№3 (3) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (3) 2017

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 3 (3) 2017

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ «ЛЭТИ»). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный. ISSN 2412-9674 Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2017.

Содержание выпуска 3 за 2017 г. English Summaries for Feature Articles ........................................................................................... i Статьи ............................................................................................................................................. Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова ........................ 1 Губарев О.Л. «Дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.) .................................................................................................. 16 Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. .............................................................. 23 Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе ......................................................................................................................................... 37 Труды членов редколлегии ......................................................................................................... Марков А.В. Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия ........................................................................................ 67 Материалы и публикации ........................................................................................................... Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богоприимца Зверина монастыря в Великом Новгороде. Публикация и комментарий М.А. Несина . ............................................ 73 Рецензии .......................................................................................................................................... Несин М.А. Новая новгородская летопись от историка-новгородца. 1150 лет новгородской истории под одной обложкой. Рец. на кн.: Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл.. ........................................ 82 Пилипчук Я.В. О разном понимании этнической и социальной истории раннесредневековой Европы. Рец. на кн.: Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты / В.П. Буданова, А.А. Горский, И.Е. Ермолова; отв. ред. А.А. Горский. – СПб.: Алетейя, 2011. – 336 с. ................................................................................................... 98 Акопян О. Миф о «достоинстве» versus миф о каббале: заметка об одной дискуссии. По следам конференции Ренессансного общества Америки ....................................................... 104




Valla. 2017. Vol. 3. No. 3.

English Summaries for Feature Articles. Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова. С. 1-15. ‘Destroyed and Totally Robbed’ the Case of Stepan Bogolepov. Pp. 1-15. By Andrey Rybalka, independent researcher. e-mail: [email protected] . Until recently, the name of Stepan Bogolepov, the maternal grandfather of Alexander Sulakadzev, had only been known in connection with the notorious hoax – the story of a certain ‘Kryakutny’ who allegedly performed a manned balloon flight in 1731, half a century before the Montgolfier brothers. Since Sulakadzev claimed that he got this story from Bogolepov, some historians have doubted whether Bogolepov existed at all. However, archive research shows that Stepan Bogolepov was indeed a historical figure, that he actually was Sulakadzev’s grandfather and that most of the biographical information given by his grandson is true, even if exaggerated and somewhat messed up. The present research presents the materials of Bogolepov’s multiple lawsuits and gives an insight into legal practices of the 18th-century Russian Empire. Keywords: 18th century; Sulakadzev; law; lawsuit
 Губарев О.Л. «Дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.). С. 16-22. ‘As long as the sun shines and the world stands fixed’: A Magical Formula in the ByzantineRus’ Treaty of 945. Pp. 16-22. By Oleg Gubarev, independent researcher. e-mail: [email protected] The early Byzantine-Rus’ treaties surviving in the Primary Chronicle have been the subject of extensive research. Issues have been raised of their authenticity, original language, the way they ended up in the 12th-century compilation etc. However, up to now little attention was given to the oath formula: ‘As long as the sun shines and the world stands fixed’. It has parallels not only in the famous Icelandic oath from Grágas, but also in Audi de uictoria Fresonum, a possibly 12th-century Low German text: alsa longe sa thi wind fonta himele weide and thio wralde stode. While some Western researchers mention this parallel, it remains largely unknown to the Russian audience. Keywords: Byzantine-Rus’ treaties; Russian-Scandinavian parallels; law; oath


i

Valla. 2017. Vol. 3. No. 3.

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. С. 23-36. Drinking at Czar Alexei Mikhailovich’s Reception of the English Embassador Charles Howard, Earl of Carlisle, February 19, 1664. Pp. 23-36. By Dmitry Petrov, independent researcher. e-mail: [email protected] On February 19, 1664, Czar Alexei Mikhailovich met the English embassador in Russia, Charles Howard, Earl of Carlisle, of which a very detailed account survives. The present paper focuses on a single part of the ceremony – wine-drinking. The author explores the historical and cultural context of how wine was chosen, purchased, kept and served at the Romanov household. The most challenging task is the identification of sorts of wine from the 17th-century Russian sources, which is not always possible. What is certain is that in the 17th-century wine was mainly imported into Russia through Britain and Netherlands rather than directly from France or Italy, so the land of its origin, in most cases, cannot be established. Keywords: 17th century; Alexei Mikailovich; wine; drinking habits
 Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе. С. 37-66. The 16th-Century Spanish Renderings of Horace and the Renaissance Dispute on Translation. Pp. 37-66. By Irina Ershova, Russian State University for the Humanities. e-mail: [email protected] The paper regards the issue of the theoretical and practical approach of ‘imitating the ancients’ in the 16th-century Spain. The specific texts analyzed are the late 16th-century Spanish translations of Ars Poetica by Vicente Espinel and Luis Sapata. Such translations are of great interest as a cultural phenomenon of the period, and particularly Ars Poetica which allows to cover the broadest range of themes and issues. It is not just the challenge of translation (especially of a culturally significant text) from one language into another or the translation method in this or that historical period, but also the perception of Ars Poetica in the 16th-century Spain and its influence upon the Spanish literary theory. The author argues for both chronological significance of the emergence of the Spanish translations of Horace and their role in the formation of literary theory, where the translations of Ars Poetica are to be seen as a way of participation in literary polemics. Keywords: 16th century; Ars Poetica; Horace; Spain; translation; Renaissance


ii

Valla. 2017. Vol. 3. No. 3.

Марков А.В. Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия. С. 67-72. Domestication of the Locus Amoenus as a Presentiment of the Crisis of Rhetoric Topoi: Aristotle’s Hat and Virgil’s Hat. Pp. 67-72.1 By Alexander Markov, Russian State University for the Humanities e-mail: [email protected]

The paper offers an interpretation of a case from the evolution of the pastoral genre – namely, the depiction of a shepherd’s headdress. The representation of this object of material culture has always been inherently self-contradictory: on the one hand, a pastoral text is supposed to present humans in their natural, ‘wild’ state in which a headdress mimicks an animal skin; on the other hand, the very type of communication between the characters underlying the principles of the pastoral genre requires depiction of ‘civilized’ headdress as a sign of obeying a meaningful political ritual. This contradiction is inevitable due to the double function of a pastoral text – as both a thought experiment considering the transition between the animal state and the civilized one and as an ideal kind of mimesis aimed at converting all the depicted objects into works of art. Emancipation of political rhetorics in the Renaissance era resulted into the inevitable exposure of this contradiction between the experimental and the mimetic aspects of the pastoral text, and not the least significant symptom of this genre crisis were the newer inconsistencies in the depiction of the characters’ headdress. Looking into the symbolism of the headdress as that of natural adaptation or civilizational pozition allows to pinpoint one of the moments in the arising crisis of rhetorical genres and may be applied in a more broad-scale research on the historical poetics of Europe, including the 20th-century culture, which is illustrated by the case of the dispute between Martin Heidegger and Paul Celan on the essence of poetry that actualizes yet the same oppositions of classical antiquity. Keywords: hat; pastoral genre; rhetoric; Virgil




1

The paper was first presented as a semi-joke at the Hat Conference at Russian State University for the Humanities, April 1st, 2017.

iii

[VALLA] статьи

Valla. №3(3), 2017.

«Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова Внимание историков давно привлекала рукопись… составленная известным библиофилом А.И. Сулакадзевым «О воздушном летании в России». Особенно важно содержащееся в рукописи сообщение о полете подьячего Крякутного, жителя г. Нерехты… Заканчивается это важнейшее сообщение ссылкой на источник: «Из записок Боголепова»… Личность Боголепова долгое время оставалась неустановленной(….). Ныне… разысканы новые рукописи Сулакадзева. (…) Новые материалы (…) устанавливают личность Боголепова… Таким образом, свидетельства Боголепова, современника и человека, близко стоявшего к описанным им событиям, приобретают особую ценность и достоверность. Россия — родина воздухоплавания // Известия. 1949. № 166. 16 июля. С. 2.

«Дед Боголепов» Цитированная публикация «Известий» была обязана своим появлением упорству известного московского журналиста Петра Дмитриевича Корзинкина [Корзинкин 1949], ярого энтузиаста приоритета России в воздухоплавании, который, работая с рукописями фонда Н.П. Дурова в отделе рукописей ГБЛ (фонд 96), обнаружил в «Летописце Рязанском» биографические сведения о семье Сулакадзева, включая и деда Боголепова, которому Александр Иванович инкриминировал историю с «летучим подьячим». Последняя с течением времени явила свою неубедительность, что вводило и по сей день вводит в нигилистический соблазн литераторов, критически разбиравших историю «подьячего Крякутного». Например, Л.Я. Резников [Резников 1986] безапелляционно заявлял, что «дед Боголепов – беззастенчивая ложь», вопреки тому, что Корзинкин обнаружил следы существования Степана Боголепова и в архиве Рязанской области, причём именно в качестве служащего воеводской канцелярии. Впрочем, иные авторы, писавшие о Сулакадзеве и сами обращавшиеся к «Летописцу Рязанскому», с доверием относились к его биографическим сведениям [Калантадзе 1979; Козлов 1981] и были, в общем, правы; хотя Сулакадзев и допускает некоторые преувеличения, конкретные его сведения о себе и своих ближайших предках, отце и деде со стороны матери, верны, что подтверждается теперь и немалым уже числом документов, обнаруженных в архивах (РГАДА, ЦГИА, РГИА, ГАРО)1. Несмотря на то, что Сулакадзев указывает, будто его предки со стороны матери были «из дворян», из приводимых им фактических сведений следует, что непосредственные предки Сулакадзева были послужильцами Солотчинского монастыря под Рязанью и приложили усилия, чтобы перейти из монастырских слуг в приказные, пользуясь благоприятными обстоятельствами петровского времени. Прадед Сулакадзева Михаил приобрёл статус приказного, войдя в состав «крапивного семени» на службе в воеводской канцелярии, что объясняет и карьеру его сына, Степана. Если Сулакадзев правильно 1

Отметим, что до последнего времени, кроме введённого Корзинкиным в оборот источника и сведений из записок-дневников Сулакадзева, документальные источники биографических сведений о нём практически не использовались, что оставляло неясности в его биографии. Лишь в самое последнее время нам удалось установить точную дату смерти Александра Ивановича. Согласно делу о его смерти, хранящемуся в фонде Комиссии погашения долгов, где прошли последние годы его службы, Сулакадзев скончался 1-го марта ст. ст. 1829 г. (РГИА. Ф. 643. Оп. 2. Д. 2573. Л. 1)

1

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова указывает его возраст, Степан Боголепов, родившийся 20 декабря 1718 г., был определён в канцелярскую службу в 1730 г., скорее всего, ещё при жизни отца, 12-летним подростком; предположительно, писцом. В 1736 г. воевода Никита Ступишин определяет его копиистом, в 1739 г. воевода Андрей Кропотов – подканцеляристом, в 1744 г. воевода князь Иван Белосельский – канцеляристом, и, наконец, в 1751 г. Степан Михайлович становится, по распоряжению Московской губернской канцелярии (Сулакадзев этого не отмечает, но таков был порядок) правителем дел воеводской канцелярии, пройдя за двадцать лет все ступени канцелярской иерархии. Если доверять утверждениям его внука, то следует признать, что Боголепов сделал весьма успешную для человека его статуса приказную карьеру. Не всякий его сослуживец, начавший писцом, мог похвастаться, что к 33 годам возглавил воеводскую канцелярию. Должностное положение Боголепова подтверждается его скрепами на книге подушной переписи населения Рязанского уезда как раз за 1751 г. Сулакадзев называет деда «секретарем», но в воеводской канцелярии в те времена такой должности не было, глава делопроизводства именовался «подьячим с приписью» и классного чина не имел. Боголепов пробыл на этой должности пять лет и в мае 1756 г. получил первый классный чин коллежского регистратора, после чего у него появилась возможность претендовать на более статусную должность. Как пишет его внук, дед «20 июля 1756 г. назначен полицмейстером, о чём и оригинальный паспорт его за подписью Хрущова есть» – судя по всему, Фёдора Никитича Хрущова, служившего секретарём Главной полицмейстерской канцелярии в СанктПетербурге на протяжении всего царствования Елизаветы Петровны (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. Л. 17). По Указу от 23 апреля 1733 г. особую полицмейстерскую контору должен был возглавлять местный гарнизонный офицер в чине поручика, и чин Боголепова явно был недостаточен для этого. Возможно, Боголепов был назначен «исполняющим должность», но в таком случае задержался он на ней достаточно долго, почти пять лет, с 1756 по 1761 гг. А вот убрать его из полицмейстеров вполне могли по формальному несоответствию чина, чтобы освободить место более статусному лицу. Так и случилось, по свидетельству Сулакадзева: «Боголепов уволен от должности 1761 февраля 1-го дня, на его место полицмейстером – надворный советник Фёдор Естифеев Изволов, был прежде крепостной холоп господ Мошковых» (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. Л. 17). Успешная карьера Боголепова в феврале 1761 г. оборвалась, он больше не служил (хотя семь душ его жены в селе Пехлеце вряд ли давали особый достаток). Скорее всего, он был обижен, что косвенно и подчёркивает его внук, указывая, что преемник деда был некогда крепостным холопом, даром что надворный советник2. Однако неудачи Боголепова на этом не закончились. Как пишет Сулакадзев, «дед мой разорён 27 февраля 1768 Демидовым Никитою Никитичем, и совершенно ограблен, лишась всего более нежели на 15 тысяч серебром. Демидов богат, дело скрыто, дед мой Вяземским генерал прокурором 6 декабря и указом выслан в Рязань. Вяземский от Демидова достал более 100.000 рублей за то» (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. Л. 17). Это весьма любопытное сообщение удалось недавно разъяснить, обнаружив в РГАДА дело «по именному указу, последовавшему на прошение регистратора Степана Боголепова о причиненных ему дворянина Никиты Демидова женой Софьей Алексеевой дочерью обидах» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 159-415.). Дело это весьма интересно, содержит любопытные подробности о нравах того времени, особенностях судопроизводства и характерных отношениях, в процессе этого судопроизводства возникающих. Оно любопытно ещё и тем, что содержит значительный массив текста, написанного самим Степаном Михайловичем, позволяет оценить его почерк, стиль и характер, что даёт возможность судить о человеке,

2

На самом деле Изволовы были клиентами Меньшикова и Федор Изволов много лет прослужил управляющим разных дворцовых волостей, будучи уже в нач. 30-х гг. стряпчим Приказа Большого дворца.

2

Valla. №3(3), 2017. оказавшим, как можно предполагать, значительное воздействие на формирование личности Александра Сулакадзева. Дело ещё и весьма драматично – упорно отстаивая своё право на справедливый суд, моральное и материальное удовлетворение, Боголепов потерпел полный крах. В муромской вотчине Во второй половине 1760-х гг. дед Сулакадзева коллежский регистратор Степан Михайлович Боголепов, «будучи… не у дел», принял «по партикулярному договору» должность управителя вотчины генерал-майора и кавалера Петра и лейб-гвардии капитана Григория Сергеевичей князей Долгоруковых – села Фомина с деревнями Замотринской волости Муромского уезда. Село Фомино (Фоминки) было центром старинной вотчины князей Одоевских и Долгоруковых едва ли не в 3000 душ, а во второй четверти столетия принадлежало послу в Польше князю Сергею Григорьевичу, который за участие в составлении подложной духовной Петра II лишился головы и имений осенью 1739 г. Императрица Елизавета вернула Замотринскую волость вдове князя, Марфе Петровне, урожденной Шафировой, и та прожила в Фомине 20 лет, вплоть до смерти в 1762 г., много занимаясь обустройством имения. Наследникам, двум из четырех её сыновей, вотчина, видимо, была в тягость, и они постоянно там не проживали, поэтому новый управитель с комфортом расположился в «в господском доме в особливых покоях», с женой Акулиной Петровной, дочерью Екатериной, тещей вдовой Степанидой Остафьевной Демидовой и со своими всеми «людьми», «а особливо изготовленными для дочери ево в приданство пожитками». Надо полагать, отставленному от дел в расцвете лет (едва в 42 года), в феврале 1761 г., чиновнику договор с Долгоруковыми представлялся большой удачей и, видимо, таковым он и был, но год спустя ситуация изменилась. В 1767 г. Долгоруковы продали вотчину Никите Демидову, активно скупавшему в то время имения в пользу своей горячо любимой жены Софьи Алексеевны, урождённой Ширяевой, и дарившему родовую уральскую собственность её семье. Поначалу Демидовой было недосуг входить подробно в дела нового имения, и, как писал потом Боголепов, «по словесной просьбе ея и мужа ея… и по писмам их остался он в той вотчине» при должности управителя, а просьба была высказана в доме их, Демидовых, в Москве, но при отсутствии при сём посторонних лиц. Демидова же отмечала потом перед судом, что остался он «по желанию его истца за получение из доходов ее ответчицыных хлеба и денег». «Вбрани, вбою и вбесчестии» В конце января следующего, 1768 г. управитель уехал с женой в Москву «по вотчинным делам» и для передачи оброчных денег, по приказанию Демидовых. Софья Демидова показывала, что Боголепов уехал вовсе «не для вотчинных дел», оброчные же деньги приняты от выборного крестьянина села Фомина Дмитрия Федоровича Хряпина. Боголепов, в свою очередь, возражал, что именно для вотчинных, а деньги оброчные, 3000 рублей сполна, переданы были хоть и не им, но под его наблюдением. Тем не менее Боголеповы задержались в Москве почти на целый месяц, с учётом пути в 350 км от Москвы до Фоминок. Во время отсутствия управителя в свою муромскую вотчину приехала сама Демидова, и прибывший с ней Хряпин, видимо, к её столу, взял у Кати Боголеповой, в то время 19тилетней девушки, три серебряные ложки на 4 рубля, а также скатерть и три салфетки на рубль. Ничего этого, как писал Боголепов, возвращено не было3. Уже по отъезде владелицы, староста Федор Семенович Широкий и выборные Степан Семенов и Григорий Ларионов 3

Любопытная деталь: во время дела о разводе Софьи с мужем в 1779 г., она высказывала ему претензию в том, что в доме у них не было «серебряного сервиза». Никита Никитич уверял, что сервиз был.

3

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова неожиданно забрали у дочери управителя ключи от кладовой горницы и чулана, где хранились их пожитки и съестные припасы. Сделано то было, как уверял Боголепов, по распоряжению Демидовой. 27 февраля Боголепов вернулся в Фомино и, по его словам, взят был с семьей под арест, продолжавшийся до 3 марта – «впустили в те покои где они жительство имели и дочь его с пожитками оставалась приставили к тем покоям караул и… никакого пропитания не давали и никуда их из тех покоев не выпускали» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 217). Демидова, впрочем, оспаривала это – «и выходить из тех покоев по своему желанию был властен», выходил же в погреб, амбар, во двор для отдачи распоряжений по хозяйству. Содержание под караулом, как уверял Боголепов, сопровождалось бранью и угрозами со стороны крестьян – «вбрани, в бою и вбесчестии». На другой день, 1 марта, из Гороховца (родины Ширяевых) приехал «отставной с приписью» Алексей Еремеевич Напивнин, назначенный Демидовой новым управителем, однако положение арестованных в лучшую сторону не изменилось. Боголепов пишет, что сосед, муромский помещик, отставной фурьер Никита Афонасьевич Ирадионов, присылал им съестные припасы, кои не были к ним допущены крестьянами. Демидова опровергала и это – «даван был ему истцу хлеб печеный рженой и разные съестные припасы огурцы капуста и крупа во все означенные числа». Развязка наступила 3 марта. Староста Широкий с толпой крестьян (Боголепов перечисляет имена, десятка полтора) пришёл в покои и потребовал, чтобы Боголеповы их покинули. Те отказались выходить без пожитков, которые никак не могли бы забрать, лишившись ключей от соответствующих помещений. Последовала перебранка, со стороны крестьян весьма ожесточённая. Боголепов особо отмечает, что среди крестьян находился человек старшего брата Софьи гороховецкого купца Ефима Ширяева и некий «убийца», о коем и соответствующая запись в муромской воеводской канцелярии имеется; последнее привело Боголеповых в великий «страх и ужас». Крестьяне ушли, но через некоторое время вернулись, после чего Боголеповых вывели из покоев силой – браня их всякими скверными словами из тех покоев выбили в толчки вон при упомянутом управителе Напивнине; а имеющиеся в оных покоях в сундуках и ящиках и в шкапах и в прочем за его Боголепова замками и печатью все пожитки святые образа деньги жемчуг серебряную посуду платье белье и прочее и людей его всякую рухлядь чему при том исковом челобитьи приложил с ценою реестр в котором потом чего за случившимся им тогда страхом в явочном челобитьи написать не припомнил показано. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 220-221)

Поверенные Демидовой на то возражали, что «поехал он истец из той ее ответчицыной вотчины из села Фомина сам добровольно а не збитой на наемных им истцом подводах с извозчиками муромского уезда вотчины… девицы Марьи Васильевой дочери Мещериной деревни Короваевой Павлом Никитиным с товарищи о чем в гороховской воеводской канцелярии от управителя Напивнина в прошлом 768м году явочное челобитье подано» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 220-221). Нельзя не удивиться тому, что Напивнин подаёт челобитье в канцелярию соседнего уезда, в которой он раньше, видимо, и служил4, а не в канцелярию уезда, к которому относится вотчина.

4

Именование «отставной с приписью» не означает, полагаем, ничего иного, кроме как «подьячий с приписью». Следовательно, Напивнин возглавлял до отставки делопроизводство гороховецкой воеводской канцелярии и, по сути, был коллегой Боголепова, но, в отличие от него, классного чина на службе не достиг. Поскольку купцы Ширяевы были уроженцами Гороховца и только в 1767 г. получили от Демидова в дар Шайтановские заводы на Урале, нет оснований сомневаться, что Напивнина и Ширяевых связывали личные отношения. Гороховец находится всего в 37 км от Фоминок и, возможно, Софья, приехав в вотчину, посещала свою малую родину и консультировалась со своим старшим братом Ефимом, человек которого сопровождал Напивнина в Фоминки и участвовал в действиях против Боголепова.

4

Valla. №3(3), 2017. Боголепов добрался до Мурома 6 марта и тут же подал челобитную (явочное прошение) в муромскую воеводскую канцелярию при свидетелях, приложив к ней упомянутый выше реестр и далее отправился в Москву, где сразу обратился с претензией к Никите Демидову, который претензию принял и дал просителю письмо к Напивнину, следующего содержания: Алексей Еремеевич! Бывший управитель Боголепов для забрания своего, что у вас покинул при сем поехал к вам с моим письмом а я и вам прежде с Петром Егоровым писал, что его оставленное с росписью а наша буде что от себя взял, то удержанное и неявшее от него потребовать и принять обратно5, о чем и сие подтверждаю… в силу того моего первого письма все исполнить непременно, как в том прежнем моем письме значит, и его все оставленное отдать, а свое все от него принять, и ему Боголепову бою или какого страха отнюдь нимало не причинять. При сем Никита Демидов марта 28 числа 1768 года. Москва. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 230об)

Каков был нанесённый Боголепову ущерб? Степан Михайлович жаловался на содержание по караулом «вбрани, в бою и вбесчестии, и во отбитии у меня на пожалованный мне чин патента также данных от правительствующего сената и герольдмейстерской конторы паспортов… и росписного побытности ево истцовой в переславской провинции резанского приправлении полицмейстерской должности списка6… и из разных мест атестатов и крепостей векселей, и прочих всяких писем; и имевшихся собственных моих всех пожитков денег и прочего, коих кроме векселей бесчестья моего и увечия… на 5337 руб. 86 коп.» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 161). В реестре указаны четыре образа в киоте вызолоченном; сундуков 9; ящиков 21; в тех ящиках сундуках и шкатулках ещё семь образов; да разных образов на больших и малых досках 16; посуды серебряной на 180 руб.; украшения; материя; одежда; книг 36; в чулане сахару два пуда на 20 руб., сала, варенья и т. п. снеди и припасов; посуда оловяная; полотно и прочее «всего по цене и з деньгами на 5192 руб. 26 коп. и вышеописанные сундуки и ящики замкнуты и запечатаны его Боголепова печатью» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 161); да людей его пожитки (их хозяин оценки не удостоил); да прибавлено забытое в явочном прошении на 131 руб. 85 коп., в основном, одежда и разные вещи. Всякой вещи Боголеповым скурпулёзно проставлена цена. С письмом Демидова Боголепов вернулся в Фомино и предъявил его новому управителю, после чего Напивнин распорядился выносить пожитки из покоев на господский двор для приёма при свидетелях — дворянах Никите и Михаиле Иродионовых, священниках села Гришина церкви Покрова Пресвятой Богородицы Иване Борисове и Иване Михайлове, солдатах муромской воеводской канцелярии и нескольких крестьянах соседней шереметьевской вотчины. Со слов Боголепова:

5

Эта фраза Демидова, на наш взгляд, объясняет мотив действий Софьи Демидовой и её крестьян. Новая хозяйка, видимо, сочла, что управитель живёт слишком широко и, скорее всего, пользуясь постоянным отсутствием владельцев вотчины и проживая в их доме, перераспределил в свою пользу какое-то усадебное имущество Долгоруковых, ставшее, по факту продажи, собственностью Демидовых. Любопытно, что в деле это предположение никакого развития не получило, ни ответчица, ни истец ни словом о нём не упоминают. Если, комментируя письмо Демидова, Боголепов указывает, что тот написал о «покинутых» пожитках «неправо», то сомнения в своей честности оставляет совершенно без внимания и никогда к этому не возвращается, ограничиваясь настоянием на том, что обиды ему были причинены по воле Демидовой. Суд также не вдаётся в мотивы действий крестьян Демидовой против Боголепова. 6 Это первое независимое от Сулакадзева документальное свидетельство о пребывании его деда в должности переславль-рязанского полицмейстера. За отсутствием в ГАРО и РГАДА дел переславль-рязанской полицмейстерской конторы уточнить это обстоятельство долгое время не представлялось возможным. Использованная Боголеповым формулировка, на наш взгляд, свидетельствует в пользу того, что он именно «исполнял должность».

5

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова и как те его пожитки вынесены были на двор, из оных по осмотру его и поприложенному реестру невынесено было двух ящиков первого с деньгами и жемчугом … зернами ниткою и протчим; второго с разным бельем и полотняными мускими рубахами; да медной и оловяной посуды и протчегож; и у одного ящика замка и печати ево не явилось а у прочих печати явились не его но посторонние и з оных пожитки повыбраны; но он и те вынесенные отбитые его пожитки хотел принять и по оных росписку дать; а о двух невынесенных ящиках и о прочем чего не явилось в той росписке изъяснить; но точию упомянутый управитель Напивнин требовал в приеме от него Боголепова тех его пожитков чего ему не отдавал по всем росписки; а бестого ничего ему не отдал; а все осталось в селе Фомине в доме ее Демидовой; и оное все видели … да сверх того в проезде ему за отдачею тех его отбитых пожитков причинилось убытку 22 руб. 80 коп. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 221-222)

Судебная петля После неудачной экспедиции в Фомино, униженный и ограбленный Степан Михайлович принял решение обратиться в московский Судный приказ и начать дело против своих обидчиков. Немолодой и не особо богатый человек, отец семейства, в коем он был единственным мужчиной, опытный чиновник, имевший в своем послужном списке должности главы делопроизводства (подьячего с приписью) переславль-рязанской воеводской канцелярии и главы переславль-рязанской полицмейстерской конторы, Боголепов был глубоко оскорблён случившимся. Подсчитывая понесённый материальный ущерб, он всякий раз не упускает случая добавить: «кроме его истцова бесчестья». Можно предположить, что именно потребность получить моральное удовлетворение от Демидовых заставила отставленного от дел регистратора посвятить в дальнейшем свою жизнь процессу против них. По факту владения вотчиной ответчицей должна была выступить Софья, и именно против неё подал Боголепов челобитную в Судный приказ. Дело началось 16 января 1769 г. и поначалу даже клонилось в пользу Боголепова, но Демидова обратилась в юстиц-коллегию с жалобой на притеснения, дело приостановили, передали в другой департамент, после чего началась судебная волокита, дело ходило кругами по судебным департаментам. Боголепов и сам способствовал этому «не вступая в суд» (не подписывая бумаг), когда видел, что ситуация складывается не в его пользу. «Хотя она Демидова о пожитках моих в суде и по делу вопервых запиралась, а потом извинилась и точно показала, что имеются оные в доме ее муромской вотчины селе Фомине» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 161), – писал Боголепов. Суд очень скоро вместо рассмотрения сути дела глубоко увяз в сугубо процедурных вопросах, чему способствовала и позиция самого Боголепова, которому хотелось поглубже уязвить своих обидчиков. Поверенный ответчицы Пеунов в ответ на некоторые требования суда, выдвинутые по инициативе Боголепова, вступил в спор с судом и Боголеповым относительно ответственности Демидовой за мужа. Он доказывал, что рассуждать о том, просил или нет Демидов Боголепова остаться управителем, он не станет, поскольку ответчица не должна за это отвечать. Ему возражали, что раз в исковом челобитье об этом сказано, изволь говорить. Но он упорствовал, в силу чего суд решил: записные ответчицына поверенного речи отставить и за суд не почитать для того что он говорит впротивность учиненной судного приказа в 4 департамент о принятии исцова искового челобитья резолюции ибо оная когда резолюция принята следовательно во исполнение оной он ответчицын поверенный и отвечать должен.

(РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 249об) Далее конфликт разгорелся из-за отказа суда принять челобитье ответчицы о предоставлении ей поверстного срока для расследования дела на месте, и в конце концов Пеунов оказался под караулом за неуважение к суду. 6

Valla. №3(3), 2017. В результате 4 сентября 1769 г. Софья просит Юстиц-коллегию «поданные от судного приказа ответы разсмотря поступить на основании законов а до рассмотрения приказать производством обождать; или суд окончить определить в другом департаменте; ибо 4го департамента присутствующих принуждена она почитать себе претендаторами, потому что они нетолько по силе настоящего указа поверенным ея удовольствия не оказывают но прежде решения конфирмуют, ябедниками и держут под караулом» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 251), – и жалуется на отказ в предоставлении поверстного срока. Рассматривавший жалобу прокурор 2-го департамента Юстиц-коллегии Алексей Колошин принял сторону ответчицы и, опираясь на формальные положения законов, объявил, что исковая от истца Боголепова челобитная принята не по форме, потому что реченый истец Боголепов ищет на ней Демидовой отъему у него в муромском уезде селе Фомине прикащиком Напивниным сокрестьянами пожитков и денег… в небытность ее Демидовой в том селе, в котором он на пред сего якобы по просьбе ея и муже ее управителем был… должно ему показать как он к ней в управители вступил… не примешивая прочих… следовательно уже и о приводе ее к вере за такое дело которое чинено было без не за силою Уложения XIV главы 7й статьи просить не должно для того, что оною уложенную статьею повелено крест целовати тому человеку, который в грамоте написан...

(РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 256-256об) Колошин обвинил присутствующих Судного приказа в некорректных действиях и, как пишет Боголепов: ...и по словесному его Колошина предложению о переносе того дела судного приказа из 4го в другой департамент чрез словесное тому судному приказу приказание суд остановлен был октября с 6. 769. по ноября 12 число 1770 годах… а потом Юстиц-коллегия учиненным определением и насланным 769 года ноября 25 дня указом судному приказу предписала будто бы онаго приказа присудавствовашими по тому делу учинены четыре проступка 1. якобы приняли у меня несогласную с законами челобитную 2. не дали ей Демидовой для разведывания о причиненных мне от прикащика и крестьян ее Демидовой обидах и разорениях поверстного сроку 3. принуждали ее за ту ставленную от нее здоволенным имением сподпискою сподпищики от крепостных дел собрать поручную запись [поручная запись о несъезде с Москвы до решения дела; «по ней ответчице собрать от крепостных дел поручную запись»; Демидова не представила суду сведения о своем душевладельчестве – А. Р.] 4. будтоб принуждали поверенного от нея отвечать за мужа ея, и в держании за то поверенного под караулом… (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 161об)

Присутствующим 4-го департамента Судного приказа сулили, что «по состоянию их преступления они не только денежному штрафу и отрешению от дел, но может быть и лишению чинов подлежательны будут» (там же). Этого, естественно, не случилось, но дело было передано в 3-й департамент приказа. 3-й департамент, вопреки словам Боголепова о годичном перерыве, начал слушания 16 апреля 1770 г., и Демидова вновь подтвердила перед ним, что «сундуки и шкатулки не отбитые, а оставленные, замкнутые и запечатанные его печатью в селе Фомине бесспорно имеются» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 268), но лишь такие и сякие, а прочих никаких не обнаружено. Особенно детально обсуждалась судьба какого-то «синего обитого железом» сундука, коего по факту не оказалось, а был похожий с иными признаками, и поверенные попрекали Боголепова неточностями в его реестре. Новый состав суда не оставил, однако, требований «собрать от крепостных дел поручную запись» (ибо, как не без злорадства отмечал Боголепов, названная им сумма ущерба в 5 тысяч с лишком рублей

7

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова «немалая есть»7) с ответчицы, что вызвало, в конце концов, раздражение Никиты Демидова, который отправил во 2-й департамент Сената бригадиру А.Б. Дурново весьма яркое по стилю письмо: Судной приказ 3й департамент и ныне меня поверь право беззаконно батюшка мучит, несмотря наподанную подписку с подпищики которая и двумя юстицкими указами удостоена но они на юстицию яко на главную команду еще затем понаровку сукину сыну ябеднику беспутному Боголепову даяшь им показал вчелобитной имения с 3000 душ да два в москве двора но они все за малость почитают и посылки частые чинят так подумай батюшка, неявнаяли обида, принуждать за объявлением большего имения и заподпищиками и несмотря на юстицкое указное повеление и запредставленным поверенным ответчика ходить и являтца повся дни что точно против закону и естественному натуральному праву в чем не токмо судного приказа но и патриарха непослушаю, посмотри батюшка не явно ли совсем заблуждают а я законному всему повинуюсь, ниже чертою и оттого отступаю и для того понижайше прошу не дать праваго заблудшим с пути истины в обиду, и неприказать посылок чинить и запретить, и на поданную челобитную правосудную резолюцию пожаловать неоставить и ускорить посылкою указа яко об искренности дабы болея не претеснили, в чем на честность и правосудие ваше и уповаю... (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 278-278об)

Боголепов удовлетворенно потребовал, чтобы письмо, в котором «Демидов надеясь на новое богатство и на дружелюбие с юстиц коллегиею так отважно и противно в пренебрежение законов писал»8 (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 274), было приобщено к делу, и в дальнейшем постоянно ссылался на него. Между тем дело тянулось, и стороны соревновались главным образом в отказах от подписи различных процедурных бумаг, которые каждую из них не устраивали по форме. 3й департамент Судного приказа, не выдержав претензий, передал производство во второй, но и там дело не заладилось: …в 775 году июня 17го дня суднаго приказа во 2м департаменте послушании поданного от регистратора Боголепова объявления, в котором прописывает на оной департамент подозрение в том что де прописанного в рукоприкладстве от него боголепова февраля 4го дня 774 года под учиненною выпискою что в той выписке против неправильного ея Демидовой челобитья на изобличение невыписано и пропущено; да и в учиненной по той выписке того же февраля 5го определении того всего в чем Боголепов тою выпискою недоволен непрописано и в том определении неоговорено; и все то упущено...

– а посему: повелено было… дело за показанным от него на 2й департамент уже и точным подозрением, перевесть для производства в 4й онаго приказа департамент: потому, что он Боголепов на тот департамент подозрения никакого в том своем объявлении не пишет… как оное дело и прежде судом производилось в том департаменте… хотя за объявление от ответчицы Демидовой на оной 4й 7

Для сравнения можно привести сумму уничтоженного и разграбленного имущества во время убийства разбойниками старшего брата Софьи Ефима Ширяева на Васильевско-Шайтанском заводе в июне 1771 г. Вдова его, в прошении на Высочайшее имя, показала 5261 руб. 10 коп. В основном это были украшения, дорогая одежда и бельё, деньги и т.п. 8 Вероятно, личное вмешательство Никиты Демидова в процесс было обусловлено катастрофическим развитием его отношений с женой – после того, как семья Ширяевых и лично Софья получили изрядную долю собственности Демидова, бальзаковского возраста дама сбежала от своего мужа с неким Хитровым, прихватив 60 тыс. руб. серебром. Через некоторое время Демидов уговорил жену вернуться, заплатил её долги, купил ей ещё имений… но в мае 1777 г. Софья сбежала вторично, с другим человеком, которого до того, против воли мужа, едва ли не открыто принимала в своём доме. На ходе судопроизводства по делу Боголепова все эти драматические коллизии супружеских отношений Демидовых не отразились, хотя челобитная его «на Высочайшее имя» от июня 1779 г. совпадает по времени с обнародованием резолюции по делу о разводе Демидовых.

8

Valla. №3(3), 2017. департамент подозрением перенесено было в 3й а из оного во 2й но в оном суде производимо ещё не было. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 285об)

Таким образом, круг замкнулся, дело вернулось к первому месту производства. Наконец решение суда состоялось, и Боголепов сокрушенно констатировал: Судного приказа по 4му департаменту прошлого 1776 года декабря 3го числа решено судное мое дело начатое в 1769 году генваря. 16 дня по исковому моему челобитью… по которому и суд был, но онаго судного приказа 4й департамент не окончил; … тем решением меня обвинил, и от иску моего отказал, да еще и взыскание пошлин с того иску (прописью) 539 руб. 69 коп. сменяж положил, причитая ко обвинению моему будто упрямство с моей стороны неокончанием суда было, и якобы просрочкою, излишнею припискою в исковой челобитной против явочной иску, и что Решение означенный департамент учинил неправо… (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 161-161об)

Боголепов не смирился и в своей новой челобитной в июне 1779 г. уже «на Высочайшее имя» перечисляет едва ли не десяток законов, которые при этом были нарушены всеми судебными инстанциями. Это состязание в формалистике (видно, что он хорошо знал законы и вёл дело сам, без поверенных9) закончилось для Боголепова плохо. В конце концов суть дела отошла на задний план, и челобитная его Екатерине, хотя и разъясняла исходные претензии к Демидовой, больше трактовала о притеснениях со стороны Судного приказа, Юстицколлегии и 6-го департамента Сената, что и предопределило результат расследования. Боголепов был обвинён в упрямстве, следствием которого и было затягивание дела, и в прошениях, не по делу утруждающих Е.И.В. Определённую роль сыграла история с арестами Боголепова летом 1776 г. в Москве обер-полицмейстером Архаровым, на которые он также заявил претензию с известным результатом. Боголепов описывает свои злоключения весьма живо, эти его челобитные достойны публикации. Московское дело «Мая 4 дня 1776 года в 4м часу по полуночи» отставленный от дел регистратор Степан Михайлович Боголепов в самом богоугодном расположении духа вышел от заутрени из церкви Рождества Богородицы, что за Смоленскими воротами, и намеревался проследовать домой, неподалеку, на Смоленскую площадь, в дом своего зятя «конторы Главной Дворцовой канцелярии из дворян Стряпчего» Ивана Сулакатцева10, где он и проживал вместе с женою Акулиной Петровной. Однако едва ли не на паперти храма Боголепов был неожиданно остановлен полицейским майором Щербачевым, коего сопровождал караул полицейских солдат. Степан Михайлович был спрошен, точно ли он такой-то регистратор Боголепов и где его жена такаято. Боголепов слегка ошарашено отвечал, что, да, он такой-то, а жена его почивает сейчас в доме зятя, куда и он намерен отправиться. Щербачев удовлетворенно констатировал, что его команда составит Боголепову компанию, ибо он и жена его арестованы по распоряжению 9

Среди оставленных Боголеповым в Фомино книг Уложение и десяток указных книг за разные годы, включая и рукописные «в красной коже», доставшиеся ему, вероятно, в период службы в воеводской канцелярии (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 228) 10 Характерно подчёркивание тестем дворянского статуса своего зятя. Должность стряпчего не относилась к числу «чиновных», и потому Боголепову, выходцу из приказных, важно было подчеркнуть, что он выдал свою единственную дочь за человека благородного происхождения. Иван Сулакатцев был сыном имеретинского дворянина Григория Сулакадзе, служившего царевне Дарье Арчиловне, а позднее в Главной дворцовой канцелярии, куда поступил на службу и его сын, в том же 1776 г. ставший «архитектуры помощником».

9

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова московского обер-полицмейстера бригадира Николая Петровича Архарова, а почему, о том будет объявлено по прибытии на место. Боголепова отвели под караулом в дом зятя, где, переполошив всех домашних, велено было ему и Акулине Петровне собираться, причём у Боголепова отобрана была шпага, а на сетования и возмущения его Щербачев ответствовал, что буде он заупрямится, так есть цепи разной длины и весу, кои на строптивца и будут возложены (Архаров позднее, в своей объяснительный, называл ссылку на угрозы цепями пустою). Супругов повели ещё затемно на съезжую, где Щербачев объявил им, что подала на них прошение бывшая воспитательница их внука (маленького Саши Сулакадзева) «немка Марья Иванова», которую Боголепов якобы облыжно обвинил в воровстве и с побоями выгнал ночью из дома, не дав собрать вещи (так изъяснял суть дела Архаров), и как вина их явна, то должны немку они удовлетворить и вернуть ей утраченные вещи, среди коих Боголепов почему-то особо выделил в своей челобитной «два черных чайничка». Регистратор вины своей категорически не признал, заявив, что служила у них та немка давно, всех обстоятельств их расставания он и не упомнит и о «чайничках» никаких не ведает. Поскольку Боголепов упорствовал, супругов в 11-м часу по полуночи в сопровождении майора Щербачева и караула солдат с обнаженными саблями и тесаками повели по Большой Пречистенке в дом Архарова в приходе Иоанна Предтечи у Девичьего поля. На улицах было уже немало народу, и, отмечает Боголепов, видя такое живописное зрелище, как немолодую пару в сопровождении эскорта бравых вояк с оружием наизготовку, кто недоумевал, кто сочувствовал, а кто и просто смеялся. Привели их в дом Архарова, где уже была немка, которая перед лицом самого Архарова и повторила обвинение. Боголепов стал защищаться уверяя, что всё то пустое, ничего такого он не помнит, а о проклятых «чайничках» и ведать не ведает. Архаров, раздражённый сопротивлением Боголепова, пришёл в неистовство и, обладая по словам московских легенд изрядным красноречием, стал «шуметь», пеняя Степану Михайловичу на то, что вина его очевидна, что всякие тут бывали и много чего говорили, а потом становились как шёлковые и т.п. Боголепов под напором архаровского красноречия стушевался и замолчал, пришёл в великий страх «и оттого в скорое время сделался… головою болен» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 396об). Виниться, однако, он наотрез отказывался, почему обер-полицмейстер и распорядился вернуть супругов на съезжую. Их отвели туда и посадили под караул, причём в такой тесноте, что, как говорит Боголепов, они с женой вынуждены были делить один стул. Возмущённый Боголепов обратился к Щербачеву с вопросом, насколько такое обращение с ним соответствует указам и законам, ибо «я за верное и беспорочное мое при штатских делах служение правительствующим сенатом награжден в прошлом 1756 году в мае месяце обер-офицерским чином в ранге сухопутного прапорщика и дан за подписанием онаго правительствующего сената на пожалованный мне чин коллежского регистратора патент, в коем точно изображено и всякому велено признавать и почитать меня за обер-офицера»11 (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 396об), а такой произвол над ним явно статусу его противоречит и действующее законодательство нарушает. На что Щербачев отвечал, что у них в полицейской части, действуют те законоположения, кои установлены господином обер-полицмейстером, а иных они не знают и ежели господин регистратор чем недоволен,

11

Эта характерная претензия Боголепова, полагаем, объясняет и мотивы его действий в деле Демидовых. «Я обер-офицер, – подразумевает Боголепов, – обращаться так со мною противозаконно». Отсюда и его довольно ясные заявления о том, что он ожидает удовлетворения «за бесчестье». Он выражает претензию «дворянину Демидову», при этом свободного человека, но не чиновника, не дворянина, «отставного с приписью» Напивнина рассматривает только как функциональную единицу владельцев вотчины и презрительно в деле именует «прикащиком», хотя тот занял на самом деле должность Боголепова.

