2014. Том 3. №1 Российский Гуманитарный Журнал. Liberal s Arts n in Russia

Citation preview

ISSN 2305-8420

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia 2014 Том 3 № 1

ISSN 2305-8420 Научный журнал. Издается с 2012 г. Учредитель: Издательство «Социально-гуманитарное знание» Индекс в каталоге Пресса России: 41206

www.libartrus.com

2014. Том 3. №1 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР

СОДЕРЖАНИЕ

Федоров А. А. доктор филологических наук профессор

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

ДАНИЕЛЯН Н. В.

Burov S. Dr. habil., professor Kamalova A. Dr. of philology, professor Kiklewicz A. Dr. habil., professor Žák L. PhD in economics Баймурзина В. И. доктор педагогических наук профессор Власова С. В. кандидат физико-математических наук доктор философских наук профессор Галяутдинова С. И. кандидат психологических наук доцент Гусейнова З. М. доктор искусствоведения профессор Демиденко Д. С. доктор экономических наук профессор Дроздов. Г. Д. доктор экономических наук профессор Ильин В. В. доктор философских наук профессор Казарян В. П. доктор философских наук профессор Кузбагаров А. Н. доктор юридических наук профессор Лебедева Г. В. кандидат педагогических наук Макаров В. В. доктор экономических наук профессор Мельников В. А. заслуженный художник России профессор

РОЛЬ ТРАНСГУМАНИЗМА И КОНСТРУКТИВИЗМА В ФИЛОСОФИИ ТРАНС-НАУКИ............................................. 3

SAMSONOVA A. I. MUSIC IN PHANTASTES AND LILITH BY GEORGE MACDONALD: THE PHENOMENON OF INTERMEDIALITY ................................................................................ 16

MENSHIKOVA M. K. THE PRINCIPLE OF DOUBLE IDEALIZATION OF ANTIQUITY IN GEORG BÜCHNER’S DRAMA “DANTON’S DEATH” ........................................................................... 21

SHARYPINA T. A. “POSTDRAMATIC” TENDENCIES IN THE GERMAN DRAMATIC ART AT THE END OF XX – BEGINNING OF XXI CENTURIES .................................................................................... 26

ЦИГАНОВ В. В., ЖАК Л. СИНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ СЛОЖНЫХ ОТНОШЕНИЙ ДОЛГОВ, ДЕНЕГ И МАНИПУЛЯЦИЙ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА АКТУАЛЬНЫЙ ДЕФИЦИТ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ В ПОСТМОДЕРНОМ ОБЩЕСТВЕ ............. 32

Моисеева Л. А. доктор исторических наук профессор Мокрецова Л. А. доктор педагогических наук профессор Перминов В. Я. доктор философских наук профессор Печерица В. Ф. доктор исторических наук профессор Рахматуллина З. Я. доктор философских наук п3рофессор Рыжов И. В. доктор исторических наук профессор Ситников В. Л. доктор психологических наук профессор Скурко Е. Р. доктор искусствоведения профессор Султанова Л. Б. доктор философских наук профессор Таюпова О. И. доктор филологических наук профессор Титова Е. В. кандидат искусствоведения профессор Утяшев М. М. доктор политических наук профессор Федорова С. Н. доктор педагогических наук Хазиев Р. А. доктор исторических наук профессор Циганов В. В. доктор экономических наук профессор Чикилева Л. С. доктор филологических наук профессор Шайхулов А. Г. доктор филологических наук профессор Шарафанова Е. Е. доктор экономических наук профессор Шевченко Г. Н. доктор юридических наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Ялунер Е. В. доктор экономических наук профессор Яровенко В. В. доктор юридических наук профессор

ТАЮПОВА О. И., БЫЧКОВСКАЯ Н. В. МЕДИАЛИНГВИСТИКА КАК СОВРЕМЕННОЕ НАУЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ................................................... 38

ТАТАРИНОВА Л. Н. ХРИСТИАНСКИЕ АНТИНОМИИ В СОВРЕМЕННОЙ ДУХОВНОЙ ПОЭЗИИ .......................................................................... 45

Главный редактор: А. А. Федоров. Редакторы: Г. А. Шепелевич, М. Н. Николаев Корректура и верстка: Т. И. Лукманов Подписано в печать 27.02.2014 г. Отпечатано на ризографе. Формат 60×84/8. Бумага офсетная. Тираж 500. Цена договорная. Издательство «Социально-гуманитарное знание» Российская Федерация, 191024, г. Санкт-Петербург, проспект Бакунина, д. 7, корп. А, оф. 16-Н. Тел.: +7 (812) 996 12 27 E-mail: [email protected] URL: http://libartrus.com Подписной индекс в Объединенном каталоге Пресса России: 41206

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ» 2014

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

3

РОЛЬ ТРАНСГУМАНИЗМА И КОНСТРУКТИВИЗМА В ФИЛОСОФИИ ТРАНС-НАУКИ © Н. В. Даниелян Национальный исследовательский университет «МИЭТ» Россия, 124498, г. Москва, Зеленоград, проезд 4806, 5. Тел.: +7 (499) 731 26 52. E-mail: [email protected] В статье рассматриваются такие понятия, как транс-наука и трансгуманизм, прослеживается их взаимосвязь, обосновывается мысль, что трансгуманизм ставит перед собой решение транснаучных вопросов, в значительной степени имеющих конструктивистскую природу. Автором исследуется влияние таких конструктивистских концепций, как натурализованная эпистемология, социальный конструктивизм, конструктивный реализм, на формирование данных понятий. На примере достижений нанотехнологий и формирования сетевого общества показывается, что развитие и внедрение подобных проектов сопровождается появлением все новых транснаучных вопросов, а также возрастанием степени виртуализации сознания людей и социальных отношений. В статье делается вывод, что в контексте современных экологических проблем следует обратиться к концепции устойчивого развития общества посредством поиска разумных ответов на транснаучные вопросы и выхода за пределы трансгуманизма. Ключевые слова: транс-наука, конструктивизм, трансгуманизм, нанотехнологии, сетевое общество, виртуализация, конструктивный реализм, устойчивое развитие.

Термин «транс-наука» довольно часто можно услышать на философских конгрессах и конференциях. Его применяют для обозначения различных современных направлений в науке, характерных для ее нынешнего переходного состояния, связанного с процессами глобализации и появлением конвергентных технологий. В данной статье будет сделана попытка не только определить понятие транс-науки с позиции сегодняшних достижений и трансформаций, происходящих в науке, но и показать ее взаимосвязь с трансгуманизмом и конструктивизмом. Период «транс-науки», по мнению Э. Вайнберга [28], начался в середине XX века с разработкой атомной бомбы, что привело к переходу от исследований ядерной энергии отдельными учеными к организованным совместным проектам. В то же время наука трансформировалась из академических исследований, стимулируемых любопытством ученых, в индустриализированную науку, ориентированную на осуществление поставленных перед ней государственных задач. Согласно мнению Джерома Раветца, «ученый превратился в ученого предпринимателя» [21] на стадии перехода к индустриализированной науке. Подобная трансформация потребовала от ученых не только экспертной оценки, но и социальной ответственности. Элвин Вайнберг в статье «Наука и транс-наука» отмечает, что «многие вопросы, которые возникают в ходе взаимодействия между наукой, технологией и обществом, например, опасные побочные эффекты технологий или попытки справиться с социальными проблемами посредством научных процедур, полагаются на ответы, которые могут быть заданы наукой и

4

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

на которые наука пока еще ответить не может» [28, c. 209]. Термин «транснаучный» предлагается для таких вопросов, которые могут быть выражены на языке науки, но на которые она пока не может найти ответ, то есть они выходят за пределы современной науки. К разряду транснаучных вопросов можно отнести биологические эффекты радиационного воздействия слабой интенсивности на окружающую среду, последствия применения нанотехнологий для увеличения продолжительности жизни, создание искусственного интеллекта, появление «виртуальной реальности», изменение морали человека под воздействием новых видом технологий и многие другие. Таким образом, для транс-науки характерно объединение вопросов из разных областей человеческого знания, то есть она основана на трансдисциплинарности (способе расширения научного мировоззрения, заключающемся в рассмотрении того или иного явления вне рамок какой-либо одной научной дисциплины). Ярким примером перехода от традиционной науки к транс-науке является становление и распространение нанотехнологий. По сравнению с достаточно рационализированными технологическими методами, использованными в прошлом, новые технологии, вследствие доступности механизмов управления наноуровнем материи и из-за отсутствия рефлексии над его свойствами, способны принести негативные последствия. Управление веществом на атомно-молекулярном уровне, которое возможно только в данном виде технологий, позволяет считать их настолько самостоятельными, чтобы принять в качестве начала философской рефлексии, так как традиционное понимание техники не способно отразить весь спектр возникающих проблем. Возникает вопрос, в какой степени изменяется существо техники с появлением нанотехнологий. Без преувеличения можно отметить, что в результате проникновения в принципы жизнедеятельности природы, новые технологии способны оказывать преобразующее воздействие на само существо жизни, а не только на ее форму. По мнению В. Г. Горохова, «многие современные научно-технические дисциплины не имеют единственной базовой теории, так как ориентированы на решение комплексных научно-технических задач, требующих участия представителей самых разнообразных научных дисциплин (математических, технических, естественных и даже общественных наук), группирующихся вокруг одной проблемной области» [4, c. 19], то есть попадают под определение транс-науки. Согласно Дж. Шумеру, «развитие нанотехнологии призвано обеспечить в будущем здоровье людей, благосостояние общества, безопасность государств и правительств, радикально изменив все – от промышленного производства до психических и социальных условий жизни» [23, c. 219]. Например, в качестве одной из задач выдвигается возможность модификации человеческого тела и ума посредством вживления в организм различных искусственных устройств, то есть, как отмечает, А. Л. Андреев, «сегодня речь все чаще идет о трансформации самой природы человека» [1, c. 209]. Подобные эффекты технологического развития проявятся, в частности, в модификации уровня чувствительности человека посредством кардинального преобразования его физического мира, что может, в свою очередь, привести к необратимым последствиям. Такой круг вопросов относится к категории «транснаучных», поскольку не может быть разрешен не только на сегодняшний день, но и в ближайшем будущем. Вполне закономерно, что философская рефлексия социокультурных последствий транснаучных вопросов становится все более значимой и актуальной. Существует реальная необходимость во избежание глобальной экологической катастрофы выявить особенности и провести анализ воздействия данного вида технологий на социальную реальность, заняться

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

5

поиском нового подхода к традиционно понимаемому гуманизму, выявить трансформации социальных ценностей и смысла человеческой жизни в перспективе их развития, рассмотреть появляющиеся новые культурные стереотипы. К тому же на сегодняшний день имеются примеры тяжелейших экологических проблем в результате технологических катастроф. В 1995 году немецкий социологи Ульрих Бек писал об уроках Чернобыля: «Чернобыль преподал нам, по крайней мере, три урока: первый заключается в том, что наихудший сценарий развития возможен и реален и вероятностная безопасность обманчива; второй в том, что отмена использования ядерной энергии должна стать приемлемой политической возможностью; третий в том, что непрофессиональное смешение государственной власти и контроля над технологиями привели к несовершенству технологического процесса» [13]. Что касается последствий катастрофы на атомной электростанции Фукусима в Японии в результате землетрясения в марте 2011 года, то они до конца не изучены и вызвали к жизни огромное количество споров вокруг техногенной цивилизации, основанной на научных достижениях. Такеши Умехара, знаменитый японский философ, назвал ее «бедствием цивилизации» [29]. По его мнению, Япония пострадала от «бедствий цивилизации» дважды: первая катастрофа случилась, когда были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, и вторая – это авария на ядерной электростанции Фукусима. Оба несчастья связаны с продуктами высоких технологий, а именно, ядерной энергией. Однако очевидно, что данная проблема включает не только научные, но также политические и экономические вопросы. Она выходит за пределы узкой научной сферы. Поэтому такие проблемы, как использование ядерной энергии, загрязнение окружающей среды, общественное здоровье, безусловно, относятся к области транснаучных. Если обратиться к современной зарубежной бизнес-практике, то следует отметить, что все крупные корпорации способствуют обеспечению имиджа социальной ответственности как средства создания конкурентных преимуществ. «Возможно более раннее и открытое изучение потенциальных рисков, которые создает новый продукт или технология,– это не просто здравый смыл, но и хорошая бизнес-стратегия» [17]. Для любых технологий, характерных для периода транс-науки, анализ привносимых ими рисков необходим, поскольку они не только обладают положительным потенциалом, но и угрожают существованию человечества. Процесс познания под их влиянием начинает превращаться в «цепочку хитроумных изобретений, лукавую систему, нужную для того, чтобы опустошать сундуки и мешки, находящиеся в тайниках природного мира» [12, c. 508]. В целом, появляется необходимость смены технологической парадигмы, господствовавшей в индустриальном и постиндустриальном обществе, а также общей виртуализации реальности, что приведет к смене ценностей в обществе, проникновению компьютерных технологий во все сферы его жизни, к возможности создания суперинтеллекта. Например, нейросистемы, построенные на основании нанотехнологий, позволяют соединить мозг человека с компьютером, создавая новые формы искусственного интеллекта и виртуальной реальности. Это ведет к возникновению новых рисков для человечества, то есть можно предположить, что транснаука и общество риска – это две стороны одной и той же медали. Далее определим, что представляет собой «трансгуманизм» и какова его роль в современной философии науки для выявления его связи с транс-наукой. Также необходимо установить влияние конструктивистских концепций на формирование данного понятия.

6

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

На сайте Российского общества трансгуманистов [30] данное направление определяется как «общественное движение и система взглядов, основанная на осмыслении достижений и перспектив науки», а также как «рациональное и культурное движение, утверждающее возможность и желательность фундаментальных изменений в положении человека с помощью достижений разума, особенно с использованием технологий, чтобы ликвидировать старение и значительно усилить умственные, физические и психологические возможности человека». В связи с этим, трансгуманизм строится во многом на достижениях транс-науки в целом и нанотехнологий в частности. Рассмотрим некоторые из них. В основе концепции нанотехнологий лежит возможность рассмотрения человека в качестве конструктора реального мира, например, посредством конструирования чувственного восприятия с помощью наночипов, программирующих виртуальную реальность в мозге человека, что приводит к новым формам сознания и возникновению модифицированного бытия. В данном случае требуются иная культура впечатлений, способствующая творческой деятельности человека, новые этические ценности, трансформированная культурная идентификация человека под действием перспективы его слияния с машиной. Например, существует ряд работ, описывающих возможности введения нанороботов в нейроны, что позволит понять, каким образом в мозге человека формируются образы и понятия. Полученную и записанную с помощью данного метода информацию можно будет загружать в компьютер и использовать не только для моделирования, но и продолжения мыслительного процесса. По сути, нанороботы способны контролировать функционирование нейронов и программировать в них заданные заранее чувственные образы и мыслительные процессы, связывать их с внешним вычислительным устройством или даже мозгом другого человека. Становится очевидным, что развитие и внедрение подобных технологий будет сопровождаться появлением все новых транснаучных вопросов, непосредственно связанные с реализацией возможных проектов. К таковым можно отнести, например, омоложение организма человека или замедление процессов старения; раскрытие и описание механизма человеческого мышления; способы конструирования действительности мозгом человека; создание роботов и других устройств, обладающих в большей или меньшей степени индивидуальностью, и так далее. Безусловно, все эти технологические достижения приведут к трансформации тех этических ценностей и идеалов, которыми люди обладают сегодня, что выразится в усилении одних и девальвации других. Степень виртуализации сознания людей и социальных отношений изменятся вследствие доступности нейроинтерфейсов, разрабатываемых современной наукой. Проникновение технологий в чувственность человека с неизбежностью приведет к появлению гибридной реальности, стирающей грани между виртуальной личностью человека и ее физическим воплощением в теле. Уже сегодня, когда мы живем в значительной степени в сетевом обществе, можно утверждать, что социальные сети и привносимый ими виртуальный мир ведут к эгоцентризму человека, все большей его концентрации на себе и своих мыслях, вследствие чего происходит утрата индивидом связи с реальным миром. Поэтому пространственные представления о физических границах общения и идентификации претерпевают изменения, поскольку присутствие человека в среде коммуникации осознается одновременно как виртуальное и реальное, что представляет собой совершенно новый феномен человеческого существования, во многом имеющий конструктивную основу. Остановимся на данном вопросе более подробно.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

7

Рассмотрим концепцию социального конструктивизма К. Гергена, согласно которой знание не является отображением объективного мира, но его следует рассматривать как «артефакт взаимообмена». Он предлагает рассматривать данную концепцию как ощущение сужающегося диапазона современного человеческого и социального познания в качестве системных дисциплин. В связи с этим он выбирает для своих статей 1985 года заголовок «Движение социального конструктивизма» и рассматривает его в соответствии со следующими понятиями: «1. То, что мы принимает за мировой опыт, не диктует условия, по которым можно понять мир. То, что мы принимает в качестве знаний о мире, не является результатом ознакомления или построения и проверки общих гипотез. 2. Условия, на которых мир понимается, являются социальными артефактами, продуктами исторически обусловленного взаимообмена между людьми. 3. Степень, в которой данная форма понимания превалирует или поддерживается с течением времени, фундаментально не зависит от эмпирической обоснованности перспективы по данному вопросу, но от смены социальных процессов (например, коммуникация, переговоры, конфликты, риторика). 4. Формы договорного понимания особенно важны в социальной жизни, поскольку они связаны с множеством других видов деятельности, в которые вовлечены люди» [15, c. 266]. Как следует из приведенной выше цитаты, автор полагает, что люди конструируют мир не индивидуально в своем сознании, а совместно - в разговоре, соглашениях, социальных практиках. С позиции социального конструктивизма все, что мы считаем существующим, реальным, ценным, красивым, правильным, достойным для научного или духовного постижения, конструируется посредством языка в отношениях с другими людьми. Различные конструкции мира тесно связаны с внутригрупповым согласием в различных сообществах (этнических, профессиональных, научных, религиозных) по поводу того, что существует и что ценно. Таким образом, ключевыми для социального конструктивизма К. Гергена становятся понятия сообщества, отношений между людьми, социальных конвенций, языка, дискурса, диалога, социальных практик. Из работ К. Гергена следует, что исследования данного направления обращены к пониманию способов производства того, что следует считать объективным знанием, к изучению литературных и риторических приемов обоснования, освещению идеологической и ценностной нагруженности того, что считается само собой разумеющимся, определению исторических корней различных форм понимания, исследованию диапазона изменчивости человеческих смыслов в разных культурах. В значительной степени социальный конструктивизм применим к модели сетевого общества. Постараемся это показать. С конструктивистской точки зрения социальный характер технологии, такой как Интернет, не является универсальным и однородным, он определяется логикой лежащей в его основе технологии и зависит от социальных отношений и условий, которые возникают с целью поддержки определенных технологических разработок, и предполагает отрицание других возможностей. Его нельзя считать полностью искусственным и неестественным, так как он помогает игнорировать или отвергать многие естественные препятствия, которые иначе ограничивали бы процесс коммуникации между людьми. Здесь возникает такое понятие, как «инструментальная рациональность», представляющая собой тип обоснования знания, предписывающего правила поведения человека и вычисляющего эффективность средств познания. Наиболее важным для нее является про-

8

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

цедура или инструмент, который позволяет просчитать ее пределы с помощью других критериев (например, таких как справедливость, общее благо, личные ценности). Согласно характеристике Ж. Эллюля, суть технологии определяется как «совокупность методов, рационально обработанных и эффективных в любой области человеческой деятельности» [14, c. xxv]. Общество, в котором данный метод обоснования распространяется за пределы сферы технологии (то есть на социальную жизнь, культуру, духовную жизнь и т.д.), можно считать, по Ж. Эллюлю, технологическим. Подпадает ли сетевое общество под данное определение? Гибкость цифровых сетей приводит к расширению диапазона технических возможностей для ряда альтернативных практик. С другой стороны, очевидно, что компьютерные технологии способствуют продвижению инструментальной рациональности. Так, Ш. Теркл полагает, что компьютерные сети играют решающую роль в социальном аспекте жизни общества [24]. Сетевые технологии не только предписывают пути реализации различных видов деятельности, способы существования в мире, но и возможности осуществления всего многообразия процедур, абстрактных для конкретной ситуации. В качестве примеров применения сетевых технологий на практике в зарубежной литературе приводятся следующие: объединение и распространение западных средств массовой информации [16], глобальная гармонизация общественной политики в коммуникационном секторе [20], уменьшение эффектов локальности, связанных с гражданской и региональной принадлежностью [18], стандартизация методов управления, условий труда, особенно для низко квалифицированных профессий, предполагающих высокую степень использования компьютерных средств [22]. Из приведенных примеров следует, что технологии не могут развиваться и использоваться в вакууме, поэтому значительная доля социального эффекта отдельно взятой технологии приходится на способ ее применения отдельными людьми или группами в конкретных социальных ситуациях, что предполагает принятие во внимание целого ряда политических, экономических и социальных аспектов, в которых применяется сетевая технология. Следовательно, как отмечает А. П. Огурцов, «возникает новая форма пересечения областей исследования, новые формы единой стратегии научно-технического комплекса, где фундаментальное знание вырастает из прикладного, а прикладное знание дает мощный импульс и техническим разработкам, и новым способам теоретической мысли» [11, c. 472]. Это приводит к появлению новых перспектив для развития транс-науки. Научное знание с позиции транс-науки начинает трактоваться как построение вероятных гипотез, проходящих точки бифуркации, в которых происходит выбор траектории дальнейшей эволюции знания. В таком обществе предметом исследования становятся сложные, динамические системы, которые включают в себя такие уровни, как, например, технический, управленческий, социальный, и другие. Любое познание превращается в социальный акт, так как в процессе коммуникации между представителями различных областей знания появляются нормы и стандарты, не связанные с отдельно взятым автором, а признанные всем сообществом, вовлеченным в данный процесс. Это приводит к тому, что подобные стандарты затем становятся характеристикой общественного стиля мышления, что влечет за собой трансформацию языка коммуникации, который начинает носить универсальный характер, в результате происходит «поворот к лингвистике, к лингвистическим методам» [11, c. 484]. Они позволяют постичь науку во всем многообразии ее функций: проводить анализ языка различных областей знания, раскрывать «научный дискурс как сеть коммуникаций с их взаимоинтенциональностью и взаиморефлексией» [10, c. 496], рассматривать естественно-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

