2015. Том 4. №6 Российский Гуманитарный Журнал. Liberal s Arts n in Russia

Citation preview

ISSN 2305-8420

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia 2015 Том 4 № 6

ISSN 2305-8420 Научный журнал. Издается с 2012 г. Учредитель: Издательство «Социально-гуманитарное знание» Индекс в каталоге Пресса России: 41206

libartrus.com

2015. Том 4. №6 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Федоров А. А. доктор филологических наук профессор

РЕ Д АКЦ ИОН Н АЯ К ОЛ ЛЕ ГИ Я Burov S. Dr. habil., professor Kamalova A. Dr. of philology, professor Kiklewicz A. Dr. habil., professor Žák L. PhD in economics McCarthy Sherri Ph.D, professor Баймурзина В. И. доктор педагогических наук профессор Власова С. В. кандидат физико-математических наук доктор философских наук профессор Галяутдинова С. И. кандидат психологических наук доцент Гусейнова З. М. доктор искусствоведения профессор Демиденко Д. С. доктор экономических наук профессор Дроздов. Г. Д. доктор экономических наук профессор Еровенко В. А. доктор физико-математических наук профессор Ильин В. В. доктор философских наук профессор Казарян В. П. доктор философских наук профессор Кузбагаров А. Н. доктор юридических наук профессор Лебедева Г. В. кандидат педагогических наук Макаров В. В. доктор экономических наук профессор Мельников В. А. заслуженный художник России профессор

СОДЕРЖАНИЕ СТЕШЕНКО М. А. Рефлексы мировой культуры в языке современной русской поэзии 90-х гг. XX – начала XXI вв. .................................................. 413 МОРГУНОВА А. Н. Бытование интертекстем с омокомплексом «оно» в русском дискурсе начала ХХ века....................................................................... 422 ШАНИНА Ю. А., ФЕДОРОВ А. А. Категория божественного в произведениях У. Голдинга .................................................................................................. 431 ИГНАТОВА И. В. Отличительные черты молодежной антиутопии как жанра художественной литературы (на примере трилогии С. Коллинз «The Hunger Games»)...... 440 БУЛАЕВА Н. Е., БОГАТОВА Ю. А. Особенности функционирования некоторых элементов сильной позиции текста в научно-фантастическом произведении Р. Брэдбери «The Smile»........................................ 452 ОДИНОКОВА Н. Ю., ФЕДЯЙ Д. С. Гносеологическое значение Тезауруса Роже в философском осмыслении смерти и умирания на примере раздела «глагол» ................................. 462 НАЗАРОВА З. О. Этнолингвистический анализ лексики, связанной со свадебным обрядом (на материале памирских языков)........ 471 БУХАРОВА Г. Х. Зооморфный код культуры в моделировании ландшафта и его отражение в башкирской топонимии ............................................. 487

Моисеева Л. А. доктор исторических наук профессор Мокрецова Л. А. доктор педагогических наук профессор Перминов В. Я. доктор философских наук профессор Печерица В. Ф. доктор исторических наук профессор Рахматуллина З. Я. доктор философских наук профессор Рыжов И. В. доктор исторических наук профессор Ситников В. Л. доктор психологических наук профессор Скурко Е. Р. доктор искусствоведения профессор Султанова Л. Б. доктор философских наук профессор Таюпова О. И. доктор филологических наук профессор Титова Е. В. кандидат искусствоведения профессор Утяшев М. М. доктор политических наук профессор Федорова С. Н. доктор педагогических наук Хазиев Р. А. доктор исторических наук профессор Циганов В. В. доктор экономических наук профессор Чикилева Л. С. доктор филологических наук профессор Шайхисламов Р. Б. доктор исторических наук профессор Шайхулов А. Г. доктор филологических наук профессор Шарафанова Е. Е. доктор экономических наук профессор Шевченко Г. Н. доктор юридических наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Ялунер Е. В. доктор экономических наук профессор Яровенко В. В. доктор юридических наук профессор

АБРАМКИН О. С. Проблемы отечественной истории в школьной литературе XVIII – начала XX в.................................. 496 КАРТАШОВА А. А. Кластерная модель управления развитием региона как основа для обеспечения интеграции науки, образования и производства. ............................................... 513 КОПТЕЛОВА Т. И. Органический принцип евразийства и предпосылки изменения господствующего в современной науке стиля мышления. ......................................................................... 524 МИХАЙЛОВА Н. В. Программа формализма Гильберта как работающее философское направление обоснования математики............ 534 ЩЕРБАКОВ А. С. Обзор дeятeльнoсти оpганов мeстнoгo самoупpавлeния Лeнингpада пo peализации сoциальнoй пoлитики в гoды Вeликoй Oтeчeствeннoй вoйны и в послевоенный вoсстанoвитeльный пepиoд................................................................. 546 А ВТОРСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ .......................................................................... 556 C ONTENTS ...................................................................................................... 557

Главный редактор: А. А. Федоров. Заместители главного редактора: A. Камалова, В. Л. Ситников, А. Г. Шайхулов, Л. Б. Султанова. Редакторы: Г. А. Шепелевич, М. Н. Николаев. Корректура и верстка: Т. И. Лукманов. Подписано в печать 28.12.2015 г. Отпечатано на ризографе. Формат 60×84/8. Бумага офсетная. Тираж 500. Цена договорная. Издательство «Социально-гуманитарное знание» Российская Федерация, 191024, г. Санкт-Петербург, проспект Бакунина, д. 7, корп. А, оф. 16-Н. Тел.: +7 (812) 996 12 27. Email: [email protected] URL: http://libartrus.com Подписной индекс в Объединенном каталоге Пресса России: 41206

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ» 2015

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

411

С 7 по 14 ноября 2015 года в Санкт-Петербурге проходил V Международный юношеский конкурс имени Фредерика Шопена, организатором которого является Санкт-Петербургская Детская Школа Искусств им. С. В. Рахманинова. Конкурс проводится с 1997 года один раз в 4 года при поддержке Комитета по культуре Санкт-Петербурга, Генерального консульства республики Польша, Польского института в Санкт-Петербурге, Региональной общественной организации «Санкт-Петербургское культурно-просветительское общество «Полония» им. Адама Мицкевича» и Музыкально-просветительского общества им. Ф. Шопена. Традиционно в конкурсе принимают участие молодые музыканты из разных стран мира по двум номинациям – «Фортепиано» и «Сольное пение» – в нескольких возрастных категориях. В состав жюри конкурса входят известные музыканты с мировыми именами из России и Западной Европы и США. Постоянными членами жюри являются профессора Санкт-Петербургской Государственной Консерватории – члены Шопеновского общества: Народный артист России, профессор Павел Егоров, Народная артистка России, профессор Екатерина Мурина, Заслуженная артистка России, профессор Татьяна Загоровская; почетным председателем жюри все эти годы является советский и российский композитор, музыковед, пианист, педагог, кандидат искусствоведения, лауреат Государственной премии РФ, Народный артист РСФСР Сергей Слонимский. Торжественное награждение лауреатов V Международного юношеского конкурса им. Ф. Шопена состоялось 14 ноября 2015 года в Малом Зале имени М. И. Глинки Санкт-Петербургской Академической Филармонии имени Д. Д. Шостаковича. Лауреатами конкурса 2015 года стали: В номинации фортепиано – 1 категория 1 премия София Воронина (Москва), 2 премию разделили Анна Корюшкина и Маргарита Симонова (Санкт-Петербург), 3 премия Алтынай Кикенова (Санкт-Петербург), диплом Анастасия Одинцева (Санкт-Петербург) , специальные дипломы Вань Ханцы, Александра Балкарей (Санкт-Петербург), 2 категория гран при Иван Бессонов (Санкт-Петербург), 2 премия Константин Тер-Матевосян (СанктПетербург), 3 премию разделили Кондратенко Алина (Туапсе) и Аэлита Насыбуллина (Санкт-Петербург) 3 категория 2 премию раз-

412

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

делили Эммануил Иванов (Болгария) и Мария Черная (Санкт-Петербург), диплом Ольга Кусова (Санкт-Петербург) , 4 категория 3 премию разделили Светлана Сельвестренко (Москва) и Паскал Паскалев (Болгария), диплом Наталья Хуббеева (Самара), Марк Пясецкий (Санкт-Петербург), Ольга Титова (Санкт-Петербург). В номинации сольное пение – 1 категория 2 премия Арина Веревкина (Горно-Алтайск), 3 премия Самира Галимова (Санкт-Петербург), специальный диплом Зейнеб Велуллаева (Крым), 2 категория 1 премия Наталья Андреева (Санкт-Петербург), специальные дипломы Вероника Токарева, Инна Гудина (Санкт-Петербург), 3 категория 1 премия Дмитрий Каляка (Санкт-Петербург), 2 премия Борис Зубков (Екатеринбург), Ольга Ширяева (Санкт-Петербург), 3 премия Елена Сымон (Москва), специальный диплом Александра Хухтала Лабзунов (Финляндия), 4 категория 1 премия Марина Федорова (Рыбинск), 2 премия Дмитрий Чудновский (Санкт-Петербург), 3 премия Анастасия Лелекова (Санкт-Петербург), диплом Марина Буссе (Санкт-Петербург), специальный диплом Анна Плужнова (Санкт-Петербург). Специальный приз от издательства «Социально-гуманитарное знание» в номинации «Вокал» получил тенор из Санкт-Петербурга Дмитрий Каляка. Его исполнение Арии Стефана из оперы «Страшный Двор» Станислава Монюшко произвело сильное впечатление на зрителей и жюри.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

413

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.1

Рефлексы мировой культуры в языке современной русской поэзии 90-х гг. XX – начала XXI вв. © М. А. Стешенко Балтийский федеральный университет им. И. Канта Россия, Калининградская область, 236041 г.Калининград, ул. А. Невского, 14. Email: [email protected] В статье представлен фрагмент пространства современной русской поэзии, в котором посредством поэтики аллюзивных имен собственных нашли отражение образы мировой культуры. Антропонимы обладают широким спектром коннотаций, плотным ассоциативным потенциалом, связанным с предшествующим культурно-историческим опытом человечества, и, как следствие, по сути своей являются выразителями всемирной, общечеловеческой культуры. С учетом значительного смыслового варьирования, типологических, семантических и функциональных особенностей рассматриваются экспрессивные возможности антропонимов, их конструктивная роль в поэтическом тексте, устанавливаются мотивы обращения поэтов к этим лексическим единицам, раскрываются основные механизмы формирования интертекстуальных связей, определяется степень обусловленности восприятия читателем прецедентных имён. Ключевые слова: аллюзивность, антропоним, импликационал, интертекст, интертекстуальность, прецедентное имя, язык поэзии.

Поэзия, как известно, – пульс времени, она являет собой стремительный отклик на события социального и духовного порядка. В ответ на вызов эпохи классическая русская поэзия предыдущих веков учила собранности, предельному вниманию, концентрации внутренних сил человека; она, прежде всего, учила – быть: и во «глубине сибирских руд», и на эшафотах, и в ГУЛАГе, – учила бытию над горем и войной. По мере приближения к веку двадцать первому эта созидательная, преобразующая горький, «яростный», но всё же «прекрасный мир» роль поэзии утрачивается. Получает развоплощение и образ поэта, некогда демиурга, создателя, творца, осязательно перестраивающего, по выражению Н. М. Бахтина, «живую и близкую действительность». Онтологически поэт «не сообщает, а повелевает; это – точка приложения сил, узел энергий, призванных медленно переосуществлять плоть космоса» [3, с. 33]. Некоторые исследователи отмечают, что по отношению к современной русской поэзии трудно выделить её черты и задачи, поскольку снижение её статуса, «профанация, забвение её задач» (в т.ч. профетическая функция) и «игнорирование природы» (сакральность) [22, с. 207] сделали искусство слова средством эмоционального высвобождения художника, неким «громоотводом», сводящим процесс написания стихов к своего рода психотерапевтическому приему, позволяющему отрефлексировать поэту состояние собственной души. Таким образом, профетическая функция поэзии сегодня значительно уступает психотерапевтической. В этой связи становится актуальной мысль о том, что обращение современного поэта к перу будто отмечено нуждой раба, нежели волей творца, причем фигуры лирических героев, явленные в текстах, не слишком тому сопротивляются, предпочитая реактивную позицию активной. Симптоматично, что «Глагол» перестает «жечь», «Логос» отчаянно держится в форме,

414

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

в то время как содержание, словно громадное зеркало, распадается на мелкие осколки смыслов, внутри которых индивидуальное истолкование сливается с диктатом коллективного бессознательного: культурной памятью нации, народа или рода. По прочтении лирики у реципиента вместо «жара» сердца возникает лишь рефлекторная реакция на импульсы, сообщаемые текстом. Это рождает ощущение, что дальше констатации или фиксации душевного состояния – поэт провести не может: герой бессилен, сообщая то же состояние читателю. Этот эффект, назовем его эффектом «зиждительного бессилия», возникает, вероятно, по той причине, что сознание современников функционирует в парадигматике постмодернистической философии, когда попытка сказать новое a’priori обречена; когда ничего нового сказано и, важнее, – прожито – быть не может; когда текст становится рефлексией на другой текст, или, учитывая деконструктивистское утверждение «всё есть текст» (Ж. Деррида) – переживает самое себя. Следовательно, любой современный текст интертекстуален (Ю. Кристева, Р. Барт, М. Бахтин и др.). «Текст» словно растворяется в своих предшественниках, превращаясь в распахнутую систему под названием интертекст; равно как и реальность растворяется в предыдущих реалиях, представляя собой такую же открытую систему (следуя логике именования, назовём её «интерреальностью»). Таким образом, человек, поэт, читатель попадают в некий семантический водоворот, «общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [2, с. 424]. Сознание реципиента по мере погружения в текст и при попытке его интерпретации оказывается в окружении прецедентных образов и картин, явленных мировой культурой. Современные поэтические тексты, на первый взгляд, формально и содержательно демонстрируют аналогичную образную неравномерность, внешнюю смысловую разрозненность, девиантность внутри поэтического текста, фрагментарность того или иного мотива, однако потенциальная ассоциативность, окказиональное использование того или иного имени, как правило, порождает своеобразный семантический калейдоскоп, узоры внутри которого складываются в зависимости от культурологической зоркости читателя. Выступая одним из ключевых средств реализации интертекстуальности, прецедентное имя собственное формирует вокруг себя объемное семантическое поле, обладающее как горизонтальным, так и вертикальным контекстами. Несмотря на отсутствие единодушия среди ученых по вопросу особенностей и специфики значения имени собственного (имя собственное асемантично: Дж. Ст. Милль, А. А. Реформатский, Н. Д. Арутюнова, О. С. Ахманова и др.; имя собственное обладает семантикой особого рода, определяемой фактом функционирования данной единицы в языке и речи: Л. В. Щерба, В. А. Никонов, Л. В. Щетинин, Е. Курилович, А. А. Живоглядов, М. В. Сутх, О. И. Фонякова, Ю. А. Карпенко, Н. И. Толстой, И. А. Воробьева и др.), анализ научной литературы обращает внимание на наличие, главным образом, энциклопедического значения у «монореферентных» имен собственных [13, с. 110], а именно: антропонимов, формируемом ввиду функционирования прецедентного имени в национально-культурной среде. Такое значение предполагает наличие полного спектра коннотаций монореферентного антропонима, которым в разной степени, но, без сомнения, обладают члены того или иного социального, культурного и языкового сообществ [17, с. 19; 19, с. 200]. Таким образом, прецедентный антропоним выступает инструментом, посредством которого «язык не просто передает некоторое сообщение, но и обладает

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

415

способностью отражать, фиксировать и сохранять информацию о постигнутой человеком действительности» [6, с. 5]. А. Е. Супрун, О. В. Лисоченко, О. П. Семенец, В. В. Красных, Д. Б. Гудков, И. В. Привалова, Нахимова Е. А. и др. развивают теорию прецедентности Ю. Н. Караулова, понимая под прецедентным именем индивидуальное имя, связанное с довольно широко известными текстом, ситуацией или сюжетом. Так, Ю. Б. Пикулева вводит понятие «прецедентный культурный знак» [16, с. 6], а Л. И. Гришаева, относит прецедентные антропонимы, выступающие трансляторами культурной информации, к «культурным скрепам» [7, с. 18]. В настоящей статье мы предпримем попытку рассмотрения специфики антропоэтонимов и особенностей их функционирования в современной лирике, потому считаем целесообразным выяснить, чем обусловлено обращение поэтов современности к прецедентным фигурам и каким образом осуществляется формирование и взаимодействие индивидуально-авторских, читательских, общекультурных коннотаций в рамках поэтического дискурса. С целью интерпретации оснований использования поэтами антропонимов, а также возможного выявления закономерностей употребления данных единиц с учетом их культурологической специфики и семантического потенциала, мы обратились к материалу современной русской поэзии 90-х гг. ХХ – начала XXI вв., принимая в основе отбора материала для исследования временной принцип. Представленные в статье поэтические контексты являют лишь малую часть корпуса проанализированных нами текстов (Г. Шульпяков, Б. Кочейшвили, Г. Кружков, В. Бурич, Д. Новиков, Д. Воденников, В. Орлова, О. Николаева, Е. Шварц, А. Цветков, В. Блаженный и др.), однако, во-первых, достаточно ярко эксплицируют основные механизмы интертекстуальных взаимодействий, общие для поэзии постмодернизма; во-вторых, весьма показательны при определении читательской роли в конструировании множественного значения прецедентных антропонимов, выступающих частью мирового культурного наследия. Неоспоримым является тот факт, что функционирование антропонимов и потенциальный спектр ассоциативных реакций на них тесно связаны с историческими, политическими и культурными событиями, потому справедливо утверждать, что интертекстуальный потенциал антропонима необычайно высок. Этим объясняется повышенное с нашей стороны внимание к вопросу употребления данных лексических единиц в поэтическом тексте, поскольку среди возможных средств реализации интертекстуальности именно природная аллюзивность антропонима – в наибольшей степени и моментально сообщает тексту выпуклость в контексте его семантической многомерности. «Попав в поэтический текст, антропонимы неизбежно провоцируют пересечение контекстов, конструируя плотные по содержанию семантические связи. Намеренно употребленное в тексте автором имя собственное создает колоссальное ассоциативное пространство, семантическое наполнение которого определяется совокупностью предшествующих контекстов» [18, с. 231]. Таким образом, антропонимы, вводящие реципиента в область феноменов мировой культуры, представляются нам самым мощным и «безусловным» её рефлексом. Интересно, что прецедентные имена внутри художественного пространства не просто соседствуют, но сталкиваются с непрецедентными, что в рамках контекста создает повод для экстрасемантических образований. Немаркированные антропонимы традиционно используются в целях номинации и несут социальную функцию. Однако употребление немаркирован-

416

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

ных антропонимов в пределах поэтического текста, по природе своей крайне индивидуализированного, обеспечивает широкий, часто противоречивый, спектр коннотаций: от выражения обезличенности персонажа до указания на сугубо интимную сеть отношений между лирическим субъектом и героями. Также важно отметить, что для современных поэтических текстов весьма характерно сопровождающееся ироничной тональностью вплетение в текстовую канву имен прецедентых, на общем фоне становящихся в ряд с немаркированными антропонимами. Рассмотрим, каким образом все обозначенные положения реализуются в рамках поэтического контекста. Так, для лирики Г. Шульпякова свойствен мотив пути, разворачивающийся аллегорией героической Одиссеи, однако – в рамках подчеркнуто обыденного лирического сюжета – разворачивается она со строчной буквы и яркого, дискредитирующего эпитета «мартовская»: «Где ты, Ментор, или как там тебя, Арбитр? // Я замерз и промок, я уже не чувствую шеи! // Небо в звездах колется, как шерстяной свитер, // и не видно конца этой мартовской одиссеи» [20]. Лирический субъект торопится к дому безымянной дамы («Третий день в наших краях…») или некой Наташи, живущей «в тупике» («Ты живёшь в тупике…»), встречая на пути, словно Улисс, бесчисленных героев древнегреческих мифов и приметы героической действительности. Однако в контексте этой реальности их замещают пьющий москвовед Панкратов («Дальше дом №3 по Песчаной, поворот направо, // двор, где пахнет котлетами и березовым соком: // Видишь, на скамейке пьет москвовед Панкратов? // Это значит сезон открыт – наливай по полной» [20]; «рожи» классиков Пушкина, Горького, Толстого, Радищева, высеченные на фронтоне школы, наконец, «гаражи, бытовки, ангары, голубятни» сливаются в единый сугубо авторский образ «красса-антония-алкивиада-перикла»: «Дальше школа: темная, как портфель из кожи. // Днем здесь очень шумно, а вечером как на кладбище. // Видишь, на фронтоне высечены какие-то рожи? // Это классики: Пушкин, Горький, Толстой, Радищев. // ...За коробкой пустырь, его долго обходят с фланга // словно красс-антоний-алкивиад-перикл // гаражи, бытовки, ангары, и торчат как флаги // голубятни, продолжая обход, а точнее – цикл» [20]. Аллюзивная выпуклость масштабов фигур, указание на ту общность, что все названные персоналии были полководцами, сталкивается с абсурдно плоскими образами не вполне здорового сознания, обнажая оппозицию: «движение, бой, стратегия» vs «вросшая в землю статичность безликой бетонной коробки». Таким образом, идея онтологического бессилия лирического героя, его потерянности в мире, где он живет, находит выражение через пересечение бытового и героического контекстов. В результате современные реалии предстают перед читателем эпическим полотном, усеянным дрейфующими Улиссами: без роду-племени и без характерной сердцевины. Образ будто «схлопывается», аннигилирует, и неожиданно «старуюновую» смысловую подсветку приобретает прецедентное имя Ulysses: «кто я, я – никто» [4], репрезентируя самоощущение «героя» нашего времени. Синтаксическая организация стихотворения (ряды однородных членов, обращения к мифическим персонажам, риторические фигуры) в дополнение к ассоциативной смежности образов выражает зацикленность, закольцованность такой «одиссеи». В финале закономерно появляется образ Ментора, которому, как известно, Одиссей, отправляясь в Трою, поручил заботы о доме, и именно Ментор препятствовал назойливым женихам Пенелопы. Так, исполняя мотив сердечного страдания, поэт нарочито бытовой сюжет превращает в эпос. И сам эпос под тяжестью слишком душного бытового мотива низлагается, а «рожи» классиков поистине предстают химерами и гаргульями в ночи. В результате в рамках стихотворения реализуется

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

417

поэтика десимволизации: поэтапного и системного разрушения семантики символа, хранилищем которого является прецедентный антропоним [1]. «Помнишь, все эти типы, эдипы, оресты, улиссы, энеи – // парни как на подбор, но, видать, как и мы, ротозеи: // упустили Елену, просрали, прости меня, Трою // и за все поплатились своей же дурной головою» [21]. Равнение «нарицательных» «эдипов, орестов, улиссов, энеев»: «парни как на подбор, но, видать, как и мы ротозеи» – оформляет идею бесконечного коловращения судеб, создавая парадоксальный семантический эффект одноликости в пестрой мозаике образов, сливающихся в один, безликий, а точнее – сливающийся «в нас», в «меня»: парняротозея, который упустил Елену и потерял Трою. Это надындивидуальное «я», утратившее всё, что, как ему кажется, могло бы сложить счастливую судьбу. Имена метафорически предстают безделушками в памяти, будто бессмысленно и, в общем-то, бессвязно хранящимися в «ящике», создавая парадоксальное ощущение: то, что сродни ощущению цветаевской героини – «всё как не было и всё как было». Общая тональность лирики, обусловленная тематикой, сообщает нам о характерном для современной русской поэзии симптоме дефицита созидательной силы: «немного ослабел // но грех жаловаться // голова раскалывается // но соблюдаю // спокойствие // вчера потерял кошелёк // и правую ногу // но не дух // слава богу // ненавижу всё и вся // но ненависть // в любви моей // тонет // веки уже // не поднимаются // ни утром // ни в полдень // а хорошо // бодро весело // здорово // чувствую влияние // Льва Толстого» [8]. Типичная интонационная дерзость «короткой ноги», фамильярность упоминания того или другого исторического, мифологического образа сообщает экзистенциальное ощущение неразвернувшегося, запертого, не реализовавшего себя духа. Потенциально – духа творца, реально – духа раненого, обессилевшего без объективных на то причин поэта. Сам лирический герой отдает внятный отчет по поводу портрета «современников», презрительно вводя его внутрь антитезы: «мимо прошли солдаты // Александра // Македонского // избивая // моих современников // я не проявил // никакого интереса // не испытал // никакого // стресса» [9]. Примитивная рифма, сформированная нарочито неумелым употреблением финального слова стихотворения, сообщает о том, что поэт не строит иллюзий относительно масштаба своей личности и личностей современников, ровно то же следует относить и к вопросу их поэтической одаренности. Это вновь возвращает нас к мысли о десакрализации современной поэзии, о переосмыслении функции поэта и его назначения: «Пусть нам Хайям на дудке подсвистит // И подбренчит на арфе царь Давид // Давай кадриль несбывшегося спляшем!» [10]. Однако подчеркнутая небрежность в отношении осмысления собственного творчества и функционального потенциала поэзии вообще – скрытым образом оформляет мотив избранничества: современный поэт часто готов подмешать «желток» и «Солнце» русской поэзии в собственные лирические строки, чем прямо указать на сосуществование с классиками в едином пространстве: художественном, культурологическом, бытовом, социальном, историческом и экзистенциальном. Такое со-бытие несет идею нерушимого жизнеобразующего, присносущего общего Дела и непоколебимости «делателей». Чувствуя себя «мазаным одним миром» с именитыми предшественниками, сопричастным их дару (через безостановочные реминисценции и разной степени прозрачности аллюзии, заключенные, как правило, именно в антропонимы, единицы с максимальным показателем плотности всех всплывающих «подсловий»), лирический герой, предельно близкий поэту, чувствует себя ненапрасным, и это пробуждает в нем бодрость творящего духа, импульс созидателя. Характерно, что именно на этой

418

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

ноте он вернее всего позволяет себе амикошонство, выбирает пародийные формы для выражения торжества и радости от такого соседства: «Учись естественности фразы // у леса русского, братан, // пока тиран кует указы. // Храни тебя твой Мандельштам. // Валы ревучи, грозны тучи, // и люди тоже таковы. // Но нет во всей вселенной круче, // чем царскосельские, братвы» [15]. Нередко прецедентные имена, которыми в стихах инкрустирована современная реальность, служат художнику своеобразным шифром при выражении морально-нравственных императивов или при попытке назидания, вводя язык намека и иносказания. Тогда в некоторой степени оживает привычный для традиционного читательского восприятия образ поэта-пророка. Так, стихотворение Г. Кружкова «Строфы о Тантале» отсылает реципиента к корпусу древнегреческой мифологии, к «танталовым мукам»: неизбывным голоду, жажде, а также к теме возмездия при упоминании Эриний: «Стоит Тантал по шею в Москва-реке, // По шею в Волге стоит и в Ладоге: // О, до чего красивы эти // Радуги нефти – да пить охота. Но есть такие жены – Эринии, // И месть всегда за злом воспоследует. // Терпи, Тантал, терпи и думай – // Ведь у тебя в запасе вечность» [11]. Ориентированность на читателя избранного, читателя-интеллектуала, способного декодировать текст, сообщает поэзии ту элитарность, которая служит своеобразным фильтром для отбора приемлемой и приятной художнику слова аудитории, делит круг потенциальных реципиентов на «свой-чужой»: «Неужели так и буду // всю жизнь ходить как чумак по шляху // из издательства в журнал // из журнала в газету // где в каждом редакторском кресле // сидит свой Агасфер» [5]. Упоминание имени Агасфера, «вечного жида», оттолкнувшего, как известно, Христа, несшего крест, когда Спаситель попросил позволения прикоснуться к стене его дома, чтобы отдохнуть, оформляет традиционный конфликт, идею противостояния свободного, страждущего художника и бездарного, бессердечного чиновника. Опираясь на приведенные наблюдения, выделим ряд позиций, присущих феномену современной русской поэзии в свете функционирования в ней прецедентных имен собственных, принадлежащих сфере мировой художественной культуры. Отметим, что сформулированные нами позиции инвариантны в отношении функционирования антропоэтонима в пространстве современной русской поэзии, поскольку нижеприведенные заключения характерны для широкого круга современных поэтических текстов, потому говорить о специфике использования прецедентных антропонимов в творчестве лишь упомянутых в данной статье авторов нецелесообразно. Таким образом: 1. Прецедентные антропонимы отражаются в зеркале пародии или выступают инструментом кодирования языка, что обнаруживает характерный для современной поэзии ориентир на читателя-интеллектуала, призванного вскрыть тайные смыслы. 2. При встрече с реципиентом внутри прецедентного имени собственного начинает работать механизм контекстуального умножения культурных импликационалов, при котором осуществляется тесное взаимодействие фиксированных культурных коннотаций и коннотаций индивидуально-авторских, спровоцированных сознанием и творческой волей как поэта, так и читателя. 3. Обращение к фигурам античной мифологии, именам библейским, известным писателям, поэтам влечет за собой поток коннотаций и формирует широкое поле для смысловой игры, переплетения значений и вариантов интерпретаций, характерных для постмодернистической философии, наравне с мироощущением современного человека, живущего в настоящее

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

419

и вместе с тем завершенное время: «Писать стихи после Освенцима – это варварство» [23, с.30]. Такими умонастроениями, на наш взгляд, объясняется высокая частотность мотивов творческого бессилия и отчаяния, выступающих в лирике через болезненное, иронично-циничное отношение субъекта к реальности и воплощающихся в узнаваемых формах и образах. Зачастую возникает ощущение, что художник намеренно линяет, тускнеет, перестает быть поэтичным. Однако, дистанцировавшись от ловушек «первого взгляда», чуткий читатель сквозь бурю интертекста расслышит голос поэта, который звучит в унисон задаче истинного художника – «не утратить святыню внутреннюю» [12, с. 90–91]: «Я не видел Бога. Как космонавт. // Только говорил с Ним. Как Моисей» [14]. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23.

Бабенко Н. Г. Лингвопоэтика русской литературы эпохи постмодерна. СПб., 2007. 410 c. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. 597 с. Бахтин Н. М. Пути поэзии // Философия как живой опыт. Избранные статьи. М., 2008. 240 c. Бродский И. А. Избранное. М., 2010. 848 с. Бурич В. Стихи Удетероны. Стихотворения. URL: http://modernpoetry.ru/main/vladimir-burich-stihi-udeterony Верещагин Е. М. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного: метод. руководство. М., 1990. 246 с. Гришаева Л. И. Введение. Прецедентные феномены как культурные скрепы (к типологии прецедентных феноменов) // Феномен прецедентности и преемственности культур. Воронеж, 2004. С. 15–47. Кочейшвили Б. Стихи, найденные в ворохе бумаг. URL: http://artxayc.ru/content/view/350/52/ Кочейшвили Б. Стихотворения. URL: http://www.vavilon.ru/metatext/avtornik13/kocheishvili.html Кружков Г. На берегах реки Увы. Стихотворения. URL: http://www.arion.ru/bcontent.php?bookyear=200 3&name=72&idx=888 Кружков Г. Стихотворения. URL: http://www.arion.ru/bcontent.php?bookyear=2005&name=72&idx=890 Миркина З. А. Избранные эссе. Пушкин. Достоевский. Цветаева. М., 2008. 296 c. Мишкевич М. В. Семантика имени собственного // Методика обучения иностранным языкам. Романское и германское языкознание. Минск, 1988. Вып. 2. С. 110–114. Новиков Д. Казалось, внутри. Стихи // Крещатик. 2005. №2. URL: magazines.russ.ru/kreschatik/2005/ 2/nov23-pr.html Новиков Д. Самопал. Стихи // Знамя. 1999. №2. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1999/2/novikov.html Пикулева Ю. Б. Прецедентный культурный знак в современной телевизионной рекламе: автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2003. 22 с. Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1958. T. I. 536 с. Стешенко М. А. Интертекстуальный потенциал антропонима и проблема его лексикографического описания // Актуальные проблемы современной гуманитаристики: сб. науч. ст. Калининград, 2015. С. 230–236. Толстой Н. И. Еще раз о семантике имени собственного // Актуальные проблемы лексикологии. Минск, 1970. С. 200–201. Шульпяков Г. Пироги остыли. Дальше школа. Стихи // Новый Мир. 1998. №11. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1998/11/shulp-pr.html Шульпяков Г. Стихи // Арион. 1998. №1. URL: http://magazines.russ.ru/arion/1998/1/107-pr.html Щадрихина И. А. Потерянная сакральность. Несколько слов о современной русской поэзии // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2013. Т. 14. Вып. 1. С. 206–210. Adorno Th. W. Kulturkritik und Gesellschaft // Gesammelte Schriften. Darmstadt, 1997. Bd. 10/1: Kulturkritik und Gesellschaft I. 453 S. Поступила в редакцию 16.10.2015 г.

420

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.1

Reflexes of world culture in the language of contemporary Russian poetry © M. A. Steshenko Immanuel Kant Baltic Federal University 14 Alexander Nevsky St., 236041 Kaliningrad, Russia. Email: [email protected] In this article, the author concentrates on the space of contemporary Russian poetry and through the means of allusive proper names specifically focuses upon reflections of international culture. In this regard, expressive possibilities, text-formation role, as well as typological, semantic and functional characteristics of allusive proper names are considered. Attempts are made to analyze, formulate basic mechanisms of intertextual connections and identify the readers' role in the creation of meaning of precedent anthroponyms in accordance with the context of the world cultural heritage. The corpus of the texts, which we deal with, demonstrate that precedent anthroponyms function as an implement of parody and a way of ciphering some semantic of the intentions. Thus, a mechanism of contextual augmentation of cultural implications comes into effect at the readers' perception of a connotative meaning of precedent names. Here at a close interaction between some common cultural and author's individual connotations, which is provoked by consciousness of poet and reader and their creativity, are realized. References to ancient and Biblical heroes, as well as to other famous people, have a rich spectrum of connotations as a consequence and form a wide space for semantic games, interweaving and variations of meanings, which are typical for postmodern discourse and present day human’s world view. Such frames of mind on the one hand, explain the high frequency of desperate motives, ironic or sometimes even cynical attitude of the lyrical subject (which is usually equal to the poet) to the reality in which he lives. On the other hand, applying precedent names, using such anthroponyms, contemporary authors try to use cultural basic units, in order to save significant constants, guiding line, which the cultural inheritance of the past centuries generously provides. Keywords: allusion, implicit and explicit anthroponym, intertextuality, poetry language, precedent name. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Steshenko M. A. Reflexes of world culture in the language of contemporary Russian poetry // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 413–421.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6.

7.

Babenko N. G. Lingvopoetika russkoi literatury epokhi postmoderna [Linguopoetics of Russian literature in the postmodern era]. Saint Petersburg, 2007. Bart R. Izbrannye raboty: Semiotika. Poetika [Selected works: Semiotics. Poetics]. Moscow, 1994. Bakhtin N. M. Puti poezii. Filosofiya kak zhivoi opyt. Izbrannye stat'i. Moscow, 2008. Brodskii I. A. Izbrannoe [Selected works]. Moscow, 2010. Burich V. Stikhi Udeterony. Stikhotvoreniya. URL: http://modernpoetry.ru/main/vladimir-burich-stihi-udeterony Vereshchagin E. M. Yazyk i kul'tura: Lingvostranovedenie v prepodavanii russkogo yazyka kak inostrannogo: metod. Rukovodstvo [Language and culture: linguistic and cultural studies in teaching Russian as a foreign language: methodological guide]. Moscow, 1990. Grishaeva L. I. Vvedenie. Pretsedentnye fenomeny kak kul'turnye skrepy (k tipologii pretsedentnykh fenomenov). Fenomen pretsedentnosti i preemstvennosti kul'tur. Voronezh, 2004. Pp. 15–47.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

421

8. Kocheishvili B. Stikhi, naidennye v vorokhe bumag. URL: http://artxayc.ru/content/view/350/52/ 9. Kocheishvili B. Stikhotvoreniya. URL: http://www.vavilon.ru/metatext/avtornik13/kocheishvili.html 10. Kruzhkov G. Na beregakh reki Uvy. Stikhotvoreniya. URL: http://www.arion.ru/bcontent.php?bookyear=20 03&name=72&idx=888 11. Kruzhkov G. Stikhotvoreniya. URL: http://www.arion.ru/bcontent.php?bookyear=2005&name=72&idx=890 12. Mirkina Z. A. Izbrannye esse. Pushkin. Dostoevskii. Tsvetaeva [Selected essays. Pushkin. Dostoevsky. Tsvetaeva]. Moscow, 2008. 13. Mishkevich M. V. Metodika obucheniya inostrannym yazykam. Romanskoe i germanskoe yazykoznanie. Minsk, 1988. No. 2. Pp. 110–114. 14. Novikov D. Kazalos', vnutri. Stikhi. Kreshchatik. 2005. No. 2. URL: magazines.russ.ru/kreschatik/2005/2 /nov23-pr.html 15. Novikov D. Samopal. Stikhi. Znamya. 1999. No. 2. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1999/2/novikov.html 16. Pikuleva Yu. B. Pretsedentnyi kul'turnyi znak v sovremennoi televizionnoi reklame: avtoref. dis. … kand. filol. nauk. Ekaterinburg, 2003. 17. Potebnya A. A. Iz zapisok po russkoi grammatike [From the notes on Russian grammar]. Moscow, 1958. T. I. 18. Steshenko M. A. Aktual'nye problemy sovremennoi gumanitaristiki: sb. nauch. st. Kaliningrad, 2015. Pp. 230–236. 19. Tolstoi N. I. Aktual'nye problemy leksikologii. Minsk, 1970. Pp. 200–201. 20. Shul'pyakov G. Pirogi ostyli. Dal'she shkola. Stikhi. Novyi Mir. 1998. No. 11. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1998/11/shulp-pr.html 21. Shul'pyakov G. Stikhi. Arion. 1998. No. 1. URL: http://magazines.russ.ru/arion/1998/1/107-pr.html 22. Shchadrikhina I. A. Vestnik Russkoi khristianskoi gumanitarnoi akademii. 2013. Vol. 14. No. 1. Pp. 206–210. 23. Adorno Th. W. Gesammelte Schriften. Darmstadt, 1997. Bd. 10/1: Kulturkritik und Gesellschaft I. Received 16.10.2015.

422

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.2

Бытование интертекстем с омокомплексом «оно» в русском дискурсе начала ХХ века © А. Н. Моргунова Поволжская государственная социально-гуманитарная академия Россия, 443099 г. Самара, ул. М. Горького, 65/67. Email: [email protected] В статье прослеживается стилистическая реализация бытования омокомплекса «оно» в русском дискурсе начала ХХ века. Исследованию подвергается прием синтаксической антиципации, в состав которой входит омокомплекс «оно», в котором заложена многовариативность толкований. В центре внимания автора статьи функционирование интертекстем с омокомплексом оно в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина, З. Гиппиус, А. Белого. Приводятся различные литературоведческие трактовки фразы «Оно пришло» романа «История одного города», которые зависят от историко-культурного контекста прочтения произведения. Прослеживается влияние финала произведения Салтыкова-Щедрина на творчество русских писателей ХХ века. Автор статьи обращает внимание, что звуковые повторы слов, оканчивающихся на -о, выполняют в тексте Гиппиус изобразительную, игровую, лейтмотивную и смысловую функции. Звукобуквенный миметизм обнаруживается и в творчестве А. Белого, который продолжает развивать тему апокалипсиса, традиционную для русской литературы, начатую М. Е. Салтыковым-Щедриным. Отдельное внимание уделено примерам из поэтического творчества З. Гиппиус, когда звучание омокомплкса «оно» приобретает социальное звучание, развивая в образе мотивы быстроты, стремительности и угрозы, связанные с историческими потрясениями начала ХХ века. Ключевые слова: интертекстема, омокомплекс оно, звукобуквенный миметизм, оно З. Гиппиус, оно А. Белого.

Предметом исследования статьи является стилистическая реализация бытования омокомплекса оно в русском дискурсе начала ХХ века как важнейшая составляющая его бытования. Будучи самым абстрактным среди местоимений третьего лица и соотносимым с широким спектром денотатов и имен существительных (конкретных и абстрактных, личных и неличных, одушевленных и неодушевленных), омокомплекс оно выполняет различные стилистические задания, такие, как: прием синтаксической антиципации; актуализация интертекстем; прием звукобуквенного миметизма; прием «эксплуатации гендерного начала» в прономинативе; языковая игра при творческом разрушении фразеологизмов, актуализация иронии. Задача исследования – анализ стилистических функций, выполняемых омокомплексом оно. Полагаем, что прием синтаксической антиципации, в состав которой антиципирующим компонентом входит омокомплекс оно, изначально закладывает многовариативность толкований. Различные толкования соотносятся с проблемами, актуальными для того или иного времени. Это обстоятельство способствовало образованию соответствующей интертекстемы. Под интертекстемой исследователи понимают наименьшую единицу интертекстуальных отношений, «межуровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной струк-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

423

туры текста – грамматической (морфемно-словообразовательной морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-интонационной), строфической, композиционной, – вовлеченный в межтекстовые связи» [12, с. 317]. Интертекстемами могут быть цитата, реминисценция, аллюзия. Применительно к нашему материалу интертекстемой является цитата Оно пришло; и единицы омокомплекса оно. Как было показано выше, интертекстема функционирует внутри художественного пространства М. Е. Салтыкова-Щедрина: оно в финале романа «История одного города» (1869– 1870) и в «Дневнике провинциала в Петербурге» (1872). Наше обращение к творчеству М. Е. Салтыкова-Щедрина обнаружило, что омокомплекс оно употребляется мастером слова не только в вышеназванных случаях, но и во многих других; проявляет себя во всем многообразии. См. пример употребления оно в составе фразеологизованного высказывания: [О разведении птицы в помещичьем хозяйстве] Птица требует особой и притом определенной дачи корма. «Так вот ты и увидишь, батюшка, во что оно тебе вскочит!» – говорила мне по этому случаю добрая моя знакомая, г-жа Падейкова. Да, и увидел; и вскочило (М. Салтыков-Щедрин. В деревне. Летний фельетон, 1863). В приведенном примере омокомплекс оно – синкретичное образование, сочетает признаки частицы и местоимения; двусоставное предложение фразеологизовано, сказуемое – десемантизировано, является глаголом с безличным ЛСВ. Покажем многообразие и «игру» омокомплекса оно на материале «Фантастического отрезвления»: (1) Собрались однажды пошехонцы в том самом месте, где во время о́ но, по свидетельству Костомарова, у них «северные народоправства» происходили и где впоследствии, по совету «Московских курантов», выстроен был съезжий дом с соответствующей каланчой. (2) Выходило так, что непременно нужно общество пошехонское оживить. Не потому, чтоб этого требовал интерес казны, а потому, что, по обстоятельствам, избежать этого невозможно. – Коли мы общество не оживим, так оно само себя оживит, – развивал свою мысль проворный пошехонский публицист, – потребность такая в нем народилась, и ничего ты с ней не поделаешь. В (1) оно – в составе фразеологизма во время оно в значении ‘очень давно’; в (2) оно – местоимение, соотносится с препозитивным существительным общество. (3) Прежде этого не бывало, а нынче спят-спят пошехонцы, да вдруг и проснуться. Так уж пусть лучше мы сами их оживим… в пределах. Пускай друг дружку пощупают, вреда от этого не будет! – Ты говоришь: «в пределах» – а вдруг оно за пределы поехало? – На этот предмет, ваше высокоблагородие, пожарную трубу в готовности содержать надлежит (М. СалтыковЩедрин. Фантастическое отрезвление, 1884). В (3) – диффузное употребление омокомплекса оно. Значительное расстояние от препозитивного существительного общество, метафорический план высказывания и эзопов язык, который употребляют стратеги порядка среди пошехонцев, не позволяют однозначно признать, что оно соотносится с существительным общество. Напротив, метафорический план высказывания предрасполагает квалифицировать как переносное употребление высказывания оно за пределы поехало. В таком случае глагол поехать актуализирует безличный лексико-семантический вариант. Омокомплекс оно – синкретичное образование, которое сочетает в себе признаки трех частей речи: местоимения, местоименного существительного и частицы. Рамки ис-

424

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

следования не позволяют подробно остановиться на характеристике омокомплекса оно в художественном пространстве М. Е. Салтыкова-Щедрина, это может стать темой специального исследования. Однако следует констатировать, что в творчестве этого писателя омокомплекс оно показывает разные грани своей синкретичной природы, актуализирует сложное многоголосие функциональных омонимов и синкретичных образований. В целом, омокомплекс оно в несвязанном употреблении и в составе фразеологизма Оно пришло продолжил бытование в русской литературе, приобрел статус интертекстем. Финал романа М. Е. Салтыкова-Щедрина оказал значительное влияние на творчество российских писателей-символистов З. Н. Гиппиус, А. Белого. Во вступительной статье к сочинениям З. Н. Гиппиус К. Азадовский и А. Лавров отмечают: накануне революции, в январе 1917 г., Гиппиус ощущала, что в революции могут открыться две ипостаси – «Она», средоточие всех ее упований, и «Оно, нечто «гибло-ужасное» и «бесплодное». Постепенно обличье этого «Оно» вырисовывается для нее в набирающем силы большевизме, провоцирующем на бунт – «бессмысленный и тупой» [1, с. 40]. К. Азадовский А. Лавров указывают, что Оно – образ из заключительной главы «Истории одного города» (1870); «Полное гнева, о н о неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня… О н о близилось, и по мере того как близилось, время останавливало бег свой» [10, с. 432]. Под впечатлением от образа М. Е. Салтыкова-Щедрина З. Н. Гиппиус пишет стихотворение «Октябрь 1905»: Побежало тесно, тучно, Многоногое О н о. Упоительно – и скучно. Хорошо – и все равно. И слежу, гляжу, как тучно Мчится грозное О н о. Мы видим в энтимеме оно развитие образа, предложенного писателем ХIХ в. Повторяется мотив быстроты, стремительности, нарастающей тучи; повторяются коннотации опасности и угрозы: (грозное Оно). Оно в стихотворении – местоменный субстантиват, так как 1) представлено неизменяемой формой; 2) содержит согласуемое необособленное определение (определения чередуются: многоногое оно; грозное оно). Факт чередования определений влечет трансформацию образа, который рисуется то как человеческая толпа, то как природная неуправляемая стихия. Заметим, что начало стихотворения предлагает внутренний мир лирического героя: Все затерто, все забыто / В тайне мыслей пустота… Развитие стихотворения передает зооморфный образ: Только слушаю копыта, / Шум да крики у моста. Вместо зрительного ряда З. Гиппиус предлагает звуковой ряд, оставляя читателю зрительную лакуну как возможности самостоятельной интерпретации. В другом стихотворении 1905 года «Заклинание» З. Н. Гиппиус делает акцент на опасности бессмысленного бунта, неуправляемой толпы: Разломись, О н о, проклятьем цельное! Разлетайся, туча исступленная! Бейся, сердце, каждое, – отдельное, Воскресай, душа освобожденная!

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

425

В этом употребление омокомплекса оно образ оно приобретает социальные черты. В антитетичных образах цельной толпы и отдельной души утверждается преимущество свободы отдельной души. Стихотворение 1919-го года названо неологизмом субстантиватом «Красноглазое»: Схватило, заперло, оставило Многоголовое Оно. В холодной келье замуравило Мое последнее окно. В стихотворении вновь употреблен омокомплекс оно местоимение-существительное: 1) оно представлено неизменяемым словом; 2) с ним употребляется согласованное необособленное определение (многоголовое оно). Образ красноглазого оно содержит определение, которое поддается множественной интерпретации: с одной стороны, красный как социальный маркер, символ революции, Красной Армии; с другой стороны, это зооморфная метафора многоголового, красноглазого хищника, ср.: Я помню, как однажды Керенский, говоря со мной по телефону после какой-то очень грубой ошибки думских лидеров, на мой горестный вопрос «что же теперь будет?» отвечал: «будет то, что начинается с а…», т. е. анархия; т. е. крах. «Оно» (З. Гиппиус. Дневники. 1914–1928); Стихотворение З. Н. Гиппиус «Красноглазое» примечательно фактом концентрации слов, оканчивающихся на -о, в синтагматическом отрезке, в котором разворачивается тема оно. Более того, З. Н. Гиппиус подбирает слова с максимальным количеством букв о, которые, как бы на графическом уровне повторяют тему оно, бесполый, аморфный, округлый и страшный образ. Так, в строке, содержащей оно, 8 слогов, из них 7 слогов состоят из гласной буквы о. В данном примере имеет место звукобуквенная организация текста. Как известно, нарочитые звуковые повторы являются фигурами речи [5, с. 260–261]. Названные фигуры речи выполняют в художественном тексте следующие функции: 1) изобразительную (в другой терминологии, миметическую, имитативную, звукоподражательную); 2) лейтмотивную; 3) игровую (в скороговорках); 4) смысловую, см. [5, с. 260–261]. Однако современные исследователи звуковых повторов предупреждают, что следует различать звуки и буквы, в противном случае можно обнаружить в тексте «то, чего нет» [5, с. 263]. В. П. Москвин убедительно показывает, что «к примеру, ассонанс на [о] в следующем двустишии: Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской Едет мой милой с колокольчиком. Такое произношение реально лишь в в «окающем» диалекте и вряд ли возможно в «акающей» Москве» [5, с. 263]. Безусловно, во многих лингвистических примерах художественных текстов ассонанс на [о] не оправдывает своей квалификации, поскольку безударные [о] в литературном языке не способны порождать данный звуковой повтор. Применительно к нашему языковому материалу также неоправданным было бы говорить о звуковых повторах, в частности, об ассонансе на [о]. Но поскольку современные тексты ориентированы преимущественно на письменное восприятие, то правомерно обратиться к термину «звукобуквы» в понимании А. П. Журавлева [4]. При таком понимании будет корректным говорить о звукобуквенных повторах в текстовых сегментах. Полагаем, что звукобуквенные повторы в письменном тексте при визуальном восприятии способны выполнять сходные со звуковыми повторами функции. Дадим такой стилистической организации рабочее название «звукобуквенный миметизм» (слово миметический имеет значение ‘подражательный, сходный’). Звукобуквенный

426

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

миметизм звукобуквы [о] обнаружен в текстах самых различных характеристик (художественных поэтических и прозаических, форумной интернет-коммуникации), это свидетельствует о верифицирующей силе обнаруженного нами стилистического приема. Пример звукобуквенного миметизма нами обнаружен и в текстовом сегменте, содержащем омокомплекс оно в произведении А. Белого: [О безмирной женщине в черном, с лицом, окаменевшем в вечной скорби] Так она стояла среди росистых могил, кое-где подмигивающих огоньками, шепча еле слышно: «Вот оно, Господи, одно, вечно одно!..» (А.Белый. Симфония, 1901). В романе А. Белого «Записки чудака» (1922) также находит свое бытование интертекстема оно: Не «я», а «о н о» – роковое «оно» во мне жило теперь, переживая весь мир, опрокинутый в агонию, «о н о» воцарилось во всем и во всех; и гремело с границы, где говоры, перебегая друг в друга, сливались в густую, пустую, тупую, растущую ерунду: – «Ру!..» – «Рруу!..» – «Рррууу!..» Омокомплекс оно представлен местоимением-существительным, является неизменяемым словом, распространен согласованным необособленным определением (роковое оно). Можно говорить о терминологическом употреблении омокомплекса, так как единица омокомплекса представлена в текстовом сегменте в оппозиции к другому терминологическому субстантивному употреблению местоимения третьего лица я: Не «я», а «о н о». Как и у З. Н. Гиппиус, у А. Белого развивается тема потери личности, отдельности, нарастание густой, пустой, тупой, растущей ерунды. Развитие темы апокалипсиса дается описательным оборотом: мир, опрокинутый в агонию. Тревога и опасность переданы при помощи повторяющегося согласного-вибранта р. Развитие образа М. Е. Салтыкова-Щедрина, интертекстемы оно ярко представлено в следующем примере А. Белого: Предрассветные тучи глядел: чрез сосны – от сосен; и улетали за сосны; и то, что не понял я в Англии, понял я здесь: переживания Бергена, Лейпцига, Брюсселя, Дорнаха, Лондона:- светочи, перелеты, все блески и мучения, ужасы, страхи – о н о: – то – не т о – е г о нет, и оно – все же есть; все, что было со мной, все то было во мне: возмущение вод, буря на море, – Голос Безмолвия: – «Жди меня».- «В мареве»…- «Жди». – Я – раздамся»: И я отвечаю из марева: – «Душно»… – «Я – в гробе». – «Но – жду». Масштабность описываемого, утверждение – уточнение – отрицание – отрицание отрицания, то есть гегелевская триада (то – не то – его нет, и оно – все же есть). Следом за мотивом агонии идет мотив смерти (я в гробе), фактический план повествования затемняется метафорическим планом: И вот – ту картину себя самого, умножаемого в миллионах шныряющих тел, наблюдал я повсюду в шинелях: тупые, глухие и животастые, всюду таскались тела, из которых стреляли в пространство, как ядрами, человечьими «я»; эти «я» вылетали из тел; и «оно» – неживое, тупое, – ходило повсюду. Омокомплекс оно представлен местоимением-существительным, несклоняемым, с согласованными определениями, актуализирует противопоставление терминологического употребления (человечьи я, эти я – оно неживое, тупое). Человечьи «я» личности во время первой

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

427

мировой войны поглощаются тупым и неживым оно (смертью). Развитие темы оно в романе А. Белого завершается риторическим вопросом: – Не выстрелила ли Россия в огромную пустоту своим «я»? Не осталось ли после выстрела мировою войною сплошное «оно» (не Россия)?.. Здесь уже в оппозицию «я» – «оно» вступают не личности людей и смерть, но судьба России и остальной мир (сплошное оно = не Россия). Подведем итог. В романе А. Белого «Записки чудака» интертекстема М. Е. Салтыкова-Щедрина находит свое развитие; играет разными гранями: актуализируется апокалиптическая тема агонии мира; терминологическое понимание оно как подсознательного З. Фрейда (ужасы, страхи оно). Интертекстема оно подобна употреблению оно из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» из предсмертного сна Андрея Болконского, в котором герой романа борется с силами смерти и прозревает ее неотвратимое приближение (оно пришло, и оно есть смерть). А. Белый, как и М. Е. Салтыков-Щедрин, предлагает масштабное понимание оно, как страшную неотвратимую стихию. Развитие образа оно состоит в том, что если у М. Е. Салтыкова-Щедрина оно возникало в России и завершало ее историю, то у А. Белого оно осмысливается еще трагичнее, оно – это не конец России, это уже не Россия. В романе А. Белого «Москва под ударом» также представлена интертекстема М. Е. Салтыкова-Щедрина оно. А. Белый как основатель направления «орнаментальной прозы», то есть прозы, изобилующей средствами выразительности, но с нарочитым затемнением фактического плана повествования, пишет обобщенно и неясно: Был же – не «он», а «оно»; и «оно» – тихо тронулось, бунт пересилив: «оно» – было немо; молчало, ведомое сквозь обывателей, в страхе глазеющих, ринувшихся, вызывающих памятный образ былого, когда еще было «оно», юбиляром; тогда, как теперь, окружили и так же куда-то тащили; несение «Каппы-Коробкина» в сопровождении роя людей походило на бред бичевания более, чем на мистерию славы. Что стоит за образом оно? Человеческая толпа, подобная рою насекомых. При таком прочтении актуализируется не только интертекстема оно, но и творческое развитие другой интертекстемы М. Е. Салтыкова-Щедрина оно пришло: оно тронулось. Помимо образа оно как опасного роя, формируется образ собирательного человека, который садится в карету: Встал еще образ: какой-то «Коробкин», открытие сделавший мелом на стенке кареты, бежал за каретою, пав под оглоблей; карета с открытием, но без открывшего пересекала пространства безвестности, ныне ж в карету садилось «оно», чтоб стремительно ринуться: через пространства – в безвестность. Далее в романе актуализируется многоголосие: Куда «оно» ринулось! Передавали друг другу: – В приемный покой! – Врешь, брат, – в клинику! – В дом сумасшедший! Так дается характеристика «буржуазных интеллигенческих сознаний». А.Белый развивает аллюзию к творчеству Ф. М. Достоевского, творчество которого проникнуто многочисленными «подмигами» персонажей: Молчало «оно» с очень странным, сказали бы – с дико-лукавым задором; и – даже: с подмигом. Как будто бы всем говорило «оно»: – Человекам все то – невозможно, а мне «оно» стало возможным.