10

Valla. №3(3), 2017. так волен отнестись с тем к самому Архарову. Боголепов в сложившейся ситуации счёл за благо воздержаться от этого. Супругов продержали под караулом сутки и, так как с их стороны признания вины не последовало, 5 мая освободили без объяснений и отпустили домой. Боголепов некоторое время рассуждал, оставить ли ему случившееся без последствий или нет, и месяц спустя, 15 июня того же года подал челобитную в московские департаменты Сената с претензией на действия Архарова. Этот поступок оказался опрометчивым, поскольку прошение «немка Иванова» подавала самому губернатору князю Михайле Волконскому, и по его прямому распоряжению Архаров и производил расследование. Теперь же, по инстанции, челобитная Боголепова при непосредственном участии князя Волконского и должна была рассматриваться, что, понятно, на результатах рассмотрения не могло не сказаться. Но ещё до результатов рассмотрения, видимо, сразу после того, как о челобитной узнал Архаров, события стали развиваться крайне неприятным для Боголепова образом. 17 июля в дом боголеповского зятя Сулакатцева прибыл «полицейский секунд-майор Иван Нелидов и с ним множество гусар и казаков» вновь взявший Боголепова под караул. Злосчастного регистратора привезли в дом к Архарову, с тем, как он пишет, чтоб меня беспомощного и неповинно обиженного посадить под караул в тюрму на хлеб и воду, где меня из дому его превосходительства [ещё не ставшего одним из героев «архаровских» легенд – А. Р.] поволокли гусары и козаки за руки по большой пречистенской улице к новодевичьему монастырю, и приволокжи в съезжую бросили в тюрму, и посадя одного, приставили караул с тесаками и саблями в страх другим, яко по великоважному делу и морили голодом десять дней … недавая болея караульныя как в сутки хлеба самого черствого и черного золотников по десяти а неболее, а воды для прихлебии из вонючего колодезя по большому ведру, и не допускали ко мне никого из посторонних, и по прошествии десяти дней… из под караула из той съезжей освободили, а неповинно оборванную или наподобии как ограбленную снятую с меня шпагу оставили, которая и поныне в той съезжей на изобличение их имеется, а при выпуске из съезжей тюрьмы полицейский порутчик Мурзин строгим приказанием подтвердил мне чтобы как содержали меня в тюрьме о том бы ни с кем я не разговаривал и в себе предал забвению... (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 389об-390)

Пока Боголепов сидел под караулом, его жена Акулина Петровна обивала пороги в учреждениях московских департаментов Сената со слёзными просьбами освободить мужа. Нигде ей явным образом содействия не оказали, но, вероятно, кто-то из сенаторов дал понять Архарову, что происходящее с Боголеповым «недельно». Челобитную Боголепова сенаторы рассматривали 18 августа и констатировали, что следствие «по просьбе немки учинено по повелению генерала аншефа и кавалера, по которому и найден он Боголепов виноватым, и велено было оную немку удовлетворить» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 390), что им, Боголеповым, однако, не исполнено. Решение принято было не в пользу Боголепова, о чём объявлено ему сентября 15го дня. Первым под решением подписался сам губернатор князь Волконский. Дело Боголепова с обер-полицмейстером Архаровым имело для Степана Михайловича трагические последствия, как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективе. Как сам он пишет, сразу по возвращении домой он отправился в покои своей дочери Екатерины, с которой из-за пережитого стресса от ареста отца случился нервный припадок. Следствием переживаний явилось обострение хронического заболевания, которым она страдала – туберкулёза, который приобрёл скоротечный характер, и в течении пяти месяцев молодая женщина погибла, скончавшись 7 октября, не дожив до полных 28 лет и «оставив во младенчестве сына» (пятилетнего Сашу Сулакадзева). Боголепов дважды, в начале и в конце челобитной, подробно описывает эти события, очевидно, что скоропостижная смерть единственной дочери была для него тяжелым ударом. 11

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова В декабре того же года Боголепов, как уже было сказано, ещё и был судом обвинён по своему иску против Демидовых, делу, длившемуся уже семь лет, и на нём было постановлено взыскать пошлин на 540 рублей. С этим решением Боголепов также не смирился, пошлину не выплатил и на новом витке указанного дела, уже на рубеже 80-х, после того, как принята была его челобитная «на Высочайшее Имя» по делу с Демидовыми, подал в декабре 1780 г. на имя императрицы ещё одну челобитную против Архарова, присовокупив ему в компанию в качестве притеснителя ещё и губернатора князя М.Н. Волконского, доверенного человека императрицы. Поступок был крайне опрометчив, поскольку Волконского и беспокоить не стали, а генерал Архаров, новоиспеченный московский губернатор, 25 марта 1781 г. рапортовал на запрос, что первый раз Боголепов был арестован за обиду немке-воспитательнице, что вполне доказано, а второй раз за «не дельное» против него, Архарова, прошение, а претензии его все пустые. И новая челобитная сразу была признана «не дельной», ибо Боголепов был по этому делу ранее обвинён, а решение по делу о его арестах сказалось также и на решении дела по первой челобитной и дальнейшей судьбе Боголепова, ибо уже после рассмотрения рапорта Архарова решено было Боголепова взять под караул. Развязка Таким образом, на момент слушания дела по его челобитной в Сенате, Боголепов находился под караулом, поскольку Сенат ещё 16 апреля 1781 г., постановил, что «а как кроме его касающимся до него Боголепова делам оказался он Боголепов виновным, и подлежит осуждению; то до Решения вышеписанного с Демидовой дела держать его при Сенате под караулом, который и задержан» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 214). Далее Сенат 26-27 мая рассмотрел прошение Боголепова12 и признал его «не дельным», ибо остановка в окончании суда произошла от упрямства его Боголепова, потому что сколько от юстиц коллегии и сената от 6го департамента судному приказу об окончании того суда подтверждений не было все однакоже остались без действа затем только, что он Боголепов во окончание того суда не вступал показывая о поданных от него Сената в 6й департамент жалобах на юстиц коллегию и на прокурора Колошина в остановке того суда по словесному якобы в противность законов приказанию в притеснении и долговременной волоките, а потом и на 6й Сената департамент в незащищении его ея императорскому величеству прошениях, и что он довоспоследования на оные резолюции в тот суд не вступит, что весьма несправедливо, потому во-первых те приносимые от него жалобы производству суда нимало непрепятствовали и течение суда есть либы только он Боголепов не упрямствовал долженствовало быть без всякой остановки по узаконенной форме… во вторых главнейшая его Боголепова жалоба на юстиц коллегию Сената в 6й департамент состояла, якобы в остановке оною показанного суда по словесному приказанию чего в самом деле не было... (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 340)

Сенаторы свидетельствовали, что ему Боголепову в самом деле притеснение не оказалось, а естьлибы и оказалось каковой непорядок оное относится к рассмотрению и решению по законам того департамента в том дабы произошедший непорядок буде он в самом деле был отвратить, а отнюдь не к судному его Боголепова о иску на Демидовой делу, которое само по себе состояло и производилось особо и есть либы упрямством его Боголепова во окончание свое взяло непримешивая к тому приносимых 12

В прошении Боголепова предъявляется претензия на притеснения со стороны Демидовой, Судного приказа, Юстиц-коллегии и 6-го департамента Сената. Софья Алексеевна ещё в июне 1779 г., после рассмотрения дела о её разводе, была отдана под опеку матери, и неясно, была ли она на тот момент полностью правоспособна. Но представляется очевидным, что основной смысл прошения истца состоял в претензиях к судебным учреждениям Империи.

12

Valla. №3(3), 2017. Демидовой на судной приказ в юстиц коллегию, а Боголеповым на оную коллегию в 6й Сената департамент жалобы… ... он Боголепов нарекая на 6й сената департамент прошением своим высочайшую ея императорского величества особу утруждал за запретительными о том указами напрасно... (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 345об-346).

За сим, сенаторы рассуждали, что бог весть какого штрафа он заслуживает, но вот взыскать бы с него деньги за гербовую бумагу, ибо прошение своё подал он против правил на обычной13, хотя его дело и производилось по именному указу. Дело было передано на рассмотрение уголовной палаты, которая в 26 октября 1781 г. и отписала, что по законам его бы смерти предать, по мнению нижнего надворного суда, бить кнутом, лишить чинов и отправить в ссылку, а по приговору верхнего надворного суда, лишить чина навечно, но ни на что такое уголовная палата сама не решается, ибо дело касается Е.И.В. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 373) В конце концов, после докладов и передокладов генерал-прокурору и генералпрокурора, решено было Сенатом, что как оной Боголепов человек беспокойный, то дабы впредь не мог утруждать высочайшую ея величества особу недельными прошениями, да и праздно как в столицах, так и в других местах не шатался, о особливо по немолодым его летам, и что как он сам объявил на пропитание себе никакого иждевения не имеет, определить его на основании высочайшего об управлении губернии 1775го года ноября 7 дня учреждения XXV главы статьи 387й. На прежнем его жилище в Переславле Резанском в богадельню, где его и содержать, с тем, чтобы он не только в столицы входить или въезжать, но и из тамошнего места отлучаться не мог, чего ради для надлежащей его пересылки и отослать его в санктпетербургское губернское правление при указе, о чем в рязанское наместническое правление послать указ же, а в московского правительствующего правительствующего сената департаменты сообщить ведение. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 410-411)

– а судебные издержки на нём взыскать, в чём рязанское начальство и отчиталось (именной указ от 22 ноября № 1222, 7 декабря его получили в Рязани). Сам Боголепов, возможно, приписывал беду свою проискам генерал-прокурора князя Александра Вяземского, что следует из записок его внука, Александра Сулакадзева, за 1827 г., развивающих сообщение «Летописца Рязанского», цитировавшееся в начале статьи: около 65 года дворянин Демидов милионер ограбил деда моего на 150.000 рублей Боголепова. Дело тянулось, Демидов изобличен, и великая Екатерина лично говорила «Боголепов ты прав, дело твое я сама читала. Имение твое тебе возвращено будет. Иди и молись богу». И вышло напротив генерал-прокурор князь Вяземский зовет Демидова к себе объявлять волю Государыни. Слово за слово, Демидов остается у Вяземского и ввечеру как бы нечаянно, проигрывает князю на 100.000 руб. кровельнаго железа и полоскаго и прочего, кое Вяземским и употреблено было на отделку дачи своей тогда строящейся где Императорская Александровская манифактура14. 13

Боголепов всячески подчёркивал своё бедственное имущественное положение, к чему судебные инстанции относились не с полным доверием. Действительно, по словам Сулакадзева, 10 марта 1781 г., дан был теще Боголепова «Демидовой Стефаниде Астафьевне о доме её в Рязани экстракт оригинальный подписанный генерал губернатором в должности генерал поручиком Михаилом Федотовичем Каменским после графом» (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. Л. 18об). Теща проживала с семьёй зятя, и надо полагать, что дом фактически семье и принадлежал. Вероятно, после вторичной женитьбы Ивана Сулакатцева, Боголеповы разъехались с семьёй бывшего зятя. 14 Усадьба в селе Александровское (ныне Проспект Обуховской обороны), широко известная построенной там Н.А. Львовым Троицкой церковью «Кулич и Пасха». Концепция храма, как утверждают, принадлежит генерал-прокурору Вяземскому.

13

Рыбалка А.А. «Разорён и совершенно ограблен»: дело Степана Боголепова Словом Вяземский как доказал Государыне бог весть, но дед мой, потерял имение, свободу и напоследок жизнь. Все адские ухищрения по предписаниям Вяземского губернатору рязанскому, прокурору и всем фуриям подобным Демидову и Вяземскому излились на несчастного, все угнетатели обрушились, и он из Петербурга до окончания будто бы дела должен быть, и жить в Рязани, под особым надзором губернатора, городничего и прочих. Единственная дочь его а моя мать от горести умерла чахоткой, он страдал более 25 лет и умер. (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 87.7. Л. 38-39)

Текст откровенно апокрифичен, ущерб Боголепова преувеличен в 30 раз, что делает совершенно невероятным анекдот о кровельном железе. Прошение на Высочайшее имя, из-за которого пострадал Боголепов, было уже не столько против Демидовой, сколько против разных судебных учреждений Империи, притеснявших истца, что само по себе давало представителям этих учреждений мотив признать прошение «не дельным». Екатерина Сулакадзева, по словам её отца, умерла в результате потрясения из-за истории Боголепова с Архаровым. Но следует признать основательным свидетельство Сулакадзева о пребывании его деда до конца жизни под строгим надзором. Умер Степан Михайлович в Рязани 3 февраля 1797 г. (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. Л. 17) Так судебная система сжевала «маленького человека» и не поперхнулась. А пожитки его так и остались в демидовской вотчине, которая ещё до конца жизни Боголепова успела трижды сменить хозяев, и последние из них, скорее всего, уже и не ведали о происхождении этого имущества15. В начале правления Александра I вдова Акулина Боголепова попыталась возобновить дело «о невозвращении отнятого у нее с мужем дворянкою Софьею Демидовою движимого имения», вероятно, при посредничестве внука своего, Александра Ивановича. Неясно, на что она рассчитывала, имение давно не принадлежало Демидовой, сбежавшей с любовником от мужа ещё 31 мая 1777 г. и в июне 1779 г. отданной под опеку матери. Владевшая на тот момент вотчиной Ольга Жеребцова, известная сестра не менее известных братьев Зубовых, находилась тогда в Англии, где преследовала домогательствами семью бывшего посла в России Витворта, её любовника. Титулярный муж её Жеребцов, правда, был налицо, но он не был хозяином имения, а без владельца никто никогда никакого чужого имущества искать в Фоминках бы не стал. Кроме того, не было оснований рассчитывать, что Сенат пересмотрит своё решение относительно притеснений, чинимых Боголепову со стороны его собственного департамента. Посему указ Сената и гласил: что как муж ея, Боголепов, во время жизни своей, к начатому о том имении у него с Демидовою в бывшем судном приказе формальному суду не явился, и за то решением его обвинен, а подписав, на оное неудовольствие аппелляции в юстиц-коллегии не подал; когда же было то дело в разсмотрении Правительственнаго Сената, то Боголепов не только в иске его обвинен, но и за дерзость противу самаго Сената и прочие безпокойные его поступки, во исполнение Высочайше конфирмованнаго о всем том доклада, определен на житье в городе Рязане в богадельню; а потому и в просьбе ей, Боголеповой, отказывается. (цит. по: «Московские ведомости» № 31 от 18 апреля 1803 г.)

Рыбалка А.А., г. Пенза

15

Софья Демидова умерла в Петербурге 20 августа 1807 г., на 71-м году жизни. Никита Демидов скончался 20 декабря 1804 г. Сулакадзев, искавший воздаяния обидчикам своего деда, но роль Софьи никак не выделяющий, пишет, что «Демидов сгнил внутренними и поражен огнем околел» (ОР РГБ. Ф. 96. Д. 87.7. Л. 40об). Похоронены супруги на разных кладбищах.

14

Valla. №3(3), 2017. Источники и литература РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Кн. № 5166. Д. 5. Л. 159-415. – [Реестр решенным во 2-м Сената департаменте делам отданным в архив от коллежского секретаря Сената Семенова] По именному указу последовавшему на прошение регистратора Степана Боголепова о причиненных ему дворянина Никиты Демидова женой Софьей Алексеевой дочерью обидах… 27 мая 1781. ОР РГБ. Ф. 96. Д. 87.7. – 1827. СПб. А.С. Летописец [записки Сулакадзева за 1827 г.]. ОР РГБ. Ф. 96. Д. 14. – Летописец Рязанский от 830 до 1818 г. окт. 11. Каландадзе 1979 – Каландадзе Ц.П. Участие грузин в культурной и общественной жизни России в первой половине XIX века. – Тбилиси: Мецниереба, 1979. С. 139-150. Козлов 1981 – Козлов В.П. Новые материалы о рукописях, присланных в конце XVIII в. в Синод // Археографический ежегодник за 1979 г. – М., 1981. С. 86-101. Корзинкин 1949 – Подполковник П. Корзинкин. Воздушный шар Крукутного. Рукопись Сулакадзева – свидетельство приоритета нашей Родины в воздухоплавании // Вестник воздушного флота. 1949. № 11. С. 24-30. Резников 1986 – Резников Л.Я. Поклонники Герострата: Памфлет // Нева. 1986. № 4. С. 135-150.
 Аннотация Статья предлагает восстановленные по архивным данным материалы к биографии деда А.И. Сулакадзева – С.М. Боголепова, которого в научно-популярной литературе иногда объявляют вымышленной фигурой. Недоверие возникло из-за того, что личность С.М. Боголепова оказалась связана с сомнительной легендой о «воздухоплавателе Крякутном». Однако, как показывают архивные данные, мемуарные сведения Сулакадзева о деде в основе своей верны, несмотря на преувеличения и ошибки в деталях. Ключевые слова XVIII в.; биография; Демидовы; история права; казус; судопроизводство; Сулакадзев Сведения об авторе Рыбалка Андрей Александрович, независимый исследователь, г. Пенза. e-mail: [email protected]








15

Губарев О.Л. «Дондеже солнце сияеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.)

«Дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.) Договорам русов с греками, включенным в текст ПВЛ, посвящена огромная научная литература, в частности, много работ освещают форму и содержание клятвы русов, несомненно, скандинавской по своему характеру. Историография по отдельным аспектам данного вопроса приведена в недавно опубликованных работах М. Стейн-Вилькесхёйс [Stein-Wilkeshuis 2002], А.И. Рисёй [Riisoy 2016], А.А. Фетисова [Фетисов 2001, 2002], Е.А.Мельниковой [Мельникова 2012, 2014], В.С. Кулешова [Кулешов 2016]. Мы также освещали этот вопрос [Губарев 2013]. В ПВЛ описание клятвы русов повторяется в связи с договорами Олега (907 г. и 912 г), Игоря (945 г.) и Святослава (971 г.). Хотелось бы особо привлечь внимание исследователей к одному аспекту клятвы русов в договоре 945 (по некоторым версиям, 944) г., который в отечественной литературе, посвященной договорам русов с греками, до сих пор детально не рассматривался. Этот аспект отмечен в работах Стейн-Вилькесхёйс [Stein-Wilkeshuis 2002: 164-167] и А.И. Рисёй [Riisoy 2016: 147]. Из российских исследователей его касался в своей работе, посвященной договорам Руси с греками П.С. Стефанович в связи со смешением христианских и языческих представлений [Стефанович 2006: 390], однако затрагивал эту тему лишь вскользь. Подробно останавливается на рассмотрении всего текста клятв и формул заключения мира Е. Джексон [Jackson 2016]. Она рассматривает клятвы русов при заключении договоров с греками, скандинавские аналоги таких клятв, в частности, в древнеисландской юридической практике, а также древнефризские юридические параллели, которые и представляются наиболее любопытными. В преамбуле к договору 945 г. мы впервые встречаем эту формулу: «…створити любовь с самъми цари, со всъм болярьствомъ и со всъми людьми гречьскими на вся лъта, донде же сьяеть солнце и весь миръ стоить». В заключительной части договора формула повторяется: «Да аще будеть добръ устроил миръ Игорь великий князь, да хранить си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить, в нынешния въки и в будущая» [ПВЛ 1950: 35, 39]1. Повторение данной формулы почти без изменений дважды на протяжении одного документа указывает на вполне устойчивый характер ее применения. М. Стейн-Вилькесхёйс отмечает: ‘The invocation of the gods was accompanied by a pledge for everlasting peace. The formula quoted above [944] “as long as the sun shines and the world stands fixed’, alliterating even in Church Slavonic…, is characteristic. At the same time the oath taker would pronounce a self-curse: in case he broke his word and violated the everlasting pledge, he would bring the anger of the gods upon himself, be killed by his own weapons, and be a slave or an outlaw forever and everywhere’2 [Stein-Wilkeshuis 2002: 164166]. Подобные формулы, имеющие магический или символический смысл, встречаются в клятвах разных народов и являются наиболее долгоживущим элементом клятвы. Эта формула договора, как показала Стейн-Вилькесхёйс, имеет наиболее близкое соответствие во фризской юридической практике заключения договоров: ‘Parties had to 1

Здесь и далее текст приводится по Лаврентьевскому списку, как в издании ПВЛ 1950 г. – Прим. ред. «Призывание богов сопровождалось залогом вечного мира. Формула, цитированная выше (944 г.), “дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить”, аллитерирующая даже на церковнославянском… является характерной. В то же время лицо дающее клятву произносит заклятие на самого себя: в случае нарушения своего слова и нарушения залога вечного мира, он вызовет на себя гнев богов, будет убит собственным оружием и будет рабом или изгоем навечно и везде» – пер. О.Л. Губарева. 2

16

Valla. №3(3), 2017. swear that their reconciliation would last “as long as the wind blows from the clouds, grass grows, trees flower, the sun rises and the world exists”3 [Stein-Wilkeshuis 2002]. Е. Джексон рассматривает фризские параллели клятве русов более подробно. Она указывает что во фризском своде законов, кодифицированном в двенадцатом веке, имеется рассказ о договоре между Карлом Великим и фризскими рабами, которые помогли ему при осаде Рима (легенда о Магнусе). Лидер фризов Магнус, согласно легенде, потребовал особые права для фризов, первым из которых была свобода всех фризов навечно. Её перевод фризской клятвы звучит так: ‘that all Frisians should be free, the born and the unborn, as long as the wind blows (wails?) from the skies and the world stands’ [Jackson 2016: 10]. Приведём оригинал текста, цитируемый у Джексон: thet alle Fresan were freiheran, thi berna and thi vneberna, alsa longe sa thi wind fonta himele weide and thio wralde stode чтобы все фризы были свободны, рожденные и нерожденные, пока ветер с небес дует и мир стоит4

Таким образом, элемент клятвы русов является сокращенным вариантом более развернутой фризской клятвы. Едва ли подобное соответствие является чистым совпадением. В статьях, опубликованных ранее в журнале Valla, мы выдвигали доводы в пользу предположения, что Рюрик, возможно, пришел около 862 г. и что он «пояша всю русь» из своих владений во Фризии [Губарев 2016а, 2016б]. Такое предположение основывается на известной гипотезе идентичности Рорика Фрисландского и Рюрика русских летописей. Независимо от нас сходные положения развивал А.А. Горский двумя годами ранее [Горский 2014]. Имеются и скандинавские параллели данной магической формуле. Скандинавские клятвы в исландской литературе встречаются не часто, поскольку судебник «Серый гусь» (Grágás) и другие законы, записанные на скандинавских языках, запрещают использование клятв как практик магии. Поэтому в скандинавских памятниках и документах на латинском языке примеры клятв встречаются довольно редко и разбросаны по разным источникам. Чаще встречаются магические заклятья, направленные против конкретных лиц. Такие заклятья часто выражались в поэтической форме [Thorwaldsen 2010: 254]. Примером скандинавского поэтического заклятья, непосредственно вызывающего ассоциации с клятвой русов, может служить нид, произнесенный Торлейвом Ярловым Скальдом в палатах ярла Хакона Могучего, нарушившего торговый мир, без вины повесившего спутников Торлейва и отобравшего его товары. В результате произнесенного нида, помимо других магических последствий, оружие, висевшее по стенам палат, срывается и волшебным образом нападает на воинов («Прядь о Торлейве Ярловом Скальде», V). Сходный мотив волшебного побиения оружием своих хозяев содержится в «Саге о Ньяле», в эпизоде, когда собственное оружие волшебным образом нападает на воинов клятвопреступника Бродира, предавшего Христа (гл. 156). Интересно, что в клятвах 3

Стороны клянутся, что их примирение продлится «так долго, пока ветер дует с облаков, трава растет, деревья цветут, солнце сияет и мир существует» – пер. О.Л. Губарева. 4 Джексон не указывает источник. Это кодекс, известный под названием Fivelingoër en Oldampster Landregt, несколько раз публиковавшийся в XIX в. В англоязычной науке он почти не получил освещения. Оригинал интересующего нас фрагмента под заглавием Audi de victoria fresonum доступен на Wikisource: [https://wikisource.org/wiki/Audi_de_uictoria_Fresonum] (доступ на 14.06.2017). Разумеется, сам сюжет о «фризе Магнусе» является поздним, так как имя Магнус впервые появилось в Норвегии в 1073 г. благодаря филологическому недоразумению – мать будущего короля Магнуса голоногого приняла латинский эпитет Карла Великого Magnus («Великий») за его второе имя и назвала так ребёнка. Однако нет оснований сомневаться в древности самой клятвенной формулы. – Прим. ред.

17

Губарев О.Л. «Дондеже солнце сияеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.) других народов тоже имеют место примеры гибели нарушителей договоров от собственного оружия, но это происходит в результате несчастного случая, обмена оружием в ходе боя и т. д. [Фетисов, Щавелев 2009]. Но волшебное побиение воинов, нарушивших клятвы или мир, собственным оружием встречается только у скандинавов. Как можно видеть, хотя клятвы при заключении договоров функционально отличаются от нида, магического заклятья, направленного против конкретной личности, они могут содержать аналогичные формулировки кары, призываемой на голову нарушителя договора или на голову личного врага. Преамбула и заключение клятвы русов 944 г. включают в себя, во-первых, вышеупомянутую магическую формулу, утверждающую заключение «вечного мира», и во-вторых, те проклятья, что призываются на голову нарушителей договора. Так, в клятве русов звучит языческий мотив гибели нарушителей договора от собственного оружия [Губарев 2013: 4]. Эти два элемента, объединенные в составе клятвы русов, встречаются и у скандинавов. Скандинавы, как и русы, тоже использовали магические формулы при заключении мира. В древнеисландском судебнике «Серый гусь» (Grágás), а также в двух «родовых сагах» («Саге о Греттире» и «Саге о битве на Пустоши»), сохранилось стихотворное «Клятвенное обещание мира» (tryggðamál), юридическая формула, которая в то же время была поэтическим произведением. Согласно этой юридической формуле нарушитель договора будет вне закона повсюду, где: Крещеный люд В церкви ходит, Языческий люд Капища почитает, Огонь горит, Земля зеленеет, Ребенок мать зовет, А мать ребенка кормит, Люди огонь зажигают, Корабль скользит, Щиты блестят, Солнце светит, Снег падает, Финн на лыжах скользит, Сосна растет, Сокол летит Весь весенний день, И дует ему ветер попутный Под оба крыла, Небо круглится, Мир заселен, Ветер воет, Воды в море текут, Люди зерно сеют. [Стеблин-Каменский 1967: 64].

Оригинал текста «Серого Гуся» [Grágas 1974: 206]: cristnir menn kirkior søkia. heiðnir menn hof blóta. elldr upp brenr. iorð grør. mögr moðor callar. oc moðir mög föðir. alldir ellda kynda. scip scriðr. scildir blícia. sol scín snæ legr. fiðr scriðr fura vex.

18

Valla. №3(3), 2017. valr flygr várlangan dag. stendr honom byr bein vndir báða vængi. himin huerfr heimr er bygðr. vindr þytr. vötn til sævar falla. karlar korne sá.

А.И. Рисёй отмечает, что в этой формуле смешались языческие и христианские компоненты [Riisoy 2016: 149]. Данная скандинавская формула, так же, как и клятва русов, объединяет в себе те же два элемента. Только здесь проклятия на голову нарушителей договора призываются на все те времена, пока «солнце светит» и «мир заселен». Наличие параллелей в клятве русов скандинавским и тем более фризским юридическим формулам опровергает предположение о текстах договоров не как о сохранившихся аутентичных документах, а об «обрамлении», созданном летописцем искусственно на основе своих представлений о том, как такие договора должны были ратифицироваться [Горский 1997; Васильев 2000]. Едва ли эта формула, имеющая древние скандинавские и фризские аналоги, могла быть известна летописцу ПВЛ. Поэтому гораздо более адекватной является оценка договоров руси с греками, данная им Н.И. Платоновой: «Русско-византийские договоры, включенные в ПВЛ как ее составная часть, представляют собой источники, первичные по отношению к летописному рассказу о событиях Х в. на Руси и резко превосходящие его по информативным возможностям» [Платонова 1997]. Может вызвать сомнение, что при достаточно быстрой ассимиляции русов Рюрика в славяно-финской среде, такой элемент фризской юридической формулы мог сохраниться в клятве русов в договоре 945 г. Но, как показывает, например, история кельтов, именно такие стандартные магические заклинания имеют длительную историю и являются наиболее долгоживущими. При заключении договора с Александром Македонским кельты в ответ на его вопрос о том, боятся ли они чего-нибудь, ответили, что людей не боятся, а боятся, чтобы небеса не упали на землю [Роллестон 2004: 6]. Много позже, в древнеирландском эпосе о короле Конхобаре, который отделяет от эллинизма промежуток более чем в тысячу лет, неоднократно встречается клятва с формулой: «Пока небеса не упадут на землю..». Эта клятва и боязнь небес, падающих на землю, проходят через всю историю кельтов. Клятва Конхобара: «Небеса над нами, земля под нами и море везде вокруг нас; и поистине, если только не упадут на нас небеса, и если земля не разверзнется, чтобы поглотить нас, и море не хлынет на сушу, я верну каждую женщину к ее очагу и каждую корову в ее стойло» [Роллестон 2004: 6], – является такой же магической формулой, как и клятва русов и скандинавов при заключении мира. В свете всего сказанного выше следы тесных связей данов Рорика с фризами можно было бы ожидать обнаружить не только в виде фризских артефактов в Ладоге, но и в обычаях и в юридической практике древних русов. Таким образом, данный аспект клятвы русов при заключении мирных договоров, возможно, заимствованный из древнефризского права, содержит еще одно косвенное свидетельство имевших место когда-то тесных контактов русов-скандинавов Рюрика и фризов. Губарев О.Л., г. Санкт-Петербург

19

Губарев О.Л. «Дондеже солнце сияеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.)

Приложение Попытка разработки средневековой хронологии упорядочения юридических формул по Е. Джексон [Jackson 2016: 11] Век Русь XIV

Англия

Норвегия

XIII

Исландия Фризия «Сага о Греттире» (ок. 1325 г.) «Серый Гусь» редакции S (ок. 1280 г.) «Серый Гусь» редакции K (ок. 1260 г.)

XII

Законы Гулатинга

«Повесть временных лет»

XI X

Эксетерский кодекс («Пословицы I»)

«Сага о битве на Пустоши» (ок. 1200 г.) запись фризский права судебник (ок. 1120 г.) крещение Исландии (ок. 999) эпоха саг

IX

перенос законов в Исландию (ок. 920) заселение Исландии (874)

[первые] договора с Константинополем формула устного договора + + базовый список; устные упорядочивающие списки в Норвегии

VIII

VII VI

начало христианизации англосаксов (597) устные

20

Valla. №3(3), 2017. упорядочивающие списки в Англии V IV

Общегерманские упорядочивающие списки?

Литература Grágas 1974 – Grágas. Genoprykt efter Vilhjálmur Finsens udgave 1852. Odense: Odense Universitetsforlag, 1974. Jackson 2016 – Jackson E. Old Icelandic Truce Formulas (Tryggðamál). London: Viking Society for Northern Research; University College London, 2016. Riisoy 2016 – Riisoy A.I. ‘Performing Oaths in Eddic Poetry: Viking Age Fact or Medieval Fiction?’, Journal of the North Atlantic. 2016. Special Volume, 8. Pp. 141-156. Stein-Wilkeshuis 2002 – Stein-Wilkeshuis M. ‘Scandinavians Swearing Oaths in Tenthcentury Russia: Pagans and Christians’, Journal of Medieval History. 2002. Vol. 28. Pp. 155168. Thorvaldsen 2010 – Thorvaldsen B.Ø. ‘The Poetic Curse and Its Relatives’, in Along the Oral-Written Continuum: Types of Texts, Relations and their Implications. Ed. by Slavica Ranković, Leidulf Melve and Else Mundal, Utrecht Studies in Medieval Literacy 20. Turnhout: Brepols, 2010. Pp. 253-267. Васильев 2000 – Васильев М.А. Степень достоверности известия Повести временных лет о процедуре ратификации русско-византийского договора 944 г. в Киеве // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. – М., 2000. С. 64-71. Горский 1997 – Горский А.А. К вопросу о русско-византийском договоре 907 г. // Восточная Европа в древности и средневековье: Международная договорная практика Древней Руси. IX Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. Материалы конференции. 1997. – М.: Ин-т всеобщей истории РАН, 1997. С. 6-10. Горский 2014 – Горский А.А. Возникновение Руси в контексте европейского политогенеза конца I тысячелетия н. э. // Русь в IX-XII вв.: общество, государство, культура. – М.: Древности Севера, 2014. С. 25-33. Губарев 2013 – Губарев О.Л. О клятвах русов и славян // Stratum plus. 2013. №5. С. 239-245. Губарев 2016а – Губарев О.Л. «Пояша по собе всю русь»: что подразумевала эта фраза? // Valla. 2016. Т. 2, №3. С. 21-39. Губарев 2016б – Губарев О.Л. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского // Valla. 2016. Т. 2, № 4/5. С. 9-25. Кулешов 2016 – Кулешов В.С. Золотые браслеты русов IX-XI веков: тексты, вещи и функции [В печати; препринт: https://www.academia.edu/29714289/Золотые_браслеты_русов_IX_X_веков_тексты _вещи _и_функции _Zolotyje_braslety_rusov_IX_XI_vekov_teksty_veshchi_i_funkciji_Draft_2016_] – Доступ на 13.06.2017. Мельникова 2012 – Мельникова Е.А. Заложники и клятвы. Процедура заключения договоров с норманнами // Именослов. История языка. История культуры. Труды Центра славяно-германских исследований. Вып. II. – М.: Ун-т Дмитрия Пожарского – Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2012. С. 114-183. Мельникова 2014 – Мельникова Е.А. «Обручья» некрещеной Руси в руссковизантийском договоре 944 г. и «кольца клятвы» древнескандинавской правовой традиции // Средние века. 2014. Вып. 75 (3-4). С. 176-192. ПВЛ 1950 – Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. / Подгот. текста Д.С. Лихачева; Пер. Д.С. Лихачева и Б.А. Романова; Под ред. чл.-кор. АН СССР В.П. Адриановой-Перетц. – М. – Л.: АН СССР, 1950. 21

Губарев О.Л. «Дондеже солнце сияеть и весь миръ стоить» (магическая формула в договоре Руси с греками 945 г.) Платонова 1997 – Платонова Н.И. Русско-византийские договоры как источник для изучения политической истории Руси X в. // Восточная Европа в древности и средневековье. – М., 1997. С. 69-70. Роллестон 2004 – Роллестон Т. Мифы, легенды и предания кельтов / Пер. с англ. Е.В. Глушко. – М.: Центрполиграф; 2004. Стеблин-Каменский 1967 – Стеблин-Каменский М.И. Культура Исландии. – Л.: Наука, 1967. Стефанович 2006 – Стефанович П.С. Клятва по русско-византийским договорам Х в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004 г.: Политические институты Древней Руси. – М., 2006. С. 383-403. Фетисов 2001 – Фетисов A.A. Ритуальное содержание «клятвы оружием» в руссковизантийских договорах X в. // Становление славянского мира и Византия в эпоху раннего Средневековья: Сборник тезисов. (Славяне и их соседи: XX конференция памяти В.Д. Королюка). – М.: Ин-т славяноведения РАН, 2001. С. 113-119. Фетисов 2002 – Фетисов A.A. Ритуальное содержание «клятвы оружием» в руссковизантийских договорах X в.: сравнительно-типологический анализ // Славянский альманах 2001. Вып. 6. – М.: Индрик, 2002. С. 36-46. Фетисов, Щавелев 2009 – Фетисов А.А., Щавелев А.С. Викинги. Между Скандинавией и Русью. – М.: Вече, 2009.


Аннотация Вопрос об источниках договоров руси с Византией в ПВЛ давно обсуждается в историографии. Зарубежными исследователями отмечено, что клятвенные формулы договора Игоря 944 (945) г. находят параллели не только в скандинавской, но и во фризской юридической практике. Настоящая статья привлекает внимание к этим находкам, которые являются дополнительным свидетельством аутентичности договора и косвенным доводом в пользу отождествления Рюрика с Рориком Фрисландским. Ключевые слова варяги; история права; клятвы; князь Игорь; Рорик Фрисландский; руссковизантийские отношения; Рюрик; Фризия; юридические формулы Сведения об авторе Губарев Олег Львович, г. Санкт-Петербург, независимый исследователь e-mail: [email protected]








22

Valla. №3(3), 2017.

«Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. Ч. I. Вино. Церемониал подачи. Ассортимент вин. Снабжение винами Дворца. Хранение вин. 19 февраля 1664 г. царь Алексей Михайлович принимал посла английского короля Карла II – Чарльза Ховарда, графа Карлайла – и дал ему пир в Грановитой палате [Дворцовые разряды 1852: 572; Зуев 1980: 35-36; Бантыш-Каменский 1894; Соловьев 1961: 535-537; Konovalov 1962]. Об этом посольстве писали многие исследователи, но, как правило, оно упоминается в связи с дарами, поднесенными царю и сохранившимися до сего дня в Оружейной палате, а не из-за детального отчета о процедуре приема и описании «меню» пира в Грановитой палате, которых касались всего несколько исследователей [Загородняя 2003: 28-30; Лабутина 2011: 146-147; Черная 2013: 288], причем о составе кушаний и питья упомянули только А.В. Терещенко, написавший свою книгу 170 лет назад [Терещенко 1848: 147-148; переизд. см. Терещенко 1993] и И.Е. Забелин, писавший об этом 150 лет назад [совр. изд.: Забелин 2006: 727-728; Забелин 2013: 911-916, см. особ. с. 911 прим. 2]. Описание приема графа Карлайла представляется нам интересным источником, описывающим не только дипломатический церемониал, но и царский стол – высшее достижение русской кухни XVII в. Кроме того, один из участников посольства оставил воспоминания об этой поездке [Guy Miege 1669, 1672; рус. пер. см.: Описание Московии 1879], что дает возможность увидеть это событие «бинарным» способом. К сожалению, полноценных исследований по истории русской гастрономии пока не существует. Исследователи до сих пор опираются в своих суждениях на работы ученых второй половины XIX в. – А.В. Терещенко, Н.И. Костомарова, И.Е. Забелина1, М.И. Пыляева [Терещенко 1993: 117-170; Костомаров 1860: 81-91, 129-138; переизд. Костомаров 1992; Пыляев 1892: 3-20]. В то же время материал по этому вопросу огромен: помимо документов царского и патриаршего дворов, посольских отчетов и мемуаров иностранцев, монастырских и частных расходных книг, таможенных книг, существует еще не меньший объем археологических и этнографических исследований. Попытка описать эти сведения в особом очерке была произведена сорок лет тому назад (в частности, о вине: [Арциховский 1969-1970: 304]), но ее результаты могут рассматриваться сейчас только как предварительный набросок. Н.А. Горская, автор монографии о пище, о вине не упоминает [Горская 1976: 217-224]. Поэтому мы пытаемся в настоящее время начать работу над подготовкой материалов, которыми другие исследователи смогут воспользоваться для восполнения столь существенного пробела в истории русской гастрономии, которую мы рассматриваем как соединение истории искусства и материальной культуры [Петров 2015; Петров 2016; Петров 2016a; Петров 2016b]. Одним из таких «кирпичиков» будущей «постройки» является настоящая заметка. Очевидно, что наша работа представляет собой лишь первое прикосновение к теме потребления виноградных вин в России XVI-XVII вв. и ни в коем случае не претендует на завершенность.2 По интересующей нас теме в «Разрядах» мы находим два фрагмента – отчет об официальном пире 19 февраля 1664 г. и о встрече царя и посла 22 апреля 1664 г., в которых упоминаются вина, поданные царю и послу. Представляется, что будет интересным описать

1 2

Забелин И. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. – 4 издания, первое – в 1862 г. В дальнейшем мы также планируем подготовить аналогичные материалы о меде и квасе.

23

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. как сами вина, так и некоторые обстоятельства их бытования в реальной жизни (церемониал, хранение и торговля вином).

Ил. 1. Чарльз Ховард, граф Карлайл. Портрет 1669 г. Источник: Miege, Guy. A Relation of Three Embassies from Charles II. to the Great Duke of Muscovie, the King of Sweden, and the King of Denmark, Performed in the Years 1663 and 1664 by the Earle of Carlisle in the Years 1663 & 1664. London: Printed for John Starkey, 1669.

1. Церемониал подачи. Пир 19 февраля 1664 г. Вино на пиру подавалось по особому порядку. Л.А. Юзефович, рассматривая церемониальное питие вина послами, дал несколько сбивчивое описание, из которого трудно понять, какова же была сама процедура пития первых «тостов» [Юзефович 2007: 217-219]. Постараемся описать эту ситуацию чуть подробнее. «Дворцовые разряды» сообщают: …какъ Великий Государь селъ за столъ, и околничей Федоръ Михайловичь Ртищевъ явилъ чашниковъ и столниковъ, пришедъ съ правыя стороны. И постоявъ передъ Великимъ Государемъ, пошелъ около столпа за поставецъ, а за нимъ шли чашники, столники, въ золотыхъ же, по 2 человека въ рядъ.

24

Valla. №3(3), 2017. А въ чинехъ были при Великомъ Государе: …У государева стола стояли: крайчей князь Петръ Семеновичь Урусовъ, столникъ Дмитрей Никитин сынъ Наумовъ. Вина нарежалъ столникъ князь Юрья княжь Михайловъ сынъ Одоевской. Пить наливалъ столникъ князь Иванъ княжъ Борисовъ сынъ Троекуровъ… Передъ Великаго Государя пить носили чашники… 3…Передъ бояръ пить носили столники…4 стряпчие…5 …Передъ пословъ пить носили столники…6 стряпчие…7 … У поставца8 стояли въ золотахъ, дьяки…9; у поставца жъ стояли дворовые люди, въ золотахъ: путные ключники…10) чарочникъ...11 стряпчие... 12векощники..13…Да въ столъ же Великий Государь пилъ чашу про братскую любовь Карлуса, короля Аглинскаго, двожди.14 …Чашу подавалъ столникъ князь Иванъ княжъ Борисовъ сынъ Троекуровъ, яшмовую братину, а другую хрусталную чашу. И объявлялъ послу князь Иванъ Троекуровъ, что Великий Государь изволилъ чашу пить о королевскомъ здоровье; и посолъ Великому Государю билъ челомъ, вышелъ изъ за стола. А после того жаловалъ Великий Государь купками бояръ, и околничихъ, и думнаго дьяка, и дворянъ, которые ели за столомъ, и посла, и сына его, и королевскихъ дворянъ и посольскихъ людей. Третьюю чашу пилъ посолъ про здоровье Великаго Государя, вышедъ изъ за стола; а бояре въ то время выходили жъ. А Великий Государь про свое государево здоровье пилъ изъ хрусталныя жъ чаши… [Дворцовые

разряды 1852: 572] В других источниках процедура испития заздравной чаши15 описывается так: Царь пил за здоровье его королевского величества: послы, по желанию его, должны были встать с своих мест, подойти к трону и тут, приняв из царских рук по полной чаре, осушить ее... [Дневник польских послов 1859: 231] …главным же распорядителем стола был Богдан Хитров, исполнявший должность дворцового маршала. Он подошел к послам с заявлением, что царь желает выпить за здравие польского короля и для того просил их подойти ближе к трону, что они исполнили. Великий князь, встав, многими словами поздравил послов с началом дружеских отношений между ним и его королевским величеством вместе с республикой, пожелав при том польскому королю и его державе всякого

3

Их было 27 человек: кн. М.А. Голицын, кн. Ю.И. Ромодановский, И.В. Бутурлин, Г.Н. Собакин, кн. Н.С. Урусов, П.И. Матюшкин, В.Я. Голохвастов, кн. А.И. Буйносов-Ростовский, кн. С.И. Татев, Л.И. Салтыков, кн. А.А. Лыков, И.Л. Салтыков, кн. С.А. Хованский, кн. Ю.П. Трубецкой, И.В. Шереметьев, кн. М.Ю. Долгоруков, кн. В.В. Голицын, кн. И.И. Хованский, кн. П.И. Прозоровский, кн. Ю.С. Урусов, кн. П.И. Хованский, кн. Ф.С. Урусов, кн. А.И. Хованский, кн. В.Д. Долгоруков, кн. В.П. Прозоровский, В.М. Еропкин. Чашники пробовали вино перед подачей («А чашникъ какъ поднесетъ пить Государю, самъ отольетъ въ ковшъ и выпьетъ, потомъ поднесетъ къ Государю» [Записка о Царском дворе 1841: 423]). 4 6 человек: Я.Т. Собакин, И.И. Боборыкин, С.Ф. Толочанов, кн. В.А. Сонцов-Засекин, кн. С.П. Волконский, Ф.И. Выговский. 5 21 человек: П.И. Протопопов, С.О. Аничков, Б.Я. Соловцов, А.П. Елизаров, Н.Ф. Юшков, Я.А. Хрущов, Ф.В. Беклемишев, И.А. Игнатьев, И.Б. Плещеев, кн. О.П. Мышецкий, И.В. Зыбин, Е.М. Прончищев, Г.И. Камынин, кн. Б.В. Горчаков, С.Е. Олмазов, кн. А.Д. Горчаков, И.С. Хитрово, Б.М. Квашнин, С.С. Овцын, И.В. Волынский, И.П. Образцов. 6 2 человека: кн. И.П. Козловский, И.И. Засецкий. 7 27 человек: И.К. Кузмин, С.П. Аксаков, Б.Ф. Полибин, И.Е. Челюсткин, А.Я. Бегичев, кн. Е.И. Гагарин, кн. Ю.Г. Волконский, Б.А. Новосильцев, И.П. Образцов, А.М. Блохин, И.Ф. Юшков, И.И. Извольский, Т.А. Хомяков, Е.С. Языков, Г.В. Новосильцев, С.Д. Борисов, Г.Н. Мясоедов, Ф.Г. Засецкий, М.И. Тургенев, Б.И. Протопопов, В.М. Хвостов, Н.И. Образцов, И.Д. Жеребцов, Л.А. Тихменев, Т.М. Беклемишев, кн. С.Г. Ухтомский, З.З. Толмачев. 8 сытного – с напитками. 9 Федор Михайлов, Иван Харламов. 10 Ф.А. Бохин, С.А. Малов, А.Т. Лихачев. 11 М.Т. Лихачев. 12 И.Ф. Барков, М.П. Лыков, Л.П. Лыков, И.И. Патрикеев, И.В. Герасимов. 13 И.О. Лихачев, О.Н. Десятов. 14 При приеме польских послов в 1667 г. царь пил за здоровье короля один раз [Чиновный списокъ 1852: 430]. 15 О «заздравной чаше» см.: [Воронина 2008: 72-101].

25

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. благополучия, и выпил до дна хрустальную чашу, а вслед за тем собственноручно подал другую полную чашу послам и их сановным людям... [Исторический рассказ 1991: 334] …К половине обеда царь подозвал к себе всех посланников, бояр и царевичей и, привстав со своего места, с открытою головой и с большим бокалом в руке, провозгласил здравицу за императора, говоря: «Пью за здоровье моего дражайшего брата Фердинанда III, желаю ему здоровья, долголетия и продолжения между нами, как и между нашими предками, братской любви и дружбы, чтобы мы общими силами уничтожили общих врагов святой веры католической». Сказав это, царь осушил бокал… [Гундулич 1869: 155] …Затем Император посылает каждому отдельно кубок или чашу какого-нибудь испанского вина, с теми же словами и церемониями, что и прежде;16 тот… берет, кланяется и затем садится, и так каждому в отдельности [Маржерет 2007: 120]. …Потом встал и, стоя на ступеньке престола, приделанной к нему в виде подножия, положил шапочку и скипетр, взял от подававшего большую хрустальную чашу, налитую медом, и, обернувшись ко мне, провозгласил здоровье своего любезнейшего брата, его священного цесарского величества, изъявляя желание свое в следующих словах: «Дай, Господи, чтобы мы, великие государи, могли одолеть всех наших недругов» и в три приема выпил чашу. Потом, взяв опять шапочку, сел и подал мне из своих рук большую серебряную чашу с вином, также моему товарищу и троим нашим чиновникам, которых, получив на то позволение, мы привели с собою. Когда эти чаши были осушены, он поднес нам в том же порядке и таким же образом одну за другой еще пять чаш; сам, однако, не пил больше. Мы пили их в последовательном порядке, по чинам: за здоровье его, потом первородного сына, младшего и всего его семейства и за добрый успех счастливого мира. Услыхав это последнее желание, царь сказал: «Это было великое дело!» [Мейерберг 1997: 167] … Царь …предлагал каждому их них кубки с пенящимся вином и пил даже сам вино в честь и во здравие их государя, своего друга… [Рейтенфельс 1997: 318]

Отметим упоминающуюся в «Разрядах» и донесениях послов «хрустальную чашу». Повидимому, это был особый бокал (?), имевший строго церемониальное назначение. То, что этот сосуд был «большим» и имел форму «рюмки», мы знаем из сообщений А. Мейерберга и С. Немоевского: «…Среди этой посуды были большие золотые чарки... которые были наполнены вареным медом, ибо этим напитком потом великий князь пил за наше здоровье из хрустальной рюмки…» [Немоевский 1991: 211]. Нам известен только один такой сосуд, сохранившийся до сего дня. Это т.н. «Хрустальный кубок Лжедмитрия I», который, по преданию, боярин Хворостинин преподнес этот кубок Лжедмитрию I в день свадьбы его с Мариной Мнишек в 1606 г.17 «Разряды» также сообщают, что именно пили: А въ чаши наливали питья, Фряския вина: романею, ренское, бастръ, въ три купка18… А какъ посолъ после стола пошелъ изъ полаты, и, по указу Великаго Государя, провожали его посла… И того жъ числа послано после стола на посолской дворъ потчивать посла и посолскихъ людей:… ведро романеи, ведро ренскаго [Дворцовые разряды 1852: 572, 574].

16

Выше эта церемония описана так: «…Император посылает со своего стола каждому в отдельности… называя громко по имени того, кому его предназначает, тот встает, и ему дают ...говоря: Царь господарь и великий князь N. всея Россия жалует тебе, то есть Император, господин и великий герцог всех Русских оказывает тебе милость...» [Маржерет 2007: 120]. 17 Германия, Нюрнберг. Сер. XVI в. Хрусталь, золото, серебро, чеканка, литьё, золочение. Альбрехт Ямнитцер. ГММК, Оружейная палата. Фото и описание на официальном сайте Оружейной палаты: [http://www.armoryhall.ru/40_v37_europa_natural_collection.html]. 18 После вина следовало еще две подачи – красного и белого меда в ковшах .

