2013. Том 2. №4 Российский Гуманитарный Журнал. Liberal s Arts n in Russia

Citation preview

ISSN 2305-8420

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia 2013 Том 2 № 4

ISSN 2305-8420 Научный журнал. Издается с 2012 г. Учредитель: Издательство «Социально-гуманитарное знание» Индекс в каталоге Пресса России: 41206

www.libartrus.com

2013. Том 2. №4 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Федоров А. А. доктор филологических наук профессор

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ Баймурзина В. И. доктор педагогических наук профессор Власова С. В. кандидат физико-математических наук доктор философских наук профессор Галяутдинова С. И. кандидат психологических наук доцент Гусейнова З. М. доктор искусствоведения профессор Демиденко Д. С. доктор экономических наук профессор Дроздов. Г. Д. доктор экономических наук профессор Ильин В. В. доктор философских наук профессор Казарян В. П. доктор философских наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Кузбагаров А. Н. доктор юридических наук профессор Макаров В. В. доктор экономических наук профессор Мельников В. А. заслуженный художник России профессор Моисеева Л. А. доктор исторических наук профессор

СОДЕРЖАНИЕ ОТ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА .................................................................. 301 АЮПОВА Л. Л. ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ В СТРАНАХ СЛАВЯНСКОГО МИРА: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ......................................... 303 БУРОВ С. П. КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ПРЕДМЕТНОСТИ И КЛАССИФИКАЦИИ ИМЕН СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В БОЛГАРСКОМ ЯЗЫКЕ (В СОПОСТАВЛЕНИИ С РУССКИМ ЯЗЫКОМ) ................................................................... 309 ЛУЦЕВИЧ Л. Ф. ПЕРВЫЙ СЛАВЯНСКИЙ КОНГРЕСС В ИСПОВЕДИ МИХАИЛА БАКУНИНА .................................................................. 323 ПЕХЛИВАНОВА П. С., БУРОВА Л. С. ВЪТРЕШЕН МОТИВ И ЛЕКСИКАЛНО ЗНАЧЕНИЕ НА ДУМАТА (ВЪРХУ ПРИМЕРИ ОТ БЪЛГАРСКИ И НЕМСКИ ЕЗИК)............................................................................. 332 ГЕЦОВ А. СТЕПЕНТА НА МАНИПУЛАТИВНОСТ КАТО ФУНКЦИЯ ОТ ДИХОТОМИЯТА «УСТНА ФОРМА НА РЕЧТА – ПИСМЕНА ФОРМА НА РЕЧТА» ............................... 342 ПЕНЕВА Н. Д. ПОСТАНОВКА ПРОИЗНОШЕНИЯ РУССКИХ СОНОРНЫХ СОГЛАСНЫХ [Л–Л’] В БОЛГАРСКОЙ АУДИТОРИИ .................................................... 349 ВАСИЛЬЕВ Л. М. ФУНКЦИИ МОДАЛЬНЫХ ПРЕДИКАТОВ В СОВРЕМЕННЫХ РУССКОМ, АНГЛИЙСКОМ, НЕМЕЦКОМ, ФРАНЦУЗСКОМ, ИТАЛЬЯНСКОМ И ИСПАНСКОМ ЯЗЫКАХ .............................................................. 355

Мокрецова Л. А. доктор педагогических наук профессор Перминов В. Я. доктор философских наук профессор Печерица В. Ф. доктор исторических наук профессор Рахматуллина З. Я. доктор философских наук профессор Рыжов И. В. доктор исторических наук профессор Ситников В. Л. доктор психологических наук профессор Скурко Е. Р. доктор искусствоведения профессор Султанова Л. Б. доктор философских наук профессор Таюпова О. И. доктор филологических наук профессор Титова Е. В. кандидат искусствоведения профессор Федорова С. Н. доктор педагогических наук Хазиев Р. А. доктор исторических наук профессор Циганов В. В. доктор экономических наук профессор

КЕЗИНА С. В. ОЦЕНОЧНОСТЬ ЦВЕТОЛЕКСЕМ И ЕЁ АКТУАЛИЗАЦИЯ В СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКАХ........................ 361 САЯХОВА Л. Г. ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА И ПРОБЛЕМА СИСТЕМАТИЗАЦИИ ЛЕКСИКИ В СОВРЕМЕННОЙ СЛОВАРНОЙ ФОРМЕ ...................................................................... 368 ДАНИЛОВА Н. О. ПРИНЦИП «ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ» КАК СРЕДСТВО АКТИВИЗАЦИИ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ЖУРНАЛА «ОГОНЕК» 2009–2013 ГГ.) ................................... 375 КАМАЛОВА А. А. МИНЕЯ КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ГИМНОГРАФИИ ................................................................................ 381 СТОИЧКОВА Л. КЪМ ВЪПРОСА ЗА СИНТАКТИЧНАТА ИНТЕНЗИФИКАЦИЯ (ВЪРХУ МАТЕРИАЛ ОТ СПОНТАННА ПСЕВДОДИАЛОГОВА РЕЧ) ...................... 390 TIAN YUAN, LIU BINGBING A RESEARCH ON VOCABULARY TEACHING STRATEGIES AND STUDENTS’ MASTERY................................ 399 САЛИМОВА Л. М. ЭЛИТАРНАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ И ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ........................................................... 402

Чикилева Л. С. доктор филологических наук профессор Шайхулов А. Г. доктор филологических наук профессор Шарафанова Е. Е. доктор экономических наук профессор Шевченко Г. Н. доктор юридических наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Ялунер Е. В. доктор экономических наук профессор Яровенко В. В. доктор юридических наук профессор

Главный редактор: А. А. Федоров. Редакторы: Г. А. Шепелевич, М. Н. Николаев Корректура и верстка: Т. И. Лукманов Подписано в печать 29.08.2013 г. Отпечатано на ризографе. Формат 60×84/8. Бумага офсетная. Тираж 500. Цена договорная. Издательство «Социально-гуманитарное знание» Российская Федерация, 191024, г. Санкт-Петербург, проспект Бакунина, д. 7, корп. А, оф. 16-Н. Тел.: +7 (812) 996 12 27 E-mail: [email protected] URL: libartrus.com Подписной индекс в Объединенном каталоге Пресса России: 41206

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ» 2013

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

301

Дорогие читатели! Редакционная коллегия Российского гуманитарного журнала решила ввести в практику издание тематических выпусков журнала, в которых будут публиковаться подборки статей по близкой тематике. Полагаем, что это нововведение послужит стимулом для научных дискуссий на страницах журнала, сделает его более полезным, как для читателей, так и для наших авторов. Перед Вами первый подобный тематический выпуск журнала. Он посвящен актуальной проблеме современной филологии, которую можно сформулировать как «Славянские этносы, языки и культуры в процессах современной социокультурной коммуникации. Представленная тематика объединила в себе обширный спектр научной информации. Это, и славянские языки в меняющемся мире в условиях глобализации, системные явления в современных славянских языках и проблемы их функционирования в различных сферах общения, социолингвистическая и социокультурная ситуация в славянских государствах, лингвокультурологические аспекты изучения славянских языков, динамика славянских языковых картин мира и их отражение в лексике и словарной практике и т. п. Именно широтой проблематики обусловлен значительный интерес авторов к данному выпуску журнала: в нем собраны статьи известных российских и зарубежных ученых. Редколлегия считает издание этих материалов началом для дальнейшего сотрудничества ученыхфилологов в этой сфере, и мы предполагаем продолжить публикацию статей по данной тематике в последующих номерах нашего журнала. В ближайшее время редколлегия планирует издание выпусков, посвященных современным проблемам языков народов севера в современном социокультурном пространстве, философии науки (в особенности математики), особенностям современного российского образования, и положению в области соблюдения прав человека и ребенка в России и за рубежом. Точная тематика предстоящих выпусков журнала и сроки их выхода будут объявлены дополнительно на сайте журнала. Приглашаем Вас к сотрудничеству, будем рады видеть Вас в числе авторов журнала!

С уважением, Александр Федоров, главный редактор журнала, доктор филологических наук, профессор, действительный член РАЕН

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

303

ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ В СТРАНАХ СЛАВЯНСКОГО МИРА: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ © Л. Л. Аюпова Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г.Уфа, ул. Заки Валиди, 32. E-mail: [email protected] В статье рассматривается проблема изучения языковой ситуации в странах славянского мира, как и во всех других государствах. Эти исследования относятся к числу актуальных современных направлений языкознания, в частности,– социолингвистики. Концепт языковая ситуация как ключевое научное понятие современной лингвистики обоснован в работах отечественных и зарубежных ученых. На этой основе в статье предлагаются пути дальнейшей разработки этой категории через изучение языковой ситуации в современных городах славянского мира (Любляна (Словения), Минск (Белоруссия)), городов Российской Федерации (Москва, Санкт-Петербург, Саратов), Это откроет пути дальнейшего комплексного исследования проблем социолингвистики в разных регионах мира. Ключевые слова: концепт, социолингвистика, языковая ситуация, славянские языки, славянский языковой мир.

В странах славянского мира, как и во всех других государствах, изучение языковой ситуации относится к числу приоритетных направлений языкознания, в частности – социолингвистики. Один из самых значимых концептов (лат. conceptus – «мысль, понятие») языковая ситуация относится к фундаментальным, ключевым научным понятиям и представляет собой достаточно сложную дефиницию, по-разному определяемую отечественными и зарубежными лингвистами. Не случайно всё своё время Нещименко Г. П. отметила, что «языковая ситуация» не имеет строгой и компактной дефиниции» [9, с. 310], хотя в лингвистическом мире существуют довольно серьезные попытки разработки понятийного аппарата социолингвистической терминологии, в том числе по языковой ситуации и её актуальным аспектам. Прежде всего следует обратиться к сущности «языковой ситуации». В социолингвистической литературе 60–70-х гг. ХХ в. преимущественное внимание уделялось функциональноязыковому аспекту изучения языковых состояний, а не ситуации в тех или иных обществах, которое часто сводилось к описанию языковых ситуаций, что не одно и тоже. Современная социолингвистика исходит из необходимости выявления экстралингвистических факторов, детерминирующих и, главное, формирующих языковую ситуацию. К таковым относятся статус языка (или языков) в обществе и его (их) функциональная дистрибуция, демографические, культурно-исторические, этнополитические факторы, а также характер национальноязыковых контактов, значительно влияющих на языковую ситуацию, которая представляет собой своеобразный процесс. Это, в сущности, и отличает её от языкового состояния, которое лишь фиксирует языковые явления в каком-либо хронологическом срезе: скажем, «большие» (L maj), «второстепенные» (L min), «специальные (L spec) языки на определенной территории (по Фергюсону – Стюарту). В 90-е годы ХХ в. в странах славянского мира появляется несколько иная шкала описания и понимания «языковой ситуации»: а) парадигмы (Югосла-

304

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

вия): нация – язык, республика – язык, государство – язык, общественно-исторические условия – язык, политика – язык, браки – язык [11]; б) дифференциальные признаки (Белоруссия): количество языковых образований, составляющих ЯС; процент населения, говорящего на каждом из языков; количество коммуникативных функций, выполняемых языком… юридический статус языков; степень генетической близости языков; этнические корни языка, престижного в данной ЯС; оценка социумом престижа сосуществующих языков [7, с. 101– 103]; в) совокупность компонентов, образующих ЯС (Россия): языковая общность + языковая традиция + языковая компетенция + речевая практика (синхронная) + ценностные ориентации + юридический статус языков + функциональный статус языков [8]. Суммарно названные признаки как раз и составляют сущность языковой ситуации, поскольку содержат «компоненты этнолингвистического, социолингвистического и собственно лингвистического характера» [2]. Названные три подхода, безусловно, не исчерпывают содержания этого понятия, что ещё раз подтверждает мысль о невозможности выбора единого (единственного) критерия определения названной дефиниции, особенно, при анализе полиязычного социума (а таких в мире большинство). В подобной ситуации правомерным к вполне оправданным, на наш взгляд, будет представление языковой ситуации в качестве концептуального поля, компонентами которого являются: 1) статус языка (государственный или официальный); 2) языковая политика и языковое строительство; 3) языковые конфликты (скрытые и открытые, этнолингвистические, лингвистические, лингвопрагматические); 4) языковая компетенция (степень владения языком); 5) ценностные ориентации (объективные и субъективные факторы) этнофоров, составляющих языковой портрет социума, особенно билингвистический – этот уникальный феномен социолингвистики. При этом отметим, что структурными компонентами данного концептуального поля являются и коммуникативные сферы, в которых наиболее полно проявляются социальные функции языков и их взаимодействие, что позволяет определить общее и специфическое в национально-языковой жизни общества. Вместе с тем, от социальной ситуации зависит коммуникативная ситуация, непосредственно связанная с функционированием инфраструктур культурологического, экономического, профессионального профиля. Социолингвистический компонент языковой ситуации иллюстрирует, прежде всего, статус языка (или языков) в обществе и его (их) роль в различных сферах человеческой жизнедеятельности. Зависимость коммуникативной базы применения языка от его статуса совершенно очевидна, особенно в многонациональном социуме. Не менее важным критерием при этом является тип расселения жителей (городской или сельской – во всяком случае в РФ и СНГ), существенно влияющей на формирование социальной базы применения государственного или официального языка. В теории социолингвистики существуют понятия Staatssprache – государственный язык, Amtsprache – официальный язык, Landessprache – национальный язык [4, 15], которые, на наш взгляд, вносят определенную ясность в лингвополитическую риторику употребления терминов «государственный язык» и «официальный язык», поскольку нередко эти понятия смешиваются, отождествляются. Между тем, первое по объему содержания и распространения шире, второе – уже, поскольку официальными языками называются (по крайней мере в условиях полиэтнической России, в том числе Республики Башкортостан) языки компактно проживающих этносов внутри республики, штата, кантона и т.п., т.е. это местные региональные языки. Государственный язык, в отличие от официального регионального, един на всей территории языкового пространства

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

305

данного государства или республики. В правовом отношении эти два понятия тоже, по мнению социолингвистов отличаются друг от друга: государственный язык закреплен законодательно, а официальный не требует этого [12], что не бесспорно: например, в Андоре государственный – каталонский, официальные – французский, испанский; в Беларуси – государственный – белорусский, официальный – русский (заметим попутно, что в последние годы, потребность в официальном статусе русского языка в странах СНГ возрастает, что закономерно; к тому же русский язык – один из международных языков); в Испании государственный – испанский, официальные – кастильский, каталонский, баскский и т.д. В большинстве стран мира провозглашены все же государственные языки, в том числе в славянских: Болгария – болгарский, Российская Федерация – русский (в республиках РФ, кроме русского объявлены таковыми ещё языки, давшие названия республикам, однако, в некоторых регионах РФ не только 2 государственных языка, но и более: в Республике Дагестан – 8, Республике Алтай – 4, Карачаево-Черкесии – 5, Карелии – 3, Кабардино-Балкарии – 3); Босния и Герцеговина – сербохорватский; Польша – польский; республика Македония – македонский; Словакия – словацкий; Словения – словенский; Украина – украинский; Хорватия – сербохорватский; Чешская Республика – чешский; Югославия (в последнее время в СМИ чаще употребляется название Сербия с государственным сербским языком – А. Л.) – сербохорватский [3, с. 43–49]. С появлением первого в российской и мировой социолингвистике Словаря социолингвистических терминов (М., 2006) стало возможным более точно употреблять термины «государственный» и «официальный» языки как в теоретическом (научном), так и практическом (юриспруденция, дипломатия, политика и т.п.) аспектах [14, с. 47–48, 159–160]. В содержании концепта «языковая ситуация» непременно присутствует процесс языкового взаимодействия, в частности, билингвизма как одного из результатов этого явления. Принято считать, что билингвизм (двуязычие) как научный лингвистический термин вошёл в науку в 50-х гг. ХХ в. с именем У. Вайнрайха, который двуязычием называет «практику попеременного пользования двумя языками, а лиц, её осуществляющих, двуязычными» (русский перевод книги: Языковые контакты, Киев, 1979, с. 22). Наблюдения за процессом двуязычия сквозь призму психологии двуязычных эмигрантов, предпринятые У. Вайнрайхом, привели к индивидуально-психологическому пониманию сущности билингвизма. Однако в таких случаях, когда двуязычными и даже трехъязычными являются не только и не столько индивиды, а целые народы, в первую очередь сущность двуязычия раскрывают экстралингвистические факторы, к которым прежде всего относятся этнические и социальные факторы возникновения и функционирования билингвизма в обществе. Эти факторы оказывают существенное влияние как на формирование типа двуязычия, так и на специфику его функционирования в определенной сфере и среде его применения. Сказанным определяется общественно-функциональный характер двуязычия, имеющий широкое распространение на всём языковом пространстве Российской Федерации (в том числе – Республики Башкортостан). В этом случае основой двуязычия является социальнофункциональный критерий, который наиболее полно отражает содержание многомерного понятия «билингвизм». Учёт именно этого критерия позволяет всё многообразие типов и видов двуязычия объединить в две группы – гомогенное и геторогенное двуязычие. Первый тип отражает использование его в повседневной жизни двух близкородственных языков, а второй – функционирование двух неродственных языков как в речи индивидов, так и отдельных коллективов, социумов. Эти разновидности двуязычия могут перекрещиваться,

306

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

особенно в многонациональных и полилингвальных регионах, в том числе – странах славянского мира. Различение гомогенного и гетерогенного двуязычия имеет, как нам представляется, принципиальное значение и для отличия двуязычия от диглоссии. В значительной мере на формирование языковой ситуации оказывает влияние сфера полиэтнического города, в котором функционируют миноритарные и мажоритарные, урбанизированные и социально окрашенные, автохтонные и неавтохтонные языки с самой разнообразной функциональной значимостью – широкой, ограниченной, региональной, локальной. Словом, проблема «языка города» по-прежнему относится к числу актуальных вопросов языкознания, особенно – социолингвистики и психолингвистики, о чем свидетельствуют различные работы ученых Белоруссии, Болгарии, Словении, России, а также Бельгии, Финляндии и других стран. Анализ публикаций даёт возможность утверждать, что идея более интенсивного комплексного подхода к изучению языка города обнаруживает себя в коллективных работах (не только монографических, но и лексикографических). Так, болгарские специалисты подошли к изучению языка города Велико Тырново с более широких позиций, чем, к примеру, финские лингвисты: динамику языка они (болгарские ученые) рассматривают сквозь призму социальных, экономических, образовательных и демографических факторов, которые в той или иной мере влияют на соотношение узуса и нормы в болгарской речи горожан [1]. Учет этих факторов обнаруживает себя и в изучении языковой ситуации городов Любляна (Словения), Минск (Белоруссия), многих городов Российской Федерации (Москва, Санкт-Петербург, Саратов, Уфа, Пермь, Ижевск, Челябинск, Омск и др.). Основоположником же изучения языка города по праву признается Б. А. Ларин (ленинградский индоевропеист), который ещё в конце 20-х годов ХХ в. выдвинул идею комплексного исследования этой проблемы, которая продолжает быть востребованной в разных регионах мира, в том числе – славянских. Изучение языка города не ограничивается лишь анализом (даже всесторонним) функционирования какого-либо одного языка, особенно – в многоязычных мегаполисах. Как минимум городской билингвизм является предметом исследования ученых преимущественно России (приятным исключением можно считать работу Бельгийских ученых по исследованию франко-нидерландского двуязычия в Брюсселе: см. Городской билингвизм в Брюсселе. Междисциплинарное исследование // Реферативный журнал. Серия «Языкознание». М., 1989, №4, с. 112–116). В конце ХХ – начале ХХI вв. в Российской Федерации появился ряд работ по городскому билингвизму (и трилингвизму), в том числе монографического плана – по г. Казани [6], Ижевску [10], Уфе [5], что в принципе подтверждает мысль о необходимости развития сопоставительной и сравнительной социолингвистики и психолингвистики, а также социопсихолингвистики [13, с. 271]. Вне всякого сомнения, приведенные факты свидетельствуют об одном: необходимости развития этого раздела языкознания, в чем мы солидарны с коллегами из Пензы – авторами выше обозначенной монографии, ибо классика (сравнительно-исторический и сопоставительный методы в языкознании), жива, если она дает импульс для развития новых ветвей своего направления. ЛИТЕРАТУРА 1. 2.

Байчев Б., Виденов М. Социолингвистичко проучване на град Велико Търново. Великотърновския език, второ преработено издание. Велико Търново, 1999. С. 388. Баскаков А. Н., Насырова О. Д., Давлатназаров М. Языковая ситуация и функционирование языков в регионе Средней Азии и Казахстана. М., 1995. 165 с.

ISSN 2305-8420 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

307

Гилязитдинов Д. М. Международный, российский и республиканский опыт решения проблемы статуса языков. Уфа, 2002. 51 с. Домашнев А. И. Языковые отношения в различных ситуациях многоязычия // Функционирование языков в многонациональном обществе. М., 1991. С. 89–101. Исмагилова Н. В. Язык города Уфы: функционирование различных подсистем русского языка в условиях двух- и многоязычия. Уфа, 2009. С. 182. Исхакова З. А. Двуязычие в городах Татарстана. Казань: Фикер. 2001. 191 с. Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика. М., 1994. С. 206. Михальченко В. Ю. О принципах создания словаря социолингвистических терминов: к постановке проблемы // Методы социолингвистических исследований. М., 1995. С. 191–204. Нещименко Г. П. Два ракурса в изучении проблемы языковой ситуации // Социолингвистические проблемы в разных регионах мира. М., 1996. С. 319–322. Прокуровская Н. А. Город в зеркале своего языка. Ижевск, 1996. С. 225. Тошович Б. Сравнительная социолингвистическая парадигма югославско-советской языковой ситуации // Функционирование языков в многонациональном обществе. М., 1991. С. 102–130. Трушкова Ю. В. Проблемы описания современной социолингвистической терминологии // Проблемы языковой ситуации Российской Федерации и зарубежных стран. М., 1994. Хроленко А. Т., Бондалетов В. Д. Теория языка. М.: Наука, 2004. С. 510. Словарь социолингвистических терминов / Под ред. В. Ю. Михальченко. М., 2006. С. 312. Fischer Weltalmanach 1985. Zahlen, Daten, Fakten, Hintergrunde. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1984. Поступила в редакцию 01.08.2013 г.

308

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

LANGUAGE SITUATION IN THE SLAVIC WORLD COUNTRIES: TOPICAL ISSUES © L. L. Ayupova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia. E-mail: [email protected] The article examine the problem of language situation researching in the Slavic world, and in all other countries. These studies are among the topical directions of modern linguistics, in particular – sociolinguistics. The language situation concept as a key scientific concept of modern linguistics approved in works of domestic and foreign scholars.. The article suggests ways of further development of the category on this basis through the study of the language situation in the modern cities of the Slavic world (Ljubljana (Slovenia), Minsk (Belarus)), cities of the Russian Federation (Moscow, St. Petersburg, Saratov). This will open the way for further comprehensive research of sociolinguistic problems in different regions of the world. Keywords: concept, sociolinguistics, linguistic situation, Slavic languages, Slavic language world. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Ayupova L. L. Language Situation in the Slavic World Countries: Topical Issues // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 303–308.

REFERENCES 1. 2.

3. 4. 5.

6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

Baichev B., Videnov M. Sotsiolingvistichko prouchvane na grad Veliko Tarnovo. Velikotarnovskiya ezik, vtoro preraboteno izdanie [Sociolinguistic Study of Veliko Tarnovo. Language of Veliko Tarnovo]. Veliko Tarnovo, 1999. Pp. 388. Baskakov A. N., Nasyrova O. D., Davlatnazarov M. Yazykovaya situatsiya i funktsionirovanie yazykov v regione Srednei Azii i Kazakhstana [Language Situation and Functioning of Languages in the Region of Central Asia and Kazakhstan . Moscow: 1995. 165 pp. Gilyazitdinov D. M. Mezhdunarodnyi, rossiiskii i respublikanskii opyt resheniya problemy statusa yazykov [International, Russian and Republican Experience of Resolving the Problem of Languages Status]. Ufa, 2002. 51 pp. Domashnev A. I. Funktsionirovanie yazy-kov v mnogonatsional'nom obshchestve. Moscow: 1991. Pp. 89–101. Ismagilova N. V. Yazyk goroda Ufy: funktsionirovanie razlichnykh podsistem russkogo yazyka v usloviyakh dvukh- i mnogoyazychiya [Language of Ufa: Functioning of Various Subsystems of the Russian Language in Conditions of Bi- and Multilingualism]. Ufa, 2009. Pp. 182. Iskhakova Z. A. Dvuyazychie v gorodakh Tatarstana [Bilingualism in Urban Tatarstan]. Kazan: Fiker. 2001. 191 pp. Mechkovskaya N. B. Sotsial'naya lingvistika [Social Linguistics ]. Moscow: 1994. Pp. 206. Mikhal'chenko V. Yu. Metody sotsiolingvisticheskikh issledovanii. Moscow: 1995. Pp. 191–204. Neshchimenko G. P. Sotsiolingvisticheskie problemy v raznykh regionakh mira. Moscow: 1996. Pp. 319–322. Prokurovskaya N. A. Gorod v zerkale svoego yazyka [City in the Mirror of Its Own Language]. Izhevsk, 1996. Pp. 225. Toshovich B. Funktsionirovanie yazykov v mnogonatsional'nom obshchestve. Moscow: 1991. Pp. 102–130. Trushkova Yu. V. Problemy yazykovoi situatsii Rossiiskoi Federatsii i zarubezhnykh stran. Moscow: 1994. Khrolenko A. T., Bondaletov V. D. Teoriya yazyka [Theory of Language]. Moscow: Nauka, 2004. Pp. 510. Slovar' sotsiolingvisticheskikh terminov [Dictionary of Sociolinguistic Terms]. Ed. V. Yu. Mikhal'chenko. Moscow: 2006. Pp. 312. Fischer Weltalmanach 1985. Zahlen, Daten, Fakten, Hintergrunde. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1984. Received 01.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

309

КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ПРЕДМЕТНОСТИ И КЛАССИФИКАЦИИ ИМЕН СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В БОЛГАРСКОМ ЯЗЫКЕ (в сопоставлении с русским языком) © С. П. Буров Великотырновский университет им. Святых Кирилла и Мефодия Болгария, 5003 г. Велико-Тырново, ул. Т. Търновски, 2. E-mail: [email protected] В статье рассматриваются особенности интерпретации представлений о предметности сквозь призму грамматических характеристик имени существительного в болгарском языке в сопоставлении с русским. Как полагает автор, концептуализация предметности прежде всего связана с их квантитативной категоризацией. Конкретные, отдельные предметы концептуализированы как ‘единичное целое’; множества конкретных однородных предметов концептуализируются как ‘много’; нецелые предметы концептуализируются как несчитаемые предметы, обратное утверждение также верно – несчитаемые предметы концептуализируются как нецелые предметы. В зависимости от других признаков (структуры предмета, функционирования предмета, взаимодействия с предметом, даже отношения к предмету) целое может концептуализироваться как функциональное ‘много’ (дуальные существительные), а много – как функциональное ‘целое’ (собирательные существительные). По способу концептуальной категоризации предметности автором выделяются следующие грамматические классы: 1) класс считаемых существительных (с коррелятивными формами единственного и множественного числа) – они отражают концептуализацию целого как ‘целое’ и множества как ‘много’; 2) класс дуальных существительных (с формой только множественного числа) – они отражают концептуализацию целого как ‘много’ и находятся на периферии языковой предметности; 3) класс собирательных существительных (с формой только единственного числа) – они отражают концептуализацию множества как ‘целое’ и также находятся на периферии языковой предметности; 4) класс названий масс (вещественных и абстрактных) (с формой только единственного или только множественного числа) – они отражают концептуализацию нецелого как ‘нецелое (континуум)’ и размещаются между ядром языковой предметности и ее периферией. Именно потому что они являются периферией, дуальные и собирательные существительные представляют собой самые слабые звенья языковой предметности. Это особенно характерно для болгарского языка и в меньшей степени для русского и остальных славянских языков, в которых синтетизм тоже «поддерживает» классы относительно стабильными. В результате сопоставления способов концептуализации и грамматической категоризации предметности в болгарском и русском языках автор делает вывод о том, что самая большая близость между двумя языками наблюдается в «прототипичной», ядерной предметности, представленной считаемыми существительными с соотносительными формами единственного и множественного числа, а самые большие различия существуют на периферии предметности, представленной в обоих языках дуальными и собирательными существительными. Ключевые слова: предметность, концептуализация, категоризация, имя существительное, болгарский язык, русский язык.

В болгарском языке, так же как и в других славянских языках, в том числе в русском, самая многочисленная и самая презентабельная часть предметности концептуализирована в виде множеств отдельных (дискретных) физических форм. Каждая из этих форм в количест-

310

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

венном отношении квантифицирована как единичный предмет, поддающийся счету и подсчету. Квантитативная категоризация предметов и их концептов отражена в числе имени – единственном/множественном. В английском, немецком, французском и в других языках система артиклей также показывает способ квантификации: ср., напр., употребление неопределенного артикля a(n) в английском в качестве грамматического показателя ‘единичности’ и ‘считаемости’, соответственно, значимое отсутствие неопределенного артикля, при помощи которого отражается концептуальный статус «предмета», как не поддающегося подсчету. Возможность изменения имени существительного по числу (не меняя при этом лексическую семантику) и возможность названный им предмет подвергать счету и подсчету (соответственно, невозможность изменения по числу и невозможность подсчитывать предмет) отражают концептуальный статус предметов таким же образом, как в языках, к которым относятся китайский, вьетнамский и др., где возможность употребления классификатора (соответственно, невозможность употребления классификатора) отражает образ мышления о предметности. И если мышление о предметности при помощи системы классификаторов является одним из способов категоризации (классификации и квантификации) предметов, по мнению Дж. Лакоффа [9], другим способом категоризации (квантификации и классификации) является именно тот, который присущ «европейскому» мышлению. В таких языках, как болгарский и русский, оно отражается, в первую очередь, в форме числа имени существительного. В этом смысле концептуальные классы предметов («категории») являются грамматическими классами имен существительных. Для И. Ревзина, например, категория числа является ведущей категорией в семантике существительного, так как (1) именно с ней связано значение предметности, (2) она организует семантическую классификацию существительных [15, с. 161]. В другом месте тот же лингвист пишет: «Категория числа, являясь когнитивной (логической) категорией, т.е. отражая свойства объектов реальной действительности, ведет себя активно (как и другие категории языка, она не просто отражает действительность, но специфическим образом организует ее представление в языке» [16, с. 180]. Эту точку зрения можно поддержать также мнением А. Вежбицкой, которое является хорошо аргументированным. В языках, пишет Вежбицкая, в которых существительные обладают родом (таких, как латинский, русский, суахили или аварский), у существительного обычно свой собственный ингерентно присущий ему род, а это свидетельствует об уникальной категоризации, создающей существительное [4, с. 117]. Итак, аналогом предметной категоризации в «классифицирующих» языках при помощи системы классификаторов является квантитативная предметная категоризация в «классно/родовых» языках. Языковая категоризация предметов в «класифицирующих» языках представляет собой классификацию объекта в зависимости от концепта о нем; языковая категоризация предметов в «классно/родовых» языках представляет собой классификацию названия объекта в зависимости от концепта о нем. В «класифицируюших» языках существуют две взаимосвязанные, но параллельные системы языковых средств: система классификаторов и единая система названий предметов. Объединение классификатора с названием предмета категоризирует предмет (класифицирует его и квантифицирует как вид предмета). Когда предмет кванти-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

311

фицируется как дискретная целость, его можно считать только при помощи классификатора (указывается число классификатора, а не напрямую предмета, или, точнее говоря, число предмета через классификатор). Поэтому в «классифицирующих» языках у имен существительных нет грамматического числа. В таких языках, как болгарский и русский, концептуальная категоризация предметов застыла в их названиях, в граматической системе классов и категорий имен существительных. Болгарская категоризация предметов, в общих чертах, следует за их квантитативной категоризацией и отражается в формах числа имен существительных. Родовая классификация названий предметов, которая в современном болгарском языке отражает, в первую очередь, формальные особенности названий предметов, а не самих предметов (но в некоторых случаях связана и с естественной категоризацией предметов, например, с категоризацией взрослых лиц по полу), тесно связана с квантитативной категоризацией. Известно, например, что в единственном числе одна и та же форма имени существительного кумулирует как значение числа, так и значение рода. В единственном числе любое болгарское имя существительное без исключений селектировано по роду – мужскому, женскому, среднему, во множественном числе родовые противопоставления полностью нейтрализованы, т.е. языковая категоризация предметов отражена в болгарской грамматике прежде всего через взаимодействие и иерархию грамматических категорий числа и рода имен существительных. Что касается категории определенности/неопределенности, которая представляет собой важную отличительную характеристику болгарской грамматики по сравнению с другими славянскими языками, имена существительные делятся на существительные собственные и существительные нарицательные. Как rigid designators, имена собственные по природе являются определенными и в принципе не определяются артиклем. Нарицателные имена существительные образуют дескрипции разного референциального статуса. По категории числа нарицательные имена существительные делятся на считаемые существительные (с коррелятивными формами единственного и множественного числа) и на несчитаемые существительные (с формой только единственного или только множественного числа). Релевантным для категории рода является противопоставление считаемых существительных на личные существительные и неличные существительные, поскольку семантический компонент половой принадлежности у личных существительных находится во взаимодействии с их родовой принадлежностью. Между тремя классификациями существует иерархия, соответствующая иерархии между тремя грамматическими категориями: выше всего в иерархии находится категория определенности/неопределенности, серединное место занимает категория числа, ниже всего в иерархии находится категория рода. По этой причине через классификации по определенности/неопределенности, числу и роду обособлены непересекающиеся, вмещающиеся друг в друге морфологические классы (ряды): имена существительные ⇒ нарицательные (считаемые (личные – неличные) – несчитаемые) – собственные. Представленная классификация отражает основные морфологические классы, ее можно прецизировать в рамках каждого из классов.

