тем временем носились веяния перемен в политической, общественной и церковной сферах; и, более того, возникло ощущение, что и с нашими замечательными частными школами не все в порядке, они, казалось, тоже нуждались в реформах управления, но вот в каких именно, сказать 1

Похвальными словами (франц.). «Я ничего не навязываю, я ничего не предлагаю – я демонстрирую» (франц.). Источник цитаты не установлен; общепринятое мнение состоит в том, что она является мистификацией самого Стрейчи. 2

79

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой определенно не мог никто. Поэтому естественно, что когда двенадцать достойных мужей и джентльменов, решивших руководствоваться в своем деле исключительно достоинствами кандидатов, обнаружили среди обрушившейся на них лавины корреспонденции рекомендательное письмо от д-ра Хокинса, ректора Ориэля3, с обещанием, что, избрав м-ра Томаса Арнольда, они получат в его лице именно того, кто «изменит всю образовательную систему частных школ Англии», всякие сомнения исчезли: м-р Томас Арнольд был их человек. Итак, его избрали, он принял, как надлежало, духовный сан, и, что еще более соответствовало его новому статусу, стал доктором теологии, с тем, чтобы в августе 1828 г. заступить на должность директора школы Регби.

Ил. 1. Томас Арнольд. Портрет из книги «Выдающиеся викторианцы». Источник: https://commons.wikimedia.org

Всё, что к этому моменту было известно о д-ре Арнольде, казалось, лишь подтверждало предсказания ректора Ориэля и выбора опекунского совета. Сын почтенного служащего таможни, он получил образование в Уинчестере и Оксфорде, где среди других студентов 3

Колледж Ориэль, один из старейших колледжей Оксфорда, по традиции находящийся под королевским покровительством. Основан при Эдуарде II в 1324 г.

80

Valla. №3(6), 2017. выделялся старательностью и глубоким благочестием. Правда, в школьные годы письма Томаса домой были выдержаны в несколько напыщенном тоне, так что более проницательные из родственников предполагали, что, пожалуй, молодой Арнольд обещает стать педантом, когда вырастет. Впрочем, что еще вы бы могли ожидать от ребёнка, которому в трёхлетнем возрасте отец подарил двадцать четыре тома «Истории Англии» Смоллетта4 в качестве поощрения за успехи в учёбе? В Оксфорде он показал себя выдающимся студентом и по окончании университетского курса был оставлен стипендиатом Ориэля. Однако примерно в это же самое время на жизненном пути, до сих пор гладком и успешном, его ждет испытание: возникшие было сомнения в вере стали одолевать его. Эти сомнения, узнаем мы от одного из современников, ставшего известным позже как судья Кольридж5, «не были по своей наклонности низкого порядка, не были они продиктованы и рационализмом в отрицательном смысле слова. И возникли они не в силу его неспособности охватить разумом тот или иной пункт веры, а касались доказательств и интерпретации авторов священных текстов». В смятении Арнольд обратился к Киблу6, в то время одному из своих ближайших друзей и также члену Ориэльского колледжа. Кибл пишет Кольриджу: «Предмет его печальных размышлений – самый грозный, относительно которого все чрезвычайно любознательные умы, как я полагаю, и расположены к сомнениям; я имею в виду учение о Святой Троице. Не пугайся, мой дорогой Кольридж, не думаю, чтобы Арнольд испытывал серьёзные затруднения в понимании этого учения; беда людей его склада ума состоит лишь в неспособности избавиться от некоего чувства противоречия». Как следовало поступить в данном случае? Кибл посоветовал Арнольду в категорическом тоне: «прекратить задаваться вопросами, обратиться с молитвами за помощью и просветлением свыше, а также заняться практическими делами праведной жизни, и в большей степени, чем прежде». Арнольд так и поступил; и результат превзошёл все ожидания. Он вновь в скором времени обрёл совершенное равновесие духа и укрепился в вере. Нам известно ещё об одном, и только одном, затруднении, которое он испытывал в этот же период. Дело в том, что он не любил вставать рано и причем в такой степени, что это «казалась слабостью самой его физической конституции». И этот недостаток он все же преодолел, хотя и не столь успешно, как сомнения относительно учения о Святой Троице. Так что и позже д-р Арнольд часто признавался, «что ему по-прежнему нелегко вставать рано утром, и что в этом случае не подтверждается истинность правила, согласно которому ко всему можно привыкнуть». Женившись рано, он поселился за городом. В занятиях частного наставника по подготовке молодых людей в университеты прошли десять лет его жизни, счастливых, деятельных и достаточно благополучных. Занятый в основном своими учениками, он все же уделял немало сил и в пользу более широких интересов. Так, к примеру, в приходской церкви он читает серию проповедей; затем начинает писать труд по истории Рима, лелея надежду, что стиль этой книги удовлетворит и «самого строгого из тех, кого называют евангелистами, и тот даст ее в руки своим детям». Одновременно стали определяться и его взгляды в отношении церковных и политических дел в стране. Так, его тревожит «отсутствие христианского духа в современной литературе»; он ждет «наступления ожесточенной борьбы между добром и злом, какой мир еще не видел». После серьёзного разговора с доктором Уотли7 укрепляется его убеждение в необходимости значительных реформ устройства церкви. Глубина религиозных взглядов и чувств Арнольда впечатляли всех, кто знал его в эти годы. Они, как отметил один из знакомых, «зачастую просто выплескивались 4

Тобиас Джордж Смоллетт (1721-1771), более известен как автор авантюрных романов. Джон Тейлор Кольридж (1790-1876), племянник поэта Сэмюэла Тейлора Кольриджа. 6 Джон Кибл (1792-1866), священник и поэт, один из основателей т.н. «Оксфордского движения» – сторонников сближения англиканства с католицизмом. 7 Ричард Уотли (1787-1863), богослов и экономист. 5

81

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой из него»; и было прямо-таки невозможно не заметить как его «глубокое понимание невидимого мира», так и «особенное чувство любви и обожания, которым было проникнуто его отношение к Господу нашему Иисусу Христу». «Его особенная манера глубочайшего почтения, с которым упоминались им имя Господа или Святое Писание» производила необыкновенное впечатление. «Даже при самом беглом знакомстве с ним, – отмечает другой из его друзей, – нельзя было не заметить его абсолютную борьбу со злом: казалось, он сражается, подобно св. Павлу, с супостатом, всегда ощущая при этом поддержку Господа». Таков был этот человек, возглавивший Регби в возрасте тридцати трёх лет. Внешность его была отражением внутреннего характера и говорила о переполнявшей его энергии, глубокой серьезности и благих намерения. Ноги его, пожалуй, были короче, чем следовало бы; но атлетическое сложение впечатляло крепостью и силой, особенно в струящихся одеждах доктора богословия, в которые он чаще всего и облачался; его голова, решительно возвышавшаяся над церковным воротничком, несомненно принадлежала личности незаурядной. Густая, тёмная шевелюра, кустистые брови и вьющиеся бакенбарды, прямой нос и выдающийся подбородок, твёрдая нижняя губа, слегка заворачивающаяся внешним краем кверху – все черты выдавали страстность и целеустремлённость. Глаза, большие и блестящие, были также и честными. И все-таки – это угадывалось в намеке то ли линии рта, то ли складки на лбу – в лице д-ра Арнольда постоянно присутствовала некая озадаченность, трудно сказать почему. Хотя, согласитесь, предназначение исполнить пророчество, высказанное самим ректором Ориэля, могло озадачить кого угодно. Частная школа в те дни всё ещё представляла собой целину, не тронутую рукой реформиста. В Итоне, к примеру, всё ещё попрежнему правил Кит8; и из воспоминаний его учеников мы можем составить себе картину школьного образования в начале девятнадцатого столетия в его наиболее характерных чертах. Это была система анархии, умеряемая деспотизмом. Сотни мальчиков запихивались в разного рода пансионы или в мрачную «Длинную Комнату»9 (при одном упоминании которой даже спустя многие годы бледнели убеленные сединами государственные мужи и генералы), где они пребывали в вечном страхе перед внезапным явлением вспыльчивого старикашки, в руках которого всегда были наготове берёзовые розги. Дикость нравов в их школьной жизни соседствовала с ежедневными и ежечасными штудиями тонкостей стихов Овидия, так что в ней сочетались свобода и ужас, поэзия и бунтарство, беспрестанные порки и отвратительные шалости. В этом мирке Кит правил единолично, без чьей-либо помощи (помощников практически не было, а те, которые были, не имели значения) и исключительно благодаря силе характера. Но и эта неукротимая воля, бывало, отступала перед неуправляемой школьной стихией. Так, каждое воскресенье во второй половине дня в присутствии всех воспитанников директор приступал было к чтению проповеди, и каждое воскресенье во второй половине дня отступал, оглушенный шумом и гамом сборища школяров. Сцены, имевшие место в часовне, могли быть весьма прискорбного свойства: к примеру, в тот момент, когда какой-нибудь дряхлый старец шамкал на кафедре, озорники выпускали крыс, и те разбегались во все стороны, путаясь в ногах неистовствующей толпы. Уже на следующее утро, однако, железная рука дисциплины обрушивалась на них с новой силой: и жестокий ритуал порки напоминал плакавшим и жавшимся друг к другу детям, что грехи против Господа и против ближних могут быть, конечно, отпущены, но всё же после некоторой доли страдания и слёз. Эта система образования стала подвергаться серьезным нападкам c пробуждением общественного мнения верхушки среднего класса. Критиковали ее с двух сторон: с одной стороны, говорилось о необходимости более либеральной школьной программы, с другой стороны, звучали требования повысить уровень нравственности. Утилитаризм, набиравший к этому времени все большую силу, раздраженно взирал на образование, не признававшее 8 9

Джон Кит (1773-1852), директор Итонского колледжа с 1809 по 1834 г. Long Chamber, общий дортуар в Итонском колледже.

82

Valla. №3(6), 2017. каких-либо других отраслей знания кроме классической филологии. К тому же его сторонники с их все большим стремлением к респектабельности были шокированы беспорядками и жестокостью, примером которых стал Итон при Ките. «Школы, – заявлял преподобный м-р Баудлер10, – являют собой рассадник порока». Д-р Арнольд был вполне с ним солидарен и убежден в необходимости реформ. Однако естественно, что человека с его темпераментом и образованием заботила скорее нравственная, нежели интеллектуальная, сторона вопроса. Конечно же, никто и не спорит, что обучение мальчиков не следует ограничивать рамками окутанных туманом древности языков, но насколько более важным представляется наставление в твердости характера и в строгих правилах нравственного поведения! Главнейшей целью всей своей деятельности в Регби он видел (о чем не переставал говорить) в «установлении здесь центра воспитания в истинно христианском духе». В письме другу сразу же по избрании его директором школы он пишет о своем заветном желании «утвердить религиозную основу воспитания» в новой для него должности, и «преуспеть в этом было бы для него пределом всех надежд и мечтаний; более того, составило бы величайшее счастье, в сравнении с которым все остальное в жизни уже не имело бы для него значения». Без устали внушал он эти заветные свои мысли воспитанникам: «Я повторял неоднократно в прошлом, повторю и на этот раз, что здесь для нас самое главное – это религиозные и нравственные принципы, во вторую очередь должно заботиться об облике джентльмена и в третью очередь об умственном развитии». Несомненно также и то, что убеждения д-ра Арнольда разделяли в своем большинстве и добропорядочные родители. Их мало волновало, преуспеют ли их чада по части классической учености, хотя, конечно же, они были бы рады знать, что сыновья обучаются истории и французскому; но все же их истинные надежды и упования были несколько иного рода. Вряд ли можно утверждать, что, отправляя своего Тома в Регби на учебу, наш сквайр Браун11 напутствовал бы его в таком роде, что, дескать, ожидает от него в школе усердия и успехов по ученой части. «Вовсе нет, – сказал бы на это достойнейший родитель, – в школу его отправляют не за знаниями, то есть и за ними, конечно, но все это, согласитесь, не самое главное. Ни меня, ни мать Тома не волнуют ни греческие частицы, ни, боже упаси, дигаммы. Для чего мы посылаем его в школу? – чтобы его воспитали истинным англичанином, храбрым, полезным, правдивым и к тому же добрым христианином, вот и все». Именно эту-то задачу и поставил перед собой д-р Арнольд. Но каким образом приступить к ее осуществлению? Следовало ли ему работать над совершенствованием характера своих учеников, заботливо создавая вокруг них утонченную интеллектуальную среду? Или способствовать их сближению с просвещенными мужами, а может быть, даже с учеными дамами? Или перестроить всю жизнь вверенного ему учебного заведения на основе всего, что достигнуто в области просвещения, в том числе и в духе самых последних нововведений в жизни общества? В общем и целом, пожалуй, нет. Такого рода перспективы были далеки от образа мыслей д-ра Арнольда; законы Провидения – вот были его руководства. Конечно, хорошо бы при этом знать, в чем они заключаются! Он обращается за ответом к Ветхому Завету – и всякие сомнения исчезают. В отношении своих воспитанников, как он объяснит, обращаясь к ним с кафедры, он берет за основу принцип воспитания, приложенный в свое время к самому человечеству в его младенческом состоянии: он станет 10

Имеется в виду Джон Баудлер (1746-1823), активист борьбы за нравственность, который, однако, был юристом и никогда не носил духовного сана. Вероятно, Стрейчи перепутал его с его сыном Томасом Баудлером-младшим (1782-1856). Это высказывание Джона Баудлера известно со слов самого Арнольда. См. The British Critic, Quarterly Theological Review, and Ecclesiastical Record. Vol. 13. London, 1833. P. 162 + footnote. Оба Баудлера приходились родственниками, братом и племянником, Томасу Баудлеру-старшему (1754-1825), получившему скандальную известность благодаря своим «благопристойным» переделкам Шекспира, из-за чего в английском языке даже появилось слово bowdlerisation, означающее «ханжеское цензурирование текстов классиков». 11 Отсылка к повести Томаса Хьюза «Школьные годы Томаса Брауна» (1857, на момент написания книги Стрейчи повесть выдержала около десятка изданий). Ниже заглавие книги будет названо у Стрейчи полностью.

83

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой наставлять их, как Иегова наставлял свой избранный народ: у них будет своя теократия и будут свои судьи Израилевы. Для этой цели ему пригодилась система, существовавшая к тому времени в большинстве частных школ, согласно которой старшие мальчики (старосты) помогали поддерживать дисциплину в классной комнате. Институт старост, представлявший собой всего лишь дисциплинарную формальность, д-р Арнольд преобразовал, возвысив до органа управления. Все мальчики шестого класса стали фактически старостами: их полномочия простерлись на все области школьной жизни, и шестой класс стал полномочным органом, участвующим во внутреннем управлении школой, подчиняясь непосредственно директору и только директору. Вот таким образом д-р Арнольд думал превратить Регби в школу воспитания в истинно христианском духе. Сами мальчики, как в свое время и само человечество, должны были позаботиться о спасении души. Пастырь же, как и подобает его высокому сану, правил из своего небесного далека не непосредственно, но через избранных лиц. Присутствие его, хотя и удаленное, тем не менее было вполне осязаемым и вездесущим. Как в свое время к сыну Израиля его грозный и могущественный Учитель в любой момент мог обратить с небесной высоты громовой глас или явить пред самые его очи божественный лик, ужасный в праведном гневе, так и ученик Регби с трепетом ожидал внезапного появления во всякий момент д-ра Арнольда в его струящемся одеянии, с величественным голосом и пронизывающим взглядом. При том, что явления его в младших классах были достаточно редки и мимолетны, «ужас они наводили на учеников», как нам сообщают, «сильнейший». Старшеклассники видели его чаще, но значит ли это, что они знали его? Кроме учеников шестого класса, пожалуй, никто не мог похвастать особой доверительностью в отношениях с директором школы, и многие по окончании своего пребывания в стенах Регби покидали школу, так ни разу и не сведя личного с ним знакомства. Тем не менее впечатление, производимое его личностью на учеников во всей их массе, было необыкновенным. Значительность д-ра Арнольда, высота его духа производили прямо-таки неизгладимое впечатление. На уроке, который он вел, возвышаясь над всем классом, всякое выражение его лица, малейшее изменение настроения не могли ускользнуть от ученика и оставляли в его душе глубокий след. Так, по прошествии многих лет один из них все еще с глубочайшим пиететом вспоминал подробности одного из подобных уроков: «взгляд, которым он окидывал присутствующих в те несколько секунд тишины, остававшихся до начала урока, и который, казалось, говорил о сознании собственного величия»; «его манеру стоять и перелистывать страницы лексикона Фаччолати12 или синопсис Поля13 в ожидании ответа ученика, устремив на последнего свой пристальный взгляд»; «благодарить, весело и приветливо улыбаясь, за отличный перевод»; в противном же случае, лицо его менялось совершенно, приобретая все более суровое выражение, брови при этом грозно приподнимались, и раздавалось резкое «садись»! И суровость его была такового свойства, что малейшие попытки к легкомыслию пресекались мгновенно. Можно себе только представить, какое это было тяжкое испытание – вызвать даже легкое неудовольствие со стороны д-ра Арнольда. Один из его воспитанников, например, так и не смог забыть ни слова учителя о различии, которое должно проводить между 12

Якопо Фаччолати (1682-1769) – итальянский лексикограф. Словарь, о котором идет речь, скорее всего «Полный латинский лексикон» (Totius Latinitatis Lexicon. In 4 tt. Padua, 1771). 13 Вероятно, имеется в виду какое-то издание материалов из наследия антиквара и краеведа Уильяма Поля (1561-1635). В 1791 г. его потомок, 6-й баронет Джон де ля Поль издал двухтомное собрание его работ Collections Towards a Description of the County of Devon («Материалы к описанию графства Девоншир»). Изданные под заглавием «Синопсис» работы Поля нам неизвестны. Существует родословная книга Н.Г. Николаса «Синопсис пэрства» (Nicolas, N. H. A Synapsis of the Peerage of England. S.l., 1825). Возможно, автор мемуаров имеет в виду какую-либо генеалогическую работу Поля. Он мог также спутать Уильяма Поля с Джоном Хукером (1527-1601), автором книги Synopsis Corographical of the County of Devon («Хорографический синопсис графства Девоншир»).