26

Valla. №3(3), 2017. В настоящей работе не рассматриваются сами сорта вин, упоминаемые в источниках. Существует большая и, возможно, не вполне разрешимая, проблема идентификации этих вин. Так, необходимо корректно разделить импортные вина на испанские (в т.ч. канарские), греческие, французские и немецкие. В связи с изменением в третьей четверти XVII в. структуры импорта французских и испанских вин в Англию необходимо детально, насколько позволяют наши возможности, проследить за этим процессом. Важно попытаться разобраться, что понималось под некоторыми русскими терминами (например, «церковное вино», «французское вино»). Этим проблемам будет посвящен отдельный очерк. 2. Встреча царя и посла 22 апреля 1664 г. …Великий Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайловичь …..указалъ у себя Государя быть въ передней Аглинскаго короля послу Чарлусу Говорт …И какъ Великому Государю, Его Царскому Величеству, по приказу Королевскаго Величества, посолъ о тайныхъ делехъ речь всю выговорилъ, и Великий Государь, выслушавъ, указалъ думному дьяку Алмазу Иванову сказать, что онъ Великий Государь, указалъ ему послу ответъ учинить бояромъ и думнымъ людямъ, которые съ нимъ въ ответе были. Да после того указалъ Великий Государь несть чашу съ своимъ государевымъ питьемъ спалнику. А передъ чашею шелъ околничей и оруженичей Богданъ Матвеевичъ Хитрово. А за чашею несли кубки съ романеею спалники жъ. И Великий Государь, взявъ чашу и вставъ, изволилъ речь говорить къ любви и приятству и пить про королевское здоровье. И после того Великий Государь пожаловалъ кубокъ романеи послу, а после посла пожаловалъ бояромъ въ кубкахъ ренское и указалъ пить про королевское жъ здоровье. А после того пожаловалъ посла ренскимъ въ кубке жъ. А медами Царское Величество не изволилъ посла жаловать, для того что учнилось поздно и посла изволилъ отпустить. А какъ посолъ шелъ изъ полаты, и Великий Государь указалъ посла проводить бояромъ немногимъ людямъ [Дворцовые разряды 1852: 579, 582-583].

Как видно, церемониал второй встречи имел «редуцированную» форму, как по месту проведения встречи («передняя» [палата?]), так и по форме (не пир, а только питие напитков, причем только вина в кубках, без традиционной следующей подачи медов), что источник объясняет поздним временем проведения церемонии этой последней встречи посла и царя. 3. Ассортимент вин Сытенного двора царской кухни Разряды, по-видимому, фиксируют две категории напитков – то, что подавалось царю и послу, и общий расход «по росписямъ съ дворцовъ вышло за столомъ про Великаго Государя, и про бояръ, и про Аглинскаго посла и его чиновныхъ и посолскихъ людей». Рассмотрим сведения, приведенные в документах, и попытаемся прокомментировать их. Известную трудность для выяснения конкретного ассортимента вин представляет некоторая неопределенность винной терминологии конца XVI – XVII вв. Эта проблема характерна не только для русских источников, но и в целом для Европы. В первой категории мы видим, что при тостах «въ чаши наливали питья, Фряския вина: романею, ренское, бастръ, въ три купка» [Дворцовые разряды 1852: 572]. А по росписямъ съ дворцовъ вышло за столомъ про Великаго Государя, и про бояръ, и про Аглинскаго посла и его чиновныхъ и посолскихъ людей: винъ Фрянскихъ государевы статьи: романея, бастру, ренскаго, алкану, малмазеи, кинареи, вина церковнаго Францужскаго по третьнику; про бояръ и въ столы: 5 ведръ романеи лучшие, 10 ведръ романеи подъ тою, алкану, Фрянцужскаго по ведру; вина церковнаго полъ 2 ведра…И того жъ числа послано после стола на посолской дворъ потчивать посла и посолскихъ людей:… ведро романеи, ведро ренскаго… [Дворцовые разряды 1852: 572-574]

Таким образом, мы видим, что к столу подавались следующие вина: «романея» («романея лучшая» и «романея под тою»), «бастр», «алкан», «ренское» «малмазея», «кинарея», «вино церковное», вино «Французское». 27

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. Мы имеем счастливую возможность сравнить «винную карту» приема графа Карлайла в 1664 г. с аналогичным документом для пиров царя Алексея Михайловича, данных послу Речи Посполитой С.К. Беневскому в 1667 г.: А въ столъ въ нарядъ было питей про Великаго Государя: 1 подача: романеи, бастру, ренскаго, по купку; 2 подача: малмазеи, мушкатели, алкану, по купку жъ; 3 подача: кинареи, вина Фрянцужскаго, вина церковнаго, по купку жъ… Всего про Великаго Государя: романеи, бастру, ренскаго, малмазеи, мушкатели, алкану, кинареи, вина Фрянцужскаго, вина церковнаго, по 6 кружекъ… Про бояръ, и про околничихъ, и про думныхъ людей, и про пословъ и про королевскихъ дворянъ: …5 ведръ романеи лутчей, боярской тожъ, 5 ведръ бастру, 2 ведра ренскаго, 5 ведръ алкану, 4 ведра вина Фрянцужскаго, 3 ведра вина церковнаго… А питей въ столы было: про Великаго Государя: первая подача: романеи, бастру, ренскаго, по кубку; вторая подача: малмазеи, мушкатели, алкану, по кубку жъ; третья подача: кинареи, вина Фрянцужскаго вина церковнаго, по кубку жъ…. Всего вышло питья про Великаго Государя: романеи, бастру, ренскаго, малмазеи, мушкатели, алкану, кинареи, вина Фрянцужскаго, вина церковнаго по 6 кружекъ… Про бояръ, и про околничихъ, и про думныхъ людей, и пословъ и про королевскихъ дворянъ: …5 ведръ романеи лутчей, 5 ведръ романеи подъ тою, 2 ведра бастру, 5 ведръ ренскаго, 5 ведръ алкану, 4 ведра вина Фрянцужскаго, 3 ведра вина церковнаго… После стола послано государева жалованья на посолской дворъ столникомъ съ Никитою Шереметевымъ: 3 ведра романеи, ренскаго, олкана… [Чиновный список 1852: 418-420, 430432, 437]

Здесь мы видим тот же ассортимент вин, добавлен только «мушкатель». Мы можем предположить, что для середины XVII в. этот набор вин представляет собою «базовый стандарт» дворцовой гастрономии. Кажется, что иногда этот «базовый ассортимент» навязывался почти насильственно. Как сообщает Николаас Витсен, рассказывая о посольстве 1664-1665 гг.: «Перед тем как сесть, посол просил, чтобы ему не давали меда и испанского вина, а только русское и французское вино, что ему и обещали. Но когда сели, то они не сдержали слова, оправдываясь тем, что “таковы наши обычаи”. Короче, мы снова должны были против воли неприлично напиться: пили полными ковшами испанское вино…» [Витсен 1996: 142]. Вино из царских погребов использовалось не только для послов и их свиты. Мы знаем о посылке в 1669-1673 гг. вина царским фаворитам А.Л. Ордину-Нащокину и Андрею Савиновичу, митрополиту Паисию, некоторым дворцовым служащим по случаю свадьбы детей: …къ Афанасью Лаврентьевичю, что послано къ нему съ нимъ Юрьемъ: раманеи, ренского по 10 ведръ, алкану 3 ведра, вина церковного 12 ведръ… Июля въ 22 день… Того жъ числа по указу великого государя послана въ Приказъ Большого Дворца роспись, а велено отослать къ Благовещенскому протопопу Андрею Савиновичю на свадьбу выдаванья дочери ево… романеи, ренсково… Марта въ 4 день по указу великого государя дано Газскому митрополиту Паисию… вина церковного 2 ведра съ Сытного Дворца, Августа въ 18 день… Того же числа дано государева жалованья духовнику Андрею Савиновичю для ево имянинъ… з Дворцовъ: съ Сытного – алкану… раманеи 2 ведра Генваря въ 29 день по указу великого государя велено дать ево государева жалованья съ Оптекарского двора государевы Мастерские Полаты дьяку Федору Казанцу для Новгородцкие посылки: …ведро романеи… Генваря въ 29 день по указу великого государя велено дать ево государева жалованья съ Оптекарского двора государевы Мастерские Полаты дьяку Федору Казанцу для Новгородцкие посылки:.. ведро романеи… Июня въ 1 день посланъ государевъ указъ на Оптекарской дворъ, велено дать Мелетию дьякону черному въ приказъ ренского полведра, романеи ведро... Июля въ 11 день посланъ государевъ указъ на Оптекарской дворъ, велено дать ево государева жалованья Приказу Тайныхъ Делъ подьячему Артемью Степанову для свадьбы, что онъ выдаетъ дочь свою замужъ… раманеи, ренского... [Дела тайного приказа 1907: 1189, 1333, 1586, 1602, 1625, 1650, 1652]

28

Valla. №3(3), 2017. Здесь набор несколько меньший, чем в посольских подачах – «романея», «ренское», «алкан», «церковное вино». 4. Снабжение винами Сытенного двора Интересно сравнить составленный нами перечень с документами, показывающими, какие вина закупались царским двором для потребления. В 1636 г. для царского двора в Архангельске закупались: романея, бастр красный, вино белое французское, алкан, вино красное церковное, вино «Петр Симон» («Педро Хименес»), – как свидетельствует роспись. Въ нынешнемъ во 144 году, Октября въ 4 день, писали ко государю царю и великому князю Михайлу Федоровичу всеа Русии, съ Двины, воевода Григорей Плещеевъ да дьякъ Тимофей Пчелинъ, что купили у Архангилского города таможенные головы Михайло Неупокоевъ съ товарыщи на государевъ обиходъ фряскихъ винъ и пряныхъ зелей а сколко чего куплено и тому прислали роспись, а въ росписи написано: Куплено на государевъ обиходъ: 25 бочекъ беремянныхъ романеи; 2 бочки беременныхъ бастру красного; 8 бочекъ беременныхъ вина белого францужского; 2 бочки беременныхъ алкану; 15 бочекъ полубеременныхъ вина красного церковного; 3 бочки беременныхъ Петра Симону… И всего за фряские вина и за пряные зелья и за блюда дано денегъ 1825 рублевъ и 4 алтына съ полуденгою и отпущены те вина и пряные зелья и блюда отъ Архангелского города съ стряпчимъ съ Аврамомъ Семичовымъ и съ целовалники [Росписи узорочным товарам 1875: 561-562].

В предыдущем году было привезено: романея, алкан, вино французское, «питья шпанские», красное церковное вино. Въ прошломъ во 143 году, Августа въ 1 день, да Августа жъ въ 28 день, да въ нынешнемъ во 144 году Октября въ 4 день писали ко государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии, съ Двины, воевода Григорей Плещеевъ да дьякъ Тимофей Пчелинъ, что въ прошломъ во 143 году, Июля съ 3 числа Июля жъ по 13 число, пришло къ Архангилскому городу кораблей Галанские земли 11 кораблей, Аглинские земли корабль. Да Июля съ 14 числа Августа по 1-е число пришло Галанские земли 7 кораблей, Аглинские земли 4 корабли, отъ города Амбуха 5 кораблей, Датцкие земли отъ города Бергуна корабль, къ Галанцу къ Давыду Миколаеву. Да Августа жъ съ 5 числа Августа жъ по 31 число пришло Галанские земли 15 кораблей, да Любские земли корабль, да Аглинские земли 2 корабли. И всего Июля съ 3 числа августа по 31-е число пришло къ Архангилскому городу кораблей изъ розныхъ земель 47 кораблей а на нихъ узорошныхъ товаровъ въ привозе… Фряские вина: 165 бочекъ беремянныхъ романеи; 22 бочки беремянныхъ алкану; 37 бочекъ беремянныхъ да 9 бочекъ полуберемянныхъ вина францужского; 11 бочекъ беремянныхъ да 8 бочекъ полуберемянныхъ питей шпанскихъ; 79 бочекъ полуберемянныхъ вина церковного красного… [Росписи узорочным товарам 1875: 463-564]

В 1649 г. в Архангельске для царского двора требовалось закупить: ...5 бочек беременных романеи лутчие; 3 бочки беременных бастру красного лутчево; 3 бочки беременных бастру белого; бочка беременная алкану лутчево; 2 бочки беременных алкану под тем; 2 бочки беременных ренского прямово; 3 бочки беременных мушкатели белые; 3 бочки беременных мушкатели красные; 2 бочки беременных мармазеи; 2 бочки беременных кенареи… [Роспись сколько купить: 206]

Возможно, что снабжение Сытенного двора могло осуществляться и иными способами, не только в виде централизованных оптовых закупок, а также частным подрядом или дарением. Так, например, мы знаем, что посол Генеральных штатов подарил царю и продал на Сытенный двор («царские погреба») некоторые вина: …8 зеленых склянок. Все наполнены лучшим вином Фронтиньяк …Маршал и фан-Асперен были также с подарком в 1 анкер лучшего вина Фронтиньяк, 1/2 аамы лучшего старого Рейнского

29

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. вина, 1 оксгоофт секта, 1 оксгоофт вина Аликанте, 1 оксгоофт Французского вина, посланы к государственному канцлеру и боярину Артемону Сергеевичу, где они получили угощение с подобным же засвидетельствованием дружбы и приязни к его превосходительству. [Посольские дары царю – Д. П.] … В воскресенье, 21-го июня, утром, его превосх. получил 2000 рублей или дукатов в отплату за вино, которое его вельможность доставил заведывающему погребом его царского величества»19 [Койэтт 1900: 413, 426].

Как видно, набор вин, отраженный в документах, описывающие казенную закупку вин, в целом соответствует отчетам Сытенного двора, показанным в «Разрядах». Нам кажется уместным привести здесь и те отрывочные сведения разных источников, которые рассказывают о винной торговле и употреблении вина в России в XVII в. Материалы XVI-XVII вв. называют приблизительно один набор вин. Если Герберштейн говорит только о «мальвазии» и «нреческом вине» [Герберштейн 2008: 561], то наиболее ранний сохранившийся реестр импортных вин, датируемый временем после 1572 и до 1610 гг., показывают нам уже следующие сорта вина: «алкат», «бастр», «конарское», «красное», «мушкатель», «ренское», «романею», «шпанское» [Сахаров 1851: 129]. Новгородские таможенные документы 1610-х гг. упоминает такие вина: «алкан» («алкант», «аликанч»), «ишпанское вино бастр», «Ковитово вино», «коньячное» («коньякьское», «коянское») вино», «красное вино», «красное питье», «крилгелия», «пардие (?) вино», «ренское вино», «франское вино» («вранское вино», «фряское вино»), «шпанское вино» [Коваленко 2005: 466-469; Селин 2005: 475-482]. Послы Любека отмечают: … явился к нам пристав в сопровождении знатного дворянина и толпы слуг с царским угощением, состоявшим из следующих яств и напитков… в довольном количестве романея, мальвазия, аликанте, бастр, рейнвейн и другие испанские и заморские вина разных сортов, каких нам прежде ни видеть, ни пробовать не случалось [Поездка Ганзейского посольства 1896: 31].

Новоторговый устав 1667 г. знает вина: алкан, бастр, малмазею, мушкатель, романею, ренское, вино церковное [Новоторговый устав 1986: 132-133]. И.Г. Кильбургер в 1672-1674 гг. говорит об импортируемых винах: «испанское вино», «петер-сцемен» («Педро Хименес»), мальвазия, тинт, «мускатное вино», сект, аликант, «вино бастерт» (белое?), «того же [бастерта] красное», «белое французское вино», «красное французское вино» «хорошее белое французское вино», «[хорошее] красное [французское вино]» [Кильбургер 1915: 126, 130, 134-135, 140, 142, 147]. Вино могло быть закуплено и в свободной продаже на торге. Именно там, повидимому, приобретали вино знатные «московиты»: На своих пирах и вечеринках москвитяне употребляют вдоволь кушаньев и напитков, так что часто велят подавать до 30 и 40 блюд… Так же поступают и с напитками и стараются иметь их разные роды, а именно: рейнское, угорское, белое и красное, французское вино, «Педро Хименес», мальвазию... [Петрей 1997: 420] У самых знатных лиц, наравне с хорошим пивом, подаются за столом также испанское, ренское и французское вино [Олеарий 2003: 189].

19

Примечание публикатора: «Цифры приведены неточные. Вино несколько раз переценивалось. Кленку причиталось сначала 1955 рублей за 12 бочек беременных алкану (вино Аликанте??; 60 р. бочка), 17 бочек полубеременных романеи пряной (30 р. бочка) и 29 бочек полубеременных Ренского (25 р. бочка). Потом принят был в рассчет «винолог (сект??) против Ренского»: за 17 1/2 бочек романеи и высший винолог решили дать по 60 руб. за бочку, за 27 полубеременных бочек романеи и 6 бочек низшего винологу разочли по 25 р. за бочку. Итог получился теперь, почему-то, в 2415 рублей. Деньги были выданы из доходов Владимирской чети (Голл. кн. № 9, лл. 512 об. – 520 об.)» [Койэтт 1900: 530].

30

Valla. №3(3), 2017. Эти утверждения хорошо иллюстрирует опись имущества М.И. Татищева, убитого на службе в Новгороде в 1609 г.: «Ведро с третью романеи… цена 25 алтын. Пол ведра ренскаго… цена 15 алтын. Пол ведра алхану… цена полтина» [Опись и продажа 1850: 19]. Многие иностранцы описывают торговлю вином в Москве, проходившую на Торгу: Упомянутая выше площадь так обширна, что достаточна для торговых помещений всего города. Там виноторговцы продают разного рода вина – особенно романею (так они зовут мозельское), потом пертцимент, т.е. испанское, потом ренское, фряжское и другие [Таннер 1891: 61]. …Напротив рядов находятся винные погребки, построенные из кирпича и камня, холодные летом и теплые зимой… [Путешествие антиохийского патриарха 1898: 3]. К этому рынку примыкает другой, полукругом расположенный, тянущийся почти на полмиллиария, где лавки для разного товара устроены так, что каждый отдельный, какой угодно, товар выставлен для продажи только в назначенном для него месте. …в третьем – иностранные вина, причем до двухсот погребов расположено в ряде под землею [Рейтенфельс 1991: 353]. ...О винных… погребах. На базаре или большом рынке перед Кремлем есть множество винных погребов, стоящих рядом, которые частью принадлежат казне, а большею частью частным людям. Но в них продают только испанское и французское вино. Войдя в погреб, тотчас подают тебе разные пробы в скляночках, и какие выберешь, о том торгуются. Мера называется «галенками», «пол и четверть галенками», делаются (они) из луженой меди без крышки, очень гадки и походят на ночные горшки. «Галенок» почти равен шведскому «стоопу»... Для закуски можно иметь хлеб, изюм или миндаль... [Кильбургер 1915: 126, 130, 134-135, 140, 142, 147].

Вино привозили в основном голландцы и англичане: «Вино ввозят из Голландии, Англии и других стран в таком количестве, что они считают ненужным разводить виноградники» [Стрейс 2000: 233]. О ввозе вин в Россию итальянцами мы до петровского времени ничего не знаем [Шаркова 1981: 150-153]. Характерно, что сирийский диакон Павел Аллепский описал французские или испанские вина как «английские»: «..В серебряных вызолоченных чашах были различные водки и английские вина…» [Путешествие антиохийского патриарха 1898: 99].

5. Хранение вин в Кремле Вина для царского двора хранились в Кремле, на Сытенном дворе (дворце): Сытенной двор имянуется потому, где питие держат; Питье… А куды то питье исходит, и тому роздача писана ниже сего: послом, посланником, и гонцом, и посолским людем, поденно, по указу; …… и романея, и Ренское, и Францужское, и иные заморские питья исходят, кому указано, поденно и понеделно. И что про царской росход исходит, и того описати немочно. А будет на том дворе всех питейных погребов болши 30, кроме погреба, что з заморскими питьями. И во всех тех погребах питья всякие стоят во лду, и бывает тот лед из году в год, от марта месяца до такова же времяни, бес пременения [Котошихин 2000: 70].

Скорее всего, именно о царских погребах писал Петр Петрей, рассказывая о разграблении Кремля: «Когда город сгорел… Никто не хотел пить пива, меда и водки, а одно рейнское, французское, угорское, мальвазию и разные цельные вина, все без примеси; в погребах вдоволь найдено всякого продовольствия…» [Петрей 1997: 175]. Андрей Роде, секретарь датского посольства 1659 г., сообщает: 31

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г.

Кладовые царского дворца полнехоньки всем, что только Амальтея придумает излить из своего рога изобилия для роскоши смертных, а винные погреба не только уставлены множеством бочонков с критским, испанским, французским, рейнским и астраханским винами, но также и бочек с пивом, различными медами и водкой, а в летнее время всегда набиты грудами льда; все это составляет немаловажную статью в счете издержек царского расходчика… Вина выписываемы ими в большом количестве из Испании, Франции, Германии, Греции, и астраханское они пьют редко [Роде 1997: 155156].

По словам И.Е. Забелина, «Фряжский погреб находился под столовою и Ответною палатами, вблизи Благовещенского собора, отчего и внутреннее крыльцо у этих палат прозывалось также Фряжским. Окнами этот погреб выходил на Нижний Набережный сад. В нем, в трех обширных помещениях сохранялись фряжские питья: алкан, тентин, сек, романея, кинарея, мармазея, мушкатель, бастр красный и белый, ренское, церковное и др.» [Забелин 2013: 113-114]. К сожалению, исследователь не указал, из какого источника он взял этот перечень. Чуть ниже он пишет: «По описи 1702 г., в Сытном дворце, ведавшем приготовлением, хранением и отпуском напитков “про государев обиход”, находились 125 бочек рейнского, 229 бочек церковного вина…» [Забелин 2013: 116]. Совершенно ясно, что ассортимент винных подач на пиру для графа Карлайла в целом соответствовал ассортименту вин, которые в течении конца XVI – XVII вв. пили при дворе и в домах знати. Отметим только отсутствие на пирах для английского и польского послов «венгерского» («угорского») и вина «Педро Хименес», упоминаемых в других источниках. Впрочем, «угорское» вино в царском погребе фиксируется в отчете о визите имперского посла Авраама Бургграфа в 1597 г.: А что послано къ послу отъ Государева стола ествы и питья, и тому роспись: Съ Сытнаго дворца: кубокъ романеи, кубокъ ренского, кубокъ мушкатели, кубокъ вина Францовского белого, кубокъ бастру, кубокъ алкану, кубокъ мармазеи, кубокъ вина Угорского [Памятники дипломатических сношений 1852: 497].

То, что вино «Педро Хименес» было на Сытенном дворе, мы знаем не только из документов закупки вин в Архангельске, но и из посольского отчета польского посольства 1678 г., для которого это вино подавалось на посольском дворе в виде «корма»: …вино и притом разное, подававшееся к столу сообразно цене и вкусу: во-первых рейнское, вовторых мозельское, петрцимент и французское (что-то вроде вина этого названия) в-третьих. Наконец подали испанского, и кравчие при перемене сортов вина и соблюдении порядка других напитков поднимали такие громкие крики и свист, что послам да и всем прочим, бывшим за столом, пришлось в удивлении замолчать [Таннер 1891: 56].

Здесь мы завершаем первую часть нашего обзора. Чтобы не делать данное исследование излишне громоздким и совершенно не читаемым, мы разделили его на две части. Во второй мы постараемся дать описание сортов вин, имевшихся на Сытенном дворе и сравнить ассортимент царских погребов с аналогичным перечнем вин, употреблявшихся в конце XVI – XVII вв. в Англии. Петров Д.А., г. Москва

32

Valla. №3(3), 2017. Источники и литература Арциховский 1969-1970 – Арциховский А.В. Пища и утварь // Очерки русской культуры XIII-XV веков. Часть первая. Материальная культура. – М.: МГУ, 1969-1970. С. 297-306. Бантыш-Каменский 1894 – Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 г.) Ч. I. – М., 1894. Вдовина 1979 – Вдовина Л.Н. Пища и утварь // Очерки русской культуры XVII века. Ч. I. – М.: МГУ, 1979. С. 219-232. Витсен 1996 – Витсен Н. Путешествие в Московию. – СПб.: Symposium, 1996. Воронина 2008 – Воронина Т.А. Заздравная чаша: к истории русского застолья X-XVII веков // Хмельное и иное. Напитки народов мира. – М.: Наука, 2008. С. 72-101. Герберштейн 2008 – Герберштейн, Сигизмунд. Записки о Московии. – М.: Памятники исторической мысли, 2008. Горская 1976 – Горская Н.А. Пища. Очерки русской культуры XVI века. Часть I. – М.: МГУ, 1976. С. 217-224. Гундулич 1869 – Путевой дневник рагузского дворянина Франциска Гундулича, сопровождавшего посольство германского императора Фердинанда III к царю Алексею Михайловичу. Путешествие из Вены в Москву в 1655 г. // Русский вестник, 1869. № 9. С. 139-166. Дворцовые разряды 1852 – Дворцовые разряды, по высочайшему повелению изданные II-м отделением собственной его императорского величества канцелярии. Том 1. (С 1645 по 1676 г.). – СПб., 1852. Дела Тайного Приказа 1907 – Дела Тайного Приказа. Книга I. // Русская историческая библиотека, издаваемая Императорскою Археографическою комиссиею. Том 21. – СПб., 1907. Дневник польских послов 1859 – Дневник польских послов // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. – СПб., 1859. С. 199-232. Забелин 2006 – Забелин И.Е. Домашний быт русских царей и цариц в XVI и XVII столетиях. Материалы. Т. III. – М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 727-728. Забелин 2013 – Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. – М.: Институт русской цивилизации, 2013. Загородняя 2003 – Загородняя И.А. Московский посольский церемониал: английские дипломаты при царском дворе в XVII в. // Россия – Британия. К 450-летию установления дипломатических отношений. М.: Издательский дом Максима Светлова, 2003. С. 22-34. Записка о Царском дворе 1841 – Записка о Царском дворе, церковном чиноначалии, придворных чинах, Приказах, войск, городах и пр. 1610-1613 // Акты исторические, собранные и изданные Археографическою коммиссиею. Том II. – СПб, 1841. № 355. С. 422426. Зуев 1980 – Зуев М.Н. Материалы о посольстве Карлейля 1663-1664 // Источниковедение и историография. Специальные исторические дисциплины. – М.: Московский гос. историко-архивный ин-т, 1980. С. 35-36. Исторический рассказ 1991 – Исторический рассказ о путешествии польских послов в Московию, ими предпринятом в 1667 г. // Проезжая по Московии. – М.: Международные отношения, 1991. С. 320-341. Кильбургер 1915 – Кильбургер И.Ф. Краткое известие о русской торговле, как она производилась в 1674 г. вывозными и привозными товарами по всей России. Сочинено Иоганном Филиппом Кильбургером / Курц Б. Г. Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. – Киев, 1915. Коваленко 2005 – Коваленко Г.М. Таможенная запись 1615 г. о взимании пошлин в Невском устье // Новгородский исторический сборник. Вып. 10 (20). – СПб., 2005. С. 466469. 33

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. Койэтт 1900 – Койэтт Б. Исторический рассказ или описание путешествия господина Кунраада фан-Кленка к царям Алексею Михайловичу и Феодору Алексеевичу. – СПб., 1900. Костомаров 1860 – Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI-XVII столетиях. – СПб., 1860. Костомаров 1992 – Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI -XVII столетиях. – М.: Республика, 1992. Котошихин 2000 – Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича // Г.К. Котошихин, Патрик Гордон, Ян Стрейс, Царь Алексей Михайлович. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX. Московия и Европа. – М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. С. 9-146. Лабутина 2011 – Лабутина Т.Л. Англичане в допетровской России. – СПб.: Алетейя, 2011. С. 146-147. Маржерет 2007 – Ж. Маржерет в документах и исследованиях. Тексты, комментарии, статьи. – М.: Языки славянских культур, 2007. Мейерберг 1997 – Путешествие в Московию Барона Августина Мейерберга, члена Императорского придворного совета, и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена Правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом // Андрей Роде, Августин Мейерберг, Самуэль Коллинс, Яков Рейтенфельс. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX вв. Утверждение династии. – М.: Фонд Сергея Дубова – Рита-Принт, 1997. С. 43-184. Немоевский 1991 – Записки Станислава Немоевского // Иностранцы о древней Москве. Москва XV-XVII веков / Составитель М.М. Сухман. – М.: Столица, 1991. С. 199215. Новоторговый устав 1986 – Новоторговый устав 1667 г. // Российское законодательство X-XX вв. Т. 4. Законодательство периода становления абсолютизма. – М.: Юридическая литература, 1986. С. 117-137. Олеарий 2003 – Олеарий, Адам. Описание путешествия в Московию. – Смоленск: Русич, 2003. Опись и продажа 1850 – Опись и продажа с публичного торга оставшегося имения по убиении народом обвиненного в измене Михайлы Татищева в 116 году // Временник императорского Общества Истории и Древностей Российских. Кн. 8. 1850. С. 1-41. Описание Московии 1879 – Описание Московии при реляциях гр. Карлейля. (перевод с французского) // Историческая библиотека. Учено-литературный журнал № 5. Май. 1879. – СПб., 1879. С. 2-46. Памятники дипломатических сношений – Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными, по высочайшему повелению изданные II-м Отделением Собственной Е.И.В. Канцелярии. Памятники дипломатических сношений с Римскою империею. Т. II (с 1594 по 1621 год). – СПб., 1852. Петров 2015 – Петров Д.А. Упоминания о рыбе и блюдах из рыбы в новгородских берестяных грамотах // Fontes Slavia Orthodoxa. II. Православная культура вчера и сегодня. 2015. Centrum Badan Europy Wschodiej Uniwersitety Warminsko-Mazurskiego w Olsztyne. Olsztyn. 2015. S. 59-88. Петров 2016 – Петров Д.А. «Повесть о Ерше Ершовиче». Рыболовный и кулинарный комментарий // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. №2(64). С. 79-89. Петров 2016a – Петров Д.А. Кулинарные блюда с геральдическими фигурами на царском столе в XVII веке // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании. Материалы XXVIII Международной научной конференции. Москва, 14-16 апреля 2016 г. – М.: Аквилон, 2016. С. 408-411. 34

Valla. №3(3), 2017. Петров 2016b – Петров Д.А. Упоминания о вине, меде, пиве, солоде и хмеле в древнерусских берестяных грамотах // Fontes Slavia Orthodoxa III. Православная культура: История и современность. Под редакцией Елены Потехиной и Александра Кравецкого. Centrum Badań Europy Wschodniej Uniwersytetu Warmińsko-Mazurskiego w Olsztynie .Olsztyn. 2016. С. 37-70. Петрей 1997 – Петрей, Петр. История о великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, и о московских законах, нравах, правлении, вере и обрядах, которую собрал, описал и обнародовал Петр Петрей де Урлезунда в Лейпциге 1620 года // Исаак Масса, Петр Петрей. О начале войн и смут в Московии. – М.: Рита-Принт, 1997. С. 161-458. Поездка Ганзейского посольства 1896 – Поездка Ганзейского посольства в Москву (1603 г.) // Сборник материалов по Русской истории начала XVII века. – СПб., 1896. С. 13-45. Путешествие антиохийского патриарха 1898 – Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. Перевод с арабского г. Муркоса (по рукописи Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел). Вып. 4. (Москва, Новгород и путь от Москвы до Днестра). – М., 1898. Путешествие антиохийского патриарха 1898 – Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. Перевод с арабского г. Муркоса (по рукописи Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел). Вып. 2. (от Днестра до Москвы). – М., 1898. Пыляев 1892 – Пыляев М.И. Старое житье. – СПб., 1892. Рейтенфельс 1991 – Рейтенфельс, Яков. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме III о Московии // Иностранцы о древней Москве. Москва XV-XVII веков. – М.: Столица, 1991. С. 30-35. Рейтенфельс 1997 – Андрей Роде, Августин Мейерберг, Самуэль Коллинс, Яков Рейтенфельс. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX вв. Утверждение династии. – М.: Фонд Сергея Дубова – Рита-Принт, 1997. С. 237-418. Роде 1997 – Описание второго посольства в Россию датского посланника Ганса Ольделанда в 1659 году, составленное посольским секретарем Андреем Роде // Андрей Роде, Августин Мейерберг, Самуэль Коллинс, Яков Рейтенфельс. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX вв. Утверждение династии. – М.: Фонд Сергея Дубова – Рита-Принт, 1997. С. 9-49. Росписи узорочным товарам 1875 – Росписи узорочным товарам, винам и другим предметам, купленным в Архангельске на государев обиход. 1636, Октября 4 // Русская Историческая Библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею. Т. 2. – СПб. 1875. С. 557-561, № 162. Роспись сколько купить 1848 – Роспись сколько купить на государев обиход ко 163-му году у Архангелского города // Дополнения к Актам Историческим. Т. III. – СПб., 1848. С. 206-207. Сахаров 1851 – Сахаров И.П. Торговая книга // Записки Отделения Русской и Славянской археологии Имераторского Археологического Общества. Т. 1. – СПб., 1851. С. 106-139. Соловьев 1961 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга 6. Т. 12. – М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1961. Селин 2005 – Селин А.А. Таможенная книга Невского устья 1616-1618 гг. // Новгородский исторический сборник. Вып. 10(20). – СПб., 2005. С. 475-482. Стрейс, Ян. Третье путешествие по Лифляндии, Московии, Татарии, Персии и другим странам // Г.К. Котошихин, Патрик Гордон, Ян Стрейс, Царь Алексей Михайлович. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII–XX. Московия и Европа. М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. С. 313-468. 35

Петров Д.А. «Питье» на приеме царя Алексея Михайловича в честь английского посла Чарльза Ховарда, графа Карлайла 19 февраля 1664 г. Таннер 1891 – Посольство в 1678 г., описанное [Бернгардом] Таннером // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей Российских при Московском университете. 1891 год. Кн. 3 (158). – М., 1891. С. 1-35. Терещенко 1848 – Терещенко А.В. Быт русского народа. – СПб., 1848. Терещенко 1993 – Терещенко А.В. Быт русского народа. – М.: Русская книга, 1993. Черная 2013 – Черная Л.А. Повседневная жизнь московских государей в XVII в. – М.: Молодая гвардия, 2013. Чиновный список 1852 – Чиновный список, составленный, по указу 21 Ноября 7180/1671 года, в Приказе Большого Дворца, посольским столам и разным произведенным выдачам Польским послам в 7167/1667 году, от приезда их до отпуска. 7180-1671 // Дополнения к тому III Дворцовых разрядов, издаваемых по высочайшему повелению II отделением собственной его Императорского величества канцелярии. – СПб, 1852. С. 397444. Шаркова 1981 – Шаркова И.С. Россия и Италия: торговые отношения XV – первой четверти XVIII в. – Л.: Наука, 1981. Юзефович 2007 – Юзефович Л.А. Путь посла. Русский посольский обычай. Обиход. Этикет. Церемониал. Конец XV – первая половина XVII в. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. Miege 1669 – Miege, Guy. A Relation of Three Embassies from Charles II. to the Great Duke of Muscovie, the King of Sweden, and the King of Denmark, Performed in the Years 1663 and 1664 by the Earle of Carlisle in the Years 1663 & 1664. London: Printed for John Starkey, 1669. Miege 1672 – Miege, Guy. La relation de trois ambassades de Monseigneur le comte de Carlisle de la part du serenissime & tres-puissant prince Charles II. Roy de la Grande Bretagne, vers leurs serenissimes Majestés Alexey Michailovitz czar & grand duc de Moscovie, Charles roy de Suede, & Frederic III. roy de Dannemarc & de Norvege, commencées en l'an 1663 & finies sur la fin de l’an 1664. Amsterdam, 1669, 1672; Rouen, 1670. Konovalov 1962 – Konovalov S. ‘England and Russia: Three embassies 1662-5’, Oxford Slavonic Papers. Volume X. 1962. Pp. 58-104.
 Аннотация В статье рассматривается протокол подачи вин во время приёма английского посольства 1664 г. при дворе Алексея Михайловича, в свете данных источников о поставках вин к царскому двору, российском импорте вин в XVII в., торговле винами, их ассортименте и придворном церемониале винопития. Ключевые слова XVII в.; Алексей Михайлович; вино; застольные традиции; иностранцы в России; напитки; придворный церемониал; русско-английские контакты; торговля Сведения об авторе Петров Дмитрий Аркадьевич, г. Москва, независимый исследователь. e-mail: [email protected] 




36

Valla. №3(3), 2017.

Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе1 Идея «подражания древним образцам» – составная часть общей теории подражания – в определенные эпохи не просто выходила на передний план, но по сути вбирала в себя, а часто и ограничивала собой, содержание этого понятия. Эпоха Августа в Риме, средневековые «возрождения», итальянский, а за ним и европейский гуманизм – вот те периоды в истории европейской культуры, которые прямо провозглашали imitatio auctorum основным принципом литературной деятельности и одним из важнейших критериев художественно-эстетической значимости текста. Подражание классическим авторам (в число классиков порой включались и современные авторы) в такие периоды – в частности, в интересующую нас эпоху Возрождения – становится осознанным и, по общему мнению, лучшим способом совершенствования и реализации собственных творческих способностей. При этом дискуссия о способах и целях подражания, наиболее ярко выразившаяся в яростном «споре о Цицероне», никак не влияла на самую суть проблемы2. «Подражание древним» на протяжении всего Ренессанса становится не только предметом теоретических споров, но прежде всего основной формой существования литературной практики и, наконец, сущностью самого понятия «гуманист»3. Так было и в Испании XVI в., где теория и практика imitación de modelos составляла неотъемлемую часть живого литературного процесса и формирующейся литературной доктрины4. Одним из аспектов этого явления 1

Впервые опубликовано под заглавием: «Перевод древних» в художественной практике и теоретической мысли Испании XVI века (на материале переложений «Искусства поэзии» Горация) // Перевод и подражание в литературах Средних веков и Возрождения. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 269-311. 2 Фигура Цицерона и его произведения играли ключевую роль, как в теории, так и в практике гуманизма. Средневековая традиция изучала труды Цицерона по двум основным линиям – риторической (De Oratore, De Inventione, а также приписываемая Цицерону Rhetorica ad Herennium – входили в корпус программных произведений «семи свободных искусств») и морально-философской (De Amictiia; De Senectute; De Officiis; Tusculanae Disputationes). После Петрарки Цицерона стали воспринимать in toto, в его произведениях видели не просто серию теоретических трактатов, но живое отражение человеческой личности, становящейся и выражающей себя в сказанном и написанном слове. «Спор о Цицероне», охвативший гуманистические круги, не просто способствовал выдвижению его фигуры на первый план, но явился по сути полемикой о сущности и способах подражания. В Италии этот спор приобрел наиболее резкие формы: гуманисты поделились на «цицеронианцев» (Барзицца, Кортези, Бембо), признававших Цицерона в качестве единственного образца прозаического стиля и по сути воспринимавших подражание в узколингвистическом смысле, и их оппонентов (Лоренцо Валла, Полициано, Джанфранческо Пико делла Мирандола), более эклектичных в поиске моделей для подражания и более свободных в самой трактовке термина, а потому, быть может, и более оригинальных в своих сочинениях. Подобные же споры и дискуссии, хотя и в более спокойном и дружелюбном виде, происходили и в Испании, где полемика о способах подражании была во многом инспирированы не самой фигурой Цицерона, а публикацией в 1528 г. Ciceronianus Эразма Ротердамского. К приверженцам подражания Цицерону как идеальной модели принадлежали Хуан Мальдонадо, Фокс Морсильо, Хуан Хинес де Сепульведа, Лоренсо Пальмирено, Гарсия Матаморос, к сторонникам Эразма – Луис Вивес, Фадрике Фурьо Серьоль. Более того, даже испанские «цицеронисты» были не столь ригористичны в своих воззрениях. Дискусcия о Цицероне носила скорее педагогический характер и ее основными участниками были профессора риторики. См. подробнее [Galiano 1992: 309-378; Asensio 1980: 135-154; Pineda 1994]. 3 В 1600г. профессор греческого, автор многих латинских сочинений Бальтасар де Сеспедес опубликовал свою единственную работу на испанском языке – Discurso de las letras humanas, llamado El Humanista, где дал определение «гуманиста». Для Сеспедеса «гуманистом» именуется тот, кто знает древние языки и читает древние тексты, а также тот, кто может подражать стилю писаний древних. Сеспедес же определяет в своем сочинении и границы подражиния древним, приводя разные точки зрения на проблему: ‘De la immitacion an scripto en nuestros tiempos muchos hombres doctos en largos y prolijos discursos y a avido entre muchos grandes cuestiones y controversias de parecer que la immitacion se avia de tomar de todos los autores antiguos, pues son dignos de ser immitados. Otros son de parecer que la immitacion no se avia de hacer de todos los autores antiguos ni se an de imitar todos sino a de escoger uno solo y aquel se a de immitar y por el formar de estilo’ – цит. по [Darst 1985: 7]. 4 В ряду наиболее важных поэтологических сочинений XVI в. называют комментарии Санчеса де лас Бросас, или, как его еще называли, Бросенсе (Annotaciones y Enmiendas a las obras de Garcilaso, 1574) и Эрреры

37

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе повсюду, в том числе и в Испании, был перевод античных текстов – самая простая форма воспроизведения древних авторов5. И для нас обращение к переводу античного текста является, безусловно, самым кратчайшим способом осмысления феномена «перевода древних» в испанской культуре XVI в. Понять взаимосвязь переводческой практики и теоретический воззрений на проблему перевода древних лучше всего поможет анализ испанских переложений такого литературно-нормативного текста, как «Послание к Пизонам» Горация6. Поскольку перевод в XVI в. самым тесным образом увязан с проблемой подражания древним (причем не столько даже с теоретическими аспектами этой проблемы, сколько с реальной литературной практикой подражания), то вопрос соотношения этих двух понятий – и одновременно обретения переводом обособленного литературного статуса – естественным образом окажется в поле нашего внимания. Испанские переводы «Искусства поэзии» Горация появляются в 90-х годах XVI в. – по европейским меркам довольно поздно7. Что же касается испанской культурной ситуации, то появление переводов «Искусства поэзии» именно в этот момент – а все три перевода датируются по сути одним временем, 1590-ми гг., – совсем не случайно. Процесс перевода классических книг в Испании XV-XVII вв. протекал отнюдь не равномерно. Автор аннотированного каталога переводов греческих и латинских текстов, опубликованных в Испании в 1482-1699 гг.8, Т. Бердсли приводит обширные статистические данные, позволяющие выделить периоды, наиболее активные с точки зрения переводческой практики: это 1450-1470 гг. и затем 1550-1624 гг. [Beardsley 1970: 104]9. Как видно, менее продуктивным оказывается период с конца XV в. по 1550 г., т.е. время, которое, как правило, и рассматривается в качестве начального периода испанского Возрождения (заметим, однако, что и сама возможность использования этого термина, и хронологические рамки явления, именуемого «возрождением», применительно к Испании остаются темой постоянных научных дискуссий). Парадоксальным образом именно активное «импортирование» (по образному выражению Бердсли) в этот период гуманистических идей из Италии и их «пропаганда» в крупнейших испанских университетах и объясняет малое количество переводов. Антонио де Небриха – гуманист, автор первой «Кастильской грамматики» (Grammatica Castellana) – приезжает из Италии, вдохновленный петрарковским вариантом возрождения античной словесности. Суть его в том, чтобы подготовить к изданию (Anotaciones a Garcilaso, 1580), посвященные анализу поэтической техники Гарсиласо де ла Вега, т.е. конкретным способам и приемам техники подражания. 5 Риторические трактаты XV-XVI вв. и трактаты о подражании в том числе рассматривают перевод древних текстов как одну из форм подражания образцам. Так, в класификации типов подражания в трактате Бенедетто Грассо (Oratione contra gli Terentiani, 1566) первой формой подражания назван «простой перевод» [Galiano 1992: 293-294]. Об этом же, в частности, пишет Хуан Боскан в предисловии к своему переводу «Придворного» Кастильоне в 1533 г. Почти век спустя подобным же образом – как первый и начальный этап подражания – рассматривает перевод Педро де Валенсия в письме (июнь 1613) к Луису де Гонгора, где он комментирует новые стихотворения поэта, «Полифема» и первое «Одиночество» [Galiano 1992: 433]. 6 В этой статье мы будем пользоваться несколькими принятыми в русской традиции наименованиями: «Послание к Пизонам», «Искусство поэзии», «Поэтика». 7 Первый французский поэтический перевод появляется в 1541 г. (автор перевода Жак Пеллетье дю Ман); итальянский в 1535 г. (переиздан в отредактированном виде в 1559 г., автор Лодовико Дольче), английский – в 1567 г. (Дрент). Довольно поздним временем датируется первый немецкий перевод – в 1639 г. (автор перевода Андреас Хейнрих Бухгольц) – это отставание можно так же, как и в случае с поздним испанским переводом, объяснить внутренней культурной ситуацией. Автор работы об итальянских переводах Горация [Borsetto 1996: 235] замечает, что все указанные переводы долгое время – по сути, на протяжении всего XVI в. – оставались единственными для оответствующих языков и культур переводами «Поэтики». Правда, в статье применительно к Испании упоминается только перевод Луиса де Сапаты – о варианте Эспинеля автор, видимо, не знал. 8 Именно этот период в истории испанской культуры называют «золотым веком» (siglo de oro). 9 Бердсли [Beardsley 1970] исходит в своих наблюдениях из нескольких критериев: 1) степень вовлеченности в процесс перевода классических книг известных писателей, культурных деятелей; 2) появление новых переводов и переиздание старых, соотношение этих данных между собой.

38

Valla. №3(3), 2017. оригинальные латинские тексты и снабдить их латинским комментарием (в числе авторов, предполагаемых Небрихой к комментарию, Катон, Цицерон и Плиний, Персий и Вергилий). Этот итальянизированный вариант возрождения античной культуры (издание, комментирование и сочинение латинских текстов) с легкой руки Небрихи утвердится прежде всего в университетских кругах. Перевод же в них преимущественно выполнял традиционную учебно-прагматическую функцию: это либо буквальный (verbum pro verbo) перевод как учебное упражнение10, либо перевод-переложение (sensum pro sensu) классических текстов с целью извлечения и поиска в них поучительного смысла. Таким образом понимаемый и воспринимаемый перевод зиждется на многочисленных теоретических основаниях (Цицерон, Квинтилиан, Иероним), остававшихся авторитетными как для средневековых авторов, так и для последующей гуманистической традиции. Отношение к переводу как к преимущественно школьному и дидактическому материалу отразилось, безусловно, и в выборе оригинальных текстов. Наиболее привлекательные фигуры – античные историки, философы и моралисты (очень популярны были collectiones de sententiae), в которых черпали, с одной стороны, сведения исторического характера, а с другой – пример и поучение. Даже Вергилий и Овидий переводились с этими узкопрактическими целями. В обращении издателя к читателю, предваряющем перевод двенадцати книг «Энеиды» (1557) Грегорио Эрнандеса де Веласко, эта моральнодидактическая значимость вергилиевских стихов подчеркнута весьма отчетливо: …вчитавшийся внимательно в доктрину, здесь заключенную, узнает не меньше обо всех тех вещах, о которых Платон, Аристотель, Сенека, Плутарх и остальные философы-моралисты оставили нам свои сочинения, поскольку аллегория Вергилия есть по сути краткое изложение их всех... [Pantoja 1990: 94]11.

