№5 (1) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 5 (1) 2015

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No. 5 (1) 2015

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ "ЛЭТИ"). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный.

Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015.

i

Содержание выпуска 5 за 2015 г. От редактора ................................................................................................................................ 1 Статьи ............................................................................................................................................. Попова О.В. Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории ............................................................... 5 Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов ........................ 14 Рыбалка А.А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге .................................... 41 Verkhoturov, D. Normanism: What's in a Name? ................................................................... 57 Труды членов редколлегии ......................................................................................................... Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или Что в действительности написал Константин Багрянородный ........................................................................................................................ 66 Материалы и публикации ........................................................................................................... Константин Багрянородный. Из «Книги церемоний». Гл. 92(83). Пер. с греч. А.Ю. Виноградова. ............................................................................................................................ 81 Из «Истории Испании» («Первой всеобщей хроники», 1272). О деяниях Геркулеса. Пер. со старокастильского И.В. Ершовой .................................................................................... 85 Рецензии .......................................................................................................................................... Лущай Ю.В. Карамзин 2.0, или Новый путь к успеху писателя. Рец. на кн.: Акунин Б. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия. Часть Европы. – М.: АСТ, 2014. – 396 с. .......................................................................................... 94 Елифёрова М.В. Кто боится марксизма? Рец. на кн.: Монтанари, Массимо. Голод и изобилие: История питания в Европе. /Пер. с итал. А. Миролюбовой. – СПб.: Alexandria, 2009. – 279 с. ............................................................................................................................ 97 Eliferova, M. How to Be Medieval: Shakespeare and His Critics. A Review: Medieval Shakespeare: Pasts and Presents. Ed. by Ruth Morse, Helen Cooper and Peter Holland. Cambridge University Press, 2013. 263 pp. ........................................................................... 100




ii

Valla. №1(5), 2015.

От редактора Дорогие читатели! Вашему вниманию представлен первый выпуск независимого междисциплинарного журнала Valla. Лоренцо Валла, ставший основоположником современных филологических методов изучения источников, как известно, вначале не планировал доказывать поддельность «Константинова дара» – он пришёл к этому выводу под давлением результатов своего исследования. Мне показалось, что это название будет хорошо отражать ценностные установки журнала – стремление к интеграции исторического и филологического знания, системный научный подход и открытость к новым выводам. Почему вообще возникла идея такого журнала? Наблюдения над научной жизнью показывают, что, хотим мы или не хотим, традиционный российский формат отраслевого бумажного журнала, отгороженного классификацией ВАК, отмирает. Необходим какой-то иной стиль обмена научной информацией, который позволял бы оперативно общаться специалистам из разных областей. Особенно остро ощущается этот вакуум в сфере медиевистики и исследований европейской культуры ранее XX в. В этой области до недавнего времени вообще отсутствовали отечественные журналы – вся научная жизнь протекала в сборниках и альманахах. Лишь в начале 2000-х годов появился журнал «Древняя Русь: Вопросы медиевистики», а в конце 2000-х в журнал был переформатирован старый сборник «Средние века», посвящённый Западной Европе. До этого специалисты по Древней Руси были вынуждены публиковаться то в журнале «Славяноведение», то «Отечественная история», то «Русский язык в научном освещении», а у занимавшихся Западной Европой не было особых альтернатив, кроме альманахов и коллективных монографий, труднодоступных для читателя. Но главную проблему всё же составляла дисциплинарная замкнутость, навязанная бюрократической системой управления. Именно медиевистике жёсткое разграничение на сферы истории, филологии, фольклористических штудий и т.д. в особенности противопоказаны. Эта область науки традиционно находилась на пересечении разных дисциплин по очевидным причинам: чем больше исторический источник отдалён во времени от читателя, тем большей филологической компетентности нужно для того, чтобы извлечь информацию. То, что я написала абзацем выше, может кому-то показаться тривиальным, но тем не менее эти специфические потребности медиевистики в России до сих пор очень мало удовлетворяются. Сборники и альманахи удовлетворяют потребность в междисциплинарном поле, но плохо выполняют задачи научной коммуникации: они малотиражны, выпускаются редко и доходят до читателя с трудом, если только не находятся волонтёры (иногда – попросту пираты), которые сканируют тексты и выкладывают в Интернет. У читателя, находящегося за пределами Москвы или Санкт-Петербурга, практически нет возможности знакомиться с этими изданиями, если они не оцифрованы. Журнал «Древняя Русь», правда, выходит четыре раза в год и выкладывается в Интернет в открытый доступ, но по сравнению с количеством медиевистических журналов в США (стране, заметим, у которой вообще не было собственного Средневековья) это очень мало. Возможности Интернета начинают осознаваться отечественной наукой только с недавних пор. Стихийная научная коммуникация в виде блогов и форумов существует уже 1

От редактора много лет, но сейчас, кажется, наметился поворот к изданию электронных журналов. Несколько лет назад в Москве появился журнал «Словѣне» (скорее славистический, чем медиевистический), выходящий параллельно в электронной и в бумажной версиях; в СанктПетербурге издают журнал Vox Medii Aevi. Я надеюсь, что журнал Valla пополнит количество платформ, на которых могут выступить исследователи истории европейской культуры. Кроме того, журнал будет стремиться публиковать статьи отечественных авторов на английском языке, адресованные зарубежной аудитории, так как гуманитарии дальнего зарубежья чаще всего совершенно не в курсе, что происходит в российской науке, если не считать работ нескольких крупных учёных, публикующихся в зарубежных изданиях на английском языке (таких, как Е.А. Мельникова, Т.А. Михайлова или Ф.Б. Успенский). До сих пор речь шла о медиевистике, однако, обдумывая концепцию журнала, я сочла нужным расширить хронологические рамки. В журнале будет представлен исторический отрезок от Средневековья до XIX в. На то есть ряд конструктивных оснований. Во-первых, именно этот отрезок истории европейской культуры меньше всего охвачен отечественной периодикой. Во-вторых, при попытке жёстко отграничить сферу полномочий медиевистики учёные всегда наталкивались на проблему периодизации. Например, входит ли Шекспир в сферу компетенции медиевистики или уже нет? (На эту тему в Кембридже недавно вышел целый сборник статей, рецензия на который помещена в текущем номере журнала). Эти проблемы границ в своё время породили концепцию так называемого «долгого Средневековья», которая, будучи осознанно эпатирующей по отношению к традиционной периодизации, всё же оказалась во многом очень продуктивной, заставив пересмотреть некоторые стереотипы насчёт раннего Нового времени. В-третьих, сама интеграция исторических и филологических дисциплин, успешно опробованная в медиевистике, в последние тридцать лет с большим успехом применяется и к изучению более поздних эпох – например, Просвещения или викторианства. И, напротив, методы социальной антропологии, разработанные на позднейшем материале, приходят в медиевистику – достаточно вспомнить теперь уже классика гендерных исследований Каролину Байнум, автора знаменитой книги Holy Feast and Holy Fast («Священный пир и святой пост») о феномене дев-постниц. Таким образом, журнал не будет замыкаться в узких хронологических рамках Средневековья: верхний предел тематики будет ограничен XIX в. Это также позволит расширить читательскую аудиторию, так как темы, связанные с такими феноменами, как викторианство, либертинаж или сентиментализм, в последнее время привлекают всё больше внимания. Географически тематика будет ограничена Европой (включая европейскую территорию России). Хотя этот выбор обусловлен отчасти личными научными интересами и компетенциями редактора, он представляется внутренне логичным, так как современная историография помещает «классическую» европейскую цивилизацию именно в промежуток между античной эпохой и XX в. Ещё один принцип традиционной научной периодики, от которого следует отказаться – это принцип тематических выпусков. Организация тематических подборок затрудняет наполняемость журнала и часто приводит к понижению качества публикаций: авторы начинают вымученно придумывать что-нибудь, что бы соответствовало теме, или, что ещё хуже, коверкать готовый материал, пытаясь вставить туда чужеродные элементы. Ни авторам, ни тем более читателям это не нужно. Академичность издания не должна мешать общению авторов с читателями. Первый и основной принцип – журнал должен быть readerfriendly («Шишков, прости, не знаю, как перевести»). Это означает, что журнал не ориентирован на узких специалистов, целенаправленно отыскивающих материалы по своей тематике. В XXI в. в нашей науке распространился опасный снобизм, который выражается в путанице понятий «широкий читатель» и «массовый читатель». По умолчанию подразумевается, что за пределами кружка специалистов, способных разбирать старофранцузские рукописи в архивах или знающих наизусть тонкости вестготского права, существует только толпа умственно неполноценных 2

Valla. №1(5), 2015. особей, которые с трудом помнят, в каком году была Куликовская битва, и которые готовы воспринимать сведения об истории культуры только в формате колонок из глянцевых журналов. Попытки заговорить о необходимости повернуться лицом к читателю неизбежно вызывают одну и ту же реакцию: «А, так журнал будет научно-популярным?». Ничуть не отрицая необходимости популяризации, замечу всё же, что коммуникация науки и публики не ограничивается популяризацией, а считать читателей поголовно идиотами несколько преждевременно. Давайте вспомним, сколько читателей в своё время было у книги Бахтина о Рабле, какими тиражами выходили работы Тынянова, Шкловского, Лотмана. Да и в 90-е годы, когда у потребителя часто не хватало денег на самое необходимое, издатели не боялись выпускать академическую гуманитарную литературу тиражами по 10-15 тысяч экземпляров (и ведь раскупалась!). Таким образом, запрос на серьёзное гуманитарное знание в обществе есть, и наша задача – на этот запрос откликнуться. В то же время следует учесть негативный опыт множества междисциплинарных гуманитарных журналов традиционной печати, которые появились в 90-е годы прошлого столетия как грибы после дождя: в них, как правило, отсутствовала внятная концепция, и в один и тот же журнал попадали статьи на темы от византийской риторики до методики преподавания английского в детском саду. В результате множество ценных и интересных публикаций оказалось погребено в информационном шуме. Поэтому основное требование, которое предъявлялось и будет предъявляться к статьям – открытость для целевой аудитории. Нельзя писать так, словно этой аудитории не существует; необходимо хотя бы немного задуматься о том, кто будет читать статью и насколько она будет интересна аудитории хотя бы из двух-трёх сотен человек. Научная замкнутость никому пользы не приносит. По этой причине журнал сделан двуязычным: туда принимаются статьи на английском языке, знакомящие зарубежного читателя с современным состоянием российских гуманитарных наук. Кроме того, в журнале будут размещаться англоязычные рецензии на иностранные издания. Ведь рецензии, по большому счёту, интересуют в первую очередь самих авторов книг, и было бы неуважительно по отношению к авторам лишать их возможности познакомиться с отзывами. Итак, перед вами первый выпуск журнала Valla. Несмотря на сознательный отказ от политики тематических номеров, в нём, без всякой преднамеренности со стороны редактора, сложилось определённое тематическое единство. Сквозная тема этого номера неожиданно оказалась связанной с фигурой человека, давшего своё имя журналу: это тема спорных вопросов источниковедения, мистификаций и фальсификаций. Она объединяет такие, казалось бы, несхожие сюжеты, как попытка немецких фольклористов вычитать сведения о берсерках из Константина Багрянородного, история первых публикаций сонетов Шекспира, деятельность Сулакадзева в качестве собирателя древнерусских рукописей, становление «антинорманистской» теории в отечественной историографии и фантасмагорическая родословная Готфрида Бульонского, в которую вписывается сказочный мотив рыцаря с лебедем. При всём различии эпох и культур, которые рассматриваются в этих статьях, их связывает общая проблематика – механизмов мифологизации. Авторы номера заняты исследованием вопроса, как рождается историографический миф, как он легитимируется и приобретает убедительность (и, разумеется, как он соотносится с реальностью документов и других доступных сведений). Приносим благодарность акционерам журнала, без которых этот номер не вышел бы в свет. Нам помогли:

3

От редактора

1. Лебедев А.В. 2. Марков А.В. 3. Морозова И.В. 4. Некора Н.Е. 5. Поляков А.В. 6. Балановский Л.И. 7. Благодетелева Е.Д. 8. Елифёров А.Г. 9. Заонегина М.В. 10. Корнилов А.Э. 11. Кроль И. А. 12. Кроль И. М. 13. Литвин Т.В. 14. Макаров В.A. 15. Малков В.А. 16. Мамонов Н.А. 17. Митряков А.Е. 18. Никулин О.В. и ещё около пятидесяти человек, которые внесли деньги на проект журнала через портал «Планета.ру». Всем огромное спасибо! М. В. Елифёрова, главный редактор








4

[VALLA] статьи

Valla. №1(5), 2015.

Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории Выстраивание сложных генеалогических связей внутри литературной традиции характерно для средневековых сочинителей. Зачастую это происходило в процессе объединения отдельных сюжетов в циклы. Как пишет А.Д. Михайлов, средневековые поэты обладали способностью объединить и связать между собой произведения, возникшие совершенно независимо друг от друга и долгое время существовавшие автономно, «только это ощущение единства поэты старались подкрепить генеалогическими связями, придумывая подчас совершенно фантастическое родство» [Михайлов 1995: 64]. Кроме того, известны случаи, когда в роли потомков эпических и романных героев выступали не только другие герои, но и исторические лица, представители знатных родов. Одним из примеров подобного явления может служить эпический цикл о Первом крестовом походе, главным героем которого является Готфрид Бульонский, его предводитель и позднее правитель Иерусалима. Первый крестовый поход длился с 1096 по 1099 гг., и первые поэмы начинают складываться вскоре после его окончания. Автором самого раннего произведения цикла – «Песни об Антиохии» (Chanson d’Antioche) – был Ришар Пилигрим, очевидец описываемых им событий, хотя она дошла до нас лишь в позднейшей редакции Грендора де Дуэ (Graindor de Douai) конца XII в.

Готфрида Бульонского избирают Защитником Гроба Господня. Миниатюра XIII в. Cписок «Истории деяний в заморских землях» Гийома Тирского. Муниципальная библиотека г. Лион. Ms 1280 f. 83. Источник: https://commons.wikimedia.org/

Уже позднее, предположительно в XII в., начинает складываться предыстория, то есть выстраивается генеалогия Готфрида Бульонского. И в качестве его деда выступает вымышленный персонаж – Рыцарь с лебедем, в некоторых версиях получивший имя Элиас. Поэмы о Рыцаре с лебедем заняли место перед «Песнью об Антиохии», им принято давать условные названия «Рождение Рыцаря с лебедем» (La naissance du Chevalier au Cygne), «Рыцарь с лебедем» (Le Chevalier au Cygne) и «Конец Элиаса» (La Fin d'Elias). Языковые 5

Попова О.В. Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории особенности текстов самых ранних версий поэм позволяют определить, что все они могли быть сложены на территории Льежа и Фландрии [Poisson 1913: 184]. В основе поэмы «Рождение Рыцаря с лебедем» лежит сказочный сюжет о детях, превращенных в лебедей. Если выделить во всех версиях общие мотивы, ее сюжет таков: король женится на женщине из другого мира, она рождает детей с серебряными цепочками на шее, свекровь крадет детей, затем отнимает у них цепочки, дети превращаются в лебедей (кроме одного), один из детей возвращает цепочки и открывает правду, свекровь наказана. Один из братьев остается в лебедином облике и сопровождает другого брата, который и отправляется на поиски приключений под именем Рыцаря с лебедем. О его главном подвиге рассказывается во второй поэме: Рыцарь с лебедем приходит на помощь герцогине Бульонской, побеждает ее противника, женится на ее дочери и запрещает ей задавать вопрос о своем происхождении, она задает запретный вопрос, после чего рыцарь уплывает. Однако в следующей поэме цикла – «Конец Элиаса» – Рыцарь с лебедем вновь соединяется со своей женой, у них рождается дочь Ида. Она выходит замуж и рождает троих сыновей: Готфрида, Евстафия и Балдуина. Таково происхождение Готфрида Бульонского в эпическом цикле. Но на этом поиск его «предков» не заканчивается. Во второй половине XIII века складывается большой эпический цикл, так называемая «Жеста Доона де Майанса», или «жеста мятежных баронов», и один из сыновей главного героя жесты, Перон, появляется в более поздних версиях поэмы о рождении Рыцаря с лебедем в качестве его деда. Параллельно с произведениями, сложившимися в русле эпической традиции, многочисленные упоминания о Рыцаре с лебедем как предке Готфрида Бульонского появляются в латинских и французских хрониках. Приведем некоторые из них. Самое раннее упоминание можно найти в «Истории деяний в заморских землях» Гильома Тирского, в четвертом разделе девятой книги его хроники, созданной предположительно в 1183 г., где он рассказывает о матери Готфрида Бульонского. Несмотря на то, что Гильом намеренно опускает «сказку о Лебеде» (Cygni fabula), «поскольку она полностью лишена правды», это краткое упоминание свидетельствует о широкой известности сюжета о Рыцаре с лебедем во второй половине XII в., а также о том, что в это время он уже прочно ассоциировался с происхождением Готфрида Бульонского. Более подробно о Рыцаре с лебедем рассказывает Гелинанд из Фруамона, хроника которого датируется примерно 1220 г. Хронику Гелинанда цитирует другой хронист Винсент из Бовэ в третьей книге «Зерцала истории», датируемого серединой XIII в. В тексте говорится, что однажды в Кельнское герцогство, где находится замок Ювамен, приплыл неизвестный рыцарь в ладье, влекомой лебедем при помощи серебряной цепочки. Этот рыцарь женился и имел детей, но однажды за ним приплыл лебедь и увез его, никто его больше не видел, но потомки рыцаря живут и поныне. Гелинанд и Винсент писали свои хроники в первой половине XIII в. в Пикардии, и скорее всего им были знакомы поэмы о Рыцаре с лебедем. Но ни один из них не уточняет, на ком рыцарь женился и родоначальником какой династии стал. Наконец, о Рыцаре с лебедем рассказывает Филипп Муске во французской «Рифмованной хронике» середины XIII в. Хроника повествует о рыцаре, прибывшем в Неймеген в ладье, влекомой лебедем, чтобы защитить герцогиню и ее земли от графа Ренье Саксонского. Он победил графа, женился на дочери герцогини и принял титул герцога Бульонского. От него происходит Готфрид, ставший потом королем Иерусалима. Однажды рыцарь уплыл точно так же, как и появился: его увез лебедь. Итак, можно заметить, что пикардские хронисты рассказывают эту историю довольно отстраненно и не ассоциируют ее с генеалогией конкретного рода, хотя упоминают о наличии потомков Рыцаря с лебедем. Филипп Муске, житель города Турне, которым до XII владели герцоги Фландрские – а именно на территории Фландрии были сложены поэмы о 6

Valla. №1(5), 2015. Рыцаре с лебедем – явно был лучше знаком с этим сюжетом, и вслед за сочинителями поэм возводит к Рыцарю с лебедем род Готфрида Бульонского. Можно считать, что этот сюжет был известен на севере Франции: из Льежа и Фландрии он распространился на запад, в Пикардию, и на север, в область Нидерландов. Чтобы ответить на вопрос, почему для фландрских и льежских поэтов была так важна генеалогия Готфрида Бульонского, нужно определить, какое значение имела эта личность для жителей тех областей. В искусстве позднего Средневековья все большее значение приобретает тема «Девяти доблестных мужей» («Neuf Preux»), которые должны были служить образцом доблести. «Девятка» включала в себя три триады: первая состоит из героев античности (Гектор, Александр Македонский, Юлий Цезарь), вторая – из героев Ветхого Завета (Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей), третья – из героев христианской эпохи. И в последнюю триаду, вместе с королем Артуром и Карлом Великим, входит Готфрид Бульонский. Исток этой традиции установить не удается, но наиболее ранним из известных нам источников, в котором формируется канон «Девяти доблестных мужей», является поэма «Обеты павлина» Жака де Лонгийона, созданная в 1312–1313 г. по заказу льежского епископа Тибо де Бара. Жак де Лонгийон и Тибо де Бар происходили из того региона, в котором поэмы о Готфриде Бульонском были наиболее распространены и который граничил с Нижней Лотарингией, где правил Готфрид. Как отмечает исследовательница А. Саламон, вокруг всех героев «девятки» на протяжении долгого времени складывалась традиция, так или иначе формировавшая описание сложной генеалогии [Salamon 2008]. В XIII в. Рыцарь с лебедем становится известен уже по другую сторону Рейна, в Германии. В 1257 или 1258 г. Конрад Вюрцбургский перерабатывает сюжет французской поэмы «Рыцарь с лебедем» и создает своего «Рыцаря лебедя» (Der Schwanritter). Конрад заимствует этот сюжет вне контекста эпического цикла о Первом крестовом походе и не упоминает о Готфриде Бульонском как о потомке главного героя поэмы. Но имя Готфрид носит отец герцогини Брабантской, которую берет в жены Рыцарь с лебедем. В поэме Конрада это герцог Брабанта, который, перед тем как отправиться в Крестовый поход, назначает своими наследниками жену и дочь, и погибает в походе. Его земли разоряет его брат, герцог Саксонский, который претендует на трон Брабанта, с ним и сражается Рыцарь с лебедем. Ассоциация с Готфридом Бульонским очевидна: герцог Готфрид погибает в походе против неверных, а в определенный момент в тексте говорится, что он завоевал корону Иерусалима. Таким образом, Готфрид становится не потомком Рыцаря с лебедем, а наоборот, его предшественником, и происходящие от Рыцаря с лебедем династии получают еще одного славного предка. Это вполне объяснимо, поскольку Готфрид Бульонский был связан родством с династией Брабантских герцогов. В Генеалогии герцогов Брабанта, написанной в 1271 г., говорится, что Готфрид, Балдуин и Евстафий родились и воспитывались в Брабанте, но назывались по Бульону, потому что получили Бульонское княжество после смерти своего дяди Готфрида Горбатого. Что касается потомков Рыцаря с лебедем, Конрад указывает на происхождение от него трех родов, атрибутом которых является лебедь: vil werde fûrsten ûz erkorn von ir geslehte quâmen: in wuohsen ir sâmen vil mâge und vil herliehe nëven. von Gelre beidiu und von Clëven die grâven sint von in bekomen und wurden Rienecker genomen ûz ir geslehte vërre erkant. ir kûnne wart in manec lant

7

Попова О.В. Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории geteilet harte wîte, daz noch aldâ ze strite dën swanen füeret unde treit.

«Многие знатные князья вышли из их родов: из их семени взросли многочисленные родственники и благородные потомки. Графы Гельдерна и Клеве произошли от них, и правителя Ринека из их знаменитых родов. Молва распространилась далеко, на многие земли, что в сражениях они носят лебедя». Итак, по утверждению Конрада, от Рыцаря с лебедем и герцогини Брабантской происходят династии Гельдерна, Клеве и Ринека. Действительно, некоторое время геральдическим знаком этих династий был лебедь, изображавшийся на гербах, боевом облачении, гробницах и т. д. Известно, что Конрад Вюрцбургский больше десяти лет провел в Клеве. С какого именно времени на гербе Клевской династии появляется лебедь, установить сложно, но первые свидетельства восходят к Маргарите, супруге Дитриха VII Клевского, которая должна была знать поэму Конрада. Возможно, именно она связала свой род с Рыцарем с лебедем через Иду, супругу Арнольда I Клевского и дочь Готфрида I Бородатого, который правил Брабантом и Нижней Лотарингией. Гельдерн связан с Брабантом и Клеве через Оттона II Гельдернского, сына Маргариты Брабантской, который породнился с Клевской династией. Графства Гельдерн и Клеве располагались на Нижнем Рейне, а вот Ринек – во Франконии (ныне северо-запад Баварии), и у его правителей не было родственных связей с брабантской династией. Но лебедь появляется на шлеме графа Ринека Людвига III в 1258 г, то есть именно тогда, когда Конрад закончил свою поэму. Почему же Конрад называет Ринек? Некоторые исследователи считают, что таким образом средневековый поэт пытался найти потенциальных покровителей [Peters 1999: 203]. Есть и противники этой гипотезы: по их мнению, Конрад, адресовавший свои сочинения широкой аудитории, упоминал известные имена и названия, чтобы стать понятным, а также придать своей истории больше правдоподобия [Tervooren 2006: 120]. Это согласуется с общей установкой Конрада на достоверность: он призывает не считать эту историю ложью, потому что Бог иногда творит чудеса, кажущиеся невероятными. Получается, что во всех случаях появление изображения лебедя в качестве геральдической символики произошло сразу после создания поэмы Конрада, вернее, как прямое следствие ее создания. Литературная традиция оказывается первичной по отношению к традиции геральдической. Этот пример показывает, насколько в Средние века было сильно стремление иметь в качестве предка литературного героя. Но поэт, открывший сюжет о Рыцаре с лебедем для немецкоязычной аудитории и связавший его с происхождением правителей Брабанта, жил еще до Конрада. В романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» рыцарь, прибывший в Антверпен с помощью лебедя и взявший в жены герцогиню Брабантскую, становится продолжателем рода хранителей Грааля и получает имя Лоэрангрин. Вольфрам положил начало другой традиции, в которой Рыцарь с лебедем уже не ассоциируется с Готфридом Бульонским, но его происхождение оказывается связано с Граалем и Артуровским миром. К ней принадлежит баварская поэма о Лоэнгрине, появившаяся между 1283 и 1290 гг. в составе цикла о Состязании певцов в Вартбурге, а также поэма «Лоренгель», сохранившаяся лишь частично в манускриптах XV в. Вряд ли у Вольфрама была определенная цель связать род Брабантских герцогов с Граалем. Жанр рыцарского романа не предполагает установки на достоверность, а ссылка на жителей Брабанта, якобы помнящих Лоэрангрина, представляет собой скорее характерный для средневековой литературы прием. Хотя исследователям удается найти параллели между сюжетом «Парцифаля» и историческими событиями: под Лоэрангрином мог 8

Valla. №1(5), 2015. подразумеваться император Оттон IV, в 1214 г. взявший в жены Марию Брабантскую [Whitman 2015: 85]. И все же Вольфрам, родившийся во Франконии и служивший при многих германских дворах, не был связан с Брабантскими правителями, это герцогство (как и Индия, где правил брат Парцифаля, ставший отцом «монаха Иоанна») упоминается скорее как далекое и мало знакомое потенциальной аудитории. Кроме того, в тексте «Парцифаля» говорится, что «есть еще много людей» (vil liute in Brâbant noch sint), которые помнят Лоэрангрина и его жену, то есть события разворачиваются пусть не в очень отдаленном, но все же в условном прошлом. Свадьба же, по всей видимости, состоялась незадолго до написания последней главы «Парцифаля», и вряд ли Вольфрам стал бы говорить в прошедшем времени о Марии Брабантской, умершей лишь в 1260 г., через четыре десятилетия. С другой стороны, если Вольфрам застал смерть Оттона в 1218 г., это обстоятельство могло трансформироваться в его романе в мотив расставания и отплытия по воде (конечно, он был заимствован из французской поэмы, но одновременно мог восприниматься как путешествие в иной мир). Скорее всего, женитьба Оттона на герцогине (а возможно, и его смерть) подсказала Вольфраму сюжетный поворот, а может быть, даже обусловила выбор именно этого сюжета (если Вольфрам, как потом и Конрад, ассоциировал Брабант с Бульоном). И это может служить еще одним объяснением упоминания Брабанта как в романе Вольфрама, так и в поэме Конрада. Ни один из германских знатных родов Вольфрам не называет. У его последователя, автора «Лоэнгрина», поэма которого явно испытала влияние романной традиции, появляются граф и графиня Клевские. Но графиня выступает как персонаж, посеявший сомнения в душе супруги Лоэнгрина и подтолкнувший ее к нарушению запрета. Соответственно, с Лоэнгрином род правителей Клеве никак не связан. И все же на территории современной Баварии достаточно много топонимов, которые включают корень Schwan, и изображение лебедя нередко встречается в качестве геральдического знака. Нельзя ли считать это одним из объяснений того, что в поэме Конрада Вюрцбургского, знакомого с романом Вольфрама, упоминается франконский Ринек? И в этом случае появлению геральдических знаков опять же предшествует литературная традиция. Итак, на примере сюжета о Рыцаре с лебедем мы попытались выяснить возможные причины характерного для Средневековья выстраивания литературной генеалогии исторических лиц. В этой связи хочется задать еще один вопрос: почему символом, объединившим столько династий, связанных и не связанных между собой родством, стал именно лебедь. И если немецкие авторы, в том числе Конрад Вюрцбургский, возводят правящие династии к обретшему в то время популярность литературному герою, отличительным знаком которого является сопровождающий его лебедь, то французские авторы выстраивают еще более сверхъестественную генеалогию – предком Готфрида Бульонского становится один из детей-лебедей, персонаж, обладающий способностью менять человеческий облик. Случай Рыцаря с лебедем – не единственный пример вхождения фольклорного сюжета в генеалогическую литературу. Достаточно вспомнить фею Мелюзину, к которой возводили свой род Лузиньяны. Сюжет о Мелюзине появляется в XII-XIII вв. в историях клириков Готье Мапа и Гервасия Тильбюрийского, затем получает романное воплощение в романах Жана из Арраса и Кудретта конца XIV в. Природа этого персонажа неоднозначна: с одной стороны, она приносит богатство и процветание, с другой – воспринимается средневековыми людьми как Дьяволица, прообраз Евы, для которой невозможно искупление. Но в целом, во всех посвященных Мелюзине произведениях речь идет именно о положительном волшебстве, она является прообразом феи, приносящей счастье, в противоположность Моргане [Ле Гофф 2012: 142]. Причем Мелюзина оказывается связана с Авалоном, то есть с мифом об Артуре, что доказывает ее сакральную природу и полностью исключает дьявольское начало. Представители рода Лузиньянов, так же как и Готфрид Бульонский, 9

Попова О.В. Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории участвовали в крестовых походах и правили Иерусалимом. Вполне возможно, что стремление доказать сакральность их происхождения связано именно с этим обстоятельством. Лебедь также вызывает неоднозначные ассоциации: они могут быть как христианские, так и языческие. Он популярен в греко-римской и североевропейской (северогерманской и скандинавской) традициях. Символика белого лебедя включает в себя представление о чистоте, но также о способности менять облик. Амбивалентность этого символа нашла отражение в «Рыцаре лебедя» Конрада Вюрцбургского. Природа рыцаря провоцирует споры между персонажами. В то время как большинство персонажей уверены в ее божественности, герцог Саксонский сомневается в этом, поскольку рыцаря привез «дикий» лебедь: ob ich ze sêre entsaeze an iu diz wunderliche dinc, daz iuch her in des landes rinc gefüeret hât ein wilder swan, sô waere ich ein verzagter man des lîbes und des muotes.

«Меня привело в такой ужас это чудо, что на судебное заседание вас привез дикий лебедь, что мне стало страшно, и я потерял всякое мужество». И все же Конрад заканчивает поэму рассуждениями о том, что через прибытие Рыцаря лебедя Господь явил чудо, что происходило неоднократно и во время похода Готфрида, и что людям следует поверить в эти чудеса, хоть они и кажутся неправдоподобными. Конраду Вюрцбургскому, обработавшему также сюжет о Трое, были знакомы не только христианские и северогерманские коннотации лебединой символики – в его «Троянской битве» изображение лебедя носит на гербе Ахилл. Лебедь, по всей видимости, является для Конрада символом доблести, но его неоднозначность весьма показательна. Ни Конрад, ни Вольфрам не дают четкого объяснения, почему рыцаря привез именно лебедь и имеет ли он еще какую-либо функцию. Такое объяснение есть только в «Лоренгеле», где лебедь сам называет себя ангелом. Вернемся к первоисточникам сюжета, французским поэмам. В цикле о Первом крестовом походе поэме «Рыцарь с лебедем», которая была непосредственным источником немецких версий, предшествует французская поэма «Рождение Рыцаря с лебедем». В её основе лежит тот же сказочный сюжет о детях, превращенных в лебедей. Опираясь на указатель Аарне-Томпсона [Aarne, Thompson 1928; Aarne, Thompson 1961], можно выделить общие для всех версий мотивы: Король женится на женщине из иного мира, свекровь не любит невестку, невестка рождает шестерых сыновей и дочь с золотыми/серебряными цепочками на шее Свекровь крадет детей невестки По приказу свекрови у детей отнимают цепочки и они превращаются в лебедей Один из детей, не превратившийся в лебедя, отправляется ко двору короля Король узнает правду, лебедям возвращают цепочки Фольклорная природа этого сюжета не вызывает сомнений: он соответствует схеме «потеря-поиски-обретение», характерной для волшебной сказки. Тот же «сюжет о детяхлебедях» имеет также литературная сказка, включенная Иоанном Альтасильванским в сборник сказок и историй «Долопатос». «Долопатос» представляет собой латинскую переработку «Истории о семи мудрецах», созданную Иоанном и впоследствии переведенную на старофранцузский язык Гербертом Парижским. В некоторых современных дополненных 10

Valla. №1(5), 2015. указателях фольклорных сюжетов, придерживающихся классификации Аарне-Томпсона, эта сказка приводится как самый ранний зафиксированный источник сюжета сказок типа «сестра разыскивает своих братьев» (индекс 451) [Uther, 2004]. При этом не следует забывать, что латинская версия «Долопатоса» была создана во Франции на рубеже XII и XIII вв., когда поэмы о рождении Рыцаря с лебедем были уже хорошо известны. На знакомство Иоанна с ними указывает фраза в конце сказки: «Один из братьев, оставшийся лебедем, будет сопровождать благородного рыцаря». Во французском переводе Герберта даже уточняется, что потомком этого рыцаря будет Готфрид Бульонский. Но сказка, которая непосредственно легла в основу эпического сюжета, не дошла до нас в своем первоначальном виде, мы можем лишь догадываться о том, насколько точно эпос заимствовал ее основные мотивы. На наш взгляд, по крайней мере один из мотивов не вполне характерен для фольклора – это мотив превращения детей в лебедей при снятии цепочек. Превращение в животное или предмет, происходящее при снятии волшебного предмета, в фольклоре встретить сложно, чаще всего такой предмет использует вредитель с целью колдовства. В сюжете французских поэм функцию вредителя выполняет свекровь, но она не является колдуньей, и превращение детей в лебедей происходит не под действием чар, а напротив, как доказательство их чудесной природы, а также чудесной природы их матери [Lecouteux 1982: 112]. Можно заметить еще одну странность: не совсем понятно, откуда свекровь знает о функции цепочек и предстоящей трансформации. Можно предположить, что в первоначальном сказочном сюжете превращение происходило именно вследствие колдовства свекрови, а мотив превращения детей в лебедей при снятии цепочек, а также связанный с ним мотив чудесного рождения детей с цепочками на шее отсутствовали. В поэмах же Рыцарь с лебедем должен был стать прародителем не просто знатного рода, а рода, непосредственно связанного с Первым крестовым походом и завоеванием христианских святынь. Поэма о рождении Рыцаря с лебедем должна была продемонстрировать не просто его волшебную, но божественную природу. Поэтому превращение детей в лебедей стало следствием не волшебства свекрови, а божественной природы их матери, которая распространяется на детей и трактуется как христианское чудо. Если это предположение верно, то сочинители первых поэм о Рыцаре с лебедем, как потом и авторы романов о Мелюзине, стремились к сакрализации его природы, а значит, к сакрализации происхождения его «потомков». Только в случае с Мелюзиной был выбран другой путь – контаминация с мифом об Артуре. Интересно, что нечто подобное происходит в немецких поэмах о Лоэнгрине и Лоренгеле, где сакральность природы главного героя подразумевает служение Граалю, но братство Грааля и мир Артура, в отличие от романа Вольфрама, предстают как один. Подобные трансформации можно объяснить в том числе неоднозначностью символики лебедя. Появление животного в сказке не вызывает удивления, но в эпосе требует дополнительной мотивировки и добавления определенных смысловых коннотаций. Сходство лебедя с ангелом могло вызвать ассоциацию с божественной природой персонажей, способных принимать его облик, но сама способность менять обличие должна была восприниматься скорее как качество, враждебное христианству. Как отмечает Ле Гофф, метаморфоза, трансформация, превращающая человека в животное, всегда считалась чем-то греховным [Ле Гофф 2001: 49]. Но для того, чтобы перевести волшебное в область сакрального, средневековые поэты прибегли к трансформации сказочного мотива. Характерно, что немецкие авторы не заимствовали сюжет о рождении Рыцаря с лебедем. Возможно, они не знали его, но скорее всего, сделали это сознательно. В германских землях еще были сильны ассоциации с мифологическими женскими персонажами, принимающими лебединый облик, и подобный персонаж вряд ли мог быть уместен рядом с сыном короля Грааля или божественным посланником, прибывшим на помощь к наследникам участника крестового похода. Сомнения персонажей в божественной природе главного героя, создающие мотивировку нарушения запрета, у немецких авторов 11

Попова О.В. Сюжет о «Рыцаре с лебедем» как пример вымышленной генеалогии: от истории к литературе, от литературы к истории становятся еще более объяснимы, но сакральность его происхождения обусловлена ассоциацией с германским мифом о Скильде Скевинге. В немецких поэмах лебедь из тотемистического предка становится лишь атрибутом, отличительным знаком главного героя, одновременно получая функцию его проводника из иного мира и обратно. Мы рассмотрели один из примеров того, как историческая роль одного из правителей способствовала формированию вокруг его личности литературной традиции с целью его прославления. Внутри этой традиции, включающей в себя выстраивание героической генеалогии, сюжет начал функционировать и трансформироваться в соответствии с особенностями средневековой литературы и средневекового мышления. В результате широкого распространения литературной традиции все большее значение начала приобретать не историческая личность, а литературный персонаж, что, в свою очередь, способствовало выстраиванию новых вымышленных генеалогий знатных родов и возникновению новой родовой атрибутики. Попова О.В., г. Москва

Литература Ле Гофф 2001 – Ле Гофф, Жак. Средневековый мир воображаемого. М.: Прогресс, 2001. Ле Гофф 2012 – Ле Гофф, Жак. Герои и чудеса Средних веков. М.: Текст, 2012. Михайлов 1995 – Михайлов А.Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. – М.: Наследие, 1995. Aarne, Thompson 1928 – Aarne, Atti. The types of the folk-tale: A classification and bibliography. Atti Aarne’s Verzeichnis der Märchentypen (FF communications №3), Translated and enlarged by Stith Thompson, Vol. 25 No 74, Helsinki, 1928. Aarne, Thompson 1961 – Aarne, Atti. The types of the folk-tale. Atti Aarne’s Verzeichnis der Märchentypen (FF communications №3), Translated and enlarged by Stith Thompson, Vol. 75 No 184, Helsinki, 1961. Lecouteux 1982 – Lecouteux, Claude. Melusine et le Chevalier au Cygne. Paris: Payot, 1982. Petera 1999 – Peters, Ursula. Dynastengescichte und verwandschaftsbilder: die Adelsfamilie in der volkssprachigen Literatur des Mittelalters. – Tübingen: Niemeyer, 1999. Poisson 1913 – Poisson, Georges. « L’origine celtique de la legende de Lohengrin ». Revue celtique. Vol. XXXIV. Paris, 1913. Pp. 182-202. Salamon 2008 – Salamon, Anne. « Les Neuf Preux: entre édification et glorification», Questes, 2008. No. 13. Pp. 38-52. Tervooren 2006 – Tervooren, Helmut. Van der Masen tot op den Rijn. Ein Handbuch zur Gescichte der mittelalterlichen volkssprachigen Literatur im Raum von Rhein und Maas. Berlin: Erich Schmidt Verlag, 2006. Uther 2004 – Uther, Hans-Jörg. The Types of International Folktales. A Classification and Bibliography, Based on the System of Atti Aarne and Stith Thompson. Helsinki, 2004. Whitman 2015 – Romance and History: Imagining Time from the Medieval to the Early Modern Period. Ed. by John Whitman. Cambridge University Press, 2015.




12

Valla. №1(5), 2015. Аннотация Статья посвящена казусу средневековой мифологизации реального исторического лица – в биографическую легенду о Готфриде Бульонском проник сказочный мотив чудесного предка, Рыцаря с лебедем (этот сюжет был распространён в средневековой литературе, в различных версиях его рыцарь либо появляется в сопровождении лебедя, либо сам имеет лебединую природу). Автор рассматривает происхождение сюжета о рыцаре с лебедем, его фольклорные и мифологические корни, его историю, географическое распространение и эволюцию, а также различия в изложении этого сюжета у разных народов средневековой Европы. Как отмечается в заключении, на немецкой почве история рождения рыцаря (сказочный сюжет о детях, превращённых в лебедей) выпадает, однако связь рыцаря с лебедями сохраняется. В статье высказано предположение, что лебединый мотив оказался тематически связан с крестовыми походами. Ключевые слова волшебная сказка, Вольфрам фон Эшенбах, Высокое Средневековье, генеалогическая легенда, Готфрид Бульонский, животные, зооморфные персонажи, Конрад Вюрцбургский, крестовые походы, лебедь, рыцарский роман, рыцарь с лебедем, фольклор Сведения об авторе Попова Ольга Вадимовна, г. Москва, Российский государственный гуманитарный университет, кафедра сравнительной истории литератур e-mail: [email protected]








13

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов

История создания и публикации шекспировских сонетов1 «Первое, что узнаешь о “Сонетах” (можно сказать, первая ирония судьбы) – это то, что вопреки огромному количеству критических работ, среди ученых существует мало согласия относительно этих стихотворений, особенно в том, что касается обстоятельств их создания и первой публикации в сборнике. 〈…〉 Все последнее столетие в большей части изданий фактически предлагается детальное обсуждение “проблем”» [Schiffer 2000: 5].2 Слова Джеймса Шиффера, редактора одного из последних заметных собраний критических эссе, посвященных шекспировским «Сонетам», отражают традиционный скептицизм, ставший «хорошим тоном» после издания в 1944 г. энциклопедического «Вариорума» Х.Э. Роллинса. Этот скепсис оказался весьма плодотворным: во второй половине ХХ века число подлинно научных работ о «Сонетах» благодаря ему значительно возросло. Однако слова Шиффера, выражающие мнение едва ли не всех ученых, работающих с «Сонетами», касаются не столько документальной истории, сколько истории шекспироведения. Документов от елизаветинской эпохи вообще сохранилось мало. Образовавшиеся лакуны, разумеется, были заполнены (и заполняются до сих пор) огромным количеством гипотез – от самых диких до вполне правдоподобных. Поэтому пресловутое «обсуждение проблем» сводится, фактически, к перечислению разнообразных предположений, которые далеко не всегда согласуются друг с другом. Подобная практика, разумеется, часто порождает путаницу. Поэтому, вероятно, было бы полезно пойти по более простому пути: опустить все гипотезы, оставив только документальные данные и выводы, сделанные на основе фактологического анализа. В данной главе мы попробуем ограничиться только этими рамками, по возможности не вдаваясь в пересказ разнообразных противоречивых гипотез и толкований. Сонет как твердая форма Сонет – это твердая форма. Считается, что он зародился в Сицилии, в среде поэтов императора Священной Римской империи Фридриха II Гогенштауфена (1194-1250). Не исключено, однако, что впервые он был изобретен еще провансальскими трубадурами, часть которых бежала на Сицилию после крестового похода, объявленного папой Иннокентием III против альбигойцев. В этом случае Джакомо (Якопо) да Лентини («которого документы 1233 и 1240 годов называют придворным нотариусом и королевским посланником» [ИИЛ 2000: 155] в правление Фридриха II только придал этой форме популярность. «Канцоньере, оставленный Лентини, превосходит объемом стихотворные собрания других поэтов (в него входит один дескорт, более десяти канцон и двадцати сонетов) и в рукописях обычно предшествует их произведениям; на этом основании делают вывод о том, что Джакомо да Лентини был своего рода главой поэтической школы» [ibid.]. Сонетная форма, использованная Лентини и поэтами сицилийской школы, состоит из октавы (первые 8 строк), соединенной перекрестной рифмой ab ab ab ab, и секстета (последние 6 строк), обычно состоящего из двух терцетов. Вероятно, первоначально Джакомо да Лентини пользовался более простой разновидностью формы, в которой рифмовка секстета напоминала рифмовку октавы: cd cd cd. Однако большая часть его сонетов написана с применением другой рифмосхемы, которая позволила четко выделить секстет и два входящие в него терцета: cde cde. Последняя схема с некоторыми изменениями была впоследствии подхвачена итальянскими поэтами. 1

Статья впервые опубликована в: Шекспировские штудии VII: Сборник научных трудов. Материалы круглого стола 7 декабря 2007 г. – М.: МосГУ, 2007. С. 9-44. 2 Все переводы, кроме особо оговоренных, выполнены автором.