9

научное знание в контексте коммуникативных отношений. Полагаю, что данный тезис справедлив также для социальных и гуманитарных наук. Однако подобные модели имеют и ряд недостатков. По мере их ускорения, увеличения мобильности и гибкости, уменьшения локальной привязанности, они приводят к появлению микросообществ и новых социальных институтов глобальных коммуникаций, которые обмениваются информацией в виде сообщений, обычно имеющей текстовую форму. Нельзя не согласиться с А. В. Назарчуком, который полагает, что «человек становится генератором сообщений» [8, c. 69]. Таким образом, в качестве фундаментальной единицей общества выступает не индивид, а сообщение. Из совокупности сообщений в зависимости от их характера и содержания формируется жизнь индивида, микросообщества или социального института. Перестает быть важным, кто является носителем сообщения, на первый план выходит его содержание. То есть значимым становится не то, откуда послано сообщение и кто его автор, а его инновационное содержание и компетентность автора в предоставляемой информации. Но сообщение и его понимание не всегда могут быть соотнесены друг с другом. На примере Интернета можно утверждать, что отправитель сообщения зачастую не осведомлен относительно его реципиента. Так и реципиент в свою очередь очень часто не может быть уверен, что сообщение отправлено именно ему, а также выделить, что именно в этом сообщении является информацией, сопровождаемой некоторой установкой или интенцией, то есть предметность обсуждения приобретает размытый характер. «Коммуникация на уровне общества в целом хотя и остается возможной, но не может образовывать устойчивые, самокорректирующиеся последовательности сообщений» [2, с. 106], так как представлений знаний теряет жесткие границы и постоянно изменчиво. Возникает некая конструкция, «виртуальная реальность», в которой человек не может выйти за ее пределы, он живет «в пределах мнимой знаковой системы, устанавливающей между людьми воображаемые связи и замещающей собой реальный мир с его проблемами и трудностями» [9, с. 21]. Данная проблема на сегодняшний день превращается в одну из наиболее актуальных. Опираясь на данную концепцию, можно выделить следующие социокультурные перспективы развития транс-науки: − появление нового образа жизни; − возникновение в общественном сознании феномена «секуляризованной вечности» в связи со значительным увеличением продолжительности жизни и размыванием границ реальности; − кардинальное изменение смысла человеческой жизни в результате приобретения им статуса творца природного и социального мира. Остановимся на последнем тезисе более подробно. Активная роль познания – это важнейший аспект применения конструктивистской парадигмы к методологии транс-науки. Она предполагает активность разума в восприятии на всех уровнях, причем неструктурированные, абсолютно свободные от классификации сенсорные данные будут отсутствовать. В качестве примера можно рассмотреть атомно-силовую микроскопию – это один из методов, используемых для изучения нанообъектов. С помощью нее можно увидеть отдельные атомы и воздействовать на них избирательно, например, перемещать по поверхности [3]. Используя данный метод, уже удалось создать двумерные наноструктуры на поверхности. Таким образом, атомно-силовая микроскопия выступает не только инструментом познания,

10

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

но и орудием воздействия на объект. Можно сделать вывод, что нанотехнологии позволяют манипулировать отдельными атомами и молекулами и тем самым моделировать «изобретения» живой природы. Становится ясно, что данный вид технологии по своим потенциальным возможностям и социокультурным последствиям превосходит все, что до сих пор было достигнуто. В данном аспекте познание неотделимо от созидания, от конструктивистской деятельности человека. Между ними нет, и не может быть четкой границы. Обратимся к конструктивистской концепции У. Куайна, названной им «натурализованная эпистемология». Он пишет: «Мой подход изучает природное явление, а именно, человека в качестве субъекта. …Мы изучаем, как человек-субъект управляет своим телом из полученной сенсорной информации, и полагаем, что наше положение в мире аналогично его положению. Поэтому каждое эпистемологическое исследование, находящееся в рамках психологии, и все естественные науки, в которые входит психология, являются нашим собственным конструктом и отображением некоторых стимулов, вроде тех, что мы установили для нашего эпистемологического субъекта» [19, c. 82]. В этом случае имеет место двойное включение, хотя и не совпадающее по смыслу: во-первых, эпистемологии в естественную науку и, вовторых, естественной науки в эпистемологию. Один из результатов, достигнутых эпистемологией в ее психологическом облике, состоит в том, что она разрешает старую загадку эпистемологического приоритета. По мнению Куайна, мы перестали нуждаться в осознании в тот самый момент, когда оставили все попытки обосновать знание внешнего мира при помощи рациональной реконструкции. Теперь наблюдением можно считать все, что может быть установлено в терминах стимуляции органов чувств, как бы при этом ни понималось сознание. Поиск ответов на эпистемологические вопросы с помощью научных методов и теорий часто влечет за собой проблему циркуляции. Научные методы и теории должны не только быть в состоянии анализировать предположения и гипотезы и обосновывать их, но и прибегать к приемам трансцендентальной или метафизической эпистемологии. В таких противопоставлениях как факт/значимость, описательный/нормативный, синтетический/аналитический, эмпирический/трансцендентальный заложено дисциплинарное разделение между философией и эмпирическими науками. И роль «натурализованной эпистемологии», по мнению Куайна, заключается в их объединении в единое целое. Таким образом, в соответствии с концепцией Куайна, всякое восприятие определено выбором и классификацией, которые сформированы ограничениями и преференциями, унаследованными или приобретенными различным путями. Поскольку человек управляет своим телом из полученной сенсорной информации, то даже наименее опосредованные ощущения подвержены таким формообразующим влияниям. Очевидно, что современные технологии позволяют физически реализовать эти положения, экстраполируя их на новый уровень. С позиции транс-науки последствием использования современных технологий становится небывалый прогресс в области медицины, в молекулярной биологии, в генетике и протеомике в сочетании с новейшими достижениями в электронике, робототехнике и программном обеспечении, что в свою очередь предоставит возможность создания искусственного интеллекта и невероятного ранее продления жизни человека, формирования новых общественных форм, социальных и психических процессов. Данные результаты соответствуют концепции трансгуманизма. На сайте Российского общества трансгуманистов [30] при-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

11

водятся некоторые «радикальные возможности» трансгуманизма, которые соответствуют рассмотренным транснаучным проблемам и путям их решения: − «суперинтеллектуальные машины; − молекулярная нанотехнология; − значительное продление жизни; − возможность катастрофы (гибель разумной жизни); − передача нашего сознания в виртуальный мир; − реанимация замороженных пациентов». На основании проведенного анализа можно заключить, что трансгуманизм проявляется в трех аспектах: − в практической деятельности; − в технологических достижениях; − в социальных трансформациях. Как стало очевидным, концепция трансгуманизма во многом опирается на идеи конструктивизма. Он является синтезом отдельных учений, применимых в технологической практике. В нем во многом человеческая сущность уступает место техническому существованию, то есть происходит разрушение принципов антропоцентризма, на которых строились традиционный гуманизм и традиционная наука. В заключение следует сделать несколько обобщающих выводов о роли трансгуманизма и конструктивизма в концепции транс-науки. Проведенный анализ показал, что эти три понятия и направления в философской мысли неразрывно связаны между собой. Трансгуманизм ставит перед собой решение транснаучных вопросов, в значительной степени имеющих конструктивистскую природу. Здесь хотелось бы рассмотреть еще одно направление в конструктивизме, наиболее нацеленное на решение транснаучных вопросов,– конструктивный реализм Фрица Вальнера. Его теория представляет научно-познавательную программу, на которой заканчивается конструктивистское понимание естественных наук и которая пытается возобновить поиск осознанных жизненных связей посредством междисциплинарного взаимодействия, что, как было показано в данной статье, характерно для транс-науки. Несмотря на то, что название «конструктивный реализм» предполагает, что речь должна идти о реалистичном варианте, позиция Ф. Вальнера в познавательно-теоретическом отношении полностью конструктивистская. Он проводит различие «между действительностью, как миром за границей наших познавательных операций, миром, в котором мы живем, …и реальностью как тем миром, который может быть получен только через познание» [26, с. 20]. Естественнонаучный подход «выходит за пределы простого отображения реальности; он более посвящен производству связей» [26, с. 15]. Естественные науки не отображают мир, но дают представление о ряде «микромиров». Под микромиром Ф. Вальнер понимает «функциональную целостность, которая соотнесена со специфическим набором данных» [27, c. 24]. Структура микромира должна удовлетворять только определенным критериям, которые вырабатываются естествоиспытателями. По мнению Ф. Вальнера, естествоиспытатель всегда специализируется в определенной области и пользуется определенным инструментарием. При этом основное внимание уделяется не столько обстоятельствам, при которых осмысливается определенная подобласть в междисциплинарном контексте, а техническим возможностям сущностных связей, при которых можно ответить на данный вопрос [25, c. 12]. Он призывает при этом к «старой европей-

12

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

ской идее образовательного значения науки» [27, c. 24], признавая важную задачу научной философии. Для выполнения этой задачи он предлагает использовать междисциплинарные методы, называя их «отчуждением», к которым призывает естествоиспытатель, чья теория структурирована совершенно иначе, чем существующие методический потенциал, или вставлена в совершенно чуждый контекст (например, физическая теория в социологический контекст). Вследствие этого Ф. Вальнер полагает, что естествоиспытатель лучше понимает конструктивно-познавательные особенности в соответствии с определенными методами и первоначальным релевантным контекстом естественнонаучной теории [25, c. 15]. Таким образом, конструктивный реализм снимает противостояние конструктивизма и реализма, поскольку в нем субъект играет активную роль в восприятии, в известном смысле строит, конструирует его. Аналогичного мнения придерживается и академик В. А. Лекторский, который указывает, что «в действительности любая конструкция предполагает реальность, в которой она осуществляется и которую она выявляет и пытается трансформировать. С другой стороны, реальность выявляется, актуализируется для субъекта только через его конструктивную деятельность» [6, c. 37]. При этом «сконструированность» не обязательно означает нереальность конструкта. Например, любой предмет мебели, окружающий нас, сконструирован человек и представляет собой физическую реальность. Все социальные институты, построенные человеком, вполне реальны, хотя и являются в некотором смысле идеальными конструкциями. Если рассмотреть субъективный мир человека, то можно прийти к выводу, что он также в значительной степени является идеальным конструктом, подверженным как теоретическим, так и экспериментальным исследованиям, то есть можно говорить о существовании как физического, так и субъективного мира. «…человек не существует вне мира, а вписан в него и должен считаться со сложностью, а в ряде случаев и непредсказуемостью тех процессов, в которые он пытается вмешиваться. Таким образом, конструктивный реализм – это и есть современная философская установка, соответствующая той ситуации, которая создана развитием науки, техники и коммуникационных социальных процессов»,– отмечает В. А. Лекторский [6, c. 39]. Опираясь на концепцию конструктивного реализма, транс-наука оказывается более вписанной в картину реального мира. Очевидно, что решение вопросов, которые ставит перед собой трансгуманизм, следует согласовать с концепцией устойчивого развития, которая трактуется как необходимость безотлагательной защиты окружающей среды при увеличении сближения естественных и гуманитарных наук для получения более совершенного знания [7]. Данная концепция с необходимостью ставит вопрос о пределах конструктивной деятельности человека, ее включенности и соответствии реальному миру. По мере развития технологии человек становится все более технологизированным существом, однако не перестает быть разумным. Он сам, его тело и сознание превращаются в неотъемлемую часть сложных эко-, социокультурных и социотехнических систем [5]. В контексте все более усиливающегося экологического кризиса проблема человеческого будущего представляется как проблема предотвращения биологической деградации человека и природы, достижение коэволюции природы и общества, формирование цивилизации, основанной на устойчивом развитии посредством поиска разумных ответов на транснаучные вопросы и выхода за пределы трансгуманизма. Устремленность в будущее – такова основная характерная черта современного понимания науки, которое в настоящее время необходимо развивать как взаимопроникновение формально-инструментальной информации и

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

13

«живого» личностного знания, что и будет определять дальнейшие перспективы развития не только самой науки, но цивилизации в целом. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6.

7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30.

Андреев А. Л. Технонаука // Философия науки. Выпуск 16. Философия науки и техники / Под. ред. В. И. Аршинова, В. Г. Горохова. М.: ИФРАН, 2011. С. 200–218. Антоновский А. Ю., Емелин В. А. Инфообщество и технология адаптации к его структурам.// Эпистемология и философия науки. 2012. Т. XXXI. №1. С. 90–107. Беклемышев В. И., Балабанов В. И., Абрамян А. А. Основы прикладной нанотехнологии: Монография. М.: Магистр-Пресс, 2007. 208 с. Горохов В. Г. Нанотехнологии. Эпистемологические проблемы теоретического исследования в современной технонауке // Эпистемология и философия науки. 2008. Т. XVI. №2. С.14–32. Даниелян Н. В. Научная рациональность: Монография. М.: Издательство МГОУ, 2010. 198 с. Лекторский В. А. Реализм, антиреализм, конструктивизм и конструктивный реализм в современной эпистемологии и науке // Конструктивный подход в эпистемологии и науках о человеке М.: Канон+, 2009. С. 4–40. Лось В. А., Урсул А. Д. Устойчивое развитие. М.: Агар, 2000. 254 с. Назарчук А. В. Сетевое общество и его философское осмысление // Вопросы философии. 2008. №7. С. 61–75. Огурцов А. П. Постмодернизм в контексте новых вызовов науки и образования // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология». 2006. №1 (4). С. 3–27. Огурцов А. П. Философия науки: двадцатый век: Концепции и проблемы: В 3 частях. Часть первая: Философия науки: Исследовательские программы. СПб.: Миръ, 2011. 503 с. Огурцов А. П. Философия науки: двадцатый век: Концепции и проблемы: В 3 частях. Часть вторая: Философия науки: Наука в социокультурной системе. СПб.: Миръ, 2011. 495 с. Юнгер Ф. Г. Совершенство техники. Машина и собственность. СПб.: Владимир Даль, 2002. 560 с. Beck U. Ecological Politics in an Age of Risk. Cambridge: Polity Press, 1995. 224 p. Ellul J. The Technological Society. New York: Vintage Books, 1964. 387 p. Gergen K. J. The Social Constructionist Movement in Modern Psychology. // American Psychologist. 1985. №40. P. 266–275. Hannigan J. The Global Entertainment Economy // Street Protests and Fantasy Park: Globalization, Culture and the State / Ed. D. R. Cameron, J. Gross Stein. Vancouver: UBC Press, 2002. P.109–140. Krupp F., Holliday C. Let’s Get Nanotech Right! // The Wall Street Journal. 14.06.2005. P. B2. Putnam R. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. New York: Simon & Schuster, 2000. 541 p. Quine W. V. Ontological Relativity and Other Essays. New York, London: Columbia University Press, 1969. 671 p. Raboy M. Communication and Globalization: a Challenge for Public Policy // Street Protests and Fantasy Park: Globalization, Culture and the State / Ed. D. R. Cameron, J. Gross Stein. Vancouver: UBC Press, 2002. P. 225–232. Ravetz J.R. Postnormal Science and the maturing of the structural contradictions of modern European science // Futures. 2011. Vol. 43. No. 2. P. 142–148. Rochlin G. Trapped in the Net: The Unanticipated Consequences of Computerization. Princeton: Princeton University Press, 1997. 310 p. Schummer J. Cultural Diversity in Nanotechnology Ethics // Interdisciplinary Science Reviews. 2006. Vol. 31. No. 3. P. 217–230. Turkle Sh. Life on the Screen: Identity in the Age of the Internet. New York: Simon & Schuster, 1995. 347 p. Wallner F. Acht Vorlesungen über den Konstruktiven Realismus. Wien: WUV Universitätsverlag, 1990. 81 S. Wallner F. Der Konstruktive Realismus: Theorie eines neuen Paradigmas? // Grenzziehungen zum Konstruktiven Realismus / Hrsg. G. Wallner, J. Schimmer und M. Gostazza. Wien: WUV Universitätsverlag, 1993. S. 12–21. Wallner F. Die neue Wiener Schule des Konstruktiven Realismus // Grenzziehungen zum Konstruktiven Realismus / Hrsg. G. Wallner, J. Schimmer und M. Gostazza. Wien: WUV Universitätsverlag, 1993. S. 22–35. Weinberg A. Science and Trans-Science // Minerva. 1972. No. 10. P. 209–222. URL: http://enenews.com/nhk-civilization-met-disaster-because-fukushima-crisis-civilization-disaster-video URL: http://www.transhumanism-russia.ru Поступила в редакцию 18.02.2014 г.

14

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

ROLE OF TRANSHUMANISM AND CONSTRUCTIVISM IN THE PHILOSOPHY OF TRANS-SCIENCE © N. V. Danielyan National Research University of Electronic Technology 5 Passage 4806, Zelenograd, 124498, Moscow, Russia. Phone: +7 (499) 731 26 52. E-mail: [email protected] The notions of trans-science and trans-humanism and their interconnection are studied. The idea that trans-humanism is directed to the decision of trans-science issues mostly having a constructivism nature to is developed. The author studies influence of such constructivism concepts as natural epistemology, social constructivism, constructive realism on the formation of trans-science and trans-humanism notions. The article demonstrates on the example of achievements in the field of nanotechnologies and net society that development and introduction of such projects are accompanied by arising trans-science issues and increasing the level of virtualization of people’s consciousness and their social relations. The author concludes on the basis of current severe ecological problems that it is time to take into consideration such concepts as stable social development by means of searching reasonable answers to trans-science questions and pass the limits of transhumanism. Keywords: trans-science, constructivism, trans-humanism, nanotechnologies, net society, virtualization, constructive realism, stable development. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Danielyan N. V. Role of Transhumanism and Constructivism in the Philosophy of TransScience // Liberal Arts in Russia. 2014. Vol. 3. No. 1. Pp. 3–15.

REFERENCES Andreev A. L. Filosofiya nauki. Vypusk 16. Filosofiya nauki i tekhniki. Ed. V. I. Arshinova, V. G. Gorokhova. Moscow: IFRAN, 2011. Pp. 200–218. 2. Antonovskii A. Yu., Emelin V. A. Epistemologiya i filosofiya nauki. 2012. T. XXXI. No. 1. Pp. 90–107. 3. Beklemyshev V. I., Balabanov V. I., Abramyan A. A. Osnovy prikladnoi nanotekhnologii: Monografiya [Fundamentals of Applied Nanotechnology: Monograph]. Moscow: Magistr-Press, 2007. 4. Gorokhov V. G. Epistemologiya i filosofiya nauki. 2008. T. XVI. No. 2. Pp. 14–32. 5. Danielyan N. V. Nauchnaya ratsional'nost': Monografiya [Scientific Rationality: Monograph]. Moscow: Izdatel'stvo MGOU, 2010. 6. Lektorskii V. A. Konstruktivnyi podkhod v epistemologii i naukakh o cheloveke. Ed. V. A. Lektorskii. Moscow: Kanon+, 2009. Pp. 4–40. 7. Los' V. A., Ursul A. D. Ustoichivoe razvitie [Steady Development]. Moscow: Agar, 2000. 8. Nazarchuk A. V. Voprosy filosofii. 2008. No. 7. Pp. 61–75. 9. Ogurtsov A. P. Vestnik Samarskoi gumanitarnoi akademii. Seriya “Filosofiya. Filologiya”. 2006. No. 1 (4). Pp. 3– 27. 10. Ogurtsov A. P. Filosofiya nauki: dvadtsatyi vek: Kontseptsii i problemy: V 3 chastyakh. Chast' pervaya: Filosofiya nauki: Issledovatel'skie programmy [Philosophy of Science: Twentieth Century: Concepts and Problems: In 3 Parts. Part One: Philosophy of Science: Research Programs]. Saint Petersburg: Mir'', 2011. 1.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

15

11. Ogurtsov A. P. Filosofiya nauki: dvadtsatyi vek: Kontseptsii i problemy: V 3 chastyakh. Chast' vtoraya: Filosofiya nauki: Nauka v sotsiokul'turnoi sisteme [Philosophy of Science: Twentieth Century: Concepts and Problems: In 3 parts. Part Two: Philosophy of Science: Science in Sociocultural System]. Saint Petersburg: Mir'', 2011. 12. Yunger F. G. Sovershenstvo tekhniki. Mashina i sobstvennost' [The Perfection of Technique. Machine and Property]. Saint Petersburg: Vladimir Dal', 2002. 13. Beck U. Ecological Politics in an Age of Risk. Cambridge: Polity Press, 1995. 14. Ellul J. The Technological Society. New York: Vintage Books, 1964. 15. Gergen K. J. American Psychologist. 1985. No. 40. Pp. 266–275. 16. Hannigan J. Street Protests and Fantasy Park: Globalization, Culture and the State. Ed. D. R. Cameron, J. Gross Stein. Vancouver: UBC Press, 2002. Pp. 109–140. 17. Krupp F., Holliday C. The Wall Street Journal. New York, 14.06.2005. P. B2. 18. Putnam R. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. New York: Simon & Schuster, 2000. 19. Quine W. V. Ontological Relativity and Other Essays. New York, London: Columbia University Press, 1969. 20. Raboy M. Street Protests and Fantasy Park: Globalization, Culture and the State. Ed. D. R. Cameron, J. Gross Stein. Vancouver: UBC Press, 2002. Pp. 225–232. 21. Ravetz J. R. Futures. 2011. Vol. 43. No. 2. Pp. 142–148. 22. Rochlin G. Trapped in the Net: The Unanticipated Consequences of Computerization. Princeton: Princeton University Press, 1997. 23. Schummer J. Interdisciplinary Science Reviews. 2006. Vol. 31. No. 3. Pp. 217–230. 24. Turkle Sh. Life on the Screen: Identity in the Age of the Internet. New York: Simon & Schuster, 1995. 25. Wallner F. Acht Vorlesungen über den Konstruktiven Realismus. Wien: WUV Universitätsverlag, 1990. 26. Wallner F. Grenzziehungen zum Konstruktiven Realismus. Hrsg. G. Wallner, J. Schimmer und M. Gostazza. Wien: WUV Universitätsverlag, 1993. Pp. 12–21. 27. Wallner F. Grenzziehungen zum Konstruktiven Realismus. Hrsg. G. Wallner, J. Schimmer und M. Gostazza. Wien: WUV Universitätsverlag, 1993. Pp. 22–35. 28. Weinberg A. Minerva. 1972. No. 10. Pp. 209–222. 29. URL: http://enenews.com/nhk-civilization-met-disaster-because-fukushima-crisis-civilization-disaster-video 30. URL: http://www.transhumanism-russia.ru Received 18.02.2014.

