№4 (4) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

N o . 4 ( 4) 2018

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

N o . 4 ( 4) 2018

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected] Заместитель главного редактора Несин М.А. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ «ЛЭТИ»). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный. ISSN 2412-9674 Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2018.

Содержание выпуска 4 за 2018 г. English Summaries for Feature Articles ....................................................................................... i Статьи ............................................................................................................................................. Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей. .............................................. 1 Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы ....... 12 Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. ............................................................................................................................................. 26 Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) ......................................................................................... 36

Материалы и публикации ....................................................................................................... Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Пер. с французского, вступ. статья и комментарий Я.Ю. Старцева .................................................................... 46 Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с латыни, вступ. статья и комментарий В.С. Макарова ................... 62

Рецензии ..................................................................................................................................... Белов Н.В. «Сказание о граде Свияжске» глазами историка. Отзыв на выставку «Сказание о граде Свияжске» и её каталог (Сказание о граде Свияжске. – М.: Гос. Третьяковская галерея, 2018. – 256 с. : ил) ............................................................................ 77 Несин М.А. Стоит ли пропускать древнерусские летописи через «антиплагиат»? Взгляд историка на некоторые проблемы современного источниковедения. Рец. на кн.: Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. ....................................................................................................................................... 80 Фомичев М.В. О новой мифологии. Рец. на кн.: Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. .................................................................................. 97



Valla. 2018. Vol. 4. No. 4.

English Summaries for Feature Articles. Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей. С. 1-11. Ryurik and the Legitimacy of the Ryurikids. Pp. 1-11. By Oleg Gubarev, independent researcher (St. Petersburg). e-mail: [email protected] The paper presents an overview of the long-debated issue of Russian historiography: why exactly would the foundation of the then ruling dynasty by a certain Ryurik be seen as prestigious? In addition to the widely accepted theory that Ryurik may have been actually Rorik of Dorestad, the author draws attention to some onomastic parallels between the earliest Russian rulers and those mentioned in legendary sagas. This is unlikely to be a mere coincidence and might have been linked to the dynastic ideology of the Scyldings. Keywords: Ryurik; Ryurikids; Scyldings; legendary sagas  Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы. С. 12-25. Russian Armour-Related Vocabulary in 15th to 16th Centuries: An Attempt at Discussion. Pp. 12-25. By Oleg Komarov, independent researcher (Moscow). e-mail: [email protected] Although there is a kind of consensus between students of material culture what this or that kind of Russian armour should be called, the actual usage of terms in the sources is not so clear and obvious. There are multiple words for body armour in Russian texts from 15 th to 17th centuries, yet it is not immediately clear whether there were so many kinds of armour in fact. Some of the words might have been synonyms and some could have changed their meaning over time. In this light, present-day classification of armour seems somewhat arbitrary. Keywords: 16th century; hauberk 

i

Valla. 2018. Vol. 4. No. 4.

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. С. 2635. How Much Wax Was Exported from Novgorod in 14th to 15th Centuries? Pp. 26-35. By Alexander Bykov, independent researcher (Novgorod the Great) e-mail: [email protected] In this paper, the author attempts to estimate the scale of wax trade in late Medieval Novgorod. Giles Fletcher who visited Russia in 1588 claims that before the annexation of Novgorodian lands by Moscow, Novgorodian traders exported over 800 tons of wax annually. A juxtaposition of evidence shows that this figure is not implausible and that at least 500 tons would sound realistic enough. The author brings together the evidence of weighing fees, merchants’ contributions to the trading guild, limitations of usurious interest, the possible number of merchants in the guild based on the size of their church and even the present-day data on honey productivity in different parts of Russia. All the pieces of evidence nicely fit into the idea that wax export from Novgorod was indeed measured in hundreds of tons. Keywords: Novgorod the Great; wax trade; merchants  Кузьменко Е.А. С. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах). С. 36-45. The Function of Medieval Monasteries as an Institution of Social Care (the Case of Heisterbach Abbey). Pp. 36-45. By Elena Kuzmenko, the Russian Presidental Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA) e-mail: [email protected] The paper presents an overview of monastic practices of charity and their theological and ideological meaning, with further looking into how these meanings were interwoven and conflicting with social practices. The textual material for the research are the stories recorded by Caesarius of Heisterbach who gave much attention to the issues of charity. Keywords: charity; monasteries; Heisterbach Abbey 

ii

[VALLA] статьи

Valla. №4(4), 2018.

Рюрик и легитимность династии Рюриковичей 1 1. Историография вопроса Во многих работах историков высказывалось и высказывается мнение, что легендарная фигура первого русского князя Рюрика была нужна летописцу для легитимизации династии Рюриковичей. Б.А. Рыбаков ссылался на А.А. Шахматова и М.Д. Приселкова, когда утверждал, что «князь Мстислав или кто-то очень близкий к нему… приложил руку к самому значительному русскому историческому труду – “Повести временных лет”, внеся в нее преувеличенное представление о роли варягов в основании Русского государства» [Рыбаков 1958: 785]. Аналогичный аргумент был одним из основных у антинорманистов времен СССР, объяснявших появление в ПВЛ «Сказания о призвании» и легендарной фигуры Рюрика необходимостью легитимизации династии. Так, например, объясняли это М.Н. Тихомиров [Левченко 1951: 152], С.В. Бахрушин [Бахрушин 1938: 91] и Д.С. Лихачев [Lichacev 1970]. Из современных историков на том, что «Сказание о призвании» и введение в него фигуры Рюрика должно было легитимизировать династию, настаивают В.К. Зиборов, Д.С. Николаев, А.Л. Никитин [Зиборов 2002: 52; Николаев 2011; Никитин 2001: 167]. Е.В. Пчелов пишет, что имело место «обоснование с помощью факта призвания законности династии на владение русской землёй, и шире, легитимизация иноэтничной силы, т. е. варяговскандинавов» [Пчелов 2000: 148]. В работе Пчелова приведена достаточно полная историография вопроса о Рюрике, его роли в истории древней Руси и его происхождении. О. Прицак также отмечает, что ‘the later rulers of Kiev, Novgorod, and other principalities took great pains to establish their legitimacy by tracing their descent to Rjurik’2 [Pritsak 1977: 7]. В ПВЛ Рюрик выступает как личность легендарная, и сообщения о нем очень скудны. Не указано его происхождение, и нет указаний на знатность его рода. Когда речь идет о легитимизации какой-либо династии, то родоначальником династии указывают бога или героя, или чрезвычайно известную эпическую или историческую личность, например, троянского героя Энея, бога Одина или его сына Скьёльда, или Пруса, мифического брата императора Августа, как было принято легитимизировать ту же династию Рюриковичей в XV-XVI вв. [Пчелов 2000: 154-155]. Возведение же династии к никому не известному скандинавскому конунгу с этой точки зрения выглядит как нонсенс. Тем не менее Ростислав назвал сына Рюриком, подчеркивая старшинство Новгородского престола [Петрухин 2003: 195]. Можно привести аналогичный пример использования династического имени. Так, А.И. Сидоров считает, что использование ранее не встречавшегося в именослове Каролингов имени Людовик было не случайным, а имело целью восстановить нарушенную преемственность с династией Меровингов, восстановить нарушенную сакральную связь. Он отмечает, что подобная практика имела широкое распространение в тех регионах Европы, где сохранили свое значение германские политические традиции, например, в Скандинавии [Сидоров 2003: 126-127, прим. 8]. Тогда нужно признать, что этот Рюрик был личностью настолько известной и настолько знатного происхождения, что возведение династии к нему могло ее легитимизировать. Но все, что мы знаем о появлении Рюрика из ПВЛ, это только то, что он пришел «из-за моря», то есть пересек Балтийское море и, значит, пришел с Запада. Антинорманисты заявляют, что такие события, как уход конунга Рюрика со «всей русью» из Скандинавии в земли славян и финнов, должны были найти свое отражение в 1 Благодарю Татьяну Николаевну Джаксон за критику и замечания, позволившие пересмотреть и заново отредактировать статью. 2 «Поздние правители Киева, Новгорода и другие власти предпринимали значительные усилия, чтобы подтвердить свою легитимность возведением своего происхождения к Рюрику» – перевод О.Л. Губарева.

1

Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей скандинавских сагах3. Однако саги якобы молчат о таком важном событии. Тем более, заявляют антинорманисты, что поиски народа или племени «русь» в Скандинавии ни к чему не привели. Еще А.А. Шахматов заподозрил летописца в том, что «это выражение летописца нельзя понимать в буквальном смысле» и что сообщение о том, что Рюрик взял с собой «всю русь», понадобилось летописцу, чтобы объяснить отсутствие такого народа в современной ему Скандинавии [Шахматов 1904: 3, 75]. Антинорманисты заявляли, что в «сагах о древних временах» (fornaldarsögur Norðurlanda) нет упоминаний конунгов Руси, или что те упоминания Руси и ее правителей, которые в них содержатся, не могут быть связаны с первыми князьями династии Рюриковичей. Отсутствие в ПВЛ более полных сведений о Рюрике, об этой легендарной личности, заставляло исследователей в поисках информации об основателе династии обратиться к другим источникам. 2. Поиски исторической личности, способной легитимизировать династию Рюриковичей Если легендарная фигура Рюрика была необходима для легитимизации династии Рюриковичей, логично было поискать, нет ли в истории данного периода похожей исторической личности, которая могла бы действительно легитимизировать династию. Одним из основных источников по эпохе викингов являются анналы империи франков. В сообщениях о набегах, сражениях и о борьбе с нашествиями норманнов франкские анналисты иногда кое-что сообщали и об их вождях, особенно сыгравших значительную роль в истории империи франков, таких, как Харальд Клак и Рёрик Фрисландский. Поэтому сначала Ф.Х. Крузе [Крузе 1836], а после него Н.Т. Беляев [Беляев 1929] отметили идентичность имен первого русского князя Рюрика и известнейшего вождя норманнов на Западе Рёрика Фрисландского. Даже историки, не признававшие идентичности этих двух исторических личностей, вынуждены были заявить об «идентичности имен (поскольку Rorikus в латинских и Рюрик в русских источниках представляют несомненно две формы одного и того же скандинавского имени Hroerekr)» [Ловмянский 1963: 222]. Кроме того, была отмечена примерная хронологическая совместимость деятельности этих двух исторических фигур. Н.Т. Беляев, опираясь на сообщения скандинавских саг, развил гипотезу Крузе о тождественности Рюрика и Рёрика Фрисландского в статье, послужившей основой для дискуссии, продолжающейся до настоящего времени [Губарев 2018]4. 3 На самом деле не существует такой вещи, как «скандинавские саги». Существуют исландсконорвежские саги, отражающие преимущественно западноскандинавскую традицию. Они «молчат» также об истории Швеции и Дании. Рюрик, кем бы он ни был, был выходцем с датско-шведских земель, то есть восточноскандинавских, поэтому отсутствие упоминаний о нём в сагах неудивительно. – Ред. 4 В том же выпуске журнала Valla М.В. Елиферова отметила, что «гипотеза отождествления летописного Рюрика с Рёриком Фрисландским, разрабатываемая нашим постоянным автором О.Л. Губаревым в серии содержательных статей, всё же остаётся лишь гипотезой. Олег Львович собрал весомые доводы в пользу того, что варягов, давших название Руси, следует искать во фризской зоне (я бы добавила – даже в англо-фризской). Однако вопрос о том, был ли Рюрик тем самым Рёриком, от этого не проясняется. Все аргументы, накопленные нашим автором, свидетельствуют лишь о том, что это мог быть один и тот же человек. Но, к сожалению, не о том, что это действительно был он. Трудно гарантировать, что во Фризии третьей четверти IX в. был лишь один активный скандинав по имени Рёрик, и ниоткуда не следует, что Рюрик до прибытия в славянские земли носил высокий титул или вообще принадлежал к какой-либо династии монархов…». М.В. Елиферова выразила «опасения, что на обсуждение вопроса об историческом Рюрике всё ещё влияют соображения политического престижа – а ведь именно эту претензию историки предъявляют пресловутым «антинорманистам»» [Елиферова 2018: 91]. Аргумент о том, что имя Рёрик принадлежало разным лицам, был высказан еще П.Г. Бутковым [Бутков 1840: 379-386]. Но редкость данного имени в скандинавском именослове и то, что имя было родовым именно для клана Скьёльдунгов [Молчанов 1992] и связанного с ним родственными отношениями клана Харальда Прекрасноволосого через Тюрни, дочь Харальда Клака, исключает такую возможность. Вместе с тем в настоящей работе приводятся доводы в пользу отношения летописного Рюрика и первых Рюриковичей к династии Скьёльдунгов, из которой происходил Рёрик Ютландский. Таким образом, Рюрик и Рёрик

2

Valla. №4(4), 2018. Беляев для подтверждения гипотезы привлек «Сагу об Инглингах» и гипотетический отрывок «Саги о Скьёльдунгах»5 под названием Sögubrot af nokkrum fornkonungum i Dana ok Sviaveldi («Фрагмент о древних конунгах»), где действие частично происходит в Дании и частично на Руси и где участвуют легендарные конунги Дании Рёрик (Hrerekr), Олег (Helgi), Игорь (Ivar / Ingvar6) и конунги Руси Радбард (Ráðbarðr) и Рандвер (Randvér). 3. Русь во «Фрагменте о древних конунгах» Ныне утраченная «Сага о Скьёльдунгах» записана во второй половине XIII в. [Глазырина 1996: 8]. «Исландский текст, носящий условное название Sögubrot af fornkonungum (“Фрагмент о древних конунгах”), считается частью саги, но, вероятно, ее более поздней (конец XIII в.) и развернутой версии» [Джаксон 2012: 561]. Во фрагменте Sögubrot af nokkrum fornkonungum рассказывается следующая легендарная история. Конунг Ивар (прозванный Широкие объятья за жадность к богатству и власти) благодаря свой хитрости и коварству сумел натравить друг на друга братьев-конунгов Рёрика (Hrærekr Slöngvanbaugi) и Хельги (Helgi) и после их гибели завладел их землями. Таким образом, Ивару (Ivar Vidfamne) удалось создать мощное войско и расширить свои владения, согласно легендарной традиции включавшие Швецию, Данию, часть Англии и Austrvegr (Восточные страны). Оставшаяся вдовой дочь конунга Ивара Ауд с малолетним сыном Харальдом, прозванным Боезубом (Haraldr Hilditönn), бежит на Русь (в Гардарики) к конунгу Радбарду, за которого выходит замуж, ища поддержки и защиты от своего отца. От Радбарда у нее рождается сын Рандвер. После чего «Ивар пошел с огромным войском против Радбарда, конунга Гардарики: “он собирает то войско в Аустррики”, “приходит на восток в Кирьялаботнар” (т. е. “Карельские заливы”), где “начиналось государство конунга Радбарда”, и там погибает» [Джаксон 2012: 91]. После гибели Ивара Рандвер отсылает Харальда Боезуба обратно в Данию, и тот возвращает себе власть над Данией и Швецией и другими землями, находившимися во владении Ивара. Править Швецией Харальд ставит своего племянника, сына Рандвера, Сигурда Кольцо (Sigurðr Hringr). Конфликт Харальда и Сигурда выливается в битву при Бравалле, являющуюся, согласно мнению А.А. Куника, поворотным пунктом в истории как скандинавских стран, так и Руси [Kunik 1850: Col 143-144]. Конунги Руси в исландских сагах обычно носят имена, которые не встречаются в княжеском именослове Руси. Это замечание в полной мере относится и к именам конунгов Руси Радбарда и Рандвера в Sögubrot. Д.А. Мачинский отмечает, что впервые имя Рандвер встречается как «имя сына конунга готов Германариха, чьи владения, по Иордану, простирались до Приладожья». Мачинский ссылается на «Сагу о Скьёльдунгах» как на доказательство активности скандинавов на востоке уже «в середине VII – на рубеже VII-VIII вв.» [Мачинский 2009: 485]. Имя Рандвер в сагах неоднократно связано с Русью. Так, в «Саге о Фарерцах» упоминается викинг Рандвер из Хольмгарда [Циммерлинг 2004: 160, 164].

оказываются не только тезками, современниками и соплеменниками, но и родственниками по мужской линии. Поэтому вероятность того, что речь идет об одном и том же лице, довольно велика. 5 «Сага о Скьёльдунгах» не дошла до нас в её оригинальном варианте и известна в латинском пересказе Арнгрима Йонссона. 6 В словаре Лены Петерсон указано, что имя Ивар имеет ‘disputed derivations (спорные этимологии) … This name could also be a grammatical development (in the first element) from Ingvarr (это имя, возможно также является грамматическим развитием имени Ингвар в своем первом элементе – перевод О. Г.)’ [Peterson 2001: 60]. Кроме того, в средневековых англосаксонских манускриптах, например, манускрипте XV в. Harley MS 2278, имя Ивара Бескостного пишется в форме Hyngwar или Hyngvar. В некоторых современных словарях имена Ingvar и Ivar указываются как возможные формы одного имени [Duden Lexikon 1998], а также существует мнение, что Ивар является сокращенной формой от Ингвар [Breza 2014: 17].

3

Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей В «Саге о Хервёр» (Hervarar saga ok Heiðreks) упоминается о гибели конунга Рандвера, сына датского конунга Вальдара, в Англии. В Sögubrot отцом Рандвера является не Вальдар, а конунг Руси Радбард. Обращает также на себя внимание тот факт, что имена конунгов Руси Радбарда и Рандвера присутствуют в родословной Вальгарда и родословной Торлауг, жены Гудмунда Могучего в «Саге о Ньяле», и также упоминаются в «Песни о Хюндле», где излагается генеалогия некоего Оттара. О. Прицак идентифицировал Радбарда (Ráðbarðr) как фризского короля Редбада, владевшего Дорестадом [Пріцак 2003: 388]. Затрудняюсь сказать, насколько такое сопоставление возможно с лингвистической точки зрения, это вопрос для лингвистов. Однако согласно устной традиции, записанной в Сodex Unia, последний король фризов был даном по происхождению [Bremmer 2014: 47]. В легенде о том, как фризы получили свободу и привилегии от Карла Великого также рассказывается, что, когда Карл призвал все народы помочь освободить папу римского, ‘the Frisians also answer to Charlemagne’s call. Until that time, they had been under the rule of the Vikings and their king, called Redbad’ [Nijdam 2013: 70]7. Причем в древних фризских законах, согласно Прицаку, также имеется указание в форме загадки на то, что часть фризов, до того как Карл Великий пожаловал фризам привилегии, принадлежала королю Редбаду, с которым они и ушли на север. То есть с Редбадом ушли на север фризы-язычники, не захотевшие подчиниться императорам франков. По мнению Прицака, именно эти фризы («фризы Редбада») составили население фризских колоний в Хедебю, Бирке и Сигтуне, и они торговали с Северной и Восточной Европой [Пріцак 1997: 510, 513]. Видимо, часть этих фризов, если судить по археологическим находкам, вместе с Рюриком / Рёриком Фрисландским позже добралась до Ладоги [Давидан 1962, 1999; Корзухина, Давидан 1971; Кулькова, Плохов 2013; Михайлов 1996]. Археологическим находкам, подтверждающим связи Старой Ладоги с Фризией и присутствие в Ладоге фризов, автор рассчитывает посвятить отдельную статью. О. Прицак также отметил, что в «Саге о Хромунде» читается sa konungr refi fyrir Gordum i Danmork, er Olafr het («Конунг, которого звали Олав, правил Гардаром в Дании») 8. Прицак считал, что это упоминание Гардов (т. е. Руси – О. Г.) относится к Фризии под управлением данов [Пріцак 1997: 197], то есть к тем самым «фризским данам» Рёрика Фрисландского / Рюрика. Имена других героев Sögubrot Рёрика (Hrerekr), Хельги (Helgi) и Ивара (Ivar / Ingvar) соответствуют именам первых князей по ПВЛ. Чтобы ответить на вопрос, случайно ли имена героев Sögubrot совпадают с именами первых князей Древней Руси, мы должны рассмотреть вопрос о возможных параллелях между легендарными героями саг и более поздними историческими личностями. 4. Параллели в сагах между легендарными и историческими фигурами Элизабет Роу указывает, что в исландских сагах мы нередко встречаем такие параллели. Так, Ауд Мудрая (Auðr in djúpúðga), мать Харальда Боезуба, бежавшая от своего отца Ивара, описывается в Sögubrot так, что возникают аллюзии на историю Ауд / Унн Мудрой (Auðr in djúpúðga), дочери Кетиля Плосконосого, бежавшей с домочадцами и родичами от Харальда Прекрасноволосого и одной из первых поселившейся в Исландии [Rowe 2010]. Кроме того, имеют место параллели между рассказом о бегстве Ауд с сыном, Харальдом Боезубом в Гардарики, т. е. на Русь, и рассказом о бегстве на Русь Астрид 7 «Фризы также ответили на призыв Карла Великого. А до той поры они были под властью викингов и их короля, звавшегося Редбадом» – перевод О.Л. Губарева. 8 Русский и древнеисландский тексты «Саги о Хромунде, сыне Грипа» приведены на сайте «Северная слава» в переводе Т. Ермолаева [http://norroen.info/src/forn/hromund/]. Доступ на 03.07.2018.

4

Valla. №4(4), 2018. (Ástríðr), матери Олафа Трюггвасона, с сыном. Сама легендарная фигура Харальда Боезуба как создателя обширной империи имеет общие черты с объединителем Норвегии Харальдом Прекрасноволосым. Оба начинают завоевания в молодом возрасте. Сыновья Харальда Прекрасноволосого делят его королевство. Харальд Боезуб также делит в конце жизни свои обширные владения с Сигурдом Кольцом. Таким образом, анахронистические параллели в сагах могут иметь место [Rowe 2010: 7]. Мотив преследования детей конунгов является весьма распространенным и имеет параллели как в королевских сагах, так и в сагах о древних временах [Jakobsson 2004: 22]. Какова же могла быть цель таких анахронистических параллелей? Как считает Элизабет Роу, автор Sögubrot «заинтересован не столько в использовании легендарного прошлого, в качестве зеркала, отображающего настоящее время, сколько в использовании легендарного прошлого Скандинавии как инструмента для исследования норвежскоисландских отношений своего времени» [Rowe 2010: 14]. Тогда совпадение имен первых Рюриковичей с именами героев Sögubrot может быть не случайным. При этом возникает вопрос – могли ли, и что могли знать составители исландских саг в XIII в. о Руси и ее первых конунгах? В хрестоматии «Древняя Русь в свете зарубежных источников», в разделе «Скандинавские источники», Г.В. Глазырина, Т.Н. Джаксон и Е.А. Мельникова отметили, что «…мало есть произведений древнеисландской письменности, в которых в той или иной форме не была бы упомянута Русь или соседствовавшие с ней народы и земли» [ДР 1999: 413]. Есть по крайней мере одна сага, а именно «Сага о Стурлауге Трудолюбивом», в которой, по мнению Е.А. Мельниковой, предположительно под именем конунга Ингвара упомянут князь Игорь Рюрикович [Мельникова 1999: 485-488]. Возможно ли сопоставление имен других русских князей с именами героев исландских саг? Исландские саги, в которых генеалогия скандинавских конунгов, принадлежащих к родам Инглингов и Скьёльдунгов, возводилась к самому богу Одину, служила легитимизации династий правителей Дании, Швеции и Норвегии. Мог ли Sögubrot, отрывок древней саги, где имена героев созвучны именам первых князей Руси, служить легитимизации династии потомков Рюрика на Руси? 5. Соответствие имен героев «Фрагмента о древних конунгах» и летописных князей Руси Не случайно в исландских сагах именослову и генеалогии уделяется чрезвычайное внимание. В королевских сагах генеалогическая линия служила легимитизации власти конунга, возводя его род к богам через линию легендарных предков, как например, в «Саге об Инглингах». А.А. Молчанов отметил, что в Скандинавии «наследование имен своих предков, причем и по мужской и по женской линии, являлось для хёвдингов как бы одной из привычных форм публичного предъявления их неотъемлемых законных прав, приобретенных по рождению» [Молчанов 1992: 45]. Скандинавы принесли этот обычай на Русь. На Руси и позже в X-XI вв. наречению именем уделялось особое внимание: «Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков дает имя и кто из умерших предков избирается в качестве “прототипа” для вновь появившегося члена рода» [Литвина, Успенский 2006: 13]. По мнению некоторых историков, fornaldarsögur могут рассматриваться как исторические источники, но не с точки зрения изложения в них исторических событий, а с точки зрения отражения в них интересов, современных их рассказчикам и слушателям. 5

Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей Легендарные саги могут рассказать много не столько об изложенных в них событиях, сколько о том, как изложенные в них легендарные события отвечали умонастроениям и интересам аудитории и какое «послание» этой аудитории несла сага [Orning 2015: 65, 67-69]. В этих условиях можно предположить, что «Фрагмент о древних конунгах» проводил идею о создании в глубокой древности державы из многих покоренных племен и народов сначала Хальвданом или Иваром Широкие Объятья, а потом Харальдом Боезубом и Сигурдом Рингом, и призван был он укоренить мысль о давней традиции к созданию единой державы под властью одного правителя, которому покровительствует сам Один. Не случайно многие историки Данию уже в IX в. представляли державой под властью одного конунга [Maund 1994: 32]. А.С. Щавелев, со ссылкой на С.В. Бахрушина, считает, что объединение земель славян и финнов под властью династии Рюриковичей заняло продолжительное время, что также указывает на сильное сопротивление и на необходимость вновь и вновь покорять отпавшие племена [Щавелев 2017: 25-26]. Хотя среди историков идет спор о достоверности сообщений поздней Никоновской летописи, в частности, о бегстве новгородцев от Рюрика и о восстании Вадима Храброго 9, возможно, в них, как в свое время предполагали С.М. Соловьев и В.В. Мавродин, отразились также предания о сопротивлении объединению славянских племен и «примучиванию» к выплате дани русам-варягам. История вопроса приведена в работе И.Я. Фроянова [Фроянов 1991]10. Соответствие имен первых Рюриковичей героям Sögubrot, род которых шел от Скьёльда, сына самого Одина, вполне могло служить легитимации их власти в скандинавской среде. Возможно, именно стремление к легитимации своей власти среди славянских подданных («пактиотов» руси, согласно Константину Багрянородному) привело к использованию славянского имени Святослав в качестве династического имени как заменителя скандинавских имен Рюрик (Hrerekr) и Олег (Helgi). Хотя ославяненное имя Helgi в форме Ольг / Олег довольно часто использовалось позже в древнерусском княжеском именослове. Итак, если имена героев фрагмента Sögubrot «Саги о Скьёльдунгах» совпадают с именами первых Рюриковичей, могли ли первые Рюриковичи принадлежать к известнейшей скандинавской династии Скьёльдунгов? 6. Рюрик Скьёльдунг Такая историческая личность, как Рёрик Фрисландский, принадлежавший к роду Скьёльдунгов, ведущих свой род от Скьёльда, сына самого верховного бога Одина, вполне могла легитимизировать возводимую к ней династию. В настоящее время гипотеза о тождественности Рюрика и Рёрика Фрисландского получает все большее признание. Историография вопроса о тождестве этих двух исторических фигур приведена в моей статье [Губарев 2016а]. Кроме того, эта гипотеза позволяет объяснить фразу летописца о том, что 9 М.А. Несин указал, что в рассказе Никоновской летописи о временах Рюрика сообщается, что Аскольд и Дир «повоевали» полочан по дороге из Новгорода в Киев, а потом печенегов. По наблюдениям исследователя, это противоречит сведениям более ранних летописей, согласно которым путь Аскольда и Дира в сторону Киева пролегал восточнее Полоцкой земли, «по Днепру». Поэтому историк характеризует уникальные сведения о Рюрике из Никоновской летописи как ненадежные, но в то же время полагает, что нет достаточных оснований объявлять все уникальные известия Никоновской летописи a priori недостоверными. 10 Версия самого И.Я. Фроянова, согласно которой Рюрик был сразу признан словенами своим законным правителем после того, как убил местного предводителя Вадима Храброго [там же], М.А. Несину не представляется убедительной. Фроянов ссылается на трактовку поединка князя Мстислава Храброго с аланским вождем Редедей. Однако Несин считает, что, хотя после гибели Редеди часть адыгов поступила на службу Мстиславу, нет никаких данных о переходе Северного Кавказа в подчинение русских князей.

6

Valla. №4(4), 2018. Рюрик привел с собой «всю русь»11 и снимает целый ряд противоречий в источниках, локализующих Русь как на Западе, так и на Востоке [Губарев 2016б]. И тогда, возможно, соответствие имен последнего фризского короля и конунга Руси в Sögubrot также неслучайно и связано с воспоминаниями о прежнем пребывании норманнов Рюрика во Фризии. Элизабет Роу пишет: ‘The functionality of myths means that a myth always exists in two time zones: on one hand, in the very ancient past where it has been placed, and on the other, right in the middle of the present, in the lives of its audience’12 [Rowe 2010: 36]. Е.А. Мельникова также указывает, что историческая память «актуализировала те моменты истории, права, миропонимания, которые были важны во время ее воспроизведения… в новых условиях [письменной культуры] далеко не весь объем существовавшей к моменту записи устной истории был необходим. Поэтому происходил жесткий отбор событий и персонажей, повествования о которых получали отражение в письменных текстах» [Мельникова 2014: 19, 20]. Тогда сохранение в «Саге о Скьёльдунгах» памяти о героях с именами первых Рюриковичей-Скьёльдунгов (если мы учитываем гипотезу о тождестве Рюрика и Рёрика Фрисландского) могло быть неслучайным для аудитории скандинавов-русов, варягов Рюрика. И тогда мы вполне можем себе представить исполнение при дворе Игоря (Ingvar / Ivar), сына Рюрика (Hroerekr), воспитанного Олегом (Helgi), древней героической саги, где фигурируют Hroerekr, Helgi и Ivar, действие происходит в Дании и на Руси и рассказывается о создании скандинавских владений на обширных территориях Западной, Северной и Восточной Европы. Выводы 1. В сагах мы встречаем параллели между между легендарными и более поздними историческими личностями. 2. Если рассматривать гипотезу о тождестве Рюрика и Рёрика Фрисландского, ведущего свой род от Скьёльда, сына верховного бога Одина, то соответствие имен героев «Саги о Скьёльдунгах» именам первых русских князей вполне понятно. 3. В связи с их большой популярностью «саги о древних временах» в более поздние времена можно рассматривать как исторические источники не с точки зрения изложенных в них событий, но с точки зрения проблем и интересов аудитории. Кроме того, саги могли нести определенное «послание» к аудитории. Таким образом, вполне можно допустить, что «Сага о Скьёльдунгах», в которой действовали герои с именами, соответствовавшими именам первых князей Руси, и рассказывавшая о событиях, происходящих не только в Скандинавии, но и на Руси, была значимой при дворе князей, возможно, ведущих свой род от Скьёльда. 11 М.В. Елиферова справедливо считает, что «при всём остроумии комментария О.Л. к летописному сообщению, согласно которому Рюрик с братьями “пояша по себе всю русь” [Губарев 2016], это лишь одна из возможных интерпретаций текста, которая чрезвычайно зависима от целого ряда допущений – как относительно личности Рюрика, так и относительно того, насколько летописец знал свой материал, и полагаться на гипотетические не дошедшие до нас предания или источники, которыми он якобы мог владеть, не лучший выход. Разумеется, аргумент ex silencio не может служить доказательством чего бы то ни было (и здесь О.Л. совершенно прав), но обратный метод – произвольное додумывание по нашему вкусу того, о чём молчат источники – тоже вряд ли пригоден. А источники молчат слишком о многом, и в их умолчаниях есть система» [Елиферова 2018: 91]. Однако моя интерпретация этого выражения представляется мне наиболее простой и наименее противоречивой. 12 «Функциональность мифов означает, что миф существовал в двух временных зонах: в очень древнем прошлом, где было его место, и с другой стороны, прямо в центре настоящих событий, в жизни аудитории» – перевод О.Л. Губарева.

7

Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей 4. Что действительно могло служить легитимизации династии, так это не упоминание в ПВЛ никому не известного конунга Рюрика, а соответствие имен легендарных героев «Саги о Скьёльдунгах», ведущих свой род от сына Одина Скьёльда, именам первых Рюриковичей. 5. Упоминания обширных владений Ивара Широкие Объятья, Харальда Боезуба и Сигурда Кольца, героев «Саги о Скьёльдунгах», объединявших в древности под своей рукой земли многих племен и народов оправдывали и укореняли идею объединения земель славян и финнов под рукой Рюриковичей, принадлежавших к тому же славному и легендарному роду. Губарев О.Л., г. Санкт-Петербург Литература Bremmer 2014 – Bremmer R.H. ‘The Orality of Old Frisian Law Texts’, in Rolf H. Bremmer Jr, Stephen Laker and Oebele Vries (eds.). Directions for Old Frisian Philology. Amsterdamer Beiträge zur älteren Germanistik. Vol. 73 / Estrikken 96. Amsterdam – New York, 2014. Pp. 1-48. Breza 2014 – Breza E. ‘Niektórze rzadsze imiona męnskie (IV)’, Rozprawy Komisji Językowej ŁTN. 2014. T. LX. Ss. 15-49. Duden Lexikon 1998 – Duden Lexikon der Vornamen. Von Rosa und Volker Kohlheim. Leipzig – Wien – Zürich: Dudenverlag, 1998. Jakobsson 2004 – Jakobsson A. ‘The Hunted Children of Kings: A Theme in the Old Icelandic Sagas’, Scandinavica. 2004. Vol. 43. No. 1. Pp. 5-27. Kunik 1850 – Kunik E.E. ‘Kritische Bemerkungen zu den Rafn’scher Antiquites Russes und zu dem Kruseschen Chronicon Nordmannorum’, Erster Beitrag, Bulletin de la classe des sciences historiques, philologiques et politiques de Academie des Sciences de Saint Petersbourg, 1850. T. VII. Col. 129-151, 171-224, 273-302, 314-359. Lichacev 1970 – Lichacev D. ‘The Legend of the Calling-in of the Varangians and Political Purposes in Russian Chronicle-Writing from the Second Half of the XIth to the Beginning of the XIIth Century’, in Varangian Problems: Report on the 1st Intern, sympos. on the theme “The Eastern connections of the Nordic peoples in the Viking period and Early Middle Ages”. Moesgaard-University of Aarhus, 7th – 11th Oct. 1968. Scando-Slavica; Suppl. 1. Copenhagen, 1970. Pp. 170-185. Maund 1994 – Maund K.L. ‘“A Turmoil of Warring Princes”. Political Leadership in Ninthcentury Denmark’, The Haskins Society Journal. 1994. Vol. 6. Pp. 29-48. Nijdam 2013 – Nijdam J.A. ‘Honour and Shame Embodied. The Case of Medieval Frisia’, in B. Sère & J. Wettlaufer (eds.). Shame between Punishment and Penance. The Social Usages of Shame in the Middle-Ages and Early Modern Times. Micrologus Library. Vol. 111. Firenze, 2013. Pp. 65-88. Orning 2015 – Orning H.J. ‘Legendary Sagas as Historical Sources’, Tabularia. 2015. Vol. 15. Ss. 57-73. Peterson 2001 – Peterson L. Nordiskt runnamnslexikon. Third revised version, including a place-name supplement, May 2001. English translation by C.L. Ward. [https://vdocuments.site/nordiskt-runnamnslexicon.html] – Доступ на 18.07.2018. Pritsak 1977 – Pritsak O. ‘The Invitation to the Varangians’, Harvard Ukrainian Studies. 1977. Vol. 1. No. 1. Pp. 7-22. Пріцак 1997 – Пріцак О. Походження Русі. Стародавні скандинавські джерела (крім ісландських саґ) / Відп. ред. О. Мишанич; Ред. кол.: О. Пріцак (голова), О. Мишанич (заступник), Я. Ісаєвич, І. Шевченко. Інститут сходознавства ім. А. Кримського НАН України. Т. І. – K.: Обереги, 1997. Пріцак 2003 – Пріцак О. Походження Русі. Стародавні скандинавські саґи і Стара Скандинавія / Відп. ред. О. Мишанич; Ред. кол.: О. Пріцак (голова), О. Мишанич (заступник), 8

Valla. №4(4), 2018. Я. Ісаєвич, І. Шевченко. Інститут сходознавства ім. А. Кримського НАН України. Т. ІІ. – K.: Обереги, 2003. Rowe 2010 – Rowe A.E. ‘“Sögubrot af fornkonungum”: Mythologised History for Late Thirteenth-Century Iceland’, in Making History: Essays on the Fornaldarsögur. Ed. Martin Arnold and Alison Finlay. London: Viking Society for Northern Research, 2010. Pp. 1-16. Бахрушин 1938 – Бахрушин С.В. Держава Рюриковича // Вестник древней истории. 1938. № 2. С. 88-98. Беляев 1929 – Беляев Н.Т. Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи // Seminarium Kondakovianum. Вып. III. Prague, 1929. С. 215-270. Бутков 1840 – Бутков П.Г. Оборона летописи Русской Нестеровой, от навета скептиков. – СПб., 1840. Глазырина 1996 – Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о Северной Руси: Тексты; перевод; комментарий. – М.: Ладомир, 1996. Губарев 2016а – Губарев О.Л «Пояша по собе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. Т. 2. № 3. С. 21-39. Губарев 2016б – Губарев О.Л. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского // Valla. 2016. Т. 2. № 4/5. С. 9-25. Губарев 2018 – Губарев О.Л. И снова о Рюрике, пришедшем «из-за моря». [Рец. на статью: Лушин В.Г. Легенда о призвании варягов и её главный герой // Преистория. Древность. Средневековье. Исследования по истории, археологии, культуре. Книга I. – Зимовники, 2017. С. 100-120] // Valla. 2018. Т. 4. № 3. С. 78-86. Давидан 1962 – Давидан О.И. Гребни Старой Ладоги // Археологический сборник Государственного Эрмитажа, 1962. Вып. 4. С. 95-108. Давидан 1999 – Давидан О.И. Новые находки гребней в Старой Ладоге // Российская археология. 1999. № 1. С. 167-174. Джаксон 2002 – Джаксон Т.Н. Четыре норвежских конунга на Руси: из истории руссконорвежских политических отношений последней трети X – первой половины XI в. – М.: Языки русской культуры, 2002. Джаксон 2012 – Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе: тексты, перевод, комментарий. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2012. ДР 1999 – Древняя Русь в свете зарубежных источников. Учебное издание для студентов вузов. – М.: Логос, 1999. Елиферова 2018 – Елиферова М.В. Рюриково городище: что же откопали на самом деле? [Рец. на кн.: Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований / – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. – 288 с. [текст, ил.], 32 с. [вкл.]. – (Труды ИИМК РАН; т. XLIX)] // Valla. 2018. Т. 4. № 3. C. 87-92. Зиборов 2002 – Зиборов В.К. Русское летописание XI-XVIII вв.: Учеб. пособ. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002. Корзухина, Давидан 1971 – Корзухина Г.Ф., Давидан О.И. Курган в урочище Плакун близ Ладоги // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института археологии. 1971. Вып. 125. С. 59-64. Крузе 1836 – Крузе Ф.О. О происхождении Рюрика (преимущественно по французским и немецким летописям) // ЖМНП. Ч. 9. № 1. – СПб., 1836. С. 43-73. Кулькова, Плохов 2013 – Кулькова М.А., Плохов А.В. Сосуды типа «Татинг» из Нижнего Поволховья и Сен-Дени по данным естественнонаучных исследований // Археологические вести. Вып. 19. – СПб., 2013. С. 139-149. Левченко 1951 – Левченко М.В. Фальсификация истории византино-русских отношений в трудах А.А. Васильева // Византийский временник. 1951. Т. IV. С. 149-159. Литвина, Успенский 2006 – Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X-XVI вв.: Династическая история сквозь призму антропонимики. – М.: Индрик, 2006. 9

Губарев О.Л. Рюрик и легитимность династии Рюриковичей Ловмянский 1963 – Ловмянский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // Скандинавский сборник. Вып. 7. – Таллин, 1963. C. 221-250. Мачинский 2009 – Мачинский Д.А. Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения Русского государства в середине VIII – середине XI в. // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. Труды Государственного Эрмитажа. Вып. XLIX. – СПб., 2009. С. 460-538. Мельникова 1999 – Мельникова Е.А. Князь Игорь в скандинавских преданиях? // Древняя Русь в свете зарубежных источников. Учебное издание для студентов вузов. – М.: Логос, 1999. С. 485-488. Мельникова 2014 – Мельникова Е.А. Трансформация исторической памяти: от устной исторической традиции к письменной // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2014. № 5-1. С. 18-24. Михайлов 1996 – Михайлов К.А. Южноскандинавские черты в погребальном обряде Плакунского могильника // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 10. – Великий Новгород, 1996. С. 52-60. Молчанов 1992 – Молчанов А.А. Древнескандинавский антропонимический элемент в династической традиции рода Рюриковичей // Образование Древнерусского государства: спорные проблемы. [IV] Чтения памяти В.Т. Пашуто. Москва, 13-15 апреля 1992 г. Тезисы докладов. – М., 1992. С. 44-47. Никитин 2001 – Никитин А.Л. Основания русской истории. Мифологемы и факты. – М.: Аграф, 2001. Николаев 2012 – Николаев Д.С. Легенда о призвании варягов и проблема легитимности власти в раннесредневековой историографии // Именослов: история языка, история культуры / Отв. ред. Ф.Б. Успенский. – М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2012. С. 184-199. Петрухин 2003 – Петрухин В.Я. Никон и Тмуторокань: к проблемам реконструкции начального летописания // Восточная Европа в древности и средневековье. XV Чтения памяти В.Т. Пашуто. Москва, 15-17 апреля 2003 г. – М., 2003. С. 194-198. Пчелов 2000 – Пчелов Е.В. Происхождение династии Рюриковичей // Труды Историкоархивного института. Т. 34. – М., 2000. С. 139-183. Рыбаков 1958 – Рыбаков Б.А. Очерки истории СССР: Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР III-IX вв. – М.: АН СССР, 1958. Сидоров 2003 – Сидоров А.И. Франкское королевство при Каролингах // Теган. Деяния императора Людовика / Пер. с лат. и коммент. А.И. Сидорова. – СПб.: Алетейя, 2003. C. 112136. Фроянов 1991 – Фроянов И.Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 3-15. Циммерлинг 2004 – Исландские саги / Пер. прозаич. текста с древнеисл., общ. ред и коммент. А.В. Циммерлинга; стихи в пер. А.В. Циммерлинга и С.Ю. Агишева / Под ред. С.Ю. Агишева, А.В. Бусыгина, В.В. Рыбакова. Т. 2. – М.: Языки славянской культуры, 2004. Шахматов 1904 – Шахматов А.А. Сказание о призвании варягов. – СПб., 1904. Щавелев 2017 – Щавелев А.С. «Племена» восточных славян: этапы завоевания и степень зависимости от державы Рюриковичей в X в. // Русь эпохи Владимира Великого: государство, церковь, культура / Отв. ред. Н.А. Макаров, А.В. Назаренко. – М. – Вологда: Древности севера, 2017. С. 24-48. 

10

Valla. №4(4), 2018.

Аннотация Статья даёт сжатый обзор проблемы упоминаний ранних событий истории Руси в сагах, а также вопроса о принадлежности Рюрика к династии Скьёльдунгов. Как показывает автор, проблема легитимации княжеской власти на Руси тесно связана с вопросами родовой мифологии Скьёльдунгов, которая использовалась для легитимации власти конунгами Скандинавии. Немалую роль в установлении династической преемственности играет ономастика. Так называемые саги о древних временах, будучи практически бесполезными для реконструкции реальных исторических событий, представляют собой важный источник по идеологическим контекстам скандинавского средневековья и по культурным ассоциациям, связанным с теми или иными именами. Ключевые слова варяги; даны; фризы; Рорик Фрисландский; Рюрик; саги; саги о древних временах Сведения об авторе Губарев Олег Львович, г. Санкт-Петербург, независимый исследователь e-mail: [email protected]

 11

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы

Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы Во второй четверти XIX в. появились первые российские труды по историческому оружиеведению: работы А.В. Висковатова [Висковатов 1841], А.Ф. Вельтмана [Вельтман 1844; Вельтман 1853; Вельтман 1860]. Тогда и были даны определения русских доспехов XVI-XVII вв., в первую очередь использовалась опись Оружейной палаты 1687 г. Язык исторических дисциплин, появившихся в XIX в., требовал четкой структуры в терминологии. Но язык Средневековья и раннего Нового времени, даже язык актового материала, имел свой подход к терминологии, которая не имела четких границ (и это относится не только к терминам по вооружению, и не только к русскому языку); определения могли меняться со временем, иметь разные значения в зависимости от контекста или типа источника. Разнообразная, меняющаяся и подчас противоречивая терминология XV-XVII вв. объективно не может чётко соотноситься со строгой классификацией оружиеведения XIXXXI в. Однако проблема соотнесения терминов в источниках и реальных предметов вооружения требует процесса решения. В данной работе не ставится цель дать четких определений терминам, а рассматривается то, в какой степени из источников можно понять их. Относительная скудость источников XV-XVI вв. по Русскому государству требует максимально расширить круг русскоязычных источников за счет использования соответствующих документов Великого княжества Литовского (однако рассмотрение полного круга «доспешной терминологии» ВКЛ следует производить отдельно, так как она переплетается с польской терминологией). Прежде всего нужно отметить различный характер источников, в которых встречаются наименования корпусных доспехов. Есть летописные источники, включающие и повести с художественным типом изложения, есть и лаконичные записи, и выписки из документов. Наиболее важным источником являются описи имущества: описи личных арсеналов, завещания (духовные грамоты), рядные грамоты (описи приданого), документы о грабежах (явочные челобитные, судные грамоты), вкладные грамоты (вклады в монастыри). В них и можно увидеть описание типов доспехов, терминология там употребляется в наиболее узком значении. Большой пласт упоминаний есть в посольских книгах. В смотренных списках (в Великом княжестве Литовском – «пописах») можно уже увидеть вооружение в комплексе. Но следует помнить особенность такого типа источников – в каждом отдельном случае писец мог записать или не записать тот или иной предмет вооружения (так, обычно не записывали элементы защиты конечностей, топоры и прочее короткое древковое оружие), широко практиковалось сокращение. Так в литовских пописах могли писать пптд – «панцирь, прилбица, тарч, древо», подразумевая ещё клинковое оружие. В смотренных списках Русского государства XVI в. можно отметить такую особенность, как строгий порядок перечисления предметов вооружения. Так, «саблю» писали сразу после «саадака» (могли сократить до просто «саадак», подразумевая и саблю в том числе); копьё писали после саадака с саблей или саадака [Комаров 2016: 411]. Эта особенность, как ниже будет указано, распространялось и на перечисление корпусного доспеха. Только в термине кольчуга сама по себе угадывается конструкция («кольчатый доспех»). В остальных случаях можно только примерно предполагать, откуда этот термин пришёл, причём очень приближённо: «с Запада» (панцирь), «с Востока, от арабского до монгольского региона» (бехтерец, калантарь, байдана), из «арабо-иранского региона» (юшман)1, «от монголов» (куяк, тегиляй). В статье О.В. Шиндлера «Классификация русских корпусных доспехов XVI в.» дана историография исследований о происхождении терминов 1

Здесь и далее будут встречаться разночтения в написании юшман / юмшан. В источниках XVI-XVII вв. встречается форма юмшан, тогда как в историографии закрепилось написание юшман. – Авт.