312

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Так например, для описания нарицательных считаемых личных существительных релевантно их деление на мужские личные и немужские личные и на мужские личные и женские личные имена. В современном болгарском языке деление имен существительных на одушевленные и неодушевленные нерелевантно, у него нет грамматической стоимости, какая существовала в староболгарском языке и какая продолжает существовать в современном русском языке. По причине полной утраты именного склонения не может быть никакой зависимости в болгарском языке между выбором падежа и делением имен на «одушевленные» и «неодушевленные» предметы, что наблюдается в русском языке. Более того. По мнению Котовой и Янакиева, в болгарском сознании никоим образом «не учитывается» признак «одушевленности», поэтому в болгарском говорят Нещо ме ухапа (Что-то меня укусило), в то время как его русский эквивалент Кто-то меня укусил; в болгарском Някой ме ухапа следовало бы перевести на русский Какой-то человек меня укусил. Вопрос Кой те е ухапал? болгары понимают в смысле ‘какой человек’, в противном случае вопрос был бы сформулирован Какво те е ухапало? [8, с. 425]. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что концептуализация одушевленности представляет собой эволюционный когнитивный процесс, находящийся в сложном взаимоотношении с языковой категоризацией. Она отражена во всей грамматике болгарского языка, в том числе находит выражение также в делении имен существительных на классы, отражается своеобразно в категориях рода и числа, а в некоторых случаях коррелирует также с естественной, «наивной» категоризацией предметов. За пределами классификации нарицательных существительных на считаемые и несчитаемые, основывающейся на признаке [±дискретность], остаются так наз. дуальные существительные (типа клещи ‘клещи’ и ботуши ‘сапоги’). Поскольку они противопоставляются всем останальным нарицательным существительным, на вершину иерархии противопоставлений по числу можно вывести ряд дуальные – недуальные нарицательные существительные. Со своей стороны, несчитаемые имена существительные делятся на две группы: названия (вещественные и абстрактные) масс и собирательные существительные. У считаемых существительных грамматическая сингулярность/множественность соответствует семантической сингулярности/множественности; у несчитаемых существительных – названий масс – грамматическая сингулярность/множественность соответствует семантической не-сингулярности/множественности; у несчитаемых собирательных существительных грамматическая сингулярность соответствует семантической множественности; у дуальных существительных грамматическая множественность соответствует семантической сингулярности. Итак, по отношению категории числа развернутая классификация нарицательных имен существительных обретает следующий вид: нарицательные существительные ⇒ дуальные – недуальные (считаемые – несчитаемые (массы – собирательные)). 1. Дуальные – недуальные нарицательные существительные. Дуальные существительные типа клещи и ботуши, каких в современном болгарском языке относительно небольшая и уменьшающая свой объем группа, компактно противопоставляются всем остальным существительным по своей денотативной соотнесенности с конкретным, но составленным из двух симметричных частей предмет, например, очила (очки), клещи (клещи), гащи

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

313

(штаны), или с двумя предметами, которые вместе составляют парный предмет, например, бъбреци (почки), очи (глаза), ръкавици (перчатки). Особенность этих существительных состоит в том, что их грамматическая множественность соотносится с семантической единичностью. Форма множественного числа является или их единственной формой, как обстоит дело, например, с такими существительными, как очила и клещи, или их представительной формой для лексической номинации парного предмета, как обстоит дело с такими существительными, как бъбреци и ботуши. В отличие от формы множественного числа считаемых существительных, напр. шлифери (плащи), якета (куртки), шапки (шапки, шляпы), обладающей значением неопределенного количества, превышающего единицу, форма множественного числа парного предмета дает качественную характеристику данного предмета, например, в предложении Купих си нови ботуши (Я купил/а новые сапоги) форма ботуши означает ‘одну пару сапог’, т.е. это форма определенного количества (двухэлементной тотальности). Соотношение между ръце (руки) и ръка (рука) отличается от соотношения между глави (головы) и глава (голова), например. Предмет «ръце» обладает качественной определенностью и целостью именно в своей двусоставности. Не случаен, между прочим, тот факт, что форма ръце является прямой наследницей старой формы утраченного в процессе развития болгарского языка двойственного числа ръцэ, а не формы множественного числа в именительном падеже ръкы, как это у других существительных женского рода, ср., напр. река – реки < рэкы (именительный падеж множественного числа), ср. в русском рука – руки, но в болг. и русском ухо – уши, око – очи (формы множественного числа являются наследниками формы двойственного числа), в болг. коляно – колене (множ. от старого двойственного), колена (множ.) и колени (множ. разг. и диал.), крило – криле (множ. от старого двойственного) и крила (множ.), в русском колено – колени, колена (устар.) и коленья, крыло – крылья и крыла (устар.). В болгарском между такими формами, как криле и крила, колене и колена и колени наличествует т.наз. дополнительная дистрибуция, можно сказать криле на птица и крила на птица, но только крила на самолет (самолета), на прозорец (окна) (нельзя: криле), падам на колене (падать на колени), коленете ме болят (колени болят) и колената ме болят, но только колена на тръба (трубы), на растение (растения), морето ми е до колени (море по колено) (фразеологизм). Грамматическая категоризация дуальных – недуальных имен существительных соответствует концептуализации конкретных предметов как предметов бипарциальной или унитарной структуры. Даже в близкородственных лингвокультурных системах, какими являются болгарская и русская, могут наличествовать не только глубокие сходства, но и принципиальные различия в концептуализации предметов. Ср., напр., очила – очки, гащи – штаны (и в болг., и в русском pl. tantum), но в болг. обуща (pl. tantum) и обувки (множ.) и обувь в русском (sg. tantum), ворота в русском (pl. tantum) и болг. врата (устаревшая плуральная форма, сейчас употребляемая в устойчивых выражениях и в диалектах) и врата – врати (дверь – двери) (считаемое существительное с коррелятивными формами ед. и множ. числа). 2. Считаемые – несчитаемые нарицательные существительные. Это основное разделение нарицательных имен существительных производится на основе их изменения по числу: считаемые существительные обладают соотносительными формами единственного и множественного числа, противопоставляющимися друг другу на базе количественного при-

314

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

знака; несчитаемые существительные представляют собой имена с дефективной числовой парадигмой – они являются или singularia, или pluralia tantum, так как у них присутствуют лексико-семантические ограничения, блокирующие возможность числового противопоставления, основанного на количественном признаке. Следует принимать во внимание тот факт, что морфологическая классификация нарицательных существительных на считаемые/несчитаемые не совпадает полностью с их денотативной соотнесенностью с материальным/абстрактным (целостным/нецелостным) объектом. Так, например, несмотря на то, что они называют нематериальные объекты, существительные типа целувка (поцелуй), успех или существительные типа причина, извод (вывод), идея, чье значение обладает высокой степенью обобщенности, относятся к считаемым существительным, так как у них есть соотносительные формы числа, не меняющие их лексическое значение. Наоборот, к несчитаемым существительным относятся названия вещественных масс (т.е. материальные «объекты»), поскольку они являются или singularia, или pluralia tantum и не сочетаются с количественными числительными, что обусловлено тем фактом, что вещество нельзя считать, его можно только измерять, например, *две захари (два сахара), но два килограма захар (два килограмма сахара), или же, если подсчитывать, то подсчитывают не вещественный континуум, а отдельную его часть, например, два пакета захар. Разграничение считаемых от несчитаемых существительных осуществляется путем применнения критерия, может ли существительное сочетаться с количественным именем числительным в функции квантификатора [17]. Считаемым является любое существительное (или любой его лексико-семантический вариант), соответствующий указанному критерию, и наоборот – несчитаемым является существительное (или его лексикосемантический вариант), не соответствующий критерию. Так, например, существительные прозорец (окно), ученик, лампа, куче (собака), село являются считаемыми не только потому, что у них есть соотносительные формы единственного и множественного числа (при этом лексическое значение не меняется), но и потому, что они сочетаются с количественными числительными: два прозореца (два окна), трима ученици (трое учеников), десет лампи (десять ламп), пет кучета (пять собак), сто села (сто деревень). Существительное мъгла (мгла, туман) можно употребить и во множественном числе мъгли, но нельзя сочетать с количественным числительным: *две мъгли, *десет мъгли. Следовательно, оно несчитаемое, а его форма множественного числа означает не дискретность, а интенситет, силу, длительность. По этой же причине формы навалица/навалици (толпа, скопление людей), неуредица/неуредици, угризение/угризения и мн. др. не представляют собой формы считаемых существительных. Грамматическая категоризация считаемых – несчитаемых имен существительных осуществляется в зависимости от концептуализации предметов в качестве целых, считаемых предметов или масс и совокупностей, не поддающихся счету, т.е. по признаку [±дискретность]. 3. Названия масс – собирательные существительные. Несчитаемые имена существительные не представляют собой однородную группу. К ним относятся все существительные, обладающие дефективной числовой парадигмой и употребляющиеся или только в единст-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

315

венном, или только во множественном числе. В этом отношении они в целом противопоставляются считаемым существительным. В рамках несчитаемых существительных наблюдается два основных морфологических ряда: названия масс и собирательные существительные. Со своей стороны, названия масс противопоставляются считаемым существительным: грамматическая сингулярность/множественность считаемых существительных соотносится с семантической сингулярностью/множественностью; наоборот, грамматическая сингулярность/множественность названий масс соотносится с семантической несингулярностью/множественностью. Термин названия масс (mass words) заимствован у О. Есперсена, по мнению которого названиями масс являются вещественные и невещественные (= абстрактные) существительные, не вызывающие представления о предмете, имеющем определенную форму и точные границы [5, с. 229]. В отличие от считаемых существительных, при помощи которых создаются дискретные множества, названия масс представляют множество континуум [14, с. 137]. Из того, что грамматическая сингулярность/множественность названий масс соотносится с семантической не-сингулярностью/множественностью, проистекает такое важное обстоятельство, что квантитативная категоризация массы через существительное в единственном (грозде `виноград`, лук; сериозност, пустота, авантюризъм) или во множественном числе (въглища `уголь`, трици `отруби`; аплодисменти, коментарии, оглушки `притворяюсь, что не слышу`) осуществляется по другим признакам: в зависимости от функционирования «объектов», их типа и способа использования человеком. Именно в названиях масс чаще всего встречаются проявления перехода из единственного во множественное число и наоборот, при этом не меняется их квантитативная категоризация в качестве континуума. В большой части абстрактных существительных акционной семантики наблюдается взаимозаменяемость форм единственного и множественного числа. У формы множественного числа существует дополнительное значение повторяемости, интенситета, силы. В отдельных случаях, когда четче ощущается значение предметного результата, форма эксплицирует длительность, изобилие. Несмотря на сингулярную или множественную манифестацию действия, его квантитативная категоризация абстрактного предмета не меняется. В разных языках при концептуализации веществ также наблюдаются как сходства, так и различия, ср., напр., в болгарском и русском языках: болгарский язык русский язык гръсти plurale tantum конопля singulare tantum каймак singulare tantum сливки plurale tantum мая singulare tantum дрожжи plurale tantum въглища plurale tantum уголь singulare tantum Больше подробностей см. в [7, с. 59–73]. Сходство между болгарским и русским языками обнаруживается в выборе формы множественного числа существительных о вещественно-собирательных массах, называющих остатки, отсевы, отходы или примеси, т.е. вещества второстепенного значения. Это находится в соответствии с концептуализацией плюралности, как что-то ‘плохое’, ‘чужеродное’, ‘лишенное ценности или обладающее небольшой ценностью’, напр., в болг. трици (отруби), стърготини (опилки), джибри (выжимки), изрезки (вырезки), огризки, останки (остатки),

316

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

отпадъци (отходы), отсевки, паберки (оставшиеся после уборки фрукты и овощи); в русском выварки, выгребки, выжимки, выпарки, высевки, опивки, очистки, оттопки, подонки, помои и др. Вопрос о концептуальной и языковой категоризации вещественных масс пользуется в лингвистике неубывающим интересом. В большой степени этот интерес стимулируется оригинальным, в некотором смысле вызывающим, концептуальным анализом названий ряда фруктов и овощей, проведенным А. Вежбицкой [1, с. 258–328]. Позднее она несколько раз возвращается к этому вопросу, чем поддерживает интерес к нему [2, 3]. Концептуальная категоризация фруктов и овощей, отраженная в семантике их названий в русском языке, подробно исследована в работе Фрумкиной и др. [18, с. 84–110], а категоризация пищевых продуктов (фруктов, овощей, мяса, рыбы, мучных и кондитерских изделий), отраженная в числовой парадигме имен существительных в русском языке, представлена в работе О. Ляшевской [11, с. 79–106] (см. там же подробный обзор и библиографию исследований в этой области англоговорящих, российских и польских ученых). Чем же концептуальный анализ А. Вежбицкой является вызывающим? Он вызывает и, одновременно с этим, привлекает, прежде всего, антропоцентрическим объяснением размера различных видов фруктов и овощей (можно ли единичные их «представители» держать пальцами (между большим пальцем и останальными пальцами) одной руки или нельзя, могут ли они уместиться на ладони одной руки, согнутой в горсть, или не могут; позволяет ли их размер положить в рот целиком или в рот кладут дольки (кусочки) их, позволяет ли их размер съесть их полностью за один прием пищи или это невозможно). О размере яблока, например, она пишет, что оно слишком большое, чтобы можно было бы держать яблоко между указательным пальцем и пальцами одной руки, но не слишком большое, чтобы его нельзя было держать в горсти одной руки; кроме того, его размер не настолько велик, чтобы его нельзя было съесть целиком за раз, но слишком велик, чтобы можно было бы съесть несколько яблок друг за другом; о размере черешни она отмечает, что ягоды одинакового небольшого размера, который позволяет положить в рот одну целую ягоду и съесть ее и который позволяет съесть последовательно больше одной ягоды черешни, но не позволяет положить одновременно в рот несколько ягод черешни; о капусте она отмечает, что размер одного кочана позволяет держать его обеими руками, но не позволяет съесть его целиком во время одного приема пищи. Автор делает попытку установить следующую универсальную закономерность в грамматической категоризации названий фруктов и овощей (в языках, в которых существует грамматическое число): имена существительные, называющие культуры, чьи отдельные плоды слишком мелкие (по отношению высказанной антропоцентрической точки), являются преимущественно несчитаемыми существительными singularia tantum; имена существительные, называющие культуры, чьи плоды среднего размера, являются считаемыми существительными с формами единственного и множественного числа; имена существительные, называющие культуры, чьи плоды больше по размеру, опять же являются преимущественно несчитаемыми существительными singularia tantum. В болгарском языке указанную закономерность можно было бы продемонстрировать следующей триадой: грах (горошек), боб (фасоль), фасул (sg. tantum) – ябълки (яблоки), домати (помидоры), картофи (картофель) (plориентированные) – зеле (капуста), цвекло (свекла) (sg. tantum), патладжан (баклажаны)

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

317

(sg-ориентированное), а в русском: фасоль, горох (sg. tantum) – яблоки, огурцы (plориентированные) – капуста, салат (sg. tantum) [11, с. 80–81]. Основным различием между вещественными и абстрактными существительными является то, что вещественные представляют континуум, который можно подвергать партиципации, в то время как абстрактные составляют множество континуум, которое не может менять свой объем без того, чтобы разрушилась его качественная однородность. При раздроблении вещественного континуума любая его часть обладает свойствами континуума. Собирательными существительными обозначается совокупность единиц, которые за ее пределами можно подсчитывать. Множество, однако, воспринимается как целое, в виде конечного множества, т.е. его качественная определенность не сводится к качественной определенности составляющих его конкретных предметов, например, студент – студенти – студентство (студент – студенты – студенчество). Двойственная природа собирательных существительных состоит в том, что их грамматическая сингулярность соотносится с семантической множественностью. По этой причине собирательность подвергута тоталному уничтожению. По мнению В. Панфилова, во многих языках на более ранних этапах их развития существовало значительное количество грамматических показателей собирательной множественности [12, с. 349]. Проявляются две тенденции: (а) постепенного стирания семантических различий между показателями собирательных множеств; (б) переосмысления некоторых из этих показателей в показатели «обычного» множественного числа. Современные люди стремятся подчинить квантитативную категоризацию в соответствии с концептуализацией целого как ‘целое’, нецелого – как ‘нецелое’ и многого (многоэлементного, множества) като ‘много’. Таким образом, собирательность, являющаяся следствием концептуализации множества как ‘целое’, или растворяется во множественном числе, или значение подвергается сингуляризации, т.е. формой единственного числа собирательного существительного начинает называться каждый конкретный элемент собирательного множества, что меняет морфологический статус существительного: из собирательного оно переходит в считаемое с коррелятивными числовыми формами, ср., напр., в болг. асортимент, персонаж (собирательные), но няколко асортимента буквально ‘несколько ассортиментов’, персонажите в романа (множественное число считаемых существительных). По форме и значению собирательные существительные являются противоположными дуальным существительным, которые, со своей стороны, отражают концептуализацию целого как ‘много’: грамматическая сингулярность собирательных существительных соотносится с семантической множественностью, наоборот – грамматическая множественность дуальных существительных соотносится с семантической единичностью. Следовательно, грамматическая категоризация несчитаемых существительных как названия масс – собирательных существительных находится в соответствии с концептуализацией нецелого как ‘нецелое’ (вещественные и абстрактные массы) и нецелого (= много) как ‘целое’ (собирательные существительные). Итак, в семантическом отношении существительные делятся на имена собственные – имена предметные – имена абстрактные, в функциональном отношении – на имена собственные – дескрипции – имена пропозитивной семантики, а в грамматическом – на имена собственные – имена нарицательные, дуальные существительные – недуальные существи-

318

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

тельные, считаемые – несчитаемые существительные, личные существительные – неличные существительные (в русском языке – одушевленные – неодушевленные существительные), названия масс – собирательные существительные, вещественные существительные – абстрактные существительные. Как по своим семантическим и фукциональным особенностям, так и по своим грамматическим характеристикам имена собственные четко занимают обособленное мяето среди субстантивной лексики. Можно также утверждать, что в функциональном отношении типичное предметное название является типичной дескрипцией, а в грамматическом отношении оно типичное нарицательное считаемое существительное. Типичное абстрактное в семантическом и грамматическом отношении имя в функциональном отношении представляет собой типичное имя пропозитивной семантики. Семантическая, функциональная и грамматическая характеристика «нетипичных» имен отличается, во многих случаях она противоречивая. Скорее, можно утверждать, что функциональная и грамматическая характеристика «нетипичных» имен находится в зависимости от их расположения относительно центра лексико-семантического континуума именной зоны. В обобщение можно сказать следующее: Концептуализация предметности прежде всего и в первую очередь связана с их квантитативной категоризацией. Конкретные, отдельные предметы концептуализированы как ‘единичное целое’, которое можно считать и подсчитывать. Множества конкретных однородных предметов (больше единицы = много) концептуализируются, как ‘много’. Нецелые предметы концептуализируются, как несчитаемые предметы, обратное утверждение также верно – несчитаемые предметы концептуализируются как нецелые предметы. В зависимости от других признаков (структуры предмета, функционирования предмета, взаимодействия с предметом, даже отношения к предмету) целое может концептуализироваться, как функциональное ‘много’ (дуальные существительные), а много – как функциональное ‘целое’ (собирательные существительные). Таким образом, по способу концептуальной категоризации предметности формируются следующие грамматические классы: 1. Класс считаемых существительных (с коррелятивными формами единственного и множественного числа) – они отражают концептуализацию целого как ‘целое’ и множества как ‘много’. Это представительная, «прототипичная» часть лингвистической предметности. 2. Класс дуальных существительных (с формой только множественного числа) – они отражают концептуализацию целого как ‘много’ и находятся в периферии лингвистической предметности. 3. Класс собирательных существительных (с формой только единственного числа) – они отражают концептуализацию множества как ‘целое’ и также находятся в периферии лингвистической предметности. 4. Класс названий масс (вещественных и абстрактных) (с формой только единственного или только множественного числа) – они отражают концептуализацию нецелого как ‘нецелое (континуум)’ и размещаются между ядром лингвистической предметности (заимствова-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

319

но у считаемых существительных) и ее периферией (заимствовано у дуальных и собирательных существительных). Именно потому, что они являются периферией, дуальные и собирательные существительные являются самыми слабыми звеньями лингвистической предметности: как только изменится концептуализация их объектов, меняется и их грамматический статус. Это особенно характерно для болгарского языка и в меньшей степени для русского и остальных славянских языков, в которых синтетизм тоже «поддерживает» классы относительно стабильными, так как они пользуются поддержкой многочисленных падежных парадигм, при помощи которых они представлены [6, с. 45]. В аналитическом болгарском языке, в котором существует одна единственная форма этих существительных, семантико-функциональная уникальность указанных двух классов легко расшатывается и уничтожается. Концептуализация предметности подвергается эволюции и развивается, она является чрезвычайно динамическим когнитивным процессом; языковая категоризация предметности, застывшая в грамматических классах и категориях, следует за изменениями в концептуализации, но отстает от них, иными словами, следует за ними, но медленно. На любом синхронном срезе развития языка наблюдается как симметричное, так и асимметричное отношение между концептуализацией и категоризацией предметности. Это состояние симметричности и асимметричности как процессуальную универсалию очень точно описала М. Пенчева [13, с. 393–405]. В конце следует сказать также, что в рамках считаемых существительных, и конкретнее в зоне личных существительных, концептуализация отражена также в категории рода. Семантическая зона личных существительных является основной семантической базой родовых противопоставлений. По причине полной утраты именного склонения категоризация при помощи родовых групп и классов обладает большей ценностью в болгарском, чем в русском языке. Ив. Леков специально подчеркивает, однако, что из-за унификации именных основ в падежных славянских языках, в том числе в русском, род начинает играть все более активную роль и в их грамматическом строе [10, с. 102]. Итак, в результате беглого сопоставления способов концептуализации и грамматической категоризации предметности в болгарском и русском языках можно прийти к выводу, что самая большая близость между двумя языками наблюдается в „прототипичной», ядерной предметности, представленной считаемыми существительными с соотносительными формами единственного и множественного числа, а самые большие различия существуют, как можно ожидать, на периферии предметности, представленной в обоих языках дуальными и собирательными существительными. В грамматическом поведении названий вещественных и абстрактных масс существуют как сходства, так и различия. Перевод С. Польшиковой ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6.

Wierzbicka A. Lexicography and Conceptual Analysis. Ann Arbor: Karoma Publishers, 1985. Wierzbicka A. The Semantics of Grammar. Amsterdam: John Benjamins, 1988. Wierzbicka A. Semantics. Primes and Universals. New York: Oxford University Press, 1996. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. Москва: Языки русской культуры, 1999. Есперсен О. Философия грамматики. Москва, 1958. Иванчев Св. Черта към аналитичната характеристика на българския език // Български език. 1977. №1.

320

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Ковачева Н. Категория числа имен существительных в русском языке в сопоставлении с болгарским // Изучение русского языка в сопоставлении с болгарским. София: Народна просвета, 1983. Котова Н., Янакиев М. Грамматика болгарского языка для владеющих русским языком. Москва: Издательство Московского университета, 2001. Lakoff G. Classifiers as a Reflection of Mind // Noun classes and categorization / Ed. C. Craig. Amsterdam: John Benjamins, 1986. Леков И. Общност и многообразие в граматическия строй на славянските езици. София: Издание на Българската академия на науките, 1958. Ляшевская О. Н. О семантической числовой парадигме имен существительных (названия пищи в русском языке) // Вопросы языкознания. 2004. №1. Панфилов В. З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. Москва, 1982. Пенчева М. Човекът в езика. Езикът в човека. София: Св. Климент Охридски, 1998. Потапова М. Д. Семантика грамматической категории числа в свете понятия множества. // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1983. Т. 42. №2. Ревзин И. И. Современная структурная лингвистика. Проблемы и методы. Москва: Наука, 1977. Ревзин И. И. Структура языка как моделирующей системы. Москва: Наука, 1978. Руденко Д. И. Общее имя как явление естественного языка. // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1986. Т. 45. №1. Фрумкина Р. М., Михеев А. В., Мостовая А. Д., Рюмина Н. А. Семантика и категоризация. Москва: Наука, 1991.

Поступила в редакцию 15.08.2013 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

321

CONCEPTUALIZATION OF OBJECTIVENESS AND CLASSIFICATION OF NOUNS IN BULGARIAN LANGUAGE (in comparison with Russian Language) © S. P. Burov St. Cyril and St. Methodius University of Veliko Turnovo 2 T. Turnovski Street, 5003, Veliko Turnovo, Republic of Bulgaria E-mail: [email protected] The article examines the interpretation peculiarities of notions about objectiveness through the prism of grammatical characteristics of the noun in Bulgarian language in comparison with Russian. The author suppose that conceptualization of objectiveness primarily related to quantitative categorization. Specific, individual objects are conceptualized as “a single unit”; specific set of similar specific objects conceptualized as “many”; fractional objects conceptualized as uncounted items, converse is also true – uncounted items conceptualized as fractional objects. Depending on other characteristics (structure of the object, the object functioning, interaction with the object, even through relation to the object, a unit can be conceptualized as functional “many” (dual nouns), and many – as a functional “single unit” (collective nouns). The following grammatical classes are distinguished by the method of conceptual categorization of objectiveness: 1) class of counable nouns (having correlative singular and plural forms) – they reflect the conceptualization of the whole as “a single unit” and of multiplicity as “many”; 2) class of dual nouns (having plural form only) – they reflect conceptualization of the whole as “many” and located on the periphery of the language objectiveness; 3) class of collective nouns (having a singular form only) – they reflect the conceptualization of multiplicity as “a single unit” and also located on the periphery of the language objectiveness; 4) class of nouns serving as names for the masses (both real and abstract) (having only single or plural form) –they reflect the conceptualization of fractional as “non-integral (continuum)” and located between the core of the language objectiveness and its periphery. Their periferal location is the reason for dual and collective nouns to be the weakest elements of the language objectiveness. This is typical for the Bulgarian language and to a lesser extent for Russian and other Slavic languages whose sintetizm also “supports” the classes relatively stable. The comparison of methods of conceptualization and grammatical categorization of objectiveness in Bulgarian and Russian has led to conclusion that the greatest affinity between the two languages is observed in the “prototypical” nuclear objectiveness represented by countable nouns having correlative singular and plural forms, and the greatest differences were found on the periphery of objectiveness represented in both languages by dual collective nouns. Keywords: objectiveness, conceptualization, categorization, noun, Bulgarian language, Russian language. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Burov S. P. Conceptualization of Objectiveness and Classification of Nouns in Bulgarian Language (In Comparison with Russian Language) // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 309–322.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5.

Wierzbicka A. Lexicography and Conceptual Analy¬sis. Ann Arbor: Karoma Publishers, 1985. Wierzbicka A. The Semantics of Grammar. Amsterdam: John Benjamins, 1988. Wierzbicka A. Semantics. Primes and Universals. New York: Oxford University Press, 1996. Vezhbitskaya A. Semanticheskie universalii i opisanie yazy¬kov [Semantic Universals and Description of Languages]. Moscow: Yazyki russkoi kul'tury, 1999. Espersen O. Filosofiya grammatiki. Moscow, 1958.

322

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Ivanchev Sv. Balgarski ezik. 1977. No. 1. Kovacheva N. Izu¬chenie russkogo yazyka v sopostavlenii s bolgarskim. Sofia: Narod¬na prosveta, 1983. Kotova N., Yanakiev M. Grammatika bolgarskogo yazyka dlya vladeyushchikh russkim yazykom [Grammar of Bulgarian Language for Russian Speakers]. Moscow: Izda-tel'stvo Moskovskogo universiteta, 2001. Lakoff G. Noun classes and categorization. Ed. C. Craig. Amsterdam: John Benja¬mins, 1986. Lekov I. Obshchnost i mnogoobrazie v gramaticheskiya stroi na slavyanskite ezitsi [Similarity and Diversity in Grammar Structure of Slavic Languages]. Sofia: Izdanie na Balgarskata akademiya na naukite, 1958. Lyashevskaya O. N. Vop¬ro¬sy yazykoznaniya. 2004. No. 1. Panfilov V. Z. Gnoseologicheskie aspekty filo¬sof¬skikh problem yazykoznaniya [Epistemological Aspects of Philosophical Problems of Linguistics]. Moscow, 1982. Pencheva M. Chovekat v ezika. Ezikat v choveka [People in a language. Language in a man]. Sofia: Sv. Kliment Okhridski, 1998. Potapova M. D. Izvestiya Akademii nauk SSSR. Seriya literatury i yazyka. 1983. Vol. 42. No. 2. Revzin I. I. Sovremennaya strukturnaya lingvisti¬ka. Problemy i metody [Modern Structural Linguistics. Problems and Methods]. Moscow: Nauka, 1977. Revzin I. I. Struktura yazyka kak modeliruyushchei sis¬te¬my [Structure of a Language as a Modeling System]. Moscow: Nauka, 1978. Rudenko D. I. Izvestiya Akademii nauk SSSR. Seriya li-teratury i yazyka. 1986. Vol. 45. No. 1. Frumkina R. M. Mikheev A. V., Mostovaya A. D., Ryumina N. A. Semantika i kategorizatsiya [Semantics and Categorization]. Moscow: Nauka, 1991. Received 15.08.2013

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

323

ПЕРВЫЙ СЛАВЯНСКИЙ КОНГРЕСС В ИСПОВЕДИ МИХАИЛА БАКУНИНА © Л. Ф. Луцевич Варшавский университет Польша, 00-927 г. Варшава, ул. Краковское предместье, 26/28. E-mail: [email protected] В работе рассматривается произведение русского революционера Михаила Бакунина «Исповедь», которое принадлежит к разряду не только личных, но и исторических, политических, публицистических документов. Большое внимание в «Исповеди» уделяется проблемам современной Бакунину европейской политики, среди которых особое место занимают описание деятельности Первого Cлавянского конгресса (1848) и идея всеславянского единства, впервые высказанная хорватским мыслителем, богословом, лингвистом Юрием Крижаничем. Бакунин анализирует расклад политических сил на Съезде: 1) ряд славянских деятелей поддерживал идею Крижанича о политическом, культурном и языковом объединении славян под эгидой России; 2) категорически не принимали российское главенство чехи – сторонники австрославизма; 3) среди поляков издавна существовали как пророссийские, так и мощные антироссийские настроения, представители которых считали, что главную роль в объединении всех славян должна сыграть Польша; 4) южные славяне в дебатах не участвовали; 5) русских на конгрессе было всего двое: Бакунин и некий монах – инок Алимпий Милорадов. В своей общей оценке славянского конгресса Бакунин, с одной стороны, отметил его важность; с другой – указал на его ничтожную практическую значимость. Сама же идея славянского единения станет на многие годы одной из излюбленных у русского анархиста. Ключевые слова: Михаил Бакунин, Первый Cлавянский конгресс, идея всеславянского единства, русские радикалы, Николай I, Российская империя.

Пафос свободы бросил Михаила Александровича Бакунина (1814–1876) [9, с. 7–38, 406– 463; 10; 11; 30], аристократа, философа-гегельянца, в пламя европейских революций (Париж и Прага, 1848 г., Дрезден, 1849 г.). Он был арестован, приговорен к смертной казни в Саксонии, в Австрии, а затем передан российским властям, упекшим его сначала в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбургскую1. В 1851 году, после двух месяцев отсидки в Алексеевском равелине, Бакунину – государственному преступнику номер один, было передано предложение первого лица империи, Николая I, написать чистосердечные признания так, «как бы вы говорили со своим духовным отцом» [1, с. 25], то есть исповедь. Бакунин принял императорское предложение: «я буду исповедываться Вам как духовному отцу» [1, с. 25], и в течение месяца написал свое «покаяние». Исповедь Бакунина принадлежит к разряду не только личных документов, но и документов исторических, политических, публицистических (аналоги в XIX в. – это исповеди Василия 1Однако

после восьми лет, проведенных в одиночной камере, узник сумел убедить Александра II изменить ему наказание (к тому времени, действительно, был очень болен: цинга – повыпадали все зубы, опухло лицо; открывалась чахотка), перевести его из крепости в ссылку в Сибирь, то есть фактически дать свободу. А из Сибири фантастическим образом через Японию Бакунин сумел бежать в Америку, а затем пароходом в Европу, в Англию, под дружескую опеку Александра Герцена. Здесь вновь включился в революционно-демократическую борьбу, которую продолжал до конца своих дней.

324

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Кельсиева, Петра Лаврова; в XX отчасти – Бориса Ельцина: Исповедь на заданную тему, 1990; Бориса Немцова: Исповедь бунтаря, 2007). В бакунинской Исповеди существенное значение имели проблемы современной ему европейской политики. В ряду этих проблем особое место занимали описание деятельности Первого Cлавянского конгресса (1848) и идея всеславянского единства, которая буквально захватила, очаровала и покорила в тот момент русского революционера. Напомню, что впервые идея всеславянского единства была высказана хорватским мыслителем, богословом, лингвистом Юрием Крижаничем (1617–1683) в XVII веке. Европейски образованный Крижанич в зрелом возрасте появился на Руси, где выступил перед царем Алексеем Михайловичем с предложением единения славянских народов под эгидой Русского Царства. Правда, он ратовал еще и за унию католической и православной церквей; за это поплатился шестнадцатилетней ссылкой в Тобольск. Там он написал свои труды по истории и политике, там же попытался впервые создать на основе русского единый славянский язык: Грамматическое изыскание о русском языке (идея всеславянского языка, 1666 г.) [14, с. I–X, 1– 103; 18]. Как это ни удивительно, но идеи Крижанича, касающиеся всеславянского языка и единства славян, не погибли в Тобольске, а получили дальнейшее воплощение. Как отмечал Роман Якобсон: «…в XVIII в. его примеру последовал словенец Б. Кумездей (1738–1805), а в XIX в. – хорват Й. Вольтиджи и словак Я. Геркель, целью которого было «Unio in Litteratura inter omnes Slavos, sive verus Panslavismus» [единение в литературе между всеми славянами, или истинный Панславизм]» [29, с. 66]2. С тех пор идея всеславянского единства время от времени актуализируется и приобретает остроту [5, 8, 17, 19–26]. В качестве ее синонимов выступают понятия «панславизм», «всеславянство», «славянская взаимность», «славянское единство», «славянское братство», «славянская солидарность» и др. Какого-либо единого толкования понятий не было и нет. Представители славянских народов, так называемые «общеславянские» мыслители часто оперировали понятием «славянство» [2, 4, 6, 12, 15, 28]3, но трактовали его произвольно, порой метафорически. Нет и единого подхода к «славянской идее». Лидеры каждого славянского народа, исходя из своей истории, своего геополитического положения и интересов на разных этапах существования и развития, то уповали на «славянскую идею», то отвергали ее. Сторонники идеи также не отличались единством: 1) одни видели в ней возможность сохранения политических и/или культурных связей с Россией; 2) другие, наоборот, стремились к объединению славянских народов в противовес России. Напомню, что первая панславистская программа в России была создана в Обществе соединенных славян (1823–1825), слившимся впоследствии с декабристами4. Своей ближайшей целью Общество считало ликвидацию в России самодержавия и крепостничества, установление республики, восстановление независимости Польши; а конечной – «объединение всех славянских народов в одну демократическую республиканскую федерацию»[16, с.100].

Ян Геркель ввел в словоупотребление понятие «панславизм» в 1826 г. В современном понятийном словоупотреблении точности по-прежнему нет. См., например: «славяне (славянство) являются объединительным началом для разных этносов, народов, народностей. Такое объединение славян происходит по следующим признакам: Признак 1. Родственность языка; Признак 2. Общность происхождения; Признак 3. Объединенность различных племен в русле одного явления – славянства» [27]. 4Лидеры Общества соединенных славян: юнкер Петр Борисов, польский студент Юлиан Люблинский, офицер Иван Горбачевский; главный документ Общества – «Записки» И. Горбаческого. 2 3

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

325

В Европе актуализация идеи славянского единства началась на рубеже XVIII–XIX вв. среди западных и южных славян, когда начался процесс национального самоосознания и самоопределения славян, живших в пределах Османской и Австрийской империй. В 40-е гг. XIX в. сторонники славянской идеи выступили с призывом созвать общеславянский съезд. В 1848 году в Праге по инициативе австрийских чехов и словаков (Павел Шафарик, Иосиф Елачич, Франтишек Палацкий) со 2 по 12 июня был проведен первый международный славянский конгресс. Участники – славяне Австрийской империи, поляки и приглашенные гости из других славянских стран. Председателем конгресса был избран историк, философ, эстетик Франтишек Палацкий, а основной целью поначалу мыслилось волеизъявление славян на ограничение германского господства в славянских землях Австрийской империи. (В конечном счете славяне ничего не выиграли; в 1867 г. на развалинах Австрийской возникла не славянская, а Австро-Венгерская империя). У Бакунина приглашения не было, но он прибыл в Прагу и принял самое активное участие в конгрессе. Впервые, как он писал в Исповеди, в душе его пробудились славянские чувства и захлестнули его настолько, что заставили даже на время позабыть об интересах западно-европейского революционно-демократического движения, которому он еще ранее решил посвятить жизнь [1, с. 73]. Целый ряд фактов, событий, идей, оценок, связанных с Первым славянским конгрессом, получили яркое отражение в Исповеди. Автор описывает предысторию («происхождение») конгресса и сам конгресс: его структуру, раскладку политических сил и интересов, борьбу партий, сосредоточивается на национальном противостоянии немцев и славян, дает яркие зарисовки различных национальных типов. Подробно излагает содержание многочисленных выступлений, дискуссий, в которых принимал участие, при этом указывает на две глобальные цели, которые он преследовал как участник конгресса: 1) «совершенное разрушение Австрийской империи» [1, с. 85]; 2) «главная цель моя была найти в соединенных славянах точку отправления широкой революционерной пропаганды в России, для начала борьбы» против русского царя [1, с. 86]; «я хотел революции в России» [1, с. 92]; «я желал республики» [1, с. 103]. В рамках небольшой статьи невозможно затронуть те разнообразные проблемы, темы, нюансы, которые привлекли внимание русского демократа, поэтому отмечу лишь некоторые. 1. Что касается истории «происхождения» конгресса, то здесь Бакунин обращает внимание в первую очередь не на политическую, а на культурную, литературную и лингвистическую составляющие в национальном самоопределении славян. Он подчеркивает, что в Праге издавна существовал «ученый литературный круг», главная цель которого состояла в «сохранении, поднятии и развитии чешской литературы, чешских национальных обычаев, а также и славянской национальности вообще, подавляемой, стесняемой, презираемой немцами… и мадьярами» [1, с. 74]. Литературный кружок «находился в живой и постоянной связи с подобными кружками между словаками, хорватами, словенцами, сербами, даже между лужичанами в Саксонии и Пруссии и был, как бы сказать, их главою» [1, с. 74]. В качестве «предводителей славянской пропаганды» [1, с. 75] выступали не политики, а ученые-слависты, историки, философы, поэты, писатели, священники: чешский историк, философ, эстетик – Франтишек Палацкий, чешский ученый-лингвист, один из основателей славяноведения – Павел Шафарик, их общий близкий друг, переводчик, славист – граф Иосиф Тун, чешский ученый и поэт – Вацлав Ганка, чешский писатель-священник – Ян Коллар, словацкий писатель – Иосиф Гурбан, словацкий поэт, филолог – Людовит Штур и др. С середины 40-

326

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

х гг. этот «невинный литературно-ученый кружок расширился, укрепился, охватил и увлек за собою всю молодежь, пустил корни в народные массы, – и литературное движение превратилось вдруг в политическое. Славяне ожидали только случая, чтобы явить себя миру. В 1848-м году этот случай обрелся» [1, с. 75]. Явлением славян миру и стал Первый Cлавянский конгресс. 2. Бакунин описывает структуру конгресса и определяет свое положение в ней. «Конгресс состоял из трех отделений: Северное, в котором были поляки, русины, шлензаки (селезцы); Западное, состоявшее из чехов, моравов, словаков, и Южное, в котором заседали сербы, хорваты, словенцы и далматы» [1, с. 78]. Сам Бакунин «вступил в Северное, то есть в польское отделение» [1, с. 79]. При вступлении он произнес краткую, но вдохновенную речь, где особо подчеркнул, что Россия отторглась от славянства в результате «порабощения Польши»; вина России усугубляется тем, что она предала Польшу «в руки немцев, общих и главных врагов всего славянского племени». Для того, чтобы «возвратиться к славянскому единству и братству», Россия должна освободить Польшу. Это одна из важнейших современных задач, поэтому место Бакунина на «славянском конгрессе должно быть между поляками». Поляки восприняли эту речь с воодушевлением и даже выбрали Бакунина «депутатом в южно-славянское отделение» [1, с. 79]. 3. На съезде столкнулись сторонники разных концепций славянского единения. Бакунин, анализируя сложившуюся ситуацию, обнаружил такой расклад сил. 1) Ряд славянских деятелей поддерживал давнюю идею Крижанича о политическом, культурном и языковом объединении славян под эгидой России (в 20-е гг. ее развивал Йозеф Добровский, в 30-е – Йозеф Юнгман, в 40-е – Людевит Гай (потом он изменил свою позицию). Бакунин констатировал: «…известно, сколь глубоки и сильны симпатии славян к могучему русскому царству, от которого они надеялись опоры и помощи» [1, с. 75]. 2) Категорически не принимали российское главенство чехи – сторонники австрославизма, объединившиеся на съезде вокруг Франтишка Палацкого – одного из творцов и идеологов австрославизма. Так называемая «чешская партия» связывала идею славянского единства с австрославизмом, то есть с созданием сильной федерации славян, австрийцев и венгров. Франтишек Палацкий выразил свою позицию на конгрессе так: «Мы хотим попытаться совершить кунстштюк (фокус, трюк) – оживить, исцелить и укрепить глубочайшим образом потрясенную австрийскую монархию на нашей славянской почве и с помощью нашей славянской силы» [1, с. 77]. Бакунин считал, что чешская партия намеревалась превратить «австрийскую монархию из немецкой в славянскую» [1, с. 77], «хотела... устроить в свою пользу нечто вроде чешской гегемонии и утвердить между самими славянами преобладание чешского языка, чешской национальности» [1, с. 77]. Эта позиция чехов «встретила сильное сопротивление в словаках, в шлензаках (силезцы), более же всего в поляках» которые «приехали в Прагу совсем не для того, чтобы покориться чехам, ...а ...в надежде найти тут опору и помощь для своих особенных национальных предприятий» [1, с. 77–78]. 3) Среди поляков издавна существовали как пророссийские настроения, так и мощные антироссийские, представители которых считали, что главную роль в объединении всех славян должна сыграть Польша[3; 7, с. 49–56; 13]. Как свидетельствует Бакунин: с самых первых дней началась борьба между руководителями делегаций, «сильнее же всех борьба между поляками и чехами, между поляками и русинами» [1, с. 78].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

327

4) Южные славяне, как заметил Бакунин, в дебатах не участвовали, бряцали оружием, «занимались исключительно приуготовлениями к венгерской войне, уговаривая и прочих славян отложить все внутренние вопросы до совершенного низложения мадьяр» [1, с. 78]. Желаемого славянского единения на съезде не произошло. «Одним словом, – резюмировал Бакунин, – все тянули на свою сторону и все желали сделать себе из других скамью для своего собственного возвышения; более всех чехи, избалованные инсбрукскими комплиментами, а потом и поляки, избалованные не судьбою, но комплиментами европейских демократов» [1, с. 78]. 5) Русских на конгрессе было всего двое: Бакунин и некий монах –инок Алимпий Милорадов – «из старообрядческого монастыря». Бакунин даже намеревался использовать его в своих целях: «Я не скрою… мне приходило на мысль употребить этого попа на революционерную пропаганду в России. Я знал, что на Руси много старообрядцев и других расколов, и что русский народ склонен к религиозному фанатизму. Поп же мой был человек хитрый, смышленый, настоящий русский плут и пройдоха, бывал в Москве, знал много о старообрядцах да и о расколах вообще в русской империи… Но я не имел времени заняться им, сомневался отчасти в нравственности такого сообщества, не имел еще определенного плана для действия, ни связей, а главное не имел денег; без денег же с такими людьми и говорить нечего» [1, с. 80]. Так что союз русского революционера с попом не состоялся. Что касалось русских радикалов 40-х гг., к которым принадлежал Бакунин, то у них идея славянского единства носила явно революционную окраску. Причем, если Александр Герцен видел будущее славянского мира в свободной федерации, ядром которой ему представлялась Россия, свободная от крепостничества и самодержавия, то Бакунин шел значительно дальше в своих проектах: на конгрессе он горячо убеждал славян в необходимости разрушить все империи, где проживают славяне,– Османскую, Австрийскую, Российскую. И на их развалинах построить Великую вольную славянскую федерацию со столицей в Константинополе [1, с. 101–102]. При этом отношение Бакунина к современной России в ее притязаниях на всеславянское господство было резко отрицательным. В Исповеди он пишет: «ошибаются и те, которые для восстановления славянской независимости надеются на помощь русского царя… Император Николай не любит ни народной свободы, ни конституций: вы видели живой пример в Польше» [1, с. 83]. Бакунин разоблачает практику русского правительства, которое с помощью своих агентов, разосланных в славянские земли, распространяет панславистскую идею «приближающегося будто бы освобождения всех славян могучею силою русского царства» [1, с. 83]. Бакунин указывает на имперские вожделения правительства: «не сомневаюсь, что оно видит в… будущности момент, когда все славянские земли войдут в состав Российской империи» [1, с. 83]. Но современная Россия, предостерегал Бакунин,– это «тюрьма», «гроб всякой народной жизни и всякой свободы» [1, с. 84]. Обращаясь на съезде к славянам, он говорил: «…вы хотите жизни, а там мертвое молчанье, требуете самостоятельности, движенья, а там механическое послушание, желаете воскресенья, возвышенья, просвещенья, освобожденья, а там смерть, темнота и рабская работа» [1, с. 83]. Бакунин отмечает, что, конечно, «без России славянское единство неполно и нет славянской силы; но безумно было бы ждать спасенья и помощи для славян от настоящей России» [1, с. 84]. В сложившихся условиях Бакунин советует славянским народам объединиться сначала «вне России», стать «освободителями российского народа, который в свою очередь будет потом вашею силою и вашим щитом» [1, с. 84].