В испанских интеллектуальных кругах конца XV – первой половины XVI в. вырабатывается даже своеобразное неприятие перевода как способа ввода классических авторов в современную культуру [Esteso 1979: 77]. Немаловажную роль в этом играет и уровень развития собственного языка, лексическая ограниченность которого, по мнению гуманистов, не позволяла создавать качественные переводы классических текстов. Поэт и драматург Хуан дель Энсина в прологе к своему переводу «Буколик» Вергилия с печалью сетует на «...величайший недостаток слов, имеющихся в кастильском языке по сравнению с языком латинским» [Pantoja 1990: 95]. Ему вторит и другой известный испанский поэт, прозаик и переводчик Диего де Кoртeгана: Он (Апулей – И.Е.) писал, ...говоря те же самые вещи столь разнообразными словами, что не находится для них слов в романском, и оттого понятно, что латинский язык много богаче, чем речь, на которой говорим все мы [Pantoja, 1990: 97].

Такого рода сетования литераторов станут, например, общим местом литературных прологов конца XV – начала XVI вв.12 При этом речь идет преимущественно о языке 10

В это время выходит множество билингвных (а иногда и трилингвных – греческий / латинский / кастильский) изданий, подготовленных профессорами риторики и грамматики с учебными целями. 11 В традицию текстов, относящихся к «морализованному Овидию», оказались включенными даже «Метаморфозы». 12 Жалобы на «романский» (romance) язык сводятся преимущественно к двум основным претензиям: 1. Бо́льший лексический состав латинского языка, а также бо́льшая семантическая наполненность слов в латыни по сравнению с народным языком; 2. Латынь более пригодна к выражению абстрактных идей, нежели испанский. См. об этом: [Morreale 1959: 18-21; Russell 1985: 12-15]. Эмблематическим выражением такого отношения к кастильскому стали слова Хуана де Мена о «грубом и пустынном романском» (rudo y desierto romanse), многократно повторенные его современниками. Повторение этих слов, как и упоминание самого имени их автора, станут знаковыми для культуры конца XV – XVI вв. [Caballero, 1993].

39

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе литературном, формированием которого как раз и будет занято следующее поколение гуманистов, поэтов и прозаиков (Хуан Боскан, Гарсиласо де ла Вега, Санчес де лас Бросас, Луис де Леон, Торрес Нааро и др.). С их именами связано и изменение позиции по отношению к переводу. Особую роль здесь сыграл знаменитый перевод «Придворного» Кастильоне, выполненный Хуаном Босканом и увидевший свет в 1533 г. Переводческую миссию все больше берут на себя не преподаватели риторики и грамматики, а сами поэты и писатели, демонстрируя тем самым интерес прежде всего к образности и стилистической природе классического текста. Перевод древних становится важнейшей частью их литературных забот, при этом, в отличие от комментаторов, их заботит не только глубина и убедительность интерпретации, но в первую очередь передача эстетического облика оригинала. Кроме того, перевод, как и подражание в целом, для них во многом – толкование, которое привносит в переводимый текст элементы собственного мировосприятия, а потому перевод по сути воспринимается равноценным собственному творчеству [Alonso 1965: 770-771]. Итак, к середине XVI в. ситуация с переводом начинает меняться. Поскольку после 1550 г.13 все больше возрастает собственно литературный интерес к классическим авторам14, меняется и сам набор писателей, которых полагали наиболее образцовыми, и угол зрения на наиболее значимые фигуры античной словесности15. Все больший интерес и потребность в обсуждении вызывает и сама проблема перевода и подражания древним авторам. В Испании, как и в остальных европейских странах, теоретические аспекты перевода долгое время оставались в тени16. Хронологический сдвиг в истории испанского перевода классических текстов (период наибольшей активности приходится на вторую половину XVI в.) объясняется целым рядом причин. Среди них – преобладание традиции комментированного издания текстов; учебные функции перевода; недостаточный уровень развития национального литературного языка; преобладающий морально-дидактический и фактографический принцип отбора переводимых текстов. Однако есть обстоятельства, мотивирующие неслучайное появление в конце XVI в. именно переводов трактата Горация. Авторитет поэзии Горация отнюдь не постоянная величина испанского литературного процесса17. Более того, интерес к лирике 13

Эта дата всеми исследователями истории испанского перевода считается пограничной. Например, М.Р. Пантоха [Pantoja 1990: 98] в качестве важного этапа в переводе классических текстов считает период 1550-1575 гг., выделяя, в отличие от Т. Бердсли, последнюю треть XVI в. как самостоятельный этап. 14 Т. Бердсли приводит интересные данные по соотношению переводов художественной и нехудожественной литературы: так, скажем, за период с 1575-1599 гг. издано 5 и переиздано 5 переводов книг по этике, философии и истории и соответственно 12 новых и 19 переизданных переводов художественных книг [Beardsley 1970: 106]. 15 Так, например, интерес к Овидию и Вергилию сохраняется и даже резко возрастает, выходя при этом за жесткие рамки сугубо морально-дидактических задач. Практически для всех авторов поэтик второй половины XVI в. образцом идеального литературного стиля (и теории «трех стилей» соответственно) был именно Вергилий, что связано в первую очередь с процессом кодификации литературной теории, начавшимся в это время. 16 Безразличие к теоретическим проблемам перевода – общая черта не только в Испании [Russell, 1985:11], но и во Франции [Monfrin 1964: 224], и в Англии вплоть до XVI в. Важное исключение – рассуждения теоретического характера Альфонсо де Мадригала [Norton 1984: 45-46; Russell 1985: 30-33], изложенные им в предисловии к испанскому комментарию Евсевия (Tostado sobre el Eusebio – написано в 1450 г., опубл. 15061507 гг.). 17 См. об этом статью М.Р. Лиды де Малькьель [Lida de Malkiel, 1975: 253-267]. Автор статьи прослеживает судьбу влияния творчества Горация на европейскую литературную традицию. Второстепенная роль Горация (особенно Горация-лирика) в Средние века обьясняется, по мнению автора статьи, формальными особенностями его поэзии. Возрастание интереса к поэзии Горация связано повсюду с формированием национальных поэтических школ, когда возростает интерес к метрике, формальной организации стиха. Для гуманистов лирика Горация становится образцом поэтического выражения, а соответственно и главным объектом для подражания. Так, в перечне идеальных «образцов для подражания» в разных областях

40

Valla. №3(3), 2017. Горация, влияние которой на поэзию «золотого века» трудно переоценить, просыпается в общем достаточно поздно. Интерес этот подталкивался самим процессом развития испанской поэзии XVI в. и формированием испанского поэтического языка, связанного прежде всего с именами Боскана, Гарсиласо де ла Вега, Луиса де Леона. Обращение к Горацию в Испании в XVI в. обретает знаковый характер, становясь своего рода показателем смены интеллектуальных и художественных ориентиров. Важную роль играет и начавшийся в Испании в последней трети XVI в. процесс формирования литературной теории, выработки литературной нормы, в котором «Искусство поэзии» Горация будет играть все более возрастающую роль. Более того появление сразу трех переводов «Поэтики» может восприниматься своего рода знаком вхождения Горация в процесс кодификации литературной нормы в Испании18. Итак, мы располагаем двумя стихотворными и одним прозаическим переводомкомментарием. Все три перевода, по мнению большинства исследователей, не отличаются совершенством – оценки критиков варьируются от «совсем слабого и невыразительного» до «не очень сильного». Так или иначе в восприятии критики и последующих переводчиков и исследователей горацианского трактата судьба всех трех переводов оказалось печальной. Тем не менее именно эти «неудачные» переводы и станут предметом нашего анализа. Нет нужды оправдывать их культурную и филологическую ценность; всякому современному исследователю ясно, что подобные тексты интересны прежде всего как феномен культуры своего времени, в случае же с «Искусством поэзии» Горация спектр затрагиваемых тем и проблем особенно широк. Первый перевод (1591 г.) принадлежит перу известного испанского поэта, прозаика и музыканта Висенте Эспинеля, автора знаменитого плутовского романа «Жизнь Маркоса де Обрегон». Перевод «Искусства поэзии» был опубликован в сборнике поэтических произведений Эспинеля (Diversas Rimas) – там же перевод двух од Горация (I, 5 и III, 2). В своем аннотированном каталоге Т. Бердсли сообщает об этом издании19, а также справедливо сетует на то, что современный издатель сборника Дороти Клотель Кларк, к сожалению, исключила из него перевод «Послания к Пизонам» [Beardsley 1970: 61]. Существует, однако, еще одно издание 1768 г. в первом томе антологии «Испанский Парнас»20, послужившее причиной громкой дискуссии о достоинствах и недостатках этого перевода21. Перевод словесности Луис Вивес называет образцовыми лирическими поэтами Горация и Пиндара (De causis corruptarum artium, 1531). 18 Первые поэтики на кастильском создаются в Испании в XV в.: Marquís de Santillana, Prohemio e carta (1449); Pero Guillén, La Gaya ciencia (1475); Juan del Encina, Arte de poesía castellana (1496). Наступившая далее пауза в становлении литературной теории, т.е. появлении специальных поэтологических трактатов, завершится в последней четверти XVI в. Переломной датой считается 1580 г. – год публикация комментария Эрреры к поэзии Гарсиласо де ла Вега. Произошедшая смена ориентиров в развитии литературной теории [Porqueras Mayo 1986], ее отделение от риторической традиции повлекло за собой появление целого ряда поэтик: Miguel Sánchez de Lima, El arte poética (1580); Juan Díaz Renfigo, Arte poética española (1592); Alonso López Pinciano, Filosofía antigua poética (1596). Во всех трех поэтиках упоминание о Горации носит скорее спорадический характер, однако уже в Tablas Poéticas Франсиско Каскалеса «Искусство поэзии» будет играть значительную роль. Каскалесу же принадлежит и следующий перевод-парафраз горацианского трактата (1623). 19 В дальнейшем при цитировании мы будем пользоваться именно этим изданием, экземпляром хранящимся во Французской Национальной библиотеке под номером YG-2516: Espinel V. Diversas rimas de Vicente Espinel beneficiado de las Iglesias de Ronda, con el Arte Poética, y con algunas odas de Oracio, Traduzidas en verso castellano. Con privilegio en Madrid, por Luis Sanchez. Aсo M.D.XCI. 20 Parnaso Español. Collección de poesías escogidas de los más célebres poetas castellanos. T. I-IX, t. 1, Madrid, 1768. 21 Публикация перевода Эспинеля стала поводом к дискуссии между издателем «Испанского Парнаса» Д.Х.Х. Лопесом де Седано и автором нового перевода «Искусства поэзии» Томасом де Ириарте. Критический анализ эспинелевского перевода, сделанный Ириарте в предисловии к собственному изданию трактата Горация вызвал противоположную, восторженную и хвалебную, реакцию Седано. В ответ Ириарте написал полушутливый-полусерьезный диалог (Donde Las Dan Las Toman), посвященный переводу Эспинеля (кроме него в диалоге обсуждается и более поздний перевод Мореля). См.: [Iriarte 1787].

41

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе Эспинеля, безусловно, был более известным, хотя бы в силу принадлежности писателя к самым высоким литературным кругам того времени. Впечатляет и перечень тех (среди них братья Аргенсола, Луис де Контера и др.), чьи посвятительные стихи предваряют издание сочинений Эспинеля.

Ил. 1. Висенте Эспинель. Гравюра из книги Retratos de Españoles ilustres. Madrid, 1791. Источник : https://commons.wikimedia.org

Второй перевод, выполненный неким Луисом де Сапата (1592), рассматривается исследователями как своеобразный литературный казус. Оцениваемый с точки зрения художественных достоинств достаточно низко, он, по мнению крупнейшего испанского литературоведа прошлого столетия М. Менендеса-и-Пелайо, заслуживает упоминания лишь потому, что книга эта является раритетом [Menendez y Pelayo 1885: 59]. Действительно, известно лишь четыре ее издания [Beardsley 1970: 63]22. Тем не менее современникам перевод был, видимо, известен – по крайней мере, благодаря замечательному прологу, предпосланному автором своему переводу23. Два этих стихотворных перевода станут полноправными участниками нашего разговора (редкие страницы, посвященные этой теме, «всерьез» обсуждают лишь перевод Эспинеля). Третий же прозаический перевод-парафраз Вильена де Бьедма (1599) станет для 22

Мы пользовались изданием, хранящимся во Французской Национальной библиотеке под номером RES P-YG-113 (2). Издание состоит из соединенных под одним переплетом двух изданий. Одно – Primera parte de flores de poetas ilustres de España, dividida en dos libros. En Valladolid, por Luis Sanchez. Ano M.DCV. Другое – El Arte Poética de Horatio, traduzida de Latin en Español por don Luis Capata señor de las villas, y lugares del Cehel, y de jubreselada, alcaide perpetuo de castildeferro cautor y la rabita patron de la capilla de S. Juan Bautista, alcayde de Llerena. En Lisboa, em casa de Alexandre de Syquiera. Anno de 1592. 23 В 62 главе «Дон Кихота» Сервантес перифразирует заимствованное у Сапаты сравнение переводов с «изнанкою ковра»: «... перевод с одного языка на другой, если только это не перевод с языка греческого или же с латинского, каковые суть цари всех языков, – это все равно что фламандский ковер с изнанки: фигуры, правда, видны, но обилие нитей делает их менее явственными, и нет той гладкости, и нет тех красок, которыми мы любуемся на лицевой стороне, да и потом, чтобы переводить с языков легких, не надобно ни выдумки, ни красот слога, как не нужны они ни переписчику, ни копиисту» (Перевод Н. Любимова). У Луиса де Сапата это место звучит следующим образом: ‘Lo qual visto por mí me parece que son los libros traduzidos tapicería del revés, que esta allí la trаma, la matería, y las formas, colores, y figuras como madera, y piedras por labrar, faltas y del lustre, y del pulimiento’.

42

Valla. №3(3), 2017. нас скорее дополнительным подспорьем в прояснении того, как понимались наиболее дискуссионные и сложные места «Поэтики». Рассматриваемый преимущественно внутри комментаторской традиции, перевод доктора Вильена де Бьедма безусловно уступает по эрудиции и научной обоснованности важнейшим итальянским и испанским комментариям (на латинском языке) поэмы Горация. Однако не будем забывать, что это тем не менее первый кастильский прозаический комментарий Горация, и автор его преследовал в основном учебные и популяризаторские задачи24. Вильен де Бьедма переводит и растолковывает читателю все творчество Горация, однако «Послание к Пизонам» стоит у него отнюдь не на полагающемся ему месте – среди прочих посланий («Послания» II, 3) – а занимает почетное последнее место. Сам автор объясняет свой замысел в посвящении, адресованном секретарю короля Филиппа II: ...подобно архитектору, кладущему вниз самые крепкие камни и оставляющему напоследок наиболее искусно и соразмерно выделанные, чтобы они своей красотой украшали и венчали все здание, подобно ему и я хочу приложить тот же порядок к собранию произведений Горация, приберегая после всех это («Искусство поэзии» – И.Е.), которое своим совершенством и изяществом являет нам образ и величие его таланта [Biedma 1599: 306v].

Особый статус текста подкрепляется, как видно, самыми разными доводами – его красотой, изысканностью, а также практической пользой. «Искусство поэзии» дает поэту правила, чтобы «хорошо сочинять», и, наконец, «не только полезно будет Искусство для сочинения, но и для умения говорить и понимать» [Biedma, 1599: 307r]. Характерно, что Бьедма, излагающий «Искусство поэзии» прозой, отмечает прежде всего литературные достоинства трактата, а уж затем полезность. Свое обоснование необходимости перевода «Искусства поэзии» Горация предлагает и Луис де Сапата в Прологе к тексту трактата: Util para poetas, para oradores, para predicadores, para historiadores, para escrivir, y hablar, para tratar con las gentes, conocer las diferencias de las personas, de los estados, de las naciones, de las edades, en fin para todas las cosas, maestra de la vida humana, y aunque es razón, y virtud de hombres de bien, él que entra en una casa salir della alabandola a ella y al huesped y que es con alguna essa obligación lo que con Horacio yo hago, demas de esso pienso hazer gran servicio a la patria que ya tanta multitud de poetas en ella, que escaramuzan desmandados, sin dotrina y sin letras recogerlos a que esten debaxo de vandera como aventureros sueltos, y reduzirlos a arte poniendo esta en Espanol, para los que no sabe Latin, y para los que aunque lo sepan no entenderan quizá el intento de Horacio.

В объяснении Сапаты многие доводы носят вполне традиционный, моральнодидактический характер: это и несомненная риторическая польза трактата (умение говорить, писать, убеждать, мыслить), и высокая моральная оценка («учитель человеческой жизни, разум и добродетель»), и познавательная ценность (помогает понять различия между людьми, государствами, народами, временами). Однако, быть может, наиболее важный для нас аргумент носит сугубо литературный характер. «Поэтика» – свод правил для «одиноких странников», поэтов, бредущих «беспорядочно» в мире поэзии. То есть «Искусство поэзии» должно выступить в своей прямой и непосредственной роли – учителя поэтов, поэтов испанских, ибо собственное состояние литературной теории не удовлетворяет их нужд. 24

По словам автора цензорской апробации профессора риторики и истории университета Алькала-деЭнарес Бальтасара Суареса, труд Бьедмы проясняет темные места горациевских стихов, так как они полезны ‘no sólo a los que professan letras humanas, sino a los de mayor estudio’, а по мнению второго цензора читательский круг книги будет еще шире: ‘...por ser útil y provechoso para toda España, y qualesquier personas de erudición’. Цит. по изданию: Q. Horacio Flacco poeta lyrico latino. Sus obras con la Declaración Magistral en lengua Castellana. Por el Doctor Villen de Biedma. Con privilegio. En Granada. Por Sebastian de Mena. Año 1599. Историки литературы отмечают, что именно Бьедма впервые использует в названии словосочетание Declaración Magistral.

43

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе И тем не менее появление поэтических переводов трактата Горация свидетельствует о восприятии «Послания» не только как собрания правил и норм, но и как поэтического произведения. Не случайно Сапата предваряет свой перевод жалобами на несовершенство современных испанских переводов именно с точки зрения красоты стиля и языка (единственно достойным полагая уже упоминавшийся перевод Боскана с итальянского «Придворного» Кастильоне, 1534, – и поныне считающийся лучшим, что было создано в кастильской прозе до появления «Дон Кихота»). Не вполне прав Талавера Эстесо, полагающий, что Эспинель переводил «Искусство поэзии» «не как произведение поэта, но как свод норм, сформулированных авторитетным наставником» [Esteso 1979: 84]. Эспинель – великолепный версификатор, создатель устойчивой формы испанского строфического размера десимы (ее даже называют «эспинела») – выбрал для передачи гекзаметра так называемый «свободный стих» (verso suelto), нерифмованный регулярный одиннадцатисложник. Впервые в испанской поэзии он был использован Босканом (Historia de Leandro y Hero) и Гарсиласо (Epístola a Boscán). Размер этот традиционно использовался в переводе античного гекзаметра, а также в подражаниях античным поэтам, хотя и приживался в Испании трудно. Сапата предпочел другой итальянский размер, рифмованный – октаву (octava – строфа из восьми одиннадцатисложных стихов со схемой рифм ABABAB:СС), также введенную в поэтический обиход Хуаном Босканом и использовавшуюся, в частности, в литературной эпической поэзии (Боярдо, Ариосто, Тассо, Эрсилья, Лопе де Вега). Тем самым внимание к литературной форме в обоих случаях обусловило выбор размера: в одном случае, традиционного для перевода гекзаметра, в другом – размера эпического, а соответственно, по жанрово-формальной функции опять же соотносимого с античным гекзаметром. К какому же типу перевода, исходя из системы обозначений самой эпохи, можно отнести интересующие нас тексты? Заметим, что сами авторы XV-XVII вв. (главный источник здесь – прологи, предисловия, уведомления читателя) использовали целый ряд слов, обозначающих процесс перевода текста с одного языка на другой: traducir, verter, romancear, volver, pasar, trasladar, interpretar, vulgarizar. При этом, если часть из них можно считать по сути синонимами (romancear / vulgarizar), то другие обретают разное смысловое, а порой и терминологическое наполнение и значение. Это касается, например, слов traducir и trasladar. Так, Херонимо де ла Уэрта предваряет свой перевод «Естественной истории» Плиния Старшего следующим рассуждением: Traducir значит переносить вещь из одного места в другое, улучшая ее, потому что trasladar... – означает брать слово за словом то, что написано, с теми же строками, оттенками и фигурами , а traducir – это передавать тот же смысл, не обязательно слово в слово...» / «Traducir es pasar una cosa de una parte a otra con mejoría, porque trasladar ... es sacar palabra por palabra lo que está escrito, con las mismas lineas, colores y figuras pero traducir es poner el mismo sentido, no rigurosamente palabra por palabra... [Pantoja, 1986: 109].

Одно слово тем самым соотносимо с понятием дословного перевода (trasladar), а другое – более свободного перевода-переложения (traducir). Иную систему обозначений предлагает испанский гуманист Хуан Луис Вивес. В своем трактате Arte de hablar, размышляя о том, какие существуют способы «передачи» текста (trasladar, pasar, verter, interpretar) с одного языка на другой – сюда относятся parafrasis, declaración25, comentario, epítome, – Вивес в главе XII Versiones o interpretaсiones вводит 25

Труд Бьедмы самим автором обозначен как «пояснение, объяснение» (declaración), который, по словам Вивеса, является способом такого обращения с исходным текстом, при котором ‘una lengua más oscura quedase ilustrada por otra más clara que consiste en una explanación fácil y sin pretenciones, desnuda de todo primor y atavio’ [Vives 1947-1948: 801]. «Пояснение» Вильена де Бьедмы весьма пространно и представляет собой сплошной текст, где дословный перевод латинского фрагмента (он помещен в центре страницы) – латинская

44

Valla. №3(3), 2017. понятие «переложения или толкования», которое «является переводом слов (la traducción de las palabras) с одного языка на другой с сохранением их смысла» [Vives 1947-1948: 803]. Это широкое определение затем конкретизируется, ибо в одних случаях уделяется внимание лишь смыслу (no atiende más que el sentido), в других важна «скрупулезная точность» (escrupulosa fidelidad) в передаче стиля. Задача эта крайне тяжела, поскольку «не существует такого языка, который позволил бы передать фигуры и обороты речи другого языка с точным соответствием». Потому следует избрать третий путь: «...когда сущность и слова находятся в равновесии и соответствии (equilibrio y equivalencia), другими словами, когда слова придают выразительность и элегантность смыслу». В такой «интерпретации» переводчик должен иметь свободу (indulgencia) по своему усмотрению «опускать то, не так существенно для смысла, и добавлять то, что может прояснить его» [ibid.]. Что же касается поэтического текста, то здесь свобода переводчика еще более возрастает: «Поэзия должна перелагаться (debe ser interpretada) с намного большей свободой, нежели проза, из-за давления ритма. В поэзии позволяется добавлять, и изымать, и менять, и делать это без ограничений, чтобы сохранить целостность поэтического замысла» [ibid.: 806]. Вивес также пишет о полезности переводов не только во всех видах дисциплин и искусств, но и во всяких обстоятельствах жизни, если только перевод верен (fiel). Неверный (falsa) перевод является обычно следствием или плохого владения языками, или дурного знания предмета. Итак, самое важное для Вивеса в передаче поэтического текста – сохранение целостности поэтического замысла, тогда как выбор технических средств (слов, фигур и оборотов речи) остается в ведении переводчика. И этим он отличается от подражания, при котором, по мнению Вивеса, следует овладеть техникой и художественными средствами автора, но не его замыслом и сюжетом26. В рассуждениях Вивеса для нас особый интерес представляют несколько моментов: 1. trasladar, interpretar, verter и traducir для него по сути синонимы; 2. дословный перевод есть не что иное как стремление к максимальной точности в передаче авторского стиля (la fisionomia y el color); 3. поэтический перевод есть не что иное как интерпретация; 4. от подражания перевод-интерпретация отличается сохранением смысла и содержания. Система Вивеса выстроена стройно и логично, однако в реальной литературной практике порой оказывалось достаточно сложно провести грань между переводом и подражанием. У перевода и подражания немало общих приемов: тот же Вивес, когда дает в главе о переводе практические советы, как передавать слова одного языка на другом языке, и говорит о пользе неологизмов, он использует термин «подражание»: «Иногда также стоило бы, подражая исходному языку (a imitación de la lengua primera), материнскому, образовывать некоторые слова, чтобы обогатить последующий язык, дочерний...» [ibid.: 804]. фраза развернута в грамматически правильный порядок слов и последовательно переведена – перемежается интерпретацией сказанного другими словами, проясняющими то, что, по мнению автора, хотел сказать Гораций. Притом интерпретация эта носит во многом самостоятельный характер и почти не содержит ссылки на источники и иные варианты толкования того или иного места. И хотя declaración и comentario несомненно близки (глава в книге Вивеса так и называется ‘Declaraciones y comentarios’), их различает степень научности и глубины. А потому, строго говоря, рассматривать перевод-толкование Бьедмы как один из способов понимания горациевского трактата внутри гуманистической комментаторской традиции возможно, а упрекать его в «примитивности и незатейливости» не стоит [García Berrio 1977], поскольку «простота», согласно Вивесу, оказывается своего рода жанровым признаком школьного толкования. 26 Приведем это место целиком: ‘Colocado el ejemplar delante de sus ojos, mire y considere el imitador con la mas despierta atención la técnica y el criterio con que el autor lo hizo para dar cima el con análogo criterio y técnica la obra que se propuso. La técnica y el procedimiento, hasta donde fuere posible, se le deben copiar, y aun dire que robar; no la matería misma, ni la obra misma’. Цит. по: [Galiano 1992: 336]. Концепция «подражания» Вивеса сформулирована им в контескте его риторических построений и изложена в последней части IV Книги De disciplinis.

45

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе Кроме того, Вивес выделяет и одно еще более существенное качество, которое в равной степени применяется им как к переводу, так и к подражанию: он призывает переводчика «состязаться» с оригиналом (compite con tu original) и стремиться превзойти оригинальный текст в красноречии (devuélvele una elocución mejor) [ibid.: 805]. Имеется в виду emulatio – важнейший термин ренессансной теории подражания, который, как мы видим, вполне применим и к переводу. Задача нашей статьи как раз и заключается в стремлении понять, как понимали перевод и подражание древним Луис де Сапата и Висенте Эспинель. При этом в случае с переводом «Искусства поэзии» Горация мы имеем возможность рассмотреть их подходы к переводческому искусству как в практической сфере, так и в теоретическом плане. Разбирая особенности испанских переводов Горация, мы сознательно не будем концентрироваться на их очевидных расхождениях с оригиналом и прямых ошибках (или опечатках)27: во-первых, потому, что именно поиском подобных огрехов были пронизаны многочисленные оценочные суждения (зачастую ошибочные), о которых мы упоминали выше, а во-вторых, потому, что порой сами эти отступления были продиктованы новыми теоретическими установками, выработанными испанским гуманизмом. В последнем случае, разумеется, речь может идти не столько о непонимании, сколько о переоценке – и об этом мы упомянем в дальнейшем. Прежде всего мы обратимся к анализу и сопоставлению поэтических переводов в контексте их стилистических, лексических и грамматических особенностей, т.е. к уровню поэтической техники. Второй уровень анализа – это анализ способов передачи литературных терминов и реалий, т.е. другими словами, уровень толкования не слова, но идеи. Особенности обоих переводов мы покажем лишь на отдельных фрагментах, не имея возможности в рамках статьи охватить весь текст как с точки зрения стилистики, так и интерпретации основных положений Горация. Наиболее пристальное внимание мы уделим переводу ст. 128-135 (‘Difficile est proprie communia...’) – центрального фрагмента для осмысления проблем перевода и подражания, а также связанным с ним темам соотношения старого и нового слова, традиции и новизны, дистанции между «древними» и «новыми». Анализ практических методов перевода и осмысление толкования центральных положений «Поэтики» (посвященных проблемам перевода и подражания) в теоретической мысли эпохи поможет нам выявить основные тенденции в изменении статуса литературного перевода на исходе XVI в. Итак, начнем со стилистических особенностей. Висенте Эспинель, безусловно, в меньшей степени пользуется той свободой, которая, по мнению Вивеса, должна быть дозволена переводчику. Прежде всего он выбирает сложный, хотя и достаточно гибкий и подвижный в передаче античного гекзаметра, стихотворный размер, а потому порой Эспинелю удается почти в неприкосновенности сохранить синтаксическую структуру Горациевой фразы. Возьмем, например, ст. 70-72: Multa renascentur quae iam cecidere, cadentque Возродятся многие речения из тех, что quae nunc sunt in honore uocabula, si uolet пали, падут те, что нынче в почете – usus, если того пожелает обычай, во власти quem penes arbitrarium est et ius et norma которого и суд, и право, и закон речи28. loquendi. 27

Речь идет в основном о переводе Эспинеля. Многие явные и частые ошибки вызваны, возможно, некачественным набором, поскольку трудно заподозрить в незнание латыни писателя, имевшего среди современников славу латиниста. Талавера Естесо в своей статье о переводе Эспинеля замечает, что в используемой им рукописи многие ошибки исправлены на полях рукописи читателем XVII в. [Esteso 1979: 85]., в нашей, парижской, рукописи, пометы на полях отсутствуют, хотя к изданию и приложен очень краткий список опечаток. Томас де Ириарте, самый яростный критик эспинелевского перевода, рассматривает все опечатки как ошибки Эспинеля и выстраивает на этом свою негативную аргументацию [См.: Iriarte 1768]. 28 Здесь и далее по-русски «Поэтика» Горация дается в прозаическом переводе М.Л. Гаспарова [Гаспаров 1963: 101-108].

46

Valla. №3(3), 2017. Вот как передает эти строки Эспинель: Muchas palabras nacerán de nuevo, Que ya cayeron, y ceerán algunas, Que agora valen si quisiere el uso, Al qual toca el juzgar de las palabras, La forma, y el derecho propio de ellas.

В приведенном отрывке Эспинель совершает лишь одну очевидную перестановку – она касается слова palabra (лат. vocabulum), из середины фразы перемещенного на синтаксически правильное место, что очевидно связано со стремлением прояснить смысл сказанного. Подтверждает это стремление и повторное употребление palabra применительно к обычаю речи. Синтаксис Горация отличается особой усложненностью, он необычайно инвертирован, и строка, как правило, не совпадает со смысловым и синтаксическим делением, а потому предать такого типа конструкции в переводе очень сложно. Такого рода точные соответствия удаются Эспинелю нечасто (по вполне понятным языковым сложностям), хотя во многих случаях очевидна попытка автора сохранить инверсию хоть в какой-то степени. Так, например, знаменитое начало «Поэтики» [ст.1-3]: Humano capiti ceruicem pictor equinam Iungere si uelit et uarias inducere plumas Undique conlatis membris...

Если бы к человеческой голове пожелал живописец присоединить шею лошади и облечь пестрыми перьями члены ...

– у Эспинеля выглядит следующим образом: Si al rostro humano algun pintor quisiese una cervíz juntalle de Caballo, y entretexer en ella varias plumas...

Если в оригинале cervicem и equinam разделены словом pictor, то в испанском между cervíz и caballo вмешивается juntalle. Желание автора донести специфику авторского стиля иногда, правда, приводит к смысловым потерям. Так, пытаясь передать необычность строя ст. 46-47: Dixeris egregie, notum si callida verbum Ты превосходно скажешь, если reddiderit iunctura novum; искусное сочетание подновит знакомое слово.

– Эспинель теряет важное слово callida (хитроумный, искусный): ‘Dirás muy bien si a la palabra antigua / Por lo que le juntares haces nueva’. И тем не менее есть немало мест, где Эспинель практически дословно следует за Горацием [Esteso 1979: 91]. Что же касается Сапаты, то ему, по его собственному утверждению, важнее передать смысл текста, пояснить Горация, к тому же выбранная им рифмованная форма давит на него и усложняет возможность сохранения синтаксических конструкций, а соответственно и особенностей горацианского стиля. Приведем в качестве примера перевод ст. 5: Spectatum admissi risum teneatis, amici?

…при виде этого зрелища ужели, друзья, удержались бы вы от смеха?

47

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе – выполненный тем и другим переводчиком: Уo creo muy buen senor, que si llamado fuessedes para ver ésta pintura que gran risa de verla os tomaría. (Сапата) Llamados a mirar esta figura, podréis, amigos, detener la risa? (Эспинель)

Для Сапаты, как мы уже сказали, важнее простота и понятность текста, что, в частности, проявляется и в характере амплификации: он полностью убирает риторическивопросительную конструкцию и тем самым делает высказывание более категоричным, несмотря на использованное им условное наклонение (os tomaría). И, наоборот, Эспинель, поставивший обращение в середину фразы, совершенно точно сохраняет структуру фразы. Посмотрим еще на один пример, ярко демонстрирующий разность подходов переводчиков к передаче стилистической манеры Горация. Речь идет о ст. 361-365: Ut pictura, poesis: erit quae, si propius stes, te capiat magis, et quaedam, si longius abstes; haec amat obscurum, uolet haec sub luce uideri, iudicis argutum quae non formidat acumen; haec placuit semel, haec deciens repetita placebit.

Поэтические произведения подобны картинам: иные больше понравятся тебе, если станешь ближе, иные, если отойдешь подальше; эти любят потемки, иные выставляют себя напоказ при свете, не пугаясь острого взгляда ценителя; эти понравятся один раз, а те будут нравятся, хотя бы на них смотрели в десятый раз.

В переводе эти строки выглядит так: La poesía es así como pintura que unas se veen bien cerca, y otras lejos y de cada manera más contentan y unas la luz otras lo escuro quieren, y otras no tienen miedo (q(ue) son buenas) del juicio del juez, sabio, y severo. esta una vez contenta, y otra muchas... (Сапата) Es como la pintura la poesía, Que ay una que deleyta más de cerca, Y otra que os arrebata más de lexos: Una quiere lo escuro, otra lo claro, Que la agudeza del juez no teme: Esta vista una vez da mucho gusto, Otra vista deiz vezes siempre agrada. (Эспинель)

Фрагмент этот весьма показателен: насколько бережно и одновременно творчески подходит здесь к горацианскому стилю Эспинель, настолько Сапата занят лишь тем, чтобы передать основное содержание переводимого отрывка. В знаменитой формуле ut pictura poesis Эспинель сохраняет изначальную последовательность слов pintura и poesía (первое место pictura у Горация несет отчетливую эмфатическую нагрузку), тогда как у Сапаты фраза предстает обычной сравнительной конструкцией, где pintura стоит за poesía. Кроме того, и это главное, Эспинель строит весь фрагмент на системе антитетичных по смыслу, но симметричных по положению в тексте словосочетаний (‘que deleyta más de cerca / que ... arrebata más de lexos; lo escuro / lo claro; esta vista una vez / otra vista diez vezes’), прямо 48

Valla. №3(3), 2017. соответствующих горацианскому строению этого фрагмента. Сапата, конечно, тоже подмечает симметричность конструкций Горация, однако пытается передать ее самым простым из возможных способов – двойным противопоставлением: «и одна..., и другая...». Последние два примера показывают, что увеличение текста и в том, и в другом переводе значительно. Перевод Сапаты насчитывает 738 строк, Эспинеля – 818 (при 476 стихах оригинала). Расширение это прежде всего мотивировано естественным несоответствием размеров – каждые четыре латинские строки в переводе дают в среднем шесть. Главный обвинитель Эспинеля Томас де Ириарте, как ни странно, оправдал его перевод лишь в одном отношении – объема, поскольку латинский язык «более емкий и сжатый» и «латинский гекзаметр содержит больше слогов, нежели итальянский и испанский одиннадцатисложник» [Iriarte 1768]. К тому же, по его мнению, всякий перевод должен быть пространнее, ибо сказанное кратко и невнятно нуждается в пояснении. О возможности и даже необходимости большего объема перевода по сравнению с оригиналом писал, например, Альфонсо де Мадригал, теоретические высказывания которого о переводе во многом отразили изменение концепции перевода в Испании на рубеже XV-XVI вв. По его мнению, «необходимо ставить много (слов – И.Е.) на место одного, и тогда станет намного длиннее передаваемое (el traslado), нежели оригинал». Главный довод – можно не найти точного эквивалента словам языка оригинала, а переводить надо, исходя из особенностей собственного языка, и потому иногда не удается в точности воспроизвести оригинальный текст: «Так, поскольку два языка устроены по-разному, то, что в одном языке красиво, не звучит хорошо на другом» [Recio 1996: 21]. Итак, амплификация используется для прояснения темных мест оригинала, необходима она и в силу разного строения языков. И все же достраивание латинской фразы не всегда носит сугубо формальную, языковую, или функциональную, разъяснительную, мотивацию. Приведем в качестве примера ст. 231-233: Effutire leuis indigna Tragoedia versus, Ut festis matrona moueri iussa diebus, Intererit Satyris paulum pudibunda proteruis;

Гнушаясь легкою стихотворной болтовнею, трагедия выступит среди резвых сатиров слегка смущенно, словно матрона, которой велено участвовать в пляске в праздничный день.

Взглянем на оба перевода: La gran Tragedia, que de versos bajos es por su gravedad, y peso indigna, qual la matrona, que en fiesta sola es forzada a bailar con ruego, y mando, se ha de diferenciar honestamente, (ya que lo hace) del protervo Sátiro. (Эспинель) Como una gran matrona que mandada, que se mueva a baylar los días de fiesta entre sátiros, ende con verguenza. (Сапата)

Фрагмент этот очень интересен с самых разных точек зрения. Вновь видно стилистическое различие двух переводов (простота и понятность Сапаты и синтаксическая усложненность Эспинеля, имитирующая усложненность Горация). Вместе с тем, хотя оба переводчика вносят в текст Горация некоторые изменения, делают они это с разной целью и разным результатом. В тексте «Поэтики» сатиры, под которыми разумеется сатирова драма, противопоставлены трагедии (синтаксически «трагедия» и «сатиры» связаны между собой), которая смущенно выступает между ними подобно матроне, которой приходится танцевать 49

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе на празднике среди толпы. При этом у Горация сравнение с матроной стоит между трагедией, презирающей низменный слог, и толпами сатиров, окружающими ее, что создает некоторую смысловую двойственность – толпы сатиров, с одной стороны, окружают трагедию (и тут они равны сатировой драме), а с другой, сатиры в буквальном смысле толпятся вокруг танцующей матроны. В переводе Сапаты метонимическое соответствие сатиров и сатировой драмы пропадает: строка о трагедии выкинута вовсе, а сатиры выступают лишь в своем реальном облике, окружая танцующую матрону. Более того все сравнение отнесено не к трагедии, а к тому, что так же неуместно заставлять бога или героя действовать в несвойственных им обстоятельствах, как танцевать матроне среди сатиров. Эспинель же, безусловно, точно понимает отождествление сатиров и сатировой драмы в «Искусства поэзии» – в его переводе «Трагедия... должна достойно отличаться от злобного Сатира» (protervo Sátiro), при этом можно отнести сравнение с Сатиром и к матроне, тем более что сравнение с матроной занимает у Эспинеля то же срединное положение, что и у Горация. Эспинель только еще более усиливает контраст несовместимости, «важной и значительной» трагедии, «шумной» пляски степенной матроны и «злобного» сатира, вводя все эти определения, отсутвующие в оригинальном тексте. Такого рода усиливающие детали используются им довольно часто. Показателен и пример с Эмпедоклом [ст. 465-467]: ...deus inmortalis haberi dum cupit Empedocles, Aetnam insiluit;

ardentem

Эмпедокл, желая прослыть frigidus богом, хладнокровно прыгнул в пылающую бездну.

В примере Горация эмоционально-оценочная сторона поступка Эмпедокла практически отсутствует, если он и подчеркивает что-то, так это хладнокровие, т.е. рациональность поступка «безумца», желавшего стать богом. У Эспинеля акценты смещаются: Muy deseoso Empedocles de gloria, Y que por Dios le reputase el mundo, Con aquel frenesí, y melancolía De Mongivelo se arrojo en las llamas… (Эспинель)

Эспинель делает картинку более яркой, усиливая именно выразительность горациевского образа (и тем самым несколько снимая ироничную идею Горация о разумном и целенаправленном безумии поэтов): Эмпедокл хочет прослыть богом и жаждет «славы» (слава – залог непременного бессмертия), и прыгает он с «исступлением» и «тоской». Иначе поступает Сапата, задача которого не оставить для читателя темных мест в тексте Горация: Empedocles quiriendo con simpleza que por Dios los mortales le tuviessen en la mitad se echó del fuego detna mas después por mortal quedo, y por necio que echó la llama afuera sus chinelas. en que se vió que avía caydo dentro. (Сапата)

Поэтому он досказывает историю Эмпедокла: люди догадались о прыжке по выброшенным из пламени сандалиям – и тоже не удерживается от окончательной оценки поступка поэта: его стали считать не бессмертным, но просто «смертным» и «глупцом». При этом он сохраняет оттенок практичности в действиях Эмпедокла: «желая найти простой способ, чтобы его считали богом...». Итак, Эспинель в большей степени стремится передать стилистику послания Горация (и в синтаксисе, и в усилении выразительности образов, иногда излишней), тогда как для 50

Valla. №3(3), 2017. Сапаты центральной становится задача толкования и прояснения смысла. Поэтому, как мы видели, он дополняет мифологический рассказ в одном случае, а, скажем, в другом – где речь идет о том, что не стоит начинать рассказ о Троянской войне с рассказа о двойном яйце29 – просто снимает мифологический образ, либо считая пример избыточным, либо, что скорее, не понимая, о чем идет речь. В целом же, в том, что касается реалий (имен исторических лиц, персонажей, географических названий, культурных реалий), перевод Сапаты жестче следует оригиналу, нежели перевод Эспинеля, который в некоторых случаях пытается подыскать эквивалент внутри собственной культуры. Так вместо «героя» (hero), выходящего на сцену, появляется caballero. В другом фрагменте вместо «флейтиста» (tibicen) появляется «менестрель» (в значении – музыкант, играющий на струнных инструментах, ministril), а у «строгих струн» не просто прибавились звуки, но добавились низкие звуки (contrabajos) – и это добавление не поэта, а музыканта30. Так же в ст. 345 послания, где говорится о хорошей книге, что и деньги принесет, и моря перешагнет (т.е. обретет славу), Эспинель добавляет уточнение и вводит современную реалию «дойдет до Индий» (va a las Indias), чтобы тем самым еще больше увеличить степень распространения славы. Как мы видим, и Эспинель не всегда делает обоснованные добавления к оригиналу, и, конечно, прав Талавера Эстесо – потери при этом неибежны: где-то пропадает цельность метафорического образа, где-то проявляется излишний буквализм и теряется живость и гибкость речи. Тем не менее очевидно, на наш взгляд, стремление переводчика максимально воспроизвести особенности стилистики Горация, и вряд ли можно согласиться с выводом исследователя о том, что вносимые Эспинелем добавления вызваны только тем, что «переводчик стремится прояснить читателю предписания Горация» [Esteso 1979: 96]. Другое дело, что проблема толкования и пояснения горацианских «правил» для него не менее важна. Вопрос перевода литературных реалий и интерпретации важнейших положений «Искусства поэзии» представляется еще более серьезным и требует уже другого уровня анализа переводов. Различия двух переводов определяются разными причинами, в том числе и общей ориентацией на поэтологическую или риторическую традицию интерепретации горацианского трактата. Проявляется эта ориентация на самых разных уровнях текста – от его общей структуры до перевода отдельных терминов и понятий. Более показателен в этом смысле перевод Луиса де Сапаты. Его перевод, пожалуй, более прозрачен в отношении используемых источников. «Искусство поэзии» разделено у него на пять неравных частей, каждая из которых выделена в самостоятельный раздел благодаря предпосланному каждой части заглавию. Заметим, что средневековая и ренессансная традиция комментирования «Искусства поэзии» (как, впрочем, и современная) настойчиво и последовательно стремилась структурировать поэму Горация, видя в ней прежде всего свод правил и установлений, которые и необходимо было вычленить и обозначить. А. Гарсия Беррио в своей монографии о горацианской топике и ее роли в формировании литературной теории лишь однажды упоминает перевод Сапаты, как раз по поводу его пятичастной схемы «Поэтики», и отмечает, что такого рода схема была вполне традиционной для итальянских комментариев, в частности, встречается она у Бадия Асценция31 [García Berrio 1977: 233]. Действительно, именно у него, похоже, и заимствует

29

‘Nec gemino bellum Troianum orditur ab ovo’ – «Ни Троянскую войну – с двух яиц» [ст.147]; gemino ovo – намек на рождение Ледой от Зевса-лебедя двух близнецов Кастора и Поллукса. 30 Эспинель был профессиональным музыкантом и прославился тем, что добавил пятую струну в испанской гитаре. 31 Приведем для сравнения схему Бадия Асценция: ‘Badius Ascensius. Sunt qui in quinque paticulas diuidant/ In quarum prima inquiunt poeta vitia extirpat. In secunda verbi decorum instituit. In tertia rerum qualitatum et personarum decora et discrimina. Item poematos genera et inventores demonstrat. In quarta actores, formam agendi et quomodo consummata fuit docet. Et in quinta ad diligentem castigationem cohortat. Prima est in principio. Secunda

51

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе Сапата свое деление на пять частей. При этом совпадает не только обозначение частей, но и их границы (мы приводим здесь внутреннюю схему, отличающуюся от схемы из пролога, процитированной Гарсиа Беррио32): Primera parte de los vicios de un Poema. (1-37) Segunda parte de las palabras que se han de usar. (38-72) Tercera parte de decoro de las personas, género de versos, y de los inventores dellos. (73-201) Quarta parte de representasiones, y autores de tragedias, y comedias. (202-284) Quinta parte como se debe de emmendar un poeta. (285)33 (Сапата)

Интересно, что сам Сапата объяснет подобное деление34, как видно из схемы, приведенной в прологе (см. прим. 35), вполне литературной традицией – пять частей подобны пяти актам в трагедии, – и более того, приписывает деление «Поэтики» самому Горацию. Думается, что причиной такого объяснения может быть то, что Сапата полагал главным предметом анализа в «Поэтике» именно драму35, сужая таким образом тематический спектр поэмы36. Возможно, именно этим можно пояснить то, что переводчик снимает перечень описания тем лирической поэзии [ст. 83-85], разрушая при этом целостность ст. 7398, где Гораций перечисляет темы, подходящие для эпического, драматического и лирического размера. Метрика и ее семантическое наполнение в целом остаются им незамеченными – так, говоря о создании ямба Архилохом, Сапата только сообщает о самом факте создания ямба и его использования драматическими жанрами (при этом особо

incipit ibi {38} Sumite materiam. Tertia ibi {73} Res gestae regumque &c. Quarta ibi {202}Tibia non ut nunc. Quinta ibi {285} nil intetatum nostri liguere poetae’. Цит. по: [Pade 1994: 225]. 32 Луис де Сапата перечисляет части «Поэтики» дважды – в прологе и затем в самом тексте. Наименования эти несколько отличаются друг от друга, а потому приведем и процитированную Гарсиа Беррио схему «Поэтики» из пролога: En la primera nota los vicios de la Poesía. En la segunda trata de las palabras que se han de usar. En la tercera, muestra la claridad y dechoro de las personas, y de las cosas, y los géneros de versos, y los inventores dellos. En la quarta, trata de representasiones, y autores de Tragedias, y comedias. En la quinta y última, doctrina y muestra como se debe de corregir un poema, y pienso que así los dividio en cinco como era estilo antiguo dividir en cinco actos los Tragedias [García Berrio 1977: 233]. 33 Номера строк даны по стандартной нумерации «Поэтики» Горация; в издании перевода Сапаты номера строк не проставлены и были бы иными из-за увеличения объема текста. Мы проставили номера соответствующих строк по оригинальному тексту, чтобы подчеркнуть полное совпадение частей у Асценция и Сапаты, не замеченное Гарсия Беррио. 34 Такую же схему мы встречаем и в итальянском переводе «Поэтики», выполненном Лодовико Дольче. Перевод был переиздан им в отредактированном виде в 1559 г. с добавлением ‘Discorso sopra le Epistole’, где Дольче сообщает следующее: ‘Si puo dividere questo libricciolo composto de Horatio sopra l’Arte della Poetica in cinque parti. Percio che egli prima dimostra i vitij, che dee fuggire il Poeta: depoi favella della convenevolezza , che si convienen serbare nelle parole: nel terzo luogo tocca la qualita delle materie, e delle persone, e le differenze, che vi entrano. Nel cuatro tratta dell’attione; e nel quinto conforta i poeti a corregger diligentemente le lor compositioni, rimettendole al giudizio di coloro, che sanno’ [Borsetto 1996: 229]. И та, и другая схемы взяты, похоже из одного источника. 35 Двумя основными тенденциями в прочтении «Послания к Пизонам» в ренессансной комментаторской традиции были его аристотелизация и риторизация. В данном случае мы имеем дело как раз с влиянием «Поэтики» Аристотеля, в основном посвященной драматическим жанрам, на восприятие горацианского трактата [García Berrio 1977: 21-37]. 36 Рассматривая «Послание к Пизонам» как поэтологический трактат, комментаторы Горация часто рассматривали его как свод правил, посвященный преимущественно одному жанру. Так, испанские комментаторы Фалько и Стаций считали таким центральным жанром для Горация эпос [García Berrio 1977: 87].

