№4 (1—2) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 4 (1-2) 2018

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 4 (1-2) 2018

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ “ЛЭТИ”).

Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный.

Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2018.

Содержание выпуска 1-2 за 2018 г. English Summaries for Feature Articles ........................................................................................... i Статьи .................................................................................................................................................. Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова в московский период новгородской истории; к истории взаимоотношений московских властей с двумя его ближайшими преемниками – Геннадием и Серапионом. .................................................................................. 1 Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус.. ................................. 34 Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе ............................................................................................................................................ 41 Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России. ................... 65 Губарев О.Л. О «быстрых данах» и русах-дромитах. ............................................................. 78 Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии. ............................... 84

Материалы и публикации ................................................................................................................ Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер. с немецкого, вступительная статья и комментарий Г.М. Казакова........................................................... 93 Хроника мавра Расиса. Текст по рукописи из Библиотеки капитула Толедского собора (Caj.26, núm. 24). Избранные фрагменты. Перевод со старокастильского, вступительная статья и комментарии О.В. Аурова и Гюнел Мовлан кызы Мамедовой ............................. 103 Рецензии ............................................................................................................................................... Рязанова С.В. Расколдованные и заколдованные «малые боги». Рец. на кн.: Fairies, Demons, and Nature Spirits. ‘Small Gods’ at the Margins of Christendom. Ed. by Michael Ostling. London: Palgrave Macmillan, 2018. 369 p. – (Palgrave Historical Studies in Witchcraft and Magic)... ................................................................................................................................ 117 Верхотуров Д.Н. Андрей Амальрик: рефутация советского антинорманизма. Рец. на кн.: Амальрик А. Норманны и Киевская Русь / Науч. публикация, предисловие и комментарии О.Л. Губарева. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. – 232 с.: ил.... ......................... 121 Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы. Обзор методов антинорманистских работ.. 126




Valla. 2018. Vol. 4. No. 1-2.

English Summaries for Feature Articles. Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова в московский период новгородской истории; к истории взаимоотношений московских властей с двумя его ближайшими преемниками – Геннадием и Серапионом. С. 1-33. From the History of the Novgorodian Archiepiscopate: The Case of Sergius, the First Archbishop of Novgorod and Pskov in the Muscovite Period of Novgorodian History (From the history of relationship between the Muscovite authorities and his immediate successors, Gennadius and Serapion). Pp. 1-33. By Mikhail Nesin, Military Historical Museum of Artillery, Engineer and Signal Corps (St. Petersburg). e-mail: [email protected] The paper suggests a new insight into the case of Sergius, the first Moscow-imposed Archbishop of Novgorod and Pskov, who seemingly became insane and voluntarily retired for this reason. A later legend claims that his insanity was caused by his allegedly blasphemous treatment of the local saint’s relics, but contemporary sources report no such incident. Nevertheless, several independent sources stated that he was driven insane by apparitions of his predecessors who accused him of taking his position wrongly and illegally, and would make very real physical attacks at him. The author of the present paper hypothesises that the alleged ‘apparitions’ could have been in fact flesh-and-blood Novgorodian prankers who wanted to remove the Moscow archbishop from their city. The conflict over the Novgorodian archiepiscopate and other cases of archbishops who renounced their position at that period are regarded in detail.

Keywords: Novgorod the Great; archiepiscopate; mental illness
 Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус. С. 34-40. The ‘Blue-Finned Pike’: Cuisine or Literature? Pp. 34-40. By Konstantin Yudin, independent researcher. e-mail: [email protected] The paper investigates the case of ‘blue-finned pike’, a cliché from 18th to 19th century Russian literature. The ‘blue-finned’ pike was seemingly believed to take this colour in the spring season, although it is biologically untrue: no species of pike found in Russia has blue fins, regardless of season. Moreover, while some Russian translations of foreign cookbooks mention the ‘blue-finned pike’, no wording like that is present in the originals, so mistranslation cannot be the case. Nor is this fish name found outside the learned tradition. It seems that, for no obvious reason, the idea of the ‘blue-finned pike’ was introduced into Russian literature by a single person, the writer and translator Vasily Levshin. Keywords: 18th century; food; pike; translation


i

Valla. 2018. Vol. 4. No. 1-2. Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе. С. 41-64. The Less-Known Ancestors of Emperor Nicolas II from Western and Central Europe. Pp. 41-64. By Vladislav Voronin, independent researcher. e-mail: [email protected] The paper covers the European ancestry of Empress Maria Feodorovna (née Duchess Sophie Dorothea of Württemberg; 25 October 1759 – 5 November 1828) and her links with German, Czech, Italian etc. nobility. Keywords: 16th century; 17th century; 18th century; European dynasties
 Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России. С. 65-77. Nicodemus the Monk, or Adam Burchard Sellius in Russia. Pp. 65-77. By Andrey Rybalka, independent researcher. e-mail: [email protected] The paper covers the biography of the relatively obscure Danish-German antiquary Adam Burchard Sellius who in 1732 moved to Russia and contributed to some theories of early Russian history, most notably, the ‘Wagrian’ theory of the origin of the Riurikids. Having failed to raise funds for his fundamental works on Russian history and language, he became a Russian Orthodox monk under the name of Nicodemus; however, his monastic life proved as unsuccessful as his academic career. Keywords: 18th century; anti-Normanism; Enlightenment historiography; Adam Burchard Sellius
 Губарев О.Л. О «быстрых данах» и русах-дромитах. С. 78-83. On ‘Swift Danes’ and Rôs-Dromitai. Pp. 78-83. By Oleg Gubarev, independent researcher. e-mail: [email protected] The paper reconsiders the parallels between Rôs-Dromitai in Byzantine sources and veloces Dani in Western Latin records. One of the most striking parallels is the association between Danes / Rôs and ‘fugitive serves’ or ‘fugitive slaves’ whom the author assumes to be the subjugated Slavs. Keywords: Vikings; Danes; Byzantine sources




ii

Valla. 2018. Vol. 4. No. 1-2.

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии. С. 84-92. The (Non)Soviet Medieval Studies: Rhetoric as the Subject of Cultural Studies and Construing Humanitarian Methodology Outside the Soviet Discourse. Pp. 84-92. By Nika Kochekovskaya, Russian State University for the Humanities. e-mail: [email protected] The article reviews the 1960s to 1980s trends in the Medieval studies in USSR, revealing how dissatisfaction with the Marxist theoretical framework imposed on historians by ideology would lead to attempts at working out ways of elusion and subversion. The personalities of Mikhail Bakhtin, Leonid Batkin, Aaron Gurevitch and Yury Bessmertny were the most notable in this context. Making Medieval studies ‘non-Soviet’ meant emancipating the discipline from the discourse of politics, utility and straightforward readings. This process was not unparalleled in the West where postmodernism and New Historicism were emerging. Although at least some of the dissident Soviet Medievalists sought to approach a harder science and all of them more or less rejected Marxism as a theoretical basis, while their Western counterparts would sneer at positivism and indulge in Marxist-laden theory, the outcome was strikingly similar - perhaps partly due to the fact that the Marxist thought in Western cultural studies took an aesthetic twist, denuded of social and economic issues. When the iron curtain fell, the meeting of the two traditions of historical thinking was dramatic, and in the 1990s Russia saw a hot dispute about New Historicism and its legitimacy as a method. Keywords: Medieval studies; methodology; New Historicism




iii

[VALLA] статьи

Valla. №3(1-2), 2018.

Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова в московский период новгородской истории; к истории взаимоотношений московских властей с двумя его ближайшими преемниками – Геннадием и Серапионом Пожалуй, самым загадочным в истории новгородской владычной кафедры был кратковременный период святительства Сергия (4 сентября 1483 – лето 1484 гг.). До сих пор он не был комплексно изучен, несмотря на то, что исследователи нередко касались его при упоминании московской политики в Великом Новгороде в первые годы после ликвидации Новгородской республики. Более того, в монографии А.Е. Мусина, посвященной новгородскому архиерейскому дому, и обзорной книге С.В. Трояновского по истории Великого Новгорода вовсе не нашлось места упоминанию святительства Сергия [Мусин 2013; Трояновский 2015]. Деятельность Сергия на должности новгородского архиерея обычно характеризовалась довольно общо – как проводника московской политики, занимавшегося пополнением владычной казны за счет судебных штрафов, наступавшего на новгородскую старину и проявившего непочтение к мощам новгородского архиепископа Моисея [Никитский 1879: 130-132, 136; Бернадский 1961: 320; Алексеев 1989: 159-163; Андреев 1989: 190-191; Скрынников 1990: 106-107; Скрынников 1994: 31-32; Костомаров 1994: 153-154; Кузьмина 2008; КНС 2011: 357-366]. Митрополит Макарий (Булгаков) уклонился от характеристики святительской политики Сергия, отметив лишь, что тот «недолго управлял своею епархиею: всего девять месяцев и 24 дня, а потом по болезни отошел в Троицко-Сергиев монастырь» [Макарий 1883]. При этом вопрос достоверности летописных рассказов о Сергии в историографии фактически не ставился1, что, к примеру, отразилось на некритическом восприятии информации поздних новгородских источников о проявленном Сергием неуважении к мощам владыки Моисея. Кроме того, ученые не дали внятного объяснения причинам его нервного расстройства, из-за которого он вскоре оставил кафедру. Обычно ссылались на недовольство новгородцев московским ставленником и слабый характер последнего. Но что за новгородцы довели архиепископа до нервного расстройства и каким образом у них это вышло, осталось неясным [Никитский 1879: 131-132, 136; Алексеев 1989: 162-163; Андреев 1989: 191; Скрынников 1990: 106-107; Скрынников 1994: 31-32; Костомаров 1994: 153-154; Кузьмина 2008; КНС 2011: 357-367]. Особняком стоят позиции митрополита Макария (Булгакова) и В.Н. Бернадского. Макарий воздержался от оценки влияния новгородцев на болезнь владыки, но критически отозвался о летописных версиях со вмешательством высших сил, заявив, что их «цель» «легко понять»; но эти предания, «однако ж, не помогли новгородцам. Новый архипастырь для них был избран также в Москве... и право избрания для себя владыки новгородцам уже никогда не возвращалось» [Макарий 1883]. Согласно гипотезе В.Н. Бернадского, Сергий сошел с ума без помощи новгородцев, хотя те отнеслись злорадно к его болезни. Но причину постигшего владыку недуга Бернадский тоже не объясняет [Бернадский 1961: 320]. В итоге картина получается едва ли не столь же загадочной, как рассказ псковского хрониста о явлениях Cергию во сне и наяву покойных новгородских святителей [ПЛ2 1955: 164]. Таким 1

Наиболее наглядно это представлено у Н.И. Костомарова и у О.В. Кузьминой, рассматривавших разные летописные версии нервного расстройства Сергия как равнозначные [Костомаров 1994: 153-154; Кузьмина 2008]. Некоторое исключение составляют рассуждения митрополита Макария (Булгакова) и Ю.Г. Алексеева. Алексеев критически отозвался о приведенных в псковском источнике обвинениях новгородских святых в адрес Сергия, что тот занял должность не по праву при жизни прежнего владыки. Историк считал, что эти упреки не были объективными, так как в самом Новгороде раньше имели место случаи прижизненного смещения архиепископов. Другое дело, что новгородцы не терпели, когда в решение судьбы их архиепископии вмешивались московские власти [Алексеев 1989: 163]. О позиции Макария см. ниже в статье.

1

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… образом, комплексное исследование святительства Сергия и загадки его недуга по-прежнему актуально. Данная работа представляет собой попытку заполнить эту лакуну. О новгородском святительстве Сергия нам в первую очередь рассказывают летописные памятники. Важное значение имеют сведения московского великокняжеского летописания XV в., сохранившиеся в составе Симеоновской летописи, кратких летописных сводов конца XV в. и московского великокняжеского свода конца XV в. [СЛС1493&1495 1962: 285-86, 357-358; МЛС 2004: 330; Сим 2007: 270]. Эта летописная традиция отражает официальную великокняжескую точку зрения. Она содержит уникальные сведения о процедуре избрания Сергия и дате его хиротонии. О периоде новгородского святительства сообщается крайне лапидарно. Скорое отречение Сергия в МЛС объясняется начавшейся немощью [МЛС 2004: 330]. При этом погодные статьи великокняжеского летописания за 6992 г. с упоминанием поставления и отъезда Сергия из Великого Новгорода оказались практически дословно помещены и в Типографскую летопись [Тип 2000: 204]. В Типографской летописи статья 6992 г. встречается дважды – во втором случае она воспроизводит текст великокняжеского летописания, но первый вариант содержит запись из ростовского владычного свода [Тип 2000: 202-204]. Известия ростовского владычного свода 1489 г., сохранившегося в составе Типографской летописи [там же: 202-203], представляют большой интерес. Ростовский архиепископ Иосаф, происходивший из рода князей Оболенских, участвовал в избрании Сергия на должность новгородского архиерея. Ростовский хронист был осведомлен, что с Сергием прибыли в Новгород три чиновника. Летописец с заметным осуждением относился к новгородцам, обвиняя их в том, что они «волшебством» отняли разум у святителя, не «ходившего» по их «мысли», но в то же время и к самому Сергию, по-видимому, демонстрировал неуважение, называя его исключительно мирским именем – Семеном / Симеоном. Позднее эти записи были дословно повторены в Софийско-Львовском летописном своде, сохранившем митрополичий свод начала XVI в. [СII 1853: 235-236]. Весьма ценные и любопытные сведения содержатся в доведенной до 1486 г. Псковской II летописи. Этот памятник выражает сочувствие к новгородцам и содержит наиболее полную информацию о политике Сергия на владычной должности и его последующем «изумлении». Летопись сообщает уникальные сведения о пребывании Сергия после отречения от сана в течение некоторого времени в схиме в Варламо-Хутынском монастыре и о наличии в его свите дворян [ПЛ2 1955: 63-64]. Рассказ псковского хрониста, надо полагать, основан на личных впечатлениях современников. Надо иметь в виду, что Псковская республика в церковном отношении была частью Новгородской епархии. Поэтому перемены на владычной кафедре не были для псковичей посторонней проблемой. Наконец, повесть в составе новгородских летописей второй половины XVI и XVII вв. – Кратком летописце новгородских владык, Новгородской II летописи и Новгородском летописце церквам Божьим – сохранила местное предание о проявлении непочтения Сергия к мощам новгородского святителя Моисея и последовавшему затем «изумлению» нового архиерея. Повесть содержит красочное описание отрешенного состояния Сергия во время «изумления» и с точностью до дня называет срок его пребывания на должности архиепископа: 9 месяцев и 24 дня [ПСРЛ 1879: 139-140, 309-310; ПСРЛ 1965: 200]. Согласно наиболее распространенному мнению [Ключевский 1871; Яблонский 1908], на основе этой летописной повести был создан аналогичный рассказ в составе жития владыки Моисея. Особняком стоит предположение О.Л. Новиковой о первичности житийной версии [Новикова 2000]. По наблюдениям новейшей исследовательницы А.С. Алексеевой, летописную статью об архиепископе Сергии в кратком летописце новгородских владык, «судя по ее лингвистическим особенностям... сложно назвать сокращением житийного чуда»2. 2

Благодарю А.С. Алексееву за эту информацию. В 2017 г. на новгородской международной конференции

2

Valla. №3(1-2), 2018. Кроме летописных источников, стоит также использовать записи на пасхалии XV в.3, сделанные рукой Сергия или близкого к нему человека [Клосс 1998: 132; Гимон, ОрловаГимон 2014: 60]. В них содержится уникальная информация о предшествующей биографии Сергия, до времени избрания на должность новгородского архиерея, а также указаны отсутствующие в иных источниках данные о его немощи 24 июня 6992 (1484) г. [там же: 60, 74, 76-77]. Также, необходимо упомянуть отреченную грамоту Сергия, в которой тот сообщает московскому митрополиту и главам иных русских епархий, что оставил новгородскую кафедру по причине великой немощи, и если ему «продолжитъ Богъ животъ», то отныне ему не пристало ни исполнять святительские обязанности, ни называть себя архиепископом, а надлежит «пребывати» в «смиреномъ иноческомъ житии» [РИБ 1880: 749-751]. Представляет собой некоторый интерес и текст надгробия Сергия в Троице-Сергиевом монастыре, в котором тот назван грешным бывшим архиепископом Новгорода и Пскова. Верхние 5 строчек выполнены одним почерком, а дата погребения «I» (10) апреля 1495 г. – другим. Поэтому Т.В. Николаева справедливо полагала, что основная часть текста была выбита на камне еще при жизни Сергия, а дату похорон добавили уже посмертно [Николаева 1965]. В «Стихираре» Троице-Сергиева монастыря XV в. Сергий также назван бывшим новгородским архиепископом, кроме того, в этом источнике сообщается, что он умер в среду 9 апреля 1495 г., а предан земле в четверг 10: «въ лето 7003 (1495) априля 9, в среду, 4 часъ нощи (т. е., около 23/24 часа 8 апреля по современному счету – М. Н.)4 преставися преже бывший архиепископ Сергий Великого Новагорода и Пскова, а положен в землю априля 10 в четверток, у Троицы в Сергиеве монастыре» [там же]. Это соответствует дате его погребения, указанной на надгробной плите. 1. Предыстория появления на новгородской кафедре Cергия В конце ноября 1477 г. великий московский князь Иван III осадил Великий Новгород. 14 декабря новгородцы вынуждены были согласиться с его требованиями упразднить местные политические институты (падение Новгородской республики обычно относят к 15 января 1478 г., когда Иван III въехал в город, расположился на владычном дворе и привел новгородцев к присяге). Это повлияло на положение местных архиереев – в годы новгородской независимости владыки участвовали в решении различных светских вопросов, не связанных с религией; архиепископы являлись контролерами торговых мер и весов и хранителем государственной казны. В московский период их полномочия ограничились церковной и религиозной сферой. В самом начале января 1478 г. московский государь изъявил намерение переписать на себя половину владычных земельных владений, но, когда ему 7 января в ставку доставили списки этих земель, то «половину волостей не взял, а взял 10» [Скрынников 1994: 30; МСЛ 2004: 319; Сим 2007: 264; Несин 2016: 158; Несин 2017б: 13]. Однако до осени 1479 г. половина владычных земель все же уже была конфискована – к концу того года Иван III заподозрил в изменнических настроениях новгородского архиепископа Феофила. Причиной конфликта между московским государем и новгородским святителем послужило недовольство Феофила Иваном III, отобравшим у новгородской архиепископии половину «Древнерусский текст: коммуникативные стратегии и языковая вариативность» исследовательница выступила с докладом «Легенда об архиепископе Сергии в агиографии и летописании Новгорода: лингвистический аспект». К сожалению, в сборнике материалов конференции опубликованы краткие тезисы доклада без упоминания выводов и аргументации А.С. Алексеевой [Алексеева 2017]. 3 Благодарю Н.В. Белова за то, что указал на этот важный источник. 4 В приведенном Р.А. Симоновым русском документе ок. XVI в. местный счет времени противопоставлен «латинскому», а о русских традициях говорится так: «и паки, егда зайдет Солнце, и паки начинаем первый час» [Симонов 2011: 319]. В конце первой декады февраля солнце в Московской области заходит около 19.20. Соответственно, 4 час ночи соответствует нынешнему 23 или 24 часу.

3

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… земельных владений, и теперь владыка обвинялся в желании вывести Новгород из состава Московского государства [Тип 2000: 197; Алексеев 1989: 29; Несин 2016: 158; Несин 2017б: 13]. 26 октября Иван III с войском выступил из Москвы, 2 декабря прибыв в Новгород, встал в нем на 9-недельный постой в Славенском конце и занял со своими людьми половину Торговой стороны города [НIVЛ 2000: 457, 516, 609; Тип 197-198; Несин 2017б: 12]. Несмотря на то, что московские власти декларировали «поход миром» [СЛС1493&1495 1962: 282, 354; МЛС 2004: 326; Сим 2007: 266], и никого, кроме архиепископа, в тот раз не арестовали5 и не депортировали, город оказался на военном положении. Видимо, Иван III демонстрировал новгородцам, что если ему что-то не понравится, то он готов применить военную силу, даже если его рассердят отдельные лица. 19 января 1480 г. Феофил был арестован и 5 дней спустя отправлен в Москву, в это же время была конфискована богатая новгородская владычная казна. В Великий Новгород ему вернуться было не суждено. Ему выпало остаться последним в истории новгородским святителем, избранным новгородцами. Несколько лет он провел в московской тюрьме, а Новгород оставался без пастыря. По-видимому, Иван III хотел дать понять новгородцам, что отныне судьба их епархии полностью зависит от его воли. И нового святителя назначат тогда, когда это будет угодно московскому государю. Это отвечало линии новгородской политики московского великого князя. Будучи весьма прагматичным государем, он понимал, что аннексия Великого Новгорода в 1478 г. не означала его моментальной интеграции в Московское государство. Наступление на новгородскую старину великий московский князь проводил не спеша, но решительно. В 1481 г. им, в нарушение прежних обещаний не чинить «выводов» новгородским вотчинникам, было депортировано в Москву четверо видных бояр, которым не было предъявлено никаких обвинений в измене и неповиновении московским властям [СЛС1493 1962: 285; МЛС 2004: 329]. Их имущество московский государь переписал на себя. Тем самым он дал понять прочей древней новгородской неслужилой аристократии, что не намерен уважать ее старые привилегии и та не может рассчитывать вечно жить в своем городе, уклоняясь от несения обычной для московской знати службы государю (которая иногда включала в себя необходимость переезда в другие города) и сохранять свои старинные вотчины, обретенные не путем государевых пожалований. В 1483 г. Иван III принял не менее решительные меры относительно дальнейшей судьбы новгородской епархии. Согласно митрополичьему летописанию начала XVI в., в 6991 (1482/1483 гг.) Феофил «въ заточении сидя… нужею великого князя», т. е., по 5

Ю.Г. Алексеев, напротив, высказал оригинальное предположение, что помимо Феофила были репрессированы бояре Софийской стороны [Алексеев1989: 20-21, 176]. Но он опирался прежде на свою ошибочную гипотетическую интерпретацию «не совсем понятного», дефектного сообщения Типографской летописи, которое в действительности в данном контексте надо понимать как упоминание о занятии великокняжеским войском половины Торговой стороны – фактически всей территории Славенского конца [Несин 2017б: 12-13]. Кроме того, ученый сослался на известие опубликованного А.А. Зиминым «краткого летописца» середины XVI в. о «поимании» в тот год «новгородцев», а также на уникальные «татищевские известия» об аресте 50 и казни 100 крамольников и тайных пролитовских симпатиях новгородцев. Впрочем, достоверность последних сам Алексеев ставил под сомнение, хотя и полагал их «в известной степени правдоподобными» [Алексеев 1989: 176]. Но в чем их правдоподобие, непонятно. Ведь московское летописание всегда сообщало об арестах и казнях новгородцев в 1470-х и 1480-х гг. Поэтому отсутствие подобных сведений в нем за 6988 г. склоняет к выводу, что в действительности никого, кроме владыки Феофила, не арестовали. В свете сказанного, стоит поставить под сомнение точность вышеуказанной записи краткого летописца – вернее, летописных записей жившего в середине XVI в. волоцкого монаха Марка Левкиенского. Скорее всего, поздний волоцкий хронист ошибся датой и поместил десятью годами ранее сведения о событиях 6998 г., когда из Великого Новгорода были выведено около тысячи семей местных вотчинников. Ниже мною будет показано, что даже в более раннем Устюжском своде начала того же XVI в. они по ошибке отнесены к 1484 г. от Р. Х., причем в ту же погодную запись вставлено упоминание о русском походе на Ливонию 1481 г. Не менее курьезна запись Тверской летописи XVI в. за 6986 (1477/1478 гг), в которой помещены рассказы о произошедших 2 года спустя аресте Феофила и 7 лет спустя поставлении архиепископа Геннадия [ПСРЛ 1863: 497-498]. На этом фоне ошибка волоцкого книжника М. Левкиенского не выглядит уникальной.

4

Valla. №3(1-2), 2018. принуждению Ивана III, «остави… епископьство» [CII 1853: 235]. Запись на пасхалии еще под 6990 (1482) г. отмечает, что «вл(а)д(ы)ка новгородцки Феофил отписался своее архиеп(и)с(ко)пьи» Это событие, по логике источника, произошло между 1 марта 1482 г. (в записи 6990 г. относится к мартовскому стилю) и заморозками 16 мая, сведения о которых в источнике указаны ниже [Гимон, Орлова-Гимон 2014: 76]. Но эта датировка может быть неверной – и в этой, и в следующей погодной статье безусловно по ошибке дословно повторяются известия о заморозках 2 мая и 16 июня [там же: 76-77]. Поэтому я пока что предлагаю полагаться на датировку отречения Феофила в митрополичьем летописании 6981 (1482/1483) г., тем более что 17 июля 6991 (1483) г. избрали нового новгородского святителя. В достоверности позднего летописного рассказа об отречении Феофила сомневаться не приходится. Сохранился текст отреченной грамоты этого новгородского владыки. В числе ее адресатов названы имена ростовского архиепископа Иосафа, суздальского епископа Евфимия, рязанского епископа Симеона и коломенского епископа Герасима [РИБ 1880: 747]. Первый, третий и четвертый из них были хиротонисаны в 1481 г., а второй в 1483 г. удалился от бремени святительских дел и умер. Отречение Феофила было оформлено наподобие заявления об увольнении по собственному желанию: тот обратился к митрополиту Геронтию, а также ростовскому, суздальскому, тверскому, рязанскому, пермскому, коломенскому и сарскому архиереям – главам всех имевшихся в наличии в то время русских епархий – с просьбой освободить его от новгородского архиепископства ввиду «убожества», «недостаточьства ума» [там же: 747-748]. Не исключено, что годы тюремного заключения плохо отразились на состоянии нервной системы и / или самооценке Феофила: в качестве причины своей профнепригодности тот, помимо скудоумия, упомянул «смятения неразумия» [там же: 747]. Притом этот оборот был нетипичен для отреченных грамот архиереев. Это тоже может косвенно свидетельствовать, что он был употреблен неспроста, в связи со смятенным состоянием Феофила. В какой месяц Феофил отрекся, неизвестно6. Определенно не раньше декабря 1482 г., так как летописное сообщение об отречении помещено ниже известия об убийстве иноземного лекаря Антона на льду Москвы-реки, отнесенного хронистом к «зиме» [СII1853: 235]. Но до 17 июля 1483 г., когда состоялись выборы нового новгородского архиепископа. Когда Феофил отказался от архиепископства, «испусти его князь великий» и «повеле жити» в кремлевском Чудовом монастыре [там же]. В великокняжеском летописании конца XV в. тоже указано, что Иван III «посади» его в «монастыри у Чуда» [СЛС1493&1495 1962: 282, 354; МЛС 2004: 326]. Таким образом, бывший новгородский владыка, выйдя из тюрьмы, оказался не волен выбирать место своего проживания, хотя и был переведен в Чудов монастырь уже не на положении узника. Чудов монастырь находился внутри Кремля – в непосредственной близости от великокняжеского двора. Во главе Чудова монастыря в то время стоял преданный Ивану III человек – Геннадий Гонзов, поддержавший в свое время государя в спорах с митрополитом Геронтием по церковным вопросам. По словам московского великокняжеского летописания конца XV в. (скромно умолчавшего о трехлетнем заточении злополучного новгородского владыки и его вынужденном отречении), Феофил сидел в Чудовом монастыре «полтретья лета» – 2,5 года, до самой смерти – «ту и преставися» [там же]. Если прибавить к этому около 3 лет заключения в тюрьме после отправки в Москву в начале 1480 г., то получается, что Феофил умер около 1485 или 1486 г. от Р. Х.7 Как отметила О.В. Кузьмина, в Никоновской летописи 6

Р.Г. Скрынников утверждал, что это было зимой 1482/1483 г. [Скрынников 1990: 106; Скрынников 1994: 30]. Но летопись не привязывает данное событие к зимнему сезону. Соответственно, оно могло произойти и позднее. 7 Некоторые историки, буквально трактуя эту запись, ведут отсчет последних 2,5 лет его жизни от времени его ареста в начале 1480 г. И в итоге их подсчет получается не лишенным противоречий – ведь они не подвергают сомнению известие CII о том, что Феофил только до 1482/1483 г. находился в заключении и лишь потом был отправлен в Чудов монастырь [Алексеев 1989: 19, 159; Кузьмина 2008]. Как было отмечено выше, бывший новгородский владыка переведен в монастырь в обмен на отречение не ранее декабря 1482 г., тогда как

5

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… XVI в. под 1480 г. указано, что Феофил провел в Чудовом монастыре «полсема лета» – 6,5 лет – и там умер [Кузьмина 2008; Ник 2000: 197]. Другое дело, что она не использовала эти данные как достоверный исторический источник, более полагаясь на сведения великокняжеского летописания XV в о двух с половиной последних годах жизни Феофила в этой кремлевской обители. Иначе трудно понять ее уверенность в том, что во время новгородского святительства Сергия Феофил уже умер, а новгородцы «отказывались верить» в его кончину [Кузьмина 2008]. Вместе с тем данные Никоновской летописи вторичны: впервые информация о 6,5 годах жизни Феофила в Чудовом монастыре встречается еще в аналогичном известии Иосафовской летописи [ИЛ 1957: 119], доведенной до начала 1520 г. Таким образом, этот источник оказывается почти современным Софийско-Львовскому своду 1518 г., в котором имеется надежная информация о заточении и отречении Феофила. Живший в первой четверти XVI в. московский хронист мог уже забыть, что из этого срока Феофил около 3 лет провел в заточении. Но время его смерти, скорее всего, помнил лично или знал по надписи на монастырском надгробье. Ведь по его словам выходит, что Феофил умер около середины 1486 г., что примерно соответствует полученному выше результату при сложении показаний более ранних источников о трехлетнем заточении и примерно 2,5 последних годах его жизни в Чудовом монастыре. Но если отнять от этого предполагаемого времени его смерти примерно 2,5 последних года жизни в Чудовом монастыре, то выходит, что он освободился из заточения в обмен на отречение от должности новгородского архиепископа не ранее второй половины 1483 г. Скорее всего, это произошло в первой половине лета – 17 июля состоялись выборы нового новгородского владыки…. 2. Выборы Сергия Так или иначе, но летом 1483 г. встал вопрос о назначении нового новгородского владыки. Согласно московскому великокняжескому летописанию, 17 июля Иван III обмысля с своим отцем с митрополитом... и с архиепископом Асафом Ростовским и с Семеном, епископом Рязанским, и с Герасимом, епископом Коломенским, и с Прохором, епископом Сарским, положили жеребья на престол: Елисея, архимандрита Спасского, да Геннадия, архимандрита Чюдовского, да Сергея, старца Троицкого, бывшего протопопа Богородицкого, на архиепископство в Великий Новгород [СЛС1493&1495 1962: 285-286, 357; Сим 2007: 270].

В результате жеребьевки был выбран Сергий – «и вынялся жребей Сергиевъ на архиепископъство в Новгород» [там же]. В МЛС это событие отнесено к 17 июня [МЛС 2004: 330], но, скорее всего, составитель допустил описку, и правильнее читать 17 июля, как при буквальной трактовке записи великокняжеского летописания он к тому времени должен был бы уже не отречься, а умереть. Впрочем, такие ошибки допускали не только историки. В позднем Новгородском летописце церквам Божьим смерть Феофила отнесена к 26 октября 6990 (1481) г. Выше хронист повторяет сведения великокняжеского летописания об аресте Феофила в январе 1480 г. и последующем проживании в Чудовом монастыре в течении 2,5 лет до самой кончины [ПСРЛ 1879: 309]. Таким образом, летописец, как и некоторые исследователи, для вычисления времени смерти Феофила прибавил 2,5 года к началу 1480 г. Но при этом, вероятно, по ошибке назвал годом смерти Феофила не 6991, а 6990, тем самым похоронив его даже не через 2,5, а через полтора года после переселения в Москву. При этом, по словам летописца, Феофил был погребен в Великом Новгороде [там же]. Впрочем, та же О.В. Кузьмина полагает, что «это сообщение едва ли достоверно, поскольку не подтверждается другими источниками. Еще меньше доверия вызывают Месяцесловы, отмечающие память Феофила 28 августа. Согласно им, останки последнего владыки республики Святой Софии находятся в Дальних пещерах Киево-Печерской лавры. Якобы на пещерной доске, закрывающей мощи, была следующая запись: “Когда Феофил лежал больной в Чудовом монастыре, явился ему Новгородский епископ Нифонт, почивавший в ближних пещерах и напомнил обещание его поклониться преподобным печерским. Он отправился в Киев, и уже приближался к Днепру, как болезнь его усилилась и он получил откровение, что хотя не достигнет он живым до пещер, но тело его упокоится в них, и это исполнилось”. Эта легенда явно была выдумана для закрепления за Феофилом мученического статуса» [Кузьмина 2008].

6

Valla. №3(1-2), 2018. в большинстве списков великокняжеского летописания конца XV в. В записи на пасхалии XV в. тоже указано, что «жр(е)беи и избрания» Сергия произошли «въ 17 июл(я)» [Гимон, Орлова-Гимон 2014: 60, 77]. А.И. Никитский отмечал беспрецедентность в московской практике этого способа выборов архиереев и полагал, что это было сделано ради уступок давним новгородским традициям [Никитский 1879: 130]. Вместе с тем историк не отрицал того факта, что новгородцы не были допущены до выборов и вместо представителя собственного духовенства в любом случае должны были получить москвича. С иной стороны, чем Никитский, взглянул на эту церемонию митрополит Макарий (Булгаков), усмотревший в ней исключительно притеснение новгородцев в их былых правах: доселе новгородцы сами избирали себе владык, и непременно из природных новгородцев, которые потому с детства были пропитаны духом своих сограждан и, естественно, держали всегда их сторону. Иоанн Васильевич очень хорошо понимал невыгоду этого для своих целей и потому предложил (17 июля 1483 г.) митрополиту избрать для Новгорода нового владыку в Москве и непременно из иноков московских.... Таким образом, у новгородцев отнято одно из важнейших преимуществ, которым они доселе пользовались [Макарий 1883].

Однако историк не объяснил, зачем государю понадобилось вопреки московским порядкам устраивать эту жребьевку. Мнение Никитского поддержал Ю.Г. Алексеев [Алексеев 1989: 160, 202], оценивая данный метод выбора новгородского архиерея как «оказание уважения к новгородским обычаям» [там же: 160]. В свою очередь, В.Ф. Андреев и Р.Г. Скрынников охарактеризовали это лишь как соблюдение «видимости новгородской традиции» [Андреев 1989: 190; Скрынников 1994: 29-30]. По словам Ю.Г. Алексеева, эта церемония тем отличалась от старой новгородской традиции, что теперь пастыря для новгородцев избирали в Москве из числа тамошнего духовенства [Алексеев 1989: 159-160]. Впрочем, имелась еще одна заметная разница – в Новгороде во второй половине XIV-XV вв. существовала традиция выбирать того кандидата, чей жребий оставался лежать на соборном престоле. Это относилось не только к выборам владыки. Таким же образом под руководством архиепископа Ионы определяли святого, в честь которого предполагалось строить храм для усмирения мора [ЛА 2000: 120]. А вот в ходе московской жеребьевки, напротив, был утвержден Сергий, чей жребий «вынялся», то есть был вытащен первым. Таким образом, эта процедура больше всего напоминала не реверанс в сторону новгородских порядков, а, напротив, пародию на них. Дескать, умеем тянуть жребий не хуже вашего, вот вам выбранный по жребию наш московский ставленник. Притом, как отметил А.И. Никитский, в Новгороде считалось, что победа одного из трех кандидатов в жеребьевке определяется промыслом высших сил. Историк опирался на рассказ местного летописания об избрании владыки Алексия в 1359 г. [Никитский 1879: 5657]. В новгородском летописании и в самом деле есть ряд свидетельств о наличии в Новгороде представлений о непосредственном влиянии Бога на результат жеребьевки в ходе владычных выборов. Так, во время избрания архиерея в 1193 г. тянуть жребий поручили слепцу, который не мог прочитать написанных на жребиях имен кандидатов, а тот из них, чей жребий должен был выпасть, считался данным Богом – «да которого дасть Богъ»; им оказался Мартирий, которого хронист характеризует как «Богом избрана», а жребий с его именем будто бы выпал «Божию благодатью». [НIЛ 2000: 40, 232]. А под 1229 г. новгородский летописец приписывает княжившему в городе Михаилу Черниговскому во время выборов архиепископа такие слова: «да положимъ три жребья, да который Богъ даст намъ». На этот раз тянуть жребий попросили юного княжича Ростислава [там же: 68]. Повидимому, его считали достаточно несведущим в новгородских церковных делах, чтобы быть беспристрастным. В сентябре 1359 г. новгородцы не изволиша себе от человекъ избрания [архиепископа] сътворити, нъ изволиша собе от Бога прияти извещение и уповати на милость его, кого Бог въсхощетъ и святая Софея… и избраша три

7

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… мужи... и положиша три жребия на прстоле въ святеи Софеи (кафедральном Софийском соборе – М. Н.), утверьдивше себе слово, его же въсхощеть Богъ и святая Софея, премудрость Божиа, своему престолу служебника имети, того жребий да оставит на престоле своемь. И избра Бог, Cвятая Софея святителя... Олексия чернца, и остави жребий его на престоле своемь [там же: 365].

В 1388 г. новгородцы «утверживше тако: его же въсхощет Бог и святая Софья своему престолу служебника, того жребий остави на престоле своемъ» (а жребии были, как обычно, положены на престол кафедрального Софийского собора). И когда протопоп Измаил вынес из храма два жребия, на престоле остался третий, с именем Иоанна. «И избра Богъ и святая Софья и престолъ мужа добра, тиха, cмиренна Иоанна» [там же: 381-382]. Не менее красочно описаны новгородским хронистом выборы архиепископа Ионы 19 марта 1458 г. После литургии, перед проведением жеребьевки, а также во время вытаскивания жребиев с именами кандидатов на должность архиерея, новгородцы стояли у Софийского собора и взывали: «господи помилуй». Когда же на соборном престоле остался лежать жребий «Ионин», горожане «прославиша Бога» и пошли в монастырь Николы Белого Неревского конца, где Иона служил игуменом, чтобы привести его в Детинец на владычный двор [ЛА 2000: 197]. Жребий последнего архиепископа новгородской республики Феофила в 1470 г., по словам новгородской летописи, выпал прилежанием Бога [НIVЛ 2000: 446]. В Москве победе его преемника, Сергия, было придано такое же значение: год спустя после жеребьевки, в своей отреченной грамоте, он утверждал, что был на Новгородскую архиепископию поставлен Богом [РИБ 1880: 750]. Эта редкая формулировка обычно не применялась в русских источниках к хиротонии, в подобных случаях писалось, что святитель поставлен митрополитом. Таким образом, упоминание о поставлении Сергия Богом определенно относится к жеребьевке. Поскольку недолгое святительство данного архиерея закончилось неблагополучно, стоит признать, что ему было уместно писать о своем поставлении по Божьей воле лишь в том случае, если жеребьевке официально придавали такое значение8. В составленной в XVII в. (до 1687 г.) Косинской редакции жития архиепископа Моисея упоминается, что Сергий прежде был духовником Ивана III [Алексеева 2016: 252]9. Относительно достоверности этого уникального известия исследовательница согласилась с С.И. Смирновым: «не ясно, правильно ли исторически» [там же]. О прежней жизни Сергия нам наиболее подробно сообщают записи на пасхалии ХV в. В 6978 (ок. 1470) г. он стал протопопом (высший чин белого духовенства) Успенского собора, соответственно, к 1483 г. он, если и не являлся «старцем» по возрасту, то определенно был в летах; в ноябре 6990 (1482) г. постригся в монахи [Гимон, Орлова-Гимон 2014: 60, 74, 77]. Другие источники тоже косвенно свидетельствуют, что он принял постриг незадолго до архиепископства – в памятниках великокняжеского летописания конца XV в. и поздних новгородских летописях подчеркивалось, что он прежде занимал должность протопопа Успенского собора московского Кремля [ПСРЛ 1879: 140, 310; ПСРЛ 1965: 200; СЛС1493&1495 1962: 286, 358; МЛС 2004: 330; Сим 2007: 270], а в ростовском владычном летописании он и вовсе фигурирует исключительно под прежним мирским именем «Семен» [Тип 2000: 202-203]. Местом пострижения Сергия был, согласно великокняжескому летописанию конца XV в., Троице-Сергиев монастырь [СЛС1493&1495 1962: 286, 358; МЛС 2004: 330; Сим 2007: 270], в котором он и служил на момент выборов новгородского архиерея 17 июля 1483 г. Согласно данным великокняжеского летописания конца XV в. и поздних новгородских летописей, полтора месяца спустя после своей победы на выборах, 4 сентября, Сергий был хиротонисан 8

Таким образом, на замечание Н.С. Борисова: «трудно сказать, было ли это простой формальностью или же выбор одного из трех кандидатов действительно возложили “на волю Божию”» [Борисов 2000], – можно дать вполне определенный ответ: победа Феофила в жеребьевке была признана актом Божественной воли. 9 Выражаю признательность А.С. Алексеевой за указание на эту работу и упоминание о таком статусе Сергия в данной редакции жития Моисея.

8

Valla. №3(1-2), 2018. на новгородскую кафедру [ПСРЛ 1879: 139-140, 309; ПСРЛ 1965: 200; СЛС1493&1495 1962: 286, 358; МЛС 2004: 330; Сим 2007: 270]. К этой же дате отнесено поставление нового новгородского святителя в записи на пасхалии [Гимон, Орлова-Гимон 2014: 60, 77]. 3. Сергий на новгородской кафедре По сведению псковского хрониста, в Новгород он прибыл перед Филипповым постом [ПЛ2 1955: 63] – до 26 октября. С ним, по данным ростовского владычного летописания, приехали из Москвы трое чиновников – великокняжеский боярин, казначей и дьяк [Тип 2000: 203]. По верному замечанию Ю.Г. Алексеева, эти трое составляли подчиненный великокняжеской власти «аппарат управления Софийским домом и всей Новгородской епархией» [Алексеев 1989: 162]. Что касается боярина, тот, вероятнее всего, являлся представителем типичных для Московской Руси так называемых владычных бояр, имевших совещательный голос в судебных вопросах; притом Е.Е. Голубинский предполагал наличие в Новгороде московского периода особого «софийского» боярина: «боярин-наместник или боярин-сановник был отличаем от других архиепископских бояр тем, что назывался боярином Софийским, тогда как другие бояре – боярами архиепископскими» [Голубинский 1911: 49]. Но из приведенного им единственного примера употребления этого термина сложно сделать вывод, насколько этот титул носил официальный, а не литературный, характер, и применялся ли только к данному конкретному лицу, или и к другим архиерейским боярам тоже. Тем более, что в том же примечании автор приводит известие об «архиерейском» боярине, который был дан владыке царем и в компетенции которого было судопроизводство. Можно лишь предположить, что из числа владычных бояр традиционно выделялся один наиболее близкий к владыке, и к этой категории, видимо, относился приехавший с Сергием в 1483 г. в Новгород боярин великого князя. Казначей, как нетрудно догадаться, должен был ведать владычной казной (та была более трех с половиной лет назад конфискована Иваном III, но теперь вновь должна был пополняться за счет церковных пошлин, судебных штрафов и оброков с оставшейся от московской конфискации половины владычных волостей). Дьяк – чиновник, занятый ведением документации. Кроме того, стоит заметить, что, в отличие от прежних новгородских владык, происходивших из местного духовенства, московский пришелец не полагался на местный владычный полк, состоявший из здешних бояр [о владычном стяге см: Несин 2015б: 311-315]. С Сергием приехали дворяне: по словам псковского хрониста, тот впоследствии возвращался в Москву со всеми своими дворянами [ПЛ2 1955: 64]. Заняв новгородскую кафедру, Сергий, по сведениям данного источника, оштрафовал многих попов и монастырских игуменов, заставив их платить судебные штрафы – «продажи» (в компетенции владычного суда были церковные и религиозно-нравственные вопросы)10. А кроме того, ввел новые пошлины [там же: 63]. По 10

Применительно к позднему республиканскому периоду новгородской истории, мнения историков о полномочиях новгородского владычного суда расходятся. А.И. Куницын называл его церковным [Куницын 1843: 3]; Н.И. Костомаров полагал, что новгородский архиерей, как контролер торговых мер и весов, должен был судить своим владычным судом виновных в их искажении [Костомаров 1994: 270]. Л.М. Кочкина, опираясь на сведения О.В. Кузьминой об участии новгородских архиепископов в решении споров между новгородцами и их ганзейскими торговыми партнерами, склоняется к выводу, что следует поставить «вопрос о включении в сферу действия суда новгородского архиепископа торговых споров с иноземными, прежде всего ганзейскими, купцами, а также дел, связанных с осуществлением контроля за правильностью образцов мер и весов» [Кочкина 2013: 78]. Другое дело, что следует отделять полномочия владык времен новгородской независимости от непосредственной сферы деятельности «святительского» суда. К примеру, новгородское вече принимало различные политические решения и иногда выносило приговоры. Но перечни новгородских судов в Новгородской IV летописи под 1386 г. и в Новгородской судной грамоте не упоминают «суда веча» [НСГ 1984: 304; НIVЛ 2000: 342]. При этом, как отмечает та же Л.М. Кочкина, суд владыки всегда отделялся от суда тысяцких [там же: 77]. А ведь именно торговый суд последнего при церкви Иоанна на Опоках ведал проблемами взаимоотношений новгородцев с иноземными купцами. И прежде всего тысяцкий, а никакой иной новгородский сановник, специализировался на решении этих проблем [Несин 2017]. Компетенцию владычного

9

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… мнению А.И. Никитского и Ю.Г. Алексеева, последнее, скорее всего, надо понимать в том смысле, что он стал собирать с церквей и монастырей дополнительные подати [Никитский 1879: 136; Алексеев 1989: 162]. Вместе с тем летописец заявил об этом весьма определенно. Этому вторит и независимое свидетельство ростовского владычного летописания, согласно которому Сергий был доведен новгородцами до потери ума в частности за то, что прибыл в Новгород с казначеем и дьяком [Тип 2000: 203]11. По верному замечанию Р.Г. Скрынникова, Сергий активно взимал деньги для того, чтобы «поправить дела» владычной казны, конфискованной Иваном III наряду с половиной владычных земель [Скрынников 1994: 31]. Кроме того, иногда почему-то полагали, что Сергий, по слабости своего здоровья, не мог бороться с новгородской ересью «жидовствующих» [РБС 1904: 360]. Таким образом, подразумевалось, что ему приходилось с ней сталкиваться в месяцы своего святительства, хотя он и уклонился от преследования еретиков. В действительности, впервые эта ересь была выявлена и расследована уже во времена архиепископства его преемника Геннадия Гонзова, причем «она была обнаружена архиепископом Геннадием в 1487 г. совершенно случайно. В пьяном виде еретики стали спорить между собой» [Алексеев 2012: 419]. Согласно сформулированной в самом конце XV – начале XVI вв. версии главных противников оной ереси – того же Геннадия и Иосифа Волоцкого, – начало ей было положено еще прибывшим в Новгород в 1470 г. неким «жидовином» (Иосиф Волоцкий уточнил его имя – Схария). Но

суда ясно очерчивает Церковный устав князя Всеволода [НIЛ 2000: 486-488]. Суд занимался церковными и религиозно-нравственными вопросами, в частности, проблемами института семьи с точки зрения христианских норм. По мнению А.А. Гиппиуса, архетип этого памятника составлен до 1136 г., но в дальнейшем устав неоднократно редактировался, и последняя его редакция относится к концу XIII-XIV вв. [Гиппиус 2003]. В 1 статье Новгородской судной грамоты указано: «нареченному на архиепископство Великого Новагорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свои, суд святительски по святых отецъ правилу, по манакануну» [НСГ 1984: 304]. Это не оставляет никаких сомнений в компетенции владычного суда: данный оборот употреблялся на Руси применительно к церковной сфере. НСГ была переписана на имя Ивана III во второй половине 1471 г., и упоминание нареченного владыки Феофила несомненно относится именно к тому времени: в конце 1470 г. он был избран, а хиротонисан лишь в декабре 1471 г. Таким образом, вышеуказанная характеристика владычного суда Феофила была вполне актуальна для того времени и отражала действительность последних лет новгородской независимости. По словам Л.М. Кочкиной, владыка чаще всего судил не сам, а суд осуществлял владычный наместник. Исследовательница привела в пример 5-6 статьи НСГ, в которых именно наместник упоминался в перечне новгородских «судей» [Кочкина 2013: 77]. Правда, это могло быть связано не с неучастием владыки в судопроизводстве, а c большими размерами новгородской епархии. Вне зависимости от того, насколько часто архиепископ судил в Новгороде, областное судопроизводство определенно осуществлялось его людьми. Как выше отмечала сама Кочкина, в Пскове владычный суд был возложен на наместника [там же]. В московский период сфера деятельности новгородского владычного суда не менялась. Если суды владык издавна ограничивались разбором вопросов церковного и религиознонравственного характера, то неудивительно, что первый московский ставленник на новгородской кафедре собирал судебные штрафы с духовенства. В московский период также сохранялось участие в святительских судах владычных наместников: известна грамота новгородского архиепископа Макария своему псковскому наместнику 1528 г.; Е.Е. Голубинский предполагал, что в то время все эти наместники были светскими лицами, владычными боярами, однако сам упомянул существование в 1515 г. не только белого, но и «черных» владимирских митрополичьих наместников [Голубинский 1911: 41]. 11 А.И. Никитский почему-то считал их его «опекунами». По деликатному выражению ученого, «не ускользнуло от внимания, что природные силы его далеко не соответствовали положению дел в Великом Новгороде. Поэтому, чтобы поправить ошибку, в Москве положено было отпустить Сергия не одного, а в сопровождении нескольких опекунов» [Никитский 1879: 130]. Но казначей и дьяк нисколько опекунов не напоминали – это были чиновники, вполне востребованные для ведения хозяйства владычного дома и управлении Новгородской епархией. Кроме того, владычные дьяки, по-видимому, как правило, не были советниками архиереев. Известен лишь один случай, когда новгородский владыка Геннадий, последовав совету своего дьяка М.И. Алексеева, стал еще больше брать мзду с попов за поставление. Но архиепископ питал к этому чиновнику приятельские чувства: летописец называет Алексеева любимцем и дьяком Геннадия [СII 1853: 49]. В этой связи такое влияние владычного дьяка на своего начальника не стоит считать типичным. Теоретически опекуном Сергия мог быть лишь боярин, но, как уже отмечалось выше, он мог быть обычным владычным боярином.

10

Valla. №3(1-2), 2018. иных прямых данных о связи Схарии с Великим Новгородом не существует12. А о распространении данной ереси в последние годы новгородской независимости и в самые первые годы московского правления и вовсе нет никакой ясной информации13 (упомянутый Иосифом Волоцким первый последователь Схарии, новгородский поп по имени Денис, как и склоненный Денисом к ереси протопоп Алексей, уже были к тому времени уличены Геннадием как еретики). Трудно себе представить, чтобы в городе с 20-30-тысячным населением ересь могла сохраняться в тайне в течение 17 лет подряд. К тому же развитие ереси «жидовствующих» было прямо сопряжено с прочным установлением в Великом Новгороде святительства московских ставленников. Так, проявленное новгородским священником Алексеем неуважение к иконе Богородицы стоит воспринимать как непосредственную реакцию на осуществленный Геннадием перенос праздника Софии Премудрости Божьей на день Успения Богородицы [Казаков 2017: 83-84]14. А один из виднейших выявленных Геннадием еретиков, Захарий, игумен относившегося к Новгородской епархии псковского Немцова монастыря, объяснил архиепископу свое отрицание причастия нежеланием иметь дело с поставленными за мзду церковниками «попы, деи по мзде ставлены... и владыкы по мзде же ставлены» [РИБ 1880: 779]. По выражению Р.Г. Скрынникова, удар пришелся не «в бровь, а в глаз» [Скрынников 1990: 108], так как про самого Геннадия ходили толки, что тот заплатил Ивану III за свое поставление 2000 р. Слова Захария следует понимать именно как прозрачный намек на новгородского владыку – с какими еще святителями, за исключением новгородского, мог иметь более или менее регулярные связи псковский игумен! Более того, помянув назначение за взятку попов, Захарий тоже явно имел в виду святительскую политику владыки Геннадия. Согласно независимому летописному рассказу, тот в самом деле постоянно брал с попов деньги за поставления: в 1504 г. святитель был уличен в том, что стал брать взятки за назначение на должность «наипаче первого» [CII 1853: 49]. Сребролюбие новгородского святителя действительно было к тому времени хорошо известно в Кремле. На священном соборе 1503 12

В составленном около 1488 г. послании инока Саввы московскому послу в Крыму Д. Шеину фигурирует ересиарх Захарий Скара, под влияние которого попали некоторые новгородские попы [ПИС 1902: 1]. Но о непосредственной связи деятельности этого человека с новгородской епархией источник не сообщает. И не уточняет, каким образом попы прониклись еретическим учением – в результате личного общения со Скарой или опосредованно. Однако из послания следует, что Д. Шеин встречался со Скарой во время дипломатической миссии в Крыму или Литве. И Савва не исключал возможности, что Шеин вновь увидит его в Крыму. А.И. Алексеев привел серьезные доказательства в пользу тождества Саввы с киевским митрополитом Спиридоном [Алексеев 2012: 291]. Другое дело, что, если «инок Савва» в действительности не являлся монахом Сенного монастыря Новгородской епархии, а был киевским митрополитом, то Послание представляет собой самостоятельный источник о новгородской ереси жидовствующих, совершенно независимо от Геннадия Гонзова и Иоисифа Волоцкого уличавший новгородских попов в приверженности «жидовскому мудрствованию». 13 Отчасти на этом основании некоторые исследователи сомневались в реальности существования Схарии и считали его выдумкой Иосифа Волоцкого (историю вопроса см. напр.: [Зимин 1982: 82-83]). В настоящее время версия о неисторичности этого ересиарха не представляется убедительной [Taube 1995]. Однако мнения о позднем развитии ереси высказывали не только авторы, объявлявшие Схарию вымышленным персонажем. Так, Р.Г. Скрынников хоть и принял мысль Н.А. Казаковой о связи ереси с западными веяниями, но больше всего сосредоточился на идее о конфликте московских церковных обычаев с новгородскими традициями, приведя слова из послания Геннадия, что Великий Новгород и Москва суть не единое Православие [Cкрынников 1994: 32-34]. Новейший исследователь А.А. Казаков тоже склонен рассматривать ересь жидовствующих под углом зрения борьбы новгородского духовенства с насаждаемыми Геннадием московскими церковными порядками [Казаков 2017]. С другой стороны, А.И. Алексеев, автор фундаментального исследования ереси жидовствующих, склонен относить появление ереси к 1470 г., что отразилось в названии его параграфа 3.3 «Ересь жидовствующих в 1470-1490 гг.» [Алексеев 2012: 416], и не исключает сношений новгородских священников-еретиков Алексея и Дениса с Иваном III в 1479/1480 г. Согласно гипотезе автора, им «удалось зарекомендовать себя перед Иваном III» обличением архиепископа Феофила [там же: 418]. Но исследователь высказывает эту версию в форме предположения и на следующей странице отмечает, что ересь была выявлена архиепископом Геннадием же «в 1487 г. совершенно случайно» [там же: 419]. О сомнительности сохранения ереси в тайне на протяжении 17 лет см. выше. 14 Выражаю благодарность Н.В. Белову, указавшему мне на эту статью.

11

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… г., обсуждавшем, «достоит ли монастырям владеть селами», победили «иосифляне», выступавшие за сохранение церковных богатств и против курса Ивана III на секуляризацию церковных земель. Но больше прочих иосифлян государя рассердил Геннадий, которого Иван III не воспринимал в качестве оппонента, но считал корыстолюбцем. По свидетельству «Слова иного», государь прервал его речь «многим лаянием», «веды его страсть сребролюбную» [Бегунов 1964: 352]15. Полагаю, что о ереси «жидовствующих» Сергий еще ничего не знал. Если она при нем и была, то в самом зародыше и не успела обратить на себя внимание местных светских и духовных властей. При этом Сергий, в отличие от прежних республиканских новгородских владык, не вникал в светские дела. Летописцы совершенно не упоминают его какое бы то ни было участие в судебных разбирательствах над знатными новгородцами по обвинению их в измене Ивану III. Зимой 1483/1484 гг. великому князю поступил «обговор от самих же новгородцев, яко посылали ся братья их Новгородцы в Литву к королю» [CII 1853: 235-236; Тип 2000: 203]. В результате много знатных новгородцев было арестовано и выведено с семьями – около 30 больших (бояр) и житьих [там же]. В ходе этих процессов с весны 1484 г. в Великом Новгороде было введено военное положение. Согласно не замеченному исследователями свидетельству псковского летописания, Иван III весной прислал в Новгород большую военную силу [ПЛ2 1955: 64]. Рать эта, по данным того же источника, простояла 17 недель и 23 июля отбыла в Москву [там же]16. Причем, по словам великокняжеского летописания, депортация коснулась не только тех «больших бояр», которые были признаны виновными. Тех, кто «коромолу держа» на Ивана III, было велено «заточити в тюрьмы по городам», некоторых иных «больших бояр и боярынь» великий князь перевел в Московскую землю, дал «поместья», а «казны их и села» в Новгородской земле «все велел отписати на себя» [СЛС1493 1962: 286; МЛС 2004: 330]. В историографии высказывались различные соображения о размерах конфискованных новгородских вотчин и значении этих переселений. Г.В. Абрамович полагал, что в 1484 г. у 30 вотчинников было отнято около 12 000 обеж [Абрамович 1975: 10]. Однако в источниках не указано точное число выведенных в 1484 г. новгородских землевладельцев, равно как и имена большинства из них. Поэтому проведенные Г.В. Абрамовичем подсчеты размеров их землевладений оказываются крайне условными. Ведь, не зная имен практически всех выселенных в этот год новгородских землевладельцев, невозможно идентифицировать их имения в писцовых книгах, не сообщавших годов переселения из Новгородской земли прежних вотчинников. В.Н. Бернадский назвал эту конфискацию земель у новгородских землевладельцев «едва ли не самой крупной по размерам» [Бернадский 1961: 321]. По оценке Ю.Г. Алексеева, в 1484 г. были «приняты меры для полной ликвидации новгородского боярства как социального слоя 15

Трудно в этой связи согласиться с встречающимся в дореволюционной церковной историографии мнением, что в 1504 г. святителя оболгали его враги [РБС 1914: 401]. Ведь о корыстолюбии Геннадия сообщают три независимых источника. К тому же, как отметил Я.С. Лурье, «летом 1504 г., когда Геннадия подвергся опале, покровители ереси сами находились в немилости; летопись, обвиняющая Геннадия в “изимании” “мьзды”, несомненно враждебна ереси и сочувствует партии Софии – Василия» [Лурье 1960: 418]. В качестве аргументов сторонниками невиновности Геннадия приводился текст его отреченной грамоты, который якобы свидетельствует о душевной чистоте автора и отмечалось отсутствие сведений о низложении Геннадия за мздоимство в новгородских летописях [РБС 1914: 401; КНС 2011: 507-508]. Однако наивно полагать, что писать красивые, проникновенные тексты умеют только честные люди. Для этого нужен определенный культурный уровень, литературный талант и интеллект, в чем Геннадию нельзя отказать. Также стоит иметь в виду, что впервые погодная запись за 1504 г. появилась лишь в списке Н.И. Никольского НIVЛ, доведенного до второй половины XVI ст. [НIVЛ 2000: 611]. За полвека некоторые детали могли забыться или утратить значимость в глазах современников. Или новгородский хронист предпочел замолчать неприглядные факты. 16 На основании последнего сообщения Ю.Г. Алексеев высказал гипотезу о существовании в городе военного положения [Алексеев 1989: 161]. Но как уже отмечалось выше, тот же летописец вполне ясно на той же странице сообщает о прибытии весной большой великокняжеской рати.

12

Valla. №3(1-2), 2018. и экономической базы новгородской боярской олигархии – крупного старинного вотчинного землевладения на новгородской территории» [Алексеев 1989: 161]. Исследователи ссылались на утверждение позднего Устюжского летописного свода об учиненном в тот год Иваном III «поимании» всех новгородских бояр, «разведении» и «одолении» всего Новгорода [Бернадский 1961: 321; Алексеев 1989: 162]. Надо иметь в виду, что это известие весьма дефектно, так как в нем оказалось помещено упоминание русского похода на Ливонию трехлетней давности [ПСРЛ 1982: 49, 95]. К тому же нетрудно заметить, что сентенция позднего устюжского источника о «поимании» всех новгородских бояр и «разведении» всего Новгорода не подходит для характеристики событий 1484 г. Ведь окончательное выселение новгородского боярства произошло уже несколько лет спустя. Надо полагать, что поздний хронист по ошибке поместил под этим годом известие о произошедшем в 1488/1489 гг. окончательном выселении новгородских вотчинников, более масштабном, чем устроенная в 1484 г. депортация трех десятков землевладельцев – счет шел уже не на десятки, а на сотни, – по одним сведениям, выселили свыше 1000 «голов», а по другим данным, и вовсе порядка 7000, по-видимому, с учетом членов семей17. Источники не сообщают о том, какие планы тогда вынашивал Иван III по отношению к новгородской аристократии и новгородскому вотчинному землевладению. Кто знает, было ли им к тому времени принято решение ликвидировать в Великом Новгороде местную наследственную знать и заменить ее среднерусскими служилыми помещиками. Вместе с тем, несмотря на то, что до депортации остальных новгородских землевладельцев оставалось 4-5 лет, Иван III, как видно, уже тогда давал понять новгородским аристократам, что они полностью находятся в его власти и он волен их наказывать и переселять по своему усмотрению. Вскрытые измены некоторых новгородцев давали ему повод для депортации знатных вотчинников с заточением или переводом на московскую службу. По предположению Ю.Г. Алексеева, В.Ф. Андреева, Р.Г. Скрынникова и Н.С. Борисова18, суды над ними отрицательно повлияли на судьбу Сергия, не прижившегося в Новгороде [Алексеев 1989: 160-162; Андреев 1989: 190; Скрынников 1990: 107; Скрынников 1994: 31-32; Борисов 2000]. Но, как отметил тот же Борисов, в источниках не содержится никаких указаний на это [Борисов 2000]. Что же в этом случае настроило новгородцев против Сергия? Какие слои общества стали ему вредить? И что именно с ним произошло? Поскольку исследователи, как правило, фактически ограничивались пересказом разных летописных версий, стоит пойти дальше – внимательно их проанализировать. И, помимо летописей, обращаться к иным источникам о новгородском святительстве Сергия. Только в этом случае попытка ответить на поставленные вопросы может быть успешной. 4. История болезни Сергия Из источников трудно сделать вывод, когда именно у Сергия произошел конфликт с новгородским обществом. Но тем не менее летописи позволяют достаточно точно обозначить причину недовольства новгородцев московским ставленником. Владычное ростовское летописание сообщает, что «новгородцы» ополчились на него за то, что тот 17

Как показал Р.Г. Скрынников, речь идет об одной и той же депортации 6997 (1488/1489) г. 1000 семей. Это подтверждается данными разных летописей и писцовых книг о количестве выведенных из Новгородской земли вотчинников [Скрынников 1994: 17]. К сожалению, в историографии встречается устаревшая оценка этой депортации как двух выселений с разницей в год, сперва 7000, а потом 1000 землевладельцев [Кузьмина 2008]. При этом аргументация Скрынникова не учитывается, равно как и данные писцовых книг о наличии в Новгородской земле всего лишь около 1045 семей вотчинников [Скрынников 1994: 17]. 18 Позиция Борисова противоречива: «Летописи не сообщают о том, какую роль в драматических событиях зимы 1483/84 года сыграл присланный в Новгород из Москвы архиепископ Сергий. Однако странная история с его отставкой заставляет думать, что он был активным участником борьбы, напряжение которой превысило его меру». Вместе с тем ниже он перечисляет летописные сведения об отречении Сергия, в которых указаны иные причины его отказа от должности [Борисов 2000].