84

Valla. №3(6), 2017. «невиннейшей забавой» и «легкомыслием, что приводит к пренебрежению обязанностями завтрашнего дня», ни тона, которым он пояснил далее: «что за этим-то и следует то, что апостол Павел назвал распутством»14. Другой же помнил вплоть до своего смертного часа, как он выговаривал мальчикам за недостойное поведение во время молитвы. По словам д-ра Арнольда, «насмехаться над святым значило бы угодить дьяволу наилучшим образом». «В подобных случаях, – описывал эти испытания еще один воспитанник, – нельзя было избежать чувства стыдливого до степени возвышенности», когда казалось, что «взор учителя, направленный на ученика, пронизал того до самих глубин». Со старшими воспитанниками, и только с ними, обыкновенная для него торжественная суровость до некоторой степени покидала доктора, позволявшего себе иногда, по собственному желанию, предстать перед старостами и в качестве друга. Он мог время от времени и поболтать с ними как равный; звал их раз в семестр к семейной трапезе; во время летних каникул приглашал по очереди погостить к себе в Вестморланд. Очевидно, что примитивные способы поддержания дисциплины, получившие наибольшее применение при власти Кита, были совершенно немыслимы для д-ра Арнольда, принимая во внимание его мнение относительно роли руководителя школы и надлежащем ее управлении. Невозможно и представить себе, чтобы столь уважаемое лицо вдруг опустилось бы до криков и угроз или бы теряло поминутно терпение, в порыве гнева и мести обрушивая на учеников град розог. Порядок следовало блюсти иными средствами. Самых отъявленных нарушителей дисциплины исключали, объявляя об этом открыто; многих, однако, устраняли без оповещения. И, когда д-р Арнольд считал необходимым применение порки, он подходил к этому вопросу обдуманно. Ибо никаких идейных возражений против телесных наказаний он не видел, и, напротив, даже поддерживал эти меры, апеллируя при этом, по своему обыкновению, к общим принципам. «Дитя по своей природе, – говорил он, – находится гораздо ниже взрослого»; и, соответственно, «поскольку о равенстве не может быть и речи, превосходство старшего выражается в наказании». При этом его особенно возмущало мнение, что действия, которые он называл «исправлением личности», являются якобы оскорблением или принижением достоинства ребенка, в отношении которого воспитательная мера применяется; а уж внушать подобные мысли мальчикам, с его точки зрения, было «просто крамолой». Д-р Арнольд негодовал: «В том возрасте, когда не знают истинно мужского чувства стыда и унижения за свои дурные поступки, можно ли проповедовать выдумки, что исправление личности ребенка есть унижение его достоинства? Можно ли придумать что-нибудь более ложное и вредоносное для дела воспитания юношества в духе простоты, трезвости и скромности – качеств, служащих украшению юношей и внушающих наилучшие надежды в их будущность благородных мужей?» За примерами «плодов распространения подобных идей воспитания» ходить далеко было не надо. В Париже, во время революции 1830 г. офицер заметил мальчика лет двенадцати, оскорблявшего солдата, и «несмотря на то, что его поступок был возмутителен, всего лишь стукнул того плашмя саблей в качестве подобающей меры наказания за ребяческую дерзость. Мальчик же, которому внушили мысль, что персона его священна, посчитал, что ему нанесено наихудшее оскорбление, и последовал-таки за своим оскорбителем, чтобы при представившемся ему удобном случае нарочно прицелиться и убить офицера выстрелом из пистолета». Таковы, с точки зрения д-ра Арнольда, тревожные последствия недостатка порки. В отношении старост он воздерживался от практического применения своей доктрины; в связи с чем ученики младших классов ощущали ее тяжесть вдвойне. Шестиклассники не только не подвергались порке – они сами имели право пороть. Несомненно, при удвоенном бичевании, практикуемом как самим д-ром Арнольдом, так и старшеклассниками, младшие 14

Рим. 13: 13. В оригинале у Стрейчи Арнольд использует слово revelling, означающее пьяные кутежи. В Библии короля Якова: “Let us walk becomingly, as in the day; not in revelling and drunkenness, not in chambering and wantonness, not in strife and jealousy”. В Синодальном переводе: «Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти».

85

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой школьники имели все возможности приобрести душевные качества простоты, трезвости и скромности, столь необходимые для наилучшего украшения юношества. Что же касается самого процесса обучения, реформы здесь были совсем незначительны. Так, учебная программа была несколько расширена за счет таких предметов, как современная история, новые языки и математика, однако результаты были далеко не блестящи. Один час в неделю был отведен преподаванию истории, но при всем усердии, с которым в этот час д-р Арнольд пытался внушить ученикам здоровое чувство отвращения к нравственному уродству, а также продемонстрировать, как Провидение правит миром, ученики, казалось, были равнодушны к предмету. Возможно, дело было в недостатке учебного времени, отведенного на историю? Именно к этому мнению и склонялся д-р Арнольд. Однако и с новыми языками дело обстояло ничем не лучше, но здесь он и не питал, конечно, особой надежды на успех: «В данном случае я и не обольщаюсь на тот счет, что мальчикам в частной школе возможно продвинуться во французском языке настолько, чтобы говорить на нем и притом с хорошим произношением. Дело представляется совершенно безнадежным, так что было бы достаточно, если бы они выучили на манер мертвого языка хотя бы французскую грамматику». Увы, и последнее оказалось большей частью за пределами возможностей учеников. «Я вполне осознаю, – признавался их наставник, – что результаты большинства мальчиков на экзамене по французской грамматике будут не более чем посредственные; дело обстоит не лучше и в математике. Трудно ожидать успехов в любой области знания при недостаточности часов, отводимых на его усвоение, и при их второстепенном характере, когда основную цель учебы составляют другие предметы». Этими предметами, разумеется, оставались греческий и латынь, мертвые языки. Классическое образование как основа всей системы обучения – аксиома для д-ра Арнольда. Изучение языка представлялось ему занятием, «как будто специально придуманным для самой цели формирования человека в юношеском возрасте», и именно греческий и латинский языки рассматривались им как «наилучшие инструменты для достижения цели». В этом было, несомненно, нечто предначертанное свыше, с чем были согласны как учитель, так и учащиеся. К тому же, если бы вдруг оказалось, что дело обстоит иначе, и греческий, и латинский вовсе и не «предначертаны» свыше, то обстоятельство это было бы несколько неудобно для д-ра Арнольда, всю свою жизнь посвятившего их изучению, ведь в этом случае ему бы пришлось признать, что изучал он классические языки совершенно напрасно. Но поскольку такой оборот дела не представлялся возможным, он с чистой совестью продолжал наставлять своих учеников с усердием грызть камень классической премудрости по части синтаксиса и просодии. Латинские стихи и греческие предлоги составляли предмет насущных трудов. Со временем д-р Арнольд, по его же словам, «все более утверждался во мнении, что не знаниям он должен обучать, но средствам к их получению». Ученики читали преимущественно отрывки из прозы античных авторов, поскольку, как считал Арнольд, «мальчики не любят поэзию». Скорее всего, здесь сыграли роль его собственные предпочтения; во всяком случае можно утверждать с полной уверенностью, что значение греческих трагедий он считал преувеличенным, а Проперция признал и вовсе «малозначительным». Что касается Аристофана, у доктора были глубочайшие сомнения относительно его нравственности, и он сам решился прочитать его только в возрасте сорока лет, и, надо признать, «Облака» произвели на него огромное впечатление. Однако Ювенала д-р Арнольд так и не решился прочитать никогда. В полном забвении в Регби оказались естественные науки. Д-р Арнольд считал, что «столь важные предметы не могут изучаться ἐν παρέργῳ15». Поэтому было очевидно, что либо они должны стать основными в учебной программе, либо ими вовсе невозможно заниматься. В данном случае д-р Арнольд ни секунды не колебался в выборе альтернативы. 15

Мимоходом, между прочим (греч.)

86

Valla. №3(6), 2017. В письме другу он пишет вполне откровенно, что решительно против преподавания сих наук как основных, даже если бы дело касалось его собственного сына и «пусть бы даже последний оставался при мнении, что солнце вращается вокруг земли или что звезды всего лишь блестки для украшения небесной тверди. Ведь очевидно, что самое главное для доброго христианина и англичанина – это изучение основ христианского учения и моральнонравственной и политической философии». Доброго христианина и англичанина! И не в школьной аудитории, и не в пансионах предполагалось, в конечном счете, внушать истины христианской доктрины, с тем чтобы неофит приобрел право на эти звания. Кульминационным воспитательным моментом являлись проповеди в школьной часовне, и именно в часовне следует искать тот центр притяжения, на котором основывалась система образования и воспитания д-ра Арнольда. К тому же следует принять во внимание, что именно здесь преисполненный энтузиазма пастырь являлся во всем блеске своего величия. При утреннем солнце, сиявшем на тщательно вымытых лицах трехсот учеников, или в вечерних сумерках при зажженных свечах, статная фигура д-ра Арнольда, погруженного в молитву или захваченного проповедью, приковывала всеобщее внимание. Его голос, выражение, поза и взгляд, казалось, были зримым воплощением каждого элемента богослужения. Так, лицо его просветлялось при исполнении Te Deum, а псалмы он читал столь выразительно, что многие мальчики потом утверждали, что они впервые пришли к их пониманию благодаря д-ру Арнольду. По мнению последнего, символы веры при публичном исполнении должны представлять собой торжественные гимны благодарения. В согласии с этим взглядом, он неизменно присоединялся к пению никейского символа веры, притом с таким большим чувством и живой выразительностью, что впечатление оставлял незабываемое, хотя, к несчастью, и был лишен от природы музыкального дара. Божественную литургию он воспринимал как прямой и важный противовес в деле нейтрализации ложного чувства общности и ложной дружбы, которые, как он подметил, были источниками озорства и всяческих дерзких проделок в школе; и, исполняя все необходимые ритуалы, он склонялся к пастве, при этом глаза его блестели, голос подрагивал от волнения и взгляд был полон отеческой заботы. Не только последовательность божественной литургии, но и все большие и малые события и праздники церковного года находили соответствующее отражение во всем облике доктора; так, и самый невнимательный не мог не заметить «торжествующее ликование, переполнявшее его в первый пасхальный день», но только натренированный глаз подметил бы едва заметные приметы в связи с приближением рождественского поста и соответствующие сезону непростые мысли о быстротечности жизни, о судьбах человечества и о положении англиканской церкви. К концу вечерней службы наступал кульминационный момент всей недели – проповедь д-ра Арнольда. И только в этот самый момент, только послушав и увидев его за кафедрой, было возможно, как утверждали многие, знавшие его, встретиться лицом к лицу с д-ром Арнольдом и объять наконец в полной мере весь масштаб этой личности. Внимание всего собрания (за исключением малышей, время от времени отвлекавшихся) было приковано к учителю, в то время как он излагал общие истины, которыми сам руководствовался в своем поведении и которыми руководствовался Господь Бог, или останавливался на событиях истории еврейского народа шестого века до нашей эры, имевшие, с его точки зрения, прямое отношение к поведению английских школьников в 1830 г. В этот момент, как ни в какой другой, было очевидно, что мыслями он погружен в невидимый мир; в этот момент, как ни в какой другой, казалось, можно было наблюдать воочию, как он борется с самим дьяволом. Проповеди его вращались вокруг вечных тем: темных сил зла, искусов соблазнителя, наказаний отступничества от праведного пути. Оправдываясь, что вновь и вновь возвращается к этим болезненным вопросам, он апеллировал к еще одной общей истине: «дух Илии», говорил д-р Арнольд, «должен предшествовать духу Христову». Впечатление на мальчиков его речи производили замечательное. Так, отмечали, что даже злостные нарушители вдруг среди недели могли невольно вспомнить те или иные места из его 87

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой воскресных проповедей в качестве осуждения своих же проступков. Но приходилось слышать и иные мнения: некоторые дивились, что, столь усердно внимая речам доктора в момент проповеди, они, казалось, тотчас их забывали, не придавая им больше никакого значения. Один из последних, уже будучи почтенным джентльменом, вспоминал те многие часы, оставленные в прошлом, и пытался восстановить в памяти и описать свое душевное состояние, когда мальчиком он сидел в полумраке часовни и слушал проповеди д-ра Арнольда. В ушах подростка все еще, казалось, звучали высоко-торжественные наставления последнего, послания столь же тяжеловесные, сколь и сумрачные, будто облаченные, как и сама фигура наставника, в чопорные одеяния официальной фразеологии, под которыми терялся их глубокий смысл. «Помню только, – отмечал он, – что слушал эти проповеди от начала до конца в каком-то благоговейном трепете». Успех Арнольда не ограничивался кругом его учеников и непосредственных слушателей; собранные вместе проповеди его составили пять толстых томов. Будучи первыми изданиями такого рода, они снискали восхищение широкого круга благочестивых читателей. У самой королевы Виктории имелся экземпляр, в котором царственной рукой подчеркнуты несколько пассажей. Обязанности д-ра Арнольда не исчерпывались его деятельностью в Регби, и он стал известен не только в качестве директора школы, но и как общественный деятель. Свои устоявшиеся мнения по широкому кругу вопросов (благо они неизменно опирались на общепринятые истины) он излагал с завидным самомнением в памфлетах, в предисловиях к тем или иным изданиям, в журнальных статьях. В целом он считал себя либералом, о чем не уставал повторять. Принципы прогресса и обновления, по словам Арнольда, являлись, в согласии с самой конституцией человеческой природы, принципами мудрости и справедливости во все времена, за одним исключением – эпохи, предшествовавшей изгнанию прародителей из рая. Живи д-р Арнольд тогда, он был бы консерватором. Либерализм его, однако, уравновешивался «отвращением к духу 1789 г., к американской войне за независимость, к французским экономистам и к вигам конца семнадцатого столетия»; и к наследственным пэрам он неизменно питал глубочайшее уважение. Если можно так сказать, он был ортодоксальным либералом; он верил в терпимость, но его терпимость имела определенные пределы, т.е. простиралась в отношении только тех, с кем он был согласен. Касательно Джеймса Милля, например, Арнольд заметил, что «предоставил бы ему возможность выражать свое мнение столько, сколько позволят по дороге в Ботанический залив»16. Свой долг сочувственного отношения к низшим классам он осознал с тех самых пор, как со всей серьезностью изучил Послание св. Иакова; при этом для него было совершенно очевидно, что существуют две категории этих классов («добрые бедняки» и остальные), и проводить различие между ними он считал обязательным. Так, в письме к некоему студенту из Кембриджа он пишет: «Я рад, что ты свел знакомство с некоторыми добрыми бедняками, и вполне согласен с тобой, что делать визиты к ним поучительно». Д-р Арнольд и сам время от времени предпринимал в Регби подобные визиты, и в округе еще долго не могли забыть ту снисходительность, с которой он пожимал руки старикам из рабочего класса. На другую же категорию бедных он взирал с ужасом и тревогой. Так, в 1834 г. в письме к шевалье Бунзену17 он пишет: «Беспорядки нашей социальной системы, как мне представляется, продолжаются без воспрепятствования. Вы, я уверен, уже слышали о тредюнионах, этих рассадниках зла, всегда готовых к бунтам и убийствам, и я не вижу силы, которая бы их усмирила». 16

Намёк на практиковавшуюся высылку уголовных преступников в Австралию. На самом деле колонияпоселение располагалась не в Ботаническом заливе, где её первоначально планировали разместить, а в Сиднейской бухте; однако обиходным названием ссылки в Австралию было именно «Ботанический залив». 17 Христиан Карл фон Бунзен (1791-1860), прусский дипломат, с 1817 г. женатый на англичанке Фрэнсис Уоддингтон и поддерживавший тесные контакты с английской культурной средой. Арнольд познакомился с ним в Риме в 1827 г. (см. McCrum, Michael. Thomas Arnold, Head Master: A Reassessment. Oxford: Oxford University Press, 1989. P. 9). В 1841 г. был с дипломатической миссией в Англии.

88

Valla. №3(6), 2017. В целом же его взгляд на современную ситуацию в Англии был довольно мрачен, и он рекомендовал одному из своих корреспондентов «читать из Исайи (iii, v, xxii), Иеремии (v, xxii, xxx), Амоса (iv) и Аввакума (ii)», отмечая при этом: «Вы, возможно, найдете поразительным сходство между нашей ситуацией с тем, что испытывал народ Израиля перед вторым разрушением Иерусалима». При известии о даре языков, ниспосланном ирвингианам из Глазго18, он не удивился: «Я бы воспринял это событие, просто как еще один знак, указующий на близость дня пришествия Господа нашего». В том, что этот день, знаменующий «завершение одного из величайших αἰῶνες19 в жизни человечества», приближается, д-р Арнольд был совершенно убежден. У него на этот счет не было и тени сомнения: повсюду, куда бы он ни бросил взгляд, он только и видел «бедствия, войны, мятежи, эпидемии, землетрясения и т. п., все приметы времени пришествия Спасителя». Единственное, насчет чего он не был уверен, это станет ли окончание данного эона также и концом истории человечества, но этого, утверждал он, «не знает и не может знать никто из божьих созданий». И ни в коем случае не связывал он с этим конечным событием «никаких ожиданий того, что обычно понимают под тысячелетним царством Божиим»20. Последнее утешение он все же находил для себя в теперешнем правительстве, которое, несмотря на всю его слабость, предпочитал правительству тори. В его планах была большая работа, посвященная отношениям между церковью и государством, в которой д-р Арнольд собирался раскрыть причины бедственного положения современного общества, а также указать на пути преодоления этих бедствий. Его идеей был не просто союз или объединение церкви с государством, но их полное тождество; он был уверен, что если бы только общественность в полной мере осознала эту фундаментальную истину, воспоследовало бы обновление всей общественной системы. Однако, к несчастью, общественность, казалось, охладевала к этой истине. Так, вопреки его протестам, стало возможным не только избрание евреев в парламент, но даже один из них был назначен попечителем Приюта Христа21; кроме того, Священное Писание так и не стало обязательным предметом в Лондонском университете. Один пункт его теории оставался не вполне ясным и самому д-ру Арнольду. Если бы церковь и государство стали единым организмом, то важно было решить, какие группы должны быть исключены, в силу расхождений по вопросам вероисповедания, из этой общности. Например, евреев решительно следовало исключить, диссентеры же, напротив, по убеждению д-ра Арнольда, являлись ее частью. Но как быть с унитариями? Являются ли они нашими духовными братьями по Церкви Христовой или, может быть, нет? Все было, таким образом, весьма непросто и требовало глубоких размышлений, и потому-то все резче обозначалась складка на ученом лбу д-ра Арнольда, и все решительней сжимались его губы. Долги и упорны были эти размышления, вновь и вновь обращался он с этим вопросом в 18

Религиозная секта, основанная в 1831 г. пастором Эдвардом Ирвингом из Глазго (1792-1834). Самоназвание – «Католическая апостольская церковь». Подобно ряду других христианских сект Нового времени, увлекались эсхатологией и практиковали впадение в транс, сопровождавшееся глоссолалией. 19 Эонов (греч.). Арнольд употребляет это слово в геологическом значении длительного отрезка времени – в мифологии Эон только один (=Вечность). 20 Речь идет о милленаризме – учении о тысячелетнем царстве Божием между Вторым пришествием и Страшным судом (или перед Вторым пришествием), основанном на Откр. 20: 4. Ортодоксальные христианские церкви, куда относится и англиканство, отвергают буквальное толкование «тысячелетнего царства» и считают его аллегорией. 21 Christ’s Hospital. В действительности не приют, а бесплатная благотворительная школа для бедных, старейшая в Англии (основана в 1552 г.). Еврей, упомянутый в тексте – это Моисей-Хаим Монтефьоре (17841885), банкир и меценат. По уставу школы, любой, кто внес достаточно крупное пожертвование, имел право заседать в попечительском совете, однако нехристианское вероисповедание Монтефьоре вызвало сопротивление. В конце концов ему позволили быть попечителем. См. об этом: Wilson, John Iliff. A Brief History of Christ’s Hospital. 7th ed. London, 1842. Pp. 43-44. Монтефьоре был также в 1836 г. назначен лондонским шерифом, а в 1837 г. посвящен в рыцари. Его подробную биографию см.: Green, Abigail. Moses Montefiore: Jewish Liberator, Imperial Hero. Cambridge, Mass. – London: Harvard University Press, 2012.