16

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

MUSIC IN PHANTASTES AND LILITH BY GEORGE MACDONALD: THE PHENOMENON OF INTERMEDIALITY © A. I. Samsonova Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 23 Gagarina prospekt, 603950, Nizhny Novgorod, Russia. E-mail: [email protected] Musical elements in the structure of G. MacDonald’s Phantastes and Lilith in the context of the theory of intermediality are studied. The following musical elements are analyzed: motif of fairy world’s music, images of music of nature, musical description of characters’ voices, insertions of songs, interpretation of music as an art. These musical elements act as a characterization of topoi, landscape, characters, technique of stylistic imitation and means of rhythmic organization of narration, expression of author’s point of view. The paper concludes that music in G. MacDonald’s fairy romances is represented by means of intermedial imitation and intermedial thematization used for creation of full of sound fairy world and expression of Romantic view on music essence. Keywords: intermediality, literature and music, imitation, thematization, interpretation, George MacDonald.

The relationship between literature and music is a common object of reflection and research for writers, musicians, literary critics, musicologists and philosophers. In modern science the synthesis of the arts is actively investigated in the context of the theory of intermediality. The term intermediality was coined by A. A. Hansen-Löve (Intermedialität und Intertextualität, 1983) [1]. The researcher interprets intermediality in semiotics aspect: the imposition of sign systems with additional semantic level as a result. J. Schröter in his paper Discourses and Models of Intermediality presents four types of discourse on intermediality [2]. The first one is synthetic intermediality: a “fusion” of different media to supermedia, a model with roots in the Wagnerian concept of Gesamtkunstwerk. The second type is formal (or transmedial) intermediality: a concept based on formal structures not “specific” to one medium but found in different media. The third type is transformational intermediality: a model centered around the representation of one medium through another medium. And the fourth type is ontological intermediality: a model suggesting that media always already exist in relation to other media. Literature and music relations are also discussed in the context of studies in intermediality. But previously in 1968 S. P. Scher in his work Verbal Music in German Literature described three ways of music representation in literature: 1) word music – poetic imitation of musical sound; 2) formal and structural analogies to music; 3) verbal music – the rendering of subjective response to music or the suggestion the experience or effects of music [3]. W. Wolf in his essay Intermediality Revisited: Reflections on Word and Music Relations in the Context of a General Typology of Intermediality (dedicated to S. P. Scher) defines intermediality in both narrow and broad ways. Intermediality in the narrow sense (intracompositional intermediality) is “direct or indirect participation of more than one medium of communication in the signification and/or semiotic structure of a work or semiotic complex, an involvement that must be verifiable within this semiotic entity” [4, p. 17]. Intermediality in the broad sense (extracompositional intermediality) is “any transgression of boundaries between conventionally distinct media of com-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

17

munication” [4, p. 17]. W. Wolf describes intermedial reference as a variant of intracompositional intermediality. This form of intermediality operates exclusively on the basis of the signifiers of the dominant “source” medium and can incorporate only signifiers of another medium which become a part of the source medium. The decoding of intermedial reference is part of the signification of the work in which such references occur and is therefore a requisite for an understanding of the work. Intermedial reference falls into two subforms. The first one is explicit reference (or intermedial thematization) which is present whenever another medium (or a work produced in another medium) is mentioned or discussed in a text. The second subform is implicit reference (or intermedial imitation) in which the signifiers of the work and/or its structure are affected by the non-dominant medium, since they appear to imitate its quality or structure. There is no unified approach to definition of intermediality and, in particular, to interpretation of literature and music relations in modern science. But according to the number of researches these problems are of current importance. George MacDonald was a Scottish priest and writer of the 19th century. Known particularly for his fairy tales and fantasy novels, he inspired many authors, such as C. S. Lewis, J. R. R. Tolkien and L. Carroll. G. MacDonald’s fiction is characterized by integration of musical elements. His creative activity represents a bright example of author’s intension to use interaction of different art forms for various purposes. G. MacDonald was always keen on music. He organized the musical theatre with his family and often played the lead roles. The great role in formation of G. MacDonald’s views on music was played by German Romanticism ideas. Music was interpreted by romanticists as a secret language of nature, as an intimate essence of art, religion, love, speech. E. T. A. Hoffman called music “the most romantic of all the arts since its only subject-matter is infinity; the mysterious Sanskrit of nature, translated into sound that fills the human breast with infinite yearning; and only through it can they perceive the sublime song of – trees, flowers, animals, stones, water” [5, p. 94]. The life and the aesthetic views of Novalis inspired G. MacDonald deeply, especially his interpretation of fairy tale and dream. G. MacDonald translated Novalis’ Spiritual Songs and Hymns to the Night into English and often quoted the German writer in his works. Fairy romances Phantastes and Lilith by G. MacDonald include the set of musical elements and can be considered in the context of the theory of intermediality. There are following musical elements: motif of fairy world’s music, images of music of nature, musical description of characters’ voices, insertions of songs, interpretation of music as an art. Two worlds, human and fairy, are represented in both Phantastes and Lilith. Fairy world is characterized by peculiar musicality, and the protagonist getting from one world to another feels it: “And at the moment, some strange melodious bird took up its song, and sang, not an ordinary birdsong, with constant repetitions of the same melody, but what sounded like a continuous strain, in which one thought was expressed, deepening in intensity as evolved in progress” [6, p. 69]. Gradually the protagonist becomes a part of fairy world joining its secrets, including music. In Phantastes having appeared in Fairy Land Anodos feels a strong impulse to sing: “It seemed as if some one else was singing a song in my soul, which wanted to come forth at my lips, imbodied in my breath” [6, p. 109]. Like Orpheus he brings marble lady back to life, like a minstrel he sings about glorious deeds of the knights. In Lilith spaces of two worlds overlap one another and Vane the protagonist learns to feel both worlds at the same tame: “There! I smell Grieg’s Wedding March in the quiver of those rose-petals!”–

18

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

“I went to the rose-bush and listened hard, but could not hear the thinnest ghost of a sound; I only smelt something I had never before smelt in any rose. It was still rose-odour, but with a difference, caused, I suppose, by the Wedding March” [7, p. 24]. Also the moment of character’s awakening for the true life is marked by golden cock’s sing: “Far away – as in the heart of an æonian silence, I heard the clear jubilant outcry of the golden throat. It hurled defiance at death and the dark; sang infinite hope, and coming calm” [7, p. 258]. The idea of New Jerusalem sacral revival has a musical component: “Often would some bird, lovely in plumage and form, light upon one of them, sing a song of what was coming, and fly away” [7, p. 264]. According to the romanticists’ pantheistic conception, the world around is a sounding world. The nature in G. MacDonald's works has also a musical description. Water seems to be the most musical element. “I would suddenly hear it [rivulet] again, singing, sometimes far away to my right or left, amongst new rocks, over which it made new cataracts of watery melodies” [6, p. 67]. “I heard below me many waters, playing broken airs and ethereal harmonies with the stones of their buried channels. Loveliest chaos of music-stuff the harp aquarian kept sending up to my ears! What might not a Händel have done with that ever-recurring gurgle and bell-like drip, to the mingling and mutually destructive melodies their common refrain!” [7, p. 87]. “My heart swelled at the thought of the splendid tumult, where the waves danced revelling in helpless fall, to mass their music in one organroar below” [7, p. 87]. Air has a musical description too: “the translucent trembling of the hot air that rises, in a radiant summer noon, from the sun-baked ground, vibrant like the smitten chords of a musical instrument” [7, p. 17]. Talking to a traveler the forest sings too: “The leaves and branches above kept on the song which had sung me asleep; only now, to my mind, it sounded like a farewell and a speedwell” [6, p. 31]. Musical characterization of voice plays an important role in creation of character’s portrait. In Phantastes the knight has “a full, deep, manly voice, but withal clear and melodious” [6, p. 176]. The beech-tree’s voice seems to Anodos “a solution of all musical sounds” [6, p. 30]. The old woman’s voice is “sweet as the voice of a tuneful maiden that singeth ever from very fulness of song” [6, p. 136]. She sings fate: “While she spun, she murmured a low strange song, to which the hum of the wheel made a kind of infinite symphony” [6, p. 143]. In Lilith Raven’s wife (Eve) has “a low, rich, gentle voice. Treasures of immortal sound seemed to he buried in it” [7, p. 30]. Her image is sacralized by musical characterization of voice: “her song soared aloft, and seemed to come from the throat of a woman-angel” [7, p. 245]. Description of the Little One’s voices becomes an additional means underlining their naturalness: “A sudden shouting of children, mingled with laughter clear and sweet as the music of a brook, startled me with delight” [7, p. 60]. Antagonists are identified by the characterization of their voices too. It is Alder-maiden’s voice that makes Anodos feel in danger: “there was something either in the sound of the voice, although it seemed sweetness itself, or else in this yielding which awaited no gradation of gentle approaches, that did not vibrate harmoniously with the beat of my inward music” [6, p. 45]. Lilith’s voice is characterized by the motif of death: “with the voice of a dull echo from a sepulcher” [7, p. 208]. “Then the seeming corpse opened its mouth and answered, its words appearing to frame themselves of something else than sound” [7, p. 215]. Romanticism fiction (by Novalis, L. Tieck, C. Brentano) often includes insertions of poems and songs aimed “to get the sound, to awake it somewhere in the depth of depicted things and to light it from the inside in this way” [8, p. 33]. There are such insertions in G. MacDonald’s works too. The songs added in the text have special meaning and organize it by rhythm. In Phantastes songs are of-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

19

ten presented as an element of ritual and stylized as certain folklore genre. So flower fairies sing a funeral song to Snowdrop, beech-tree sing a charm to Anodos, Anodos’ songs like magic spells bring marble lady back to life, priests sing during sacrifice ceremony. F. Soto describes Phantastes as “an imaginative yet thorough, literary mythic-religious underground adventure into the very heart of ancient rituals and beliefs” [9, p. 25]. G. MacDonald’s interpretation of music as an art is also represented in his works. In Phantastes the author makes very wise observation on music’s nature: “It sounded like a welcome already overshadowed with the coming farewell. As in all sweetest music, a tinge of sadness was in every note” [6, p. 69]. There is an allegorical statement about fantasy essence and creativity nature in Lilith: “Say rather,” suggests Hope, “thy brain was the violin whence it issued, and the fever in thy blood the bow that drew it forth” [7, p. 269]. So music in Phantastes and Lilith by G. MacDonald is presented in different forms and functions. The pointed out musical elements act as a characterization of topoi, landscape, characters, technique of stylistic imitation and means of rhythmic organization of narration, expression of author’s point of view. The integration of musical elements in literature as a phenomenon of intermediality plays a great role in G. MacDonald’s creative activity. According to S. P. Scher’s typology, the lead form of music representation in G. MacDonald’s fairy romances is verbal music at which the specific of sounding and perception of nature music, character’s voices, song melodies is rendered by verbal means. According to W. Wolf’s theory, this form of music representation belongs to intermedial imitation. Other musical elements in G. MacDonald’s fairy romances – the motif of fairy world’s music and the interpretation of music as an art – are directly connected with the author’s aesthetic views, with Romantic idea of existence panmusicality. In the context of the theory of intermediality this form of music representation belongs to intermedial thematization. To sum up, music in G. MacDonald’s Phantastes and Lilith is represented by means of intermedial imitation and intermedial thematization used for creation of full of sound fairy world and expression of Romantic view on music essence. REFERENCES 1.

2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9.

Hansen-Löve A. Intermedialität und Intertextualität. Probleme der Korrelation von Wort- und Bildkunst – Am Beispiel der russischen Moderne // Dialog der Texte. Hamburger Kolloquium zur Intertextualität. Wien, 1983. S. 291–360. Schröter J. Discourses and Models of Intermediality // CLCWeb: Comparative Literature and Culture. 2011. Vol. 13. Iss. 3. URL: http://dx.doi.org/10.7771/1481-4374.1790 Scher S. P. Verbal Music in German Literature. New Haven: Yale University Press, 1968. Wolf W. Intermediality Revisited: Reflections on Word and Music Relations in the Context of a General Typology of Intermediality // Word and Music Studies. Amsterdam: Rodopi, 2002. Pp. 13–34. E. T. A. Hoffmann's Musical Writings: Kreisleriana; The Poet and the Composer; Music Criticism / Ed. D. Charlton. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. MacDonald G. Phantastes. Hazleton, PA: The Electronic Classic Series Publication, 2012. MacDonald G. Lilith. Hazleton, PA: The Electronic Classic Series Publication, 2012. Berkovskiy N.Ya. Romantizm v Germanii [Romanticism in Germany]. Leningrad: Khud. lit., 1973. Soto F. Chthonic Aspects of MacDonald’s Phantastes: From the Rising of the Goddess to the Anodos of Anodos // North Wind, 2000. No. 19. Pp. 19–49. Received 30.01.2014.

20

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

МУЗЫКА В РОМАНАХ «ФАНТАСТЕС» И «ЛИЛИТ» ДЖОРДЖА МАКДОНАЛЬДА: ФЕНОМЕН ИНТЕРМЕДИАЛЬНОСТИ © А. И. Самсонова Нижегородский государственный университет Россия, 603950 г. Нижний Новгород, проспект Гагарина, 23. E-mail: [email protected] В статье исследуются музыкальные элементы в структуре романов Дж. Макдональда «Фантастес» и «Лилит» в контексте теории интермедиальности. Анализируются следующие музыкальные элементы: мотив музыки волшебного мира, описание музыки природы, музыкальная характеристика голосов персонажей, песенные вставки, интерпретация музыки как искусства. Выделенные музыкальные элементы выступают как средство характеристики топосов, пейзажа, персонажей, как прием стилистического подражания и способ ритмической организации повествования, как выражение авторской позиции. Сделан вывод о том, что музыка в указанных романах Дж. Макдональда представлена посредством интермедиальной имитации и интермедиальной тематизации, которые автор использует для создания насыщенного звучанием волшебного мира и выражения романтического взгляда на сущность музыки. Ключевые слова: интермедиальность, литература и музыка, имитация, тематизация, интерпретация, Джордж Макдональд. Просьба ссылаться на эту работу как: Самсонова А. И. Музыка в романах «Фантастес» и «Лилит» Джорджа Макдональда: феномен интермедиальности // Российский гуманитарный журнал. 2014. Т. 3. №1. С. 16–20.

Поступила в редакцию 30.01.2014 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

21

THE PRINCIPLE OF DOUBLE IDEALIZATION OF ANTIQUITY IN GEORG BÜCHNER’S DRAMA “DANTON’S DEATH” © M. K. Menshikova Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 23 Gagarina prospekt, 603950, Nizhny Novgorod, Russia. E-mail: [email protected] In this article we analyze Georg Büchner’s tragedy “Danton’s Death” on the basis of implementation of double idealization principle as meaning- and structure-forming item of the text. It is proved that the principle of double idealization is connected with the antiquity; from the one hand, Ancient Greece comes out as a self-sufficient timeless ideal, opposed to the temporal ideal of Ancient Rome in the Republic period; on the other hand, the double idealization principle can be considered as a method applied during the formation of the new (in the historical context) ideal. However, in the world - which is interpreted by the dramaturge as the supremacy of chaos and fatalism of history, antiquity is once again is a constant point, from which the motion can start. Keywords: Georg Büchner, dramaturgy, genre, double idealization.

Georg Büchner (1813–1837) – was one of the brightest figures of the German culture in the 19th century; an experimenter and innovator of the historic drama [1] and comedy genre; he anticipated many theatrical tendencies of the 20th century, including the theatre of the Absurd [2]; furthermore, he was a biologist, a university professor, an author of the textbook on comparative anatomy, an active participant of political events in Germany. His activity goes beyond literature, his artistic methods – beyond concrete tendency. It’s noteworthy that in modern science and art there is a significant and versatile interest in George Büchner’s heritage. Here are several examples of it: there is an annual edition of «Georg Büchner Jahrbuch» [3, 4] where one can find articles devoted to the tragedy “Danton’s Death” (Danton’s Tod, 1835). Among them the following edition should be mentioned: A. Schonlau’s “Nimmt einer ein Gefühlchen”: Die Emotionen der Französischen Revolution in Georg Büchners Metadrama “Danton’s Tod” [3, S. 337–340] and Milz Ch. “Eros und Gewalt in Danton’s Tod” [3, S. 25–38]. Among the Russian researches two recent dissertations should be enumerated: “The artistic world of George Büchner” by E. V. Moskvina [5] and “G. Büchner’s metadrama and its stage incarnation” by A. V. Savitsky [2]. G. Büchner is still topical even on the modern stage (although his first drama works were staged only at the beginning of the 20th century, almost a year after they had been written). The “Büchnerbühne” theatre (situated in Büchner’s hometown Hesse) worked out a joint Geman-french-polish project dedicated to Büchner’s 200th anniversary and called it «Freiheit, Gleichheit, Brüderlichkeit – Eine Erinnerung an Europa». It is based on Büchner’s novel “Danton’s Death” and it was performed for the first time on the 17th of October, 2013. Thus, his anniversary gives another reason to appeal to the artistic heritage of this ingenious writer and person. In this article our attention will be paid to the principle, which is reflected in Büchner’s dramaturgy – the principle of double idealization. Thus, it is naturally to consider particularly the tragedy “Danton’s Death” where, from our point of view, the principle of double idealization of antiquity be-

