том 27. #3 (118) 2017 Логос

Citation preview

ЖУРНАЛ ИНДЕКСИРУЕТСЯ БАЗАМИ ДАННЫХ ISSN 0869-5377

eISSN 2499-9628

RSCI

118 Главный редактор Валерий Анашвили Редакторы-составители номера Александр Писарев, Сергей Астахов, Станислав Гавриленко Редакционная коллегия Александр Бикбов Вячеслав Данилов Дмитрий Кралечкин Виталий Куренной (научный редактор) Инна Кушнарева Михаил Маяцкий Яков Охонько (ответственный ­секретарь) Александр Павлов Артем Смирнов Руслан ­Хестанов Игорь Чубаров Редакционный совет Петар Боянич (Белград) Максим Викторов (Москва) Борис Гройс (Нью-Йорк) Гасан Гусейнов (Базель) Георгий Дерлугьян (Нью-Йорк, Абу-Даби) Славой Жижек (Любляна) Сергей Зуев (Москва) Леонид Ионин (Москва) Борис Капустин (Нью-Хейвен) Драган Куюнджич (Гейнсвилл) Владимир Мау (председатель совета, Москва) Кристиан Меккель (Берлин) Виктор Молчанов (Москва) Фритьоф Роди (Бохум) Блэр Рубл (Вашингтон) Сергей Синельников‑Мурылев (Москва) Клаус Хельд (Вупперталь) Михаил Ямпольский (Нью-Йорк) E-mail редакции: logosjournal@gmx. com Сайт: www.logosjournal.ru Facebook: www.facebook.com/logosjournal Twitter: twitter.com/logos_journal

Ф и л о с о ф с к олитературный журнал Издается с 1991 года, выходит 6 раз в год Учредитель —  Фонд «Институт экономической политики им. Е. Т. Гайдара»

Т ОМ 2 7 #3 2017

Выпускающий редактор Елена Попова Дизайн Сергей Зиновьев Верстка Анастасия Меерсон Обложка Владимир Вертинский Редактор Ксения Заманская Корректор Любовь Агадулина Руководитель проектов Кирилл Мартынов Редактор сайта Егор Соколов Редактор английских текстов Ольга Зевелева Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77-46739 от 23.09.2011 Подписной индекс в Объединенном каталоге «Пресса России» — 44761 Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования и экспертного отбора. Журнал входит в перечень рецензируемых научных изданий ВАК по специальностям 09.00.00 (философские науки) 24.00.00 (культурология) 08.00.00 (экономические науки) © Издательство Института Гайдара, 2017 http://www.iep.ru

Содержание

1 Грэм Харман. Сети и ассамбляжи: возрождение вещей у Латура и Деланда С П Е К УЛ Я Т И В Н Ы Е О Н Т ОЛ О Г И И

35 Мануэль Деланда. Новая онтология для социальных наук 57 Дмитрий Вяткин. «Плазма в себе»: между онтологией и эпистемологией 83 Мария Ерофеева. Акторно-сетевая теория: объектноориентированная социология без объектов? 113 Георгий Коновалов. Corpus vs Object. Онтология тел Жан-Люка Нанси как объектно-ориентированная 127 Стивен Шавиро. Вселенная вещей 153 Эндрю Пикеринг. Новые онтологии 173 Игорь Красавин. Гетерархия множества ПОСЛЕ ТЕОРИИ

199 Питер Осборн. Философия после теории. Трансдисциплинарность и новое 227 Рэй Брассье. Понятия и объекты



iii

LOGOS

Philosophical and L iterary Journal

Volume 27 · #3 · 2017

Published since 1991, frequency—six issues per year Establisher—Gaidar Institute for Economic Policy Editor-in-chief Valery Anashvili Guest editors: Alexander Pisarev, Sergey Astakhov, Stanislav Gavrilenko Editorial B oard: Alexander Bikbov, Vyacheslav Danilov, Dmitriy Kralechkin, Vitaly Kurennoy (science editor), Inna Kushnaryova, Michail Maiatsky, Yakov Okhonko (executive secretary), Alexander Pavlov, Artem Smirnov, Rouslan Khestanov, Igor Chubarov Editorial C ouncil: Petar Bojanić (Belgrade), Georgi Derluguian (New York, Abu-Dhabi), Boris Groys (New York), Gasan Guseynov (Basel), Klaus Held (Wuppertal), Leonid Ionin (Moscow), Boris Kapustin (New Haven), Vladimir Mau (Council Chair, Moscow), Christian Möckel (Berlin), Victor Molchanov (Moscow), Frithjof Rodi (Bochum), Blair Ruble (Washington, D.  C . ), Sergey Sinelnikov-Murylev (Moscow), Maxim Viktorov (Moscow), Mikhail Yampolsky (New York), Slavoj Žižek (Lublyana), Sergey Zuev (Moscow) Executive editor Elena Popova; Design Sergey Zinoviev; Layout Anastasia Meyerson; Cover Vladimir Vertinskiy; Editor Kseniya Zamanskaya; Proofreader Lyubov Agadulina; Project manager Kirill Martynov; Website editor Egor Sokolov; English language editor Olga Zeveleva E-mail: [email protected] Website: http://www.logosjournal.ru Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Certificate of registration ПИ № ФС 77-46739 of 23.09.2011 Subscription number in the unified catalogue “Pressa Rossii”— 44761 All published materials passed review and expert selection procedure © Gaidar Institute Press, 2017 (http://www.iep.ru) Print run 1000 copies

iv

Contents

1 Graham Harman. Networks and Assemblages: The Rebirth of Things in Latour and DeLanda S P E C U L AT I V E O N T O L O G I E S

35 Manuel DeL anda. A New Ontology for the Social Sciences 57 Dmitry Vyatkin. “Plasma in Itself ”: Between Ontology and Epistemology 83 Maria Erofeeva. Actor-Network Theory: An Object-Oriented Sociology Without Objects? 113 Georgy Konovalov. Corpus vs Object: Jean-Luc Nancy’s Ontology of Bodies as Object-Oriented 127 Steven Shaviro. The Universe of Things 153 Andrew Pickering. New Ontologies 173 Igor Krasavin. Heterarchy of the Multitude A F T E R T H E O RY

199 Peter Osborne. Philosophy After Theory: Trandisciplinarity and the New 227 R ay Brassier. Concepts and Objects



v

ОБЪЕДИНЕННЫЙ КАТАЛОГ «ПРЕССА РОССИИ» ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС 44761

Сети и ассамбляжи: возрождение вещей у Латура и Деланда Грэм Харман

Профессор, факультет философии, Американский университет Каира (AUC). Адрес: AUC Ave., P. O. Box 74, 11835 New Cairo, Egypt. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: ассамбляж; катализ; виртуальное; сеть; актор; плоская онтология. Статья посвящена сопоставлению философии Мануэля Деланда и Бруно Латура на почве реализма и реабилитации вещей. Автор начинает с представления этих фигур, чтобы затем перейти к изложению и сопоставлению их позиций. Реализм находится если не в упадке, то на периферии философского мейнстрима, и Деланда — ​один из немногих его сторонников. Латур, хотя и не является реалистом, примечателен своим вниманием к объектам и их активности. Свою же позицию автор квалифицирует как «реалистический формализм». Представление философии Деланда автор начинает с изложения пяти базовых компонентов его онтологии. Помимо реализма, это антиэссенциализм, номинализм и историзм вида и виртуализм рода, теория катализа и нелинейная причинность, четырехчастность мира. Последняя конституирована осями

материальное — ​экспрессивное и территоризация — ​детерриторизация. Критически оценивая реалистическую традицию, Деланда выдвигает в противовес оппозиции субстанции и агрегата понятие ассамбляжа. Этот центральный концепт его построений задается теорией части и целого. Идеи Латура излагаются и сопоставляются автором с философией Деланда по тем же пяти пунктам. По мнению автора, ему не хватает общей теории причинности. С Деланда они расходятся в вопросах реализма и виртуальности: Латур — ​чистый актуалист. Завершается обзор мысленным экспериментом. Автор предпринимает попытку очертить возможное будущее, в котором идеи Латура и Деланда стали мейнстримом философии. Это было бы господство реалистических «плоских онтологий», ахиллесовой пятой которых стала бы именно теория причинности.

1

Б

Р У Н О Латур и Мануэль Деланда не остались неизвестны современной философии. У обоих авторов в разных странах есть много последователей, и их можно с уверенностью назвать знаменитыми, хотя иногда мне и приходилось объяснять друзьям, в остальном знакомым с последними философскими веяниями, кто они такие. Однако даже для тех, кто знаком с их книгами, Латур и Деланда обычно остаются интересными фигурами где-то на обочине нынешних дискуссий. К сожалению, никто из них не возглавляет чего-то вроде международной философской школы в отличие от других представителей их поколения1. Акторы, ассамбляжи, или «объекты», как мы будем называть их, заслуживают права стать ареной битв первой философии. Это все еще может случиться, раз человеческий субъект вместе со всеми его явными и завуалированными формами исчерпал последние оставшиеся варианты преобразования и окончательно теряет свой статус Императора философии. Бруно Латур долгое время ассоциировался со школой акторно-сетевой теории. При всей ее международной известности в социологии, антропологии и исследованиях науки влияние этой теории на философию стремится к нулю. После сотен работ о философии Жака Деррида и дюжин о Жиле Делёзе, боюсь, нет ни одной работы, посвященной Латуру как философу. Если философы вообще упоминают его, то в рубрике «философия науки», что почти так же вводит в заблуждение, как и квалификация Бергсона как «философа биологии» или Шопенгауэра как «философа искусства». Предполагаемая латуровская философия науки на деле является общей метафизикой акторов, которые сходятся и борются в сетях, даже оставаясь частично отделяемыми от них. Это не моя личная вымученная интерпретация: Латур сам предпочитает числиться по ведомству метафизики, и требуется самый минималь-

Перевод с английского Александра Писарева по тексту доклада, прочитанного 20 апреля 2007 года в Голдсмитском колледже (Лондон). Публикуется с любезного разрешения автора. 1. Мануэль Деланда родился в 1952 году, Бруно Латур — в ​  1947 году. — П ​ рим. пер.

2

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ный перевод, чтобы переформулировать его идеи в более знакомых философских терминах, если это будет необходимо. В книге Мануэля Деланда «Новая философия общества»2 его позиция обозначена как теория ассамбляжа, а его почитатели находятся чуть ближе к профессиональной философии. Если у Деланда и  есть какие-то  недоброжелатели, то  даже они признали бы, что стиль его письма отвечает стандартам ясности изложения, устанавливаемым аналитической философией. Было бы невозможно охарактеризовать его как «нефилософского» автора, и  я  сомневаюсь, что кто-нибудь вообще пытался. Подобно Латуру, он пришел к  онтологии неортодоксальным путем; в  обоих случаях curriculum vitæ необычен для философа. Однако они оба изолированы от магистральных философских дискуссий двумя разными механизмами. У Латура уже есть тысячи читателей, действительно соглашающихся с его точкой зрения. Они просто не являются профессорами философии, и его идеи вызывают восхищение или отвергаются в качестве чего-то иного, нежели философия. Напротив, Деланда не просто читают философы — ​его обычно читают среди барабанов бонго и фимиама самых модных богемных кругов в профессии. Это странно не только из-за лабораторной точности его стиля (по сравнению с длинными, покрытыми граффити стенами его предшественника Делёза), но и потому, что Деланда открыто называет себя реалистом. И если сам он у кого-то популярен, то реализм вышел из моды почти везде, даже среди его читателей. Еще пара слов о реализме. Насколько мне известно, Бруно Латур никогда не называет себя реалистом и, вероятно, отверг бы этот ярлык (если его вообще когда-либо к нему применяли). Однако и теория ассамбляжа Деланда, и акторно-сетевая теория Латура отсылают к  большим объединениям объектов, взаимодействующих, даже будучи отделимыми от соединений, в которых они участвуют. Оба — ​антикоперникианцы, отрицающие сколько-нибудь значимый разрыв между людьми и миром, и оба также стараются избежать псевдореволюции, отрицающей такой разрыв, просто превращая людей и  мир в  равноправных партнеров. Иными словами, оба вносят вклад в то, что я назвал бы объектно-ориентированной онтологией. Пусть «объект» обозна 2. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity. L.: Continuum, 2006. Рецензию на эту книгу см. в: Майорова К. Ассамбляжи на плоскости: минимализм в социальной теории // Логос. 2017. Том 27. № 1. — ​Прим. ред.

ГРЭМ ХАРМАН

3

чает любую единую реальность — ​будь то атомы, овощи, нации или песни, — п ​ одвергающуюся изменениям или поддерживающую множество представлений, оставаясь при этом все той же. Понимаемый так объект был трагическим персонажем философии со времен Канта и практически исчез, уступив навязчивой философии доступа, которая никогда не позволяет миру взаимодействовать с самим собой даже когда ложно утверждает, что оставила субъект-объектный спор позади. Объектно-ориентированная философия пытается исправить эту несправедливость, возвращая объекты в центр философии, где они пребывали когда-то в образе субстанции или монады. Как бы то ни было, мы должны избегать ограничения объектов вещами природы, как это делали ранние философии субстанции. Подводные лодки являются объектами не меньше, чем рыба, а искусственно полученный плутоний — ​такой же объект, как естественный уран. Далее я кратко рассмотрю вклады Деланда и Латура в объектно-ориентированную метафизику (на  этот раз в  алфавитном порядке), завершив рассмотрение некоторыми соображениями о долгом пути, ждущем впереди этот стиль философии. В случае Деланда я сосредоточусь на книге «Новая философия общества», где он говорит полностью от своего имени и уделяет меньше внимания некоторым, скорее, делёзианским темам его предыдущей книги3.

Реализм и его альтернативы В первом параграфе «Интенсивной науки и виртуальной философии» Деланда делает откровенное заявление: Есть философы, предоставляющие реальности полную независимость от  человеческого разума, пренебрегая различием наблюдаемого и ненаблюдаемого. Эти философы строят реалистическую онтологию. Делёз является таким реалистическим философом, что само по себе должно отличать его от большинства постмодернистских философий, остающихся в основном антиреалистическими4.

Такое толкование разделяют отнюдь не все члены делёзианского сообщества; впрочем, меня здесь интересует вовсе не Делёз. Интересует меня свойственное многим инстинктивное отвращение к слову «реализм». Как ярко описывает Деланда, «десятилетиями 3. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. L.: Continuum, 2002. 4. Ibid. P. 4.

4

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

признать кого-то реалистом значило признать его хулиганом-недорослем»5. Употребление здесь прошедшего времени, возможно, слишком оптимистично, поскольку вовсе не очевидно, что эти десятилетия прошли. Когда континентальная философия начала в  середине 1990-х годов переход от  декадентского финала исследований Хайдеггера — ​Деррида к новейшей смеси Делёза, Жижека и Бадью, реализм не потерял среди читателей свой статус насильника. Толкование Делёза как реалиста поражает меня как вероятное, но уж точно не как очевидное — в​ о всяком случае реализм точно не является причиной популярности Делёза. В случае Жижека и, возможно, даже Бадью реализм в какой-то степени оказывается наивным врагом, подвергающимся атаке, если реализмом называть любую философию, в которой есть реальные вещи и отношения между ними, независимые от всякого присутствия мысли или субъекта (привязаны или нет эти термины к человеку). Это ставит Деланда в странную позицию модного автора с очень немодной теорией. Недавняя предвзятость против реализма понятна. Определяется ли философия как чудо, Angst или что-то  менее драматичное, она, как предполагается, обещает опрокинуть здравый смысл и дать расцвести причудливым цветам. К сожалению, наиболее ассоциируемая со здравым смыслом точка зрения — ​это, как правило, реализм или, еще хуже, «наивный реализм» (словосочетание, в  котором прилагательное «наивный», предположительно, все решает за наше мышление). Настоящими философами считаются те, кто раздвигает границы смелыми концептуальными авантюрами, в то время как на долю реалиста выпадает роль мрачного Инквизитора. Это безрадостная властная фигура, раздающая философам подзатыльники всякий раз, когда они забредают слишком далеко и теряют из виду факты. К реализму относятся как к скорее исправительной, чем предприимчивой силе, находящейся с философией в тех же отношениях, что санитарная инспекция — ​с ресторанами. Его задача — ​предостеречь философию от выхода за пределы приемлемого поведения; вся творческая энергия, как предполагается, остается за этими пределами. Иногда такую критику реализма можно найти даже среди тех, кто называет себя материалистами. Жижек — ​выдающийся пример, ведь антиреалистский характер его взглядов столь же очевиден, как и периодические отрицания им этого. Поскольку он бесконечно апеллирует к  своему чистому философскому эросу и отвязному характеру игрока, мы можем полностью отвергать 5. Из личной беседы (30 января 2007 года).

ГРЭМ ХАРМАН

5

его взгляды, оставаясь при этом под впечатлением от их откровенной дерзости. Здесь я буду цитировать Жижека, не пародируя его манеру, как бы весело это ни было. В беседах с Глином Дейли он утверждает, что «Кант был первым философом»6, закономерно ожидая возмущения историков, но при этом он, как кажется, убежден, что только заплесневелые профессора могут чувствовать хоть какую-то ностальгию по докоперникианской философии. (Показательно в этом отношении полное отсутствие у него интереса к  Альфреду Уайтхеду.) Далее Жижек утверждает, что философы спрашивают не «Какова структура всего?», а «Какие понятия ученый всегда уже должен предположить, чтобы сформулировать вопрос?» По его словам, «философия — э​ то не „я, философ, верю в определенную структуру вселенной и т. д.“, а исследование предварительных условий — ​даже для повседневной жизни»7. И наконец, в момент нескрываемой контринтуитивной дерзости Жижек заходит настолько далеко, что предлагает идеалистический материализм. В его описании …истинная формула материализма не в том, что есть ноуменальная реальность по  ту сторону нашего искажающего восприятия. Единственная последовательная материалистическая позиция заключается в том, что мира не существует… Понятие мира как реальной вселенной предполагает внешнего наблюдателя, не включенного в нее8.

В  противовес этому мнению мы должны настаивать, что Кант не был первым философом, что философы спрашивают «Какова структура всего?», что их утверждения следует резюмировать как «Я, философ, верю в  определенную структуру вселенной» и  что понятие мира как реальной вселенной не предполагает внешнего наблюдателя. Короче, я буду противостоять не только идеализму, но и его ослабленной версии, метко названной Квентином Мейясу «корреляционизмом»9. Корреляционисты — ​это философы, считающие, что бессмысленно размышлять о людях помимо мира или о мире помимо людей, что мыслить о них можно только в корреляции или связи между ними. До сих пор я, пожалуй, оставался в интеллектуальной компании Мануэля Деланда, являющегося, быть 6. Žižek S., Daly G. Conversations With Žižek. Cambridge: Polity Press, 2004. P. 26. 7. Ibid. P. 25–26. 8. Ibid. P. 97. Курсив мой. — ​Г. Х. 9. Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015.

6

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

может, единственным полноценным реалистом среди континентально ориентированных философов своего поколения10. Что же касается акторно-сетевой теории Латура, то в некоторых отношениях она вообще не  похожа на  реализм. Хотя конструктивизм Латура — ​это не специфически антропоцентричная форма социального конструктивизма, он может оказаться тесно связанным с человеческими наблюдателями, даже когда объекты сталкиваются и сопротивляются. Латур определенно не является поклонником скрытой сущности, и в этом смысле я защищаю более «наивную» позицию, чем у Деланда и Латура. Но он вдохновляет тем достоинством, которым он наделяет объекты. В действительности, как замечал Латур в недавних работах, это равнозначно тому, что объекты или акторы используются против материализма. Для Латура все объекты находятся на одном уровне: химикаты, армии, корпорации и идеи. Тот факт, что все уровни одинаково реальны, означает, что материализм тотчас отпадает; философия больше не окропляет святой водой дом с привидениями, чтобы убить всех призраков. Что важнее, как гордо заявил Жижек, материализм на самом деле является формой идеализма. Он заменяет таинственную вещь, постижимую лишь частично, на довольно ограниченную концептуальную модель того, что воплощает эта вещь, а именно: некий вариант физической материи, занимающей место в пространстве и времени. Вместо жижековского идеалистического материализма я буду защищать реалистический формализм — ​«формализм» не в смысле математической формализации, а в смысле Френсиса Бэкона, когда формы скручены и сжаты как пружины внутри самих вещей. Это модель, в которой мир до краев наполнен призрачными сущностями, входящими в сети и ассамбляжи, но только очень узкими путями. Способ сообщения между этими призраками, вероятно, центральная проблема объектно-ориентированной философии, как то было для любой формы окказионализма: и у религиозных арабов с картезианцами, и у вольнодумцев-скептиков, их тайных родственников.

Онтология Деланда Первые две главы новой книги Деланда представляют онтологию настолько ясно, насколько вообще можно ожидать. На мой взгляд, эту онтологию можно разобрать на пять ключевых аспектов; остальные производны от них: 10. DeLanda M. A New Philosophy of Society.

ГРЭМ ХАРМАН

7

1. Деланда, очевидно, реалист, до сих пор один из немногих признанных реалистов, работающих ныне среди нас. Философия занята не человеческим доступом к миру, а самим миром. Если Жижек занимает одну откровенно крайнюю позицию в современной философии, то Деланда — ​другую. Конечно, ту, к которой склоняюсь и я сам. 2. Деланда противостоит понятию сущности. Хотя я бы предпочел защитить это понятие, Деланда в значительной степени сохраняет те аспекты сущности, которые стоит сохранить, правда, под другими именами. 3. Деланда вводит абсолютное разделение видов и родов. Для него это не  просто относительные термины, зависящие от того, к чему обращаются в цепи ассамбляжей. Они обозначают две разные онтологические структуры. Вид — ​это всегда некоторый индивид, а  род обладает виртуальной структурой и  отсылает к  топологическим «степеням свободы», разворачиваемым различными способами разными видами. Виртуальное играет более значимую роль в его книге о Делёзе, чем в последней работе, но в некоторых отношениях эта роль определена в новой книге лучше. 4. Деланда кратко развивает теорию катализа в  противоположность механической причинности. Вместо причин, каждый раз ведущих к одним и тем же следствиям, Деланда указывает на случаи, где причина просто служит катализатором чего-то, не запуская его автоматически. Впрочем, он допускает, что линейная причинность есть, просто отрицает ее монополию в мире. 5. Деланда организует мир по  двум осям. Он кратко упоминает третью ось, но подробно не описывает ее, и для меня не  очевидно, что она принадлежит тому же уровню, что и две другие. Первая ось — р ​ азличие между материальным и экспрессивным, вторая — з​ накомая пара территоризации и детерриторизации. Пересечение двух осей всегда дает четырехчастную структуру, и здесь Деланда не одинок: кроме Аристотеля и Иоанна Скота Эриугены, четверные онтологии можно найти у Мартина Хайдеггера, Френсиса Бэкона, раннего Шопенгауэра, Маршалла Маклюэна, в известном эссе Алена Бадью «О  вычитании»11, у  ряда алхимиков

и фигур нью-эйджа.

11. См.: Badiou A. Theoretical Writings. L.: Athlone, 2004. Ch. 9.

8

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Все вместе эти пять принципов задают одну из самых прозрачных и амбициозных философий нашего времени. Далее я раскрою каждый из принципов и кратко разберу позицию Латура по тем же пунктам12. А. Реализм Деланда заявляет, что он реалист, и на самом деле им является. Описанные в его книге структуры не требуют присутствия человеческого субъекта, будь то голое картезианское cogito или более яркий, определяемый языком и властью субъект. Хотя Деланда не предлагает никаких «доказательств» реализма, считайте меня одним из тех, кто не видит в них особой нужды. Наоборот, бремя доказательства лежит на идеалистах и корреляционистах с их невероятным взглядом, предполагающим, что мир можно свести к голограмме. Греющее нас солнце и поражающая нас болезнь сводятся к их явлению в сознании, а сопротивление мира подменяется переживанием сопротивления в наших умах. Это подходит интеллектуальному Zeitgeist лучше, чем предельный реализм. Но всегда можно, ничем не  рискуя, пренебречь Zeitgeist, способным легко измениться всего за 3–4 года. Идеализм и корреляционизм по своей сути настолько неубедительны, что я уверен: их поддерживают в первую очередь потому, что реализм скучен и обрекает нас на измерение физических параметров серых комков материи, лишая философию воображения. Все, что нам нужно, — ​это снова сделать реализм странным (weird), обеспечив ему таинственное и парадоксальное будущее, и корреляционистская перспектива тотчас потеряет значительную часть своей привлекательности. Задача в  таком случае — ​избежать не  реализма как такового, а  старомодного реализма и его ловушек. Главная из  них — ​произвольное разделение между естественной субстанцией и искусственным агрегатом, обнаруживаемое в великой традиции реализма от Аристотеля до Готфрида Лейбница. И субстанции, и агрегату Деланда противопоставляет свой центральный концепт — ​ассамбляж. Слово «ассамбляж» обозначает все реальные объекты, включая людей, камни, рынки зерна и национальные государства. Если 12. Подробнее я рассматривал идеи Латура в других статьях, а также в посвященной ему книге (Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re:press, 2009; см. перевод фрагмента в: Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248).

ГРЭМ ХАРМАН

9

каждый ассамбляж определяется как индивид, то каждый ассамбляж производится из доиндивидуальных компонентов. Это иллюстрируют многочисленные наблюдения. В первую очередь, возникновение должно быть реальным. Если ни атомы, ни естественные виды не получают привилегий, то нет смысла заявлять, что атомы реальнее атомных бомб, Манхэттенского проекта или, может быть, войны в целом. Это не значит, что нет таких вещей, как простые агрегаты. Скорее всего и  по  большей части, мы бы не  стали заявлять, что существует реальный ассамбляж, сформированный Тихим океаном, Гельмутом Колем и множеством всех монет и бобов, которые когда-либо существовали и будут существовать. Можно было бы придумать причудливый сценарий, по  которому этот странный ассамбляж мог бы обрести силу в мире, но для него потребовались бы значительные научные и  механические усилия — и это доказывает, что такой ассамбляж еще не существует. Тот факт, что множество странных ассамбляжей могут стать реальными, не должен скрывать от нас, что они сейчас не реальны. Деланда предлагает критерии того, что производит реальный ассамбляж. Один из них — ​что ассамбляж способен задним числом влиять на свои части. Абсурдность ассамбляжа Океан — Э ​ ксканцлер — ​Монета — ​Фасоль, нелепость его как всего лишь плода воображения частично демонстрируется тем, что он не влияет на каких-либо своих участников. Напротив, реальные ассамбляжи — ​это Лондон или Каир, Opus Dei13, паучья паутина и  Мальтийский орден. Ассамбляж вводит свои элементы в новые ситуации и отношения. Для Деланда эмерджентные качества — е​ ще один знак того, что ассамбляж реален. Opus Dei способен на бичевания и отравления, на которые в одиночку решились бы лишь немногие из его членов. Еще можно говорить об «избыточной причинности», тоже являющейся для Деланда меткой реального ассамбляжа. То есть компоненты Opus Dei избыточны, коль скоро ни один член ордена, вероятно, не является незаменимым; его ритуальная тайная организация будет воспроизводиться с мрачным постоянством, от поколения к поколению, долгое время спустя после смерти его нынешних членов. Традиционный реализм допускал только два онтологических уровня: субстанцию и агрегат. Деланда допускает бесконечное число уровней и, возможно, бесконечный регресс или бесконечный прогресс разномасштабных ассамбляжей. Наконец, реализм Деланда кладет конец органической или диалектической модели взаимодействия между вещами. Не существует 13. Организация Римско-католической церкви, светский орден. — ​Прим. ред.