89

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой подробных письмах к различным корреспондентам, но все столь же неопределенными оставались его заключения: «Мое основное возражение против унитарианства в том виде, в каком оно сейчас существует в Англии, заключается в том, что Христос в унитарианстве практически мертв». Тем не менее, он «горячо уповает на то, что, если бы только избавиться от Афанасьевского символа веры22, то многие из добрых унитариев пополнят ряды своих собратьев-христиан, чтобы склонить колено перед Ним, истинным Господом и живых, и мертвых». Сомнения его еще более усугубились по получении известий, что «унитарианство набирает силу в Бостоне»; но на свои вопросы относительно его «окраски» он так и не получил сколь-нибудь ясного ответа. Вопрос таким образом все более запутывался, не принося искомого облегчения. Унитариане бывают разные, полагал д-р Арнольд, не находя возможным высказаться более определенно. В то время, как сей ученый труд ожидал таким образом завершения, его автор, не теряя времени, принялся за всякого рода планы практического характера. Так, он выступил с предложением восстановить институт диаконов, который, как он заметил, давно «по сути сошел на нет»; он полагал, что такого рода предприятие, возможно, станет кусочком того клинка, которым будет вдребезги разбит Антихрист, совсем как дракон из храма Бела23. Но институт диаконов так и не был восстановлен, и д-р Арнольд направил усилия в другую область, призвав на этот раз в пространном памфлете дать разрешение армейским офицерам совершать обряды евхаристии, а также и крещения, в подразделениях, где не было возможности иметь священнослужителей. Именно с такой целью – развивать подобные идеи и предложения и, как он заявлял, «обнажать пороки, существующие в обществе, с тем, чтобы привлечь его внимание, в рамках скромных своих возможностей, к причинам проблем и путям их решения», – д-р Арнольд завел в 1831 г. свою еженедельную газету The Englishman’s Register. Но и газета не имела успеха, несмотря на поставленную перед ней цель – способствовать росту нравственности читателей, и даже вопреки тому, что все статьи в ней были выдержаны в истово христианском духе. Через несколько недель, потратив на газету более двухсот фунтов, Арнольд закрыл ее. В целом будущее представлялось беспросветным. После всех его трудов и усилий перспектива слияния церкви и государства так и не получила признания. Он вынужден был и сам, наконец, признать, что «настолько глубоко укоренились различия» между двумя этими институтами в «наших законах, нашем языке и самих наших представлениях, что только чудесное вмешательство божественной воли могло бы стереть их». Однако напрасно уповал д-р Арнольд и на помощь свыше. В упованиях он не бездействовал; он бросился в атаку с другой стороны: с особым рвением приступил к изучению трудов отцов Церкви и затем к составлению комментария на Новый Завет. Как и любая другая книга, в равной степени и Святое Писание, с его точки зрения, могло быть предметом самостоятельных исследований и суждений, и именно в таком ключе он и построил свою интерпретацию. Его вовсе не смущали ни трудности, с которыми он столкнулся, ни отмеченные им непоследовательности или даже ошибки, обнаруженные им в священных текстах. Так, по его замечанию, «имеются значительные расхождения между книгой Паралипоменон 11: 20 и 13: 224 по вопросу родословной матери Авии», представляющие, с его точки зрения, «интерес в любом случае». Затем одно время его охватили серьезные сомнения по поводу авторства Послания к Евреям. При этом в отношении спорных моментов он всегда был готов предложить интересные решения. К примеру, вначале его не могло не смутить прекращение чудес в ранней Церкви, 22

Афанасьевский символ веры, бытующий в англиканстве еще с XVI-XVII вв., жестко указывает, что тот, кто не верует в Троицу, не спасется – следовательно, унитариям этот текст отказывает в спасении по определению. 23 Имеется в виду апокрифическая повесть о пророке Данииле «Бел и дракон» (известна в России также как «История о Виле и змии»). В повести, однако, дракон не имеет отношения к храму Бела – она состоит из двух самостоятельных рассказов, в первом из которых Даниил разоблачает мошенничество жрецов храма Бела, а во втором побеждает дракона, которому поклонялись вавилоняне. 24 2-я книга Паралипоменон (у Стрейчи в оригинале это не указано).

90

Valla. №3(6), 2017. но по размышлении он приходит к заключению, что «явление это вполне объяснимо, если предположить, что только апостолы обладали необходимой чудотворной силой и потому чудеса и знамения, конечно же, пресеклись в следующем поколении». Кроме того, в своих толкованиях д-р Арнольд не переставал опираться на общие принципы. Один из его поклонников отмечал, что д-р Арнольд «оправдывал повеление Бога Аврааму принести в жертву сына, как и евреям уничтожить жителей Ханаана, объяснив принципы, на которых они основывались, а также ссылаясь на состояние нравов тех, кому они были адресованы; тем самым он извлек свет из толщи мрака, раскрыл божественный путь религиозного воспитания человека и представил высшее значение чудесных заветов Бога вдумчивому верующему для благолепного созерцания и размышления». Однако среди друзей доктора нашелся один, кто не разделял этого восторга по поводу методов его экзегезы. Его звали Уильям Джордж Уорд25; еще будучи совсем молодым человеком в Оксфорде, он подпал под влияние Арнольда и стал на некоторое время одним из самых ревностных его последователей. Но на университетском небосклоне уже восходила звезда Ньюмана; вскоре Уорд почувствовал притяжение этой магнетической силы, и вера его в старого учителя была поколеблена. Толкование д-ром Арнольдом Священного Писания в особенности посеяло у Уорда, с его логическим складом ума, те зерна сомнения, на почве которых и возрос в конечном счете его антагонизм к взглядам учителя. Если станет позволительно критиковать Библию с правом выносить собственное частное суждение по тем или иным пунктам – к чему могут привести такие методы? Кто может гарантировать, что все это не закончится социнианизмом26? Или, еще хуже, атеизмом? Если Священное Писание станет объектом для исследований, основанных на рациональных методах, означает ли это, что и вопрос о его богодухновенности не избегнет этой же участи? Или свидетельства откровения, или даже доказательства бытия Бога? И каков должен быть тот человеческий разум, чтобы найти решение столь значительных вопросов? Не станет ли состояние всеобщего сомнения логическим итогом применения подобных методов? Согласно дальнейшим рассуждениям Уорда, даже по самым скромным подсчетам потребовалось бы пять обычных человеческих сроков жизни для такого необыкновенного гения, способного всего лишь только подойти (хотя и в этом также нет уверенности) к решению вопроса, на чьей стороне истина. Конечно же, ему бы не пришло в голову усомниться, даже и в малейшей степени, в правоверности лично д-ра Арнольда – д-ра Арнольда, известного всему миру своей набожностью, д-ра Арнольда, подвергшего насмешкам и проклятию Штрауса с его «Жизнью Иисуса», не прочитавши при этом сей труд. Возражение Уорда касалось в данном случае отсутствия у старого учителя логики, а не веры. Неужели последний не видит, что если бы он действительно довел до логического конца свои собственные принципы, то в итоге как раз и оказался бы в объятиях самого Штрауса? Молодой человек, личную дружбу которого с учителем не могли поколебать никакие богословские разногласия, решился на откровенный с ним разговор и отправился в Регби, вооружившись до зубов первичными принципами, силлогизмами и дилеммами. Директор школы на тот момент был занят, и ему пришлось провести весь день за чтением романов на софе у него в гостиной. Когда наконец поздно вечером доктор, порядком уставший после долгого рабочего дня, вернулся, Уорд накинулся на него со всей своей молодой напористостью. Спор был долгим и яростным, но в конечном счете ни к чему не привел. Когда они закончили спорить, Уорд, так и не исчерпав всех своих блестящих аргументов и не получив сколько-нибудь удовлетворительных ответов на свои 25

Уильям Джордж Уорд (1812-1882) – богослов и математик, в 1845 г. принял католичество. Участник Метафизического общества, в которое также входили Альфред Теннисон и Томас Гексли (Хаксли). 26 Социанианизм – итальянское реформационное учение, разработанное гуманистом Лелио Соццини (1525-1562) и его племянником Фаусто Соццини (1539-1604); было официально принято в Польше протестантской церковью «Польских братьев» (существовала с 1565 по 1658 гг.). В основе их доктрины лежало унитарианство. Социниане оказали достаточно заметное влияние на английское Просвещение. Одним из их последователей в Англии был Джозеф Пристли, первооткрыватель кислорода.

91

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой пытливые вопросы, вернулся в университет, чтобы с головой окунуться в водоворот Оксфордского движения; тем временем д-р Арнольд, весь взъерошенный, озадаченный и совершенно выдохшийся, отправился спать, чтобы провести в постели последующие тридцать шесть часов. Его комментарий к Новому Завету так и не был завершен, итогом же его великолепного труда, посвященного церкви и государству, стал всего лишь небольшой фрагмент. Д-р Арнольд же с его беспокойным умом отвлекся от вопросов политических и теологических, чтобы заняться филологией и сочинением исторических трудов. История Рима, «главный его труд», которому, по его собственному мнению, «он был обязан славой историка», основывался частью на его симпатиях к исследованиям Нибура27 и частью на отвращении к Гиббону. «Высшее мое стремление, – пишет Арнольд, – написать свою историю, противопоставив ее истории Гиббона в том отношении, что если сей последний труд в смысле его общего настроя и в силу его низкой морали враждебен религиозному чувству, хотя эта враждебность и не находит прямого выражения; то мое глубочайшее желание состоит в том, чтобы моя история, посредством ее высокого нравственного посыла и общего ее духа послужила бы на пользу вере, хотя вовсе и не подчеркивая этого». В знак признания этих заслуг д-р Арнольд в 1841 г. будет увенчан званием профессора современной истории в Оксфорде. Тем временем он посвящает себя изучению санскрита и славянских языков; подготовив, между прочим, к публикации добротное издание Фукидида и не прекращая огромной корреспонденции, касающейся самых разнообразных предметов, которую он поддерживал с многочисленными учеными коллегами. Только опубликованные из его работ, которые Арнольд оставит после себя, составят не менее семнадцати томов, и это помимо большого числа памфлетов и статей; труды эти большей частью написаны во время перерывов, которые он мог позволить, отвлекаясь от прямых обязанностей по руководству своей знаменитой частной школы. Неудивительно, что Карлейль после посещения им Регби отметил его как человека «неспешного и неутомимого трудолюбия». И миссис Арнольд, несомненно, согласилась бы с мнением Карлейля. В первые восемь лет их супружеской жизни она родила ему шестерых детей; затем к ним прибавилось еще четверо. В этом большом и разраставшемся семейном кругу он проводил часы своего досуга. И в эти часы привыкшие видеть его только с профессиональной стороны бывали немало удивлены, обнаружив в нем нежность и шутливый нрав отца семейства. Строгого и степенного директора трудно было узнать, когда он возился с младенцами или играл в лошадки, ползая на четвереньках перед камином. Но, как утверждают, «даже будучи приятелем для игр в семейной обстановке, он не терял авторитета отца». В более серьезных случаях он заговаривал и голосом духовного пастыря; близкий друг Арнольдов оставил описание случая, когда «в семейной обстановке было сделано сравнение, в котором св. Павла как будто поставили выше св. Иоанна»; слезы брызнули из глаз отца семейства, повторявшего один из стихов св. Иоанна и умолявшего впредь никогда не делать подобных сравнений. Более продолжительными были каникулы в Вестморланде, где в компании своих отпрысков д-р Арнольд бродил по горам, собирая цветы и любуясь красотой природных ландшафтов, привлекая к ним внимание детей; здесь он испытал, по собственному неоднократному заявлению, «почти божественное счастье». Равнодушный к музыке, он мог время от времени выразить желание послушать «К конфирмации» в исполнении своего старшего сына Мэтью; в часовне Регби часто исполняли этот полюбившийся ему гимн д-ра

27

Бартольд Георг Нибур (1776-1831) – датско-немецкий историк античности, сыгравший важную роль в становлении немецкой традиции критики и публикации исторических источников.

92

Valla. №3(6), 2017. Хайндса28. Отсутствие у него музыкального слуха почти полностью компенсировалось, считал д-р Арнольд, его любовью к цветам; «в них – моя музыка», – утверждал он. Однако и в этом случае, он старательно избегал крайности в выражении чувств, которую видел, например, в следующих знаменитых строчках Вордсворта: Тебе спасибо, сердце человечье, За тот цветок, что ветер вдаль унес, За всё, что в строки не могу облечь я, За то, что дальше слов и глубже слез.29

В отношении поэта к природе было что-то нездоровое, считал д-р Арнольд. «Жизнь слишком коротка, – говорил он, – чтобы с такой силой интенсивности переживать интерес к предметам столь незначительным». Что касается его отношения к животным, то здесь его чувства были абсолютно другого свойства: «вопрос о происхождении животного мира в целом покрыт для меня столь болезненной тайной, что не смею и приблизиться в нему». Пожалуй, и серьезность вопроса об унитариях не шла с ним ни в какое сравнение. Раз или два д-р Арнольд находит время для путешествия за границу; письма и журналы, сохранившие в малейших деталях его размышления и впечатления во Франции и Италии, свидетельствуют, что ни заграничные виды, ни заграничные обычаи и традиции не могли изменить его умственных привычек и обычного хода мыслей. Он оставался большей частью равнодушен к произведениям искусства, взволновать его могли иногда природа и ее виды, но более всего занимала его, как всегда, моральная сторона вещей. С этой стороны в поведении соотечественников он находил многочисленные поводы для порицания. «Боюсь, – пишет он, – что многие из наших соплеменников, проживающих за границей, имеют не лучший нравственный облик, хотя, возможно, они и добились больших успехов в области науки и литературы». Печально это зрелище, поскольку «настоящий английский джентльмен – христианин по убеждениям и просвещенный муж – более значителен, я полагаю, чем могут это себе представить и Гизо, и Сисмонди; ни в одной другой стране, я считаю, не найти более замечательный образчик человеческой природы». К сожалению, пишет он далее, наши путешественники слепо перенимают заграничные привычки, как, к примеру, «в абсурднейшем случае с рыбой, которую теперь не возбраняется есть и без ножа, следуя привычкам французов, а ведь у них просто нет для этого рыбных ножей». Не только люди, но и те или иные местности возбуждают в нем подобные мысли. Так, Помпеи не производят на него особого впечатления: «Эти руины возбуждают тот же интерес, что мог бы возникнуть при виде развалин Содома и Гоморры, но в гораздо меньшей степени. Не следует приписывать разрушению Помпеи такого же возвышенного значения». Больше всего его поразили виды озера Комо; но и любуясь их неописуемой красотой, он размышляет о «падении нравственности». Ужасаясь контрасту, он повторяет молитву: «Пусть же всегда мое неприятие нравственного уродства будет столь же сильным, как и радость от красоты внешней; ведь только в понимании глубин морального падения, более чем чего-нибудь другого, дано спасительное знание Бога». Молитва возымела действие; ни разу не было случая, чтобы д-р Арнольд утратил свою бдительность в отношении опасностей, грозящих моральным падением. И если даже красота итальянских пейзажей возбуждала в нем только эти размышления, то что же говорить о привычной для него обстановке среди школьников в Регби? Ежедневные наблюдения многочисленных примеров молодых и неопытных, попавших в дьявольские сети, огорчали 28

«Господи, придут ли Твои чада к Тебе?». Опубликовано в: Hinds, Samuel. Sonnets and Other Short Poems, Chiefly on Sacred Subjects. London, 1834. P. 65. Автор в выходных данных отмечен как DD (доктор богословия). Тождествен ли он епископу Сэмюэлу Хайнсу (1793-1872), нам не удалось установить надежно. 29 Уильям Вордсворт «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства. Ода» (Ode: Intimations of Immortality from Recollections of Early Childhood). Пер. с англ. Г.М. Кружкова.

93

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой его до глубины души: «Когда весна и кипение юности не освящены ничем чистым и возвышенным, они являют собой зрелище, ошеломляющее и, пожалуй, более прискорбное с моральной точки зрения, чем даже вид умалишенных с их криками и скачками». При этом одна вещь казалась ему чрезвычайно странной: его поражало «сочетание глубочайшего морального падения с практически полным отсутствием печали по этому поводу». Мальчики, проказничавшие больше всех, казалось, были и счастливее всех. Были даже и такие моменты, когда д-р Арнольд почти терял веру в действенность своей системы воспитания и в сомнениях начинал раздумывать, не пойти ли ему далее, чем он это сделал до сих пор, по пути радикальных реформ, чтобы воспитать из этого множества детей под его опекой, орущих и скачущих, и тем самым все более опускавшихся в лоно греха, команду богобоязненных джентльменов. Но тут он вспоминал о своих общих принципах, об Иегове и его отношении к избранному им народу, о младенческом возрасте человечества. Нет-нет, он не отступится, пока не станет «близок Богу по своему духу»30, как позднее о нем скажет словами Бэкона один из его воспитанников. Он будет продолжать управлять школой с недосягаемой высоты, посвятив серию проповедей анализу «шести пороков», способствовавших тому, что и «великие школы превратились из божественных светочей в воровские притоны». Он продолжит и увещевать, и проклинать, и так же проноситься по школьным коридорам, и так же перелистывать страницы лексикона Фаччолати, но с еще более величавым видом, оставляя все остальное на откуп старост шестого класса. По правде говоря, странная миссия выпала на долю старост-шестиклассников. Сам д-р Арнольд прекрасно осознавал это. «Должен признать, – скажет он в одной из проповедей, – что перед вами поставлена нелегкая задача, задача, которую, возможно, некоторые найдут слишком ответственной для вашего возраста». И перед каждым семестром в коротком обращении к ним он еще и еще раз поясняет обязанности, связанные с их статусом, внушая, что то «огромное влияние», которым они станут обладать, может быть использовано ими «для благих или же вредоносных целей». Однако, несмотря на предупреждения старших, многие юноши семнадцати лет склонны относиться к моральным обязанностям достаточно легкомысленно. Доктор мог сколько угодно, и с самым суровым видом, призывать и поучать, но юный Брук тем не менее совсем был не прочь выступить в роли арбитра в очередной схватке мальчиков за школьной часовней, хотя он был шестиклассником и знал, что драться запрещено. Можно предположить, что в лучшем случае старостам удавалось поддерживать нечто вроде дикарской справедливости; но, конечно же, они не всегда были на высоте. Так, со страниц «Школьных лет Тома Брауна» мы узнаем об обычной школьной жизни, какой она была при д-ре Арнольде: те же мальчики шестого класса могли быть слабаками или тиранами, а подлец Флэшмен мог в перерывах между попойками с веселыми собутыльниками находить развлечение в поджаривании младших ребят перед камином. Но была и исключительная группа мальчиков, на которых возвышенные31 проповеди дра Арнольда производили совершенно особый эффект. Их было совсем немного, этих впечатлительных и серьезных юношей, которые полностью подпали под его власть; восприимчивые, подобно воску, к любым его влияниям, они в дальнейшем строили свою жизнь в страстном его почитании и согласии со взглядами обожаемого учителя. Самым примечательным среди них был Артур Клаф32. Прибыв на учебу в Регби в возрасте десяти 30

Фрэнсис Бэкон, Опыт XVI («О безбожии»): «ибо человек по телу своему, несомненно, близок животным; и если он не будет близок Богу по своему духу, то останется презренным и низменным созданием» (пер. с англ. Е.С. Лагутина; в оригинале: “for certainly man is of kin to the beasts, by his body; and, if he be not of kin to God, by his spirit, he is a base and ignoble creature”). В оригинале Стрейчи не совсем точная цитата: “kin to God in spirit”. Именно в таком виде она дана в источнике, откуда Стрейчи брал информацию – рецензии на книгу «Жизнь и переписка д-ра Арнольда» А.П. Стэнли (‘Life and Correspondence of Dr. Arnold, by A.P. Stanley [A Book Review]’, The Edinburgh Review, Or Critical Journal. Vol. 81. 1845. P. 202). Рецензия не подписана. 31 В оригинале high-pitched, что можно понять и как «писклявые». 32 Артур Хью Клаф (1819-1861) – поэт; работал на волонтерской основе секретарем Флоренс Найтингейл, которой посвящен предыдущий очерк Стрейчи. Брат суфражистки Анны Клаф (1820-1892).