328

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

В конечном счете в своей общей оценке славянского конгресса Бакунин, с одной стороны, отметил его важность, правда, в исповеди, обращенной к русскому царю, он ограничился лишь эмоциональной констатацией: «это было первое свидание, первое знакомство, первая попытка соединения и уразумения славян между собою» [1, с. 74]; с другой стороны, он указал на ничтожную практическую значимость съезда: «что же касается до самого конгресса, то он, равно как и все другие современные конгрессы и политические собрания, был решительно пуст и бессмыслен» [1, с. 74]. Эти оценки, представленные в Исповеди в 1851 г., конечно, отличаются от тех, которые давал Бакунин конгрессу в 1848 г. Тогда он был воодушевлен и охвачен новой идеей всеславянского единства, в 1851 г. – он узник, обреченный на смерть. И все же в Исповеди, обращенной к императору, мы видим не раскаяние и смирение, а смелое и честное признание – если даже ни пропаганду революционно-демократических убеждений (важен принцип «автоцитирования»). Кажется, именно эта откровенность «заворожила» и подкупила «духовного отца» – Николая I, а «духовному сыну» – Бакунину, спасла жизнь. Сама же идея славянского единения станет на многие годы одной из излюбленных у русского анархиста. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22.

Бакунин М. А. Исповедь. СПб.: Азбука-классика, 2010. Венелин Ю. И. Истоки Руси и славянства. М.: Институт русской цивилизации, 2011. Wisłocki W. Kongres słowiańskiw roku 1848 is prawa polska. «Rocznik Zakładu Narodowego im. Ossolińskich». T. 1–2 . Lwow, 1928. Гильфердинг А. Ф. Россия и славянство. М.: Институт русской цивилизации, 2009. Григорьева А. А. Панславизм: идеология и политика (40-е годы XIX – начало XX века). Иркутск: Аспирант, 2013. Грот К. Я. Об изучении славянства. Судьба славяноведения и желательная постановка его преподавания в университете. М.: КомКнига, 2005. Дьяков В. Поляки на Славянском съезде 1848 г. // Славянское движение XIX–XX веков: Съезды, конгрессы, совещания, манифесты, обращения. С. 49–56. Дьяков В. А. Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. М.: Наука, 1993. Kamiński A. Apostoł prawdy i miłości. Filozoficzna młodość Michaiła Bakunina, wyd. Akademii ekonomicznej im. Oskara Langego we Wrocławiu. Wrocław, 2004. S. 7–38; 406–463. Kamiński A. Michaił Bakunin. Życie i myśl. T. 1. Od religii miłości do filozofii czynu (1814–1848), wyd. Uniwersytet Ekonomiczny we Wrocławiu. Wrocław, 2012. Kamiński A. Michaił Bakunin. Życie i myśl. T. 2. Podpalacz Europy (1848–1864), wyd. Uniwersytet Ekonomiczny we Wrocławiu. Wrocław, 2013. Леонтьев К. Н. Византизм и славянство. М.: Азбука-классика, 2007. Leśniewski A. Bakunin a sprawy polskie w okresie Wiosny Ludów. Łódzkie Towarzystwo Naukowe, Zakład Narodowy im. Ossolińskich we Wrocławiu. Wrocław, 1962. Маркевич А. И. Юрий Крижанич и его литературная деятельность. Историко-литературный очерк // Варшавские университетские известия, 1876. №1. С. I–Х, 1–122; №2. С. 1–103. Миллер О. Ф. Славянство и Европа. М.: Институт русской цивилизации, 2012. Нечкина М. В. Декабристы. М.: Наука, 1982. Прокудин Б. А. Идея славянского единства в политической мысли России XIX века: генезис, основные направления и этапы развития: автореф. дис. … канд. полит. наук. М., 2007. Пушкарев Л. Н. Юрий Крижанич. Очерк жизни и творчества / Под ред. В. И. Буганова. М.: Наука, 1984. Российское общество и зарубежные славяне. XVIII – начало XX в. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1992. Россия и славяне: Политика и дипломатия. Материалы международной научной конференции «Россия и славяне XVIII в.–1918 г.» // Балканские исследования. Вып. 15. М.: Наука, 1992. Славяне и Россия: сборник статей к 70-летию со дня рождения С. А. Никитина. М.: Наука, 1972. Cлавяне и Россия: К 110-летию со дня рождения С. А. Никитина. М.: Тезаурус, 2013.

ISSN 2305-8420 23. 24. 25. 26.

27. 28. 29. 30.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

329

Славянская идея: История и современность. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1998. Славянские съезды XIX–XX вв. / Под ред. М. Ю. Досталя. М.: 1994. Славянский вопрос: вехи истории. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1997. Славянское движение XIX–XX вв: съезды, конгрессы, совещания, манифесты, обращения. Сб. ст. и материалов / Под ред. М. Ю. Досталя. М.: Международная ассоциация писателей баталистов и маринистов, 1998. Тюняев А. А. История возникновения мировой цивилизации (системный анализ) // Организмика. 2013. №4 (120). URL: http://www.organizmica.org/index.html Штур Л. Славянство и мир будущего. М.: Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете, 1867. Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. URL: http://bakunin.pl/ Поступила в редакцию 13.08.2013 г.

330

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

FIRST SLAVIC CONGRESS IN THE CONFESSION OF MIKHAIL BAKUNIN © L. F. Lutsevich University of Warsaw 26/28 Krakow Suburb Street, 00-927, Warsaw, Poland. E-mail: [email protected] The paper examines the work of the Russian revolutionary Mikhail Bakunin "Confession" which belongs not only to the category of personal, but also historical, political, journalistic documents. The “Confession” focuses on the contemporary problems of European politics, among them a special place is occupied by the description of the First Slavic Congress (1848) and the idea of pan-Slavic unity expressed for the first time by Croatian thinker, theologian and linguist Yury Krizhanich. In“Confession” Bakunin has colourfully reflected a number of facts, events, ideas and opinions related to the first Slavic Congress: the author describes the background (“origin”) of the Congress and the Congress itself, its structure, the alignment of political forces, fighting parties, he focuses on national opposition of Germans and Slavs, gives vivid sketches of various national types. In the first point Bakunin primarily has payed attention not to political but cultural, literary and linguistic components in national self-determination of the Slavs. Bakunin also has described the structure of the Congress and determined his own position in it. Bakunin has “joined the North, i.e. Polish branch” and in his introduction speech stressed that Russia has broken away from the Slavs as a result of “enslavement of Poland”. In order to “return to Slavic unity and brotherhood”, Russia should withdraw from Poland. Furthermore, Bakunin analyzed the alignment of political forces in the Congress: 1) the number of Slavic leaders supported Krizhanich's idea of political, cultural and linguistic unification of the Slavs under patronage of Russia, 2) Czechs as supporters of Austroslavism could not accept the primacy of the Russia absolutely, 3) Poles had powerful and long existed both pro-Russian and anti-Russian feelings, the representatives of the last believed that Poland should play the main role in the unification of all Slavs 4) southern Slavs did not participate in the debate; 5) there were only two of Russian at the Congress: Bakunin and a monk Alimpy Miloradov. At the congress Bakunin passionately urged Slavs to destroy all the Slavs inhabited empires (Ottoman, Austrian, Russian), and to build on their ruins the Great Free Slavic Federation and make Constantinople its capital. The Bakunin's attitude to ambitions of Russian Empire to be the leader of all the Slavs was sharply negative. Bakunin gave overall estimate of the Slavic Congress, on the one hand he noted its importance on the other hand he pointed out its tiny practical significance. The idea of Slavic unity for many years would be one of the Russian anarchist's most favorite. Keywords: Mikhail Bakunin, First Slavic Congress, idea of pan-Slavic unity, Russian radicals, Nicholas I, Russian Empire. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Lutsevich L. F. First Slavic congress in the confession of Mikhail Bakunin // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 323–331.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

331

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6.

7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26.

27. 28. 29. 30.

Bakunin M. A. Ispoved' [Confession]. Saint Petersburg: Azbuka-klassika, 2010. Venelin Yu. I. Istoki Rusi i slavyanstva [The Origins of Rus and Slavs]. Moscow: Institut russkoi tsivilizatsii, 2011. Wisłocki W. Kongres słowiańskiw roku 1848 is prawa polska. «Rocznik Zakładu Narodowego im. Ossolińskich». Vol. 1–2 . Lwow, 1928. Gil'ferding A. F. Rossiya i slavyanstvo [Russia and Slavs]. Moscow: Institut russkoi tsivilizatsii, 2009. Grigor'eva A. A. Panslavizm: ideologiya i politika (40-e gody XIX – nachalo XX veka) [Pan-Slavism: Ideology and Politics (40s of 19th - Beginning of 20th Century)]. Irkutsk: Aspirant, 2013. Grot K. Ya. Ob izuchenii slavyanstva. Sud'ba slavyanovedeniya i zhelatel'naya postanovka ego prepodavaniya v universitete [On the Study of the Slavs. The Fate of Slavic Studies and Desirable Way of Teaching Them at University]. Moscow: KomKniga, 2005. D'yakov V. Slavyanskoe dvizhenie XIX–XX vekov: Saezdy, kongres-sy, soveshchaniya, manifesty, obrashcheniya. Pp. 49–56. D'yakov V. A. Slavyanskii vopros v obshchestvennoi zhizni dorevolyutsionnoi Rossii. Moscow: Nauka, 1993. Kamiński A. Apostoł prawdy i miłości. Filozoficzna młodość Michaiła Bakunina, wyd. Akademii ekonomicznej im. Oskara Langego we Wrocławiu. Wrocław, 2004. Pp. 7–38; 406–463. Kamiński A. Michaił Bakunin. Życie i myśl. Vol. 1. Od religii miłości do filozofii czynu (1814–1848), wyd. Uniwersytet Ekonomiczny we Wrocławiu. Wrocław, 2012. Kamiński A. Michaił Bakunin. Życie i myśl. Vol. 2. Podpalacz Europy (1848–1864), wyd. Uniwersytet Ekonomiczny we Wrocławiu. Wrocław, 2013. Leont'ev K. N. Vizantizm i slavyanstvo [Byzantism and Slavs]. Moscow: Azbuka-klassika, 2007. Leśniewski A. Bakunin a sprawy polskie w okresie Wiosny Ludów. Łódzkie Towarzystwo Naukowe, Zakład Narodowy im. Ossolińskich we Wrocławiu. Wrocław, 1962. Markevich A. I. Varshavskie universitetskie izvestiya. 1876. No. 1. S. I–Kh, 1–122; No. 2. Pp. 1–103. Miller O. F. Slavyanstvo i Evropa [Slavs and Europe]. Moscow: Institut russkoi tsivilizatsii, 2012. Nechkina M. V. Dekabristy [Decembrists]. Moscow: Nauka, 1982. Prokudin B. A. Ideya slavyanskogo edinstva v politicheskoi mysli Rossii XIX veka: genezis, osnovnye napravleniya i etapy razvitiya: avtoref. dis. ...kand. polit. nauk. Moscow: 2007. Pushkarev L. N. Yurii Krizhanich. Ocherk zhizni i tvorchestva [Yuri Krizhanich. Essay on the life and work]. Ed. V. I. Buganova. Moscow: Nauka, 1984. Rossiiskoe obshchestvo i zarubezhnye slavyane. XVIII – nachalo XX v. [Russian Society and Foreign Slavs. 18th Beginning of 20th Century]. Moscow: Institut slavyanovedeniya i balkanistiki RAN, 1992. Rossiya i slavyane: Politika i diplomatiya. Materialy konferentsii «Rossiya i slavyane XVIII v.–1918 g.» // Balkanskie issledovaniya. No. 15. Moscow: Nauka, 1992. Slavyane i Rossiya: sbornik statei k 70-letiyu so dnya rozhdeniya S. A. Nikitina [Slavs and Russia: Collection of Articles on the 70th Birthday Anniversary of S.A. Nikitin]. Moscow: Nauka, 1972. Slavyane i Rossiya: K 110-letiyu so dnya rozhdeniya S. A. Nikitina [Slavs and Russia: On the 110th Birthday Anniversary of S.A. Nikitin]. Moscow: Tezaurus, 2013. Slavyanskaya ideya: Istoriya i sovremennost' [Slavic Idea: History and Modernity]. Moscow: Institut slavyanovedeniya i balkanistiki RAN, 1998. Slavyanskie saezdy XIX–XX vv. [Slavic congresses of 19th-20th Centuries]. Ed. M. Yu. Dostalya. Moscow: 1994. Slavyanskii vopros: vekhi istorii [Slavic Question: Milestones of History]. Moscow: Institut slavyanovedeniya i balkanistiki RAN, 1997. Slavyanskoe dvizhenie XIX–XX vv: saezdy, kongressy, soveshchaniya, manifesty, obrashcheniya [Slavic Movement of 1th-20th Centuries: Congresses, Meetings, Manifestos, Petitions]. Sb. st. i materialov. Ed. M. Yu. Dostalya. Moscow: Mezhdunarodnaya assotsiatsiya pisatelei batalistov i marinistov, 1998. Tyunyaev A. A. Organizmika. 2013. No. 4 (120). URL: http://www.organizmica.org/index.html Shtur L. Slavyanstvo i mir budushchego [Slavs and Future World]. Moscow: Imperatorskoe obshchestvo istorii i drevnostei rossiiskikh pri Moskovskom universitete, 1867. Yakobson R. Raboty po poetike [Work on Poetics]. Moscow: Progress, 1987. URL: http://bakunin.pl/ Received 13.08.2013

332

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ВЪТРЕШЕН МОТИВ И ЛЕКСИКАЛНО ЗНАЧЕНИЕ НА ДУМАТА (Върху примери от български и немски език) © П. С. Пехливанова1*, Л. С. Бурова2 1Великотырновский

университет им. св. Кирилла и Мефодия Болгария, 5003 г. Велико-Тырново, ул. Т. Търновски, 2.

2Софийский

университет им. св. Климента Охридского, Болгария, 1504 г. София, бул. Цар Освободител, 15. E-mail: [email protected]

Статья посвящена рассмотрению специфики внутреннего мотива (иначе – внутренней формы) слова, который предполагает связь между наименованием объекта как целого и наименованием одного из его признаков – мотивирующего. Он является опорой для значения и осознается говорящим как источник номинации. Особенно важную роль играет осознание внутреннего мотива говорящим, так именно благодаря этому он выполняет свои функции в языковом сознании и речи. Поэтому внутренний мотив – это часть значения слова, он прозрачен и актуален для того говорящего, которому известен. В противном случае он утрачивает свою ясность и прозрачность, следовательно, и свою информативность. Внутренний мотив представляет когнитивную структуру, поскольку посредством его выбора в момент номинации в слово вкладывается информация об одном из признаков предмета и выражается представление носителей языка об этом предмете в целом. Значение внутреннего мотива как части содержания слова особенно велико в случае со звукоподражательными словами. Морфологически мотивированные (производные) слова раскрывают связь между предметом и наименованием опосредованно, через уже существующее в языке наименование признака объекта как посредника. При семантической мотивированности акцентируется один признак названной сущности. В своей работе авторы рассматривают слова с ясной внутренней формой, которая, однако, не позволяет носителям языка осознать причины мотивации, из-за чего возникает известная неясность, а отсюда – смешение и конкуренция названий. При этом особенно богатый материал дают наименования одних и тех же растений в литературном языке, с одной стороны, и в определенном диалекте – с другой, а также в двух разных диалектах или языках. Хотя внутренний мотив раскрывает признак, который лежит в основе наименования, во многих случаях он представляет признак, который характеризует различные объекты, а также различные представления, так что для говорящего ясно, каков признак объекта, мотивирующий наименование, но неясна сущность связи с объектом или причина номинации. С привлечением материала болгарского и немецкого языков авторы аргументируют выдвинутые положения. Ключевые слова: значение слова, мотивированность, звукоподражательные слова, производные слова, переносное значение, болгарский язык, немецкий язык.

Вътрешният мотив на думата е част от нейното значение, която се състои в разбирането за връзката между наименованието на обекта като цяло и наименованието на един от неговите признаци (мотивиращия), основаваща се на връзката между назования обект и неговия признак. Вътрешният мотив е тази част от значението, която е в състояние да обясни защо обектът е назован с това наименование. По този начин той носи информация за един от признаците на обекта и за факта, че при номинацията е избран точно този признак. О. И. Блино* автор, ответственный за переписку

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

333

ва определя вътрешната форма на думата (същността, която в рускоезичната и обикновено в българската лингвистика се нарича вътрешна форма, тук наричаме вътрешен мотив на думата) като средство за реализиране на нейната мотивираност и като морфо-семантична структура, позволяваща да се обясни връзката между звученето и значението на думата [1, с. 28]. Според Н. Д. Голев феноменът лексикална мотивация е станал в последно време актуален обект на лексиколожки изследвания, което е свързано с осъзнаването на това, че вътрешната форма не е просто форма, а категория, свързваща формата и съдържанието, в резултат от което тя представя (и пред носителите на езика, и пред лингвистите), първо, форма на оезиковяване на извънезиковото съдържание (ономасиологичен аспект) и значима форма (семасиологичен аспект), второ, представя не само факта на генезиса на единиците – носители на вътрешната форма, но и механизма на тяхното непрекъснато функциониране [3, с. 18]. Вътрешният мотив е наименованието на един признак (при морфологичния тип мотивираност), самият признак (при фонетичния тип мотивираност) или обективно съществуваща или приписана от говорещия близост между два обекта (при семантичния тип мотивираност). Той е начало и опора на значението и се осъзнава от говорещите като причина за назоваването. В такъв смисъл е и двигател на деривацията и не е случайно, че типовете мотивация съвпадат с типовете деривация. Особено важна роля има осъзнаването от страна на говорещия, тъй като чрез него вътрешният мотив изпълнява своите функции в езиковото съзнание и в речта. Затова вътрешният мотив е част от значението на думата, докато е прозрачен и актуален, и за този говорещ, за когото е известен. В противен случай той губи своята яснота и прозрачност, оттам и своята информативност. Вътрешният мотив представлява когнитивна структура, тъй като чрез неговия избор в момента на номинацията в наименованието се влага информация за един от признаците на предмета и се издава погледът на носителите на езика към този предмет като цяло. Както казва Л. В. Щерба, вътрешната форма показва как различните народи си представят едни и същи неща [14, с. 341]. Може да се допълни: и как различните народи оценяват като важен и достатъчен един признак, за да идентифицира обекта максимално ясно сред подобните на него обекти. Различен признак на един и същ обект се избира не само в различни езици, но и от говорещите един и същ език, при което се създават различни синонимни наименования на този обект. Особено често това става при именуване на едни и същи растения и билки в различни краища на една езикова територия. Въпросът за взаимодействието между вътрешния мотив и лексикалното значение, и поточно за приноса на значението на вътрешния мотив към лексикалното значение по време на историята на думите, е особено интересен и достоен за самостоятелно изследване. Отчасти той се осветлява компетентно от етимологията. Според З. А. Харитончик “Различните форми на корелация между вътрешната форма и лексикалното значение (тук предстои да се прави още много) в различни типове мотивирани наименования не опровергават взаимодопълването като основен принцип на тяхното взаимодействие” [13, с. 152]. Взаимодопълването между значението на вътрешния мотив и на лексикалната единица е най-ясното взаимодействие, макар че може да бъде в различна степен в зависимост от типа мотивираност, от вида на мотивиращия наименованието признак на денотата, от лексико-семантичния клас, към който принадлежи дадена дума, и т.н. Приносът на вътрешния мотив като част от съдържанието на думата е особено голям при звукоподражателните думи. Например дефинирането на значението на звукоподража-

334

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

телните глаголи (бълбукам, жужа, буча) почти изчерпва уподобяването на околните звуци, например чрез формулировката ‘издавам или правя да издава звуци, подобни на бъл-бъл, жу-жу, бу-бу’. Основният извод, който може да се направи в резултат от наблюденията върху значенията на звукоподражателните глаголи в тълковните речници, е, че съществуват голям брой глаголи с малко на брой значения, тъй като техният вътрешен мотив обикновено се осъзнава най-ясно и е най-малко податлив на игнориране, затъмняване и заличаване. Морфологично мотивираните (производните) думи разкриват връзката между предмет и наименование опосредствано, чрез съществуващо вече в езика наименование за признак на обекта като посредник. Тук трябва да споменем, че композитите съдържат особено ясен вътрешен мотив, тъй като представят и отношението между двете същности, от чиито наименования са образувани – сенокосач е този, който коси сено. При семантично мотивираните значения се цели да се изтъкне един признак на именуваната същност, като се приведе към особено изявена и известна своя форма и степен на проява: Той е голяма лисица, ‘защото е много хитър’. Ако в прякото значение на думата лисица вътрешният мотив участва, като посочва един признак на животното лисица (според [2] наименованието съдържа корена лис със значение ‘червеникав, жълтеникав’), определено преносно значение може да се основава на съвсем друг признак на същия обект, в случая на животното лисица, и на нова мотивация – на вярването, че лисицата е по-хитра от другите животни, дори от човека. Например вътрешният мотив на наименованието буквар е ‘защото съдържа буквите (като основен компонент на графичната система на езика) и е предназначен те да се изучават чрез него’. От своя страна вътрешният мотив на думата буква е връзката на назовавания от нея обект с неговия мотивиращ признак, който може да се открие в дефиницията ‘стара германска заемка, производна от бук’ [2]. Както се вижда, вътрешният мотив на буква е релевантен за тази дума, тъй като съдържа информация за мотивиращ нейната форма признак, но не е в същата степен релевантен за съдържанието на думата буквар. Затова неприемливостта или неправилността на вътрешния мотив бук не влияе върху мотивационното отношение между буква и буквар, вж. повече у [7]. Всичко това потвърждава разбирането на А. А. Потебня за вътрешния мотив като последното етимологично значение на думата, което може да се приеме и като лаконично определение на явлението. При експеримента, който изискваше изследваните да отговорят на въпроса „Защо дадената същност е назована точно с тази дума?”, за думата буквар се получиха следните отговори: защото е учебник, с който се преподават буквите; защото децата изучават буквите; защото е знание; защото съдържа букви; защото в него са буквите; защото ни учи на буквите; от него се учи азбуката. В речника на Н. Геров е отразено разширение на значението, включено в [9] като остар.: „Малка книжка или тетрадка с нещо написано или с неизписани листа”. Всъщност и в наименованието на т.нар. Рибен буквар на д-р Петър Берон, съставен през Възраждането, е налице противоречие със значението, което носи вътрешният мотив, тъй като този учебник не е предназначен само за изучаване на буквите, а както казва пълното му заглавие, е „Буквар с различни поучения”. В съвременния език според мене думата буквар може да разширява значението си и да назовава, макар и иронично, всякакъв вид учебник, например Къде ти са букварите, Ходят на училище без никакви буквари (`учебници`). Както се вижда, значението на вътрешния мотив на наименованието буквар в българския език носи почти изчерпателна информация за обекта.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

335

В немския език същото значение се представя от дума с напълно различен от българския език вътрешен мотив. Немската дума за буквар Fibel е произлязла от нем. Bibel ‘библия’ в резултат от дисимилация в детския език. С това значение думата влиза в употреба в началото на 15 в. благодарение на Мартин Лутер, който спомага за разпространението й в книжовния език. Първите буквари действително са съдържали откъси от библията [15], което мотивира произхода на думата в немския език и отхвърля възможното допускане за семантична мотивация и преносно значение на думата библия. В немския език за разлика от българския наименованието не е прозрачно, т.е. за носителите на езика не е ясно, че думата е в мотивационни отношения с библия. Например в един форум в интернет се задава въпросът „Откъде идва думата Fibel?“. Второто значение на същата дума в немски език е ‘учебник, който въвежда в определена специализирана област’, напр. Fibel за градинари. Редица изследвачи подчертават временната и техническата роля на вътрешния мотив, като се основават на факта, че той отразява само един от признаците на назовавания обект, докато лексикалното значение на думата включва всички съществени признаци, затова, веднъж създадена, думата назовава предмета като цялост. „Създаването на думата по някакъв признак е чисто технически езиков способ. Признакът се избира за това да се създаде звукова обвивка на думата. Признакът, избран за наименованието, далеч не изчерпва цялата същност на предмета, не разкрива всичките му признаци” [11, с. 172]. Според Ст. Младенов „Думите в човешките езици не могат да се сравняват с напълно завършени картини, в които всички подробности ясно личат, а са по-скоро мигновени очерти („скици”) със загатване на единия, характерен или важен за разбирането белег, който след време може и да не личи, особено подир известни звукови промени в течение на времето [5, с. 147]. Предубеждението към вътрешния мотив като значима лингвистична същност се дължи на неговата, общо взето, невъзможност да изчерпи лексикалното значение, която се дължи на неговата природа да назовава един единствен признак на обекта. От тази природа произтичат и други свойства на явлението вътрешен мотив, които са в състояние да принизят неговата значимост: първо, възможността той да бъде заличен и неразпознаваем от синхронна гледна точка; второ, което произлиза от първото, неговата факултативност. Тук ще се спрем на процеси, произтичащи от споменатите „недостатъци” на вътрешния мотив, на недостатъчната информация, която той съдържа, за точното разпознаване и осъзнаване на връзката му с денотата. Това се получава, когато един и същ признак, присъщ на различни обекти, е „избран” да ги представя чрез техните наименования, когато е забравена историята на именуването или когато някое наименование е чужда дума, чието точно значение не е известно за говорещите. Ще разглеждаме думи с ясен вътрешен мотив, който обаче не позволява проникване на носителите на езика в причината за мотивацията, от което се поражда известна неяснота, оттам объркване, смесване и конкуренция между наименованията. Особено богати наблюдения могат да се направят при именуване на на едни и същи растения по различен начин в книжовния език, от една страна, и в даден диалект, от друга страна, както и в два различни диалекта или в два различни езика. Макар че вътрешният мотив разкрива признака, на който се основава наименованието, и разбирането за връзката му с назования обект, в много случаи той представлява признак, който характеризира различни обекти, както и различни вярвания, така че за говорещия е ясно кой е мотивиращият наименованието признак на обекта, но не и същността на самата връзка с обекта, или причината за номинацията. Например наименованието жълтурче има ясен вътрешен мотив ‘защото е свързан с жълт цвят’. На въпроса към изследвани лица Защо обектът е назован точно с това наименование? за жълтурче те отговарят: ‘защото е жълто

336

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

цвете/растение/билка’. Първо, според [9] съществуват птица жълтурче и растение жълтурче. Второ, като обективен факт съществуват множество растения, чиито цветове имат този цвят. Единствено точното познание обаче кое точно растение или птица се нарича така слага край на колебанията, които вътрешният мотив не може да разреши. Жълтурче е и един от вариантите за наименование и на глухарчето. С други думи, признакът жълт цвят не е достатъчно информативен, особено за определяне на вида на дадено растение. Наименованието на растението глухарче също изглежда напълно прозрачно (‘защото е свързано с глух(ар)’), но никой от посочените тук речници на българския език не отговаря на въпроса защо глухарчето е свързано с признака глух. Освен това съществуват още две наименования на растения (две според проучените речници), които носят същия вътрешен мотив – глушило и глушина. Според [2] растението глухарче е „‘радика, Taraxacum officinale’, (понеже заглушава посевите)”, растението глушило е глухарче, а растението глушина – плевел по житото. Според [10] глухарчето е „Жълто тревисто растение с кълбовидно разположени семена; радика. Taraxacum officinale”. Според същия речник глушина е „Вид плевел предимно по житните растения от рода Vicia.” (Латинската дума Vicia означава ‘фий’.) Според [9] глухарчето е: „Тревисто растение от семейство сложноцветни с продълговати врязани листа, жълти цветове, разположени на куха гола дръжка и пухкаво бяло кълбо от леки семена, които вятърът разнася при най-леко подухване; радика, глушило, млечка. Taraxacum officinalе.” Глушило с ударение на първата сричка е дадено със значение ‘глухарче, радика’, а глушина е: „1. Род тревисти растения от семейство бобови (плевели или фуражни растения с чифтоперести листа, цветове в съцветия на грозд и разпуклив плод. Vicia; 2. Плевел от този род растения, който расте най-вече из житните ниви.” У Ст. Младенов има тълкуване на глушило като глухарче, а на глушина като „1. Раст. Грахор, що никне в ниви и заглушава житото, лат. Vicia varia” [6]. Със същия вътрешен мотив е диалектното наименование на друго растение – глушило, което е различно и от глухарчето, и от глушината, обикновено расте край реки, семената му са събрани в плътни пръчки и се разпръскват чрез малки камшичета. Смята се, че ако попаднат в ухото на човек, причиняват оглушаване. Стръкове от глушило със семената преди години са се използвали за декорация в селските домове, но заради посоченото вярване на тях се е гледало с голям страх. Речниците са единодушни, че глухарчето и глушилото назовават едно и също растение, което има и синоним млечка. Глушина назовава различно от глухарчето растение – това, което заглушава културните растения. Ст. Младенов в [6] подчертава това заглушаване, докато другите речници го загатват и оставят на ползвателя да осъзнае връзката между растението и признака глух. Вътрешният мотив на наименованието глухарче дори не се загатва в цитираните дефиниции на значението. При проведен експеримент, изискващ отговор на въпроса защо назованият обект има това наименование, по-голямата част от отговорите се задоволяваха с отбелязване, че наименованието глухарче е свързано с думата глух, но се срещаха и отговори ‘защото от това растение може да се оглушее’. Вътрешният мотив на наименованието глухарче е даден единствено в Атласа по ботаника по следния начин: „Името глухарче идва от опасността хвърчилката на плодосемките да попадне в ухото на човек (особено на деца) и да предизвика временно оглушаване” [8, с. 272]. Между другото, при мои консултации с медици и педиатри те отрекоха в медицинската литература или в тяхната практика да е описвано такова твърдение или подобен случай. В посоче-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

337

ния атлас е даден напълно категорично и вътрешният мотив на наименованието глушина: Глушината „прави пакости, като заплевелява някои посеви от културни растения” [8, с. 216]. Обобщено казано, според някои някои от проучените източници, включително и вярвания, непотвърдени в медицината, от семената на глухарчето и глушилото може да се оглушее, а глушината заглушава културните растения в нивите. Всичко това потвърждава становището, че въпреки своята прозрачност вътрешният мотив невинаги означава достъпност и яснота на познанията, вложени в името. За именуващия растението глушина неговият най-изпъкващ признак е бил заглушаването на житните растения. От съвременна гледна точка този признак може да не съществува или да не е известно, че съществува. Според разглежданите лексикални значения ясният вътрешен мотив подсказва варианти на отговора защо предметът е именуван по този начин или най-малкото възбужда въпроса защо растението носи това име, без да дава достатъчно определен отговор. Макар че в немски, френски и английски език наименованието на растението има един и същ вътрешен мотив, ще се спрем на степента на неговата информативност в немския език. Немската дума, означаваща растението глухарче, е с ясен вътрешен мотив: Löwenzahn ‘лъвски зъб’. Това наименование представлява превод на среднолатинското dens leonis и употребата му в немския датира от 16 в. [16], т.е. става дума за калка. Съвременният немски език разполага с множество синоними за това растение: наред с ‘лъвски зъб’ се употребяват още Butterblume ‘маслено цвете’, Kettenblume ‘верижно цвете’, както и народни наименования, например Kuhblume ‘краве цвете’, също така заетото от детския език Pusteblume ‘цвете, което се духа’ [17]. Прави впечатление, че всичките използвани наименования представляват композити, които са с ясен вътрешен мотив. Според речниците наименованието Löwenzahn ‘лъвски зъб’ е мотивирано от силно назъбените листа на растението. За носителите на езика вътрешният мотив е прозрачен и ясен, но както и в българския език относно наименованието глухарче не е разпознаваема причината на номинацията. Например във форум в интернет една майка пише, че дъщеря й е получила в училище следната домашна задача: Погледни един лист на ‘лъвския зъб’ и напиши защо растението се казва така. Майката казва, че тя самата не е знаела отговора на този въпрос и даже до момента е смятала, че наименованието лъвски зъб се дължи на факта, че растението е жълто на цвят, каквато е и гривата на лъва. Досега не й е хрумвала идеята за връзка с формата на листата [18]. След като прецъфти, ‘лъвският зъб’ се превръща в Pusteblume ‘цвете, което се духа’. Това наименование е заето от детския език и се основава на признака за леките семена на пухкавото бяло кълбо, които човек лесно може да духне [17]. Както се вижда, и в двата езика въпросното растение притежава редица наименования, експлициращи и интерпретиращи най-различни негови признаци, така че различните наименования го описват почти напълно. От друга страна, за носителите на двата езика не е ясна докрай точната причина за избора на признака, мотивиращ най-разпространените от наименованията – глухарче в български и лъвски зъб в немски език. 6. За да проследим още един от процесите, съпътстващи функционирането на вътрешния мотив в речта, ще съпоставим значенията на две думи в съвременния български език – кравай и геврек, които се употребяват в конкуренция, като назовават две сходни, но и различни същности. Според [2] думата кравай има значение ‘кръговиден обреден или празничен хляб с дупка в средата; нещо, извито като такъв хляб’; ‘обреден хляб’; ‘външен ръб около дъно на кошница’, ‘дървена обшивка на кладенец’. За произхода на думата са дадени различни версии,

338

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

всички свързани с кръглата форма на изделието. „Думата е възникнала вероятно поради прилика на обредния хляб или на част от него с крава (или части от крава (рога, виме и т. н.) или поради приписвани чудодейни свойства на подарявания обреден хляб да предизвиква плодовитост (като на крава)” [2]. За първично значение на крава същият речник – в съгласие с редица етимолози, дава значението на индоевропейския корен kor- ‘рог’. Според [2] наименованието геврек означава ‘кравайче’, диал. и прилагателно и наречие ‘крехък’: смее се геврек-геврек От тур. gevrek ‘крехък, кравайче’. Според [9] кравай е 1. „Вито омесен обреден или празничен хляб като пръстен с дупка в средата”. В българския език съществува лексикализирана умалителна форма кравайче, назоваваща малък по размер кравай. Според [9] геврек е „Кравай от варено и изпечено тесто във вид на кръг с дупка в средата”. С други думи, според [9] геврекът е вид кравай. По-точно би било да се добави, че геврек се нарича само малък кравай, кравайче. За думата геврек [4] дава следната дефиниция: „(тур. gevrek, букв. ‘трошлив’) Тънко сухо кравайче от варено и изпечено тесто”. Според [12] gevrek означава 1. Крехък, чуплив, трошлив; 2. Геврек (кравай). С други думи, самата дума кравай има вътрешен мотив ‘защото има форма на рог’, а думата геврек има вътрешен мотив ‘защото е крехък’. И двете изделия имат една и съща форма на кръг с дупка в средата, но геврекът е малък и е направен от варено тесто, затова е и трошлив. На въпроса защо геврекът е назован точно с тази дума изследваните лица дадоха следните отговори: защото е кръгъл; защото има кръгла форма; може би думата е турска и означава окръжност; защото е във формата на кравай, в буквален превод от турски означава ‘хрупкав, трошлив’. Домашната дума кравай/кравайче е с напълно известно значение ‘който има формата на кръг с дупка в средата’. Значението на чуждата дума геврек не е известно, затова се семантизира чрез признаците на изделието геврек, на което се дължи отговорът, че може би думата геврек идва от турски език, където означава окръжност. Въз основа на общата форма на двете изделия, която се приема като изпъкващ и задължителен признак, и на неизвестността на значението на чуждата дума геврек наименованията кравайче и геврек се оказват в конкуренция и всяко от тях може да назовава и двете изделия. Протекла е обмяна на признаци и оттам смесване на наименования, така че геврек, както и кравайче, се нарича и трошливото, и нетрошливото изделие. Нещо повече – освен че назовава и кравайче, което не е крехко, думата геврек получава и преносни значения въз основа на кръглата форма, например Десет години въртях геврека, бях шофьор на камион (устна реч). Стига се до игнориране на признака, заложен в наименованието геврек и изравняване на значенията на двете наименования, в резултат от което се употребяват като синоними. Всъщност се е стигнало до игнориране и заличаване на вътрешния мотив на наименованието геврек ‘защото е крехък’. Въз основа на еднаквост и яснота на вътрешния мотив, но същевременно недостатъчна известност и диференцируемост на значенията на две или повече наименования се стига до тяхна неправилна синонимна употреба (глухарче и глушило; глушило и глушина). Въз основа на известен мотивиращ наименованието признак на обекта, но същевременно недостатъчна яснота на връзката между този признак и качествата на обекта се стига до различни хипотези за тази връзка (за глухарче в българския и лъвски зъб в немския език). Въз основа на повече сходства и същевременно важно диференциране между два обекта се стига до игнориране на различието и до неточна синонимна замяна на техните наименования. Посочването в

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

339

тълковния речник на семантични детайли от разглеждания тип би предотвратило неяснотите и би съдействало за точната и правилна употреба на думите. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3.

4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

14. 15. 16. 17. 18.

Блинова О. И. Явление мотивации слов. Лексикологический аспект. Москва, 2011. Български етимологичен речник. Т. 1–7. Институт за български език при БАН. София, 1971. Голев Н. Д. Мотивационно-ассоциативный словарь русского языка: теоретические основания и лексикографическая концепция // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2011. №3 (15). 17–30. Милев Ал., Братков Й., Николов Б. Речник на чуждите думи в българския език. София, 1970. Младенов Ст. Увод в общото езикознание. София, 1927. Младенов Ст. Етимологически и правописен речник на българския книжовен език. София, 1941. Парашкевов Б. Етимологични дублети в българския език. Енциклопедичен речник на думи и имена с единно лексикално първоначало. София, 2008. Петров Сл., Паламарев Е. Атлас по ботаника. София, 1989. Речник на българския език. Т. 1–14. Институт за български език при БАН. София, 1977. Речник на съвременния български книжовен език. Т. 1–3 / Под ред. С. Романски. София, 1955–1959. Серебренников Б. А. Номинация и проблема выбора. // Языковая номинация (Общие вопросы). Москва, 1977. С. 147–180. Турско-български речник / Под ред. Романски С. БАН. София, 1952. Харитончик З. А. Внутренняя форма и лексическое значение как способы репрезентации знания // Словообразуване и лексикология. Доклади от Десетата международна конференция на Комисията по славянско словообразуване при Международния комитет на славистите, София, 1–6 октомври 2007. София, 2009. Щерба Л. В. О взаимоотношениях родного и иностранного языков // Языковая система и речевая деятельность. Ленинград, 1974. С. 338–343. Etymologisches Wörterbuch des Deutschen. Bd 1. A-G / Ed. v. W. Pfeifer. Berlin, 1989. Etymologisches Wörterbuch des Deutschen. Bd 2. H-P / Ed. v. W. Pfeifer. Berlin, 1989. URL: http://www.duden.de URL: http://www.kaninchentreff.de/yabbse/index.php?topic=57276.0 Поступила в редакцию 08.08.2013 г.