22

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

comes one of the meaning- and structure-forming items of the text. The tragedy “Danton’s Death” [6] was written in 1835 and addressed the material of relatively not-so-distant past to the period of the French revolution, more exactly to 1794, the time of the Jacobin dictatorship. The transition of the conflict from the specifically-temporal level to the level of philosophy (or, ontological) is connected with the timeless idealization. Ancient Greece here is the utopian ideal; it is noteworthy that the author of the play considers just like ancient Greeks – the past of Greece to be ideal, not the future. It should be underlined, that the opposition between Ancient Greece and Ancient Rome is clearly defined. Hereby, “Danton’s circle” is ‘marked’ as much as possible by the Greece code, while “Robespierre’s circle” – by the Roman one. This idea was expressed in Camille Desmoulins’s cue right at the beginning of the play: Wir wollen nackte Götter, Bachantinnen, olympische Spiele, und melodische Lippen; ach, die gliederlösende, böse Liebe! Wir wollen den Römern nicht verwehren, sich in die Ecke zu setzen und Rüben zu kochen, aber sie sollen uns keine Gladiatorspiele mehr geben wollen [6, S. 11]. Another interesting example is the cue of Eros, which is said almost in the finale of the tragedy: Griechen und Götter schrien, Römer und Steiker machten die heroische Fratze [6, S. 143]. By the way, this phrase underlines one of the most important opposition criteria between ideological opponents of the tragedy: “Danton’s circle” can show emotions, feelings – it can “shout” like “Greeks and Gods”; while Robespierre and his supporters are deprived of this – they look like statues. In this context properties of the Metadrama are reflected in Büchner’s play. Usually, directors do not accentuate the socalled “ancient code” in their filmings or performances of the play, but Dimitri Buchowetzki cinematized it in 1921 with a discretely emphasized opposition between Danton’s and Desmoulins’s bright emotionality and expressivity, especially in mimicry and gestures and stiff characters of “Robespierre’s circle” that resemble extant portraiture sculptures of Ancient Rome. However, the idealization in George Büchner’s tragedy does not mean absolute happiness and human’s prosperity. Büchner’s idea anticipates in many aspects Friedrich Nietzsche’s thoughts on how the Greeks overcame all fears and horrors of existence by creating an artistic world of Olympic Gods: “From the titanic Gods of terror order with the help of Apollo’s instinct of the beauty and in a slow transition developed the Olympic Gods of Joy order” [7, p. 58]. In this aspect Nietzsche’s formula «amor fati» is also to be mentioned as it was supposed to indicate spiritual power of ancient Greeks, who were able to accept their fate and confront it due to their moral resources [8]. The second side of the implementation of the double idealization principle is the “potential” side which is connected with the above-mentioned aspect. This aspect of the tragedy is not noticeably expressed and it is connected with the motion towards the ideal; it has a vectorial direction to the other, higher world, but unlike timeless idealization it has temporal and local fixation. Moreover, it should be noted that in the tragedy there is neither romantic interpretation of the “higher world”, nor religious aspect (despite references to a number of biblical characters). The idealization principle is shifted into the area of confrontation of ideas and becomes a higher step of cognition merged with preserved in Büchner’s poetics elements of romantic irony. In this sense origins of the European “new drama” might have even an older history. The veritable nature of the revolution and the Republic turned into tyranny is interpreted by means of the “ancient code”: the nation – “Minotaur”; the revolution – “Saturn Devouring his children” and “Daughters of Pelias”; the real freedom of the Republic for Robespierre is Clytemnestra and etc. At the same time, Robespierre’s own character is always given in the context of Roman names and realia, except the situation when people called him Aristides, and as the tragedy advances, readers start to perceive it as an

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

23

ironic characteristic. Name of the ancient Greek statesman and military leader of the period of the Greek-Persian war, for whom social issues and justice were mostly important, disharmonizes with Robespierre’s other descriptions and characteristics; this foreignness contributes to the comprehension of his figure. The aspect brought out here accounts for the great amount of reminiscences, allusions and hidden and direct quotations in the text that send the reader to not only to the ancient art and culture, but also to works of Shakespeare, Schiller, Sterne, Goethe, Schlegel, Brentano, Heine, Musset etc. if we take into consideration Büchner’s other works, e.g. “Leonce and Lena” (1936). The use of quotations in Büchner’s works is close to Théophile Gautier’s idea that appeared in his poem “Un Vers de Wordsworth” (1832) in which one line from William Wordsworth’s poem is found in the other text as a quotation which is not just alien, but even hostile to it. It gives rise to the conflict between the poetry and antipoetry, where the text becomes the main character [detailed # 9]. The use of quotations by Büchner has a different orientation: in “Danton’s Death” it serves as means of functioning of the romantic irony; creation of the tangible dissonance; in “Leonce and Lena” its role is to create relative and theatrical reality. The cues of the drunken old man Simon addressed to curious passersby, his wife, or his daughter, who became a prostitute in order to provide for her family – is the brightest examples in the first play. Simon’s speech is full of words and phrases like: people of Rome, give me a dagger; vestal; Lucretia; Appius Claudius, Baucis etc. In this context discrepancy of the reference to the ideal character increases disharmony in the modern world; it is means of creating of the realistic picture of nation’s life in the time of the Jacobin dictatorship. The aspiration for the potential ideal in the tragedy is expressed in the incarnation of the idea of the humanism and compassion; hence ancient and Christian motives are on one side as in contrast to the terror and intimidation that aggravate human’s existence in the world of chaos. A special role is given to the motive of love, which is a generating element of the play. Thereby, Danton’s love affairs are called “mosaic portrait” or an attempt to compose out of them Venus Medicean’s character, or ideal, primordial image of love (Venus Medicean – is a Roman copy of the Greek statue, which portrays the Goddess of love that emerged from the spoondrift). Love in Büchner’s work is presented in the unity of the spiritual and corporal principle as conforming to human’s nature; love is the vector that defines the aspiration for the ideal in the modern world, so the idealization is provided not by means of direct reference to the antiquity, but by implementing archetypal elements in the character of Desmoulins’s and Danton’s wives – Lucille and Julie. The double idealization principle accounts for the compositional orientation of the drama: from the first part, full of numerous semantic references to the antiquity, to the second postculminating part, where external theatricality and quotations are intensified, while irony combines with the elegiac mood, e.g. before the execution Eros says: Freue dich, Camille, wir bekommen eine schöne Nacht. Die Wolken hängen am stillen Abendhimmel wie ein ausglühender Olymp mit verbleichenden, versinkenden Göttergestalten [6, S. 145]. All in all, the double idealization principle in Georg Büchner’s tragedy “Danton’s Death” is connected with the antiquity: on the one hand, Ancient Greece is presented as self-sufficient, indisputable timeless ideal, as opposed to the temporal ideal of Ancient Rome in the Republic period; on the other hand, the double idealization principle can be considered as a method applied during the formation of the new (in the historical context) ideal. However, in the world - which is interpreted by the dramaturge as the supremacy of chaos and fatalism of history, antiquity is once again a constant point, from which the motion can start.

24

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

REFERENCES 1. 2.

3. 4. 5. 6. 7. 8. 9.

Armenkova O. A. Drama Georga Byukhnera «Smert' Dantona» v kontekste zapadnoevropeiskoi istoricheskoi dramy. URL: http://conf.phil.spbu.ru/Archives/book/2005/foreignlit/Armenkova.doc Stavitskii A. V. Metadrama G. Byukhnera i problemy ee stsenicheskogo voploshcheniya: avtoref. dis. ...kand. iskusstvovedeniya. Saint Petersburg: Sankt-Peterburgskaya gosudarstvennaya akademiya teatral'nogo iskusstva, 2012. Georg Büchner Jahrbuch. Band 11. 2005–2008. Walter de Gruyter, 2008. Georg Büchner Jahrbuch. Band 12. 2009–2012. Hrsg. Dedner B., Gröbe. Moscow, Vering E. M., Walter de Gruyter, 2012. Moskvina E. V. Khudozhestvennyi mir Georga Byukhnera: dis. ...kand. filol. n. Moscow: MPGU, 2007. Büchner G. Danton’s Tod. Dramatische Bilder aus Frankreich’s Schreckensherrschaft. Frankfurt am Main. Druck und Verlag von J. D. Sauerländer, 1835. Nitsshe F. Izbrannye raboty. Saint Petersburg: Azbuka-klassika, 2003. Pp. 40–144. Sharypina T. A. Antichnost' v literaturnoi i filosofskoi mysli Germanii pervoi poloviny XX veka [Antiquity in Literary and Philosophical Thought in Germany of the First Half of 20th Century]. N. Novgorod: Izd-vo NNGU, 1998. Zenkin S. N. Raboty po frantsuzskoi literature [Works on French Literature]. Ekaterinburg: Izd-vo Ural. un-ta, 1999. Pp. 170–200. Received 30.01.2014.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

25

ПРИНЦИП ДВОЙНОЙ ИДЕАЛИЗАЦИИ АНТИЧНОСТИ В ДРАМЕ ГЕОРГА БЮХНЕРА «СМЕРТЬ ДАНТОНА» © М. К. Меньщикова Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского Россия, 603950 г. Нижний Новгород, проспект Гагарина, 23. E-mail: [email protected] В статье рассматривается трагедия «Смерть Дантона» немецкого писателя Георга Бюхнера с точки зрения реализации принципа двойной идеализации как смысло- и структурообразующего элемента текста. Доказывается, что принцип двойной идеализации связан с античностью: с одной стороны, образ античной Греции выступает как самодостаточный вневременной идеал, противопоставленный временному идеалу Древнего Рима в период Республики; с другой стороны, принцип идеализации может рассматриваться как приём, использующийся в процессе формирования нового (в историческом контексте) идеала, однако в мире, который драматург воспринимает, как господство хаоса и фатализма истории, константной точкой, от которой может быть начато движение, вновь становится античность. Ключевые слова: Георг Бюхнер, драматургия, жанр, двойная идеализация. Просьба ссылаться на эту работу как: Меньщикова М. К. Принцип двойной идеализации античности в драме Георга Бюхнера «Смерть Дантона» // Российский гуманитарный журнал. 2014. Т. 3. №1. С. 21–25.

Поступила в редакцию 30.01.2014.

26

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

“POSTDRAMATIC” TENDENCIES IN THE GERMAN DRAMATIC ART AT THE END OF XX – BEGINNING OF XXI CENTURIES © T. A. Sharypina Lobachevsky State University 23 Gagarina Prospect, 603950, Nizhny Novgorod, Russia. E-mail: kafzl@уаndex.ru Disintegration and integration processes of German culture of the end of XX and beginning of XXI are analyzed by giving examples of stage interpretations of mythological plots in theatres of present-day Germany. It is stated that pluralism and multidimensionality of the spiritual experience of modern cultural workers, both writers (such as V. Braun, S. Schutz, B. Strauss etc.) and leading producers (D. Dorn, S. Nubling and others) contribute to the drawing up of a special syncretic style of theatre staging, first of all with the use of the ancient material which is appropriate for it. Ancient myth, as one of the steadiest constants of the European literature, gives a universal key to the interpretation of various cultural and ethic-aesthetic phenomena that are irredundant to nothing else. There is a sociocultural context in which German spectators nowadays try to comprehend these dramaturgy phenomena; and there is a genuine stage director interpretations of them (in Aachen City Theatre, Dramatic Theatre of Hannover, Munich Chamber Theatre etc.) that not only lead to the decanonization of the classic model, but also pinpoint problematique of these performances. Keywords: myth, mythologization, interpretation, plot, philosophic-aesthetic conception, postdramatic theatre.

Theatre, from its very appearance in the antiquity, has always been the most sensible tool that could catch and reflect all the sentiments of any society in the days of social development crisis. Despite existing among critics opinion that in the new social situation – when one of the most significant issues of the time was a search for a new German identity, as far as it was rather difficult to unify the country divided more than 40 years ago – theatre turned out to be unprepared to solve important problems of the nation, but this presentation does not correspond to the reality. When everybody in West Berlin felt euphoric about the unification of Germany, red flags appeared above the “Volksbuhne” (or, People’s Theatre) theatre of famous and scandalous producer and non-conformist from GDR Frank Castorf. When he was asked by journalists about it, he answered in the following way: “My attitude towards the consolidation of two countries has always been ambiguous. Speaking about the red flags, in XVI-XVII centuries, red colour meant for illiterate Germans the danger: if red flags were hung out, it called upon them to be cautious. So when I hung those red flags above the “Volksbuhne” – it was not done to show my loyalty to the resigning political regime, but rather a warning: we are going to face many dangers on this way... The entire wonderful world is deceptive. We should not only understand the past, but also foresee the possible future. Theatre should be a constant reminder of this; it should always put questions and doubt everything that used to be undoubtable. “Art should fight against somnolent society” [2, p. 48]. This thesis clearly defines the relations between theatre and society in the unified Germany. Disintegration and integration processes in German society of the end of XX and beginning of XXI are illustrated by the examples of several stage performances, actions and projects. Pluralism and multidimensionality of the spiritual experience of modern culture workers such as recently gone (C.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

27

Muller, P Hacks, K. M. Gruber) as well as living (V. Braun, S. Schutz, B. Strauss, T. Dorset, P. Handke and others) and leading directors (D. Dorn, S. Nubling, F. Castorf, M. Thalheimer, Thomas Ostermeier and etc.) contribute to the drawing up of a syncretic style of the theatre aesthetics in the unified Germany. Nowadays, this style determines all branches of modern German theatre, including opera performance. It is engendered by new sociocultural state of society in the present-day Germany and is defined by Hans-Thies Lehmann as postdramatic. The definition “postdramatic” is first given in the conception of the young scientist by opposing Attic tragedies as the model of “predramatic” theatre (or, theatre before drama) to the modern postdramatic theatre (or, theatre the basis of which is the dramatic text). In discussions and critical literature of late this term is used more often, especially to define new modern tendencies in theatrical processes. E. Shevchenko elaborates on it in his article [3]. Discussers often understand the substance of the term in various ways. Some connect the term with such theatre phenomena as “happening” and “performance”. For others the new reality of theatre is intensively implied in the modern German stage performance projects, in which not only professionals, but also amateur actors and even different groups of population can participated (if the project is carried out in some city district): musicians, artists, poets, dancers. Integral dramatic works seldom provide basis for such projects; usually this role is fulfilled by a text – epic, lyric, documentary, or a collage made of those texts. Postdramatic theatre does not rest upon author’s drama work as the only source of any theatrical action. Drama gives way to approximate adaptation which supposes different variants of stage incarnation and high degree of improvisation based on the unpredictable behavior of spectators and participants of such performances. In order to carry out those postdramatic projects and theatrical performances all kinds of tools and means can be used, including multimedia (audio, video and cinema). Myth and cinema editing, ancient motives and a workshop of a former metallurgical plant as acting space are harmonically combined and all together they create a special psychological state. This new phenomenon not only finds expression in works of some dramaturges (H. Muller, R. Goetz, P. Handke, E. Elinek) or directors, but also defines the state of modern German theatrical aesthetics and practice. Heiner Muller’s name has become for postdramatic theatre as symbolic as Brecht’s name for epic theatre. The principle of the approach towards analyses of the state of modern German dramaturgy and her constituents has slightly changed in the context of new theatrical reality. Dramaturgy of present-day Germany – is not only summation of dramatic works of recognized professional dramaturges. Text of the play or dramatic work has always been implemented through theatrical interpretation, but on the threshold of XXI century directorial, interpretation and transformation theatre has become very popular. Subjects of modern theatre are not classic works or harmonic with the present-day works on social problems of recognized modern European authors, but rather classical texts (ancient and Shakespeare’s) and of modern European dramaturgy; texts which are adapted in a proper way to German reality. These texts often become subjects of new German theatre. A typical example of it is the success of Belgian writer Thom Lanoy in Germany. He has never been considered a star neither in Europe nor in Belgium itself. However, his success in Germany is quite logical. At the Salzburg Festival in 2000 and then at Berlin Theatre Meeting his performanceadaptation (the definition he gave himself) based on the Shakespeare’s historical chronicle and staged in German Playhouse of Hamburg by famous Belgian director Luk Perceval with a provocative name “SCHLACHTEN” (slaughter) was awarded with German prize for innovation in the field of theatre. His success could be explained by the fact that his play turned out to be in a spirit of the present-day condition of social and literature awareness in Germany at the turn of XX – XXI centu-

28

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

ries, when everything was highly politicized on account of unification of West and East parts of the country. Adaptation of Shakespeare’s historical chronicles about dynastic strife (the Wars of the Roses) has become extremely right on and they vividly responded to direct events of that time. Seven years later the theme has not lost its currency. It’s convincing enough to recall a recent opening night in the Viennese Burgtheater – a seven hours’ “The War of the Roses” staged by Stefan Kimmig, who united all three parts of “Henry XI”, “Richard III” and “Hamlet” first staged by Thielmann Kohlmann in Maksim Gorky theatre of Berlin. German theatre is constantly and painfully looking for something new. It’s noteworthy that the idea of educational function of the theatre which is traditionally popular in Germany, finds its embodiment in various theatre projects which are successful not only on German stationary stage, but even outside it (“theatre + school”, “theatre + university”, “theatre + mythology” (”Arbeit am Mytos”) in Hannover Drama theatre). The new call – Theater fűr alle – is not only theatrical, cultural, but also political. Vom Elfenbeinturm in die Fankurve – is the motto of new educational theatre policy. Establishment of the Federal Fund for Culture Support, designed to encourage “Heimspiel”-projects is especially noteworthy. These projects are a unique phenomenon in cultural life of Germany. Nine projects carried out from Swabian Jura to Görlitz, from Hamburg to Moers, hav become a cultural journey made to find new forms, actors and public. With the help of this fund city theatre projects are carried out. These projects are designed to help different layers of society to adapt psychologically to various social problems through emotional impression. The main purpose of such funds is to help theatre to present its potential facilities to attract and educate new spectators in new conditions. What is “Heimspiel”? It covers all the kaleidoscope of theatre forms based in the first place on the documentary and amateur theatre. This initiative is well observed on the experience of the political theatre of Ervin Piscator, who created a new stage genre – documentary drama. “Heimspiel”-projects deal with the theatrical pedagogy – the subject actively developing in Germany. The federal union of theatrical pedagogy was established in 1900 and since 1980 there are communities of theatre pedagogy, based on the educational program of Brecht and dealing with socio-cultural studies. “Heimspiel”-projects are based on long-term aesthetic exploration of city space, discovery of new possible places for theatre performances: city cemetery in Weimar (M. Gruber), an old castle or a workshop of the foundry works. Analyses shows that such projects are carried out mostly in former GDR territory and areas with a high density of Russian-speaking and other immigrants’ population. Thus, the Chamber theatre of Patterbuorn got an assignment to work with German young workers who speak Russian and live densely in one of the districts of the city. The basis of the project was the novel of M. Ende “Ophelia’s Shadows”. In the project the elderly Ophelia gave her last will to her deprived of citizenship shadows appearing on the curtain. She invited them to participate with her in the theatre performance as means of work therapy. Later classic scenes are shown during the action. Even this project reminds of homeless shadows of Hades, shadows from Dante’s “Hell”, and Remarque’s novel “Shadows in Paradise”. The experience of the director Aksel Vornam on the metallurgical plant Maxhűtte in the city of Rudolstadt is also interesting. The acting space is a dispatching office of gas engines. The theme of the play is the history of the industrial giant GDR and its social problems in the present. Modernization of the production left only 670 out of 6000 workers which caused social problems. The opening night was, of course, on the 1st May, 2003, on the Labor Day which coincided with the Ascension Day. On the giant space the plant started its work

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

29

once again. The project is based on the performance of the scenes from drama works of H. Muller (Heracles 5), E. Toller (Machine Destroyers), P. Zech (The Wheel), V. Braun (The Praise to Communism) with the use of a powerful symphonic background. Musicians, 150 actors, chorus and consisting of former workers amateur groups took part in the performance. However the main idea of the action was not the presentation of once glorious history of the industry giant. It all made up a gigantic collage, not narrating, but rather clearly demonstrating changes in the life of workers and the way those workers changed. The spectators could observe a mythologization of the image of the modern worker and the idea of labor. With the help of the Maxhűtte example we have an opportunity to reflect upon psychological phenomenon of Labor in its ambivalence: wage-labor as destruction of the personality and free labor as the source of humanizing energy. This is a world-old problem typical for Hesiod. It is interesting to observe the way slogans from H. Muller’s “Heracle 5” and Vollker Braun’s “The Praise to Communism” well-known in East Germany were adapted in new conditions with the final conclusion from H. Muller: a man should get free all by himself and he should not believe other people’s promises. Even in this breathtaking production sight the makers rest upon mythological images and situations, e.g. Heracles’s fifth heroic deed with Augean stables. Neomythologism, appeal to mythological motives, images, allusions – all this is traditionally characteristic of German art and all this unifies various branches of modern German theatre, both traditional and postdramatic. Performances with ancient mythological plots are not new for the repertoire of German theatre. Beginning with the second half of the XVIII century leading philosophy and aesthetic concepts of Germany define significant psychological phenomenon: theorists of the art and its artists have a claim on direct continuity of traditions of Antiquity, on a special spiritual kinship with beautiful “human childhood”. However, new theatrical directorial style is displayed in modern stage presentation of mythological plots, a presentation that could be called “postdramatic”, or “German” in theatrical articles [1]. Its components are peculiar and all in all compose a so-called “aesthetics of hideous”. In such performances there are no decorations, but the set design is very bright. It is just enough to recall the black box in S. Nubling’s “Mama Medea” staged at Hannover drama theatre or iron constructions reminding of tribunes in “Tannhauser” stadium (Staatsoper-Hannover). All this provides a visual quintessence of the play and makes not only spectator’s imagination work, but also their thoughts, setting them into a special state of perception. The conception of the beautiful, elevated and heroic is gone from such plays even when initial material of the presentation predisposes it (Verdi’s “Othello”, Wagner’s “Tannhauser” in Staatsoper-Hannover). The plays are oversaturated by naked human body which is far from perfection. (“Tannhauser” and “Othello”) that indicate the frailty and imperfection of the existence. The critic M. Davidova says:”First thing that comes into your mind: here’s art that has no ideals, which is free from illusions. Behind German sobriety and mercilessness towards the world, people and the society, there is not only absolute pessimism. There is a also a high degree of social responsibility behind it. The German art shows us what we should escape from.”[1]. There is a socio-cultural context in which German spectators nowadays try to comprehend such subjects of dramaturgy, and a genuine stage director interpretations of them (in Aachen City Theatre, Dramatic Theatre of Hannover, Munich Chamber Theatre etc.) that not only pinpoint problematique of these performances but also lead to the decanonization of the classic model. V. Braun’s staging of “Iphigenia’s freedom” in the East and West of Germany, B. Strauss’s “Ithaca” in Munich, “Oresteia” and “Percians” by Aeschylus in Berlin (Gruber), “Antigone” by Sophocles and remake of “Mama Medea”by T. Lanoy in Hannover and etc. Present-day original plays or amateur re-

30

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

makes give rise to discussions in scientific publications as well as in the periodical press about the fruitfulness of the implication of “mythical” plots in the theatre. The myth appears to be still effective and important beginning of modern theatre of Germany which is so diverse and contradictive. REFERENCES 1. 2. 3.