12

Valla. №4(4), 2018. и историография классификации и определения типов русских доспехов [Шиндлер 2014: 422-429, 439-441, 445-446, 451-452, 463-464]. В данной статье вопросы этимологии рассматриваться не будут. Здесь будет поставлен вопрос: что в русских источниках XV-XVI вв. могли означать данные термины (панцири, куяки, кольчуги, юшманы, бехтерцы, байданы, полубайданы, калантари)? Следует дать краткое определение наименований типов доспехов, укрепившихся в отечественном оружиеведении. Панцирь – доспех из мелких плоских колец. Кольчуга – из колец круглого сечения. Байдана – из крупных плоских колец. Бехтерец, юшман, калантарь – пластинчато-кольчатые доспехи; юшман отличается от бехтерца более крупными пластинами; калантарь был безрукавным, состоял из передней и задней половин, имел крупные пластины. Куяк – доспех из нашитых на ткань пластин. Если использовать эти во многом условные определения для атрибуции музейных и археологических предметов в определённой степени удобно, то соотносить их с терминами в источниках представляется затруднительной задачей. 1. Панцирь в широком значении Термин пансырь в Московской летописи зафиксирован под 1472 г. [Московский летописный свод 1949: 297], а в Псковской – под 1476 г. [Новгородские и псковские летописи 1848: 253]. Причём в обоих случаях назывались панцири конкретных людей, т. е. их упоминание можно назвать случайным. В то же время «панцыри» появляются в русскоязычных документах ВКЛ. В завещании Якова Немировича Войны, составленном в 1460-е – 1470-е гг., упоминаются несколько «панцырей» [Акты о землевладении 1907: 29]. В документе 1487 г. Андрей Ивашкович в Смоленском повете обязывался «служить трема панцыри» [Акты Литовской метрики 1896: 24]. Таким образом, можно говорить, что этот пришедший с Запада термин к середине XV в. распространился одновременно по разным русским землям. В оружиеведении панцирем называется тип кольчатого доспеха (из мелких плоских колец). Однако ряд источников показывает, что этот термин бытовал и в более широком значении. В посольских книгах XV-XVI вв., в перечислении подарков, товаров и в обидных списках термин пансырь встречается очень часто, и больше никаких терминов для обозначения корпусных доспехов там нет (так же, как упоминается только шелом, а не шапка железная и пр.). Особенно показательны списки «заповедных товаров», в которых в XVI в. значились только «пансыри и шеломы» [Разрядная Книга 1974: 349; Памятники дипломатических и торговых сношений 1890: 310], хотя понятно, что запрет должен был распространяться на все виды доспехов и шлемов. Есть более прямые указания, что название панцирь могло употребляться в значении «корпусной доспех в широком смысле». Андрей Курбский, язык произведений которого изобилует полонизмами, составляя глоссы, «зброю» обозначил как пансирь [Курбский 2015: 235]. Наиболее прямое свидетельство – перевод книги Маккавеев 1499 г.: «моужии в пансырех колчатых» (ἄνδρας τεθωρακισμένους ἐν ἁλυσιδωτοῖς) [Срезневский 1902: 875]. Здесь τεθωρακισμένους и переводится как «панцирь в широком смысле, броня», а ἁλυσιδωτοῖς – состоящий из металлических колец. Т. е. буквально τεθωρακισμένους ἐν ἁλυσιδωτοῖς – кольчуга, как она и названа в Синодальном переводе (в церковнославянском – «броня́ желѣ́зомъ соплете́ны»). Следует отметить, что сам И.И. Срезневский, который и привёл в соответствующей статье это свидетельство, следовал определению «панциря», данному современными ему оружиеведами (кольчуга из мелких плоских колец). Однако в таком случае получается тавтология (кольчатая кольчуга). Хотя в средневековом языке тавтология широко бытовала как стилистический приём, но никак не в данном типе перевода, в котором стремились к буквальному изложению. В ВКЛ с конца XV в. существовали «слуги панцырные», «бояре панцирные», при том что в ряде волостей вместо них тогда были «слуги доспешные» [Литовская метрика 1910: 13

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы 488-508]. Это заставляет предположить, что и там этим термином могли называть также корпусной доспех в широком смысле. Можно полагать, что термином панцирь изначально обозначался «корпусной доспех», и, например, в делопроизводстве посольской службы (а также в нарративе) это понятие закрепилось. Следует заметить, что во многих языках, когда кольчуга была самым распространённым доспехом, один и тот же термин обозначал в широком значении корпусной доспех, а в узком – кольчугу (например, lorica в средневековой латыни, зерех (‫)زره‬ в персидском и ряде других восточных языков). 2. Типы доспехов в источниках В источниках Русского государства только в 1520-х гг. (в духовных грамотах) можно видеть противопоставление панцирей другим типам доспеха (бехтерцам, кольчугам). Затем это противопоставление можно увидеть в смотренных списках, вкладных и рядных грамотах. В документах Русского государства бехтерец впервые упоминается под 1521/22 г. (духовная грамота Дмитрия Русинова) [Акты Русского Государства 1975: 199], колчюга – в духовной Афанасия Ивановича Шадрина 1525 г. [там же: 254], юшман – в духовной Григория Васильевича Жукова Оплечуева 1540/41 г. [Акты феодального землевладения 1956: 151]. Только по описи имущества Бориса Годунова 1589 г. можно увидеть видовые характеристики доспехов. Наряду с «доспехом кольчатым» фигурируют «пансыри», «полубоданье», кольчуги. «Дощатый доспех» представлен зерцалами, юшманами, бехтерцами (один – личный Годунова), немецкими и литовскими латами [Савваитов 1865: 36-38]. Косвенным свидетельством того, что юшманы и бехтерцы здесь были кольчатопластинчатыми доспехами, является то, что про их тканевое оформление не сказано, хотя некоторая детализация в описании внешнего вида есть у всех юшманов и у личного бехтерца Годунова, а у зерцал отмечена «бахрома червчаты». В целом в русских документах XVI-XVII вв. при описании имущества тканевому оформлению обычно уделялось большое внимание; так, оно описывалось у куяков XVII в. [Савваитов 1865: 60-61]. В документе из ВКЛ, составленном до 1510 г. (опись арсенала Несвижского замка), перечислены панцири, бехтерец, зерцало, «зброи копийничьи» (комплект рыцарских доспехов), «бляхи» (кирасы); в описи арсенала Могилёва 1536 г. названы панцири, «бляха», «зброи бляховы», зерцала; в описи арсенала Несвижского замка 1569 г. панцири представлены как кольчатый доспех (упоминается «панцыр дробнага колка з кароткими рукавами, у каторага спражак срэбных 3 и пукляу срэбных 5», «калет панцэровы дробного колка», т. е. из мелких колец); в документах второй половины XVI в. можно видеть противопоставление панцирей, «зброев бляховых», карацин, кольчуг, бехтерцов, но при этом в ряде случаев «бехтеры» или «кольчуги» отнесены к «панцирям» [Бохан 2002: 54-56, 61, 67, 68, 72, 78, 80-82]. Т. е. можно видеть, что в ВКЛ под панцирями в 1560-х гг. подразумевали кольчатый доспех, а в первой половине XVI в. панцири обособлялись от «дощатого» («бляхового») доспеха, соответственно, скорее изначально в узком значении относились к кольчатому доспеху. 3. Кольчуга «Кольчуги» по определению конца XVII в. (из круглой в сечении проволоки) археологически преобладают среди кольчатых доспехов XVI-XVII вв. [Двуреченский 2007: 270; Кирпичников 1976: 19]. «Кольчуги» же в документах упоминаются крайне редко. Всего в документах XVI в. (смотренные списки, духовные, рядные и вкладные грамоты) можно насчитать несколько сотен «пансырей» и только несколько «колчюг». Отмечается, что понятия панцирь и кольчуга могли смешиваться [Гордеев 1954: 79, 113]. Такой нечеткой границей между «пансырем» и «колчюгой» можно объяснить то, что, при указанной пропорции в документах, в описи имущества Годунова значилось 68 панцирей и 100 кольчуг. 14

Valla. №4(4), 2018. Термин кольчуга в Польше и Литве также появился только в XVI в. и также был редок. В литовских документах 1560-х гг. можно увидеть и pancerz kolczuha («панцирь-кольчуга»), и противопоставление кольчуг и панцирей [Бохан 2002: 83]. Т. е. там также граница между определениями панциря и кольчуги была размыта. 4. Бехтерцы Первое упоминание бехтерца появляется в источниках ВКЛ. «Бехтер черленым оксамитом крит» есть в описи арсенала Несвижского замка, датируемой до 1510 г. Это единственный раз, когда тканевое покрытие упоминается у бехтерцов. Тут можно предполагать, что это был пластинчато-нашивной доспех, хотя тканевое покрытие могло быть и у кольчуги, его теоретически можно предположить у кольчато-пластинчатого доспеха. В первой половине XVI в. «бехцеры» упоминаются в польских документах [Бохан 2002: 54]. В описи арсенала Несвижского замка 1569 г. упоминается «бехцер панцеровы з бляшками пазалочаными» [Бохан 2002: 55]. Тут буквально можно понять, что речь идет о пластинчатом («бляховом») доспехе, и предположить, что термин «бехцер-панцирь» подразумевает кольчатую составляющую (раз в той описи панцири описывались как кольчатый доспех), тем более, что там же описывается тканевое покрытие карацины, т. е. у данного бехтерца его, скорее всего, не было. В описях 1510 и 1569 гг. термин «зброя бляхова» не использовался, из-за чего неясно, отнесли бы к ней бехтер и карацину. В описи имущества Софьи Викториновны в Слонимском повете в 1565 г. перечисляется вооружение: «зброи бляховой не зуполное осмь, а девятая зуполная, панцеров семь, а бехтер осмый». Т. е. бехтерец причислялся к панцирям, обособляясь от «дощатого доспеха» («зброи бляховой»). Таким образом, с одной стороны, эти источники свидетельствуют, что в 1560-х гг. бехтерец относился к кольчато-пластинчатому доспеху (или под этим термином мог подразумеваться и кольчато-пластинчатый доспех в том числе); с другой – в документах (по крайней мере, литовских) под термином «панцирь» могли подразумеваться и бехтерцы. Если в духовных грамотах отображались комплекты вооружения (шлем, корпусной доспех, защита конечностей, а также саадак с саблей), то при бехтерце был панцирь. Духовная Григория Дмитриева Русинова 1521/22 г. среди имущества, отосланного со службы, называет «короб(ь)ю з доспехом, а в короб(ь)е доспеху: пят(ь) пансыров, да пят(ь) шоломов, да наручи шамахинские, да трои наручи московские, да наколенки; да тут же въ короб(ь)е закладнои пансыр(ь)». Также у него были «на службе доспеху: шолом шамахеиской да бехтерец» [Акты Русского Государства 1975: 199]. Здесь мы видим комплекты: панцирь и шелом (2 комплекта), панцирь, шелом и наручи (3 комплекта), комплект самого помещика (шелом, бехтерец, также отосланные панцирь, наручи, наколенники). Духовная грамота Василия Узкого Петрова Есипова (до 1528 г.) завещает жене «пять пансырев; да три бехтерци, да трои наколенки, да шестеры наручи, да кольчюга; да шесть шеломов; да трои боторлыки» [Акты феодального землевладения 1956: 92]. Итого 6 комплектов: 3 комплекта включают шлем, бехтерец, панцирь, наручи, бутурлыки; 3 комплекта включают шлем, панцирь (кольчугу), наручи, наколенники. В духовной грамоте Мясоеда Вислого (около 1568-1570 гг.) говорится, что следует отдать «пансырь, да бехтерец, да шолом, да наручи, да саадак, да саблю ездовую» [Акты юридические 1838: 455-456]. В духовной Ю.А. Оболенского середины XVI в. при описании личного доспеха назван «бехтерец шемохейской», но не назван панцирь. Однако там не упомянут и шлем (названы наколенники, наручи, саадак с саблей) [Акты феодального землевладения 1956: 211]. Это единственное в источниках упоминание импортного бехтерца (ирано-кавказского региона). По числу упоминаний бехтерец в смотренных списках 1556 г. был вторым доспехом после панциря. В Боярской книге бехтерец упоминался у 4 помещиков и 20 холопов (при этом панцирей – 14 и 41 соответственно). И все 4 помещика в бехтерцах – небогатые (у 3 не было людей в доспехах, а у одного были только двое людей в панцирях без шлемов). Также у людей новгородцев Г. Неплюева и Н. Арцыбашева в 1556 г. было 3 бехтерца. В Каширской 15

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы десятне 1556 г. бехтерцы упоминаются у 4 помещиков и 2 холопов (панцирей 19 и 6 соответственно). По этим данным видно, что относительно панциря бехтерец в 1556 г. чаще встречался у холопов, чем у помещиков. По Боярской книге (три случая) и Каширской десятне (один случай) видно, что у помещика в «пансыре» люди могли быть в «бехтерцах». И всегда люди «в пансырях» писались впереди людей «в бехтерцах». От 1560-х – 1580-х гг. дошло только два упоминания бехтерца в десятнях, и оба у бедных помещиков. Во Владимирской десятне 1570 г. Е. Васильев «на мерине, в бехтерце, в саадаке, в сабле», «человек на мерине в кошу» [Курбатов 2013: 255]. В Коломенской десятне 1577 г. упомянут новик «Юшка Васильев сын Телешев… дано ему первое жалованье, окладу его вполы, 3 руб.; быти ему на службе на коне, в бехтерце, в шапке в железной, в саадаке, в сабле, да конь прост» [Десятни 1891: 38]. Для сравнения можно посмотреть литовские пописы 1567 г. В гусарских почтах роты Филона Кмиты упомянут один «бехтер» у первого пахолика в почте (при этом у товарища был «панцер», а у остальных пахоликов – «зброя», т. е. «зброя бляхова» [Археографический сборник 1867: 221-222]). В пописе войска среди панских почтов упоминается: «ставил всх коней одиннадцать збройно, десять коней по гусарску – с тар., з дре., а конь один по казацку, панцеров девять, зброя блях. 1, бехтер 1, прил. на всих»; в поветовых хоругвях (Виленской, Браславлской, Минской): «всих коней 2, пнцир. 1, бехтех.,2 пр., рогати.», «сам на кони, бехтер, пр., арка., сокер., а слуга на мерыне, каф., рогати.», «кони 2 збройно, пнцр., бехтер, пр., согай., аркабуз, рогати.», «коники 2 збройно, бехтер, а панцр., при., тар., древ. – 2», «ставил кони 2 збройно, бехтер, пнцр., при., рогатина» [Литовская метрика 1915: 502, 549, 564, 635, 1221, 1225]. Опять видим, что «бехтеры» были у всадников невысокого положения (то же можно сказать про «зброи бляховы» – у гусар-товарищей, у пахоликов и товарищей в первостепенных гусарских и казачьих почтах видим только панцири). На тысячи панцирей видим всего 6 бехтерцов. Таким образом, буквально по смотренным записям 1556-1577 г. бехтерцы прослеживаются в качестве дешевого доспеха, который после 1556 г. вышел из широкого обихода. Аналогично «бехтеры» выглядят редким и недорогим доспехом по литовским пописам 1567 г. Однако по другим источникам и в ВКЛ, и в Русском государстве бехтерцы известны как доспехи статусных людей. Роспись походного вооружения Симеона Бекбулатовича в 1577 г.: рынды у большого саадака, копья, другого саадака, щита, зерцала, «бахтерца», юшмана, панцыря, шелома [Разрядная книга 1982: 440]. Т. е. бехтерец здесь по статусу выше панциря. Бехтерец был личным доспехом Бориса Годунова и Ю. Оболенского. У Д. Русинова был бехтерец, а у его людей – панцири. В описях Несвижского арсенала это не дешёвый доспех. Согласно «Хронике Польской, Литовской, Жмудской и всей Руси» Матвея Стрыйковского, князь Контантин Острожский был в бехтере (w bechterze), когда командовал армией в битве у Вишневца в 1512 и под Оршей в 1514 г. [Stryjkowski 1846: 367, 381]. Два бехтерца на сотни панцирей по смотрам 1560-х – 1580-х гг. выглядят слишком малым числом – при том, что даже при Михаиле Романове, когда в городовых корпорациях использование доспехов сошло на минимум, бехтерец продолжал упоминаться вторым доспехом после панциря (если не считать вновь появившихся лат) [Смирнов 2012: 238]. На факт широкого бытования бехтерцов в середине 1560-х гг. указывают сообщения о трофеях, взятых литовским войском при Уле зимой 1564 г. Так, в «Хронике» Стрыйковского, изданной в 1582 г., перечисляются трофеи в этой битве: ‘takze pancerow i bechterow, ktore wieziono za wojskiem na 6000 osob’, т. е «также панцирей и бехтерцов, которые везли за войском на 6000 человек» [Stryjkowski 1846: 414-415]. Там же, в рифмованном повествовании об Оршанской битве 1514 г., в описании преследовании «москвы» через реку, есть строчка: ‘Jak grobla zastawiona, tam krwawe bechtiry’ [Stryjkowski 1846: 382], т. е. «как плотину заставили там окровавленные бехтеры». Бехтеры тут изображены массовым 2

Так в тексте издания. – Авт.

16

Valla. №4(4), 2018. доспехом московского войска. Можно полагать, что Стрыйковский вдохновился фактом большого количества трофейных бехтеров в Ульской битве (использовано было именно слово bechtiry, т. к. стояло оно рифмой к bohatiry, т. е. «богатыри», в следующей строчке). Такую диспропорцию в статусе и количестве бехтерцов можно объяснить спецификой смотренных записей. Можно обратить внимание, что в 1665 г. сын боярский Лука Фёдоров сын Петров был «на коне, в пансыре и в бахтерце (вариант написания – О. К.» [Висковатов 1841: Приложения, 50]. Следует отметить, что панцирь записан впереди «бахтерца», как и в духовной грамоте Мясоеда Вислого (да и в духовной грамоте Есипова бехтерцы записаны сразу после панцирей). В единственном случае, когда в смотренных списках XVI в. было отмечено два металлических доспеха у одного человека, то там тоже «пансырь» был записан впереди зерцала. У первого коломенского сына боярского Василия Игнатьева Колотовского значилось «быти ему на службе на коне, в пансыре, в шеломе, в зерцалех, в наручах, з батарлыки, в саадаке, в сабле» [Десятни 1891: 2]. Можно отметить ещё один такой случай. В сказке Бориса Хитрово в 1664 г. было записано: «на аргамаке, а на мне пансырь, да зерцало и наручи, шапка ерихонка, сабля да саадак» [Акты Московского государства 1901: 548]. Т. е. во всех случаях, когда в смотренных списках фиксировались два доспеха, «пансырь» писали первым. Такой порядок перечисления предполагает, что при сокращении (т. е. обычно) упоминали именно панцирь (по аналогии с саадаком и саблей). В приведенных пописах выделяется пахолик-гусар Минской хоругви, у которого отмечены бехтерец и панцирь (пример их совместного ношения). Бехцер и панцирь упоминаются вместе в 1536 г. у одного гусара в литовском почте наёмной роты польской армии [Бохан 2002: 250]. Учитывая, что была развита практика сокращать перечисление вооружения в пописах, напрашивается предположение, что и в пописах обычно сочетание панциря и бехтерца записывали как «панцер». 5. Бехтерец с бармицей, куяк Уникальными для XVI в. данными по смотрам 1556 г. являются упоминания о «куяках» и «бехтерцах с бармицей». В Боярской книге упомянуты:  галичанин «Нелюб Тимофеев сын Зачесломского… людей его 10 (ч), в них 6 (ч) в доспесех, 2 в куякех, 2 в бехтерцех з бармицами и в шапках в железных, 4 о двуконь, а 2 об один, 4 (ч) в тегиляех в толстых на конех, на одном шапка железна, а на 3-х медяны, все с копьи, а тегиляйники все с наручми»;  помещик Шелонской пятины «Семен Истомин сын Нащекин… на коне в доспесе в шапке в железной; людей его 5 (ч), один в куяке, а другой в пансыре, 2 в тегиляех, один камчат, а другой отласен, на 3-х шапки железны, а на четвертом шапка медяна, пятой без тегиляя»;  калужанин «Русин Семенов сын Батюшков… на коне в доспесе; людей его 3 (ч) на конех, один в пансыре, другой в бехтерце, третей в куяке, да (ч) в тегиляе»;  торопецкий помещик «Матфей Дмитреев сын Игнатьева… на коне в бехтерце с бармицею и в шеломе, с наручми; людей его 4 (ч) в тегиляех в толстых, 2 в шапках в железных, третей в шеломе и в наручах, 3 на конех, 2 на меринех, да те ж люди ведут 2 коня просты, 3 (ч) с юки, за юки лошадь проста. А по уложенью взяти с него з земли 2 (ч) в доспесех. И передал 2 (ч) в тегиляех»;  тарусский сын боярский «Костянтин княж Федоров сын Перемышского… на коне в бехтерце без бармицы, в шапке в железной;… да (ч) в бармице на коне – за пансыря место» (он был посчитан за доспешного) [Боярская книга 2004: 8486, 94-95, 103]. В выписке из Новгородской десятни дворовых детей боярских: «Григорей Андреев сын Неплюев… на коне, в доспесе и в шеломе, да пять человек, да два человека, один в бехтерце, з бармицею, и наручи, другой в куяке, третий в тигиляе и в шеломе. Четвертой в тигиляе. Да 17

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы два человека без доспехов» [Десятни 1982]. В выписке из серпуховского смотра выборных детей боярских государева полка помещик Деревской пятины Невзор Арцыбашев «на коне и в доспесе и в шеломе и наручи и наколенки; людей его семь человек, в них два человека в бехтерце з бармицами, один в шеломе, другой в шапке железной, с копьи на конех, да три человеки в тегиляех и в шапках бумажных, с копьи» [Акты служилых землевладельцев 1997: 326]. Видно, что «бехтерцы с бармицей» и «куяки» имели широкую географию распространение, т. е. это не было локальным явлением или случайным термином. Приведённые упоминания, кроме как у Перемышского, имеют также данные по наручам, т. е. это примеры редких подробных росписей. Соответственно можно говорить о достаточно широком бытовании «бармицы» при бехтерце. Что это была за конструкция, можно только предполагать, хотя прежде всего представляется «панцирная» (кольчужная) пелерина. Её наличие указывает, что, когда бехтерец не имел рукавов или под него не надевался панцирь, то требовалось использовать такую защиту для плеч. Это неудивительно – если даже просто просмотреть массив иконографии, то хорошо видно, что в Средневековье на просторах Евразии защита плеч (рукава, наплечники) присутствовала практически неизменно. В данном случае можно предполагать, что вместо «бармицы» могли использоваться и неметаллические средства защиты. Больше сведений о бармицах, кроме как в качестве элемента шлема, в источниках нет, хотя упоминания о дополнительных элементах защиты (наручах, наколенниках, бутурлыках, зарукавьях) в XVI-XVII вв. встречаются достаточно часто. Как видно, куяк могли указывать и перед бехтерцами, и перед панцирем, и позади бехтерца. Т. е. этот доспех мог иметь разный статус и разные варианты конструкции. Так как у Зачесломского куяки значились до бехтерцов с бармицами, а бехтерец с бармицей стоит перед куяком у Неплюева, то можно предполагать, что куяки (или разновидность куяка) конструктивно имели встроенную защиту плеч, что не требовало использования панцирной бармицы. 1556 г. – первое упоминание куяков, но затем они не упоминаются до XVII в., когда так стали называть пластинчатые доспехи сибирских и монгольских народов. А на вооружении дворянской конницы куяки стали снова упоминаться с 1649 г. [Смирнов 2012: 239] (перед этим, в 1630-х гг., в европейской России куяки появились как дары от монгольских правителей). Поскольку после 1556 г. различного рода доспехи очень часто отражены в источниках, а до того – крайне редко, то можно предполагать, что упоминание куяков в 1556 г. было не началом их употребления, а завершением первого периода бытования доспеха, который изначально на Руси назвали этим монгольским термином (обозначавшим просто «доспех»). Скорее, и тогда так называли пластинчатые доспехи, восходящие к монгольским образцам, но сравнивать их с куяками XVII в. стоит осторожно. Широкое бытование бехтерцов с бармицами в 1556 г. можно назвать аргументом в пользу того, что сочетание панциря и бехтерца обозначалось в смотренных списках как «пансырь». Можно предположить, что отмечаемые в списках «дешевые бехтерцы» имели пластинчато-нашивную конструкцию (хотя и вариант пластинчато-кольчатой конструкции, более дешёвый, чем кольчатый доспех, можно предположить). Исчезновение после 1556 г. в смотренных списках куяков и резкое уменьшение числа бехтерцов можно объяснить тем, что пластинчато-нашивная конструкция уходила в прошлое. Описание «бехтера» 1510 г. является дополнительным аргументом в пользу того, что могли быть пластинчато-нашивные бехтерцы. Но если такие и были, то к середине XVI в. сохранились только в дешёвом варианте. По изложенным причинам уже нельзя так просто подсчитать процент «дощатых доспехов» в смотренных списках. Какая доля людей «в пансырях» в смотренных списках 1550-80-х гг. имела кольчато-пластинчатые бехтерцы, можно только предполагать. И как изменялся этот процент в данный период, проследить не получается.

18

Valla. №4(4), 2018. 6. Юшман / юмшан3 Русское слово юмшан возводят к персидскому по происхождению джавшан. Так в Иране обозначали кольчато-пластинчатый доспех, но термин бытовал на просторе арабоперсидских стран задолго до появления первых образцов этого типа доспехов (яркий пример изменения терминологии). В России юшман явно был доспехом богатых землевладельцев. Ни у одного холопа или небогатого помещика он не упоминался. В арсенале Годунова юшманы названы сразу после зерцал. По смотренным спискам XVI в. известно всего три юшмана (на сотни других доспехов), а в других источниках, помимо описи арсенала Годунова – ещё порядка полутора десятков (в документах XVII в. известно всего несколько юшманов). У Ю. Оболенского, помимо личного «бехтерца шемохейского», упоминался и заложенный «юмшан шамахейской» [Акты феодального землевладения 1956: 208]. Видно, что эти два вида доспеха бытовали в одном регионе. В духовной князя И. Глинского 1586 г.: «юмшян мисюрской, у нево оплечки и подставка боданная юмшян булатен наведен золотом» [Сборник актов 1895: 64]. Это первое достаточно прямое свидетельство, что юшман являлся кольчато-пластинчатым доспехом (отсутствие упоминания ткани у второго юшмана, при том, что у него есть детализация описания, также отчасти свидетельствует о его кольчато-пластинчатой конструкции). Сразу можно заметить, что по данной духовной определяются два комплекта вооружения, включающего, помимо саадака с саблей, шлем, юшман, панцирь, щит, защиту конечностей, копьё или рогатину. Т. е. вместе с юшманом также могли носить панцирь. В описи имущества Годунова одни юшманы характеризуются как имеющие «доски широкие», у других – «доски мелкие». Т. е. классическое определение отличия юшмана от бехтерца – по размеру пластинок – можно ставить под сомнение. О том, что юшман относится к «дощатому доспеху», можно узнать из описи мастеров Бронного приказа 1573 г.: «юмшанные доски кует Васка Леонтьев» [Новый документ 1949: 40]. Вопрос вызывает тот факт, что в этой росписи доспешные мастера представлены 14 «пансырниками» и аж 8 «юмшанниками». Получается слишком большое число последних, если принять, что они делали только юшманы (даже учитывая, что для целей государева двора удельное число юшманов было существенно больше, чем в среднем по стране). И кто тогда делал «бехтерцы», «зерцала»? Можно предполагать, что и термин юмшан мог иметь расширенное значение. В Эрмитаже есть доспех, на котором написано: «Божиею Милостью Мы Владимиръ князь сынъ Андреевъ внук Великого князя Ивана», «Брат Ивана царя Росейского Всемогущаго Бога действомъ изволивъ сей омшан», «сотвори Московскому Князю Владимеру Андреевичю 5 лет кнежения его 17 лет возраста его». Таким образом, он и поименован («омшан»), и датирован (1550 г.). Однако эти надписи являются грубой подделкой XVIII-XIX вв. [Игина 2014: 86-87]. Т. е. мы не знаем, как назывался этот доспех на момент изготовления. Собственно, мы знаем только три юшмана и четыре бехтерца, про которые известно, что их так называли – по описи Оружейной палаты 1687 г. [Гордеев 1954: 98-105]. Можно относительно уверенно утверждать, что изначально, с середины XVI в., «юмшаном» в Русском государстве называли кольчато-пластинчатый доспех. Однако как его тогда отличали от бехтерца – сказать сложно. Известно только, что в смотренных списках XVI в. юшманы фигурируют у состоятельных помещиков, а запись «бехтерцы» относилась только к небогатому доспеху. Если «богатый» комплект из панциря и бехтерца предположительно сокращали до «пансыря» (учитывая, что и при юшманах могли носить панцирь), то можно сделать предположение, что бехтерец конструктивно включал только защиту корпуса, а юшман имел рукава (соответственно, «бехтерец» состоял из передней и 3

См. прим. 1 о разночтениях в написании.

19

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы задней половин, а «юмшан» имел вид кафтана, застёгиваясь вертикально на груди). Эти определения соответствуют данным П.И. Савваитовым: «Бехтерец. Доспех из стальных, железных или медных пластинок, соединённых кольцами в несколько рядов, с разрезами на боках и плечах, с подзором или железной сеткой внизу»; «Юшман. Броня из крупных или мелких дощечек, вставленных на груди, боках и спине, и соединённых кольцами; ворот, оплечья, рукава и подзоры юшмана делались кольчатые; перед распашной» [Савваитов 1896: 11, 181]. Собственно, такое отличие и было у названных 4 бехтерцов и 3 юшманов из описи 1687 г. (в этом и затруднение – по описаниям нескольких образцов понять характерные видовые черты доспеха, как их понимали современники). Кроме них, в этой описи упоминаются «восм рукавов бахтерцовых» [Солнцев 1853: 38-39] – ещё одно свидетельство, что бехтерцы не имели встроенных рукавов. Н.В. Гордеев сделал предположение, принимаемое до сих пор, что восточные бехтерцы обычно имели рукава [Гордеев 1954: 101], но примеров кольчатопластинчатых доспехов с рукавами, которые бы русские источники XVI-XVII называли «бехтерцом», не приводит. Основано это предположение фактически только на том, что подавляющее большинство восточных доспехов из мелких пластинок и колец имеют рукава. Однако единственный упоминаемый «бехтерец шемохейской» Оболенского мог быть редким примером безрукавного кольчато-пластинчатого доспеха восточной работы. 7. Калантарь и байдана В «Краткой редакции Задонщины» (список 3-й четверти XV в.) для описания доспехов русского войска использовано выражение «калантыри злачены» [Памятники Куликовского цикла 1998: 89], тогда как во всех остальных списках этого произведения употреблялось выражение «доспехи злачёные». В «Задонщине» же типичный доспех ордынцев назван «байданами бесерменскими». По буквальному восприятию этого художественного произведения получается, что байданы и калантари в XIV-XV вв. были массовым доспехом. Хотя уже эпитет «злаченые» указывает на метафору, распространяющее дорогое статусное вооружение на всё войско. В документальных источниках XVI-XVII вв. эти термины встречаются единично, и только по отношению к доспехам, принадлежавшим царю или одному из первых лиц государства. Описывая Казанское взятие 1552 г., Казанский летописец говорит, что царь облачался в «калатырь», «в златыя браня, в рекомы калантырь» [Казанский летописец 1903: 116, 150]. Поскольку в Никоновской летописи говорится, что во время Казанского взятия царь облачался в юшман, то принято считать, что термины калантарь и юшман тогда были равнозначны [Кирпичников 1976: 40]. Но это два разных источника, и такой вывод может быть поспешным, хотя он наиболее вероятен. У Казанского летописца очень своеобразный стиль, отличающийся целенаправленным использованием архаичных слов, причём даже вопреки реальности (мечи и щиты). В Оружейных описях XVII в. термин калантарь встречаются только раз, в 1687 г., с пометкой, что он был указан в прошлых описях [Вельтман 1844: Пояснительный словарь предметов древней царской казны и Оружейной палаты: 19]. Там «калантарь» назван в одном ряду с кольчато-пластинчатыми бехтерцами и юшманами: «Калантарь стальной, доски прорезныя, пряжки и наконечники и гвоздь железны золочены, застежки тесьма шелк зелен, червчат с золотом… цена тысяча рублей». В остальных документах известен только калантарь, принадлежавший царю Алексею Михайловичу (видимо, это и был описанный здесь предмет). Висковатов, давая определения калантарю, не видел самого предмета. Последнее описание было дано в описи Оружейной палаты 1808 г.: калантарь, состоящий из двух раздельных половин, из коих одна составлена из стальных прорезных на проем дощечек в три ряда собранных и подложенных снизу глухими железными дощечками, а другая половина состоит из таких же дощечек, но в пять рядов собранных,

20

Valla. №4(4), 2018. соединенных между собою панцирными ж, как и первая, кольцами. Вокруг всего калантаря кольчатый железный подзор. На одной половине пряжек стальных золоченых четыре. На другой пряжек таковых же две и шесть завязок из золотой с зеленым и красным тесьмы. На них по закрепке и по наконечнику стальному золоченому [цит. по: Чубинский 2016: 349-350].

Это описание существенно отличается от описания Висковатова. Оно вполне может подойти под данное выше определение «бехтерца» – кольчато-пластинчатый доспех без рукавов, состоящий из передней и задней половин. По документам известны только две байданы XVI-XVII вв., и видно, что это был кольчатый доспех. Одна из них принадлежала Борису Годунову: «бадана мисюрская с сеченым кольцом, с мишенью, без ожерелья, ворот и рукава и по подолу пушена в три ряда медью золоченой». Вторая известна по описи Оружейной палаты 1687 г. и последующим описям: «байдана железная, на кольцах слова чеканены; мишени медныя посеребрены… цена сто рублев» [Солнцев 1853: 40-41]. Последняя является единственным предметом, про который известно, что его современники называли «байданой», и который можно увидеть в наши дни. Правда, «байдана» в зарисовке Солнцева и «байдана», выставленная в Оружейной палате, выглядят по-разному, хотя подразумевается один и тот же объект из указанной описи. Отсюда устоявшееся определение, согласно которому байдана – это кольчуга с крупными плоскими кольцами (хотя даже у байданы Годунова не отмечен размер колец). Известно, что байдана входила в число доспехов царя Алексея Михайловича в 1654 г. [Чубинский 2016: 349], т. е. для XVII в. отмечена единственная байдана – принадлежавшая государю. На основании одного предмета нельзя сделать однозначный вывод, что могли подразумевать под «байданой» даже в XVII в., не говоря уже про XVI, а тем более про XV в. В тех же описях Оружейной палаты есть «полубоданье, на нем три мишени посеребряны». Несколько полубайдан рядом с описанными как кольчатый доспех панцирями, кольчугами и загадочными «чижами» упомянуты в описи оружейной казны Кирилло-Белозерского монастыря в первой половине XVII в. [Кирпичников 1958: 196-197]. Причём в последующей описи называются только «пансыри» – пример неустойчивой терминологии. Кроме описи имущества Годунова, полубайданы встречаются и в других документах XVI в. В Коломенской десятне 1577 г. упоминается «полубодон» Григория Ратманова Яковцова [Десятни 1891: 7]. В духовной грамоте Андрея Тимофеева Михалкова 1586/87 г., в приписке: «по сей духовной дашло Федора Никитача Романова, взял полубозданье за 10 рублей» [Акты служилых землевладельцев 1998: 257] (в счет долга). Полубайдана уже выглядит обычным по доступности типом кольчатого доспеха. Учитывая, что кольчуги и панцири известны только либо «московские», либо западноевропейские (немецкие, миланские, английские), и только в XVII в. упоминались «пансири черкасские», то можно предполагать, что разновидность кольчуги с Ближнего Востока называлась байдана, а когда этот термин стал применяться для обозначения дорогих доспехов сверхвысокого статуса, то простые варианты стали называться полубайданами. Следует заметить, что для XVII в. известен ещё один «уникальный» предмет вооружения, упоминаемый в документах – сулица. Только одна «сулица» известна также по описи 1687 г., и до этого «сулица» с 1570-х гг. в. источниках Русского государства упоминается только среди царского вооружения [Чубинский 2016а: 316-317]. Напрашивается вывод, что специально использовались архаичные термины, которые должны были подчеркнуть «особый статус» вооружения, а если бы подобные предметы вооружения были у более простых лиц, то их называли бы по-другому (например, копье, колчюга, бехтерец). Заключение Исследователь, разбирая старинные тексты, всегда сталкивается с проблемой понимания терминов, в них употребляемых. Особенно если они относятся к давно вышедшим из обихода предметам и явлениям. Составления словарей с однозначными 21

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы определениями проблему не решает – значение меняется со временем, в каждом источнике оно может иметь свой вариант, оно может меняться в зависимости от контекста. И с русскими «доспешными терминами» XV-XVI вв. видим ту же ситуацию. Она, как и во многих других случаях, усугубляется проблемой ограниченного количества источников. Однако некоторые границы употребления рассмотренных терминов можно определить. Многие частные моменты можно только с большей или меньшей степенью вероятности предполагать. Термин панцирь изначально имел значение «корпусной доспех». Как и во многих других языках, в узком значении этот термин означал «кольчатый доспех». В ВКЛ под панцирем могли понимать и кольчато-пластинчатый бехтерец. Вариантом наименования панциря в этом значении был термин кольчуга. В источниках она могла противопоставляться панцирю, могла называться его разновидностью. Назвать отличия собственно панциря от кольчуги не представляется возможным, и критерии различия в разных источниках могли отличаться. Сложным является вопрос о критериях отличия такого кольчатого доспеха, как байдана, т. к. известен всего один образец XVII в. Понятно только, что моделью для неё были какие-то виды ближневосточной кольчуги. Вполне вероятно, что единственная, царская, байдана XVII в. и байдана Бориса Годунова существенно отличались друг от друга, и ещё больше они отличались от байдан эпохи создания Задонщины. Возможно, что, когда ко второй половине XVI в. термин байдана закрепился за обозначением вида кольчуги у первых лиц государства, то простые варианты байданы стали называться полубайданой. Можно быть достаточно уверенным, что термины бехтерец и юшман обозначали кольчато-пластинчатый доспех. Выявленные отличия их, согласно имеющимся источникам XVI-XVII вв., заключались в том, что бехтерцы состояли из передней и задней половин, не имели встроенных рукавов, а юшман имел рукава, расстегивался на груди. Бехтерцы были и массовым, и статусным доспехом, а юшманы были только у богатых землевладельцев. Однако мастера Бронного приказа – «юмшанники» – с большой долей вероятности делали не только собственно юшманы, но, возможно, и ряд других видов «дощатых доспехов», т. е. могло встречаться расширенное значение этого термина.. Есть основания предполагать, что изначально бехтерцы имели вариант пластинчато-нашивной конструкции, но если такой вариант и был, то к середине XVI в. оставались только дешевые образцы пластинчатонашивных бехтерцов, а затем они сошли на нет. Бехтерцы носились поверх панциря, а если воин был небогатый, то бехтерец с целью защиты плеч заменялся бармицей (возможно, были и неметаллические варианты такой дополнительной защиты). Выделять калантарь как отдельный вид кольчатого доспеха нет оснований. В XVIXVII вв. известны только царские калантари. Калантарь XVII в. является кольчатопластинчатым доспехом, но он вполне подходит под определение бехтерца. Про калантари XV-XVI в. ничего не известно – они упоминались только в произведениях яркого художественного стиля с эпитетом «злаченые». Можно предположить, что изначально калантарем называли разновидность «дощатого доспеха», скорее всего, высокого статуса, но затем этот термин стал архаизмом, используясь только для обозначения одного из царских доспехов. Это сближает их с другим доспешным термином из Задонщины – байданой, тоже ставшей обозначением доспехов первых лиц. Куяком в XVI в., как и в XVII в., называли пластинчато-нашивной доспех. Можно предположить, что, в отличие от пластинчато-нашивного бехтерца, он имел встроенную защиту плеч, так как бармица при нём не использовалась. Во второй половине XVI в. куяки, как и «дешевые бехтерцы», сошли на нет, а в XVII в. возродились в новом виде под влиянием монгольских образцов. Особое внимание следует уделять смотренным спискам. Хотя в них видны противопоставления разных типов доспехов, здесь, в отличие от различных описей имущества, происходила массовая опись за короткий промежуток времени, т. е. использовались самые общие критерии типа доспеха. При наличии двух надетых друг на друга доспехов, за редким исключением, записывали один. Судя по всему, записывали 22

Valla. №4(4), 2018. нижний панцирь, возможно, за исключением тех случаев, когда верхний доспех имел рукава, полностью скрывая нижний панцирь. Буквальный подсчет видов доспехов в таком случае не будет отражать действительности. Комаров О.В., г. Москва Источники Акты Литовской метрики 1896 – Акты Литовской метрики. T. I. Вып. I. – Варшава, 1896. Акты о землевладении 1907 – Акты о землевладении в Юго-Западной России в XV и XVI в. // Архив Юго-Западной России. Ч. VIII. Т. IV. – Киев, 1907. Акты Московского государства 1901 – Акты Московского государства, изданные Императорской академией наук. Т. III. Разрядный приказ. Московский стол. 1660-1664. – СПб., 1901. Акты Русского Государства 1975 – Акты Русского Государства 1506-1526. – М.: Наука, 1975. Акты служилых землевладельцев 1997 – Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. Т. I. – М.: Археографический центр, 1997. Акты служилых землевладельцев 1998 – Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. Т. II. – М.: Памятники исторической мысли, 1998. Акты феодального землевладения 1956 – Акты феодального землевладения и хозяйства. Ч. 2. – М.: АН СССР, 1956. Акты юридические 1838 – Акты юридические. – СПб., 1838. Археографический сборник 1867 – Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. Т. ІV. – СПб, 1867. Боярская книга 2004 – Антонов А.В. «Боярская книга» 1556/57 г. // Русский дипломатарий. Вып. 10. – М.: Древлехранилище, 2004. С. 79-117. Десятни 1891 – Десятни XVI в. № 1. Коломна (1577 г.) // Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. 8. – М., 1891. – Отдел III. С. 1-58. Десятни 1982 – Кротов М.Г. Десятни XVI – начала XVII вв. как исторический источник. Дипломная работа. – М., 1982. [http://krotov.info/acts/16/desytni/388_837-022.htm] – Доступ на 20.08.2018. Казанский летописец 1903 – История о Казанском царстве (Казанский летописец) // Полное собрание русских летописей. Т. XIX. – СПб., 1903. Курбский 2015 – Андрей Курбский. История о делах великого князя московского. – М.: Наука, 2015. Литовская метрика 1910 – Литовская метрика. Отдел первый. Часть первая: книга записей. Том первый // Русская историческая библиотека. Т. XXVII. – СПб., 1910. Литовская метрика 1915 – Литовская метрика. Отдел первый. Часть третья: книги публичных дел. Переписи войска литовского // Русская историческая библиотека. Т. XXXIII. – Пг., 1915. Московский летописный свод 1949 – Московский летописный свод конца XV века // Полное собрание русских летописей. Т. XXV. – М. – Л.: АН СССР, 1949. Новгородские и псковские летописи 1848 – Новгородские и псковские летописи // Полное собрание русских летописей. Т. IV. – СПб., 1848. Новый документ 1949 – Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года // Исторический архив. Т. IV. – М. – Л., 1949. С. 4-61. 23

Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы Памятники дипломатических и торговых сношений 1890 – Веселовский Н.И. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. I. – СПб., 1890. Памятники Куликовского цикла 1998 – Памятники Куликовского цикла / Гл. ред. Б. А. Рыбаков; ред. В. А. Кучкин.. – СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1998. Разрядная Книга 1974 – Разрядная Книга 1559-1636 гг. – М.: АН СССР, 1974. Разрядная книга 1982 – Разрядная книга 1475-1605. Т. II. Ч. II. – М.: АН СССР, 1982. Сборник актов 1895 – Лихачев Н.П. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. – СПб., 1895. Stryjkowski 1846 – Stryjkowski, Maciej. Kronika polska, litewska, żmódzka i wszystkiej Rusi. T. II. Warszawa, 1846. Литература Бохан 2002 – Бохан Ю.М. Узбраенне войска ВКЛ другой паловы XIV – канца XVI ст. – Минск: Экаперспектыва, 2002. Вельтман 1844 – Вельтман А.Ф. Московская Оружейная плата. – М., 1844. Вельтман 1853 – Вельтман А.Ф. Древности российского государства. Отделение III. Броня, оружие, кареты и конская сбруя. – М., 1853. Вельтман 1860 – Вельтман А.Ф. Московская Оружейная палата. – М., 1860. Висковатов 1841 – Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. Т. I. – СПб., 1841. Гордеев 1954 – Гордеев Н.В. Русский оборонительный доспех // Сборник научных трудов по материалам Государственной Оружейной палаты. / Под ред. С.К. Богоявленского и Г.А. Новицкого. – М.: Искусство, 1954. С. 63-114. Двуреченский 2007 – Двуреченский О.В. Предметы вооружения и снаряжения всадника и верхового коня из сборов на территории Тушинского лагеря // Археология Подмосковья: Материалы научного семинара. Вып. 3. – М., 2007. С. 254-276. Игина 2014 – Игина Ю.Ф. Казус шлема Ивана Грозного: к постановке проблемы // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2014. №2. С. 67-91. Кирпичников 1958 – Кирпичников А.Н., Хлопин И.Н. Крепость Кирилло-Белозерского монастыря и ее вооружение в 16-18 веках. // Материалы и исследования по археологии СССР. № 77. – М., 1958. С. 143-149. Кирпичников 1976 – Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII-XIV вв. – Л.: Наука, 1976. Комаров 2016 – Комаров О.В. Изучение комплекса вооружения дворянского войска XVI в. и документальные источники // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VII. С. 392-460. [http://www.milhist.info/2016/02/03/komarov_1] – Доступ на 20.08.2018. Курбатов 2013 – Курбатов О.А. «Конность, людность и оружность» русской конницы в эпоху Ливонской войны 1558-1583 гг. // История военного дела: исследования и источники. 2013. Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. Ч. I. Статьи. Вып. II. C. 236-295 [http://www.milhist.info/2013/08/14/kyrbatov_3] – Доступ на 20.08.2018. Савваитов 1865 – Савваитов П.И. Описание старинных царских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов. – СПб., 1865. Савваитов 1896 – Савваитов П.И. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов и конского прибора, в азбучном порядке расположенное. – СПб., 1896. Смирнов 2012 – Смирнов Н.В. Защитное снаряжение поместной конницы в первой половине XVII века (по данным десятен) // Война и оружие: Новые исследования и 24

Valla. №4(4), 2018. материалы. Труды Третьей международной научно-практической конференции 16-18 мая 2012 г. Ч. III. – СПб., 2012. С. 235-241. Солнцев 1853 – Солнцев Ф. Г. Древности Российского государства. Т. III. – М., 1853. Срезневский 1902 – Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. II. – СПб., 1902. Чубинский 2016 – Чубинский А.Н. Предметы вооружения, утраченные Оружейной палатой в XVII-XIX веках. Утраты мнимые и действительные // Война и оружие: Новые исследования и материалы. Труды VII Международной научно-практической конференции 18-20 мая 2016 г. Ч. V. – СПб., 2016. С. 341-358. Чубинский 2016а – Чубинский А.Н. К вопросу о русских названиях древкового средневекового оружия. Рогатины, копья, сулицы и совни // Война и оружие: Новые исследования и материалы. Труды VII Международной научно-практической конференции 18-20 мая 2016 г. Ч. V. – СПб., 2016. С. 310-340. Шиндлер 2014 – Шиндлер О.В. Классификация русских корпусных доспехов XVI века // История военного дела: исследования и источники. 2014. Т. V. С. 417-486. [http://www.milhist.info/2014/08/18/schindler] – Доступ на 20.08.2018.  Аннотация В статье рассматривается лексика для обозначения доспехов московского периода Руси. На материале документов демонстрируется, что интерпретация терминов проблематична и что один и тот же вид доспехов мог именоваться по-разному в зависимости от исторического периода, вида источника, подхода писца и т.д. Содержание некоторых терминов вообще не поддаётся точной идентификации. В статье представлена попытка определить границы терминов в рамках различных источников. Ключевые слова XV в.; XVI в.; XVII в.; Московская Русь; Великое княжество Литовское; доспехи; кольчуга; байдана; бехтерец; куяк; калантарь; панцирь; юшман Сведения об авторе Комаров Олег Владимирович, г. Москва, независимый исследователь e-mail: [email protected]



25

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв.

О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. Несмотря на существование бортного, а затем и пасечного пчеловодства в Центральной и Северной Европе, собственного воска там не хватало. Недостаток его покрывался главным образом за счет ввоза из восточных районов Европы, преимущественно из Восточной Прибалтики. Одним из каналов, через которые воск поступал на европейские рынки, был Великий Новгород, важнейший центр транзитной торговли Руси [Хорошкевич 1963: 122]. Единственной формой натурального оброка с бортников в Древней Руси имеющиеся в нашем распоряжении источники называют мед. По-видимому, феодалы не получали с бортников в качестве натурального оброка ничего, кроме меда. О получении ими воска нет никаких свидетельств. Хотя именно духовные феодалы должны быть больше всех заинтересованы в получении воска, он, судя по письменным источникам, не входил в состав натурального оброка даже во владениях церкви. Обязанность крестьян поставлять той или иной церкви воск была исключением и обычно специально оговаривалась [там же: 131-132]. Основным продуктом, ради которого на Руси развивалось пчеловодство, был, таким образом, мед – главный источник глюкозы, как для питания, так и для изготовления хмельных напитков. Воск же рассматривался как побочный продукт, не имевший высокой ценности, что в условиях дефицита воска в Западной Европе делало экспорт на запад воска, произведенного на Руси, коммерчески выгодным предприятием. Окрестности Великого Новгорода, видимо, давали лишь небольшую часть воска, продававшегося в Новгороде ганзейским купцам. В конце XV в. бортничеством занимались лишь в некоторых волостях Деревской, Шелонской и Вотской пятин [там же: 126]. В то же время, согласно современным исследованиям [Кулаков 2012: 19-21], в более южных регионах – Тверской, Смоленской, Московской областях – потенциальные запасы меда медоносных угодий сейчас в 2-3 раза выше, чем в Новгородской области. Соответственно, у южных соседей Новгородчины больше возможностей для сбора меда и воска. Подобное соотношение обусловлено природно-климатическими особенностями регионов. Оно, видимо, имело место и в прошлом и было причиной продажи излишков воска из более медоносных регионов в Новгород и далее на Запад. Новгородские купцы, торговавшие воском, были объединены вокруг расположенной на торгу церкви Иоанна Предтечи на Опоках. Благодаря уставной грамоте Всеволода Мстиславича церкви Иоанна на Опоках (далее «Устав») мы можем узнать много ценных подробностей о деятельности этой корпорации [Древнерусские княжеские уставы X-XV вв. 1976: 158]. «Устав» был составлен от имени князя Всеволода-Гавриила, правившего в Новгороде до 1136 г., но его текст впоследствии изменялся, дополнялся и сформировался в известном нам виде не ранее второй половины XIII в. [Флоря 1999: 83-96]. Таким образом, «Устав» в дошедшем до нас виде регламентирует деятельность иваньской корпорации вощаников в XIV-XV вв. В «Уставе» подробно описаны правила вступления купца в корпорацию: А кто хочеть в коупечество вложитися в иваньское, и дасть коупцам пошлым людем вкладу 50 гривен сребра, а тысячскому сукно ипьское; ино коупцам положити (в Соловецком списке – вложити, в Троицком списке НПЛ – положить) в святыи Иван полътретьяцать гривен серебра.