340

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

INNER MOTIVE AND THE LEXICAL MEANING OF THE WORD (BASED ON BULGARIAN AND GERMAN) © P. S. Pelihvanova1*, L. S. Burova2 1St.

Cyril and St. Methodius University of Veliko Turnovo 2 T. Turnovski Street, 5003, Veliko Turnovo, Republic of Bulgaria 2Sofia University St. Kliment Ohridski 15 Tsar Osvoboditel Blvd., 1504 Sofia, Republic of Bulgaria E-mail: [email protected] The article discusses the specifics of the inner motive (the inner form) of words, which supposes a connection between a name of the object as a whole and a name of one of its attributes, a motivating. Inner motive is a basis for the meaning and recognized by the speaker as a source for nomination. Its recognition by a speaker is extremely important, that is why inner motine can carry out its functions in the linguistic consciousness and speech. That is why inner motive is a part of the word. Familiar motive is transparent and actual to the speaker. Otherwise it loses its clarity and transparency, therefore, its informativeness. Inner motive is a cognitive structure, because its choice at the moment of nomination embeds in the word information about one of the attributes of the object and about a whole vision of the object by the native speakers. Value of the inner motive as part of the word content is especially great dealing with onomatopoeic words. Morphologically motivated (derived) words reveal the relation between the subject and the name indirectly through the name of the object attribute, that exists in language as a mediator. In case of semantic motivation only one attribute of nominated entity is accented. In this work the authors examine the words with a clear inner form which, however, does not allow native speakers realize the reasons of motivation, which produces a known uncertainty and hence – mixing and competition of names. The richest material is given here by the comparison of names of same plants in the literary language and in a certain dialect, as well as in two different dialects or languages. Although the inner motive reveals attribute that lies in a basis of nomination in many cases it represent a trait that characterizes various objects, as well as different visions. This gives a situation that attribute of the object motivated the name of the object is clear for speaker, but the nature of connection with the object or reason for nomination is unclear. The authors support the theses with the help of Bulgarian and German languages material. Keywords: meaning, motivation, onomatopoeic words, derived words, figurative meaning, Bulgarian, German. Published in Bulgarian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Pelihvanova P. S., Burova L. S. Inner Motive and the Lexical Meaning of the Word (Based on Bulgarian and German) // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 331–341.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6.

linova O. I. Yavlenie motivatsii slov. Leksikologicheskii aspekt. Moskva, 2011. Balgarski etimologichen rechnik. Vol. 1–7. Institut za balgarski ezik pri BAN. Sofia, 1971. Golev N. D. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filolo¬giya. 2011. No. 3 (15). Pp. 17–30. Milev Al., Bratkov I., Nikolov B. Rechnik na chuzhdite dumi v balgarskiya ezik. Sofia, 1970. Mladenov St. Uvod v obshchoto ezikoznanie. Sofia, 1927. Mladenov St. Etimologicheski i pravopisen rechnik na balgarskiya knizhoven ezik. Sofia, 1941.

ISSN 2305-8420 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

14. 15. 16. 17. 18.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

341

Parashkevov B. Etimologichni dubleti v balgarskiya ezik. Entsiklopedichen rechnik na dumi i imena s edinno leksikalno parvonachalo. Sofia, 2008. Petrov Sl., Palamarev E. Atlas po botanika. Sofia, 1989. Rechnik na balgarskiya ezik. Vol. 1–14. Institut za balgarski ezik pri BAN. Sofia, 1977. Rechnik na savremenniya balgarski knizhoven ezik. Vol. 1–3. Ed. S. Romanski. Sofia, 1955–1959. Serebrennikov B. A. Yazykovaya nominatsiya (Obshchie voprosy). Moskva, 1977. Pp. 147–180. Tursko-balgarski rechnik. Ed. Romanski S. BAN. Sofia, 1952. Kharitonchik Z. A. Slovoobrazuvane i leksikologiya. Dokladi ot Desetata mezhdunarodna konferentsiya na Komisiyata po slavyansko slovoobrazuvane pri Mezhdunarodniya komitet na slavistite, Sofia, 1–6 oktomvri 2007. Sofia, 2009. Shcherba L. V. Yazykovaya sistema i rechevaya deya-tel'nost'. Leningrad, 1974. Pp. 338–343. Etymologisches Wörterbuch des Deutschen. Bd 1. A-G . Ed. v. W. Pfeifer. Berlin, 1989. Etymologisches Wörterbuch des Deutschen. Bd 2. H-P . Ed. v. W. Pfeifer. Berlin, 1989. URL: http://www.duden.de URL: http://www.kaninchentreff.de/yabbse/index.php?topic=57276.0 Received 08.08.2013.

342

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

СТЕПЕНТА НА МАНИПУЛАТИВНОСТ КАТО ФУНКЦИЯ ОТ ДИХОТОМИЯТА «УСТНА ФОРМА НА РЕЧТА – ПИСМЕНА ФОРМА НА РЕЧТА» © А. Гецов Великотырновский университет им. Святых Кирилла и Мефодия Болгария, 5003 г. Велико-Тырново, ул. Т. Търновски, 2. E-mail: [email protected] С опорой на теоретические разработки в области суггестии, а также фактический материал болгарской прессы в статье рассматриваются механизмы манипулятивного воздействия. Как полагает автор, для его адекватного исследования необходим комплексный подход, предполагающий использование симбиоза методов, используемых в лингвистической прагматике, когнитологии, теории речевой деятельности, психолингвистике. Манипулятивное воздействие осуществляется посредством не только языковых (эксплицитных и имплицитных), но и невербальных инструментов, которые имеют различный радиус действия, различный прагматический потенциал и т.д. Говорится о необходимости комплексного анализа скрытого манипулятивного воздействия на психику, которое осуществляется через гибкую систему сложно интегрированных прагматических актов манипулятивного характера. Она проецируется на целостную, иерархически организованную и интенсивно изменяющуюся коммуникативную технологию, которая имеет следующий вид: когнитивная и психологическая база аудитории → интенция (намерение) адресанта → коммуникативная стратегия → речевые тактики → инструменты → перлокутивный эффект. При этом форма речи – это один из прагматических факторов, имеющих приоритетное значение для актуализации манипулятивного потенциала. Непосредственное диалогическое общение, типичное только для устной формы речи, обладает значительным ресурсом средств для эффективного противодействия предварительно запланированной суггестии. Кроме того, автор сопоставляет закономерности использования одних и тех же механизмов суггестивного воздействия в устной и письменной формах речи. Так, монологическая тактика предполагает оптимальное планирование и контроль на коммуникативного замысла, который может включать использование средств и механизмов с манипулятивным потенциалом. Адресант располагает достаточным временем для тщательного отбора коммуникативных стратегий и речевых тактик, а также для креативного сочетания и умелого сокрытия проявлений манипулятивности. Автор делает вывод о том, что закономерность, согласно которой монолог делает манипулятивность «толерантной», а диалог «дискредитирует» ее, неодинаково отражается во многих разновидностях монологических и диалогических речевых тактик, которые являются актуальными для разных типов коммуникативного взаимодействия. Ключевые слова: манипуляция, суггестия, прагматика, адресант, адресат, устная речь, письменная речь, монолог, диалог, коммуникативная стратегия, речевая тактика.

Александър Евгениевич Кибрик проницателно и образно описва същността на когнитивния подход към езика, като в същото време адекватно отразява динамиката на лингвистичната парадигма през последния век. Според него развитието на теоретичната лингвистика преминава през три етапа: 1) „какво – лингвистика”, т.е. лингвистика, чийто предмет е описанието на езиковите структури; 2) „как – лингвистика”, т.е. лингвистика, чийто предмет

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

343

е описанието на езиковите процеси, включително и на употребата на езика; и 3) „защо – лингвистика”, т.е. лингвистика, чийто предмет са причините и предпоставките за съществуването на езиковите структури и за тяхното функциониране в речта. [4, с. 24–39]. Ако се приеме, че „как – лингвистиката” е свързана с лингвистичната прагматика, доколкото неин предмет е функционирането на речевите актове (изказванията) в условията на конкретната речева ситуация, то „защо – лингвистиката” е свързана с когнитивната лингвистика, която е призвана да обясни процесите на получаване, обработка, съхраняване, трансформиране и използване на системата от знания в човешкия мозък. Това обаче означава, че последните два етапа, като различни прояви на функционализма, се противопоставят на „какво – лингвистиката”, която обективно отразява същността на системно-структурния подход спрямо езика. Към феномените, които са ключови за разкриването, описанието и комплексния анализ както на „как – лингвистиката”, така и на „защо – лингвистиката”, основателно може да се отнесе технологията на речевата дейност и по-конкретно – скритото преднамерено въздействие върху твърде податливата на сугестия човешка психика. Своевременното и прецизно концептуализиране на този аспект от когнитивнопрагматичната дейност и създаването на универсална и общоприета теория на манипулативното въздействие би било изключително ценно и полезно за разкриване на закономерностите на човешкото общуване като цяло и за неговата оптимизация. Засега обаче не може да се твърди, че този интересен, но трудно поддаващ се на „дисекция” аспект е получил адекватна и непротиворечива интерпретация, която е последователно и коректно обоснована от онтологическа, гносеологическа и методологическа гледна точка. Основните причини за рутинната неустановеност и неприемливата амбивалентност са две. От една страна, екстралингвистични фактори с ментални измерения, които представляват както когнитивно-психологическата база на манипулацията, така и нейния резултат, като потребност, интерес, мотив, цел, намерение, стратегия, перлокутивен ефект, трудно могат да получат прецизен, пълен и еднозначен формален израз. Изследването на предпоставките, на условията, на конвенциите и на резултатите, актуални за всяко речево взаимодействие, респ. въздействие, безспорно има интердисциплинарен характер. Това налага да се използва комплексен подход спрямо обекта на изследване – манипулативното въздействие. Практически то обуславя динамичната и ползотворна симбиоза на методи, типични за безапелационно доказали самостоятелността си направления в науката – лингвистична прагматика, когнитология, теория на речевата дейност, психолингвистика. От друга страна, манипулативното въздействие се осъществява чрез множество вербални (експлицитни и имплицитни), но и чрез невербални прототипни инструменти. Те имат различен периметър на действие, различен прагматичен потенциал, а техните разновидности взаимодействат по уникален начин помежду си. За активирането на манипулативния потенциал на тези инструменти трябва да се създадат благоприятни конситуационни условия. Конституирането, съчетаването и култивирането на ефективни фактори, които генерират, стимулират и дори форсират актуализирането на манипулативни внушения изисква целенасочени, креативни и перманентни усилия. При разпознаването, обосноваването, дефинирането и систематизирането на средствата и на начините, с чиято помощ се въздейства върху човешката психика (и най-вече върху подсъзнателния ѝ пласт), неизбежно се използват логически, когнитивни, психологически, лингвистични, прагматични, риторически и

344

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

естетически основания. Те са с различна степен на универсалност, обобщеност и приложимост в конкретните изследователски проекти. Въз основа на изследванията на автора върху манипулативния потенциал на дискурса на българската популярна преса категориалните признаци на манипулативното въздействие се обобщават по следния начин: „Манипулацията е скрито, преднамерено и умело въздействие върху психиката (и преди всичко върху подсъзнанието) на обекта на манипулиране. Целта на скритото манипулативно въздействие е усилията и на адресанта (осъзнато и активно), и на адресата (неосъзнато и пасивно) да бъдат материализирани, синхронизирани и мултиплицирани, за да се реализират ефективно, елегантно и необратимо утилитарните цели и комуникативните намерения на субекта в манипулационния процес.” [2, с. 18]. По-нататъшните проучвания в тази насока обаче императивно налагат необходимостта от комплексен анализ на скритото преднамерено въздействие върху психиката, което се реализира чрез гъвкава система от сложно интегрирани прагматични актове с манипулативен характер. Тя се проектира върху цялостна, йерархически организирана и интензивно трансформираща се комуникативна технология. В опростен вид тази технология има следния вид: когнитивна и психологическа база на аудиторията → интенция (намерение) на адресанта → комуникативна стратегия → речеви тактики → инструменти → перлокутивен ефект [3, с. 7]. Формата на речта е един от прагматичните фактори, които са с приоритетна значимост за актуализирането на манипулативността поради две основни причини. Първата е фактът, че чрез монологичните текстове, които са типични в по-голяма степен за писмената форма на речта, много по-неусетно, по-пълноценно и по-резултатно се прокарват манипулативните внушения. Втората причина, поради която формата на речта се интерпретира като важно обстоятелство при проектирането на манипулативни прояви върху различни равнища на комуникативната технология, е ограничението, което неизбежно става релевантно, когато се използват различни по семиотичната си природа инструменти в устната и в писмената форма на речта. Непосредственото диалогично общуване, типично само за устната форма на речта, притежава значителен ресурс от средства за ефективно противодействие срещу предварително планираното сугестивно въздействие. Допълнително влияние оказва и структуроопределящият за устната комуникация фактор „време”, който действа резистентно спрямо целенасочената психическа интервенция. Това ще рече, че в динамично променящите се условия на непосредственото устно общуване се изисква не само и не толкова оптимално да се планира, а преди всичко перманентно да се демонстрира способност за бърза, адекватна и оперативна реакция спрямо наложените от останалите участници в общуването промени в стратегията и в тактиките на конкретната интеракция. При такива условия субектът, който целенасочено възнамерява да упражнява скрито манипулативно въздействие, трябва да притежава качествена професионална подготовка в областта на теорията на речевото въздействие, перфектна комуникативна и лингвистична компетентност и впечатляваща ерудиция. Това несъмнено би му осигурило оптимални възможности за своевременен, ефективен и ефектен отговор на неочакваните и комплицираните предизвикателства. Така например в непосредствената устна комуникация подвеждащият или скритият въпрос може сравнително бързо и ефикасно да бъдат разгадани и парирани, докато преднамереното използване на подмяната на тезиса в писмения текст дава несравнимо по-големи шансове за постигането на търсения перлокутивен ефект.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

345

Всъщност в основата и на двата механизма е демонстрирането на т.нар. скрита очевидност, което ще рече, че собствената позиция се представя като нещо, което е вече доказано и самоочевидно, и поради това не се нуждае от специални аргументи. Скритата очевидност може да се реализира както чрез категоризацията (като частен случай на когнитивната икономия), така и чрез темо-ремната организация на фразата. Тъй като на етикетизацията, като едно от проявленията на категоризацията, е отделено внимание в друг материал, по-нататък се илюстрира втората възможност. Примерите на Р. Руметвайт, които отдавна са се превърнали в христоматийни, дават изключително добра възможност да се онагледи прагматичният потенциал на темо-ремната организация: „Старият човек е беден.” и „Човекът е стар и беден.” [1, с. 110–111]. В първата фраза като даденост, т.е. за тема, се приема, че човекът е стар (с драстично редуцирана възможност за обсъждане на този факт). В този случай за адресата е много поестествено да разсъждава върху достоверността на рематичния компонент, който е нарочно логически изтъкнат, т.е. дали човекът е беден, или не е. Този механизъм последователно се използва, за да може скрито, безболезнено и ефективно да се прокарат мнения, идеи, становища, за които се предполага, че не се споделят от адресата и съществува голяма вероятност те да бъдат оспорени или отхвърлени от него. Макар че на пръв поглед скритият въпрос притежава по-мощен сугестивен ресурс, трябва да се отчете фактът, че диалогичната форма на речта до голяма степен е в състояние да го неутрализира. Въпроси от типа: „Как се справяте с раздвоението на личността?” (питане към Цветан Цветанов, който в качеството си на вътрешен министър присъства на протеста на полицаи срещу намаляването на доходите им, от страна на журналистката Светла Петрова в предаването „Сеизмограф” по bTV), т.е. приема се за неоспорима даденост, че личността на Цв. Цветанов е раздвоена; „Ако колегите от опозицията не могат да разберат какъв им е проблемът, как ще решават проблемите на държавата?” (из трагикомичните прения в Народното събрание), т.е. опозицията категорично има някакъв проблем, за който дори не може да се досети; „Кога най-сетне ще започнеш да ми обръщаш внимание?” (из хабитуалния дискурс), т.е. отправящият този упрек под формата на въпрос твърди, че е лишен от внимание; „Какво е казал Ленин за Лайпцигския процес?” (из преподавателския фолклор), т.е. пролетарският вожд наистина е казал нещо за събитие, случило се 9 години след смъртта му, и пр., са красноречиво доказателство за идеалната възможност чрез тях имплицитно, но реактивно да се влияе върху конституирането и контрола на менталните нагласи на комуникативния партньор. Що се отнася до подмяната на тезиса в монологичните речеви продукти, този механизъм има универсална употреба. Това се обяснява с обстоятелството, че интервалът между изявите на потенциалните участници в общуването понякога е твърде голям (час, ден, седмица, дори година), което създава отлични възможности за използване на различни варианти на подмяната на тезиса. Освен това прототипният вариант на този механизъм, който се реализира на ниво „умозаключение”, би могъл креативно да се трансформира и да се мултиплицира, като по този начин се увеличава актуалният му периметър на действие. В броя си от 16.09.2011 г. в. „Сега” публикува материал на една от първите си страници, озаглавен: „Кадиев каза имената: Орлин Иванов, Радослав Тошев и Данаил Кирилов”. В него се цитират думите на кандидата за кмет на София, излъчен от БСП, Георги Кадиев: „Ако някой нещо е скалъпвал, това са Росен Плевнелиев и г-н Цветанов. Те трябва да излязат и да кажат

346

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

истината. На 23 октомври ще искаме доверието на хората, за да управляваме градовете и държавата. Хора, които лъжат, не могат да искат доверие.”. На следващия ден обаче в. „Монитор”, също на първите си страници, публикува своего рода контраматериал, озаглавен: „Цветанов изненадан от наглостта на БСП”, в който се цитират думите на вътрешния министър Цветан Цветанов: „Учуден съм от призива на Кадиев. Нека те да кажат какво се е случвало, защото са били част от статуквото. Росен Плевнелиев даде интервю през 2007 г., където ясно и точно разказва за намеците, които е получавал за подкуп. Това интервю дава отговор на всички въпроси по темата.”. Примерът едва ли се нуждае от подробен коментар. Очевидно е, че за актуализирането на този едва ли не вездесъщ механизъм се разчита на два фактора. Първият е информационният щурм, който лесно може да доведе до атрофия на и без това стоически съхраняващата се възможност за критическо възприемане на медийните факти. Вторият е „късата” човешка памет, която избирателно (в унисон с атавистичните нагласи на човек) фаворизира незначителна част от данните, постъпващи чрез петте сетивни канала. Интересна е и съпоставката между използването на един и същ механизъм в различни форми на речта. Показателен пример е изборът на лъжливата дихотомия като механизъм с манипулативен потенциал. В устното общуване той по-често се представя във формата на дизюнктивен въпрос, напр.: „Лесно е да се обещава преди избори, но какво бихте направили Вие на мое място – да увеличите пенсиите или да вдигнете минималната работна заплата?” (финансовият министър в интервю пред БНТ). В писмената комуникация той последователно се реализира като дизюнктивно съждение, напр.: „Народът ни трябва да разбере, че или ще започне да мисли и да работи по европейски, или ще трябва да свикне с мизерията и с недоимъка.” (в. „24 часа”). В първия случай лъжливата дихотомия може лесно да се неутрализира (стига, разбира се, събеседникът да има достатъчна дискурсивна компетентност). Във втория обаче се превръща в силен, макар и некоректен, аргумент за защита на удобна за адресанта теза. Що се отнася до монологичната тактика, тя предполага оптимално планиране и контролиране на комуникативния замисъл, който естествено може да включва и използване на средства и механизми с манипулативен потенциал. Адресантът разполага с достатъчно време за печеливш избор на комуникативните стратегии и речевите тактики, както и за внимателно селектиране, креативно комбиниране и умело завоалиране на проявите на манипулативност, които се проектират върху някои от структурните равнища на комуникативната технология. С още повече време за възприемане на текста разполага и адресатът, но се предполага, че процесът на рецепция не е толкова прецизен и качествен, колкото е процесът на създаване на текста. Това важи в значителна степен за обществени практики, като политическия маркетинг, комерсиалната реклама, медиите и пр. Разбира се, че безспорната закономерност монологът да „толерира” манипулативността, а диалогът да я „дискредитира”, се отразява по различен начин върху множеството разновидности на монологичните и на диалогичните речеви тактики, които са актуални както за типовете комуникативно взаимодействие, така и за типовете комуникативен контакт.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

347

ЛИТЕРАТУРА 1.

2. 3. 4.

Блакар Р. М. Язык как инструмент социальной власти (теоретико-эмпирические исследования языка и его использования в социальном контексте) // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. С. 88–125. Гецов А. По следите на скрития смисъл. Предпоставки и инструменти за скрито манипулативно въздействие в дискурса на българската популярна преса. В. Търново: Св. св. Кирил и Методий, 2009. Гецов А. Комуникативни стратегии и манипулация. В. Търново: Фабер, 2011. Кибрик А. Е. Лингвистические постулаты // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. №621. Механизмы вывода и обработки знаний в системах понимания текста. Труды по искусственному интеллекту. Тарту, 1983. С. 24–39. Поступила в редакцию 10.08.2013 г.

348

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

MANIPULATIVENESS DEGREE AS A FUNCTION OF THE DICHOTOMY “ORAL SPEECH – WRITTEN SPEECH” © A. Getsov St. Cyril and St. Methodius University of Veliko Turnovo 2 T. Turnovski Street, 5003, Veliko Turnovo, Republic of Bulgaria E-mail: [email protected] The article discusses mechanisms of manipulative influence on a theoretical basis of suggestion and on the actual material of Bulgarian press. The author supposes that adequate research requires integrated approach with symbiosis of techniques of cognitive science, linguistic pragmatics, psycholinguistics and the theory of speech activity. Manipulative action takes place not only through language (explicit and implicit), but also non-verbal instruments that have different range, different pragmatic potential, etc. The necessity of a comprehensive analysis of the hidden manipulative influence on psyche which is implemented through a flexible system of complex-integrated manipulative pragmatic acts is stated. This system is projected to complete, hierarchically organized and fast changing communication technology which has the following form: cognitive and psychological basis of audience → intention of the adresser → communication strategy → verbal tactics → instruments → perlocutionary effect. Herewith the form of speech is one of the pragmatic factors having great value for actualizing manipulative potential. Communication in form of direct dialog, typical only for oral speech, has a significant resources to counter planned suggestion. Furthermore the author compares the usage of the same suggestive influence patterns in oral and written speech. So the monologue tactic is supposed to be optimal for planning and control of communicative intention, which may include the use of instruments and mechanisms with manipulative potential. Addresser has sufficient time for careful selection of communication strategies and tactics of speech, as well as for creative combination and skillful concealing of manipulativeness manifestations. The author concludes that the regularity, according to which one monologue makes manipulativeness “tolerant” and dialogue “discredit” it, reflects differently in different monologue and dialogue tactics that are relevant to different types of communicative interaction. Keywords: manipulation, suggestion, pragmatics, addresser, addressee, oral speech, written speech, monologue, dialogue, communication strategy, verbal tactics. Published in Bulgarian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Getsov A. Manipulativeness Degree as a Function of the Dichotomy “Oral Speech – Written Speech” // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 342–348.

REFERENCES 1. 2.

3. 4.

Blakar R. M. Yazyk i modelirovanie sotsial'nogo vzaimodeistviya. Moscow: Progress, 1987. Pp. 88–125. Getsov A. Po sledite na skritiya smisal. Predpostavki i instrumenti za skrito manipulativno vazdeistvie v diskursa na balgarskata populyarna presa [On the Trail of Hidden Meanings. Prerequisites and Tools of Hidden Manipulative Influence in the Discourse of Bulgarian Popular Press]. V. Tarnovo: Sv. sv. Kiril i Metodii, 2009. Getsov A. Komunikativni strategii i manipulatsiya [Communication Strategies and Manipulation]. V. Tarnovo: Faber, 2011. Kibrik A. E. Uch. zap. Tartuskogo gos. un-ta. No. 621. Mekhanizmy vyvoda i obrabotki znanii v sistemakh ponimaniya teksta. Trudy po iskusstvennomu intellektu. Tartu, 1983. Pp. 24–39. Received 10.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

349

ПОСТАНОВКА ПРОИЗНОШЕНИЯ РУССКИХ СОНОРНЫХ СОГЛАСНЫХ [Л–Л’] В БОЛГАРСКОЙ АУДИТОРИИ © Н. Д. Пенева Великотырновский университет им. св. Кирилла и Мефодия Болгария, 5003 г. Велико-Тырново, ул. Т. Търновски, 2. E-mail: [email protected] Автор ставит своей целью разработку некоторых методов нейтрализации акцента в русской речи болгар на основе анализа артикуляционноакустической природы русских и болгарских [л], [л’] и выявление типичных трудностей, с которыми сталкиваются студенты в процессе обучения. Делается вывод о том, что минимизации акцента при реализации сонорных [л], [л’] в русской речи болгар будет способствовать прослушивание речи дикторов, повторения за образцом, самостоятельная запись своего произношения с последующим анализом допущенных ошибок, прослушивание большого количества озвученных тренировочных и речевых упражнений, выполнения творческих упражнений коммуникативной направленности. Ключевые слова: болгарский язык, русский язык, сонорные согласные, артикуляция, акцент, орфоэпические нормы.

Плавные согласные [л], [л’] в русском и болгарском языках относятся к группе сонантов. Несмотря на их некоторую артикуляционно-акустическую близость в обоих языках, между ними имеются существенные различия, которые должны знать будущие преподаватели русского языка. Цель работы – сопоставить артикуляционно-акустическую природу русских и болгарских [л], [л’], выявить типичные трудности, с которыми встречаются студенты при их реализации, и предложить некоторые методы нейтрализации акцента в русской речи болгар. В русском и болгарском языках при артикуляции переднеязычного сонанта [л] передняя часть спинки языка вместе с кончиком смыкается с верхними зубами или альвеолами у их основания, образуя смычку в передней части ротовой полости. Слабая воздушная струя проходит через боковые щели, которые образуются при опускании боков языка с обеих сторон или только с одной. В обоих языках согласный [л] является боковым. Небная занавеска при артикуляции [л] приподнята и закрывает проход воздуха в носовую полость, поэтому этот звук является неносовым. Голосовые связки сближены, напряжены, колеблются, создавая голос. Губы не растянуты в стороны, немного приоткрыты и слегка выдвигаются вперед, особенно нижняя губа. При артикуляции русского [л] напряженная задняя часть спинки языка приподнимается к мягкому небу, продвигается назад и становится выпуклой. Средняя часть спинки языка глубоко вогнута и удалена от твердого неба. Язык в целом принимает ложкообразную форму. Сонант [л] образуется с помощью дополнительной артикуляции – веляризации и считается в русской фонетической системе сильно веляризованным согласным. При артикуляции болгарского согласного [л] задняя часть спинки языка также отодвигается назад, но в меньшей степени, чем в русском языке. Язык с небольшим прогибом средней части продвинут вперед, что свидетельствует о меньшей веляризованности болгарского согласного по сравнению с аналогичным русским.

350

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Слуховой анализ на восприятие твердого [л] в идентичных русско-болгарских лексических параллелях, проведенный со студентами-русистами, показал следующие результаты. Почти в 68% случаев болгарский твердый сонант [л] звучит для них мягче соответствующего русского, 22% студентов отмечают идентичность их акустического эффекта и около 10% студентов не смогли ответить на поставленный вопрос. Эти результаты в какой-то степени подтверждают вывод С. Стойкова: «По слуховия си характер тя спада към твърдите лсъгласни. Общо взето, тя е по-твърда от съгласната л в чешки, словашки и сърбохърватски, но по-мека от съгласната л в руски и полски език» [6, с. 116]. При артикуляции русского мягкого бокового [л’] язык сильно продвигается вперед. Передняя часть спинки языка с кончиком соприкасается с началом твердого неба и вместе со средней частью спинки языка высоко подняты к твердому небу. Образование мягкого [л’] характеризуется дополнительной артикуляцией – палатализацией. Голосовые связки сближены, напряжены и вибрируют. Небная занавеска поднята. Лабиализация и веляризация при артикуляции мягкого [л’] не наблюдается. Русский мягкий сонант [л’], в отличие от болгарского, встречается перед всеми гласными (кроме [ы]), в различных сочетаниях с твердыми и мягкими согласными и в фонетическом контексте подвергается различным модификациям. Артикуляция болгарского мягкого согласного [л’] отличается от твердого смещением смычки в более высокую часть альвеол, продвижением средней части спинки языка вперед и вверх. В отличие от артикуляции русского мягкого сонанта [л’], в болгарском языке средняя часть спинки языка приподнимается к твердому небу в меньшей степени, площадь смычки при этом уменьшается, отмечается слабая степень палатализации. С. Стойков считает, что болгарский мягкий согласный [л’] по слуховому эффекту звучит тверже по сравнению с другими славянскими языками [6, с. 119]. Палатальные согласные в современном болгарском языке позиционно ограничены. Они встречаются только перед гласными [а], [о], [у], [ъ]. Среди болгарских ученых нет единого мнения относительно мягкости согласных перед гласными переднего ряда [и], [е]. В восточных болгарских диалектах согласные перед этими гласными всегда смягчаются, в западных палатализируются только согласные [н’], [к’] [г’], сонант [л] может реализовываться сильно мягким или твердым вариантом. Орфоэпические нормы современного болгарского литературного языка рекомендуют согласный [л] перед гласными [и], [е] произносить мягко. Но эта мягкость особая, не похожая ни на мягкость согласных перед гласными заднего ряда [а], [о], [у], [ъ], ни на мягкость согласных перед гласными переднего ряда [и], [е], присущая восточным болгарским диалектам [8, с. 214]. Л. Андрейчин в литературном языке допускает нормативное произношение согласных перед [и], [е] в двух равноправных вариантах – твердом и мягком [1, с. 142]. Махрова Т. Н. в своем исследовании, посвященном произношению болгарских согласных в позиции перед гласными переднего ряда [и], [е], отмечает: “Ако проследим най-мекия и най-твърдия вариант на изговора на съгласните пред и, е, ясно се вижда, че и най-мекият вариант допуска твърд, както и най-твърдият допуска мек ... такова вариране на българските съгласни пред е, и не трябва да се смята за индивидуално или ситуативно. То не излиза от рамките на книжовните произносителни норми, а само свидетелства за проницаемост на границата между западното и източното произношение” [5, с. 121; 4, с. 32]. Д. Тилков в Академической Грамматике болгарского языка [8, с. 102] раскрывает причины варьирования акустического эффекта сонорного [л] в зависимости от последующих глас-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

351

ных различного тембрального класса. Так, если за согласным [л] следуют гласные заднего ряда [а], [о], [у], [ъ], создается впечатление, как отмечает автор, что [л] имеет твердую окраску, с последующими гласными переднего ряда [и], [е] согласный приобретает некую мягкость. Объясняется это фонетическое явление тем, по мнению Д. Тилкова, что своеобразная артикуляция каждого из последующих гласных по-разному влияет на артикуляцию согласного [л], что ведет за собой изменение его тембральной окраски. При образовании согласного [л] с последующими гласными [а], [о], [у], [ъ] смычка образуется между верхними зубами и альвеолами, если же следуют гласные [и], [е] смычка перемещается в верхнюю часть альвеол. В этом случае проход для воздушной струи становится узким, что ведет за собой повышение частоты второй форманты. Разница в частотах вторых формант согласного [л] с последующими гласными переднего и заднего рядов приблизительно равна 800–1000 Гц, F ІІІ – 300–400 Гц, F ІV – 100–200 Гц, что создает эффект мягкости сонанта [л] в позиции перед гласными [и], [е] [8, с. 102]. Таким образом, краткий сопоставительный артикуляционно-акустический анализ согласных [л], [л’] в обоих языках позволил выявить трудности, с которыми могут встретиться болгары при постановке/коррекции русских согласных. Они связаны, в первую очередь, с артикуляционными различиями твердых и мягких согласных [л], [л’] в сопоставляемых языках и фонологическим неразличением русских сонантов [л], [л’]. Эти произносительные ошибки относятся к ошибкам смешанного типа. Для устранения акцента в русской речи болгар при произнесении плавных согласных [л], [л’] необходимо ознакомить студентов с артикуляционными особенностями этих звуков в обоих языках, прокомментировать возможные отклонения при их реализации, обратить внимание на причины их возникновения. В качестве зрительно-слуховой наглядности следует использовать схемы артикуляций, таблицы и рисунки артикуляций в специальных альбомах или книгах, звукозаписи нормативной русской речи. На совмещенных схемах артикуляций русских и болгарских согласных [л], [л’] необходимо назвать управляемые моменты артикуляции, обратить внимание на различное положение артикулирующих органов при их произнесении в обоих языках. При постановке/коррекции русских согласных [л], [л’] одинаково важна отработка навыков веляризации и палатализации. Как отмечает В. А. Виноградов: “В произношении иностранцев не только русские мягкие звучат искаженно, но и русские твердые: в первых отсутствует необходимая палатализация, во вторых – веляризация. В этом отношении корреляция по твердости-мягкости может считаться более трудной по сравнению с корреляцией по глухости-звонкости” [2, с. 34]. Русский твердый согласный [л] отличается от болгарского, как было отмечено выше, своей сильной веляризацией, т.е. оттянутостью языка глубоко назад к глоточной части и вогнутостью средне-передней части спинки языка, что придает звуку твердость звучания. В русской речи болгар твердый [л] получает новую окраску, некоторую мягкость из-за недостаточного продвижения языка назад и несколько другой конфигурации средне-передней его части. Оттянутость задней части языка и вогнутость средней части спинки языка при веляризации, как известно, являются неощутимыми моментами артикуляции. Поэтому эти артикуляторные движения отрабатываются на специально подобранных упражнениях с использованием звуков-помощников предшествующих и последующих гласных и согласных. Фонетические упражнения составляются на ограниченном, строго отобранном материале с учетом

352

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

специфики болгарского языка. Основной метод работы на данном этапе сознательноартикуляторный, в качестве дополнительного метода используется имитационный. Рекомендуется начинать постановку/коррекцию твердого сонанта [л] в сочетаниях с гласными заднего ряда и заднеязычными согласными [г], [к], [х], при артикуляции которых задняя часть спинки языка приподнимается к твердому небу и отодвигается назад (ол, ло, лу, ул, кул, хол, кло, лго, лку, лху, глу, лгу). Необходимо напомнить студентам о большом мускульном напряжении всего языка, особенно его задней части и о положении передней части языка вместе с кончиком у верхних зубов. После закрепления нужной артикуляции предлагаются упражнения общего типа, где согласный [л] находится в разных фонетических позициях и сочетаниях: а) с гласными в ударном и безударном слогах (скала, колос, блуза, волна); б) в абсолютном начале слова и в абсолютном конце (луг, лампа, стол, дал); в) с предшествующими и последующими согласными (влага, волк, долго, лгун, поклон). Упражнения включают артикуляторные команды, помогающие настройке речедвигательного аппарата на слуховой образ звучащей речи. Одной из трудных задач обучению болгар русскому произношению является палатализация согласных. Как было сказано выше, болгарский мягкий согласный [л’] менее палатализован по сравнению с русским, т.е. при его образовании средняя часть спинки языка приподнимается к твердому небу в меньшей степени. Это движение языка является неощутимым и трудно контролируемым моментом артикуляции. В этом случае можно использовать артикуляцию предшествующего и последующего гласного переднего ряда верхнего подъема [и] в разных фонетических позициях (ли, или, ил, лисы, лиса, лили, лил, земли). Устойчивой чертой болгарского акцента в русской речи является отсутствие мягкости [л’] в таких фонетических позициях, как, например, перед согласными, в абсолютном конце слова, перед среднеязычным [ј], не присущих фонетической системе болгарского языка (мальчик, сильно; соль медаль, льют, льет). Отсутствие палатализации [л’] в этих позициях приводит к смыслонарушению, т.е. к ошибкам фонологического типа (полка – полька, угол – уголь, уголки – угольки, солю – солью). Для устранения акцента очень полезны упражнения на противопоставления твердого и мягкого [л] в разных фонетических позициях (цел – цель, пилот – польет, лук – люк, полно – больно, волшебный – большой). Перевод генетически родственных слов с русского на болгарский и обратно позволит студентам сознательно контролировать и сравнивать артикуляторные движения твердого и мягкого [л] в обоих языках (медаль, учитель, сильно, польза, львица; медал, учител, силно, полза, лъвица). Определенные трудности вызывает произношение сочетаний согласных [л]+[л], [л]+[л’] и [л’]+[л’] на стыке слов при слитном произношении. В этих фонетических позициях студенты реализуют согласные [л], [л’] без нормативной длительности, кратко и без соответствующей твердости/мягкости: купил лак – [куп’ил:ак], купил лимон – [куп’ил:’имон], вдоль леса – [вдол:’есъ]. Отклонения наблюдаются при произношении сочетания русского сонорного [л] с гласным [о], в результате чего возникает полногласная форма оло, которой в болгарском языке соответствует неполногласное образование ла (ля). Перевод может послужить эффективным способом нейтрализации этого отклонения (мляко, хлад, славей, блато; молоко, холод, соловей, болото). В болгарском языке в сочетании сонорного [л] с согласным в конце слова между ними произносится звук [ъ] (мисъл). Студенты под влиянием родного языка в русских словах типа

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

353

мысль, смысл в сочетаниях [сл’], [сл] вставляют звук [ы], что ведет к увеличению количества слогов в слове и нарушению его акцентно-ритмической структуры (мысыл, смысыл). Отклонения наблюдаются при реализации взрывно-боковых [тл], [т’л’], [дл], [д’л’], которые произносятся болгарами не как один звук, а с самостоятельной артикуляцией каждого звука [т+л], [т’+л’], [д+л], [д’+л’] (отлив, длина, льдина, подлый). Таким образом, при постановке/коррекции сонорных согласных [л], [л’] необходимо обратить внимание на следующие темы: 1. Велярность согласного [л]. 2. Мягкий смычно-проходной боковой [л’]: а) перед гласными (кроме [ы]); б) в абсолютном исходе слова; в) перед мягкими согласными; г) перед твердыми согласными; д) перед среднеязычным [ј]. 3. Сочетания [л]+[л], [л]+[л’], [л’]+[л’] на стыке слов при слитном произношении. 4. Сочетания гласных с сонорным [л]. 5. Сочетание сонорного [л] с согласным в абсолютном исходе слова. Прослушивания речи дикторов, повторения за образцом, самостоятельная запись своего произношения с последующим анализом допущенных ошибок, прослушивания большого количества озвученных тренировочных и речевых упражнений, выполнения творческих упражнений коммуникативной направленности – все это будет способствовать минимизации акцента при реализации сонорных [л], [л’] в русской речи болгар. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

Андрейчин Л. За мекостта в българския книжовен език // Помагало по българска фонетика. София, 1980. С. 142. Виноградов В. А. Консонантизм и вокализм русского языка. М., 1971. С. 34. Граматика на съвременния български книжовен език. София, 1998. С. 102. Махрова Т. Н. По въпроса за твърдите и меките съгласни в българския език // Език и литература. 1985. ХL. №5. С. 32. Махрова Т. Н. Към въпроса за произношението на българските съгласни пред и, е // Език и литература. 1991. ХLVІ. №3. С. 121. Стойков С. Увод във фонетиката на българския език. София, 1966. С. 116–119. Стойков С. Палаталните съгласни в българския книжовен език // Помагало по българска фонетика. София, 1980. Тилков Д., Бояджиев Т. Българска фонетика. София, 1977. С. 214. Поступила в редакцию 15.08.2013 г.