14

Valla. №1(5), 2015. Эпоха треченто стала активно осваивать и развивать сонет. Он становится важной художественной составляющей в дантевской «Новой жизни» (1291-1292).1 Позднее Петрарка (1304-1374) создает первый в истории литературы сонетный цикл – «Книгу песен» («сонет» в переводе с провансальского и означает «песенка»). Итальянский сонет пишется одиннадцатисложным размером и делится на октаву и секстет [Lever 1966: 6-7; Гаспаров 1993: 210]. В отличие от сицилийской формы, итальянская требует, чтобы в октаве использовалась охватная рифма ab ba ab ba. В секстете позволяется большее разнообразие: возможны рифмовки cd cd cd, cde cde, cde edc и т.д. [Гаспаров: op. cit.] Благодаря популярности итальянской поэзии сонет проникает в английскую литературу. Джеффри Чосер первым вставляет переложение одного из петрарковских сонетов в свою поэму «Троил и Хризеида» (ок. 1385). Это переложение занимает три так называемых «королевских строфы», которыми написана поэма, поэтому полностью растворяется в чосеровском тексте. Спустя полтора столетия, в 1527 г., Томас Уайет (1503-1542), посланный с дипломатической миссией в Италию, знакомится с петрарковским циклом и тогда же или несколько позже создает несколько своих английских переложений. Уайет старается сохранить сонетную форму, однако, делает некоторые собственные нововведения. Он оставляет без изменений итальянскую октаву, рифмуя ее охватным способом ab ba ab ba, но вносит важное преобразование в секстет, вводя заключительный дистих: cd cd ee. Возможно, Уайет сделал это не намеренно: конечные строки сонета часто имеют эпиграмматическое звучание, и английский поэт только подчеркнул эту особенность на формальном уровне. Так или иначе, его новшество оказалось ключевым для развития английской сонетной формы. Друг Уайета, Генри Хауард, граф Сарри2 (1517-1547), подхватил нововведение. Именно он окончательно реформирует сонетную форму, разделив ее не на октаву и секстет, а на три катрена и заключительное двустишие: abab cdcd efef gg. Этой формой впоследствии воспользуется Шекспир, благодаря чему она теперь носит имя шекспировской. Однако произведения Уайета и Сарри, опубликованные в так называемом «Тоттеловском сборнике» в 1557 г., не принесли популярности сонетной форме. В 1582 г. второстепенный поэт Томас Уотсон в своей «Гекатомпатии» сделал попытку еще раз преобразовать сонетную форму, расширив ее до трех полных шестистиший, но и этот эксперимент ничего не изменил. Мода на сонет возникла только после пиратской публикации в 1591 г. «Астрофила и Стеллы» Филипа Сидни. Самые ранние сидниевские сонеты написаны в манере Сарри, но позднее Сидни предпочел пользоваться формой Уайета [Володарская 1982]. Лавинообразно возникшая мода на сонет быстро исчерпала себя: после огромного количества отдельных стихотворений и целых циклов, как оставшихся в рукописи, так и попавших в печать, в 1600-тых гг. наступило пресыщение. «Дрейтон (и, может быть, Шекспир, если какой-нибудь из его известных сонетов относится к семнадцатому веку) был единственным значительным поэтом, который продолжал дописывать свой цикл» [Seymour-Smith 1963: 3]. Публикация шекспировского Quarto (Q)3 в 1609 г. пришлась на время, когда сонетная форма стала мало популярной. Шекспир пользуется исключительно формой Сарри: его сонет строфически делится на три катрена и заключительное двустишие. Размером служит пятистопный ямб с мужскими окончаниями, хотя из этого правила встречается ряд исключений. На этом формальная строгость шекспировской формы кончается. Требования, характерные для французского сонета –

1

Стихотворения, вошедшие в «Новую жизнь», были написаны в период между 1283 и 1291 гг. В современном русском языке нет устойчивой формы передачи имени Henry Howard, Earl of Surrey. В старых учебных пособиях можно встретить написание «Генри Говард, граф Суррей»; в современных – наблюдается вариативность: Генри Хауард, граф Серрей / Сарри. 3 Quarto, или Q для краткости, – так обозначается первое издание «Сонетов» Шекспира, выпущенное в свет Томасом Торпом в 1609 г. Это обозначение связано с форматом книги, которая была напечатана in-quarto, то есть в четвертую долю типографского листа. 2

15

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов такие, как точная рифма или недопущение повтора одного и того же слова – Шекспир не соблюдает. Проблема датировки шекспировских сонетов Шекспировские сонеты были созданы ориентировочно между 1592 и 1608 гг. и опубликованы в мае-июне 1609 г. [Rollins 1944: II, 53-54] Большинство стихотворений, очевидно, было написано в те годы, когда в Англии царствовала мода на сонет. Она пришлась на 15921596 [Burrow 2002: 91; 168-169], хотя отдельные «всплески» наблюдались и позднее. О точной дате создания шекспировского цикла, разумеется, нельзя сказать ничего определенного, хотя учеными периодически предпринимаются попытки датировать отдельные сонеты с помощью самых разнообразных методов.1 Не исключено, однако, что некоторые стихотворения – особенно те, которые метрически являются «неправильными» – написаны ранее 1591 г. Эндрю Гурр считает, в частности, что Q 145, написанный четырехстопным вместо пятистопного ямба, был создан Шекспиром летом 1582 г. и обращен к будущей жене поэта Энн Хетеуэй [Gurr 1971: 221-226]. Единственные фактические данные, позволяющие установить приблизительную дату создания отдельных сонетов, – это упоминание о них в книге Фрэнсиса Миреса «Сокровищница ума» и публикация двух шекспировских сонетов из будущего Q в сборнике «Страстный пилигрим», изданном Уильямом Джаггардом. Фрэнсис Мирес (Francis Meres, 1565-1647), получивший образование в Кембридже учитель и священник, в 1597-98 гг. проживал в Лондоне, где водил знакомство с учеными и литераторами. В 1598 г. он принял участие в проекте по изданию серии книг, представляющих собой «печатные аналоги тех записных книжек, куда вдумчивые елизаветинцы записывали свои жизненные наблюдения и мудрые изречения античных и новейших авторов 〈…〉, чтобы при случае сослаться на авторитет во время светских и литературных бесед» [Шенбаум 1985: 248]. В его огромной книге шестнадцать страниц отведено «Рассуждению о наших английских поэтах сравнительно с греческими, латинскими и итальянскими поэтами». Именно здесь Мирес упоминает 12 пьес Шекспира, а также пишет о его сонетах: Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так и сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его «Венера и Адонис», его «Лукреция», его сладостные сонеты, известные его личным друзьям. (цит. по: [Аникст 1974: 30])

«Сокровищница ума» была зарегистрирована в Гильдии книгоиздателей и торговцев 7 сентября 1598 г. и вышла в свет не раньше второй половины октября того же года [Chambers 1930, II: 193]. Таким образом, до конца 1598 г. Шекспир уже создал ряд сонетов, которые приобрели некоторую известность не только среди «его личных друзей», но также среди приятелей последних, поскольку сам Фрэнсис Мирес, насколько известно, не был близким другом великого барда. Впрочем, Мирес именует себя другом Ричарда Барнфилда [Edmondson, Wells 2004: 36], поэта, знакомого Шекспиру, поскольку в 1598 г. тот опубликовал маленький стихотворный панегирик барду [Chambers 1930, II: 195]. Барнфилд интересен тем, что он был одним из немногих современников Шекспира, писавших гомоэротическую лирику, причем сильно отличающуюся от шекспировской своей яркой чувственностью и подчеркнутым подражанием античным образцам [Smith 1994: 99-115]. Не исключено, что сведения о неопубликованных сонетах Шекспира Мирес получил именно через посредство Барнфилда. 1

Самый порочный метод – это «датировка» сонетов на основе предполагаемой идентификации персонажей цикла с различными историческими лицами. Среди исследований, основанных на анализе шекспировского лексикона, см. [Hieatt et al. 1987; Hieatt et al. 1991; Jackson 1999].

16

Valla. №1(5), 2015. В своем «Рассуждении» Мирес не приводит ни единого образца шекспировской лирики. Однако мы можем предположить, какие именно сонеты стали ему известны, благодаря публикации Уильяма Джаггарда. В 1598-99 гг. Уильям Джаггард – лондонский издатель, не брезговавший пиратством – опубликовал сборник стихов под названием «Страстный пилигрим», приписав его авторство Уильяму Шекспиру. В действительности, Шекспиру принадлежало в нем только пять стихотворений: три являются составной частью пьесы «Тщетные усилия любви», а два представляют собой сонеты, впоследствии появившиеся в Q под номерами 138 и 144. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что Q 138 и 144 были созданы до 1599, поскольку сохранившееся джаггардовское издание этого года является вторым: ему предшествовало первое, более раннее (оно могло выйти уже в сентябре 1598 г. или позднее).1 Располагая этими фактическими данными, мы можем установить верхнюю границу датировки для целого ряда сонетов. Дело в том, что Q 138 и 144 относятся к группе сонетов «любовного треугольника». Это довольно поздняя группа, очевидно, созданная после стихотворений, описывающих знакомство с главными персонажами цикла – Прекрасным другом и Смуглой дамой. Таким образом, основная масса сонетов, предшествующая «любовному треугольнику» (и сам «любовный треугольник») должна была быть написана в период между 1592 и 1598 гг. – во всяком случае, не позднее 1599 г. Не исключено, однако, что Шекспир впоследствии подвергал эти стихотворения правке. Первая публикация 1609 г. Сборник шекспировских сонетов был зарегистрирован его издателем Томасом Торпом в Гильдии книгоиздателей и торговцев 20 мая 1609 г. Запись в реестре Гильдии гласит: Томас Торп Внес под надзором мастера Уилсона и попечителя мастера Лоунза за экземпляр книги, называемой ШЕКСПИРОВЫ сонеты, 6 п[енсов]. (цит. по: [Chambers 1930, I 555-556]; в издании запись воспроизведена по: [Arber 18751894, III: 410]).

Сборник вышел в конце мая – начале июня 1609 г., поскольку уже 19 июня коллега Шекспира из соперничающей труппы, актер Эдвард Аллейн, приобрел свой экземпляр «Сонетов», о чем сделал соответствующую запись под заголовком «Домашнее имущество»: Шекспировы сонеты 5 п[енсов].

Запись сделана на обороте письма, адресованного Аллейну и датированного 19 июня (1609) [Rollins 1944, II: 54]. К. Данкан-Джоунз следом за С. Рейсом объявляет эту запись подлогом Дж.П. Колльера, однако приводимые ею основания для сомнений весьма шатки. «Перечисляя книги, – пишет исследовательница – Аллейн обычно предваряет список трат заголовком “Для дома” или “Домашние расходы”, но “Домашнее имущество” нигде не встречается, да и выписывать такой заголовок для единственной пятипенсовой покупки довольно странно» [Duncan-Jones 1997: 7]. Однако почерк, которым сделана запись, несомненно принадлежит Аллейну, а Дж.П. Колльер (как признает и сама Данкан-Джоунз) вообще не имел никакого отношения к открытию и опубликованию этого документа. Исходя из этого Х.Э. Роллинс не подвергает сомнению подлинность записи, а П. Эдмондсон и С. Уэллс считают сомнения К. Данкан-Джоунз излишними [Edmondson, Wells 2004: 4-5]. 1

Первое издание сохранилось только фрагментарно. Из-за утраченного титульного листа точный год публикации неизвестен. Известно, однако, что книгу выпустил типограф Т. Джудсон, который открыл свою печатню именно в сентябре 1598 г. Джудсон работал недолго и успеха не имел [Burrow 2002: 74]. Э.Х. Роллинс в свою очередь полагал вероятным, что первое издание «Страстного пилигрима» вышло в том же 1599 г., что и второе [Rollins 1944, I: 353].

17

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов До нашего времени от Q дошло 13 экземпляров, причем титульные листы у двух из них утрачены.1 На титульных листах оставшихся одиннадцати экземпляров стоят разные имена книготорговцев: на четырех – имя Уильяма Эспли,2 на семи – имя Джона Райта.3 Из этого, видимо, следует, что Томас Торп привлек двух книготорговцев к коммерческому участию в своем издательском проекте с шекспировскими сонетами. Возможно, вследствие успеха на рынке тираж книги был допечатан вскоре после полной или частичной распродажи «первого завода».4 В этом случае экземпляры с именем Эспли были более ранними, а экземпляры с именем Райта – более поздними [McLeod 1979: 197-210]. Возможно и другое: первоначальный тираж сборника был задуман сравнительно большим, хотя вопреки этой гипотезе, 13 дошедших до нас экземпляров представляют довольно незначительное количество. Поэтому вполне правдоподобным выглядит мнение некоторых шекспироведов, что Q было изъято из продажи почти сразу же после того, как о его публикации стало известно автору или его друзьям. Как пишет Э.Х. Роллинс, «Мэттью (Image of Sh., 1922, p. 114) предположил, что “невнимание к «Сонетам» 1609 г. можно объяснить только тем, что они были быстро изъяты из обращения” по настоянию Саутхэмптона, чтобы помешать читателям злорадствовать над видимо скандальной связью. Робертсон (Problems, 1926, p. 121) принимает это предположение. Q, пишет он, “теперь очень редкая книга; однако естественно предположить, что в 1609 г., на пике прижизненной славы Шекспира, она превосходно распродавалась бы, если бы этому не воспрепятствовали, и что второе издание последовало бы буквально через несколько лет … Это поддерживает предположение, что … [Q] было изъято из обращения благодаря вмешательству Шекспира или кого-то другого”». Далее Роллинс пишет от себя: «Рассуждения Робертсона правдоподобны. Если бы Q не было быстро изъято из обращения, как можно было бы объяснить полное молчание современников о таинственной смуглой даме, друге и поэте-сопернике? Наверняка первая из них привлекла бы к себе, по крайней мере, столько же читательского внимания и комментариев, сколько Стелла Сидни или Делия Дэниэла» [Rollins 1944, II: 326-327]. В пользу этого предположения также свидетельствует практически полное отсутствие упоминаний современников о «Сонетах» и «Жалобе влюбленной» [ibid.]. На сохранившихся титульных листах Q стоят следующие слова: [Орнамент] | ШЕК—СПИРОВЫ | СОНЕТЫ | Никогда прежде не печатавшиеся | В Лондоне | Напечатано Дж. Элдом для Т.Т. и должно | распродаваться Уильямом Эспли. | 1609

или [Орнамент] | ШЕК—СПИРОВЫ | СОНЕТЫ | Никогда прежде не печатавшиеся | В Лондоне | Напечатано Дж. Элдом для Т.Т. и должно | распродаваться Джоном Райтом, проживающим | у ворот церкви Христа | 1609

Q содержит 154 сонета и в дополнение к ним поэму «Жалоба влюбленной». Такая практика – прикладывать поэмы к собраниям лирических стихов – была обычной для конца XVI века.

1

The Trinity College, Cambridge, Library (Capell Collection), The Harvard University Library (W.A. White). К первому приложен рукописный титульный лист, выполненный почерком Кейпела (XVIII век), с именем Райта; ко второму – факсимиле титульного листа с именем Эспли. 2 British Museum (Greville); Bodleian Library (Malone), The Huntington Library (Chalmers-Bridgewater), Folger Library (Jolley-Utterson-Tite-Locker-Lampson). 3 The Bodleian Library (Caldecott, Malone); The British Museum (B.H. Bright); The John Rylands Library (Farmer-Earl Spencer); The Elizabethan Club, Yale (Bentinck-Huth); The Huntington Library (Luttrell-Steevens-Roxburghe-Daniel-Griswold-Church); The Folger Library (Sir Henry St. John Mildmay); S.W. Rosenbach’s private library (Lord Caledon). 4 Возможно, так же обстояло дело с изданным в 1599 г. «Страстным пилигримом», если дошедший до нас ранний экземпляр без титульного листа вышел в свет в том же году, что и экземпляры второго издания.

18

Valla. №1(5), 2015.

Титульный лист издания сонетов 1609 г. Источник: https://commons.wikimedia.org/

Шекспир в мае-июне 1609 г. В то время, когда Томас Торп готовил в Лондоне издание «Сонетов», их автор пребывал в своем родном городе Стратфорде. До нас дошел отчет о судебных слушаниях в Стратфорде, на которых присутствовал Шекспир. 7 июня 1609 г. Стратфордский протокольный суд разбирал иск драматурга против некоего Джона Эдденбрука, который около года тому назад занял у Шекспира 6 фунтов (приблизительно 240 долларов на современные деньги) и сбежал из города, так и не отдав долг [Lewis 1940-1941, II: 393-400]. Дело фактически вел секретарь суда, который, очевидно, его и начал (в качестве ответной услуги Шекспиру, которому был чрезвычайно обязан1). Вероятно, Шекспир приехал в родной город не позже конца мая – начала июня, если не еще раньше. Дело в том, что в течение практически всего 1609 г. в Лондоне свирепствовала чума. Эпидемия началась в июле 1608 и не стихала полтора года, до ноября 1609. Э.К. Чэмберс предполагает на этом основании, что все лондонские театры могли быть закрыты с конца июля 1608 по конец ноября 1609 [Chambers 1923, IV: 345]. Однако не исключено, что в зимние месяцы труппы все же работали в Лондоне, во всяком случае, «Слуги короля» в рождественские и следующие за ними праздники дали при дворе 12 1

Юрист Томас Грин, отдаленный родич Шекспира, потерял свой дом при пожаре 1608 г., и Шекспир пустил его с семьей в Нью-Плейс, очевидно, не взяв за это денег. Грин рассчитывал отстроится за год, но ему пришлось остаться у Шекспира и в 1610 г. (см. запись в дневнике Грина от 9 сентября 1609 г. [Chambers 1930, II: 96]).

19

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов спектаклей [Chambers 1930, II: 335]. Но уже весной коллеги Шекспира отправились в гастроли по провинции: 9 мая 1609 г. им было выплачено вознаграждение в Ипсуиче (Ipswich), 16 мая – в Хайте (Hythe), 17 мая – в Нью-Ромни (New-Romney) [ibid.: 335-336]. Вполне возможно, что сам Шекспир уехал в Стратфорд в начале этого турне, то есть в первых числах мая 1609 г. В исковом заявлении в Стратфордский протокольный суд от 7 июня 1609 г. он упоминается как «недавно находившийся при дворе нашего господина Джеймса, нынешнего короля Англии» (nuper in curia domini Jacobi, nunc regis Anglie) [Lewis 1940-1941, II: 398]. Проблемы, связанные с изданием 1609 г. С первым изданием шекспировских сонетов связано несколько проблем, которые часто соединяют в одну проблему авторизованности текста. В действительности подобное смешение недопустимо: оно порождает путаницу. Необходимо разделять вопросы, относящиеся к разным аспектам издания «Сонетов». Это, во-первых, типографский аспект: качество бумаги, шрифта и печати, а также анализ набора на предмет выявления опечаток и исправлений, внесенных или не внесенных в текст. Во-вторых, это вопрос о профессиональной подготовке и компетентности издателя, Томаса Торпа. В-третьих, это вопрос о посвящении, появившемся в первом издании, и об авторе этого посвящения. В-четвертых, это аспект редакторский: кто и насколько успешно упорядочил сонеты Шекспира в существующий известный нам ныне цикл? И только в-пятых это проблема авторизованности известного нам текста, решение которой невозможно, если поставленные выше вопросы не будут должным образом освещены. Типографский аспект Связанные с типографским аспектом вопросы легко решаемы: весь материал у нас перед глазами. Книга «Шекспировых сонетов» была отпечатана в типографии Джорджа Элда – человека, который был постоянным деловым партнером Томаса Торпа. «Элд много лет был сотрудником Торпа по бизнесу, – пишет Сидни Ли, первый ученый, написавший очерк, посвященный биографии и профессиональной карьере Т. Торпа. – В 1605 г. он напечатал для Торпа “Сеяна” Бена Джонсона, а в 1607, 1608, 1609 и 1610 гг. по меньшей мере одно из изданий было публично поименовано изделием элдовской типографии» [Lee 1915: 682]. Качество печати в «Сонетах» обычное, но отнюдь не блестящее: Элд использует уже не новый шрифт (в том же году он скверно отпечатал хороший текст шекспировской пьесы «Троил и Крессида» [Chambers 1930, I: 169-170]). В результате подобной экономии точки и запятые в Q порою заметно расплываются в кляксы. Что касается набора, то, судя по орфографии Q, его осуществляли два работника. Выделивший их МакДональд Джексон называет их «Eld A» и «Eld B» [Jackson 1975]. У них были разные взгляды на правильность написания тех или иных слов (строгих орфографических правил в ту эпоху еще не существовало). Например, наборщик А предпочитал писать ritch, а наборщик В – rich. То, что написание не было унифицировано, говорит о том, что типография Элда не относилась к лучшим. Когда в 1593 г. Шекспир передал свою первую поэму «Венера и Адонис» своему земляку, уроженцу Стратфорда Ричарду Филду, все разночтения были исправлены. «Наборщики Филда, несомненно, привели к единому стандарту орфографию и пунктуацию рукописи, с которой они работали: известно, что именно так они поступили в случае с харингтонским переводом Ариосто (в этом случае рукопись, с которой работал Филд, сохранилась)» [Burrow 2002: 7]. Что касается опечаток, то – принимая во внимание разные точки зрения наборщиков А и В на правила написания слов – их сравнительно немного. Действительно плоха в Q только пунктуация, которая, по справедливому замечанию Э.К. Чэмберса, «не объяснима никакой теорией» [Chambers 1930, I: 559]. 20

Valla. №1(5), 2015. Впрочем, опечатки в Q имеют одну интересную особенность: они не одинаковы для всех сохранившихся экземпляров. Так, например, «seife» в Q 47.10 исправлено на правильное «selfe» только в одной из дошедших до нас 13 книг; «proface» в Q 89.11 заменено на «prophane» в одиннадцати; артикль «the» появляется в Q 89.3 вместо требуемого глагола «speake» во всех случаях, кроме двух; в Q 76 два вопросительных знака в 4 и 8 строках не напечатаны в одном из сохранившихся экземпляров; а Q 116, расположенное между Q 115 и 117, имеет номер 119 во всех экземплярах, кроме одного. Наблюдается еще несколько мелких разночтений такого рода [Rollins 1944, II: 5]. Кроме этих мелочей в Quarto содержится одна крупная неисправленная ошибка, серьезно повредившая текст Q 146. В начале второй строки наборщик ошибочно повторил конец первой. Разнобой с опечатками показывает, что ошибки исправлялись прямо в процессе набора. Это подтверждает предположение, что Шекспир не просматривал гранки «Сонетов». Качество бумаги и шрифта также наводит на мысль, что типографию и печатника выбрал издатель Томас Торп, который просто обратился к своему постоянному бизнес-партнеру. Издатель Томас Торп1 Томас Торп (около 1569-1635/6) родился в Барнете, графство Миддлсекс. Его отец был содержателем гостиницы. По какой-то причине (возможно, по склонности ребенка к интеллектуальным занятиям) провинциальный трактирщик отправил своего старшего сына в Лондон обучаться книгоиздательскому делу. Летом 1584 г. четырнадцати– или пятнадцатилетний Томас стал подмастерьем у издателя Ричарда Уоткинса, у которого и продолжал обучаться в течение следующих девяти лет. В 1594 г. Гильдия книгоиздателей и торговцев, наконец, предоставила Томасу Торпу право открыть собственное дело. Однако двадцатипятилетний сын провинциального трактирщика не имел необходимого «стартового» капитала и еще не обзавелся полезными деловыми связями. На протяжении ближайших шести лет Торп, вероятно, работал служащим у какого-нибудь более состоятельного коллеги: разыскивал рукописи, которые стоило опубликовать; договаривался с типографиями; помогал хозяину в книжной торговле. Удача улыбнулась Торпу в 1600 г. Он свел знакомство с молодым, еще начинающим, но более успешным издателем Эдвардом Блантом. При содействии последнего Торп издал перевод первой книги Лукана, выполненный умершим к тому времени Кристофером Марло. Неизвестно, насколько законным было приобретение рукописи: в реестре Гильдии значится, что в сентябре 1593 г. права на нее принадлежали Джону Вольфу. Возможно, что Торп честно выкупил манускрипт, но возможно, он удачно подобрал то, что «плохо лежало». Поскольку у начинающего издателя не было ни своей типографии, ни своей книжной лавки, печатать перевод Лукана взялся Питер Шорт, а продавать – Уолтер Берр. Оба они согласились участвовать в этом издательском проекте благодаря любезному посредничеству Эдварда Бланта. Глубоко благодарный другу Торп решился посвятить ему свою работу. Это довольно необычный поступок: как правило, книги «подносились» знатным покровителям в надежде на денежное вознаграждение. Посвящая свой труд Бланту, Торп попутно ссылается на какие-то «старые права» друга и коллеги на марловский перевод. «Его цветистое и насмешливое обращение к Бланту – первое из эксцентричных, самоуверенных посланий и посвящений, которые характеризуют некоторые из публикаций Торпа», – пишет К. Данкан-Джоунз [DuncanJones 1983: 156]. В посвящении Торп сам посмеивается над необычным выбором патрона, давая Бланту шуточные советы: Когда я принесу вам книгу, примите лекарство и сохраняйте спокойствие. Пусть ваш слуга назначит мне день для повторного прихода 〈…〉 Судите обо всем с долей презрения, как пу1

Данные о нём см: [Lee 1915: 672-685; Rostenberg 1960; Duncan-Jones 1983].

21

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов тешественник. Если вы не доверяете своему суждению (каковое вы, кажется, уже составили), то не хвалите ничего 〈…〉 У наших нынешних меценатов есть одна особая добродетель, которая, уповаю, чудесно подойдет вам – не дать ничего. (цит. по: [Lee 1915: 675])

В серьезной части посвящения Торп благодарит друга, надеясь – и не напрасно – на дальнейшие добрые услуги. Давая характеристику переводу Марло, издатель обнаруживает литературный вкус и склонность к напыщенному стилю. «Первая ласточка» не сразу принесла удачу, но бизнес Торпа стал понемногу развиваться. В 1603 г. издатель опубликовал две незначительные работы и попытался зарегистрировать еще одну, но его права на нее были оспорены [Burrow 2002: 96]. Его звезда окончательно вошла в зенит в 1605 г.: именно тогда Томас Торп стал полномочным издателем Бена Джонсона. В этом счастливом 1605 Торп вместе с Эдвардом Блантом регистрируют в Гильдии, а затем один Торп издает «римскую» трагедию Бена Джонсона – «Падение Сеяна». Публикация, бесспорно, была вполне легальной: книга содержит авторское предисловие, и, как считают исследователи, Джонсон сам просматривал гранки. Для шекспироведов представляет особый интерес тот факт, что в 1603 г. «Сеян» был поставлен шекспировской труппой, и сам Шекспир играл в этой трагедии одну из ролей. Знакомство с Беном Джонсоном открыло Торпу дорогу в театральный мир. Он наладил связи с Джорджем Чепменом и Джоном Марстоном. Торпа, вероятно, больше привлекал первый: Чепмен был известным писателем, и печатать его пьесы было и престижно, и выгодно. В том же 1605 г. Торп опубликовал комедию Чепмена «Дураки». Текст воспроизведен превосходно. Последнее является существенным свидетельством в пользу того, что Торп законным образом получил пьесу из рук автора. Так, Г. Блэкмур Эванс полагает, что экземпляр, с которого производился торповский набор, «был чистовиком самого Чепмена, или, по крайней мере, копией с этой рукописи» ([Holaday et al. 1970, I: 227-229]. И в том же 1605 г. Торп вместе с Уильямом Эспли регистрирует в Гильдии пьесу «На восток!», являющуюся плодом совместного творчества Джонсона, Чепмена и Марстона. Издавать ее Эспли, однако, пришлось одному, поскольку Торп, вероятно, был слишком занят работой с «Сеяном» и «Дураками». В 1606 г. успешно начавшееся сотрудничество Торпа с драматургами продолжилось: он издал пьесу Джонсона «Гименей» и пьесу Чепмена «Джентльмен Ашер». По каким-то причинам обе они не были зарегистрированы в Гильдии, но сомневаться в законности публикации не приходится: качество текста убеждает ученых, что они были полностью или частично просмотрены авторами в процессе печати [Duncan-Jones 1983: 158]. В следующем, 1607 г. Торп опубликовал знаменитого «Вольпоне» – одну из лучших комедий Джонсона. Издание предваряется авторским посвящением двум университетам – признак того, что публикация вполне законна. 6 августа того же года Торп регистрирует в Гильдии свои права на пьесу Марстона «Что вам угодно», которую незамедлительно издает. В 1608 г. Джонсон и Чепмен снова вручают свои пьесы Томасу Торпу. Джонсон передает своему издателю право на публикацию «Маски Черноты и Красоты» – она зарегистрирована в Гильдии 21 апреля 1608 г. Джордж Чепмен позволяет опубликовать лучшую из своих пьес – это «Заговор и трагедия Шарля, герцога Бирона». Регистрация в реестре Гильдии сделана 5 июня 1608 г., а опубликованный текст предваряется авторским посвящением. Помимо двух пьес, Торп также регистрирует и печатает сборник эпиграмм некоего оксфордца Р. Уэста. На этот год приходится пик финансового благополучия Томаса Торпа: он арендует книжную лавку «Голова тигра» во дворе собора Св. Павла. Вскоре ему придется отказаться от этого помещения. В 1609 г. Торп напечатает только одну книгу – знаменитые шекспировские сонеты. С этого момента в его издательской деятельности происходит перелом. Его связи с театральным миром рушатся, зато у него появляется интерес к авторам ученых богословских трудов. 22

Valla. №1(5), 2015. «Его театральные связи, кажется, порвались после публикации анонимного “Бичевания актера” в 1610, и он все чаще стал обращаться к книгам, посвященным теологии и путешествиям», – замечает К. Данкан-Джоунз [ibid.: 163]. Действительно, с 1609 г. отношения между Торпом и прежними авторами-драматургами разлаживаются. Особенно любопытным выглядит разрыв с Беном Джонсоном. Начиная с этого времени, Торп больше не напечатает и даже не переиздаст ни одной джонсоновской работы. Однако в 1610 г. он опубликует уже упомянутое «Бичевание актера» (авторство этой анонимной пьесы приписывается Марстону), с которой десять лет тому назад началась война театров.1 В ней едко высмеивается Джонсон, выведенный в образе Хризогана – «господина педанта». Совпадение даты публикации шекспировских сонетов с датой перелома в издательской практике Томаса Торпа может быть не случайным. Однако точно установить обстоятельства, изменившие отношения Торпа с его прежними авторами из театрального мира, сейчас не представляется возможным. Разладившиеся отношения с драматургами Торп почти сразу же заменил новыми связями с учеными-переводчиками. В 1608-1609 гг. он, вероятно, свел знакомство с Джоном Хили и Джоном Флорио. Первый переводил с латыни и греческого, второй был известным переводчиком с итальянского и французского. Хили, «скромный литературный претендент», «при любезном посредстве Джона Флорио (человека влиятельного и в светских, и в литературных кругах) добился покровительства графа Пембрука для перевода причудливой сатиры епископа Холла “Mundus alter et idem”.2 Назвав свою книгу “Открытием Нового мира”, Хили в 1609 г. предварил ее посланием, написанным в тонах кричащей лести: “Истинному зерцалу истинной чести Уильяму, графу Пембруку”» [Lee 1915: 688]. Торп зарегистрировал этот перевод к изданию, однако опубликовал его Эдвард Блант [Duncan-Jones 1983: 160]. Вскоре после этого Джон Хили решил эмигрировать в Виргинию – недавно открытую английскую колонию в Америке. Едва достигнув американского континента, Хили умер, оставив свои рукописи на попечение друзей и покровителей. Ими, как мы видели, являлись Джон Флорио и граф Пембрук. Вероятно, они и передали «осиротевшие» манускрипты Томасу Торпу для опубликования. В 1610 г. Торп издал сделанные покойным переводы «Руководства Эпиктета» и «Града Божьего» блаженного Августина, предварив их своими посвящениями: первый – Джону Флорио («истинному любителю передовых умов» [Lee 1915: 683]), второй – графу Пембруку («высокочтимейшему покровителю муз и умных людей» [Ibid.: 688]). «Торп говорит нам, что выбрал Флорио и графа Пембрука в качестве покровителей неопубликованных рукописей Хили потому, что они были покровителями самого Хили до его эмиграции и смерти» [Ibid.: 681]. «Его наследие, – утверждает издатель, обращаясь к Пембруку, – сложено у ног Вашей светлости, и ныне лишь вручается его бедным посланцем в трижды смиренно лобызаемые руки Вашей светлости» [Ibid.: 688]. В 1616 г. Торп переиздаст перевод Эпиктета, снабдив его посвящением Пембруку. На 1611 год приходится единственный случай явного «пиратства» Торпа: он опубликовал материалы, прав на которые не имел. Это «Одкомбианский банкет» – книжка, которая содержит все посвятительные стихи к «Кориэтовым нелепостям», но самих «Нелепостей» не содержит. Вероятнее всего, перед нами случай намеренного издательского «хулиганства»: Кориэта издавал друг Торпа Эдвард Блант. Как считает Майкл Стрэчен, приятели сообща осуществили эту озорную выходку, вполне соответствующую сатирическому характеру кориэтовского произведения [Strachan 1962: 134-137].3 Со своей стороны, К. Данкан-Джоунз, следуя собственной теории, считает «возможным, что Джонсон и Торп вместе задумали эту шуточную публикацию» [Duncan-Jones 1983: 155]. Однако участие Джонсона в ней маловероятно: нет никаких свидетельств, что отношения между Торпом и Джонсоном наладились 1

Так называется период с 1599 по 1601 гг., во время которого драматурги Марстон и Деккер (работавшие на «Слуг Лорда-Адмирала») и Бен Джонсон враждовали между собой, создавая пародии друг на друга. 2 Мир изменяющийся и неизменный (лат). 3 Свою теорию о «Кориэтовых нелепостях» предложил И.М. Гилилов в своей книге «Игра об Уильяме Шекспире» [Гилилов 1998: 322-375].

23

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов после 1609-1610 гг. Кроме «Одкомбианского банкета» в 1611 г. Торп издал «Путешествия проповедника» Картрайта – книгу, относящуюся к тому же жанру, что и гротескные «Кориэтовы нелепости». Среди других заметных публикаций Торпа нужно назвать переиздание «Плача Христа над Иерусалимом» Томаса Нэша (1613)1 и участие – вместе с Эдвардом Блантом и Уолтером Берром – в публикации перевода лукановской «Фарсалии», выполненного Артуром Горджесом (1614). На этом период процветания постепенно приходит к концу. Томас Торп продолжает издавать книги, но их количество уменьшается наряду с их литературными достоинствами. «Между 1614 и 1625 гг. Торп опубликует одиннадцать книг, причем последняя будет вторым изданием чепменовской пьесы “Заговор и трагедия Бирона”» [Duncan-Jones 1983: 164]. Всего за период своей деятельности, начиная с 1600 г., Торп издаст или примет участие в издании сорока трех книг [Ibid.: 155]. Что касается частной жизни Торпа, то о ней известно совсем немного. Из описания его профессиональной карьеры видно, что он поддерживал особенно дружеские отношения со своим коллегой Эдвардом Блантом. Кроме того, Торп имел связи с некоторыми выпускниками Магдален-колледжа Оксфордского университета и печатал их книги (Уэст, Картрайт). Насколько известно, у Торпа не было своей семьи. Его финансовые дела расстроились вместе с упадком его издательской деятельности. Он умер после 3 декабря 1635 г. в богадельне, находившейся под присмотром сановников Оксфордского университета. Предоставление ему комнаты в благотворительной лечебнице было «тем более уместно, что он опубликовал книгу о совсем недавно основанном подобном учреждении: “Чартер-хауз” (1614, напечатана Элдом), изданную также под заглавием “Больница короля Джеймса” в том же году» [Ibid.: 164]. Какие выводы можно сделать о профессиональной компетенции и личности Томаса Торпа? Сидни Ли твердо считал, что Томас Торп был бессовестным литературным пиратом. Однако собранные им же самим факты о профессиональной деятельности первого издателя шекспировских «Сонетов» свидетельствуют об обратном. На это давно обратили внимание американские и английские исследователи. Исходя из документальных данных, Леона Ростенберг пришла к противоположному выводу: Томас Торп был достаточно честным предпринимателем. Принимая ее доводы, Кэтрин Данкан-Джоунз впала в иную крайность: она утверждает, что рукопись сонетов была продана Торпу самим Шекспиром. Такое заключение весьма сомнительно, однако вполне вероятно, что сам Торп мог считать, будто рукопись приобретена им законно. На основе объективно установленных фактов можно утверждать, что перед нами довольно добросовестный, по меркам той эпохи, издатель. Обычно он готовил качественные публикации, будучи грамотным корректором и владея начатками латыни [Lee 1915: 674]. Он никоим образом не относится к беспринципным издателям-пиратам, поскольку практически все опубликованные им книги получены от законных правообладателей – авторов или тех людей, которых Торп считал представителями авторов. Некоторые рукописи Торп, возможно, выкупил у своих коллег. Однако он не имел семейных деловых связей в профессиональных кругах Лондона и был не особенно удачлив в коммерции. Благодаря сотрудничеству с друзьями, он мог сравнительно успешно вести собственное дело на протяжении почти пятнадцати лет. Однако после 1614 г. его деятельность постепенно сокращается. В конце жизни он впал в бедность и был вынужден воспользоваться помощью благотворителей. Томас Торп – человек с несомненным литературным вкусом. На протяжении своей карьеры он издал переводы Марло и Горджеса из Лукана, произведения Джонсона, Чепмена и Шекспира; переводы из блаженного Августина, Эпиктета и Теофраста. 1

Первое издание – Робертс, 1593; второе – Уайз, 1594.

24

Valla. №1(5), 2015. В интеллектуальном плане Томас Торп тяготел к научным (университетским, переводческим, богословским) и богемным (театральным) кругам. Несмотря на проявленный им интерес к теологическим работам, Торп отнюдь не страдал ханжеством, что, в частности, подчеркивается его сотрудничеством с драматургами и участием в «кориэтовском проекте» раблезианского толка. В разные периоды своей жизни Томас Торп был знаком с людьми, в той или иной степени знавшими Шекспира: Беном Джонсоном, Джорджем Чепменом, Джоном Марстоном, Джоном Флорио, графом Пембруком. Вообще, театральная среда была в достаточной мере известна ему. Профессиональная деятельность Торпа довольно резко распадается на два периода: «театральный» и «учено-богословский». В 1605-1608 гг. Торп был полномочным издателем пьес Бена Джонсона и Джорджа Чепмена. Начиная с 1609 г. его связи с обоими драматургами рвутся, причем особенно резко – с Джонсоном. Таким образом, границей между периодами служат 1609-1610 годы. Для шекспироведов любопытно отметить, что перелом в профессиональной деятельности издателя совпадает с датой торповского издания «Сонетов» Шекспира.

Страница сборника 1609 г. с посвящением Томаса Торпа. Источник: https://commons.wikimedia.org/

За время своей карьеры Томас Торп написал пять посвящений: четыре – к книгам уже умерших авторов и одно – к шекспировским «Сонетам». Все посвящения имеют одну общую особенность: во всех издатель так или иначе удостоверяет свои права на данную рукопись. В издании марловского перевода из Лукана (1600) Торп упоминает «давние права» своего покровителя и коллеги Эдварда Бланта на манускрипт. В посвящениях к «Граду Божьему» блаженного Августина (1610) и «Руководству Эпиктета» (1610, 1616), переводы которых были сделаны умершим к тому времени Джоном Хили, Торп особо подчеркивает, что адресаты посвящений, Джон Флорио и граф Пембрук, являлись покровителями покойного. Очевидно, 25

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов оба адресата (или хотя бы один из них) были теми источниками, от которых Торп получил рукописи. Посвящение «м-ру У. Г.» в Q, видимо, выполняет ту же функцию. Свои посвящения Торп обычно подписывал инициалами: «Т. Т.», «T. Th.» или «Th. Th.». На этом можно закончить краткий очерк издательской деятельности Томаса Торпа. Теперь пора перейти к фактам и проблемам, связанным с посвящением шекспировских сонетов загадочному «мастеру У. Г.». Посвящение к шекспировским «Сонетам» Q открывается посвящением, однако его автором является не Шекспир (как следовало бы ожидать), а издатель книги. Посвящение гласит: ЕДИНСТВЕННОМУ . ПОРОДИТЕЛЮ . ЭТИХ . НИЖЕПРИВЕДЕННЫХ . СОНЕТОВ . М-ру У . Г . ВСЯЧЕСКОГО . СЧАСТЬЯ . И . ВЕЧНОЙ . ЖИЗНИ . ОБЕЩАННОЙ . ЕМУ . НАШИМ . БЕССМЕРТНЫМ . ПОЭТОМ . ЖЕЛАЕТ . ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ . ДЕРЗАТЕЛЬ . ВЫПУСТИВШИЙ . ИХ . В . СВЕТ . Т.Т.

Посвящение имеет ряд странностей. Самая заметная из них – это точки после каждого слова. Кроме того, обращает на себя внимание обратный порядок слов в предложении: подлежащее («доброжелательный дерзатель 〈…〉 Т. Т.») стоит после сказуемого («желает»). По правилам английского синтаксиса, такое построение является неверным, хотя факультативно может применяться. Третья странность – это инициалы адресата посвящения, которые долго и тщетно пытаются разгадать на протяжении четырех столетий. Является ли таинственный мастер У. Г. Прекрасным другом шекспировских сонетов, или это всего лишь некий предприимчивый господин, добывший для Торпа шекспировскую рукопись? Ответы на некоторые из заданных вопросов теперь практически найдены. Они очень просты. Начнем с точек после каждого слова. Выше рассказывалось, что в 1605 г. Томас Торп издал «римскую» трагедию Джонсона «Падение Сеяна». Бен Джонсон, талантливый самоучка,1 так гордился своим знанием классической латыни и античной истории, что даже снабжал свои исторические пьесы длинным ученым комментарием. Как показывает К. ДанканДжоунз, в случае с «Сеяном» Джонсон вручил издателю текст, где один из фрагментов был написан в той же манере, в какой делались официальные надписи на памятниках Древнего Рима: В V акте объявление сената, хотя и написанное на английском языке, напечатано в манере римских надписей – заглавными буквами с точкой после каждого слова: МАММИЛИЙ . РЕГУЛ . И . ФУЛЬЦИНИЙ . КОНСУЛЫ . В . ЭТИ . КАЛЕНДЫ . ИЮНЯ . С . ПЕРВОЙ . ЗАРЕЙ . СОЗЫВАЮТ . СЕНАТ . В . ХРАМЕ . АПОЛЛОНА .

1

Джонсон учился в Вестминстерской школе (лучшей в стране среди бесплатных общественных школ), но был вынужден покинуть ее через три-четыре года обучения, чтобы помогать отчиму в его строительном деле.

26

Valla. №1(5), 2015. Эти особенности исчезли из фолио произведений Джонсона 1616 г. [Duncan-Jones 1983: 157].

Томас Торп, тяготевший к академической образованности, вероятно, счел полезным взять на вооружение эту античную манеру, чтобы при случае блеснуть ею. Джонсон послужил Торпу и образцом стиля. С. Ли первым отметил это, и с ним трудно не согласиться. К. Данкан-Джоунз наглядно показывает, что в 1607 г., выпуская комедию «Вольпоне», издатель был глубоко впечатлен авторским посвящением двум университетам: Это тщательно напечатанное заглавными буквами посвящение, словно вырезанное на камне, хотя и на английском языке, вероятно, стоит привести полностью за его визуальное и синтаксическое сходство с посвящением к «Сонетам»: САМЫМ БЛАГОРОДНЫМ И РАВНЫМ СЕСТРАМ, ДВУМ СЛАВНЫМ УНИВЕРСИТЕТАМ ЗА ИХ ЛЮБОВЬ И ПРИЕМ, ОКАЗАННЫЙ ЭТОЙ КОМЕДИИ ПРИ ЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИИ, БЕН ДЖОНСОН С ПРИЗНАТЕЛЬНОЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ ПОСВЯЩАЕТ ЕЕ И СЕБЯ.

[Ibid.: 159] Сходство джонсоновского посвящения с посвящением к шекспировским «Сонетам» показывает, что Томас Торп практически перекопировал джонсоновский образец. Хотя его копия имела небольшой изъян: Торпу явно хотелось завершить посвящение своими инициалами, а из-за этого подлежащее перемещалось в самый конец предложения. Подобный синтаксис мог быть воспринят как проявление безграмотности. Торп отнюдь не был невеждой и, видимо, не хотел даже случайно таковым показаться. Вот тут очень кстати пришлись «античные точки». Их появление свидетельствовало о том, что автор посвящения, во-первых, человек весьма просвещенный; и, во-вторых, прибег к перестановке слов не по невежеству, а вполне сознательно, с эстетической целью: чтобы текст выглядел броско и интригующе. Своей цели издатель вполне достиг. Теперь нерешенным остается только один вопрос: кто такой «единственный породитель сонетов», которому Торп «желает всяческого счастья и вечной жизни»? Это, безусловно, адресат шекспировской лирики – Прекрасный друг. В ученых кругах долго муссировалась теория, что «породитель» означает не «вдохновитель», а «добытчик рукописи».1 Гипотеза эта, однако, основана на толковании слов, вырванных из контекста. Посвящение ясно адресовано тому, кому Торп, помимо счастья, желает еще и «вечной жизни, обещаной ему нашим бессмертным поэтом». Поскольку Шекспир не обещал никакой вечной жизни людям, ворующим у него рукописи, значение слова «породитель» может быть только одним. Томас Торп обращается здесь к адресату шекспировской лирики. Это заключение подтверждается и эпитетом «единственный», характеризующим «породителя». Как в свое время остроумно отметил Г.Ч. Бичинг, «какой смысл был бы в слове “единственный”, если “породитель” означает “добытчик”? Если считать, что издатель-пират посвятил книгу сонетов вору, принесшему ему рукопись, то почему он сделал ударение на том факте, что “он один это сделал”?» [Alden 1916: 12]. 1

Эту идею впервые выдвинул Джордж Чалмерс, известный тем, что высказал немало глупостей о сонетах. См. [Rollins 1944, II: 166].