Точно установить стоимость сукна «ипьского» (ипрского) в денежном выражении не представляется возможным. В уставе далее упоминается, что раз в год надо «дати владыце гривна серебра да сукно ипьское». Видимо, в документе речь идет оба раза об отрезе ипрского сукна на одежду. Такой отрез, выдаваемый архиепископу вдобавок к гривне серебра, стоил, видимо, тоже гривну серебра или дешевле. В то же время постав ипрского 26

Valla. №4(4), 2018. сукна стоил значительно дороже – от 6 до 30 рублей (то есть гривен серебра) [Хорошкевич 1963: 204]. «Пошлые купцы» – т. е. привилегированные купцы-вощаники – получали от вступающего 50 гривен серебра. Возможно, пошлые купцы просто делили этот взнос поровну между собой. Откуда вообще появляются эти «пошлые купцы»? Пошлый – «прежний», «старинный», «исконный», «обычный» [Срезневский 1902: 1335-1336]. Видимо, в момент учреждения корпорации в Новгороде уже была какая-то сложившаяся группа купцов, занимавшаяся оптовой торговлей воском. Они занимались этим видом деятельности довольно давно, и именно под них, для регламентации их деятельности, изначально был создан «Устав», в котором, конечно, был предусмотрен и механизм вступления в сообщество «пошлых купцов» новых членов. Выплата вступающим крупной суммы, которая делилась непосредственно между прежними участниками сообщества, была своеобразной компенсацией сообществу за упущенную прибыль, за появление еще одного конкурента в их общей сфере торговой деятельности. В то же время этот взнос был подтверждением денежной состоятельности и серьезности намерений вступившего. Еще «полътретьятьцать», т. е. без полудесятка тридцать = 25, гривен серебра нужно было «купцам положити (положить, вложити) в святыи Иван», т. е. эти 25 гривен не делились между пошлыми купцами, а поступали в их общее распоряжение, в казну их патримониальной церкви – Иоанна на Опоках. В эту же казну вносились пошлины за взвешивание воска. Именно из этой казны далее производились подробно описанные в «уставе» регулярные выплаты князю, различным священнослужителям и оплачивались прочие расходы корпорации. Вносил ли эти 25 гривен серебра вступающий в иваньскую казну дополнительно к уже внесенным 50 гривнам, или иваньские пошлые купцы вносили эти 25 гривен, изымая их из 50 гривен, уже внесенных вступающим (деля между собой лишь оставшиеся 25)? «А не вложится в купечьство, не дастъ пятидесятъ гривен серебра, ино то не пошлыи купец». Если тут «вложится в купечьство» и «дасть пятидесять гривен» – это перечисление двух разных действий, то тогда «вложится в купечьство» означает вклад 25 гривен в иваньскую казну, а «дасть пятидесять гривен» – взнос пошлым купцам. И тогда общий денежный взнос вступавшего составлял 75 гривен серебра. Но если второе перечисление только поясняет первое, тогда речь об одном и том же вкладе, а «дасть пятидесять гривен» просто уточнение – на какую сумму «вложится в купечьство» вступающий в корпорацию, тогда общий денежный взнос вступавшего составлял всего 50 гривен серебра. Наиболее вероятным представляется второй вариант со взносом всего в 50 гривен серебра, из которого половину пошлые купцы вносят в церковную кассу, а половину делят между собой. Из него и будем исходить в дальнейших расчетах. «А пошлым купцем ити им пошлиною, и вкладом и отчиною». «Пошлиною» – то есть купец и до учреждения устава состоял в корпорации новгородских купцов-вощаников. «Вкладом», значит, он вступил в сообщество, вложив в него деньги. «Отчиною», значит, он унаследовал свой статус «пошлого купца» от отца. В редакции «Устава» из Троицкого списка Новгородской Первой летописи «пошлиною» пропадает, так как, видимо, к моменту записи этой редакции все ставшие пошлыми купцами «пошлиною» уже давно умерли, а все действующие и возможные новые пошлые купцы стали или могли стать таковыми только по наследству или сделав вклад. Таким образом, чтобы вступить в сообщество «пошлых купцов» – вощаников, новгородец должен был потратить 50 гривен серебра + отрез ипрского сукна. Далее будем учитывать только вложенное серебро. Согласно счету Пространной Русской Правды (далее ПРП), одна гривна серебра равна 4 гривнам кун. 4х50=200 гривен кун. Что же могло заставить купцов-вощаников делать вложения в сообщество на такую крупную сумму? Ответ очевиден при изучении правил взвешивания из «Устава»:

27

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. А весити им в притворе святого Ивана, где дано, ту его и дръжати. А весити старостам Иваньским, двема купцем пошьлым, добрым людем, а не пошлым купцем старошениа не дръжати, ни весу им не весити Иваньского. А у гостя им имати: у низовьского от дву берковска вощаных полъгривне серебра да гривенка перцю, у полоцкого и у смоленьского по две гривны кун от берковъска вощаного, у новоторжанина полторы гривны от берковъска вощаного, у новгородца шесть мордок от берковска вощаного.

То есть «пошлые купцы», отвечавшие за сохранность средств измерения, за сохранность церкви Иоанна на Опоках – помещения, в котором происходило взвешивание, – и за всю процедуру взвешивания, сами взвешивание своего воска не оплачивали. Это совершено естественно. Хозяева за использование собственного помещения и собственного оборудования не платят. Получается, что вступавшие в иваньскую корпорацию купцы именно взвешивание своего воска оплачивали «заранее и оптом», внося столь крупные вступительные взносы. В то же время с гостей из иных земель, и даже с новгородцев, не вступивших в корпорацию, полагалось брать определенный, расписанный в «Уставе» сбор за каждый берковец взвешенного воска. Посмотрим, сколько приходилось платить за взвешивание не вступившему в иваньскую корпорацию пошлых купцов новгородцу: «а у новгородьца 6 мордок от берковьска от вощянаго». Берковец – это десять пудов, то есть примерно 163 кг. Для того, чтобы определить, что такое «6 мордок», обратимся к такому источнику, как «Память, как торговали доселе новгородцы»: Пять лобцов четверетца; а десять лобцов две четверетци, ино то мротка; а ногата полторы мротки, три четверетци; а две векши лбец; а лбецов пять за четверетцу. Новая гривна 3 гривны, а куна две денги, а ногата 7 денег, а гривна серебра рубль [Янин 1983: 101-105].

«Память» вызвала ряд дискуссий. Существует множество попыток, опираясь на этот документ, выстроить единую и взаимосвязанную систему из упоминаемых древнерусских денежных единиц и привязать все перечисленные в нем денежные единицы к известным нам древнерусским серебряным монетам и слиткам [Бауер 1937: 229; Кистеров 1994: 59-84; Клейненберг 1982: 150; Сотникова 1981: 92; Хорошкевич 1962: 303; Янин 2009]. Для наших целей сейчас будет достаточным определить, исходя из «Памяти», соотношение между гривнами кун и мордками, в которых исчисляется стоимость взвешивания берковца воска для новгородца. Если «куна две денги, а ногата 7 денег», то в 1 ногате 3,5 куны. В то же время «ногата полторы мротки». Тогда 1 ногата = 1,5 мордки = 3,5 куны = 7 денег. Значит, 2 ногаты = 3 мордки = 7 кун = 14 денег. Следовательно, 6 мордок = 14 кун. Получается, что новгородцы платили 14 кун за взвешивание каждого берковца воска. Чтобы узнать, насколько больше платили за взвешивание воска гости из других земель, переведем все единицы измерения из «Устава» в куны, учитывая, что согласно ПРП в гривне серебра 4 гривны кун, а в гривне кун 50 кун. Итак, «низовские» гости (т. е. из Твери и более южных регионов) платили за 2 берковца воска полгривны серебра (т. е. 2 гривны кун = 100 кун) + гривенку перца; полоцкие и смоленские гости платили по 2 гривны кун (т. е. по 100 кун) – столько же, сколько «низовские», если считать гривенку перца по цене равной гривне серебра; новоторжане платили полторы гривны кун, т. е. 75 кун. Таким образом, мы видим, что новоторжане платили по тарифу, более чем в 5 раз превосходящему тариф для новгородцев, а остальные гости по тарифу, превосходящему новгородский более чем в 7 раз. Получается, что, пользуясь своим монопольным положением на речных торговых путях, новгородцы получали на одних только сборах за взвешивание порядка 1,5-2 гривен кун с каждого прошедшего через новгородский транзит берковца воска.

28

Valla. №4(4), 2018. Примечательно и то, что: «А новоторжцу в благодеть не вестить ни у которого же гостя». Т. е. новоторжским купцам (имевшим более щадящий тариф) запрещалось взвешивать воск за гостей из других земель. В то же время новгородцы обладали возможностью скупать привозимый с юга воск на протяжении всего года, сохраняя его на собственных складах и продавая в летний сезон приезжавшим по воде «летним гостям» из Ганзы. Скорее всего, основными перекупщиками воска, перепродававшими его ганзейским купцам, были именно пошлые купцы иваньской корпорации. Расходы купца, «вложившегося в Иваньское купечество», были вложением капитала, которое потом должно было окупиться постоянной экономией на взвешивании воска в ходе продажи его ганзейским купцам. С точки зрения экономической эффективности вложение капитала при вступлении в корпорацию при церкви Иоанна на Опоках должно было приносить прибыль, сравнимую с обычной нормой прибыли для подобных капиталов. Согласно ПРП, предельно допустимой процентной ставкой для кредита на длительный срок в Древней Руси были 20% годовых [Быков 2017]. То есть, если бы новгородец, имеющий 200 гривен кун, вместо того, чтобы вступать в иваньскую корпорацию, отдал бы эти деньги в рост под 20% годовых, он ежегодно получал бы прибыль в 40 гривен кун в качестве процентных выплат. Таким образом, чтобы оправдать эти крупные вложения, купцу надо было экономить на взвешивании воска не менее 40 гривен кун ежегодно. Понятно, что процентные ставки по отданным в рост деньгам диктовало не ограничение сверху, а конъюнктура на кредитном рынке. Долгосрочный кредит не мог даваться под проценты, превышающие 20% годовых, но вполне мог даваться под меньший процент. Для простоты подсчета предположим, что средний процент по кредиту был равным 10% годовых. Тогда участник иваньской корпорации получал бы 20 гривен кун в качестве процентов за отданные в рост взносы. Сколько же воска надо было взвешивать новгородскому купцу-вощанику, чтобы его вложение в иваньскую корпорацию было рациональным решением, т. е. приносило бы не меньше прибыли, чем просто отданные в рост деньги? Альтернативный доход за взнос для пошлого иваньского купца составил бы 20 гривен кун в год. Это 1000 кун. Учитывая, что за взвешивание 1 берковца воска новгородец платил 14 кун, пошлый иваньский купец должен был бесплатно взвешивать хотя бы 72 берковца воска ежегодно, чтобы его вложение в корпорацию было более выгодным, чем просто отдача тех же самых денег в рост под 10% годовых. В отечественной историографии за корпорацией иваньских купцов-вощаников закрепилось название «иваньская (иваньковская) сотня». К сожалению, в синхронных письменных источниках иваньское купеческое сообщество нигде «сотней» не именуется. В то же время начиная с 1270 г. и до конца Новгородской республики практически в каждом мирном договоре Новгорода с князем встречается фраза типа: «А что закладников за Гюргем на Торжку или за тобою, или за княгюнею, или за мужи твоими: кто купец, тот в сто; а кто смерд, а тот потягнет в свои погост; тако пошло Новегороде, отпустите их проч» [ГВНП: 13]. Таким образом, с точки зрения взаимоотношений с чужим князем, все «закладники», т. е. захваченные им в плен в ходе военных действий подданные новгородского городагосударства, делились на две категории: смерды – которые «тянули в свой погост», т. е. были обязаны нести государственные повинности в рамках сельского погоста, к которому были прикреплены, и горожане – купцы-новгородцы, каждый из которых был прикреплен к своей сотне (не в качестве тяглого, конечно, а в качестве участника новгородского ополчения и городского самоуправления). Однако в уставе князя Ярослава «О мостех» [Янин 1977] «вощаники» упоминаются лишь как место, обозначающее один из рубежей, разделяющих участки для мощения, но не упоминаются в качестве одной из новгородских сотен. Таким образом, иваньская корпорация вощаников, видимо, не была одной из новгородских «сотен». Вероятно, она была не территориальным, а дополнительным, общегородским, коммерческим 29

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. объединением новгородских купцов. В то же время члены этой корпорации как граждане Новгорода, конечно, организационно входили каждый в какую-то свою сотню. С другой стороны, можно попытаться оценить численность корпорации иваньских пошлых купцов, исходя из размеров церкви Иоанна на Опоках. Согласно сложившимся нормам церковной архитектуры, при нахождении в церкви на службе для человека, который крестится стоя, достаточной считается площадь пола 0,5х0,5 м, т. е. 0,25 м2 [Канаев 2002: 16]. Такая плотность людей в храме соответствует заполнению храма во время больших церковных праздников. Во время таких праздников в церкви присутствовали практически все её прихожане. С учетом церковного оборудования, занимающего место в центральной части храма, расчет необходимой для одного прихожанина площади центральной части храма в диссертации церковного архитектора И.П. Канаева проводится так: «Чтобы ориентировочно определить площадь центральной части храма, без учета алтаря и солеи, но с учетом оборудования, для храма на 50 человек, надо принять на одного человека: 0,25 кв. м + 0,25х32:100=0,33 кв. м. Для храмов на 100, 200 и 300 человек: 0,25 кв. м + 0,25х25:100=0,31 кв. м. Общая площадь храма ориентировочно превышает площадь средней части в 2 раза согласно СП» [там же: 15-16].

Церковь Иоанна на Опоках была выстроена в своем нынешнем виде в 1453 г. на старой основе предыдущей, каменной же, церкви XII в., причем Ил. 1. Церковь св. Иоанна на Опоках фактически полностью повторяла размеры и формы (план). старой постройки. Основным отличием постройки 1453 г. был каменный подклет, выстроенный под Источник: [Седов 2014: 14] всей церковью, но внутренняя планировка центральной части храма оставалась неизменной с XII в. Общая площадь церкви Иоанна на Опоках с момента перестройки 1184 г. до наших дней составляла 26х16=416 м2 [Седов 2014]. Площадь центральной части храма без алтаря и солеи, согласно приведенному В.В. Седовым плану (ил. 1), составляла 13х10,5 м2, за вычетом площади четырех колонн (имеющих размеры примерно 2х2 м2). Таким образом, площадь той части храма, где располагались прихожане во время службы, составляла 135,5–16=120,5 м2. Если это пространство было рассчитано на то, чтобы разместить всех прихожан во время церковного праздника, то тогда число прихожан церкви составляло порядка 120,5:0,25=482 человека. В то же время, с учетом площади, занимаемой оборудованием для храма в средней части церкви, нужно, как было показано выше, для церквей на 100-300 человек считать 0,31 м2 на человека. При использовании такого коэффициента расчетная численность прихожан составит 120,5:0,31, что равняется примерно 388-389 человек. 30

Valla. №4(4), 2018. Понятно, что по церковным праздникам в храме должны были бы собираться не только купцы-участники иваньской корпорации вощаников, но и их семьи. Если принять, что средняя семья купца, приходящего в церковь, состояла из купца, его супруги и одного-трех их взрослых детей, то получится, что церковь Иоанна на Опоках была рассчитана как раз на то, чтобы проводить праздничную службу для примерно сотни таких семей. Таким образом, резонным все-таким будет предположение о том, что численность участников корпорации иваньских вощаников составляла порядка ста человек. Но тогда в Великом Новгороде было порядка 100 купцов, ежегодно взвешивавших для купли или продажи каждый не менее 72 берковцов воска. Тогда для того, чтобы оправдать свои финансовые вложения, купцы иваньской корпорации должны были взвешивать, не оплачивая при этом пошлины за взвешивание, не менее 7200 берковцов воска в год. Считая вес берковца равным 163 кг, получим, что взвешивалось не менее 1 173 600 кг воска в год. Понятно, что подобный расчет весьма приблизителен. Нам неизвестна точная численность иваньской корпорации. Неизвестно нам и число купцов, которые были пошлыми купцами по отчине, но уже отошли от торговли воском, оставаясь при этом членами корпорации ради престижа (хотя такие случаи вполне могли быть). С другой стороны, какие-то из купцов могли по ряду причин взвешивать и менее вычисленного нами веса, а другие купцы могли взвешивать и существенно большие объемы воска. Но, опираясь на известные нам из источников данные и предполагая, что новгородские купцы, вступавшие в иваньскую корпорацию вощаников, действовали к своей коммерческой выгоде, мы всетаки получили ориентировочную цифру для оценки объемов вывоза воска в Ганзу через Великий Новгород. В свое время Н.Я. Аристов [Аристов 1866: 39-40] уже предпринимал попытку оценить объем экспорта воска, исходя из сведений «Устава». Он делал расчет расходов, которые осуществлялись из казны церкви Иоанна на Опоках согласно «Уставу». Н.Я. Аристов оценил расходы в 95 гривен серебра (то есть 380 гривен кун). Если, вслед за Н.Я. Аристовым, разделить полученную сумму на средний размер пошлины за взвешивание (пошлина для новоторжанина – полторы гривны кун), то получим, что это пошлина за взвешивание примерно 253 берковцов воска, что составляет всего 41 239 кг. Если мы разделим 380 гривен кун на размер пошлины с новгородца, то получим 380х50:14 кун, это дает примерно 1 357 берковцов, что составляет около 221 191 кг. Таким образом, мы видим, что казна св. Иоанна тратила в несколько раз меньшие суммы, чем те, что должна была бы получать, согласно нашим расчетам. Как такое возможно, и куда уходили эти деньги? Может быть, наши рассуждения, приведшие к цифре не менее чем в 7200 берковцов воска, бесплатно взвешенных иваньскими купцами в течение года, имеют какой-то изъян? Кроме сукна, купец, вступавший в иваньскую корпорацию, вносил 50 гривен серебра (а, возможно и 75). Это порядка десяти килограммов серебра. Огромные деньги, которые купец мог успешно отдать в рост, получая при этом по меньшей мере 10% годовой прибыли (килограмм серебра в год). Заставить купца добровольно внести такие крупные деньги ради вступления в корпорацию могла только уверенность в получении в результате этой операции еще большей, или хотя бы сопоставимой, прибыли. Но чтобы получить эту прибыль, новгородские купцы и должны были экономить на взвешивании не менее 7200 берковцов воска каждый год. Предположим, что хотя бы 2000 берковцов из этого воска привозилось в Новгород из других русских земель. Тогда, даже если взять самую низкую иноземную пошлину – новоторжскую (полторы гривны кун), мы получим 3000 гривен кун (750 гривен серебра) пошлины, которую должны были бы уплатить иноземные гости за взвешивание этого воска. Но это порядка 150 кг серебра ежегодно. Возможен ли такой ежегодный приток серебра из более южных русских земель в Новгород? Ведь, судя по сравнительной медовой продуктивности регионов, местный, новгородский воск должен бы был составлять на рынке 31

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. не большую, а меньшую долю, сравнительно с привозным воском. Учитывая, что серебро на Руси было дефицитным металлом и ввоз серебра на Русь в исследуемый период осуществлялся как раз из Западной Европы через Новгород, ежегодный обратный поток серебра в таких объемах с юга в Новгород был просто невозможен. Если бы суммы такого порядка ежегодно поступали в казну церкви Иоанна на Опоках, то за два столетия с XIV по XV вв., пока действовал «Устав» в дошедшем до нас виде, это обязательно оставило бы в источниках какой-нибудь след в виде документов или упоминаний. Но такого следа не наблюдается. Видимо, мы имеем дело с заградительными пошлинами, которые специально были установлены новгородцами в таких размерах, чтобы сделать невыгодной прямую продажу воска от иноземных, южных русских гостей ганзейским купцам. Т. е. указанные в уставе высокие пошлины за взвешивание воска для иноземных гостей на практике выплачивались довольно редко. Если еще раз обратиться к порядку взимания пошлин за взвешивание, то мы увидим, что в этом порядке не регламентировано, кто именно платит за взвешивание воска – покупатель воска или его продавец. В случаях, когда подобной регламентации нет, оплачивает услугу тот, с кого меньше за неё возьмут. Продавец и покупатель всегда могут учесть сумму пошлины и то, кто её оплачивал, договариваясь между собой о цене товара. Таким образом, если новгородский купец из иваньской корпорации покупал у южного гостя воск, то он взвешивал уже свой воск и взвешивание производилось бесплатно. В то же время, когда купец из иваньской корпорации взвешивал этот же воск, перепродавая его ганзейскому купцу, он взвешивал еще свой воск и опять проводил взвешивание бесплатно. Обычный новгородец, не входивший в иваньскую корпорацию, тоже имел возможность нажиться на разнице пошлин, заплатив только 14 кун за берковец при взвешивании, и покупая воск у иноземных русских гостей, и продавая его потом ганзейским купцам. Получается, что только при прямой продаже своего воска ганзейским купцам иноземный русский гость платил указанную в «Уставе» высокую пошлину за взвешивание. Такие сделки, видимо, происходили очень редко, т. к. из-за установленных пошлин на взвешивание иноземным русским гостям было выгоднее продавать воск новгородцам (лучше всего – иваньским пошлым купцам), а не напрямую ганзейским купцам. Неважно, покупался ли воск иваньскими пошлыми купцами у мелких перекупщиков, собиравших воск у бортников из новгородской земли, или покупался у иноземных гостей, привезших воск из более южных земель Руси. Все равно на иваньских весах этот воск взвешивался дважды. Один раз – при покупке его у русских, и второй раз – при продаже его немцам. Теперь, если учесть, что воск, взвешиваемый у Иоанна на Опоках бесплатно, взвешивался там дважды, прежде чем перейти в собственность ганзейских купцов, мы получим, что, хотя бесплатно взвешивалось не менее 7200 берковцов воска ежегодно, размер ежегодного экспорта воска из Новгорода надо оценивать вдвое меньшей величиной. Он составлял не менее 3600 берковцов, т. е. не менее 586 800 кг воска в год. Стоит учесть, что если бы в корпорацию иваньских вощаников был принят купец, например, регулярно привозивший в Новгород воск из Смоленской земли, то для него расчет выгодности вложений в иваньскую корпорацию вощаников был бы несколько иным. Для него взвешивание каждого берковца экономило бы 2 гривны кун. Тогда, чтобы оправдать вложение 50 гривен серебра (200 гривен кун) ему понадобилось бы экономить на взвешиваниях ежегодно не менее 20 гривен кун, т. е. ему было бы достаточно взвесить 10 берковцов воска, что стоило бы для купца из Смоленска 20 гривен кун. С другой стороны, у нас нет никаких сведений о переселении в Новгород республиканского периода купцов из более южных регионов Руси. А если бы такое переселение и состоялось, если бы новгородская община приняла переехавшего купца и стала считать его новгородцем, то тогда он, уже по факту того, что он новгородец, стал бы платить не более 14 кун за взвешивание 1 берковца воска, и, таким образом, выгодность вложения денег в иваньскую корпорацию вощаников для него все равно считалась бы далее по уже приведенной нами выше схеме: 20х50=1000 кун нужно сэкономить ежегодно на взвешивании, чтобы оправдать взносы в 32

Valla. №4(4), 2018. иваньскую корпорацию. А для этого купцу, уже как новгородцу, нужно взвесить 1000:14 = 71,43, т. е. 72 или более берковцов воска. В отличие от всех других дошедших до нас редакций «Устава», в «Уставе» из Троицкого списка НПЛ вместо фразы «А новоторжцу в благодеть не вестить ни у которого же гостя» записано: «А новгородцу не весити ни на которого гостя». Таким образом, в этой редакции «Устава» запрет взвешивать за гостя-иноземца распространялся и на новгородцев, которые, как мы уже знаем, платили только 14 кун за взвешивание берковца воска, или же, будучи иваньскими пошлыми купцами, взвешивали воск вовсе бесплатно. Возможно, это просто описка позднейшего переписчика: Троицкий список НПЛ датируется серединой XVI в. Но, возможно, дошедшая до нас Троицкая редакция «Устава» отражает процесс перераспределения доходов от восковой торговли, происходивший в Новгороде в период записи этой редакции. Пошлины, которые, в случае реальности такой редакции «Устава», были бы вынуждены платить за взвешивание гости из южных русских земель, увеличили бы доходы иваньской церковной казны, но уменьшили бы доходы иваньских пошлых купцов, прежде дважды экономивших на взвешивании воска. Такая редакция «Устава» вовсе не остановила бы налаженной восковой торговли, т. к. свои убытки по оплате пошлин за взвешивание иноземные гости вполне могли включить в цену продаваемого воска. Но она привела бы к некоторому перераспределению прибыли и к уменьшению выгодности вхождения в корпорацию пошлых купцов-вощаников. Возможно, полученная в результате такого изменения «Устава» дополнительная прибыль в кассу св. Иоанна была направлена на перестройку на старой основе храма Иоанна на Опоках в 1453 г. Необходимость перестройки могла быть обусловлена как обветшанием прежнего строения, так и тем, что с момента постройки церкви в XII в. в результате роста культурного слоя уровень земли поднялся выше церковного пола и пол стало заливать талыми и дождевыми водами. В таком случае постройка каменного подклета и подъем уровня церковного пола на большую высоту стали насущной необходимостью для всех прихожан церкви, которые в то же время были участниками корпорации иваньских пошлых купцов. Тогда исправление «Устава» могло быть согласованным внутри корпорации решением с целью наиболее справедливо распределить расходы на церковное строительство по принципу – кто больше взвешивает, тот и должен понести пропорционально больший убыток на восстановление церкви, обеспечивающей эту деятельность по взвешиванию. Любекские таможенные книги дают некоторые сведения об объемах экспорта воска на Балтике. Однако данные таможенных книг не являются исчерпывающими. Записи в них велись нерегулярно, и, кроме того, значительное число купцов, видимо, уклонялось от уплаты таможенных пошлин, что в условиях слабо развитой фискальной системы в XV в. было сделать относительно несложно. Тем не менее даже анализ записей таможенных книг выявляет десятки тонн ежегодно экспортируемого из Новгорода воска [Хорошкевич 1963: 146-152]. В то же время большое число записей в таможенных книгах дает возможность оценить вес воскового экспорта в общем объеме экспортируемых товаров. По подсчетам А. Аттмана, по стоимости экспорт воска составлял 73% общего экспорта из Ревеля и 22% – из Риги в 1492-1496 гг. [Attman 1944: 107-114]. Большой удельный вес воска в экспорте из Ревеля показывает, насколько велики были экспортные возможности Новгорода и СевероВосточной Руси, снабжавших страны Европы воском в XIV-XV вв. По-видимому, весь воск, вывозившийся из Ревеля, попадал туда из Новгорода и Пскова. Никаких данных о поступлении его в Ревель из других районов нет [Хорошкевич 1963: 151-152]. С другой стороны, о том, что обычными объемами экспорта воска из Новгорода в XIV-XV вв. были не десятки, а сотни тонн в год, косвенно свидетельствует сообщение Дж. Флетчера: «Второе произведение – воск, которого ежегодно отправляли в чужие края (как слышал я от людей знающих) до 50 000 пудов, считая каждый пуд в 40 фунтов, а теперь вывозят ежегодно только до 10 000 пудов» [Флетчер 1905: 12]. 50 тыс. пудов составляют примерно 815 000 кг. 33

Быков А.В. О количестве воска, вывозимого из средневекового Новгорода в XIV-XV вв. Стоит также обратить внимание на то, что не уплаченные иноземными русскими гостями при взвешивании пошлины оседали в виде дополнительной прибыли в кошельках купцов иваньской корпорации вощаников. Если предположить, что из 3600 берковцов воска, продаваемых ганзейцам, хотя бы 2000 берковцов были перекуплены новгородцами у русских гостей из южных земель, то получится, что заградительные пошлины, установленные «Уставом», ежегодно приносили иваньским пошлым купцам порядка 4000 гривен кун дополнительной прибыли. Понятно, что численность членов иваньской корпорации вощаников изменялась во времени, и цифра, подставленная нами в уравнение (100 купцов), приблизительна. Возможно, с появлением новых данных появится возможность сделать эти расчеты более предметными. В то же время примененный подход дал нам возможность оценить порядок величин восковой торговли Новгорода и иначе взглянуть на масштабы такого явления, как новгородская восковая торговля. Оказывается, что посредническая торговля русским воском была для новгородцев, наряду с меховой торговлей, одним из важнейших источников обогащения. Быков А.В., г. Великий Новгород Источники и литература Attman 1944 – Attman А. Den rysk marknaden i 1500-talets Baltiska politik. 1558-1595. Lund, 1944. Аристов 1866 – Аристов Н.Я. Промышленность Древней Руси. – СПб., 1866. Бауер 1937 – Бауер Н.П. Денежный счет Русской Правды // Вспомогательные исторические дисциплины. – М. – Л., 1937. С. 183-244. Быков 2017 – Быков А.В. Ростовщичество в Древней Руси: по материалам Новгорода и Пскова // Valla. 2017. Т. 3. №2. С. 8-22. ГВНП 1949 – Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М. – Л.: АН СССР, 1949. Древнерусские княжеские уставы 1976 – Древнерусские княжеские уставы X-XV вв. – М.: Наука, 1976. Зализняк 2004 – Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. – М.: Языки славянской культуры, 2004. Канаев 2002 – Канаев И.П. Архитектура современных православных малых храмов и часовен: автореферат дисс. ... кандидата архитектуры. – М., 2002. Кистерев 1994 – Кистерев С.Н. Деньги в Новгороде на рубеже XIV-XV вв. // Торговля и предпринимательство в феодальной России. – М.: Археографический центр, 1994. C. 59-84. Клейненберг 1982 – Клейненберг И.Э. О денежных единицах в «Памяти, как торговали доселе новгородцы» // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XIII. – Л., 1982. С. 148-155. НПЛ 1950 – Новгородская первая летопись. – М. – Л.: АН СССР, 1950. Кулаков 2012 – Кулаков В.Н. Медоносные ресурсы и перспективы развития пчеловодства Российской Федерации, автореферат дисс. ... доктора биол. наук. – М., 2012. Седов 2014 – Седов В.В. Церковь Иоанна на Опоках в Новгороде как пример позднесредневековой архитектуры // Архитектурное наследство. Вып. 60. 2014. С. 11-26. Сотникова 1981 – Сотникова М.П. Серебряные платежные слитки Великого Новгорода и проблема происхождения новгородской денежной системы XV в. // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XII. – Л., 1981. С. 219-234. Срезневский 1902 – Срезневский И.И., Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 2. – СПб., 1902. Тихомиров 1953 – Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. – М.: МГУ, 1953. 34

Valla. №4(4), 2018. Флетчер 1905 – Флетчер Дж. О государстве Русском. – СПб., 1905. Флоря 1999 – Флоря Б.Н. К изучению церковного устава Всеволода // Россия в средние века и раннее новое время: Сб. ст. к 70-летию Л.В. Милова. – М.: РОССПЭН, 1999. С. 83-96. Хорошкевич 1962 – Хорошкевич А.Л. Иностранное свидетельство 1399 г. о новгородской денежной системе // Историко-археологический сборник. – М., 1962. С. 302307. Хорошкевич 1963 – Хорошкевич А.Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-XV веках. – М.: АН СССР, 1963. Янин 2009 – Янин В.Л. К истории формирования новгородской денежной системы XV в. – М.: Языки славянских культур, 2009. Янин 1983 – Янин В.Л. «Память, как торговали доселе новгородцы» (к вопросу об эволюции денежной системы в XV в.) // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XV. – Л., 1983. С. 98-114. Янин 1977 – Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. – М.: Высш. школа, 1977.  Аннотация Сопоставляя сведения из таких источников, как Пространная Русская Правда, уставная грамота Всеволода Мстиславича церкви Иоанна на Опоках, «Память как торговали доселе новгородцы» и др., автор вычисляет примерный общий размер экспорта воска из Великого Новгорода в Западную Европу в XIV-XV вв. Ключевые слова деньги; торговля; купцы; Новгород; Ганза; Древняя Русь; Русская Правда; воск; гривна; куна; мордка; берковец; ростовщичество Сведения об авторе Быков Александр Владимирович, г. Великий Новгород, независимый исследователь e-mail: [email protected]

 35

Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах)

Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) Общественное призрение бедных и немощных как важный признак высокого развития социума и государства появляется еще в античности, развивается в Средневековье (на уровне церквей и монастырей), переживает кризисный этап1 в Новое время [Барлова 2010], чтобы стать неотъемлемой частью государственной социальной сферы в Новейшее время. В зарубежной социологии бедность и социальное неравенство – одна из всесторонне изученных и продолжающих разрабатываться областей научного поиска. Начиная с 1990-х гг. к нему активно подключились и отечественные социологи, до тех пор либо вынужденные молчать о существовании бедности при социализме, либо заменять его другим понятием, более уместным с идеологической точки зрения, а именно «малоимущие слои» [Сычева 1996: 141]. С конца 1990-х в России накоплен приличный эмпирический материал и сделаны серьезные попытки теоретического осмысления проблемы. Отдельным полем поиска стала история призрения бедных в Европе и России. Цель данной статьи предполагает освещение роли монастырей в системе попечения о больных и нищих в средние века, а также характеристику феномена нищенствования. В качестве источников по данной теме выступают тексты средневековых религиозных авторов (особенно Цезария Гейстербахского, XIII в.), историографическая база представлена работами отечественных и зарубежных медиевистов. Методология исследования темы монастырского призрения бедных включает герменевтический анализ текстов, типологический анализ, сравнительный анализ. В гуманитарных науках принято различать два состояния нищенства: вынужденное нищенство и нищенство как добровольное состояние свободы (субъективно – «свободы воли», и объективно – свободы от общества и мира, ярким примером которого является Диоген, предпочитавший пифос прочим видам жилья), которые в известной степени противопоставляются друг другу. Христианство призывало стремиться прежде всего к такой субъективной свободе – «свободе духа», которая оформляется в идею «нищенствования в духе» (Мф. 5: 3), понимаемого как разновидность блаженства. Такая свобода связана с неким особенным состоянием духа, в котором носитель потенциально способен перейти на качественно новую ступень развития. Безусловную связь с проблемами нищенства и заботы о бедных имеет тема подаяния, обладающая также самостоятельной ценностью. Кроме того, призрение бедных выходит далеко за рамки подаяния и иных актов милосердия, хотя и начинается именно с него. В XIIXIII вв. было сформулировано полноценное учение о подаянии: Создатель распределил богатства неравномерно, поэтому посильное жертвование в пользу нуждающихся является духовным долгом имущих. Бернард Клервоский (1090-1153) считал, что состоятельный человек через регулярное подаяние получает в лице каждого конкретного облагодетельствованного нищего своего рода свидетеля защиты на Страшном суде [Little 1978: 94]. Той же позиции придерживается, например, Салимбене Пармский (1221-1290), который писал:

1 Суть кризиса отражена в работах М. Фуко, который утверждал, что бедняки в XVI-XVII вв. стали восприниматься как категория преступных элементов, требующих изоляции от добропорядочного общества. Предполагалось, что попавший в нужду человек сам виноват в своей участи в силу слабости характера, лени или моральных пороков – следовательно, он заслуживает не помощи, а наказания. Такое восприятие отчасти отражало ценности «протестантской этики», а потому неудивительно, что с конца XVIII в., обретя второе дыхание благодаря сочинениям английских экономистов (в первую очередь Т. Мальтуса), именно оно определяло приоритеты в области помощи бедным. Позднее эта точка зрения подверглась трансформации.

36

Valla. №4(4), 2018. И ответил Господь: «Я хочу, чтобы те, которые подают ради любви ко Мне, вознаграждались, как вознаграждаются те, которые получают, нищенствуя ради любви ко Мне. Ибо апостол Иоанн, превративший простые камни в драгоценные и прутья в золото, не расточил их и не отдал бедным, но обратил в прежнее состояние, потому что никто там не заслуживал подаянием. Но ныне хочу, чтобы имеющие богатство из любви ко Мне подавали неимущим, дабы в Судный день Я восхвалил их и вознаградил в Царстве» [Салимбене 2004: 53-54].

Данный подход к заботе об обездоленных существенно отличается от такового в Новое и тем более Новейшее время: бедняков, нищих, инвалидов, бездомных и т. д. не обязывали трудиться, тогда как уже в раннее Новое время труд начал восприниматься как главное средство против бедности, причем само состояние бедности стало определяться как нежелание работать [Archiv für Sozialgeschichte 1987; Klumker 1918; Эксле 2007: 204]. Впрочем, и ныне милостыней все же не считается любая плата бедняку за какую-либо услугу с его стороны, так как единственным обязательным ответным действием собирающего подаяние является вознесение молитв за дарителя. Термином «подаяние» называют как сам безвозмездный дар (деньги, пища, одежда), так и акт дарения. В широком смысле подаяние охватывает все духовные и телесные деяния, мотивированные милосердием и той любовью к ближнему, которую принято определять как caritas («любовь»). Именно такая любовь лежит в основе слепой милостыни, то есть дарения без выяснения причин нищенствования и того, на какие цели будут потрачены отданные средства. Раздача милостыни как форма христианского поведения особенно распространена в дни церковных праздников, а также в иные важные моменты жизни (свадьба, рождение ребенка и т. д.), и связана с представлениями о защитной культовой функции разделения радости с окружающими [Левкиевская 2004]. В Евангелии от Матфея перечислены семь телесных по характеру видов подаяния: накормить голодного, напоить жаждущего, одеть нагого, приютить странника, навестить больного, посетить заключенного и похоронить мертвого (Мф. 25: 35). Священное Писание не называет прямо актов духовной милостыни, что не помешало Фоме Аквинскому (1225-1274) выделить следующие: обучить незнающего, дать совет сомневающемуся, утешить того, кто в горе, наставить на истинный путь грешника, простить обидчика, безропотно сносить тяготы и обиды, молиться за всех. Любая из перечисленных форм милостыни служит средством искупления грехов дающего [Gründel 1980: 450-452]. Церковное имущество в средневековой Европе номинально считалось имуществом бедных. В еще большей степени это утверждение относится к монастырскому имуществу. Особенно трепетно к этой идее относились монахи цистерцианского ордена, конструировавшие собственную идентичность через противопоставление умеренности своей общины богатствам и роскоши бенедиктинского ордена, что, однако, не помешало цистерцианцам стать ко второй половине XII в. экономически процветающим орденом [Little 1978: 93-94]. То же касается ордена премонстрантов, которые ориентировались на идеал бедности как символа истинного служения Богу (pauperes Christi) [Dmitrewski 1913: 985]. Примечательно, что термином «бедняки Господни» с IX в. назывались все монахи и монахини, но с середины XI в. таковое название носят преимущественно странствующие проповедники [ibid.: 74]. В цистерцианском ордене функцию раздатчика милостыни выполнял привратник, и в его келье, расположенной близ монастырских ворот, должны были храниться хлеба для нужд странников. Так, в соответствии с уставом св. Бенедикта2 [Бенедикт 1892], в нормативном 2

В уставе св. Бенедикта нет отдельной главы, посвященной раздаче подаяния; тем не менее тема милостыни как акта милосердия поднимается как одна из обязанностей привратника монастыря по отношению к странникам. В главе 53 читаем: «Посему, как только возвещено будет, что есть странник, встретить его пусть выйдет сам авва (смотри по чину), или братья на это определенные, со всем радушием. Прежде всего надо всем вместе помолиться и потом поздороваться в мире… Принятые странники ведутся на молитву; потом сядет с ними авва, или кому он велит. Надобно гостю почитать Закон Божий в назидание; а потом предложить и

37

Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) документе Liber Usuum («Книга обычаев») раздача милостыни прописывается в двух главах: «О приеме гостей» и «О привратнике и его послушании». Уже в начале XII в. в монашеских обязанностях появляется разделение на тех, кто раздает милостыню у ворот пешим путникам, и тех, кто оказывает заботу конным путешественникам [Witters 1974: 195]. Также наличие двух разных глав обусловлено различными реалиями повседневности. Первая из упомянутых глав («О приеме гостей») посвящена запланированным визитам. Вторая же глава («О привратнике и его послушании») касается проявлений заботы и участия по отношению ко всем странникам, по той или иной причине подошедшим к воротам монастыря. Во второй главе предписано следующее: Portarius vero debet habere panes in cella sua ad distribuendum transeuntibus… Portarius cum servitoribus solet comedere, et solatium eius interim portam servare, et eleemosynam transeuntibus dare; qui solet etiam vasa sua ad colligendas reliquas ciborum in coquinam deferre, et pulmenta defunctorum, et caetera quae cellerarius dederit in ipsis recipere; qui postquam a refectione surrexit, debet ad portam pauperibus distribuere; quam distributionem non debet propter subsequens opus Dei dimittere, sed paucis utens verbis et moderatis, citius quod inceperat perficere. Привратник должен иметь в своей келье хлеба для раздачи прохожим… Привратник обычно ест с прислуживающими [по трапезной], в то время как его послушание состоит в надзоре за воротами и в раздаче милостыни проходящим. Он даже имеет обыкновение приносить в кухню свои сосуды для сбора остатков пищи и собирать в них порции умерших и прочее, что передал келарь. Привратник, после того как закончил трапезу, обязан идти раздавать у врат нищим. Эту раздачу он не должен пропускать из-за предстоящей службы, но, пользуясь немногочисленными и скромными выражениями, быстрее довершить начатое [Liber Usuum 1643: 284-285].

В кризисный момент именно к монастырям, в том числе цистерцианским, стекались толпы нуждающихся. По сообщению Цезария Гейстербахского (1180-1240) в «Диалоге о чудесах», во время большого голода 1196-1197 гг., охватившего весь европейский континент, аббат Гейстербаха приказывал ежедневно закалывать быка, забивать овец и птицу, чтобы поддержать бедных. Однако были часты случаи, когда монастыри оставляли зерно в пользу будущего урожая или отдавали его скотине, что наглядно показывает противоречие между тем, что разумно в экономическом отношении, и тем, что предписывает христианская этика [Эксле 2007: 215]. Благотворительной деятельности цистерцианцев во время упомянутого голода 1197 г. посвящена не одна глава «Диалога о чудесах». Такое внимание обусловлено тем, что это не обычное подаяние, но акт милосердия в экстремальных и для самой братии условиях. Кормление голодных3 монахами аналогично исполнению Иисусом своей мессианской задачи, которая заключалась не только в явлении собой хлеба жизни, но в раздаче вполне материальной пищи голодающим беднякам4. В подчеркивании щедрости цистерцианцев чувствуется скрытый, а иногда и явный, укор представителям прочих религиозных орденов, которые в ситуациях реальной массовой нужды и голода не способны отдать последнее ради спасения просящего хлеба. В качестве эталона щедрости и любви к ближнему в самых суровых обстоятельствах выступает, что предсказуемо и претенциозно, цистерцианский угощение. И пост пусть нарушит настоятель ради гостя, разве только будет какой нарочитый день поста, которого нельзя нарушить. Братья же должны соблюдать обычай пощения…» 3 Голод как чувство обладает семантической амбивалентностью. С одной стороны, это состояние физиологической (иногда в связке с метафизической) нужды. С другой же, для апостола Павла голод свидетельствовал ожидание спасения и удостоверял подлинность христианского служения. Ср. «вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо» (2 Кор. 11: 20); «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся…» (1 Кор. 4: 10-11) 4 Во Второзаконии дается понять, что утоления физического голода недостаточно для благополучной жизни израильтян: «Не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа» (Вт. 8: 3).

38

Valla. №4(4), 2018. монастырь Гейстербах (в тексте под именем Vallis sancti Petri), который в 1197 г. оказал помощь многим беднякам, хотя в то время он представлял собой недавно построенный и бедный монастырь. По сообщениям свидетелей, однажды число нуждающихся у ворот обители достигло полутора тысяч человек, и каждому из них была выдана порция пищи [Caesarius von Heisterbach 2009: 838]. В источнике буквально сказано «роздано милостыни» (eleemosynae datae sunt), но, полагаю, в данном контексте подразумевается «пища», так как в условиях голода лучшим подаянием является еда; то есть цистерцианский монастырь предпринял смелую попытку за день накормить такое количество людей. Вероятно, количество бедных, осаждавших монастырь, преувеличено автором; тем не менее масштаб голода наверняка был всеобъемлющим. Повествование о щедрости обители выгодно оттеняется возникающими у читателя евангельскими ассоциациями в духе «да не оскудеет рука дающего» – подобное служение бедным не может не снискать Божьего одобрения и помощи. Цезарий приводит рассказ брата Конрада Рыжего, пекаря Гейстербаха: …cum timeret ne forte annona pauperum ante tempus deficeret, et pistorem pro eo quod panes nimis magnos faceret, argueret; respondit ille: ‘Credite mihi, domine, in pasta valde parvi sunt, et in fornace crescunt. Parxi immittuntur, et magni extrahuntur’. Retulit mihi idem pistor, frater scilicet Conradus rufus, qui adhuc vivit, quia non solum panes in fornace, imo etiam farina creverit in saccis et in vasis… [Аббат Гевард] опасался, что зерно для бедных может кончиться преждевременно. Поэтому он стал упрекать пекаря, что тот печет хлеба слишком большого размера. Однако пекарь возразил ему: «Господин, поверьте мне, в тесте хлеба очень малы, а в печи они начинают расти». … Он же [пекарь] рассказал мне, что не только хлеба в печи увеличивались в размере, но также росло количество муки в мешках и кувшинах [ibid.].

Не требуется особых интеллектуальных усилий чтобы понять отсылку к известному эпизоду о насыщении пятью хлебами и двумя рыбами из Евангелия от Матфея (Мф. 14: 1720). Цезарий не забывает отметить человеколюбие и доброту других монастырей, в частности, он упоминает деятельность обители Химмерод в тот же голодный год. Выбор именно этого цистерцианского монастыря из многих других обусловлен особыми отношениями между Гейстербахом и Химмеродом. Первый является дочерним монастырем последнего, поэтому хвалебный отклик Цезария об опеке нуждающихся в Химмероде представляет собой реверанс в адрес «родителей». Согласно евангельскому принципу «какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» (Лк. 6: 38), Бог послал им, дающим многое ради его имени, большие средства для раздачи милостыни. Так, Герард, настоятель монастыря св. Симеона в Трире, умирая, завещал Химмероду около 600 фунтов серебра, из которых 100 фунтов привратнику для трат на нужды бедняков, что привратник и сделал: он купил на эти деньги в Кобленце такой объем молотой пшеницы, что смог им прокормить всех голодающих, приходивших к воротам за помощью, вплоть до следующего урожая [Caesarius von Heisterbach 2009: 840]. В оппозиции вышеуказанным образцам бескорыстности и добродетельности стоят некоторые бенедиктинские монастыри. Отмечу, однако, что Цезарий порицает определенных людей, но едва ли распространяет порок алчности на весь бенедиктинский орден. Показательна история об «одном монастыре, который разорился из-за жадности аббата, но снова стал богатым благодаря принятию двух братьев по имени Date и Dabitur (De claustro ob Abbatis avaritiam depauperato et ob receptionem duorum fratrum, scilicet Date et Dabitur, rursum ditato)» [Caesarius von Heisterbach 2009: 842]. В данном случае имена, разумеется, играют ключевую роль, так как date буквально переводится как «давайте», а dabitur – как «воздастся»: это аллегорические персонажи, чьи имена придуманы специально для exemplum. В самом начале главы речь идет о хорошем аббате, охарактеризованном следующим образом: тот был весьма гостеприимным и милосердным человеком по отношению к бедным, и так как он был переполнен усердием в делах сострадания 39

Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) нуждающимся, то постарался назначить такого управляющего, который не только не препятствовал благотворительности, но поощрял ее [Caesarius von Heisterbach 2009: 844]. Однако после смерти аббата его преемник проявил себя алчным и скупым, настаивая, что расточительство, присущее предыдущему настоятелю, неразумно и приведет к тому, что в год, когда урожай окажется малым, монахам будет нечего ни раздавать бедным, ни потреблять самим. Тогда, в духе христианской справедливости, его монастырь настолько обеднел, что братья едва ли не голодали [ibid.]. Этот случай хорошо показывает отношение цистерцианцев к соображениям так называемой экономической целесообразности: стремление обогатиться, даже завуалированное соблюдением интересов ближайшего будущего, влечет за собой обратные последствия – обнищание обители. Однажды к воротам злополучного монастыря пришел некий муж с почтенной сединой в волосах и попросил приюта. Привратник же принял его тайно и со страхом и оказал ему, насколько мог по силам и по времени, гостеприимную заботу, сказав следующее: Non te scandalizare debet, bone vir, quod tam negligenter te procure, quia necessitas in causa est. Aliquando vidi talem statum huius monasterii, ut si venisset Episcopus, cum magna caritate et abundantia fuisset susceptus. Не гневайся, добрый человек, что я столь нерадиво о тебе забочусь, так как бедность тому причиной. Некогда я был свидетелем такого процветания монастыря, что когда в наш дом приезжал епископ, то бывал принят с большой любовью и щедростью [ibid.].

Когда же нежданный ангелоподобный гость (persona angelica) покидал привратника, он сообщил, что монастырь никогда не вернется к прежнему статусу, если в него не примут обратно изгнанных ранее братьев Date и Dabitur. Их вернули, и в доме вновь стало практиковаться гостеприимство. Остается туманной дальнейшая судьба аббата. Показательно словоупотребление в тексте источника по отношению к нищим – это гости, постоянно и даже навязчиво сопоставляемые со странниками (peregrini, peregrinantes), которым необходимо оказывать прием (hospicio recipere). Поэтому положение бедняка в доме хозяина должно стремиться к положению гостя. Гостеприимство – универсальная категория с положительной семантикой, распространенная в самых разнообразных культурах. Не является исключением и христианское миропонимание. Радушное гостеприимство являлось одной из заповедей Израилю, частью нравственного и духовного завета с Богом [СБО 2005: 239-242]. Новый Завет также богат образами, связанными с гостеприимством. Рассказ о жизни Иисуса как странствующего учителя, проповедника и чудотворца фактически представляет собой серию случаев оказанного гостеприимства (Мк. 1: 29, 7: 24, Лк. 7: 36). Категория hospitalitas («гостеприимство») фигурирует как необходимое служение ближним и в «Диалоге о чудесах». Цезарий оперирует словосочетанием gratia hospitalitis («милость гостеприимства») и характеризует подобную милость следующим образом: Et qui habet gratiam hospitalitis, et caritative, bonoque animo, et hilari vultu, hospites suscipit, atque libenter pauperes introducit, Domino procurante dabitur ei in praesenti tantum, et nonnunquam, et supra dictum est, centuplum, et abundabit, et in futuro vita aeterna. Тому, кто обладает милостью странноприимства, кто принимает гостей и приводит бедных добродушно, с любовью и радостью в лице, тому Божьей помощью воздастся многое, а иногда и стократно, и он обретет жизнь вечную [op. cit.: 849].