354

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

SETTING OF RUSSIAN SONORANT CONSONANTS [L–L'] PRONUNCIATION IN A BULGARIAN AUDIENCE © N. D. Peneva St. Cyril and St. Methodius University of Veliko Turnovo 2 T. Turnovski Street, 5003, Veliko Turnovo, Republic of Bulgaria. E-mail: [email protected] The aim of the article is to compare articulation-acoustic nature of Russian and Bulgarian sounds [l], [l'], to reveal typical difficulties faced by students producing these sounds, and development of some methods of neutralizing accent in Russian speach of Bulgarians. Special attention is paid to the description of articulation peculiarities of sonorant [l], [l'] in Russian and Bulgarian languages, identified both common and specific characteristics of these sounds. In the target audience represented by the Russists-students a listening was held to analyse their perception of hard [l] in identical Russian-Bulgarian lexical parallels, which showed the following results: for almost 68% of the target audience Bulgarian hard [l] sounds softer than Russian, for 22% of students they are identical in acoustic effect, and about 10% of the students could not answer the question. The analysis has revealed the difficulties that may be encountered by Bulgarians in a process of setting/correcting pronouncation of Russian consonants. They are connected primarily with differences of articulation of hard and soft consonants [l], [l'] in compared languages and phonologically undifferentiated Russian sonants [l], [l']. These mistakes are related to the pronunciation mistakes of the mixed type. The author supposes that to remove accent in Russian speech pronouncing fluent consonants [l], [l'], it is necessary to inform students about articulation peculiarities of these sounds in both languages, to make comments about possible deviations of these sounds prononciation, to draw attention to reasons of this deviations. As visual and audial measures of education, articulation schemes, tables and figures in special albums or books should be used as well as audio records of normative Russian speech. In the final the conclusion is made that listening of newscasters' speech, repeating of the examples, recording of own speech with analysis of made mistakes, listening for large amount of voiced and speech-training exercises, dealing with creative excercises for communication would help Bulgarians to minimize the accent in the prononciation of sonorant [l], [l'] in Russian speech. Keywords: Bulgarian language, Russian language, sonorant consonants, articulation, accent, pronouncation norm. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Peneva N. D. Setting of Russian Sonorant Consonants [L–L'] Pronunciation in a Bulgarian Audience // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 349–354.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Andreichin L. Pomagalo po balgarska fonetika. Sofia, 1980. P. 142. Vinogradov V. A. Konsonantizm i vokalizm russkogo yazyka [Vocalism and Consonantism of Russian Language]. Moscow: 1971. P. 34. Gramatika na savremenniya balgarski knizhoven ezik [Grammar of Contemporary Bulgarian Literary Language]. Sofia, 1998. P. 102. Makhrova T. N. Ezik i literatura. 1985. XL. No. 5. P. 32. Makhrova T. N. Ezik i literatura. 1991. XLVІ. No. 3. P. 121. Stoikov S. Uvod vav fonetikata na balgarskiya ezik [Introduction to Phonetics of Bulgarian Language]. Sofia, 1966. Pp. 116–119. Stoikov S. Pomagalo po balgarska fonetika. Sofia, 1980. Received 15.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

355

УДК 007 : 50+51 ФУНКЦИИ МОДАЛЬНЫХ ПРЕДИКАТОВ В СОВРЕМЕННЫХ РУССКОМ, АНГЛИЙСКОМ, НЕМЕЦКОМ, ФРАНЦУЗСКОМ, ИТАЛЬЯНСКОМ И ИСПАНСКОМ ЯЗЫКАХ © Л. М. Васильев Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32. Тел.: +7 (347) 250 65 48. E-mail: [email protected] Статья посвящена рассмотрению семантики модальных предикатов в ряде индоевропейских языков: русском, английском, немецком, французском, итальянском, испанском. Анализируются четыре группы модальных предикатов в указанных языках: 1) предикаты, выражающие мнение о возможности осуществления предполагаемого; 2) предикаты, выражающие уверенность в возможности осуществления предполагаемого; 3) предикаты, выражающие мнение о необходимости осуществления предполагаемого; 4) предикаты, выражающие мнение о допустимости осуществления предполагаемого. Автор рассматривает возможные употребления данных слов в функции той или иной части речи (прилагательного, наречия и т.д.), а также их синтаксическую специфику. В заключение делается вывод о том, что наиболее сходными являются рассмотренные модальные предикаты в итальянском и испанском языках. К ним примыкают по близости французский и английский. Наиболее специфичны модальные предикаты в русском и немецком. Ключевые слова: модальные предикаты, сказуемое, вводные слова, личные предложения, безличные предложения.

Введение Модальные (модально-оценочные) предикаты, как и соответствующие частицы, характеризуют предикативный и коммуникативный аспекты высказывания, т.е. выступают в функции сказуемого основного (пропозиционального) аспекта или в функции вводных слов (= вторичного сказуемого) коммуникативного аспекта высказывания, выражая в том и другом случае точку зрения говорящего на его содержание. Семантика модальных предикатов довольно разнообразна. Здесь мы рассмотрим четыре их группы: со значением вероятности, уверенности, необходимости и допустимости (дозволенности). 1. Модальные предикаты, выражающие мнение о возможности осуществления предполагаемого В русском языке состав этой группы образуют вводные слова и сочетания возможно, может быть/разг. может, вероятно/по всей вероятности, наверно/наверное, видимо/повидимому/по всей видимости, как видно/разг. видно, должно быть, кажется/казалось бы/разг. кажись, пожалуй, разг. похоже, разг. поди, разг. чай: Он, вероятно (возможно, может быть), вернется, Они, наверное (видимо), не придут, Это, должно быть (пожалуй, кажется), правда, Она, похоже (поди, чай, кажись), знала об этом; в английском – слова и словосочетания possibly, probably/in all probability, perhaps, likely/most likely, in all likelihood, obviously, mani-

356

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

festly, apparently/to all appearance: Possibly (probably/in all probability, perhaps) I can do it ‘Возможно (вероятно, по всей вероятности, может быть) , я могу сделать это’, They are likely (most likely/in all likelihood) to meet again ‘Они, похоже (похоже по всему), встретятся снова’, It is likely (manifestly, obviously) to rain tonight ‘Похоже (видимо, наверное), вечером будет дождь’, You apparently (to all appearance, probably) think that… ‘Вы, по-видимому (по всей видимости, вероятно), думаете, что...’; в немецком – vielleicht, wahrscheinlich/höchst wahrscheinlich, wohl, vermütlich, offenbar/offensichtlich/offenkundich, wie es scheint: Vielleicht (wahrscheinlich/höchst wahrscheinlich, wohl, vermütlich) kommt er morgen ‘Возможно, вероятно (по всей вероятности, должно быть, предположительно), он завтра придет’, Offensichtlich (offenbar, offenkundich, wie es scheint) sie haben recht ‘Видимо (по-видимому/как видно, как кажется), они правы’; во французском – possiblement, probablement/selon toute probablilité, peut-étre, ça se peut, il parait: Il viandra possiblement (probablement/selon toute probabilité, ça se peut, peut-étre) ‘Он придет, возможно (вероятно/по всей вероятности, может быть)’, Il parait qu’il viandra (que je suis malade) ‘Кажется, что он придет (что я болен) = Кажется, он придет (я болен)’; в итальянском – possiblimente, probablimente, certamente/di certo/certo, pare, sembra, como si vede: Verra di certo (certo/certamente, possiblimente, probablimente, como si vede) tra un’ora ‘Он придет, наверно (видимо, возможно, вероятно, через час’, Pare (sembra) que venga cualcuno ‘Кажется, кто-то идет’, Pare (sembra) que per voi sia tutt’ uno ‘Вам, кажется, все равно’; в испанском – posiblemente, probablemente, siguramente/con siguridad, aparentemente, per lo visto, quiza(s), parece me/parece que, puede ser, se debe: El está posiblemente (probablemente, siguramente/con siguridad, aparentemente, por lo visto) fatigado ‘Он, возможно (вероятно, наверно, кажется, повидимому), устал’, El es quizá (parece me, se puede, se debe) obrero ‘Он, возможно (мне кажется, может быть, должно быть), рабочий’. Как прилагательные рассмотренные слова выступают в функции сказуемого личных и безличных предложений, например: Это возможно (но нельзя: Это наверное), Возможно, что я приеду (= Я, возможно, приеду); англ. This is possible ‘Это возможно’ (но нельзя This is perhaps и т.д.), It is possible that I shall come (= I shall come possibly) ‘Возможно, что я приду (= Я, возможно, приду)’; нем. Das ist wahrscheinlich ‘Это вероятно’, Es ist wahrscheinlich daß er wird kommm (= Wahrscheinlich er wird kommen) ‘Вероятно, что он придет (= Он придет, вероятно)’; франц. C’est possible ‘Это возможно’, Il est possible que elle viandra (= Elle viandra possiblement) ‘Вероятно, что она придет’ (= Она придет, вероятно); итал. Questo è possible ‘Это возможно’, È possible que il ha ragione (= Il ha possiblemente ragione) ‘Возможно, что он прав’(=Он прав, возможно); исп. Esto es probable ‘Это вероятно’, Es muy possible que el está fatigado (= Èl está fatigado probablemente) ‘Вполне возможно, что он устал (= Он, возможно, устал). В этом же значении могут употребляться и соответствующие модальные глаголы: Может быть гроза (= Возможно, что будет гроза); aнгл. He seems to be pleased ‘Он кажется довольным’; нем. Das kann sein ‘Это может быть’; франц. Vou paressez fatigué ‘Вы кажетесь (выглядите) уставшим', Ne croyez vous pas? ‘Не кажется ли вам?’; итал. Sembra que venga cualcuno ‘Кажется, что кто-то идет’; исп. Esto puede ser ‘Это может быть’. В некоторых случаях модальные предикаты употребляются в функции наречий со значением степени множества, например: il piu possible ‘как можно больше’, il meno possible ‘как можно меньше’.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

357

2. Модальные предикаты, выражающие уверенность в возможности осуществления предполагаемого В русском языке в состав этой группы входят вводные слова и выражения конечно, безусловно, бесспорно, очевидно, самоочевидно/по всей очевидности, несомненно, без (всякого) сомнения, естественно, разумеется/само собой разумеется, понятное дело/разг. понятно, явно, ясное дело: Он, конечно (безусловно, разумеется, ясное дело и т.д.), прав, Это, бесспорно (несомненно, очевидно), правда, Он, явно, опаздывает; в английском – of course, certainly, surely, assuredly, undoubtedly, naturally, obviously, manifestly, apparently, without question: You are right of course (certainly, surely, undoubtedly) ‘Вы, конечно (безусловно, несомненно бесспорно), правы’, He is naturally (obviously, evidently, apparently) better today ‘Ему, естественно (очевидно, явно), лучше сегодня’, He will surely (assuredly, without question) fail ‘Он , бесспорно (конечно, наверняка), потерпит неудачу’; в немецком – gewiß, sicherlich, freilich, zweifellos, verständlich/selbstverständlich, natürlich: Sie gewiß (sicherlich. freilich, zweifellos) wissen das ‘Вы, конечно (безусловно, несомненно), знаете это’, Das ist so selbstverständlich (freilich, natürlich) ‘Это, разумеется (конечно, естественно), так’; во французском – certainement/certes, assurement, incontestablement, evidemment, sans doute, sans contredis, pour sùr/bien sùr, cela (il) va, sans doute: Il est certainement (certes, assurement, incontestablement) meilleur ‘Он, конечно (безусловно, бесспорно), лучше’, Il viandra sans doute (sans contredis, pour sùr) ‘Он придет несомненно (конечно)’, Vouz avez évidemment (cela va sans dire, bien sùr) raison ‘Вы, очевидно (бесспорно, несомненно), правы’; в итальянском – certamente/di certo/certes, incontestabile, indubitàbile, indiscutibile, naturalmente, evidentemente, si capisce, s’intende, beninteso: Egli certamente (di certo, naturalmente, incontestabile, indubitàbile, indiscutibile) capisce questo ‘Он конечно (естественно, бесспорно, безусловно, несомненно), понимает это’, Certes non ‘Конечно, нет’, Egli è evidentemente (si capisce, s’intende, beninteso) una persona onesta ‘Он, очевидно (разумеется, конечно, понятно), честный человек’; в испанском – ciertamente/por cierto, incontestablemente, siguramente, indudablemente/sin duda, indiscutablemente, se comprende/por supuesto: Esto es ciertamente (por cierto, incontestablemente, siguramente, indudablemente/sin duda) verdad ‘Это, конечно (бесспорно, несомненно), правда’, El vive, trabaja indiscutablemente (se comprende) bueno ‘Он живет, работает, бесспорно (разумеется) хорошо’, El está por supuesto enfermo ‘Он, конечно, болен’. Как прилагательные некоторые из рассмотренных слов выступают в функции сказуемого: Это (бесспорно, несомненно): англ. I am sure of it ‘Я уверен в этом’ This is obvious ‘Это очевидно’; нем. Das ist zweifellos (sicherlich) ‘Это несомненно (бесспорно)’; франц. C’est incontestable (evident) ‘Это бесспорно (очевидно)’; итал. Questo è indiscutabile (naturale) ‘Это бесспорно (естественно)’, Certes que non ‘Конечно, нет’; исп. Esto es idudable (evidente) ‘Это несомненно (очевидно)’. Значения уверенности могут выражаться также глаголами и причастиями: Я уверен, что...; I belive that…; Ich glaube daß…; Je crois que…; Crédo che…; Creo que… 3. Модальные предикаты, выражающие мнение о необходимости осуществления предполагаемого Модальные предикаты этой группы выполняют, как правило, функцию сказуемого личных и безличных предложений. В русском языке к ним относятся слова и выражения необ-

358

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ходимо, надо/простор. надобно, нужно, нельзя не, разг. придется, офиц.-дел. следует, надлежит, должно/должным образом: Мне надо (нужно, необходимо) остаться, Это необходимо (= В этом есть необходимость), Придется согласиться; в английском – necessary (It is necessary) и выражениями типа It should be remembered ‘Это надо помнить’, He ought to go there ‘Он должен туда идти (= Ему надо туда идти)’; в немецком – словами nötig, notwendig (Das ist nötig, notwendig) ‘Это необходимо, нужно)’ и выражениями с модальными глаголами Das muß gemacht warden ‘Это нужно сделать’, Ich muß gehen ‘Мне надо идти’, Man muß (man soll) vorsichtig sein ‘Надо быть осторожным’, Er braucht Erholung ‘Ему следует, необходимо отдохнуть’ и под.; во французском – прилагательными necessaire, indispensable (Il est necessaire, indispensable ‘Это нужно, необходимо)’ и конструкциями Il faut ‘Надо’, Il a besoin de la maison ‘Ему нужен дом’, J’ai eté obligé de partir ‘Мне надо было (я был вынужден) уйти’; в итальянском – словом necessario (Questo è necessario ‘Это нужно)’ и предложениями типа Mi occorre un libro ‘Мне нужна книга’, Non vi occorre denario? ‘Не надо ли вам денег?’, Ti bisogna questo libro? ‘Тебе нужна эта книга?’, Fa questo in modo giusto ‘Сделай это должным образом’; в испанском – адъективами necessario, imprescindible (Esto es me necessario, imprescindible ‘Это нужно, очень нужно мне’) и выражениями типа Yo he (es me) menester… ‘Мне необходимо...’, Necessito descansar ‘Мне надо отдохнуть’ и под. Безличные и неопределенно-личные предложения с рассмотренными модальными предикатами являются, по существу, трансформами личных, например: Я должен идти > Мне надо идти, англ. He must work > It is me necessary to work (One must work) ‘Я должен работать > > Mне нужно работать (Все должны работать)’, нем. Ich muß das machen ‘Я должен это сделать’ > Es ist nötig zu tun das (Man muß das machen) ‘Это надо делать (Это должны делать)’, франц. Il doit travailler ‘Он должен работать’ > Il faut qu’il travaille ‘Ему нужно работать’, итал. Io occorro un libro ‘Я нуждаюсь в книге’ > Mi occorre un libro ‘Мне нужна книга’, исп. Necesito descansar ‘Я нуждаюсь в отдыхе’ > Es me necesario descansar ‘Мне нужно отдохнуть’ и т.д. В функции вводных слов модальные предикаты этой группы не употребляются, если не иметь в виду такие случаи, как Это, надо сказать, давно известно. 4. Модальные предикаты, выражающие мнение о допустимости осуществления предполагаемого В эту группу входят модальные предикаты со значением мнения о допустимости, дозволенности какого-либо действия, поступка законами, требованиями религии, нормами морали и поведения, личными правилами. К ним в русском языке относятся словоформы можно, допустимо/допускается, дозволено/дозволяется, позволено/позволяется, разрешено/разрешается, так принято (заведено) и их антонимы нельзя, недопустимо, запрещено/запрещается, возбраняется, заказано, как можно!: Им все можно (дозволено/дозволяется и т.д.), Это вполне допустимо, Здесь так принято (заведено) – Ему нельзя тут быть, Нам ничего нельзя (все запрещено, заказано), Мне нельзя есть эту пищу, Как можно так поступать! (= Нельзя так поступать!); в английском языке это значение выражается глаголами may, can, permit, allow – forbid, prohibit, interdict и под., например: One may smoke here ‘Здесь можно курить’, It can be done ‘Это можно сделать’, Smoking is allowed ‘Курить разрешается’ – One can not (may not) do it ‘Этого нельзя делать’, This is prohibited (interdicted, not allowed) ‘Это запрещается (не разрешается)’; в немецком

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

359

языке – глаголами können, dürfen, erlauben – verbieten, например: Hier kann man sich erkälten ‘Здесь можно простудиться’, Das ist erlaubt ‘Это разрешено’, Darf ich herein? ‘Можно войти?’ – Man darf nicht (man soll nich) das tun ‘Этого нельзя (не следует) делать’, Wir dürfen (könen) keine Zeit verlieren ‘Мы не должны (нам нельзя) терять время’, Das ist verboten ‘Это запрещено’; во французском – прилагательными possible, admissible, глаголами pouvoir, permettre и их антонимами impossible, inadmissible – defender, interdire, prohiber : Еcrivez lui si c’est possible (admissible)‘Напишите ему, если это можно (допустимо)’, Est ce que peux entrer? ‘Могу я войти?’, Permetter moi entrer ‘Позвольте мне войти’ – C’est impossible (inadmissible, interdit, défendu, prohibé) ‘Это недопустимо (неприемлемо, запрещено)’; в итальянском – прилагательнми possible, permissible, глаголами potere, ermettere и их антонимами proibire, vietare, interdire: Si è possible (permissible) di’ me ‘Если можно, скажи мне’, Non posso tacere ‘Не могу молчаеь’, Questo è permèsso ‘Это можно (разрешено)’ – Questo è interdito (proibito) ‘Это запрещено, недопустимо’, Ciò non si può effektare cosi presto ‘Этого нельзя сделать так быстро’, Ciò non si deve toccare ‘Нельзя этого трогать’, si può – non si può ‘можно – нельзя’; в испанском – адъективами admissible, permissible, глаголами poder, permitir и их антонимами prohibir, vedar, interdecir: Esto està permissible, admissible (permitido, se puede) ‘Это можно, разрешено, позволено’, Puedo yo? ‘Мне можно?’, si se puede ‘если можно’– Como si puede! ‘Как можно!’, Esto no està permitido ‘Это не разрешено’, Esto està prohibido (interdecido) ‘Это запрещается (запрещено, недопустимо)’. Безличные предложения с рассмотренными модальными предикатами являются трансформами личных, например: Я могу войти? > Можно мне войти?; исп. Puedo yo entrar? > Se puede me entrar? ‘Можно мне войти?’ и т.д. В функции вводных слов модальные предикаты этой группы не употребляются. В заключение отметим, что наиболее сходными являются рассмотренные модальные предикаты в итальянском и испанском языках. К ним примыкают по близости французский и английский. Наиболее специфичны модальные предикаты в русском и немецком. Поступила в редакцию 18.08.2013 г.

360

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

FUNCTIONS OF MODAL PREDICATES IN CONTEMPORARY RUSSIAN, ENGLISH, GERMAN, FRENCH, ITALIAN AND SPANISH LANGUAGES © L. M. Vasilev Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia. Phone: +7 (347) 250 65 48. E-mail: [email protected] The article discusses the semantics of modal predicates in several Indo-European languages: Russian, English, German, French, Italian, Spanish. Modal (modal evaluative) predicates as the corresponding particles characterize predicative and communicative aspects of statement; they serve as the main (propositional) predicate aspect or as introductory words (= secondary predicate) of statement's communicative aspect, expressing in both cases attitude of a speaker to the content of the statement. Four groups of modal predicates of specified languages are analyzed in the article: 1) predicates that express an opinion about possibility of the supposed 2) predicates that express confidence in possibility of the supposed 3) predicates that express opinion about necessity of realization of the supposed 4) predicates that express opinion about admissibility of realization of the supposed. The author examines the possible use of these words in the function of different parts of speech (adjective, adverb, etc.), as well as their syntax peculiarity. For example, the predicates of the first group as adjectives function as predicate of personal and impersonal sentences: This is possible (but it is not: This is perhaps), It is possible that I shall come (= I shall come possibly); Russian: Это возможно ‘This is possible’ (но нельзя: Это наверное), Возможно, что я приеду (= Я, возможно, приеду) ‘It is possible that I shall come (= I shall come possibly)’; German: Das ist wahrscheinlich 'This is possible’, Es ist wahrscheinlich daß er wird kommm (= Wahrscheinlich er wird kommen) ‘It is possible that he will come (= He will come possibly)’; French. C’est possible ‘This is possible’, Il est possible que elle viandra (= Elle viandra possiblement) ‘It is possible that she will come (= She will come possibly)’; итал. Questo è possible ‘This is possible’, È possible que il ha ragione (= Il ha possiblemente ragione) ‘It is possible that he is right (= He is right possibly)’; Spanish: Esto es probable ‘This is possible’, Es muy possible que el está fatigado (= Èl está fatigado probablemente) ‘It is possible that he is tired (= He is tired possibly)’. In the final part of the article a conclusion is made that examined modal predicates are most similar in Italian and Spanish. French and English are close to them. The most specific modal predicates are in Russian and German. Keywords: modal predicates, predicate, introductory words, personal sentences, impersonal sentences. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Vasilev L. M. Functions of modal predicates in contemporary R ussian, English, German, French, Italian and Spanish languages // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 355–360.

Received 18.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

361

ОЦЕНОЧНОСТЬ ЦВЕТОЛЕКСЕМ И ЕЁ АКТУАЛИЗАЦИЯ В СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКАХ © С. В. Кезина Педагогический институт им. В. Г. Белинского Россия, 440026 г. Пенза, ул. Лермонтова, 37. E-mail: [email protected] Статья посвящена рассмотрению закономерностей развития оценочной семантики цветовых лексем, прежде всего основных цветообозначений, таких как красный, белый, чёрный, желтый и т.д. С привлечением материала литературной и диалектной разновидностей русского и других славянских языков автор выявляет наиболее характерные тенденции возникновения вторичных значений, связанных с оценочной сферой. Установлено, что цветовая семантика в истории языка генерировалась позже оценочной, причём иногда «сливалась» с ней прочно и органично, и это создавало впечатление, что именно цвет определял качество предмета. Цветовые лексемы последовательно реализуют полярные оценочные значения (положительные и отрицательные), которые «отбираются» языком, в чём проявляется закон вероятностной реализации семантического генофонда слова. В соответствии с ним компоненты семантической структуры слова (семы), закономерно развитые в ходе её эволюции, вероятностно реализуются в одном и в разных языках, что предполагает закономерное «включение» (доминантность) и «выключение» (рецессивность) сем в тот или иной период развития языков. Согласно указанному закону, цветолексемы различно актуализируют оценочные значения в истории того или иного языка. Ключевые слова: цветообозначения, семантика, оценка, русский язык, славянские языки.

Цветолексемы в разных языках широко используются для обозначения оценки. Происхождение оценочной семы уходит корнями в глубину веков и связано с оценкой значимых предметов окружающего мира. На ранних этапах развития человеческого общества ценность предмета реального мира зависела от того, насколько он был необходим для поддержания жизни. Цветовая семантика в истории языка генерировалась позже оценочной, причём иногда «сливалась» с ней так прочно, так органично, что создавалось впечатление, что именно цвет определял качество предмета. Оценка носила полярный характер, так как предмет оценивался как с положительной, так и с отрицательной стороны. Вот откуда последовательная реализация цветолексемами как положительной, так и отрицательной оценки. В этом проявляется закон поляризации значений, предполагающий эксплицитное или имплицитное наличие в семантической структуре слова полярных сем, которые вероятностно реализуются в процессе исторического развития. На разных этапах языковой эволюции цветолексемы реализуют разные значения, что детерминируется вероятностным развитием языка и непосредственно связано с законом вероятностной реализации семантического генофонда слова, предполагающего, что компоненты семантической структуры слова (семы), закономерно развитые в ходе её эволюции, вероятностно реализуются в одном и в разных языках. Под вероятностной реализацией мы понимаем закономерное «включение» (доминантность) и «вы-

362

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ключение» (рецессивность) сем в тот или иной период развития языков. Согласно закону вероятностной реализации семантического генофонда слова, цветолексемы различно актуализируют оценочные значения в истории того или иного языка. Приведём примеры различной реализации цветовой семантики слова в разных славянских языках. Так, русское слово багряный во второй половине XVIII века актуализировало значение «красивый» [9, с. 34]. Оценочность этого слова пережила свой расцвет, будучи связанной с цветовой семой «пурпурный», актуализированной в обозначении царской одежды и принадлежности к царскому роду. Ср.: багрородьныи «багрянородный», багрянородный «принадлежащий к царскому роду», багряница «одежда багрового цвета, первоначально царская» [10, с. 103], багроносный, «носящий багряницу, царственный», багряница «драгоценная ткань багряного цвета; одежда из этой ткани» и «торжественная пурпурная одежда», багрянник «тот, кто носит торжественное облачение (лица царского рода; близкое к царю лицо) и т.д. [14, с. 64]. В современном русском языке слово багряный не актуализирует сему оценки. Отрицательную оценку родственного цветонаименования багрэно находим в белорусских говорах – «пасмурная погода» [5, с. 56]. Лексема белый в современном русском языке не обладает оценочным значением. Оценочное значение «чистый» дано с пометой «устар. и обл.» [13, с. 78]. В ярославских и архангельских говорах значение «чистый» сохраняется [18, с. 50; 1, с. 157–158]. Кроме того, в архангельских говорах лексема белый имеет другие оценочные значения: «здоровый, крепкий, кровь с молоком», «имеющий дымоход, выведенный наружу, через крышу (о печи или постройке)» [1, с. 157–158]. «Болг. бял (бел) обладает позитивными свойствами (= привлекательное), служит синонимом красивого» [7, с. 187], «болг. бял-червен «белый и румяный» (ср. рус. кровь с молоком)» [7, с. 188]. Оценочность, эволюционно развитая лексемой красный, также получила различную реализацию в разных славянских языках. В Словаре русского языка под ред. А. П. Евгеньевой находим «следы» исторической оценочности: «Трад.-поэт. Красивый, прекрасный. Устар. Радостный, счастливый. Народно-поэт. Ясный, яркий, светлый. Устар. Парадный, почётный» [13, с. 22]. Говоры русского языка сохраняют обширный оценочный диапазон этого слова. Оценивалось всё: значимость детей для родителей (красные (красны) дети, детки. Сын и дочь, когда они единственные дети у родителей); благополучие (красный – «счастливый»); рост (красный – «большой»); сила, здоровье (красный – «здоровый, сильный»); деловые качества человека (красный – «славный, известный», «деятельный, энергичный, способный»); внешний вид – «красивый, прекрасный» (красный город, красный берег); различные качества – «лучший, превосходный» (красные куры (хорошие); красный лён; красные вереи «резные столбы ворот»; красный день, денёк «ясный, погожий день»; красная изба «изба с изразцовой печью, с трубой, с косящатыми (не волоковыми) окнами» и «светлица»; красное окно, оконце «в трёхоконной избе – большое среднее окно (часто с косяками и стёклами), «окно вблизи или в переднем углу избы (обычно большое, со стёклами)», «окно, выходящее на улицу», «окно, выходящее во двор», «окно с поднимающейся нижней рамой», «окно со стёклами», «большое окно летнего помещения» и т.д. [12, с. 189–196]. Обратим внимание, что красная одежда в говорах русского языка – «нарядная, праздничная» (по цвету – белая) [12]. Интерес представляют полярные значения, отмеченные в Словаре русских народных говоров для слова красный – «Ласкательное, а иногда бранное слово».

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

363

Именно об этом явлении В. Шерцль писал: «Несомненно, такая поразительная неопределенность значений в одних и тех же звуковых комплексах оказывается унаследованною от древнейших эпох языка, так как, чем язык древнее и чем народ примитивнее, тем чаще встречается это явление и наоборот: чем больше язык развит и чем образованнее народ, тем точнее он различает категории понятий и тем реже встречается энантиосемия, хотя отголоски ее во всех почти языках сохранились в многочисленных следах до настоящего времени» [17, с. 1–2]. По сравнению с современным русским языком, где слово красный актуализирует цветовую семантику, в других славянских языках широко актуализируются значения оценки. П. Я. Черных перечисляет эти оценочные значения: укр. крáсний «прекрасный», «красивый», «хороший», блр. (редко) крáсны обычно «прыгожы», в.-луж. krasny и н.-луж. kšasni «великолепный», «роскошный», «красивый» и. т.д. Для обозначения же красного цвета в этих языках используются другие слова: в укр. – червóний, в блр. – червóны, в болг. – червéн, в сербохорв. – цр̀ вен, цр̀ венӣ, в чеш. и словац. – červený, rudý, в польск. – czerwony, в в.-луж. – čerwjeny, в н.-луж. – cerwjeny [16, с. 440]. Ф. И. Буслаев в «Исторических очерках русской народной словесности и искусства» (в разделе «Русский быт и пословицы») обращает внимание на отрицательную семантику слов жёлтый, золотой и образований от них. «Как ни странно покажется, однако не могу не указать на одну и доселе общеупотребительную поговорку, в которой жёлтый (то же, что золотой) имеет значение несчастного, горемычного, злого (точно так же, как в старину золотой имело силу проклятия); а именно: «житьё-то моё (или твоё, его) жёлтенькое!» Что это выражение старинное, общеславянское, доказывается подобной же поговоркой у сербов: «жут посао!» (жёлтое дело, т.е. злое, несчастное); слич. также сербскую пословицу: «не моj бити люта, да не будеш жута» [2, с. 84]. В говорах русского языка сохранены отрицательные значения: русск. диал. жёлтая (бран.) «противная ругань, не бравая» [11, с. 91], жёлтенький – «полный трудностей, лишений» [12, с. 11]. Эти же слова развивали в истории русского языка и положительные оценочные значения: «нар. жёлтенько – приятно» [4, с. 531]; в русских былинах цветообозначение жёлтый реализует значение «красивый» в сочетании жёлтые кудри [8, с. 14]; русск. диал. золотой «хороший, ясный (о погоде)», золотой ручей «ключ, родник, не замерзающий зимой», золотой дождь «своевременный, нужный, способствующий росту растений» [12, с. 333]. «В (болгарском) фольклоре часто наблюдается слияние жёлтого и золотого: жълтица – «золотая монета», жёлтый воспринимается как «прекрасный, красивый и дорогой»: На спукани пети жълти чехли» «На потрескавшиеся пятки нарядные тапки» [7, с. 192]. В современном русском языке цветолексема синий в сочетании со словом чулок выступает в отрицательном значении – «о сухой, лишённой женственности, всецело поглощённой научными интересами женщине» [13, с. 96], а в русских говорах синяя одежда – «праздничная одежда, даже и не синего цвета» [6, с. 184]. Интересные примеры приводит В. С. Фомина: синий огонь «адский» – синее ухание «приятный запах», синий кафтан «риза царская синего цвета» [15, с. 231]. В болгарском языке сочетание синя кръв имеет значение «благородных, голубых кровей», а фразеологизм ставам син-зелен (разг.) обозначает «бледнеть от гнева и ярости» [7, с.193]. Интересный материал дают мастеобозначения сивый и чалый. В болгарском языке сив – «невзрачный, не впечатляющий, неинтересный, грустный» [7, с. 194]. В русских пословицах

364

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

сохранена оценочная семантика цветолексемы чалый: «Одно чадо, да и то чало» [3, с. 486]. Чалый здесь – «хилый», «невзрачный», «чахлый». Цветолексема зелёный актуализирует отрицательную оценку: рус. диал. зеленёхонький «неопытный» [12, с. 246], зелено «дурно, нехорошо» [12, с. 249], болг. зелен «незрелый, неопытный» [7, с. 192]. Богатый материал по оценочной семантике даёт цветолексема чёрный. В современном русском языке отражены следующие оценочные значения: «неквалифицированный, не требующий высокого мастерства, подсобный, чаще физически тяжёлый или грязный»; «в дореволюц. России: принадлежащий к низшим, не привилегированным сословиям, к простонародью»; «отрицательный, плохой»; «мрачный, безрадостный, тяжёлый»; «злостный, низкий, коварный» [13, с. 667–668]. Павлюченкова Т. А. предполагает, что в русских былинах цветонаименование чёрный, наряду с отрицательными значениями, реализует положительные – «нарядный, праздничный» в сочетании с существительными шапка и шляпа и «красивый» в сочетании с существительным брови [8, с. 7]. В болгарском языке реализуются отрицательные значения «лишённый радости» (Чёрен живот) и «несчастный, проклятый» (Роден съм на черен вторник, на черна събота «Родиться в чёрный вторник, в чёрную субботу» (о несчастливом человеке) [7, с. 188–189]. «В народной эстетике чёрное является позитивным свойством, если речь идёт о глазах и бровях: Да ти видя бялуту лице/Да ти видя черните йочи/черни ли са чюряшуви «Чтоб я увидел твоё белое лицо, чёрные глаза, чёрные глаза, черешневые» [там же]. Проанализировав примеры, иллюстрирующие реализацию оценочной семантики цветолексемами в разных славянских языках, можно сделать следующие выводы: Цветолексемы последовательно реализуют полярные значения, что подтверждает статус закона поляризации значений. В процессе языковой эволюции оценочные значения (положительные и отрицательные) «отбираются» языком, в чём проявляется закон вероятностной реализации семантического генофонда слова и что подтверждает статус закона. Можно предположить, что оценочность прошла в своём развитии несколько этапов: сначала (до появления цветовой семантики) оценивались значимые предметы реального мира, ставшие позднее эталонами для цветообозначения, затем уже цвет тех или иных значимых предметов реального мира переносился на человека при номинации его качеств (рус. диал. богатье «огонь, тлеющий под пеплом» – багряный «цвета огня, тлеющего под пеплом» – багряница «драгоценная ткань багряного цвета, одежда из такой ткани» – багрянородный «принадлежащий к царскому роду», рус. диал. зель, зелье «трава, употребляемая в пищу» – зелёный «цвета травы» – зелёный «неопытный, незрелый»). Сравнение примеров из русского и других славянских языков показывает в ряде случаев одинаковое развитие семантики и одинаковую её актуализацию, что позволяет предполагать либо одинаковую генерацию значений в разных языках, либо одинаковое общеславянское «наследство», что в обоих случаях подтверждает закономерную генерацию сем в процессе семантической эволюции слова. ЛИТЕРАТУРА 1. 2.

Архангельский областной словарь. Вып. 1–11. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980–2001. Буслаев Ф. Догадки и мечтания о первобытном человечестве. М., 2006.

ISSN 2305-8420 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

16. 17. 18.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

365

Даль В. И. Пословицы русского народа: В 2 т. Т. I–II. СПб.; М.: Издание М. О. Вольфа, 1879. Даль В. И. Словарь живого великорусского языка. Т. I–IV. М.: Русский язык, 2000. Кондратенко М. Лексика народной метеорологии. Опыт сравнительного анализа славянских и немецких наименований природных явлений. Munchen: Verlag Otto Sagner, 2000. Мельниченко Г. Г. Краткий ярославский областной словарь, объединяющий ранее составленные словари (1820–1956). Ярославль: Яросл. обл. тип., 1961. Наименования цвета в индоевропейских языках: Системный и исторический анализ / Под ред. А. П. Василевич. М.: КомКнига, 2007. Павлюченкова Т. А. Прилагательные со значением цвета в языке русских былин: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1984. Рукописный лексикон перв. полов. XVIII в. Л.: Изд-во ЛГУ, 1964. Словарь древнерусского языка ( XI– XIV вв.): В 10 т. Т. I–VI. М.: Рус. яз., 1988–2002. Словарь русских говоров Кузбасса. Новосибирск: Б.и., 1976. Cловарь русских народных говоров. Вып. 1–43. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1965–2010. Словарь русского языка: В 4 т. Т. I–IV / Под ред А. П. Евгеньевой. М.: Рус. яз., 1985–1988. Словарь русского языка XI– XVII вв. Вып. 1–28. М.: Наука, 1975–2002. Фомина В. С. Семантика цветообозначений как объект исследования и изучения // Тезисы докладов и сообщений IV Международного симпозиума по лингвострановедению, 31 января – 4 февраля 1994 г., Москва. Ин-т русск. яз. им. А. С. Пушкина, 1994. С. 230–231. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. Т. 1–2. М.: Рус. яз., 1994. Шерцль В. Н. О словах с противоположными значениями (или о так называемой энантиосемии) // Филологические записки. 1883. Вып. 5–6. С. 1–39. Ярославский областной словарь: Вып. 1–10. Ярославль: Прогресс, 1981–1991. Поступила в редакцию 15.08.2013 г.