428

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

– Я стал путем, выводящим за грани разбитых миров. – Стало осью творения нового мира. – Возможно мне «это»! – Пусть всякий оставит свой дом, свою жизнь, свое солнце: нет собственности у сознания; я эту собственность – сбросило! – Свергло царя! – Стало – «мы»! В последнем примере вновь актуализируется тема апокалипсиса (разбитых миров). По-новому подается оппозиция. В начале текстового сегмента с омокомплексом оно представлена оппозиция «он» – «оно»: Был же – не «о н», а «о н о». Здесь актуализируется не противопоставление «я» и «оно», а новая оппозиция «оно» – «мы». В исследовании мы пришли к следующим выводам. В творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина омокомплекс оно применялся многократно, в различных произведениях, показывая разные грани своей синкретичной природы, актуализируя сложное многоголосие функциональных омонимов и синкретичных образований. Бытование интертекстем с омокомплексом оно в русском дискурсе обнаруживается на протяжении ХХ. З. Гиппиус и А. Белый одни из первых применили в художественном тексте прием звукобуквенного миметизма, который нашел свое развитие в современной русской литературе, а также проявляется в Интернет-коммуникации. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17.

Азадовский К., Лавров А. З. Н. Гиппиус: метафизика, личность, творчество // Гиппиус З. Сочинения: Стихотворения; Проза. Л.: Худ. лит., 1991. С. 148–149. Бабайцева В. В. Явления переходности в грамматике русского языка. М.: Дрофа, 2000. 640 с. Головина Т. Н. «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина: литературные параллели. Иваново: ИвГУ, 1997. 76 с. Журавлев А. П. Звук и смысл. М., 1981. Москвин В. П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры: Терминологический словарь. Изд. 3. Феникс, 2007. Николаев Д. П. Сатира Щедрина и реалистический гротеск. М.: Худ. литература, 1977. 358 с. Оганесян Н. Т. Практикум по психологии творчества. 3-е изд. М.: ФЛИНТА, 2015. 528 с. Павлова И. Б. Роль символа «оно» в «Истории одного города» М. Е.Салтыкова-Щедрина // Филологические науки. 1979. №3. С. 85–86. Редькина О. В. Субстантивация как семантическое явление: автореф. дис. … канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2003. 22 с. Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений в 20-и томах. М.: Художественная литература, 1969. Т. 8. Сеничкина Е. П. Слово оно в дискурсе и художественной речи // Русский язык в школе. 2003. №2. С. 81–83. Сидоренко Е. Н. Очерки по теории местоимений современного русского языка. Киев, 1990. 146 с. Смирнов Ю. Б. Семантика и функционирование неопределенных слов со значением неопределенности в современном русском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. Л., 1985. 19 с. Строганова Е. Н. «Чужое слово» в творческом процессе (Диалог М. Е. Салтыкова-Щедрина с предшественниками и современниками). Тверь, 1996. 31 с. Сырица Г. С. Филологический анализ художественного текста: Учебн. пособие. М.: ФЛИНТА, 2015. 344 с. Федорченко Е. А. Местоименные контаминанты в художественном тексте: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М.: МПУ, 1995. 20 с. Шведова Н. Ю. Местоимение и его смысл. М.: Азбуковник, 1998. 176 с. Поступила в редакцию 30.11.2015 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

429

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.2

Being of intertextemes with omocomplex “it” in Russian discourse of the early twentieth century © A. N. Morgunova Samara State Academy of Social Sciences and Humanities 65/67 Maxim Gorky St., 443099 Samara, Russia. Email: [email protected] The author focuses on the functioning of intertextemes with omocomplex “it” in the works of M. E. SaltykovShchedrin, Z. Gippius, A. Belyi. The various literary interpretation of the phrase “it came” from the novel “The Story of a City” that depend on the historical and cultural context reading of the work are given. The author contends that the nominalized pronoun it in the lyrics Z. Gippius transforms to diffuse the image of the crowd-element that helps lyrical works in 1905 to convey a sense of danger and the meaninglessness of natural rebellion. Sound-letter mimetism is found in the works of A. Bely, the founder of the direction of “ornamental prose”, which continues to develop the theme of the apocalypse. The authors note that omocomplex “it” can be represented by a pronounnoun. It is immutable word, distributed segregated agreed definition (it is fatal). This gives the author the opportunity to speak about the terminological use of omocomplex as omocomplex unit presented in the text segment in opposition to another terminological nominalized addicting third person pronoun: “not me” and “it”. Keywords: intertexteme, omocomplex “it”, sound-letter mimetism, Z. Gippius, A. Bely. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Morgunova A. N. Being of intertextemes with omocomplex “it” in Russian discourse of the early twentieth century // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 422–430.

REFERENCES Azadovskii K., Lavrov A. Z. N. Gippius Z. Sochineniya: Stikhotvoreniya; Proza. Leningrad: Khud. lit., 1991. Pp. 148–149. Babaitseva V. V. Yavleniya perekhodnosti v grammatike russkogo yazyka [Зhenomena of transitivity in the grammar of Russian language]. Moscow: Drofa, 2000. 3. Golovina T. N. «Istoriya odnogo goroda» M. E. Saltykova-Shchedrina: literaturnye paralleli ["History of one city" by Saltykov-Shchedrin: literary parallels]. Ivanovo: IvGU, 1997. 4. Zhuravlev A. P. Zvuk i smysl [Sound and meaning]. Moscow, 1981. 5. Moskvin V. P. Vyrazitel'nye sredstva sovremennoi russkoi rechi. Tropy i figury: Terminologicheskii slovar' [Expressive means of the modern Russian speech. Tropes and figures: Terminological dictionary]. Izd. 3. Feniks, 2007. 6. Nikolaev D. P. Satira Shchedrina i realisticheskii grotesk [Shchedrin’s satire and the realistic grotesque]. Moscow: Khud. literatura, 1977. 7. Oganesyan N. T. Praktikum po psikhologii tvorchestva [Practice work on the psychology of creativity]. 3th ed. Moscow: FLINTA, 2015. 8. Pavlova I. B. Filologicheskie nauki. 1979. No. 3. Pp. 85–86. 9. Red'kina O. V. Substantivatsiya kak semanticheskoe yavlenie: avtoref. dis. … kand. filol. nauk. Nizhnii Novgorod, 2003. 10. Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie sochinenii v 20-i tomakh [Collected works in 20 volumes]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1969. Vol. 8. 11. Senichkina E. P. Russkii yazyk v shkole. 2003. No. 2. Pp. 81–83. 12. Sidorenko E. N. Ocherki po teorii mestoimenii sovremennogo russkogo yazyka [Essays on the theory of the pronouns of contemporary Russian language]. Kiev, 1990. 1. 2.

430

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6 13. Smirnov Yu. B. Semantika i funktsionirovanie neopredelennykh slov so znacheniem neopredelennosti v sovremennom russkom yazyke: avtoref. dis. … kand. filol. nauk. Leningrad, 1985. 14. Stroganova E. N. «Chuzhoe slovo» v tvorcheskom protsesse (Dialog M. E. Saltykova-Shchedrina s predshestvennikami i sovremennikami) ["Alien word" in the creative process (Dialogue of M. E. Saltykov-Shchedrin with his predecessors and contemporaries)]. Tver', 1996. 15. Syritsa G. S. Filologicheskii analiz khudozhestvennogo teksta: Uchebn. Posobie [Philological analysis of literary text: textbook]. Moscow: FLINTA, 2015. 16. Fedorchenko E. A. Mestoimennye kontaminanty v khudozhestvennom tekste: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Moscow: MPU, 1995. 17. Shvedova N. Yu. Mestoimenie i ego smysl [Pronoun and its meaning]. Moscow: Azbukovnik, 1998. Received 30.11.2015.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

431

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.3

Категория божественного в произведениях У. Голдинга © Ю. А. Шанина1*, А. А. Федоров2 1Башкирский

государственный педагогический университет им. М. Акмуллы Россия, Республика Башкортостан, 450000 г. Уфа, ул. Октябрьской революции, 3а. 2Башкирский

государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32. *Email: [email protected] На основе сопоставительного анализа произведений У. Голдинга (романов, повестей, эссе разных лет) сделан вывод о том, что вопросы богоискательства являются важнейшим аспектом проблематики творчества знаменитого английского прозаика. Рассмотрение категории божественного выводится Голдингом за пределы исключительно христианской религиозной схоластики, рационалистической картины мира и получает различное художественное воплощение, обобщающее широкую культурную традицию. Соотнесение идейного содержания произведений Голдинга с прямыми высказываниями писателя о его религиозных взглядах приводит к заключению о том, что божественное понималось английским прозаиком как познаваемая интуитивно духовная подоплека всего бытия, приобщение к которой возможно только как результат индивидуальных духовных исканий и творчества. Ключевые слова: английский роман ХХ века, богостроительство, герой, У. Голдинг, религия, ритуал, роман, святой, христианство.

Творчество классика английской литературы ХХ века Уильяма Голдинга (1911–1993) неизменно остается в центре внимания отечественных исследователей на протяжении нескольких последних десятилетий. Ежегодно выносятся на защиту диссертационные исследования (Д. А. Ефимовой, М. А. Кечеруковой, А. С. Ласточкиной, И. С. Макаровой), публикуются статьи (С. В. Киприной, И. В. Кривчековой, А. А. Кушнаревой), касающиеся вопросов жанрового своеобразия романов Голдинга, повествовательной манеры писателя, особенностей использования библейской и христианской образности, предшествующей литературной традиции. Предметом исследований продолжают оставаться притча «Повелитель мух», роман «Шпиль», трилогия «На край света». В целом в отечественном литературоведении сложилась традиция связывать идейное содержание произведений английского писателя при любых подходах с решением проблемы об источниках зла в человеческой душе. Между тем в англоязычной критике «за последние тридцать лет литературной дискуссии стало общим местом описывать Голдинга как религиозного писателя», который «ставит перед собой задачу вызвать религиозный порыв и вернуть непокорному времени духовное измерение, являющееся сутью живого религиозного мифотворчества» [1, с. 20]. Не подвергается сомнению тезис Г. Бэбба, выдвинутый еще в 1970 году, о том, что «произведения Голдинга утверждают реальность Бога» [2, с. 93]. Как правило, исследователи апеллируют к знаменитому высказыванию самого писателя: «Насколько глубоко мы можем постигнуть историю, мы обнаруживаем, что у человека два предназначения: способность убивать и вера в бога» [3, с. 106].

432

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Данный аспект исследования в зарубежном литературоведении разрабатывается в разных направлениях. Одни считают, что проблематика романов Голдинга раскрывается в соотнесении с христианским мировидением (Г. Бабб, Д. Андерсон, У. Джордж) и констатируют переосмысление в его творчестве христианских доктрин. В этой связи встает вопрос о степени приверженности Голдинга той или иной христианской церкви. Высказывалось предположение, «Голдинг представляет себя деистом» [1, с. 22], отдельные ученые доказывали его принадлежность к кальвинизму. Этот спор среди современников писателя осложнялся сменой позиций самого автора, который в разных интервью делал противоположные заявления. Другие исследователи, используя мифокритический подход, рассматривают решение проблемы богостроительства Голдингом через обращение к языческой традиции (Д. Бейкер, В. Тайгер) и в отдельных случаях полагают, что английский прозаик идеализирует анимистические представления. Третьи на основе структурного анализа (Ф. Редпас, Д. Кеннард) приходят к выводу, что «Голдинг верит в спасение человека, которое заключается в осознании макрокосмоса, в котором он является микрокосмом; человек должен найти переход от острова самосознания к внешней реальности» [4, с. 108]. Четвертые отказываются от попыток определить религиозные взгляды самого автора: «Голдинг не фанатик и не агностик, но он убежден в своей вере в религию человечности, ненасилия и мира» [5, с. 137]. Задача данного исследования – на основе анализа произведений У. Голдинга разных лет выявить формы преставления божественного в его произведениях и пути определения сути Бога. Мировоззрение Уильяма Голдинга было сформировано под влиянием событий Второй мировой войны, которая стала следствием глубокого кризиса европейской цивилизации, поставившего под сомнение основополагающие гуманистические принципы, религиозные концепции. В программном эссе «Горячие врата» писатель следующим образом формулирует наиболее актуальные вопросы своего времени: «что делать, на кого надеяться, во что верить» [6, с. 10]. Без решения этих вопросов, по мысли прозаика, невозможно само человеческое существование, поэтому ответ на них и является главным в характеристике любого из персонажей писателя. У каждого из героев Голдинга свое представление о том, что есть Бог. Но с точки зрения типологии героев [7, с. 99] романов английского писателя, можно выделить некоторые общие тенденции. С позиции коллективного героя в ряде произведений проблема богостроительства решается путем создания религиозного культа, системы обрядов, которые (по А. ван Геннепу) «являются «знаком единения» с определенным божеством и знаком принадлежности к единому сообществу верующих» [8, с. 70]. В романах «Повелитель мух» («Lord of the Flies», 1954), «Наследники» («The Inheritors», 1955), «Ритуалы плавания» («Rites of Passage», 1980), «Двойной язык» («Double Tongue», 1995), повести «Бог-скорпион» («The Scorpion God», 1971) герои оказываются участниками религиозных обрядов, которые восходят к разным культурным традициям. Описание ритуалов сопровождается повторяющимися мотивами. Потребность в обрядовом действе возникает из-за ощущения экзистенциального страха, ужаса перед непонятным окружающим миром, полном опасности и постоянно угрожающим смертью. В притче «Повелитель мух» в душах бывших английских школьников постепенно нарастает ужас перед неизвестным, который материализуется в образе зверя. Наблюдая за новыми людьми Фа, героиня романа «Наследники», с удивлением подмечает: «Они (новые люди) все время оглядывались на лес. Но в лесу нет никакой опасности. Они просто бояться воздуха, а в воздухе нет ничего» [9]. Путешественники в Антиподию из трилогии «На край света» ощущают благоговейный страх перед природными стихиями, во власти которых находится их корабль.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

433

В этом смысле первые homo sapience или человек древних цивилизаций будь то додинастический Египта или закат эллинизма мало чем отличаются от образованных англичан XIX– ХХ века. Чувство страха и тревоги перед непознанным преодолевается путем растворения собственной личности в коллективном действе. Толпа компенсирует свой страх в актах насилия, поэтому неотъемлемой частью любого религиозного ритуала, по Голдингу, становится жертвоприношение козла отпущения. Эта роль в «Повелителе мух» отведена Саймону, которого подростки во время пугающей грозы принимают за зверя, в «Ритуалах плавания» им становится пастор Колли [10]. В «Боге-скорпионе» церемония похорон фараона, выпившего чашу с ядом, а вместе с ним и его слуг «совпала с днем Зарубки Отличной Еды» [9], все эти ритуальные смерти должны обеспечить хороший урожай. В романе «Наследники» магические ритуалы людей сопровождаются насилием: Фа и Лок наблюдают обряд отсечения пальца у Хвоща. «В сравнении с культом Оа неандертальцев религиозные обряды людей – жестокая магия», они «грубы и более прагматичны, чем трансцендентальны» [11]. Концепция писателя оказывается в русле выводов ритуалистической школы Д. Фрейзера, согласно которой существует типологическая связь между мифологией и верованиями разных эпох, между христианской религией и глубоко архаическими культами [12, с. 321]. К подобным выводам приходит сам Голдинг, размышляя в эссе «Дельфы» над историей древнегреческого религиозного центра Дельфы, места поклонения богу Аполлону: «Религия древних греков развивается поэтапно, каждая эпоха накладывается на более темные и дикие времена. Пласты существуют вместе, так как нет ничего более консервативного, чем религия. Стоит копнуть поглубже, и почти на поверхности вы обнаружите человеческие жертвоприношения, а в глубине – следы каннибализма» [13, с. 37]. Поэтому во многих произведениях система религиозных обрядов, ортодоксальная вера становятся объектом глубокой авторской иронии. Лежащая в их основе религиозная идеология преследует чисто практические, а не сакральные цели, а божественное понимается как некая враждебная человеку сила, перед лицом которой он ощущает ничтожность собственного существования. В первом романе тотемом нового племени дикарей, который должен защитить мальчиков от зверя, становится кабанья голова, насаженная на кол, Повелитель мух, Вельзевул. Вера в зверя оказывается необходима для Джека: это враг, от которого его охотники могут защитить других. Догматы новой веры способны оправдать любое насилие и жестокость необходимостью противостоять зверю. Так, убийство Саймона объясняется уловками зверя. «Он (зверь) пришел замаскированным. …Нет! Как мы могли убить его?» [14] – убеждает свое племя Джек. Формулируя «theological speculation» (теория, предположение, спекуляция), он становится победителем в борьбе с Ральфом за лидерство. Догматы новой веры позволяют отказаться от правил, утвердить на острове диктат силы и единоличной власти. В повести «Бог-скорпион» жители Древнего Египта почитают Богом фараона, именуемого Высокий дом «Бог, Муж Царственной Жены, уже достигшей Вечной Жизни, Царственный Бык, Сокол, Повелитель Верхних Земель», а по сути, с точки зрения автора, это просто человек, «преображенный сытой жизнью и властью», тиран, «чья голова вмещает всего лишь несколько мыслей, но те, что есть, сомнению не подвергает» [9]. После его ритуальной смерти власть стремиться захватить Верховный жрец, который, как и Джек, расценивает религиозные догмы как средство манипулирования людьми и природой. В своей деятельности он руководствуется рациональными принципами, полагая, что человека отличает «от остальных тварей» «способность анализировать факты и делать выводы» [9]. Ему подобен и Ионид, герой

434

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

романа «Двойной язык», на которого возложена миссия толкования голоса Бога. Находясь на вершине церковной иерархии, он рассуждает достаточно цинично: «Ты ведь Пифия… одна из Пифий, а я верховный жрец Аполлона. Мы можем говорить все, что захотим, а если кто-нибудь попробует жаловаться, скажем, что вдохновлены свыше» [15]. В данном произведении священнодействие, связанное с пророчествами пифии, предстает как часть сложной политической борьбы, интриг, средство достижения эгоистических целей. По мнению писателя, насилие, торжество массового сознания, являющиеся основой любого религиозного ритуала, становятся благоприятной почвой для возникновения тирании, тоталитарных систем, механизм формирования которых раскрывается в притчах «Повелитель мух», «Бог-скорпион». В последней из них в борьбе за власть верх одерживает Лжец, беспринципный эгоист, для которого нет высшей ценности, чем собственная жизнь. В своих комментариях к повести Голдинг напрямую указывал на реальную историческую подоплеку своего произведения – жизнь и деяния первого властителя Верхнего и Нижнего Египта Нармера, которые нашли отражение в рельефе знаменитой плиты из Иераконполя. Писатель усматривал прямую аналогию между событиями времен Древнего Египта и современной историей: «История! История! Это начало всех нас – это Гитлер, Редверс Генри Буллер, Сталин, Уильямс Уэстморлэгд» [16]. Голдинга интересовал прежде всего механизм возникновения деспотии, основанной с его точки зрения на религиозном догмате подобном представлению древних египтян о божественной сути фараона. В романе «Наследники» религиозным культам, основанным на страхе и претензии управлять миром, противопоставляются анимистические верования неандертальцев, которые ощущают нерасторжимую связь с природой, богиней-матерью Оа и поэтому чужды всякого насилия. Идеализируя неандертальцев, Голдинг далек от мысли исповедовать анимизм. Homo sapiens не способны разделить этой веры в силу наличия индивидуального сознания, являющегося причиной первородного греха, эгоизма, гордыни. В разговорах с Д. Байлсом писатель утверждал: «Мы увидели бездну ада во время войны, что не может быть объяснено чем-либо, кроме первородного греха. Человек рождается греховным. Освободи его и он будет еще греховней, а не «благородным дикарем» Руссо» [3, с. 105]. Данная мысль получает развитие в таких романах, как «Хапуга Мартин» («Pincher Martin», 1956), «Зримая тьма» («Darkness Visible», 1979). Логика антропоцентризма, культа индивидуальности определяет духовные искания главных героев: Кристофера Мартина, Софи. Мартин отказывается смириться с фактом собственной смерти и силой воображения создает альтернативный мир. Поэтому вопрос о природе божественного, то есть о законах, лежащих в основе мироздания, становится для него одним из ключевых. Борясь за свое существование, Крис представляет себя титаном, который противостоит воле верховного божества: «Молнии Тора бросают мне вызов. Вспышка за вспышкой, неровные языки белого пламени, удары грома направлены на Прометея» [14]. Для него бог ассоциируется с черной молнией, атрибутом многих языческих богов: Зевса, Гефеста, Тора. Значение этого символа было двояким. Молния могла быть выражением гнева богов, но и от нее рождается «золотая ветвь» как праматерь огня, символ бессмертия и возрождение. Поэтому и Мартину она представляется то источником «разрушения всего, что мы называем жизнью», то в виде «перевернутого дерева, растущего вниз от старого края» [14]. На шестой день пребывания на острове Мартин создает Бога по своему образу и подобию. Бог обращается к Мартину со словами: «Может быть, с тебя хватит, Кристофер?» [14]. Тем

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

435

самым он предлагает ему принять смерть как единственный выход, который положит конец его страданиям. Но Мартину не нужна милость Бога. Он признает центром мироздания только собственное сознание, которое является сосредоточием тьмы, поскольку крайний индивидуализм приходит в неразрешимое противоречие с принципами нравственности. Тьма собственного сознания – это то единственное, во что верит и Софи. Воспитанная в атмосфере лицемерия, равнодушия и эгоизма со стороны взрослых она создает собственную теорию: «Она знала, что стоит или лежит в крайней точке этого направления тьмы, как будто из устья туннеля выглядывает в мир – в сумерки, темноту или дневной свет. Когда она поняла, что там, в затылке, – туннель, на нее напала странная дрожь, пробежавшая по всему ее телу и родившая в ней желание выбежать из туннеля на дневной свет и стать такой же, как все; но дневного света не было. Она сразу же изобрела дневной свет и наполнила его людьми, у которых не было туннеля в затылке, веселыми, жизнерадостными, невежественными людьми» [9]. В силу крайнего эгоцентризма Софи ощущает свое абсолютное превосходство над другими людьми, полную безнаказанность: «В ее мозгу замаячила истина. Путь к простоте лежит через преступление» [9]. На примере Софи Голдинг констатирует, что основная проблема современного ему британского общества – культ своеволия и свободы, признание единственным божеством собственное Я, что ведет к разрушению нравственного основания человеческого существования. Бог как воплощение бытия внешнего мира в этом случае является ни чем иным как «черной молнией», иначе проклятием, Адом, смертью. Героям-индивидуалистам в романах Голдинга противопоставлены герои-святые: Саймон («Повелитель мух»), Натаниэль («Хапуга Мартин»), Ник Шелс («Свободное падение»), Мэтти («Зримая тьма»), пастор Колли («Ритуалы плавания»). Путь к Богу, к открытию духовной основы всего сущего каждого из них индивидуален, но оказывается вне традиционной церкви и системы ритуалов. Саймон герой-идеалист, который воспринимает мир чувствами. Именно ему раскрываются подспудные причины происходящего и в частности истина о том, что «зверь есть… это мы сами» [14]. Натаниэль астролог, мистик, верящий в переселение душ, увлекающийся идеями, которые предполагают за внешней материальной оболочкой окружающего мира некую духовную сущность. Он исповедует «искусство умирать на небесах» («technique of dying into heaven») [14], способность принять существование вечного мира, соотнести свою жизнь со смыслом всего бытия. Мэтти, «порожденный агонией горящего города» [9], наделен такими традиционными христианскими добродетелями, как «трудолюбие, скрупулезная честность и абсолютная правдивость» [9], но в условиях современной Голдингу Англии эти «качества непривлекательны сами по себе» [9], делают его изгоем. Поэтому попытки героя донести до своих соотечественников идею неотвратимо приближающего конца света оказываются тщетными. По воспоминаниям C. Медкалфа, писатель в одном из разговоров заметил, что «самая интересная вещь на свете – это святые. Я не имею в виду людей очень хороших. Я имею в виду людей, вокруг которых происходят чудеса» [17, с. 43]. На наш взгляд, чудо заключается в способности святых выйти за рамки собственного Я, расширить свое сознание до сострадания другим людям, до познания Бога. Голдинг полагал, что «более чистое видение, понимание святых заключено в странной сфере непознанного, психокинетики, экстрасенсорного понимания, второго зрения» [18, с. 143]. Не случайно в ранних романах автора читатель «не имеет доступа к сознанию» [19, с. 131] героев-святых. Известно, что богоявление должно было содержаться уже в первом романе Голдинга: «Он хотел, чтобы Саймон пережил эпифанию».

436

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Но издатель Ч. Монтейз же посчитал данную сцену неуместной, не отвечающей в целом реалистическому сюжету книги и Голдинг согласился [20]. В этом смысле исключением является роман «Зримая тьма», где раскрывается содержание мистических видений Мэтти: ему являются духи, которые раскрывают его земное предназначение, спасение жизни человека. Но сами святые представляются Голдингу исключением, поэтому собственно авторская позиция по поводу решения вопроса о сути божественного, с одной стороны, раскрывается в описаниях природы. В разговорах с Байлсом писатель утверждал: «Все вещи непременно должны быть в единстве. Если я имею какую-то веру, то это вера в единство» [3, с. 102]. Этим чувством единства, ощущением духовной подоплеки всего сущего проникнуты пейзажи во всех произведениях писателя. Перед лицом одухотворенной природной стихии отдельные герои угадывают присутствие сил, не поддающихся разумному осмыслению, «что есть невидимый мир, который наполняет собой видимый» [21, с. 133]. Создавая образ природы, Голдинг передает впечатление чего-то таинственного, необъятного, управляемого подспудной силой, которую не дано постигнуть человеческому разуму и поэтому часто именуемую Богом. С другой стороны, с авторской позицией соотносятся пути духовных исканий героев-протагонистов: Маунтджоя («Свободное падение»), Джослина («Шпиль»), Тальбота (трилогия «На край земли»), Ариеки («Двойной язык»). Все они проходят путь от гордого всезнания к мучительным поискам истины. Их попытки определить Божественное напоминают признание самого автора: «Я верю в Бога… Я испытываю веру разного рода или степени…. Здесь нет мудреца, который принесет Вам очищенную мудрость, а есть стареющий романист, барахтающийся во всех комплексах эпохи ХХ века, во всей путанице вер» [22, с. 192]. С данным признанием Голдинга в наибольшей степени перекликается сложный путь исканий главного героя романа «Шпиль» Джослина. В начале произведения он мнит себя избранным воплотить в жизнь божественное видение «молитвы в камне», прекрасного шпиля. Но реализация безумства Джослина повлечет за собой множество жертв, божественное откровение станет реальностью благодаря грязным деньгам, невероятным физическим усилиям, осквернению храма. Да и сам Джослин по мере продвижения строительства впадает в ересь: простые каменщики, идолопоклонники станут для него праведниками, исповедь и молитва окажутся излишними, а лик Бога яблоне. Но сам шпиль, вознесенный наперекор законам природы, будет искуплением, поэтому история Джослина является аллегорией любого творчества. В программном эссе «Вера и творчество» («Belief and Creativity», 1980) Голдинг писал: «Бог – прежде всего художник, который работает не по принуждению, а из-за своего собственного бесконечного творчества. Не являемся ли мы его романами? Говорят, что мы созданы по его подобию и если бы мы могли понять проблески индивидуального творчества, перед нами может промелькнуть творчество самого Создателя!» [22, c. 200]. Английский прозаик являлся приверженцем концепции творчества, восходящей к средневековью, согласно которой произведения искусства как духовный порыв и есть отражение Бога. Итогом размышлений У. Голдинга о сути божественного становится последний роман «Двойной язык», который остался незавершенным. По мнению биографа У. Голдинга Дж. Кери, «есть автобиографическое значение в решении восьмидесятилетней Ариеки, что по поводу Бога или богов ничего не может быть известно» [16]. Невидимое, невыразимое так и остается «неведомым» для главной героини, так как писатель признавался: «Я предпочитаю и в то же время боюсь высказывания св. Августина: «горе мне, если я говорю о сути Бога, но горе мне,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

437

если я не говорю о значении Бога» [22, с. 202]. Человеку не дано постичь сути Бога, но его неизменное стремление к Богу, ощущение божественного присутствия и составляет суть человеческого, то есть духовного, нравственного. На основании проведенного исследования можно сделать вывод о том, что вопросы богоискательства являются важнейшим аспектом проблематики творчества знаменитого английского прозаика. Рассмотрение категории божественного выводится Голдингом за пределы исключительно христианской религиозной схоластики, рационалистической картины мира и получает различное воплощение, обобщающее широкую культурную традицию. Богоподобные образы возникают как плод воображения отдельных героев, которыми движет либо претензия навязать свою волю окружающему миру, либо поиск путей духовного спасения. Таким образом, только человек несет ответственность за выбор между Богом и Дьяволом. Продолжая традиции св. Августина, Голдинг связывает богостроительство с нравственным самоопределением человека. Божественное понималось английским прозаиком как познаваемая интуитивно духовная подоплека всего бытия, приобщения к которой возможно только как результат индивидуальных духовных исканий и творчества. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22.

George U. William Golding: A Critical Study. Atlantic Publishers & Dist, 2008. 165 p. Babb H. S. The Novels of William Golding. The Ohio State University Press, 1970. 210 p. Biles J. I. Talk: Conversation with William Golding. New York, 1970. Kennard J. E. The Novels of William Golding // Sin and Redemption: Bloom’s literary themes. Infobase Publishing, 2010. P. 105–135. Kulkarni I. The Novels of William Golding. Atlantic Publishers & Dist, 2003. – 192 p. Golding W. The Hot Gates and other occasional pieces. London: Faber and Faber, 1965. 175 р. Шанина Ю. А. Ранние романы У. Голдинга: проблематика и мифопоэтика. Уфа: Изд-во БГПУ, 2009. 220 с. Геннеп А. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М.: Восточная литература, 1999. 198 с. Голдинг У. Собрание сочинений: в 4-х т. СПб.: Симпозиум, 2000. Шанина Ю. А. Обряды перехода и экзистенциальная проблематика в английском романе последней трети ХХ века // Вестник Башкирского университета. 2014. Т. 19. №1. С. 121–131. Alterman, Peter S. Aliens in Golding's The Inheritors// Science Fiction Studies. Vol. 5. Pt. 1. March 1978. URL: http://www.depauw.edu/sfs/ backissues/14/alterman14art.htm Федоров А. А. Введение в теорию и историю культуры: словарь. М.: Флинта, 2012. 464 с. Golding W. Delphi // A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. Golding W. Lord of flies. Pincher Martin. Rites of Passage. London: Faber and Faber, 1984. 517 р. Голдинг У. Двойной язык. М.: АСТ, 2001. 240 с. Carey J. William Golding: The Man who Wrote Lord of the Flies. London: Faber and Faber, 2012. 573 p. Medcalf S. Bill and Mr. Golding’s Diamond // William Golding: The Man and his Books. A tribute on his 75th Brthday. London: Faber and Faber, 1986. Р. 30–44. Golding W. A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. 202 р. Delbaere J. Describing the Indescribable: the “Things of God” in Golding’s Fiction // Sense and Transcendence: Essays in Honour of Herman Servotte. Leuven University Press, 1995. P. 129–140. Kermode F. Theophany // London Review of Books. 2009. Vol. 31. No. 21. URL: http://www.lrb.co.uk/v31/n21/ frank-kermode/theophany. Tiger V. William Golding. The Dark Fields of Discovery. London: Calder & Boyars, 1974. 244 р. Golding W. Belief and Creativity // A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. 202 р. Поступила в редакцию 07.11.2015 г.

438

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.3

The identifications of God in W. Golding’s novels © Yu. A. Shanina1*, A. A. Fedorov2 1M.

Akmullah Bashkir State Pedagogical University 3a Oktyabrskoi Revolutsii St., 45000 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia. 2Bashkir

State University 32 Zaki Validii St., 45076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia. *Email: [email protected] The comparative analysis of the W. Golding’s novels demonstrates that the identification of God is the central problem in the works of the famous English writer. Golding did not consider Divinity only in connection with Christian orthodoxy, rational view of the world. In his novels, God gets different embodiments according to the wide cultural tradition. The group of heroes is trying to determine Divinity by force of the religious ritual in such fables as Lord of the Flies (1954), The Inheritors (1955), Rites of Passage (1980), Double Tongue (1995), The Scorpion God (1971). The writer was convinced that the base of any religion is violence and triumph of mass consciousness, it can lead to tyranny, totalitarian system. The heroes of novels Pincher Martin (1956), Darkness Visible (1979) opposed God to the ego. To Cris and Sophy God became “the black lighting”, the death, the damnation. By the example of their fates, Golding revealed the cult of self-will and individual freedom as the main problem of the contemporary society. Paths to God of Golding’s saints (Simon, Nathaniel, Matty) are different and profoundly individual, they are far away of any standards. They believe in spiritual foundation of the objective reality, they can reach the theophany and spread their consciousness to the compassion of other people. However, saints are exclusion, that is why the author’s viewpoint is conveyed by the spiritual searches of Jocelin, Talbolt, Arieka. Each of them had come up the hard way from proud self-assurance to doubting and searching the truth. Golding supposed that the man cannot touch the ground of Divinity, but his aspiration for God is the root of human and morality. The author saw God as spiritual foundation of the objective reality that is becoming acquainted due to intuition, individual spiritual search and creativity. Keywords: 20th century, British novel, Christianity, Divinity, W. Golding, hero, religion, ritual, saint. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Shanina Y. A., Fedorov A. A. The identifications of God in W. Golding’s novels // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 431–439.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10.

George U. William Golding: A Critical Study. Atlantic Publishers & Dist, 2008. Babb H. S. The Novels of William Golding. The Ohio State University Press, 1970. Biles J. I. Talk: Conversation with William Golding. New York, 1970. Kennard J. E. Sin and Redemption: Bloom’s literary themes. Infobase Publishing, 2010. Pp. 105–135. Kulkarni I. The Novels of William Golding. Atlantic Publishers & Dist, 2003. – Golding W. The Hot Gates and other occasional pieces. London: Faber and Faber, 1965. 175 r. Shanina Yu. A. Rannie romany U. Goldinga: problematika i mifopoetika. Ufa: Izd-vo BGPU, 2009. Gennep A. Obryady perekhoda. Sistematicheskoe izuchenie obryadov. Moscow: Vostochnaya literatura, 1999. Golding U. Sobranie sochinenii: v 4-kh t. Saint Petersburg: Simpozium, 2000. Shanina Yu. A. Vestnik Bashkirskogo universiteta. 2014. Vol. 19. No. 1. Pp. 121–131.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

439

11. Alterman, Peter S. Aliens in Golding's The Inheritors// Science Fiction Studies. Vol. 5. Pt. 1. March 1978. URL: http://www.depauw.edu/sfs/ backissues/14/alterman14art.htm 12. Fedorov A. A. Vvedenie v teoriyu i istoriyu kul'tury: slovar'. Moscow: Flinta, 2012. 13. Golding W. Delphi. A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. 14. Golding W. Lord of flies. Pincher Martin. Rites of Passage. London: Faber and Faber, 1984. 517 r. 15. Golding U. Dvoinoi yazyk. Moscow: AST, 2001. 16. Carey J. William Golding: The Man who Wrote Lord of the Flies. London: Faber and Faber, 2012. 17. Medcalf S. Bill and Mr. Golding’s Diamond. William Golding: The Man and his Books. A tribute on his 75th Brthday. London: Faber and Faber, 1986. Pp. 30–44. 18. Golding W. A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. 202 r. 19. Delbaere J. Sense and Transcendence: Essays in Honour of Herman Servotte. Leuven University Press, 1995. Pp. 129–140. 20. Kermode F. Theophany. London Review of Books. 2009. Vol. 31. No. 21. URL: http://www.lrb.co.uk/v31/n21/fr ank-kermode/theophany. 21. Tiger V. William Golding. The Dark Fields of Discovery. London: Calder & Boyars, 1974. 244 r. 22. Golding W. A Moving Target. London: Faber and Faber, 1982. 202 r. Received 07.11.2015.

440

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.4

Отличительные черты молодежной антиутопии как жанра художественной литературы (на примере трилогии С. Коллинз «The Hunger Games») © И. В. Игнатова Тульский государственный педагогический университет Россия, 300026 г. Тула, Проспект Ленина, 126. Email: [email protected] В статье описываются содержательные характеристики современных англоязычных произведений жанра молодежной антиутопии, отличающие данную жанровую разновидность от художественной литературы других жанров. На основе анализа языковых средств, создающих картину вымышленного мира произведения-антиутопии, было выделено 15 дифференциальных признаков, при этом некоторые из них универсальны для всех художественных произведений-антиутопий, другие же, связанные с самоопределением личности подростка по мере взросления и снятием психологического противопоставления себя как миру детей, так и миру взрослых, типичны именно для молодежной антиутопии. Ключевые слова: антиутопия, признак, молодежная антиутопия, трилогия, жанр.

Романы-антиутопии переживают период повышенной популярности у читательской аудитории молодого возраста [1], что, вероятно, объясняется как всегда актуальной для мирового сообщества проблематикой (война, мир, жизнь людей после/во время катастрофы, попытки выйти из сложившегося кризиса, социальный и политический уклад общества, власть и т.д.), так и популяризацией целого ряда произведений за счет их экранизации и создания на основе некоторых из них компьютерных игр (трилогии The Hunger Games (С. Коллинз), The Maze Runner (Дж. Дэшнер), Divergent (В. Рот), Delirium (Л. Оливер), The Giver (Л. Лоури) и т.д.). Стойкий исследовательский интерес к жанру литературной антиутопии проявляется в многократных попытках разработки универсального определения понятия «антиутопия», классификации поджанров антиутопии, а также в выявлении основных черт и признаков антиутопии, как содержательного, так и структурно-композиционного и языкового характера. Существует довольно большое количество определений понятия «антиутопия» и как литературного жанра, и как философской идеи, причем необходимо отметить некоторое сближение трактовок в рамках этих двух направлений исследования. Антиутопия может определяться как «перевернутая утопия» [2, с. 5], «антижанр», «жанр, иронически переосмысливающий ценностные ориентации литературной утопии» [3], «демонстрация практической реализации утопических проектов» [4, с. 140], «антипроект будущего устройства» [5, с. 6] и т.д. Наиболее полным определением антиутопии в современном литературоведении представляется определение, предложенное С.Г. Шишкиной, разработанное на основе анализа типичных черт жанра и его взаимосвязи с жанром утопии: «антиутопия – интертекстуальный литературный жанр, дискурс которого отличается своеобразно смоделированным хронотопом и направлен

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

441

на выяснение соотношений внутри триады «человек – цивилизация – общество» с отрицанием возможности реализации утопических идеалов при условии нарушения баланса и гармонии между социумом и его нравственным наполнением» [6]. Тем не менее, единой, унифицированной научной трактовки понятия «антиутопия» до настоящего момента не выработано, что проявляется уже в наличии альтернативных терминов – дистопия, какотопия, квазиутопия, негативная утопия, амбиутопия, некоторые из которых послужили названиями поджанров антиутопии в ряде классификаций [6–8]. В западной лингвистике наиболее частотным термином для обозначения жанра является «дистопия» (dystopia). Еще меньше определенности в разработке понятия молодежной антиутопии. Даже сам термин «молодежная антиутопия» (англоязычный термин – young adult dystopian fiction) не является общепризнанным и устоявшимся, а используется, преимущественно, для каталогизации книг в он-лайн библиотеках. В основном, этот термин применяется для обозначения книг для подростковой аудитории (12-18 лет), хотя некоторые библиотеки расширяют возрастной диапазон читателя данного жанра до 21 года: Young-adult fiction (YA) is fiction written for, published for, or marketed to adolescents and young adults, roughly ages 13 to 21 [9], отмечая при этом тот факт, что и большинство взрослых людей с интересом читают такие книги. Характерными темами, привлекающими молодого читателя к жанру антиутопии, по мнению составителей подобных библиотек, являются распад общечеловеческих ценностей, несправедливая социальная иерархия, угнетение и террор, проблемы самоопределения личности, мужество, выживание и любовь. Все эти проблемы затрагиваются в изучаемой трилогии С. Коллинз «Голодные игры» [10–12]. «Голодные игры» – это роман-антиутопия, который повествует об устройстве мира после глобальных катастроф природного, а затем и социального характера. В тоталитарном государстве Панем существует традиция, заложенная как напоминание о том, что будет с теми, кто восстает против власти: каждый год 12 дистриктов, в прошлом потерпевших поражение в восстании против Капитолия, отправляют юношу и девушку на своего рода гладиаторские бои, носящие название «Голодные игры». Подростки сражаются до последнего оставшегося в живых: «Winning means fame and fortune. Losing means certain death». Игры проводятся в форме реалити-шоу, просмотр которого является обязательным для всего населения страны. Несмотря на чудовищность происходящего на специально созданной устроителями игр арене, население должно воспринимать Голодные игры как веселое спортивное соревнование: «To make it humiliating as well as torturous, the Capitol requires us to treat the Hunger Games as a festivity, a sporting event». Выбор названия государства Панем (Panem) неслучаен, т.к. С. Коллинз использовала часть устойчивого латинского словосочетания panem et circenses («Хлеба и зрелищ!»). Правительство сделало голод своим оружием против бедного населения страны (Taking the kids from our districts, forcing them to kill one another while we watch – this is the Capitol’s way of reminding us how totally we are at their mercy), а зрелища – способом управления пресыщенной столичной элитой (The audience expects a show. The Capitol audience is hysterical, besotted with happiness. The audience eats that up). Голодные игры – это повод наказать и развлечь, только эти слова относятся к разным слоям общества: в то время как кто-то из трибутов гибнет на арене, элита с удовольствием наблюдает за кровавыми сценами со своих экранов, делает ставки на победителя. Для них это шоу, прихоть, возможность отвлечься от

442

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

приевшихся условий шикарной жизни, а значит, не задумываться над вопросами устройства государства, не видеть его несправедливости. Но система рушится, когда главная героиня Кэтнисс Эвердин становится добровольной участницей Игр и непреднамеренно меняет не только правила игры, но и сознание людей по ту сторону экранов (…how unjust the whole thing is, the Hunger Games). Именно она, испытавшая горечь потери близких, голод и суровые условия жизни бедняцких дистриктов, становится символом надежды и веры в справедливость (Am I unwittingly the face of the hoped-for rebellion?). Обратимся далее к анализу типичных признаков антиутопического художественного произведения для молодежной аудитории. Часть характеристик, представленных ниже, описана в исследовании Л. М. Юрьевой [13], проведенном на материале русскоязычных антиутопий, другие же являются результатом нашего анализа молодежных трилогий-антиутопий и сопровождаются примерами из произведения С. Коллинз «Голодные игры». 1. Пространство антиутопии – государство с тоталитарной системой управления. Существует мнение, что антиутопия появляется в момент зарождения государства как формы политического и социального устройства общества, т.к. государство как способ подчинения индивида не может не вызывать некоторых настроений отторжения и критики существующей власти, особенно в условиях тоталитаризма. Утопический идеал государства, как правило, реализуется за счет жесткого подавления инакомыслия граждан. Вероятно поэтому некоторые определения антиутопии как литературного жанра, направленного на развенчание утопии, содержат ссылки на типичность тотального контроля и наличие жесткой государственной власти в пространстве вымышленного мира: «…в качестве первого и главного признака (антиутопии) всегда называется существование государства с тоталитарной системой управления» [8], «антиутопию можно определить как жанр, содержанием которого является изображение реализованного насильственным путем идеала, описание несправедливого общества, где прогресс становится орудием принуждения и борьбы со всяким проявлением инакомыслия» [14, с. 25]. Государство Панем, описываемое в трилогии «Голодные игры», относится к типу государств с жесткой тоталитарной системой управления, выработанной после серии природных катастроф на североамериканском континенте и последовавшей за ними кровопролитной войной, а позднее и восстанием против узурпировавшего власть и ресурсы Капитолия: Panem, the country that rose up out of the ashes of a place that was once called North America. the disasters, the droughts, the storms, the fires, the encroaching seas that swallowed up so much of the land, the brutal war for what little sustenance remained. The result was Panem, a shining Capitol ringed by thirteen districts… Then came the Dark Days, the uprising of the districts against the Capitol. Twelve were defeated, the thirteenth obliterated. Данная система государственного устройства претендует на звание стабильной на момент начала повествования в трилогии. Власть в лице президента-тирана (President Snow is all-powerful) контролирует все в жизни населения: рождение, любовь, смерть, работу, питание, развлечения, общение, перемещение и т.д. Все, что является хотя бы намеком на свободомыслие, запрещено: If you lift a finger, we will destroy every last one of you; The boldest form of dissent they can manage. Silence. Жизнь человека во всех ее аспектах жестко регламентируется и ритуализируется не только посредством прямого физического воздействия, но и через насаждение определенной

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

443

идеологии и мировоззрения, причем грубое физическое воздействие используется, преимущественно, по отношению к бедному, голодающему населению дистриктов (Attendance is mandatory unless you are on death’s door. If not, you’ll be imprisoned), а идеология общества потребления, транслируемая средствами массовой информации, программирует богатых жителей на бездумное следование модным тенденциям столичного общества (a television screen at the far end of the room that airs the Capitol broadcast around the clock; the mixture of propaganda and displays of the Capitol’s power; an attempt to stay abreast of the capricious fashion trends of the Capitol). Все это ограничивает даже потенциальную возможность развития личности человека, как в среде бедняков, так и в среде богачей: умы первых заняты изобретением способов выживания в ужасных условиях, вторых – погоней за новомодными вещами, зрелищами, развлечениями и украшательством собственного тела. 2. Территория нового государства отгорожена огромной стеной от всего окружающего мира. Л. М. Юрьева указывает в предлагаемой ею характеристике жанра, что в большинстве художественных произведений-антиутопий место действия географически замкнуто: оно представляет собой живущее по своим законам пространство (часто – реальную страну или ее часть), отделенное от всего остального мира какой-либо оградой (стеной, земляным валом, океаном, дикими лесами, горами, забором, колючей проволокой и т.д.), при этом существование остального мира остается за пределами нарратива. Так, вымышленный мир изучаемой трилогии существует на территории Северной Америки, со столицей в районе Скалистых гор. Ограничение пространства организовано при помощи ограждения каждого дистрикта – высокого забора из колючей проволоки, находящегося под напряжением: Separating the Meadow from the woods, in fact enclosing all of District 12, is a high chain-link fence topped with barbed-wire loops. it’s supposed to be electrified twenty-four hours a day, а также незаселенными дикими землями. Что находится за пределами дистриктов, никто не знает: District 12 is pretty much the end of the line. Beyond us, there’s only wilderness. Кроме того, автор описывает многочисленные способы слежки за населением: постоянный военный контингент в дистриктах (peacekeepers), видеонаблюдение (cameras, television), доносители (informers), генетически модифицированные животные (Capitol’s muttations, not natural-born animals: mutts), птицы (jabberjays) и насекомые (tracker-jackers). Подобные ограниченность и «просматриваемость» пространства, его относительно небольшие размеры позволяют власти видеть каждое движение героев, лишают их возможности что-либо изменить в системе: Even here, even in the middle of nowhere, you worry someone might overhear you. «Клетка» ограниченного пространства и невозможность укрыться от всевидящего ока Капитолия способствуют пробуждению в человеке животных инстинктов самосохранения, что ведет к полному подчинению жителей дистриктов власти Капитолия, нивелированию их личности: Some deeprooted animal desire for survival; …crowds have the weary-cattle feel. 3. Для вымышленного мира антиутопии характерно чувство страха. Сущность антиутопии состоит в доведении до логического конца какой-либо тенденции в развитии современного общества. Описываемый возможный мир призван вызывать отвращение и отпугивать, что объясняет эмотив страха, присутствующий в текстах литературных антиутопий. В изучаемой трилогии это страх за жизнь близких, страх физической и моральной боли, голода, неизвестности, страх, нагнетаемый ареной, страх, насаждаемый в обществе

444

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Капитолийской властью: Nightmarish visions of losing those I love; fear lives in your brain; fear of hunger. Страх, как одна из базовых эмоций, побуждает главного героя бороться с системой. 4. Вымышленный мир антиутопии использует результаты научно-технического прогресса. Для произведений жанра антиутопии характерно сближение с научной фантастикой как одним из его источников, поэтому описание всевозможных изобретений типично для антиутопий. Как правило, речь идет о продуктах генной инженерии (jabberjays, mutts, tracker-jackers), эффективных лекарствах и сыворотках (ointment, serum), транспортных средствах (hovercraft), средствах массовой информации (screen), связи (cummunicuff) и видеонаблюдения (tracker, camera, surveillance, monitor). Для молодежных антиутопий характерно построение поведенческого, психофизического, социального, медицинского, политического и т.д. эксперимента в какой-либо форме над бесправным населением государства или его частью, чем и обусловлена необходимость видеоконтроля. В «Голодных играх» это специально конструируемая для каждой игры арена, а также система ловушек в самом Капитолии, построенная с целью предотвращения вооруженного захвата столицы. 5. Порабощение человека подчеркивает абсурд ситуации. Данный признак, выделенный Л. М. Юрьевой, в описываемой трилогии носит характер практически полного отказа от проявлений индивидуальности. Упоминаются лишь наиболее яркие детали внешности или одежды, отличающие, в силу необходимости, одного от другого. Человек теряет личностные черты, становится неотъемлемой частью механизма тоталитарного государства. Каждый из персонажей, проживающих на территории Панема, является своеобразным рабом для правителей страны. Жители страны воспринимаются как безликая масса: кричаще-яркая в Капитолии (the oddly dressed people with bizarre hair and painted faces who have never missed a meal. All the colors seem artificial, the pinks too deep, the greens too bright, the yellows painful to the eyes) и серая – в Дистриктах (Men and women with hunched shoulders, swollen knuckles, many who have long since stopped trying to scrub the coal dust out of their broken nails, the lines of their sunken faces). 6. Прошлое в антиутопиях отвергается. Отвержение прошлого как для жанра антиутопии в целом, так и для жанра молодежной антиутопии, типично. О прошлом либо не знают, либо его не помнят, либо оно тщательно скрывается властью. Как правило, прошлое отделено от событий, описываемых в произведении, апокалипсическим событием какого-либо рода: стихийным бедствием, войной, социальным или политическим экспериментом. Прошлое государства в трилогии «Голодные игры» описывается лишь однажды, когда речь заходит о появлении государства Панем. Прошлое расплывчато, упоминание о нем дается лишь для обоснования существующего в вымышленном мире мироустройства: Then came the Dark Days, the uprising of the districts against the Capitol. Twelve were defeated, the thirteenth obliterated. The Treaty of Treason gave us the new laws to guarantee peace and, as our yearly reminder that the Dark Days must never be repeated, it gave us the Hunger Games. 7. Герой произведения – бунтарь-одиночка или коллектив единомышленников, состоящий в оппозиции к существующему строю. По справедливому замечанию О. А. Бобок, для произведений-антиутопий характерен герой, являющийся «частью изображенного автором мира, но с течением времени начинающий

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

445

мыслить и бунтовать» [15, с. 22]. В исследуемом романе данная характеристика проявляется очень ярко: главная героиня является бунтаркой и не готова мириться с правилами, установленными кем-то, хотя изначально она этого не понимает: I’m not particularly powerful; What effect do I have?; The power it might have to manipulate the crowd?; I have a kind of power I never knew I possessed. Осознание собственной силы и способности бороться против тирании Капитолия приходит после череды трагических событий, связанных с участием Кэтнисс в двух Голодных играх, полным разрушением дистрикта 12 и личным противостоянием президенту Сноу. Однако Кэтнисс не одинока, ее становление как символа и движущей силы революции обусловлено общением с друзьями-единомышленниками, доказавшими ей, что ее спонтанность и способность к инакомыслию могут вести за собой людей против тирании любой власти: Defiance of the Capitol’s inhumanity. It has to come from her. That’s what people are responding to. 8. Главный герой – подросток или молодой человек. Для молодежных антиутопий характерен главный герой (часто – героиня) – подросток, обычно 12–18 летнего возраста, как и сама целевая аудитория жанра, взрослеющий по мере развития сюжета. На момент начала событий в исследуемой трилогии главной героине 16 лет. Она находится в том возрасте, когда детство отвергается (It’s [the lift] exhilarating and I’m tempted to ask Effie Trinket if we can ride it again, but somehow that seems childish; children don’t resist), но и принадлежность к миру взрослых еще не проявилась в полной мере (Suddenly, I see myself through his eyes. A smallish seventeen-year-old girl. Disheveled. Undisciplined. Recuperating. Not a soldier, but someone who needs to be looked after). Семья, точнее ее взрослые члены, часто представляет собой либо недостижимый идеал человека (образ отца Кэтнисс, научившего ее искусству выживания), либо олицетворение прошлой, отжившей системы, с которой борется главный герой (покорность матери, неспособность защитить себя и близких). Другие взрослые воспринимаются как наставники, друзья, помощники, враги и т.д., однако все они принадлежат другому миру, со своими взглядами и принципами, далеко не всегда разделяемыми главным героем (people cower in their homes; people will kill first and wonder about their motives later). По мере взросления некоторые из мировоззренческих установок взрослых начитают постепенно считаться логичными и правильными (My spirit. This is a new thought. It suggests I’m a fighter; I feel I have to defend my people; guarantee children’s safety), однако главный герой все равно остается уникальным в окружающем его мире за счет событий, катализатором или зачинателем которых он оказался в юношестве (I’m the instigator; I’m not the forgiving type), и за счет потерь и страданий, выпавших на его долю (Slowly, with many lost days, I come back to life). 9. Тоталитаризму противостоит любовь. Любовь в произведениях-антиутопиях воспринимается как сила, способная противостоять злу и несправедливости тоталитарной системы государства, как способ выжить в чудовищных условиях. В исследуемом произведении это любовь, сопряженная с заботой, защитой и попыткой обеспечить выживание объекта любви, проявляющаяся в виде любви к семье (Prim, my mother… love me unconditionally), друзьям (Gale, Madge, Delly, Finick, Johanna, Beetee, Haymitch, Cinna), знакомым (Greasy Sae; people of the Seam and the Hob), домашним животным (goat, cat), природе (my beloved woods), искусству (music, painting). Это и основная любовная линия, облеченная в форму любовного треугольника (Katniss, Peeta, Gale). Именно любовь противостоит тоталитаризму (This year, for the first time, they tell a love story), т.к. два главных персонажа не готовы терять друг друга из-за несправедливых правил игры и нарушают их вместе, что

446

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

пошатнуло репутацию правительства страны, позволив людям надеяться на то, что все можно изменить, даже жестокие правила Голодных Игр: In the arena, when I poured out those berries, I was only thinking of outsmarting the Gamemakers, not how my actions would reflect on the Capitol. But the Hunger Games are their weapon and you are not supposed to be able to defeat it. So now the Capitol will act as if they’ve been in control the whole time. В конечном итоге, именно любовь привела к революции и свержению тирании президента Сноу. 10. Важность красивой или привлекательной внешности человека. Для молодежных произведений-антиутопий характерно обращение к теме внешней красоты человека. Часто герой задается вопросом о собственной внешности, ее привлекательности для других, однако, вместе с тем, подчеркивается, что красота не важна для приятия собственной личности героем, его самоутверждения, обычно происходит простая констатация факта наличия или отсутствия приятных черт лица, хорошо сложенной фигуры и т.д. Красота важна лишь как средство манипуляции людьми, как в трилогии «Голодные игры»: The Hunger Games aren’t a beauty contest, but the best-looking tributes always seem to pull more sponsors; Are they jealous of beauty? The power it might have to manipulate the crowd? 11. Описание природы своей красочностью подчеркивает обреченность происходящего. Описания природы, выделенные Л. М. Юрьевой как отдельный жанрообразующий признак, представляют большой интерес. Как правило, читатель почти не встречает лирических описаний природы: природа либо существует за искусственно созданной перегородкой, либо описывается как фон жизни простых людей, которым часто приходится бороться с неблагоприятными природными явлениями и дикими животными. Природа в изучаемом романе описывается очень красочно, создается впечатление, что природа существует отдельно от людей (the wilds). Главная героиня чувствует себя комфортнее в лесу, чем среди людей, т.к. именно лес для нее и источник жизни (The woods became our savior; being in the woods is rejuvenating), и укрытие (I keep well hidden in the woods, I never smile except in the woods), и место, в значительной мере повлиявшее на ее судьбу, т.к. в лесу проводятся жестокие голодные игры (I wait, frozen, for the woods to come alive with assailants). 12. Мир не статичен, он конструируется, он только возможен. Для большинства художественных произведений-антиутопий одной из основных тем является возможность проследить, как те или иные черты развития современного мира скажутся на мироустройстве будущего. Выделив некоторые из черт, авторы гиперболизируют их, предостерегая человечество от возможных ошибок в выборе эволюционных направлений. Как правило, доказав несостоятельность и опасность той или иной идеи, писатели описывают слом существующей в вымышленной картине мира системы. В этом состоит нестатичность антиутопического мира. В изучаемом романе вопрос о возможном справедливом мироустройстве поднимается почти в самом начале, когда главные герои, неудовлетворенные сложившимся миропорядком, размышляют о возможности побега из дистрикта 12 (Leave the district. Run off. Live in the woods). Но эта идея кажется главной героине абсурдной, т.к. побег приведет к страданиям и еще большей нужде ее близких: The idea is so preposterous. Leave? How could I leave Prim, who is the only person in the world I’m certain I love? And Gale is devoted to his family. We can’t leave, so why bother talking about it? Тем не менее, мечты о другом возможном мире, без голода, унижений, опасностей, железной воли Капитолия, часто появляются у Кэтнисс: I try to imagine that world, somewhere in the future, with no Games, no Capitol. A place like the meadow in the

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

447

song I sang to Rue as she died. Where Peeta’s child could be safe. Однако возможность такого мира является неопределенной и зыбкой: в трилогии революция заканчивается появлением нового президента – женщины с железной волей, не останавливающейся не перед какими препятствиями и средствами достижения своей цели, и ее предложением провести еще одни Голодные игры в качестве наказания для тех, кто раньше правил страной, и развлечения для тех, кто вынужден был выживать и отправлять своих детей на бойню: All those people I loved, dead, and we are discussing the next Hunger Games in an attempt to avoid wasting life. Nothing has changed. Nothing will ever change now. Осознание главной героиней того факта, что она явилась орудием в военном перевороте, сменившим власть одного тирана на власть другого, приводит ее к убийству нового президента – попытке если не приблизить создание нового, справедливого мира, то хотя бы предотвратить возврат к старой тоталитарной системе: Something is significantly wrong with a creature that sacrifices its children’s lives to settle its differences. … The truth is, it benefits no one to live in a world where these things happen. Надежда на лучшее будущее сохраняется, однако необходимо отметить некоторую долю скептицизма автора в отношении сущности человеческой натуры: We’re fickle, stupid beings with poor memories and a great gift for self-destruction. Только эволюция моральных качеств человека может стать основой для создания прочного мира: Maybe we are witnessing the evolution of the human race. 13. Повествование часто строится в форме дневника. Повествование от первого лица часто используется в литературных антиутопиях как способ проникновения в мысли и чувства героев, определения причин принимаемых ими решений, особенностей мировосприятия. Довольно распространенным приемом в современных молодежных антиутопиях является повествование от первого лица, идущее с точки зрения разных героев, как, например, в трилогиях В. Рот «Дивергент» и Л. Оливер «Делириум». В анализируемой же молодежной антиутопии повествование идет от лица главной героини, иногда текст романа по форме напоминает дневниковые записи, что фокусирует все внимание читателя именно на главной героине, заставляет видеть картину вымышленного мира ее глазами, понимать ее поступки, сопереживать ей. 14. В литературном произведении антиутопического жанра ослабевает преемственность между прошлым, настоящим и будущим. Преемственность между прошлым, настоящим и будущим в изучаемом романе слабая: прошлое воспринимается как давно случившаяся катастрофа, настоящее относительно статично, связь с прошлым проявляется только на уровне нечетких упоминаний о восстании. Теоретически, связующим звеном прошлого и настоящего может служить практика проведения ежегодных Голодных Игр, однако данный ритуал воспринимается, скорее, через призму настоящего существования государства Панем, в котором Голодные игры – это аттракцион для богатых и способ держать в повиновении бедных: …in return for full bellies and entertainment, people had given up their political responsibilities and therefore their power. Будущее в романе представляется неопределенным, безнадежным: Nothing changes. 15. Жертвенность в настоящем и надежда на благоприятное будущее. Довольно часто в молодежных антиутопиях главный герой теряет близких, иногда самых любимых, как, например, в трилогиях «Голодные игры» (смерть Прим, сестры главной героини) и «Бегущий по лабиринту» (смерть Чака, самого близкого друга главного героя).