В данном контексте гости и бедные все же имплицитно если не противопоставляются, то во всяком случае разграничиваются. Тем не менее гостям любого уровня свойственно приносить благосостояние в дом, где их радушно принимают. Те же, кто не имеет милости 40

Valla. №4(4), 2018. гостеприимства и раздачи милостыни, кто неохотно и с роптанием обходится с пришедшими, ощущают на себе справедливость Всевышнего: Бог отбирает у них земные богатства, которые могли бы быть приумножены посредством милостыни, насылая разрушения, кражи и иные формы изъятия имущества. Нельзя не заметить, что в данном случае орудием возмездия становятся в том числе преступники (воры), грабящие тех, кого Господь лишил своей благодати. Показательно, что Цезарий не выстраивает повествование о странноприимстве по аналогии с сюжетами помощи бедным во время голода, где щедрость цистерцианцев противопоставляется замеченной скупости бенедиктинцев. Здесь Цезарий приводит две истории подряд (главы 71 и 72), демонстрирующие традиции гостеприимства монастырей бенедиктинского ордена. Этот факт подтверждает, что выстраивание идентичности цистерцианского ордена исключительно через посрамление черных монахов становится неактуальным в XIII в. Наиболее интенсивным и приближенным к imitatio Christi («подражанию Христу») является радушное гостеприимство по отношению к прокаженным. Омовение ног Христа в образе прокаженного – акт особой христианской любви, так как совершается по отношению к маргиналу, отделенному от общества для безопасности последнего, но нуждающемуся в человеческой заботе. В Евангелии Христос исцеляет прокаженных (причем его способность к исцелению от проказы подтверждает знамение, что он есть «Тот, Который должен прийти»5) и тем самым делает их кожу чистой, но не моет их в буквальном смысле. Что касается омовений, то Иисус омыл ноги апостолам с целью преподать им пример, что и они должны умывать ноги друг другу (Ин. 12: 14). Примером для Цезария служит, в свою очередь, Теобальд Шампанский (1093-1151) – граф Шампани, покровитель цистерцианского ордена, поощрявший его деятельность и склонявшийся к пострижению в монахи этого ордена. Именно его смирение и праведность раскрывается посредством принятия прокаженного и омовения его ног. Благочестие графа прославляется в Sancti Bernardi vita prima Вильгельма из Сен-Тьерри, Цезарий же в «Диалоге» останавливается на его деятельности по опеке прокаженных. Так, он лично посещал специальные хижины для прокаженных (tuguria leprosorum), и Цезарий ссылается на свидетельства очевидцев, имевших честь лично контактировать с графом [op. cit.: 1572]. Недалеко от его крепости жил прокаженный. Каждый раз, когда Теобальд проезжал на коне мимо его хижины, он спешивался и заходил в дом, где мыл ему ноги и давал милостыню [ibid.: 1573]. Через некоторое время больной лепрой скончался и был погребен, о чем графу не сообщили. Однако когда он в следующий раз вновь приехал к хижине прокаженного, его встретил Христос в облике усопшего, которому граф, по своему обыкновению, благоговейно омыл ноги и дал милостыню. Только после того, как ему сообщили, что настоящий прокаженный ушел из жизни, граф догадался о божественном откровении. Больной проказой не олицетворял собой Христа в каждом конкретном случае посещения и омовения его ног графом, хотя в тексте сказано, что Теобальд относился к нему как к своему отцу (имплицитно – Отцу). Здесь читатель имеет дело с видением-откровением «реального» Господа в облике прокаженного, а не с символическим подразумеванием Бога в каждом нищем и страждущем. Милостыня фигурирует и в еретических учениях. Так, Цезарий упоминает об обычае раздачи подаяния в среде альбигойцев. В интерпретации альбигойской ереси цистерцианским автором милостыня формально исполняется в традиционном виде (т. е. представляет собой материальную помощь нищим, больным и т. д.), но лишается своей филантропической сущности. Проблема заключается в том, что представление о посмертном вознаграждении за заботу о неимущих имеет в альбигойском учении свою специфику: 5 Прокаженных в Библии исцеляли Моисей, Елисей и Иисус, из чего следовало, что таким даром могут обладать лишь пророки. Однако в Евангелии от Матфея Христос наделяет властью исцелять прокаженных также и своих учеников (Мф. 10: 8).

41

Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) обильное подаяние поможет душе усопшего вновь возродиться, но в теле человека уже более достойного социального статуса (рыцарь, например, может стать князем или королем); и напротив – скупость повлечет за собой перерождение в тело нищего или даже животного [ibid.: 1022]. Необходимо оговориться, что в догматике катарского учения не разрабатывается стройная система представлений о переселении душ – такая информация содержится в сочинениях антикатарской направленности [Позняков 2013], и Цезарий здесь не исключение. Если отойти от богословской сущности подаяния, то в правовом смысле оно является в первую очередь имуществом, подлежащим обязательному дарению в пользу кого-либо (преимущественно нуждающегося). Однако не всегда такое имущество выполняет свое предназначение. Во всяком случае, источники зачастую оказываются на удивление скупыми на информацию о дальнейшей судьбе материальных средств, предназначенных для реализации милостыни среди бедняков. Интересный прецедент судебной тяжбы между неназванным цистерцианским монастырем и светскими лицами по вопросу владения некой собственностью описывается Цезарием. Ход процесса не описан автором сколько-нибудь подробно, поэтому те немногие сведения, приведенные им, оказываются важными. В результате разбирательства судьями данного дела, имущество по приговору было передано монастырю [op. cit.: 822]. Свидетельством того, что подаяние полностью инкорпорировано в систему христианских добродетелей, служит традиционный для католической литургии обряд сбора пожертвований во время оффертория6, который отсылает к практике подношения прихожанами древней Церкви хлеба и вина для евхаристии, когда лучшее отбиралось для алтаря, а прочие продукты потреблялись на общей трапезе и раздавались бедным. Что касается милостыни со стороны индивидуума, то без обусловленного раскаянием желания искупить грехи подаяние перестает быть в собственном смысле жертвованием Христа ради и превращается в откуп. Многочисленные попытки откупиться Цезарий атрибутирует ростовщикам, которые, по всей видимости, время от времени предлагали щедрое подаяние. Род профессиональной деятельности человека и его мотивация совершения акта подаяния влияют на качество подаваемых благ вне зависимости от того, сколь бы большими и ценными они ни были. Зачастую количество и частота подаяния служат конструированию и сохранению за дающим определенного (положительного) социального имиджа. Такой утилитарный подход, свойственный лицемерам, противоречит христианской заповеди тайного подаяния: «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного» (Мф. 6: 1)7. Э. Ле Руа Ладюри цитирует одного представителя подверженных катарству монтайонцев в том, что касается раздачи подаяния: «Я много жертвовал всякого добра. Так это не из любви к Богу, а чтобы иметь хорошую репутацию среди соседей. Чтобы они считали меня добрым человеком» [Ле Руа Ладюри 2001: 433]. Категория бедности также имеет амбивалентный характер. Когда она является фактической, для индивида она – источник стыда; когда это самоцель в рамках аскетической жизни, то бедность – явление положительное и похвальное. Здесь очевидно противопоставление религиозной и социальной практики [ibid.: 435]. Аналогичную установку, одновременно негативную и позитивную, можно и сегодня проследить в среде интеллектуалов по отношению к обществу потребления. Вопрос хорошей репутации в миру, в силу его вневременной насущности, обсуждают новиций и Цезарий в главе 68 четвертого 6

Офферторий, или приношение даров – часть католической мессы, открывающая евхаристическую литургию. 7 Далее следуют не менее экспрессивные стихи: «Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6: 2-4).

42

Valla. №4(4), 2018. раздела «Диалога». В фокусе обсуждения находится аспект восхваления дающего милостыню и принимающего странников сторонними свидетелями [Caesarius von Heisterbach 2009: 846]. Гейстербахский автор признает, что многие действительно занимаются благотворительностью в широком смысле слова лишь для того, чтобы приобрести таким способом мирскую славу, и это им успешно удается. Цезарий выделяет три человеческих психотипа: 1) те, кто в бедности щедро подают Христа ради и делятся последним, за что Бог их вознаграждает, посылая земные блага, после чего те перестают подавать (из-за дьявольских искушений), опасаясь снова впасть в нужду; 2) те, кто жертвуют в пользу нищих в надежде, что им воздастся как в этой жизни, так и в вечной; 3) те, кто подают только лишь ради Христа и его Царствия Небесного, и их Бог не покинет в земной жизни [ibid.]. То есть дарители, творящие благо из тщеславия, оказываются выключенными из сообщества нищелюбцев в принципе, так как объектом их «любви» является слава, хвала (gloria inanis, laus humana). Таким образом, тема монастырского призрения бедных заключает в себе несколько аспектов. Во-первых, непосредственная раздача милостыни всем нуждающимся, обращающимся в монастырь за помощью. Во-вторых, монастырское призрение является важной составной частью социального института гостеприимства в целом. Благочестивые монахи должны принимать всех странников, просящих о ночлеге или какой-либо иной форме приюта. В путниках, бедняках, прокаженных символически и иногда фактически персонифицирован Иисус, сам бывший в земной жизни странствующим проповедником. Если для обывателя раздача милостыни настоятельно рекомендована, то для монастыря это строго обязательная часть повседневности. Повышенным спросом монастырская благотворительность пользуется в голодные годы. Кроме того, немаловажным аспектом темы является метафизическая сущность милостыни, носящая в себе качества своего дарителя. Так, несмотря на то, что милостыня как необходимое проявление caritas не ставится под сомнение даже представителями еретических учений, оказанная ими забота о бедных не поможет снискать прощение заблуждений и Царствие Небесное. То же касается случаев, когда имущество, отданное в качестве подаяния, имеет неподобающее происхождение (получено в результате воровства, ростовщичества и т. п.). Однако подобные случаи в меньшей степени относятся к монастырскому имуществу и в большей – к частному светскому. Помимо «биографии» вещи, для осуществления добродетели необходима соответствующая благочестивая интенция: раскаяние в предыдущих прегрешениях и желание остаться анонимным (т. е. нежелание мирской славы). То и другое гарантируют чистоту и праведность дарителя. Данные промежуточные выводы позволяют заключить, что монастырское попечение носило многоаспектный характер, позволяло распределять материальные ресурсы монастыря в пользу бедных в периоды наибольшей социальной нужды (голод, эпидемии), а также служило дополнительными источником и средством ведения дидактической полемики как с мирянами, так и с монахами других монашеских орденов. Кузьменко Е.А., г. Москва

43

Кузьменко Е.А. Роль монастырей в практике призрения бедных в Средние века (на материале монастыря Гейстербах) Источники и литература Барлова 2010 – Барлова Ю.Е. Бедность, нищенство и социальное призрение в общественно-политической мысли России XVIII-XIX вв. // Вопросы истории. 2010. С. 118121. Бенедикт 1892 – Бенедикт Нурсийский. Устав // Древние иноческие уставы, собранные епископом Феофаном. – М., 1892. C. 591-653. Электронные версии: см. напр. Предание.ру: [http://predanie.ru/benedikt-nursiyskiy-prepodobnyy/book/68040-benedikt-nursiyskiy-ustav/] – Доступ на 01.06.2018. Ле Руа Ладюри 2001 – Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324) / Пер. с фр. В.А. Бабинцева, Я.Ю. Старцева. – Екатеринбург, 2001. Левкиевская 2004 – Левкиевская Е.Е. Нищий // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т. 3. – М.: Институт славяноведения РАН, 2004. С. 408-411. Позняков 2013 – Позняков А.С. Катары // Православная энциклопедия / Под ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Т. 31. – М., 2013. С. 688-693. СБО 2005 – Гостеприимство // Словарь библейских образов / Под общ. ред. Л. Райкена, Дж. Уилхойта, Т. Лонгмана. – СПб.: Библия для всех, 2005. С. 239-242. Салимбене 2004 – Салимбене де Адам. Хроника / Пер. с лат. – М.: РОССПЭН, 2004. Сычева 1996 – Сычева  В.С. Измерение уровня бедности: история вопроса // Социологические исследования. 1996. № 3. С. 141-149. Эксле 2007 – Эксле О.Г. Бедность и призрение бедных около 1200 г.: к вопросу о понимании добровольной бедности Елизаветы Тюрингской // Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / Пер. с нем. и предисловие Ю. Арнаутовой. – М.: НЛО, 2007. С. 159-202. Archiv für Sozialgeschichte 1987 – Archiv für Sozialgeschichte / Hg. von Friedrich-EbertStiftung. Bd. XXVII. Bonn, 1987. Caesarius von Heisterbach 2009 – Caesarius von Heisterbach. Dialogus miraculorum. = Dialog über die Wunder. Bd. 1-5. Komment. und übersetzt von N. Noesges und H. Schneider. Turnhout: Brepols, 2009. Klumker 1918 – Klumker Chr. J. Fürsorgwesen. Einführung in das Verständnis der Armut und der Armenpflege. Leipzig, 1918. Liber Usuum 1643 – Liber Usuum Sacri Cisterciensis Ordinis. Parisiis, 1643. Little 1978 – Little L.K. Religious Poverty and the Profit Economy in Medieval Europe. New York: Cornell University Press, 1978. Gründel 1980 – Gründel J. ‘Almosen’, Lexikon des Mittelalters. Bd. 1. München – Zürich: Artemis-&-Winkler-Verlag, 1980. S. 450-452. Dmitrewski 1913 – Dmitrewski M. v. Die christliche freiwillige Armut vom Ursprung der Kirche bis zum 12. Jahrhundert. Berlin; Leipzig, 1913. Witters 1974 – Witters W. ‘Pauvres et pauvreté dans les coutumes monastiques du Moyen Age’, Études sur l’Histoire de la Pauvreté. Sous la direction de M. Mollat. Paris : Publications de la Sorbonne, 1974. 

44

Valla. №4(4), 2018. Аннотация Данная статья представляет собой доработанные и углубленные результаты диссертационного исследования автора по вопросу общественного призрения в Средние века, не опубликованные ранее. В статье рассматривается призрение бедных и практика подаяния как обязательный элемент монастырской повседневности в Средневековье, заимствованный затем более поздними социальными институтами социального попечения. На основании средневековых нормативных и нарративных источников раскрываются практическая, идеологическая и символическая стороны оказания помощи нищим и путникам. В качестве примера фигурирует мужской монастырь Гейстербах, бывший в XIII веке крупным религиозным центром цистерцианского ордена. Цель данной статьи заключается в раскрытии роли монастырей в системе попечения о больных и нищих в средние века, а также характеристики феномена нищенствования как такового. Методология исследования темы монастырского призрения бедных включает герменевтический анализ текстов, типологический анализ, сравнительный анализ. В статье делается вывод о том, что монастырское призрение бедных заключает в себе несколько аспектов. Во-первых, непосредственная раздача милостыни всем нуждающимся, обращающимся в монастырь за помощью. Во-вторых, оно является важной составной частью социального института гостеприимства в целом. Монастырское попечение носило многоаспектный характер, позволяло распределять материальные ресурсы монастыря в пользу бедных в периоды наибольшей социальной нужды (голод, эпидемии), а также служило дополнительным источником и средством ведения дидактической полемики как с мирянами, так и с монахами других монашеских орденов. Изучение данной темы позволяет глубже проникнуть в историю формирования системы общественного попечения и понять принципы как прагматического, так и символического функционирования элементов этой системы. Ключевые слова призрение бедных; подаяние; монастырская повседневность; западноевропейское Средневековье; благотворительность; феномен нищенствования; цистерцианский орден; институт гостеприимства Сведения об авторе Кузьменко Елена Алексеевна, Институт государственной службы и управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (ИГСУ РАНХиГС) e-mail: [email protected]



45

[VALLA] материалы и публикации

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси Вступительная статья, перевод с французского и комментарий Я.Ю. Старцева Французская ренессансная и барочная поэзия с её вычурностью форм, красочностью образов, сложностью логических переходов и рифмованных софизмов известна в России достаточно хорошо. Не меньшая красочность и последующая романтизация самой эпохи породили множество литературных и окололитературных легенд, где прихотливо переплетаются реальные судьбы и их эпизоды, стихотворные строки, мифы и слухи (достаточно сравнить, например, реальную судьбу Сирано де Бержерака с его литературной судьбой и как автора, и как персонажа). Предлагаемая читателю подборка находится на стыке нескольких таких романтизированных историй, но с некоторым оттенком парадоксальности. Маргарита Валуа («королева Марго») не писала своих любовных стансов, хотя была влюблена в их адресата и вела с ним переписку; Луи де Бюсси д’Амбуаз, вероятно, также бывший её любовником, вполне мог адресовать свои стансы именно королеве – хотя известен вовсе не стихами и совсем другой любовной историей; независимо друг от друга оба персонажа популяризованы романами Александра Дюма, сделавшего их чуть ли не мемами приключенческой литературы и кинематографа; оба стихотворения кажутся вышедшими из одной риторической лаборатории, что отчасти верно. Стихотворение из 114 строк, известное как «Любовные стансы королевы Наваррской на её любовь к Шанваллону», появляется в записках церемониймейстера французского двора Пьера л’Этуаля, где оно датировано 1581 г. и приведено под этим заголовком без дополнительных указаний на авторство [Mémoires-journaux 1883: 157-160]. На основании этой записи текст стихотворения многократно публиковался под именем Маргариты Валуа (1553-1615), известной в массовой культуре как «королева Марго» и бывшей в ту пору супругой Генриха Бурбона (будущего Генриха IV на французском престоле) и, следовательно, королевой Наварры. Жак де Арле, сеньор де Шанваллон (? – 1630) действительно был долгое время возлюбленным королевы, что подтверждается как свидетельствами современников, так и их сохранившейся прозаической перепиской. Последующее тиражирование полного стихотворения либо его фрагментов делает утверждение об авторстве Маргариты Валуа достаточно распространённым; эта традиционная атрибуция присутствует и во многих серьёзных антологиях и хрестоматиях французской поэзии. Цифровая эпоха увеличивает масштаб: так, соответствующий запрос в Google даёт сотни ссылок, ассоциирующих этот текст с именем последней французской королевы из рода Валуа. Между тем многие публикаторы XVII-XIX вв. указывали на ошибочность такой атрибуции; наиболее авторитетный современный специалист по творчеству Маргариты Валуа, Элиан Вьенно, категорически отрицает авторство королевы, полагая вслед за Эжени Дроз, что автором мог быть либо придворный поэт Бенжамен Жамен (1540? – 1606?), либо сам адресат, сеньор де Шанваллон [Viennot 1994: 373]. Исследовательница также допускает вероятность того, что значительное количество стихов Шанваллона, как и сам спорный текст, были в действительности написаны Жаменом как своего рода «литературным негром» при важном вельможе [ibid.]. Сравнительный анализ затруднён, поскольку единственная публикация стихов Шанваллона – редкое, если вообще сохранившееся издание начала XVII в. Данные о Бенжамене Жамене ничуть не менее противоречивы и смутны. Начать можно с того, что долгое время исследователи сомневались в его существовании, полагая, что речь 46

Valla. №4(4), 2018. идёт о гораздо более известном поэте второй половины XVI в., Амадисе Жамене. Последовательное сложение данных разных источников превращает биографию в детективный квест: судя по свидетельствам современников и атрибутированию публикаций, братьев Жаменов всё же было двое, но обоих звали Амадисами (нередкое явление в эпоху высокой детской смертности) [Berthelin 1859: 9]. Старший из братьев известен под собственным именем – и на протяжении полувека соперничает по популярности с Агриппой д’Обинье, поэтами «Плеяды», Дю Бартасом и другими классиками того времени, – тогда как младший берёт себе частичный псевдоним и называется Бенжаменом Жаменом, или сьером Жаменом из Шатильона-на-Сене [Satires 1922: 96]. И для современников, и для потомков младший брат пребывает в тени старшего, не опубликовав, в отличие от Амадиса, оставшегося Амадисом, ни одного прижизненного сборника. Вместе с тем Агриппа д’Обинье, известный неукротимым нравом и нелицеприятной критичностью, отмечал, что «в двух братьях Жаменах странно то, что более учёный Амадис, знающий в том числе и погречески, поскольку переводил Гомера, крайне неудачно слагает по-французски, а его брат Бенжамен, владея лишь родным языком, снискал первенство своего века в сочинении стансов» [cf. Bonnefon 1892: 116], – замечание лестное, но плохо сочетающееся и с прижизненной популярностью Амадиса, и с тем, что Бенжамен известен своими переводами с латыни. Французский исследователь XIX в. говорит, что не знает «стихов, написанных на нашем языке до Бенжамена Жамена, которые лучше бы передавали философские абстракции» [Bonnefon 1892: 119], – суждение тем более уместное, что текст «Любовных стансов...» как раз и представляет собой жонглирование философскими абстракциями в духе надёжно атрибутированных стихов Бенжамена Жамена – но и модного тогда неоплатонизма Марсилио Фичино. Популярность такого стиля подтверждают и публикуемые тут же стансы де Бюсси. Наконец, практически все произведения Бенжамена Жамена при его жизни публиковались под именами других авторов – или в их авторских сборниках без уточнений, что только усиливает путаницу. Что касается поэтического наследия самой Маргариты Валуа, то оно хорошо изучено и опубликовано – прежде всего благодаря усилиям Элиан Вьенно; стилистика текстов существенно и очевидно отличается от «Любовных стансов». Вопрос об авторстве, таким образом, остаётся открытым – что отчасти подтверждается проведённым нами с помощью стилометрического пакета R-stylo [Eder et al. 2016] сравнением спорного текста с стихотворениями современников. Приведённый ниже график, построенный в результате перебора множества метрик, предлагаемых стилометрическим пакетом, основан на параметре, который с наибольшей надёжностью различает авторов анализируемых текстов – кластерный анализ 3-грамм на уровне графем при налагающемся делении исследуемого корпуса на блоки по 500 слов, без артиклей (орфография всех текстов предварительно была нормализована по правилам современного французского правописания). В качестве контрольной группы были взяты тексты Агриппы д’Обинье, Этьена Жоделя и Бероальда де Вервиля, собственно предмет анализа – корпуса Маргариты Валуа, Бенжамена Жамена и текст «Любовных стансов». Анализ частотности 3-грамм, на которой построено вычисление, достаточно наглядно показывает, что спорный текст (SARN на графике) не совпадает по этому параметру ни со стихами «королевы Марго» (Margot на графике), ни с текстами Бенжамена Жамена (BJamyn на графике), тогда как авторство в отношении других текстов определяется достаточно надёжно (ил. 1).

47

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева

Ил. 1. Результаты кластерного анализа корпусов творчества поэтов XVI в.

Авторство второго публикуемого стихотворения гораздо более очевидно и наглядно, – по крайней мере, в исследовательской среде нет серьёзных сомнений в атрибуции, а Луи де Бюсси д’Амбуаз (1549-1579) известен и другими стихами в сходной стилистике. Текст стансов де Бюсси сохранился в двух почти современных автору рукописных сборниках [Recueil1; Recueil2], на которых основаны публикации XIX и ХХ вв. В одной из рукописей текст озаглавлен «Песня, написанная покойным де Бюсси для королевы Наварры Маргариты, 48

Valla. №4(4), 2018. дочери короля Генриха II», что вполне соответствует свидетельствам современников о длительной любовной связи между Маргаритой Валуа и Бюсси д’Амбуазом, закончившейся до роковой для него интриги с графиней де Монсоро. Оба стихотворения в полной мере отражают модную при дворе Генриха III неоплатоническую риторику любви, построенную на противопоставлении части и целого, единства и разделённости, связанности различного, – и во многом отражающую характерный для эпохи извод позднесредневековой куртуазности. Современные читатели, впрочем, часто видят в этих текстах просто изысканное отражение страсти – что не исключает необходимой для такого отражения литературной культуры. Оба стихотворения представляют собой один из вариантов стансов итальянского образца – секстины с рифмовкой aabccb, как правило – с альтернансом в нерифмующихся строках; язык – нормализованный французский XVI в., без заметных диалектизмов, но с характерным для эпохи плавающим орфографическим стандартом. В остальном это классический александрийский 12-сложник с обязательной для него фиксированной цезурой. Перевод «Любовных стансов» сделан на основе исходного текста, приведённого Пьером л’Этуалем, в классическом издании [Mémoires-journaux 1883: 157-160], перевод стансов де Бюсси – на основе издания [Stances 1883], сверенного с рукописными версиями. Переводчик признателен Элиан Вьенно (Université Jean Monnet) и участникам форума «Век перевода» [http://forum.vekperevoda.com] за помощь при работе над переводом и комментариями.

Любовные стансы королевы Наваррской на её любовь к Шанваллону О, вы, чей злой азарт – неволить нашу волю, Услышьте мой ответ, узнайте вашу долю: Хотите понуждать – не встретите нужды, Хотите ославлять – но укрепите славу, Хотите направлять – получите расправу, Хотите враждовать – найдётся вам вражды. Плетите козни всласть, давите и тесните – Меж любящих сердец протянутые нити, Невидимую связь порвать вам не дано: Телесно мы поврозь, но душами созвучны, Телесно мы вдали, но в мыслях неразлучны, Мы порознь будто бы – и всё же мы одно. Как ни творите зло, я получаю благо: И с ростом горечи растёт моя отвага, И душу облегчит невиданный навет. Я счастье получу, от ваших кар страдая, У вас теперь в долгу, ничуть не занимая: Вы горе принесли, а мне и горя нет. Терзанья не томят – мне веселее стало: Присутствие врага задорит нас немало; Заточит остриё несчастий круговерть, Мучениям своим доверюсь без смущенья, Достанет страсти мне, достанет и терпенья: Пределом жизни – смерть, предел желанью – смерть. 49

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева Восстаньте на меня; хоть недругов в избытке, Но тщетен приступ ваш, напрасны все попытки: Упорней становлюсь, коль яростен напор. Выходит золото очистясь из горнила, И для души в огне лишь чистота и сила, И засверкает мощь, тоске наперекор. Не такова ль судьба высокой пальмы славной, Вздымающей, в борьбе извечной и неравной, Груз кроны, вопреки всей тяжести земной? Ствол тянется сильней, одолевая тягу, Противясь тверди – твёрд, царит подобно стягу, Взметнувшись от земли зелёной купиной. Кузнец железо гнёт, и бьёт со всей сноровки, Но не дробится сталь – ещё прочней от ковки, Плотней, острей, живей становится она. Ударов не боясь, им отвечает звоном, Приветствует накал узором закалённым, И волю обретёт, когда заклеймена. Огонь едва горит при слабом дуновеньи, Но если грянет вихрь – взрываются поленья, И яростный пожар гудит под ветра гуд: Трещит, рычит, ревёт, искрится горделиво, Порывистей и злей от каждого порыва, Под ветром вихревым до вихря сам раздут. Листва, удары, вихрь, крепят, острят, раздуют Ствол, сталь, и жар огня, – но попусту враждуют. Меня гнетут, и бьют, и стужею вихрят, Но крепче, и острей, и пламеннее стану, Как пальма, сталь, огонь – листве, битью, бурану Назло и вопреки стоят, звенят, горят. Пусть груз моих трудов крепит мои усилья, Пусть град моих невзгод пророчит изобилье, Пусть вихрь моей судьбы желанья горячит. Всё это для тебя, с тобою всё посильно, Душа моей души, будь счастьем изобильна И радость извлеки из горя и обид. Ты – тело для меня, а я истаю тенью, Ты для меня – душа, а я лечу к смятенью, Но если всё в тебе, меня и вовсе нет. Ничто, нигде, ни с чем – но всё собой объемлю, Связуя всё – с ничем, и небеса, и землю, Ничтожность радости – и всеохватность бед. 50

Valla. №4(4), 2018. Во мне страстей заря, во мне тоски юдоли, Равнины горьких бед, вулканы жгучей боли, Рыданий материк, моря солёных слёз, Сто дней для пустоты, и сто ночей для воя, Весна дурных надежд, сухое лето зноя, Осенних плачей стынь, и зимних льдов мороз. О, солнце глаз моих, о, если свет лишь снится – Как в облаках слепых запуталась ресница, Так изойдут глаза холодных слёз дождём, А молнии любви, сверкающие пеклом, Сквозь ночь меня сожгут, я стану жарким пеплом, И крик мой сотрясёт недвижный окоём. Читатели мои, моим поплачьте плачем, Мой вздох гоните прочь дыханием горячим: Зальют слеза к слезе пожар моих огней, А вздохи, единясь, растравят полыханье – Огню вода во вред, и на раздув – дыханье, Так удержите вздох, рыданья мне нужней. Во вздохах и в слезах, и плача и вздыхая, Всё жду – погаснет жар, утихнет боль глухая, Но влага далеко, а вздохи все при мне. Огонь едва затих – и тут же вновь займётся, Почти хватает слёз из глаз моих колодца, Но, вот желанья вздох – и снова всё в огне. Милей любой жары для саламандры холод, Но не опасен ей огня ревущий голод, Прохладу жар зазря палит, неутолён. Меня, как и её, вовек не тронет пламень, Она не прах, но ртуть, я не зола, но камень, Не страшен ей огонь, и мне не страшен он. Но нет ей в том беды, и нет мне в том спасенья: В ней холод ледяной, во мне накал горенья, Она лелеет стынь, а я лелею жар. Вблизи или вдали, ей не грозит кострище, Вдали или вблизи, со мною огневище, В морозе дар её, и в пламени мой дар. Для тела ты – душа, в душе ты – дух прекрасный, Для духа ты – огонь, в огне ты – жар всевластный, К живым и к мертвецам как зависть побороть? Пока живёшь – и мне нельзя мечтать о тризне, Ведь жизнь твоя во мне биенье держит жизни, А жизнь моя давно не держится за плоть. Тобой и для тебя живу, живя едва ли, Ты мной и для меня живёшь, – единым стали, И жизнь у нас одна, и смерти забытьё. 51

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева Я жажду умереть – но мысль о том крамольна, Ведь мы с тобой – одно, убью тебя невольно – И смерти я хочу, и не хочу её.  Стансы сеньора де Бюсси Влюблённые порой клянут любовный плен, Который волю их и честь низводит в тлен, Который слёз поток растравит горем пущим, Который боль несёт, и пал, и смерть во тьме – Но рядом с тяжестью оков в моей тюрьме Их беды и тоска подобны райским кущам. В любви моей сполна и пыток, и тревог – Едва темницы я ступаю на порог, Угроза гибели встаёт передо мною. Мне нужно ускользнуть от тысячи врагов, Ревнующих к тому, за что я пасть готов: Моя Любовь и Смерть идут одной тропою. Но умереть легко, но гибель мне мила, Какой бы под луной та сила ни была, Что рвётся сжечь, разъять, разбить мой склеп телесный – О, пытки нет такой, такого зверства нет, Чтоб я не претерпел, изведав бездну бед, Сумев зато припасть к одной руке прелестной! Эй, Ночь, твой жаркий мрак явил ещё вчера Мне Солнце счастия, сияние добра – А нынче ты моё похитила светило, И только призраки могильные кружат. Скорей, поворотись, верни его назад, Иначе мне и жизнь унылая постыла! О нет, ты для меня не сумрак гробовой, Благая Ночь – ты мой восторг, ты мой покой, Виденьем солнечным тебе одной обязан. Одной тобою жив, и милостью твоей, И сердце в кандалах не жаждет ярких дней. Что без тебя Любовь? Стрел нет, колчан развязан. И запертый в тюрьме, на фоне темноты Я вижу божества небесные черты, – Но не передаёт, увы, изображенье Всей сути той, кто мне отрада и закон. Прости, портрет, живи от ревности взбешён, Но перед нею ты не выдержишь сравненья. 52

Valla. №4(4), 2018. И разве есть в тебе чувствительный порыв, Что, вихрем обратясь, и всё воспламенив, Смирение души огнём охватит новым? Иной предмет претит желанью моему, Иного пламени искать мне ни к чему, И зачарован я очарованья зовом. Едва на Солнце тень, неясен окоём – Ночь скроет небеса, укутает плащом, Или титаны вновь ему грозят войною... Но кто б ни создавал небесный свет дневной, Он для Любви творил, и для неё одной – А я, увы, живу лишь темнотой земною. Что значат ночь иль день? Досужие слова! Мол, Солнце правит днём, в сияньи торжества, А Ночь – когда во тьме земля в права вступила. Но мне всю смену дней, небес, теней, ночей Дарит лишь яркий свет полуденных очей, Вы сами для меня и небо, и светило. Когда лучи зари проникнут в каземат, Любой кандальник снять свои оковы рад, На время тяготы железной избегая. Но я, с приходом дня, ищу остатки тьмы, Держусь своих оков, и не бегу тюрьмы: А как иначе? Ночь – Любови мать родная. Да, верно: счастлив я, и не отрину уз: Я цепи, железа, колодок тяжкий груз Несу, как раб несёт клеймо своё на коже. Да, я останусь тут, свободе вопреки: Мила темница мне, оковы мне легки, И каторжных цепей нет ничего дороже. Да, именем раба отныне я горжусь, Иного не хочу, прозванья не стыжусь – Я полюбил его, коль вам оно приятно. По нраву мне сей чин, и знаю, почему: Я получу всё то, что следует ему, И звание раба не только звуком знатно. Из ваших нежных уст я Солнцем назван был – Но это для того, что равный жар и пыл У Солнца и Любви, и равное величье. Их воплощенье – Феб, и яростен, и смел. Избыток у Любви огня, лучей и стрел, И между ей и мной едва ли есть различье. Мне лгут мои глаза, коль вас не углядят, Мне сердце лжёт, когда не чувствует ваш взгляд, Но жаждет вас любить, послушно вашим чарам. 53

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева Во мне желаний нет, когда не вас желать, Во мне дыханья нет, коль не по вам вздыхать, И, если не для вас – себе не нужен даром. Когда вас в мыслях нет, ревнуют мысли вас, Когда я не в себе – то с вами в этот час, Всегда при вас, и вам принадлежу по праву. О, бедствий нет таких, и нет таких угроз Что помешают мне – со смертью я возрос, И по опасности мы получаем славу. Я, заскучав без вас, вокруг едва взгляну, И взором пробегусь по ближнему окну – Завистники за ним таятся, злобу пряча. Предателей кругом неисчислима рать, Но что с того? Они и рады смерть призвать, Да трусость их – моя бессменная удача. Я в этот миг хочу навек унять их прыть, Ворваться, бить, колоть, пронзать, разить, убить, И руку вам подать, украшенную кровью. Но оскорбить боюсь невольно вашу честь, Благоговея к вам, сдержу пока что месть: Пусть тайна всякий раз соседствует с Любовью.

Комментарии Любовные стансы королевы Наваррской О, вы, чей злой азарт – неволить нашу волю (и далее): сопоставление однокоренных понятий – типичная черта средневековой французской поэзии (ср. то же в стансах де Бюсси), но их противопоставление – скорее влияние философии Фичино. В целом стихотворение представляет собой отповедь недругам, разлучившим влюблённых или не дающим им соединиться. Ты – тело для меня, а я истаю тенью: эта и следующая секстина, как и две последних, входят в число самых популярных поэтических цитат французского интернета и массовых хрестоматий / сборников, представляя собой редкий пример поэзии XVI в., непосредственно воспринимаемой неискушёнными читателями XXI в. Стансы графа де Бюсси Влюблённые порой клянут любовный плен: стансы де Бюсси в большей степени, чем «Любовные стансы королевы Наваррской» построены на классических – а для XVI в. уже архаичных – риторических приёмах; развёрнутое сравнение любви с пленом, с дальнейшей детализацией метафоры – один из них.

54

Valla. №4(4), 2018. Что рвётся сжечь, разъять, разбить мой склеп телесный: плотный ряд однородных перечислений, занимающих целую строку, а иногда – и несколько смежных строк, – типичный стихотворный приём французского Возрождения; входит в широкий обиход не раньше XV в. Ср. далее в тексте. Но не передаёт, увы, изображенье: противопоставление оригинала и портрета часто рассматривается культурологами как характерный признак становления европейского самосознания Нового времени. Пусть тайна всякий раз соседствует с Любовью: типичный для средневековой куртуазной лирики образ злонамеренных соседей, свидетелей, знакомых, которые могут раскрыть тайну влюблённых ревнивому мужу. Здесь снова виден архаизм стилистики «Стансов» в сравнении хоть с той же «Плеядой». Литература Berthelin 1859 – Berthelin E. Étude sur Amadis Jamyn, poète du XVIe siècle, né à Chaource près Troyes, son temps, sa vie, ses oeuvres. Troyes: Bouquot, 1859. Bonnefon 1892 – Bonnefon P. ‘Deux poèmes de Benjamin Jamyn’, in: Bulletin de bibliophile et du bibliothécaire. 1892. Pp. 115-122. Eder 2016 – Eder M., Rybicki J. and Kestemont M. Stylometry with R: a package for computational text analysis, in R Journal. 2016. No. 8(1). Pp. 107-121. [https://journal.rproject.org/archive/2016/RJ-2016-007/index.html] – Доступ на 10.08.2018. Mémoires-journaux 1883 – Mémoires-journaux de Pierre l’Estoile. Tome onzième. Journal de Henri IV. Recueils divers. 1610-1611. P.: Librairie des bibliophiles, 1883. Recueil1 – Recueil de pièces historiques, formé par Laurent BOUCHEL (1364-1628) // Bibliothèque nationale de France, Département des manuscrits, Dupuy 844. [http://archivesetmanuscrits.bnf.fr/ark:/12148/cc889474 ] – Доступ на 10.08.2018. Recueil2 – Recueil de pièces en vers et prose, et recettes diverses. 1601-1700 // Bibliothèque nationale de France, Département des manuscrits, Français 15222. [http://archivesetmanuscrits.bnf.fr/ark:/12148/cc457302] – Доступ на 10.08.2018. Satires 1922 – Les satires françaises du XVIe siècle recueillies et publiées, avec une préface, des notices et un glossaire par Fernand Fleuret et Louis Perceau. T. 2. P.: Librairie Garnier Frères, 1922. Stances 1883 – Les stances inédites de Bussy d’Amboise, publiées par André Jobert. ChateauContier: M. Leclerc, 1883. Viennot 1994 – Viennot E. ‘Les poésies de Marguerite de Valois’, in: XVIIe siècle. Avril-Juin 1994. No. 183. 46e année, no. 2. Pp. 349-375. Оригиналы Stances amoureuses de la Roine de Navarre sur ses amours avec Champvallon (1581) VOUS qui violentez nos volontez subjettes, Oyez ce que je dis, voyez ce que vous faites : Plus vous la fermerez, plus ferme elle sera; Plus vous la forcerez, plus elle aura de force ; Plus vous l’amorlirez, plus elle aura d’amorce; Plus elle endurera, plus elle durera. Cachez la, serrez la, tenez la bien contrainte : L’attache de nos cœurs d’une amoureuse estreinte 55

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева Nous couple beaucoup plus que l’on ne nous desjoint, Nos corps sont desunis, nos âmes enlacées, Nos corps sont séparez et non point nos pensées, Nous sommes desunis, et ne le sommes point. Vous me faites tirer profit de mon dommage. En croissant mon tourment vous croissez mon courage, En me faisant du mal vous me faites du bien : Vous me rendez content me rendant misérable. Sans vous estre obligé je vous suis redevable, Vous me faites beaucoup, et ne me faites rien. Ce n’est pas le moyen de me pouvoir distraire, L’ennemy se rend fort voyant son adversaire, Au fort de mon malheur je me roidis plus fort : Je mesure mes maux avec ma confiance ; J’ay de la passion et de la patience : Je vis jusqu’à la mort, j’aime jusqu’à la mort. Bandez vous conlre moy : que tout me soit contraire, Tous vos efforts sont vains, et que pourrez-vous faire ? Je sens moins de rigueur que je n’ay de vigueur. Comme l’or se raffine au milieu de la flamme, Je despite le feu où j’espure mon âme, Et vay contrecarrant ma force et ma langueur. Le palmier généreux d’une constante gloire Tousjours s’opiniastre à gaigner la victoire, Qui ne se rend jamais à la mercy du poids. Le poids le fait plus fort et l’effort le renforce, Et surchargeant sa charge on renforce sa force : II eslève le faix en relevant son bois. Et le fer refrappé sous les mains resonnantes Défie des marteaux les secousses ballantes, Est battu, combattu, et non pas abattu, Ne craint beaucoup le coup, se rend impénétrable, Se rend en endurant et plus fort et durable. Et les coups redoublez redoublent sa vertu. Par le contraire vent en soufflantes bouffées Le feu va rattisant ses ardeurs estouffées : Il bruit au bruit du vent, souffle au soufflet venteux, Murmure, gronde, craque à longues hallénées, Il tonne et estonne tout de flammes entonnées, Ce vent disputé bouffe et bouffit despiteux. Le faix, le coup, le vent, roidit, durcit, embraze, L’arbre, le fer, le feu par antipéristase. On me charge, on me bat, on m’esvente souvent, 56

Valla. №4(4), 2018. Roidissant, durcissant, et bruslant en mon âme, Je fais comme la palme, et le fer, et la flamme, Qui despite le faix, et le coup et le vent. Le faix de mes travaux eslève ma constance, Le coup de mes malheurs endurcit ma souffrance, Le vent de ma fortune attise mes désirs. Toy pour qui je palis, sujet de mon attente, Ame de mon âme, soit contente et constante, Et joyeuse jouy de mes tristes plaisirs. Nos deux corps sont à toy, je ne suis plus que d’ombre, Nos âmes sont à toy, je ne sers que de nombre. Las, puisque tu es tout, et que je ne suis rien, Je n’ay rien en l’ayant, ou j’ay tout au contraire : Avoir, et rien, et tout, comment se peut-il faire; C’est que j’ay tous les maux, et je n’ay point de bien. J’ay un ciel de désirs, un monde de tristesses, Un univers de maux, mille feux de détresse : J’ay un ciel de sanglots, et une mer de pleurs, J’ay mille jours d’ennuis, mille nuits de disgrâce. Un printemps d’espérance, et un hyver de glace, De souspirs un automne, un esté de chaleurs. Clair soleil de mes yeux, si je n’ay ta lumière, Une aveugle nuée évite ma paupière. Une pluye de pleurs découle de mes yeux : Les clairs esclairs d’amour, les esclats de sa foudre Entrefendent mes nuits et m’escrasent en poudre. Quand j’entonne mes cris, lors j’estonne les cieux. Vous qui lisez ces vers larmoyez tous mes larmes, Souspirez mes souspirs, vous qui lisez mes carmes. Car vos pleurs et mes pleurs amortiront mes feux. Vos souspirs et les miens animeront ma flamme : Le feu s’esteint de l’eau et le souffle l’enflamme. Pleurez doncques tousjours, et ne souspirez plus. Tout moite, tout venteux, je pleure, je souspire, Pour esteignant mon feu amortir le martyre : Mais l’humeur est trop loin, et le souffle trop près, Le feu s’esteint soudain, soudain il se renflamme : Si les eaux de mes pleurs amortissent ma flamme, Le vent de mes désirs la rattisent après. La froide Salamandre au chaud antipatique Met parmy le brasier sa froideur en pratique, Et la bruslante ardeur n’y nuit que point ou peu. Je dure dans le feu comme la salamandre. Le chaud ne la consomne, il ne me met en cendre, Elle ne craint la flamme, et je ne crains le feu. 57

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева

Mais elle est sans le mal, et moy sans le remède, Moy extrêmement chaud, elle extrêmement froide. Si je porte mon feu, elle porte son glas, Loin ou près de la flamme, elle ne craint la flamme, Ou près ou loin du feu, j’ay du feu dans mon âme. Elle amortit son feu, et je ne l’esteins pas. Belle âme de mon corps, bel esprit de mon âme, Flamme de mon esprit et chaleur de ma flamme, J’envie tous les vifs, j’envie tous les morts; Ma vie si tu vis ne peut estre ravie, Veu que ta vie est plus la vie de ma vie, Que ma vie n’est pas la vie de mon corps. Je vis par et pour toy, ainsi que pour moi mesme, Tu vis par et pour moy, ainsi que pour toy-mesme ; Nous n’avons qu’une vie, nous n’avons qu’un trespas, Je ne veux pas ta mort, je désire la mienne, Ma mort mesme est ta mort, et ma vie est la tienne : Aussi je veux mourir et je ne le veux pas.  Stances faictes par M. DE BUSSY Amans qui vous plaignez qu’Amour vous a domptez, Qu’il emporte l’honneur de votre liberté, Qui faictes de vos pleurs une source féconde, Qui mourez, qui bruslez au feu de tant d’ennuys, Voyez mon mal, mez fers, la prison ou je suys Et vous direz que c’est le paradis du monde. J’ayme aveq tant d’ennuiz et tant de cruautez Qu’entrant en ma prison je voy de tous costez La mort et les perilz d’une perte commune. J’ay a tromper les yeux de cent mil ennemys Envieux et jalouz du bien qui m’est permis: Mon Amour et ma Mort courent mesme fortune. O mourir agréable! o trespas bienheureux! S’il ya quelque chose au monde avantureux De feu de mal de Mort courez à ma ruyne. Rien n’est de si cruel, rien de tant inhumain Qui vaille seulement un baiser de sa main. Ha! qu’une mort est peu pour chose si divine! Et toy, Nuict, je me fis en ton obscurité Voir hier le Soleil de ma félicité, Ores que tu me laisse et que tu me ravie 58

Valla. №4(4), 2018. Les Umbres de la Mort viennent m’environner. Haste-toy, je te prie, o Nuict, de retourner Ou bien ne t’atens plus de me revoir en vie. Qu’on ne t’appelle plus Image de la Mort, O Nuict, tout mon bonheur, ma vie et mon suport, C’est toy par qui je vis le Soleil qui m’enflame. C’est toy par qui le vis, et c’est en ta faveur Que j’entre en la prison ou je laisse mon cœur. Et Amour est sans toy sans carquoys et sans flamme. Prison ou bien qu’encor je voye mille traicts De la divinité divinement portraicts, Si n’aprochent il poinct de l’essensse de celle Que j’adore en mon coeur qui me donne la loy. Ne soyez poinct jaloux, portraicts, pardonnez-moy: Croyez-moy ce n’est rien que de vous auprès d’elle. Je veux que vous ayez encore sentiment Si n’est-il pas en vous d’alumer un tourment, Une flame nouvelle à une âme subjecte. Je n’ay pour tout objet de mon affection, Je n’ay d’autre braisier que sa perfection Et la perfection est au prix imparfaicte. Que le Soleil la hault demeure sans flambeau, La Nuict couvre tousiours le ciel de son manteau, Ou bien que les Titans lui refacent la guerre. Quiconque feist jamais le Soleil et le jour Ne scavoit que c’estoit du plaisir de l’Amour. N’esce pas bien assez que le mien est en terre? Ce sont motz inventez du jour et de la Nuict De dire qu’il est jour quand le Soleil nous luist, Et que la Nuict survient quand la terre s’oppose. Il n’ya d’autre Nuict, d’autre jour, d’autres cieux Que voir ou ne voir poinct le ciel de vos beaux yeux. Vous, le Ciel, le Soleil, estes la mesme chose. Quand le Soleil épand ses rayons allumez, Les criminels qui sont en prison enfermez Ostent les fers des pieds, soulagent leur misère, Mais je suys ressebre quand le jour est venu. Je ratache mes fers, je suys plus retenu. N’esce poinct, que l’Amour a la Nuict pour sa mère? Si suis-je bienheureux de porter les liens, Ces chaisnes et ces fers que j’ayme et je retiens Comme un esclave tient les marques de sa prise. Qu’on ne me parle plus que c’est de liberté; J’ayme tant la prison ou je suys aresté Que je fais de mes fers l’honneur de ma franchise. 59

Любовные стансы королевы Наваррской. Стансы сеньора де Бюсси. Вступ. ст., пер. с франц. и комментарий Я.Ю. Старцева Que j’ay à gré ce nom d’esclave et qu’il me plaist Je ne veux plus scavoir d’autre nom et que c’est, Mais je l’ayme d’autant qu’il vous est agréable. Je l’ayme aussy d’autant que je monstre et je rends Tous les effectz égaulx à ce nom que je prens. Le nom est plain d’honneur, et d’effect véritable. Si vous plaist m’honorer de ce nom de Soleil, C’est d’autant seulement que le sort est pareil D’Amour et du Soleil qui ont mesme puissance. Un effect en deux noms Phébus porteur de retz. Amour est plain de feu de fiames et de traictz, Et d’Amour et de moy il n’y a différence. Mes yeux ne sont poinct yeux si ce n’est pour vous voir. Mon coeur n’est poinct mon coeur si n’est pour recevoir Les traicts de vos beautéz que j’adore et que j’ayme. Je n’ay poinct de désir que pour vous désirer, Je n’ay poinct de souspir que pour vous souspirer. Bref je ne suys poinct moy si ce n’est pour vous mesme. Si je ne pense en vous mes pensées sont jaloux. Si je suys hors de moy je me retrouve en vous: Je vy et suys à vous et rien ne me commande, Quelque malheur du ciel qui me puisse avenir Que l’espoir de la Mort ou je veux parvenir. Si le péril est grand, la gloire en est plus grande. Si l’ennuy quelquefois si longtemps d’estre seul Me force et me contrainct que j’égare mon oeil Dessus quelque fenestre aussy tost je regarde, Je voy de tous costes ces trahistres conjurez Qui désirent ma mort s’ils estoient asseurez: Leur coeur lache et non poinct ma fortune me garde. Lors d’un brave désir je veux pour me vanger Sortir, bleczer, tuer, me jeter au danger, Vous raporter la main de leur sang toute teincte. Mais la peur d’offenser au tort de mon desseing L’honneur que je vous doibs me saisit par la main. Jamais un grand Amour ne marche sans la crainte.

60

Valla. №4(4), 2018.