366

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

EVALUATION OF COLOUR LEXEMES AND ITS ACTUALIZATION IN THE SLAVIC LANGUAGES © S. V. Kezina V. G. Belinsky Pedagogical Institute 37 Lermontov Street, 440026, Penza, Russia. E-mail: [email protected] The article discusses patterns of evaluation semantics development in colour lexemes, primarily basic color terms, such as red, white, black, yellow, etc. The most typical tendencies of secondary meanings developement connected with the estimation semantics are revealed on the material of dialectal varieties and literary sources of Russian and other Slavic languages. It was found that in the history of the language colour semantics was generated later than evaluative, sometimes it “merged” with evaluative semantics so firmly and organically that this created the impression that the colour determined the quality of the object. Color lexemes coherently implement polar evaluation (positive and negative) that are “selected” by the language, thus the law of word semantic gene pool realization probability appears. In accordance with the law components of the semantic structure of the word (semes), that have naturally developed in the course of its evolution, probabilistically realize themselves in one or in different languages, which implies a natural “turning on” (dominance) and “off” (recessiveness) of semes in a given period of language development. According to this law colour lexemes actualize evaluative meanings differently in a history of different languages. It is supposed that evaluation passed through several stages of development: significant objects of the real world were evaluated at thirst and became the latest standards for colour designations, then colour of significant object were transferred on humans for nominating their qualities (Russian dial. Bogatie “fire smoldering under the ashes” – bagryany “colour of fire smoldering under the ashes” – bagryanitsa “precious fabric of crimson colour, clothes from such fabric” – bagryanorodny “royal blood person”, Russian dial. zel', zelye “edible herb” – zeleny “grass colour” – zeleny “inexperienced, immature”). Comparison of examples from Russian and other Slavic languages shows in some cases the similarity of ways of development and actualization of semantics, this facts allows to suppose that either same ways of generation of meaning in different languages has taken place or that the Slavic “legacy” common for the languages has influenced them, that in both cases confirms the law-governed generation of semes in the process of semantic evolution of the word. Keywords: colour terms, semantics, evaluation, Russian language, Slavic languages. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Kezina S. V. Evaluation of Colour Lexemes and its Actualization in the Slavic Languages // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 361–367.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

367

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5.

6.

7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Arkhangel'skii oblastnoi slovar' [Arkhangelsk Regional Dictionary]. No. 1–11. Moscow: Izd-vo Mosk. un-ta, 1980–2001. Buslaev F. Dogadki i mechtaniya o pervobytnom chelovechestve [Guesses and Dreams about Primitive Humanity]. Moscow: 2006. Dal' V. I. Poslovitsy russkogo naroda [Proverbs of Russian People]: V 2 t. T. I–II. SPb.; Moscow: Izdanie M. O. Vol'fa, 1879. Dal' V. I. Slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [Dictionary of the Living Great Russian Language]. T. I–IV. Moscow: Russkii yazyk, 2000. Kondratenko M. Leksika narodnoi meteorologii. Opyt sravnitel'nogo analiza slavyanskikh i nemetskikh naimenovanii prirodnykh yavlenii [Lexis of Folk Meteorology. Experience of Comparative Analysis of Slavic and German Names of Natural Phenomena]. Munchen: Verlag Otto Sagner, 2000. Mel'nichenko G. G. Kratkii yaroslavskii oblastnoi slovar', obaedinyayushchii ranee sostavlennye slovari (1820– 1956) [Yaroslavl Regional Concise Dictionary uniting previously compiled dictionaries (1820-1956)]. Yaroslavl: Yarosl. obl. tip., 1961. Naimenovaniya tsveta v indoevropeiskikh yazykakh: Sistemnyi i istoricheskii analiz [Color Names in IndoEuropean languages: System and Historical Analysis]. Ed. A. P. Vasilevich. Moscow: KomKniga, 2007. Pavlyuchenkova T. A. Prilagatel'nye so znacheniem tsveta v yazyke russkikh bylin: Avtoref. dis. ...kand. filol. nauk. Moscow: 1984. Rukopisnyi leksikon perv. polov. XVIII v. [Handwritten Lexicon of the First Half of 18th Century]. L.: Izd-vo LGU, 1964. Slovar' drevnerusskogo yazyka (XI– XIV vv.) [Dictionary of Old Russian (11-14th Centuries)]: V 10 t. T. I–VI. Moscow: Rus. yaz., 1988–2002. Slovar' russkikh govorov Kuzbassa [Dictionary of Russian Kuzbass Dialects]. Novosibirsk: B.i., 1976. Slovar' russkikh narodnykh govorov [Dictionary Russian Folk Dialects]. No. 1–43. L.: Nauka. Leningr. otd-nie, 1965–2010. Slovar' russkogo yazyka [Dictionary of Russian Language]: V 4 t. T. I–IV. Ed.A. P. Evgen'evoi. Moscow: Rus. yaz., 1985–1988. Slovar' russkogo yazyka XI– XVII vv. [Dictionary of Russian Language 11th-17th Centuries] No. 1–28. Moscow: Nauka, 1975–2002. Fomina V. S. Tezisy dokladov i soobshchenii IV Mezhdunarodnogo simpoziuma po lingvostranovedeniyu, 31 yanvarya – 4 fevralya 1994 g., Moscow. In-t russk. yaz. im. A. S. Pushkina, 1994. Pp. 230–231. Chernykh P. Ya. Istoriko-etimologicheskii slovar' sovremennogo russkogo yazyka [Historical-Etymological Dictionary of Contemporary Russian Language]: V 2 t. Vol. 1–2. Moscow: Rus. yaz., 1994. Shertsl' V. N. Filologicheskie zapiski. 1883. No. 5–6. Pp. 1–39. Yaroslavskii oblastnoi slovar' [Yaroslavl Regional Dictionary ]: No. 1–10. Yaroslavl: Progress, 1981–1991. Received 15.08.2013.

368

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА И ПРОБЛЕМА СИСТЕМАТИЗАЦИИ ЛЕКСИКИ В СОВРЕМЕННОЙ СЛОВАРНОЙ ФОРМЕ © Л. Г. Саяхова Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32. E-mail: [email protected] Теоретической основой статьи является трактовка лексики как системы, которая обусловлена органическим единством языковых и внеязыковых факторов. но главным фактором, формирующим лексическую систему, остаются отношения самой действительности, упорядоченной в этой языковой системе. В статье обсуждается необходимость создания корпуса новых тематических словарей интегрированного типа. Новизна задачи обусловлена достижениями современной лингвистики в изучении лексики, а также динамичностью и изменчивостью современной жизни, когда целые пласты лексических единиц «устаревают» (например, в разделах «Человек», «Общество»), а довольно значительная часть лексических единиц, наоборот, обновляется. В статье определяются принципы и формы создания словарей русского языка нового поколения. Концепция статьи может быть интересна зарубежным специалистам, занимающимся проблемами лексикографии. Ключевые слова: концепт, тематический словарь, языковая картина мира, лексикография, современный русский язык

В исследовании лексики как системы основополагающей становится мысль об обусловленности ее органическим единством языковых и внеязыковых факторов. При этом все более внимание акцентируется на обращенности лексической системы к внеязыковой действительности: главным фактором, формирующим лексическую систему, признаются отношения самой действительности, соответствующим образом преломленные в языковой системе. Именно с указанной особенностью лексики связаны такие направления ее исследования, как ономасиологический подход, идеографический способ систематизации словаря, лексикосемантическое и функционально-тематическое ее описание. Проблема систематизации лексики на основе внеязыковых факторов приобрела особую актуальность в связи с современными направлениями лингвистической науки: функционально-семантической, коммуникативной, когнитивной лингвистикой, в которых связаны воедино действительность (предметный и понятийный мир), язык (система языка и ее функционирование) и человек (его мышление, познание, коммуникативная компетенция). Наряду с системностью лексики в статике все большее внимание в лексикологии привлекает динамическая, или речевая системность, которая рассматривает единицы языка в их отношениях к процессу общения, что актуализирует проблему описания тематической лексики. Под описанием лексической системы мы понимаем систематизацию лексики на основе многообразных (внеязыковых и внутриязыковых) связей основной ее единицы – слова – в системе языка и речи, представление в явном, обозримом виде основных связей и отношений, организующих лексику, и обусловленные ими системные лексические ряды слов, групп, микросистем. Системообразующими при тематическом описании лексики являются внеязыковые факторы – темы, сферы общения, ситуации. В качестве оптимального способа описа-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

369

ния лексики принимается ее систематизация в тематическом словаре тезаурусного типа, где возможен наиболее полный охват лексики и представление ее по подобию устройства мира, то есть достаточно объемно и объективно отражая языковую картину мира. Тематические связи, являющиеся наряду с лексико-семантическими наиболее обширными, в русской лексикологии, несмотря на некоторые достижения, изучены недостаточно. Ряд учебных тематических словарей малого объема составлен в связи с большой востребованностью в практике обучения языку без какого-либо теоретического обоснования, на субъективной основе. Попытка обосновать исходные позиции предпринимаются в тематическом словаре под ред. А. Н. Тихонова, в работах В. В. Морковкина в связи с разработкой идеографической части «Лексических минимумов» и общих вопросов учебной лексикографии. Интерес автора данной статьи к описанию тематической организации лексики сформировался в связи с лингводидактическими проблемами овладения лексикой русского языка. Правила употребления лексики, как известно, регулируются следующими факторами: 1) семантическим – какой смысл, значение, содержание выражается словом: 2) коммуникативным – в каких сферах общения, речевых ситуациях, тематических контекстах уместно употребить то или иное слово. Следовательно, выбор слова в речи определяется факторами семантическими и тематическими; именно поэтому описание учебного словарного материала на основе этих принципов представляется необходимым в первую очередь. В конце 60–70-х годах исследование проблемы осуществлялось в собственно методическом и лексикографическом направлениях [1–3]. Опубликован ряд статей и тезисов докладов о тематических словарях, изданы учебные тематические словари для башкирской школы. В 1979–1980 гг. опубликованы учебные пособия Л. Г. Саяховой по идеографической и тематической лексикографии [4, 5]. В 1981 г. защищена докторская диссертация «Лингводидактические основы описания лексико-семантической системы русского языка и учебные словари для национальной школы», значительная часть которой посвящена идеографическому и тематическому описанию лексики в соответствующих типах словарей [6]. При разработке проблемы описания тематической лексики основополагающей явилась мысль о том, что для обоснованного составления учебного тематического словаря нужно иметь общую картину тематического расслоения лексики, чтобы представить всю совокупность тем общения и лексических средств, их обслуживающих. И только на основе этого материала, сообразуясь с его логикой и системной организацией, учитывая одновременно цели обучения, можно решить вопрос не только о школьном, но и о ТС любой адресованности, степени полноты и детализации. В связи с этим была начата работа по созданию тематического словаря с максимально широким охватом тематики речевой деятельности в возможных сферах общения, кроме специальных, и с возможно более полным извлечением тематической лексики [7, 9]. Были разработаны теоретические основы «Тематического словаря русского языка: Около 25000 слов» [10]. Схема тематической организации словаря была разработана с ориентацией на первый «Тематический русско-болгарский словарь» Кирила Бабова и Ангела Въргулева, ред. Е. Х. Рот – «Народна просвета», София – 1961 [1]. В словнике данного словаря около 25000 слов, терминов, свободных и устойчивых словосочетаний, изречений и других лексикологических единиц.

370

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

В предисловии к словарю отмечается, что ни в Болгарии, ни тогда в Советском Союзе, подобных словарей не издавалось, хотя такие видные ученые языковеды, как Л. В. Щерба, С. Г. Бархударов и др. неоднократно отмечали необходимость и бесспорную пользу подобных словарей для активного владения русским языком. Авторами русско-болгарского тематического словаря проделана большая работа по разработке тематической схемы словаря и отбору лексического материала с целью сократить пути практического овладения русским языком учащимися школ и студентами. Работа над словарем длилась около 8 лет, был использован большой объем литературы: словари различных типов, учебные пособия и справочники, научная и научно-популярная литература, художественная литература, публицистика, консультации специалистов по тем или иным областям знаний. Содержание словаря изложено на 26 страницах в рамках разделов: «Общество», «Человек», «Экономика, промышленность», «Просвещение и культура», «Физкультура и Спорт», «Природа», «Числа и фигуры», «Время». Двуязычный формат словаря способствовал усвоению не только русского языка болгарами, но и болгарского языка русскими. «Тематический словарь русского языка» Л. Г. Саяховой, Д. М. Хасановой, В. В. Морковкина, под редакцией профессора В. В. Морковкина [10] явился заметным вкладом в разработку теории и практики лексикографического описания тематической лексики. В основу описания лексического материала в словаре положены фундаментальные свойства языка – его системная организация и социальная функция (коммуникативная роль), что обусловило основные принципы описания – принципы системности и коммуникативности. Внутрисистемные отношения лексики в тематическом словаре представлены в рамках тематической общности слов. Понятие «Тематическая лексика» как объект описания в словаре определяется на основе исходного понятия «тема» как содержание акта коммуникации. Тематические классы слов – это лексические комплексы, представляющие содержательную сторону всех возможных в пределах какой-либо речевой темы коммуникативных актов. Эти комплексы многоярусны, имеют сложное иерархическое строение и ни в коей мере не покрываются предметными родо-видовыми объединениями типа «Посуда», «Мебель» и др. В связи с различным характером тематических связей в словаре выделяются такие тематические ряды слов, как речевые и языковые, открытые и закрытые, упорядоченные и неупорядоченные, предметно-тематические, ситуативно-тематические, ассоциативные и др. Методы исследования: метод моделирования, при котором ТС рассматривается как модель лексической системы, обусловленная коммуникативно-семантическими факторами;логикоинтуитивный метод;метод научного анализа конкретной предметной области, ее копцептуализация в языке;точные методы лексикологического анализа: компонентный анализ по словарным толкованиям; дистрибутивный метод при выявлении сочетаемостных связей опорных тематических слов;метод ступенчатой идентификации лексики;метод сопоставительного анализа разновременных тематических словарей с целью выявления динамики изменений лексики [8]. Характер тематического словаря, его тесная связь с действительностью обусловливают динамичность, изменчивость словаря и быструю устареваемость значительной части лексических единиц (особенно в разделе «Общество»), что побудило авторов продолжить работу над тематическим словарем русского языка.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

371

Создание нового варианта словаря предоставляет уникальную возможность сопоставления большого массива тематически систематизированной лексики русского языка, фиксирующей изменения в общественной жизни страны и в языке с 80-х гг. XX в. до начала XXI в. Новизна поставленной задачи состоит в разработке теоретических основ описания тематической лексики с учетом достижений современной лингвистики, в рассмотрении тематической лексики в аспекте языковой и речевой (коммуникативной) системности, во взаимодействии внеязыковых и собственно языковых факторов ее формирования, в обосновании особенностей тематического словаря, в котором в отличие от собственно идеографического словаря лексика систематизируется на основе ее функционирования в рамках той или иной темы и смысловой связью с ней не только на уровне лексического значения, но и на уровне самых общих ассоциативных представлений об этой связи. В ТС тезаурусного типа систематизируются прежде всего внеязыковые факторы – темы и сферы общения, вся их совокупность и тематическая лексика, их обслуживающая. Сопоставительный анализ тематической лексики, представленной в двух тематических словарях, отражающих разные отрезки жизни страны с интервалом в 20 лет (раздел «Общество» в новом тематическом словаре составлен по сути заново, разделы «Человек» и «Природа» существенно доработаны) позволит наглядно представить общую картину количественного и качественного изменения тематической лексики, обусловленной изменениями общественного устройства мира. На основе данных анализа словаря сделаны более частные выводы о динамике значений слов, об изменении их сочетаемости, стилистических характеристик, места в языковой картине мира (системной, социо– и лингвокультурологической, коммуникативной). Основное назначение тематического словаря – описать семантические совокупности лексических единиц в рамках коммуникативно-прагматических жизненных сфер, моделирующих окружающий мир в целях обогащения словарного запаса, знаний о мире, формирования языковой картины мира, коммуникативных возможностей носителей русского языка и тех, кто его изучает. Словарь относится к словарям тезаурусного типа, что проявляется в целевой установке по возможности максимально полного представления в словаре тематических сфер жизненного пространства и обслуживающей их лексики. Тезаурус (от греч. thēsauros – сокровище, сокровищница) – тип словаря, отражающий словарный состав данного языка в полном объеме. (Энциклопедия «Русский язык»). В связи со сказанным тематическая схема словаря не задается исходя из каких-либо практических (учебных) потребностей, а воссоздается в результате тематической систематизации большого объема лексического материала, извлеченного из лингвистических, энциклопедических, терминологических и др. словарей, а также из текстов различных стилей и жанров, материалов СМИ и периодических изданий (газет, журналов). «Тематический словарь слов и словосочетаний русского языка (с элементами толкования)» [11, 12] выступает как словарь интегрированного типа, ориентированный на: 1. Систематизированное восприятие знаний о мире (сферы общения, темы, проблемы, ситуации, реалии, понятия, явления окружающего мира, формирование языковой картины мира – когнитивный аспект). 2. Усвоение тематической лексики и словосочетаний – наименований явлений действительности в рамках обозначенных сфер жизнедеятельности человека (социокультурный аспект).

372

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

3. Усвоение способов функционирования тематических слов и словосочетаний на уровне узнавания, предречевой готовности, а также активного употребления определенной ее части в устной и письменной речи, в том числе в деловом, официальном, профессиональном общении (коммуникативный аспект). Указанные особенности словаря позволяют рассматривать его как объективную основу составления учебных словарных минимумов: системно-лингвистических, лингвокультурологических, профессионально ориентированных, коммуникативных. Весьма значимую часть словаря составляет Словоуказатель опорных слов и словосочетаний. Он позволяет наглядно представить весь корпус словаря в едином алфавитном списке, что в свою очередь поможет: Ориентироваться в поиске конкретных слов, так как каждое слово в Словоуказателе дано с указанием страницы. Уточнить общий объем словаря и количество описанных языковых единиц по разным параметрам: сколько заголовочных слов и словосочетаний, количество слов по частям речи, количество слов исконных и заимствованных, стилистически отмечанных и нейтральных, сколько словосочетаний свободных и фразеологически связанных в качестве опорных. Представить картину встречаемости слов по тематическим рубрикам (информация о разных значениях слов и разной сфере их употребления). Проанализировать соотношение состава Тематического словаря с другими типами словарей (толковым, этимологическим, словообразовательным, словарем активной лексики и т.п.) с целью его усовершенствования. Алфавитно-частотный список слов Словоуказателя будет определенным ориентиром при отборе по Тематическому словарю различных типов учебных словарей-минимумов. Самые общие наблюдения позволяют сделать вывод о том, что в лексическом составе нового тематического словаря отмечаются значительные количественные и качественные изменения. Прежде всего в составе опорных слов (заимствованных и исконных), отражающих новые сферы обслуживания (например, в подразделе «Социальная сфера жизни общества»: агентства различных услуг, предприятия автосервиса и др.), новые понятия (например, в сфере торговли: холдинг, супермаркет, бутик; в сфере телефонной связи: картофон, сотовая, мобильная связь, пейджер, сим-карта;в сфере компьютерных услуг: ксерокопирование, сканирование и т.д.). Сопоставительное описание тематических пластов лексики по материалам тематических словарей, отражающих разные по времени синхронные срезы, – предмет самостоятельного и очень кропотливого исследования. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5.

Бабов К., Въргулев А. Тематичен руско-български речник. София: Народна просвета, 1961. 887 с. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М. Тематический словарь русского языка для башкирской средней школы. Уфа: Китап, 1976. 143 с. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М. Учебный тематический словарь русского языка «Общество». Уфа: Башк. унт, 1977. 167 с. Саяхова Л. Г. Лексика как система и методика ее усвоения. Уфа: Изд-во Башк.ун-та, 1979. 87с. Саяхова Л. Г., Вопросы учебной лексикографии. Уфа: Изд-во Башк. ун-та, 1980. 77 с.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

373

Саяхова Л. Г. Лингводидактические основы описания лексико-семантической системы русского языка и учебные словари для национальной школы: автореф. дис. … д-ра. пед. наук. М., 1981. 45 с. 7. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М. Иллюстрированный тематический словарь русского языка. М.: Русский язык, 1989. 224 с. 8. Васильев Л. М. Методы современной лингвистики: Учебное пособие по общему языкознанию. Уфа, 1997. 9. Саяхова Л. Г., Ураксин З. Г., Хасанова Д. М. Русско-башкирский иллюстрированный тематический словарь. Уфа: Китап, 1998. 304 с. 10. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М., Морковкин В. В. Тематический словарь русского языка: Около 25000 слов. М.: Русский язык, 2000. 556 с. 11. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М. Тематический словарь слов и словосочетаний русского языка (с элементами толкования). Около 25 000 слов и словосочетаний. Уфа: РИЦ БашГУ, 2009. 535 с. 12. Саяхова Л. Г., Хасанова Д. М. Тематический словарь слов и словосочетаний русского языка. Алфавитный словник. Уфа: РИЦ БашГУ, 2009. 187 с.

6.

Поступила в редакцию 09.08.2013 г.

374

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

LINGUISTIC PICTURE OF THE WORLD AND THE PROBLEM OF LEXIS CLASSIFYING IN MODERN DICTIONARY FORM © L. G. Sayakhova Bashkir State University 32 Zaki Validi Street, 450076 Ufa, Russia. E-mail: [email protected] Theoretical basis of the article is the interpretation of the lexis as a system, conditioned by the natural unity of the linguistic and extra-linguistic factors. But the main factor that influences the lexical system still is the relations of the reality itself, ordered in this language system. The article discusses the need to create a body of new thesaurus dictionaries of integrated type. The novelty of the problem is based on the achievements of modern linguistics in the study of lexis, as well as the dynamics and variability of modern life when the whole layers of lexical units becoming “obsolete” (for example, in sections “Man”, “Society”) and quite a significant part of the lexical units on the contrary is updating. The paper defines the principles and forms of creating new generation of the dictionaries of the Russian language. The article concept may be of interest to foreign professionals engaged in lexicography. Keywords: concept, thesaurus, linguistic picture of the world, lexicography, the modern Russian language. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Sayakhova L. G. Linguistic Picture of the World and the Problem of Lexis Classifying in Modern Dictionary Form // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 368–374.

REFERENCES Babov K., Vargulev A. Tematichen rusko-balgarski rechnik [Russian-Bulgarian Theme-Based Dictionary]. Sofia: Narodna prosveta, 1961. 887 pp. 2. Sayakhova L. G., Khasanova D. M. Tematicheskii slovar' russkogo yazyka dlya bashkirskoi srednei shkoly [ThemeBased Dictionary of Russian Language for Bashkir High School]. Ufa: Kitap, 1976. 143 pp. 3. Sayakhova L. G., Khasanova D. M. Uchebnyi tematicheskii slovar' russkogo yazyka «Obshchestvo» [Learner's Theme-Based Dictionary of Russian Language «Society»]. Ufa: Bashk. un-t, 1977. 167 pp. 4. Sayakhova L. G. Leksika kak sistema i metodika ee usvoeniya [Lexis as a System and Method of Its Learning]. Ufa: Izd-vo Bashk.un-ta, 1979. 87 pp. 5. Sayakhova L. G. Voprosy uchebnoi leksikografii [The Questions of Educational Lexicography]. Ufa: Izd-vo Bashk. un-ta, 1980. 77 pp. 6. Sayakhova L. G. Lingvodidakticheskie osnovy opisaniya leksiko-semanticheskoi sistemy russkogo yazyka i uchebnye slovari dlya natsional'noi shkoly: avtoref. dis. ... d-ra. ped. nauk. Moscow: 1981. 45 pp. 7. Sayakhova L. G., Khasanova D. M. Illyustrirovannyi tematicheskii slovar' russkogo yazyka [Illustrated ThemeBased Dictionary of Russian Language]. Moscow: Russkii yazyk, 1989. 224 pp. 8. Vasil'ev L. M. Metody sovremennoi lingvistiki: Uchebnoe posobie po obshchemu yazykoznaniyu [Methods of Modern Linguistics: Textbook on General Linguistics]. Ufa, 1997. 9. Sayakhova L. G., Uraksin Z. G., Khasanova D. M. Russko-bashkirskii illyustrirovannyi tematicheskii slovar' [Russian-Bashkir Illustrated Theme-Based Dictionary]. Ufa: Kitap, 1998. 304 pp. 10. Sayakhova L. G., Khasanova D. Moscow: Morkovkin V. V. Tematicheskii slovar' russkogo yazyka: Okolo 25000 slov [Theme-Based Dictionary of Russian Language: About 25000 Words]. Moscow: Russkii yazyk, 2000. 556 pp. 11. Sayakhova L. G., Khasanova D. M. Tematicheskii slovar' slov i slovosochetanii russkogo yazyka (s elementami tolkovaniya). Okolo 25 000 slov i slovosochetanii [Theme-Based Dictionary of Words and Word Combinations of Russian Language (with Elements of Interpretation). About 25000 Words and Word Combinations]. Ufa: RITs BashGU, 2009. 535 pp. 12. Sayakhova L. G., Khasanova D. M. Tematicheskii slovar' slov i slovosochetanii russkogo yazyka. Alfavitnyi slovnik [Theme-Based Dictionary of Words and Word Combinations of Russian Language. Alphabetical Vocabulary]. Ufa: RITs BashGU, 2009. 187 pp. 1.

Received 09.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

375

ПРИНЦИП «ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ» КАК СРЕДСТВО АКТИВИЗАЦИИ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ЖУРНАЛА «ОГОНЕК» 2009–2013 ГГ.) © Н. О. Данилова Варминско-Мазурский университет в Ольштыне Polska, 10-725 Olsztyn, ul. Kurta Obitza 1. E-mail: [email protected] Анализируются заголовки статей и заметок, посвященных Польше и полякам, которые были опубликованы в российском журнале «Огонек» в период с 2009 по 2013 гг. Особое внимание уделено использованию так называемого принципа «языковой игры», который, по мнению автора статьи, не только обостряет внимание читателя по отношению к заголовку, но и способствует прочтению материала в полном объеме. Кроме того, наличие игрового элемента в заголовках статей делает их диалогичными и, в определенной степени, выступает как средство активизации межкультурной коммуникации, что играет немаловажную роль в отражении российско-польских отношений в прессе. Ключевые слова: заголовки прессы, языковая игра, Россия, Польша, польско-российские взаимоотношения, стереотипы.

Как известно, многие читатели начинают чтение газет и журналов с просмотра заголовков, поскольку именно они являются визитной карточкой любой статьи. Порой они притягивают и развлекают, а иногда поражают или отталкивают. Хороший заголовок – залог того, что читатель обратит на него внимание, а значит – прочитает статью полностью. Таким образом, он становится участником коммуникативной игры, предложенной автором. В условиях жесткой конкуренции на информационном рынке, когда ведется острая борьба за читателя, журнал «Огонек», как и другие печатные СМИ, стремится «преподнести» свои материалы в наиболее привлекательной форме. Именно поэтому перед авторами стоит непростая задача – не только хорошо написать статью, но и придумать заголовок, который бы побудил читателя к прочтению всего материала. В качестве материала исследования для данной публикации послужили заголовки статей о Польше и поляках еженедельника «Огонек», которые были изданы в период с мая 2009 по май 2013 гг. В указанный промежуток времени мы обнаружили пятьдесят пять статей, в которых употребляется слова Польша, поляк, польский (и др. однокоренные слова) или которые посвящены известным полякам, событиям в Польше и т.д. Здесь анализируются наиболее интересные, по нашему мнению, примеры. Как и многие другие исследователи, М. Л. Ковшова [4, с. 421] отмечает, что у заголовка очень сильная позиция, т.е. он выступает в качестве своего рода рекламы для основного текста, а его экспрессивность, яркость, броскость привлекают внимание читателя. По мнению исследовательницы, именно заголовок демонстрирует образ публициста, в том числе образ всего коллектива – редакции, стоящей за стилистикой заголовков издания, уже по заголовку должен узнаваться «почерк» того или иного издания. Собранные нами заголовки статей о Польше и поляках можно классифицировать с точки зрения их синтаксических и стилистических особенностей на несколько групп. Во-первых, заголовки, в которых присутствует языковая игра; во-вторых, это те, которые построены по

376

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

принципу «имя, профессия плюс характеристика персоны»; в-третьих, заголовки-цитаты из интервью. Самым распространенным приемом является языковая игра, например: − «Россия» им покажет (№2, 25.05.2009). − Русские захватили Польшу (№48, 06.12.2010). − Спелись с Польшей (№49, 13.12.2010). − Ставка больше, чем фильм (№31, 08.08.2011). − Они шагали за Родину (№18, 10.05.2010). − Игра на отторжение (№23, 11.06.2012). − Евро надежно прикрыли с воздуха. Подробности (№23, 11.06.2012). − Союз неправых сил (№16, 31.08.2009). − Сами Сусанины (№12, 01.04.2013). Обратим внимание на первые два примера, которые построены на языковой игре, в частности на многозначность слов. В первом случае обыгрываются значения слов «Россия» и «показать». Несмотря на наличие кавычек, первые коннотации связаны с названием государства, однако, в статье речь идет о телевизионном канале «Россия 1». Кроме того глагол «показать кому-то», согласно толковому словарю [6], помимо своего основного значения, имеет следующее: «8. Проучить кого-нибудь, дать понять, почувствовать кому-нибудь чтонибудь (разг.). Я ему покажу! (угроза)». Таким образом, после знакомства с заголовком возникает ощущение, что Россия кому-то угрожает, однако содержание статьи говорит о том, что вышеупомянутый телеканал продает свою продукцию странам бывшего СССР (в т.ч. Польше), а значит глагол «покажет» употребляется не в переносном, а в прямом значении. Несомненно, благодаря наличию языковой игры в заголовке читатель захочет прочесть статью, чтобы узнать, кому же на самом деле Россия «покажет» и за что. Второй заголовок при его буквальном восприятии также указывает на агрессию («захват») со стороны России по отношению к Польше. На самом же деле в статье говорится о том, что российские мотивы стали очень активно использоваться в польской рекламе и пользуются огромной популярностью среди аудитории. Стоит также отметить, что поскольку Россия по отношению к Польше в разные исторические эпохи вела захватническую политику, то это сильно влияет на неоднозначное восприятие заголовка. Заголовок Спелись с Польшей также характеризуется наличием в нем игрового элемента. Согласно толковому словарю [6], глагол спеться имеет следующие значения: «1. Достичь согласованности в совместном пении. Хор спелся. 2. перен., с кем. Достичь полного согласия в чемнибудь. (разг., неодобр.)». Заметка посвящена выступлению молодежного театра, в котором были использованы новые тексты, положенные на мотивы старых польских танго, поэтому здесь мы имеем дело с первым значением глагола. Однако наличие второго значения, а также факт того, что используются именно польские танго, способствуют неоднозначному восприятию заголовка, но самое главное – он обращает на себя внимание. Следующий ряд заголовков характеризуется наличием в них прецедентных текстов, которые достаточно часто вводятся журналистами как в первозданном, так и в трансформированном виде. Стоит отметить, что термин прецедентный текст был введен в научный обиход Ю. Н. Карауловым [4, с. 216]. По его словам: «прецедентные тексты можно было бы назвать хрестоматийными в том смысле, что если даже они не входят в программу общеобра-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

377

зовательной школы… то всё равно все говорящие так или иначе знают о них, – прочитав ли их сами или понаслышке». Прецедентный текст в заголовке статьи способствует активизации коммуникативных отношений читателя с автором. Часто подсознательно он вынужден ответить на ряд вопросов: откуда взята цитата и кто автор? Как она связана с текстом статьи? Если цитата выступает в трансформированном виде, то что именно изменено и с какой целью? Как было в оригинале? Удачная разгадка порождает чувство удовлетворения и повышает читательский интерес к статье и к изданию. Нам встретилось несколько примеров подобного рода заголовков в анализируемом материале: Ставка больше, чем фильм (здесь и далее курсив наш. – Н. Д.), Они шагали за Родину, Союз неправых сил, Мяч раздора, Сами Сусанины. Как видно уже при первом прочтении, в качестве прецедентных текстов используются разнообразные источники: название сериала «Ставка больше, чем жизнь», название романа М. Шолохова «Они сражались за Родину», название партии «Союз правых сил», крылатое выражение яблоко раздора, а также разговорное выражение: сами с усами и прецедентное имя Иван Сусанин. Статья Ставка больше, чем фильм посвящена известному польскому многосерийному фильму «Ставка больше, чем жизнь» режиссера А. Коница, а также его судьбе в России. Выражение «больше чем фильм» подчеркивает не только его популярность, но и особую значимость для телезрителей многих стран. Фоторепортаж Они шагали за Родину представляет иностранных участников парада Победы на Красной площади, среди которых были и поляки. В заголовке материала используется в трансформированном виде название романа М. Шолохова «Они сражались за Родину». Автором подчеркнуто, что само событие является историческим, напоминает о том, что вклад в победу над фашизмом был общий. Заголовок статьи на тему Второй мировой войны Союз неправых сил также ассоциируется с прецедентным текстом, а именно – с названием российской политической партии «Союз правых сил». Однако в тексте публикации читаем: «пакт Молотова-Риббентропа рассматривается многими восточноевропейскими историками как полноценный советско-германский союз». Можно сделать вывод о том, что приставка не- в данном случае придает слову правый значение «неправильный, несправедливый» союз СССР и Германии по отношению к Польше. В заголовке материала, касающегося чемпионата ЕВРО-2012 в Польше и Украине, Мяч раздора использовано мифологическое выражение яблоко раздора. Согласно мифу, надпись на яблоке «прекраснейшей» привела к ссоре богинь, а также косвенно к Троянской войне. В статье описаны проблемы, связанные с проведением чемпионата: начиная с высоких цен на гостиницы и заканчивая поведением фанатов. Несмотря на то, что подчеркивалось невмешательство политики в спорт, эмоции были настолько острыми, что беспорядки и скандалы вполне можно сравнить если не с войной, то, по крайней мере, с крупной ссорой между Россией и Польшей. Особого внимания заслуживает заголовок «Сами Сусанины», поскольку является компиляцией прецедентного текста и прецедентного имени. Необходимо отметить, что термин прецедентное имя используется в лингвокультурологическом словаре «Русское культурное пространство» [1, с. 17] и имеет следующее значение: «индивидуальное имя, связанное или с широко известным текстом (например, Печорин, Теркин) или с прецедентной ситуацией (Иван Сусанин, Стаханов)».

378

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Выражение «сами с усами» имеет значение «разг., экспрес. Нисколько не хуже, не глупее других» [5]. Публикация посвящена Сусанинскому району и поселку Сусанино, а в частности – тому, что местные предприниматели используют легенду, связанную с именем Ивана Сусанина, в качестве своего рода развлечение для туристов. Гиды отводят их к болоту по так называемой «сусанинской тропе»: Все это придумали местные предприниматели, но и они признают: в костромских условиях попытка заработать на туристах – это тоже своего рода подвиг. Что-то вроде блуждания по "лежневке", шаг влево – шаг вправо, и все – привет, помощи ждать неоткуда. Приведенная цитата помогает раскрыть смысл языковой игры в заголовке: жители данных населенных пунктов сами как Иван Сусанин совершают некий подвиг, притягивая туристов в свои края. Следующие заголовки отличает использование милитарной терминологии (к ним в какой-то степени также можно отнести проанализированный выше заголовок Русские захватили Польшу): Игра на отторжение, Евро надежно прикрыли с воздуха. Подробности Можно предположить, что первоисточником в первом случае послужило выражение «огонь/стрельба на поражение» (англ. shoot to kill). Словарная статья [7] дает следующую информацию: «shoot to kill – 1) Общая лексика: стрелять наверняка. 2) Военный термин: вести огонь на поражение». Языковая игра основана на фонетическом сходстве ключевых слов поражениеотторжение. В данном случае имеется в виду удаление друг от друга русского и польского народов, к которому привели массовые беспорядки во время и после матча на ЕВРО-2012 между командами двух стран. Во втором заголовке используется выражение прикрыть с воздуха, которое также относится к военной терминологии и означает «обеспечить воздушную защиту». Из статьи узнаем, что во время чемпионата в Варшаве полиция патрулировала город на вертолетах. Поскольку обе статьи посвящены ЕВРО-2012, то выбор авторов не удивляет. Мероприятия такого масштаба всегда вызывают много эмоций, которые зачастую сродни военным: агрессия, злость, ненависть и т.п. Итак, поскольку первая группа является наиболее интересной благодаря наличию в заголовках игрового момента, необходимо также отметить, что в них также отражено отношение редакции к польско-российским отношениям. Можно выделить следующий ряд ключевых слов: захватили, покажет, отторжение, раздор, неправые силы. Безусловно, данная лексика показывает не только сложность польско-российских взаимоотношений, но и присутствие в них вражды. В постоянной рубрике журнала «Герои» чаще всего появляются короткие заметки. Синтаксической особенностью заголовков является то, что в них используется имя, профессия или должность и характеристика персонажа, о котором пойдет речь в тексте. Приведем несколько примеров: − Ян Мрозовски, чемпион мира по судоку (№18, 10.05.2010). − Анджей Вайда, польский кинорежиссер Ненагражденный (№23, 14.06.2010). − Ежи Гофман, польский кинорежиссер (№45, 14.11.2011). − Даниэль Ольбрыхский, актер. Принципиальный (№33, 20.08.2012). − Кшиштоф Барановский, мореплаватель. Неугомонный (№45, 12.11.2012). − Бронислав Коморовский, и. о. главы Республики Польша. Претендент (№25, 28.06.2010).

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

379

− Войцех Ярузельский, бывший президент Польши. Обвиняемый (№31, 08.08.2011). Также характерной особенностью журнала является использование цитаты из интервью в качестве заголовка. Интервью с поляками также не стали исключением: − «Не знаю, есть ли у нас свобода воли» (интервью с Р. Поланским) (№48, 05.12.2011). − «Моя Анечка всех любила» (Анна Герман) – 30летие со дня смерти (интервью со Збигневом Тухольским) (№34, 27.08.2012). − «Могу спеть по-русски» (интервью с Д. Ольбрыхским) (№41, 15.10.2012). − «Начинать реформы надо с политических перемен» (интервью с Л. Бальцеровичем) (№35, 05.09.2011). Стоит отметить, что заголовки последних двух групп характерны для всех статей подобного рода, это особенность издания «Огонек», своего рода «почерк». В данном случае трудно говорить о выражении отношения к Польше и полякам, однако можно отметить то, что уже сам факт наличия заметок в постоянной рубрике, а также интервью с известными поляками говорит о том, что тема для издания является важной. Делая общий вывод, нельзя не согласиться с Е. А. Земской [2, с. 158] в том, что: «характернейшая черта современного дискурса вообще… широкое и даже широчайшее использование различного рода цитат и клише… Что же служит ее источником? Используются самые различные виды текстов». Одним из самых популярных методов языковой игры является интертекстуальность, поэтому неудивительно, что авторы публикаций журнала «Огонек» также активно используют различные цитаты в заголовках статей о Польше и поляках. Выбор тех или иных источников прецедентных текстов зачастую обусловлен отношением как автора, так и редакции к описываемой в статье проблематике. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4.

5. 6. 7.

Брилева И. С. Вольская Н. П. Русское культурное пространство. Лингвокультурологический словарь. М., 2004. Земская Е. А. Цитация и виды ее трансформации в заголовках современных газет // Поэтика. Стилистика. Язык и культура: Памяти Т. О. Винокур. М., 1996. С. 157–168. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 2003. Ковшова М. Л. Прецедентный текст в современном газетном заголовке как интеллектуальное развлечение // Логический анализ языка. Концептуальные поля игры / Под. ред. Н. Д. Арутюнова. М.: Индрик, РАН, Ин-т языкознания, 2006. С. 421–428. Словарь крылатых слов и выражений. URL: http://slovarionline.ru/slovar_kryilatyih_slov_i_vyirajeniy/ Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений / Под ред. С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой. М.: Азбуковник, 1999. Универсальный словарь. URL: http://universal_ru_de.academic.ru/ Поступила в редакцию 12.08.2013 г.