52

Valla. №3(3), 2017. подчеркивая в скобках возвеличивающий характер трагедии), но опускает важную идею Горация о соответствии ямба и нормального течения диалогической речи37: Archiloclio inventó el verso jambo deste usan las comedias, y a las veces las (mucho de alabar dignas) tragedias: que para cosas altas fueron hechas. (Сапата)

Такое невнимание было весьма характерно для комментариев XVI в., рассматривавших это место [ст. 73-85] в «Искусстве поэзии» как трактат о литературных жанрах и стремившихся тем самым найти больше точек соприкосновения между Горацием и Аристотелем [García Berrio 1997: 87-89]38. Надо заметить, что и внутри раздела о драматическом искусстве Сапата часто произволен в интерпретации материала, он большей частью говорит о трагедии и комедии, а сатирова драма практически уходит из описания драматических жанров. Во фрагменте о триметрах [ст. 251-262] Сапата уточняет жанровую принадлежность ямбического размера (‘Una sílaba breve y otra larga, / que es un ligere pie, se llamo jambo, / y seis medidas desatas tiene un verso /de los de la Tragedia’) – это размер трагедии. Особенности же неямбических триметров представляют для него меньший интерес. Сапата оставляет имена Акция и Энния, но краткую характеристику их поэзии совершенно выкидывает. Зато немногословное замечание о четвертом актере развернуто в целых четыре строки39. В перечне частей в Прологе Сапата пытается придать как структуре трактата, так и всему «Искусству поэзии», максимально обобщенный вид наставления, свода правил, касающегося поэзии в целом: он пишет Poesía вместо Poema в названии первой части внутри текста; использует глагол doctrinar в описании пятой части, и там же речь идет «о том, как следует исправлять поэму» – ‘corregir un poema’, а не «поправлять поэта» – ‘emmendar un poeta’, как во внутренней схеме. Внутри же текста «Поэтики» наименования частей слегка меняются, т.е. сужаются в определении содержания того или иного разздела, и более тесно следуют оригиналу, итальянскому комментарию начала XVI в. Сапата по большей части опирается на наиболее авторитетную и лежащую на поверхности традицию в толковании Горация. С одной стороны, он заимствует пятичастную схему Асценция, позволяющую читать «Поэтику» как литературный трактат, с другой стороны, при переводе конкретных терминов он больше использует риторическую терминологию, например, при передаче тех мест горациевского текста, где речь идет о порядке речи и уместности сказанного. Так, ст. 40-41 «Поэтики» Горация: Cui lecta potenter erit res, / nec facundia deseret 37

А кто выберет дело по силам, того

Перевод этого фрагмента ясно показывает поверхностность и непоследовательность Сапаты в интерпретации горацианской теории: следуя вроде бы аристотелевской линии в понимании «Послания» как трактата о драме, он выпускает в переводе как раз те положения «Искусства поэзии», которые имеют прямые параллели в «Поэтике» Аристотеля [Brink 1971: 169]. 38 Так ст. 73-85 трактуют все испанские комментаторы, такие, например, как Стаций, Фалько и др. Исключение составляют только Бросенсе и Вильен де Бьедма, при том, что в остальных частях послания Бьедма всякий раз ищет соответсвия между Горацием и Аристотелем. Соответствия эти, по мнению испанского грамматика, связаны с прямым влиянием Аристотеля на Горация. Так, о размышляя во введении об основных положениях теории Горация, Бьедма – он увязывает горацианскую метафору о чудовище с вопросом о единстве и сообразности литературного сюжета – высказывает предположение, что «Гораций в этой теории подражает философу Аристотелю...» [307v]. Здесь Вильен де Бьедма, похоже, следует за комментарием Акилеса Стация [García Berrio 1977: 43]. 39 ...y las quartas personas que se sacan en los theatros y scenas para efeсto que otorgue con el caso y sean mandados no falten a hablar sin advertencia. (Сапата)

53

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе не оставит ни легкость речи, ни ясный порядок.

hunc, nec lucidus ordo.

– переведены у Сапаты следующим образом: ...él que escogiere cosa a su medida nunca se verá falto de eloquencia ni de orden que es la lumbre reluziente.

«Словесное выражение» (facundia) передается им термином «красноречие» (eloquencia), а значит, и вся фраза приобретает отчетливый риторический смысл, где порядок и красноречие становятся двумя основными критериями правильной речи. Facundia, как пишет Бринк, в эпоху Горация не использовалось в качестве риторического термина: Цицерон и «Риторика к Герению» для передачи греческого lexis использовали в качестве термина elocutio или verba [Brink 1971: 126], но не facundia. Однако в средневековой риторической традиции facundia понималось именно как «красноречие». Но Сапата не просто берет привычный риторический термин, из-за его использования в переводе весь фрагмент о выборе слов постепенно наполняется иным смыслом, по крайней мере, иным оттенком. Точнее было бы сказать, что основная и второстепенная мысль меняются в переводе местами – речь уже идет не столько о соотношении нового и старого слова, сколько о выборе подходящего слова и искусстве подыскивать нужное слово. При этом Луис де Сапата не только оговаривает это в наименовании раздела («о словах, которые следует использовать»), но и последовательно проводит идею искусства речи, вводя термин eloquencia еще раз в конце фрагмента, где говорится об обычае, управляющем словоупотреблением: ‘como quisiere el uso en cuya mano / esta de las palabras la eloquencia’ (‘...si uolet usus, / quem penes arbitrarium est et ius et norma loquendi’, – «...если того пожелает обычай, во власти которого и суд, и право, и закон речи» [ст. 71-72]). И вновь смысл Горациевой фразы сужается от обычая, который управляет речью как таковой, т.е. обычным употреблением слов – consuetudo (в этом смысле термин употреблялся в античных грамматиках и риториках, см. [Brink 1971: 158-159]) – до обычая, предписывающего лишь законы красноречия. Eloquencia позже еще раз появится в переводе, и снова вместо facundia40. Во фрагменте речь идет о том, что лучше словесно описывать некоторые события, нежели изображать их на сцене (‘…y muchas quitarás de ante los ojos / que luego de a entenderlas la eloquencia’)41. Подправляя и корректируя Горация, Луис де Сапата не столько погружен в собственно литературное и поэтологическое содержание его трактата (так, в частности, он опускает, а порой и не распознает многие литературные реалии или мифологические имена, тогда как за каждым из них стоит своя, и прежде всего литературная, версия того или иного сюжета или образа), сколько в те нормы и правила, которые в нем заключены, следуя и в этом за ренессансной комментаторской традицией42. Стремление Сапаты подчеркнуть предписывающий характер «Искусства поэзии» проявляется в том, что он, например, убирает в 42 стихе ремарку Горация ‘aut ego fallor’ «или я ошибаюсь», а, скажем, вместо перечня тем лирики вставляет правило о необходимости выбора метра, подходящего случаю: ‘El que quiere escrivir, escoja verso/ para el caso que emprenden conveniente’ (Тот, кто хочет писать, 40

‘Non tamen intus / digna geri promes in scaenam multaque tolles / ex oculis, que mox narret facundia praesens’ [ст. 183-185] – «Однако не выноси на сцену того, чему подобает совершаться внутри, и скрой от глаз многое, о чем поведает красноречие очевидца». 41 Думается, что в этом месте, несколько смещая акцент в сторону красноречия, Сапата тем не менее более точен, нежели современные комментаторы – так, Бринк интерпретирует facundia praesens как ‘f. praesentis nuntii’ [Brink, 1971: 247], считая, что Гораций пишет о необходимости не выносить на сцену всего, о чем может поведать рассказ очевидца. 42 Так, к примеру, тот же комментарий Асценция включает 5 частей и 27 regulae; парафраз Вильена де Бьедма делит «Послание к Пизонам» на три части, Петр Нанний выделяет 40 правил [Pade 1994: 227].

54

Valla. №3(3), 2017. пусть выберет стих, наиболее подходящий случаю), – отсутствующее у Горация. Пятая часть, в основном и содержащая правила, намного превышает объемом все остальные части как в комментарии, так и в переводе. Практическая же польза этого раздела для Сапаты просматривается в том неожиданном добавлении, которое вносит переводчик в ст. 306-30843: Гораций обещает научить, как можно стать богатым человеком и поэтом: ‘Amostraré el officio que uno deve / y como podrá ser rico, y poeta’. Итак, перевод Луиса де Сапата представляет собой весьма интересное явление: с одной стороны, декларированная автором попытка растолковать трудный текст, правильно прояснить сложные места, многими понимаемые неверно; с другой – ориентация на наиболее распространенные варианты толкования трактата Горация, которая по сути меняет смысл многих горациевских положений и терминов. Что касается Эспинеля, то его перевод более самостоятелен, и в некоторых случаях то, что кажется ошибкой и неточностью, оказывается авторской интерпретацией переводчика. К примеру, в уже упомянутом нами фрагменте о пользе ямбического размера, Эспинель, в отличие от Сапаты, не теряет ни одного из «достоинств» ямба: удобен для диалогической речи, побеждает шум толпы и естественнен для ведения действия. Однако вместо rebus agendis у него вдруг появляется fabula. Данное рассуждение Горация как раз прямо восходит к Аристотелю [Brink 1971: 169], а потому и употребление термина «фабула» становится вполне понятным: тогда оно соответствует аристотелевскому muthos «сюжету», понимавшемуся как сочетание действий (чему близко горацианское rebus agendis). Возможно, на Эспинеля повлияли и иные случаи употребления fabula в трактате Горация [Esteso 1979: 92]44. В переводе Эспинеля нет очевидных пропусков текста (наоборот, он порой добавляет пояснения, совершенно не обязательные для понимания смысла «Поэтики»), нет и последовательного стремления комментировать авторские ремарки Горация, как это делает, например, Сапата. Хотя надо заметить, что и Эспинель может вносить небольшие изменения: правда, если Сапата добавляет само «наставление», то Эспинель лишь делает горацианское «правило» более отчетливым, как мы увидим в приведенном ниже примере. Мы уже отмечали, что Эспинель руководствуется в первую очередь желанием максимально близко передать синтаксическую, а значит, и стилистическую манеру Горация. В вопросе о терминах и литературных понятиях Эспинель, как правило, действует двумя способами. В первом случае он в выборе лексики максимально следует латинскому оригиналу, т.е. предпочитает использовать латинизмы или слова, уже достаточно утвердившиеся в кастильском, но отчетливо сохранившие латинскую основу (pública materia; ordo; persona и т.п.) . Второй путь – поиск испанских терминов и понятий, наиболее точно передающих смысл оригинального высказывания. Так, скажем, для передачи идеи «смешения в едином целом несоединимых компонентов» Эспинель многократно использует слово mezcla. Например, знаменитую сентенцию Горация [ст. 23]: Denique sit quod uis, simplex dumtaxat et unum.

Одним словом, что бы у тебя ни было, пусть оно будет простым и единым.

– он переводит так:

43

‘Munus et officium, nil scribens ipse, docebo, / unde parentur opes, quid alat formetque poetam, / quid deceat, quid non, quo uirtus, quo ferrat error’, – «Сам я не буду писать, но научу, чем следует владеть и к чему следует стремится: откуда почерпаются средства, что питает и образует поэта, что прилично ему и что нет, к чему приводит достоинство и к чему порок». 44 А вот другое предположение автора статьи не кажется мне убедительным. Он предполагает, что fabula в переводе стало результатом перевода глоссы, которая могла звучать как aptum fabulis tractandis [Esteso 1979: 92].

55

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе Finalmente, yo quiero declararme: sea lo que escribis un cuerpo solo, simple, y sin mezcla de diverso paño.

Стремясь выразить идею неделимости и единства, он не просто вводит слово «тело» (cuerpo), но и добавляет «без смеси» (sin mezcla). При этом слово mezcla в испанской традиции конца XVI – начала XVII вв. по сути обретает статус термина, как, например, в дискуссии о драме, где mezcla как раз и означает «соединение несоединимого», т.е. трагического и комического, высокого и низкого и т.д. То же и в случае с переводом ст. 2526 (‘sectantem leuia nerui / deficiunt animique’ – «...кто ищет гладкости, того покидает сила и страсть»), где «легкость и гладкость поэтической речи» Эспинель переводит как galán estilo, вновь адресуя читателя к реалиям собственной эпохи (определением galán обозначали, например, поэтическую манеру Петрарки и поэтов-петраркистов45) и тем самым проясняя мысль Горация. Даже несколько примеров показывают, что, находясь в курсе основных литературных дискуссий своего времени, Эспинель использует в переводе «Искусства поэзии» лексику, исполненную важного поэтологического смысла для всякого, кто был хоть в какой-то мере вовлечен в литературную полемику последней трети XVI в. Более того, он, как кажется, намеренно обращается именно к литературному контексту, а не к риторической традиции. Так, всякий раз в тех местах, где Сапата переводит facundia как eloquencia, Эспинель помещает elegancia, не сообщая высказыванию никакого дополнительного оттенка. Таковы основные расхождения между двумя переводами, и за ними стоят как различные традиции толкования горацианского трактата, так – и в первую очередь – разные принципы перевода, которыми руководствовались оба автора. Что же значит переводить хорошо, и как вообще следует переводить древних, по мнению испанских переводчиков Горация? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, следует обратится к интерпретации того места «Искусства поэзии», которое уже в раннем средневековье рассматривалось как начало теории перевода и подражания. Речь идет о стихах 128-135, и перевод именно этого фрагмента представляет для нас наибольший интерес: Difficile est proprie communia dicere, tuque rectius Iliacum carmen deducis in actus Quam si profferes ignota indictaque primus Publica materies priuati iuris erit, non circa uilem patulumque moraberis orbem, nec uerbo uerbum curabis reddere fidus interpres nec desilies imitator in artum, unde pedem proferre pudor uetet aut operis lex.

Трудно по-особенному сказать общее; и ты правильнее делаешь, выводя в действиях Илионскую песнь, чем если бы первым выдвигал неведомое и неиспытанное. Принадлежащее всем содержание станет твоей собственностью, если ты не замешкаешь в избитом и всем доступном кругу, если не будешь стараться, как верный толмач, переводить слово в слово, и не забредешь, подражая, в теснину, откуда вытащить ногу не позволит стыд или правила сочинения.

Наиболее дискуссионными в этом фрагменте Горация являются два места: первое – проблема толкования communia и publica materies; второе – как понимать fidus interpres. То, как трактовались эти понятия в эпоху Возрождения, не в последнюю очередь определялось 45

Ср. фразу из поэтики Мигеля де Лима El Arte Poética en Romance Castellano: ‘Mirad el artificio y la galana manera de decir de Micer Francisco Petrarca, en la compostura de los sonetos’. Цит. по: [Porqueras Mayo 1986: 129].

56

Valla. №3(3), 2017. тем, как понимали сами интерпретаторы проблемы соотношения традиции и новизны, подражания и перевода древних авторов. Итак, обратимся к ст.128-135 в переводе Сапаты: Dificultosa es cierto, y ardua cosa hazer particular lo a todos público. y lo comun tratarlo propiamente. porque podrás mejor poner en actos para representar historias viejas, que las de que inventor fuiste primero. La pública materia, hayas tuya si en un círculo vil , y abierto a todos detener y tardar no te quisieres y fin de immitador no te conviertes con poca abilidad en fiel intérprete. Y siendo immitador los pies no metas de donde al fin no puedes de verguenza. y por la ley de la obra dar la buelta.

Как же переводит Сапата, посвятивший проблеме перевода весь пролог, знаменитое место о fidus interpres? Прежде всего надо заметить, что в Средние века и эпоху Возрождения существовало два основных варианта толкования этих стихов: 1. fidus interpres («верный переводчик») – тот, кто переводит «слово в слово», т.е. по сути имеется в виду буквальный, дословный перевод, точное следование оригиналу, и это понимание восходит, как принято считать, к Боэцию (In Isagogen Porphyrii – «Комментарии к Порфирию»); 2. fidus interpres – тот, кто считает себя «верным переводчиком», не должен переводить дословно verbo verbum, т.е.речь идет о свободном переводе, переводе по смыслу; и такое толкование, в свою очередь, восходит к Св. Иерониму (Epistula 57, Ad Pammachium – «Письмо к Паммахию»)46. Если в Средние века доминирующим был первый тип перевода, то в эпоху Ренессанса более распространенным становится второй. Заметим сразу, что Луис де Сапата выбрасывает собственно ключевые слова, хотя выражение verbum pro verbo (у Горация – verbo verbum), многократно цитируемое вслед за Цицероном, Квинтилианом, Св. Иеронимом, уже имеет к тому времени устойчивый испанский эквивалент – palabra por palabra, и такого рода пропуск, безусловно, не может быть случаен. Итак, у Горация «принадлежащее всем» (publica materies) станет «твоим», если: 1) ты не задержишься в «избитом» и «доступном» кругу; 2) если не будешь переводить дословно, как верный переводчик; и 3) если, подражая, сам не загонишь себя в узкие рамки, выбраться из которых будет нелегко [Brink 1971: 208-212]. В переводе Сапаты publica materies станет твоей, если: 1) ты не захочешь «медлить и задерживаться в низком и всем открытом кругу», и если 2) «ты в итоге не превратишься, выказав мало способностей, из подражателя в верного переводчика». Три равнозначные «ошибки», выделенные Горацием, превращаются в две, и при этом подражатель оказывается противопоставленным «истинному / верному переводчику», который трактуется автором как понятие отрицательное. «Верный перевод» для Сапаты, видимо, и есть перевод буквальный – первая и самая простая ступень обращения с традиционными сюжетами, подражание же – ступень более высокая, а потому и требующая больших способностей (abilidad). Более того, слово immitador (imitator), употребленное в этом фрагменте Горацием лишь один раз, у испанского переводчика появляется дважды. Первый раз, как нечто противоположное fidus interpres, второй раз – в определении границ самого понятия «подражатель»: «и подражая, не суйся туда, откуда стыд и закон сочинения не позволят тебе вернуться». Похоже, для Сапаты проблема в данном случае заключается не 46

См. об этом подробнее: [Norton 1984; Copeland 1989; Hermans 1992].

57

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе в способе перевода, а прежде всего в способе подражания как способе обращения с publica materies. Саму же publica materies Сапата, на наш взгляд, понимает как сюжеты уже известные, однажды обработанные. Интерпретация Сапаты в целом не так уж безынтересна, как то представляется испанским исследователям. Гарсия Беррия, анализируя итальянские и испанские комментарии Горация XVI в., выделяет вслед за Бринком общую тенденцию в трактовке этого наиболее дискуссионного места в «Поэтике». Communia (а вслед за этим и publica materies) понималось как нечто, никем ранее не сказанное, а потому доступное всякому (intacta или non ante dicta у Псевдо-Акрона [Brink 1971: 436])47. Трудность же состоит в том, чтобы сделать своим материал, не имеющий традиции в интерпретации. Начало такой интерпретации в эпоху Ренессанса было положено комментарием Ландино (1482). В русле этой общей тенденции перевел горацианские гекзаметры и Вильен де Бьедма48. Однако существовала и другая интерпретация: communia – это традиционные сюжеты, многими обрабатываемые и потому всем известные49. Это толкование было весьма нехарактерным, по мнению исследователей, для ренессансной традиции, и Гарсия Беррио в своей монографии приводит соответствующее место из парафраза Санчеса де лас Бросас, который, по его мнению, представляет собой редкий для XVI в. случай трактовки этого фрагмента в приближенном к современному пониманию смысле. Луис де Сапата в переводе этого фрагмента сохраняет всю лексику Горация, и почти не добавляет ничего, что могло бы прояснить его понимание communia – о каком же новом идет речь в ст. 129-130: о старом, сказанном по-новому, или о новом как впервые литературно обработанном? Возможно, и для самого переводчика некоторая неясность так и оставалась в горацианском фрагменте. И тем не менее создается ощущение, что под lo comun, lo a todos publico (а в данном случае единая грамматическая форма очевидно сближает оба понятия) он понимает именно традиционные сюжеты, ибо противопоставляет им нечто «особенное» (particular), «по-своему сказанное» (tratarlo propiamente), и толкует это «нечто» как поновому сказанное старое, а не как новый, т.е. вновь придуманный, изобретенный (fingir, inventado) сюжет. Вполне логичным выглядит и дальнейшее пояснение тех способов, которыми эту publica materia легче сделать своей. Используя одно и тоже слово – publico – Сапата связывает communia и publica materies, считая важным способом обращения к традиционному сюжету именно подражание. И тем не менее двойственность этого места50 сохраняется и у Сапаты. Следующие за ‘Difficile est proprie communia dicere…’ строки он начинает с porque (лат. tuque), и смысл высказывания может быть двояким: или «...конечно, трудно сделать особенным принадлежащее всем и сказать общее по-своему, потому что [в значении «хотя»] ты лучше сможешь переложить в действия старые истории, нежели те, которые ты придумал первым»; или: «...конечно, трудно сделать особенным принадлежащее всем и сказать общее по-своему, потому [в значении «но»] ты лучше сможешь переложить в действия старые истории, нежели те, которые ты придумал первым». Тем самым Луис де Сапата оказывается, на наш взгляд, ближе к Санчесу де лас Бросас и в конечном счете к самому Горацию, нежели к итальянской и испанской комментаторской 47

В этом толковании было два варианта: 1. «юридическое» – communia это общее, потому что не принадлежит никому (Бадий Асценций, Франческо Лузини); 2. «философско-эстетическое» – никем не обработанное, т.е. принадлежащее всем (Акрон, Паррасио, Фабрини, Пигна, Вильен де Бьедма, Фалько). 48 Ср. у Вильена де Бьедма: ‘Muestra ser mas dificultoso tratar de cosas, y de inuenciones que ninguno aya tratado, y ponerlas tambien, que otro ninguno le pueda anadir perfeccion, para poder dezir que tal cosa sea suya, que no de lo que los otros ayan dicho’ [316v]. 49 Среди ренессансных комментаторов этой точки зрения придерживались Мадий, Акилес Стаций, Альдо Мануцио, Томас Корреа [Brink 1971]. 50 Бринк, скажем, интерпретирует это место у Горация иначе: по его мнению, в первой части говорится о том, что сложно создать новый сюжет, а потому лучше драматизировать старый, нежели изобретать новый (‘But {128} creation of new subject is hard and (therefore) the method of dramatising a traditional subject is preferable to that of free creation’ [Brink 1971: 204]).

58

Valla. №3(3), 2017. традиции XV-XVI вв. Характерно, что, в отличие от комментариев, трактаты о подражании51 понимали communia больше как «традиционные и уже обработанные сюжеты». Как и у Сапаты, разговор о старых и новых сюжетах в них теснее связан с идеей «подражания образцам», а отсюда и такое толкование. Говоря о переводе этих строк Сапатой, надо прежде всего заметить, что вопрос о подражании образцам в целом имеет для него важное и едва ли не первостепенное значение. Уже в прологе он рассуждает о преемственности трех языков – греческого, латинского и испанского («...сын языка латинского суть язык испанский и внук греческого») – и тем самым определяет очередность «образцов» для испанской словесности. Латинский язык и латинское красноречие, по мнению автора перевода («… лучшие вещи созданы на латинском, и красноречивее были латиняне»), – более близкий и наиболее важный источник вдохновения и примера для испанских поэтов. Руководствуясь такой очередностью моделей для подражания, Сапата, в частности, вносит некоторые поправки в текст Горация, особенно в те места, где речь идет о следовании греческим образцам. Так, там где речь идет об изобретении новых слов и необходимости черпать их из греческих корней, Сапата выбрасывает указание на «греческое» происхождение (просто fuente, а не Graeco fonte, как у Горация). Тем самым предписание начинает звучать более современно, становясь адресованным и латинскому, и современному поэту, а источник может быть и греческим, и латинским. Что касается «греческих образцов», то одна только греческая древность для поэта XVI в. образцом быть не может, и потому в переводе строк 268-269: Vos exemplaria Graeca nocturna uersate manu, uersate diurna.

Так не выпускайте из рук ни днем, ни ночью образцовые творения греков!

– где Гораций обращается с призывом денно и нощно следовать греческим образцам, система образцов у Сапаты удваивается: ‘Y vos senor leed latin y griego / siempre de dia y de noche’. Такое осовременивание, а соответственно и обращение к собственным поэтам сквозит в его переводе всюду. Скажем, Энний и Катон обогатили не просто sermonem patrium, а nuestro patria lenguage. Итак, перевод Сапаты, как мы видим, весьма эклектичен: он, с одной стороны, использует комментаторскую традицию, а с другой стороны, не придерживается строго какого-то определенного источника, в том числе и Бадия Асценция, которого, безусловно, знает довольно хорошо. Ставя пред собой задачу истолковать сложные места в «Поэтике», он часто отступает как от оригинала, так и от современной ему комментаторской традиции. Его взгляд на «Поэтику» оказывается преимущественно лишенным какой бы то ни было оригинальной трактовки именно потому, что автор избирает обычно самое простое и обиходное толкование того или иного места. Среди идей, лежащих на поверхности, и проблема подражания древним образцам. Беря ее на вооружение, Сапата, с одной стороны, подверстывает под нее все места «Послания к Пизонам», которые имеют отношение к теме, с другой стороны – благодаря этому он неожиданным образом в толковании самого сложного места Горация идет вразрез с традиционным для своего времени пониманием. В случае с Висенте Эспинелем мы имеем принципиально иную, как кажется, внутреннюю установку переводчика. Эспинель был более тесно связан с текущим литературным процессом и, конечно, лучше, чем Сапата был осведомлен в проблемах современной литературной полемики. А потому для него перевод «Поэтики» – это знак участия в литературных спорах, реплика в дискуссии о внимании к литературной форме и 51

Среди тех, кто интерпретирует communia и publica materies как традиционные сюжеты, уже рассказанные однажды, можно назвать Бернардино Партенио (Partenio. Della imitatione poetica, 1560). См. [García Berrio 1977: 152].

59

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе необходимости выработки литературной теории. Но главное – это само понимание им задач переводчика, и хотя Эспинель нигде прямо не рассуждает на эту тему, анализ его перевода Горация помогает понять и его концепцию перевода. Приведем его вариант перевода строк 128-135: Difícil es decir comunes cosas de suerte que parezcan propias vuestras. Y mejor sacaréis en la Comedia de Homero el verso, que inventadas de nadie conocidas, ni tratadas. La pública matería harás suya, Si del vulgacho la opinión no sigues; y siendo en declarar fiel interprete, no traduzcas palabra por palabra, ni imitando desciendas en estrecho, de donde la verguenza, o lo que imitas te estorve el paso a que salir no puedas.

Прежде всего, в отличие от Сапаты, Эспинель понимает fidus interpres прямо противоположным образом. Для него быть «истинным переводчиком» значит обладать искусством перевода в полной мере: «И объявляя себя верным переводчиком, не переводи слово за слово». При этом он, вслед за Св. Иеронимом, противопоставляет «точный, верный» перевод и перевод дословный, т.е. «слово за словом». Такого рода противопоставление носит не только традиционный характер, но и отвечает целям и задачам самого Эспинеля. Перевод Эспинеля более близок оригиналу в передаче всех основных положений Горациевой «Поэтики». Это касается сохранения изначального облика памятника – без перестановок текста, дробления его на разделы и части, воспроизведения мифологических понятий, имен собственных и реалий, и, наконец, переводчик не позволяет себе выкинуть ни одной строки из латинского текста. Следствием такого внимательного прочтения и перевода Горация становится отход от всей комментаторской традиции или, точнее сказать, от общих идей, воззрений и «ошибок» комментаторов XVI в. Конечно, используемый поэтом текст «Послания к Пизонам» должен был сопровождаться каким-либо комментарием, во-первых, потому что иначе классические тексты не публиковались, а во-вторых, потому что следы комментаторской традиции все же видны в переводе Эспинеля52. Несомненно, Эспинель был знаком с комментаторской традицией, другое дело, что его перевод трудно отослать к какому-либо конкретному комментарию. Складывается ощущение, что Эспинель стремился придать своей «Поэтике» максимально нейтральный характер, т.е. свободный от ригоризма той или иной трактовки. «Искусство поэзии» Горация для испанского поэта – это авторитетный текст, принадлежащий «чужой» культуре, и метод перевода, применяемый Луисом де Сапата, для него совершенно неприемлем. Главная черта эспинелевского перевода, которая имеет непосредственное отношение и к интересующему нас вопросу «подражания образцам» – это осознание наличия временной и культурной дистанции между текстом-оригиналом и текстом-переводом, между текстом-образцом и современной литературной традицией. Во всех тех местах «Искусства поэзии», в которых Сапата стремился сократить дистанцию между оригиналом и современностью, Эспинель ее сохраняет и даже подчеркивает. При этом, надо заметить, дистанция между современным читателем и текстом еще более увеличивается за счет более четко выраженной грани между образцом и 52

Это видно, в частности, в переводе одного места Горация, ст. 67 (‘Seu cursum mutauit iniquom frigibus amnis’), где безымянный «поток» обретает имя – Тибр (Tibre). Такая интерпретация восходит и к Порфириону, и к Псевдо-Акрону: они оба считали что речь идет именно о Тибре [Brink 1971: 155].

60

Valla. №3(3), 2017. воспринимающей культурой внутри самого текста «Поэтики». Так, остается в неприкосновенности «греческий источник» латинских слов (ст. 52-53, ‘...y las palabras nuevas inventadas / tendrán autoridad, si escasamente / de la fuente de Grecia se escogieron’ – «...и вновь изобретенные слова обретут вес, если понемногу из греческого источника отбирались»); и следом, в рассуждении о лингвистическом вкладе Энния и Катона, нейтральное sermonem patrium Горация (nuestro patria lenguage в переводе Сапаты) передано как enriqueció el lenguaje de su patria («обогатили язык их родины»). В ст. 268-269, как и в оригинале, содержится совет «пристально смотреть день и ночь на греческие образцы» (‘...mirad de noche y día / Los exemplares Griegos con cuidado’), что возможно лишь при сохранении обращения к римской аудитории. Слово «древний», antiguo, появляется в переводе даже там, где у Горация оно отсутствовало. Прадеды не просто восхваляют Плавта (ст. 270), но восхваляют «старинного» (antiguo) Плавта. Определение antiguo заменяет и обозначение «киклический» (scriptor cyclicus) в ст. 136, где говорится о том, как не дóлжно зачинать эпическое повествование. Поскольку речь идет о греческом поэте, то напоминание о его «древности» лишний раз подчеркивает дистанцию между римским контекстом трактата и греческой культурой-образцом. Проблема соотношения старого и нового осознается Эспинелем острее, нежели Сапатой, да и самим Горацием, который, например, во фрагменте о смене слов в языке, метафорически осмысляемой как смена листвы у деревьев, тем не менее не разрывает старое и новое, но, напротив, подчеркивает связь и преемственность между ними, подобно тому как на дереве можно увидеть одновременно и старые, и новые листья. В переводе Эспинеля ст. 60-62: Словно рощи обновляют листву в бегущих годах, и отжившая опадает, – так погибает старое поколение слов, а только что рожденные цветут и крепнут, как все молодое.

Vt siluae foliis pronos mutantur in annos, prima cadunt, ita verborum uetus interit aetas, et iuuenum ritu florent modo nata uigentque

– звучат следующим образом: Como muda cada ano nuevas hojas qualquiera Selva, y las primeras caen, asi la antiguedad de las palabras muere: y con la costumbre de los mozos las modernas florecen, y se estiman.

Используемые слова antiguedad и modernas не только более жестко передают горацианскую идею «дряхлости» и «молодости» слов, но и несут дополнительную семантическую нагрузку в контексте культуры конца XVI – начала XVII в., где словосочетание antiguos y modernos приобрело как культурологическое значение [Maravall 1966], так и статус литературного топоса [Porqueras Mayo 1965: 28-30]. Более дистанцированная и четко детерминированная система моделей и образцов, с другой стороны, делает античных авторов еще более авторитетными для последующей традиции – чем древнее текст, тем более проработанной техники адаптации к собственным культурным нуждам он требует, а соответственно и подразумевает иное отношение к переводческому искусству. Потому «верный перевод» не противополагается подражанию, а рассматривается как один из способов обращения с традиционным материалом, наряду с подражанием. Эспинель разводит «истинного переводчика» и «дословный перевод» и тем, казалось бы, противоречит Горацию, но при этом на самом деле сохраняет основную идею Горация о трех ошибках, в которые может впасть всякий, кто возьмется сделать своей 61

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе publica materies, и таким образом уравнивает в правах перевод и подражание. В переводе Эспинеля поэту необходимо: 1) не обращать внимание на мнение толпы; 2) переводя, не впадать в дословный перевод; 3) подражая же, не загонять себя в узкие рамки, откуда стыд или то, чему подражаешь, не позволят тебе выбраться. Таким образом Эспинель, упрекаемый в незнании ренессансной комментаторской традиции, как раз в этом месте оказывается ближе к ней, нежели Луис де Сапата. Так же и сommunia трактуется им в русле современных ему трактовок – как общие темы, никем литературно не обработанные. Эспинель почти дословно воспроизводит ст.128: ‘Dificil es decir comunes cosas de suerte que parezcan proprias vuestras…’ («Трудно говорить на общие темы так, чтобы они казались вашими…»), никак не дополняя Горация и не проясняя смысл высказывания. Единственное, что, на наш взгляд, позволяет предполагать такое толкование, это перевод сommunia как comunes cosas, поскольку в следующих строках, где речь идет о том, что «лучше бы ты вывел в комедии гомеровский стих, чем придуманные темы, никем не знаемые и никем не сказанные» (‘Y mejor sacaríis en la Comedia / de Homero el verso, que inventadas cosas / de nadie conocidas, ni tratadas’) в качестве симметричного словосочетания появляются inventadas cosas. Перевод tuque как «и» тоже скорее подразумевает продолжение предшествующей мысли, а значит, соотнесенность между собой двух высказываний. Желание передать «чужой» и авторитетный текст при переводе с максимальной точностью (в идее, фразе и слове) приводит к более внимательному прочтению «Поэтики», а соответственно, менее заданному следованию устойчивым клише в восприятии горацианского послания. Это, например, проявляется и в полном переводе отрывка о семантическом значении метров, и в отсутствии жанровых преференций, которые мы наблюдали у Луиса де Сапата. Подведем некоторые итоги. Даже фрагментарный анализ двух переводов показывает совершенно различные способы «переложения» оригинального текста. Отличия между ними, в каждом конкретном случае объясняемые теми или иными содержательными, стилистическими или концептуальными расхождениями авторов, мотивированы прежде всего разным отношением к самой проблеме перевода античных текстов. Оба переводчика, на наш взгляд, по-разному толкуют центральный вопрос – что такое хороший перевод, какое содержание вкладывается в понятие fidus interpres? Перевод горацианского термина – в обоих случаях разный – сообразуется не только с существующей традицией комментирования Горация, но и с тем, как понимали понятия «верный переводчик», «перевод слово в слово», «свободный перевод» практики и теоретики перевода в Испании XVI в. Мы начинали наш анализ с двух очень характерных высказываний о переводе. И Уэрта, и Вивес выделяют в качестве основных способов перевода два – verbum pro verbo, т.е. буквальный перевод, и sensum por sensu, т.е. свободный перевод. При этом Вивес говорит и о третьем пути – смешанном (via media, см.: [Norton 1984]), а по сути ином толковании «свободного» (libre) перевода, который, в свою очередь, оказывается весьма близким к технике подражания. Гибкость границ между переводом (как передачей чужого текста) и подражанием (как созданием нового, собственного текста) очень ясно ощущал Альфонсо де Мадригал, считающийся по сути первым теоретиком перевода в Испании: «Два есть способа перевода: один, слово в слово, и называется он толкованием; другой состоит в извлечении смысла, не следуя за словами, ... и зовется он представление, или комментарий, или глосса... При этом втором способе делается множество добавлений и изменений, из-за которых это больше произведение комментатора, а не автора» (цит. по: [Keightley 1977: 246]). Заметим, что «дословный перевод» в восприятия Мадригала отнюдь не является только учебной практикой (строки эти были написаны в 1450 г., но опубликованы самим автором в начале XVI в.), т.е. узко лингвистическим занятием. Более того само выражение palabra par palabra понимается им скорее не грамматически, а в более широком содержательно-формальном смысле, поскольку предполагает необходимость толкования. 62

Valla. №3(3), 2017. Менее буквальное понимание выражения «дословный перевод» видно в характеристике, данной собственному переводу Антонио де Обрегоном, который в посвящении Адмиралу Кастилии, утверждает, что перевел «близко к тексту» и что он «верный переводчик», при том что метрически переводчик переложил терцеты двойным пятистрочником. Если для Обрегона «верный перевод» – это близость к тексту, то для Франсиско де Мадрид53 «верный перевод» – это перевод вариативный, подвижный и понятный читателю, не следующий принципу «слово в слово» («тот, кто хочет переводить эту книгу буквально [letra por letra] получит произведение столь темное и непонятное, что его невозможно ни прочитать, ни, прочитав, понять») [Recio 1996: 21-23]. Так и Боскан в предисловии к своему переводу Кастильоне (‘Prólogo. A la muy magnífica señora Doña Gerónima Palova de Almogavar’, 1534) так описывает свой подход к переводу «Я не преследовал в переводе этой книги цели быть настолько близким, вынимая слово за слово, ...если какое-то слово на его языке кажется хорошим, а на нашем плохим, я не останавливался перед тем, чтобы изменить или опустить его» [Boscan, 7]. Такой способ перевода позволил Гарсиласо де ла Вега назвать Боскана fiel traductor. Перевод Боскана, как мы видим, близок к тексту, но не буквален в узколингвистическом смысле этого понятия. Это не перевод verbum pro verbo, но и не свободный перевод sensum pro sensu, не нуждающийся в передаче авторского стиля оригинала. Перевод ad sensum, освященный авторитетом Св. Иеронима, со второй трети XVI в. тоже не вполне безоговорочно принимается в качестве способа «верного, истинного перевода». Слишком близким он оказывается поэтике подражания – основной форме существующей литературной практики. Многие переложения, обозначенные самими авторами как переводы, по сути оказывались подражаниями. Это относится и к переводу «Буколик» Вергилия, выполненному Хуаном дель Энсина, и, скажем, к переводам од Горация Луиса де Леона и самого Висенте Эспинеля [Dorado 1994: 359-369]. И хотя в своих теоретических построениях тот же Вивес пытается провести более или менее четкую грань между переводом и подражанием, на практике сделать это было сложнее. Может быть, поэтому к концу XVI в. начинает ощущаться потребность развести между собой эти понятия, очертив более жестко задачи и принципы перевода. Уже упомянутый нами Бальтасар де Сеспедес так сформулировал основные принципы перевода. Переводчику необходимо: 1. «прекрасное знание языка оригинала»; 2. «прекрасное знание и владение языком, на который переводится текст»; 3. «понимание предмета, о котором идет речь в оригинале»; 4. «следование языку автора слово в слово, согласно тому, как учит нас Гораций в своей “Поэтике”... Сентенцию эту понимают обычно наоборот и хотят сказать, что Гораций говорил, что верный переводчик не должен переводить слово в слово»; 5. «переводить надо таким образом, чтобы в переводе был тот же стиль, что и в оригинале, с которого переводят» [Darst 1985: 9]. «Дословный» перевод Сеспедеса уже на самом деле не тот лингвистически-буквальный перевод, что первоначально понимался под выражением verbum pro verbo, ведь, следуя оригиналу, надо сохранить авторский стиль оригинала, т.е. всю систему тропов, фигур и синтаксических конструкций, а сделать это при буквальном переводе крайне трудно. Другое дело, что возникает некоторое несоответствие между традиционным термином и его реальным наполнением. 53

Идеи Франсиско де Мадрид о переводе высказаны в его труде El Enquiridión o Manual del caballero cristiano (1526).

63

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе В контексте общих дискуссий о переводе попробуем суммировать наши наблюдения над двумя переводами с тем, чтобы хотя бы в общем виде определить их место в испанской традиции. Перевод Сапаты, как ни парадоксально, весьма близок определению поэтического перевода, данному Хуаном Вивесом: переводчик чувствует себя достаточно свободным от давления оригинала, легко вносит исправления, что-то опуская и что-то добавляя в текст. Однако степень его вмешательства в оригинальный текст столь значительна, что по сути его вариант «Искусства поэзии» оказывается ближе переводу ad sensum, а не «среднему пути» Вивеса. Что касается содержательной стороны, то, знакомый с наиболее общими идеями своего времени, Сапата в интерпретации «Поэтики» всякий раз обращается к традиции, к готовым схемам и концепциям (не выдерживая при этом единой линии) – будь то членение трактата, сужение его тематического спектра в пользу драматического рода или использование риторической терминологии. К такого рода концепциям относится и идея подражания древним, которая не только определяет толкование проблемы соотношения традиции и новизны в «Поэтике» – а соответственно и всего фрагмента о communia и publica materies, который под ее давлением получает неожиданную трактовку, – но делает сам перевод близким подражанию. Не случайно потому у Сапаты стать fidus interpres может всякий, кто плохо (con poca abilidad) подражает. Перевод Эспинеля тоже не вполне вписывается в определение Вивеса. Эспинель, с одной стороны, следует идее «равновесия и соответствия» третьего способа, а с другой стороны, старается быть более точным (порой до буквализма) в передаче стилистической манеры Горация. Его перевод скорее может быть охарактеризован словами Бальтасара де Сеспедес, хотя, конечно, в полном смысле определить его перевод как ad uerbum нельзя. Висенте Эспинель, как следует из его перевода ст. 28 ‘nec uerbum uerbo…’, рассматривает перевод (к тому же различаемый как «истинный» и «дословный») и подражание как равные возможности ввода в современную культуру авторитетного текста, и тем самым, на наш взгляд, разводит понятия перевода и подражания. Луис де Сапата демонстрирует нам сложности соотношения понятий перевода и подражания, Эспинель же дает один из примеров преодоления этих сложностей. Его перевод знаменует собой иную ступень развития перевода, отличную как от практики учебного «буквального перевода», так и от литературного «вольного переложения» и подражания. Ершова И.В., г. Москва Литература Гаспаров 1963 – Гаспаров М.Л. Композиция «Поэтики» Горация // Очерки римской литературной критики. – М.: АН СССР, 1963. С. 97-151. Alonso 1965 – Alonso Dámaso. ‘Notas sobre Fray Luís de Leon’, en Alonso Dámaso. Obras completas. Madrid: Real Academia Española, 1965. V. II. Asensio 1980 – Asensio E. ‘Ciceronianos contra erasmistas en España en dos momentos (1528-1560)’, Hommage Marsel Bataillon, RLC, 1980. Nums. 206-208. Pp. 135-154. Beardsley 1970 – Beardsley T.S. Hispano-Classical Translations Printed between 1482-1699. Pittsburgh: Duquesne University Press, 1970. Biedma 1599 – Horacio Flacco Q. Sus obras con la Declaración Magistral en lengua Castellana. Por el Doctor Villen de Biedma. En Granada. Año 1599. Borsetto 1996 – Borsetto L. Tradurre Orazio, tradurre Virgilio. Eneide e Arte Poetica nel Cinque e Seicento. Padova: CLEUP, 1996. Brink 1971 – Brink C.O. Horace on Poetry. Cambridge: Cambridge University Press, 1971. Vol. 2. 64

Valla. №3(3), 2017. Caballero 1993 – Caballero J.M. ‘La pervivencia de modelos retóricos. Juan de Mena y la evolución poética en el Siglo de Oro’, en Gramática y humanismo. Perspectivas del renacimiento español. Córdoba: Ayuntamiento de Córdoba, Departamento de Cultura y Educación, 1993. Pp. 163-185. Copeland 1989 – Copeland R. ‘The Fortunes of “non verbum pro verbo”: or why Jerome is not a Ciceronian’, in The Medieval Translator. The Theory and Practice of Translation in the Middle Ages. Cambridge: D. S. Brewer, 1989. Pp. 15-37. Darst 1985 – Darst, David H. Imitatio (polémicas sobre la imitación en el siglo de oro). Madrid: Orígenes, 1985. Dorado 1994 – Dorado, Cascón A. ‘Horacio y los mejores ingenios españoles: sobre la evolución del concepto de traducir’, en Bimilenario de Horacio. Salamanca, 1994. Pp. 359-369. Esteso 1979 – Talavera Esteso F.J. ‘Vicente Espinel – traductor de Horacio’, en Estudios sobre Vicente Espinel. Málaga: Universidad de Málaga, 1979. Pp. 69-101. Galiano 1992 – Galiano A.G. La imitación poética en el Renacimiento. Kassel: Reichenberger, 1992. García Berrio 1977 – García Berrio A. Formación de la teoría literaria moderna. Tópica horaciana. Madrid: CUPSA, 1977. Hermans 1992 – Hermans Th. ‘Renassaince Translation between Literalism and Imitation’, in Geschichte, System, Literarische Übersetzung. Berlin: Erich Schmidt Verlag, 1992. S. 95-117. Iriarte 1768 – Iriarte T. de. Collección de obras en verso y prosa. 6 vol. Vol. II. Madrid, 1768. Iriarte 1787 – Iriarte T. de. Colleccion de obras en verso y prosa. 6 vol. Vol. VI. Madrid, 1787. Keightley 1977 – Keightley R.G. ‘Alfonso de Madrigal and the Chronici canones of Eusebius’, The Journal of Medieval and Renaissance Studies, 1977. No. 7. Pp. 225-248. Lida de Malkiel 1975 – Lida de Malkiel M.R. ‘La tradición clásica en España’, en Horacio en la literatura mundial. Barcelona: Ariel, 1975. Pp. 253-267. Maravall 1966 – Maravall J.A. Antiguos y modernos: visión de la historia e idea de progreso en el desarrollo inicial de una sociedad. Madrid: Sociedad de Estudios y Publicaciones, 1966. Menéndez y Pelayo 1885 – Menéndez Pelayo M. Horacio en España. 2 vol. Madrid, 1885. Vol.1. Monfrin 1964 – Monfrin J. ‘Humanisme et traductions au Moyen Age’, en L’Humanisme médiéval dans les littératures romanes du XII au XIV siècle. Actes publiés par Anthime Fourrier. Paris, Klincksieck, 1964. Pp. 217-246. Morreale, 1959 – Morreale M. ‘Apuntes para la historia de la traducción en la Edad Media’, Revista de Literatura, 1959. № 15. Pp. 3-10. Norton 1984 – Norton G. The Ideology and Language of Translation in Renaissance France and Their Humanist Antecedents. Geneve: Droz, 1984. Pade 1994 – Pade M. ‘Horace’s Ars Poetica in Denmark in the Sixteenth and Seventeenth Centuries’, in Atti del convegno di licenza. Venetia, 1994. Pp. 217-247. Pantoja 1990 – Rodríguez Pantoja M. ‘Traductores y traducciones’, en Los humanistas españoles y el humanismo europeo. IV Simposio de Filología clásica. Murcie, 1990. Pp. 93-113. Pineda 1994 – Pineda V. La imitación como arte literario en el siglo XVI español. Sevilla: Diputación de Sevilla, 1994. Porqueras Mayo 1965 – Porqueras Mayo A. Prólogo en el Renacimiento español. Madrid: Consejo Superior de Investigaciones Científicas, 1965. Porqueras Mayo 1986 – Porqueras Mayo A. La teoría poética en el Renacimiento y Manierismo españoles. Barcelona: Puvill, 1986. Recio 1996 – Recio R. Petrarca y Alvar Gómez: la traducción del Triunfo del Amor. New York: Peter Lang, 1996.