Ил. 2. Фрагмент рукописи Recueil2 с текстом стансов де Бюсси. Источник: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b90614776/f7.item

Аннотация Перевод с французского двух классических образцов любовной лирики XVI в. Ключевые слова XVI в.; любовная лирика; стансы; Маргарита Валуа; Луи де Бюсси д’Амбуаз Сведения о переводчике Старцев Ярослав Юрьевич, г. Екатеринбург, Институт философии и права УрО РАН e-mail: [email protected]



61

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся Catalogus librorum aulicorum incomparabilium et non vendibilium Перевод с латыни, вступительная статья и комментарии В.С. Макарова1 Проза Джона Донна, в отличие от его стихов, на русский почти не переведена и даже в оригинале не так хорошо изучена. Если стихотворения и поэмы Донна выходили во множестве переводов, в том числе в серии «Литературные памятники» при участии автора этих строк [Донн 2009], то из прозы Донна переведены лишь его знаменитая последняя проповедь и «Обращения к Господу» (Devotions upon emergent occasions) [Донн 2004]. К сожалению, часто встречается мнение, что проза Донна если не прямо скучна и схоластична, то намного менее экспериментальна и интересна, чем его стихи. Это совсем не так: среди прозаического наследия Донна на английском и латинском языках не только тома его чрезвычайно интеллектуальных проповедей, но и антииезуитская сатира-мениппея «Конклав Игнатия» (1611), полемический трактат «Псевдомученик» (1610), парадоксальная книга в оправдание самоубийства «Биатанатос» (1608), уже упомянутые «Обращения», «Богословские опыты» и ранняя проза – «Парадоксы и проблемы», пародийные «характеры», в которых Донн, словно упражняясь в составлении аргументов, защищает обычно отрицаемое – естественная женская красота хуже косметики, мудреца можно узнать по тому, что он постоянно смеется и т. д. Такая культура парадоксов существовала в университетах и юридических школах (Донн учился и там, и там – в Оксфорде, а возможно, и в Кембридже, а потом в лондонском Линкольз-Инне), где важную роль в образовании играл диспут. Особое место среди этих текстов занимает Catalogus librorum aulicorum incomparabilium et non vendibilium – на первый взгляд очевидное подражание Рабле с его каталогом книг библиотеки монастыря св. Виктора («Гаргантюа и Пантагрюэль», II.7). Этот небольшой латинский текст был впервые напечатан в третьем издании сочинений Донна (1650), которые подготовил к печати его сын Джон Донн-младший. Как указывает Хью Эдлингтон [Adlington 2012], публикация «Каталога...» вызвала множество подражаний ему на более современном материале в почти бесцензурной публичной сфере 1650-х. 1. Рукописные источники До прошлого года было известно всего 2 рукописных источника «Каталога...», что весьма немного, учитывая небольшой размер произведения и популярность стихов и даже парадоксов Донна у составителей и переписчиков рукописей [CELM Donne]. Как указывают Д. Старза Смит, М. Пейн и М. Маршалл, один из источников переписан с издания сочинений Донна 1669 г. и вложен в более раннее издание 1633 г. [Smith et al. 2018: 463]. Вторая рукопись была в 1929 году найдена Э. Симпсон в библиотеке кембриджского Тринитиколледжа [Simpson 1948: 149], по характерным особенностям текста, включая ошибки («Povy» вместо «Pory» и т. д.), она стоит довольно близко к тексту 1650 г. В ней отсутствуют заголовки №№ 26 и 27, которые, по мнению Симпсон, исключил сам Донн, не желая обидеть родственницу Ф. Бэкона – жену его нового покровителя сэра Роберта Друри [Simpson 1948: 153-154]. Смит, Пейн и Маршалл, напротив, полагают, что заголовки пропущены случайно, т. к. антибэконовский выпад сохраняется в №28, пусть имя автора там и не указано. Кроме того, в конце добавлены еще три заголовка, которых нет в издании 1650 г.: «Бальдус (т. е. Статья подготовлена в рамках проекта «Генезис литературного текста в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени: взаимодействие стилей и жанров» при поддержке Фонда Развития ПСТГУ. 1

62

Valla. №4(4), 2018. Убальд из Сент-Амана, автор IX века – В. М.) в похвалу лысине; Агриппа о тщете наук; Его же, похвала ослу». Как еще в начале тридцатых показал Р. Беннетт, эти заголовки нарушают логику «Каталога...», т. к. все три упомянутые книги действительно существовали – латинская эклога Убальда о лысине, хорошо известное сочинение Агриппы (о нем см. прим. 10), сто вторая глава которого действительно содержит похвалу ослу [Bennett 1933: 167]. Беннетт полагает, что заголовки попали в рукопись из какого-то другого перечня – скорее всего, пародийных энкомиев. В рукописи Тринити-колледжа последнее предложение введения читается несколько по-иному и поставлено после текста в качестве краткого заключения. Как убедительно показала Катрин Эттенхубер [Ettenhuber 2007], рукопись Тринитиколледжа (MS B.14.22) была составлена кем-то причастным к антипуританской полемике: в ней собраны проповеди, небольшие трактаты и другие тексты, критикующие радикальных протестантов. В этом контексте уместными оказались донновские выпады против С. Эджертона, Г. Робинсона и других пуританских богословов или, как в случае Робинсона, подозреваемых в симпатии к радикальным общинам. Наконец, в 2016 г. библиограф Вестминстерского аббатства Мэтью Пейн нашел еще одну рукопись «Каталога...», вероятно, более близкую к донновскому оригиналу – в ней отсутствуют фактические и грамматические ошибки кембриджского текста (полный перечень разночтений Смит и его соавторы приводят на стр. 29 своей статьи). Рукопись – небольшая книжечка из четырех страниц [Smith et al. 2018: 481-482] – так долго оставалась неизвестной потому, что оказалась среди деловых бумаг. Ни одна из рукописей не является авторской – почерк Донна хорошо известен по достаточно многочисленным автографам писем. Неясно также, насколько авторским является заглавие, в частности, оборот incomparabilium et non vendibilium, и даже единственным ли автором «Каталога...» был Донн. Можно предположить, что он был составлен в ходе некоей салонной игры, целью которой было высмеять лиц, принадлежащих к враждебной придворной, религиозной или литературной группе. Такой трактовке, однако, отчасти противоречат написанное от первого лица предисловие и резко политический характер нескольких заголовков. 2. Датировка Первый исследователь «Каталога» – Эвелин Симпсон – предложила в качестве даты его завершения 1611 год, когда, по ее мнению, Донн написал латинское письмо своему другу сэру Генри Гудьиру, прося вернуть отправленные ему ранее рукописи. Вероятно, письмо имело отношение к несостоявшемуся при жизни Донна проекту издания его сочинений; во всяком случае, Донн упоминает, что собирается свершить над рукописями «страшный суд» (extremum juditium) и что, если среди них нет его латинских эпиграмм или «сатирического каталога книг», то расстраиваться из-за их потери он не будет (si epigrammata mea Latina, et Catalogus librorum satyricus non sunt, non sunt). Письмо в переводе М. Маршалл полностью приведено в приложении к статье Смита и его соавторов [Smith et al. 2018: 485-487]. Смит и его соавторы, следуя датировке Иэна Шапиро, полагают, что письмо на самом деле было написано в начале 1605 г.: Донн спрашивает у Гудьира совета и упоминает о своей будущей поездке за границу, но речь, возможно, о поездке не с семейством Друри в 1611, а с сэром Уолтером Шутом в 1605 г. [Smith et al. 2018: 470-471]. Такая датировка мне кажется более убедительной, но еще более весомый аргумент – само содержание «Каталога...» Исключая шутки над европейскими мыслителями (Бонавентурой, Эразмом, Кардано, Пико и др.), которые могли быть придуманы как в конце XVI, так и в начале XVII в. – интеллектуальный ландшафт эпохи менялся не так быстро, – аллюзии на относительно современные события в целом указывают скорее на 1590-е, чем на 1600-е гг. Что касается указаний на личности, можно отметить несколько пластов: 63

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова а) люди, причастные к судебному преследованию и пыткам рекузантов-католиков: Топклифф, Филипс, и скорее всего, также Мэнвуд и Хил – адресаты наиболее нелицеприятных шуток. К началу XVII в. они (кроме Хила) либо умерли, либо лишились постов, а их злоупотребления стали предметом разбирательств, иногда судебных. В целом, в первое десятилетие правления Иакова с ослаблением гонения на католиков, возможно, сарказм в их адрес был уже менее актуальным; б) протестантские богословы (Броутон, Сатклифф, Робинсон) – выпады в их адрес не столь саркастичны, а репутация, на которой эти выпады основаны, складывается у них к концу 1590-х; в) «колоритные персонажи» эпохи (Ди, Шут, Принн, Батлер, Плат) также действовали скорее в 1590-е, чем в 1600-е; г) наконец, возможные знакомые Донна или его покровителей – люди круга лондонских антиквариев или сэра Томаса Эджертона (Коуп, Пори, Харингтон, Дэвис и др.) – могли стать предметом донновской шутки как во второй половине 1590-х, так и в начале 1600-х. Единственная группа адресатов, которая совершенно точно связана с событиями начала 1600-х гг. – это д) Бэкон и Барлоу, насмешка над которыми вызвана их позицией на суде по делу Эссекса (1601). Ни одного заголовка, который отсылал бы к позднейшим событиям, в «Каталоге...» нет. Косвенные данные (например, то, что Хью Плат называется «мастером», а не «сэром», см. прим. 17) указывают, что после 1605 г. текст вряд ли перерабатывался. С другой стороны, рыцарство Джона Харингтона, посвященного еще Эссексом в Ирландии в конце 1590-х гг., также не отражено в тексте. Если каждый заголовок в отдельности, относящийся к группам а) – г), дает возможность предполагать, что Донн мог иронизировать над авторами воображаемых книг через 5, а иногда и 10 лет после их смерти или прекращения активной деятельности, то весь «Каталог...» в таком случае оставляет ощущение серьезной устарелости. Новые темы раннестюартовского двора – скупые шотландцы, приехавшие с Иаковом, фаворитизм, мир с Испанией – неизбежно перехватили бы повестку дня. Разумеется, «Каталог...» не обязательно должен был быть написан за один присест – скорее всего, Донн (или коллектив авторов с его участием) неоднократно возвращался к нему, дополнял и расширял. Остается предположить, что большая часть «Каталога...» (очевидно, кроме пунктов №1, 27, 28, 31 и, возможно, частично 17) могла быть написана в 1597-1601 гг., когда Донн состоял на службе Лорда-хранителя печати Томаса Эджертона и связана с «секретарским» кругом – молодыми выпускниками университетов и лондонских юридических школ, которые были «референтами» у занимавших высшие государственные посты аристократов и чиновников. 3. Контекст «Каталога...» Такое прочтение «Каталога...» впервые предложил Пирс Браун в 2008 г. Написанный секретарем для секретарского круга, «Каталог...» переосмысливает традиционное противопоставление гуманиста и придворного «профана». Введение помещает эту оппозицию в рамки, уже опробованные Донном в Сатирах: условный автор «Каталога...» имеет некоторое отношение ко двору, вероятно, бывает там с поручениями, во всяком случае, имеет возможность наблюдать его жизнь. Разрыв между сюжетом, который задает введение, и самим текстом весьма значительный – можно себе представить условного придворного, который бы напомнил Бэкону о его книге «Лук для юристов». Наивный, но желающий быстро стать «ученым» придворный, как показывает Браун, уже использует некоторые элементы ренессансной учености: его утренние занятия иронически повторяют стадии работы ритора над речью [Brown 2008: 842]. 64

Valla. №4(4), 2018. В более широком смысле все занятия гуманистически образованного секретаря также подвергаются осмеянию [Brown 2008: 834]. По существу своей работы он должен читать документы и книги и представлять патрону краткую и логично выстроенную выдержку из них – эпитом (что соотносится с одним-двумя предложениями фиктивного заголовка), сохраняя со студенческих лет интерес к парадоксу как жанру, использующему традиционные системы аргументации для того, чтобы получить неожиданный и «противоестественный» вывод. В «Каталоге...» парадоксальный эффект производится за счет комического сочетания несочетаемых элементов: эпикурейской теории атомов Хилла и летящего зажигательного снаряда Плата, «медной головы» Роджера Бэкона и непробиваемого лицемерия его однофамильца Фрэнсиса. Часто эти сопряжения, как в случае Тарлтона и парламента, политически опасны, и остается надеяться только на тонкость сочетания, которая может оказаться непонятной для возможного доносчика. Но «Каталог...» невозможно свести только к политическому юмору или сатире на двор. Не случайно в нем примерно в равных пропорциях сочетаются адресаты из числа современников-англичан и европейских философов и богословов прошлых веков. Если Рабле создал карикатуру на схоластическую ученость, Донн пробегает почти по всем «большим именам» европейского знания, высмеивая внутренние противоречия в их текстах, или (как в случае с Лютером или Карлштадтом) реальное либо воображаемое противоречие биографии автора и его идей. Издеваясь над пристрастием к систематизации (не случайно во введении он ставит в один ряд философов и богословов, которые пытались эпистемологически или метафизически систематизировать мир, см. прим. 5-13), Донн, вероятно, целил и в нее саму. В связи с этим нельзя не вспомнить один из наиболее частых образов позднейших донновских проповедей – «очки», связанные с именем какого-либо философа, чаще всего Аристотеля, через которые мы смотрим на мир и видим лишь искаженную часть его. В эпоху, когда систематизация готовилась сделать новый скачок, создав индуктивную эмпирическую науку, Донн предвосхищает ее с глубоким скепсисом. Исследуя влияние на Донна традиции философского скептицизма, Анита Шерман отмечает недоверие поэта и богослова к жестким авторитетным нарративам [Sherman 2007: 91]. Конечно, степени иронии в «Каталоге...» различаются. Донн вполне мог сочувственно цитировать Раймонда Сабундского в проповеди или письме и иронизировать над «пригоршней дубов» – нереальным условием постижения трансцендентального. Вряд ли Донна можно назвать последователем скептицизма в духе того же Секста Эмпирика (который тоже попадает в список любимых авторов поклонников парадоксов и эпитомов) или даже Монтеня. Но Шерман, скорее всего, права – Донн действительно необычайно быстро переходит от интереса к критическому потенциалу теории к предвосхищению ее будущей ортодоксии (например, от открытий Кеплера – к отчуждающему характеру «новой философии», о котором он на демонстративно «птолемеевом» языке «стихии огня» и геоцентризма говорит в «Первой годовщине»). В конечном счете, условный «политик» и условный «философ» из числа предполагаемых авторов книг оказываются рядом совсем не случайно. Оба адресата донновской сатиры – объективно или с точки зрения автора – поразительно нерефлексивны, не замечают внутренних противоречий в том, что они говорят или пишут. Гиперболизируя эту нерефлексивность до гротеска (Флорио наполняет книгу похвалами самому себе, Бэкон, как медная голова под властью своего однофамильца, вещает о преступлениях Эссекса, Барлоу проповедует о том же по указке Роберта Сесила и т. д.), автор пытается удержаться в позиции ни на что не влияющего, но все замечающего наблюдателя. В таком гротескном мире не видны причины происходящего, все происходит «волею случая» (в оригинале глагольная форма sortiti sumus). Интерес читателей к «Каталогу...», насколько устаревшим это произведение ни казалось бы по форме, скорее всего, будет только возрастать. Жанр заголовка 65

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова несуществующей книги оказался на удивление живучим и до сих пор используется, например, в политической полемике, а сама скорость и острота такой «македонской критики» политического, философского, богословского – в целом, любого окружающего автора контекста – заставляет вспомнить, как Эвелин Симпсон предполагала, что именно в «Каталоге...» и в Сатирах читатель будет пытаться искать «настоящего» и «загадочного» Донна (‘Here is the authentic Donne, enigmatic, exasperating, intensely alive’) [Simpson 1948: 158]. Перевод «Каталога...» сделан с латинского текста в изданиях Симпсон [Donne 1930], Брауна [Brown 2018: 858-863] и Смита с соавторами [Smith et al. 2018: 478-481], а также сверен с английскими переводами в этих изданиях.

Ил. 1. Посмертное издание стихотворений Донна 1650 г.

66

Valla. №4(4), 2018.

Текст Волею случая заброшены мы в век2, где нет ничего отвратительнее, чем быть совершенным невеждой, и ничего не встречается реже, чем совершенное знание3. Все знают немногое из книг, и никто не знает всего, а значит, средний (и всеобщий) путь в том, чтобы, избегая и стыда невежества, и скуки чтения, прибегнуть к единому искусству во всем и казаться знающим все остальное. Есть те, кто наслаждается эпитомами4, парадоксами – зудом неординарных умов – и потому высоко ценят Луллия5, Гемму6, Сабундского7, Эмпирика8, Тритемия9, Агриппу10, Эразма11, Рамуса12 и еретических авторов13. Для умов 2

Когда было написано предисловие, неизвестно, но большинство комментаторов относит его к 1605 или

1611 г. В оригинале – созвучие: ...quo plane indoctis nihil turpius, plene doctis nihil rarius. Эпитома – краткое изложение более длинного произведения, в эпоху Донна (и часто в его стихах) также нечто, олицетворяющее собой «в миниатюре» более обширное явление. 5 Раймунд (Рамон) Луллий (ок. 1235-1315/1316) – философ и богослов, создатель системы аргументации в религиозных спорах, известной как «универсальное искусство» (ars universalis), а также вспомогательных схем и кругов. Р. Альбрехт в книге The Virgin Mary as Alchemical and Lullian Reference in Donne доказывает, что через испанских мистиков XVI-XVII вв. и итальянских платоников система Луллия была известна Донну [Albrecht 2005]. 6 Комментаторы полагают, что имеется в виду Йемме Рейнерсзоон, известный под латинизированным именем Гемма Фризиус (1508-1555) – фламандский математик, изобретатель и астроном, усовершенствовавший метод триангуляции и многие геодезические приборы. Тогда неясно, почему Донн помещает его среди философов – вероятно, комментаторы неправы и речь здесь идет о его сыне, Корнелии Гемме (1535-1578), профессоре медицины Лёвенского университета, авторе трактатов об универсальном знании De arte cyclognomica и De naturae divinis characterismis. Гемма-младший, как и Луллий, прибегал к универсальным кругам и таблицам, которые сводили воедино учения различных философов. 7 Рамон Сибиуда (Раймонд Сабундский, ок. 1485-1436) – каталанский философ, врач и богослов, профессор Тулузского университета. В труде по естественному богословию (Theologia Naturalis) доказывал возможность примирения веры и разума – позиция, принципиально важная для Донна, начавшего одно из посланий графине Бедфорд строкой: ‘Reason is our soul’s left hand, Faith her right’ (английские тексты стихотворений Донна цитируются по сводному тексту конкорданции Digital Donne, ср. рус. пер. Г. Кружкова: «Рассудок – левая рука души, / а вера – правая» [Донн 2009: 167]. Кроме ряда латинских изданий, известен французский перевод «Естественного богословия», сделанный Монтенем. 8 Секст Эмпирик (II половина II в. н.э.) – античный врач и философ-скептик. Как и Раймонд Сабундский, оказал сильное влияние на Монтеня и европейский неоскептицизм второй половины XVI – начала XVII века. Как указывает Л. Флориди [Floridi 2002: 84-85], «Против логиков» (часть большого труда Секста «Против ученых»), перевел на английский сэр Джон Вулли, отец донновского покровителя Фрэнсиса Вулли (1583-1611). А. Шерман указывает на выпады против скептиков в позднейших проповедях Донна [Sherman 2007: 48], однако уточняет, что речь идет не об античных скептиках, а о современных ему христианах, отрицающих Провидение. 9 Иоганн Гайденберг (по месту рождения прозвище Тритемиус, 1462-1516) – немецкий богослов, хронист, криптограф, настоятель бенедиктинского монастыря в Спонхайме. Труды «Стеганография» (конец XV в., опубл. 1606) и «Полиграфия» посвящены шифрам и таблицам их систематизации, запоминания и расшифровки. Как и его ученик Агриппа (см. след. прим.), имел репутацию мага. 10 Генрих Корнелий Неттесгеймский (1486-1535) – немецкий юрист, врач, алхимик, астролог и оккультный философ, взявший в честь родного города Кельна имя его античного основателя Марка Випсания Агриппы. Трудился в разных странах и городах Европы, сменив множество занятий (военная служба, врачевание, историография и др.). Автор ряда трудов, в т. ч. нашумевшего трактата «Об оккультной (в некоторых переводах – “тайной” – В. М.) философии» (De Occulta Philosophia Libri tres, опубл. 1531). Создал учение о магии как раскрытии взаимосвязей между материальным и духовным, дающих магу возможность управлять объектами материального мира, вызывать духов и т.д. Несмотря на то, что нет документальных свидетельств, что Агриппа практиковал магию в какой-либо форме, он еще при жизни имел репутацию чернокнижника. 11 Дезидерий Эразм (Эразм Роттердамский, 1466-1536) – голландский гуманист, философ-неостоик, библеист, христианский мыслитель. Несколько выбивается из этого ряда, так как не создал собственной 3 4

67

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова ленивых достаточно казаться знающими, если они могут убедительно обличить других в незнании. Но в этом пути слишком много зависти, и приводит он лишь к застывшему, неукорененному и раздутому знанию. Вам нужно следовать более благородному, скорому и ясному пути, менее уязвимому от упреков тех, кто следит за литературой. В силу естественного положения дел при дворе, где вы проводите время, у вас нет досуга на занятия литературой: после сна, который по обычаю нельзя разгонять до десяти утра14, вам надо одеваться в соответствии с днем, местом и чувствами. После того, как, глядя в зеркало, вы придаете лицу нужное выражение, надо решать, кого приветствовать улыбкой, а кого нахмурясь. Наконец, после пиров и развлечений сколько у вас остается времени, чтобы читать и совершенствовать свой разум? И все же вы бы хотели казаться учеными, чтобы иногда уметь элегантно и уместно похвалить своих спутников или королевских гончих. Хоть вы и не знаете того, что знают другие, зато вам известно то, что неизвестно им. Так вы и возвыситесь, следуя моим советам. Отдайте авторов, которых называют классиками15, на износ школьным учителям и университетским ученым, и стремитесь – с помощью тех, кому вы можете с безопасностью признаться в невежестве – найти книги, недоступные другим. В разговорах не ссылайтесь на признанных авторитетов. Напротив, цитируйте так, чтобы если вы не назвали имя автора, все бы приняли эти слова за ваши. Если же сказанное вами нуждается в опоре на имя автора, то ваша аудитория, которая раньше казалась всезнающей, с вашей помощью она узнает новые имена. Итак, для вашей пользы составил я этот список, чтобы, запомнив эти книги, Вы неожиданно почти по любой теме оказались бы если и не более знающими, чем другие, то, по крайней мере, знающими нечто иное. 1. Николас Хилл. О различении полов и гермафродитизме у атомов. Его же. Об их анатомии и о родовспоможении при их погребении16. С добавлением Искусства изготовлять зажигательные снаряды и необходимом для этой цели оборудовании, пера его соотечественника и современника Мастера Плата17. системы знания и не критиковал, как скептики, уже существующие. Судя по приписываемой Эразму книге (№22), Донн высмеивает как работы Эразма о логике, так и его сложное колебание между поддержкой и осуждением Реформации. 12 Пьер де ля Раме (Петр Рамус, 1515-1572) -французский философ, логик и теоретик педагогики, создавший собственную классификацию знания. Направленное на разграничение логики и риторики учение Рамуса пользовалось популярностью в университетах рубежа XVI-XVII вв. 13 Неясно, какие именно авторы имеются в виду, возможно, арабские философы и ученые. 14 Саркастическое описание жизни придворных перекликается с некоторыми фрагментами более ранних «Сатир» Донна. Так, в Сатире IV (конец 1590-х) рассказчик приходит ко двору поздно, когда все уже встали; ему кажется, что он пришел в театр (All are players…), так как видит перед собой отработанные позы и заученные выражения лиц. 15 Имеются в виду греки и римляне: их цитировать требовалось бы на соответствующих языках, которых придворные не знают. 16 Николас Хилл (Hill, 1570 – после 1610) – английский философ, автор труда «Философия эпикурейская, демокритова и теофрастова [имеется в виду Парацельс – В. М.], изложенная просто» (Philosophia epicurea, democritiana, theophrastica proposita simpliciter (1601)). По мнению У. Эмпсона, Донн мог читать книгу Хилла в библиотеке Бена Джонсона, который высмеял Хилла в скатологической поэме «О знаменитом путешествии» (Epigram CXXXIV. On the Famous Voyage) [Empson 1995: 42-43]. В книге в виде отдельных фрагментов («афоризмов») изложены идеи античных эпикурейцев о происхождении, форме и соединении атомов. Донн, утрируя, изображает хилловские атомы полностью антропоморфными, приписывая им форму идеального платоновского андрогина. 17 Мастер Плат – вероятно, Хью Плат (Plat, 1552-1608, возведен Иаковом I в рыцари 22 мая 1605 г., что дает нам terminus ante quem «Каталога...»), один из наиболее плодовитых английских изобретателей XVI в. Выпускник юридической школы Линкольнз-Инн, где, по обыкновению практикующих юристов, сохранял жилье в 1590-е годы, когда там же учился Донн. Начинал как автор моралистических поэм, в 1594 г. опубликовал большой труд об изобретениях «Сокровища искусства и природы» (The jewell house of arte and nature). Стоящее в оригинале выражение ignis vasorum можно понимать не только как зажигательный снаряд, но и как кухонный горшок или алхимический сосуд. Среди изобретений Плата есть как кухонные, так и алхимические приспособления, целая часть книги посвящена литью металлов. Возможно, Донн высмеивает

68

Valla. №4(4), 2018. 2. Подражатель Моисея. Искусство сохранять одеяния на сорок и более лет, написанное англичанином Топклиффом18, с комментарием на английском языке Джей. Стоунхауса19, автора трактата «Как не удаляться от моды»20, на том же языке. 3. Искусство вписать в кружок размером с монету в один пенни все истины из книги Джона Фокса, произнесенные от его собственного имени21. Написана Питером Бейл[c]ом22. 4. О том, что химера есть знак Антихриста, книга анонимного члена Сорбонны23. 5. Галатинус. О том, что евреи – убиквитарианцы, так как не имеют своей страны24. 6. О каноничности книги Товита25. На основании трудов раввинов и других, еще менее известных богословов, в книге подчитано количество волосков в хвосте собаки, а из их положений и комбинаций выводятся поразительные слова. Написана венецианцем Франческо Джорджо26.

саму широту изобретательского подхода Плата. Не очень ясно, почему книги Хилла и Плата представлены как конволют – может быть, несущиеся в пространстве атомы эпикурейской теории напомнили Донну зажигательные снаряды? 18 Ричард Топклифф (Topcliffe, 1531-1604) – печально известный расследователь дел по обвинению католиков в государственной измене (high treason) и других преступлениях. Неоднократно прибегал к пыткам и другим формам физического и психологического насилия. Сарказм Донна до конца не ясен: никаких книг Топклифф никогда не писал. Смит и его соавторы [Smith et al. 2018: 21] видят смысл записи в том, что вместо слова «одежда» (vestes, как в позднейшем списке) здесь использовано «одеяния» (vestimentes) – т. е. намек на то, что Топклифф готов долго выслеживать и держать в заключении католических священников. Других авторов с такой фамилией каталоги английских книг XVI – начала XVII вв. не содержат. Фамилия Топклиффа в некоторых списках Сатир подставлена вместо слова pursevant (расследователь), но какой вариант первичен, судить трудно. Резко негативное отношение Донна, как бывшего католика, чей младший брат умер в заключении, к Топклиффу и пыточному следствию 1580-х – начала 90-х гг. исследователи не подвергают сомнению. 19 Автора с именем Джейкоб или Джеймс и такой фамилией каталоги не содержат. Среди выпускников Оксфордского университета есть Джеймс Стоунхаус (Stonehowse), джентльмен из Лондона, в дальнейшем учившийся в Линкольнз-Инн (на 7 лет раньше Донна) и возведенный в рыцари в первый год царствования Иакова I. Вероятно, состоял в родстве с известным семейством Стоунхаусов из Рэдли. 20 В оригинале – по-английски ‘To keep clothes near the fashion’. 21 Джон Фокс (Foxe, 1516-1587) – английский церковный историк, автор прославленного собрания историй жизни христианских мучеников (Foxe’s Acts and Monuments). Наиболее известна его часть, посвященная протестантам, пострадавшим в XVI в. от католической английской монархии. В книге Фокса внимание к источникам (например, судебным протоколам) сочетается с тенденциозными антикатолическими комментариями – что и стало предметом осмеяния для Донна. 22 Питер Бейлс (Bales, 1547-1610?) – английский каллиграф, изобретатель «брахиграфии» – ранней формы стенографии. Современники отмечали его необыкновенно мелкий и четкий почерк – так, Дж. Ивлин передает, что Бейлсу удалось вписать Отче наш, Десять заповедей, Символ веры, несколько коротких молитв и еще несколько строк текста в кружок размером с однопенсовую монету. Обрамленный в золото и хрусталь, текст был поднесен королеве. 23 Точный смысл заголовка не полностью ясен, вероятно, Донн в духе Рабле иронизирует над схоластическим подходом богословов Сорбонны и их пристрастием к коллегиальным мнениям («анонимный профессор»). 24 Пьетро Галатино (Galatinus, 1460-1540) – итальянский ориенталист, монах-францисканец, автор трудов, критикующих Каббалу как способ интерпретации Ветхого завета. Убиквитарианцы – ответвление лютеран, полагавших, что как Христос присутствует повсюду Своей божественной природой, так же и телесная природа Его присутствует в причастии неотрывно от божественной. В донновской шутке так же по всему миру расселены евреи в рассеянии, не привязанные ни к одному месту исключительно. 25 Книга Товита – «второканоническая» в католической традиции и апокрифическая в протестантской. Упоминание собаки в названии – отсылка к ее сюжету: сын ослепшего Товита Товия в сопровождении верного пса и архангела Рафаила в виде юноши отправляется в Мидию, чтобы набрать денег для лекарство для отца. 26 Франческо Джорджи[о] (Giorgi, 1466-1540) – венецианский философ, монах-францисканец, автор трудов, доказывающих возможность христианской интерпретации каббалистических методов анализа священного текста. В книге «О гармонии всего мира» (De harmonia mundi totius) говорится о скрытых тайнах бытия, которые по закону подобия микрокосма и макрокосма могут открываться в мельчайших деталях.

69

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова 7. Мир Иерусалиму27, или разрешение яростного спора между раввинами Симеоном Кимxи и Онкелосом28 о том, будет ли человеческое тело, составленное (не дай Бог) из съеденной свинины, при воскресении отброшено, уничтожено, или очищено? Написана просвещеннейшим доктором Рейхлином29. 8. Пифагор иудео-христианский30, в котором показано, что 99 и 66 суть одно и то же число, если перевернуть страницу вверх ногами. Написана сверхсерафическим Джованни Пико31. 9. Что угодно из чего угодно, или Об искусстве расшифровывать любое перехваченное письмо и находить в нем измену32, пера Филипса33. 10. Геркулес Джона Харингтона, или О методе удаления экскрементов из Ноева ковчега34. 11. Поверьте, что у вас это есть, и оно появится. Правило для собирателей древностей, великая книга о мелких вещах, продиктованная Уолтером Коупом35, записанная его женой и переведенная на латинский его секретарем Джоном Пори36. Вероятно, Донн заимствовал это выражение из «Толкования на Псалмы» Августина, где в pax Hierusalem соединяются духовные и телесные проявления милости (misericordia). Примирение богословов в буквалистском споре о трефной свинине в таком контексте ироикомично. 28 Донн, вероятно, намеренно не очень точен в именах. В династии раввинов Кимхи, живших в Провансе в XII-XIII вв., известны отец – Иосиф и его дети – Давид и Моисей. Онкелос – легендарный римлянин, племянник императора Тита (по другим версиям – Адриана), перешедший в иудаизм. Давид Кимхи и Онкелос упоминаются в монологе Дол Коммон в комедии Джонсона «Алхимик» (IV.3). 29 Иоганн Рейхлин (Reuchlin, 1455-1522) – немецкий гуманист, филолог-гебраист, исследователь Каббалы. Как и Франческо Джорджио, полагал, что методы интерпретации текста, разработанные в раввинической традиции (прежде всего семейством Кимхи, на чьи работы он опирался), могут быть полезны для распространения христианства. В знаменитом споре о методах обращения иудеев (нач. XVI в.) отстаивал невозможность насильственного отнятия у них Талмуда и других священных книг. Донн иронизирует над тем, что Рейхлин слишком глубоко погрузился в атмосферу раввинической дискуссии и занят больше примирением мнений иудаистских богословов. 30 Очевидная пародия на «900 тезисов» Пико делла Мирандолы (1463-1494), которые должны были примирить все мыслительные и религиозные традиции, в т. ч. античную, иудейскую и христианскую. Имя Пифагора Самосского (VI – нач. V в. до н.э.) выбрано также не случайно – пифагорейство имело репутацию синкретической мистико-интеллектуальной философии, заимствовавшей многое из Египта и Вавилона, которые Пифагор, по легенде, посетил. 31 Заголовок пародирует манеру Пико доказывать, что разные положения разных школ и религиозных традиций (иудейской и египетской, христианской и иудейской, платоновской и аристотелевской и т. д.) в разных терминах говорят об одном и том же. Самого Пико по аналогии с «серафическим доктором» Бонавентурой Донн саркастически называет «сверхсерафическим» (superseraphicum), т. е. вознесенным превыше ангелов. 32 В оригинале подзаголовок – по-английски ‘Or the art of decyphering and finding some treason in any intercepted letter’. Острый и опасный для автора политический комментарий: перлюстрация писем вошла в обычай еще в 1580-е гг., во время раскрытия (или фабрикации) заговоров вокруг Марии Стюарт. 33 Томас Филипс (Philips, Phelippes, 1556-1625) состоял на службе сэра Фрэнсиса Уолсингема, где занимался в числе прочего расшифровкой писем лиц, обвиненных в заговорах против королевы Елизаветы. Часто утверждают, что именно подделанный Филипсом постскриптум в перехваченном письме Энтони Бэбингтона к Марии Стюарт в итоге привел обоих на эшафот. После смерти Уолсингема, как и Топклифф, постепенно вышел из фавора, был ненадолго заключен в тюрьму за долги. 34 Сэр Джон Харингтон из Келстона (1560-1612) – придворный, поэт, известный приписываемым ему изобретением сливного туалета, который он описал в политической сатире A New Discourse of a Stale Subject, called the Metamorphosis of Ajax (1596). Имя героя Аякса произносилось почти так же, как a jakes (стульчак, туалет). Продолжая игру слов, Донн вспоминает другого героя – Геракла, очистившего авгиевы конюшни от навоза, но помещает его в другой сюжет – на Ноев ковчег, который тоже якобы нуждался в очистке. Этот заголовок – один из немногих, не содержащих откровенной издевки. Геркулес фигурирует в комическом предисловии Харингтона к своему переводу «Неистового Роланда» Ариосто (опубл. 1591). 35 Уолтер Коуп (Cope, ок. 1553 – 1614) – английский юрист, государственный деятель и дипломат. С 1572 г. – чиновник опекунского суда, председателем которого был государственный секретарь Уильям Сесил, лорд Берли. Занимал также должность феодария по графствам Оксфордшир, Миддлсекс и городу Лондону, т. е. был ответственным за сбор налогов с поместий, находящихся под опекой из-за юного возраста их формального 27

70

Valla. №4(4), 2018. 12. Младший спаситель; книга, в которой просвещенный, но редко умеющий просвещать Хью Броутон поразительно доказывает, что тайна здоровья – в еврейском языке, а тайна языка – в учении самого Хью37. 13. Мартин Лютер. О сокращении молитвы Господней38. 14. Пригоршня дубов, или Искусство понимать трансценденталии. Написана Раймондом Сабундским39. 15. Царственный океан, или Пирамида, или Колосс, или Бездна умов: книга, в которой в 60000 писем к благородным персонам40 всех стран описано все, что можно сообщить о зубочистках и заусенцах. Чтобы избежать ненужной пышности, все письма написаны на понятных языках. Собраны и сведены воедино итало-англичанином Джоном Флорио, с посвящениями каждому их покровителей в отдельности. Первые семьдесят страниц книги занимает содержание, следующие 107 – дипломы, полученные от королей, со всеми их титулами, заверенные инквизиторами, следующие 97 книг заняты стихотворениями в похвалу автору41. 16. Правосудие в Англии. Досуги сэра Джона Дэвиса: О составлении приблизительных анаграмм и гравировке девизов на кольцах42. владельца. Участвовал в допросах арестованных по делу о заговоре Эссекса. В 1605 г. начал строительство большого загородного дома на севере Лондона, в котором разбил роскошный сад с редкими растениями. Известно, что у Коупа была коллекция рукописей и библиотека редких книг, он был близко знаком с Робертом Коттоном и другими лондонскими антиквариями. Роль жены Коупа – Дороти, урожденной Гренвилл, в данном контексте неясна. Возможно, Донн намекает на отсутствие у Коупа хорошего знания латыни (он не учился в университете, а лишь некоторое время был студентом юридической коллегии Грейз-Инн) и в целом на неумение разбираться в древностях. 36 Джон Пори (Pory, 1572-1636) – английский писатель, переводчик и путешественник. В последние годы XVI в. был помощником Ричарда Хаклита, собиравшего материалы о путешествиях и открытиях, сделанных англичанами, вероятно, работал также и с Коупом, помогая ему разбирать коллекции. 37 Хью Броутон (Браутон, Broughton, 1549-1612) – английский богослов и филолог-классик, в 1590-е гг. пытался осуществить проект нового перевода Библии с еврейского оригинала, но собрать средства на проект не удалось. Тяжелый стиль Броутона часто критиковали – в комедии Джонсона «Алхимик» проститутка Дол Коммон по требованию мошенника Фейса притворяется наследницей лорда, сошедшей с ума после чтения книг Броутона. 38 Аллюзия на то, что в латинскую Вульгату не входит доксология «Ибо Твое есть царствие и сила и слава во веки веков. Аминь», так как эта фраза отсутствует в Евангелии от Луки, а в Евангелии от Матфея обычно признается древней, но все же вставкой. Лютеранское богослужение и англиканская «Книга общих молитв» допускают ее присутствие. Вероятно, Донн имеет в виду то же самое, что и в Сатире II – будучи католическим монахом, Лютер, наверное, мечтал сократить длинные службы, но став вождем Реформации, напротив, удлинил молитву Господню: ‘When Luther was profest, He did desire / Short Pater nosters, saying as a Fryer / Each day his beads, but having left those lawes, / Addes to Christs prayer, the Power and glory clause’ (рус. пер. Г.М. Кружкова: «так сперва / Желал бы Лютер сократить слова / Святых молитв, когда, послушный инок, / По четкам он читал их без запинок, / Но отменив монашескую блажь, / Добавил Славу с Силой в Отче наш» [Донн 2009: 110]). 39 О Раймунде Сабундском см. прим. 7. 40 В оригинале – латинизированный английский: Milordis. 41 Джон Флорио (Florio, 1553-1625) – английский лингвист и лексикограф. Сын итальянского скульптора и англичанки, Флорио сам называл себя «итало-англичанином» (вероятно, по контрасту с «итализированным англичанином» из популярной поговорки – распутным и безнравственным). Преподавал иностранные языки и хорошие манеры в аристократических семьях, среди его покровителей были Филип Сидни и Генри Ризли, граф Саутгемптон, а после воцарения Иакова I Флорио стал учителем французского и итальянского языков для наследного принца Генри. Донн высмеивает агрессивную саморекламу Флорио: так, его ранний сборник пословиц «Первые плоды...» (1578) содержал 3 посвящения на итальянском и английском языках и 8 посвящений автору, а знаменитый англо-итальянский словарь «Мир слов» (в издании 1597 г.) – 8 листов предисловий и посвящений. Название этой книги, очевидно, и пародирует Донн. 42 Сэр Джон Дэвис (Davies, 1569-1626) – английский юрист, государственный деятель и поэт. Чуть ранее Донна учился в лондонских юридических школах, но не в Линкольнз-Инн, а в Миддл Темпл. Автор известного сборника эпиграмм (ср. «девизы на кольцах»), изданного в 1598 г. вместе с переводами элегий Овидия, выполненными уже покойным к тому времени Кристофером Марло. Юридическая карьера Дэвиса пошла в гору только при Стюартах – он был назначен генеральным прокурором Ирландии.

71

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова 17. Несколько добавлений к трудам Панчиролли43: к книге об утерянном – О добродетели и свободе народа, книга, начатая капелланом Джона Кэда и законченная Бьюкененом44; к книге о найденном – Многоименная болезнь, написанная по-английски Томасом Торни45 и впоследствии переведенная на латинский Томасом Кэмпионом46, а также О стремлении жениться после принятия монашеских обетов, книга Карлштадта47. 18. Бонавентура. Об удалении слова «не» из Десяти заповедей и добавлении его в Апостольский Символ веры48 19. О лжерыцарях, в одной книге. Эдвард Принн49, с некоторыми добавлениями Эдварда Шута50. 20. Джон Ди. О пригодности для навигации вод над твердью небесной и о том, куда в судный день причалят корабли – к тверди или к нашим берегам51. 21. Руководство для судей, содержащее множество чистосердечных признаний отравителей судье Мэнвуду52, впоследствии использованных оным для подтирки и анализа 43 Гвидо Панчироли (Panciroli, 1523-1599) – итальянский юрист и антикварий. Ему действительно принадлежат две книги «О примечательных вещах» (Rerum memorabilium) – первая посвящена знаниям, которые были забыты после античности, а вторая – наоборот, новым открытиям. 44 Джон (Джек) Кэд (?-1450) – предводитель восстания в эпоху Войны Роз, захватил Лондон, но, по свидетельствам современников, не смог сохранить поддержку горожан, поскольку восставшие предались беспорядочному насилию и грабежу. О его капеллане ничего не известно, вероятно, фигура выдумана Донном. Джордж Бьюкенен (Buchanan, 1506-1582) – шотландский гуманист и политический мыслитель, воспитатель Иакова VI (будущего Иакова I Английского). Считал, что властью король обязан народу и не должен нарушать закон, который он собой олицетворяет. Поддерживал свержение тиранов (De Jure Regni apud Scotos, 1579). Заголовок довольно двусмыслен – «добродетель и свобода» берут исток в неконтролируемом насилии, однако постепенно приходят в систему. Донн не сочувствовал радикальным идеям Бьюкенена, но тем не менее записал «добродетель и свободу» в раздел утраченного. 45 Судя по медицинской аллюзии, возможно, имеется в виду Томас Торни (Thorney, ум. 1614), домашний врач сэра Кристофера Бланта, проходивший вместе с ним по делу Эссекса, член и дважды глава (магистр) гильдии хирургов и цирюльников. Тем не менее какие-либо его труды неизвестны. 46 Томас Кэмпион (Campion, 1567-1620) – английский поэт, лютнист, композитор и врач. Возможно, смысл шутки в том, что Кэмпион и Торни вкладывали в выражение «многоименная болезнь» разный смысл – например, медицинский и любовный. 47 Андреас Рудольф Боденштейн фон Карлштадт (Karlstadt, 1486-1541) – немецкий реформатский богослов, профессор Виттенбергского университета, отлучен от церкви той же буллой 1521 г., что и Лютер. В 1522 г., после того как городской совет Виттенберга разрешил клирикам вступать в брак, женился на 15-летней девушке из бедной семьи. Если Донн иронизирует над жизнью Карлштадта, а не над его трудами (хотя он написал как минимум две работы в защиту священнического брака), он формально ошибся – Карлштадт не был монахом. 48 Бонавентура – вероятнее всего, Джованни ди Фиданца (1221-1274) – «серафический доктор», святой католической церкви, богослов, кардинал. Неясно, отсылает ли Донн к какому-либо из его текстов или, например, к активному участию Бонавентуры во II Лионском соборе (1272-1274), где вырабатывались приемлемые для византийской делегации формулировки воссоединения церквей. Возможно, что имеется в виду какой-то из многочисленных приписываемых Бонавентуре трудов (т.н. корпус Псевдо-Бонавентуры). Симпсон допускает, что сарказм Донна относится к какому-либо другому богослову по имени Бонавентура. При такой перестановке отрицательных частиц Декалог превращается из запрета в утверждение, а Символ веры – наоборот, в отрицание содержащихся в нем истин. 49 Как указывает Симпсон, Эдвард Принн (Prynne) – капитан корабля на службе Сесилов, участник английской интриги по возведению на португальский престол Антониу из Крату, в 1590-1591 гг. Принн был с тайной миссией в Марокко, где, возможно, представлялся аристократом. 50 Капитан Эдвард Шут (Chute) – об этом человеке почти ничего не известно. Он, скорее всего, не был в родстве с известным семейством Шутов (с одним из них, сэром Уолтером, Донн вместе путешествовал на континент в 1605 г.). По сохранившимся документам, Эдвард произвел в Лондоне скандал, требуя признать его (разумеется, фиктивное) рыцарство, в которое его якобы посвятили во Франции. 51 Джон Ди (Dee, 1527 – 1608/1609) – английский астролог, маг и философ-оккультист. Пародируя его идеи, Донн сводит воедино два направления его мысли – пропаганду английской морской экспансии и морской торговли как основного источника блага для империи и увлечение «енохианской магией» – общением с ангелами, которое Ди вел через медиума – своего ассистента Роберта Келли, желая узнать от них тайны надчувственного мира.