Davydova M. Nemtsy i estetika bezobraznogo. OpenSpace.ru. URL: http://www.openspace.ru/theatre/pro jects/139/details/5677/ New Times.ru Zhurnal. 208. No. 2(68) ot 2 iyunya. Shevchenko E. N. Transformatsiya kak osnovnaya esteticheskaya kategoriya sovremennogo teatra Germanii i nemetskoi dramy. URL: http://www.ksu.ru/...ublications/newdrama/razdel...rticle Received 30.01.2014.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

31

«ПОСТДРАМАТИЧЕСКИЕ» ТЕНДЕНЦИИ В ТЕАТРАЛЬНОМ ИСКУССТВЕ ГЕРМАНИИ НА РУБЕЖЕ ХХ–ХХI ВВ. © Т. А. Шарыпина Нижегородский государственный университет Россия, 603950 г. Нижний Новгород, проспект Гагарина, 23. E-mail: kafzl@уаndex.ru На примере ряда сценических интерпретаций мифологических сюжетов в театрах современной Германии аналзируются дезинтеграционные и интеграционные процессы в немецкой культуре конца ХХ и начала ХХI вв. Констатируется, что плюралистичность и многомерность духовного опыта современных деятелей культуры, как писателей (Ф. Брауна, С. Шютца, Бото Штрауса и т.д.), так и ведущих режиссёров (Д. Дорна, С. Нюблинга и др.) способствует выработки особого синкретического стиля в театральных постановках, прежде всего на античном материале, в силу известной классической традиции предрасположенном к подобному. Античный миф как одна из наиболее устойчивых констант европейской литературы даёт универсальный ключ к интерпретации несводимых ни к чему другому разнообразных культурных, этико-эстетических феноменов. Существующий социокультурный контекст, в котором идёт осмысление подобных явлений драматургии немецкими зрителями сегодня, а также их оригинальные режиссерские трактовки (в Аахенском городском театре, Драматическом театре Ганновера, Мюнхенском камерном театре и т.д.) не только приводят к деканонизации классического образца, но и заостряют проблематику этих спектаклей. Ключевые слова: миф, мифологизация, интерпретация, сюжет, философско-эстетическая концепция, постдраматический театр. Просьба ссылаться на эту работу как: Шарыпина Т. А. «Постдраматические» тенденции в театральном искусстве Германии на рубеже XX–XXI вв. // Российский гуманитарный журнал. 2014. Т. 3. №1. С. 26–31.

Поступила в редакцию 30.01.2014 г.

32

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

СИНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ СЛОЖНЫХ ОТНОШЕНИЙ ДОЛГОВ, ДЕНЕГ И МАНИПУЛЯЦИЙ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА АКТУАЛЬНЫЙ ДЕФИЦИТ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ В ПОСТМОДЕРНОМ ОБЩЕСТВЕ © В. В. Циганов1*, Л. Жак2 1Северо-Западный

филиал НОУ ВПО «Высшая школа приватизации и предпринимательства-институт» 190005, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. 6-я Красноармейская, д. 24 2Karlovarský rozvojový institut 31 Hornická, Olšová Vrata , 360 01 Karlovy Vary, Czech Republic E-mail: [email protected]

Статья описывает взаимоусиливающиеся отношения сложности между долгами, деньгами и манипуляцией. Эта «Троица» имеет значительное влияние на дегуманизацию (пониженную степень человечности) современного общества. «Троица» также влияет на создание зависимости человеческих индивидумов и социальных групп в целом на своих кредиторов и объявление современного рабства. Ключевые слова: долг, деньги, манипуляция, сложность, современное рабство, дегуманизация

Проблемы и трудности, с которыми в последнее время встречается не только западное общество, но буквально вся цивилизация, невозможно просто обобщить под понятием финансовый, экономический, моральный или общественный кризис. Общим знаменателем этих понятий является то, что долги вышли из-под широкого общественного контроля и превратились в инструмент власти в руках узкой элиты. Эта элита с одной стороны свои долги не платит, так как у нее есть сила и власть, что бы их не платить, но с другой стороны она создает, или скупает долги других и жестко их вымогает. При этом использует широкий спектр манипуляций, чтобы люди ни о чем ином не думали, кроме как расплатиться со своими долгами. Так в общество массовым образом вносится новая зависимость, которая отнюдь не подобна рабству. Эта зависимость расцветает, прежде всего, там, где массмедия полны демократии, свободы и человеческих прав. Воистину, нет большего раба, чем тот, кто позволит убедить себя, что он свободен. Экономика – это один из краеугольных камней общественных систем и следствие культурной эволюции. Следовательно, она с необходимостью является проявлением диссипаративного устройства, которое известно под названием жизнь. Наиболее общим и принятым определением жизни является то, которое происходит от NASA и ее проекта CETI: Жизнь – это химическая система способная поддерживать самое себя, в которой протекает дарвиновская эволюция [4]. Определение содержит не только генетическую вариабельность, естественный отбор и воспроизводство самого себя, но совсем не на последнем месте также материальную преемственность в исторической последовательности. Жизнь – это явление весьма неправдоподобное и находится далеко от какого-либо состояния покоя. Жизнь непрерывно создает все более неправдоподобные новые состояния и атакует грань хаоса, так называемого самоорганизованного критического состояния. Состояние за гранью хаоса непредсказуемо. Можно представить себе это так, как будто у нас * автор, ответственный за переписку

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

33

есть куча зерен, на которую мы непрерывно сыплем все новые зерна до тех пор, пока на склонах кучи не начнут появляться лавины. Никаким доступным образом нельзя определить, где эти лавины появятся, как будут велики и сколько их будет. Модель называется Бакова куча по имени ученого Пера Бака [4]. То, что полки с экономической литературой полны книг о том, как предвидеть состояние за гранью хаоса, является олицетворением поговорки о желании как об отце мысли. Речь идет о манипуляции, которая должна убедить людей в том, что им нечего бояться, ведь есть те, которые знают что и как, а они уж точно бы не привели нас к гибели. При этом в каждом основном курсе колдовства и магии начинающие фокусники узнают, что сущность фокусов и иллюзий состоит в том, что зрители невнимательны, они не замечают трюка, поскольку их внимание фокусник систематически отвлекает от сущности того, что в действительности происходит на сцене. Итак, в основе каждой системы, которая происходит в жизне, должно лежать какое-то неравновесие, которое при определенных условиях поставляет этой системе энергию. Для примера обратимся к базальной энергетической системе клетки, которая основана на освобождении энергии, используемой для клетки при деградации ATP (аденосинтрифосфат) на ADP (аденосиндифосфат) и способности ADP при поступлении энергии из метаболизма снова стать ATP. Метаболизм предполагает доставку питания, а его существование новый фотосинтез и вот мы снова у внеземной солнечной энергии, но также у электромагнетизма, геотермальной энергии или космического излучения. В общем, речь идет всегда о превращении располагаемой энергии на энергию, используемую для конкретного живого объекта при одновременном появлении больших или меньших энергетических потерь. Следовательно, речь идет о том, какими преобразователями энергии мы воспользуемся, как потенциал неравновесия сможем употребить в свою пользу. Здесь уместно задать вопрос, где и как искать ключевое неравновесие, из которого получает энергию движение в экономике. Предлагается модель, в которой движение в экономике характеризуется как сумма происходящих в ней обменов. Обмен – это элемент экономики, а в рыночной экономике это верно вдвойне, что вполне естественно. Поводом для обмена является неравновесие между актуальным и возможным состоянием, которое именно посредством обмена может быстро изменить его в свою пользу. Важным видом неравновесия является именно долг, рассматриваемый или как договор о временном неравноправии сторон, или как следствие манипуляции вплоть до страха перед насилием. Если попытаться выразить это как можно проще, то считается, что с одной стороны экономику двигает то, что нам что-то требуется, затем то, что мы чего-то хотим, и в не последнюю очередь то, что мы что-то должны. Если так называемое простое воспроизводство представляет собой удовлетворение определенных основных потребностей, то общепринято, что двигателем расширенного воспроизводства являются человеческие желания, которые постоянно обновляются и воспроизводятся, появляются и исчезают, а также превращаются в потребности. То, о чем мы часто умышленно и неумышленно забываем, является то обстоятельство, что самая большая прибыль вообще появляется там, где достигается то, что кто-то что-то должен. Долг в экономике имеет несколько видов. Он выступает не только как договорный кредит, но также как обязанность навязанная манипуляцией или насилием. В истории зачастую долг был также следствием торговли в кредит при одновременном недостатке денег. Для учета долга использовались в течение столетий самые разные средства, но современные деньги являются в этом смысле совершенными. Сегодня уже мало кто сомневается также в

34

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

том, что деньги были созданы долгами и служат не только для их точного учета, но и для торговли с ними. Это обстоятельство нужно связать с тем, как легко сможет торговля кредитами и займами, не говоря уже об иных утонченных финансовых инструментах, создать, наоборот, долги. Так деньги и долги в течение многих лет создали комплексную, усиливающих самих себя пару [1, 2]. Эта комплексность умеет с одной стороны вызвать экспоненциальный темп роста долгов, а с другой – создать таким же темпом виртуальные деньги, которые сегодня служат, прежде всего, для их учета. Виртуальные учетные деньги становятся реальными деньгами только в тот момент, когда удастся обратить долг в деньги. При этом безразлично, если это происходит путем возвращения долга должником или продажи долга третьему лицу. Если следствием самого создания долга, а вместе с ним и должника является ограничение свободной воли должника, то торговля долгами направлена уже к состоянию социальной ликвидации отдельного частного лица или к юридической ликвидации института, организации или корпорации. Торговля долгами – это торговля судьбами должников, а значит и ими самими. Комплексный союз долга и денег [1, 2], возникший в конце прошлого столетия, в течение последних лет все интенсивнее дополняется манипуляцией с человеческим доверием, а затем усиливается данный союз в последующем. Манипуляция изменяет доверие в доверчивость, а затем в слепую веру, отупляющую естественную робость и, прежде всего, начинает изменять комплексную двойку в «несвятую» Троицу: Долг, Деньги и Манипуляция. Что из них играет роль Отца, что Сына, а что Духа, об этом можно вести троичный диспут двадцать первого столетия [3]. В истории эта комплексность долги – деньги не имела такой силы, так как в частности объем денег был в отдельных обществах существенно регулирован, а отдельные валюты не были заменяемы или совместимыми. Еще в половине двадцатого столетия американские банки не могли иметь филиалы. Это были «учреждения одного города». Таким образом, долги встречались с деньгами на относительно небольшом пространстве, в единой юрисдикции и в малом объеме. Но и так в древности время от времени общества должны были прибегать к генеральному прощению долгов, потому что их давление на большинство населения полностью его демотивировало бы и парализовало бы. Еще в XIX столетии нехватка денег была большой проблемой, нарушающей режим наемного труда на фабриках. Известен целый ряд примеров, когда фабричным рабочим прощалось мелкое воровство на рабочем месте как псевдооплата натурой. Существуют и материалы о рабочих волнениях, когда рабочим начали выплачивать зарплату надлежащим образом, т. е. в деньгах, а платежи натурой были запрещены как наказуемые. Абсурдность льгот, так называемые талоны на питание и им подобные дополнительные льготы работникам - это явно ресентимент того же самого. С 1971 года, когда была отменена бреттон-вудская система путем закрытия «золотого окна», деньги освободились от какой-либо связи с другими ценностями, «обеспечения золотом и остальными активами» и объединились с долгом. Постепенно деньги, обеспеченные трудом и товарами, были в ходе неполных сорока лет полностью маргинализованы. Несомненно то, что совсем не случайно вскоре после закрытия «золотого окна» появились всевозможные дериватные финансовые продукты, а также математические модели для овладения при их помощи рынка. Вообще-то абсолютно ясно, что хорошо сделать это невозможно. Нобелевская премия в области экономики в этом году была дана именно первооткрывателям большого альянса денег и долгов в семидесятых годах прошлого столетия. То, что так

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

35

произошло через пять лет с начала мирового финансового кризиса, свидетельствует о том, что групповое мышление (groupthink) и короткая память являются самым большим врагом спасительной естественной робости. Грустно, но вполне стандартно, что это не учитывается в Нобелевском комитете по экономике. Еще об одной существенной вещи надо упомянуть. Ее тема вечная: что было раньше курица или яйцо. Раньше долг появлялся, прежде чем осуществлялась физическая передача существующих денег против передачи долгового свидетельства. Сегодня хватит долгового свидетельства для того, чтобы появились деньги. Казалось бы, это противоречит классическому «ex nihilo nihil fit», так как здесь происходит прямо магическое привидение как у Дэвида Копперфилда или комиксового волшебника Мандрака. Многие утверждают, что самый большой волшебник – это великий американский ФЕД. Нужно осознать, что все это еще более интересно, чем, если бы из ничего появилось нечто. Это нечто, то есть деньги, появляются из чего-то, что не только арифметически, но и в бухгалтерском учете еще меньше, чем ничто. А здесь мы видим, что действительно хватит достаточно утонченного механизма, построенного на доверии или, как это часто бывает, скорее на доверчивости, и в нечто действительного можно превратить и неравновесие, которое по отношению к результату бывает отрицательным и таким образом, казалось бы, еще меньшее, чем ничто. Не только долговое свидетельство, но и обязательственное отношение, которое оно регистрирует, являются действительными, а в соответствии с тезисом – «действительно то, что воздействует», они могут вызвать настоящее чудо. Из этого всего перед нами всплывает образ экономики добра и зла T.Седлачека [5], как подтверждение тому, что зло не только с бухгалтерской точки зрения умеет создать такое же большое сальдо, как и добро. Перед заключением этой статьи нужно упомянуть об известной сказке, которая пронизывает экономическую теорию и науку от Адама Смита, а именно, сказку о том, что люди сначала обменивали предметы [6], затем для упрощения открыли деньги и только потом кредит, и другие финансовые инструменты. Сказка – это большой и сложный миф, который прикрывает ключевую роль кредита или долга, как серьезное неравновесие, имеющего способность подгонять и создавать экономическую жизнь. Фактом является то, что ни археологи, ни культурные антропологи не располагают доказательствами о существовании систематической меновой торговли, в частности внутри отдельных человеческих сообществ, где многое зависит от сохранения взаимного доверия. Обмен предметами был зарегистрирован как составная часть определенных межплеменных ритуалов, общеизвестных как «потлач», которые должны были служить для удержания взаимодоверия и мира, или как составная часть торговли на расстоянии, причем, чем большем, тем лучше. Если золотые слова о том, что «торговля – это осторожный грабеж» все еще действительны, то некоторые атрибуты заморской меновой торговли были и есть грабежом без торговли. Островки fair trade не могут здесь ничего изменить. Тезис о возможности того, что именно комплексная троица долг, деньги и манипуляция в значительной степени определяет ход этого мира, стоит без сомнения дальнейшего внимания и дискуссии. Если рассмотреть творение этой троицы, совершенное в течение неполных полсолтни лет, у нас появится ощущение чего-то того, что выходит за наши пределы, что объективно и чему нельзя сопротивляться. В этом ощущении нас утверждают служебные духи в политическом, медиальном или научном одеянии. Рядом с ними существует еще дискретная элита, как пишет Ян Келлер, или суперкласс, как пишет Дэвид Роткопф, которая имеет огромную власть. Что она господ-

36

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

ствует над этой Троицей, это на самом деле только себевнушение, так как комплексность Троицы выходит за пределы возможностей человека рационально ею овладеть. Из этого заблуждения элит и перманентной народной мании преследования («этим ктото управляет») вытекает целый ряд теорий заговоров, которые в конечном итоге опять служат нашей несвятой Троице, так как отвлекают внимание от ее сущности. Если верно, что эта комплексность несвятой Троицы основывается на явлении, которое называется жизнь, то закономерно она стоит и падает с уровнем естественной робости, критического мышления и свободы в данном обществе. Своей доверчивостью, глупостью и страхом мы все понемногу кормим Троицу. Наш инстинктивный и рациональный отказ от манипуляции и столкновение с собственным страхом и чужим насилием, которые ее сопровождают – это единственное, что может самоусиливаться комплексносыми процессами, которые могут ослабить и постепенно перевести ее на состояние гомеостаза. Существует и второй путь, а именно то, что мы будем эту комплексность игнорировать. Хотя в один прекрасный момент она непременно рухнет, но еще до того мы пройдем через ад рабства от тесных групп элит, которые еще какое-то время удержатся у власти, прежде чем исчезнут с Троицей. Падение такого монстра может нас массовым образом не только социально уничтожить, но и физически истребить. Прообразом этого пусть будет ход и следствия современного долгового кризиса, который хотя и классифицирует верхних семь тысяч, но ликвидирует нижних семь миллиардов. Поэтому для необходимого столкновения напрашивается боевой лозунг, как пародии на рецепт счастливого брака для дам: «перестань кормить это чудовище…» Перед нами стоит задача создания экономической системы, посредством которой мы будем сами в себе кормить скорее человека и его человечность. Это потому, что мы знаем, в нас победит всегда то, что мы в себе кормим. Мы не можем избавиться ни от хороших, ни от плохих сторон своей среды, но можем принять свободное решение. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6.

Mandelbrot B., Hutson R. The (Mis)behavior of Markets. New York: Basic Books, 2004. McCauley J. Dynamics of Markets. Cambridge, 2004. Kusanský M. Trialogus de possest. Praha: Malvern, 2009. Coveney P., Highfield R. Mezi chaosem a řádem. Mladá fronta, 2003. Sedláček T. Ekonomie dobra a zla. 2009. Тимофеев С. А. Эффективность, цена, качество. Екатеринбург: ИЭ РАН, 2005. Поступила в редакцию 06.01.2014 г.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

37

SYNERGETIC EFFECT OF THE COMPLEX RELATIONSHIPS OF MONEY, DEBTS AND MANIPULATIONS AND ITS IMPACT ON THE CURRENT LACK OF HUMANITY IN THE POSTMODERN SOCIETY © V. V. Tsiganov1*, L. Zak2 1Highschool

of Privatization and Entrepreneurship (North-Western branch) 24 6th Krasnoarmeiskaya Street, 190005, St. Petersburg, Russia 2Karlovarský rozvojový institut 31 Hornická, Olšová Vrata , 360 01 Karlovy Vary, Czech Republic E-mail: [email protected]

The complexity of the self-strengthening relationship between debts, money and manipulation is discussed. This “Trinity” has a significant impact on dehumanization of contemporary society. The “Trinity” also contributes to formation of dependency of individuals and groups to their creditors and to emergence of postmodern slavery. Keywords: debt, money, manipulation, complexity, postmodern slavery, dehumanization. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Tsiganov V. V., Zak L. // Liberal Arts in Russia. 2014. Vol. 3. No. 1. Pp. 32–37.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6.

Mandelbrot B., Hutson R. The (Mis)behavior of Markets. New York: Basic Books, 2004. McCauley J. Dynamics of Markets. Cambridge, 2004. Kusanský M. Trialogus de possest. Praha: Malvern, 2009. Coveney P., Highfield R. Mezi chaosem a řádem. Mladá fronta, 2003. Sedláček T. Ekonomie dobra a zla. 2009. Timofeev S. A. Effektivnost', tsena, kachestvo [Efficiency, Cost, Quality]. Ekaterinburg: IE RAN, 2005. Received 06.01.2014 г.

38

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

МЕДИАЛИНГВИСТИКА КАК СОВРЕМЕННОЕ НАУЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ © О. И. Таюпова*, Н. В. Бычковская Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32. E-mail: [email protected] Рассматриваются особенности медиалингвистики как актуального научного направления. Проводится разграничение понятий массовой коммуникации и средств массовой информации. На примере интервью в журнале «Der Spiegel» показано, что в текстах наблюдается компрессия синтаксической структуры, которая способствует детальному изложению большого объема информации. Выявленные особенности синтаксической организации интервью обусловлены стремлением к экономии языковых средств, которое предопределено, в частности, диалогичностью рассматриваемого вида текста. Ключевые слова: медиалингвистика, массовая коммуникация, средства массовой информации, вид текста, интервью, диалогичность, компрессия, избыточность. В последние десятилетия в сфере гуманитарных наук повышается интерес к публичной коммуникации, что объясняется не только внутренними потребностями лингвистической науки, но и необходимостью разработки методов анализа текстов средств массовой информации (СМИ) для мониторинга различных тенденций в сфере общественного сознания. Под средствами массовой информации в современной теории коммуникации понимаются «специфические социальные институты (пресса, агентства печати, радио, телевидение, компьютерная сеть Интернет и т.д.), обеспечивающие сбор, обработку и распространение информации, по степени аудитории являющейся массовой» [1, с. 482]. Масс-медиа оказывают существенное влияние не только на пропаганду, но и просвещение различных слоев социума в различном плане. Ф. И. Шарков справедливо замечает [1, с. 160], что СМИ (печатные и электронные) представляют собой лишь разновидность массовой коммуникации, определяющей характеристикой которой является массовость. Массовая аудитория неоднородна по структуре и анонимна. В социологии масса понимается не только как толпа, но и как публика, а также как гетерогенная система [2]. При этом средства массовой информации, в отличие от других каналов коммуникации, а именно: брошюры, плакаты, листовки, книги, звуко- и видеозаписи, кино, являются периодическими изданиями. Традиционно считалось, что широкую сферу общественных отношений: экономических, политических, культурных, спортивных обслуживают тексты публицистического стиля или стиля массовой коммуникации как стиля «газет, радио, телевидения, рекламы, ораторской речи» [3, с. 21]. Вместе с тем использование языковых средств в медиатекстах стало в начале ХХ в. областью исследования специальной лингвистической дисциплины –медиалингвистики. Анализируя современные тенденции развития языкознания, Г. Я. Солганик подчеркивает что, если «прежде язык СМИ изучался по преимуществу как «вещь в себе», то сейчас остро актуальными становятся такие аспекты, как язык СМИ и мышление, язык СМИ и общество, язык СМИ и культура, политика, идеология. Наступил период экстенсивного изучения языка СМИ, открывающего новые перспективы перед этой отраслью стилистики, способствующего более глубокому пониманию специфики и природы языка СМИ. Возникает острая необходимость осмыслить роль языка СМИ в новых условиях с учетом процессов, происходящих в обществе, культуре, политике, идеологии и т.д.» [4, с. 14].