65

Ершова И.В. Испанские переложения Горация в XVI в. и ренессансная дискуссия о переводе Russell 1985 – Russell Peter E. Traducciones y traductores en la Península Ibérica (14001500). Barcelona: Universidad Autónoma, 1985. Vives 1947-1948 – Vives Juan Luís. Obras completas. 2 vol. Vol. 2. Madrid: Aguilar, 1947.


Аннотация В статье рассматривается вопрос теоретического и практического осмысления проблемы «подражания древним» в Испании XVI века. В качестве материала для конкретного анализа выбраны испанские переводы «Искусства поэзии» Горации конца XVI в. (Висенте Эспинель, Луис де Сапата). Переводы такого рода текстов интересны прежде всего как феномен культуры своего времени, в случае же с «Поэтикой» Горация спектр затрагиваемых тем и проблем особенно широк. Это не только важная сама по себе проблема перевода текста (причем текста культурно значимого) с одного языка на другой и принципов перевода в конкретную эпоху, но и судьба восприятия «Поэтики» в Испании XVI в. и ее воздействие на формирование испанской теоретической мысли (отражение горацианских идей в поэтиках и риториках). В исследовании обосновывается как хронологическая значимость появления поэтических переводов Горация, так и их роль в становлении литературной теории, где переводы трактата Горация должны рассматриваться как один из способов участия в литературной полемике. Ключевые слова XVI в.; Возрождение; Гораций; гуманизм; Испания; история перевода; литературный быт Сведения об авторе Ершова Ирина Викторовна, г. Москва, Российский государственный гуманитарный унт, Ин-т филологии и истории, кафедра сравнительной истории литератур. e-mail: [email protected]






66

[VALLA] труды членов редколлегии

Valla. №3(3), 2017.

Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия1 Топос «приятного места», иначе говоря, полного иллюзорного покоя, пленяющего чувства мнимой убедительностью и подчиняющего их всей дальнейшей гибкой пластичности речи, таит в себе парадокс. В пасторальном жанре, как античном, так и европейском пастухи прикрывают голову и плечи шкурами, то, что по-латыни называется galerus – меховая шапка, кожух, тогда как шляпа с полями была принадлежностью городского быта. При этом в живописных изображениях, например, в Риккардианской рукописи Вергилия (Флоренция, ок. 1460), широкополая шляпа появляется довольно рано [Virgilio Riccardiano 2008]. В такой шляпе мы видим самого Вергилия на фреске в Московском Кремле (Благовещенский собор, 1564), явно под влиянием именно представления о Вергилии как авторе эклог, включая пророческую IV, и сходную шляпу встречаем у Аристотеля в изображении Рембрандта («Аристотель с бюстом Гомера»). Мы докажем, что эта смена привычек отношения к головным уборам обязана не перипетиям моды или быта, но изменениям привычек видения, на перекрестке обновления философии (новое отношение к аргументу детализации), обновления риторики (эмансипация политической риторики от общей риторики и сближения ее с историографией) и обновления самого жанра пасторали, в котором сюжетный интерес оказывается важнее интереса «политического» (т.е. изображающего «цивилизацию») в широком смысле.

Ил. 1. Пастушеская сцена из Virgilio Riccardiano, начальный лист манускрипта. Слева – пастух в шляпе, второй слева – в плаще из шкуры. Источник: flickr.com, пользователь Cesar Ojeda

1

В основу статьи положен доклад на конференции «Дело в шляпе» (РГГУ, 1 апреля 2017 г.).

67

Марков А.В. Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия Противопоставление меховой накидки и широкополой шляпы – прежде всего, противопоставление универсальной бытовой вещи и вещи для отдельных праздничных выходов. При этом универсальная вещь приятна именно тем, что пленяет чувство и воображение, поэтому она кажется только что сделанной, еще не вполне исхищенной у природы; тогда как вещь для праздничных выходов нужна лишь ради изысканности напоказ. Иначе говоря, шкура должна напомнить об изображаемой в пасторалях политической реальности превращения диких людей в цивилизованных, которое и было важнейшим мотивом античной политологии от Платона до Цицерона и далее. Согласно этой политологии, дикие люди, не имея когтей, зубов и быстрых ног для защиты, вынуждены были создать города, иначе говоря, цивилизацию. Тогда как шляпа напоминает уже не о предмете изображения, а о способе изображения – пастораль должна представить уже происходящее на глазах у читателя превращение силой риторики людей из диких в цивилизованных, справляющих все ритуалы цивилизации. И предмет пасторали, и способ изобразительности одинаково принадлежат миметическому порядку – только мимесис в первом случае понимается как обретение людьми настоящего достоинства природы, способности обороняться и жить, как живет природа, а во втором случае – как вписанность пасторали в систему литературы, которая и нормирует мимесис в изображении разных аспектов человеческого поведения, на чем настаивал, например, Плиний Младший, относивший пастораль к норме литературной культуры (Ep. IV, 14, 9). Пока оба мимесиса поддерживаются стремлением к риторическим достижениям, никакого внутреннего конфликта между разными «шляпами» не возникает, но когда в эпоху Ренессанса политическая риторика становится и риторикой исторической, которая должна восстановить уже совсем непасторальную историю славы, то кризис становится очевиден, что мы и покажем в этой заметке на частном примере. У Феокрита (Идиллия 21, «Рыбаки») рыбацкие шапки универсальны: они служат подушками в простом быту и в этом смысле ничем не отличаются от других принадлежностей одежды, которые тоже можно подкладывать под голову, смешивая тем самым удобство позы с наслаждением неотложными дарами Ил. 2. Вергилий в шляпе. природы. Изощреннее описывается шапка-накидка в Фреска Благовещенского собора Московского Кремля, другой его идиллии (7, «Праздник жатвы», идиллия, 1564. которую филологи любят именовать «царицей эклог», что анекдотически вошло даже в роман Андрея Белого Источник: «Серебряный голубь» [Андрей Белый 1909: 144]), где https://commons.wikimedia.org искусственность и искусность доводится до высшей точки. Тем более важно, что праздник пастухов требует не исключительной одежды: пастух надевает вовсе не лучшее, а то, что позволяет ему торжествовать над чувствами и их капризами даже в гнетущей его старости, иначе говоря, подражать природе во всей ее полноте жизни настолько, насколько возможно для человека: 68

Valla. №3(3), 2017. ἐκ µὲν γὰρ λασίοιο δασύτριχος εἶχε τράγοιο / κνακὸν δέρµ᾽ ὤµοισι νέας ταµίσοιο ποτόσδον, / ἀµφὶ δέ οἱ στήθεσσι γέρων ἐσφίγγετο πέπλος / ζωστῆρι πλακερῷ, ῥοικὰν δ᾽ ἔχεν ἀγριελαίω / δεξιτερᾷ κορύναν. Имел из шерсти густовласого козла / желтую шкуру на плечах свежим сычугом пропахшую / а вокруг груди старый сдавленный плащ / широким поясом и изогнутый дикой оливы / в правой руке.

В этом описании важно, что шапка не просто бросается в глаза, она воспринимается сразу во всей своей ощутимости цвета и запаха. Прежде, чем мы замечаем лицо союзника в празднике, мы уже ощущаем ее запах и вникаем в нюансы ее цвета. Конечно, этот прием необходим именно для того, чтобы ощутить такую шапку-накидку как универсальный товар, который поставляется, пока уместен на праздниках, но великолепие этого товара оказывается полностью вписано в великолепие природы как миметического предмета. Широкополая шляпа, θολία, упомянута в городской (пятнадцатой) идиллии Феокрита как шляпа для выхода в город, точнее, на дерби, и конечно, уже как знак цивилизованных обычаев, заведомо отличающихся от пастушеских, хотя в силу жанра пасторального диалога и вписанных в понимание праздника как естественного продолжения естественного мимесиса. Тогда как в идиллическом географически мире возможны только накидки из шкур, которые не возносят пастухов над их делом, вместе с читателем, чувствующим себя хозяином пасторальной речи и хозяином природы одновременно, но напротив, показывают, сколь они вовлечены в своё дело, сколь легко они воспринимают свои занятия во всей их свежести и приятности. Переработку этого эпизода из «царицы эклог» мы встречаем у Саннадзаро (Проза шестая «Аркадии»): sopra le lunghe chiome, le quali più che ’l giallo della rosa biondissime dopo le spalle gli ricadevano, aveva uno irsuto cappello, fatto, siccome poi mi avvidi, di pelle di lupo, e nella destra mano un bellissimo bastone con la punta guarnita di novo rame; ma di che legno egli era comprendere non potei... На его волосах, цветом светлее, чем шафрановая роза, спадавших ниже плеч, была мохнатая шапка, сшитая, как я разглядел потом, из волчьего меха; в правой руке он держал прекрасный посох с концом, окованным блестящею медью; но из какого дерева был сделан этот посох, догадаться я не мог… (пер. П. Епифанова) [Саннадзаро 2017: 155] Поверх длинных волос, что, светлее желтой розы, волной ниспадали ему на плечи, была косматая шапка, сшитая, как мы потом выяснили, из волчьей шкуры; в деснице он держал превосходный посох с верхушкой, украшенной свежими ветвями, но из какого дерева был он сделан, мы не могли сообразить… (Пер. Д. Триандафилиди) [Саннадзаро, 2017: 98]

Сходств первого впечатления, озадачившего повествователя загадками пастушеского быта, с образностью Феокрита слишком много, чтобы не признать, что именно Феокрит научил переживать праздник как торжество природного назначения тех людей, кто даже в своей политической жизни, в справлении политических ритуалов, больше подражает природе, чем любые другие люди. В эпизоде бросается в глаза бледно-желтый цвет, но самих волос, причем волосы виднее становится раньше, чем шапку, что заставляет относиться к пастуху не как к субъекту мимесиса, но как к проблематизатору наших переживаний мимесиса. Наших знаний оказывается недостаточно, мы (обобщенный субъект чтения) не знаем обычаев пастухов, а значит, не можем пережить рассказ о головных уборах как непротиворечивый, так, что какие бы головные уборы там ни упоминались, это будет частью нашего миметического переживания, переживания природы и переживания ритуалов, а не оценки происходящего вне риторического воздействия на нас образа возникающей на глазах цивилизованности пастухов. Совершенно иначе устроено нормативное зрение у Саннадзаро, чем у Феокрита: не видение вещей, в их универсальной применимости, но видение человека, узнаваемого в 69

Марков А.В. Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия своей индивидуальности. Тогда, разумеется, шапка – предмет модного любопытства, а вовсе не часть природного существования пастухов, которое пасторальная диалогичность выдает нам за цивилизованное существование пастухов так, что мы (обобщенный субъект чтения) верим этому. И разумеется, такой поворот к индивидуальности должен был корениться в новом отношении к завершенности образа: если в риторической культуре завершенный образ – образ полного подражания природе, видимой или внутренней, то теперь завершенный образ – уточненный до мелочей. Шляпа как деталь, завершающая образ, оказывается здесь уместна не только с точки зрения наших современных представлений о модном образе, но и с точки зрения той семантики детали, которая вырабатывалась еще в средневековой философии и оказалась на руку возрожденческому видению исторического повествования как торжествующей детализации, где чем детальнее – тем триумфальнее2. Средневековые грамматики-модисты в качестве примера нелепого утверждения приводили capa categorica – категориальная шляпа [Libera 2014: 866]. Эффект абсурда достигался не различием предметных областей: вещественность существительного vs. интеллектуальность прилагательного, – но тем, что не эпитет стал уточнять слишком широкое значение вещи, но напротив, вещи надлежало остаться единственным уточнением эпитета. Поневоле был поставлен вопрос о метаописании: может ли в качестве метаописания, скажем, деления вещей на категории, выступать не утверждение, исходящее из какой-то позиции познания сущностей, но утверждение, само просто «приставленное» к другим. По сути здесь и произошел переход от идиллии первого типа, в которой мы в преддверии праздника метаописательно познаем чувственность всех празднующих, сразу постигая всю гамму чувственности, погружаясь в иллюзию пасторали как главный модус перформативного высказывания, – к идиллии второго типа, в которой сама чувственность – только случайные признаки, которые при этом позволяют создать непротиворечивое впечатление о происходящем. Детализация шляпы именно как вещи, завершающей облик, а не просто выступающей моментом цивилизационного мимесиса, позволила перейти к тому новому ощущению поглощенности человека своей личностью, которое мы и видим у Саннадзаро в отличие от Феокрита. Разрыв между идиллией первого типа и идиллией второго типа был воспроизведен в недопонимании между Хайдеггером и Целаном (фактическую сторону излагаем по [Lyon 2006], с обращениям к оригиналам), на шляпный аспект чего никто не обратил внимания. Как многие помнят, Хайдеггер допустил важную ошибку, приняв изображение Ван Гогом собственных башмаков за выражение сущности крестьянского быта как Ил. 3. Винсент ван Гог, причастного земле бытия. Но важно, что в «Источнике «Башмаки». 1886. произведения искусства» (1934, в переводе А.В. Михайлова эта работа называется «Исток Источник: художественного творения») фраза, непосредственно https://commons.wikimedia.org вводящая мысль о способности «Башмаков» путешествовать по выставкам, посвящена картине как украшению быта: «Картина висит на стене, как ружье или шляпа». Нам сразу вспоминается быт охотничьего 2

Обратим внимание также и на любопытную замену козьей шкуры волчьей. – Прим. ред.

70

Valla. №3(3), 2017. домика и шляпа как принадлежность «вольного стрелка». Ясно, что в охотничьем домике висят также трофеи, и дальнейшее рассуждение Хайдеггера о том, как вещи, включая произведения искусства, путешествуют по миру, описывает поставки угля, леса, распространение книг и даже снабжение солдат на войне томиками Гёльдерлина. Иначе говоря, и шляпами уже все снабжены, это один из предметов, который выдан всем. У Хайдеггера производство причастности к подлинности обеспечено производством чувственно насыщенных вещей, которые так же хранят запах почвы, как феокритова шкура – запах сычуга. Целан был почитателем кёльнского автопортрета Рембрандта, бесконечно дарил друзьям открытки с этим портретом, видя в нем поглощающую мимолетность. Целан откровенно спорил с Хайдеггером: если у Хайдеггера разработка месторождений – просто поставка вещей, то у Целана – поглощение вещей их роковым присутствием. Целан дарил этот автопортрет Рембрандта в шляпе вместо автографа или книги стихов, тем самым оспаривая Хайдеггера: шляпа никогда просто не висит, как награда или судьба. Шляпа – это наше собственное роковое присутствие, это наша индивидуация, не вписывающаяся в готовые порядки мимесиса, противоречия между которыми мы не замечаем за готовой риторикой. Хайдеггер рассматривал судьбу утраты личности Гёльдерлином (его шизофрению, забывшего свое имя) как верность великого романтика своей судьбе, как мимесис судьбы, не противоречащий художественному мимесису, тогда как Целан добровольно отказывался от своей личности, просто потому что для него и судьба поглощалась особым присутствием времени, света, самих вещей – и шляпа оказывалась деталью, напоминавшей о присутствии обстоятельств более сильных, чем мимесис, обстоятельств личного узнавания или неузнавания. Так смена логик идиллий оказалась и поправкой философии Хайдеггера с ее явными политическими ошибками, дополнением ее высшей поэтической правдой, и история шляп вновь оказалась частью детализованной истории расставания европейской культуры со всепроникающей миметичностью. Так малый эпизод, одна деталь, может показать некоторые границы мимесиса, важные для нас до тех пор, пока хоть сколь-нибудь важна для нас классическая традиция. Марков А.В., г. Москва Библиография Саннадзаро 2017а – Саннадзаро Якопо. Аркадия. / Пер.с ит., пред., прим. Петра Епифанова. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2017. Саннадзаро 2017б – Саннадзаро Якопо. Аркадия. / Пер. с ит., ст., комм. Александра Триандафилиди. – М.: Водолей, 2017. Virgilio Riccardiano 2008 – Virgilio Riccardiano, Scribe: Niccolò Riccio, known as Spinoso. Reprinted edition. Castelvetro di Modena: ArtCodex, 2008. Андрей Белый 1909 – Андрей Белый. Серебряный голубь: роман. – М.: Скорпион, 1909. Libera 2014 – Libera, Alain de. ‘Proposition’, in Dictionary of Intranslatables: a Philosophical Lexicon. Princeton, 2014. Lyon 2006 – Lyon, James K. Paul Celan and Martin Heidegger: An Unresolved Conversation, 1951-1970. Baltimore: John Hopkins University Press, 2006.


71

Марков А.В. Обживание locus amoenus как предвестие кризиса риторической топики: шляпа Аристотеля и шляпа Вергилия

Аннотация В заметке интерпретируется частный эпизод в развитии пасторального жанра – именно, изображение головных уборов пастухов. В изображение этого предмета материальной культуры изначально было заложено противоречие: с одной стороны, пастораль представляет естественное дикое состояние, когда головной убор по миметическому принципу сближается со шкурой животного, с другой стороны, тип коммуникации героев, вокруг которого строится пастораль, требует изображения цивильных головных уборов как знака подчинения жизни содержательному политическому ритуалу. Такое противоречие неизбежно из-за реального функционирования пасторали одновременно как мысленного эксперимента, как возможен переход от животного состояния к цивилизованному, и идеального мимесиса, в котором важно превращение в произведение искусства всех изображаемых объектов. Эмансипация политической риторики в литературе Возрождения привела к неизбежному вскрытию этого противоречия между экспериментальным и миметическим аспектом пасторали, и важнейшим признаком такого кризиса жанра стали новые неувязки в изображении головных уборов персонажей. Изучение символики головного убора как символики природной адаптации или цивилизационной позиции и позволяет локализовать один из моментов начинающегося кризиса риторических жанров и может быть применено в более масштабных исследованиях по исторической поэтике Европы, включая явления ХХ века, что показано на примере спора Хайдеггера и Целана о сущности поэзии, реализующем те же диспозиции, что были и в классической культуре. Ключевые слова locus amoenus; головной убор; пастораль; топика; риторическая культура; образы материальной культуры Сведения об авторе Марков Александр Викторович, г. Москва, Российский государственный гуманитарный университет, факультет истории искусства. e-mail: [email protected]








72

[VALLA] материалы и публикации

Valla. №3(3), 2017.

Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богоприимца Зверина монастыря в Великом Новгороде Публикация и комментарий М.А. Несина На западной стене церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря над дверным проемом сохранились следы старинной надписи, большая часть которой была уничтожена в ходе послевоенной реставрации церкви 1960-х – 70-х гг. при устройстве входа в основное помещение церкви. Надпись содержит сказание о разразившемся в Новгородской и Псковской землях моровом поветрии 1466 г. Расположение ее внутри этой церкви вполне закономерно: храм в честь Симеона Богоприимца на территории Зверина монастыря был заложен именно в связи с указанной эпидемией. Эта надпись до сих пор остается фактически не исследованной. По замечанию современного ученого А.А. Селина, она впервые была опубликована Н.Г. Богословским в 1876 г. и до сих пор осталась неизученной [Cелин 2003: 37]. Вместе с тем, в 1958 г. С.Н. Азбелев [Азбелев 1958: 271-272] привел текст публикации этой надписи, сделанной еще в 1812 г. епископом Амвросием (А.А. Орнатским). В настоящее время публикация Амвросия фактически неизвестна современным исследователям [Селин 2003: 37; Введенская 2017]. Отмечу, что Амвросий опубликовал текст некачественно. Он опустил заглавие и сделал вставку, отсутствующую в источнике, про «Симеоновский мор». В надписи эпидемия под таким прозвищем не упоминается. Кроме того, он неверно передал слова молитвы новгородского архиепископа Ионы Св. Симеону Богоприимцу [Азбелев 1958: 271272; Амвросий 1812: 151-153]. При столь невнимательном отношении к тексту публикуемого источника вызывают недоверие и те опубликованные Амвросием части надписи, которые в настоящее время не представляется возможным расшифровать. Кусок церковной стены, на котором была сделана надпись, Амвросий почему-то называл «доской». Это ошибочное определение иногда до сих пор повторяется исследователями без ссылок на первоисточник [Берташ 2014]. В 1876 г. Н.Г. Богословский опубликовал начало текста, повествующее о гибели населения Новгородской земли от морового поветрия 1466 г. Надо отметить, что публикатор допустил ряд неточностей – например, вместо 6975 г. от сотворения мира по ошибке указал 6976, опустил указание, что мор был от «жилвы», и число жертв эпидемии в Старой Руссе. Кроме того, в целом автор не стремился следовать древнерусскому языку, а писал на языке своего XIX в. [Богословский 1876: 2]. В 1882 г. на основе интересующей нас надписи был в виде отдельной брошюры издан текст сказания о новгородском моровом поветрии. В 1893 г. он выдержал переиздание [CОМ 1882; СОМ 1893]. Но он представляет собой весьма вольный пересказ на современном языке с сокращением сведений о числе жертв мора. В составленном в послевоенное время реставраторами отчете ННРУ была сделана попытка расшифровать надпись. Заметим, что опубликовавшая текст указанной расшифровки Н.М. Введенская допускает, что реставраторы могли неверно интерпретировать древнерусский текст: по ее словам, перевод «может быть не точен, при чтении других надписей реставраторы, составлявшие отчет, довольно часто ошибаются» [Введенская 2017]. Ее догадки оказались верными: текст надписи был приведен исследователями фрагментарно, с допущением неточностей и ошибок (например, упоминание 60 [НI] игуменов и старцев они переводят как 58). Таким образом, текст надписи до сих пор не был профессионально исследован и должным образом опубликован. Изучение и публикация данного текста попрежнему является актуальной задачей. Относительно датировки надписи в историографии высказывались две гипотезы. В 73

Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богопримца Зверина монастыря в Великом Новгороде. Публикация и комментарий М.А. Несина дореволюционных изданиях СОМП надпись названа «современной» описанной в ней эпидемии [СОПМ 1882; СОМП 1893], то есть датирована второй половиной 1460-х гг. Никаких обоснований такой датировки в брошюрах не приводится. В XX в. С.Н. Азбелев тоже почему-то отнес надпись к XV в., также не подкрепив это утверждение аргументацией [Азбелев 1958: 273]. С.И. Сивак, наоборот, датирует ее промежутком между 1653 и 1661 гг1. [Cивак 1984]. По мнению Сивак, надпись предшествовала появлению настенного граффити 1661 г., а текст граффити представляет своего рода краткую редакцию надписи. Следует признать правоту Сивак относительно схожести текстов обоих памятников. Вместе с тем такая датировка надписи представляется несколько категоричной. С не меньшей вероятностью можно предположить обратное – что создатель надписи, наоборот, ориентировался на текст граффити, сделав по его мотивам более подробное и пространное описание морового поветрия. В наши дни от текста остался небольшой и почти бессвязный фрагмент, который выглядит так: Ска(з) моръ Бгопрiй(м) пребывает Въ лѣт: ше бысть моръ новой и вов жиавы. в вел(и) скомъ монастыр бысть с...удѣл... грехъ рад(и) соро(к)…

Вместе с тем в музейной экспозиции церкви представлена полная послевоенная фотография данной надписи, сделанная реставраторами перед устройством нынешнего дверного проема. Фотография получилась достаточно четкой, и надпись сохранилась в относительно неплохом состоянии, несмотря на то, что церковь по крайней мере в годы войны была заброшенной (судьба к ней проявила милость: она, в отличие от ряда новгородских храмов, уцелела в годы фашистской оккупации левобережной стороны Новгорода). Поэтому мне удалось расшифровать большую часть первоначального текста, который и приводится здесь. Конъектуры приводятся в круглых скобках, раскрытие сокращений – в квадратных. Текст публикуется в современной графике, за исключением букв ѣ, ъ и i, имеющих смыслоразличительное значение для XVII в. Приношу благодарность А.М. Молочникову и Н.М. Введенской за консультации в ходе работы над публикацией текста.

1

Взгляды С.Н. Азбелева и С.И. Сивак 2014 г. кратко переданы А. Берташем [Берташ 2014], однако без подробного обсуждения их аргументации.

74

Valla. №3(3), 2017.

Сказанiе о моровомъ повѣтрии, и како преста моръ молитвами с[вя]таго и правѣднаго Симеона Б[о]гоприимца его же чудотворная икона и поднесь пребываетъ в новгородскомъ Звѣрине монастыре. Въ лѣт: шесть тысящъ девятьсотъ седмьдесятъ пятое бысть моръ в Великомъ Новградѣ Псковѣ въ Cтарой Русѣ и Новой2 и во вcехъ3 пятинахъ от смертоносныя язвы жиавы (жилвы – М.Н.)4 в Великом же Новѣградѣ в Неревскомъ конце в Звѣринском монастыре близъ церкви Покрова Пр[е]св[я]тыя Б[огороди]цы5 бысть скудѣльня велiя поставлен(а)….грехъ ради нашихъ преставилося въ Вѣ(ликом) Новѣ(граде) сорокъ восемъ тысящъ четыреста две(надцать)... Богъ весть: а въ монастыряхъ му(жских)… братiи, въ дѣвичьих iгуменiй и старицъ и пр. семь т(ыcяч)...сот пятьдесят два человека, а в Старой Русе преставило(ся)... (свя)щенниковъ КИ:6 че[ловек] а в монастыря(х) (стар)цевъ iгуменовъ НI:7 а в Но-8веграде на посаде по градцкiмъ церквям…: поповъ, а дiаконовъ Ч:9 че[ловек]: а всего по об.с.ымъ (обыскным?)10 спискамъ Велиiкомъ Новеграде поповъ дiаконовъ и старцовъ посаднiковъ iгуменiй и старицъ посад(ни)ковъ и в Старой Русе и во всей пятiне новгород(с)ко(й) об11 ласти преставилось много людей от смертоносныя язвы въ СH:12 тысящъ XНВ:13 человека И бысть в то время архiепископомъ в Новеграде Iона. В скорби велицей о смертоносной язве молящися Богу и пресвятой его матери о избавленiи спасение града и бысть во ужасе велицей и слыша гласъ глаголющъ: сице иде окрестъ с кресты со вселенскiмъ соборомъ в Неревской конецъ во Зверинны к Покрову Пресвятей Б[огороди]це. на скуделню явися у тоя церкви на скуделне образъ с[вя]тый праведный Симiонъ Богопрiимецъ и постави храмъ единнымъ днемъ народомъ же преста моръ и по семъ виденiи архiепiскопъ (I)она вставъ пойде со всемь вселенскiмъ собор[о]мъ и с нимъ народъ многъ и прiшедъ... a(рхиепи)скопъ Iона пред ыкону с[вя]т[а]аго прѣ(подобного) Симiона Богапрiмця и преклонѣ колена молитву глаголя О преблаженне великй пророче господень Симеоне Богопрiмче, ты, же благ[ода]тiю д[у]ха с[вя]таго украшенъ о с[вя]щеная и чтима пророкомъ главо, и всемъ пр[а]в[е]днемъ чт[и]же уб(и)венiе и похвало и всехъ высочайши тако самого бл[аго]го Хр[ис]та на духу в[о]спрiялъ еси. темъ дерзновенiе неизреченое к Нему нами съ Преч[ис]тою Б[огороди]цею Предтечею Iоанномъ съ н[е]б[е]снѣми силами и всеми с тѣми пр[и]сно предстоя окрестъ страшнаго престола... не наслаждаеся неисповедимхъ благ и божественнимъ ...стiемъ 2

Т.е. Новой Руссе. Н.Г. Богословский ошибочно предположил, что речь идет о Новой Ладоге. Но этого населенного пункта, как известно, в допетровскую эпоху не существовало. Да и из контекста повествования видно, что речь идет о Новой Руссе (ныне деревня Мшага Шимского района Новгородской обл.). 3 На фотографии первые 2 буквы буквы в слове «всехъ» – В и С сильно затерты, хотя, на мой взгляд, читаются достаточно определенно. По мнению М.В. Елиферовой, это слово правильнее читать как «трехъ», а букву В по ошибке приписали при позднем подновлении надписи. Основанием для этого прочтения служит буква Е вместо ожидаемой Ѣ, поскольку в XVII в. слово должно было писаться как всѣхъ. Однако А.М. Молочников также полагает, что это слово правильнее читать как «всехъ». Притом на сохранившейся части надписи над дверным проемом буква В весьма хорошо читается. 4 Конъектуру «жилвы» («желвы», т.е. опухоли) впервые предложил Амвросий [Амвросий 1812: 151]. 5 Находится в восточной части монастыря, примыкая с востока к одноименному собору. 6 28. 7 60. Официальным обозначением числа 60 в кириллической азбуке была буква Ѯ, но здесь число передано как 50+10. – Ред. 8 В надписи на этом месте в конце строки находится знак переноса. 9 90. 10 Данное предположение высказал А.М. Молочников. Чтение «обыскным» предлагали также Амвросий и Н.Г. Богословский [Амвросий 1812: 152; Богословский 1876: 2]. 11 В надписи на этом месте в конце строки находится знак переноса. 12 250. 13 652.

75

Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богопримца Зверина монастыря в Великом Новгороде. Публикация и комментарий М.А. Несина просвещаемъ всегда зря вѣну пр[е]с[cвя]тѣй его образ... просилъ еси от устъ. разрешенiе себе, мы же тебе прор(оче?) г[оспо]день молимся; услыше насъ грешныхъ молящихся и препадающихъ ко святей твоей иконе и глаголящихъ о преблаженей Симеоне: мол[и]твами твими помолися о насъ... б[о]жiй отвратитъ от насъ грешныхъ иже благочестию… твой пречистой праз[д]никъ и стани…. сехъ... молящеся и заступающи,.. Моисей и Ааронъ и фи… того ч[е]л[о]веколюбiе и от[в]рашая [того]14 праведный… съ. грожани описъ губителя змiя со все... всемь чтивыи отче (я) ко зело паче онехъ те… обшему владыце… сего ради заступи насъ. множае техъ взбщи насъ поги... греховнымъ ходящихъ тако по горамъ… Хр[и]стовы и отнясь… ератора15 …ами(н)ь. Комментарий Текст последних трех строк, за исключением последнего слова «аминь», расшифровать по представленной в музейной экспозиции фотографии не представляется возможным. Итак, надпись содержит текст сказания о моровом поветрии 6975 (осени 1466) г. В нем упоминается о требовании постройки обыденного храма Симеона Богоприимца (освящен 1 октября 1466 г.). На месте его год спустя 1 октября 1467 г. была освящена нынешняя одноименная каменная церковь. Текст написан полууставом и, по-видимому, может быть датирован второй половиной XVII в.: cлова написаны с интервалами, что характерно для того времени. Форма букв также позволяет датировать текст надписи этим периодом (при этом, как отметил А.М. Молочников, в верхней части надписи буква Г пишется наподобие современной печатной, а в нижних строчках – на манер курсивной строчной). Это, впрочем, не исключает возможности более поздних подновлений каких-то фрагментов. Возможность таковых предполагал еще С.Н. Азбелев [Азбелев 1958]. По мнению М.В. Елиферовой и А.М. Молочникова, они определенно имели место. М.В. Елиферова полагает, что именно в результате их была сделана ошибка в слове «жилвы», А.М. Молочников интерпретирует «ератора» как часть утраченного слова «императора», уместного только в петровский или послепетровский период. Наиболее убедительным доводом в пользу наличия поздних подновлений, на мой взгляд, является заключение А.М. Молочникова, что квадратные скобки не были характерны для Московской Руси и могли быть поставлены вокруг слова «того» не ранее XVIII в. Любопытно сравнить приведенный выше текст надписи с текстом граффити этого же храма, опубликованным С.И. Сивак: В лето 6975 бысть мор въ Великом Новигороди, въ Старыя Русы и в Новой, и во всех пятинах Новгородцькой области. В Неревском конци за городом во Звиринцы монастыри у Покрова Богородицы бысть скуделня велия близ церькви. Божьим попущением преставилось в Великом Новигороди от смертоносныя язвы 48482 человеки, а монастырех игуменов и старцов и в девичьих игуменей и стариц и крестиан 7652 человики. И в то поветрие явись на сем мисти на скуделни образ Симион Богоприимец. Аще бы не было б явления святаго Семиона было бы мерзость и запустение граду и всем пяти пятинам, да извисно написано в книги в часословцы подлинно. Богу нанему слава во векы аминь. Лита 1661. [Сивак 1984]

Вероятнее всего, и надпись, и граффити появились примерно в одни и те же годы. Не сложно заметить, что содержащиеся в них рассказы о моровом поветрии во многом напоминают друг друга. Другое дело, что имеются и некоторые расхождения: согласно 14

В надписи вокруг этого слова поставлены такие значки. По мнению А.М. Молочникова, это было слово «императора», написанное уже во времена Российской империи при подновлении надписи. 15

76

Valla. №3(3), 2017. надписи, новгородский владыка Иона слышит голос, указывающий, на каком месте строить за один день храм. При этом голос предупредил, что на том месте явится образ Симеона Богоприимца. В граффити этот эпизод опущен, сказано лишь о явлении Симеона в Зверине монастыре. Но вполне возможно, что эти известия не противоречат друг другу, а, с точки зрения современников, дополняли друг друга. Не исключено, что эти сюжеты в значительной степени опирались на предания XVII в. Прежде всего это касается явления Св. Симеона в Зверине монастыре. По верному замечанию Н.М. Ввведенской, если бы это предание возникло во второй половине XV в., оно несомненно бы отразилось в современном летописании, а прежде всего – в житии архиепископа Ионы, которое было написано около 1472 г.16 В сюжете подробного новгородского летописного рассказа о моровом поветрии, cохранившегося в летописи Авраамки XV в., не находится места ни явлению Симеона в Зверине монастыре, ни голосу, который наставлял Иону строить церковь в Зверине монастыре и ждать в нужном месте явления Симеона. Согласно летописи, святого, в честь которого должен быть поставлен храм, Иона выбрал методом жеребьевки. Потянули два первых жребия. В итоге на престоле остался жребий с именем Симеона, которому теперь полагалось посвятить храм. Место постройки храма не было внушено архиепископу свыше. Наоборот, он накануне отправляет в лес, откуда надо было брать деревья для постройки храма, людей в ожидании знамения. В чем заключалось знамение, летописец умолчал. Может быть, наоборот, в отсутствии какихлибо необычных явлений. Затем люди понесли бревна в Зверин монастырь к месту строительства (лес тот, как видно, произрастал неподалеку от Зверина монастыря – М. Н.). В тот же день, 1 октября, храм был освящен [ЛА 2000: 219-22]. Как мы видим, никаких сверхъестественных чудес в монастыре с точки зрения современников этих событий не происходило. Знамения искали накануне в окрестном лесу. При том Иона руководствовался не указанием голоса свыше, а результатом жеребьевки (в ходе которой мог «выиграть» и иной святой) и собственным выбором места постройки храма, правоту которого хотел подтвердить ночными лесными знамениями. Другое дело, что известия о моровом поветрии в ЛА носят фрагментарный характер, их вставляли без связи друг с другом и в них на год нарушена хронология17. В то же время вышеприведенные сведения ЛА частично подтверждаются независимым сообщением другого новгородского памятника XV в. – Строевского списка Новгородской IV летописи. Согласно нему для постройки деревянной обыденной церкви новгородцы тащили своими «рамены» (на своих плечах) бревна из лесу [НIVЛ 2000: 446]. Поскольку новгородские летописи обычно не склонны описывать подобные подробности строительства, видимо, массовый поход в лес имел с точки зрения хрониста особое значение, и это хорошо сочетается с расказом ЛА. Но для нас важно, что, кроме ЛА, ни о каких знамениях в монастыре не сообщают и другие источники XV в. Не упоминают они и о голосе, который велел Ионе строить храм в Зверином монастыре, как, впрочем, и об устройстве скудельницы. Если бы храм в самом деле стали строить на месте братского 16

По верному замечанию В.О. Ключевского, на это указывает заключение житийной повести, согласно которому заканчивается второй год со смерти архиепископа, но его тело до сих пор не издает запаха тления [Ключевский 1871: 184-188; Горский 2000: 176]. 17 Согласно ЛА, мор в Новгороде длился полтора года и начался еще в 6974, а не в 6975 г. Соответственно датировки освящения деревянного и каменного храма Симеона Богоприимца в Зверином монастыре тоже сдвигаются на год – 6974 и 6975 гг. вместо 6975 и 6976. Н.М. Введенская отмечает, что столько же, по сведениям псковского летописания, длился мор в соседней Псковской земле, и предполагает, что составитель ЛА мог исходить из этого обстоятельства. Сама исследовательница при этом воздержалась от оценки достоверности датировок ЛА [Введенская 2017]. Вместе с тем есть основания вполне определенно полагать их неверными. Во-первых, это расходится с другими источниками о море в Новгородской земле, указывающими, что он был в пределах 6975 г. Во-вторых, Введенская отметила противоречие в рассказе ЛА, где мор то указан полуторагодовалым, то шестимесячным. Видимо, в Новгородской земле он все же длился полгода, с сентября по февраль включительно 6975 г., или 1466-1467 г. Р.Х. Соответственно деревянный и каменный храм были освящены с разницей в год 1 октября 1466 и 1467.

77

Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богопримца Зверина монастыря в Великом Новгороде. Публикация и комментарий М.А. Несина захоронения умерших от эпидемии, в современных источниках это, надо думать, тоже было бы упомянуто. К тому же упомянутое в надписи и граффити деление новгородской земли на пятины также не прослеживается в период новгородской независимости18. Фигурирующий в надписи и граффити топоним Новая Русса (как и связанное с ним появление у нынешнего г. Старая Русса приставки «Старая») также относится уже к эпохе Московской Руси, а не к периоду новгородской независимости. При этом, согласно тексту надписи, мор должен был прекратиться с постройкой обыденной церкви в 6975 г. (Церковь была построена и освящена 1 октября 1466 г.). Однако в действительности он, вероятно, продолжался и дальше. ЛА сообщает, что он длился до начала марта: «сентябрь, октябрь, ноябрь, генварь, февраль, съ Смена дни (1 cентября – М. Н.) 19 до того же года до марта» [ЛА 2000: 222; Введенская 2017]. Другие источники XV в. тоже не сообщают, что мор закончился сразу же с постройкой обыденной церкви. Правда, скорее всего, в октябре он заметно пошел на спад: ровно год спустя 1 октября 1467 г. тот же архиепископ Иона на том же месте освящает одноименный каменный храм. Таким образом святой, по его мнению, видимо, услышал и исполнил его молитвы. Как видно, этот эпизод сказания – о прекращении мора ровно в день освящения первой обыденной церкви – был плодом относительно позднего сочинения. Не исключено, что сведения о «жилве» также были взяты из относительно поздних источников. В памятниках XV в. мору подобного определения не дается – просто констатируется факт смерти многих людей от некоего морового поветрия. По мнению Т.В. Пинкусовой, впервые такая характеристика интересующей нас моровой язвы упомянута уже в известии Новгородской II летописи [Пинкусова 2011: 5] – памятника новгородского летописания XVI в. В ней уточняется, что мор был «железою» – а слово «железа», как и «жилва», означает характерные проявления бубонной чумы. Другое дело, что аналогичный текст есть и в иных памятниках новгородского летописания XVI в. [НIVЛ 2000: 456, 498, 509]. Вероятно информация про «железу» проникла в новородские летописи в промежутке между 1515 и 1518 гг. Во всяком случае, в доведенном до 7023 г. Академическом списке Новгородской IV летописи приведен почти дословно совпадающий текст о море, но без указанного определения эпидемии. А вот в завершенном 7026 г. Голицынском списке слово «железою» уже фигурирует [там же: 456, 464]. Кстати, реконструируемое выражение «обыскные списки» (если в надписи действительно стояло «обыскные») также не прослеживается в период новгородской независимости. Согласно устному замечанию А.М. Молочникова – это канцелярский термин Московской Руси. Замечу также, что при перечислении населенных пунктов, пострадавших от мора, Псков фигурирует после Новгорода, но перед топонимами Новгородской земли и новгородскими пятинами. Это едва ли было характерно для последних лет новгородской независимости, когда Псков представлял собой отдельное древнерусское государственное образование. Но для XVII в., когда столицы двух бывших севернорусских республик являлись городами единого Московского царства, для составителя этой новгородской надписи вполне логично было при перечислении мест, пострадавших от эпидемии бубонной чумы, сперва упомянуть два крупнейших и важнейших города, а потом перейти к упоминанию более мелких населенных пунктов. По-видимому, в XVII в. предание о моровом поветрии 1466 г. дополнилось новыми сюжетами, не имевшими отношения к представлениям современников той эпидемии. Интерес к предыстории церкви во второй половиныеXVII в. мог возникнуть в связи с тем, что к тому времени храм был отремонтирован после Смуты. При этом, согласно 18

Подробнее об этом см.: [Селин 2003: 37-38]. Это, впрочем, не отменяет возможности наличия у городских концов загородных владений в домосковский период. 19 В этот же день отмечает начало мора во Пскове и псковский хронист [Введенская 2017].

78

Valla. №3(3), 2017. гипотезе Н.М. Введенской, восстановление храма в 1654 г. было прямо связано с бушевавшей тогда на Руси чумой [Введенская 2017]. В этом случае моровое поветрие 1466 г. могло быть для обитателей Зверина монастыря XVII в. особо значимым. Предания о нем и предыстории храма Симеона Богоприимца дополнялись в Московский период новыми красочными подробностями. По наблюдениям С.Н. Азбелева, позднее текст данной надписи был использован при составлении соответствующей погодной записи Погодинского летописного свода [Азбелев 1958]. По-видимому, создание этой летописи стоит отнести к первой четверти XVIII – началу XIX в. [Быстрова 2014]. Несмотря на то, что Азбелев пользовался не вполне точной публикацией надписи Амвросия, в целом можно согласиться с его заключением о принципиальном сходстве текстов обоих памятников. Источники ЛА 2000 – Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. 16. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т.4. Ч.1. – М.: Языки русской культуры, 2000. Литература Амвросий 1812 – Амвросий. История российской иерархии. – СПб., 1812.Ч. 4. Азбелев 1958 – Азбелев С.Н. Развитие летописного жанра в Новгороде XVII в. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 15. 1958. С. 251-283. Берташ 2014 – Священник Александр Берташ. Зверин Покрова Пресвятой Богородицы женский монастырь. 2014. // Православная энциклопедия [www.pravenc.ru/text/199663.html]. – Доступ на 15.06.2017. Богословский 1876 – Богословский Н.Г. Господин Великий Новгород // Церковный вестник СПБ., 1876. № 6. Часть неофициальная. С. 1-4. Быстрова 2014 – Быстрова Е.С. К проблеме датировки Новгородской Погодинской летописи // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 62. 2014. С. 236-247. Введенская 2017 – Введенская Н.М. Церковь Симеона Богоприимца в Зверине монастыре в Новгороде. 2017. [https://churchsimeon.wordpress.com/] – Доступ на 08.06. 2017. Горский 2000 – Горский А.А. Москва и Орда. – М.: Наука, 2000. Ключевский 1871 – Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М., 1871. Пинкусова 2011 – Пинкусова Т.В. Церковь Симеона Богоприимца в Зверине монастыре. – Великий Новгород: НГМЗ, 2011. Селин 2017 – Селин А.А. Историческая география Новгородской земли в XVI-XVII вв. Новгородский и Ладожский уезды Водской пятины. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. Сивак 1984 – Сивак С.И. Неизвестное граффити церкви Симеона Зверина монастыря // Памятники культуры. Новые открытия. – Л.: Наука, 1984. С. 29-33. СОМП 1882 – Сказание о моровом поветрии, бывшем в Великом Новгороде в 1467 г. и прекратившемся по молитвам св. прав. Симеона Богоприимца. – М., 1882. СОМП 1893 – Сказание о моровом поветрии, бывшем в Великом Новгороде в 1467 г. и прекратившемся по молитвам св. прав. Симеона Богоприимца. – М., 1893.


79

Надпись на внутренней стене церкви Св. Симеона Богопримца Зверина монастыря в Великом Новгороде. Публикация и комментарий М.А. Несина Приложение 1. Фотография надписи, сделанная реставрационной группой Г.М. Штендера.

80

Valla. №3(3), 2017. 2. Современный вид надписи. Фото М.А. Несина

Аннотация Публикация максимально полно реконструированной по сохранившейся фотографии надписи в церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря, содержащей сказание о чуме в Новгороде 1466 г. В публикации уточняется датировка надписи (не ранее середины XVII в.). Ключевые слова XVII в.; болезни; Великий Новгород; Новгородская земля; граффити; эпидемии Сведения о публикаторе Несин Михаил Александрович, г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии инженерных войск и войск связи e-mail: [email protected] 






81

[VALLA] рецензии

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл.