27

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов Вопрос «кто такой мастер У.Г.?» в данный момент несущественен. Гораздо важнее найти ответ на другой вопрос: почему к нему обращается издатель Томас Торп, а не сам автор – Шекспир? Тут чрезвычайно полезными могут оказаться выводы, сделанные нами на основе знакомства с личностью и профессиональной деятельностью Торпа. Нам уже известно, что он был издателем достаточно добропорядочным для эпохи, когда авторского права еще не существовало. В четырех случаях, издавая рукописи уже умерших писателей, Торп счел нужным предпослать книгам свои посвящения, так или иначе указывающие на источник получения им издательских прав. Посвящение к шекспировским «Сонетам», вероятнее всего, выполняет ту же функцию. Не исключено к тому же, что Торп получил ошибочные сведения о смерти Шекспира, которого в то время весьма «кстати» не было в Лондоне. Фамилия поэта на титульном листе Q напечатана не так, как обычно печатались имена живых авторов.1 Итак, кто мог на легальном основании распоряжаться шекспировскими стихами? В отсутствие закона о правах на интеллектуальную собственность, таких людей могло быть двое: сам автор (его наследники) и тот человек, которому автор подарил свои произведения. Следовательно, адресат сонетов в глазах издателя являлся лицом вполне подходящим для заключения коммерческой сделки. Судя по посвящению, Торп, видимо, полагал, что получил рукопись из этого источника. В противном случае трудно понять, зачем издатель счел нужным высказать адресату пожелания от своего собственного имени. Какое отношение к нему мог иметь Томас Торп? Действительно, Шекспир во многих сонетах обещает своему другу бессмертие. Но зачем Торп вставляет от себя: «И я желаю вам того же!»? Подобный повтор за поэтом можно объяснить только профессиональной благодарностью, намекающей на личное знакомство издателя и адресата сборника. Обнародовать источник поступления рукописи было важно и для того, чтобы предупредить возможные претензии со стороны автора (или его наследников). Указание на источник направило бы авторское недовольство – буде таковое возникнет, – по нужному адресу. И наконец, с помощью посвящения Торп, разумеется, надеялся привлечь внимание к издаваемой книге. Можно сказать, что здесь перед нами своего рода реклама. Так, в последней шекспировской пьесе «Генрих VIII» (написанной, видимо, в соавторстве с Флетчером) подзаголовок объявляет: «Все правда». Посвящение Торпа аналогично извещает читателей «Сонетов»: верьте, все это правда! Теперь суммируем все известные нам факты и подведем итоги. В 1609 г. Торп получил рукопись шекспировских сонетов. К ней обязательно должна была прилагаться некая история, обусловившая появление торповского посвящения. Следует помнить, что Торп довольно хорошо знал театральный мир, поэтому история должна была выглядеть достаточно правдоподобной. Далее: будучи издателем довольно добропорядочным, Торп вряд ли бы взялся печатать явно краденую или слишком сомнительную в этом смысле рукопись. Поэтому, приобретая ее, он, видимо, был уверен, что продавец имеет права на продажу текста. Лицом, имеющим права, мог быть только автор или адресат сонетов (или их представители). Судя по торпов1

Фамилия Шекспира на титульном листе написана через притяжательное «’s» (Shakespeares). Это довольно редкий способ именования автора, и, как правило, он указывает на то, что издание является посмертным (ср. с посмертным изданием Роберта Грина: «Greenes Groats-worth of Witte, Bought with a Million of Repentance» – «Гриновское На грош ума, купленного за миллион раскаяний»). В норме написание должно было быть таким: «The Sonnets by William Shakespeare». К. Данкан-Джоунз обращает внимание на то, что среди множества сонетных циклов, изданных в то время, подобное «косвенное» написание имени автора встречается только в посмертном пиратском издании «Астрофила и Стеллы» Ф. Сидни: «“Косвенный” заголовок – первая из множества особенностей, которые совершенно отличают шекспировские “Сонеты” от других сонетных собраний того времени. Единственный другой цикл, включающий имя автора в притяжательной форме как часть общего заглавия – это “Ф. С. его Астрофил и Стелла” (1591), посмертное издание, заглавие для которого, вероятно, придумал издатель-пират Томас Ньюмен. 〈…〉 Приложение такого заголовка к литературному поэтическому труду еще живого писателя весьма необычно» [Duncan-Jones 1997: 85-86].

28

Valla. №1(5), 2015. скому посвящению, издатель полагал, что имеет дело с адресатом, поскольку его пожелания мастеру У. Г. предполагают хотя бы поверхностное личное знакомство. Обращаясь к «единственному породителю», Торп, очевидно, преследует сразу несколько целей: указать на источник получения рукописи, выразить оному свою личную благодарность и заодно создать рекламу издаваемой книге. Однако внимательное изучение содержания Q свидетельствует о том, что рукопись, скорее всего, была взята не из «альбома» адресата, а у самого Шекспира. Одним из фактов, указывающих на это, является состав Q: ведь в нем присутствуют не только сонеты к Прекрасному другу, но и сонеты к Смуглой даме. Сделав эти выводы, мы можем перейти к рассмотрению редакторского аспекта, связанного с публикацией Q. Редакторский аспект Проблемы, касающиеся существующей редакции Q, тесно связаны с вопросами поэтики сонетов, поэтому рассмотреть их подробно без анализа текстов нельзя. В данный момент проделать столь сложную литературоведческую работу невозможно, да и не нужно. Достаточно будет выделить несколько важных особенностей, позволяющих составить общее мнение о редактуре Q. Шекспир «Сонетов» – это именно тот Шекспир, которого мы знаем. Его лирика, так же, как и его пьесы, формируют один и тот же образ поэта, который дорог всякому любящему его читателю. Единство авторского образа, несомненно, свидетельствует о том, что Q печаталось с хорошей рукописи: оно доносит до нас шекспировское слово почти без искажений. Поэтому вполне вероятно, что Томас Торп работал либо непосредственно с шекспировским текстом, либо со снятой с него копии. Судя по некоторым типичным опечаткам, в отдельные места рукописи была внесена правка, затрудняющая чтение. Так, «Q содержит странные строки, не имеющие рифмы (25.9, 69.3, 113.6), двустишие, которое повторяется в двух стихотворениях (36 и 96) 〈…〉 и многократно встречающуюся ошибку, когда местоимение “их” напечатано вместо местоимения “твой” – ошибку, которая странным образом пропадает начиная со 128 сонета, то есть в том месте цикла, где впервые появляются другие необычные варианты написания слов» [Burrow 2002: 92].1 Все это свидетельствует в пользу того, что рукопись сонетов взяли непосредственно у автора. Вполне возможно, что это был чистовик, в который поэт позднее вносил некоторые изменения. Вероятнее всего, Шекспир переписывал стихотворения набело по мере их создания (или отдавал профессиональному переписчику). В этом случае оригинал мог представлять собой стопу разноформатной бумаги с текстами, записанными или переписанными в разное время, со встречающейся кое-где авторской правкой. Судя по Q, у оригинала была еще одна любопытная особенность: он был разделен на две части (условно говоря, разложен на две «папки»). Первая содержала основной цикл сонетов, обращенных к Прекрасному другу (Q 1-126). Вторая – значительно меньший и гораздо хуже упорядоченный цикл, связанный в основном со Смуглой дамой (Q 127-154). В этом втором цикле встречается путаница, не характерная для первого: здесь можно выделить ряд сонетов, которые, вероятно, вообще не имеют отношения к Смуглой даме. Это, в частности, Q 145, которое считается самым ранним стихотворением Шекспира; Q 129; Q 146. Можно было бы предположить, что во вторую «папку» складывались все сонеты, не связанные с 1

Путаницу с местоимениями «их» и «твой» Э. Мэлон вполне правдоподобно объяснил тем, что Шекспир пользовался короткой аббревиатурой, которую наборщики (главным образом наборщик В) неправильно расшифровали. Изменение в написании отдельных слов после 128 сонета объясняется тем, что цикл, обращенный к Смуглой даме, является ранним (согласно выводам из стилометрического анализа, он создан между 1591 и 1595) и не подвергался автором позднейшей правке, в отличие от цикла, обращенного к Прекрасному другу. Со своей стороны П. Эдмондсон и С. Уэллс объясняют путаницу с «их» и «твой» тем, что рукопись, легшая в основу торповского издания сонетов, была частично или полностью переписана другим человеком (не Шекспиром). [Edmondson, Wells 2004: 10].

29

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов другом, однако, это не так. По крайней мере, три сонета – Q 133, 134 и 144 – посвящены теме «любовного треугольника», то есть имеют прямое касательство к сонетам из первой «папки» (Q 40-42). Такая бросающаяся в глаза неупорядоченность наводит на мысль, что сам Шекспир отнюдь не занимался подготовкой своей рукописи к печати. Это заключение подтверждается рядом других наблюдений. Так, Q 145, сонет метрически «неправильный» и скорее напоминающий простое лирическое стихотворение, вряд ли бы попал в сборник, если бы сам автор занимался его составлением. Трудно представить себе, чтобы Шекспир стал печатать образчик раннего творчества, явно уступающий его же собственным зрелым произведениям. Аналогично трудно объяснить появление в сборнике Q 126, служащего «водоразделом» между частями: он совершенно определенно сонетом не является. Важнее всего, однако, то, что целый ряд стихотворений, размещенных в цикле к другу и в цикле к даме, отнюдь не предназначены для номинальных адресатов. Их целевая «заданность» прямо противоречит «заданности» самих циклов. Покажем это на примере с сонетами к Прекрасному другу. На первый взгляд – особенно если принять всерьез посвящение Торпа – они преследуют одну цель: восславить физическую и душевную красоту некоего реально существующего человека, подарив ей поэтическое бессмертие. Целые группы посвящены той или иной трактовке этой темы. Так, открывающие Q «сонеты порождения» (Q 1-17) на разные лады повторяют одну мысль: друг должен жениться, чтобы оставить наследника своей красоты. Q 18-19, 60 и 63-65 толкуют о том, что стихи поэта должны сохранить для будущих поколений память о совершенствах его возлюбленного. Q 100-101 требуют от Музы не забывать о своей службе тому, кому она обязана всем своим искусством. И так далее и тому подобное; примеров можно привести множество. Но отнюдь не весь цикл состоит из таких примеров. Совсем напротив: «хвалы» постепенно смешиваются с «хулой». Давно замечено, что в Q есть достаточное количество сонетов, которые идут вразрез с исходной целью. Это стихотворения, говорящие о неверности друга, горькие упреки и порицания. Весьма сомнительно, что их можно представить «куртуазным подношением» поэта ко вдохновившему его другу-покровителю. Наоборот: им, вне всякого сомнения, нельзя приписать намерение прославить лучшие качества предмета первоначального поклонения. Так, сонеты «любовного треугольника» или Q 33-35 рисуют совсем не лестный образ адресата. Впрочем, лирический герой признает, что и сам он не лучше: в целом ряде стихотворений он винится в собственной неверности. Как справедливо заметил К. Мюр, вряд ли Шекспир (или его друг) отобрал бы такие стихи для публикации: ведь ни адресат, «чьи пороки выставляются напоказ, ни Шекспир, признающий себя прелюбодеем, вероятно, не позволили бы, чтобы сонеты стали известны широкому читателю, который мог бы допустить, что они автобиографичны» [Muir 1979: 5]. Между тем, определенная жизненная обусловленность является обычным для лирики качеством, а в данном случае, благодаря драматическому гению Шекспира, пресловутый автобиографизм первым приходит на ум.1 Как могло случится, что сонеты столь разной направленности, прямо подразумевающие если не сюжет, то определенную «фабульность», попали в печать, не подвергшись редакторской обработке, которая сделала бы цикл менее «скандальным»? Ответ здесь может быть один: рукопись, с которой печаталось Q, представляла собой личное авторское собрание, которое он отнюдь не готовил к печати – по крайней мере, в тот момент. О том же говорит и другой факт. В некоторых случаях Q содержит тесно связанные между собою сонеты, которые представляют собой два варианта одной темы: первый – хвалебный, второй – порицающий. Можно указать по крайней мере на один такой пример: это Q 1

Так, в своем издании шекспировских сонетов К. Данкан-Джоунз обращает внимание на колонтитул первопечатного Q – «Шекспировы сонеты» – и замечает по этому поводу: «Повторяясь через всю книгу как едва замечаемая нами при чтении деталь этого чрезвычайно загадочного, однако кажущегося глубоко личным цикла стихов, колонтитул неизбежно наводит на мысль, что сонеты не просто написаны Шекспиром, но написаны им о себе» [Duncan-Jones 1997: 86].

30

Valla. №1(5), 2015. 69 и 70.1 Создается впечатление, что Шекспир писал эти варианты для разной аудитории: «хвалебный» – для чужих глаз, «порицающий» – для своих. Каким образом в печать попали оба? О сонетах к Смуглой даме можно даже не говорить: трудно представить, чтобы Шекспир предназначал для печати, например, Q 137 или Q 152, в которых его возлюбленная рисуется едва ли не как блудница. Между тем содержание этих сонетов свидетельствует о том, что у этого персонажа действительно был прототип. Почему же автор позволил появиться в печати таким стихотворениям? Наконец, многократно отмеченная путаница, часто нарушающая развитие поэтической идеи, действительно присутствует в Q. Легко можно увидеть, что большинство сонетов Шекспира упорядочено в особые структурные объединения: пары, триады, серии, группы. В частности, это уже упомянутая группа «сонетов порождения» или пары Q 27-28, 50-51, 113114. Однако часть их разбита из-за неправильного порядка расстановки сонетов. Например, пара Q 27-28 в действительности представляет собой начало маленькой группы, в которую дополнительно должны входить Q 43 и 61 («сонеты о бессоннице»). Q 49 далеко отодвинут от пары Q 88-89, перед которой ему следовало бы стоять. Парный сонет Q 52 и 75 разбит так, что не выглядит парным. Именно эта путаница побудила целые поколения перестановщиков реставрировать якобы «подлинный» порядок шекспировского цикла. Сделать это не удалось: сама задача была поставлена неправильно. Нет никаких оснований утверждать, что Шекспир и впрямь написал «сюжетный» цикл. Поэтому все «восстановления» будут обречены на неудачу: нельзя возродить несуществующее. Но очевидно, что склонность к созданию структурных объединений – это яркая особенность Шекспира-сонетиста, поэтому явственные нарушения таких структур – показатель постороннего вмешательства в известную нам сегодня редакцию «Сонетов». Какой вывод следует из всех сделанных нами наблюдений? Во-первых, издание 1609 г., вероятнее всего, печаталось с авторской рукописи или с ее копии: об этом говорит состав Q, наличие в нем не только «прославляющих», но и довольно «скандальных» сонетов, правильное разделение сборника на две части и ряд типичных опечаток. Во-вторых, редакторской работой по подготовке рукописи к печати сам автор не занимался. Смешение «хвалы» и «хулы» в описании адресатов, наличие уже упомянутых «пикантных» текстов, путаница, нарушающая оригинальную последовательность внутри многих структурных групп – все это свидетельствует о том, что редактурой Q занимался посторонний человек. Эти выводы подводят нас к последней из поставленных ранее проблем: является ли Q авторизованным изданием? Авторизованность «Сонетов» В своей биографии Шекспира Кэтрин Данкан-Джоунз нарисовала яркую картину: поэт, уезжая из охваченного чумой Лондона в относительно спокойный Стратфорд, продает издателю Томасу Торпу рукопись своих сонетов, руководствуясь соображениями выгоды: Чума, продолжавшаяся с 1608 по 1609 годы, затянула и обострила финансовые трудности Шекспира и привела его, как и суровая чума 1593-1594 годов, к мысли подготовить и опубликовать книгу недраматической поэзии, найдя для нее покровителя-аристократа. 〈…〉. Со времени публикации предприимчивым пиратом Уильямом Джаггардом «Страстного пилигрима» в 1599 г., Шекспир был уверен, что полное аутентичное собрание его сонетов будет весьма ходким товаром, и он намеренно попридержал то, что однажды могло принести значительную сумму денег за публикацию такого собрания. Возможно, что в течение зрелой поры своей жизни он постоянно занимался созданием, исправлением и перекомпоновкой сонетов, хотя озабо1

Оба стихотворения принадлежат одной серии, находясь на своеобразной «развилке»: Шекспир мог пойти по пути Q 70, однако, он сразу же отказывается от него, в результате чего «хвалебный» сонет оказывается какимто побочным отброшенным вариантом.

31

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов тился познакомить со своими трудами только тех «личных друзей», которым доверял. Но в 1609 г. – великую пору для начинаний – исключительное давление обстоятельств и новый культурный климат наконец побудили его облечь сонеты, писавшиеся долгое время, в новую амбициозную форму и продать их издателю. 〈…〉 Для Шекспира, хорошо знакомого с открытой нежностью короля к его аристократическим миньонам – таким, как Уильям Герберт и его брат Филип, – момент для выпуска в свет сонетного цикла, отвергающего существующую сонетную традицию ради идеализации высокородного возлюбленного-мужчины, мог показаться благоприятным, при том, что на заднем плане одновременно высмеивалась сексуально доступная женщина [Duncan-Jones 2001: 214-215].

К несчастью для меркантильных планов героя биографии Данкан-Джоунз, самый выгодный момент для публикации сонетного цикла уже был безнадежно упущен. Как упоминалось в начале этой главы, после непродолжительной моды на сонет его популярность быстро пошла на спад. Поэтому если Шекспир и впрямь намеревался «попридержать то, что однажды могло принести значительную сумму денег», то он порядочно «обсчитал» сам себя. «Елизаветинская мода на сонет закончилась больше чем за десять лет до публикации шекспировских сонетов, – пишет Х.Э. Роллинс. – Слишком большое количество мнимых петрарок и ронсаров заставили поэтический напиток скиснуть» [Rollins 1944, II: 326]. Может быть, поэтому в реальности шекспировская лирика оказалась «товаром» настолько «неходким», что до нас в итоге дошло только одно прижизненное издание? Относительно «значительной суммы денег» тоже возникают сильные сомнения. Мы уже знаем, что издатель Томас Торп был человеком не особенно удачливым в коммерции. Он так и не смог выбиться в ряды состоятельных представителей своего ремесла. Для этого ему было необходимо купить «профессиональную» собственность: книжный магазинчик или типографию (некоторые его коллеги имели и то, и другое). Однако он как был, так и остался издателем без «производственных мощностей», работающим по договорам. Вершиной его финансового благополучия была годовая аренда книжной лавки «Голова тигра» в 1608 г. Трудно представить себе, что Торп, в 1609 г. уже покинувший снятое помещение, мог заплатить Шекспиру внушительный авторский гонорар за «Сонеты». Да и вообще, как замечает Артур Маротти, суммы, выплачиваемые авторам издателями, не бывали слишком значительными [Marotti 1990]. Поэтому, если поэт и впрямь собирался поправить свои якобы расстроенные финансовые дела публикацией своих стихов, ему стоило бы лично обратиться к богатому покровителю, как он делал при публикации своих ранних поэм. И совсем несерьезно выглядит ссылка на Уильяма Герберта, графа Пембрука, как на миньона короля Джеймса в том гомоэротическом значении, которое вкладывается в это слово. Вдобавок сонеты, посвященные Смуглой даме, имеют не столько сатирическое, сколько глубоко трагическое звучание, и свести их содержание к контр-традиционному высмеиванию легко доступной женщины – значит, слишком их упростить. Но, конечно, не это главное. Главное заключается в том, что Q, с какой стороны на него ни посмотреть – с типографской, редакторской или с коммерческой, – отнюдь не похоже на тщательно подготовленную к публикации книгу. Как заметил Колин Барроу, «имеются основания быть менее уверенным, чем Данкан-Джоунз, будто Q представляет такую идеальную в глазах издателя вещь, как окончательная “авторизованная” версия, которая точно отражает намерения автора» [Burrow 2002: 95]. Слишком многое говорит против участия Шекспира в подготовке рукописи к печати. В подтверждение нам достаточно лишь суммировать факты и выводы, которые излагались на протяжении всей этой главы. Во-первых, как уже указывалось, выбор типографа был осуществлен не Шекспиром, а издателем Томасом Торпом, который, по обыкновению, обратился к своему постоянному деловому партнеру Джорджу Элду. Между тем, в двух известных нам случаях, когда сам Шекспир готовил свои рукописи к печати (поэмы «Венеры и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция»), он лично выбрал типографию, причем первоклассную – она принадлежала его земляку Ричарду Филду. 32

Valla. №1(5), 2015. Добавим к этому, что типография Джорджа Элда к лучшим не относилась: его наборщики, хотя и вполне искусные, придерживались каждый своего понимания орфографии; подготовительной работы, которая бы свела все разночтения к единому стандарту, проведено не было. О том, что издание не предназначалось в подарок какому-то знатному аристократу, может говорить также качество бумаги и шрифта; расположение сонетов непосредственно друг за другом, а не по одному на страницу; отсутствие узорных буквиц и т. п. Во-вторых, редактура Q наводит на мысль, что ею занимался не автор, а кто-то другой (возможно, издатель). Странный состав сборника – наличие в нем «скандальных» текстов и нарушение порядка внутри некоторых структурных объединений – говорит о том, что Q печаталось отнюдь не с «окончательной авторизированной» рукописи. О том, что Шекспир не держал корректуры, может свидетельствовать то обстоятельство, что опечатки исправлялись прямо в процессе набора, и одна из них, пропущенная работниками типографии, повредила текст Q 146. В-третьих, посвящение к Q написано от лица издателя Торпа, а не от имени автора. Это очень странное обстоятельство, если вслед за Данкан-Джоунз всерьез полагать, что Шекспир сам продал Торпу свою рукопись. Отчего же вместе с рукописью не «продать» и посвящение? Зачем Шекспир поручил Торпу написать его? Для адресата – пресловутого мастера У. Г. – такой способ выражения чувств мог показаться оскорбительным. Особенно если учесть «скандальность» некоторых текстов и наличие в цикле не одного друга, но и Смуглой дамы. Ведь часть сонетов обращена именно к ней. И, в-четвертых, будь Шекспир и впрямь причастен к публикации Q, его поведение выглядело бы вызывающе оскорбительным по отношению к возлюбленному другу-адресату. Посмотрим на это со стороны: вот автор, продав на скорую руку «слепленный» текст, препоручает Томасу Торпу писать посвящение и готовить издание, а сам тут же уезжает из Лондона. Нам известно со всей определенностью, что в начале июня 1609 г., когда «Сонеты» выходили из печати, Шекспир был в Стратфорде. Он уехал туда либо в тот момент, когда Q готовилось к выпуску, либо еще раньше. Соответственно возникает вопрос: откуда такое равнодушие, доходящее до полного пренебрежения, если не к собственному тексту, то хотя бы к собственному покровителю? Поэтому, если Данкан-Джоунз права и под «мастером У. Г.» следует понимать Уильяма Герберта, этот высокородный граф имел полное право возмутиться. Мало того, что поэт проигнорировал весь процесс подготовки и печати «Сонетов»; мало того, что он «свалил» на издателя всю работу вплоть до написания посвящения, он вдобавок уехал из столицы и, разумеется, не смог лично преподнести книгу аристократическому патрону. Вряд ли в таком случае герой Данкан-Джоунз мог надеяться на награду или дальнейшее покровительство со стороны Пембрука. Впрочем, Пембрук вряд ли является мастером У.Г. Важно другое: все вышеперечисленное свидетельствует о том, что сам Шекспир, вероятнее всего, не имел к Q никакого отношения. Поэтому сравнительная порядочность Томаса Торпа как издателя не должна вводить нас в заблуждение. Вполне возможно, что сам он считал свою публикацию достаточно законной. Торп вполне мог думать, что продавцом являлся адресат шекспировского цикла. Поскольку до 1609 г. издатель имел знакомства в театральных кругах Лондона и должен был хотя бы отчасти знать существующие там внутренние связи, продавец этот, вероятно, и впрямь был лицом, достаточно близким Шекспиру. Иначе откуда он мог взять рукопись, которая по всем признакам представляла собой личное авторское собрание?1 Однако этот знакомец отнюдь не обязательно был тем, за кого себя выдавал. Непохоже, к тому же, чтобы он действовал с согласия Шекспира. Не исключено, разумеется, что странная история с публикацией «Сонетов» как-то связана с публикацией «Троила и Крессиды», отпечатанной

1

Вряд ли реальные адресаты располагали текстами «ругательных» или «обвинительных» сонетов; кроме того, наличие стихов, обращенных к ним обоим, также говорит о том, что в основе Q лежало авторское собрание.

33

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов Джорджем Элдом в том же 1609 г.1 Однако, поскольку нам неизвестен круг близких друзей и знакомых Шекспира, бесполезно гадать, кем был в действительности мастер У. Г. Единственный вывод, который мы можем сделать, таков: Q «Сонетов», вероятнее всего, печаталось на основе авторской, но не авторизованной рукописи.2 Издание Бенсона 1640 г. Следующее издание шекспировских сонетов появится только на рубеже 1639-1640 гг.,3 через тридцать лет после Q, причем в серьезно переделанном виде. Издатель Джон Бенсон4 кардинально изменит известный нам ныне сборник. Все сонеты будут перекомпонованы в «стихотворения» разной длины, перед каждым появится соответствующее заглавие (например, «Искреннее восхищение» или «Сила любви»), а основная часть «мужских» местоимений превратится в «женские». Вдобавок издатель сочтет нужным написать предисловие, в котором сделает особенное ударение на «чистоте» шекспировской поэзии. Разумеется, возникает вопрос: к чему такие ухищрения? Ответ прост: Джон Бенсон рискнул пойти на откровенное пиратство. У него не было прав на публикацию шекспировских сонетов, но, когда Q каким-то образом попало ему в руки, оно показалось ему прибыльным товаром. Заметим, что он не осмелился украсть «Венеру и Адониса» или «Лукрецию». Как указывает Роллинс, «эти поэмы все еще пользовались популярностью в 1639-1640 гг. и копирайт на них ревниво охранялся» [Rollins 1944, II: 20]. Естественно было бы предположить, что «Сонеты» тоже могли снискать не меньшую популярность, чем поэмы, будь они известны. Однако, как пишет Мартин Симор-Смит, «Торп, который не оставлял издательскую деятельность вплоть до 1624 г., никогда не переиздавал их. А почему – если только это издание не было выкуплено, изъято или остановлено каким-то другим образом?» [Seymour-Smith 1963: 6]. Мы уже знаем, что Q было мало известно. В руки Бенсону попался один из тех немногочисленных экземпляров, часть которых дошла и до нас. Однако издатель все же не решился просто перепечатать его. Видимо, он опасался, что его «поймают за руку» на откровенном воровстве. С другой стороны, его настойчивое ударение на «чистоте» шекспировской лирики, возможно, говорит о том, что он считал содержание Q несколько скандальным. Так или иначе, но Бенсон проделал ту работу, которую, в принципе, должен был выполнить первый редактор: он полностью пересмотрел текст и сфабриковал из него нечто такое, что и сам Шекспир, вероятно, узнал бы с трудом. Прежде всего, Бенсон убрал слово «сонеты». Он издает не сонеты, а «Стихотворения Уильяма Шекспира». Они получены путем соединения сонетов между собой и добавления к

1

Первоначально пьеса была зарегистрирована в феврале 1603 г. типографом Робертсом, печатавшим афиши для «Слуг лорда-камергера», с условием не публиковать ее без разрешения труппы. Однако в январе 1609 г. была сделана повторная регистрация. Пьесу отпечатали и пустили в продажу. Спустя короткое время часть еще нераспроданного тиража подверглась изменению. Титульный лист, на котором заявлялось, что пьесу играли «Слуги короля» (бывшие «Слуги лорда-камергера»), вырезали и заменили на другой, где упоминания о постановках уже не было. Кроме этого, во втором «выпуске» появилось предисловие «От того, кто никогда не был писателем, тому, кто вечно читает», где утверждалось, что пьеса «Троил и Крессида» ни разу не ставилась на сцене [Chambers 1930, I: 438]. 2 Подобной точки зрения придерживался и Э.К. Чэмберс. Исследователь полагает возможным, что текст Q «основывается на довольно авторитетной рукописи, но в нем достаточно опечаток и пунктуационных ошибок 〈…〉, из которых явствует, что книга не была просмотрена Шекспиром как “Венера и Адонис” и “Лукреция”» [Chambers 1930, II: 559]. 3 Книга была зарегистрирована 4 ноября 1639 г. и вышла в свет, видимо, в конце декабря того же года. На титульном листе, однако, стоит 1640 г. 4 Х.Э. Роллинс приводит о нем следующие сведения: «Джон Бенсон вступил в Гильдию книгоиздателей и торговцев в июне 1631 г. (Arber, Transcript, 1876, III, 686) и начиная с 19 января 1635 г. до ноября 1639 г. опубликовал около полудюжины книг» [Rollins 1944, II: 19].

34

Valla. №1(5), 2015. ним всех стихотворений из «Страстного пилигрима», двух песен из шекспировских пьес,1 «Феникса и голубя», «Жалобы влюбленной», а также кое-каких образцов лирики из сборника 1600 г. «Английский Геликон», в котором Шекспир вообще не участвовал. В ходе этой работы Бенсон каким-то образом «потерял» восемь сонетов (Q 18, 19, 43, 56, 75, 76, 96 и 126). Оставшиеся «сто сорок шесть сонетов были переделаны в семьдесят два стихотворения, которые состоят когда – только из одного сонета, а когда – из двух, трех, четырех или пяти, собранных вместе; и для каждого из этих семидесяти двух “стихотворений” сфабриковано заглавие, так что компиляция Бенсона принимает вид чего-то совершенно нового» [Rollins 1944, II: 20]. Так, фальсификация Бенсона открывается «стихотворением» «Слава красоты», которое на самом деле состоит из трех сонетов: Q 67-69. За ним следует «Вредоносное время» (Q 60, 63-66), а далее – «Истинное восхищение», которое «создано» из VI и VII стихотворений «Страстного пилигрима». В итоге получился сборник якобы традиционной лирики, представляющей собой нечто вроде «поэтических упражнений на заданную тему». Труды предприимчивого издателя увенчались успехом: как пишет Симор-Смит, «он сумел провернуть это дельце, да так, что обвел вокруг пальца даже Гильдию книгоиздателей и торговцев» [Seymour-Smith: op. cit.]. Помимо работы с «редактированием», Бенсон позаботился снабдить свою книжку собственным предисловием, похвальными стихами Шекспиру и приложением, в котором собрал лирические произведения Мильтона, Джонсона, Бомонта, Уильяма Басса, Геррика, Томаса Кэрью, Томаса Кэри, Уильяма Картрайта и т. д. С предисловием Бенсона стоит ознакомиться. Читателю Ныне я осмеливаюсь (с вашего позволения) представить вашему взору некоторые превосходные и мелодично написанные стихотворения мастера Уильяма Шекспира; их отличает та же чистота, которую сам автор утверждал при жизни; по причине своего младенчества в момент его смерти они не имели счастья обрести подобающую им славу наряду с остальными его бессмертными творениями, все же эти строки вызовут у вас более искреннее одобрение, чем могли бы принести мои уверения, и повлекут ваши лестные отзывы; по прочтении вы найдете их ясными, чистыми и изысканно простыми; столь благородные песни освежат и не собьют с толку ваш ум; никакая запутанная или туманная тема не поставит вас в тупик; но столь совершенное красноречие вызовет ваше восхищение и похвалы: я знаю, что мое признание не будет отличаться от вашего. И уверенность крепнет во мне, что мое мнение полностью подтвердят нижеследующие строки; мне пришлось похлопотать, чтобы представить их на всеобщее обозрение, и, делая это, я рад способствовать тому, чтобы слава заслуженного автора продолжала существовать в этих стихотворениях.

Бенсон абсолютно искренен, по крайней мере, в одном: что ему «пришлось похлопотать», готовя свою фальшивку. Может быть, сонеты Шекспира «никогда не собьют с толку» ничей ум,2 но предисловие Бенсона безусловно написано ради того, чтобы сбить с толку. Прежде всего, издатель ссылается на какие-то «утверждения» Шекспира относительно чистоты его поэзии. «Поскольку Бенсон не кажется ни надежным источником, ни человеком, особо пекущемся о правде, его слова, что Шекспир как-то утверждал “чистоту” своих сонетов, стоят мало, – пишет М. Симор-Смит. – Куда важнее то, что он вообще почувствовал себя обязанным сказать это. В свете того, что он изменил род обращения к адресату, можно предположить, что “Сонеты” имели дурную репутацию в некоторых кругах – читанные или нечитанные» [Seymour-Smith 1963: 7].

1

«Прочь, уста – весенний цвет» («Мера за меру», акт IV, сц. 1; в полном виде эта песня приведена в одной из пьес Флетчера, откуда ее и взял Бенсон. Пер. Т. Щепкиной-Куперник) и «Почему же здесь – пустыня?» («Как вам это понравится», акт III, сц. 2. Пер. Т. Щепкиной-Куперник). 2 Хотя это сомнительное утверждение, если принять во внимание количество теорий, написанных ради того, чтобы разгадать «тайну» шекспировских сонетов.

35

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов Второе, что отличает бенсоновское предисловие – это попытка выдать хорошо перетасованное старое за абсолютно новое. Издатель, разумеется, ни словом не упоминает Q, хотя печатает свою фальшивку именно с него. При этом Бенсон пытается навести читателя на мысль, что созданный при его своеобразном «соавторстве» с покойным поэтом сборник является едва ли не последним творением Шекспира. Оказывается, эти «стихотворения» пребывали в «младенчестве в момент его [Шекспира] смерти». Между тем, Q вышло из печати за семь лет до смерти Шекспира, «Феникс и голубь» – за пятнадцать лет до нее, а сборник «Страстный пилигрим» и того раньше. Что из этого следует? Вывод напрашивается только один: подлинное первопечатное Q было действительно так мало известно, что Бенсону полностью удался его обман. Издание Бенсона выглядит достаточно солидно и вполне достойно. На фронтисписе красуется гравюра с портретом Шекспира – явная имитация гравюры Дройсхута к первому собранию пьес драматурга (Фолио 1623 г.). Прямо под ним – видимо, тоже в подражание Фолио – расположены прославляющие автора стихи. Успех у книги был впечатляющий: в 1654-5 гг. ее собирались переиздать, однако, поскольку никаких следов, подтверждающих выпуск, не сохранилось, это намерение, видимо, почему-то не осуществилось [Rollins 1944, II: 29]. Зато в течение почти всего следующего XVIII века сонеты Шекспира воспроизводились главным образом по «Стихотворениям» в редакции Джона Бенсона. Более того: последние перепечатки этого текста выходили даже в начале XIX столетия [Ibid.: 29-36]. Восстановление Q Подлинный текст Q был восстановлен в 1711 г., видимо, совершенно случайно. В августе 1709 г. издатель Бернард Линтот (1675-1736) опубликовал том стихов Шекспира, куда вошли ранние поэмы «Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция», а также джаггардовский сборник «Страстный пилигрим». Последний, вероятно, попал издателю в руки благодаря какому-нибудь собирателю антикварных книг. Коллеги Линтота по ремеслу, тоже издатели Шекспира, выразили удивление этим текстом: ведь они знали «Страстного пилигрима» только по фальшивке Бенсона, где он выглядит совершенно непохожим на себя. Недоуменные упреки вынудили Линтота обратиться к поиску других старинных книг, «редкостей», как тогда говорили. В результате ему удалось найти экземпляр Q. Воодушевленный своим открытием, Линтот в феврале 1711 г. выпустил в свет «второй том» шекспировской поэзии, снабдив его титульным листом, где заявлялось (ничтоже сумняшеся), что все поэтические произведения Шекспира были опубликованы самим автором в 1609 г. Вот как выглядит этот титульный лист: Собрание стихов В двух томах, В которых все произведения принадлежат м-ру Уильяму Шекспиру и были опубликованы им в 1609 г., а ныне корректно перепечатываются с этих изданий. Содержание первого тома: I. Венера и Адонис. II. Обесчещенная Лукреция. III. Страстный пилигрим. IV. Песни для музыки.1 Содержание второго тома: Сто пятьдесят четыре сонета, все во славу его возлюбленной. II. Жалоба влюбленной (его сердитой возлюбленной). (цит. по: [Rollins 1944, II: 36-37])

Первый том, как уже говорилось, вышел в действительности в 1709 г. «Анонс» второго тома свидетельствует о двух обстоятельствах: во-первых, о том, что Линтот ошибочно отнес публикацию всех недраматических произведений Шекспира к 1609 г.; а во-вторых, что издатель не прочитал Q «Сонетов» внимательно. Линтот пребывает в уверенности, что все шекспировские сонеты имеют своим адресатом женщину и посвящены исключительно прослав-

1

Заголовок второй части «Страстного пилигрима».

36

Valla. №1(5), 2015. лению возлюбленной. В данном случае этот издатель, как и все остальные, находится под впечатлением «редакции» Бенсона. Вторично первопечатный текст Q был воспроизведен Джорджем Стивенсом в 1766 г. Это издание, однако, не имело никаких – ни редакторских, ни критических комментариев, поэтому не оказало большого влияния на издательскую практику. Почти одновременно со Стивенсом свое издание сонетов стал готовить Эдвард Кейпел. Он внимательно изучил текст Q по книге Линтота; сделал ряд исправлений там, где замечал опечатки, искажающие шекспировский текст; написал предисловие. Однако его работа так и осталась в рукописи («Кейпеловский манускрипт»). Таким образом, честь создания первого научного комментированного издания принадлежит основателю шекспироведения Эдмонду Мэлону (1741-1812). Ученый сделал два издания – 1780 и 1790 годов. Именно Мэлон первым обратил внимание на то, что «Сонеты» представляют собой не один, а два цикла, первый из которых посвящен не женщине, а мужчине.1 Мэлон одновременно отметил ряд типичных опечаток, позволивший ему высказать некоторые суждения относительно рукописи, с которой, возможно, набиралось Q. Так же, как и Кейпел, Мэлон предложил ряд изменений и исправлений в тексте, где замечается искажающие смысл опечатки. Выводы ученого оказали такое влияние на издательскую практику, что, начиная с этого времени, шекспировские сонеты стали печатать главным образом с модернизированных мэлоновских изданий. Рукописные копии отдельных сонетов (XVII век) В конце XIX – начале XX столетия многие ученые тешили себя мыслью, что рукопись Q представляла собой список сонетов, ходивший по рукам «личных друзей» Шекспира. Это как будто подразумевали слова Фрэнсиса Миреса: ведь первый панегирист великого барда утверждал, что шекспировские «сладостные сонеты» известны «его личным друзьям». Почему бы не предположить, что Q печаталось с подобных частных копий? «Шекспировские “Сонеты” уже ходили в рукописях одиннадцать лет» до публикации Q, – уверенно заявил Сидни Ли в 1915 г. [Lee 1915: 677]. Однако существует ли основа для таких утверждений? Располагаем ли мы какими-то рукописными списками хотя бы немногих шекспировских сонетов, которые могли бы претендовать на роль таких частных копий для «личных друзей»? Это важный вопрос, который стоит рассмотреть. До нас дошло двадцать пять рукописных версий отдельных сонетов [Burrow 2002: 106]. К сожалению, все они переписаны уже после смерти Шекспира. Большая их часть скопирована либо из Q, либо из сборника Бенсона 1640 г. Некоторые сонеты приобрели популярность потому, что послужили основой для песен: по крайней мере три стихотворения, видимо, были положены на музыку во второй четверти XVII века. Совершенно определенно это относится к Q 116: рукопись содержит не только переделанный Генри Лаузом2 текст, но и ноты. Вполне возможно, что рукописная версия Q 8, имеющая латинский подзаголовок In laudem Musice et opprobrium Contemptorii3 eiusdem4 и разбитая на стансы, также служила текстом песни. Не исключено, в свою очередь, что довольно некачественный рукописный текст Q 128 сделан со слуха или представляет собой аналогичную «музыкальную» переделку. Практически все сонеты дошли до нас в одной рукописной копии; только Q 106 записан в двух манускриптах, причем оба они вносят в текст одинаковые изменения, хотя содержат каждый по своей описке [Kerrigan 1986: 443, 451]. Вероятно, обе копии делались с одного и того же источника, причем, как показывает К. Барроу, уже после смерти Шекспира [Burrow 2002: 107]. Единственным исключением из общего правила является Q 2. Текст этого 1

Об отрицании этой научной традиции см.: [Dubrow 2000]. Генри Лауз (1595-1662) – музыкант и композитор, написавший музыкальное сопровождение к стихам почти всех известных поэтов своей эпохи. 3 Грамматическая ошибка; правильно: contemptoris. 4 Во славу музыки и в осуждение равнодушия к ней (лат). 2

37

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов шекспировского сонета дошел до нас в 13 рукописях. Хотя все списки сделаны уже после смерти Шекспира, их количество заставляет ученых предполагать, что за такой популярностью может стоять более или менее широкое распространение Q 2 еще при жизни Шекспира. «Вполне вероятно, что эти свидетельства отдаленно показывают, какой могла быть авторская версия этого сонета», – считает К. Барроу [Ibid.]. К. Данкан-Джоунз не разделяет этого мнения, и возможно, что все разночтения в рукописных копиях Q 2 связаны с ошибками памяти или сознательными изменениями, которые тогда легко вносили в чужие произведения даже самые образованные люди. С другой стороны, замечает Дж. Керриган, опять-таки не исключено, что Q 2 был положен на музыку: в одном из манускриптов тексту предшествует заголовок «Песня» [Kerrigan 1986: 442]. Впрочем, он встречается только однажды. В остальных случаях используются следующие названия: трижды «Spes Altera» («Новая надежда»); пять раз – «Той, что желает умереть девой»,1 по одному разу – «Песня», «Влюбленный – своей возлюбленной» и «Благо брака». Еще в двух копиях у Q 2, как и в первопечатном издании, нет никакого заголовка. Современные исследователи считают вероятным, что латинское «Spes Altera» может быть подлинным авторским названием Q 2. Против научных надежд на то, что Q 2 отражает какие-то ранние списки, ходившие среди «личных друзей» Шекспира, говорит отсутствие этого текста в пиратском собрании Джаггарда. В 1612 г., делая второе издание «Страстного пилигрима», Джаггард внес в него дополнения (сонеты Т. Хейвуда2). Если бы Q 2 был широко распространен в списках при жизни автора, он вряд ли бы миновал ловкого предпринимателя. С другой стороны, ни одна из сохранившихся рукописных копий не является прижизненной. Поэтому необыкновенная популярность именно этого шекспировского стихотворения во второй четверти XVII века, скорее всего, зависит от привходящих обстоятельств, а не от существования авторской версии. Таким образом, представления ученых о многолетнем «хождении» рукописных списков сонетов Шекспира в среде его близких или не очень близких друзей следует считать недостаточно обоснованными. Они базируются исключительно на словах Ф. Миреса. Но нам известно только о двух действительно имевших место случаях, когда сонеты попали в широкую публику: в первый раз это произошло в 1598, а второй – в 1609 г. Флорова В.С., г. Москва Список сокращений ИИЛ 2000 – История итальянской литературы. В 4 тт. Т.1: Средние века / Под ред. М.Л.Андреева, Р.И. Хлодовского. М., 2000. Литература и издания сонетов Шекспира Аникст 1974 – Аникст А.А. Первые издания Шекспира. – М.: Книга, 1974. Володарская 1982 – Володарская Л.И. Первый английский цикл сонетов и его автор // Сидни, Филип. Астрофил и Стелла. Защита поэзии / Под. ред. Л.И. Володарской. М.: Наука, 1982. Гаспаров 1993 – Гаспаров М.Л. Русские стихи 1890-1925 годов в комментариях. М.: Высш. шк., 1993. Гилилов 1998 – Гилилов И.М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого Феникса. – М.: Изд-во "Артист. Режиссер. Театр", 1998. 1

Возможен также перевод «Тому, кто хочет умереть девственником»; см. Smith, Bruce R. ‘I, You, He, She, and We: On the Sexual Politics of Shakespeare’s Sonnets’, in [Schiffer 2000: 414]. 2 Хейвуд возмутился тем, что издатель-пират приписал два его сонета Шекспиру, в результате чего Джаггард вынужден был убрать фамилию Шекспира с титульного листа.