13

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… «ходит не по их мысли», да он и не мог иначе, так как прибыл с великокняжеским боярином, казначеем и дьяком [Тип 2000: 203]. Таким образом, новгородцам не нравилось, что он управлял епархией и Софийским домом вместе с великокняжескими чиновниками, то есть являлся проводником великокняжеской политики. К тому же, как было сказано, упоминание казначея и дьяка обозначало, что деятельность Cергия была связана с пополнением владычной казны за счет различных поборов. В итоге, по словам источника, новгородцы «волшебством» отняли у Сергия ум и списали это на чудесное вмешательство свыше св. Иоанна, покойного новгородского владыки [там же]. Точное значение слова «волшебство» в древнерусских источниках трудно установить. Данная форма упоминается в источниках не очень часто (потому в словаре древнерусского языка И.И. Срезневского ей не нашлось места). Несомненно лишь, что она была производной от «волшбы». И.И. Срезневский интерпретировал последнюю как ‘magia’ [Срезневский 2003: 383-384], однако из приведенных им примеров употребления этого слова и производных от него форм в средневековых источниках можно лишь заключить, что волшба считались небогоугодной с точки зрения православия. То же самое можно сказать, к примеру, про указанные в советском словаре древнерусского языка летописные употребления форм волшество применительно к таланту Симона-волхва обучать собак говорить и волшевство к произошедшему в Ярославле в 1463. г. чуду мощей местных князей. Составители словаря интерпретируют значение этого слова как «колдовство», «чародейство» [CДРЯ 1976: 15-16]. Очевидно лишь то, что «волшество» волхва осуждалось с христианских позиций, а «волшевство» мощей святых ярославских князей противопоставляется истинному христианскому чуду. Но в обоих случаях не ясно, следует ли понимать под «волшеством» / «волшевством» – колдовство. Дрессированные собаки могут издавать звуки, подобные человеческой речи; возможно, христианскому хронисту казалось неблагочестивым занятием само «шоу» с участием нечистых животных. То же самое касается чуда мощей ярославских святых, которые с равной вероятностью могли современникам казаться как колдовством, так и подделкой местных церковников: ни то, ни другое в православии не считалось праведным и имеющим отношение к настоящему христианскому чуду. В 1463 г., когда Москва фактически полностью подчинила себе Ярославское княжество, у тамошнего духовенства были основания пустить слух о чудесах мощей здешних князей, дабы освятить традиции тамошней государственности и припугнуть москвичей. Подобные хитрости в Средние века известны как в Европе, так и на Руси. Кроме известной Туринской плащаницы, подлинность которой не признается экспертами, можно упомянуть «чудо» новгородского святого Варлаама Хутынского, который якобы в 1460 г. в пригородном Варлаамо-Хутынском монастыре воскресил великокняжеского постельничего. Примечательно, что чудо произошло в нужный момент – когда у новгородцев были напряженные отношения с проживавшими недалеко от города великокняжескими людьми. При этом смерти великокняжеского слуги и его воскрешения никто из москвичей не видел, поскольку Варлаамо-Хутынский монастырь в то время не пользовался большой популярностью у жителей Московского княжества, и великокняжеский постельничий, пожелавший перед смертью поклониться видному новгородскому чудотворцу, был своего рода исключением. Поэтому Василию II пришлось верить на слово новгородскому духовенству и своему чудесно воскресшему слуге. Согласно новгородскому официальному летописанию, московский правитель «уцеломудрийся... и во веру себе предложи еже о Бозе и о преподобьнем Варламе и о умерыне отроце» только после щедрых подношений от новгородцев [Несин 2015: 145-146; Кузьмина 2008]. Более того, с точки зрения древнерусских людей, волхвовать можно было не только «чародеиствомъ», но и, например, «отравою» – паче же женами бесовьская волъшыеныя бывают... волхвуют жены чародеиствомъ и отравою и инеми бесовьскыми козньми. Но и мужи прельщени бывають от бесовъ невернии, яко се... Симонъ

14

Valla. №3(1-2), 2018. волхвъ, еже творяше волшьствомь псомъ глаголати человеческы [ПСРЛ 1997: 180].

Устав Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых разграничивает понятия «чародеяние» и «влъхвование» [НIЛ 2000: 486]. В вышеуказанном словаре древнерусского языка приведен ряд ярких примеров разделения в древнерусских текстах таких терминов и оборотов, как чародеица и влъхва, волхва и чародейка; чародеиствует и волхвует; влъховьска и чародейска; чародеиство и волхованье; волшебныя хитрости и кудесному чарованию [CДРЯ 1976: 13-15]. В последнем случае «волшебные хитрости» противопоставлены колдовскому чародейству. Таким образом, непонятно, каким именно способом новгородцы, с точки зрения ростовского летописца, отняли разум у Сергия – посредством магии или при помощи козней. Суть – в некоем неправедном действии. Вероятно, в словах хрониста, что новгородцы отняли у святителя ум нечестивым способом, а сами объяснили это чудом своего святого, оседлавшего беса, крылась некоторая ирония… Другое дело, что указанная ростовским летописцем версия самих новгородцев о чудесном вмешательстве св. архиепископа Иоанна может действительно отражать их точку зрения. Ведь Иоанн в XIV-XV вв. почитался в Новгороде как заступник города, сыгравший в 1170 г. видную роль в победе новгородцев над суздальцами, что в последние полтора века новгородской независимости имело антимосковский подтекст. Кому как не Иоанну подобало избавить город от занявшего местную кафедру москвича! Митрополит Макарий (Булгаков) был, вероятно, отчасти прав, полагая, что с помощью подобных рассказов новгородцы пытались сопротивляться утверждению на своей кафедре московского ставленника [Макарий 1883]. Владычное ростовское летописание придерживалось антиновгородской позиции (хотя, как было сказано, к личности Сергия ростовский хронист, тоже, видимо, относился без уважения, называя его исключительно былым мирским именем). Но во многом схожую информацию сообщает псковский хронист, который весьма сочувственно относился к Новгороду. Напомним, летописец характеризовал деятельность Сергия как сбор штрафов и введение новых пошлин. Далее же он повествует, что Сергию во сне и наяву стали многократно являться похороненные в Софийском соборе прежние новгородские владыки, которые укоряли его, что безумно дерзнул занять должность, презрев и поругав каноны святых отцов: сел при живом архиепископе (Феофиле) «не ятом» – не находящемся в заточении – и не «обличеному ересьми, или инеми вещьми, подобными извержениа», то есть неправедно и не по правилам изгнанном с епархии. Святители будто бы просили Сергия: «престани» занимать место Феофила, – а в противном случае предрекали ему безумие от «таковаго начинания». И говоря так, наслали на него многие недуги. Но он «не радити нача о семь», и «конечнее невидимую силою порази его об землю», так что он «пребысть неколико не глаголя, но немь», и с этого времени «оставль» епископство и «пострижеся» в схиму в пригородном Варлаамо-Хутынском монастыре (поскольку летописец упомянул пострижение в схиму, речь, очевидно, идет о принятии малой схимы, или мантии, сопровождаемом крестообразным пострижением волос на макушке – М. Н.). Но и там его «невидимо» для других «явления паче первого умучи» и «вне монастыря изверже» (опять бросили на землю – М. Н.), после чего он «тако вскоре отъеха на Москву со всеми своими дворяны июля 23 день» [ПЛ2 1955: 63-64]. Поздние Краткий летописец новгородских владык, Новгородская II летопись и Новгородский летописец церквам Божьим сообщают, что причиной «изумления» Сергия стало его непочтение к мощам местного святителя Моисея, похороненного в монастыре св. Михаила Архангела на Сковородке. Проезжая мимо той обители, он будто бы пожелал осмотреть мощи архиерея и приказал вскрыть гроб тамошнему священнику. В этом иногда усматривали стремление перезахоронить новгородского святого по московскому образцу в открытой раке [Лихачев 1945: 376]. Но эту версию стоит признать неубедительной: в конце XV в. и даже к моменту составления Краткого летописца новгородских владык (ок. середины XVI в.), Моисей еще не был канонизирован, к лику святых его причислили уже ближе к XVII 15

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… 19 в. Монастырский священнослужитель, в свою очередь, отказался выполнять просьбу Сергия, молвив, что лишь святителю подобает святителя «вскрывать». Сергий гордо ответил, что, мол, не надо ему этого «смердовича» видеть. После этого он будто бы впал в «изумление» [ПСРЛ 1879: 140, 310; ПСРЛ 1965: 200]. Исследователи обычно относятся к данному преданию некритически [Никитский, 1879: 131-132; Алексеев 1989: 162; Андреев 1989: 190; Скрынников 1990: 107; Скрынников 1994: 31; Кузьмина 2008; КНС 2011: 360]. Вместе с тем очевидно, что эта легенда появилась много позднее описываемых событий. Если бы этот эпизод в самом деле имел место, то в обстоятельном рассказе псковского источника он бы присутствовал. Там же Сергий обвинялся в том, что не по праву занял кафедру, а вовсе не в оскорблении мощей уважаемого новгородского святителя, не в пример поздним новгородским хронистам, которые ставили в вину владыке исключительно неуважение к мощам Моисея. Не исключено, что в Великом Новгороде в XVI в. уже привыкли к назначаемым из Москвы архиереям, и для того, чтобы объяснить чудесное «изумление» первого московского ставленника, заместившего выборных республиканских святителей, понадобилось приписать ему непочтительное отношение к мощам уважаемого местного святителя [Несин 2017а: 107]20. Другое дело, что данное в этих поздних новгородских источниках описание «изумленного» состояния Сергия весьма правдоподобно изображает поведение человека с расшатанными нервами, находящегося в постоянном стрессе: Сергия будто бы видели сидевшим в одной рясе без мантии и с непокрытой головой то в полдень возле кафедрального собора св. Софии (когда по православным канонам полагалось служить церковную службу в поминание таких важных для христиан событий, как грехопадение Адама и Евы и распятие Иисуса Христа – М. Н.), а то у «паперти» церкви св. Евфимия на владычном дворе [ПСРЛ 1879: 140, 309; ПСРЛ 1965: 200]. Таким образом, этот рассказ некоторым образом перекликается с версией псковского летописания о явлениях усопших святых. Не исключено, что для описания невменяемого состояния святителя поздние новгородские книжники использовали аутентичный источник. Важно отметить один существенный момент – Иван III, по-видимому, не соизволил известить новгородцев об официальном отречении Феофила, поставив их перед фактом прибытия из Москвы нового архиерея. Примечательно, что по псковской версии, которая, с точки зрения многих исследователей, выражает новгородское отношение к московскому ставленнику [см. напр.: Алексеев 1989: 163; Андреев 1989: 191; Кузьмина 2008], покойные святители обличали своего преемника, что тот вступил в должность при живом и незаконно «изгнанном» владыке Феофиле, не только «не праведно», но и «не по правилом» лишенном сана [ПЛ2 1955: 64]. Согласно точке зрения Ю.Г. Алексеева, новгородцы, чьи предки в прошлом неоднократно смещали местных владык, теперь не потерпели того же со стороны 19

Иногда в литературе совершенно бездоказательно пишут, что это произошло ранее XVII в. [Таисия 2001]. Но приведенные Т.И. Шабловой факты истории упоминания этого чудотворца в новгородских церковных источниках XVII в. склоняют меня к иному выводу. Впервые он однозначно фигурирует в качестве святого лишь в чиновнике Софийского собора 1631 г. и Софийском синодике 1637 г. Оба памятника составлены при кафедральном храме Новгородской епархии в 1630-х гг. Причем я не исключаю наличия прямой зависимости синодика от чиновника: выделенные в синодике киноварными скобками все 7 канонизированных новгородских владык «включены в чиновник Новгородского Софийского собора 1631 г.» [Шаблова 2017: 202]. Кроме того, должен заметить, что до середины XVII в. он не был популярным святым: «в Святцы 1646 г.» имя Моисея оказалось не включено – в них упоминались 5 иных «новгородских святителей» [там же: 36]. Сведения о чудесном обретении мощей Моисея относятся к весне 1686 г., ко времени святительства владыки Корнилия, которому это событие было весьма на руку. Ведь в том же самом году он подавал челобитную государям Иоанну и Петру Алексеевичам о возвращении новгородскому владычному дому земельных угодий, захваченных помещиками и вотчинниками. Обретение мощей одного из известных местных святителей, причисленных к лику святых, могло в глазах властей поднять авторитет новгородской епархии. 20 Исключительно в этом контексте и была сделана сентенция этих поздних новгородских хронистов, что Сергий, вознесясь выше своего сана, относился к новгородцам как к пленникам. Поэтому нет нужды воспринимать ее в качестве общей характеристики его отношения к пастве [ср: Никитский 1879: 130].

16

Valla. №3(1-2), 2018. московских властей. «Возмущение новгородской оппозиции» вызвало «московское происхождение… нового архиепископа» [Алексеев 1989: 163]. По мнению О.В. Кузьминой, в Великом Новгороде не хотели верить в отречение Феофила [Кузьмина 2008]. И все же эти гипотетические трактовки никак не объясняют, почему летописец разделил моральный и юридический аспекты отстранения от должности Феофила – не праведно и не по правилам. Возможно, в северо-западной Руси просто не знали о существовании официального отречения Феофила. Конечно, прежнего новгородского владыку заставили отречься «нужею», что в глазах новгородцев едва ли могло быть праведно. Но наличие отреченной грамоты (текст которой сохранился до наших дней) свидетельствует, что отречение было оформлено по всем правилам. Феофил просил митрополита и глав всех русских епархий снять с него сан, ссылаясь на то, что у него не хватает интеллекта справляться со своими должностными обязанностями [РИБ 1880: 747]. Иными словами, как уже говорилось, написал заявление об увольнении с должности по собственному желанию. На северо-западе Руси бытовало серьезное отношение к актам. Заключение перемирия на старых основаниях или условия о соблюдении старых традиций, как известно, иногда назывались «по старым грамотам». А для того, чтобы отменить прежние постановления, зафиксированные в документе, в Великом Новгороде и в Пскове был обычай «подрать» грамоту [ГВНП 1949: 44, 78, 172, 181, 187; 245, 276; ПЛ2 1955: 168, 186]. Только после этого документ в глазах горожан утрачивал юридическую силу. В свою очередь, если грамота покидала пределы Новгородской земли, но оставалась неповрежденной, то она, с точки зрения новгородцев, оставалась действительной. В 1393 г. ради приостановления конфликта с Москвой новгородские делегаты отдали митрополиту Киприану свою «целовальную» грамоту, в которой постановили отказаться от митрополичьих судов в Новгородской земле. Но два года спустя, когда тот в сопровождении патриаршего посла приехал в Новгород провести судопроизводство, то суда не получил [Андреев 2008: 52]. Согласно будничному сообщению местного летописания, «новгородцы ему суда не даша» [НIЛ 2000: 387]. Митрополит вынужден был с этим смириться. И со своей стороны повел себя весьма дипломатично. Проведя в Великом Новгороде всю весну и получив «честь велику» от новгородского владыки Иоанна, он дал благословение архиепископу и всему городу [там же]. Соответственно, скорее всего, если бы восставшие из мертвых новгородские святители (или приписавший им вышеуказанные обличения псковский хронист) знали о существовании отреченной грамоты Феофила, они бы не утверждали, что Феофила сместили не по правилам21. При этом стоит отметить, что явления покойных святителей не были плодом больного воображения Сергия, хотя те в какой-то момент, как видно, уже стали мерещиться ему во сне. Из контекста псковской летописи очевидно, что безумие одолело Сергия уже после неоднократных появлений усопших архиереев, просивших перестать занимать кафедру, и грозивших в противном случае «безумием» от «таковаго начинания» [ПЛ2 1955: 64]. В то же время явления покойных владык не стоит считать вымыслом северорусских недоброжелателей, ведь о потере рассудка у Сергия писал даже недружественный новгородцам ростовский хронист, отрицавший причастность к этому святого архиепископа 21

По мнению Н.В. Белова, новгородцы знали об этой грамоте, так как московским властям логичнее было заранее поставить их о ней в известность. Но Иван III не раз демонстрировал Новгороду свое нежелание считаться с ним. 14 декабря 1477 г. он отказался целовать новгородцам крест по их обычаю, чтобы скрепить свои обещания. По заключению Ю.Г. Алексеева, «великий князь воспринял эту просьбу как неслыханную наглость. Ведь он не феодальный сюзерен, а государь, и новгородские бояре – не вассалы его, а подданные. Целовать крест в своих обещаниях собственным подданным? Государь жалует, государь же и казнит – как будет “пригоже”» [Алексеев 1991]; «московская сторона решительно отметала все намеки на двусторонность отношений и обязательств свой “отчине”» [Алексеев 1992: 241-242]. Да и начавшиеся с 1481 г. выселения новгородских бояр, включая тех, кого он не обвинял в измене, тоже демонстрировали новгородцам его полную власть над ними и нежелание считаться с данными им прежде обещаниями не депортировать новгородских вотчинников. Допускаю, что, при таком отношении к новгородцам, государь не оповестил их об отречении Феофила. На Северо-Западе Руси знали только, что тот жив и не «ят» – не находится в заточении.

17

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… Иоанна [Тип 2000: 203]. Причем восставшие из гробов покойные новгородские архиепископы не всегда ограничивались увещеваниями. Один раз даже крепко бросили Сергия на землю, так, что «ели жива остави его, токмо дышюща, и пребысть неколико, не глаголя, но немъ» [ПЛ2 1955: 64]. Таким образом, после падения архиепископ оказался на время парализован и временно лишился дара речи. Запись на пасхалии относит «немоць» (немощь) Сергия к 24 июня 6992 (1484) г. [Гимон, Орлова-Гимон 2014: 60, 67]. В этом состоянии владыка провел до 2-3 суток – придя в чувство, он «от того часа оставль епископство» [там же], т. е. отрекся Сергий 2-3 дня спустя после несчастного случая, 26-27 июня. Притом святитель даже после того, как пришел в себя, ощущал сильную физическую немощь. Замечу, что Сергий намекал на некую великую болезнь плоти, а не души, в своей отреченной грамоте, выражая неуверенность, что ввиду своей великой немощи останется жив, но заявляя, что в том случае, если он выживет, ему же не пристанет занимать руководящие должности. И эта телесная немощь должна была быть достаточно сильной, чтобы быть в глазах всех архиереев из еще не полностью сплоченной Москвой Руси удобным предлогом для признания его опасно больным и пожизненно непригодным для святительской деятельности. Стоит учесть, что грамоту, адресованную всему священному собору, могли прочитать не ранее, чем недели спустя после ее написания, так как одна только ее доставка из Великого Новгорода в Москву занимала многие дни. Соответственно, в ней было резонно писать о серьезной и продолжительной физической болезни, имеющей существенные последствия. Текст отреченной грамоты Сергия, как будет отмечено ниже, написан весьма емко и разумно, и потому не походит на экспрессивное сочинение перепуганного мнительного человека. Поэтому надо полагать, что Сергий принял такое решение не из-за минувшего временного паралича. В средневековой Руси были известны отдельные святители, ушедшие в отставку по причине паралича, например, Антоний Новгородский и Трифон Ростовский. Но их недуг был не временным, как у Сергия, а хроническим. Следовательно, после падения Сергий приобрел иное, более продолжительное недомогание, которое потенциально могло свести его в могилу, но в любом случае пожизненно освобождало его от бремени архиерейской должности. Полагаю, что Сергий получил при падении 24 июня ушибы шейного отдела позвоночника и левого полушария головного мозга – именно в этом сочетании возможен такой букет, как временные паралич всего тела и торможение речевого центра. Кроме того, подобные травмы нередко приводят к хронической склонности к головным болям, головокружениям и даже обморокам, отрицательно влияющим на работоспособность. Таким образом, донимавшие Сергия покойники были не бесплотными духами, а живыми людьми из плоти и крови. Надо полагать, не обошлось без театрализованных представлений в духе описанных у Н.В. Гоголя в повести «Сорочинская ярмарка». Скорее всего, в реальном мире эти усопшие «святители» являлись живыми софьянами – служителями дома св. Софии, имевшими доступ к владыке и потому не боявшимися владычных дворян. Поздние новгородские летописи, вероятно, вполне резонно намекают на то, что видения посещали Сергия на территории владычного двора: архиерея видели сидящим в одной рясе без мантии и клобука то в полдень возле Софийского собора, то около храма св. Евфимия [ПСРЛ 1879: 140, 310; ПСРЛ 1965: 200]. Надо полагать, что именно на владычном дворе они больно уронили Сергия на землю. После этого тот, согласно псковскому источнику, пролежав некоторое время недвижимым и немым, «от того часа» отрекся от кафедры и «пострижеся» в схиму в пригородном Валаамо-Хутынском монастыре [ПЛ2 1955: 64]. Но даже там мнимые святители не оставили Сергия. Их «явления», совершаемые «невидимо» для окружающих, «умучи» его «паче прежнего» и «вне монастыря изверже» [там же]. То, что второй раз Сергия уронили за пределами обители, мне представляется вполне логичным. В чужом монастыре софьянам труднее было остаться незамеченными, а тем более устраивать покушение. В монастыре они навещали его в образе 18

Valla. №3(1-2), 2018. покойных святителей незаметно для остальных. Но нападать на него там было опасно. Проще и вернее было подстеречь Сергия за пределами монастырской ограды. «И тако вскоре», по словам псковского хрониста, Сергий уехал из новгородской земли с своими дворянами. Тогда же, согласно тому же источнику, из города выехало московское войско, стоявшее в городе в течении 17 недель [там же] во время судов над 3 десятками местных бояр и житьих. Стоит отметить, что полученные Сергием при падении травмы были не менее тяжелыми по последствиям, чем заработанное им нервное расстройство. C одной стороны, сведения псковской и поздних новгородских летописей о «безумии», «изумлении» Сергия проблематично отнести к вымыслам недоброжелателей, ведь о потере рассудка у новгородского святителя писал даже недружественный новгородцам ростовский книжник, который был весьма хорошо осведомлен о святительстве Сергия, так как знал, какие чиновники с ним прибыли в Новгород. Опираясь на приведенное в поздних новгородских источниках достаточно внятное и правдоподобное описание душевного состояния Сергия, можно заключить, что мнимые святители, держа московского гостя в постоянном стрессе, довели его до столь сильного нервного потрясения, что он совершенно перестал следить за собой и стал без верхней одежды и головного убора появляться на улице на территории владычного двора, в частности, в полдень у самого кафедрального собора, когда полагалось вести церковную службу в память таких знаковых для христиан происшествий, как первородный грех и распятие Христа. Таким образом, Сергий морально спасовал перед софьянами и был глубоко подавлен. Его неадекватное поведение в этом состоянии обращало на себя внимание окружающих и порождало версии о его безумии. Другое дело, что внимательное почтение отреченной грамоты Сергия [РИБ 1880: 749751] не дает оснований отнести его к числу психически больных людей. Текст грамоты отличается предельной емкостью и ясностью изложения. Он отнюдь не походит на произведение душевнобольного или психически неуравновешенного человека. Притом в авторстве Сергия сомневаться не приходится, так как в конце документа указано, что тот написал «сию грамоту своею рукой» [там же: 751]. Текст грамоты сам по себе весьма интересен. В отличие от аналогичного документа его предшественника – Феофила, по форме представлявшего собой смиренную просьбу уволить его по собственному желанию [там же: 747-748], эта грамота написана в категоричном тоне. Бывший архиепископ поставил митрополита и иных святителей в известность перед уже свершившимся фактом. В отличие от Феофила, он несколько себя не винит и не ссылается на свое скудоумие, а объясняет свой уход объективной причиной – наступившей во время его святительства великой немощью. В этой связи необходимо признать, что на новгородской кафедре Сергий не утратил недюжинных умственных способностей: зная обстоятельства, при которых архиепископ потерял здоровье, стоит отметить, что грамоту он написал весьма умно. Он избегал писать, что болезнь напала свыше по его грехам (в этом случае он бы косвенно признавал что московская централизация была неугодна Господу). Он не обвинял в своем недуге козни или чары новгородцев. Ведь, будучи, согласно тексту грамоты, поставленным на новгородскую кафедру самим Богом [там же: 750], он не мог отступить пред кознями или даже колдовством смертных. Это бы опять же означало признание божьей немилости к установлению в Великом Новгороде московского церковного владычества. Самым разумным в этой ситуации было сказаться больным, что Сергий и сделал (ведь физическую болезнь в древнерусских источниках далеко не всегда объясняли прямым проявлением Господней кары, более того, немощь считалась вполне уважительной причиной для ухода в отставку русских архиереев, и она нисколько не умаляла их репутации). Тем более что в грамоте он прямо выражал неуверенность, что останется жив: о своем дальнейшем земном поприще он заявляет в сугубо гипотетической форме – если «продолжитъ Богъ животъ» [там же: 751]. Но в душе он считал, что ему воздалось за его грехи. В вышеупомянутой надписи на его надгробии, которая как уже было сказано, за исключением даты погребения, была выполнена при его жизни, ему дана необычная характеристика как «амортолоса» – грешного, «Сергиа, бывшаго 19

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… архиепископа Великаго Новагорода и Пскова» [Николаева 1965]. Такую редкую эпитафию Т.В. Николаева резонно связала с бедами, постигшими Сергия в период новгородского святительства [там же]. Точную дату отречения Сергия от архиерейского сана, срок его пребывания в схиме и день отъезда из Новгородской земли установить невозможно. Заметим, что источники по-разному указывают дату отречения Сергия. Великокняжеское летописание замечает, что он отказался от сана 26 [МЛС 2004: 330] или 27 июня 1484 г. [СЛС1493&1495 1962: 286, 358; Сим 2007: 270]. В псковской летописной версии указана дата отъезда из Великого Новгорода «месяца июля 23 день»; тогда же отъехала и великокняжеская ратная сила, обеспечивавшая в городе военное положение во время судов над 3 десятками новгородских бояр и житьих [ПЛ2 1955: 64]. С другой стороны, псковский хронист, вероятно, спутал день отъезда Сергия с датой отбытия великокняжеских войск, стоявших в городе с весны 17 недель, то есть примерно с конца марта по 23 июля. По сообщению Типографской летописи, повторявшему погодную запись великокняжеского летописания за 6992 г., отречение произошло 27 июля [Тип 2000: 203]. В Кратком летописце новгородских владык, Новгородской II летописи и Летописце церквам Божьим сообщается, что Сергий пробыл на новгородской кафедре в течение 10 месяцев без 6 дней, или 9 месяцев 24 дней; подобно великокняжескому летописанию XV в., эти источники называют дату поставления Сергия 4 сентября 1483 г. [ПСРЛ 1879: 139-140, 309-310; ПСРЛ 1965: 200]. Если отсчитывать данный срок от указанной даты, то Сергий должен был отказаться от должности около 28.06.1484. Зная склонность новгородских книжников подсчитывать сроки правления князей или архиереев, иногда с точностью до одного дня [ПСРЛ 1910: 165; НIЛ 2000: 625; НIVЛ 2000: 466-467, 473-475], можно предположить, что эта оценка продолжительности святительства Сергия опиралась на документальный источник. В этой связи версия великокняжеского летописания об отречении Сергия 26 или 27 июня 1484 г. является сравнительно близкой к истине. Путаница между июнем и июлем могла быть связана с опиской или учетом срока езды от Великого Новгорода до Троице-Сергиева монастыря, который в то время должен был занимать около месяца. О времени пребывания Сергия в схиме источники не сообщают. Есть лишь косвенные данные, что в Варлаамо-Хутынском монастыре он провел крайне недолго. Он не успел пройти все надлежащие процедуры, связанные с принятием схимы, поскольку так и не приобрел нового имени, которое в обязательном порядке принимал схимник. Не только в летописях, но и в «Стихираре» Троице-Сергиевой лавры, и в надписи на надгробии значится его изначальное монашеское имя «Сергий». Поэтому можно предположить, что в ВарлаамоХутынском монастыре Сергий провел не дольше суток, и дата его отъезда в Москву отстоит от времени его отречения в пределах всего лишь одного календарного дня. Может быть, именно из-за этого в великокняжеском летописании конца XV в. отречение Сергия от святительства относят то к 26, то к 27 июня. В Троице-Сергиевом монастыре Сергий прожил до конца своих дней. В нем и был погребен. Бывший новгородский святитель умер в ночь на 9 апреля (или, по современному счету, в последние часы 8 апреля) 1495 г., и его там помнили прежде всего как бывшего владыку Великого Новгорода и Пскова. Как уже отмечалось выше, в приведенной Т.В. Николаевой записи монастырского «Стихираря» XV в. Сергий значится как бывший архиепископ Великого Новгорода и Пскова [Николаева 1965]. Таким образом, источники сообщают о новгородском владыке Сергии одновременно и больше и меньше, чем это может показаться при их поверхностном прочтении. Из них можно ясно заключить, что Сергий прибыл в Новгород со своим подчиненным Москве аппаратом управления Софийским домом и епархией, а также со своей собственной охраной, состоявшей из служилых людей – дворян. В светские дела он, в отличие от прежних новгородских святителей, не вникал, и основная его деятельность была связана с пополнением владычной казны за счет судебных штрафов и взимания новых налогов. Вопреки позднему новгородскому преданию, у нас нет основания обвинять его в 20

Valla. №3(1-2), 2018. оскорблении мощей покойного новгородского архиепископа Моисея. Но служители владычного двора не приняли московского ставленника с его людьми. Потому софьяне вывели его из состояния душевного равновесия, приняв личины покойных новгородских святителей. Иногда служители владычного двора действовали не только увещеваниями, но и силой. 24 июня 1484 г. они бросили московского гостя на пол, так, что тот на время потерял дар речи и оказался временно парализован. Скорее всего, при падении архиепископ получил серьезные ушибы. Два или три дня спустя он, придя в чувство, тотчас написал отреченную грамоту. Тяжелые последствия травмы были удобным поводом для его пожизненной отставки от руководящих должностей. После отречения Сергий принял схиму в пригородном Варламо-Хутынском монастыре. Но и там преследователи не оставили его. И если на своей территории они свободно посещали Сергия, то, когда тот оставил кафедру и принял схиму в чужом монастыре, им, чтобы напасть на него, пришлось подкарауливать его за оградой обители. Там они снова уронили его. После этого ему пришлось покинуть Новгородскую землю. Но точную дату отказа архиепископа от сана установить не представляется возможным. Можно лишь прийти к выводу, что это имело место во второй половине 20-х чисел июня 1484 г. В схиме он пробыл недолго, так как не успел поменять имени. Скорее всего, уже не позднее, чем на следующий день, он отбыл в Троице-Сергиев монастырь, к месту пострижения. Вместо заключения (об извлеченном Иваном III уроке из святительства Сергия и к истории отношений московских властей с его ближайшими преемниками на новгородской кафедре) Надо отметить, что в Москве настаивать на возвращении Сергия в Новгород не пытались. Официозное великокняжеское летописание конца XV в. подозрительно скупо описывает пребывание Сергия на должности новгородского владыки, сообщая лишь о его поставлении на должность и летнем сложении полномочий с отъездом в Троице-Сергиев монастырь к месту пострижения по причине начавшейся болезни. По-видимому, в Москве решили, что человеку со слабыми нервами в самом деле не место на новгородской кафедре. Другое дело, что «пиррова победа» новгородцев над Сергием не остановила процесс интеграции Новгорода в Московское государство и подчинения новгородской кафедры московскому правительству и в определенной степени «окончилась ничем – следующий архиепископ был также назначен из Москвы» [Алексеев 1989: 163; Кузьмина 2008]. Но некоторые выводы Иван III определенно сделал: как отметил Р.Г. Скрынников, на этот раз московский правитель отказался от жеребьевки и назначил нового новгородского владыку по своему выбору [Cкрынников 1994: 32]. Им стал более морально устойчивый человек – архимандрит Чудова монастыря Геннадий Гонзов, поставленный 12 декабря 1484 г. на должность новгородского архиепископа. На Геннадия и до этого возлагались надежды – его имя было в числе трех кандидатов на должность новгородского архиерея еще в ходе прошлогодней жеребьевки Прежде этот человек демонстрировал преданность Ивану III, поддерживая его в церковных спорах с митрополитом Геронтием, и пользовался, в свою очередь, заступничеством главы государства, когда был сурово наказан этим митрополитом за нарушение церковных порядков. Поэтому отмеченное Р.Г. Скрынниковым замечание владычного ростовского хрониста, что тот дал великому князю за поставление 2000 р. [Скрынников 1994: 32; Тип 2000: 235], нуждается в ряде оговорок. По словам того же ученого, в письме удельному князю Борису Волоцкому Геннадий оправдывался, что занял кафедру не за мзду и не по протекции мирских князей. Из этого историк сделал вывод, что дача денег представляла собой симонию, или покупку должности за мзду, и это было будто бы типично для Московского княжества, но чуждо новгородским обычаям [Скрынников 1994: 32]. Вместе с тем никаких данных о традиционном бытовании таких порядков в Москве ученый не привел. И так ли это было типично для Московского княжества, если, по наблюдению самого Скрынникова, Геннадию приходилось оправдываться перед родным 21

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… братом Ивана III, имевшим в этом же княжестве удел? Конечно, факт дачи денег имел место, если о нем знали не только родственники великого московского князя и на ростовской владычной кафедре, но и в псковском Немцовом монастыре Новгородской епархии – как уже отмечалось выше, игумен данной обители намекал на этот факт из служебной биографии новгородского архиерея. Но стоит ли связывать денежный вклад Геннадия с симонией? В сложившейся ситуации Ивану III требовался во главе Новгородской епархии отнюдь не случайный денежный мешок, а проверенный и надежный человек с крепкими нервами. Поэтому сделанный новым новгородским архиереем щедрый подарок при поставлении, скорее всего, представлял собой не симонию, а своеобразные «отступные», для того, чтобы государь не спешил продолжать дальнейшую приватизацию новгородских церковных земель (и так им уже наполовину урезанных) и не затевал новой конфискации новгородской владычной казны. В дальнейшем Геннадий наряду со своим знаменитым союзником Иосифом Волоцким проявит себя как решительный противник секуляризации церковного землевладения. В отличии от своего незадачливого и слабохарактерного предшественника, Геннадий провел на новгородской кафедре около 19,5 лет. По предположению Н.И. Костомарова, в Великом Новгороде никто не противостоял новому владыке потому, что город вступил в новую полосу жизни и тоска по павшей вечевой республике утратила актуальность [Костомаров 1994: 153]. К сожалению, у нас нет данных о подобном изменении настроений у горожан и софьян. Но Геннадий, в отличие от своего предшественника, определенно был более уравновешенным человеком, имевшим твердые, иногда отличные от великокняжеской политики принципы (что зримо проявилось в его отношении к еретикам и церковному имуществу: в отличие от Ивана III, Геннадий никогда не заигрывал с жидовствующими и нестяжателями и сам являлся видным иосифлянином – противником секуляризации церковных вотчин). Вдобавок, написанные им послания выдают в нем неглупого и образованного церковного деятеля. Не исключено, что служители новгородского владычного двора решили, что с таким сильным человеком шутки плохи. Правда, с двумя ближайшими преемниками Сергия у московских государей со временем порвались отношения. Геннадий в 1504 г. был низложен, а Серапион в 1509 г. смещен за самовольное предание анафеме Иосифа Волоцкого. Дореволюционные исследователи, опираясь на летописные данные, полагали, что Геннадий был отлучен от новгородской кафедры по обвинению во мздоимстве [см. напр.: РБС 1914: 401; там же см. историю вопроса]. По мнению большинства советских историков, важной или даже основной причиной низложения Геннадия послужили его разногласия с великим князем относительно монастырского землевладения [Казакова, Лурье 1955: 209; Лурье 1960: 418-419; Зимин 1982: 208; Скрынников 1990: 130]22. Впрочем, тот же Скрынников характеризовал Геннадия как славившегося своим сребролюбием архиерея [Скрынников 1990: 130]. Современные авторы отмечают, что Геннадия низложили за взимание с попов взяток за поставление, а также полагают, что он мог пострадать за свои взгляды на монастырское землевладение, но последнее высказывают в форме предположения [Ромодановская, Веретенников, Печников 2005; Петрушко 2016: 11]. Это не случайно – в источниках нет никакой информации о разрыве отношений между главой 22

Особняком стоят рассмотренные Я.С. Лурье взгляды Н.Н. Розова и А.П. Пронштейна [Лурье 1960: 418419]. Оба наряду с дореволюционными авторами считали, что архиепископ был официально смещен за взяточничество, но по версии первого, истинной причиной низложения Геннадия была передача им собору 1503 г. «Псевдоконстантиновской грамоты», а по мнению второго, Геннадия оболгали враги за его «активную централизаторскую политику и пренебрежение к новгородским традициям». Эти гипотезы опроверг Я.С. Лурье, справедливо указав на отсутствие в то время усиления «децентрализаторских элементов» и на то, что использование Псевдоконстантиновской грамоты «не считалось в Древней Руси криминальным» [там же: 418419]. Но позиция самого Лурье, согласно которой Геннадий пострадал не за «простое корыстолюбие», а потому, что «великий князь отнюдь не пошел на полную капитуляцию перед князьями церкви» [там же], тоже не подкреплена никакими доводами и потому выглядит не менее уязвимой для критики.

22

Valla. №3(1-2), 2018. государства и новгородским архиереем из-за разногласий по церковным вопросам. Более того, согласно «Слову Иному», на священном соборе 1503 г. Иван III разгневался на Геннадия отнюдь не за несогласия в спорном церковном вопросе, а именно за его корыстолюбие, так как «веды его страсть среброльную» [Бегунов 1964: 352]. При этом, как известно, правоту прочих «иосифлян» в споре о монастырском землевладении государь признал и, кстати, ни с кем из них, включая троицкого игумена Серапиона и их лидера Иосифа Волоцкого, отношений не испортил. В итоге собор ограничился запретом иерархам брать с попов плату за поставление. Новгородский святитель принял участие в утверждении этого приговора, но потом не стал его исполнять на практике. В 1504 г. Геннадия уличили в том, что он «советомъ» своего дьяка Михаила Ивановича Алексеева, стал брать «мзду» с попов за поставление «наипаче первого», что послужило основанием для его отставки по решению Ивана III и митрополита Симона [СII 1853: 49]. Владычная казна вновь, как 24,5 года тому назад, была опечатана [НIVЛ 2000: 611]. На мой взгляд, наиболее вероятной причиной усиления мздоимства новгородского архиерея послужила необходимость увольнять всех вдовых попов и дьяконов в соответствии с распоряжением митрополита Симона. Этим Геннадий занимался во вверенной ему епархии как раз в последние месяцы своего святительства [там же]. В результате в церквах происходила более массовая, чем обычно, смена кадров, которая открывала перед владыкой дополнительные возможности для пополнения своей казны за счет симонии. Обстоятельства отставки новгородского архиерея были настолько необычны, что это отразилось на форме отреченной грамоты Геннадия 1504 г. В ней, вопреки старым нормам, бывший святитель ограничился обращением к митрополиту Симону, не упоминая в числе адресатов глав иных русских епархий [ААЭ 1836: 488]. Видимо, порок Геннадия был настолько общеизвестным, что зачитывать грамоту на священном соборе было неуместно – ведь в таких документах бывшие святители обычно не афишировали свои грехи, а писали про болезнь или же, в крайнем случае, про свое скудоумие (как Феофил). В этом отношении не стал исключением и престарелый Геннадий, который тактично сослался на «немощь» [там же]. В Москве Геннадий поселился в Чудовом монастыре, где, подобно Феофилу, прожил 2,5 года до самой смерти [СII 1853: 49]. «По сведениям, приведенным в рукописи РНБ. Соф. № 984 (л. 213), незадолго до смерти Г. принял схиму с именем Галактион» [Ромодановская, Веретенников, Печников 2005]. В отличие от Сергия, он смог спокойно выполнить все надлежащие ритуалы для принятия схимы, включая перемену имени. Отставка Геннадия произвела на московские власти сильное впечатление – новгородская кафедра пустовала потом полтора года. Следующий архиепископ Великого Новгорода и Пскова, бывший троицкий игумен Серапион, был назначен уже после смерти Ивана III, в начале княжения Василия III в январе 1506 г. На архиепископстве он продержался всего 3,5 года. Как известно, причиной отставки Серапиона стало его самоуправство по отношению к Иосифу Волоцкому, которого он самовольно отлучил от церкви, не спросив позволения у великого князя и митрополита. Этому предшествовал долгий конфликт между новгородским святителем и волоцким игуменом. При жизни Ивана III оба являлись единомышленниками в вопросе о монастырском землевладении, выступая против его секуляризации23. Но уже несколько лет спустя пути этих двух деятелей церкви разошлись. Все началось с того, что в 1507 г. настоятель Иосифо-Волоцкого монастыря Иосиф Cанин, чья обитель входила в состав Новгородской епархии, будучи недоволен местным удельным князем Федором Борисовичем, перешел под руку московского государя Василия III. Позволения новгородского святителя 23

Потому сложно согласиться с Р.Г. Скрынниковым, что, низложив Серапиона, Василий III отомстил ему за «провал» секуляризации церковных земель в 1503 г. [Cкрынников 1994а: 75]. Иначе неясно, почему в конфликте между Серапионом и Иосифом Волоцким великий князь мало того, что полностью поддержал последнего, являвшегося лидером иосифлян, так еще и после не свел с ним счетов: после низложения Серапиона Иосиф возглавлял свой монастырь до самой смерти. Еще одним иосифлянином, смещенным Василием III, Скрынников объявил митрополита Симона [там же]. Но источники не сообщают о его конфликте с великим князем. Напротив, он в 1511 г. отошел от дел по болезни и вскоре умер.

23

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… Серапиона он спросить не успел, так как дорога в Великий Новгород была перекрыта ввиду разразившейся там эпидемии. Впрочем, надо иметь в виду, что, переходя из-под владычества волоцкого князя к московскому государю, Иосиф «ис предела еси отъ Новоградскиа архиепископии не отшелъ» [ЖПИ 1868: 478]. К том же, согласно документам РГАДА, Иосифо-Волоцкий монастырь никогда не принадлежал Московской епархии [Малинский 2012: 17]. Василий III обещал волоцкому игумену, что сам через своего посла все уладит с Серпионом после окончания мора, но слова не сдержал. Когда в 1509 г. Иосиф сам поехал в Великий Новгород объясниться с Серапионом, тот его не принял и даже не «обослався съ великимъ князем, ни съ митрополитомъ, послал ко Иосифу неблагословенную грамоту и отлучение» от церкви. Иосиф просил заступничества у великого князя и митрополита Симона. Те всецело приняли его сторону. С точки зрения московских властей, новгородский святитель презрел «божественых правил и повеление царскаго закона, иже глаголать: царское осуждение суду не предлежит и не посуждаеца» [CII 1853: 249]. Таким образом, великокняжеская воля объявлялась превыше всего и обжалованию не подлежала. Пожалуй, это было в новинку по сравнению с недавними временами Ивана III, когда церковники иногда вступали в споры с государем по важным церковным вопросам и в некоторых случаях, как на священных соборах 1503 г. о монастырском землевладении и 1504 г. о еретиках, убеждали главу государства в своей правоте и тот корректировал свою позицию. Дело кончилось низложением Серапиона и ссылкой его в московский СпасоАндроников монастырь на покаяние. В настоящее время конфликт между Серапионом и Иосифом Волоцким наиболее подробно изучен В.Э. Витлиным [Витлин 2011]. Но в этой работе остался нерешенным спорный вопрос о политической ориентации новгородского владыки. Сам Витлин фактически принял точку зрения Р.Г. Скрынникова, согласно которой Серапион отстаивал традиционную систему общественных взаимоотношений. Вместе с тем ученый не пояснил, в чем именно заключалось соблюдение архиереем практиковавшихся на Руси традиций. Между тем взгляды Серапиона вполне определенно представлены в его послании митрополиту Симону. По мнению Серапиона, Иосиф был предан анафеме поделом, так как «здался» великому князю, а ему, своему непосредственному архиерею, «того дела не сказал», не «возвестил» своих «обид» на удельного князя «ни малым писанием». Поэтому Иосиф «живучи у нас, в нашем пределе, под нашею властию», «нам повинен» [Моисеева 1965: 160, 162]. В этой связи сложно вслед за некоторыми авторами [Будовниц 1947: 93-95; Зимин 1977: 162-164; Вернадский 1997: 75-100] видеть в Серапионе сторонника старых удельных традиций. Ведь он защищал не владельческие права удельного князя Федора Волоцкого как таковые24, а собственную прерогативу судить своего игумена. В то же время не следует утверждать, будто «Серапион отстаивал традиционную систему взаимоотношений между иерархами Русской православной церкви, основанную на канонах, и требовал всестороннего расследования “дела” о переходе Иосифа Волоцкого с монастырем “под высокую руку” государя “всея Руси”» [Витлин 2011], или представлять этого архиепископа в роли приверженца «среднего пути» между «независимостью церкви от великокняжеской власти и сотрудничеству с ней» [Малинский 2012: 21] Ведь новгородский владыка вообще не желал считаться с мнением вышестоящих властей и церковного собора, полагая, что сам вправе по своему усмотрению отлучать от церкви своих игуменов. По словам Серапиона, Иосиф, жалуясь на него московским властям, нарушал 16 правило Карфагенского собора, согласно которому если священник «будет епископом своим отлучен» и не примирится с этим, то он «раскол» творит, а «паки начнет служити, да будет проклят» [Моисеева, 1965: 160]. Примечательно, что Cерапион апеллировал исключительно 24

Версию жития Серапиона о соглашении этого новгородского владыки с Федором Волоцким исследователи считают несостоятельной. Как отмечал А.А. Зимин: «Сам Иосиф не отрицал, что между волоцким князем и новгородским архиепископом всегда была вражда “несмиренна”» [Зимин 1977: 83; Малинский 2012: 16].

24

Valla. №3(1-2), 2018. к раннехристианским законам, а не к отечественным обычаям, как это делал за три десятка лет до него митрополит Геронтий, обосновывая свое понимание канонов крестного хода. Когда Иван III брал под свою защиту и оправдывал обвиненных в ереси Геннадием Гонзовым церковников из его епархии, это не воспринималось современниками как незаконное вмешательство в святительские дела новгородского владыки. Таким образом, линия Серапиона, отстаивавшего свое право единолично вершить судьбу подведомственного ему волоцкого игумена, не отвечала русской старине в той же мере, как и претензии московских властей на единоличное монаршее решение церковных вопросов. Но у власти был в запасе наиболее весомый аргумент – сила. Серапион лишился новгородской кафедры, а Иосиф Волоцкий признан правым и совершенно не обязанным считаться ни с кем, кроме главы государства и главы церкви. Волоцкий игумен тонко уловил новую конъюнктуру. Конфликт с Серапионом побудил Иосифа Cанина сформулировать новый взгляд на предназначение царской власти в России. Государя русского, доказывал Санин, «Господь Бог устроил Вседержитель во свое место и посадил на царском престоле… и всего Православного Христьянства, всея Русския земля власть и попечение вручил ему». Не только тесный союз с государством, но и подчинение церкви великокняжеской власти – такой вывод с неизбежностью вытекал из разработанной Иосифом теории происхождения московского самодержавия. [Cкрынников 1990: 137-138].

По-видимому, в Москве конфликт архиепископа Серапиона с волоцким игуменом был воспринят значительно серьезнее, чем стремление новгородского архиерея следовать неким старым канонам. После низложения Серапиона в Великий Новгород не присылали архиерея в течении целых 17 лет. Видимо, этот город, как северная столица Руси и при этом достаточно удаленный по тогдашним меркам от Москвы населенный пункт, способствовал относительной самостоятельности местных властей. Великий князь и митрополит были властны назначать и смещать новгородских святителей, но не имели технической возможности постоянно за ними следить, а также держать под контролем работу тамошних владычных чиновников, вроде косвенно замешанного в коррупции дьяка М.И. Алексеева. И московские власти это по-своему осознавали: не случайно после смещения Геннадия за мздоимство новгородская кафедра пустовала полтора года, а после устранения Серапиона за своевольное отлучение от церкви Иосифа Волоцкого – долгих 17 лет!25. Во второй половине 25

К слову сказать, в настоящее время в зарубежной и российской историографии присутствует тенденция пересматривать старые взгляды на Московское государство как на деспотию, акцентируя внимание на необходимости государственного аппарата опираться на земщину [историю вопроса см: напр.: Пенской 2017: 100-101]. Стоит признать, что ее сторонникам не всегда удается сохранять объективность – порой встречаются заявления о неспособности властей «диктовать» «обществу» «свою волю» [там же: 105]. Дальнейшим логическим развитием этих максим могут послужить идеи о жесткой новгородской политике московских властей как выражении интересов московской общины или об устраиваемых московскими государями репрессиях против подданных по желанию трудящихся. Полагаю, что не бесперспективным было бы взглянуть на эту проблему с иной стороны – не с позиции слабости властных инструментов и полномочий государства, а c точки зрения его неспособности постоянно контролировать общество. Поэтому участие земских представителей в судопроизводстве и в заседаниях нерегулярно собиравшихся земских соборов помогало властям лучше ориентироваться в земских делах, что отнюдь не ослабляло государство. В 1518 г. Василий III, чтобы сделать новгородскую судебную систему более «эффективной» и «устранить злоупотребления администрации», привлек к участию в судебной деятельности целовальников, выборных из числа местных лучших людей посада. «Но это обстоятельство не означало системы выборного суда в Новгороде. В конечном итоге администрация Новгорода сама назначала состав суда» [Скрынников 1994: 40] Показательна и незавидная судьба участников земского собора 1566 г., посмевших не угодить Ивану IV. В письме к Елизавете I Английской этот государь укорял ее за то, что она считается с волей британских «торговых мужиков», что, по его мнению, не подобает «государыне»: «И мы чаяли того, что ты на своемъ государьстве государыня и сама владееш и своей государской чести смотриш и своему государству прибытка, и мы потому такие дела и хотели с тобою делати. Ажно у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но мужики торговые, и о нашихъ о государских головах и о честех и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих

25

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… XVI в. Иван IV низложил еще троих новгородских святителей. Феодосий II был обвинен в злоупотреблениях, а Пимен и Леонид – в государственной измене. Но сложно сказать, насколько эти обвинения были объективными. Не исключено, что все трое стали жертвами произвола мнительного и импульсивного царя. Когда в 1547 г. псковичи в составе делегации из 70 человек жаловались ему в его подмосковной загородной резиденции на своего наместника князя Турунтая, царь, вместо того, чтобы их выслушать, стал жечь им бороды и волосы и поливать их горячим вином... Оторвало от этого царя лишь известие о падении в Москве церковного колокола. Иван Грозный, охваченный суеверным ужасом, помчался в столицу. И все же в годы правления великого московского князя Ивана III новгородская государственность была уничтожена и местная кафедра стала управляться московскими ставленниками. Приложение I Святитель Cергий и митрополит Геронтий Выше мною не затрагивался вопрос, с чьей подачи Сергий оказался в числе кандидатов на должность новгородского архиепископа. Источники прямо не называют имени этого человека. Вместе с тем, зная, что Сергий менее чем за год до своего избрания занимал должность протопопа кафедрального кремлевского Успенского собора, не стоит исключать, что его выдвинул сам московский митрополит Геронтий, который мог его знать по службе. Примечателен один факт биографии Геронтия, описанный в Типографской летописи за 6992 (1484) г. сразу после сведений об отречении Сергия. Вскоре после того, как Сергий по болезни отрекся от новгородского архиепископства, Геронтий тоже, сказавшись больным, отказался от митрополии и удалился из Кремля в пригородный Симонов монастырь (в наши дни, в связи с ростом города, он относится к территории южного округа Москвы). Некоторое время спустя, когда самочувствие у него улучшилось, он решил вернуться на митрополию. Однако Иван III этого не желал. Более того, на место Геронтия он хотел посадить преданного себе монаха Паисия Ярославова, который прежде неоднократно поддерживал государя в его церковных спорах с митрополитом Геронтием. Геронтия великий князь намеревался вынудить подписать отречение и ради этого посылал за ним в Симонов монастырь Паисия. Но перед явлением последнего Геронтий многократно заблаговременно покидал обитель. Наконец, он все же был пойман и доставлен к Ивану III. Правда, писать отреченную грамоту ему не пришлось: Паисий впервые возразил великому князю, твердо отказавшись от митрополии, ведь в свое время он не сумел завоевать авторитет у монахов даже на должности Троицкого игумена (дело тут могло быть не в отсутствии у него надлежащих лидерских или управленческих качеств, а в его простом происхождении, ибо ему не желали подчиняться постриженные в Троице-Сергиевом монастыре бояре и князья [Тип 2000: 203]). Все эти перипетии произошли в рамках второй половины лета 1484 г. до 31 августа – с 1 сентября по тогдашнему летосчислению должен был наступить новый 6993 г. от Сотворения мира (а данная погодная запись ростовского владычного летописания за 6992 г. выполнена в соответствии с сентябрьским стилем). Как видно, Иван III оказался очень сильно разочарован в своем митрополите. В прошлом государь неоднократно вступал с ним в споры по церковным вопросам, но эти размолвки не приводили к многолетним ссорам и ухудшению отношений. Поэтому, скорее всего, он раздосадовал великого князя совсем недавно. В этой связи весьма вероятно, что митрополит утратил доверие главы государства продвижением кандидатуры Сергия на должность новгородского святителя. Да и болезнь митрополита – истинная или мнимая – достаточно аккуратно совпала с отречением Сергия по немощи от новгородской кафедры. Потом Геронтий (вероятно, когда решил, что гроза торговых прибытков» [БЛДР 2001: 106-109]. Притом «торговых мужиков» Иван IV противопоставил «людям», очевидно, знати, что подчеркивало его пренебрежительное отношение к их участию в государственных делах.

26

Valla. №3(1-2), 2018. миновала и за Сергия с него уже не будет большого спроса) быстро выздоровел и изъявил готовность вернуться к митрополичьим обязанностям. Так как Иван III придавал немалое значение утверждению московской власти в бывшей боярской республике, то выдвижение Геронтием на новгородскую кафедру такого слабохарактерного кандидата, как Сергий, могло очень серьезно настроить его против митрополита. Трудно сказать, какими мотивами руководствовался Геронтий. Но полагаю, что нет оснований приписывать ему сознательное стремление навредить московской централизации в Новгородской земле. В свое время ныне покойный Ю.Г. Алексеев, пожалуй, впервые в историографии дал четкую характеристику политической позиции митрополита московского Геронтия. Ученый отнес его к числу «удельно-клерикальной», «консервативной» оппозиции московской централизации [Алексеев 1989]. Основанием для такой характеристики послужили в первую очередь разногласия Геронтия с великим князем по церковным вопросам, касавшимся «брани» о владельческой принадлежности Кирилло-Белозерского монастыря местному удельному князю и правил крестного хода вокруг вновь освященного кремлевского кафедрального Успенского собора. Вместе с тем сам Алексеев отмечал, что с юридической точки зрения Геронтий был прав, так как тот монастырь действительно издавна принадлежал белозерскому княжескому дому, а, отстаивая свои взгляды на правила крестного хода, святитель ссылался на старые византийские и русские обычаи, в то время как у Ивана III контраргументов по существу не оказалось – его единомышленники «свидетельства никоего не приношаху» [там же: 8-11, 15]. Видимо, с точки зрения советского ученого-державника, любое противоречие великокняжеским взглядам автоматически ставило исторического деятеля в ряды оппозиции проводимой Иваном III политики московской централизации. Однако в данном случае споры шли по конкретным церковным вопросам, в которых митрополит предпочитал поступать по закону, в то время как великий князь с этим не считался. Притом это не привело к серьезным размолвкам Ивана III с митрополитом: как видно, великий князь не считал этого человека своим политическим противником26. Кроме того, созданный Алексеевым образ митрополита Геронтия во многом основан на рассказе митрополичьего летописания о стоянии на Угре 1480 г., в котором московский князь показан трусоватым человеком, подверженным чужому влиянию, а мятежным братьям Ивана III приписано выдвижение решительного ультиматума, касавшегося сохранения их старинных прав. По заключению Алексеева, в «критические месяцы феодального мятежа оппозиция... сочувствовала мятежникам (митрополит, великая княгиня Марфа)» [там же: 133]. Вместе с тем стоит иметь в виду, что примирение Ивана III с братьями и приход их полков к нему на подмогу решили исход стояния на Угре в пользу русских войск. В ночь на 6 ноября хан Ахмат, узнав о прибытии к Ивану III свежего подкрепления из двух удельных полков, велел татарам начинать отступление от р. Угры [Несин 2015а]. Поэтому не стоит исключать, что составитель митрополичьего свода сочувствовал примирению братьев с позиции государственного единства и необходимости объединения сил для противостояния Орде. Кроме того, мне недавно приходилось отмечать наличие параллелей этого летописного повествования с рассказом ростовского владычного летописания и констатировать, что главным действующим лицом и положительным героем 26

Даже отмеченное ученым нововведение Ивана III, который объявил игумена, поставленного на посаде монастырского храма во имя своего патрона, выше всех московских игуменов и попов [там же: 15-16], трудно отнести к борьбе лично с Геронтием. Ведь, иллюстрируя «черты новой великокняжеской политики по отношению к городу и посаду», Ю.Г. Алексеев приводит в пример документ 1460-х гг., который был составлен задолго до возведения Геронтия на московскую митрополию. Н.С. Борисов почему-то считает историю с этим посадским храмом местью Ивана III митрополиту за прошлые церковные споры [Борисов 2002]. Но все же Борисов не находит, что это привело к реальному коренному ухудшению отношений между государем и Геронтием, и не считает последнего истинным противником великого князя. Р.Г. Скрынников, считавший, что в церковных спорах с митрополитом Иван III опирался на основной аргумент – свою власть [Cкрынников 1990: 86], также не спешил относить Геронтия к числу серьезных и принципиальных политических противников государя.