Новая новгородская летопись от историка-новгородца. 1150 лет новгородской истории под одной обложкой Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. В 2015 г. в московском издательстве «Весь мир» вышла монография известного новгородского ученого – историка и археолога С.В. Трояновского «Великий Новгород. Седьмицы истории. 859 – 1990-е годы». Данная монография впервые посвящена всему 1150летнему периоду новгородской истории – с середины IX в. практически до наших дней, до 2009 г., в котором был торжественно отпразднован 1150-летний юбилей города. Несмотря на то, что автор «подводит черту» под 1992 г., фактически в книге затрагиваются и события городской истории по 2008-2009 гг. включительно (с. 323-324; 347-348, 365-367, 403, 414-415, 539). На мой взгляд, это весьма символично. Из всех древнерусских городов Новгород донес до нас наибольшее количество источников о своей средневековой истории, включая летописные, охватывающие жизнь города с древнейших времен и до периода работы хрониста. Кто, как не новгородец должен был написать новую, современную летопись своего города – с древности до наших дней? Наша работа представляет собой первую журнальную рецензию на данную монографию. Надо сказать, что на нее написаны отзывы научных рецензентов – В.Л. Янина, Е.В. Анисимова и Е.Н. Носова. Они опубликованы в виде кратких резюме на обложке книги (Янин, Анисимов), лапидарного предисловия к ней (Янин) и процитированной самим Трояновским фразы (Носов) [Соседи 2016]. Вместе с тем, в том виде, в котором они доступны публике, они не соответствуют жанру научных рецензий. Они представляют ценность как вердикты авторитетных специалистов, но в них нет подробного разбора монографии. Таким образом, публикация рецензии на эту книгу по-прежнему является актуальной задачей. Структурно книга поделена на две части – с IX в. по 1478 г. и с 1478 г. по рубеж XXXXI вв. Как нетрудно догадаться, формально водораздел проведен по ликвидации новгородской независимости в начале 1478 г., после которой Новгород – с маленьким перерывом на шведское владычество в Смуту – находится в составе единого Российского государства. Однако фактически первая часть заканчивается великокняжеским походом миром в Новгород 1475/1476 гг., а вторая начинается с 1477 г. (с. 262, 265-266). Каждая часть поделена на главки – «седмицы», охватывающие семилетние промежутки новгородской истории, что и послужило причиной необычного названия монографии. В 2000-х гг. Трояновский публиковал эти главки в виде отдельных газетных публикаций в новгородской прессе, а в 2015 г. опубликовал в двух монографиях. Первая вышла в Новгороде под заглавием «Великий Новгород: Седмицы истории (IX – XV вв.) [Трояновский 2015а]. Она охватывала первую половину седмиц, по 1478 г. Вторая – доведенная до начала XXI в. – вышла в том же году в Москве. Ей – как наиболее полной – и посвящена настоящая рецензия. О достоинствах монографии очень верно и емко сказано на обложке и в предисловии научными рецензентами – В.Л. Яниным и Е.В. Анисимовым. Мне фактически остается присоединиться к их словам о хорошем литературном языке книги, о ее актуальности как в научном, так в культурном плане, о применении автором комплексного подхода к новгородской истории, с опорой на разнообразный материал, «воскрешении» ряда имен, событий и фактов, фактически неизвестных «широкой публике». В.Л. Янин в предисловии точно охарактеризовал жанр монографии как научно82

Valla. №3(3), 2017. популярный и выразил уверенность, что книга «явится прекрасным образцом для дальнейших научно-популярных публикаций по новгородской и российской истории». Хотелось бы, чтобы пожелание Янина сбылось. Ибо рецензируемая монография вполне заслуживает такой оценки. Добавим, что одной из самых интересных особенностей книги является нестандартный способ изложения новгородской истории. Необычен и сам подбор сюжетов, непохожий на обычную последовательность изложения новгородской истории, в результате чего история города нередко предстает под необычным углом, и сочетание научного изложения с проявлением авторской позиции, оживляющей рассказ ученого-новгородца о долгой и насыщенной истории своего города. Все это, наравне с хорошим литературным языком, делает книгу притягательной для читателя. В чем заключается научная новизна монографии? Этот вопрос был задан еще новгородским журналистом В. Крутиковым, бравшего у Трояновского интервью для газеты «Соседи» [Соседи 2016]. Исследователь ответил, что новым является «материал, касающийся находок археологов: недораскрытых и неопубликованных. Это касается системы уличного мощения, первых дренажных систем территорий» [там же]. В действительности в соответствующем разделе монографии (с. 150-151) рассказ о дренажной системе соответствует материалам опубликованных еще в 1990-х гг. П.Г. Гайдуковым и Г.Е. Дубровиным работ по истории первой дренажной трубы в Новгороде [Гайдуков, Дубровин 1997; Гайдуков, Дубровин 1998: 29]. Сам Трояновский в своей более ранней статье, посвященной материальному миру Новгорода [Трояновский 2007], дает ссылку на одну из этих публикаций. Вместе с тем данные Трояновского об изменениях в системе деревянного уличного мощения средневекового Новгорода в самом деле являются уникальными. Как и заявления историка о причинах этих инноваций что в мощении, что в дренажной системе, которые историк видит не то в последствиях ордынской «переписи», не то в климатических изменениях (с. 150-151)... Оригинальными являются гипотезы Трояновского о появлении названия «Новгород» на рубеже X-XI вв., которое тот расшифровывает как новый город христиан, и о возобновлении каменного храмового строительства в Новгороде в конце XIII в. после полувекового перерыва в связи с тем, что наступило «относительное затишье на новгородских границах в последние десятилетия XIII века». Наконец, новым словом в науке можно признать суждения о маршруте новгородского войска в 1456 г. по восточному берегу озера и гибели в первом этапе сражения под Русой у церкви Св. Ильи 50 новгородцев (с. 45, 161, 254). Другое дело, что не со всеми утверждениями исследователя следует согласиться. И не все – в том числе и ключевые моменты истории города – в книге получили должное освещение. Историю Великого Новгорода Трояновский начинает c 859 г. – даты условного основания города, а вернее, первого упоминания Новгорода в Никоновской летописи XVI в. При этом у него не дается ясного ответа – когда на самом деле возник Новгород. Он утверждает, что археология подтверждает недатированный летописный рассказ, предшествующий записи за 859 г., о расселении словен в Приильменье и основании ими еще в то давнее время города Новгорода (с. 12). Но в дальнейшем он не пишет о поселениях на территории современного Новгорода до X в. – напротив, он отмечает возникновение «жизни» там не раньше 930-х гг (там же). При этом он не склонен называть непосредственным предшественником Новгорода поселение на Городище. Вообще историк фактически дистанцируется от историографического спора о «старом городе» – предтече Новгорода1. Несложно заметить в работе историка некоторую непоследовательность и недосказанность. Научный рецензент книги – ведущий специалист по раннесредневековой истории новгородского Городища Е.Н. Носов – резюмировал, что автор хорошо «обыграл» 1

На с. 24 автор пишет, что практически все историки считают непосредственным предшественником Новгорода Новгородское, или Рюриково, Городище, но на с. 62-63 рассматривает разные теории происхождения Новгорода как равноправные, а на с. 45 и вовсе утверждает: «не важно, было это Городише, или Славно».

83

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. значение Городища в образовании Новгорода [Соседи 2016]. Не исключено, что в этих словах содержится некоторая ирония… Да и в каком еще контексте здесь уместно выражение «обыграл»? Происхождение названия «Новгород» – Новый город – историк относит не ко временам возникновения городской инфраструктуры в середине X в., а ко временам христианизации в конце X в. По его мнению, городом Новгород в середине века именоваться не мог – у него отсутствовали внешние укрепления: «нет никаких свидетельств о существовании крепостных сооружений вокруг новых поселений на берегах Волхова в X веке» (с. 36). Но в конце века он стал называться новым городом в связи с теми новшествами, что принесло в городскую жизнь христианство (с. 45). Однако в конце X в. город также не обретает внешних укреплений (что между прочим, констатирует и сам автор, отмечая отсутствие данных о них на протяжении всего века). Как же он тогда мог начать называться «городом»? Кроме того, ни о каких изменениях облика города в конце X в. (кроме появления в Детинце первоначального деревянного Софийского собора) источники не сообщают. Может быть, у части горожан изменилось мировоззрение, и они стали ощущать себя «новыми людьми»? Но ведь крестили не только Новгород. Вместе с тем, нигде в Европе крещение не приводило к подобным переименованиям населенным пунктов. Таким образом, это предположение стоит считать недостаточно обоснованным и отчасти противоречивым. Замечу, впрочем, что относительно древнейших укреплений города (правда, не внешних, а внутренних) автор также сам себе противоречит, заявляя, что «на территории кремля нет укреплений XI века», и в то же время отмечая, что «в 1097 году в Новгородской первой летописи впервые упоминается “Детинец город” – центральное укрепление Новгорода, которое мы привыкли называть кремлем» (с. 36, 82). Между тем еще до публикации рецензируемой монографии начали выходить работы О.М. Олейникова [Олейников 2014], в которых приводятся археологические данные о наличии первых деревянных укреплений в северной части нынешнего Детинца еще в X в. Повествуя о временах крещения Новгорода, Трояновский касается истории Перыни. Как принято считать, это было языческое святилище. Об этом, по мнению большинства ученых, говорит само название «Перынь», которое, надо полагать, восходило именно к имени бога-громовержца [Якобсон 1970: 612; Трубачев 1994: 13-14; Топоров 1996: 165; Васильев 2000: 37-40]. Одной из форм местного средневекового названия местности, между прочим, было «Перунь» [НIVЛ 2000: 94]. Сам Трояновский также связывает название Перынь со святилищем Перуна (с. 41). Однако в гораздо меньшей степени исследователи едины в археологической интерпретации этого святилища. В 1951-1952 гг. отряд Новгородской археологической экспедиции под руководством В.В. Седова произвел на Перыни археологические исследования. В итоге Седов смог сделать наиболее известную на сегодняшний день реконструкцию памятника. Он атрибутировал его как святилище Перуна [Седов 1953; 1954]. По мнению ученого, святилище представляло собой три немного приподнятых над землей гладких круглых площадки, которые были окружены рвами со следами кострищ (очевидно, жертвенных огней) [Седов 1953; 1954]. Заметим, что святилище подобного типа, основательно изученное археологами [Лабутина 1989], было найдено и во Пскове [Несин 2015: 77]. При этом посреди площадок Перыни обнаружились следы засыпанной ямы. Здесь, видимо, и был идол. Интересно, что площадок было три, хотя летописи упоминает лишь одного Перуна. Седов допустил, что идолов было несколько [Седов 1954]. Интересно в этой связи предположение Б.А. Рыбакова, что идолу Перуна предшествовало изваяние какого-то иного божества. По его словам, «обращает на себя внимание двухъярусность центральной ямы среднего, основного капища. Создается впечатление, что первоначально в центре капища была вырыта широкая яма глубиною в 60 см, в которой могло помещаться основание деревянного столба-идола в 1 м в диаметре или же огромного священного валуна типа “Борисовых камней”... Позднее этот идол был извлечен из земли и на этом же месте была 84

Valla. №3(3), 2017. вырыта несколько более узкая, но более глубокая яма для нового идола, от нижней части которого уцелели фрагменты дерева» [Рыбаков 1987: 254]. Кроме того, как отметил Рыбаков, «дату юго-западного круга В.В. Седов определяет по лепной керамике так: “время сооружения святилища следует отнести по крайней мере к IX столетию”» [там же: 254]. Вместе с тем повторное установление идола в центральном святилище хорошо сочетается с летописным рассказом об установлении в Новгороде в 980 г. по приказу Киевских властей идола Перуна. Перун не был богом ильменских словен. Надо полагать, его изваяние поставили на месте их прежнего центрального идола. Вдобавок он требовал человеческих жертвоприношений, и это распространялось и на Новгород. Когда через несколько лет стали крестить Русь в христианскую веру, а идол Перуна низвергли в Волхов, то, согласно новгородскому летописному преданию, один пригородный крестьянин вновь спихнул приставший было к берегу идол со словами, что, мол, довольно он попил человеческой крови. Если прочие идолы на Перыни могли соответствовать новгородским верованиям, то Перун был также навязан Новгороду, как и христианство, но он играл роль главного бога, и потому его свержение во время христианизации города заслонило собой демонтаж иных капищ [Несин 2015: 78]. Однако позднее выводы В.В. Седова были оспорены В.Я. Конецким и Е.Н. Носовым [Конецкий 1995; Носов 2007]. Версия Конецкого принята также в книге Л.С. Клейна [Клейн 2004]. По мнению данных авторов, круги святилищ представляли собой вовсе не площадки с идолами, а основания погребальных сопок со следами трупосожжения в центре. В ходе крещения Новгорода в 989 г. эти сопки срыли [Конецкий 1995; Клейн 2004; Носов 2007]. В сущности, она основывается на том, что археологи пока не нашли подобных аналогов в восточнославянском мире, если, впрочем, не считать не учтенного ими псковского святилища, культовый статус которого пока еще никем не был подвергнут сомнению. В рецензируемой монографии Трояновский отвергает интерпретацию Седова и даже называет ее «плодом фантазии исследователя», принимая версию Конецкого (с. 41-42). Вместе с тем, как мне уже приходилось отмечать, их гипотеза не кажется убедительной [Несин 2015: 77-78]. Предметных контраргументов реконструкции Седова Конецкий и его единомышленники противопоставить не смогли. Не говоря уж о том, что сколько усилий пришлось бы непонятно зачем потратить новгородцам конца X в., чтоб идеально ровно срыть все три кургана (притом на некотором возвышении от поверхности), а срытую землю унести так, чтобы в окрестном культурном слое не оставалось никаких вкраплений. Думается, всетаки было именно так, как предполагал Седов – на Перыни были святилища, в виде окруженных рвами с кострами круглых площадок с деревянными идолами посередине. Один из идолов и представлял собой изваяние Перуна, описанного в летописи. Потом, во время крещения края, идола срубили, а рвы засыпали прибрежным песком (отряд Седова нашел в них почти чистый песок с небольшими вкраплениями лежащего под ним земляного слоя [Седов 1953; 1954; Несин 2015: 78]). Как бы то ни было, в настоящее время точка зрения Седова не считается в историографии окончательно опровергнутой [Васильев 2000; Жих 2014], поэтому походя объявлять ее «плодом фантазии», как это делает Трояновский, представляется не вполне корректным. Правильнее было бы написать, что в науке существует два варианта интерпретации данного археологического памятника и версия Конецкого представляется автору более убедительной. К тому же в подтверждение правоты точки зрения Конецкого Трояновский приводит... позднее сказание о Словене и Русе XVII в., где сказано о погребении Волхва на Перыни (с. 42). Причем, с одной стороны, историк сам это предание в целом считает поздней «фантазией» (там же) и отмечает, что это «сказочное» летописание активно используется «новыми хронологами» для удревнения «славянской истории (с. 375); с другой стороны, уверенно опирается на ту его часть, которая наилучшим образом иллюстрирует его концепцию существования на Перыни погребальных сопок. Полагаю, что этот прием имеет мало общего с научным методом, более того, может в глазах читателей способствовать 85

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. дискредитации каких бы то ни было научных концепций автора. Трудно согласиться и с утверждением Трояновского, что лишь на рубеже XI-XII вв. в Новгороде появляется «новый социальный слой» из независимых от бояр купцов и ремесленников (с. 87). Очевидно, это положение восходит к знаменитой гипотезе В.Л. Янина о возникновении города из трех боярских поселков, рядом с которыми уже позднее подселялось незнатное свободное население. Но вместе с тем эта гипотеза не единственная в историографии и подвергалась аргументированной критике [Алексеев 1979; Несин 2012]. В указанной работе я демонстрирую, что эти первоначальные большие усадьбы населяли разные свободные социальные категории. Это некоторым образом напоминало идущую от родового строя систему шотландских кланов, где все население давно распалось на разные сословия, но когда-то восходило к общим предкам, в силу чего сохраняло территориальнополитическое единство. В Новгороде такому характеру городского землевладения способствовали природные условия – город расположен в топкой низкой пойменной местности, и новгородцы первоначально селились кучно на вершинах незатопляемых холмиков. Поэтому жить несколькими семьями на одном дворе было целесообразно. По мере роста городской территории появлялись небольшие частновладельческие, небоярские дворы, но крупные городские усадьбы, населенные несколькими семьями разных социальных слоев, по-прежнему в заметном количестве сохранялись до конца новгородской независимости. Сходная структура городских дворов, по-видимому, фигурирует в описании посада новгородского города Русы в составе писцовой книги Шелонской пятины 1497-1498 гг. На дворе помимо хозяина, чьим именем назывался двор, жили полноправные «суседи», платившие наряду с дворовладельцем налоги московским властям [ПиПКСР 2009: 3-8]. Совершенно бездоказательно заявление Трояновского, что этот будто бы новый слой независимых от бояр незнатных горожан сыграл «ведущую роль» в становлении республиканских институтов Новгорода (с. 87). Об этом не имеется никаких данных. Уже в то времени современники считали местным правящим сословием совсем другую социальную категорию. В 1118 г. Владимир Мономах, желая привести в повиновение Новгород, вызвал в Киев именно все тамошнее боряство и привел его к крестоцелованию. И за придерживавшийся антикиевской позиции городской Людин конец пострадало местное боярство, включая сотского Ставра [Несин 2013а: 78-79; Несин 2016б: 105-106]. Впрочем, надо заметить, что Трояновский мало описывает социальное устройство новгородского общества и фактически воздерживается от характеристики новгородского вечевого органа. Хотя вечу, важнейшему органу новгородской республики (которой в книге уделено много слов), логично было бы посвятить хотя бы пару абзацев. Достаточно мало места в рецензируемом издании уделяется и истории иных новгородских политических институтов – например, тысяцкого. Трояновский справедливо отмечает, что уже в конце XII в. тысяцкий был боярином, приводя в пример первого известного в новгородских источниках тысяцкого Миронега (с. 119). В самом деле, есть основания считать Миронега представителем новгородской знати [Несин 2013; Несин 2014б: 21]. Но Трояновский почему-то полагает, что до Миронега тысяцкие были небоярского происхождения (с. 119). Однако еще под 1137 г. киевский хронист упоминает новгородского тысяцкого Константина, с которым новгородцы совещались о приглашении на княжение Всеволода Мстиславича [ПСРЛ 2000: 305]. О незнатном социальном происхождении данного лица нет сведений, равно как и о том, что он был «княжеским тысяцким» [Мартышин 1992: 120] Вместе с тем даже сотские еще в начале XII в. были боярами – тот же Ставр, заточенный в 1118 г. наряду с иными новгородскими боярами в Киеве Владимиром Мономахом. Логичнее предположить, что тысяцкие тем более к тому времени имели знатное происхождение. В дальнейшем автор дважды кратко упоминает перемены в институтах посадников и тысяцких, ссылаясь на известную схему В.Л. Янина, согласно которой с конца XIII в. посадники стали переизбираться через регулярные промежутки времени, а во второй 86

Valla. №3(3), 2017. половине XIV в. в Новгороде возникает коллегия из посадников и тысяцких, оформленная с учетом межрайонного представительства (с. 165, 196-197). Данные построения Янина еще в 1990-е гг. подвергались серьезной критике [Мартышин 1992: 192-195; Линд 1995: 263-270]. Представляется, что Трояновскому даже в рамках научно-популярного издания можно было бы упомянуть, что точка зрения Янина ныне не единственная. Современное изучение т. н. реформы Онцифора Лукинича и эволюции института новгородских тысяцких (которые наряду с посадниками нередко фигурируют в летописных и актовых материалах) показывает, что тысяцкие, как и посадники, переизбирались нерегулярно вплоть до конца новгородской независимости и никакой межрайонной коллегии тысяцких, в отличие от посадничьей, в городе не было [Несин 2014; Несин 2014а; Несин 2015а; Несин 2015б; Несин 2016а]. Именно поэтому новгородским тысяцким мог однажды стать даже потерявший княжение белозерский князь, в то время как в посадничестве подобный случай неминуемо бы привел к межрайонной вражде. Вероятно, Трояновскому стоило бы уделить подглавку или страничку храму Иоанна на Опоках, где была палата мер и весов, собирался торговый суд по торговым и гостинным делам. Сложно согласиться с мнением автора, что в XII в. Торговая сторона Новгорода представляла собой купеческий район, противопоставленный в летописи Новгороду (с. 108109). Нет данных о таком особом составе населения этого района города в указанный период. Надо иметь в виду, что торг в правобережную часть города переехал не ранее XI в. [Семенов 1959: 56], когда поселение там уже существовало. Не находит подтверждения в источниках и мнение исследователя о противопоставлении «ониполовцев» Новгороду – если рассмотреть привлекаемое Трояновским известие о новгородской усобице 1157 г., то там жители Торговой стороны («ониполовцы», «торговый пол») не выступают в качестве не-новгородцев и загородной территории: Бысть котора зла въ людьхъ, и въсташа на князя Мьстислава на Гюргевиця, и начяша изгонити из Новагорода, търговыи же полъ сташа въ оружии по немь; и съвадишася братья, и мостъ переимаша на Вълхове, и сташа сторожи у городьныхъ воротъ, а друзии на ономь полу, малы же и кръви не прольяша межи собою. И тъгда вънидоста Ростиславиця, Святослав и Давыдъ; и на ту нощь бежа Мьстислав из города. По трьхъ днехъ въниде Ростислав самъ, и сънидошася братья, и не бысть зла ничто же [НIЛ 2000: 30].

Из контекста источника следует, что князя хотели выгнать из города, что привело к распрям между двумя городскими частями. Жители обеих новгородских сторон в конце названы «братьями» – так в новгородском летописании нередко именовали городских вечников2. Недостаточно обоснованным представляется и утверждение исследователя о прусском происхождении жителей Прусской улицы и пришлом происхождении первых жителей Людина конца – «людей», чуждых по отношению к исконным новгородцам (с. 136). Как отмечалось, гипотеза о разноэтничном составе населения древних новгородских районов не подтверждается данными археологических изысканий [Носов 1984: 13-16; Андреев 1989; Несин 2012: 37]. Кроме того, Людин конец, как и Неревский, являлся древнейшим ядром 2

Иллюстрируя тезис о том, что Детинец на Софийской стороне был отдельным центром формирования города, Трояновский приводит фрагмент грамоты князя Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю 1134 г. Местные крестьяне из села Витославицы должны были исполнять повинности в пользу обители, а не идти в «потуг» епископа, князя или в «городские» потуги (с. 109). Новгород, конечно, формировался из нескольких ядер – первоначальных поселений, легших в основу древнейших районов-концов. Но эта грамота отнюдь не характеризует его топографию, а фиксирует наличие в 1134 г. прав как у новгородцев, так у князя и архиерея получать оброк с крестьян. Соответственно, жители Витославиц должны были отныне работать на окрестный монастырь (и село, и обитель располагались на берегу оз. Мячино под Новгородом, на территории нынешнего музея деревянного зодчества «Витославицы»), и грамота избавляла их от возможных притязаний со стороны князей, архиереев и горожан.

87

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. города – самые ранние настилы мостовых в них датируются 950-ми гг. [Янин 1999: 25]. Попозже появилось заречное поселение Славно, которое положило начало заселению территории Славенского конца и Торговой стороны в целом: старейшая мостовая датируется 974 г. [Колчин, Хорошев 1978: 141]. По отношению к каким «новгородцам» население Людина конца могло быть чужеродным, если оно само, наряду с неревлянами, являлось первым в здешних местах? Кстати, и неревлян нет основания считать потомками одноименного финно-угорского племени. Связь названия Неревского конца с проживавшим якобы в нем финно-угорским населением невозможно доказать даже с лингвистической точки зрения, к тому же не исключено, что этот район был назван по реке Нарве, поскольку он находился в северной части Новгорода, наиболее близкой к этой реке [Болховитинов 1808: 17; Носов 1984: 15]. Не исключено аналогичное происхождение название Прусской улицы, направленной в сторону южной Балтики – места исторического проживания пруссов. Не подтверждается источниками и заявление Трояновского о происхождении некоторых городских боярских «династий» от «скандинавов – варягов» (с. 136). Сложно, на мой взгляд, согласиться с утверждением Трояновского, что Александр Невский в 1252 г. навел на своего брата Андрея Неврюеву рать (с. 146). Сторонники этой точки зрения опираются на знаменитое уникальное «татищевское» известие. Вместе с тем, как отмечалось в историографии, данное сообщение не является достоверным [Горский 1996; Селезнев 2009]. И эти выводы не были никем опровергнуты3. А вот то, что в 1257 г. Александр Невский приказал жестоко изувечить противников проведения ордынской «переписи», вопреки Трояновскому (с. 149), не было «слухами». Согласно новгородскому летописцу, князь в самом деле «овому» нос «урезоша», а «иному очи выимаша» [НIЛ 2000: 82]. В данном случае новгородский хронист, по-видимому, не сгустил красок. Как отметил В.Ф. Андреев, новгородцы неоднократно ставили преемнику этого князя условие, чтоб они не притеснял их, как это делал предыдущий [Андреев 1996: 249] – не захватывал городских «пожней» и не «деялъ насилие на Новегороде» [ГВНП 1949: 10-13]. Кстати, это беспрецедентный случай в новгородской истории – ни один князь не удостоился в Новгороде столь хвалебного летописного некролога, как Александр Невский: «даи господи милостивыи видети ему лице твое в будущии веке, иже потрудися за Новъгородъ и за всю Русьскую землю» [НIЛ 2000: 84], – и в то же время такого регулярного посмертного негативного упоминания в договорных грамотах… Притом ни летописная эпитафия, ни упоминания его захватов городских лугов и «насилия» над новгородцами не противоречат друг другу – все это хорошо сочеталось в одном человеке и правителе. Если Александр Невский был склонен самовольно присваивать себе городские пожни, не считаясь с новгородцами, и оказывать на них давление, то что его – сына негуманного и нетолерантного времени – могло удержать от расправ над людьми, недовольных его политикой? К сожалению, Трояновский не учитывает источниковедческие исследования Н.Г. Бережковым хронологии древнерусского летописания [Бережков 1963] и, следуя летописным погодным датировкам, неверно относит новгородские усобицы 1255/1256, 1259/1260 и 1270/71 к 1255, 1259 и 1269 гг. соответственно (с. 146, 149, 153). Новгородский конфликт 1255/1256 г. историк описывает как спор знатных и незнатных («меньших») новгородцев (с. 146). Вместе с тем в действительности, как показывает внимательное изучение летописного рассказа, эти события представляли собой межрайонную борьбу, где с обеих сторон были представители разных социальных слоев [Янин 2003: 207-208; Несин 2011; Несин 2016б: 104]. А вот сообщая о новгородской усобице 1259/1260 гг., ученый не разделяет сторонников 3

А.В. Журавель, веря в достоверность татищевской легенды о причастности Александра к отправке Неврююевой рати, объявил аргументацию В.А. Кучкина выдуманной, но фактически не рассмотрел доводы оппонента, а на работу Ю.В. Селезнева не сослался [Журавель 2010: 232]. Полагаю, что фактическое уклонение от предметной полемики, вкупе с навешиванием концепции оппонента ярлыка, не способствует установлению научной истины и убедительному опровержению чьих-либо научных взглядов.

88

Valla. №3(3), 2017. и противников ордынской «переписи» по социальному признаку (с. 149), в чем, на мой взгляд, прав – на стороне «меньших», противников переписи, тоже выступала часть бояр. Именно так логичнее всего объяснить сентенцию летописца, что, с одной стороны, творили бояре себе «легко», но вместе с тем монголы, вступив в город, стали «пить кровь боярскую»: речь идет о двух группах бояр – поддержавших и не поддержавших перепись [Несин 2011; Несин 2016б: 104-105]. Вместе с тем мнение исследователя, что появившиеся в 1270-х – 1280-х гг. усовершенствования в дренажной системе и мощении улиц были связаны с последствиями этой самой ордынской «переписи» (с. 149, 151). Впрочем, Трояновский сам, вероятно, ощущает слабость этой гипотезы – в другом месте он оговаривается, что эти изменения в городском хозяйстве произошли «по каким-то причинам», а затем связывает их с увлажнением климата, которое, впрочем, относит к чуть более позднему времени – «ближе к концу XIII века» (с. 150-151). Не исключено, что с течением времени новгородцы просто достигли большего прогресса в мощении улиц и сооружении дренажных систем. В начале XIV в. они и вовсе загонят ручей на Торговой стороне в трубу. Неубедительно и заявление Трояновского, что именно «относительное затишье на новгородских границах» обеспечило в начале 1290-х гг. возобновление после полувекового перерыва каменного церковного строительства (с. 161). Из летописных цитат, которые в начале каждой главки-седмицы приводит сам автор, нетрудно заметить, что в 1280-х гг. в новгородские границы вторгались шведы и сыновья Александра Невского со своими войсками и ордынцами (с. 158). Менее противоречивой мне представляется традиционная версия, связывающая длительный перерыв в каменном строительстве с экономическим кризисом, вызванным Батыевым нашествием и установлением ордынского ига (сам Новгород не был разорен, хотя стал данником). В конце XIII в., видимо, кризис уменьшился. К тому же не исключено, что именно тогда новгородцы приспособились собирать ордынский «выход», или «черный бор», со своего пригорода Торжка, вместо того чтобы расплачиваться из своего кармана. Не вполне ясно утверждение автора, что в 1292 г. «источники впервые упоминают» Совет господ, в который входили «300 золотых поясов», представлявших все пять концов города (с. 171). Как известно, 300 золотых поясов упомянуты в ганзейском донесении купцов с новгородского немецкого двора в рижский магистрат от 1331 г. И современные ученые, как правило, считают их частью веча, городской элитой, а не «господами» – должностными лицами [Лукин 2010; Несин 2013а 74-75, 84]. К тому же, как верно отмечалось в историографии, из упоминания в ганзейском источнике новгородских господ в 1292 г. трудно сделать однозначный вывод о наличии в Новгороде соответствующего совещательного органа [Гранберг 2000; Лукин 2012: 16-17]. Как уже было сказано выше, большим достоинством монографии является нестандартный выбор сюжетов из новгородской истории. Но в то же время иногда предпочтения автора кажутся несколько спорными. Не упомянутой в книге осталась важная шведско-новгородская война 1348 г., в ходе которой шведам на время удалось принудить жителей новгородского пригорода Орешка обратиться в католичество. Зато Бортеневской битве 1317 г. с участием новгородцев уделена отдельная одноименная подглавка размером более чем в полторы страницы (с. 174-175). Вероятно, Трояновскому, неоднократно в своей монографии обращавшемуся к новгородскому зодчеству, стоило бы в рассказе о церкви св. Федора Стратилата на Ручью упомянуть, что этот храм, возведенный в 1360/1361 гг., стал первым памятником, построенном в известном стиле новгородской храмовой архитектуры второй половины XIVXV вв. [Царевская 2003]. Для доказательства участия новгородцев в Куликовской битве Трояновский, как и С.Н. Азбелев4, прежде всего опирается на сведения Сказания о Мамаевом побоище (с. 210). 4

В упомянутой Трояновским работе 2007 г. С.Н. Азбелев использует сведения Сказания о Мамаевом

89

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. Вместе с тем, несмотря на то, что участие новгородцев в этом походе можно считать доказанным [Несин 2016: 255-257, 293-294], свидетельства Сказания нет оснований считать надежными. Новгородский архиепископ назван там не Алексеем, а Евфимием, хотя, как отмечает тот же Азбелев, все владыки с таким именем занимали кафедру уже в следующем, XV в. [Азбелев 2007: 266]. Это выдает позднее происхождение рассказа, а значит, вне зависимости от реальности участия новгородцев в Куликовской битве, ставит под сомнение его надежность5. Вслед за Азбелевым Трояновский склонен объяснять молчание новгородских летописей об участии новгородцев в Мамаевом побоище неудачным для новгородского войска завершением похода (с. 211). Вместе с тем, стоит иметь в виду, что для новгородцев в принципе не было резона гордиться своим вкладом в московскую победу над ордынцами, так как их участие в данной кампании было навязано московским князем в ходе весенних переговоров с новгородским посольством в обмен на мир с Москвой [Несин 2016: 265-267]. Не случайно именно в новгородском списке летописной повести о Куликовской битве повествование начинается как раз с упоминания той весенней поездки в Москву новгородской делегации. Описывая московско-новгородское сражение под Русой 1456 г., исследователь ошибочно называет дату взятия великокняжескими войсками г. Русы 9 февраля (в действительности оно имело место 2 числа [Несин 2014в]), а новгородского боярина Василия Казимира – тысяцким (с. 254). В действительности он в новгородском летописном рассказе не титулован [ЛА 1989: 194; Янин 2007: 374]. По словам Трояновского, новгородцы ехали в Русу восточным берегом оз. Ильмень и в первом сражении с великокняжескими силами у церкви св. Ильи потеряли убитыми 50 человек (там же). Это противоречит новгородскому летописанию, согласно которому новгородцы «переехавше озеро», а у края Русы подле вышеназванной церкви «и паде ту москвиць и татаровъ 50 человекъ» [ЛА 2000: 193-194]. Новгородскую рать, участвовавшую в сражении, Трояновский характеризует как небольшую (с. 254), хотя контекст летописного источника скорее говорит не о ее малочисленности как таковой, а ее относительно небольшом размере по сравнению с другим отрядом, который выступил из города позднее, встал под предлогом темноты на ночь под Новгородом на о. Липно, но так и остался там, пока не пришли известия о поражении первого отряда под Русой [ЛА 2000:193-195]. Воевавшего с новгородцами летом 1471 г. московского воеводу Федора Давыдовича Хромого Трояновский путает с князем Федором Давыдовичем Пестрым-Стародубским (с. 261). Впрочем, как отметил Ю.Г. Алексеев6, подобная путаница уже случалась в литературе – к примеру, в указателе 25 тома Полного собрания русских летописей (Московский свод конца XV в. – М. Н.) [Алексеев 1992: Прим. 29]. При описании московско-новгородской Шелонской битвы 1471 г. Трояновский – вероятно, вследствие опечатки – во множественном числе пишет о «новгородских источниках». В действительности мы располагаем единственным новгородским источником – Строевским списком Новгородской IV летописи – и исследователь об этом знает. Ниже он приводит цитату из него о нападении на новгородцев засадного татарского отряда (с. 263). При этом историк, на мой взгляд, неверно утверждает, что, согласно новгородскому рассказу, «новгородцы первыми ввязались в бой» c неприятелями (там же). Подобные мысли

побоище лишь как один из аргументов в пользу участия новгородцев в Куликовской битве [Азбелев 2007]. Но впоследствии Азбелев стал их приводить в качестве основного доказательства, посвящая им львиную долю статьи об участии новгородцев в данном сражении [Азбелев 2016]. 5 Согласно устному замечанию А.В. Быкова, недостоверным является упоминание павших в битве 30 новгородских посадников. Однако в Московском княжестве посадниками иногда называли и новгородских бояр вообще, в том числе и нетитулованных. Правда, опять же это известно из источников XV-XVI вв., но не XIV в. 6 Пользуясь случаем, выражаю соболезнование кончине Ю.Г. Алексеева, скончавшегося 13 апреля 2017 г. за два дня до 91-го дня рождения.

90

Valla. №3(3), 2017. высказывались в историографии [Быков 2016: 600-602]7. Однако в действительности из контекста новгородского летописного рассказа, наоборот, следует, что первыми напали именно москвичи, что подтверждается и иными источниками [Несин 2016 в: 639-640]. Текст читается: моськвичамь же до понеделника отлагающим, бяше бо недиля. И начаша ся бити, и погнаша новгородци москвичь за Шолону реку, и ударишася на новгородцевъ западнаа рать татарове, и паде новгородцевъ много [НIVЛ 2000: 446-447].

Т.е., согласно весьма точному переводу В.В. Колесова, «москвичи же до понедельника отложили бой, ибо было воскресенье. И начали они биться, и погнали новгородцы москвичей за Шелонь-реку, но ударил на новгородцев засадный татарский полк, и погибло новгородцев много» [БЛДР 1999: 405]. Кстати говоря, бой и не мог не быть навязан москвичами – иначе как бы они накануне утреннего сражения смогли переправить в тыл новгородцам за реку засадный отряд служилых татар? Тот самый, который потом, по рассказам новгородских пленников, приведенным в «полутра» к великокняжеским воеводам, напал на них с тылу: «...но еще иные полки видехом, в тыл по нас пришедших, знамена же имут жолты и болшие стяги и скипетры» [ПСРЛ 1959: 238; ПСРЛ 1962: 133]8. Соответственно, знаменитый московский воевода Холмский принял решение сразиться с новгородцами еще до начала битвы и заранее все подготовил для того, чтобы с воскресного утра начать бой. Вовсе не новгородцы вынудили своим нетерпением москвичей вступить в бой в воскресенье, хотя те будто бы хотели отложить кровопролитие на день. Стоит иметь в виду, что новгородский хронист спутал день и в действительности битва произошла в воскресенье, 14 июля на день св. Акилы. Иван III повелел пристроить в честь победы над новгородцами к Кремлевскому Архангельскому собору пределы Акилы [Алексеев 2009: 120] и Воскресения. Но новгородцы, не привыкшие глубоко чтить св. Акилу, наголову разбитые и напуганные, потом просто перепутали дату [Несин 2014г: 323-324]. Тема падения Новгородской республики у Трояновского при ближайшем рассмотрении оказывается несколько недосказанной и потому слегка противоречивой. С одной стороны, он сочувственно ссылается на версию В.Л. Янина о возникновении олигархии Совета господ – должностных лиц Новгорода, в результате чего рядовые новгородцы поддержали московскую монархию как защиту от местного боярского произвола, c другой стороны, при описании событий 1470-х гг. он изображает картину московского завоевания, произошедшего отнюдь не по воле новгородцев (с. 253, 259-268). Вместе с тем, как бы ни относиться к дискуссионному вопросу о существовании Совета господ9, нужно заметить, что в некотором 7

Схожие вопросы – правда, в виде допущения, а не утверждения – задает Д.Е. Бузденков: «Или это просто указание на то, что бой произошел вопреки желанию москвичей? Последние не хотели битвы в воскресенье, но именно в воскресенье 14 июля она и произошла? Атакующей стороной были новгородцы?» [Бузденков 2017: 722]. При этом автор не ссылается ни на аналогичное мнение А.В. Быкова [Быков 2016: 600602], ни на мои возражения ему [Несин 2016в: 639-640], хотя обе эти работы ему известны. 8 Д.Е. Бузденков предположил, что данный пассаж московского хрониста повествует о небесном воинстве [Бузденков 2017: 722]. Но автор не рассмотрел мою аргументацию в пользу реалистичного, а не сугубо книжного, характера свидетельства великокняжеского летописца о зашедших в тыл новгородцам великокняжеских отрядах. В целом анализ источников о московской тактике в Шелонской битве говорит о том, что великокняжеские войска пустились в тактическое отступление через р. Шелонь, после чего на окрыленных мнимой победой новгородцев с тыла напал засадный отряд, а затем и передовые части войск великого московского князя напали на противника с фронта со стороны реки [Несин 2014 г]. 9 В настоящее время в работах А.В. Петрова и П.В. Лукина олигархия Совета господ фактически отрицается [Петров 2003; Лукин 2014]. Вместе с тем, наверное, не случайно, что именно в XV в. появляются грамоты, составленные от имени одних должностных лиц без участия веча а вопрос пожалования земель Соловецкому монастырю в 1468 г. был фактически решен Советом господ [Несин 2013а]; не случайно, что именно во второй половине XIV в., с увеличением числа членов Совета господ, тысяцкие сосредотачивают в своих руках торговый суд [Несин 2015]. В 1412 г. ганзейцы жаловались, что новгородские «господа» их послание спрятали, не поставив о нем в известность купцов и все вече [НUB 1876: 556-557]. Таким образом,

91

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. отношении исследователь прав – изучение новгородских партий в 1470-х гг. в самом деле склоняет к выводу, что и среди сторонников мира с Москвой, и среди приверженцев союза с Литвой были представители разных социальных групп и конфликты между «партиями» не принимали прямых межсословных разногласий, при этом обе стороны были сторонниками сохранения местной автономии [Несин 2011а]10. И когда в 1477 г. из речи московского посла Ф.Д. Хромого стало окончательно ясно, что Иван III намерен ликвидировать республику, против этого выступили все новгородцы, что стало поводом для московского завоевания города в 1477/1478 гг. В конце 1477 г. осажденный город признал московские требования «вечю колоколу» и посаднику «не быти». 15 января 1478 г. московский государь въехал в город и привел новгородцев к присяге. С этого момента начинается новый этап в истории Новгорода в составе единого государства. В свою очередь, можно считать, что русское централизованное государство образовалось именно с аннексией Новгородской земли. Не вполне корректным представляется замечание Трояновского, что «московские цари» приступили в XVI в. к созданию войск из пищальников (с. 300-301]. Под царями автор, вероятно, понимает не только первого царя Ивана IV, но и предшествующих московских государей – во всяком случае, он приводит в пример события с участием пищальников 15451546 гг., имевших место до венчания на царство великого московского князя Ивана Васильевича. Так или иначе, но пищальники в качестве воинской категории впервые упомянуты в источниках еще во времена великого московского князя Ивана III на рубеже XVXVI вв. в качестве защитников новгородских крепостей Копорья, Орешка и Корелы, и они активно участвовали в военных действиях при отце Ивана IV Василии III, который, так же как и Иван III, был великим князем, а не царем. Таким образом, появились они еще в XV в. и ходили в военные походы еще до венчания на царство Ивана IV. Можно поспорить с утверждением, что «начавшиеся с сентября 1941 года обстрелы города советской артиллерией... стали причинами.... попадания снаряда в храм Иоанна на Опоках», а «второй печальной потерей стал замечательный иконостас XVIII века в Знаменском соборе» (с. 514). Очевидно, историк оговорился – будучи новгородцем, он знает о том, что оба эти храма находятся на правобережной, Торговой стороне города, где преимущественно стояли советские войска. Соответственно, не исключено, что ее памятники пострадали не от советского, а от неприятельского обстрела. Несколько неудачным представляется пассаж Трояновского о том, что в советское время «урезанная по идеологическим мерка память о [предреволюционном (?)] прошлом нашей страны и “непролетарских” предках способствовала снижению нравственных норм общества, на смену которым неумолимо надвигались массовая культура и потребительские запросы» (с. 531-532)11. Это заявление не подкреплено никакими доводами и производит впечатление несколько запоздалого идеологического клише: в настоящее время, через четверть века после распада СССР, хорошо заметно, что возрождение интереса к «России, которую мы потеряли» и непролетарским предкам меньшинства россиян12 не приводит к повышению уровня общественной нравственности и бессребренничества. И вообще общественное сознание – и в XX и XXI в. – в значительной степени определялось и определяется бытием в соответствующей социально-политической и социальноэкономической парадигме. олигархические тенденции как таковые отрицать не приходится. 10 В данной работе также показано, что поход миром Ивана III на Новгород в 1475-1476 гг., традиционно воспринимаемый как попытка склонить на свою сторону простых людей (в частности – в данной монографии), в действительности имел более широкую цель – заручиться поддержкой сторонников мира с Москвой. Не случайно к великокняжескому суду прибегали люди разных слоев, включая бояр. А бояре после отбытия Ивана III даже иногда ездили к нему в Москву на суд с жалобами на своих сограждан. 11 Благодарю М.В. Несину за это ценное замечание. 12 Большинство, как известно, имеет рабоче-крестьянское происхождение.

92

Valla. №3(3), 2017. По-видимому, Трояновский не вполне прав, полагая, что возникшая в 2008 г. на международной научной конференции «Новгородика» дискуссия П.В. Лукина и А.В. Петрова переставляла собой «столетнюю полемику между московской и петербургской школами о путях возникновения и развития Новгородской вечевой респулики» (с. 348). В исторической науке столетней давности не обнаруживается принципиальных расхождений между московскими и петербургскими учеными в данной проблематике. В то же время все эти замечания не противоречат данной выше высокой оценке рецензируемой монографии. Я полностью солидарен с положительными заключениями ее научных рецензентов – В.Л. Янина и Е.В. Анисимова. Если в дальнейшем будут выходить новые научно-популярные книги по истории Новгорода, то данная монография может послужит для них замечательным образцом. Книга весьма актуальна и интересна как для историков, так и для широкого круга любителей истории. Читатели смогут узнать и полюбить один из интереснейших и величайших городов Восточной Европы – Великий Новгород. Несин М.А., г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи е-mail: [email protected] Источники БЛДР 1999 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. – СПб.: Наука, 1999. ГВНП 1949 – Грамоты Великого Новгорода и Пскова – М., – Л.: АН СССР, 1949. ЛА 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 16. Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. Новгородская IV летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПиПКСР 2009 – Писцовые и переписные книги Старой Руссы конца XV – XVII вв. – М.: НП «Рукописные памятники Древней Руси», 2009. ПСРЛ 1959 – Полное собрание русских летописей. Т. 26. – М. – Л.: АН СССР, 1959. ПСРЛ 1962 – Полное собрание русских летописей. Т. 27. – М. – Л.: АН СССР, 1962. ПСРЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. НUB 1876 – Hansisches Urkundenbuch. Bd. V. Bearb. von K. Hohlbaum. Halle.: Verlag der Buchhandlung des Waisenhauses, 1876.