38

Valla. №1(5), 2015. Шенбаум 1985 – Шенбаум С. Шекспир: краткая документальная биография. / Пер. А.А. Аникста и А.Л. Величанского. М.: Прогресс, 1985. Alden 1916 – The Sonnets of Shakespeare, ed. by Raymond McDonald Alden. Boston – New York: Houghton Mifflin Company, 1916. Arber 1875-1894 – A Transcript of the Registers of the Company of Stationers of London 1554–1640 A.D. Ed. by Edward Arber. 5 vols, London, privately printed, 1875-1894. Burrow 2002 – Shakespeare, William. The Complete Sonnets and Poems, ed. by Colin Burrow. Oxford: Oxford University Press, 2002. Chambers 1923 – Chambers, Edmund Kerchever. The Elizabethan Stage, 4 vols. Oxford: Clarendon Press, 1923. Chambers 1930 – Chambers, Edmund Kerchever. William Shakespeare. A Study of Facts and Problems, 2 vols. Oxford: Clarendon Press, 1930. Dubrow 2000 – Dubrow, Heather. ‘“Incertainties Now Crown Themselves Assur’d”: The Politics of Plotting Shakespeare’s Sonnets’, in James Schiffer (ed.), Shakespeare’s Sonnets: Critical Essays. New-York: Garland, 2000. Pp. 113-133. Duncan-Jones 1983 – Duncan-Jones, Katherine. "Was the 1609 Shake-speares Sonnets really unauthorized?" Review of English Studies (1983). Pp. 151-171. Duncan-Jones 1997 – Shakespeare's Sonnets, ed. by Katherine Duncan-Jones. London: Thompson Learning, 1997. Duncan-Jones 2001 – Duncan-Jones, Katherine. Ungentle Shakespeare: Scenes from His Life. London: Arden Shakespeare, 2001. Edmondson, Wells 2004 – Edmondson, Paul; Wells, Stanley. Shakespeare's Sonnets. Oxford: Oxford University Press, 2004. Gurr 1971 – Gurr, Andrew. ‘Shakespeare's First Poem: Sonnet 145’, Essays in Criticism, 21, no. 3 (1971). Pp. 221-226. Hieatt et al. 1987 – Hieatt, A. Kent; Bishop T.G., and Nicholson E.A, ‘Shakespeare’s Rare Words: “Lover’s Complaint”, Cymbeline, and Sonnets’, Notes and Queries, 232 (1987). Pp. 219224. Hieatt et al. 1991 – Hieatt, A. Kent; Hieatt, Charles W.; and Prescott, Anne Lake, ‘When did Shakespeare Write Sonnets 1609?’, Studies in Philology, 88 (1991). Pp. 69-109. Holaday et al. 1970 – The Plays of George Chapman. Ed. by Allan Holaday, Michael Kiernanv G. Blakemore Evans, and Thomas Berger. 2 vols. Urbana: University of Illinois Press, 1970. Jackson 1975 – Jackson, MacDonald P. ‘Punctuation and the Compositors of Shakespeare’s Sonnets, 1609’, The Library, 30 (1975). Pp. 1-24. Jackson 1999 – Jackson, MacDonald P. ‘Rhymes in Shakespeare’s Sonnets: Evidence of Date of Composition’, Notes and Queries, 244 (1999). Pp. 213-219. Kerrigan 1986 – Shakespeare, William. The Sonnets and A Lover’s Complaint. Ed. by J. Kerrigan." Harmondsworth: Penguin, 1986. Lee 1915 – Lee, Sidney. A Life of William Shakespeare. London: Smith, Elder and Company, 1915. Lever 1966 – Lever, Julius Walter. The Elizabethan Love Sonnet. London: Methuen, 1966. Lewis 1940-1941 – Lewis, Roland B. The Shakespeare Documents, 2 vols. Stanford: Stanford University Press, 1940-1941. Marotti 1990 – Marotti, Arthur F. ‘Shakespeare’s Sonnets as Literary Property’, in Soliciting Interpretation: Literary Theory and Seventeenth-Century English Poetry. Ed. by Elizabeth D. Harvey & Katherine Eisaman Maus. Chicago: University of Chicago Press, 1990. Pp. 143-173. McLeod 1979 – McLeod, Randall. ‘A Technique of Headline Analysis, with Application to Shakespeares Sonnets, 1609’, Studies in Bibliography, 32 (1979). Pp. 197-210. Muir 1979 – Muir, Kenneth. Shakespeare's Sonnets. London: George Allen and Unwin, 1979. Rollins 1944 – A New Variorum Edition of Shakespeare: The Sonnets, ed. by Hyder Edward Rollins, 2 vols. Philadelphia & London: J.B. Lippincott & co., 1944. 39

Флорова В.С. История создания и публикации шекспировских сонетов Rostenberg 1960 – Rostenberg, Leona. ‘Thomas Thorpe, Publisher of “Shake-speares Sonnets”’, Papers of the Bibliographical Society of America, 54 (1960). Pp. 16-37. Schiffer 2000 – Schiffer, James. ‘Reading New Life into Shakespeare’s Sonnets: A Survey of Criticism’, in James Schiffer (ed.), Shakespeare’s Sonnets: Critical Essays. New-York: Garland, 2000. Seymour-Smith 1963 – Shakespeare’s Sonnets, ed. by Martin Seymour-Smith. London: Heinemann, 1963. Smith 1994 – Smith, Bruce R. Homosexual Desire in Shakespeare's England: a Cultural Poetics. Chicago – London: University of Chicago Press, 1994. Strachan 1962 – Strachan, Michael. The Life and Adventures of Thomas Coryate. Oxford: Oxford University Press, 1962.
 Аннотация Статья, ранее опубликованная в сборнике материалов заседаний Шекспировской комиссии РАН, перепечатывается с незначительными исправлениями. В ней представлен самый полный в современном русском шекспироведении обзор истории публикации сонетов Шекспира и зарубежной литературы на эту тематику. Изложив различные точки зрения на этот вопрос, автор критически рассматривает их убедительность. Статья полемизирует с гипотезой, что сборник 1609 г. готовился в печать самим Шекспиром и является авторской редакцией. В то же время автор статьи не находит оснований считать сборник пиратским. Согласно гипотезе, предложенной в статье, издатель Томас Торп имел дело с авторской рукописью и добросовестно заблуждался, полагая, что получил её с ведома и согласия автора. Отдельно рассматриваются фальсифицированное издание «Стихотворения Шекспира», выпущенное Джоном Бенсоном десятилетия спустя после смерти Шекспира, а также поздние рукописные копии сонетов. Ключевые слова XVII в., авторское право, история литературы, книгоиздательство, книжное дело, сонет, сонеты Шекспира, текстология, Томас Торп Сведения об авторе Флорова Валерия Сергеевна, г. Москва, Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова, кафедра политологии, социологии и философии e-mail: [email protected]








40

Valla. №1(5), 2015.

Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге I Двадцать лет назад рижский филолог Дарья Невская опубликовала статью «Словесное воздухоплавание» [Невская 1994: 17-23], в которой предприняла попытку объяснить особенности бытования образа Александра Ивановича Сулакадзева в истории культуры через «некую тайну Сулакадзева», выразившуюся в том, что все «реальное бытие А. И. Сулакадзева определялось исключительно мифом». При этом Невская приписывает основные мифологизаторские усилия самому Сулакадзеву, указывая, что вся обстановка, окружавшая Сулакадзева, все его речи были лишь «плодом его фантазии», «блефом». Автор вменяет Сулакадзеву «создание» двух «мифов» – о Сулакадзеве, великом фальсификаторе и о Сулакадзеве, выдающимся коллекционере. В качестве аргументов Невская, однако, использует не какие-либо записи самого Сулакадзева, коих сохранилось немало, а нарративы, появившиеся много лет спустя после смерти Сулакадзева, прежде всего, известный этюд «Антикварий Сулакадзев» из записок С.П. Жихарева [Жихарев 1855: 386387], принимая изложенные там сведения как самоочевидные факты. В поддержку мнения Невской о нарочитой автомифологизации Сулакадзева можно привести известную характеристику И.А. Шляпкина, назвавшего Сулакадзева «Хлестаковым археологии» [Берков 1965: 43]. Однако еще в 1979 г. И.П. Смирнов обратил внимание, что Сулакадзев «не слишком заботился о том, чтобы предать гласности сфабрикованные им рукописи и интерполяции, либо готовил подделки в расчете на ближайшее окружение (с которым обычно идентифицирует себя личность). Во всяком случае «Боянов гимн» и «Ответы новгородских жрецов» попали в печать хотя и с согласия Сулакадзева, но отнюдь не по его почину» [Смирнов 1979: 212]. Таким образом, мифологизации образа Сулакадзева, возможно, гораздо больше поспособствовали авторы, писавшие о нем, а отнюдь не сам Александр Иванович. В.П. Козлов, говоря некогда об Александре Ивановиче Сулакадзеве, констатировал «своеобразный авторитет этого фальсификатора, и сегодня невольно довлеющий над исследователями» [Козлов 2004: 223], комментируя включение петербургского антиквария в компанию Миролюбова, Лесного и Кура с легкой руки Л.П. Жуковской. Между тем, нельзя не отметить, что почтенная исследовательница древнерусского рукописного наследия дала старт интенсивной мифологизации личности А.И. Сулакадзева в творчестве многочисленных адептов «Влесовой книги». Над ней, однако, довлел авторитет вовсе не Сулакадзева, а М.Н. Сперанского, на известной статье которого Жуковская и основывала свой вывод. В своей статье о миролюбовской «дощьке» Л.П. Жуковская резюмирует: «Содержание “дощечек”, язык и письмо их, а также имя Влес (Велес) позволяют предположить, что указанные “дощечки” являются одной из подделок А. И. Сулакадзева, возможно, именно теми буковыми дощечками, которые уже более ста лет назад исчезли из поля зрения исследователей. В рукописи А. И. Сулакадзева “Книгорек” (т. е. каталог) имеется следующее указание на дощечки, находившиеся в его собрании: “Патриарси на 45 буковых досках Ягипа Гана смерда в Ладоге IX в.”» [Жуковская 2004: 38]. Это вполне категоричное (особенно в части исчезновения из поля зрения, будто они когда-то в таковом были) утверждение приводится со ссылкой на работу М.Н. Сперанского, который, однако, высказался более осторожно: «Быть может, в его собрании были, судя по тому же источнику, и по припискам и датам: “Патриарси на 45 буковых досках Ягипа Гана смерда в Ладоге IX века”...» [Сперанский 1956: 101]. Кроме того, это суждение приводится у Сперанского после перечисления тех «ложных книг», которые сам Сулакадзев сопроводил отметкой «есть», не включая, следовательно, «Патриарси» в число имеющихся у него «древностей», более того, 41

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге приписал, что этот монструозный раритет увезен в Моравию, однако Сперанский эту приписку почему-то опустил. Книгу «Патриарси» обычно идентифицируют как ветхозаветный апокриф «Заветы двенадцати патриархов, сыновей Иакова»; существует, впрочем, иное мнение А.А. Турилова, который указывает, что это апокриф «Двенадцать Яковлич», ссылаясь на книгу И. М. Грицевской «Индексы истинных книг» [Патриархи 2007: 232]. Грицевская, однако, не столь категорична и отмечает, что «Двенадцать Яковлич» в самом тексте статьи о ложных книгах имеют комментарий, указывающий иное название апокрифа «Лествица» [Грицевская 2003: 44]. Ложная книга πατριαρχαι присутствует ещё в индексах Афанасия Александрийского и Никифора Константинопольского на втором месте, после Еноха. Никифор указывает, что в книге 5100 строк [Семеновкер 1985: 216]. Атрибуты «Ягип Ган» и «Моравия», скорее всего, появились по мотивам «моравского дворянина» Иоганна (Яна) Непомука Алоиза Ганке фон Ганкенштейна (1751-1806), публициста и русофила, служившего библиотекарем университетской библиотеки в Ольмютце (Оломоуце), известного пропагандой преподавания чешского языка в Австрийской империи, который в 1803 году прислал в Синод описание церковной славянской книги якобы VIII века, а затем и издал текст её у себя на родине. Сулакадзев мог узнать о нем из «Критических примечаний» Евгения Болховитинова, опубликованных в мае 1806 в одном из столичных литературных журналов [Берков 1965: 43-44]. Евгений не оспаривал подлинности книги (критики Ганки сочли ее подделкой, отчего, видимо, Синод и не приобрел ее), но указал, что относится она к более позднему времени, что, возможно, отразилось в «IX веке» Сулакадзева, убежденного доводами епископа. В настоящее время «Венский Октоих» (Codex Hankenstein: Codex Vindobonensis slavicus 37) считается древнерусским литургическим сборником XIII-XIV вв. из Галиции. Сам Сперанский основывал своё суждение, видимо, на словах А.Н. Пыпина, у которого он заимствовал сведения о Книгореке: «надо полагать, что это выдуманное вроде книги девятого века, вроде таких сочинителей, как киевлянин Радипой или Олех вишерец и т.п., означали или исполненные, или пока только задуманные подделки» [Пыпин 1898: 10]. Почему так надо было полагать, учитывая то, что сам же Пыпин и дал совершенно справедливую оценку этой рукописи, как списка статьи «о книгах истинных и ложных» (которая могла быть известна Сулакадзеву из нескольких источников [Пыпин 1898: 10; Козлов 2004: 213]), к ряду позиций которой Сулакадзев приписал совершенно фантастические атрибуты, непонятно; во всяком случае, сам Пыпин никаких доводов, обосновывающих его предположение не приводит. Как бы там ни было, получилось так, что вполне определённое, по моему мнению, отрицание в тексте источника, благодаря последовательности намёков и допущений превратилось в ложное положительное утверждение при посредничестве нескольких уважаемых и авторитетных специалистов1. Книгорек между тем является вовсе не каталогом библиотеки Сулакадзева, а, по его мысли, каталогом «древним книгам как письменным, так и печатным, из числа коих по 1

В качестве одного из предельных вариантов развития темы, можно привести слова В.Н. Перетца, что «Селакадзевъ имѣлъ для продажи рукопись Х в. смерда Внездилища о холмахъ новгородскихъ, тризнахъ Злогора, Колядѣ вандаловой и окрутѣ Буривоя и Владиміра, на кожѣ бѣлой и т. п.» [Перетц 1914: 434]. И это при том, что источником Перетца была всё та же работа Пыпина, автор которой писал прямо противоположное: «не видно, чтобы онъ дѣлалъ Бояновъ гимнъ предметомъ торговли» [Пыпин 1898: 20]. В то же самое время и И.А. Шляпкин пишет, что Сулакадзев «былъ антикваромъ, книжнымъ торговцемъ и довольно часто преподносилъ подобныя вещи богатымъ меценатамъ за большія деньги» [Шляпкин 1913: 10]. Эти недоразумения обусловлены, видимо, изменением семантики термина «антикварiй», «антикваръ», использованного Жихаревым, вместо «собирателя древностей» оно стало обозначать «торговца древностями». Возможно, кроме того, перенесение характеристик А.И. Бардина, действительно изготавливавшего свои стилизации на продажу, на Сулакадзева и наоборот. См. например, мнение П.А. Бартенева [Сперанский 1956: 47].

42

Valla. №1(5), 2015. суеверию многие были прокляты на соборах, а иные в копиях созжены, хотя бы оные одной истории касались; большая часть оных писаны на пергамине, иные на кожах, на буковых досках, берестяных листах, на холсте толстом, напитанном составом, и другие» [Пыпин 1898: 8]. С другой стороны тетради, содержащей рукопись, как отмечает Пыпин, содержится перечень изданий на грузинском языке («книги на грузинском языке, письменные и печатные, где и когда» – содержание которого, впрочем, осталось неизвестным в силу утраты рукописи после смерти Пыпина). Есть ли в таком случае основания рассматривать Книгорек как некий «план подделок»? Ведь следов реализации такого «плана» нет в сохранившихся перечнях рукописей, что и было отмечено Сперанским, включившим сведения из Книгорека в раздел книг «не отмеченных в Каталоге» [Сперанский 1956: 101]. Между тем, в 1995 году М.Д. Каган писала в Энциклопедии СПИ: «А. Н. Пыпин в 60-х прошлого века приобрел более полный список книг Сулакадзева под названием “Книгорек” …» [Энциклопедия СПИ 5: 791], вопреки действительному содержанию этой рукописи и оценке её Пыпиным. Справедливости ради стоит отметить, что впервые Книгорек был назван каталогом библиотеки Сулакадзева – «такъ назвалъ Сулакадзевъ каталогъ своей библіотеки» – уже в том же 1898 году, в рецензии на работу Пыпина, и там же рукописи (и библиотеке) были приписаны книги, в ней даже не содержащиеся {Исторический вѣстник, том 74, стр. 358-359}. В.П. Козлов, аттестуя Книгорек, предполагает, что «у Сулакадзева созрел замысел создания каталога или реестра, в котором можно было бы назвать рукописные и печатные редкости, неизвестные ни собирателям, ни ученым» [Козлов 2004: 212]. На мой взгляд, это утверждение не соответствует реальному содержанию каталога – как и в случае с иными своими библиографическими перечнями, Сулакадзев первоначально использует в Книгореке реальные данные, очевидно, и собирателям, и ученым известные. Согласно Пыпину [Пыпин 1898: 8 -13], Книгорек представлял собой рукопись, писанную на грубой синеватой бумаге старым почерком, относящуюся, судя по разным упоминаниям, к двадцатым годам XIX столетия, составляющую тетрадь в четвертку, в 24 листка. Текст начинается на обороте первого листа тетради строкой «1551 года книги были запрещены» и пометой «Стоглав в 4. стр. 113», после чего следует традиционный перечень книг от Рафли до Аристотелевых врат, далее следуют разделы «Рукописи» (магические и алхимические европейские трактаты, видимо, по книгам из библиотеки Ф.В. Каржавина) и «Манускрипты» (общие названия магических и алхимических практик + несколько древнерусских апокрифов, скорее всего, дописанных позже). Эти частные разделы не содержат никаких необычных атрибутов, лишь одну библиографическую приписку к книгам из Стоглава, да и не описаны подробно, посему об их наличии, как правило, даже не вспоминают. Далее, однако, идут четыре раздела с заглавиями, писанными красными чернилами и вязью, которые содержат записи, имеющие отметки, вызывающие традиционное любопытство исследователей. О содержании второго из них, раздела «непризнаваемых книг», Пыпин пишет, что «главную основу этого отдела составляют книги, о которых автор тетради вычитал в известной статье о книгах истинных и ложных: эту статью Сулакадзев знал из “Иоанна, экзарха болгарского”, Калайдовича (1824), который в другом месте упоминается в его цитатах». Несмотря на то, что Сулакадзев, конечно, мог составить свой перечень под впечатлением от знакомства с публикацией Калайдовича [Калайдович 1824: 208 -212], конкретная структура и содержание текста Книгорека показывает очевидное заимствование из печатной Кирилловой книги (КК) 1644 или 1786 гг. издания, на что указывают и писанные красными чернилами и вязью названия подразделов. Кроме того, идея оформить своя знания о «ложных книгах» в виде библиографического списка появилась у Сулакадзева заведомо раньше 1824 г. Со слов Козлова: «В его “Летописце” за 1818 г. содержится запись: “Книги запрещены собором 1551: Адам, Енох; Сифова молитва. Адамль завет; Варфоломеевы 43

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге вопросы о Соломоне; Китовраси; Еунатиевы муки;...мартолой, Остролог, Остропомиа, Чаровник, Громник, Молнияник;...Коледник, Метание, Мысленик; Сносудец; Волховник; Звездочетец, Путник, Рафли, Шестокрыл, Воронограй, Зодей, Алиопах, Аристотелевы врата, Злотоструй; Глубина; Криница, Жидовин, Лоб Адамль”. Здесь же – отсылки на Стоглав, Карамзина и Калайдовича. – ОР РГБ. М. 2638. Л. 25.» [Козлов 2004: 226] Любопытно, что Козлов, давая это примечание именно к «Иоанну Экзарху» Калайдовича, видимо, не замечает анахронизма. Вопреки заголовку записи, книги, запрещённые Стоглавом, перечислены ближе к её концу, остальные книги заимствованы из какой-то расширенной (поскольку включают переводные гадательные и естественнонаучные сочинения [Грицевская 2003]) редакции индекса истинных и ложных книг. Выписка из индекса явно не полна, да и сокращена Козловым, но индекс мог быть доступен Сулакадзеву в Уставе церковном, Кормчей, Требнике, «Измарагде» либо в каком-нибудь сборнике непостоянного состава. Однако, если Козлов точно передаёт текст записи, в ней содержалось множество ошибок: «Еунатиевы» вместо «Еупатиевы», «Остропомиа» вместо «Острономиа», «Алиопах» вместо «Алманах» и т.д., что свидетельствует о крайне неисправном списке, бывшем в распоряжении Сулакадзева. С учётом появления среди запрещённых книг Златоструя, Глубины, Криницы и Иакова Жидовина, это означает, что Сулакадзев на тот момент весьма слабо владел предметом. У Калайдовича приводится иная структура и содержание конкретных перечней книг, чем у Сулакадзева и в КК, статья из которой, кстати, в 1862 г. была опубликована самим Пыпиным в ЛЗАК [ЛЗАК 1: 50 -55]. Текст Сулакадзева состоит из следующих разделов, имеющих соответствие только в КК: 1) Книги древне-учителей Словеном. В КК: Книги Преподобных и Богоносных Отец наших пастырей и учителей вселенских. 2) Книги непризнаваемые, коих ни читат, ни держат в домех не дозволено. В КК: Книги ложныя, их же не подобает чести и держати православным христианом. 3) Книги еретическия их же неподобает чести православным. 4) Книги отреченныя. У Калайдовича наличествует только заголовок (2), аналогичный КК, небиблейские же истинные книги начинают перечисляться сразу за Апокалипсисом [Калайдович 1824: 208-209]. Кроме того, порядок перечисления книг и формы некоторых названий специфичны именно для КК, редакции индекса истинных и ложных книг, опубликованная Калайдовичем более традиционна и распространена. Как известно, обширные разделы (1) и (2) КК, представляют собой в основном переводы соответствующих греческих индексов [Семеновкер 1985], значительная часть указанных там книг никогда и не бытовала на Руси, некоторые актуальные дополнения в эти части были внесены уже в постмонгольский период. Разделы 3) и 4), напротив, содержат перечисление актуальных для Руси славянских переводов различных греческих и латинских сочинений. С формальной стороны Пыпин характеризует содержание записей так: раздел (1) «это длинный список отцов церкви и церковных книг, большею частию одни имена, но при некоторых именах и заглавиях есть отметки»; раздел (2) – «сначала здесь выписаны были одни названия ложных книг по этой статье; но затем, видимо, позднее, к этим заглавиям сделаны приписки. … Большая часть ложных книг осталась без особых отметок, как были сначала выписаны»; раздел (4) – «взято опять из статьи о книгах истинных и ложных, но затем прибавлено красными чернилами». Таким образом, логично предположить, что первоначально основную часть Книгорека составлял обычный перечень названий книг из КК, повторяющий состав и структуру её индекса истинных и ложных книг (исключая собственно библейские книги). Только позднее Сулакадзев попытался дать к некоторым из них «библиографические описания», в большинстве случаев имеющие совершенно фантастический характер, и, видимо, тогда же (или ещё позднее) внёс несколько дополнительных названий по всему тексту рукописи и проставил отметки «есть». 44

Valla. №1(5), 2015. Из восьми десятков названий в разделе (1) только десять имеют комментарии, причём лишь четыре из них носят заведомо фантастический характер и только пять книг сопровождает отметка красными чернилами «есть». Из шестидесяти книг в разделе (2) восемь имеют комментарии, все, кроме одного, необычные и три книги имеют отметку «есть». К тем книгам из раздела «ложных», которые сопровождаются припиской «есть» – Евангелие от Фомы, О Китоврасе, Сон Богородицы, – Сулакадзев никаких нелепых атрибутов приписывать не стал. По словам Пыпина, в конце раздела несколько неожиданно приписаны Рай мысленный и Великое Зерцало, которым место разделом выше. Больше половины немногочисленных книг раздела астрологических и магических книг (3) имеют выдуманные комментарии, касающиеся времени и места написания, автора и содержания произведения. Не найдя здесь соответствий в своей библиотеке, Сулакадзев включил в список «Боянову песнь Словену», причём, если верить Пыпину, в середину, а не в конец перечня. Кроме того, Сулакадзев приписал в конце имеющийся у него некий «Волхвотрав» без атрибутов и почему-то Июдино послание – книгу из Нового Завета. Столь же немногочисленные сочинения уникального для КК (по факту существования, но не по содержанию) раздела (4) сопровождаются комментариями, только один из которых необычен, две книги Сулакадзев показал имеющимися в своей библиотеке. Приписанные далее «история Амана и Мардохея, еврейский свиток X века2; Лютеров календарь, 1563 г., на пергаминном листе3, какая-то книга с заглавием, писанным рунами4 (всё это с отметками: есть)», полагаю, являются более поздними дополнениями не к разделу, а к Книгореку в целом. Отмечу, что в Книгореке нет «Перуна и Велеса вещаний», а «новгородские холмы» и «гадания» приписаны невинному, в этом смысле, Лбу Адамлю и Коледнику V вѣка. Далеко не все комментарии Сулакадзева носят фантастический характер. Трижды он просто даёт точные ссылки на рукописи и книги, в которых упоминаются перечисляемые им сочинения. Комментарии к Пчеле и Хождению Богородицы по мукам, в принципе, точно передают бытующие представления о содержании этих книг. В случае с книгой некоего Даниила, Сулакадзев пытается идентифицировать сочинение: «Даніилъ, игуменъ черниговскій, книга Странница, 1105 года», – имея в виду известную повесть о путешествии игумена Даниила в Палестину при Святополке. Поскольку в КК указано просто «Даниил», название книги, предлагаемое Сулакадзевым, свидетельствует о знакомстве с текстом Калайдовича [Калайдович 1824: 209] и, следовательно, приписка сделана не ранее 1824 г. Хотя во всех кратких редакциях индекса истинных книг эта книга именуется просто Странник и только в расширенной редакции появляется Даниил Странник [Грицевская 2003: 224, 228], предположение Сулакадзева, во всяком случае, корректно (см. например, СПбИИ РАН, ф. 11, № 148 «Книга глаголемая Странникъ», содержащую именно путешествие игумена Даниила). Произвольны, но в принципе реалистичны догадки Сулакадзева о носителе и местоположении Синодика и оригинале Авгарева послания. Однако далее Сулакадзев явно 2

Описана у Сперанского под № 4 [Сперанский 1956: 91] и более подробно под № 2 у Макаренко [Макаренко 1928: 487]. Судя по описанию, это Мегилат Эстер, читаемый во время Пурима. В то время в Петербургских книгохранилищах была всего одна такая рукопись в собрании П.П. Дубровского в Публичной библиотеке (отмечена в каталоге Дорна (1852) под № 604), и кажется вполне вероятной связь этого свитка с рукописью Сулакадзева. 3 Этот календарь, видимо, отмечен у Сперанского под № 17 [Сперанский 1956: 94], в описании указана младшая дата – 1796 г. Возможно упомянут под своим именем и в рукописи РГБ. Ф. 96. № 51, но полностью списки книг из этой рукописи Пыпин не опубликовал. 4 В качестве аналога может быть предложена пергаментная рукопись ОР РГБ, ф. 178, № 1368, представляющая собой антикварную подделку А.И. Бардиным «Слова о полку Игореве» (СПИ). Рукопись поступила в 1870-1872 гг. от В.Ф. Миллера, однако считается, что это та антикварная подделка СПИ, которая в 1840 г., до распродажи библиотеки Сулакадзева, принадлежала П.Я. Актову [Сперанский 1956: 76-77], а первоначально была изготовлена, судя по расшифровке рунической надписи, зимой 1818 г. [Энциклопедия СПИ 4: 1311]. Впрочем, руническим заголовком Бардин мог снабдить и иные свои работы.

45

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге начинает испытывать дефицит знаний и сведений и, руководствуясь предложенным Сперанским принципом «чем скуднее сведения, тем более они нуждаются в дополнениях» [Сперанский 1956: 69], пускается в откровенные фантазии, стремясь увеличить число своих заметок. Любопытно, что его при этом не смущают противоречия. Например, Криница упоминается в перечне дважды [Пыпин 1898: 10] либо имеет два комментария, и первый: «9 вѣка, Чердыня, Олеха вишерца, о переселеніяхъ старожилыхъ людей и первой вѣрѣ» – никак не соотносится со вторым: «времянныя книги, въ кои вписывали въ 1471 году о знаменіяхъ небесныхъ, о звѣздахъ и прочихъ видѣніяхъ при коемъ царѣ и лѣтѣ», предложенным на основании сведений из Царственного летописца (1772). Сохранившиеся книги, помеченные «есть», не вполне отвечают содержанию тех сочинений, которым Сулакадзев поставил их в соответствие. Из помеченных только две книги наделены не совсем обычными атрибутами: Синодик на доске и Авгарево послание на папирусе, но неясно, имеет ли в виду Сулакадзев оригиналы этих сочинений или те экземпляры, которыми располагает сам. Дело в том, что апокрифу «О Василии кесарийском, и о Иване Златоусте, и о Григории Богослове вопросы и ответы о всем по ряду» он ставит в соответствие «Григорія Богослова, о немъ писаніе, и о Маковеяхъ, на пергаминѣ, въ 13 вѣкѣ писана», между тем эта рукопись, Слова св. Григория Богослова, отрывок о Маковеях, втор. пол. XIV в. (ГПНТБ СО РАН, Тих. Р-8), содержит только Слово о Маковеях и, конечно, не имеет никакого отношения к апокрифу, если не считать утраченной ныне миниатюры на л. 27, изображавшей Григория, Василия и Иоанна. То, что в соответствие Максиму Греку поставлена грамматика Мелетия Смотрицкого, указывает на московское издание 1648 г., в котором были помещены статьи, частью почерпнутые из сочинений Максима Грека, частью ошибочно ему приписанные. Гранограф индекса явно не Хронограф Кубасова (СПбИИ РАН, ф. 11, № 143), который у Сулакадзева помечен 1606 г. Наконец, упомянутый Синодик, очевидно, не новгородский и не древний (сер. XIV в.) века пергаментный СинодикПомянник (ОР РГБ, ф. 96, № 56.2), содержащий списки посадников, епископов и новгородцев с Прусской улицы, бывший у Сулакадзева, хотя и не на «доске». Полагаю, отсюда можно сделать вывод, что автор явно допускал некоторую долю условности при отождествлении книг из индекса с имеющимися в его библиотеке. Иные сочинения индекса, имеющие отметку «есть», исключая Стоглав (ОР РГБ, собр. Строева, № 46), преподобных Ефрема Сирина и Иоасафа Индийского (и Паренесис, и Повесть о Варлааме и Иоасафе могли быть доступны Сулакадзеву в нескольких вариантах, включая Пролог и Вел. Минеи-Четьи5), являются апокрифами известного содержания, скорее всего, имевшимися у Сулакадзева не в отдельных рукописях, а в составе каких-нибудь сборников (см., например, сборник XVIII в. из библиотеки Сулакадзева в собрании П.П. Вяземского, F.XVI, содержащий повесть о Соломоне и Китоврасе). Настоящее местоположение книг, внесённых Сулакадзевым дополнительно (Боянова песнь Словену, Амана и Мардохея история и т.п.), не выяснено. Хотя Сперанский предположил, что не только Боянова песнь, но и целый ряд текстов, занесенных Сулакадзевым в «Книгорек» с заметкой «есть», имеет характер «сплошных подлогов» [Сперанский 1956: 66], полагаю, учитывая вышесказанное, что для такого вывода нет никаких оснований. Как известно, поля и чистые листы многих книг из библиотеки Сулакадзева испещрены заметками, в основном библиографического характера. Ещё при обсуждении доклада Пыпина, печатный текст которого и является единственным источником сведений о Книгореке [Пыпин 1898], последовало замечание со стороны Н.П. Лихачева, «указавшаго на то, что Сулакадзіевъ, несомнѣнно поддѣлывавшій рукописи, былъ въ то же время человѣкомъ крайне начитаннымъ и свѣдущимъ. Н. П. Лихачеву удалось пріобрѣсти одинъ томъ „Опыта россійской библіографіи“ Сопикова, принадлежавшій Сулакадзіеву; здѣсь, на поляхъ и отдѣльныхъ вклеенныхъ листкахъ, помѣщено рукой самого Сулакадзіева не мало весьма цѣнныхъ дополненій къ труду Сопикова» [Орешников 1897: 90]. Позднее 5

Впрочем, Ефрем Сирин был у Сулакадзева и в одной рукописи с Печерским Патериком [Сперанский 1956: 95]

46

Valla. №1(5), 2015. Д.В. Ульянинский, описывая свою библиотеку, отмечал, что имеющийся у него экземпляр сочинения С.В. Руссова «Библіографическій каталогъ россійскимъ писательницамъ. Спб. 1826», принадлежавший ранее Сулакадзеву, имеет обширные исправления и дополнения последнего. Судя по этим отзывам, Александр Иванович очень хорошо ориентировался в русских печатных изданиях XVII – XIX вв., что и позволяло ему регулярно пополнять свою библиотеку. Среди библиографических заметок такого рода часто встречаются списки книг по различным темам: на чистых листах книги В.Г. Рубана о Москве (1782) приводится перечень изданных книг и карт о Москве; на листах Казанского летописца (ОР БАН, 24.5.9) – список книг о Казани, на книге «Описаніе о Японѣ…» Гагенара (1734) – перечень книг о Японии; на одной из рукописей Каржавина – «Выклад снов Даниила пророка…» (РГБ. Ф. 96. № 51) – обширный перечень различных мистических, гадательных и т.п. сочинений; к книге «Опытъ вокальной и пѣвческой музыки в Россiи» (1808) была присоединена тетрадь с перечнем рукописей и книг, содержащих сведения о древнем нотном пении и даже приложена нотная рукопись, приписанная Сулакадзевым св. Александру Ошевенскому и т.д. В ряде случаев Сулакадзев явно указывает, что перечисляет книги из своей библиотеки, в других случаях приводит просто перечни известных ему книг и, если что-то из перечисляемого наличествует в его собрании, непременно делает на полях приписку «есть», иногда сопровождая её дополнительной библиографической справкой. Такие отметки носят в перечнях Сулакадзева заведомо системный характер, и именно на них, на мой взгляд, следует ориентироваться, решая вопрос о наличии в библиотеке Сулакадзева той или иной упомянутой им книги. Эти отметки сопровождают не только собственные перечни Сулакадзева. Такой характерный артефакт его библиотеки, как «Реестры рукописей, присылаемых в Синод» (ОР РГБ, ф. 96, д. 10), добытый неизвестными путями из недр синодского архива, содержит заметки к рукописям и характерные отметки «есть» к имеющимся у Сулакадзева сочинениям [Козлов 1981: 88]. Упомянутая выше рукопись «Выклад снов Даниила пророка…» содержит, на мой взгляд, третий вариант перечня «книг запрещенных», представляющий собой расширенную редакцию первых трёх разделов Книгорека и довольно подробно описанный у Пыпина [Пыпин 1898: 14-16]. «В начале рукописи (на передней доске переплета и 8 листах) и конце ее (6 листов с отдельной нумерацией», – указывает Сперанский [Сперанский 1956: 99], листы в восьмёрку. Традиционный для всех трёх редакций заголовок «Книги запрещенныя» открывает перечень книг из Стоглава, сопровождаемых в этом случае более подробными ссылками и описаниями, затем подзаголовок «въ моей библіотекѣ» – рядъ печатныхъ календарей и гадательныхъ книгъ, астрологовъ, оракуловъ и т. д. книгъ латинскихъ и нѣмецкихъ», библиографические описания, в основном, видимо, из собрания Ф.В. Каржавина, наконец, «рукописи въ моей библіотекѣ», где перечислены сочинения того же содержания. Все разделы по обыкновению дополнены позднее названиями некоторых других сочинений, относящихся к теме, и заметками от лета 1824 и 1828 гг. Однако сочинений из индекса истинных и ложных книг, как в Книгореке, в этих заметках, судя по всему, нет. Таким образом, среди бумаг Сулакадзева имеются три разновременных, на мой взгляд, варианта библиографических заметок на тему «книг запрещенных», из которых записи на рукописи «Выкладе снов Даниила пророка…» кажутся наиболее фундированными, однако определить точное соотношение второй и третьей редакции не представляется возможным. Обе они явно начаты около 1824 г. Так или иначе, рукопись Книгорека представляет два библиографических перечня – грузинских книг и вторую, как я полагаю, редакцию «книг запрещенных». Описание книг в перечнях Сулакадзев даёт с атрибутами, с выходными данными, так же он поступает и тогда, когда просто делает какую-либо библиографическую заметку на полях читаемой им книги. Отсутствие описаний книг в статье об «истинных и ложных книгах» и, видимо, неуёмное желание удовлетворить свою «библиографическую» страсть подвигли автора сначала на 47

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге попытки внесения реальных данных о книгах (таковых, увы, оказалось немного), а затем и на вымысел характерных признаков «ложных» книг, который, в конце концов, превратил обычные рабочие заметки в фальсификат. Однако последний вряд ли был чем-либо, кроме как «игрушкой» Александра Ивановича. Повторюсь, что, как и в случае со всеми иными тематическими библиографическими перечнями, составленными Сулакадзевым, критерием принадлежности книги к библиотеке Сулакадзева является не факт включения её в такой перечень, а наличие рядом с записью о ней традиционной для автора перечня отметки «есть», которая нередко ещё и проставляется чернилами иного цвета. II Из явно инкриминируемых Сулакадзеву подделок в Книгореке упомянута только «Боянова песнь Словену», явленная публике в 1810 г. Что, строго говоря, известно о таких «сплошных подлогах» Сулакадзева (не существовавших в действительности, в отличие от приписок в подлинных рукописях)? М. Н. Сперанский вынужден был констатировать: «В нашем распоряжении нет ни одной подделки в том виде, в каком она вышла из рук Сулакадзева» [Сперанский 1956: 67-68]. Он, однако, не сомневается, что об этих подделках можно составить «довольно ясное представление» на основании того, что известно из описаний. Таковыми он считает только «Боянову песнь Словену» и «Перуна и Велеса вещания», ссылаясь на интерес к ним Державина, видимо, как на аргумент в пользу реального существования «первоисточников», и далее приводит их описания Сулакадзевым и особенности текста, указывающие на те же приёмы и признаки, которые характеризуют и позднейшие приписки Сулакадзева к рукописям. Но разве из этого следует само по себе существование чего-то иного, кроме «списков»? Сулакадзев указывал в одном из своих каталогов, что «Боянова песнь» написана красными чернилами на четырёх листках пергамента [Макаренко 1928: 486]. Такая же характеристика цвета чернил и пергамента дана в «списке» этого творения, предоставленном Сулакадзевым Державину [Державин 1872: 586]. В Книгореке Сулакадзев указывает «на баргаментѣ разномъ, малыми листками, сшитыми струною», причём Пыпин уточняет, что этот текст написан «по выскобленному» [Пыпин 1898: 10]. Каталог «прерѣдкихъ» рукописей Сулакадзева (составленный, видимо, много дет спустя после смерти владельца, но, скорее всего, по его записям) ограничивается указанием на «буквы греческие и рунические», предпочтя сослаться на публикацию Державина как на аргумент подлинности [Сперанский 1956: 90]. Действительно, «красными чернилами» Сулакадзев активно пользовался, чистых «малых листков» из «разных» имеющихся у него рукописей вполне мог нарезать либо использовать палимпсест; искусства каллиграфа Бардина здесь, пожалуй, не требовалось, текст «списков» палеографической изощрённостью не отличается (с содержательной стороны «Боянова песнь» обсуждалась Ю.М. Лотманом [Лотман 1962: 396-405]). Тем не менее единственным свидетельством чьего-либо знакомства с «оригиналом» Бояна являются воспоминания С.П. Жихарева [Жихарев 1855: 386-387]. Рассказ Жихарева, однако, нарочито анекдотичен и содержит элементы гротеска (на параллели с рассказом Вальтера Скотта «Антикварий» указал В.П. Козлов [Козлов 2004: 193-194]); речь, впрочем, идёт об интересе Державина к собранию древностей Сулакадзева как таковому, о библиотеке речи нет, между прочим, о неких «новгородских рунах», которые А.Н. Оленин якобы описал как «престрашную кипу старыхъ бумахъ изъ какого-нибудь уничтоженнаго богемскаго архива, называемыхъ имъ новгородскими рунами». Известен действительный отзыв Оленина о собрании Сулакадзева, в письме от 21 марта 1811 г. к К. М. Бороздину и А. И. Ермолаеву, впервые опубликованный А.Ф. Приймой [Прийма 1953: 43]: «Вы ездили по белу свету отыскивать разные материалы к российской 48

Valla. №1(5), 2015. палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь XI-го, а может быть, только и XII века6. А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный во времена дяди и тетки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с приписью подьячих с самых отдаленных веков Российского царства... Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник Бояновой песни, следующим письмом писанный И прочая и тому подобная» {ОР РГБ. Ф. 211. Карт. 3623. Д. 3.}. Текст не без явной иронии, но речь идёт только о рукописях и первая характеристика указывает, по моему мнению, на Амана и Мордехая историю и Молитвенник князя Владимира, являясь первым по времени свидетельством об их наличии в собрании Сулакадзева и наличии в них приписок. Прийма указывает, что письмо относится ещё ко времени археографической экспедиции корреспондентов Оленина. Обычно называется период 1809-1811 и продолжительность «три года»; в действительности делопроизводство экспедиции было начато 26 мая 1809 г., а закончено 6 декабря 1810, к этому периоду относятся все четыре подготовленные экспедицией альбома рисунков. Вторая дата регистрирует передачу последних отчётных материалов, но сами участники экспедиции вернулись в Петербург позднее. Ермолаев ещё в апреле 1811 г. был назначен помощником хранителя Депо манускриптов ИПБ, но в должность был введён только в сентябре. Бороздин и Ермолаев на протяжении всего срока экспедиции вели довольно интенсивную переписку с Олениным. Между тем из текста следует, что Оленин сообщает им новость и о Сулакадзеве они ничего не знают, при том, что Оленин явно пишет им о результатах своего совместного с Державиным визита, приводя, видимо, всё ту же пресловутую строфу Бояновой песни. Когда же Оленин посетил Сулакадзева в первый раз? В марте 1807 г. Оленин был дежурным генералом при главнокомандующем ополчением 1-й (Петербургской) области, помощником Строганова в Публичной библиотеке он стал только в апреле 1808 г. А.И. Ермолаев, протеже и ближайший сотрудник Оленина, проживал в его доме в 1800-1818 гг. в качестве «домочадца», и представить себе, что он не сопровождал Оленина в это время или хотя бы не был информирован о таком визите довольно сложно. В конце мая 1809 г. Ермолаев отправился с К.М. Бороздиным (в семье которого он вырос) в экспедицию, однако участники экспедиции регулярно переписывались с Олениным и пересылали ему разные материалы. Маловероятно, что Оленин не сообщил бы им о «костыле Ивана Грозного», если бы посетил Сулакадзева в этот период, однако из письма Оленина следует, что он впервые сообщает им о собрании Сулакадзева. Возникает вопрос: а посещал ли Оленин Сулакадзева ранее Державина? Использованное Жихаревым определение «русскiй музеумъ», между тем, очевидным образом указывает на известную коллекцию Павла Свиньина, поскольку именно и только это собрание носило такое название. Павел Петрович Свиньин (1787-1839), публицистпутешественник, издатель «Отечественных записок» и основатель первого частного «национального» музея, личность весьма феерическая в своих фантазиях и куда более в те времена известная, чем Сулакадзев, пользовался вместе с тем схожей с последним репутацией, несмотря на совершенно иной социальный статус. Показательна в этом смысле несколько ироническая фраза Строева, обращенная к Устрялову: «Желаніе ваше пріобщить факсимиле почерка царя Иоанна и князя Курбскаго (будьте великодушны къ моей откровенности!) показываетъ еще малую опытность вашу въ нашей старинной письменности. Эти вещи возможны только Сулакадзію и Свиньину» [Барсуков 1878: 239]. Характерно, что один из эпизодов ранней биографии Свиньина сделал его прототипом (во всяком случае, одним из, и, кажется, не без посредничества Пушкина) гоголевского Хлестакова. В «Музеуме» Свиньина были и «камни» – минералогическая коллекция, купленная позднее Александром фон Гумбольдтом. Свиньин был героем множества 6

Возможно, имеются в виду Пандекты Никона Черногорца, найденные Ермолаевым в Спасо-Ярославском монастыре (пергаментная рукопись XIII в., ныне Ярославский гос. музей-заповедник, № 15583).