94

Valla. №3(6), 2017. лет, он быстро вошел во все стороны школьной жизни, хотя, как нам сообщают, «слабые ноги не позволили ему принимать активное участие в играх и состязаниях». В шестнадцать лет, будучи учеником шестого класса, он станет не просто старостой, но и председателем отделения в школе; более способного воспитанника д-ру Арнольду не пришлось иметь. Этот хрупкий подросток с серьезным выражением лица жил ради возвышеннейших целей. Все его помыслы были о вопросах нравственности и безнравственности, морально-нравственном влиянии и моральной ответственности. Некоторые из его ранних сохранившихся писем свидетельствуют как о глубине переживаний, с которой он прочувствовал всю значительность своей школьной должности, так и о странном духовном гнете, который он ощущал во все время ее исполнения. «Я нахожусь в одном и том же состоянии возбуждения по крайней мере последние три года, – писал он, когда ему не исполнилось еще и семнадцати лет, – и теперь наступает черед изнеможению». Но он так и не позволил себе расслабиться, признаваясь школьному другу в письме, написанном через несколько месяцев: «Я поистине полагаю, что все мое существо находится во власти желаний, надежд и стремлений сделать все для пользы школе, или хотя бы способствовать, чтобы она сохранялась и устояла в это, как я думаю, самое критическое время, так что мои заботы и привязанности, разговоры, мысли, слова и дела невольно направлены на это. Боюсь, ты можешь подумать, что все это всего лишь “пустословие”, и я понимаю, что даже самые искренние чувства, если они очень часто вытаскиваются на свет божий, действительно приобретают скверный и неприглядный вид. Но поверь мне, что все это – правда, и даже если я и преувеличиваю, думаю, что я все же не могу стать забывчивым по отношению к своим личным друзьям, а именно к Геллу и Бербиджу, и Уолронду, и к тебе, мой дорогой Симпкинсон»33. Неудивительно, что воспитанный в подобной атмосфере молодой человек уже в Оксфорде падет жертвой сбивающих с толку религиозных противоречий; дойдет почти до грани безумия под воздействием умозаключений и силлогизмов У.Дж. Уорда и в конечном счете утратит веру, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в сожалениях по этой утрате, изливаемых в прозе и стихах; и завершит он свою карьеру секретарем Флоренс Найтингейл, усердно запечатывающим для нее почтовые конверты. Следует заметить, что в первые годы начального периода деятельности на посту директора Регби д-ру Арнольду пришлось столкнуться с изрядной долей сопротивления. Его религиозные взгляды, опережавшие время, были встречены с неприязнью, и среди родителей были многие, кому не приглянулась его система управления школой. Со временем, однако, эта враждебность сойдет на нет; и в дальнейшем поколения любимых воспитанников станут разносить славу доктора по университетам страны. В Оксфорде, в первую очередь, выпускники Регби произведут огромное впечатление своими благочестивыми устремлениями. Здесь не привыкли к тому, чтобы студенты младших курсов посещали часовню чаще, чем было принято; в не меньшей степени удивляли и их посещения «добрых бедняков». Не менее примечательным было почтительное восхищение, которое они питали к д-ру Арнольду. Стоило только двум из его бывших воспитанников встретиться, как они тут же запевали в унисон дифирамбы учителю, а как-то, увидев портрет доктора, некий воспитанник Регби, даже еще и не шестиклассник, изливал свой восторг в течение чуть ли не десяти минут, так что присутствовавшие здесь же ученики других школ остались в полном недоумении. Д-р Арнольд стал знаменитостью; его признали, наконец-то, великим человеком. Школа его преуспевала, численность воспитанников Регби в сравнении с прошлым значительно выросла; и после тринадцати лет в должности директора он почувствовал, что задуманное им на этом поле его деятельности достигнуто и что, пожалуй,

33

Джон Филип Гелл (1816-1898), священник, миссионер в Тасмании; Томас Бербидж (1816-1892), поэт и соавтор Клафа по литературному творчеству; Теодор Уолронд (1824-1887), государственный чиновник, писатель и редактор познавательной литературы, отец византинистки Джорджины Баклер (1868-1953); Джон Нассау Симпкинсон (1817-1894), священник. При идентификации этих лиц опорой послужила книга: Kenny, Anthony. Arthur Hugh Clough: A Poet’s Life. London – New York: Continuum, 2005.

95

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой он мог бы заняться иными трудами или, наконец, уйти на почетный отдых. Но ему не привелось этого сделать. В свое время его отец умер неожиданно в возрасте пятидесяти трех лет от грудной жабы; и доктора самого посещали мысли, что, возможно, и ему предуготовлена ранняя смерть. Внезапно, без какого-либо предуведомления, быть оторванным, чтобы перейти в одну секунду из этого мира с его соблазнами туда, в мир вечности, – на эту ужасную возможность его постоянно наводили самые привычные действия и, казалось бы, безобиднейшие замечания. Так, когда один из его младших детей захлопал в ладоши, радуясь предстоящим каникулам, он ласково прервал его, рассказав историю из собственного раннего детства: ему пришлось по просьбе отца читать вслух текст проповеди на тему «Не хвались завтрашним днем»34, и так случилось, что буквально в течение следующей недели отца не стало. Примечательно, что и на титульном листе очередного тома рукописного собрания своих проповедей д-р Арнольд никогда не забывал поставить дату начала работы над ней, оставляя при этом пропуск для даты окончания труда. Когда кто-то из детей поинтересовался, что бы это значило, он ответил: «Это одно из моих печальнейших занятий: начав это предложение, я думаю, что, возможно, мне не суждено его дописать». Весной 1842 г. подобные мысли, как заметили многие, стали все чаще посещать его. Ему было всего лишь сорок семь лет, когда он стал вести уклончивые речи о хрупкости бренного существования. К концу мая он заводит дневник и в этот глубоко личный документ записывает беседы, которые ведет наедине со Всемогущим. Здесь каждый вечер на языке традиционной набожности он выказывает свое смирение Господу Богу, обращаясь в нему в молитвах за силой и чистотой и вверяя себя милости Наивысшего Судии. Так, 31 мая следует запись: «Подошли к концу еще один день и еще один месяц. Господи Боже, пусть все мои мысли и душа будут в Тебе одном, и пусть я буду чист от всех грехов. Я бы хотел обуздать свой язык, избавившись от громогласности и нетерпимости к чужому мнению. ... Я бы хотел запомнить дни моего приближения к концу. ... Пусть Господь Бог хранит меня в мой смертный час через Иисуса Христа и убережет от всех страхов, а также самонадеянности». Затем 2 июня следующая запись: «Еще один день подошел к концу, и я отправляюсь отдыхать. О, Господи, спаси и сохрани меня в эту ночь, и укрепи меня с тем, чтобы я мог вынести все, предназначенное мне Тобой, будь это боль35, недуг, опасность, несчастье». В воскресенье, 5 июня, за чтением газеты возникли «болезненные и печальные» размышления: «Столько греховного в этом мире и столько страданий, как пишут об этом в газетах, и, кажется, никто не может исправить ни то, ни другое. И затем пришла было на ум мысль о моей собственной частной жизни, полной довольства, так что стало не по себе». Он был явно смущен, но, как всегда, заканчивает молитвой: «Господи, дай мне смирение и усердие и благослови меня на труд, чтобы я мог в отпущенный мне срок сделать все возможное во благо собратьев моих и во славу Господа Нашего!». Приближался конец семестра, и по всем признакам, д-р Арнольд был в отличном расположении духа. 11 июня после напряженного трудового дня, он провел вечер с другом за обсуждением различных тем, которых он часто касался в своих разговорах; в частности, были затронуты вопросы искусства врачевания в варварскую и цивилизованную эпохи, значение диалектной лексики для филологии и плачевное состояние морали в Соединенных Штатах Америки. Оставшись один, он делает запись в дневнике: «Послезавтра – день моего рождения, и если мне будет позволено дожить до этого дня, мне исполнится сорок семь лет. Большая часть моего жизненного срока на земле прожита! А что потом? Что последует за этой жизнью? Как заметно моя работа, с внешней своей стороны, сокращается и смягчается, чтобы перейти к более спокойным занятиям старости. В этом смысле я почти готов сказать

34 35

Книга Притч, 27: 1. Или «труд» (pain).

96

Valla. №3(6), 2017. сейчас: Vixi36. И я благодарю Бога, что в отношении моего честолюбия полагаю возможным признать, что оно полностью сошло на нет. У меня нет иных желаний, кроме как отступить и уступить свое место в этом мире; и я не стремлюсь занять место повыше. Но у меня еще есть работа, которую, с позволения Господа Бога, я бы продолжил, пока не наступила ночь». Д-р Арнольд, несомненно, думал в этот вечер о своем незаконченном труде, посвященном церкви и государству. На следующее утро он проснулся рано от резкой боли в груди. Боль усиливалась, и послали за доктором. Тем временем миссис Арнольд читала мужу вслух пятьдесят первый псалом. Одному из сыновей, вошедших к нему в комнату, он скажет: «Мой сын, поблагодари Бога за меня». И когда тот не сразу поймет, о чем идет речь, он пояснит: «Том, поблагодари Бога, что он посылает мне эту боль; мне не пришлось много страдать от боли в этой жизни, так что теперь, я думаю, мне это очень полезно. Теперь, когда Бог мне ее посылает, я очень благодарен ему за это». Затем миссис Арнольд стала читать из молитвенника «Посещение болящего», ее муж слушал с глубоким вниманием, в конце многих предложений одобрительно восклицая «Да!» В это время прибыл врач, которому сразу стало ясно, что состояние пациента внушает серьезные опасения: у него был приступ грудной жабы. Он стал готовить настойку опия, в это время миссис Арнольд вышла, чтобы позвать детей. Внезапно в тот момент, когда врач склонился над склянками, раздались хрипы больного, затем последовали конвульсии. И когда несчастная женщина с детьми и все слуги вбежали в комнату, было поздно: д-р Арнольд навсегда покинул этот мир с его неразрешимыми загадками. Не приходится сомневаться в том, что достижения д-ра Арнольда явились полным подтверждением предсказания ректора Ориэля и что именно благодаря ему «изменилось лицо» образовательной системы во всех частных школах Англии. Что же касается ее внутреннего механизма, здесь также вполне очевидно, что он не только не внес ничего нового, но и вполне сознательно способствовал укреплению старой системы. Сугубо книжные основы образования, берущие начало в средневековых монастырях и получившие новый импульс во время возрождения учености, были восприняты Арнольдом практически как аксиома. Так что и при нем частная школа в своей основе осталась все тем же монастырским учебным заведением, где посвящали себя изучению греческой и латинской грамматики. Если бы реформы продвинулись именно в этом направлении, то, вполне возможно, ему бы удалось привлечь на свою сторону и многих родителей. Момент для этого был более чем подходящим, желание перемен в области образования было всеобщим; к тому же при высокой репутации д-ра Арнольда сопротивление могло бы быть минимальным. Но этого не произошло, поскольку всю мощь своего влияния доктор бросил в противоположном направлении, и старинная образовательная система укрепилась как никогда. Изменения, которые он действительно внес, были иного порядка. Привнеся моральнонравственный и религиозный аспекты в свою теорию образования и воспитания, он тем самым изменил саму атмосферу частной школы. Привычный в прошлом режим беспорядка и насилия, типичным примером которого был Итон при директорстве Кита, стал после д-ра Арнольда невозможен. Ни одна частная школа теперь не могла пренебречь принципом респектабельности. Кроме того, система префектов-старост, введенная доктором, имела далеко идущие последствия, которые, возможно, озадачили бы и самого реформиста. В его время по окончании школьных уроков мальчикам предоставлялась возможность самим найти занятие по душе: поплавать, поудить рыбу, побродить в продолжение долгого дня по деревенским тропинкам в поисках птичьих гнезд или за сбором цветов. По отзыву одного из воспитанников: «Мальчики в его время большей частью склонялись как раз к последнему занятию», что на современный вкус звучит несколько странно. Современный читатель «Школьных лет Тома Брауна» будет напрасно искать упоминаний об обязательных для всех спортивных играх, цветах формы команд и результатах крикетных матчей. В те дни, если 36

«Я жил» (лат.)

97

Литтон Стрейчи. Выдающиеся викторианцы. Фрагменты из книги. Пер. с англ. Т.Н. Богрдановой учащиеся и занимались спортом, то только для собственного удовольствия. Но, впрочем, и система префектов, та система, которая вручила всю власть в школах на откуп десятка юношей семнадцати лет, все еще находилась в зачаточном состоянии и не принесла еще своих плодов. Странный характер имеют посмертные итоги деятельности учителей и пророков, и случай д-ра Арнольда не является исключением. Горячий энтузиаст, стремившийся воспитать из своих подопечных глубоко верующих джентльменов, руководствовавшийся в управлении своей школой принципами, прописанными в Ветхом Завете, оказался сегодня отцом-основателем культа спорта и физического здоровья. Вокруг этих двух полюсов жизнь частной школы вращается так давно, что мы почти что поверили, что в этом и состоит ее настоящий характер, и если ученик частной школы не носит школьной формы соответствующего цвета или же не увлекается футболом, то он представляется нам явлением из ряда вон выходящим. Однако до д-ра Арнольда в этом не было ничего удивительного. Но будет ли так всегда и после него? Поживем, как говорится, и увидим.


 Сведения о переводчике Богрданова Татьяна Николаевна, the University of Eastern Finland (Itä-Suomen yliopisto), Joensuu, Finland. e-mail: [email protected]






98

[VALLA] рецензии

Valla. №3(6), 2017.

О Софье Палеолог – без мифов Матасова Т.А. Софья Палеолог. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 301 [3] с.: ил. Книга Татьяны Матасовой пришлась удивительно ко времени. В тот момент, когда околоисторическая публицистика стремится к все бóльшей мифологизации средневековой истории России, а самые ушлые из пропагандистов занимают высокие государственные посты, взвешенно написанная профессиональная работа, обращенная к максимально широкому кругу читателей, воспринимается как дуновение разума во всеобщей стихии псевдо-академического безумия. Разумеется, Матасова не может нести никакой ответственности за ошибки тех, кто претендует на то, чтобы именоваться ее коллегами, но, кажется, общественно-политический контекст придает книге дополнительную ценность. Поразительно, что буквально параллельно с монографией Матасовой на экраны вышел одноименный фильм, весьма сомнительный с точки зрения исторической ценности (о художественных достоинствах или недостатках этой картины автор сих строк судить не берется – это не входит в его компетенцию). В своей биографии Софьи Палеолог Матасова умело развенчивает мифы, сложившиеся вокруг имени греческой супруги великого князя Ивана III. Аккуратная работа с источниками, многочисленные ссылки на исследовательскую литературу – что вовсе не характерно для серии «ЖЗЛ», но придает книге столь необходимый в данном случае научный вес, – все это выдает в Матасовой тонкого, скрупулезного исследователя, профессионально деконструирующего сложный политический контекст, в котором действовала главная героиня ее книги, и многообразные последующие искажения образа Софьи. В этом отношении книга Матасовой, несомненно, являет собой образец научно-популярной книги по истории, к которому следует стремиться, особенно в условиях «борьбы за души» читателей, столь легко искушаемые псевдоисторической пропагандой. Кроме того, несомненно, эта работа будет полезна не только для не слишком подготовленного читателя, но и для профессионала: как предлагая новые интерпретации прежде уже известных текстов, так и обращаясь к менее изученным документам, книга Матасовой может служить прекрасным введением как в историю российского государства XV-XVI вв., так и в сложнейшую тематику взаимодействия России с европейской культурой Ренессанса. Пожалуй, в последнем вопросе проявляются наиболее слабые стороны монографии Матасовой; правда, с одной стороны, отчасти они вызваны самим жанром повествования, с другой – свойственны многим отечественным исследованиям рецепции Ренессанса на российской почве. Анахронизмом кажутся два противопоставления, пронизывающие книгу: между католицизмом и православием и между религиозной культурой Руси и светским западным Возрождением. От стереотипа, согласно коему Ренессанс породил сугубо светскую культуру, в центре которой находился человек, давно пора отказаться; столь же сомнительным выглядит давно утвердившееся в отечественной науке мнение, что всех

99

Матасова Т.А. Софья Палеолог. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 301 [3] с.: ил. крупнейших деятелей эпохи можно именовать «гуманистами»1. К сожалению, в отечественных библиотеках почти не встречается современная литература об эпохе Возрождения, а отсылки к признанным, но уже бесконечно устаревшим, авторитетам прошлого – Буркхардту, Муратову и иже с ними – не слишком украшают работу Матасовой. Наконец, вслед за некоторыми другими видными коллегами Матасова пытается показать, что рецепция ренессансной культуры в России давала ценные плоды, порой сопоставимые по качеству с источником влияния. Так, устами одного старорежимного итальянского историка архитектуры утверждается, что Аристотеле Фиораванти был фигурой, сопоставимой с Леонардо (с. 205). Это напоминает утверждение крупного исследователя культуры России XV-XVI веков Н.В. Синицыной, которая в одной из своих публикаций утверждала, что Максим Грек параллельно с Эразмом Роттердамским и Джованни Пико делла Мирандола предложил принципиально новое понимание роли человека в структуре мироздания и тем самым может быть приравнен к двум великим европейским современникам [Синицына 2008: 44, 48-50, 151-155]. На мой же взгляд, нет ничего постыдного в том, чтобы признать, что никакой систематической рецепции ренессансной культуры в России никогда не было; а приравнивать ренессансных деятелей к их коллегам с Руси, действовавшим в принципиально ином культурном контексте, – занятие не только бессмысленно, но и вредное. Попытка же представить какую-либо общую картину восприятия культуры Возрождения в средневековой Руси неизбежно наталкивается на сопротивление источников, и эпизодическое присутствие греков при дворе великих князей или, например, переводы отдельных, по всей видимости, случайно выбранных текстов, вроде «Географии» Помпония Мелы, лишь убеждают нас во фрагментарности и бессистемности культурных контактов России с европейским Возрождением. Все эти замечания никоим образом не могут повлиять на высокую оценку монографии Татьяны Матасовой. Насколько мне известно, она сейчас готовит к печати новую работу, посвященную взаимоотношениям российского государства и Италии в XV в. Искренне надеюсь, что высказанные мною здесь замечания окажутся полезными и помогут ей в работе над еще одной замечательной книгой по интереснейшей теме. Акопян О., Великобритания, г. Ковентри, the University of Warwick, Renaissance Department e-mail: [email protected] Литература Акопян 2014 – Акопян О.Л. Что такое «гуманизм»? От Ренессанса к современности // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Т. 45. 2014. C. 117-130. Синицына 2008 – Синицына Н.В. Максим Грек. – М.: Молодая гвардия, 2008.









1

О проблеме «ренессансного гуманизма» см. в том числе: [Акопян 2014].

100

Valla. №3(6), 2017.

О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц». – 280 с.; ил. Новгородские синодики XIV-XVII веков / подг. текстов, исследование Т.И. Шабловой. – СПб.: Алетейя, 2017. – 326 с.