27

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… рассказа митрополичьего свода начала XVI в. предстает вовсе не митрополит Геронтий, а великокняжеский духовник, ростовский архиепископ Вассиан [там же: 116]. Следовательно, логичнее предположить, что рассказ митрополичьего летописания выражал не столько взгляды московского митрополита, сколько воззрения ростовского святителя. Тем более что фигурирующий в митрополичьем своде знаменитый сюжет о бегстве Ивана III в Москву и ключевой роли архиепископа Вассиана, резкими упреками и мольбами принудившего его вернуться к войскам [СII 1853: 230-231], идейно заметно перекликается с посланием самого Вассиана на Угру, в котором тот настоятельно призывает московского государя не слушать своих советников и дать ордынцам решающее сражение вместо стояния армий друг против друга [БЛДР1999: 386-399]. В послании на Угру Вассиан изображает государя зависимым от чужих советов человеком, сперва под влиянием церковников обещавшим во что бы то ни стало противостоять татарам, а теперь слушающим нечестивых советников, которые якобы побуждают его уклониться от борьбы с ордынцами. Образ этот далек от реальности – в действительности русские войска успешно отражали попытки ордыднцев форсировать р. Угру, а в ходе переговоров с ханом Иван III через посла Ивана Товаркова давал понять, что не намерен рассматривать вопросы о возобновлении выплаты дани в Орду и дальнейшем ордынском владычестве над его землями [Несин 2015а: 111-113]. Предпринятый Иваном III после ледостава по совету его приближенных отвод русских войск от Угры в г. Кременец был не только весьма разумен в тех условиях [Иван 1911: 285; Базилевич 1952: 158; Каргалов 1980: 127; Назаров 1983: 44-45; Алексеев 1989: 112; Алексеев 2009: 256; Несин 2015а: 115], но и не означал капитуляции русского войска: предполагалось, что скопившееся в той крепости русское воинство при необходимости будет обороняться от ордынцев. А когда пришла весть, что татары отошли от Угры, государь собирался в случае надобности дать им решающее конное полевое сражение под Боровском [Несин 2015а: 114-115]. В свою очередь, митрополит Геронтий в своем послании на Угру совершенно далек от подобной критики Ивана III, да и вообще от дачи четкой характеристики поведению великого князя и оценки текущей ситуации на театре военных действий. К Ивану III митрополит относился доброжелательно, желая ему победить неприятеля [РФА 1987: 275277]. Послание Геронтия не показывает его автора умным человеком с широким кругозором. Е.Е. Голубинский весьма точно охарактеризовал это произведение как «бледное» [Голубинский 1900: 559]. Оно состоит из многочисленных церковных клише и пожелания победы Ивану III над ордынцами. В отличие от умного, энергичного Вассиана, митрополит Геронтий предстает скорее глубоко набожным человеком недальнего ума, чем сознательным сторонником какой-либо политической линии московских властей. К власти великого князя он скорее относился с позиции легитимизма, благословляя поход на Великий Новгород 1477 г. и противостояние с татарами Большой Орды 1480 г., при этом в отношении церковных правил предпочитал поступать по закону. Такой человек мог не очень хорошо разбираться в людях и скорее по недомыслию, чем по злому умыслу, выдвинуть в 1483 г. на должность новгородского архиерея слабохарактерного кандидата. Другое дело, что столь досадная инициатива со стороны митрополита не могла не вызвать сильной обиды у московского государя, так как Сергий скомпрометировал престиж московских властей в недавно завоеванном городе. Вполне было объяснимо желание великого князя получить нового, менее инициативного митрополита типа Паисия Ярославова, готового соглашаться с любыми взглядами главы государства, в том числе и по церковным вопросам, но не склонного к самодеятельности. Но после того, как Паисий отказался занять митрополию, Иван III перестал искать замену Геронтию и разрешил ему снова исполнять святительские обязанности. «Въ четвергъ» 6993 (1484) г. – «по Кузьме Демьянове дни по осенне» (1 ноября – М. Н.) – Геронтий был официально водворен на митрополию [СII 1853: 236]. А 12 декабря был «поставлен», т. е. хиротонисан новый новгородский архиепископ, Геннадий Гонзов. Этот обряд не мог быть совершен никем иным, кроме тогдашнего митрополита московского – Геронтия. 28

Valla. №3(1-2), 2018. Таким образом, Иван III отнюдь не считал митрополита Геронтия своим серьезным политическим противником и, несмотря на его досадную оплошность, связанную с продвижением Сергия на новгородскую кафедру, все же согласился продолжить с ним сотрудничество, не сомневаясь в его лояльности и порядочности. Несин М.А., г. Санкт-Петербург Источники ААЭ 1836 – Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи. Т. 1. – СПб., 1836. Бегунов 1964 – Бегунов Ю.К. «Слово иное» – новонайденное произведение русской публицистики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви // Труды Отдела древнерусской литературы. 1964. Т. 20. С. 351-364. БЛДР 1999 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. – СПб.: Наука, 1999. БЛДР 2001 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 11. – СПб.: Наука, 2001. Гимон, Орлова-Гимон 2014 – Гимон Т.В., Орлова-Гимон Л.М. Летописный источник исторических записей на пасхалии в рукописи РГБ. 304.I.762 (XV в.) // Исторические исследования. 2014. №6. С. 54-79. ЖПИ 1868 – Житие преп. Иосифа, написанное епископом Саввой Крутицким // Великие Минеи-Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием. 1868. Сентябрь 1-13. Стб. 453-499. ИЛ 1957 – Иосафовская летопись. – М.: АН СССР, 1957. ЛА 2000 – Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. 16. – М.: Языки русской культуры, 2000. МЛС 2004 – Московский летописный свод конца XV в. // Полное собрание русских летописей. Т. 25. – М.: Языки русской культуры, 2004. Моисеева 1965 – Моисеева Г.Н. Житие новгородского архиепископа Серапиона // Труды Отдела древнерусской литературы. 1965. Т. 21. С. 147-165. НСГ 1984 – Новгородская судная грамота // Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. – М.: Юридическая литература, 1984. НIЛ 2000 – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПЛ2 1955 – Псковские летописи. Вып. №2. – М.: Наука, 1955. ПИС 1902 – Послание инока Саввы на жидов и на еретики // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском университете. 1902. Кн. 3, отд. II. С. 1-94. ПСРЛ 1863 – Полное собрание русских летописей. Т. 15. – СПб., 1863. ПСРЛ 1910 – Полное собрание русских летописей. Т. 23. – СПб., 1910. ПСРЛ 1879 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. – СПб., 1879. ПСРЛ 1965 – Полное собрание русских летописей. Т. 30. – М.: АН СССР, 1965. ПСРЛ 1982 – Полное собрание русских летописей. Т. 37. – Л.: Наука, 1982. ПСРЛ 1997 – Полное собрание русских летописей. Т. 1. – М.: Языки русской культуры, 1997. РИБ 1880 – Русская историческая библиотека. Т. 6. – СПб., 1860. РФА 1987 – Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI века. Ч. 2. – М.: Наука, 1987. Сим 2007 – Симеоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 18. – М.: Языки русской культуры, 2007. СЛС1493 1962 – Сокращенный летописный свод 1493 г. // Полное собрание русских 29

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… летописей. Т. 27. – М. – Л.: АН СССР, 1962. СЛС1493&1495 1962 – Сокращенный летописный свод 1493 г.; Сокращенные летописные своды 1493 и 1495 гг. // Полное собрание русских летописей. Т. 27. – М. – Л.: АН СССР, 1962. CII 1853 – Софийская II летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. – CПб., 1853. Тип 2000 – Типографская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 24. – М.: Языки русской культуры, 2000. Литература Абрамович 1975 – Абрамович Г.В. Поместная система и поместное хозяйство в России в последней четверти XV и в XVI в.: Автореф. докт. дисс. – Л., 1975. Алексеев 2012 – Алексеев А.И. Религиозные движения на Руси последней трети XIV – начала XVI в.: стригольники и жидовствующие. – М.: Индрик, 2012. Алексеев 1989 – Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. – Л.: Наука, 1989. Алексеев 1991 – Алексеев Ю.Г. «К Москве хотим!» Закат боярской республики в Новгороде. – Л.: Лениздат, 1991 [http://www.bibliotekar.ru/rusNovgResp/6.htm]. – Доступ на 22.03.2018. Алексеев 1992 – Алексеев Ю.Г. Под знаменами Москвы: борьба за единство Руси. – М.: Мысль, 1992. Алексеев 2009 – Алексеев Ю.Г. Походы русских войск при Иване III. – CПб.: СПбГУ, 2009. Алексеева 2016 – Алексеева А.С. Косинская редакция Жития Моисея, архиепископа Новгородского // Летняя школа по русской литературе. 2016. №3. С. 241-257. Алексеева 2017 – Алексеева А.С. Легенда об архиепископе Сергии в агиографии и летописании Великого Новгорода: лингвистический аспект // Древнерусский текст: коммуникативные стратегии и языковая вариативность. Тезисы докладов международной конференции. – М.: ИРЯ РАН, 2017. С. 1. Андреев 1989 – Андреев В.Ф. Северный страж Руси. – Л.: Лениздат, 1989. Андреев 2008 – Андреев В.Ф. Из истории Русской церкви XIV – начала XV веков. Митрополит св. Киприан. – Великий Новгород: Виконт, 2008. Базилевич 1952 – Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. – М.: МГУ, 1952. Бернадский 1961 – Бернадский В.Н. Новгородская земля в XV в. – М. – Л.: АН СССР, 1961. Борисов 2000 – Борисов Н.С. Иван III. – М.: Молодая гвардия, 2000 [http://www.ereading.club/bookreader.php/91803/Borisov_-_Ivan_III.html] – Доступ на 22.03.2018. Будовниц 1947 – Будовниц И.Э. Русская публицистика XVI в. – М.: АН СССР, 1947. Вернадский 1997 – Вернадский Г.В. История России. Россия в Средние века. – М.: ЛЕАН; Тверь: Аграф, 1997. Витлин 2011 – Витлин В.Э. Конфликт в русской церкви в 1507-1509 гг. // Вестник СПбГУ. 2011. № 4. – Серия 2. – С. 67-73. Гиппиус 2003 – Гиппиус А.А. К изучению Церковного устава Всеволода // Новгород и Новгородская земля: История и археология. 2003. № 17. С. 163-173. Голубинский 1900 – Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. 2. Первая половина. – М., 1900. Голубинский 1911 – Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. 2. Вторая половина. – М., 1911. Зимин 1977 – Зимин А.А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая 30

Valla. №3(1-2), 2018. борьба в России (конец XV – XVI вв.). – М.: Наука, 1977. Зимин 1982 – Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социальнополитической истории). – М.: Мысль, 1982. Иван 1911 – Иван III на Угре. Сборник в честь А.Е. Преснякова. – СПб., 1911. Казаков 2017 – Казаков А.А. Об истоках «жидовской» ереси в Новгороде конца XV в. (некоторые свидетельства архиепископа Геннадия Новгородского) // Историческая психология и социология истории. 2017. № 1(19). С. 81-94. Казакова, Лурье 1955 – Казакова Н.А, Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV – начала XVI века. – М. – Л.: АН СССР, 1955. Каргалов 1980 – Каргалов В.В. Конец ордынского ига. – М.: Наука, 1980. Клосс 1998 – Клосс Б.М. Избранные труды. Т.1. – М.: Языки древнерусской культуры, 1998. Ключевский 1871 – Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М., 1871. Кочкина 2013 – Кочкина Л.М. Суд новгородского владыки: сфера деятельности // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 4 (30): в 3-х ч. Ч. III. C. 76-78. КНС 2011 – Кафедра Новгородских святителей. Т. 1. – Великий Новгород: Тригон, 2011. Костомаров 1994 – Костомаров Н.И. Русская республика. – Ростов-на-Дону: Чарли, 1994. Кузьмина 2008 – Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. – М.: Вече, 2008. Куницын 1843 – Куницын А. Историческое изображение древнего судопроизводства в России. – СПб., 1843. Лихачев 1945 – Лихачев Д.С. Литература периода новгородских походов Ивана III // История русской литературы. 1945. Т. 2. Ч. 1. С. 371-377. Лурье 1960 – Лурье Я.С. Историческая борьба в русской публицистике конца XV – начала XVI века. – М. – Л.: АН СССР, 1960. Малинский 2012 – Иеромонах Антоний (Малинский). Конфликт святителя Серапиона новгородского и преподобного Иосифа Волоцкого в контексте церковно-государственных отношений начала XVI в // Христианское чтение. 2012. № 4. С. 6-12. Макарий 1883 – Митрополит Макарий (Булгаков). История русской церкви. – СПб., 1883. Мусин 2013 – Мусин А.Е. Загадки дома Святой Софии: Церковь Великого Новгорода в X-XVI вв. – СПб.: ИИМК РАН, 2013. Назаров 1983 – Назаров В.Д. Свержение ордынского ига на Руси – М.: Мысль, 1983. Несин 2015 – Несин М.А. Воевода Федор Васильевич Басенок // История военного дела: исследования и источники. 2015. Т. VII. С. 96-173. [http://www.milhist.info/2015/08/28/nesin_4] – Доступ на 22.03.2018. Несин 2015а – Несин М.А. К вопросу о причине отступления татарского войска после стояния на Угре // История военного дела: исследования и источники. 2015. Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. I. C. 110-132. [http://www.milhist.info/2015/10/23/nesin_5] – Доступ на 22.03.2018. Несин 2015б – Несин М.А. Новгородский тысяцкий Федор Елисеевич – один из воевод зимнего похода на Ржеву 1435/1436 гг.: к истории внешней политики Новгорода в период его нахождения у должности и организации новгородского войска в XV в. // История военного дела: исследования и источники. 2015. Т. VII. С. 291-325. [http://www.milhist.info/2015/12/21/nesin_6] – Доступ на 22.03.2018. Несин 2016 – Несин М.А. Из истории логистики русских войск в XV – начале XVI в. (отзыв на работу Пенского В.В. «…И запас пасли на всю зиму до весны»: логистика в войнах Русского государства эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени») // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 134-166. 31

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова… [http://www.milhist.info/2016/04/27/nesin_7] – Доступ на 22.03.2018. Несин 2017 – Несин М.А. Гражданские функции русских тысяцких // «Воронеж – форпост российского государства» (к 840-летию упоминания г. Воронежа в русском летописании): Материалы всероссийской научной конференции / Науч. ред. Ю.В. Селезнев. – Воронеж, 2017. С. 41-47. Несин 2017а – Несин М.А. О двух монографиях, посвященных новгородским источникам. Рец. на кн.: Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц». – 280 с.; ил.; Новгородские синодики XIV-XVII веков / подг. текстов, исследование Т.И. Шабловой. – СПб.: Алетейя, 2017. – 326 с. // Valla. 2017. Т. 3. № 6. С. 101-121. Несин 2017б – Несин М.А. Топоним «Славно» в XII-XVI вв. по данным новгородского летописания // Valla. 2017. Т. 3. № 1. С. 1-21. Никитский 1879 – Никитский А.И. Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде. – СПб., 1879. Николаева 1965 – Николаева Т.В. Надгробие архиепископа Сергия // Советская археология. 1965. № 3. С. 266-269. Новикова 2000 – Новикова О.Л. Новгородские летописи XVI века: дисc... канд. филол. наук. ИРЛИ РАН. – СПб., 2000. Петрушко 2016 – Петрушко В.И. Московский собор 1503 г. // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. 2016. – Серия 2. – С. 9-20. Таисия 2001 – Монахиня Таисия. Русские святые. – СПб.: Азбука, 2001. [http://www.sedmitza.ru/lib/text/436853/] – Доступ на 22.03.2018. Пенской 2017 – Пенской В.В. «Нормализация» раннемодерной русской истории // Valla. 2017. Т. 3. № 1. С. 100-110. РБС 1904 – Русский биографический словарь. Т. 18. – СПб., 1904. РБС 1914 – Русский биографический словарь. Т. 4. – М., 1914. Ромодановская, Веретенников, Печников 2005 – Ромодановская В.А., Архим. Макарий (Веретенников), Печников М.В. Геннадий (Гонзов) // Православная энциклопедия. 2005. Т. X. C. 588-598. [http://www.pravenc.ru/text/162054.html] – Доступ на 22.03.2018. CДРЯ 1976 – Словарь древнерусского языка XI-XVII вв. Вып. 3. – М.: Наука, 1976. Симонов 2001 – Симонов Р.А. Естественнонаучная мысль Древней Руси. – М.: Издательство МГУП, 2001. Скрынников 1990 – Скрынников Р.Г. Святители и власти. – Л.: Лениздат, 1990. Скрынников 1994 – Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. – М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1994. Скрынников 1994а – Скрынников Р. Г. Третий Рим. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1994. Cрезневский 2003 – Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. В 3 т. Т. 1. А-К. – М.: Знак, 2003. Шаблова 2017 – Новгородские синодики XIV-XVII веков / Подг. текстов, исследование Т.И. Шабловой. – СПб.: Алетейя, 2017. Яблонский 1908 – Яблонский В.М. Пахомий Серб и его агиографические писания. – СПб., 1908. Taube 1995 – ‘The Kievan Jew Zacharia and the Astronomical Works of Judaizers’, Jews and Slavs. 1995. No. 3. Pp. 168-198.


32

Valla. №3(1-2), 2018. Аннотация В данной статье рассматривается загадочная кратковременная история новгородского святительства архиепископа Сергия в 1483/1484 гг. и проводится расследование таинственных обстоятельств его «изумления». Святительство Сергия рассматривается в контексте новгородской политики великого московского князя III в конце 1470-х – середине 1480-х гг. Кроме того, изучаются некоторые аспекты взаимоотношений великокняжеской власти с преемниками Сергия на новгородской кафедре и, наконец, выдвигаются версия о причастности к выдвижению Сергия митрополита Геронтия. Дается характеристика политических взглядов последнего. Ключевые слова Сергий; Феофил; Иван III; Василий III; Иосиф Волоцкий; иосифляне; Геронтий; Геннадий Гонзов; Серапион; Новгородская епархия; Великий Новгород; архиепископ; софьяне; схима; Троице-Сергиева лавра Сведения об авторе Несин Михаил Александрович, г. Санкт-Петербург, Военно-исторический музей артиллерии инженерных войск и войск связи. e-mail: [email protected]






33

Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус

Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус Багряна ветчина, зелены щи с желтком, Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны, Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером Там щука пестрая: прекрасны! Державин Г.Р. «Евгению. Жизнь званская»

В 3-м номере журнала «Русская речь» за 2014 год была опубликована статья О.Л. Довгий о словосочетании «щука с голубым пером», широко известном по стихотворению Державина «Евгению. Жизнь званская» (1807). О.Л. Довгий отмечает, что до Державина голубое перо щуки появляется у Д.И. Хвостова в притче «Карась и щука» (1802), а позже – в идиллии Н.И. Гнедича «Рыбаки» (1821 г.). О державинской щуке писали И.И. Дмитриев, В.Ф. Ходасевич, Н.Г. Чернышевский, упоминается она и в «Даре» Набокова. Довгий пишет, что выражение использовалось в кулинарной литературе XIX в. и в трудах по рыболовству – у С.Т. Аксакова и Л.П. Сабанеева. «Из рыболовства этот цветовой термин переходит в кулинарию... романтическая щука с голубым пером оказывается хорошо известным кулинарным деликатесом» [Довгий 2014: 119]. Автор статьи ссылается на книгу «Повар королевский» 1816 г. и на «Старинную русскую хозяйку» Н.П. Осипова 1790 г. Мы попытались уточнить некоторые положения статьи Довгий и в ходе разысканий пришли к собственным выводам. Гораздо раньше, чем у Хвостова и Державина, «щука с голубым пером» упоминается у В.А. Левшина (1746-1826) в трактате «Хозяин и хозяйка». Многотомный труд по «экономии» (ведению сельского хозяйства) был издан Н.И. Новиковым в 1789 г. и представлял собой перевод с немецкого языка двух работ Христиана Герме(р)сгаузена – Der Hausvater и Die Hausmutter. Вот что говорится в переводе Левшина: Ни в котором месяце щука столько жирна и вкусна не бывает как в Феврале и Марте, называется оная тогда щука с голубым пером; в Апреле начинает она ловить и жрать лягушек, от чего вкус в ней пропадает... [Левшин 1789 7-2: 173]

Выражение «щука с голубым пером» Левшин выделяет курсивом. В том же труде встречаем и еще раз: Когда подают на стол щуку с голубым пером, то сварив оную, спрыскать холодною водою, положив на блюдо накрыть другим блюдом, а сверьх еще салфеткою, чрез что голубой ея цвет означится. [Левшин 1789 8-1: 12].

Но это не самый ранний вариант «голубого пера» у щуки. В 1788 г. был издан «Словарь ручной натуральной истории», перевод с французского (Dictionnaire portatif d’histoire naturelle, 1763). В статье «Щука» читаем: «Рыба сия вкусна, а особливо весною, когда у ней поголубеют перья» [Словарь 1788 2: 205]. Перевод был сделан тем же Василием Левшиным. Левшин был известным и очень плодовитым литератором и переводчиком, количество его переводных трудов изумляет. Кроме художественной литературы, это переводы едва ли не по всем вопросам, касающимся хозяйства. В круг интересов Левшина входили охота и рыболовство, садоводство, скотоводство и лечение болезней лошадей и скота, поваренное искусство, производство спиртных напитков, крашение тканей, устройство водяных мельниц и т. п. «Щука с голубым пером» упоминается Левшиным не единожды, как до, так и после стихотворных опытов Хвостова и Державина. Помимо уже цитированных, приведем в хронологической последовательности все случаи, которые удалось выявить. 34

Valla. №4(1-2), 2018. В 1795 г. Левшин выпустил многотомный перевод книги La nouvelle maison rustique («Новой деревенской дом») под названием «Всеобщее и полное домоводство...». О щуке там есть уже нам известное: «Лучший вкус этой рыбы бывает с исходу зимы и весною, когда имеет голубое перо» [Левшин 1795 4: 147]. По-французски этот пассаж выглядит так: ‘Ce poisson est meilleur en hiver qu’en tout autre temps’ («Эта рыба лучше зимой, чем в любое другое время») [Liger 1777 2: 437]. Три раза «щука с голубым пером» упоминается в еще одном многотомном труде Левшина «Словарь поваренный, приспешничий, кандиторский и дистиллаторский...» (17951797): 1) Март. Кроме упомянутых рыб, начинается в этом месяце лов щук с голубым пером. [Словарь 1795 1: VIII]. 2) Когда подавать на стол щуку с голубым пером, надобно оную по сварении спрыснуть холодною водою на блюде и накрыть другим блюдом; от сего она поголубеет. [Словарь 1795 5: 231]. 3) Лучший вкус в щуках бывает сначала весны, когда имеют оне голубое перо. [Словарь 1795 6: 400].

Следующий случай – «Поваренный календарь или самоучитель поваренного искусства». Первое издание вышло в 1808 г. – там упоминание предположительно (с изданием нам ознакомиться не удалось), а во втором издании 1828 г. в «Записке о припасах поваренных» на с. 384 («В Марте») значатся «щуки с голубым пером» [Левшин 1828 (1808): 384]. Далее следует «Новейший и совершенный русский повар и приспешник...» (1811) – часть 2, с. 48 – обратим особенное внимание, потому что это издание не упоминается в библиографиях Левшина, но составитель, видимо, он, так как месячный календарь во 2-й части полностью заимствован из «Словаря» 1795 г. [Новейший и совершенный русский повар 1811]. Цитата совпадает с «Введением» к 1 тому (см. выше). Может быть, это и чья-то компиляция. В любом случае, автор текста – Левшин. «Книга для охотников до звериной, птичьей и рыбной ловли...» [Левшин 1814: 488] сообщает: …(щука) отличный вкус содержит в себе, когда она имеет голубые (кои впрочем бывают красновато-желты с черным) перья, т. е. в месяцах Марте и Апреле, именно когда приготовляются икру метать.

И последнее упоминание – «Повар королевский или новая поварня» [Левшин 1816 3: 228-229], в столовых росписях, – «щука с голубым пером отварная» и просто «щука с голубым пером». Отметим, что в «Поваре королевском» от 1816 г. нет цитаты, приведенной О.Л. Довгий [Довгий 2014: 119], отсылка ошибочна, но текст этот имеется в куда более раннем «Словаре поваренном...» [Словарь 1795 6: 400], 6-й том которого был выпущен в 1797 г. Довгий, повидимому, не проверила цитату, которая вместе с цитатой из книги Осипова («Старинная русская хозяйка», 1790) приводит нас к более ранней работе Е.В. Лаврентьевой «Культура застолья XIX века» [Лаврентьева 1999]. Ошибка имеется уже в этой книге и потом разошлась по Интернету. Например, тот же материал содержится и в «Русской кулинарной книге» А. Сазонова [Сазонов 2011]. Сложно сказать, почему ошиблась Лаврентьева, но авторы, использующие ее тексты, с «Поваром королевским» точно не ознакомились. Обилие упоминаний «щуки с голубым пером» в трудах Василия Левшина заставило, конечно же, искать источники этого выражения, тем более что все примеры, приведенные выше, помещались в переводных / компилятивных работах. И здесь пришлось удивиться. 35

Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус Просмотрев оригиналы на немецком и французском языках, мы убедились, что ни в одном издании «голубые перья», т. е. плавники, не упоминаются. Щуки с голубым пером нет ни в Dictionnaire portatif d’histoire naturelle 1763 г., ни в La nouvelle maison rustique 1777 г., ни в Die Hausmutter (3-е изд., 1782), ни в Dictionnaire portatif de cuisine (1767), ни в Le cuisinier royal: ou l’Art de faire la cuisine (A. Viard, 1806 – 1-е изд., далее множество переизданий). Нами были просмотрены и еще некоторые издания на немецком и французском языках, где описывается щука, но и там мы не встретили никаких «голубых плавников». В некоторых работах (например, у Бюффона) говорится о том, что окраска щук перед нерестом становится ярче, но голубой или синий цвет не фигурирует. В немецких работах, в том числе и у Гермерсгаузена, обыкновенное название февральских щук Hornungshecht (Frühhecht, Hornhecht), мартовских – Märzhecht. Приводится и рыбацкое название – Poggen-(padden-)hecht, с объяснением, что в этот период щуки начинают поедать лягушек, от чего вкус их ухудшается. А вот как у Гермерсгаузена сказано о подаче на стол (ср. у Левшина выше из «Хозяина и хозяйки»): ‘Wenn der Hecht mit einer blauen Farbe auf den Tisch kommen soll’ – [Germershausen 1782: 719]. Здесь мы видим не щуку «с голубым пером», а щуку «голубосваренную» или, подругому, «сине» – способ варки, известный издавна и применявшийся не только для щук, но и для карпов, форелей и прочей рыбы. Вспомним у Пушкина: Поднесут тебе форели! Тотчас их варить вели, Как увидишь: посинели – Влей в уху стакан шабли.

По-французски это называлось au bleu – Saumon au bleu, Carpe au bleu и т. д. Понемецки приведем еще одну цитату из труда 1705 г. [Florini 1705: 156]: ‘Will man aber einen Hecht schön blau haben’ («Если вы хотите, чтобы щука была красивого синего цвета...»). У русского переводчика 1738 г. описание способа варки выглядит так (цит. по 2-му изд. 1760 г.): «Щуку для большаго вкусу не надобно чистить, но роспластав и нутр вынявши, в уксусе смешанном с половиною воды варить, чтоб она как голубая была, и на стол в салфедку обвернувши подать» [Флорини 1760: 358-359] (ср. аналогичную цитату из Осипова 1790 г. у О.Л. Довгий). Когда переводчиком был не Левшин, голубое перо у щуки не появлялось. Не находится голубого пера и в русских оригинальных вариантах. Здесь необходимо, прежде всего, упомянуть объемную статью А.Т. Болотова про щуку, помещенную в XII т. «Экономического магазина» (изд. Новикова) от 1782 г. Болотов и Левшин были знакомы, оба жили в Тульской губернии, занимались экономическими опытами и переводили соответствующую литературу. Оба сотрудничали с Новиковым (об этом Болотов даже упоминает в своих «Записках»), а Левшин писал некоторые статьи для «Экономического магазина», основным автором которого был Болотов. Почти нет сомнений, что со статьей Болотова о щуке Левшин был знаком. На странице 341 Болотов говорит о щуках перед нерестом, упоминает их названия (из немецкого) – «ранние», «февральские», «мартовские», «лягушечьи», а на с. 349-350 пишет о жирности февральских щук и об ухудшении вкуса в марте. О чем Болотов НЕ пишет – это о голубом весеннем пере. Возьмем книгу «Сельский и деревенский житель или эконом», составленную Андреем Синьковским (1802 г.) – там есть о весенних щуках: «Лучшая щука в Апреле и Мае» [Синьковский 1802: 167]. «Голубого пера» нет. Не найдем мы голубого пера у щуки ни в учебнике Зуева («Начертание естественной истории», 1786), ни в «Магазине натуральной истории» 1789 г., ни в «Истории о животных 36

Valla. №4(1-2), 2018. безсловесных» 1803 г., ни в каких-либо поваренных, экономических или диетологических изданиях, где переводчиком или компилятором не был Левшин. Перечислим некоторые издания, просмотренные нами (кроме уже упомянутых «Флориновой экономии», «Старинной русской хозяйки» Осипова и книги Синьковского): Крист А.Х. «Кохмейстера Андрея Христиана Криста Новая поваренная книга» (1775, 1788, пер. А. Соковнина); Друковцов С.В. «Поваренные записки» (1779); «Экономическое наставление дворянам, крестьянам, поварам и поварихам» (4-е изд., 1788); Навроцкий И.А. (Эйзен фон Шварценберг И.Г.) «Новая полная поваренная книга; Состоящая из 710 правил...» (3-е изд., 1788); Леопольд И.Х. «Домоводственная ручная книга...» (1790); Яценков Н. «Новейшая и полная поваренная книга...» (1791); «Дары природы каждому месяцу года в особенности свойственные» (пер. с фр. Фома Барсук Мойсеев, 1791); «Новый совершенный российский повар и кандитер...» (словарь, 1792); «Словарь Академии Российской» (т. 6, 1794); «Земледельческий, экономический и хозяйственный календарь на 1804 г.» (1804); «Источник здравия...» (извлек Пан. Сум., 1808); Альберт Б. «Парижский повар, или Поваренная книга...» (1829); Немов К. «Опытный повар, эконом, погребщик и кондитер...» (1829); Дюваль А. Л. (Корделли). «Новейший и совершенный парижский повар...» (1830); Степанов Г. «Полный кухмистер и кандитер...» (1834).

Ни в одном русском источнике этого времени нам не удалось найти «щуку с голубым пером». Появляется она только уже после смерти Левшина в компиляции Ив. Двигубского 1838 года – «Лексикон городского и сельского хозяйства2 (ст. «Щука»), напечатанной в тип. Селивановского, где печатался и Левшин: «Лучший вкус в щуках бывает в начале весны, когда имеют оне голубое перо» [Двигубский 1838: 109] – явная цитата из трудов Левшина. Следует отметить, что и у самого Левшина в раннем переводе «Естественной истории для детей» Г.Х. Раффа, выполненном в 1785 г., «щука с голубым пером» еще отсутствует, хотя главка о щуке в этом издании имеется. Может быть, Левшин (как и Державин или Хвостов) позаимствовал название весенней щуки из народной лексики? Тут на помощь нам приходит замечательная лингвистическая работа В.В. Усачевой «Славянская ихтиологическая терминология» [Усачева 2003]. В книге – классификация ихтионимов и словарь примерно на 9000 тыс. единиц из разных славянских языков с диалектными вариациями. И приходится снова удивиться. Словарь дает довольно определенный отрицательный ответ на вопрос, может ли «щука с голубым пером» быть конструкцией из народного лексикона какой-либо области или страны. Во-первых, находится всего два ихтионима с «пером» во всех славянских языках. Во-вторых, голубой – очень редкий цвет в ихтионимах, настолько, что Усачева даже не рассматривает его как группу. В-третьих, другой подобный ихтионим обозначает собственно рыбу (а не прилагается к названию) – болгарск. червено перо – «красноперка», а в русском языке подобного словосочетания не наблюдается в принципе. И «щука голубое перо» – это ведь щука перед нерестом, если верить Левшину, Аксакову или Сабанееву. Но дело в том, что нерестящихся рыб называют обычно либо по времени нереста / лова (напр., «лох успенский» – по празднику Успения, или «весенний судак», или «колосовой лещ» – когда колосится рожь), либо по месту, но такие наименования, как отмечает Усачева, единичны. В нашем случае мы имеем название по цвету плавников во время нереста – здесь, если верить словарю Усачевой, «щука с голубым пером» являет собой исключительный пример составного наименования, аналогов которому нет ни в русском, ни в каком-либо другом 37

Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус славянском языке. Думается, это говорит за то, что словосочетание имеет «искусственное» происхождение. Мы не стали опираться только на словарь Усачевой, но прибегли к опросу рыбаков (в одной из групп любителей рыбной ловли в интернете: [https://vk.com/prf60ru]). Спросили и у лично знакомых рыбаков. Никто из них не знал подобного выражения, и сам вопрос о голубых плавниках щуки вызывал недоумение и даже насмешку. В самом деле, если отвлечься от текстов, то голубых плавников у щуки не бывает – обычно, и в самое разное время года, они имеют желтый или оранжеватый оттенок разной степени интенсивности и светлоты, встречаются полосатые плавники – черно-желтые, даже черно-красные. На холоде черные полосы иногда приобретают синеватый оттенок, но этого явно недостаточно, чтобы дать щуке наименование «голубого пера», да еще с привязкой к сезону. Приведем свидетельство рыбака, который интересовался непосредственно «голубым пером»: Постарались и классики, однажды заметив, что крупная щука пахнет тиной, а самая вкусная — будто бы только молодая, да еще «голубое перо». За сорок лет я переловил немало щук в разных уголках европейской части бывшего Союза, ел эту рыбу и в ухе, и в жарехе, и приготовленную покорейски и никогда у меня не возникало сомнений в отменном ее вкусе. Однако термин «голубое перо» засел в памяти. Уж не знаю, что вдруг прагматика и естествоиспытателя Сабанеева потянуло на столь поэтическое сравнение, но в поисках этой самой «щуки – голубое перо» я приставал с расспросами ко многим своим знакомым и друзьям, но везде встречал лишь в лучшем случае недоумение. Как-то давно, сидя в избушке на Хобинском ручье, что приводит в озеро Воже, с Иваном Кузнецовым, вологодским толковым охотником и добычливым рыбаком, я теребил его разными вопросами, в том числе и о легендарной щуке, обладающей самым лучшим вкусом. Раскрасневшийся от чая Иван удивился: «Щука? Голубое перо? Возами ея лавливал, а вот такой не видал. Отступись! Это же рыб, а не попугайчик волнистый, что у меня лони из клетки улетел. Недолго он на воле-то чирикал…» С тех пор я сильно пересмотрел свое отношение к классикам, чего и вам от души советую. [http://fishx.org/rybalka-v-rossii/lovlya-khishhnoy-ryby-na-spinning]

Но как же быть со свидетельствами бывалых рыбаков XIX века – С.Т. Аксакова и Л.П. Сабанеева? Тут стоит задуматься, откуда им «щука с голубым пером» могла быть известна. Аксаков пишет во 2-м издании «Записок об уженьи» (1854), что после выхода первого издания он ознакомился с трудом Левшина «Книга для охотников до звериной и птичьей ловли», и цитирует из 4-го тома (1814) о выловленных самых старых и крупных щуках – со с. 487. На следующей, 488 странице, у Левшина говорится о щуке с голубым пером. И тут следует обратить внимание, что во втором издании «Записок» Аксакова «голубое перо» есть, а вот в первом издании 1847 г., когда он еще не прочел Левшина, оно отсутствует. Приведем две цитаты из 1-го и 2-го изданий книги Аксакова: 1) Щука средней величины, пойманная весною и даже летом, и сваренная на холодное прямо из воды, а не снулая, составляет прекрасное блюдо. [Аксаков 1847: 139]. 2) Щука средней величины, пойманная весною (тогда ее называют «щукою с голубым пером»), и даже летом, и сваренная на холодное прямо из воды, а не снулая, составляет не дурное блюдо. [Аксаков 1854: 234].

Напрашивается предположение (и вероятность велика), что именно из трудов Левшина заимствовал Аксаков «голубое перо». А Сабанеев в списке литературы по рыболовству указывает тот же труд Левшина, из которого заимствовал Аксаков, и еще – «Всеобщее и полное домоводство», в котором голубое перо тоже есть (см. выше) [Сабанеев 1994: 480]. И, конечно, Сабанеев указывает несколько изданий «Записок» Аксакова и охотничьих его рассказов, где есть и форма «щука – голубое перо» (см. «Полая вода и ловля рыбы в 38

Valla. №4(1-2), 2018. водополье», 1855) [Сабанеев 1994: 480-481, 489]. Т. е. Сабанеев мог опираться уже на двух авторов (не факт, что он задумывался, откуда заимствовал выражение Аксаков). Подытожим все сказанное. До Хвостова и Державина мы находим «щуку с голубым пером» только у В.А. Левшина. Левшин еще в пределах XVIII века упоминает ее многократно в разных изданиях. В иностранных источниках, в т. ч. тех, которые переводил Левшин, «голубых плавников» у щуки мы не находим. В народном лексиконе «щуки с голубым пером» тоже, по-видимому, не водится, да в природе голубых плавников у щуки и не встречается. Следуют два вывода: 1. Хвостов и Державин, скорее всего, позаимствовали «щуку с голубым пером» из хозяйственных работ Левшина, как это сделали и Аксаков, и Сабанеев. 2. Левшин это выражение не заимствовал, а изобрел самостоятельно. И не только изобрел, но последовательно использовал в каждой работе, где речь шла о щуке. Здесь мы расходимся с мнением О.Л. Довгий о происхождении державинской красавицы – она не была взята из рыбацкого или поваренного лексикона, но, напротив, была введена именно Левшиным и в поваренное дело, и в лексикон образованных рыбаков, какими были Аксаков и Сабанеев. Конечно, могли быть источники, инспирировавшие введение нового оборота. В первую очередь – наименование способа варки au bleu, «рыбу варить сине». «Голубосваренная щука» встречается в поэзии – например, у немецкого писателя Христиана Геллерта в басне Die Widersprecherin («Спорщица»), где предметом спора является Hecht (щука), которая nicht gar zu blau или же ist gar zu blau («недостаточно синяя» или же, наоборот, «совершенно синяя»). Левшин с баснями Геллерта был прекрасно знаком и некоторые даже переводил. Впрочем, перевода «Спорщицы» в «Нравоучительных баснях и притчах» Левшина (1787) не содержится, но переложение ее делал А.П. Сумароков. Может быть, способствовало и название Hornhecht, употребляющееся в немецком языке не только для февральских щук, но и для рыбы esox belone (сейчас обычно belone belone, по-русски – европейский сарган). Hornhecht весной подходит к берегам, тогда ее начинают ловить. У этой рыбы зеркальносеребристый цвет брюха, вообще все тело сильно зеркалит и на воздухе отражает окружающие цвета, в т.ч. небо, поэтому часто рыба выглядит совершенно голубой. В немецких описаниях голубоватый оттенок в ее цвете отмечается и нередко пишут еще о зеленоватом цвете костей, особенно проявляющемся после варки. А возможно, что Левшин придумал название по аналогии со сказочной «златоперой» щукой (в его собрании сказок таковая, правда, не упоминается). Но здесь мы вступаем в сферу весьма гипотетичных предположений. Как бы то ни было, «щука с голубым пером» впервые возникает именно у Левшина и только затем у других авторов. Видимо, честь изобретения этого выражения должна по праву принадлежать Василию Алексеевичу. Юдин К.П., г. Зеленоград Литература Аксаков 1847 – Аксаков С.Т. Записки об уженьи. – М., 1847. Аксаков 1854 – Аксаков С.Т. Записки об уженьи рыбы. 2-е изд. – М., 1854. Двигубский 1838 – Двигубский И. Лексикон городского и сельского хозяйства. – М., 1838. Т. 10. Довгий 2014 – Довгий О.Л. Щука с голубым пером // Русская речь. 2014. №3. С. 117120. [http://russkayarech.ru/files/issues/2014/3/117-120_Dovgii.pdf] – Доступ на 25.05.2018. Лаврентьева 1999 – Лаврентьева Е.В. Культура застолья XIX века. Пушкинская пора. – М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1999. Левшин 1789 – Левшин В.А. Хозяин и хозяйка. Ч. 1-8 (каждая в 2-х отд.). – М., 1789. 39

Юдин К.П. Щука с голубым пером: кулинарно-литературный казус Левшин 1795 – Левшин В.А. Всеобщее и полное домоводство, в котором ясно, кратко и подробно показываются способы сохранять и преумножать всякого рода имущества... Ч. 112. – М., 1795. Левшин 1828 (1808) – Левшин В.А. Поваренный календарь или самоучитель поваренного искусства. – СПб., 1808, 1828 (2-е изд.). Левшин 1814 – Левшин В.А. Книга для охотников до звериной, птичьей и рыбной ловли... Т.4. – М., 1814. Левшин 1816 – Левшин В.А. Повар королевский или новая поварня... Т. 1-3. – М., 1816. Новейший и совершенный русский повар 1811 – Новейший и совершенный русский повар и приспешник... – СПб., 1811. Осипов 1790 – Осипов Н.П. Старинная русская хозяйка, ключница и стряпуха... – СПб., 1790. Сабанеев 1994 – Сабанеев Л.П. Указатель русской литературы по рыболовству и рыбоводству // Сабанеев Л.П. Собр. соч. в 8 томах. – М.: Физкультура и спорт, 1994. Т. 3. С. 480-512. Сазонов 2011 – Сазонов А. Русская кулинарная книга. Кушать подано! – М.: АСТ, 2011. Синьковский 1802 – Синьковский А. Сельский и деревенский житель или эконом. – М., 1802. Словарь 1788 – Левшин В.А. Словарь ручной натуральной истории. Т. 1-2. – М., 1788. Словарь 1795 – Левшин В.А. Словарь поваренный, приспешничий, кандиторский и дистиллаторский... Т. 1-6. – М., 1795-1797. Усачева 2003 – Усачева В.В. Славянская ихтиологическая терминология. – М.: Индрик, 2003. Флорини 1760 – Флоринова экономия в девяти книгах состоящая... сокращенно переведена Сергеем Волчковым. 2-е изд. – СПб., 1760. Florini 1705 – Florini, F. Ph. Der Kluge Und Rechts-verständigen Haus-Fatters. Nürnberg. 1705. Bd. 8. Germershausen 1782 – Germershausen, Ch. F. Die Hausmutter in allen ihren Geschäften. Leipzig, 1782. Bd. 1. Liger 1777 – Liger, Louis. La nouvelle maison rustique, ou Économie générale de tous les biens de campagne... Paris, 1777. T. 2.
 Аннотация Статья возникла как опыт комментария к выражению «щука с голубым пером», встречающемуся у русских авторов XVIII-XIX вв. Это выражение особенно активно использовалось В.А. Левшиным, в том числе в его переводах кулинарной литературы. Знакомство с оригиналами показывает, что в них упоминание «голубого пера» отсутствует. Ключевые слова XVIII в.; В.А. Левшин; история перевода; кулинарные книги; пища; рыба; щука с голубым пером Сведения об авторе Юдин Константин Павлович, г. Зеленоград, независимый исследователь. e-mail: [email protected] 




40

Valla. №4(1-2), 2018.

Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Генеалоги XVIII-XIX вв. исследовали преимущественно происхождение лиц и родов по мужской линии, что объясняется наследованием власти, владений, титулов в большинстве стран Европы именно по ней. С XX века наблюдается повышенный интерес к потомству по женской линии, поиск предков, составление восходящих генеалогий [Kekulé von Stradonitz 1898-1904; Brandenburg 1937, 1943; Paget 1977; Hlawitschka 2006-2013; Wolf 2010 etc.]. В российской генеалогии эта область развита слабо (лишь в недавнее время появились работы Ф.Б.Успенского и А.Ф. Литвиной по реконструкции матримониальных связей и родословных по женской линии Рюриковичей). Связано это с тем обстоятельством, что в основном источнике русской дворянской генеалогии до XVIII в. – родословцах, как официальных, так и частных – почти нет упоминаний о жёнах и дочерях лиц, включённых в родословие. Академик С.Б. Веселовский так объясняет это явление: Основной целью родословных заметок… был учет родичей для служебных и местнических счетов. Поэтому родословия заключали только лиц мужского пола. Женские имена встречаются очень редко, случайно, иногда, быть может, для того, чтобы указать на свойство с другой боярской или княжеской фамилией, иногда чтобы не забыть своего права на родовую вотчину, переходящую в женскую линию. [Веселовский 1969: 21]

Когда неизвестны жёны, матери, составление восходящих родословных лишается смысла: они превращаются в перечисление мужских предков по отцовской линии. Видимо, отсутствием традиции объясняется тот факт, что в отечественной литературе недостаточно разработок восходящих генеалогий и тех исторических лиц, для которых это вполне осуществимо. В частности, это касается и последнего императора России Николая II (впрочем, в 2011 г. издана книга К. Рыжова «Дом Романовых в семье европейских династий» с восходящей родословной Николая II; речь о ней пойдёт далее). В своё время бытовало «обвинение» членов Дома Романовых в том, что «у них нет ни капли русской крови», что «все они – немцы». Не говоря уже о том, что национальная принадлежность определяется не «кровью», здесь следует учитывать следующие обстоятельства. Права и обязанности членов правящей династии регулировались «Учреждением о Императорской Фамилии», принятом при Павле I и вошедшим в состав Основных законов Российской империи. 20 марта 1820 г. император Александр I издал манифест по случаю официального расторжения брака Цесаревича и Великого князя Константина Павловича, брата императора. Среди прочего, в манифесте объявлялось: Мы признаем за благо… присовокупить к прежним постановлениям об Императорской Фамилии следующее дополнительное право: если какое лице из Императорской Фамилии вступит в брачный союз с лицем, не имеющим соответствованного достоинства, т.е. не принадлежащим ни к какому Царствующему или Владетельному Дому, в таком случае Лице Императорской Фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих Членам Императорской Фамилии и раждаемые от такового союза дети не имеют права на наследование Престола. [ПСЗ 1830: 130]

Это дополнение, несомненно, было вызвано твёрдым намерением Константина Павловича жениться на графине Жанетте Грудзинской, но, независимо от причин, оно было включено в «Учреждение о Императорской Фамилии» и сохраняло силу до конца существования монархии в России (см., например, [СЗ 1912: 3, ст. 36]). Поскольку в России никаких «Царствующих или Владетельных Домов», кроме Романовых не было, невест и женихов для его членов приходилось искать за рубежом. Кроме того, существовало положение, что до брака невеста должна была принять православную веру [там же: 13, ст. 185]. Католики отказывались менять вероисповедание, представители 41

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе различных ветвей протестантизма соглашались. Вот почему среди императриц и Великих княгинь не было австрийских, французских, испанских, итальянских принцесс, а только гессенские, вюртембергские, баденские и прочие немецкие принцессы, редко – датские и других стран. Но все правящие династии Европы переплетены брачными связями, поэтому Николай II являлся потомком и Габсбургов, и Капетингов (через Бурбонов), и Ягеллонов, и Стюартов и т. д. Вместе с тем среди его предков были и невладетельные роды. Произошло это от неравнородных браков представителей владетельных Домов; такие браки имели место практически во всех династиях. Уже в 4-м колене предков Николая II появляется Фридерика фон Шлибен, дочь невладетельного графа; в 5-м колене таких предков уже 5, в 6-м – 11, в 7м – 23. С каждым поколением число их увеличивается в геометрической прогрессии, тогда как число реальных предков из владетельных Домов относительно уменьшается из-за многократного появления в родословной одних и тех же лиц, что объясняется родственными браками их потомков по различным линиям. Ниже будут рассмотрены некоторые линии таких предков императора Николая II, но прежде небходимо сделать предварительные «технические» замечания. В генеалогии существует два вида родословных: нисходящая и восходящая. Первая включает в себя потомков какого-либо лица – по мужской, женской линиям или по обеим. Восходящая содержит непосредственных предков лица, для которого родословная составляется. Основанием её служит тот непременный факт, что каждый человек имеет отца и мать; те, в свою очередь, также имеют родителей и т.д. Ещё в конце XVI в. австрийский генеалог М. Айтцинг (Эйтцингер) предложил простую и наглядную форму восходящей генеалогии и систему нумерации предков: 4 дед (1) 2 отец 5 бабка (1) 1 NN 6 дед (2) 3 мать 7 бабка (2)

После долгого забвения её возобновил испанский генеалог XVII в. Х. де Соса, она применяется по сей день под имененем системы Соса-Страдоница; номера предков называются номерами (числами) Соса. Как видно из схемы, все мужчины имеют чётный номер, женщины – нечётный. Номер жены всегда больше номера мужа на единицу. Номер отца всегда равен удвоенному номеру сына или дочери. Такая система позволяет легко прослеживать как предков, так и потомков любого лица, включённого в родословную. Например, лицо под номером 500 имеет отца с номером 1000 (500х2) и мать № 1001 (1000+1); дедом по матери его является № 2002 (1001х2), бабкой – № 2003 и т.д. Ребёнок № 500 – сын (чётный номер) № 250, внучка (нечётный номер) – № 125, жена № 124 (125-1) и т.д. Важным свойством системы является возможность без нарушения её включать новоразысканных предков: для пока неустановленных просто не заполняется строка соответствующего номера. При этом чётко видны пробелы в генеалогии. Сколь важно соблюдение этих простых правил, показывает упоминавшаяся книга К. Рыжова. В ней автор пронумеровал в последовательном порядке только немногих известных ему предков Николая II, что сильно усложняет поиск по книге предков и потомков лица. Но, 42

Valla. №4(1-2), 2018. главное, это лишает возможности добавлять в родословную новоустановленных лиц: попытки сделать это безнадёжно запутывают нумерацию. По этой причине немалый авторский труд лишён научного интереса. Как видно из схемы, число предков в каждом новом поколении удваивается. Если считать 1-м коленом родителей, то количество предков в колене N равно 2n; число всех предков по колено N включительно будет составлять 2n+1-2. Такой быстрый рост количества предков порождает т. н. «генеалогический парадокс». В самом деле, в 10-м колене каждый человек имеет 210 = 1024 предка; в 20-м – более миллиона, в 30-м – гораздо более миллиарда. В генеалогии принято считать на 100 лет 3 поколения (4 – по женской линии). Таким образом, всего 1000 лет назад каждый живущий сейчас человек (кроме единокровных братьев и сестёр) имел свыше миллиарда предков, что невозможно. Объяснением этого парадокса являются родственные браки, когда муж и жена по разным линиям происходят от одного предка, который многократно начинает повторяться в генеалогии под разными номерами. Восходящая генеалогия Николая II наглядным образом доказывает это. В следующей таблице приведены данные о численном составе его предков по коленам.1 колено I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII всего

общее 2 4 8 16 32 64 128 256 512 1024 2048 4096 8190

числолиц не повторяющихся повторяющихся 2 (100%) 0 4 (100%) 0 8 (100%) 0 16 (100%) 0 27 (84,4%) 5 (15,6%) 42 (65,6%) 22 (34,4%) 77 (60,1%) 51 (39,9%) 129 (50,4%) 127 (49,6%) 192 (37,5%) 317 (61,9%) 284 (27,7%) 731 (71,4%) 373 (18,2%) 1642 (80,2%) 544 (13,3%) 3429 (83,7%) 1698 (20,7%) 6324 (83,7%)

неустановленных 0 0 0 0 0 0 0 0 3 (0,6%) 9 (0,9%) 33 (1,6%) 123 (3,0%) 168 (2,0%)

Как видно из таблицы, уже в 12-м колене число повторяющихся предков составляет почти 84% и в шесть раз превышает число неповторяющихся. Например, представители королевского Датского Дома фигурируют в пределах 12 поколений 291 раз, тогда как число лиц составляет всего 25. Весь Дом Романовых XIX-XXI веков происходит от второго брака императора Павла I с принцессой Вюртембергской Софией-Доротеей (императрица Мария Фёдоровна, 17591828). Она была дочерью Фридриха-Евгения (1732-1797), в 1795 г. ставшего правящим герцогом Вюртемберга, и сестрой Фридриха I Вильгельма (1754-1816), получившего в 1803 г. статус курфюрста, а в 1805 г. – короля Вюртемберга. Матерью императрицы Марии Фёдоровны была принцесса из Бранденбург-Шведтской ветви Дома Гогенцоллернов, а бабкой (женой деда, герцога Вюртембергского Карла I Александра) – принцесса Мария-Августа фон Турн-унд-Таксис (Thurn und Taxis). Эта линия предков императора Николая II выглядит следующим образом: Павел I (предок IV-16) + Мария Фёдоровна (IV-17) ← Фридрих-Евгений Вюртембергский (V-34) ← Карл I Александр Вюртембергский (VI-68) + Мария-Августа фон Турн-унд-Таксис (VI-69) ← Ансельм-Франц, князь фон Турн-унд-Таксис (VII-138) + МарияЛюдовика, принцесса фон Лобковиц (VII-139) ← Фердинанд-Август, князь фон Лобковиц (VIII-278). 1

Здесь и далее использованы результаты неопубликованного исследования автора «Предки императора Николая II. Колена I-XII».

43

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Фердинанд-Август, 3-й имперский князь фон Лобковиц (1655-1715), принадлежал к одному из знатнейших и богатейших родов Австрийской монархии. Это чешский по происхождению род; имя von Lobkowitz – онемеченная форма чешской фамилии z Lobkovic / Lobkovicz (Lobkovicové), происходящая от названия владения Лобковице (ныне – часть города Нератовице, севернее Праги). Оно было даровано в начале XV в. чешским королём Вацлавом IV Микулашу Бедному из Уезда (Mikuláš Chudý z Újezda, † 1435), который верно служил ему, занимая должность секретаря земского суда в Кутной Горе. В 1417 г. он получил пост, называемый nejvyšší písař královský (руководитель королевской канцелярии); помимо прочего, эта должность принесла ему рыцарское звание. Верно служил Микулаш и преемнику Вацлава IV – Сигизмунду. Королевские пожалования, собственные приобретения сделали его к концу жизни одним из богатейших людей Чехии. Последующее могущество рода побудило льстецов создать легенду о происхождении Лобковичей от древних князей Чехии IX в., но источники называют среди предков Микулаша только отца – Мареша (Мартина) из Уезда, жившего во 2-й половине XIV в. [Gavenda 2008: 10]. Два сына Микулаша дали начало двум главным линиям рода: Микулаш II стал родоначальником Гасиштейнской (Hasištejnska vĕtev) (о ней см. [Gavenda 2008: 1033]), Ян I Попел – линии Попелов из Лобковиц (Popelové z Lobkovic). Оба брата в 1459 г. получили титул имперских баронов (Reichsfreiherr). В XVI в. старшая ветвь Гасиштейнской линии обосновалась в Саксонии; она существовала ещё в середине XX в. Линия Попелов разделилась на несколько ветвей; старшие получили титул имперских графов в 1635 и 1670 гг., но пресеклись в начале XVIII в. Наибольшую известность имела самая младшая ветвь – Хлумецкая (Chlumecká vĕtev), основанная внуком Яна I Попела – Ладиславом II (Ladislav II Popel z Lobkowicz, 1501-1584), высочайшим гофмейстером Чешского королевства. Его сын Зденек-Войтех (Zdenĕk Vojtĕch, 1568-1628) – самый выдающийся представитель рода. Уже в возрасте 23 лет Зденек-Войтех стал членом Имперского надворного совета (одного из высших судебно-административных органов империи). В 1592-95 гг. он выполняет важные дипломатические поручения при дворах немецких правителей, в Мадриде, Парме и Венеции. В 1599 г. он становится Высочайшим канцлером Чешского королевства, оставаясь на этом посту до конца жизни. Это было очень сложное время открытого противостояния сословий Австрии, Венгрии и Чехии с императором Рудольфом II (одновременно королём Чехии и Венгрии). Зденек-Войтех являлся вождём католической партии (в противовес протестантскому большинству) и верным сторонником императора, который был вынужден отказаться сначала от Австрии и Венгрии, а в 1611 г. – и от Чехии. При преемниках Рудольфа II – Матиасе и Фердинанде II – Зденек-Войтех сохранил свой пост и влияние. Верность Габсбургам была вознаграждена: в 1623 г. он становится имперским князем; несколько раньше (1620 г.) король Испании делает его рыцарем Ордена Золотого руна (впоследствии членами этого самого аристократичного в Европе Ордена стали ещё 16 представителей рода) [Marek 2011: 66-69]. Единственный сын и наследник Зденека-Войтеха – Вацлав-Эусебий (1609-1677) – фельдмаршал, президент Имперского военного совета (1652), президент Имперского тайного совета (премьер-министр, 1669; его биографию см. [Wolf 1869]). В 1646 г. он купил герцогство Саган в Силезии (польск. Księstwo żagańskie, немецк. Herzogtum Sagan, ныне Жагань в Любушском воеводстве в Польше). Его потомок Йозеф-Франтишек, 7-й князь (1772-1816), продал герцогство в 1786 г., а в 1789 г. получил от императора титул герцога Роуднице (Herzog von Raudnitz, vévoda z Roudnice). Йозеф-Франтишек прославился как меценат, он был другом и покровителем Л. ван Бетховена, посвятившего ему многие свои произведения. Сыновья его основали три ветви старшей линии потомков Зденека-Войтеха, существующие по сей день. Младшая линия, основанная братом 4-го князя, также существует поныне; из неё происходил Йозеф (1724-1802), бывший в 1764-1777 гг. послом Австрии в России. 44

Valla. №4(1-2), 2018. Генеалогию рода см. [Balbin 1770: раздел ‘Lobkowicz’ (пагинация отсутствует); Hormayr 1830: 219-285]. Биографические справки о нескольких десятках представителей рода и литературу о нём см. [Wurzbach 1866: 307-349]. Упомянутый выше Фердинанд-Август, князь фон Лобковиц (предок VIII-278), был внуком Зденека-Войтеха (X-1112) и Поликсены из Пернштейна (Polyxena z Pernšteina, 15661642). В табл. 1 приведена восходящая генеалогия Поликсены, из которой виден «интернациональный» состав её предков. По отцовской линии среди них моравский род Пернштейнов, чешские (из Либлиц и из Шелмберка; последний род не следует путать с родами фон Шелленберг в Швабии и Саксонии), немецкий – фон Плауен. Этот род одного происхождения с владетельными (по 1918 г.) князьями Рейсс цу Грейц и Рейсс цу Гера (Reuß zu Greiz, Reuß zu Gera). По материнской линии предками Поликсены были испанские роды де Мендоса и Брисеньо, португальский да Сильва, хотя последний происходит от королей Астурии и Леона и имеет испанскую линию. Брак Поликсены со Зденеком-Войтехом Лобковичем для неё – второй; в первом (1587 г.) мужем её был Вилем из Рожмберка (Vilém z Rožmberka / Wilhelm von Rosenberg, 15351592) – представитель одного из знатнейших и влиятельнейших родов Чехии, высочайший бургграф Чешского королевства (nejvyšši purkabi Českého královstvi, 1570-92), кандидат на польский престол в 1575 г. Детей в этом браке не было. Обстоятельное жизнеописание Поликсены на фоне эпохи см. [Ryantova 2016]. Род Пернштейнов известен с XII в. В документе удельного князя в Брно Вацлава от 1174 г. упоминается Готарт (Hotart), а в грамотах 1203 и 1208 гг. – Штепан из Медлова, сын Готарта. В 1218 г. Штепан именуется «бароном», т.е. членом панского рода. Он был бургграфом (purkrabi) замков Девине и Микулова. Младший сын его Штепан II уже именовался «из Пернштейна». Сыновья Штепана II основали ветви якубовскую и пернштейнскую; первая угасла в начале XV в. Основатель второй – Филип из Медлова – в конце XIII в. был высочайшим коморником Моравии (nejvyšši komornik moravský – распорядитель княжеского хозяйства и казны). Потомки его занимали важные посты в земском управлении и увеличивали владения. Внук Филипа Вилем I († 1422) был земским гетманом Моравии, сын последнего Ян († 1475) в 1473 г. назначен сеймом одним из 4-х управителей маркграфства. Земским гетманом был и один из сыновей Яна. Другой его сын – Вилем II (1435-1521) – значительно расширил владения, приобретя немало их в Чехии; он был одним из самых влиятельнейших лиц королевства, занимал посты высочайшего моравского коморника (1475-87), высочайших маршалка (1483-90) и гофмейстера (1490-1514) Чешского королевства. Последний пост он оставил добровольно, добившись назначения на него младшего сына. Тот умер бездетным, и владения рода сосредоточились в руках его старшего брата Яна IV (1487-1548), недаром получившего прозвище «Богатый». Подобно предкам, он имел большое влияние на ход дел как в Моравии, так и во всём Чешском королевстве. Трижды он занимал высшую в Моравии должность – земского гетмана, был активным участником борьбы чешских сословий против абсолютистской политики императора и короля Чехии Фердинанда Габсбурга. Из трёх сыновей Яна старший и младший не оставили потомства, и наследство досталось среднему – Вратиславу II (1530-1582). Правда, наследство оказалось урезанным из-за распродажи части имений братьями, но всё равно Вратислав оставался одним из богатейших панов Чехии. С 13 лет Вратислав находился при императорском дворе на службе у сыновей императора Фердинанда I; со старшим из них – будущим императором и королём Чехии Максимилианом II – у него сложились дружеские отношения. Вратислав сопровождал Максимилиана в Испанию, где тот женился в 1548 г. на своей двоюродной сестре, дочери императора Карла V, и оставался с ним здесь несколько лет, т.к. Карл V назначил Максимилиана своим наместником в Кастилии. Здесь Вратислав принял католичество – прежде, как все его ближайшие предки и родственники, он исповедовал 45

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе чешский вариант протестантизма. В отличие от отца, Вратислав был преданным сторонником Габсбургов. Максимилиан неоднократно поручал Вратиславу дипломатические миссии; так, в 1554 г. последний присутствовал на свадьбе будущего короля Испании Филиппа II с королевой Англии Марией Тюдор в качестве представителя Максимилиана. В 1556 г. Вратислав стал – первым среди чешской знати – рыцарем Ордена Золотого руна. В 1562 г. Максимилиан назначил Вратислава шталмейстером своего двора; став в 1564 г. королём Чехии (и в том же году – императором), он поручил Вратиславу пост высочайшего канцлера Чешского королевства (1566), на котором Вратислав оставался до конца жизни. С детства находясь при императорском дворе, Вратислав привык к роскошной жизни, благо семейное богатство позволяло на первых порах её вести. Он содержал собственный двор, обслуживаемый несколькими десятками человек, заказывал для него хозяйственную утварь в Германии и Италии, коллекционировал дорогое оружие и т.п. Став единоличным владельцем семейного наследства, он предпринял реконструкцию ряда замков и строительство дворцов, для чего приглашались итальянские зодчие; так в Чехии появились первые дворцы ренессансной архитектуры [Šic 2012: 24-25; Ryantova 2016: 58-63]. Из-за такого образа жизни Вратислав получил прозвище «Великолепный» (Nádherný). Но всё это требовало больших затрат, и уже в 50-х годах XVI в. начали ощущаться финансовые трудности, вынуждавшие Вратислава брать кредиты и продавать часть имений. Проблемой стало и то обстоятельство, что Вратислав имел 8 дочерей, и устройство их брачных дел требовало выплаты соответствовавшего его положению приданого. Видимо, это обстоятельство играло не последнюю роль в согласии родителей на отъезд двух дочерей в Испанию вместе с вдовствующей императрицей в 1581 г. [Marek 2012: 12]. К концу его жизни, несмотря на денежную помощь Максимилиана, он был обременён долгами. В 1555 г. Вратислав женился на Марии-Максимилиане Манрике де Лара (Manrique de Lara, 1531-1608), происходившей из древнего испанского рода де Мендоса (см. о нём ниже). Она была придворной дамой жены Максимилиана II – Марии Испанской, прибывшей с ней к императорскому двору, где с ней и познакомился Вратислав. Брак одного из могущественнейших вельмож Чехии с испанкой, истовой католичкой, лежал в русле проводимой императором Фердинандом политики рекатолизации его Чешского королевства и был им одобрен; значение, которое император придавал этому браку, было подчёркнуто присутствием его и его младшего сына Карла Штирийского на крестинах первого ребёнка Вратислава и Марии-Максимилианы – дочери Йоганки (Хуаны) в 1556 г. Женитьба Вратислава положила начало целой серии браков чешско-австрийского дворянства с представителями испанской аристократии. В браке родилось 20 детей, из них до зрелого возраста дожили 2 сына и 8 дочерей (о семье Вратислава см. [Ryantova 2016: 20-39]). Младший сын стал священником и умер молодым. Наследником Вратислава стал Ян V (1561-1597). Он был долгожданным сыном: до него родились 4 дочери; крестил его архиепископ Пражский, восприемником был эрцгерцог Карл Штирийский. Родители предназначали ему службу при императорском дворе, по примеру отца, но Ян мечтал о карьере полководца. Занятость отца по службе не позволяла ему передать сыну навыки управления разбросанными в Чехии и Моравии имениями семьи. Став после неожиданной смерти Вратислава их хозяином, Ян оказался неподготовленным к этой роли. Между тем необходимо было погашать отцовские долги. Предпринятые попытки хозяйствования успеха не принесли, и проблемы пришлось решать за счёт новых кредитов и продажи имений. Несмотря на это, в осуществление мечты он за свой счёт сформировал полк и воевал в Нидерландах на стороне испанцев. Славы он не снискал, а содержание полка окончательно подорвало финансовые дела, так что Ян вынужден был закладывать фамильные драгоценности матери и сестры Поликсены. Погиб он в бою, сражаясь с турками. 46

Valla. №4(1-2), 2018. По настоянию матери, Ян женился на своей двоюродной сестре Анне-Марии Манрике де Лара, дочери брата матери Хуана. От неё он имел трёх дочерей, из которых одна умерла в детстве, и сына Вратислава-Эусебия. Последний, как и отец, избрал военную карьеру и был убит в одном из сражений Тридцатилетней войны в 1631 г., будучи холостым и бездетным. С ним пресёкся в мужском потомстве род Пернштейнов. Последней представительницей его стала сестра Вратислава-Эусебия – Фребония, которой тот завещал остатки владений рода, а она, умершая незамужней в 1646 г., завещала их двоюродному брату, сыну Поликсены Вацлаву-Эусебию Лобковичу (см. выше). О последних Пернштейнах см. [Kopicka 1997; Vařeka 2015]. Как уже говорилось, у Вратислава и Марии-Максимилианы было 8 дочерей; две стали монахинями, остальные были выданы замуж. Показательна «география» их браков: Германия, Италия, Испания; в Чехии осталась только Поликсена. Альжбета (Элишка, Изабелла / Alžbéta, Eliška, Isabella, 1557-1610) стала женой Альбрехта, имперского графа Фюрнстенберга (1557-1599); их потомки в 1716 г. получили титул имперских князей и существуют поныне. Магдалена (Ипполита) была замужем за графом Шипьоне Пикколомини (Scipione Piccolomini, † 1608) из известного итальянского рода, давшего католической церкви пап Пия II и Пия III; детей у неё не было. Франтишка (Франческа) стала второй женой Андреа-Маттео Аквавива д′Арагона (Andrea Matteo Acquaviva d’Aragona, † 1635), 2-го князя ди Казерта в Италии (его 3-й женой была племянница Франтишки – Марта-Полиссена фон Фюрстенберг, дочь её сестры Альжбеты); брак бездетен. Самая младшая дочь – Бибиана (Маргарита, 15791616) – вышла за Франческо Гонзага, князя ди Кастильоне (Francesco Gonzaga, Principe di Castiglione, 1577-1616), представителя рода Гонзага, владевшего в 1328-1708 гг. Мантуей (герцоги с 1530 г.), Монферратом, Гуасталлой, Невером (во Франции). Её потомство в мужской линии прекратилось со внуками. В 1581 г. две дочери Вратислава и Марии-Максимилианы – Йоганка (Хуана) и Луиза – уехали в Испанию, сопровождая вдову императора Максимилиана II, решившую вернуться на родину. Здесь Луиза в 1584 г. стала монахиней в монастыре, где жила вдовствующая императрица. Сёстры вели активную переписку с другой сестрой – Поликсеной, и её мужем Войтехом-Зденеком Лобковичем. Они стали ценными информаторами последнего о политических планах мадридского двора. Родственные связи широко использовались тогда для получения конфиденциальной информации как Мадридом, так и Веной [Marek 2011: 7076; Marek 2012: 22-29]. Йоганка (Хуана) в 1582 г. была выдана замуж за представителя побочной ветви арагонского королевского рода Фернандо де Арагон-и-де Гурреа, 5-го герцога де Вильяэрмоса (Fernando de Aragón y de Gurrea, V Duque de Villahermosa, 1546-1592). Отец Фернандо – Мартин (1525-1581) – был внуком Хуана де Арагон, 2-го графа Рибагорсы и 1-го герцога де Луна, внебрачного сына Алонсо де Арагон, который, в свою очередь, был внебрачным сыном короля Арагона Хуана II (см. табл. 2). Хуан II сделал Алонсо графом Рибагорсы (1469) и герцогом де Вильяэрмоса (1476). Последний титул наследовал законный сын Алонсо, умерший без законного потомства, и титул перешёл к внуку Алонсо по дочери – Фердинандо Сансеверино, итальянскому князю ди Салерно. Фердинандо в 1552 г. перешёл на сторону французского короля, с которым воевал император (и король Испании) Карл V, вследствие чего владения Фердинандо были конфискованы. В 1558 г. король Филипп II передал титул герцога де Вильяэрмоса двоюродному племяннику Фердинандо – Мартину, ставшему 4-м герцогом (Мартин был четвероюродным братом Филиппа II). Отец Мартина – Алонсо-Фелипе, 2-й герцог де Луна (1487-1550) – известен как представитель раннего испанского Ренессанса. Ему принадлежит ряд прозаических и стихотворных произведений. Мартин унаследовал его поэтический дар, но прославился как меценат, собиратель античных и современных произведений искуства; из его произведений наиболее значительное – «Рассуждения о медалях и древностях» (переиздание в 1902 г., 47