448

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Довольно неожиданным поворотом событий является смерть самого главного героя, как, например, в трилогии «Дивергент». Такая жертвенность, вероятно, объясняется необходимостью показать, что утопические проекты настоящего могут принести самые печальные последствия, боль и страдания не только обществу в целом, но и каждому представителю этого общества, это своего рода расплата жизнью близких за ошибки настоящего. Тем не менее, надежда на лучшее будущее сохраняется. Авторы описывают переживания утраты героями и постепенное восстановление их душевного равновесия: We learn to keep busy again. The promise that life can go on, no matter how bad our losses. That it can be good again. Общий благоприятный прогноз развития мира в молодежной антиутопии неточен, но весьма вероятен: Now we’re in that sweet period where everyone agrees that our recent horrors should never be repeated… Maybe this time it sticks. Maybe we are witnessing the evolution of the human race. Итак, было выделено 15 основных признаков, отличающих молодежную антиутопию от художественной литературы других жанров. Ряд признаков типичен для всех произведений жанра антиутопии, но есть и некоторые специфичные, связанные, в первую очередь, с самоопределением личности главного героя по мере взросления, а также с интересом молодежной аудитории к новшествам в сфере научно-технического прогресса: - главный герой является подростком, процесс взросления которого сопряжен с событиями, часто трагическими, описываемыми в произведении; - взаимоотношения с семьей и другими взрослыми строятся на основе противопоставления себя миру взрослых с постепенным отказом от некоторых детских или юношеских установок; - важность любви как способа противостоять несправедливому миру; - значимость красивой внешности персонажа; - способность главного героя к самопожертвованию в настоящем и надежда на благоприятное будущее; - пространство произведения является местом проведения какого-либо эксперимента (социального, медицинского, политического и др.); - обязательное присутствие в вымышленном мире произведения технических средств, отражающих высокую степень развития науки и производства, часто имеющих отношение к медицине, генной инженерии, средствам наблюдения, коммуникации, перемещения и оружию. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4.

5. 6. 7.

Young M. Why is the current crop of dystopian fiction is so popular with teenage readers? // The Guardian. 2011. 23 October. URL: http://www.theguardian.com/ books/2011/oct/23/dystopian-fiction?newsfeed=true Шестаков В. П. Эволюция русской литературной утопии // Вечер в 2217. Русская литературная утопия. М.,1990. С. 5–32. Морсон, Г. Границы жанра // Утопия и утопическое мышление. М., 1991. URL: http://chalikova.ru/g-morson-graniczyi-zhanra.html Петрихин А. В. Антиутопия как способ осознания единства цели и различия путей ее достижения гуманизмом и утопией // Вестник Воронежского государственного технического университета. 2009. Т. 5. №6. С. 138–141. Воробьева А. Н. Русская антиутопия XX-начала XXI веков в контексте мировой антиутопии: автореф. дис. … д-ра филол. наук. Саратов, 2009. 49 с. Шишкина С. Г. Литературная антиутопия: к вопросу о границах жанра // Вестник ИГХТУ. 2007. Вып. 5. http://main.isuct.ru/files/publ/vgf/2007/02/199.htm Чаликова В. А. Утопический роман: жанровые и автобиографические источники современных антиутопий и дистопий // Социокультурные утопии ХХ в. М., 1985. Вып. 3. С. 92–166.

ISSN 2305-8420 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

449

Лукашёнок И. Д. Антиутопия как социокультурный феномен начала XXI века // Ярославский педагогический вестник. 2010. Том I (Гуманитарные науки). №4. С. 286–288. Goodreads: the world’s largest site for readers and book recommendations. URL: http://www.goodreads. com/genres/young-adult Collins S. The Hunger Games. New York: Scholastic Press, 2008. 487 p. Collins S. Catching Fire. New York: Scholastic Press, 2009. 391 p. Collins S. The Mockingjay. New York: Scholastic Press, 2010. 390 p. Юрьева Л. М. Русская антиутопия в контексте мировой литературы. М.: ИМЛИ РАН, 2005. 319 с. Тимофеева А. В. Жанровое своеобразие романа-антиутопии в русской литературе 60–80 годов XX века. дис. ... канд. филол. наук, М., 1995. 184 с. Бобок О. А. Черты антиутопии в повести Марка Твена «Таинственный незнакомец» // Университет XXI века: исслед. в рамках научн. школ. Тула: Изд-во ТГПУ им. Л. Н. Толстого, 2013. С. 16–22. Поступила в редакцию 23.10.2015 г.

450

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.4

Specific features of young adult anti-utopia as a genre of fiction (on the material of S. Collins’s trilogy “The Hunger Games”) © I. V. Ignatova Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University 125 Lenin Ave., 300026 Tula, Russia. Email: [email protected] Anti-utopia as a genre of literature has always attracted scientific interest. The result of this interest is a number of definitions of the term “anti-utopia”, none of which is universally accepted, and singling out of peculiar characteristics of such literature. The term “young adult anti-utopia” and specific features of such novels present a scientific lacuna. Having studied the language means creating the fictional world picture in modern anti-utopian young adult trilogies, the author identifies 15 main features typical of the genre. The results of the research lead to the conclusion that some of the features are universal for the genre of anti-utopia in general: description of a totalitarian state, geographical limitation, vague identification of the past, suffering of the poor, a brave protagonist trying to shatter the existing government, etc. But some other features, mainly, the ones connected with teenage self-identification and alleviation of adolescent stand against the worlds of childhood and adulthood, are typical of young adult anti-utopias: young adult as a protagonist, importance of beauty, ability to sacrifice, a deem hope of a better future preconditioned by evolution of the human race. Keywords: anti-utopia, feature, young adult, genre, trilogy. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Ignatova I. V. Specific features of young adult anti-utopia as a genre of fiction (on the material of S. Collins’s trilogy “The Hunger Games”) // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 440–451.

REFERENCES Young M. Why is the current crop of dystopian fiction is so popular with teenage readers?. The Guardian. 2011. 23 October. URL: http://www.theguardian.com/ books/2011/oct/23/dystopian-fiction?newsfeed=true 2. Shestakov V. P. +Vecher v 2217. Russkaya literaturnaya utopiya. M.,1990. Pp. 5–32. 3. Morson, G. Granitsy zhanra. +Utopiya i utopicheskoe myshlenie. Moscow, 1991. URL: http://chalikova.ru/g-morson-graniczyi-zhanra.html 4. Petrikhin A. V. Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta. 2009. Vol. 5. No. 6. Pp. 138–141. 5. Vorob'eva A. N. Russkaya antiutopiya XX-nachala XXI vekov v kontekste mirovoi antiutopii: avtoref. dis. … d-ra filol. nauk. Saratov, 2009. 6. Shishkina S. G. Vestnik IGKhTU. 2007. No. 5. http://main.isuct.ru/files/publ/vgf/2007/02/199.htm 7. Chalikova V. A. Sotsiokul'turnye utopii XX v. Moscow, 1985. No. 3. Pp. 92–166. 8. Lukashenok I. D. Yaroslavskii pedagogicheskii vestnik. 2010. Tom I (Gumanitarnye nauki). No. 4. Pp. 286– 288. 9. Goodreads: the world’s largest site for readers and book recommendations. URL: http://www.goodreads.com/ genres/young-adult 10. Collins S. The Hunger Games. New York: Scholastic Press, 2008.

1.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

451

11. Collins S. Catching Fire. New York: Scholastic Press, 2009. 12. Collins S. The Mockingjay. New York: Scholastic Press, 2010. 13. Yur'eva L. M. Russkaya antiutopiya v kontekste mirovoi literatury [Russian anti-utopia in the context of world literature]. Moscow: IMLI RAN, 2005. 14. Timofeeva A. V. Zhanrovoe svoeobrazie romana-antiutopii v russkoi literature 60–80 godov XX veka. dis. ... kand. filol. nauk, Moscow, 1995. 15. Bobok O. A. Universitet XXI veka: issled. v ramkakh nauchn. shkol. Tula: Izd-vo TGPU im. L. N. Tolstogo, 2013. Pp. 16–22.

Received 23.10.2015.

452

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.5

Особенности функционирования некоторых элементов сильной позиции текста в научно-фантастическом произведении Р. Брэдбери «The Smile» © Н. Е. Булаева*, Ю. А. Богатова Тульский государственный педагогический университет Россия, 300026, г. Тула, Проспект Ленина, 126. *Email: [email protected] Настоящая статья посвящена вопросу рассмотрения функционирования отдельных элементов сильной позиции в научно-фантастическом тексте. На материале рассказа известного американского писателя-фантаста Р. Брэдбери анализируются такие элементы рамочного комплекса как заглавие, зачин и окончание произведения. В ходе проведенного стилистического анализа рассматриваемых явлений было выявлено, что элементы выдвижения имеют символический характер, устанавливают взаимосвязь между текстовыми фрагментами и обеспечивают целостное представление о художественном тексте. В рассказе автора заглавие-символ представляет ключевой образ произведения, зачин характеризуется детальностью, конец рассказа является открытым, но содержит некие подсказки, позволяющие читателю верно интерпретировать авторский замысел. Анализ особенностей функционирования отдельных элементов сильной позиции позволяет сделать вывод о том, что одной из основных функций, выполняемых указанными средствами, является функция выделения важной для читателя информации, необходимой для адекватного понимания художественного текста. Ключевые слова: научно-фантастический текст, композиция текста, интерпретация текста, элементы выдвижения, сильная позиция текста, заглавие, зачин, заключительная часть текста.

Целью настоящей статьи является анализ особенностей отдельных элементов выдвижения в англоязычном художественном тексте научно-фантастического жанра. В качестве материала исследования был выбран рассказ американского писателя Р. Брэдбери «The Smile». Обращение именно к этому произведению мотивировано тем, что его масштабность и самодостаточность позволяют с определенной долей уверенности иллюстрировать рассматриваемые теоретические положения об элементах сильной позиции текста. В свою очередь, рассмотрение рассказа автора в ракурсе стилистики декодирования представляет определенный научный интерес и вносит вклад в изучение стилистических особенностей текстов Р. Брэдбери. Как справедливо указывают Л. Г. Бабенко и Ю. В. Казарин, текст создается ради того, чтобы объективировать мысль автора, воплотить его творческий замысел, передать знания и представления о человеке и мире, вынести эти представления за пределы авторского сознания и сделать их достоянием других людей [3]. Отметим, что на фоне дальнейшего утверждения коммуникативно-функционального подхода в лингвистике в центре внимания оказывается синтаксическая и семантическая организация текста, которые не могут быть описаны вне рассмотрения его композиционного построения, без исследования функциональных характеристик отдельных композиционно-тематических единиц текста, взятых в различных

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

453

сферах коммуникации, так как, по словам В. М. Жирмунского, композиционному построению текста «одинаково подчиняется и фонетика, и синтаксис» [12, с. 13]. Одни и те же реалии действительности могут восприниматься различными авторами поразному. Следовательно, именно авторское видение действительности обуславливает композицию текста. Композиция художественного текста – это построение произведения, определяющее его целостность, единство и завершенность [6]. Для анализа композиции текста необходимо учитывать приемы выдвижения, которые автор использует для активизации внимания адресата текста. Сам термин «выдвижение» рассматривается в русле стилистики декодирования, которая получила столь широкое признание благодаря трудам Л. В. Щербы, В. А. Кухаренко, И. В. Арнольд и других исследователей и является теоретической базой для интерпретации текста. И. В. Арнольд определяет выдвижение как «…способы формальной организации текста, фокусирующие внимание читателя на определенных элементах сообщения и устанавливающие семантически релевантные отношения между элементами одного или чаще разных уровней» [2, с. 99]. В свою очередь, зная основные принципы организации художественного текста, читатель находит в нем связи и отношения элементов и сложного целого, что помогает ему понять и осмыслить произведение. Н. С. Болотнова разделяет точку зрения И. В. Арнольд, дополняя ее тем, что выдвижение также можно определить как концентрацию и объединение ряда приемов [4]. К ним относятся: сцепление, конвергенция, обманутое ожидание и сильные позиции текста. Среди композиционно-тематических единиц текста особого внимания заслуживают элементы, занимающие так называемые сильные позиции, то есть расположенные в начале или конце текста. Термин «сильная позиция» в отечественном литературоведении появился в 70х годах прошлого века благодаря И. В. Арнольд, изучавшей данную тему в рамках стилистики декодирования. Однако спустя десятилетие некоторые ученые предложили заменить данный термин «рамочным комплексом» текста или «рамой». Так, В. А. Кухаренко предположила, что заглавие и конец произведения в совокупности составляют его рамку, т.е. без них текст не может быть единым целым [7]. Значение элементов сильной позиции как элементов выдвижения велико, так как их особое воздействие на читателя обусловлено свойствами человеческой психики: начало и конец текста воспринимаются как самые запоминающиеся и выделяющиеся элементы. И. В. Арнольд определяет сильные позиции текста как позиции выдвижения, связанные с «установлением иерархии смыслов, фокусированием внимания на самом важном, усилением эмоциональности и эстетического эффекта, установлением значащих связей между элементами смежными и дистантными, принадлежащими одному и разным уровням, обеспечением связности текста и его запоминаемости» [1, с. 23]. Рамочная композиция придает тексту характер завершенности, одновременно подчеркивая его двустороннюю направленность. Художественный текст, функционируя и как обособленное произведение и как часть литературы, вступает в диалогические отношения не только с адресатом текста, т.е. читателем, но и с другими произведениями. Так, жанровые подзаголовки и эпиграфы подчеркивают соотнесенность текста с произведениями других авторов разных эпох [8]. Сильные позиции текста (они же рамочные компоненты, или элементы рамочной конструкции) целесообразно рассматривать не по отдельности, а в их взаимодействии друг с другом и с самим текстом произведения, так как выполняемые ими функции переплетаются

454

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

между собой и являются неразрывными. Связь элементов сильной позиции с основным текстом произведения иногда оказывается такой прочной, что с их изъятием текст теряет не только свое единство, но и смысл. Традиционно к элементам сильной позиции текста относятся заглавия, подзаголовки, эпиграфы, начало и конец произведения (главы, части, главки), ключевые слова, анаграммы, имена собственные, метатекст в тексте, аллюзии, цитаты, реминисценция, прецедентный текст, центонный текст и текст-вкрапление. Используя данные элементы, автор выделяет необходимые для понимания произведения части структуры и определяет значимые «смысловые вехи» композиционной части или текста в общем [6]. Таким образом, каждый элемент имеет свое предназначение и выполняет конкретную функцию. В настоящее время в лингвистике существует немало работ, исследующих сущность элементов сильной позиции художественных текстов в различных аспектах. Тем не менее, до сих пор не обозначена устоявшаяся точка зрения относительно взаимосвязи между жанром произведения и особенностями элементов рамочной конструкции, что, в принципе, не случайно, поскольку литературные тенденции постоянно меняются, появляются новые жанры, экспериментирующие с различными приемами. Научная фантастика, как и другие литературные жанры, постоянно развивалась и продолжает развиваться, и пик этого развития пришелся на середину и вторую половину XX века. Будучи самостоятельным жанром художественной литературы, научная фантастика реализует те же методы и приемы, что и произведения других жанров. Это справедливо и для принципов выдвижения, в частности элементов сильной позиции. Однако стоит отметить, что в силу специфики жанра элементы сильной позиции здесь обладают характерными особенностями. Рассмотрим особенности и функции заголовков произведений указанного жанра. В целом, заголовочный комплекс – это один из самых важных элементов сильной позиции. Именно заглавие в первую очередь знакомит читателя с произведением и играет главную роль в его интерпретации. В заголовках научно-фантастических произведений часто встречаются даты, относящиеся, как правило, к описываемому фантастическому будущему, например, заголовки «Космических одиссей» А. Кларка: «2001: A Space Odyssey», «2010: Odyssey two» «2061: Odyssey three» или так называемые квазитермины, т.е. лексические единицы, «окказиональные слова», изобретенные автором для обозначения не существующих в реальном мире предметов, технологий или явлений, и характерные только для научной фантастики. Именно для авторов научной фантастики очень важно расставить пространственно-временные указатели таким образом, чтобы читатель смог как можно быстрее сориентироваться в новом и необычном для него фантастическом мире и воспринял его насколько возможно достоверно. Согласно заголовкам, события в обозначенных романах А.Кларка разворачиваются в 21-м веке. Присутствие в названиях произведений абсолютных временных локализаторов «2010» и «2061» в данном случае прогнозирует тему произведений и конкретизирует временные рамки локализации событий. Таким образом, читатель получает четкий ориентир на описываемое временное пространство в научно-фантастическом произведении. Как отмечает П. Стоквелл для ранних произведений в этом жанре (называемых «pulp science fiction», т.е. «низкопробной» фантастикой) характерна предельно простая структура: либо имя собственное (имя персонажа или название планеты и т.д.), либо именное словосочетание (например, «The Jameson Satellite»). Такие

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

455

заголовки непосредственно указывают на тему произведения и напрямую связаны с его содержанием, уподобляясь газетным заголовкам. И, наоборот, для более поздних текстов, не относящихся к «pulp science fiction» типична усложненная структура и более поэтичный тон («The Golden Apples of the Sun», «The Doors of his Face») [18]. Следует признать, что для научной фантастики характерны и так называемые названиясимволы, что прослеживается, например, в творчестве Р. Брэдбери. Проанализируем заглавие его рассказа «The Smile», действие которого разворачивается в отдаленном будущем. Писатель демонстрирует, как озлобленное на прошлые цивилизации общество расправляется с произведениями искусства, устраивая так называемые праздники. В рассказе читатель как раз знакомится с одним из праздников, на котором на растерзание толпе выставляется картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза». Главный герой – маленький мальчик Том, пришедший на праздник, чтобы принять в нем участие. Однако когда подходит его очередь, и он оказывается лицом к лицу с картиной, мальчик восхищается ее красотой и особенно загадочной улыбкой Джоконды и не в состоянии совершить требуемый ритуал. Том, потесненный потоком людей, пробирается сквозь картину, отрывая кусок холста. В его руках оказывается как раз та самая улыбка, которая так поразила мальчика. В мире, где царит разруха и ненависть, Улыбка становится символом красоты и надежды. С прагматической точки зрения рассматриваемый заголовок является проспективнопрагматическим, поскольку он запускает у читателя цепь предположений и ожиданий. Связь заголовка с содержанием рассказа осуществляется через имя существительное, обозначающее выражение положительных эмоций у людей посредством особого выражения лица. Согласно словарю, лексическая единица smile определяется как: 1) a facial expression characterized by an upturning of the corners of the mouth, usually showing amusement, friendliness, etc., but sometimes scorn, etc; 2) favour or blessing; 3) an agreeable appearance [17]. Из значений, предложенных словарем, в данном случае подходят все три, так как общепризнано, что женщина, изображенная на описываемой картине, хоть и улыбается загадочной улыбкой, в целом, действительно оставляет приятное впечатление благодаря и этой улыбке, и своей внешности вообще. Чтобы доказать, что улыбка становится символом красоты и надежды, обратимся к тексту рассказа и покажем его общее настроение. Для созданного автором мира постядерного будущего характерен явный упадок культуры, нравов, снижение качества жизни. Картину этого неприглядного мира читатель восстанавливает из кратких замечаний автора и диалогов персонажей. “All about, among the ruined buildings…” [16, с. 174]. Синонимичные эпитеты «ruined», «tumbled», «bombed-out», «bomb-pitted» повторяются на протяжении всего рассказа. Люди, живущие в таком мире, бедны, эпитеты «gunny-sack», «grimy», «greasy» очень живо передают идею нищеты, характерной для людей описываемого автором будущего. Чтобы сделать изображаемую удручающую картину более правдоподобной, автор использует стилистически сниженную экспрессивную лексику, которой изобилует грубоватая речь людей, стоящих в очереди. “Right! The whole blooming caboodle of them people in the Past who run the world. So here we are on a Thursday morning with our guts plastered to our spines, cold, live in caves…” [16 c. 177].

456

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Праздники для них – единственное, что вносит какое-то разнообразие и веселье в их бедственное существование. Однако и это веселье – больного характера, так как «праздниками» описываемое общество называет публичные акты уничтожения предметов прошлого. Читатель получает довольно ясную и правдоподобную картину будущего, в котором люди живут в нищете, ненависти и отчаянии. Картина «Мона Лиза» тем более не вписывается в такой мир, и улыбка женщины, изображенной на ней, чуждый элемент для таких людей. Однако Том еще до того как увидел ее, заинтересовался тем, что она улыбается: “They say she smiles,’ said the boy” [16, с. 175]. Выделение глагола “to smile” курсивом уже указывает на ключевую роль данного элемента. Но пока Том не увидел картину, он не может представить, как выглядит эта улыбка – он все еще терпеливо стоит в очереди, приготовившись плюнуть, как все. И лишь когда он становится лицом к лицу с холстом, он понимает, что она прекрасна: “‘But,’ said Tom, slowly, ‘she’s BEAUTIFUL!’” The woman in the portrait smiled serenely, secretly, at Tom, and he looked back at her, his heart beating, a kind of music in his ears. “‘She’s beautiful,’ he said” [16, с. 179]. Графическое выделение лексической единицы «beautiful» также значимо, поскольку явно акцентирует внимание на качестве, несвойственном этому миру. Кроме того, здесь повторяется глагол «to smile», смысловая нагрузка которого теперь раскрывается в полной мере: если до этого Том знал, что женщина на картине улыбается, то теперь он увидел, что улыбается она спокойно и таинственно. Чуть позже мальчик прибегает домой, сжимая за пазухой кусок холста, вырванного из рамы, и еще не знает, что на нем нарисовано. Только убедившись, что его семья заснула, он осторожно разворачивает холст и видит перед собой Улыбку: “And there on his hand was the Smile. He looked at it in the white illumination from the midnight sky. And he thought, over and over to himself, quietly, the Smile, the lovely Smile” [16, с. 182]. Таким образом, связь заголовка рассказа с его содержанием осуществляется через ключевое слово «the Smile», вынесенное в сильную позицию художественного произведения и по мере прочтения текста расширяющее свою семантику. Образ Улыбки приобретает символический статус, ассоциируясь с красотой и надеждой. Обратимся к следующему компоненту рамочного комплекса текста – к зачину. Начальные строки, или зачин, художественного текста наряду с заглавием, эпиграфом и концом определяются как «сильная позиция» текста. Под зачином понимается синтаксическое образование, занимающее начальную позицию в синтаксическом построении более высокого уровня – тексте и входящее в это построение на положении составляющей его композиционно-тематической структуры [12]. Начало художественного произведения важно не только для автора, для которого оно обозначает вступление в новую деятельность – творение художественного мира, но и для читателя, поскольку содержит необходимые предварительные сведения о времени и месте действия, его участниках, а иногда и о предшествовавших событиях, т.е. вводит систему координат того мира, который разворачивается перед читателем. Эта первостепенная важность начала текста и для отправителя сообщения, и для получателя и обеспечивает началу статус сильной позиции.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

457

Проанализируем особенности зачина как элемента сильной позиции в рассматриваемом рассказе Р. Брэдбери. Зачин исследуемого произведения занимает два абзаца. В первом абзаце вводится время и место действия: “In the town square the queue had formed at five in the morning, while cocks were crowing far out in the rimed country and there were no fires. All about, among the ruined buildings, bits of mist had clung at first, but now with the new light of seven o’clock it was beginning to disperse. Down the road, in twos and threes, more people were gathering in for the day of marketing, the day of festival” [16, с. 174]. Читатель еще пока не знает, в каком времени происходят события рассказа, так как в данном абзаце указано только условное время – раннее утро, что не проясняет картины. Однако одна единственная деталь – словосочетание «ruined buildings» – указывает на то, что мир не совсем привычен для современного читателя и, следовательно, находится не в нашем времени. Кроме того, упоминание этой детали – разрушенных зданий на месте города – запускает в воображении у читателя цепь представлений и предположений, создавая дополнительное напряжение. Во втором абзаце вводится главный герой: маленький мальчик по имени Том: “The small boy stood immediately behind two men who had been talking loudly in the clear air, and all of the sounds they made seemed twice as loud because of the cold. The small boy stamped his feet and blew on his red, chapped hands, and looked up at the soiled gunny-sack clothing of the men, and down the long line of men and women ahead” [16, с. 174]. Вторая деталь – «gunny-sack clothing», как уже было сказано, также добавляет ясности в описываемую картину, и читатель уже яснее представляет себе необычный мир, созданный автором. Связь начала рассказа с его содержанием осуществляется через ключевые слова, функционирующие в пределах зачина. В первую очередь это уже упоминавшееся существительное «festival» во множественном числе: оно вводит основную тему рассказа и по мере прочтения текста увеличивает свою семантическую нагрузку. Заключительная часть произведения – это последний элемент сильной позиции, встречающийся в тексте, однако он не менее значим, чем остальные члены рамочной конструкции текста. В первую очередь, конец является единственным компонентом текста, актуализирующим категорию завершенности. Как для автора, так и для читателя, окончание произведения означает смену деятельности: читатель должен убедиться в том, что текст им понят, и при необходимости вернуться к началу, автор же должен убедиться, что главный концепт произведения был сформирован и донесен до читателя. Таким образом, завершенность произведения обуславливается не его полной сюжетно-тематической исчерпанностью, а освещенностью определенного аспекта концепта. Благодаря нефинитности концепта текст может продолжаться и дополняться столь долго, сколько угодно автору, и лишь когда он посчитает свою основную идею воплощенной, он «закрывает» текст [7]. Однако в произведении всегда остаются участки, темы, которые можно было бы развить дальше. И чем больше автор разрешает додумывать читателю, тем меньше вероятность того, что читатель правильно воспримет конец произведения. Таким образом, с читательской позиции, текстовые концовки делятся на «открытые» и «закрытые». Обратимся к заключительной части текста «The Smile».

458

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Окончание данного рассказа охватывает один абзац, в котором описывается эмоциональное состояние Тома. Улыбка продолжает стоять у него перед глазами, даже после того как он свернул кусок холста и спрятал его: “An hour later he could still see it, even after he had folded it carefully and hidden it. He shut his eyes and the Smile was there in the darkness. And it was still there, warm and gentle, when he went to sleep and the world was silent and the moon sailed up and then down the cold sky towards morning” [16, 182]. Данный абзац насыщен эпитетами: «warm», «gentle», здесь используется также развернутая метафора: “the world was silent and the moon sailed up and then down the cold sky towards morning”. Указанные стилистические приемы создают атмосферу защищенности, уюта и покоя, которые обрел мальчик, познакомившийся в первый раз в своей жизни с чем-то по-настоящему красивым. Конец анализируемого рассказа является открытым, поскольку он не завершает намеченные в начале темы – таким образом, автор предоставляет читателю самостоятельно додумывать дальнейшие варианты развития событий, однако стоит обратить внимание на самое последнее предложение: «the moon sailed up and then down the cold sky towards morning». Учитывая метафоричность заключительных строк текста, можно предположить, что «утро», навстречу которому «плывет» луна, символизирует здесь все ту же надежду на перемены в лучшую сторону, приобретая символический статус. В ходе проведенного исследования можно сделать следующие выводы. С точки зрения элементов сильной позиции особенностью произведения, которое было рассмотрено в данной статье, является символический статус заголовка. Очевидно, это объясняется сильным эстетическим воздействием порождаемого художественного образа. Автор рассказа «The Smile» рисует нам будущее, которое нельзя назвать светлым. Если принять во внимание время написания этого произведения – 1952 год – то понятны и мотивы, побудившие Р. Брэдбери обратиться к теме ядерной войны и выживания человечества после нее. В середине XX века после применения во Второй Мировой Войне ядерное вооружение стало рассматриваться как абсолютное средство влияния в сфере экономико-политических отношений между странами. Связь смоделированного автором будущего с прошлым посредством известной картины гениального художника усиливает эмоциональную нагрузку за счет резкого контраста между двумя мирами. Улыбка Моны Лизы, которую пытаются разгадать в наше время, превращается в символ доброты, красоты, человечности, потерянные в фантастическом мире, разрушенном войной. Для жанра научной фантастики характерно введение координат фантастического мира в зачине в достаточно полном объеме. Это объясняется тем, что читатель должен как можно раньше сориентироваться в непривычном окружении. В рассказе «The Smile» зачин содержит ключевые слова, фокусирующие внимание на основной системе координат, позволяя читателю лучше ориентироваться в сюжетном пространстве текста. Что касается заключительной части, то здесь Р. Брэдбери опускает логическое развитие событий, предоставляя лишь намеки, тем самым давая читателю возможность самостоятельно достраивать их в воображении. Следует отметить, что в настоящей статье подробно рассматривался конкретный рассказ Р. Брэдбери «The Smile». Была предпринята попытка проникнуть в глубину анализируемого

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

459

произведения, учесть все тончайшие смыслы, импликации передаваемого содержания, предупредив тем самым неправильное, поверхностное толкование образов и событий. Учитывая исключительное разнообразие научной фантастики, надо заметить, что способы реализации связи между элементами сильной позиции и содержанием произведения также разнообразны и зависят от намерения и стиля авторов. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Арнольд И. В. Значение сильной позиции для интерпретации текста // Иностранные языки в школе. 1978. №4. С. 23–31. Арнольд И. В. Стилистика. Современный английский язык: учебник для вузов. М.: Флинта, 2010. 384 с. Бабенко Л.Г, Казарин Ю. В. Лингвистический анализ художественного текста. Теория и практика. М.: Флинта, 2006. 496 с. Болотнова Н. С. Филологический анализ текста: учебное пособие. М.: Флинта: Наука, 2007. 520 с. Валгина Н. С. Теория текста: учебное пособие. М.: Логос, 2003. 280 с. Кольцова Л. М., Лунина О. А. Художественный текст в современной лингвистической парадигме: учебнометодическое пособие для вузов. Воронеж: Воронежский Государственный Университет, 2007. 51 с. Кухаренко В. А. Интерпретация текста. М.: Просвещение, 1988. 191 с. Ламзина А. В. Рама // Введение в литературоведение. М.: Высш. шк., 2004. С. 103–117. Мужев B. C. О функциях заголовков // Ученые записки МГПИИЯ им. Тореза. 1970. №55. С. 86–95. Николина Н. А. Филологический анализ текста. М.: Академия, 2003. 77 с. Парнов Е. Зеркала надежд и тревоги // Американская фантастика: В 2-х т. М.: ТЕРРА, 1997. Т. 1. С. 3–23. Силаев В. В. Зачин литературного произведения и его текстоорганизующая роль (на материале рассказов англоязычных писателей): дис. … канд. филол. наук. М., 1997. 183 с. Фатеева Н. А. Заглавие художественного произведения: структура, функции, типология (на материале русской прозы XIX–XX вв.): автореф. … дис. канд. филол. наук. М., 1986. 22 с. Фрумкин К. Г. Философия и психология фантастики. М.: Едиториал УРСС, 2004. 240 с. Чернышева Т. А. Природа фантастики. Иркутск: Издательство Иркут. ун-та, 1985. URL: http://readr.ru/tchernisheva-priroda-fantastiki.html Bradbury R. The Smile // The Strawberry Window and other stories. М.: Айрис-пресс, 2005. C. 174–182. Collins Dictionary. URL: http://www.collinsdictionary.com/dictionary/english Stockwell P. The Poetics of Science Fiction. London: Longman, 2000. 251 p. Поступила в редакцию 12.11.2015 г.

460

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.5

The features of functioning of some elements of a strong position in a science fiction work “The Smile” by R. Bradbury © N. E. Bulaeva*, Y. A. Bogatova Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University 125 Lenin Ave., 300026 Tula, Russia. *Email: [email protected] The present article is devoted to the issue of studying functioning of some elements of a strong position in a science fiction text. The elements of a framework, namely the title and the beginning, are analyzed on the basis of a short story by a famous American science fiction writer R. Bradbury. The stylistic analysis of the phenomena under consideration showed that elements of foregrounding have symbolic nature, set the interconnection between text fragments and provide an integral idea of a fiction text. In Bradbury’s story the title that serves as a symbol represents a key image of the work. The short story features the beginning characterized by detail and accuracy of portraying the setting for the described events. The said is critical to the genre under consideration as it contributes to the creation of the effect of plausibility of the plot. The end of the story is an open one; at the same time, it contains some hints enabling the reader to interpret the text fully. The analysis of specific features of particular elements of a strong position functioning drives us to the conclusion that one of the main functions of the said means is to foreground important information for the reader that is necessary for correct interpretation of the author’s message. Keywords: science fiction text, text composition, text interpretation, elements of foregrounding, strong position of a text, title, beginning, the closure. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Bulaeva N. E., Bogatova Y. A. The features of functioning of some elements of a strong position in a science fiction work “The Smile” by R. Bradbury // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 452–461.

REFERENCES Arnol'd I. V. Inostrannye yazyki v shkole. 1978. No. 4. Pp. 23–31. Arnol'd I. V. Stilistika. Sovremennyi angliiskii yazyk: uchebnik dlya vuzov [Stylistics. Contemporary English: textbook for universities]. Moscow: Flinta, 2010. 3. Babenko L.G, Kazarin Yu. V. Lingvisticheskii analiz khudozhestvennogo teksta. Teoriya i praktika [Linguistic analysis of literary text. Theory and practice]. Moscow: Flinta, 2006. 4. Bolotnova N. S. Filologicheskii analiz teksta: uchebnoe posobie [Philological analysis of text: textbook]. Moscow: Flinta: Nauka, 2007. 5. Valgina N. S. Teoriya teksta: uchebnoe posobie [The theory of text: textbook]. Moscow: Logos, 2003. 6. Kol'tsova L. M., Lunina O. A. Khudozhestvennyi tekst v sovremennoi lingvisticheskoi paradigme: uchebnometodicheskoe posobie dlya vuzov [Literary text in modern linguistic paradigm: methodological guide for universities]. Voronezh: Voronezhskii Gosudarstvennyi Universitet, 2007. 7. Kukharenko V. A. Interpretatsiya teksta [Interpretation of text]. Moscow: Prosveshchenie, 1988. 8. Lamzina A. V. Rama. Vvedenie v literaturovedenie. Moscow: Vyssh. shk., 2004. Pp. 103–117. 9. Muzhev B. C. Uchenye zapiski MGPIIYa im. Toreza. 1970. No. 55. Pp. 86–95. 10. Nikolina N. A. Filologicheskii analiz teksta [Philological analysis of a text]. Moscow: Akademiya, 2003. 11. Parnov E. Amerikanskaya fantastika: V 2-kh t. Moscow: TERRA, 1997. Vol. 1. Pp. 3–23. 1. 2.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

461

12. Silaev V. V. Zachin literaturnogo proizvedeniya i ego tekstoorganizuyushchaya rol' (na materiale rasskazov angloyazychnykh pisatelei): dis. … kand. filol. nauk. Moscow, 1997. 13. Fateeva N. A. Zaglavie khudozhestvennogo proizvedeniya: struktura, funktsii, tipologiya (na materiale russkoi prozy XIX–XX vv.): avtoref. … dis. kand. filol. nauk. Moscow, 1986. 14. Frumkin K. G. Filosofiya i psikhologiya fantastiki [Philosophy and psychology of science fiction]. Moscow: Editorial URSS, 2004. 15. Chernysheva T. A. Priroda fantastiki [The nature of science fiction]. Irkut-sk: Izdatel'stvo Irkut. un-ta, 1985. URL: http://readr.ru/t-chernisheva-priroda-fantastiki.html 16. Bradbury R. The Smile. The Strawberry Window and other stories. Moscow: Airis-press, 2005. Pp. 174–182. 17. Collins Dictionary. URL: http://www.collinsdictionary.com/dictionary/english 18. Stockwell P. The Poetics of Science Fiction. London: Longman, 2000. Received 12.11.2015.

462

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.6

Гносеологическое значение Тезауруса Роже в философском осмыслении смерти и умирания на примере раздела «глагол» © Н. Ю. Одинокова1, Д. С. Федяй2* 1Саратовский

государственный университет им. Н. Г. Чернышевского Россия, 410012 г. Саратов, ул. Астраханская, 83.

2Саратовский

социально-экономический институт (филиал) РЭУ им. Г. В. Плеханова Россия, 410003 г. Саратов, ул.Радищева, д. 89. *Email: [email protected]

На примерах лексических единиц раздела «глаголы» пункта 360 Тезауруса Роже рассмотрены возможности философской интерпретации языковых средств порождения и дальнейших трансформаций культурно значимых смыслов и значений, непосредственно или косвенно связанных с мотивами смерти и умирания. Предложив специальную структурно-содержательную схему группировки лексических единиц, авторы последовательно выявляют культурноисторические истоки их возникновения, обосновывают место и роль в современном словоупотреблении. Установлены и объяснены смысловая, гносеологическая, культурно-мировоззренческая, коммуникативная функции исследуемых лексических единиц. Показана и герменевтически оценена внутренняя связь выделенных авторами групп слов и выражений с указанием пограничных (переходных) лексических единиц. Ключевые слова: выражение, глагол, лексическая единица, метафора пути, смерть, смысл, Тезаурус Роже, умирание.

Введение Всемирно известный Тезаурус Роже (Dr. Peter Mark Roget’s Thesaurus, 1911), на сегодняшний день представляющий собой постоянно обновляемый и редактируемый словник, позволяет судить, насколько точно части речи и различные лексические единицы воспроизводят действительность смерти и умирания. В Тезаурусе отражено фундаментальное различие между естественной (natural death) и насильственной (violent death) смертью, причем глагол «убивать» соседствует с иными, не связанными со смертью напрямую по значению фразами: например, «положить конец (чему-либо)». В данной статье авторами избран для комплексного гносеологического (философсколингвистического) анализа раздел «глагол» (verb) пункта 360 (Death) электронной версии Тезауруса Роже [10]. Указанный раздел содержит 68 слов и выражений, из которых в данной статье с учетом логики исследования и ограниченного объема статьи рассмотрены 13. Показано, как распределяются смыслы слов и выражений данного раздела Тезауруса согласно предложенной и обоснованной авторами четырехчленной схеме. Всякое высказывание о смерти и умирании в разделе «глагол» по содержанию представляет собой: 1) метафору пути (дороги, путешествия); 2) сравнение; 3) указание возможности общения с потусторонним миром (фак-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

463

тически, с его представителями); 4) отражение процесса (последствий процесса), приводящего к смерти или протекающего посмертно. В настоящей статье рассмотрены лексические единицы, отнесенные к группе «метафора пути», а также сделаны некоторые краткие заметки относительно связи данной структурно-смысловой группы с какой-либо из трех остальных. Отдельные глаголы позволяют предположить, что их значение наилучшим образом раскрывается на основе персонификации смерти. Однако прямая персонификация смерти, предусматривающая формирование узнаваемого образа-персонажа и его непосредственное называние (например, «старуха с косой») более характерна для имен существительных. Кроме того, по фразам и словам в пункте 360 Тезауруса Роже не удается с определенностью отследить, кто именно совершает некое действие. На первый план выступает характер действия/процесса, но не сам субъект/источник процесса. Вместо персонификации действия или иного процесса его субъект либо подразумевается лицом, произносящим ту или иную фразу о смерти, либо именуется при переводе уже в русском языке, но отсутствует непосредственно в английской фразе. В силу сказанного аспект персонификации применительно к рассматриваемым глаголам в статье не рассматривается. Предлагаемые четыре смысловые группы слов и выражений о смерти в разделе «verb», в свою очередь, отчетливо соотносятся с той или иной познавательной стратегией в рамках религиозного или светского мировоззрения. Мировоззренческое содержание исследуемых лексических единиц предстает в иносказательном, сравнительном, коммуникационном и описательном аспектах. Открывается также возможность проследить пути интеграции и дифференциации сопряженных и побочных смыслов той или иной лексической единицы в процессе ее функционирования в реальном разговорном, литературно-художественном, научном, философском языке. Философское исследование по своей сути предстает творческим процессом познания и известного освоения субъектом самого себя, Другого, окружающего мира. Говоря о «языкотворческой силе», Фридрих Шлейермахер тем самым указывал, полагают авторы настоящей работы, на глубинную связь познания и практики в самом широком понимании – от элементарной материально-преобразовательной деятельности до сложнейших абстрактно-теоретических построений. А бэконовский тезис «знание – сила» (knowledge is power), с другой стороны, ориентирует на активное использование получаемого субъектом образа себя, Другого и мира для сбережения лучшего и противодействия разрушительным силам. Язык способен как замаскировать, так и акцентировать смертность всякого живого существа; в этой связи философема «слово – оружие» оказывается на страже сил либо созидательных, либо смертоносных. И философ вряд ли в силах избежать данного выбора. Лексические единицы раздела «verb» пронумерованы для данной статьи сплошной нумерацией в технических целях. Такая нумерация позволяет учесть изначальную последовательность лексических единиц в Тезаурусе, а также избежать смешения разных вариантов написания одной и той же фразы. Семема «движение в некотором направлении»: глагол «go» и метафора пути К метафоре пути в разделе «verb» Тезауруса Роже относятся 13 лексических единиц: 6 pass away, 58 step out, 41 go the way of all flesh, 53 go to one's last home, 54 go to Davy Jones’s locker, 51 cross the bar, 66 hop the twig, 50 cross the Stygian ferry, 20 go off, 61 come to an untimely end, 52 go to one's

464

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

long account, 55 go to the wall, 60 go out like the snuff of a candle. За исключением последнего выражения, все перечисленные лексические единицы, на наш взгляд, конкретизируют семему «движения в некотором направлении», указывая либо конечный пункт, либо особенности самого пути движения. Фольклорные мотивы и литературные сюжеты, а также метафора жизни-дороги, жизнипутешествия в русском и английском языке занимают прочное и объяснимое место. Жизненный путь – еще и способ присутствия живущего в земной жизни, а не просто условная траектория движения. В Книге Бытия данное значение слова way предполагает, что живущий не находит свой жизненный путь в «готовом» виде, но словно сам его организует или, напротив, дезорганизует: «11 The earth also was corrupt before God, and the earth was filled with violence. 12 And God looked upon the earth, and, behold, it was corrupt; for all flesh had corrupted his way upon the earth» [5]. Здесь фраза upon the earth означает – «по всей земле, повсеместно»; то есть путь плоти принципиально был испорчен как образец, как норма-ориентир, и вследствие этого сам задуманный Богом облик земли был искажен, испорчен – отсюда-то она и was corrupt, «опорочена». В материальном понимании, при плохом качестве дороги все, что по ней движется, постепенно приводит к ее ухудшению (дорога «разбивается»). В рассматриваемом же метафорическом понимании, жизненный путь должен обладать если не геометрической «прямотой», то известной нравственной правильностью. В популярных песнях и стихотворениях жизненный путь порой представлен как воплощение предначертания, установленного высшими силами. Например, в песне И. Талькова «Фатальная колесница»: «Катится, катится жизнь колесницей фатальной, // Мы пассажиры на данном отрезке пути. // Кучер-судьба колесницею той управляет; // Кто не согласен с маршрутом – тот может сойти». Очевидно, метафора пути, будучи связанной с жизнью и смертью, позволяет прямо не говорить о смерти, а соотносить ее с известным, а значит, вполне измеримым и конечным пространством. В пределах этого пространства и пролегает человеческий жизненный путь. Так, в масштабах планеты Земля никакая даль не далека настолько, чтобы из нее нельзя было возвратиться обратно. Умирающий-«уходящий» движется сам, то есть действует подобно всякому другому живому существу. Но метафора пути закономерно оказывается сложносоставной и включает метафору преграды (ограды, стены, забора). «Выйти» (step out) и «пересечь ограду» (cross the bar) – симметричные выражения, поскольку в обоих случаях наличествует предполагаемая граница, и она носит, прежде всего, метафизический характер. Симметрия относится к самой границе-ограде. Совершая этот «шаг наружу», субъект покидает (прекращает) внутримирное бытие, а тот мир (мир умерших), что находится снаружи, практически неизвестен и в земной проекции узнается по наличию кладбищенской ограды (забора). Если живой пересечет ограду кладбища (могилы) именно как живой, принадлежащий земному миру, он беспрепятственно может вернуться обратно. В выражении step out «шаг» имплицитно коннотирован числовым смыслом. Это последний шаг, поэтому в совсем точном смысле субъект не идет, а именно совершает этот единственный завершающий шаг, и обратной дороги ему в земной мир как субъекту уже нет. Остается тело как безусловное свидетельство пребывания некогда целостного субъекта в земном мире, но оно стремительно обращается в объект по мере посмертного снижения интенсивности деления клеток в отдельных тканях вплоть до полного его прекращения. Русская поговорка «был, да весь вышел» могла бы служить толковым переводом фразы step out, поскольку детализирует

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

465

сразу два момента: некто был ранее, а теперь полностью отсутствует. Выражение «весь вышел» указывает на окончательный «выход» и пронизано мотивом безвозвратности. Кроме того, с точки зрения синтаксиса, в русском и английском языках употреблены глаголы, обозначающие разовое действие: глагол совершенного вида в форме прошедшего времени и фразовый непереходный глагол с наречием, соответственно. Выражение cross the Stygian ferry (пересечь Стигийскую переправу) конкретизирует метафору пути в контролируемой паромщиком Хароном Стигийской переправе, которую в греческой мифологии пересекают все умершие. Согласно мифологическому представлению, полноценная смерть возможна лишь в том случае, если душа (тень) умершего поладит с суровым перевозчиком. Метафора Стигийской переправы широко известна в европейской культуре. Интересна она, прежде всего, наличием некого конечного пункта, куда тень умершего попадает после смерти. Тень умершего не просто попадает на другой берег, но вселяется в новое обиталище, то есть переходит в посмертное бытие, не менее сложное и непредсказуемое, чем земное. Земной путь продолжается после смерти. «Путь всякой плоти» приводит к смерти, поэтому в идиоме go the way of all flesh через метафору пути констатируется родство субъекта со всеми телесными живыми существами (к миру духов применимы иные определения). Последний дом для уже умершего человека – могила, которая в русской культуре часто и оформлена при помощи столпа-домовины, конструкции с двухскатной крышей, характерной для обычных изб (чаще слово «домовина» служит синонимом «гроба»). У Н. С. Лескова в «Житии одной бабы» использовано специфическое словоупотребление «домовины»: «Все ей за князя пророчили выйти, а она вышла за еловую домовинку» [3, с. 82] (речь идет об умершей в детстве девочке). В русском языке пограничное состояние близкого к смерти человека часто отражено в выражении «одной ногой в могиле»: «Я, дочка моя, старый человек. Моя одна нога здесь, а другая в домовину свесилась» [3, с. 130]. Выражение go to one's last home («пойти к своему последнему дому») допустимо отнести не только к метафоре, но и к сравнению, так как «последним домом» вполне может оказаться тот, в котором человек жил в последние годы жизни, и в нем же умер. Впрочем, обращает на себя внимание предлог to: умирающий может как просто идти к последнему дому, или, дойдя, войти в него. Остается впечатление таинственного порога, очередной границы, которую умерший еще должен преодолеть, чтобы не только найти окончательное пристанище, но и поселиться в нем. Мотив заточения в ограниченном пространстве звучит в выражении go to Davy Jones's locker. Рундук Дэви Джонса – это хранилище сокровищ и вообще всякого имущества сказочного пирата-мертвеца Дэви Джонса. Рундук находится на морском дне, где чаще всего и находят свое последнее место моряки, чья смерть наступила во время плавания на корабле. Учитывая, что сам Джонс – отъявленный злодей, а в его подчинении находятся головорезы-мертвецы, такая смерть ужасна и отвратительна. В разговорной речи go off нередко выступает синонимом to die, на что некоторые словари прямо и указывают. Однако следует рассмотреть и иные значения: leave, depart, especially suddenly («покидать, отправляться, особенно внезапно») [6], to go forth, out, or away («отправляться в путь, выходить, или уходить») [9], to leave a place and go somewhere else («покинуть место и пойти еще куда-то») [7], to leave a place, especially for a particular purpose («покинуть место, главным образом, с особенной целью») [8]. Показательно, что из четырех процитированных значений в двух последних выделен фактор покидаемого места. Более адекватным