72

Valla. №4(4), 2018. экскрементов. Найдено у его слуг и собрано для собственного использования Джоном Хилом53. 22. Две книги о равновесии Эразма Роттердамского, или Искусство занимать позицию в споре. Первый метод называется простым, так как в споре (например, о том, происходит ли пресуществление?) на двух одинаковых бумажках пишутся слова «да» и «нет», а потом они кладутся на весы, и выбирается более тяжелая. Второй метод называется составным, потому что предложению с одной стороны соответствует предложение с другой: например, «Петр в Риме» и «Иоанн в Риме», и даже если они записаны на бумажках буквами равного размера, выбирается более тяжелая54. 23. Кардано. О несуществовании испускаемых ветров55. 24. Послеобеденная отрыжка Эдварда Хоби, или об Однозначном, а именно: о праве королей, а также о химерах, например, королевской и французской болезнях и т. д.56 25. Духовное искусство соблазнять женщин, или Эгертоновы проповеди под одеждой57. 26. Мастер Батлер из Кембриджа58. О живом пессарии59 и средстве вызвать любую женскую болезнь. Сэр Роджер Мэнвуд (Manwood, 1525-1592) – английский юрист, председатель суда Exchequer of Pleas, неоднократный участник процессов над рекузантами-католиками, где обычно занимал крайне жесткую позицию. Благотворитель, основал существующую по сей день школу его имени. Неоднократно обвинялся в коррупции – сохранилось его письмо к лорду Берли, где он предлагает государственному секретарю 500 марок за пост верховного судьи Суда королевской скамьи. Заключен под домашний арест за несколько месяцев до смерти – после того, как расследование доказало, что он угрозами вымогал у ювелира Андервуда золотую цепь. Очевидно, у Донна были серьезные причины ненавидеть Мэнвуда – его портрет в «Каталоге», вероятно, наиболее отталкивающий. Донн обвиняет его в том, что он (вероятно, за деньги) покрывал изобличенных им же преступников – такие обвинения в адрес Мэнвуда из других источников неизвестны. 53 Сэр Джон Хил (Hele, 1541?-1608) – английский юрист, член парламента, с 1594 – т.н. «сержант права» (Serjeant-at-Law), т. е. высокопоставленный юрист, имеющий право выступать в судах общего права (в таком суде председательствовал Мэнвуд). Современники обвиняли его в коррупции и ростовщичестве – известен конфликт Хила с лордом-хранителем печати Томасом Эджертоном, секретарем которого незадолго до того был Донн. В 1601 г. Эджертон составил отрицательный отзыв на проект сделать Хила Хранителем свитков (Master of the Rolls, вторая по статусу юридическая должность после Лорда-Верховного судьи), указывая, что Хил берет взятки у обеих сторон, а также пьянствует и буянит. Последнее и стало причиной его падения – Хил публично ударил герольда Уильяма Детика, за что после расследования Звездной палаты и был отрешен от должности. Последние годы провел в своем роскошном поместье Уэмбери. 54 Источник аллюзии неясен. Возможно, Донн иронизирует над тем, что Эразм критиковал католическую иерархию, но не поддерживал Реформацию, или отсылает к комментариям Эразма на послания Петра. Petrus sedet – фраза, часто встречающаяся в схоластических трактатах (например, «Сумме богословии» Фомы Аквинского) для иллюстрации различных модусов действия. 55 Джироламо Кардано (Cardano, 1501-1576) – итальянский математик, алгебраист, физик, астроном. Донн, вероятно, иронизирует над его работами об отрицательных и воображаемых числах. Браун видит здесь более прямую аллюзию на трактат Кардано «О тонкости» (De Subtilitate, 1550) [Brown 2008: 853]. 56 Сэр Эдвард Хоби (Hoby, 1560-1617) – английский дипломат и политик, автор богословских трактатов, участник встреч лондонских антиквариев (круг Р. Коттона, У. Кэмдена и др.). Божественное право королей – популярная политическая теория раннего Нового времени, утверждающая (в противовес теории Бьюкенена – см. прим. 44), что монарх получает власть напрямую от Творца и никак не обязан ею народу. Хоби заседал в восьми парламентах, бескомпромиссно отстаивая свободу слова в Палате общин. Неясно, почему от имени Хоби Донн называет химерой (т .е. чем-то мифическим) королевскую болезнь (золотуху, от которой, как считалось, излечивает прикосновение короля) и французскую болезнь (сифилис). 57 Симпсон, в отличие от ряда других комментаторов, полагает, что речь здесь не о сэре Томасе Эджертоне (1540-1617) – английском юристе и государственном деятеле, секретарем которого Донн был до своей женитьбы, а о его однофамильце, пуританском богослове Стивене Эджертоне (Egerton, 1555?-1621?), с 1598 г. – настоятеле церкви св. Анны в лондонском районе Блэкфрайерс. Эджертон – один из наиболее популярных пуританских проповедников рубежа веков, автор книги о катехизации. Вероятно, Донн иронизирует над его популярностью у женщин. Также важно отметить, что Эджертон, как многие объекты донновской критики, пользовался покровительством Уильяма Сесила, лорда Берли. 58 Уильям Батлер (1535-1617/1618) – английский врач и ученый, член кембриджского Клэр-колледжа. Известен своими эксцентрическими выходками и тем, что лечил пациентов, исходя из опыта, смешивая методы галенистов и сторонников Парацельса. В многочисленных анекдотах упоминается невоздержная жизнь Батлера, его пьянство и, возможно, гомосексуальность. 52

73

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова 27. Медный лоб Фрэнсиса Бэкона60: О Роберте I, короле английском. 28. Его же. Лук для юриста, или Искусство плакать на судебном процессе61. Более чем наполовину варварское, или о середине языка. 29. Андре Теве. О диаметральном течении через центр земли от полюса до полюса, по которому можно плыть без компаса62. 30. Квинтэссенция ада, или об отдельных пространствах в адских землях. Книга, в которой обсуждается пятая, незамеченная Гомером, Вергилием, Данте и другими авторамипапистами область ада, в которой чувства королей, вдобавок к мукам вечного проклятия, терзаются воспоминаниями о событиях прошлого63. 31. Доктор Барлоу64. Энкомий о докторе Шоу, капеллане Ричарда III65. Пессарий – устаревшее название вагинального суппозитория. Этот и следующий заголовок, несомненно, придуманы после суда над графом Эссексом и его соратниками в 1601 г. Сэр Фрэнсис Бэкон, барон Верулам, виконт Сент-Олбенс (1561-1626) – английский философ, юрист и государственный деятель. C начала 1590-х гг. Бэкон, чья юридическая карьера шла не так быстро, как бы ему хотелось, искал покровительства королевского фаворита Роберта Деверё, графа Эссекса. После ареста Эссекса Бэкон выступил одним из его обвинителей, которых возглавлял генеральный прокурор Эдвард Кук (именно этого поста через Эссекса в 1594 г. добивался Бэкон). Бэкону было поручено на основе судебных материалов написать «Декларацию о заговоре и измене Роберта, покойного графа Эссекса, и его сообщников» (A Declaration of the Practices and Treasons attempted and committed by Robert late Earle of Essex and his Complices…, 1601). Излагая показания изобличенных сторонников Эссекса, Бэкон неоднократно утверждает, что Эссекс планировал сам стать королем Англии: ‘That the Earle of Essex should be king of England’ [A Declaration… 1601: L2r], – отдав восставшим ирландцам Ирландию. Впрочем, в речи генерального прокурора Кука также описывался замысел Эссекса стать последним графом в своем роду и королем Робертом I. Экземпляр «Декларации» был в библиотеке Донна. Возможно, Донн имеет в виду также «Апологию Фрэнсиса Бэкона в ответ на обвинения по поводу покойного графа Эссекса» (Sir Francis Bacon His Apologie, In Certaine Imputations Concerning the Late Earle of Essex, 1605), опубликованную в виде письма к графу Девонширскому, где Бэкон высокопарно рассуждает о своей верноподданности и отрицает упреки в предательстве. Донн называет Бэкона «медным лбом» (Caput aeneum), конечно, имея в виду английскую идиому со значением непрошибаемой наглости. Еще один скрытый смысл – отсылка к однофамильцу Фрэнсиса, средневековому философу и ученому Роджеру Бэкону, которому, по легенде, удалось создать медную голову, способную окружить Англию медной защитной стеной (ср. рассуждения Бэкона о его заботе о королеве и стране). Сюжет о медной голове был хорошо известен по пьесе Р. Грина «Монах Бэкон и монах Бангей» (ок. 1589). 61 Как секретарь высокопоставленного юриста Донн, вероятно, мог лично присутствовать на суде над Эссексом или, по крайней мере, слышать об эмоциональных речах Бэкона, которого он обвиняет в лицемерии. Вторая половина заголовка комментаторам неясна, возможно, текст испорчен. 62 Андре Теве (Thevet, 1516-1590) – французский путешественник, монах-францисканец, автор естественной истории «Антарктической Франции» (неудавшихся французских колоний в Южной Америке). В «Каталоге» составляет своеобразную пару с Джоном Ди (см. прим. 51). Вероятно, поводом для шутки стало описание длинного и сложного пути в «Антарктическую Францию» в книге Теве. 63 Уподобление двора аду – одна из постоянных тем Сатиры IV, начиная с первых строк, где двор уподобляется чистилищу, которое хуже всякого ада. Встречается в ней и прямая отсылка к Данте: ‘and a trance / Like his, who dreamt he saw hell, did advance / It selfe on mee’. Очевидно, предполагаемый автор книги – какой-то пуританский богослов, смело называющий не только Данте, но и Гомера с Вергилием «авторами-папистами». 64 Уильям Барлоу (Barlow, ?-1613) – англиканский священник, богослов, с 1597 г. – настоятель лондонской церкви св. Дунстана-на-востоке, в дальнейшем – епископ линкольнский. 1 марта 1601 г. у креста св. Павла (крытая кафедра во дворе собора св. Павла) произнес проповедь о том, что Эссекс и его соратники угрожали не только королеве, но и всем лондонцам, а потому они вполне заслужили казнь. Проповедь была написана по пунктам, которые Барлоу передал государственный секретарь сэр Роберт Сесил (сын лорда Берли). Барлоу обвиняли в том, что он, как и Бэкон, предал своего благодетеля и более того, вставил в проповедь фрагменты исповеди Эссекса перед казнью 25 февраля, нарушив тем самым тайну исповеди. 65 Энкомий – похвальная речь, панегирик. Доктор Ральф Шоу или Ша (Shaw, Shaa, ?-1484) – популярный лондонский проповедник XV в. 22 июня 1483 г/ при большом стечении народа у того же креста св. Павла произнес проповедь на стих «прелюбодейные отрасли не дадут корней в глубину и не достигнут незыблемого основания» (Прем. 4:3), в которой доказывал, что не только дети Эдуарда IV (известные как «принцы в Тауэре») – незаконнорожденные, но (если верить «Истории короля Ричарда III» Т. Мора) и сам Эдуард, и все его братья, кроме герцога Глостера, будущего короля Ричарда III – также незаконнорожденные. Донн считает обе проповеди (Барлоу и Шоу) образцом наглого лицемерия. Болд сообщает, что Донн написал длинное письмо 59 60

74

Valla. №4(4), 2018. 32. Все, что угодно, или опровержение всех ошибок в богословии и всех других науках и механических искусствах, сделанных всеми людьми – живущими, умершими и теми, кто еще не родился, составленное доктором Сатклиффом66 однажды вечером после ужина. 33. Доктор Робинсон67. О том, годен ли пуританин в епископы. 34. Тарлтон68. О привилегиях парламента.

Источники и литература Adlington 2012 – Adlington H. ‘“The State’s Book-man?”: References to Milton in Satirical Book Catalogues of the Interregnum’, The Seventeenth Century. 2012. No. 4 (27). Pp. 454-476. Albrecht 2005 – Albrecht R. The Virgin Mary as Alchemical and Lullian Reference in Donne. Selingrove: Susquehanna University Press, 2005. Bacon 1601 – [Bacon F.] A Declaration of the Practises & Treasons attempted and committed by Robert late Earle of Essex and his Complices, against her Maiestie and her Kingdoms Imprinted at London by Robert Barker, 1601. Bald 1970 – Bald R.C. John Donne: A Life. Oxford: Oxford University Press, 1970. Bennett 1933 – Bennett R.E. ‘The Addition to Donne’s Catalogus Librorum’, Modern Language Notes. 1933. No. 3 (48). Pp. 167-168. Brown 2008 – Brown P. ‘“Hac ex consilio meo via progredieris”: Courtly Reading and Secretarial Mediation in Donne’s The Courtier’s Library’, Renaissance Quarterly. 2008. No. 3 (61). Pp. 833-866. CELM – Catalogue of English Literary Manuscripts 1450-1700. John Donne. [http://www.celm-ms.org.uk/authors/donnejohn.html] – Доступ на 10.08.2018. Digital Donne – Digital Donne: The Online Variorum. A Complete Concordance to the Poems of John Donne. [http://donnevariorum.tamu.edu/toolsandresources/poems-concordance/] – Доступ на 10.08.2018. Donne 1930 – Donne J. The Courtier’s Library: Or Catalogus Librorum Aulicorum Incomparabilium Et Non Vendibilium. London: Nonesuch Press, 1930. Empson 1995 – Empson W., Haffenden J. (ed.) Essays on Renaissance Literature: Donne and the New Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. сэру Генри Гудьиру с гневной критикой книги Барлоу «Ответ англичанину-католику» (опубл. 1609) [Bald 1970: 216]. 66 Мэтью Сатклифф (Sutcliffe, 1550?–1629) – англиканский богослов, юрист, настоятель Эксетерского собора. Известен своими энциклопедическими знаниями, полемическими трактатами и проектом Челсиколледжа – коллегии богословов, которые могли бы вести полемику с католиками и объединять усилия с теологами из других протестантских стран. Сатклифф финансировал колледж из средств, которые получал от вложений в колониальные экспедиции в Северную Америку. За 1590-е гг. издал около двадцати книг, из которых первая, изданная анонимно в 1590 г., в длинном названии содержала слова «раскрытие ошибок и страшных язв» (A remonstrance: or plaine detection of some of the faults and hideous sores of such sillie syllogismes and impertinent allegations…). В библиотеке Донна присутствовали две книги Сатклиффа [Brown 2008: 837]. 67 Генри Робинсон (Robinson, 1551/2-1616) – англиканский богослов, с 1597 г. – епископ Карлайлский. В юности – капеллан архиепископа Кентерберийского Эдмунда Гриндала, склонного к пуританским взглядам. На карлайлской кафедре активно боролся с католиками, имевшими поддержку в графстве, и делал значительный акцент на проповедничестве. Донн подразумевает, что Робинсон был тайным радикальным пуританином, противником епископства (и при этом епископом). В том же самом Робинсона обвинял Стивен Эджертон. 68 Ричард Тарлтон (Tarlton, ?-1588) – знаменитый английский актер, музыкант и писатель, известен своими рифмованными стихотворными импровизациями. «Привилегии палаты» – предмет частых споров на заседаниях елизаветинских и раннестюартовских парламентов: является ли право свободно обсуждать вопросы государственной политики неотъемлемым свойством Палаты общин в силу ее существования или оно даруется монархом и может быть отнято в любой момент? Приписывая Тарлтону книгу о привилегиях парламента, Донн, очевидно солидаризируясь с защитниками привилегии (многие из них были его знакомыми, например, Лионел Крэнфилд или Ричард Мартин), грустно подчеркивает, что привилегия – не более чем шутка. У. Болд полагал, что этот заголовок отсылает к дебатам о привилегии на первой сессии первого парламента Иакова (1604) [Bald 1970: 145].

75

Джон Донн. Каталог книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся. Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. В.С. Макарова Ettenhuber 2007 – Ettenhuber K. ‘“The best help God’s people have”: Manuscript Culture and the Construction of Anti-Calvinist Communities in Seventeenth-Century England’, The Seventeenth Century. 2007. No. 2 (22). Pp. 260-282. Floridi 2002 – Floridi L. Sextus Empiricus: The Transmission and Recovery of Pyrrhonism. Oxford: Oxford University Press, 2002. Sherman 2007 – Sherman A. Skepticism and Memory in Shakespeare and Donne. New York: Palgrave Macmillan, 2007. Simpson 1948 – Simpson, Evelyn M. A Study of the Prose Works of John Donne. Oxford: Clarendon Press, 1948. Smith et al. 2018 – Smith D.S., Payne M., Marshall M. ‘Rediscovering John Donne’s Catalogus librorum satyricus’, The Review of English Studies. 2018. No. 290 (69). Pp. 455-487. Донн 2004 – Донн Дж. По ком звонит колокол. Обращения к Господу в час нужды и бедствий. Схватка Смерти, или Утешение душе, ввиду смертельной жизни и живой смерти нашего тела. – М.: Энигма, 2004. Донн 2009 – Донн Дж. Стихотворения и поэмы. / Изд. подгот. А.Н. Горбунов, Г.М. Кружков, И.И. Лисович, В.С. Макаров. – М.: Наука, 2009. – (Литературные памятники).
 Аннотация Вниманию читателей предлагается комментированный перевод одного из малых латинских произведений Джона Донна – сатирического «Каталога книг придворной библиотеки, несравненных и нигде не продающихся». Приведены аргументы в пользу более ранней (1597-1601) датировки большей части текста, учитывая недавнюю находку рукописного источника «Каталога...» в книгохранилище Вестминстерского аббатства, уточнены некоторые аллюзии на современные автору лица и события. Связывая вслед за П. Брауном «Каталог...» с т. н. «секретарской культурой» тюдоровского и раннестюартовского двора, переводчик рассматривает текст Донна как скептический выпад против излишней систематизации философских и богословских теорий позднего Средневековья и раннего Нового времени, которые в «Каталоге...» рядоположены с жесткой критикой политических фигур. Ключевые слова XVI в.; XVII в.; Англия; Джон Донн; секретарская культура; сатира Сведения о переводчике Макаров Владимир Сергеевич, гуманитарный университет. e-mail: [email protected]

г.

Москва,

Православный






76

Свято-Тихоновский

[VALLA] рецензии

Valla. №4(4), 2018.

«Сказание о граде Свияжске» глазами историка 21 февраля 2018 г. в Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась выставка «Сказание о граде Свияжске», посвященная начальным страницам истории города-крепости. Основанный по воле Ивана IV накануне грандиозного Казанского похода Свияжск неслучайно привлек к себе внимание столичной научной общественности. В 2017 г. Свияжский Богородицкий монастырь, бывший некогда центром христианизации волжского правобережья, оказался внесенным в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Помимо Государственной Третьяковской галереи, в масштабном проекте приняли участие многие научные учреждения страны, в том числе Государственный музей изобразительных искусств (в дальнейшем – ГМИИ РТ) и Национальный музей Республики Татарстан, Государственный исторический музей, Библиотека Академии наук, Российская государственная библиотека и др. К работе над выставкой были привлечены ведущие специалисты по истории русского искусства XV-XVII вв. из Москвы, Казани, СанктПетербурга, Мурома, Ярославля. И можно сказать, что тщательно готовившийся проект, безусловно, состоялся. Основу выставки составили произведения иконописи, лицевого шитья, памятники русской книжности, связанные с начальной историей града Свияжска. Выставочное пространство решено было разделить – очень удачно – на две неравные части. В первом зале разместились экспонаты, имеющие непосредственное отношение к основанию свияжской крепости, а также Казанскому походу 1552 г.: образа святых покровителей русского воинства и первых миссионеров Казанского края (прп. Сергия Радонежского, князей Владимира, Бориса и Глеба, архангела Михаила и проч.), масштабная икона «Благословенно воинство небесного царя», Царственная книга, содержащая в себе иллюминированную летописную повесть о построении Свияжска. Экспозиция второго зала включала в себя уникальные иконостасы XVI-XVII вв. из Успенского собора и Троицкой церкви Свияжска, созданные в годы служения первых казанских и свияжских владык (ныне – собрание ГМИИ РТ). Были здесь представлены и памятники лицевого шитья XVI столетия из храмов и монастырей Казанской епархии, привезенные первыми казанскими миссионерами рукописные книги, личные вещи первого свияжского архимандрита Германа и др. К открытию выставки вышел одноименный каталог (Сказание о граде Свияжске. – М.: Гос. Третьяковская галерея, 2018. – 256 с. : ил). Если художественное оформление, искусствоведческая составляющая как выставки, так и каталога выполнены на солидном уровне и, с незначительными оговорками, заслуживают самой высокой оценки1, то об их исторической составляющей этого сказать, увы, никак нельзя. Во многом это связано, очевидно, с тем обстоятельством, что к организации выставки и составлению каталога не было привлечено ни одного специалиста по истории Казанского края. В роли куратора и автора-составителя выступила замечательный исследователь русской иконописи Т.Е. Самойлова, научного редактора – знаток древнерусской иконы Н.Н. Шередега. Отсутствие специализирующегося на истории русского Средневековья и Казанской епархии рецензента, безусловно, сказалось на качестве исторических экскурсов, представленных как на выставочных стендах, так и в тексте каталога. Во вступительной статье каталога под заглавием «Крещенская купель Казанской земли» Т.Е. Самойловой (с. 9-24) была предпринята попытка сжато и емко осветить историю основания и первых десятилетий жизни города-крепости Свияжска. Несомненной заслугой исследовательницы следует признать анализ символического значения иконного ряда в 1 По не вполне понятным причинам организаторы выставки обошли вниманием одну из наиболее ярких достопримечательностей Свияжска – фрески Богородицкого монастыря. Отсутствуют в экспозиции и иконные образы первых казанских святителей Гурия, Германа и Варсонофия.

77

Белов Н.В. «Сказание о граде Свияжске» глазами историка иконостасах Успенского собора и Троицкой церкви Свияжска, связанных с миссионерской программой архимандрита Германа (с. 17-24). Впрочем, ценность очерка Т.Е. Самойловой в значительной степени снижается из-за недопустимого количества фактических ошибок, вызванного недостаточным знанием источников. Так, не может не удивлять «плавающая» дата основания Свияжска, в контексте выставки выступающая наиболее важным хронологическим рубежом. По мнению автора вступительной статьи, это произошло «за два года до Казанского похода», т. е. в 1550 г. (с. 10). Та же дата обозначена на информационном стенде, встречающем посетителей выставки. Несколькими строками ниже Самойлова уже верно называет год основания города – 1551, указывая при этом, что доставка «града деревяна» в устье Свияги была осуществлена в апреле (там же). На самом деле это произошло 24 мая 1551 г. [ПСРЛ 13: 164]. Закладка городских стен состоялась уже следующим утром, 25 мая, в день памяти Иоанна Предтечи. Вызывает вопросы трактовка Самойловой обстоятельств смерти первого архимандрита Свияжского Богородицкого монастыря, а впоследствии второго казанского архиепископа Германа (Садырева-Полева). Всецело доверяясь путаному рассказу Андрея Курбского, исследовательница утверждает, что в 1566 г. Герман был убит по приказу Ивана Грозного, отказавшись занять митрополичий престол (с. 23)2. В то же время источники свидетельствуют, что Герман скончался в Москве во время морового поветрия 6 ноября 1567 г. [Гермоген 1912: 40; НИОР РГБ. Ф. 228. № 185. Л. 307 об. – 308]. Встречаются и казусы иного рода. Ведя разговор о Казанском взятии 1552 г., Самойлова отмечает, что «походы на гордую Казань совершали и прежние русские государи – и Василий I Дмитриевич (курсив наш. – Н. Б.), и Иван III, и Василий III» (с. 10). В случае с Василием I, по всей вероятности, имеется в виду карательный поход 1399 г. Однако никакой «гордой» Казани на тот момент еще не существовало, Казань являлась лишь одним из небольших ордынских городов. Казанское ханство было образовано только полвека спустя, в 1440-х гг. В 1399 же году московские рати, мстя татарам за разорение Нижнего Новгорода, прокатились огненным валом по временно отколовшимся от Орды булгарским княжествам, разорив «Болгары Великие и град Жукотин и град Казань и град Кременчюк и всю землю их (татар. – Н. Б.) повоева» [ПСРЛ 25: 225-226]. Неверно указана Самойловой дата обретения и перенесения в Свияжск мощей св. Германа – 1591 вместо 1592 г. (с. 24) [Гермоген 1912: 40-41]. Описание событий Смутного времени небрежно до крайности. Уместно процитировать интересующий нас пассаж целиком: В 1606 году в Московском Кремле, где уже бесчинствовали иноземцы, Гермоген принял на себя бремя патриаршества (польские войска вступили в столицу 1 октября 1610 г. – Н. Б.). Первое, что он сделал – потребовал немедленного вывода польских войск из России и обратился к народу с призывом отстоять Отечество (война с Польшей началась лишь в 1609 г., а первое послание Гермогена датируется декабрем 1610 г. – Н. Б.). За это поляки заточили Гермогена в Чудовом монастыре, где он принял мученическую смерть от голода. Однако по его патриаршескому благословению русский народ поднялся на борьбу за освобождение Отечества, и в 1611 году ополчение во главе с Кузьмой Мининым и князем Пожарским освободило Москву (освобождение Москвы произошло в октябре 1612 г. – Н. Б.) (с. 24).

Досадные ошибки и неточности можно обнаружить и в основной части – в собственно каталоге выставки. Кат. № 1 (с. 28). «Благословенно воинство небесного царя…» (Церковь воинствующая), авт. Т.Е. Самойлова: среди иконографических источников произведения не названы фреска румынской церкви св. Креста в Пэтрэуц «Поход императора Константина на Максенция» конца XV в. (предположение А.Н. Грабара) и икона «Аллегория небесного Иерусалима» из 2

Согласно Андрею Курбскому, Герман дал свое согласие, однако принялся обличать злодеяния царя Ивана, за что и был изгнан с митрополичьего двора, а вскоре, возможно, убит [Курбский 2015: 178-180].

78

Valla. №4(4), 2018. монастыря Богородицы Платитеры с о. Корфу рубежа XV-XVI вв. (предположение Н.В. Квливидзе и В.М. Сорокатого) [Сиренов 2010: 36-39]. Не вполне корректным представляется объединение названий икон «Благословенно воинство…» и ее уменьшенной копии «Церковь воинствующая» [там же: 45, прим. 55]. Кат. № 3 (с. 36). Иоанн Предтеча Ангел пустыни, авт. Л.В. Ковтырева: ошибочно указана дата рождения Ивана IV – 1532 вместо 1530 г. Кат. № 13-42 (с. 58). Иконостас Успенского собора, авт. А.А. Калина, В.В. Немтинова, Т.Е. Самойлова: Герман (Садырев-Полев) прибыл в свияжскую крепость не в 1552, а в 1555 г., после образования Казанской епархии (та же ошибка – на информационном стенде), более того, «островом» Свияжск стал лишь в середине XX в. с образованием Куйбышевского водохранилища. Успенский собор Свияжска был освящен не в 1560, а в 1561 г. (на с. 17 каталога Т.Е. Самойловой указана верная дата освящения). Кат. № 84 (с. 232). Шапка архиерейская, авт. М.А. Маханько: в данном случае время прибытия Гурия и Германа в Свияжск опять-таки «съехало» с 1555 на 1552 год; вновь повторена версия об убийстве Германа в 1566 г., причем в качестве дополнительного аргумента приведена ссылка на сомнительный, составленный задним числом [Юдин 1901: 6] акт вскрытия мощей св. Германа в 1889 г. Подводя итоги, заметим, что реализация таких проектов, как «Сказание о граде Свияжске», безусловно, интересных читающей публике и имеющих большое значение для популяризации малоизвестных страниц истории нашей страны, требует объединения усилий специалистов обеих сфер гуманитарного знания, искусствоведов и историков. Только взаимное сотрудничество искусствоведения и классической «событийной» истории может стать залогом успеха подобных предприятий. Ведь междисциплинарная тематика требует междисциплинарного же подхода. Белов Н.В., г. Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский государственный университет [email protected] Источники и литература НИОР РГБ. Ф. 228. № 185. Список казанских владык. Гермоген 1912 – Творения святейшего Гермогена патриарха Московского и всея России. – М., 1912. Курбский 2015 – Курбский А. История о делах великого князя московского / Подг. К.Ю. Ерусалимский, пер. А.А. Алексеев. – М.: Наука, 2015. ПСРЛ 13 – Полное собрание русских летописей. Т. 13. 1-я пол. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. – СПб., 1904. ПСРЛ 25 – Полное собрание русских летописей. Т. 25. Московский летописный свод конца XV века. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Сиренов 2010 – Сиренов А.В. Степенная книга и русская историческая мысль XVIXVIII вв. – М. – СПб.: Альянс-Архео, 2010. Юдин 1901 – Юдин П.Л. Новые данные к житию святителя Германа, второго архиепископа Казанского. – Самара, 1901.

  79

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с.

Стоит ли пропускать древнерусские летописи через «антиплагиат»? Взгляд историка на некоторые проблемы современного источниковедения Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. В последнее время в рамках т. н. «киевской школы» историков Древней Руси стали высказываться настойчивые пожелания отказаться от известной концепции А.А. Шахматова о предшествующем ПВЛ гипотетическом начальном летописании и существовании нескольких редакций ПВЛ. В 2015 г. известный киевский историк А.П. Толочко, не вдаваясь в разбор аргументов оппонентов, рассудил, что будет «экономнее» отказаться от гипотетического Начального свода и начать отсчет истории русского летописания с первого несомненного памятника – ПВЛ начала XII в. [Толочко 2015]. Действительно, концепция эта в определенном отношении экономна, так как избавляет от необходимости работать с гипотетическими источниками и искать древние пласты в известиях НIЛмл. XV в. Правда, в спорах об истоках древнерусского летописания она точки не ставит, поскольку столь же экономно проигнорировала аргументацию тех ученых, которые отстаивают первичность чтения новгородских летописных известий по отношению к ПВЛ. В работах ученицы А.П. Толочко, не менее знаменитой киевской исследовательницы Т.Л. Вилкул, сделана попытка подойти к проблеме с другой стороны – найти в летописном тексте выдержки из определенных хронографических памятников и на этом основании опровергнуть идеи А.А. Шахматова и его последователей об истории развития древнерусского летописания; в наиболее концентрированном виде этот подход представлен в вышедшей в 2015 г. монографии Т.Л. Вилкул – «Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання» («Летопись и хронограф. Штудии из домонгольского киевского летописания»1), которой и посвящена настоящая рецензия. Тем самым книга позволяет подвести определенный итог более ранним изысканиям этой исследовательницы и завершить важный этап в развитии взглядов «киевской школы» на историю древнерусских летописей. При прочтении монографии Т.Л. Вилкул бросается в глаза то, что она (как и ее учитель А.П. Толочко) фактически не разбирает аргументы оппонентов. Весьма примечательно, что при публикации отрывка ПВЛ о призвании варягов Т.Л. Вилкул, не сославшись на историографию, в качестве аксиомы привела «ладожскую» версию вокняжения Рюрика (с. 486), несмотря на то, что вопрос о первичности последней в ПВЛ до сих пор является нерешенным. И даже на свою статью, посвященную этому дискуссионному вопросу [Вилкул 2008], она не ссылается. Но если вопрос о приоритете ладожской версии для нее является решенным, это не значит, что он стал таковым в историографии: жанр научной монографии отличается именно необходимостью рассматривать существующие в науке разные точки зрения. С другой стороны, оппоненты Т.Л. Вилкул тоже, в свою очередь, как правило, комплексно не рассматривают ее доводы, как и аргументацию других современных ученых «киевской школы». Некоторые заметные исключения составляют работы П.В. Лукина [Лукин 2013; Лукин 2014; Лукин 2018], в которых он обстоятельно спорит с Т.Л. Вилкул и В.Ю. Аристовым о происхождении отдельных летописных известий. Кроме того, в последних работах А.А. Гиппиуса [Гиппиус 2012], Т.В. Гимона [Гимон 2018] и М.И. Жиха 1

Здесь и далее перевод цитат с укр. на рус. наш. – М. Н.

80

Valla. №4(4), 2018. [Жих 2018] оспариваются доводы Вилкул по частным спорным вопросам начального летописания. Однако принципиальной полемики ни с той, ни с другой стороны так и не получилось. В целом у меня возникает ощущение, что отечественные историки и источниковеды, по сути дела, избегают вступать в прямую обстоятельную дискуссию с киевскими оппонентами – с одной стороны, не порывают с привычной для себя шахматовской парадигмой, а с другой стороны, альтернативное научное направление не считают маргинальным, фактически ограничиваясь краткой констатацией его факта его существования [Михеев 2011: 10-11; Гимон 2012: 584-585; Бобров 2015: 244-245] или в крайнем случае легким критическим замечанием вроде «интересная работа Т.Л. Вилкул [Вилкул 2003], призванная, по замыслу автора, развеять гипотезу о Начальном своде, эту задачу не выполняет... автор подвергает критике периферийные части шахматовского построения, совершенно не касаясь его центра» [Гиппиус 2006: 60]. Таким образом, нежелание ученых «киевской школы» разбирать аргументацию своих оппонентов, как это ни грустно, оказывается по сути дела, вполне взаимным. Объяснения подобному не вполне здоровому состоянию новейшей историографии предлагались разные: Признаки кризиса заключаются не в том, что проблематика ПВЛ так и не вышла из области гипотетических построений – так обстояло дело с самого начала, – но в том, что ни одна новая гипотеза не оказалась лучше прежней. Эмпирический материал настолько сложен, противоречив и при этом кардинально недостаточен, что каждый исследователь создаёт свою собственную фрагментацию текстов на основе выбранных им ограниченных критериев или выбирает некоторый набор аргументов в массе возможных; споры последних лет всё чаще движутся по кругу [ИзИДК 2000: 100];

...дело было, как представляется, не в исчерпанности парадигмы, а в разреженности научной среды, отсутствии полноценной дискуссии, в ходе которой могла бы происходить критика и апробация новых гипотез, перебор и отбраковка комбинаций – всё то, что обеспечивает развитие научного направления. Критика концепции Шахматова имела место и принесла свои плоды, позволив, в частности, испытать на прочность гипотезу Начального свода [Гиппиус 2012: 39] 2. Как бы то ни было, но при таком положении дел совершенно неудивительно, что за три года, прошедших со времени публикации рецензируемой монографии Вилкул, она практически так и не встретила отклика в работах российских источниковедов. Исключение составляют статья А.Г. Боброва о новгородском летописании [Бобров 2015] и работа Т.В. Гимона о княжеских посланиях в Киевском своде [Гимон 2018]. В статье Боброва (являющегося рецензентом указанной книги Вилкул) обозначены основные выводы исследовательницы, но нет обстоятельного анализа ее монографии. И даже данная Бобровым высокая оценка последней: «в монографии убедительно показано, что шахматовский взгляд на текст НIЛмл. как первичный по отношению к ПВЛ может быть по меньшей мере подвергнут сомнению. Вряд ли шахматовская гипотеза окончательно может быть сдана в архив, но киевская исследовательница создала целостную альтернативную концепцию, по сути дела, равнозначную той, которая кажется почти аксиомой для медиевистов» [Бобров 2015: 245], – не подкреплена аргументами. Т.В. Гимон сделал критическое замечание по частным сюжетам монографии Вилкул, пересекающимся с интересующей его проблемой княжеских посланий в киевском летописании: «Т.Л. Вилкул указывает на 10 цитат из переводных хроник и историй в посланиях КС (Вілкул 2015. С. 277, 285, 289-290, 295-297, 301, 305-306). В большинстве 2 Потому, в отличие от С.М. Михеева [Михеев 2011: 10] и А.А. Гиппиуса [Гиппиус 2012: 36, 39], я бы воздержался от термина «дискуссия» в отношении существующего в современной историографии разногласия по истории древнерусского летописания. Ибо дискуссия предполагает наличие конструктивной полемики с разбором аргументации оппонента.

81

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. случаев (я говорю только о совпадениях в тексте посланий, а не вообще обо всех!), однако, речь идет о совпадении 1-3 слов, показательность которых может быть поставлена под сомнение. Лишь однажды (Там же. С. 290; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 629) совпадение достаточно пространно» [Гимон 2018: 70]. В 2015 г. в украинских изданиях вышли две свежие положительные рецензии на книгу Вилкул – польского историка Д. Домбровского [Домбровский 2015] и российского археолога А.Е. Мусина [Мусин 2015]. В обеих работах оценки рецензируемой книги не аргументированы. Работа Мусина представляет собой краткий обстоятельный пересказ содержания и основных выводов монографии. Это избавляет меня от необходимости делать подобное здесь и дает возможность сосредоточиться на главном – методологии и аргументации Вилкул по истории древнерусского летописания. Только так можно понять – сумела ли Вилкул разрешить спорные вопросы и внести в науку новую, более убедительную реконструкцию составления древнерусских летописей. При этом в рецензии Мусина на фоне общей высокой характеристики рецензируемой книги был высказан скепсис по отношению к убедительности некоторых найденных Вилкул параллелей летописных известий с хронографами: Возможно, не все выявленные автором параллели и заимствования покажутся читателям и критикам одинаково убедительными. Так, сравнение предложных конструкций или выражений, текстуальные сходства которых ограничиваются однокоренными глаголами и другими частями речи, которые банально принадлежат к единой языковой культуре, некоторым могут показаться недостаточными [Мусин 2015: 309].

Для самого Мусина все это не послужило основанием для критического отношения к книге. Однако у непредвзятого читателя такое замечание вызовет тревогу, тем более что подобные претензии к монографии Вилкул поступили и от профессионального источниковеда Т.В. Гимона. К тому же, как видно из вышеприведенной цитаты, вполне предметные, с указанием конкретных страниц. И если читатель пройдет по этим ссылкам, то он должен будет признать, что Гимон верно описал принцип работы киевской исследовательницы. Потому едва ли случайно, что в монографии Вилкул мне так и не удалось найти точного определения – что именно и в каких случаях стоит понимать под текстуальной параллелью или заимствованием. Создается впечатление, что исследовательница сама не выработала этих критериев, совершенно необходимых для плодотворного источниковедческого исследования, объявляя заимствованием все что угодно, вплоть до отдельных слов (а иногда, как увидим далее – и слогов!). Поэтому, на мой взгляд, стоит подвергнуть серьезной проверке ее методологию и аргументацию по спорным вопросам истории начального летописания и редакциям ПВЛ. Тем более что в историографии до сих пор этого фактически не было сделано. А то почти полное молчание, которым была встречена последняя монография Вилкул в отечественной историографии, может и вовсе кого-нибудь привести к мысли, что российское научное сообщество, придерживающееся взглядов А.А. Шахматова о наличии начального летописания и трех редакций ПВЛ, попросту «оказалось не готово принять предложенные выводы» [Чернов 2013]3. 3 Данное замечание, конечно, относится не к еще не вышедшей к тому времени рецензируемой монографии, а к более ранней статье Вилкул «Повесть временных лет и Хронограф», в которой украинская исследовательница применяет сходную методологию и приходит к выводу, что поскольку в Ипатьевской летописи под 1114 г. использовано место из хронографа, близкое к использованному в статье ПВЛ за 1065 г., ПВЛ писал один и тот же человек; на этом основании исследовательница приходит к выводу о несостоятельности распространенного мнения, что в в Ипатьевской летописи сохранилась особая редакция ПВЛ, более поздняя, чем в Лаврентьевской летописи [Вилкул 2007]. Впрочем, в том же 2013 г. вышла работа

82

Valla. №4(4), 2018. В заключительной главе «Пiслямова» («Послесловие») автор довольно много рассуждает о позднем происхождении известий начальной части НIЛмладшего извода, которые, вопреки известной схеме А.А. Шахматова, невозможно отнести к Начальному своду (с. 39-44). Из этого можно заключить, что этот вывод, по ее мнению, является одним из ключевых в монографии. В последнем отношении она безусловно права. Согласно верному замечанию А.Г. Боброва, «по мнению исследовательницы, дошедший до нас текст Новгородской первой летописи младшего извода (далее: НIЛмл.), в котором А.А. Шахматов видел отражение “Начального свода”, сложился не в XI, а в XIV-XV вв. Этот пересмотр является стержнем монографии “Літопис і хронограф: Студії з текстології домонгольського київського літописання”» [Бобров 2015: 245]. При этом, опровергая концепцию А.А. Шахматова о начальном летописании, киевская исследовательница сосредотачивается лишь на известиях НIЛмл. Отдельные ранние уникальные сообщения Устюжского летописания и Новгородско-Софийского свода XV в., которые иногда предположительно относились к начальному летописанию, Вилкул не рассматривает. Насколько убедительны ее доказательства позднейшего по отношению к ПВЛ происхождения известий НIЛмл? Ключевым выводом киевской исследовательницы является наличие в НIЛмл заимствований из относительно поздних хронографических источников «родини ХВІ», «кола ХВІ» (т. е. Хронографа по великому изложению). И если «у ПВЛ залучався тільки повний переклад Амартола... Натомість у НIЛмл справді простежуються ознаки користування ХВІ» (с. 442). Соответственно, те куски из НIЛмл, которые напоминают ПВЛ, по мнению исследовательницы, были заимствованы составителем первой из последней, а не наоборот. Это касается как отдельных лексем, так и схожих пассажей, типа рассказа про призвание варягов: так, например, более лапидарный текст НIЛ объявляется исследовательницей заимствованным из более пространного рассказа ПВЛ о приходе Рюрика с братьями (с. 236). Сравнив рассказ НIЛ за 6428 г. с текстами Троицкого Хронографа, Полной Палеи и хроникой Амартола, Вилкул заключает: «за структурою НIЛмл відтворює ХВІ» (с. 199). Однако, если посмотреть в таблице на «вирази, які збігаються в окремих пам’ятках ХВІ, та НIЛмл»4, которые сама исследовательница выделила курсивом, то мы увидим почти во всех случаях фактически дословные параллели с аналогичными известиями полного перевода хроники Амартола (с. 197-198). (С текстом ХВИ в отдельных случаях можно заметить сходства форм слов. Но для того, чтобы утверждать о прямых заимствованиях, надо доказать, что в других русских памятниках эти формы не употребляются, чего исследовательница не делает. Между тем не секрет, что древнерусские летописцы, как и переводчики греческих хронографов, писали на одном языке, и потому у них независимо на письме употреблялись схожие слова и обороты, даже в совершенно не связанных друг с другом сюжетах и памятниках). Лишь в одном случае название Константинополя – «Цесарюграду» – перекликается не с хроникой Амартола, в которой город упоминается как «Констянтин град», а с Троицким хронографом (с. 197). Однако и тут сложно говорить о заимствовании: название «Царьград» не является редкостью для русских источников5 (что вообще-то давно уже хорошо известно не только историкам, но даже телевизионщикам, судя по названию современного одноименного российского телеканала). Далее Вилкул находит в известиях НIЛ параллели с употреблениями отдельных похожих слов и словосочетаний в других статьях ПВЛ типа: «Посла князь Игорь на Грекы / иде Игорь на Грекы; Црю граду / П.В. Лукина с некоторыми критическими замечаниями в адрес этой статьи [Лукин 2013: 338], а еще в 2012 – статья А.А. Гиппиуса с возражением против отдельного положения той же работы Вилкул [Гиппиус 2012: 56]. Хотя, как уже говорилось, Лукин и Гиппиус спорят с Вилкул лишь по частным моментам. 4 Выражения, которые совпадают в отдельных записях ХВИ и НIЛмл. 5 Сама исследовательница отметила употребление этого слова в ПВЛ (там же). Но ниже она не обратила внимание на это и не стала приводить эту параллель в пример в качестве случая компиляции из ПВЛ. То ли случайно, то ли потому что в этом случае по ее же логике придется говорить о заимствованиях только из ПВЛ, а версии про параллели из ХВИ станут смотреться не столь убедительно...

83

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. Цеcарю граду; посекаху / посекахоу; ратнии творят / ратнии творять; корабля / корабле и уверенно заключает, что «НIЛмл створена з читань зразка ХВІ та ПВЛ» (с. 201). Неясно, однако, что в этих отдельных словах или оборотах настолько уникального для древнерусской грамматики, что надо делать вывод об их прямом заимствовании летописцем? Ниже Вилкул отмечает соответствие одного отрывка из НIЛ с фрагментом Еллинского летописца 2 вида, указав на отсутствие в иных летописях соответствующего пассажа (с. 204). Наблюдение очень интересно. Но, конечно, оно не доказывает позднего происхождения НIЛ. Тем более если принять версию о составлении ЕЛ-2 в 1440-е гг. в «центральной России» [Жуков 2013: 153]. В этом случае у составителей НIЛмл и ЕЛ-2, трудившихся в разных частях страны примерно в одно и тоже время, было не так много возможностей, как у современных плагиаторов, без новейших средств связи списывать друг у друга. Не исключено, что они пользовались общим первоисточником. Сопоставляя известие НIЛ за 6362 г. с текстами хроники Амартола «за ХВІ», хроники Амартола в полном переводе и статьями ПВЛ за 6360, 6415 и 6374 гг., исследовательница почему-то приходит к выводам, что источники сообщения НIЛ – «ПВЛ та ХВІ», а «Свідчень залучення компіляції зразка ХВІ у ПВЛ немає» (с. 222). Но при ознакомлении с привлеченной Вилкул сравнительной таблицей (с. 219-221) возникают три риторических вопроса: 1. Где Вилкул усмотрела параллели текстов НIЛ с ХВИ, отсутствующие в полном переводе Амартола? Между тем она сама отмечает наличие в ПВЛ отрывков, которые присутствуют и в полном переводе Амартола, и в Хронике Амартола «за ХВІ», что отнюдь не наводит ее на мысль о заимствованиях ПВЛ из ХВИ. Кстати, подчеркнутый самой Вилкул во фрагменте d кусок «и изби яко» по форме напоминает именно соответствующий фрагмент ХВИ, а не полный перевод Амартола, в котором фигурирует «избиени, яко» (с. 221). С текстом НIЛ у ХВИ в таблице подобных уникальных совпадений не видно. Конечно, само по себе это ничего не доказывает, хотя если последовательно работать в рамках методологии Вилкул, цепляясь к отдельным словам, то впору заявить о заимствованиях из ХВИ именно в ПВЛ! 2. Можно ли объявлять заимствованиями НIЛ из ПВЛ совпадающие отдельные слова типа корабль, нощь, а тем более считать слово «бещислено» в НIЛ прямым производным от «бе числомъ» из ПВЛ? Или выражение «начало земли рускои» – нарочитой переработкой «нача ся прозывати русска земля»? В последнем случае Вилкул, скрупулезно подчеркивая лексические совпадения, явно не задумывается, что оба эти выражения не только недостаточно похожи и не содержат редких слов, но и несут разный оттенок значения, а то и смысл. 3. Есть ли основания считать рассказ НIЛ о походе русов на греков вторичным по отношению к известию ПВЛ? Нельзя ли с тем же успехом предположить, что в НIЛ содержится более ранее и лапидарное чтение, а более подробный рассказ ПВЛ – лишь его литературная переработка? Можно согласиться с Вилкул, что выражение НIЛмл о походе русов на Царьград практически дословно похоже на соответствующий фрагмент ПВЛ (с. 219-220). Скорее всего, тут есть основания писать о текстуальном заимствовании. Вот только НIЛ из ПВЛ или наоборот? Под примеры нарочитых заимствований НIЛ из ПВЛ у Вилкул подпадают такие отдельные слова и обороты, как «взрастьшу», имя «Игорь» и частица «же», глагол «седе», имя «Олег», «Игорь на Грекы», «княжа в Киеве» / «княжа въ Киеве», «иде Олегъ на Греки», «вълезе» / «вылезе» «и повеле», «прииде Олегъ к Кыеву» / «приде Олегъ к Киевоу», «несыи злато» / «неся злато»... (с. 205-206). Впрочем, стоит отметить, что во фрагментах a и b очевидна сюжетная параллель рассказов ПВЛ и НIЛ: в одном случае идет речь о взрослении Игря, при котором Олег был не то князем, не то воеводой, а во втором – о походе Олега с Игорем на Киев с убийством тамошних князей и посажением не то Олега, не то Игоря на 84

Valla. №4(4), 2018. киевское княжение (там же). Потому конкретно в них лексические совпадения и сходства не случайны. Хотя неясно, почему заимствовала НIЛ из ПВЛ, а не, к примеру, наоборот. Однако, как видно по другим кускам, где речь, возможно, идет о совершенно разных военных походах на Византию, для исследовательницы смысл и содержание текстов большого значения не имеют – нужны только отдельные лексические совпадения. Она не заботится о том, чтобы показать уникальность этих оборотов и лексем для древнерусского языка. Речь о безусловном текстуальном заимствовании можно вести лишь при совпадении неких заведомо уникальных слов или оборотов. А есть ли в наших случаях таковые? Метод работы Вилкул очень напоминает ранние версии компьютерных программ для поиска плагиата, примерно десятилетней давности, которые в качестве плагиата могли без разбору выделить любое слово или словосочетание просто потому, что те были достаточно употребительны в литературе, и превратить любой текст в махровый плагиат. Но только можно ли через такой «антиплагиат» пропускать древнерусские летописи? И не требуется ли от профессионального, а тем более столь заслуженного и знаменитого ученого, как Вилкул, быть несколько компетентнее этих допотопных программ? Боюсь, что остается всецело присоединиться к блестящей характеристике Лукина, высказанной по поводу прежней книги Вилкул о древнерусском вече: Убежденность Т.Л. Вилкул в своей правоте основывается на том, что она, при знании множества второстепенных, хотя и важных вещей, просто плохо понимает древние тексты... при определенной начитанности в области текстуальной критики, она не умеет последовательно и непредвзято сравнивать тексты; при завидной работоспособности и творческой плодовитости, она подменяет научный поиск выстраиванием аргументации под заранее известные ответы [Лукин 2009: 496].

К сожалению, следует признать вполне закономерным, что обозначенные исследовательские качества Вилкул принесли соответствующие плоды и при изучении летописей. Таким образом, Вилкул не удалось доказать наличия текстуальных заимствований НIЛ из ХВИ и ПВЛ. И соответственно ее постулаты о первичности чтений ПВЛ в схожих с НIЛ сообщениях типа варяжской легенды (c. 235-236) оказываются неубедительными. Но быть может, ей удалось показать вторичность каких-то чтений в НIЛмл по сравнению с ПВЛ? Увы, и тут выводы киевской исследовательницы трудно считать убедительными. По заключению Вилкул, пассаж НIЛ про «подугорьских» гостей – «пізня трансформація топоніма (“под Оугорьское”)» из ПВЛ (c. 206). Можно согласиться с ней в том, что ПВЛ дает более верное чтение: гора около древнего Киева над берегом Днепра называлась Угорское. Пристать к берегу под ней – и значило пристать под Угорское. Однако еще несколько ранее П.С. Стефанович отметил в других списках НIЛ – Троицком и Толстовском – более верное и как будто более раннее чтение: пришли «под угорскими» [Cтефанович 2014: 176], – что тоже, впрочем, мне тоже кажется не совсем точным, поскольку здесь Угорское почему-то указано в множественном, а не в единственном числе. Чтение Троицкого списка современные ученые относят к 1434 г. [историю вопроса см. там же]. Вместе с тем в еще более раннем Новгородско-Софийском своде (НСС), датированном А.Г. Бобровым 1418 г. [Бобров 1993: 6-11; Бобров 2001: 128-160], читаем, что Олег передал об Игоре: «яко Игоръ гость есьмь подъугорськии» [НIVЛ 2000: 136; CI 2000: 17]. С одной стороны тут заметна калька с его наказа послу по ПВЛ: «яко гость есмь» (Лаврентьевский список [Лавр 1997: 23]; «яко гости есмы» (Ипатьевский, Хлебниковский, Радзивилловский, Московско-Академический списки) [Лавр 1997: 23; Ип 1999: 16]; чтение «гости есмы» – во мн. ч. – представляется более логичным в данном контексте, так как далее во всех списках 6

В Академическом списке дано неверное чтение – подъюгорский [там же]. Вероятно, поводом к такой описке послужил топоним Югра на востоке новгородских владений.

85

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. значится: «идем в Греки от Олега и Игоря княжича». А с другой стороны, в НСС использовано неверное чтение – «подугорский», которое потом отразилось в одном из списков НIЛмл. Выходит, что новгородская летописная версия про «подугорского гостя» появилась относительно рано – просто в некоторых списках НIЛ сводчики пытались исправить описку. Да и то неудачно – «подугорские» у них во мн. ч. вместо положенного ед. ч. (гора Угорское)! Однако есть ли у нас основание полагать, что она некачественно списана новгородским хронистом с ПВЛ, если автор НСС явно рассматривает новгородское чтение как самостоятельное, контаминируя его с ПВЛ? Кстати, в НСС и во всех списках НIЛ есть неграмотная фраза «творящася мимоидуща» [НIЛ 2000: 107; НIVЛ 2000: 13; CI 2000: 17] (хотя как видно далее, смысл интриги был именно в том, что изобразить не «мимоидущих» прохожих, а остановившихся у города купцов)7. Видимо, в НСС и НIЛмл было использовано относительно раннее неверное чтение про то, что завоеватели изображали «мимоидущих» и «гостей подугорских», которое в НСС хронист компилировал с известием ПВЛ: «гости есть мы», – а в НIЛ оно же передано в чистом виде. Но в любом случае новгородская летописная версия не была грубой калькой с киевской ПВЛ, наоборот, составитель НСС 1418 г. явно пытался ее скрестить с чтением последней. Уместно в этой связи напомнить замечание Д.А. Добровольского относительно того же летописного похода Олега из Новгорода в Киев: ...в рассказе Повести временных лет о захвате Олегом Киева действия правителя и его дружины обозначаются с использованием не только единственного или множественного, но и двойственного числа глаголов: «оттуда поиде внизъ. И взя Любець. И посади мужь свои. [и] придоста къ горамъ хъ Киевьскимъ» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 23; курсив мой – Д. Д.). Данный феномен необъясним из контекста Лаврентьевской и сходных, однако становится понятен с привлечением новгородской летописи, где поход варягов по Днепру представлен как предприятие двух человек – князя Игоря и его воеводы Олега, а, значит, двойственное число используется регулярно (ПСРЛ. М., 2000. Т. 3. С. 107) [Добровольский 2009: 47]. Правда, по мнению Вилкул, версия НIЛмл, согласно которой Олег был воеводой при князе Игоре, позднейшая по отношению к ПВЛ, изображавшей Олега князем (c. 207). Согласно точке зрения исследовательницы, новгородский хронист в соответствии с «з поняттями пізньосередньовічного часу» («понятиями позднесредневекового времени»), изменил статус Олега, исходя из представлений, по которым наследовать должен сын – в данном случае сын Рюрика Игорь (там же). Это мнение развил А.Г. Бобров: Я думаю, что если верна предлагаемая Т.Л. Вилкул датировка «XIV-XV вв.» появления версии текста НIЛмл., где Олег предстает не князем, а воеводой, то ее можно уточнить и говорить именно о первой половине XV в., когда на смену «лествичной» системе престолонаследия, «сеньорату», приходит новая – по нисходящей линии «от отца к старшему сыну», куда князь Олег уже никак не вписывается, и летописец вынужден делать его «воеводой» при сыне Рюрика, князе Игоре [Бобров 2015: 245].

Однако в таком случае работавший в 1440-х гг. составитель НIЛмл был бы не просто ревностным сторонником этой новой системы престолонаследия, но и единственным адептом ее распространения на всю древнерусскую историю (другие хронисты не поддержали его версию, что Олег был всего лишь воеводой при князе Игоре Рюриковиче). Вместе с тем примогенитура в то время утвердилась на Руси далеко не везде. Когда составлялась НIЛ, в великом Московском княжестве шла борьба между Василием II и его родственниками. По правилам примогенитуры только Василий II, потомственный 7

См. слова П.С. Стефановича про соответствующее чтение НIЛ [Cтефанович 2014: 176].