1. Из «истории» новгородского летописания В 2016 г. в московском издательстве «Русская панорама» и в санкт-петербургском издательстве «Русско-Балтийский информационный центр “Блиц”» вышла монография петербургского исследователя С.Н. Азбелева «Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники». Имя доктора филологических наук С.Н. Азбелева, в том числе и как исследователя памятников новгородского летописания, не нуждается в представлении. Тема рецензируемой монографии представляется весьма актуальной – из всех древнерусских городов Новгород оставил самое богатое летописное наследие, важное для изучения прошлого не только Новгородской земли, но и других восточноевропейских государственных образований. Кроме того, после появления в начале нового века монографии А.Г. Боброва о новгородских летописях XI-XV вв. [Бобров 2001] был вполне востребован выход фундаментальной работы, впервые в историографии посвященной изучению всего допетровского периода новгородского летописания. Насколько успешно автор справился с этой важной задачей? 101

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам Жанр, в котором написана монография, определить довольно трудно – с одной стороны, книга претендует на изучение семивекового периода новгородского летописания. Но, с другой стороны, за пределами нескольких любимых автором проблем история летописания описана довольно кратко и скупо, не упоминаются доводы исследователей, датирующих тот или иной памятник, и фактически отсутствует собственная аргументация. Стоит отметить незнакомство автора со статьей новейшей исследовательницы Е.С. Быстровой о датировке новгородской Погодинской летописи. Быстрова уточнила время составления данного памятника и оспорила некоторые положения самого Азбелева относительно его датировки [Быстрова 2014]. По ее мнению, первый этап формирования Погодинской летописи завершился в первой четверти XVIII в. Краткая редакция, скорее всего, относится к 1760-м гг., но «в списке РНБ, Q.IV.175 текст краткой редакции был продолжен до 1801 года» [там же: 247]. Возможно, если бы Азбелев ознакомился с этой статьей, ему пришлось бы скорректировать название книги – вместо «Летописи XI-XVII вв.» озаглавить ее «Летописи XI-XIX вв.». При такой поправке книгу Азбелева можно было бы безусловно охарактеризовать как труд, посвященный всему периоду ведения летописания в Новгороде. Полагаю также, что Азбелеву стоило бы упомянуть работы С.М. Михеева [Михеев 2011] и Г. Ловмяньского [Lowmiansky 1986], уточняющие происхождение некоторых ранних ярких сюжетов новгородского летописания – известия о Гостомысле и призвания варягов. При этом в работе никак не отражена заявленная в названии проблематика новгородских летописей как памятников культуры. Гораздо обстоятельнее и подробнее освещаются такие излюбленные автором проблемы, как достоверность Иоакимовской летописи (далее ИЛ), личность словенского правителя Гостомысла, древнейшая история Валаамского монастыря, обстоятельства возникновения храма Димитрия Солунского и Куликовская битва. Тут появляется авторская аргументация и иногда приводятся доводы других историков (хотя, как будет показано ниже, история вопроса и в этих случаях представлена Азбелевым не всегда полно). Глава о новгородском летописании как об историческом источнике (с. 166-187) вся посвящена перечисленным выше сюжетам – политической биографии Гостомысла, ранней истории Валаамского монастыря и т. д. Читатель не увидит ни слова, например, об уникальном новгородском летописном рассказе о взятии крестоносцами Константинополя в 1204 г., который является весьма важным источником по этим событиям, или о списке городов дальних и ближних, незаменимом при изучении исторической географии Восточной Европы… В целом эту работу было бы правильнее назвать «из истории новгородского летописания» – тогда такое сосредоточение автора на любимых сюжетах было бы оправданно. Другое дело, что слово история в этом случае стоит взять в кавычки – как будет показано ниже, изыскания автора по большей части имеют к историческому исследованию весьма проблематичное отношение. Так, Азбелев отстаивает подлинность использованной В.Н. Татищевым ИЛ, относя ее к… 1017-1036 гг., преимущественно ко временам первого новгородского архиепископа Иоакима Корсунянина (с. 39, 188). Между тем в ИЛ практически нет сюжетов, появление которых можно было бы безоговорочно отнести к эпохе Средневековья, что давало возможность некоторым исследователям сомневаться в ее подлинности, а современному украинскому историку А.П. Толочко однозначно заявить о ее подложности, приписав все сочинению самого Татищева [Толочко 2005]. Из рассказов, имевших древнюю основу, можно уверенно выделить сообщение о задунайской длинной стене (этот сюжет подтверждается недоступным Татищеву известием Ал-Масуди и результатами археологических раскопок XX в. [Конча 2012])1 и повествование о крещении Новгорода, в 1

Здесь же исследователь удачно полемизирует с гипотезой А.П. Толочко, согласно которой Татищев будто бы взял за основу сообщения доступных ему византийских авторов об укреплениях Константинополя. К

102

Valla. №3(6), 2017. основном подтвержденное результатами археологических исследований [Янин 1984; Азбелев 2008; Конча 2012; Несин 2014б; Трояновский 2015: 44; Несин 2017в: 5-6]2. Вероятно также, что древнюю основу имело и упоминание ИЛ о болгарском происхождении первых иереев. Исследования остатков знаменитой Десятинной церкви в Киеве показали ее сходство с болгарскими архитектурными традициями [Холостенко 1965; Iвакiн, Iоаннicян 2008; Конча 2012]. Таким образом, едва ли есть основания вслед за Толочко3 объявлять ИЛ полностью выдуманной Татищевым и однозначно закрыть вопрос о татищевских известиях как об исторических источниках4. Но можно ли из этого делать выводы о том что ИЛ представляла собой цельный свод XI в.? Нет. Сам Азбелев, наряду с М.Н. Тихомировым, писал ранее, что имена некоторых персонажей из рассказа о крещении Новгорода – посадника Воробья сына Стояна, тысяцкого Угоняя и жреца Богомила – характерны уже для времен Московской Руси [Азбелев 1960: 4750.; Тихомиров 1962: 50-53]. Мною, в свою очередь, отмечалось, что из этих трех имен для домонгольского времени нетипично лишь одно – Угоняя-тысяцкого. Оно дано в форме глагола, что в то время не практиковалось. Образ посадника Воробья – воспитанника киевского князя и сторонника киевской христианизации Новгорода – вполне отвечает характеру новгородского посадничества до второй половины XI в., когда новгородцы не избирали посадников из своей среды, а киевские князья присылали в Новгород на посадничество своих южнорусских бояр. В этой связи возможно, что Угоняй и в самом деле позднее придуманный, легендарный персонаж, тем более что в татищевском рассказе о крещении Новгорода мною выявлена еще одна не соответствующая X в. деталь – помещение «торжищ» на правобережной «Торговой» стороне [Несин 2014б: 20]. Торг переместился на правый берег не ранее XI в. (которым там датируются древнейшие слои), а до этого время находился на левобережном Подоле [Cеменов 1959: 65]. Поэтому стоит признать, что этот рассказ ИЛ не избежал поздних вставок. Не исключено, что имя отца словенского правителя Гостомысла – Буривоя – составитель ИЛ взял из чешской хроники XII в., где фигурирует Борживой – сын Гостивита этому я считаю нужным добавить, что из контекста упоминания ИЛ потерь русского войска «за Дунаем у стены долгие» никак не следует, что стена находилась в районе Константинополя. 2 Нужно признать, что в рецензируемой работе С.Н. Азбелев убедительно оспорил ошибочную сентенцию А.М. Панченко о невозможности с точностью до года датировать следы древнего новгородского пожарища на Софийкой стороне. Ученый справедливо указал на его незнание дендрохронологического метода, позволяющего точно определять датировки деревянных настилов. [Азбелев 2016 а: 36-37] 3 Аргументы А.П. Толочко о подложном характере «псевдо-Иоакима» были рассмотрены и частично оспорены С.В. Кончей. Историк при этом отмечал игнорирование Толочко наработок предшественников и показал, что тот «просто обходит стороной те факты и обстоятельства, которые не укладываются в его построения», «и не пытается проверять уникальные свидетельства ИЛ на предмет их возможной исторической верифицируемости, заранее относя все на счет сочинительства» Татищева [Конча 2012]. С.Н. Азбелев еще в 2008 г. справедливо критиковал невнимание Толочко к работам В.Л. Янина об археологических изысканиях в Новгороде, подтверждавших основные события рассказа ИЛ о христианизации города [Азбелев 2008]. С.В. Трояновский резонно отметил, что оные наблюдения Янина опровергают мнения сторонников подложности ИЛ [Трояновский 2015: 44]. Мною было указано, что Толочко фактически уклонился от рассмотрения аргументации Янина [Несин 2017в: 6]. 4 К сторонникам такого радикального подхода пожалуй можно отнести современного российского исследователя А.В. Горовенко, который не одобряет использование учеными татищевских известий и утверждает, что они во многом остались в числе обсуждаемых в историографии тем из-за работ А.В. Майорова [Горовенко 2015]. Последнее не совсем справедливо – ибо как быть в этой связи с независимым появлением трудов других оппонентов Толочко – того же С.В. Кончи, А.В. Журавеля, или самого Азбелева? Едва ли можно сомневаться, что критические работы Кончи имеют в историографии татищевских известий не меньшее значение и влияние, чем произведения Майорова. Более того, работы А.В. Майорова и С.Н. Азбелева, отличающиеся некритическим отношением к татищевскому наследию, скорее могут поспособствовать профанации рассмотрения уникальных татищевских известий на предмет потенциального наличия в них древней основы. Сам А.В. Горовенко является одним из лучших на постсоветском пространстве специалистов по татищевским известиям и автором серьезных наблюдений о происхождении некоторых татищевских известий о событиях XII-XIII вв. на юге Руси [Горовенко 2011; Горовенко 2015]. Вместе с тем известия ИЛ им рассмотрены не были, включая те из них, которые восходили к древней основе.

103

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам [Свердлов 2009: 82]. По наблюдениям С.В. Кончи, в повествовании ИЛ о Гостомысле встречаются топонимы, восходящие к переписке самого Татищева с Э.Ю. Биорнером, заимствованные из европейских описаний России XVII в. [Конча 2012а].5 А упоминание ИЛ пожалования Рюриком своей жене во владение «ижоры» в Приладожье вовсе могло отражать реалии современного Татищеву XVIII в. – отвоеванные Петром I у шведов «ижорские земли» к западу от устья р. Лавы или учрежденную при том же царе Ингерманладскую губернию, включавшую в себя южное Приладожье с нижним Поволховьем [Несин 2017б: 2-3]. Не исключено, что составитель ИЛ заимствовал из сравнительно позднего источника типа Радзивиловской летописи редкую лексему проторчь. Кроме ИЛ, она единожды встречается в Радзивиловской летописи. В других источниках слово фигурирует в иных формах – протолъчии, протолчивое. Толочко считает ее дефектной и заимствованной из Радзивиловской летописи самим Татищевым [Толочко 2005: 247]. Азбелев возражает, что, по контексту татищевского известия ИЛ, Татищев не являлся автором этого слова, а напротив, пытался дать летописному термину внятное толкование. Кроме того, в словаре древнерусского языка исследователь находит близкие к проторчь слова проторгнути, проторгнустися, протържеся и ни одной похожей на протолчивое. Вместе с тем Азбелев признает, что сама форма проторчь, помимо упоминания в ИЛ, фигурирует только в Радзивиловской летописи (с. 38). Таким образом, гипотеза Толочко о заимствовании этой редкой формы составителем ИЛ из Радзивиловской летописи представляется любопытной. Схожую ситуацию описал А.В. Горовенко в связи с существительным проторь женского рода из «татищевского известия» о нач. XIII в.. В такой форме это существительное известно в источниках уже начиная с XV в. [Горовенко 2015: 112]. В этом случае тоже нет оснований приписывать это слово сочинительству самого В.Н. Татищева, но тем не менее вполне вероятно, что Татищев опирался на поздний источник, написанный не ранее XV в. Не подтверждаются ранними русскими источниками уникальные сведения ИЛ о Гоcтомысле. Их Азбелев, по меткому выражению П.В. Лукина, [Лукин 2014: 50], объясняет 5

К сожалению, тот же Конча предполагает, что в ИЛ, как и в составленном в Московской Руси сказании о Словене и Русе, отразилась искаженная историческая память о реальном перемещении Новгорода от Рюрикова городища вниз по Волхову на современное место [Конча 2012]. Во-первых, Городище, по-видимому, не было городом или протогородом, а возникло как княжеское подворье пришлых династов [Несин 2012: 37]. Главенство этой функции признавал Е.Н. Носов, стремящийся изобразить его типичным торгово-ремесленным «протогородом» на манер скандинавских виков [Носов 2000]. Природная теснота участка изначально исключала необходимый для города рост [Кушнир 1982: 4; Несин 2012: 37]. Наличие на нем ремесленного хозяйства объяснимо его экстерриториальным положением. Последнее могло быть связано со стремлением варяжских «находников» контролировать транс-европейские пути как по р. Волхову, так и по Мсте, и в то же время, как отметили М.Х. Алешковский и А.А. Горский, такое расположение княжеской резиденции не являлось на Руси беспрецедентным [Алешковский 1971: 121-122; Горский 1989: 25]. Недаром резиденция на Городище, в отличие от окрестных центров, сохраняла свое значение до XI в., когда рядом утвердился Новгород. Дальнейшее вековое затишье было сопряжено с укоренением в Новгороде княжения киевских наместников, когда Ярослав Мудрый переместил двор поближе к Новгороду, на место Дворища. Но к концу XI в., с ростом города, княжеская резиденция возродилась на Городище [Янин 1970; Янин 1977: 221-222, 230; Петров 2003: 139-140; Несин 2012: 37]. Во-вторых, отметим, что даже на людей, живших века спустя после основания Новгорода, соседство таких топонимов, как Городище (место старого укрепления) и Новгород (Новый город), могло и без т. н. исторической памяти наводить на мысль о некой преемственности этих поселений. Замечу, что в отличии от повести о Словене и Русе, где Словенск у оз. Ильмень уступил место основанному ниже по р. Волхов Новгороду, в ИЛ появляется Новый град Великий близ Ильменя. С.В. Конча относит его к Городищу в связи с его близостью к этому озеру. [Конча 2012] Но так как прежде северорусские князья по ИЛ сидели в Великом городе (Ладоге), то Новый Великий мог обозначать и сам Новгород, который находится в верховьях Волхова, вcего лишь в нескольких км от истока реки из оз. Ильмень. В целом нетрудно заметить, что сведения Иоакимовской летописи о возникновении Новгорода перекликаются как с рассказом Ипатьевской летописи об основании города прибывшим из Ладоги Рюриком (что признает сам Конча [Конча: 2012]), так и сказанием о Словене и Русе. Видеть в нем свидетельства древних новгородских преданий, основанных на исторической памяти о реальном перемещении городских центров, основания нет. Тем более что, по мнению ученых, сам В.Н. Татищев пользовался или одним из списков Ипатьевской летописи, или подобными ей памятниками.

104

Valla. №3(6), 2017. «с помощью универсальной отмычки – гипотезы об их устном (фольклорном) происхождении» [ср. Азбелев 2007; Азбелев 2017]. В то время как «никем вроде бы не было представлено никаких свидетельств бытования такого персонажа, как Гостомысл (в отличие от Алеши Поповича) в реальных памятниках фольклора» [Лукин: там же]. Более того, Азбелев считает сведения ИЛ об словенском правителе в значительной степени достоверными. Между тем за отсутствием этих данных в ранних источниках доказать их достоверность невозможно6. Да и сама историчность личности Гостомысла, впервые упомянутого в новгородских памятниках XV в., под вопросом – во всяком случае, в качестве правителя словен, жившего до призвания варягов7. Не исключено, что и сам Азбелев это подсознательно допускает – он со ссылками на авторитетных предшественников опирается на… упоминание гибели ободритского короля Гостомысла под 844 г. в современных немецких анналах (с. 167-168). Привлечение имен маститых единомышленников может придать этой концепции в глазах неподготовленного читателя известный вес. Но она не объясняет одного – какое отношение имел живший за полторы тысячи километров от ильменских словен ободритский правитель к Новгородчине и призванию Рюрика? И какие связи были в первой половине IX в. у ободритов с Приильменьем? И можно ли исключительно на основании сходства имен и годов жизни отождествлять ободритского правителя с со словенским? Третьего вопроса, по-видимому, для Азбелева вовсе не существует. Был бы человек с нужным именем, а путь в Новгородскую область ему найдется… Впрочем, на первые два вопросы у Азбелева «ответы» имеются. Правда, совершенно умозрительного характера. Скрестив рассказы немецкой хроники и русской ИЛ, Азбелев идет дальше своих предшественников – сочиняет захватывающий беллетристический сюжет, по которому, 6

По мнению Азбелева, сюжет ИЛ о родстве Рюрика с Гостомыслом по женской линии первичен по отношению к сведениям источников Московской Руси о происхождении Рюрика от Августа – «более соответствующей престижу России была сочтена просьба принять престол, обращенная к потомку императора Августа, чем к родственному по женской линии иностранному потомку местного правителя… Переработка в обратном направлении была бы трудно объяснима» (с. 35). Такое впечатление, что историк забыл о существовании на Руси в одно и тоже время разных летописных традиций с не меньшим разноречием. К тому же понятия о престиже может быть разным – для кого-то важнее происхождение Рюриковичей от римского кесаря, а для кого-то – его связь с местной династией. К тому же нельзя исключать возможность вставки самим Татищевым. Ведь легенда о призвании внука по материнской линии местного правителя могла иметь значимость в современные Татищеву годы царствования Елизаветы Петровны. Тогда в связи с петровским указом о престолонаследии, к примеру, было вполне возможным выписать из Голштинии в качестве наследника русского престола внука Петра I по материнской линии, Карла Петера Ульриха. Притом легенда о связи Рюрика с местным словенским княжеским домом была вполне актуальна в середине XVIII в. в пору борьбы с немецким засильем. Как отмечалось выше, рассказ ИЛ о Гостомысле безусловно так или иначе обрабатывался в те годы самим Татищевым – в нем есть топонимы, взятые из его переписки с Э.Ю. Бионером. 7 Исследователи относят появление предания о Гостомысле к разному времени, гипотетически связывая его появление то с одним, то с другим летописным сводом [Лукин 2014: 50-51]. Но даже если возводить его к летописанию XI в. – насколько вероятна реальность существования этого персонажа в IX в.? По гипотезе Х. Ловмяньского, в реальности это был новгородский посадник X в. [Lowmianski 1986: 458], Т.В. Гимон считает его вовсе легендарным персонажем [Гимон 2012]. Но эти гипотезы невозможно не подтвердить, ни опровергнуть. П.В. Лукин убедительно связал появление сюжета о Гостомысле с новгородской летописной традицией и верно отметил легендарность такой детали летописного рассказа о Гостомысле, как приход словен с Дуная [Лукин 2014: 50-52]. Другие соображения историка об отсутствии Новгорода до призвания варягов и книжном характере титуле «старейшина» представляются менее убедительными – Новгородом мог условно для ясности называться окрестный предшествующий ему политический центр. Тем более что на современном месте Новгород, по наиболее распространенному мнению, появился в ходе погостной реформы киевской княгини Ольги в качестве опорного пункта киевской власти. Новгородские летописцы, подчеркивавшие, что «прежде Новгородчская волость, и потом Кыевская», могли сознательно нарекать именем Новгорода более ранний центр, чтобы подчеркнуть первенство над Киевом. А термин «старейшина» в древнерусских летописях обозначал должностное лицо вообще – от старейшины конюхов Олега Вещего до князя Рюрика [Лавр 2000: 16], cевшего в Новгороде «старейшиной» [НIVЛ 2000: 11]. В отличии от Лукина, солидарного с мнением С.В. Завадской о книжном характере терминов старейшины / старцы, я полагаю, что это слово было вполне реальным социальным наименованием, распространенным у разных славянских народов – слово старцы проникло даже в известный Лукину арабский источник, описывающий лютичей [Лукин 2008].