380

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

“LANGUAGE GAME” PRINCIPLE AS A MEAN FOR ACTIVATION OF CROSSCULTURAL COMMUNICATION (ON THE BASIS OF “OGONYOK” MAGAZINE 2009–2013) © N. O. Danilova University of Warmia and Mazury 1 Kurta Obitza Street, 10-725, Olsztyn, Poland. E-mail: [email protected] In this paper the titles of the articles and notes devoted to Poland and Poles that were published in Russian journal “Ogonek” from 2009 to 2013 are analyzed. Special attention is paid to the so-called principle of “language game” that according to the author’s opinion assists with reading the material entirely in addition to intensifying one’s attention to the title. Moreover, according to the investigation performed, the presence of a game element in the titles makes them conversational that means activation of the cross-cultural communication and plays important role in the reflection of Poland–Russia relations in the press. Keywords: the titles of articles, language game, Russia, Poland, Polish-Russian relations, stereotypes. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Danilova N. O. “Language Game” Principle as a Mean for Activation of Crosscultural Communication (On the Basis of “Ogonyok” Magazine 2009–2013) // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 375–380.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6.

7.

Brileva I. S. Vol'skaya N. P. Russkoe kul'turnoe prostranstvo. Lingvokul'turologicheskii slovar' [Russian Cultural Space. Linguocultural Dictionary]. Moscow: 2004. Zemskaya E. A. Poetika. Stilistika. Yazyk i kul'tura: Pamyati T. O. Vinokur. Moscow: 1996. Pp. 157–168. Karaulov Yu. N. Russkii yazyk i yazykovaya lichnost' [Russian Language and Linguistic Personality]. Moscow: 2003. Kovshova M. L. Logicheskii analiz yazyka. Kontseptual'nye polya igry Ed. N. D. Arutyunova. Moscow: Indrik, RAN, In-t yazykoznaniya, 2006. Pp. 421–428. Slovar' krylatykh slov i vyrazhenii. URL: http://slovarionline.ru/slovar_kryilatyih_slov_i_vyirajeniy/ Tolkovyi slovar' russkogo yazyka: 80000 slov i frazeologicheskikh vyrazhenii [Explanatory Dictionary of the Russian Language: 80000 Words and Phraseological Units]. Ed. S. I. Ozhegova, N. Yu. Shvedovoi. Moscow: Azbukovnik, 1999. Universal'nyi slovar'. URL: http://universal_ru_de.academic.ru/ Received 12.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

381

УДК 801.13 МИНЕЯ КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ГИМНОГРАФИИ © А. А. Камалова Варминско-Мазурский университет в Ольштыне Polska, 10-725 Olsztyn, ul. Kurta Obitza 1. Тел.: +4 (889) 527 58 47. Е-mail: [email protected] В статье обсуждается история служебных Миней и проблемы их изучения, подчеркивается актуальность обращения к агиографической гимнографии. К анализу привлекается служебная Минея на август – книга из коллекции старообрядческого Войновского монастыря на Мазурах (Польша). Способы символизации образа святого и описания фактов жизненного пути и духовного подвига выявляются на основе анализа агиоантропонимов и вокативов. Образно-символические и исторические составляющие текста описаны на примере службы святому Стефану первомученику (2 августа по Р. Х.). Результаты исследования могут быть полезны для современной гимнографической практики, для работ в области исторической лексикологии и стилистики.. Ключевые слова: агиографическая гимнография, минея, агиоантропонимы, символика, образность, фактуальность.

В России традиции изучения гимнографии, в частности Миней, были заложены выдающимися учеными А. Х. Востоковым, И. И. Срезневским, А. И. Соболевским, А. А. Шахматовым, И. В. Ягичем [6, 19, 20, 25, 27]. Научный интерес к гимнографии активизировался в настоящее время, о чем говорит тот факт, что с ноября 2009 года Научный центр по изучению церковнославянского языка Института русского языка имени В. В. Виноградова РАН проводит ежегодные конференции по изучению православной гимнографии, на которых обсуждаются язык, поэтика, функционирование текстов, наибольшее внимание уделяется гимнографии, используемой в современной богослужебной практике. В последней четверти ХХ века отмечается повышенный интерес исследователей к Минеям, этому способствовали социальнополитические и культурные события, в частности, появление новых публикаций древнерусских списков Миней, а также необходимость в пополнении Миней новыми службами. Научные исследования, в которых рассматриваются проблемы служебной Минеи, посвящены Тропологии, описанию гимнографических текстов, творчеству отдельных гимнографов, славянским рукописным Минеям. Самостоятельная проблема – это вопрос о происхождении служебных Миней. Наиболее ранними являются греческие служебные Минеи, древнейшие из них – IX–XII веков – существенно отличались от поздних структурой последований, кругом почитаемых святых, составом авторов и гимнографических жанров [13, с. 4]. Полагают, что минейная гимнография зародилась в древнейшем уставном памятнике – Лекционарии, с появлением песнопений новой формы, стихир и канонов, в VII веке из него выделяется Тропологий; в IX веке Тропологий распался на три самостоятельные книги – Октоих, Триодь и Минею, начиная с этого века в богослужебную практику входит повседневная Минея. Слово минея греческого происхождения: μήν «месяц», μηνιαίος – «месячный, одномесячный, длящийся месяц», в православной церкви оно стало обозначать богослужебные книги. Служебные Минеи входят в число основных книг православной Церкви, необходимых для совершения ежедневного богослужения, это основополагающая гимнографическая книга

382

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

неподвижного годового круга; она содержит расположенные по месяцам службы в честь значимых событий христианской истории, прославленных икон, реликвий, святых. Вопросы научного изучения служебных Миней в определенной мере детерминированы источником. Так, например, ряд работ посвящается палеографическим особенностям текста древнерусских служебных Миней [1, 2, 8, 16], изучаются лексические и словообразовательные особенности, художественные достоинства Миней [14, 15]; на прошедших конференциях Научного центра по изучению церковнославянского языка обсуждались вопросы традиции и новаторства в Минеях. Задача данной работы – на материале Минеи на август, ранее не исследованной старопечатной книги из коллекции Войновского монастыря, изучить общие тенденции характеризации святых. Избранный для анализа материал – служба святым, его можно квалифицировать как гимнография святым, или агиографическая гимнография, по мнению специалистов, содержит наибольшее количество неисследованных научных проблем. Характеризация святых изучается на базе выборки агиоантропонимов и вокативов из службы святому Стефану первомученику [12]. Ветхозаветные святые и новозаветные апостолы почитались Церковью изначально, древние христианские мученики почитались как святые по самому факту пролития ими крови за Христа, дальнейшие прославления святых отражает историю поместных церквей и их традиции. О порядке включения в церковный календарь канонизированных святых протоиерей Владислав Цыпин пишет: «…во второй половине XX столетия в наши святцы были внесены имена многих угодников, канонизованных другими Православными поместными Церквами, в том числе и русских по происхождению» [24]. Соответственно, церковь стремится к пополнению Миней новыми службами. Изменения отражены, например, в Минее 1893 года, включающей дополнения; работа по созданию новых служб и введение их в Минеи ведется и сегодня. Так, в Новостях Официального сайта Московской патриархии Русская православная церковь от 08.02.2013 читаем: «Издательство Московской Патриархии выпустило в свет 24-томное переиздание одной из важнейших богослужебных книг Православной Церкви – служебной Минеи, содержащей службы церковным праздникам и православным святым на каждый день года». В переиздания 2002-го и 2008-го годов вошли службы прославленным святым XIX и XX веков – Царственным страстотерпцам, Собору новомучеников и исповедников Российских, святому праведному Иоанну Кронштадтскому, святителям Феофану Затворнику и Игнатию Брянчанинову, святителю Макарию и многим другим. Проблема составления свода святых и соответствующих служб возникла не сегодня. В работе А. Ю. Никифоровой читаем о том, что в Византии велась работа по составлению свода житий святых византийского мира и служб в их честь. Плодом этого труда стал Константинопольский Синаксарий. «При приблизительном подсчете, основанном на нашей реконструкции полного репертория гимнографов VII–VIII вв. по синайским Минеям IX–XII вв., а также изданиям канонов, оказалось, что, если авторами Тропология (Андреем Критским, Германом патриархом, Иоанном монахом, Космой Иерусалимским, а также Стефаном саввиатом) было написано на март 9, а на апрель 5 канонов, то гимнографами IX века – на каждый из месяцев 107 и 102 соответственно [13, с. 10–11]. В 1619–1630 годы Московский печатный двор впервые осуществил полное издание комплекта славянских служебных Миней. Этот проект, потребовавший 12 лет работы, существенно обновил традиционный состав Миней за счет русских литургических произведений.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

383

Церковный календарь постоянно пополняется, так, например, в списке церковных имен, составленном И. И. Срезневским по Минеям XI–XIII веков, 181 мужское имя и 11 женских [21], а в 1988 году зафиксировано 885 мужских и 245 женских имен. Имени в религиозном тексте посвящено ряд исследований, среди которых важное место занимают работы, изучающие сакральный ономастикон, историю канонических имен [3, 4, 5, 22, 23]. Однако «Сакральный ономастикон изучался до настоящего времени фрагментарно. Больше всего исследований посвящено сакральной топонимике (М. В. Горбаневский, В. Я. Дерягин, А. А. Минкин, И. И. Муллонен, Н. М. Теребихин и др.) и именам святым (В. И. Супрун, Б. А. Успенский, А. В. Юдин). Несколько работ посвящено номинации Богородичных икон (Л. Д. Самохвалова, З. Тростерова)» [3]. Описывая имена святых, необходимо решить вопрос о терминологическом статусе имен собственных. За единичным именем собственным и их совокупностью, идентифицирующих человека, закрепился термин антропоним. Однако антропонимы объединяют различные по функции имена собственные, что позволяет квалифицировать их по разрядам: личное имя, данное при рождении, патроним (отчество, имя по отцу или деду), фамилия (родовое или семейное имя), мононим (полное имя без отчества и фамилии), прозвище, псевдоним, криптоним, этноним. У человека может быть несколько имен: гражданское, крестильное, монашеское, схимническое. Имена святых, функционируя в религиозных текстах различных жанров, в народных представлениях и мифах, приобретают денотативное и коннотативное наполнение, что отражается в терминологической классификации. Вслед за И. В. Бугаевой пользуемся термином агиоантропоним, понимая его как аппелятивно-антропонимический комплекс, служащий для именования христианских святых. Характерным признаком агиоантропонима является его двукомпонентность или многокомпонентность, что отличает его от антропонима [4]. Двукомпонентный состав агиоантропонима включает чин святости и имя святого; чин святости является обязательным, функционируя как в двукомпонентных, так и в многокомпонентных агиоантропонимах. Двукомпонентные агиоантропонимы достаточно редки, «в основном они относятся к ветхи и новозаветным лицам и святым, прославленным в первые века христианства». Наиболее распространенной является трехчленная или четырехчленная структура агиоантропонима, включающая чин святости + имя + дифференциатор. В качестве последнего могут функционировать номинаторы, дескрипторы, локализаторы, агномены, когномены, титулы, этнонимы [4]. В данной статье изучение имени святого строится по следующему плану: краткий исторический экскурс, посвященный факту подвига, выборка агиоантропонимов и вокативов из текста Минеи на август, их структурная и семантическая классификация, интерпретация материала исследования. Материалом исследования являются словесные ряды, представленные двучленными или многочленными агиоантропонимами, а также словосочетаниями, содержащими символическую характеристику святого. Семантическая классификация святых учитывает чин святого по характеру христианских подвигов. В Словарь святых внесено 17 имен Стефан от I века по Р. Х. до 1945 года. Первый из них – Стефан первомученик, ему посвящена служба в Минее на август [18]. 2 августа. Служба святому Стефану первомученику Пренесeния мощей святого первомученика и архидиакона Стефaна

384

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Святой Стефан почитается как первый христианский мученик, архидиакон и апостол. По обвинению в хуле на храм и закон был привлечен Синедрионом к суду и был побит камнями (33–36 гг. по Р.Х.). Сведения о служении и подвиге отражены в Деяниях святых Апостолов. «Второй период истории Апостольского Века, в течение которого благовестие о Христе вышло за пределы законопослушного иудейства, начинается делом Стефана… Стефан, один из Семи, был привлечен к суду Синедриона по обвинению в хуле на храм и на закон (ср. Деян. 6:11–14). Большая речь, которую он произнес в свою защиту, и которая в подробностях приведена в Деян. (7:2–53), выражает его религиозное мировоззрение» [10]. Наиболее частое упоминание отцами церкви о Стефане начинается в IV веке, распространение культа мощей – с начала V века. Известно о нахождении мощей святого Стефана в нескольких православных монастырях – на Афоне, в Киево-Печерской Лавре, в Троице-Сергиевой Лавре. В православном календаре установлено три дня памяти святому Стефану: 27 декабря – успение первомученика архидиакона Стефана, 15 сентября – обретение мощей, 2 августа – перенесение мощей из Иерусалима в Константинополь (ок. 428). Именно этому событию христианской истории посвящена служба 2 августа. Следующий словесный ряд представляют агиоантропонимы и вокативы – имена святого Стефана в Минее на август. Преславное чюдо Стефане мучеником первострадалне Служителем основание Апостолом избранныи Венец благодатей Мученик христов Венец сущему честен Стефане всечестне Первый в мученицех Венценосче Стефане Первомученик Всехвальне Стефане Страдальцемъ начало Дверь страждующимъ Подвигоположник Богоявленик Славне Стефане

Как видим, преобладают двусловные агиоантропонимы, далее классифицируем их соответственно содержанию, что позволило моделировать 9 смысловых групп. 1) апостолом избранный, служителям основание – агиоантропонимы отражают деятельность Стефана как члена христианской общины; согласно книге Деяний он в числе семи единоверцев был избран апостолами диаконом – служителем для поддержания порядка, также он проповедывал слово Божие, за что и был привлечен к суду. 2) богоявленник – по словарю Г. Дьяченко, «сподобившийся быть свидетелем откровений, явлений Божиих» [7, с. 54]. Согласно книги Деяний, Стефан испытал во время суда теофанию: «вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Эти слова были восприняты как предельное богохульство, так что слушавшие затыкали уши и

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

385

заглушали речь Стефана криком, после чего «устремились на него, и, выведши за город, стали побивать камнями» (Деян. 7: 55–57) [10]. 3) подвигоположник – именно Стефан открывает историю христианских святых, их подвигов. 4) мученик христов – чин святости; в Энциклопедии Кольера читаем: мученик это «тот, кто свидетельствует о правде, претерпевая за это мучения и смерть. Греческое слово martyros означает просто «свидетель» и не имеет дополнительных оттенков, связанных с идеей страдания. Однако в силу того, что апостолы Иисуса Христа, называемые в Новом Завете martyres («свидетели»), постоянно находились под угрозой пыток и смерти, проповедуя истинность того, свидетелями чего они сами являлись, уже к концу I в. с идеей свидетельства стала тесно ассоциироваться идея страданий и мученической смерти. Жестокость гонений на христиан и благоговение, которое изначально внушали людям те, кто умер, свидетельствуя о своей вере, придали этому термину еще более узкий смысл» [26] (o чинах святых см. также в [9, 17]). 5) Стефане мучеником первострадалне, первый в мученицех, первомученик, страдальцам начало – подчеркивается факт первой мученической смерти в истории христианства. 6) О, преславное чюдо – не только хвалебный возглас, характерный для гимнографического жанра, но также отражение духовных и физических изменений, произошедших со Стефаном, его чудесного преображения. Согласно книги Деяний, «в 6:15 Лука говорит, что „все сидящие в Синедрионе, смотря на него, видели лицо его, как лицо Ангела”» [10]. 7) венец благодатей, венец сущему честен, венценосче Стефане – вокативы говорят о венце мученика и венце святого, но необходимо также заметить, что Стефан – Στέφανος «корона», в древнерусском переводе – венец. Венец может пониматься как головной убор из сплетенных веток, цветов – символ победы, как драгоценный головной убор – символ власти, и, наконец, как светлый ободок над головой – нимб, символ святости, божественности. 8) дверь страждущим – содержит слово-символ дверь, которое знаменует переход в иное, духовное, пространстве. В Евангелии символ двери характеризует Христа – «дверь в царство Божие». Христос говорил: «Я дверь», чрез него лежит путь в царство Божие; в Минее евангельский символ при характеризации Стефана получает новое осмысление, подвиг Стефана – пример духовного пути: показался еси, всесвятый стефане: путь бо был еси святым, и многи господу привел еси мученики. 9) всехвальне Стефане – вокатив отражает функцию гимнографического текста – воспеть подвиг святого. Характерным примером является следующий контекст из службы святому Стефану первомученику: красен, и вида ангельскаго, и премудрости и веры исполнен, и божественныя зари сияя лучами, и богогласными усты богоглаголал еси яко река, божественне ветийствуя, вышнее наследие, богоблаженне, улучил еси. Агиоантропонимы и вокативы выполняют две функции: во-первых, повествуют о подвиге мученика, во-вторых, о факте первого христианского мученического подвига, в-третьих, о служении Стефана, и, наконец, о признании его святости. Данные смыслы отражены в общепринятом агиоантропониме святой первомученик и архидиакон Стефан, включающим чин святости + титул + имя. Духовный подвиг святого Стефана заключается не только в его «первомученичестве», но также в его духовном прозрении. Именно Стефан произнес первую в мире Иисусову молитву: «Господи Иисусе! приими дух мой». «То первый голос смирения, неуверенности в том, достоин ли дух человеческий – пускай и апостола, и первомученика – рук Иисуса, и

386

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

веры в то, что Иисус примет и недостойного. Однако и это не была высшая ступень – последними словами Стефана были: „Господи! не вмени им греха сего“» [18]. Семантический анализ агиоантропонимов и вокативов выявил персонифицированность описания святости, они отражают житийный слой текста, фиксируя основные этапы духовного восхождения святого – исторический план текста, и образно-символический слой текста, реализуемый через образы-символы венец, дверь, кровь: «Течение кровей твоих небесные двери открывает». Образно-символическое содержание обогащается за счет сравнений, например: яко красeн, яко утро, мирови еси слaвне стефaне; элемент экзегетики выявляется в сравнении нов адам за перваго был еси. Работа выполнена при поддержке польского Национального центра науки (Narodowe Centrum Nauki) в рамках проекта № 2011/01/B/HS2/03201. ЛИТЕРАТУРА 1.

2.

3. 4.

5. 6. 7. 8.

9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19.

Баранов В. А. К вопросу о соотношении почерков и инициалов в майской служебной Минее XI века // Тезисы докладов научно-практической конференции «Удмуртия накануне третьего тысячелетия». Ижевск. 1998. С. 74–75. Баранов В. А., Шарова А. В. Оформление Новгородской служебной минеи XI в. (ГПБ, Соф. 202) // Тезисы докладов 4-ой Российской университетско-академической научно-практической конференции. Часть 3. 21–23 апреля 1999 г. Ижевск. 1999. С. 130–131. Бугаева И. В. К вопросу о структуре сакрального ономастикона. Портал «Cлово». URL: http://www.portal-slovo.ru Бугаева И. В. Агионимы в ономастическом пространстве русского языка // Известия на Научен център «Св. Дасий Доростолски». Мат-лы Междунар. конф., посв. 1900-летию основания г. Силистра (Болгария), 1-2 сентября 2006 г. Силистра: Тибо, 2006. Верещагин Е. М. (Пере)осмысление имени сакрального лица как стратегия (альтернативной) адресации в религиозных текстах // Логический анализ языка: Адресация дискурса. М.: 2012. С. 151–164. Востоков А. Х. Описание новгородской софийской минеи XI в. // Ученые записки Императорской Академии Наук по Второму отделению. 1856. Кн. II. Вып. II. С. 126–128. Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь (с внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений). М., 2007. Еселевич И. Э. Из палеографических наблюдений над записями и приписками на древнерусских пергаментных рукописях. // Вопросы теории и вузовского преподавания русского языка. УЗ Горьковского госун-та. Серия лингвистическая. Вып. 68. Горький, 1964. С. 231–270. Живов В. М. Святость. Краткий словарь агиографических терминов. М., 1994. Кассиан. Христос и первое христианское поколение. URL: http://www.fatheralexander.org/booklets/russian/rannee_hristianstvo_ep_kassian.htm#_Toc53197836 Литвинцева К. В. Номинация, титулование и обращение в религиозном дискурсе // Логический анализ языка: Адресация дискурса. М., 2012. С. 165–176. Минея на август. Книга из коллекции Войновского монастыря. Никифорова А. Ю. Проблема происхождения служебной Минеи: структура, состав, месяцеслов греческих Миней IX–XII вв. из монастыря святой Екатерины на Синае: дисс. ... канд. филол. наук. М., 2004. Нечунаева Н. А. Вариативность приставочных прилагательных в древнерусских списках служебных миней. // Проблемы развития языка. Саратов, 1984. С. 119–128. Нечунаева Н. А. Лексико-семантическое варьирование в тексте Минеи // Функционирование языковых единиц и категорий. Таллин, 1988. С. 23–31. Ильина Т. В. Декоративное оформление древнерусских книг. Новгород и Псков. XII–XV. Л. 1978. Святые: чины святых. Русский паломник. URL: http//www.idrp.ru/svyatie-lib716 Словарь святых. Библиотека Якова Кротова. URL: http://krotov.info/yakov/history/01_bio_moi/stefan.htm Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. Изд. 2-ое. СПб., 1908.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

387

20. Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка (X–XIV вв.) // Известия ОРЯС. Т. X. СПб., 1861–1863. 21. Срезневский И. И. Древний русский календарь. По месячным минеям XI–XIII вв. // Христианские древности и археология. 1862. Т. II. Кн. VI. С. 1–21. 22. Супрун В. И. Христианизация русского именника // Христианство. М., 1996. С. 53–58. 23. Успенский Б. А. Из истории канонических имен. М., 1969. 24. Цыпин В. Богословско-канонические основания прославления святых. «Слово». Образовательный портал. URL: http://www.portal-slovo.ru/theology/40476.php 25. Шахматов А. А. Курс истории русского языка. Часть 1. СПб., 1910–1911. 407 с. 26. Энциклопедия Кольера онлайн. URL: http://www.onlinedics.ru/slovar/colier.html 27. Ягич И. В. Служебные минеи за сентябрь, октябрь и ноябрь в церковнославянском переводе по русским рукописям 1095–1097 г. СПб., 1886. Поступила в редакцию 12.08.2013 г.

388

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

MENAIA AS A SOURCE FOR HYMNOGRAPHY STUDY © A. A. Kamalova University of Warmia and Mazury 1 Kurta Obitza Street, 10-725, Olsztyn, Poland. Phone: +4 (889) 527 58 47. Е-mail: [email protected] The article discusses the history of official Saints and problems of their study. The topicallity of research based on hagiographic hymnography is highlightened . Analysis of overhead involved August menaia - book from the collection of Old Believer Vojnovsky monastery in Mazury (Poland). Ways of symbolizing image of the saint and description of the facts of the life and spiritual feat identified on the basis of and hagioanthroponims vocatives analysis. Symbolic and historical components of the text describes the example of St. Stephen Protomartyr office (August 2). The results can be useful for modern hymnographic practices, for work in the field of historical lexicology and stylistics. Keywords: hagiographic hymnography, Menaia, hagio-anthroponims, symbolism, imagery, factual. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Kamalova A. A. Menaia as a Source for Hymnography Study // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 381–389.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

8. 9. 10. 11. 12. 13.

Baranov V. A. Tezisy dokladov nauchno-prakticheskoi konferentsii «Udmurtiya nakanune tret'ego tysyacheletiya». Izhevsk. 1998. Pp. 74–75. Baranov V. A., Sharova A. V. Tezisy dokladov 4-oi Rossiiskoi universitetsko-akademicheskoi nauchnoprakticheskoi konferentsii. Chast' 3. 21–23 aprelya 1999 g. Izhevsk. 1999. Pp. 130–131. Bugaeva I. V. K voprosu o strukture sakral'nogo onomastikona. Portal «Clovo». URL: http://www.portal-slovo.ru Bugaeva I. V. Izvestiya na Nauchen tsentar «Sv. Dasii Dorostolski». Mat-ly Mezhdunar. konf., posv. 1900-letiyu osnovaniya g. Silistra (Bolga-riya), 1-2 pp..ntyabrya 2006 g. Silistra: Tibo, 2006. Vereshchagin E. M. Logicheskii analiz yazyka: Adresatsiya diskursa. Moscow, 2012. Pp. 151–164. Vostokov A. Kh. Uchenye zapiski Imperatorskoi Akademii Nauk po Vtoromu otdeleniyu. 1856. Kn. II. Vyp. II. Pp. 126–128. D'yachenko G. Polnyi tserkovnoslavyanskii slovar' (s vneseniem v nego vazhneishikh drevnerusskikh slov i vyrazhenii) [Full Church Slavonic Dictionary (with Introduction of the Most Important Ancient Slavonic Words and Expressions)]. Moscow, 2007. Eselevich I. E. Voprosy teorii i vuzovskogo prepodavaniya russkogo yazyka. UZ Gor'kovskogo gos-un-ta. Seriya lingvisticheskaya. No. 68. Gor'kii, 1964. Pp. 231–270. Zhivov V. M. Svyatost'. Kratkii slovar' agiograficheskikh terminov [Holiness. Concise Dictionary of Hagiographic Terms]. Moscow, 1994. Kassian. Khristos i pervoe khristianskoe pokolenie. URL: http://www.fatheralexander.org/booklets/russian/rannee_hristianstvo_ep_kassian.htm#_Toc53197836 Litvintseva K. V. Logicheskii analiz yazyka: Adresatsiya diskursa. Moscow, 2012. Pp. 165–176. Mineya na avgust [August Minea]. Kniga iz kollektsii Voinovskogo monastyrya. Nikiforova A. Yu. Problema proiskhozhdeniya sluzhebnoi Minei: struktura, sostav, mesyatseslov grecheskikh Minei IX–XII vv. iz monastyrya svyatoi Ekateriny na Sinae: diss. ... kand. filol. nauk. Moscow, 2004.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

389

14. Nechunaeva N. A. Problemy razvitiya yazyka. Saratov, 1984. Pp. 119–128. 15. Nechunaeva N. A. Funktsionirovanie yazykovykh edinits i kategorii. Tallin, 1988. Pp. 23–31. 16. Il'ina T. V. Dekorativnoe oformlenie drevnerusskikh knig. Novgorod i Pskov. XII–XV [ Ornamental Design of Old Russian Books. Novgorod and Pskov. 12th-15th]. Leningrad, 1978. 17. Svyatye: chiny svyatykh. Russkii palomnik. URL: http//www.idrp.ru/svyatie-lib716 18. Slovar' svyatykh. Biblioteka Yakova Krotova. URL: http://krotov.info/yakov/history/01_bio_moi/stefan.htm 19. Sobolevskii A. I. Slavyano-russkaya paleografiya [Slavic-Russian Paleography]. Izd. 2-oe. Saint Petersburg, 1908. 20. Sreznevskii I. I. Izvestiya ORYaS. T. X. Saint Petersburg, 1861–1863. 21. Sreznevskii I. I. Khristianskie drev-nosti i arkheologiya. 1862. T. II. Kn. VI. Pp. 1–21. 22. Suprun V. I. Khristianstvo. Moscow, 1996. Pp. 53–58. 23. Uspenskii B. A. Iz istorii kanonicheskikh imen [From History of Canonical Names]. Moscow, 1969. 24. Tsypin V. Bogoslovsko-kanonicheskie osnovaniya proslavleniya svyatykh. «Slovo». Obrazovatel'nyi portal. URL: http://www.portal-slovo.ru/theology/40476.php 25. Shakhmatov A. A. Kurs istorii russkogo yazyka. Chast' 1. [Course of History of Russian Language. Part 1]. Saint Petersburg, 1910–1911. 407 pp. 26. Entsiklopediya Kol'era onlain. URL: http://www.onlinedics.ru/slovar/colier.html 27. Yagich I. V. Sluzhebnye minei za sentyabr', oktyabr' i noyabr' v tserkovnoslavyanskom perevode po russkim rukopisyam 1095–1097 g. [Service Menaion for September, October and November in the Church Slavonic Translation by Russian Manuscripts of 1095-1097]. Saint Petersburg, 1886. Received 12.08.2013.

390

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

КЪМ ВЪПРОСА ЗА СИНТАКТИЧНАТА ИНТЕНЗИФИКАЦИЯ (Върху материал от спонтанна псевдодиалогова реч) © Л. Стоичкова Великотырновский университет им. св. Кирилла и Мефодия Болгария, 5003 г. Велико-Тырново, ул. Т. Търновски, 2. E-mail: [email protected] Автор ставит своей целью характеристику псевдодиалога с точки зрения средств интенсификации в речи говорящего субъекта. Теория устных коммуникативных актов разработана в соответствии с треугольником «говорящий – адресат – конситуация», в котором проявляется одна из самых главных черт устной речи – её прагматическая основа. При квазиобщении с псевдоадресатом (предмет, животное и под.) прагматика спонтанной речи реализуется специфично: реплики говорящего предназначены фиктивному адресату, следовательно, термин «говорящий» не является адекватным для ситуации, в которой не осуществляется общение. Более подходящим для анализа условий квазиобщения, по мнению автора, является термин «говорящий субъект», введенный О. Дюкро. Автор сосредоточивает свое внимание на анализе вербальных средств выражения интенциональных чувств говорящего субъекта в рамках псевдодиалога. Так, псевдодиалог с элементами общения предполагает использование обращений-интенсификаторов, которые чаще всего контактируют с междометиями, частицами и формами императива. Экспрессивная коннотация может актуализироваться как при метафорическом употреблении, так и посредством компонентов с семантикой интенсивности и оценки. Иногда используются уменьшительные формы, в которых интенсификация усиливается морфологически, при этом краткое притяжательное местоимение ми является лексическим интенсификатором со значением ласкательности. Более многочисленны и разнообразны обращения с негативным оценочным значением, в основе которых лежат зоосемантические метафоры. Самыми частотными являются обращения, сопровождаемые субъективно-модальными частицами и междометиями, которые находятся в самом начале реплики, перед обращением. По мнению автора, функционально семантическая специфика конструкции «междометие + частица + оценочное обращение» формирует синтаксический интенсификатор. В его составе встречаются и ннвективы, которые в ситуации псевдодиалога являются формами вербальной агрессии. Автор рассматривает также формы императива и конструкции с семантикой интенсификации. В рамках псевдодиалога императивы, произнесенные с соответствующей интонацией, выполняют функцию интенсификаторов. В результате делается вывод о том, что структуре синтаксической единицы любая лексема явлестя интенсификатором: обращение как синкретичная единица, с помощью которой субъект прямо вербализует свою эмоциональную реакция; междометия и субъективномодальные частицы; указательное местоимение такъв с эксплицитно выраженным значением интенсивности; предлог с качественно-определительным грамматическим значением сравнения. Ключевые слова: квазиобщение, псевдодиалог, говорящий субъект, интенсификатор, устная речь, обращение, императив, междометие, частица.

Едва ли за някого е непозната „препоръката”: „Ако ти е необходим добър слушател, разговаряй с… куче”. Нямаме предвид (не)осъзнатата потребност на хората от домашни любимци, а специфичния регистър на спонтанната реч в условията на общуване с псевдоадресат.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

391

Ще си позволим да разширим периметъра на квазиобщуването (мнимо, неистинско, лъжеобщуване) и с репликите на говорещия субект, отправени към предмети от обкръжаващия го материален свят, като целта е да се направи опит за характеристика на псевдодиалогичната рамка с оглед на средствата за интензификация на речта на говорещия субект. Далеч сме от мисълта за някакви психопатологични прояви или акцентуация (междинно звено между „нормално” и „патологично”), встрани от вниманието е и общуването в интернет, което, колкото и близо да е до спонтанната реч, е лишено от съпътстващата устната комуникация паралингвистична, интонационна и мелодична „гарнитура” на изказа. Теорията за устните комуникативни актове е разработена съобразно триъгълника „говорещ – адресат – конситуация”, в който се проявява една от най-съществените черти на устната реч – нейната прагматика. При квазиобщуването с псевдоадресат (предмет, животно, пеленаче и под.) прагматиката на спонтанната реч се реализира върху специфична основа: говорещият отправя реплики към фиктивен адресат, следователно терминът говорещ – основен термин в дискурса – не е адекватен за ситуация, в която не се осъществява общуване. Подходящ за условията на квазиобщуване според нас е терминът говорещ субект, въведен от О. Дюкро. В рамките на псевдодиалога лицето, което материално произвежда изказа, не го поема върху себе си, не се поставя в позицията на отговорен за него. С други думи, ако говорещият е дискурсивно същество, говорещият субект е емпирично същество, индивид, който физически изказва изказа [4, с. 64]. Ще добавим: в ситуация на псевдодиалог говорещият субект не може да поеме функцията на възприемащ чужда реч, т.е на практика „не е инстанцията, на която е вменена отговорност за изказа.” [11, с. 203–211]. Като изхождаме от разбирането, че псевдодиалогичната реч е емоционално провокирана и в този смисъл по презумпция е със задължителна проява на някакви чувства (положителни или отрицателни), ще насочим вниманието си към фрагментарно описание на квазиобщуването с елементи на същинското общуване. В лингвистичното си тълкуване емоцията е „душевно преживяване от човека на собственото му отношение към света, към хората, към техните или към своите постъпки и мисли” [7, c. 782], а в психологията емоционалните процеси се свеждат до когнитивните и мотивационните. От значение за целите на предлагания материал е следното: емоционалните процеси по своята проява са същински интенционални чувства и афекти [8, с. 131]. Двете определения – лингвистично и психологическо – на практика очертават параметрите на обекта на описанието – вербални средства за израз на същински интенционални чувства на говорещия субект в псевдодиалогова рамка. 1. Псевдодиалог с елементи на общуване. 1.1. Обръщение интензификатор Важно е уточнението, че под нередактирана, спонтанна реч разбираме речта с фиктивен адресат, псевдоадресат, тъй като той не може да се постави на мястото на говорещия и да интерпретира и коментира изказванията му, нито пък да му повлияе, т.е. липсва обратна връзка. А само в нея и „във вътрешната реч – тази, с която оформяме мислите си”, е налице „пълно отсъствие на автоконтрол” [6, с. 198]. Като единица, чиято „основна функция е да осигури контакт с адресата” [5, с. 42] и в този смисъл „мост” във връзката адресантпсевдоадресат обръщението е сигурният начин да се вербализират реакциите на говорещия субект към псевдоадресата. Чрез обръщението, независимо от морфемния му състав, незави-

392

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

симо от това дали е употребено самостоятелно, или в по-широко обкръжение задължително доминира експресивна оценъчност с позитивен или негативен знак, поради което приемаме, че наличието му в репликите към псевдоадресата е елемент, който под формата на призив изразява емоционално състояние. Самото обръщение в ситуация на квазиобщуване, както сочи фактическият материал, има статут на интензификатор. В различни проучвания, свързани с присъствието на категориите емотивност и оценъчност, се употребяват термините „интензивност”, „интензификация”, „интензифициращи средства” интензиви, „интензификатори”, „степен на интензивност” (интензификация) и др. Срв.: „Повишаването на градуса на експресията зависи освен от качествените характеристика на експлициращите я средства и от броя на тези средства в „единица изказване”… Обикновено те се проявяват като интензификатори – това са както отделни думи, пряко или преносно употребени, свободни и устойчиви словосъчетания, сравнения, обръщения, така и различни синтактични структури, специализирани в тази насока” [6, с. 120–121]; „Категорична или интензивна експресивност …се постига чрез въпросно-отговорни конструкции, риторични въпроси, отрицателни конструкции, чрез които се привлича вниманието на слушателя към съдържанието на новината, а не към структурата” [10, с. 433]; „Той (терминът „квантор” – б. моя – Л. С.) обхваща всички вербални форми, които обозначават не само количество, но и степен или интензивност (много, мнозина, множество, малко, няколко, неколцина…) [2, с. 37]. И по-нататък: …във фундаменталното изследване на Дуайт Л.М. Болинджър „Степенуващи думи”… ясно е показана ролята на интензификаторите (така Болинджър нарича кванторите) за прагматизацията на значението [2, с. 39–40]. „Интензификатори в изказванията с адмиратив…” е част от монографичното изследване на Кр. Алексова „Адмиративът в съвременния български език” [1, c. 181–201], където се посочва следното: някои въпросителни местоимения, и наречия, частици, междуметия и фразеологизирани изрази функционират като средства за интензификация на изразеното адмиративно отношение на говорещия (цит. съч. 182). Необходимо е да добавим, че експресивността на изказването, както пише Родионова, може да се предаде и с интензификати – единици, в които семата ‘интензивност’ се съдържа имплицитно [9, c. 160]. Така се формира семантикопрагматичната категория интензивност, която има своето ядро и периферия, а поподробното и описание е предмет на бъдещи разработки. На този етап ще обърнем внимание на следния факт: в условията на квазиобщуване с елементи на общуване обръщенията най-често са в контактна позиция с приеманите за същински интензификатори междуметия, частици и императивни глаголни форми. Експресивната конотация може да се актуализира както при метафорична употреба, така и чрез интензивни или оценъчни семантични компоненти, например „Не се дръж като магаре”.; „Ти си страшен инат”. На практика се пресичат категориите интензивност и образност, като тук важи правилото „ако речевата единица е образна, тя задължително е експресивна”. Ето и част от илюстративния материал – жива реч, записвана в условия на непосредствено наблюдение: „Хайде, приятелю, мърдай по-живо” (Тази реплика е отбелязана в различни ситуации – при псевдодиалог с куче и при работа с компютър); „Давай, момчето ми, че ще ни стъжнят живота в счетоводството (Реплика към компютъра); „Какво правиш бе, младеж? Къде си мислиш, че отиваш?” (Реплика към куче и компютър). „Хайде, хайде, любов моя, не се инати”.;

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

393

„Абе, инат с инат, няма ли да престанеш най-после!” В разглежданата ситуация не присъства нито едно от т. нар. „действия на говорещия”: непълнота на информацията, желание за запълване на тази непълнота и апел за отговор, поради обективното отсъствие на адресат. В част от илюстративния материал се използват умалителни форми, като по този начин интензификацията се засилва и по морфологичен път – чрез умалителни суфикси: слънчице, пиленце, душичка, миличък, моето момче (момчето ми), добричкият ми, рошльо и под. Наличието на краткото притежателно местоимение ми е лексикалният интензификатор за израз на гальовност (срв. още миличкият ми, душичката ми, послушкото ми и др.), а самите обръщения винаги членувани. Друг е въпросът, че цялата конструкция е във функцията на фразеологизиран конструкт, който в своята цялост е емоционално маркиран с общо значение за интимност. Обръщенията с негативно оценъчно съдържание са повече на брой и по-разнообразни – от единици, включени с лексикалния фонд с негативна оценъчна семантика, например глупак (тук със значение ‘наивен’, ‘недосетлив’ – до лексеми с подчертано пренебрежително значение, например тъпанар, тикво глупендерска, глупендер, ненормалник, диване, смотаняк и пр. И тук, за разлика от семантиката на номинативните обръщения в същинска диалогова рамка, макар и ограничено, се срещат определените по-горе като фразеологизирани конструкти членувани съществителни, придружени от краткото притежателно местоимение ми. Важно е да се подчертае, че те са винаги умалителни – глупендерчето ми, диванецето ми, което засилва и с морфологични средства значението за нежност, топлота и привързаност. Конструктът може да се допълни с третоличното местоимение то (глупачето ми то), което в тази ситуация е по-скоро компресия от пълната форма притежателното местоимение мой, т.е., от една страна, се удвоява притежателната семантика, а от друга, се засилва прагматичната определеност на обръщението. Такава е обективната езикова картина, но в нашия случай по-скоро ми и то са десемантизирани и употребени като интензифициращи частици. Важното е, че и двата случая репликата на говорещия субект в своята цялост има качества на синтактичен интензификатор. Като обръщения с негативна оценъчна семантика се употребяват т. нар. „зоосемантични метафори”, най-честотни от които са маймуна и магаре. Ще уточним: съществена особеност на псевдодиалога е удвояването на обръщенията с негативна семантика, което в рамките на псевдодиалога е своеобразен интензификационен пик, например „глупак с глупак” (глупак с глупаците), „инат с инат”, „магарето му с магаре”. От гледна точка на значението им Р. Ницолова разделя обръщенията на три групи: неноминативни, номинативи и квалификативнооценъчни. В случаите, в които, чрез обръщението говорещият има за цел да включи слушателя в определено отношение към себе си или да изрази своята оценка към адресата, като го квалифицира по определен начин, обръщенията са квалификативно-оценъчни [5, c. 42–67]. Справедлива е констатацията на авторката, че квалификативно-оценъчните обръщения се използват не с цел да се назове адресата, за да се установи контакт с него или да се представи на слушателя по-добре, а преди всичко с цел да се изрази някаква оценка, някаква квалификация на говорещия на говорещия за адресата”. В този смисъл дори ако псевдоадресатът е със съответен зооним, например Лиза, Роки, Рая, Бари, Арес и т.н., или е оказионално обръщение (Флопчо, Компи, Уини) използването на основната или на умалителната форма е