86

Valla. №4(4), 2018. московский князь, старший сын Василия II, старшего сына Дмитрия Ивановича, имел право на московское княжение. А не младший сын Дмитрия Ивановича, Юрий Звенигородский со своими детьми. Новгород тоже не особенно настаивал на институте наследования власти от отца к старшему сыну. Хоть на него и давно распространялся суверенитет великокняжеской власти, мужи-новгородцы не выступали ярыми поборниками Василия II в борьбе за московский трон. Составитель НIЛмл тоже не был исключением. Трудно в этой связи представить новгородского хрониста в роли настолько принципиального ревнителя примогенитуры, чтобы он навязчиво распространял это правило на начало древнерусской истории. К тому же позднему новгородскому книжнику пришлось бы совершить беспрецедентный разрыв с богатой летописной традицией, свидетельствующей о княжеском статусе одного из известнейших древнерусских исторических деятелей, и проигнорировать приведенный в ПВЛ русско-византийский договор 911 г., в котором Олег, как известно, отчетливо назван князем. Всякие имеющиеся в поздних летописях дополнения о временах Рюрика, походах Аскольда и Дира на полочан, печенегов и о словенском правителе Гостомысле, из старейшины времен славянского расселения со временем превратившегося в старшего современника Рюрика, были не столь заметным переписыванием ранней истории, как изменение статуса одного из известнейших ее персонажей. Потому, с не меньшим основанием можно допустить правоту П.С. Стефановича, полагавшего, что в НIЛмл отразился более ранний текст, составитель которого просто не был знаком с ПВЛ и записанным в ней текстом русско-византийского договора [Cтефанович 2012; Стефанович 2014: 75]. А поскольку по всем летописным версиям основная деятельность Олега связана с Киевом, а не Новгородом, новгородцам было простительно хуже знать о его статусе. Стоит заметить, что новгородская версия про Олега – мудрого и храброго воеводу – бытовала ранее составления НIЛмл в 1440-х гг. В Новгородско-Софийском своде 1418 г. тоже есть чтение, согласно которому Олег – воевода храбрый и мудрый при подрастающем Игоре [НIVЛ 2000: 12; CI 2000: 15]. Но оно помещено выше известия о смерти Рюрика. А по смерти Рюрик, как и в ПВЛ [Лавр 1997: 22; Ип 1999: 16], передал Олегу как своему родственнику княжение и своего сына Игоря, поскольку тот был мал [НIVЛ 2000: 12-13; CI 2000: 16]. Выходит, что уже новгородский сводчик в 1418 г. пытался совместить какую-то местную версию про Олега-воеводу с версией ПВЛ про Олега-князя. А вот в НIЛмл приведена новгородская легенда про воеводу без изменений. Конечно, и НСС, и НIЛ записаны в XV в. Но в той же НIЛ есть более ранние пласты – один из новгородских хронистов, Герман Воята, как известно, за XII в. делает запись о себе в первом лице. Можно было бы предположить, что Герман Воята сделал краткую, некачественную переработку c ПВЛ, которую поздние сводчики принимали за самостоятельное произведение и пытались компилировать с ПВЛ8. Но это трудно доказать (тем более учитывая выше процитированное замечание Добровольского о явной первичности чтения НIЛмл о приходе Олега к Киеву по отношению к рассказу ПВЛ начала XII в.). С точки зрения «бритвы Оккама» позиция сторонников сохранения в НIЛ более древних известий по отношению к ПВЛ в данных случаях выглядит более правдоподобной, чем попытки представителей современной «киевской школы» представить чтения НIЛмл поздними и вторичными по отношению к ПВЛ9. 8 Примерно к таким выводам пришел псковский археолог С.А. Салмин. Но пока мне не довелось ознакомиться с его аргументацией. 9 Да и, пожалуй, не только в них. См. напр. аргументацию П.В. Лукина в пользу более раннего чтения в сообщении НIЛмл о новгородских событиях 1016 г. с разбором доводов Вилкул о вторичности новгородского летописного рассказа по отношению к версии ПВЛ [Лукин 2014: 75-100]. Некоторые доводы Лукина в устной беседе со мной подверг критике С.А. Салмин, указавший, что киевский хронист мог хуже знать новгородский топоним Ракомо, а более поздний новгородский книжник имел возможность это поправить. А завышенная

87

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. Между тем, вне поля зрения противников «Начального свода» остались не менее интересное предположение А.А. Шахматова и М.Н. Тихомирова о наличии в составе Устюжской летописи XVI в. уникальных известий, восходящих к начальному летописанию, которое, по верной оценке В.К. Зиборова, не получило пока «дальнейшего обоснования» [Зиборов 2002: 155], что не мешает исследователям до сих пор относиться с доверием к таким уникальным сведениям устюжского летописца, как статус Изборска при Труворе в качестве центра кривичей, недостаточная решимость Аскольда и Дира взять Смоленск и сдача смолян Олегу [см. напр.: Алексеев 1980; Фроянов 1992: 108; Седов 1988: 54; Жих 2015; Жих 2017]. А между тем достоверность и аутентичность этих рассказов доказать невозможно. Для решения вопроса о древности уникальных сюжетов позднего источника надо задаться тремя вопросами: 1) какие источники использовал поздний хронист для описания событий более раннего времени и насколько качественно? 2) насколько он достоверно те времена описывает и вообще в них ориентируется? 3) можно ли быть уверенным, что это раннее известие, а не поздняя приписка, сделанная самим составителем позднего свода? Увы, на все три вопроса в нашем случае нельзя дать позитивного ответа. Ныне А.М. Введенский сделал любопытное наблюдение о наличии в части статьи Устюжской летописи за 862 г. компиляции из НIЛ и Новгородской IV летописи XV в. [Введенский 2012: 212]. К этому можно добавить явные переклички Устюжской летописи с чтением НIЛ в сообщении за 852 г. о начале земли русской и с НIVЛ в описании вокняжения Рюрика и его братьев в городах, в характеристике Аскольда и Дира как людей ни княжеского, ни боярского рода, в упомянутом выше эпизоде с «гостем подугорским» [ср: ПСРЛ 1982: 17-18б, 56-57; НIЛ 2000: 104-105; НIVЛ 2000: 11-13]. При этом статья за 852 г. местами переписана в Устюжском своде коряво, с явным непониманием текста: гора Щековица в Киеве некорректно названа Щекотом, искажен смысл пассажа про киян как «смысленых людей» – «смыслеными», из-за нескольких выкинутых устюжским хронистом слов, фактически оказываются не киевские люди, как в НIЛ, а сами основатели города – братья Кий, Щек и Хорив; словене по ошибке противопоставлены новгородцам, из-за чего последние оказываются непонятной этнической принадлежности [ср: ПСРЛ 1982: 17, 56; НIЛ 2000: 104-105]. Все это выдает халтурную переписку НIЛ поздним малограмотным северным летописцем. К тому же устюжский хронист порой не скупился на беллетризацию и модернизацию истории: по его словам, Аскольду и Диру Рюрик будто бы не давал во владение сел [ПСРЛ 1982: 18, 56] (в более ранних источниках первые частновладельческие села – да и то княжеские – фигурируют на Руси не ранее X в.). Можно ли в этой связи некритически относиться к уникальным откровениям устюжского книжника про Изборск, который ныне пригород Пскова, а при брате Рюрика Труворе был наибольшим городом кривичей? Стоит иметь в виду, что, как констатировал М.И. Жих, историки со времен Н.М. Карамзина именно так и трактовали древнерусский текст варяжской легенды про приход Трувора в Изборск [Жих 2017]. Чем в этом отношении был хуже устюжский хронист XVI в., который имел не меньшие основания дать этому эпизоду аналогичное толкование? То же касается и пассажа про невзятие Смоленска Аскольдом и Диром по пути из Новгорода в Киев. НIVЛ, на которую опирался устюжский хронист при описании походов Аскольда и Дира и Олега к Киеву, уточняет, что те двигались из Новгорода в Киев по р. Днепру, но Смоленск «прия» уже Олег [НIVЛ 2000: 11-13]. Но ведь понятно, что путь численность новгородского войска в ПВЛ могла быть связана просто с обычной тенденцией преувеличивать количество пришлой иногородней армии. Но как бы то ни было, в целом предложенная Лукиным картина соотнесений летописных текстов выглядит более логичной, чем разобранные им измышления Вилкул, основанные на недоразумениях.

88

Valla. №4(4), 2018. Аскольда и Дира по Днепру пролегал мимо Смоленска. И значит, Аскольд и Дир его должны были брать. Это, вероятно, и пояснил устюжский книжник. Но, поскольку ниже он вслед за НIVЛ пишет про отважный военный поход Аскольда и Дира на Византию [ПСРЛ 1982: 18, 57; НIVЛ 2000: 12], то он имел основание предположить наличие уважительной причины, по которой те не рискнули воевать со смолянами. Мол, слишком большой и многолюдный был город. Впрочем, покорение Смоленска Олегом – а точнее, покорение Смоленска Олегу – хронист тоже расцветил новой подробностью. В НIVЛ сказано, что Олег просто «прия» его [НIVЛ 2000: 12], без упоминания захвата и боя. То есть скорее всего, фактически без боевых действий и без достойных упоминания интриг, в отличие от занятия киевского княжения, когда, по преданию, пришлось хитрить и нападать с оружием на прежних киевских правителей. Вероятно, так же подумал и автор Устюжского свода XVI в. Согласно его рассказу, cмоляне видят раскинувшийся рядом лагерь Олега, принимают его за царя (!) или князя, и их старейшины, появившись в его лагере, добровольно отдают ему власть над городом [ПСРЛ 1982: 18, 57]. Упоминание царского титула даже И.Я. Фроянов и М.И. Жих справедливо сочли поздней вставкой [Жих 2015]10, однако при этом почему-то с доверием отнеслись к дальнейшей истории про старейшин. Но сцена со старейшинами, которые предлагали мир на очень выгодных для другой стороны условиях, могла быть взята из известного летописного описания переговоров древлянских старейшин с Ольгой. Таким образом, уникальные сведения Устюжской летописи оказываются ненадежными с точки зрения наличия древней основы и с не меньшей вероятностью могли быть сочинены и логически домыслены поздним хронистом11. У Вилкул, как и иных представителей «киевской школы», была блестящая возможность развенчивать действительно неудачные гипотезы Шахматова о принадлежности к начальному летописанию некоторых уникальных летописных рассказов поздних памятников, которые в XXI в. и в самом деле давно пора подвергнуть показательной критической ревизии, а не продолжать доверчиво использовать в качестве реконструкции древнерусской истории, потенциально профанируя тем самым в глазах критически мыслящих читателей шахматовские концепции об истории начального летописания. Однако Толочко и Вилкул почему-то предпочли сосредоточиться исключительно на борьбе с НIЛмл, что со стороны, пожалуй, немного напоминает борьбу Киева с Новгородом времен удельной раздробленности. Не более убедителен и подход Вилкул к истории создания ПВЛ. Дело даже не в том, что не все предполагаемые ей заимствования ПВЛ из хронографической литературы стоит считать бесспорными: например, в словах ПВЛ из легенды о Белгородском Киселе «не предатися за 3 дни» она почему-то видит прямую параллель с цитатой из полного перевода Хроники Амартола «не предати града за 5 днии» (с. 136); или в словах ПВЛ о том, что «преже бо сего жены блоудяху. к нему же хотяше и бяхоу акы скотъ блудяще, аще родяшеть детищь. которыи» – с «амазоняне же моужа не имоуть, но акы скотъ бесловесныи...» (с. 144), – хотя очевидно, что совпадающие отдельные лексемы и обороты не настолько были редки для русского языка, чтобы их нельзя было записать по собственному разумению, а можно было только копировать из перевода хроники Амартола. Куда досаднее другое. 10 Титул царя на Руси носил в то время византийский император, но нет никаких сведений о том, что тот поднимался по Днепру до Смоленска. Более того, Константин Багрянородный, как известно, очень сильно исказил название Смоленска – «Милински». Потому сомнительно, что греческим царям этот город был хорошо знаком. Зато в годы, когда работал устюжский сводник, в Великое княжество Литовское – к которому относился тогда Смоленск, – вторгались войска детей крымского «царя» и вассального от Москвы казанского. 11 Среди уникальных достоверных чтений В.В. Кожинов нашел чтение устюжской летописи, согласно которому Святослав сел в Переяславце не посреди, а среди русской земли. Это было вернее, по мнению Кожинова, с точки зрения географии, чем альтернативная формлировка ПВЛ [Кожинов 1997]. Вот только устюжский хронист, вероятно, тоже к этому подошел с точки зрения географии и выкинул кусок, читающийся в более ранних летописях, согласно которому в Переяславце сходились все блага [ПСРЛ 1982: 21, 60].

89

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. Вилкул совершенно не обращает внимания, что рассказ летописи может не иметь никакого смыслового сходства с хроникой: для нее важно лишь наличие любых лексических совпадений. Так, на основе сходства нескольких отдельных и вырванных из контекста слов и оборотов она предположила, что источниками летописного рассказа под 1074 г. о Феодосии Печерском послужили совершенно несхожие по смыслу сюжеты из хроник Амартола и Малалы, и опять же, руководствуясь совпадением отдельных слов, «нашла» летописным текстам за 945 и 971 гг. параллели из отличающихся сюжетов хроники Амартола (с. 122). О таком же явлении писал применительно к другим страницам монографии Вилкул Т.В. Гимон (см. выше). Иногда у Вилкул и вовсе заимствованиями объявляются отдельные слоги «от», «им», cлова и обороты типа число, мати градомъ12, тали, поя, последнии родъ, възмоужавшоу, на кънецъ, погибе, англъ, кумиры, влещи, на поругание, быка, велика, и, яко, кровави, тещи, испрповерже, же, животъ свои, вечно мучимъ, и крови, части слов радуе-, -литие, боят-, слова кръстъ, преж, оборот «4 летъ» (с. 130-135). В некоторых случаях исследовательнице удается сделать интересные наблюдения. Так, например, в летописном рассказе о расправе Ольги над древлянами: «и прочая люди овыхъ изби. а другия работе предасть мужемъ. своимъ», – действительно можно видеть парафраз из хроники Амартола, где воевода Навуходоносора ведёт пленных «нарочитых» жителей Иерусалима к царю, который «овехъ же умртви, другых работе предасть княземъ своимъ» (с. 132), а в отрывке предания о белогородском киселе: «преяша воду. людье изнемогошаводною жажею и предашас» – из той же хроники Амартола «преимъ водоу. и людемъ изнемагающем водною жажею и хотящемъ предати градъ» (с. 136). Также, к примеру, можно согласиться с Вилкул, что в описании убийства Андрея Боголюбского в Ипатьевской летописи: «мневше князя повержена и боряхус с нимь велми. бяшеть бо силенъи копииныя язвы даша», – использованы некоторые мотивы рассказа о расправе над Дарием в хронике Амартола: «погоубити Дария оставите мя сице на быльи повръжена... съпроста боряхуся с нимъ, бе бо силенъ копиинии же бяху емоу язвы» (с. 279-280). Хотя сложно согласиться с исследовательницей, что летописный рассказ представлял собой исключительно литературную стилизацию, а не описание реальных событий; во всяком случае, антропологическое изучение костных останков Андрея Боголюбского установило, что это был действительно физически сильный мужчина, которому были нанесены многочисленные повреждения колющим и рубящим оружием; при этом советских антропологов трудно уличить в попытке подогнать свое заключение под летописный сюжет, поскольку историки их намеренно не известили, какому лицу, по их мнению, принадлежал скелет [Данилевский 2004: 65-66]. Но, к сожалению такие находки никак не подтверждают общую концепцию Вилкул о развитии древнерусского летописания и не перекрывают досадного впечатления от ее малограмотного подхода к источникам. Трудно признать убедительным ее взгляд на ПВЛ, которая, по ее мнению, была составлена в 1114 г. (с. 171). Наиболее подробно она высказала эту мысль в статье 2007 г. На том основании, что в Ипатьевской летописи под 1114 г. использована смежная цитата из хронографа, исследовательница приходит к выводу о несостоятельности распространенного мнения, согласно которому в Ипатьевской летописи сохранилась особая редакция ПВЛ, более поздняя, чем в Лаврентьевской летописи, и заключает, что ПВЛ имела единственную редакцию, составленную в 1114 г. одним автором [Вилкул 2007]. Неясно, правда, почему эти цитаты обязательно должен был использовать только один человек, а создатель более 12 Кстати, выражение «мать городов», как известно, применялось не только на Руси и не только в православных памятниках: ср. Pomeranorum matremque civitatum у хрониста Герборда; на основе данного упоминания антинорманисты делали далеко идущие выводы об экспорте титула «мать городов русских» из земель балтийских славян [Грот 2014].

90

Valla. №4(4), 2018. поздней редакции ПВЛ не мог пользоваться тем же источником, что и его предшественник. Тем более что в обоих случаях отсылки к хронографическим сюжетам специально иллюстрировали происходящие на Руси явления: появление кометы и находку уродливого ребенка под Киевом под 1065 г., а также ладожскую тучу, которая проливалась стеклянными глазками под 1114 г. Но, к сожалению, исследовательница, как водится, опять не задумалась над смыслом изучаемых ею летописных текстов... Более того, Вилкул явно не обладает необходимым для исследователя древнерусского летописания умением выделять разные пласты в летописных известиях, все заимствования из хронографа a priori рассматривая как единоличный труд редактора-составителя ПВЛ / НIЛмл. Поэтому даже в тех случаях, когда ей удавалось достоверно выявить заимствование из хронографа, это мало помогало ей составить верное представление об истории создания летописных известий той же ПВЛ. Так, она полагает, что прямые текстуальные заимствования из Амартола и Малалы были изначально соединены в тексте Введения. Однако, как верно заметил Д.А. Добровольский (2006, 2009), первоначальный текст Введения мог вообще не включать этих прямых заимствований из византийской хронографии. Действительно, устранив из текста ПВЛ эти прямые заимствования, а заодно и слова «Симъ же и Хамъ и Афетъ раздѣливше землю жребии метавъше, не преступати никомуже въ жребии братьнь», – мы получаем связный текст, который, как представляется, и может быть идентифицирован с исходным видом Введения: «По потопѣ трие сынове Ноеви раздѣлиша землю: Симъ, Хамъ, Афетъ. И яся въстокъ Симови , Хамови же яся полуденьная страна , Афету же яша ся полунощьныя страны и западьныя И живяху къжьдо въ своеи части...» [Гиппиус 2012: 56]. Значительно более умной была попытка А.П. Толочко опровергнуть распространенное мнение о редакции ПВЛ 1117 г. Исследователь указал на то, что именование киевопечерского монастыря Феодосиевым было известно в более позднее время [Толочко 2006]. И с этим фактом трудно поспорить. Другое дело, что вывод Толочко все же представляется мне чрезмерно категоричным: в древнерусских источниках зафиксировано не так много случаев наименования этой обители ее монахами, чтобы исключать возможность существования такого местного прозвания монастыря в начале XII в. Отрицая наличие нескольких редакций ПВЛ, Вилкул не только публикует ладожскую версию вокняжения Рюрика из Ипатьевской летописи, но и вставляет пассаж о новгородцах от рода варяжского (с. 486). Однако в летописях, в которых упоминается приход Рюрика в Ладогу, данный кусок обычно отсутствует – он больше характерен для новгородской традиции, вне которой он есть разве что только в Радзивилловской и Московском Академическом списке, где предпринимается попытка сочетания ладожской версии с новгородской: Что мы в случае с варяжским сказанием в Радзивиловской летописи имеем дело именно с соединением двух текстовых традиций (одна из которых представлен а в Лаврентьевской летописи и вторая – в Ипатьевской), а не с воспроизведением текста протографа Лаврентьевской и Троицкой летописей, явствует из того, что по некоторым фрагментам рассказ Радзивиловской летописи текстуально соответствует Ипатьевской летописи и не соответствует Лаврентьевской. Так, если в Лаврентьевской летописи сказано, что Рюрик «раздае мужемъ своимъ грады», то в Ипатьевской читаем иначе: «раздае мужемъ своимъ волости, и городы рубити». И почти то же самое находим в Радзивиловской летописи: «раздаа волости мужемъ своим, и городы рубити» [Жих 2018: 23-24].

При этом версия Ипатьевского списка о приходе Рюрика в Ладогу, а затем – постройке и наименовании им Новгорода, по-видимому, являлась вторичной: Противоречит пассаж об основании Новгорода и его наименовании Рюриком и сообщению этногеографического введения к ПВЛ, согласно которому город был основан и назван словенами, пришедшими на берега Ильменя в рамках славянского расселения с Дуная: «Словѣни же сѣдоша около езера Илмеря [и] прозвашася своимъ имянемъ и сдѣлаша градъ и нарекоша и

91

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. Новъгородъ». Упоминается Новгород и в пассаже ПВЛ о «племенных» княжениях восточных славян: «И по сихъ братьи (после смерти Кия, Щека и Хорива. – М. Ж.) держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, [а] в деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словѣни свое в Новгородѣ, а другое на Полотъ иже полочане» [там же: 23].

Добавлю, что этот противоречивый пассаж об основании и наименовании Новгорода Рюриком присутствует во всех источниках, где есть ладожская версия [ПСРЛ 1989: 16; ПСРЛ 1995: 8; ПСРЛ 1998: 14; ПСРЛ 2003: 27], и являлся, таким образом, ее неотъемлемой составляющей. В таком случае, логичнее полагать, что в Ипатьевском списке ПВЛ варяжская легенда представлена в более поздней редакции, чем в Лаврентьевском – вставлены сообщения о вокняжении Рюрика в Ладоге, последующем основании и наименовании им Новгорода; убран лишний для ладожской версии пассаж про новгородцев от рода варяжского. Таким образом, неприемлемая для Вилкул версия о наличии нескольких редакций ПВЛ пока что выглядит убедительнее, чем попытка «киевской школы» ее оспорить. Ниже тот же Жих пишет: То, что в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях отражены две разные редакции ПВЛ, ясно уже из того, что сам автор данного летописного свода в них указан совершенно по-разному. В Лаврентьевской летописи в начале ПВЛ ничего не говорится о ее авторстве. Зато в неполной статье под 6618 (1110) годом, которой здесь заканчивается ПВЛ, в конце имеется запись, указывающая, что автором данного «летописца» является игумен Выдубицкого монастыря святого Михаила Сильвестр: «Игуменъ Силивестръ святаго Михаила написахъ книгы си лѣтописець, надѣяся отъ бога милость прияти, при князи Володимерѣ, княжащю ему Кыевѣ, а мнѣ в то время игуменящю у святаго Михаила въ 6624, индикта 9 лѣта; а иже чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвахъ». В Ипатьевской летописи данной записи нет (и само повествование в статье 6618 г. там не обрывается на соответствующем месте, а продолжается дальше), зато здесь авторство ПВЛ обозначено в самом ееначале и автором назван монах другого монастыря – Печерского: «Повѣсть временныхъ лѣт черноризца Федосьева манастыря Печерьскаго». Соединение этих двух вариантов авторства ПВЛ находим в Радзивиловской летописи (начинается ПВЛ в данной летописи с упоминания «черноризца Федосьева монастыря Печерьскаго», а в статье 6624 года читается приписка об авторстве Сильвестра), что подтверждает вывод, сделанный на примере анализа текста варяжской легенды, о соединении в данной летописи традиций протографов как Лаврентьевского и Троицкого, так и Ипатьевского и Хлебниковского списков [там же: 24-25].

И никакого иного вразумительного объяснения этому обстоятельству в историографии не высказано. Можно, конечно, игнорировать это или изобретать разные альтернативные объяснения. Но не будет ли первое уходом от неудобной проблемы, а последнее – созданием лишних сущностей? Таким образом, Вилкул не удалось оспорить шахматовскую парадигму и предложить ей взамен убедительно обоснованную альтернативную концепцию истории развития древнерусского летописания. Другое дело, что не стоит при этом делать глобальных обобщений о научном уровне киевской школы в целом: отмеченные мной выше наработки А.П. Толочко по истории летописания представляется мне гораздо менее противоречивыми и значительно более разумными и взвешенными, чем творчество его ученицы: Толочко безусловно лучше нее понимает, что можно, а чего нельзя делать в рамках своей концепции. И он, пожалуй, никогда ради обоснования своих идей не прибегал к столь нелепым и весьма сомнительным с точки зрения источниковедения приемам. Трудно сказать, как будет дальше развиваться историография древнерусского летописания на постсоветском пространстве в обозримом будущем. Вступят ли наконец представители разных историографических направлений в полноценный диалог, c комплексным рассмотрением аргументов друг друга? Останутся ли при своих старых 92

Valla. №4(4), 2018. взглядах, или будут развивать их в том или ином направлении? Может быть, даже по пути взаимного сближения в плане рассмотрения начального летописания? Этой возможности я тоже исключать не берусь: с одной стороны, Вилкул не отрицает вероятности существования некоторых отдельных летописных известий, предшествующих ПВЛ (с. 7; ср. тж. [Вилкул 2003: 36])13, хотя упорно отказывается допустить возможность их присутствия в НIЛмл. С другой стороны, ее российские оппоненты на практике работают вовсе не с гипотетическим сводом летописей, тем более сводами, а с отдельными летописными известиями, и отстаивают их относительную древность14. Если диалога между разными источниковедческими направлениями не будет, то это способно привести к стагнации, или, наоборот, при смене поколений исследователей – быстрому поглощению одного направления другим, что тоже никогда и нигде в полной мере не приводило к устойчивому прогрессу. Интересна в этом плане работа А.Г. Боброва, который не торопится сдать в архив концепции Шахматова, но о работе Вилкул пишет в заметно более позитивном ключе, чем о трудах сторонников существования начального летописания [Бобров 2015]. Симпатии заслуженного петербургского источниковеда совершенно прозрачны, несмотря на то, что он пока прямо не порывает с привычными отечественными научными представлениями и идеями своих российских коллег. Но более молодым историкам нового поколения будет проще сбросить сформировавшиеся в XX в. научные подходы с корабля современности. С другой стороны, дальнейшие пути развития «киевской школы» пока не ясны. Непонятно даже, каким будет исследовательский путь самого молодого представителя «киевской школы» В.Ю. Аристова, который пока не продемонстрировал своего научного подхода, а основывается на наработках старших коллег [Аристов 2013]. Но как бы ни случилось, а хотелось бы, чтобы в дальнейшем при обосновании тех или иных положений и концепций историки и источниковеды руководствовались научными методами, а не подгоняли источники под заранее известный результат и не выхватывали из контекста отдельные слова, обороты, а то и слоги, объявляя это заимствованием из хронографической литературы в худших традициях старых версий «антиплагиата». Несин М.А., зам. глав. ред. журнала Valla, г. Санкт-Петербург, [email protected] Источники НIЛ 2000 – Новгородская I летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч.1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПСРЛ 1982 – Полное собрание русских летописей. Т. 37. – Л.: Наука, 1989. 13 Если в первой работе оговаривалась возможность существования более ранних сводов, то в последней подчеркивалось, что, возможно, речь идет об известиях, а не сводах. Не уверен, что это расхождение случайно. Вероятно, со временем Вилкул осознала тот очевидный факт, что в рамках ее концепции никаким сводам до ПВЛ места не остается. 14 Видимо, некоторыми новейшими источниковедами это сознается: Т.В. Гимон пишет об отдельных новгородских летописных записях XI в. (об этом: [Бобров 2015: 244]). То же допустимо сказать и относительно раннего киевского летописания. В.К. Зиборов наглядно показал неубедительность выделения летописного свода 1039 г. [Зиборов 2002: 35-36]. Однако и своды «1073» и «1093 (1095)» гг. исследователи выделяют лишь на основе блоков определенных записей [там же: 39-43]. Как бы не относиться к версиям об аутентичности тех записей или отличия первого блока записей от второго, должен заметить, что фактически мы опять-таки имеем дело именно с летописными известиями, а не цельными летописями, а тем более – летописными сводами.

93

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. ПСРЛ 1989 – Полное собрание русских летописей. Т. 38. – Л.: Наука, 1989. ПСРЛ 1995 – Полное собрание русских летописей. Т. 38. – М.: Археографический центр, 1995. ПСРЛ 1998 – Полное собрание русских летописей. Т. 2. – М.: Языки русской культуры, 1998. ПСРЛ 2003 – Полное собрание русских летописей. Т. 40. – СПб.: Наука, 2003. CI 2000 – Cофийская I летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. Литература Алексеев 1980 – Алексеев Л.В. Смоленская земля в IХ-XIII вв. – М.: Наука, 1980. Аристов В.Ю. Свод, сборник или хроника? (о характере древнерусских летописных памятников XI-XIII вв.) // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. №1. Январь-Июнь. – СПб., 2013. С. 105-129. Бобров 1993 – Бобров А.Г. Из истории летописания первой половины XV в. // ТОДРЛ. 1993. Т. 46. С. 6-11. Бобров 2001 – Бобров А.Г. Новгородские летописи XV в. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. Бобров 2015 – Бобров А.Г. А.А. Шахматов и спорные вопросы раннего новгородского летописания // Академик А.А. Шахматов: Жизнь, творчество, научное наследие: Сборник статей к 150-летию со дня рождения ученого. – СПб., 2015. С. 242-250. Введенский 2016 – Введенский А.М. Новгородская первая летопись и Устюжский летописный свод: Каким списком Новгородской первой летописи пользовался составитель Устюжской летописи? // Новгородский исторический сборник. Вып. 16(26). – Великий Новгород, 2016. С. 208-222. Вилкул 2003 – Вилкул Т.Л. Новгородская первая летопись и начальный свод // Palaeoslavica. 2003. Vol. 11. Pp. 5-35. Вилкул 2007 – Вилкул Т.Л. Повесть временных лет и Хронограф // Palaeoslavica. 2007. Vol. 15. No. 2. Pp. 56-116. Вилкул 2008 – Вилкул Т.Л. Ладога или Новгород? // Palaeoslavica. 2008. Vol. 16. No. 2. Pp. 272-280. Гимон 2012 – Гимон Т.В. События XI – начала XII в. в новгородских летописях и перечнях // Древнейшие государства Восточной Европы. 2010: Предпосылки и пути образования Древнерусского государства. – М., 2012. C. 484-703. Гимон 2018 – Гимон Т.В. К вопросу о княжеских посланиях в Киевском своде (XII в.) // Восточная Европа в древности и средневековье. ХXX Юбилейные Чтения памяти членакорреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Москва, 17-20 апреля 2018 г. Материалы конференции. – М., 2018. С. 64-70. Грот 2014 – Грот Л.П. И сказал Олег: Да будет матерью городам русским! 28.08.2014. [http://pereformat.ru/2014/08/kiev-mati/] – Доступ на 20.08.2018. Добровольский 2009 – Добровольский Д.А. Начальная летопись как источник по истории коллективного самосознания Древней Руси // Диалог со временем. 2009. №27. С. 4361. Гиппиус 2006 – Гиппиус А.А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер: к 60-летию В.М. Живова. – М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 56-96.

94

Valla. №4(4), 2018. Гиппиус 2012 – Гиппиус А.А. До и после Начального свода: Ранняя летописная история Руси как объект текстологической реконструкции // Русь в IX-X веках. Археологическая панорама. – М. – Вологда: Древности севера, 2012. С. 36-62. Данилевский 2004 – Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. – М.: Аспект-Пресс, 2011. Домбровский 2015 – Домбровский Д. Вілкул Т. Літопис і хронограф: Студії з текстології домонгольського київського літописання // Український історичний журнал. 2015. №5. С. 199-202. Жих 2015 – Жих М.И. Славянская знать догосударственной эпохи по данным начального летописания // Исторический формат. 2015. №2. С. 7-28. [http://suzhdenia.ruspole.info/node/3261] – Доступ на 20.08.2018. Жих 2017 – Жих М.И. Псковские кривичи // Вояджер: мир и человек. 2017. №8. С. 8710. [https://zapadrus.su/slavm/ispubsm/1829-pskovskie-krivichi.html] – Доступ на 20.08.2018. Жих 2018 – Жих М.И. О соотношении «Новгородской» и «Ладожской» версий сказания о призвании варягов в начальном русском летописании // Вестник «Альянс-Архео». 2018. Вып. 24. С. 3-44. Жуков 2013 – Жуков А.Е. К вопросу о редактировании летописных источников в Еллинском летописце второго вида // Новгородский исторический сборник. Вып. 13(23). – Великий Новгород, 2013. С. 134-153. Зиборов 2002 – Зиборов В.К. История русского летописания XI-XVIII вв.: Учебное пособие. Хрестоматия. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002. ИзИДК 2000 – Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). – М.: Языки русской культуры, 2000. Кожинов 1997 – Кожинов В.В. История Руси и русского Слова. Современный взгляд. – М.: ЧАРЛИ – Московский учебник-2000, 1997. [http://old-ru.ru/articles/art_37_8.htm] – Доступ на 20.08.2018. Лукин 2009 – Лукин П.В. Нужно ли нам «новаторство»? (Об ответе Т.Л. Вилкул) // Scrinium. Vol. 5. Symbola Caelestis. Le symbolisme liturgique et paraliturgique dans le monde Chrétien. 2009. С. 495-511. Лукин 2013 – Лукин П.В. Языческая «реформа» Владимира Святославича в начальном летописании: устная традиция или литературные реминисценции? // Древнейшиие государства Восточной Европы. 2011: Устная традиция в письменном. – М., 2013. С. 326-352. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Лукин 2018 – Лукин П.В. Новгородское вече. 2-е изд., переработанное и дополненное. – М.: Академический проект, 2018. Мусин 2015 – Мусин А.Е. Серьезная заявка историко-филологического направления новейшей киевской школы истории Древней Руси. [Рец. на кн.:] Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В. В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. 518 с. // Княжа доба. 2015. №9. С. 289-310. Седов 1988 – Седов В.В. Древний Изборск // Древний Псков: История. Искусство. Археология. Новые исследования. – М.: Изобр. иск-во, 1988. С. 44-65. Стефанович 2012 – Стефанович П.С. «Сказание о призвании варягов» или Origo gentis russorum? // Древнейшие государства Восточной Европы. 2010: Предпосылки и пути образования Древнерусского государства. – М., 2012. С. 514-584. Стефанович 2014 – Стефанович П.С. Знать и военные слуги в социально-политической структуре Древнерусского государства в X – первой трети XII в. Дисс. ... доктора исторических наук. – М., 2014. Толочко 2006 – Толочко А.П. О заглавии Повести временных лет // Ruthenica. 2006. №5. С. 248-251. [http://history.org.ua/JournALL/ruthenica/5/19.pdf] – Доступ на 20.08.2018. Толочко 2015 – Толочко А.П. Очерки начальной Руси. – К. – СПб.: Лаурус, 2015. 95

Вілкул Т.Л. Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання / Відп. ред. В.В. Німчук. НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2015. – 518 с. Фроянов 1992 – Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. – СПб.: СПбГУ, 1992. Чернов 2013 – Чернов А.Ю. О Волховской экспедиции Рюрика и статье Татьяны Вилкул «Ладога или Новгород?». 04.01.2013. [https://nestoriana.wordpress.com/2013/01/04/%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%BB%D1%85%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0% B9%D1%8D%D0%BA%D1%81%D0%BF%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B 8-%D1%80%D1%8E%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B0-%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%82/] – Доступ на 20.08.2018.





96

Valla. №4(4), 2018.

О новой мифологии Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. Мы живем в эпоху создания новых мифов, и белорусский исследователь В.В. Деружинский занимает достойное место в одном ряду с Г.В. Носовским, А.Т. Фоменко и В.Б. Белинским. Особенно экстравагантны представления В.В. Деружинского о роли Литвы на Куликовом поле и интерпретация событий как до битвы, так и после сражения. Читая «Тайны Белоруской истории», узнаешь очень много «интересного», и можно было бы поиронизировать над некоторыми версиями, но становится печально, когда эти фантазии овладевают умами многих читателей и становятся истиной, не требующей доказательств. Тем более что некоторые свои идеи он иллюстрирует отсылками к летописям и данным археологии, что может в глазах неподготовленного читателя создать иллюзию объективного исследования, альтернативного имперской москвоцентристской парадигме. 1. Фантазии на тему «литвинской» зависимости Сразу хочется остановится на 14 главе, посвященной событиям до и после Куликовcкой битвы. Она так и называется: «Литва и Куликовская битва». Версии, высказанные автором, поражают своей «новизной» и оригинальным подходом. Он пишет: «Куликовская битва – яркий пример мифологичности всей российской истории. Историческое событие со временем искажается в угоду текущей политике Москвы, обрастает баснословными подробностями и обретает ранг “эпохального”. Хотя на самом деле Куликовская битва – это битва Литвы, а не Москвы…» (с. 195). По мнению В.В. Деружинского, Московское княжество находилось в зависимости от ВКЛ и стало ареной противостояния и главным призом в борьбе между Ордой и Литвой, Дмитрий Иванович был «вассал и “шелупень”», князек из туземного финского Залесья, и никакой существенной роли не играл, «а мог только подчиняться воле Дмитрия Альгердовича, своего господина» (с. 197). Сразу возникает вопрос, а на основании каких данных делается предположение о зависимости Москвы от ВКЛ? Оказывается, что все строится на фразе из «Хроники Быховца»: Хотя мы с тобой замирились, но мне иначе сделать нельзя, и должен я к твоему городу Москве свое копье прислонить, и то отметить, что князь великий литовский и русский и жемайтский Ольгерд копье свое к Москве прислонил.

Здесь речь идет об осаде Москвы Ольгердом в 1370 г. Попробуем разобраться в этом вопросе. «Хроника Быховца» – это третий свод белорусско-литовских летописей, созданный в XVI в., источник достаточно поздний. Несмотря на то, что в летописи содержится ряд достоверных и интересных подробностей из истории Великого княжества Литовского, которых нет в других источниках, в ней имеются ошибки и неточности. Да и сам рассказ о «прислоненном копье» напоминает рассказ о щите Олега на вратах Царьграда: И увидя то, великий князь Московский сильно испугался и ужаснулся, видя великого князя Ольгерда с его великою силою, пришедшего к нему таким могучим, выполняя свое обещание. И не будучи в силах дать ему отпор, послал к нему [послов], прося его [о мире] и обещая дать ему великие дары, прося его, чтобы его из вотчины его Москвы не выгнал, перестал бы гневаться и взял бы у него, что хотел. И князь великий Ольгерд сжалился, и милость свою оказал, и не добывал его из Москвы, и заключил мир с ним. А затем, когда заключили договор, сам князь великий Московский к нему выехал, и с ним виделся и одарил князя великого Ольгерда дарами многими, бесчисленными, золотом, серебром и дорогим жемчугом, и соболями и прочими дорогими и удивительными мехами, и убытки, которые причинил Ольгерд, идя по земле Московской, ему

97

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. простил. И затем князь великий Ольгерд сказал великому князю московскому. «Хотя мы с тобой замирились, но мне иначе сделать нельзя, и должен я к твоему городу Москве свое копье прислонить, и то отметить, что князь великий литовский и русский и жемайтский Ольгерд копье свое к Москве прислонил». И сев на коня, и взяв в руки копье, подъехал к городу и копье свое к стене прислонил, и, отъезжая назад, сказал громким голосом так: «Князь великий московский, помни о том, что литовское копье стояло у Москвы!» А затем князь великий Ольгерд со всеми своими войсками, с великою честью, с массой пленных и с несказанной добычей, забрав много городов и установив границу по Можайск и по Коломну, и много людей забрав в плен, сохранив своих людей всех в целости, отошел восвояси [Хроника Быховца 1966: 58].

Неясно, где Деружинский здесь усмотрел зависимость Москвы от Литвы. В ходе литовско-московских войн 1368-1372 гг. было три похода Ольгерда на Московское княжество. Причиной войны послужило давнее соперничество Москвы и Твери, где в качестве союзника Твери выступил Ольгерд. В 1368 г. Ольгерд стремительным рывком разбил московский сторожевой полк у реки Тросна. В этом сражении погибли московские воеводы. Дмитрий заперся в Москве, куда уже подошло литовское войско. Не взяв Кремль и пограбив округу, Ольгерд через три дня снял осаду, получив известия о нападение Ордена на свои земли. Второй поход Ольгерда состоялся в 1370 г. О нем и упоминается в «Хронике Быховца». Обратимся к Симеоновской летописи, надеюсь, ее «екатерининская комиссия» еще не успела подчистить. Князь же великий Дмитрий Иванович затворися во граде, а Олексей митрополитъ тогды былъ в Нижнемъ Новегороде, а князь Володимиръ Андреевичъ, собрався съ силою, стояше в Перемышле, ополчивъся, а еще же къ же тому приспелъ князь Володимеръ Дмитрееввичъ Пронскый, а съ нимъ рать великого князя Олга Рязанского. Того же слышавъ Олгердъ и убояся и нача мира просити. Князь же великий Дмитрей взялъ с нимъ мир до Петрова дня, и Олгердъ въсхоте вечнаго мира, и хотя дати дшерь свою за князя Володимера Андреевича, еже и бысть... И тако помирився, отъиде отъ Москвы в землю свою, и идяше съ многымъ опасениемъ, озирався и бояся за собою погони [Симеоновская летопись 1913: 110].

Причем «вечного мира» просил Ольгерд, а не Дмитрий, который согласился только до Петрова дня. Третий поход в 1372 г. был более масштабным. В нем приняли участие войска Кейсута, Андрея Полоцкого и Дмитрия Друцкого. Позднее с юго-запада на Москву двинулся сам Ольгерд. Возле Любутска литовцы соединились с тверичами. Неожиданно подошедшая рать Дмитрия разгромила сторожевой полк литовцев: и преже всех москвичи съгнаша сторожевый полкъ Олгирдовъ и избиша. И стояху рати прямо себе, а промежу ими врагъ (овраг – М. Ф.) и дебрь велика зело, и не лзе бяше полкома снятися на бой, и тако стояше неколко дней, и взяша мир промежу собою и розидошася разно [Симеоновская летопись 1913: 113].

Белорусско-литовская Супрасльская летопись точнее всех сообщает: Того же лета Олгиръдь, князь литовъскыи, поиде ратию к Москве. Слышаль же князь великыи Дмитреи Ивановичь, собра вои многи приде противу ему, ему стрегоша у Любуцьку. И стояху прямо себе, а промежи ров круть, нелзе снятиси обеимь полькомь. И взя мирь межи собою вечьные [ПСРЛ 1980: 49].

Любутский мир был в целом в пользу Москвы. Согласно ему, Ольгерд заверил, что в случае войны между Москвой и Тверью он не будет выступать на стороне Михаила Тверского, а также поручился, что тот вернет всю добычу, захваченную ранее. Дальнейший ход событий, а именно, поход Дмитрия Ивановича на Тверь в 1375 г., это подтвердил. Литва 98

Valla. №4(4), 2018. не выступила на стороне Твери, и тверской князь признал себя «молодшим братом» Дмитрия, что фактически означало признание главенства Москвы над Тверью. И где здесь литовская зависимость? Теперь о литовских князьях Андрее Полоцком, Дмитрии Брянском и Ягайло. Относительно псковского княжения Андрея Ольгердовича В.В. Деружинский пишет: «Кем посажен? Неужели Москвой? Этот тезис не выдерживает никакой критики. В то время Альгерд1 захватил Псков, поэтому посадил на княжение в нем своего сына» (с. 198). Андрей был посажен Ольгердом в Псков в 1341 г. В 1348 г. Псков окончательно перестал быть «пригородом» Новгорода и обрел самостоятельность и, воспользовавшись смертью Андреева наместника, перестал признавать его своим князем. После смерти Ольгерда в Литве началась своя «замятня». Андрей вынужден был бежать в Псков. На ту же зиму (имеется в виду зима 1377/78 г. – М. Ф.) прибежа во Пьсков князь Литовьскый Ондрей Олгердович и целова крест ко пьсковицам и поиха на Москву из Новаграда ко князю к великому к Дмитрию, князь же прия его [НIЛ 2000: 375].

В Псковской I летописи: «Прибежа князь Андрей Олгердович во Псков и посадиша его на княжении» [ПЛ 1941: 24]. В.А. Кучкин предполагает, что Андрей отправился в Москву для получения согласия Дмитрия на княжение в Пскове [Кучкин 2003]. Вероятно, фраза «прия его» означает, что между литовским и московским князьями был заключен союзный договор (т. е. любовь и докончание), обеспечивавший защиту и поддержку Андрею Ольгердовичу. Как отметил белорусский историк В.В. Гигин: «И в 1379 году, накануне Куликовской битвы, между литовско-русскими князьями и Великим князем Московским был заключен первый в нашей истории союзный договор» [Гигин 2009: 16]. Здесь как минимум речь идет о равноправных отношениях. Относительно Дмитрия Ольгердовича В.В. Деружинский заключает: «Таким образом, Дмитрий Альгердович являлся для Московского княжества наместником отца, великого князя Литвы (ибо его вотчина – Брянщина – граничила с Московским княжеством). А Дмитрий Иванович (Донской) был его вассалом, не наоборот» (с. 197). Читаем летопись: Тое же зимы князь великий Дмитрей Иванович, собрав воя многы и посла с ними брата своего князя Володимера Андреевича да князя Андрея Олгердовича Полотьского да князя Дмитрея Михаиловича Волыньскаго и иныя воеводы и велможи, и бояре многы и отъпусти я месяца декабря в 9 в пяток, отпусти их ратию на Литовьскыя городы и волости воевати. Они же сшедъшеся взяша городъ Трубческы и Стародуб и ины многы страны и волости и села тяжко плениша, и вси наши вои, русстии полци, цели быша, приидоша в домы своя со многими гостьми [Cимеоновская летопись 1913: 127].

Одним из результатов этой военной кампании стало то, что правивший до этого в Трубчевске князь Дмитрий Ольгердович перешёл со своим двором на московскую службу. Надеясь привлечь в Москву и других недовольных Ягайло литовских князей, Дмитрий Иванович отдал Дмитрию Брянскому город Переяславль «со всеми его пошлинами». Сообщение Новгородской Четвертой летописи: «Приспеша в тои чинъ рагозны издалеча велиции князи Олгердовичи, поклонитися и послужити: князь Ондреи Полочкои и съ Плесковици, братъ его князь Дмитрии Бряньскии съ всеми своими моужи» [НIVЛ 2000: 314]. Н.А. Петрова предположила, что фраза «съ всеми своими моужи» говорит как раз о том, что Дмитрий Ольгердович находился на службе у московского князя [Петрова 2013: 147]. Оба литовских князя, верные союзническим договорам, приехали «послужити» Дмитрию Ивановичу, а также сразиться с их общим противником – Ягайло, который в 1380 г. был союзником Мамая. При этом Андрей Ольгердович выступал как самостоятельный псковский князь, его отряд состоял из жителей подчиненной ему городской общины, в то время как 1

Авторская орфография в цитатах здесь и далее сохранена. – Ред.

99

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. Дмитрий Ольгердович, находившийся на службе у Дмитрия Ивановича, приехал со «своими мужами». И здесь хочется опять задать вопрос В.В. Деружинскому, где он увидел зависимость Москвы от Литвы? Версия действий Ягайло также поражает своей «оригинальностью». Оказывается, он спешил не на соединение с Мамаем, а на помощь своим братьям Ольгердовичам. «Невдомек “писателям истории” задать самим себе простой вопрос: может быть, потому и побежал Мамай, что узнал о приближении войска князя Ягайло!», – пишет автор (с. 210). Между тем, как отметил Б.Н. Флоря, Уже в кратком рассказе, восходящем к своду 1408 г., говорится, что Мамай стоял в «поле» за Доном, «ждуща к собе Ягайла на помощь, рати Литовскые», т. е., очевидно, между Литвой и Ордой Мамая было соглашение об объединении сил для нападения на Москву с юга. Более подробно об этом соглашении рассказывается в «Летописной повести», где указывается, что союзники должны были встретиться на Оке в «Семенов день» – 1 сентября 1380 г. Этот план был сорван благодаря быстроте действий русской армии, смело вышедшей к Дону навстречу Орде. Однако его провалу явно способствовала и медлительность литовского командования. Если еще 8 сентября, в момент битвы, Орда находилась к югу от Дона, то это произошло скорее всего потому, что Мамай ждал сведений о движении литовских войск и не имел их [Флоря 1980: 173].

Мягко говоря, мифическое предположение о зависимости Московского княжества от ВКЛ и подчинённом положении Дмитрия Ивановича не выдерживает никакой критики. 2. Мифические балты-кривичи «Тайны Белорусской истории» В.В. Деружинского создают впечатление, что Белоруссия на протяжении всей своей истории занимала свое особое, ни от кого не зависимое место. Она не имела никакого отношения ни к Древнерусскому государству, ни к России, ни к ВКЛ, так как сама была ВКЛ, ни даже к славянам. Оказывается, что кривичи были балтами: Что касается территории нынешней Беларуси, то, как показали археологические исследования, белорусы антропологически не менялись как минимум 3500 лет – то есть они остаются именно балтами, никакого массового «прихода славян» на территорию Беларуси никогда не было. Нынешний беларуский этнос образовался из слияния западных балтов – ятвягов, кривичей и дайновичей. 2000 лет назад предков белорусов соседи называли «гуты» или «гепиды» (с. 17).

Попробуем разобрать этот достаточно спорный тезис, исходя из данных летописей и археологии. ПВЛ сообщает: И по сей братьи почаша дѣржати родъ ихъ княжение в поляхъ, а въ деревляхъ свое, а дрьговичи свое, а словѣне свое въ Новѣгородѣ, а другое на Полотѣ, иже и полочанѣ. От сихъ же и кривичи, иже сѣдять на верхъ Волгы, и на вѣрхъ Двины и на вѣрхъ Днѣпра, ихъже и городъ есть Смолѣнескъ; туда бо сѣдять кривичи [ПВЛ 1996: 10].