105

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам вопреки германским анналам, Гостомысл вовсе не погиб, а… эмигрировал в Приильменье, где «санкционировал» призвание Рюрика (с. 168). В очерке 2010 г. [ВРВвИ 2010], посвященном Гостомыслу, он и вовсе связывает с прибытием Гостомысла в Новгородскую область появление в ней топонимов с корнем рус-, что является еще более откровенной беллетризацией истории – о возникновении их в IX в. и тем более проживании в этих местах ободритов нет данных. Более того, «русская» топонимия Приильменья имеет не славянское, а балтское происхождение [Васильев 2012: 623-631]. Правда, в ИЛ, в отличие от других русских летописей, словенский князь Гостомысл оказывается связан отнюдь не с Приильменьем, а с Великим градом у моря, в котором логичнее всего видеть Ладогу. Новый град Великий у Ильменя, по ИЛ, был построен уже после смерти Гостомысла его преемником Рюриком [Татищев 1962: 110]. В примечании №5 мною, наряду с С.В. Кончей, была отмечена перекличка этого известия ИЛ с сюжетом Ипатьевской летописи о прибытии Рюрика в Ладогу и основании им потом Новгорода выше по течению р. Волхов. Не исключено, что составитель преданий ИЛ о Гостомысле и Рюрике мог воспользоваться Ипатьевской летописью. Выше отмечалось наличие в этих сюжетах поздних элементов. Стоит также заметить, что упомянутая в ИЛ форма «Новый град Великий» не может датироваться ранее чем второй половиной XIV в. – именно в это время Новгород стал называться Великим Новгородом. Хотя, возможно, у Азбелева, доверяющего преданию ИЛ, могла бы появиться новая идея – начать искать следы ободритских эмигрантов в Старой Ладоге, в культурном слое которой, впрочем, тоже отсутствуют археологические находки западнославянского происхождения первой половины – середины IX в. К тому же Азбелев либо случайно, либо сознательно обходит тот факт, что в наиболее ранних летописных упоминаниях Гостомысл фигурирует отнюдь не в качестве старшего современника Рюрика [НIVЛ 2000: 3; СI 2000: 4] – его скорее стоит отнести ко временам появления словен в Приильменье и постройке ими первых укреплений, т. е. за несколько веков до призвания варягов (когда, кстати, появились и первые словенские укрепления в Приильменье – городок на Маяте). Как ни относиться к проблеме достоверности этих сообщений, возникает вопрос – почему же в относительно ранних русских средневековых источниках нет никакой информации о Гостомысле как прямом предшественнике Рюрика, зато в таком качестве он начинает фигурировать в источниках XVI-XVII вв. и приведенном Татищевым рассказе ИЛ, содержащем поздние реалии? Не потому ли, что предание о смерти Гостомысла незадолго до призвания Рюрика возникло позднее? Во всяком случае, исключать этого нельзя. И мы определенно не можем поручиться, что сведения ИЛ более достоверны, чем известия старших новгородских летописей о старейшине Гостомысле. Если отнесение ИЛ ко временам первого новгородского архиерея еще можно отнести к разряду не вполне удачной научной гипотезы, то реконструкция «биографии» Гостомысла с помощью компиляции немецкой хроники и ИЛ однозначно лежит за гранью науки. Нужно заметить, что доверие Азбелева к уникальным рассказам поздних источников безгранично и априорно. Так, на основании сведений Новгородской Уваровской летописи конца XVI в. он считает доказанным фактом обретение мощей валаамских святых Сергия и Германа еще в 6671 (1163) г. новгородским архиепископом Иоанном [Азбелев 2017: 172]. Но ведь новгородские источники иногда задним числом дополняли предания новыми, ранее неизвестными подробностями. Показательна в этом отношении история новгородского Десятинного монастыря. В Московский период он известен как «девичь», но во времена новгородской независимости, по-видимому, относился к владычному дому – в нем упоминаются владычные кельи [ЛА 2000: 218]. В Летописи Авраамки второй половины XV в. его возникновение отнесено к 998 г. – временам первого новгородского архиепископа Иоакима Корсунянина, который якобы основал его для себя («урядиша себе») [там же: 40]. Вместе с тем трудившийся около середины XIV в. составитель новгородской повести о бите новгородцев с суздальцами 1170 г. еще помнил, что оной обители не существовало даже во второй половине XII в. – место противостояний новгородцев и суздальцев он определяет 106

Valla. №3(6), 2017. неподалеку от будущего Десятинного монастыря – «идеже ныне монастырь Святыя Богородица на Десятине» [БЛДР 1999: 446]. А ведь если бы мы не знали этого памятника XIV в., то мы могли бы вслед за более поздним источником – Летописью Авраамки XV в. – относить основание монастыря к 998 г. (Хотя сообщение этой летописи об устройстве монастыря первым новгородским архиереем для себя очень ценно как свидетельство о принадлежности его в домосковский период к владычному дому. «Девичьим» Десятинный монастырь, видимо, стал после падения Новгородской республики, когда московский великий князь конфисковал землевладение новгородской архиепископии). В памятниках новгородского летописания XVI-XVII вв. есть уникальные сведения о причине психического расстройства архиепископа Сергия, поставленного в Москве на новгородскую епархию во второй половине 1483 г. Проезжая на конях пригородный монастырь Михаила Архангела на Сковородке, Сергий будто бы пожелал осмотреть мощи новгородского архиепископа Моисея и приказал вскрыть гроб тамошнему священнику. Но тот уклонился, молвив, что лишь святителю подобает святителя «вскрывать». Сергий гордо ответил, что, мол, не надо ему этого «смердовича» видеть. После этого он будто бы впал в «изумление» [ПСРЛ 1841: 139-140, 309-310; ПСРЛ 1965: 200.]. Исследователи обычно относятся к данному преданию некритически [Никитский 1879: 131-132; Алексеев 1989: 162; Андреев 1989: 190; Скрынников 1994: 31]. Вместе с тем очевидно, что эта легенда появилась много позднее описываемых событий. Ведь иначе неясно, почему ее нет в современном рассказе псковского летописания в составе летописного свода 1486 г. А ведь этот источник наиболее детально описывает историю краткого новгородского святительства Сергия, а также обстоятельства его помешательства [ПЛ2 1955: 64]. При этом автор отнюдь не сочувственно относился к московскому ставленнику, отмечая, что тот неправедно и не по праву занял новгородскую кафедру после последнего выборного архиепископа недавно упраздненной Новгородской республики Феофила. Но о его стремлении вскрыть гробницу уважаемого новгородского архиепископа не сообщил (не в пример поздним новгородским хронистам, которые ставили в вину Сергию исключительно неуважение к мощам Моисея) Как видно, это новгородское предание имело позднее происхождение. Не исключено, что в Новгороде XVI в. уже привыкли к назначаемым из Москвы архиереям, и для того, чтобы объяснить чудесное помешательство первого московского ставленника, заместившего выборных республиканских святителей, понадобилось приписать ему непочтение к мощам уважаемого местного архиепископа. А ведь между неудачным годичным святительством Сергия и появлением этого предания в Новгородской II летописи конца XVI в. прошло всего лишь около века. Это гораздо меньше четырехвекового промежутка между 1163 г. и появлением в конце XVI в. новгородской Уваровской летописи, упоминавшей об обретении в тот год мощей валаамских святых. Могут ли эти сведения позднего источника внушать безусловное доверие? И допустимо ли их вслед за Азбелевым относить к числу несомненных фактов? К тому же стоит отметить, что сообщение об обретении мощей валаамских монахов в любом случае несколько дефектно: в 6971 г., что по мартовскому, что по сентябрьскому стилю, Иоанн еще не стал новгородским владыкой. Он был поставлен в Киеве митрополитом 28 марта 6673 (1165) г. и прибыл в Новгород 11 мая [НIЛ 2000: 31]. Не менее странным выглядит и доверие Азбелева к сохранившимся в поздних источниках сведениям о постройке храма св. Димитрия Солунского по «обещанию великого князя Дмитрия Донского». Можно согласиться с Азбелевым, что это известие Погодинской летописи напоминает аналогичное сообщение местной церковной хроники (с. 177). «Летописец о Дмитриевской церкви» Азбелев ранее убедительно датировал ок. 1699 г. [Азбеев 1958: 365], т. е. более чем тремя веками спустя после ее постройки в 1381-1382 г. (Кстати, если вслед за Азбелевым полагать, что появление этого известия в местной церковной летописи было первичным, а не заимствованным из Погодинской, то это может быть дополнительным косвенным доводом в пользу завершения первого этапа составления последней в XVIII в., а не в последние десятилетия XVII в., как у Азбелева). Но ведь ни для 107

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам одного серьезного историка не секрет, что церковные и монастырские поздние предания представляют далеко не всегда достоверный источник и могут украшать предысторию возникновения храма или обители позднейшими легендарными подробностями. Мне уже приходилось приводить примеры такого рода в поздних граффити и надписи в церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря, а также неправдоподобные подробности из поздней житийной биографии основателя Антонова монастыря Антония «Римлянина» [Несин 20178; Несин 2017в]. А ведь между эпидемией 1466/1467 г. и появлением посвященных ей в церкви Симеона Богоприимца надписи и граффити второй половины XVII в. прошло всего лишь около 200 лет – в полтора раза меньше, чем между постройкой церкви Димитрия Солунского в 1381-1382 гг. и появлением в конце XVII в. сведений о ее создании по обету Дмитрия Донского. Поэтому не следует исключать, что подробности поздних источников об основании храма Димитрия Солунского XIV в. – плод подобных легенд. Тем более, что, по наблюдениям того же Азбелева, автор местной церковной летописи не знал ряда событий XIV-XV вв. из истории этой церкви, известных из более ранних источников [Азбелев 1958: 365]. Как можно в этом случае полагаться на его уникальные сведения об истории ее создания? Настаивать на историчности этих сведений возможно лишь в одном случае – если отрешиться от научного исследования и заняться т. н. «потребительским источниковедением». Боюсь, что в связи с вышесказанным иначе подход Азбелева к уникальным сообщениям поздних источников охарактеризовать сложно. Совершенно бездоказательным представляется заявление Азбелева, что сведения тех поздних источников о постройке церкви Димитрия Солунского связаны «самым тесным образом… с вопросом участия в [Куликовской битве] новгородцев» (с. 177). Никакой связи с присутствием новгородского контингента на Куликовом поле в них нет. На этом фоне выглядит поистине приятной неожиданностью тот факт, что Азбелев (вообще-то склонный отдавать предпочтения сведениям поздних источников об участии того же новгородского войска в Мамаевом побоище [Азбелев 2007; Азбелев 2016а; Несин 2017а: 89-90]) все же оговаривается, что сам рассказ Погодинской летописи о Куликовской битве «представляет интерес не столько для уточнения фактов, имевших место в 1380 году, сколько отношения к этим фактам» позднего летописца (с. 177). Может быть, его насторожили заведомо неприменимые к реалиям XIV в. подробности процитированного им (с. 176) рассказа поздней Погодинской летописи о присутствии в русском войске новгородских «выборных дворян»? Другое дело, что участие новгородцев в этом сражении можно считать доказанным [Несин 2016а: 255-257, 293-294]. Правда, стремление ранних новгородских летописей умалчивать о причастности новгородского войка к победе над Мамаем стоит объяснять не «фактами, имевшими место после Куликовской битвы» (с. 197), а тем, что еще за полгода до сражения московский князь вынудил новгородцев участвовать в своей войне с Ордой в обмен на мир. Примечательно, что именно в новгородском списке пространной редакции летописной повести о Куликовской битве повествование начинается с весенней поездки новгородских делегатов в Москву к князю Дмитрию Ивановичу [НIVЛ 2000: 310-311]. Кроме того, Азбелев неоднократно совершенно бездоказательно объявляет, что в основе поздних летописных известий лежит некий устный источник. Именно «фольклорное» предание он почему-то видит в основе рассказа поздней Погодинской летописи о подвиге Пересвета на Куликовом поле, а также объявляет «устный рассказ» источником повествования о Куликовской битве Новгородской летописи по списку Дубровского (НЛД) 1539 г. (с. 176, 222). Последний случай особенно пикантен, поскольку выше, в том же приложении, он сам отмечал параллели с данным летописным повествованием в более ранних памятниках русского летописания. Впрочем, наиболее подробно эта проблема ныне была рассмотрена Л.В. Соколовой [Cоколова 2014]. К тому же, как известно, сведения о 8

Убедительные соображения о позднем появлении некоторых чудесных подробностей из предыстории появления этой церкви высказала также Н.М. Введенская [Введенская 2017].

108

Valla. №3(6), 2017. русских полках в НЛД перекликаются c аналогичными подробностями из Никоновской летописи XVI в. и Сказании о Мамаевом побоище XV-XVI вв. Вообще надо сказать, что составленное Азбелевым Приложение (с. 197-223), посвященное повествованию о Куликовской битве в новгородском летописании, фактически лишено смысла – в вышеупомянутой статье Л.В. Соколовой, на которую Азбелев ни разу не сослался, взаимоотношения различных источников об этом сражении освещены гораздо полнее и обстоятельнее, не говоря уже об историографии вопроса. Кроме того, Азбелев не сослался на датировку А.Г. Бобровым Новгородско-Софийского свода 1418 г. [Бобров 1993: 6-11; Бобров 2001: 128-160], которую поддержали Б.М. Клосс и М.И. Шибаев [Cоколова 2014: 310]. Поэтому его заявление о появлении этого памятника в 1430-х гг. (с. 207) представляется ошибочным. Единственное сделанное им в этом разделе любопытное наблюдение о текстуальном сходстве некоторых частей рассказов Симеоновской летописи о битве на Воже 1378 г. и Куликовской битве (с. 210-211), к сожалению, никак не стоит целого Приложения. Вообще сюжеты, связанные с Куликовской битвой, у Азбелева занимают в монографии относительно много места по сравнению с прочими увлекающими его темами. Это связано не столько с проблемой участия новгородцев в этом сражении (которая упомянута в работе мельком), сколько с обилием информации об этом событии в памятниках новгородского летописания и, возможно, также с тем большим значением для России, которое ученый придает победе русских войск на Куликовом поле. Обращаясь собственно к Куликовской битве, Азбелев возвращается к своей знаменитой локализации места Куликовской битвы – не в устье, а в истоке р. Непрядвы, где, по его мнению, могли на одном поле собраться известные по нарративным источникам не то десятки, не то целые сотни тысяч русских войск. Кроме того, по его утверждению, «от верховья Непрядвы на юго-запад до находившейся здесь излучины течения [Красивой] Мечи», до которой русские гнали остаток дня побежденных врагов, «менее двадцати километров… Но нереально было бы думать, что это преследование началось от “традиционно” локализуемого места боя – при впадении Непрядвы в Дон. Отсюда до расположенной к югу ближайшей излучины Мечи – в среднем [ее течении] расстояние больше шестидесяти километров» (с. 184). Должен отметить, что эта локализация основана на ряде недоразумений. Во-первых, верховья р. Непрядвы не были изучены палеоботаниками, что неоднократно отмечал и сам Азбелев (с. 183, см. тж. [Азбелев 2013: 18]). Поэтому никто не может гарантировать наличия там более крупных открытых пространств, чем участок площадью в несколько квадратных километров в низовьях реки, на котором исследователи обычно помещают место битвы. Вовторых, автор демонстрирует незнание географии местности – кратчайшее расстояние от верховьев Непрядвы до р. Красивая Меча составляет вовсе не менее 20, а около 40 км. От участка в низовьях р. Непрядвы, на котором обычно локализуют место Куликовской битвы, до Красивой Мечи около 45 км по прямой. Самый узкий участок междуречья расположен в среднем течении рек, в районе нын. поселка Михайловский у р. Непрядва и достигает ок. 30 км. При этом Азбелев, апеллируя лишь к одному из значений древнерусского слова устье как истока реки из озера, тенденциозно интерпретирует выражение усть Непрядвы как место ее вытекания из Волова озера. В более ранней статье, посвященной географии Куликовской битвы, он сам отмечал, что в старину слово устье «имело несколько значений» [Азбелев 2013а: 145]. Это не помешало ему произвольно использовать лишь одно из них, наиболее выгодное для его концепции – истока реки из озера, – не приведя ни одного прямого свидетельства о вытекании р. Непрядвы из оз. Волова. В рецензируемой книге он и вовсе ограничивается упоминанием одного значения слова устье, отвечающего его локализации битвы у Волова озера в верховьях р. Непрядвы (с. 181-182). Замечу, что тезис о наличии в старину истока Непрядвы из Волова оз. не подтверждается ни одним источником – в приведенной автором цитате из Книги Большому чертежу XVII в. названа лишь одна река, 109

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам непосредственно берущая начало из этого озера – Упа. А «верх Непрядвы», наряду с Муравским шляхом и Куликовым полем, отмечен рядом с истоком Упы [КБЧ 1950: 59]. Однозначно отождествлять верховье Непрядвы с Воловым озером не приходится – в противном случае пришлось бы утопить в озерных водах за компанию Муравский шлях и Куликово поле. При этом, по словам самого же Азбелева, на картах следующего, XVIII в., исток Непрядвы отделен от озера «сотней саженей» (с. 182), а ведь это порядка 200 м. Необходимо подчеркнуть, что в средневековой Руси «устье» реки имело еще и привычное нам значение – место впадения. Например, в 1300 г. шведы построили на устье Охты – у ее слияния с Невой – крепость Ландскорону [НIЛ 2000: 91], а позднее там же, в низовьях Невы, возникнет поселение Невское устье [Сорокин 2001]. В 1471 г. великокняжеские войска прибыли в район впадения р. Шелонь в оз. Ильмень – «к Ильмерю озеру на усть Шелоны» [Несин 2016в: 146]. В 1477 г. великий московский князь Иван III велел идти псковичам в те места – на устье этой же реки. Псковичи проследовали со стороны Пскова через Сольцы (нын. г. Сольцы) в низовьях р. Шелонь и остановились в условленном месте на берегу Ильменя, поблизости от впадения в него Шелони [Несин 2016: 138-139]. В том же самом смысле, вопреки Азбелеву, стоит понимать и устье Непрядвы – место ее впадения в Дон. Иначе неясно, почему в русских источниках Куликовская битва привязана к Дону, а не к р. Упе, берущей начала около истока Непрядвы, а то и не к Оке, до которой от верховьев Непрядвы не во много раз дальше, чем до Дона. Современники определенно считали битву Донской. Так например, составленные при жизни участников сражения краткая летописная повесть о Куликовской битве начала XV в. и Пространная летописная повесть о том же сражении, впервые дошедшая до нас в составе памятников Новгородско-Софийского свода 1418 г., называют баталию не иначе как «Донским» побоищем и «побоищем на Дону» [НIVЛ 2000: 310, 324; СI 2000: 455, 479; ПСРЛ 2007: 129-130]. Заслуживает внимание новгородский синодик Борисоглебской церкви в Плотниках, хорошо известный в историографии своим упоминанием павших на Дону новгородцев при Дмитрии Ивановиче. Синодик сохранился в списке XVI в., но, как известно, содержит составленный в 1450-1460-х гг. раздел о битвах, в которых новгородцы несли человеческие потери. Текст этого раздела содержит лексику времен новгородской независимости с нехарактерным для московского периода противопоставлением Новгорода Руси – великокняжеским владениям [Несин 2016а: 255]9. Следовательно, текст раздела был создан при внуках участников Куликовской битвы, помнящих живых ее ветеранов. В нем сообщается о гибели новгородцев «на Дону» при князе Дмитрии Ивановиче [Шляпкин 1911: 7]. Новгородцам это побоище запомнилось «донским». Таким образом, источники, составленные при жизни участников Куликовской битвы либо людей, помнивших их, относят место Куликовской битвы к Дону. А локализация Азбелевым сражения в истоке Непрядвы противоречит фактам. И если битва была в низовьях реки, то она могла быть только на правой, южной стороне, где, в отличие от лесистого левобережья, 9

Трудно в этой связи согласиться с гипотезой Г.Е. Дубровина, согласно которой поминать павших земляков в Куликовской битве стали исключительно под влиянием Прусско-Плотницкого «промосковского крыла» боярства, ложно приписывавшего Новгороду участие в баталии [Дубровин 2005]. Эта афера была бы очень опасна: многие новгородцы того времени лично помнили дедов – участников военных походов времен Дмитрия Донского. А в Борисоглебской церкви могли оказаться не только промосковски настроенные бояре. И если бы Новгород в Куликовской битве не участвовал, то священников, поминавших павших в ней новгородцев, легко можно было бы уличить в ошибке [Несин 2016а: 293-294]. К этому можно добавить еще два соображения. Текст этой части синодика был составлен до Шелонской битвы, оканчиваясь потерями новгородцев при Василии II (с этим согласен и Дубровин). И он отнюдь не выдает намерений польстить москвичам, показать многолетнюю лояльность. Отнюдь – последнюю фразу следует понимать в том смысле, что новгородцы московским князьям помогали – и Юрию Даниловичу, поддерживая его в борьбе с тверским князем Михаилом Ярославичем, и Дмитрию Ивановичу на Дону против татар, – а вот как их отблагодарил Василий II [Шляпкин 1911: 7]. К тому же Дубровин не обратил внимание на заключение В.Л. Янина, что до начала 1470-х гг. в Новгороде промосковской ориентации придерживался не Плотницкий, а Славенский конец [Янин 1962: 346-349]. Кроме того, до Шелонской битвы 1471 г. новгородцы в массе не ощущали обреченности своей республики. Едва ли у сторонников мира с Москвой тогда был резон создавать мифы о старом новгородско-московском союзе.