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе репринт последнего – 2003 г.). Биографию Мартина и описание его коллекций см. [Alipio Morejón Ramos 2009] См. о нём также [Moreton 1915]. Первой женой Мартина, матерью 5-го герцога Фернандо, была Луиза де Борха-иАрагон (1520-1560). Она приходилась мужу четвероюродной сестрой и была двоюродной племянницей императоров Карла V и Фердинанда II (см. табл. 2). Отцом её был Хуан II де Борха, 3-й герцог де Гандия, дедом – Хуан I, 2-й герцог де Гандия, внебрачный сын папы Римского Александра VI Борджиа, происходившего из испанского рода де Борха (de Borja). Матерью Луизы была внебрачная дочь Алонсо де Арагон, архиепископа Сарагосы, внебрачного сына короля Арагона и Кастилии Фердинанда Католика (биографии Луизы см. [Nonell 1892; Morte Garcia 2009]). Таким образом, Фернандо – муж Хуаны Пернштейнской – и по отцу, и по матери происходил от Хуана II, короля Арагона. В 1591 г. в Арагоне вспыхнуло восстание против короля Испании Филиппа II; оно было вызвано мерами последнего по ограничению вольностей, которыми традиционно пользовались местные органы власти. В этом восстании оказался замешан и Фернандо; он был заключён в тюрьму, где вскоре и умер, титулы его и владения были конфискованы. Спустя три года по ходатайству вдовствующей императрицы, сестры Филиппа II, чьей придворной дамой была до замужества Хуана Пернштейнская, Фернандо был реабилитирован и Хуана получила владения мужа. Но титул 6-го герцога де Вильяэрмоса был передан брату Фернандо – Франсиско (1551-1622), после смерти которого перешёл к единственной дочери Хуаны и Фернандо – Марие-Луизе († 1663), ставшей 7-й герцогиней де Вильяэрмоса. Мужем Марии-Луизы был её троюродный брат Карлос де Борха-и-Арагон (1580-1647), 2-й граф ди Фикальо (см. табл. 2). Он был внуком брата Луизы де Борха-и-Арагон, бабки Марии-Луизы – св. Франсиско де Борха-и-Арагон, 4-го герцога де Гандия (1510-1572). Франсиско вступил в 1551 г. в орден иезуитов и стал в 1565 г. его генералом, в 1670 г. был канонизирован. Его второй сын Хуан (1533-1606) получил португальский титул графа ди Фикальо (в 1580-1640 гг. Португалия принадлежала Испании). Четвёртым сыном последнего и был муж 7-й герцогини де Вильяэрмоса – Карлос. Известный испанский исследователь жизни и творчества Сервантеса Х.-А. Пельисер (Juan Antonio Pellicer, 1738-1806) в своих комментариях к «Дон Кихоту» утверждает, что герцогская чета, у которой гостил Дон Кихот – Мария-Луиза и Карлос, герцоги де Вильяэрмоса. Их старший сын и наследник Фернандо, 8-й герцог де Вильяэрмоса, 3-й граф ди Фикальо (1613-1665), женился на родной тётке – дочери упоминавшегося Франсиско, 7-го герцога – Хуане-Луизе, 3-й графине де Луна († 1652). Их сын Карлос II, 9-й герцог, умер в 1692 г., оставив лишь внебрачную дочь-монахиню. С ним прекратилось потомство Хуаны Пернштейнской. Вернёмся к жене Вратислава из Пернштейна – Марии-Максимилиане Манрике де Лара (предок XI-2227). Мария-Максимилиана принадлежала к одному из знатнейших и могущественнейших родов средневековой Испании – де Мендоса (de Mendoza). Крупнейший испанский генеалог Л. де Саласар-и-Кастро (Luis de Salazar y Castro, 1658-1734) производил этот род от суверенных владетелей Бискайи IX в. (Señores Soberanos de Vizcaya, на севере Испании) [Salazar y Castro 1716: 563, 567]. Такое происхождение признавалось и последующими исследователями [Arteaga y Falguera 1940: I, 11-12; Gutierrez Coronel 1946: I, 69 (книга написана в 1771 г.)]. Испанский историк Х.А. Льоренте (Juan Antonio Llorente, 1765-1823), автор известной «Критической истории испанской инквизиции», выводил династию владетелей Бискайи (т.е. и род де Мендоса) от брата короля Астурии Аурелио († 774) [Llorente 1808: 444-450]. Предложенная в конце XIX в. версия происхождения сеньоров Бискайи от герцогов Аквитании VII-VIII вв. [Jaurgain 1898: II, 1-3, 5-8, 174-186] не получила признания [Poupardin 48

Valla. №4(1-2), 2018. 1899: 503-504; Fritz 2008: 116, и др.]. По источникам род де Мендоса прослеживается с XI в. [Belén Sánchez Prieto 2001: 19]. Род разделился на два десятка ветвей. Самой известной была старшая, представитель которой Иньиго Лопес де Мендоса (1398-1458) – один из богатейших и влиятельнейших людей Кастилии того времени, известный поэт – получил в 1445 г. титул маркиза де Сантильяна (de Santillana). Его сын стал в 1475 г. герцогом дель Инфантадо (del Infantado). Этот титул внесён в перечень 25 грандов Испании, установленный в 1520 г. императором Карлом V (Карлос I Испанский); позднее, с разделением грандов на 3 класса, эти 25 титулов были выделены в рязряд древних грандов 1-го класса (Grandes de la primera clase y antigüedad). Ветвь пресеклась в мужском потомстве в 1601 г. Историю и генеалогию её см. [Arteaga y Falguera 1940]. Ценный материал о ней содержится также в [Layna Serrana 1942: IIII]. Из других ветвей: маркизы де Монтескларос (de Montesclaros), угасла в 1628 г.; графы де Тендилья (de Tendilla, с 1468 г.) и маркизы де Мондехар (de Mondejar, с 1512 г.), прекратилась в 1656 г.; графы де ла Корунья (de la Coruña, 1466), пресеклась в 1646 г.; графы де Приего (de Priego, 1465), закончилась в 1619 г., и др. К XVIII в. пресеклись почти все ветви рода; в 1720 г. прекратилась в мужском потомстве ветвь сеньоров де Корсана (de Corzana), в 1761 г. – сеньоров де Юнгера (de Yunguera). В 1791 г. угасла последняя ветвь – итальянских маркизов ди Дезио (речь о ней пойдёт ниже). Таким образом, испанский род де Мендоса прекратился в конце XVIII в. Генеалогию испанского рода де Мендоса см. [Imhof 1712: 175-210; Moreri 1759: 437448; Gutierrez Coronel 1946]. В XIII в. один из членов рода обосновался в Португалии и стал предком рода Фуртаду ди Мендо(н)са, впоследствии – ди Мендоса (Furtado de Mendo(n)ça, de Mendoça). Род имел титулы графов ди Вали ди Рейш (de Vale de Reis, с 1628 г.), ду Риу Гранди (do Rio Grande, 1689 г.), ди Азамбужа (de Azambuja, 1763 г.), маркизов (с 1799 г.) и герцогов (с 1862 г.) ди Лоле (de Loulé). Этот род существует поныне как ветвь графов ди Мосамедиш (de Mossâmedes). См. о нём [Caetano de Sousa 1755: 586-599; Braamcamp Freire 1930: 168-173; Alão de Morais 1946: 434-463]; генеалогию португальского рода Фуртаду ди Мендоса см. [Felgueiras Gayo 1940: 43-66]. Мария-Максимилиана, принадлежа к роду де Мендоса, носила фамилию Манрике де Лара. Дело в том, что сравнительно поздно появившиеся в Испании фамилии не были устойчивыми. В среде аристократии существовала традиция называть старшего сына по отцу, старшую дочь – по матери, других детей – по дедам и бабкам со стороны отца и матери, и по другим родственникам и предкам. Например, дети упоминавшегося Иньиго Лопеса де Мендоса, 1-го маркиза де Сантильяна, от Каталины Суарес де Фигероа носили имена: Диего Уртадо де Мендоса, Педро Лассо де Мендоса, Иньиго Лопес де Мендоса-иФигероа, Лоренсо Суарес де Мендоса, Мария де Мендоса, Леонор де ла Вега и т.д. Имя знаменитого рода Манрике де Лара, происходившего от первых суверенных графов Кастилии IX в., появилось в роду де Мендоса по браку прадеда МарииМаксимилианы – Хуана Уртадо де Мендоса (Juan Hurtado de Mendoza, † 1490), 2-го сеньора де Каньете – с Инес Манрике, дочерью Педро Манрике де Лара (1381-1440), 8-го сеньора де Амуско (de Amusco). Она была сестрой Диего, 1-го графа де Тревиньо (de Treviño), и тёткой Педро Манрике де Лара, 1-го герцога де Нахера (de Najera). Матерью Инес Манрике была Леонор Кастильская – внучка короля Кастилии Энрике (Генриха) II. Это известное имя и получил внук Инес, отец Марии-Максимилианы – Гарсия. Гарсия Манрике де Лара-и-Сильва (García Manrique de Lara y Silva) был младшим братом Диего Уртадо де Мендоса († 1542), 1-го маркиза де Каньете (1530), чей сын и внук были вице-королями Перу. Будучи самым младшим, пятым сыном в семье, он избрал карьеру солдата. В это время Испания уже много лет активно участвовала в т. н. Итальянских войнах, начавшихся ещё в конце XV в. и длившихся по 1559 г. К началу XVI в. Испания владела 49

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Сицилией, Неаполем и всем югом Апеннинского полуострова, затем началась борьба за обширное Миланское герцогство, закончившаяся в 1535 г. переходом Милана под испанское владычество. В Италии и воевал Диего Манрике; хорошо зарекомендовавший себя офицер был назначен в 1547 г. губернатором г. Пьяченца в Миланском герцогстве. С юности находясь в Италии, он окончательно обосновался здесь, как и многие его соотечественники. В 1527 г. он женился на Исабель Брисеньо (ок. 1510-1567), дочери Кристобаля Брисеньо (Cristóbal Briceño, который в итальянской литературе именуется Christoforo Bresegno / Bricennio / Brisseno / Brisennio), происходившего из старого испанского рода (в 1672 г. один из членов рода получил титул маркиза де Вильянуэва де лас Торрес). Кристобаль уже давно жил в Италии; его старший сын был женат на представительнице знатного рода Джустиниани (Giustiniani), их внучка стала женой Джованни Капуто (Caputo), чей род, по преданию, присходил от одного из внебрачных детей Фридриха II Гогенштауфена, императора и короля Сицилии [Lellis 1663: 250, 261-263]. Младший сын Кристобаля – Бернардино (1513-1582) – принял духовный сан, и в 1582 г. стал епископом Виджевано в Миланском герцогстве [Cappelletti 1838: 615] Исабель (Изабелла) Брисеньо, жена Гарсии Манрике, была деятельной участницей кружка Хуана де Вальдеса – испанского религиозного писателя, критиковавшего пороки католической церкви; с 1533 г. он жил в Неаполе, где вокруг него и образовался кружок единомышленников, ратовавших за обновление Церкви. Ряд его последователей подвергся преследованию инквизиции. В 1557 г., в связи с усилением репрессий, Исабель уехала в Германию, затем в Швейцарию, оставив семью (биографическую справку о ней см. [Smarr 2007]). Дети Гарсии и Исабель обосновались в Италии. Сестра Марии-Максимилианы Изабелла Мендоса де Лейва была дважды замужем: за Франческо Висконти, синьором ди Кассано, и Галеаццо Торелли, графом ди Сеттимо (внук суверенного графа Гуасталлы Гвидо-Галеотто I); от второго брака Изабелла имела лишь бездетного сына, потомство от 1го брака угасло в 1820 г. Брат Хуан († 1570), командовавший артиллерией Неаполитанского королевства, впоследствии появляется (вероятно, по протекции сестры) при императорском дворе и выполняет несколько дипломатических поручений. Он женился на Доротее Колонна фон Фёльс (Colonna von Völs), дочери немецкого барона. Их единственный ребёнок – Мария Манрике де Лара († 1608) – в первом браке была женой своего двоюродного брата Яна из Пернштейна, сына Марии-Максимилианы (см. выше); вторым её мужем стал Бруно, граф фон Мансфельд (von Mansfeld, 1576-1644), от которого она имела дочь, замужем за графом фон Лозенштейн (von Losenstein). Другой брат Марии-Максимилианы – Педро Гусман де Мендоса (Пьетро Гонсальво Манрике, † 1611) – был послом испанского короля в республике Генуя. В 1588 г. он получил владение Бинаско (около Милана) с титулом графа (Conte di Binasco). От Барбары Кастильоне (Castiglioni) он имел 3 сына и 3 дочери; двое младших сыновей были холостыми, младшая дочь стала монахиней. Мария де Манрике вышла замуж за Лоренцо Изимбарди, 1го маркиза делла Пьеве ди Кайро; их потомство (Marchesi della Pieve di Cairo) прекратилось в мужской линии в 1908 г. Старшая дочь Педро / Пьетро – Изабелла (1558-1619) – в 1575 г. стала женой Алессандро Аппиано д’Арагона (Alessandro Appiano d’Aragona, 1558-1589). Он был внебрачным сыном Якопо VI, владетеля Пьомбино (этой независимой синьорией род Аппиано владел с конца XIV в.), которому наследовал в 1585 г. Алессандро был убит в результате заговора в 1589 г. и правителем стал старший сын его и Изабеллы – Якопо VII (1581-1603); так как он был ещё ребёнком, регентшей при нём стала мать. В 1594 г. император дал Пьомбино статус суверенного княжества. 50

Valla. №4(1-2), 2018. Якопо VII умер бездетным, и княжество оккупировала Испания, но в 1611 г. Пьомбино было возвращено сестре Якопо VII – Изабелле (1577-1661), которая ещё в 1602 г. стала женой своего дяди, Джорджо / Хорхе де Мендоса. Последний был старшим сыном Педро Гусмана де Мендоса, 1-го графа ди Бинаско, и наследовал ему как 2-й граф. Как и отец, Джорджо / Хорхе был послом Испании в Генуе. До своей смерти в 1619 г. он совместно с женой правил в Пьомбино. Овдовев, Изабелла в 1622 г. вышла замуж за Паоло-Джордано II Орсини, 3-го герцога ди Браччиано, из могущественнейшего в средние века римского рода, но детей от него не имела. В 1628 г. испанцы снова захватили Пьомбино; оккупация длилась до 1634 г., когда княжество было передано Никколо I Людовизи, 2-му герцогу ди Фиано (Niccolo I Ludovisi, 1613-1664). Он был мужем дочери Изабеллы и Джоржо / Хорхе де Мендоса – Полиссены (Polissena Appiano d’Aragona Mendoza, † 1642). В этом браке родился единственный сын, умерший в детстве. Княжество Пьомбино наследовал сын Никколо I от второго брака. (Историю княжества см. [Cesaretti 1778; Romero García 1986]). Третий брат Марии-Максимилианы – Джорджо Манрике – получил в 1580 г. владение Дезио (около Милана) с титулом графа. Сын его Андреа в 1613 г. стал 1-м маркизом ди Дезио (Marchese di Desio / d’Esio). Последним в мужском потомстве Джорджо стал маркиз Лодовико, умерший в 1791 г. Дочь его была женой графа Пьетро Секко Коммено (Pietro Secco Commeno). О маркизах ди Дезио см. [Visconti 2008: 59-85]. Как уже говорилось, бабкой императрицы Марии Фёдоровны (супруги Павла I) была Мария-Августа, принцесса фон Турн-унд-Таксис. Это обстоятельство выводит нас на итальянских предков императора Николая II. Род князей фон Турн-унд-Таксис – один из аристократичнейших родов Европы – выделяется из числа прочих тем, что своим положением и титулами обязан не военной или государственной, а гражданской службе. Члены этого рода в течении трёх с половиной веков занимались организацией и развитием почтовой связи во многих странах Европы. Род происходит из итальянской области Ломбардия и первоначально назывался Тассо (Tazzo, Tasso, de Tassis и т.п.). По источникам он прослеживается с XII в., но непрерывная генеалогия начинается с Омодео (Omodeo / Homodeus de Tazzo), жившего во 2-й половине XIII в. в селении Корнелло (ныне Cornello dei Tasso в коммуне Camerata Cornello, севернее г. Бергамо). В XIV в. его потомки переселяются в Бергамо; здесь они занимались торговлей, были нотариусами, городскими советниками и т. п. О первых представителях рода см. [Perico Baldini 1926; Bottani 2012]. В XV в. некоторые члены рода начинают участвовать в организации почтового сообщения: сначала – между Миланом и Венецией, затем расширяют сферу деятельности. В 70-х годах этого века Кристофоро де Тассис († ок. 1488) фигурирует как maestro di Corriere (глава почты) римской курии [Ohmann 1908: 110-111]. Кристофоро был двоюродным братом деда знаменитого поэта Торквато Тассо. С этого времени почтовое сообщение становится основным занятием семейств сильно разросшегося рода де Тассис де Корнелло. Так, Кристофоро в Риме продолжал дело своего отца Алессандро вместе с братьями Габриеле и Агостино, преемником их был племянник Габриеле и т. д. С конца XV в. представители рода появляются в Тироле и Штирии, а затем и при императорском дворе. В документе от 20.2.1498 г. император Максимилиан I упоминает «Жанетта де Тассис, нашего почтмейстера» (Jannet de Tassis, unseren Postmaister [Rübsam 1889: 5]). Этот «Жанетт» – Дзанетто (Zanetto, † 1517/18) – вместе с братом Франческо и племянниками (сыновьями другого брата) Джованни-Баттистой, Давидом и Симоне по поручению императора организуют регулярное почтовое сообщение в его австрийских владениях. Единственный сын Максимилиана I – Филипп Красивый – был правителем Нидерландов, и насущной необходимостью было налаживание регулярной связи императорского двора с Брюсселем. Максимилиан поручает это дело Франческо, брату Дзанетто, и уже в 1500 г. Филипп Красивый назначает его capitaine et maistre почты в 51

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Нидерландах и Бургундии (генерал-почтмейстер). Поскольку Филипп был женат на Хуане Кастильской, жившей в Испании, где ситуация с наследованием корон Кастилии и Арагона была неоднозначной, возникла потребность установления надёжной связи и с Испанией. 18 января 1504 г. было подписано соглашение между Филиппом Красивым и Франческо, по которому последний обязывался организовать регулярное почтовое сообщение между Нидерландами и дворами императора, короля Франции и Испанией [ibid.: 6-7]. В соглашении оговаривались конкретные сроки доставки корреспонденции между Брюсселем, Инсбруком, Парижем, Толедо и другими городами. Принципиальным отличием почты Таксисов от прежней была замена курьеров, отправляемых с конкретными поручениями, на постоянно действовавшую организованную службу. Организация почты состояла в создании и содержании сети почтовых станций, на которых имелись сменные лошади. Хотя почта создавалась по инициативе короля и императора, она не являлась государственным учреждением, а была частным предприятием. Возможность пользования ею предоставлялась и частным лицам – как для пересылки писем, так и для передвижения. Успешная деятельность Франческо и его братьев была вознаграждена императором дарованием им дворянства (1512); теперь они именовались von Taxis. В 1514 г. дворянство получают сыновья Дзанетто [Ohmann 1908: 5]. 12 ноября 1516 г. в Брюсселе было подписано соглашение между Франческо и его племянником Джованни-Баттистой, с одной стороны, и сыном Филиппа Красивого Карлом, недавно провозгласившим себя королём Кастилии и Арагона – с другой. Как и в соглашении 1504 г., Франческо и Джованни-Баттиста принимали на себя обязательство поддерживать почтовую связь между Брюсселем, Австрией, Францией и Испанией, но к этому добавлялась связь с Римом и Неаполем, уменьшались сроки доставки корреспонденции. Это соглашение считается рождением современной почты. Франческо (в Германии его именовали Францем) умер в 1517 г., и преемником его в качестве генерал-почтмейстера Нидерландов и Бургундии стал его племянник ДжованниБаттиста (Johann Baptista von Taxis, † 1541). В 1520 г. Карл, сын Филиппа Красивого, теперь – император Карл V – назначает его «главой и генеральным распорядителем наших почт во всех наших королевствах, землях и владениях» (chief et maistre général de noz postes par tous noz royaumes, pays et seigneuries) [Rübsam 1889: 9]. Благодаря близости фон Таксисов к императорам-Габсбургам сфера их деятельности расширяется и в XVI в. охватывает почти всю континентальную Европу. Семейный характер её сохраняется, образуются ветви рода, наследственно возглавляющие почтовую службу в разных регионах. Четвероюродные братья Джованни-Баттисты Антонио и Габриель основывают аугсбургскую и австрийско-тирольские ветви. Последняя в 1680 г. получает титул имперских графов фон Турн-Вальсассина-унд-Таксис (Thurn-Valsassina und Taxis, существует поныне). Потомки брата Джованни-Баттисты Симона из поколения в поколение являются генерал-почтмейстерами в Риме; в 1619 г. они становятся маркизами ди Паулло (di Paullo), затем получают титул князей делла Торре-и-Тассо; эта ветвь угасла в конце XVIII в. Другой брат – Давид – стал родоначальником ветви почтмейстеров в Венеции и Тренто (графы делла Торре-Тассис). Из детей Джованни-Баттисты Раймондо (1515-1579) возглавил почтовую службу Испании. От представительницы одного из знатнейших испанских родов Каталины де Акунья (de Acuña) он имел трёх сыновей, из которых Фелипе стал архиепископом Гранады; старший – Хуан де Тассис-и-Акунья († 1607) – был преемником отца в качестве главы испанской почты (Correo Mayor de España); в 1603 г. он получил титул графа де Вильямедиана (de Villamediana). Сын и преемник его Хуан II де Тассис-и-Перальта (15821622) – известный поэт эпохи испанского барокко (его биографию и обзор творчества см. [Cotarelo y Mori 1886]). С ним прекратилась испанская ветвь рода. 52

Valla. №4(1-2), 2018. Другой сын (внебрачный) Джованни-Баттисты – Антонио (1509-1574) – был почтмейстером в Антверпене; потомство его пресеклось со внуком в 1660 г. Преемником Джованни-Батисты на посту генерал-почтмейстера стал его сын Франческо (Франц, 1514-1543); он не оставил потомства, и почту Таксисов возглавил его брат Леонардо / Леонхард I (Leonhard I, 1521-1612). В 1595 г. император Рудольф II внёс должность генерал-почтмейстера в реестр имперских должностей, но предприятие Таксисов осталось частным. В 1608 г. Леонхард получил титул имперского барона (Reichsfreiherr). При сыне его Ламорале I (1557-1624) должность его получила название Generaloberpostmeister и дарована ему и его потомкам как наследственный имперский лен (1615). За два месяца до смерти Ламораль стал имперским графом фон Таксис. Изменение фамилии фон Таксис произошло в середине XVII в. по инициативе вдовы Леонхарда II († 1628, сын Ламораля I), принявшей на себя обязанности генерал-почтмейстера при малолетнем сыне Ламорале II (1621-1676). Привлечённые ею генеалоги высказали предположение о происхождении рода Тассо-Таксис от могущественного в XII-XIV вв. в Ломбардии рода делла Торре (della Torre), правившего в XIII в. Миланом. Ламораль II стал именовать себя de la Tour (франц. Tour = итальянск. Torre = немецк. Thurn). По его заказу герольдмейстер Люксембурга Э. Флаччио в 1647 г. сочинил фантастическую генеалогию, согласно которой основателем рода был некий Heriprand de la Tour / Heriprandus Turrianus из рода императора Карла Великого, переселившийся в XII в. в Италию и женившийся здесь на наследнице графства Вальсассина (Valsassina, на севере Ломбардии). Труд Флаччио был опубликован сыном Ламораля II в трёх роскошно изданных томах [Flacchio 1709]. Эту генеалогию в удобной для обозрения табличной форме см. [Hübner 1728: Tab. 767-773; Biedermann 1746: Tab. CV-CX]. Насколько прочно утвердился этот вымысел, говорит тот факт, что ещё в 1834 г. знаменитый «Готский альманах» воспроизводил генеалогию Флаччио [Almanach de Gotha 1834: 231-232]. В 1650 г. император Фердинанд III узаконил новую фамилию рода: von Thurn, Valsassina und Taxis, сокращённо – von Thurn und Taxis. Сын Ламораля II – Евгений-Александр (1652-1714) – получил в 1695 г. титул имперского князя фон Турн-унд-Таксис. После оккупации Францией в ходе Войны за испанское наследство Испанских Нидерландов новый испанский король Филипп V, внук короля Франции Людовика XIV, лишил Евгения-Александра поста генерал-почтмейстера Нидерландов (этот пост Таксисы занимали, наряду с имперским, с начала XVI в.); в 1702 г. штаб-квартира Таксисов из Брюсселя, где она размещалась 200 лет, была перенесена во Франкфурт-на-Майне. Сыном Евгения-Александра и был Ансельм-Франц, 2-й князь, муж Марии-Людовики фон Лобковиц (см. выше). Брак их дочери Марии-Августы с Карлом I Александром, герцогом Вюртембергским, положил начало родовой традиции заключения браков с представителями владетельных домов Европы. Брат Марии-Августы – 3-й князь Александр-Фердинанд (1704-1773) – первый раз был женат на принцессе Софии-Христине, дочери Георга-Фридриха, маркграфа БранденбургБайрейтского, сестре Вильгельмины, жены короля Пруссии Фридриха Великого. Второй его женой была Шарлотта-Луиза, графиня де Ламбеск из Лотарингского Дома. Потомки Александра-Фердинанда от 1-го брака из поколения в поколение заключали браки с представителями Вюртембергского, Мекленбургского, Баварского, Португальского, Саксонского Домов, Гогенцоллернами, Габсбургами и пр. Сейчас главой рода является Альберт (род. 1983), 11-й князь фон Турн-унд-Таксис. Сын Александра-Фердинанда от 3-го брака с принцессой Марией-Генриеттой фон Фюрстенберг-Штюлинген (потомок упоминавшейся выше сестры Поликсены Пернштейнской, Альжбеты) – Максимилиан-Йозеф (1769-1831) – стал основателем младшей (чешской) линии современного рода Турн-унд-Таксис, которая разделилась на три ветви, существующие поныне. 53

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Праправнук Максимилиана-Йозефа – принц Александр-Карл (1881-1937) – в 1923 г. натурализовался в Италии и получил здесь титулы князя делла Торре-и-Тассо и герцога ди Кастель Дуино (Duca di Castel Duino). Его старший сын и наследник Раймондо (1907-1986) был женат на принцессе Греческой и Датской Евгении (1910-1989) – внучке короля Греции Георга I и великой княжны Российской Ольги Константиновны, двоюродной сестре герцога Эдинбургского Филиппа, мужа королевы Великобритании Елизаветы II. Поэтому нынешний глава этой ветви Карло-Алессандро (род. 1952) является троюродным братом Чарльза, принца Уэльского. Сестра Раймондо – Маргарита (1909-2006) – была женой принца Гаэтано Бурбон-Пармского, брата деда нынешнего Великого герцога Люксембурга Анри. Потомство принца Максимилиана-Йозефа обычно именуют чешской ветвью потому, что он был женат на принцессе Марии-Элеоноре фон Лобковиц (1770-1834), брак с которой принёс ему ряд владений в Чехии, где он и обосновался. Мария-Элеонора была внучатой племянницей Марии-Людовики фон Лобковиц, упоминавшейся выше (предок VII-139), жены князя Ансельма-Франца фон Турн-унд-Таксис (таким образом, Мария-Элеонора приходилась мужу троюродной сестрой). Старший сын Максимилиана-Йозефа и Марии-Элеоноры – Карл-Ансельм (1792-1844) – имел трёх сыновей, старший из которых стал дедом упомянутого выше герцога ди Кастель Дуино. Младший – принц Рудольф фон Турн-унд-Таксис (1833-1904) – был горячим поклонником чешской культуры и идеи чешского национального возрождения, внёсшим немалый вклад в развитие чешского искусства и национального самосознания. Рудольф отказался от титула, связанных с ним наследственных прав и фамилии. В 1894 г. от австрийского императора он получил титул барона фон Тросков (Freiherr von Troskow). Сын его Иоганн жил в России (Иван Рудольфович Тросков), окончил кавалерийское юнкерское училище в Елизаветграде, с 1883 г. – в армии, с 1889 г. служил в Отдельном корпусе пограничной стражи, в 1904 г. произведён в подполковники [Личный состав 1909: 70]. В 1907 г. ему «дозволено… с нисходящим его потомством, пользоваться в России баронским титулом» [Васильевич 1910: 258]. И.Р. Тросков приходился пятиюродным братом императору Александру II. Потомство его существует поныне в Чехии. В начале статьи упоминались неравнородные браки во владетельных европейских домах. Одним из таких браков была женитьба (1687) маркграфа Бранденбург-Кульмбахского Христиана-Генриха Гогенцоллерна (1661-1708) на Софии-Христине фон Вольфштейн (von Wolfstein, 1667-1737). Она происходила из баварского дворянского рода, известного с XIII в. и в 1522 г. получившего титул имперских баронов. Её отец Альбрехт-Фридрих (1644-1693) в 1673 г. стал имперским графом. Генеалогию рода см. [Köhler 1726]. Из многочисленных детей от этого брака София-Магдалена (1700-1770) в 1721 г. была выдана за тогдашнего кронпринца, а с 1730 г. – короля Дании, Кристиана VI (1699-1746). Через этот брак она вошла в число предков императора Николая II. Эта линия выглядит так: (VII-219) София-Христина фон Вольфштейн + (VII-218) Христиан-Генрих Бранденбург-Кульмбахский → (VI-109) София-Магдалена + (VI-108) Кристиан VI Датский → (V-54) Фредерик V Датский → (IV-27) Луиза Датская + (IV-26) Карл Гессен-Кассельский → (III-13) Луиза Гессен-Кассельская + (III-12) Вильгельм, герцог Гольштейн-Глюксбургский → (II-6) Кристиан IX, король Дании → (I-3) Дагмар Датская + (I-2) Александр III → Николай II. Одной из линий предков Софии-Христины фон Вольфштейн была следующая: (VII-219) София-Христина фон Вольфштейн ← (VIII-438) Альбрехт-Фридрих, граф фон Вольфштейн ← (IX-876) Иоганн-Фридрих, барон фон Вольфштейн ← (X-1752) Иоганн-Адам фон Вольфштейн + (X-1753) Элизабет фон Лимпург ← (XI-3506) Фридрих VII фон ЛимпургОберзонтгейм + (XI-3507) Агнес фон Лимпург-Гайлдорф ← (XII-7014) Вильгельм III фон Лимпург-Гайлдорф + (XII-7015) Анна фон дер Лейтер. Анна фон дер Лейтер (von der Leiter, † 1560) была представительницей баварского рода, происходившего от знаменитого и могущественного в своё время итальянского рода 54

Valla. №4(1-2), 2018. делла Скала (Скалигеры, della Scala / Scaligeri), владевшего в XIII-XIV вв. Вероной и другими ломбардскими городами. Представители рода делла Скала упоминаются в источниках с середины XI в. [Verci 1787: 2-3]. Они числятся гражданами Вероны, торговцами шерстяными тканями. В середине XII в. они фигурируют уже в качестве членов городского Совета (consoli del Commune). В 1259 г. Совет избирает Мастино делла Скала (Mastino I) городским подестá (podestá) – главой администрации города. В 1262 г., проиграв очередные выборы в Совете, Мастино обращается за поддержкой к гражданам, которые избирают его capitano del popolo – главой народной милиции и городского ополчения. Он становится фактическим правителем Вероны до своей смерти в 1277 г., постепенно меняя характер власти от коммуны к синьории. Преемником его становится брат Альберто († 1301), после которого власть в Вероне последовательно переходит к его сыновьям Бартоломео I († 1304), Альбоино († 1311) и Кангранде I (1291-1329). Последний был самым выдающимся представителем рода. Практически всё правление его прошло в войнах с соседними городами, в результате которых он овладел Виченцой, Падуей, Тревизо и рядом более мелких городов. Вместе с тем, Кангранде был покровителем искусств, при его дворе жил в изгнании (1313-1318) Данте, нашедший приют в Вероне в первый раз ещё при Бартоломео I; поэт упоминает братьев в своей «Божественной комедии» (Рай, XVII, 70-90). О жизни и правлении Кангранде I см. [Spangenberg 1892]. Преемниками Кангранде стали его племянники (сыновья Альбоино) – Альберто II (1306-1352) и Мастино II (1308-1351), которые расширили владения рода присоединением Брешии, Пармы, Лукки. Образование обширного государства, простиравшегося от Адриатического до Лигурийского моря, заставило объединиться против Вероны Венецию, Милан и Флоренцию; в результате войны Парма и Лукка были потеряны. После этого поражения начался упадок рода. Внешне всё выглядело благополучно; прекратились войны с соседями, с недавними врагами заключались брачные союзы (дочь Мастино II Беатриче выдана за могущественного Бернабо Висконти, правителя Милана; другая дочь – за синьора Феррары Никколо II д’Эсте). Свидетельством авторитета рода были браки сыновей и наследников Мастино II: Кансиньорьо (Cansignorio, 1340-1375) женился на дочери Карло, герцога ди Дураццо, из Анжуйского Дома, двоюродного брата короля Неаполя; старший сын – Кангранде II (1332-1359) – был женат на дочери императора Людвига IV Баварского. Однако за этим благополучием крылся глубокий семейный кризис. После смерти отца Вероной и Винченцой формально правили совместно братья Кангранде II, Кансиньорьо и Паоло-Альбоино (1343-1375). Но младшие братья были ещё детьми, и фактически синьором был Кангранде, правивший как тиран и возбудивший к себе ненависть горожан. В 1359 г. он был убит в результате заговора, во главе которого стоял его брат Кансиньорьо. Последний содержал младшего брата Паоло-Альбоино фактически в заключении и перед смертью приказал убить его, чтобы обеспечить переход власти к своим внебрачным сыновьям (1375). Ими были Бартоломео II и Антонио, правившие совместно 6 лет, после чего Бартоломео был убит по приказанию брата (1381). Но ещё через 6 лет Антонио был свергнут восставшими горожанами, бежал и через год умер (1388). Верона перешла под власть Милана. Так закончилось 130-летнее правление Вероной рода делла Скала. В 1404 г. внебрачный сын Кангранде II Гульельмо (Guglielmo) с сыновьями Брунором (Brunoro) и Антонио сделали попытку вернуть власть в союзе с Франческо II да Каррара, синьором Падуи. После недолгой осады Вероны город был взят, Гульельмо провозглашён его синьором, но через 10 дней был отравлен (28.04.1404). Синьорами стали Бруноро и Антонио, правление которых было недолгим: 18 мая они были арестованы по приказу Франческо II, провозгласившего себя синьором Вероны. Через месяц город был захвачен Венецией, под властью которой Верона оставалась до конца XVIII в. Бруноро и Антонио с другими братьями бежали в Австрию и Германию. Один из них – Паоло († 1441) – обосновался в Баварии: три его двоюродные тётки, дочери сестры его деда 55

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Кангранде II Беатриче от Бернабо Висконти, были замужем за герцогами Баварии. Здесь он принял фамилию фон дер Лейтер – немецкая калька с итальянского имени: итальянск. Scala = немецк. Leiter – лестница; по одной из легенд, предком рода делла Скала был мастер по изготовлению лестниц, она изображена и на родовом гербе, её упоминает Данте в «Божественной комедии»: …Ломбардец знаменитый С орлом святым над лестницей в гербе. (Рай, XVII, 71-72; пер. М. Лозинского).

Паоло был баварским гофмейстером, женился на Амалии фон Фраунберг (Amalie von Fraunberg, † 1459), дочери графа фон Хааг (Haag); его потомки находились на службе герцогов в качестве советников, управителей отдельных земель и т. п. Анна фон дер Лейтер (предок XVII-7015) была правнучкой Паоло; её брат Ганс-Христоф († 1544) женат на дочери Франца-Вольфганга, графа фон Цоллерн (Гогенцоллерн), и Розины Баденской. Их внук ГансДитрих, умерший бездетным в 1598 г., был последним в роду. Генеалогию его см. [Wimmer 1871: 92-95]. Историю рода делла Скала см. [Bennassuti 1826], его генеалогию – [Verci 1787: 1-148; Tettoni, Saladini 1841: статья Della Scala (пагинация отсутствует); Wimmer 1871]. Самым известным неравнородным браком в правящих европейских домах была женитьба владетельного герцога Брауншвейг-Целльского Георга-Вильгельма (Georg Wilhelm, Herzog von Braunschweig-Zell, 1624-1705) на Элеоноре Десмье д’Ольбрёз (Éléonore Desmier / d’Esmier d’Olbreuse, 1639-1722). Элеонора была дочерью провинциального дворянина в Пуату (на западе Франции). Ей посчастливилось стать фрейлиной мини-двора герцогини (по браку) де Туар. Герцогиня, урождённая Мария де Ла Тур д’Овернь (Marie de La Tour d’Auvergne, 1601-1665), была представительницей высшего слоя французской аристократии. Отцом её был Генрих, суверенный князь Седана, герцог Буйона, маршал Франции (prince de Sedan, duc de Bouillon, 1555-1623), один из вождей гугенотов в религиозных войнах XVI в. Мать Марии – дочь знаменитого Вильгельма Молчаливого, принца Оранского (1533-1584), руководителя восстания Нидерландов против испанского владычества. Бабкой по матери Марии была Шарлотта де Бурбон-Монпансье, троюродная тётка короля Франции Генриха IV. По материнской линии Мария приходилась двоюродной сестрой Вильгельму II, штатгальтеру Голландии, и двоюродной тёткой штатгальтеру Вильгельму III, ставшему в 1688 г. королём Англии. Также двоюродным племянником её был первый король Пруссии Фридрих I. Братом Марии был Генрих, виконт де Тюренн (1611-1675), один из величайших полководцев. Мужем её стал Генрих де Ла Тремуйль, герцог де Туар (Henri de La Trémoille, duc de Thouars, 1598-1674), который также был внуком Вильгельма Оранского, т. е. приходился ей двоюродным братом. Он носил ещё титулы князя де Тальмон и де Тарент, графа де Лаваль и проч. Родственные связи герцогини де Туар сыграли роль в судьбе Элеоноры Десьмье. Сын герцогини был женат на дочери правящего ландграфа Гессен-Кассельского. В одну из поездок её в Кассель, к семье сына (1663), герцогиню сопровождала Элеонора. Здесь с ней и познакомился герцог Брауншвейг-Целльский. Он влюбился в неё, что называется, с первого взгляда, и убеждал её остаться с ним. Но Элеонора уехала с герцогиней в Голландию. ГеоргВильгельм последовал за нею; он тщетно добивался ответа на свою любовь, предлагал морганатический брак (положение правящего герцога не позволяло большего), но не добился желаемого. Известие о смерти его старшего брата (15.03.1665) заставило его вернуться в Германию. Через два месяца умирает покровительница Элеоноры, герцогиня де Туар, и Элеонора принимает решение ехать в Германию. При встрече с Георгом-Вильгельмом она по-прежнему настаивает на законном браке, но младший брат его, Эрнст-Август, и особенно жена последнего, София (дочь курфюрста 56

Valla. №4(1-2), 2018. Пфальцского), категорически против даже морганатического брака. Под их влиянием ГеоргВильгельм решается только на «соглашение», подписанное в ноябре 1665 г. им, братом и братниной женой, по которому герцог обещает не оставлять Элеонору до конца своих дней, обеспечить ей достойное положение при дворе, а в случае своей смерти оставить ей приличествующее наследство. Иногда в литературе это соглашение ошибочно именуется «брачным договором», но единственным официальным последствием его был указ от 15 ноября 1665 г. о выплате Элеоноре, в случае смерти герцога, ренты в 5 000 экю [Horric de Beaucaire 1884: 46]. Доказательством отсутствия брака является процедура легитимизации дочери Элеоноры и Георга-Вильгельма (см. ниже). Нравы тогдашнего общества были достаточно либеральны, чтобы принять без удивления факт появления при дворе «мадам Харбург» (Frau von Harburg) в качестве «подруги» герцога. Неузаконенный брак оказался счастливым; герцог сдержал обещание и не расстался с Элеонорой до конца жизни. 15 сентября 1666 г. у них родилась дочь София-Доротея. Трезвомыслящий отец, опасаясь за её судьбу, озаботился в 1671 г. добиться у Людовика XIV акта натурализации дочери во Франции, где она смогла бы при необходимости найти убежище [ibid.: 271-274]. В нём дочь именуется demoiselle Sophie-Dorothée de Brunswik et de Lunebourg, а родителями названы duc de Brunswik et de Lunebourg и dame d’Arbourg. В 1674 г. император, по ходатайству герцога, узаконивает Софию-Доротею и даёт Элеоноре и её детям наследственный титул графов и графинь фон Вильгельмсбург (von Wilhelmsburg). 2 апреля 1676 г. подписывается договор об обручении Софии-Доротеи с дальним родственником – принцем Августом-Фридрихом Брауншвейг-Вольфенбюттельским (дядя Шарлотты-Луизы, впоследствии ставшей женой царевича Алексея Петровича, сына Петра I). Через 10 дней отец и мать Софии-Доротеи узаконивают свои отношения, отныне Элеонора – герцогиня Брауншвейг-Целльская. В этом качестве она немало сделала для превращения герцогства в убежище для французских гугенотов, бежавших с родины после отмены в 1685 г. Нантского эдикта (см. [Flick 2008]). Август-Фридрих, жених Софии-Доротеи, погиб 22 августа всё того же 1676 г. при осаде крепости Филиппсбург. На руку Софии-Доротеи, ещё ребёнка, было немало претендентов, но возобладали интересы рода: чтобы не дробить наследственных земель, в 1682 г. она была выдана замуж за двоюродного брата – Георга-Людвига, сына ЭрнстаАвгуста, младшего брата герцога Целльского. Брак не был счастливым, после рождения двоих детей супруги, по сути, жили раздельно. В 1694 г. она была обвинена в супружеской измене, официально разведена и отправлена в замок Альден; это не было строгим тюремным заключением – ей выплачивалось содержание, при ней состояли придворные дамы, обслуживающий персонал, Софии-Доротее разрешались прогулки и т.п. Но её охраняла специальная команда, ей было запрещено видеть детей, она провела в Альдене остаток жизни – тридцать с лишним лет – и умерла там в 1726 г. В истории она известна как «принцесса Альденская». София-Доротея пережила своих отца (ум. 1705 г.) и мать (ум. 1722). Муж её в 1714 г. наследовал английский трон (Георг I, † 1727) в силу Акта о престолонаследии, принятого английским парламентом в 1701 г. Акт отстранял от наследования католиков-претендентов и их потомков; единственной наследницей оказывалась внучка короля Иакова I – пфальцская принцесса София, мать Георга-Людвига (Георга I). Она умерла 8 июня 1714 г., а 1 августа того же года умерла бездетная королева Великобритании Анна, и Георг-Людвиг стал королём. Элеонору Десмье называли «бабушкой Европы» (как в XX в. английскую королеву Викторию), потому что через брак её дочери Софии-Доротеи она оказалась предком множества европейских монархов. И сейчас из 10 монархов Европы 8 (за исключением князей Лихтенштейна и Монако) являются потомками Элеоноры. Наиболее полное, хорошо документированное жизнеописание Элеоноры и историю её дочери Софии-Доротеи см. [Horric de Beaucaire 1884]. 57

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Происхождение императора Николая II от неё выглядит следующим образом: (VIII-427) Элеонора Десмье + (VIII 426) Георг-Вильгельм Брауншвейг-Целльский → (VII-213) София-Доротея + (VII-212) Георг I → (VI-106) Георг II Английский → (V-53) Мария Английская + (V-52) Фридрих II Гессен-Кассельский → (IV-26) Карл ГессенКассельский → (III-13) Луиза Гессен-Кассельская + (III-12) Вильгельм, герцог ГольштейнГлюксбургский → (II-6) Кристиан IX Датский → (I-3) Дагмар Датская + (I-2) Александр III → Николай II. Хотя Элеонора принадлежала к незнатному дворянскому роду, по матери, Жакетте Пуссар де Вандре (Jacquette Poussard de Vandré, † 1648), она происходила от Франсуазы де Партене (de Parthenay), брат которой Бертран, сеньёр де Субиз († 1470), был пра-прадедом Катрин де Партене, дамы де Субиз (1554-1631), жены Рене II де Рогана, князя де Леон (René II de Rohan, Prince de Léon, † 1586). Их сын Анри стал родоначальником герцогов де Роган, а дочь Катрин (1578-1607) была женой Иоганна Виттельсбаха, пфальцграфа Цвейбрюккена; их потомок Максимилиан стал в 1806 г. первым королём Баварии. Прабабкой Элеоноры Десмье была Жанна де Матфлон (de Mathefelon), среди предков которой – герцоги Аквитании, Бретани, Нормандии, короли Шотландии, Капетинги. Но все эти знатнейшие предки выявляются при специальном генеалогическом разыскании; разумеется, их наличие в родословном древе никак не влияло на статус рода в XVII веке. Род Десмье – типичный служилый провинциальный дворянский род. Его представители из поколения в поколение несли военную службу, ряд их стал известен в период Столетней войны, когда в Пуату велись активные действия. В XVI в. Пуату было оплотом гугенотов, и религиозные войны велись здесь с особым ожесточением, сопровождаясь сожжением поместий гугенотов и разрушением их замков. В это время погиб и фамильный архив рода Десмье, поэтому род представлен несколькими изолированными ветвями, объединить которые в единое древо не удаётся (генеалогия, опубликованная в [La Chenaye-Desbois 1772: 574-582] недостоверна и содержит много ошибок). Источники упоминают род с конца XI в., но по указанной причине генеалогия старшей (по хронологии) ветви – Десмье де Шенон (Desmier de Chenon) – восходит лишь к XIII в. Она разделилась на ветви сеньоров де Шенон и дю Брёй (du Breuil). Первая – маркизы де Шенон с XVIII в. – существует поныне. Вторая, принявшая в XVIII в. фамилию Десмье д’Ольбрёз, угасла в конце XIX в. Ветвь Десмье д’Ольбрёз, из которой происходила Элеонора, герцогиня Целльская, восходит к началу XIV в. Элеонора была последней представительницей её; в мужской линии ветвь прекратилась со смертью в 1689 г. её брата Александра III Десмье. Генеалогия ветви Десмье дю Рок (Desmier du Roc/Roch) начинается с конца XV в. Ветвь разделилась на две; старшая – сеньоры дю Рок – в XVIII в. получила титул баронов д’Ольбрёз и приняла фамилию Десмье д’Ольбрёз; она существовала ещё в конце XIX в. Вторая ветвь – сеньоры дю Шатене (du Châtenet) – с середины XVII в. носила фамилию Десмье д’Аршиак (Desmier d’Archiac) по браку Франсуа-Александра († 1707) с наследницей древнего рода д’Аршиак. Из этой ветви происходил хорошо известный в России ЛоранАрнольф-Оливье, виконт д’Аршиак (1811-1848) – секундант Жоржа Дантеса на его дуэли с Пушкиным. Его сын Этьен, граф д’Аршиак де Сен-Симон (1845-1927), умер бездетным и эта ветвь прекратилась. Виконт д’Аршиак и Дантес состояли в свойстве, хотя и весьма отдалённом: в 1746 г. брат прадеда д’Аршиака женился на сестре прадеда Дантеса. Генеалогию ветвей рода Десмье см. [Beauchet-Filleau 1896: 88-108]. Итак, будучи потомком практически всех правящих домов Европы, император Николай II имел также предков среди знатных родов Испании, итальянских купцов и кондотьеров, чешских и моравских дворян, рядовых дворянских родов Франции. Кроме них, можно проследить его происхождение от дворян Нидерландов, Шотландии, Дании, Швеции, 58

Valla. №4(1-2), 2018. не говоря уже о множестве немецких. В 12-м колене его предков против 67 владетельных родов (включая графов Священной Римской империи XV-XVI вв.) приходится 296 невладетельных. То же самое наблюдается для представителей любого владетельного рода – будь то Габсбурги, Гогенцоллерны, Вельфы, Веттины и т.п. Поэтому, с точки зрения генеалогии, дворянское сословие Европы является единой популяцией без ощутимых барьеров между владетельными и рядовыми родами. Воронин В.М., г. Арзамас Литература Васильевич 1910 – Васильевич Сергей [Любимов С.В.] Титулованные роды Российской империи. Т. I. – СПб., 1910. Веселовский 1969 – Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. – М.: Наука, 1969. Личный состав 1909 – Личный состав чинов Отдельного корпуса пограничной стражи по старшинству. Составлен по 1 января 1909 г. – СПб., 1909. ПСЗ 1830 – Полное собрание законов Российской Империи. Т. 37. – СПб., 1830. СЗ 1912 – Свод законов Российской империи. Кн. 1. – СПб., 1912. Alão de Morais 1946 – Alão de Morais, Cr. Pedatura Lusitana (Nobiliário de famílias de Portugal). T. IV. Vol. 1. Pôrto, 1946. Alipio Morejón Ramos 2009 – Alipio Morejón Ramos J. Nobleza y humanismo. Martín de Gurrea y Aragón. La figura cultural del IV duque de Villahermosa (1526-1581). Zaragoza: Institución Fernando el Católico, 2009. Almanach de Gotha 1834 – Almanach de Gotha pour l`Année 1834. Gotha, 1834. Arteaga y Falguera 1940 – Arteaga y Falguera, C. de La Casa del Infantado, cabeza de los Mendoza. T. I. Madrid: Duque del Infantado, 1940; T. II. Madrid: Duque del Infantado, 1944. Balbin 1770 – Balbin B. Tabularium Bohemo-genealogicum. Recogn. J. Diesbach. Pragae Bohemorum, 1770. Beauchet-Filleau 1896 – Beauchet-Filleau, Henri et Paul. Dictionnaire historique et généalogique des familles du Poitou. 2e éd. T. III. Poitiers, 1896. Belén Sánchez Prieto 2001 – Belén Sánchez Prieto A. La Casa de Mendoza hasta el tercer Duque del Infantado (1350-1531). Madrid: Palafox y Pezuela, 2001. Bennassuti 1826 – Bennassuti G. Storia degli Scaligeri, signori di Verona. Verona, 1826. Biedermann 1746 – Biedermann J.G. Genealogie der hohen Fürstenhäuser im Fränkischen Crayse. Th. I. Bayreuth, 1746. Bottani 2012 – Bottani T. ‘I testamenti di Ruggero, Janetto e Leonardo Tasso’. I Tasso e le poste d’Europa. Atti del 1o Convengo internazionale. Cornello dei Tasso, 1-3 giugno 2012. Pp. 1326. Braamcamp Freire 1930 – Braamcamp Freire A. Brasões da Sala de Sintra. 2a edição. Livro 3. Coimbra: Imprensa da Universidade, 1930. Brandenburg 1937 – Brandenburg E. Die Ahnen Augusts des Starken: Generation I-XIII. Leipzig: Hirzel, 1937. Brandenburg 1943 – Brandenburg E. Die Ahnen Karl Augusts von Sachsen-Weimar: Generation I-XIII. Leipzig: Hirzel, 1943. Caetano de Sousa 1755 – Caetano de Sousa A. Memorias historicas e genealogicas dos Grandes de Portugal. Segunda impressaõ. Lisboa, 1755. Cappelletti 1838 – Cappelletti G. Le Chiese d’Italia dalla loro origine sino al nostri giorni. T. XIV. Venezia, 1838. Cesaretti 1778 – Cesaretti A. Istoria del Principato di Piombino. T. I. Firenze, 1778. T. II. Firenze, 1789. 59

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Cotarelo y Mori 1886 – Cotarelo y Mori E. El Conde de Villamediana. Estudio biográficocrítico. Madrid, 1886. Felgueiras Gayo 1940 – Felgueiras Gayo, Manuel José da Costa. Nobiliario de familias de Portugal. T. XX. Braga : Ed. Carvalhos de Basto, 1940. Fernandez de Béthencourt 1897 – Fernandez de Béthencourt F. Historia genealógica y heráldica de la Monarquía Española. T. I-X. Madrid, 1897-1920. Flacchio 1709 – Flacchio E. Genealogie de la très-illustre, très-ancienne et autrefois Souveraine Maison de la Tour. T. I-III. Bruxelles, 1709. Flick 2008 – Flick A. ‘“Der Celler Hof ist ganz verfrantz”. Hugenotten und französische Katholiken am Hof und beim Militär Herzog Georg Wilhelms von Braunschweig-Lüneburg’, Hugenotten. 72 Jhr. 2008. Nr. 3. S. 87-120. Fritz 2008 – Fritz J.-M. ‘Marsan et Tursan: deux vicomté gasconnes’, Débax H. (Ed.) Vicomtes et vicomtés dans l’Occident médiéval. Presses Univ. du Mirail, 2008. Pp. 115-128. Gavenda 2008 – Gavenda L. Páni Hasištejnští z Lobkovic na sklonku středovĕku. Diplomová práce. Univerzita Karlova v Praze. Filozofická fakulta. Ústav českých dějin. Praha, 2008. Gutierrez Coronel 1946 – Gutierrez Coronel D. Historia genealógica de la Casa de Mendoza. T. I-II. Cuenca: CSIC, 1946. Hlawitschka 2006-2013 – Hlawitschka E. Die Ahnen der hochmittelalterlichen deutschen Könige, Kaiser und ihrer Gemahlinnen. Monumenta Germaniae Historica, 2006-2013. Hormayr 1830 – Hormayr J. Taschenbuch für die vaterländische Geschichte. Neue Folge. Erster Jahrgang. Stuttgart, 1830. Horric de Beaucaire 1884 – Horric de Beaucaire Ch.P.M. Une mésalliance dans la Maison de Brunswick (1665-1725). Éléonore Desmier d’Olbreuze, Duchesse de Zell. Paris, 1884. Hübner 1728 – Hübner J. Genealogische Tabellen. Th. 3. Leipzig, 1728. Imhof 1712 – Imhof J.W. Genealogia viginti illustrium in Hispania familiarum. Lipsiae, 1712. Jaurgain 1898 – Jaurgain, J. de. La Vasconie. Étude historique et critique. Première partie. Pau, 1898. Deuxième partie. Pau, 1902. Kekulé von Stradonitz 1898-1904 – Kekulé von Stradonitz S. Ahnentafel-Atlas Ahnentafeln zu 32 Ahnen der Regenten Europas und ihrer Gemahlinnen. Berlin: J. A. Stargardt, 1898-1904. Köhler 1726 – Köhler J. D. Historia genealogica Dominorum et Comitum de Wolfstein. Francofurti et Lipsiae, 1726. Kopička 1997 – Kopička P. ‘Role úvĕru při předání Litomyšlského panství mezi Polyxenou z Lobkovic a Vratislavem Eusebiem z Pernštejna’, Východočeský sbornik historický. № 6. 1997. S. 65-76. La Chenaye-Desbois 1772 – La Chenaye-Desbois [Aubert de La Chesnaye Des Bois, F.A.] Dictionnaire de la Noblesse. 2e éd. T. V. Paris, 1772. Layna Serrano 1942 – Layna Serrano F. Historia de Guadalajara y sus Mendozas en los siglos ΧV y XVI. T. I-IV. Madrid: Aldus, 1942. Lellis 1663 – Lellis, C. de Discorsi delle famiglie nobili del Regno di Napoli. Parte seconda. Napoli, 1663. Llorente 1808 – Llorente J.A. Noticias históricas de las tres provincias, Alava, Guipuzcoa y Vizcaya. T. V. Madrid, 1808. Marek 2011 – Marek P. ‘Luisa de las Llagas. La abadesa de las Descalzas y el proceso de la comunicación política y cultural entre la corte real española y la imperial’, Pedralbes. Revista d’història moderna. Año 2011, Núm. 31. Universitat de Barcelona. Pp. 47-90. Marek 2012 – Marek P. ‘Španĕlský královský dvůr očima České šlechtičny’, Folia historica Bohemica. 27, č. 1. Praha, 2012. S. 7-39. Moreri 1759 – Moreri L. Le grand dictionnaire historique. Nouvelle édition. T. VII. Paris, 1759. 60

Valla. №4(1-2), 2018. Moreton 1915 – Moreton A.M. A playmate of Philip II. Being the history of don Martin of Aragon, duke of Villahermosa, and of doña Luisa de Borja his wife. London – New York – Toronto, 1915. Morte García 2009 – Morte García C. ‘Luisa de Borja y Aragón, duquesa de Villahermosa y condesa de Ribagorza. La familia Borja del siglo XVI en Aragón’, Revista Borja. Revista de l’Institut Internacional d′Estudis Borgians. Núm. 2 [2008-2009]. Pp. 483-527. Nonell 1892 – Nonell J. La Santa Duquesa. Madrid, 1892. Ohmann 1908 – Ohmann F. Die Anfänge des Postwesnes und das Emporkommen der Taxis in Italien. Bonn, 1908. Paget 1977 – Paget G. The Lineage and Ancestry of H.R.H. Prince Charles, Prince of Wales. Edinburgh: Charles Skilton, 1977. Perico Baldini 1926 – Perico Baldini A. ‘Dei Tassi di Valle Brembana’, L’Alta Brembana. Bollettino Notiziario quindicinali delle tre vicarie. Anno XV. 1926. Pp. 173-177. Poupardin 1899 – Poupardin R. ‘Jean de Jaurgain. – La Vasconie’ [Rez.], Annales du Midi. T. 11. № 44. 1899. Pp. 501-508. Romero García 1986 – Romero García E. ‘El señorio de Piombino. Un ejemplo del imperialismo hispánico en la Italia del siglo XVI’, Pedralbes: revista d’historia moderna. Vol. 6. 1986. Pp. 11-20. Rübsam 1889 – Rübsam J. Johann Baptista von Taxis, ein Staatsmann und Militär unter Philipp II und Philipp III. Freiburg im Breisgau, 1889. Ryantová 2016 – Ryantová M. Polyxena z Lobkovic. Obdivovaná i nenávidĕná první dáma království. Praha: Vyšehrad, 2016. Salazar y Castro 1716 – Salazar y Castro, L. de Indice de las glorias de la Casa Farnese. Madrid, 1716. Šic 2012 – Šic J. Hospodaření tří generací rodu pánů z Pernštejna v průbĕhu 16. století. Praha, 2012. Smarr 2007 – Smarr J. ‘Bresegna, Isabella’, in Encyclopedia of Women in the Renaissance: Italy, France, and England. Ed. D.M. Robin, A.R. Larsen, C. Levin. ABC-CLIO, 2007. P. 60. Spangenberg 1892 – Spangenberg H. ‘Cangrande I della Scala’, Historische Untersuchungen. Hrsg. von J. Jastrow. Heft XI. Berlin, 1892. S. 1-219. Tettoni, Saladini 1841 – Tettoni L, Saladini F. Teatro araldico. Vol. I. Lodi, 1841. Vařeka 2015 – Vařeka M. ‘Hospodářské aktivity Jana z Pernštejna (1561-1597) na příkladu Plumlovského panství’, Sbornik praci Pedagogické fakulty Masarykovy univerzity, řada společenských vĕd. roč. 29, 2015, č. 1. S. 3-10. Verci 1787 – Verci G. Storia della Marca Trivigiana e Veronese. T. VII. Venezia, 1787. Visconti 2008 – Visconti K. Il commercio dell’onore. Un’indagine prosopografica feudalità nel Milanese di età moderna. CUEM, 2008. Wimmer 1871 – Wimmer E. ‘Bericht über Hanns von der Leiter, Statthalter zu Ingolstadt, und sein Geschlecht’, Oberbayerisches Archiv für vaterländische Geschichte. Bd. 31. München, 1871. S. 84-98. Wolf 1869 – Wolf A. Fürst Wenzel Lobkowitz, erster geheimer Rath Kaiser Leohold´s I. Wien, 1869. Wolf 2010 – Wolf A. ‘Ahnen deutscher Könige und Königinnen: Alternativen zu dem Werk von Eduard Hlawitschka’, Herold-Jahrbuch. 2010. N.F. 15. S. 77-198. Wurzbach 1866 – Wurzbach, C. von Biographisches Lexikon des Kaiserthums Oesterreich. Th. XV. Wien, 1866.


61

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе Приложение. Табл. 1.

___Колено 10__

_____Колено 11____

_______Колено 12______

______________Колено 13_____________

8904 Вилем II из Пернштейна Vilém II z Pernštejna 1438 – 8.4.1521 4452 Ян из Пернштейна Jan z Pernštejna 14.11.1487 – 8.9.1548

2226 Вратислав из Пернштейна Vratislav z Pernštejna (Wratislav, Herr von Pernstein) 9.7.1530 – 27.10.1582

8905 Йоганка из Либлиц Johanka z Liblic † 1515

+ (2) 1527

4453 Гедвика из Шелмберка Hedvika ze Šelmberka (Hedwig von Schellenberg) † 15.8.1535 1113 Поликсена из Пернштейна Polyxena z Pernštejna (von Pernstein) 1566-24.5.1642

+ ок. 1474

8906 Ярослав IV из Шелмберка Jaroslav ze Šelmberka 11.11.1480-14.3.1556 (Jaroslaw IV von Schellenberg) + 8907 Катарина фон Плауен Katharina von Plauen † 1520

+ 14.9.1555

4454 Гарсиа Манрике де Лараи-де Сильва García Manrique de Lara y de Silva † 1565 2227 Мария Максимилиана Манрике де Лара и Брисеньо Maria Maximiliana Manrique de Lara y Briceño † 16.2.1608

8908 Онорато Уртадо-и-Мендоса Honorato Hurtado y Mendoza, Señor de Cañete †1539 + 8909 Франсеска да Силва Francesca da Silva † 2.8.1539

+ 1527

4455 Исабель Брисеньо и Аревало Isabel Briceño y Arevalo † 8.2.1567

62

8910 Кристобаль Брисеньо Cristóbal Briceño + 8911 Изабелла де Ла Крепона Isabella de La Crepona

Valla. №4(1-2), 2018. Табл. 2. Хуан II, король Арагона Juan II, Rey de Aragón 1398-1479 Алонсо де Арагон, I гр. де Рибагорса, I гц. де Вильяэрмоса 1415-1485 Alonso de Aragón, I C. de Ribagorza, I Duque de Villahermosa

Фердинанд Католик, кор. Арагона и Кастилии 1452-1516 Fernando el Católico, Rey de Aragón y Castilla

Хуан де Арагон, II гр. де Рибагорса, I герцог де Луна 1457-1528 Juan de Aragón, II C. de Ribagorza, I Duque de Luna

Хуана I Безумная, кор. Кастилии + Филипп Красивый Габсбург

Алонсо-Фелипе, III гр. де Рибагорса, II герцог де Луна 1487-1550 Alonso Felipe de Aragón y de Gurrea III C. de Ribagorza, II Duque de Luna Мартин, IV гц. де Вильяэрмоса (1558) Martin de Aragón y de Gurrea, IV Duque de Villahermosa 1525-1581

+

Александр VI Борджа, папа Римский (1492-1503) Rodrigo IV de Borja 1431-1503

Алонсо де Арагон, архиеп. Сарагосы Alonso de Aragón, arzobispo de Zaragoza 1470-1520

Карл V, имп.

Фердинанд II, имп.

Филипп II кор. Испании

Максимилиан II, имп.

Филипп III кор. Испании

Рудольф II, имп.

Хуана де Арагон Juana de Aragón

Хуан I де Борха, II гц. де Гандия Juan I de Borja, II D. de Gandia 1474-1497

+

Хуан II де Борха, III гц. де Гандия Juan de Borja, III D. de Gandia 1495-1543

Луиза де Борха и Арагон 1520-1560 Luisa de Borja y Aragón

св. Франсиско, IV гц. де Гандия San Francisco de Borja y Aragón IV Duque de Gandia 1510-1572

Фернандо, V гц. де Вильяэрмоса Fernando, V D. de Villahermosa + Хуана Пернштейнская Мария-Луиза, VII гц. де Вильяэрмоса Maria Luisa, VII Dsa de Villahermosa

Табл. 2

Франсиско, VI гц. де Вильяэрмоса Francisco, VI D. de Villahermosa 1551-1622

+

Хуан де Борха, гр. ди Фикальо Juan de Borja, C. de Ficalho 1533-1606

Карлос де Борха и Арагон, II граф ди Фикальо Carlos de Borja y Aragón, C de Ficalho

Фернандо де Арагон де Гурреа и де Борха, VIII гц. де Вильяэрмоса 1613-1665

+

Хуана-Луиза де Арагон и де Алагон, III гр. де Луна † 1652

Карлос II де Арагон и де Гурреа, IX гц. де Вильяэрмоса, IV гр ди Фикальо 1634-1692 внебрачное происхождение [Fernandez de Béthencourt 1897: III, 409-429, 439-509; IV, 36-121, 189-203, 211-232]

63

Воронин В.М. Малоизвестные предки императора Николая II в Западной и Центральной Европе

Императрица Мария Фёдоровна (София-Доротея Вюртембергская). Портрет работы Ж.-Л. Вуаля, Русский музей. Источник: https://commons.wikimedia.org

Аннотация Статья даёт детальный обзор малоизвестных предков Романовых в странах Западной и Центральной Европы (Испании, Германии, Чехии, Италии и др.). Значительное внимание уделяется родословным по женской линии, нединастическим бракам и истории восхождения европейских дворянских родов, которые в дальнейшем станут предками русских императоров начиная с Александра I до Николая II. Ключевые слова XVI в.; XVII в.; XVIII в.; XIX в.; аристократия; браки; Габсбурги; генеалогия; династии; династические браки; монархия; Романовы Сведения об авторе Воронин Владислав Михайлович, г. Арзамас, независимый исследователь. e-mail: [email protected]






64

Valla. №4(1-2), 2018.

«Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России Датский немец Адам Бурхард Селлий издавна был и остаётся неизменным персонажем биографических словарей не столько как автор первого библиографического пособия по русской истории, сколько в силу своего перехода в православие и монашества в столичной Лавре, при том, что пособие было написано тогда, когда автор его, полагаю, ни о каком монашестве своём грядущем ещё и не подозревал. Нас же Селлий будет интересовать сейчас как гипотетический образец рецепции сведений Латома-Хемница-Томаса1 в работах русских историков XVIII столетия. Для решения указанной задачи важны биографические сведения об авторе «Зерцала исторического российских государей», которые по сей день остаются в российских публикациях весьма запутанными и туманными. Из-за досадной опечатки в Вивлиофике Н.И. Новикова (годом приезда Селлия в Россию был указан 1722 вместо 1732) и заведомо неточного года его рождения (7223 от С.М.) в этой теме возник и реплицируется по сю пору ряд ложных сведений относительно дат и обстоятельств жизни Селлия в России. Между тем на родине Селлия давным-давно по архивным материалам восстановили его раннюю биографию [Andersen 1935, 1936; Østerby 1969; Helk 1973, 1982], но эта информация, как правило, проходит мимо внимания российских исследователей. Адам Бурхард Селлий (собственно, Селле) родился 22 мая 1707 г. в местечке Tondern, ныне порусски именуемом Тённер, на полуострове Ютландия, в Южной Дании, исторически территории Северного Шлезвига. Существенную часть населения этих мест составляли этнические немцы, к числу которых принадлежала и семья Селле, известная по документам в этих краях с начала XVII в. Несмотря на датское подданство, местные жители имели тесные связи с соседним германским Шлезвиг-Гольштейном, где правила династия, представителям которой в недалеком будущем суждено было стать русскими императорами. Бурхард Адам, выходец из семьи аптекарей, игравших временами некоторую роль в местном муниципалитете, рос в бедной и непритязательной обстановке, рано остался круглым сиротой, воспитывался дедом и дядей, учился в местной латинской школе и с детства мечтал посвятить себя медицине. Обучению Адама препятствовало серьёзное расстройство здоровья – он страдал тяжёлой формой логоневроза, т.е. был патологическим заикой, речь которого окружающим было довольно трудно разобрать [Haven 1743: 335]. Это обстоятельство, несомненно, наложило отпечаток на всю его дальнейшую судьбу. Как бы то ни было, в мае 1725 г. Селлий записался в Йенский университет, где занялся изучением анатомии. В Йене он оставался до лета 1728 г., о чём известно из его собственных записок, сохранившихся в библиотеке Копенгагена. По этим запискам и прослеживается его пребывание в немецких университетах, имена однокашников и профессоров. Среди этих имён, если верить Велло Хелку, нет имени профессора И.Ф. Будде (Буддея) особому влиянию которого позднее Селлий приписывал (что известно только в пересказе заинтересованных лиц) своё увлечение теологией и зарождение сомнений в верности лютеранского вероучения. По запискам Селлия на всём периоде его обучения прослеживается только особый интерес к медицине. Летом 1728 г. Адам окончил курс обучения в Йене и, по традиции немецких студентов, оправился в турне по немецким университетам. Целью таких путешествий были автопрезентация, знакомство с потенциальными коллегами и наставниками, выбор места защиты квалификационной работы и круга оппонентов, консультантов и рецензентов. Г.З. Байер, который далее будет неоднократно упоминаться, окончив в 1715 г. пятилетний курс в Кенигсберге, два года путешествовал по разным университетам, пока не остановился в 1

Об этом круге авторов см.: Рыбалка А.А. Мекленбургские читатели барона Герберштейна // Valla. 2017. №3(5). С. 53-65. – Прим. ред.

65

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России Лейпциге, где описал восточные рукописи местной библиотеки и защитил в 1717 г. магистерскую работу, посвящённую анализу известной фразы Иисуса «Или, Или! Лама савахфани!». Усердия Селлия хватило на полгода, в течение которых он посетил Апольду, Лейпциг, Эрфурт, Галле и Виттенберг. Зиму 1729 г. Селлий провёл в Тондере, а в марте появился в Киле и записался в местный университет с целью защиты магистерской работы по анатомии. Дата диспута была назначена на 9 апреля, а «комиссию» возглавил местный ректор, профессор Вальдшмидт, сам известный анатом. Ход диспута не прослеживается по документам, фактом является то, что Селлий степени не получил и далее продолжал числиться «студентом анатомии». Учитывая указанное выше расстройство речи Адама, можно предположить, что диспут и вовсе не состоялся под предлогом «болезни» соискателя. Либо же Селлий потерпел фиаско в публичной дискуссии. Вскоре после этой неудачи Адам оказывается в Шлезвиге и Фленсбурге, где в основном посещает своих старых знакомых периода Йены. Осенью он снова оказывается в Киле; последние записи в январе и июне 1730 г. сделаны дома, в Тондере. Между тем умирает его дядя, и Селлий остаётся совсем один. В 1731 г. в Киле он опубликовал библиографию анатомической литературы в трех частях – по университетам, темам и авторам – свой первый опыт в жанре, ставшем позднее его визитной карточкой. Этот обзор был посвящен двум профессорам медицины – Каспару Бартолину в Копенгагене и Иоганну Якобу Дёбелиусу в Лунде. В своем посвящении, написанном в посёлке Далер под Тондером в мае 1731 г., Селлиус выражает восхищение этими двумя людьми и сообщает, что последний предложил ему приехать в Лунд, где Селлию давали профессуру медицины. Однако из-за своей юности (ему было 24 года) Селлий считал, что он еще не достоин этого места. Скорее всего, он понимал, что со стороны Дёбелиуса это был лишь дежурный комплимент. Видимо, разочарованный началом своей медицинской карьеры, Селлий начинает собирать актовые и нарративные документы, планируя труд «Историческое описание Шлезвига и Голштейна». На латинском, немецком и датском языках он делает различные записи, касающиеся топографии и генеалогии земель и людей герцогства. Всё это будет брошено без продолжения летом 1732 г. – «Бурхард Адам Селиус, студент медицины» уезжает в Россию. Селлий прибыл в Петербург 12 июня с кораблём из Данцига и поселился в Академии, на квартире живописца Георга Гзеля (Гселя). Н.П. Берков, довольно скептично настроенный по отношению к личности Селлия, полагает, что прибыл он «без особой цели» [Берков 1966]. Хотя М.П. Лепехин считает (без ссылок на источники), что Селлий прибыл в Академию по «неофициальному приглашению», и ищет причины того, что он не получил места при Академии, в личностях физиолога И. Вейтбрехта и И.Д. Шумахера [Лепехин 1991; ср. Берков 1966: 102], сам предшествующий «послужной список» Селлия свидетельствует в пользу того, что остаться при Академии у него не было никаких шансов. Тут как раз всплывает имя Байера, «личные отношения» Селлия с которым якобы и вызвали неприязнь старшего библиотекаря и фактического администратора Академии. Байер постоянно стал упоминаться совместно с Селлием после того, как митрополит Евгений (Болховитинов) написал в предисловии к переводу известной Селлиевой «Литературной записки», что «Беер известный своими разысканиями древностей наших, имел его иногда своим сотрудником» [Каталог писателей 1815]. На чём основано это мнение, кроме известного письма Селлия к Байеру от 22 мая 1736 г. [Berkov 1966a], показывающего их знакомство и наличие каких-то связей, сказать сложно. Дело в том, что Евгений исходил из ошибочной даты прибытия Селлия в Россию – 1722 г. – и поэтому представлял его роль в учёной столичной среде того времени, на наш взгляд, нереалистично. Из названного письма, отмечал Берков, никак нельзя заключить, что Селлий был особенно близок к Байеру, как считают некоторые его биографы, хотя и называет его своим «благорасположенным покровителем» (Großgeneigter Gönner). Наблюдение представляется верным, поскольку, судя по другим письмам Селлия, названное выражение он традиционно 66

Valla. №4(1-2), 2018. употребляет, обращаясь к лицам более высокого статуса, противопоставляя им себя в конце письма и подписываясь «покорным слугой» (gehorsamster Diener), в то время как к приятелям или просто равным обращается Großgeneigter Freund. Если исходить из известных фактов, легко представить, чем Байер мог быть полезен Селлию, но вот ценность Селлия для Байера сомнительна. Бурхард прибыл в Россию, ни слова не зная по-русски и не имея, разумеется, никакого представления о русской истории и её источниках. Между тем известный доклад Байера о варягах был представлен в Конференции Академии ещё в 1729 г., а доклад о походе русов на Константинополь в том же 1732 г. Очевидно, что Селлий не мог иметь к их подготовке никакого отношения. По основной же теме исследований Байера – ориенталистике – Селлий не мог быть его сотрудником ни в какое время своей жизни. Селлий сам позднее писал, что начал заниматься изучением русского языка «из любопытства», ещё не имея в виду планов остаться в России на долгий срок. Вынужденный как-то сводить концы с концами до приискания места, недавний «студент медицины» взялся обучать «разных знатных господских детей до высоких наук» [Рункевич 1913: 525]. Сколь успешен был он на этом поприще, сложно сказать, но, возможно, это занятие явилось для него одним из поводов выучить русский язык. Между тем Селлий, полагаю, довольно быстро убедился, что его анатомические амбиции в Академии удоволетворены не будут. Это заставило его искать другие, уже использованные им ранее способы самореализации. Помог случай. В 1729 г., после увольнения профессора А.Е. Скиады и других учителей, распалась школа при Александро-Невском монастыре. «Первейший архимандрит во всей империи» Петр (Смелич), близкий сотрудник Феофана Прокоповича, в начале царствования Анны отчаянно пытался её восстановить, но его попытки выписать учителей из Москвы (1730) или Киева (1732) были безуспешны. В год приезда Селлия в Петербург были разработаны и штаты новой семинарии, но Синод их не утвердил. Тем не менее Петр искал того, кто помог бы организовать учебный процесс. Тут под руку и подвернулся «студент Селлиус». Бурхард прибыл в Россию в финале горячей полемики по поводу известной книги Стефана Яворского. Издание её в 1728 г. было значимым событием во внутрицерковной борьбе между Феофаном Прокоповичем и его противниками. Высочайшим указом от 19 августа 1732 г. книга «Камень веры» была запрещена, к удовлетворению Феофана, его соратников и российских лютеран. Первый удар по «Камню» был нанесён в 1729 йенским богословом И.Ф. Будде (Буддеем), корреспондентом Феофана, человека с обширными интеллектуальными связями в учёной среде. Это обстоятельство сделало личность, труды и взгляды умершего в том же 1729 г. лютеранского теолога весьма популярными среди столичного духовенства. Селлий учился в Йене в последние годы жизни профессора Будде и немедленно объявил себя его учеником и единомышленником. Архимандрит Петр обратил на него внимание, а Бурхард выразил готовность служить в семинарии. Дело, впрочем, затянулось, Селлий официально был принят на службу в семинарию только в июле 1734 г., взяв на себя преподавание латинского языка и управление школой, а преподавание русского языка, арифметики и пения он должен был организовать при посредстве старших воспитанников. Насколько всё это было успешно, сказать сложно, фактически семинария полноценно начала работать только в 1736 г. Тем временем Селлий начал активно изучать русский язык, освоив его, как пишут, в течение года, и поменял свои научные планы – теперь у него явилась идея описания всяких «русских древностей», в духе того, что он собирался делать на своей родине, и начал он с составления библиографического обзора литературы о России. В последнем направлении деятельности он оказался успешен, и два года спустя была издана его «Литературная записка» – первое библиографическое сочинение по русской истории. Аналогичный обзор анатомической литературы, изданный пятью годами ранее, был принят благосклонно, и Селлий решил повторить успех в иной предметной области. 67

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России В исторической перспективе надежды его оправдались, при том, что сам автор осознавал недостатки своего сочинения: … собрание мое, скажут, недостаточно: я и о сем не буду спорить, потому что весьма мало в России сего рода писателей. Можно ли было мне издать полную вивлиофику, когда я два только года над сим сочинением трудился, при помощи немногих благодетелей? Пособием к изданию сей росписи служило мне чтение мое, или спрашивание других; потому что для любителя нет здесь открытых библиотек, ни Государственных, ни у вельмож, ни в Академиях, ни в Гимназиях. Признаюсь, что весьма многого не достает; но сей недостаток постараюсь со времянем тщательно дополнить

– писал Селлий в предисловии к книге 25 ноября 1735 г. [Каталог писателей 1815] Анализ содержания книги Селлия даёт повод вернуться к его отношениям с Байером – имени профессора среди упомянутых в книге авторов нет. Конечно, основное направление научной деятельности Байера не имело никакого отношения к теме книги, но Байер был к тому времени автором и нескольких работ, прямо или косвенно относящихся к истории России. Не все они были напечатаны, но: 1) Селлий ссылается и на рукописные сочинения или, например, на ожидаемые, но ещё не вышедшие сочинения Миллера, взятые, скорее всего, из какого-то его плана работ; 2) «Варяги», давно обнародованные, были опубликованы в академических «Комментариях» явно раньше ноября 1735 г., когда Селлий писал своё предисловие; если бы Селлий тесно общался с Байером, он знал бы и о самой работе, и о предстоящей публикации заранее; 3) доклад о походе русов на Константинополь был прочитан в год приезда Селлия – если бы он сотрудничал с Байером, эта тема не могла бы ими не обсуждаться, 4) работы Байера о скифах, опубликованные ещё в 1728 г., косвенно тоже относились к истории России; положим, сам Селлий мог тогда этого не понимать, но Байер, если бы они тесно общались, не упустил бы случая ему это разъяснить; 5) работа о скифском прошлом России была в 1731 г. опубликована по-немецки во втором томе кенигсбергского издания Acta Borussica, а годом ранее, в первом томе, Байер опубликовал диссертацию «Извлечение из Степенной книги», где в первую очередь разбиралась позднелетописная концепция «Рус из Прус»; 6) Селлий, видимо, по «политическим» причинам, подробно перечисляет сочинения Будде, Рибейры, Бильфингера и Феофана, к истории России вовсе не относящиеся, в таком случае в его каталоге было бы самое место учебной книге Байера по древней истории, написанной для императора Петра II в 1728 г. В предисловии Селлий писал, что одним из источников было «спрашивание других», откуда следует вывод, что Байер к «другим» не относился, ибо у него не было никаких причин скрывать собственные работы. Селлий, очевидно, пользовался «Собранием русской истории» Миллера (отбывшего в Сибирь, полагаю, до начала работы Селлия над книгой), на которое ссылается прямо, значительная часть его сведений о «русских изданиях», видимо, оттуда и взята. Анализировал ли он вообще «Комментарии» на этот предмет, неясно. Сам с первоисточниками он тогда не работал, в чём и признаётся. Замечу, что принявший от Миллера редактуру «Собрания» адъюнкт А.Б. Крамер, умерший в декабре 1734 г., включён в книгу единственно на этом основании, между тем, Крамеру наследовал всё тот же Байер, редактировавший в 1735 г. следующий том «Собрания». Отмечу, что в книге Селлия неверно указан год смерти Крамера – 1735 г., т.е. он ориентировался на время издания последнего выпуска 1-го тома «Собрания», редактировавшегося Крамером ещё в 1734 г. Это косвенно иллюстрирует степень его информированности. Если резюмировать сказанное, у Селлия, при наличии каких-то рабочих отношений с Байером или хотя бы консультаций с ним как опытным библиографом, было бы множество причин упомянуть профессора среди своих источников. Далее у нас будет случай развить эту 68

Valla. №4(1-2), 2018. мысль. Среди авторов, однако, под № 147 указан Фридрих Томас, сочинение которого, вероятно, послужило для самого Байера источником сведений о Латоме и Хемнице. Было ли оно «читано» Селлием или только «спрашивано» – неизвестно. Посреди забот за получением тиража книги из Ревеля и распространением его в академической среде и среди прочих интересантов, Селлия застигла непредвиденная беда – он потерял место. Ещё в конце 1735 г. в столицу, на место Петра Смелича прибыл недавний ректор Славяно-греко-латинской академии архимандрит Стефан (Калиновский). Петр готовился отбыть архиереем в Белгород, и Селлий лишился покровителя. Весной 1736 г. Стефан выписал учителями в семинарию своих лучших учеников – Андрея Зертиса и Григория Кременецкого, после чего, 1 апреля, «студенту Селлиусу» вежливо указали на дверь. Полтора месяца спустя, 22 мая 1736 г., Селлий покинул Петербург и направился в Москву. Обстоятельства, побудившие его к этому, неясны, позднейшие объяснения сводились к тому, что он поехал туда «изучать русские древности». Нет подробностей и в известном письме к Байеру, пересказ и анализ которого мы сейчас предложим. Письмо было написано 26 июля, в доме пастора Новой Немецкой церкви Ньюбауера, выпускника университета в Галле и последовательного пиетиста в духе самого Байера, а Байером доложено на заседании Конференции Академии 27 августа и сдано в архив. По свидетельству Беркова [Berkov 1966a: 269], рукопись Селлия довольно трудно читать: Селлий часто сокращал слова, пропускал буквы, его орфография непоследовательна, пунктуация чрезвычайно произвольна. Следует заметить, что такое же впечатление производят письма последнего года его жизни, о которых пойдёт речь ниже. Шлёцер, работавший с немецким переводом русской летописи в автографе Селлия, также отмечает неправильный немецкий язык, хотя при этом и оговаривает точность перевода. Селлий начинает с тысячи извинений в адрес Байера, с которым не смог проститься и «получить благославление» на путешествие в Москву, хотя непосредственно в день отъезда четырежды пытался застать его дома. Далее он излагает три своих просьбы, и прежде всего выражает надежду на рецензию своей книги и устранение её недостатков с помощью «высокочтимого господина». Он добавляет, что получил множество замечаний относительно «авторов и изданий», приступает к переработке книги, в которой будет совсем изменена форма изложения материала. Из сказанного следует, что книга уже была распространена среди заинтересованных лиц, оценена, в том числе и критически, и, в частности, Байер книгу в своём распоряжении имел, если, конечно, письмо изначально к ней не было приложено. Затем Селлий просит прислать ему кенигсбергский историко-генеалогический альманах И.С. Стримеса (Кенигсберг – родина и alma mater Байера, с которой он был тесно связан всю жизнь), в котором ожидает найти полемику автора с Академией по какому-то генеалогическому вопросу, и, наконец, просит содействия Байера ad Rossiam litteratam atque antiquam atque novam («[в изучении] российской письменности, древней и новой»). Завершает Селлий тем, что, благодаря Господу, у него всё складывается благополучно, хотя Москва и не самое лучшее место pro litteratis, а местные «студенты» достойны осмеяния. Хотя в письме Селлий обращается исключительно лично к Байеру, тот счёл возможным принять на свой счёт только просьбу о рецензии (либо просто проигнорировал её), а об остальном доложил на заседании. В протоколе, на основании сообщения Байера, констатировано, что Селлий 1) извиняется за то, что не простился, 2) жаждет иметь в Москве некоторые памфлеты Стримеса, 3) описывает печальное состояние московских ученых и учащих. Полагаю, что Селлий обратился именно к Байеру, поскольку к тому моменту уже знал, что именно он теперь редактирует «Собрание русской истории» и фактически представляет это научное направление в Академии, а также получил разъяснения от читателей своей книги, насколько он ошибся относительно роли Байера в изучении русских древностей. На мой взгляд, Байер отказался рассматривать письмо Селлия как личное. Поскольку Селлий отбыл в Москву после знакомства с тремя ведущими представителями Московской академии, лишившими его места в семинарии, трудно избавиться от мысли, что он получил от Стефана, Зертиса и Кременецкого какие-то 69

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России наставления и рекомендации, подвигшие его на эту экспедицию. Но ничего определённого на это счёт не известно. Селлий в Москве жил у пастора Ньюбауера, и как получал средства к существованию, неясно. Не проясняет дела и письмо Селлия сыну знаменитого педагога-пиетиста А.Г. Франке – Готлибу Августу, отправленное из Москвы в Галле в 1737 г. Селлий Франке-младшего не знал, поводом для письма послужила публикация Г.А. Франке в 1734 г. русского перевода книги Иоганна Арндта «Об истинном христианстве», с которой Селлий познакомился в Москве. Из письма следует, что Селлий живёт у Ньюбауера, «но в монастырях я провожу значительно больше времени, поскольку подружился с несколькими настоятелями и учеными монахами» [Winter 1953: 413]. Селлий пишет, что «нашел разных россиян, которые хорошо разбираются в протестантской религии, поскольку они интересуются протестанской религиозной практикой, но они не верят, что у протестантских ученых есть какая-то вера». Далее он переходит к галльскому изданию Арндта и приводит ряд примеров заинтересованного и почтительного отношения со стороны православных священнослужителей к книге. Вместе с тем, указывает он, более точный перевод мог ещё более уменьшить разницу между лютеранским и православным пониманием христианской доктрины, и много места уделяет объяснению, почему выбор церковнославянского языка для перевода является на текущий день неудачным. Из слов Селлия следует, что он и сам принимал некоторое участие в распространении лютеранской литературы среди православного духовенства. Так, он по просьбе одного из настоятелей сделал несколько копий книги Арндта, а от другого получил просьбу перевести трактат Й.А. Фрейлингхаузена о страданиях Христа. Поскольку, как оказалось, перевод существует, Селлий просит Франке прислать несколько экземпляров, обещая благодарность и оплату. Неясно, получал ли Селлий за эти услуги какое-либо воздаяние, кроме того, что столовался в монастырях. Тут он находит повод рассказать и о своих планах: теперь я намерен сочинить чистую русскую грамматику, собрать историю русской церкви, изучить сходства и различия русской и протестантской церкви; показать несовместимость римской и русской церквей … по русским духовным книгам по-русски, и, наконец, обдумать книгу происхождения, прогресса и нынешнего состояния протестантской церкви в России, помощь в сборе материалов для которой я получил здесь, а также у других ученых [Winter 1953: 414].

После этого Селлий рассуждает о судьбе своей «Литературной записки», которая, по его мнению, благоприятна, и пытается заинтересовать своего корреспондента в сотрудничестве. Неизвестно, имело ли это письмо какие-либо последствия. Примеры из письма Селлия показывают его человеком, буквально не вылезавшим из келий и трапезных московских монастырей. Одной из причин, разумеется, было желание получить доступ к монастырским книгохранилищам. Так, Педер фон Хавен, служивший в 1737-39 гг. в Москве в семье князя В.А. Репнина, описывает «студента из Тондера», говорившего на хорошем датском, немецком и русском языках, как отчаянного заику и указывает, что «он очень трудолюбив и использует любые средства, ради своей цели – подготовки полной истории русской церкви, и поэтому он подружился с монахами, чтобы иметь возможность списывать лучшие манускрипты в монастырях» [Helk 1982: 59]. Неясно, впрочем, много ли он списал и имел ли возможность работать в Синодальной библиотеке и МАКИД, бывал ли в Лавре, в каких отношениях состоял со Славяно-Греко-Латинской Академией и т.п. Кажется несомненным, что он должен был работать в библиотеке Заиконоспасского монастыря. Амвросий (Зертис-Каменский) писал, что Селлий и для самого себя собрал много разных российских старинных харатейных летописцев, родословных, статейных списков посольств, разрядных росписей, откуда, как из «самородного источника», утолял жажду своего любопытства и «обогащался дражайшим сокровищем российских древностей» [Drage, 70

Valla. №4(1-2), 2018. Sullivan 1992: 625-626]. Однако что именно из известных ныне «старинных харатейных» памятников принадлежало когда-то Селлию, установить не удаётся2. Комментируя декларированные выше планы Селлия, Берков писал, что из больших задуманных им трудов по русской грамматике и истории литературы, о которых он писал Г.А. Франке и З.Т. Байеру, ничего не вышло и, судя по дошедшим до нас его произведениям, и не могло выйти. В конечном счете главная заслуга Селлия перед наукой — его «Литературная записка». Впрочем в письме к Байеру он писал, что от многих лиц получил большое количество дополнений и придал своему труду совершенно другую форму. К сожалению, об этих материалах никто из биографов Селлия не упоминает [Берков 1966: 107].

Действительно, из всего названного Селием известна ныне только латинская рукопись материалов по истории русской церкви, озаглавленная автором «История Русской Иерархии в пяти книгах», содержательно, опять же, обширный, в сто листов, библиографический тематический справочник. М. Эстербю, однако, настаивает, что как минимум основная часть текста рукописи была написана уже после возвращения Селлия в Петербург [Østerby 1979]. Если его выводы верны, получается, что пять с лишним лет пребывания Селлия в старой столице в литературном плане были для него крайне неплодотворны. Однако он, несомненно, существенно повысил свою квалификацию филолога-слависта, что позволило ему по возвращении в столицу предлагать свои услуги в качестве переводчика. Столовавшийся пять лет по московским монастырям Адам Бурхард Селлий вернулся в 1741 г. в столицу бедным, как церковная мышь, вероятно, продолжая вынашивать те же грандиозные творческие планы, о которых сообщал в письме к Франке. Однако прежде, чем реализовывать эти планы, нужно было что-то есть и где-то жить. Селлий обратился в датское посольство, предложив услуги переводчика, с тем же самым пошёл в Академию, а после переворота Елизаветы не замедлил предложить услуги секретаря графу Лестоку. Все предложения были приняты, но особых дивидендов Селлию это не принесло. В архиве датского посольства в Петербурге имеются документы, написанные рукой Селлия – переписанные или переведённые им в 1742-1743 гг. по поручению секретаря посольства Йохана Кёфоэда, вошедшего в трудное положение своего соотечественника. С весны 1743 г. Кёфоэд несколько раз давал Селлию в долг, в результате к осени 1744 г. Селлий был должен секретарю 125 рублей, помимо иных своих долгов. Летом 1744 г. Кёфоэд был отозван из Петербурга и передал долговые обязательства Селлия своему преемнику Маттеусу Йенссену, из писем Селлия к которому мы и знаем об обстоятельствах последних лет жизни Селлия. Из этих писем становится более ясен и характер отношений Селлия с Лестоком. Йенссен предложил должнику обратиться к графу за получением денег на уплату долга, на что Селлий отвечал ему, что не может так поступить, граф посмеётся над ним, между ними не было никакого контракта и граф формально ничего ему не должен за оказанные услуги. Отсюда можно сделать вывод, что и услуги Селлия носили, видимо, окказиональный характер. Отношения с Лестоком, вероятно, прекратились после того, как в результате интриги Бестужева и Бреверна из России в июле 1744 г. был выслан маркиз де ла Шетарди, а Лесток был отстранён от всех дел. Таким образом, увязший в долгах Селлий уже летом 1744 г. не мог ожидать содействия Лестока или своего посольства. Оставалась Академия, на которую также указал Селлию Йенссен и куда Селлий действительно обратился в январе 1745 г. с прошением об оплате. Конференция запросила унтер-библиотекаря Иоганна Тауберта, ведшего дела с Селлием, и тот отвечал, что Селлий в разное время перевёл «1) Летописец князя Василия Васильевича с 860-го по 1462-й гг., на

2

А.В. Сиренов, анализировавший сообщение Н.Г. Устрялова о рукописи Степенной книги, принадлежавшей Селлию, полагает, что ему удалось её идентифицировать – это рукопись времён царя Алексея, ныне НБУВ. Собр. митр. Макария (Булгакова). П. 49 [Сиренов 2007: 8-9].

71

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России 211 листах3; 2) Сокращенную историю российским великим князем, от Рурика до царя Василия Ивановича Шуйского, на девяти листах; 3) Печатное на российском языке описание коронации Ея Императорского Величества Государыни Елисаветы Петровны». Первые две рукописи, исходя из собственных слов Селлия, переводились им в 1741-42 гг., а текст коронационного альбома Елизаветы в 1744 г. Тауберт оценил все работы в 200 рублей, однако Конференция заартачилась и «за неимением средств» постановила ограничиться 50 рублями наличными, а также выдать Селлию книг «какие пожелает» ещё на 50 рублей. Селлий в таком духе и отвечал Йенссену, что расплатятся скорее книгами, а у него есть и ещё несколько долгов, которые срочно должны быть погашены. До пострижения Селлия в апреле 1745 г. Академия с ним не расплатилась. Из писем Селлия следует, что в 1744-45 гг. он находился в крайне стеснённых обстоятельствах. Он пишет, что ему негде приклонить голову и не на что жить, и что он живёт при Лавре исключительно милостью двух дружественных ему прелатов, очевидно, Амвросия и Гавриила. Эти факты, по мнению Хелка, указывают на исключительно практические мотивы присоединения Селлия к православию и принятия им монашеского сана [Helk 1982]. Действительно, возможность жить в Лавре Селлий, видимо, получил после того, как заявил о своих намерениях. В своих письмах, пересыпанных латинизмами, идиомами, с претензией на каламбуры, и явными признаками иронии и самоиронии, Селлий открыто писал с некоторой иронией о своих страданиях в монастыре – мол, поскольку в этом году наше поле пусто, мы должны по-христиански много поститься, – и далее извинялся за свой почерк, «очень порывистый». Он обнаружил, что пост невыразимо строг, и хотя, чтобы изучить практику Русской Церкви, он все это готов вытерпеть, но испытывает сильный дискомфорт и видит, насколько это невозможно для неопытных людей. Селлий постоянно возвращается к рассуждениям о еде, приготовлению еды, вспоминает обеды у Лестока и в посольстве. Он полагает, что ему могли бы тайно передать что-то из-за стен Лавры, но он не хочет потерять репутацию и предпочитает терпеть. Вероятно, это приключение крайне негативно сказалось на состоянии здоровья Селлия, которое явно не было блестящим. Хелк полагает, что автор писем, совсем не похож на человека, сменившего вероисповедание и принимающего монашеский постриг из убеждений. Он разочарован своими неудачными попытками найти покровителя или устроенную жизнь. Он в долгах, зависим от помощи других, а также крайне устал. Он старается говорить о своих трудностях спокойно, но с горькой иронией, едва ли не выходящей за пределы литературного этикета. Будучи монахом, он надеется на спокойное будущее, видит себя историком, который хочет наблюдать и наблюдать за всем одновременно, он хочет посвятить себя исследованиям в покое монастыря, используя литературные сокровища монашеских библиотек [Helk 1982]. Обряд посвящения, пишет Селлий в последнем письме Йенссену, состоится 6 апреля. Он торопится против своей воли, императрица накануне вспомнила в разговоре о нём, и несколько клириков попросили его поторопиться, поскольку императрица изъявила желание присутствовать. Селлий пригласил на церемонию и нового посла, графа Карла фон Гольштейна. Фон Гольштейн, брат которого служил судебным приставом в Тондере, на родине Селлия, приехал в Петербург недавно, и Селлий в предыдущем письме к секретарю посольства осведомлялся, не будет ли это поводом для их знакомства и нельзя ли заинтересовать посла, слывущего покровителем ученых, изданием его работ – новой редакции «Литературной записки» и посвящённых истории России сочинений Rossici Eutropii Prodromum и Antiquitates Rossicas, или Seriem Ducum, Magnorum Ducum, Zarium, et Imperatorum Rossioe à Rurico ad Elisabetham. Надежду на скорое издание названных трудов он выражает и написанном в то же время письме фон Хавену.

3

Таким образом, свидетельство Амвросия о переводе Селлием Никоновской летописи, видимо, ошибочно.

72

Valla. №4(1-2), 2018. Так мы узнаём оригинальные названия утерянных сочинений Селлия, которые и заставили нас вызвать из небытия его фигуру. Поэма Antiquitates Rossicas, судя по содержанию предисловия к переводу и текста самого перевода, была написана в 1744 г. Оригинальное название этому выводу не противоречит, а вот предположение Беркова, что оригинал «Зерцала» был учебным пособием, составленным Селлием ещё во время его службы в семинарии, кажется необоснованным. В указанном предисловии Амвросий пишет, что Селлий сначала написал «простою речью» Rossici Eutropii Prodromum, «где и о авторах, и о книжицах, из коих собирал её, под всякою главою по именам и листам объявляет» [Drage, Sullivan 1992: 626]. Таким образом, речь идёт о привычном для Селлия жанре – библиографическом справочнике, составить который его, возможно, побудила работа над переводом указанной выше «Сокращенной истории», и нельзя исключить, что изначально Prodromum и мыслился автором как библиографический комментарий к этому переводу. Стихотворная Antiquitates Rossicas «в одной силе и материи» с Prodromum, полагаю, обязана своим появлением работе Селлия над переводом текста коронационного альбома Елизаветы. Нельзя исключить, что непосредственным поводом вообще стало обручение Петра и Екатерины 28 июня (9 июля) 1744 г. Эти рассуждения важны применительно к оригинальному содержанию Antiquitates Rossicas, поскольку Амвросий указывает, что переводчиками (коими были он и Гавриил), при последовательном стремлении придерживаться оригинального текста, вносились некоторые исправления и добавления. Тем не менее, с учётом последних писем Селлия, есть все основания полагать, что латинский оригинал заканчивался теми же персонажами, что и перевод. Это даёт основания сделать некоторые наблюдения, над концептуальным подходом автора к своему тексту. Я имею в виду исключительно локальный сюжет – упоминание в начале сочинения Вагрии как места, откуда были призваны братья-варяги. В русских манускриптах Селлий этого имени не встречал, даже печатный Синопсис, строго говоря, передававший мнение Герберштейна (посредством Стрыйковского), Вагрию не упоминал. Следовательно, у Селлия Вагрия была книжным заимствованием. Зачем она ему понадобилась? На этот вопрос, на мой взгляд, отвечает финал сочинения. Неоднократно цитированная завязка сюжета – «В древношедшие летà сыны три княжие / Рурик, Трувор и Синей вси братья родные / Из Вагрии в Русскую вышли землю званны / И получили Страны жребием метанны» и проч., – на мой взгляд, сохраняет структуру «основной формулы», о которой я писал в материале о Латоме4. Далее следует длительное развитие сюжета, кульминацией которого является воцарение Елизаветы с последующей характерной развязкой: славная Елизавета печётся не только о насущном, но и «что б щастливым нам быть и в веке грядущем / Шлет послов в Голштинию по кровь высочайшу … Любезна племянника миром освящает / Освятив в наследие россам утверждает» [Drage, Sullivan 1992: 645]. Автор затем и резюмирует «Наследника сотвори от варяг втораго / Вечным утверждением корене святаго» [Drage, Sullivan 1992: 646]. На мой взгляд, развязка имеет очевидную параллель с завязкой – история, начавшись с варягов из Вагрии (Голштинии), варягом же из Голштинии (Вагрии) и завершается. Наследник – Его Королевское Высочество Петр, владетельный герцог Шлезвига и Гольштейна (так в коронационном альбоме) – от варяг второй. Первый, понятно, Рюрик. Названная параллель, несомненно, имела личное значение для автора, ведь он и сам был «датчанином из Голштинии», что постоянно подчёркивал в подписях к предисловиям своих сочинений, следовательно, варягом из Вагрии. Возможно, что и сама представленная параллель, была не столько попыткой угадать направление политического ветра, сколько личной позицией.

4

Отличиями являются сама Вагрия, аттестация братьев, как «княжеских сыновей» (Латом), третье место (Петрей) Синая и само это имя, о чём я далее ещё скажу.

73

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России Вагрию как Голштинию позиционировал Герберштейн, Латом, напротив, считал Вагрию Мекленбургом, о чём Селлий к тому времени несомненно знал, хотя бы из Байера5. Но Мекленбург, в смысле использования какой-либо специфической информации Латома, был неприемлем для Селлия не только (а может, и не столько) лично, сколько политически – внук герцога Карла Леопольда, ради брака которого Ф. Томас и затеял своё сочинение, сидел на горшке в Шлиссельбургском каземате, а мать его, которую угораздило родиться мекленбургской княжной, умирала тем временем в Холмогорах. Посему у Селлия Анна Леопольдовна, не называемая по имени, обвиняется в том, что «Петровой крови / Зловредние учинить умышляла кови / Ища на главу свою в противность закону / И клятве к сыну наложить корону»6. Сам же император-младенец Иоанн аттестуется, как «ни закона ниже прав к наследству имущий» [Drage, Sullivan 1992: 644]. Хотя и у Герберштейна, и у Латома происхождение князей из Вагрии равно подразумевало их славянскость, одноплемённость с призывающими, полагаю, что для самого Селлия это особого значения не имело, так как он вообще не использует в тексте слова «славяне» или «славянский». Скорее, в духе Лейбница (мнения которого он в то время знать не мог), Селлий полагал Рюрика «датчанином из Вагрии», что, несомненно, поднимало его самооценку. Но говорить об этом с какой-либо степенью определённости не приходится. Дело в том, что двадцатью годами ранее, в части похвал Ольденбургскому дому, Селлий имел авторитетного предшественника – доктора права и барона Генриха фон Гюйссена (Гизена). Имевший широкие связи в европейских университетских кругах, фон Гюйссен был привлечён Петром на службу в начале Северной войны в качестве литературного агента, которому предписывалось заботиться о благообразном образе России и его правителя в европейской периодике и печатных изданиях. Деятельность Гюйссена имела успех, что повысило его статус; он выступал и как дипломатический агент, занимался воспитанием царевича Алексея, был автором нескольких работ по современной истории России. Однако со смертью Петра фон Гюйссен потерял своё положение – его отправили советником в Военную коллегию и забыли. Испытывая желание вновь стать актуальным, фон Гюйссен попытался воспользоваться свадьбой цесаревны Анны с голштинским герцогом Карлом-Фридрихом. Гюйссен сам писал, что, поздравляя герцога со счастливым браком, заметил: «его Королевское Высочество начали обновлять старый союз, родство или близость, существовавшую между Россией и Княжеским двором в прошлые века» [Scholz 2000: 214-215]. Заинтригованный герцог потребовал комментариев, и Гюйссен дал их, «по памяти», а затем счёл нужным переслать отчёт об этом в Прусскую Академию наук в виде концепции диссертации De Varegis с целью публикации в академическом журнале. Фон Гюйссен, в принципе, излагает мнение Герберштейна, несколько актуализируя его в соответствии со своими целями. Он пишет, что братья-варяги прибыли из Вагрии, которая располагалась в провинции Голштиния, а в Вагрии был город Старград, ныне Ольденбург, некогда резиденция королей вандалов и ободритов, которые позднее распространили свою власть на кашубов, пруссов и т.п., ибо что славянский язык, что язык вандалов, всё, в конце концов, русский язык [Scholz 2000: 216-217]. Ссылаясь на «письмо царя Михаила Федоровича» о происхождении братьев-варягов от римских кесарей и привлекая к делу пруссов, Гюйссен тем самым стремится интегрировать в свою версию и «Руса из Прус», добавив заодно лавров Ольденбургскому дому. Это не единственная натяжка в его версии: очевидно, что племенной центр вагров – Старград – не имел никакого отношения к Ольденбургу рыцаря Эгильмара из Леригау. Прусская академия отнеслась к сообщению фон Гюйссена крайне скептически и от публикации уклонилась, сочтя его «политическим». С 5

Разницу между мекленбургской локализацией Вагрии и её голштинской локализацией осознавал уже Миллер [Миллер 2006: 102]. 6 Любопытно, что подумала по поводу двух последних строк «невеста Ангалтцебтскаго дому мудра красна чиста», прочитав их тридцать лет спустя у Новикова.

74

Valla. №4(1-2), 2018. учётом территориальных претензий Карла-Фридриха к Дании и его претензий на шведский престол, никому в Северной Германии не хотелось лишний раз его рекламировать. После смерти тещи герцога вынудили уехать из России, и инициатива фон Гюйссена завяла на корню. В 1731 г. в своей книге «Сообщения из России» версию фон Гюйссена актуализировал в виде анекдота физик Кристиан Мартини, уехавший из Петербургской Академии в 1729 г. из-за конфликта с коллегой Бильфингером. Упоминание фон Гюйссена о «письме царя Михаила Федоровича» Мартини интерпретировал как письмо голштинского герцога Фридриха III царю Михаилу от 1634 г., в котором герцог и указывал на происхождение Рюрика с братьями из голштинской Вагрии. Два года спустя анекдот, со ссылкой на Мартини, пересказал в своём сочинении о России Готлиб-Самуил Трейер. Оба сочинения указаны в «Литературной записке» Селлия, а вот в обширной заметке о фон Гюйссене никаких намёков на его диссертацию нет, очень возможно, что Селлий о ней не знал. Фон Гюйссен переписывался с Лейбницем в 1702-1708 гг., в 1705 г. встречался с ним лично, и хотя это было до известного письма Лейбница Матюрену Ла-Крозу, в коем знаменитый ученый высказался в пользу происхождения датчанина Рюрика из славянской Вагрии, которая в России стала Варягией, поскольку русские якобы не могут разборчиво произносить звукосочетание гр, есть соблазн предположить, что приведённое мнение Лейбница было известно и Гюйссену. Поскольку Лейбниц пытался обосновать предположение Гербенштейна доступными ему историческими и лингвистическими доводами, а научный авторитет ученого был высок, фон Гюйссена это вполне могло укрепить в его собственном мнении. Если дело было так, то любопытно, что изложенная Селлием версия может косвенно восходить к широко известной лейбницевской. Из собственных слов фон Гюйссена следует, что молодой герцог был удивлен его идеями и как минимум не был их инициатором. Замечу, что и в дальнейшем идея сопричастности первых Рюриковичей с Ольденбургским домом не была востребована и развития не получила. Отчасти, вероятно, если не брать в расчёт собственно доказательную базу, это было связано с тем, что последующие русские царицы не были особо заинтересованы в выведении древних русских князей «от ободритов», неважно, голштинских или мекленбургских. Ни Елизавета, уморившая одну «ободритку» в Холмогорах, ни Екатерина, ради которой другой «ободрит» был задушен в Ропше, а третий на протяжении всей жизни матери был отстранён от власти. Характерно, что в опубликованных в 1725 г. в Голландии Жаном Руссе де Мисси «Записках о царствовании Петра Великого», основанных на материалах, присланных автору из России, при последовательном использовании наименований «вагрии» или «вагерии» вместо «варяги», указывается, что «вагрии» – «это те, кого мы сегодня называем ингриями, а их страну – Ингрией; русские их называют Wotschoi», т.е. водь. М.Б. Свердлов пишет: авторы проявили хорошее знание географии и истории этого огромного региона, указав как географические маркеры Онегу, Ладогу, Пейпус (немецкое название Чудского озера), Белоозеро, истоки Волги и (Западной) Двины, а также русские исторические названия новгородских пятин – Обонежской, Вотской, Шелонской, Деревской и Бежецкой. Далее они высказали мысль, в соответствии с которой именно их население считает себя теми пятью племенами (peuplades), которые образовали первое государство, правителем которого оставался Рюрик [Свердлов 2011: 257259].

Трудно не увидеть в тексте Руссе де Мисси истоки «финской» концепции происхождения Рюрика, детально разработанной позднее В.Н. Татищевым и благодаря заинтересованности Екатерины ставшей мейнстримом русской историографии во второй половине XVIII в. Она родилась, видимо, в контексте Ништадтского мира и явно была ближе окружению Петра, чем спекулятивные построения Томаса или Гюйссена. Замечу, что авторы немногочисленных рукописных сочинений по русской истории (например, А.И. Манкиев 75

Рыбалка А.А. «Бывый брат инок Никодим». Адам Бурхард Селлий в России или анонимный автор Летописца 1743 г.) в те времена предпочитали придерживаться уходящей в Степенную книгу и историю дьяка Федора Грибоедова «римской» концепции «Руса из Прус», осознавая, видимо, сугубо книжный характер «Вагрии», и сам Михайло Васильевич, строго говоря, в дальнейшем именно «римскую» концепцию продолжил, постаравшись, впрочем, придать ей максимальную фундированность. Но в то время русские войска стояли в Кенигсберге… Впрочем, и в части доказательной стороны проблемы идея «Рюрика из Вагрии» получила отрицательный отзыв российского ученого сообщества при экспертизе полемики Миллера с П.Н. Крекшиным в 1746-1747 г. Хотя М.Б. Свердлов и указывает на общность идей Селлия и Крекшина [Свердлов 2011: 529-538], полагаю, что общность их только в Герберштейне. Крекшин, не знавший иностранных языков и малознакомый с иностранными источниками, искупал это богатой фантазией, и его рассуждения о первых русских князьях, которых он начиная с Игоря титулует уже «царями», вполне оригинальны [Рыбалка 2017]. Возвращаясь к Селлию, отмечу, что монашество не принесло ему удачи. Датский посол также не изъявил желания способствовать изданию сочинений новоиспечённого православного монаха. Впрочем, уже на момент поселения в Лавре его преследовали «всегдашние почти болезни», ограничивавшие работоспособность. Фон Хавен вообще полагал, что серьёзное расстройство здоровья и вызвало желание Селлия поступить в монахи – ‘Theologiestudenten aus Tondern, der an einem inneren Geschwür gelitten habe und aus Gram und Desperation zur russischen orthodoxen Kirche übergetreten sei’ («Студент-теолог из Тондера, страдавший от внутренней язвы и обратившийся с горя и отчаяния к Русской Православной Церкви») [Helk 1982: 61]. Селлий умер безвременно 7 декабря 1745 г., скорее всего, после продолжительной болезни. Фон Хавен писал, что он угас, изъеденный «внутренней язвой» (einem inneren Geschwür), «вероятно, из-за строгой русской монашеской жизни» (vermutlich auf Grund des strengen russischen Klosterlebens), и, если доверять его диагнозу, причиной смерти Селлия послужила, видимо, прободная язва желудка. Поскольку он убеждал своего душеприказчика, префекта Амвросия, сжечь все его рукописи, кажется, что умирал он в отчаянии. Рыбалка А.А., г. Пенза Источники и литература Берков 1966 – Берков П.Н. Бурхард Адам (Никодим) Селлий и его «Каталог писателей о России» (1736) // Вестник ЛГУ. 1966. № 20 / Серия истории, языка и литературы. № 4. С. 98-109. Берков 1966а – Берков П.Н. ‘Zwei Dokumente zur Biographie von Burchard Adam Sellius’, Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen. Berlin, 1966. S. 268271. Каталог писателей 1815 – Каталог писателей, сочинениями своими объяснявших гражданскую и церковную российскую историю / С предисл. Евгения Болховитинова. – М., 1815. Лепехин 1991 – Лепехин М.П. Об одном из первых читателей академической библиотеки (Адам Бурхардт Селлий) // 275 лет Библиотеке Академии наук: сборник докладов юбилейной научной конференции, 28 ноября – 1 декабря 1989 г. – СПб.: БАН РФ. 1991. С. 195-206. Миллер 2006 – Миллер Г.Ф. Избранные труды / Сост., вступит. ст., примеч. С. Илизарова. – М.: URSS, 2006. Рункевич 1913 – Рункевич С.Г. Александро-Невская Лавра. 1713-1913. С 277 портретами и снимками. – СПб., 1913. Рыбалка 2017 – Рыбалка А.А. Образцовые весы комиссара Крекшина, или Вагры из Абова // Valla. 2017. Т. 3. № 6. С. 1-12. 76

Valla. №4(1-2), 2018. Свердлов 2011 – Свердлов М.Б. Ломоносов и становление исторической науки в России. – СПб.: Нестор-История, 2011. Сиренов 2007 – Сиренов А.В. Степенная книга: История текста. – М.: Языки славянских культур, 2007. Andersen 1936 – Andersen, Ludwig. ‘Der russische Kirchenhistoriker Burchard Adam Sellius aus Tondern’, Heimatblätter aus Nordschleswig. 1936. S. 197-202. Haven 1743 – van Haven, Peter. Reise udi Rusland. København, 1743. Haven 1747 – van Haven, Peter. Nye og forbedrede Efterretninger det russiske Rige. 2. København, 1747. Helk 1973 – Helk, Vello. ‘Om Burchard Adam Sellius’, Kirkehistoriske Samlinger. 1973. S. 87-91. Helk 1982 – Helk, Vello. ‘Erganzungen zur Biographie des Historikers Burchard Adam Sellius’, Scando-Slavica. 1982. Bd. 28. S. 51-67. Østerby 1969 – Østerby M. ‘Adam Burchard Sellius. En sønderjysk historieskriver i Rusland’, Kirkehistoriske samlinger. 1969. S. 152-183. Østerby 1979 – Østerby M.A. ‘Sellius’ sog. “De Rossorum Hierarchia Libri Quin-que”: Zwei Manuscripte und ihre Geschichte’, Zeitschrift für Slawistik. 1979. Bd. 24. H. 4. S. 488-499. Scholz 2000 – Scholz, Birgit. Von der Chronistik zur modernen Geschichtswissenschaft: die Warägerfrage in der russischen, deutschen und schwedischen Historiographie. Wiesbaden: Otto Harrassowitz Verlag, 2000. Drage, Sullivan 1992 – Drage C.L., Sullivan J. ‘Adam Burchard Sellius and “Zertsalo istoricheskoe gosudarei rossiiskikh”’, Slavonic and East European Review. 1992. Vol. 70. № 4. Pp. 601-646. Winter 1953 – Winter E. Halle als Ausgangspunkt der deutschen Russlandkunde im 18. Jh. Berlin: Akad.-Verl., 1953.
 Аннотация В статье дается ряд малоизвестных биографических подробностей о датско-немецком литераторе и библиографе Бурхарде Адаме Селлии, пытавшемся сделать научную карьеру в России и закончившим жизнь монахом Александро-Невской Лавры. Ранняя и поздняя биографии Селлия восстановлены немецкими и датскими исследователями по архивным материалам, а автором статьи эти сведения ныне вводятся в научный оборот на русском языке. Делается попытка проанализировать основные моменты деятельности Селлия в России с учетом вновь полученных сведений. Рассматривается отношение Селлия к т. н. «варяжскому вопросу» на основании текста его сочинения «Зерцало государей российских». Ключевые слова библиография; Голштиния; Вагрия; Литературная записка; Зерцало; Академия; русский язык; Адам Бурхард Селлий Сведения об авторе Рыбалка Андрей Александрович, независимый исследователь, г. Пенза. e-mail: [email protected] 






77

Губарев О.Л. О «быстрых данах» и русах-дромитах

О «быстрых данах» и русах-дромитах В ПВЛ русы стоят в ряду скандинавских народов и прямо говорится, что «сице бо ся зваху тьи варязи Русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» [ПВЛ 1950: 18]. Таким образом, согласно ПВЛ русы – это скандинавский народ или крупная группа скандинавов, пришедших в земли славян и финнов. Интересно посмотреть, что общего находили современники у русов на Востоке и норманнов на Западе. В связи с отсутствием у славян письменности основные сообщения о русах на Востоке содержатся в византийских источниках, а также в описаниях мусульманских географов и путешественников. Здесь мы рассмотрим сообщения византийских источников о русидромитах. 1. Русы-дромиты византийских источников Еще в XIX в. историки отметили, что в хронике Псевдо-Симеона русы названы «дромитами». Приведем данный отрывок из Псевдо-Симеона: 'Ρώς δέ oí και ∆ροµΐται φερώνυµοι από ρως τίνος σφοδρού διαδραµόντες άπηχήµατα τών χρησαµένων εξ υποθήκης ή θεοκλυτιχς τινός και ύπεραχόντων αυτούς επικέληνται. ∆ροµΐται δε από του οξέως τρέχειν αυτοΐς προσεγένετο [Theophanes Continuatus 1838: 706]. В.Д. Николаев так перевел данный отрывок: «“Русские, также называемые дромитами, получили свое имя от некоего храброго Росса: …дромитами они назывались потому, что обладали способностью быстрого передвижения”. Остальная часть абзаца не дает ясного смысла» [Николаев 1981: 148]. Имеются и другие переводы данного отрывка. Различия переводов в основном связаны с попытками объяснить и по-иному перевести неясную часть текста. Но заключительная часть отрывка о том, что русы называются «дромитами» в связи с быстротой их передвижений, переводится всеми исследователями практически одинаково. Например, вот как звучит данный фрагмент в переводе М.В. Бибикова: «Росы, или еще дромиты, получили свое имя от некоего могущественного Роса после того, как им удалось избежать последствий того, что предсказывали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они назывались потому, что могли быстро двигаться (бегать)» [ДР 2010а: 182]. Ф.И. Успенский считал это место поздней вставкой [Успенский 1890, 1915]. Попытки объяснения данного термина вызвали дискуссию. Сами византийцы переводили этот термин как «быстрые», объясняя быстротой передвижения русов. Ф.И. Успенский и С. Манго предполагали, что так их назвали, поскольку они быстро ушли из пределов Византии. Однако, несмотря на разъяснения термина в византийских источниках, появилась альтернативная гипотеза, объясняющая данный термин. А.А. Васильев выдвинул свою гипотезу происхождения данного термина. «Дромитами, отмечает А.А. Васильев, русские были названы не потому, что могли быстро бегать, а по названию места в устье Днепра, откуда они отправлялись в грабительские набеги. Это был длинный узкий участок земли или побережья, известный с древних времен как Άχιλλέως δρόµος, или Ахиллов бег» [цит. по: Николаев 1981: 151]. Поэтому В.Д. Николаев считал, что упомянутый у Псевдо-Симеона набег совершила «славяно-варяжская вольница, обитавшая в устье Днепра и на побережье Черного моря», а не войско Олега [там же]. Тем не менее данное объяснение термина «дромиты» оказывается весьма спорным. 2. Veloces Dani Титмара Мерзебургского Дело в том, что в совершенно другой части Европы, на Западе, в отношении норманнов франки и саксы используют те же эпитеты, что и византийцы на Востоке в отношении русов. Именно эту особенность данов к быстрым передвижениям и внезапным набегам отметил Равеннский Аноним: ‘Secus eosdem quoque Scerdefennos eodem litore Oceano patria 78

Valla. №4(1-2), 2018. est quae dicitur Dania. quae videlicet, ut dicunt Athanarich et Ildebaldus et Marcomirus Gothorum philosophi, super omnes nationes velocissimos profert homines. nam inter ceteras hoc sua vel infiunt laudant problemata’ [Ravennatis Anonymi 1860: 554]. В русском переводе: «Далее, около этих скердефеннов на берегу Океана находится страна, которая называется Данией. Эта страна, как говорят готские философы: упомянутый Аттанарид, Элдевалд и Маркомир, — производит самых быстрых людей среди всех народов. И об этом они так сказали в своих “Проблемах”» [Подосинов 1999: 236]. «Эпитет “стремительные” (veloces) был, видимо, эпическим прозвищем датчан; “наистремительнейшим из всех народов” именует данов еще Равеннский Аноним VIII в.» [Назаренко 1993: 202]. При этом А.В. Назаренко допускает, что данами информант Титмара мог называть скандинавов в расширительном смысле. Едва ли это так, если учесть все обстоятельства использования данного этнонима. Поскольку в ПВЛ среди скандинавских и прибрежных народов не названы именно даны и фризы, и, по мнению некоторых историков, это означает, что для летописца их название заменял этноним «русы» [Ловмянский 1961: 248; Pritsak 1989: 90]. Кроме того, именно «быстрыми» называет Титмар Мерзебургский данов, населяющих Киев, т. е., судя по всему, тех же русов-скандинавов: In magna hac civitate [Kiev] que istius regni caput est, plus quam quadringente habentur ecclesiae et mercatus VIII, populi autem ignota manus: quae, sicut omnis haec provincia ex fugitivorum robore servorum huc undique confluencium et maxime ex velocibus Danis, multum se nocentibus Pecinegis hactenus resistebat et alios vincebat. [Thietmar 1935: 530].

Существует несколько вариантов перевода данного места. Например, М.Б. Свердлов переводит его так: В этом огромном городе, который является столицей того царства, имеется более 400 церквей и 8 рынков, жителей же – неведомое множество. [Город], подобно всей этой области, до сих пор сопротивлялся чрезвычайно вредящим ему печенегам и побеждал других [врагов] силою беглых сервов, собирающихся сюда отовсюду, и в особенности быстрыми данами. [ЛИ 1989].

А.В. Назаренко переводит заключительную часть абзаца как «силами спасающихся бегством рабов, стекавшихся сюда со всех сторон, а более всего [силами] стремительных данов» [ДР 2010б]. Историография вопроса о сопоставлении сообщений византийских источников с сообщением Титмара Мерзебургского приведена в работе А. Черняка [Chernyak 2005]. Ряд историков, начиная с П. Карлин-Хейтер, обратил внимание на то, что характеристики норманнов на Западе и русов на Востоке совпадают. Их называют «быстрыми», «стремительными» [Karlin-Heyter 1965]. Пожалуй, за исключением антинорманиста А.В. Рязановского [Riasanovsky 1964], остальные историки сходятся во мнении, что речь у Титмара идет о скандинавах-русах, прославившихся стремительностью своих набегов на Византию. Карлин-Хейтер исключает возможность прямого заимствования данного прилагательного Титмаром у Псевдо-Симеона. И тогда, как замечает Черняк, возникает вопрос: каким образом прилагательное, используемое византийцами, когда они говорили о русах, могло достичь восточной Германии? Термин «русы-дромиты» в византийских источниках употреблен в трех случаях. У Псевдо-Симеона – под 904 г., когда он рассказывает об экспедиции Льва Триполитанского. Затем – при упоминании похода Игоря в 941 г. И, наконец, у Продолжателя Феофана – при упоминании о том же походе, под тем же годом [Chernyak 2005: 85]. В первом отрывке, где приводится список географических наименований, некоторые историки [Jenkins 1949] видят упоминание о походе Олега, другие считают, что похода Олега не было вообще [Gregoire 1937; Dolley 1949], или что гипотеза Дженкинса о связи отрывка из Псевдо-Симеона с походом Олега 907 г. остается недоказанной [Карпозилос 1988], или что данное сообщение Псевдо-Симеона связано с русской дружиной, прибывшей в Византию из Руси в 988 г. 79

Губарев О.Л. О «быстрых данах» и русах-дромитах [Markopoulos 1974]. Но все сходятся в том, что эпитет dromitai связан с быстротой перемещения и стремительностью набегов. На Востоке те же эмоциональные эпитеты, что и в анналах франков, мы встречаем в гомилиях патриарха Фотия, посвященных набегу русов на пригороды столицы империи. Но если отвлечься от эмоций, что же наиболее впечатляет Фотия в набеге русов? Во второй своей гомилии он сетует: άλλα το τής εφόδου παράλογον και τοΰ τάχους το παράδοξον, τοΰ τε βαρβάρου φύλου το άπάνθρωπον και των τρόπων το άπότοµον και τής γνώµης το άνήµερον ούρανόθεν τήν πληγήν ώς σκεπτόν µηνύει έπαφεθήναι («но неожиданность нападения и невероятность стремительности, бесчеловечность рода варваров, жестокость нравов и дикость помыслов показывают, что удар нанесен с небес, словно гром и молния» [Кузенков 2003: 56]). Итак у Фотия тоже речь идет о «неожиданности нападения» и «невероятной стремительности» русов, совершивших набег на столицу империи. Испанские авторы, описывающие нападение норманнов на Астурию в 844 г. также прибегают к эмоциональным эпитетам, подчеркивающим крайнюю жестокость неизвестного нам ранее народа. Эти же эмоциональные эпитеты заимствуют у них арабские авторы, описывающие нападение норманнов на Андалусию в том же году. Арабские авторы тоже признают стремительность их набегов, отмечая, что за 844 г. рейдам подверглись Лиссабон, Кадис, Сидона и Севилья [Christys 2012: 2; Christys 2015], а до того еще и побережье христианской Астурии. 3. Fugitivi servi Титмара Мерзебургского Есть и еще одно интересное совпадение между византийским источником (гомилиями Фотия) и сообщением Титмара, которое, кажется, осталось незамеченным. У Фотия русы, совершившие набег 860 г. – «народ, причисляемый к рабам». Титмар говорит о том, что Киев населяют беглые рабы (беглецы) и «быстроногие даны», успешно дающие отпор печенегам. Историографию вопроса о «беглых рабах» (fugitivi servi) приводит в своей хрестоматии А.В. Назаренко, хотя он считает, что под рабами здесь имеются в виду окрестные жители, стекавшиеся в город во время войн [Назаренко 1993: 201, прим. 110]. Однако, мне кажется, скорее под рабами здесь имеются в виду славяне, входившие в состав войска русов и, согласно Контантину Багрянородному, являвшиеся «пактиотами» русов. Именно такое толкование данному абзацу дает Рязановский, считавший, что Титмар указывает на подчиненное положение (‘dependent position’) населения Киева, по выражению Рязановского, по отношению к данам [Riasanovsky 1964: 292]. Причем перевод Назаренко тоже не противоречит такому пониманию данного сообщения, поскольку именно окрестные славяне стекались в городища под защиту гарнизонов русов-варягов. О подчиненном положении славян по отношению к русам говорят и мусульманские источники. Согласно Ибн Русте, русы торгуют славянскими рабами в Хазаране и Булгаре. Летописец, видимо, не зря ввел в описание похода Олега на Византию эпизод с парчовыми парусами у русов и копринными у славян, тоже подчеркивающий подчиненное положение славян. Едва ли здесь можно предполагать взаимное заимствование, когда об этом говорят самые разные источники. 4. Стремительные набеги норманнов и русов О том насколько реальность соответствовала сообщениям источников, насколько «быстрыми» были даны и русы, можно судить по характеристикам реплик скандинавских кораблей. Б. Альмгрен отнес к основным факторам, способствовавшим успеху внезапных и стремительных рейдов норманнов, характеристики скандинавских судов [Almgren 1969: 3334]. Малая осадка в полном грузу, высокая скорость хода для того времени (5-6 узлов, достигавшая под парусом при благоприятном ветре скорости 13 узлов) [Sea Stallion 2007], 80

Valla. №4(1-2), 2018. высокая мореходность и остойчивость – все это делало норманнов и русов грозной силой в набегах на побережья и приморские области самых разных стран от Андалусии и Астурии до мусульманских областей Каспия и прибрежных городов Византии. Насколько внезапны, часты и стремительны были набеги норманнов, можно судить по сообщениям анналов франков. На рис. 1. на примере походов и битв всего только одного вождя норманнов Готфрида, родича Рёрика Фрисландского, мы можем видеть и пространственный размах, и частоту набегов норманнов, причем только на государство Карла Лысого. А ведь те же норманны Готфрида нападали еще в те же периоды времени и на Англию.

Рис. 1. Рейды Готфрида Харальдсона, родича Рёрика Фрисландского на территорию государства Карла Лысого в 851-855 гг. с его базы во Фризии [Price 1989: 27]. Joins Roric in Dorestad 855 – присоединяется к Рёрику в Дорестаде в 855 г.; Scheldt 852 г. – Шельда, 852 г.; Seine 851, 852 – Сена, 851-852 г.; blocaded 852 – блокирован в 852 г.; Britany 854 – Бретань, 854 г.; Nantes 853 – Нант, 853 г.; Biece 853 – Бьес или Бьер (остров на Луаре у Нанта); besieged by Sidroc and Erispoe – осажден Сидроком и Эриспоэ.