466

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

представляется русский перевод глагола «уйти», тем более что этот глагол указывает и на покидаемое место, и на предполагаемый путь. Также при переводе словом «уйти» в определенной мере маскируется факт окончания жизни: ведь и на протяжении жизни человек нередко уходит и не возвращается обратно никогда (ср.: «с глаз долой – из сердца вон»; «уйти навсегда»; «больше не вернусь»). Опираясь же на фактор «покидаемого места», мы предполагаем, что полноценным переводом для go off может стать слово «отойти» (ото-йти, указание на отдаление, удаление). В русском языке «отойти» в значении «умереть» нередко предстает как редуцированная форма оборота «отойти [в мир иной]». В полной форме выражения словесная маскировка смерти не удается, а «отошедший» приравнивается к «ушедшему». Семантически здесь фигурирует все то же пространственное удаление: так, про пожилого человека говорят, что он отошел от дел (они перестали его интересовать), а при наличии прочной рациональной, аффективной, поведенческой связи самой «жизни» с «делами» человек по мере дальнейшего старения прекращает откликаться и на все прочие стороны жизни, «отходит». Сопутствующие смыслы слова «отойти» порождаются всякий раз индивидуально. Ведь отойти можно, пятясь назад, отступая в сторону, предварительно отвернувшись (пространственные аспекты), быстро или неспешно (временной аспект), заметным для окружающих образом либо «тихо» (социально-средовой аспект). В подвижнической практике Православия отойти (в мир иной) «тихо» часто значит «умереть в мирном состоянии духа». Это тишина у(с)покоения после шума земного мира. «Подойти к преждевременному концу» (come to an untimely end) значит умереть раньше положенного срока; правда, кто и в какой форме этот срок положил (установил) – неизвестно. Перевод наречия untimely как «безвременно» отчасти иллюстрируется русским выражением «безвременно скончавшийся», хотя более известна синтаксическая конструкция «безвременно ушедший (от нас)». Но исходное выражение come to an untimely end гласит, что некто не уходит, а, напротив, подходит (comes to) к концу, так что с точки зрения содержания фразы имеет место не удаление, а приближение. Неоднозначен оборот go to one's long account: account – это «счет», но еще и «отчет», в то время как значение long – «длинный, долгий» никаких сомнений не вызывает. Очевидна ассоциация с выражением call (take) somebody to account: предполагается, что умирающий должен где-то (кому-то?) дать отчет, и отчет будет долгим. В этом отношении go to one's long account занимает переходное положение между группами «метафора пути» и «коммуникация», так как отчет должен выслушать кто-то предположительно могущественный и вышестоящий (фигура Всевышнего, Supreme, Almighty). То есть в идиоме выделены и аспект пути, и аспект общения с Другим. Нельзя, на наш взгляд, исключить и более прозаическую версию, вполне материалистическую. «Дойти (зд. более уместно перевести как «добраться» в значении «начать что-то делать с…») до своего давнишнего (давнего) счета» – выражение на границе метафоры и простого сравнения. Содержательно в умирании не больше «счета», чем в рождении, с той лишь разницей, что рождение есть процесс бессознательный и с позиции субъекта пассивный, а умирание подлежит осознанию. «Дойти» здесь синонимично слову «дожить», а дожить – значит пройти «жизненный путь» вплоть до отмеченного момента, тем самым выполнив свой минимальный природный долг (родиться – прожить – умереть). При таком понимании фразы go to one's long account она семантически сближается с выражением pay the debt to nature, где природа выступает кредитором, которому «долг» и возвращается.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

467

«Отправиться к стене» (go to the wall) можно, как представляется, в двух смыслах – условно-физическом и метафизическом. В первом случае стена – мемориальная стела, надгробная плита с высеченным на ней именем умершего. Рассматривая такую стелу, можно представлять себе, каков был человек при жизни, особенно если помимо надписи там выгравирован или высечен его образ. Во втором случае имеется в виду, что способностью проходить сквозь стены обладают, прежде всего, духи и призраки. При условии, что речь идет о призраке усопшего, он-то и «уходит в стену», просто покидает помещение, оставляя позади себя свое некогда живое тело. Alan Rankin отмечает, что выражение go to the wall в своем происхождении «…имеет отношение к средневековым европейским погребальным традициям. В одно время, когда тела умерших доставляли в церковные дворы1 для погребения, их следовало размещать вдоль стены церкви или погоста. Это привело к выражению «уложенный возле стены» (laid by the wall), означающему «быть мертвым, но не погребенным». Как и многие другие выражения для «умершего», «уложенный возле стены» скоро стало метафорой для высказывания о поражении (разгроме). Хотя эта фраза в наши дни выпала из обращения, ее значение стало сдвоенным с прочими выражениями о стене. Фраза «отправиться к стене» означает «находиться в отчаянной ситуации». Ее часто путают со сходными фразами «уложенный возле стены» и «удариться о стену» (hit the wall). «удариться о стену» – это термин атлетов для обозначения пределов физической выносливости» [4]. Выражение go out like the snuff of a candle допускает переводы «погаснуть как свечной огарок», «закончиться, как отгоревший свечной фитиль». Следует обратить внимание, что snuff означает «огарок», «обгоревший фитиль» или просто «нагар на свече», а go out имеет как значение «погаснуть», так и просто «закончиться». Отсюда еще один вариант перевода: «истаять как свечной огарок». Слово «истаять» в одном из предложенных нами переводов означает метафорическое истолкование жизни как горения, а смерти как его прекращения: жизнь-свеча, она горит и тает. Примечательно, что, в отличие от выхода души из тела, когда видимое тело остается, полностью выгоревшая свеча теряет свою изначальную форму, именно исчезает как целое, разделяясь на последнюю вспышку огня с густым дымом и капельку неизрасходованного воска с остатком фитиля. Свечной огарок обманчив, его исчезновение предсказуемо и вполне ожидаемо; более того – оно неминуемо. И все же непосредственный момент его угасания, сопровождающийся наступлением темноты, воспринимается чаще как внезапный. Иногда непосредственно перед окончательным угасанием появляется непомерно яркий крупный язык пламени, резко контрастирующий с общими скромными размерами самого свечного огарка, своего рода «предсмертный вздох» свечи. Сходными по содержанию выражениями являются «таять на глазах» (о тяжело больном, который стремительно теряет массу тела); «сгореть» и «выгореть» (= нещадно и безрассудно расходовать жизненные силы вплоть до смерти от истощения). На этом содержательном моменте сходство и заканчивается, хотя если принять за ключевой элемент выражения метафору горения, и наличие конкретно-вещественного референта (свеча), то все выражение следовало бы отнести не к группе «метафора пути», а к группе «сравнение». В пользу права выражения go out like the snuff of a candle оставаться в группе «путь» говорят следующие соображения. Свет свечи не в последнюю очередь является ориентиром, в Alan Rankin пользуется устаревшим значением слова churchyard = «церковный двор», хотя первое значение – это «церковное кладбище», «церковный погост». Церковный погост же Alan Rankin обозначает как graveyard. 1

468

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

направлении к которому или от которого можно двигаться (т.е. совершать путь). В художественной литературе свет, огонь часто указывает на приближение (приближение городских огней по мере прибытия корабля; «все ярче становился свет» – о приближении к выходу из тоннеля, из леса), в то время как туман, тьма – на отдаление (свет маяка «тает» в тумане; тьма «скрывает» свет в окне покидаемого путником дома). Кроме того, после угасания свечи образуется порция дыма, а ассоциативное сходство «дым – дымка2, туман, мгла, мрак» позволяет сопоставить английское выражение go out like the snuff of a candle и русское выражение «исчезнуть во мгле» (о том, кто уходит куда-то очень далеко). Поскольку же путь этот остается таинственным и загадочным, он может быть выражен также семемой «рассеиваться в произвольном направлении»: это путь на границе собственной дезинтеграции, когда «дым» способен распространяться в любом направлении (вниз, вверх, вбок, по спирали и т.п.). Таким образом, угасание-выгорание свечного огарка сопоставимо с рассеиванием, исчезновением-таянием во мраке, тумане, неизвестности. Умерший оставляет горюющих близких и родственников наедине с померкшим «белым светом», особенно если при жизни он был тем, кого называют «свет очей»: он уходит каким-то своим путем, забирая свой свет с собой, и его близких охватывает тьма. Впрочем, рассматриваемое выражение определенно способно с полным правом занимать место в любой из двух смысловых групп, «сравнение»3 и «метафора пути». Заключение Таким образом, осмысление метафорического потенциала языка с позиций философской герменевтики позволяет обнаружить и актуализировать значительные содержательно-смысловые ресурсы культуры, прямо или косвенно используемые субъектом в профессиональной, повседневной коммуникации. Кроме того, и экзистенциальное самоопределение субъекта во многом связано с выраженными в языке универсальными образами, духовными ценностями, антиномичными в своей основе философемами. Настоящее исследование показало, что гносеологическое значение Тезауруса Роже обусловлено широкими возможностями понимания слов и выражений, касающихся смерти и умирания, в философском, научном, религиозном, художественном и даже техническом ключе. При этом наиболее полным образом раскрывается и антропологическое измерение языка с учетом всего многообразия познавательной, оценочной и практически-преобразовательной деятельности субъекта. Также необходимо констатировать известную вариативность лексических единиц, учет и возможные объяснения которой необходимы при анализе функционирования слов и выражений в реальной речи и в текстах, при установлении их источника или механизма их происхождения. Смерть в группе выражений, основанных на метафоре пути либо иным явным образом связанных с нею, предстает как завершение жизни-пути. С одной стороны, происходит выход за пределы жизни с пересечением некой границы (и, стало быть, номинальной перспективой

Образ «дымки сплошной» отсылает к представлениям либо о неизвестном будущем, либо о невозвратно ушедшем прошлом: «C белыми ставнями, с белыми ставнями дом над рекой, // Где мы оставили, где мы оставили чтото с тобой, // Милое, давнее, где-то за далями, в дымке сплошной, // Ставеньки скрипнули, словно окликнули: “Где ж ты, родной”?» (текст песни Анатолия Поперечного «Белые ставни») [1]. 3 В мемуарах, посвящённых событиям в Саласпилсском фашистском лагере, выражение выступает именно в роли сравнения: «Угасла и моя любимица Вероника. Она угасла тихо, как свеча, которую медленно пожирает пламя. Жизнь девочки унесли голод, боль и насилие» [2, с. 175]. 2

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

469

дальнейшего посмертного бытия, продолжения пути), с другой – достигается последний рубеж земного бытия, и данному рубежу соответствует «последний шаг». В культуре «последний шаг» интерпретируется в ключе «действия», «слова», «мысли» (эта триада, заметим, отвечает православно-христианской традиции осмысления жизненного пути человека), а также с точки зрения реальной возможности субъекта контролировать собственные действия и осознанно их совершать. Отдельные выражения из раздела «verb» пункта 360 Тезауруса Роже обладают значительным семантическим потенциалом, позволяющим создавать художественно-образные речевые конструкции различной степени эмоциональной насыщенности. Данная их особенность выявляется исключительно при подробном исследовании не только чисто языкового, но и культурно-мировоззренческого контекста. Умирание в метафоре пути детализируется при помощи уточняющих слов в выражениях и эти слова порой образуют простейшие двухкомпонентные или более сложные матрицы, описывающие как сам путь, так и характер его преодоления, и некий конечный пункт (например, go to/go…like; hop – мотив стремительности, краткости момента; cross – мотив плавности, постепенности и даже степенности). За привычностью и банальностью хорошо известных всем носителям русского или английского языка ассоциаций жизни и пути (соответственно, смерти и окончания пути) открываются многогранные типы и формы персонального жизненного опыта субъекта. В конечном итоге, появление новых, в том числе профессионально детерминированных или просто экстравагантных эвфемизмов для смерти и умирания соотносится в той или иной мере с некой стержневой (ядерной) группой слов и выражений, даже объясняется посредством этого соотнесения. Академически значимым примером такой группы слов и выражений и является частично рассмотренный в статье пункт 360 Тезауруса Роже. ЛИТЕРАТУРА 1.

Белые ставни. URL: http://www.moskva.fm/artist/%ED%E8%EA%EE%EB%E0%E9_%E3%ED%E0%F2%F E%EA/song_776215 2. Лелис А. В том дворе смех не раздавался // В Саласпилсском лагере смерти. Рига, 1964. 3. Лесков Н. С. Житие одной бабы // Повести и рассказы. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, Том II. 1981. 4. Rankin A., Wiley M. What-does-it-mean-for-someone-to-go-to-the-wall. URL: http://www.wisegeek.com/whatdoes-it-mean-for-someone-to-go-to-the-wall.htm 5. Genesis: 6. 11.12. https://holybible.com/gen.1.1 6. Go off // The American Heritage Dictionary of Idioms by Christine Ammer. URL: http://dictionary.ref erence.com/browse/go+off 7. Go off. URL: http://dictionary.cambridge.org/dictionary/british/go-off 8. Go off. URL: http://www.macmillandictionary.com/dictionary/british/go-off 9. Go off. URL: http://www.merriam-webster.com/dictionary/go%20off 10. Searching headwords for death // Roget’s Thesaurus URL: http://machaut.uchicago.edu/?action=search&res ource=Roget%27s&word=death&searchtype=headword Поступила в редакцию 09.12.2015 г.

470

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.6

Gnoseological meaning of Roget’s Thesaurus in philosophical understanding of death and dying on example of the “verb” section © N. Yu. Odinokova1, D. S. Fedjaj2* 1Saratov

State University named after N. G. Chernyshevsky 83 Astrakhanskaya St., 410012 Saratov, Russia.

2Saratov Socio-Economic Institute (filial branch), of Plekhanov Russian University of Economics

9 Radischev St., 410012 Saratov, Russia. *Email: [email protected] Referring to certain lexical units of Roget’s Thesaurus (item “verb” of paragraph 360), the authors consider in the article philosophical interpretation of verbal means for creation and further transformation of culturally significant senses and meanings that are aligned with death and dying. Thus, the given study involves one of the most famous and historically significant treasuries of language into plentiful and practically oriented philosophical examination. The authors propose a heuristic scheme to classify lexical units according to their structure and meaning with taking general and peripheral meanings into account. The article hermeneutically reveals linguistic and cultural sources of common images and concepts of death and dying. The authors make up a conclusion about sense-generative, gnoseological, world-view, cultural and communicative functions of the above-mentioned units that point to death and dying. Thus, Roget’s Thesaurus can be considered a helpful guide to philosophical examination of culturally prescribed or determined concepts of death and dying, of verbally expressed attitudes to death issues. Keywords: expression, verb, lexical unit, metaphor of the way, death, dying, sense, Roget’s Thesaurus. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Odinokova N. Yu., Fedjaj D. S. Gnoseological meaning of Roget’s Thesaurus in philosophical understanding of death and dying: on example of the “verb” section // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 462–470.

REFERENCES 1.

Belye stavni. URL: http://www.moskva.fm/artist/%ED%E8%EA%EE%EB%E0%E9_%E3%ED%E0%F2%F E%EA/song_776215 2. Lelis A. V Salaspilsskom lagere smerti. Riga, 1964. 3. Leskov N. S. Povesti i rasskazy. Sobranie sochinenii v pyati tomakh. Moscow: Tom II. 1981. 4. Rankin A., Wiley M. What-does-it-mean-for-someone-to-go-to-the-wall. URL: http://www.wisegeek.com/whatdoes-it-mean-for-someone-to-go-to-the-wall.htm 5. Genesis: 6. 11.12. https://holybible.com/gen.1.1 6. Go off. The American Heritage Dictionary of Idioms by Christine Ammer. URL: http://dictionary.reference.com/browse/go+off 7. Go off. URL: http://dictionary.cambridge.org/dictionary/british/go-off 8. Go off. URL: http://www.macmillandictionary.com/dictionary/british/go-off 9. Go off. URL: http://www.merriam-webster.com/dictionary/go%20off 10. Searching headwords for death. Roget’s Thesaurus URL: http://machaut.uchicago.edu/?action=search&resource=Roget%27s&word=death&searchtype=headword Received 09.12.2015.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

471

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.7

Этнолингвистический анализ лексики, связанной со свадебным обрядом (на материале памирских языков) © З. О. Назарова Институт языкознания РАН Россия, 125009 Москва, Большой Кисловский пер., 1/12. Email: [email protected] В статье рассматривается лексика, относящаяся к свадебным обрядам в памирских языках. Лексика, отражающая свадебные обряды в ишкашимском языке (один из малочисленных памирских языков), почти не изучена. В памирских языках до сих пор сохраняются как все традиционные свадебные обряды, так и заимствованная и исконная лексика, связанная с ними. Большинство обрядовых терминов является заимствованными. Часть терминов заимствована из бадахшанского диалекта таджикского языка. Некоторые общетаджикские слова употребляются в специфических значениях только в бадахшанском диалекте таджикского языка и в Бадахшане Афганистана. Это, в основном, лексика, связанная с традиционными приемами проведения свадьбы. Другие лексемы, такие как sarbьzьg ‘почтить (вниманием) скорбящих’, встречаются только в классической литературе. Ввиду исламизации ритуалов нередки арабские заимствования, связанные с официальными терминами процедуры бракосочетания и ее правовыми аспектами. Встречаются также тюркизмы, которые вошли в словарь благодаря языковым и культурным контактам в регионе. Знаменательно, что в лексике преобладают метафорические и описательные наименования обрядов. Привлекают внимание особенности употребления лексики в конкретных иранских языках по сравнению с такими крупными письменными государственными языками, как таджикский язык Таджикистана и дари Афганистана. Так, в ишкашимском языке Таджикистана и Афганистана лексема dumod употребляется только в значении «зять», а в значении «жених» – толькоΤamard. Ключевые слова: этнолингвистический анализ, памирские языки, ишкашимский язык, бадахшанский диалект, таджикский язык, семантика, свадебные обряды, заимствованная лексика, запреты, соединение новобрачных, пожелание плодородия, счастья и семейного благополучия.

Лексика, отражающая свадебные обряды в ишкашимском языке (один из малочисленных памирских языков), почти не изучена. Существуют лишь отдельные исследования [3, с. 89–93; 10, с. 84–87], которые не позволяют получить достаточно полной картины. В настоящей работе этнолингвистическому анализу подвергается лексика, относящаяся к свадебным обрядам. Согласно принятой нами методике, мы разделим лексику свадебного обряда на следующие компоненты: акциональный, персонажный, предметный и вербальный. Здесь детально рассматривается акциональный компонент. (Каждая лексико-семантическая группа слов рассматривается с этнографической и лингвистической точек зрения (соответственно подпункты 1 и 2).

472

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

1. Лексико-семантическая группа слов, связанных со свадебными традициями 1.1. Раньше на Памире, как и в других регионах Средней Азии, девушек выдавали замуж рано, в возрасте 12–15 лет (иногда даже и в 7 лет). Делалось это для того чтобы невеста привыкла к другой семье, приспособилась, переняла ее образ жизни (kь xi xosyat wan ixson ‘учить ее к своим привычкам’), чтобы у нее не возникло проблем и трудностей с другими членами семьи в совместной жизни. В таком возрасте девушки еще не вступали в интимные отношения. В случае если девушка являлась единственной наследницей в семье, ее выдавали за двоюродного брата по линии отца (vьc-zas ‘сын дяди’). “Таким образом, обеспечивалось сохранение земли в семье отца” – см. [1, с. 122]. Матери предпочитали женить сына на племяннице (xir ‘племянница’) в надежде, что она в старости будет присматривать за ними, как собственная дочь. 1.2. Лексема tuy‘ свадьба, ‘пиршество’ из тюркских языков. Эта лексема функционирует и в некоторых памирских языках (но ср. шугн.-руш. sur, язг. sər, санг. wotůk). Лексема tuy очень продуктивна. Она принимает суф. -dor,- či, -ona: tuydor 'хозяин свадьбы'; tuyči ‘люди, приходящие на свадьбу’; tuyona‘ свадебные подарки’ и т. п. Лексема tuy употребляется в сложениях и словосочетаниях: tuyxona ‘дом хозяина свадьбы’; tuyxьr(i) ‘угощение на свадьбе’, tuyraw(i) ‘хождение по свадьбам’, tuy-tatima//tuy-sarišta ‘подготовка к свадьбе’ и т. п. Понятие жениться, выражается фразеологизмом: kuč usuk букв. ‘увоз(ить) жену’. Возможно, это связано с тем, что жених забирает невесту и увозит к себе домой. Синонимом этой лексемы является заимствованное словосочетание katxьdo šůk ‘жениться’, букв. ‘стать хозяином (дома)’. Выражение «выходить замуж» передается словосочетанием mol kьnůk, а «выдавать замуж» – сложноименным глаголом с послелогом-bo: ma Τtoki mol dayůk-bo-on ‘эту девушку собираются отдать замуж’, «замужество» выражается сочетанием mol-důst букв. ‘(в) руки мужа’. Эти лексикализованные сочетания встречаются как в некоторых памирских языках, так и в бадахшанском таджикском: вах. δay-kaf, (da) dьsti šu‘(в) руки мужа’ (сущ + сущ). Это понятие соответствует русcк. лексеме замуж. Возможно, семантика этих сочетаний мотивируется тем, что девушка переходит в руки мужа (т. е. будет находиться в надежных руках, имеется в виду, что девушка будет жить как за крепкой каменной стеной). 2. Лексико-семантическая группа слов, связанных с досвадебным обрядом 2.1. Свадьба на Памире состоит из следующих периодов: досвадебного, свадебного и послесвадебного. Существуют многочисленные ритуальные обряды, связанные с этими этапами. К досвадебному периоду относятся церемонии выбора невесты, сватовства, помолвки и т.п. Невесту выбирают разными способами. Обычно родители сватают новорожденных мальчика и девочку. Этот обычай называется guorabaxΤ kьnůk ‘проводить колыбельный сговор’. Выбор юной невесты выражается устойчивым словосочетанием pь com xaΤůk ‘втягивать в глаза’ (т.е. присмотреть себе (красивую) невесту). Родители жениха бывают очень строги. Они выбирают сыну невесту не только по внешности, поведению, но и учитывают наследственные болезни, в частности кожные. Это отражено в фразеологизме: iv-no ůstůk nьst ‘у них нет костей’ (т. е. эта такая болезнь, от которой человек синеет, опухает, выпадают брови и т. п.).

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

473

В процессе сватовства (xеΤi išůk) сват, особенно отец жениха, часто цель своего прихода выражает фразеологизмом: mьrdaΤu tьlapůk ‘просить обмывательницу покойников’ (по мнению некоторых исследователей, имеется в виду, что невестка будет обмывать родителей мужа после их смерти [5, с. 224]). С этим предположением трудно согласиться поскольку, во-первых, запрещено связывать радостные события с горем (т.е. свадьба и поминки – это два противоположных события). Запрет на упоминание похорон очень строго соблюдается во всех свадебных обрядах. Во-вторых, по памирской традиции покойника (в зависимости от его пола) обмывает старый человек (непосредственно кто-то из кровных родственников), а не дочь или невестка. Скорее всего, это предположение является лексической мотивацией обрядового действия. Символическая семантика этого фразеологизма, возможно, – помощь невесты родителям жениха до конца их жизни, т. е. до смерти. Согласно данной традиции, невеста сына, которая будет жить с родителями жениха, должна помогать им во всех домашних делах и заменять дочь. Многочисленные фразеологизмы подтверждают этот факт, в народе говорят: mь mьrdat zьnday soibi kьnu ‘она будет ухаживать и при жизни, и после смерти’; aw ba ǰoy ůdůγd mьš- bo ‘она вместо дочери нам’. Обряд помолвки называется buy wedůk ‘зажигать благовония’. Этот обряд проводят следующим образом: берут из очага тлеющий уголек кизяка (plex), кладут его в священное углубление в передней части очага (langarxona) и добавляют благовоние (buy), которое готовится из отрубей (safůk), смешанных с коровьим маслом (yaxi reγn), ароматным горным луком (kuy piyoz) и семеянами руты (sьpandona). После этого родители жениха и невесты называют друг друга qьda и считаются родственниками (см. тадж. qudo šůdan ‘породниться’). В конце обряда старик читает молитву (fotya), и отец жениха пожимает и целует руку отцу невесты (zomandor wa Τtokdor to důst-i nasu), а тот в ответ целует его руку. Церемония důst nasůk – (когда собеседники целует руки друг друга) выполняется также: при решении важного дела (договора); при встрече с халифой, со стариками и т.п1. После сватовства помолвленные, стараются избегать друг друга (особенно девушка). Помолвленная девушка по-ишкашимски называется причастием γaždůki ‘нареченная’. Через несколько месяцев после помолвки дядя невесты по матери (xьlьk) получает от родителей жениха подарки, называемые «материнская доля» (modari) или «плата за молоко» ((h)aqi šir ‘доля, уплата (за) молоко’). В свою очередь, к свадьбе этот дядя должен приготовить племяннице дорогой подарок: кошму (nьmad), одеяло (kьrpa), платье (Τavi), платок (lata) и т.п. Обычай modari соблюдается только в Ишкашиме, Вахане и в Язгуляме в других регионах Памира этот обычай не существует. Возможно, этот обряд является пережитком матриархального периода.

1 На

Памире существуют различных видов приветствия: «после рукопожатия или простого соприкосновения ладоням здоровающиеся целуют кончики пальцев своих рук», называемый kallayidast (см. тадж. kallayi dast букв. макушка руки’); кончики пальцев “целуют также после прикосновения к святыне, т. е. домашнему очагу, мазару” см. [6; 16, c. 225]. При выражении соболезнование женщина целует мужчине руку, а он – ее голову, что называется oΤnogi kьnůk. Женщины в этом случае целуют лицо друг друга.

474

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

В отличие от других регионов Средней Азии, на Памире от жениха не требуется выкупа за невесту. Он передает в семью невесты только вещи и все необходимое для подготовки невесты к свадьбе и самой свадьбы; этот обряд называется qьling usuk ‘передавать калым’ (см. тур. диал. qaling ‘деньги и вещи, отдаваемые женихом стороне невесты’) [20, с. 238]. В этот день приблизительно определяют дату свадьбы. Обряд шитья одежды для невесты и жениха обозначается заимствованным детерминативным выражением ǰomabьron ‘кройка одежды’ (см. тадж. ǰoma–‘одежда’ основа глагола bur+ суф. -on‘кроить’). Для этого обряда в доме невесты устраивают угощение для женщин, шьющих одежду. Угощения по поводу кройки одежды для жениха в Ишкашиме не устраивается ср. [1, с. 126]. В этом случае мастерице передают вышивку для тюбетейки и белый хлопчатобумажный материал для шитья шароваров и рубашки (son wol-ьt yakta) (на Памире для жениха шьют специальную ночную одежду из бязи с вышивкой на рукавах и воротнике). Существует поверье, что рука у мастерицы (duzьnda) должна быть счастливой (i-důst šoguni vuni) (чтобы у новобрачных, которым она шила одежду, судьба сложилась удачно). Обряд kьlčapazon – ‘печь ритуальные круглые хлебцы’ устраивается только для невесты. Собираются женщины и “из пресного теста лепят маленькие круглые лепешки диаметром около 15 см, на которых накалывают дырочки веничком из перьев (perčuk)”, такие лепешки называются kьla [1, с. 205]. Женщины жарят для невесты на хлопковом масле (paxta reγn) маленькие изделия из теста – род печенья – продолговатой формы, которые называются bursoq. Во время обряда nьΤoni usuk что означает ‘передать весть (о свадьбе)’, в дом невесты передают тушу барана и, одно платье и назначают точную дату свадьбы. Человек, принесший эту весть (nьΤonabar), сообщает точное время прихода жениха и сопровождающих его (Τamardor). 2.2. Заимствованная из тадж. лексема guorabaxΤ ‘колыбельный сговор’ в ишкашимском языке употребляется в адаптированном виде (см. тадж. gahwora ‘колыбель + baxš от baxšidan). Понятие выбора невесты, как родителями жениха, так и им самим, выражается фразеологизмом: pь com xaΤůk ‘втягивать в глаза’ (т.е. присмотреть себе невесту). Выбор по любви обозначается составным сочетанием xьΤ kьnůk ‘влюбиться’, а понятие «возлюбленный» – xьΤkarda. Существует заимствованная поговорка о недовольной невесте, вышедшей замуж за возлюбленного: xьΤkardara šu kardьm, xoka ba ru kardьm букв. ‘вышла замуж за возлюбленного, покрыла землей (свое) лицо’. Понятие наследственной кожной болезни выражается фразеологизмом: iv-no ůstůk nьst ‘у них нет костей’ или iv ůstůk weron ‘их кости испорчены’. Синонимом этого устойчивого сочетания является заимствованная лексема kuri ‘проказа’ или pes ‘ложная проказа’ (белые пятна на лице). Заимствованная лексема xeΤi ‘сватовство’, возможно, происходит от тадж. xeΤ ‘родственник, родной’. Синонимом этой лексемы является заимствованный композит xeΤtьlab (см. тадж. xeΤ‘родственник’ + tьlab от talabidan ‘просить’). Сочетание xeΤtьlab-on oγad ‘пришли (чтобы) породнится’ или ‘посвататься’ иногда заменяет вульгарный фразеологизм mьrdaΤu tьlapůk ‘просить обмывательницу покойников’. Как было сказано выше, это сугубо лексиче-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

475

ская мотивация фразеологизма. Семантика этого фразеологизма – просить помощницу, хозяйку дома и хранительницу очага. Ни в одном памирском языке, кроме ваханского, сочетание mьrdaΤu tьlapůk не зафиксировано. “Свататься” выражается сложноименным глаголом xeΤi kьnůk ‘свататься’ или xeΤi isůk ‘породниться’. Процесс помолвки выражается гибридным словосочетанием buy wedůk ‘зажигать благовоние’. Это – метафорическое наименование (см. тадж. buy ‘запах’ + ишк. wedůk от гл. wet:-wed‘помещать, класть, ставить, лить, сыпать’). О помолвленной девушке говорят: wan-on buy wetůk ‘ее сосватали’ (т.е. она помолвлена) или (aw) γaždůki ‘(она есть) нареченная’. Исконная лексема γaždůki от гл. γažd ‘говорить’. В обряде buy wedůk ‘зажигать огонь’ участвуют такие компоненты, как plex‘раскаленный уголь’, safůk ‘отруби’, yaxi reγn ‘коровье масло’, spandona ‘семена руты’. Исконная лексема plex ‘раскаленный уголь’, ‘тлеющая навозная лепешка’ является исконной. Лексема plex/p∆l∆x в таком же значении встречается также в бадахшанском диалекте [12, с. 123]. Исконная лексема safůk ‘отруби’, ‘шелуха’ в том же значении зафиксирована в некоторых памирских языках: санг. safůk, зеб. safākā, вах. safk ‘отруби’, ‘шелуха’ (но язг. sufč ‘жмых от семечек, орехов или зерен, оставшийся после выжимания масла’ [19, с. 246], шугн. sif]č ‘плод ореха’. В других памирских языках в значении ‘отруби’ употребляется заимствованное из тадж.-перс. слово sabůs/sabūs: шугн. sabůst, сар. sabast язг. sab∆st ‘отруби’ (с вторичным-t-). Заимствованное слово s(ь)pandona ‘гармала’ (см. тадж. ispand/isfand) в том же значении встречается и в других памирских языках: вах. spandr, хуф. sipandar рош. sep]n, язг. spānd]n. Составные лексикализованные сочетания yaxi reγn ‘коровье масло’ и kuy piyoz‘ (ароматный) горный лук’ образуются по модели “прилагательное + существительное”. Такие обрядовые термины, как saršuon ‘мытье головы’, sartьroΤon ‘бритье головы’, kьlčapazon ‘печь ритуальные хлебцы’, ǰomabьron ‘кроить одежды для новобрачных’, заимствованы из тадж. языка, (где они образованы при помощи суф. -on), "характерной для таджикской обрядовой, особенно свадебной лексики", ср. [14, с. 131]. Лексема qьling ‘калым’ заимствована из тюркских языков через таджикский язык. 3. Лексико-семантическая группа слов, связанных со свадебными обрядами в доме жениха 3.1. Свадьба на Памире длится 3–4 дня. К свадебному сценарию относятся такие понятия, как: toba ‘посиделки’, tuy ‘свадьба’, sartьroΤon ‘бритье головы’. В день посиделок устраивается вечеринка как в доме жениха, так и в доме невесты. Жениха наряжают и сажают на самое почетное место, с этого дня его называют (и считают) шахом (Τamard). В этот вечер до полуночи играют на бубне (dafγьrambak), поют и танцуют. В Вахане совершается интересный обряд “бросания сковороды” [5, с. 206]. Подобного обряда в Ишкашиме нет. Здесь существует другой обряд čalak wedůk ‘опускать/поднимать ведро’. В этот вечер, во время подачи плова, дети на веревке опускают/поднимают ведро через отверстие в крыше дома. Повара (ošpaz-ó) кладут в него плов c мясом (palow) для детей, и дети поднимают ведро, едят и спускаются с крыши.

476

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

В день посиделок два мальчика из ближайших родственников, называемые (ǰatgar ‘приглашающий на свадьбу’), ходят по домам и созывают всех на праздник. Этот обряд называется ǰat kьnůk ‘приглашать на свадьбу’. Мальчикам дают подарки, в основном монеты, называемые ǰatona. Днем отец жениха с отрезами материи (по 3 метра) навещает дома родственников недавно умершего человека, чтобы получить их разрешение на свадьбу и свадебное веселье (называемое daf důk ‘играть на бубне’). Этот обряд называется sarbьzьrg kьnůk ‘почтить (вниманием) скорбящих’ [9, с. 54]. При этом заметим, что в дом умершего несут отрез с нечетным (toq) числом метров, а на свадьбу – с четным (ǰьft). Второй день свадьбы называется tuy ‘свадьба’. Свадебное празднество второго дня проходит как в доме жениха, так и в доме невесты, и целый день приходят люди (особенно женщины) с подарками, называемыми tuyona. Близкие родственники дарят невесте платье, платок, украшение и т. п., жениху – баранью тушу (yaxni)2 или деньги, 4-метровый отрез материи, две лепешки. Другие женщины селения приносят лепешки и отрез (обязательно четного метража), которые кладут на поднос (lagan), и группами отправляются в дом новобрачных (tuyxona). Родители новобрачных (tuydor) ведут учет этим подаркам, записывая все в специальную тетрадь, и считают их своим долгом (qarz). «Получивший его должен будет в свою очередь нести подарки, когда у дарящих будут справляться их собственные свадьбы» [1, с. 128]. Гости и близкие родственники, в зависимости от подарка, получают от хозяина дома вознаграждение, называемое potaxs. Вечером начинается пиршество (обычно оно продолжается до 1–3 часов ночи). После угощения устраиваются танцы, пение и разные игры. Тем, кто хорошо танцует, дают деньги или во время танца накидывают на шею небольшой отрез (сейчас чаще дают деньги). Этот обычай называется awodor fьrkinuk⁄⁄dayůk ‘бросать//давать вознаграждение’ (ср. тадж. havo dodan ‘бросать’). Этот обычай в других регионах Таджикистана называется pulčasponi ‘прилеплять деньги’. Семантика (h)awodor не известна. Эта лексема общепамирская, но в шугнанском и рушанском языке употребляется лексема rawodor ‘то, что дозволено (приемлемо) танцорам’. В самом разгаре танца присутствующие бросают реплику: šaboš! ‘будь веселым’! (подробно см. ниже). Один из участников свадебной игры надевает чалму и кнутом поднимает всех по очереди на танец, иногда, шутя, бьет. Обычно он старается поднять пару, мужчину с женщиной. Этот обычай называется mosьl šůk ‘просить, уговоривать (на танец)’. Как правило, один человек поет, несколько певцов подпевают (ему), что называется farowьrd γažůk‘подпевать’, а подпевающие – farowьrdgu. Влюбленные парни, находящиеся в доме (неподалеку от двери varčьpoΤt), во время танца в шутку бросают шарики из трубочки, целясь в своих девушек. Этот обычай называется kьlůxьk důk. Он широко распространен среди молодежи. Третий день свадьбы называется sar tuluk//sartьroΤon ‘бритье головы’ (жениха). Этот обряд проводится следующим образом: рано утром (sari piga) человек из дома родственников (cь amьki xon) приходит за женихом; в знак поздравления хозяйка дома посыпает правое плечо

2 халифа

– мулла, духовное лицо, выполняющее требы исмаилитов см. [12, с. 145].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

477

этого родственника мукой и надевает на него чалму. Затем родственник с женихом и с группой музыкантов и певцов отправляются к нему в дом (если это недалеко, то идут пешком). Девушки танцуют впереди жениха, идут, танцуя, а за ними мужчины, играя на бубне, и распевают бейты (bayd γažon). Там жениха сначала бреют, затем кто-нибудь несет его на спине к месту, где его моют (Τьnowari wan diron) и надевают белую рубашку с вышивкой (gьlduzi) и белые штаны. Снова на спине (pь kamok) его переносят обратно. Во время бритья на шею жениха подвязывают красный платок (с двух сторон его держат) и поют (о бритье головы), причем певцы стараются назвать побольше его близких родственников, чтобы они побольше положили денег в платок. Эти деньги идут музыкантам3. В процессе бритья головы певцы, восхваляя красоту жениха с головы до ног, широко используют сравнения и метафоры, например: saraki ša tarbьzi γelon-e! ‘голова шаха [подобна] скатывающемуся арбузу’, imruzak či ruz, sartьrošon-e! ‘сегодня какой денечек? – бритья головы!’ abrui šo kamoni awγon ‘бровь шаха– афганский лук’, labi šo pistaiy xandon ‘губы шаха смеющаяся фисташка’ dandoni šo– durri marǰon ‘зубы шаха – перлы и жемчуг’. и т.п. подробно см. [17, с. 8–9]. М. С. Андреев [2] пишет: «по представлению хуфцев, у которых я записывал эту песню, слово “ғайлон”должно означать название какой-то местности или города, но что это за место, они сами не знали». Возможно, заимствованное слово γelon (см. тадж. γelon катящийся’, ‘скатывающийся’) хуфцы, адаптировав (в искаженном виде), произносили γaylon. Скорее всего, певец, используя метафору, сравнил в шутку голову шаха с крупным, катящимся арбузом. Следует отметить также, что некоторые певцы, часто не вникая в значения слов, искажают даже шедевры классиков. При надевании одежды проводят игры и шуточные действия: так, кто-нибудь старается схватить и не отпускать рукав свадебного халата, чтобы жених не мог просунуть туда руку, пока тому, кто держит рукав не дадут денег. В носок жениха по обычаю кладут семь крупинок пшена (пшено дает высокий урожай), чтобы он стал многодетным. В ходе одевания жениха каждой детали костюма посвящается особая песня. После угощения и завершения описанных обрядов, присутствующие вместе с женихом и музыкантами отправляются в дом жениха, а затем за невестой. Женщины встречают их хлебом, называемым safedtabaq nьvarůk (т.е. подают на лепешке размельченные квадратные куски масла и сахар) и širuγan (горячее молоко с маслом), которые жених должен попробовать. Хлеб и молоко символизируют благодать, удачу и счастье. Через короткое время жених (Τamard) в сопровождении 10–15 человек (Τamardor) отправляется за невестой (orus-et šů). При каждом процессе и этапе свадьбы исполняются соответствующие песни. Так, при выходе жениха из дома (за невестой) поют: šo(h)i mo raworaw-e

imruzak či ruz, sartьrošon-e сегодня какой день? – бритья головы! šo ςonaki ςon, ςoni ςonon-e … modari šo dar labi digdon-e мать шаха сидит наочаге, imruzak či ruz sartьrošon-e сегодня какой день? – бритья головы! xohari šo kawgi xiromon-e сестра шаха – грациозной куропатки, imruzak či ruz sartьrоšon-e сегодня какой день? – бритья головы! 3

478

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

‘наш шах собирается идти’ или šo(h)imo dar safar-e ‘наш шах собирается в путешествие’; при прибытии жениха и его входе в дом невесты исполняют – ‘šo(h) daromad xona ‘шах вошел в дом’, при приветствовании жениха šo(h)i mo xьšomadi ‘добро пожаловать нашему шаху’; при усаживании жениха на «трон» (т.е. специально устроенное для жениха и невесты отгороженное место на маленьких нарах) – šo(h)dar minbar-e, boloy taxti zar-e ‘шах на престоле, на золотом троне’ или в этом случае, восхваляя его, говорят: šo(h) gul dasta ‘шах – букет цветов’; при его поздравлении распевают: šo mьborakbod, pod, šo salomat bod! ‘да будет благословен шах, да будет здоров шах!’ Все свадебные песни исполняются на так называемом “порси” [14, c.124]. В этот же день в доме родственника невесты моют ей голову, наряжают ее. Этот обряд называется sarΤuon. Заплетают ее волосы спереди, pečьk, в середине головы плетут две узкие косички (kokьlьk), затем к каждой косе прикрепляют красные искусственные косы (из овечьей шерсти), называемые čьd, прикрепляют к их концам раковины (Τьng). На невесту надевают несколько платьев и украшения (gana), (подробно см. ниже). 3.2. Лексема toba (т.-бад. toba, tova, towa, ruzi toba, ruzi towa) обозначает первый день свадьбы, когда собираются ближайшие соседи и родственники. В бадахшанском диалекте этот обычай называется noni towa ‘тонкие лепешки, выпекаемые на свадьбе’; ср.т.-пяндж. А. širowa вареное мясо, кашицеобразная похлебка с рисом, входящая в свадебное угощение [12, c. 142]. Заимствованное слово toba "во всех диалектах таджикского языка обозначает ‘сковорода’ или ‘плоский камень для приготовления теста, пищи’ и т. п. , см. [2, с. 102; 5, с. 224–225; 15, с. 142]. Наши ишкашимские информанты, как в Афганистане, так и в Таджикистане, сообщают об использовании фразеологизма tobai dьzdoki ‘украденное toba’. Однако его происхождение и символика неизвестны. Поскольку раньше на «тоба» приглашали только узкий круг своих родственников, а не всех окружающих, возможно, поэтому обряд и назывался dьzdoki (тайным, т.е. скрытым или украденным). Заимствованная лексема čalak ‘ведро’ является общепамирской: вах. č∆l∆k, шуг. čalak, руш. čālak, б.-тадж. čalak ‘ведро’ (но язг. čalák ‘веретено’). Заимствованная из тадж. языка лексема čalak во всех памирских языках употребляется также в значении ‘ручное веретено’: вах. č∆lák, čalák шуг. čalák, руш. čālák. В ишкашимском языке данная лексема употребляется с суффиксом -ьk: čalakьk ‘веретено’. Жаргонное выражение čalaki šůk в ишкашимском языке употребляется в переносном значении: aw dьv čalaki šьdůk ‘он опять сошел с ума’. Это значение, скорее всего, связано со вторым значением, – именно с лексемой веретено. Синонимом этого устойчивого словосочетания является фразеологизм hawoy šůk ‘сойти с ума’. Слово ǰat ‘приглашение (на свадьбу)’ встречается как в памирских языках (вах. ǰat//ǰayt, шуг. ǰêt), так и в южных диалектах таджикского языка [12, c. 90]. Это слово многозначно: ǰatgar/ǰat ‘человек, приглашающий на свадьбу’, ǰatona ‘получатель подарка за весть’, ǰat kьnůk ‘приглашать на свадьбу’. В ишкашимском языке сочетание ǰat kьnůk употребляется обычно только в значении ‘приглашение на свадьбу’. Обычай созывать гостей обозначается сложноименным глаголом qew kьnůk. В других языках сочетание ǰat kьnůk употребляется в значении ‘созывать гостей’: вах. ǰat car ‘приглашать, созывать (гостей)’, шугн. ǰêt čidōw, руш., хуф. ǰat čīgōw, барт. ǰāt čēgōw, язг. ǰat keg/ǰāt Ωen ‘приглашать, звать в гости’. Лексема (h)awodor (см. (h)awodor fьrkinuk/dayůk ‘бросать//давать вознаграждение’) имеет неизвестную нам семантику. Эта лексема также употребляется в ваханском языке.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

479

В шугнано-рушанской группе употребляется лексема rawodor букв. ‘то, что дозволено (приемлемо) танцорам’. Обычай mosьl šůk ‘уговаривать (на танец)’ выражается сложноименным глаголом. Это словосочетание, заимствованное из арабского языка, не встречается в литературном таджикском языке. Оно отмечено только в его бадахшанских говорах. Заимствованная лексема farowьrd ‘припев’ в бадахшанском говоре зафиксирована как furowьrd. Словосочетания daf důk ‘играть на бубне’ (бад.-тадж. daf ‘бубен’+ ишк. důk ‘ударять, бить’), kьlůxьk důk ‘ударять шариками’, sar tuluk ‘бритье головы (жениха)’ являются метафорическими наименованиями. Заимствованное сочетание sartьroΤon ‘бритье головы (жениха)’ и sarΤuon ‘мыть голову (невесте)’ вытесняет исконные выражения sartuluk ‘бритье головы (жениха)’ и sar zьnayůk ‘мыть голову (невесте)’. 4. Лексико-семантическая группа слов, связанных со свадебным обрядом в доме невесты 4.1. Основной мотив в семантике свадебных обрядов – мотив «перехода» (где свадьба рассматривается как rite de passage), соединения, плодородия, изобилия. В доме невесты готовят специальное место и его занавешивают красной материей (для невесты и жениха), этот обычай называется «связать „трон‟» (taxt vůndůk). Затем этот трон несут в дом жениха. После угощения гостей в доме невесты и торжественного поздравления (mьborakbod) жениху разрешается взойти на трон-«тахт» (см. выше) к невесте. Перед этим родственники невесты не пускают жениха до тех пор, пока он не даст им подарка, называемого kь taxt 'за трон'4. То же происходит перед входом жениха в дом. При этом родные невесты утверждают, будто он не влезает в дверь. Подарок, врученный здесь, называется kь var 'за дверь'. Раньше в таких случаях давали отрез, сейчас расплачиваются деньгами. Сопровождающие жениха (Τamardor) перед выездом жениха за невестой берут с собой отрез материи, как описано выше. Подобный обычай существует во всех регионах Памира. Как в Шугнане, так и в Хуфе, перед входом невесты в дом жениха такие подарки (под предлогом, что дверь слишком узка, она не может войти), называемые чи-дево ‘за дверь’, чи-тахт ‘за сиденье’, ‘за трон’, получает сваха [1, с. 172]. В момент вхождения жениха на тахт невесту за руки поднимают ее подруги, а друзья не разрешают жениху сесть. Считается, что тот, кто сядет последним, будет главенствовать в семье [5, с. 225; 1, с. 170]. Поэтому стороны не уступают друг другу. После долгой церемонии стороны решают усадить жениха и невесту одновременно. Этот обряд называется заимствованной сложно-именной лексемой zarbьmbolo букв. ‘мой весь выше тебя’, ‘я сильнее тебя’. Затем новобрачные обмениваются кольцами (čьlek dion). Раньше жених оставался у невесты на ночь до утра, пока продолжалось пиршество.

4 Заметим, что место невесты и жениха в Ишкашиме и в Вахане – маленькие нары, справа от очага, называемые čьψrež. В других регионах Памира жених и невеста располагаются на нарах, расположенных против двери, называемых по-шугнански. loΤ-nox, что соответствует ишк. sartakya– почетное место для халифы и гостей (особенно мужчин).

480

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Утром, после угощения, новобрачные отправляются к жениху. Перед отъездом кто-нибудь из родственников зажигает в очаге ‘благовоние’ (buy wedu). Когда новобрачная уезжает из дома отца (ci tot xon) в дом мужа, перед уходом она берет из очага горсть золы и бросает себе за голенище сапога (usьr pь xi soq wedu), потом рукой касается лангара (священного места очага) и благоговейно проводит по лицу и целует кончики пальцев руки. Этот обряд называется langar ba kьnůk ‘почтить очаг’ [13, с. 214]. Обряд saworčodьr důk, означающий ‘надевать покрывало’, состоит в следующем. Перед отъездом рано утром невесту проводит в отдельную комнату, называемую parson, чтобы приготовить ее к отъезду. Полностью одевают ее, на лоб повязывают повязку с вышивкой (peΤobandьk) и с головы до ног заворачивают ее в белый, нежный, похожий на фату отрез, называемый saworčodьr. Во время отъезда все присутствующие окружают старейшину (муллу), который читает молитву (d(ь)oy safar), давая благословение новобрачным. Жених целует ему руки. Этот обряд называется d(ь)o dayůk ‘давать благословение’. Через несколько шагов жених возвращается обратно в дом невесты. Этот обычай называется хьsьrsalom šůk – ‘почтить тестя’. Почти все село (особенно молодежь) собирается у машины, чтобы попрощаться с невестой. Родственники укладывают приданое невесты. Эта церемония сопровождается песнями и танцами и называется Τamardor rьxsat kьnůk ‘проводить жениха (и невесту)’. Перед выходом невесты из дома, певцы поют песню gul-a burdаn gul-e, sumbula burdаn gule ‘цветок унесли, цветок, гиацинт унесли, цветок’. Обычно под действием этой песни невеста, особенно остро ощущая расставание с родным домом и родителями, громко плачет. В этот момент ее мать также особенно остро переживает разлуку с дочерью, и ей завязывают голову платком (чтобы не упала). Этот обычай обозначается фразеологизмом i-sar tьranǰ ‘завязжи ее голову (платком)’. Перед отправлением машины певцы поют dil meravad zi dasto, soyb dilon kuǰo and? ‘сердца уходят из рук, где хозяева сердец?’ В этот момент обычно кто-нибудь из сопровождающих жениха парней начинает дразнить маленьких детей и, шутя, говорит: «Вот увезем вашу девушку, завтра опять приедем за другой». В ответ дети, иногда бросая в них камни, долго гонятся за машиной. Несколько раз дети преграждают дорогу, останавливая машину жениха, пока им не дадут денег. Это называется kamand wedůk ‘преградить дорогу (поводком)’ и т.п. Пока невеста не вошла во двор дома жениха, перед порогом его дома режут барана (для описания этого обычая используется фразеологизм ůrůk tar orus pьšьr wen kьnůk ‘резать барана перед лицом невесты’). Возможно, этот обряд мотивируется жертвоприношением невесте. 4.2. Гибридные сложноименные лексемы zarbьmbolo ‘я сильнее тебя’ (тадж. zarb ‘сил’+ местоименная энклитика ьm+bolo ‘верх’) saworčodьr důk ‘надевать покрывало’, langar ba kьnůk ‘почтить очаг’, xьsьrsalom ‘почтить тестя/ (приветствие)’ (xьsьr ‘тесть’+ salom ‘приветствие’) являются метафорическими наименованиями. Для некоторых свадебных обрядовых терминов употребляется особая модель: предлог kь (для) + существительное: кь taxt ‘для трона’, kь var ‘для двери’, kь niko(h) ‘для бракосочетания’. Эта модель встречается и в других памирских языках: вах. s∆k taxt, шуг. či taxt ‘для трона’, вах. s∆k bar, шуг. či divi ‘для двери’.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

481

Предлог kь в вышеназванных терминах указывает на назначение и употребляется наряду с послелогом -bo: kь taxt⁄⁄taxt-bo ‘для трона’ (ср. вах. s∆k taxt//taxt-r∆k шуг. čitaxt//taxt-ard ‘для трона’. Следует отметить, что в этой функции, кроме нескольких сочетаний, предлог kь не употребляется. Обычай преграждать дорогу и останавливать машину жениха выражается сложноименным глаголом kamand wedůk ‘преградить дорогу (поводком)’. Лексема kamand в таджикском и персидском языках означает ‘веревка; проволока’. В этом значении слово встречается и в южных диалектах таджикскского языка. Эта лексема в сочетании с глаголом ‘давать’ употребляется в значении ‘приказывать’: šů, fay kamand mak naday! ‘иди, не приказывай мне!’ Последнее значение, скорее всего, заимствовано из западноевропейских языков. Обряд жертвоприношения выражается фразеологизмом: ůrůk tar orus pьšьr wen kьnůk ‘резать барана перед лицом невесты’. В обычном виде употребляется глагол kьlůk ‘резать (барана)’. Сложноименной глагол wen kьnůk или sar důk ‘отрезать голову (барана)’ употребляется в обряде жертвоприношения. 5. Лексико-семантическая группа слов, связанных с после свадебным обрядом 5.1. Большинство свадебных обрядов можно отнести к магическим представлениям. Возможно, поэтому для выполнения обрядов специально выбирают людей, имеющих благополучные семьи, с надеждой на то, что новая семья тоже станет счастливой. Во всех свадебных обрядах почетное место занимает многодетная женщина, имевшая один брак (ukniko(h)a). Ее рука считается счастливой (i důst šoguni), будто ее благополучие, семейное счастье и плодовитость "магическим путем" переходят к новобрачным. Семантической оппозицией лексемы ukniko(h)a‘ (женщина), имевшая один брак’ является лексема dьniko(h)a ‘(женщина), имевшая два брака’ (подробно см. ниже). Существует обычай усаживать маленького ребенка (желательно мальчика) на колени к невесте, (čьψ zoman pь orus bar důk), чтобы она стала поскорее матерью. Головы молодых девушек прислоняют к голове невесты, чтобы они также поскорее вышли замуж. Это называется baxt aψ šůk ‘открывается судьба’. На следующий день приходят женщины поздравить новобрачных, посыпая их и их родителей мукой (uluk důk ‘посыпать мукой’). Этот обряд называется mьborakbod ‘поздравление’. В ночь возвращения жениха в свой дом для его родственников и сопровождающих устраивается большой пир. В этот вечер происходит важный обряд, называемый niko(h) kьnůk ‘заключать брак’. Этот обряд происходит следующим образом. Для церемонии готовят поднос, куда кладут отрез ткани, ставят пиалу с водой. Халифа5 берет пиалу с водой, читает молитву и дует на воду (dam dů), затем эту воду дают выпить новобрачным. Если невеста не хочет пить, воду выливают ей на голову. С этой ночи их считают мужем и женой. Все тексты брачного обряда торжественно исполняют на порси [1, с. 162–169]. Бытует мнение, что если у человека на голове (to-i sar ‘макушка’) две макушки, как будто такой человек дважды вступит в брак. Он называется dьniko(h)a. Это относятся и к мужчинам,

5

халифа – мулла, духовное лицо, выполняющее требы исмаилитов см. [12, 145].