49

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге анекдотов, и некоторые из них имеют явные параллели с историей, вложенной автором записок в уста Оленина. Пушкин, например, написал карикатуру на Свиньина «Маленький лжец», начинающуюся так: «Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок. Он не мог сказать трех слов, чтобы не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из полтавского сражения...» [Пушкин 1995: 34]. Разве нет тут явных параллелей с камнем, на котором отдыхал князь Димитрий после Куликовской битвы? В пушкинском же дневнике есть запись от 10 апреля 1834 г.: «Говоря о Свиньине, предлагающем Российской Академии свои манускрипты XVI-го века Ув (аров) сказал: “Надобно будет удостовериться, нет ли тут подлога. Пожалуй, Свиньин продаст за старинные рукописи тетрадки своих мальчиков”» [Пушкин 1995: 37]. В том году Свиньин был вынужден распродать свой «Русский Музеум» с аукциона и во время распродажи авторство некоторых вещей было оспорено. На вопрос «Где доказательства?» находчивый Свиньин будто бы отвечал: «Доказательства продаются отдельно» [Стрекаловский 2006]. Среди вещей, кстати, предлагались трюмо из орехового дерева, сделанное собственными руками Петра Великого и его же токарный инструмент. Понятно, что все эти истории относятся к более позднему времени, чем описываемое в записках, но ведь и записки были опубликованы уже после смерти всех фигурантов рассматриваемого этюда о Сулакадзеве. Жихарев единожды упоминает Павла Свиньина, указывая, что его старший брат «получил письмо от брата своего, Павла, находящегося при адмирале Сенявине, наполненное любопытными подробностями о наших моряках», посему у него не было никаких препятствий к тому, чтобы перенести истории об одном эксцентричном коллекционере на другого, подобного ему человека. Параллели между Сулакадзевым и Свиньиным замечает и Сперанский [Сперанский 1956: 66], но он не останавливается на возможности литературного происхождения этих параллелей. Комментируя анекдот Оленина, Жихарев говорит в примечании, что через четыре года, в 1811, посещение «русскаго музеума» состоялось и «по пріѣздѣ, Державинъ, не обращая вниманія на другіе предметы, бросился разсматривать новгородскія руны, къ общему удивленію, отыскалъ нѣсколько отрывковъ, которые его заинтересовали до такой степени, что онъ тотчасъ же списалъ ихъ и впослѣдствіи помѣстилъ въ разсужденіе свое о лирической поэзіи, читанное въ бесѣдѣ». Поскольку Жихарев тут же приводит и один из переводов Державина, правомерно задаться вопросом о реальности самого рассказа. Б.М. Эйхенбаум писал, что «на “Записках” Жихарева лежит несомненный отпечаток литературности; он смотрел на свои дневниковые записи как на литературную работу» и отмечал его отношение «к своему дневнику если не прямо как к литературному произведению, то во всяком случае как к собранию литературных заготовок, набросков и упражнений» [Эйхенбаум 1955: 623]. Думаю, нет оснований сомневаться, что для придания стройности изложению Жихарев восполнял недостаток информации или пробелы в памяти из доступных источников. Возможно, собрание Сулакадзева не носило такого универсального характера, как собрание Свиньина (хотя основу «Русского Музеума» составляла всё-таки русская живопись), впрочем, у Сулакадзева имелась ещё и коллекция старинного серебра [Макаренко 1928: 485]. В архиве Державина есть рукопись Сулакадзева, озаглавленная «Описание и изображение двух оригинальных древних рукописей, находящихся в С. П. в библиот Сулакадзева», в которой Боянова песнь описывается как «Рукопись свитком на пергамине, писана вся красными чернилами, буквы рунические и самые древние греческие» (ОР РНБ, ф. 247 (архив Г.Р. Державина), № 39, лл. 172-174) [Лотман 1962: 397]. Этот список, помимо своего основного содержания, интересен двумя традиционными для автора библиографическими справками, в первой из которых, в начале списка, Сулакадзев, не мудрствуя лукаво, перечисляет точные ссылки на страницы источников, из которых он заимствовал очертания своих «букв рунических и самых древних греческих» – «Датская 50

Valla. №1(5), 2015. хронология» Оле Ворма (1643), «История северных народов» Олафа Магнуса (лейденское сокращенное издание 1652), типографские руководства Фурнье (1766) и Гесснера (1740), наконец, «Греческая палеография» Монфокона (1708). Из Фурнье он выбрал Grec ancien (№ 55), как и написал. Типографские руководства особенно любопытны, поскольку в мае 1810 г. Сулакадзев использовал изображения разных алфавитов из Фурнье и Гесснера в своей рукописи «Буквозор самых древних, средних и последних времен вышних духовных и четырех частей света народов азбуки и письма …» (ОР РГБ, ф. 96, № 54, 56 лл.), имевшей в реестре рукописей № 87, в которой «старательно срисованы наиболее характерные начертания букв разных времен и систем алфавита» [Козлов 2004: 217]. Например, Виргилиев алфавит (л. 11) идентичен № 64 Фурнье, Вавилонский (л. 11) – № 85, Тевтонический (л. 44) – № 40, Булгарский (л. 8) – № 70 и т. д. На л. 41 об. «Склавонскiй. Древнiй составленный изъ иллирiйскаго и сербскаго» – Esclavon, стр. 226, № 69, на том же листе выше расположена «Сербская. 7-го века. после выправленная Св. Кирилломъ» – точная копия Servien, стр. 225, № 67, в этих случаях Сулакадзев воспользовался и легендами к алфавитам, приведённым у Фурнье (стр. 275). Кирилловская вторая и св. Иеронима вторая – № 66 и 68 Фурнье, соответственно. Кирилловская первая, св. Иеронима первая, Глаголическая азбуки заимствованы из Гесснера (стр. 55-58). Гуннская сопровождается оригинальным названием как из Фурнье – des Huns (№ 41, стр. 209), так и из Гесснера – Das Hunnisch=Scithische (cтр. 60). Изображения алфавитов в «Буквозоре» Сулакадзев традиционно сопровождает библиографическими ссылками: прописные и строчные буквы Ульфилы – ссылками на перевод (1809) и оригинал (1856) «Шведской истории» Олофа Далина; сопоставление кириллицы с греческим уставным письмом – ссылками на Монфокона и Тредиаковского; более позднюю запись о зырянской азбуке – ссылками на публикации надписи на иконе св. Троицы из Вожемской церкви. Неизбежные магические и оккультные интересы Сулакадзева нашли выражение в «архангельской, небесной, ангельской небесной» азбуках, которые составитель заимствовал из «Оккультной философии» Корнелия Агриппы7 и т.п. сочинений, хотя по сути это различные вариации древнееврейского алфавита (именовавшиеся ещё и «халдейскими»), равно как и азбуки Адама и Соломона (№ 99 Фурнье). Сопоставление общих источников Бояновой песни и Буквозора интересно, на мой взгляд, и для уточнения даты создания первой – про март 1807 г. пишет лишь Жихарев и, строго говоря, он ссылается на «новгородские руны», да и приводит в своих записках в качестве примера именно их. Между тем Евгений Болховитинов 15 января 1811 г. пишет в Казань профессору Г.Н. Городчанинову: «Сообщаю петербургскую литературную новость: тамошніе палеофилы или древностелюбцы отыскали гдѣ-то цѣлую пѣснь древняго славенорусскаго пѣснопѣвца Бояна, упоминаемаго въ пѣсни о полку Игореву, и еще оракулы древнихъ новгородскихъ жрецовъ» {Сб. ст. Императорской Академіи Наукъ по отдѣленію русскаго языка и слов., т. V, в. 1, стр. 56-7}. Евгений с января 1804 г. по январь 1808 был епископом Старорусским и викарием Новгородским, проживал недалеко от Званки и особенно близко общался с Державиным. Учитывая демонстративную заинтересованность Державина, описанную Жихаревым, трудно представить, чтобы Боянова песнь была для Евгения новостью зимой 18118, если Державин был одержим ею ещё весной 1807 г.

7

Сулакадзев пользовался, надо полагать, коржавинским экземпляром издания 1567 г., который в 1812 г. получил в собственность. 8 В предыдущем письме Евгения, написанным, вероятно, между 15 и 19 декабря 1810 (более раннее его письмо датировано 6 июля) об этой новости нет и намёка, хотя, с другой стороны, Евгений делится информацией с Городчаниновым в ответ на новости казанские, тем не менее не исключено, что он узнал о Бояновой песни из рождественских поздравлений в свой адрес. К сожалению, переписка Евгения и Державина за 1810-12 гг. не сохранилась. С учётом цитированного ранее письма Оленина, рискну предположить, что Державин получил список Сулакадзева поздней осенью 1810 г.

51

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге Державин в Беседе пишет о «подлинниках на пергамене», указывает на «древние» начертания букв, на I и V века, повторяя обычные характеристики, даваемые «рунославенскимъ спискамъ» самим автором, следовательно, публикация, скорее всего, состоялась после получения Державиным «списка» Сулакадзева. Сомнительно, что Державин мог без помощи Сулакадзева «прочитать» (да и наскоро списать) «руны» Бояновой песни. Его перевод, на мой взгляд, представляет собой чуть исправленный перевод автора. Державин привёл и короткий отрывок из «изречений новгородских жрецов»9 (впоследствии отправленных Сулакадзевым на киевские капища), которых нет в рукописи, обнаруженной Лотманом [Лотман 1962: 398]; вероятно, сулакадзевский автограф, по которому Державин издал отрывки в середине марта 1812 года, был им вскоре передан Евгению Болховитинову. В письме В.Г. Анастасевичу от 27 марта 1813 г., Евгений благодарит корреспондента за справку о «каком-то Селакадзеве» и его «рунославенскихъ пергаментныхъ спискахъ» (письмо от 16 марта), судя по всему, критическую, поскольку епископ добавляет: «Гимнъ Бояновъ почитаю я не совсѣмъ выдуманнымъ; копія съ онаго у меня есть и вѣрю, что трудно было бы вымыслить самый языкъ и слогъ его». Почти за год перед тем, 6 мая 1812 г., Евгений писал о том же Городчанинову: «О Бояновомъ гимнѣ и оракулахъ новгородскихъ (кои все сполна у меня уже есть) хоть и идет споръ въ Петербургѣ, но большая часть вѣритъ неподложности ихъ». Позднее, 25 января 1818 г., когда вера Евгения в подлинность Боянова гимна уже угасла, он прямо писал Анастасевичу: «У меня есть собственноручный его {Сулакадзева} списокъ Боянова гимна и нѣкоторыхъ жреческихъ провѣщаній, доставленный мнѣ покойнымъ Державинымъ». Евгений Державину рукопись не вернул. Ещё в начале XX в. в библиотеке Софийского собора в Киеве имелась рукопись № 714 (501) «Гимнъ Бояновъ и Новгородскiе оракулы, выдуманные Селакадзевымъ, который умеръ в 1829 г. в С.П.Б.» в лист, на семи листах, поступившая от Евгения Болховитинова, «списокъ собственноручный Селакадзева». Если действительно имеются в виду листы, а не страницы, в этой рукописи объём текста более чем в два раза больше, чем в рукописи из архива Державина, обнаруженной Лотманом. Впрочем, по словам Н.Е. Макаренко [Макаренко 1928: 486], описание «Бояновой песни» в доставшемся ему каталоге сопровождалось и текстом её, написанным карандашом на отдельном листе. Можно усомниться в том, что Державин списывал что-либо сам при визите к Сулакадзеву, тем более что Жихарев завершает свой рассказ цитатой всё из того же «Рассуждения о лирической поэзии» – о существовании списков Сулакадзева он, скорее всего, и не подозревал. Но что реально показали Державину? Если верить словам Оленина, при его посещении о пергаменте речь не шла. Впрочем, Евгений в цитированном письме Городчанинову от января 1811 г. пишет также: «Я прилагаю при семъ вамъ срисовку первой строфы Бояновой пѣсни и первой строчки жрецова оракула … При подлинникѣ увидите здѣсь и переводъ». Но если он получил их в письме Державина, то это может свидетельствовать прежде всего о том, что к декабрю 1810 г. Державин уже имел на руках список Сулакадзева. Не передал ли автор этот список поэту непосредственно при визите последнего? Существует альтернативное описание истории с публикацией отрывка из «Бояновой песни» в воспоминаниях польского епископа Адама-Станислава Красинского (1810-1864): «Около 1812 года въ Петербургѣ возникло литературное общество, собранія котораго происходили у поэта Державина (въ домѣ, гдѣ теперь римско-католическая духовная коллегія). Общество издавало свой журналъ, въ которомъ печатало рефераты своихъ членовъ-сотрудниковъ [«Бесѣды любителей русскаго слова»]. Въ одно изъ собраній одинъ 9

Руны скорописью, понятно, редкий эксклюзив, хотя, в отличие от «бояновых», «жреческие» представляли собой лишь слегка искажённую кириллицу, вполне читаемую. Хотя в описании рукописи сказано «Писана стихами, не имеющими правила» [Сперанский 1956: 91], С.П. Шевырев заметил об опубликованном «произречении» жрецов: «Замѣчательно, что стихи писаны любимымъ размѣромъ Державина». Не слишком ладный перевод «произречения» этого не передаёт и, видимо, сделан не Державиным.

52

Valla. №1(5), 2015. изъ членовъ принесъ гимнъ Баяна, писанный на пергаментѣ рунами. Рунъ этихъ никто прочитать не могъ. Тогда онъ прочиталъ ихъ и часть издалъ вмѣстѣ съ текстомъ въ органѣ общества. Баянъ говоритъ, что онъ – сынъ Злогора, внукъ Славена, что ѣздилъ по морю, нѣсколько разъ тонулъ и т. д. Никто не открылъ ключа къ этимъ рунамъ» (опубликовано в «Историческом вестнике», ноябрь 1901, c. 644). Красинский привёл эти сведения, хвалясь, что он-то эти руны прочитал: «стóитъ … только раздѣлить вертикально каждую славянскую букву, чтобы прочитать мнимыя руны». Учитывая возраст Красинского, его изложение событий, полагаю, не имеет никакого значения. Сулакадзев, впрочем, был почетным членом Общества любителей российской словесности с 1816 г. [Срезневский 1906: 092] Таким образом, вопрос о самом существовании «подлинников» сплошных подделок Сулакадзева, на мой взгляд, не решён. Свидетельств явно недостаточно и они не вполне определённы. Хотя Сулакадзев и мог изрисовать несколько пергаментных листков красными чернилами, неясно, сделал ли он это. В этой связи полагаю, что «кожи», «буковые доски», «берестяные листы» и «толстые холсты, пропитанные составом» характеризуют только особенности поэтического воображения «оригинального русского антиквара», собственные пергаментные «редкости» которого переплетены в банальный картон. Полного списка «изречений жрецов» Державин к 1816 г. так и не получил, судя по письму племяннику Семёну Капнисту из Званки от 18 июня. 8-го июля Державин умер. Неясно, передал ли Капнист просьбу Державина Сулакадзеву и выполнил ли тот её. Однако, учитывая, что первый список Сулакадзева был отдан Державиным Болховитинову, о чём пожилой поэт, судя по письму, забыл, копия «Боянова гимна», найденная Лотманом (по его оценке, руки Сулакадзева), свидетельствует, кажется, в пользу того, что племянник выполнил поручение дяди. Но почти наверняка эта рукопись попала в Званку уже после смерти Державина. «Произречений» новгородских жрецов рукопись не содержит, хотя, возможно, Сулакадзев, отдав Капнисту копию «Боянова гимна», не стал делать копию «произречений», получив известие о смерти Державина. Но и в Книгореке «произречения» не упомянуты. В качестве параллели к «Бояновой песни» и «произречениям жрецов» можно привести «древнюю рукопись» Оповѣдь, которая известна только в отрывках, изложенных Сулакадзевым валаамским монахам, и, вопреки осторожному допущению Пыпина [Пыпин 1898: 21], никогда, видимо, не существовала в «оригинале». Но, с другой стороны, Сулакадзев не утверждал, что Оповѣдь принадлежала его библиотеке, а, напротив, ссылался на её пребывание в библиотеке монастырской {Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря; Копия //Архив Валаамского монастыря (АВМ). Ф.1. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 9}. Тем не менее и «Боянова песнь», и «произречения» бесследно исчезли после смерти их счастливого обладателя, хотя, вопреки расхожим анекдотам, более ста рукописей (только рукописей!) из библиотеки Сулакадзева благополучно отягчают сейчас полки разных собраний. Отмечу, что если утраченный каталог библиотеки Сулакадзева начинал свиток «Бояновой песни», а каталог рукописей-«раритетов» – Номоканон, «из Александрийской библиотеки», то черновой экземпляр общего каталога рукописей, бывший в распоряжении Н.Е. Макаренко, начинался вполне реальным «Молитвенником в.к. Владимира» [Макаренко 1928: 486], лицевым Служебником XIV в. (NYPL, Slavic Division, 1). C 1932 г., когда М.Н. Сперанский завершил свою статью, количество рукописей и книг, идентифицированных как «сулакадзевские», существенно пополнилось, в немалой степени за счёт инвентаризации различных книгохранилищ и публикации их описаний. Процесс, полагаю, продолжится. Например, то, что упомянутый выше Номоканон не что иное как рукопись ОР РНБ Греч. 66а, являющаяся частью хорошо известного Номоканона в XIV титулов (ОР РНБ Греч. 66), можно понять, только ознакомившись с неопубликованной работой В.Н. Бенешевича {ОР РНБ, Оп. Греч, д. 849, лл. 60-102}, а то, что Приточник Варфоломея – рукопись ОР РГБ, ф. 96, № 56, можно узнать исключительно из машинописной описи фонда Дурова [Тиганова 1964]. Так что нельзя исключить, что свиток 53

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге Бояновой песни Славену, вопреки моим сомнениям, ещё пополнит строй «предрагоцѣнныхъ и прелюбопытныхъ» рукописей Сулакадзева, «писанныхъ на баргаментахъ». III Существуют два нарратива, исторически формирующие ряд оценочных суждений относительно судеб «древностелюбивого проказника» Александра Ивановича Сулакадзева и его «собрания раритетов» – этюд «Антикварiй Селакадзевъ» в записках С.П. Жихарева, являющийся частью рассказа автора записок об общении с Державиным весной 1807 г., и отрывок о распродаже «библиотеки Сулакадзева» в очерке Н.И. Березина-Ширяева о коллекционере Н.П. Дурове [Березин-Ширяев 1887], требующий отдельного разговора. Оба этих текста не посвящены Сулакадзеву специально, а служат для иллюстрации образов Державина и Дурова соответственно. Содержание нарративов имеет по-преимуществу литературный характер, что с самого начала их появления способствовало дальнейшей мифологизации личности Сулакадзева и судьбы его библиотеки. Любопытно, что тот текст Жихарева, который с известной долей условности может рассматриваться как результат личных впечатлений автора о Сулакадзеве, приводится в примечании к основному тексту. Впрочем, описываемая там суета хозяина квартиры в ожидании внезапно свалившихся на его голову чиновных гостей, столь же мало, на мой взгляд, характеризует персонально Александра Ивановича, как и все остальные детали рассказа Жихарева. Пишущие о Сулакадзеве предпочитают заимствовать конкретные сведения о нём исключительно у предшественников, работы которых в конечном итоге восходят к двум упомянутым нарративам, при этом не придают значения либо не озадачиваются поисками реальных данных о судьбе Сулакадзева и его рукописей, поэтому новые данные о Сулакадзеве появляются случайным образом. Такой подход ведёт к эффекту «размножения ошибок», постоянному воспроизведению различных ложных суждений о Сулакадзеве, которые вместо критической проверки перед их повторением, попросту опирают на авторитет более ранних специалистов. Периодически это приводит к возникновению качественно новых суждений, как это произошло с отождествлением имени Сулакадзева с «Влесовой книгой». Рыбалка А.А., г. Пенза

Список сокращений ЛЗАК 1-6 – Летопись занятий Археографической комиссии, вып. 1-6. – СПб., 18621877. Патриархи 2007 – Двенадцати патриархов завещания //Православная энциклопедия. Том XIV. – М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2007. – С. 216-232. Энциклопедия СПИ 1-5 – Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 томах /Рос. акад. наук. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); Ред. кол.: Л.А. Дмитриев, Д.С. Лихачев, С.А. Семячко, О.В. Творогов (отв. ред.). – СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Литература Афанасьева 2009 – Афанасьева Т.И. Cлужебник РНБ Q. п. I. 4 и Рукопись Walter Art Museum (W. 548) – единый древнерусский кодекс первой половины XIV в. //Древняя Русь. Вопросы медиевистики, 2009. № 2. С. 48-55. Барсуков 1878 – Барсуков Н.П. Жизнь и труды П. М. Строева. – СПб., 1878. 54

Valla. №1(5), 2015. Березин-Ширяев 1887 – Березин-Ширяев Я.Ф. Николай Павлович Дуров //Библиограф. 1887. № 1. C. 5-7. Берков 1965 – Берков П.Н. О людях и книгах: (Из записок книголюба). – М.: Книга, 1965. Грицевская 2003 – Грицевская И.М. Индексы истинных книг. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. Державин 1872 – Державин Г.Р. Рассуждение о лирической поэзии //Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 7.– СПб., 1872. С. 516-628. Жихарев 1855 – Жихарев С.П. Дневник чиновника. Статья четвёртая //Отечественные записки, 1855. №8. С. 379-402. Жуковская 2004 – Жуковская Л.П. Поддельная докириллическая рукопись: (К вопросу о методе определения подделок) //Что думают ученые о «Велесовой книге». Сборник статей. Сост. А. А. Алексеев. СПб., «Наука», 2004. С. 31-38. Калайдович 1824 – Калайдович К.Ф. Иоанн, ексарх болгарский. : Изследование, объясняющее историю словенскаго языка и литтературы IX и X столетий. /Написано Константином Калайдовичем, главным смотрителем Коммиссии печатания государственных грамот и договоров, московских обществ: Истории и древностей российских, Любителей российской словесности, Императорскаго Испытателей природы и С. Петербургскаго вольнаго любителей российской словесности членом и кавалером. : С шестнадцатью гравированными изображениями. – М., 1824. Козлов 1981 – Козлов В.П. Новые материалы о рукописях, присланных в конце XVIII в. в Синод //Археографический ежегодник за 1979 г. – М., 1981. С. 86-101. Козлов 2004 – Козлов В.П. Хлестаков отечественной «археологии», или три жизни А. И. Сулакадзева //Что думают ученые о «Велесовой книге». Сборник статей. Сост. А.А. Алексеев. – СПб.: Наука, 2004. С. 199-236. Лотман 1962 – Лотман Ю.М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIIIначала XIX в. //Слово о полку Игореве – памятник XII века. /Отв. ред. Д. С. Лихачев– М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 330-405. Макаренко 1928 – Макаренко М.О. Молитвенник великого князя Владимира и Сулакадзев //Сб. Отд-ния рус. яз. и словесности АН СССР. Т. 101. № 3. Л.: Изд-во АН СССР, 1928. С. 484-491. Невская 1994 – Невская Д.Р. Словесное воздухоплавание //Philologia : Рижский филологический сборник. Вып. 1. Русская литература в историко-культурном контексте. Рига : Латв. ун-т, 1994, С. 17-23. Орешников 1897 – Археологические известия и заметки, издаваемые Императорским Московским археологическим обществом под ред. А.В. Орешникова. Том V. – М., 1897. Перетц 1914 – Перетц В.Н. Из лекций по методологии истории русской литературы: история изучений, методы, источники. Киев, 1914. Прийма 1953 – Прийма Ф.Я. Наблюдения А.Н. Оленина над «Словом о полку Игореве» //Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 9. – М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1953. С. 39-50. Пушкин 1995 – Пушкин А.С. Дневники. Записки. – СПб.: Наука, 1995. Пыпин 1898 – Пыпин А.Н. Подделки рукописей и народных песен. – (Памятники древней письменности. Т. СХХѴІІ). – СПб., 1898. Семеновкер 1985 – Семеновкер Б.А. Греческие списки истинных и ложных книг и их рецепция на Руси //Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 40. – Л.: Наука, 1985. С. 206-229. Смирнов 1979 – Смирнов И.П. О подделках А. И. Сулакадзевым древнерусских памятников: (Место мистификации в истории культуры) //Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 34. – Л.: Наука, 1979. – C. 200-219. 55

Рыбалка А. А. Александр Сулакадзев на пути к Велесовой книге Сперанский 1956 – Сперанский Μ.Η. Русские подделки рукописей в начале XIX века. (Бардин и Сулакадзев) //Проблемы источниковедения. Вып. V. – М., 1956. C. 44-101. Срезневский 1906 – Срезневский В.И. Сведения о рукописях, печатных изданиях и других предметах, поступивших в Рукописное Отделение Библиотеки Императорской Академии Наук в 1904 году. (Продолжение). //Известия Императорской Академии Наук, 1906. Т. 24. №4-5. С. 041-0128. Стрекаловский 2006 – Стрекаловский Ю. Бостонский Хлестаков //Квартальный надзиратель. СПб., 2006. № 39. < http://kn.sobaka.ru/n39/03.html>, доступ на 20 июня 2015. Тиганова 1964 – Тиганова Л.В. Опись собрания рукописных книг Н.П. Дурова. Фонд № 96. М., 1964[-1981]. Машинопись. – читальный зал, группа учета НИОР РГБ. Шляпкин 1913 – Шляпкин И.А. Русская палеография: по лекциям, читанным в Императорском С.-Петербургском Археологическом институте. Спб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1913. Эйхенбаум 1955 – Эйхенбаум Б.М. С.П. Жихарев и его дневники //С. П. Жихарев. Записки современника. Редакция, статья и комментарий Б. М. Эйхенбаума. – М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1955. С. 638-661.
 Аннотация Автор статьи пытается привлечь внимание к реальным аспектам бытия библиофила первой трети XIX в. Александра Ивановича Сулакадзева, фигура которого, несмотря на многочисленные материальные свидетельства его существования и деятельности, пребывает в некотором полуфантастическом виртуальном состоянии, обусловленном отчасти отсутствием систематического анализа связанных с жизнью Сулакадзева данных и артефактов. В статье обращается внимание как на особенности источников информации о самом Сулакадзеве, остающиеся обычно вне внимания исследователей, так и указывается на необходимость критического и взвешенного отношения к материалам, содержащим сведения, касающиеся состава его библиотеки. Ключевые слова Сулакадзев, библиотека, ложные книги, истинные книги, рукописи, Державин, Пыпин, Сперанский, Жихарев, Книгорек, Боянова песнь, перечень, подделки, мифы Сведения об авторе Рыбалка Андрей Александрович, независимый исследователь, г. Пенза e-mail: [email protected]








56

Valla. №1(5), 2015.

Normanism: What's in a Name? In voluminous literature on the Norman controversy which has been published during two and half centuries of debates in Russia and other countries, the main subject of dispute, i.e. ‘the Norman theory’, or ‘Normanism’, has rarely been clearly defined. Some assumptions held by authors of various works led Leo Klein to the conclusion that ‘Normanism’ had been differently defined and there was some varying scale of Normanism, or ‘the Normanist Ladder of Hell’, from the mere recognition of significant role of Varangians in early Russian history to the claim about creation of Kievan Rus' itself by Varangians [Клейн 1999: 100]. The Normanism has often been portrayed in the last sense – as an assertion that the Varangians who invaded from Sweden into Rus' conquered the Slavic tribes and created the Russian state. This interpretation has been seen by many Russian historians as absolutely unacceptable, for political reasons. These political reasons have very rarely been outlined explicitly, but, basically, the assertion about the Russian state being founded by Scandinavians has been seen as an attempt of undermining of the present state’s legitimacy. The ‘anti-Normanists’ claimed that the foundation of Kievan Rus' was fully independent from any foreign influence and only Slavic tribes contributed to it. This is the Normanist controversy in brief (for more detail, see [Melnikova 2012]). There are some difficulties with the anti-Normanist arguments because the Norse let many archaeological traces within the area of early Rus': burials with apparently Scandinavian grave goods in the layers of the settlements in the North-West Rus' along the coasts of Lake Ladoga, Ilmen' River and other sites [Duczko 2004; Korpela 2008; Jackson 2009]. A runic inscription was found in the lower layers of the Staraya Ladoga settlement [Лебедев 1985: 211]. There are also multiple records in Russian chronicles and Old Norse sagas about the Scandinavians travelling to and staying in Rus' [Pritsak 1977; Lind 2006; Jackson 2008; Shafer 2009]. The Russian-Byzantine treaties of 911 (912?) and 945 which are preserved in the Primary Chronicle, contain names many of which had been reliably identified as Scandinavian long ago [Thomsen 2010 (1876): 68-69]. These traces of Scandinavians in Rus' do not allow one to simply reject the Scandinavians’ participation in the foundation of the Russian state. For this reason, the present-day antiNormanists often underrate the archaeological data and dismiss the records of chronicles, which unequivocally describe the Varangians as the Scandinavians. They bluntly and emotionally claim that the Varangians were only Slavs or representatives of Slavic tribes, perhaps West Slavic. The origin of the idea that the Varangians were Scandinavian, especially from Sweden, has been typically credited to Gerhard Friedrich Müller who took part in the first public dispute on this subject at the Imperial Academy of Science in St. Petersburg in 1749-1750. His dissertation On the Origin and on Behalf of the Russian People (Latin Origines gentis et nominis Russorum) became the starting point of the whole debate. Later on, some Russian scholars claimed that the agenda of his dissertation included the following points: that the Varangians were Swedes who came and conquered Rus', and that the Russian state had been founded by these invaders. So, naturally, this theory was strongly disputed by Mikhail Lomonosov as unacceptable and politically harmful. Lomonosov’s position has been represented as having methodological superiority over the views of German historians, such as Müller. This one is a very common statement in the Russian historiography: “Müller's Normanist scheme ... conflicted with his opponents’ more correct methodological supposition of the independent development of the Slavs” [Пештич 1961: 230]. In fact, these debates were also a confrontation of methodological approaches to the history. Müller employed the modern methodology based on extensive study and comparison of different sources. He had done a vast amount of research on Russian chronicles and documents, especially during his expedition into Siberia. The so-called “Müller's briefcase” which contains copies of the papers from the local government organs of several Siberian towns is still a valuable primary source on the Siberian history. 57

Verkhoturov D. N. Normanism: What’s in a Name?

Gerhard Friedrich Müller. An engraving after a painted portrait by E. Kozlov. Stock image.

His critic’s idea of methodology was different. Mikhail (or Mikhailo, in the widespread spelling variant of that time) Lomonosov was a chemist, physicist and mine surveyor, he did little study on Russian history before the beginning of the debates. Lomonosov had only begun to study Russian chronicles in 1751, before he wrote his work The Ancient Russian History. Before the mid18th century, Russian historians were dominated by the annalistic tradition. They would collect chronicles, read them and make compilations. A.N. Nasonov wrote: “However, newer data allow us to provide a significant correction to our idea. Not only in the 17th century, but even in the beginning of the 18th century, at the time of Peter the Great, there still were some attempts at official annalistic writing” [Насонов 1969: 478]. Some histories such as the Kievan Synopsis and The History of Russia written by Vasiliy Tatischev were fully based on the earlier chronicles. In 1722, Peter the Great ordered that the Synod should bring together all extant chronicles from abbeys, to provide material for compiling a new official universal chronicle. This ordinance was not obeyed. Thus, like many other Russian historians at that time, Lomonosov entirely relied on chronicles and the Kievan Synopsis, a 17th-century history work which, in its turn, was also based on chronicles. The key difference of these approaches is how the chronicles are perceived and treated. While within the framework of the modern methodology chronicles are expected to be critically examined, in order to establish the facts more reliably, the Russian historians at that time followed them uncritically, using the method of mere retelling and compilation. The result of the debates between Müller and Lomonosov was the strengthening of the older methodology (i.e. that of taking the chronicles at face value). The subsequent works by Lomonosov, Shcherbatov, Tatischev, Karamzin and others, bear clear signs of this approach. Although it was stated in the 20th century that Müller's works on early history of Rus' were confiscated and destroyed [Pritsak 1977: 249], his publication in the Sammlung Rußische Geschichte and some of his other works have been accessible to scholars. The protocols of the debate, recording mutual objections by Müller and Lomonosov, also survive in the Archive of the Imperial Academy of Science in Saint-Petersburg. Moreover, a printed copy of the dissertation turned up in the early 2000s in the rare book collection of the State Public Historical Library in Moscow, and along with other works by Müller was re-published in 2006 [Миллер 2006]. Therefore, presently there is no reason to state that his works were actually lost. 58

Valla. №1(5), 2015.

Mikhail (Mikhailo) Vasilievich Lomonosov. A portrait by unknown artist, State Hermitage Museum. Stock image.

Yet Müller's defeat had for decades blocked the way for advance of the modern methodology in the Russian studies on history and, in particular, it had a damaging effect on studies concerning Russian-Scandinavian relations in the early Old Rus'. Thus, the newly discovered text of Müller's principal work allows us to revise some fixed ideas of what his theory was like. A detailed study of the first debate in the Imperial Academy of Science would answer the question what was Müller's actual point of view. Did Miller identify the Varangians as ‘Swedes’? Müller had never stated that the Varangians were specifically Swedes. He wrote in his dissertation: “We declare about another folk, by whose people Russia had not only been settled, but had received the ruler and its name. This folk, however, had been initially different from the Slavs by its language and habitation, but further had merged with them in the course of many centuries, so that they were impossible to distinguish between... No doubt, the most respectable audience, they are to be recognized as Varangians who have been mentioned in the chronicles and Russian histories: although it is not known that any folk had specially been called by this name in Scandinavia, but it could be proved that they came out from Scandinavia, not from other countries” [Миллер 1749: 20]. Later on, he wrote another work based on his dissertation, On the Peoples Who Inhabited Russia since Olden Times, where he put it this way: “In the whole neighbourhood of the East Sea [the present Baltic Sea] no people, which had been called exactly Varangians, ever existed... they may have consisted of all Nordic folks and of people of all kinds of birth” [Миллер 1788: 85]. Before that, Müller also wrote that the Varangians were warriors or seaman: “They had been called Varangians for their skills of seafaring, in which they had been mostly trained, or warrior skills; from the ancient word varr, by which the Scandinavians called the war” [Миллер 1749: 20]. 59

Verkhoturov D. N. Normanism: What’s in a Name? But how did the point of view that the Varangians were the Swedes come into being? This statement first appeared in the second report on the Müller's dissertation, which had been written by Lomonosov on Oct 23, 1749: “Müller supposes that the Varangians, from whom came Ryurik with his brothers, had not been Slavs by language and origin, as the author of the Kievan Synopsis had stated, but he wants to prove that they were Scandinavian, i.e. the Swedes” [Ломоносов 1952: 30]. Since the Müller dissertation initially had been dedicated to the Official Birthday of the Russian Empress Elizabeth, the dispute in the Imperial Academy of Science was laden with a sharp political overtones. Before this discussion, Russia had won the war agaist Sweden, and the statements of the Müller dissertation, especially in the light of Lomonosov's interpretation, had been perceived as an attempt at Swedish revanchism and even disparagement of the Russian throne. Lomonosov wrote in his report: “In that I leave it to a skilled man for reasoning that if he recognises that Ryurik and his ancestors were Swedes, whether any dangerous consequence could be from this” [Ломоносов 1952: 41]. Müller considered that the name 'Varangians' was the nomination of the whole range of Nordic peoples, including at least the Swedes, the Norse and the Danes. In broader sense, this nomination referred to all peoples of the Baltic region and the Slavic tribes too. But Lomonosov in his report emphasized only the Swedes. Thus, the identification of the Varangians as specifically the Swedes was Lomonosov's idea, not Müller's. The current data about the Viking Age allows to conclude that Müller was more correct, in spite of the fact that he wrote his work at the time when most information known presently was unavailable. Even the sagas were considerably less explored. Today’s archaeological data show that diverse groups of the Scandinavians actually lived in Rus'. The lands in the basins of the Ladoga Lake, Ilmen' River and Upper Volga were inhabited by the Swedes from the Middle Sweden and Birka, and area of Upper Dnieper (around Gnezdovo) was inhabited by the Norse and probably the Danes, because the materials of the cemeteries show relations with Hedeby [Duczko 2004: 256257]. The Scandinavians moved along the rivers and travelled very far from Scandinavia, for example to Balkans [Fischer 2008: 87]. The word rōþs, according to John Lind's work, meant Swedish warfare on sea and the Scandinavians in broader sense in the mid-10th century. He stressed that this name was used as ethnic term for the Russians since the 12th century [Lind 2006: 256-257]. Similar semantic shifts – from a professional term to an ethnic term – are not uncommon in history. First, such term would become the name of the state (or politonym) and, later, this name would be adopted by the people as an ethnic endonym. For example, the present-day ethnic terms such as Kazakh and Uzbek were the names of tribal unions and states in the 15th century. The word Rus' is likely to have passed the same transformation, losing any semantic relationship with the Scandinavians. But, as we can notice, some scholars, who studied the origin of the Rus' and carefully examined the sources, failed to trace this transformation of the word’s meaning [Danylenko 2004: 2-5], although the Nestor chronicle clearly says that “From these Varangians the Rus' got their name”. Therefore, one should study not only the origin of the name Rus', but its subsequent transformation as Müller indicated. Lomonosov's way was totally erroneous. The superiority of the Varangians? The main part of the Normanist controversy has been the discussion of the allegedly superior role of the Varangians in Rus' and their role in Russian state foundation. To my opinion, this is the key difference between the Russian disputes about the Varangians and Western historical works on the Viking Age. Western historians write about this period in a much quieter tone, even despite the fact that the Vikings actually held the superiority in many European countries at their time. In Russia, any hint at the leadership of the Varangians, ever if this had been recorded in the chronicles, has led to acute debates and political charges. Western historians remark that the Scandinavians, according to the accounts in sagas, travelled to Rus' without intention of conquering this country. John Shafer explored in his 60

Valla. №1(5), 2015.

dissertation the saga-accounts of Norse far-travellers and their motivations. He noticed that the Norse came to Rus' for different reasons: exile from Norway, military service, love and marriage, Christian missions, and exploration of eastern lands far away from Rus'. Other motivations such as trade, raids or power, Shafer considers to have been of minor importance [Shafer 2009: 140-207]. These conclusions are supported by archaeological excavations in north-west Russia. G.S. Lebedev made a remarkable note that the Vikings, according to the sagas and runic inscriptions, did not know the tribes of Rus', although the Baltic tribes were well known by them. By contrast, Russian chronicles give lists of the Slavic tribes comprised by Rus' . Lebedev saw this as evidence that the Varangians were primarily warriors or traders, lived in towns and communicated mostly with princes and their servants [Лебедев 1985: 198]. This data do not allow to conclude that the Scandinavians had played any superior role in early Rus' or had been founders of the Russian state. Müller did not claim that the Varangians held superiority over the Slavs, however he remarked that they raided and conquered Novgorod for short time. He wrote: “However, what we can show from history is that the Scandinavians always sought to obtain their glory by expeditions to Rus’.” [Миллер 1749: 24]. He also remarked, that, according to the accounts of Russian chronicles, the Slavs would often rise against the Varangians and expel them from Rus'. During the debates, Müller wrote in his response to Lomonosov: “But between glory and shame, there is a widest field for history, filled by numerous facts and events which can either happen to any of peoples or be heard in stories about them” (cit. ex. [Ломоносов 1952: 68]). But Lomonosov ascribed to Müller the statement of the Scandinavians’ superiority: “It is true that Müller says: ‘Your great-grandparents were named the Slavs from their glorious affairs [ slava is ‘glory’ in Russian – D.V.]’, yet, in disaccord to this, in his whole dissertation he seeks to show the opposite, that the Russians were beaten, safely robbed by almost any country, the Scandinavians overpowering them, ravaging, exterminating them by sword and fire, the Huns forcibly seizing Kyi in the war” [Ломоносов 1952: 21]. His position was based on the Kievan Synopsis, a compilation written in the late 17th century. This work claimed an ancient and glorious history of the Slavs. Lomonosov followed its ideas and made in his work The Ancient Russian History a very remarkable note: “Comparing the then condition of power and majesty of the Slavs with their current state, I only see a barely discernible increment... From this, one can doubtlessly conclude that the Slavic peoples’ majesty had been on almost the same level for about thousand years” [Ломоносов 1766: 78]. Sticking to this point of view, Lomonosov would interpret any account of Scandinavian raids on Rus' as an attempt at disparagement of the contemporary state. The excavations in the Staraya Ladoga settlement, which had been the major site of the Varangians in the land of Rus', have confirmed Müller's point of view. The Varangians had inhabited and probably possessed the Staraya Ladoga for short period [Jackson 2009]. Lebedev remarks that the layer of the Staraya Ladoga settlement, which approximately corresponds with the mid-9th century and the expulsion of Varangians from Rus' (859-862 A.D.; after the raids of Ragnar Lodbrok), contains traces of severe fire which devastated the settlement [Лебедев 1985: 212]. Since traces of fire in the layers are commonly interpreted as consequences of war and assault, this implies that the expulsion of Varangians was probably followed by an assault and burning of the Staraya Ladoga settlement. Other Scandinavian outposts in the Eastern Baltic suffered similar fate. For example, the Swedish fortified town located in Grobin area, Latvia, had been assaulted and burned down by the Kurs tribes near 800 A.D., and the inhabitants of this town were expelled [Noonan 1986: 328; Джаксон 1991: 126]. The same may have happened in Staraya Ladoga [Джаксон 1991: 155; Jackson 2009: 439-440]. The whole corpus of available sources indicates that the Varangians were later hired by the Kievan princes as warriors and seamen for protecting lake and river coasts, in particular the southern coasts of Ladoga Lake and Volkhov River, which were part of the main route into the Rus', from the Viking raids [Джаксон 1991: 157]. Trade contacts between Scandinavia and Rus were intensive [Jackson 2008]. According to the accounts of sagas, in the 10th and 11th centuries several 61

Verkhoturov D. N. Normanism: What’s in a Name? Scandinavian konungs were exiled to Rus' and lived in Aldeigjuborg (i.e. the Staraya Ladoga settlement) [Лебедев 1985: 221]. At the same time, Rus’ never saw really devastating Viking's raids, nor large tributes comparable to “Danegeld” or the redemption which the King Charles the Bald paid to Lodbrok in order to save Paris from destruction, nor appearance of something like the Danelaw in England. A comparison of the consequences of the Viking's raids on the West and on the East shows that raids on the East were less successful for the Vikings. This conclusion is supported by Russian chronicles which had already been well-known at the time of the Müller-Lomonosov debates. Moreover, the establishment of the centralized royal power in Sweden occurred later than in Rus'. Regular taxation in the lands of Novgorod was introduced by Olga in the 9th century, whereas such process in Sweden was completed only in the 13th century [Korpela 2008: 21-22]. Thus, there was no basis for the claim of the superior role of the Varangians in the Rus'. Lomonosov used bad argument and emotional charges. What did Müller ‘reject with reproach’? The debate became more heated because Müller dismissed the accounts of the Kievan Synopsis. Lomonosov wrote: “... he promises to cite foreign authors where Russian authors do not suffice; however, contrary to this promise, he rejects Russian authors, often with reproach... that he did unfairly and defiantly” [Ломоносов 1952: 19]. This statement of Lomonosov's had been used as a basis for the notion of Müller's lack of objectivity and bias for a long time. Yet a closer look at Müller's dissertation shows that he used both foreign and Russian chronicles. Moreover, since 1732 Müller had been publishing the Sammlung Rußische Geschichte, the first academic journal on the Russian history. It is in this journal that a German translation of some text from the Nestor chronicle soon appeared [Пекарский 1870: 318]. Müller made use of the Nestor chronicle and the Life of Princess Olga in his dissertation. There was only one Russian source which Müller harshly criticized in his dissertation. This was the Kievan Synopsis. Müller wrote: “The identification of the Varangians as the Slavs can be refuted instantly. Nothing is written about the roots of the Varangians in the Kievan chronicle and all reliable Russian histories. From where did the author of the Synopsis obtain his information? He made speculative guesses, attributing the language, in which the descendants speak, to ancestry without any grounds” [Миллер 1749: 22]. By rejecting the Kievan Synopsis, Müller also crushed Lomonosov's theory of the Russian history and the origins of the majesty of the Russian Empire. Lomonosov had not any other arguments beside the Kievan Synopsis and merely retold all assertions from this work about southern roots of the Slavic tribes, descent of the Russians from the Roxolani, who lived in Lower Danube area, and the ancient people Rhos located between Dnieper and Don rivers. He stated: “... this request of Müller's is needless and for the presence of the Roxolani in the North near the Novgorodian Slavs, there is no need to bring them from the South, wherefore we can clearly prove that the Land of the Roxolani stretched from the Black Sea to the Varangian Sea [i.e. the Baltic Sea – D.V.] and to the Ilmen' Lake in the ancient time” [Ломоносов 1952: 27]. He assumed that there had been a large Slavic state since antiquity, which later evolved into the Russian Empire. Müller categorically rejected this idea. This fact probably became the starting point of the harsh debates in the Imperial Academy of Science. Lomonosov's point of view has not been confirmed by further research on the early history of the Slavic tribes. The initial area of the Slavic tribes, as reconstructed by today’s researchers, was not so large as Lomonosov had believed. The Ilmen Slavic tribes were newcomers who had settled a previously unpopulated area between the Finno-Ugric and the Baltic tribes in the middle of the first millennium A.D. Birth of the Normanism Thus, Müller's opinion was not so dramatically offensive as many Russian scholars presumed. 62

Valla. №1(5), 2015.