10

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

внутренних отношений между отдельными вещами. Отношения внешни по отношению к своим членам, как в известном высказывании Делёза. Органические и неорганические объекты свободно движутся из ассамбляжа в ассамбляж, иногда нисколько не меняясь. Автомобильные запчасти легко переставляются с одной машины на другую, а футболисты, переходящие из клуба в клуб, сохраняют большую часть своих качеств без изменений. С этим шагом прекращается власть взаимной негативности, ведь вещи определяются их собственной внутренней реальностью. В общем, если бы вещи сами по себе были одним бесшовным целым, было бы невозможно понять, как вообще может возникнуть что-либо новое, ведь целое не содержало бы про запас ничего, кроме текущего положения дел. Вещи вовлечены в обратные связи, а не сплавлены в единую массу. Отношения — ​это вопрос симбиоза, а не организма. Б. Антисущность Несмотря на реалистическую позицию, Деланда не верит в сущность. Легко понять, почему реализм и эссенциализм обычно идут рука об руку. Если реальность вещи независима от нашего доступа к ней, из этого ясно следует, что вещь обладает важными ключевыми качествами, не затрагиваемыми нашим взаимодействием с ними, в отличие от реляционных или случайных (акцидентальных) качеств, скользящих по ее поверхности. Это предполагает введенное Деланда различие между неотъемлемыми качествами и реляционными способностями вещи. Это кажется справедливым; под титулом «эссенциализм» он отвергает две важные цели. Более легкая цель — ​учение Платона о  сущности: бестелесные формы, которым причастны многочисленные конкретные вещи. Более важная для него цель — ​аристотелевская модель сущности, которую он еще называет «таксономической». Для Аристотеля все индивиды принадлежат к каким-то объединяющим видам. И хотя это, возможно, и не реифицирует универсальные качества на манер Платона, однако же создает абсолютный барьер между видами и более проницаемый барьер — ​между членами одного вида. В современных терминах, объекты коренятся в «естественных видах». Коль скоро Деланда отказался от идеи, что естественные вещи реальнее, чем искусственные ассамбляжи, ему легко отвергнуть естественные виды и любые иные разновидности постоянных сущностных барьеров между разными типами сущего. Это переключение фокуса с видов на индивидов часто связывается с именем Чарльза Дарвина, и Деланда открыто ссылается ГРЭМ ХАРМАН

11

на него. Хотя животные и склонны к репродуктивной изоляции благодаря закрытому от внешнего влияния генофонду, согласно теории эволюции, эти замкнутые «фонды» возникали в ходе долгой борьбы с климатом и конкурентами. Следовательно, разница между видами не более абсолютна, чем между двумя котами или двумя орлами. Нет такой вещи, как «орел», а есть только отдельные или сингулярные орлы. В определенном отношении это просто радикализует позицию Аристотеля, позволяя видам со временем меняться; акцент на индивидах присутствовал уже в аристотелевской метафизике. Это дает два интересных взаимосвязанных вывода. Во-первых, индивидов следует рассматривать как исторические процессы. Здесь есть некоторая двусмысленность в позиции Деланда. В своей более ранней книге Деланда утверждает, что «в онтологии Делёза… вид (включая и естественный вид) определяется не своими сущностными чертами, а, скорее, породившим его морфогенетическим процессом»14. Это смещает акцент с конкретных индивидов на  нечто  вроде доиндивидуальной траектории, так что индивиды оказываются преходящей кристаллизацией более глубокого процесса. Эта теория противостоит не только эссенциализму, но и тому, что Рой Бхаскар и другие называют «актуализмом», — ​идее, что мир состоит только из вещей, как они есть здесь и сейчас. В то время как некоторые авторы хотят избежать актуализма через осуществляемые вещами потенциальности или управляющие ими законы, для Деланда эти решения недостаточно реалистичны, ведь они определяют реальность чем-то лежащим вне ее текущего состояния, ставя ее, таким образом, в зависимость от отношения. Дабы избежать ловушек актуализма, с одной стороны, и потенциальностей и закона, с другой стороны, Деланда придерживается мнения, что делёзовская множественность — ​лучшее решение. Он высказывается в пользу «аттракторов, которые никогда не актуализируются»15, и ставит генезис выше полностью сформировавшихся индивидов. Или, по крайней мере, так он резюмирует Делёза. Но из последней книги не вполне ясно, почему генетическому процессу должен быть отдан приоритет перед полностью сформировавшимися индивидами. Он повторяет свой ранний пример с атомами, сформированными в ядре солнца:

14. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. P. 9–10. 15. Ibid. P. 32.

12

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Химические виды, как они классифицированы в  периодической таблице элементов, могут быть реифицированы привязкой к существованию водорода, кислорода или углерода. Но можно признавать объективность таблицы, в то же время отказываясь реифицировать ее естественные виды. Атомы данного вида рассматривались бы как индивидуальные объекты, произведенные рекуррентными процессами [синтеза ядер], происходящими в недрах отдельных звезд. Даже если, в отличие от организмов, они демонстрируют меньшую изменчивость, тот факт, что они родились в конкретном процессе, дает каждому из них историю… [Поэтому] нет нужды в онтологической зависимости от существования «водорода вообще»: нужна лишь объективная реальность больших популяций атомов водорода16.

Но не вполне очевидно, что это требует изменения философского фокуса с полностью сформировавшихся атомов водорода на морфогенетическую историю, протекающую вне этих атомов. Они могли бы оставаться полностью индивидуализированными благодаря некоторым случайным осаждениям, оставленными их индивидуальными историями, так что не требовалось бы, чтобы процесс как целое становился темой философии; на самом деле реальные вещи забывают большую часть своих историй. В таком случае генезис сам становится избыточным. Он релевантен лишь постольку, поскольку оставляет случайные отпечатки на каждом индивидуальном атоме. Этот пункт важен для меня, потому что, полагаю, онтологии стоит избегать не актуализма, а реляционизма. Единственный способ учредить объектно-ориентированную онтологию — ​не переключаться на процесс, поток, генезис, динамизм или протекание, а вместо этого учредить новую модель объектов как предельно свободных от любых отношений и частично сокрытых в своих личных вакуумах. Точно так же, как явная скука реализма вдохновила корреляционистскую догму, явная скука атомов и бильярдных шаров вызвала повальное увлечение криптогенетическими всплесками élan vital и  мощными гераклитовскими потоками. Я  предлагаю иное решение, согласно которому атомы и бильярдные шары гораздо страннее, чем считалось, как и  мрамор, змеи, кометы и  воздушные шары. Индивидуальный объект актуален или реален, но не становится жертвой никаких отношений. Пример синтезируемых в ядре звезды атомов водорода затрагивает и второй вывод Деланда: индивиды встречаются в популя 16. Idem. A New Philosophy of Society. P. 27–28. Курсив мой. — ​Г. Х.

ГРЭМ ХАРМАН

13

циях. Из этих популяций могут возникать новые ассамбляжи. Это может быть огромное множество людей, из которого кто-то станет юристом или буддистом. Или это может быть большая популяция неодушевленных объектов, и некоторые из них (воспламеняющиеся в  правильном месте в  правильное время) объединяются в топливо для бушующего лесного пожара. Хотя Деланда не останавливается на этом пункте подробно, из этого следует, что каждый индивид имеет множество качеств, кроме тех, что делают его частью популяции. Для юридической карьеры могут понадобиться определенные ораторские навыки — н ​ авыки, не нужные всем представителям человеческой популяции; кому-то понадобятся особые свойства темперамента, чтобы найти привлекательным буддизм. Тогда вдобавок к  характерным для всей популяции чертам мы наделены многочисленными качествами, которые можно назвать случайными. Они не  нужны для членства в  популяции людей, но в подходящих обстоятельствах могут втянуть нас в новые и невообразимые ассамбляжи. Как Деланда замечает в другом месте книги, важны именно «случайные столкновения»17. Мы все — ​дети случая, коль скоро все мы обладаем качествами и способностями, которые не задействованы в текущей ситуации, но могут стать решающими, когда произойдут определенные случайные события. Вы можете оказаться единственным человеком в данном месте с нужной генетической структурой, которая позволит выжить в надвигающейся эпидемии лихорадки Эбола, и поэтому одним из немногих, кто выживет, чтобы позже восстановить человеческий вид, так что иные ваши более случайные особенности станут ключевыми структурными признаками грядущей человеческой расы. В. Виртуальное Как бы то ни было, нет никаких видов, а есть только популяции индивидов, каждая со своей оригинальной и неповторимой историей. Актуальны только отдельные индивиды, даже если некоторые части их актуальности — ​это способности, не обнаруживающие себя до подходящего момента; в этом смысле потенциальное есть лишь производная форма актуального. Но наряду с ними есть виртуальное, и в последней книге Деланда роль виртуального играет род. Здесь мы находим неожиданную тему, рассматриваемую менее подробно, но, возможно, более ясно, чем в преды 17. Ibid. P. 21.

14

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

дущей работе. Хотя мы и можем заменить виды Аристотеля индивидуальными сингулярностями, Деланда утверждает, что нельзя сделать то же самое с классами более высокого уровня. Он ссылается на биологические царства (такие как растения или животные) и типы, «включая типы „хордовых“, к которым люди как позвоночные принадлежат»18. Он полагает: Тип может быть рассмотрен как абстрактное тело-план, общее для всех позвоночных; как таковой он не может быть охарактеризован с использованием метрических понятий вроде длины. Поэтому только не-метрические или топологические понятия, такие как всеобщая связность различных частей тела, могут быть использованы, чтобы определить его19.

В качестве примера он заимствует у Макса Вебера различие трех типов социальной легитимации (традиционный, бюрократический и  харизматический типы), превышающих любое свое возможное воплощение в том или ином обществе. Деланда использует понятие «пространства возможностей», чтобы определить эти базовые топологические типы. Обращаясь к своей ранней книге, он также отсылает к «фазовым пространствам», «аттракторам» и «степеням свободы». Родственными понятиями являются «топологические инварианты» и «универсальные сингулярности», противопоставленные, конечно, индивидуальным. Делёзовский термин «диаграмма» тоже в деле. Если вид может быть редуцирован к индивидам в популяции, то, как считает Деланда, виртуальные пространства возможности скорее предшествуют любым популяциям, чем возникают из них. В этом смысле он одновременно поддерживает номинализм вида и реализм рода (или, может, нам следует сказать виртуализм рода). Для Деланда важным следствием виртуальности рода является «независимость-от-механизма». По его словам, …анализ в теории ассамбляжа не концептуальный, а причинный, направленный на открытие актуальных механизмов, действующих в данном пространственном масштабе. [Кроме того,] топологическая структура, определяющая диаграмму ассамбляжа, не  актуальна, а  виртуальна и  независима-от-механизма,

18. Ibid. P. 28–29. 19. Ibid. P. 29.

ГРЭМ ХАРМАН

15

способна быть реализованной в  разнообразных актуальных механизмах…20

Иными словами, она имеет не причинный, а квази-причинный характер — ​еще один знакомый читателям Делёза термин. Г. Катализ В  квазипричине мы находим соперника обычной механистической теории линейной причинности, которая утверждает, что одни и те же причины всегда вызывают одни и те же следствия. Деланда упоминает и других соперников, прежде всего катализ и статистическую причинность. Давайте оставим здесь в стороне статистическую причинность, поскольку споры о том, понимать ли ее в онтологических терминах (как подлинную, копенгагенскую неопределенность21 в природе) или же в сугубо эпистемологических (как неспособность познать детерминистическую вселенную с точностью большей, чем статистическая), бесконечны. Взглянем вместо этого на  катализ. Например, курение для рака легких скорее катализатор, чем причина. Кто-то  неудачно заболевает раком из-за незначительного количества дыма в среде, в то время как другие жить не могут без сигарет и кальяна, но  остаются невредимы. Генетические и  диетические факторы тоже влияют на появление рака, а курение просто опасный катализатор для этого заболевания. Об  этом можно сказать немало интересных вещей. Во-первых, хотя Деланда использует для подрыва линейной причинности и квазипричины, и катализаторы, это вовсе не одно и то же. Предполагается, что квазипричины принадлежат виртуальному фазовому пространству, а  катализаторы сугубо актуальны. Катализатором для рака были бы отдельные конкретные сигареты, а  не  какая-то  ускользающая топологическая степень свободы. Далее нам следует спросить, является ли катализатор качеством вещи или ее способностью. Скорее всего, способностью. 20. Ibid. P. 31. 21. Речь идет о Копенгагенской интерпретации квантовой механики, сформулированной Нильсом Бором и Вернером Гейзенбергом, согласно которой квантовая механика описывает не атомные объекты сами по себе, а их проявления во взаимодействии с измерительными приборами, используемыми для наблюдения, причем чем точнее измеряется одна из  характеристик объекта, тем менее точно возможно измерить другую. — ​Прим. ред.

16

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Сам термин «канцероген» в отношении табака означает его способность вызывать рак в живых организмах, способных генерировать раковые клетки. Иными словами, именно способности делают всю реляционную работу для Деланда, однако они должны быть как-то основаны на реальных качествах, иначе бы они не существовали. Но что есть это не-реляционное качество? Можем ли мы сказать, что «канцерогенный» обозначает способность табака вызывать рак в живых организмах и что не-реляционные качества табака принадлежат вместо этого его молекулярной структуре? Это больше похоже на позицию кого-то вроде Сола Крипке. Проблема в том, что сама эта молекулярная структура является ассамбляжем и поэтому построена из способностей своих «доиндивидуальных элементов» (конструирующих ее). Но даже если бы это было не так, молекулярная структура занимает в пространстве определенное место со специфическими метрическими отношениями с окружающими вещами. Судя по всему, нет способа отделить актуальное от  реляционного, и  поэтому все «качества» (в обычном смысле) сводятся к способностям, если только мы не сделаем все качества виртуальными или квазипричинными, лежащими вне любой индивидуальной вещи. Но тогда взаимодействовать будут не вещи, ведь они окажутся всего лишь стерильными кристаллизациями на поверхностях динамического производящего процесса. Это возможный вариант. Но лучший вариант заключается в том, чтобы допустить не-актуальные качества, принадлежащие конкретным индивидуальным вещам, которые превосходят свои отношения ко всем другим объектам. Определение индивидов как исключительно актуальных редуцирует их к положениям дел, от которых затем мир спасается добавлением более глубокого уровня квазипричин. Это кажется мне лишним, поскольку нет никакой нужды думать об объектах в первую очередь как о положениях дел; одно и то же дерево поддерживает множество восприятий себя другими сущностями и  может быть проведено через всевозможные сценарии, оставаясь одним и тем же деревом. Если не  начинать с  объекта как положения дел, тогда я не вижу причин смещать внимание онтологии с индивидуальных сущностей на морфогенетические траектории или лежащее глубже конкретных объектов реальное/виртуальное топологическое пространство. Деланда делает еще несколько замечаний по  поводу важности нелинейной причинности. В отличие от логики, где каждый шаг выводится из предыдущего с механической необходимостью, причинность продуктивна. В следствии всегда заключено больГРЭМ ХАРМАН

17

ше, чем в причине, и снова возникает подозрение, что это «большее» наиболее явно в случайных свойствах следствия. Если одна и та же пара рождает троих сыновей, то это сыновняя популяция, в  которой каждый обладает особыми индивидуальными свойствами, превышающими то  общее, что они наследуют от  родителей. Два сына, быть может, нобелевские лауреаты, а озлобленный третий — б ​ еспощадный убийца. Деторождение в этом смысле «продуктивно», притом что одинаковые дети не порождаются с  механической регулярностью одними и  теми же родителями. Это только отчасти шутка. Но, что удивительно, Деланда думает, что линейная причинность иногда случается. Учитывая, что, по  его мнению, все взаимодействия в  мире должны вовлекать двух уникальных индивидов (даже если работу причинности выполняет более глубокая виртуальность) и даже атомы углерода являются уникальными, каждый со своей исторической траекторией, — у​ читывая это, зачем вообще нужно существование линейной причинности? Ему стоило во всех случаях, полностью, заменить причинность катализом. Д. Двойные оси Завершим этот раздел рассмотрением четырехчастной структуры мира. Наиболее известные в  истории философии четверицы — ​причины Аристотеля и таинственные хайдеггеровские земля, небо, боги и смертные. Но если начать всерьез искать четверицы в философии, то можно обнаружить их везде; на деле они обычно открыто провозглашаются своими авторами и  потому не  требуют для своего обнаружения изощренного «прочтения» или усердных раскопок. Фактически всю историю философии можно переписать через эту тему. Интерпретация космоса строго через четверицу будет получаться всякий раз при пересечении двух основных дуализмов. Сохраняя структурную ясность дуализма, четверица избегает его парадоксальной монотонности, добавляя в мир некоторую напряженность. Любая четырехчастная онтология должна делать две вещи. Во-первых, она должна ручаться, что два ее основных дуализма достаточно глубоки, чтобы гарантировать схватывание костяка мира. Утверждение, что все в мире либо тигр, либо не-тигр и либо сердитое, либо не-сердитое, покрывает все возможное сущее, но это, очевидно, онтология для дураков. Большинство философий четверицы легко избегают этой опасности, хотя дуализмы одних лучше, чем дуализмы других. Во-вторых, все четверицы должны объяснить взаимоот18

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ношения четырех полюсов и их возможные взаимопревращения. Это у философов получалось не так хорошо. Подходящий пример — п ​ роблема Хайдеггера с землей, небом, богами и смертными. Я уже не раз писал22, что эти термины не так уж темны, как принято думать. Однако непонятным остается их взаимодействие, неясно толкуемое Хайдеггером в терминах зеркальной игры, свадеб, танцев и песен. Эти описания просто негативны, ведь они только и говорят нам, что эти четверо — ​не одинокие полюса бытия, а как-то перетекают друг в друга. Не хватает позитивного описания их отношений. Вернемся к Деланда. О своей собственной двойной дуальности он говорит настолько ясно, насколько вообще возможно. По его словам, …концепт ассамбляжа определяется двумя измерениями. Одно измерение, или ось, определяет изменчивые роли компонентов ассамбляжа: от чисто материальной роли на одном конце оси до  чисто экспрессивной — ​на  другом. Эти роли непостоянны и могут оказываться смешанными, когда данный компонент может играть смесь материальной и экспрессивной ролей, используя разные наборы способностей23.

А теперь его вторая ось: Другое измерение определяет изменчивые процессы, в которые вовлекаются эти компоненты. Оно либо стабилизирует идентичность ассамбляжа, увеличивая степень его внутренней однородности или степень четкости его границ, либо дестабилизирует ее. В первом случае речь идет о процессах территоризации, в последнем — ​детерриторизации. Один и тот же ассамбляж может обладать как компонентами, работающими на стабилизацию его идентичности, так и компонентами, заставляющими его изменяться или даже трансформирующими его в другой ассамбляж. Фактически один и тот же компонент может участвовать в обоих процессах, используя разные наборы способностей24.

Здесь нужно отметить две вещи. Во-первых, я изменил в этих пассажах акцент, чтобы подчеркнуть фразу «используя разные наборы способностей». Это важно. Для Деланда именно способности 22. См., напр.: Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2007. 23. DeLanda M. A New Philosophy of Society. P. 12. Курсив мой. — ​Г. Х. 24. Ibidem. Курсив мой. — ​Г. Х.

ГРЭМ ХАРМАН

19

ассамбляжа, а не его качества позволяют ему курсировать между материальным и экспрессивным или между территоризирующим и детерриторизирующим. Один из примеров Деланда: город обладает определенной инфраструктурой, ее можно рассматривать как материальную; но также есть фасады и силуэты — ​избыточная поверхность, ненужная для текущих функций. Термин «силуэт» настолько хорош, что его следовало бы сделать техническим понятием в  философии: объекты — ​не  только скрытый материальный слой, каждый обладает силуэтом, которым он встречает других. Эти явно нефункциональные выражения поверхности могут когда-нибудь стать функциональными, замечает Деланда вслед за Делёзом25. В определенном смысле все популяции производят ассамбляжи, превращая их прежде экспрессивное измерение в сырье (raw material) для нового ассамбляжа исходя из всего лишь подмножества популяции, подобно тому как та случайность, что некоторые заинтересованы в шахматах больше, чем другие, порождает ассамбляжи международных шахматных лиг. Но, что самое интересное здесь, способности вещи служат Деланда формулой смены формы. Проблема такого захода, как и в предыдущем случае с причинностью, в том, что он никогда в действительности не говорит нам, что такое качества вещи вне любых ее отношений. Экспрессивен или материален ассамбляж сам по себе с точки зрения своих качеств? Ответ Деланда, видимо, «ни — ни». Силуэт Хиросимы может быть одновременно чисто экспрессивным для дзен-монахов, обожающих утреннюю свежесть, и материально функциональным для ядерного бомбардировщика, выполняющего визуальное наведение бомбы. А что же сама по себе Хиросима? Каков подлинный ассамбляж, удерживающий вместе материальную и экспрессивную способности города? Для Деланда опасность превращения способностей в текучую среду заключается в том, что вещи переопределяются с точки зрения своих отношений к другим вещам, и мы сползаем в онтологию единого (бесшовного) реляционного целого, из которого нас может спасти только виртуальное, подобно тому как Хайдеггер нуждался в Dasein или Эммануэль Левинас — ​в Другом, чтобы спасти нас от гладкого реляционного ансамбля инструментов. Во-вторых, Деланда говорит, что …две роли компонентов в  ассамбляже соотнесены с  разными формами причинности. Если материальные компоненты 25. Ibid. P. 14.

20

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

предполагают целый репертуар причинных взаимодействий, то экспрессивные — к ​ атализ26.

И  снова трудно установить точную роль каждого из  обсуждаемых понятий. Мы уже слышали, что и материальная, и экспрессивная роли задействуют способности ассамбляжа (что означает его возможность отнестись к другим вещам), а не ассамбляж, взятый с точки зрения его качеств, какими бы они ни были. Качества, видимо, не являются ни материальными, ни экспрессивными и  по  той же причине не  могут быть определены как территоризирующие или детерриторизирующие, ведь эти свойства тоже относятся к способностям или отношениям с другими вещами. И мы снова сталкиваемся с уже возникавшей сложностью того, как вообще для Деланда может реализоваться причинность в некаталитическом смысле. Нелинейная причинность, лучшим примером которой в книге является катализ, довольно хорошо подходит его позиции в  целом. Одна вещь не  вытекает из  другой в цельном (бесшовном) механическом процессе. Скорее, два и более различных индивида находятся по соседству и либо вступают, либо не вступают в причинные отношения какого-то типа. Однако здесь все еще есть затруднение. С одной стороны, даже если курение сигарет не вызывает рак во всех случаях, а только выступает катализатором, это лишь отодвигает вопрос о причинности на шаг дальше. Ведь что если бы все средовые и генетические факторы каким-то образом были эквивалентны во множестве разных случаев: должен ли рак или не-рак быть идентичным результатом во всех таких случаях? Иными словами, нелинейная причинность Деланда основана на сложном взаимодействии множества разных факторов, так что ни один фактор не имеет одно и то же следствие во всех случаях. А что с комбинацией этих факторов? Где механизм для неопределенности, если вся среда могла бы быть в точности той же в десяти тысячах разных случаев? В  этом смысле Деланда все равно оставляет место для механистической философии, хотя и гораздо более замысловатой, чем обычно.

Онтология Латура Теперь обратимся к онтологии Бруно Латура и рассмотрим его позицию сквозь призму пяти вышеупомянутых пунктов. Как боль 26. Ibid. P. 22.

ГРЭМ ХАРМАН

21

шинство интересных философий, философия Латура может быть с успехом резюмирована в одном параграфе. Мир сделан из акторов всех типов и размеров. Человеческий субъект или Dasein — а​ кторы, но акторами являются также свечи, звезды, газеты, экспрессы и боги. Все, что так или иначе существует, является актором. Это не просто изолированные сгустки вещества — ​они ведут переговоры между собой в сетях. Актор неотделим от своих качеств и не «переживает приключения во времени и пространстве» (как полемически описывал классическую модель субстанции Уайтхед). Если «философские корни» Деланда — ​в  философии Делёза, то источником глубочайшего вдохновения для Латура является Уайтхед, которого он считает величайшим философом прошедшего века. Для Латура все случается только один раз: в одно время и в одном месте. Трансформированный актор — ​это фактически новый актор. Его можно связать временной траекторией с предшественниками, но это все равно новый актор. В этой философии нет различия между формой и материей, поскольку каждый актор может служить материалом для более крупных акторов или конечной формой для элементов, из которых он состоит. Ничто по своей сути не является редуцируемым или нередуцируемым к чему бы то ни было. Два объекта могут быть соединены в более масштабную машину, если проделана надлежащая работа по их сближению и найдены способы их соединения. Рассказы Кафки могут быть связаны с Фомой Аквинским или музыкой «Нирваны», хотя может понадобиться изрядная изобретательность, чтобы удержать связь. Как считает Латур, мы можем сомневаться в законах Ньютона не больше, чем ехать на своем автомобиле в метро, причем по одним и тем же причинам. Интеллектуальные связи по сути не сильнее и не слабее физических. Все отношения требуют труда одного типа, и только когда работа завершена, мы можем сказать задним числом: мол, все это время знали, что связь должна состояться. Наконец, акторы не являются изолированными и в ином отношении: сам по себе актор всегда слаб, и силу дают лишь союзники. Это не социология силовых игр, в которой «самый сильный ученый» всегда выигрывает, поскольку здесь фраза «самый сильный» ошибочно ограничена вопросами влияния в человеческих группах. Если одинокий мечтатель время от  времени побеждает брокера научных сил, то не благодаря доступу к самой истине, а через сборку многочисленных неодушевленных союзников вроде молекул и газов, которые в конечном счете высказываются значительно громче, чем силовые тактики союзов человеческих сил. 22

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

С исторической точки зрения Латур отвергает кантовскую коперниканскую революцию, поскольку отрицает, что разрыв между феноменами и ноуменами сколько-нибудь отличается от зазора между шинами и  асфальтом или расстояния между Дувром и Кале. Разрывы преодолеваются работой, они существуют и  постоянно преодолеваются повсюду — ​не  только между разумом и реальностью. Его патентованная фраза «нового времени не было» означает невозможность очистить реальность от человеческой власти (как в научной модели) или очистить произвольные социальные силы от причастности природе (как в моделях социальных конструктивистов). Всюду лишь акторы, и мы не можем a priori объявлять их в большей или меньшей степени реальными. Такие объявления требуют настоящей эмпирической работы, поэтому-то Латур в последнее время и говорил об «эмпирической метафизике». Теперь давайте посмотрим, что мог бы сказать Латур по каждому из пяти ключевых пунктов из последней книги Деланда: реализм, антиэссенциализм, разница между виртуальным родом и актуальными видами, нелинейная причинность и двойная ось реальности. Классический реализм был слишком ограничен, сводя субстанции к вещам природы: это явно у Аристотеля, но более комично у Лейбница с его презрением к парам бриллиантов и кругам держащихся за руки людей. Как и Деланда, Латур оказывается «большим реалистом, чем король», помещая реальности на всех уровнях космоса. Голландская Ост-Индская компания, один из  любимых лейбницевских примеров псевдосубстанции, была бы принята Латуром и Деланда с распростертыми объятиями. Эта огромная корпорация стала реальной, бережно собирая множество акторов ценой кропотливого труда. Для Латура эта корпорация по типу ничем не отличается от атома углерода или бродвейского музыкального шоу. Деланда пришлось бы согласиться. Однако здесь есть очевидное различие между ними. Деланда гордо заявляет о  своем реализме в  первом параграфе каждой своей книги, но  я  не  припомню пассажа, в  котором бы Латур открыто называл себя реалистом. Вспомним: реализм противостоит не только идеализму, но также позиции, называемой Мейясу корреляционизмом. Согласно этой позиции, соприсутствие человека необходимо в качестве посредника во взаимодействии объектов, даже если они эксплицитно не редуцируются к феноменам в сознании. Итак, Латур не феноменолог и точно уж не отъявленный идеалист. Камень, мрамор, общество и математическое доказательство сопротивляются нашим усилиям и требуют тщательГРЭМ ХАРМАН