На Востоке русы нападали на территорию Византийской империи реже, так как их походы по речной системе Восточной Европы были сложнее и требовали значительной подготовки, но от внезапности и стремительности этих набегов зависел их успех или неудача. Именно внезапностью и правильным выбором момента нападения объясняется успех рейда 860 г. После первых набегов руси важную роль в обороне империи стали играть фема Климаты в Крыму и Херсонес, гарнизон которого должен был сообщать о подготовке набегов руси. Именно в качестве противодействия набегам русов, согласно У. Тредголду, была проведена административная реформа по созданию трех новых фем и размещению сильного гарнизона в Херсонесе. По гипотезе Тредголда, эти преобразования, вызванные угрозой со стороны русов, совпали по времени с посольством русов в Константинополь, а затем в Ингельгейм в 839 г. [Treadgold 1989: 134]. Сообщение Титмара о данах в Киеве является еще одним косвенным подтверждением гипотезы о скандинавском происхождении Рюрика и его русов. Хотя, вероятно, ассимиляция скандинавов в славянской среде и достигла к тому времени значительной степени. 81

Губарев О.Л. О «быстрых данах» и русах-дромитах Естественно ни о каком реальном «рабстве» славян речь идти не может, просто так воспринимали и обозначали современники, не знавшие других терминов, их подчиненное положение по отношению к элите, состоявшей из бояр и дружинников, скандинавов-русов. Следовательно, характеристика данов на Западе и русов на Востоке как «стремительных» и «быстрых» имела под собой вполне реальные основания. И тогда становится понятен смысл термина ∆ροµιται, которым греки дополнительно характеризовали русов. Губарев О.Л., г. Санкт-Петербург Литература Almgren 1969 – Almgren B. ‘Vital Factors in the Success of the Vikings’, in Proceedings of the Sixth Viking Congress, 1969. Ed. by P. Foote and D. Stromback. Viking Society for Northern Research, 1971. Pp. 33-37. Chernyak 2005 – Chernyak A. Rôs-Dromitai et “veloces Dani” de Tietmar von Merseburg [=Rôs-Dromitai and “veloces Dani” of Tietmar from Merseburg] // Истоки и последствия: Византийское наследие на Руси: Byzantinorossica. Т. III. – СПб., 2005. С. 85-91. Christys 2012 – Christys A.R. ‘The Vikings in the South through Arab Eyes’, in Visions of Community in the Post-Roman World. Ed. Walter Pohl, Clemens Gantner and Richard Payne. Farnham, UK – Burlington, VT: Ashgate, 2012. Pp. 447-458. Christys 2015 – Christys A. Vikings in the South: Voyages to Iberia and the Mediterranean. Studies in Early Medieval History. London – New Delhi – New York – Sydney: Bloomsbury, 2015. Dolley 1949 – Dolley R. ‘Oleg’s Mythical Campaign against Constantinople’, Bulletin de la classe des lettres et des sciences morales et politiques. T. XXXV. 1949. Pp. 106-130. Grégoire 1937 – Grégoire H. ‘La légende d’Oleg et l’expédition d’Igor’, Bulletin de la classe des lettres et des sciences morales et politiques. T. XXIII. 1937. Pp. 80-94. Jenkins 1949 – Jenkins R.J.H. ‘The Supposed Russian Attack on Constantinople in 907: Evidence of the Pseudo-Symeon’, Speculum. 1949. Vol. 24, No. 3. Pp. 403-406. Karlin-Hayter 1965 – Karlin-Hayter P. ‘Swift Danes’, Byzantion. Vol. 35, 1965. P. 359. Markopoulos 1974 – Markopoulos A. ‘Encore les Ros-Dromitai et le Pseudo-Symeon’, Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik, 23, 1974. S. 89-99. Price 1989 – Price N.S. ‘The Vikings in Brittany’, in Saga Book: The Viking Society for Northern Research. Vol. 22. 1989. Pp. 319-440. Pritsak 1989 – Pritsak O. ‘At the Dawn of Christianity in Rus’: East Meets West’, Harvard Ukrainian Studies, 1988/1989. Vol. 12-13. Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine. Pp. 80-93. Ravennatis Anonymi 1860 – Ravennatis Anonymi cosmographia et Guidonis geographica. Ex libris manu scriptis ediderunt M. Pinder et G. Parthey. Berolini, 1860. Riasanovsky 1964 – Riasanovsky A.V. ‘ “Runaway Slaves” and “Swift Danes” in EleventhCentury Kiev’, Speculum. 1964. Vol. 39, No 2. Pp. 288-297. Sea Stallion 2007 – The Sea Stallion on trip to Dublin. 12th April 2007. [URL: http://www.vikingtoday.com/articles/2007/20070412.htm] – Accessed 28.01.2018. Theophanes Continuatus 1838 – Theophanes Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. Ed. I. Bekker. Bonnae, 1838. S. 603-760. Thietmar 1935 – Die Chronik Des Bischofs Thietmar von Merseburg Und Ihre Korveier Uberarbeitung. Herausgegeben von Robert Holzmann. Berlin: Weidmannsche Buchhandlung, 1935. Treadgold 1989 – Treadgold W. ‘Three Byzantine Provinces and the First Byzantine Contacts with the Rus’, Harvard Ukrainian Studies. 1988/1989. Vol. 12/13, Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine. Pp. 132-144. 82

Valla. №4(1-2), 2018. ДР 2010а – Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия / Под ред. Т.Н. Джаксон, И.Г. Коноваловой и А.В. Подосинова. Том II: Византийские источники. / Сост. М.В. Бибиков. – М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010. ДР 2010б – Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия / Сост., пер. и коммент. А.В. Назаренко. Том IV. Западноевропейские источники. – М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010. Карпозилос 1988 – Карпозилос А. Рос-дромиты и проблемы похода Олега против Константинополя // Византийский временник. Т. 49 (74). 1988. C. 112-118. Кузенков 2003 – Кузенков В.П. Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках // Древнейшие государства Восточной Европы. Проблемы источниковедения. – М., 2000. С. 3-173. ЛИ 1989 – Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. Вып. I. Середина IX – первая половина XII в. – М. – Л.: Институт истории АН СССР, 1989. Ловмянский 1963 – Ловмянский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // Скандинавский сборник. Вып. 7. – Таллин, 1963. C. 221-250. Назаренко 1993 – Назаренко A.B. Немецкие латиноязычные источники IX-XI веков. Тексты, перевод, комментарий. / Отв. ред. В.Л. Янин. – М.: Наука, 1993. Николаев 1981 – Николаев В.Д. Свидетельство хроники Псевдо-Симеона о русидромитах и поход Олега на Константинополь в 907 г. // Византийский временник. Т. 42. 1981. С. 147-153. ПВЛ 1950 – Повесть временных лет / Подгот. текста Д.С. Лихачева; пер. Д.С. Лихачева и Б.А. Романова; под ред. чл.-кор. АН СССР В.П. Адриановой-Перетц. Ч. 1-2. 1-е изд. Ч. 1. Текст и перевод. – М. – Л.: АН СССР, 1950. Подосинов 1999 – Подосинов А.В. Северо-Восточная Европа в «Космографии» Равеннского Анонима // Восточная Европа в исторической перспективе. К 80-летию В.Т. Пашуто. – М.: Языки русской культуры, 1999. С. 227-236. Успенский 1890 – Успенский Ф.И. Патриарх‚ Иоанн VII Грамматик и русь-дромиты у Симеона Магистра // ЖМНП. 1890, январь, CCLXVII. С. 1-34. Успенский 1915 – Успенский Ф.И. Первые страницы русской летописи и византийские перехожие сказания // Записки Одесского общества истории древностей. Т. XXXII. Одесса, 1915. С. 199-228.


Аннотация В статье рассматривается параллель между именованием русов ∆ροµΐται византийских источниках и характеристикой veloces Dani в латинских западных. Ключевые слова варяги; византийские источники; дромиты; источниковедение; русы; этнонимы Сведения об авторе Губарев Олег Львович, г. Санкт-Петербург, независимый исследователь. e-mail: [email protected]






83

в

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии

«Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии Проблема конструирования понимается в исследовании двояко: с одной стороны, речь пойдёт о конструировании гуманитариями метода, противопоставляемого официальной марксистской методологии; с другой, в центре внимания окажется вопрос о понятии «несоветской» гуманитаристики как о конструкте, о его особенностях и взаимосвязи с различными контекстами мировой гуманитаристики ХХ в. По словам И.Д. Прохоровой, «единственную альтернативу истмату с диаматом» в отечественной историографии представляли «“несоветские медиевисты”… [оказывающиеся] едва ли не единственными историками в советской историографии, которым никогда не был дорог дух позитивизма» [цит. по: Хапаева 2005: 143]. Особую роль для этого направления и выработки им альтернативной методологии играли исследования культуры. С.Н. Зенкин отмечает, что «…советская культурология – в этом её уникальная особенность – фактически взяла на себя роль альтернативной философии и социологии … скрыто оппозиционных по отношению к догматическому марксизму» [Зенкин 2011: 356]. В предлагаемой статье эта особенность «несоветской медиевистики» как изучения культуры прошлого рассматривается с точки зрения риторики как объекта исследования и её влияния на методологию исследования. Внимание «несоветской медиевистики» к риторике как выражению культуры вело к противопоставлению раскрытия внутренних особенностей культуры прошлого на материалах конкретного текста – понимаемого скорее как художественная литература, чем как исторический источник, – обобщающим теоретическим схемам [Козлов 2001]. Этот метод предполагал усложнение языка описания и стремление к поиску неоднозначности и парадоксальности в изучаемом явлении. М.А. Бойцов указывает на противопоставление этой парадоксальности «обыденному языку» (ср. «дух позитивизма») XIX в., задержанному в советской гуманитаристике марксистко-ленинской догматикой [Бойцов 1999]. Следствием логики этого языка становилось требование от гуманитариев разрешить вопрос о научной строгости их метода и об обосновании ценности, пользы и общественного значения предпринимаемого ими исследования прошлого. Именно этой логике, предполагавшей буквальное толкование текстов источников как путь к объективности, противопоставляла себя «несоветская медиевистика», апеллируя к непрозрачности и внутренней сложности текстов, отражающих категории иной культуры. Важно при этом, что такое противопоставление не является феноменом исключительно советской гуманитаристики и что оно находит параллели с подходами современным «несоветским медиевистам» западных исследователей. Созвучие «несоветского» метода интереса к «казусу» (как к нюансировке и усложнению контекста) новому историзму прослеживается в сходстве теорий С. Гринблатта и Л.М. Баткина о драматизации и литературности в культуре Ренессанса. Оно особенно заметно при сопоставлении концепции диалогичности Баткина с аргументацией исследования Гринблатта о Уолтере Рели, в которой самосознание и тексты последнего (характеризующиеся театрализацией представления о самом себе и саморепрезентацией в виде набора и диалога риторических фигур)1 рассматриваются именно с опорой на литературные особенности «казуса» Рели, а не на появляющиеся в более поздних работах Гринблатта теоретические концепции М. де Серто и М. Фуко. Необходимо указать на выражение сходства изучения культуры «несоветскими медиевистами» и новыми истористами в слове «анекдот», использованном К. Галлахер как аналог «казуса» [Gallagher 1

Напр.: ‘Raleigh’s self-assertive theatricality … has its intellectual origins in those Renaissance writers who saw in men`s mimetic ability a token of his power to transform nature and fashion his own identity’ [Greenblatt 1973: 31].

84

Valla. №3(1-2), 2018. 2000]2, а также А.Я. Гуревичем в ироническом ключе для критики этого подхода. Неоднородность методологии «несоветских медиевистов» видна в том, что Ю.Л. Бессмертный называет этот взгляд Гуревича на «казус» и фрагментацию как микроанализ «неприемлемым» [Бессмертный 2003: 322]; однако это противоречие между апеллировавшим к социальной истории Гуревичем, с одной стороны, и к риторической нюансировке Бессмертным (и Баткиным в другом, более давнем споре [Баткин 1994]), с другой, показывающее неоднородность подходов «несоветской медиевистики», лишь подчёркивает необходимость исследовать второй подход как специфическую методологию взаимодействия микроистории и филологической проблематики, альянса «казуса» и риторики как метода усложнения. Этот альянс имеет большое значение для рассмотрения «несоветской медиевистики» и её интереса к риторике в широком теоретическом контексте. Н.Е. Копосов формулирует значение «казуса» в методологии так: «казус – это форма проблематизации как таковой. Ставя под сомнение значимость нормы, он приводит в действие способность суждения … выдвигает вопрос, но не даёт ответа на него; требует принять решение, но сам в себе решения не содержит» [Копосов 1999: 43]. Такая постановка вопроса сближает «казус» с методологией М. Фуко; по словам М. Дина, If Foucault does presage a postmodernity, it is neither as a new attitude nor an attitude in favor of the new ... Nor it is a new periodisation of socio-cultural evolution. Foucault’s postmodernity would be found instead in the restive ‘problematisation’ of what is historically given [Dean 1994: 55].

В случае Фуко проблематизация – стремление увидеть предмет исследования более нюансированным и усложнённым – показывает конфликт между таким усложнением и использованием аргументации и терминологии, признанных научными: П. Вен, отмечая интенцию Фуко объяснять в истории больше, чем кажется [Вен 2003: 362], добавляет, что, по мнению Фуко, это объяснение возможно с помощью «подручных средств», «не прибегая к помощи гуманитарных наук» [там же: 382]. В схожем ключе Ф. Гро отмечает парадоксальное влияние феноменологии на Фуко, не принимавшего её проблему поиска объективного метода, но завороженного её посылкой об обязанности всматриваться в феномен и этической необходимостью увидеть его не в своей, а в его логике, «как бы это ни было трудно» [Гро 2007: 571-572]. Именно такой вид проблематизации подчёркивает роль внимания к казусу, «остранения» исследователем предмета исследования, «всматривания» в него и удивления перед ним в силу «интеллектуального удовольствия» (М.А. Бойцов) от собственного проблематизирования вопреки утверждённой научной проблематике и терминологии [см. также: Савицкий 2003]. Роль альянса методологии казуса и филологии в противостоянии этой утверждённой проблематике, имеющей тесные логические связи с позитивизмом, ориентированным на выявление неизменных законов и норм интерпретации, а также актуальность этого противостояния для современного состояния гуманитаристики (в особенности для вопроса о месте в ней истории), подчёркивает С.Н. Зенкин: … микроистория – а возможно, и история вообще в её нынешнем виде – покупает свою научность ценой отвлечения от некоторых важнейших, наиболее привлекательных и проблематичных аспектов гуманитарной культуры, таких как диалогическая природа социального дискурса, относительная независимость слов и идей от социально-биографических реалий, трансисторическая актуальность произведений прошлого. Смело и во многом эффективно вторгаясь в область культуры, перенеся в эту вотчину humanities некоторые методы social sciences, микроистория не смогла проблематизировать само понятие культуры как области смысла [Зенкин 2007: 375].

2

По мнению Галлахер, такая «анекдотичность» позволяет сделать прошлое парадоксальным, найти в нём необычные, удивляющие исследователя черты.

85

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии Условием такой проблематизации, по мнению Зенкина, становится альянс микроистории и филологии. Представляется, что именно «несоветской медиевистике» и её интересу к риторике, а также сформулированной Ю.Л. Бессмертным и М.А. Бойцовым методологии «казуса» как позднему проявлению подхода «несоветских медиевистов», удалось осуществить этот альянс. На наш взгляд, такой метод является ключевым для классического исследования Ю.Л. Бессмертным казуса Бертрана де Борна, где принципиальной становится невозможность интерпретировать поэтический текст буквально, поскольку «он формируется по своим собственным канонам и отнюдь не нацелен на прямое воспроизведение взглядов автора или же на пресловутое “отражение” действительности» [Бессмертный 1999: 133-134]. Последней противопоставляется понятие «интертекстуальных связей», становящееся характерным выражением специфического совмещения категорий социального и литературного, при котором утрачивается прямолинейная связь первой с «действительностью», а второй – с воспроизведением литературного канона. Исходя из такого принципа, исследование опирается на «косвенные данные» [там же], а основным аргументом этой опоры становится «неординарность» текста и его автора, бо́льшая убедительность и априорность наличия в тексте двусмысленности, чем её отсутствия, – поскольку «…военная монополия рыцарства никогда не ставилась под сомнение и рассматривалась как очевидная. Утверждать её значило бы повторять стандартные топосы. Ограничивается ли Борн такими банальностями? (курсив наш. – Н. К.)» [там же: 136-137]. Таким образом, феномен автора и художественного произведения становится своего рода риторическим измерением, со смещённой и проблематизированной априорностью и с поиском в источнике рефлексии над этой риторичностью. Интерес к риторике в исследованиях культуры нередко связывается с лингвистическим поворотом. Так, Т. Кейв сопоставляет литературу французского Ренессанса с современной философской и филологической проблематикой, указывая, что …sophistication of the texts [by humanists – Н. К.] … might give them a very different status. Aware of their own limits, exploiting their own duplicity … and invite from their readers a reciprocal writing exercise [Cave 2002: 313]

– в результате чего, например, Монтень оказывается “a fold in his own text” ([ibid.: 282]; характерно, что позже философский концепт складки использует Жиль Делёз). Согласно К. Шарпу, принципиальным для сходства Ренессанса с лингвистическим поворотом оказывается роль гуманистических штудий, введения в оборот новых текстов, необходимость их перевода, а также специфика самих текстов, обучающих ораторским навыкам: How a text, an object that is artfully made, becomes a text … lies in those strands of rhetoric, form, language, tone, genre, voice, typography, punctuation, material (parchment, paper, stone) – which constitute it […] these were questions familiar to a Renaissance society in which all who were educated were trained in oratory, rhetoric, translation, language, in which writers and readers of literature … were sensitive to the genre, form and materiality of their texts. [Sharpe 2000: 26].

Б. Серквилини характеризует рукописную культуру средних веков неустоявшимися нормами письма, практиками комментирования, переписывания и внесения исправлений; таким образом, согласно Серквилини, средневековая книжность представляет антропологический интерес в контексте проблематики лингвистического поворота – как культура, в которой проблематизировано представление о тексте, а граница между текстом и действительностью становится неоднозначной и превращается в предмет рефлексии; эта культура объявляется «звукоцентричной» и презирающей письмо как посредничество (или же «усреднение» – médiation) смысла, в связи с чем исследователь вспоминает проблематику 86

Valla. №3(1-2), 2018. Ж. Деррида [Cerquiglini 1996: 23-25]. «Новый медиевализм» также исследует связь средневековой книжной культуры с современной филологической проблемой отсутствия единого каноничного текста, ‘… a desire to return to the medieval origins of philology, to its roots in a manuscript culture, where … “medieval writing does not produce variants: it is variance”’ [Rethinking the New Medievalism 2014: 13]. Истоки всех этих концепций следует увидеть в постановке вопроса французской генетической критикой 1970-х гг. По словам С.Н. Зенкина: задача филолога в традиционном… смысле слова – из более или менее дефектных списков или изданий древнего памятника воссоздать его исходный, «правильный» текст; задача генетиста обратная… вернуться в живую, неустоявшуюся игру «вариантов» и «черновиков» […] процессу письма, не тексту, а текстуализации, не единичному, а множественному, не конечному, а возможному, не застывшему раз и навсегда, но виртуальному, не статичному, а динамичному, не структуре, а генезису, не высказыванию, а акту высказывания, не форме книги, а энергии письма. [Зенкин 2011: 508-509].

Н.С. Стрьювер выдвигает концепцию риторической культуры: эта культура существует в XV – нач. XVIII вв. (её кульминацией становится интерпретация мифа Дж. Вико) и характеризуется интересом к тексту как к способу работать с «модальностью» любого объекта – одновременно учитывать его вариации в одном текстовом описании; подобный доступ ко множеству «возможностей» отличает искусственную реальность текста от подлинной реальности и позволяет автору превзойти последнюю. Концепция Стрьювер развивает (связывая с исследованиями Л. Витгенштейна, Х.-Г. Гадамера, Я. Хинтикки, Х. Уайта) интерес к риторической культуре как к способу познания [Struever 2009]. То же находим в небольшой работе самого Х. Уайта, рассматривающего Дж. Вико как пионера интереса к архаическому языку, лишённому конвенциональности и следующего из неё характера вспомогательного средства передачи информации [White 1969]. Интересной представляется напрашивающаяся здесь параллель с интерпретацией принципов «визуальной риторики» Ренессанса Л.М. Баткиным: «надо дать … набор “движений тела” … совершенно казусно… в виде перечня» [Баткин 2002: 50], когда интерес представляет «не отличный от всех человек, но отличный среди других жест данного человека…» [там же: 12]; такая «допсихологичность» [там же: 13] интеллектуальной культуры Ренессанса также вызывает в работе Л.М. Баткина сравнение с архаической традицией, показывающее не тождественность, но специфику риторических жестов, которые «…“ещё” не психологические…, но “уже” не сакральные» [там же: 24-43; 47]. Таким образом, «несоветскую» и западную концепции риторики объединяет стремление противопоставить «риторическую культуру» как культуру поэтического познания, проблематизирующую сам язык описания, изучению «действительности», отвержение таких черт этого изучения, как «посредничество смысла» или «психологизм». Проблема психологизма, или «позитивистской психологии», ярко концептуализируется Р. Бартом, который рассматривает её в контексте двух парадигм литературной критики как «университетскую» критику, в стремлении к объективности исходящую из представления о неизменности процесса письма, понимания авторства и литературной деятельности. Противопоставленной этому оказывается проблема историчности этого понимания, которая и позволяет освободиться от детерминирующих законов психологизма, необходимых «университетской» критике для верификации, оценки и экспертизы знания; этой нормативной функции знания противопоставлена литературная критика как «удивление» произведением. Историзм же оказывается тем принципом, который освобождает эстетизм и восприятие художественного текста от предзаданной объяснительной модели, возводя это восприятие в статус особой эпистемологии, противопоставленной позитивистской [Барт 2008]. В подобном противопоставлении (и в этом видится одна из наиболее характерных черт «несоветской медиевистики») особенно важным оказывается то, что индивидуализирующее 87

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии вместо обобщающего, риторическое вместо реалистического и эстетическое вместо этического становятся основным элементом протеста против официальной историографии как «обыденного языка», «философии смысла» и «морали истины». В западной традиции эта тенденция нашла воплощение как в принципе «удовольствия от текста» Р. Барта, так и в сознательном превращении новым историзмом марксизма и левых убеждений в своего рода риторический модус и эстетику, чрезвычайно важную в этом качестве, однако парадоксально почти полностью исключающую из своих методологических принципов экономическую и социальную составляющие марксизма [Gallagher 1989]. Применительно к советскому материалу такое различение ярко прослеживается на примере исследований Ренессанса. Как показал И.В. Кукулин, образу Ренессанса позднесоветскими интеллектуалами отводилась особенная роль выражения приверженности гуманистическим ценностям, художественной формы для рефлексии над их судьбой и над трагическими событиями не только в Советском Союзе, но и в мире. Посвящение Л.М. Баткину символически связывает такую роль ренессансных образов с его обращением к этой теме [Kukulin 2017]. Однако существенной чертой этой связи представляется тот факт, что концепция ренессансной культуры оказывалась для Баткина более усложнённой, чем этого требовало бы создание на основе ренессансного материала «политического» высказывания3: так, основной особенностью становилось положение о неприменимости к этой культуре понятия «личность» (представляющего собой, вероятно, наиболее важную основу образа Ренессанса как посттравматического гуманизма, о котором пишет И.В. Кукулин); вместо этого в центре внимания оказываются иные модусы этого понятия, в частности, «напряженное отношение к себе через осознание интимной существенности… процесса сочинения [курсив наш – Н. К.]» [Баткин 2000: 264]. В связи с этим культура Ренессанса приобретает значение в первую очередь не этическое, а эстетическое, заключающееся в существовании литературной «технологии самопорождения Я» [там же: 297]; этическое же измерение этого значения и контекст посттравматического гуманизма как «мрачного Возрождения» оказываются дополнены интеллектуализмом и литературностью, эссеистичностью как исследовательского подхода, так и исследуемого феномена. Этот интерес представляется схожим как с постановкой вопроса к ренессансному материалу С. Гринблаттом, так и с бартовскими «второй критикой» и «удовольствием от текста». Ср. слова Баткина о соотношении «реального» и «литературного»: Невозможно… сказать, где же кончается одно и начинается другое. «Реальное» («жизненное») петрарково Я напрочь запечатано «литературностью». Иное дело, что сама такая оппозиция – несравненно более позднего происхождения [XIX-XX веков. – Н. К.]. И по отношению к поэту XIV в. незаконен сам наш навязчивый вопрос: а где тут «настоящий» Петрарка... каким он был «на самом деле»? Ответа на такой вопрос нет, да и не может быть. Если критически настроенному литературоведу удается установить факты, которые поэт замалчивает, заподозрить более приземленные, житейские мотивы тех или иных его поступков – на деле, само по себе это ничего или почти ничего не дает для понимания петраркового «я». В подобных «психологических» и «практических» (по сути, вневременных и элементарных) [курсив наш – Н. К.] мотивациях – недостает именно Я как концепта. То есть нет цвета времени. Нет конкретной историко-культурной содержательности [курсив автора – Н. К.] данного индивида. Поэтому сплетни об «истинных» мотивах поведения поэта, даже будучи правдоподобными, увы, остаются сплетнями. Они ставят Петрарку на доступную нам бытовую и, так сказать, натуралистическую почву [курсив наш – Н. К.] [там же: 299-300].

В схожем ключе литературность и риторика как «технология» и эпистемология нередко прямо противопоставляются философии как метафорический язык – языку концептуальному, 3

Ср. определение «Парадокса Кампанеллы», показывающее чёткое разделение публицистических и исследовательских текстов: «Это единственная моя профессиональная работа, в которую под ответственную научную концепцию был подложен и некий острый современный подтекст» [Баткин 2013: 64].

88

Valla. №3(1-2), 2018. как освобождение смысла (в «удовольствии от текста» и интеллектуальной игре) – поиску системности и понятийности. Такую тенденцию можно увидеть в исследовании Р. Ленхама, опирающегося, в отличие от аналитической философии Стрьювер, на проблематику удовольствия от текста Р. Барта [Lanham 1976]; необходимо вспомнить также исследование Б. Кассен, рассматривающей ренессансное превращение текста в автономную сферу как проявление «эффекта софистики» – влияния философской традиции пирронизма, которая утверждала доказуемость любого высказывания и сосредоточивала процесс мышления именно на риторике, в чём, согласно Кассен, состоит её особое, гуманистическое значение и особая актуальность для сегодняшнего дня, заключающееся в эстетизме, гедонизме и в принципе относительности как их главном условии [Кассен 2000]. Показательна здесь интерпретация взаимоотношений философии и риторики С.С. Аверинцева, у которого последняя оказывается своего рода поэтизацией дилетантизма: Где в античной традиции находим мы приближение к … идеалу утонченного человека, далекого от «низких» замашек профессионала … адепта словесно-мыслительной культуры … Мы находим его в области так называемой софистики, то есть в той зоне, которая наиболее очевидным образом подчинена верховенству риторики […] Предмет изумления – studia varia, пестрота интересов и занятий... Вот прототип ренессансного uomo universale. [Аверинцев 1996: 357].

М. МакГован прослеживает эту же тенденцию в том, как выстраивает текст «Опытов» Монтень. Говоря об осознании им проблемы стиля, исследовательница интерпретирует это осознание как влияние «майевтического» дискурса познания – описанного в «Федре» создания Сократом пространства диалога: The method [of deceit and dissimulation – Н. К.] becomes the philosophy. Neither Montaigne nor Socrates seem concerned to supply a new set of opinions for outdated one […] [Instead] we have in the Essais, just as in some at least of the Dialogues of Plato, a blending of eloquence and philosophy. Since Petrarch, men had sought to link again these two arts which had been so rigorously separated by Aristotle. Their joining together had become a major subject of discussion for Renaissance writers [курсив наш – Н. К.]. [McGowan 1974: 162-163].

В результате этого, заключает МакГован, методом познания для Монтеня становится стиль и вовлечение читателя в литературную игру. Интересным представляется то, что связь ренессансной риторики как метода познания с сократической майевтикой отмечалась ещё Э. Ауэрбахом [Ауэрбах 1976: 282-283]. Влияние его текстов требует исследования как фактора взаимосвязи «несоветского» и западного интереса к риторике. Значимым фактом оказывается также значение для Ауэрбаха фигуры Дж. Вико и его концепции взаимосвязи истории и риторики как противопоставленный классической литературоведческой унификации по критерию стиля принцип индивидуализации [Auerbach 1984]. Проблема риторики как конструирования методологии «несоветскими медиевистами» находит много общих черт с западной гуманитаристикой. Сближение двух контекстов видится в общей роли интереса к риторике как к усложнению объяснительной модели, оспариванию очевидного смысла и созданию парадоксальности, требующей не буквальной интерпретации. В качестве финальной перспективы представляется возможным сопоставить эту роль с проблемой парресии как культуры диалога у М. Фуко [Фуко 2008], гуманистическое значение которой заключается в замене принципа истины принципом риторики, то есть признания не смысла, а самого акта высказывания ключевым фактором философии, культуры и политики [Фуко 2002: 157]4. Возможно предположить, что анализ 4

См. также указание на значение «удовольствия от текста» Р. Барта: «удовольствие как раз и способно воспрепятствовать возвращению текста к морали, к истине – к морали истины: это окольное, так сказать – «обходное» средство, без которого, однако, даже теории текста грозит опасность превратиться в центрированную систему, в философию смысла» [Барт 1994: 516], – а также более выразительное: «Текст

89

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии политической роли «риторической культуры» покажет более ярко выраженную, чем в западной гуманитаристике, политическую интенцию «несоветских медиевистов» в связи с конструированием «несоветского» («антисоветского»?) метода, выступлением гуманитариев против буквализма и обыденного языка, с позиций эстетического и гуманистического значения гуманитаристики как интеллектуальной практики5, против требования от неё пользы для идеологии и практической жизни, нередко рассматриваемого как основная черта тоталитаризма [Арендт 1996; Юрганов 2011]6. Кочековская Н.А., г. Москва Литература Аверинцев 1996 – Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. – М.: Языки русской культуры, 1996. Арендт 1996 – Арендт Х. Истоки тоталитаризма. – М.: ЦентрКом, 1996. Ауэрбах 1976 – Ауэрбах Э. Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе. – М.: Прогресс, 1976. Барт 1994 – Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс – Универс, 1994. Барт 2008 – Барт Р. Две критики // Барт Р. Нулевая степень письма. – М.: Академический проект, 2008. С. 237-244. Баткин 1994 – Баткин Л.М. О том, как А.Я. Гуревич возделывал свой аллод // Баткин Л.М. Пристрастия. – М.: РГГУ, 1994. С. 268-298. Баткин 2000 – Баткин Л.М. Европейский человек наедине с собой. – М.: РГГУ, 2000. Баткин 2002 – Баткин Л.М. Леон Альберти и Леонардо да Винчи о жесте в живописи. – М.: РГГУ, 2002. Баткин 2013 – Баткин Л.М. Эпизоды моей общественной жизни. – М.: Новый хронограф, 2013. Бессмертный 1999 – Бессмертный Ю.Л. Казус Бертрана де Борна, или «Хотят ли рыцари войны?» // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. – М., 1999. С. 131147. Бессмертный 2003 – Бессмертный Ю.Л. Микроистория и её проблемы во Франции 90-х годов // Мир Александра Каждана. К 80-летию со дня рождения / Отв. ред. A.A. Чекалова. – СПб.: Алетейя, 2003. С. 304-322. является (должен являться) тем самым беспардонным субъектом, который показывает зад Отцу-политику» [там же: 506]. 5 Ср. утверждение о различии микроистории в работах К. Гинзбурга и Дж. Леви, и того варианта микроистории, который был выражен в издаваемом Ю.Л. Бессмертным и М.А. Бойцовым альманахе «Казус: Индивидуальное и уникальное в истории», в первую очередь заключавшегося в том, что, если для К. Гинзбурга и Дж. Леви «стремление к усложнению» носило временный и «протестный» характер, то создателями «Казуса» микроистория объявлялась самостоятельной методологией; тем очевидней в качестве принципиальных различий решительное отвержение постмодернистских тенденций в историографии Гинзбургом и признание их плодотворной и полезной теорией Бойцовым (см.: [Бойцов 2007; Гинзбург 2006]; ср. также слова П.Ю. Уварова о «Вперёд, к Геродоту!» М.А. Бойцова об их общем подозрении к историческим генерализациям в силу обстоятельств «условно говоря, поколенческого характера» [Дискуссия по докладу М.А. Бойцова 1999: 61]). 6 Ср. утверждение о тоталитарных импликациях альянса истинности и полезности как цели гуманитарного знания в контексте «несоветской медиевистики» как части исторической науки со словами Фуко, в которых выявляется специфика истории как области истины: «…историческое знание… становится элементом борьбы: одновременно описанием борьбы и оружием в борьбе. Итак, организация историкополитической власти. История снабдила нас идеей, что мы находимся в ситуации войны и мы ведём войну с помощью истории» [Фуко 2005: 186].

90

Valla. №3(1-2), 2018. Бойцов 1999 – Бойцов М.А. Вперёд, к Геродоту! // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. – М., 1999. С. 17-42. Бойцов 2007 – Бойцов М.А. Дело «Казуса» // Средние века. 2007. Вып. 68(4). С. 149159. Вен 2003 – Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии / Пер. с фр. Л. А. Торчинского. – М.: Научный мир, 2003. Гинзбург 2006 – Гинзбург К. Моя микроистория // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 2005. – М., 2006. С. 343-353. Гро 2007 – Гро Ф. О курсе 1982 года // Фуко М. Герменевтика субъекта: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1981-1982 учебном году / Пер. с фр. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2007. С. 549-596. Дискуссия по докладу М.А. Бойцова 1999 – Дискуссия по докладу М.А. Бойцова // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. – М., 1999. С. 42-75. Зенкин 2007 – Зенкин С.Н. Микроистория и филология // Казус: индивидуальное и уникальное в истории. 2006. – М., 2007. С. 365-377. Зенкин 2011 – Зенкин С.Н. Работы о теории. – М.: НЛО, 2011. Кассен 2000 – Кассен Б. Эффект софистики. – М. – СПб.: Московский философский фонд, Университетская книга, Культурная инициатива, 2000. Козлов 2001 – Козлов С.Л. Наши новые истористы: заметки об одной тенденции // Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 115-133. Копосов 1999 – Копосов Н.Е. О невозможности микроистории // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. – М., 1999. С. 33-51. Савицкий 2003 – Савицкий Е.Е. Эта странная русская микроистория: Инаковость как предел и как перспектива // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 2003. – М., 2003. С. 546-569. Фуко 2002 – Фуко М. Интеллектуалы и власть. Т. 1. / Пер. с франц. С.Ч. Офертаса. – М.: Праксис, 2002. Фуко 2005 – Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 уч. г. / Пер. с франц. Е.А. Самарской. – СПб.: Наука, 2005. Фуко 2008 – Фуко М. Дискурс и истина / Пер. с англ. А. Корбута // Логос. 2008. № 65(2). С. 159-262. Хапаева 2005 – Хапаева Д.Р. Герцоги республики в эпоху переводов. – М.: НЛО, 2005. Юрганов 2011 – Юрганов А.Л. Русское национальное государство: жизненный мир историков эпохи сталинизма. – М.: РГГУ, 2011. Auerbach 1984 – Auerbach E. ‘Vico and Aesthetic Historism’, in Auerbach E. Scenes from the Drama of European Literature. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1984. Pp. 110-118. Cave 2002 – Cave T. The Cornucopian Text. Oxford: Clarendon Press, 2002. Cerquiglini 1996 – Cerquiglini B. Le Roman de l’orthographe: Au paradis des mots, avant la faute, 1150-1694. Paris: Editions Hatier, 1996. Dean 1994 – Dean M. Critical and Effective histories: Foucault’s Methods and Historical Sociology. London: Routledge, 1994. Gallagher 1989 – Gallagher C. “Marxism and the New Historicism,” in The New Historicism. Ed. H. Aram Veeser. London – New York: Routledge, 1989. Pp. 37-48. Gallagher 2000 – Gallagher C. ‘Counterhistory and the Anecdote’, in Practicing New Historicism. Ed. S. Greenblatt. Chicago: University of Chicago Press, 2000. Pp. 49-74. Greenblatt 1973 – Greenblatt S. Sir Walter Raleigh: The Renaissance Man and His Roles. New Haven: Yale University Press, 1973. Kukulin 2017 – Kukulin I. ‘In a Muddy Land, Wearing a Historical Costume: Posttraumatic Humanism in Post-Stalinist Soviet Culture’, Partial Answers. 2017. No. 15(2). Pp. 341-368. Lanham 1976 – Lanham R.A. The Motives of Eloquence: Literary Rhetoric in the Renaissance. New Haven and London: Yale University Press, 1976. 91

Кочековская Н.А. «Несоветская медиевистика»: риторика как объект исследований культуры и конструирование несоветской гуманитарной методологии McGowan 1974 – McGowan M. Montaigne’s Deceits: The Art of Persuasion in the Essais. Philadelphia: Temple University Press, 1974. Rethinking the New Medievalism – Rethinking the New Medievalism. Eds. R. Howard Bloch et al. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014. Sharpe 2000 – Sharpe K. Reading Revolutions. New Haven; London: Yale University Press, 2000. Struever 2009 – Struever N.S. Rhetoric, Modality and Modernity. Chicago: University of Chicago Press, 2009. White 1969 – White H. ‘What is Living and What is Dead in Croce’s Criticism of Vico’, in: Giambattista Vico: an International Symposium. Eds. G. Tagliacozzo and H. White. Baltimore – London: Johns Hopkins University Press, 1969. Pp. 379-389.
 Аннотация Статья предлагает обзорную характеристику «несоветской медиевистики», сложившейся в противовес официозному марксистско-ленинскому направлению исторической науки в СССР. Автор стремится выделить её основные особенности, объединяющие исследователей разных поколений и разного толка, а также параллели с западными течениями второй половины XX в., связанными с постструктурализмом и постмодернизмом. Отдельное внимание уделено постсоветской полемике вокруг задач исторических наук и роли в ней альманаха «Казус». Ключевые слова история науки; медиевистика; риторика; советская медиевистика; А.Я. Гуревич; Л.М. Баткин Сведения об авторе Кочековская Ника Александровна, Российский государственный гуманитарный университет, факультет истории, политологии и права (ФИПП), кафедра теории и методологии истории. e-mail: [email protected]






92

[VALLA] материалы и публикации

Valla. №4(1-2), 2018.

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Перевод, вступительная статья и комментарий Г.М. Казакова В изучении московского стрелецкого восстания 1682 г. записки и донесения иностранных очевидцев и наблюдателей занимают немаловажное место. Иностранцы, находившиеся в России, прежде всего дипломатические посланники и резиденты, оставляли зачастую весьма подробные описания событий политической жизни, стремились установить причины тех или иных происшествий, зафиксировать имена главных участников, хронологию и последовательность событий. Ведь главным адресатом донесений иностранцев были преимущественно правящие круги иностранных держав, заинтересованные в подробной информации о ситуации в России. Часть иностранных источников о стрелецком восстании была введена в научный оборот ещё российскими дореволюционными историками. Речь идет в первую очередь о донесениях датского торгового фактора в Москве Генриха Бутенанта [Устрялов 1858: 330-46; Погодин 1875: 38-56] и польском «Дневнике зверского избиения сенаторов московских» [Василенко 1901; Шмурло 1902]. Ряд других источников, прежде всего письма голландского резидента в Москве Иоганна фан Келлера [Белов 1947; Белов 1964] и письма датского посланника Гильдебранда фон Горна [Богданов 1986], стали предметами изучения со стороны советских историков XX в. Между тем один крайне важный источник до недавнего времени почти полностью игнорировался в исторической науке. Речь идет о донесениях шведских агентов из России о событиях 1682 г.1 Причина, по которой шведские донесения оказались вне внимания историков, кроется, как кажется, в том, что в 1682 г. Швеция, в отличие от Дании или Нидерландов, не имела официального дипломатического или даже торгового представителя в российской столице. Назначенный в 1678 г. шведским торговым фактором в Москву Кристоф Кох встретил весьма неласковый прием со стороны правительства Фёдора Алексеевича и был вынужден после долгих споров покинуть российскую столицу в марте 1680 г. [Кобзарева 2017: 238248]. Кох вернулся в Москву в качестве официального посла только через три года – в марте 1683 г., т. е. уже после завершения всей стрелецкой смуты. И всё же отсутствие официального представителя в Москве не помешало шведской стороне собирать весьма подобную информацию о ситуации в России. Вряд ли будет преувеличением сказать, что из всех европейских держав Швеция лучше других была информирована о состоянии дел у своего восточного соседа на всем протяжении XVII в., во многом благодаря весьма эффективной сети информаторов. Безусловно, основным поставщиком новостей для шведского правительства обычно являлся шведский резидент в Москве. В XVII столетии эту роль поочередно исполняли Петр Крузебьёрн, Карл Поммереннинг, Иоганн де Родес, Адольф Эбершильд, Кристоф Кох и Томас Книппер. Однако даже в отсутствие официального агента в российской столице новости продолжали поступать от других информаторов – преимущественно шведско-балтийских купцов в Москве, Новгороде и Пскове. Они посылали письма с текущими новостями не напрямую в Стокгольм, а сначала генерал-губернатору шведской Ингерманландии в Нарву. Уже оттуда собранные донесения пересылались к королевскому двору. С 1670-х гг. главным шведским информатором в России стал уже упомянутый выше Кристоф Кох. В последнее время появился целый ряд публикаций об этой весьма интересной личности [Дженсен, Майер 2016; Maier 2017; Казаков, Майер 2017]. За свою жизнь Кох прошел долгий карьерный путь. В 1655 г. он впервые приехал в Москву и получил 1

Так, примечательно, что Г.В. Форстен в своей обзорной работе о русско-шведских отношениях второй половины XVII в., написанной на материале шведских архивов, упомянул шведские донесения о стрелецком бунте лишь в одном коротком абзаце [Форстен 1899: 47]. Впервые к шведским донесениям о Хованщине обратился в своей статье А.С. Лавров [Lavrov 2009].

93

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер., вступ. ст. и коммент. Г.М. Казакова должность секретаря при шведском резиденте Иоганне де Родесе, которому приходился шурином. Одновременно Кох являлся купцом и занимался торговлей, к примеру, гамбургским сукном [Русско-шведские экономические отношения 1960: 330]. Как минимум с 1670 г. он стал снабжать новостями-донесениями из Москвы нарвского генерал-губернатора Симона Грундель-Хельмфельта, который вскоре назначил Коха своим собственным «корреспондентом». Заслужив признание со стороны шведских властей, Кох, как упоминалось выше, был отправлен в 1678 г. уже в качестве официального представителя шведских торговых интересов в Москву, однако не был аккредитован царским правительством и вернулся в марте 1680 г. в Нарву, где получил должность комиссара. На протяжении 1680-1681 гг. Кох находился в числе тех, кому было поручено вести переговоры с русскими послами о разрешении русско-шведских пограничных споров [Форстен 1899: 337-338]. Одновременно он стал играть ключевую роль в качестве наблюдателя и связующего звена между шведскими агентами в русским городах и правительством в Стокгольме. Регулярно, обычно раз в 1-2 недели Кох получал от своих корреспондентов письма с новостями из России, копировал их, сопровождал своим коротким комментарием и пересылал все вместе в Стокгольм королевскому секретарю Йохану Бергенхиельму. Для пересылки писем по крайней мере на первом этапе этого пути, из Москвы в Новгород и Псков, использовалась официальная почтовая линия Москва − Новгород − Псков − Рига. Сегодня донесения Кристофа Коха в Стокгольм за 1679-1683 гг. вместе с приложенными к ним письмами из Москвы, Новгорода и Пскова хранятся в шведском государственном архиве в Стокгольме в собрании Muscovitica [RAS, Muscovitica, № 604]. Именно по описанной выше схеме шведская информационная сеть работала и на протяжении 1682 г. После стрелецкого бунта середины мая письма от московского корреспондента стали поступать крайне нерегулярно, в том числе из-за задержки в доставке почты (см. комментарии к переводу донесений ниже), поэтому основную информацию о событиях в Москве Кох получал из Новгорода, в меньшей степени из Пскова [Казаков 2017]. Всего с мая по декабрь 1682 г. Кохом были получены 29 писем из России. Ниже вниманию читателя предлагается перевод трех новгородских писем, датированных 2 и 3 июня2, в которых впервые рассказывалось о стрелецком бунте и его последствиях. По всей видимости, в Новгороде у Коха было двое информаторов, поскольку 3 июня датированы сразу два письма, которые к тому же повторяют одни и те же сведения. Кох переслал эти письма в Стокгольм 10 июня и упомянул, что получил их «вчера», т. е. соответственно 9 июня. Таким образом можно установить, что донесения были доставлены из Новгорода в Нарву за 6 дней. В Стокгольме на письмах Коха обычно ставилась пометка о дате их получения. Письмо от 10 июня, к сожалению, не несёт такой пометки, однако в целом можно высчитать, что письма из Нарвы доставлялись в шведскую столицу за две или три недели. К примеру, письмо Коха от 22 июня 1682 г. дошло до Стокгольма за 20 дней. Сам Кох упоминает в письме от 10 июня, что письмо из Стокгольма, датированное 23 мая, он получил 8 июня, т. е. через 16 дней (см. ниже). Соответственно с большой долей вероятности можно утверждать, что подробные донесения о стрелецком бунте были получены в Стокгольме примерно в конце июня. Эти данные можно сравнить со скоростью распространения известий о стрелецком восстании, отправленных из России резидентами других держав. Голландец Иоганн фан Келлер впервые описал события майского бунта в своем письме от 23 мая 1682 г., которое было получено Генеральными Штатами 14 июля [СПбИИ РАН, Русская секция, Колл. 40, № 57, Л. 93]. В Копенгагене о бунте узнали в начале июля, т. к. известно, что 8 июля на имя Гильдебранда фон Горна, датского посла в Россию, был выдан новый аккредитив в связи с событиями стрелецкого восстания и избранием на царство второго царя Ивана Алексеевича 2

В XVII в. в Швеции, как и в России, использовался юлианский календарь, поэтому даты в письмах Коха приведены по старому стилю.

94

Valla. №4(1-2), 2018. [Щербачёв 1893: 275-276]. Подробные же донесения обо всех перипетиях бунта, написанные датским торговым фактором Генрихом Бутенантом и столь часто цитируемые в научной литературе, были отправлены в Данию лишь 24 августа 1682 г. из Архангельска [Лавров 2000]. Таким образом получается, что шведское правительство было проинформировано о майском восстании раньше и полнее правительств других держав. Новгородские информаторы Кристофа Коха, естественно, не были сами свидетелями московского стрелецкого бунта, а просто пересказывали полученные новости. В письмах упоминаются некоторые источники пересказанной информации: посыльный, прибывший от находящегося в Москве новгородского митрополита, и некий также приехавший из Москвы дворянин. Их рассказы о восстании, по всей видимости, находились в канве общего возникшего сразу после завершения бунта нарратива о событиях стрелецкой смуты. Поэтому информация о восстании, содержащаяся в шведских письмах, в целом весьма точно соответствует показаниям других источников, прежде всего записок очевидцев и летописных рассказов3. Так, шведские донесения описывают целый ряд хорошо известных по другим источникам эпизодов: марш стрельцов к Кремлю в первый день бунта с барабанами и знаменами; выкидывание неугодных бояр с Красного крыльца и из окон на подставленные пики; обыск царских палат и вскрытие сундуков; пострижение Кирилла Полуэктовича Нарышкина в монахи по заступничеству царицы Натальи Кирилловны; стремление восставших соблюдать порядок и отказ от произвольного грабежа; бунт холопов и попытку поджога Холопьего приказа и т. д. Несколько удивительно, что в донесениях ничего не сообщается о слухе, распущенном в день восстания, о мнимом покушении Нарышкиных на жизнь царевича Ивана [Буганов 1969: 145-146]. Все восстание представлено исключительно как бунт стрельцов и солдат против своих угнетателей. Некоторые ошибки допущены в донесениях при перечислении имен погибших. Так ошибочно к числу убитых причислены братья Лихачёвы, сын И.М. Языкова, думный дьяк Г.К. Богданов и думный дворянин Л.Т. Голосов. Данные неточности в изложении событий были, безусловно, вызваны царившей в первые дни после восстания общей сумятицей и циркулированием большого количества непроверенных слухов. О том, что в руки шведских агентов попадала противоречивая информация, свидетельствует пример с сообщением о смерти сына Артемона Матвеева: в письме от 2 июня сначала сообщается о его гибели, однако затем пересказывается слух о том, что юноше всё же удалось спастись. Некоторые сведения из шведских писем являются уникальными и представляют большой интерес для дальнейшего изучения событий стрелецкой смуты. Так, второе письмо от 3 июня передаёт слух, что восставшие предупредили за несколько дней население Москвы о готовящемся выступлении. В письме от 2 июня сообщается, что стрельцы заранее оговорили имена своих жертв, что подтверждает гипотезу о наличии у восставших т. н. «проскрипционного списка» [Богоявленский 1941: 183; Буганов 1969: 138]. Уникальной чертой шведских донесений следует также назвать их интерес к двум сферам, почти не затронутым другими иностранными авторами-наблюдателями. Речь идет, во-первых, о повышенном внимании к финансовой стороне событий. Шведские информаторы крайне подробно фиксируют данные как о стрелецких денежных претензиях, так и о начатом по окончании бунта сборе средств для выплаты стрелецкого жалования среди монастырей, купцов и приказных служащих. Крайне любопытен шведский интерес к информации о том, что восставшие нашли в царской казне не более 5 000 рублей, что как бы подтверждало слухи о преувеличенном богатстве русского царя4. Второй особенностью донесений является их внимание к религиозному подтексту стрелецкой смуты. Так, в июньских письмах рассказывается о стрелецком желании вернуться к старому дониконианскому обряду и об их угрозах патриарху. Таким образом, становится очевидно, что старообрядческие воззрения 3

Обзор нарративных источников о стрелецком восстании 1682 г. см. в работах: [Богданов 1993; Богданов

4

О финансовом кризисе в Московском государстве накануне стрелецкого восстания см. статью [Lavrov

1996]. 2009].

95

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер., вступ. ст. и коммент. Г.М. Казакова стрельцов играли заметную роль уже во время майских событий, а не вышли на передний план только в связи с мятежом староверов в июне 1682 г. В целом шведские донесения о стрелецком восстании 1682 г. представляют собой весьма любопытный источник и не только позволяют уточнить детали событий московского бунта, но и дают возможность изучить каналы и принципы распространения информации из России в страны Европы в конце XVII столетия. Перевод выполнен впервые с языка оригинала – немецкого. В квадратных скобках в тексте помещены написания русских имен, названий и терминов так, как они встречаются в оригинале. Листы в папке с донесениями в стокгольмском архиве не пагинированы.

Нарва, 10 июня 1682 г. Благороднорождённый господин надворный советник и особо благосклонный господин и покровитель, 31 числа прошлого месяца Вашему Благороднорождённому превосходительству было отправлено мое последнее письмо, после чего 8 числа этого месяца я получил всемилостивейшее письмо от Его королевского величества вместе с приятнейшим посланием от Вашего Благороднорождённого превосходительства, датированным 23 числом прошлого месяца. Я нижайше благодарю Ваше Благороднорождённое превосходительство за проделанные усилия и заботу и впредь обязательно найду возможность, да соблаговолит Господь, выказать свою признательность. Я, если на то будет воля Божья, останусь здесь ещё на 4 недели и распоряжусь так, чтобы после моего отъезда отсюда в Стокгольм корреспонденция из России продолжала поступать и пересылаться5. Вчера я получил прилагаемые далее новости и трагедии от своих корреспондентов в Новгороде [Novogorod]. В них сообщается об очень важной и большой перемене, которая, да соблаговолит Господь, должна будет поспособствовать заключению желаемых нами трактатов6. За сим вручаю себя попечению всемогущего Бога и навечно остаюсь Вашего Благороднорождённого превосходительства радетельнейшим слугой, Кох. P. S. Это письмо я посылаю почтой через Ревель, поскольку почта отсюда уже была отправлена в Стокгольм позавчера. Новгород, 2 июня 1682 г. 27 числа прошлого месяца сюда приехал от новгородского митрополита из Москвы один дворянин, который привез следующие тревожные новости. А именно о том, что стрельцы ополчились на некоторых великих господ и весьма сурово с ними обошлись, а братьев матери здешнего царя Петра Алексеевича [Peter Alexeewitz] порубили на части. Старший брат схватился было за царя и хотел тем спастись, но стрельцы его от Его Царского Величества оторвали, выкинули из окна и убили. Старый Долгорукий [Dolgoruckoj] с сыном, бывший генерал Ромодановский [Romodanofskoj], Артемон Сергеевич [Artemon Sergeewitz] с сыном, Языков [Jasikoff] с сыном, братья Лихачёвы [Ligatschowen], думный дьяк Ларион 5

Кох покинул Нарву и уехал в Стокгольм 19 июля 1682 г., вернувшись обратно только к декабрю того же года. Однако письма из России действительно продолжали поступать и пересылаться в шведскую столицу (хоть и чуть менее регулярно) на протяжении всего времени его отсутствия. 6 Под «желаемыми трактатами» Кох, вне всякого сомнения, имеет в виду подтверждение статей Кардисского мирного договора 1661 г. между Россией и Швецией. Заключение прочного мира с Московским государством являлось главной внешнеполитической задачей Швеции в отношениях со своим восточным соседом на протяжении 1670-х − 1680-х гг. Статьи Кардисского мира 1661 г. и Плюсского дополнительного договора 1666 г. были окончательно ратифицированы обеими сторонами уже после окончания стрелецкой смуты в 1683-1684 гг.

96

Valla. №4(1-2), 2018. Иванович [Dumnoj Diack Larriwon Iwanowitz] и Аверкий Степанов [Awercky Stepanoff], а также многие другие – всех их стрельцы изрубили в мелкие части7. Доктор Даниель с сыном и недавно назначенный доктором Иоганн Гутменш8, как говорят, также были убиты, и всего погибло более ста человек. Все это началось и произошло в середине мая. В первый день стрельцы ударили в набат, из-за чего великие господа и служащие приказов в большинстве своем собрались в замке9, так как считали, что они будут там в безопасности. После чего стрельцы отправились к замку с развевающимися знамёнами, барабанным боем и пушками и перебили там всех, на кого имели зуб. Стрельцы даже забрались в царские палаты, обыскали и осмотрели все сундуки и всех тех, кто в них прятался, также предали смерти. Матери Его Царского Величества удалось упросить стрельцов оставить в живых двух её младших братьев10; её отца Кирилла Полуэктовича [Kirila Polojuchtowitz] они также из-за её заступничества пощадили и силой постригли в монахи, после чего сразу же велели отправить его в Кирилловский монастырь [Kirila Kloster] (где сидел патриарх Никон)11. Тела убитых были оставлены на 4 дня на всеобщее обозрение там, где и произошли убийства. Солдаты полков Шепелева [Scheppelloff] и Кропкова [Kropkoff] числом в 8 000 человек, как говорят, были заодно со стрельцами12. Слышно также, что старый князь Иван Андреевич Хованский [Iwan Andreewitz Gowanskoj] не только пользуется большим уважением среди стрельцов, но даже сумел удержать их от ещё больших бед. Все средства, что были найдены у убитых бояр и приказных служащих, стрельцы снесли в казну Его Царского Величества и ничего не взяли себе. Как говорят, у Языкова они нашли 45 пудов серебряной посуды, иначе 1800 фунтов13, и сразу же переплавили на деньги. Стрельцы и солдаты требуют выдать им 500 000 рублей их жалования14, и потому все полученные деньги будут выплачены стрельцам. Также рассказывают, что стрельцы настаивают на том, чтобы новая вера, или точнее, последние изменения в вере, была отменена, и всё бы вернулось к старому укладу. Патриарх и новгородский митрополит выступили было резко против этой меры, но в итоге им пришлось уступить, ведь иначе и им бы тоже свернули шею. 29 числа прошлого месяца приехал сюда из Москвы один стольник и привез царский указ, согласно которому он должен собрать с монастырей деньги, которые пойдут на удовлетворение требований солдат. Сначала 7

Князь Юрий Алексеевич Долгоруков был убит стрельцами вечером 15 мая, его сын Михаил также погиб ранее в тот же день в Кремле. Князь Григорий Григорьевич Ромодановский погиб на площади перед зданием Разряда 15 мая. Боярин Артемон Сергеевич Матвеев был убит перед Красным крыльцом царского дворца в Кремле 15 мая, его сын Андрей, однако, спасся. Боярин Иван Максимович Языков был убит стрельцами 15 мая, однако его сын Семён уцелел и был лишь сослан в ссылку через несколько дней после окончания майского бунта. Также выжили и были высланы из Москвы братья Лихачёвы – Алексей и Михаил Тимофеевичи. Думный дьяк Илларион (Ларион) Иванович Иванов был убит 15 мая, в тот же день или днем позже стрельцы расправились и с думным дьяком Аверкием Степановичем Кирилловым. 8 Доктор Даниель (Стефан) фон Гаден (в русских источниках также известный как Данила или Степан Жидовин) был убит стрельцами 17 мая на Красной площади, т. к. обвинялся в отравлении царя Фёдора Алексеевича. За день до этого стрельцы расправились и с его сыном. Доктор Иоганн (в русских источниках – Иван или Ян) Гутменш (Гутман) был убит 16 мая по тому же обвинению в изготовлении отравы [Dumschat 2006: 512-514]. 9 Под «замком» шведский автор письма, видимо, имеет в виду московский Кремль. 10 По всей видимости, имеются в виду Лев и Мартемьян Кирилловичи Нарышкины, сосланные после восстания в Сибирь [Восстание в Москве 1976: 54]. 11 Согласно записной книге Разрядного приказа, боярина Кирилла Полуэктовича Нарышкина постригли в монахи и сослали в Кирилло-Белозерский монастырь 18 мая. В этом монастыре действительно был ранее заточен опальный патриарх Никон. 12 Солдаты полков Матвея Осиповича Кравкова (Кровкова) и Аггея Алексеевича Шепелева действительно приняли участие в восстании [Буганов 1969: 78]. Сильвестр Медведев упоминал также в своём труде, что Матвей Кравков был одним из тех полковников, кого стрельцы и солдаты обвиняли в злоупотреблениях в своих челобитных конца апреля 1682 г. [Медведев 1894: 48-49]. 13 1 немецкий фунт приблизительно равен 500 г; 1 пуд равен примерно 16 кг. Вес изъятой у Языкова серебряной посуды составляет, следовательно, если верить донесению, 800-900 кг. 14 Согласно записной книге Разрядного приказа, восставшие 19 мая «били челом великому государю» о выплате им 240 000 рублей [Восстание в Москве 1976: 278-279].

97

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер., вступ. ст. и коммент. Г.М. Казакова обратились к казне здешнего митрополита, но нашли там не более 500 рублей, остальное же оказалось [испор.] на стороне. В Юрьевском монастыре15 [Jurioffsche Kloster] собрал стольник 800 рублей, в Фютинском монастыре16 [Fütinsche Kloster] – 2000 дукатов и 500 рублей русских денег. И таким образом собирается со всех монастырей большая сумма. Недавно здесь во всех церквях провели молебен, или иначе молитвенный день, и молились за здоровье Его Царского величества Петра Алексеевича, его матери, принца Ивана Алексеевича [Iwan Alexeewitz] и вдовы последнего царя по имени Марфа Матвеевна [Marva Matfeoffna]. Теперь здесь с уверенностью говорят, что смута в Москве унялась. Рассказывают также, что донские казаки требуют выплаты большой суммы денег, и не стоит ожидать от них ничего хорошего, если их требование не удовлетворят. Почта из Москвы не доставлялась сюда уже два раза17. Время покажет, собираются ли её отменить совсем. Говорят, стрельцы заново принесли присягу на верность Его царскому Величеству Петру Алексеевичу. Слышно также, что были убиты многие невинные люди и что стрельцы сами об этом теперь сожалеют18. Некоторые говорят, что сын Артемона ещё жив и был спрятан царицей. Один из Лихачёвых, который заведовал царской казной19, был оставлен в живых, однако его собираются пытать, чтобы выведать, куда из казны подевалась деньги. Ведь в казне было найдено не более 5 000 рублей, что кажется удивительным и позволяет заключить, что, как уже не раз предполагалось, царь не имел под рукой большой суммы денег. P. S. Стрельцы начали бунтовать 15 числа прошлого месяца. Многие из великих господ были выкинуты из окон. Их, выброшенных, ловили на пики стоящие внизу стрельцы. Стрельцы и солдаты также известили как русских так и немцев, чтобы те не ходили в город, а оставались по своим домам, и тогда с ними не произойдёт ничего дурного. Это их обещание было сдержано. Аверкия Степанова они изрубили в мелкие куски, его же сын сам наложил на себя руки20. Всё, что стрельцы конфисковали у убитых, было снесено в царскую казну, и ничего не было украдено. Новгород, 3 июня 1682 г. Вчерашним днем было датировано мое последнее письмо, в котором рассказывалось о мятеже в Москве. Теперь же здесь с уверенностью говорят, что всё утихомирилось и вернулось к прежнему состоянию. Старый Хованский многое сделал для того, чтобы всё успокоилось. Как говорят, он пользуется большим уважением у стрельцов и даже возглавил стрелецкий приказ21. Из монастырей каждый день привозят деньги, и даже здешние купцы должны отдать царям 500 рублей. Подтверждают также, что все те господа, чьи имена я вчера назвал, были перебиты. Та же участь постигла и многих дьяков и писцов. Стрельцы расправились и с теми своими товарищами, которые хотели было заняться грабежом, ведь они накрепко постановили между собой не причинять вреда никому иному, кроме тех, кого 15

Вероятно, имеется в виду Юрьев монастырь в Великом Новгороде. Представляется затруднительным точно идентифицировать данный монастырь. Возможно, речь идёт о Варлаамо-Хутынском монастыре в окрестностях Великого Новгорода. 17 Почта из Москвы в Новгород отправлялась раз в неделю по вторникам (до июня 1683 г., когда день отправки перенесли на понедельник [Козловский 1913: 304]). По всей видимости, перебои в доставке почты начались в первый вторник после начала бунта, т. е. 16 мая 1682 г., когда стрелецкий погром был ещё в самом разгаре. Исходя из информации шведского письма, неотправленной осталась и следующая почтовая пересылка от 23 мая, которую в Новгороде действительно должны были получить к началу июня. 18 По ошибке стрельцами был убит, например, стольник Фёдор Петрович Салтыков, которого восставшие перепутали в суматохе с Иваном Нарышкиным [Буганов 1969: 152]. 19 Имеется в виду думный дворянин Михаил Тимофеевич Лихачёв, сделавшийся казначеем в январе 1682 г. 20 О смерти сына Аверкия Кириллова другие источники не сообщают. 21 Иван Андреевич Хованский возглавил Стрелецкий приказ 17 мая. 16

98

Valla. №4(1-2), 2018. они специально оговорили. И все же многие невинные были лишены жизни. Здесь сильно опасаются донских казаков. Как говорят, они отправили нескольких посыльных в Москву, чтобы потребовать большую сумму денег. Буквально только что ко мне заходил один дворянин, который сегодня прибыл из Москвы. Он рассказал мне, что видел буйство стрельцов в Москве своими глазами, и всё произошло именно так, как я написал об этом вчера. Лихачёва уже пытали, но неизвестно, в чем именно он сознался. Говорят, что теперь уже всё успокоилось, и что князь Иван Андреевич Хованский пользуется ныне большим уважением. Боярские холопы [Gollopen], иначе рабы, хотели поджечь Холопий приказ [Gollopen Pricaess] и сделаться тем самым свободными, но стрельцы им в том воспрепятствовали, и многих холопов били кнутом22. Стрельцам обещали, что каждому из них будут ежегодно платить 10 рублей жалования23. Царица вместе со своим сыном-царем и всеми принцессами выходила к стрельцам и говорила, что если они не прекратят кровопролития, то царская семья уедет из страны и оставит всё государство им. Были произнесены и другие трогательные речи. Все это произошло 19 мая, после чего убийства прекратились24. Некоторые опасаются, однако, что вскоре последуют ещё бóльшие несчастья. Второе письмо из Новгорода от 3 июня 1682 г. Почта из Москвы не приходила сюда уже два последних раза, поэтому я пока не получал никаких писем оттуда. Несколько дней назад пришла весть, что столичные стрельцы, числом 20 или 30 000 человек, а также несколько тысяч солдат, которые отчасти против собственного желания вынуждены были примкнуть к стрельцам, взбунтовались. А именно, 15 мая эти стрельцы и солдаты прошлись строем с развернутыми знамёнами, заряженными ружьями и несколькими пушками через Москву и расположились в замке, но прежде заняли при помощи своих сообщников весь город и потребовали через глашатаев выдачи некоторых знатнейших бояр, а также окольничих, стольников, думных дьяков [Okolnitschen, Stolnicken und Dumny Diacken] и иных, которых они называли шельмами и изменниками. Но поскольку их требование не было сразу же удовлетворено, а те, кого обвиняли стрельцы, попытались скрыться, стрельцы устремились в царские палаты и всё там обыскали, не исключая даже царскую спальню, при этом всё, что было заперто на замок, было взломано. Тоже самое было проделано и в палатах царевен. Семеро бояр были зверски убиты25, некоторые из них были сброшены вниз с верхних этажей, так что стоявшие внизу стрельцы ловили их на копья и безжалостно лишали жизни. Вот имена погибших бояр: князь Юрий Алексеевич Долгорукий [Knes Jurie Alexeewitz Dolgoruckoj], которого стрельцы вытащили из собственного дома и добили перед воротами. Его сын был вверху у царя и грубо бранил стрельцов, из-за чего был схвачен, сброшен вниз и унесён стрельцами на копьях. Артемон Сергеевич также среди погибших, стрельцы предали его мучительной смерти. Трое братьев матери нынешнего царя, старший из которых, по имени Иван Кириллович Нарышкин [Iwan Kirilowitz Narischkin], был боярином, тоже были убиты. Двоих младших братьев после долгих просьб пощадили, убитый же старший брат, как говорят, был у царя в очень большом почёте. Князь Григорий Григорьевич Ромодановский [Grigory 22

Согласно сообщениям разрядной записи, Медведева и Бутенанта восставшие стрельцы сами разгромили Холопий и Судный приказы, чтобы тем самым заручиться поддержкой или по крайней мере нейтралитетом боярских холопов во время бунта. В дальнейшем, однако, стрельцы заняли враждебную по отношению к холопам позицию и даже помогли царскому правительству «ловить… пытать и казнить» холоповчелобитчиков, просивших 26 мая о том, чтобы «им быть безкабально», см. [Буганов 1969: 197-210]. 23 Единовременная выплата по 10 рублей на человека была обещана стрельцам в мае сразу по окончании восстания [Буганов 1969: 182-183]. 24 Большинство источников сходятся на том, что последние убийства и переговоры царского двора с восставшими произошли 17 мая. 25 Шведский автор письма несколько ошибается, убито было шесть, а не семь бояр: отец и сын Долгоруковы, князь Григорий Ромодановский, Артемон Матвеев, Иван Языков и Иван Нарышкин.