He had reconstructed the early history of Rus' as accurately as possible for his time of the lack of the sources and inaccessible archaeological data. His assertions were later confirmed by studies of numerous and different sources such as annals, sagas and archaeological sites. Was he the creator of the ‘Normanism’? It is possible to say, he was not. The first work which made allegations of Normanism was Lomonosov's report on Oct 23, 1749. Challenged by the weakness of his own argument and Müller's refutation of the Kievan Synopsis, Lomonosov wildly misrepresented Müller's position in his report addressing the Chancellery of the Imperial Academy of Science. He ascribed to Müller the following theses: 1. The Varangians were the Swedes. 2. The word ross came from Swedish or Finnish, was brought to Rus’ by the Varangians and then was appropriated as the name of Russians (i.e. Slavs). 3. The Varangians conquered Novgorod, they would always defeat and rob the Slavs, due to the superiority of the Swedes over the Slavs. 4. The Varangians founded both the Russian state and the Ryurikid dynasty, which was a Swedish dynasty, which meant the inability of the Slavs to create a state of their own. These strawman theses had been simply reversed by Mikhailo Lomonosov who made from his side the following theses: 1. The Varangians were purely Slavic. 2. The Slavic tribes controlled the territory equivalent to the whole territory of the 18-century Russian Empire, and the invitation of Ryurik for reign meant an invitation of a Slavic prince by another Slavic state. 3. There were not any wars between the people of the Novgorod and the Varangians. 4. The Slavic tribes had hegemony over the Eastern Europe, which meant the Slavs' glory and majesty. This report led to long debates in the Historical Assembly of the Imperial Academy of Science, which came to the end on March 6, 1750. The protocols of these debates survive, which allows to trace the course of debates. The protocols were published in 1952 in Complete Works by Lomonosov. After this, Müller was fired from the position of the president of the Imperial Academy of Sciences University on June 20, 1750 and he had been expelled from the academic position on Oct 8, 1750. Lomonosov won the debates by the administrative decision of the Chancellery of the Imperial Academy of Science, not by his arguments. He wiped out Müller from the studies of the early history of Rus' and later wrote his own work on the Russian history. Moreover, the Printing-house of the Imperial Academy of Science printed the Kievan Synopsis 18 times promoting it as the main book on the Russian history. The last edition of the Kievan Synopsis was issued in 1861 [Милюков 2002: 30]. The structure and the main idea of the Kievan Synopsis deeply influenced the Russian historiography. It was the basis for Lomonosov's and Scherbatov's works and even Karamzin's The History of the Russian State. They and other scholars adopted its main idea: “The basis of the scheme is assertion of the primordial unity of the Russian national state and interpretation of its disintegration as accidental and abnormal phenomenon” [Пресняков 1938: 2]. This was an unscientific view on the Russian history, but it deeply affected the Russian historiography. Presently, there are still some historians who do not reject this point of view even under pressure of the facts known from source studies and archaeological excavations. If they cannot defend their position in academic debates, than they turn to the weapon tested by Lomonosov, such as political charges and straw-man attacks at their opponents [Melnikova 2013: 63

Verkhoturov D. N. Normanism: What’s in a Name? 43-45]. By Dmitry Verkhoturov, Moscow

References Danylenko 2004 – Danylenko, Andrii. ‘The name “Rus”. In search of a new dimension’. Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Neue Folge, Bd. 52, H. 1 (2004): 1-32. Duczko 2004 – Duczko, Wladyslaw. Viking Rus'. Studies on the Present of Scandinavian in Eastern Europe. Leiden-Boston: Brill, 2004. Fischer 2008 – Fischer, Svante. ‘The Udovice solidus pendants: Late-5th century evidence of South Scandinavian mercenaries in the Balkans.’ Fornvännen 103, no. 2 (2008): 81-88. Jackson 2008 - Jackson, Tatjana. 'Novgorod the Great in Baltic Trade before 1300', Acta Borealia, 25:2 (2008): 83-92. Jackson 2009 – Jackson, Tatjana. ‘Aldeigjuborg of the sagas in the light of archaeological data’. Á austrvega: Saga and East Scandinavia. Preprint papers of the 14th International Saga Conference. Uppsala, 9th – 15th August 2009. Vol. 1. Ed. by Agneta Ney, Henrik Williams and Fredrik Charpentier Ljungqvist. Gävle: Gävle University Press (2009): 438-442. Korpela 2008 – Korpela, Jukka. The World of Ladoga: Society, Trade, Transformation and State Building in the Eastern Fennoscandian Boreal Forest Zone c. 1000-1555. Vol. 7. LIT Verlag Münster, 2008. Lind 2006, – Lind, John H. ‘Problems of ethnicity and the interpretation of written sources on early Rus’.’ Slavica Helsingiensia 27. Slavicization of the Russian North: Mechanisms and chronology (2006): 246-258. Melnikova 2012 – Melnikova, Elena. ‘The “Varangian problem”. Science in the grip of ideology and politics. Russia's Identity in International Relations. Images, perceptions, misperceptions. Ed. by Raymond Taras. Abingdon-New-York: Routledge (2012): 42-52. Noonan 1986 – Noonan, Thomas S. ‘Why the Vikings first came to Russia.’ Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Neue Folge, Bd. 34, H. 3 (1986): 321-348. Pritsak 1977 – Pritsak, Omeljan. ‘The Origin of Rus'.’ Russian Review Vol. 36, No. 3 (1977): 249-273. Shafer 2009 – Shafer, John. Saga-Accounts of Norse Far-Travellers. PhD diss., Durham University, 2009. Thomsen 2010 (1876) – Thomsen, Vilhelm Ludvig Peter. The Relations Between Ancient Russia and Scandinavia, and the Origin of the Russian State: Three Lectures Delivered at the Taylor Institution. Oxford, in May, 1876. – Cambridge: Cambridge University Press, 2010. Джаксон 1991 – Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги как источник по истории Древней Руси и ее соседей X-XIII вв. – Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования, 1988-1989 гг. М.: Наука, 1991. Клейн 1999 – Клейн Л.С. Норманизм – антинорманизм: конец дискуссии. // Stratum plus. 1999. №5, Неславянское в славянском мире. С. 91-101. Лебедев 1985 – Лебедев С.Г. Эпоха викингов в Северной Европе. Историкоархеологические очерки. Л.: ЛГУ, 1985. Ломоносов 1952 – Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т.6. Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и географии 1747-1765 гг. М.-Л.: Издательство АН СССР, 1952. Ломоносов 1766 – Ломоносов М.В. Древняя Российская История от начала Российского народа до кончины Великого Князя Ярослава Первого или до 1054 года. СПб: Императорская Академия наук, 1766. Миллер 1749 – Г.Ф. Миллер. Происхождение народа и имени Российскаго // Торжество Академии Наук в честь и прославление вожделеннейшаго дни Высочайшаго Тезоименитства 64

Valla. №1(5), 2015.

Ея Императорскаго Величества Всепресветлейшия Державнейшия Великия Государыни Императрицы ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ Самодержицы Всероссийския и прочая, и прочая, и прочая. Празднованное публичным собранием Сентября 6 дня 1749 года. – СПб.: Императорская Академия наук, 1749. С. 31-56. Миллер 1788 – Миллер Г.Ф. О народах, издревле в России обитавших. /Пер. с нем. И. Долинского. СПб: Императорская Академия Наук, 1788. Миллер 2006 – Миллер Г.Ф. Избранные труды. /Сост. С.С. Илизаров. – М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2006. Милюков 2002 – Милюков П.Н. Очерки истории исторической науки. М.: Наука, 2002. Насонов 1969 – Насонов А.Н. История русского летописания XI – начала XVIII века. Очерки и исследования. М.: Наука, 1969. Пекарский 1870 – Пекарский П.П. История Императорской Академии наук в Петербурге. Т.1. СПб: Императорская Академия наук, 1870. Пештич 1961 – Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л.: ЛГУ, 1961. Пресняков 1938 – Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М.: Соцэкгиз, 1938.
 Summary The article presents a case study of an episode in the 18th-century historiography of Old Rus’, regarding a clash between M.V. Lomonosov and G.F. Müller on the origin of the Ryurikid dynasty and the identity of ‘Varangians’. The ‘Normanist controversy’ has so far received relatively little attention from Western scholars. It is helpful to focus on the origins of the controversy, its initial political meanings and methods used by each party. The analysis of the whole discourse of the polemics reveals that the notion of ‘Normanism’ has been much of a strawman constructed by its early opponents, first of all, by Lomonosov. The actual views of Müller did not differ significantly from today’s mainstream in the studies of Russian-Scandinavian contacts. Keywords 18th century, 18th-century historiography, Mikhail Lomonosov, Gerhard Friedrich Müller, Normanism, Normanist controversy, Old Rus’, Varangians About the Author Verkhoturov, Dmitry Nikolayevich, independent, Moscow E-mail: [email protected]






65

[VALLA] труды членов редколлегии

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный

Изобретая берсерков, или Что в действительности написал Константин Багрянородный Пожалуй, наиболее завлекательная тема в скандинавистике, будоражащая умы вот уже четвёртое столетие – это тема берсерков. Об этих загадочных персонажах написаны целые библиотеки исследований. Не секрет, однако, что источниковедческая база по этому вопросу крайне скудна: прямых упоминаний о берсерках в сагах не так много и они известны наперечёт. Поэтому основным методом реконструкции становится подтягивание к доступному материалу всех возможных аналогий от Древнего Ирана до рыцарских романов о короле Артуре – а следовательно, дискурс о берсерках нередко входит составной частью в дискурс об индоевропейцах (типичным примером использования такого метода можно назвать монографию М.П. Спайдела [Speidel 2004]). При этом в качестве фактографической поддержки собственной реконструкции активно используются реконструкции предшественников, что создаёт впечатление научного консенсуса по вопросу. Можно вычленить примерный ряд положений, составляющих основу сложившихся представлений о берсерках: 1) это особая категория бойцов, владевших техникой приведения себя в неистовство, при котором терялась психическая адекватность, но возрастала физическая сила; 2) они сражались не то обнажёнными, не то одетыми в звериные шкуры (в зависимости от этимологической трактовки слова berserkr, которую избирает исследователь); 3) они состояли в тайных мужских союзах, специфически связанных с культом Одина; 4) они считались оборотнями, превращавшимися в волков и медведей [см. напр. Гуревич 1999: 178; Селицкий 2002; Стеблин-Каменский 1956: 763; Хлевов 1999: 56; Dumézil 1969: 127-129; Ellis Davidson 1967: 100; Ellis Davidson 1988: 79-80; Speidel 2004]. Пять-шесть лет назад автор этих строк разделяла представления, изложенные выше, и занялась изучением источников и литературы по вопросу с единственной целью – уточнить постулируемую некоторыми западными авторами (см. напр. [Ellis Davidson 1967: 100; Speidel 2004]) связь между упоминанием обнажённых германских воинов у Тацита, изображениями на пряжках вендельской эпохи и собственно берсерками в сагах. Однако, по мере того, как обнаруживалось, что интерпретации фактов куда более произвольны, а сами факты куда менее информативны, чем претендуют исследователи, нам пришлось расстаться с этими представлениями (признаться, не без сожаления, так как они ранее вдохновили автора на художественную повесть «Страшная Эдда»). Критическое осмысление «дискурса о берсерках» – пока ещё не очень обширная область исследований. Здесь в первую очередь необходимо упомянуть статью А.С. Либермана «Германисты в атаке на берсерков» [Либерман 2005], где убедительно показывается, что сложившийся у историков комплекс представлений о берсерках основан по существу на домыслах и недостаточно поддерживается реальными источниками. Мифологическая природа «дискурса о берсерках» продемонстрирована у Либермана с блеском, ядом и не без полемического перехлёста. Так, например, этимологическая связь имени Одина со словами, означающими «ярость» или «безумие», которую Либерман пытался отрицать, хорошо прослеживается на древнеанглийском материале, оставленном в его статье без внимания [Clark Hall 2006: 417]; вопрос этот к тому же не имеет прямого отношения к реальности существования берсерков. Впрочем, в более поздней работе эта позиция пересмотрена – Либерман учёл данные западногерманских языков и принял этимологию «Одина» от «ярости» [Liberman 2012: 9] Можно также поспорить и с утверждением, что «этимологическая связь между именем Одина и поэтическим экстазом маловероятна, ибо в средневековой Скандинавии скальд ценился за мастерство и уподоблялся искусному стрелку из лука или пловцу, а не барду в 66

Valla. №1(5), 2015. духе Оссиана. Поэтический дар едва ли не во всем мире связывался с милостью богов (“мед поэзии”, озарение во сне и т. п.), но у самых разных народов певец воспринимался как профессионал, умеющий обращаться со словами, а не как человек, творящий в экстазе» [Либерман 2005: 125-126]. Противопоставление «поэзии-экстаза» и «поэзии-ремесла» как взаимоисключающих методов (дихотомия «Моцарт/ Сальери») само является продуктом эпохи романтизма «в духе Оссиана», его не знали, например, ренессансные неоплатоники1. Опять-таки, к вопросу о берсерках это не имеет непосредственного отношения. Несмотря на эти замечания, можно констатировать, что поставленная Либерманом задача – деконструкция посылок, на которых основывается историографический миф о берсерках, – выполнена успешно. Потому мы не будем повторять здесь его аргументации, отсылая за подробностями непосредственно к его статье. Наша статья задумана как продолжение начатого в работе Либермана и своего рода оммаж ему, но темы берсерков мы коснёмся под несколько иным углом. Механизмы порождения «дискурса о берсерках», рассматриваемые Либерманом, так или иначе можно классифицировать как добросовестное заблуждение. Однако увлечение темой берсерков в studia barbarica имело и менее невинные последствия – фальсификацию исторических данных. Нам известен по крайней мере один пример прямой фальсификации исторического источника, которая обрела широкое хождение в «берсерковедении» – предполагаемое упоминание ритуального танца берсерков в трактате Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» (название в других переводах – «Книга церемоний византийского двора»). Впервые ссылка на Константина Багрянородного попалась нам в Интернете, в статье Wikipedia ‘Berserker’ [http://en.wikipedia.org/wiki/Berserker], где даётся пересказ фрагмента книги кембриджского археолога Х. Эллис-Дэвидсон (Hilda Ellis Davidson, 1914-2006) Pagan Scandinavia. Заинтересовавшись этой подробностью, мы идентифицировали по ссылке из Wikipedia соответствующее место в этой книге. Вот как оно выглядит: «Здесь [в изображениях на вендельских украшениях. – М. Е.], вероятно, есть какая-то связь с берсерками из позднейшей литературы, этими избранными героями, которые сражались нагими или в шкурах волков и медведей и которые находились под особым покровительством Одина в бою. Ритуальные танцы вполне могли исполняться такими воинами или людьми, подражавшими им, так как в “Книге церемоний” императора Константина VII имеется упоминание подобного “готского танца”, исполнявшегося варяжской гвардией в Византии, когда воины-участники надевали звериные шкуры и маски» [Ellis Davidson 1967: 99-100]2. Это место из книги Эллис-Дэвидсон прямо или косвенно цитируется на множестве популярных англоязычных интернет-сайтов. Нетрудно заметить, что весь набор стереотипных компонентов, связанных с берсерками, здесь присутствует: 1) выделенность берсерков в особую категорию; 2) нагота или шкуры волков и медведей; 3) особые культовые отношения с Одином; 4) своего рода оборотничество – ритуальное перевоплощение с помощью звериных шкур и масок. Внимательного читателя, впрочем, смутит упоминание «готского» танца. Во-первых, почему он именуется «готским»? К эпохе Константина Багрянородного готы вымерли везде, кроме Крыма, и вряд ли Константин мог смешать реальных скандинавов, служивших у него, с народом, отошедшим в область преданий3. (Древнерусскому языку, правда, известно 1

Пресловутый «героический энтузиазм» Джордано Бруно в оригинале не «энтузиазм», а furor (букв. «ярость, экстаз»), который предстаёт у него как высшее проявление интеллекта, стремящегося к истине. 2 Здесь и далее, если не оговорено иначе, переводы цитат наши. 3 По замечанию А.Ю. Виноградова, готовившего перевод текста Константина для публикации в настоящем выпуске, Валафрид Страбон упоминает о готах на Дунае. Однако, даже если это сообщение достоверно, следует указать, что Валафрид Страбон жил столетием раньше Константина VII, а варягов в Византии тогда (в первой половине IX в.) не было. Подробнее о проблеме сохранности готского населения в Восточной Европе и об упоминаниях готов в византийских источниках см. [Ганина 2011: 9-76].

67

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный употребление слова «готский» в значении «готландский», но возможность распространения этой аналогии на греческий язык требует доказательств). Во-вторых, где Константин мог наблюдать этот ритуал? У себя во дворце христианский император вряд ли позволил бы проведение языческого обряда чужой культуры. Маловероятно также, что участники сакрального действа в честь Одина исполнили его для того, чтобы удовлетворить любопытство императора. Это возможно, только если данное действо уже не является аутентичным языческим обрядом (в таком случае надёжность данных автоматически понижается). Наконец, как говорят англичане, last but not least: известно, что во внеисландских источниках упоминания о берсерках отсутствуют – если не считать некоторых демонических персонажей из Gesta Danorum Саксона Грамматика, отождествляемых с берсерками в работах скандинавистов, и смутных свидетельств Тацита о том, что в I в. нашей эры германцы вроде бы действительно сражались обнажёнными и со «свирепыми песнями» (cantu trucis – Historiae, II, 22). Примечательно, что в переводе Г.С. Кнабе это место выглядит как «опьяняя себя боевыми песнопениями» [Тацит 2003: 590], хотя в оригинале у Тацита нет ни слова про опьянение и вообще про какое-либо изменённое состояние сознания. Очевидно, такой перевод возник под гипнозом уже сложившегося «дискурса о берсерках». Свидетельство о берсерках в византийском источнике представляло бы собой уникальную информационную ценность... если бы было правдой. Эллис-Дэвидсон не даёт конкретных ссылок на текст Константина (аппарат ссылок в Pagan Scandinavia отсутствует). Однако её утверждение легко проверяемо. Сверка производилась по изданию: Constantine Porphyrogénète. La livre des cérémonies. Traduit pas Albert Vogt. Paris: Société d’Édition ‘Les belles lettres’, 1967 (параллельный греческий и французский текст). Место, названное у Эллис-Дэвидсон, находится в гл. 92 (по альтернативной нумерации, также отражённой в издании – 83). Наше предварительное ознакомление с текстом состоялось по французскому переводу. В настоящее время мы располагаем переводом текста непосредственно с греческого оригинала, который нам любезно предоставил А.Ю. Виноградов. С его позволения мы приводим этот материал в следующем разделе журнала (см. с. 81). Интерпретация текста во французском переводе Фогта и в переводе Виноградова в основных чертах сходятся (за исключением мелких деталей, таких, например, как «сферодромий», который французский переводчик уверенно передаёт как «игра в мяч», в то время как Виноградов предпочёл оставить это слово непереведённым, пояснив его как гапакс). Эти расхождения, впрочем, не оказывают влияния на основной смысл текста, который вполне ясен. Слова «варяги» (βάραγγοι) или хоть сколько-нибудь похожего слова, которое можно за него принять, в тексте нет. «Танца» у Константина также нет. Речь идёт о «готской игре» – святочном увеселении византийского двора, предусмотренном в праздничном церемониале. «Два гота», упомянутые в описании игры, несомненно, всего лишь ряженые греки. Никакие варяги в действе не участвуют. «Воины», упомянутые Эллис-Дэвидсон, действительно присутствуют – в лице крупных греческих военачальников (друнгариев), однако они отнюдь не носят шкур и масок: шкуры (точнее, шубы – γουνας)4 и маски только на «готах», социальный статус которых вне игры не указан, и ниоткуда не следует, что они воины (можно лишь предположить, что они принадлежат к придворным кругам). Слова, которые произносятся играющими, в основном представляют собой бессмысленную смесь греческого, латыни и глоссолалии, имитирующей иностранный язык; в той же части, где реплики осмысленны, они носят сугубо христианский и придворный характер. Перед нами вполне интернациональная святочная игра, слегка адаптированная под протокол 4

Это слово, подобно латинскому pellis, означает и «шкуру», и «меховую одежду». Ср. позднелатинское guna «меховая одежда», англ. gown «просторная верхняя одежда», рус. гунька «одежда» (обычно с оттенком значения «бедная, рваная одежда»).

68

Valla. №1(5), 2015. византийского двора (ряжение в маски и шубы мехом наружу – характерные и общеизвестные элементы святочных увеселений, в России дожившие до XX в.). Возможно, данное мероприятие и восходит типологически к дохристианским традициям, но к берсеркам и вообще к скандинавским культам оно заведомо не имеет никакого отношения. Однако небольшая лазейка у Эллис-Дэвидсон оставлена – в виде оговорки «или людьми, подражавшими им» (в случае критики можно всегда ответить, что, мол, и не имелось в виду, что это непременно были сами берсерки, но что речь идёт лишь о реликте традиции). Можно заключить, что Эллис-Дэвидсон либо в глаза не видела текста Константина Багрянородного и составила о нём представление по каким-то данным из третьих рук, либо перед нами умышленная фальсификация. Но откуда взяла эту интерпретацию сама Эллис-Дэвидсон? Очевидно, следует искать промежуточное звено, откуда она могла почерпнуть сведения о «готской игре» Константина. Как нам представляется, фальсификация в конечном итоге восходит к I тому Geschichte der deutschen sprache5 Я. Гримма, где читается следующее: «Константин Багрянородный в своей книге О церемониях византийского двора (2, 83) приводит разновидность игры, которая именуется τό γοτθικόν и которая по обычаю проводилась на девятый день после Рождества [weihnachten]. Во время вечерней трапезы императорского двора входили две ватаги [shaaren], празины [Prasiner] и венеты [Veneter]6, которые, в боевом танце [waffentanz], пели на своём языке; а при каждой ватаге находились два одетых в шкуры [или шубы – pelz] гота, которые ударяли жезлами по щитам». [Grimm 1848: 451, пер. наш]. Далее Гримм допускает предположение, что, поскольку «в дни Константина, правившего с 912 по 944 гг.7, настоящих готов уже не было в наличии» [ibid.], то их роль могли исполнять варяги, функционально отождествляемые с готскими федератами [Grimm 1848: 452; о морфологическом параллелизме терминов væringjar и phoederati он пишет выше]. Хотя Гримм в целом пересказывает Константина верно, он вводит «боевой танец» и связывает игровых «готов» с реальными варягами. Таким образом, обе отправные точки фальсификации Эллис-Дэвидсон здесь присутствуют. Заметим, впрочем, что Гримм не спешит объявить «игру в готов» подлинным языческим ритуалом и не ассоциирует её ни с берсерками, ни с культом волка – максимальное, что он допускает, это гипотеза, что некие скандинавские формы публичной репрезентации, которые он называет zwischenkunst, могли воспроизводиться при византийском дворе «в искажённом виде» [in hergebrachter weise]. Он заключает: «Текст песни не содержит никаких скандинавских слов – так мне кажется в последнее время» [Grimm 1848: 452]. Гримм вполне корректно по научным стандартам его эпохи видит в данной игре память об исторических событиях более раннего времени – готских войнах VI в., описанных Прокопием Кесарийским. Несмотря на то, что оба Гримма более чем вольно обращались с источниками, когда речь шла о фольклоре (подробнее о текстологии сказок в их изданиях см. [Ellis 1983]), в случае с Константином Багрянородным Я. Гримм настолько корректен, насколько этого вообще можно ожидать от романтика-националиста середины XIX в. Отождествление «готов» с варягами – не более чем «предположение», annahme, которое, хоть и «вдвойне вероятно» [ibid.: 451], не выдаётся за факт. Единственное, в чём повинен Гримм – это интерполяция «боевого танца», который, впрочем, предстаёт у него лишь как один из составных элементов игры. Хотя из текста Константина ясно, что играющие выстраиваются определённым образом и меняют построение, что можно отдалённо сопоставить с бальными танцами Нового времени, император нигде не идентифицирует эти действия как «танец». 5

Здесь и далее немецкие слова цитируются в орфографии оригинала (в XIX в. несколько отличавшейся от современной). 6 Транслитерация греческих названий цветов партий ипподрома – πράσινοι и βένετοι – «зелёные» и «голубые». Не имеет отношения к древней народности венетов (нем. также Veneter). 7 Такие даты стоят у Гримма.

69

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный Как же гриммовские варяги стали берсерками, а историческая реконструкция – языческим ритуалом? И здесь в «готскую игру» вступает ещё одно промежуточное звено – почти забытая ныне брошюра немецкой фольклористки Лили Вайзер Altgermanische Jünglingsweihen und Männerbünde – «Древнегерманские юношеские инициации и мужский союзы» [Weiser 1927]. Вайзер была в числе первых исследователей темы берсерков и едва ли не первой отождествила их с культовыми тотемистическими союзами. Допущение Гримма Вайзер одним махом обращает в уверенность, тут же опознав в этих варягах берсерков: «В эту эпоху в Константинополе не было готов Тогда были русы, т.е. обитавшие на Руси шведы, они же варяги. Вероятно также, что перед нами древнейшее описание скандинавского новогоднего обряда. В X в. одетый в шкуры воин должен восприниматься как берсерк» [op. cit.: 59]. Задаться вопросом, что делали одетые в шкуры берсерки во дворце христианского императора, ей в голову не приходит. Впрочем, какое-либо критическое осмысление данных и не предполагалось. Вайзер имела дело не с самой «Книгой церемоний» (на тот момент не переиздававшейся почти век), а с выдержкой из статьи Карла Крауса «Готская рождественская игра» [Kraus 1895], где, однако, приводятся достаточно обширные цитаты из первоисточника, позволяющие увидеть, что о берсерках речь не идёт. Знакомство со статьёй Крауса преподносит новые сюрпризы. Дело в том, что Краус приводит оригинал соответствующего места у Константина, и, казалось бы, можно обратить внимание, что «плясок» и «волчьих шкур» там нет (как и в самой статье Крауса). Особую иронию ссылке на Крауса сообщает то, что вся его статья посвящена полемике против теории, усматривающей в описанной церемонии следы германских культов. В конце он заключает: «Я надеюсь, мне удалось показать, что гимн не содержит ни германских слов, ни [имён] германских божеств...» [Kraus 1895: 256]. Вайзер прекрасно понимала, что, если читатель обратится к оригиналу статьи, то это окажется убийственным для её концепции. Поэтому выходные данные работы Крауса приведены у неё в неполном и искажённом виде в подстрочном примечании, в общую же библиографию работа не включена. Эллис-Дэвидсон, ввиду популярного формата её работы, могла не утруждать себя ссылками. У неё теория Вайзер, высказанная со стыдливой оговоркой «вероятно», окончательно превращается в утверждение, что «варяжская гвардия» исполняла ритуальный танец перед Константином. Так выглядит рецепт приготовления свидетельств о берсерках. Однако «посмеяться и забыть» об истории с лже-берсерками не получилось. Как выяснилось, её бытование не ограничивается любительскими сайтами англоязычного Интернета. Некоторое время спустя в отечественном и вполне академическом издании – сборнике «Скандинавские чтения» – нам попалась статья А.И. Селицкого «”Воданические короли”: региональный аспект формирования королевской власти у древних германцев», которая содержит следующее утверждение: «...по сохранившимся данным, в Византии вплоть до позднего времени в рождественский праздник воспроизводились ритуальные пляски готских воинов в медвежьих и волчьих шкурах» [Селицкий 2002: 51]. Близость этого текста к Эллис-Дэвидсон очевидна. В то же время имеются существенные различия: отсутствует этнографическая нелепость в виде «варягов», исполняющих «готский танец», и вообще Селицкий не решается утверждать аутентичность «ритуальных плясок» как таковых, используя формулировку «воспроизводились» (кем и с какой целью, неясно). Имеется также одна деталь, отсутствующая у Эллис-Дэвидсон – указание на «рождественский праздник». Однако Селицкий ссылается не на Константина Багрянородного, с книгой которого он вряд ли знаком, а на монографию Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» (1984). Раскрыв её, находим, что этот фрагмент почти дословно переписан оттуда Селицким: 70

Valla. №1(5), 2015. «Любопытно, что в Византии вплоть до позднего времени в рождественский праздник воспроизводились ритуальные пляски готских воинов в волчьих шкурах» [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 494]. Как мы видим, «медвежьи» шкуры добавлены Селицким – их у Иванова/ Гамкрелидзе нет. Источник Иванова/ Гамкрелидзе также по видимости независим от Эллис-Дэвидсон – они отсылают к... уже упомянутой статье Крауса ‘Das gotische Weihnachtsspiel’ [Kraus 1895]. Напомним, что у Крауса нет ни «волчьих шкур», ни «ритуальных плясок». Интерполяция «волчьих» особенно существенна, так как у Иванова/ Гамкрелидзе цитируемая фраза находится в контексте главы, посвящённой реконструкции культа волка у индоевропейцев. Если исключить слово «волчьих», ценность всего «свидетельства» оказывается равна нулю. Можно с достаточной надёжностью полагать, что Иванов и Гамкрелидзе вообще не были знакомы со статьёй Крауса и ссылку почерпнули из книги Вайзер. Добавление «волчьих» шкур (у Вайзер их зоологическая принадлежность не уточняется), вероятно, возникло под влиянием Эллис-Дэвидсон. Случай Селицкого объясняется ещё проще: его публикация вышла уже в эпоху Интернета, когда цитата из Эллис-Дэвидсон распространилась по зарубежным сайтам. О вторичном влиянии Эллис-Дэвидсон на Селицкого свидетельствует новая интерполяция «медвежьих», поскольку лишь у неё комбинация «волчьих и медвежьих шкур» соседствует с упоминанием «готского танца». Мы не станем рассматривать всю историю научной рецепции данного отрывка «Церемоний» – это заняло бы слишком много места. В. Тайдман резюмировал её следующим образом: «[Исследователи] разделяются во мнениях – на сторонников германской теории, которые хотят усматривать в этой теории какой-то аутентичный готский пережиток, и тех, кто считает её сугубо византийской» [Tydeman 2001: 625]. Сам он (его книга посвящена истории театра, а не германского язычества) воздерживается от определённых выводов. Небезынтересно, однако, то, что один из самых ранних случаев полемики на этой почве имел место в России. Речь идёт о статье А.Н. Веселовского «Генварские русалии и готские игры в Византии» [Веселовский 1885]. Собственно «готским играм» посвящена лишь последняя часть статьи, где Веселовский высмеивает попытку К. Мюллера (C. Müller) реконструировать германский языческий гимн из текстов, произносившихся во время игры. Реконструкция Мюллера заключалась главным образом в амендации глоссолалии таким образом, чтобы получить правильную латынь, и в предположении, что «тул» и «нана» – имена германских богов [Müller 1882: 449-459]. По поводу последнего Веселовский замечал: «Не касаясь Tul’а и Iber’а, замечу, что, если их генеалогия также сомнительна, как божественность Nana’ы [sic! – М. Е.], то германскому Олимпу нечего ждать от них обогащения. Ибо νανά – не богиня, а термин византийской музыкальной техники» [Веселовский 1885: 17]. Ср. также прим. 12 к переводу А.Ю. Виноградова в настоящей публикации. Веселовский пришёл к заключению, что в данном тексте «ничто не заявило нам себя как специально готское или германское» [ibid.: 18]. Следует указать, что, если говорить о вычитывании имён языческих богов из песенных рефренов, то Мюллер применял методы, вполне обычные ещё во второй половине XIX в. Точно таким же образом в пантеон «славянских богов» попали Лель, Ладо и Ляля. Нормой для этой эпохи было и рассматривать наличные памятники как испорченные версии древних пра-текстов, которые могут быть восстановлены путём конъектур и очистки от «христианских добавлений» [Müller 1882: 459460]. Другое дело, что статья Мюллера вообще крайне слаба. Он предлагает фантастическую многоступенчатую реконструкцию, согласно которой готские ритуальные песнопения были заботливо сохранены при дворе византийских императоров «варягами и бриттами [??? – М.Е.], чьи германские собратья давно вымерли» [Müller 1882: 459], а затем якобы переведены на латынь для большего соответствия византийскому дворцовому этикету (почему не на греческий?) и отредактированы в христианском духе (а позже почему-то не поняты самими византийскими придворными?). Объясняя «испорченность» латинского 71

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный текста, Мюллер ссылается на записанные греческим алфавитом латинские фразы из равеннских грамот, однако тут же признаётся, что этих источников сам не изучал [ibid.]. Одно только дикое отнесение бриттов к германцам заставляет сильно усомниться в том, что Мюллер владел материалом. (Ни берсерки, ни культ волка у него, впрочем, не упоминаются). Как показал наш поиск в Google, в настоящее время эта работа Мюллера практически забыта и не цитируется специалистами. Однако в статье Крауса, упомянутой выше, содержится её обстоятельная критика. Независимо от Веселовского, Краус пришёл к тем же выводам. О работе Веселовского Краус тем не менее знал, хотя и, по-видимому, из вторых рук: ссылка на неё приводится [Kraus 1895: 237], но ход рассуждений Веселовского воспроизводится им самостоятельно, без дальнейших ссылок (кроме того, аргументация Крауса значительно более развёрнута). То, что немецкий учёный не имел ясного представления о содержании статьи Веселовского, вполне понятно. Куда более удивляет то, что отсылка к Веселовскому оказалась проигнорирована позднейшими отечественными исследователями. Это лишь поддверждает, что они и вправду не утруждали себя знакомством с работой Крауса. Таким образом, изобретённые двумя фольклористками XX в. «ритуальные пляски в волчьих и медвежьих шкурах»8 продолжают играть затянувшуюся злую шутку с индоевропеистами, которые не стремятся перепроверить источники и литературу по вопросу. Каковы внутренние причины возникновения этой фальсификации и, что немаловажно, её «заразности»? Если обратиться к научной традиции, в которую вписывали себя, с одной стороны, Эллис-Дэвидсон, с другой стороны, отечественные соавторы книги «Индоевропейский язык и индоевропейцы», выявляется примечательное совпадение: в обоих случаях устанавливается несомненная зависимость от Ж. Дюмезиля. Библиография книги Иванова/ Гамкрелидзе включает обширный список его работ. И, хотя в «Языческой Скандинавии» ссылок нет, Эллис-Дэвидсон активно опиралась на Дюмезиля в своей более поздней и академичной работе [Ellis Davidson 1988: 211, 220-222 etc.] Доказать её непосредственное знакомство с трудами Дюмезиля на 1967 г. труднее. Его самая популярная в англоязычном мире книга Heur et malheur du guerrier («Счастье и злосчастье воина», 1969), имеющая прямое отношение к теме берсерков, является переработкой издания 1956 г., вышедшего под более прозаичным заглавием Aspects de la fonction guerrière chez les IndoEuropéens («Аспекты воинской функции у индоевропейцев»), однако на английский она была переведена лишь в 1977 г. Перевод 1977 г., под заглавием The Destiny of the Warrior («Судьба воина»), является настольной книгой берсерковедов наряду с «Языческой Скандинавией». На момент написания книги Эллис-Дэвидсон идеи Дюмезиля пользовались широкой известностью в Европе, в том числе в скандинавистике, и Эллис-Дэвидсон была с ними хорошо знакома. Ссылки на Дюмезиля появляются у неё задолго до выхода «Языческой Скандинавии». Одной из таких идей, получивших наиболее широкую популярность, является теория «тайных мужских союзов» у древних индоевропейцев вообще и германцев в частности, разработкой которой Дюмезиль занимался не менее тридцати лет. Именно она до сих пор служит основой реконструкций, посвящённых берсеркам. Идеологическая история теории «тайных мужских союзов» достаточно подробно освещена у К. Гинзбурга [Гинзбург 2004]. Как показывает Гинзбург, представление о «тайных союзах» (и, в частности, о берсерках как членах таких союзах) восходит к уже упомянутой нами работе Вайзер, но своей популярностью эта теория обязана книге 8

Строго говоря, Эллис-Дэвидсон не пишет, что участники действа при дворе Константина носили именно волчьи и медвежьи шкуры – у неё стоит «звериные шкуры» (animal skins), но, поскольку это сообщение следует сразу за упоминанием берсерков в волчьих и медвежьих шкурах, а сами упомянутые в нём лица отождествляются с берсерками, то автоматическое читательское заключение – что эти шкуры были тоже волчьими или медвежьими. Именно эта реакция сработала у авторов цитируемых книг.

72

Valla. №1(5), 2015. нацистского мифолога О. Хёфлера «Культовые тайные союзы германцев» (1934), положения которой были затем развиты Ж. Дюмезилем в книге 1939 г. «Мифы и боги германцев». Обе книги появились в весьма специфической интеллектуальной атмосфере предвоенной Европы, для которой было характерно постулирование непосредственной преемственности между культурой древних германцев и идеологией национал-социалистической партии [Гинзбург 2004: 244-248, 258], причём эта предполагаемая преемственность служила легитимации последней: «тайные мужские союзы» преподносились как прообраз молодёжных нацистских движений [там же: 254, 258]. По формулировке Гинзбурга – «Берсерки рассматривались через призму штурмовиков, и наоборот. В случаях, подобных этому, приходится говорить не столько о герменевтическом круге, сколько о круге порочном» [там же: 259]. Постулат о непосредственной преемственности между древнегерманской традицией и нацизмом оказался столь живучим, что его можно встретить в наши дни в антинацистских дискурсах: «И вот современный культурный человек приникает к “истокам” но того, что искал, – точки духовной опоры, – найти там, как правило, не может. Её там чаще находят носители антикультурных сил, механически переносящие эпическую систему ценностей в нашу сложную во всех отношениях современность. Достаточно лишь вспомнить о том, что идеологи германского нацизма предприняли попытку вернуть Германию в её подростковый возраст, в её “эпический” возраст, в эпоху “Песни о Нибелунгах” (упаси боже, ничего не имею против этого эпоса как замечательного памятника культуры). И “возвращали”, с дикарским восторгом растаптывая то, что выросло после...»9 [Рабинович 1994: 7]. Здесь уже декларируется не просто преемственность, но тождественность нацизма XX в. мировоззрению германского эпоса («механической» копией которого он предстаёт), а само право «Песни о нибелунгах» на существование нуждается в стыдливой оговорке. Таким образом, древние германцы оказываются напрямую ответственны за тоталитаризм XX в., вне зависимости от того, как оценивается эта ответственность – со знаком плюс или со знаком минус. Отношение Дюмезиля к нацизму как политическому явлению было двусмысленным. Не будучи формально связанным с национал-социалистической партией Германии, он тесно общался с откровенным нацистом Хёфлером, а ультраправый характер его собственных взглядов не подлежит сомнению: в 1933-35 гг. Дюмезиль сотрудничал с двумя праворадикальными газетами, Candide и Le Jour, и симпатизировал Муссолини [Lincoln 1999: 128], а в 1972 г. вошёл в шефский комитет журнала Nouvelle Ecole, печатного органа «Новой правой», партии, основанной неоязычником А. де Бенуа, который при создании своей идеологической программы вдохновлялся непосредственно трудами Дюмезиля [Ленель-Лавастин 2007: 466-467]10. Если К. Гинзбург воздерживается от определённых выводов, осторожно указывая на погружённость Дюмезиля в нацистский контекст, то Б. Линкольн вслед за Д. Эрибоном конструирует образ Дюмезиля 1930-х гг. как «профашиста, но антинациста» [Lincoln 1999: 128], который не только побаивался немецкого нацизма, но рассматривал (в противоположность настоящим нацистам) германцев как неправильный, испорченный вариант индоевропейцев [Lincoln 1999: 131-134] и даже «пытался снять с индоевропейцев ответственность за немецкий милитаризм и переложить вину на германское извращение истинных индоевропейских идеалов» [Lincoln 1999: 133]. Поскольку в нацистских и неонацистских дискурсах ключевую роль играет отождествление «индоевропейского» с «германским» [Renfrew 1990: 15-16; Шнирельман 2003: 32], то посылка Линкольна достаточно амбициозна. Мы не в состоянии проверить его утверждение – книги Дюмезиля, изданные до 1969 г., пока остаются для нас недоступными, а приведённая Линкольном цитата недостаточна для подтверждения его выводов. Даже если они 9

Графика и орфография сохранены. В данном издании название журнала дано ошибочно как Nouvelle Etoile («Новая звезда» вместо «Новая школа»); ошибка попала и в перевод.

10

73

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный справедливы, в позднейших работах Дюмезиля такие взгляды отсутствуют (так, в «Верховных богах индоевропейцев» «ненастоящими» индоевропейцами оказываются не германцы, а греки, исключённые по этой причине из сферы рассмотрения [Дюмезиль 1986: 112]). Дюмезиль был достаточно тонким и эрудированным исследователем, чтобы не объявлять какую-то отдельную группу народов идеальным типом «индоевропейца» и замечать специфику развития социальных функций в разных культурах, но приписывать ему категорические политические суждения на этом основании сложно. Так или иначе, предъявление персональных политических обвинений Дюмезилю не входит в наши задачи, и оно было бы непродуктивно. Для нас важен генезис научных взглядов Дюмезиля, которые обнаруживают тесную связь со вполне определённым идеологическим контекстом: сосредоточенность на идеальном типе «индоевропейца», его первобытном язычестве и «тайных мужских союзах» являются общими и для нацистской историографии, и для «нового правого» круга GRECE (Общества исследования европейской культуры, основанного А. де Бенуа). Различие между этими двумя течениями состоит, повидимому, в том, что нацистские и пронацистские историки Германии находили идеальный тип «индоевропейца» непосредственно в германцах, а Дюмезиль и «новые правые» скорее представляли его как реконструируемый для более отдалённой эпохи (при активном использовании германских материалов в реконструкции). Тем не менее оба направления генетически принадлежат одному контексту, связанному – через посредство Дюмезиля – с фигурой О. Хёфлера. Понять этот контекст необходимо потому, что концепции Дюмезиля до сих пор пользуются огромным влиянием, но исследователи, ссылающиеся на его работы, зачастую не имеют представления о происхождении его взглядов и воспринимают их крайне некритично. Теория «тайных мужских союзов» – классический случай. От идей Хёфлера Дюмезиль не отказался и в конце 1960-х гг., когда писалась книга Эллис-Дэвидсон. В предисловии к книге «Счастье и злосчастье воина», датированном 1968 г., он упоминает Хёфлера как первопроходца по теме Männerbünd, «мужских союзов» [Dumézil 1969: 3], хотя в дальнейшем предпочитает ссылаться не на Хёфлера, а на его несколько более респектабельного соавтора и ученика О. Стига Викандера, не связанного лично с нацистскими организациями. Последнему непосредственно адресовано посвящение, стоящее на титульном листе книги: «Стигу Викандеру, тридцать лет спустя после Der arische Männerbünd [«Арийский мужской союз», заглавие работы Викандера – М. Е.]. Трудно найти более яркое свидетельство того, что тема «мужских союзов» продолжала волновать Дюмезиля и в этот период и что его увлечение данной темой выходило за рамки обычного академического интереса. Как показал К. Гинзбург, верифицировать выводы Хёфлера проблематично, так как «интерпретация источников, предлагаемая Хёфлером в “Культовых тайных союзах...”, почти всегда являет собой вызов самому элементарному здравому смыслу» [Гинзбург 2004: 256]. Тем не менее инновация Хёфлера – сцепка вполне реальной этнографической проблемы тайных мужских сообществ с полумифическими свидетельствами исторических источников о берсерках и Дикой Охоте – была воспринята Дюмезилем и через его посредничество закрепилась в западной, а позднее и в российской исторической науке. Небезынтересно, что заглавия двух работ предшественников, упомянутых Дюмезилем в предисловии и посвящении – «Культовые тайные союзы германцев» и «Арийский мужской союз». Это соположение свидетельствует о том, что по крайней мере в 1960-е гг. идея взаимозаменяемости категорий «германского» и «индоевропейского» не была столь чуждой Дюмезилю, как это пытается представить Линкольн. Здесь мы доходим до основного парадокса. Хотя идеологические причины увлечения Дюмезиля теорией «тайных мужских союзов германцев/ индоевропейцев» и тенденциозная природа этой теории вскрываются достаточно легко, Дюмезиль пока не был замечен в 74

Valla. №1(5), 2015. тиражировании прямых фальсификатов, в то время как Эллис-Дэвидсон, не только подхватывая, но и развивая фальшивку Вайзер, пишет свою книгу в совершенно другом идеологическом контексте, на первый взгляд неожиданном. Во-первых, в Великобритании неоязычество исторически носило по преимуществу левый (эколого-феминистский) характер и слабо пересекалось с неофашистскими движениями [Шнирельман 2003: 33-35], во-вторых, Эллис-Дэвидсон никак не связана ни с теми, ни с другими. Несмотря на свою прижизненную и посмертную популярность у неоязычников, она была воцерковленной христианкой и даже одно время работала звонарём [Billington 1996: xiv]. Кроме того, она последовательно позиционировала себя как сторонницу в первую очередь научной объективности. Сандра Биллингтон пишет о текстах её публичных выступлений 1975-76 гг., посвящённых методологии фольклористики: « являются планкой строгой научности при обращении с междисциплинарным материалом. Они предостерегают против всякого искажённого, узколобого видения, отбирающего только то, что поддерживает собственную гипотезу исследователя» [Billington 1996: xi]. В свете того, что произошло с византийским источником в «Языческой Скандинавии», эта характеристика начинает звучать несколько иронично. Справедливость требует указать, что из более поздних работ Эллис-Дэвидсон упоминание о «берсерках» при дворе Константина VII исчезло. (Что, впрочем, нисколько не снизило популярности фальшивки). Возникает соблазн предположить, что речи 1975-76 гг. в защиту строгой научности являются скрытым покаянием за казус с «Книгой церемоний». ЭллисДэвидсон могла ознакомиться с текстом Константина вскоре после выхода «Языческой Скандинавии», так как используемый нами том французского издания вышел в 1967 г., одновременно с её книгой. (Данные сайта Фордэмского иезуитского университета, специализирующегося на библиографиях изданий средневековых источников, свидетельствуют, что по крайней мере на 1997 г. английского перевода «Церемоний» не существовало, и даже оригинал до выхода французской билингвы оставался труднодоступным – названо единственное издание 1829 г., которым пользовались и цитируемые нами выше исследователи XIX в. [Halsall 1997])11. Это, впрочем, лишь гипотеза, так как Эллис-Дэвидсон нигде не заявляла о пересмотре своих взглядов на данный источник. Что, однако, подвигло английскую исследовательницу, далёкую от идейной тенденциозности и каких-либо конкретных своекорыстных интересов, на столь некритичное обращение с данными? Скорее всего, мы имеем дело с феноменом одержимости собственной концепцией, который недавно был описан Е.А. Мельниковой: «С другой стороны, одержимость какой-либо идеей, даже вполне плодотворной в определённых пределах, способна поколебать высокий профессионализм, заставить учёного искренне не видеть факты, ставящие под сомнение его гипотезу, а в особых случаях – и преднамеренно замалчивать или искажать их» [Мельникова 2011: 67]. По профессиональному образованию Эллис-Дэвидсон была археологом, а «Языческая Скандинавия» писалась на волне так называемой «новой археологии» 1960-х гг., главным трендом которой стал антропологический поворот. «Новая археология» отказалась от чисто описательного подхода (классификации типов оружия, украшений и т. д.) и провозгласила необходимость интерпретации находок с привлечением данных антропологии и лингвистики. Индоевропеистика как синтез языкознания и культурологических реконструкций к этому времени была хорошо разработанной областью, и естественно, что археологи, изучавшие материальную культуру германцев, обратили своё внимание в эту сторону – перед ними оказался кладезь интерпретационных возможностей, богатый и готовый к употреблению. Теория «тайных мужских союзов индоевропейцев/ германцев», в частности, представилась удобной возможностью интерпретировать германское изобразительное искусство дописьменной эпохи, увязав его с поздними данными о мифологии и культах германцев (в основном исландскими). Идеологическое же 11

В настоящее время английский перевод фрагмента с описанием «игры в готов» доступен в [Tydeman 2001: 623-624].