23

ной инженерной работы, чтобы быть собранными эффективно и правильным способом. Подобно некоторым другим современникам, Латур возвращает сопротивление вещам, и в этом заключается его привлекательность. Но говорит ли Латур о двух неодушевленных акторах, взаимодействующих без участия человеческого свидетеля? Хотя в его работах можно найти ресурсы для такого анализа, я не припомню, чтобы он где-либо предпринимал его. Случившаяся на полуофициальном событии история прояснит дело. В феврале 2007 года в парижской квартире Латура состоялась вечеринка в честь Мейясу, где молодого философа встретили плакатом «Добро пожаловать в корреляционистский дом!» (Bienvenue à cette maison corrélationiste!). Хотя это и было доброй шуткой, невозможно представить себе Деланда, проделывающего такие же трюки, невозможно вообразить его даже заигрывающим с идеей, что он мог бы быть корреляционистом. Реализм заложен в философский ДНК Деланда и не обсуждаем. Это не так для Латура, объектно-ориентированного в своем мышлении. Он не рвется настаивать, что вещи должны участвовать во взаимодействиях до и вне человеческого участия в них, а не только сопротивляться человеческим теориям. Даже если так, это никогда меня особо не тревожило, несмотря на мою приверженность реализму: подобно Хайдеггеру, Латур дает так много возможностей для возвращения прав независимым вещам, что я никогда не чувствовал себя обделенным их отказом войти в Клуб реалистов. Если чего и не хватает Латуру, то общей теории причинности, описывающей не только соединение инженером резины и стали, но и сопротивление и переговоры между неодушевленными силами в далеком доисторическом космосе. Когда Латур говорит, что при надлежащей работе один объект всегда может быть переведен в другой, пространство этого перевода оказывается пространством человеческой компетентности. В этом отношении объекты не более отделены друг от друга, чем отдельные впечатления или идеи отрезаны друг от друга для Юма, ведь все существуют в моем уме прямо сейчас. Здесь человеческий ум играет ту же роль, что и Бог в окказионалистских философиях, — ​посредник для реальностей, в иных отношениях независимых друг от друга. Вместо предоставления этой власти только Богу или уму я предлагаю найти способ демократизировать отношения и превратить все объекты в посредников, через которых проходят силы других объектов. Второй пункт — ​антиэссенциализм, и здесь Деланда и Латур приходят к  согласию с  разных сторон. Оба против естественных видов. Латур, хотя и католик, тоже цитировал Дарвина как 24

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

разрушителя идеи естественных видов. Обе философии толкуют о  конкретных индивидах, а  не биологических  видах. Разница в том, что, хотя оба и полагают, что вещи изымаемы из включающих их  сетей, Деланда больше похож на  классических реалистов, считая, что автомобиль остается тем же, даже если его перенести из гаража на уличную свалку. Латуру, напротив, ближе что-то вроде «действительных событий» (actual occasions) Уайтхеда, чем реальные субстанции. Вещь обладает всеми своими качествами и отношениями здесь и сейчас, а ее самотождественность во времени — н ​ е более чем социальная связь между тесно связанными, но не вполне тождественными акторами. Латур бы одобрил термин Уайтхеда «бездеятельная действительность» (vacuous actuality) для обозначения любой субстанции, лежащей вне всех своих отношений к другим вещам. В этом смысле, думаю, виртуальное могло бы считаться «бездеятельной действительностью», как и мой концепт загадочных ускользающих объектов. Если Деланда позволил бы нам покрасить дом много раз, не разрушая лежащий в его основе ассамбляж, то для Латура дом вряд ли будет тем же от момента к моменту, даже если мы вообще никогда не покрасим его. Как и для Уайтхеда, вещь существует в мгновении. Третьим пунктом было проведенное Деланда различие между актуальностью видов в форме конкретных индивидов и виртуальностью рода в топологических степенях свободы или абстрактных диаграммах. Здесь различие между ними лежит на поверхности. У Латура нет места для виртуального, хотя он заигрывает с различием между виртуальным и потенциальным. Есть только конкретные акторы, и эти акторы всегда так специфически разворачиваются в разнообразных случайных качествах и внешних отношениях, что не могут пережить их изменения. Я не вижу, куда бы у Латура можно было вписать виртуальное. Он предельный актуалист. Четвертый пункт  — ​катализ, или нелинейная причинность. Здесь наши философы солидарны. Для обоих причинность продуктивна и  не  просто разворачивает то, что уже было заложено в настоящем. Латур на самом деле идет еще немного дальше, так как, в отличие от Деланда, считает, что даже логика продуктивна: доказательства Евклида не больше содержатся в аксиомах, чем финальные ноты «Волшебной флейты» в увертюре или пирог в ингредиентах. Каждый шаг доказательства или причинной цепочки включает в себя переговоры, проверку сильных и слабых сторон этого шага. Может быть, это неочевидно в случае более коротких доказательств Евклида, подобно тому как, по признанию ГРЭМ ХАРМАН

25

Канта, сложно усмотреть в 7 + 5 = 12 синтетический характер сложения. Но посмотрите на предложенное Эндрю Уайлсом доказательство последней теоремы Ферма с его длительными (и изначально ошибочными) заходами через эллиптические кривые и модулярные формы, а также работы по меньшей мере пяти других математиков. Как и в случае проектирования здания, есть множество ошибочных путей, на которые доказательство может свернуть, и одна слабая связь может разрушить все доказательство, как и один неисправный провод может привести к падению аэробуса, а одно оскорбление — ​запустить войну. Последний пункт касается двойной оси мира у  Деланда. Подобно удивительно большому количеству философов, у  Латура есть своя четверица. Как в  случае Деланда и  многих других, его четверица возникает из удвоения разницы между вещью самой по себе и вещью в ее отношениях к другим. Предлагаемые им четыре термина таковы: замешательство и институция, с одной стороны, консультация и иерархия — ​с другой (это хорошо видно на схеме в его «Политиках природы»27). Выражаясь в других терминах, он радикализует различие факт/ценность, повторяя его и на фактической, и на ценностной осях в обычной для четырехчастных онтологий манере. В начале 2007 года Латур завершил свой труд, названный им magnum opus и действительно заслуживающий такого титула. Под текущим названием «Краткое изложение исследования модусов существования»28 он описывает явно экстравагантную 14-частную онтологию, хотя беглый осмотр обнаруживает, что речь идет о четверице с объединяющим пятым термином. Четвериц в последнее время в философии хоть отбавляй: у Мартина Хайдеггера, Мануэля Деланда, Бруно Латура, Мар 27. Latour B. Politics of Nature: How to Bring the Sciences Into Democracy. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. P. 111. «Словарь для замены терминов „факты“ и „ценности“ Власть учитывать: сколько нас? Замешательство. Требование внешней реальности. Консультация. Требование релевантности. Власть ранжировать: можем ли мы жить вместе? Иерархия. Требование публичности. Институция. Требование закрытия». — ​Прим. пер. 28. Впоследствии книга была издана как: Idem. Enquête sur les modes d’existence. Une anthropologie des Modernes. P.: La Découverte, 2012. Англ. пер.: Idem. An Inquiry Into Modes of Existence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013. Рецензию на эту книгу см. в: Быков Е. От акторно-сетевой теории к модусам существования: экспозиция в семи сценах // Логос. 2017. Том 27. № 1. — ​Прим. ред.

26

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

шалла Маклюэна, Алена Бадью, может быть, Жиля Делёза, не говоря уж об Аристотеле и его наследниках. Это не пустой вопрос нумерологии, а вызов для нас, состоящий в необходимости изобрести динамику того, как четыре полюса по  двум онтологическим осям отражают и трансформируют друг друга.

Деланда: оценка через преувеличение Обычно философию оценивают «критически», то есть ищут слабые места в ее аргументах. Конечно, это лучше, чем наивный энтузиазм по отношению к любой новой философии. Мы часто надеемся увидеть критическую позицию у учеников мыслителя, ведь никто не хочет видеть идеологов, заискивающих перед мэтром. Но у критического подхода есть обратная сторона, а именно его склонность стирать разницу между смелой и радикальной философией и унылой сдельной работой, заполняющей любую уже сформировавшуюся школу. Мы живем в несовершенном мире. Часто получается так, что мои восемнадцатилетние студенты находят прискорбные ошибки у таких гигантов, как Платон и Лейбниц, и довольно часто эти ошибки так же серьезны, как и ошибки в средней газетной статье. Тем не менее мы продолжаем читать Платона и Лейбница, извлекая из их работ больше, чем из текстов с тем же количеством недостатков. Читая ранние рецензии на «Критику чистого разума», я  поражаюсь тому, что даже самые тщательные критические разборы совершенно упустили суть книги, ведь немногие из них (если вообще хоть кто-то) предсказали, насколько важной она вскоре станет для всех нас. Великим философом Канта делает не то, что он сделал меньше ошибок, чем другие; Хайдеггер когда-то  предположил, довольно справедливо, что великая мысль всегда требует великой ошибки. Критическая установка не только сводит философию к таблице верных и ошибочных аргументов, но и частично деморализует тех редких авторов, которые, несмотря ни на что, избегают давления академической выучки и рискуют попытать счастья, выстраивая систематический взгляд на вселенную. По этим причинам я предлагаю заменить философскую критику методом философского преувеличения (гиперболы). Читая замечательную работу с новыми идеями, я всегда спрашиваю себя не «Где тут ошибочные аргументы?» (это все равно что ставить подножку танцующим на паркете или говорить им, что у  них развязались шнурки), а  скорее: «Если бы эта работа была величайшей работой этого века в своей области, что бы изменилось? И чего бы нам все равно не хватало?» Этот метод изГРЭМ ХАРМАН

27

бегает доверчивого преклонения и восхваления (если такое еще бывает), распознавая лакуны, которые можно найти даже в величайших философиях. Кроме того, это справедливее по отношению к  смелым мечтателям, чем критический метод, находящий семнадцать ошибок в Канте и девятнадцать в какой-то сухой, не запоминающейся и ничем не рискующей статье. Хороший вкус мог бы требовать, чтобы мы не применяли проверку преувеличением в случаях вроде последнего. Деланда заслуживает такой проверки; он очертил панораму реальности, которая напрашивается быть принятой всерьез как важный вклад в философию. Поэтому я спрашиваю без тени сарказма: «Будь теория ассамбляжа Деланда величайшей философией XXI века, что изменилось бы, какие ее лакуны могла бы захотеть заполнить последующая философия?» Идея в том, что метод преувеличения полезнее, чем преуменьшение, ведь последнее редко фальсифицируемо. Возможно, в этом все дело. Итак, представьте себе, что в  2030 году онтология Деланда обставила всех конкурентов, достигнув статуса канонической классики или сразу догмы, и заменила нынешнюю аналитическую философию как воплощение философского мейнстрима. Возможно, она имела бы ответвления (скажем, гарвардские и оксфордские деландовцы), но без настоящего раскола. Попробуйте представить, в чем вы бы почувствовали облегчение, случись это, а в каких отношениях почувствовали бы себя стесненно и подавленно. Выигрыш от господства Деланда был бы очевиден. В 2030 году ясная философская проза снова в  ходу. Больше нет континентальной школы, осуждаемой за «туманность» или литературный пафос, нет и изощренных, но бессодержательных графоманов. Самое важное — ​реализм снова в моде после прозябания на задворках философии в течение более чем двух веков. Обширная неисследованная территория реализма открыта для наследников Деланда, формулирующих новые проблемы и откапывающих забытые сокровища из истории реализма, что, быть может, ведет к ослепительному ренессансу средневековых фигур вроде Франсиско Суареса. Но, в отличие от предшествующего реализма, философия в  2030 году учитывает множественность уровней реальности и работает с «плоской онтологией» разнообразных ассамбляжей (будь то общества, машины или атомы), а не плодит произвольные деления вещей на реальные и всего лишь агрегаты. Это мощная и гибкая онтология, осведомленная о последних достижениях в науке и кино, а также широко применяемая эм28

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

пирически, что уже видно по интригующим размышлениям Деланда о рынках и разговорах людей. С приходом к власти теории ассамбляжа долгая холодная зима деконструкции осталась позади и новый дух реализма пустил корни. Этот философский мир кажется мне более счастливым, чем тот, в котором я вырос, и достаточно хорошим, чтобы просто его принять и обустроить. Впрочем, получив столько благ, я со свойственной человеку жадностью хочу получить еще. Если бы мне пришлось восстать против будущего господства Деланда, то против чего бы я восстал? Как я намекал выше, одной из лакун философии 2030 года была бы теория причинности. Мне не  хватало бы адекватной теории причинных связей в деландовском мире и — по иным причинам — в​  альтернативном латурианском. Давайте снова обратимся к примеру дерева. Дерево, очевидно, не является для Деланда простым агрегатом, и не потому, что это субстанция или естественный вид. Дело в том, что оно отвечает требованию обладать эмерджентными качествами, отсутствующими в его частях, оно ретроактивно влияет на свои части и, наконец, наделено избыточностью, позволяющей частям быть удаленными или замененными без разрушения дерева. Дерево  — ​материал для леса, дающего дом животным видам. Оно экспрессивно в мерцании своего древовидного силуэта, видимого нам и другим вещам. Оно территоризирует, закрываясь от соседних объектов, и детерриторизирует, размывая свои границы и позволяя внешним влияниям проникать внутрь и  изменять себя. Однако Деланда уже определил свою четверицу в терминах способностей, а не качеств. Каковы качества дерева самого по себе, помимо его способностей служить материалом для бóльших агрегатов, объединять меньшие и господствовать над ними или его двойной склонности замыкаться и изливаться в свою среду? Неясно, где мы встретим само дерево, ведь оно всегда обнаруживается благодаря своим воздействиям на другие ассамбляжи, которые, в свою очередь, обладают качествами лишь по отношению к другим ассамбляжам, — ​«мяч»29 реальности передается по цепочке, и  никто не  берет на  себя ответственность быть реальным. Дерево становится скорее специфическим положением дел, чем самостоятельным объектом. Однако так быть не может, ведь дерево не может задаваться суммой положений дел, к которым оно причастно, и a fortiori не может быть задано суммой своих 29. См.: Серр М. Теория квази-объектов // Сигма. 05.06.2015. URL: http://syg. ma/@alieksandr-14/mishiel-sierr-o-kvazi-obiektakh. — ​Прим. ред.

ГРЭМ ХАРМАН

29

возможностей для будущих отношений, поскольку это было бы даже еще менее реалистичной теорией, чем теория положений дел. Полагаю, это является мотивацией для большинства теорий виртуального, которые видят в  ограничениях положений дел адекватный подход к реальности, но предполагают, что индивидуальные объекты могут быть определены только так: объекты, обладающие многочисленными качествами, которые так или иначе регистрируются в пространстве и времени способом, доступным другим. Принять виртуальное в качестве решения — ​значит увести философию от конкретных объектов. Но если мы считаем, что объекты по сути своей глубже, чем все положения дел, которым они причастны или будут причастны (то есть положениям дел остается лишь бросать камешки в бездонные пропасти существующих объектов), тогда не нужно никакое обращение к чему-либо виртуальному. Будет сплошной актуализм объектов — ​совершенно определенных, отличных друг от друга, однако никогда не выразимых исчерпывающим образом в любых попытках зарегистрировать их существование. Только здесь возникает и настоящая проблема причинности. Видимо, для Деланда квазипричина проистекает из виртуальности степеней свободы или рекуррентных форм харизматичного господства, отвергаемого, как только отрицается, что отдельные объекты суть положения дел. Между тем катализ способен противостоять механизму лишь из-за явной сложности причинных элементов, означающей, что как только эти элементы как-то окажутся в правильной комбинации, то произойдет механическое воздействие. Фактически это теория линейной причинности, время от времени срабатывающей среди тумана участвующих агентов, а вовсе не вызов прямой механической причинности как таковой. Картина изменится, если мы определим объекты как ускользающие от всех отношений в некое герметичное ядро реальности. Впервые за  долгое время причинность станет подлинной проблемой. Если дерево само по  себе не  может быть сведено ни к каким из способностей своей четверицы, то его структура совершенно нереляционна. Тем не менее соседствующие деревья, грибы и ослы должны иметь возможность как-то взаимодействовать, иначе с ними ничего бы не происходило. Именно эта проблема до сих пор упускается в 2030 году. В латурианском мире она имела бы решение, но, на мой взгляд, неверное. Здесь объекты в лесу могли бы вступать в отношения при условии, что выполнена надлежащая работа по переводу. Но переводчиком бу30

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

дет исследователь или наблюдатель, выполняющий работу по соединению одного объекта с другим. Хотя Латур и не скептик, это в сущности позиция Дэвида Юма. Несмотря на все его сетования по поводу отсутствия необходимой связи между одним впечатлением и другим, они всегда уже соединены как впечатления для меня. Впечатления суть только случайные причины, тогда как сам я функционирую как реальная причина, связывающая впечатления по привычке. Это лишь инверсия окказионализма, так вдохновившего Юма. Юм начинает с  впечатлений, уже связанных мной как впечатления для меня, и просто отрицает, что мы можем знать какую-либо независимую реальность впечатлений вне меня. Окказионалисты, наоборот, начинают с предположения раздельных субстанций, неспособных прийти в соприкосновение без постоянного вмешательства Бога. Скептическую позицию можно отвергнуть, опираясь на реализм; окказионалистскую позицию можно отвергнуть, поскольку она успокаивает душу, но не избавляет от интеллектуального голода. Бог, или человеческий ум, становится привилегированным местом, где разворачиваются отношения между вещами, которые иначе остались бы несвязанными. Это уже не реалистическая теория причинности, ведь она лишает все остальное в мире любой возможности с чем-то соприкоснуться. Чего точно не хватает в 2030 году, так это теории замещающей причинности30, объясняющей, как деревья, звезды, армии, харизматические лидеры существуют каждый в  своей замкнутой реальности отдельно от  всех способностей, но  тем не  менее будучи при этом способными воздействовать друг на друга. И это центральная проблема объектно-ориентированной онтологии. Библиография Badiou A. Theoretical Writings. L.: Athlone, 2004. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity. L.: Continuum, 2006. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. L.: Continuum, 2002. Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2007. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re:press, 2009. Latour B. An Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013. 30. См.: Харман Г. О замещающей причинности / Пер. с англ. А. Маркова // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 75–90. — ​Прим. пер.

Г Р Э М Х А Р М А Н

31

Latour B. Enquête sur les modes d’existence. Une anthropologie des Modernes. P.: La Découverte, 2012. Latour B. Politics of Nature: How to Bring the Sciences Into Democracy. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. Žižek S., Daly G. Conversations With Žižek. Cambridge: Polity Press, 2004. Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. Серр М. Теория квази-объектов // Сигма. 05.06.2015. URL: http:// syg.ma/@alieksandr-14/mishiel-sierr-o-kvazi-obiektakh. Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248. Харман Г. О замещающей причинности // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 75–90.

32

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

NETWORKS AND ASSEMBLAGES: THE REBIRTH OF THINGS IN LATOUR AND DELANDA Graham Harman. Professor, [email protected]. Philosophy Department, American University in Cairo (AUC), AUC ave., P. O. Box 74, 11835 New Cairo, Egypt. Keywords: assemblage; catalysis; virtual; network; actor; flat ontology. This article is dedicated to the juxtaposition between the philosophies of Manuel DeLanda and Bruno Latour against the backdrop of realism and the rehabilitation of things. The author begins by introducing both thinkers, and then goes on to present and compare their positions. If realism is not in decline, then it is on the periphery of the philosophical mainstream, and DeLanda is presented here as one of its rare proponents. While Latour is not a realist, he is nonetheless special in light of his attention to objects and their activity. The author himself qualifies his position as “realist formalism.” He begins his presentation of DeLanda’s philosophy by exposing five basic components of his flat ontology. In addition to realism, these are anti-essentialism; nominalism and historicism of species, and virtualism of genus; theory of catalysis and non-linear causality; and finally, the quadruple world. The last component is made up of two axes, the material-expressive and the territorialization-deterritorialization. After critically considering the realist tradition, DeLanda to replace the opposition “substance-aggregate” with the notion of assemblage. This central concept is defined by a specific theory of relations between part and whole. Latour’s ideas are discussed and compared with DeLanda’s philosophy along the same points. According to the author, what is missing in Latour’s approach is a comprehensive theory of causation. Latour differs from DeLanda in questions concerning realism and virtuality; Latour is a pure actualist. The final part of the article discusses a thought experiment in which the author tries to imagine a possible future, where DeLanda’s and Latour’s ideas have become mainstream philosophy. This would be a dominance of realist flat ontologies, the Achilles heel of which would be a theory of causation. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-1-32 References Badiou A. Theoretical Writings, London, Athlone, 2004. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity, London, Continuum, 2006. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy, London, Continuum, 2002. Harman G. Gosudar’ setei: Bruno Latur i metafizika [Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2014, no. 4 (100), pp. 229–248. Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2007. Harman G. O zameshchaiushchei prichinnosti [On Vicarious Causality]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2012, no. 114, pp. 75–90.

Г Р Э М Х А Р М А Н

33

Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics, Melbourne, re:press, 2009. Latour B. Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2013. Latour B. Enquête sur les modes d’existence. Une anthropologie des Modernes, Paris, La Découverte, 2012. Latour B. Politics of Nature: How to Bring the Sciences Into Democracy, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2004. Meillassoux Q. Posle konechnosti. Esse o neobkhodimosti kontingentnosti [Après la finitude: Essai sur la nécessité de la contingence], Yekaterinburg, Moscow, Kabinetnyi uchenyi, 2015. Serres M. Teoriia kvazi-ob”ektov [Theory of the Quasi-Object]. Sygma, June 5, 2015. Available at: http://syg.ma/@alieksandr-14/mishiel-sierr-o-kvazi-obiektakh. Žižek S., Daly G. Conversations With Žižek, Cambridge, Polity Press, 2004.

34

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Новая онтология для социальных наук Мануэль Деланда

Профессор, именная кафедра современной философии и науки Жиля Делёза, отделение философии, искусства и критической мысли, Европейская высшая школа (EGS). Адрес: 20 Alter Kehr, CH-3953 Leuk-Stadt, Switzerland. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: индивидуум; индивидуальное сущее; контингентность; плоская онтология; вложенное множество; популяция; восходящая модель.

Статья представляет собой набросок материалистического похода к онтологии социальных наук. Автор начинает с формулирования задачи философии науки по отношению к социальным наукам: прояснение типов сущего, характерных для этих наук, с продуктивным использованием наработок других дисциплин, одновременно избегающим редукционизма. Далее он переходит к отсеву тех типов сущего, которые точно не подходят: это любые виды трансцендентных сущностей. На примере разработок эволюционной теории, популяционной генетики и физики конденсированного состояния он показывает метаморфозы понятий вида и индивидуума. Так, биологический вид обрел траекторию исторической индивидуации и потерял сущность как единое объединяющее ядро, представ в виде контингентной и исторически конкретной популяции. Чтобы избавиться от старых коннотаций понятия «индивидуум»,

автор вводит термин «индивидуальное сущее» (individual entity). Антиэссенциализм, специфическая теория части и целого, принцип исторической индивидуации — ​т аковы составляющие будущей новой социальной онтологии, которая будет плоской онтологией. Отдельные сущие в ней различаются пространственно-временным масштабом, но не онтологическим статусом. Иерархия (микро/ макро, действие и структура, жизненный мир и социальная система) заменяется вложенными множествами индивидуальных сущих, автор поясняет это на примере образования городов. Такая онтология будет основана на восходящем принципе: она тематизирует популяции гетерогенных сущих различных нижних уровней, а не целостности, как в нисходящей модели. Единство онтологического плана позволяет прослеживать взаимодействие различных исторических ритмов, что перекликается с проблематизацией понятия эпохи и периодизации.

35

О

Д Н И М из самых важных вкладов, которые философия науки может сделать в  социологию, экономику и  антропологию, является прояснение типов сущего, которые постулируются в их теориях в качестве существующих. Иными словами, философы могут помочь прояснить онтологические основания каждой отдельной теории общества. Кроме того, принимая во внимание, что философия науки должна также иметь дело с мирами физики и биологии, она может привнести в анализ социальной онтологии средства, выработанные в других областях знания. Конечно, это может оказаться палкой о двух концах ввиду опасности редукционизма, присущей любому переносу понятий из одной области знания в другую. Однако подобную опасность можно минимизировать, с самого начала блокируя возможные редукционистские аргументы, которые сделали бы заимствования из физики и биологии неприемлемыми для социальных исследователей. Ключевая идея этой блокирующей стратегии заключается в выстраивании онтологии вокруг эмерджентного свойства как базового понятия, то есть свойства целого, которое больше своих частей и поэтому к ним несводимо. Как только становится ясно, что химические свойства не могут быть редуцированы к лежащим в их основе физическим процессам, а биологические свойства — к​  химии, оказывается легко преодолеть соблазн свести психологические, социальные или экономические свойства к биологическим. Теперь позвольте мне описать теоретические ресурсы, которые я буду использовать. Первым делом следует исключить определенные типы сущего в качестве кандидатов для серьезной материалистической онтологии. Неприемлемы прежде всего трансцендентные сущности, вечные архетипы, существующие в бестелесной форме на платоновском небе. Этот шаг, я уверен, не вызовет существенных возражений — ​в последние десятилетия во многих интеллектуальных кругах преобладал сильный антиэссенциалистский дух. Но вдобавок к сущностям есть и другие тесно свя Перевод с  английского Михаила Потапова и  Станислава Гавриленко по тексту доклада для Institute for Advanced Study (Princeton, NJ), прочитанного в 2000 году. Публикуется с любезного разрешения автора.

36

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

занные с ними типы существования, которые должны быть исключены в качестве потенциальных кандидатов, например общие категории, или, как говорят философы, «абстрактные классы». Говорить, что в материалистической онтологии нет места общим абстракциям, вовсе не значит отрицать легитимность обобщений в  частных науках. Речь идет, скорее, о  противостоянии реификации общих категорий, наделяющей их актуальным существованием, в  отличие от  рассмотрения их  в  качестве просто удобных концептуальных инструментов, играющих легитимную роль в  практиках классификации. Разрешите мне привести конкретный пример того, что заменяет сущности и абстрактные классы в предлагаемой мною онтологии. В течение столетий биологический вид выступал одним из главных примеров общей категории. Независимо от того, мыслились ли эти категории как определяемые трансцендентной сущностью (как у Платона) или имманентным «естественным состоянием» (как у Аристотеля), животные и растительные виды предоставляли образец того, чем, как предполагалось, является абстрактная общая категория1. Конечно, Чарльз Дарвин разорвал с этой традицией, показав, что биологические виды — ​далеко не вечные архетипы: они появляются и вымирают в течение определенных исторических эпох. В XX веке этот разрыв с традиционным взглядом стал даже еще более выраженным, когда некоторые биологи поняли, что биологические виды могут рассматриваться как индивидуумы (individuals), а не классы2. И  хотя термин «индивидуум» относится, как правило, к  отдельному организму, его применение к видам не является метафорой. В онтологическом смысле этот термин применяется к любому сущему, являющемуся результатом процесса исторической индивидуации. В случае видов индивидуация состоит в двойном процессе естественного отбора и репродуктивной изоляции: виды накапливают анатомические и поведенческие признаки, конституирующие их идентичность как части контингентного исторического процесса, в котором половые партнеры, хищники, паразиты, климат и географические условия — в​ се играют свою роль. Более того, новый вид возникает тогда, когда часть старого вида оказывается неспособной скрещиваться с остальной его частью, тем са 1. Ghiselin M. T. Metaphysics and the Origin of Species. Albany: State University of New York Press, 1997. P. 78. 2. Hull D. L. Science as a Process. Chicago: University of Chicago Press, 1988. Ch. 4.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

37

мым гарантируя устойчивость накопленных признаков и их стабильность перед лицом генетических потоков извне. Генетическое замыкание, вызванное репродуктивной изоляцией, так же контингентно, как и множество факторов, оказывающих селекционное давление: все, что проламывает брешь в генетических, механических и географических барьерах, поддерживающих эту изоляцию, будет подрывать устойчивость генетической идентичности вида. Однако, несмотря на то что термин «индивидуум» может быть корректно применен к виду, он все еще несет множество коннотаций, которые должны быть исключены. Помимо ассоциации с отдельными особями, этот термин отсылает к индивидуальности и личности в связи с проблемами сознания, свободы воли и т. п. Поэтому для придания ясности, наверное, следовало бы говорить об «индивидуальных сущих» (individual entities), а не «индивидуумах» (individual), тем самым используя термин не как существительное, а как онтологический определитель3. Контингентное историческое происхождение признаков, определяющих тождественность вида, а также контингентность поддерживающих ее барьеров отличают концепцию Дарвина от взглядов Платона и Аристотеля. Просто не существует никакого базового набора признаков (никакой сущности), которыми должны обладать все организмы, образующие данный биологический вид. Некоторые философы полагали, что ДНК может конституировать подобную сущность, но этот аргумент не принимает во внимание принципиально статистический характер распределения генов в репродуктивном сообществе. Не существует набора генов, который должен иметь включенный в данное сообщество организм. Хотя, безусловно, есть много общих генов и частичные пересечения их множеств. Степень гомогенности генофонда биологического вида — ​контингентный исторический факт, говорящий о единообразии селекционного давления, результатом которого является данный генофонд. Помимо приведенного выше физического аргумента, отрицающего наличие общей сущности у организмов, принадлежащих к одному виду, имеются и логические аргументы против той точки зрения, в соответствии с которой они образуют абстрактный тип или категорию. В отличие от отношения между общей категорией и ее членами (отношения экземплификации), отношение между индивидуальным видом и индивидуальным организмом 3. В английском языке слово individual может быть как существительным, так и прилагательным. — ​Прим. пер.