110

Valla. №3(6), 2017. были небольшие открытые пространства площадью в считанные квадратные километры. Но по сравнению с лесами на левых берегах Непрядвы и Дона10, cо стороны которых шли русские войска, эти поляны могли восприниматься как «поле чисто». К тому же Азбелев, будучи почему-то убежден, что значимость баталии определяется многочисленностью ее участников, некритически относится к разноречивым нарративным данным о численности русских войск не то в 150, не то 200, не то 303, не то в 400 тысяч бойцов (а составитель Никоновской летописи и вовсе запутался в своих оценках, сообщая то о 200 000, то о 400 000 русских воинов [Ник 2000: 54-55, 56-65])11. Современным исследователям надо быть осторожными с такими цифрами. П.В. Лукин привел ряд примеров, когда средневековые хронисты давали фантастические данные о численности войск, причем иногда сами начинали путаться в показаниях, и даже порой применяли т. н. «обманчивую точность», нарочно сообщая некруглые цифры для придания своим сведениям более серьезного вида [Лукин 2014: 455-469]. Новейшие исследователи Московской Руси также отмечают, что нарративные сведения о численности войск Московского государства нередко далеки от действительности [SSBP 2009: 45-149]. В этой связи не всегда стоит доверять нарративным оценкам численности войск, а тем более класть их в основу реконструкции топографии поля боя. Рискну со своей стороны поспорить с Азбелевым и относительно его жесткой привязки размера поля к численности войск. Так же, по сути, делают и его оппоненты, которые в свою очередь, не переносят поле боя в исток реки, но ограничивают численность русского воинства до немногих тысяч человек на основании небольших размеров открытого пространства близ устья реки, где археологи локализуют место побоища12. Между тем в источниках не сказано, что войска кучно стояли на одной поляне. Согласно пространной летописной повести, они расположились на 10 верст [НIVЛ 2000: 319; CI 2000: 464]. Вероятно, это не простое преувеличение. Бой длился до 9-го часа дня [НIVЛ 2000: 319-320; CI 2000: 465]. А поскольку в походных условиях в ту эпоху время, скорее всего, мерили по солнцу, то это, с учетом времени светового дня в тех широтах в начале сентября, стоит отнести примерно к 16-му часу. До наступления темноты в распоряжении русских войск оставались считанные часы. А от низовьев Непрядвы до Красивой Мечи по прямой не менее 45 км, которые было проблематично преодолеть до темноты, не загнав коней в ходе

10

О лесах на левых берегах рек Непрядвы и Дона см.: [Александровский 1990]. Азбелев полагает, что цифра 400 000 в исходном тексте означала общую численность войск с обеих сторон [Азбелев 2016а: 96]. Но это мнение не имеет никаких оснований. Автор иллюстрирует его собственной гипотетической реконструкцией протографа. 12 В качестве единичного исключения можно разве что назвать А.В. Журавеля, который на основе опытов современных реконструкторских бугуртов заявил, что одетый в доспехи воин способен биться около 2 минут подряд, таким образом, битвы того времени представляли собой системы отдельных «суймов» сменявших друг друга отрядов. Следовательно, в бою были задействованы отнюдь не большинство воинов одновременно. И тем самым, по мнению Журавеля, в Куликовской битве и на небольшом пространстве в низовьях Непрядвы могло участвовать 150 000 русских воинов, только не сразу, а по очереди. Более того, именно такое количество бойцов требовалось для того, чтобы продолжать в бой в течении указанных в источников нескольких часов [Журавель 2010: 357]. Выводы Журавеля частично оспорил Азбелев, указав, что на Куликовом поле помимо богато вооруженных профессиональных воинов могли быть ополченцы, с более легким вооружением, а кроме того, уставшие войны могли отдохнуть и затем вновь вступить в «суйм». [Азбелев 2016а: 78-79]. Но этим он не опроверг главного вывода оппонента о невозможности высчитать размер войска по площади поля. Впрочем, нужно заметить, что Журавель явно исходит из представления, что весь многочасовой бой был рукопашным, когда неприятели все время находились друг к другу вплотную. А это не подтверждается показаниями источников. Не стоит исключать, что бой русских и татар выглядел, как его описывал сто лет спустя немецкий историк А. Кранц. Согласно его утверждению, они отнюдь не стояли друг против друга большим войском, а, по обычаям обоих этих народов, выскакивали вперед, метали друг в друга копья и вновь отскакивали [Krantz 1619: 207]. Если это было так, то тогда версия об отдельных двухминутных суймах оказывается несостоятельной: ведь так можно было биться в течение длительного количества времени, не уступая места отдохнувшим в очереди свежим силам. 11

111

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам преследования противника13. Допустимо предположить, что какая-то часть боя проходила в полутора десятках километров к западу, ближе к среднему течению р. Непрядвы, в районе поселка Михайловский, где реками самое короткое расстояние, около 30 км. Там-то, вероятно, и проходило преследование, ибо лишь там можно было успеть доехать на конях до Красивой Мечи до наступления темноты. К тому же из контекста рассказа НIЛ следует, что часть татар потонула в Непрядве [НIЛ 2000: 376]. А та поляна в низовьях реки, где обычно локализуют сражение, к самой реке не подходит. Это тоже не исключает возможности привязки какой-то фазы боя к среднему течению Непрядвы. Не исключено, что князь Дмитрий Иванович заранее поставил полки на разных дорогах, чтобы перехватить ордынцев на всех путях, лишив их возможности обойти с севера русские полки и зайти с тыла. Опять же, в расчеты Азбелева, как и других историков, оценивающих размеры армий по площади открытого пространства, фактически не вписывается известный из поздних источников конца XV-XVI вв. засадный полк, якобы засевший в зеленой дубраве и решивший исход сражения. Хотя наличие этого полка не ставится ими под сомнение. А если верить поздним источникам о Мамаевом побоище, оный полк мог быть относительно велик – он будто бы один одолел татар, которые до этого разбили все остальные отряды противника. Другое дело, что источники, составленные при жизни участников сражения, ни этого полка, ни засадной тактики не упоминают. Более того, в НIЛ и пространной летописной повести о Куликовской битве победа русских скорее выглядит не как результат военной хитрости, а как удача храбрых, решительных отрядов московского и серпуховского князей, сумевших переломить результат сражения после того, как татары первоначально разгромили русских [НIЛ 2000: 376-377; НIVЛ 2000: 319-320; CI 2000: 465]. Не исключено, что сведения о московской засадной тактике относятся к таким же позднейшим легендам, как и известное из тех же самых поздних источников деление русских войск на 5 полков, не считая засадный, которое исследователи обоснованно считают сомнительным для XIV и характерным для второй половины XV – XVI вв. [Бегунов 1966; Кучкин 1980; Кучкин 1990; Горский 1990; Моисеев 2007].14 Составленная при жизни участников Мамаева побоища пространная летописная повесть о Куликовской битве выделяет в составе русского войска 2 полка – сторожевой и большой [НIVЛ 2000: 319; CI 2000: 465]. Парадоксально при этом, что сведения об участии засадного полка в Куликовской битве (за единичным исключением)15 в историографии принимаются на веру. Может быть, дело в том, что в массовом сознании эта битва приобрела значение одной из величайших и известнейших в отечественной истории побед русского оружия, и знаменитому князю-полководцу Дмитрию Ивановичу Донскому приписывается не просто храбрость, но и блестящая тактика. У самого Азбелева это представление доведено до абсурда: он, вслед за представителем «государственной школы» С.М. Соловьевым, ставит эту битву в ряд военных побед, спасших Европу от «торжества» Азии (с. 186-187). Но поскольку русские земли и так пребывали под ордынским игом, то по логике Азбелева, на Куликовом поле было поставлено на карту существование русской государственности и русского православия. И именно таким образом исследователь оценивает значение битвы [Азбелев 2017], проявляя абсолютно некритическое отношение к нарративной церковной риторике и тенденциозно трактуя намерение Мамая 13

А.В. Журавель, исходя из того, что такое расстояние было проскакать до ночи невозможно, предположил, что с «Мечей» была перепутана в источниках иная река, более близкая к низовьям Непрядвы. [Журавель 2010: 99]. Но в русском летописании неизвестны случаи, когда бы хронист давал по ошибке совершенно несозвучное название. Никаких гидронимов, напоминавших Красивую Мечу, в районе Куликова поля не засвидетельствовано. 14 Ю.В. Селезнев, допускающий возможность наличия на Куликовом поле 5 полков и 1 засадного, в русской истории до второй половины XV в. не находит таких прецедентов, а в московско-татарских битвах на Воже (1378 г.) и на Листвянке (1442/1443 гг.) отмечает деление русских войск всего лишь на 3 полка [Селезнев 2009]. 15 Разве что Д.А. Моисеев отметил, что выражение «засадный полк» не характерно для русских источников XIV в. [Моисеев 2007: 5]. Но он сосредоточился лишь на терминологическом аспекте, воздержавшись от четкой оценки достоверности рассказа о применении русскими засадной тактики.

112

Valla. №3(6), 2017. «воевати» русскую землю, хотя это понятие далеко не всегда означало аннексию разоряемых территорий. При том, что у нас нет никаких данных, что войска Мамая в случае своей победы на Куликовом поле смогли бы ликвидировать русские государственные образования и упразднить в них православие. Зато известно, что ни тот же Мамай после разгрома москвичей в битве на р. Пьяна, ни Тохтамыш после разорения Москвы, ни Едигей во время «Едигеевой рати» этого не совершили. Казалось бы, посвящая Куликовской битве столько страниц в монографии о новгородском летописании, Азбелев мог бы не упустить удобного случая и сделать то, что до него не выполнил ни один исследователь – внятно сформулировать значение новгородских летописных памятников в освещении этой баталии. Но, увы, читатель не найдет этого в данной книге... Пожалуй, единственным ценным разделом монографии можно назвать 6 главу о приемах работ составителей новгородских летописей (с. 132-165). Здесь, правда, охвачены далеко не все века новгородского летописания, а приведены выборочные сюжеты из Московского периода (что, впрочем, легко объяснимо, учитывая давний наибольший интерес ученого именно к летописям этого времени – еще в 1960 г. он посвятил новгородскому летописанию XVII в. целую монографию [Азбелев: 1960]). Но рассмотренные автором эпизоды весьма интересны и заслуживают внимания. Серьезных замечаний к этой главе нет, если не считать неверной датировки автором Погодинской летописи (с. 155), которую ныне скорректировала Е.С. Быстрова [Быстрова 2014]. Кроме того, Азбелев вынужденно воспользовался неудачной публикацией Амвросием надписи на стене церкви Симеона Богоприимца новгородского Зверина монастыря (с. 153-154). Ныне публикация этой надписи была выполнена мною в настоящем издании [Несин 2017]. Вместе с тем Азбелев безусловно прав, что текст той надписи о моровом поветрии стал основой соответствующей записи Погодинской летописи (с. 155). К сожалению, в целом это нисколько не меняет удручающего впечатления от рассматриваемой книги, где собственно история новгородского летописания представлена скупо и выборочно, а представленные более развернуто любимые авторские сюжеты имеют весьма проблематичное отношение к научному исследованию. Полезной познавательной информации по истории новгородских летописных памятников рецензируемая работа фактически не содержит. Зато потенциально она способна принести существенный вред – потребительское отношение Азбелева к ИЛ может в глазах людей с критическим складом ума способствовать профанации изучения уникальных татищевских известий на предмет потенциального наличия в них древней основы. С другой стороны, Азбелев является маститым научным работником, c обилием публикаций и многолетним стажем работы в областях истории, фольклористики, источниковедения. Это может способствовать у недостаточно искушенных читателей некритическому восприятию его настоящего «исследования». Тем более, что в печати критика его «научной» методологии за редчайшими исключениями16 практически не встречается (несмотря на то, что в устных беседах и в социальных сетях его доверчивое отношение к поздним источникам и бездоказательные поиски в них записей древних фольклорных преданий неоднократно комментировались рядом коллег)17. Вероятно, у ученых не возникает желания тратить время и силы на печатную критику, или они проявляют почтение к преклонному возрасту историка. Но все же стоит иметь в виду, что новгородское летописание значительно старше и оно всегда будет представлять важность для исторической науки. Потому я полагаю, что 16

Кроме вышеприведенного замечания П.В. Лукина об объяснении Азбелевым уникальных подробностей рассказа ИЛ о Гостомысле гипотезой об их фольклорном происхождении, можно также вспомнить высказывания А.А. Селина о малонаучном подходе Азбелева к татищевским известиям [Cелин 2017]. 17 Современные исследователи, скептически относящиеся к известиям ИЛ, тоже избегают в своих работах полемизировать с основными положениями Азбелева [Толочко 2005; Свердлов 2009]. М.Б. Свердлов в главе, посвященной ИЛ, воздержался от полемики с Азбелевым.

113

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам недоброкачественные книги о летописном наследии Великого Новгорода не должны замалчиваться, а подлежат серьезной критической оценке. 2. Изучение и публикация новгородских синодиков В 2017 г. в санкт-петербургском издательстве «Алетейя» вышла книга Т.И. Шабловой «Новгородские синодики XIV-XVII вв.». Это первая монография, специально посвященная изучению новгородских средневековых поминальных списков – синодиков. Работ, посвященных этому виду новгородских источников, очень мало, как и публикаций самих текстов новгородских синодиков. Скорее всего, связано это с тем, что, в отличие от летописей или актов, эти источники не дают яркой и обильной информации об истории Новгорода и Новгородской земли, связях Новгорода с иными русскими землями и иностранными государствами. В них как, правило, просто перечисляются имена умерших, за которых полагалось молиться (хотя среди этих персоналией иногда фигурируют важные и известные лица). Вот потому эти памятники не пользуются большой популярностью у историков, а наибольшую известность в историографии приобрел упомянутый выше в рецензии на монографию С.Н. Азбелева синодик Борисоглебской церкви, в котором упоминаются потери новгородцев в Куликовской битве. Поэтому выход монографии Т.И. Шабловой, содержащей исследования и публикации текстов нескольких новгородских синодиков – весьма своевременное и позитивное событие. И надо отметить, что выполнена она на высоком профессиональном уровне. В монографии исследованы тексты 6 cинодиков – синодика Лисицкого монастыря конца XIVXV вв. и 5 синодиков Новгородского Софийского собора 1558, 1604/1605, 1637 г., а также конца XVII и середины XVIII в. Поэтому монографию вернее было бы назвать «Новгородские синодики XIV-XVIII вв.». Из них опубликованы тексты 5 – Лисицкого и Софийских, за исключением самого позднего Софийского синодика XVIII в. Все они публикуются впервые в историографии. Работа представляет собой четко структурированное исследование, написана хорошим языком, с ясным изложением фактов и аргументации. Скрупулезно рассмотрены археография и содержание синодиков, выполнена качественная публикация текстов и даны развернутые датировки изучаемых памятников с выявлением различных этапов их составления и разных почерков. При этом автор не только сосредотачивается непосредственно на текстах изучаемых ею памятников, но и обращает внимание на связи их с иными русскими синодиками. К примеру, в монографии упоминаются такие детали, как заимствование «трехсловного предисловия» Софийского синодика 1558 г. из труда преп. Иосифа Волоцкого и переписывание из данного Софийского синодика предисловия о Григории Богослове и поучения игуменам в Борисоглебский синодик 1552-1560 гг (с. 23). Очень познавательным и удачным представляется очерк о литийном вседневном поминании. Автор на основе привлечения различных источников убедительно показывает существование этой традиции к 1541 г. и появление ее не позднее 1528 г. Совершенно логичным представляется вывод исследовательницы об установлении литийного вседневного поминания в Новгородской епархии после ликвидации Новгородской республики в связи с унификацией церковных поминальных обрядов по московскому образцу. Весьма содержательны и разделы, посвященные интерцессио, проскомидии и формированию пантеона новгородских святых (с. 5-14, 28-36). В приложении содержатся публикации различных молитв, а также таблицы с текстами интерцессио и проскомидий из различных русских источников (при этом проскомидии подразделяются автором на три типа) и с упоминаниями русских архиереев, а также членов августейших семейств в новгородских синодиках (с. 177-232). Структура монографии мне представляется достаточно удачной. Однако досадное впечатление оставляет отсутствие введения с кратким рассказом о том, что собой представляют новгородские синодики, и упоминанием основных вех их изучения в 114

Valla. №3(6), 2017. историографии, а также заключения с кратким перечислением основных выводов. Представляется, что в столь серьезном и содержательном исследовании заключительный раздел необходим – его отсутствие затрудняет восприятие. Также, по моему мнению, было бы не лишним вставить в именной указатель, помимо упомянутых в синодиках лиц, имена цитируемых в книге авторов. При этом стоило хотя бы вкратце упомянуть о том, сколько в настоящий момент известно новгородских синодиков и чем они выделяются на фоне синодиков других древнерусских центров. С другой стороны, без главы о политических институтах Новгорода (с. 15-18), на мой взгляд, можно было бы обойтись. Этот обзор не имеет никого отношения к основной тематике исследования и по большому счету никак не проясняет выявленные автором особенности новгородских синодиков. Частные моменты – например, про личность упомянутого в одном из публикуемых синодиков тысяцкого Матфея / Матвея (с. 16) – лучше было бы вставлять в главы, посвященные соответствующим синодикам, в качестве кратких пояснений. Тем более что приведенный автором обзор политических институтов Новгорода фактически не содержит новой информации (единственное интересное и вполне удачное наблюдение, касающееся идентификации личности упомянутого тысяцкого Матфея, никак не влияет на общий характер указанного параграфа) и, за небольшим и непринципиальным исключением, состоит из пересказа известных концепций В.Л. Янина без каких-либо упоминаний имеющихся в науке иных точек зрения на эти вопросы. К тому же значительная часть обзора посвящена частному моменту из истории XII в. – епископству Иоанна Попьяна (с. 17-18), которое совершенно никакого отношения не имеет к изучаемому автором хронологическому периоду новгородской истории с XIV по XVII вв. При этом автор не рассматривает развитие новгородских светских и церковных институтов московского периода, ограничиваясь обзором государственной системы Новгородской республики. А ведь большинство опубликованных и изученных ею синодиков относятся уже ко временам Московской Руси, когда посадники, тысяцкие и вече (под юрисдикцией которого, по принятой Шабловой концепции Янина, в республиканский период пребывала архимандрития) были упразднены в 1477/1478 гг. в результате московского завоевания. В целом выводы исследовательницы мне кажутся вполне резонными и убедительными. Работа отличается внимательным отношением к историографии и логичностью выводов. Шаблова склонна опираться на факты, ей в основном не свойственны гипотетические обобщения и построения. Другое дело, что с некоторыми ее положениями (не касающимися основной тематики ее исследования) я не могу согласиться. Но это в тех случаях, когда автор отдает дань некоторым стереотипам или опирается на спорные концепции Янина. Это в основном касается вышеупомянутого очерка о политических институтах Новгорода (с. 16). Мною уже было выше отмечено, что в основном она вкратце пересказывает Янина, не упоминая об альтернативных точках зрения, и его положения излагаются у нее в качестве аксиом, не подкрепленных аргументацией. Это касается, например, заключения Янина о наличии в Новгороде определенной периодичности выборов городских магистратов. Между тем Дж. Линд и О.В. Мартышин высказывали сомнения на этот счет [Мартышин 1992: 192-195; Линд 1997: 263-270]. Мною также были отмечены случаи несинхронных перевыборов посадников и тысяцких, сделанных не через равномерные сроки [Несин 2014; Несин 2014а; Несин 2015; Несин 2016б]. Исследовательнице (если она посвятила особый раздел политическим институтам Новгорода), стоило бы кратко упомянуть иные точки зрения на этот вопрос. Кстати, приводимые Шабловой данные Янина о количестве высших новгородских должностных лиц в Новгороде XV в. были получены отнюдь не на основании непосредственных перечней всех этих магистратов за соответствующие годы, а на основе вышеуказанных ошибочных представлений о регулярных перевыборах посадников и тысяцких за соответствующие промежутки времени [Янин 1962], и поэтому нуждаются в проверке. 115