75

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный происхождение теории оказалось затушёвано длительностью научной традиции и авторитетом её носителей12. То, что фальшивка гуляет по сотням популярных англоязычных веб-сайтов – неудивительно. Поскольку многие из них любительские и имеют отношение больше к клубам исторических реконструкций, чем к науке (а некоторые носят откровенно неоязыческий характер), востребованность фальшивки не удивляет – она встраивается в сенсационалистский дискурс о загадочном, овеянном тайнами прошлом, а миф о берсерках, частью которого она является, импонирует сознанию современных подростков, которым окружающая действительность кажется слишком скучной. Подростковое сознание (носители которого вовсе не обязательно подростки в медицинском смысле слова) конструирует мир языческого прошлого как мир свободы от современных запретов и вместе с тем мир качественно иных возможностей даже в физическом смысле. Подобный образ древности особенно импонирует приверженцам неоязыческих течений, как правого, так и левого толка – оба направления культивируют образ прекрасного языческого прошлого, уничтоженного «плохим» христианством с присущей ему системой моральных запретов. (Вряд ли случайным или чисто типологическим совпадением является то, что картина «тайных мужских союзов», нарисованная дюмезилевской школой, поразительно напоминает игровые «тайные общества» школьников XIX-XX веков; мы склонны видеть здесь не психологическую универсалию, подтверждающую существование древней традиции, а прочтение древних источников через призму привычных современных явлений). Неудивительно также и то, что никому из сетевых авторов не приходит в голову проверить сведения, освящённые именем учёного мировой известности – в Интернете тратить время на подобную въедливость, как правило, не принято. Куда более изумляет то, что текст Константина Багрянородного стал порождать фальсификации как бы сам собой и что исследователи не только не стремятся проверить источник, получая информацию из вторых и третьих рук, но и сами создают новые интерполяции. При этом в ловушку мифа попадают учёные, которых трудно счесть неквалифицированными или идеологически тенденциозными, и Эллис-Дэвидсон далеко не единственный пример. Так, А.И. Селицкий, член Союза польской шляхты и Российского дворянского собрания (на 2012 г. возглавлявший Польский национально-культурный центр «Единство» в Краснодарском крае), хотя и может быть в техническом смысле назван националистом, однако никак не связан с идеологиями индоевропеизма и неоязычества, адепты которых обычно увлекаются темой берсерков, а в своих научных публикациях последних лет вовсе отошёл от древнегерманской тематики. Более того, даже в своих ранних работах он скептически относился к огульному прочтению всех фактов древнегерманской традиции сквозь призму первобытного «индоевропейства», сомневаясь в существовании у германцев института царей-жрецов [Селицкий 1999] или в праиндоевропейском происхождении германских названий дней недели – Селицкий склонен объяснять их через заимствование римского календаря [Селицкий 2002: 43-44]. Таким образом, Селицкого невозможно упрекнуть в отсутствии критического мышления. Можно предположить, что авторитет имени Вяч.Вс. Иванова помешал начинающему на тот момент исследователю проверить первоисточник.

12

Ловушка методологии, в которую попадают исследователи этого направления, составляет отдельную тему. Так, с культом Одина оказываются связаны изображения и обнажённого пехотинца с копьём (потому что копьё – оружие Одина, слово «берсерк» по одной из этимологий выводится из ber– «обнажённый», а берсерки в «Круге Земном» названы дружинниками Одина), и одетого всадника с копьём (потому что в эддических памятниках Один ездит верхом), и четвероногих животных (интерпретируются как волки, упоминаемые в эддических текстах в связи с Одином), и птиц (птичьи изображения оказываются воронами Одина). Излишне говорить, что все женские изображения становятся «валькириями».

76

Valla. №1(5), 2015. Но чем объясняется аберрация в восприятии сюжета о «готских» играх у Иванова/ Гамкрелидзе, на тот момент уже опытных филологов? Как мы полагаем, нам удалось показать текстологически, что источником этой аберрации является фальсификат Лили Вайзер, подвергшийся вторичному наложению на независимо (и столь же некритично) воспринятую теорию «тайных мужских союзов», проводником которой выступает Дюмезиль. Выше уже говорилось, что Дюмезиль – один из самых цитируемых авторов в «Индоевропейском языке». Ещё интереснее проследить контекст влияния Дюмезиля, который типологически весьма похож на британский, но при этом имеет свои специфические отличия. Хотя Иванов/ Гамкрелидзе ссылаются на французские оригиналы, русские переводы Дюмезиля начали издаваться как минимум с 1976 г., что подтверждает его разрешённый статус в позднесоветское время. Пикантности этому факту добавляет то, что до 1950 г. вся индоевропеистика в СССР была под запретом – любой, кто признавал наличие индоевропейского языкового единства, рисковал быть зачисленным в «фашисты» или «расисты» [Алпатов 2004: 61-64, 105, 130-167]. И, как бы это ни возмущало современного российского читателя-лингвиста, нельзя сказать, что эти обвинения были совершенно безосновательны – идеологическая и институциональная связь западной индоевропеистики с праворадикальными политическими движениями освещена в монографии Брюса Линкольна Theorizing Myth [Lincoln 1999: 121-123]. Индоевропеистика как область языкознания была реабилитирована ещё в 1950 г. по личной инициативе Сталина, но для того, чтобы опубликовать в СССР Дюмезиля, антрополога с отчётливым праворадикальным ореолом, нужен был иной общественный климат. Как нам представляется, «допуск» Дюмезиля к советскому читателю непосредственно связан с правыми тенденциями, полуофициально обозначившимися в советской идеологии с 1970-х гг., когда в моду входит поигрывание этнонационализмом и религиозностью. Перевод на русский язык Дюмезиля находится в одном ряду с такими – разными по степени легальности и по этическим импликациям, но отчётливо складывающимися в общую мозаику – явлениями, как снятие клейма «реакционности» с памятников церковной литературы; мода на Древнюю Русь в кинематографе и мультипликации; новая волна антисемитизма и изобретение термина «сионист» [Шнирельман 2011: 241]; «очеловечивание» образов немецких нацистов в сериале «Семнадцать мгновений весны» и повально распространившиеся тайные «фашистские организации» школьников, к которым власти относились вполне снисходительно [Чарный 2004: 72]; смена идеологического курса издательства «Молодая гвардия» и проникновение «арийского мифа» в советскую научную фантастику [Шнирельман 2008]; ажиотаж вокруг «Велесовой книги» [Творогов 1990: 173]; интродукция концепта «этнической психики» в советскую этнологию [Шнирельман 2011: 268] и т. д. СССР испытывал масштабный кризис идентичности и пытался переписать её, хватаясь за уже известные рецепты. Специфика ситуации 1970-х гг. в том, что «переписывание» происходило не только и не столько сверху и официально, но на всех уровнях, включая индивидов – осознававших несостоятельность прежней теории «нового советского человека» и пытавшихся нащупать новую идентичность. Кроме того, ещё с 1960-х гг. в СССР проникает нью-эйдж во всех его видах: научно-популярные журналы, такие, как «Техника – молодёжи» и «Знание – сила», активно публикуют статьи про космических пришельцев, снежного человека, йогу, секреты древних цивилизаций и т. д. Таинственные индоевропейцы, практиковавшие культ волка и отплясывавшие в звериных шкурах, органично встраиваются как в первую, так и во вторую тенденцию. Как метко выразился В.А. Шнирельман, «Так “древняя история славян”, снежный человек и космические пришельцы стали “тремя источниками, тремя составными частями” русского национализма эпохи развитого социализма» [Шнирельман 2008: 63]. 77

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный Определённые элементы нью-эйджа в мышлении отечественной семиотической школы не ускользнули от внимания Р.М. Фрумкиной: «странная смесь того, что ещё Якобсон называл causerie в науке, эзотерических штудий в области восточных философий [выделено нами – М. Е.] и одновременно добротного литературоведения в духе славных отечественных традиций» [Фрумкина 2002: 177]. В то же время ни советскую семиотику, ни конкретно Иванова невозможно заподозрить в идейном родстве с Дюмезилем и тем более Хёфлером – эта школа стремилась к максимальной внеидеологичности13. Чем же объясняется такое влияние Дюмезиля? Как нам представляется, причиной интереса Иванова/ Гамкрелидзе к Дюмезилю стал отчётливо структуралистский метод последнего. Его теория трёхчастного устройства индоевропейского социума, которую он последовательно разрабатывал на протяжении полувека, в инструментальном плане близка теории бинарных оппозиций Леви-Стросса; её дополнительная привлекательность состоит в том, что она не только служит универсальным ключом к объяснению исторически засвидетельствованных мифологий и социальных институтов, но и предлагает реконструкцию отдалённого прошлого. Структурализм в СССР воспринимался если не как торжество научной объективности, то по крайней мере как метод, свободный от идеологической тенденции [Живов 2009]. Повидимому, соавторы книги «Индоевропейский язык и индоевропейцы» оказались попросту нечувствительны к идеологическому субстрату теорий Дюмезиля. К тому же гонения марристов на индоевропеистику имели место на памяти Иванова, и диссидентская традиция симпатии к гонимым могла существенно снизить критичность его восприятия. Подобная нечувствительность по-прежнему представляет собой проблему в отечественной науке: так, у мифологов большой популярностью пользуются идеи О.М. Фрейденберг, но игнорируется то, что она была ученицей Н.Я. Марра, чьи лингвоантропологические теории современными лингвистами рассматриваются в лучшем случае как курьёз (см. [Алпатов 2004]). Таким образом, политически тенденциозные концепции могут не только продолжать академическое существование в отрыве от своего первоначального идейного контекста, но и оказывать давление на научную логику учёного, плодя искажённые картины и фальсифицированные данные. Елифёрова М.В., г. Москва Литература Алпатов 2004 – Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. Изд-е 2-е, доп. – М.: УРСС, 2004. Веселовский 1885 – Веселовский А.Н. Генварские русалии и готские игры в Византии //Журнал министерства народного просвещения, 1885. №9 (Ч. CCCXLI). С. 1-18. Ганина 2011 – Ганина Н.А. Крымско-готский язык. – СПб.: Алетейя, 2011. Гл. 1. Гуревич 1999 – Гуревич А.Я. Избранные труды. В 4 тт. Т. 1. Древние германцы. Викинги. – М.– СПб.: Университетская книга, 1999. Живов 2009 – Живов В.М. Московско-тартуская семиотика: её достижения и ограничения //Новое литературное обозрение. 2009. №98. С. 11-26. Ленель-Лавастин 2007 – Ленель-Лавастин А. Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран/ Пер. с франц. Е.П. Островской. – М.: Прогресс-традиция, 2007. Либерман 2005 – Либерман А.М. Германисты в атаке на берсерков //Древнейшие государства Восточной Европы. 2003. – М.: Вост. лит. РАН, 2005. С. 119-131.

13

За исключением С.С. Аверинцева, позиционировавшего себя как православного. Впрочем, он был так же далёк от идеологии, вдохновлявшей Дюмезиля, как и все остальные.

78

Valla. №1(5), 2015. Мельникова 1998 – Мельникова Е.А. Варяги, варанги, вэринги: Скандинавы на Руси и в Византии // Византийский временник, т. 55 (80), ч.2. – М.: Наука, 1998. С. 159-164. Мельникова 2011 – Мельникова Е.А. Ренессанс Средневековья? Размышления о мифотворчестве в современной исторической науке //Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов. – М.: ИА РАН, 2011. С. 67-84. Рабинович 1994 – Рабинович В.С. Слово к читателю //Лонфелло Г. Песнь о Гайавате /Пер. с англ. С. Рабинович. – Екатеринбург: Арго, 1994. С. 3-15. Селицкий 2002 – Селицкий А.И. «Воданические короли»: региональный аспект формирования королевской власти у древних германцев //Скандинавские чтения 2000 года. – СПб.: Наука, 2002. С. 20-68. Селицкий 1999 – Селицкий А. И. К вопросу о генезисе королевской власти у древних германцев //Скандинавские чтения 1998 года. Этнографические и культурно-исторические аспекты. – СПб.: Наука, 1999. С. 58-81. Стеблин-Каменский 1956 – Исландские саги /Ред., вступ. ст. и прим. М.И. СтеблинКаменского. – М.: Худ. лит., 1956. Тацит 2003 – Публий Корнелий Тацит. Анналы. Малые произведения. История. – М.: Ладомир, 2003. Фрумкина 2002 – Фрумкина Р.М. Лингвистика вчера и сегодня //Фрумкина Р.М. Внутри истории: Эссе. Статьи. Мемуарные очерки. – М.: НЛО, 2002. С. 169-190. Хлевов 1999 – Хлевов А.А. Дружина Севера как исторический феномен //Скандинавские чтения 1998 года. Этнографические и культурно-исторические аспекты. – СПб.: Наука, 1999. С. 49-57. Чарный 2004 – Чарный С.А. Нацистские группы в СССР в 1950-е – 1980-е годы //Неприкосновенный запас. 2004. №5. С. 71-78. Шнирельман 2003 – Шнирельман В.А. Многоликое неоязычество //Родина, 2003. №4. С. 30-32. Шнирельман 2008 – Шнирельман В.А. Возвращение арийства: научная фантастика и расизм // Неприкосновенный запас. 2008. №6. С. 63-89. Шнирельман 2011 – Шнирельман В.А. Порог толерантности. Идеология и практика нового расизма. Том 1. – М.: НЛО, 2011. Billington 1996 – Billington, Sandra. ‘The Life and Works of Hilda Ellis Davidson’ //The Concept of Goddess. Ed. by Sandra Billington and Miranda Green. – London – New York: Routledge, 1996, pp. xi-xiv. Clark Hall 2006 – Clark Hall J.R. A Concise Anglo-Saxon Dictionary. 4th ed. Toronto – Buffalo London: University of Toronto Press, 2006. Constantine Porphyrogénète. La livre des cérémonies. Traduit pas Albert Vogt. Paris: Société d’Édition ‘Les belles lettres’, 1967 Ellis 1983 – Ellis, John M. One Fairy Story too Many: The Brothers Grimm and Their Tales. Chicago – London: Chicago University Press, 1983. Ellis Davidson 1988 – Ellis Davidson, Hilda R. Myths and Symbols in Pagan Europe: Early Scandinavian and Celtic Religions. Manchester: Manchester University Press, 1988. Ellis Davidson 1967 – Ellis Davidson, Hilda R. Pagan Scandinavia. New York: Frederick A. Praeger, 1967. Halsall 1997 – Halsall, Paul. Byzantine Sources in Translation. October 12, 1997. , доступ на 5 июля 2015. Kraus 1895 – Kraus, Carl. „Das gotische Weihnachtsspiel“, Beiträge zur Geschichte der deut- schen Sprache und Literatur 20, 1895. S. 223-257. Liberman 2012 – Liberman, Anatoly. ‘The Theonym Wodan – Wuotan – Óðinn’ //Именослов. История языка. История культуры /Отв. ред. Ф.Б. Успенский. – М.: Рус. Фон Содействия Образованию и Науке, 2012. С. 7-25. 79

Елифёрова М.В. Изобретая берсерков, или что в действительности написал Константин Багрянородный Lincoln 1999 – Lincoln, Bruce. Theorizing Myth: Narrative, Ideology and Scholarship. University of Chicago Press, 1999. Renfrew 1990 – Renfrew, Colin. Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Speidel 2004 – Speidel, Michael P. Ancient Germanic Warriors: Warrior Styles from Trajan’s Column to Icelandic Sagas. London – New York: Routledge, 2004. Tydeman 2001 – Tydeman, William. The Medieval European Stage, 500-1500. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. Weiser 1927 – Weiser, Lily. Altgermanische Jünglingsweihen und Männerbünde. Baden, 1927.
 Аннотация Предлагаемая статья рассматривает источниковедческий казус – возникновение в среде мифологов, историков и лингвистов фантомных сведений о том, что «Книга церемоний» Константина Багрянородного якобы содержит упоминание ритуального танца берсерков в звериных шкурах (в действительности – святочная игра придворных, изображающих «готов» в мехах). В статье прослеживаются возникновение и эволюция фальшивки (от Якоба Гримма до британской фольклористки XX в. Хильды Эллис-Дэвидсон), её проникновение в русскоязычную литературу и возможные пути её распространения, а также обсуждаются идеологические контексты, которые способствуют её тиражированию. Ключевые слова берсерки, варяги, Византия, идеология, источниковедение, Константин Багрянородный, эпоха викингов, фальсификации Сведения об авторе Елифёрова Мария Витальевна, независимый исследователь, г. Москва E-mail: [email protected]








80

[VALLA] материалы и публикации

Valla. №1(5), 2015.

Из «Книги церемоний» Константина VII Багрянородного 92 (83) Что следует соблюдать на ужине в Девятнадцати аккувитах, на так называемых Готских Перевод с греческого и комментарии А.Ю. Виноградова. Перевод выполнен по билингвальному изданию: Constantine Porphyrogénète. La livre des cérémonies. Traduit pas Albert Vogt. Paris: Société d’Édition ‘Les belles lettres’, 1967. В девятый день двенадцатиднева, когда владыки возлежат за ужином, который называется также урожайным1, в двух входах большого триклиния девятнадцати аккувитов2 встают те, кто должны участвовать в Готских играх, следующим образом3. С левой стороны, где стоит друнгарий флота, встает маистор4 партии Голубых5 вместе с небольшим числом димотов6 и пандуристами с их пандурами7, позади же него два гота, которые носят вывернутые наизнанку шкуры и маски разного вида, а в левой руке несут щиты8, в правой же – жезлы. Точно так же и с правой стороны, где стоит и друнгарий виглы, встает маистор партии Зеленых вместе с небольшим числом димотов и пандуристами с их пандурами, а позади него – два гота, которые носят вывернутые мехом наружу шкуры и маски разного вида, в левой руке несут щиты, а в правой – жезлы. И вот, после окончания сферодромия9, когда владыка10 прикажет распорядителю стола ввести их, распорядитель стола сразу дает указание начальнику сцены, а сам, выйдя, приглашает их войти. Они же, бегая, ударяя в щиты жезлами, которые несут, и производя шум, говорят: «Тул, тул». И, часто произнося это, они поднимаются ближе к императорскому столу, на небольшое расстояние, и там, меняясь, все совершают круговое построение: одни – закрывшись внутри круга, а другие – кружа снаружи. Сделав это трижды, они расходятся и встают на свои места: Голубые – слева, а Зеленые – справа, вместе с другими димотами, и говорят обе группы готики11 следующего содержания, причем пандуры также играют свою собственную мелодию: «Гавзас, вонас, викидиас». «Айа». «Гавдентес, элкивонидес, энкертус». «Айа». «Вона ора, тутувантес, вона аморе, эписквантес, идесальватус». «Нана»12. «Деус, деус, севакива». «Нана». «Девмоноггувеле, гувилоус, гувелярес». «Ту гегдема. Де тул веле. Никато. Тульдо». «Нана» «Езекия, вооружившись на битву с ассирийцами». «Анана». «Надежду возлагая на одного Человеколюбивого Бога». «Нана». «Все одолел народы и насилие безбожных». «Айа». «Спаситель, благие владыки». «Нана». «Всех врагов ваших да повергнет Он перед

1

Об «урожайном» (видимо, связанном с концом сельскохозяйственного года) ужине сообщает за полвека до Константина и Филофей в своем «Клиторологии» (899 г.), однако он ничего не сообщает о Готских играх — в этот день только чествуют победителей в забегах предыдущего дня. 2 Триклиний девятнадцати аккувитов — один из пиршественных залов Большого императорского дворца в Константинополе, где были сооружены на древний манер 19 столов с местами для возлежаний и где происходили все званые императорские пиры 12 дней от Рождества до Богоявления. 3 СХОЛИЯ: Следует знать, что те, кто участвуют в Готских играх, берутся из двух димов. 4 Маистор (от лат. magister) — одно из должностных лиц в цирковой партии, ответственное в основном за песнопения, исполняемые партией. 5 Голубые и Зеленые — две основные цирковые партии. 6 Димоты — члены цирковой партии. 7 Пандура — род лютни (слово родственно укр. бандура). 8 СХОЛИЯ: Следует знать, что щиты они берут из схол. 9 Сферодромий — гапакс, точно не известная нам церемония византийского двора. Часть исследователей считает его тем же, что и циканистерий (разновидность поло). 10 Т.е. император. 11 Готики — специальные песнопения для данных игр, содержащие «готские» слова. 12 «Нана» и «анана» — византийские мелизматические украшения, вставляемые в текст песнопения.

81

Из «Книги церемоний» Константина Багрянородного. Пер. А.Ю. Виноградова ногами вашими». «Ивер, иверием, ту иггеруа, гергерефро» «Нана». «Секадиасе перетурес». Затем произносят маисторы вместе с димотами алфавитарий13: «Анана». «Непобедимой дланью Божьей увенчаны вы, владыки, с небес. Награда за победу, явились вы, любимые миром благодетели. Храбрыми явились вы перед неприятелями, Даруя ромеям живоносные благодеяния». Затем снова говорят маисторы: «Айас». «Та, анна те, анетане». «Наказы ваши паче оружия одолевают всех врагов. Жизнь ромеев и богатство, подлинное падение иноплеменников, Оказались вы стеной для граждан. Бог тебе дал ветви, сидящие с вами на троне, благодетель». И после этого маисторы говорят готам: «Ампаато», и по знаку этих маисторов кружат готы и, ударяя ветвями в щиты и говоря: «Тул, тул», заключают внутри себя маисторов двух партий и, снова разойдясь, встают на своих местах, и начинают снова говорить маисторы: Ι. Κ. Λ. Μ. И снова совершается так, как было сказано выше, и, когда покружат готы и станут на свои места, говорят маисторы: Ν. Ξ. Ο. Π. И снова совершается так, как было сказано выше, и, когда покружат готы и станут на свои места, говорят маисторы: Ρ. Σ. Τ. Υ. И снова совершается так, как было сказано выше, и, когда покружат готы и станут на свои места, говорят маисторы: «Свет воссиял в нашей державе, подобно солнцу, – доблести ваши. Христос да будет с каждым , осеняя ваши головы. По жребию его господствуя, Как господа и владыки пределов державы». По окончании алфавитария они говорят: «Многолетним да сделает Бога святое царство ваше». А готы, ударяя жезлами в щиты и говоря часто: «Тул, тул», бегом выходят: Голубые – с левой стороны, а Зеленые – с правой. Слова, которые поют на Готских γαύζας радуйтесь βονας добрые βικηδας соседи Айа γαυδέντες радуйтесь ἐλκηβόνιδες приглашая ἐνκέρτυς состязаясь βόνα ὥρα добрый час Нана γυβίλους клич (и запевала) γυβέλαρες восклицающие γυβίλους запевала γυβέλαρες призывая νανά Боже, Боже (или Бога, Бога) τοῦ γεγδεµα с востока (или изначально) 13

Алфавитарий — гимн с алфавитным акростихом.

82

Valla. №1(5), 2015. δε τουλβελε Благой Бог νικάτο τούλδο да побеждает Бог τουτόβαντες трубящие βόνα αµορε добрую любовь ἐπισκύαντες узнающие ἰδεσαλβάτους спасаемые δέους δέους Бог, Бог Нана σεβακίβα предаваясь δεµονογυγγυβελε всеобъемлющий клича [Бог, Бог], всехвальный клич νανά Бог, Бог ἴβερ Боже, Боже τοῦ ἰγγερ ουα γεργερεθῶ νανά σικαδιασε περετούρες. Другой перевод вышеперечисленных слов γαύζας благолепный латинское βίκη Искусник еврейское ἅγια храни латинское Ἐλ Боже еврейское δές познай еврейское ἅγια храни латинское ὤρα свет еврейское βάντες приди латинское ἐπισκύ если взойдет еврейское ἰδέ видимую латинское νανα спаси же, спаси еврейское σεβά садись еврейское νανά спаси же, спаси еврейское ὀγύν в пропасть еврейское βελέ сатану еврейское βήλους дьявола еврейское αἱλάρες духов латинское τοῦ Ты латинское δετούλ сотри еврейское νικάτω да победит греческое νανά спаси же, спаси еврейское βόνας и добрый латинское δίας дни латинское γαυζεντες благолепные латинское νικονί о Создатель мой еврейское ἐν κέρκυς и надежно латинское βόνα прекрасное латинское τοῦ τοῦ Ты, Ты латинское ἀµόρε тебя люблю латинское ἄντες первой еврейское 83

Из «Книги церемоний» Константина Багрянородного. Пер. А.Ю. Виноградова σαλβατους страстью еврейское δεούς δεούς Боже, Боже латинское κιβά как Ты пришел еврейское δαιµόν молчи еврейское γύ в пропасть еврейское γύ в пропасть еврейское γύν в пропасть еврейское νανά спаси же, спаси еврейское γέγδεµα жемчужина латинское βελέ стану еврейское τουλδο пища войск ромейских.
 Аннотация Перевод главы 92(83) «Книги церемоний» Константина Багрянородного (описание «готской игры»). Ключевые слова Византия, игры, источники, Константин Багрянородный, придворные церемонии, Рождество, святочные увеселения Сведения о переводчике Виноградов Андрей Юрьевич, г. Москва, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Научно-учебная лаборатория медиевистических исследований – Институт всеобщей истории РАН, Центр восточнохристианской истории и культуры e-mail: [email protected]






84

Valla. №1(5), 2015.

Из «Истории Испании» («Первой всеобщей хроники», 1272). О деяниях Геркулеса1. Перевод со старокастильского, вступительная статья и комментарии И.В. Ершовой. В Испании позднего средневековья греческого Геракла (римского Геркулеса) стали считать одним из легендарных предков испанских королей, основателем многих испанских городов, героем, сыгравшим важнейшую роль в обустройстве и заселении древнего Пиренейского полуострова. Как сказано в самой истории, «он был тем человеком, который совершил много выдающийся деяний в Испании в ту пору: первым он был в завоевании земель и в заселении их» (ЕЕ 3). Статус Геркулеса как одного из основателей Испании и прародителя ее первого королевского рода начал оформляться в латинской хронике Родриго Хименеса де Рада «О делах испанских» (De Rebus Hispaniae, Rodrigo Jiménez de Rada, 1243), приобретя окончательный вид в «историях» кастильского короля Альфонсо Х Мудрого (1221-1284). Оба обширных исторических труда, составленных по инициативе и под началом Альфонсо Х ‒ «История Испании» (Estoria de España, 1272, или Primerа Crónica general2; в дальнейшем − ЕЕ), фрагмент из которой как раз и предлагается читателю, и «Великая и всеобщая история» (Estoria grande e general, 1284), включают пространный рассказ о странствиях и деяниях Геркулеса в древних Тартессе и Гесперии, об основании порта Гадес и возведении колонн, именуемых «Геркулесовыми столбами»3 в Гибралтаре, о победе над Герионом и добыче его быков (десятый подвиг), о победе над разбойником Каком, об основании Ла-Коруньи и других подвигах греческого героя. В античных сведениях о греческом Геракле десятый подвиг героя – добыча стад Гериона – издревле был связан географически с походом в Тартесс, именуемым городом в Ливии (так называли Африку), и установлением каменных стелл на границах Европы и Ливии (Гесиод, Геродот, Аполлодор), т.е. на краю обитаемой земли. Начало более прочной и основательной связи Геркулеса с Испанией (вобравшей в себя постепенно Тартесс и Гесперию) надо искать в трудах поздних античных историков (Страбон, Помпоний Мела), а позже в писаниях средневековых хронистов: в арабской «Хронике мавра Расиса» (Crónica de moro Rasis, IX-Xвв.) и в латинской хронике Родриго Хименеса де Рада. Процесс «испанизации» Геркулеса таким образом оказывается связан, с одной стороны, с походом Геракла в Тартесс, который твердо привязан к Иберии (у Страбона – это древнее имя реки Бетис и город с тем же названием), и установкой Геракловых столбов на краю Европы; а с другой – с начатым в эпоху эллинизма отождествлением греческого Геракла с финикийским Мелькартом Тирским4, смерть которого связывали с испанским городом Кадисом 1

Исследование выполнено при поддержке гранта РГНФ (проект № 13-01-00135 «Научный перевод и комментарий “Первой всеобщей Хроники”»). 2 В научном обиходе более принято название «Первая Всеобщая хроника» (Primerа Crónica general), данное ей Р. Менендесом Пидалем [Menéndez Pidal], объединившим в предпринятом им издании 1906 г. рукопись первого тома, созданного при жизни Альфонсо Х и датированного 1272 г. (так называемая Versión primitiva, Escorial, Ms.Y.1.2), и второго, который он датировал также альфонсовой эпохой. Однако впоследствии испанист Д. Каталан доказал, что второй том является компиляцией нескольких хроник, собранных в правление Альфонсо XI в первой половине XIV в. Cм.: Catalán D. De Alfonso X al Conde de Barcelós: cuatro estudios sobre el nacimiento de la historiografía romance en Castilla y Portugal, Madrid: Gredos, 1962. 3 Иногда используют название «Геркулесовы столпы», в зависимости от метафорического или буквального толкования этого выражения. 4 Идентификация Мелькарта и Геракла произошла, как полагают, не позднее VI в. до н. э. См.: Dussaud R. Melqart, «Syria», 1946-1948, t. XIV. Pp. 205-230.

85

Из «Истории Испании» Альфонсо X. Пер. И.В. Ершовой (финикийским Гадиром или греческим Гадесом); именно там находился древнейший храм Мелькарта Тирского, которого уже Геродот называет «тирским Гераклом». У Страбона в III книге его «Географии», где речь идет об Иберии, Геракл − самое упоминаемое из мифологических имен (следующим по частоте является Одиссей, поскольку именно в Иберии, по мнению историка, происходили его странствия после отплытия из Трои); Страбон, в частности, прочно связывает Геракла с городом Кальпой (Геракл – основатель этого города, сначала именуемого Гераклеей [География III-7], островом Гадир (отождествленным с о. Эрифией, где паслись стада Гериона) и финикийцами. Младшие современники Страбона ‒ Помпоний Мела, а еще позже Арнобий Старший ‒ уже устойчиво называют испанский Кадис местом захоронения Геракла/Геркулеса. «Столпами Мелькарта» финикийцы называли скалы, окаймляющие с двух сторон Гибралтарский пролив, и сам Гибралтар; греки соответственно стали называть их «Столпами Геракла», а затем уже римляне ‒ «Геркулесовыми столбами», отмечающими предел мира, край земли. Что же касается Башни Геркулеса, римского маяка в Галисии близ нынешней Ла-Коруньи, то эта атрибуция целиком принадлежит Альфонсо Мудрому, расширившему тем самым топонимику присутствия Геркулеса в Испании. История Геркулеса, как и все прочие мифологические и библейские сказания, трактуются в хрониках Альфонсо Х эвгемеристически, то есть как изначально исторические, реально бывшие события, приобретшие впоследствии статус мифических. В альфонсовых хрониках историзированный мифологический рассказ подвергается вторичной «сакрализации», если подразумевать под ней окончательное, вслед за Родриго Хименесом де Рада, из хроники которого заимствована основная канва рассказа о Геркулесе, закрепление места Геракла-Геркулеса в истории заселения и обустройства Испании, а также – что, быть может, самое главное ‒ в окончательном оформлении легендарной родословной первых испанских королей, ведущих свой род из европейской древности. Следом за историей Геркулеса в «Истории Испании» (как и у Родриго Хименеса де Рада) дан развернутый рассказ о его потомках, племяннике Испане, короле-эпониме, давшем имя новой стране. Особое значение Геркулесу придает и то, что он оказывается связующим звеном между греческим и римским этапом заселения Испании, объясняя ее окончательную связь с Грецией, прародиной всех европейских народов, а новая этимология наименования «Испания» призвана окончательно вытеснить финикийское, чужое, происхождение слова. Эпонимическая функция свойственна и самому Геркулесу – его именем названы сооружения, отмечающие две крайние точки Испании, европейского материка и всего известного на тот момент мира, где видимая и изведанная земля заканчивается и начинается омывающий землю Океан. Это уже упомянутые Геркулесовы столбы на Гибралтарском проливе и Башня Геркулеса в Ла-Корунье, на побережье Атлантического океана. В обширной хронике-компиляции, каковой является «История Испании» история Геркулеса, с одной стороны, представлена как фрагмент единого целого, связующий между собой легендарную историю заселения полуострова и историю возникновения государственности в Испании с последующими совершенно достоверными событиями, эпохами и правлениями. С другой стороны, следуя идеям Альфонсо Х о том, что рассказ должен быть не только полезным, но и увлекательным, история Геркулеса, героя и предводителя народов, изложена с множеством любопытных деталей и подробностей5. При этом, даже несмотря на беглое упоминание событий и мест, не имеющих прямого отношения к испанскому походу Геркулеса, биография греческого героя в истории обретает целостный 5

Еще более развернутый вид рассказ о Геркулесе имеет во втором хроникальном компендиуме, в «Великой и всеобщей истории» (или «Всеобщей истории»), задача которой заключалась в том, что наиболее полно соотнести историю Испании с общемировой историей. Работа над ней в значительной мере остановила написание «Истории Испании».

86

Valla. №1(5), 2015. и законченный вид. В хронике к рассказу Родриго Хименеса де Рада добавлено рождение Геркулеса, рассказ о кознях врагов как причине странствий героя, упомянуты все основные места его походов – Троя, Рим, Гесперия, Гибралтар, Галисия, перечислены основанные им в походах города, его смерть, центральная же часть отдана двум главным противостояниям и поединкам ‒ с Герионом и Каком (той его частью, что происходит в Испании). Эпичность в значительной мере подтверждается мотивацией поступков Геркулеса: ссора с Эврисфеем, его господином; ненависть царицы Юноны; побуждающая к действию молва о силе врага и причиняемых ими бедствиях; наконец, предлагаемая в тексте этимология имени героя. Таким образом, рассказ о Геркулесе может рассматриваться как аналог законченного эпического повествования о герое-воине, создавший, в определенном смысле, модель и механизм адаптации такого рода повествований внутри исторических сводов Альфонсо Мудрого. В значительной мере, именно благодаря таким сюжетам хроники Альфонсо обретают основополагающую роль в истории создании повествовательного языка испанской прозы. Настоящий перевод сделан по изданию: Primera crónica general. Estoria de España que mandó componer el Rey don Alfonso el Sabio e se continuaba bajo Sancho IV in 1289. Vol. 1 / Publ. R. Menéndez Pidal. Madrid, 1906. Фрагмент включает Главы 4, 5, 7, 8.

Глава 4. О трех Геркулесах, существовавших в этом мире, и почему они носили это имя6 Выше вы слышали рассказ о том, как разделились языки в великом Вавилоне во времена Фалека7, из колена Ноя. И от этого Фалека до Гедеона8, который был судьей Израиля, прошло 1243 года. Во дни этого Гедеона жил Геркулес, тот, который совершил множество диковинных дел, особенно в Испании, о чем вы услышите9 дальше в этой истории. Этот Геркулес умер во времена Гедеона, и со дня его смерти до второго захвата Трои10 прошло 13 лет; и от этого захвата Трои до Ромула, который основал Рим, прошло 442 года11; и от Ромула до эпохи римских консулов минуло 241 год; потом правили цари Рима, от первого царя и до последнего, который звался Тарквиний Гордый и утратил царство из-за этого12, после чего народ вернулся к управлению консулами, как было вначале, минуло 443 года. Так было до той поры, когда к власти в Риме вновь пришли императоры, а именно в эпоху Юлия Цезаря, который правил после этого четыре года и шесть месяцев. Однако в то время, когда еще были консулы и до правления Юлия Цезаря, а оно длилось 107 лет, был из них один, коего звали Сципион, и он разрушил Африку и Испанию, поскольку они восстали против Рима. А за добрых сто лет до этого был основан город Толедо, возведенный двумя

6

Основные источники глав, повествующих историю Геркулеса: хроника Родриго Хименеса де Рада «О делах испанских, «Хроника» Евсевия Кесарийского в латинском переводе Бл.Иеронима (далее – Евсевий/Иероним). 7 Быт. 10:25 8 Суд. 7-8 9 «comо adelant oyredes en est estoria» − традиционная формула текста, отсылающая к будущему подробному рассказу о том или ином событии и свидетельствующая о продолжающейся практике устного зачитывания текста на публике. 10 Под первым падением Трои, видимо, имеется в виду разрушение Гераклом Трои после ссоры с царем Лаомедонтом, отцом Приама, при котором происходят события Троянской войны. Указания на второй захват Трои в хронике Родриго Хименеса де Рада нет, в остальном текст совпадает почти дословно. 11 Хронология заимствована целиком из хроники Родриго Хименеса де Рада, который в свою очередь взял расчет лет из «Хроники» Евсевия/Иеронима (Rod Tol I 3) 12 Луций Тарквиний Гордый, седьмой царь Древнего Рима в 534-509 гг. до н. э.

87

Из «Истории Испании» Альфонсо X. Пер. И.В. Ершовой римскими консулами – одного звали Толемон, а другого Брут13, и название, которое они дали, было взято из их имен. Согласно древним историям, более всего миру были известны три Геркулеса. Первый14 жил во времена Моисея, хотя родился раньше его, и он совершил великие и добрые дела, но о нем не говорится в историях; происходил он из Греции, из той ее части, что напротив Персии. Второй Геркулес тоже из Греции15, и он был знаменит больше своими знаниями, чем другими вещами; был он родом из города под названием Феникс: назван так, потому что он такой необычный, что нет второго такого в мире, подобно птице феникс, которая одинока и не имеет пары. Город этот основал Феникс16, сын Агенора, который был царем над двумя большими городами, один назывался Тир, другой − Сидон; и он был отцом Европы, той, что была похищена царем Юпитером, и Кадма, основавшего Фивы, те, что в Европе. Этого второго Геркулеса звали по его прозвищу Санао17, и жил он тоже во времена Моисея, за шесть лет до того, как Моисей вывел народ Израиля из Египта. Еще был Геркулес третий, который совершил самые великие подвиги, о которых все говорят. Был он высоким, ловким и очень смелым, более, чем любой другой человек; о нем рассказывали все мудрецы, которые сочиняли истории и собирали их в великие книги, повествующие о великих деяниях, совершенных им по всему миру. Говорили, что мудрецы Греции узнали благодаря своему искусству, что родится некто, что будет ему имя Геркулес и что совершит он великие и чудесные деяния18; думали, что каждый из первых двух Геркулесов мог быть тем самым 13

Согласно предложенной этимологии название Toledo (лат. Toletum) образовано от слогов имен Tholemon и Bruto. Основание г. Толедо с этими именами связывает Родриго Хименес де Рада, хотя сама этимология в его хронике специально не оговорена. Хотя в кастильской ЕЕ название Толедо пишется по-каcтильски уже через d, но предполагается, что все знают римское название города. Брутом считают Д. Юния Брута, римского консула 138 г. до н.э., проконсула Дальней Испании (одной из двух испанских провинций), совершившего успешный поход в Галлецию. Реальный прототип для Толемона не найден. Оба имени вместе упоминаются Исидором Севильским в «Истории готов, вандалов и свевов» (Historia gothorum, wandalorum, sveborum), в «Посвящении «историй» Исидора Сисенанду», где сообщается, что однажды, за 108 лет до Юлия Цезаря, Испанию уже завоевывали римские консулы Брут и Толемон. 14 Первый Геркулес, Греческий, заимствован, по мнению Р.Менендеса Пидаля, из «Хроники» Евсевия/Иеронима, а также из «Филлиповой истории» Помпея Трога, где сказано, что «в Фивах рожден Геркулес, от которого ведет начало род Эакидов, в Фивах же провел свое детство отец царя – Филипп» (Филиппова история, ХI, 4). и У Помпея Трога, однако, нет указания на разных Геркулесов, с Фивами традиционно связано рождение Геркулеса, сына Алкмены, т.е. третьего в номенклатуре ЕЕ. 15 Речь идет о финикийском Мелькарте, отождествляемым с Гераклом. Характерно, что смешение их происходит как во всех источниках «Истории Испании», так и в данном контексте, где сказано, что Геркулес этот родом из Греции, а точнее из Феникса, столицы Финикии. 16 Феликс, сын Агенора, брат Кадма и Европы, стал основателем Финикии согласно версии ПсевдоАполлодора; параллель уникальности города и птицы феникс дана, видимо, по созвучию имен. Вместе с тем существовали древние истории о птице Фениксе, позволявшие связать имя птицы с названием страны Финикии, как, например, в эпической поэме IV века н.э. «Песнь о Фениксе» (De Ave Phoentice), приписываемой Лактанцию, умирающая птица летит в Египет, по дороге сделав остановку в Финикии (vv. 65-66). 17 Исп. «llamaronle por sobrenombre Sanao». Непонятное прозвище Геркулеса взято из Евсевия/Иеронима. Искаженная форма Sanao в рукописи ЕЕ, по-видимому, ошибка писца, поскольку в рукописи «Великой и всеобщей истории» в этом месте написано, как и у Иеронима, Desanao. У Евсевия Геркулес Критский назван именем Диодас (Diodas), а в латинском переводе Иеронима он звучит как Десанаус (Desanaus); так его называли в последующем и все европейские источники от испанских хроник до ренессансных комментаторов Евсевия (Вивес, Скалигер). Возможно, это имя у Иеронима появляется из-за отождествления его в индийским Гераклом (у Плиния он назван Дирсанер, а у Гезихия – Дорсанер). По мнению И. Фернандес-Ордоньес, разночтения в хрониках Альфонсо связано с независимой обработкой источников в двух мастерских (одна по созданию ЕЕ, другая − «Великой и всеобщей истории»), происходящей по сути одновременно. См. FernándezOrdóñez Inés. La historiografía alfonsí y post-alfonsí en sus textos. Nuevo panorama. In: Cahiers de linguistique hispanique médiévale. N°18-19, 1993. Pp. 101-132. 18 Источник рассказа о предвидении рождения Геркулеса древними мудрецами неизвестен. Возможно, таким образом оказалось переосмыслено предсказание будущей судьбы героя Тиресием.