38

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

является отношением целого к своим частям, во многом сходным с отношением отдельного организма к образующим его индивидуальным клеткам. Более того, в отличие от отношения между конкретным примером и общими типами, отношение частей к целому каузально: целое возникает из причинных взаимодействий составляющих его частей4. Хотя получаемое целое обладает тем же онтологическим статусом, что и его части (то есть также является индивидуальным сущим), целое, как правило, будет действовать на больших масштабах, чем его части. В пространственном отношении вид имеет значительно большую протяженность, чем отдельный организм, поскольку обычно образован несколькими репродуктивными сообществами, обитающими в географически разделенных экосистемах. Во временнóм отношении вид также действует на значительно бóльших масштабах: обычная продолжительность его существования намного превосходит жизненные циклы отдельных организмов. Но тот факт, что вид конструируется посредством исторического процесса, предполагает, что он всего лишь еще одно индивидуальное сущее, просто действующее на большем пространственно-временном масштабе, чем отдельные организмы. Необходимо подчеркнуть одно философское следствие, вытекающее из  этой новой концепции вида: если онтология, выстраиваемая на основе отношений между общим типами и частными случаями, является иерархичной (каждый уровень представляет отдельную онтологическую категорию: организм, вид, род), то подход в терминах взаимодействующих частей и эмерджентного целого приводит к плоской онтологии, образованной уникальными, сингулярными индивидуальными сущими, отличающимися друг от  друга своим пространственно-временным масштабом, а  не  онтологическим статусом. Другое важное философское следствие заключается в следующем: биологам, чтобы прийти к этому новому взгляду на вид, пришлось отказаться от способа мышления, связанного как с типологической, так и с эссенциалистской онтологией, и заменить их новым способом мышления, который стал известен как популяционный подход. Его отличие от типологических и эссенциалистских представлений выражено в известном пассаже из работы Эрнста Майера, одного из создателей современного синтеза эволюционных и генетических идей: 4. Ghiselin M. T. Op. сit. P. 37–41.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

39

[Для типолога] существует ограниченный набор постоянных неизменных «идей», лежащих в основании наблюдаемого [в природе] разнообразия. Только эйдос (идея) постоянен и реален. Наблюдаемое же разнообразие обладает не большей реальностью, чем тени объекта на стене пещеры. [В противоположность этому] популяционист подчеркивает уникальность всего существующего в  мире природы. Все организмы и  органические явления состоят из неповторимых черт и могут быть описаны только в статистических терминах. Предельные выводы типолога и популяциониста строго противоположны друг другу. Для типолога тип (эйдос) реален, а вариативность иллюзорна, тогда как для популяциониста тип (усредненное) является абстракцией и только варьирование реально. Едва ли есть два таких взгляда на природу, которые были бы настолько далеки друг от друга5.

Когда биологические виды рассматриваются как общие категории, члены которых обладают общим набором одинаковых свойств, наблюдаемая вариация среди членов классов становится совершенно неважной. С  другой стороны, для популяционистов вариация, то  есть наследственная изменчивость, является топливом эволюции: без адаптационных различий между организмами естественный отбор был бы не  способен привносить какие-либо изменения в популяцию и способствовать появлению новых форм жизни. Иначе говоря, для популяционистов гетерогенность является тем состоянием, спонтанного существования которого следует ожидать при большинстве условий, в то время как гомогенность — в​ есьма маловероятное состояние, которое может реализоваться только при крайне специфических условиях селективного давления, аномально постоянного в пространстве и во времени6. Более того, если типолог мыслит происхождение формы в терминах выражения отдельных типов, то для популяциониста формы организмов всегда разворачиваются внутри коллективностей по мере того, как селективно благоприятные признаки, имеющие различное происхождение, распространяются в популяции. Эти идеи эволюционной биологии в  действительности уже проложили себе нередукционистский путь в социальные науки. Я имею в виду здесь относительно новое направление в экономи 5. Цит. по: Sober E. The Nature of Selection. Cambridge, MA: MIT Press, 1987. P. 156. 6. Ibid. P. 159.

40

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ке, известное под названием «эволюционная экономика», в рамках которого коммерческие фирмы рассматриваются как части популяции институтов, способные к  собственной репликации всякий раз, когда открывается новое подразделение и  неформальные практики вкупе с формальными процедурами, определяющими повседневную деятельность фирмы, «наследуются» ее вновь созданным подразделением. Однако в этой статье мне хотелось бы использовать другой подход, заимствуя из биологии только те идеи, которые имеют глубокие онтологические следствия и поэтому не характеризуют исключительно эволюционное мышление. Прежде чем непосредственно перейти к главной теме этой статьи — социальной онтологии — и чтобы проиллюстрировать, что я имею в виду, я приведу еще один пример из области точных наук. Пример взят из физики конденсированного состояния7. Хотя философы-традиционалисты и могут допускать, что члены биологического вида не имеют общей сущности или общего набора одинаковых свойств, они могут утверждать, что в случае других абстрактных категорий это не так. В частности, химические элементы, такие как золото или углерод, как представляется, действительно соответствуют эссенциалистской или типологической модели. В конце концов, все образцы золота должны иметь определенные атомные свойства (например, характерное атомное число), которые, что вполне правдоподобно, конституируют сущность золота. Есть несколько способов обойти такое заключение. Прежде всего, все атомы, а не только атомы золота должны быть индивидуированы в ходе происходящих внутри звезд процессов, именуемых «звездным нуклеосинтезом». Это полностью исторические процессы, они могут быть использованы для определения того, что есть золото, вместо указания на, скажем, его атомное число8. Но более веским доводом против эссенциализма было бы отрицание того, что данный образец золота, достаточно большой, чтобы держать его в руке, может быть рассмотрен как простая сумма его атомов, то есть как сводимый к атомным свойствам. В частности, как между отдельными клетками и образованным ими индивидуальным организмом имеются промежуточные структуры, соединяющие два уровня (ткани, органы, системы органов), точно так же между отдельными атомами золота и цельным слитком существуют структуры промежуточных уровней, связывающие микро 7. Другое название — ​«физика конденсированных сред». — ​Прим. пер. 8. Fox R. F. Energy and the Evolution of Life. N.Y.: W.H. Freeman, 1988. P. 8.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

41

и  макроуровни: отдельные атомы образуют кристаллы, отдельные кристаллы — ​гранулы, отдельные небольшие гранулы — ​гранулы бóльших размеров и т. д. И кристаллы, и гранулы различных размеров индивидуируются благодаря специфическим причинным процессам, а свойства отдельного куска золота порождаются причинными взаимодействиями между этими промежуточными структурами. Золото обладает определенными свойствами, например точкой плавления, которыми по определению не обладают атомы — о ​ тдельный атом не плавится. И хотя можно сказать, что отдельные кристаллы золота могут плавиться, в действительности необходима популяция кристаллов минимального критического размера (так называемый микрокластер), чтобы возникла точка плавления, характеризующая образец золота9. Этот пример показывает: несмотря на то что популяционное мышление зародилось в одной конкретной научной области, значимость его онтологических уроков не ограничена местом происхождения. Хотя химические элементы не подчинены эволюционным процессам, для понимания вложенного множества структур, образующих фрагмент вещества, необходимо не только мыслить в терминах коллективностей (то есть популяций кристаллов или гранул), но и учесть решающую роль гетерогенности. Подобно наследственной изменчивости, заключающейся прежде всего в мутациях и ошибках копирования, гранулы различных уровней являются своего рода несовершенствами в  совершенной во  всем остальном организации кристаллов. Однако в  физике конденсированного состояния осознали конструктивную важность подобных несовершенств для обеспечения устойчивости массивного материала. Сходным образом биологи пришли к  выводу, что без ошибок в репликации не существовало бы основного источника наследственной изменчивости. Таким образом, несмотря на то что здесь мы имеем дело с двумя совершенно разными областями реальности, уроки популяционного мышления применимы к обеим. Прежде чем перейти к вопросу о том, как применить эти идеи к человеческим обществам, позвольте мне резюмировать эти уроки популяционного мышления. Во-первых, Вселенная населена исключительно исторически конституированными индивиду 9. Smith C. S. Structure, Substructure, and Superstructure. In a Search for Structure. Cambridge, MA: MIT Press, 1982. P. 54. О возникновении свойств материала на разных критических масштабах см.: Duncan M. A., Rouvray D. H. Microclusters // Scientific American. 1989. Vol. 261. № 6. P. 113.

42

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

альными сущими, действующими на различных пространственно-временных уровнях и формирующими вложенное множество, в котором меньшие компоненты вложены в более крупные, образуя их действующие части. Другими словами, эта онтология не содержит вечных сущностей или абстрактных категорий. Во-вторых, хотя с этой точки зрения постулат о существовании целых, превосходящих сумму своих частей, оправдан, для его связности необходим учет исторического происхождения подобных целых в терминах популяции взаимодействующих индивидуальных сущих, образующих части этих целых. Иначе говоря, данная онтология не содержит в себе тотальностей, всеобъемлющих целостностей, чье существование просто постулируется без прояснения их исторического происхождения. Наконец, упор делается на объективные процессы: с  одной стороны, на  объективные процессы индивидуации, продуктом которых являются индивидуальные сущие с более или менее определенной идентичностью; с другой стороны, на объективные процессы, которые поддерживают эту идентичность в  течение времени. Данная онтология не  использует социальные конвенции в качестве основного способа избавиться от сущностей, равно как ей не требуется ни один из вариантов субъективизма, чтобы избавиться от реифицированных категорий. Конечно, необходимо отметить, что некритическое использование социальных конвенций и/или субъективных верований и желаний, прежде всего для замещения объективных процессов, может выродиться в  разновидность «социального эссенциализма». Каким образом эти идеи можно применить к социальной онтологии? Как я уже говорил, в плоской онтологии индивидуальных сущих нет места для реифицированных тотальностей, особенно для «общества» или «культуры» вообще. Порой социальные ученые оправдывают разговор об «обществе как целом», возрождая гегелевские тотальности, иной раз — ​используя в качестве метафоры организм и рассматривая общество как функциональное целое. В каждом из этих случаев они склонны допускать существование систематичности, распространяющейся на  все общество. Онтология индивидуальных сущих, напротив, требует каждый раз выяснения, какой конкретный исторический процесс дал начало целому, или, что то же самое, каков источник систематичности. Грубо говоря, при этом подходе возникновение институтов объясняется взаимодействиями индивидов, принимающих решения, появление городских центров — в​ заимодействиями институтов, образование государств — ​взаимодействиями городов. М а н у э л ь  Д е л а н д а

43

Как только новое целое возникло, оно сразу же начинает воздействовать на компоненты, послужившие ему субстратом, ограничивая их  первоначальные взаимодействия или же способствуя возникновению новых. Приведем несколько простых примеров. Можно сказать, что фондовая биржа Венеции, отдельная институциональная организация, возникла в XV веке из взаимодействий богатых купцов, собиравшихся в определенном месте в городе для обмена «долговыми обязательствами» в  их  ранних формах. Поначалу правила взаимодействия и членства были довольно неформальными. Но после того как эти правила были формализованы и группа получила официальный устав, появился отдельный институт. Сходным образом можно утверждать, что город Венеция возник из взаимодействий институтов, управлявших деревнями на островах, так как именно благодаря специальным институциональным соглашениям эти деревни объединились и образовали город. Как показывают эти простые примеры, идея состоит в том, чтобы рассматривать институциональные организации и урбанистические центры не в качестве абстрактных тотальностей, но конкретных социальных индивидуумов, обладающих тем же онтологическим статусом, что и отдельные люди (индивиды), а в качестве действующих на большем пространственно-временном масштабе. Подобно человеческим индивидам, институциональные организации и урбанистические центры уникальны, сингулярны и обозначаются именами собственными. Конечно, приведенные примеры слишком просты. Прежде всего, многие институты возникают не  спонтанно, а  являются результатом преднамеренных действий других институтов (например, органы государственного регулирования, создаваемые Конгрессом США). Аналогичным образом города могут возникать не столько за счет спонтанных институциональных взаимодействий, сколько по заранее разработанному плану органов управления других городов. Например, рождение Версаля было спланировано до мельчайших подробностей правительством Людовика XIV, и в этом отношении оно совсем не похоже на возникновение Венеции — ​без всякого централизованного планирования. Очевидно, что детали процессов индивидуации важны и должны рассматриваться в каждом конкретном случае, поскольку процесс возникновения каждого данного социального индивидуума может включать взаимодействия образований разных уровней. Более того, однажды возникнув, социальные индивидуумы впоследствии должны поддерживать свою идентичность, и в этом процес44

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

се также могут быть задействованы образования разных уровней. Например, целостность национального государства отчасти зависит от городов, образующих его территорию и придающих ей упорядоченность, но также и от непрекращающейся работы институтов, находящихся в этих городах, а в отдельных случаях — ​от решений и действий отдельных индивидов. Тем не менее, несмотря на это усложнение, схема вложенного множества индивидуальных сущих (индивиды — ​институты — ​города — н ​ ациональные государства) схватывает суть предлагаемой мною социальной онтологии. Как я уже говорил, единственный смысл, в котором мы можем здесь говорить об уровнях, — э​ то различия в масштабе. То, что институты действуют на большем временном масштабе, чем отдельные индивиды, представляется бесспорным: трудно вообразить себе влиятельный институт, время существования которого меньше человеческой жизни. Подобным же образом город, как правило, переживает институциональные организации, рождающиеся и умирающие в его границах. Чуть более контринтуитивным является утверждение, что эти социальные индивидуумы действуют и в бóльших пространственных масштабах. У города, разумеется, пространственная протяженность больше, чем у населяющих его институтов. Аналогично, когда институциональные организации обзаводятся собственными зданиями, становится очевидно, что это социальные сущие, которые превосходят по своей протяженности отдельных людей. Но и косвенно все институты обладают бóльшим пространственным масштабом: любая институциональная норма, применяемая ко всему населению, имеют ту же пространственную протяженность, что и население в целом. Подводя итог, можно сказать, что онтология, просто допускающая существование целостностей, следует нисходящему принципу (от целого, которое принимается в качестве само собой разумеющегося, к  конституируемым им частям). Новый же подход является восходящим, то есть рассматривает возникновение и сохранение сущих на любом данном уровне в терминах популяций взаимодействующих сущих, принадлежащих к нижним уровням. Если этническое, лингвистическое и экономическое многообразие, характерное для многих городов или национальных государств, трудно схватить с помощью нисходящих моделей (так как они с самого начала допускают всеобщую систематичность), то восходящие модели могут справиться с любой нужной степенью гетерогенности, просто включая гетерогенные элементы как части в состав популяции на данном уровне. Но даже в тех слуМ а н у э л ь  Д е л а н д а

45

чаях, когда установленная в  качестве эмпирического факта степень однородности на  различных уровнях достаточно высока, чтобы предположить существование единой «культуры» или «общества», следует противостоять соблазну постулировать подобные тотальности: той степени однородности, которая мотивирует этот постулат, необходимо дать конкретное историческое объяснение. Помимо способа, каким рассматриваются единообразие и вариативность, эти два подхода радикально различаются концепциями человеческой истории. Опираясь на нисходящий принцип, нетрудно вообразить общество как целое, развивающееся путем прохождения ряда стадий, таких как феодализм, капитализм и социализм (или же аграрная, индустриальная и информационная эпохи). При восходящем же подходе предполагается, что каждый уровень имеет собственную, протекающую в своем темпе историю, даже если истории различных уровней взаимодействуют. Тем самым вместо единого потока, поделенного на различные эпохи или периоды, мы имеем пучок параллельных историй, каждая из которых характеризуется своими собственными разрывами и непрерывностями. Такова вкратце предлагаемая мною социальная онтология. Конечно, чтобы стать убедительным, это предложение должно быть детально разработано. Я еще вернусь к вопросу о том, какие ресурсы должны быть задействованы для ее обогащения. Но прежде сравним ее с теми, что преобладают в социологии и экономике. Сразу же необходимо отметить, что речь здесь не идет о детальном анализе и сравнении различных школ социологической и  экономической мысли. Так что я  заранее приношу свои извинения за то, что говорю об экономике и социологии в целом, на деле упоминая лишь классическую микроэкономику и функционалистскую социологию. Ясно, что сразу же можно привести контрпримеры (макроэкономика и  интеракционистская социология — ​наиболее очевидные из них). Но мой аргумент остался бы неизменным и при более детальном анализе этих дисциплин. (Суть более общего аргумента заключается в том, что все варианты социальных наук предполагают дихотомическое отношение между микро- и макроуровнями, действием и структурой, феноменологическим жизненным миром и социальной системой. Я же предлагаю многомасштабное вложенное множество структурированных агентов.) Упрощая, можно сказать, что классическая микроэкономика начинает свой анализ с низа общества — ​с уровня отдельных индивидов, принимающих решения. Однако это не делает ее восхо46

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

дящим подходом, так как эти индивиды атомизированы, то есть не образуют популяцию взаимодействующих агентов, способную привести к возникновению более крупных целостностей. Предполагается, что индивиды принимают экономические решения, пытаясь максимизировать собственное ожидаемое удовлетворение (предельную полезность) независимо от  остальных индивидов. Далее, предполагается, что эти решения принимаются в каждом конкретном случае и ограничены лишь бюджетом, поэтому остается без внимания вопрос о нормах и ценностях, в разных отношениях ограничивающих индивидуальную деятельность. Таким образом, несмотря на то что методологический индивидуализм экономики с точки зрения восходящего подхода верен, ее онтологический атомизм — н ​ ет. Ортодоксальная социология, с другой стороны, выбирает в качестве своего исходного пункта общество как целое и в этом смысле может быть охарактеризована как методологический холизм. Очевидно, что он несовместим с восходящим подходом, особенно если не объясняются породившие данную социальную тотальность исторические процессы. Но даже если они и получают объяснение (как в случае гегелевской диалектики), это объяснение выводится из абстрактной теории (синтез противоположностей, «отрицание отрицания»), а  не  из  эмпирического исследования. Важнее то, что в  некоторых случаях методологический холизм лишает индивидуальных субъектов собственного онтологического статуса, рассматривая их как конституируемых тотальностью, в которую они вписаны. Хорошим примером является марксистская идея, согласно которой принимающие решения индивиды классической микроэкономики являются продуктом буржуазной идеологии. Рассмотрение частей в  качестве конституируемых целым в  противоположность рассмотрению целого как возникающего из частей — ​четкий показатель нисходящей перспективы. В известном смысле подход, набросок, который я хочу предложить, сохраняет преимущества обеих методологий, одновременно отрицая их проблематичные допущения. С одной стороны, он отвергает онтологический атомизм микроэкономики, сохраняя ее методологический индивидуализм. То есть этот подход начинает анализ с отдельных индивидов, которые рассматриваются как онтологически реальные, а не просто как побочный продукт идеологии или как исполнители формальных ролей. Но он отказывается от идеи, что эти субъекты принимают решения исходя из собственных внутренних оптимизирующих расчетов. Вместо этого индивиды рассматриваются как следующие правилам субъМ а н у э л ь  Д е л а н д а

47

екты, подчиненные различным нормативным и институциональным ограничениям, но также и как принимающие решения субъекты, наделенные ограниченной рациональностью, позволяющей им в определенных пределах преследовать свои собственные интересы. С другой стороны, данный подход отбрасывает и методологический холизм, сохраняя при этом онтологический холизм социологии: хотя общественные институты возникают благодаря взаимодействиям между индивидами, однажды сформировавшись, они начинают жить собственной жизнью. Иными словами, институты — н ​ е просто реифицированные сущности. Они обладают реальным социальным бытием и способны ограничивать или поощрять индивидов в принятии решений самыми различными способами. И хотя некоторые направления микроэкономики, институциональная и неоинституциональная школы, действительно разделяют подобный онтологический холизм, а ряд социологов (работающих, например, в области социологии организаций) действительно исследуют образования промежуточных уровней, а  не  общество в  целом, будет справедливым заявить, что лишь немногие из  социальных исследователей используют восходящую методологию10. Более того, городские центры как индивидуальные сущие редко появляются в этих исследованиях в качестве конкретных исторических акторов, несмотря на тот факт, что в отношении образующих их сложных институциональных сред они выполняют ту же ограничивающую и поощряющую роль, что и институциональные организации в отношении отдельных индивидов. Таким образом, онтологический холизм необходимо распространить в  направлении городов и  далее — ​вплоть до  уровня отдельных национальных государств, заботясь при этом о том, чтобы не наделять особым онтологическим статусом эти более крупные образования. Это сравнение с  существующими в  социальных науках подходами указывает направление, следование которому могло бы обогатить восходящую социальную онтологию. В частности, так же как требуется соединение ресурсов социологии и экономики, необходимо сцепление дивергентных дисциплин, сохраняющее 10. См. некоторые примеры работы в этом направлении, соединяющем методологический индивидуализм и онтологический холизм: Vanberg V. J. Rules and Choice in Economics. L.: Routledge, 1994. Ch. 1; Mäki U. Economics With Institutions: Agenda for Methodological Enquiry // Rationality, Institutions and Economic Methodology / U. Mäki et al. (eds). L.: Routledge, 1993; Knudsen C. Modelling Rationality, Institutions and Processes in Economic Theory // Rationality, Institutions and Economic Methodology.

48

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

их озарения и избегающее их слабостей. Например, на базовом, нижнем уровне важно избежать крайних точек зрения социобиологии и социального конструктивизма, при этом используя некоторые из их догадок для моделирования человечества как состоящего и из отдельных биологических организмов, и из отдельных социальных индивидов. Другими словами, мы должны избегать как недосоциализированных субъектов экономики, преследующих только свои биологические интересы, так и сверхсоциализированных субъектов социологии, предстающих совершенно покорными исполнителями правил. Некоторые положения социобиологии можно сохранить, коль скоро мы будем осторожны в применении к ним популяционного мышления. Это предполагает рассмотрение наследственных поведенческих характеристик как статистического, а  не  детерминистического феномена. Например, мы можем признавать существование наследственных половых поведенческих различий, если они рассматриваются как реализованные в данной популяции в форме двух частично совпадающих распределений вероятностей. Многие из попыток обосновать биологическую детерминированность гендерных ролей связаны с игнорированием статистической природы распределения признаков и превращением усредненных различий в  строго разграниченные сущности маскулинности и феминности. Сходным образом можно сохранить утверждение о том, что многие аспекты человеческого поведения социально сконструированы, если мы будем избегать социального детерминизма, проистекающего из  идеи о  том, что институциональные нормы обеспечивают непосредственное подчинение. Здесь мы тоже должны рассматривать эффекты аккультурации как по большей части статистические и зависящие в своей действенности от иных факторов, нежели разделяемые представления. В частности, исследования Мишеля Фуко ясно показали, что подчинение — ​это нечто такое, что должно постоянно производиться, что дисциплинарная работа над человеческим телом в этом отношении так же важна, как и разделяемые ментальные репрезентации. Скажем, техники тейлоризма, замещающие подвижные телесные навыки механистическими рутинами, являются средством увеличения силы тела в экономических терминах его полезности и одновременно ее уменьшения с точки зрения политического подчинения. Кроме того, эволюцию самого тейлоризма нельзя описать исключительно как процесс развития определенного дискурса эффективности. Она включает большое разнообразие недискурсивных практик, характеризующих, как показал М а н у э л ь  Д е л а н д а

49

Фуко, взаимодействия между больницами, тюрьмами, школами, заводами и казармами в XVII–XVIII веках11. Необходимость рассматривать сложные институциональные среды, заполняющие городские центры, чтобы объяснить воспроизводство подчинения, приводит меня к  следующему уровню — ​масштабу институциональных организаций. На этом уровне становятся очевидными опасности эссенциалистского мышления, когда мы говорим о  таких абстрактных сущностях, как «государство» или «рынок». Вместо этого акцент должен быть сделан на конкретных исторических процессах, приведших к образованию отдельных управленческих и  экономических институтов, равно как и на взаимодействии между ними. Здесь важным ресурсом оказывается работа историка Фернана Броделя и  его многочисленных последователей. Например, Бродель описал одну из ветвей эволюции западных экономических институтов, начавшуюся с рынков, имевшихся почти в каждом средневековом городе, то есть с конкретных мест, где еженедельно собирались люди для обмена скромными продуктами своего труда. Когда несколько подобных городских рынков становятся связанными на регулярной основе, возникает более крупное институциональное образование — ​региональный рынок. И местный, и региональный рынки возникли благодаря процессу, соединившему в себе стихийные взаимодействия между индивидами и  специфические формы вмешательства со  стороны управленческих институтов, часть которых обеспечивала защиту и безопасность, часть — ​постоянство мер и весов. Позднее, в Англии XVIII века, возникает еще более обширный институт — ​первый национальный рынок, предполагавший более прямое управленческое вмешательство, например отмену пошлин и тарифов, а также содействие строительству дорог и каналов. В XIX веке железные дороги позволили таким странам, как Франция и США, создать собственные национальные рынки и догнать Англию. И наконец, в последние несколько десятилетий XX века мы стали свидетелями образования нескольких международных рынков — ​процесса, также включающего в себя сложные взаимодействия между отдельными институциональными организациями12. 11. Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. 12. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV– XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М.: Прогресс, 1988; Т. 3. Время мира. М.: Прогресс, 1992.