* автор, ответственный за переписку

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

39

Медиалингвистика представляет собой [5, с. 256] составную часть (linguistische Teildisziplin) общей лингвистики. Медиакоммуникация, находящая своё воплощение в газетах, журналах, на радио, телевидении, в Интернете, исследуется также теорией коммуникации (Kommunikationswissenschaft), публицистикой, журналистикой, социологией, политологией, обществоведением, психологией и педагогикой. Медиалингвистика (ср. media study, media discourse analysis; Medienlinguistik) находится между лингвистикой как общей теорией языка и наукой, изучающей СМИ. У истоков развития медиалингвистики в отечественном языкознании стоят исследования различных авторов, объект изучения которых обозначался как, «Язык газеты», «Язык радио», «Язык СМИ». Задачи, стоящие перед медиалингвистикой как научный направлением, чрезвычайно разнообразны. В последние годы лингвистическое исследование медиакоммуникации превратилось в одно из наиболее перспективных направлений развития гуманитарного знания, что непосредственно связано с возрастанием роли СМИ на современном этапе развития цивилизации. Сферы жизни современного социума, обсуждаемые в СМИ, а именно: экономика, политика, культура, спорт, личная жизнь в обществе в той или иной степени затрагивают интересы каждого человека. Можно согласиться с тем, что публицистические тексты выполняют две основные функции: информативную (информирующую, информационную) и воздействующую [6, с. 28], а отбор событий, о которых информируют публицистические тексты, определяется их социальной значимостью [7, с. 129]. В настоящее время можно говорить о том, что медиалингвистика должна исследовать не только язык СМИ, но и медиаречь [8]. Следовательно, в медиалингвистику должно войти медийное речеведение, изучающее речевое поведение участников массовой коммуникации и её дифференциацию на специфические сферы и виды медиатекстов. Наряду с этим медийное языкознание важно как изучение языковых ресурсов: лексических и грамматических. Именно с позиции медиалингвистики, и в частности, медиастилистики, появляется возможность объяснить закономерности эффективного использования ресурсов в разных сферах и ситуациях медийного общения в зависимости от различных внеречевых и речевых факторов. Выделение медиалингвистики в качестве самостоятельного направления связано с единым объектом прежде разрозненных аспектов изучения медиатекстов. Предметом изучения переживающего период становления научного направления является всестороннее изучение функционирования языка в сфере массовой коммуникации. Медиатекст при этом являет собой диалектическое единство языковых и медийных признаков, представленное тремя уровнями медиаречи: словесным текстом, уровнем видеоряда или графического изображения, уровнем звукового сопровождения. В рамках медиалингвистики [9] анализу могут быть подвергнуты все компоненты и уровни текстов массовой коммуникации в сочетании языковых и экстралингвистических факторов: влияние способов создания и распространения медиатекстов на их лингво-форматные особенности, вопросы функционально-жанровой классификации, фонологические, синтагматические и стилистические характеристики, интерпретационные свойства, культурные признаки, идеологическая модальность, прагмалингвистическая ценность. Методологический аппарат медиалингвистики интегрировал достижения всех направлений, в рамках которых исследовались тексты массовой информации: дискурсивного анализа, контент-анализа, когнитивной лингвистики, критического анализа, функциональной стилистики, лингвокультурологии. В этой связи весьма продуктивным, с нашей точки зрения, является исследование ведущих лингвистических признаков и прагматических характеристик того или иного вида современного медиатекста. Одним из наиболее актуальных объектов исследования с данной точки зрения являются тексты интервью, которые выполняют особую функцию – сохранить культуру общения, реальность диалога в канонизированной, общепризнанной социально-коммуникативной форме и восполнить недостаток диалогичности массовой коммуникации, при этом в данном виде текста актуализируются приемы живой диалогической речи. Интервью рассматривается нами как вид публицистического текста, воплощающий современный масс-медийный дискурс в разговорно-диалогической форме, и являющийся эффективным способом представления разнообразной информации и воздействия на аудиторию.

40

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

Интервью получил широкое распространение в журнальной публицистике, он выделяется в современной масс-медийной ситуации высокой востребованностью и частотностью. Интервью как вид текста [10] в диалогической форме позволяет воспроизвести различные точки зрения. Именно диалог признается в публицистике наиболее естественной формой коммуникации по сравнению с монологом, поскольку обладает способностью содействовать взаимопониманию и взаимодействию. Настоящая работа выполнена на материале текстов интервью журнала «DER SPIEGEL», относящегося к числу престижных изданий качественной немецкой прессы. Это печатное издание отличается издательским и журналистским интересом к широкому спектру проблем в жизни Германии и всего мира. Названный выше журнал оказывает значительное влияние на формирование общественного мнения и является одним из ведущих средств массовой информации современной Германии. Предметом рассмотрения и анализа являются синтаксические средства, используемые в процессе кодирования информации в изучаемом нами виде текста. Актуальность исследования обусловлена, прежде всего, тем, что интервью является одним из самых популярных газетно-журнальных видов текста и, как следствие, одним из самых распространенных способов получения информации в современном социуме. Во-вторых, проблема интервьюирования с позиции диалогичности коммуникации в рамках медиалингвистики еще не достаточно разработана. Целью данной работы является выявление особенностей синтаксической организации интервью, которые могут быть представлены различными подвидами. Это могут быть [11, с. 201] интервью вопросно-ответного типа, интервью комплексно-тематического типа: за развернутыми репликами репортера следуют более развернутые реплики интервьюируемого и интервью-обсуждение: репортер побуждает интервьюируемого к развернутым репликам и сам при этом выступает с развернутыми репликами оценочного характера. Известное разнообразие внутривидовых форм текстов интервью определяется комбинациями коммуникативно-прагматических и лингвистических признаков, присущих интервью как виду текста современного масс-медийного дискурса. При написании данного вида (подвида) медиа-текста журналист принимает во внимание прежде всего невербальную форму подачи информации, а именно: наличие фотографий, различных шрифтов, определенного расположения материала. При этом все элементы – как вербальные, так и невербальные – взаимосвязаны и образуют единую систему [12, с. 113]. Специфика интервью состоит в том, что оно проводится с глазу на глаз, изначально предполагая публикацию в средствах массовой информации. Интервью по актуальным и злободневным вопросам, опубликованные в журнальной прессе, представляют собой не первичный (примарный) [13, c. 385], как диалог по радио или по телевидению, а переработанный (вторичный, или секундарный) диалогический текст. Первоначальная устная форма представления этого вида публицистического текста связана со слуховым каналом передачи информации. Однако, уже при подготовке к проведению беседы с тем или иным политическим или общественным деятелем, известным предпринимателем, спортсменом, деятелем культуры журналист не только определяет тему предстоящего интервью, но и, как правило, делает соответствующие записи. Для создания текстового единства интервью требуется творческая редакторская работа журналиста, умение придать тексту завершенный и цельный характер. Интервью как вид текста, в том числе и в журнале «Der Spiegel», представляет собой метод диалогического получения информации [14, с. 352]. Безусловно, диалог является специфической формой социального контакта, поскольку в ее основе лежит передача информации. Участники интервью равноправными коммуникативными партнерами не являются. Ключевым структурным элементом интервью является чередование вопросов и ответов. Интервью [15, с. 123] строится как диалог между журналистом и его респондентом. Коммуникативное поведение интервьюируемого зависит от поставленных перед ним вопросов, оно предопределяется ими (в отдельных случаях реплики журналистов могут быть оформлены как простые распространенные предложения). При этом, безусловно, существует известная свобода в отношении объема и формулировки ответов. Как отмечал Л. В. Щерба, «репликам абсолютно не свойственны сложные предложения… репликам свойственны… всевозможные фонетические сокращения, и неожиданные формообразования, и непривычные словооб-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

41

разования, и странное на первый взгляд словоупотребление, и, наконец, всякие нарушения синтаксических норм…» [16, с. 115–116]. Для привлечения читательского внимания к тексту интервью, в том числе и к его заголовку, журналистами могут использоваться различные языковые средства. Oдним из основных способов привлечения внимания читателей к публикации является использование как собственно эллиптических заголовков, так и заглавий, которые обладают некоторой эллиптичностью. Как показал проведенный нами анализ практического материала, одной из самых распространенных синтаксических особенностей текстов интервью, публикуемых в журнале «Der Spiegel», является интенсивное употребление эллиптических конструкций. Разные типы эллиптических предложений как явление разговорной речи являются характерной чертой современного интервью. Под эллипсисом (от греч. еlleipsis – опущение, недостаток) в лингвистике понимают экономию языковых элементов, необходимых с точки зрения синтаксических правил или лексических особенностей (например, валентность глаголов). В процессе использования в заголовке, эллиптические конструкции приобретают большую самостоятельность. Их неполнота ощущается слабее, поэтому заголовок структурно выступает как полное предложение, несмотря на формальное сходство с неполным предложением. Эллиптические заголовки интригуют читателя, заставляя его продолжить чтение, а также придают выразительность всей публикации. Современные заголовки публицистических текстов интервью явно стремятся к компрессии, например: «Wie im Gefängnis» (Spiegel* 20.9.10, S.121), «Ferrari statt Lastwagen» (*Sp. 20.9.10, S. 144), «Eine schöne Gemeinheit» (Sp. 14.11.11, S. 28), «Das Durcheinander des Lebens» (Sp. 16.1.12, S. 178), «Tragisch verkettet» (Sp. 7.11.11, S. 20). Помимо заголовков, эллипсис распространен и в самом тексте интервью: Spiegel: Jetzt tragen die Kunden die Last. Weil die Bahn zur Haushaltssanierung beitragen muss, sinkt die Qualität im Zugverkehr. Bouffier: Die CDU steht hinter Angela Merkel. Spiegel:Wirklich?.. (Sp. 7.11.11, S.31); Spiegel: Würden Sie den Satz heute auch noch so sagen? Schmidt: Im Prinzip ja. (Sp. 24.10.11, S. 32). Диалогический характер интервью порождает важные особенности речи. Так, для текстов интервью характерны два вида вопросов: (1) уточняющие и (2) восполняющие вопросы. И если (1) уточняющие (закрытые) вопросы направлены на выявление истинности или ложности заключенного в них суждения, то (2) восполняющие (открытые) вопросы направлены на направлены на выяснение новых знаний относительно проблематики, обсуждаемой в интервью, например: (1) SPIEGEL: Ware es nicht im Geiste des Gesetzes, auch das britische Verfahren zu fassen?; (2) SPIEGEL: Wie konnte die Gesetzeslucke entstehen ? (Sp 7.4.08, S. 144). С грамматической точки зрения для восполняющих вопросов характерно наличие вопросительных слов: wie, wo, wann, wohin, warum, wer, was и др. Несмотря на то, что речь каждого говорящего индивидуализирована, в целом и для ответов характерна свернутость синтаксических конструкций, т.е. структурная неполнота, и, как следствие, эллиптичность речи. Cр.: Das Deutsche Gesetz etwa spricht von der Verwendung von menschlichen Ei- und Samenzellen. Die hat man in Newcastle aber gar nicht gebraucht (Sp 7.4.08, S. 144). В текстах интервью наблюдаются две прямо противоположные тенденции, а именно: компрессия и избыточность при передачи информации. Компрессии подвергаются семантически избыточные компоненты. Существуют различные виды компрессии, в частности, фонетическая, морфологическая, синтаксическая компрессия. Для синтаксической компрессии характерен эллипсис. Так, например, могут опускаться вспомогательные глаголы, личные местоимения, существительные. В последнем случае могут использоваться только артикли, например: Nach Paragraf 104 unseres Strafgesetzbuches dürfen die Steine nicht zu groß sein. Den ersten darf der Richter werfen (Sp 7.4.08, S. 107). В ответах могут использоваться предложения, состоящие из одной лексической единицы, например: SPIEGEL: Kann man das PopstarDasein vom Ruhm trennen? Williams: Klar. Ein Popstar zu sein, heisst ins Studio zu gehen und einen Song zu schreiben, der Menschen das Herz brennen wird (Sp 11.10.10, S. 141). Широко используются в анализируемых текстах и простые предложения, употребление которых объясняется тем, что «они, с одной стороны, достаточно емки, чтобы вместить все основные содержа-

42

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

тельно-мыслительные связи, с другой стороны, достаточно обозримы и доступны для легкого восприятия» [11, c. 241]. Так, например, в приведенном ниже примере, одним из ведущих признаков являются простые распространенные и нераспространенные предложения: «Spiegel: Schon 1949 trugen Sie Nylonstrümpfe, fuhren ein eigenes Auto, waren geschieden, alleinerziehend, gut im Gesellschaft. Sie waren modern. Schapowalow: Vielleicht, ja. Das ist mein Wesen. Ich habe immer getan, was mir Spaß bereitete. Das mache ich noch heute so. Das ist mein Konzept. Spiegel: Es hatte seinen Preis. Sie reisten zu Jazz-Festivals; Ihre Tochter blieb bei ihrer Oma, Sie saßen nie mit Freundinnen an einem Küchentisch… Schapowalow: Das habe ich nie vermisst. Und meine Tochter hatte es zu Hause besser. Dafür fotografierte ich Strawinsky in einem Hotel in Venedig. Spiegel: Sie waren viel allein.» (Sp 20.9.10, S.47). Необходимо отметить и тот факт что, в анализируемых нами массмедийных интервью в целом преобладают сложноподчиненные предложения (СПП) над сложносочиненными. Ср.: «Spiegel: Herr Hess, bisher konnten Sie entscheiden, welche Medikamente Kassenpatienten bekommen und welche nicht. Wenn das neue Arzneimittelgesetz im Januar in Kraft tritt, soll sich das ändern. Dürfen Patienten sich jetzt freuen, weil die Kassen künftig alles bezahlen müssen? Hess: Im Gegenteil. Wenn das Gesetz mit den jetzt bekanntgewordenen Änderungsanträgen tatsächlich so in Kraft tritt, bedeutet das für die Patienten ein deutlich höheres Risiko, mit Medikamenten behandelt zu werden, deren Nutzen nicht gesichert ist. Der G-BA hat sich zum Beispiel vor kurzem gegen das Diabetes-Mittel Avandia ausgesprochen, weil wir im Lauf der Jahre erkannt haben, dass Patienten, die das Mittel nehmen, häufiger Herzinfarkte und Knochenbrüche bekommen. Unser Votum haben wir abgegeben, obwohl das Präparat zugelassen war.» (Sp 4.10.10 S.39). Использование [17, c. 36] при организации рассматриваемых текстов СПП объясняется теми коммуникативными возможностями, которыми оно обладает, а именно: помогает полнее и всестороннее охарактеризовать описываемый предмет объективной реальности или какую-либо его часть, а также выражает взаимозависимые сложные мыслительные операции. Активное использование сложноподчиненных предложений в текстах интервью связано со стремлением логично представить информацию. Для уплотнения информации, т.е. «передачи максимума информации минимумом языковых средств» [18, c. 12] и экспрессивности широко используются здесь вводные предложения. Вводные конструкции используются не только для формирования добавочного сообщения, но и для концентрации внимания читателя на самом важном в сообщении, что и усиливает его действенность. Кроме того, вводные конструкции служат для уточнения излагаемой интенции и повышения эмоциональности информации, передаваемой читателю посредством соответствующего языкового кода, например: «Rühl: Man könnte in der Tat argumentieren, dass in diesen bewussten Mumifizierungen – getragen von dem Wunsch, nach dem Tod einen Verfall der Weichteile zu stoppen – die Person eher in Kauf genommen hat, dass jemand später Zeit den Körper untersucht.» (Sp 20.9.10, S. 150); «Schwarzenberg: Die Tschechen sind nicht europakritischer als Deutschen oder Österreichischer. Im Übrigen: Ich bin gegen ein Europa der zwei Geschwindigkeiten. Jeder, der einmal auf der Autobahn gefahren ist, weiß: Die Kriechenspur führt zur Ausfahrt.» (Sp. 29.1.12, S. 87). В целом можно сделать вывод, что компрессия синтаксической структуры, наблюдаемая в текстах массмедийных интервью, способствует детальному изложению большого объема информации в сжатой форме. Выявленные нами особенности синтаксической организации интервью обусловлены стремлением к экономии языковых средств, которое предопределено, в частности, диалогичностью рассматриваемого вида текста. Представленный выше анализ текстов журнальных интервью, проведенный нами в рамках медиалингвистики как актуального научного направления, несомненно, является доказательством его глубоких потенциальных возможностей. Кроме того, медиалингвистика как одно из наиболее молодых направлений языкознания, в рамках которого осуществляется изучение функционирования

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

43

языка в сфере современной массовой коммуникации, свидетельствует о тенденциях развития современного языкознания.

ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

9. 10.

11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Шарков Ф. И. Коммуникалогия: основы теории коммуникации. М.: Дашков и К, 2013. 488 с. Кашкин В. Б. Основы теории коммуникации: Краткий курс. М.: АСТ: Восток-Запад, 2007. 275 с. Солганик Г. Я., Дроняева Т. С. Стилистика и культура речи русского языка .М.: Академия, 2012. 256 с. Солганик Г. Я. Современная публицистическая картина мира // Публицистика и информация в современном мире. М.: Лабиринт, 2005. С. 14–15. Perrin D. Medienlinguistik. Konstanz: UVK Verlagsgesellschaft mbH, 2006. 249 S. Стилистика и литературное редактирование / Под ред. Н. В. Малычевой. М.: Дашков и К, 2012. 288 с. Русский язык и культура речи / Под ред. В. И. Максимова, А. В. Голубевой. М.: Юрайт, 2012. 358 с. Нестерова Н.Г. Современный медиадискурс: в поисках подхода к изучению // Актуальные процессы в социальной и массовой коммуникации. Центр теории и практики речевой коммуникации. Материалы интернет-конференции 1 октября – 31 декабря 2009. Ярославль. URL: http:yspu.org/images/ Добросклонская Т. Г. Вопросы изучения медиа текстов: Опыт исследования современной английской медиа речи. М.: МАКС Пресс, 2000. Таюпова О. И., Бычковская Н. В. Диалог в современном масс-медийном дискурсе // Когнитивный и коммуникативный аспекты дискурсивной деятельности. Мат-лы междунар. науч-практ. конф. Уфа, 11–12 декабря 2012 г. Т. 2. Уфа, 2012. С. 203–207. Брандес М. П. Стилистика немецкого языка. М.: Высш. шк., 1983. 271 с. Гуревич С. М. Номер газеты. М.: Аспект-Пресс, 2002. 191 с. Pospiech U., Bünting K.-D. Vom Schreibprozess zum Textprodukt // Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache B. 27. / Hrsg. v. A. Wierlacher, K. Ehlich, L. Eichinger. München: iudicium-Verl., 2001. S. 379–402. Bußmann H. Lexikon der Sprachwissenschaft. Stuttgart: Kröner, 2002. 904 S. Engel U. Deutsche Grammatik. Heidelberg: Groos, 1996. 888 S. Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М.: Наука, 1957. Таюпова О. И. Коммуникативно-прагматическое варьирование в малоформатных прозаических текстах современного немецкого языка: автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 2005. 54 с. Нечаев К. А. Сообщения экономического содержания в немецкой прессе: автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2000. 16 с. Поступила в редакцию 02.08.2013 г.