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам То же самое касается воспроизводимого Шабловой положения Янина о нахождении новгородской архимандритии под юрисдикцией веча и ее фактической независимости от владыки (с. 18). В.Ф. Андреев отметил, что эта концепция пока еще носит характер гипотезы, и привел факты, свидетельствующие о зависимости черного духовенства от архиерея [Андреев 1989: 104-106]. По заключению О.В. Кузьминой, «мнение В.Ф. Андреева представляется более верным: ведь подобное разделение внутри новгородской епархии противоречило всем нормам православной церкви и непременно вызвало бы резко отрицательную реакцию митрополита всея Руси и Константинопольской патриархии. А это непременно нашло бы отражение в письменных источниках того времени» [Кузьмина 2008]. О.В. Мартышин сделал важное замечание, что из отдельных летописных известий мы не можем делать однозначных выводов о наличии в Новгороде прочной традиции вечевых выборов архимандрита. А на примере избиравшегося на вече, но зависимого от митрополита новгородского владыки исследователь показал, что выборность церковного иерарха вечем не исключала его подчиненного положения по отношению к церковному сановнику более высокого ранга [Мартышин 1992: 216]. К этому можно добавить, что в новгородском летописании мною выявлено единичное косвенное упоминание о назначении новгородцами в 1192 г. в Зверин монастырь игуменьи Ефросиньи [Несин 2017б: 4-5]. А Зверин не был кончанским монастырем Неревского конца. Но никто же не станет в этом случае вопреки источникам писать о независимости этого монастыря от архиепископии или даже делать вывод о нахождении обители под особой юрисдикцией Новгорода, хотя новгородцы, иногда сами, иногда вместе с тем же владыкой, выступали заказчиками строительства здешних церквей. Так же, как и утверждать о наличии у веча специальной юрисдикции на храмы иных монастырей или приходские церкви, построенные по его решению. Повторенное исследовательницей утверждение Янина о наличии совещательного органа игуменов городских кончанских монастырей и архимандрита (с. 19) тоже не находит никакой опоры в источниках. Впрочем, не все мнения Янина исследовательница передает точно: после упоминания о возникновении в последней трети XIV в. коллективного тысяцкого Шаблова, ссылаясь на Янина, заявляет о «постепенном» переходе должности тысяцкого в руки бояр (с. 16). Это недоразумение: согласно соответствующим работам Янина (автора концепции о небоярском происхождении ранних новгородских тысяцких), это произошло не постепенно, а сразу – с занятием этой должности во второй четверти XIV в. Евстафием Дворянинцем – и оставалось неизменным до ликвидации Новгородской республики Иваном III. Хотя на самом деле идея Янина о незнатном происхождении предшественников Дворянинца принята не всеми исследователями и противоречит фактам – например, Авраам, впервые занимавший должность тысяцкого раньше Евстафия, под 1340 г. прямо назван боярином. Находившийся на этой должности еще в XIII в. Андреян также был знатным человеком – его сын, погибший на войне в 1315 г., упомянут в местном летописании в числе других павших знатных новгородцев [НIЛ 2000: 94, 366]. Да и вообще скорее всего должность тысяцкого была изначально боярской – даже сотские, согласно новгородскому летописанию, еще в XII в. были боярами – например, сотский Ставр, упомянутый под 1118 г. в числе арестованных Владимиром Мономахом новгородских бояр [НIЛ 2000: 21]. В конце того столетия Миронег, еще не став тысяцким, заложил на Прусской улице за свой счет каменный храм, что в Новгороде было обычно боярским делом [Несин 2014б: 21]. Поэтому не исключено, что тысяцкие в Новгороде изначально происходили из числа знати. Неудачной, на мой взгляд, является характеристика Шабловой восстания Степанки 1418 г. как антибоярского (с. 16). Схватка Степанки с его заречным «господарем» боярином Даниилом Божиным быстро переросла в противостояние двух новгородских районов –

116

Valla. №3(6), 2017. Софийской и Торговой сторон [Петров 2003: 271-291]18. При этом особое значение, которое представители разных слоев Торговой стороны придавали грабежам заречных дворов и «житниц» бояр в левобережном Никольском монастыре, возможно, было связано отнюдь не с ненавистью к боярству (среди грабителей тоже были не только простолюдины, но и бояре). Новгородские бояре представляли собой наиболее влиятельное и состоятельное сословие. За счет их имущества можно было поживиться. А припугнув их – потенциально способствовать ослаблению всей противостоящей партии. К тому же, согласно отмеченным А.В. Петровым дополнения НIVЛ, жители Торговой стороны грабили дворы не только левобережных бояр, но и вообще христиан, и в монастыре «житници» как бояр, так и прочих христиан [там же: 275]. Причем правобережные действовали по своему усмотрению, а не под руководством Степанки. (И к слову сказать, спасителем сброшенного в реку левобережного боярина Даниила Божина оказался отнюдь не товарищ по классу, а случившийся в то время там рыболов, проживавший с ним на одной Софийской стороне). Совершенно неудачно замечание исследовательницы, что после присоединения Новгорода к Московскому княжеству вместо ктиторов-посадников появились вкладчики разного достатка (с. 40). Дело даже не столько в том, что далеко не все известные новгородские бояре-вкладчики были по совместительству посадниками. И уместно ли называть новгородских бояр-вкладчиков ктиторами, если учесть, что, в отличие от византийской элиты, представители новгородской знати не писали уставов для монастырей? Среди новгородцев республиканского периода, вносивших вклады в монастыри, были, повидимому, люди и незнатного происхождения. Во всяком случае, в 1418 г., как уже было сказано выше, в ходе межрайонной усобицы, жители Торговой стороны грабили заречный Никольский монастырь как содержавший «житници» боярские и христианские. Кроме того, как известно, храмовое строительство новгородских монастырей иногда осуществлялось по решению веча, что тоже косвенно свидетельствует о наличии прав у новгородцев разного социального статуса вносить вклады в монастыри. Впрочем, эти положения никак не влияют на выводы исследовательницы, касающиеся непосредственного предмета ее изучения – новгородских синодиков. Вышеприведенные замечания ни в коей мере не снижают достоинств рецензируемой работы. Выражаю надежды, что автор продолжит свои весьма актуальные и плодотворные изыскания, будет изучать и публиковать иные новгородские синодики и в дальнейшем проведет надлежащие параллели между новгородскими синодиками и синодиками других русских земель. Несин М.А. г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи е-mail: [email protected] Источники БЛДР 1999 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. – СПб.: Наука, 1999. КБЧ 1950 – Книга Большому Чертежу / Подготовка к печати и редакция К.Н. Сербиной. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1950. ЛА 2000 – Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. 16. – М.: Языки русской культуры, 2000. Лавр 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. 18

Как указывает Петров, В.Н. Бернадский и В.Л. Янин, усматривавшие в этом восстании сильную «антифеодальную» составляющую, тоже отмечали, что это не была классовая борьба в чистом виде с прямым противостоянием бояр и простых новгородцев, так как усобица приняла форму межрайонной борьбы [там же: 272-273, 289].

117

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам Ник 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 11. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIЛ 2000 – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПЛ2 1955 – Псковские летописи. Вып. № 2. – М.: Наука, 1955. ПСРЛ 1841 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. – СПб., 1841. ПСРЛ 1965 – Полное собрание русских летописей. Т. 30. – М.: Изд-во АН СССР, 1965. ПСРЛ 2007 – Полное собрание русских летописей. Т. 18. – М.: Языки русской культуры, 2007. CI 2000 – Cофийская I летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1 – М.: Языки русской культуры, 2000. Шляпкин 2011 – Шляпкин И.А. Синодик новгородской Борисоглебской церкви // Cборник новгородского общества любителей древности. 1911. № 5. С. 1-9. Литература Азбелев 1958 – Азбелев С.Н. Новгородские местные летописцы // ТОДРЛ. 1958. Т. 15. С. 364-370. Азбелев 1960 – Азбелев С.Н. Новгородские летописи XVII в. – Новгород: Новг. ист.архит. музей-заповедник, 1960. Азбелев 2007 – Азбелев С.Н. Новгородцы и Куликовская битва // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2007. №21. С. 257-271. Азбелев 2008 – Азбелев С.Н. Фиаско историка, игнорировавшего данные археологии // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2008. № 22. С. 217-226. Азбелев 2013 – Азбелев С.Н. География сражения на Куликовом поле // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2013. №4. С. 12-20. Азбелев 2013а – Азбелев С.Н. К вопросу о месте и дате Куликовской битвы // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2013. №3. С. 145-151. Азбелев 2016а – Азбелев С.Н. Куликовская битва по летописным данным. // Исторический формат. 2016. №1. С. 73-109. Азбелев 2016б – Азбелев С.Н. Об участии новгородцев в Куликовской битве // Исторический формат. 2016. №4. С. 33-65. Азбелев 2017 – Азбелев С.Н. Что угрожало русскому государству в 1380 г. // Исторический формат. 2017. № 1-2. С.84-92. Александровский 1990 – Александровский А.Л. Палеопочвенные исследования на Куликовом поле // Куликово поле: Материалы и исследования. – М.: ГИМ, 1990. С. 54-71. Алексеев 1989 – Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. – Л.: Наука, 1989. Алешковский 1971 – Алешковский М.Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси. – М.: Наука, 1971. Андреев 1989 – Андреев В.Ф. Северный страж Руси. – Л.: Лениздат, 1989. Бегунов 1966 – Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. – М. – Л.: Наука, 1966. С. 477-523. Бобров 1993 – Бобров А.Г. Из истории летописания первой половины XV в. // ТОДРЛ. 1993. Т. 46. С. 6-11. Бобров 2001 – Бобров А.Г. Новгородские летописи XV в. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. Быстрова 2014 – Быстрова Е.С. К проблеме датировки Новгородской Погодинской летописи // ТОДРЛ. 2014. Т. 62. С. 236-247. 118

Valla. №3(6), 2017. Ваасилев 2012 – Васильев В.Л. Славянские топонимические древности Новгородской земли. – М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2012. Введенская 2017 – Введенская Н.М. Церковь Симеона Богоприимца в Зверине монастыре в Новгороде. 2017. [https://churchsimeon.wordpress.com] – Доступ на 12.12.2017. ВРВиВ 2010 – Варяго-русский вопрос в историографии. – М.: Русская панорама, 2010. Гимон 2012 – Гимон Т.В. События X – начала XI в. в новгородских летописях и перечнях // Древнейшие государства Восточной Европы. 2010. – М., 2012. C. 612-614. Горовенко 2011 – Горовенко А.В. Меч Романа Галицкого. Князь Роман Мстиславич в истории, эпосе, легендах. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. Горовенко 2015 – Горовенко А.В. Усердие все превозмогает. Рец. на кн.: Майоров А.В. Русь, Византия и Западная Европа: из истории внешнеполитических и культурных связей XII – XIII вв. – СПб., 2011 // Valla. 2015. Т. 1. № 6. С. 98-115. Горский 1989 – Горский А.А. Древнерусская дружина (к истории генезиса классового общества и государства на Руси). – М.: Прометей, 1989. Дубровин 2005 – Дубровин Г.Е. Легенды об участии новгородцев в Куликовской битве и прусско-плотницкое крыло «московской партии» Новгорода во второй половине XV в. // Новгородский исторический сборник. 2005. № 10(20). С. 82-93. Журавель 2010 – Журавель А.В. «Аки молния в день дождя». Кн. 1: Куликовская битва и ее след в истории. – М.: Русская панорама, 2010. Івакін, Іоаннісян 2008 – Івакін Г.Ю., Іоаннісян О.М. Перші підсумки вивчення Десятинної церкви у 2005-2007 роках // Дьнєслово. Збірка праць на пошану дійсного члена НАН України П.П. Толочка. – К.: Корвінпрес, 2008. С. 210-211. Конча 2012 – Конча С.В. Два текста к историографии Иоакимовской летописи – [https://nestoriana.wordpress.com/2012/11/19/сергей-конча-два-текста-к-историограф/] Доступ на 12.12.2017. Конча 2012а – Конча С.В. Скандинавские элементы Иоакимовской летописи и вопрос о ее происхождении // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2012. № 3 (49). С. 98-111. Кузьмина 2008 – Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. – М.: Вече, 2008. Кучкин 1990 – Кучкин В.А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России: Сб. статей. – М.: Наука, 1990. С. 103-125. Кушнир 1982 – Кушнир И.И. Архитектура Новгорода. – Л.: Лениздат, 1982. Линд 1997 – Линд Дж. К вопросу о посаднической реформе Новгорода около 1300 г. и датировке новгородских актов // Древнейшие государства Восточной Европы. 1995. – М., 1997. С. 263-270. Лукин 2008 – Лукин П.В. Нарочитые мужи и старцы. О терминологии славянской племенной знати // Россия и Удмуртия. История и современность: Материалы конференции 20-22 мая 2008 г. – Ижевск, 2008. С. 333-339. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Мартышин 1992 – Мартышин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. – М.: Российское право, 1992. Михеев 2011 – Михеев С.М. Кто писал «Повесть временных лет»? – М.: Индрик, 2011. Моисеев 2007 – Моисеев Д.А. К вопросу о построении русских войск на Куликовом поле // Вестник СПбГУ. Серия 2. История. 2007. №1. С. 3-7. Несин 2012 – Несин М.А. История происхождения Новгорода как проявление общих и частных закономерностей процесса градообразования // X Плехановские чтения «Россия: Сосредоточение народов и перекресток цивилизаций». Санкт-Петербург, 30 мая – 1 июня 2012 г. – СПб., 2012. С. 36-40. Несин 2014 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в 1410-20 гг. // Историческая социально-образовательная мысль. 2014. №6. С. 129-131. Несин 2014а – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в XIV веке // Вестник УДГУ. 2014. №3. С. 42-47. 119

Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам Несин 2014б – Несин М.А. Первые известия о новгородских тысяцких (до конца XII в.) // Клио. 2014. №9(93). С. 20-22. Несин 2015 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в последние десятилетия Новгородской независимости (с начала XV в. до 1478 г.) // Историческая и социальнообразовательная мысль. 2015. № 7(8). С. 41-48. Несин 2016 – Несин М.А. Из истории логистики русских войск в XV – начале XVI в. (отзыв на работу Пенского В.В. «…И запас пасли на всю зиму до весны»: логистика в войнах Русского государства эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени») // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 134-166. [http://www.milhist.info/2016/04/27/nesin_7] – Доступ на 12.12.2017. Несин 2016а – Несин М.А. Новгородские житьи люди в XV в. и их участие в войнах и внешней политике Великого Новгорода в XV в. Часть 1. От рубежа XIV-XV вв. до второй половины 1471 г. // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 247309. [http://www.milhist.info/2016/06/08/nesin_8] – Доступ на 12.12.2017. Несин 2016б – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в последние десятилетия Новгородской независимости (с начала XV в. до 1478 г.) // Новгородика 2015. Материалы V международной конференции. – Великий Новгород, 2016. C. 90-102. Несин 2016в – Несин М.А. О локализации места Шелонской битвы и иных боевых действий московско-новгородской войны 1471 года // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды VII Международной научно-практической конференции 18-20 мая 2016 г. Т. 5. – СПб., 2016. С. 236-248. Несин 2017 – Несин М.А. Надпись на внутренней стене церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря в Великом Новгороде // Valla. 2017. Т. 3. №3. С. 73-81. Несин 2017а – Несин М.А. Новая новгородская летопись от историка-новгородца. 1150 лет новгородской истории под одной обложкой // Valla. 2017. Т. 3. №3. С. 82-97. Несин 2017б – Несин М.А. Топоним «Зверинец» / «Зверинцы» в XI-XVII вв. // Valla. 2017. Т. 3. №5. С. 1-13. Несин 2017в – Несин М.А. Топоним «Славно» в XII -XVI вв. по данным новгородского летописания // Valla. 2017. Т. 3. №1. С. 1-21. Никитский 1879 – Никитский А.И. Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде. – СПб., 1879. Носов 2000 – Носов Е.Н. К вопросу о типологии городов Поволховья // Славяне, финноугры, скандинавы, волжские булгары. – СПб.: Вести, 2000. С. 162-171. Петров 2003 – Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2003. Свердлов 2009 – Свердлов М.Б. Василий Никитич Татищев – автор и редактор «Истории Российской». – СПб.: Европейский Дом, 2009. Селезнев 2009 – Селезнев Ю.В. Уникальные сведения Новгородской IV летописи по списку Дубровского и расстановка войск великого князя Дмитрия на Куликовом поле // Новгородика-2008. Материалы Международной научно-практической конференции 21-23 сентября 2008 г. – Великий Новгород, 2009. Ч. 1. С. 185-188. Селин 2011 – Селин А.А. XIII век: взгляд из XXI-го. О книге Д.Г. Хрусталева «Северные крестоносцы» // Староладожский сборник. 2011. №8. С. 67-74. Cеменов 1959 – Семенов А.И. Древняя топография южной части Славенского конца Новгорода // Новгородский исторический сборник. 1959. №9. С. 55-73. Соколова 2014 – Соколова Л.В. Летописные повествования о Куликовской битве (К вопросу о взаимоотношении памятников) // ТОДРЛ. 2014. Т. 63. С. 305-353. Сорокин 2001 – Сорокин П.Е. Невское устье. Ниеншанц. 700 лет поселению на Неве. – СПб.: ЛИТЕРА, 2001. Скрынников 1994 – Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. – М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1994. Татищев 1962 – Татищев В.Н. История Российская. – М. – Л.: Наука, 1962. Т. 1. Ч. 1. 120

Valla. №3(6), 2017. Тихомиров 1962 – Тихомиров М.Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В.Н. История Российская. 1962. Т. 1. Ч. 1. С. 39-53. Толочко 2005 – Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. – М.: Новое литературное обозрение; Киев: Критика, 2005. Трояновский 2015 – Трояновский С.В. Великий Новгород: седмицы истории. 859 – 1990-е гг. – М.: Весь мир, 2015. Холостенко 1965 – Холостенко М. В. З історії зодчества Давньої Русі Х ст. // Археологія. 1965. Т. 19. С. 76-82. Янин 1962 – Янин В.Л. Новгородские посадники. – М.: МГУ, 1962. Янин 1977 – Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. – М.: Высшая школа, 1977. Янин 1970 – Янин В.Л. Проблема социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. №1. С. 44-51. Янин 1984 – Янин В.Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город (исследования и материалы). 1984. №7. С. 40-56. Krantz 1619 – Krantz A. Vandaliae. Hanoviae, 1619. Lowmiansky 1986 – Lowmiansky H. ‘Gostomysl posadnik novogorodzki w koncu X wieky’, Lowmiansky H. Studia nad dziejami Slowianszczyzny, Polski i Ruski w wiekach srednich. Poznan, 1986. S. 458. SSBP 2009 – Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2009. №1.









 121

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2017. т. 3. №6.

ISSN 2412-9674

18+