50

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

На следующем уровне, уровне городских центров, последователи Броделя указывали на важнейшую роль, которую играли города разных типов в западной и незападной истории. В их исследованиях проводится различие между ролью региональных столиц, часто располагавшихся в глубине суши, и ролью приморских городов. Сухопутный город, выполняющий функции политической столицы данного региона, может поддерживать известное единообразие собственной культуры и  иерархии подчиненных ему небольших городов. В качестве примера можно упомянуть Париж, Вену и Мадрид — т​ ри удаленные от моря столицы, сумевшие со  временем создать более или менее однородную культуру, которая позднее была экспортирована в небольшие провинциальные города. В то же время город может служить воротами для чужих культур — ​как в случае многих морских центров прошлого, таких как Венеция, Лиссабон или Амстердам. В результате формируются не иерархии, а сети подобных городов, обеспечивающие вход и распространение разнородных материалов, повышающих их разнообразие и разнообразие тесно контактирующих с ними городов13. Очевидно, что здесь важно не впустить эссенциалистское или типологическое мышление с черного хода, принимая эти два типа городов как данность. Напротив, необходимо подчеркнуть контингентность исторических факторов, приведших к формированию данного различия. Одним из таких факторов была разница в скорости между наземным и морским транспортом, которая приводила к двум разным городским структурам. Относительная медлительность наземного транспорта благоприятствовала иерархиям городов, находившихся на определенных расстояниях друг от друга, в то время как быстрота морских перевозок означала, что портовые города находились в гораздо более тесном контакте друг с другом, чем с городами, расположенными на их собственных сухопутных задворках. Когда железные дороги аннулировали эту разницу в скорости, было в основном устранено и различие указанных городских структур, что привело к появлению сухопутных «портов», таких как Чикаго. Как я уже отметил выше, одним из преимуществ плоской онтологии индивидуальных сущих является то, что все различные социальные акторы, индивиды, институты, города и  т. д. могут рассматриваться как сосуществующие в одном онтологическом плане и тем самым способные взаимодействовать друг с другом 13. Hohenberg P. M., Lees L. H. The Making of Urban Europe, 1000–1950. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

51

несмотря на то, что каждый из них подчинен собственному историческому ритму. Более того, это сосуществование сущих, развивающихся с разной скоростью, можно распространить и на другие социальные образования, не  упомянутые мной в  данном представлении социальной онтологии: местные диалекты и глобальные стандартизированные языки; различные технологические артефакты, такие как часовые механизмы, двигатели и сети; устойчивые ритуалы и мимолетные прихоти. Понимание истории как состоящей из множества темпоральных потоков может уменьшить склонность к простым периодизациям, равно как и привычку видеть в вычленяемых периодах телеологическую последовательность эпох. Например, мы можем признавать важность парового двигателя в начале XIX века или компьютерных сетей в конце ХХ века, не поддаваясь соблазну говорить об «индустриальной эпохе» или «информационной эре». Вместо этого необходимо выяснить, каким образом двигатели, компьютеры и другие технологии появились в мире, уже заселенном множеством более ранних артефактов, и каким образом вместо полного замещения новые технологии присоединились к уже существующей сложной смеси, изменяя и изменяясь во взаимодействии с этими артефактами. Отказ от представления об истории как последовательности сменяющих друг друга эпох поможет нам понять, что социальные исторические процессы никогда не были четко отделены от своих природных реалий, но всегда сосуществовали с ними. Когда между 1000 и  1300 годом Европа проходила свой первый период стремительной урбанизации, ее территорию покрывали густые леса. Эта комплексная экосистема была по большей части разрушена, чтобы освободить место для вырастающих как грибы новых городов, но она не исчезла полностью. Каждый город стал экосистемой, в которой сложные пищевые цепи были искусственно упрощены и значительно укорочены, не говоря уже об их замыкании на один вид — ​человека. Однако такое упрощение должно было постоянно поддерживаться борьбой с сорняками на полях (сорняки — ​это не что иное, как растительные виды, стремящиеся заново запустить процесс экологической сукцессии), а также ростом населения в городах. В периоды уменьшения численности населения исключенные из экосистемы растения и животные возвращались. Более того, отнюдь не оставляя ранние виды позади в качестве предшествующих стадий эволюции, мы всегда самым тесным образом сосуществовали с ними. Лучшим примером здесь являются микроорганизмы, вызывающие инфекционные заболевания. 52

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Средневековые города предоставляли убежище не только сложному комплексу людей и одомашненных ими животных и растений, но и мириадам микроорганизмов, находившихся вне человеческого контроля. Фактически, как отмечают некоторые историки, города превратились в эпидемиологические лаборатории, в которых специфически городские болезни, такие как корь и оспа, могли развиваться и приобретать новые формы14. И хотя появление антибиотиков во время Второй мировой войны казалось триумфальной победой человечества над этими постоянно меняющимися микропопуляциями, сегодня мы понимаем: единственное, чего мы добились, — ​это появление все новых устойчивых к антибиотикам штаммов микроорганизмов, и у нас нет иного выбора, кроме как продолжать сосуществовать с этими представителями ранней «биотехнологии». В заключение мне хотелось бы отметить, что более сложная картина человеческой истории, возникающая из этой онтологии, требует более широкого междисциплинарного взаимодействия на всех уровнях. 1990-е годы ознаменовались созданием многочисленных междисциплинарных центров. Это отчасти стимулировалось успехами математического и компьютерного моделирования, что, как представлялось, является показателем общности интересов до  сих пор не  взаимодействовавших научных полей. Но это недавняя волна сотрудничества антропологов и эволюционных биологов, экономистов и математиков с физиками может быстро сойти на нет. Принятие плоской онтологии индивидуальных сущих с ее упором на материальный и социальный процесс, а также факта сосуществования материальных и социальных продуктов, возможно, однажды поможет преобразовать эти междисциплинарные усилия из временной интеллектуальной моды в устойчивую научную традицию. Библиография Duncan M. A., Rouvray D. H. Microclusters // Scientific American. 1989. Vol. 261. № 6. P. 110–115. Fox R. F. Energy and the Evolution of Life. N.Y.: W.H. Freeman, 1988. Ghiselin M. T. Metaphysics and the Origin of Species. Albany: State University of New York Press, 1997. Hohenberg P. M., Lees L. H. The Making of Urban Europe, 1000–1950. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985. Hull D. L. Science as a Process. Chicago: University of Chicago Press, 1988.

14. McNeill W. H. Plagues and Peoples. Garden City, NY: Anchor Press, 1976.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

53

Knudsen C. Modelling Rationality, Institutions and Processes in Economic Theory // Rationality, Institutions and Economic Methodology / U. Mäki, B. Gustafsson, C. Knudsen (eds). L.: Routledge, 1993. P. 265­–299. Mäki U. Economics With Institutions: Agenda for Methodological Enquiry // Rationality, Institutions and Economic Methodology / U. Mäki, B. Gustafsson, C. Knudsen (eds). L.: Routledge, 1993. P. 3–42. McNeill W. H. Plagues and Peoples. Garden City, NY: Anchor Press, 1976. Smith C. S. Structure, Substructure, and Superstructure. In a Search for Structure. Cambridge, MA: MIT Press, 1982. Sober E. The Nature of Selection. Cambridge, MA: MIT Press, 1987. Vanberg V. J. Rules and Choice in Economics. L.: Routledge, 1994. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М.: Прогресс, 1988. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 3. Время мира. М.: Прогресс, 1992. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999.

54

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

A NEW ONTOLOGY FOR THE SOCIAL SCIENCES Manuel DeLanda. Professor, Gilles Deleuze Chair of Contemporary Philosophy and Science, [email protected]. Division of Philosophy, Art & Critical Thought, The European Graduate School (EGS), 20 Alter Kehr, CH-3953 Leuk-Stadt, Switzerland. Keywords: individual; individual entity; contingency; flat ontology; nested set; population; bottom-up model. This article offers a sketch of the materialistic approach towards an ontology of the social sciences. The author formulates the aims of the philosophy of science with regard to the social sciences. These aims include making clear the types of ontological commitments of a particular theory of society. This task presupposes the productive application of developments of other disciplines, and the avoidance of reductionism. The author moves on to excluding those types of entities that are irrelevant here, and these are all transcendent entities. The author describes the metamorphosis of the notion of species and the notion of individuals using the examples of the theory of evolution, population genetics, and condensed matter physics. The author shows how biological species lost its essence as a unitary seamless and uniting core, acquired a trajectory of historical individuation, and became a contingent and historically concrete population. In order to shed outdated connotations of the notion of “individual,” the author introduces the term “individual entity.” The new social ontology (or flat ontology) is comprised of anti-essentialism, of the theory of part and whole, and of historical individuation. Singular entities differ from each other in space and time scale, but not in their ontological statuses. Hierarchical oppositions (micro and macro levels, agency and structure, phenomenological lifeworld and social system) are replaced by nested sets of individual entities that are exemplified by the formation of cities. This ontology is founded on a bottom-up model: it discusses populations of heterogenous entities of different lower levels, but not a totality, as would be done in a top-down model. The unity of an ontological plane allows us to trace the interaction of historical rhythms, which relates to the problematization of the notions of epoch and periodization. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-35-54 References Braudel F. Material’naia tsivilizatsiia, ekonomika i kapitalizm, XV–XVIII vv. T. 2. Igry obmena [Civilisation matérielle, économie et capitalisme, XV–XVIII siècle. Tome 2: Les jeux de l‘échange], Moscow, Progress, 1988. Braudel F. Material’naia tsivilizatsiia, ekonomika i kapitalizm, XV–XVIII vv. T. 3. Vremia mira [Civilisation matérielle, économie et capitalisme, XV–XVIII siècle. Tome 3: Le temps du monde], Moscow, Progress, 1992. Duncan M. A., Rouvray D. H. Microclusters. Scientific American, 1989, vol. 261, no. 6, pp. 110–115. Foucault M. Nadzirat’ i nakazyvat’. Rozhdenie tiur’my [Surveiller et punir. Naissance de la prison], Moscow, Ad Marginem, 1999. Fox R. F. Energy and the Evolution of Life, New York, W.H. Freeman, 1988. Ghiselin M. T. Metaphysics and the Origin of Species, Albany, State University of New York Press, 1997.

М а н у э л ь  Д е л а н д а

55

Hohenberg P. M., Lees L. H. The Making of Urban Europe, 1000–1950, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1985. Hull D. L. Science as a Process, Chicago, University of Chicago Press, 1988. Knudsen C. Modelling Rationality, Institutions and Processes in Economic Theory. Rationality, Institutions and Economic Methodology (eds U. Mäki, B. Gustafsson, C. Knudsen), London, Routledge, 1993, pp. 265­–299. Mäki U. Economics With Institutions: Agenda for Methodological Enquiry. Rationality, Institutions and Economic Methodology (eds U. Mäki, B. Gustafsson, C. Knudsen), London, Routledge, 1993, pp. 3–42. McNeill W. H. Plagues and Peoples, Garden City, NY, Anchor Press, 1976. Smith C. S. Structure, Substructure, and Superstructure. In a Search for Structure, Cambridge, MA, MIT Press, 1982. Sober E. The Nature of Selection, Cambridge, MA, MIT Press, 1987. Vanberg V. J. Rules and Choice in Economics, London, Routledge, 1994.

56

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

«Плазма в себе»: между онтологией и эпистемологией Дмитрий Вяткин

Независимый исследователь, издатель, Hyle Press. Адрес: 614000, Пермь, ул. Петропавловская, 87–216. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: Грэм Харман; Бруно Латур; плазма; объекты; отношения; актуализм; онтологические остатки; эпистемологические остатки. В статье на материале текстов и дискуссий вокруг Бруно Латура и Грэма Хармана рассматривается связь между проблемой отношений, которых, как выясняется, всегда недостаточно для производства изменений, и проблемой объектов, которые всегда избыточны для их производства. И Латур, и Харман, каждый по-своему, решают эти проблемы, но побочным продуктом решений оказывается выделение особых остатков, которые не могут быть до конца присвоены их теориями и которые — ​и у первого, и у второго — ​получают имя плазмы. В фокусе анализа находится прояснение динамики этих онтологических и эпистемологических остатков. Исходя из указанной динамики, автор отмечает, что объектно-ориентированная философия Хармана, так же как и акторно-сетевая теория Латура, оказывается нечувствительна к реальному распределению объектов и отношений. Подтверждением данному тезису служит появление

в теории объектов Хармана плазмы как эпистемологического остатка, призванного сбалансировать избыточность объектов (тогда как в акторно-сетевой теории Латура плазма выступает в качестве онтологического остатка, балансирующего недостаточность отношений). Но подобные балансировки на деле оборачиваются лишь новыми разбалансировками. Проблема, следовательно, в том, что за фасадом «гладко» функционирующих объектных (Харман) и реляционных (Латур) машин скрывается «теневая экономика», обеспечивающая их бесперебойную работу путем незаконной возгонки объектов в отношения, а отношений — ​в объекты. Нужно поэтому перейти к более прозрачному и справедливому принципу распределения, где наряду с объектами и отношениями учитывались бы такие отношения, которые существеннее определенных объектов, и такие объекты, которые существеннее определенных отношений.

57

1. Проблема объектов встречает проблему отношений

П

ЛАСТИЧНАЯ основа общества, из  которой в  социальный мир непрерывно проникает Новое, получает у  Бруно Латура имя плазмы. Это понятие могло затеряться в словаре акторно-сетевой теории (АСТ), если бы не Грэм Харман, который обратил на него внимание в своей книге «Государь сетей», что дало повод для ряда дискуссий. Еще в 2008 году, за год до выхода книги, в Лондонской школе экономики, где обсуждалась часть рукописи Хармана, понятие плазмы привлекло внимание участников семинара. После издания «Государя сетей» обсуждение возобновилось, публикация в журнале Analecta Hermeneutica1 и пост в блоге Circling Squares вынудили Хармана еще раз высказаться по поводу плазмы и ее трактовки с  позиций объектно-ориентированной философии. За  этим последовали другие отклики и что-то вроде примиряющего спорящие стороны сообщения в блоге группы «ГИМН» (Actor-Network Theory — ​Heidegger Meeting, ANTHEM). Формально суть полемики может быть сведена к вопросу: онтологическим или эпистемологическим статусом обладает плазма? Харман и его сторонники утверждают, что плазма у Латура предполагает особую, ни к чему не сводимую, изъятую из отношений сети реальность. Их оппоненты (к которым отчасти можно отнести самого Латура) — ч ​ то плазма не обладает положительной реальностью и что, скорее, это понятие имеет негативный смысл, подразумевая то, что остается после вычета сети с фиксированным размером из окружающей эту сеть реальности. Если размер сети — з​ а счет вовлечения в нее новых элементов — у​ величивается, то граница плазмы отодвигается, и наоборот. Отчасти этим повторяется различение, которое провел Кант между негативным и положительным смыслами ноумена. В нега-

1. См.: Foster J. Ontologies Without Metaphysics: Latour, Harman and the Philosophy of Things // Analecta Hermeneutica. 2011. Vol. 3. URL: http:// journals.library.mun.ca/ojs/index.php/analecta/issue/view/33/showToc.

58

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тивном смысле «вещь в себе» рассматривается в качестве вещи самой по себе, то есть просто вне какого-либо отношения нас к ней: «она не есть объект нашего чувственного созерцания»2, тогда как другие виды созерцания нам не свойственны. «Вещь в себе» нужна здесь для установления границ «для-нас» или, несколько упрощая, для построения эпистемологии. В положительном смысле она берется именно в качестве вещи-в-себе, то есть того, что предполагает определенную онтологизацию такого не-отношения, поскольку «под ноуменом мы разумеем объект нечувственного созерцания»3. Здесь она нужна как указание на некое «в себе» или для обозначения онтологии. Отличие позиций (как и подразумеваемых ими ставок), включенных в вышеописанную полемику, от традиционного понимания «вещи в себе» сводится здесь к двум тесно переплетенным моментам. Первый из  них — ​устранение антропоцентризма, согласно которому люди, в отличие от других сущих (атомов, микробов, растений, животных и т. д.), имеют привилегированный доступ к миру; этот момент связан с расширением и радикальной модификацией сферы для-нас, с чем успешно справляется АСТ. Сети включают в  себя на  равных правах как человеческих, так и нечеловеческих акторов: они реальны как природа, разворачиваемы как дискурс и коллективны как общество4. Поэтому длянас заменяется отношением5 внутри сети, которая связывает человеческих/нечеловеческих акторов. Второй момент уже неявно присутствует в сетевой теории, но основной акцент на нем делает объектно-ориентированная философия: кантовский принцип конечности, из которого следует, что доступ к существующему в-себе миру полностью опосредован условиями нашей конечности, распространяется на все без исключения единицы сущего. Этот момент связан с расширением и радикальной модификацией сферы в-себе. Любая сущность (entity) для любой другой сущности

2. Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1964. Т. 3. С. 308. 3. Там же. 4. Латур Б. Нового Времени не было: эссе по симметричной антропологии. СПб.: Издательство Европейского университета, 2006. С. 66. 5. Следует уточнить, что, поскольку соединения между элементами сети всегда проблематичны (они должны прослеживаться на фоне более масштабных пустот и разрывов), постольку речь идет не столько об отношениях, сколько о работе по их установлению — ​трансформации, модификации, переводе. Сеть и есть такая работа — ​worknet, а не network, — ​позволяющая элементам состоять в отношениях.

Д м и т р и й  В я т к и н

59

есть нечто в-себе или «объект», который всегда изъят (withdraw) из сферы отношений. Объекты и отношения тем самым оказываются своего рода истинами «в себе» и «для нас» соответственно, поэтому предметом модифицированной таким образом онтологии являются объекты, эпистемологии — ​отношения. Латур тогда выступает как теоретик, ориентированный на отношения. Раз последние принадлежат эпистемологическому полюсу «вещи в себе», взятой в модифицированном виде, то, как можно пока предположить, Латур задействует ее негативный смысл и никак не использует положительный, из чего вытекает его точка зрения на плазму. (Самое большее, онтологический полюс в такой перспективе представляется неопределенным и «размытым», поэтому он не может быть дан в  виде множества отрезанных друг от  друга объектов, но  только как некое предындивидуальное бытие, что косвенно подтверждается возможностью онтологического истолкования плазмы.) Напротив, Хармана, поскольку объекты принадлежат онтологическому полюсу «вещи в себе», интересует сфера реальности, отмеченная ее положительным смыслом, откуда следует его точка зрения на плазму. Каждый, таким образом, берет один полюс «вещи в себе» изолированно от другого, суммарным результатом чего является антиномия: Либо объекты целиком существуют как замкнутые «в себе» монады и  их  отношения ничего не  прибавляют к  их  сущности, но тогда непонятен способ, посредством которого они вступают в отношения. Эту проблему пытается решить Харман. Либо вещь целиком растворяется в сети отношений, и тогда исчезает сам носитель или «субстанция» отношений. Эту проблему пытался решить Латур.

Но два полюса «вещи в себе» — ​эпистемологический и онтологический — ​никогда не выступают по отдельности, а потому предполагают движение и переход от одного к другому. Так хрупкое равновесие, установленное в «Критиках» между положительным и негативным смыслами кантовской «вещи в себе», было почти сразу же нарушено. Философия после Канта развивалась путем фиксации той или иной позиции в этих координатах и — по мере раскрытия всех следствий такого шага — ​дальнейшего движения к другой позиции. Непреодолимая пропасть между бытием и созерцанием у  ранних последователей Канта (вплоть до  полного исчезновения бытия, когда вещь в себе у Маймона объявлялась 60

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

мнимой величиной) уже у Шопенгауэра обернулась возвращением положительного смысла вещи в себе как воли, скрытой за маской, в которой проходят перед нами вещи мира6. Понятие плазмы интересно тем, что может помочь реконструировать аналогичный механизм, определяющий правила взаимного перехода между сетевыми и объектно-ориентированными онтологиями, их подвижные границы и возможные смещения в сторону друг друга. Онтология Хармана, требующая существования скрытых и изъятых из всех отношений объектов, — ​ответ на ориентированную на отношения сетевую теорию. Однако объектно-ориентированная философия сталкивается с трудностями, которые связаны с замкнутостью и изолированностью объектов друг от  друга, — ​трудностями, которых еще (или уже) нет в  сетевой теории. Можно сказать, что проблема, которую пытается разрешить Харман, является следствием определенного решения той проблемы, которую пытается разрешить Латур. В конечном счете и первая, и вторая — ​две стороны более общей проблемы объектов и отношений. «Плазма», которая напоминает своей двусмысленностью о вещи в себе, вновь возникшей, но уже в новых декорациях (с объектами и отношениями вместо традиционных «в себе» и «для нас»), должна быть рассмотрена в этой статье как один из возможных подступов к решению данной проблемы.

2. Плазма-в-себе как онтологический остаток Латур вводит понятие плазмы в эссе «Париж: невидимый город» (1998), а затем использует его в книге «Пересборка социального» (2005)7. Плазма у Латура занимает место пустоты, зиявшей между прореженными нитями сетей в его ранних работах8. Она обозначает обширные районы и территории, которые пролегают между хрупкими и гетерогенными нитями сетей. 6. Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Дмитрий Сечин, 2011. Т. 2. С. 160. 7. См.: Latour B., Hermant E. Paris: Invisible City / L. Carey-Libbrecht (trans.). Virtual Book, 2006. URL: http://www.bruno-latour.fr/sites/default/files/ downloads/viii_paris-city-gb.pdf; Латур Б. Пересборка социального. Введение в  акторно-сетевую теорию / Пер. с  англ. И.  Полонской, под ред. С. Гавриленко. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 332–339. 8. Напр.: «Будучи развернутой или сложенной, сеть тем не менее остается локальной, зависящей от обстоятельств, тонкой и непрочной, с пустыми ячейками» (Он же. Пастер: война и мир микробов, с приложением «Несводимого». СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. С. 234).

Д м и т р и й  В я т к и н

61

Речь еще не  идет об  особой субстанции, изъятой из  сетей и обладающей автономной от них реальностью. Латур делает акцент на  негативном, говоря по  аналогии с  вещью в  себе, смысле плазмы. Плазма — ​«то, что еще не отформатировано, не измерено, еще не вовлечено в метрологические цепи и еще не покрыто, описано, мобилизовано или субъектифицировано»9. Сказать, что плазма бесформенна, было бы здесь слишком сильным, онтологическим утверждением; она просто не оформлена надлежащим образом для того, чтобы циркулировать в сети10. Кроме того, плазма — н ​ е «нечто скрытое позади»; она — н ​ е позади и не скрыта. Оно находится в  промежутках [между ячеями сети. — ​Д.  В.] и не состоит из социального вещества. Оно не скрыто, оно просто неизвестно. Оно напоминает обширную прилегающую территорию, дающую ресурсы для выполнения каждого единичного действия, — как сельская местность для городского жителя, как недостающая масса для космолога, пытающегося математически уравнять вес вселенной11.

Но обращает на себя внимание то, что пытаясь, показать истинные масштабы подразумеваемого плазмой, Латур прибегает к космологическим метафорам. Разница между плазмой неоформленной реальности и сетью акторов действительно астрономическая. Она настолько огромна, что наше «астрономическое невежество» оказывается достаточным основанием для объяснения внезапных изменений, происходящих в обществе. Тонкая грань между негативным смыслом ноумена (когда X, неизвестное, существует ли оно или нет, не принадлежит возможному опыту трансцендентального субъекта/отношению с сетью именно потому, что, будучи не-опытом/не-отношением, оно не может быть в опыте/отношении) и его позитивным смыслом, предполагающим онтологизацию не-опыта/ не-отношения, размывается. Такая тенденция в описаниях плазмы, по-видимому, заставляет Хармана считать, что она «одно из самых метафизических понятий во всех трудах Латура»12. 9. Ibid. P. 244. 10. На семинаре в Лондонской школе экономики Латур высказывается еще более осторожно: «Она [плазма] не то, что не отформатировано… она то, что между форматированным» (Latour B. et al. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE. Alresford, UK: Zero Books, 2011. P. 84). 11. Латур Б. Пересборка социального. С. 336–337. 12. См. запись в  блоге Хармана: Latour’s plasma // Object-Oriented Philosophy. 4.07.2012. URL: http://doctorzamalek2.wordpress.com/2012/07/04/ latours-plasma/.

62

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Можно сказать, Латуру не до конца удается избежать «онтологических» остатков. Зачастую они связаны с тем, что неизвестное, взятое как еще не отформатированное сетью, наделяется у него свойствами положительной и автономной реальности: например, оно способно поддерживать существование и циркуляцию в сети. …должна возникнуть такая социология, противоположные интуиции которой следовало бы поддерживать: и жесткая, и мягкая одновременно. Мы должны быть в состоянии рассматривать и огромную инертность социальных структур, и невероятную текучесть, на которой держится их существование: последняя и есть подлинная среда, позволяющая первым циркулировать13.

Однако у  него прослеживается намерение представить плазму именно в негативном смысле, исходя из эпистемологического полюса «вещи в себе». Это видно по его работам «Париж: невидимый город» и «Пересборка социального»; об этом он говорит на семинаре в Лондонской школе экономики, где, в частности, указывает Харману на то, что тот метафизически трактует положения сетевой теории, которые применимы только к определенным эмпирическим ситуациям. Например, вопрос о существовании/несуществовании микроба до его обнаружения Пастером имеет смысл только в контексте появления микроба в качестве действительного актора научной сети. Вне этого контекста сам вопрос лишен всякого смысла с точки зрения сетевой теории. Последняя — с​ корее, набор методологических предписаний, которые задают определенный подход к эмпирическому материалу, но сами по себе они не выражают никакой метафизической истины. Все же стоит согласиться с  Харманом: если нечто имеет последствия для онтологии, то  оно должно рассматриваться вместе с этими последствиями14. Тогда, если у Латура нет метафизики, сетевая теория может обладать ею, пусть и в скрытой форме. В этом случае, действительно, появляются определенные основания считать плазму «метафизическим понятием». В «Государе сетей» есть несколько мест, где Харман рассматривает положение плазмы в сетевой теории. Первое, что он делает, — э​ то онтологизирует плазму и указывает на «метафизическое» употребление этого понятия у Латура. Согласно Харману, плазма появляется у Латура как ответ на неспособность сетевой теории объяснить, почему ак 13. Латур Б. Пересборка социального. С. 338. 14. Latour B. et al. Op. cit. P. 43.

Д м и т р и й  В я т к и н

63

танты, полностью определенные отношениями в сети, подвержены изменениям. Бесформенная и лежащая вне отношений плазма должна играть роль резервуара, питающего рост и распространение сетей. Не являясь продуктом отношений, она позволяет изменениям случаться в отношениях, установленных между элементами сети. В качестве типичного возражения Харману выдвигается то, что «плазма обозначает только нечто, выходящее за пределы отношений какой-либо определенной сети»15. Не сети вообще, а определенной сети. Тот факт, что под плазмой понимается нечто бесформенное с точки зрения одной сети, но оформленное с точки зрения другой, внезапно делает плазму «земной, скучной и обычной»16. Плазма оказывается своего рода вещью в себе по случаю: «Ноумены не навсегда безвозвратно „там“ — ​они могут быть зарегистрированы, формализованы и привнесены в „здесь“»17. Однако этого возражения явно недостаточно для опровержения «онтологического» истолкования плазмы, данного Харманом. Более верно, чем у Хармана, подмечая способ задействования плазмы у Латура, оно отвечает на вопрос «как?», но не на вопрос «почему?» Неясно, почему вообще нужно было вводить плазму, если все, на что она призвана указать, — ​это самоочевидное для common sense отношение между «там» и «здесь», согласно которому «там» может быть перемещено в «здесь». Аргументация Хармана направлена как раз на прояснение «почему», ведь даже у Латура плазма — ​это не просто отношение там/здесь. Скорее, сам факт введения плазмы оборачивается у  Латура указанием на объективные пределы той или иной сети (даже если эта сеть берется в строго латуровском смысле — к​ ак «прослеживание» сети действий18). Если это так, то уже обратное движение мысли (от пределов к плазме) делает эти пределы знаком чего-то большего — ​большего, чем любая возможная данность, ограничиваемая ими. Фиксация эпистемологического полюса должна, таким образом, постепенно вести к росту напряжения на другом полю 15. См. запись в  блоге Circling Squares: Latour revisiting “Paris: Ville Invisible” // Circling Squares. 2.07.2012. URL: http://circlingsquares.blogspot. co.uk/2012/07/latour-revisiting-paris-ville-invisible.html. 16. См. запись в блоге Circling Squares: Harman on me on Harman on Latour on plasma // Circling Squares. 4.07.2012. URL: http://circlingsquares.blogspot. de/2012/07/harman-on-me-on-harman-on-latour-on.html. 17. Latour revisiting “Paris: Ville Invisible”. 18. «Сеть — ​понятие, а не вещь. Это инструмент, помогающий в описании, а не предмет описания» (Латур Б. Пересборка социального. С. 184).

64

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

се, которое рискует разрешиться в виде восстановления положительного смысла вещи в себе (например, в форме «метафизической» плазмы) Слабая сторона «Несводимостей» (философской части «Пастеризации Франции») Латура — а​ ктуализм19, то есть доктрина, предполагающая, что только актуальное реально20. Актуальное — ​фактически данное: только то, что дано через свое отношение к чему-то, реально существует. Этот эмпиристский тезис на  языке сетевой теории означает: реально лишь то, что трансформируется, модифицируется и переводится, то есть пребывает в производстве/установлении отношений. Напротив, как нет ничего, что скрыто или находится позади данности, так и нет ничего потенциального. Тут есть нюанс, который важен для понимания различия между позициями Латура и Хармана. Для Хармана тоже нет ничего потенциального: даже скрытые и изъятые из всех отношений объекты не распылены в потенциальности, а существуют наряду со своими данностями. Как подчеркивает Леви Брайант, в этом смысле Харман актуалист21. Но в другом смысле — т​ ам, где речь идет о признании самого факта существования изъятых из отношений объектов, — ​Харман выступает против актуализма, точнее говоря, он отстаивает свою специфическую версию последнего — ​нереляционный актуализм22. Если нечто не дано или даже никогда не может быть дано, то это еще не означает, что оно не обладает актуальным бытием; достаточно лишь того, чтобы оно было индивидуализировано. Траектория, по которой далее движется мысль, была прочерчена уже у Шопенгауэра: Если бытие объекта состоит в его действии, то это значит, что оно состоит лишь в изменениях, которые оно вызывает в других, и, следовательно, само по себе есть ничто23.

Но если бытие объекта само по себе ничто, то что вызывает изменения? Следовательно, элементы сети не могут сводиться только 19. О чем сам Латур говорит, напр., в: Latour B. et al. Op. cit. P. 48. 20. Bhaskar R. A Realist Theory of Science. L.: Verso, 2008. P. 55. 21. См. запись в блоге Леви Брайанта: Vitale on Relations // Larval Sub-jects. 22.05.2010. URL: http://larvalsubjects.wordpress.com/2010/05/22/vitaleon-relations/#more-3438. 22. Подробнее об этом см., напр., ответ Хармана на критику, адресованную ему Стивеном Шавиро: Harman G. Response to Shaviro // The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism. Melbourne: re.press, 2011. P. 291–304. 23. Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 159.