482

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

у которых несколько раз умирают жены. Если человек несколько раз женится неудачно, накануне его свадьбы совершается обряд бракосочетания с деревом. Только после этого обряда он может вступать в новый брак. Участие дважды вступавшего в брак в радостных событиях (особенно в свадебных обрядах) строго запрещается. По представлениям шугнанцев, брак (nikoh), способный отвратить несчастье, называется nikogardůn ‘брак, отвращающий несчастье’, см. [8, с. 39]. На седьмой день (сейчас – на третий день) приходят родители невесты. Этот обряд называется dьxtar didan букв. ‘взглянуть на дочь’. В этот же день приходят посаженые мать и отец с угощением (приносят в подарок плов, новое платье и платок). До седьмого дня новобрачные находятся за занавесом (pь taxt), в этот день посаженый отец открывает занавес. Все родители (čor pьdar-ьt čor modar 'четыре матери и четыре отца') получают подарки от родителей жениха. После этого свадьба заканчивается. Через год невесту привозят домой, ее родители и родственники дарят ей подарок, несколько баранов и/или теленка, это называется ǰeez dayůk ‘дать приданое’. 5.2. Заимствованная из ар. языка лексема niko(h) ‘бракосочетание’ с помощью деривации выступает в составе композитов и словосочетаний: beniko(h) ‘без венчания’, niko(h)dor ‘состоящий в законном браке’, ukniko(h)a, ‘один раз вступивший в брак’, niko(h) kьnůk ‘вступать в брак, заключать брак’, obi niko(h)букв. ‘вода бракосочетания’. Синоним сочетания obi niko(h) – словосочетание vek dam důk, бад.-тадж., вах. obi dami ‘заговоренная вода’, шугн. damy]‘вода, над которой прочтена молитва и совершено дуновение (употреблялось для лечения)’ [5, с. 219]. Понятие развода передается сложноименным глаголом sar dayůk или словосочетанием a также ǰьdo šůk ‘разлучаться’, ‘разводиться’: xi kuč-i sar duduk/aψ kůlůk ‘(он) оставил свою жену’, cь xi kuč-i ǰьdo šьdůk ‘развелся с женой’. Заимствованное из ар. языка слово taloq ‘развод, расторжение брака’ употребляется редко. Лексема dam ‘вздувать (огонь)’ многозначна: *dam-:dām-:dmā- ‘дуть, раздувать; вздувать(ся); дышать; веять’. Лексема dam с тем же кругом значений зафиксирована в авестийском, ср.-перс. и в других иранских языках [11, с. 316–317]. Заимствованную из тадж. языка лексему toyi-sar ‘макушка’ часто заменяет заимствованная лексема torьqi sar ‘макушка’. Сочетание toyi sar с помощью деривации приобретает новую семантику toyi sar ‘подушка’ (ср. toyi Τavi ‘в одном платье’): zьmiston- i toyi uk tьrtьronьk-Τavi bьgzarond ‘зиму она провела в одном тонком платье’. Словосочетание čor pьdar-ьt čor modar ‘четыре матери и четыре отца’ в таком значении употребляется только в бадахшанском диалекте тадж. языка. Это выражение характерно только для свадебной лексики. Выводы Большинство обрядовых терминов является заимствованными. Такие термины, как guorabaxΤ ‘колыбельный сговор’, mьborakbod ‘поздравление’, taxt ‘трон’, dьxtardidan ‘навестить дочь’, xьsьrsalom ‘почтить тесть’ заимствованы из бадахшанского диалекта таджикского языка. Некоторые обще-таджикские слова в этом значении употребляются только в бадахшанском диалекте таджикского языка и в Бадахшане Афганистана: potaxs‘вознаграждение гостям

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

483

на свадьбе’, saworčodьr ‘покрывало невесты’, ǰьlawgir ‘человек, держащий под уздцы’, safedtabaq ‘ритуальное блюдо со сластями’, širuγan ‘ритуальное блюдо из молока с маслом’, modari ‘материнская молоко’, nьΤoni ‘весть (о свадьбе)’, taxt‘трон’ и т. п. Лексемы sarbьzьg ‘почтить (вниманием) скорбящих’, встречается только в классической литературе. Очень часты арабские заимствования: nikoh ‘бракосочетание’, safar ‘путешествие’, wakil ‘свидетель’, orus ‘невеста’, ǰeez ‘приданое’, rьqos ‘танцор’ и т.п. Встречаются также тюркизмы: tuy ‘свадьба’, qalin ‘калым’, qam in ‘кнут’, qьda‘родители новобрачных по отношению друг к другу’, bursoq ‘кусочки теста, жареные в масле’ и т.п. Преобладают метафорические наименования обрядов (buy wedůk ‘возжигать благовония’, sar čьkůk ‘прислонять головой’, langar ba kьnůk ‘почтить очаг’, kuč usuk ‘жениться’ и т.п.). По традиции жених приводит невесту в свой дом, возможно отсюда семантика метафорического наименования сложно-именного глагола kuč usuk букв. ‘привести жену’ (т. е. ‘жениться)’. Если невеста единственный ребенок в доме, то чтобы не оставлять родителей одних, пара через некоторое время возвращается и живет с ними. В таком случае жениха называют xonadumod (см. тадж. xona ‘дом’ domod ‘жених’ ‘зять’). В ишкашимском языке dumod употребляется только в значении зять, а в значении жениха – только Τamard. По мнению И. И. Зарубина «в клубке языков, окружающих восточный Гиндукуш, множество элементов, общих для двух или несколько языков, и трудно говорить о заимствовании одним языком из другого [7, с. 314]. Таким образом, свадебный обряд занимает особое место в духовной культуре каждого народа. Символической функцией всех обрядов и ритуальных предметов является соединение новобрачных, пожелание плодородия, счастья, прочного союза и семейного благополучия. Связанная с этими обрядами терминология сохраняется в языке. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3.

Андреев М. С. Таджики долины Хуф (Верховья Аму-Дарьи). Сталинабад: АН Тадж. ССР, 1953. Ч. 1. 245 с. Андреев М. С. Материалы по этнографии Ягноба (записи 1927–1928 гг.). Душанбе, 1970. Бобринской А. А. Свадьба. Рождение // Горцы верховьев Пянджа (ваханцы и ишкашимцы). М., 1908. С. 89–93. 4. Баранов Х. К. Арабско-русский словарь. М.: Русский язык, 1985. 944 с. 5. Грюнберг А. А., Стеблин-Каменский И. М. Языки Восточного Гиндукуша. М., 1976. 670 c. 6. Зарубин И. И. Материалы и заметки по этнографии горных таджиков. Долина Бартанга // СМАЭ при РАН. 1917. Т. 5. 7. Зарубин И. И. Вершикское наречие канджутского языка. Очерк по диалектографии Гиндукуша // Зап. Коллеги востоковедов. Вып 2. Л., 1977. Т. 2. С. 275–364. 8. Каландаров Т. С. Магия в семейно-бытовой обрядности шугнанцев // ЭО. 2001. №1. С. 39–53. 9. Назарова З. О. К проблеме изучения лексики погребального обряда в ишкашимском языке // Вопросы филологии. 2000. №3(6). С. 52–60. 10. Назарова З. О. Лексико-семантический анализ слов, связанных с компонентами и запретами в период свадьбы // Вестник Таджикского Национального Университета. Серия филология. 2015. №4. С. 147–157. 11. Расторгуева В. С. Эдельман Д. И. Этимологический словарь иранских языков. М.: Восточная литература, 2003. Т. 2. 502 с. 12. Розенфельд А. З. Бадахшанские говоры таджикского языка. Л.: Изд. Ленинградского Университета, 1971. 192 с.

484

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6 13. Розенфельд А. З. Пережитки древних обычаев у таджикского населения Бадахшана и связанная с ними лексика // Страны и народы Востока. М., 1975. С. 210–221. 14. Розенфельд А. З. Таджикско-персидская терминология свадебных и других обрядах // Иранское языкознание. М., 1981. С. 210–221. 15. Розенфельд А. З. Таджикско-русский диалектный словарь. Л.: Изд. Ленинградского Университета, 1982. 240 с. 16. Стеблин-Каменский И. М. Этимологический словарь ваханского языка. СПб.: Петербургское Востоковедение, 1999. 480 с. 17. Шакармамадова Н. Сурудхои тӯии Помир. Хоруғ: Помир, 1993. 116 с. 18. Юсуфбеков. Ш. П. Сангличский язык. М., 1999. 185 с. 19. Эдельман Д. И. Язгулямско-русский словарь. М.: Наука, 1971. 354 с. 20. Этимологический словарь тюркских языков. М.: Языки русской культуры, 1997. 368 с. Поступила в редакцию 15.11.2015 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

485

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.7

Ethno-linguistic analysis of the vocabulary associated with the wedding ceremony (on the basis of the Pamiri languages) © Z. O. Nazarova Institute of Linguistics of Russian Academy of Sciences 1/12 Bolshoy Kislovsky Ln., 125009 Moscow, Russia. Email: [email protected] In the article, the vocabulary related to the wedding ceremony in the Pamiri languages is discussed. In particular, vocabulary reflecting the wedding ceremony in Ishkashimi language (one of the minor Pamiri languages) is almost unknown. In the Pamiri languages are still preserved all the traditional wedding ceremonies. The vocabulary associated with them is well-kept in full and is indigenous and sometimes borrowed. For the most, the terminology applied in the ritual is borrowed. Often the term is borrowed from Badakhshan dialect of the Tajik language. At the same time, some Tajik words are used in specific meaning that is typical only to the dialect of Badakhshan and Dari language of Badakhshan in Afghanistan. This is mainly the vocabulary associated with traditional ways and procedures of the wedding ceremony. Some other words, such as sarbьzьrg ‘to give respect, attention to mourners’, can be observed only in classical Persian literature. In view of the Islamization of the region the Arab terms are frequently used in rituals; they are associated with official terminology applied during the marriage process and designate its legal aspects. There are also Turkic lexis that was included into the dictionary because of language and cultural contacts in the region. It is significant that in the lexicon predominate metaphorical and descriptive ways of designation of the ceremonies. Remarkable specific vocabulary with original meaning is of particular use in the local minor Iranian languages in comparison with such major written national languages as Tajik language of Tajikistan and Dari Afghanistan. For example, in Ishkashimi language (in Tajikistan and Afghanistan) the word dumod is used only in the sense of “son-in-law”, and in the meaning of “bridegroom” – only šamard. Since the marriage and wedding ceremony has a special place in the spiritual culture of the people, the symbolic function is included into almost all the rites and ritual objects of it. During the ceremony, people wish of fertility, happiness, coming together and family well-being for the whole family and for the newlyweds. Thus, the terminology associated with these rites is preserved for a long time in the language; equally strong are numerous ritual prohibitions related to marriage. Keywords: Ethno-linguistic analysis, Pamiri languages, Ishkashimi language, Badakhshan dialect, Tajik language, vocabulary, wedding ceremonies, traditional, rituals, taboo, indigenous vocabulary. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Nazarova Z. O. Ethno-linguistic analysis of the vocabulary associated with the wedding ceremony (on the basis of the Pamiri languages) // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 471–486.

REFERENCES 1. 2.

Andreev M. S. +Tadzhiki doliny Khuf (Verkhov'ya Amu-Dar'i) [Tajiks of the Khoof Valley. (The Amu-Darya Upper Reaches)]. Stalinabad: AN Tadzh. SSPp. 1953. Pt. 1. Andreev M. S. +Materialy po etnografii Yagnoba (zapisi 1927–1928 gg.) [Materials on the ethnography of Yagnob (records of 1927-1928)]. Dushanbe, 1970.

486

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20.

Bobrinskoi A. A. Svad'ba. Rozhdenie. Gortsy verkhov'ev Pyandzha (vakhantsy i ishkashimtsy). Moscow, 1908. Pp. 89–93. Baranov Kh. K. Arabsko-russkii slovar' [Arabic-Russian dictionary]. Moscow: Russkii yazyk, 1985. Gryunberg A. A., Steblin-Kamenskii I. M. Yazyki Vostochnogo Gindukusha [Languages of the Eastern Hindu Kush]. Moscow, 1976. Zarubin I. I. SMAE pri RAN. 1917. Vol. 5. Zarubin I. I. Zap. Kollegi vostokovedov. No. 2. Leningrad, 1977. Vol. 2. Pp. 275–364. Kalandarov T. S. EO. 2001. No. 1. Pp. 39–53. Nazarova Z. O. Voprosy filologii. 2000. No. 3(6). Pp. 52–60. Nazarova Z. O. Vestnik Tadzhikskogo Natsional'nogo Universiteta. Seriya filologiya. 2015. No. 4. Pp. 147–157. Rastorgueva V. S. Edel'man D. I. Etimologicheskii slovar' iranskikh yazykov [Etymological dictionary of the Iranian languages]. Moscow: Vostochnaya literatura, 2003. Vol. 2. Rozenfel'd A. Z. Badakhshanskie govory tadzhikskogo yazyka [Badakhshan dialects of Tajik language]. Leningrad: Izd. Leningradskogo Universiteta, 1971. Rozenfel'd A. Z. Strany i narody Vostoka. Moscow, 1975. Pp. 210–221. Rozenfel'd A. Z. Iranskoe yazykoznanie. Moscow, 1981. Pp. 210–221. Rozenfel'd A. Z. Tadzhiksko-russkii dialektnyi slovar' [Tajik-Russian dialectal dictionary]. Leningrad: Izd. Leningradskogo Universiteta, 1982. Steblin-Kamenskii I. M. Etimologicheskii slovar' vakhanskogo yazyka [Etymological dictionary of Wakhi language]. Saint Petersburg: Peterburgskoe Vostokovedenie, 1999. Shakarmamadova N. Surudkhoi tӯii Pomir. Khoruғ: Pomir, 1993. Yusufbekov. Sh. P. Sanglichskii yazyk [Sanglechi language]. Moscow, 1999. Edel'man D. I. Yazgulyamsko-russkii slovar' [Yazghulami-Russian dictionary]. Moscow: Nauka, 1971. Etimologicheskii slovar' tyurkskikh yazykov [Etymological dictionary of Turkic languages]. Moscow: Yazyki russkoi kul'tury, 1997. Received 15.11.2015.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

487

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.8

Зооморфный код культуры в моделировании ландшафта и его отражение в башкирской топонимии © Г. Х. Бухарова Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы Россия, Республика Башкортостан, 450000 г.Уфа, ул.Октябрьской революции, 3а. Email: [email protected] В современной антропологической парадигме лингвистического знания язык изучается в тесной связи с этнокультурой, и в центре внимания лингвистики оказывается сам человек как носитель определенного сознания (связанного с особенностями его мышления), языка и культуры. В статье для описания соотношения языка и этнической культуры, языка и мышления автором используется понятие «код культуры». На основе анализа башкирской географической терминологии, образованной от зоонимов, обращается внимание на кодовую роль языка в описании мира с позиции человека и в формировании фрагментов модели мира. Рассматривается функция зооморфного кода культуры в восприятии, освоении и структурировании окружающего пространства, в моделировании географического ландшафта и концептуализации мира. Как показывают материалы анализа, названия тотемных животных – быка и коровы – ассоциируются с понятием «река» и находят отражение географических названиях. В основе зооморфного моделирования ландшафта лежат тотемистические представления башкир. Краткий экскурс, посвященный к выяснению сущности тотемизма, дает основание полагать, что тотемистическое животное не является главным предметом тотемистических представлений: эти представления связаны прежде всего с определенной территорией – областью кочевания конкретного рода. Такая связь выражается в зооморфном моделировании ландшафта: географический объект, в данном случае река, соотносима с тотемными животными – быком или коровой. На языковом уровне такие топонимы характеризуются переходом названия тотемного животного в географический термин: үгеҙ «бык» переходит в үгеҙ «река», инәк «корова» переходит в инәк «река». В топонимии кодируется этнокультурная информация: одна система мотивирующих единиц (название животного) переносится на другую область действительности (географический ландшафт) и получает вторичную номинационную функцию, участвует в моделировании ландшафта. При этом активно используется зооморфный код культуры. Ключевые слова: этнолингвистика, башкирская топонимия, географическая терминология, зооморфный код культуры.

В современной антропологической парадигме лингвистического знания язык изучается в тесной связи с этнокультурой, и в центре внимания лингвистики оказывается сам человек как носитель определенного сознания (связанного с особенностями его мышления), языка и культуры. Форму существования культуры в сознании человека, культуру, отображенную сознанием, т.е. бытие культуры в сознании его носителей в научной литературе называют «культурным пространством». Культура в данном случае включает в себя и Культуру «с большой буквы» (т. е искусство, то, что составляет сокровищницу народа), и народную культуру, представленную в том числе в фольклорных текстах, и массовую культуру, и культуру бытия и т.д. [1, с. 10–11].

488

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

К глубинным слоям культурного пространства относятся древнейшие (архетипические) представления о ландшафте, пространстве. Эти представления отражаются в языке: в топониме или географической терминологии, как фрагменте географического пространства. Этнокультурная информация о пространстве, различного рода знания или представления о нем репрезентируются различными кодами культуры. Под понятием «код культуры» понимается «сетка», которую культура «набрасывает» на окружающий мир, которая членит, категоризирует, структурирует и оценивает его. Язык культуры осмысливается как система представлений, посредством которых человек постигает жизнь и ориентируется в социуме (идеи, мифы коллективного сознания, «общие места» и мотивы культуры), а также как система форм деятельности и поведения [2, с. 297]. Рассуждая о кодах культуры, исследователи отмечают их универсальный характер, но в то же время подчеркивают, что их проявления, удельный вес каждого из них в определенной культуре, а также метафоры, в которых они реализуются, всегда национально детерминированы и обусловливаются конкретной культурой. В статье для описания соотношения языка и национальной культуры, языка и мышления автором используется понятие «код культуры». Основные содержательные универсалии Человек – Время – Пространство, т.е. модели ландшафта репрезентируются в башкирской топонимии различными кодами культуры: антропоморфным, соматическим, зооморфным и т.д. В названиях географических объектов наблюдается особая связь макрокосма и микрокосма, природы и человека. Такая связь выражается в антропоморфном и моделировании ландшафта: географический объект или его части соотносимы с человеком и названиями частей человеческого тела. На языковом уровне такие топонимы характеризуются переходом анатомического термина в географический: одна система мотивирующих единиц (анатомический термин) целиком переносится на другую область действительности (географический ландшафт) и получает вторичную номинационную функцию, участвует в моделировании ландшафта. При этом активно используется антропоморфный и соматический коды культуры. Например, анатомический термин күҙ «глаз» переходит в географический термин күҙ, күҙләү, күҙләүек, күҙгәнәк «ключ», «источник» (очень маленький), «родник». В дальнейшем географический термин становится именем собственным: Күҙгәнәк – родн. в Белорецком районе. Күҙкәй – рч. в Буздякском районе, от күҙ «родник» и уменьш. суф.-кәй; Күҙлешишмә – родн. в Мелеузовском районе, от күҙ «родник» с афф. облад. -ле и шишмә «родник, источник», т.е. «невысыхающий родник»; Күҙйылға – pp. в Белорецком, в Кармаскалинском, в Аургазинском районах, букв. «глаз-река», от күҙ «родник, источник» и йылға «река»; Күҙләү – уроч. в Туймазинском районе, от күҙләү «источник». В данной статье на основе анализа башкирских географических терминов үгеҙ «река» и инәк «река» обращается внимание на кодовую роль языка в описании мира с позиции человека и в формировании фрагментов модели мира, рассматривается функция зооморфного кода культуры в восприятии, освоении и структурировании окружающего пространства, в моделировании географического ландшафта и концептуализации мира. Многие реки и озера Башкортостана связаны с образом быка: Үгеҙ – «бык», Ағүгеҙ – букв. «белый бык», Ҡарүгеҙ, букв, «черный бык», Алүгеҙ – букв. «пестрый бык» , Үгеҙ күл, Бәләкәй Үгеҙкүл, букв. «бык-озеро», Үгеҙ һөҙгән йылға – букв. «река, где бодался бык», в значении «река, открытая при помощи быка» и т.д.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

489

Үгеҙ – рр. в Балтачевском, Бирском, Дюртюлинском, Дуванском, Кушнаренковском р-нах. Авторы «Словаря топонимов Башкирской АССР» данное название сравнивают с древнетюркским үгүз «река» [3, с.157]. В словаре М. Кашгари в числе топонимов рассматривается Kara kas okuz «река черного нефрита» и Urunq kas okuz «река белого нефрита». По Махмуду Кашгари, на этих реках добывали нефрит [4, с. 152]. Как видно из приведенных примеров, в башкирской топонимии үгеҙ «бык» и гидронимический термин үгеҙ «река» выражены в языке одним и тем же словом. Какая связь между ними? Любопытно то, что в древнетюркском языке для обозначения реки употреблялось слово үгеҙ, букв. «бык». Бык был тотемом тюркских племен. Как известно из тюркской мифологии, легендарным первопредком тюркских огузских племен был Огуз-каган. Тотемное животное стало названием племени – этнонимом, затем с обожествлением личности правителя, название тотема стало именем первопредка тюркских племен. Любопытно то, что и внутреннее значение слова үгеҙ также связано с родом. По А. Н. Кононову, слово үгүз/огуз произошло от ог «род», «племя» и афф. множ. числа -уз. В слове огуз корневой морфемой является ог-. В старотюркском – ог «мать», огул «потомство», «сын», огуш «сородичи» [5, с. 84]. Ср.: башк. үк – ата-әсә, букв. «отец и мать», үкһеҙ «осиротевший, безродный». В Башкортостане гидронимы с основой үгеҙ распространены довольно широко: Үгеҙ – реки в Балтачевском, Бирском, Дюртюлинском, Дуванском, Кушнаренковском районах. Авторы «Словаря топонимов Республики Башкортостан» данное название сравнивают с древнетюркским үгүз «река» [6, с. 210]. В Бурзянском районе Башкортостана имеется родовое подразделение үгеҙҙәр, и река, где оңи сидят, также называется Үгеҙ. По мотивам башкирских преданий и легенд, а также данных топонимии, попрубуем проследить, какую роль играли тотемные животные в жизни башкир? В чем сущность тотемизма? Преследование тотемного животного с целью выбора пригодного места для поселения – широко распространенный мотив башкирских легенд. Для башкир пространство, окружающее их, было неоднородным. В выборе священных мест башкирам помогали тотемные животные, прежде всего волк и бык. Это говорит о том, что у древних башкир был коллективный религиозный опыт в определении священного пространства. Чтобы понять природу географических названий, связанных с тотемными животными, обратимся к трудам, где выясняется сущность тотемизма. По мнению В. Н. Топорова, «...тотем позволяет связать данный человеческий коллектив с данной территорией, настоящее – с прошлым, культурное и социальное – с природным, а также объединить этот коллектив некоторой общей системой норм поведения» [7, с. 442]. Клод Леви-Стросс, анализируя особеннности первобытного мышления, тотемизм рассматривает как классификационную систему, код и подчеркивает, что «...специфические категории и связанные с ними мифы также могут служить организации пространства», и показывает примеры мифологической географии и тотемической топографии и их связь с именами собственными [8, с. 239–263]. В. С. Хан, специально исследовавший структуру практики и способ мышления эпохи первобытной родовой общины, отмечает: «...для мышления на стадии раннепервобытной общины охотников и собирателей была характерна направленность на конкретную территорию

490

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

с ее животным и растительном миром. Именно эта непосредственная природная среда, от которой зависела жизнь человека, занимала центральное место в сфере первобытной практики ранних общин. До того, как человек освоил земледелие и скотоводство и другие формы производящего типа, источники своей жизни, воспроизводство животных и растений, он непосредственно связывал с конкретной местностью, определенной территорией, повторяющимися, характерными для данного региона природными явлениями...» [9, с. 83]. Он подчеркивает, что «„территориальное‟ мышление раннепервобытной общины охотников и собирателей отразилось не только в осмыслении источников жизни, причин воспроизводства животных и растений, но и социальных явлений» [9]. Далее В. С. Хан, опираясь на взгляды С. А. Токарева о том, что «...само тотемистическое животное не является ни единственным, ни даже главным предметом тотемистических представлений: эти представления охватывают прежде всего определенную территорию – область кочевания данного рода и особенно ее „священный центр‟», выясняет сущность тотемизма [9, с. 83]. Мирча Элиаде пришел к выводу, что для религиозного человека пространство неоднородно: в нем много разрывов, разломов; одни части пространства качественно отличаются от других. По его мнению, есть пространства священные, т.е. «сильные», значимые, и есть другие пространства, неосвященные, в которых якобы нет ни структуры, ни содержания, одним словом, аморфные. Он отмечает, что для религиозного человека эта неоднородность пространства проявляется в опыте противопоставления священного пространства, которое только и является реальным, существует реально, всему остальному – бесформенной протяженности, окружающей это священное пространство [10, с. 22]. Вот как анализирует поведение и ощущения человека в мире, наполненном религиозным значением, Мирча Элиаде: «Требуется знак, чтобы положить конец напряженности, вызванной относительностью и чувством неуверенности, происходящей от отсутствия ориентиров, одним словом, для того, чтобы найти абсолютную точку опоры. Например, преследуют дикое животное и на том месте, где его убивают, возводят алтарь; или же выпускают на свободу какое-то домашнее животное, например, быка, через несколько дней его находят и там же на месте приносят в жертву, затем на этом месте возводят жертвенник, а вокруг него строят деревню. Во всех этих случаях священность места обнаруживают животные; люди, следовательно, не свободны в выборе священного места. Им дано лишь искать и находить его с помощью таинственных знаков» [10, с. 26]. Какое оно священное пространство? Для башкир священное пространство – это реальное в его совершенстве: это богатство и идеальная красота, источник жизни и плодородие (...матурлыҡҡа, байлыҡҡа тиңе булмаған ер, бик матур туғайлы йылғалар, урманға, емеш-еләккә бай ер, тауҙар, күккә олғашып, күҙ яуын алып торалар...) [11, с. 63]. Исходя из мотивов преданий и легенд башкир, упомянутых нами выше и теоретических положений о сущности тотемизма, можно сделать вывод о том, что «территориальное» мышление было характерно и древним башкирам. Значит, для башкир пространство, окружающее их, было неоднородным. Можно предположить, что появлению таких мотивов легенд способствовала коллективная рациональная вера, основанная на собственном практическом опыте башкир, которая впоследствии переросла в иррациональную веру. Как видно из практического опыта башкир, животные в самом деле использовались при поисках водного источника. Затем такой опыт

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

491

приобрел религиозное толкование, согласно которому, священное животное служит ориентиром в выборе священной местности. Башкиры при переезде на новое место жительства, при основании селения или же когда искали источник воды, пользовались услугами животных. Они служили ориентиром в бесконечном пространстве. Поэтому в мифологии возникновение некоторых водоемов объясняется тем, что они образовались там, где ударил копытом или коснулся рогами священный бык. Такое верование башкир закреплено и в топонимии: река называется Үгеҙ һөҙгән йылға, букв. «река, где бодался бык», в значении «река, которую нашел и открыл бык». Как показывают данный топоним, также предания и легенды, в мифопоэтическом представлении башкир бык связан с идеей плодородия: он способен найти и открыть источники, а также является хозяином реки. Приведем легенду, записанную Б. Г. Ахметшиным в селе Малояз Салаватского района от А. X. Абдрахмановой, 1915 г. рождения, о синем быке, Хозяине реки: «Давно уже было, жили мы в маленькой деревне на берегу реки. Речка хоть и небольшая, но имела Хозяина – Быка. Случилось мне видеть его не раз: сам синеватый такой, а шея и ноги – в белых, черных и красных полосах. Однажды корова моя отстала от стада и не вернулась домой. Как ни искала, не могла найти свою кормилицу. Подумала, может с водяным быком осталась – в тот год не только в деревне, во всей округе не было быков. Потом корова нашлась. Когда отелилась, родился бычок, точь в точь – бык водяной, шея и ноги в полосках, сам синенький, только маленький. Соседи удивляются, сама не знаю, как быть, да и то – у всех коровы тогда яловые остались, а у нашей – небывалый теленок. А я хоть знала, виду не подала» [12, с. 176–177]. Такое верование башкир закрепилось в устойчивом выражении: Елдән еленләп, боҙға быҙаулап йөрөү. Поэтому кажется закономерным то, что и хозяина реки, и реку древние тюрки, в том числе и башкиры, называли одним и тем же словом: в древнетюркском языке для обозначения реки употреблялось слово үгүз – букв. «бык». Данный факт говорит о том, что в представлении тюркских народов бык ассоциировался с понятием «вода», «река». Традиционная связь быка с водными объектами широко распространено в верованиях народов Востока. Об этом можно судить и по названиям рек. Многие реки на территории Евразии носят название Үгез или Буға//Пуға. Интересно отметить, что үгеҙ «бык» в представлении тюркских народов не только ассоциировался с понятием «вода», но и с понятиями «дорога» и «счастъе». В Азербайджане река Уғур свзязывается с племенным названием уғур (угуз). Азербайджанцы напутствуют: «Уғурун хәйер олсун» – «счастливого пути, всего хорошего». По поверьям древних тюрков, слово угур//угуз – [р] ~ [з]) было именем бога земли и дороги у тюркских народов и олицетворяло счастье, благополучие [13, с. 11]. Если учитывать постоянную миграцию тюрков, то использование быка в качестве ориентира в местности вполне соответствует быту и образу мышления тюркских народов. Тюркские названия рек связаны не только с образом быка, но и коровы. У сибирских татар имеется гидроним Су сыеры. В озере Наҙармат, находящемся в Ишимбайском районе РБ (дер. Армет-Рахимово), по мнению местных жителей, водится су сыеры «водяная корова». Данные башкирской топонимии говорят о том, что в башкирском языке для обозначения реки употреблялось не только слово үгеҙ, но и инәк в прямом смысле «корова». В Башкортостане многие реки носят название Инәк. Например, Инәк – р. прав.пр. Бири в Бирском районе. Это

492

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

говорит о том, что в представлении башкир не только бык, но и корова ассоциировалась с понятием «вода», «река». Поэтому и речку называли инәк. Слово инәк в значении «река, речка» встречается в составе многих речек Башкортостана: Болғанаҡ, Ҡорғанаҡ Һәүәнәк, Ҡуғанаҡ, которые, возможно, восходят к Болғанған инәк «мутная речка», Ҡороған инәк «сухая, пересохшая речка», Һеүән инәк «речка со стремниной», Ҡыуға инәк, букв."камышовая речка». В башкирской топонимии названия рек связываются с названиями тотемного животного, птицы, зверя или другого объекта поклонения (напр. Ай «луна»), а жители, сидевшие на этих реках, также носят родовое название тотемистического характера. Что является здесь первичным? Этноним? Гидроним? Ойконим? Анализируя этнонимы в топонимии Башкортостана, Э. Ф. Ишбердин подчеркивает, что выделение топонимов, образованных от названий башкирских родов и племен, довольно трудоемкое занятие, так как нелегко отличить их от случайных совпадений, потому что тесно переплетены между собой этнонимы, топонимы, антропонимы и зоонимы. По его мнению, только исследования на месте могут дать правильный ответ на вопрос о взаимосвязи этнонимов и топонимов [14, с. 255]. Э. Ф. Ишбердин в случаях совпадения названий племен и родов с названиями населенных пунктов и рек считает, что здесь первичным является этноним, а от него возникли названия рек и населенных пунктов [14, с. 255–256]. Академик Н. Я. Марр, анализируя гидронимию Сибири, писал: «Действительно первобытные названия рек сами по себе без всякой добавочной прибавки определяющих слов означают, прежде всего, нераздельно воду + реку, но в то же самое время в порядке мифологических представлений подлинно доисторических эпох с водой связаны образы различных племенных животных, в первую очередь тотемных, как-то волка, собаки, лошади, с чем неразрывно связано также то, что одновременно это племенные названия этнических образований, сидевших на этих реках» [15, с. 351]. Следует отметить, что к аналогичным выводам пришел и Э. М. Мурзаев. Он, опираясь на выводы крупнейшего исследователя этнографии Дальнего Востока В. И. Иохельсона и академика В. В. Радлова о номинации этнических подразделений по гидронимам, приводит несколько примеров, которые показывают переход речных названий в этнонимы. Э. М. Мурзаев также отмечает, что тюркоязычная топонимия отражает родоплеменную структуру народов, и среди них широко представлены роды канг, канга, кангар, кангалас, каны, каныклы, канглы. По его мнению, первичными являются названия рек, вторичными – этнонимы [16, с. 43–44]. Исходя из «территориального» мышления башкир, можно предположить, что первичным является тотем, который служил ориентиром в бесконечном пространстве. Вторичным по названию тотему, возможно, является название почитаемой реки, которую нашли, определили при помощи тотема. Название этнонима, по всей вероятности, произошло, от гидронима: жители, сидевшие на данной реке, носили речной этноним. По нашему мнению, башкирскую этнотопонимию нужно выделить в отдельную проблему, имеющую свой предмет изучения в ономастической лексике башкирского языка. Проблема взаимосвязи этнонимов и топонимов наиболее сложная задача, требующая учета не только лингвистических, но и экстралингвистических факторов: время возникновения населенного пункта, родоплеменной состав населения, наличие одноименной реки и т.п.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

493

Таким образом, данные башкирской топонимии показывают, что тотемизм, как одна из ранних форм религиозного поклонения, был распространен у башкир. Краткий экскурс, посвященный выяснению сущности тотемизма, дает основание полагать, что тотемистическое животное не является главным предметом тотемистических представлений: эти представления связаны прежде всего с определенной территорией – областью кочевания конкретного рода. Такая связь выражается в зооморфном моделировании ландшафта: географический объект, в данном случае река, соотносима с тотемными животными – быком или коровой. На языковом уровне такие топонимы характеризуются переходом названия тотемного животного в географический термин: үгеҙ «бык» переходит в үгеҙ «река», инәк «корова» переходит в инәк «река». В топонимии кодируется этнокультурная информация: одна система мотивирующих единиц (название животного) переносится на другую область действительности (географический ландшафт) и получает вторичную номинационную функцию, участвует в моделировании ландшафта. При этом активно используется зооморфный код культуры. Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Башкирская топонимия в этнолингвистическом аспекте», проект №115040940016. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

Русское культурное пространство: Лингвокультурологический словарь: Вып. первый. М.: Гнозис, 2004. 318 с. Красных В. В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М.: Гнозис, 2003. 375 с. Словарь топонимов Башкирской АССР. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1980.199 с. Кошгарий М. Туркий сузлар девони. (Девону лутот ит турк). Тошкеин, 1960–1963. T. 1–3. Кононов А. Н. Родословная туркмен. М., 1958. Словарь топонимов Республики Башкортостан. Уфа: Китап, 2002. 256 с. Топоров В. Н. Животные // +Мифы народов мира. М.: Советская Энциклопедия, 1991. T. I. С. 440–449 Леви-Строс К. Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. 384 с. Хан В. С. Структура практики и способ мышления эпохи первобытной родовой общины // Вестник МГУ, сер. филос. 1993. №1. С. 83–91. Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994 . 144 с. Башҡорт халыҡ ижады: Риүәйәттәр, легендалар. Өфө: Башҡортостан китап нәшриәте, 1980. 416 б. Ахметшин Б. Г. Горнозаводской фольклор Башкортостана и Урала. Уфа: Китап, 2001. 288 с. Джафаров И. Ю. Азербайджанские этногидронимы тюркского происхождения: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Баку, 1988. 20 с. Ишбердин Э. Ф. Этнонимы в топонимии Башкирии // Ономастика Поволжья: Мат-лы III конф. по ономастике Поволжья. Уфа, 1973. С. 255–258. Марр Н. Я. К вопросу о названиях рек в освящении яфетической теории // Изв. Академии наук. Сер. IV. 1926. Т. 20. С. 349–354. Мурзаев Э. М. Топонимика и география. М.: Наука, 1995. 304 с. Поступила в редакцию 11.11.2015 г.

494

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.8

Zoomorphic code of culture in the terrain modeling and its reflection in the Bashkir toponyms © G. Kh. Bukharova M. Akmullah Bashkir State Pedagogical University 3a Oktyabrskoi Revolutsii St., 45000 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia. Email: [email protected] The article is devoted to the problem of studying the relationship between language and ethnic culture. It analyzes Bashkir toponyms associated with the cult of fire. The Bashkirs, like many nations, including the Turkic and Mongolian, have thought that fire symbolized home and was the protector of the family. The Bashkirs worshiped fire as cleansing and healing power, while at the same time the fire represented formidable and dangerous force. Fire in the Bashkir mythology is closely related to its opposite element – Water, with the gods of the upper world – the Sun and the Moon and the deity of Earth, geographical names of Bashkortostan testify this. On the material of Bashkir toponymy and related beliefs it was attempted to do a semantic etimologicalonomasiological reconstruction of the Bashkir deity of fire Otukan, which dates back to the old Turkic deity Yduk (“sacred”) Otuken//Otukan. In Mongolian mythology, it corresponds to the deity Etugen//Otuken, associated with the cult of the mother goddess, earth and fire, and in Japanese mythology – with the god, the owner of the land, – Ootukonu-si-no kami. According to the author, the formation of names connected with “fire” in the Bashkir toponymy was promoted by the worship of the deity of fire, the tribal fire, the tribal habitat and the family by Tatar-Mongols. Interesting is the fact, that the base “ut” (fire), which is connected with the ancient Turkic beliefs, also builds a theonym, a toponymic term, a geographic name, an ethnonym and anthroponym, i.e. it permeates the entire onomastic and appellative vocabulary. However, at the appellative level, this lexical item has no religious significance. For example, Otukan (ancient Turkic deity of fire, associated with the land, Otukan//Үtәgәn, Үtәk, Tөkөn//Tuҡan//Tүkәn//Tekәn (toponyms), Tөkөn (ethnonym, anthroponym), Үtәgәn, Үtәk (anthroponym), otaq (and its phonetic variations) in Turkic languages have the meanings of “home”, “yurt”, “mountain valley”, “flat place in the mountains on the hillside”, “southern winter quarters”. This relationship is explained by the fact that, initially, perhaps, yet there was the worship of a female deity Otukan that embodied fire (“ut”) and was associated with the earth, with the habitat and the ancestral hearth, where the original base morpheme was “fire” (“ut”), then it was associated with the deification of family and tribal territory, and later with the deification of the person of the ruler, this lexic item has spread throughout the onomastic vocabulary and in the appellative lexicon within the meaning of the place of residence. Keywords: ethnolinguistics, Bashkir toponymy, cult of fire, the god of fire Otukan, semantic reconstruction, etimological-onomasiological reconstruction. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Bukharova G. Kh. Zoomorphic code of culture in the terrain modeling and its reflection in the Bashkir toponyms // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 487–495.

REFERENCES 1.

Russkoe kul'turnoe prostranstvo: Lingvokul'turologicheskii slovar': Vyp. Pervyi [Russian cultural space: Linguisticcultural dictionary: First issue]. Moscow: Gnozis, 2004.

ISSN 2305-8420 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

495

Krasnykh V. V. «Svoi» sredi «chuzhikh»: mif ili real'nost'? [“Relative” among "aliens": myth or reality?] Moscow: Gnozis, 2003. Slovar' toponimov Bashkirskoi ASSR [Dictionary of toponyms of the Bashkir ASSR]. Ufa: Bashk. kn. izd-vo, 1980. Koshgarii M. Turkii suzlar devoni. (Devonu lutot it turk). Toshkein, 1960–1963. Vol. 1–3. Kononov A. N. Rodoslovnaya Turkmen [Family tree of theTurkmen]. Moscow, 1958. Slovar' toponimov Respubliki Bashkortostan [Dictionary of toponyms of the republic of Bashkortostan]. Ufa: Kitap, 2002. Toporov V. N. Zhivotnye. +Mify narodov mira. Moscow: Sovet-skaya Entsiklopediya, 1991. T. I. Pp. 440–449 Levi-Stros K. Pervobytnoe myshlenie [Primordial thinking]. Moscow: Respublika, 1994. Khan V. S. Vestnik MGU, ser. filos. 1993. No. 1. Pp. 83–91. Eliade M. Svyashchennoe i mirskoe [Sacred and profane]. Moscow: Izd-vo Mosk. un-ta, 1994 . Bashҡort khalyҡ izhady: Riүәiәttәr, legendalar. Өfө: Bashҡortostan kitap nәshriәte, 1980. 416 b. Akhmetshin B. G. Gornozavodskoi fol'klor Bashkortostana i Urala [Folklore of the mining plants of Bashkortostan and the Urals]. Ufa: Kitap, 2001. Dzhafarov I. Yu. Azerbaidzhanskie etnogidronimy tyurkskogo proiskhozhdeniya: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Baku, 1988. Ishberdin E. F. Onomastika Povolzh'ya: Mat-ly III konf. po onomastike Povolzh'ya. Ufa, 1973. Pp. 255–258. Marr N. Ya. Izv. Akademii nauk. Ser. IV. 1926. Vol. 20. Pp. 349–354. Murzaev E. M. Toponimika i geografiya [Toponymy and geography]. Moscow: Nauka, 1995. Received 11.11.2015.

496

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.9

Проблемы отечественной истории в школьной литературе XVIII – начала XX в. © О. С. Абрамкин Президентская библиотека имени Б. Н. Ельцина Россия, 190000 Санкт-Петербург, Cенатская площадь, д. 3. Email: [email protected] Обращение к анализу учебной исторической литературы позволяет более углубленно и всесторонне изучить проблемы, связанные с развитием отечественной культуры и науки XVIII – первой половины XX в., и такие дискуссионные вопросы, как становление и смена различных исторических концепций. Исследование содержания учебников предполагало создание нескольких временных срезов, на основании анализа которых делался вывод об общих тенденциях, связанных с изменениями парадигм исторического развития России, транслируемых учебниками массовому историческому сознанию с начала XVIII в. и до событий 1917 г. Временные срезы были тесно связаны с конкретными политическими и историко-экономическими изменениями, которые пережила Российская империя за исследуемый период, а также с господством определенных учебных пособий в рассматриваемую эпоху. При отборе учебников учитывался факт включения их в школьную программу, количество выдержанных изданий учебника (10 изданий и более), а также равномерность количества взятых изданий по разным периодам отечественной истории. Для анализа использовалось 19 учебников, учебных пособий и руководств для низших и старших курсов средних учебных заведений, и начальных училищ. Все источники по учебной литературе были условно сгруппированы по двум концепциям – официально-государственная (патриотическая) и либеральная. В каждом издании была выделена доминирующая концепция, которая принималась за основную концепцию всего учебника. В исследовании также приведена характеристика выявленных концепций, которые представлены в соответствии с хронологией русской истории. Проведенный анализ представил школьную историческую литературу в качестве ценного источника по формированию государственной политики в области представления исторической действительности, и, что еще важнее – для создания государственной концепции русской истории. Ключевые слова: история России, школьная литература по отечественной истории XVIII – начала XX столетия, идеология, государственная концепция русской истории, общественное историческое сознание, российское общество и государственная власть.

Предлагаемое читателю сообщение представляет собой результаты сравнительного анализа материалов по русской истории в отечественной учебной литературе XVIII – начала XX в., являющейся одним из наиболее распространенных исторических источников и важных для понимания механизмов формирования национального исторического сознания. Основной задачей являлось описание характера идеологического содержания данного вида источников, отражающее политику Российской империи в области формирования и развития государственной концепции русской истории. I Актуальность нашего исследования обусловлена стратегическими задачами современной российской политики, когда руководство нашей страны все большее уделяет внимание

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

497

изучению содержания исторической дисциплины в школе. В наши дни школьное историческое образование стало занимать одно из приоритетных направлений в формировании массового исторического сознания и в качестве реализации политики национальной безопасности России. «В настоящее время одним из наиболее дискуссионных моментов в рамках преподавания истории является выбор учебников и определение их концепции. Обсуждение этих вопросов вышло далеко за рамки академической среды; проблема озвучивается в выступлениях президента и членов правительства, своё отношение к ней высказывают различные общественные организации...» [4, с. 20]. Необходимым, на наш взгляд, сегодня является изучение дореволюционного исторического образования, определение отечественных механизмов правительственной политики в области гуманитарного образования, средств и методов формирования общественного исторического сознания как составляющей мировоззрения. Обращение к анализу учебной исторической литературы позволяет более углубленно и всесторонне изучить проблемы, связанные с развитием отечественной культуры и науки XVIII – первой половины XX в., и такие дискуссионные вопросы, как становление и смена различных исторических концепций. Комплексный анализ такого блока источников позволит проследить основные тенденции развития отечественной историографии, а также наметить перспективные пути решения наиболее острых и дискуссионных вопросов в гуманитарных науках в целом. С середины 1990-х гг. был издан ряд сборников, посвященных взглядам известных русских историков, однако проблема отражения научных концепций русских историков в школьных учебниках по сей день остается недостаточно разработанной. В современной историографии неотъемлемой частью любого исследования, посвященного истории школьного исторического образования, становятся аспекты государственной образовательной политики. При рассмотрении характера и этапов государственно-образовательной политики нами учитывалось содержание работ, изданных с начала XX – по начало XXI вв. Среди таких работ можно выделить диссертационные исследования И. В. Бабич [5], А. Я. Орловского [19], О. Н. Шапариной [40], Т. А. Володиной [7]. Основательному изучению учебников как историографических источников посвящен целый ряд работ современного историка А. Н. Фукса [34–38], в которых он проанализировал учебники по отечественной истории Д. И. Иловайского, В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова и других авторов. Его работы и в наши дни наиболее полно и обстоятельно рассматривают отражение концепций крупных историков в школьных учебниках. Следует отметить, что несколько лет назад вышла работа «Школьный учебник истории и государственная политика» [6], в которой подтверждается тезис о том, что содержание исторического образования находится в тесной взаимосвязи с задачами государственной политики. Согласно исследованиям российской исторической науки последнего десятилетия, «учебники по самой своей сути призваны выполнять функцию «конструирования» истории, в них наиболее ярко проявляется генезис концепций. Именно учебники в наиболее концентрированном виде транслируют массовому историческому сознанию базовые модели России и СССР» [39, с. 9]. Похожую ситуацию можно наблюдать и на материале дореволюционной школьной учебной литературы, в которой трактовки официальных изданий разнятся в зависимости от политической ситуации в стране и, соответственно, изменяются в соответствии со сменой государственной концепции представления национальной истории.

498

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

II. Описание методики работы с школьными учебными изданиями по отечественной истории Значение учебной литературы по истории для начальных и средних учебных заведений как источников для изучения существующих в российском обществе концепций отечественной истории является первостепенным. «Учебники являются квинтэссенцией наиболее распространенных в профессиональном историческом сообществе и признанных (а зачастую – рекомендованных) государством взглядов на историю России с древнейших времен до наших дней. Именно учебники обеспечивают ту идейную и фактическую основу, на которой базируется преподавание предмета в средних и старших классах школы и которая целенаправленно закладывается в сознание подрастающих граждан» [39, с. 9]. Поскольку учебники созданы для конструирования истории, в них наиболее ярко проявляется генезис концепций и отражение государственной политики в области представления истории. Правда, полной корреляции политических процессов в стране и характера освещения тех или иных периодов в учебной литературе не представлено, поскольку в силу своей специфики учебники «запаздывают» на несколько лет. Тем не менее, они представляют определенный интерес, так как по своему жанру охватывают историю в целом и, соответственно, содержат единые, непрерывные ее концепции. В целом, учебная литература в наиболее концентрированном виде транслирует массовому историческому сознанию концепции отечественной истории. При отборе учебников и учебных пособий для анализа нами учитывался факт включения их в школьную программу, количество выдержанных изданий учебника (10 изданий и более), а также равномерность количества взятых изданий по разным периодам отечественной истории1. Учебники, особенно имевшие официальные грифы, часто издавались не один десяток раз. В нашем исследовании много внимания уделено изучению тех изданий, которые были наиболее востребованы в средней школе в последние годы существования Российской империи (с 1900-х гг.), а значит представляли различные концепции в освящении отечественной истории. Исследование содержания учебников предполагало создание нескольких временных срезов (выборок), на основании анализа которых делался вывод об общих тенденциях, связанных с изменениями парадигм исторического развития России, транслируемых учебниками массовому историческому сознанию с начала XVIII в. и до событий 1917 г. Временные срезы (выборки) были тесно связаны с конкретными политическими и историко-экономическими изменениями, которые пережила Российская империя за исследуемый период, а также с господством определенных учебных пособий в рассматриваемую эпоху. Всего было выделено 4 хронологических среза (выборки): 1) XVIII в. – первая четверть XIX в.: этот срез соответствует так называемому периоду становления и развития школьной дисциплины «Отечественная история», и формированию первой учебной книги по русской истории; 2) вторая четверть XIX в. – 1860 г.: данный срез выделяется в особый раздел, поскольку фиксирует осуществление жесткого государственного контроля как во всех сферах жизни российского общества, так и в школьном историческом образовании после событий 1825 г. По «Уставу гимназий и училищ, подведомственным университетам» (1828) в русских гимназиях устанавливалось классическое образование по образцу австрийских и германских школ; 3) вторая половина XIX в. – 1 Данный критерий был особенно характерен для учебной литературы второй половины XIX столетия, когда, вслед за учебниками Д. И. Иловайского, в Российской империи начался массовый выпуск учебных изданий, отражающих государственный подход в интерпретации российской истории.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

499

начало XX в.: предлагаемый срез фиксирует период долговременного господства пособий Д. И. Иловайского, а также школьных учебных пособий по отечественной истории других авторов «официального» направления; 4) конец XIX в. – начало XX в.: последний срез, который по времени «пересекается» с третьим, посвящен развитию либерального и зарождению демократического направления в учебной литературе. Проводится сравнительный анализ школьных учебников по отечественной истории В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова с целью выявления основных тенденций развития либеральной историографии конца XIX – начала XX в. Всего по данной схеме были отобраны и проанализированы наиболее массовые и популярные издания по отечественной истории в средней школе – учебники, учебные пособия и руководства для низших и старших курсов средних учебных заведений и начальных училищ, выдержавших не менее 10-ти изданий и опубликованных в Российской империи на русском языке в период с 1762 по 1917 год. В ходе проведения анализа все источники по учебной литературе были условно сгруппированы по двум концепциям, или ярко выраженным тенденциям. В каждом издании была выделена доминирующая концепция, которая принималась за основную концепцию всего учебника. Анализ учебной литературы, транслирующей те или иные подходы к освещению отечественной истории, был завершен периодом падения самодержавия в России в 1917 г., когда произошли системные изменения в российском историческом образовании, связанные с переходом от одной идеологической парадигмы к другой. В данном случае мы опирались на декрет Совета Народных Комиссаров от 4 марта 1921 г. «О плане организации факультетов общественных наук российских университетов» [1, с. 176–177], согласно которому при российских университетах были упразднены все исторические отделения факультетов Общественных Наук. Таким образом, системный общественно-политический кризис привел к кризисным явлениям в историческом образовании, содержание которого было всегда связано с решением государственных идеологических задач. III. Характеристика концепций (тенденций) отечественной истории в представленном исследовании Официально-государственная, или патриотическая, концепция берет свое начало в трудах Н. М. Карамзина [14]. Хотя во многом истоки этой концепции можно увидеть еще у Ф. Прокоповича, одного из идеологов реформ Петра I. Впоследствии свой вклад в данную концепцию внесли министр народного просвещения Российской империи граф С. С. Уваров, историки М. П. Погодин, Н. К. Шильдер и Д. И. Иловайский как автор наиболее распространенных учебников для средних учебных заведений в дореволюционной России. Значительную роль в формировании идеологии сыграли консервативные мыслители2. Отдельные элементы этой концепции (прогрессивная роль русского народа в процессе присоединения национальных территорий, справедливость российской внешней политики, оправданность войн, отрицательное отношение к западным политическим ценностям) были инкорпорированы также в концепцию отечественной истории и идеологию советского режима. Данная концепция акцентирует свое внимание на сильную централизованную государственную власть, которая является необходимым условием для благополучного существования России в целом и каждого гражданина в частности.

2

Развернутую характеристику направлений русской консервативной мысли см., напр. [9, 21, 31].

500

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Согласно представленной концепции, российское государство, вследствие особенных условий своего исторического существования, формировалось по своему собственному, оригинальному, для него оптимальному пути развития; в нем, особенно в период Средневековья, наблюдался социальный мир; значительную роль в снятии социальных противоречий и развитии культуры играла Православная церковь; вследствие тяжелых внешнеполитических условий принципиальных альтернатив осуществленному пути развития страны не было. Российское государство успешно вбирало в себя все лучшие народные силы, власть всегда была в целом адекватна потребностям страны, способна к эволюции и конструктивной деятельности. Либеральная концепция являлась наиболее распространенной в дореволюционной исторической науке с последней четверти XIX столетия и долгое время доминировала в высших учебных заведениях страны. Она опиралась на фундаментальные труды русских ученых-исследователей С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, Б. Н. Чичерина, А. Д. Градовского и других виднейших историков и юристов3. Отдельные элементы данной концепции (например, противопоставление народа государству) можно увидеть у историка Н. А. Полевого [23]. Концепция получила значительное развитие уже в начале XX столетия, с введением в стране широких политических свобод. После 1917 г. отдельные элементы этой концепции также присутствовали в отечественных исторических трудах. В перестроечный и постперестроечный период с конца 1980-х гг. можно наблюдать всплеск интереса к данной концепции, когда стали популярны идеи диссидентского движения и российской эмиграции, связанные с западной социально-политической и геополитической мыслью второй половины ХХ в., в которой в той или иной степени утверждалась идея универсализма западной либеральной демократии. С другой стороны, предшественником либеральной концепции до некоторой степени можно назвать и славянофильские историко-философские концепции. Возникшая в условиях административно-политического и идеологического правления императора Николая I эта концепция являлась дворянской оппозиционной идеологией. Однако при этом, либеральная концепция подразумевала и значительную роль государства в осуществлении масштабных преобразований, признавая принципы социальной справедливости, и предполагая учет существовавших общественных ценностей как основы ценностной структуры и избирательное отношение к западному опыту, достижение большего психологического комфорта населения при проведении реформ и уважение прав личности. Данная концепция обозначает, что российская государственность исторически сложилась не в оптимальных, но оправданных обстоятельствами формах. Долгое время существовавшие в стране порядки были оправданны внешней угрозой. Однако, по ее минованию, процесс вовлечения народа в новые социально-политические и экономические условия, диктовавшиеся модернизационной эпохой, инициировался государством слишком медленно и непоследовательно. Революция была закономерным, но не неизбежным итогом социально-экономических и политических противоречий, нараставших с конца XIX столетия. К 1917 г. Россия была страной с динамично развивающейся экономикой и социальной сферой, с высокой культурной, но нестабильным и неприспособленным к сильным потрясениям политическим режимом. Следует, однако, отметить, что различия между концепциями сводятся, порой, к разной степени эмоциональности, вариациям в выделении тех или иных сюжетов, степени негативности

3

Обзор проблематики русского либерализма второй половины XIX в. см. напр. [3, 15, 16, 28].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

501

по отношению к тем или иным проблемам отечественной истории. Вследствие этого отнесение издания к той или иной концепционной группе иногда является несколько условным. IV. Материалы школьной учебной литературы по истории России в представленных концепциях «Взаимоотношения» рассматриваемых концепций представлены в исследовании в соответствии с хронологией русской истории. В нашем сообщении мы обращаемся к наиболее интересным и значимым сюжетам и персоналиям отечественной истории, нашедшим отражение в дореволюционной школьной литературе по истории. XI–XV века Материал до конца XV в. в двух концепциях излагается в похожих формулировках – с ярко выраженной национально-патриотической точки зрения. Внешнеполитические деяния племени русичей, особенно в домонгольский и монгольский периоды героизируются, а эмоциональный фон изложения представляемых сюжетов всегда драматичен («русским приходилось много страдать от Татар. Но Россия не погибла, а сохранилась невредимой»), [8, с. 48]. Показано четкое противопоставление «своих» и «врагов», оценки деятельности последних обычно отрицательные, а в отношении татаро-монгольского нашествия и ига – резко отрицательные («по наружности татарин некрасив. Они были очень грязны» [25, с. 71]; «вероломные хищники… свирепые татары» [32, с. 28]); подчеркивается тезис о Руси как спасительнице Европы («о славных победах Александра разнеслась молва и на Руси, и между другими народами»), [18, с. 19]. Авторы, часто следуя за рассказами и легендами летописей, доходят порой до явного баснословия, если речь идет о подвигах, героизме, мужестве, личных достоинствах героев и тому подобное: княжение Владимира Мономаха в целом называлось «всемирною радостию» [29, с. 91]; князь Александр Ярославич, по выражению Н. М. Карамзина, был одарен «необыкновенным разумом, мужеством, красотою величественною и крепкими мышцами Самсона; народ смотрел на него с любовью и почтением; приятным голосом сего Князя гремел как труба на Вечах» [13, с. 136]; Д. И. Иловайский писал, что Александр Ярославич Невский и Даниил Романович Галицкий «победами над внешними врагами оживили упавший дух народа» [12, с. 35]; по словам С. Ф. Платонова, «народными героями этой эпохи стали именно те князья, которые умели соединять народные силы для этой борьбы и выступали добрыми страдальцами за землю Русскую. Такими были князь Александр Невский – в Северной Руси, князь Даниил Галицкий в южной Руси» [22, с. 62–63]. С конца XV в. появляются первые отличия между представленными концепциями. Для либеральной концепции – это время поворота российской истории к подавлению гражданских прав: «Властный и строгий, Василий (III – добавлено О. А.) не обладал достоинствами Ивана III» [17, с. 87]. Официально-государственная концепция остается в прежнем национально-патриотическом духе повествования: «Тем успешнее следовал Василий (III – добавлено О. А.) политике отца в стремлении к единодержавию» [33, с. 112]; «Василий (III – добавлено О. А.) над подданными превосходил всех монархов в свете. Пышность великокняжеского двора, заведённая Иваном III, при Василии увеличилась» [11, с. 100].