88

Valla. №1(5), 2015. человеком и давали ему это имя, которое происходит из греческого и составлено из двух частей: из her и из cleos, что означает «прославленный воин» или «славный силой и боем»19. Этот третий Геркулес происходит из величайшего рода, ибо он был сыном царя Юпитера Греческого и царицы Алкмены, которая была женой царя Амфитриона. Царь Юпитер, его отец, отдал его на воспитание царю Еврисфею, и сделал это по совету своей жены доньи Юноны, которая желала ему много зла, потому что была его мачехой. Эта Юнона договорилась с тем Еврисфеем; он был ее соседом и имел с ней соглашение о небольшом наделе земли, за который он ей платил, чтобы тот входил в его земли; и тогда она отдала ему надел за воспитание этого отрока с таким условием, что когда он вырастет, то будет делать то, что она ему повелит. И так они договорились меж собой; мальчик вырос и стал юношей, был он ловок и очень смел, больше, чем кто-либо другой на свете, и не знала она такого дела трудного и опасного, на которое бы не приказала его послать; и царь Еврисфей все исполнял, следя за тем, что юноша сделал все хорошо. И как рассказывается в истории этого Геркулеса20, убил он огромного вепря в горах Аркадии; убил Критского быка, который был очень злой и яростный; также убил руками трех львов − одного с горы Парфений и двух в Немейских лесах21; и убил огромную змею в Лернейской лагуне, с семью головами; он преследовал воров Кремоны, что в Ломбардии, и убил царя, который был их хозяином22; преследовал гарпий, дочерей Финея23, которого они ослепили за то, что он хотел лишить их наследства; он был с Язоном в его походе за золотой бараньей шкурой с острова Колкос24; и разрушил Трою в первый раз, ведь он был первым, кто вошел в Трою силой, затем он вернулся в битву, где со своими людьми был царь Лаомедонт, и убил его своими руками, а потом была разрушена Троя и все ее земли; после этого он убил царя Диомеда из Фракии; также убил он одиннадцать сыновей царя Нелея, сына царя Сатурна; и победил в битве Ахелоя и женился на Деянире; победил царя Несса в бою один на один; еще убил он Бусириса, царя Египта, и Антея, царя Ливия и Африки; достал яблоки хранительниц Гесперид; и так хорошо владел наукой звезд, что мудрецы говорили, будто он держит небо на своих плечах. 5. Как Геркулес основал Калис 25 и о делах, которые он совершил. 19

Итальянский правовед Угуччо Пизанский (?-1210) в своем сочинении «Книга производных» дает три этимологии имени Геркулеса: 1. «славный раздором»; 2. «славный воин»; 3. «слава Геры». Характерно, что редакторы выбирают именно эту этимологию, поскольку она более всего отвечает эпическому характеру героя и его роли в ЕЕ. ([1] CLEOS idest gloria. [2] Inde per compositionem hic Ercules quasi eris cleos, idest lite gloriosus, ab eris quod est lis et cleos, vel quasi heros gloriosus, ab heros et cleos, vel quasi here, idest domine, scilicet Iunonis, gloria, ab hera et cleos; unde herculeus a um herculinus a um). // Uguccione da Pisa. Derivationes / Edizione critica princeps a cura di E. Cecchini, G. Arbizzoni, S. Lanciotti, G. Nonni. M. G. Sassi, A. Tontini. Firenze, 2004. P. 279. 20 Последующий рассказ о подвигах Геркулеса представляет собой прекрасный пример историзации мифологического рассказа, где все мифические противники Геркулеса /Геракла обретают правдоподобный и лишенный всякой фантастики облик и статус. Этому способствует и выбор подвигов, преимущественно сосредоточенный на поединках и воинских победах Геркулеса. Единственный, кто сохраняет чудесность – это змея о семи головах (Лернейская гидра). 21 Источник сведений о трех львах, с которыми сражается Геркулес, не ясен. Возможно, один – это Киферонский лев, убитый Гераклом в юности; Немейский лев, иначе называемый иногда Клеонейским львом. 22 Источник этого деяния Геркулеса не ясен; поздние хроники полагали Геркулеса основателем Кремоны. По легенде, он убил там некоего гиганта и основал город. 23 Гарпии преследовали ослепленного богами Финея, которому они не давали есть и были убиты сыновьями Борея во время похода аргонавтов. Возможно, спутаны с Стимфалийскими птицами, которые после того, как их прогнал Геракл, улетели на о. Дию, откуда были изгнаны грохотом щитов по совету Финея (Гигин. Мифы 20). Ни те, ни другие не были дочерьми Финея. 24 Имеется в виду Колхида. 25 Исп. Calis. Название Калис, повсеместно используемое в ЕЕ вместо Кадиса, по видимому, было официальной формой; испанский Кадис обозначался на средневековых картах под именем Caliz.

89

Из «Истории Испании» Альфонсо X. Пер. И.В. Ершовой Совершив все эти деяния, Геркулес взял десять кораблей и вышел в море, и отправился из Африки в Испанию, взяв с собой весьма ученого в науке астрономии человека по имени Атлас26, каковое имя он получил, потому что провел много времени на очень высокой горе Атлант, наблюдая звезды; эта гора находится близ Септа, у прохода в землю Африки. Геркулес, когда перешел из Африки в Испанию, поднялся на остров, где Средиземное море впадает в океан; и так как показалось ему, что место это очень необычно и что именно тут начинается запад, построил он высоченную башню27 и водрузил наверх медную статую, очень искусную, которая смотрела на восток и держала в правой руке большой ключ, как если бы хотела отпереть дверь, а левая рука была поднята и протянута в сторону востока, и на ее ладони было написано так: «Это межевые столбы Геркулеса». А поскольку на латыни они называются «столбы Гадеса», дали острову имя «Гадес Геркулес», который в наши дни зовется Калис. После того, как Геркулес совершил это, он собрал свои корабли и поплыл морем к тому месту, куда приходит река Бетис, сейчас называемая Гвадалквивир, и двинулся по ней вверх до места, где теперь находится многолюдная Севилья; они все время плыли, осматривая берега, и обнаружили хорошее место, где можно было бы возвести большой город, и не нашли другого такого же хорошего, как то, где сейчас стоит многолюдная Севилья. Тогда обратился Геркулес к Атласу-звездочету с вопросом, надо ли ему делать здесь город, тот ответил, что здесь будет великий город, но другой человек его возведет, а не он; когда это услышал Геркулес, то опечалился сильно и спросил, кто будет тот человек, который его возведет; тот же ответил, что будет это человек достойный и очень могущественный, как и он, и столь же великих деяний. Услышавши это, Геркулес сказал, что он оставит здесь памятный знак, чтобы тот, кто придет после, узнал это место и основал тут город.

Глава 7. Как Геркулес сразился с царем Герионом и убил его. Геркулес, о котором вы слушаете рассказ, поставив две статуи в Калисе и в Севилье, пожелал увидеть всю землю, называемую Гесперией. Он вторгся на морское побережье и дошел до места, где сейчас расположен город Лиссбона28; и было оно заселено после второго разрушения Трои, и начал возводить город внук Улисса29, носивший то же самое имя; 26

История об Атланте (Атласе), обучающем астрологии Геракла, появляется еще у Диодора Сицилийского (Историческая библиотека, 27, 3). Знание астрологии является у многих персонажей ЕЕ одним из признаков мудрости и учености. «Наука о звездах» еще в прологе причисляется к древнейшему и важнейшему знанию. В высокой оценке астрологического знания сказываются и собственные предпочтения Альфонсо Х, автора знаменитых «Альфонсовых таблиц». Разведением и путаницей имен Атласа и Атланта редакторы ЕЕ обязаны своему основному источнику – хронике Родриго Хименеса де Рада, где сказано, что звездочета, брата Прометея, звали Атлант, а гора называлась Атлас, но так как Геркулес почитал Атланта сверх меры, то поэт (Овидий) спутал их имена. В ЕЕ объяснение исчезло, но имена поменялись местами, Атлант стал горой, а Атлас (что подсказано самим именем) – звездочетом. 27 О строительстве башен Геркулесом упомянуто у Родриго Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 4). Точный источник рассказа о статуе на башне неизвестен, но упоминание о ней встречается в «Кодексе Каликста» (Liber Sancti Jacobi «Codex Calixtinus» XII), см. Vigo Trasancos Alfredo. Tras las huellas de Нércules. La estoria de espanna, la torre de Сrunna y el pórtico de la gloria //Quintana, 2010. No. 9. Pp. 217-233. Р. Менендес Пидаль предполагает, что история о статуе на башне в Кадисе заимствована из «Истории мусульманских династий в Испании» АльМаккари, автор которой ссылается, в свою очередь, на «Хронику мавра Расиса». И в латинском, и в арабском источнике нет отсылки к Геркулесу. 28 Совр. Лиссабон. 29 Для имени Улисс существовало две равнозначные латинские формы – Ulisses и Ulixes; соответственно возводимое к его имени старое наименование Лиссабона писали Lissbona или Lixbona. Греки связывали с Одиссеем дороманское название города Olissipo (финик.). Этимология, предлагаемая в ЕЕ, более правдоподобно связывает основание города не с самим Улиссом, а с его потомками.

90

Valla. №1(5), 2015. поскольку же он не сумел его закончить до своей смерти, то повелел он своей дочери по имени Буэна, чтобы она завершила его; она так и сделала и дала городу имя Лиссбона, сложив имена своего отца и свое. Когда Геркулес пришел в это место, он узнал, что правит в Гесперие могущественный царь и владеет он землями от Тахо до Дуэро, а поскольку господствовал он над семью провинциями30, то в древних сказочках31 было сказано, что был царь о семи головах32. И был это Герион, гигант, очень сильный и быстрый, так что он по праву сильного захватил всю землю и заставил людей отдавать ему половину того, что они имели, также их сыновей и дочерей, а тех, кто не хотел отдавать, убивал. А потому все люди очень не любили его, однако не осмеливались идти против него, потому что не было никого, кто бы мог их защитить; когда же они узнали, что пришел Геркулес, то послали сказать ему, чтобы он, совершивший столько добрых дел и спасших стольких людей от дани и дурного господства, поспешил к ним и что они отдадут ему все царство. Когда услышал об этом Геркулес, он обрадовался и отправился туда; и хотя был он из рода гигантов33 и очень сильный, он не был из-за того ни жестоким, ни дурным хозяином, наоборот, был он милосерден к хорошим людям, смел и силен со злыми; потому, узнав о бедах этих людей, пожалел их и отправился к ним. Когда Герион об этом прознал, он отправился со своими войсками туда, где потом был основано поселение под названием Круния, которое тогда было пустошью. Геркулес послал сказать Гериону, что незачем людям ни убивать друг друга, ни ранить, а лучше, чтобы сразились они вдвоем, один на один; а тому, кто победит, и будет принадлежать вся земля. Герион, полагавшийся на свою храбрость и на то, что был он здоровее, согласился. Они бились три дня, и никто не мог победить, но в конце победил Геркулес и отрезал ему голову. И повелел построить в этом месте большую башню34 и положил в основание ее голову Гериона, а также приказал он заложить большой город; он велел записать всех мужчин и женщин, которые придут в нем жить. Первым жителем, пришедшим туда, стала женщина по имени Круния, поэтому ее именем и назвали город. Большая часть людей, которых Геркулес привел с собой, была из Галасии35, и он приказал им селиться здесь, поэтому эта земля получила название Галисия. После того, как Геркулес заселил Галисию, он двинулся на юг берегом моря до реки под названием Ана, которое погречески значит то же, что и topo36: она уходит, прячась, под землю, а потом выходит наружу; это название никогда не менялось до нынешнего Гвадиана. Так как земля эта показалась ему очень хорошей для выращивания скота, а также для охоты, то он прожил там долгое время и устроил там игры, выказывая великую радость от победы над Герионом и захвата всей земли, которой тот владел. Говорят некоторые, что из-за этих игр, им

30

По-видимому, имеется в виду деление Тарраконской Испании на семь судебных округов: Таррагона, Новый Карфаген, Цезаравгуста, Клуния, Лукус Аугусти, Астурика Аугуста и Бракара Аугуста. 31 Исп. Fabliellas, имеется в виду рассказ, содержащий фантастические (т.е. недостоверные) элементы. 32 Топографическое объяснение многоголовой внешности Гериона заимствовано из хроники Родриго Хименеса де Рада (Rod. Tol. I 5), однако вместо трех голов в ЕЕ появляется семь. 33 Причисление Геркулеса к роду гигантов (при рассказанном выше происхождении Геракла от царя Юпитера) объясняется стремлением подчеркнуть легендарную силу героя. Таким же гигантом назван и его противник Герион. Характерно, что у Родриго Хименеса де Рада ни тот, ни другой не называются гигантами. 34 Речь идет о т.н. Башне Геркулеса в Ла-Корунье; в главе 9 будет сказано, что племянник Геркулеса Испан «завершил строительство башни-маяка, которую начал Геркулес, рядом с Круньей; будучи человеком умным, он очень мудро повелел построить огромное зеркало, чтобы издалека видеть приближение кораблей по морю, и поместил его в центр этой башни; и сделал он это с тем, чтобы предостеречься от чужого народа, если тот придет войной с моря» (ЕЕ, cap. 9). Римский маяк в Ла-Корунье в Средние века именовался Башней Бригантии (Орозий. История против язычников I, 69). 35 Имеется в виду Галатия (Анатолия). Этимология топонима заимствована в хронике Родриго Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 4). 36 Испанское topo «крот» происходит от вульгарно-латинского talpum.

91

Из «Истории Испании» Альфонсо X. Пер. И.В. Ершовой устроенных там, он дал той земле имя Лузитания, что на романском37 означает «игры при Ане»38. После того, как это было сделано, он двинулся к Гвадалквивиру, к месту, где велел он сделать статую; обнаружил ее стоящей на месте и сильно обрадовался. Затем он двинулся дальше по берегу моря, заселяя места, которые казались ему пригодными для поселения, пока не дошел до Картахены, и произошло это название от Карфагена Великого, расположенного в Африке и основанного царицей Дидоной; некоторые говорят, что из-за вреда, который содеяли те, кто населял ту землю, ушли они морем в Испанию и основали другой город, который назвали Картахена, а по-старинному называли его Картахена Эспартера39, так как вся окрестная земля, покрытая эспартой и теперь именуемая Монтарагон40, входит в его владения. А царем ее был человек громадного роста и очень сильный, которого звали Как и под властью которого находились земли, именуемые Кельтиберией и Карпентаной; и когда он услышал, что пришел Геркулес, он не захотел подчиниться ему как другие, а собрал свою рать и пошел сразиться с ним; и был побежден Как, и ушел он на самую высокую гору, какая только есть в Кельтиберии, и дал ей свое имя, поэтому теперь говорят, что Как дал ей имя Монкайо41. Это было место очень хорошее для обитания, так как было оно очень здоровым, и он держал неподалеку свои стада, поэтому он и ушел туда, постаравшись там укрыться. Когда же он узнал, что Геркулес идет по его следам, то не осмелился ждать его там и двинулся к землям Рима, к холму, называемому Аветинским и расположенному близ города, который именуют Лавина42; там, как нам рассказывают, он решил укрыться и спрятался в очень глубокой пещере, запер ее огромным каменным жерновом и прикрепил его изнутри четырьмя большими железными цепями. Когда же пришла ночь, вышел Как и причинил сколько мог зла этой земле, а потом вернулся туда снова и запер дверь пещеры; а поскольку был он более ловким и хитрым, чем любой другой человек, и забирал головы людей и животных, которых убивал, и подвешивал их на дверь с внешней стороны, то полагали, что он съедал тела людей так же, как тела животных, а потому говорили, что он наполовину человек и наполовину зверь43. Он благополучно обитал в этой пещере, пока не пришел Геркулес и не убил его там, как рассказано в его истории. Но поскольку это не имеет отношения к событиям в Испании, перестанем и мы говорить об этом, а вернемся к Геркулесу и к тем делам, которые он совершил в Испании после победы над Каком. 8. О городах, которые Геркулес основал в Испании44 Вы уже слышали, каким образом был побежден Как и что Геркулес последовал за ним к горе Монкайо, где тот обитал; когда же Геркулес бродил, разыскивая его по той земле, так 37

Слово «романский» (romanz) в средневековом испанского служит основным обозначением для «кастильского». 38 Испанское juegos подразумевает лат. lusus.; характерно, что этимология топонима заимствована в хронике Родриго Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 5). 39 Carthago Spartaria (Carthago Spartia), наименование Картахены в период византийского владычества с конца VI в. до 622 гг. Этимология названия от «эспарто» (esparto – травянистое растение, разновидность ковыля, пригодное для плетения и изготовления бумаги) добавлена редакторами ЕЕ. 40 Название Монтарагон некоторые связывают с греческим arrago, что означает «эспарто». См.: Cebrián Abellán A. Recursos patrimoniales del sureste de Castilla-La Mancha: Monte Ibérico-Corredor de Almansa (Albacete) // Papeles de geografía, 2006. No. 44. Рp. 5-22. 41 Мифологическая этимология названия г. Монкайо взята у Родриго Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 5). 42 Т.е. Лавиния. 43 Как описан полузверем-получеловеком, изрыгающим дым и пламя у Вергилия (Эн. VIII, 193-267). Эвгемеристическая трактовка Кака, представленного вождем варваров, побежденных Гераклом, начинается у Дионисия Галикарнасского (Римские древности I 42, 2). 44 Источник − хроника Р.Хименеса де Рада Rod.Tol. I, cap.5.

92

Valla. №1(5), 2015. она ему так понравилась, что в конце концов он основал город у подножья горы Монкайо. Среди тех, кто пришел с ним из Греции, одни люди были из земли под названием Тир, а другие – из той земли, что зовется Авсона45, и потому он дал городу имя Тирасона46, нынче же его называют Тарасона. Совершив это, начал он завоевывать всю эту землю, пока не подошел к месту, которые показалось ему удобным для поселения, тогда он основал там крепость и дал ей имя Урхель47, что на латинском значит «принуждение», так как он завоевал всю эту землю скорее силой, нежели любовью. Сделав это, Геркулес оставил один корабль их тех десяти, что он привел с собой, в Калисе, а остальные увел в Галисию; и затем повелел, чтобы восемь кораблей расположилось там, а он поведет дальше девятый. То место, в которое он прибыл, показалось ему пригодным для поселения, и он приказал построить там город и дал ему имя Barca nona, что означает «девятая ладья», сейчас он зовется Барселона48. После того, как Геркулес завоевал всю Гесперию и обустроил ее под своей властью, пожелал он пойти дальше по миру и совершать великие дела там, где их находил, так как не хотел, чтобы существовала такая земля, где бы не было его потомков; ведь если он оставлял там своих людей, то становилось известно, что он завоевал те земли; поэтому заселял он их теми людьми, которых привез с собой из Греции, и в каждом оставил своих потомков. Кроме того, он дал власть своему племяннику, которого растил с малолетства, по имени Испан49; он так поступил, потому что тот выказал себя очень отважным и благоразумным; и желая изменить название земли, раньше называемой Гесперия, дал ей имя Испания.
 Аннотация Перевод фрагмента из «Истории Испании», составленной при дворе Альфонсо X Кастильского (1272). Для перевода выбраны главы о Геркулесе, отражающие восприятие античных мифов историками Средневековья. Ключевые слова античная мифология, Геракл, Геркулес, Испания, источники, исторические сочинения, летописи, XIII в. Сведения о переводчике Ершова Ирина Викторовна, г. Москва, Российский государственный гуманитарный университет, Институт филологии и истории, кафедра сравнительной истории литератур e-mail: [email protected]






45

Имеется в виду Авзония, древнее название Италии. Лат. Tirasona; этимология из хроники Р. Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 5). 47 Этимология заимствована из хроники Р. Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 5). 48 Этимология заимствована из хроники Р. Хименеса де Рада (Rod.Tol. I 5). 49 Считается, что впервые имя Испан (Нispalo, Hispan) упоминается у Помпея Трога (в переложении Марка Юния Юстина, римского историка III века), затем повторено кратко в «Этимологиях» Исидора Севильского (Etymologiae XIV, 4, 28). См. Matesanz Gascón Roberto Hispano, héroe epónimo de Hispania // Gallaecia, 2002. No. 21. Рp. 345-370. 46

93

[VALLA] рецензии

Акунин Б. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия. Часть Европы. – М.: АСТ, 2014. – 396 с.

Карамзин 2.0, или Новый путь к успеху писателя Акунин Б. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия. Часть Европы. – М.: АСТ, 2014. – 396 с. Для начала XIX в. труд писателя и историка Н.М. Карамзина «История государства Российского» стал знаменательным событием в Российской империи. В доступном изложении его работа давала возможность ознакомиться с российской историей. Спустя два века писатель Б. Акунин решил повторить успех Н.М. Карамзина (как сам писатель об этом заявляет). Однако историческая наука с тех времен проделала значительный путь. В настоящее время более актуальными считаются узкоспециальные, и вместе с тем хорошо проработанные, темы. Для общего ознакомления с историей России с давнего периода и до наших дней существуют различные учебники и учебные пособия, с чем два века тому назад было сложно. Из-за отсутствия ссылок, невозможно определить круг прочитанных писателем источников и литературы. Лишь по некоторым упоминаниям можно примерно представить, какими работами историков и письменными источниками мог пользоваться Б. Акунин. Среди всех упоминаний выделяется Н.М. Карамзин, чаще всех он появляется на страницах (39 раз). Создается впечатление по цитированию, что основным источником информации для автора книги является именно «История государства Российского» Н.М. Карамзина. Кроме него, еще фигурируют другие исследователи: В.Н. Татищев 8 раз, М.В. Ломоносов – 7, Г.В. Вернадский – 6, Н.И. Костомаров, А.Д. Нечволодов и Б.А. Рыбаков по 5, В.О. Ключевский – 4, С.М. Соловьев и Д.И. Иловайский по 3, И. Эверс и С.Ф. Платонов по 1. Как видим, большинство использованной в книге историографии – это дореволюционные классики исторической науки. В других случаях можно лишь догадываться, какими ещё автор мог воспользоваться материалами. Чаще всего встречается обезличенное «историки», «археологи». Также Акуниным используются следующие письменные источники: Геродот, Страбон, Аммиан Марцеллин, «Иорданес» (именно так называет его автор), Прокопий Кесарийский, Маврикий, Баварский географ, Сага о гутах, Константин Багрянородный, Лев Диакон, «Повесть временных лет», «Русская Правда» и так далее. Акунин в своей книге вводит, казалось бы, новый термин – «русославяне» – и употребляет его 59 раз. Однако подобным терминотворчеством «баловались» в свое время историки и писатели XVIII-XIX веков. Много раз звучали на страницах их книг термины «славяноруссы» и «руссы-славяне» (например, [Татищев 1768: 2; Снегирев 1832: 99; Котляревский 1868: 10]). В XX в. и даже в наше время также можно увидеть эти термины, но чаще в работах альтернативного характера. Например, у С. Лесного (он же С.Я. Парамонов) встречаются «руссы-славяне» и «славяно-руссы» [Лесной 1995:84, 100, 106, 208]. Эти термины в перечисленной выше литературе применялись к эпохе начальной истории Руси (то есть к IX в.). Но Б. Акунин пошел дальше: «В V–VII веках русославяне жили гораздо южнее России» (с. 13); «Россия стала (или начала становиться) русской в VII веке. Притом что ни русских, ни тем более России пока не существовало – поэтому до поры до времени я буду пользоваться не очень складным термином “русославяне” (некоторые историки предпочитают называть эти племена “славяноруссами”)» (с. 39). Русославяне представляют собой фантом – никакими источниками не доказуемое явление, придуманное автором. В раннеславянский период ни русов, ни тем более России, еще не было (надежных доказательств этому не представлено). Сам Акунин толком не знает, как применять этот термин, но тем не менее им охотно пользуется. При этом писателем в книге выбран 94

Valla. №1(5), 2015.

географический принцип развития русского народа, привязка к природной зоне (нахождение в лесостепи или в степи, климатические особенности). Однако и тут автор не обходится без курьезов. Характеризуя особенности русской души, он утверждает: «что мы такие нелегкие, очевидно, виноват все-таки Лес» (с. 20). Неоднократно Б. Акунин в своей книге приводит необоснованные утверждения. Из примечательного у него можно найти, что Святослав – «это первый из киевских князей, годы жизни которого во всех энциклопедиях обозначены вполне уверенно: 942-972» (с. 150). Однако это не совсем так. Конкретно год ставится только в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона»: «Летопись относит рождение С. к 942 г.» [ЭСБЕ 1900: 274]. В «Русском биографическом словаре» говорится, что «оставшись трехлетним ребенком по смерти отца, убитого в 945 г. древлянами, С. возрос в среде дружинников своего отца» [РБС 1904: 252-253]. Однако дальше открывается совсем иная картина. В «Большой Советской энциклопедии» год рождения обозначен как неизвестный, а год смерти – «ум. 972 или 973» [БСЭ 1955]. В «Советской исторической энциклопедии» отсутствует год рождения и повторяется год смерти [СИЭ 1969]. Год рождения обозначен как неизвестный и в энциклопедиях на других языках [ODB 1991; ЭГБ 2001; ЕІУ 2012: 487]. Поэтому о «всех энциклопедиях» не приходится говорить. Автор книги берет на себя роль не только историка, но и лингвиста. Например, можно встретить такое: «Предки славян несомненно входили в число народов, подвластных Германариху, однако никаких следов готского влияния ни в русской культуре, ни в русском языке не обнаруживается. Может быть – это не более чем гипотеза – от готского kuni (“глава рода”) происходит слово “князь”» (с. 32). То, что Б. Акунин выдаёт за (свою?) гипотезу, для большинства лингвистов является давно доказанным фактом. Общественно-политический термин «князь» присутствует во всех славянских языках и заимствован в праславянский период из древневерхненемецкого kuning («старейшина рода»), от kuni («род») [ЭСРЯ 1971: 201; ЭСРЯ 1989: 180; ЭСРЯ 2005: 185; ЭССЯ 1987: 200-201]. Из германских языков в славянские также заимствованы слова «броня», «крест», «лук» (овощное растение), «хлеб» и др. [ЭСРЯ 1971: 58, 220, 248, 477; ЭСРЯ 1989: 42, 198, 219, 464]. Не представляется возможным перечислить все ошибки в рецензируемой книге, поэтому было обращено внимание лишь на некоторые, наиболее характерные, из них. Книга Б. Акунина представляет собой конспективное изложение понимания прочитанного материала, которое не отражает достижений современной науки. При этом историографической основой является преимущественно дореволюционная литература. Имеется много утверждений без какой-либо конкретики и доказательств, что ещё больше запутывает читателя. Книга написана на уровне XVIII-XIX веков, но не XXI. Намерение автора стать вторым Карамзиным явно не удалось. Лущай Ю.В. Харьковский национальный педагогический университет им. Г. С. Сковороды. e-mail: [email protected] Литература БСЭ 1955 – Святослав Игоревич // Большая Советская Энциклопедия / Глав. ред. А.М. Прохоров. – М.: Советская Энциклопедия, 1955. – Т. 38. С. 284. ЕІУ 2012 – Филипчук О.М. Святослав Ігорович // Енциклопедія історії України. – К.: Наукова думка, 2012. – Т. 9. С. 487-488. 95

Акунин Б. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия. Часть Европы. – М.: АСТ, 2014. – 396 с.

Котляревский 1868 – Котляревский А. Приложение // О погребальных обычаях языческих славян. – М., 1868. Лесной 1995 – Лесной С. Откуда ты, Русь? – Ростов-на-Дону: Донское слово; Квадрат, 1995. РБС 1904 – Святослав Игоревич //Русский биографический словарь /Под ред. А.А. Половцова. – СПб.: Тип. В. Демакова, 1904. – Т. 18. С. 252-258. СИЭ 1969 – Святослав Игоревич //Советская историческая энциклопедия /Глав. ред. Е.М. Жуков. — М.: Советская энциклопедия, 1969. Т. 12. – Стб. 614. Снегирев 1832 – Снегирев И. Русские в своих пословицах. – М.: Университетская типография, 1832. Кн. III. Татищев 1768 – Татищев В.Н. История Российская. – М.: Императорский московский университет, 1768. Кн. 1. Ч. 1. ЭГБ 2001 – Святаслаў Ігаравіч //Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. – Мн.: Беларуская энцыклапедыя, 2001. Т. 6. Кн. 1. С. 270. ЭСБЕ 1900 – Святослав Игоревич //Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. – СПб.: Издательское дело, 1900. Т. XXIX. С. 274-275. ЭСРЯ 1971 – Шанский Н.М. и др. Краткий этимологический словарь русского языка. – М.: Просвещение, 1971. ЭСРЯ 1989 – Цыганенко Г.П. Этимологический словарь русского языка. – К.: Радянська школа, 1989. ЭСРЯ 2005 – Этимологический словарь русского языка /Сост. Г.А. Крылов. – СПб.: Полиграфуслуги, 2005. ЭССЯ 1987 – Этимологический словарь славянских языков /Под ред. О.Н. Трубачева. – М.: Наука, 1987. Вып. 13. ODB 1991 – ‘Svjatoslav’, In The Oxford Dictionary of Byzantium. Ed. A.P. Kazhdan. – NewYork; Oxford: Oxford University Press, 1991. Vol. 3. P. 1979.









 96

Valla. №1(5), 2015.

Кто боится марксизма? Монтанари, Массимо. Голод и изобилие: История питания в Европе. /Пер. с итал. А. Миролюбовой. – СПб.: Alexandria, 2009. – 279 с. Рецензируемое издание вышло не то чтобы недавно, а оригинал и вовсе был опубликован более двадцати лет назад. Но, учитывая, как нелегко доходят до российского читателя зарубежные книги по гуманитарным дисциплинам (если речь не идёт о десятке классиков мировой философии), мы сочли полезным дать отзыв об этой монографии. По российским стандартам, компактная книжка Монтанари является скорее научнопопулярным изданием: несмотря на обширную библиографию, академический ссылочный аппарат отсутствует. И всё же она заполняет важный информационный пробел – как для рядового читателя, интересующегося историей быта, так и для многих специалистовисториков, которые могут до тонкостей изучить терминологию правовых отношений между крестьянами и их сеньорами, но слабо представлять себе, чем те и другие питались и как происходило распределение сельскохозяйственной продукции. Монтанари не просто даёт обзор истории пищевых традиций и кухни – он фактически даёт всю историю Европы от античности до Нового времени под этим углом зрения. Простой «детский» вопрос, кто и что ел в какие исторические эпохи, оказывается узловой точкой целого комплекса «взрослых» проблем историографии – от традиционных, наподобие хозяйственного уклада и форм земледелия, до новейших, таких, как системы ценностей и идентичности. Так, констатация того, что античная средиземноморская кухня выстраивалась вокруг хлеба, а в варварской северной центром служило мясо, позволяет пролить дополнительные оттенки освещения на процесс романизации и христианизации варварских народов и на становление европейской культуры (с. 13-31 etc.). А увлечение Европы пряностями в позднее Средневековье убедительно рассматривается в контексте ориенталистского мифа о земном рае и его чудесах (с. 81). Подобные опыты проделывались и раньше, например, были попытки связать культурный подъём Высокого Средневековья с внедрением в сельскохозяйственную культуру бобовых. Однако этим опытам недоставало конкретики и системности. Ценность работы Монтанари состоит в том, что все утверждения он стремится подтвердить документально, привлекая обширный корпус источников – от монастырских архивов, сохранивших сведения о распашке земель, о рыбных садках и фруктовых садах, до рассуждений о еде в проповедях, научных трактатах и художественной литературе. Монтанари предоставляет слово самим современникам рассматриваемой эпохи, и, каковы бы ни были теперешние интерпретации текстов, которые он цитирует (возможно, читателю захочется поспорить с выводами Монтанари из источников), сами данные представляют достаточно объёмную и зачастую неожиданную картину. Так, например, «именно в XIV-XVI вв., в период социальной мобильности, коснувшейся даже некоторых слоёв крестьянства, идеология правящих классов нацелена главным образом на то, чтобы обозначить стили жизни, приличествующие разным социальным группам: особенности питания (прежде всего), одежды, жилища подвергаются самой скрупулёзной кодификации» (с. 103). Это утверждение отнюдь не голословно: оно подкрепляется многочисленными ссылками на трактаты и литературные сочинения, авторы которых убеждены в том, что каждое сословие должно питаться «соответственно своему качеству», что организм крестьянина наилучшим образом приспособлен к грубой и тяжёлой пище, и что изысканная пища может даже повредить ему (с. 104-105, 107-111). Опознать в этом пропаганду, оправдывающую социальное неравенство, несложно (что делает и Монтанари). Сложнее понять, почему таковы были настроения именно в ту эпоху, которая у историков культуры ассоциируется в первую очередь с ренессансным гуманизмом – с появлением внесословного идеала личного нравственного и интеллектуального 97

Монтанари, Массимо. Голод и изобилие: История питания в Европе. /Пер. с итал. А. Миролюбовой. – СПб.: Alexandria, 2009. – 279 с. аристократизма, уже в XIV в. отчётливо сформулированного столь географически удалёнными друг от друга авторами, как Боккаччо и Чосер. Как известно, чосеровская героиня говорит: И если герцог, лорд или барон Поступит низко, то подобен он Презреннейшему из презренной черни, Хотя б исправно и ходил к вечерне. А благородство, взятое взаймы У знатных предков, презираем мы, Когда напялено оно на плечи Тому, кому и похвалиться нечем. Знай, благородство - это божий дар. Его как милость может млад и стар Снискать за добрые дела в награду. Не каждому оно дается кряду, А завещать его нельзя никак... (пер. И.А. Кашкина)

Как совмещается это (не говоря уже о более поздней популярности философских взглядов Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола) с рекомендациями медиков питаться сообразно своему сословию и навязыванием представлений, что крестьянин от природы приспособлен к питанию репой и мякинным хлебом? К сожалению, Монтанари этот вопрос не поднимает, а его рассмотреть было бы чрезвычайно интересно. Один из возможных вариантов решения парадокса таков: подъём идеологии аристократизма, настаивающей на природном, физиологическом различии между сословиями, и есть реакция сопротивления гуманистическому движению. В конце концов, Боккаччо осмелился рассказать историю о том, как полудикий пастух путём самообразования превратился в изысканного кавалера – не являются ли все эти медицинские теории скрытым возражением гуманизму: пастух не сможет, даже если бы захотел, стать ровней аристократу, в силу непреодолимых особенностей своей природы? Однако там, где Монтанари пишет о Просвещении, он формулирует аналогичную проблематику вполне отчётливо: «Борьба с избыточной, роскошной, “тяжёлой” едой – это и борьба “просвещённых” дворян и буржуа за низвержение старых общественных, политических и культурных установлений. Острый вкус дичи, здоровый аппетит после дня, проведённого в седле, символ феодального порядка; если в XVIII в. такие ценности поставлены под сомнение, если роскошь становится более хрупкой, изящной, утончённой и мягкие сливочные соусы заменяют остроту и контрасты вкуса, это означает, что прежний порядок нарушен: утверждаются новые классы, новые идеологии, новая мода» (с. 185-186). Разумеется, отечественный читатель опознает в подоплёке книги Монтанари марксизм, и будет прав. Однако он будет неправ, если по этой причине отнесётся к ней пренебрежительно. Основным недостатком, отталкивающим россиян от марксизма, было и является начётничество, особенно в тех интерпретациях марксизма, которыми нас кормили в советских учебниках брежневского времени. В подобной литературе действуют абстрактные «классовые интересы», «производительные силы» и «производственные отношения»; тезис, что бытие определяет сознание, принят по умолчанию, но при этом не рассматривается вопрос, как именно бытие его определяет и какие механизмы связывают конкретного Ивана или Жана с тем или иным классом. Монтанари берёт самый простой, базовый отправной пункт: еду. Еда, во-первых, исключительно материальна, во-вторых, её производство и потребление надёжно верифицируется – археологическими находками, описями сельскохозяйственных угодий, конторскими книгами, договорами о поставках, протоколами 98

Valla. №1(5), 2015. банкетов и т.д. Даже явно неправдоподобные эпические преувеличения типа «сварил девять быков» в народных сказках дают кое-какие представления о том, каковы были жизненные стандарты и мечтания людей, рассказывающих сказки (ср. [Дарнтон 2002: 39-42]). Взглянув на европейскую историю под тем углом, который предлагает Монтанари, российский читатель получает возможность увидеть реальное, человеческое содержание «классовой борьбы», «аграрной истории» и многих других затёртых понятий. Если же читателя не интересуют подобные материи, работа Монтанари в любом случае представляет собой чрезвычайно удобный компендиум по истории производства и потребления пищевых продуктов, который будет полезен всем – от экономистов до авторов исторических романов. Остаётся только высказать пожелание, чтобы подобная книга была написана и на российском материале. Например, на новгородских раскопках собрано много интересных данных о скотоводстве, рыболовстве и плодовых культурах домонгольской Руси, но широкому читателю эти данные остаются неизвестными. Хотелось бы, чтобы кто-то из наших историков взял на себя труд, подобный тому, который проделал Монтанари, и свёл воедино данные об истории питания на Руси. Елифёрова М.В., независимый исследователь, г. Москва e-mail: [email protected] Литература Дарнтон 2002 – Дарнтон, Роберт. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. Пер. с англ. Т. Доброницкой, С. Кулланды. – М.: НЛО, 2002.









 99

Medieval Shakespeare: Pasts and Presents. Ed. by Ruth Morse, Helen Cooper and Peter Holland. Cambridge University Press, 2013. 263 pp.

How to Be Medieval: Shakespeare and His Critics Medieval Shakespeare: Pasts and Presents. Ed. by Ruth Morse, Helen Cooper and Peter Holland. Cambridge University Press, 2013. 263 pp. The supposedly provocative title of this essay collection suggests a variety of possible readings. What exactly is a ‘Medieval Shakespeare’? Is the message that Shakespeare’s plays retain many traits of Medieval theatre or, even more broadly, traces of Medieval attitudes and values? Or that the object of study is Shakespeare’s treatment of Medieval themes, such as the War of the Roses? Or that the Renaissance nature of Shakespearean drama has been overestimated and he should be regarded as more of a Medieval author instead? The actual contents of the book indicate that each author interprets the task in his or her own way; moreover, when Helen Cooper assumes two different roles – that of the editor and of a researcher writing the essay “The Afterlife of Personification”, – she behaves quite differently, and her interpretations of what ‘Medieval Shakespeare’ is differ vastly. As an essay-writer, she presents a piece of conventional research on the observable survivals of Medieval allegory in Shakespeare. As the editor, she is totally absorbed by the task of debunking the alleged myth of ‘Renaissance Shakespeare’ and putting the emphasis upon his Medieval nature instead (in the Preface). Unfortunately, this intention to épater les bourgeois is both a little bit outdated – it would have certainly looked more enticing in early 1990s when the theory of ‘the long Middle Ages’ was still new and provoking, – and affecting the productivity of research, since some authors apparently understood the task of the book as squeezing Shakespeare into the frame of Medievality at any cost. Given the fact that many are not Medievalists in stricter sense, the results – not infrequently – appear disconcerting. The most obvious failure of this kind is, in my opinion, ‘King Lear in B.C. Albion’ by Margreta de Grazia (pp. 138-156; for some unexplained reason, King Lear is frequently referred to by the authors of the book, though its time setting is not Medieval). De Grazia seemingly understands the ‘Medievality’ of the play as its orientation towards Christian ethics and argues vigorously against those ‘modern or secular readings who assume that Christianity has no relevance to the play’ (p. 155; no examples of such readings are cited). Who exactly stated that Christianity has no relevance to the play (unless de Grazia means some militantly atheistic Soviet critics, which I doubt, given that their works have never been translated into Western languages)? And are ‘Christian’ and ‘Medieval’ synonyms? Did the Europeans suddenly ceased to be Christian or to understand Christian symbolism in the Renaissance era or in the 18th, or even in the 20th century? Graham Greene and G.K. Chesterton certainly would not agree. However, de Grazia steps into her own minefield by referring to the long-noticed resemblance between King Lear’s posture with the dead Cordelia and the religious image of Pietà. The fact is that Pietà only appeared in the 14th century and had not become popular all over Europe until the 15th; it was on the top of popularity in the 15th and 16th centuries, that is, in the period commonly identified by historians of visual arts as Renaissance. All four Pietàs in de Grazia’s own illustrations date either from the 15th or 16th century. This is indeed bad news for the theory of ‘Medieval Shakespeare’. Would not it be more fruitful to put Shakespeare into his own historical context and to explain what is special in both Pietà and King Lear – and why neither appeared, say, in the 12th century? This ‘Renaissance denialism’, along with the lack of broader historical and cultural context, even interferes with presenting clear notions and terms. Thus, many authors seek to answer the question whether Shakespeare had the notion of ‘the Middle Ages’ or it would be the sin of anachronism to use it when describing Elizabethan views upon history; however, the dates of the alleged first occurrence of the term ‘Middle Age(s)’ in English differ vastly within the book, depending on the author, and even within a single paper conflicting dates can be offered – from 1570 to 1618 [Cooper: 1-2; Smith 22-23; van Es: 43-44 etc.]. The central issue is of course the 100

Valla. №1(5), 2015. meaning of this word combination – whether it corresponded to our notion of ‘Medievality’. Most authors of the book are too ready to answer that no, it did not; Helen Cooper even claims that ‘“the Middle Ages” did not exist as a concept in the sixteenth century’ [Cooper: 1]. However, the idea of an intermediate period between classical antiquity and contemporary era was first introduced by Petrarch [Vickers 2002: 75] and by the 15th century had been well-developed in Italy [Vickers, op. cit.: 75-76; Brown 2013: 7]; after all, the very term ‘Renaissance’ (rinascità) was coined by Giorgio Vasari in 1550, fourteen years before Shakespeare’s birth [Vickers: ibid.] As for the Latin term medium aevum, it was first introduced by Flavio Biondo (†1463) [Brown: ibid.] Are we actually expected to assume that the 16th-century England was isolated from the intellectual movements of Italy? To put it into a more informal way, are they kidding? The authors’ refusal to place England within this context suggests no plausible explanation other than over-indulgence in Renaissance denialism. Thus, the very way of posing the question creates a biased direction of research that deliberately ignores facts. Another group of papers published in the collection is comprised by those that are wellresearched and substantially evidence-based, but technically have little to do with the headline theme of the book. One of them is ‘Performing the Middle Ages’ by Peter Holland which provides valuable observations on representations of Middle Ages in modern productions of Shakespeare’s history plays. The challenges that today’s stage directors face and the choices they have to make against the modern background of historical knowledge are indeed of great interest, yet of little relevance to ‘Medieval Shakespeare’ in any of possible senses. An even more obvious case is ‘Not Know My Voice? Shakespeare Corrected; English Perfected – Theories of Language from the Middle Ages to Modernity’ by Jonathan Hope. While the idea that Shakespeare was more oriented towards orality than towards the written text is perfectly valid from the philological perspective, its potential insight is reduced by Hope’s struggle to fit it into the subject of ‘Medieval Shakespeare’. What is so specifically Medieval about orality? One may suspect that, if the call for papers bore the heading Classical Shakespeare, Hope would with the same arguments present Shakespeare’s oral-oriented language as an homage to classical antiquity – after all, the importance of oral narrative for Roman historians has been long noticed (see, for instance, [Potter 1999: 118]). It is yet less clear why Tom Bishop’s ‘The Art of Playing’ was placed in the collection. Valuable as it is, the paper is about the practice of performance in Elizabethan theatre and possible hidden stage remarks in Shakespeare. The only link to the subject of Medievality is the comparison between Shakespeare’s plays and some earlier mystery or morality plays. However, no reason is given why Shakespeare’s texts are to be compared with these specific mystery plays, and why they are to be compared with mystery plays at all (presumably, Shakespeare’s contemporaries would also use hidden remarks, and if they did not, this would need explanation why). As a result, most authors who bona fide took up the challenge of writing on the ‘Medieval Shakespeare’ have rather vague ideas of what exactly ‘Medievality’ is and how it is – or is not – manifested. Thus, ‘Medievality’ becomes an umbrella concept for any trace of traditionalism or conservatism characteristic of pre-Romantic culture. Against this background, two essays in the book stand out that deserve most attention: ‘Blood Begetting Blood: Shakespeare and the Mysteries’ by Michael O’Connell and ‘From Scaffold to Discovery-Space: Change and Continuity’ by Janett Dillon. O’Connell presents a study of representations of violence in the stage productions of Shakespeare’s lifetime. While no direct evidence is preserved, O’Connell ingeniously employs documentary records of mystery plays and passion pageants, which allows him to convincingly reconstruct stage interpretations of violence in the Globe. Any modern reader who is used to stock anecdotes about inscribed boards saying ‘sea’ or ‘wilderness’ will indeed be amazed – and have fun – to hear about a close-fitting leather costume with hidden pockets of blood, worn by an actor who performed the role of Jesus on the cross (p. 183). 101

Medieval Shakespeare: Pasts and Presents. Ed. by Ruth Morse, Helen Cooper and Peter Holland. Cambridge University Press, 2013. 263 pp. Dillon’s work covers the history of stage space and various kinds of structures allowing to conceal or to disclose actors at specific moments. Thus, a well-defined issue and well-sourced research is what guarantees success, although the latter observation is hardly non-trivial. By Maria Eliferova, independent researcher, Moscow e-mail: [email protected] References Brown 2013 – Brown, Alison. The Renaissance. New York: Routledge, 2013 (1988). Potter 1999 – Potter, David S. Literary Texts and the Roman Historian. – London – New York: Routledge, 1999. Vickers 2002 – Vickers, Brian. "Jakob Burkhardt's Idea of the Renaissance." SEDERI: yearbook of the Spanish and Portuguese Society for English Renaissance Studies, 12 (2002). Pp. 69-96.









 102

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2015. т. 1. №5.

В следующем номере: • прение Поста и Мясоеда • родословная шведских и датских королей • что означает «Господин Великий Новгород» • кому и зачем Пётр I стриг бороды и многое другое.

18+