Д м и т р и й  В я т к и н

65

к процессам трансформации и перевода внутри сети, то есть к изменениям, а должны обладать неким «в себе» как источником или «субстанцией» изменений. Но у актантов, целиком определяемых операциями в сети, никакого индивидуализированного «в себе» быть не может. Единственное, откуда оно может прибыть, — ​это извне как предындивидуальное бесформенное целое, некий резерв или резервуар, из которого сети заимствуют материал для своего последующего отстраивания. Цитируя Латура, Харман пытается представить плазму как лишенную формы и изъятую из  отношений реальность, являющую «обширный океан неуверенности», который служит материалом для «нескольких островков откалиброванных и устойчивых форм»24, а значит, производства в сетях изменений. Плазма — ​их «субстанция». Доказательство бытия плазмы, предложенное Харманом, построено на  выяснении пределов АСТ. Главное ограничение АСТ, как полагает Харман,  — ​реляционный актуализм, который не оставляет места для изменений, а потому нуждается для их объяснения в плазме, полностью изъятой из сети отношений. Но, отвечая на  вопрос «почему?», Харман — ​в  противоположность своему оппоненту — н ​ е отвечает на вопрос «как?»25 Он ничего не говорит о том, как в действительности Латур применяет плазму в сетевой теории. Пренебрегая этим эмпирическим аспектом АСТ и вместе с тем предельно заостряя ее «метафизические» следствия, Харман приходит к довольно необычному положению, согласно которому нечто изъятое из всех отношений в силу одного лишь факта своей изъятости наделяется какой-либо положительной реальностью26: например, оно может поставлять ма 24. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press & Graham Harman, 2009. P. 133 (см. перевод фрагмента в: Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248). 25. Показательно, что в объяснении плазмы Брайант осторожнее Хармана. Он также утверждает, что Латур прибегает к этому понятию, чтобы ввести в мир сетей недостающие массы, которые служили бы основанием для изменений. Но, в отличие от Хармана, Брайант не склонен связывать введение понятия плазмы исключительно с  необходимостью обоснования изменений. Скорее, он предпочитает говорить о плазме как симптоме, указывающем на проблемы сетевых теорий: «Мы должны рассматривать введение плазмы Латуром не как решение проблемы изменения, но как симптом проблемы с его онтологией. И проблема заключается здесь в его предположении, что бытие состоит только из отношений» (Vitale on Relations). 26. Обычно Харман говорит о «неисчерпаемом» (inexhaustible).

66

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

териал для изменений, а если сформулировать это в более сильной форме, то и производить их. Таким образом, плазма Латура допускает две точки зрения на  саму себя. Но  объяснение ее исходя лишь из  эпистемологического полюса оказывается в  конечном счете недостаточным. Если плазма, как это в реальности имеет место у Латура, указывает на объективные пределы «опыта» сетей, то такое объяснение уже нуждается в дополнении «онтологической версией». Поэтому неизбежно появление второй точки зрения, как бы незаконнорожденной для Латура. Для Хармана и его объектно-ориентированной философии (как формы нереляционного актуализма) истина латуровской плазмы — в​ ытесненное «в себе» сетевой теории, взятое как онтологический остаток, внеположный отношениям. Этот остаток — т​ о, что не могло быть присвоено реляционным актуализмом, когда последний, если отбросить эмпирический контекст и всерьез обратиться к метафизическим последствиям, стал у Латура своего рода онтологизированной эпистемологией сетей: отношения у Латура существуют, как если бы они были объектами, обусловливая слабость или силу несводимых друг к другу актантов, но остаются все же только отношениями, нуждающимися в материале для своего отстраивания. Короче говоря, так понятая плазма указывает на некую возможную онтологию, которая остается после вычета онтологизированной эпистемологии Латура. Последняя должна быть дополнена и сбалансирована онтологическими остатками. Вопрос в том, насколько здесь вообще возможно равновесие, ведь механизм его установления изначально мог быть неисправным. Тогда есть риск, что хармановская интерпретация будет уже не недостаточной, а, напротив, избыточной. Это легко проверить. Все указывает на  то, что ретроспективно плазма-в-себе как онтологический остаток сетевой теории могла бы объяснять переход к объектно-ориентированной философии, в которой проблема отношений, всегда недостаточных для обоснования изменений, уступает место проблеме взаимодействия отрезанных друг от друга объектов.

3. Плазма-для-нас как эпистемологический остаток Если Харман усмотрел в плазме нечто изъятое и неисчерпаемое, то  стоит предположить, что, будучи не  удовлетворен «бесформенной» плазмой, он видит возможным ее дробление на объекты и получение таким образом множества сущностей-в-себе, каждая из которых изъята и оттого уже неисчерпаема: Д м и т р и й  В я т к и н

67

…нет никакого серьезного основания соглашаться с Латуром, что плазма бесформенна, так как это подразумевало бы, что форма всегда прибывает из отношений. Плазма могла бы получить форму иными средствами… хотя он никогда не рассматривал такой возможности. Форматирование и сети всегда рассматриваются им как одно и то же, и в лучшем случае Латур признает существование плазмы-в-себе, но не множество отдельных сущностей, изъятых из всех отношений27.

В  ретроспективе этим и  показывается, как сетевая теория может быть трансформирована в объектно-ориентированную философию: размытый и неопределенный — ​в оптике сетевой теории — о ​ нтологический полюс «вещи в себе», первоначально фиксируемый Харманом лишь как некое предындивидуальное бытие, для объектно-ориентированного взгляда уже предстает в  виде множества конкретных и  определенных, но  изъятых объектов. Как пишет один из комментаторов Хармана, «при размещении плазмы внутри реальных объектов последние получают бесконечный резерв, который позволяет любому и каждому реальному объекту быть отличным от того, что он есть»28. Здесь, правда, есть нюанс. Леви Брайант возражает: Харман «точно не размещает плазму внутри объектов, поскольку объекты всегда имеют форму, у них всегда есть структура, а плазма полностью лишена формы»29. Дело в том, что до «Государя сетей» Харман неоднократно использовал понятие плазмы, но в другом значении, частично заимствованном у Ортеги-и-Гассета30. В «Государе сетей» без какоголибо разъяснения используются оба значения плазмы, что создает определенную путаницу31. Во втором значении плазма обозначает 27. Harman G. Prince of Networks. P. 134. 28. См. запись в  блоге networkologies: Response to Levi: On Politics, Plasma, Internal Relationism, and Networkologies  //  networkologies. 21.05.2010. URL: http://networkologies.wordpress.com/2010/05/21/responseto-levi-on-politics-plasma-internal-relationism-and-networkologies/. 29. См.: Vitale on Relations. 30. См.: Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. P. 106–110. 31. Например, автор блога networkologies — д ​ ля подтверждения своего тезиса об интериоризации Харманом латуровской плазмы — ​ссылается на следующее место из «Государя сетей»: «Мир должен быть заполнен не-объектным газом или плазмой, в которой прямой контакт возможен. Эта плазма находится в интерьере самих объектов» (Idem. Prince of Networks. P. 147). Но как раз в этом случае Харман говорит не о латуровской плазме, а о собственной.

68

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

внутреннюю сторону, или интерьер, объекта, являющуюся у Хармана своего рода эмуляцией, в рамках которой два реальных объекта могут образовать третий объект через механизм так называемой замещающей причинности (vicarious causation)32. Этот механизм можно представить следующим образом. Для того чтобы новый объект возник, между двумя объектами должна возникнуть связь33 как совершенно особый случай отношения. Ее условием является то, что два реальных объекта могут быть скоординированы друг относительно друга без какого-либо вступления в  контакт, но  в  результате возникновения особого чувственного, или внутреннего, пространства, соотносимого с одним из них. В этом пространстве реальный объект, который искренне поглощен чувственным объектом, затем как бы увлекается отделившимися от последнего, но в обычном состоянии сплавленными с ним чувственными качествами к стоящему уже за качествами другому реальному объекту34. Все это происходит лишь в рамках чувственной эмуляции, в  которую оказался вовлечен первый объект. Когда же этому реальному объекту — ​путем существенной 32. В отличие от остальных девяти типов отношений внутри четвероякой объектной структуры, контакт между реальным объектом и другим реальным объектом в силу абсолютности их изъятости не будет «ни прямым контактом, ни опосредованным. Он просто никогда не происходит, и это основная причина того, почему требуется замещающая причинность» (Харман Г. Четвероякий объект. Метафизика вещей после Хайдеггера. Пермь: Гиле Пресс, 2015. С. 134). 33. «Когда два объекта позволяют возникнуть новому объекту благодаря замещающей связи, они создают новое объединенное целое, не только неисчерпаемое извне, но также заполненное изнутри реальным объектом, который искренне поглощен чувственно воспринимаемыми объектами. И так же как всякая связь — о ​ бъект, всякий объект — р ​ езультат связи. История этой связи остается записанной в ее сердцевине, где ее компоненты заперты в калейдоскопичном поединке. Но связи возникают только между двумя реальными объектами, не в какой-либо другой комбинации» (Он же. О замещающей причинности // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 84). 34. Аллюр так описывается Харманом: «…чувственные качества оказываются отделенными от их текущего чувственного властелина и появляются на орбите изъятого реального объекта — ​невидимого солнца, управляющего ими по своей воле. Сама „невидимость“ этого объекта делает невозможным часто происходящее в скучном повседневном опыте сжатие объекта вместе с его чувственными качествами в неразличимую смесь. Вместо прямого контакта, который мы имеем с чувственными объектами, существует аллюзия на тихий объект в глубинах, который оказывается смутно сплавлен с легионом его чувственных качеств» (Он же. Четвероякий объект. С. 104–105).

Д м и т р и й  В я т к и н

69

рекомпозиции чувственных образов, возникающих внутри эмуляции, — у​ дается «прорвать» (при посредстве аллюра) их цветной туман35, обволакивающий второй реальный объект, возникшая между ними связь делает это внутреннее пространство, теперь затопляемое новыми материями, внутренним пространством новообразовавшегося объекта, в котором и устанавливают (поскольку отношения мира всегда «разворачиваются на интерьерах объектов»36) связь два предшествовавших ему объекта. Тем самым два реальных объекта, оказавшись скоординированными в новый реальный объект, внутреннее пространство которого является расплавленным ядром (molten core), где «одна из его реальных частей противостоит чувственному изображению другой части»37, соприкасаются, не соприкасаясь. Поэтому можно сказать, что расплавленное ядро — ​это внутренняя форма, в которой при посредстве замещающей причинности оказываются скоординированы два реальных объекта, чтобы образовать третий. Каждый новый объект поэтому обладает своим уникальным ядром, находящимся к нему в отношении взаимно однозначного соответствия. Материю таких расплавленных ядер или интерьеров и составляет плазма Хармана38, которая всегда уже определенным образом оформлена и индивидуализирована, что означает: каждый объект обладает своей плазмой. Поэтому Брайант прав: поскольку плазма Латура берется Харманом как нечто бесформенное, ей нет места в теории объектов, но в этой теории есть место для другой плазмы — п ​ редполагающей форму и определенной, которая существует в расплавленном ядре объекта. Плазма Латура — ​изъятая из отношений и бесформенная, плазма Хармана — ​скорее, наличная (правда, не совсем обычным образом: ситуация искренности при восприятии чувственного объекта реальным объектом всегда уникальна, а потому плазма недоступна постороннему взгляду39) и  формообразующая. Но проблема как раз в том, что даже если принять во внимание ретроспективный взгляд на плазму, согласно которому объекты могли бы быть результатом дробления плазмы Латура на множе 35. Он же. О замещающей причинности. С. 86. 36. Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 231. 37. Idem. Prince of Networks. P. 215. 38. Описывая процесс медиации, Харман сравнивает среду, в которой встречаются два объекта, с «расплавленной плазмой в пламенеющих центральных ядрах вещей» (Idem. Guerrilla Metaphysics. P. 95). 39. «Нет никакого другого свидетеля искренности» (Харман Г. Четвероякий объект. P. 134).

70

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ство изъятых, но имеющих форму сущностей, — ч ​ то вполне законно, ведь сам Харман говорит о возможности превращения (но, что принципиально, не размещения внутри) бесформенной плазмы в объекты, — ​то вторая плазма, ошибочно принятая за онтологически истолкованную и помещенную внутрь объектов первую, все же не будет поколеблена в своих правах. Что она собой представляет, можно понять, рассмотрев структуру изъятости. Для Хармана изъятость — о ​ нтологическая характеристика объекта. Объект изъят не относительно какого-либо другого объекта; он изъят вообще, пребывая «в-себе» и будучи окружен своего рода пустотой или вакуумом40 как отсутствием отношений с другими объектами. В силу одного этого он способен вызывать изменения41, а изъятость тождественна продуктивности, позволяющей производить изменения и новое в различных объектных констелляциях. Но вместе с тем любой объект всегда изъят как определенный объект и изъятость — в​ сегда изъятость «этого», конкретного объекта, а не та, в которой могут «потонуть» все объекты, чтобы затем, выныривая на поверхность, вновь играть множественностью своих свойств. Последнее представляет собой форму монизма, что само по себе недопустимо для Хармана. Поэтому в отсутствие отношений объекты должны каким-то образом различаться. Для этого, в противоположность Брайанту, Харман, ссылаясь на Лейбница, отстаивает наличие у объектов реальных качеств: Лейбниц был прав, когда указывал на  следующий парадокс: быть — ​означает быть одним, так как реальный объект должен быть единым; однако простая единица была бы взаимозаменяема любой другой, и поэтому никакие две монады не могли бы отличаться друг от друга. Таким образом, у каждого реального объекта должно существовать множество реальных черт42.

Чтобы не проваливаться в изъятость, прячущиеся в глубинах подземного бытия реальные объекты должны обладать реальными качествами. Правда, в другом аспекте эти же качества оказыва 40. Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 231. 41. Джей Фостер в статье «Онтология без метафизики: Латур, Харман и философия вещей» (Foster J. Op. cit.) обращает внимание, что Харман не возражает против замечания Латура по поводу объектов: объекты взаимодействуют между собой и производят новые объекты именно потому, что полностью изъяты из отношений друг с другом. См.: Latour B. et al. Op. cit. P. 62. 42. Харман Г. Четвероякий объект. С. 106.

Д м и т р и й  В я т к и н

71

ются спрессованными в  одно целое с  чувственным объектом43, но так, что «полностью никогда не присутствуют» и опознаются «по смутному и единому эффекту», который на нас оказывает чувственный объект. Напряжение между последним и реальными качествами задает эйдос объекта, необходимый чувственному объекту для того, чтобы «он был признан тем, чтό он есть»44. Так что так же, как реальные объекты нуждаются в реальных качествах, в них нуждаются чувственные объекты — ​и по той же причине: быть тем, чтό они есть. Эта двойственность реальных качеств45 еще не составляет проблемы. И  хотя, согласно Харману, объект и  его реальные качества одинаково изъяты46, все же — ​и это отличает объект от монады — «​ у объекта нет своих собственных существенных особенностей», поскольку «у реального объекта и его реальных качеств нет предсуществующей связи»47. В обычном состоянии реальные качества объекта отделены от  него (исключение составляет ситуация причинности, когда объект сплавлен со своими качествами, на  время образуя сущность [essence]) и, вероятно, поэтому могут странным образом присутствовать в чувственном объекте. Важно здесь то, откуда вообще берется качественная определенность объекта, изъятого и неисчерпаемого. Она не может прийти ни со стороны изъятости, ни со стороны неисчерпаемости, ведь требуется показать, почему изъятый и неисчерпаемый объект обладает качественной определенностью. В этом смысле изъятость будет глубже любой определенности, а неисчерпаемость — ​больше. Есть соблазн ответить: «из отношений», но это лишь сместит проблему, поскольку ни изъятость, ни неисчерпаемость, очевидно, не  нуждаются в  отношениях — ​в  них могут вступать только уже качественно определенные объекты. Не снятым останется вопрос, почему отношения между объектами, вернее (раз речь идет о реальных объектах, между которыми отношения вообще невозможны, — ​no relation at all), их эмуляция посредством заме 43. Там же. С. 130. 44. Там же. С. 105. 45. Еще в одном месте «Четвероякого объекта» Харман говорит о реальных качествах: «В одном определенном смысле все они принадлежат одному реальному объекту. Но в то же время множество реальных качеств принадлежат чувственному молотку, собаке или дереву в виде компонента его эйдоса» (Там же. P. 77). 46. О чем Харман говорил, в частности, в своей лекции, прочитанной в июне 2012 года в Перми, отметив, что бытие объекта «глубже любых изменений на поверхности, но не глубже, чем его реальные качества». 47. Там же. С. 106.

72

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

щающей причинности вообще возможна. «Замещающая причинность, — ​пишет Харман, — ​возможна потому, что полнота реальности вещи изъята из мира»48. Должна существовать среда, где прямой контакт возможен, где изъятость и неисчерпаемость объекта, его избыточность ослабляются и тем самым не препятствуют больше установлению связи с  другими объектами. Эта среда и есть та плазма, что наполняет ядра объектов49 и составляет их чувственное пространство, из которого отступила реальность, сведенная к карикатурам на саму себя50. Как и плазма Латура, плазма Хармана оказывается зоной своего рода динамической неразличимости объектов и отношений. Если определенность изъятых объектов может приходить лишь из  плазмы, то  конкретная форма этой определенности (почему речь идет именно об «этом» объекте, а не о каком-либо другом) — ​из  характера отношений, что разыгрываются в  плазме: как уже было показано, форма нового объекта задается характером координации его чувственных и реальных частей. Именно благодаря работе плазмы, ответственной за пронизывающую многочисленные чувственные и реальные слои мира определенность, об объектах известно, что они составляют реальные единства, что эти единства отличаются друг от друга и что конкретное уникальное единство всегда стоит за своими многообразными проявлениями. Именно так дискретная и автономная форма, расположенная «только в глубинах, тогда как драматическая сила и взаимодействие плавают на поверхности»51, получает свою реальность от «поверхностных отношений»52. И все же плазму труд 48. Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 222. 49. «И если мы спросим, где происходит замещающая причинность, ответом будет то, что она находится в интерьере другой сущности, в расплавленном ядре объекта» (Ibid. P. 230). 50. Несложно заметить смену перспективы, которая при этом происходит: мы смотрим теперь не на объекты со стороны отношений, которые никогда не исчерпывают реальность объекта, но на отношения, которых никогда не достигает изъятый и неисчерпаемый объект. Отношения в такой перспективе начинают вырисовываться как некая ускользающая сверхреальность объектов. 51. Харман Г. О замещающей причинности. С. 78. 52. Еще более определенно Харман говорит об этом в «Четверояком объекте»: «Реальное, скрытое и сущностное очень даже существуют, но сообщаются только посредством нереального, явного и несущественного» и «Реальный объект реален и имеет определенный характер, но его сущность (как essence, отношение между объектом и его собственными реальными качествами. — ​Д. В.) сначала была произведена извне через причинные взаимодействия» (Он же. Четвероякий объект. С. 108).

Д м и т р и й  В я т к и н

73

но назвать чем-то несущественным, размещенным во внутреннем пространстве существенного. Она не ограничивается эмулированием пространства для замещающих отношений, но принимает активное участие в формировании объектов, становясь их схемой и  вариативной средой. Каковы тогда действительные определения и соотношения существенного и несущественного в объектах? Ориентация на изъятые объекты предполагает, что за любой данностью стоит нечто большее, чем она есть. Но чтобы «нечто большее» не растворялось «в себе» и как-то соотносилось через качественную определенность со своей данностью, оно нуждается в ограничении и фиксации границ. Однако фиксация онтологического полюса (объектов) не может не вести к росту напряжения на противоположном полюсе (отношениях), подготавливая их реванш. Критикующие Хармана с  позиций реляционных онтологий ошибаются, когда говорят, что отношения у  него устраняются в  пользу объектов53. Проблема как раз в  обратном: подспудно отношения играют слишком большую роль в объектно-ориентированной философии, критичную для того, чтобы она могла долго оставаться объектно-ориентированной, не вырождаясь во что-то иное. Необходимая для ограничения изъятости и неисчерпаемости объекта плазма у Хармана оказывается продуктивной силой, делающей объекты такими, какие они есть. Получается, что, когда собственных средств онтологического истолкования изъятости (а ретроспективно и плазмы Латура) оказывается недостаточно для того, чтобы продолжать движение в сторону онтологического полюса, дробя изъятость на множество изъятостей, Харман неявным образом использует эпистемологический полюс, вводя свою плазму. Нетрудно тогда понять, почему можно говорить, что «при размещении плазмы внутри реальных объектов последние получают бесконечный резерв». Эта ошибка объективна: продуктивность отношений, которой у Хармана, казалось бы, не должно быть, принимается за продуктивность объектов, которая только и должна быть; плазма Хармана — ​за раздробленную плазму Латура. Значит, плазма Хармана, так же как и  плазма Латура, предполагает две точки зрения на  себя. Онтологическое объяснение плазмы, отождествляющее ее с продуктивностью изъятых 53. См., напр.: Shaviro S. The Actual Volcano: Whitehead, Harman, and the Problem of Relations // The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism. Melbourne: re.press, 2011. P. 279–291.

74

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

объектов, лишь удваивает изъятость и  неисчерпаемость последних, в то время как ее следует ограничить. Непонятно, зачем вводить плазму в  теорию объектов, если не  для того, чтобы сделать объекты качественно определенными, позволив им вступать во взаимодействия, а изменениям — ​случаться. Тогда истина хармановской плазмы заключена в переходе с онтологической точки зрения на  эпистемологическую. Не  являясь просто изнанкой изъятости, несущественным внутри существенного, она выходит за рамки эпистемологизированной онтологии Хармана, где объекты существуют, как если бы они были отношениями54, и потому отношения к ним ничего не прибавляют. Так понятая плазма указывает на эпистемологию, которая остается после вычета эпистемологизированной онтологии Хармана. Последняя должна быть дополнена и сбалансирована эпистемологическими остатками: как только плазма оказывается пространством для установления замещающих отношений, в  довесок она становится активной формирующей силой, не присваиваемой этой эпистемологизированной онтологией. Сами объекты вынуждены заимствовать «материал» отношений, которые тем самым приобретают реальность бόльшую, чем это допустимо для отношений в пределах объектно-ориентированной философии. И тогда уже конкретная «этовость» того или иного изъятого объекта оказывается эффектом, производным от «субъективной убежденности» (искренности) другого объекта в том, что перед ним — ​за чувственным заместителем — ​скрывается именно «этот», а не иной объект. Такая «убежденность», в свою очередь, становится условием для возникновения нового объекта, о котором с точки зрения любого другого объекта также нельзя сказать (вне отношения искренности), действительно ли это тот самый объект и даже один-единственный ли это объект. И так далее ad infinitum. Плазма Хармана («для нас» объектно-ориентированной философии), таким образом, чревата эпистемологическим остатком, вложенным в  саму сердцевину изъятых объектов и подтачивающим их индивидуальные изъятости тем, что он способен переопределить последние в терминах отношений и тем самым вывернуть в сферу наличности, лишив их собственной субстанциональности.

54. «Все отношения — о ​ бъекты, а все объекты, в свою очередь, сформированы роящейся внутренней империей отношений» (Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 193).

Д м и т р и й  В я т к и н

75

4. Две плазмы, одна территория Существуют две различные плазмы. Но если Латур вводит плазму, чтобы сбалансировать отношения, недостаточные (в силу отсутствия субстанции отношений) для обоснования изменений, то Харман — ​чтобы сбалансировать объекты, избыточные (в силу отсутствия отношений между субстанциями) для обоснования изменений. Истина каждой из  плазм в  том, чтобы быть зоной онто-эпистемической неразличимости, чреватой остатком, который в случае Латура не может быть присвоен отношениями, в случае Хармана — ​объектами, но на который либо первые, либо вторые отбрасывают свою тень, поэтому по  инерции плазма Латура может трактоваться в терминах отношений, а плазма Хармана — в​  терминах объектов, их изъятости и неисчерпаемости. Таким образом, каждая из плазм, наследуя проблематике кантовской «вещи в себе», обладает двумя полюсами, двумя точками зрения на саму себя — о ​ нтологической и  эпистемологической, которые почти магнетически связаны друг с другом. В зависимости от обстоятельств одна из двух противоположных точек зрения, имеющая вначале лишь призрачное существование, может обнаружить себя в качестве «истины» другой: остановка на одном из полюсов, его фиксация автоматически инициирует движение в сторону противоположного полюса, который становится истиной данной плазмы, переопределяя ее в своих терминах. Так, эпистемологически истолкованная плазма Латура обнаруживает себя как онтологический остаток, а онтологически истолкованная плазма Хармана — к​ ак эпистемологический. Это было представлено следующим образом. Эпистемологическое объяснение плазмы Латура, введенной им с целью обоснования изменений в сетях, оказалось недостаточным и привело к объяснению, исходящему из онтологического полюса, которое оказалось избыточным. Полученный при этом онтологический остаток, если ретроспективно поместить его в один ряд с изъятостью у Хармана, чтобы быть развернутым в объектно-ориентированную философию, также нуждался в балансировке, для чего и понадобилась хармановская плазма. Но ее онтологическое объяснение, будучи заведомо избыточным, требует объяснения исходя из эпистемологического полюса, вновь оборачивающегося недостаточностью: поскольку «этовость» объекта конфигурируется всецело в сфере наличных отношений, то никогда нельзя в точности сказать, о каком именно объекте в том или ином случае идет речь на самом деле (и идет ли вообще). Из этого следует, что обе плазмы обозначают одну и ту же территорию, правда рассматриваемую как будто с двух 76

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

различных точек зрения — ​«истин» той или другой плазмы, попеременно смещающих друг друга. Но ни одно из этих рассмотрений не попадает в свою цель. Невозможность достижения баланса между объектами и отношениями — ​результат этого непрекращающегося двойного промаха: пока «истина» плазмы не прояснена, то, что она призвана сбалансировать, представляется как нечто обладающее большей степенью реальности; как только «истина» проясняется и принимается — ​перевес возникает на другой стороне, и требуется новая балансировка. Причина этого в изначально произвольном распределении онтологических и эпистемологических характеристик, составляющем саму сердцевину основополагающих принципов Латура и Хармана — ​принципа несводимости, показывающего, что объекты проблематичны, и принципа замещающей причинности, показывающего, что отношения проблематичны. Несмотря на свой реляционный актуализм, Латур часто настаивает на нерастворимости объектов в отношениях55: поскольку любое нечто может быть данным, только будучи уже переведенным, никакой перевод не выражает его исчерпывающим образом. В «Государе сетей» Харман фиксирует эту антиномию латуровской метафизики, замечая, что она требует «отрезанных друг от друга», но при этом «абсолютно развернутых в их текущей действительности»56 акторов. Такое положение дел целиком вытекает из принципа несводимости, утверждающего, что ничто само по себе не может быть ни редуцируемым, ни нередуцируемым57. Можно представить механизм несводимости в эксплицитном виде. Ничто само по себе не может быть ни редуцируемым, ни нередуцируемым, следовательно, оно редуцируемо или нередуцируемо только в отношении к чему-либо. Но поскольку эта редуцируемость или нередуцируемость существует только по отношению к чему-то, постольку ее не существует самой по себе, а значит… Здесь возникает интересная развилка, нигде не проговариваемая у Латура и ведущая к двум противоположным, но равнодоказуемым следствиям: A) никако 55. На семинаре в Лондонской школе экономики тезис Хармана о том, что в сетевой теории любая вещь — и ​ сключительно реляционная сущность, встречает возражение Латура: «…для меня именно в силу нередуцируемой сингулярности (которую вы иногда называете внутренним ядром объекта) эти объекты должны переводиться без какого-либо опустошения их ядра. Почему меня связывают с другой школой философии, которая редуцирует вещи к их отношениям, я не знаю» (Latour B. et al. Op. cit. P. 43). 56. Harman G. Prince of Networks. P. 135. 57. Латур Б. Пастер. С. 220.