99

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер., вступ. ст. и коммент. Г.М. Казакова Grigoriewitz Romodanofskoj], который раньше командовал царской армией на Украине, а также один из Салтыковых26 [Saltikowen] тоже были убиты. Отец царицы по имени Кирилл Полуэктович Нарышкин после долгой мольбы был оставлен в живых, но его сразу же постригли в монахи, одели в рясу и отослали в отдаленное место. Были изрублены также и некоторые окольничие и стольники, чьи имена пока остаются неизвестны. Из числа думных дьяков среди прочих был убит вместе со своим сыном Ларион Иванович, возглавлявший Посольский приказ [Posolschen Pricass]. Стрельцы несли его тело на копьях от замка к Посольскому приказу и кричали: «Расступитесь! откройте ворота! Думный дьяк Ларион Иванович идет!» Говорят, таков действительно был его обычай каждый раз, когда он направлялся в приказ27. Думные дьяки Лукьян Голосов [Lukian Gollosoff], Григорий Карпов [Grigory Karpoff] и Аверкий Степанов, как говорят, тоже погибли28, причем последнего стрельцы изрубили на мелкие части, поскольку очень сильно были на него обозлены. Сын же Аверкия удушил себя сам. Врач-еврей, по имени Даниель, бывший ранее у царя в большом почёте, его сын, имевший чин стольника и крещенный, как и его отец, по русскому обряду, а также Иоганн Гутменш, бывший царским придворным медиком – все они тоже были убиты. Всего, говорят, погибло около 150 человек, имена некоторых из них мне до сих пор не удалось выведать. Таким образом стрельцы расправились с временщиками и посульниками [Wremenicken und Posulnicken], иначе взяточниками, и всеми теми, кто был им противен. Тела убитых пролежали на площади три дня, прежде чем родственники смогли их похоронить. Весьма примечательно, что стрельцы не разграбили при этом в городе ни одного дома, и даже несколько дней загодя предупредили всех, чтобы люди оставались по домам и ничего не боялись, ведь гнев стрельцов направлен не на них. Стрельцы также постановили между собой, ничего из конфискованного у убитых не утаивать, но все сносить в замок. Из этих самых средств стрельцы просят выплатить им все убытки, которые они на протяжении многих лет терпели от поборов бояр, что и было удовлетворено. Теперь все деньги, какие только могут быть собраны, выплачиваются стрельцам, чтобы их усмирить. Что касается царской казны, то она оказалась весьма скудной, ведь в ней было найдено всего лишь 5000 рублей. Старший из братьев Лихачёвых был убит, младшего же держат пока взаперти, поскольку он, бывший казначей, обвиняется в сокрытии царских денег. Поговаривают, что в Москве снова всё успокоилось и вернулось на свои места. Слышно, что старый Хованский нынче руководит стрельцами и пользуется большим почётом. Несколько дней назад сюда из Москвы приехал стольник с царским письмом и указом, чтобы во всех церквях провели благодарственный молебен и молились за нынешнего царя Петра Алексеевича, его брата Ивана Алексеевича, царицу Наталью Кирилловну, а также за последнюю царицу Марфу Матвеевну и всех принцесс. Этому же стольнику дан приказ собрать по всем окрестным монастырям деньги, какие только смогут найти, и отвезти их в Москву. Говорят также, что у всех монастырей по всей России будет отобрано большинство их крестьян. Ещё рассказывают с уверенностью, что взбунтовавшиеся стрельцы первый раз по-доброму, второй раз силой требовали у патриарха, чтобы он отменил последние изменения в религии и вернулся к старой вере, и слышно, что им так и было обещано. Стрельцы настаивают на выплате им более 500 тысяч рублей, и каждый день им раздают те деньги, какие сумели собрать. Сын Языкова бежал из Москвы, но за ним послали вдогонку и настигли недалеко от Твери [Tweer], после чего снова привезли в Москву29. Вряд ли его ожидает лучшая участь, чем его отца. Сына Артемона также повсюду ищут, но пока не нашли. 26

Имеется в виду стольник Фёдор Петрович Салтыков, убитый стрельцами по ошибке [ПСРЛ 1968: 194]. Похожий эпизод с глумлением стрельцов над неугодными лицами встречается в труде Сильвестра Медведева: «глупии люди досаду являюще, яко честь творяще, вопияху гласы великими: “Се боярин Артемон Сергеевичь! се боярин Ромодановской! се Долгорукой! се думной едет! дайте дорогу!”» [Медведев 1894: 55]. 28 Думный дьяк Григорий Карпович Богданов не был убит стрельцами, но оказался сослан в Сибирь. Лукьян Тимофеевич Голосов имел чин думного дворянина и тоже остался цел во время восстания. 29 Об этом эпизоде другие источники не сообщают. 27

100

Valla. №4(1-2), 2018. Архивы RAS – Svenska Riksarkivet, Stockholm. СПбИИ РАН – Архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Литература Белов 1947 – Белов М.И. Нидерландский резидент в Москве барон Иоганн Келлер и его письма. Рукопись кандидатской диссертации. – Л., 1947. Белов 1964 – Белов М.И. Письма Иоганна фан Келлера в собрании нидерландских дипломатических документов // Исследования по отечественному источниковедению: Сборник статей, посвящённых 75-летию профессора С.Н. Валка. – М. – Л.: Наука, 1964. С. 374-382. Богданов 1986 – Богданов А.П. Московское восстание 1682 г. глазами датского посла // Вопросы истории. 1986. № 3. С. 78-91. Богданов 1993 – Богданов А.П. Нарративные источники о московском восстании 1682 года // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей. – М.: Ин-т российской истории РАН, 1993. С. 77-108. Богданов 1996 – Богданов А.П. Нарративные источники о московском восстании 1682 года (продолжение) // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей. – М.: Ин-т российской истории РАН, 1996. С. 39-62. Богоявленский 1941 – Богоявленский С.К. Хованщина // Исторические записки. 1941. № 10. С. 180-221. Буганов 1969 – Буганов В.И. Московские восстания конца XVII в. – М.: Наука, 1969. Василенко 1901 – Василенко А. Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна // Старина и новизна. 1901. Т. 4. С. 383-407. Восстание в Москве 1976 – Восстание в Москве 1682 года: Сборник документов / Под ред. В.И. Буганова и Н.Г. Савич. – М.: Наука, 1976. Дженсен, Майер 2016 – Дженсен, Клаудия; Майер, Ингрид. Придворный театр в России XVII века. Новые источники. – М.: Индрик, 2016. Казаков 2017 – Казаков Г.М. Великий Новгород во время стрелецкого восстания 1682 г. по донесениям шведских агентов // Valla. 2017. № 3(6). С. 13-18. Казаков, Майер 2017 – Казаков Г.М.; Майер, Ингрид. Иностранные источники о казни Степана Разина. Новые документы из стокгольмского архива // Slověne = Словѣне. International Journal of Slavic Studies. 2017. № 6(2). С. 210-243. Кобзарева 2017 – Кобзарева Е.И. Россия и Швеция в системе международных отношений в 1672-1681 гг. – М.: ИстЛит, 2017. Козловский 1913 – Козловский И.П. Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве. Т. I (текст исследования). – Варшава, 1913. Лавров 2000 – Лавров А.С. Донесения датского комиссара Генриха Бутенанта о стрелецком восстании 1682 г. // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XXVII. – СПб., 2000. С. 192-200. Медведев 1894 – Медведев, Сильвестр. Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве. / Под ред. А. Прозоровского // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1894. № 4 (171). Погодин 1875 – Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672-1689. – М., 1875. ПСРЛ 1968 – Полное собрание русских летописей. Т. 31. Летописцы последней четверти XVII века. – М.: Наука, 1968. 101

Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. Пер., вступ. ст. и коммент. Г.М. Казакова Русско-шведские экономические отношения 1960 – Русско-шведские экономические отношения в XVII веке. Сборник документов / Сост. М.Б. Давыдова, И.П. Шаскольский и А.И. Юхт. – М. – Л.: АН СССР, 1960. Устрялов 1858 – Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великаго. Т. I. Господство царевны Софьи. – СПб., 1858. Форстен 1899 – Форстен Г.В. Сношения Швеции и России во второй половине XVII века, 1648-1700 // Журнал Министерства Народного просвещения. 1899. № 323, 325. С. 277339, 47-92. Шмурло 1902 – Шмурло Е.Ф. Польский источник о воцарении Петра Великого // Журнал министерства народного просвещения. 1902. № 339. С. 425-448. Щербачёв 1893 – Щербачёв Ю.Н. Датский архив. Материалы по истории древней России, хранящиеся в Копенгагене. 1326-1690 гг. – М., 1893. Dumschat 2006 – Dumschat, Sabine. Ausländische Mediziner im Moskauer Rußland. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2006. (= Quellen und Studien zur Geschichte des östlichen Europa, Bd. 67). Lavrov 2009 – Lavrov, Aleksandr. ‘La Hovanščina et la crise financière de la Russie moscovite. La notion de crise et l’histoire de la Moscovie’, Cahiers du monde russe. 2009. No. 50 (2-3). Pp. 533-556. Maier 2017 – Maier, Ingrid. ‘How was Western Europe Informed about Muscovy? The Razin Rebellion in Focus’, Information and Empire: Mechanisms of Communication in Russia, 16001850. Eds. Simon Franklin and Katherine Bowers. Cambridge UK: Open Book Publishers, 2017. Pp. 113-151.
 Аннотация В статье предлагается комментированный перевод четырёх шведских писем-донесений из Новгорода от июня 1682 г., рассказывающих о московском стрелецком восстании середины мая 1682 г. Письма, хранящиеся в стокгольмском государственном архиве, ранее не переводились на русский язык. Во вступительной статье рассмотрена схема получения шведским королевским двором информации из России, благодаря которой шведскому правительству удавалось быть в курсе внутриполитических новостей в Московском государстве во время стрелецкой смуты. Новости-донесения пересылались шведскими агентами из русских городов – Москвы, Новгорода и Пскова – в Нарву к шведскому комиссару Кристофу Коху, который затем пересылал копии писем в Стокгольм. Этот уникальный источник дополняет сведения других источников по истории Хованщины. Ключевые слова XVII в.; cтрелецкое восстание 1682 г.; шведские донесения; русско-шведские отношения; Кристоф Кох Сведения о переводчике Казаков Глеб Маратович, г. Фрайбург-им-Брайсгау, Albert-Ludwigs-Universität Freiburg. e-mail: [email protected] 






102

Valla. №4(1-2), 2018.

Хроника мавра Расиса Текст по рукописи из Библиотеки капитула Толедского собора (Caj.26, núm. 24) (Избранные фрагменты) Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. Так называемая «Хроника мавра Расиса» – важный памятник испано-арабской географической литературы и историографии. Впервые текст ее текст был опубликован в 1545 г. португальским эрудитом доминиканцем бр. Андре де Резенди (André de Resende) (1500-1573); ему же принадлежит и условное название, под которым памятник до сих пор известен большинству историков. Автором текста являлся писатель из мусульманской Испании (Аль-Андалуса) Ахмад ибн Мухаммад аль-Раси по прозвищу аль-Тарихи (Хронист) (ок. 888 – 955). Известные нам сведения о его жизни ограничены, однако мы знаем, что всю свою жизнь он провел в Кордове, столице Кордовского эмирата (с 929 г. – халифата), причем ее большая часть пришлась на время правления Абд ар-Рахмана III (912-961), с именем которого связан наивысший политический и культурный расцвет Аль-Андалуса1. Учившийся у видных кордовских ученых Ахмада ибн Халида и Касима ибн Асбага, аль-Раси с течением времени обрел славу наиболее видного испано-мусульманского историка и географа своего времени. Свое главное сочинение – «Сообщения о правителях Аль-Андалуса» (араб. Ахбар мулюк альАндалус) – он посвятил географии Аль-Андалуса (часть 1), доисламской истории Испании (часть 2), мусульманскому завоеванию начала VIII в. и истории андалусийских эмиров (часть 3)2. Завершил этот грандиозный труд сын хрониста, Иса ибн Ахмад аль-Раси (ум. после 977 г.). Он довел повествование до второй половины Х в., т. е. до правления халифа аль-Хакама II (961-976), прославленного преемника Абд ар-Рахмана III, с правлением которого закончился «золотой век» Кордовского халифата. В процессе работы хронисты использовали широкий круг источников, в числе которых следует выделить латинскую «Историю против язычников» христианского писателя Павла Орозия (ок. 385 – 420) и ее арабское переложение конца IX в., использовавшиеся не только для реконструкции доисламской истории Испании, но и для создания географического описания полуострова (в частности, именно у Орозия аль-Раси заимствовал легенду о Геркулесе как основателе крупнейших испанских городов, в том числе Севильи). Помимо этого сочинения, использовались также «Этимологии, или Начала», знаменитая средневековая энциклопедия Исидора Севильского (ок. 560 – 636), возможно, мосарабская3 хроника Псевдо-Исидора4, а также арабское историко-географическое сочинение Умара ибн Анаса аль-Удри (1003-1085), известный по позднейшим цитатам труд «Ветры, дожди и реки

1

Уотт У.М., Какиа П. Мусульманская Испания. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1976. C. 47-53. 2 Crónica del Moro Rasis. Versión del ajbär mulūk al-andalus de Ahmad ibn Muhammad ibn Mūsà aafdl-Rāzī, 889-955; romanizada para el rey don Dionis de Portugal hacia 1300 por Mahomad, alarife, y Gil Pérez, clérigo de don Perianes Porçel. Ed. por D. Catalán, M. Soledad de Andres. Madrid: Editorial Gredos, 1974 (Fuentes cronísticas de historia de España, III). Pp. XI-XVI. 3 Мосарабы – научное название христиан, проживавших в Аль-Андалусе. Именно они сохранили важнейшие литературные и правовые памятники вестготского времени. Арабский язык сохранялся в делопроизводстве мосарабов и при их переселении на территорию христианских королевств. Последние христианские общины в Аль-Андалусе исчезли после появления на полуострове берберов-альморавидов в конце XI в. 4 По другой версии, у нее был общий источник с «Хроникой мавра Расиса».

103

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. Аль-Андалуса» Абу Бакра Абд Аллаха ибн Абд аль-Хакама ибн аль-Наззама и некоторые другие арабоязычные источники5. Труд аль-Раси получил широкую известность не только в Аль-Андалусе, но и в христианских землях. В частности, в своей латинской «Готской истории» (ок. 1243 г.) на него ссылался выдающийся церковный и политический деятель и писатель своего времени, архиепископ толедский Родриго Хименес де Рада (ок. 1170 – 1247), через посредство сочинения которого сведения из труда аль-Раси отразились в написанной на средневековом кастильском языке «Истории Испании» короля Альфонсо Х Мудрого (1252-1284). Наконец, на хронику аль-Раси ссылались авторы португальской версии «Всеобщей хроники Испании 1344 года», создание которой традиционно связывается с именем португальского магната Педру Афонсу, графа Барселуш (ок. 1289 – 1350). Около 1300 г. труд аль-Раси был переведен на галисийско-португальский язык для короля Диниша I (1279-1325). Авторами перевода являлись некий магистр Мухаммад, зодчий мусульманского происхождения, а также Жил Переш, капеллан португальского магната дона Педру Анеша де Портел (ум. в 1315 г.). Об этих лицах мы знаем лишь из их собственных замечаний в тексте хроники. Насколько можно понять, в процессе работы Мухаммад переводил арабский текст с листа, тогда как Жил Переш фиксировал его содержание под его диктовку. Позднее, около 1431 г., хроника была переведена на средневековый кастильский язык Педро дель Корралем (ок. 1385 – после 1443) в качестве введения к его «Сарацинской хронике» («Хронике короля дона Родриго и разорения Испании», 1443 г.). Перевод был неполным: Педро дель Корраль ограничился лишь изложением географии Испании и ее доисламской истории. Тем не менее утрата как арабского оригинала, так и галисийско-португальского перевода делает частичную версию Педро дель Корраля важнейшим самостоятельным свидетелем текста6. Кастильский текст рукописи известен по нескольким свидетельствам, ни одно из которых не содержит полного текста памятника. В первую очередь речь идет о трех ранних рукописях, датированных XV в. Во-первых, это манускрипт Caj.26, núm. 24 из Библиотеки капитула Толедского собора, происходящий из рукописного собрания толедской церкви св. Екатерины. Он датируется (по письму) XV в. и содержит 48 листов, за которыми следует текст «Сарацинской хроники», переписанный другим писцом. В исследовании рукописной традиции памятника эта рукопись известна как Ca. Текст «Хроники мавра Расиса» не содержит известных по другим рукописям двух позднейших прологов, приписанных упоминавшемуся Родриго Хименесу де Рада, а начинается непосредственно с авторского пролога, начало которого утрачено, и доводится до 135 главы в существующей нумерации, конец которой также утрачен. Во-вторых, рукопись X-i-12 из Библиотеки Королевского монастыря св. Лаврентия (Эскориал). По письму рукопись датируется концом XV в. и состоит из 398 листов, причем текст «Хроники мавра Расиса» (данный в две колонки) занимает fols. 12-41 и начинается с т.н. «Второго пролога архиепископа дона Родриго», а далее следуют «Сарацинская хроника» (fols. 42-312) и история королей Астурии, Леона и Кастилии, завершающаяся рассказом о правлении Энрике III (1390-1406). По сравнению с предыдущей версией «Хроники…» этот текст чуть менее полон: в нем полностью отсутствует глава 135 в существующей нумерации. В исследовании рукописной традиции памятника эта рукопись известна как Es. В-третьих, рукопись, принадлежавшая (в 1974 г., на момент публикации издания Д. Каталана)7 частной библиотеке М. Брей Мариньо, вдовы известного испанского библиофила

5

Crónica del Moro Rasis… Pp. XXIX – СI. Как показал Д. Каталан, версия, содержащаяся в эскориальской рукописи Е-25, не является самостоятельной, а отражает текст по хронике 1344 г. См.: Crónica del moro Rasis… P. XVI. 7 Crónica del Moro Rasis… P. XV. 6

104

Valla. №4(1-2), 2018. А. Родригеса Моньино8 (г. Мадрид) и имевшая в ней шифр Е-6-5666. В настоящее время она находится в библиотеке Испанской Королевской Академии и имеет в ней шифр RM-5.3669. Историкам она известна как рукопись Mo. Рукописный текст «Хроники мавра Расиса» (fols. 1r – 53v), включающий два позднейших пролога, приписанных Р. Хименесу де Рада, и доведенный до главы 134 (конец которой утрачен), переплетен в одном томе с печатным изданием «Сарацинской хроники», опубликованным в Севилье в 1499 г. Все остальные известные рукописи, находящиеся в Национальной библиотеке (Мадрид) и библиотеке Копенгагена, датируются более поздним периодом (XVII в.) и содержат позднейшие попытки реконструкции текста, осуществленные главным образом на основе версии Са10. Именно она является наиболее ранней из существующих и содержит текст, наиболее близкий к изначальной версии перевода Педро дель Корраля. Поэтому именно текст по версии Са положен в основу настоящего перевода. *** На протяжении длительного времени подлинность хроники подвергалась сомнению. Лишь в 1850 г., в публичной лекции в Королевской академии истории (Мадрид) испанский арабист Паскуаль де Гайянгос (1810-1897) доказал факт реальной связи текста с его арабским прототипом, попутно собрав информацию и об историчности фигуры самого альРаси11. С этого времени памятник занял достойное место в кругу источников по истории Аль-Андалуса, а также географической мысли своего времени, на богатство которой давно обращено внимание в отечественной науке12. После появления работы П. Гайянгоса сочинение аль-Раси стало объектом целого ряда исследований испанских и зарубежных востоковедов, однако в России оно остается практически неизвестным, несмотря на наличие в наших библиотеках лучшего из существующих комментированных критических изданий текста памятника, подготовленных выдающимся испанским филологом и лингвистом, специалистом по средневековой рукописной традиции и историографии Диего Каталаном Менендесом-Пидалем (1928-2008) в сотрудничестве с М. Соледад де Андрес при участии М. Эстарельяс, М. Гарсия Ареналь и П. Монтенегро. Критический текст, представленный в этом издании, включает данные параллельно версии по рукописям Ca, Mo и Es (именно в этой последовательности), дополненные вариантами, отраженными в позднейших памятниках кастильской и португальской историографии – «Всеобщей хронике Испании 1344 года» и «Хронике Португалии 1419 года», а также в основном тексте «Сарацинской хроники» Педро дель Корраля13. 8

Антонио Родригес Моньино (1910-1970) – выдающийся испанский филолог-медиевист, крупный специалист по средневековой рукописной традиции, член Испанской Королевской Академии (1966). Его личная библиотека, включавшая около 17 000 томов книг и рукописей, была частично передана его потомками Испанской Королевской Академии, а частично (около 5000 томов) – Библиотеке Касереса в провинции Эстремадура, уроженцем которой он являлся. Кроме того, рукопись средневекового романа «Амадис Гальский» хранится в библиотеке Калифорнийского университета Калифорнии (Беркли), в котором некоторое время работал А. Родригес. Его жена Мария Брей Мариньо (1910-1995) – видный библиограф, литературный критик и переводчик. См., например: Sánchez Salor E. ‘Biblioteca clásica y humanística de Moñino’, Antionio RodríquezMoñino en la cultura española. Ed. por J.L. Bernal, V. Infantes, M.A. Lama. Badajoz: Alborayque Libros, 2013. Pp. 33-55. 9 Цифровая копия рукописи доступна по адресу: Al-Razi, Ahmad b. Muhammad. Ajbar muluk al-Andalus. Crónica del moro Rasis (s. XV) [Manuscrito]. Real Academia España // [http://bibliotecavirtualmadrid.org/bvmadrid_publicacion/i18n/consulta/registro.cmd?id=17361] – Доступ на 04.04.2018. 10 Crónica del moro Rasis… P. XVII. 11 Gayangos P. ‘Memoria sobre la autenticidad de la Crónica denominada del moro’, Memorias de la Real Academia de la Historia. 1852. T. 8. 12 Крачковский И.Ю. Арабская географическая литература // Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. Т. 4. – М.: Вост. лит., 1957. С. 272-273. 13 Crónica del moro Rasis… P. CIII.

105

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. Содержащийся в нем текст по рукописи Ca лег в основу настоящего комментированного перевода14. В силу ограниченности объема настоящей публикации он представлен фрагментарно, таким образом, чтобы отразить наиболее характерные особенности оригинала. Представлены начало географического экскурса, а также отдельные описания городов и природных условий центральных, южных и восточных районов Пиренейского полуострова. Хочется надеяться, что эта работа станет началом полноценного изучения «Хроники мавра Расиса» в отечественной медиевистике. Ауров О.В.

ИСПАНИЯ В ЧЕТЫРЕХ КЛИМАТАХ [Пролог] …15 дел Бог вложил в человека способность понимать, и дух, и волю, и дал ему свет и образ. И чтобы то, что происходит в этом мире, не было забыто, он составил эту книгу и, прежде всего, начал с Испании и ее славных городов, и известных мест, и рек, и областей, и с того, какие у нее были короли и кесари, и с готов, которые приняли в ней смерть. И как в нее вторгся Тарик ибн Зийяд16. И как вступил туда затем Муса ибн Нусайр17, а затем как прибыл туда Абд ар-Рахман ибн Муавия18, и кто из его сыновей жил там вплоть до момента, когда появился сын аль-Хакама19. И вместе с тем следует рассказать о кордовской епархии, и о тех, кто положили ей начало, и о пути20, и о том, что [сообщил] Абу Бакр ибн Муса21 (да ниспошлет ему Бог райские кущи). И мы, магистр Мухаммад, и Жил Переш22, клирик23 дона Педру Анеша де Портел24, по приказу благороднейшего короля дона Диниша, Божьей милостью короля Португалии25, перевели эту книгу с арабского языка на португальский. И считаем во благо следовать в ее

14

Ibid. Pp. 8-279. Начало текста в рукописи Ca утрачено. В рукописях Mo и Es в начале текста находятся два пролога, не принадлежащие перу аль-Раси. 16 Тарик ибн Зийяд аль-Лати (ум. в 722 г.) – полководец берберского происхождения, с похода которого началось завоевание вестготской Испании. В его честь назван пролив Гибралтар (араб. – «Гора Тарика»). В оригинале вследствие тройного перевода транскрипция сильно искажена: Tarasin, el fijo de Nozed. 17 Муса ибн Нусайр (Абу Абд ар-Рахман Муса ибн Нусайр аль-Бакри аль-Лахми) (ок. 640 – ок. 716) – арабский полководец, покоритель Магриба и Андалусии, наместник провинции (эмирата) Ифрикия. Возглавил завоевание большей части Испании. Был заподозрен в мятеже и вызван в Египет, где и погиб. В оригинале транскрипция имени сильно искажена: Nunca, el fijo de Mazayr. 18 Абд ар-Рахман I (Абд ар-Рахман ибн Муавия ибн Хишам ибн Абд аль-Малик ибн Марван) (731-788) – основатель и первый правитель испанского эмирата из рода Омейядов. Единственный представитель этого рода, сумевший пережить мятеж Аббасидов. 19 Речь идет о кордовском халифе аль-Хакаме II (961-976), сын которого, Хишам II (976-1009, 1010-1013), фактически был отстранен от власти своим первым министром (хаджибом) Аль-Мансуром (Мухаммад ибн Абдалла ибн Абу Амир (ок. 939-1002)). После него ни один из Омейядов не контролировал всей территории мусульманской Испании (Аль-Андалуса). 20 Так в тексте: de arreçife. 21 В тексте – Albubenquir fijo de Nazayr. Речь идет об авторе хроники, труд которого завершил в правление халифа Хишама II завершил сын хрониста – Иса ибн Ахмад аль-Раси (ум. после 977 г.). 22 Об этих лицах известно лишь то, что они сами посчитали нужным сообщить о себе в тексте. 23 Так в тексте. Правильнее – капеллан. 24 Педру Анеш де Портел (ум. в 1315 г.) – португальский магнат. 25 Диниш I (1261-1325) – король Португалии с 1279 г. 15

106

Valla. №4(1-2), 2018. изложении за аль-Раси. От себя я, Жил Переш26, говорю вам, что не исказил ни слова из того, что мне сообщили Мухаммад и другие, кто прочли мне27. Введение Поведал Абу Бакр Мухаммаду ибн Мухаммаду ибн Муса аль-Раси, писателю, уроженцу Испании: Находится она там, где заканчивается четверть мира под заходящим солнцем, и это очень красивая страна, и изобилует она всеми прекрасными землями и добрыми и многочисленными источниками воды, и в ней мало опасных животных из тех, что обитают в других странах. В равной мере Испания наделена всякого рода ветрами и имеет четыре времени года: весну28, лето, осень и зиму; и рождаются в Испании фрукты одни за другими в течение всего года, и нет в них недостатка. И знайте, что на берегах морей и в ее пределах фрукты произрастают быстрее, чем в других странах, из-за прохладного ветра с гор, поскольку он несет благодатную влагу, и эти блага стабильны во все времена года. Поэтому она густо населена, и много людей проживает в этих местах. Есть там много хорошо укрепленных и добрых городов, и хотя те, кто там живут […]29 очень благоприятная. Испания имеет треугольную форму Земля Испании ограничена тремя крайними точками: первая – там, где находится остров Кадис 30, откуда вытекает Средиземное море, что называют Шемис, расположенное к востоку от Испании. Вторая крайняя точка – на востоке, между Нарбоной31 и городом Бордо32, справа от островов Майорка и Менорка, между двумя морями: тем, которое омывает весь мир, и другим, которое разделяет страну. А между ними находится один путь, который называют Пенины33, а сейчас именуют Тречос34, и это выход Испании к морю. И Средиземное море смотрит на города Цепта35 и Бардила36 и смотрит на Круглое море37. И третья крайняя точка – на северо-востоке, в Галисии, так как […] и есть остров, который похож на остров Кадис, и это земля Британия. И этот третий угол – рядом с городом, который ныне именуется Куруна38. [Глава I: Существует две Испании: первая – восточная, вторая – западная] Существует две Испании, поскольку они разделены направлением ветров и течением вод и рек, и поэтому одна Испания – восточная, на стороне восхода солнца, а другая – на стороне заката. И у той Испании, которая находится ближе к закату, реки текут в сторону Великого моря, которое омывает весь мир, и зимой дождь идет от заката. И начинается она в 26

Выделенный текст в рукописи искажен: De Miguel Peres… В данном случае следуем чтению, предложенному издателями хроники. 27 Эту книгу. Из этих слов следует, что сам Жил Переш не знал арабского языка, а лишь записал перевод со слов «магистра» Мухаммада и других лиц (вероятно, также образованных мусульман). 28 В тексте ошибочно – лето (uerano). 29 Лакуна в рукописи. 30 Современное название – пролив Гибралтар. 31 Современный Нарбон. 32 В тексте: Bardolaen. 33 Пиренеи. 34 От испанского estrechos – «проливы»; имеется в виду Гибралтар. 35 Современная Сеута. 36 Город в северной Африке; идентифицировать не удалось. 37 Возможно, имеется в виду Мраморное море. 38 Ла-Корунья, А-Корунья.

107

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. горной цепи Тахада, которая рождается на севере Кантабрии и поднимается к области […]39, объединяется с землей Бискайя40 и спускается до Абрике41, которая находится рядом со Средиземным морем, и проходит справа от Картахены и в окрестностях города Лорка. И в восточную Испанию42 приходит и дождь с восточным знойным ветром и с другими ветрами, которые рождаются на востоке. И начинается эта Испания в горной цепи […] и спускается к реке Эбро в Синталлии43. И есть там реки, одна из которых Эбро, впадающая в море в Тортосе. И другая река – Йехен44, и другая Меллон45, которая впадает в Круглое море. И напротив моря Солан, из которого вытекает море Шемис46, и это море называют Эсира, поскольку оно разделяет круг земель и многие называют его Большим морем. [Глава II: О благах Кордовы, которая является матерью городов]47 В Испаниях есть много добрых городов, и мы хотим рассказать об их названиях, и областях, и наименованиях гор и рек. И первым делом, мы расскажем о Кордове, которая считается матерью городов и всегда была резиденцией для главных правителей и домом для королей. И все сходятся в нее со всех сторон света. И изобилует она богатствами. И никогда не претерпела она ущерба от войны. И те, кто его построил, основали его подобно небосводу со звездами; и поскольку Геркулес48 увидел, что этот город – лучший из лучших, то снабдил его всеми возможными благами. И всегда этот город был благородным и красивым, и в нем есть очень красивые постройки и очень красивые виды. Кордова окружена красивейшими садами, и деревья дают красивые и съедобные плоды, и эти деревья очень высоки, и существует очень много их видов. И пределы королевского алькасара49 имеют длину в триста две тысячи локтей, и три тысячи локтей составляет четверть лиги, и таким образом они составляют две лиги и три четверти без десятой части. И одно благо, которым богата Кордова – это река, которая одинакова в своем очень сильном течении, и она не наносит большого вреда во время разливов. И эта река соединяется у ворот города с мостом, каких не строят в других землях, кроме Туделы, и нет ничего на него похожего50. И изобилует Кордова добрыми постройками, и Бог даровал покровительство Геркулесу Отважному, который приказал заселить ее. И Гемар, сын Абалати51, да дарует Бог милость его душе, построил на этой реки несколько водяных 39

Лакуна в тексте. Область на севере Испании; ныне – в составе автономного округа Страна Басков. 41 Ныне – Агрида. 42 Дословно – Испания восходящего солнца 43 Возможно, Кантабрия. 44 Возможно, река Синка. 45 Ныне – Флувия. 46 Средиземное море. 47 Т.е. метрополией, резиденцией метрополита; от др.-греч. µήτηρ — «мать» и πόλις — «город»; µητρόπολις (дословно) — «материнский город». 48 Представление о Геркулесе как основателе испанских городов изначально связано с мифом о яблоках из сада Гесперид и Геркулесовых столбах (древнем наименовании Гибралтара) и античном восприятии принесенного финикийцами в Испанию культа Ваала (Баала). Хронисты заимствовали это представление у Павла Орозия, сочинение которого («История против язычников») стала одним из главных источников «Хроники мавра Расиса». Независимо от нее в XIII в. сходные сюжеты получили развитие как в латинской («Готская история» Родриго Хименеса де Рада, «Всемирная история» Луки Туйского), так и в кастильской («Всеобщая и великая история», «История Испании» Альфонсо Х Мудрого) хронистике. 49 Резиденция правителя города в мусульманских городах. 50 Римский мост в Кордове сохранился до настоящего времени. Мост через р. Эбро в Туделе (Наварра) был возведен мусульманами в IX в. под руководством Амруса ибн Йусуфа аль-Мувалада (ок. 760 – ок. 813) в процессе работ по укреплению города; возможно, при строительстве были использованы остатки конструкции ранее существовавшего римского моста. Еще один известный римский мост пересекает р. Тормес в Саламанке. 51 Умар ибн Абд аль-Азиз (682-720) – халиф из династии Омейядов; правил с 717 г. 40

108

Valla. №4(1-2), 2018. мельниц, и находятся они перед воротами алькасара, и таковы по размеру, что из-за них нельзя видеть саму реку. И чеканили там золотые дублоны и серебряные килаты52, и из изделий особо тонкой работы, которые там создавались, было много тканей из очень хорошего шелка, и много обычных шелковых тканей и других весьма изящных изделий разных видов. И есть там месторождение чистого серебра благодаря естественной влажности почвы53. А рядом с мостом есть прекрасная равнина, засаженная разными добрыми деревьями. К северу же лежит земля, очень хорошо засаженная виноградниками и фруктовыми деревьями. И с гор доставляют воду по свинцовым трубам в королевский Алькасар и во многие другие места. И из всех частей света приходят в Кордову, чтобы увидеть ее чудеса. Кордова граничит с Каброй, и эта Кабра находится южнее Кордовы [Глава III: Об области Кабры]54 Земля Кабры отличается светлым цветом и весьма благоприятна для растений. В ней столько фруктовых деревьев, что ими покрыта вся территория, и они дают добрые плоды. Ее воды весьма ободряют, там всегда ощущается естественная влажность, и деревья стареют очень поздно, а травы никогда не засыхают, так что всегда пригодны для выпаса скота. В той области есть одна гора, называемая Синблия, которая поднимается до самых снегов, и на этой горе много красивых цветов и травы великолепного цвета. [Глава IV: Об области Эллиберы]55 Область Эллиберы граничит с Каброй. И лежит Эллибера к юго-востоку от Кордовы. Ее земля изобилует многими хорошими водами и реками, и очень густо растущими деревьями, и большинство из них – это апельсиновые, ореховые и гранатовые деревья со сладкими плодами, и они поспевают намного раньше, чем растения, имеющие кислые плоды56. И есть там много сахарного тростника, из которого делают сахар. И известны месторождения золота, и серебра, и свинца, и меди, и железа. И в этой области есть местность, которая называется Салонбино57, и есть там месторождение цинкита58, которое называется Альбасете, а сам рудник называется Патен59 и оно существует и поныне. И область Эллиберы полна многих благ. Там есть гора Юлар60, что значит словно бы Ледяная гора, потому что весь год с нее никогда не сходят лед и снег, и как только тает один слой, тут же появляется другой, поскольку она имеет наклонную форму. И когда идешь на восток горы в летнее время, можно найти там приятные места, подходящие для отдыха, и множество трав, которые используются в медицине, и много родников и добрых источников воды. И в той области много поселений, которые подчинены ей, одно из которых – Касайа61, на которое во всем мире нет ничего похожего, не считая Титиско62, который настолько же хорош. В окрестностях Касайи есть залежи очень хорошего, очень белого, но не слишком 52

Килат (quilate) – серебряная монета, равная половине динеро. Так в тексте. 54 Область г. Кабра в современной провинции Кордова. 55 В современной провинции Гранада. 56 В других районах. 57 Современная Салобренья. 58 Цинкит – красная цинковая руда, оксид цинка. 59 Ныне – Патерна. 60 Сьерра-Невада. Высочайшими вершинами этих гор являются Муласен (3479 м), пик Велета (3398 м) и нек. др. В настоящее время снег сходит с этих вершин, хотя лишь на краткий период. 61 Ныне – Касалья-де-ла-Сьерра. 62 Дамаск. 53

109

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. прочного мрамора; и делают из него много сосудов, используемых для разных нужд, а еще изготавливают красивейшие изображения. Другое поселение63 – это замок Гранада, который называется Вилья-де-Худиос. И это самый древний город, который только есть в районе Эллиберы; и заселили его евреи. А посредине города протекает река, которая имела название Салон, а ныне именуется Гвадашенил64. И берет она начало на горе, которая находится в области Эллиберы и называется Дайна65, и на этой реке собирают песок из чистого золота, и впадает она в реку, которая стекает с гор, соединенных с Ледяной горой. А еще один замок имеет название Лоха, и находится он к западу от Эллиберы и к югозападу от Кордовы. И от природы Лоха изобилует хорошими местами, прекрасными фруктами и садами, и лежит она у реки Хениль. Другой замок – Пльего, и лежит он к северо-западу от Эллиберы и к востоку от Кордовы. В окрестностях Пльего есть много обработанной земли, деревьев и родников, и его воды имеет очень необычную силу, так что со временем сгущается до состояния камня. Еще один замок – это Альмерия. Он лежит к востоку и является ключом к получению прибыли и всяческих благ, и проживают там проницательные и искусные капитаны галер, и делают там много замечательных тканей из шелка и золота. И этот замок стоит над морем. А другой замок – Берха, а еще один – Сибилис66, а еще – Солома67, что лежит он у 68 реки , где много сахарного тростника, и растет там столько тмина, что хватает на всю Испанию. Там много гор и они очень высокие и много рек, из которых одна носит название Йегем69; она по верхней части Эллиберы и по области Гранады. А еще один замок – Малага, которая был первым, на который совершил набе Абд арРахман ибн Муавия70, да простите его Бог. И когда он впервые вторгся в Кастилию, был […]71 год эры мавров, месяц Рабе72, который у христиан называется Январь. И когда он вторгся, шел семьсот шестьдесят третий год эры христиан, называемой Цезаревой73. Лежит Малага у моря, и там самые лучшие фрукты, которые только есть во всем мире, и хороши изюм, и шелк, и травы, и хлеб, и, кроме того, та область весьма в почете, и приходит оттуда лучший в мире шелк, и его вывозят во все части Испании, а также лучший во всем мире лён, наиболее ценимый женщинами. И весь год нет там недостатка во фруктах. И расстояние от Кордовы до Эллиберы – семьдесят миллиариев74. А расстояние от Пльего до Кордовы – шестьдесят миллиариев.

63

Из числа зависящих от Кабры. Ныне – р. Хениль. 65 Ныне – р. Дарро. 66 Ныне – Хувилес. 67 Ныне – Солобренья. 68 В тексте – vũerro. 69 Ныне – Хениль. 70 Муавийа ибн Абу Суфьян (603-680) – основатель и первый халиф династии Омейадов. 71 Лакуна в тексте. 72 Вероятно, имеется в виду Рабиу ас-сани (вар.: Рабиу аль-ахир) – четвертый месяц мусульманского лунного календаря. 73 Так называемая «испанская эра» или «эра Цезаря»; первые датировки по «испанской эре» упоминаются в надписях V в., происходящих из центральной Испании; отличается от летоисчисления от рождества Христова на 38 лет. Т.о., имеется в виду 725 г. от Р.Х. 74 Миллиарий – мера длины, равная 1000 двойных шагов; то же, что и римская миля (ок. 1,4835 км). В тексте по рукописи Са используется понятие migero (mijero) – «половина пути», которое в ряде поздних рукописных версий заменяется более понятным millar (собственно, миллиарий). 64

110

Valla. №4(1-2), 2018. [Глава X: Об Области Льейды] Область Льейды граничит с Таррагоной. И лежит она на север от Таррагоны и к востоку от Кордовы. Льейда расположена у реки Сегре, и эта река течет с гор Сегура75. И когда было основано это поселение, река стала границей с областью Пиларес76. И эта река впадает в Эбро у замка, который называется Викуеса77. И эта река дает чистое золото, которое не дает ни одна другая река. И впадает в эту реку другая, которая называется Вокайра78, и эта река и другие реки впадают в реку Оливас79. В области Льейдас есть местечки и замки, очень хорошие и сильно наполненные разными благами, из которых один – Каравинас80. И Каравинас лежит у реки Вокайра. И другой – это замок, который носит название Волкаре81. И Волкаре лежит у реки Сегре, И другой – это Фагра82. И Фагра лежит у реки Оливас, и в Фагре есть много хороших равнин с многими добрыми фруктовыми деревьями и хорошими оросительными сооружениями. А другой замок имеет название Алколеа83. Он находится у реки Оливас, и много там орошенных равнин, и обильно засаженных фруктовыми деревьями и виноградниками, и это место очень хорошо освоено и наполнено всеми благами. И другой замок – это Моковес84, и он очень хорошо укреплён, чудесен и высок85, и расположен он у реки Оливас, и много там хороших равнин, которые густо засажены фруктовыми деревьями и виноградниками, и это очень большой город, очень добрый и очень красивый. А другой замок называется Танбит86, который очень хорош. А в другом, который носит название Педро, очень хороши ткани. Есть еще один, который называется Абуйда87, и Абуйда – очень красив. А другой замок называется Альмотаха […]88 до Льейды девятнадцать миллиариев. И другой замок, который называется Вальена89; это место очень приятно и снабжено всем необходимым. А еще один замок имеет название Лоривас. А другой замок имеет название Лесеен. И когда мавры вторглись в Испанию, люди, которые жили в этих замках, заключили с ними соглашения и остались в своих замках, и мавры получили их без боя90. В области Льейды находится другой замок, который называется Айкеаше, и другой, именуемый Десамон. И когда Испания стала принадлежать маврам, эти замки были присвоены потомками христиан и мавры постоянно сталкивались с ними на дорогах. В Льейде были древние постройки91, и это место очень благородное, и много там местечек и замков, и много бы времени ушло на простое их перечисление. 75

На самом деле, р. Сегре, приток р. Эбро, берет свое начало у пика Сегре в Каталонских Пиренеях. Возможно речь идет об области г. Пальярс-Собира в Каталонии. 77 Ныне – Мекиненса. 78 Ныне – Ногера-Рибагорсана. 79 Современно е название – р. Синка. 80 Ныне – Корбинс. 81 Ныне – Балагер. 82 Ныне – Фрага. 83 Ныне – Алколеа-де-Синка. 84 Монсон 85 Стенами? 86 Ныне – Тамарите. 87 Ныне – Альбельда. 88 Лакуна в тексте. 89 Ныне – Белисена. 90 Подобные эпизоды, предопределившие конечный успех мусульманского завоевания, были характерны не только для Каталонии и во многом объясняют быстрый успех мусульманской конкисты, совершенной крайне ограниченными силами. См., например, об этом: García Moreno L. España 709-719. La conquista musulmana. Sevilla: Universidad de Sevilla. Secretaría de publicaciones, 2014. P. 477-482 et al. 91 Остатки зданий римской Илерды (античного предшественника Льейды) сохранились до настоящего времени, правда, лишь на уровне фундаментов. Римский город был достаточно велик и занимал площадь около 23 га. 76

111

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. От Льейды до Сарагосы – сто миллиариев, а от Льейды до Барселоны другие сто миллиариев.

[Глава XXII: Об области Толедо] Область Толедо граничит с областью Гвадалахары. Толедо лежит к западу от крайней точки92 и к северу от Кордовы. И область Толедо всегда была резиденцией королей, и все ее выбирали как лучшую, особенно – из-за ее расположения, потому что она изобиловала всем, что только можно желать. И был Толедо одним из четырех городов, заселенных Геркулесом в Испании. Впоследствии Толедо всегда являлся резиденцией кесарей. Расположен он у реки Тахо. И на реке Тахо есть богато украшенные и чудесные ворота93, и они сделаны настолько искусно, что никто никогда не смог бы сказать, что в Испании существует другая, столь же прекрасная постройка. И были они возведены в правление Мухаммад из рода Омейядов94 и это было, когда шел 240 год эры мавров95. И когда мавры вступили в Толедо, они забрали стол Соломона, сына царя Давида, а ранее им владели христиане96. Толедо – очень хороший и очень большой город, очень сильно укрепленный и защищенный; хотя он и был окружен большими владениями, но всегда сохранял благополучие и был очень полезен для своих жителей, и снабжен всем необходимым в тяжелые годы. И в него всегда приезжали со всех частей света, и был этот район лучшим для выращивания хлеба, который только есть во всей Испании. И это земля хороших ветров, в ней всегда есть хлеб и его много, и он не гниет и не терпит ущерба, и там можно получать пшеницу десять лет97, без всякого для нее ущерба; и поэтому она была всегда, даже когда город находился в состоянии войны. И его шафран – лучший из того, что есть во всей Испании, и по вкусу, и по запаху. Толедо был самым главным городом области, который только был в Испании, и о котором говорили больше всего. В округе Толедо много очень хорошо укрепленных местечек и замков, из которых один – Талавера98. Его основали древние греки на реке Тахо99; а после того он был укрытием для мавров и христиан, когда они попеременно им владели. А стена Талаверы очень мощная и очень высокая с очень высокими башнями100. И когда шел 92

Т.е. Гибралтара. В других версиях мост 94 Имеется в виду кордовский эмир Мухаммад I (Абу АбдАллах Мухаммад ибн Абд ар-Рахман) (ум. в 886 г.), правивший с 853 г. О том же свидетельствует и указанный год хиджры (240 г. = 862 г. от Р.Х.). Сложнее с переводом эпитета, относящегося к его имени: рукопись Ca дает малопонятное чтение Olme, Mo – Elive, Es – Yuhe. Очевидно, что изначальный смысл слова утрачен. Перевод дан предоложительно. 95 Т.е. хиджры, мусульманского летоичисления. 96 Наиболее раннюю информацию об этой вещи сообщает извесный факих (мусульманский правовед) из Медины Абу Бакр Абд аль-Хамид ибн Аби Увайс (Abu Bakr Abd al-Hamid b. Abi Uways) (ум. ок. 846 г.), ученик основателя маликитского масхаба (школы исламского права) Малика ибн Анаса (713 – 795) и наставник ряда знаменитых факихов (аль-Бухари, Муслима и нек. др.) (см. о нем: Abd al-Malik b. Habib (m. 238/853). Kitab alTa’rij (La Historia). Madrid: CSIC, 1991. P. 72). По его словам, его отец получил сведения об этой святыне, хранившейся в сокровищнице вестготских королей вместе с королевскими регалиями (коронами)), непосредственно от участников завоевания Толедо. Знаменитый Гуаррасарский клад (уцелевшая часть которого ныне хранится в Национальном археологическом музее (Мадрид) и Музее Клюни (Париж), обнаруженный в 1858 – 1861 гг. в ходе раскопок у Гуаррасарских ворот в местечке Гуадамур, недалеко от Толедо, содержал часть этого богатства. См., например, об этом: García Moreno L. España 702-719… P. 326 – 352. 97 Подряд. 98 Ныне – Талавера-де-ла-Рейна. 99 На самом деле, Талавера (римская Цезаробрига), основанная римлянами на месте кельтиберского поселения, получила статус города лишь при Флавиях в конце I в. н.э. 100 Фрагменты арабских стен сохранились в Талавере до настоящего времени. См.: Torres Montealegre M.J., López Vázquez L.B. Estudio de las murallas de Talavera de la Reina: deterioro y restauración // Actas del II 93

112

Valla. №4(1-2), 2018. двести двадцать пятый год эры мавров, по приказу альмирамолина101, сына Мухаммада102, который отделил город от внешнего мира, был построен алькасар, в котором жили альмохарифы103. И с тех пор, как город Талавера был заселен, он всегда был хорошо защищен благодаря своим добротным укреплениям. Другой город – Калатрава, который лежит он к югу от Толедо, к северо-востоку от Кордовы, у реки Гвадиана. Он расположен на прекрасной земле с полями хлеба, созревающего очень рано, и эта земля хороша для охоты, а скот дает там много молока, больше чем в других землях, и есть там все блага, которые нужны людям для жизни. Еще один город – Консуэгра, там очень хорошая и здоровая104 земля; она очень благоприятна для всего, в чем люди нуждаются для своей жизни; и есть в его округе богатое месторождение серебра. И лежит Консуэгро к северу и югу от Кордовы, в сороках миллиариях от Толедо и в восьмидесяти от Кордовы. А кроме того есть замок, который называется Ориа105, расположенный к северо-востоку от Кордовы. И еще замок Таракол106. Этот Таракол – очень хорошая область для выращивания хлеба и охоты, и с очень хорошими горами и здоровой землей.

[Глава XXIV: Об области Мериды] Область Мериды граничит с областью Альяриса и лежит к северо-западу от Кордовы. Мерида была одной из резиденций кесарей и христианских королей. Она была основана c огромным благородством, умом и мастерством. Ее основал ее первый Цезарь107, и остальные короли возвели в ней множество добрых и красивых зданий. Каждый из них вложил большую страсть, приказывая отделывать здания чудесным мрамором, и каждый улучшал все, что сделали другие, чтобы с большим мастерством и огромными усилия провести108 воду издалека. Поэтому они сделали город очень известным, обширным и чудесным. И есть там постройки, которые вечны, и ни один человек не может разрушить ни физическим усилием, ни силой ума, как если бы они были возведены из мединского109 камня. Он известен во всех странах из-за своей прочности, и заверяю вас, что нет в мире человека, способного рассказать110 о чудесах Мериды. И когда однажды Исме111 пребывал среди своего двора, его сын Омар, рассказывая ему о городах Испании, произнес: «Я беседовал с алькальдом сыном Габлолье ибн Абдалллой112, когда он говорил о вещах, происходивших в Испании, которые видел или о которых слышал его отец. И говоря о благах Мериды, тот заметил: “Я хорошо знаю о том, как следует обтесывать мрамор для моих вновь возводимых построек; и так случилось, что я прибыл в Congreso de Historia de la Construcción, A Coruña, 22-24 octubre 1998. A Coruña: SEdHC, Universidad de A Coruña, CEHOPU, 1998. P. 475 – 482. 101 Аль-Мунзир (Абу-л-Хакам Мунзир ибн Мухаммад) – эмир Кордовы из династии Омейядов (886— 888), сын Мухаммада I (см. ниже). 102 Мухаммад I (Абу АбдАллах Мухаммад ибн Абд ар-Рахман) – эмир Кордовы из династии Омейядов (852—886), сын Абд ар-Рахмана II. 103 Альмохарифы – сборщики таможенного платежа альмохарифазго. 104 Для растений. 105 Современный Оргас. 106 Каракуэль-де-Калатрава 107 На самом деле, основателем города являлся не Цезарь, а Октавиан Август, положивший колонии своих ветеранов (emeriti) (отсюда – название Emerita Augusta). 108 В город. 109 Т.е. из того же материала, из которого построен второй по святости для мусульман город Медина. 110 Обо всех. 111 Речь идет о Хишаме I (Абу аль-Валид Хишам ибн Абд ар-Рахман ад-Дахил), втором эмире Кордовы, правившем с 788 по 796 гг. 112 Так в тексте (Gablolle de Abdalla). В других рукописных версиях: Gabebe, fijo de Boydalla (Mo); Gabole, fijo de Boydalla (Es).

113

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. Мериду после того, как она была разрушена, и в ней были такие красивые строения из мрамора и других камней, которые меня поразили. Я приказал собрать и вывезти все то, что, как я понял, поразило моего отца. Однажды я ходил по городу и увидел на стене мраморную плиту, настолько ровную и блестящую, что она не была похожа ни на что, кроме жемчуга, настолько она была светлая. И я приказал выломать ее из стены. И после того, как это было сделано с применением большой силы, ее поставили передо мной. И была на ней надпись, вырезанная христианскими буквами. И я приказал собрать христиан, которые жили в Мериде, которые видели, что на ней написано и рассказали об этом мне. И не нашлось никого, кто смог бы объяснить мне на каком-нибудь языке, что там написано, поскольку она была сделана на непонятной латыни. И сказали мне, что не знают человека, который мог бы ее прочитать, кроме одного клирика, который живет в Коимбре. И я послал за ним, и он явился ко мне. И был настолько стар, что это меня удивило. И когда поставили эту плиту перед ним, он начал плакать и сокрушаться, поскольку понимал больше, чем другие, находившиеся там. И сказал он так: “О Господь Иисус Христос, полный благочестия! Где ты был в тот день, когда город Мерида отпал от святой веры? И Господь, ты, который знаешь все! Я так хочу, чтобы ты дал мне знать истинными знамениями, что то я видел и вижу, является правдой, и что нет вещи в мире, из-за которой тебе следовало бы молиться больше, чем из-за великой странности, которая вскоре явится всем христианами Испании. Не должен ты претерпевать того, что пало столько хороших клириков, которые были здесь и неотступно молились во имя Твое! И, Господь, так как все это ты видишь, то почему не думаешь об алтарях Мериды, на которые столько раз был поставлено Тело Твое, и у которых столько раз были произнесены молитвы во Имя Твое, и в Твою честь, и во славу Твою? А сейчас все они совсем утратили силу, вопреки Твоей воле и во имя Мухаммада и верующих в него!113”. И после того, как закончил рыдать и сокрушаться, он сказал: “Я сейчас поведаю, что написано, на этом камне. Там говорится, что горожане Мериды приказали жителями Илии114, чтобы они построили стену в двадцать пять локтей в высоту, но на камне этого не написано115. И приказали горожане Мериды выбить на отшлифованных высоких камнях и поставить их в городе, чтобы во всей Испании стало известно то, что они совершили. И сказал он, что в Мериде нашли одну латунную доску, на которой написано, что люди из разных частей страны сошлись в город Иллия в страхе перед жителями Мериды и исполнили приказ очень быстро и весьма искусно. И говорил, что он пришел к древним постройкам и узнал, что один человек явился в Мериду, когда там появился Абд ар-Рахман ибн Муавия116. И он увидел все чудеса и красоты, которые только есть в Мериде; и говорил, что зашел в одну церковь, которая была здесь, и встретил там отшельника, который ходил вокруг церкви, и когда он зашел в то место, где находилось распятие Иисуса Христа, то сказал: В этом месте я встретил еще одного отшельника, которому было сто двадцать лет, и он сказал мне, что раньше здесь был другой отшельник; и он не117 сказал, что рядом с распятием был камень, о котором он никогда не слышал, чтобы говорил хоть один человек; и в очень темной ночью он читал молитвы в церкви, обращаясь к свету этого камня. И таким ярким был его свет, что не было нужды ставить свечи, если бы он даже захотел. И рассказал, что камень унесли арабы, когда вступили в Мериду, и что вместе с ним из нее вынесли кувшин из жемчуга. И сообщил, что этот кувшин после этого находился в мечети Дамаска, и

113

В позднеримский и вестготский периоды Мерида являлась крупным религиозным христианским центром. В частности, об этом говорят факты распространения культа св. Евлалии Меридской далеко за пределы города, а также расцвет местной агиографии («Жития свв. Отцов меридских»). Потому утрата Мериды воспринималась особенно тяжело. 114 Вероятно, речь идет о городе Бежа (в современной Португалии), одним из вариантов римского названия которого было Pax Iulia. 115 Так в тексте. 116 Абд ар-Рахман I (731-788), основатель независимого Кордовского эмирата в 756 г. 117 Так в тексте.

114

Valla. №4(1-2), 2018. что это […]118 Сулейман ибн Абд аль-Малик119. И говорят, что этот кувшин был унесен из святого дома120 из Иерусалима, когда в него вторгся Навухудоносор. И был во время завоевания король Испании по имени Конвен121, и у него много знатных вещей, и этот кувшин, и изумрудный стол, который принадлежал Соломону, сыну царя Давида122. И лежит город Мерида у реки Гвадиана. И от Мериды до Кордовы – тридцать миллиариев.

[Глава XXXI: Об области Севильи] Область Севильи граничит с Ньеблой. Она лежит к восходу солнца от Ньеблы, к югу от Кордовы, и еще немного к закату. Севилья была одним из городов, которые христианские короли избрали для пребывания. Лежит Севилья у реки Гвадалкивир, рядом с тем местом, где она впадает в море. Гвадалкивир по своей природе очень хорошая река, потому что много в ней очень хорошей рыбы, и есть там один из лучших портов, которые есть в Испании, чтобы принимать большие корабли. Область Севильи изобилует разными благами, и есть там одно место, засаженное оливковыми деревьями, которые делают эту область весьма обширной и очень красивой, и везут их оттуда на восток и во все части света на кораблях; и их столько, что если их не вывозят, то не охраняют и никак о них не заботятся. Этот округ Альхарафе123 имеет в длину сорок пять миллиариев и столько же в ширину. В области Севильи много очень хорошего и белого меда, и много инжира; и если идти через них124, это займет очень много времени. И в его округе очень много хлопка, и отсюда его везут во все части света, и кроме того за море и в Землю Обетованную. И столько всего здесь сажают и разводят, столько хорошо идет в рост, и поэтому там все засажено надлежащим образом, и благодаря земле и морю эта область получает столько благ, что просто чудо. Севилья хороша своим хлебом и огородами, и охотой, и многими плодами. И в ее области много болот и мест с высокой влажностью, и хороших лугов, и никогда не бывают они сухими. И поэтому очень хороши они для животноводства, и скот дает там много молока. И если весь скот в Испании придет туда, чтобы там пастись, трава там никогда не закончится. И есть125 одна речная долина, где растет много сахарного тростника. И найдем мы в книгах Геркулеса126, что он оставил два очень высоких столба, под землей и над землей, и когда эти столбы вытащили, один город неподалеку был разрушен. И говорится в книгах о странствиях, что еще явится огонь в Альхарафе и сожжет все в городе. И от Севильи до Кордовы – шестьдесят миллиариев. И когда Геркулес заселил Севилью, он выстроил ее из дерева и дал ей имя «остров Палос»127; и много времени спустя дали ей название Севилья, которое означает

118

Лакуна в тексте. Сулейман ибн Абд аль-Малик (674-717) – халиф из династии Омейядов в 715-717 гг. 120 Речь идет о Первом Иерусалимском храме. 121 На самом деле, последнего короля вестготов звали Ардон (713-720), последний в знаменитой «Хронике королей вестготов». 122 См. об этом выше. 123 Альхарафе – округ в современной провинции Севилья, расположенный к западу от города. В современных границах занимает площадь 242,2 км2. 124 Инжировые деревья (фиги). 125 В той области. 126 Источники, повествующие о Геркулесе. Главным образом, речь идет о сочинении Павла Орозия в его латинской и арабской версиях. 127 В тексте – “ysla de Palos”; попытка объяснить римское название города – Гиспал (Hispalis) 119

115

Хроника мавра Расиса. Избранные фрагменты. Пер. со старокастильского, вступ. ст. и комментарий: Мамедова Гюнел Мовлан кызы, Ауров О.В. 128 «божественная» , поскольку изначально была заселена главным во всем мире знатоком вещей, которые только являлись.
 Аннотация Перевод «Хроники мавра Расиса», памятника испано-арабской исторической литературы X в. Арабский оригинал был утрачен, до наших дней дошла кастильская версия XIII в. Русский перевод выполнен с кастильского. Текст по рукописи из Библиотеки капитула Толедского собора (Caj.26, núm. 24). Избранные фрагменты.

Ключевые слова X в.; XIII в.; Аль-Андалус; арабы в Испании; арабские источники о Европе

В подготовке участвовали: Предисловие, перевод, комментарии Ауров Олег Валентинович, г. Москва, Школа актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ – Российский государственный гуманитарный университет. e-mail: [email protected] Перевод, комментарии Мамедова Гюнел Мовлан кызы, г. Москва, Школа актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. e-mail: [email protected]








128

На самом деле араб. ‫(أشبيليّة‬Išbīliya) является транскрипцией латинского Hispalis.

116

[VALLA] рецензии

Valla. №4(1-2), 2018.