Летописец не отделяет кривичей от других славянских племен (дреговичей, древлян, полян) и выводит происхождение кривичей от полочан: «От сихъ же и кривичи». О славянском происхождении полочан, а, следовательно, и кривичей говорит и другой отрывок ПВЛ: «Се бо токмо словѣнескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, новъгородьци, полочане, дьрьговичи, сѣверо, бужане, зане сѣдять по Бугу, послѣже же волыняне» [там же]. Есть и другие письменные источники, подтверждающие славянское происхождение кривичей. Как констатирует М.А. Несин,

100

Valla. №4(4), 2018. Кривичей русские летописи, а также византийский правитель Константин Багрянородный в своем знаменитом труде «Об управлении империей», прямо соотносят со славянами, а не с финноуграми и не с балтами, к тому же сам этноним «кривичи» имеет патронимический характер, что свойственно именно славянским, а не финским или балтским общностям Восточной Европы – радимичам, вятичам и т. д. [Несин 2017: 117]

Теперь об археологии кривичей. Погребальная культура кривичей характеризуется прежде всего длинными курганами, которые называют смоленско-полоцкими и псковскими. Общий ареал длинных курганов соответствует трем землям Древней Руси: Смоленской, Псковской и Полоцкой, заселёнными кривичами. Длинные курганы имеют явно славянское происхождение, несмотря на находки предметов, принадлежавших местному населению. В.В. Седов так об этом пишет: Поэтому присутствие летто-литовских предметов в смоленско-полоцких длинных курганах, скорее всего, следует объяснять участием местных балтов в генезисе населения, оставившего эти памятники. Вероятно, процесс включения в генезис восточного славянства в VIII-IX вв. затронул более широко местное балтское население, что и отразилось в увеличении числа находок леттолитовского облика. Впрочем, такие вещи встречены в сравнительно небольшом числе захоронений, большинство же погребений смоленско-полоцких длинных курганов принадлежит к безынвентарным, что свойственно славянскому языческому ритуалу [Седов 1994: 142].

Схожего мнения относительно псковских длинных курганов придерживается и М.А. Несин: В то же время не исключено, что кривичи – как и связанная с ними культура длинных курганов – включали в себя не только славян, но и местный финно-угорский контингент (по терминологии Седова – «субстрат»), проживавший, по археологическим данным, в Изборске и Пскове наряду со славянским населением [Несин 2017: 118].

При этом исследователь отмечает: Согласно не опровергнутым на настоящий момент выводам В.В. Седова, культура длинных курганов... генетически не связана с местными более ранними балтскими и финно-угорскими культурами ... Ареал культуры длинных курганов соответствует летописной локализации кривичей. Никакого притока нового населения в верхнее Поднепровье и Подвинье, а также в бассейн Чудского озера в конце I и начале II тысячелетия н. э. не фиксируется. Сопоставление длинных курганов с приходящими в IX-X вв. им на смену полусферическими (славянская принадлежность которых не вызывает сомнений) показывает идентичность в устройстве и особенностях погребального обряда. Длинные курганы и полусферические обычно составляют единые комплексы. Причем на каком-то этапе они сосуществовали друг с другом, что показывает постепенную смену типов погребальных памятников в рамках одной этнической общности... женщины культуры длинных курганов носили височные. кольца [Седов 1994: 89-100], являвшиеся славянскими, а не финскими или балтскими украшениями [там же: 117-118].

Попытки оспорить взгляды В.В. Седова пока не находят обоснованного научного подтверждения. Обзор вопроса приводится в упомянутой выше работе М.А. Несина [Несин 2017]. Взгляды Деружинского на славян, балтов, русов и фино-угров представляют собой своеобразный «коктейль», причем один и тот же компонент этого коктейля противоречит сам себе. Так, он пишет: «Кривичи и днепровские балты были славянизированы славянамиварягами Полабья еще к IX-X векам, так как лежали на пути “из варяг в греки”, где славяне Полабской Руси создавали сеть крепостей – от них и славянизировалось местное население» (с. 19). Спустя какое-то время читаем другое высказывание: «Но неверно полагать, что Полоцкое государство (западных балтов-кривичей) “ославянили и русифицировали” 101

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. ободриты Рюрика или русины Киева» (с. 64). Напрашивается вполне резонный вопрос. Так славянизировали или нет «балтов-кривичей»? Еще очень интересное несоответствие источникам – заявление Деружинского: «Отсюда становятся понятными слова Нестора о том, что датчане и англы – тоже русские, и что русскими были ранее все славяне: он прямо указывает, что русский и варяжский – это синонимы» (с. 54). Обратимся к ПВЛ: «И идоша за море къ варягам, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си». Читая Нестора, как-то не очень верится в славянство русов, летописец их четко называет норманнами. И таких несоответствий источникам у автора достаточно много. Приведём еще один пример: «Ведь даже слово “москали” – это искаженное самоназвание финского народа мокша – “мокшали”, который и составлял этнос Московской области (самоназвание своей страны у мокша – Moksel)» (с. 55). Смею предположить, что само название страны Моксель взято из труда другого мифотворца, В.Б. Белинского, «Страна Моксель или открытие Великороссии» [Белинский 2007]. Название Моксель происходит из «Путешествия в Восточные страны» Вильгельма де Рубрука, который писал: «Эта страна за Танаидом очень красива и имеет реки и леса. К северу находятся огромные леса, в которых живут два рода людей, именно: Моксель, не имеющие никакого закона, чистые язычники». Тот же Рубрук указывает: «К северу от этой области лежит Руссия, имеющая повсюду леса; она тянется от Польши и Венгрии до Танаида. Эта страна вся опустошена Татарами и поныне ежедневно опустошается ими» [Вильгельм де Рубрук 1997: 6-7]. Людям, более-менее знакомым с географией, понятно в какой стороне от Дона находится Московская область и к какой земле, согласно Рубруку, она относится. Главу 5 Деружинский посвятил исследованию генофонда восточных славян и сделал такой вывод: «Что же касается исследований генетиков, то они не только показали, что беларусы никогда не были “восточными славянами”, но и доказали, что беларусы древнейший и архаичный европейский этнос западных балтов» (с. 36). Посмотрим, что в действительности пишут современные генетики – О.П. Балановский и его соавторы, занимающиеся этой темой: Но, несмотря на то, что в генофонде западных и восточных славян велик ассимилированный компонент их соседей по Восточно-Европейской равнине, эти славянские популяции формируют генетически довольно целостную группу, отличающуюся как от своих западных соседей (германоязычных популяций), так и от соседей восточных и северных (финно-угорских народов) [Балановский, Маркина 2015].

Выявлена также близость русского и белорусского генофонда: Итак, карты главных компонент выявляют сходство главного тренда белорусского генофонда и с русским генофондом, и со всем генофондом Восточной Европы. Это позволяет считать, что белорусский генофонд входит в генетическое пространство и русского генофонда, и генофонда Восточной Европы, а своеобразие на границах ареала белорусов обусловлено контактами с другими этносами (потоки генов) [Балановский, Тегако 2015: 13].

3. Беларусь не была Русью? В «Тайнах Белоруской истории» так называется глава 4, где В.В. Деружинский пытается обосновать то, что Беларусь не являлась ни Русью, ни частью древнерусской общности и древнерусского государства, а имеет свои корни и истоки, отличные от прочих земель Киевской Руси. Он пишет:

102

Valla. №4(4), 2018. Этнически Русь Новгорода имела истоки из Полабья, Русь Киева – из Карпатской Руси. Поэтому, как гласит «Повесть временных лет», посланные Рюриком Аскольд и Дир, придя к Киеву, с удивлением узнали, что там правят тоже «русские князья», но совершенно другой Руси (с. 64).

Обратимся к ПВЛ: И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася къ Цесарюграду с родом своимъ. И поидоста по Дънепру, идуче мимо и узрѣста на горѣ городокъ. И въспрошаста, ркуще: «Чий се городъ?» Они же ркоша: «Была суть три братья – Кий, Щекъ, Хоривъ, иже сдѣлаша городъ сий, и изъгыбоша, а мы сѣдимъ род ихъ, и платимы дань козаром». Асколдъ же и Диръ остаста в городе семъ, и многы варягы съвокуписта и начаста владѣти польскою землею, Рюрику же княжящу в Новѣгородѣ [ПВЛ 1996: 13].

Как видим, ни о какой другой Руси Нестор не сообщает. «Мы не были изначально Русью – и упорно воевали с ней за свободу от нее, пока ее не добились» (с. 71) – говорит автор. Однако не совсем понятно, что имел в виду Деружинский под словом Русь, ведь само понятие Русь имеет разные значения и содержание, да и смысл термина русь менялся со временем, от названия дружины (ruotsi, «гребцы») до обозначения территории: Изменилось в XII столетии и представление о пределах понятия «Русь», или «Русская земля». С одной стороны, так продолжали именоваться все территории, населенные «русью» – т. е. восточными славянами, с другой – появилось узкое понятие «Русь» / «Русская земля». Оно охватывало только Южную Русь – Киевскую землю, Переяславскую и часть Черниговской [Горский 2010: 12].

Также стоит указать, что нельзя отождествлять государственное образование раннего средневековья и государства Нового времени: Но на самом деле термин «государство», в современном русском языке обозначающий самостоятельные политические образования, появляется лишь в XV столетии, а закрепляется в близком к современному значении только в XVI веке. Для раннего Средневековья, таким образом, «государство» – это не более чем условный научный термин [там же: 8].

Рассмотрим земли современной Белоруссии в территориальном контексте понятия Русская земля в «широком смысле». А.А. Горский отмечает, что термин «Русская земля» применялся наравне с названием «Русь», обозначавшим и народ, и страну. Границы Русской земли указаны и в литературном памятнике «Слово о погибели Русской земли»: «Отселе до угор и до ляхов, до чахов, от чахов до Ятвязи и от Ятвязи до литвы, до немець, от немець, до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймици погании и за дышючим морем от моря до болгар, от болгар до буртасъ, отъ буртас до чермис, от чермис до моръдви» [там же: 10]. Земли Белоруссии явно попадают в эти границы. Скандинавские источники также включают Полоцк в состав Русской земли: «Торвальд умер в Руссии недалеко от Паллтескьи (Полоцка.). “Сага о крещении” – епископская сага, дошедшая до нас в составе “Книги Хаука” (1323-1329 гг.)» [Джаксон 2008: 8]. М.Н. Самсонова в своей работе «Полоцк в русско-скандинавских связях IX-XIII вв.» сделала аналогичный вывод: «В картине мира скандинавов Полоцк был частью Руси – Garđariki / Ruzcia. При этом Полоцк являлся одним из наиболее известных скандинавам древнерусских городов и виделся им как сильная крепость, что подчёркивает его важное стратегическое положение в коммуникациях между Скандинавией и Русью» [Самсонова 2015: 74]. О принадлежности полочан к Руси пишет и ПВЛ: «И прия Рюрикъ власть всю одинъ, и пришед къ Ильмерю, и сруби город надъ Волховом, и прозваша и́ Новъгород, и сѣдѣ ту, княжа, и раздая мужемъ своимъ волости и городы рубити: овому Полътескъ, овому Ростовъ, 103

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. другому Бѣлоозеро» [ПВЛ 1996: 13]. Рассказывая о походе Олега на Царьград, летописец отмечает: И заповѣда Олегъ дати воемъ на 2000 кораблий по двѣнатьчать гривнѣ на ключь, и потом даяти углады на руские городы: пѣрвое на Киевъ, таже и на Черниговъ, и на Переяславлъ, и на Полътескъ, и на Ростовъ и на Любечь и на прочая городы; по тѣмь бо городомъ сѣдяху князья, подъ Ольгом суще [там же: 16].

Т. е. Полоцк назван в списке «русских городов», что игнорирует Деружинский. В главе 4 есть целый рассказ, посвященный Всеславу Чародею, который представлен в образе борца с «русской агрессией». Однако автор «Слова о полку Игореве», рассказывая о волховании Всеслава, определённо включает Полоцк в состав Русской земли: Всеславъ князь людемъ судяше, Княземъ грады рядяше. А самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: Изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, Великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше; Тому въ Полотск позвониша заутренюю рано У Святыя Софеи въ колоколы – А онъ въ Кыев звонъ слыша [цит. по: Соколова 2001: 36].

Итак, средневековые источники единодушны в том, что большая часть территории современной Белоруссии входила в состав древнерусской общности. Деружинский пишет: Никаких «русских княжеств» на территории Беларуси никогда не было (кроме недолгого периода в 70-90 лет, когда нас захватил Киев, – но мы избавились от оккупантов). В реальной истории на нашей территории были три главных княжества – совершенно не русские и даже не славянские. Это Ятва (центр Дарагичин), Дайнова (центр Лида) и Крива (центр Полоцк) (с. 61).

Утверждение очень спорное. Кроме упомянутого выше Полоцкого княжества, было еще Туровское. Из Полоцкого княжества, которое было все-таки русским, образовались Минское, Витебское, Друцкое, из Туровского – Пинское. Правила в них династия Рюриковичей, которые воевали между собой из-за этих земель. Знаменитый Всеслав Чародей был правнуком «оккупанта» Владимира от Рогнеды и даже успел побывать на киевском столе. Называть княжеские междоусобицы освободительной борьбой не совсем уместно. Система управления русскими княжествами основывалась на трех составляющих: князь – дружина – вече. В каждой земле роль этих составляющих была разная, так, во ВладимироСуздальской земле большую роль играл князь, в Галиче – бояре, а в Новгороде и Пскове вече [Данилевский 2014: 47]. Стоит отметить также и сходство общественно-политического устройства Полоцка, Новгорода и Пскова, то есть таких же русских земель. А.В. Рукавишников в работе «Об организации власти в Полоцке в XII-XIII вв.» пишет: Новгород переживает практически идентичные Полоцку проблемы в конце XII – первой половине XIII века. «По существу Новгород в конце первой четверти XIII в. стоит перед видимой перспективой полной ликвидации княжеской власти, поскольку проблема новгородского стола превращается главным образом в проблему государственного союза Новгорода с соседними русскими областями»2. В.Л. Янин отмечает и кастовость новгородского боярства XIII в., генеалогические связи между различными представителями патрицианских фамилий Новгорода. В середине XIII в. появляется кончанское представительство (от различных боярских группировок города). «Общая схема посадничества впервые включает представительский совет, исходное ядро 2

В оригинале здесь и далее цитаты из В.Л. Янина. – Ред.

104

Valla. №4(4), 2018. будущего Совета господ» (появился в конце XIII века) В Полоцке соответствующую роль играли «30 мужей». Сходные черты государственного устройства обнаруживаются во Пскове. Известны попытки галичского боярства уничтожить княжескую власть в своем городе в первой половине XIII в. (правда, неудачные). Таким образом, общественно-политическое устройство Полоцка было естественным для русских земель того времени, а в чем-то он даже «опережал» своих соседей (управление городом без князя в течение долгих промежутков времени) [Рукавишников 1999: 122].

Одним из важных признаков древнерусской общности является единство литературного и разговорного языка при сохранении местных диалектов. Здесь у Деружинского тоже не все понятно. Он пишет: Однако язык Киевской Руси как раз идентичности с языками ляхов (под которыми понимаются общие языки славян Балтии) не имеет. Это, как и все остальное, доказывает, что экспансия «Руси» шла с запада на восток по двум совершенно не связанным между собой направлениям. Из Рустингена ободритов Рюрика на севере – и из Карпатской Руси через Киев на юге, и оба русских языка уже тогда были разными. Язык Рустингена Рюрика и Новгорода (ободритский) фактически не отличался от языка ляхов, а язык Киева фактически не отличался от языка карпатских и балканских славян (с. 72).

Опять обратимся к ПВЛ: «Се бо токмо словѣнескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, новъгородьци, полочане, дьрьговичи, сѣверо, бужане, зане сѣдять по Бугу, послѣже же волыняне» [ПВЛ 1996: 10]. Непохоже, чтобы полочане, поляне и новгородцы говорили на разных языках. О сходстве языков говорит и такой эпизод, описанный в ПВЛ. Речь идет о столкновении Болеслава Польского и Святополка Окаянного с Ярославом: В лѣто 6526. Поиде Болеславъ сь Святополкомъ на Ярослава с ляхы, Ярославъ же множество совокупи руси, варягы, словены, поиде противу Болеславу и Святополку. И приде Волыню, и сташа оба полъ рѣкы Буга. И бѣ у Ярослава корьмилець и воевода Буды, и нача Буды укаряти Болеслава, глаголя: «Да что ти пропоремь трескою чрево твое толъстое». Бѣ бо великъ и тяжекъ Болеславъ, яко ни на кони не моги сѣдѣти, но бяше смысленъ. И рече Болеславъ: «Аще вы сего укора не жаль, азъ единъ погибну!» [ПВЛ 1996: 63].

Причем в войске Болеслава были волыняне и туровцы, а у Ярослава словене и русь, и это им не мешало перекликаться через реку. Различия славянских, и тем более восточнославянских, языков в раннедревнерусский период существовали на уровне диалектов. Как писал академик М.Н. Тихомиров, наличие диалектов не дают никаких оснований говорить о том, что в Полоцке, Киеве и Новгороде говорили на разных языках [Тихомиров 1979: 88]. Минская исследовательница Т.Г. Трофимович в статье о полоцких грамотах XIII-XIV вв. заключила: Таким образом, на вопрос о том, на каком языке написаны полоцкие грамоты XIII-XIV вв., можно ответить следующим образом: они написаны не на старобелорусском языке, а на западном диалекте древнерусского языка. XIII-XIV вв. в истории русского и белорусского языков следует считать переходным периодом между древнерусским и старорусским, старобелорусским языками [Трофимович 2017: 57].

Нет нужды напоминать общепринятое в науке мнение о том, что известные нам памятники древнерусской литературы написаны на общем литературном древнерусском языке и отражают представление об общей «русской» идентичности, например, «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона XI в. [см. напр. Седов 1999: 220]. Деружинский полностью отрицает наличие древнерусского этнического самосознания у предков современных белорусов: «Выходит, наш народ не обладал “древнерусским сознанием”, так как целенаправленно отстаивал свою свободу от Руси» (с. 71). Как уже 105

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. отмечалось выше, Деружинский путает «освободительную борьбу» с княжескими усобицами. Что же касается этнического самосознания, то А.П. Моця пишет: Казалось бы упоминания на страницах древнерусских летописей «суздальцев», «ростовцов», «новгородцев», «смолян», «рязанцев», «черниговцев» и т. д. позволяют говорить о полной эфемерности существования общевосточноевропейской (а точнее восточнославянской) общности и замене ее самосознанием на уровне земли-княжества. Конечно, этнокультурные связи в каждом конкретном микрорегионе усиливались по горизонтали и вертикали. Но, по нашему мнению, и во времена раздробленности на Руси народность продолжала существовать на определенных уровнях общественного сознания. Это было связано с особенностями социально-экономических отношений на Руси, и в первую очередь они заключались в борьбе центробежных и центростремительных тенденций, а также в специфике феодального держания на протяжении всего древнерусского периода [Моця 1997: 134].

Как ни странно, но о принадлежность предков белорусов к единой древнерусской общности может говорить и название титулов князя Московского и князя Литовского: Государь всея Руси и Великий князь Литовский, Русский и Жемотский. И даже в княжеских усобицах видна принадлежность полочан к единой русской общности. В «Слове о полку Игореве» сказано: «Немизе кровавы брезе не бологомъ бяхуть посеяни. Посеяни костьми рускихъ сыновъ». Странно слышать слова Деружинского об отсутствии древнерусского этнического самосознания у его предков, если даже такое слово, как русин, которым назывались православные белорусы, имеет своим корнем рус-, как и слова белорус, русский. Представление о Русской земле как о едином государстве и о населении его как о русских людях широко отразилось и в ряде других агиографических памятников второй половины XI – XII вв., а также в летописных текстах. Из летописных текстов после XI в. окончательно исчезают племенные этнонимы восточных славян. Их заменили названия жителей Древней Руси, производные от наименований городов – административных центров исторических земель или княжеств, а в целом восточнославянское население стало называться русью, русскими людьми, «сыновьями русскими» [Седов 1999: 221].

По словам Деружинского, применительно к его предкам «русскость» означала только конфессию: «Мы именно по вере были “причислены к Руси”, но не этнически». Религия – важная составляющая в формировании этноса, особенно в средневековье. Она служила своеобразным маркером для определения «свой-чужой» в системе координат того времени. Но Деружинский и здесь не обошёлся без фантазии: По византийским представлениям, главным православным храмом страны является София (столица Болгарии вообще названа по этому принципу). Константинополь разрешил постройку своих Софий одновременно в Киеве, Полоцке и Новгороде (а Московии такого разрешения не дал никогда, поэтому там нет Софии). При этом Полоцк и Новгород были признаны религиозно подчиненными Киеву. Вот и вся наша «русскость» (с. 65).

Интересное замечание: если в Москве нет собора св. Софии, значит, нет и православия, и религия никакого влияния на развитие этноса не оказывает. Утруждать себя изучением реальной истории отношений церквей по источникам как бы не обязательно. Напомним хотя бы о хрестоматийной фигуре Кирилла Туровского и его роли в истории и культуре Древней Руси. Так, в 1169 г. святитель Кирилл принимал участие в соборе, осудившем епископа Феодора, который занял Владимиро-Суздальскую кафедру и пытался отделиться от Киевской митрополии. Кирилл обличил ересь Феодора и составил серию посланий к князю Андрею Боголюбскому, в которых поучал его и наставлял по поводу церковных нестроений в Ростовской земле. В «Памяти», посвященной Кириллу Туровскому, говорится, что святитель был «рождения и воспитания града Турова, в Руской стране и тако нарицаема» [Творения святаго отца нашего Кирилла 1880]. К числу наиболее почитаемых святых земли 106

Valla. №4(4), 2018. Русской относится и Евфросиния Полоцкая. Хотя Деружинский и пытается представить ее в образе борца за независимость от Киева, стоит отметить два факта. После ее кончины в Иерусалиме мощи были перенесены в Киево-Печерскую лавру, где упокоились в одной из пещер, и это как-то не вяжется с представлением Деружинского о борце против киевской агрессии. И второй факт – возвращение Иваном Грозным знаменитого наперсного креста, который был сделан в Спасском монастыре, в ювелирной мастерской, основанной Ефросиньей Полоцкой, и почитался как православная святыня. В XIII в. он оказался в Смоленске, а в 1514 г. в Москве и возвращен назад [Перхавко 2001]. Даже такой факт говорит о духовной близости двух народов. Это при том, что в позднем средневековье православное население Московского государства и ВКЛ именовало русью себя, а не соседей. 4. Полоцкая «каша» Вторая часть труда Деружинского названа «Тьма с Востока». Похоже, «тьма» настолько затмила взгляд автора, что он даже не видит очевидных вещей, вследствие чего у него произошел ряд озарений, и фантазии обрушились на читателя бурным потоком. Взять хотя бы это утверждение о полочанах: «Они исповедовали греческую веру Киевской церкви, тогда как московиты – несторианский вариант христианства, заимствованный в Золотой Орде» (с. 208). Сразу возникает вопрос, а на основании каких данных сделан такой вывод? Смею предположить, что данная трактовка основывается на гипотезе Л.Н. Гумилева о том, что Сартрак был побратимом Александра Невского [Гумилев 1992: 136]. Никаких подтверждений версия Гумилева не имеет, если не считать того, что Плано Карпини писал о несторианах в ставке монгольских ханов [Плано Карпини 1957]. И здесь, как с «копьем Ольгерда», одна фантазия накладывается на другую и делается еще более фантастический вывод: в Москве исповедовали ордынский вариант христианства, то есть несторианство. Деружинский как-то забывает, что христианство во Владимиро-Суздальской земле распространилось задолго до монгольского завоевания и одним из первых проповедников христианства был Леонтий Ростовский. Еще в 1299 г. митрополит Киевский и всея Руси Максим оставил разоренный Киев, переехал в более спокойный Владимир и тем самым перенес туда центр русского православия, а в 1325 г. митрополит Петр переехал в Москву. Преемником Петра стал митрополит Феогност, который окончательно перенес митрополичью кафедру в Москву. Стоит также напомнить Деружинскому, что митрополитов утверждали в Константинополе, и только после Флорентийской унии и событий, связанных с ней, их стали утверждать в Москве, что дало основание православному духовенству СевероВосточной Руси считать Москву наследницей Византии и «третьим Римом». В главе 15 («Как Иван Грозный “освобождал” Полоцк» автор делает акцент на зверствах оккупантов, ведя заочную дискуссию с белорусским историком В.В. Гигиным, автором телевизионной передачи «Летопись времен». Читая главу, удивляешься тому, что о самом взятии Полоцка и событиях, предшествующих этому и последующих, автор говорит очень мало, зато очень красочно описывает новгородские и псковские походы Грозного и «рабский менталитет» московитов. Взятие Полоцка являлось лишь одним из событий Ливонской войны, где интересы Российского государства пересеклись с интересами ВКЛ, и это прежде всего касалось раздела «имущества» Ливонии и сфер влияния в регионе, а также давней борьбой за древнерусское «наследство». В полоцком походе были задействованы огромные по тем временам силы: 30 ноября войска двинулись из Москвы. Армия шла через Можайск и Торопец к Великим Лукам. 5 января Иван IV во главе главных сил прибыл в Великие Луки, сюда же подошли остальные отряды. 10 января 1563 г. войска начали выходить из Лук и двигаться к Полоцку. В большом полку значилось 2929 детей боярских, 1629 татар и 1295 казаков. Полк правой руки состоял из 2027 детей

107

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. боярских, 966 служилых татар и мордвы, 1009 казаков. Передовой полк включал в себя 1900 детей боярских, 940 служилых татар и 1046 казаков. Полк левой руки – 1900 детей боярских, 933 татарина и 605 казаков. Сторожевой полк – 1855 детей боярских и 1111 человек татар, мордвы и мещерских бортников. Наряд – 1433 детей боярских и 1048 казаков. Таким образом, всего в войске было около 30000 человек. Это был один из крупнейших заграничных походов русской армии в ХVI в. [Филюшкин 2015: 20].

Деружинский по этому поводу пишет: «Хороши “освободители” – татары да мордва. Разве мог наш народ считать татар и мордву своими “«освободителями” или “братьями”?» (с. 209). При этом автор забывает, что в ВКЛ были свои служивые татары «липки» и они мало чем отличались от московских. Их крупные общины находились в Минске, Новогуродке, Лиде и Ивье, и они принимали участие во многих военных мероприятиях ВКЛ. По данным переписи войска Великого княжества Литовского 1528 г. литовские татары выставляли 600 воинов. О чем умалчивает Деружинский – это о том, что Полоцку никто и не пытался помочь. Радзивилл с немногочисленным отрядом сделал попытку деблокации города, но столкнувшись с превосходящими силами противника, отказался от этой затеи. Да и в самом городе настроения были неоднозначные: «Общий тон известий Штадена, Одерборна и Пискаревского летописца указывают на недостаточность сопротивления, оказанного городом, причем Одерборн прямо говорит, что одной из существенных причин сдачи Полоцка была боязнь, “как бы не возникло внутренних смут”» [Александров, Володихин 1994: 100]. Вполне понятно, что устоять против практически всей военной машины Грозного город не смог, и 15 февраля 1563 г. Полоцк капитулировал. Причем после падения Полоцка доблестная «литвинская» шляхта особо не торопилась проявить свой «патриотизм»: Проходивший в мае-июне в Вильно сейм литовской шляхты постановил собрать ополчение (посполитое рушание) к 1 августа 1563 г. Были определены нормы имущества, с которого дворяне Великого княжества должны были выставлять определенное количество воинов с полным вооружением. Несоблюдение норм сбора ополчения грозило конфискацией имений. Но, несмотря на решительность принимаемых мер, мобилизация происходила медленно и плохо. Идти воевать почти никто не хотел, хотя, казалось, над родиной нависла смертельная опасность [Филюшкин 2015: 20].

Война сама по себе вещь ужасная и всегда есть жертвы, причём во все времена больше всего страдает мирное население. Так случилось и с Полоцком, и к сожалению, не с ним одним. Так что делать из Полоцка пример особой «кровожадности» Москвы не стоит. Жестокость по отношению к мирным жителям не имеет никаких оправданий. Генрих Штаден, на которого ссылается Деружинский, пишет: Мещане вместе с их женами и детьми были развезены по нескольким городам Русской земли… Мещане, равно, как и многие из дворян, вместе с женами и детьми несколько лет жили по тюрьмам, закованные в железа, залитые свинцом. Когда же великий князь вместе со своими опричниками осаждал некоторые города в Лифляндии, все они были убиты вместе с их женами и детьми. И всем еще для устрашения были отсечены ноги, а /тела их/ брошены потом в воду (с. 207).

От себя автор еще и добавил: Среди тысяч граждан Полоцка, отправленных в тюрьмы Московии и затем зверски убитых, было и все православное духовенство города. Но ведущий программы «Летопись времен» скрыл этот факт от белорусов, лишь сказал о том, что в Полоцке «освободители» по приказу царя утопили все еврейские семьи (более тысячи человек, включая младенцев), а полоцкое духовенство отправили в Москву (с. 207).

Взятие Полоцка породило множество слухов, которые в дальнейшем использовались Польшей для создания кровожадного образа Ивана Грозного. «Согласно ходившим в Литве 108

Valla. №4(4), 2018. слухам, вошедший в Полоцк татарский отряд вырезал попавшихся под руку монаховбернадинов. А полоцкие евреи, не пожелавшие принять крещение, были утоплены в реке. Так ли это – неизвестно, но современники из уст в уста передавали страшные “легенды о полоцких казнях” русского царя» [Филюшкин 2015: 23]. О том, что нет достоверных данных о казнях евреев, пишет И. Берлин: «...ибо сведения о нем дошли до нас большею частью из ненадежных источников» [Берлин: 1915: 1]. Теперь о сообщениях Штадена: Немец-опричник Г. Штаден сообщает о последующем истреблении всех пленных полочан в связи с неудачами в войне, но это неверно: сам же Штаден затем пишет об обмене С. Довойны на кн. В. Темкина, который действительно имел место в 1567 г. Возвратился на родину и Ян Глебович, паче чаяния ставший помощником Ивана IV в его попытках склонить на свою сторону литовских магнатов. После переговоров 1566 г. полоцкая шляхта была частично обменена на русских пленников, а частично отдана за выкуп. Арсений Шисца также сохранил жизнь – он был отправлен вместе с видным полоцким шляхтичем Лукой Корсаком в Спасо-Каменный монастырь на Кубенское озеро. Бесспорно, часть полочан была возвращена царем на родные земли, хотя едва ли они испытывали по отношению к государю московскому теплые чувства. Кое-кто записался в московскую службу и вошел в состав городовых гарнизонов на восточных рубежах Московского государства [Александров, Володихин 1994: 103].

Одним из итогов Полоцкого взятия стало образования государства Речь Посполитая (РП). Деружинский преподносит это как акт стремления литовской шляхты к воссоединению с Польшей. Он пишет: Скрыли они и то, что Литва-Беларусь стремилась к Унии вследствие постоянных вторжений Московии, ибо ВКЛ физически не могла одна отражать их. Так нет же, вывернули историю наизнанку, безапелляционно утверждая, будто бы «знать ВКЛ была против Унии и за царя Ивана Грозного» (с. 211).

Деружинский не учел, что съезд в Люблине длился шесть месяцев, и каждая сторона ставила взаимонеприемлемые условия. После того как литовская делегация покинула съезд, король Сигизмунд-Август II издал указ о присоединении к Польше земель Украины. Оказавшись перед лицом еще больших территориальных потерь, делегаты во главе с Ходкевичем вернулись в Люблин и уже стали просить восстановить «статус-кво», в чем им было отказано. Кроме того, Деружинский не принял во внимание, что и среди литовской знати было очень много сторонников Москвы, которые даже предприняли попытку заключить унию с Грозным. Оказавшись между молотом и наковальней, то есть ведением войны на два фронта между Москвой и Польшей, делегаты 28 июня 1569 года принесли присягу короне Польской. «Мы сейчас доведены до того, что должны с покорною просьбой упасть в ноги вашей светлости...», – писал Ходкевич. Вот так литовские шляхтичи потеряли большую часть своей территории, а по сути и все государство. Разгребая кашу Деружинского, где в одной тарелке намешаны и Полоцк, и Новгород, и Псков, и «рабский» менталитет московитов, хочется остановиться на противопоставлении темной, рабской Московии и светлого ВКЛ. Он пишет: «А вот ВКЛ-Беларусь резко отличалась от Московии толерантностью: здесь никого не преследовали из-за вероисповедания» (с. 221). Деружинский явно преувеличивает толерантность и веротерпимость ВКЛ. Вот что пиcал Н.И. Костомаров о восстании Наливайко: Наливайко начал с Волыни, и его восстание на этот раз получило несколько религиозный оттенок. Он нападал на имения епископов и мирян, благоприятствовавших унии, взял Луцк, где злоба казаков обратилась на сторонников и слуг епископа Терлецкого, повернул в Белую Русь, овладел Слуцком, где запасся оружием, взял Могилев, который был тогда сожжен самими жителями, захватил в Пинске ризницу Терлецкого и достал важные пергаментные документы с подписями духовных и светских лиц, соглашавшихся на унию; Наливайко ограбил имения брата епископа

109

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. Терлецкого, отмщая на нем поездку епископа в Рим. Некоторые православные паны мирволили Наливайку из ненависти к возникавшей унии [Костомаров 2007: 130].

А методы, которыми действовал униатский священник Е. Кунцевич при обращении православных христиан в другую веру, вызвали негативную реакцию даже у канцлера Сапеги. Он писал Кунцевичу: «Бесспорно, что я сам хлопотал об унии и покинуть ее было бы неразумно; но мне никогда и на ум не приходило, чтобы вы решились приводить к ней такими насильственными средствами». Для Кунцевича все это закончилось плохо: находясь в Витебске с пастырским визитом, он был убит православными жителями города [Киприанович 2006: 331]. О «рабском менталитете московитов» Деружинский безапелляционно заявляет следующее: «Но если новгородцы могли устраивать у себя “оранжевые революции средневековья”, то для московитов с их рабской психологией это казалось не просто “ужасным”, но и “богопротивным”» (с. 221). Непонятно, какие «оранжевые революции» устраивали новгородцы, но что касается рабской психологии, это понятие больше политическое и идеологическое, чем историческое. Ссылка на «психологию» в историческом исследовании ничего не объясняет – это подмена научной аргументации идеологическим ярлыком. 5. Тринадцатилетняя война Белорусский историк Г.Н. Саганович в 1995 г. выпустил книгу «Невядомая вайна: 1654-1667», где описал события Тринадцатилетней войны как вторжение несметных полчищ московитов, уничтоживших большую часть белорусского народа [Cаганович 1995]. С аргументированной критикой книги выступили российские историки А.Н. Лобин и О.А. Курбатов, которые усомнились в научной ценности этой работы [Лобин 2007; Курбатов 2002]. В главе 17 «Неизвестная война 1654-1667 гг.» Деружинский пытается опровергнуть доводы А.Н. Лобина и О.А. Курбатова своими, представляющими собой винегрет из разных исторических событий. Здесь намешано все: и московиты, и балты, и Великая Отечественная война. Например, на слова А.Н. Лобина о том, что внутри ВКЛ был глубочайший раскол, Деружинский отвечает: Ну и что с того? В годы Великой Отечественной войны немцам сдались в плен в общей сложности более 6 миллионов солдат и офицеров РККА, а потом около миллиона из них воевали на стороне Германии (в том числе свыше 600 тысяч в РОА генерала А. Власова, 45 тысяч в 29-й Русской дивизии СС и в 15-м казачьем корпусе СС). Это что – разве не «признаки гражданской войны»? (с. 235)

Какая связь между 1654 г. и Великой Отечественной войной, непонятно. И как можно сравнивать исторические события, удаленные друг от друга почти на 300 лет? Или такой пассаж: По словам Лобина, война 1654-1667 годов опять шла за Смоленск. Но, во-первых, Смоленское княжество, возникшее во второй половине IX века, никакого отношения к Московии не имело. Сначала оно являлось вассалом Киева; далее с 1127 по 1395 годы (268 лет!) было независимым и с 1396 по 1514 годы (еще 115 лет) входило в состав ВКЛ. И только в 1514 году, когда Смоленщина существовала уже более семи столетий, ее захватил московский князь Василий III. Во-вторых, Смоленскую землю населяли не финские племена (как в Московии), а западнобалтские – кривичи, позже ставшие частью беларуского этноса. Так что остается загадкой, почему Лобин считает Смоленщину «русской землей» (с. 232).

Деружинский упускает из виду, что Смоленское княжество не вошло в состав ВКЛ, а было завоёвано Витовтом в 1404 г. И причем здесь «кривичи-балты», заселявшие 110

Valla. №4(4), 2018. Смоленскую землю за много сотен лет до описываемых событий, непонятно. Подобными перлами пестрит вся книга Деружинского Деружинский, видимо, забыл, что войне 1654-1667 гг. предшествовало восстание Богдана Хмельницкого в 1648 г. И одной из причин восстания была религиозная дискриминация православного населения Речи Посполитой. Посмотрим, что происходило в ВКЛ до начала войны. Весной 1649 г. казацкие отряды Галоты, Подбайлы, Гаркуши вошли на территорию Литовского княжества. Через Днепр переправился большой отряд Кричевского, к которому присоединились крестьяне. В 1649 г. крестьянско-казацкое войско было разбито и сам Кричевский погиб. В 1650 г. происходят крестьянские восстания в южных районах ВКЛ. В 1651 г. крестьяне взбунтовались в районе Мстиславля, Пропойска, Чечерска, но без поддержки казаков волнения были подавлены войсками Радзивилла. То есть налицо не только признаки гражданской войны, но и сама война, причем задолго до «московского вторжения»: «Отдельные очаги восстания продолжали вспыхивать до 1653 г. “Хлопы” жестоко поплатились за свои выступления – по статусу посягательство на имущество шляхтича каралось смертью. Сколько погибло в этой братоубийственной войне 1648-1653 гг. – неизвестно до сих пор» [Лобин 2007]. В 1654 г. решением Земского собора, после неоднократных просьб Хмельницкого, Войско Запорожское «з городами их и з землями» было принято в российское подданство. 28 мая 1654 г. царь Алексей Михайлович выступил в поход. Перед началом похода был издан указ, чтобы «белорусцев Православной христианской веры, которые биться не учнут, в полон не брать и не разорять». Целью войны было как возвращение русских земель, отошедших к Польше по Деулинскому перемирию, так и битва за древнерусское наследство, чего и не скрывают российские историки. Автор «Тайн Беларуской истории» пишет: План нападения Московии на ВКЛ был похож на гитлеровский: три армии вторжения двигались по северному, центральному и южному направлениям. Всего московские войска насчитывали до 100 тысяч человек, тогда как ВКЛ смогло противопоставить им только 20 тысяч: силы были заведомо неравны. Поэтому «блицкриг» вполне удался, несмотря на отчаянное сопротивление беларусов (с. 235).

Назойливые параллели между Московским царством и гитлеровской Германией – одна из отличительных черт «метода» Деружинского. Теперь об отчаянном сопротивлении «московским ордам». Поход начался в июне 1654 г., и уже к декабрю большая часть территории ВКЛ была под контролем московских войск. Причём в Могилев жители не пустили войска Радзивилла. Судя по хронологии похода, говорить об отчаянном сопротивлении не приходится. О чем умалчивает Деружинский, так это о Кайданской унии 1655 г., когда Радзивилл отдал ВКЛ под власть шведского короля с условием сохранения всех «вольностей шляхты». Как и в случае с Люблинской унией, собственные интересы шляхты оказались важнее защиты страны. Справедливости ради, стоит отметить, что не все литовские магнаты разделяли взгляды Радзивилла на шведскую унию. Б.Н. Флоря отмечает: Но особую важность для русской стороны представляли заявления второго главного лица в военном лагере – польного гетмана В. Госевского. Гетман заявил Лихареву, что он и многие другие «не хотят к шведу». Через Лихарева он предлагал царю и его советникам заключить мир с Яном Казимиром, «а послы будут тотчас готовы». Он заверял, что польский король согласится и уступит земли, «што государь позволит», и даст возмещение за военные расходы. Гетман настойчиво предостерегал против шведов. По его словам, шведы будут сохранять мир, пока не одержат победы в Польше, «а, згубя короля, подлинно на государеву землю швед наступит» [Флоря 2010: 175].

Кайданская уния просуществовала недолго. 31 декабря 1655 г. Януш Радзивилл умер в осаждённом Тыкоцине, который окружили войска Павла Сапеги. Оставшийся трёхтысячный отряд, подконтрольный шведам, вскоре был выбит из ВКЛ в Ливонию войсками повстанцев 111

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. и Винцента Гонсевского. К крестьянским волнениям добавились еще и шляхетские «разборки». И что еще очень интересно и о чем не говорит В.В. Деружинский, это Виленское перемирие и русско-шведская война 1656-1658 гг., которая помогла Речи Посполитой остаться на политической карте того времени. Говоря о пресловутых «белорусских партизанах», А.Н. Лобин пишет: Так называемая «третья сила» – «шишы»-партизаны, вопреки представлениям белорусских историков-националистов, не являлись основной силой «в борьбе за независимость». Проблема здесь в слишком простом, однобоком взгляде: на самом деле лесные «шишы» в равной степени нападали и грабили и «своих», и «чужих» [Лобин 2007].

Что в общем и соответствовало действительности. Но Деружинский отвечает в своем репертуаре, без доводов и аргументов: Это утверждение просто великолепно по своей мерзости. Ведь ныне хорошо известно, что в Великую Отечественную войну беларуские и украинские партизаны тоже «в равной степени грабили и “своих”, и “чужих”». Иного выхода у них не было, продукты в лесу не росли, приходилось грабить братьев-крестьян.

Война – это убийство, грабеж, насилия, и она такой была и остается всегда. Лобин не отрицает того, что московиты были не ангелы и участвовали в грабежах и убийствах. Он отметил: Так, гарнизон и жители Мстиславля оказывали упорное сопротивление армии А.Н. Трубецкого, вследствие чего воевода не мог гарантировать по царскому указу сохранность «домов и достояния от воинского разорения». Город был взят приступом, а его жители были убиты или взяты в плен; т. е. в данном случае действовали законы войны. Если город оказывал жестокое сопротивление, то осада его шла согласно правилам военной науки того времени – с разорением и опустошением прилегающей к городу области, с массивным обстрелом укреплений и строений, с жестокой сечей и резней в самом городе. Именно таким образом действовали все без исключения войска на враждебной территории [Лобин 2007].

В ответ на мнение Лобина, что чума и мор сыграли большую роль в потерях населения Белоруссии, Деружинский приводит данные по общим потерям населения с 1648 по 1667 гг. и заявляет: «Больше всего потеряли людей поветы восточной части страны: Полоцкий – 74,8% населения; Мстиславский – 71,4%; Оршанский – 69,3%; Минский – 62,9%; Витебский – 62,1%; Речицкий – 61,2%. А вот на западе потери составили: в Слонимском повете – 18,9%; в Лидском – 24,7%; в Гродненском – 33,9%» (с. 239). Эпидемия чумы весны 1654 г. была одной из самых крупных в XVII в. Люди, спасаясь от нее, бежали в разные области страны. В 1655-1657 гг. последовала новая вспышка чумы, в низовьях Волги и в Смоленске. Вполне естественно, что люди, бежавшие из Смоленска и центральных районов России, занесли ее в восточные поветы ВКЛ. Очень странно то, что Деружинский, говоря о геноциде белорусского населения московскими властями, не видит ни крестьянских восстаний, ни шляхетских усобиц, ни шведского потопа, ни мора, ни чумы. Во всем оказались виноваты исключительно «клятые москали». Фомичев М.В., г. Тула, независимый исследователь [email protected]

112

Valla. №4(4), 2018. Источники и литература Александров, Володихин 1994 – Александров Д.Н., Володихин Д.М. Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII-XVI веках. – М.: Аванта+, 1994. Балановский, Маркина 2015 – Балановский О.П., Маркина Н.В. Как складывался генофонд славян и балтов // Генофонд.рф. 02.09.2015. [http://генофонд.рф/?page_id=4440] – Доступ на 20.08.2018. Балановский, Тегако 2015 – Балановский О.П., Тегако О.В. Генофонд белорусов по данным о трех типах генетических маркеров – аутосомных, митохондриальных, Y хромосомы. – Минск: Институт искусствоведения, этнографии и фольклора НАН Беларуси, 2015. Белинский 2007 – Белинский В.Б. Страна Моксель, или открытие Великороссии. – Киев: Изд-во Елены Телиги, 2007. Берлин 1915 – Берлин И. Сказание об Иване Грозном и разгроме еврейской общины в Полоцке // Еврейская старина. 1915. №7. С. 1. [https://lechaim.ru/ARHIV/153/dostup.htm] – Доступ на 20.08.2018. Вильгельм де Рубрук 1997 – Вильгельм де Рубрук. Путешествие в Восточные страны Вильгельма де Рубрука в лето Благости 1253. – М.: Мысль, 1997. Гигин 2009 – Гигин В.В. Союз России и Беларуси: История длиною в столетия // Беларуская думка. 2009. №11. C. 16-23. Гумилев 1997– Гумилев Л.Н. От Руси до России. – М.: Фонд и мир Гумилева, 1997. Горский 2010 – Горский А.А. Русское средневековье. – М.: Астрель, 2010. Данилевский 2014 – Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. – М.: Русская перспектива, 2014. Джаксон 2001 – Джаксон Т.Н. Austr í Görðum. – М.: Языки русской культуры, 2001. Киприанович 2006 – Киприанович Г.Я. Исторический очерк православия, католичества и унии в Белоруссии и Литве, с древнейшего до настоящего времени. – Минск: Изд-во Белорусского Экзархата, 2006. Костомаров 2007 – Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей – М.: Эксмо, 2007. Курбатов 2002 – Курбатов О.А. Рец. на кн.: Сагановiч Г. Невядомая вайна 1654-1667. – Мiнск, 1995 // Архив русской истории. 2002. С. 339-344. Кучкин 2003 – Кучкин В.А. Договорные грамоты московских князей XIV века: внешнеполитические договоры. – М.: Древнехранилище, 2003. Лобин 2007 – Лобин А.Н. Неизвестная война 1654-1667 гг. // Скепсис. 2007. [https://scepsis.net/library/id_1104.html] – Доступ на 20.08.2018. Моця 1997 – Моця А.П. Степень этнической интеграции восточных славян в древнерусское время // Истоки русской культуры: Археология и лингвистика. – М.: Информ.-изд. агентство «Рус. мир», 1997. С. 127-137. Несин 2017 – Несин М.А. Все о культуре псковских длинных курганов // Valla. 2017. №3(4). С. 117-121. НIЛ 2000 – Новгородская I летопись старшего и младшего изводов // ПСРЛ. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПВЛ 1996 – Повесть временных лет / Подгот. текста, перев., статьи и комм. Д.С. Лихачева. Изд. 2-е, испр. и доп. – СПб.: Наука, 1996. Перхавко 2001 – Перхавко В.И. Преподобная Евфросиния Полоцкая // Московский журнал. 2001. [https://rusk.ru/st.php?idar=800505] – Доступ на 20.08.2018. Петрова 2013 – Петрова Н.А. Псков и Новгород на рубеже 70-х – 80-х гг. XIV в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 8(34): Ч. II. C. 144-148. 113

Деружинский В.В. Тайны Белоруской истории. – ФУАинформ, 2014. – 560 с. Пискаревский летописец 1978 – Пискаревский летописец // ПСРЛ. Т. 34. – Л.: Наука, 1978. ПЛ 1941 – Псковские летописи. – М. – Л.: АН СССР, 1941. Плано Карпини 1957 – Плано Карпини, Джиованни дель. История Монгалов. – М.: Гос. изд-во географической литературы, 1957. ПСРЛ 1980 – ПСРЛ. Т. 35. – Л.: Наука, 1980. Симеоновская летопись 1913 – Симеоновская Летопись // ПСРЛ. Т. 18. – СПб., 1913. Рукавишников 1999 – Рукавишников А.В. Об организации власти в Полоцке в конце XII – середине XIII века // Вопросы истории. 1999. №3. C. 116-123. Саганович 1995 – Сагановiч Г.Н. Невядомая вайна 1654-1667. – Мiнск: Навука і тэхніка, 1995. Самсонова 2015 – Самсонова М.Н. Полоцк в русско-скандинавских связях IX-XIII вв. // Известия Гомельского государственного университета имени Ф. Скорины. 2015. № 4(91). C. 69-74. Седов 1982 – Седов В.В. Восточные славяне. – М.: АН СССР, 1982. Седов 1974 – Седов В.В. Длинные курганы кривичей. – М.: Наука, 1974. Седов 1999 – Седов В.В. Древнерусская народность. – М.: Языки русской культуры, 1999. Соколова 2001 – Соколова Л.В. Образ Всеслава Полоцкого в «Слове о полку Игореве» – М.: Языки русской культуры, 2001. Творения святаго отца нашего Кирилла 1880 – Творения святаго отца нашего Кирилла, епископа Туровского. Издание Преосвященного Евгения, епископа Минского и Туровского. – Киев: Типография Киево-Печерской лавры, 1880. Тихомиров 1979 – Тихомиров М.Н. // Тихомиров М.Н. Русское летописание. – М.: Наука, 1979. С. 83-136. Трофимович 2017 – Трофимович Т.Г. Тексты полоцких грамот XIII-XIV вв. в контексте периодизации русского и белорусского языков // Карповские научные чтения: сб. науч. ст. Вып. 11. Ч. 1. – Минск, 2017. С. 53-57. Филюшкин 2015 – Филюшкин А.И. Русско-Литовская война 1561-1570 и ДатскоШведская война 1563-1570 гг. // История военного дела: исследования и источники. 2015. Специальный выпуск II. Лекции по военной истории XVI-XIX вв. С. 219-289. Флоря 1980 – Флоря Б.Н. Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле // Куликовская битва: сб. статей. / Отв. ред. Л.Г. Бескровный. – М. – Л.: Наука, 1980. С. 142173. Флоря 2010 – Флоря Б.Н. Русское государство и его западные соседи. – М.: Индрик, 2010. Хроника Быховца 1966 – Хроника Быховца. – М.: Наука, 1966.



 114

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2018. т. 4. №4.

18+