Д м и т р и й  В я т к и н

77

го самого по себе никогда не существовало; B) само по себе всегда есть нечто большее, чем любая редуцируемость или нередуцируемость. Первое следствие требует «абсолютно развернутых в их текущей действительности» акторов. Второе — о ​ беспечивает то, что ни одно отношение не может быть принято за нечто само по себе58 и поэтому требует отрезанных и несводимых друг к другу акторов. Все это допускает произвольное использование двух следствий (A и B, эпистемологического и онтологического) принципа несводимости, в зависимости от параметров текущей задачи, но без учета возможных последствий самого выбора. Если принцип несводимости Латура указывает на проблематичность объектов в АСТ, то основной принцип объектно-ориентированной философии делает то же самое для отношений. Когда плазма как среда эмуляции отношений, необходимая для замещающей причинности, устанавливает взаимно однозначное соответствие между качественной определенностью объекта (сущностью) и характером связи образующих его частей, изъятость оказывается зажата в пространстве между частями, из которых образован объект и к которым он не сводится, и собственной реальностью объекта, не исчерпывающейся его внешними проявлениями59. Но если учесть, что все объекты должны быть одинаково изъяты (хотя в каждом отдельном случае изъят конкретный объект) из отношений, возникает следующая антиномия: A’) изъятость объектов, детерминированная плазмой и разыгрывающимися в ней отношениями, сама по себе оказывается абсолютно пустой и непродуктивной; B’) изъятость лишь по одному факту изъятости наделяет объект исключительными свойствами. Но тогда все объекты снова проваливаются в изъятость (свойства объекта, привнесенные извне, как бы перерабатываются изъятостью в виртуальное сосуществование, которое затем снова может быть актуализировано), и мы получаем странный вариант монизма, возвращающий нас назад к онтологически истолкованной плазме Латура. Так же как и в случае с принципом несводимости, здесь становится возможным произвольное использование двух следствий A’ и B’ в зависимости от требований 58. Ibidem. См. пункты 1.1.14 и 1.2.1. 59. «Недостаточно мыслить объект как существующий в двух формах: сначала как сам по себе, а затем как он проявляется во всяком отношении. На самом деле объект — э​ то огражденный остров, который отличен от отношений в обоих направлениях. Как молоток изымает себя из любого определенного контакта, который люди или другие сущности могли бы с ним иметь, так же молоток возникает из компонентов, его образующих» (Харман Г. Четвероякий объект. С. 113).

78

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

момента. Существенные для тех или иных объектов отношения (составляющие саму их суть) могут приписываться изъятости уже в силу того, что все отношения несущественны. А несущественные свойства самих объектов (делающие, например, объект совершенно и объективно неинтересным60) — ​исключительно текущим отношениям, в то время как объект все еще может скрываться в подземных глубинах своей многозначительности. Оба принципа демонстрируют нечувствительность к реальному распределению онтологического и эпистемологического, объектов и отношений. Метафизика Латура нуждается в постоянно поддерживаемой зоне неразличимости между онтологическим и эпистемологическим в пределах онтологизированной эпистемологии сетей. Следовательно, эпистемологическое покрывает здесь и онтологическое, и эпистемологическое, вынуждая онтологическое действовать подспудно. Схожим образом объектно-ориентированная философия Хармана задействует ту же зону неразличимости, но в рамках эпистемологизированной онтологии объектов. Теперь доминирование онтологического — в​  форме изъятых и неисчерпаемых объектов — в​ ынуждает эпистемологическое действовать подспудно. Каждая из плазм возникает как реакция на проблему распределения этих основных характеристик. Существенные для АСТ отношения поддерживаются за счет несущественных для нее объектов, сплавленных в бесформенное целое, которое позволяет случаться изменениям в сетях, а новым отношениям — ​устанавливаться. Напротив, несущественные в  объектно-ориентированной философии отношения, случающиеся в расплавленных ядрах, формируют существенные объекты, изъятые и неисчерпаемые. Плазма — ​имя огромной неконтролируемой территории, где онтологическое может контрабандой ввозиться как эпистемологическое, а эпистемологическое — ​как онтологическое. Но следовало бы перейти к более справедливому и прозрачному принципу распределения, где наряду с объектами и отношениями существуют такие отношения, которые существеннее определенных объектов, и такие объекты, которые существеннее определенных отношений. Что стало бы «атомами» этого нового «мира», то могло бы занять территорию вещей в себе. 60. Здесь можно задуматься о частичной правоте Хайдеггера в том месте, где Харман пишет, что тот движется «к необоснованному использованию вещи и объекта как терминов для подразделения сущностей на хорошие и  плохие. Например, если чаша — ​вещь, пластиковая чашка — ​просто объект» (Harman G. Dwelling With the Fourfold // Space and Culture. 2009. Vol. 12. № 3. P. 294).

Д м и т р и й  В я т к и н

79

Библиография Bhaskar R. A Realist Theory of Science. L.: Verso, 2008. Bryant L. Vitale on Relations // Larval Subjects. 22.05.2010. URL: http://larvalsubjects. wordpress.com/2010/05/22/vitale-on-relations/#more-3438. Conway P. Harman on me on Harman on Latour on plasma // Circling Squares. 04.07.2012. URL: http://circlingsquares.blogspot.de/2012/07/harman-on-meon-harman-on-latour-on.html. Conway P. Latour revisiting “Paris: Ville Invisible” // Circling Squares. 02.07.2012. URL: http://circlingsquares.blogspot.co.uk/2012/07/latour-revisiting-parisville-invisible.html. Foster J. Ontologies Without Metaphysics: Latour, Harman and the Philosophy of Things // Analecta Hermeneutica. 2011. Vol. 3. URL: http://journals.library. mun.ca/ojs/index.php/analecta/issue/view/33/showToc. Harman G. Dwelling With the Fourfold // Space and Culture. 2009. Vol. 12. № 3. P. 292–302. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. Harman G. Latour’s plasma // Object-Oriented Philosophy. 04.07.2012. URL: http:// doctorzamalek2.wordpress.com/2012/07/04/latours-plasma/. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press & Graham Harman, 2009. Harman G. Response to Shaviro // The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism. Melbourne: re.press, 2011. P. 291–304. Latour B., Harman G., Erdelyi P. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE. Alresford, UK: Zero Books, 2011. Latour B., Hermant E. Paris: Invisible City. Virtual Book, 2006. URL: http://brunolatour.fr/sites/default/files/downloads/viii_paris-city-gb.pdf. Shaviro S. The Actual Volcano: Whitehead, Harman, and the Problem of Relations // The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism. Melbourne: re.press, 2011. P. 279–291. Vitale C. Response to Levi: On Politics, Plasma, Internal Relationism, and Networkologies // networkologies. 21.05.2010. URL: http://networkologies.wordpress.com/2010/05/21/response-to-levi-on-politics-plasma-internal-relationism-and-networkologies/. Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1964. Латур Б. Нового времени не было: эссе по симметричной антропологии. СПб.: Издательство Европейского университета, 2006. Латур Б. Пастер: война и мир микробов, с приложением «Несводимого». СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248. Харман Г. О замещающей причинности // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 75–90. Харман Г. Четвероякий объект. Пермь: Гиле Пресс, 2015. Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Дмитрий Сечин, 2011.

80

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

“PLASMA IN ITSELF”: BETWEEN ONTOLOGY AND EPISTEMOLOGY Dmitry Vyatkin. Independent researcher, publisher, [email protected]. Hyle Press, 87 Petropavlovskaya str., apt 216, Perm 614000, Russia. Keywords: Graham Harman; Bruno Latour; plasma; objects; relations; actualism; ontological residues; epistemological residues. This article, based on texts and discussions concerning works of Bruno Latour and Graham Harman, examines the link between the problem of relations, which are never sufficient for changes to be made, and the problem of objects, which are always excessive for changes to be made. Both Latour and Harman solve these problems in their own ways; however, their solutions produce some byproducts in the form of special residues that cannot be fully assigned by their theories; both the authors name them “plasma.” This study focuses on clarifying the dynamics of such ontological and epistemological residues. It should be noted that based on these dynamics, Harman’s object-oriented philosophy, as well as Latour’s actor-network theory, turn out to be insensitive to the actual distribution of objects and relations, and this fact is proven by the introduction of plasma as an epistemological residue, which called to balance the redundancy of objects in Harman’s theory of objects (whereas in the actor-network theory of Latour, plasma acts as an ontological balance, balancing the lack of relationship). But such balancing in fact turns into a new imbalance. The problem then is that behind the facade of “smoothly” functioning object (Harman) and relational (Latour) machines there’s hidden a “shadow economy” providing their smooth operation by illegal sublimation of objects to relationships, and relationships — ​into objects. It is therefore required to move on to a more transparent and equitable distribution principle to consider (along with objects and relations) relations which are more essential than certain objects, and objects which are more essential than certain relations. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-57-80 References Bhaskar R. A Realist Theory of Science, London, Verso, 2008. Bryant L. Vitale on Relations. Larval Subjects. May 22, 2010. Available at: http://larvalsubjects.wordpress.com/2010/05/22/vitale-on-relations/#more-3438. Conway P. Harman on me on Harman on Latour on plasma. Circling Squares, July 4, 2012. Available at: http://circlingsquares.blogspot.de/2012/07/harman-on-meon-harman-on-latour-on.html. Conway P. Latour revisiting “Paris: Ville Invisible.” Circling Squares, July 2, 2012. Available at: http://circlingsquares.blogspot.co.uk/2012/07/latour-revisitingparis-ville-invisible.html. Foster J. Ontologies Without Metaphysics: Latour, Harman and the Philosophy of Things. Analecta Hermeneutica, 2011, vol. 3. Available at: http://journals. library.mun.ca/ojs/index.php/analecta/issue/view/33/showToc. Harman G. Chetveroiakii ob”ekt [The Quadruple Object], Perm, Hyle Press, 2015. Harman G. Dwelling With the Fourfold. Space and Culture, 2009, vol. 12, no. 3, pp. 292–302.

Д м и т р и й  В я т к и н

81

Harman G. Gosudar’ setei: Bruno Latur i metafizika [Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2014, no. 4 (100), pp. 229–248. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2005. Harman G. Latour’s plasma. Object-Oriented Philosophy, July 4, 2012. Available at: http://doctorzamalek2.wordpress.com/2012/07/04/latours-plasma/. Harman G. O zameshchaiushchei prichinnosti [On Vicarious Causality]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2012, no. 114, pp. 75–90. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press & Graham Harman, 2009. Harman G. Response to Shaviro. The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism (eds L. Bryant, N. Srnicek, G. Harman), Melbourne, re.press, 2011, pp. 291–304. Kant I. Soch.: V 6 t. [Works: In 6 vols], Moscow, Mysl’, 1964. Latour B. Novogo vremeni ne bylo: esse po simmetrichnoi antropologii [Nous n’avons jamais été modernes: essai d’anthropologie symétrique], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta, 2006. Latour B. Paster: voina i mir mikrobov, s prilozheniem “Nesvodimogo” [Pasteur: Guerre et paix des microbes, suivi de “Irréductions”], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta, 2015. Latour B. Peresborka sotsial’nogo: vvedenie v aktorno-setevuiu teoriiu [Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network Theory], Moscow, Izdatel’skii dom Vysshei shkoly ekonomiki, 2014. Latour B., Harman G., Erdelyi P. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE, Alresford, UK, Zero Books, 2011. Latour B., Hermant E. Paris: Invisible City. Virtual Book, 2006. Available at: http:// bruno-latour.fr/sites/default/files/downloads/viii_paris-city-gb.pdf. Schopenhauer A. Sobr. soch.: V 6 t. [Collected Works: In 6 vols], Moscow, Dmitrii Sechin, 2011. Shaviro S. The Actual Volcano: Whitehead, Harman, and the Problem of Relations. The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism (eds L. Bryant, N. Srnicek, G. Harman), Melbourne, re.press, 2011, pp. 279–291. Vitale C. Response to Levi: On Politics, Plasma, Internal Relationism, and Networkologies. networkologies, May 21, 2010. Available at: http://networkologies. wordpress.com/2010/05/21/response-to-levi-on-politics-plasma-internal-relationism-and-networkologies/.

82

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Акторно-сетевая теория: объектно-ориентированная социология без объектов? Мария Ерофеева

Старший научный сотрудник, Международный центр современной социологической теории, Московская высшая школа социальных и экономических наук (МВШСЭН); научный сотрудник, Центр социологических исследований, Институт общественных наук (ИОН), Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС). Адрес: 119571, Москва, пр-т Вернадского, 84. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: акторно-сетевая теория; объектно-ориентированная социология; объектно-ориентированная онтология; поворот к материальному; объект; технология; Бруно Латур; Грэм Харман. В статье соотносятся различные способы концептуализации объекта в акторно-сетевой теории (АСТ). В противоположность трактовке Грэма Хармана аргументируется, что в АСТ объекты рассматриваются как траектории, а их материальное воплощение — ​как создаваемые траекториями события, что позволяет говорить о самотождественности объекта. Это понимание объектности соотносится с концептуализацией объектов как институтов и проектов, представленной в акторно-сетевых исследованиях социотехнических артефактов. Фазы проекта отражают различные формы существования объекта, апогеем которого является объект-институт — ​технология, встроенная в коллективную жизнь. Институт и проект представляют, соответственно, актантное и темпоральное измерения делегирования, то есть способности отсутствовать и при этом совершать действие, что обозначается как свернутое присутствие в объекте. В такой концептуализации объекты наделяются относительным бытием, зависящим

от систем отношений, в которые они включены. Для поиска объяснительной модели, лежащей в основе анализа всех типов объектов, автор обращается к проблеме технологии как «привилегированного объекта» для АСТ. На основе работ Бруно Латура по антропологии нововременных демонстрируется, что технологические объекты являются гибридами (квазиобъектами), которые производят другие типы объектов (природные и социальные), что может обосновывать их привилегированность. В то же время подчеркивается, что конститутивной чертой технологий является не материальность, а специфический характер свернутого присутствия, который делает видимым только технологический объект, но не саму технологию. Автор приходит к выводу, что технология не может являться привилегированным объектом. Вместо этого она сама подчиняется определенной логике анализа, которая заключается в описании процесса медиации — ​связи между действиями различных акторов.

83

Эта школа [АСТ] обратила на себя внимание в первую очередь потому, что это объектно-ориентированная социология для объектно-ориентированных людей. Бруно Латур. Пересборка социального

Между агентностью и материальностью: заметки о популярности акторно-сетевой теории

В

Л И Я Т Е Л Ь Н Ы Е теории подобны слухам: они распространяются со скоростью света, но содержащиеся в них идеи искажаются, разрываются на  цитаты, выхолащиваются до банальных фраз. Grande idée акторно-сетевой теории (далее — ​АСТ), как она была воспринята, можно сформулировать очень просто: «Вещи тоже действуют!» Почему именно идея об агентности вещей стала визитной карточкой АСТ? Если отвлечься от всех деформаций, можно заметить, что АСТ оказала большое влияние на современную теорию действия. В спор между каузалистами и интенционалистами вклинился неожиданный аргумент: оба типа причинности характеризуют действие вообще, совершают ли его люди или не-человеки (non-humans)1. В резуль Статья подготовлена в рамках научно-исследовательской работы «Исследование стратегий социологического объяснения: механизмы теоретической рефлексии, когнитивные стили, новые концептуализации. Анализ актуальных дискуссий в эпистемологии социологического знания» (Центр социологических исследований РАНХиГС при Президенте РФ, 2016). 1. Каузальный, или позитивистский, подход к исследованию действия предполагает, что человеческое действие — э​ то специфический вид природного события, который нужно объяснять с помощью универсальных законов. Интенционалистский подход, напротив, отстаивает специфичность человеческого действия и методов его изучения. Подробнее об этом споре и иных стратегиях его разрешения см. в: Степанцов П. М. Теоретические стратегии исследования социального действия: каузальное объяснение vs понимание смысла // Социология власти. 2015. № 4. C. 15–50. Грэм Харман считает, что латуровская теория причинности (он называет ее доктриной локального окказионализма) — в ​ еличайшее достижение Латура в философии (Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 242–247). Виктор Вахштайн показывает, что объединение различных типов причинности в одном объекте (актан-

84

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тате интенциональная способность действия была распространена на материальные объекты. Когда сфера исследования социального действия начинает охватывать «неинтенциональные» сущности, это наводит на мысли о возвращении действия в социологию с новой армией. Была провозглашена социология, ориентированная на объекты. Ведь теперь действуют не только люди, но и тостеры, компьютеры, велосипеды и велодорожки. Под объектом в первом приближении понималась материальная вещь. Нам открылся дивный новый мир, в котором полная доза бытия была гарантирована даже консервным банкам2. Исследователи, с энтузиазмом бросившиеся возрождать материальность в социологических описаниях, только со временем осознали, что АСТ, возможно, не лучший выбор для этого предприятия, потому что объекты, на которые она ориентирована, чуть менее чем материальны. Теперь уже ни для кого не секрет, что перестановка отношений между социальным и материальным не входила в список задач АСТ3. Почему в таком случае АСТ считается одним из главных инициаторов поворота к материальному? Дело в том, что они какое-то время развивались в одном направлении, прежде чем АСТ повернула «от  материального». Этот общий путь — ​эмансипация материальных объектов от  социального объяснения4. Однако они практически сразу расходятся. С  одной стороны, АСТ действительно принимает во внимание материальные объекты; с другой стороны, они интересны лишь тогда, когда обладают способностью к действию. Статус объекта является подчиненным по отношению к статусу актора. Если для поворота к материальному «вещи тоже действуют», то  для АСТ «вещи тоже действуют». Этот разрыв, пока еле заметный, имеет решающее значение. На волне поиска новой объектности в социологии и философии (представленного в том числе поворотом к материальному) те) — с​ ледствие трансформации идей Дэвида Блура. См.: Вахштайн В. С. Революция и реакция: об истоках объектно-ориентированной социологии // Логос. 2017. Т. 27. № 1. С. 41–78. 2. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press, 2009. P. 32. 3. Обоснование этого тезиса см. в: Ерофеева М. А. Акторно-сетевая теория и проблема социального действия // Социология власти. 2015. № 1. С. 17–36. 4. Вахштайн В. С. «Поворот к материальному»: тридцать лет спустя // Социология власти. 2015. № 1. C. 8–16.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

85

заново встает вопрос о статусе объекта в АСТ5. Объектно-ориентированная социология, о которой пишет Латур в «Пересборке социального»6, не приобретет очертаний, пока не будет прояснено, как понимается объект в АСТ. В данной статье мы рассмотрим основные линии концептуализации объектности в АСТ; попробуем найти исследовательскую логику, лежащую в основе анализа всех типов объектов («привилегированный объект»), и определить ее отношение к субъект-объектной схеме; отдельно обратимся к вопросу о материальности объектов.

Объект в акторно-сетевой теории Что же такое объект? Когда Джон Ло говорит о том, что в АСТ «есть предельно конкретный ответ на этот вопрос»7, он немного лукавит, потому что ответ этот, в лучших традициях АСТ, множественен. С одной стороны, объект может рассматриваться как институт, точнее, «объект-институт». Эта формулировка кажется странной с учетом того, что теоретики АСТ пытаются обновить словарь классической социологии. В логике АСТ понятие института не может использоваться для объяснения: Чтобы определить объекты как институты… нужно знать… что такое институт. Сложность заключается в том, что мы не можем полагаться на то, как социальная теория определяет эти поня 5. Понятие объекта не является центральным для акторно-сетевой теории, но становится таковым для философского течения объектно-ориентированной онтологии (ООО), во многом инспирированного АСТ. Грэм Харман говорит об объектах и актантах/акторах как о синонимах (см.: Harman G. Op. cit. P. 5), однако эта синонимия требует обоснования. Различение между актором и актантом появляется в поздней АСТ и основано на наличии/отсутствии фигурации. Если актант — ​это неопределенная сила, производящая действие, то актор — э​ то сила, наделенная фигурацией. Анализу этого различия будет посвящена одна из последующих публикаций автора. 6. См. эпиграф к данной статье в: Латур Б. Пересборка социального: введение в  акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. C. 105. Выражение «объектно-ориентированная социология», хоть и было использовано Латуром, во многих критических текстах употребляется с отсылкой к объектно-ориентированной онтологии Хармана, которую необходимо применить в социологии. См., напр.: Pierides D., Woodman D. Object-oriented Sociology and Organizing in the Face of Emergency // The British Journal of Sociology. 2012. Vol. 63. № 4. P. 662–679. 7. Ло Дж. Объекты и пространства // Социологическое обозрение. 2006. Т. 5. № 1. C. 30.

86

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тия [коллектив, институт, корпоративное тело], поскольку для многих социологов социальный порядок — ​источник объяснения, а не то, что нуждается в объяснении8.

О чем в таком случае говорит используемое по отношению к объекту понятие института? В примере Латура самолет является объектом лишь до тех пор, пока связывает два аэропорта через работу авиалинии. Перемещение становится возможным благодаря существованию устойчивых отношений между инженерами, менеджерами, обслуживающим персоналом аэропорта, взлетными полосами, самими самолетами и т. д. Что интересно, перемещение осуществляет самолет, тогда как инженеры, менеджеры и прочие отсутствуют. Работа по перемещению была делегирована технологическому артефакту. Следовательно, объект-институт — э​ то материальный технологический объект (Латур называет самолеты, моторы и автопилоты), задача которого — ​создавать отсутствие. Эта задача решается с помощью делегирования, после чего технология может работать (относительно) самостоятельно. Суффикс «институт» добавляется к объекту, чтобы показать, что он содержит в себе сложную систему отношений. Создание отсутствия на самом деле означает создание присутствия, точнее, эффекта присутствия: инженеры отсутствуют, но работа осуществляется, как если бы они ее совершали. Отсутствие подразумевает присутствие в свернутом виде. По мере развития текста Латур дает другой ответ на вопрос, что значит выражение «объект-институт». Оно относится уже не  к  материальному объекту, а  к  тому, что он называет корпоративным телом (corporate body), или институтом. Материальный объект сам по себе не институт, а часть института. Если он не является частью института, он нереален, не существует. Латур утверждает: Объекты, существующие просто в качестве объектов, завершенными, не являющимися частью коллективной жизни, неизвестны, погребены под землей. Реальные объекты всегда являются частями институтов9.

Самолет — ​это всего лишь груда металла. Реальный объект — ​это не просто груда металла с крыльями, а груда металла плюс вся 8. Latour B. On Technical Mediation // Common Knowledge. 1994. Vol. 3. № 2. P. 49. 9. Ibidem. Курсив мой. — ​М. Е.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

87

дифференцированная система отношений, которая поднимает ее в воздух. Единственное, что заставляет нас считать именно материальный самолет объектом, — т​ о, что эта система отношений не видна (отсутствует), когда мы сидим в салоне. Итак, объект есть часть института, или корпоративного тела. Но что такое этот институт? Когда мы начинаем искать ответ, мы сталкиваемся с тем, что они неотделимы друг от друга: …современный коллектив — ​это такой, в котором отношения людей и  не-человеков настолько близкие, транзакций так много, медиации такие запутанные, что ни  в  каком возможном (plausible) смысле нельзя различить артефакт, корпоративное тело и субъект10.

Понятия института и объекта снова схлопываются до объекта-института. Сказать, что объект является частью института, — ​то же самое, что сказать, что объект является институтом. Именно поэтому можно говорить о содержащихся в самом объекте отношениях в свернутом виде. Объекты и институты можно различить только по масштабу11. Институциональное понимание объекта хотя и значительно отличается от классического социологического, но так же не позволяет практически ничего сказать об объектах. Объект определяется как часть института, но часть не может быть отделена от целого, а целое определяется как совокупность своих частей (отношений между людьми и  вещами). Получается замкнутый круг в  определении. Если и  объекты, и  институты определяются через совокупность своих связей, то в чем их отличие, почему объект — ​это часть, а институт — ​это целое (и целое ли?). Очевидно, что эта неразличимость создается сознательно, с целью снятия дихотомии между человеческим (социальным) и не-человеческим (материальным, техническим), и ответ на вопрос, что такое объект в АСТ, следует поискать где-то еще12. Рассмотрим другой вариант: объект можно понимать как проект. Это означает, что он постоянно изменяется, переходит из одной фазы в другую. Эти фазы различаются по степени реализации. 10. Idem. Pandora’s Hope. Essays on the Reality of Science Studies. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. P. 197. 11. Однако это различение не является значимым, потому что масштабирование осуществляется акторами, то есть самими объектами-институтами. 12. Собирательное понятие коллектива, в котором объединяются объекты и институты, может служить здесь ориентиром.

88

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

В самом начале объект и проект совпадают; чем ближе к реализации проекта, тем дальше он отстоит от объекта. Проанализируем эту динамику на примере исследования Латуром нереализованного проекта автоматизированной системы метро ARAMIS: Вначале нет различения между проектами и объектами. Оба циркулируют из офиса в офис в форме бумаг, планов, докладных, речей, макетов и нерегулярных синопсисов. Здесь мы в царстве знаков, языка, текстов. В конце концов люди… оказываются теми, кто циркулирует внутри объекта. Коперниканская революция. Разверзлась бездна между миром знаков и миром вещей. В сущности, инженеры… постепенно переходят от одного из этих наборов к другому13.

В  приведенном отрывке показана траектория, ведущая от  текстуального проекта к  технологическому объекту14. Проект по определению фиктивен (поскольку не существует до того, как его придумали и написали), но содержит в себе потенциал становления объектом. На ранних этапах реализации объект существует в форме текстов, рисунков, макетов — ​в той же самой форме, в которой существует и проект, что дает возможность не различать между ними. По мере реализации объект медленно отделяется от проекта, приобретает собственное существование в форме технологии. Если проект терпит неудачу, содержащийся в нем потенциально объект не меняет свою текстуальную форму существования, то есть ничем не отличается от проекта, становится фикцией. Можно сказать, что для институционального понимания объекта наиболее значимым является актантное измерение, тогда как проектное сфокусировано на темпоральности объекта15. Объекты никогда не существуют сами по себе, они всегда являются частью проекта. В жизненном цикле проекта мало объектов, зато много идей, встреч, согласований, бумаг, обсуждений и споров. Сущность объектов — ​в динамике их существования. Даже самые 13. Idem. Aramis, Or the Love of Technology. Cambridge, MA; L.: Harvard University Press, 1996. P. 24. Курсив мой. — ​М. Е. 14. Hansen M. Embodying Technesis. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2000. P. 43. 15. Терминология заимствована из статьи Латура Trains of thought, в которой он вводит понятие актантного измерения, то есть той связи между актантами, которая в каждый момент времени и в каждой точке пространства обеспечивает их работу (Latour B. Trains of Thought: Piaget, Formalism and the Fifth Dimension // Common Knowledge. 1997. Vol. 6. №. 3. P. 170–191).

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

89

статичные с виду вещи, как, например, архитектура, должны быть представлены как движение, серия трансформаций: …здание — э​ то не статичный объект, а движущийся проект. Однажды построенное, оно ветшает, трансформируется своими пользователями, модифицируется всем, что случается внутри и вовне16.

Превращение проекта в объект — п ​ отенциально реверсивное преобразование. Жизненная траектория объекта может сложиться таким образом, что он вернется в форму проекта. Так, ARAMIS никогда не стал объектом: ARAMIS не существовал в достаточной степени. ARAMIS был строительной площадкой на севере Парижа; три или четыре года спустя — ​домом для бедняков; затем прилизанным вагоном в Музее транспорта17.

Британский военный самолет TSR-2 — ​аналогично18. По выражению Латура, бытие объектом — ​это только мгновение [в жизни проекта]. Существование объекта предполагает успех проекта, а успех проекта означает создание объекта-института: И даже если бы он когда-то начал существовать в качестве транспортной системы, ARAMIS был бы не объектом, а институтом, корпоративным телом19.

Очевидно, что характеристики объектов как проектов и институтов тесно связаны между собой. Апогеем проекта является не просто объект, а объект-институт, работа которого зависит от многочисленных связей с отсутствующими здесь-и-сейчас людьми и местами. Автомат по продаже билетов — б​ ессмысленный ящик, если 16. Latour B., Yaneva A. Give Me a Gun and I Will Make All Buildings Move // Explorations in Architecture / R. Geiser (ed.). Basel: Birkhaeuser, 2008. P. 80. 17. Latour B. On Technical Mediation. P. 49. Курсив автора. 18. Law J. Aircraft Stories: Decentering the Object in Technoscience. Durham NC: Duke University Press, 2002. Джон Ло, в отличие от Латура, не просто показывает траекторию технологического объекта, а  проблематизирует статус такого рода диахронического нарратива. Идею (и ее реализацию) о том, что технологию и другие социальные образования нужно представлять в форме проектов, он называет «проект-ностью» (project-ness). Работа Ло предлагает метакомментарий по поводу такого рода концептуализации объектов. 19. Latour B. On Technical Mediation. P. 49. Курсив мой. — ​М. Е.