Расколдованные и заколдованные «малые боги»

Fairies, Demons, and Nature Spirits. ‘Small Gods’ at the Margins of Christendom. Ed. by Michael Ostling. London: Palgrave Macmillan, 2018. 369 p. – (Palgrave Historical Studies in Witchcraft and Magic). Тема мифа в настоящее время представляется беспредельной для тех, кто решил ею заняться. Неоднократно было доказано, что миф был, есть и будет актуальным культурным явлением, преодолеть которое невозможно, какими бы путями ни шло развитие культуры. Невозможность ограничений связана и с огромным количеством сюжетов, наполняющих фольклорное и постфольклорное пространство, и с постоянно дополняемым пантеоном, и с неистощимой способностью мифа к адаптации в социальных и исторических обстоятельствах. Претензии религии на нормирование социокультурного пространства и показное торжество секулярного начала оказались беспомощными перед бьющими ключом процессами мифогенеза, в равной мере охватывающими и профанную бытовую культуру, и строгие научные штудии, и прагматичные политику с экономикой. В своем культурном бытии миф прошел две стадии – абсолютного господства в архаических обществах и скрытой власти над мышлением и восприятием религиозных цивилизаций, на третьей причудливо вплетаясь в многообразие современных способов представления и освоения мира. Одни его персонажи уже растворились в утраченных текстах, другие спрятались за 117

Fairies, Demons, and Nature Spirits. ‘Small Gods’ at the Margins of Christendom. Ed. by Michael Ostling. London: Palgrave Macmillan, 2018. 369 p. – (Palgrave Historical Studies in Witchcraft and Magic). спину героев сказок и легенд, третьи стали своеобразными травести в системах религиозных взглядов. Именно эти, служащие фоном для популярных фигур, не всегда принимаемые во внимание, часто ускользающие от пристального взгляда сущности как никто заслуживают обращения к ним, когда речь идет о пространстве той культуры, на которую неизгладимый отпечаток наложило христианство. Догмат о Троице вроде бы раз и навсегда поставил точку в дискуссиях об объекте почитания, одновременно своей строгостью и телеологией создав когнитивные лакуны. Отсутствие религиозных объяснений большинства явлений окружающего мира в сочетании с неподготовленностью тех, кому апостолы и их преемники несли евангельскую весть, породило активный самостоятельный поиск ответов и смыслов, как клиром, так и паствой. В этом пространстве решений, домыслов и воображения расцвели те персонажи, чье существование никак не должно было оправдываться дискурсом христианства. Не вполне заслуженно называемые «малыми богами», активно вытесняемые на периферию ойкумены, они и в местах торжества христианства, и там, где оно имело и имеет влиятельных конкурентов, если и не вышли на первый план мирового культурного пейзажа, то успешно утвердили свое право на существование. Ситуация в научной литературе в связи с «малыми богами» двойственная. С одной стороны, практически каждый исследователь, пишущий о процессах христианизации и взаимодействии нового учения с автохтонными верованиями, вынужден был обращать внимание на те «рудименты», чаще всего называемые «языческими», которые сохранились в культуре христианизированных сообществ. Наиболее часто с такого рода материалами сталкиваются этнологи и антропологи, коллекционирующие сохранившиеся в настоящее время элементы традиционной культуры. В собранных ими материалах находится достаточно упоминаний о сверхъестественных сущностях «второго порядка». Сталкиваются с дохристианскими божествами и исследователи «неоязычества», претендующего на сохранение священного культурного наследства предков. Вместе с тем практически нет работ, которые поместили бы так называемую низшую мифологию в фокус исследовательского внимания, обратившись к тому, что стало залогом ее жизнеспособности в постоянно меняющемся мире. Вышедшая в этом году в издательстве Palgrave Macmillan монография Fairies, Demons, and Nature Spirits. ‘Small Gods’ at the Margins of Christendom – давно востребованное явление в историографии, посвященной мифу. Несмотря на британское издательство, книга получилась интернациональной – и по составу авторов, и по набору сюжетов. Охват материала внушает уважение: территориально – от стран западной цивилизации до отдаленных уголков Азии и Африки, хронологически – от раннехристианского Египта до современного «неоязычества». Единство тексту придает основная идея – проследить закономерности присутствия «малых богов» в социокультурном пространстве, которое во многом сформировано христианством: «вопрос о малых богах не может быть решен вне ответа на вопрос о том, что такое христианство» (с. 9). Малые божества рассматриваются как постоянно существующие на периферии христианского мира, несмотря на формальное вытеснение. Они получают новые статусы в поэзии и фольклоре христианской традиции, прочно закрепляются в воображении – не как атавизмы исчезнувшей культуры, а в виде продуктов христианского мышления. Тем самым авторами проводится традиционная для историков религии и антропологов идея воспроизводства мифологических образов в социокультурном пространстве, несмотря на их внешнее «выцветание» или трансформацию. Новой становится расстановка акцентов: божества «низшей» мифологии предстают в виде не антихристианских, а нехристианских сущностей (с. 31). Это позволяет говорить о христианском мышлении не только как об искореняющем исконное миропредставление, но и в какой-то степени консервирующем те его элементы, без которых само христианство оказалось бы нежизнеспособным. 118

Valla. №4(1-2), 2018. В смысловом плане текст разбит на три больших блока. Первый посвящен демоническому началу в ранней христианской культуре как вызывающему аберрации в складывающейся заново картине мира. Здесь читателю предлагается мозаика из египетских безголовых демонов, обитателей ирландских сидов, падших ангелов западного и восточного христианства, агрессивных духов Амазонки. Внешнее разнообразие сюжетов превращается в единообразное, когда столь разные ангелы, бесы, черти и безголовые собаки предстают как продукт христианского мышления, хотя и проникнутый архаизмами. Народная демонология верифицируется духовенством, тем самым встраиваясь в картину мира, легитимируясь в ее онтологических основаниях. Синкретичные образы сверхъестественных существ, являясь лиминальными по своему положению в культуре, не теряя значимости, заполняют те ниши, до которых по каким-то причинам нет дела теологии и теологам. Каждый из авторов добавляет свой акцент в эту картину. Монахи раннего Египта предстают как авторыконструкторы представлений о демоническом. Сюжеты о сидах гармонично вписываются в локальные христианские повествования. Падшие ангелы выступают как провозвестники возможности спасения, гаранты эффективности предложенной христианством сотериологии. Православные богословы в представлении о демонах делают уступки устной традиции и магическим практикам деревни. Пятидесятники Амазонки применяют интеллектуальный бриколаж в попытках совместить местный шаманизм и свои высокие идеалы. Все рассмотренные кейсы еще раз подтверждают две истины: нигде не существует религии вообще, это всегда результат тщательного вживания ее норм и канонов в местную традицию. И это вживание невозможно вне одновременно идущих процессов миссионерства, конверсии и ремифологизации индивидуального и группового сознания. Во втором разделе монографии обозначена эволюция «малых богов» в ходе модернизации культуры и развертывания процессов Просвещения. Просветительские тенденции здесь – это развитие рационального мышления, научный подход в трактовке сверхъестественного, превращение малых богов в героев локальных легенд. Общие законы развития – как рационального дискурса, так и мифологического мышления – приводят к единой логике эволюции персонажей. В угоду мифу мелкие божества сохраняют свою этическую амбивалентность, имеют физическую природу и хтонический контекст. Под влиянием развивающейся идеи антропоцентризма – а может быть, благодаря антропоморфизму мифа – они делятся на ордена, партии и фракции, пьют и едят, переживают и ошибаются. Роль реверанса в сторону христианства, теряющего свои позиции в позднем средневековье, играют образ дьявола, выполняющего предназначенное Богом, и тенденции демонизации подавляющего большинства персонажей народного фольклора. Томизм и идеология Реформации многократно смешиваются как с научными взглядами, так и с народными верованиями. Все большее значение приобретает персональный фактор: духовенство на местах как никто другой из высшего клира получает возможности корректировать представления паствы об окружающем мире, заполненном метафизическими сущностями. Логика развития мифообразов подтверждает высказывание А.Ф. Лосева о пластичности мифа, который всегда «трактует о событиях», откликаясь на смену историкокультурного ландшафта. По справедливому утверждению одного из авторов книги, Й. Кросберген-Хампса, именно миф спасает христианскую теологию от расколдовывания рациональностью. В рамках третьего раздела представленного текста научный дискурс замыкает исследование в смысловой круг, обращаясь к проблеме ремифологизации социокультурного пространства и устойчивости «рудиментарных» мифообразов. Описываемые в этой части книги образы не вполне соизмеримы. Феи Центральной и Юго-Восточной Европы и Соединенных Штатов соседствуют с духами буша Папуа Новой Гвинеи и мелких божеств – «хозяев земли» в Юго-Восточной Азии. Столь территориально отстоящие кейсы сближает наличие устойчивого архаического компонента, включенность в представления современных христиан, синкретическое сочетание библейского дуализма в описании мира и понимания «малых богов» как необходимой части Космоса. Современные христиане одновременно 119

Fairies, Demons, and Nature Spirits. ‘Small Gods’ at the Margins of Christendom. Ed. by Michael Ostling. London: Palgrave Macmillan, 2018. 369 p. – (Palgrave Historical Studies in Witchcraft and Magic). живут в трех мирах. Один из них монотеистичен, конструируется клиром и предполагает следование канону. Второй глубоко укоренен в традиции, населен множественными сакральными сущностями, допускает магию, знахарство и целительство. Третий основан на правах и превосходстве человека, неограниченной свободе выбора и активной деятельности. Невозможно утверждать первенство одного из них, все гармонично сочетаются в голове индивида. Миф, вытесняемый и ретушируемый миссионерскими практиками, восстанавливает свои позиции, в свою очередь, получив неизгладимый отпечаток христианства и частично секуляризованной культуры. Наиболее наглядное тому подтверждение – последний текст раздела, повествующий о мифообразах в границах современного неоязычества. Нарративы, рассказывающие о контактах с феями, формально тесно связаны с архаическими практиками стимулирования воображения. При этом сущностно рассказы предстают как порожденные новыми конструкциями в культуре. Другими словами, «малые боги» не просто сохранились в современном культурном пространстве. Их фактически приручили, сделав удобными для современного человека. В целом впечатление от текста неоднозначное. Он, несомненно, целостен, внутренне непротиворечив, несмотря на мало похожие ситуации, сюжеты и образы. Сквозная идея рассмотрения персонажей низовой мифологии как одновременно присутствующих в культуре и занимающих не всегда заметную, пограничную позицию оправдывает разнообразие выбранных авторами тем. Вместе с тем довольно пространное введение и ссылки на ранее проведенный научный семинар не объясняют, почему в книгу были включены именно обозначенные кейсы. Выигрывающие за счет конкретности сюжетов, детальности рассмотрения и добросовестного анализа, авторские тексты теряют во впечатлении из-за слабой возможности их сопоставления, даже на уровне одного раздела. Ни хронологические рамки, обозначенные в каждом из исследований, ни локальные привязки не позволяют делать и компаративистские выкладки и метатеоретические обобщения. Открытым остается и вопрос о том, насколько соизмерим духовный опыт Запада и восточных цивилизаций, чтобы можно было применять к нему один набор категорий и терминов. В результате читатель знакомится с теорией среднего уровня, мастерски сформулированной, но не дающей возможности выйти за пределы ограниченного историкокультурного явления. Предлагая уникальные факты, авторы подтверждают ими ставшее общим местом утверждение о синкретичности любых религиозных представлений и их опоре на традицию. В результате предлагаемый текст представляет собой издание, содержащее богатый фактический материал, корректные авторские посылки и открытое пространство для восполнения социальных, культурных и исторических лакун в эмпирическом и теоретическом плане. Рязанова С.В., г. Пермь, Пермский федеральный исследовательский центр УрО РАН [email protected]









120

Valla. №4(1-2), 2018.

Андрей Амальрик: рефутация советского антинорманизма Амальрик А. Норманны и Киевская Русь / Науч. публикация, предисловие и комментарии О.Л. Губарева. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. – 232 с.: ил. В начале 2018 года вышла в свет удивительная и по-своему уникальная книга Андрея Амальрика «Норманны и Киевская Русь». Это издание рукописи, написанной в 1961 г. студентом второго курса исторического факультета МГУ и пролежавшей десятилетия в библиотеке Университета Виргинии в США, появилось спустя 38 лет после смерти автора в 1980 г. Конечно, коллеги, участвующие в старинной забаве русских историков – споре о варягах – и следящие за ней, знают, кто такой Андрей Амальрик, и слышали об этой работе. Но я все же хочу подчеркнуть экстраординарность этого случая. За прошедшие десятилетия студентами второго курса исторических факультетов многих университетов и институтов были написаны, без особого преувеличения, сотни тысяч курсовых работ. Хорошие или плохие это были работы, за них получали оценки, но они, в подавляющей своей массе, либо пропали, либо пылятся в архиве. Только одна курсовая работа заслужила такие небывало высокие почести – быть изданной в качестве научного труда. Стало быть, и качество этой научной работы небывало высокое. Эту работу разыскал и довел до научной общественности О.Л. Губарев, которому случайно удалось узнать, что она хранится в США, и получить отсканированную копию. Он проделал большой труд по подготовке рукописи к изданию, за что, конечно, заслуживает огромной благодарности. Как уже говорилось, об этой работе Амальрика участникам спора о варягах известно, она упоминалась в некоторых публикациях, в частности, в книге Л.С. Клейна, в которой он издал материалы третьей дискуссии о варягах, состоявшейся 24 декабря 1965 года в стенах исторического факультета Ленинградского университета [Клейн 2009]. Клейн и Амальрик написали свои работы, в которых доказывали тезис о значительной роли норманнов в сложении Руси, одновременно – в 1960 году. Но судьба их была различной. Амальрика исключили из МГУ, впоследствии дважды арестовывали (один раз он был приговорен к ссылке, а второй раз к лишению свободы), после чего он покинул СССР, став к тому времени известным диссидентом. Клейну же удалось отстоять свои позиции в публичной дискуссии. Как пишет Клейн в предисловии к своей книге: «Выводы мои были теми же, что и у Амальрика, но факультет был несколько либеральнее, я был старше, опытнее. У меня за плечами было руководство в школьные годы подпольной юношеской организацией “Прометей”, которую раскрыли лишь задним числом» [Клейн 2009: 11]. Понимая, что дискуссия имеет политическую подоплеку, Клейн нашел аргументы чисто политического свойства, которыми и обезоружил своих оппонентов. Он показал, что зарубежные антинорманисты, которых очень любили в то время цитировать в советской исторической литературе, издавались в немецких журналах «Остфоршунга» – кругов самого радикального германского реваншизма, которым были присущи крайне антисоветские настроения [ibid.: 117]. Первый редактор Jahrbuch für Geschichte Osteuropas Ганс Кох оказался человеком с весьма занятной биографией: бывший офицер австро-венгерской контрразведки, директор ряда институтов по изучению Восточной Европы, во время войны сотрудничал с украинскими националистами батальона «Нахтигаль» (входил в состав диверсионного подразделения Абвера «Бранденбург 800»), который, по некоторым сведениям (споры об этом идут до сих пор), участвовал в расстрелах поляков и евреев во Львове. Второй редактор журнала Г. Штадтмюллер оказался в одной организации – Западной Академии в Мюнхене – вместе с бывшим командиром батальона «Нахтигаль» Теодором Оберлендером и бывшим генералом танковых войск, кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами Хассо фон Мантейфелем. Это обстоятельство предопределило исход 121

Амальрик А. Норманны и Киевская Русь / Публикация, предисл. и коммент. О.Л. Губарева. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. – 232 с.: ил. публичной дискуссии. Разумеется, оппонентам Клейна вовсе не улыбалось оказаться в компании бывших нацистов, это могло бы кончиться оргвыводами за потерю политической бдительности и крупным политическим погромом. Победе Клейна в публичной дискуссии мы обязаны продолжением исследований славяно-скандинавских отношений, что со временем, особенно после масштабных археологических раскопок, привело к признанию значительной роли скандинавов на Руси. С этим тезисом теперь могут спорить только самые рьяные антинорманисты, отрицающие научную методологию. У Амальрика не было таких политических аргументов, его работа сугубо научная, хотя и не без сильного полемического задора. Но пострадал он не совсем за науку, и об этом будет сказано чуть ниже. Научное значение труда Амальрика О.Л. Губарев пишет в предисловии к изданию: Основное значение этой работы заключается в попытке впервые попытаться восстановить ход исторического процесса, основываясь на гипотезе А.А. Шахматова о Начальном своде. Вторая такая попытка была сделана много позже К. Цукерманом, вызвала дискуссию и в целом не нашла признания историков. Полученные А.А. Амальриком результаты говорят, на мой взгляд, о том, что версия истории Начальной Руси, изложенная в ПВЛ, гораздо ближе к реальности, чем гипотетические реконструкции А.А. Шахматова, и лучше подтверждается данными источников и археологией (с. 12).

Рассматривая собственно работу Амальрика, с этим выводом вряд ли можно согласиться. Он выступает в целом сторонником теории Шахматова, хотя местами его довольно сильно критикует, и как раз в вопросе насчет сказания о призвании варягов. Амальрик вовсе не пытается представить ПВЛ в качестве абсолютно непогрешимого и нераздельного источника (этот подход был характерен для норманизма «немецкой школы» и в наибольшей степени выражен в знаменитом труде Августа Шлёцера «Нестор»), он признает и наличие нескольких сводов, предшествовавших ПВЛ, и явно искусственный характер летописной хронологии. Так в чем же разошлись Шахматов и Амальрик? В том, что первый, насколько можно судить из его трудов, старался устранить сюжет с призванием варягов из летописи, и в реконструированном им Древнейшем своде этого сказания нет. По Шахматову, сказание появилось в Новгородском своде 1050 г. и было по сути выдумкой летописца. Амальрик с этим не соглашается и полагает, что первоисточником было устное сказание, записанное составителем Новгородского свода 1050 года, и сказание это было сагой, бытовавшей среди скандинавов в Новгороде и дошедшей до нас только в изложении летописца (с. 69). Амальрик обращает внимание на однозначную связь Рюрика и Игоря, которая сохранилась и в Начальном своде, и в ПВЛ, правда, разными способами, и считает, что сказание о Рюрике выглядит слишком исторично, чтобы быть только выдумкой. Но дальше Амальрик проявил свой острый ум и выдвинул предположение, и сегодня удивляющее своей смелостью. По его мнению, раз Рюрик и Игорь твердо считались родственниками (отцом и сыном), а летописная хронология определенно выдуманная, то надо идти от Игоря, время правления которого известно и засвидетельствовано договором с Византией. Стало быть, если Игорь появился в Киеве около 940 г., то его отец – Рюрик – мог появиться в Новгороде и Ладоге примерно в 20-х – 30-х годах Х в. (с. 72). Передатировка времени появления Рюрика – очень смелый ход, и это единственное в своем роде предположение во всей историографии спора о варягах. С логикой Амальрика трудно не согласиться, поскольку крайне маловероятно, что Рюрик мог родить Игоря перед самой смертью, на склоне лет. Если не признавать такого варианта, то действительно надо 122

Valla. №4(1-2), 2018. время Рюрика передвинуть на первую половину Х в. Тем более что все равно нет веских доказательств того, что он появился в 60-х годах IX в., как это указано в летописи. Может быть, передатировка окажется полезной и можно будет разыскать следы этого вождя, известного нам только по сказанию, но весьма историчного. Также это многое меняет в наших представлениях об истории варяжской эпохи и, в частности, ставит вопрос о предшественниках Рюрика, которые, как мы знаем по археологическим данным, появились в Ладоге примерно за 150 лет до указанного времени. Уже только ради этого стоило издавать работу Амальрика. Однако он делает, основываясь на анализе летописей, во вполне шахматовском духе, предположение, что Олег и Игорь не были связаны между собой. Амальрик основывается на гипотезе В.А. Пархоменко, который впервые обратил внимание на то, что в договоре Игоря совершенно не упоминается Олег, что было бы невозможно, если бы он был или приемным отцом Игоря, или, по крайней мере, ближайшим соратником. Амальрик подчеркивает, что в летописи между Олегом и Игорем много пропусков. Из работы Пархоменко Амальрик взял и другой тезис: Аскольд и Дир также не были связаны между собой и погибли в разное время, на что указывают разные места погребения. Но он идет дальше и полагает, что события имели следующее развитие. Первым был Аскольд, которого убил Олег перед захватом Киева. Затем Олег прославился своими походами, византийским посольством и договором с ним (по тем временам событие экстраординарной важности), а потом его погубила страсть к походам, и, по предположению Амальрика, он погиб во время похода на Каспийское море в 911/912 г. Дир стал его преемником, и это мог быть как скандинав, так и представитель местной, славянской знати (с. 83). Он, в свою очередь, пал жертвой Игоря, шедшего в крупный поход на юг, окончившийся для него неудачно, после которого он некоторое время пробыл в Киеве пока не погиб при довольно загадочных обстоятельствах. Думается, что Амальрик прав в целом, предлагая такую последовательность событий, которая гораздо лучше согласуется с фактами, без каких-либо существенных натяжек. Из этого вытекает, на мой взгляд, два важных вывода. Во-первых, по территории будущей Руси в первой половине Х века бродили и воевали несколько отрядов скандинавов, которые явно больше интересовались походами, чем государственным строительством. Во-вторых, и с этим связана оговорка о будущей Руси, в то время никакой Руси, ни как государства, ни как владения, еще не существовало; это продукт более позднего времени. На мой взгляд, эта предыстория Руси, собственно к ней имевшая малое отношение, была включена в летопись и в историю Руси по соображениям политического престижа: варяжские вожди добились небывалых почестей и договоров с Византией. Об этом была жива еще народная молва, впечатленная грандиозными подвигами чужаков. Отказываться от такого наследства было бы неразумно, вот их и сделали предками правивших в момент составления летописи князей, уже определенно нескандинавского происхождения. Понятно, что пока что это относится больше к области предположений, чем доказанных фактов, тем не менее работа Амальрика представляет большой интерес. Иногда для развития исторической науки надо выдвигать новые гипотезы и предположения. За что же пострадал Амальрик? Олег Губарев, написавший к работе Амальрика объемистый комментарий, считает, что он пострадал за науку: А.А. Амальрик отказался пересмотреть свои взгляды. В результате он был исключен из Московского университета. Кроме того, он совершил чудовищное по меркам СССР преступление – попытался переслать свою работу в Данию, чтобы получить на нее рецензию видного историкаскандинависта А. Стендер-Петерсена, преданного в СССР официальной анафеме в качестве «неонорманиста» (с. 112).

123

Амальрик А. Норманны и Киевская Русь / Публикация, предисл. и коммент. О.Л. Губарева. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. – 232 с.: ил. Между тем в своих воспоминаниях, в книге «Нежеланное путешествие в Сибирь», Амальрик вспоминает об этом эпизоде как о доставившем ему неприятности, но не повлекшем за собой более серьезных последствий. Он вспоминает, что рукопись, которую посольство Дании сначала согласилось переслать по адресу профессора, оказалась сначала в МИД СССР, а оттуда попала в КГБ. С Амальрика был взяты объяснения, рукопись отправили на рецензию, и через несколько месяцев КГБ ее вернуло обратно, сопроводив рекомендацией не делать больше попыток ее пересылки за границу. В 1965 г., когда Амальрика сослали в Сибирь, к нему применили статью «тунеядство». Лишь в октябре 1970 г., когда на него было заведено дело за книгу «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», его историческая работа была приобщена к делу и была отправлена на рецензию Б.А. Сутягину, который назвал ее «перепевом известной норманнской теории». Таким образом, причины преследования Амальрика не были напрямую связаны с попытками пересылки рукописи за границу. На мой взгляд, причина исключения его из университета была в другом, но тоже отчасти связана с политикой. Дело в том, что в своей работе Амальрик не просто раскритиковал антинорманистские теории, но и буквально сокрушил их, уличив их авторов в научной недобросовестности. Например, разбирая статью С.В. Юшкова 1940 г., он подчеркивает: «Удивляет в этой статье многое, прежде всего то, что автор позволяет себе ссылаться на литературу, которой он не читал, и на источники, с которыми совершенно не знаком» (с. 42). Амальрик указывает, что у Юшкова была явно ложная ссылка на статью В.А. Брима, где Юшков приписал этому автору то, что он не утверждал (утверждение о существовании северной и южной Руси, тогда как Брим писал о дославянском бытовании на юге корня рос-). Это не единственный такой пример. Вывод его был уничтожающим: «При всем желании к статье С.В. Юшкова – этому соединению юридической изворотливости доказательств с катастрофическим незнанием литературы и источников – нельзя отнестись серьезно, разбирать его “аргументацию” и както полемизировать с ним» (с. 48). Хотя все остальные антинорманисты, такие, как Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров и Б.А. Рыбаков, на Юшкова сочувственно ссылались. Досталось от Амальрика и М.Н. Тихомирову, и Б.А. Рыбакову. Рыбаков относил сложение славянской государственности у полян, древлян, словен, дреговичей и северян к VI в. Это Амальрик прокомментировал так: «Такой взгляд, казалось бы, требует ответа: в каком же отношении стоит государство VI века к Киевской Руси IX века, неужели русский народ 300 лет проспал летагрическим сном и, начав свою историю в VI веке, с той же точки продолжил ее только в IX?» (с. 97). На этот остроумный выпад против его теории антского государства Рыбакову, пожалуй, нечего было ответить, тем более что он сам признавал, что процесс превращения раннего Киевского княжества в Русское государство остался неизвестным. Нет городов, нет письменности – может ли в таких условиях вообще существовать государство? Обратимся теперь к предисловию Амальрика. Он пишет, что показывал свою работу многим видным историкам: А.В. Арциховскому, А.А. Зимину, В.Д. Королюку, А.Л. Монгайту, А.М. Сахарову, В.М. Туроку и... Б.А. Рыбакову. Думается, что в этом и состоит ответ на вопрос, почему Амальрика исключили из университета. Из этого списка только в адрес Рыбакова в работе была прямая критика. Вероятнее всего, именно он и возбудил инициативу удалить Амальрика из университета и тем самым закрыть ему путь в науку. Не признавать же было ему, что его, маститого историка, академика АН СССР с 1958 г., положил на лопатки студент-второкурсник? Помимо личных мотивов, скорее всего, были и мотивы политические. Как хорошо известно, в те годы группа крупных историков разрабатывала и утверждала теорию совершенно самостоятельного развития государства у славян. Эта теория оставляет впечатление изображения тягучего, основательного, длительного процесса объединения, даже сосредоточения славянских племен, завершившегося созданием государства. Она 124

Valla. №4(1-2), 2018. подробно изложена в широко известной книге Б.Д. Грекова [Греков 1953]. Рыбаков в эту теорию привнес отождествление Кия из летописи и анта Хильбудия из сочинения Прокопия Кесарийского, и на этом основании выдвинул гипотезу об антском государстве [Рыбаков 1955: 12]. Своим самым большим достижением он считал, что ареал антской культуры в целом совпал с летописными полянами, также выделенными археологически. Казалось бы, вот решение старой проблемы. Славянское государство в Поднепровье существовало задолго до варягов, и это даже как будто бы подтверждалось письменными источниками и археологическими материалами. Оказалось, однако, что достаточно одного вопроса, чтобы эта теория пала. По литературе тех лет хорошо заметно, что авторов не особо волновали ни шаткость их теорий, ни явный недостаток доказательств. Зарождение и развитие советской версии антинорманизма имело, конечно, сугубо политические причины, сформированные войной. В 1930-х годах в Германии действительно норманизм получил крайнее толкование – как свидетельство исторического превосходства германцев над славянами, – да и нацистская идеология также охотно обращалась к германской истории и мифологии, в особенности скандинавской. Советский антинорманизм формировался во многом как антитеза, с выраженным стремлением совершенно исключить скандинавов из русской истории. В годы войны советский антинорманизм выступил как идеологическое оружие. Тогда-то он и приобрел хорошо знакомые нам черты догмы, не допускающей никаких сомнений в исконно славянском характере русского государства, вплоть до пренебрежения фактами или их очень произвольного толкования. Послевоенные усилия историков были призваны как раз подкрепить эту, политическую по происхождению, теорию некоторым научным базисом. Базис этот, впрочем, оказался настолько хлипким, что его смог обрушить студентвторокурсник, проявивший внимательность к научной логике, фактам и историографии. Вот за это Амальрика и исключили из университета. В завершение всего этого стоит вспомнить великие слова Томаша Масарика: «Великое не может быть великим, если оно лживо», – лозунг, под которым он развеял уверенность в подлинности Краледворской рукописи. И наоборот, все, что не лживо, так или иначе становится великим. За это мы сегодня чтим Амальрика и имеем возможность видеть его работу изданной. Верхотуров Д.Н., г. Москва, независимый исследователь e-mail: [email protected] Литература Греков 1953 – Греков Б.Д. Киевская Русь. – М.: Госполитиздат, 1953. Клейн 2009 – Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб.: Евразия, 2009. Рыбаков 1955 – Рыбаков Б.А. Образование древнерусского государства. – М.: АН СССР, 1955.







 125

Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы

Норманофобия и её фантомы 1. Бесконечная дискуссия Спор о варягах, красной нитью проходящий через всю отечественную историографию, казалось бы, завершился в 90-е годы прошлого века, когда антинорманизм советского образца, лишенный государственной поддержки, пал под давлением массива новых данных (в первую очередь археологических, ясно и недвусмысленно демонстрирующих значительное присутствие норманнов в Восточной Европе в IX-XI вв.). Сложившаяся ситуация позволила Л.С. Клейну даже говорить о «конце дискуссии» [Клейн 2017: 199], хотя он и предвидел возможность возрождения антинорманизма уже не как научной концепции, а в качестве «позиции», поскольку антинорманизм имеет корни «скорее в психологии и политике, чем в науке» [там же]. Тем не менее антинорманизм пережил новое рождение в работах А.Н. Сахарова [2003], А.В. Кузьмина [2003], В.В. Фомина [2003; 2005; 2013], В.И. Меркулова [2003; 2005], А. Пауля [2015], Л.П. Грот [2013] и ряда других, причем все-таки в виде научной концепции. Другое дело, что в данном случае речь идет скорее об «эрзац-науке», как определил это явление О.Л. Губарев [Губарев 2015]. То есть в трудах современных «гонителей норманнов» соблюдается внешняя наукообразность, большинство из этих авторов имеют соответствующие дипломы и научные звания. Вместе с тем их работам присущи публицистическая направленность, стремление к политизации дискуссии, апеллирование к вненаучным кругам, переходы на личности, передергивания, умалчивания и даже прямые фальсификации. В чем-то это новое направление в российской историографии напоминает креационизм в биологии: и там и тут главной и единственной задачей является не поиск истины, а доказательство некого заранее принятого утверждения, подгонка решения под уже установленный ответ. Клейн отметил еще одну характерную черту современного антинорманизма: его своеобразный регресс, возвращение на уже пройденную стадию развития, возрождение вульгарного антинорманизма Гедеонова и Забелина. Клейн говорит даже о скатывании современных антинорманистов к ломоносовским позициям [Клейн 2017: 217] но это не совсем верно, как будет видно из дальнейшего изложения. Фомин, Меркулов, Грот и ряд других пытаются доказать происхождение варягов из славянских племен Южной Балтики (ободритов). Фомин [2005: 147-199] настаивает на том, что только их позиция и является настоящим антинорманизмом, в то время как советский антинорманизм Рыбакова, Шаскольского, Мавродина, Авдусина и др. был «мнимым» (или «псевдонорманизмом»), поскольку все эти исследователи, не признавая за варягами существенного вклада в русскую историю, признавали, однако же, их скандинавское происхождение. Таким сектантским определением нынешние антинорманисты фактически отсекают себя от научного сообщества, поскольку в «норманисты» попадают едва ли не все историки, жившие и живущие в России или за ее пределами. Неприятие скандинавского влияния на русскую историю достигает у нынешних антинорманистов такой интенсивности, что уместно говорить уже не просто об антинорманизме, а о норманофобии. Работы антинорманистов-норманофобов были подвергнуты справедливой критике [Клейн 2017: 201-220; Верхотуров 2005, 2015; Губарев 2017; Воронин 2017], однако некоторые из выдвинутых ими идей не удостоились подробного разбора в критических работах. Таковы, например, зачисление этими авторами в свои предшественники Ломоносова, Лейбница и Мюнстера, утверждения о генезисе норманизма из «готицизма» и «рудбекианизма», фантастические картины затопленного Рослагена. Во многом слабое внимание критиков проистекает из незначительности данных концепций: даже если принять их на веру, они не придадут современным антинорманистским конструкциям ни малейшей дополнительной достоверности. Тем не менее в интересах истины следует все-таки 126

Valla. №4(1-2), 2018. выяснить, насколько верны вышеназванные идеи и не имеем ли мы тут дело с той подтасовкой фактов, к которой столь охотно прибегали и прибегают антинорманисты. 2. Об историографических взглядах Ломоносова Недостаток фактов и аргументов современные антинорманисты пытаются компенсировать массивностью аппарата ссылок и авторитетом тех, кого они зачисляют в свои предшественники. Показательны в этом отношении спекуляции Фомина [2005: 58-119; 2010; 2013: 13-33] на имени Ломоносова, которому он посвящает обширные панегирики, представляя себя защитником великого русского ученого от посягательств «норманистов». Расточая похвалы Ломоносову, Фомин, однако же, старательно обходит тот факт, что Ломоносов, хотя и считал Рюрика славянином, но гипотезу о происхождении варягов от вагров отвергал. Это явствует из ломоносовского комментария по поводу одного из пунктов полемики Крекшина с Миллером: мнение Крекшина о том, что «Рюрик призван от варяг, то есть от Вагрии, лежащие на берегу моря Варяжского», Ломоносов находил недостаточно аргументированным: «доказательства его о сем деле оставляют в сомнении» [Ломоносов, 1952: 11]. Собственно, доказательство связи варягов с Вагрией было и остается единственным: ассоциация по созвучию. Видимо, Ломоносов понимал это лучше тех, кто сегодня встает в позу его защитника и охранителя. Заполняя десятки страниц подряд трюизмами на тему того, что Ломоносов великий ученый, Фомин не удосуживается хотя бы кратко остановиться на том, что, собственно говоря, написал Ломоносов касательно варягов. И понятно, почему: ведь, согласно тем сектантским критериям антинорманима, которые дает Фомин, взгляды Ломоносова можно охарактеризовать как «норманистские». Вспомним, современные антинорманисты считают «норманистом» любого, кто признает варягов скандинавами. А Ломоносов в своей «Древней российской истории» не думает отрицать, что варяги – это скандинавы, он лишь уверяет, что не все варяги являются скандинавами [Ломоносов 1952: 203-204]. Ни о каких ваграх и ободритах, стоит подчеркнуть это еще раз, речи не идет. Ломоносов считал, что в варяжских дружинах, помимо скандинавов, могли быть и славяне, и против этого не станет возражать ни один вменяемый «норманист»: за это говорят и логика, и здравый смысл, и свидетельства летописей, в которых русские князья берут с собой в варяжские набеги чуть ли не десяток славянских племен. Ломоносов локализует Русь на южнобалтийском побережье, но не в пресловутой Вагрии, а в Пруссии. Его варяги-россы – это никакие не ободриты, а пруссы, которых он ошибочно зачислял в славяне [Ломоносов 1952: 205]. Разумеется, Ломоносову подобная ошибка простительна. А вот насколько простительно современным ученым вводить в заблуждение людей, приписывая Ломоносову их собственные взгляды, которых Ломоносов не высказывал – это уже другой вопрос. 3. Кому должно стыдиться Себастиана Мюнстера? Помимо Ломоносова, современные антинорманисты стараются мобилизовать для защиты своих взглядов Себастиана Мюнстера. По понятным причинам их привлекает свидетельство из мюнстеровской «Космографии» о том, что Рюрик был призван в Новгород из племени вагров или варенгов, чьей столицей был Любек. В этом видится подтверждение южнобалтийской версии происхождения варягов, выдвинутой Герберштейном [Герберштейн 2008: 69]. Фомин придает большое значение тому, что первое издание «Космографии» вышло на пять лет раньше «Записок о Московии» (соответственно 1544 и 1549 гг. [Фомин 2013]) В этом Фомину и его последователям видится проявление некой независимой от Герберштейна «широко известной в Западной Европе традиции», связывающей варягов с ободритскими землями. Грот считает свидетельство Мюнстера мощнейшим аргументом в свою пользу, который даже «шведские норманисты» предпочли просто замолчать, «пройдя 127

Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы мимо его личности с потупленными взорами» [Грот 2013: 295]. Причем боязнь Мюнстера, по мнению Грот, свойственна и современным «норманистам», которые якобы критикуют одного Герберштейна, «а Мюнстер в поле зрения отсутствует». Если бы даже в издании 1544 г. действительно говорилось бы о Рюрике и его происхождении от балтийских славян, то достоверности ободритской гипотезе это не прибавило бы, поскольку в этом случае вставал бы вопрос, каким источником пользовался Мюнстер и насколько этот источник заслуживает доверия. Впрочем, никакого вопроса и не встает, поскольку ни о каком Рюрике в издании 1544 г. не говорится ни слова. Дело в том, что Фомин и его последователи цитируют «Космографию» по изданию 1628 г., где действительно говорится о Рюрике, ваграх и Любеке, но при этом нет привязки Рюрика к родословию ободритских князей, она появится позже. Поскольку Мюнстер скончался еще в 1552 г., то никакого отношения к изданию 1628 г. он иметь не мог. Тем более что упоминание о Рюрике отсутствует и в последнем прижизненном издании «Космографии» 1550 г. Издания 1544, 1550, 1628 гг. и ряд других доступны в сети. При их просмотре можно убедиться, что в издании 1544 г., которое предшествовало публикации «Записок о Московии», о Рюрике не упоминается ни в описании России [Münster 1544: DXIII-DXLVII], ни в описании Померании [Münster 1544: ССССXCVI-CCCCXVII], ни в описаниях Мекленбурга [Münster 1544: CCCCXCIIII-CCCCXLVI], ни в описании Любека [Münster 1544: CCCCLXXXI]. Обратившись к описанию «Московии» в издании 1550 г. (последнем прижизненном), также не встретим имени Рюрика [Münster 1550: MXXIX-MXXXIIII]. Аналогичная ситуация сохраняется во всех последующих, уже посмертных, изданиях, по крайней мере до издания 1598 г. [Münster 1598: MCCLI-MCCLXI]. Лишь в XVII веке рассказ о России дополняется историческим очерком. Видимо, это связано с нашумевшими событиями Смутного времени, которые нельзя было не отразить в новых изданиях, а для этого требовалось хотя бы краткий рассказ о прошлом России. И вот в издании 1628 г. читаем любимые норманофобами строки: Эти московские князья, по некоторым мнениям, происходят от кесаря Октавиана Августа. Его потомок по имени Рюрик из народа вагров или варегов, чьей столицей является Любек, в 861 году по совету знатного горожанина Гостомысла, был призван в Новгород и русскими, и московитами вместе со своими братьями. [Münster 1628: 1420].

Источник этого известия не указан, но вряд ли стоит сомневаться, что это все тот же Герберштейн. Именно у него имеются сведения о происхождении Рюрика от Августа (этим сведениям Герберштейн не доверял, а вслед за ним не очень доверяли и издатели «Космографии», снабдившие известия оговоркой «по некоторым мнениям»), равно как и догадка о тождестве варягов с ваграми. Далее, точно по Герберштейну, повествуется о распаде страны, о ее объединении Владимиром (имеется в виду Мономах) в единое царство, о Дмитрии Донском и т. д. Герберштейн, как известно, долгое время рассматривался в Западной Европе как ведущий специалист по Московии, отчего и получила широкое распространение его теория о ваграх-варягах, основанная, как это ясно видно из текста «Записок о Московии», исключительно на схожести слов и на спекулятивном рассуждении о том, что князья из ободритов были бы русским роднее, нежели скандинавы [Герберштейн 2008: 69]. Мюнстер уже в первом своем издании упоминал посольскую миссию Герберштейна [Münster 1544: DXLVI]. Однако от включения догадок Герберштейна в свой труд Мюнстер воздержался. Таким образом, Мюнстер не только не оставил самостоятельных свидетельств в пользу ободритской гипотезы, но и не поддержал в этом отношении Герберштейна. Включая Мюнстера в свои союзники, Фомин и Грот либо ошибаются, либо грубо искажают факты. Они приписывают этому автору идеи, которых он никогда не высказывал. И потому как раз 128

Valla. №4(1-2), 2018. им, а не «норманистам», следовало бы проходить мимо Мюнстера «с потупленными взорами». 4. Мнимый антинорманист Лейбниц Антинорманисты не упускают случая упомянуть, что сам великий Лейбниц принимал идею о тождестве варягов с ваграми (например, [Меркулов 2005: 46]). Какое это имеет отношение к сути спора о варягах, учитывая, что историком Лейбниц не был, исследованиями о варягах не занимался? Ясно, что никакого. Но только не для антинорманистов, которые используют авторитетных мыслителей прошлого в качестве подпорок для своих шатких конструкций. И чтобы создать такую опору, они нередко прибегают к маленьким хитростям, например, к недомолвкам. О том, что Лейбниц соглашался с трактовкой «варяги из Вагрии», они говорят охотно. Но при этом избегают полностью цитировать это место из переписки Лейбница. А оно довольно любопытно: Получив от Ла-Кроза ответ на свой вопрос (о князе Рюрике), Лейбниц сообщает ему свое предположение относительно страны, откуда вышли варяги. По его мнению, это Вагрия, область, в которой находится город Любек, и которая прежде вся была населена славянами, ваграми, ободритами и проч. «Эта Вагрия, – продолжает Лейбниц, – была несколько раз покоряема норманнами или датчанами. Итак, Рюрик, по моему мнению, был датского происхождения, но пришел из Вагрии или окрестных областей; ибо имя Рорика часто употребляется у датчан и других северных германцев, но не встречается у жителей Мекленбурга и других славян» [цит. по: Герье 1871: 102].

Как видно из цитаты, с антинорманизмом Лейбница не все так однозначно. Доверяя герберштейновской гипотезе о варягах и ваграх, растиражированной в Европе через поздние переиздания «Космографии» Мюнстера, Лейбниц, как настоящий ученый, не мог обойти стороной тот железобетонный факт, что имя основателя русского государства не было славянским. В отличие от современных лингвофриков, пытающихся сделать из Рюрика «сокола», Лейбниц не сомневался, что, если человек носит имя Рюрик, то он норманн, а не славянин. И что в итоге получается у Лейбница? Та же «норманнская» теория, только в уменьшенном виде и перенесенная на запад. Все те же норманны, покоряющие славян, все тот же князь с датским именем, властвующий над покоренными славянскими племенами. Так что если Лейбниц и «антинорманист», то «антинорманизм» его по критериям самого же Фомина следует признать мнимым. 5. Приветы из затопленного Рослагена Заметной фигурой в современном антинорманистком движении стала позиционирующая себя в качестве «шведской исследовательницы» Л.П. Грот. Ее работу об отсутствии имен Рюрика и Олега в шведских именословах Кузьмин охарактеризовал как «освежающий ушат», а про Грот (курьезно ошибившись насчет ее пола) заявил, что этот автор «буквально утопил наших норманистов в холодных водах Балтики» [Кузьмин 2003: 209, 232]. Ее построения были легко опровергнуты [Клейн 2017: 215], однако метафора пришлась мнимой шведке по душе, и она попыталась утопить не только норманистов, но и целую область Рослаген, которую считает своего рода священной коровой норманизма. В представлении антинорманистов все их противники составляют некого рода секту, возглавляемую узким кругом вождей (неспроста Фомин настойчиво выдвигал Клейна в конунги норманизма) и исповедующей единое учение. На самом деле это не так, и далеко не все, кто соглашается с очевидным скандинавским происхождением варягов-руси, в обязательном порядке признает этимологию ruotsi > русь, а тем более связь этого этнонима с Рослагеном. Если бы Грот ознакомилась со статей Т.Н. Джаксон «Викинги и Древняя Русь» 129

Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы [Джаксон 2012], она бы знала, что у «норманистов» насчитывается целых семь локализаций скандинавской руси, и Рослаген – лишь одна из них. Но в картине мира Грот Рослаген намертво повязан с «норманнской теорией» и является ее краеугольным камнем: стоит только выбить его, и «цепочка Руден / Рослаген / Руотси рассыпается», что «делает бессмысленными лингвистические усилия норманнистов» [Грот 2013: 112, 114]. С Рослагеном Грот расправилась радикально: «самой этой земли в раннесредневековый период еще не было»; якобы до XIII столетия эта область «как физико-географический феномен не существовала, ибо она находилась под водой… Эта область только к XIII в. стала представлять собой территорию с условиями, пригодной для регулярной человеческой деятельности» [Грот 2013: 107]. Очередной ушат холодных вод Балтики не произвел особого впечатления на профессиональных историков, поскольку, как выразился Л.С. Клейн, «опровергать аргумент “Рослаген” и подобные, чем занимается Грот, это бороться с тенями XIX века» [Клейн 2012]. Но среди широкой публики ее статьи имели успех, а «затопленные викинги» и «подводный Рослаген» немедленно стали слоганами на многочисленных антинорманистских сайтах. Вялая реакция историков на явно нелепую идею придает статьям Грот дополнительную убедительность в глазах профанов. Между тем свою идею о подводном Рослагене Грот на удивление слабо аргументирует. Справедливо указывая на физико-географический характер вопроса об изменении береговой линии Скандинавского полуострова, она в соответствующих местах своей книги [Грот 2013: 106-114; 318-323] приводит ссылки на чисто исторические работы шведских исследователей (далеко не самые новые); к тому же в этих работах, насколько можно понять из изложения Грот, нигде не говорится прямо, что Рослаген во времена викингов был под водой, говориться лишь, что население Рослагена было незначительным; но будь Рослаген в действительности подводным царством, его «население» было бы еще менее значительным. Ссылка на геофизическую работу всего одна [Грот 2013: 107]. Есть еще невнятная интернетссылка с таблицей изменений уровня моря в районе Мэлерен. Всем этим Грот «подтверждает» и без того бесспорный и отнюдь не новый факт значительного поднятия суши в этих местах, в результате которого залив Мэлерен превратился в отрезанное от моря озеро. По оценкам специалиста в области исторической геофизики [Ekman 2009: 65], за время наблюдений 1774-1884 гг. прирост суши в районе Стокгольма составил 4,93±0,23мм в год, для 1885-1982 гг. – 3,92±0,19 мм в год. Но из этих фактов отнюдь не вытекает подводный статус Рослагена в историческое время, поскольку Стокгольм и озеро Мэлерен собственно к Рослагену не относятся, а поднятие суши на различных участках побережья Балтийского моря не является равномерным. На топографической карте Швеции [Sveriges Läsnkarta] нетрудно заметить, что большую часть Рослагена охватывают изогипсы высот 25 м, встречаются отметки высот от 40 и до 70 м. Таким образом, даже если принять на веру утверждение Грот о том, что на протяжении X-XIII вв. суша в районе нынешнего Стокгольма поднялась на 6-7 м и что на побережье Рослагена наблюдалась точно такая же картина, то и в этом случае большая часть Рослагена не оказалась бы затопленной в эпоху викингов. Время, когда Рослаген действительно находился под водой, относится к началу бронзового века, когда уровень моря превышал нынешний на 25 м. В те времена северная часть Рослагена представляла собой архипелаг из маленьких (400х200-300 м) островков. Положение изменилось к концу бронзового века, когда уровень моря понизился и превышал нынешний лишь на 16 м. В результате этого внешняя цепочка архипелага сместилась к востоку, многие острова увеличились в размерах, основная часть нынешнего Рослагена стала сушей [Björck och Larsson 2011: 36-38]. «Открытие» Грот заключается всего лишь в вольной интерпретации давно известного факта послеледникового поднятия суши (гляциоизостазии) в районе Балтийского моря. Этот феномен ни для кого не являлся секретом, и менее всего для жителей Рослагена, а точнее, Йостхаммара, которые еще в 1491 г. с тревогой оповещали правительство в Упсале, что в их обмелевшую гавань уже не могут заходить корабли [Ekman 2009: 21]. Коль скоро жители 130

Valla. №4(1-2), 2018. успели обзавестись гаванью, провести долгосрочные наблюдения и зафиксировать изменения береговой линии, которые не вдруг происходят, то можно полагать, что жили они там уже достаточно долгое время. И в самом деле, в одном из районов Йостхаммера обнаружены захоронения эпохи викингов [Björck och Larsson 2011: 35]. Следуя логике Грот, нужно предполагать, что викинги устраивали некрополи прямо на дне морском. Помимо этого, на территории Рослагена найдено множество рунических надписей XI в. Они обнаружены в Валентуле [Мельникова 2001: 321-322], Рослагс-Бру [там же: 39], Сёдербю [там же: 330], Уббю и Фрёсунде [там же: 336], Энгебю [там же: 340]. В этих надписях говорится о людях, отправившихся из Рослагена (в те времена называющегося Роденом) в восточные земли, в Финляндию, в Гардарику (Русь), Вирланд (Эстонию), а также о тех, кто не дождался их возвращения на родину. Разумеется, ни о каком затопленном Рослагене и прочих фантазиях авторов XXI в. никто из этих людей ничего не знал. Помимо всего этого, Рослаген («Родрсланд») упомянут в рунических надписях, украшающих знаменитого пирейского льва [Мельникова 2001: 270]. С этим неудобным львом Грот пыталась покончить столь же радикально, как и с Рослагеном – объявила нанесенные на него руны подделкой конца XVIII века, сделанной неким приверженцем «идеи великого прошлого свеев» [Грот 2013: 232]. Этот домысел не подкреплен вообще ничем. Вместо доказательств Грот выборочно и тенденциозно цитирует работу Янсона, подвергавшего сомнению некоторые толкования Брате, которыми оперировала Мельникова. Ожесточенность, с которой не разбирающаяся в теме рунических надписей псевдо-шведка нападает на признанного специалиста в этой области, проистекает исключительно из убеждения Грот в том, что «пирейский лев… на протяжении более сотни лет играл роль важного исторического источника, с помощью которого пытались подкрепить идею об особой роли Рослагена в шведской истории» [Грот 2013: 221], отчего он якобы особенно мил российским «норманистам», которые пытаются «спасти эту концепцию» [Грот 2013: 229]. На самом деле источников о населенности и важной роли Рослагена не только в шведской, но и в русской истории, как было показано выше, вполне хватает и без пирейского льва. Не говоря уже о том, что пирейский лев никогда не играл заметной роли в аргументации т. н. «норманистов». 6. Опирался ли Байер на Рудбека? В работах Фомина [Фомин 2010] и Грот [Грот 2013] большое внимание уделяется шведскому норманизму, который возводится к Петрею и Рудбеку. Норманизм представлен одним из ответвлений учений Рудбека, Магнуса и ряда других шведских ученых, приписывающих скандинавам ведущую роль в мировой истории и склонных везде находить их влияние. Проводником рудбекианизма в России Грот считает Байера, с которым, как пишет (и выделяет написанное жирным шрифтом) исследовательница, «установили знакомство и начали переписку некоторые шведские историки и литераторы» [Грот 2013: 292]. С дотошностью следователя эпохи Большого террора Грот перечисляет эпистолярные контакты Байера с идеологическим противником [там же: 292-293; 296-297], как будто переписка ученого с иностранными коллегами каким-то образом его дискредитирует. Но в чем конкретно «согрешил» Байер в своих исторических трудах, в чем именно выразилось зловредное влияние шведов? В том, что «в небольшой по объему статье Байер использовал около десятка шведских авторов, а именно П. Петрея, Л. Буре, И. Перингшельда, Х. Бреннера, А. Моллера во главе с тремя ведущими мифотворцами шведской истории – И. Магнусом, О. Верилием и О. Рудбеком – как методологической опорой для своей аргументации» [Грот 2013: 297, пунктуация и синтаксис оригинала]. Понятно, что само по себе упоминание тех или иных авторов ни о чем не говорит, иначе Фомин и Грот, не упускающие случая помянуть Рудбека, Петрея и того же Байера, должны были бы считаться их последователями. Другое дело, если бы Байер использовал кого-то из 131

Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы вышеперечисленных авторов именно для доказательства скандинавской природы варяговруси. Грот уверяет, что так и было и в доказательство приводит восходящую к Рудбеку цитату из Байера: «Скандия от некоторых называется Вергион и что оное значит остров волков… что в древнем языке не всегда значит волка, но разбойника и неприятеля» [Грот 2013: 59-60]. Однако тут ничего не говорится о происхождении варягов, речь идет лишь об этимологии слова «варяг» и притом из цитаты совсем не явствует, что Байер с приведенной рудбековской этимологией (от «волка») согласен. Придется проверить Грот, обратившись к Байеру напрямую. В сочинении Байера [Байер 1767; Татищев 1769: 393-424] мы видим, что начинает он, как положено, с постановки проблемы: варяги занимают важное место в ранней русской истории, от них Русь получила свое имя и первых князей, но при этом об их происхождении ничего достоверного никто сказать не может. Затем Байер перечисляет существующие к его времени гипотезы, выводящие варягов то из Пруссии, то из вагров. Относительно прусской гипотезы Байер указывает на ее позднее происхождение (не ранее эпохи Грозного), на связь этой гипотезы с заведомо фантастической родословной Рюрика от Августа; попутно он (с полным основанием) отвергает славянство пруссов и постулирует их родство с балтскими народами. Что до вагров, то эта гипотеза проистекает лишь из догадки Герберштейна, которому поверили Латом и Хемниц, отыскавшие для Рюрика подходящее место в родословии ободритских князей. Посрамив с опережением Меркулова и всех прочих поклонников мекленбургских генеалогий, Байер заявляет свою позицию: варяги являются скандинавами. Как же он доказывает свое мнение? Не ссылками на чужие мнения, как это принято у современных ненавистников норманизма, а фактами. Он, во-первых, приводит свидетельство из Бертинских анналов о послах народа рос, оказавшихся шведами. Далее, он указывает на скандинавские имена первых русских князей и вельмож. Здесь он ошибочно причисляет имена Святослава, Владимира и Всеволода к славянским (на что потом с удовольствием будут указывать все антинорманисты), но совершенно справедливо говорит о норманнском характере имен Рюрика, Трувора, Игоря, Олега, Ольги, Аскольда, Свенельда, Блуда, Рогволда, Якуба, равно как и послов Олега, заключающих мир с Византией. Далее он приводит свидетельства Кедрина о нанятых Владимиром войсках из северных народов; Титмара Мерзебургского о беглецах из Дании, которые осели в Киеве; потом Романа Лакапина о русах-дромитах, произошедших от франков; Лиутпранда о русах, называемых также норманнами. Как бы ни оценивать сейчас надежность этих доказательств, нельзя отрицать, что Байер вовсе не цитировал «со школярским доверием» [Грот 2013: 60] Рудбека и прочих авторов, а оперировал независимыми и достоверными (насколько это вообще возможно) источниками и фактами. Во второй части работы Байер пытается разобраться в этимологии слова «варяг», и вот здесь-то он цитирует мнения по этому поводу различных авторов, в том числе и Рудбека с Моллером. Но и при этом он критически отзывается об их теории, выводящей слово «варяг» от слова «варг» (волк), и предлагает свое решение: «варяг» он производит от слова «вар», означающего «стражу», «гвардию». Эта гипотеза Байера оказалась ошибочной, но, во всяком случае, он отнюдь не следовал слепо за шведскими учеными и не выступал адептом столь ненавидимого Грот рудбекианизма. 7. Шлецер против Рудбека Может сложиться впечатление, что часто поминаемый Грот «рудбекианизм» является неким идеологическим жупелом, наподобие приснопамятного «менделизма-вейсманизмаморганизма». Но это не так: данный термин употребляется в западноевропейской историографии. Под ним понимают совокупность шовинистических мифологем, внедренных в историю и филологию Улофом Рудбеком. В России эта проблематика не привлекала особого внимания, что позволило Грот выступить в качестве первооткрывательницы и 132

Valla. №4(1-2), 2018. разоблачительницы рудбекианизма. Большая часть того, что пишет Грот о негативном воздействии Рудбека на научную мысль Европы, соответствует действительности. Однако критика рудбековских фантастических этимологий отнюдь не представляет собой чего-то нового: она началась уже в XVIII столетии. И одним из первых и самых яростных критиков Рудбека был отец-основатель русской исторической науки и русского норманизма Август Людвиг Шлецер. Хотя Грот и указывает на использование понятия «рудбекианизм» Шлецером, но делает это мимоходом, в придаточном предложении, и тут же приписывает себе введение этого понятия в научный обиход [Грот 2013: 37]. Понятно, почему Грот избегает подробностей: упоминание о критике Шлецером «рудбекианизма» немедленно торпедирует сколоченную ею концепцию российского норманизма как наследника шовинистических фантазий Рудбека. Вместо того, чтобы клеймить норманистов как проводников идей рудбекианизма в России, следовало бы не полениться перечитать шлецеровского «Нестора». В этой эпохальной работе Шлецер, помимо прочего, резко отзывается об «исландских бреднях» и удивляется, что «легковерные собиратели и переписчики сказок 13, 14 и 15 веков ссылаются даже на недавних писателей (16 и 17 стол., Кранца, Олая Магнуса, Иоанна Готтуса, Понтануса, Преториуса, Рудбека и пр.), не размышляя о том, что для истории нужно знать, откуда последние взяли или могли взять свои известия» [Шлецер 1809: 55]. Как видим, никакого пиетета перед Рудбеком у родоначальника норманизма нет. В другом месте он пренебрежительно отзывается о рудбековских этимологических изысканиях: «Если дадут мне сотню русских имен и слов, то с помощью известного рудбековского искусства, возьмусь я отыскать столько же подобных звуков в малайском, перуанском и японском языках» [Шлецер 1809: 429]. В другом своем труде Шлецер употребляет термин «рудбекианизм», и отнюдь не в положительном смысле. Рудбекианизм для него есть поверхностная, как сейчас сказали бы, любительская этимология, засоряющая процесс подлинно научного изучения прошлого и заменяющая его мифологическими фантомами. «Наверно, половина греческой мифологии обязана своим существованием этому рудбекианизму», – сетует Шлецер в своей «Северной истории» [Schlözer 1771: 260]. Так что горячность Грот совершенно неуместна: опасность рудбекианизма давно выявлена одним из ненавидимых ею норманистов. И это закономерно, поскольку именно через норманистов пришли в Россию настоящие исторические знания и, что еще важнее, научный метод познания прошлого. Научное познание не терпит мифов, сколь бы «патриотичны» они бы не были. И потому настоящий ученый Шлецер рудбекианизм всерьез не воспринимал. А вот нынешние российские запоздалые обличители Рудбека и Магнуса сами находятся под мощным воздействием рудбекианизма, только не шведского, а отечественного. И едва ли свой, домотканый вариант мифотворчества лучше шведского. К нему вполне приложима характеристика, данная много назад лет Шлецером: «Делиус говорит, что никакая история не может представить такого бреда ученой фантазии, как шведская; но в русской царствует еще неученая фантазия, которая естественно бредит еще смешнее» [Шлецер 1809: 429]. 8. Не антинорманизм, а норманофобия К счастью, в настоящее время «неученая фантазия» в российской исторической науке не «царствует». Однако ее «бредни», сколь смешны они ни были, еще не изжиты окончательно и пользуются заметной популярностью в обществе. Современные «гонители норманнов» называют себя антинорманистами. Но достойны они ли такого названия? В списке антинорманистов стоят фигуры Ломоносова, Костомарова, Грекова, Рыбакова, Авдусина, Шаскольского и много других, которые, без сомнения, являлись великими учеными, оставившими заметный след в науке. Ныне же проповедуется 133

Аряев Л.Н. Норманофобия и её фантомы учение настолько радикальное, что большинство из прежних антинорманистов оказывается в «норманистском» лагере. Если Рыбаков или Шаскольский настаивали на незначительности вклада норманнов в русскую историю, то нынешние антинорманисты вообще отказывают норманнам в праве присутствовать в прошлом России. Их неприятие всего скандинавского настолько сильно, что тут уместно говорить о «норманофобии». Введение этого термина позволило бы сохранить название антинорманистов за теми, кто этого заслуживает и кому отказывает в этом Фомин. В конце концов, он и его последователи сами отрекаются от достойных антинорманистов прошлого. Так пусть же они будут последовательными и отрекутся также от их имени. Аряев Л.Н., г. Зальфельд, Германия, независимый исследователь e-mail: [email protected] Литература Байер 1767 – Байер Г.З. Сочинение о варягах / Пер. Кирияка Кондратовича. – СПб.: 1767. [https://cloud.mail.ru/public/3YBM/rmbaA3seA] – Доступ на 08.04.2018. Верхотуров 2005 – Верхотуров Д.Н. Продолжение спора о варягах // Альманах Лебедь, 2005. № 432, 3 июля. [http://lebed.com/2005/art4239.htm] – Доступ на 08.04.2018. Воронин 2017 – Воронин В.М. Диагноз: фальсификация. Обзор работ В.И. Меркулова. // Valla. 2017. № 3(2). С. 100-106. [http://vallajournal.com/journal/index.php/valla/article/view/99/99] – Доступ на 08.04.2018. Герберштейн 2008 – Герберштейн, Сигизмунд. Московия / Пер. А.И. Малеина и А.В. Назаренко; коммент. З. Ножниковой. – М.: АСТ: Астрель; Владимир: ВКТ, 2008. Герье 1871 – Герье В. Отношение Лейбница к России и Петру Великому по неизданным бумагам Лейбница в Ганноверской библиотеке. – СПб., 1871. [http://books.eheritage.ru/book/10076064] – Доступ на 08.04.2018. Грот 2013 – Грот Л.П. Призвание варягов, или норманны, которых не было. – М.: Алгоритм, 2013. Губарев 2015 – Губарев О.Л. Рождение эрзац-науки: современная отечественная медиевистика и общество // Троицкий вариант – Наука. 24.12.2015. [https://trvscience.ru/2015/12/24/rozhdenie-ehsatz-nauki/] – Доступ на 08.04.2018. Губарев 2017 – Губарев О.Л. О «научном провинциализме» современных антинорманистов и ленинградском «неонорманизме» // Valla. 2017. № 3(5). С. 110-113. [http://vallajournal.com/journal/index.php/valla/article/view/134/144] – Доступ на 08.04.2018. Джаксон 2012 – Джаксон Т.Н. Викинги и Древняя Русь // Полит.Ру. 24.08.2012. [http://www.polit.ru/article/2012/08/24/Vikings_Rus/] – Доступ на 08.04.2018. Клейн 2012 – Клейн Л.С. Воинствующий дилетантизм на экране // Троицкий вариант – Наука. 25.12.2012. [https://trv-science.ru/2012/12/25/voinstvuyushhijj-diletantizm-naehkrane/print/] – Доступ на 08.04.2018. Клейн 2017 – Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. – СПб.: Евразия, 2017. Кузьмин 2003 – Кузьмин А.Г. Облик современного норманизма // Антинорманизм. Сборник РИО. Т. 8. – М., 2003. С. 214-257. Ломоносов 1952 – Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и географии. 1747-1765 гг. – М. – Л.: АН СССР, 1952. Мельникова 2001 – Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи: Новые находки и интерпретации. Тексты, перевод, комментарий. – М.: Вост. лит. РАН, 2001. 134

Valla. №4(1-2), 2018. Меркулов 2003 – Меркулов В.И. Немецкие генеалогии как источник по варяго-русской проблеме // Антинорманизм. Сборник РИО. Т. 8. – М., 2003. С. 136-146. Меркулов 2005 – Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? (Генеалогическая реконструкция по немецким источникам). – М.: Амрита-Русь, 2005. Пауль 2015 – Пауль А. Балтийские славяне: от Рерика до Стариграда. – М.: Книжный мир, 2016. – (Серия «Начало Руси»). Сахаров 2003 – Сахаров А.Н. Рюрик, варяги и судьбы российской государственности // Антинорманизм. Сборник РИО. Т. 8. – М., 2003. С. 9-17. Татищев 1769 – Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Кн. 1. Ч. 2. – М., 1769. Фомин 2003 – Фомин В.В. Кривые зеркала норманизма // Антинорманизм. Сборник РИО. Т. 8. – М., 2003. С. 83-128. Фомин 2005 – Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М.: Русская панорама, 2005. Фомин 2010 – Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов // Фомин В.В. (отв. ред.). Варяго-Русский вопрос в историографии. – М.: Русская панорама, 2010. С. 203521. Фомин 2013 – Фомин В.В. Голый конунг: Норманнизм как диагноз. – М.: Алгоритм, 2013. Шлецер 1809 – Шлецер А.Л. Нестор. Русские летописи на древне-славянском языке. Сличенные, переведенные и объясненные Августом Людвигом Шлецером. Часть 1. / Перевел с немецкого Дмитрий Языков. – СПб., 1809. Björck och Larsson 2011 – Björck N. och Larsson F. ‘Från bronsålder till historisk tid i norra Roden’. UV RAppoRt 2011: 94. [http://samla.raa.se/xmlui/bitstream/handle/raa/5207/uvr2011_094_s1_76.pdf?sequence=1] – Доступ на 08.04.2018. Ekman 2009 – Ekman M. The Changing Level of the Baltic Sea during 300 Years: A Clue to Understanding the Earth. 2009. Published by the Summer Institute for Historical Geophysics, Äppelträdgården E, Haraldsby, AX-22410 Godby, Åland Islands [http://www.historicalgeophysics.ax/The%20Changing%20Level%20of%20the%20Baltic%20Sea.p df] – Доступ на 08.04.2018. Sveriges Läsnkarta – Sveriges Läsnkarta [http://extwebbgis.lansstyrelsen.se/sverigeslanskarta/?visibleLayerNames=L%C3%A4nsstyrelsens%20kontor &zoomLevel=0&x=532554.125&y=6904230.65625] – Accessed 08.04.2018. Münster 1544 – Münster, Sebastian. Cosmographia. Basel, 1544. [VD16 M 6689]. [http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b55007851n/] – Accessed 08.04.2018. Münster 1550 – Münster, Sebastian. Cosmographei. Basel, 1550. [VD16 M 6693]. [http://daten.digitale-sammlungen.de/~db/0007/bsb00074544/images/] – Accessed 08.04.2018. Münster 1598 – Münster, Sebastian. Cosmographey. Basel, 1598. [VD16 M 6706]. [http://daten.digitale-sammlungen.de/~db/0008/bsb00083444/images/] – Accessed 08.04.2018. Münster 1628 – Münster, Sebastian. Cosmographia. Basel, 1628. [http://bnm.bnrm.ma:86/pdf.aspx?IDc=4566] – Accessed 08.04.2018. Schlözer 1771 – Schlözer, August Ludwig von. Allgemeine Nordische Geschichte. Halle, 1771. [http://reader.digitale-sammlungen.de/de/fs1/object/display/bsb11212298_00005.html] – Accessed 08.04.2018.









135

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2018. т. 4. №1-2.

18+