502

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

XVI век Основные события XVI в. представлены в концепциях в целом одинаково. Внешнеполитические успехи, реформы 1550-х гг. получают положительную оценку, опричнина – резко отрицательную. Политика первого русского царя Ивана IV, направленная на расширение границ русского государства, описывается в позитивных тонах: «Храбрый Царь Великий Князь Московский Иоанн Васильевич многое множество к православной вере обрати, и пристяжая со царствы Астраханским и Казанским, и же и доныне с прочными многими государствами величайшего государства Московского под благополучного властью суть» [29, с. 6]; «Россия же (в царствование Ивана IV – добавлено О. А.) была могущественнее прежнего. Кроме славы громких завоеваний, мы приобрели новые вещественные силы» [13, с. 375]; «Не менее славны и внешние дела Ивана IV, современные его реформам» [22, с. 163]. Практически во всех текстах опричнина рассматривается как жестокая мера, направленная против всего населения страны. «Опричнина была жестокою мерою, разорившею не только княжат, но и многих других людей. Действия опричнины сопровождались ещё чрезвычайными зверствами» [22, с. 116; 10, с. 131]; «Опричнина получила значение высшей полиции по делам государственной измены. Отряд в тысячу человек служилых людей, зачисленный в опричнину и потом увеличенный до шести тысяч человек корпусом дозорщиков внутренней крамолы» [17, с. 114]; «Опричники буйствовали, опустошали и грабили поместья бояр, делали на них ложные доносы, обвиняли их в чародействе Было страшное время» [25, с. 123]; «Они безнаказанно творили всякие убийства и насилия» [26, с. 47]. XVII век На материале XVII в. мы уже можем наблюдать некоторые существенные, хотя и немногочисленные, различия между представленными концепциями. Немногочисленность их можно объяснить тем фактом, что в дореволюционной историографии период XVII столетия не имел большого разнообразия в трактовках. И консервативные, и либеральные историки в целом признавали закономерность и объективность развития основных внешних и внутриполитических тенденций в российской истории этого периода, их безальтернативность. Основным «возмутителем спокойствия» для этого хронологического отрезка вновь являются немногочисленные представители либерального направления взглядов. Так, например, в отличие от официально-государственной концепции, обличающей самозванца на российском престоле («Лжедмитрий был необыкновенно легкомыслен все время проводил в пирах и веселье» [8, с. 74]; «если и на Годунова сильно жаловались за то, что он очень любил иностранцев, то гораздо больше поводов к подобным жалобам подавал Лжедмитрий. Он был человек глубоко развращенный»), [30, с. 135–140], здесь мы можем обнаружить положительную характеристику личности Лжедмитрия4: «Несмотря на то, что самозванец принял в Польше католичество он держал себя в Москве независимо от папы и короля. О католичестве не было и речи; самозванец сам показывал себя православным и не собирался вводить католичество на Русь. Обещанных королю земельных уступок он не сделал» [22, с. 187]; «Некоторые из бывших в Москве при царе Дмитрии иностранцев рассказывали, что царь отличался необыкновенным умом и деловитостью» [22, с. 188]; подчеркивается все большее закрепощение тяглых людей Подробнее об отражении событий Смутного времени в национальном историческом сознании (на материале дореволюционной школьной литературы по истории) см. [2]. 4

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

503

и крестьян: «Государство оказалось сильнее и всё более и более крепило службами и тяглом своих подданных» [22, с. 230]. В либеральной трактовке истории также отмечаются негативные черты принятого 1649 г. Соборного Уложения: «Уложение нельзя назвать сводом основных законов государства; оно не есть систематическое изложение всех оснований государственного порядка» [17, с. 148]; «Таким образом, новые законы, установленные в пользу средних классов населения, раздражали высшие классы и простонародье» [22, с. 225]. XVIII век XVIII век является первым, в рамках которого произошло событие, вызвавшее различные до противоположности оценки и суждения – это реформы Петра I. Их оценки в рассматриваемых концепциях существенно разнятся между собой. Официально-государственная концепция, как правило, придерживается сугубо положительных трактовок как личности, так и деяний Петра, подчеркивая его достоинства и объясняя недостатки объективными причинами: «Для России Петр был тоже, чем для Европы крестовые походы, книгопечатание, открытие Америки и другие источники ее образования. Он был для России внезапным лучезарным светилом, которое все горело, оплодотворяло, живило; он расторг оковы нашего невежества, воззвал нас к лучшей жизни гражданской, указал нм наши силы, наши средства, путь, которым должны мы идти неуклонно» [33, с. 191]; «Великий преобразователь затронул все стороны жизни русского народа, все старался улучшить» [27, с. 182]; «Деятельность Петра была изумительна все перенимал, во всем высказывал необыкновенное умение. У Петра ни одна минута не пропадала даром. Он обращал внимание на каждую мелочь, от которой могла выйти хоть какая-нибудь польза для народа» [20, с. 132]. Промежуточной в данном вопросе является либеральная концепция, которая практически не дает оценочных характеристик личности Петра I. Здесь Петр представлен, с одной стороны, фигурой «гениальной» [22, с. 245], с другой, его приближенные «осуждали его пристрастие к забавам» [22, с. 270]. Деятельность Петра как реформатора в либеральной трактовке практически не характеризуется, подчеркивается лишь то, что преобразовательная деятельность реформатора «представляется лишенной всякого плана и последовательности» [10, с. 157]; «Петр не мог держаться заранее выбранного плана и точной последовательности» [22, с. 292]. В этой связи характерен вывод о деятельности Петра I, обозначенный в учебнике К. В. Елпатьевского и выраженный словами русского историка В. М. Соловьева – здесь Петр назван «величайшим историческим деятелем, ибо никто не может иметь большего значения в истории цивилизации» [10, с. 293]. Интересно, что в своем учебнике Соловьев обратил внимание и на оборотную сторону деятельности первого российского императора: «Время Петра, которое нам теперь издали представляется таким блестящим, было одним из самых тяжелых времен для русского народа» [30, с. 239]. Что касается других сюжетов истории России XVII–XVIII вв., то следует отметить, что в рамках отмеченных концепций замечаются значительные различия по отношению к разного рода социальным движениям. Например, ни в одной из концепций Степан Разин и Емельян Пугачев не являются сугубо положительными персонажами. Однако для официально-государственной концепции социальные противоречия не стали основным фоном истории России рассматриваемого периода, связанные с ними сюжеты излагаются довольно сдержанно, объективистски. Так, при описании бунта С. Разина автор с симпатией говорит о его личности: «Стенька обладал значительною физическою силою, ловко владел оружием, был храбр» [30,

504

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

с. 185]. В то же время автор указывает и на отрицательные черты бунтовщика: «Суровый и сосредоточенный, он нередко предавался самому необузданному пьянству и разврату был строг, даже жесток до изуверства» [30, с. 185]. Причиной мятежей и восстаний донских казаков XVII–XVIII вв. авторы официально-государственной концепции считают непризнание над собой государственной власти. Достаточно кратко, мельком описаны эпизоды, связанные с казнями, погромами и прочее. Иной подход у представителей либеральной концепции. В учебнике С. Ф. Платонова можно отметить насыщенность противоречиями, в первую очередь, социальными. В книге часто подчеркивается тяжелое положение народа, «оборотная сторона» успехов России, ее отставание от европейских государств в области развития прав и свобод личности. Не становясь на сторону восставших, не выказывая им особых симпатий, автор в то же время с явным сочувствием к мятежникам говорит о процессах, усиливавших государственный гнет на все слои населения: «Восстание Разина было тяжелым, но вполне естественным последствием всех тех испытаний, которые пришлось пережить в XVII в. русскому народу. Попытки уклониться от платежей и повинностей вели лишь к более строгому их взысканию и к закрепощению тяглых людей в крестьян. Не имея сил носить тяжести своего тягла народ „метал свои дворишки‟, выходил из государства и затем, озлобленный и голодный, обрушивался на государство. Но государство оказывалось сильнее и, подавив восстание, все более крепило службами и тяглом своих подданных» [22, с. 230]; «Восстание (Емельяна Пугачева. – добавлено О. А.), поднятое казаками, постепенно затихло и в нем вольное казачество спело свою последнюю песню. Усмирено было и крепостничество. По отношению к восставшей крестьянской массе начальством принимались суровые меры; наказывались нещадно все, кто так или иначе был прикосновенен к бунту. Крепостное право не было смягчено» [22, с. 344]. Вопросы внешнеполитической истории рассматриваются представителями двух концепций приблизительно одинаково – положительно, но без националистического акцента, присущего текстам предшествующего периода. Расширение страны на Запад и Восток представляется в традиционных трактовках (присоединение Крыма, возвращение России западнорусских областей, присоединение к России Белоруссии, Россия приняла Польшу под свое покровительство). Некоторые нюансы можно отметить и здесь: представители либеральной парадигмы зачастую вообще не высказывают никаких националистических эмоций по поводу побед России над ее противниками, а порой даже наоборот, вспоминают огромные трудности и колоссальные потери, которые понесла наша страна ради достижения своего величия: «Война со шведами приняла затяжной характер, оказалась страшно трудною, убыточною и опасною» [22, с. 292]; «Екатерина II смело приступила к решению обоих этих вопросов, восточного и западнорусского. Правда, оба дела пошли при ней не вполне тем прямым путём, какой указывали исторически выяснившиеся интересы России, и пошли не так легко, как надеялась повести их Екатерина» [17, с. 171]. XIX – начало XX века Период XIX – начала XX века в истории России традиционно вызывал и вызывает наибольшее количество взаимоисключающих трактовок в историографии, поскольку предшествует наиболее драматичному, противоречивому и богатому по последствиям периоду в истории

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

505

страны – комплексу трагических событий 1917 г. Как следствие, и тексты, отражающие материал этого исторического периода, наиболее существенно разнятся между собой в концепциях и подходах. Представители официально-государственной концепции представляют версию истории России XIX в. через призму достижений российской государственности, культуры, народа («православие, самодержавие, народность»). Представители либеральных взглядов рассматриваются критически, в основном с точки зрения соответствия или несоответствия их позиции о сохранении существовавшего государственного устройства. Однако и в либеральной трактовке отечественной истории радикалы воспринимаются враждебно: «Последствием реформ было умственное брожение радикального политического характера. Возбужденное рядом глубоких перемен, русское общество не могло быстро успокоиться. Некоторая часть его была настроена очень радикально и, не довольствуясь совершенными преобразованиями, мечтала о насильственном переходе к конституционному правлению и даже о социальном перевороте. В 70-х гг. XIX в. в разных городах стали образовываться революционные кружки, поставившие себе целью распространение в народе социалистических идей и подготовку революции» [22, с. 469]. Революционеры социалистического толка, вдохновители революций 1917 г. представлены также резко отрицательно: «В России нашлись тупоумные и легкомысленные люди, которые пытались разными преступными средствами распространять в народе ложные учения и возбуждать его против законной власти. Эти изменники и отщепенцы действовали в союзе с врагами России, которые старались произвести в ней смуты, чтобы ослабить ее силу и могущество» [12, с. 172]; «Эти люди под влиянием принесенных с Запада социальных идей составляли еще в половине 60-х годов тайные общества в разных местах России и вошли в сношения с заграничными революционерами и анархистами и кроме того рядом гнусных убийств хотели навести ужас на русское общество и вызвать анархию» [10, с. 445]. Из вышеизложенной основной посылки вытекают и трактовки отдельных событий. В целом в двух схемах русской истории отрицательно оценивается деятельность декабристов, называемых заговорщиками, которые мечтали о политическом перевороте («Некоторые молодые русские офицеры, познакомившись с политическими идеями и учреждениями Западной Европы во время заграничных походов в царствование Александра I, по возвращении на родину стали замышлять о перемене русского государственного устройства» [10, с. 410]; «Некоторые гвардейские офицеры, мечтавшие о перемене правления возбудили часть гвардии к мятежу»), [12, с. 163]. Точки зрения на результаты расправы над заговорщиками сильно разнятся в представленных концепциях. В официально-государственной концепции говорится о 5-ти казненных, а «солдаты, увлеченные заговорщиками, были посланы на Кавказ, где могли заслужить “себе прощение в битвах с горцами”» [10, с. 411]; в либеральной же трактовке «Верховный суд приговорил почти сорок человек к смертной казни», заключив: «Так суровы были законы того времени в отношении к политическим преступлениям» [22, с. 415]. В меньшей степени разнятся трактовки концепций по вопросам внешней политики этого периода. Они, как правило, рассматривают ее с положительной точки зрения. Без нюансов, конечно, не обходится и здесь: так, скажем, представители либеральной концепции трактуют внешнеполитические вопросы без эмоционального подчеркивания успехов России, но и без особых симпатий к ее противникам (поляки, персы, турки): «Следствия войны за освобожде-

506

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

ние балканских славян были мало удовлетворительны. Военный успех не сопровождался соответствующим политическим результатом. Россия не добилась своих целей и осталась совершенно изолированною, без союзников и друзей» [22, с. 480]. Приверженцы же официальногосударственной концепции делают это в национально-государственном духе: «Да, велик был этот подвиг Царя – и его также не забудут люди, как не забудут Славяне – ныне счастливые и довольные своею судьбою – что они освобождены от турецкого гнета Россиею, по державной воле Императора Александра II» [22, с. 176]; «Благочестивые наши Государи издавна считали себя покровителями всех славян, родственных нам по вере и происхождению, и по мере возможности защищали их от турок-мусульман. Император Александр Благословенный помог сербам освободиться от владычества турок. С помощью Императора Николая I Греция стала независимым королевством» [25, с. 327]. Но в целом позиции указанных концепций в этих вопросах схожи. На основании проведенного анализа в целом можно сделать вывод, что в учебной литературе вплоть до конца XIX в. доминировала официально-государственная, или патриотическая, концепция отечественной истории – это учебные издания Д. И. Иловайского (44 издания), М. Я. Острогорского (35 изданий), Ф. Ф. Пуцыковича (30 изданий), Ф. Новицкого и С. Е. Рождественского (27 изданий), Н. М. Горбова (19 изданий), В. А. Пузицкого (16 изданий), К. В. Елпатьевского и С. М. Соловьева (14 изданий), А. О. Турцевича (13 изданий), П. Н. Полевого и Н. Г. Устрялова (10 изданий). Либеральная концепция, появившаяся в отечественной исторической науке во второй половине XIX столетия, присутствует в гораздо меньшем количестве исследуемых нами текстов – в учебниках В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова. При этом следует заметить, что только учебник Платонова относительно «равномерно» освещает все периоды российской истории. К концу XIX столетия либеральное направление заняло прочные, и даже господствующие позиции в академической исторической науке. По словам одного из современных исследователей дореволюционной школьной литературы по отечественной истории А. Н. Фукса, в 1890е гг. на страницах журналов и газет обнаружился взрыв критики, направленной против учебников Д. И. Иловайского, который отразил борьбу либерального направления в русской историографии с официально-государственным. «Если до 1905–1907 гг. на страницах периодических органов осуществлялась массовая критика учебников официально-охранительного направления либеральным, то после первой русской революции она сошла на нет», – указывает Фукс [38, с. 124]. Одной из причин этого исследователь видит в том, что в этот период официальные учебники практически были вытеснены из средней школы учебными изданиями либерального направления. V. Подводя итоги очерку единства и различий в трактовках выявленных концепций истории России с древнейших времен до наших дней, отметим следующее: 1) Наиболее последовательной и устойчивой является либеральная концепция, равномерно представленная на всем протяжении хронологической оси отечественной истории вплоть до начала XX столетия (в некоторых изданиях изложение русской истории завершалось 1907 годом). Отметим также, что ни на одном из ее участков эта концепция не оказывается в идейном одиночестве.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

507

2) Официально-государственная, или патриотическая, концепция доминирует на материале до XVI века включительно, равноправно представлена на материале XVII-XVIII вв., слабо – на материале XIX в. Подводя итог, необходимо отметить, что в конце XIX – самом начале XX в. в результате распространения демократических идей в стране и развития либеральной историографии в российской академической науке официально-государственная концепция русской истории подавляющим большинством историков отвергалась. Однако в школьной учебной исторической науке и, главным образом, в пособиях для начальной школы, данная схема отечественной истории продолжала популяризироваться вплоть до 1917 г. Учебники, поддерживавшие официально-государственную концепцию, по-прежнему издавались большими тиражами. Данный факт объяснялся, в первую очередь, государственной политикой в области преподавания истории, основной целью которой являлось воспитание у учащихся любви и преданности российскому престолу и Отечеству. «Министерство активно поддерживало те издательства, которые выпускали официальные учебники. Все они, как правило, неизменно получали министерские грифы „допущено‟, „рекомендовано‟, „одобрено‟» [38, с. 124]. В свою очередь, эволюция социально-исторических взглядов либеральных историков после событий 1905–1907 гг. стала развиваться в сторону слияния с идеями сторонников официально-государственной концепции. «В учебниках, вышедших после революции прослеживается тенденция к усилению религиозной направленности курса русской истории, наблюдается попытка ухода от решения острых социально-политических вопросов, в них практически отсутствует описание трагических событий, связанных с революционной историей современности, их содержание отличается большей консервативностью по сравнению с учебными пособиями, вышедшими до 1905–1907 гг.» [38, с. 369]. Пережив события революции 1905– 1907 гг., либеральные авторы отказывались от их освещения. Одной из причин этого могли являться итоги первой русской революции, которые продемонстрировали крах политических идей русского либерализма, став, таким образом, причиной кризисных процессов в отечественной либеральной историографии. Таким образом, на основании проведенного сравнительного анализа можно сделать вывод, что концептуальная направленность представления событий отечественной истории, нашедших отражение в материалах дореволюционных школьных учебниках по русской истории, в целом является выражением государственной политики в области представления исторической действительности. Анализ информации, заложенной в исследуемых типах массовых исторических источников, позволяет утверждать, что школьная учебная историческая литература всегда служила в качестве действенного инструмента по формированию общественного исторического сознания образованной части российского общества, и, что еще важнее, – ценным источником для создания государственной концепции русской истории. В статье использованы материалы научно-практического исследования «Структурные конфликты в историческом сознании россиян как потенциальная угроза национальной безопасности: историко-социологический анализ», проводившегося в 2008–2009 гг. на историческом факультете Санкт-Петербургского государственного университета по заказу Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации при поддержке фонда «Вехи эпох» (руководитель проекта – к. и. н. Д. О. Цыпкин).

508

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

ЛИТЕРАТУРА 1. 2.

3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26.

№117. О плане организации факультетов общественных наук Российских университетов. 4 марта 1921 года // Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1921 г. М., 1944. С. 176–177. Абрамкин О. С. 1612 и 1812 годы как ключевые этапы в формировании национального исторического сознания (по материалам учебной и популярной литературы конца XVIII – начала XIX столетия) // 1612 и 1812 годы как ключевые этапы в формировании национального исторического сознания: сб. научных трудов. СПб.: Президентская библиотека, 2013. С. 15–30. Алафаев А. А. Русский либерализм на рубеже 70–80-х гг. XIX в.: Из истории журнала «Вестник Европы». М.: Изд-во Ин-та истории СССР, 1991. 231 с. Алексеев С., Воронович А. Проект Президентской библиотеки – «Учебники по истории России» // Библиотечное дело. 2009. №15(105). С. 20–21. Бабич И. В. Преподавание русской истории в гимназиях и политика Министерства Народного Просвещения в конце XIX – начале XX века.: дис. ... канд. ист. наук. М., 1989. 236 с. Багдасарян В. Э., Абдулаев Э. Н., Клычников В. М., Ларионов А. Э., Морозов А. Ю., Орлов И. Б., Строгонова С. М. Школьный учебник истории и государственная политика. М.: Научный эксперт, 2009. 375 с. Володина Т. А. Учебная литература по отечественной истории как предмет историографии (середина XVIII – конец XIX вв.): дис. … д-ра ист. наук. М., 2004. 497 с. Горбов Н. М. Русская история для начальных школ: учебное руководство для низших училищ. М.: Типолит. тов. И. Н. Кушнерёва, 1915. 184 с. Гросул В. Я., Итенберг Б. С., Твардовская В. А. Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М.: Прогресс-Традиция: Астра семь, 2000. 439 с. Елпатьевский К. В. Учебник русской истории. Петроград: Тип. М. М. Стасюлевича, 1915. 502 с. Иловайский Д. И. Краткие очерки русской истории: курс старшего возраста. М.: Тов. типо-лит. И. М. Машистова, 1912. 392 с. Иловайский Д. И. Руководство к русской истории: средний курс. М.: Тов. типо-лит. И. М. Машистова, 1916. 180 с. Карамзин Н. М. Сокращение российской истории Н. М. Карамзина в пользу юношества и учащихся российскому языку, с знаками ударения, истолкования труднейших слов и речений, на немецком и французском языках, и ссылками на грамматические правила, изданное Августом Вильгельмом Таппе, доктором богословия и философии. СПб., 1819. Ч. 1–2. 420 с. Карамзин Н. М. История государства Российского. 5-е изд. СПб.: Издание И. Эйнерлинга, 1842–1844. Т. 1–12. Китаев В. А. Либеральная мысль в России (1860–1880). Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. 379 с. Китаев В. А. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50–60-х годов XIX в. М.: Мысль, 1972. 288 с. Ключевский В. О. Краткое пособие по русской истории. 8-е изд. М.: Тип. т-ва Рябушинских, 1917. 239 с. Новицкий Ф. Краткая русская история: Для низших классов средних учебных заведений. 27-е изд. СПб.: Н. П. Карабасников, 1917. 81 с. Орловский А. Я. Школьные учебники по русской истории в России в конце XIX – начале XX в. (опыт создания и методического построения): дис. … канд. пед. наук. М., 2002. 198 с. Острогорский М. Я. Учебник русской истории: Элементарный курс: Для средних учебных заведений и городских училищ. 30-е изд. СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1917. 189 с. Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине девятнадцатого века // XIII Международный конгресс исторических наук. Москва, 16–23 авг. 1970 г. М.: Наука, 1970. 11 с. Платонов С. Ф. Учебник русской истории для средней школы: курс систематический. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1909–1910. Ч. 1–2. 490 с. Полевой Н. А. История русского народа. М.: Тип. Августа Семена, при Медицинско-хирургической академии, 1829–1833. Т. 1–6. Полевой П. Н. Иллюстрированные рассказы по отечественной истории с портретами и картинами в тексте для начальных школ. 10-е изд. СПб.: Е. А. Полубояринова, 1908. 176 с. Пузицкий В. А. Отечественная история в рассказах с иллюстрациями для младших классов средних учебных заведений. 16-е изд. М.: В. Думов, насл. бр. Салаевых, 1916. 334 с. Пуцыкович Ф. Ф. Краткая русская история. 30-е изд. СПб.: П. В. Луковников, 1914. 110 с.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

509

27. Рождественский С. Е. Отечественная история в рассказах для низших училищ и вообще для детей старшего возраста. 27-е изд. Пг.: Самообразование, 1916. 266 с. 28. Секиринский С. С., Шелохаев В. В. Либерализм в России: Очерки истории (середина XIX – начало XX в.): Учебное пособие для вузов. М.: Памятники исторической мысли, 1995. 286 с. 29. Синопсис или Краткое описание от различных летописцев, о начале славенского народа, о первых киевских князех, и о житии святаго, благоверного и великого князя Владимира всея России первейшаго самодержца, и о его наследниках, даже до благочестивейшаго государя царя и великаго князя Феодора Алексеевича самодержца всероссийскаго: В пользу любителям истории. 5-е изд. СПб.: Императорская Академия наук, 1762. 226 с. 30. Соловьев С. М. Учебная книга русской истории. 14-е изд. М.: В. В. Думнов, Насл. бр. Салаевых, 1915. 380 с. 31. Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия: (М. Н. Катков и его издания). М.: Наука, 1980. 279 с. 32. Турцевич А. О. Русская история в связи с историей Великого княжества Литовского. Курс городских и уездных училищ. 13-е изд. Вильна: Тип. А. Г. Сыркина, 1911. 183 с. 33. Устрялов Н. Г. Начертание русской истории для средних учебных заведений. 10-е изд. СПб.: Тип. Гл. штаба по военно-учебным заведениям, 1857. 326 с. 34. Фукс А. Н. Отражение концепции отечественной истории в школьном учебнике Ф. Платонова // Вопросы отечественной и всеобщей истории в трудах русских историков XIX – начала XX в. Межвузовский сборник научных трудов. Воронеж, 1983. С. 34–44. 35. Фукс А. Н. Русская история в школьных учебниках Д. И. Иловайского// Отечественная история. 2008. №5. С.185–192. 36. Фукс А. Н. «Краткое пособие по русской истории» В. О. Ключевского // Преподавание истории в школе. 2008. №8. С. 34–39. 37. Фукс А. Н. Школьные учебники по отечественной истории (конец XVIII в. – вторая половина 1930 гг.): монография. М.: Изд-во МГОУ, 2010. 491 с. 38. Цыпкин Д. О., Шибаев М. А. 1612 и 1812 годы в современном массовом историческом сознании (к постановке проблемы) // 1612 и 1812 годы как ключевые этапы в формировании национального исторического сознания: сб. научных трудов. СПб.: Президентская библиотека, 2013. С. 6–14. 39. Шапарина О. Н. Историческое образование в русских гимназиях в начале XX века. 1901 – февраль 1917 г.: (На материалах Московского Учебного округа): дис. … канд. ист. наук. М., 2004. 316 с. Поступила в редакцию 19.10.2015 г.

510

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.9

The problems of national history in the school literature of the 18th – beginning of the 20th centuries © O. S. Abramkin Boris Yeltsin Presidential Library 3 Senatskaya Sq., 190000 Saint Petersburg, Russia Email: [email protected] The analysis of historical literature allows to consider profoundly the development of national culture and science of the 18th–first half of the 20th centuries and the formation and change of different historical concepts. With the analysis of historical periods that are highlighted in the research, general trends in the changing of paradigms about Russian historical development were concluded, which were translated to mass historical consciousness from the beginning of the 18th century up to 1917. The periods were closely connected with the specific political, historical and economic changes in Russian Empire and with the dominance of certain textbooks during this time. The books were selected because of a number of factors: their inclusion to the school curriculum, the number of publications (10 and more), the equal number of textbooks devoted to different historical periods. For the analysis were used 19 textbooks, schoolbooks for different courses of secondary schools and primary schools. All the sources of educational literature were grouped into two concepts – officially-state (patriotic) and the liberal. Each publication was highlighted the dominant concept as a base for the whole textbook. There is also a characteristic of the concepts that are presented chronologically. The analysis represents school history books as an important source for the formation of state policy in the representing of Russian history, and, that is more important, for creation of the concept of the state of Russian history. Keywords: history of Russia, schoolbooks, the 18th – beginning of 20th century, ideology, state concept of Russian history, social historical consciousness, Russian society and state authority. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Abramkin O. S. The problems of national historyin the school literature of the 18th – beginning of the 20th centuries // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 496–512.

REFERENCES 1. 2.

3.

4. 5.

No. 117. O plane organizatsii fakul'tetov obshchestvennykh nauk Rossiiskikh universitetov. 4 marta 1921 goda. Sobranie uzakonenii i rasporyazhenii pravitel'stva za 1921 g. Moscow, 1944. Pp. 176–177. Abramkin O. Pp. 1612 i 1812 gody kak klyuchevye etapy v formirovanii natsional'nogo istoricheskogo soznaniya (po materialam uchebnoi i populyarnoi literatury kontsa XVIII – nachala XIX stoletiya). 1612 i 1812 gody kak klyuchevye etapy v formirovanii natsional'nogo istoricheskogo soznaniya: sb. nauchnykh trudov. Saint Petersburg: Prezident-skaya biblioteka, 2013. Pp. 15–30. Alafaev A. A. Russkii liberalizm na rubezhe 70–80-kh gg. XIX v.: Iz istorii zhurnala «Vestnik Evropy» [Russian liberalism at the turn of the 70-80s of the 19th century: From the history of the journal "Europe Bulletin"]. Moscow: Izd-vo In-ta istorii SSSPp. 1991. Alekseev S., Voronovich A. Bibliotechnoe delo. 2009. No. 15(105). Pp. 20–21. Babich I. V. Prepodavanie russkoi istorii v gimnaziyakh i politika Ministerstva Narodnogo Prosveshcheniya v kontse XIX – nachale XX veka.: dis. ... kand. ist. nauk. Moscow, 1989.

ISSN 2305-8420 6.

7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

14. 15. 16. 17. 18. 19. 20.

21. 22. 23. 24.

25.

26. 27.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

511

Bagdasaryan V. E., Abdulaev E. N., Klychnikov V. M., Larionov A. E., Morozov A. Yu., Orlov I. B., Strogonova S. M. Shkol'nyi uchebnik istorii i gosudarstvennaya politika [The school textbook of history and the state policy]. Moscow: Nauchnyi ekspert, 2009. Volodina T. A. Uchebnaya literatura po otechestvennoi istorii kak predmet istoriografii (seredina XVIII – konets XIX vv.): dis. … d-ra ist. nauk. Moscow, 2004. Gorbov N. M. Russkaya istoriya dlya nachal'nykh shkol: uchebnoe rukovodstvo dlya nizshikh uchilishch [Russian history for elementary schools: textbook for elementary schools]. Moscow: Tipo-lit. tov. I. N. Kushnereva, 1915. Grosul V. Ya., Itenberg B. S., Tvardovskaya V. A. Russkii konservatizm XIX stoletiya: Ideologiya i praktika [Russian conservatism of the 19th century: Ideology and practice]. Moscow: Progress-Traditsiya: Astra sem', 2000. Elpat'evskii K. V. Uchebnik russkoi istorii [Textbook of Russian history]. Petrograd: Tip. M. M. Stasyulevicha, 1915. Ilovaiskii D. I. Kratkie ocherki russkoi istorii: kurs starshego vozrasta [Short essays on Russian history: high school course]. Moscow: Tov. tipo-lit. I. M. Mashistova, 1912. Ilovaiskii D. I. Rukovodstvo k russkoi istorii: srednii kurs [Guide to the Russian history: secondary school course]. Moscow: Tov. tipo-lit. I. M. Mashistova, 1916. Karamzin N. M. Sokrashchenie rossiiskoi istorii N. M. Karamzina v pol'zu yunoshestva i uchashchikhsya rossiiskomu yazyku, s znakami udareniya, istolkovaniya trudneishikh slov i rechenii, na nemetskom i frantsuzskom yazykakh, i ssylkami na grammaticheskie pravila, izdannoe Avgustom Vil'gel'mom Tappe, doktorom bogosloviya i filosofii [The reduction of the Russian History by N. M. Karamzin in favor of youth and studying Russian language, with the stress marks, interpretation of difficult words and utterances in German and French and references to grammar rules, edited by August Wilhelm Tappe, doctor of theology and philosophy]. Saint Petersburg, 1819. Pt. 1–2. Karamzin N. M. Istoriya gosudarstva Rossiiskogo [History of the Russian state]. 5th ed. Saint Petersburg: Izdanie I. Einerlinga, 1842–1844. Vol. 1–12. Kitaev V. A. Liberal'naya mysl' v Rossii (1860–1880) [Liberal thought in Russia (1860-1880)]. Saratov: Izd-vo Sarat. un-ta, 2004. Kitaev V. A. Ot frondy k okhranitel'stvu. Iz istorii russkoi liberal'noi mysli 50–60-kh godov XIX v. [From the Fronde to conservatism. From the history of Russian liberal thought of the 50-60s of the 19th century]. Moscow: Mysl', 1972. Klyuchevskii V. O. Kratkoe posobie po russkoi istorii [Concise textbook of Russian history]. 8th ed. Moscow: Tip. tva Ryabushinskikh, 1917. Novitskii F. Kratkaya russkaya istoriya: Dlya nizshikh klassov srednikh uchebnykh zavedenii [Brief Russian history: for lower grades of secondary schools]. 27th ed. Saint Petersburg: N. P. Karabasnikov, 1917. Orlovskii A. Ya. Shkol'nye uchebniki po russkoi istorii v Rossii v kontse XIX – nachale XX v. (opyt sozdaniya i metodicheskogo postroeniya): dis. … kand. ped. nauk. Moscow, 2002. Ostrogorskii M. Ya. Uchebnik russkoi istorii: Elementarnyi kurs: Dlya srednikh uchebnykh zavedenii i gorodskikh uchilishch [Textbook of Russian history: Basic course: For secondary and municipal schools]. 30th ed. Saint Petersburg: Tip. Trenke i Fyusno, 1917. Paips R. XIII Mezhdunarodnyi kongress istoricheskikh nauk. Moscow: 16–23 avg. 1970 g. Moscow: Nauka, 1970. Platonov S. F. Uchebnik russkoi istorii dlya srednei shkoly: kurs sistematicheskii [Textbook of Russian history for secondary schools: systematic course]. Saint Petersburg: Tip. M. A. Aleksandrova, 1909–1910. Pt. 1–2. Polevoi N. A. Istoriya russkogo naroda [History of the Russian people]. Moscow: Tip. Avgusta Semena, pri Meditsinsko-khirurgicheskoi akademii, 1829–1833. Vol. 1–6. Polevoi P. N. Illyustrirovannye rasskazy po otechestvennoi istorii s portretami i kartinami v tekste dlya nachal'nykh shkol [Illustrated stories on national history with portraits and paintings in the text for elementary schools]. 10th ed. Saint Petersburg: E. A. Poluboyarinova, 1908. Puzitskii V. A. Otechestvennaya istoriya v rasskazakh s illyustratsiyami dlya mladshikh klassov srednikh uchebnykh zavedenii [Native history in stories with illustrations for junior grades of secondary schools]. 16th ed. Moscow: V. Dumov, nasl. br. Salaevykh, 1916. Putsykovich F. F. Kratkaya russkaya istoriya [Brief Russian history]. 30th ed. Saint Petersburg: P. V. Lukovnikov, 1914. Rozhdestvenskii S. E. Otechestvennaya istoriya v rasskazakh dlya nizshikh uchilishch i voobshche dlya detei starshego vozrasta [Native history in stories for lower schools and generally for older children]. 27th ed. Pg.: Samoobrazovanie, 1916.

512

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6 28. Sekirinskii S. S., Shelokhaev V. V. Liberalizm v Rossii: Ocherki istorii (seredina XIX – nachalo XX v.): Uchebnoe posobie dlya vuzov [Liberalism in Russia: essays on the history (middle of the 19th–beginning of the 20th century): textbook for universities]. Moscow: Pamyatniki istoricheskoi mysli, 1995. 29. Sinopsis ili Kratkoe opisanie ot razlichnykh letopistsev, o nachale slavenskogo naroda, o pervykh kievskikh knyazekh, i o zhitii svyatago, blagovernogo i velikogo knyazya Vladimira vseya Rossii perveishago samoderzhtsa, i o ego naslednikakh, dazhe do blagochestiveishago gosudarya tsarya i velikago knyazya Feodora Alekseevicha samoderzhtsa vserossiiskago: V pol'zu lyubitelyam istorii [Synopsis or brief description by various chroniclers of the beginning of the Slavonic people, the first Kiev princes and the life of the holy blessed Prince Vladimir the first monarch of all Russia and its successors, even to the king and the emperor Great Prince Theodore Alekseevich, the autocrat of all Russia: For the benefit of all, who love history]. 5th ed. Saint Petersburg: Imperatorskaya Akademiya nauk, 1762. 30. Solov'ev S. M. Uchebnaya kniga russkoi istorii [Textbook of Russian history]. 14th ed. Moscow: V. V. Dumnov, Nasl. br. Salaevykh, 1915. 31. Tvardovskaya V. A. Ideologiya poreformennogo samoderzhaviya: (M. N. Katkov i ego izdaniya) [The post-reform ideology of autocracy: (M. N. Katkov and his publications)]. Moscow: Nauka, 1980. 32. Turtsevich A. O. Russkaya istoriya v svyazi s istoriei Velikogo knyazhestva Litovskogo. Kurs gorodskikh i uezdnykh uchilishch [The Russian history in connection with the history of the Grand Duchy of Lithuania. The course of municipal and county schools]. 13th ed. Vil'na: Tip. A. G. Syrkina, 1911. 33. Ustryalov N. G. Nachertanie russkoi istorii dlya srednikh uchebnykh zavedenii [Russian history inscription for secondary schools]. 10th ed. Saint Petersburg: Tip. Gl. shtaba po voenno-uchebnym zavedeniyam, 1857. 34. Fuks A. N. Voprosy otechestvennoi i vseobshchei istorii v trudakh russkikh istorikov XIX – nachala XX v. Mezhvuzovskii sbornik nauchnykh trudov. Voronezh, 1983. Pp. 34–44. 35. Fuks A. N. Otechestvennaya istoriya. 2008. No. 5. Pp. 185–192. 36. Fuks A. N. Prepodavanie istorii v shkole. 2008. No. 8. Pp. 34–39. 37. Fuks A. N. Shkol'nye uchebniki po otechestvennoi istorii (konets XVIII v. – vtoraya polovina 1930 gg.): monografiya [School textbooks on Russian history (end of 18th century-second half of the 1930s): monograph]. Moscow: Izd-vo MGOU, 2010. 38. Tsypkin D. O., Shibaev M. A. 1612 i 1812 gody kak klyuchevye etapy v formirovanii natsional'nogo istoricheskogo soznaniya: sb. nauchnykh trudov. Saint Petersburg: Prezident-skaya biblioteka, 2013. Pp. 6–14. 39. Shaparina O. N. Istoricheskoe obrazovanie v russkikh gimnaziyakh v nachale XX veka. 1901 – fevral' 1917 g.: (Na materialakh Moskovskogo Uchebnogo okruga): dis. … kand. ist. nauk. Moscow, 2004. Received 19.10.2015.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

513

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.10

Кластерная модель управления развитием региона как основа для обеспечения интеграции науки, образования и производства © А. А. Карташова Томский политехнический университет Россия, 634050 г. Томск, пр. Ленина 30. Email: [email protected] Цель работы – проследить интеграцию образования, науки и производства через развитие региональной кластерной политики. На современном этапе развития постиндустриального общества в мировой экономике процессы глобализации и специализации национальных рынков значительно усиливают конкуренцию между странами, ее регионами и между производителями внутри страны. В этих условиях, органы государственной власти Российской Федерации, сохраняя мировое лидерство в энергетическом секторе, определяют в качестве долгосрочных целей развития страны создание конкурентоспособной экономики знаний и высоких технологий. Следуя это доктрине в российских регионах в период с 2012 по 2014 гг. реализуется кластерная политика на основе федеральных и региональных стратегий инновационного развития. Важная роль в этом процессе принадлежит деятельности передовых высших учебных учреждений – национальных исследовательских университетов, которые способствуют стимулированию активной научной деятельности студентов и внедрение их научных достижений в производство. Одним из пилотных кластерных проектов, финансируемых федеральным бюджетом стал территориальный кластер «Фармацевтика, медицинская техника и информационные технологии» формируемый в Томской области, имеющей уникальные стартовые возможности для формирования устойчивой инновационной региональной системы – развитый научно-образовательный комплекс, малые и средние инновационные предприятия, имеющие новейшие технологических разработки в фармацевтике и медицинской технике. За два года деятельность кластера, осуществлявшаяся при финансовой поддержке органов государственной власти, была признана успешной. В перспективе намечены планы по расширению ассортимента выпускаемой фармацевтической продукции и сотрудничество с другими томскими кластерами. Кластерная политика способствует возникновению стейкхолдеров и крупных экономических предприятий, тем самым формируя идеальную модель связи между наукой, бизнесом и органами региональной власти в будущем. Ключевые слова: региональные кластеры, интеграция, региональное развитие, стратегическое планирование, наука, образование, производство, кластерная модель будущего.

В Российской Федерации к 2003 г. был завершен переход к рыночной экономической системе, достигнут устойчивый экономический рост, заложены основы масштабных структурных и институциональных изменений. Поэтому, с сер. 2000-х гг. Россия ставит перед собой цели долгосрочного развития, обеспечивающие высокий уровень благосостояния населения и закрепление геополитической роли страны как одного из мировых политических и экономических лидеров. В стране актуализировались проблемы повышения эффективности деятельности образовательных и экономических институтов, обеспечивающих общественное

514

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

благосостояние и качество жизни населения через разработку долгосрочной государственной стратегии экономического развития [1, c. 10]. Основным направлением долгосрочного развития России, в русле общемировых тенденций экономического развития, стала инновационная стратегия, основанная на концентрации усилий общества, государства, производства и науки в освоении принципиально новых, конкурентоспособных технологий и продуктов в экономической сфере общественной жизни [2, c. 380]. При этом, учитывая федеративную природу российского государства, формирование и развитие инновационного потенциала России предполагает разработку в отдельных субъектах Федерации собственной инновационной среды, с учетом специфических региональных условий развития, имеющихся ресурсов, кадров и инфраструктуры [3, c. 56]. Одним из важнейших инструментов регионального развития становится реализация в субъектах Федерации кластерной политики и формирования территориальных кластеров, объединяющих предприятия, поставщиков оборудования, комплектующих, специализированных производственных и сервисных услуг, научно-исследовательских и образовательных организаций, связанных отношениями территориальной близости и функциональной зависимости в сфере производства и реализации товаров и услуг [4, c. 231]. В 2000-х гг. в Российской Федерации была разработана новая, долгосрочная инновационная стратегия развития общества и государства, основанная на концентрации усилий общества, государства, бизнеса и науки в освоении новых, конкурентоспособных технологий и продуктов во всех сферах общественной жизни. В сфере высшего образования и науки, с учетом международного опыта, одним из основных приоритетов стала интеграция образования, науки и промышленности [5, c. 12–15]. В этом отношении особый интерес представляет система образования, а центральное место в процессе оборота знаний принадлежит научным и образовательным учреждениям. Поэтому, все более важное значение приобретают связи профессиональных учебных заведений с научными организациями и производственными предприятиями. На этой основе происходит формирование мощных региональных научно-образовательных и научно-производственных площадок, являющихся локомотивами экономического развития территории. Одним из таких успешно действующих объединений является Томский научно-образовательный комплекс, сформировавший уникальную модель интеграции науки, образования и производства, которая обеспечивает устойчивое экономическое развитие Томской области и системную поддержку инновационной деятельности. Основой для формирования Томской интегративной модели является региональный образовательный комплекс, ядром которого являются два национальных исследовательских университета – Томский государственный университет и Томский политехнический университет. Макрорегион Западная Сибирь, имеющая значительный ресурсный потенциал для формирования успешно функционирующих кластеров, которые могут стать «точками роста» для российской экономики [6, c. 45]. Поэтому представляется необходимым проведение комплексного исследования опыта формирования на территории Западной Сибири инновационных территориальных кластеров, являющихся инструментами развития конкурентоспособности и инноваций и осуществить анализ формирования инновационной инфраструктуры региона, взаимодействие стейкхолдеров региональной инновационной системы между собой. В настоящей работе в качестве модели для исследования используются опыт двух томских университетов как основных площадок для формирования интеграции науки, образования и производства.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

515

В 1990-х гг. федеральная экономическая политика в отношении регионов России формировалась на основе выравнивания их социально-экономического развития. Необходимость такой политики была обусловлена рядом взаимосвязанных причин. Современная региональная организация Российской Федерации сформировалась в эпоху плановой индустриализации в советский период, когда регионы рассматривались как совокупность географически связанных производственно-технологических площадок, обеспечивающих сбалансированность экономики и ее рост [7, c. 49]. Поэтому с сер. 2000 г. Правительством России пересматриваются основные подходы к реализации социально-экономической политики и ставится задача осуществления в стране общей структурной экономической реформы, основанной на обеспечении научного и технологического лидерства России по направлениям, обеспечивающим ее конкурентные преимущества [8]. Одними из основных инструментов региональной политики стала разработка концепций и стратегий инновационного развития субъектов Федерации и создание в регионах России особых экономических зон, технопарков в сфере высоких технологий, наукоградов и строительство первого в России инновационного центра «Сколково», являющихся научнотехнологическими комплексами по разработке и коммерциализации новых технологий. В настоящее время научно-образовательный комплекс Томской области объединяет образовательные учреждения высшего и среднего профессионального образования, представленные 6 государственными университетами с действующими при них научно-исследовательскими институтами, филиалами иногородних ВУЗов и международными образовательными центрами, учреждениями среднего профессионального образования, а также Томским научными центром Сибирского отделения РАН, объединяющими 5 научных институтов и Томским научным центром Сибирского отделения РАМН с 6 научно-исследовательскими институтами с клиниками. Для решения этой задачи Распоряжением Правительства России от 8 декабря 2011 г. №2227-р «Об утверждении Стратегии инновационного развития Российской Федерации на период до 2020 года» были утверждены основные направления развития инновационной политики в регионах России. Ближайшей задачей регионов стало обеспечение совершенствования институциональной среды и механизмов использования региональной инновационной инфраструктуры через разработку региональных программ и стратегий инновационного развития с привлечением заинтересованных научных и образовательных организаций, предприятий, малого и среднего бизнеса [8]. Принципиальным для стратегии являлось вовлечение всех субъектов Российской Федерации с учетом их степени развития научно-образовательного комплекса и инновационного предпринимательства в формирование базовой инфраструктуры. Томская область – субъект Российской Федерации, расположенный на территории Западной Сибири и обладающий значительным конкурентным преимуществом для развития инновационной модели экономики. Томская область является динамично развивающимся регионом России со средним уровнем доходов на душу населения 33.2 тыс. рублей в месяц (на 2012 г.). Традиционно область позиционирует себя как один из важнейших нефтегазовых регионов и ведущий научно-образовательный центр России. В Томской области функционирует 10 учреждений, реализующих программы высшего профессионального образования, в том числе 6 государственных университетов, из них 2 национальных исследовательских, 6 институтов Российской академии наук и 6 институтов российской медицинской академии наук. Доля

516

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

научно-образовательного комплекса в валовом региональном продукте Томской области с 2007 г. стабильно превышает 5% [9]. Доля населения с высшим образованием в общей численности лиц, занятых в экономике Томской области в 2010 г. составила 32%. Томская область по данному показателю занимает 12-е место среди регионов Российской Федерации и первое место по показателю концентрации научных сотрудников высшей квалификации – докторов и кандидатов наук. Патентная активность в Томской области вдвое превышает среднюю по Российской Федерации. К примеру, в 2010 г. патентная активность в Томской области составила 5.52%, а в среднем по Российской Федерации – 2.85%. С к. 90-х гг. в Томске сложились и действовали предприятия малого бизнеса, основанные выпускниками томских высших учебных заведений, занимавшихся наукой и организовавших предприятия малого бизнеса производивших высокотехнологичную продукцию. Поэтому, практически все малые и средние предприятия, занятые производством медицинской техники и аппаратуры, возникли на основе результатов научных разработок, выполненных в университетах и научно-исследовательских учреждениях Томской области. Но при этом существенным недостатком инновационной инфраструктуры региона стало отсутствие современного инжинирингового центра с необходимым технологическим оборудованием, опытно-промышленными установками для внедрения исследовательских и аналитических разработок. За 1990–2000 г. в «Сибирских Афинах», на основе программ стратегического развития была выстроена эффективно действующая инновационная научно-образовательная инфраструктура, представленная учреждениями науки и образования, а также офисами коммерциализации разработок вузов и академических институтов, бизнес-инкубаторами, инновационно-технологическим центром, технологической платформы «Медицина будущего», Центра кластерного развития Томской области и другими организациями. Сегодня Томский научнообразовательный комплекс обеспечивает системную поддержку инновационной деятельности, коммерциализацию результатов научной деятельности и генерацию наукоемкого бизнеса [10, c. 4–6]. Интегрирующей основой для формования инновационной инфраструктуры региона являются два ведущих ВУЗа Томска – Томский политехнический университет (ТПУ) и Томский государственный университет (ТГУ), имеющие статус «национальный исследовательский университет». Получение этого статуса ставит перед университетами задачи повышения эффективности осуществления образовательной и научной деятельности на основе принципов интеграции науки и образования, обеспечения эффективного трансфера технологий в экономику, осуществление широкого спектра фундаментальных и прикладных исследований и подготовку кадров для высокотехнологичных секторов экономики, совершенствование системы подготовки магистров и кадров высшей квалификации. Кроме того, в 2013 г. оба ВУЗа были отобраны Советом по повышению конкурентоспособности ведущих университетов Российской Федерации и вошли в список 15 высших учебных заведений в качестве «ведущих университетов», призванных обеспечить повышение конкурентоспособности российских университетов и вхождения их в топ-100 ведущих университетов мира. В к. 1990-х–нач. 2000-х гг. регион реализовывал стабилизационную программу социально-экономического развития за счет развития экспортно-ориентированной отрасли – нефтегазовой, налоговые поступления в областной бюджет от которой составили более трети доходов. В 2001–2005 гг. в регионе реализовывалась программа финансовой стабилизации, и

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

517

был достигнут запланированный уровень валового регионального продукта. Но при этом, недостаточными оказались темпы промышленного производства и привлечения инвестиций. Поэтому, руководством области по согласованию с федеральными органами власти в 2005 г. была разработана и принята Стратегия социально-экономического развития Томской области до 2020 г., основой которой стал инновационный подход. Разработка Стратегии, базирующейся на долгосрочных стратегических приоритетах, являлась одним из первых опытов применения в России современных подходов стратегического менеджмента. Целью Стратегии являлась структурная перестройка региональной модели экономики, обеспечение устойчивого социально-экономического развития Томской области как субъекта Российской Федерации и использование его научно-образовательного потенциала. Важнейшим инструментом реализации Стратегии и разрабатываемых в ее рамках программ социально-экономического развития была объявлена региональная кластерная политика, направленная на организацию поддержки развития групп предприятий, научных и образовательных организаций области, объединенных связями сетевого характера, для формированию полноценного инновационного территориального кластера, ориентированного на производство наукоемких товаров и услуг, конкурентоспособных не только на российском, но и на мировом рынке. Программой развития биохимического территориального кластера предполагалось, что его деятельность будет напрямую влиять на эти показатели. К примеру, число занятых в экономике будет увеличено на 20 тыс. человек, валовый региональный продукт увеличится на 1500 млн. руб. При этом будет преодолена негативная динамика индекса промышленного производства и начнется его устойчивый рост, а инновационная активность организаций прекратит снижение и должна в перспективе превысить уровень 2011 г. [11]. В 2012 г. была утверждена программа развития инновационного территориального кластера «Фармацевтика, медицинская техника и информационные технологии Томской области» на 2012–2016 гг. Основной целью создания инновационного территориального кластера являлось обеспечение высоких темпов роста объемов производства наукоемкой высокотехнологичной продукции на территории региона. За счет реализации ключевого конкурентного преимущества региона – высокой концентрации интеллектуальных человеческих ресурсов в секторе высшего образования и секторе исследований и разработок путем формирования ориентированной на результат цепочки распространения новых знаний, технологий и инноваций по следующим направлениям: 1. Диагностика; 2. Медицинские приборы и оборудование; 3. Многокомпонентные биокомпозиционные медицинские материалы; 4. Фармацевтика. Выбор направлений был обусловлен двумя основными факторами: 1. Научной актуальностью, так как именно данные направления в совокупности образуют эффективное современное лечение; 2. Большой опыт в разработке медицинских приборов и материалов потенциальных участников кластера [12]. Деятельность кластера была ориентирована на производство новых видов медицинской продукции: лекарственных препаратов, высокотехнологичного сырья для фарминдустрии, средств диагностики, приборов для проведения хирургических и диагностических операций, полупроводниковых приборов для имплантации.

518

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

В качестве яркого примера реализации кластерной политики в Томской области можно рассмотреть кластер «Фармацевтика, медицинская техника и информационные технологии». Основой организационной структуры биомедицинского кластера Томской области является координационный совет. Он состоит из представителя заказчика, представителя научной группы и представителя бизнес-группы. Представителем заказчика является сотрудник центра кластерного развития. Представителем научной группы является проректор по научной работе одного из высших учебных или академических учреждений Томска. Представителем бизнеса является один из директоров предприятий, входящих в биомедицинский кластер. Он предоставляет информацию о возможности осуществления проекта в том или ином направлении. В научно-исследовательскую группу кластера входят представили Томского государственного университета, Томского политехнического университета, Томского университета систем управления и радиоэлектроники, Сибирского государственного медицинского университета, Институт физики прочности и материаловедения Сибирского отделения Российской академии наук. Группа решает не только задачи, связанные с вопросами фундаментальной науки, но и обеспечение малых предприятий – участников кластера, являющихся производственными площадками для реализации научных разработок, постоянным притоком высококвалифицированных кадров. Кластерная политика способствует: обеспечению тесной взаимосвязи между наукой, бизнесом и органами региональной власти при функционировании кластера, вследствие которой все участники получают определенные выгоды; формированию большого количества предприятий-производителей, что увеличивает возможности для выбора партнеров при реализации проектов и соответственно повышает качество и гибкость работы кластера; непосредственному участию представителей высших и научных учреждений в работе организационных структур кластера. На конец 2014 г. в структуре инновационного территориального кластера «Фармацевтика и медицинская техника» действовало 264 компании, из них 43 являлись резидентами Особой технико-внедренческой экономической зоны «Томск». В настоящее время в состав инновационного территориального кластера фармацевтики, медицинской техники и информационных технологий Томской области, кроме Центра кластерной политики, занимающегося организацией развития кластера, входят: 1. Производители фармацевтических препаратов и медицинской техники и аппаратуры; 2. Учреждения высшего образования; 3. Научно-исследовательские организации. «Якорными» предприятиями кластера являются крупные промышленные фармацевтические, медицинские и IT-компании, осуществляющие деятельность на российском и международном рынке. Среди представителей производителей фармпрепаратов и медицинского оборудования наиболее важнейшими являются ОАО «Фармстандарт – Томскхимфарм» – крупнейший производитель готовых лекарственных средств в Западной Сибири, входящий в группу компании «Фармстандарт»; НПО «Вирион», ориентирующее свое производство в основном на выпуск различных вакцин и иммуноглобулинов; ООО «Новохим» организованное специально для реализации инновационного проекта по созданию первого в России производства глиоксаля;

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

519

ЗАО «Альдомед» – малое инновационное предприятие, организованное при Томском государственном университете для производства дезинфицирующих средств на основе глиоксаля; ООО «Aквелит», сотрудничающее с Институтом физики прочности и материаловедения Сибирского отделения Российской академии наук для производства средств защиты питьевой воды от микробиологических загрязнений; ООО «Меднорд-Техника», специализирующиеся на производстве и продаже аппаратно-программных комплексов для клинико-диагностических исследований реологических свойств крови; ООО «ФРЭНСИС медикал» – совместная российско («ЭлеСи»)-немецкая («Зеринг ГмбХ») компания по высокотехнологичному производству полного цикла электрохирургических аппаратов мирового стандарта качества, а также электрооборудования для онкологии, неврологии и психиатрии и многие другие [13]. Важную роль в инновационной системе кластера выполняют высшие учебные заведения Томска и его научно-исследовательские институты, выполняющие научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки, ориентированные на малые и средние предприятия кластера. Это Сибирский государственный медицинский университет, занимающийся научно-техническими разработками; Национальный исследовательский Томский государственный университет, специализирующейся на исследовании биосовместимых сплавов с памятью формы; Национальный исследовательский Томский Политехнический университет, ведущий разработки по направлениям биотехнология и медицинское приборостроение. Важнейшими стейкхолдерами кластера являются научно-исследовательские институты Российской академии наук и Российской академии медицинских наук, действующие в Томске: фармакологии, медицинской генетики, онкологии, биологии и биофизики, микрохирургии, кардиологии, а также Институт физики прочности и материаловедения Сибирского отделения Российской академии наук имеющие научные разработки в области изготовления материалов медицинского назначения и имплантатов. Таким образом, научные и образовательные организации являются мозговым центром Томского территориального инновационного кластера, а производственным ядром, его основным структурным элементом, обеспечивающим рост производства и занятости, являются инновационные предприятия, производящие две линейки продукции: 1) фармпрепараты и 2) медицинскую технику и диагностическую аппаратуру. Конкурентоспособность и перспективные рыночные позиции многих предприятий – участников кластера, как на российском, так и на зарубежных рынках, обусловлены тем, что большинство этих предприятий используют в производстве новейшие технологические разработки, созданные в Томских высших учебных заведениях и исследовательских учреждениях. Большое значение в деятельности кластера отведено производству глиоксаля. Участником кластера является «ООО «Новохим» – единственное предприятие, которое производит глиоксаль в России на основе уникальной технология синтеза не имеющей аналогов. Основная деятельность компании ООО «Глиоксаль-Т» направлена на создание опытно-промышленного производства глиоксаля с использованием катализаторов нового поколения. Кроме того, разрабатываются технологии создания глиоксальсодержащих материалов. К примеру, ЗАО «Альдомед» производит дезинфицирующие средства на основе глиоксаля, а ООО «АльдоФарм», первое предприятие в России которое наладило производство имидазола, по стоимости дешевле китайских аналогов, но сопоставимого по качеству с европейским. При этом все малые предприятия, входящие в кластер, используют его преимущества для вывода на рынок своих разработок.