44

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

MEDIA LINGUISTICS AS A MODERN SCIENTIFIC FIELD © O. Tayupova*, N. Bychkovskaia Bashkir State University 32 Zaki Validi Street, 450074 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia. Phone: +7 (347) 273 68 74. E-mail: [email protected] The purpose of this article is to examine the features of media linguistics as an actual scientific field. The concepts of mass communication and mass media are distinguished. On the example of magazine interview an attempt is made to reveal the possibilities of studying this type of text from a position of media linguistics. Keywords: media linguistics, mass communication, mass media, type of text, interview, dialogic, compression, redundancy. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Tayupova O., Bychkovskaia N. Media Linguistics as s Modern Scientific Field // Liberal Arts in Russia. 2014. Vol. 3. No. 1. Pp. 38–44.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Sharkov F. I. Kommunikalogiya: osnovy teorii kommunikatsii [Communicology: Basics of Theory of Communication]. Moscow: Dashkov i K, 2013. Kashkin V. B. Osnovy teorii kommunikatsii: Kratkii kurs [Basics of Theory of Communication: Short Course]. Moscow: AST: Vostok-Zapad, 2007. Solganik G. Ya., Dronyaeva T. S. Stilistika i kul'tura rechi russkogo yazyka [Stylistics and Speech Culture of Russian Language]. Moscow: Akademiya, 2012. Solganik G. Ya. Publitsistika i informatsiya v sovremennom mire. Moscow: Labirint, 2005. Pp. 14–15. Perrin D. Medienlinguistik. Konstanz: UVK Verlagsgesellschaft mbH, 2006. Stilistika i literaturnoe redaktirovanie [Stylistics and Literary Editing]. Ed. N. V. Malychevoi. Moscow: Dashkov i K, Rostov n/D: Nau-ka-Spektr, 2012. Russkii yazyk i kul'tura rechi [Russian Language and Language Culture]. Ed. V. I. Maksimova, A. V. Golubevoi. Moscow: Yurait, 2012. Nesterova N. G. Aktual'nye protsessy v so-tsial'noi i massovoi kommunikatsii, Tsentr teorii i praktiki rechevoi kommunikatsii. Materialy internet-konferentsii 1 oktyabrya – 31 dekabrya 2009. Yaroslavl'. URL: http:yspu.org/images/ Dobrosklonskaya T. G. Voprosy izucheniya media tekstov: Opyt issledovaniya sovremennoi angliiskoi media rechi [The Study of Media Texts: the Experience of Modern English Media Speech Research]. Moscow: MAKS Press, 2000. Tayupova O. I., Bychkovskaya N. V. Kognitivnyi i kom-munikativnyi aspekty diskursivnoi deyatel'nosti. Mat-ly mezhdunar. nauch-prakt. konf. Ufa, 11–12 de-kabrya 2012 g. Vol. 2. Ufa, 2012. Pp. 203–207. Brandes M. P. Stilistika nemetskogo yazyka [Stylistics of German Language]. Moscow: Vyssh. shk., 1983. Gurevich S. M. Nomer gazety [Newspaper Issue]. Moscow: Aspekt-Press, 2002. Pospiech U., Bünting K.-D. Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache B. 27. Hrsg. v. A. Wierlacher, K. Ehlich, L. Eichinger. München: iudicium-Verl., 2001. Pp. 379–402. Bußmann H. Lexikon der Sprachwissenschaft. Stuttgart: Kröner, 2002. Engel U. Deutsche Grammatik. Heidelberg: Groos, 1996. Shcherba L. V. Izbrannye raboty po russkomu yazyku [Selected Works on Russian Language]. Moscow: Nauka, 1957. Tayupova O. I. Kommunikativno-pragmaticheskoe var'irovanie v maloformatnykh prozaicheskikh tekstakh sovremennogo nemetskogo yazyka: avtoref. dis. ...d-ra filol. nauk. Moscow, 2005. Nechaev K. A. Soobshcheniya ekonomicheskogo soderzhaniya v nemetskoi presse: avtoref. dis. ...kand. filol. na-uk. Moscow, 2000. Received 02.08.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

45

ХРИСТИАНСКИЕ АНТИНОМИИ В СОВРЕМЕННОЙ ДУХОВНОЙ ПОЭЗИИ © Л. Н. Татаринова Кубанский государственный университет Россия, 350040 г. Краснодар, ул. Ставропольская, 149. Тел: +7 (918) 273 22 57. E-mail: [email protected] Проблема статьи основана на длительной традиции изучения категории «антиномия» в истории философии от эпохи античности до начала ХХ века. Особое значение имеет антиномическое мышление для духовной жизни в ХХ веке. Автор обращает внимание на то, что, например, в поэзии Томаса Стерна Элиота антиномии и парадоксы носят философский и религиозный характер особенно при постановке вопросов достижения Истины исключительно рациональным путем. Основным материалом для исследования в статье стали произведения современных поэтов России Олеси Николаевой, Сергея Круглова, Тимура Кибирова, Ольги Седаковой и Елены Шварц. В работе показано как нравственно-философские темы и описания духовной жизни героев стихов связаны с трактовкой идей произведений в форме антиномий. В статье обоснована мысль о влиянии антиномий мышления на эстетику и систему образов стихов российских поэтов. Статья позволяет выявить своеобразие творчества каждого из поэтов, чьи стихи проанализированы в работе. Автор статьи делает вывод о том, что современная поэзия придает традиционным антиномиям личный психологический характер, но, в то же время, проблематика и поэтика парадокса созвучна мышлению ХХ века в целом – с его катастрофичностью, духом сомнения и противоречия. Ключевые слова: антимония, парадокс, духовная поэзия, духовные ценности, христианство, Спаситель, ирония, катастрофизм, философская поэзия, оппозиция, эстетика, поэтика.

Идея антиномического мышления возникла еще в древней Греции (Платон, Аристотель), хотя там употреблялся термин апория. По-гречески он означает противоречие в законе или противоречие закона самому себе – ситуация, в которой противоречащие друг другу высказывания об одном и том же объекте имеют логически равноправное обоснование, и их истинность или ложность нельзя обосновать в рамках принятой парадигмы. В европейской философии это понятие связано с учением Иммануила Канта, с его концепцией «вещи в себе» (убеждением, что человеческий разум не может выйти за пределы чувственного опыта). Кант предложил четыре основные антиномии: 1) Мир конечен – мир бесконечен; 2) каждая сложная субстанция состоит из простых частей – не существует ничего простого; 3) в мире существует свобода – в мире не существует свободы, но господствует только причинность; 4) существует первопричина мира (Бог) – не существует первопричины мира. Разрешение антиномий, по Канту, необходимо приводит к выводу, что человеческое познание встречает преграду, которую победить не может. Гегель считал антиномии вполне естественными (тезис – антитезис – синтез), так как они отражают диалектический характер познания. Совершенно особое значение имеют антиномии в христианском мышлении: они связаны с непостижимостью основных догматов церкви, которые не могут быть поняты умом и по-

46

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

этому должны быть приняты на веру. Христианские антиномии отражают также противоречивость человека, его греховность и одновременно принадлежность к Богу, чьим образом он является. Евангелия полны различных антиномий (Василий Розанов называл их «темными лучами»). Иисус Христос пришел утвердить заповеди Моисея (а не отменить), в частности – «Чти отца и матерь свою», но юноше, который отпрашивался на похороны отца, сказал: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов»; Он проклял смоковницу, которой не время было приносить плоды; на Тайной Вечери Он первым преподал причастие Иуде, предавшему Его и сказал: «Иди и делай, что задумал»; там же ученикам Иисус говорит еще одну загадочную фразу: «Вскоре вы не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня»; Он победил смерть смертью (смертию смерть поправ). Антиномичны многие ситуации Ветхого и Нового Завета: Сатана (воплощение зла) – это бывший сияющий ангел; Спаситель родился от никому неизвестной девушки в пещере, где обитали овцы; въехал Христос в Иерусалим на ослике (не на коне); учениками Его стали простые рыбаки, а раввины предали на смерть своего Мессию; воскресение было возвещено грешницей Марией Магдалиной; первым вошел в Рай преступник (раскаявшийся разбойник) и т.п. Основная христианская антиномия содержится и в православном Символе Веры – «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…». Действительно, Бог видим (в своих проявлениях в природе, например) и одновременно невидим (непосредственно), и здесь нет никакого противоречия; одно не исключает другого. Логика уступает место диалектике. Об этих особенностях христианского мышления замечательно писал русский философ Серебряного века Павел Флоренский. В своем фундаментальном сочинении «Столп и утверждение истины» он посвятил этой проблеме целую объемную главу (Письмо шестое. Противоречие). По мнению Флоренского, Истина всегда есть антиномия, в том смысле, что она не поддается постижению человеческим рассудком – «Для рассудка и с т и н а е с т ь п р о т и в о р е ч и е , и это противоречие делается явным, лишь только истина получает словесную формулировку. Каждое из противоречивых предположений содержится в суждении истины и потому наличность каждого из них доказуема с одинаковой степенью убедительности – с необходимостью. Тезис и антитезис в м е с т е образуют выражение истины. Другими словами, истина есть а н т и н о м и я , и не может не быть таковою» [13, с. 147]. «А подвиг рассудка есть вера, т.е. самоотрешение. Акт самоотрешения рассудка и есть высказывание антиномии. Да и в самом деле, только антиномии и можно в е р и т ь … Если бы истина была н е – антиномична, то рассудок, всегда вращаясь в своей собственной области, не имел бы точки опоры, не видел бы объекта внерассудочного, не видел бы побуждения: начать подвиг веры. Эта точка опоры – догмат. С догмата-то и начинается наше спасение, ибо только догмат, будучи антиномичным, не стесняет нашей свободы и дает полное место доброхотной вере или лукавому неверию» [13, с. 148]. Это рассуждение сходно со знаменитым тертуллиановским «Верую, ибо абсурдно!». Противоречивость связана также, по мнению философа, с особенностью человеческого сознания: Истина – едина («там, на небе»), но мы воспринимаем Ее по частям. «За что бы мы ни взялись, мы неизбежно дробим рассматриваемое, раскалываем изучаемое на несовместимые аспекты. Смотря на одно и то же с разных сторон, т.е. действуя разными сторонами ду-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

47

ховной деятельности, мы можем придти к антиномиям… Антиномичность вовсе не говорит: «И л и то, и л и другое не истинно; не говорит также «Ни то, ни другое не истинно». Она говорит лишь: «И то, и другое истинно, но каждое – по-своему; примирение же и единство – выше рассудка» [13, с. 160]. «Где нет антиномии – там нет веры» [13, с. 163]. Антиномии в средневековых сочинениях Средневековые мыслители в большинстве своем прекрасные диалектики, многие из них учились этому у Платона и Сократа, но древнегреческая диалектика для Василия Великого или Григория Богослова лишь метод, который они применяют по-новому и к новому объекту. Уже у раннехристианского автора Тертуллиана (2–3 вв.) на парадоксах построены целые сочинения. В трактате «О свидетельстве души» автор пишет об интуитивном познании; душа знает и Бога, и демонов; «всякая душа по праву своему возглашает то, о чем мы не смеем и пикнуть. Стало быть, всякая душа заслуженно является и виновницей и свидетельницей, – и настолько же виновница заблуждения, насколько свидетельница истины, и в Судный день предстанет перед чертогами Божьими, не имея, что сказать» (курсив наш – Л. Т.) [11]. У Григория Нисского, одного из знаменитых каппадокийцев, антиномии служат для того, чтобы показать двойственность человеческой природы. В трактате «Об устроении человека» он пишет: «И да позволено мне будет, подражая ваятельному искусству, описать человеческий образ словом. Как между изваяниями можно видеть двулицые… так и человек, кажется мне, носит в себе до противоположности двоякий вид, в богоподобии ума изображая подобие божественной красоте, а в страстных стремлениях представляя близость свою к скотообразности. Но часто и разум, по наклонности и расположению к бессловесному затмевая в себе лучшее худшим, доходит до скотоподобия, ибо, как скоро до этого унизит кто мысленную деятельность и принудит рассудок стать служителем страстей, происходит какое-то превращение добрых черт в бессловесный образ и все естество изменяет свой вид, а рассудок, подобно земледельцу, обрабатывает начатки страстей и постепенно взращивает их в большем количестве…» [2]. У современника и соотечественника Нисского Григория Богослова антиномии и парадоксы также связаны с психологическими наблюдениями над особенностью характера человека. В проповеди, которая называется «О любви к бедным», Григорий Богослов призывает обратить особенное внимание на прокаженных как наиболее несчастных. Святой размышляет о значении тела для любого человека и о взаимосвязи тела и души. «Это тело, когда хорошо ему, поднимает войну; а когда воюю против него, ввергает в скорбь. Его я и люблю, как сослужителя; от него же и отвращаюсь как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его как наследника… Это ласковый враг и коварный друг! Чудное соединение и раздвоение! Чего боюсь, того держусь, и что люблю, того страшусь. Не успею еще вступить в сражение, как заключаю мир; и не успею помириться, как уже опять начинаю брань. Что это за премудрость открывается на мне и что это за великая» [1]. Автор считает, что такое положение дел дано нам для смирения. «Чтобы мы знали, что мы вместе и весьма велики и весьма низки, земны и небесны, временны и бессмертны, наследники света и наследники огня или тьмы, смотря по тому, на какую сторону преклоним себя? Так устроен состав наш, и это, сколько могу я видеть, для того, чтобы персть земная смиряла нас, если бы мы вздумали превозноситься образом Божиим» (курсив наш – Л. Т.). Прокаженные – это просто крайняя степень болезни, тре-

48

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

бующая от человека огромного смирения. Григорий Богослов называет их – живыми мертвецами (вот один из примеров средневекового оксюморона). Оксюмороны использует и византийский богослов Ефрем Сирин. Любовь к Богу он сравнивает с состоянием опьянения вином, называя это «трезвенным опьянением» (!). «При сильном и божественном вожделении… человек начинает возбуждаться к божественной любви и сразу опьяняется ею как вином…». Такой парадокс близок катахрезе (метафора, рожденная сходством явлений материального мира). Довольно много парадоксальных суждений мы находим у средневековых мистиков. Их антиномии призваны подчеркнуть непостижимость истины. Так у Дионисия Ареопагита в его «Мистическом богословии» представлен исключительно религиозный смысл этого понятия. Вот как звучит начало первой главы этой книги «Что такое божественный мрак?» – «О пресущественная, пребожественная и преблагословенная Троица, христианского богомудрия наставница! Вознеси нас на неведомую, пресветлую и высочайшую вершину познания Священнотайного Писания, где совершенные, неизменные и подлинные таинства Богословия открываются в пресветлом Мраке тайноводственного безмолвия, в котором при полнейшем отсутствии света, при совершенном отсутствии ощущений и видимости наш невосприимчивый к (духовному) просвещению разум озаряется ярчайшим светом, преисполняясь пречистым сиянием!» (курсив наш – Л. Т.) [3]. Пресветлый мрак – центральный оксюморон всего мистического богословия. «Божественный мрак – это тот неприступный Свет, в котором, как сказано в Писании, пребывает Бог», – пишет Дионисий Ареопагит в письме дьякону Дорофею. Неприступен он именно по причине ярчайшего света. Таким образом, мы видим, что мышление антиномиями имеет прямое отношение к христианской религии, которая превосходит обыденное человеческое рассуждение, она связана с чудом, с верой в чудесное, с преодолением законов естества, поэтому ей и не подходит обычный, повседневный язык. Самым чудесным явлением (и в то же время реальным, историческим событием) является победа Христа над смертью, дарование вечной жизни верующим в Него. Богословские антиномии связаны именно с этим, они не являются просто логическими или риторическими фигурами (в этом их отличие от античных апорий). Антиномии в духовной поэзии Основатели «новой критики» американские писатели Роберт Пенн Уоррен и Клинт Брукс еще в 40-50 годы ХХ века писали о том, прием парадокса составляет саму сущность поэзии, так как поэзия всегда условна, она является полем вторых и третьих смыслов; «двусмысленность парадокса» призвана охватить сразу несколько сторон смысла, показать, что истина сложна. А другое знаменитое американское исследование 50-х годов «Теория литературы» Рене Уэллека и Остина Уоррена отмечает, что парадоксы и оксюмороны получили самое мощное и широкое воплощение в литературе барокко, так как это было «время христианских, мистических, плюралистических фигур. Истина сложна. Существует множество путей познания ее, и каждый по-своему хорош. Некоторые истины утверждаются через отрицание или заведомое искажение. О Боге можно рассуждать антропоморфически, поскольку Бог создал человека по своему образу и подобию; однако у Бога есть еще одна ипостась – трансцендентный «другой». Поэтому религиозное содержание, полнота истины в поэзии барокко выражается через образы-аналогии (Агнец, Жених), через пары взаимоисключающих понятий,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

49

как «глубокий, ослепительный мрак» у Воэна. Классицисты предпочитали четкие границы между понятиями, продуманный порядок вещей, метонимическое движение от рода к виду или от особенного к виду. Стиль барокко охватывал ничуть не меньше, чем вселенную, вмещающую множество миров, неисповедимыми путями связанных между собой» [12, с. 214]. То, что говорят эти авторы о барокко, вполне приложимо и к современной духовной поэзии (и не случайно Ирина Роднянская называет стиль Елены Шварц поэтикой необарокко). А самой показательной в классическом барокко XVII века является поэзия Джона Донна. Центральным мотивом в его творчестве являются разнообразные аналогии любви и смерти. Вот одно их таких стихотворений, которое, кстати, так и называется – Парадокс Любви не предавайся безрассудно! Познать ее нам трудно. Любой влюбленный твердо убежден, Что любит только он. «Я полюбил!» – тут смысл предельно точен: «Мой путь земной окончен!» Любовь нас губит яростным огнем, А смерть – недвижным льдом. Тот обречен, кто полюбил однажды… Нет, мы не любим дважды! Он только кажется живым с тех пор, Обманывая взор, И жизнь его мелькает перед нами, Как меркнущее пламя: Хоть час назад дыхание ушло, Но в теле есть тепло. И я любил, и смерть меня сразила, Я стал себе могилой. И, разделяя мертвецов судьбу, В любви я как в гробу. [4, с. 5] Неслучайно парадоксы и антиномии характерны именно для метафизической и философской поэзии, в лирической поэзии романтиков чувство любви получает иное решение (сравни с Вордсвортом или Гюго). Духовная поэзия имеет большее сходство с первым, а не вторым направлением. В европейской поэзии ХХ века этот тип эстетики мы находим в творчестве Томаса Стерна Элиота, который требовал от поэзии объективизма и отвергал слишком открытую и эмоциональную лирику романтиков. В своей поэме «Пепельная среда» Элиот называет БогаЛогоса – «Словом без слова» (The Word without a word) – If the lost word is lost, if the spent word is spent If the unheard, unspoken Word is unspoken, unheard, Still is the unspoken word, the Word unheard, The Word without a word, the Word within The World and for the world;

50

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

And the light shone in darkness and Against the Word the unstilled world still whirled About the centre of the silent Word [16, с. 122]. Здесь нет рифмы, но есть ритм, который Элиот считал важным организующим началом в поэзии, а поэтичность создается за счет созвучия слов word и world (слово и мир); в русском переводе эта внутренняя рифма пропадает, так как слова звучат по-разному. Образ Бога Элиот передает оксюмороном – безмолвное Слово (silent Word), тем самым подчеркивая непостижимость Бога. В начале драматической поэмы «Камень» Элиот при помощи парадоксальных построений ставит проблему познания Бесконечные поиски и открытия Дают знанье движенья, но не покоя; Знанье речи, но не безмолвья, Знанье слов и незнанье Слова. Знанье приводит нас ближе к незнанью (All our knowledge brings us nearer to our ignorance)… Смысл заключается в том, что духовное познание – это особый вид знания, отличающийся от житейского опыта или научного открытия. Здесь опять появляется метафора тишины, безмолвия (silence). (Вспомним, что последние слова шекспировского Гамлета были – «дальнейшее молчание» или «дальше – тишина»). Близка средневековой мысли антиномия Невидимого Света (Light Invisible), которая завершает мистерию «Камень» Мы смотрим со дна морского, глядим вверх. И видим свет, но не видим, откуда он. О Свет Невидимый, мы славим Тебя. (В богословской литературе это был Свет Неприступный). Много интересных авторских парадоксов в философской поэме Элиота «Четыре квартета». Один из них – образ Времени: время все разрушает, и время все сохраняет (Time the destroyer is time the preserver). «…путь вверх ведет вниз, путь вперед приводит назад» (the way up is the way down, the way forward is the way back). «Что мы считаем началом, часто – конец… Конец – отправная точка» (What we call the beginning is often the end… The end is where we start from). Итак, очевидно, что антиномии и парадоксы в поэзии Элиота носят философский и религиозный характер – они призваны подчеркнуть непостижимость Истины исключительно рациональным путем, они призывают человека к смирению мысли, они предлагают удивляться окружающему нас творению и задумываться над ним. Что касается русской духовной поэзии, то она с самого начала заявила о себе антиномиями: это знаменитые строчки из оды Державина «Бог» – Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь – я раб – я червь – я Бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? – безвестен.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

51

В современной поэзии антиномии многочисленны и разнообразны, но в основном они, также как и в английской духовной поэзии, сохраняют христианский характер. Много различных оппозиций в творчестве известного поэта Олеси Николаевой. Ведущий современный критик Ирина Роднянская называет Олесю Николаеву «парадоксалистской» и даже «наставницей в парадоксах христианской антропологии» [9]. В стихотворении Николаевой «Соловей» «ничтожная, серенькая птичка» (так характеризуется герой произведения) – посол небесного прощения и радости, которую Господь дарует людям – Ведь это же не ты, и не твоя любовь перерастает мир, – но если великой немотою бытия пустыня молится, то лес слагает песни! Автор предлагает нам две формы служения – «немоту пустыни» и восхваление Бога в песнях (поэзии). И обе они дополняют друг друга. Парадоксален образ Распятого Спасителя в стихотворении Олеси Николаевой «Сердце – предатель»: не страдающего, а радостно обнимающего весь мир – Сердце – предатель. Сердце – всадник и странник. Сердце – охотник в засаде и зверь в загоне. Сердце – старый дьячок, бубнящий под нос помянник. И – чародей на троне! И ростовщик! Шулер! Рабовладелец!.. И фарисей. И смертник. И смерд, бузящий в плацкарте. Ну а паче – отшельник, безмолвник и погорелец. И второгодник на самой последней парте!.. Сквозь роковые его перебои и перестуки, сквозь кожаные мешочки его и платья только одно и поймешь: как ни раскинешь руки получается крест… И Распятый распахивает объятья! Крест чудесным образом вписан в противоречивую человеческую фигуру, он является в данном контексте символом любви и только любви! На оппозициях построено и стихотворение Олеси Николаевой «Волна удачи». Здесь противопоставляются несчастный, неудачливый человек, пессимист – и человек, реализовавший себя во всем. Необычность состоит в том, что стихотворение написано от лица счастливого, который просит прощения за свое счастье, за свое телесное и душевное здравие – Но больше всех прости меня, больной, прости, калечный, и прости убогий, за то, что рьян и крут румянец мой, высок мой рост, неутомимы ноги… Стихотворение заканчивается переворачиванием ситуации: «Но, может быть, волна, что всю меня закрутит и растратит, тебя подхватит и воздаст сполна, и – дай-то Бог! – тебе на время хватит!». Антиномия построена по классическому варианту: тезис – антитезис – синтез.