394

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

сигурен показател както за емоционалния статус на говорещия субект в псевдодиалоговата рамка, така и за степента на интензификация на репликата, в която обръщението е задължителен елемент. От значение, разбира се, е и интонацията, която сочи „градусът” на емоцията по интензификационната скала и най-вече привлича псевдоадресата към говорещия субект. Най-честотни са обръщенията, придружени със субективно-модални частици и междуметия хайде, хайде де, хайде бе, бе, абе, ама, че, ох че, брей (брей че), уф, я, които могат да се употребяват и самостоятелно, т.е. като възклицателни безглаголни изречения, които по принцип (като междуметни) са емоционално маркирани : „Ох че…”, „Абе…”. Интезифицирани чрез удължаване на вокала (абе-е-е-е, хайде де-е-е-е), те уплътняват процеса на интензификация в цялата рамка на квазиобщуването. В структурата на реплика се намират в началото, най-често пред обръщението интензификатор. В случая не се вписват в т. нар. „неноминативни обръщения” за означаване на апел, тъй като не апелират към псевдоадресата, а изпълняват функцията на същински „емоционеми” (терминът е на Л. Каллимулина). Като към това прибавим безспорния факт, че самото обръщение носи не толкова езиково, колкото етично послание, можем да предположим, че функционално-семантичната специфика на конструкцията „междуметие + частица + оценъчно обръщение” формира синтактична единица със семантика на интензификатор и по-точно синтактичен интензификатор. Тъй като посочените структури са лишени от комуникативна цел, синтактичният интензификатор много често се попълва с показателното местоимение такъв, което се среща само в постпозиция – „Ама че глупендер такъв”; „Тъпанар с тъпанар такъв, престани да се туткаш, че шефът ще ни изхвърли и двамата.” (Реплика към компютър); „Смотаняк такъв!”; „Абе ти, непослушник такъв!” „Диване такова”. Този факт потвърждава констатацията на М. Илиева, че местоимението интензификатор такъв в постпозиция не може да интензифицира положителни качества (*пиленце такова, *душичка такава), а само отрицателни. Обикновено – пише авторката – се използва в емоционалнооценъчни изрази за подчертаване на негативното отношение на говорещия към обекта на оценка [3, c. 114]. В плана на теоретичния синтаксис това са възклицателни изречения, но с оглед на функцията им в специфичната псевдодиалогова ситуация ги определяме като синтактични интензификатори. В структурата на синтактичните интензификатори се срещат и инвективи (ненормативни единици – обидни думи, псувни и под.). В псевдодиалогова ситуация те са форма на вербална агресия и израз на гняв, отправен към псевдоадресата: майната ти… мама му (ти) стара… да му се види (макар), например: „Майната ти, маймуна такава.”; „Да му се види и смотанякът смотан.” 1.2. Повелителни форми и конструкции с интензифицираща семантика. Известно е, че изказването с подбуда за действие е емоционално по своята същност. В рамките на псевдодиалогова ситуация, когато „реципиентът” не носи отговорност за изпълнение на императивите, вербализирани със съответната интонация, само императивната форма, например „Върви!”, „Действай!” или повелителната реплика в своята цялост поемат функцията на интензификатори. Срв.: „Тръгвай, да не се разправяме по друг начин”.; „Мърдай по-скоро”; „Спри се, че ми писна с тия локви и тая мръсотия”. Това ще рече, че повелителното изказване не осъществява връзка между волеизявителя и полу-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

395

чателя, независимо че е имплицитно второлично. Такъв е статутът и на повелителните реплики с отрицателната частица не: „Не там!” или с ела: Ела веднага! Не включваме към тази група еднословните повелителни команди като Седни!, Дай лапа!, Тук!, Редом!, защото според нас те формират лексикална група със специално предназначение, близка например до знаковата система на глухонемите. Близки по степен на интензивност са и т.нар. в традиционния синтаксис „въпроси молби” от типа „Няма ли най-после да тръгнеш (да ме послушаш, да ме чуеш, да се спреш), които в своята цялост експлицират настойчивост за извършване на конкретното действие веднага, без да се имат предвид каквито и да било странични обстоятелства. Казано по друг начин, фиктивният адресат е обект, към който говорещият субект никога не е равнодушен. В този смисъл и репликите му са не просто емоционално маркирани, а са синтактични интензификатори. Към традиционните синтактични средства за интензификация се отнасят и сложни конструкции, формирани с местоименното наречие с количествено значение толкова и същинският съюз че, например: Толкова ми писна от теб, че ми иде да те пратя по дяволите”. Среща и съставната съюзна връзка така че: „Така ще те задръстя с листи, че ще се задавиш” (Реплика към принтер). Обръщаме внимание върху следния факт: тези синтактични структури съдържат специфични средства за интензификация (имаме предвид посочените съюзни връзки), но самите структури на са синтактични интензификатори. В статията „Разговор с псевдоадресат” (Лингвистични бележки за квазиобщуването) сме синтезирали репликите на говорещия субект, които не съдържат елементи на общуване: Реплики да досада и укор (Намига, пулсира, той (компютърът) не знае какво иска); Реплики възражения (Че защо да излизам бе, уини!); Реплики на възмущение (Знам, че трябва да дам ентер. Ето ти го! Сега доволен ли си?). Тези реплики имат своите еквиваленти в ситуации на същински диалог, могат да съдържат интензификати (вж. по-горе определението на Родионова) или интензификатори, но нямаме основание да ги смятаме за синтактични интензификатори. Основанията за определяне на конструкциите, съдържащи обръщение към псевдоадресат или повелителни глаголни форми (в някои случаи и въпрос молба) за синтактични интензификатори, са следните: 1. В строежа на синтактичната единица всяка от съставящите я лексеми е интензификатор: обръщението като синкретична единица, чрез което говорещият субект директно вербализира емоционалната си реакция; междуметията и субективно-модалните частици частици – емоционеми по презумпция; показателното местоимение такъв – с експлицитно изразена интенсема; предлогът (ако има при удвояването на обръщението) е с качествено-определително граматично значение за сравнение. 2. В конкретния случай нито една от изграждащите репликата единици не привлича логическото ударение, т.е. решаващ в квазиобщуването е интонационният контур, чрез който говорещият субект експлицира съответната емоционална нагласа. В бъдещи проучвания ще обърнем внимание и на останалите средства за интензификация в ситуация на квазиобщуване. ЛИТЕРАТУРА 1. 2.

Алексова Кр. Адмиративът в съвременния български език. София, 2003. С. 181–201. Димитрова Ст. Лингвистична прагматика. София: Велес, 2009. 239 с.

396

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4 Илиева М. Българинът в своите местоимения. В. Търново: Св. св. Кирил и Методий, 2004. 159 с. Менгьоно Д. Ключови термини в дискурс анализа. София, 2000. 168 с. Ницолова Р. Прагматичен аспект на изречението в българския книжовен език. София, 1984. 190 с. Радева П. Динамика на синтаксиса в съвременния български език. В. Търново: Св. св. Кирил и Методий, 2012. 270 с. 7. Речник на българския език Т. 4. София, 1984. 8. Речник по психология. София, 1989. 9. Родионова С. Е. Семантика интенсивности и ее выражение в современном русском языке // Проблемы функциональной грамматики: Полевые структуры. СПб.: Наука, 2005. С. 150–168. 10. Станева Х. Стилистика на българския книжовен език. В. Търново: Абагар, 2001. 519 с. 11. Стоичкова Л. Разговор с псевдоадресат (Лингвистични бележки за квазиобщуването // Проблеми на българската разговорна реч. В. Търново: Св. св. Кирил и Методий, 2004. С. 203–211. 3. 4. 5. 6.

Поступила в редакцию 06.08.2013 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

397

ON THE SYNTACTIC INTENSIFICATION (based on spontaneous pseudo-dialogue speech) © L. Stoichkova St. Cyril and St. Methodius University of Veliko Turnovo 2 T. Turnovski Street, 5003, Veliko Turnovo, Republic of Bulgaria E-mail: [email protected] Author's aim is to characterize pseudo-dialog in terms of intensifying means in a speech of speaking person. The theory of oral communicative acts was developed in accordance with a triangle “speaker – adressee – con-situation” which reveals one of the most important peculiarities of oral speech, its pragmatic basis. In a process of quasi-communication with pseudo-addressee (object, animal and similar) pragmatics of spontaneous speech realizes specifically: speaker phrases addressed to fictitious addressee, hence the term “speaker” is not adequate to the situation there is no real realization of communication. The author supposes that the term “speaking subject” introduced by O. Ducrot is more suitable for the analysis of the quasi-communication conditions. The author focuses on the analysis of verbal means of expression of speaking subject's intentional feelings within pseudo-dialog. Thus pseudo-dialog with elements of communication involves the usage of intensifying address, that is often come in connection with interjections, particles and imperative forms. Expressive connotation can be actualized in a metaphor or through components with intensifying or evaluating semantics. Sometimes diminutive forms with morphologically enhanced intensification are used, in such cases short possessive pronoun “ми” is used as a lexical intensifier with endearment meaning. Addresses with negative evaluative meaning based on zoosemantic metaphor are large in number and diversity. Addresses accompanied by subjective modal particles and interjections and located at the very beginning of a phrase before the address are the most frequent. The author supposes that functional semantic specificity of construction “interjection + particle + address with evaluative meaning” forms syntactic intensifier. Invectives can also be found in its structure, in a situation of pseudo-dialog they serve as forms of verbal aggression. The author also examines the forms of imperative and structures with intensifying semantics. Imperatives pronounced with appropriate intonation within pseudo-dialogs function as intensifiers. As a result it is concluded that any lexeme within the structure of the syntactic unit serve as an intensifier: address as a syncretic unit, with the help of it subject's emotional reaction directly verbalizes; interjection and subjectively-modal particle; demonstrative pronoun “такъв” with the explicit meaning of the intensity, preposition with quality-definitional grammatical meaning of comparison. Keywords: quasi-communication, pseudo-dialog, speaking person, intensifier, oral speech, address, imperative, interjection, particle. Published in Bulgarian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Stoichkova L. On the Syntactic Intensification (based on spontaneous pseudo-dialogue speech) // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 390–398.

REFERENCES 1. 2. 3.

Aleksova Kr. Admirativat v savremenniya balgarski ezik [Admirative in Contemporary Bulgarian]. Sofia, 2003. Pp. 181–201. Dimitrova St. Lingvistichna pragmatika [Linguistic Pragmatics]. Sofia: Veles, 2009. 239 pp. Ilieva M. Balgarinat v svoite mestoimeniya [Bulgarians in Their Pronouns]. V. Tarnovo: Sv. sv. Kiril i Metodii, 2004. 159 pp.

398

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4 Meng'ono D. Klyuchovi termini v diskurs analiza [Key Terms in Discourse Analysis]. Sofia, 2000. 168 pp. Nitsolova R. Pragmatichen aspekt na izrechenieto v balgarskiya knizhoven ezik [Pragmatic Aspect of Sentence in Bulgarian Literary Language]. Sofia, 1984. 190 pp. 6. Radeva P. Dinamika na sintaksisa v savremenniya balgarski ezik [Dynamics of Syntax in Contemporary Bulgarian]. V. Tarnovo: Sv. sv. Kiril i Metodii, 2012. 270 pp. 7. Rechnik na balgarskiya ezik [Dictionary of Bulgarian Language]. T. 4. Sofia, 1984. 8. Rechnik po psikhologiya [Dictionary of Psychology]. Sofia, 1989. 9. Rodionova S. E. Problemy funktsional'noi grammatiki: Polevye struktury. Saint Petersburg: Nauka, 2005. Pp. 150–168. 10. Staneva Kh. Stilistika na balgarskiya knizhoven ezik [Stylistics of Bulgarian Literary Language]. V. Tarnovo: Abagar, 2001. 519 pp. 11. Stoichkova L. Problemi na balgarskata razgovorna rech. V. Tarnovo: Sv. sv. Kiril i Metodii, 2004. Pp. 203–211.

4. 5.

Received 06.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

399

A RESEARCH ON VOCABULARY TEACHING STRATEGIES AND STUDENTS’ MASTERY © Tian Yuan*, Liu Bingbing School of Foreign Languages, Liaoning Shihua University 113001 Fushun, Liaoning, China. E-mail: [email protected] By means of questionnaire and quantitative research, this article aims at investigating the effects on students’ mastery of vocabulary by studying teachers’ adoption of seven kinds of common vocabulary teaching strategies and the usage of analyzing strategies in intensive English in order to improve vocabulary teaching strategies and to help enlarge students’ vocabulary. Keywords: vocabulary teaching, teaching strategies, students’ mastery, teaching effect.

1. Introduction Cohen (1990) and Nation (1990) elaborately discussed various strategies about vocabulary teaching, which include phonetics method, lexical approach, visual sense method, associative memory approach, contextual approach, inductive method and cultural meaning method. The research in this article is based on these vocabulary teaching strategies. 2. Research Ways and Data Collection The subjects of this research are 171 sophomores of non-English major, including 145 boys and 26 girls. The questionnaire is mainly divided into vocabulary teaching methods and teaching effects. The method based on seven strategies, adopting from “teachers always use the method” to “teachers never use the method” and students also evaluate teachers’ vocabulary teaching effect from “best” to “none”. These questions constitute a form requiring the subjects to choose the congruous or approximate choices according to their own. Subtracting 14 useless questionnaires, we totally get 157 effective papers. The author used data analysis software to analyze the data. 3. Research Effect and Discussion 3.1 Phonetics Method Teachers who always use this method account for 10%, often use 52.5%, sometimes use 25%, seldom use 12.5%, and never use 0%.As to the effects, best makes up for 7.5%, better 30%, good 57.5%, bad 5%, and no effects 0%. According to the data of feedback, teachers who often use phonetics as the teaching method account for 52.5%, that is to say, more than half of teachers use this method, but 30% students think its effect is just better, and still 57.5% students think it’s good. * corresponding author

400

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Students don’t understand how to use pronunciation rules to remember English words, so learning words by rote will not make their memory firm, thus it is a waste of time and inefficient. 3.2 Lexical Approach Teachers who always use this method account for 7.5%, often use 45%, sometimes use 37.5%, seldom use 10%, and never use 0%. As to the effects, best makes up for 5%, better 27.5%, good 60%, bad 7%, and no effects 0%.The application of the rules of English vocabulary structure can not only help students understand the basic meaning but also achieve the purpose of enlarging vocabulary. 45% teachers often use this strategy, and 60% students think lexical approach is good for them to recite words. Lexical approach is an important task of vocabulary teaching, and we should pay more attention. 3.3 Visual Sense Method Teachers who always use this method account for 10%, often use 25%, sometimes use 37.5%, seldom use 27.5%, and never use 0%. As to the effects, best makes up for 0%, better 15%, good 60%, bad 25%, and no effects 0%.Teacher always use this teaching method, but the effect is common. There are some limits like culture, experience, structure of knowledge, and region. Some concepts can hardly image themselves in students’ minds, but teachers can use objects, pictures, screens, actions, gestures and non-verbal expressions to give students a deep expression. 3.4 Associative Memory Approach Teachers who always use this method account for 7.5%, often use 25%, sometimes use 45%, seldom use 17.5%, and never use 5%. As to the effects, best makes up for 12.5%, better 32.5%, good 45%, bad 45%, and no effects 0%.From the result, teachers always use it, and students also like this method. Vocabulary is stored in different categories in one’s memory, and it is a collection based on some relations, which will be forgotten over time. Associative memory approach will help make students remember new words efficiently, arouse their interest and enlarge vocabulary. 3.5 Contextual Approach Teachers who always use this method account for 10%, often use 32.5%, sometimes use 47.5%, seldom use 10%, and never use 0%. As to the effects, best makes up for 10%, better 42.5%, good 47.5%, bad 0%, and no effects 0%.Teacher use this method more frequently, and the effect is very good. Situational language teaching requires teachers to give a context in order to let students grasp the meaning. The research effects indicate that this method can make students remember words exactly, and make them remember words as soon as they recall the scenes. 3.6 Inductive Method Teachers who always use this method account for 10%, often use 50%, sometimes use 22.5%, seldom use 32.5%, and never use 0%. As to the effects, best makes up for 17.5%, better 35%, good 30%, bad 17.5%, and no effects 0%.Teachers often use this method, and it is very popular in students, so the effect is best. The research of Craik and Tulving (1975) indicated that the subjects who were

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

401

taught to classify words performed better than those who were not. So as for vocabulary teaching, teachers should guide students to classify and handle with the words that are needed, in order to improve memory effect and enlarge vocabulary as soon as possible. 3.7 Cultural Meaning Method Teachers who always use this method account for 0%, often use 5%, sometimes use 45%, seldom use 50%, and never use 0%. As to the effects, best makes up for 2.5%, better 30%, good 55%, bad 12.5%, and no effects 0% .Although teachers seldom put culture into vocabulary teaching, students’ feedbacks are good. This demonstrates that students are willing to accept vocabulary with cultural knowledge. So during English vocabulary teaching, teachers should help students learn and grasp the concept meaning of vocabulary, at the same time cultivate their cultural consciousness gradually. 4. Conclusion From the analysis above, we know that teachers in our university prefer associative memory approach and inductive approach to other teaching methods. Although these teaching strategies were proved efficiently, they are not paid much attention in classroom teaching. Hopefully, this article will help teachers realize this problem, and better use these strategies in vocabulary teaching. REFERENCES 1.

Cohen A. D. Language Learning. New York: Newbury House, 1990.

2.

Craik F. I. M., E. Tulving. Depth of Processing and the Retention of Words in Episodic Memory // Journal of Experimental Psychology. 1975. V. 104. P. 268–294.

3.

Nation I. S. P. Teaching and Learning Vocabulary. New York: Newbury House, 1990.

Received 13.08.2013

402

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ЭЛИТАРНАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ И ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ © Л. М. Салимова Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г.Уфа, ул. Заки Валиди, 32. E-mail: [email protected] В статье рассматриваются возможности изучения русской языковой картины мира на материале текста, содержащего описание лингвокультурной ситуации определенного периода. В тексте выдающегося историка русской литературы и культуры Ю. М. Лотмана (1922–1993) основополагающую роль в описании лингвокультурной ситуации играет концепт «Семья». Данный концепт репрезентируется при помощи различных способов, в том числе обращения к интертекстуальности, и признается одним из ключевых концептов в русской языковой картине мира. Ключевые слова: лингвокультурология, языковая картина мира, элитарная языковая личность, лингвокультурная ситуация, концепт.

В настоящее время теория языковой личности разрабатывается с точки зрения различных подходов, с помощью разнообразных методов исследования, путем рассмотрения отдельных аспектов проблемы, на основе выбора разных объектов для наблюдения – от обобщенных («лингвокультурных типажей») до конкретных (персоналий), от рядовых (стандартных) до творческих (нестандартных), от бытовых (повседневных) до профессиональных (специализированных). Большими лингводидактическими и культурологическими возможностями, согласно компетентностному подходу к изучению русского языка [10], обладает исследование языковой личности носителя элитарной речевой культуры, или элитарной языковой личности, – своего рода образца для представителей языкового коллектива в области владения языком и использования его ресурсов в общении, признающемся успешным в данной ситуации. Понимание «элитарности» в уровне владения речевой культурой было заложено в трудах О. Б. Сиротининой, И. А. Стернина, В. Е. Гольдина, Т. В. Кочетковой и др. Элитарная речевая культура оценивается прежде всего как «искусство речи», в наиболее общем виде это «эталонная речевая культура, означающая свободное владение всеми возможностями языка, включая его творческое использование» [2, с. 414]. Носителей элитарной, или полнофункциональной, речевой культуры признают «настоящей элитой общества» [11, с. 66], по определению являющейся малочисленной частью любого языкового коллектива. На фоне отмечаемых исследователями «настораживающих» тенденций («…люди явно привыкают к низкой культуре речи окружающих, принимают ее за норму, снижают требовательность к чужой и своей речи, признают свой уровень речи достаточным, не требующим совершенствования» [14, с. 90]), приоритетным для лингвистической науки стало изучение языковой личности носителя элитарной речевой культуры, или элитарной языковой личности.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

403

В поисках объекта исследования ученые обратили пристальное внимание в первую очередь на выдающихся членов языкового коллектива, деятельность которых признана успешной, в том числе благодаря их всесторонней (языковой и лингвистической, коммуникативной и речевой, лингвокультурологической) компетентности. Лингвоперсонология пополнилась исследовательскими трудами об элитарной языковой личности как ученыхгуманитариев: В. В. Виноградова (Л. Н. Кузнецова), А. Ф. Лосева (В. В. Дружинина, А. А. Ворожбикова), Н. Н. Казанского (М. С. Силантьева), так и представителей естественных наук: К. И. Бендера (Т. В. Кочеткова), В. И. Вернадского (А. В. Курьянович), Н. П. Бехтеревой (Е. М. Кузьмина) и др., встречается информация об изучении особенностей языковой личности А. А. Реформатского, Д. С. Лихачева. В этом ряду достойное место, на наш взгляд, должен занять Юрий Михайлович Лотман (1922–1993) – ученый с мировым именем, выдающийся исследователь русской культуры, представитель отечественной литературоведческой и семиотической школ, блестящий исследователь творчества Н. М. Карамзина и А. С. Пушкина, автор и ведущий телевизионного цикла передач «Беседы о русской культуре», человек необычайно эрудированный и обаятельный, несомненный носитель элитарного типа речевой культуры. Имя Ю. М. Лотмана получило широкую известность не только среди специалистов, но и рядовых носителей языка благодаря его трудам, призванным познакомить широкую общественность с сокровищницей русской культуры. «Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века)» – произведение, в котором особенно ярко представлена элитарная языковая личность его автора, «ученого-гуманитария, в творчестве которого значительно сильнее, чем у представителей точных и естественных наук, проявляется личная субъективность» [3, с. 6]. «Индивидуально-речевая неповторимость (узнаваемость) речи конкретного носителя элитарной речевой культуры проступает достаточно ярко, поскольку это человек, живущий в определенной среде, занимающий определенное положение в обществе, который входит в различные коммуникативные контакты с другими членами языкового коллектива» [4]. Текст «Бесед о русской культуре» предоставляет нам возможность выявить важнейшие особенности языковой личности автора, что в дальнейшем может стать одним из этапов построения целостного образа Ю. М. Лотмана как носителя элитарной речевой культуры. Именно принадлежность к широкому контексту культуры, знание достижений национальной и мировой культуры, т.е. в целом «…общекультурная составляющая обеспечивает богатство как активного, так и пассивного словарного запаса» [12] элитарной языковой личности и позволяет ей ставить перед собой цели гуманистического характера. Элитарная языковая личность Ю. М. Лотмана представлена во всем: в выборе языковых средств, в построении синтаксических конструкций, в различных текстовых выделениях, в примечаниях и комментариях, в сносках и переводе отдельных слов и словосочетаний и т.д., но прежде всего – в явлении интертекстуальности, составляющей основу, каркас всего текста «Бесед о русской культуре». «Речевая культура элитарного типа основана и на широком охвате сознанием говорящего (пишущего) разнообразных прецедентных текстов, имеющих непреходящее общекультурное значение. Именно на такие тексты носитель элитарного типа речевой культуры ориентируется в своей речи» [12].

404

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Одной из ярких черт Ю. М. Лотмана как элитарной языковой личности, безусловно, следует признать его активное обращение в «Беседах о русской культуре» к явлению интертекстуальности. Отметим, что интертексты и в целом интертекстуальность обычно рассматриваются на материале художественных или публицистических текстов, реже всего – научных. В то же время, по наблюдениям Н. Б. Гвишиани, «многие языковеды не только отмечают стилистическую выразительность научных трудов выдающихся ученых разных эпох, но и призывают к использованию разнообразных стилистических средств языка…» [1, с. 47]. Полагаем, что интертекстуальные связи, представленные в тексте научной направленности, должны стать объектом отдельного исследования, хотя к ним и применимы методы, разработанные преимущественно для изучения художественных текстов. Обращение к интертекстуальности, или «иными словами, создание языковых конструкций „текст в тексте” и „текст о тексте” связано с активной установкой автора текста на диалогичность, которая позволяет ему не ограничиваться лишь сферой своего субъективного, индивидуального сознания, а вводить в текст одновременно несколько субъектов высказывания, которые оказываются носителями разных художественных систем. Возникает то, что еще ранее М. М. Бахтин назвал «полифонизмом» текста и определил как соприсутствие в тексте нескольких «голосов», отмечает Н. А. Фатеева [15, с. 4]. Ю. М. Лотман неслучайно определил жанр своего труда как «беседа» – здесь установка и на объективность предлагаемой информации, и на диалог с читателем. Так, ученый был убежден, «…что текст, подобно, зерну, содержащему в себе программу будущего развития, не является застывшей и неизменно равной самой себе данностью. Внутренняя не-до-конца-определенность его структуры создает под влиянием контактов с новыми контактами резерв для его динамики» [7, с. 162]. Автор при посредстве своего Текста и Читатель находятся в состоянии диалога. В основе интертекстуальности в культурологическом смысле, по Ю. М. Лотману, лежит понимание культурной традиции: «Сумма контекстов, в которых данный текст приобретает осмысленность и которые определенным образом как бы инкорпорированы в нем, может быть названа памятью текста. Это создаваемое текстом вокруг себя смысловое пространство вступает в определенные отношения с культурной памятью (традицией), отложившейся в сознании аудитории. В результате текст вновь обретает семиотическую жизнь» [6, с. 162]. Или, используя терминологию теории интертекстуальности, становится «текстом влияния», к которым относят «сильные (энергетически емкие) тексты, вступающие в резонанс с читателем и рождающие новые метатексты» [5, с. 84]. Каждый из видов интертекстуальности, представленный в «Беседах…» Ю. М. Лотмана, достоин отдельного изучения, но в первую очередь – авторская интертекстуальность, ранняя по времени возникновения, обусловленная целью адресанта. В «Беседах о русской культуре» доминирует такой интенциональный тип интертектуальности, как риторический, по определению В. П. Москвина. «Риторическая интертекстуальность, преследующая эстетические либо эристические цели, а значит запланированная и поддерживаемая» [9, с. 16], в тексте преимущественно представлена при помощи цитат и аллюзий, т.е. конструкций типа «текст в тексте».

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

405

Н. А. Фатеева вслед за Ж. Женнетом указывает, что подобные межтекстовые связи образуют «собственно интертекстуальность» [15, с. 122], и именно к ней в тексте «Бесед о русской культуре» чаще всего обращается Лотман. В «Беседах о русской культуре» поддаются выявлению около тысячи примеров выражения интертекстуальных связей, большинство из которых представляют собой цитаты, которые «можно типологизировать по степени их атрибутированности к исходному тексту, а именно по тому, оказывается ли интертекстуальная связь выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста или нет» [15, с. 122]. Так, Ю. М. Лотман выработал собственную стратегию внедрения цитат в языковую ткань, точнее «текста в текст», представляющую собой «…специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания текста в другую на какомто внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла. Такое построение, прежде всего, обостряет момент игры в тексте: с позиции другого способа кодирования, текст приобретает черты повышенной условности, подчеркивается его игровой характер» [8, с. 66]. В «Беседах о русской культуре» Лотман целенаправленно отказывается во многих случаях от языковой игры, представляя вниманию реципиента «цитаты с точной атрибуцией и тождественным воспроизведением образца» [15, с. 122]. Во-первых, к ним следует отнести точные цитаты с указанием автора и произведения: «В XIX веке девушки из „мещанской” половины писали „дворянкам” в записочках, что им не мешало бы выучить басню Крылова „Гуси” о том, что „наши предки Рим спасли”, „а вы, друзья, годны лишь на жаркое”» [6, с. 78]. «Первый случай нам знаком по образу помещицы Натальи Павловны из поэмы Пушкина „Граф Нулин”: …К несчастью, Наталья Павловна совсем Своей хозяйственною частью Не занималася: затем, Что не в отеческом законе Она воспитана была, А в благородном пансионе У эмигрантки Фальбала.» [6, с. 86]. Реже встречаются цитаты без указания автора или названия произведения, что, обусловлено, по мнению автора, их «узнаваемостью» (это относится, прежде всего, к творчеству А. С. Пушкина и в особенности – к роману «Евгений Онегин»): «Татьяна и Онегин после конфиденциальной беседы в саду Пошли домой вкруг огорода; Явились вместе, и никто Не вздумал им пенять на то: Имеет сельская свобода

406

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Свои счастливые права, Как и надменная Москва. (4, XVII)» [6, с. 65]. В отдельную группу следует выделить цитаты, сохраняющие на себе следы размышлений элитарной языковой личности автора, обычно в виде вставных конструкций: «Вот описание дуэли в известном романе Бульвер-Литтона, проведенной по всем правилам дендизма: стреляются английский денди Пелэм и французский щеголь, оба опытные дуэлянты: „Француз и его секундант уже дожидались нас (это – сознательное оскорбление; норма утонченной вежливости состоит в том, чтобы прибыть на место дуэли точно одновременно. Онегин превзошел все допустимое, опоздав более чем на час. – Ю. Л.). Я заметил…”» [6, с. 173]. Другие типы интертекстуальности и ее элементов, обозначенные Н. А. Фатеевой [15, с. 121–159], представляют в «Беседах о русской культуре» единичные использования. Так, есть пример паратекстуальности, в частности цитаты-заглавия: одна из «бесед» части третьей названа «Птенцы гнезда Петрова» [6, с. 232]. В исследуемом труде Ю. М. Лотмана, имеющем научную и культурно-просветительскую направленность, обнаруживаются только те типы интертекстуальных элементов, представление которых наиболее уместно и стилистически оправдано. Именно коммуникативной целью оправдывается и обращение автора к интертекстам определенного происхождения: все они принадлежат огромному лингвокогнитивному полю «Культура», имеющему в тексте Лотмана всеобъемлющее значение как явление, по его собственному определению, «коммуникационной» и «символической» природы [6, с. 6]. «…В культуре важное место занимает явление соединения, скрещивания, „слипания” нескольких представлений, образов и их словесных выражений; результат этого – интертекст в широком смысле слова, интертекст – естественная среда бытования культурных концептов», считает Ю. С. Степанов [13, с. 4]. Более того, сама «культура в целом может рассматриваться как текст. Однако исключительно важно подчеркнуть, что это – сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию „текстов в текстах” и образующий сложные переплетения текстов» [8, с. 72]. Способностью «читать» и понимать такой «текст», безусловно, обладает носитель элитарной речевой культуры, а также тот, кто стремится им стать. Таким образом, интертекстуальность можно обозначить как непременное условие профессионального, социального и личностного существования элитарной языковой личности. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Гвишиани Н. Б. Язык научного общения: Вопросы методологии. М.: ЛКИ, 2013. 280 с. Гольдин В. Е., Сиротинина О. Б. Речевая культура // Русский язык. Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1997. С. 413–415. Егоров Б. Ф. Жизнь и творчество Ю. М. Лотмана. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 384 с. Кочеткова Т. В. Проблема изучения языковой личности носителя элитарной речевой культуры (обзор). URL: http://www.portal.tpu.ru:7777/SHARED/e/ELLENNOV/four/Tab2/KochetkovaTV.pdf Кузьмина Н. А. Интертекст: тема с вариациями. Феномены языка и культуры в интертекстуальной интерпретации. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. 272 с. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб: Искусство–СПб, 1996. 399 с. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Семиосфера. СПб.: Искусство–СПб, 2010. С. 150–390.

ISSN 2305-8420 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Т. 2. №4

407

Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Семиосфера. СПб.: Искусство–СПб, 2010. С. 12–148. Москвин В. П. Интертекстуальность: Понятийный аппарат. Фигуры, жанры, стили. М.: ЛИБРОКОМ, 2011. 168 с. Саяхова Л. Г. Компетентностный подход к изучению русского языка в учебниках для 10–11 классов школ гуманитарного профиля с обучением на тюркских языках. СПб.: Просвещение, 2009. 127 с. Сиротинина О. Б. Культура речи и речевая культура человека // Чтобы Вас понимали: Культура русской речи и речевая культура человека / Под ред. О. Б. Сиротининой. М.: ЛИБРОКОМ, 2009. С. 64–70. Сиротинина О. Б. Основные критерии хорошей речи. URL: http://www.I-U.RU Степанов Ю. С. «Интертекст», «интернет», «интерсубъект» (к основаниям сравнительной концептологии) // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. 2001. Т. 60. №1. С. 3–11. Стернин И. А. Отношение носителей языка к речевой культуре // Мир русского слова. 2004. №3. С. 88–90. Фатеева Н. А. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. М.: ЛИБРОКОМ, 2012. 280 с.

Поступила в редакцию 11.08.2013 г.

408

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

ELITIST LINGUISTIC PERSONALITY AND PROBLEMS OF INTERTEXTUALITY © L. M. Salimova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia E-mail: [email protected] This article discusses the possibility of studying Russian linguistic picture of the world on the basis of the text containing the description of the the linguocultural situation of certain period. The concept “Family” plays a fundamental role in description of the linguocultural situation in the text of the outstanding historian of Russian literature and culture Yu. M. Lotman (1922–1993). This concept presented by various methods including means of intertextuality and is recognized as one of the key concepts in the Russian linguistic picture of the world. Keywords: cultural linguistics, linguistic picture of the world, elitist linguistic personality, linguocultural situation, concept. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Salimova L. M. Elitist Linguistic Personality and Problems of Intertextuality // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 402–408.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5.

6.

7. 8. 9. 10.

11. 12. 13. 14. 15.

Gvishiani N. B. Yazyk nauchnogo obshcheniya: Voprosy metodologii [Language of Scientific Communication: Methodological Issues]. Moscow: LKI, 2013. 280 pp. Gol'din V. E., Sirotinina O. B. Russkii yazyk. Entsiklopediya. Moscow: Bol'shaya Rossiiskaya entsiklopediya; Drofa, 1997. Pp. 413–415. Egorov B. F. Zhizn' i tvorchestvo Yu. M. Lotmana [Life and Work of Yu. M. Lotman]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 1999. 384 pp. Kochetkova T. V. Problema izucheniya yazykovoi lichnosti nositelya elitarnoi rechevoi kul'tury (obzor). URL: http://www.portal.tpu.ru:7777/SHARED/e/ELLENNOV/four/Tab2/KochetkovaTV.pdf Kuz'mina N. A. Intertekst: tema s variatsiyami. Fenomeny yazyka i kul'tury v intertekstual'noi interpretatsii [Intertext: Theme and Variations. Phenomena of Language and Culture in the Intertextual Interpretation]. Moscow: Knizhnyi dom «LIBROKOMoscow, 2011. 272 pp. Lotman Yu. M. Besedy o russkoi kul'ture: Byt i traditsii russkogo dvoryanstva (XVIII – nachalo XIX veka) [Conversations about Russian Culture: Life and Traditions of the Russian Nobility (18th – the Beginning of 19th Centuries)]. Saint Petersburg: Iskusstvo–Saint Petersburg, 1996. 399 pp. Lotman Yu. M. Semiosfera. Saint Petersburg: Iskusstvo–SPb, 2010. Pp. 150–390. Lotman Yu. M. Semiosfera. Saint Petersburg: Iskusstvo–SPb, 2010. Pp. 12–148. Moskvin V. P. Intertekstual'nost': Ponyatiinyi apparat. Figury, zhanry, stili [Intertextuality: Conceptual Apparatus. Figures, Genres, Styles ]. Moscow: LIBROKOM, 2011. 168 pp. Sayakhova L. G. Kompetentnostnyi podkhod k izucheniyu russkogo yazyka v uchebnikakh dlya 10–11 klassov shkol gumanitarnogo profilya s obucheniem na tyurkskikh yazykakh [Competence Approach to the Study of Russian Language in Textbooks for 10 and 11 Grades of Humanities Schools with Studying in the Turkic Languages]. Saint Petersburg: Prosveshchenie, 2009. 127 pp. Sirotinina O. B. Chtoby Vas ponimali: Kul'tura russkoi rechi i rechevaya kul'tura cheloveka. Ed. O. B. Sirotininoi. Moscow: LIBROKOM, 2009. Pp. 64–70. Sirotinina O. B. Osnovnye kriterii khoroshei rechi. URL: http://www.I-U.RU Stepanov Yu. S. Izvestiya RAN. Ser. Literatury i yazyka. 2001. Vol. 60. No. 1. Pp. 3–11. Sternin I. A. Mir russkogo slova. 2004. No. 3. Pp. 88–90. Fateeva N. A. Intertekst v mire tekstov: Kontrapunkt intertekstual'nosti [Intertext in the World of Texts: Counterpoint of Intertextuality]. Moscow: LIBROKOM, 2012. 280 pp. Received 11.08.2013.

302

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 4

Dear readers! The editorial board of the journal Liberal Arts in Russia decided to put into practice the publication of thematic issues of the journal which will publish a compilation of articles on related topics. We believe that this innovation will stimulate scientific debates on the pages of the journal, will make it more useful both for readers and for our authors. Here is the first of such thematic issues of the journal. It is devoted to the actual problem of modern philology, which can be formulated as a “Slavic ethnic groups, languages and cultures in the process of modern social and cultural communication”. Presented themes combined a great variety of scientific information. This is the Slavic languages in a changing world in the era of globalization, systemic phenomena in modern Slavic languages and problems of their functioning in various areas of communication, sociolinguistic and sociocultural situation in Slavic countries, linguo-culturological aspects of the study of Slavic languages, the dynamics of the Slavic linguistic pictures of the world and their reflection in lexis and lexis practice, etc. The width of problems is a reason of considerable authors’ interest to the to this magazine issue: it gathers articles by famous Russian and foreign scientists. Editorial board considers the publication of these materials the beginning of further cooperation of philologists in this area, and we expect to continue to publish articles on this subject in subsequent issues of the journal. In the near future the editorial board plans to publish issues devoted to contemporary problems of the languages of the people of the north in modern socio-cultural space, to the philosophy of science (particularly mathematics), to the peculiarities of modern Russian education and to the human and child rights situation in Russia and abroad. The exact themes and release dates of the upcoming issues of the journal will be announced on the journal website. We invite you to cooperate, we will be glad to see you among our authors!

Alexandr Fedorov, Editor in Chief, Doctor of Philology, Professor, full member of the Russian Academy of Natural Sciences