520

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

Входящие в кластер университеты также активно участвуют в создании инновационных разработок в области медицины [14]. В СибГМУ разработаны лекарственные препараты растительного и синтетического происхождения, биологически активные добавки, криохирургические инструменты, хирургические инструменты из металла с памятью формы, электростимуляторы ЖКТ, ортопедические устройства, современные высокоэффективные способы лечения, диагностики и профилактики. В Томском политехническом университете ведутся разработки по различным направлениям биотехнологии и медицинского приборостроения. В Научно-исследовательском институте медицинских материалов и имплантатов с памятью формы Сибирского физико-технического института ТГУ исследуются физические основы создания биосовместимых сплавов с памятью формы, а также другие технологии в области материаловедения. Уже на сегодняшний день Институт получил 351 патент на различного рода имплантаты, применяющиеся в стоматологии, травматологии, хирургии, офтальмологии, онкологии и уникальные технологий хирургического лечения. Таким образом, деятельность передовых высших учебных учреждений – национальных исследовательских университетов по совершенствованию кластерной политики направлена на стимулирование активной научной деятельности студентов и внедрение их научных достижений в производство. Национальные исследовательские университеты используют все возможности для совершенствования своей деятельности и повышения конкурентоспособности российского высшего образования на международной арене. При этом деятельность томских вузов по позиционированию себя как центров единого территориального научно-образовательного комплекса имеет реальный экономический эффект. В 2013 г. вклад Томского научно-образовательного комплекса в валовый региональный продукт составил 7%. Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта 15–03–00812 «Молодежный портрет» будущего: методология исследования репрезентаций. ЛИТЕРАТУРА Фримен С. Национальная инновационная система в исторической перспективе // Кембриджский журнал экономики. 1995. №19(1). С. 5–24. 2. Инглхарт Р. Меняющиеся ценности, экономическое развитие и политические перемены // Международный журнал социальной науки. 1995. С. 379–403. 3. Raagmaa G. Regional identity in regional development and planning // European Planning Studies. 2002. №10(1). Р. 55–76. 4. Кузнецов Ю., Филимонова Н.,Федосова Р. Стратегическое развитие малого бизнеса в регионах России // Азиатские социальные науки. 2014. №10(13). С. 231–238. 5. Постановление Администрации Томской области №577а от 27.12.2013. Об утверждении государственной программы «Развитие инновационного территориального кластера «Фармацевтика, медицинская техника и информационные технологии Томской области на 2014 – 2016 годы». С. 12–15. 6. Enright M. Survey on the Characterization of Regional Clusters: Initial Results. University of Hong Kong, 2000. 7. Bergman E. M. Industrial and Regional Clusters: Concepts and Comparative Applications. Morganton, WV: Regional Research Institute; West Virginia University. 1999. 8. Ткаченко В. Г., Богачев В. И. Кластеры в системе аграрного производства: сущность и значение в реализации инновационной политики государства. 2014. URL: http://dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/123456789/45737/36Tkachenko.pdf?sequence=1 9. Территориальный орган государственной статистики по Томской области. Официальный сайт (Tomskstat). URL: http://tmsk.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_ts/tmsk/ru/ 10. Псахье С. Г., Зинченко В. И. Томский научно-образовательный комплекс как основа для инновационного развития региона // Наука в Сибири. 2009. №1–2. С. 4–6. 1.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

521

11. Программа развития инновационного территориального кластера «Фармацевтика и медицинская техника Томской области». URL: http://innovation.gov.ru/sites/default/files/documents/2014/5533/1001.pdf/ 12. Департамент инвестиций Томской области. Официальный информационный Интернет-портал. URL: http://invest.tomsk.gov.ru/ 13. Программа развития Самарского аэрокосмического инновационного территориального кластера. URL: http://www.hse.ru/data/2012/07/20/1257380032/%D0%9F%D1%80%D0% 14. Постановление Администрации Томской области от 10 марта 2011 г. N 65а об утверждении долгосрочной целевой программы "развитие инновационной деятельности в томской области на 2011 2014 годы". Поступила в редакцию 12.11.2015 г.

522

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.10

Cluster management model of the region development as the basis for ensuring the integration of science, education and production © A. A. Kartashova Tomsk Polytechnic University 30 Lenin Ave., 634050 Tomsk, Russia. Email: [email protected] The aim of the article is to trace the integration of education, science and production through the development of regional cluster policy. At the present stage of development of postindustrial society in the global economy, the processes of globalization and specialization of national markets significantly increase competition between countries, between regions and between producers within the country. In these circumstances, the state authorities of the Russian Federation, while maintaining global leadership in the energy sector, define as long-term development goals of the country, the creation of a competitive economy based on knowledge and high technologies. Following this doctrine in the Russian regions in the period from 2012 to 2014 cluster policy is implemented on the basis of Federal and regional innovation strategies. An important role in this process belongs to the activities of leading higher educational institutions – national research universities, which contribute to stimulate an active scientific activity of students and the introduction of scientific achievements into production. One of the pilot cluster projects, funded by the Federal budget became the territorial cluster “Pharmaceutics, medical technology and information technology” formed in the Tomsk region with a unique starting opportunities for the development of sustainable regional innovation system is a developed scientific and educational complex, small and medium-sized innovative enterprises with the latest technological developments in pharmaceuticals and medical technology. In two years, the activity cluster, implemented with the financial support of public authorities, has been successful. In the future, there are plans to expand the range of pharmaceutical products and the collaboration with other clusters Tomsk. Cluster policy contributes to the emergence of stakeholders and large economic enterprises, thus providing a close relationship between science, business and regional authorities. Keywords: regional clusters, integration, regional development, strategic planning, science, education, production. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Kartashova A. A. Cluster management model of the region development as the basis for ensuring the integration of science, education and production // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 513–523.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5.

6.

Frimen S. Kembridzhskii zhurnal ekonomiki. 1995. No. 19(1). Pp. 5–24. Inglkhart R. Mezhdunarodnyi zhurnal sotsial'noi nauki. 1995. Pp. 379–403. Raagmaa G. European Planning Studies. 2002. No. 10(1). Pp. 55–76. Kuznetsov Yu., Filimonova N.,Fedosova R. Aziat-skie sotsial'nye nauki. 2014. No. 10(13). Pp. 231–238. Postanovlenie Administratsii Tomskoi oblasti No. 577a ot 27.12.2013. Ob utverzhdenii gosudarstvennoi programmy «Razvitie innovatsionnogo territorial'nogo klastera «Farmatsevtika, meditsinskaya tekhnika i informatsionnye tekhnologii Tomskoi oblasti na 2014 – 2016 gody». Pp. 12–15. Enright M. Survey on the Characterization of Regional Clusters: Initial Results. University of Hong Kong, 2000.

ISSN 2305-8420 7. 8.

9. 10. 11. 12. 13. 14.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

523

Bergman E. M. Industrial and Regional Clusters: Concepts and Comparative Applications. Morganton, WV: Regional Research Institute; West Virginia University. 1999. Tkachenko V. G., Bogachev V. I. Klastery v sisteme agrarnogo proizvodstva: sushchnost' i znachenie v realizatsii innovatsionnoi politiki gosudarstva. 2014. URL: http://dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/12345678 9/45737/36Tkachenko.pdf?sequence=1 Territorial'nyi organ gosudarstvennoi statistiki po Tomskoi oblasti. Ofitsial'nyi sait (Tomskstat). URL: http://tmsk.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_ts/tmsk/ru/ Psakh'e S. G., Zinchenko V. I. Nauka v Sibiri. 2009. No. 1–2. Pp. 4–6. Programma razvitiya innovatsionnogo territorial'nogo klastera «Farmatsevtika i meditsinskaya tekhnika Tomskoi oblasti». URL: http://innovation.gov.ru/sites/default/files/documents/2014/5533/1001.pdf/ Departament investitsii Tomskoi oblasti. Ofitsial'nyi informatsionnyi Internet-portal. URL: http://invest.tomsk.gov.ru/ Programma razvitiya Samarskogo aerokosmicheskogo innovatsionnogo territorial'nogo klastera. URL: http://www.hse.ru/data/2012/07/20/1257380032/%D0%9F%D1%80%D0% Postanovlenie Administratsii Tomskoi oblasti ot 10 marta 2011 g. N 65a ob utverzhdenii dolgosrochnoi tselevoi programmy "razvitie innovatsionnoi deyatel'nosti v tomskoi oblasti na 2011 2014 gody". Received 12.11.2015.

524

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.11

Органический принцип евразийства и предпосылки изменения господствующего в современной науке стиля мышления © Т. И. Коптелова Нижегородская государственная сельскохозяйственная академия Россия, 603107 г. Нижний Новгород, проспект Гагарина, 97. Email: [email protected] В статье исследуется органический принцип евразийской философии, сформированный в 20–30-х гг. ХХ в., получивший развитие в теории этногенеза Л. Н. Гумилева. Органический принцип выступает здесь как основа особого стиля мышления, смыслополагания, и определенной методологии научного познания. Евразийская методология изучения развития социума позволяет установить характер связей между социальными процессами и явлениями живой природы. В статье раскрыты важнейшие составляющие евразийского органического принципа мышления: особая терминология и возможности ее применения для описания и прогнозирования социальных явлений. А также отмечены предпосылки изменения господствующего в современной науке стиля мышления. Автор раскрывает преимущества органического принципа евразийской методологии в решении национальных политических, социально-экономических и культурных проблем, а также возможные перспективы его использования для формирования научной методологии в XXI в. Ключевые слова: евразийство, органический принцип мышления, логика, методология, наука, познание.

Евразийство возникло в среде русской эмиграции в 20-х гг. ХХ в. и впервые заявило о себе выходом сборника «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921 г.), авторами которого были П. Н. Савицкий, Н. С. Трубецкой, П. П. Сувчинский, Г. В. Флоровский. Л. Н. Гумилев называл себя «последним евразийцем», и в теории этногенеза ему действительно удалось продолжить евразийскую логику органического развития социума. Органический принцип философии евразийства 20–30-х гг. ХХ в. и Л. Н. Гумилева – это, прежде всего, стремление к цельности, естественности в логическом восприятии действительности, когда человеческий разум способен обнаружить многомерность, а не линейность связей между человеком, обществом и природой, а ученый получает возможность воспринимать мир в единстве и многообразии его неповторимых явлений. Такой принцип мышления лежит в основе «логики органического» – особого характера связей и последовательности между явлениями и процессами живой природы, которые обнаруживает человеческий разум. Известно, что главная особенность и преимущество философского и научного познания, в отличие от догматических подходов, заключается в интеллектуальном творчестве, где любое знание – это лишь ступень на бесконечной лестнице стремлений человечества к постижению истины. И органический принцип философии евразийства, нацеленный на осознание процессов жизни, предполагает следование определенному ритму и динамике, которые в развитии социума определяются биолого-географическими условиями и особенностями национальной культуры.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

525

Следуя органическому принципу, евразийцы объясняли изменения общественного сознания, определяющего политическую и социально-экономическую реальность, следующим образом. «Идея-правительница» – основание живой (подвижной) идеологии общества, всегда существующего в определенных историко-культурных и географических условиях подобна организму, евразийцы сравнивали ее с «развивающимся из семени растением» [1, с. 17]. Органический принцип – основа научной методологии евразийства. Он воплощен в органическом типе истории (теория «локальных цивилизаций»), в геософии, в особой логике рождении новых идей. Под органическим принципом евразийства можно понимать и особый способ мышления, существовавший в различных культурных традициях (гилозоизм, витализм, цельное знание, органицизм и т. д.). Органический принцип лежит в основе «логики органического», которую можно рассматривать как альтернативу диалектической логике и системному подходу, господствующим в современной науке [2, с. 126–127]. Негативное влияние «механистического», «отвлеченного», стиля мышления и научно-технического прогресса на процессы, протекающие в биосфере заставляет современных ученых задуматься о новых путях развития познания. Одна из важнейших задач любой логики (как науки о мышлении) – это обнаружение смысла, возможность соединить ощущение, восприятие, представление в целостный образ действительности. Обнаружение смысла всегда связано с выстраиванием связей и взаимоотношений между различными представлениями или фрагментами знания. Особенность европейской интеллектуальной традиции, утвердившейся с XVII в. благодаря механицизму и рационализму – выделение фрагментов действительности (обнаружение интересующего нас предмета). Органический принцип, напротив, направлен на выявление цельности в окружающем нас мире или к построению единства, через согласование множественности. Понятие целостности не умещается в рамки классической науки XVII – начала XIX вв. в силу того, что оно не позволяет «делить без остатка» явления окружающего мира и всегда предполагают последующее развитие знания, возможность рождения нового [3, с. 106]. Органическая логика евразийства позволяет закрепить в познании природы и общества принцип многообразия как важнейшее условие существования чего-либо. И там, где классической логике не хватает своего терминологического аппарата и форм мышления, отображающих прошлые или будущие события, для передачи рассуждений о возможном и действительном, «логика органического» использует и особую, «процессуальную» (от рождения к смерти), динамику времени, абсолютные и относительные понятия. В качестве важнейших терминов, на которые опирается органический принцип евразийской философии, можно назвать следующие: организм, ландшафт, жизнь, «географический индивидуум», «месторазвитие», биосфера, «пассионарность» (в теории этногенеза Л. Н. Гумилева), а также согласованность, гармония и дисгармония, многообразие, единство и множество. При этом для определения того, что представляет собою организм, евразийцы использовали естественнонаучные выводы и традиции гуманитарной науки. Глубокое знание географии, биологии, психологии, социологии, политической науки, языковедения и культуры, а также интеллектуальных традиций западной и отечественной философии, позволило евразийцам 20–30-х гг. ХХ в. логически оформить органический принцип. Понятие «организм» способствует раскрытию термина «цельность». И евразийцы предлагают определение организма как биологически целостной структуры со взаимоподчиненными частями, функционирующей в конкретном времени и географическом пространстве. Поэтому достаточно близким

526

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

по значению к слову «организм» в евразийстве является понятие «географического индивидуума». «Географический индивидуум» – термин, который евразийцы использовали, прежде всего, для обозначения народа, этноса, выступающего как единый организм, где к его биологическим характеристикам (прежде всего, возрасту) добавляется еще и географическое описание, особенности среды, отражающиеся во всех сферах жизнедеятельности как отдельного человека, так и общества в целом. В связи с этим термин «месторазвитие» становится ключевым для понимания особенностей культуры, экономики, политики того или иного народа. Под «месторазвитием» евразийцы подразумевали комплекс условий жизнедеятельности общественного организма (социума), формирующийся на основе «генетических вековечных связей между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, человеком, его бытом и даже духовным миром – с другой» [1, с. 282]. Влияние «месторазвития» на становление и развитие этноса настолько велико, что каждый отдельный народ неразрывно связан с окружающим его природным миром и представляет единый с ним «географический индивидуум» – одновременно географический, исторический, хозяйственный и этнический ландшафт. Следуя методологии культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского, представители евразийства выделяли «большие» и «меньшие» «месторазвития», отрицая существование единого «месторазвития», включающего в себя все человечество. Другой не менее важный термин «логики органического» – это «жизнь». «Жизнь» – слово, определение которого всегда связано с каким-либо конкретным пространственно-временным контекстом, но в большинстве культур выступающее и как обозначение одной из самых важных ценностей общества. Л. Н. Гумилев рассматривает жизнь как энергетическое явление, всегда развивающееся в своем особом биогеохимическом контексте, чем и объясняется ее многообразие. Жизнь индивидуальна, и в то же время она всегда является результатом согласованного существования других жизней, у нее есть свое поле и ритм (особенность, скорость, динамических изменений). Безусловно, сложность любого определения жизни всегда связана с проявлением ее неповторимых, разнообразных форм, а многообразие, как правило, стремится к бесконечности. Но любое определение жизни должно фиксировать ее важнейшее свойство – органическую целостность, отличающую все формы живого от неживой природы. «Биосфера» – другой термин, без которого невозможно представить теорию этногенеза Л. Н. Гумилева. Как известно, впервые концепция биосферы была предложена французским ученым-естествоиспытателем Ж. Б. Ламарком в начале XIX в., хотя он еще и не употреблял самого термина для обозначения «круга жизни», охватывающего всю Землю. Термин «биосфера» (от древнегреческих корней: Βιος – «жизнь» и σφαρα – «шар») был предложен австрийским геологом и палеонтологом Э. Зюссом в 1875 г. Но наиболее полное учение о биосфере создал В. И. Вернадский, который впервые рассматривал живые организмы как важнейшую преобразующую силу планеты Земля, учитывая их жизнедеятельность не только в настоящее время, но и в прошлом [4]. Развивая представления евразийцев о «географическом индивидууме», а также идеи Вернадского о биосфере, Гумилев вводит понятие «этноса» как биогеохимической целостности, как энергетически закрытую систему, в основе которой лежит «пассионарность». «Пассионарность» (от латинского passio – «страсть») – избыток биохимической энергии живого вещества биосферы Земли, вызывающий микромутации человеческого организма, подчиняющийся закону сохранения энергии и преобразовывающийся в различные формы через поведение людей [5, с. 241]. Именно пассионарность позволяет Гумилеву рассматривать историю этноса как

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

527

процесс, соизмеримый с жизнью любого организма, где присутствует рождение, взросление, расцвет, старение и смерть. И этнос – это не продукт случайного сочетания биологических и географических факторов, т. к. он «имеет в своей основе элементарную схему: подъем, расцвет, инерционная фаза и распад» [6, с. 286; 7, с. 239, 308–311, 332–335]. Поэтому Л. Н. Гумилев утверждал, что «воля и настроенность отдельных людей» изменяются не только под воздействием биолого-географических факторов, но и «растворяются в статистических закономерностях этногенеза» [8, с. 25]. И в то же время, ученый использует в своей теории понятие «аттрактивность», за которым скрывается некоторая автономность, независимая от законов природы, сущность человеческого разума. Термин «аттрактивность» также имеет важное значение для понимания органического принципа философии Гумилева. Ученый считал, что нельзя утверждать, будто все этносы проходят сквозь негативные идеологии, как через «возрастную болезнь», т. к. в данном случае возможность уничтожения этносом самого себя и всего живого была бы неимоверно велика. Реальность требует от ученого уточнения некоторых положений теории этногенеза, и возникает необходимость рассмотреть духовные (связанные с разумом человека) факторы общественной жизни, чтобы снять противоречия в пассионарной теории этногенеза [5, с. 475–476]. Гумилев замечает, что эффект пассионарности может вызывать как самопожертвование ради других и отечества, так и бессмысленное уничтожение предметов искусства. Поэтому ученый попытался выявить причину, направляющую эффект пассионарности на достижение той или иной цели. Гумилев замечал, что категории добра и зла, истины и лжи всегда применяются для характеристики человеческой деятельности. Но что влияет на выбор того или другого? Ответ на этот вопрос он искал, выявляя бессознательные и разумные мотивы поступков человека. Подсознательные мотивы человеческой деятельности, согласно Гумилеву, в значительной степени связаны с эффектом пассионарности, но на разумную основу поступков людей воздействуют и другие – духовные факторы [9, с. 118–122]. В качестве важнейшего духовного фактора, участвующего в развитии общества Л. Н. Гумилев и вводит «аттрактивность». «Аттрактивность» – это присутствующее у человека с рождения и раскрывающееся в системе национальной культуры стремление к высшему и совершенному (к истине, красоте, справедливости) [10, с. 64–66]. Согласно Гумилеву, аттрактивности (альтруистическому устремлению) всегда противостоит «разумный эгоизм». Если он доминирует, возникают жизнеотрицающие идеи, тем самым, «разумный эгоизм», чрезмерно усиливаясь, ведет этнос к гибели [11, с. 30]. С точки зрения Гумилева, «аттрактивность – это аналог пассионарности в сфере сознания, это «пассионарность духа»» [12, с. 29]. «Разумный эгоизм» (преобладание идейной установки: «Все для себя!») может быть ограничен только аттрактивностью. Когда аттрактивность больше принципа себялюбия, тогда появляются писатели, художники, ученые, и другие общественные деятели, способные пожертвовать карьерой ради искусства, ради бескорыстного стремления к истине, красоте, справедливости. «Таких людей немного, – утверждал Гумилев, – но их энергия позволяет им развиваться или стимулировать активную деятельность, которая фиксируется везде, где есть история». А история, по убеждению мыслителя – это «не мертвая схема, в ней действует множество факторов» [12, с. 30]. Жизнь всегда представлена многообразием, параллельным сосуществованием различных по организации, питанию, способности и способа взаимодействия с окружающим миром

528

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

организмов. Есть взаимодействие, согласованность и даже сотрудничество между живыми организмами в биосфере, и, в то же время, присутствуют такие явления жизни, между которыми трудно установить связь (либо в силу ее объективного отсутствия, либо по причине недостатка знаний, которыми располагает современный человек). Многомерность связей, выявляемая при помощи органического принципа евразийства, объясняет такое взаимодействие части и целого, когда общее превращается в абсолютное и определяет существование частей. Часть же не может существовать без целого. И общее (абсолютное, целое) существует благодаря свободе частей. При этом возможны различные «траектории» поведения частей, которые приводят к процветанию или к деградации и гибели (разные линии развития в «эволюционном» движении: прогресс, сохранение, регресс). Во взаимодействии частей так же, как в жизнедеятельности целостных организмов, особенно важна их согласованность с окружающей средой. Поэтому «согласованность» – еще один термин, необходимый для логики органического. Согласованность можно рассматривать как единство, достигаемое через многообразие, множество. При этом согласованность – это такое состояние, которое характеризует равновесие не только в биоценозах, в мире живой природы, но и в обществе, культуре, государстве. Для понимания этого термина может помочь понятие «соборности», появившееся в русской философии XIX в. «Соборность» – это религиозная, философская идея, а так же жизненный принцип, сформированный на христианской заповеди любви, предполагающей «единство во множестве». Согласованность в человеческом обществе, таким образом, можно представить как мозаичное множество индивидуальностей, скрепленное идеей общего блага, идеей, преодолевающей индивидуализм и эгоизм. Особое представление относительно общественной согласованности было присуще евразийству 20–30-х гг. ХХ в. Так, «соборность» позволяет рассматривать Россию как многонациональную культурную целостность, согласованность, «собор народов», где у каждого этноса есть своя уникальная, необходимая роль. При этом представители евразийства учитывают внутреннее, органическое единство народов России, основанное на сотрудничестве, которое предполагает причастность к духу другой национальной культуры, но не растворенность в нем. Поэтому Н. С. Трубецкой замечал, что между народами Евразии всегда существовали подсознательное культурное притяжение и симпатия, случаи же «подсознательного отталкивания и антипатии» встречались очень редко [13, с. 29]. Принцип согласованности в общественных отношениях предполагает многоукладность экономики, многогранность духовной культуры, политический суверенитет, и общее органическое сочетание различных видов жизнедеятельности социума. Такая модель общественных отношений всегда строится на основе добровольного объединения и общности интересов вступающих в нее субъектов, при сохранении принципа равноправия, исключающего всяческое давление. Общественная согласованность предусматривает выгоду для каждого участника, а также использование суммарного потенциала в общих интересах. В отличие от европейских экономических и политических моделей общественной жизни здесь не допускается жесткое деление и специализация по принципу «развитых» и «развивающихся» регионов и стран [14, с. 193–194]. Органический принцип евразийства позволяет по-новому осмыслить такие вопросы как: что собою представляет современный научный стиль мышления? универсальна ли наука или обладает специфическими национальными чертами у каждого отдельного народа? Понять тот или иной стиль мышления легче всего в сравнении. Увидеть достоинства и недостатки

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

529

господствующего системного подхода и диалектической логики возможно, на наш взгляд, лишь при рассмотрении альтернативного им миропонимания, которое наиболее ярко представлено в евразийстве. Существует ли общий фактор, воздействующий на миропонимание всех людей на планете? Являются ли этим фактором научные знания? Возможно ли сформировать универсальную картину мира? Вопросов множество. И, в силу того, что, наука за последние четыреста лет благодаря планетарному влиянию европейской цивилизации превратилась в мощное орудие социальных преобразований и важнейшее средство воздействия на природу, именно от ученых общество ожидает получить самый точный ответ на все эти вопросы. Многие исследователи полагают, что наука начала XXI в. находится на пороге грандиозных открытий, способных радикально изменить представления людей о мире. Но некоторые ученые констатируют факты гибели фундаментальной науки, снижение ее общественного авторитета и ставят под вопрос возможность свободы творчества в познании. Отдельные исследователи современной науки говорят о «тотальной кризисности современности», называя наше время «эпохой неопределенности» [15]. Действительно, можно увидеть признаки кризиса в современной науке, который связан не только с проблемами познания и необходимостью разработки новых методов в отдельных дисциплинах, но и с определением культурного значения науки. Отчасти решение данного вопроса зависит от возможности существования «общечеловеческой культуры». И уже несколько столетий европейская цивилизация активно пропагандирует в мире идею «общечеловеческих», «универсальных» культурных благ тогда, как, например, представители русской философии настаивали на субъективном характере духовных ценностей. В связи с этим представители евразийства 20–30-х гг. ХХ в. и Л. Н. Гумилев многократно говорили о том, что любая культурная ценность по-своему субъективна, т. к. для ее возникновения достаточно признания какой-либо социальной группы, пусть и небольшой. Понятия «культурная ценность», «культура» далеко не всегда нуждаются в общепризнанности и общеобязательности. П. Н. Савицкий, в частности, замечал, что «нет общего мерила, при помощи которого «культурные ценности» одного народа можно было бы признать «лучше и совершеннее» культурных ценностей, созданных другими народами» [1, с. 142]. В отношении «субъективности» и «всеобщности» культурных ценностей, противоположных характеристик, которыми в восприятии «цивилизованного» человека одновременно может обладать один и тот же предмет, проявляется либо практика «двойных стандартов» современных информационных технологий, либо «шизофрения», расщепление сознания мыслящего субъекта. Так, например, постмодернизм как явление, рожденное европейской культурой, заявляя о свободе самовыражения, о безграничной реализации субъективного бытия, навязывает себя как общеобязательное правило или закономерность, как наивысшее достижение «общечеловеческой» культуры. Информационные войны современности и манипуляции сознанием, разворачивающиеся в отдельных регионах, нарушающие естественный ход истории отдельных народов, заставляются задуматься о возможности формирования стиля мышления, способного противостоять направленной на изменение массового сознания лжи. Так, органический принцип философии евразийства 20–30-х гг. ХХ в. и Л. Н. Гумилева, содержащий в себе целостное представление о мире, ориентированный на творческую личность, а не на безликого индивида, выступает как

530

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

возможность нового миропонимания, такого стиля мышления, который опирается на интеллектуальные традиции прошлого, позволившие многим народам выжить в постоянно меняющимся условиях природной и культурной среды. Отсутствие целостного восприятия мира, неспособность интуитивно или логически сложить знания в единое представление, стимулирует развитие фрагментарного, «файлового», мышления современного человека. И классическая диалектика не способна преодолеть эту расщепленность, т. к. в ней на равных выступают противоположности (так добро сопоставимо со злом, жизнь равноценна смерти, для обывателя на одну чашу весов можно поставить человеческую жизнь и материальный ущерб). Диалектический принцип миропонимания, развиваемый европейской цивилизацией, научил человека не бояться хаоса, верить в то, что единство и борьба противоположностей сами собой все уравновесят и устроят, а человек не в силах ей противостоять. Стиль мышления, насаждаемый европейцами в последние два столетия, привел к тому, что современный «цивилизованный» человек перестал бояться пропасти, разделяющей противоположности, научился соединять несоединимое, смешивать все со всем в живой и неживой природе [16, с. 7–14]. Поэтому диалектика в полной мере не способна противостоять ни современным жизнеотрицающим идеологиям, ни нарастанию расщепленности в сознании. Поэтому необходимо новое логическое основание для формирования целостного, жизнеутверждающего миропонимания современного человека, без чего невозможно представить будущее отдельных народов и человечества в целом. И в качестве такой основы может выступить логика органического (живого), то что еще происходит вокруг нас и само существование человечества как части биосферы «Цельное» знание, невозможное без органического принципа мышления, в отличие от универсальных и однозначных результатов познания классической науки, создает многомерное представление о действительности, которая в каждый момент времени может предстать перед нами своей новой, неведомой ранее, стороной. Отсутствие разделения чувственного опыта и «чистого разума», иррационального и рационального в «цельном» знании, где все эти грани познания необходимы для целостного восприятия действительности, также безусловное преимущество органического подхода. Именно органический принцип, без которого невозможно представить евразийство 20–30-х гг. ХХ в. и теорию этногенеза Л. Н. Гумилева, выступает как альтернатива разработанной на Западе одномерной, техницистской методологии. Дело в том, что, только владея всем многообразием интеллектуальных традиций, современное человечество способно осознать и глобальные экологические угрозы, и негативные последствия влияния культуры, в которой преобладает этика эгоцентризма. ЛИТЕРАТУРА 1. 2.

3. 4. 5. 6. 7.

Савицкий П. Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997. Коптелова Т. И. Две системы экономики или два разных организма? (Варианты методологии анализа экономических проблем) // Философия хозяйства. Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. 2015. №5. С. 125–134. Коптелова Т. И. Логика органического. Наука для жизни или жизнь для науки?: монография. Н. Новгород: Гладкова О. В., 2015. Вернадский В. И. Биосфера и ноосфера. М.: Айрис-Пресс, 2002. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М.: АСТ, 2001. Гумилев Л. Н. Этносфера: История людей и история природы. М.: Экопрос, 1993. Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. СПб.: Кристалл, 2003.

ISSN 2305-8420 8. 9.

10. 11. 12. 13. 14.

15.

16.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

531

Гумилев Л. Н. Хунны в Китае. Три века войны Китая со степными народами. М.: Наука, 1974. Коптелова Т. И. «Пассионарность духа» и нравственная характеристика общества в теории этногенеза Л. Н. Гумилева // Перспективы возрождения и модернизации России – от Н. А. Добролюбова до наших дней: сборник докладов Международной научной конференции «XXXVI Добролюбовские чтения». Нижний Новгород: Гладкова О. В., 2012. Гумилев Л. Н. Конец и вновь начало: Популярные лекции по народоведению. М.: Айрис-пресс, 2008. Гумилев Л., Панченко А. Чтобы свеча не погасла: Диалог. Л.: Советский писатель, 1990. Гумилев Л. Н. Чтобы свеча не погасла: Сборник эссе, интервью, стихотворений, переводов. М.: АйрисПресс, 2003. Трубецкой Н. С. Общеевразийский национализм // Евразийская хроника. Выпуск IX. Париж, 1927. Коптелова Т. И. Экономика и православие – евразийский вариант «капиталистического духа» // Философия хозяйства. Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. 2014. №5. Профессор Дорожкин: «Настоящий ученый – это еще и философ, способный задавать вопросы». Официальный сайт ВятГУ. URL: http://www.vyatsu.ru/internet-gazeta/professor-dorozhkin-nastoyaschiyuchenyiy-eto-esch-html Прончатов В. Н. Наука и общество: источники вдохновения: Монография. Н. Новгород: Изд-во Нижегородского госуниверситета им. Н. И. Лобачевского, 2013. Поступила в редакцию 30.11.2015 г.

532

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.11

The organic principle of eurasianism and the prerequisite of change of the style of thinking dominating in modern science © T. I. Koptelova Nizhny Novgorod State Agricultural Academy 97 Gagarin Ave., 603107 Nizhny Novgorod, Russia. Email: [email protected] In the article, the organic principle of the Euroasian philosophy is studied. The organic principle acts as a basis of special style of thinking and a certain methodology of scientific knowledge here. The Euroasian methodology of studying of development of society allows establishing of the nature of communications between social processes and the phenomena of wildlife. In the article, the most important components of the Euroasian organic principle of thinking are shown: special terminology and possibilities of its application for the description and forecasting of the social phenomena. Prerequisites of change of the style of thinking dominating in modern science are also noted. The author considers advantages of the organic principle of the Euroasian methodology in solution of national political, social-economic and cultural problems and in possible prospects of its use for formation of scientific methodology. The organic principle of thinking creates complex idea of reality, which can appear before us new, party unknown earlier. Lack of division of sensual experience and “pure reason”, irrational and rational in organic thinking is unconditional advantage of organic approach. Organic principle presented by the Euroasian philosophical organization of the beginning of the twentieth century and continued by Lev Gumilev in the theory of ethnogenesis acts as alternative developed in the west of one-dimensional, mechanistic methodology. It can be told with confidence that owning all of variety of intellectual traditions is necessary for the modern humankind to become capable to realize global ecological threats and negative consequences of influence of culture in which ethics of individualism prevails. Keywords: eurasianism, organic principle of thinking, logician, methodology, science, knowledge. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Koptelova T. I. The organic principle of eurasianism and the prerequisite of change of the style of thinking dominating in modern science // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 524–533.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

Savitskii P. N. Kontinent Evraziya [The continent of Eurasia]. Moscow: Agraf, 1997. Koptelova T. I. Filosofiya khozyaistva. Al'manakh Tsentra obshchestvennykh nauk i ekonomicheskogo fakul'teta MGU imeni M. V. Lomonosova. 2015. No. 5. Pp. 125–134. Koptelova T. I. Logika organicheskogo. Nauka dlya zhizni ili zhizn' dlya nauki?: monografiya [Logic of organic. Science for life or life for science?: monograph]. N. Novgorod: Gladkova O. V., 2015. Vernadskii V. I. Biosfera i noosfera [The biosphere and the noosphere]. Moscow: Airis-Press, 2002. Gumilev L. N. Etnogenez i biosfera Zemli [Ethnogenesis and the biosphere of the Earth]. Moscow: AST, 2001. Gumilev L. N. Etnosfera: Istoriya lyudei i istoriya prirody [Ethnosphere: History of people and history of nature]. Moscow: Ekopros, 1993. Gumilev L. N. Ritmy Evrazii: epokhi i tsivilizatsii [Rhythms of Eurasia: epochs and civilizations]. Saint Petersburg: Kristall, 2003. Gumilev L. N. Khunny v Kitae. Tri veka voiny Kitaya so stepnymi narodami [Huns in China. Three centuries of war between China and the steppe peoples]. Moscow: Nauka, 1974.

ISSN 2305-8420 9.

10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

533

Koptelova T. I. Perspektivy vozrozhdeniya i modernizatsii Rossii – ot N. A. Dobrolyubova do nashikh dnei: sbornik dokladov Mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii «XXXVI Dobrolyubovskie chteniya». Nizhnii Novgorod: Gladkova O. V., 2012. Gumilev L. N. Konets i vnov' nachalo: Populyarnye lektsii po narodovedeniyu [The end and the new start: Popular lectures on ethnology]. Moscow: Airis-press, 2008. Gumilev L., Panchenko A. Chtoby svecha ne pogasla: Dialog [The candle will not extinguish: Dialogue]. Leningrad: Sovet-skii pisatel', 1990. Gumilev L. N. Chtoby svecha ne pogasla: Sbornik esse, interv'yu, stikhotvorenii, perevodov [The candle will not extinguish: Collection of essays, interviews, poems, translations]. Moscow: Airis-Press, 2003. Trubetskoi N. S. Evraziiskaya khronika. Vypusk IX. Parizh, 1927. Koptelova T. I. Filosofiya khozyaistva. Al'manakh Tsentra obshchestvennykh nauk i ekonomicheskogo fakul'teta MGU imeni M. V. Lomonosova. 2014. No. 5. Professor Dorozhkin: «Nastoyashchii uchenyi – eto eshche i filosof, sposobnyi zadavat' voprosy». Ofitsial'nyi sait VyatGU. URL: http://www.vyatsu.ru/internet-gazeta/professor-dorozhkin-nastoyaschiy-uchenyiy-eto-esch-html Pronchatov V. N. Nauka i obshchestvo: istochniki vdokhnoveniya: Monografiya [Science and society: sources of inspiration: Monograph]. N. Novgorod: Izd-vo Nizhegorodskogo gosuniversiteta im. N. I. Lobachevskogo, 2013. Received 30.11.2015.

534

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.12

Программа формализма Гильберта как работающее философское направление обоснования математики © Н. В. Михайлова Белорусский государственный университет информатики и радиоэлектроники Беларусь, 220013, г. Минск, ул. Петруся Бровки, 6. Email: [email protected] В работе предложен философско-методологический анализ программы формализма Гильберта как реально работающего направления обоснования современной математики. Для профессиональных математиков методологические преимущества программы формализма, выдвинутой Давидом Гильбертом, состоят прежде всего в том, что в ней был практически репрезентирован максимально возможный уровень теоретической строгости современных математических теорий. Для разрешения принципиальных трудностей проблемы обоснования математики необходима, согласно Гильберту, теория математического доказательства, хотя вопреки широко распространенному мнению жесткая формализация доказательства все же не является синонимом надежности и строгости математических рассуждений с точки зрения философии обоснования математики. В действительности, согласованность теорий «важнее» их логической непротиворечивости, так как не всякое утверждение, не противоречащее обоснованным, может быть отнесено к истинным высказываниям. Но для работающих математиков Гильберт логичен и последователен, а аксиоматический метод и формализм являются существенной частью их правил мышления. Ключевые слова: философия математики, проблема обоснования современной математики, программа формализма.

1. Введение В начале двадцатого века, после рождения квантовой механики, казалось, что физики знают о мире так много, что места для веры в научной картине мира уже не осталось. Сегодня для нас очевидна преждевременность этого философского заключения, но тогда практически одновременно в философии науки снова появился интерес к проблеме о том, что же представляют собой геометрические нематериальные образы, которые с «непреодолимой силой» облекают собой материальный мир. Если рассматривать «геометрию как математику», то возникает философско-методологический вопрос: каким способом можно охватить всю систему формально-логических зависимостей геометрии, а не только выделять их на отдельных примерах. Ответ на этот вопрос дает аксиоматическое построение геометрии. В конце девятнадцатого века гениальный немецкий математик Давид Гильберт (1862–1943) в фундаментальном труде «Основания геометрии», первое издание которого появилось в 1899 году, продемонстрировал математикам сущность и возможности аксиоматического метода, способного, его по замыслу, объединить всю математику. В последующих изданиях своей книги автор вносил некоторые исправления и уточнения в исходную аксиоматику, которые вместе с тем существенно не изменяли ее характера. Следует особо подчеркнуть, что творчество Гильберта охватывало по существу всю математику, потому он был в своем роде математиком-универсалом. В круг его математических интересов входили не только основания геометрии, но и

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

535

теория инвариантов, теория алгебраических чисел, проблемы вариационного исчисления, теория интегральных уравнений, математическая физика и логические основы математики. Впервые систематическое математическое изложение основ геометрии в том виде, в каком она сложилась в античную эпоху в период ее формирования в течение примерно трех веков развития математики в древнегреческой культуре, было представлено Евклидом. С того времени евклидовы «Начала» получили статус канонического образца строгого научного математического стиля изложения, что не давало повода для их пересмотра. 2. Проблема обоснования в философии математики Древнегреческие математики представляли геометрию как дедуктивную науку, основанную на логических выводах из небольшого количества однажды установленных аксиом. Такой программы придерживались и Евклид, и Гильберт, хотя список аксиом Евклида был далеко неполным, а у Гильберта он уже полон, и в его рассуждениях нет логических пробелов. Необходимо также подчеркнуть, что в «Началах» Евклида еще не было полноценной фактической реализации принципиальной аксиоматической установки в современной математической интерпретации этого слова, но в них была изначально заложена мощная методологическая тенденция движения в этом направлении, которая и продолжала математически развиваться в дальнейшем. Поэтому доподлинно не известно, какие именно аксиомы и постулаты принадлежат Евклиду, а какие были добавлены впоследствии в работах его многочисленных комментаторов. Кроме того, философ и историк математики А. В. Родин обращает внимание на следующее философское обстоятельство: «…Евклид нам не представляет полных самообоснований математики…» [1, с. 14]. Именно в «Основаниях геометрии» Гильберт сформулировал полную систему аксиом евклидовой геометрии, классифицировал их по группам, стараясь определить пределы методологических возможностей каждой из групп аксиом, изучая для этого не только следствия каждой из них изолированно, но «различные геометрии», которые могут быть получены при исключении некоторых из этих аксиом. В первое десятилетие после опубликования «Оснований геометрии» в аксиоматику, разработанную Гильбертом, были внесены дополнительные исправления, касающиеся аксиом инцидентности, но затем гильбертовская аксиоматика уже сохраняется в неизменном виде, поскольку ни одна из аксиом не считается лишней, и никто из математиков не ставит под сомнение их достаточность для геометрической теории. Для дальнейшего развития математики очень важным оказался методологический вывод о том, что логико-аксиоматическое развитие геометрии может реализовываться независимо от наглядных представлений, заимствованных из опыта. В связи с этим следует отметить заслуги Давида Гильберта в области аксиоматического построения геометрии. Разница во взглядах Евклида и Гильберта состоит в том, что Евклид пытался дать описательное определение основных геометрических объектов. Гильберт же отказался от такого методологического подхода, поскольку считал, что все, что требуется знать о них, уже содержится в аксиомах, как неявных или неполных определениях. Евклид утверждал, что аксиомы должны быть очевидными в рассматриваемом им реальном физическом пространстве, а Гильберт предполагал, что очевидность и истинность аксиом несущественны, поскольку они служат предположениями, из которых затем логически выводятся следствия. По мнению математика и философа математики Германа Вейля: «Гильберт – страстный поборник аксиоматического подхода. Он считал, что этот подход имеет универсальное значение не только для математики, но

536

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

и для всех наук» [2, с. 511]. Но при построении геометрии на аксиоматической основе естественно пытаться делать это по возможности экономно, чтобы прояснять методологическую роль различных групп аксиом. Математики уже сталкивались с подобной философско-методологической проблемой, когда длительное неприятие неевклидовых геометрий было обусловлено не наличием математических ошибок, а сложившимися философскими представлениями. Следование с должной строгостью законам современного математического языка делает математическую теорию более отчетливой и позволяет, в известном смысле, сформулировать «невыразимое», а также «поймать в сети языка» ускользающую сущность некоторых объектов математического мира. Дополнительная сторона этой замечательной возможности чисто психологического толка, поскольку мысль, опередившую свое формальное воплощение в духе совершенной точности современных доказательств, работающие математики в настоящее время всерьез не рассматривают. Согласно формалистской точке зрения, разрабатываемой в духе философских воззрений Гильберта, математику можно рассматривать как чисто «формальную игру» с единственным требованием, чтобы она не приводила ни к какому противоречию. Однако для полного описания «формальной игры» потребовалось уточнить правила математической логики, после чего математики, специализировавшиеся на проблемах обоснования математики, занялись доказательством непротиворечивости различных аксиом. Когда Гильберта обвиняли в стремлении свести математику к «игре», он указывал, в частности, на то, что введение идеальных элементов для достижения полноты является общим методом для всех областей математики. Вспомним, что еще Платон пришел к выводу о необходимости обоснования математического знания, которое понималось им как проблема обоснования исходных посылок математических выводов и как проблема правильности этих выводов. Слово «обоснование» довольно часто употребляется в научном лексиконе. В современной литературе по философии и методологии науки используются различные способы и методы обоснования, например, доказательство, опровержение, подтверждение, объяснение, интерпретация, оправдание. Можно также привести следующее философское определение, согласно которому, обоснование научной теории – это «способ рациональной аргументации» в пользу истинности теории. Отметим, что словосочетание «обоснование математики» звучит иногда, возможно, парадоксально, так как математика всегда считалась эталоном достоверности научного познания. Но, начиная с XVII века, проблема обоснования научного знания становится центральной и получает название «эпистемологического поворота». Но необходимо прояснить, что понимается под словосочетанием «обоснование математики». В философской литературе содержание категории «обоснование» традиционно сопрягается с содержанием категории «основа», или «основание», как целостной сущности, которую составляет основание в концептуальном плане. Продолжавшиеся в течение первых десятилетий ХХ века дискуссии по обоснованию математики не привели к решению ни одной из обсуждавшихся философских проблем. В такой ситуации обоснованием математики можно также считать любую деятельность, направленную на объяснение оснований таких свойств математического познания, как достоверность, строгость и необходимость. Важность такой философской работы становится понятной, если учесть изменившийся характер взаимоотношений между формированием математической теории и практической проверкой построенной теории. К началу ХХ века философия математики заявила себя как область, имеющая значение для математических проблем. К числу важ-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

537

нейших философских проблем математики относится ее обоснование, где эта проблема разрешается в виде методологической процедуры рефлексии оснований и принципов математической теории. С точки зрения эпистемологии следует разделять оправдание математики через ее использование и обоснование. В этом одно из существенных отличий математики от других наук, в том смысле, что вопрос о ее обосновании не может быть решен только на аргументах опыта. Основная методологическая и философская трудность заключена в отсутствии однозначного восприятия самого понятия «обоснование», а также в разногласиях по поводу допустимых логик. Например, аксиомы, положенные Эрнестом Цермело в основание своей системы, содержат некоторые содержательные предложения, принимая которые, мы переходим в область проблематичного, опирающуюся на мнения различных людей. Пытаясь вернуть математике абсолютно достоверный характер, Давид Гильберт выбрал нестандартный путь для решения проблемы обоснования. В докладе «Проблемы обоснования математики», прочитанном на Международном математическом конгрессе в Болонье 3-го сентября 1928 года, Давид Гильберт сказал: «С помощью этого нового обоснования математики, которое справедливо может быть названо теорией доказательства, я надеюсь с вопросами обоснования математики, как таковыми, покончить тем, что каждое математическое высказывание я превращу в конкретно предъявляемую и строго выводимую формулу и тем самым перемещу весь комплекс вопросов в область чистой математики» [3, с. 450]. Программа перестройки оснований современной математики, предложенная Гильбертом, состояла из двух дополняющих друг друга задач. Решение одной из них предполагало довести до конца процесс аксиоматизации математики, точнее представить существующую математику в виде формальной теории, на основе «очищенной» от парадоксов теории множеств. Таким образом, впервые была поставлена задача формализации классической математики с помощью уточнения понятия математического языка и логического вывода. Другая задача представляла собой радикально новое в то время предприятие, а именно, доказать непротиворечивость полученной всеобъемлющей теории. Методологически строго проблема обоснования математики была сформулирована Давидом Гильбертом как проблема обоснования непротиворечивости математических теорий. Его понимание обоснования математики, интерпретируемой как совокупность абстрактных структур, сводилось к философской задаче обоснования надежности доказательных утверждений и установлению непротиворечивости ее теорий. Пересекаясь хотя бы частично с областью интуитивной математики, нельзя говорить об абсолютном доказательстве непротиворечивости математики. Каждая из задач, взятая в отдельности, недостаточна для решения проблемы обоснования математики, предложенной Гильбертом. Сам Гильберт понял, что только решение до конца первой задачи делает осмысленной постановку второй. Особый интерес для философов в обосновании математического знания в программе Гильберта представляют не формализация и доказательство непротиворечивости, на чем обычно ставится акцент, а обоснование вводимых идеализаций и «идеальных элементов» математической теории. Идеальные объекты необходимы для эффективности нашего мышления, поэтому возникает необходимость хотя бы в принципе обосновать их устранимость из выводов реальных утверждений, даже невзирая на увеличивающуюся сложность получающихся преобразований. Математическим примером идеальных элементов служат мнимые величины, используемые для придания простого вида теореме о существовании корней уравнения. Введением идеальных элементов, например, бесконечно удаленных точек и одной бесконечно удаленной

538

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

прямой, можно добиться, чтобы теорема о том, что две прямые, в том числе и параллельные, всегда пересекаются в одной и только одной точке, была справедлива во всех случаях. 3. Программа формализма обоснования математики Величайшая заслуга Давида Гильберта состоит в том, что он впервые попытался определить общий вид математического утверждения, поддающегося математическому доказательству. Он уловил философскую суть проблемы, положив в основу своих построений «абсолютных» доказательств непротиворечивости различие между формальным исчислением и его описанием. Строго говоря, он поставил общую философско-методологическую задачу развития специального метода, позволяющего проводить доказательства непротиворечивости с той же степенью убедительности, что и доказательства, использующие конечное число структурных свойств выражений в полностью формализованных исчислениях. Благодаря работам самих математиков была понята простая истина, что математика определяется не предметом, а методом, поскольку может иметь дело с любым явлением, которое поддается дедуктивному анализу. Когда было философски осознано, что само представление о том, будто математическая теория строится только на одних аксиомах, вообще говоря, неверно, в силу того, что она строится еще посредством строгих логических рассуждений, то математический идеал аксиоматического метода в его теоретико-множественной реализации стал постепенно методологически размываться. Именно Давид Гильберт взялся восстановить «прежнюю добрую славу» строгости математики, как будто потерянную ею под ударами открывшихся парадоксов теории множеств, которые поставили под сомнение ценность всех теоретико-множественных построений. Раскрывая философский замысел гильбертовской программы, Герман Вейль поясняет: «Но для того, чтобы получить доказательство непротиворечивости, Гильберт должен прежде всего „формализовать‟ математику. Подобно тому как в системе геометрических аксиом не играет никакой роли реальный смысл в действительном пространстве понятий „точка‟, „плоскость‟, „между‟ и т. д. и все внимание сосредоточивается на логической связи геометрических понятий и теорем, так и здесь, только еще более решительным образом, должно быть изгнано какое бы то ни было, хотя бы чисто логическое значение понятий» [4, с. 27]. Суть подхода Гильберта состояла в том, что классическую математику, использующую абстракцию актуальной бесконечности, нужно формализовать. С этой точки зрения, программа Гильберта наиболее известная разновидность формализма, хотя, в отличие от мнения большинства, это не единственный вид его реализации. Но именно формализм оспаривает у платонизма звание любимой математиками философии, поскольку претендует по сути на философское разрешение математических проблем. Гильберт как основоположник программы формализма существенно опирался в процессе обоснования на метод формализации содержательной математики, поскольку одной из наиболее заметных особенностей современной математики является тенденция к более высокой степени абстракции математических теорий и языка теории множеств. В таком контексте формализм Гильберта можно интерпретировать как своеобразную «натурализованную эпистемологию» для математики. И хотя в программе Гильберта современная математика рассматривается как «формальная игра», доставляющая беспокойство лишь своей непротиворечивостью, такой подход к обоснованию математики следует из убеждений, основанных на благих намерениях.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

539

В представленном контексте проблема обоснования математики сводится к философскому анализу следующих двух вопросов: обоснованию строгости или законченности математических доказательств и обоснованию непротиворечивости математических теорий, гарантирующих надежность содержательных теорий, которые составляют фундамент математического знания. Слово «формализм» по разным причинам приобрело устойчивый «отрицательный привкус», благодаря чему само его звучание вызывало предвзятое отношение. Сейчас уже не время обсуждать, удачно ли был выбран термин, важно понять существо выдвинутой Гильбертом программы. Ее философская суть состоит в том, что можно пренебрегать смысловыми значениями математических выражений, рассматривая их строками символов некоторой формальной системы. Но при таком подходе к обоснованию математики возникает постоянная необходимость подтверждения надежности математических теорий на новых более высоких уровнях строгости. Критерий непротиворечивости, несмотря на его существенную роль в аксиоматических системах как формального, так и содержательного характера, является таким же вспомогательным логическим критерием, как и доказуемость. В частности, чем более востребована математическая теория, тем больше имеется оснований предполагать ее защищенность от противоречий. Идея программы обоснования Гильберта состояла также в нахождении аксиом и правил вывода, обеспечивающих полноту теории. Для этого Гильберт разделил математику на реальную и идеальную части, например, отнеся логику к идеальной части. Но поскольку математика состоит из суждений и утверждений, которые и составляют ее подлинное знание, то идеальные элементы и формальные структуры не дают исчерпывающего описания специфики тех или иных математических отношений. Для этого необходимо было дополнить описание этих отношений различными содержательными характеристиками, под которыми понимается все то, что доступно интуиции или прямо выводимо из нее. Хотя традиционно в философии математики методологическое направление Давида Гильберта в обосновании математики принято называть формалистским, в действительности программа с названием «теория доказательств» лучше отражает мировоззренческие взгляды Гильберта и его последователей как основное направление обоснования современной математики, чем просто формалистическое понимание математического знания. С помощью нового обоснования математики, которое Гильберт называл теорией доказательства, он надеялся каждое математическое высказывание превратить в конкретную строго выводимую формулу и тем самым «переместить весь комплекс вопросов» в область чистой математики. Для полного разрешения принципиальных трудностей была необходима теория математического доказательства, как вполне обоснованно считал сам Гильберт. В связи с этим заметим, что вопреки широко распространенному мнению жесткая формализация доказательства все же не является синонимом надежности и строгости математических рассуждений с точки зрения обоснования математики. Отметим, что философ математики Л. Б. Султанова тоже считает, что повышение уровня строгости в математике не всегда ведет к повышению надежности, и в своей монографии «Неявное знание в развитии математики» проводит «историко-математический анализ развития взаимосвязей надежности и строгости как основных характеристик математического знания» [5, c. 160]. Давид Гильберт выдвинул также важное методологическое требование, а именно предложил обосновывать математику на базе эпистемологически прочного фундамента финитизма, тем самым сознательно ограничив круг средств, которые он считал допустимыми и надежными, то есть в его теории доказательств разрешалось применять только так