52

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

В стихотворении «Прощание с днем», где дан ряд бытовых зарисовок, заканчивается следующими строфами – Весь базар пересчитывал деньги, но никто и нигде не считал все обманы свои и паденья, все, к чему этот день подстрекал. Все, чем он искушал так успешно, все, что он о себе городил, а теперь вон по морю неспешно и легко, и светло уходил. Наконец, где-то там, за горами, притулившись и вовсе без сил, он по небу в сияющей раме черным грифелем нас очертил. Здесь противопоставляются материальные и духовные ценности: люди считают деньги, но не подводят нравственные итоги дня (и всей жизни). Открытый морализм текста звучит как вызов модернистскому искусству. Противоречивость любовного чувства показана в стихотворении Олеси Николаевой «Мольба о Грузии» – От застывшего времени, где и звезда – неживая, где себе я, как все, как и всем я – чужая! чужая! – от промерзшей любви, где такая вморожена мука и такая окуклена боль, что ни стона, ни звука (курсив наш – Л. Т.) ….. Научи, помоги мне прожить в новизне постоянства каждый день, как последний, навеки зажженный в пространство. Научи меня видеть «однажды» и в круге порочном, помоги мне услышать гул вечности в небе полночном, помоги, научи смуту жизни влить в слово тугое, как в наитье своем ты Арагву сливаешь с Курою… (курсив наш – Л. Т.) Оксюморон новизна постоянства реализует авторскую мысль о необходимости видеть смысл в каждодневном, не бояться обыденного. Диалектика великого и малого представлена и в ее стихотворении «Огонь» – Даже если и малую спичку зажечь, темноту победит ее бледное пламя, так насколько же огненней бедная речь, если сердце вдруг овладевает устами! Даже если и слово сказать за версту можно так, что охрипшая даль отзовется, так насколько ж во мне на холодном ветру горячее любовь и острее сиротство! И когда кто-то, к небу взывая, спасти

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

53

умоляет заблудшего в мире огромном, то какой же огромный огонь на пути разгорается над полуночником темным! Сильное, искреннее чувство даже самого обыкновенного человека очень значимо и важно, и именно оно способно зажечь огонь в ночи. Аналогии и парадоксы являются основными приемами и в стихотворении Николаевой «Свалка»: на свалку выброшены старые вещи (старые чувства), но вот вдруг они снова оказываются востребованными – и рама, и сундук, и заяц – Жизнь продолжается, жизнь начинается снова; то, что утрачено, вновь обретается; слово вновь наполняется смыслом и хочет звучать. Все, что отвержено, стало бесценным опять. Так и в душе нарождается чудная сила: то, растоптано, то, что поругано было, снегом сияет, летит, не касаясь перил, – словно бы кто-то ее подобрал-полюбил! Таким образом, функция парадокса Олеси Николаевой – нравственно-философская: автор заставляет задуматься над простыми вещами, увидеть в них мудрые божьи законы, понять, что в мире ничто не бессмысленно, что в борьбе и противостоянии утверждается Добро и Гармония. Несколько иначе выглядят антиномии в творчестве Елены Шварц. Ее поэзия более сложна и загадочна, трагические ноты и ирония не всегда разрешаются в катарсисе. Проследим, как это осуществляется в сборнике 1995 года «Песня птицы на дне морском». Парадоксально уже само название – разве может петь птица, лежащая на морском дне? И это не просто оригинальный, причудливый образ: здесь мы можем отметить и глубокий философский смысл – сопряжение понятий высоты и глубины, всеохватность и космичность Креста-Птицы. Два сквозных мотива этой книги – смерть и Музы (поэзия). Музы эти весьма причудливы; описывая их в первом стихе сборника «ХОМО МУСАГЕТ» (Зимние Музы), поэт говорит: Легче ветра, темней света И шумней травы. Ах, оставьте человека, Позовите Бога вы (курсив наш – Л. Т.) [15]. Два оксюморона рядом усиливают мысль о необычности муз. В четвертой части этого стихотворения мотив искусства предстает в образе головы Орфея (она приснилась лирическому герою во сне) – Снега насыпьте в красный Стакан с тяжелым вином, Может быть, я забудусь Горько-тяжелым сном. Может быть, мне приснится Орфеева голова – Как она долго по морю Пророчила и плыла. Как ее колотило

54

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

Солью, и тьмой, и волной. Как она небо корила Черным своим языком. И ослепляла звезды Бездонным пустым зрачком (курсив наш – Л. Т.) [15]. Если Орфей олицетворяет Поэта или Музыканта, то в данном случае парадоксы помогают автору представить природу творчества как вопль человека из бездны, придавая стихотворению экзистенциалистское звучание. Еще один жутковатый и парадоксальный образ в этом же произведении – ледяной воробей (но живой) – Мы согрели его собой, Синими языками Молний живых, и на свет голубой Дале рванулись. А он плывет там и поет На девяти языках, С синим огнем в ледяной голове, Невидимым в очах… (курсив наш – Л. Т.). Здесь антиномии служат средством реализации мотива тайны и непостижимости мира, но поет у Шварц воробей, а не соловей. В стихотворении «Мертвых больше нет» (этого же сборника) мы встречаем такой образ «Руку нищий греет мертвый О судорогу в моей груди» И еще – Мертвые открывают глаза – О зажмурься! Воскресенье ударит! Эти образы напоминают экзистенциалистскую поэтику Серена Кьеркегора в работе «Страх и трепет»: Шварц также предлагает удивиться Воскресению Христову, как Кьеркегор жертве Авраама. Стихотворение «Последняя ночь» дает нам образы Апокалипсиса; один из них – танец звезд, которые должны – Сей ночью блеском изойти, Сияньем проколоть глаза у мертвых Души летят в вечность – Но прежде, чем влететь в распахнутый огонь: Не жги – молю – оставь мне малость, И ангел говорит: оставь ее, не тронь, Она вся светлым ядом напиталась. «Светлый яд» здесь сопоставим с «сияющим мраком» Дионисия Ареопагита. Почти все парадоксы и оксюмороны в книге Елены Шварц «Песня птицы на дне морском» связаны с противопоставлением и взаимопроникновением стихий льда и огня, света и тьмы. Эстетика образов Елены Шварц носит остро драматический характер. Несколько иную функцию выполняют парадоксы и оппозиции в творчестве поэтов с иронической составляющей – Сергея Круглова и Тимура Кибирова. В предисловии к сборнику Сергея Круглова (практикующего священника) «Народные песни» (2010) Борис Херсонский (также известный поэт) пишет: «Тема греха и святости про-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

55

низывает все творчество о.Сергия, и в «Народных песнях» она приобретает парадоксальный характер, свойственный богословскому мышлению поэта. Вот небольшой цикл «Новомученики и исповедники российские ХХ1 века». Здесь и заключенные, и инокиня, в прошлом акушер и бухгалтер… и восьмирукий паучок – приходский священник, каким изображает его антирелигиозный плакат, все восемь рук заняты текущими делами, а до школы, которую хотят защищать от него атеисты, у него просто руки не доходят…» (14, с. 12). Вместо пафоса, который обычно связан с образами мучеников, автор предлагает юмор: он показывает современных людей, конечно, не канонизированных, не прославленных церковью, но от этого их подвиг не кажется нам менее значительным. В стихотворении «Дух уныния» С.Круглов предлагает необычную интерпретацию евангельской притчи о блудном сыне: сын возвратился, но почему? Лучше уж так. Главное – здесь кормят. Это главное. Это всегда было главным. Разве не так? Вспомни! – убеждает себя младший, Из-за того и вернулся. Ведь верно же, верно? [5, с. 36]. При помощи иронии автор раскрывает особенность современного человека – его прагматизм. В стихотворении «Егорий из Скотопригоньевска» деревенская церковь показана глазами молодого семинариста, который уехал учиться в большой город, и теперь свысока смотрит на все родное: у директора школы он осведомляется «не завели ли на приходе православного молодежного ночного клуба», критикует пение местного хора и старые иконы в алтаре, и тут… на его воротник «голубь в ответ, не утерпев, метко, смачно капнул» (имеется в виду изображение голубя – символа Святого Духа, которое изображается на Царских Вратах). Так юмором автор смягчает ситуацию, показывая ее как типичную для психологии молодости. Гораздо более резкими красками окрашено стихотворение Круглова «Вам, боящимся мирового кризиса в конце года». Вот как описана корпоративная вечеринка И труп, одет в прозекторский глазет И в мишуру, в то мертвенно живое, Что ряженых несытых веселит, Во тьму агонизирующим взглядом Шаров стекляннодутых расписных Уставился незряче... (Курсивом нами отмечены антиномии) Всех простых, честных людей автор зовет в «прочь, в пустыню за волхвами». Здесь парадоксами отмечена грешность современного мира. Сергей Круглов любит неожиданные, парадоксальные концовки. Так, в стихотворении «Четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев» евангельский эпизод показан с точки зрения ученого библеиста-скептика (он не верит, что было так), а в конце автор как бы невзначай сообщает, что он был слепым и глухим в физическом смысле (подразумевается – в духовном). В стихотворении «Единорог и дева» грешница убегает от преследующего ее страшного единорога, а концовка такова: скорчилась под стеной лицо закрыла локтем и тихо приблизившийся грозный единорог

56

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

осторожно ласково возложил на колени в драных – шов пополз – сетчатых чулках серебристую седую голову. В «Вертепе, лубочной картинке» царь Ирод, удивляясь, почему никто не возвращается из Вифлеема, кряхтя достает свои рассохшиеся лыжи, чтобы тоже бежать туда. Несмотря на все злое в мире, поэт предлагает нам улыбнуться, так велика его вера. Парадоксальны финалы некоторых стихотворений Тимура Кибирова: в двух из них на фоне подробных описаний подвига Спасителя вдруг упоминается Иуда Искариот. В стихе «Ах, какая ночь, какая луна» последнее трехстишие звучит так: Ах, какие сны, как тих небосвод. Утирает Спаситель кровавый пот. Приближается Искариот [6, с. 18]. Наш мир – это и мир подвига, и мир предательства. В «Вертепе» рисуется умилительная картинка рождения младенца-Христа, а последняя строфа звучит так: А там, в Кариоте, младенец другой Хватал губами сосок тугой, А за морем там, далеко-далеко Глотал материнское молоко Тот, кто, дощечку прибив над крестом, Объявит Его Царем! (т.е. Понтий Пилат). [6, с. 32]. Так у Тимура Кибирова звучит проблема противостояния Добра и Зла. Отдельный разговор можно вести об антиномиях Ольги Седаковой. Большое место занимают в ее творчестве средневековые антиномии света и тьмы. Эти две стихии и противоположны, и взаимопроникающи, и сложны, и просты – И ты сияешь за пределом той темноты, где я живу, чтоб темнота похорошела и сон увидел наяву сиянье трезвое, густое, сиянье бденья золотое и помнящее про него – как будто вся душа припала к земле, с которой исчезало любимейшее существо… Свет и темнота в стихах Ольги Седаковой всегда идут рядом – то оттеняя, то дополняя друг друга – Но горе! Наполняясь тенью, любя без памяти, шагнуть – и зренье оторвать от зренья, и свет от света отвернуть! – и вещество существованья опять без центра и названья рассыпалось среди других, как пыль, пронзенная сознаньем

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

57

и бесконечным состраданьем и окликанием живых… Свеча бесценная, кошачья! Ты наполняешь этот дом, с которым память ходит плача, как сумасшедший с фонарем. Душа, венчая поколенья, – не сон, враждебный пробужденью, а только в сон свободный шаг. И ты сияешь ночью дачной в среде, для сердца непрозрачной… Свеча – символ души, которая блуждает в ночи земной жизни, но иногда душа сама предстает как часть ночи – Как зимний путь, так ты, душа, темна, как странствие без оправданья, ты Тени тень, ты темноты волна, как плача прочь идет она, когда свеча нам зажжена невероятного свиданья! Встреча с Богом страшна для грешной души, и поэтому свет может быть пугающим для нее. Сопряжение концептов света и тьмы в поэзии Ольги Седаковой очень разнообразно – Седакова может назвать свет – «влюбленным в тьму»; «глухонемым»; темноту – «факелом, туда, где свет, как кровь идет»; ночной дождь – «живым сияньем»; темный сад – местом, «откуда свет идет и скрипит по древним половицам». Стремление к греху человеческого сердца хорошо показано Седаковой в стихотворении «Побег блудного сына» – Пускай любовь по дому шарит, и двери заперты на ключ – мне черный сад в глаза ударит, шатаясь, как фонарный луч. И сад, как дух, когда горели в огне, и землю клятвы ели, и дух, как в древности, дремуч. Ты жить велишь – а я не буду. И ты зовешь – но я молчу. О, смерть – переполненье чуда. Отец, я ужаса хочу. И, видимую отовсюду, пусти ты душу, как Иуду, идти по черному лучу!.. и, словно в глубине колодца, все звезды вобрались в одну, в одну, тяжелую от сходства.

58

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

Притягиваемую ко дну Так быстро, что она клянется, что выстрадает – и вернется, как тьму, съедая глубину и отражая до конца лицо влюбленного отца. Человек сознательно уходит от Бога, он жаждет ужаса. Антиномии здесь имеют психологический характер: они показывают всю сложность отношений человека с его создателем, и всю испорченность человека, его тягу к злому; и как замечательно, что Отец (Бог) назван здесь не любящим (традиционное), а влюбленным. Эти отношения предстают как драма любви – один способен любить, а другой – не способен и не хочет. Потому что вверх, как вымпел, поднимает сердце благодать, потому что есть любовь и гибель, и они – сестра и мать. Любовь и гибель неразрывно связаны как бы родственными узами (сестра и мать). Парадоксы любви звучат в таких строчках Горячей рукой моей жребий согрет – пустейшая вещь и всегда пропадала – но вот ее вынут и смотрят на свет, и видят: любить тебя, где тебя нет, – вот это удача, каких не бывало. «Любить, где тебя нет», но где ты должен быть – можно добавить, т.е. любить в человеке лучшее, потенциальное, образ Божий в нем. Автор диссертации о творчестве Ольги Седаковой Наталья Подрезова пишет следующее: «Парадокс в художественной системе Седаковой представляет чудо – центральную категорию поэтической антропологии, которая разрешает такие противоречия, как причастность веществу и зерно абсолютного бытия в человеке, ограниченность разума и творческие порывы…» [8]. Только все-таки не всегда эти антиномии разрешаются, скорее они обостряются. Итак, мы видим, что антиномии современной поэзии заданы изначально богословием Евангелий. Бог умер – и воскрес, Господь видим – и невидим; человек – смертен и бессмертен, он – грешен и он – образ Божий. В то же время современная поэзия придает этим антиномиям личный психологический характер, переживает их заново; поэтика парадокса созвучна мышлению ХХ века в целом – с его катастрофичностью, духом сомнения и противоречия. Вполне объяснимо, что в Священном Писании современным авторам близка поэтика парадоксов, а не проповеди или пророчества. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6.

Григорий Богослов. О любви к бедным. URL: http://mystudes.narod.ru/library/g/greg_naz/slova/14.htm Григорий Нисский. Об устроении человека. URL: http://www.pages.ru/Isn/0028.php Дионисий Ареопагит. Мистическое богословие. URL: http://lukashevichus.narod.ru/2Hristianstvo/Areo pagit_Misticheskoe Bogoslovie Донн Джон. Стихи. Кишинев, 1998. Круглов С. Народные песни. М., 2010. Кибиров Т. Греко- и римско-кафолические песенки и потешки. М., Время. 2011.

ISSN 2305-8420 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

Российский гуманитарный журнал. 2014. Том 3. №1

59

Николаева О. URL: http://nikolaeva.poet-premium.ru Подрезова Н. Концепция человека в поэзии О.Седаковой. Антропологический аспект: автореф дис. … канд. филол. наук. Иркутск. 2003. Роднянская И. Новое свидетельство. Духовная поэзия. Россия. Конец ХХ – начало ХХI века // Новый мир. 2011. № 3–4. Седакова О. Стихи из разных книг. URL: http://modernpoetry.ru/main/olga-sedakova-stihi-iz-raznyh-knig Тертуллиан. О свидетельстве души. URL: http://anthropology.rchgi.spb/ru/tertullian_tl.htm Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М.: Прогресс, 1978. Флоренский П. Столп и утверждение истины. Т. 1. М.: Правда, 1990. Херсонский Б. Предисловие // Народные песни. М., 2010. Шварц Е. Песня птицы на дне морском. URL: http://www.vavilon.ru/texts/shvarts.html Элиот Т. С. Стихотворения и поэмы. М., 2000. Поступила в редакцию 15.11.2013 г.

60

Liberal Arts in Russia 2014. Vol. 3. No. 1

CHRISTIAN ANTINOMY IN MODERN SPIRITUAL POETRY

© L. N. Tatarinova Kuban State University 149 Stavropolskaya Street, 350040, Krasnodar, Russia. Phone: +7 (918) 273 22 57. E-mail: [email protected] The problem of the article is based on a long tradition of studying the category «antinomy» in the history of philosophy from antiquity until the early twentieth century. Antinomical thinking has particular importance for the spiritual life in the 20th century. The author draws attention to the fact that, for example, in the poetry of Thomas Stern Eliot antinomies and paradoxes are of philosophical and religious nature especially in then dealing with questions of reaching the Truth by rational way exclusively. The basic material for studies are the works of modern Russian poets Olesya Nikolaeva, Sergei Kruglov, Timur Kibirov, Olga Sedakova and Helen Schwartz. It is shown how moral and philosophical themes and descriptions of the spiritual lives of the characters associated with the interpretation of ideas of compositions in the form of antinomies. The idea of the influence of the antinomies of thinking on aesthetics and system of images of Russian poets verses is justified. Article reveals the originality of each of the poets whose poems are analyzed in the work. The author concludes that modern poetry gives traditional antinomies personal psychological nature, but at the same time, problems and poetics of paradox are in tune with thinking of twentieth century as a whole - with its disastrous spirit, full of doubt and contradiction. Keywords: antimony, paradox, spiritual poetry, spiritual values, Christianity, Savior, irony, catastrophism, philosophical poetry, opposition, aesthetics, poetics. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Tatarinova L. N. Christian Antinomy in Modern Spiritual Poetry // Liberal Arts in Russia. 2014. Vol. 3. No. 1. Pp. 45–60.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

Grigorii Bogoslov. O lyubvi k bednym. URL: http://mystudes.narod.ru/library/g/greg_naz/slova/14.htm Grigorii Nisskii. Ob ustroenii cheloveka. URL: http://www.pages.ru/Isn/0028.php Dionisii Areopagit. Misticheskoe bogoslovie. URL: http://lukashevichus.narod.ru/2Hristianstvo/Areopagit_Mis ticheskoe Bogoslovie Donn Dzhon. Stikhi [Verses]. Kishinev, 1998. Kruglov S. Narodnye pesni [Folk Songs]. Moscow, 2010. Kibirov T. Greko- i rimsko-kafolicheskie pesenki i poteshki [Greek and Roman-Catholic Songs and Nursery Rhymes]. Moscow, Vremya. 2011. Nikolaeva O. URL: http://nikolaeva.poet-premium.ru Podrezova N. Kontseptsiya cheloveka v poezii O.Sedakovoi. Antropologicheskii aspekt: avtoref dis. ...kand. filol. nauk. Irkutsk, 2003. Rodnyanskaya I. Novyi mir. 2011. No. 3–4. Sedakova O. Stikhi iz raznykh knig. URL: http://modernpoetry.ru/main/olga-sedakova-stihi-iz-raznyh-knig Tertullian. O svidetel'stve dushi. URL: http://anthropology.rchgi.spb/ru/tertullian_tl.htm Uellek R., Uorren O. Teoriya literatury [Theory of Literature]. Moscow: Progress, 1978. Florenskii P. Stolp i utverzhdenie istiny [The Pillar and Ground of the Truth]. Vol. 1. Moscow: Pravda, 1990. Khersonskii B. Narodnye pesni. Moscow, 2010. Shvarts E. Pesnya ptitsy na dne morskom. URL: http://www.vavilon.ru/texts/shvarts.html Eliot T. S. Stikhotvoreniya i poemy [Verses and Poems]. Moscow, 2000. Received 15.11.2013.