Литература Азбелев 2007 – Азбелев С.Н. Новгородцы и куликовская битва // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 21. – Великий Новгород, 2007. С. 257-271. Азбелев 2016 – Азбелев С.Н. Об участии новгородцев в Куликовской битве // Исторический формат. 2016. № 4. С. 33-65. Алексеев 1992 – Алексеев Ю.Г. Под знаменами Москвы – М.: Мысль, 1992. [HTML: http://www.libros.am/book/read/id/327812/slug/pod-znamenami-moskvy#c51] – Доступ на 25.05. 2017. Алексеев 2009 – Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. – CПб.: СПБГУ, 2009. 93

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. Алексеев 1979 – Алексеев Ю.Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова (к вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины) // Исторические записки. Т. 103. – М., 1979. С. 242-279. Андреев 1996 – Андреев В.Ф. Александр Невский и Новгород // Cредневековая и новая Россия: сборник научных статей к 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. – СПб.: СПбГУ, 1996. С. 244-253. Андреев 1989 – Андреев В.Ф. Северный Страж Руси. – Л.: Лениздат, 1989. Бережков 1963 – Бережков Н.Г. Хронология древнерусского летописания. – М.: АН СCCР, 1963. Болховитинов 1808 – Болховитинов Е.А. [о. Евгений] Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода. – М., 1808. Быков 2016 – Быков А.В. Отзыв на статью О.В. Шиндлера «Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в.» // История военного дела: исследования и источники. 2016. Спец. выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. II. C. 594-612. [http://www.milhist.info/2016/10/12/bykov] – Доступ на 25.05. 2017. Бузденков 2017 – Бузденков Д.Е. К вопросу об ориентализации московского войска на основе летописных известий о московско-новгородских боях под Русой в 1456 г. и на Шелони в 1471 г. (Отзыв на статьи Шиндлера О.В., Быкова А.В., Несина М.А., Комарова О.В., опубликованные в специальном выпуске № 5 «Стояние на реке Угре 1480-2015») // История военного дела: исследования и источники. 2017. Спец. выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. III. C. 706-737. [http://www.milhist.info/2017/03/14/byzdenkov] – Доступ на 14.03.2017. Васильев 2000 – Васильев М.И. Была ли новгородская Перынь местом официального капища Перуна при князе Владимире [к постановке проблемы] // Florilegium: к 60-летию Б.Н. Флори. – М.: Языки русской культуры, 2000. C. 29-52. Гайдуков, Дубровин 1997 – Гайдуков П.Г., Дубровин Г.Е. Древнейшая дренажная труба Новгорода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 11. – Великий Новгород, 1997. С. 18-27. Гайдуков, Дубровин 1998 – Гайдуков П.Г., Дубровин Г.Е. Древнейшая дренажная труба Новгорода // Austrvegr. 1998. Вып. 4. С. 29. Горский 1996 – Горский А.А. Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского // Александр Невский и история России. Материалы научно-практической конференции 20-28 сентября 1995 г. – Великий Новгород: Новгородский государственный объединенный музей-заповедник, 1996. C. 64-75. Гранберг 2000 – Гранберг Ю. Совет господ Новгорода в немецких источниках // Древнейшие государства Вос¬точной Европы. 1998. – М., 2000. С. 78-87. Жих 2014 – Жих М.И. Языческие святилища восточных славян. 2014. [http://historicaldis.ru/blog/43519456435/Yazyicheskie-svyatilischa-slavyan-Vostochnoy-Evropyi] Доступ на 14.03.2017. Журавель 2010 – Журавель А.В. Аки молния в день дождя. Кн. 1. – М.: Русская панорама, 2010. Колчин, Хорошев 1978 – Колчин Б.А., Хорошев А.С. Михайловский раскоп // Археологическое изучение Новгорода. – М.: Наука, 1978. С. 135-173. Конецкий 1995 – Конецкий В.Я. Некоторые аспекты источниковедения и интерпретации комплекса памятников в Перыни под Новгородом // Церковная археология. Ч. 1. – СПб. – Псков: Псковское общество св. Ольги Российской, 1995. С. 80-85. Клейн 2004 – Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. – СПб.: Евразия, 2004. Лабутина 1989 – Лабутина И.К. Языческое святилище Пскова // История и культура древнерусского города. – М.: МГУ, 1989. С. 100-108. 94

Valla. №3(3), 2017. Линд 1995 – Линд Дж. К вопросу о посаднической реформе Новгорода около 1300 г. и датировке новгородских актов // Древнейшие государства Восточной Европы. 1995. – М., 1997. С. 263-270. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Лукин 2012 – Лукин П.В. Существовал ли в средневековом Новгороде «Совет господ»? // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2012 . № 1. С. 15-27. Лукин 2010 – Лукин П.В. «300 золотых поясов» и вече. Немецкий документ 1331 года о политическом строе Великого Новгорода // Средние века. Исследования по истории Средневековья и раннего Нового времени. 2010. Вып. 71 (3-4). С. 266-292. Мартышин 1992 – Мартышин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. – М.: Российское право, 1992. Несин 2011 – Несин М.А. Новгородское вече в 1255/56 и 1259/60 гг.: к вопросу о социальном механизме новгородских вечевых усобиц и его отражении в местном летописании // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 25: материалы научной конференции, посвященной памяти В.И. Поветкина. Великий Новгород, 25-27 января 2011. – Великий Новгород, 2011. С. 338-346. Несин 2011а – Несин М.А. Новгород 1470-х годов. Соотношение внешнеполитических исканий с преданностью своей «старине // Новгородика-2010. Вечевой Новгород: Материалы междунар. науч.-практ. конф. 20-22 сентября 2010 г. Ч. 1. – Великий Новгород, 2011. С. 206213. Несин 2012 – Несин М.А. История происхождения Новгорода как проявление общих и частных закономерностей процесса градообразования // Х Плехановские чтения. Россия: Сосредоточение народов и перекресток цивилизаций: материалы конференции. – СПб., Дом Плеханова, 30 мая – 1 июня 2012 г. – СПб., 2012. С. 40-41. Несин 2013 – Несин М.А. К вопросу о социальной сущности новгородских тысяцких и месте института тысяцких в политической системе средневекового Новгорода // Новгородика-2012. У истоков российской государственности: материалы IV междунар. науч.практ. конференции, 24-26 сентября 2012 г. – Великий Новгород, 2013. Ч. 1. С. 184-191. Несин 2013а – Несин М.А. Социальная организация Новгородского веча // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: материалы научной конференции 17-18 ноября 2011 г. / Сост. В.Ф. Андреев. – Великий Новгород, 2013. С. 72-88. Несин 2014 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в 1410-20 гг. // Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. № 6. С. 129-131. Несин 2014а – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в XIV веке // Вестник УДГУ. Вып 3. 2014. С. 42-47. Несин 2014б – Несин М.А. Первые известия о новгородских тысяцких (до конца XII в.) // Клио. 2014. Вып. 9 (93). С. 20-22. Несин 2014в – Несин М.А. Сражение под Русой 3 февраля 1456 г.: место боя и тактика московских войск // История военного дела: исследования и источники. 2014. Т. V. С. 96-113. [http://www.milhist.info/2014/06/18/nesin_1] – Доступ на 25.05. 2017. Несин 2014г – Несин М.А. Шелонская битва 14 июля 1471 г.: к вопросу о тактике московских войск и участии засадной татарской рати // История военного дела: исследования и источники. 2014. Т. IV. С. 464-482. [http://www.milhist.info/2014/03/12/nesin] – Доступ на 25.05. 2017. Несин 2015 – Несин М.А. Градообразование у псковских кривичей в работах В.В. Седова (на примере Изборска и Пскова) // Исторический формат. 2015. № 3(3). С. 73-86. Несин 2015а – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в последние десятилетия новгородской независимости (с начала XV в. до 1478 г.) // Историческая и социальнообразовательная мысль. 2015. Вып 7(8). С. 41-48. Несин 2015б – Несин М.А. Развитие института новгородских тысяцких в XIV-XV вв. по данным новгородских письменных источников // Документальное наследие Новгорода и Новгородской земли. Вып. 14: материалы 14 научной конференции историков-архивистов 22 95

Трояновский С.В. Великий Новгород. Седмицы истории. 859 – 1990-е годы. – М.: Весь Мир, 2015. – 544 c. + илл. мая 2014 г. – Великий Новгород, 2015. С. 6-12. Несин 2016 – Несин М.А. Новгородские житьи люди в XV в. и их участие в войнах и внешней политике Великого Новгорода в XV в. Часть 1. От рубежа XIV-XV вв. до второй половины 1471 г. // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 288289. [http://www.milhist.info/2016/06/08/nesin_8] – Доступ на 25.05. 2017. Несин 2016а – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в последние десятилетия новгородской независимости (с начала XV в. до 1478 г.) // Новгородика-2015. От «Правды Русской» к российскому конституционализму: материалы V междунар. науч. конф. 24-25 сентября 2015 г. – Великий Новгород, 2016. C. 90-102. Несин 2016б – Несин М.А. Первая монография о новгородском вече. Рец. на кн.: Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. – 608 с. // Valla. 2016. Т. 2. № 3. С. 98-109. Несин 2016в – Несин М.А. Ответ на замечания Быкова А.В. изложенные в статье «Отзыв на статью О.В. Шиндлера “Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в.”» и отзыв на статью Шиндлера О.В. «Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в.» // История военного дела: исследования и источники. 2016. Спец. выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. II. C. 614-652. [http://www.milhist.info/2016/10/28/nesin_9] – Доступ на 25.05. 2017. Носов 1984 – Носов Е.Н. Новгород и Новгородская округа IX-X вв. в свете археологических данных [к вопросу о возникновении Новгорода ] // Новгородский исторический сборник. Вып. 2 (12). – Л., 1984. С. 15-16. Носов 2007 – Носов Е.Н. Перынь // Великий Новгород. История и культура IX-XVII веков. – СПб.: Нестор-История, 2007. С. 379-381. Олейников 2014 – Олейников О.М. Древнейшие оборонительные сооружения новгородского детинца (По материалам исследований 2013 г.) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 28. – Великий Новгород, 2014. С. 50-61. Петров 2003 – Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). – СПб.: Издательство Олега Абышко, 2003. Рыбаков 1987 – Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1987. Cедов 1953 – Седов В.В. Древнерусское языческое святилище в Перыни // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 50. – М., 1953. С. 92-103. Седов 1954 – Седов В.В. Новые данные о языческом святилище Перуна (по раскопкам Новгородской экспедиции 1952 г.) // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 53. – М., 1954. C. 105-108. Cелезнев 2009 – Селезнев Ю.В. Вокняжение Александра Невского в 1252 г.: политические реалии и их отражение в русской письменной традиции // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2009. №3. С. 36-41. Семенов 1959 – Семенов А.И. Древняя топография южной части Славенского конца Новгорода // Новгородский исторический сборник. Вып. 9. 1959. С. 55-73. Скрынников 1994 – Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. – М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1994. Соседи 2016 – «Cедмицы» Сергея Трояновского // Соседи 20.06.2016. [http://sosedivn.ru/aktualno/13176-sedmitsyi-sergeya-troyanovskogo.html] – Доступ на 25.05.2017. Топоров 1996 – Топоров В.Н. Боги древних славян // Очерки истории культуры славян. – М.: Индрик, 1996. С. 160-174. Трояновский 2007 – Трояновский С.В. Великий Новгород: материальный мир средневековой республики // Неприкосновенный запас. 2007. №5(55). [HTML: http://magazines.russ.ru/nz/2007/55/tro15.html]. Трояновский 2015а – Трояновский С.В. Великий Новгород: Седмицы истории (IX-XV вв.) – Великий Новгород: Печатный двор, 2015. Трубачев 1994 – Трубачев О.Н. Мысли о дохристианской религии славян в свете 96

Valla. №3(3), 2017. славянского языкознания // Вопросы языкознания. 1994. №6. С. 3-15. Царевская 2003 – Царевская Т.Ю. Церковь Федора Стратилата в Новгороде. – М.: Северный паломник, 2003. Якобсон 1970 – Якобсон Р.O. Роль лингвистических показаний в сравнительной мифологии // VII международный конгресс антропологических и этнографических наук. Т. V. – М., 1970. C. 608-619. Янин 1999 – Янин В.Л. Княгиня Ольга и проблема становления Новгорода // Древности Пскова: археология, история и архитектура: к юбилею И.К. Лабутиной. – Псков, 1999. С. 2225. Янин 2003 – Янин В.Л. Новгородские посадники. – М.: Языки славянских культур, 2003.









 97

Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты / В.П. Буданова, А.А. Горский, И.Е. Ермолова; отв. ред. А. А. Горский. – СПб.: Алетейя, 2011. – 336 с.

О разном понимании этнической и социальной истории раннесредневековой Европы Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты / В.П. Буданова, А.А. Горский, И.Е. Ермолова; отв. ред. А.А. Горский. – СПб.: Алетейя, 2011. – 336 с. Среди событий поздней античности и раннего Средневековья, безусловно, важное место занимает Великое переселение народов. Это процесс, который в широком смысле можно датировать ІІ-Х вв. н.э. и который привел к формированию современной этнической карты Европы. Эпоха крестовых походов и славянская колонизация Восточной Европы многое изменили в периферийных регионах. В 2011 г. была опубликована коллективная монография «Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты». Выход этой книги стал большим событием для тех, кто занимается данной эпохой. Очерк о германцах писала В.П. Буданова, очерк о славянах принадлежит перу А.А. Горского, а очерк о кочевниках – И.Е. Ермоловой. В книге остались за скобками вопросы миграций кельтов из Ирландии в Шотландию, переселение венгров, арабская экспансия, переселения славян на земли балтов и финно-угров. Начнем обзор с очерков В.П. Будановой, которые производят наиболее благоприятное впечатление. Общественный строй как таковой мало затрагивается исследовательницей, и в этом отношении Буданова отошла от старых советских формационных схем общественного развития германских народов. Указано, что сам термин «германцы» кельтского происхождения, а от них его заимствовали римляне, прародиной же германцев была Северная Европа. Отмечено, что до массового расселения в Центральной и Восточной Европе для германцев было характерно преобладание скотоводства, а земледелие было вспомогательным видом хозяйственной деятельности. Отмечается, что для германцев была характерна хуторская психология, что мешало существованию у германцев больших поселений, как у континентальных кельтов; что германцы продолжали жить родовым строем, но у них были представления о знатности рода и существовали категории патриархальных рабов; отмечены также большая роль коллективных органов власти и ограниченность власти конунга (с. 8-19). Детально реконструировано этническое деление германцев. В восточногерманскую группу выделялись готы, гепиды, вандалы, герулы, руги. Западногерманские племена делились на три группы. Рейнсковезерскими германцами были батавы, маттиаки, хатты, тенктеры, бруктеры, хамавы, хасуарии, хаттуарии, убии, усипеты, херуски. К племенам североморского побережья относились кимвры, тевтоны, фризы, хавки, ампсиварии, саксы, англы и варны. К культовому союзу гермионов относились свевы, лангобарды, маркоманы, квады, семноны, гермундуры. В работе Будановой скрупулезно перечислены все племена, в том числе малоизвестные. Указано, что тевтоны были не племенем, а группой племен, включавших кимвров, амбронов и других. Они и осуществили первую миграцию германских племен на юго-запад в ІІ в. до н.э. Их отношения с Римом описаны кратко, поскольку они хорошо освещены в историографии. Противоречиво складывались отношения Рима с культовой общностью ингевонов (хавками, фризами, амсивариями, англами, саксами). Историю взаимоотношений с Римом Буданова прослеживает для каждого племени, что не может не радовать. Отмечено, что из всех германцев в крупный племенной союз смогли объединиться только саксы (с. 19-23). Второй миграционный поток из германского мира пришелся на 60-е гг. и был связан с племенным объединением свевов. Свевы в узком понимании еще не существовали, и свевами в тот период было принято называть целый ряд племен, который оказался под властью Ариовиста. Туда входили вангионы, гаруды, трибоки, неметы, седусии, лугии, 98

Valla. №3(3), 2017. сабины. После разгрома Цезарем свевы ушли в Моравию, где в дальнейшем были известны как квады. Маркоманы первоначально жили на Средней Эльбе, а потом перешли на Майн. В III в. свевы вошли в союз аламанов, где также находились и гермундуры. Гермундуры примкнули к группе Маробода и противостояли квадам Ванния. Миграционный импульс, данный свевами, был первым опытом консолидации германских племен. Объединение в племенные союзы было связано со слабостью отдельных племен перед лицом Рима. Потом эстафету переняли херуски, которые обитали между Везером и Эльбой. Возглавляемые Арминием, они не только отстояли независимость и нанесли поражение римлянам в Тевтобургском лесу, но и успешно противостояли Марободу. В состав союза херусков входили бруктеры, марсы, хатты. Они сражались в Батавской войне и выдержали ряд конфликтов с Римской империей. Поражение римлян в Тевтобургском лесу было завершением увертюры к собственно Великому переселению народов. После смерти Арминия племенной союз херусков распался, но германцы уже приобрели такую форму объединения, как военный союз, а империя была вынуждена сменить свое отношение к германцам и отказаться от попыток их покорить. На смену неустойчивым политиям из разных племен начали приходить племенные союзы. Римляне сконцентрировали свои силы на обороне границы по Рейну и создали лимес. Рим втягивал германцев в сферу своего влияния через торговлю, что способствовало укреплению властных структур у германцев. Некоторые германские племена, например, батавы и убии, были покорены, но римлянам пришлось приложить большие усилия для подавления восстания батавов Цивилиса. После этого вспомогательные части перестали размещаться в провинциях, где они были набраны. Среди самих германцев все большее значение стало приобретать земледелие, хотя скотоводство продолжало преобладать. К ІІ в. н.э. многие германские племена уже были готовы покинуть свои родные места и накопили некоторую сумму знаний о Риме (с. 23-35). Период миграций для многих германцев открыли Маркоманские войны, которые охватили пространство от Рейна до Черного моря. В водоворот Великого переселения втянулись не только германцы, но и другие племена (свободные даки, сарматы). Основные военные действия происходили в районе Реции, Норика, Паннонии на дунайской границе империи, которые были коридором для прорыва в Италию. В ходе Маркоманских войн империя впервые стала селить варваров на своих разоренных или опустевших территориях. Римляне стали проявлять дифференцированное отношение к германцам. Одним предоставляли римское гражданство, вторых освобождали от натуральных повинностей, третьим предоставляли субсидии и продовольствие в обмен на воинские контингенты. Такое отношение было призвано затруднить процесс консолидации германцев. Но к ІІІ в. н. э. германцы стали самой активной частью варварского мира (с. 36-46). В ІІІ в. н.э. на арену выступают новые германские этносы (аламаны, франки, ютунги, бургунды, готы, герулы). С начала 90-х гг. ІІІ в. империя отказалась от идеи возвращения контроля над Декуматскими полями и смирилась с новыми границами. Аврелиану с трудом удавалось сдерживать рейнских и дунайских германцев. Уход римлян из Дакии привел к расселению на ее территории племен карпов, тайфалов, виктуалов, готов. Падение Дакии было значительной победой варваров. Дакия станет плацдармом для германских вторжений в империю. На Верхнем Дунае появились бургунды и вандалы. Франки и саксы совершали набеги на побережье Галлии и Британии. Они же беспокоили междуречье Рейна и Шельды. Укрепляются фризы, которые поглощают батавов, каннинефатов, хавков. На протяжении ІІІ в. в варварском мире идет процесс перегруппировки сил. В конце столетия лидерами варварского мира стали готы (с. 47-67). Переломным этапом становится период с середины IV в. н.э. Баланс сил смещается в сторону преимущества варваров над римлянами. С этого времени племена готов, франков, аламанов, бургундов снова переходят в наступление. Хотя римляне и воевали с готами в 60-х гг. IV в., но в 376 г. часть готов расселяется во Фракии. Другая часть готов пытается в то время отстоять свою независимость от гуннов, однако безуспешно. В 378 г. готы восстают 99

Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты / В.П. Буданова, А.А. Горский, И.Е. Ермолова; отв. ред. А. А. Горский. – СПб.: Алетейя, 2011. – 336 с. против притеснений римской администрации. Германцы требовали для себя не только земли, но и сохранения внутренней организации. Германских переселенцев использовали для укрепления безопасности империи. У германцев появилась наследственная власть конунгов, возросла профессионализация дружин (с. 67-78). С 378 г. германцы вступают в эпоху политической зрелости, с 378 по 476 гг. расселяются по территории империи. Вестготы, бургунды, вандалы, франки, свевы создают свои варварские королевства. Сначала они заключают договоры федератов и втягиваются в Римский мир. Когда же Рим слабеет, они расширяют свои владения за счет римских территорий (с. 79-101). Новым фактором в римской политике стали кочевые племена гуннов, которые подчинили своей власти готов-тервингов, скиров, гепидов, герулов. Когда Аттила в 453 г. умер, то империя, созданная им, распалась. Из обломков государства Аттилы образовались консолидированные королевства герулов, паннонских готов, гепидов. Франки, визиготы, бургунды использовали сложившуюся ситуацию для расширения своих владений. Во вспомогательных войсках Западной Римской империи усиливались позиции и авторитет германских военачальников. Одним из них был Рикимер, полусвев-полугот. Фактическая власть в Западной Римской империи в 456-472 гг. принадлежала Рикимеру, который сменял императоров самовольно. Еще при Рикимере в Италию из Норика прибыла группа скиров, и Буданова считает, что Одоакр происходил из их числа. После падения Рима Хлодвиг уничтожил государство Сиагрия в 486 г., и его земли оказались под властью франков. В 508 г. византийский император санкционировал становление франкского государства, отправив конунгу инсигнии и предоставив ему статус почетного консула. Хлодвиг в то время был единственным германским правителем, который исповедовал не арианство, а ортодоксальное католичество. Франки добились своего признания взвешенной активной наступательной политикой. Их зависимость от империи носила ситуативный характер. Франки хотя и были федератами, но самостоятельными и не ограниченными в своих действиях. Они «переболели» хождением в римскую власть задолго до падения империи на Западе (с. 102-113). Районом, поглотившим последние волны германских переселенцев, стала Италия. Теодорих Амал, видя бесперспективность борьбы с Восточной империей, двинул войска на северо-запад и на протяжении нескольких лет завоевал Италию. Права остроготов на Италию не были закреплены каким-то актом со стороны Византии, хотя Теодорих Амал получил от императора чин магистра армии и титул патрикия. Мирный период истории Остроготского государства до 534 г. сменился периодом войны с Византией, который закончился в 555 г. полным поражением остроготов. Последняя волна миграции достигла Италии в 568 г., когда в Италию переселились лангобарды из Паннонии (с. 113-120). Буданова отмечает, что германцы ценили свои обычаи и самобытность. Они были преданы племенной традиции и старались подчеркнуть знатность своего происхождения. Германцы смотрели на себя как на потомков исчезнувших поколений героев. Интенсивные этнокультурные контакты между германскими племенами приводили к образованию надплеменной организации. Состав многих больших племен говорил об их полиэтничности. Союз племен мог быть назван именем племени, которое составляло его ядро. Возникновение новых этносоциальных общностей у германцев привело к их переселению на земли империи. Структура тех регионов, куда переселялись германцы, была неоднородной, часто неоднородным был и состав самих германцев. Расселение пришлых племен сопровождалось активными процессами этногенеза. Где-то через некоторое время побеждал латино-иберский компонент, а где-то германо-кельтский. В Галлии, например, были престижны германские антропонимы (с. 120-128). Исследовательница высказывает сожаление, что сведения по истории славян не так богаты, как по германцам. В целом очерк Будановой заслуживает очень высокой оценки, и его можно поставить в один ряд с исследованиями лучших 100

Valla. №3(3), 2017. зарубежных исследователей европейского barbaricum, такими, как Л. Мюссе и Э. Томпсон, а по некоторым показателям работа Будановой превосходит их [Мюссе 2006; Томпсон 2003]. Хорошее впечатление производит и глава А.А. Горского о славянских племенах. Отмечается спорность исходного ареала расселения славян, как и то, что общественный строй славян реконструируется лишь гипотетически. Очерчены три направления расселения славян – Балканы, Восточная Европа, земли между Дунаем и Балтикой. Причиной исчезновения названия анты названа активизация миграций. Славянские этнонимы исследователь делит на четыре группы: 1) этнонимы, происходящие от этниконов; 2) этнонимы-патронимы; 3) этнонимы географического происхождения; 4) этнонимы, связанные с понятиями, смысл которых загадочен. Классификация славянских племенных названий делит их на несколько групп: 1) названия по месту обитания; 2) названия по месту прежнего обитания; 3) названия – качественные характеристики; 4) названия по преходящим обстоятельствам; 5) патронимические; 6) названия иноязычного происхождения. Племенные названия рассматриваются по четырем регионам: Восточная Европа, Польша и Среднее Подунавье, Полабье, Южнославянский регион. Исследователем рассмотрены все известные по источникам этнонимы. Для первого и второго регионов характерно доминирование названий по области обитания, для третьего – то же самое плюс несколько качественных характеристик, для четвертого – названия по месту обитания и отчасти по месту прежнего обитания. Приведены три сводные таблицы названий племенных союзов и племен, где делается вывод, что среди славян доминировало обозначение племен по месту обитания. Полабье и Балканы – это территории, колонизированные славянами в VIVII вв., Чехия была колонизирована в VI в. Только топонимические названия были новыми, а иные имели устойчивую еще праславянскую форму. Старые племена в эпоху Расселения распадались, и уже их осколки осуществляли расселение. Союзы племен бывали непрочными. Племена возглавлялись князьями, существовала знать. Для раннего этапа истории славян был характерен термин жупан, заимствованный у авар и обозначавший знатных предводителей. В пользу знати платили оброк и дань. Большую роль играли старцы (старейшины). Образование государств проходило несколькими путями. Первый путь состоял в подчинении одной славинии других славиний. Так происходило сложение Великой Моравии, Польши и Руси. Второй путь – формирование государства в рамках союза славиний. Это было характерно для Каринтии, Сербии, Хорватии. Третий путь – союз славянской и иноэтничной общностей (Болгария). Четвертый вариант – подчинение одной славинии других славиний на территории государств, прошедших первый путь (Чехия). Для процесса формирования большинства славянских государств в IX в. характерно существование двух центров. Государства не сложились у лютичей, полабских сербов, славян Македонии и Греции. Невозможно называть государством и объединение Само. Славянское расселение привело к радикальным изменениям в славянском обществе. Складывалась корпорация служилой знати во главе с князем, эволюционировала податная система. Подводя итоги, скажем, что А.А. Горский провел хорошую аналитическую работу и концентрированно в ограниченном объеме очерка дал содержательный обзор. Эти сжатые очерки являются большой удачей (с. 129-180). Совсем иное впечатление оставляет глава И.Е. Ермоловой (c. 181-253). Для этой главы характерен ряд устаревших положений. Большое внимание уделяется общественному строю гуннов, но их общество рассмотрено в контексте формационной схемы, и, хотя даются ссылки на работу Н. Крадина, не видно особого влияния его взглядов на это исследование. Из наработок Крадина заимствован только термин вождество без должного его понимания. Использование термина первобытнообщинные отношения выглядит атавизмом на фоне современного развития номадистики. И сравнивать нужно сопоставимое, то есть гуннов с народами евразийских степей. Кочевникам свойственен трайбализм. Для них естественны и военные вожди, что не исключает возможности, что вождь мог принадлежать к какому-то харизматическому клану. То, что автор относит складывание наследственной власти у 101

Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты / В.П. Буданова, А.А. Горский, И.Е. Ермолова; отв. ред. А. А. Горский. – СПб.: Алетейя, 2011. – 336 с. гуннов только к эпохе Руи и Аттилы, демонстрирует неправильное понимание структур власти у кочевников. Исследовательницей игнорируется богатейшая литература об этнической принадлежности многих гуннских и булгарских племен, а свое нежелание разбираться в этом вопросе она объясняет тем, что-де они схоластические и археология не способна ответить на этот вопрос, а письменные источники в основном якобы византийские. Необходимо напомнить о существовании «Армянской географии» Анания Ширакаци и сирийской хроники Захария Ритора. Ермолова только называет этнонимы, не проводя никакой аналитической работы. Между тем, даже несмотря на ограниченный объем, Ермолова могла бы хотя бы использовать книги Ю. Джафарова и О. Менхена-Хельфена 1 для ответов на вопросы этнической истории. История булгар и авар рассмотрена бегло, и видно, что историк даже не собиралась прослеживать их этногенез. Исследовательницей как-то забывается, что в первую очередь на ее вопросы способны ответить письменные источники и лингвистика. Она не вникает в вопрос, какие племена гуннские, а какие булгарские, упуская из виду, что «гунны» – это всего лишь этникон, обозначавший в античных источниках не только собственно гуннов, но и массу других племен. Взгляд на барсилов как на булгарское племя несколько устарел и игнорирует исследования С.Г. Кляшторного по хазарско-телесской проблеме. Исследовательница даже не постаралась проследить историю отдельных племен, которых античные источники записывали в «гунны». Встречаются и довольно странные утверждения, как, например, то, что Аварский каганат был моноэтничен, в отличие от разноплеменной империи Аттилы, а также то, что сильно страдали от авар будто бы только наиболее близкие к ним по расположению племена. Стоит напомнить данные Фредегара, согласно которым именно жестокое обращение авар со винидами (славянами) способствовало тому, что, когда во главе их объявился иноземец Само, они восстали против аварской власти. Также стоит напомнить сведения Феофана и Никифора о пребывании среди авар переселенцев из Великой Булгарии. По сведениям Менандра, вместе с аварами вошли кутригуры, а Феофилакт Симокатта сообщал о переселении племен забендер и тарниах. Отличием авар от гуннов было то, что ядро государства составляли как раз кочевники, в отличие от большого удельного веса германцев в государстве Аттилы. Были в Аварском каганате и оседлые народы, в частности, различные славянские племена и гепиды. Славяне преимущественно расселялись на внешних границах этого государства. Естественно, в главе есть и безусловно верные положения, как, например то, что господство авар не распространялось на булгар в районе Северного Кавказа и Дон, Среднедунайскую низменность как область расселения авар; то, что оногуры не фиксировались в Крыму, а также то, что среди акациров Куридах был лишь первым среди равных. Над исследовательницей довлеют постулаты советской номадистики, при этом ощущается, что она в первую очередь работает с археологическими данными, сведениями же письменных источников и зарубежной историографии она владеет недостаточно. Взгляд на угорский компонент как значимый в этногенезе булгар восходит еще к М.И. Артамонову. Не заметно знакомства исследовательницы с работами болгарских коллег, которые говорят о значительном иранском компоненте у протоболгар. Плюс от внимания к археологическим работам состоит в том, что позволяет пересмотреть сложившееся стереотипное представление о полном запустении античных городов Причерноморья в гуннскую эпоху, а также в выводе, что зоной переселения гуннов в Восточную Европу является Приуралье. Существующие данные письменных источников также позволяют утверждать, что гунны в основной массе жили в Северном Причерноморье в начале V в. Приходится констатировать, что многие положения исследовательницы восходят к советской историографии, даже не 80х гг., а 60-х – 70-х гг. ХХ в. Проигнорирована книга С.Г. Лукиной о аварах и другие важные 1

В старом переводе В.С. Мирзаянова имя автора неточно передано как Маенхен-Гельфен, так что в дальнейшем будут встречаться разночтения. – Ред.

102

Valla. №3(3), 2017. работы [Лукина 2008; Маенхен-Гельфен 2010 (1969); Джафаров 1993; Кляшторный, Султанов 2004: 145-153; Рашев 2006]. В целом книга «Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты» оставляет хорошее впечатление благодаря качественно подготовленным очеркам В.П. Будановой и А.А. Горского. Буданова рассматривает особенности взаимоотношений отдельных племен с Римом и между собой, ход этнических и социальных процессов у германцев и влияние римлян на германцев. История германцев разделена на ряд важных этапов, каждый из которых имел свои особенности. Горским проведена хорошая аналитическая работа в том, что касается процессов политогенеза у славян и их этнонимии. Исследователь отошел от устаревших схем и вообще мыслит довольно оригинально. Несколько смазывает это хорошее впечатление глава И.Е. Ермоловой о кочевниках. Если этнические аспекты рассмотрены первыми двумя исследователями обстоятельно, то в о последних очерках Ермоловой этого сказать нельзя. Неучтенными остаются и многие наработки коллег по цеху. Очерки данного автора о кочевниках выглядят атавизмом советского времени на фоне современного развития тюркологической науки. Пилипчук Я.В. Отдел Евразийской степи, Институт востоковедения им. А.Е. Крымского, г. Киев, Украина [email protected]

Литература Джафаров 1993 – Джафаров Ю. Гунны и Азербайджан. – Баку: Азернешр, 1993. [HTML: http://www.ebooks.az/book_kGcYoglm.html?lang=ru] – Доступ на 30.04.2017. Кляшторный, Султанов 2004 – Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы евразийских степей. Древность и средневековье. – СПб.: Петербургское востоковедение, 2004. Маенхен-Гельфен 2010 (1969) – Маенхен-Гельфен Отто Дж. Мир гуннов. Исследования истории и культуры / Пер. с англ. В.С. Мирзаянова. – Казань: Слово, 2010. (англ. изд. 1969)2 Мюссе 2006 – Мюссе Л. Варварские нашествия на Европу: германский натиск. – СПб.: Евразия, 2006. Лукина 2009 – Лукина С.Г. Авары. Путь в Европу. – Ижевск: Удмуртский ун-т, 2009. Рашев 2006 – Рашев Р. Великая Болгария // История татар. – Т. 2: Волжская Булгария и Великая Степь. – Казань: РухИЛ, Ин-т истории им. Ш. Марджани Академии наук Республики Татарстан, 2006. С. 36-47. Томпсон 2003 – Томпсон Э. Римляне и варвары. Падение Западной Римской империи. СПб.: Ювента, 2003. [HTML: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/tomps/index.php] – Доступ на 30.04.2017.









2

Более современный перевод см.: Менхен-Хельфен Отто Дж. История и культура гуннов / Пер. с англ. Л. Игоревского. – М.: Центрполиграф, 2014. – Ред.

103

Акопян О. Миф о «достоинстве» versus миф о каббале: заметка об одной дискуссии

Миф о «достоинстве» versus миф о каббале: заметка об одной дискуссии На ежегодной конференции Ренессансного общества Америки (RSA), которая в этом году проходила в Чикаго, усилиями автора этих строк состоялось две сессии, посвященные творчеству Джованни Пико делла Мирандола. Неожиданно выяснилось, что найти специалистов по Пико чрезвычайно трудно: несмотря на кажущуюся популярность Пико и очевидное значение его мысли для всей эпохи Возрождения, таковых можно пересчитать по пальцам одной руки. В конце концов, было сформировано две сессии, и если первая из них по своему формату оказалась весьма традиционной и состояла из трех докладов и выступления заранее выбранного дискуссанта, то вторая сессия, построенная вокруг доклада Брайана Копенхейвера, подразумевала широкую полемику. Брайан Копенхейвер не нуждается в представлении. Профессор и на протяжении десяти лет проректор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, многолетний директор Центра по изучению Ренессанса, Копенхейвер начал исследовать ренессансную магию и астрологию с начала 1980-х годов. Незадолго до того защитив докторскую диссертацию и опубликовав книгу о французском ученом, маге и гуманисте Симфориане Шампье [Copenhaver 1978], американский историк переключился на Марсилио Фичино (которому Шампье пытался подражать) и Джованни Пико. Результатом нового научного интереса Копенхейвера стало множество статей [Copenhaver 1984, 1986, 1987, 1990, 1999], которые пару лет назад легли в основу двух его книг о ренессансной магии [Copenhaver 2015, 2015a]. Своей первоочередной задачей Копенхейвер видит пересмотр устаревших, по его мнению, представлений о ренессансной магии. Это касается как натуральной магии Фичино, отдельные положения которой были неверно интерпретированы Ф.А. Йейтс и ее последователями [Copenhaver 1990], так и каббалистической философии Джованни Пико [Copenhaver 2002]. Последней проблеме был посвящен его доклад на сессии RSA, озаглавленный «“Речь” Джованни Пико делла Мирандола: не о достоинстве человека». Дискуссию, которую модерировала ведущий специалист по творчеству Марсилио Фичино Валери Рис, продолжили реплики Дени Робишо, Томаса Лайнкауфа, Паскуале Террачано, Лоди Наута, Андреа Робильо, Криса Челенцы – столь жаркое обсуждение лишь доказывает, что ответов на многие вопросы у нас до сих пор. Надо сказать, что «Речь» давно стала жертвой прогрессистских интерпретаций. Сторонники представления о том, что Ренессанс предложил совершенно новое видение свободы и позиции человека как «узла мира» в универсуме, избрали «Речь» манифестом так называемого ренессансного гуманизма (см. вкратце: [Акопян 2014]). Однако каждый читатель «Речи» – этого выдающегося образца ренессансной словесности – обратит внимание на то, что вопросу о свободе человека посвящена лишь незначительная, пусть и крайне выразительная, часть произведения. Более того, воля и преобразовательные способности человека, согласно Пико, носят ярко выраженный магический характер, что лишний раз подчеркивается прямыми ссылками на герметическую и каббалистическую традиции. А в самой идее человека как «узла мира» вряд ли можно усмотреть какую-либо революцию – ведь молодому графу Мирандолы наверняка были известны средневековые теологические размышления о микрокосме. Более того, это сочинение не было широко известно при жизни самого Пико и должно было лишь служить введением к его фундаментальному труду – «900 тезисам. Наконец, «Речь», так и не произнесенная, получила дополнение «о достоинстве человека» лишь спустя 50 лет после смерти автора. Ответственность за искажение истинного, с точки зрения Копенхейвера, смысла «Речи» несут философы Нового времени, в частности, Кант и его последователи, которые поставили в центр собственных размышлений вопросы о достоинстве и свободном выборе человека. 104

Valla. №3(3), 2017. Копенхейвер справедливо замечает, что эта тематика оказалась чрезвычайно востребованной в конце XIX в. в итальянской философии, например, в трудах Джованни Джентиле. Последний оказал большое влияние на Эудженио Гарэна, автора одной из двух классических интерпретаций «ренессансного гуманизма» и по совместительству автора первой фундаментальной монографии о Джованни Пико. Не стоит поэтому удивляться, что в трудах Гарэна, которого можно считать основателем влиятельнейшей научной школы, вопросы теории ренессансной культуры и творчество автора «Речи» оказались теснейшим образом переплетены. Так с первой половины XX века «Речь» оказалась центральным текстом ренессансной философии. Эта точка зрения нашла многочисленных сторонников за океаном – «достоинство человека», будто бы изобретенное в эпоху Возрождения, стало излюбленным клише неолиберального дискурса и начало ассоциироваться с правами и свободами индивида. Как нетрудно увидеть из данного краткого очерка, такая трактовка «Речи» не имеет ничего общего с Пико; поэтому понятно желание Копенхейвера отказаться от излишне «прогрессивных» прочтений «Речи». Однако Копенхейвер предлагает контр-интерпретацию, в сущности ничем не отличающуюся от позиции тех, кого он столь неистово осуждает. Ключевая ошибка оппонентов Копенхейвера заключается в том, что они придают «Речи» значение, которого она в действительности никогда не имела. Современники Пико не знали этот текст – прижизненную славу Пико обеспечили другие труды. «Речь» была опубликована лишь в 1496 г., то есть уже через два года после его смерти – неужели, если он бы считал этот трактат хоть сколько-нибудь важным в контексте собственного творчества, он бы его не опубликовал? Казалось бы, Копенхейвер осознает эти очевидные слабости в построениях своих оппонентов. Но в конце концов в качестве ответа «гуманистам» он выдвигает концепцию, центральное место в которой отведено все той же «Речи». Но если для одних важнейшим мотивом «Речи» стали «достоинство» и «гуманизм», то Копенхейвер видит в ней исключительно манифест «христианской каббалы». Хорошо известно, что на протяжении долгого времени христианские мыслители не знали древнееврейского языка. Лучше обстояло дело с еврейской философией: крупнейшие центры еврейской учености на юге Франции, севере Италии и в Испании так или иначе находились в ареале христианской культуры, а некоторые крупные фигуры, прежде всего, Моше бен Маймон (он же Маймонид или Рамбам) или Авицеброн (он же Ибн Гебироль), оказали воздействие на многих средневековых схоластов, в том числе на самого Фому Аквината. Но в XV в. отношение к еврейскому наследию претерпело радикальные изменения. Ключевую роль в этом сыграл Джованни Пико делла Мирандола, которого принято считать одним из первых христианских авторов, знавших древнееврейский язык, и, кроме того, первым христианским каббалистом. Возникшее в XIII в. в Испании, это мистическое направление в еврейской мысли быстро распространилось по другим европейским странам и к середине XV в. стало весьма популярным в еврейской общине в Италии. Один из ее бывших членов, крещеный еврей Флавий Митридат, взялся обучить Пико основам каббалы. Хотя к 1486 г., когда Пико составил «Речь» и «900 Тезисов», его познания в иврите и каббале были еще не слишком велики, он со страстью неофита обратился к новому для себя знанию. По мнению Копенхейвера, в «Речи», а затем и во всех остальных сочинениях Пико, составленных и опубликованных при его жизни, каббала с ее ярко выраженным экстатизмом стала центральным мотивом. В этот момент, сведя все творчество Пико к одному-единственному сюжету, Копенхейвер воспроизвел ту же самую ошибку, за которую несколько минут ранее клеймил Гарэна и прочих «гуманистов». Вывод Копенхейвера разделил ученую аудиторию на два лагеря – при том, что это деление имело ярко выраженный географический характер: американская сторона в целом восторженно восприняла аргументы своего коллеги; европейцы же отнеслись к словам Копенхейвера с трудноскрываемым скепсисом. Доводы противников суммировал Томас Лайнкауф, который в своем выступлении согласился, что искать в «Речи» «достоинство» в 105

Акопян О. Миф о «достоинстве» versus миф о каббале: заметка об одной дискуссии его современном либеральном значении – занятие сомнительное; правда, по мнению Лайнкауфа и поддержавшего его Паскуале Террачано, dignitas в «Речи» следует понимать принципиально иным образом – как путь к знанию: стремящийся к знанию из своего исконного срединного положения взмывает ввысь, отрицающий же его значение, напротив, уподобляется животным. Террачано справедливо заметил, что такая трактовка первой части «Речи» снимает противоречие между dignitas и каббалой – «достоинство» служит обязательным условием для обретения тайного знания, вершиной которого сам Пико называет каббалу. Однако никто из участников дискуссии не обратил внимание на вторую, более пространную часть «Речи», в которой автор постулирует необходимость согласования всех философских и теологических доктрин под эгидой христианства. Это даже способствовало тому, что современники именовали Пико, князя Конкордии, «князем согласия» (concordia в переводе с латыни означает «согласие»), обыгрывая тем самым его титул. Эта идея согласования всего со всем проходит красной нитью через «900 Тезисов», вступлением к которым должна была стать «Речь». Удивительно, что в ходе дискуссии содержательная связь между этими двумя текстами так и не была затронута. Итогом сессий стало чувство неопределенности: несмотря на огромный массив исследований о творчестве Джованни Пико, число белых пятен поражает. В этом контексте особенно поразительной выглядит судьба «Речи» – казалось бы, за последнее столетие ни один другой ренессансный философский текст, возможно, за исключением «Государя» Макиавелли, не удостаивался такого пристального внимания. Дискуссия оставила куда больше вопросов, чем дала ответов – но не это ли лучший результат научной конференции? Акопян О., Великобритания, г. Ковентри, the University of Warwick, Renaissance Department e-mail: [email protected] Редакторское послесловие Описание дискуссии о Пико делла Мирандола (а по существу – о феномене Ренессанса и гуманизма в целом), столь красочно обрисованное нашим коллегой, иллюстрирует, на наш взгляд, всю ту же старую и довольно тривиальную проблему «презентизма и антикваризма». Если на протяжении большей части своего развития исторические науки тяготели к первому полюсу, исходя из презумпции, что наших предков волновали те же цели и задачи, что и нас, то в конце прошлого века маятник качнулся в обратном направлении, и людей прошлого стали изображать уже не нашими переодетыми современниками, а какими-то инопланетными существами, которые едва ли не физиологически от нас отличались. Одним из симптомов этого нового поворота стало разоблачение всяческих «мифов» и в особенности «(нео)либерального». Признаться, из России эта дискуссия смотрится несколько более тревожно, чем представляется самим её западным участникам, поскольку слово «либеральный» превратилось у нас с некоторых пор в политический ярлык, который не столько объясняет что-то, сколько демонизирует объект описания; и особенно тревожно в этом свете выглядят претензии на «защиту» Пико делла Мирандола (и истории в целом) от искажений. Безусловно, факт присвоения (корректнее с научной точки зрения говорить о присвоении, а не об искажении) эпохи Ренессанса Просвещением, не говоря уже о самом семантическом сдвиге в понятии гуманизма, требует осмысления. Но продуктивно ли декларировать намерение представить «правильное» понимание этих феноменов? (И на каком основании историк конца XX в. считает, что способен понять ренессансного автора 106

Valla. №3(3), 2017. лучше историков XVIII в.?). С таким же успехом можно, например, «защищать» античность от «неправильного» понимания её самими ренессансными гуманистами. Подобный подход игнорирует ключевую основу истории: культурную преемственность. Возможно, Пико не имел в виду того, что вчитали в него мыслители эпохи Просвещения, но для историка культуры важно не то, что он «хотел сказать», а то, какую культурную роль это высказывание в конечном итоге сыграло. Невозможно оторвать тексты ренессансных гуманистов от той культурной роли, которые они сыграли в исторической перспективе (поскольку это и делает Ренессанс Ренессансом). В той же мере невозможно оторвать Пико и от его предшественников. Довод о малоизвестности «Речи» при жизни её автора исходит из представления, что всякие тексты пишутся затем, чтобы ознакомить непросветлённую толпу с некими революционными идеями. Несложно заметить, что это по сути та же методологическая установка Просвещения XVIII в. и его наследников XIX в., идеология которых демонстративно отвергается. Такой подход игнорирует реальную историю бытования гуманистических текстов и функционирования гуманистической традиции, в которой тексты зачастую адресовались узкому кружку друзей, иногда даже исключительно себе самому, а значительная часть интеллектуальной продукции вообще так и не принимала форму текстов, не выходя за рамки бесед (упоминаний о таких беседах множество, но содержания их мы никогда уже не узнаем). И, конечно, было бы странно отрицать знакомство Пико, например, с «Моей тайной» Петрарки, который столетием раньше превосходно осознавал новизну своего представления о человеке и упреждающе оправдывался в воображаемом диалоге с Августином – притом, что ни о какой магии и каббале у Петрарки речи не шло. В свою очередь, завершающие итальянский Ренессанс труды Джордано Бруно ясно показывают, что по крайней мере он не разделял добродетель, достоинство и владение эзотерическим знанием – в его философии сама проблема множественности миров и знания о них сопряжена с проблемой свободы и достоинства. Гуманистические идеи витали в воздухе, и увлечение каббалистикой было только одним из путей их реализации. (Если же говорить о злосчастном либеральном дискурсе достоинства, то стоит напомнить, что он возник на английской почве, а разработавшие его английские просветители апеллировали к традиции Великой хартии вольностей, выпущенной в 1215 г., когда английские аристократы решили отстоять своё достоинство перед Иоанном Безземельным – и их мотивы, как кажется, не были бы чужды гражданам Флорентийской республики; не следует игнорировать и традицию римской гражданственности, которая была в равной степени актуальна как для гуманистов XV в., так и для либералов XVIII-XIX вв. Так что не такой уж это и анахронизм). Как нам представляется, внимание к историческому контексту с собственно исторической стороны, то есть развития и динамики, могло бы помочь избежать многих недоразумений и непродуктивных споров. Елифёрова М.В., главный редактор Литература Акопян 2014 – Акопян О.Л. Что такое «гуманизм»? От Ренессанса к современности // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 2014. Вып. 45. С. 117-130. Copenhaver 1978 – Copenhaver B. Symphorien Champier and the Reception of the Occultist Tradition in Renaissance France. The Hague, 1978. Copenhaver 1984 – Copenhaver B. ‘Scholastic Philosophy and Renaissance Magic in the De vita of Marsilio Ficino’, Renaissance Quarterly. 1984. Vol. 37. No. 4. Pp. 523-554. Copenhaver 1986 – Copenhaver B. ‘Renaissance Magic and Neoplatonic Philosophy: Ennead 4.3-5 in Ficino’s De vita coelitus comparanda’, in Marsilio Ficino e il ritorno di Platone. Studi e documenti. 2 vols. A cura di G.C. Garfagnini. Firenze: L.S. Olschki, 1986. Vol. 2. Pp. 351-369. 107

Акопян О. Миф о «достоинстве» versus миф о каббале: заметка об одной дискуссии Copenhaver 1987 – Copenhaver B. ‘Iamblichus, Synesius and the Chaldaean Oracles in Marsilio Ficino’s De vita libri tres: Hermetic Magic or Neoplatonic Magic?’, in Supplementum Festivum. Studies in Honor of Paul Oskar Kristeller. Ed. J. Hankins, J. Monfasani and F. Purnell, Jr. Binghamton, NY: Medieval & Renaissance Texts & Studies, 1987. Pp. 441-455. Copenhaver 1990 – Copenhaver B. ‘Natural Magic, Hermetism, and Occultism in Early Modern Science’, in Reappraisals of the Scientific Revolution. Ed. D.C. Lindberg and R.S. Westman. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Pp. 261-301. Copenhaver 1999 – Copenhaver B. ‘Number, Shape, and Meaning in Pico’s Christian Cabala: the Upright Tsade, the Closed Man, and the Gaping Jaws of Azazel’, in Natural Particulars: Nature and the Disciplines in Renaissance Europe. Ed. A. Grafton and N. Siraisi. Cambridge, Mass.; London: MIT Press, 1999. Pp. 25-76. Copenhaver 2002 – Copenhaver B. ‘Secret of Pico’s Oration: Cabala and Renaissance Philosophy’, Midwest Studies in Philosophy. 2002. Vol. 26. Pp. 56-81. Copenhaver 2015 – Copenhaver B. The Book of Magic. From Antiquity to the Enlightenment. London: Penguin Classics, 2015. Copenhaver 2015a – Copenhaver B. Magic in Western Culture: from Antiquity to the Enlightenment. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.









 108

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2017. т. 3. №3.

18+