540

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

называемые «финитные», или конечные, методы. Хотя Гильберт все же не обозначил точно совокупность финитных рассуждений, он, по-видимому, надеялся на умение математиков непосредственно узнавать, финитно имеющееся рассуждение или нет. Так что же такое «финитные» средства в математике? Это такой аппарат, который не содержит элементов, апеллирующих к канторовской идее бесконечных множеств, которые мыслятся как «актуальные» или законченные образования. Программа обоснования математики Гильберта состояла в сведении всей математики к арифметике Пеано, а смысл этой процедуры состоял в том, чтобы после формализации последней использовать полученную формализацию в доказательстве ее непротиворечивости финитным образом. «Целью программы Гильберта было окончательное решение всех проблем в основаниях с помощью чисто математических средств. В действительности ее цель была скромнее, чем принято было считать, из-за неявного предположения о том, что „реальны‟ лишь те задачи в основаниях, которые связаны с доказательствами финитистских теорем. При этом, чтобы соответствовать своей философской установке, нельзя сужать класс финитных рассуждений, требуя от последних не только самоочевидности, но и других дополнительных свойств» [6, с. 61]. К финитным высказываниям, считал он, мы должны присоединить идеальные высказывания, чтобы сохранить простую форму законов обычной аристотелевской логики. Говоря о программе Гильберта, следует иметь в виду, что она осмысленна в ситуациях, когда она может быть реализована. Используя терминологию Гильберта, математики и философы науки «верят» в обоснование. Можно даже предположить, что согласованность теорий «важнее» их логической непротиворечивости, так как не всякое высказывание, не противоречащее обоснованным, должно быть отнесено к истинным высказываниям. Для профессиональных математиков Гильберт логичен, последователен и ясен, поскольку аксиоматический метод и формализм являются существенной частью их правил математического мышления. Они верят в надежность математических доказательств не только из-за отсутствия в них контрпримеров, а исходя из «генетического обоснования», исходя из убеждения в истинности математических посылок и в корректности проведенных формальных логико-математических умозаключений. 4. Метатеоретическое обоснование математики История развития математики подтверждает, что довольно легко впасть в заблуждение, когда к бесконечным совокупностям применяется метод, допустимый в финитной области. Примеры подобных ошибок хорошо известны из математического анализа. Например, правильность вывода при переносе теорем, справедливых для конечных сумм и произведений, на бесконечные суммы и произведения подтверждается специальными исследованиями сходимости. Согласно философской программе обоснования Гильберта математическое утверждение является осмысленным, то есть реальным, высказыванием, если оно само или его отрицание могут быть установлены каким-нибудь финитным рассуждением. Это тот круг средств, которые он считает допустимыми и надежными, хотя никогда не описывает это ограничение в четкой форме. Даже интуиционисты не возражали бы против такого обоснования классической математики, лишь бы сами математики классического направления перестали говорить о реальном смысле, стоящем за идеальными объектами и утверждениями. Но современная история эволюции математического знания показала, что принципиальное для программы

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

541

Гильберта методологическое допущение с финитностью оказалось недостаточно убедительным в той части положений, согласно которым достоверным обоснованием математической теории может быть только финитное обоснование. В своих исследованиях по обоснованию математики Гильберт старался устранить, «вошедшее в моду» сомнение в надежности математических выводов. Для разрешения принципиальных трудностей, считал он, необходима «теория математического доказательства». Поэтому все, что составляет математику, подлежит строгой формализации, чтобы превратить «собственно математику», или математику в узком смысле, в набор формул. В докладе «Логические основания математики», сделанном в Обществе немецких естествоиспытателей в сентябре 1922 года, сам Давид Гильберт разъясняет свою позицию так: «Наряду с собственно математикой, формализованной указанным выше образом, возникает в определенной мере новая математика, метаматематика, необходимая для обеспечения надежности собственно математики, в которой (в отличие от чисто формальных выводов собственно математики) используются содержательные выводы, но только для доказательства непротиворечивости аксиом. В этой метаматематике оперируют доказательствами собственно математики, и эти доказательства и составляют предмет содержательного исследования» [7, с. 419]. Объектом метаматематики является «абстракция математики», в которой математические теории заменяются формальными системами, а доказательства – последовательностями формул. Однако ее достоинство состоит в том, что в философской программе Гильберта удалось систематизировать весь накопившийся в теоретической математике опыт реальной истории математики предыдущих поколений. Философское обоснование современной математической теории предполагает, что критерии метатеоретического обоснования математики удовлетворяют определенным требованиям философского характера. Но в утверждении, что метатеория, достаточная для доказательства непротиворечивости теории, более богата, чем сама теория, тоже скрыта некоторая двусмысленность. С одной стороны, в таком доказательстве может быть использована только некоторая часть аксиом теории, а с другой стороны, это доказательство может содержать дополнительные утверждения, выходящие за пределы теории, но это не означает, что они всегда более сомнительны. Хотя нет никаких оснований предполагать, что если множество утверждений лежит «вне» математической теории, и оно достаточно для доказательства ее непротиворечивости, то оно будет более сомнительным, чем всякое конечное множество суждений, принадлежащих теории. После того, как математики осознали неясность и туманность объектов, называемых «множествами», которые были кодифицированы в виде формальных аксиом, они установили некоторые их основные различия, сравнимые с различиями между натуральными, рациональными и действительными числами. Парадоксы теории множеств чаще всего возникали тогда, когда собирали вместе свойства, представляющие интерес для разных видов чисел. Идея плана Гильберта по спасению теории множеств состояла в предложении аксиоматизировать эту теорию в духе разработанной им метаматематики, или теории доказательств, а затем доказать непротиворечивость полученной системы аксиом. В противоположность интуиционистам Гильберт предлагал такую программу обоснования математики, которая сохранила бы в целостности всю теоретико-множественную, или как ее сейчас называют классическую, математику, но гарантировав при этом, что никакие парадоксы или противоречия

542

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

в ней возникнуть уже не смогут. Например, в классическом изложении математический анализ полностью основан на рассуждениях о нефинитных математических объектах. Кроме того, следует обратить особое внимание еще на то, что до сих пор пока не найдено значимой формальной математической теории, в которой можно было бы доказать непротиворечивость ее же средствами. Профессиональные математики считают, что методологически очень трудно постоянно оставаться в рамках исключительно финитных рассуждений. Строго говоря, процедура обоснования математики, согласованная с гильбертовскими идеализациями, предполагает формализацию математической теории с помощью содержательной «метатеории», которая, наряду с описанием структуры формализма, рассматривает принципы допустимой логики и соответствующие ей правила доказательства и преобразования математических утверждений, допустимые в рамках данной теории. Заметим, что сам Гильберт не дал исчерпывающего определения метатеории, снимающего всякие сомнения относительно ее расширенного толкования. Метатеория как сфера абсолютной надежности предполагает обращение к гносеологическим критериям. Но гносеологически обоснованная метатеория не обязана быть исключительно финитной или конструктивной. Такая установка позволяет снять неоправданные ограничения на состав метатеории, имеющиеся в программе Гильберта, поскольку «определение по содержанию» важнее «определения по объему». Методологический замысел Гильберта состоял в таком ограничении метатеоретических рассуждений математиков, которое должно было бы гарантировать их максимально возможную достоверность. «Точнее, Гильберт хотел избежать спекулятивных споров между интуиционистами и платонистами. Именно в этом смысле программа Гильберта часто рассматривается как часть „великой троицы‟ в философии математики» [8, с. 8]. Речь идет о трех действующих направлениях обоснования современной математики, точнее о формализме, интуиционизме и платонизме, философская сущность которых состоит в том, что формализм ищет наиболее надежные «эпистемологические структуры» математики, интуиционизм пытается описать существование и раскрыть «интуицию континуума», а платонизм сосредоточен на восприятии «мира идей и неизменных форм». Здесь не идет речь о сведении математических истин исключительно к логическим утверждениям, а имеется в виду философская проблема соотношения логики и математики. Кроме того, Гильберт считал, что метатеория должна иметь не только чисто философское, но также и внутреннее математическое содержание. Ведь если отбросить требование непротиворечивости, то тогда «все возможно», и эпистемология в таком случае будет не нужна. Поэтому методологической особенностью программы обоснования Гильберта является доказательство непротиворечивости формальной символической системы. Согласно гильбертовской интерпретации философии непротиворечивости и принципа полноты математической системы, условие непротиворечивости математической теории поддается не только сугубо философской, но и арифметической трактовке. Впоследствии выяснилось, что финитистские методы пригодны для обоснования непротиворечивости сравнительно бедных формальных теорий, например, без аксиомы полной математической индукции. В частности, как отмечает авторитетный философ математики В. Я. Перминов: «Важно, однако, понять тот факт, что требования финитности и конструктивности в математике существенно связаны с идеологией эмпирического мышления» [9, с. 157]. Что касается принципа полноты математической системы, то следует заметить, что он фактически реально достигается только на некоторых математических моделях. Если иметь в виду целостность программы

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

543

обоснования математики, то придется признать, что стремление к полноте – это все же стратегия философско-методологического поиска в рамках прежней обосновательной парадигмы, так как при достижении полноты описания формальной системы, она останавливается в своем развитии. Но, в конечном счете, доказательства непротиворечивости и полноты оказывались зависимыми от конкурирующих философских направлений. Осознавая эту философскую дилемму, Давид Гильберт надеялся, что доказательство полноты и непротиворечивости математических теорий удастся найти с помощью специальных методов рассуждения, признаваемых математиками. 5. Заключение Хотя классическая математика согласуется с коллективным опытом и не противоречит ему, достоверное обоснование математики, как считал Гильберт, дает теория доказательств, существенной частью которой является формализм и аксиоматический метод. Известно, что обоснование в науке в принципе достигается на теоретическом уровне. Поэтому актуальной задачей программы Гильберта обоснования математики было решение философско-методологических проблем в основаниях современной математики с помощью современных логикоматематических средств, которые связаны с финитистскими доказательствами теорем. Вообще говоря, нет никаких философских оснований предполагать, что ограничения, накладываемые финитизмом Гильберта, столь уж необходимы для исключения вызывающих сомнение элементов в практике математического мышления. Так как математическая практика не обусловлена финитистскими рассмотрениями, то важно также осознавать, что финитизм Гильберта – это, прежде всего, часть его философской программы. «Это так называемая конечная установка играет существенную роль в философских взглядах Гильберта и во многом предопределяет его программу обоснования математики. Поскольку бесконечность выходит за пределы непосредственного опыта, постольку Гильберт рассматривает ее вслед за Кантом как идею, существующую только в человеческом представлении» [10, с. 109]. Любое направление обоснования современной математики призвано выявить то, что неявно содержится в соответствующей математической практике. Несмотря на то, что были получены финитные доказательства непротиворечивости довольно значительного фрагмента элементарной теории чисел, пока не удалось финитно установить непротиворечивость арифметики в полном объеме, а тем более теории множеств. Суть философско-методологического подхода Гильберта состояла в том, что всю классическую математику, использующую абстракцию актуальной бесконечности, нужно формализовать. По общему философскому замыслу Давида Гильберта всякую надежную математическую теорию надо строить как формальную аксиоматическую теорию, а затем в рамках этого формализма надо попытаться доказать ее непротиворечивость. Трудности реализации обоснования математики не являются причиной отказа от практического вывода о надежности современной математики. Философская программа Гильберта как работающее направление обоснования математики с некоторыми методологическими поправками фактически остается одним из главных подходов к обоснованию математики и оказывается наиболее продвинутой как в самой современной математике, так и в методологических вопросах обоснования, поскольку содержит не только собственно формальные, но также и многие содержательные аспекты. Поэтому такое философское исследование не может быть чисто формальным, так

544

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

как в метаматематике все рассуждения должны иметь содержательный и интуитивно убедительный характер. Если метаматематике соответствует лозунг «раз и навсегда», то в математике результаты появляются как бы «одно вослед другому», поскольку математика готова обойти неразрешимые на данный момент проблемы. ЛИТЕРАТУРА Родин А. В. Математика Евклида в свете философии Платона и Аристотеля. М.: Наука, 2003. 211 с. Вейль Г. Давид Гильберт и его математические труды // Гильберт Д. Избранные труды: в 2 т. М.: Факториал, 1998. Т. II. С 480–520. 3. Гильберт Д. Проблемы обоснования математики // Гильберт Д. Избранные труды: в 2 т. М.: Факториал, 1998. Т. I. С. 449–456. 4. Вейль Г. Символическая математика Гильберта // Вейль Г. О философии математики. 2-е изд., стереотипное. М.: КомКнига, 2005. С. 26–33. 5. Султанова Л. Б. Неявное знание в развитии математики: монография. Уфа: РИЦ БашГУ, 2009. 260 с. 6. Еровенко В. А., Михайлова Н. В. Методологическая программа Гильберта как философско-математическое исследование // Вестник Белорусского государственного университета. Серия 3. 2003. №2. С. 55–62. 7. Гильберт Д. Логические основания математики // Гильберт Д. Избранные труды: в 2 т. М.: Факториал, 1998. Т. II. С. 418–430. 8. Целищев В. В., Хлебалин А. В. Интуиция, формальная онтология и семантика знаков в формализме Гильберта // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: Философия. 2014. Т. 12. Вып. 3. С. 5–11. 9. Перминов В. Я. Философия и основания математики. М.: Прогресс–Традиция, 2001. 320 с. 10. Рузавин Г. И. Гильбертовская программа и формалистическая философия математики // Методологический анализ оснований математики. М.: Наука, 1988. С. 108–116. 1. 2.

Поступила в редакцию 22.11.2015 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

545

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.12

Hilbert program of formalism as a working philosophical direction for consideration of the bases of mathematics © N. V. Mikhailova Belarusian State University of Informatics and Radioelectronics 6 P. Browka St., 220013 Minsk, Belarus. Email: [email protected] In the article, philosophical and methodological analysis of the program of Hilbert's formalism as a really working direction for consideration of the bases of modern mathematics is presented. For the professional mathematicians methodological advantages of the program of formalism advanced by David Hilbert, consist primarily in the fact that the highest possible level of theoretical rigor of modern mathematical theories was practically represented there. To resolve the fundamental difficulties of the problem of bases of mathematics, according to Hilbert, the theory of mathematical proof is needed, but contrary to popular belief rigorous formalization of the proof is not a synonym of reliability and rigor of mathematical reasoning from the point of view of the philosophy of the foundations of mathematics. In fact, the consistency of the theories is "more important" than their logical consistency because not every statement, which does not contradict to the reasonable ones, can be attributed to a true statement. However, for working mathematicians, Hilbert is logical and consistent and the axiomatic method and formalism are an essential part of their rules of thinking. Keywords: philosophy of mathematics, the problem of bases of modern mathematics, program of formalism. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Mikhailova N. V. Hilbert program of formalism as a working philosophical direction for consideration of the bases of mathematics // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 534–545.

REFERENCES Rodin A. V. Matematika Evklida v svete filosofii Platona i Aristotelja [Euclid mathematics in the light of the philosophy of Plato and Aristotle]. Moscow: Nauka, 2003. 2. Vejl' G. Izbrannye trudy: v 2 t. Moscow: Factorial, 1998. Vol. II. Pp. 480–520. 3. Hilbert D. Izbrannye trudy: v 2 t. Moscow: Factorial, 1998. Vol. I. Pp. 449–456. 4. Vejl' G. O filosofii matematiki. Moscow: KomKniga, 2005. Pp. 26–33. 5. Sultanova L. B. Neyavnoe znanie v razvitii matematiki: monografiya [Implicit Knowledge in Development of Mathematics: Monograph]. Ufa: RIC BashGU, 2009. 6. Erovenko V. A., Mihajlova N. V. Vestnik Belorusskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija 3. 2003. No. 2. Pp. 55–62. 7. Hilbert D. Izbrannye trudy: v 2 t. Moscow: Factorial, 1998. Vol. II. Pp. 418–430. 8. Celishhev V. V., Hlebalin A. V. Vestnik Novosibirskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija: Filosofija. 2014. Vol. 12. Issue 3. Pp. 5–11. 9. Perminov V. Ja. Filosofija i osnovanija matematiki. Moscow: Progress–Tradicija, 2001. 10. Ruzavin G. I. Metodologicheskij analiz osnovanij matematiki [Philosophy and bases of mathematics]. Moscow: Nauka, 1988. Pp. 108–116. 1.

Received 22.11.2015.

546

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.13

Обзор дeятeльнoсти оpганов мeстнoгo самoупpавлeния Лeнингpада пo peализации сoциальнoй пoлитики в гoды Вeликoй Oтeчeствeннoй вoйны и в послевоенный вoсстанoвитeльный пepиoд © А. С. Щербаков Уфимский государственный нефтяной технический университет Россия, Республика Башкортостан, 450062 г. Уфа, ул. Космонавтов, 1. Email: [email protected] В статье рассматривается деятельность органов местного самоуправления Ленинграда по решению социальных проблем в период Великой Отечественной войны и восстановления городского хозяйства в послевоенный период. Значительное внимание уделяется вопросам обеспечения жизнедеятельности населения и основным направлениям социальной политики. Всe пoслeдствия общественнoгo peгpeсса, вызваннoгo вoйнoй, задepжавшeгo на мнoгиe дeсятилeтия pазвитиe сoциальнoй сфepы в стpанe, eщe нe изучeны. В этой связи особый интерес представляет осмысление процесса преодоления этих последствий, исследование принципов работы, методов и форм управленческой деятельности по организации полноценной жизни граждан в восстановительный послевоенный период и в последующие десятилетия. Poль сoциальнoй сфepы в oздopoвлeнии экoнoмики, pазвитии дeмoкpатичeских пpoцeссoв в сoвpeмeнных услoвиях все более вoзpастаeт. Научный анализ дeятeльнoсти цeнтpальных и мeстных opганoв власти пo защитe и oбeспeчeнию насeлeния в гoды вoйны и пoслeвoeнный пepиoд пoзвoляeт углубить пoниманиe poли и значимoсти сoциальных вoпpoсoв в жизни oбщeства, выявить истopичeский oпыт сoздания эффeктивнoгo мeханизма ee pазpабoтки и oсущeствлeния и испoльзoвания всeгo цeннoгo в нeм в сoвpeмeннoй пpактикe opганoв власти и мeстнoгo самoупpавлeния. Привлечен и проанализирован значительный корпус источников, среди которых аналитические и исследовательские работы прикладного и теоретического характера. Выводы подкреплены фактологической базой. Ключевые слова: Великая Отечественная война, социальная политика, Ленинград, Ленгорсовет, жизнеобеспечение, здравоохранение, жилищное хозяйство.

В период Великой Отечественной войны был разрушен уклад мирной жизни советских людей, материальные и человеческие потери советского государства были неимоверно велики. Было утрачено 30% национальных богатств, война спровоцировало массовый голод, экономическую разруху, невыносимые человеческие страдания. В ходе войны и блокады огромный ущерб был нанесен Ленинграду. Ко времени полного снятия блокады 27 января 1944 года в городе осталось лишь 25% оборудования промышленных предприятий, которыми они располагали до войны. Энергоснабжение города составляло менее 38% от довоенного уровня [26, с. 26]. Ленинград понес колоссальные человеческие потери. В 1939 году поданным переписи в городе проживало 3 млн. горожан, а на 1 января 1944 года 560 000 жителей [20, с. 17]. Пoслeдствия общественнoгo peгpeсса, вызваннoгo вoйнoй, задepжавшeгo на мнoгиe дeсятилeтия pазвитиe сoциальнoй сфepы в стpанe, до конца eщe нe изучeны. В этой связи особый интерес представляет осмысление процесса преодоления этих последствий, исследование

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

547

принципов работы, методов и форм управленческой деятельности по организации полноценной жизни граждан в восстановительный послевоенный период и в последующие десятилетия. В советской историографии изучение данной тематики осуществлялось исходя из особых негласных правил, применимых ко всей системе управления, в целом. Наглядным примером этого служат сами названия монографий статей и диссертаций, опубликованных и защищенных в разное время, на материалах различных регионов по данной тематики. Почти все они содержат в своем названии фразы «Партийное руководство…», «Партийное руководство Советами…», что подразумевало обращение особого внимания на руководящую роль и значимость Коммунистической партии в системе власти и управления [1–4, 7, 8, 10, 18, 35]. К настоящему времени внимание современных исследователей в большей степени было обращено к изучению аналогичной тематики именно в период Великой Отечественной войны [22, 29–32]. Подобный интерес объясняется спецификой самого периода военного времени, экстремальный характер которого позволяет более ярко и наглядно проследить механизмы и алгоритмы возникновения, обсуждения и принятия управленческих решений, получить полное представление об облике и стиле работы органов власти и управления. Отмеченные особенности характерны и для послевоенного – восстановительного – времени, охватывающего 1945–1950 гг. (согласно хронологическим рамкам пятилетнего плана – общеизвестного принципа периодизации развития советского народного хозяйства). Этот период, к настоящему времени также достаточно отражен в работах исследователей [9, 12–16]. Особенность следующего периода – 1950–1960-х гг., на наш взгляд, заключается в том, что в обстановке мирного времени деятельность органов местного самоуправления носит повседневный характер, что может восприниматься как, своего рода «рутина», не становясь, однако, от этого менее важной и не теряя, соответственно, потенциала актуальности – как исследовательская тематика. Тем более, в современной историографии изучение различных аспектов повседневности является одним из актуальных направлений. В настоящей обзорной статье хотелось отразить некоторые сюжеты деятельности органов местного самоуправления Ленинграда в военное время и в послевоеннный воcстановительный период, являющиеся наиболее яркими маркерами социальной политики в мирное время. В годы Великой Отечественной войны главной задачей, которую пришлось решать органам власти всех уровней было средоточие всех человеческих и материальных ресурсов необходимых для разгрома врага. Основные принципиальные решения и мероприятия органов центральной власти и местного самоуправления были тесно связаны с заботой о нуждах населения, особенно в решении наиболее важных жизненных проблем. Своевременное и эффективное выполнение этой политики определяло успешное решение таких задач, как усиление сплоченности советского народа и повышение боеспособности Красной Армии. Следует отметить, что в прифронтовых районах и в глубоком тылу социальные вопросы имели свою, порой весьма острую, специфику. Для Ленинграда, уже с первых недель войны острейшей задачей была защита жизни ленинградцев, включавшая в себя эвакуацию горожан и беженцев из фронтовой полосы, укрывшихся в Ленинграде с приближением фронта; строительство защитных сооружений для жителей города; снабжение горожан продовольствием и промышленными товарами первой необходимости в период блокады Ленинграда. В блокадном городе выявились и особые группы населения: семьи фронтовиков, беспризорные дети и дети-сироты, инвалиды войн, эвакуируемые. Они нуждались в особых мерах социальной помощи и

548

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

защиты. Помощь этим группам населения исполком Ленгорсовета организовал через районные Советы, были, независимо от их ведомственной принадлежности, задействованы организации и предприятия города [5, с. 2–12; 23, с. 39]. В период блокады Ленинграда решения Военного совета Ленфронта имели приоритетный и директивный характер, особенно в части снабжения продовольствием и организации всех сфер жизни населения. Одной из первых массовых кампаний в городе стала организация помощи населения Красной Армии. Решением исполкома Ленгорсовета 10 сентября 1941 года начался сбор лыж и теплых вещей для фронта [27, с. 109]. Снабжение Ленинграда продовольствием было главнейшей задачей для местных органов власти. Уже в первых числах сентября 1941 года продовольственная проблема стала острейшей, город не имел долговременных продовольственных запасов [28, с. 81–82]. Уже в ноябре 1941 г. более 19000 жителей умерло от дистрофии [21, с. 357]. Борьба с голодом, организация продовольственного снабжения жителей Ленинграда постоянно находилась под пристальным контролем ГКО, ЦК ВКП(б), Совнаркома СССР. По решению ГКО обеспечение населения и защитников города продовольствием обеспечивал и контролировал Военный Совет Ленфронта. Был принят ряд чрезвычайных мер по созданию и поддержанию коммуникаций через Ладогу, единственно возможным путем, соединившим город со страной. Пока была возможна навигация завоз шел по водной магистрали. С наступлением зимы первоочередную роль стала играть военно-автомобильная дорога, проложенная по льду Ладожского озера, вошедшая в историю Ленинграда и Великой Отечественной войны как Дорога жизни. По Ладожскому озеру в город доставлялись продукты, приблизительно 325 тонн в сутки [23, с. 95]. По Ледовой дороге эвакуировали горожан, в первую очередь, детей, в тыловые районы. О масштабе работы, выполненной местными органами самоуправления свидетельствуют цифры: к 18 декабря 1942 года было эвакуировано 1 743 794 жителей, значительная их часть была вывезена через Ладогу [36]. Одновременно были предприняты, при самом активном участии Ленгорсовета, шаги по поиску и использованию дополнительных продовольственных ресурсов: организация огородничества (выращивание картофеля и овощей внутри блокадного кольца); разработка состава пищевых добавок в выпекаемые хлебобулочные изделия, поиск продовольственных заменителей и пр. Одновременно был организован строжайший учет продовольствия и контроль за его нормированным распределением. Благодаря принятым мерам 25 декабря 1941 г. впервые удалось провести повышение норм снабжения гражданского населения. До 11 февраля 1942 года нормы снабжения хлебом увеличивались трижды [23, с. 99]. В феврале 1943 г. город перевел защитников города и население на общесоюзные нормы продовольственного снабжения. Самым страшным и тяжелым стал для жителей города период с ноября 1941 г. по февраль 1942 г. Нормы снабжения продовольствием были уменьшены до минимума, не обеспечивающего выживания людей [28, с. 113–114]. в результате массового голода и болезней, вызванных им, в городе погибло свыше 600 тыс. человек [21, с. 357]. В условиях блокады первостепенной социальной задачей стала организация здравоохранения и организация медицинского обслуживания населения города, включавшего в себя оказанием помощи пострадавшим при воздушных налетах и артобстрелах, лечением больных дистрофией и предотвращением эпидемий. Поскольку из-за голода медперсонал терял силы, исполком Ленгорсовета 10 октября 1941 года принял решение выдавать врачам и медицинскому персоналу продовольственные карточки по нормам рабочих [37].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

549

Руководство медицинским снабжением города возглавила постоянная комиссия исполкома Ленгорсовета во главе и В. С. Никитским [28; 32, с. 29–34]. Позднее, после снятия блокады Ленинграда главная особенность в решении основных вопросов социальной политики заключалась в необходимости восстановления разрушенной инфраструктуры социальной сферы для обеспечения нормальных условий жизни и труда ленинградцев. Завершение Второй мировой войны повлекло изменения в системе управления страной – как известно были упразднены чрезвычайные органы власти и управления военного времени в столице и на местах. Восстановление и поддержание полноценного функционирования системы жизнеобеспечения городов и районов партийным руководством возлагалось на местные органы советской власти – городские и районные советы депутатов и их постоянно действующие исполнительные комитеты. Осуществление социальной политики в послевоенный период восстановления города потребовало огромных усилий от общесоюзных и местных органов власти, органов местного самоуправления. Несмотря на окончание войны и начало мирной жизни, напряженность в социальной сфере не уменьшилась. Сложившаяся до войны структура социальной сферы была сильно разрушена в период блокады. Надо было обеспечить нормальные условия материально-бытовой жизни людей, оказать социальную поддержку реэвакуации огромных масс населения, восстановить учреждения и предприятия социального обеспечения, народного образования и здравоохранения. Эти задачи могли быть решены только за счет восстановления экономической и промышленной инфраструктуры Ленинграда и Ленинградской области. Эта деятельность началась незамедлительно после снятия блокады и завершения войны, на основе комплексного подхода, с опорой не только на помощь государства, но и с использованием помощи других областей страны. Огромные людские потери в годы войны и блокады, острая нехватка рабочей силы и, особенно, квалифицированных рабочих был главной причиной недостатков при выполнении заданий четвертой пятилетки. Уже в марте 1946 года исполкому Ленгорсовета в связи с прекращением работы мобилизованных рабочих и служащих, потребовалось срочно обеспечить рабочей силой наиболее важные объекты городского хозяйства. Возникла крайне непростая ситуация: рост объемов капитального ремонта жилого фонда, ввод новых жилых площадей ограничивалось недостатком строительных рабочих. Попытка исправить ситуацию за счет массового завоза в город новых, порой малоквалифицированных строителей, порождал нехватку жилья для их размещения. В годы четвертой пятилетки (1946–1950) удалось в основном обеспечить город кадрами необходимыми для работы промышленности. Но этого, несмотря на почти двукратное увеличение количества рабочих и служащих, было недостаточно. В сентябре 1950 года их насчитывалось 611 тысяч человек, что составляет лишь 82.4% к уровню 1940 года [20, с. 17]. Принятый советским правительством Закон о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 годы, планировал восстановление крупных промышленных центров страны, в том числе и Ленинграда [11, с. 60]. Исходя из этого, Ленгорсовет в январе 1947 года принял постановление о пятилетнем плане восстановления и развития городского хозяйства Ленинграда. Его выполнение должно было обеспечить стабильное и ритмичное осуществление восстановительных работ, рациональное и экономное использование всех ресурсов. Но уже в ноябре 1947 года бюро исполкома вынуждено было обратить внимание на постоянное игнорирование строительными организациями решений исполкома

550

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

об ускорении строительства и ввода в эксплуатацию новых объектов жилого фонда. Оказалось, что план 1947 года по вводу жилья выполнен только наполовину, а в силу этого в той же пропорции оказались невыполненными планы по газификации и теплофикации жилого фонда. Имевшее место отставание от показателей пятилетнего плана стало еще большим. Чтобы исправить положение в январе 1948 г. были увеличены капитальные вложения в отрасли городского хозяйства Ленинграда и удалось добиться снижения ряда показателей плана. Но по-прежнему, самой острой проблемой, несмотря на постоянный контроль со стороны Ленгорсовета, была ситуация с жилым фондом. Подведение итогов проделанной работы показало, что план был выполнен не по всем показателям. Так, за период прошедшего года было введено в строй 299 тыс. м. кв. жилья, что составило лишь 62% к плану [39]. За годы четвертой пятилетки в городе было осуществлено практически полное восстановление большей части жилого фонда Ленинграда. Во многом успех был обеспечен значительными усилиями в области кадровой политики и насыщения города профессиональными строительными кадрами как за счет демобилизованных воинов, так и за счет подготовки новых кадров в технических училищах и школах. Однако, только к 1950 году удастся обеспечить рост квалификации строительных рабочих. Для обеспечения приемлемого качества жизни горожан необходимо было приложить силы обустройству их социально-бытовой жизни. Но на качество бытового обслуживания населения негативно влияло полное отсутствие не только высоко квалифицированных, но просто квалифицированных работников, ремонтная техника выработала весь возможный ресурс, а новая техника не поступала. Лишь к концу 1948г. удалось добиться небольших успехов [12, с. 53–59]. В основном к 1950 г. удалось обеспечить восстановление структур городского здравоохранения, народного образования, культуры и спорта. Так, была восстановлена сеть больниц, поликлиник и амбулаторий и число мест в общих и специальных больницах составило 26800, в том числе в больницах системы Ленгорсовета до 19300. В городе работало 442 школы всеобуча. Чтобы обеспечить школы города педагогическими кадрами Вузы города должны были выпустить за пятилетие 2300 педагогов. Предполагалось, что 100% молодежи будут охвачены учебой. Но проблема несмотря на предпринятые меры полностью решена не была. Проблема успеваемости и посещаемости школ все еще оставались довольно острыми [6, с. 2]. Следует отметить, что в условиях послевоенного дефицита кадров, нехватки техники, недофинансирования, исполком Ленгорсовета смог обеспечить в четвертой пятилетке повышение качества условий жизни растущего населения и трудящихся Ленинграда. В течение 1945–1950 годов, Ленгорсовет являлся постоянно действующим органом местного управления [15]. Его работа затрагивала все стороны жизни города и его населения. В основе этой работы лежала помощь людям, внимание к их нуждам и здоровью. В послевоенных условиях главные направления работы были сосредоточены на эксплуатации и строительстве жилого фонда; обеспечении населения продовольствием; расширением продовольственного комплекса мегаполиса; выпуске и реализации товаров народного потребления; организации минимальных объемов работы сферы бытовых услуг; обеспечение работы общественного транспорта. В этот период Ленгорсовет являлся самостоятельным в своих действиях органом местного самоуправления, ему удалось в кратчайший период обеспечить функционирование системы жизнеобеспечения жителей города и организовать работу по восстановлению и развитию городского хозяйства [15].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

551

Большое внимание развитию социальной сферы уделяли органы местного самоуправления Ленинграда в начале 1950-х годов. В соответствии с утвержденными 19 съездом КПСС Директивами по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951–1955 гг. предусматривалась большая программа повышения жизненного уровня трудящихся, увеличивались ассигнования на нужды просвещения и культуры. Перед Ленгорсоветом встали новые ответственные задачи: повысить качественный состав трудовых резервов, улучшить снабжение населения продовольственными товарами и товарами широкого потребления, развивать систему здравоохранения, улучшить работу структур городского хозяйства. К 1950 году численность городского населения достигла довоенного уровня [25, с. 13]. Развитие народного хозяйства и рост производительности труда положительно сказался на улучшении материального благосостояния ленинградцев. С 1950 по 1956 годы среднемесячная заработная плата рабочих и служащих Ленинграда возросла на 9% [19, с. 105]. Реальное содержание этих цифр можно выявить, сопоставив их с розничными ценами на продовольствие и промышленные товары. После отмены карточной системы снабжения в 1947 году, к 1957 году розничные цены снизились примерно в 2.7 раза. За период с 1951 по 1955 годы хлеб и хлебобулочные изделия подешевели на 41%, мясопродукты – на 38%, молоко и молочные изделия – на 21%. Хлопчатобумажные ткани стали дешевле на 30%, готовая одежда – на 10%. В целом покупательная способность ленинградцев увеличилась на 40% [34, с. 66]. Большое внимание уделялось развитию предприятий государственной и кооперативной торговли. Это было тем более важно, что рост денежных доходов населения при одновременном снижении стоимости продовольствия и товаров первой необходимости существенно улучшил уровень жизни горожан. Доля покупки непродовольственных товаров в бюджете ленинградских семей за 1950–1958 годы увеличились с 33% в 1950 году до 42% в 1958 году. За 1955–1958 годы продажа населению предметов длительного бытового пользования: холодильников, стиральных и швейных машин, пылесосов, мотоциклов, – увеличилась в 3.4 раза [24, с. 99]. В центре внимания Ленгорсовета постоянно находились вопросы материально-бытового и культурного обслуживания трудящихся. Эти вопросы неоднократно обсуждались на сессиях Исполкома Ленгорсовета. На улучшение жилищных условий ленинградцев расходовалась значительная часть городского бюджета. Только на жилищное строительство за пять лет было израсходовано 8 млрд.р., было построено 2700 тыс. кв. м. жилья. На капитальный ремонт было израсходовано 1.5 млн.руб. [25, с. 13; 13, с. 155–160] В бюджете ленинградской семьи расходы на оплату жилья (с освещением, отоплением, водой и газом) составляли всего лишь 3.4% [13, с. 155–160]. Для жителей города важным событием стал пуск первой линии метрополитена имени В. И. Ленина. Совершенствовалось медицинское обслуживание населения. Расходы на здравоохранение, физическую культуру и спорт в Ленинграде возросли с 1953 по 1958 годы с 620 до 884 млн руб., что составляло почти треть городского бюджета. Бесплатные путевки в санатории и дома отдыха в 1956 году ленинградцы получили на 42 млн. руб. [17, с. 51]. За пять лет к 1955 году было осуществлено масштабное культурное строительство. В городе открылось 43 Дома культуры, 65 районных библиотек [33, с. 23]. Социальная политика, проводимая советским государством, его органами управления всех уровней являлась мощным фактором консолидации всех классов и групп населения в годы войны и восстановительный период. Она в экстремальных ситуациях сохраняла и укреп-

552

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

ляла у народа веру в победу, вдохновляла тружеников на трудовые свершения в тылу, укрепляла боевой дух воинов на фронте, выступила важным фактором великой победы над врагом и успешной работы в восстановительный период. Значение осуществляемой центральными и местными органами власти социальной политики в развитии государства как в мирный период, так и в период тяжелых испытаний и потрясений нуждается в глубоком изучении. Понимание механизмов и закономерностей этой деятельности позволит выявить необходимые основы эффективного механизма ее разработки и осуществления и поможет использовать самое ценное в них в современной практике органов государственного управления и местного самоуправления. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

14. 15.

16.

17. 18. 19. 20. 21.

Арсюткина О. Н. Деятельность Ленинградской партийной организации по восстановлению жилого фонда города: дис. … канд. ист. наук. Л., 1966. Агафонов А. И. Партийное руководство Советами Западного Урала в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.): дис. … канд. ист. наук. Пермь, 1974. Андреев В. П. Руководство Коммунистической партии городскими Советами РСФСР (1926–1937 гг.). Томск: изд-во Том. ун-та, 1990. Аюпов Р. С. Руководство Башкирской партийной организации Советами и хозяйственными органами в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.): дис. … канд. ист. наук. Уфа, 1975. Бюллетень Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся. 1941. №28–29. С. 2–12. Бюллетень. 1948. №9. С. 2. Добротин В. Е. Руководство Московской партийной организации деятельностью Советов столицы в годы четвертой пятилетки (1946–1950 гг.): дис. … канд. ист. наук. М., 1984. Егендурыев А. Партийное руководство Советами и общественными организациями в 1952–1961 гг. (по материалам Туркменской ССР): дис. … канд. ист. наук. Ашхабад, 1984. Ежов М. В. Местное самоуправление Ленинграда в годы Великой Отечественной войны: опыт, проблемы, уроки. Л.: Изд-во СПбГУЭФ, 1993. Жотабаев Н. Р. Партийное руководство Советами и общественными организациями. Алма-Ата, 1981. Закон о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг. Л., 1946. С. 60. Красносельских А. Г. Из истории развития городского хозяйства Ленинграда // История Петербурга. 2006. №4(32). С. 53–59. Красносельских А. Г. Деятельность Ленгорсовета по восстановлению и капитальному ремонту жилого фонда в годы четвертой пятилетки (1946–1950 гг.) // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2008. №63. С. 155–160. Красносельских А. Г. Необычный план (о подготовке плана восстановления и развития Ленинграда на 1948 год) // Известия Тульского гос. ун-та. Гуманитарные науки. 2008. Вып. 1. С. 58–65. Красносельских А. Г. Деятельность Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся по восстановлению и развитию городского хозяйства в середине 40 – начале 50-х годов XX века: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2009. Красносельских А.Г Работа Кировского районного-Совета депутатов трудящихся в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период восстановления городского хозяйства (1941–1949 гг.) в воспоминаниях современников // Военная судьба России: тр. всерос. науч.- теорет. конф. СПб.: Изд-во Политех, ун-та, 2005. С. 26–28. Каримов Х., Кузьмин В., Ольшанский B. На благо советских людей. Л., Лениздат. 1959. С.51. Кириллов В. Ф. Партийное руководство организационно-массовой работой местных советов в современных условиях: дис. … канд. юрид. наук. М., 1976. Ленинград за 50 лет. Статистический сборник. Л., 1967. С. 105 Ленинград и Ленинградская область в цифрах. Статистический сборник. Л., 1971. С. 17. Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны.1941–1945. Л., Лики России. 1995. С. 357.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

553

22. Лысенков С. Г., Похилюк А. В. Социальная защита семей военнослужащих в блокадном Ленинграде // XIX Царскосельские чтения. Материалы международной научной конференции. СПб., 2015. С. 50–55. 23. Манаков Н. А. В кольце блокады. Хозяйство и быт осажденного Ленинграда. Л., 1961. С. 39. 24. Народное хозяйство города Ленинграда. Статистический сборник. М.,1957. С. 99. 25. Народное хозяйство Ленинграда и Ленинградской области за 60 лет. Статистический сборник. Л., 1977. С. 13. 26. О 250-летии Ленинграда. Тезисы Ленинградского областного комитета КПСС. Л., 1957. С. 26 27. Очерки истории Ленинграда. Л., 1970. Т. 5. С. 109. 28. Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. М., 1963 (Изд.5). С. 81–82. 29. Похилюк A. B. Военное лихолетье. 1941–1945. СПб., 1997. 30. Похилюк А. В. Деятельность государственных и военных органов по защите и обеспечению жизнедеятельности населения прифронтовых и освобожденных районов Северо-Запада СССР в период Великой Отечественной войны: дис. … д-ра ист. наук. СПб., 1999. 31. Похилюк А. В. Деятельность Военных советов Ленфронта и КБФ по поддержанию духовных и физических сил защитников блокадного Ленинграда // XVII Царскосельские чтения. Материалы международной научной конференции 23–24 апреля 2013 г. СПб., 2013. С. 109–112. 32. Похилюк А. В. Деятельность партийных и советских органов Ленинграда по социальному обеспечению семей защитников города в годы блокады // Война. Народ. Победа. СПб.: СПбУМВДРФ, 2015. С. 29–34. 33. Пропагандист, 1954, №12. С.23. 34. Пропагандист, 1957, №5. С.66 35. Урывский А. Г. Партийное руководство сельскими Советами депутатов трудящихся в годы Великой Отечественной войны (на материалах Центрального Черноземья): дис. … канд. ист. наук. Ярославль, 1984. 36. Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГАСПб).- Ф. 330.- Оп. 1.- Д. 52- Л. 2. 37. ЦГАСПб.- Ф. 7384.- Оп. 18.- Д. 1426.- Л. 153. 38. ЦГАСПб.- Ф. 7384.- Оп. 18.- Д. 1428. Л. 203. 39. ЦГАСПб.- Ф. 7179.- Оп. 45.- Д. 9.- Лл. 74–75. Поступила в редакцию 16.11.2015 г.

554

Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6

DOI: 10.15643/libartrus-2015.6.13

The review on activity of Leningrad local government for realization of social policy in years of the Great Patriotic War and during the post-war recovery period © A. S. Shcherbakov Ufa State Petroleum Technological University 1 Kosmonavtov St. 450062 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia. Email: [email protected] The review of activity of local governments of Leningrad on the solution of social problems is presented in article in the period of the Great Patriotic War and restoration of municipal economy during the post-war period. The considerable attention is paid to questions of ensuring activity of the population and the main directions of social policy. Consequences of the public regress caused by war, which detained for many decades development of the social sphere in the country, are not studied yet. In this regard, the judgment of process of overcoming of these consequences, research of the principles of work, methods and forms of administrative activities for the organization of full-fledged life of citizens during the recovery post-war period and in the next decades is of special interest. Completion of World War II entailed changes in a control system of the country – as it is known, extraordinary bodies of authority and management of a wartime in the capital and on places were abolished. Management of restoration and maintenance of full functioning life support system of the cities and areas transferred to local governments of the Soviet power – to city and regional councils of deputies and their constantly operating executive committees. The role of the social sphere in modern conditions more and more increases in improvement of economy, development of democratic processes. The scientific analysis of activity of the central and local authorities for protection and providing the population in years of war and the post-war period gives more deep understanding of role and importance of social questions in life of society. It reveals historical experience of creation, development and implementation of effective mechanism of such activity, that experience is useful for modern management practice of state and local authorities. The considerable case of sources, among which analytical and research works of applied and theoretical character is analyzed. Keywords: World War II, social policy, Leningrad, Lengorsovet, sustenance, health, housing. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Shcherbakov A. S. The review on activity of Leningrad local government for realization of social policy in years of the Great Patriotic War and during the post-war recovery period // Liberal Arts in Russia. 2015. Vol. 4. No. 6. Pp. 546–555.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Arsyutkina O. N. Deyatel'nost' Leningradskoi partiinoi organizatsii po vosstanovleniyu zhilogo fonda goroda: dis. … kand. ist. nauk. Leningrad, 1966. Agafonov A. I. Partiinoe rukovodstvo Sovetami Zapadnogo Urala v gody Velikoi Otechestvennoi voiny (1941– 1945 gg.): dis. … kand. ist. nauk. Perm', 1974. Andreev V. P. Rukovodstvo Kommunisticheskoi partii gorodskimi Sovetami RSFSR (1926–1937 gg.). Tomsk: izdvo Tom. un-ta, 1990. Ayupov R. S. Rukovodstvo Bashkirskoi partiinoi organizatsii Sovetami i khozyaistvennymi organami v gody Velikoi Otechestvennoi voiny (1941–1945 gg.): dis. … kand. ist. nauk. Ufa, 1975. Byulleten' Leningradskogo gorodskogo Soveta deputatov trudyashchikhsya. 1941. No. 28–29. Pp. 2–12. Byulleten'. 1948. No. 9. Pp. 2. Dobrotin V. E. Rukovodstvo Moskovskoi partiinoi organizatsii deyatel'nost'yu Sovetov stolitsy v gody chetvertoi pyatiletki (1946–1950 gg.): dis. … kand. ist. nauk. Moscow, 1984.

ISSN 2305-8420 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

16. 17. 18. 19. 20. 21.

22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30.

31. 32. 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39.

Российский гуманитарный журнал. 2015. Том 4. №6

555

Egenduryev A. Partiinoe rukovodstvo Sovetami i obshchestvennymi organizatsiyami v 1952–1961 gg. (po materialam Turkmenskoi SSR): dis. … kand. ist. nauk. Ashkhabad, 1984. Ezhov M. V. Mestnoe samoupravlenie Leningrada v gody Velikoi Otechestvennoi voiny: opyt, problemy, uroki [Local government of Leningrad during the Great Patriotic War: experience, problems, lessons]. Leningrad: Izd-vo SPbGUEF, 1993. Zhotabaev N. R. Partiinoe rukovodstvo Sovetami i obshchestvennymi organizatsiyami [The party management of local councils and public organizations]. Alma-Ata, 1981. Zakon o pyatiletnem plane vosstanovleniya i razvitiya narodnogo khozyaistva SSSR na 1946–1950 gg. Leningrad, 1946. Pp. 60 Krasnosel'skikh A. G. Istoriya Peterburga. 2006. No. 4(32). Pp. 53–59. Krasnosel'skikh A. G. Izvestiya Rossiiskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A. I. Gertsena. 2008. No. 63. Pp. 155–160. Krasnosel'skikh A. G. Izvestiya Tul'skogo gos. un-ta. Gumanitarnye nauki. 2008. No. 1. Pp. 58–65. Krasnosel'skikh A. G. Deyatel'nost' Leningradskogo gorodskogo Soveta deputatov trudyashchikhsya po vosstanovleniyu i razvitiyu gorodskogo khozyaistva v seredine 40 – nachale 50-kh godov XX veka: dis. … kand. ist. nauk. Saint Petersburg, 2009. Krasnosel'skikh A. Voennaya sud'ba Rossii: tr. vseros. nauch.- teoret. konf. Saint Petersburg: Izd-vo Politekh, unta, 2005. Pp. 26–28. Karimov Kh., Kuz'min V., Ol'shanskii B. Na blago sovet-skikh lyudei [For the benefit of the Soviet people]. L., Lenizdat. 1959. Pp. 51. Kirillov V. F. Partiinoe rukovodstvo organizatsionno-massovoi rabotoi mestnykh sovetov v sovremennykh usloviyakh: dis. … kand. yurid. nauk. Moscow, 1976. Leningrad za 50 let. Statisticheskii sbornik [Leningrad for 50 years. Statistical compendium]. Leningrad, 1967. Pp. 105 Leningrad i Leningradskaya oblast' v tsifrakh. Statisticheskii sbornik [Leningrad and the Leningrad region in numbers. Statistical compendium]. Leningrad, 1971. Pp. 17. Leningrad v osade. Sbornik dokumentov o geroicheskoi oborone Leningrada v gody Velikoi Otechestvennoi voiny. 1941–1945 [Leningrad under siege. The collection of documents about the heroic defense of Leningrad during the Great Patriotic War. 1941-1945]. L., Liki Rossii. 1995. Pp. 357. Lysenkov S. G., Pokhilyuk A. V. XIX Tsarskosel'skie chteniya. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii. Saint Petersburg, 2015. Pp. 50–55. Manakov N. A. V kol'tse blokady. Khozyaistvo i byt osazhdennogo Leningrada [In the ring of the blockade. The economy and everyday life of the besieged Leningrad]. Leningrad, 1961. Pp. 39. Narodnoe khozyaistvo goroda Leningrada. Statisticheskii sbornik [The economy of Leningrad. Statistical compendium]. Moscow, 1957. Pp. 99. Narodnoe khozyaistvo Leningrada i Leningradskoi oblasti za 60 let. Statisticheskii sbornik [The national economy of Leningrad and the Leningrad region for 60 years. Statistical compendium]. Leningrad, 1977. Pp. 13. O 250-letii Leningrada. Tezisy Leningradskogo oblastnogo komiteta KPSS [On the 250th anniversary of Leningrad. Issues of the Leningrad Regional Committee of the CPSU]. Leningrad, 1957. Pp. 26 Ocherki istorii Leningrada [Essays of Leningrad history]. Leningrad, 1970. Vol. 5. Pp. 109. Pavlov D. V. Leningrad v blockade [Leningrad in the blockade]. Moscow, 1963. Pp. 81–82. Pokhilyuk A. B. Voennoe likholet'e. 1941–1945 [Cruel years of the war. 1941-1945]. Saint Petersburg, 1997. Pokhilyuk A. V. Deyatel'nost' gosudarstvennykh i voennykh organov po zashchite i obespecheniyu zhiznedeyatel'nosti naseleniya prifrontovykh i osvobozhdennykh raionov Severo-Zapada SSSR v period Velikoi Otechestvennoi voiny: dis. … d-ra ist. nauk. Saint Petersburg, 1999. Pokhilyuk A. V. XVII Tsarskosel'skie chteniya. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii 23–24 aprelya 2013 g. Saint Petersburg, 2013. Pp. 109–112. Pokhilyuk A. V. Voina. Narod. Pobeda. Saint Petersburg: SPbUMVDRF, 2015. Pp. 29–34. Propagandist, 1954, No. 12. Pp. 23. Propagandist, 1957, No. 5. Pp. 66 Uryvskii A. G. Partiinoe rukovodstvo sel'skimi Sovetami deputatov trudyashchikhsya v gody Velikoi Otechestvennoi voiny (na materialakh Tsentral'nogo Chernozem'ya): dis. … kand. ist. nauk. Yaroslavl', 1984. Tsentral'nyi gosudarstvennyi arkhiv Sankt-Peterburga (TsGASPb).- F. 330.- Op. 1.- D. 52- L. 2. TsGASPb.- F. 7384.- Op. 18.- D. 1426.- L. 153. TsGASPb.- F. 7384.- Op. 18.- D. 1428. L. 203. TsGASPb.- F. 7179.- Op. 45.- D. 9.- Ll. 74–75. Received 16.11.2015.

ISSN 2305-8420 Scientific journal. Published since 2012 Founder: “Sotsial’no-Gumanitarnoe Znanie” Publishing House Index in “the Russian Press”: 41206

libartrus.com/en/

2015. Volume 4. No. 6 CONTENTS

EDITOR-IN-CHIEF Fedorov A. Doctor of Philology Professor

EDITORIAL BOARD Burov S. Dr. habil., professor Kamalova A. Dr. of philology, professor Kiklewicz A. Dr. habil., professor Žák L. PhD in economics McCarthy Sherri Ph.D, professor Baimurzina V. Doctor of Education Professor Vlasova S. Doctor of Philosophy PhD in Physics and Mathematics Professor Galyautdinova S. PhD in Psychology Associate Professor Guseinova Z. Doctor of Arts Professor Demidenko D. Doctor of Economics Professor Drozdov G. Doctor of Economics Professor Erovenko V. A. Doctor of Physics and Mathematics Professor Ilin V. Doctor of Philosophy Kazaryan V. Doctor of Philosophy Professor Kuzbagarov A. Doctor of Laws Professor Lebedeva G. PhD in Education Makarov V. Doctor of Economics Professor Melnikov V. Professor Honored Artist of Republic of Bashkortostan

STESHENKO M. A. Reflexes of world culture in the language of contemporary Russian poetry ............................................................................................. 413

MORGUNOVA A. N. Being of intertextemes with omocomplex “it” in Russian discourse of the early twentieth century ......................................... 422

SHANINA Y. A., FEDOROV A. A. The identifications of God in W. Golding’s novels......................... 431

IGNATOVA I. V. Specific features of young adult anti-utopia as a genre of fiction (on the material of S. Collins’s trilogy “The Hunger Games”) ..... 440

BULAEVA N. E., BOGATOVA Y. A. The features of functioning of some elements of a strong position in a science fiction work “The Smile” by R. Bradbury .....................452

ODINOKOVA N. YU., FEDJAJ D. S. Gnoseological meaning of Roget’s Thesaurus in philosophical understanding of death and dying: on example of the “verb” section .............................................................462 NAZAROVA Z. O. Ethno-linguistic analysis of the vocabulary associated with the wedding ceremony (on the basis of the Pamiri languages) .............................................. 471

Moiseeva L. Doctor of History Professor Mokretsova L. Doctor of Education Professor Perminov V. Doctor of Philosophy Professor Pecheritsa V. Doctor of History Professor Rakhmatullina Z. Doctor of Philosophy Professor Ryzhov I. Doctor of History Professor Shaikhislamov R. B. Doctor of History Professor Sitnikov V. Doctor of Psychology Professor Skurko E. Doctor of Arts Professor Sultanova L. Doctor of Philosophy Professor Tayupova O. Doctor of Philology Professor Titova E. PhD in Arts Professor Utyashev M. Doctor of Political Sciences Professor Fedorova S. Doctor of Education Khaziev R. Doctor of History Professor Tsiganov V. Doctor of Economics Professor Chikileva L. Doctor of Philology Professor Shaikhulov A. Doctor of Philology Professor Sharafanova E. Doctor of Economics Professor Shevchenko G. Doctor of Laws Professor Yakovleva E. Doctor of Philology Professor Yaluner E. Doctor of Economics Professor Yarovenko V. Doctor of Laws Professor

BUKHAROVA G. KH. Zoomorphic code of culture in the terrain modeling and its reflection in the Bashkir toponyms .................................................... 487

ABRAMKIN O. S. The problems of national historyin the school literature of the 18th – beginning of the 20th centuries ............................................. 496

KARTASHOVA A. A. Cluster management model of the region development as the basis for ensuring the integration of science, education and production ...................................................................... 513

KOPTELOVA T. I. The organic principle of eurasianism and the prerequisite of change of the style of thinking dominating in modern science ...................................................................................... 524

MIKHAILOVA N. V. Hilbert program of formalism as a working philosophical direction for consideration of the bases of mathematics .......... 534

SHCHERBAKOV A. S. The review on activity of Leningrad local government for realization of social policy in years of the Great Patriotic War and during the post-war recovery period ........................................ 546 A UTHOR I NDEX ............................................................................................. 556

Editor-in-Chief: A. A. Fedorov. Deputy Editors: A. Kamalova, V. L. Sitnikov, A. G. Shaikhulov, L. B. Sultanova. Editors: G. A. Shepelevich, M. N. Nikolaev. Proofreading and layout: T. I. Lukmanov. Signed in print 28.12.2015. Risograph printed. Format 60×84/8. Offset paper. 500 copies. с. “Sotsial’no-Gumanitarnoe Znanie” publishing house. Office 16-N, 7A Bakunin Ave., 191024 St. Petersburg, Russia. Phone: +7 (812) 996 12 27. Email: [email protected] URL: http://libartrus.com/en/ Subscription index in “the Russian Press” united catalogue: 41206

© “SOTSIAL’NO-GUMANITARNOE ZNANIE” PUBLISHING HOUSE 2015