90

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

он не подключен и не настроен людьми, которых нет в момент покупки. Концептуализация через проект подчеркивает процесс налаживания этой делегированной работы во времени, начиная от чертежей и заканчивая периодическими починками. Их общим знаменателем является делегирование, то есть способность отсутствовать и при этом совершать действие, которую мы обозначили как свернутое присутствие в объекте. Концептуализация объекта как института и  проекта может быть вписана в  более обширную концептуализацию событий (events) и траекторий (trajectories). Грэм Харман указывает на то, что это различие появляется в работе «Нового времени не было» и справедливо для всех сущностей (актантов, объектов)20. С одной стороны, любая сущность есть уникальное событие (в смысле свершения, достижения), созданное работой множества акторов. В результате экспериментов Роберта Бойля с воздушным насосом «создается новый Бойль, новая природа, новая теология чудесного, новая социабельность ученого, новое общество»21. Все названные «новые» феномены — э​ то события, появление которых зависело от динамики отношений между различными участниками. Когда события «сбываются», эти отношения «оседают» в них, сохраняются в свернутом виде. Актанты как события — ​это сформированные институты. 20. Harman G. Op. cit. P. 64–65. В русском переводе «Нового времени не было», который осуществлялся с французского оригинала (Latour B. Nous n’avons jamais été modernes. P.: La Découverte, 1991), отсутствуют некоторые дополнения, которые Латур внес в английский перевод. В частности, в нем отсутствует ключевая для нашего анализа фраза: «Каждая сущность — э​ то событие» (Each entity is an event). См.: Idem. We Have Never Been Modern. N.Y.: Harvester, 1993. P. 81. Далее в тексте находим призыв рассматривать все сущности как траектории: «И разве слишком много будет потребовать от наших споров, чтобы начиная с этого момента мы наряду с долготой обсуждаемых единиц сущего точно указывали их широту и рассматривали все сущности (essences) как траектории?» См.: Латур Б. Нового времени не было: эссе по симметричной антропологии. СПб.: Издательство Европейского университета, 2006. С. 159. Словарь философской части АСТ сильно тяготеет к абстракции. В частности, в книге «Нового времени не было» Латур пользуется словом «сущности» (entities) для обозначения актантов, которых Харман называет объектами. В словаре конкретных исследований социотехнических артефактов слово «объект» обладает значением, которое может быть вписано в более обширную систему различений. В связи с этим в статье при рассмотрении философских работ по АСТ слова «сущность», «актант» и «объект» (в хармановском понимании) употребляются как синонимы, выстраивающие эту систему. 21. Там же. С. 152.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

91

С другой стороны, актанты могут быть описаны через динамику их отношений, как траектории. Вакуум, который создается Бойлем в лаборатории, последовательно проходит несколько стадий: искусственного образования, замкнутого в  пределах лаборатории; рукотворного артефакта, все более освобождающегося от человека; репрезентации внешней реальности; самой внешней реальности, природы вещей. Объект нельзя приравнять ни к одному из этапов его существования. Латур резюмирует: Что же тогда вакуум? Ничто из  вышеперечисленного. Сущность (essence) вакуума — ​это траектория, соединяющая все эти позиции. Иначе говоря, сопротивление воздуха имеет свою историю22.

Онтология объектов изменяется от фазы к фазе, приобретая (или утрачивая) реальность. Сущности как траектории — э​ то разворачивающиеся проекты. Харман указывает на противоречивость одновременной концептуализации объектов как событий и  траекторий. События уникальны и  существуют только в  конкретном пространстве и времени. Любое изменение в совокупности связей между элементами, формирующими данное событие, ведет к  появлению нового события. Теоретически даже потеря волоска создает совершенно другое событие. В свою очередь, траектории соединяют различные пространства и времена и никогда не могут быть схвачены в единичном мгновении. Траектории — ​это серии трансформаций объекта. Получается, объекты как уникальные события постоянно размываются своими траекториями. Траектории уничтожают события. Парадокс определения объекта одновременно как события и траектории имеет серьезные последствия, на которые обращает внимание Харман. У объектов, описываемых таким образом, не может быть самостоятельной сущности. Объекты изменяются каждую секунду, точнее, каждую секунду создаются новые объекты. Траектория — ​это не линия трансформации одного объекта, а последовательная смена одного объекта другим. Нет никакого противоречия в том, чтобы сказать, что Латур гарантирует полную дозу бытия даже консервным банкам, а потом показать, что «консервная банка» — ​это траектория множества консервных банок. 22. Там же. С. 158. Курсив автора.

92

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Этот парадокс может быть смягчен, если скорректировать интерпретацию Хармана. Для Хармана понятие траектории является деривативным по отношению к событию, что не является справедливым для Латура. В работе «Нового времени не было» о событиях говорится только по  отношению к  истории: «История делает что-то. Каждая сущность — ​это событие»23. Означает ли это, что история создает события? Далее можно найти следующую подсказку: «Каждый из актантов обладает единственным в своем роде следом24 в пространстве, которое таким образом разворачивается»25. Актанты изменяются, но их предшествующие состояния не пропадают безвозвратно, а оставляют следы. Следы уникальны и  принадлежат единичному пространству-времени, то есть обладают теми же характеристиками, что и события. Совокупность следов формирует движение в  пространстве и  времени (траекторию). Следовательно, события — ​это следы, которые оставляют актанты, двигаясь по своим траекториям. События деривативны по отношению к траекториям, а не наоборот26. Это дает возможность говорить о самотождественности объекта как траектории, хотя она и зависит от систем отношений, в которые вступает актант. В этом смысле Латур действительно возвращает вещи в социологическую теорию, но их бытие относительно.

Дискуссия о привилегированном объекте Итак, все актанты могут быть описаны по единой модели как институты и  проекты, события и  траектории. Что это за  модель? Когда мы анализировали концептуализацию объектов как институтов и  проектов, можно было заметить одну любопытную особенность: все описания производились по отношению к технологическим объектам (самолетам, метро, лабораторному оборудованию). Именно технологии рассматривались как проекты, которые могли стать объектами и институтами. Именно технологиям делегировалась работа, которую они могли воспроизводить 23. Latour B. We Have Never Been Modern. P. 81. 24. В английском переводе используется слово signature. 25. Латур Б. Нового времени не было. C. 159. 26. Эта трактовка подтверждается также предпринятым нами выше анализом объектов как проектов. Дополнительное подтверждение можно найти в дискуссии Латура с Харманом, где Латур говорит о том, что у любого единичного события есть вектор, предвосхищающий его будущие состояния. См.: Latour B. et al. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE. Ropley: Zero Books, 2011. P. 105–107.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

93

в отсутствии людей. Неоднозначные отношения между объектом и  институтом, объектом и  проектом во  всех случаях предполагают соединение человеческого и не-человеческого. Два названных измерения вместе формируют «предельно конкретный» ответ, что такое объект для АСТ: это социотехнический ассамбляж, то есть люди и технологии, связанные многочисленными отношениями друг с другом. Если принять во  внимание, что любые объекты могут описываться как события и траектории (аргумент Хармана), можно предположить, что логика анализа технологий была перенесена на  изучение других объектов27. Эта точка зрения оспаривается. Акторно-сетевые исследования были посвящены не столько технологическим объектам, сколько производству научного факта. Почему тогда именно технология должна рассматриваться в качестве «привилегированного объекта»?28 В целом аргументы в пользу этой версии сводятся к тому, что в сложившейся социокультурной ситуации (бурное технологическое развитие и его последствия) технология обратила на себя всеобщее внимание. Вместе с тем она являлась еще и наиболее наглядным примером взаимного действия людей и не-человеков29. На фоне общего «поворота к технологии» в исследованиях науки и технологии30 в АСТ осуществляются многочисленные исследования материальных технологических артефактов, ставшие впоследствии моделью для анализа разного рода объектов31. Если отнестись к проблеме привилегированного объекта серьезно, нужно спросить, во-первых, почему именно этот объект является привилегированным, во-вторых, что дает его предпочтение для возможностей (и, соответственно, ограничений) языка описания? Разумеется, эти вопросы связаны. Однако разделение 27. Такое предположение сделал Виктор Вахштайн (Вахштайн В. С. К микросоциологии игрушек: сценарий, афорданс, транспозиция // Логос. 2013. № 2 (92). C. 3–37). 28. Константинова М. В. Метонимический поворот. Социология вещей против социологии технологий // Социология власти. 2015. № 1. C. 90–107. 29. См.: Напреенко И. В. Делегирование агентности в концепции Бруно Латура: как собрать гибридный коллектив киборгов и антропоморфов? // Социология власти. 2015. № 1. C. 108–121. 30. Woolgar S. The Turn to Technology in Social Studies of Science // Science, Technology, & Human Values. 1991. Vol. 16. № 1. P. 20–50. 31. Наиболее известный пример см. в: Latour B. Where Are the Missing Masses? The Sociology of a Few Mundane Artifacts // Shaping Technology/Building Society: Studies in Sociotechnical Change / W. Bijker, J. Law (eds). Cambridge: MIT Press, 1992. P. 225–258.

94

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

представляется продуктивным, потому что дискуссия вокруг этой проблемы разворачивается между ними. Критика технологии как привилегированного объекта начинается и заканчивается вопросом о его привилегированности и приходит к выводу, от которого исходил первичный посыл проблемы: этот способ описания позволяет анализировать материальность материальных объектов32. В итоге вопрос о возможностях и ограничениях остается за занавесом. Для анализа названных вопросов по  отдельности допустим, что технологии действительно являются привилегированным объектом в  АСТ. Согласимся с  одним из  диспутантов, что это не проблема, а решение33. Но решение чего? Если «техноцентризм» АСТ — ​это не симптом, а лекарство, то от какой болезни? Какая логика была перенесена на изучение объектов в целом? В предыдущем разделе мы заметили определенную неразличимость категорий объекта и института, объекта и проекта. Во всех случаях она подразумевала неразрывную взаимосвязь между социальным (человеческим) и  не-социальным (не-человеческим). Для чего нужна такая концептуализация, которая больше смешивает, чем различает? За этим вопросом начинает просвечивать третье, прагматическое значение объекта, лежащее в основе рассмотренных выше концептуализаций. В работе «Нового времени не было» Латур рисует картину великого разрыва, характерного для философии и мышления Нового времени. Это разрыв между полюсом природы (объекта) и общества (субъекта), поддерживаемый определенной конфигурацией 32. Ср. концовки в текстах обоих авторов. «Исследования технологий обратили наш взгляд на вездесущие материальные объекты, не только поддерживающие стабильность социальных взаимодействий, но  и  непосредственно в них участвующие» (Вахштайн В. С. К микросоциологии игрушек. C. 37). «Мышление о материальных объектах по аналогии с техническими удерживает нас от возвращения к метафорическому способу анализа материальности (в котором технология подменяется технокультурой, текстом или релевантными группами, а материальные объекты — о ​ бъектами социологии)» (Константинова М. В. Указ. соч. C. 103). 33. Там же. Для теоретического тезиса нет никакого противоречия в том, чтобы быть одновременно проблемой и решением. Решение одной проблемы неизбежно влечет за собой целую вереницу других. В этом смысле критика техноцентризма в АСТ так же обоснована, как и ее апология. Хороший пример подобной критики см. в: Напреенко И. В. Указ. соч. Мышление объектов по модели технологии позволяет акцентировать материальность мира, но только определенным образом — ч ​ ерез отношения принуждения.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

95

практик очищения (purification) и  медиации (mediation). Практики медиации объединяют не-человеческие сущности с  людьми и образуют гибриды, тогда как практики очищения разделяют гибридные сущности на различимые части: природу и общество. Без интереса в новых комбинациях (то есть в медиации) нет никакого смысла в разделении существующих сущностей на новые части. Равным образом без новых очищений медиация должна замедлиться или вовсе остановиться, потому что возможно только ограниченное количество комбинаций на основе конечного набора элементов. Вместе с этим названные практики должны оставаться разделенными, чтобы не воспринимались негативные последствия умножения гибридов. Возникновение субъект-объектной дихотомии — ​следствие практик очищения. Все гибриды, которые создаются практиками медиации, раскладываются по  полочкам природного и  социального: это физические вещи, не  зависящие от  нас объекты, а  это общество, или культура, состоящая из  автономных субъектов. Но  наступает кризис. Гибридов становится слишком много, чтобы можно было продолжать игнорировать их последствия. Атомное оружие, генная инженерия, исследования стволовых клеток, трансплантация органов — ​вот лишь короткий список того, что произведено практиками медиации науки с природой. Наука Нового времени не способна контролировать этих гибридных «монстров», так как она отрицает работу медиации. Следовательно, необходимо переосмыслить модернизм, чтобы взять их под контроль. Переосмысление Нового времени предполагает вписывание практик медиации в субъект-объектную схему. Латур осуществляет вышеназванную операцию посредством добавления вертикальной оси медиации к  горизонтальной оси очищения, как показано на рисунке. Поскольку практики очищения — ​это следствие практик медиации34, разделение на природу и общество, объект и субъект является чистым артефактом.

34. Различение природы и общества появляется уже после того, как появится то, что можно различить (гибрид). Именно поэтому Дэвид Блур в своей критике акторно-сетевой теории называет исходную точку вертикальной оси «истоком» (Блур Д. Анти-Латур // Логос. 2017. № 1. С. 92). На самом деле движение идет в обоих направлениях (что показано двунаправленными стрелками в схеме самого Латура), потому что практики очищения создают ресурсы для новых медиаций — р ​ азличения, которые можно комбинировать с целью создания новых гибридов.

96

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Что же наполняет мир до этого аналитического разделения? Ответ Латура — ​гибриды: Я называю такие гибриды квазиобъектами, поскольку они не занимают ни местоположения объектов… ни положения субъектов и поскольку их невозможно втиснуть в пространство между теми и другими, что превратило бы их в простую смесь, состоящую из природных вещей и социальных символов35.

Здесь появляется понятие квазиобъекта, которое и становится для Латура центральным определением объектности. Рассмотрим, что оно собой представляет (рис. 1). Понятие гибрида наводит на мысль, что квазиобъекты — ​это странные переплетения природных и  социальных отношений. Эта точка зрения поддерживается многочисленными фрагментами в тексте: например, что квазиобъекты «являются одновременно реальными, дискурсивными и социальными. Они принадлежат природе, коллективу и дискурсу»36. Однако Латур ранее уже отказался от идеи смеси, и Харман предостерегает нас от подобного прочтения: В нашем мире нет ничего, кроме гибридов, даже несмотря на то, что слово «гибрид» вводит нас в  заблуждение своими ложными смысловыми обертонами смеси двух первоначальных ингредиентов37.

Если квазиобъекты — э​ то не смеси, то что? Снова обратимся к тексту Латура: Я называю коперниковской контрреволюцией… это скольжение… заставляющее вращаться и объекты, и субъекты вокруг практики квазиобъектов и медиаторов. Мы не нуждаемся в том, чтобы привязывать наши объяснения к этим двум чистым формам — ​о бъекту или субъекту-обществу, поскольку они, напротив, представляют собой частичные и очищенные результаты центральной практики, которая одна только нас и интересует. Эти объяснения — ​продукт очищающего крекинга, а не первичных материй38.

35. Латур Б. Нового времени не было. C. 119. 36. Там же. С. 131. 37. Harman G. Op. cit. P. 63. Курсив автора. 38. Латур Б. Нового времени не было. C. 149. Курсив мой. — ​М. Е.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

97

Полюс природы

Нововременное измерение

Полюс субъекта/ общества

Умножение гибридов

Ненововременное измерение Рис. 1. Практики очищения и медиации39

В этом отрывке речь идет о специфической практике, которая создает природу и  общество как средства объяснения. Судя по последнему предложению, это практика очищения40. В то же время первая выделенная курсивом фраза говорит о  том, что эта практика осуществляется квазиобъектами и  медиаторами (mediators)41. Если ничего, кроме гибридов, не существует изначально, значит, и очищение совершается не людьми, а квазиобъектами (квазисубъектами?)42. Здесь нет противоречия, если посмотреть на  предшествующую процитированному фрагменту страницу. Для Латура различение практик медиации и очищения асимметрично, потому что последние — э​ то всего лишь частный случай первых. Следовательно, есть только практики медиации, которые характеризуют квазиобъекты. Как ни странно, их содержание проясняется через частный случай практик очищения. В негативном проекте Латура смысл практик медиации раскрывается через то, как 39. Там же. С. 120. 40. Это предложение отсутствует в английском переводе. 41. Здесь используется различение intermediaries и mediators, которое обычно переводится как проводники и посредники. В русском переводе «Нового времени не было» оно приобретает вид: посредники и медиаторы. 42. Любопытно, что в  негативной части симметричной антропологии (Latour  B. We Have Never Been Modern) Латур не  делает различия между квазиобъектами и квазисубъектами, тогда как в ее позитивной части (Idem. An Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013) оно снова появляется для описания различий в типах действующих сущностей.

98

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

они должны объясняться (описываться)43. В  «Пересборке социального» Латур говорит об «обращении причинно-следственной связи», которое необходимо перенести из области исследования науки и технологии на все остальные сферы44. Это не приписывание материальным объектам каузальной силы, а тотальное изменение принципа объяснения в социальных науках45. Дать объяснение — ​значит показать, как каждый актор действует на каждого следующего в процессе медиации. Следовательно, суть самой медиации заключается в постоянном влиянии на действия других. В сущности, подобная концептуализация объекта является негативной, так как определяет объект через то, чем он не является (природным или социальным феноменом). При этом сохраняется идея сходства, артикулируемая через приставку «квази-» (семантически она передает идею ложного подобия). Тем самым прослеживается связь с  концептуализацией объектов как институтов и проектов: объект нельзя отождествить ни с институтом, ни с проектом, но они имеют достаточную степень общности, чтобы можно было поставить между ними дефис. Прагматическое значение такой концептуализации объекта объясняет его неразличимость. Она призвана устранить субъект-объектную схему как таковую и одновременно исключить идею смеси социального и природного (как можно было бы подумать на основании концептуализации объекта как института). Вместо этого она подчеркивает процесс производства одновременно человеческого и не-человеческого (что заложено также в концептуализации объекта как проекта). Данная реконструкция позволяет частично ответить на второй вопрос о привилегированном объекте: концептуализация объекта через феномен «квази-» позволяет говорить о материальном и социальном на одном языке (что означает также возможность обратить внимание на роль вещей). Но при чем здесь технология? В предложенной Латуром модели нововременного разрыва на полюсе природы находятся природные объекты, а на полюсе общества — ​социальные, но ни те 43. Подобным образом Латур дает определение квазиобъектам через критику объяснительных моделей в  науке и  философии. См.: Idem. We Have Never Been Modern. P. 51–55. Этот раздел («Что такое квази-объект?») отсутствует во французском оригинале и русском переводе «Нового времени не  было». См.: Латур Б. Что такое квази-объект? / Пер. с англ. А. Писарева // Сигма. 08.06.2015. URL: http://syg.ma/@alieksandr-14/ bruno-latur-o-kvazi-obiektakh. 44. Он же. Пересборка социального. C. 152. 45. Там же. С. 151.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

99

ни другие не существуют изначально. К чему тогда относится технология? Ведь ее нельзя назвать ни чисто природной, ни чисто социальной. Какое место тогда она занимает в схеме Латура, показанной на рисунке? В работе «Надежда Пандоры» желание избавиться от субъект-объектной дихотомии обосновывается необходимостью говорить о «наложении» (folding) людей и не-человеков. А также дается подсказка, что может осуществлять подобное наложение: «Наука и Технология — э​ то то, что социализирует нечеловеков, чтобы те стали значимыми для человеческих отношений»46. Наука и технология оказываются между природой и обществом — ​в месте, где обитают квазиобъекты. Тот же вывод делает Латур уже в  работе «Нового времени не было»: Мы можем сохранить Просвещение без Нового времени при условии, что реинтегрируем в  Конституцию объекты науки и техники в качестве квазиобъектов, существующих среди множества других объектов47.

Итак, есть объекты и квазиобъекты (наука и техника), которые движутся по вертикальной оси вверх и в противоположные стороны. Квазиобъекты осуществляют работу медиации, которая является основой разделения на природу и общество. Это означает, что наука и техника производят другие объекты48. Таким образом, технологические объекты — э​ то и есть те самые гибриды, которых недоставало нововременной науке. На основании вышесказанного можно сформулировать ответ на первый вопрос о привилегированном объекте в АСТ: почему технология является таким объектом? Технология располагается между природой и  обществом до  их  собственного создания. Именно она позволяет избавиться от  субъект-объектной дихотомии, которая мешает увидеть процесс производства природы и общества. На данном этапе два вопроса, аналитически разделенные нами, снова сходятся воедино. Технология является привилегированным объектом, потому что позволяет описывать взаимное наложение человеческого и не-человеческого, которое лучше отражает природу нашего мира, чем искусственное его разделение на социальные и природные феномены. 46. Latour B. Pandora’s Hope. P. 194. Курсив автора. 47. Латур Б. Нового времени не было. С. 218. Курсив мой. — ​М. Е. 48. Но не исключает, что сами квазиобъекты могут быть произведены.

100

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Насколько материальны технологии? При рассмотрении материальности артефактов в АСТ чаще всего подчеркивается их роль в сохранении общества. Например, в статье с характерным названием «Технология — ​это общество, сделанное долговечным» можно найти следующую формулировку: «Это как если бы мы могли назвать технологию моментом, когда социальные ассамбляжи приобретают стабильность»49. Настораживает «как если бы». Почему нельзя просто назвать технологию моментом… и т. д.? Потому что, как следует из проведенного нами анализа, общество еще не существует как стабилизированная сущность. Читаем далее: «Общество и технология — ​это не две онтологически различные сущности, а, скорее, фазы одного основополагающего действия»50. Здесь подчеркивается идея, что как общество, так и  технология производятся [практиками медиации]. Это простое пояснение может служить свидетельством того, что статус технологии как привилегированного объекта далеко не так очевиден. Не стоит забывать, что в АСТ технология всегда концептуализировалась как квазиобъект. Иллюзия «объективности» могла появиться из-за эффекта недостающих масс. Если добавить не-человеков к обществу, мы получим те самые массы, которых недостает в социальной теории51. Однако, даже если моральные массы общества действительно «осели» в материальных объектах52, это еще ничего не говорит о природе технологии. Латур замечает: Глубина нашего незнания о техниках неизмерима. Мы не способны даже сосчитать их число и уж тем более — ​сказать, существуют ли они как объекты, или как сборки, или как великое множество последовательностей квалифицированных действий53.

49. Latour B. Technology is Society Made Durable // A Sociology of Monsters / J. Law (ed.). L.; N.Y.: Routledge, 1991. P. 129. 50. Ibidem. 51. Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Социология вещей: сб. ст. / Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. C. 199–222. 52. Latour B. Morality and Technology // Theory, Culture & Society. 2002. Vol. 19. № 5–6. P. 247–260. 53. Idem. On Technical Mediation. P. 37–38.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

101

Как ни странно, материальность технологии — н ​ е ее конститутивная черта. Материальные объекты — ​это только поверхностный эффект жизни технологического проекта. Последний же нельзя рассматривать в отрыве от всех стадий его существования: загадка недостающих масс постепенно открывает свою глубину. В частности, Андрей Кузнецов предпринимает увлекательное расследование множественного текста Латура про недостающие массы, чтобы показать, что АСТ — э​ то не учение о материальных объектах54. Различение перспектив персонажей, говорящих от лица текста — «​ технолога» и «Латура», — п ​ озволяет ему провести демаркационную линию между материальными объектами и вещами как предметами беспокойства (matter of concern), представляющими всю цепь делегирования, начиная от инженерных инсайтов и заканчивая твердостью материи55. Как в  таком случае понимается материальность в  АСТ? Ответ может быть найден в  понятии делегирования (delegation). Делегирование предполагает реализацию программы действия (program of action) в обход (detour) возможных препятствий, однако оно трансформирует само средство выражения, или значение (meaning)56. Классический латуровский пример — ​так называемый «лежачий полицейский». Вместо знаков и предупреждений инженеры «вписали» (inscribe) программу действия («не превышать скорость») в бетонную плиту. Вместе с этим они трансформировали моральный мотив водителей («не  навредить пешеходам») в прагматический («не повредить подвеску автомобиля»). То есть инженеры в буквальном смысле материализовали правила дорожного движения. Это, впрочем, не означает, что АСТ переходит от осмысленных человеческих отношений к принуждающим отношениям материи. Латур утверждает, что для инженеров вписывание в  бетон — ​такая же осмысленная артикуляция правила, как установка дорожного знака или урок ОБЖ. Инженеры сами выбирают, какую фигурацию придать объекту, как писатели выбирают слова для романа57. Следовательно, материальность — о ​ дна из возможных, но не необходимых фигураций объекта. Также она не является необходимо 54. Кузнецов А. Г. Латур и его «технолог»: вещи, объекты и технологии в акторно-сетевой теории // Социология власти. 2015. № 1. C. 55–89. 55. Понятия «объект» и «вещь» имеют значимую для АСТ терминологическую разницу, которая не учитывалась в рамках данной статьи. Анализ этого различия — ​тема будущей публикации автора. 56. Latour B. On Technical Mediation. P. 29–64. 57. Ibid. P. 39.

102

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

достижимой, о чем мы знаем из незавидной судьбы ARAMIS: проект может материализоваться, но может и провалиться, остаться фикцией, превратиться в утопию. Если не материальность определяет природу объектов, то что? Посмотрим, какие характеристики в  АСТ стали конститутивными для понимания объектности на основании сравнения технологических и литературных объектов. Латур часто сравнивает инженеров с писателями. И те и другие занимаются написанием сценариев, только первые вписывают их в объекты, а вторые — в​  сюжет произведения. Когда я читаю «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве», я перемещаюсь (shift) в воображаемое место. То же самое происходит, когда я действительно лечу куда-то — перемещение, подразумеваемое создателями. Однако между писателями и инженерами есть принципиальная разница. Как замечает Латур, «переместиться в воображении из Франции на Бали — ​не то же самое, что лететь в самолете из Франции на Бали»58. В воображении можно выбирать между направлениями референции, перемещаясь между всеми делегированными персонажами, каких только ни придумал автор. В случае технологии, материального объекта, такой выбор невозможен — я​  не могу одновременно лететь в самолете и сидеть в своем кресле дома59. Итак, в  рамках АСТ можно определить материальность как форму, помогающую реализовывать вписанную в  технические объекты программу действия. Однако то, что произвело это вписывание (инженеры, менеджеры, спонсоры и  т. д.), отсутствует при реализации программы действия. В случае же литературного произведения автор может выбирать, присутствовать ему или отсутствовать. Отношения между присутствием и отсутствием (понятия, полученные из анализа технологических объектов как институтов и проектов) становятся конститутивными для определения разного рода объектов. Это выражается в собирающей формулировке Джона Ло: 58. Ibid. P. 40. 59. Разницу между материальным и виртуальным перемещением можно представить как разницу между фикцией и фабрикацией — р ​ азличение, появляющееся в последней работе Латура. Для литературы характерно создание фикций, которое позволяет одновременно находиться в нескольких пространствах, временах и персонажах. Для технологии характерно создание фабрикаций, которое, напротив, заставляет делать однозначный выбор: где, когда и кем быть (Idem. An Inquiry Into Modes of Existence. P. 207–257).

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

103

[Объект — ​это] созданная версия сгущенного присутствия, принимающая форму процесса или сущности, которая проистекает из упорядоченной формы отсутствия и переделывает ее60.

То есть отсутствующее определяет форму объектов, но их динамика зависит от  действий самих объектов. Инженеры делегировали дверным петлям решение проблемы «внутри/снаружи», но даже доводчик может бастовать. Получается замкнутая петля взаимной трансформации. Сначала объекты приобретают форму (стабилизируются) в  результате усилий акторов над уже существующей реальностью61, которая непосредственно не явлена в ситуации (отсутствует). Затем сформированные объекты оказывают воздействие на уже созданную реальность и тем самым трансформируют ее. Из  этой формулировки видно, что акторно-сетевое понимание объекта расширяется. Это уже не только социотехнические ассамбляжи (специфические сущности), но и процессы, и сущности иного рода (как, например, литературные персонажи). Происходит обращение дефиниции: реальность перестает рассматриваться как состоящая из разного рода объектов; вместо этого объекты начинают рассматриваться как то, что предъявляет реальность, «явленное». Во всех рассмотренных нами концептуализациях объекта используется одна модель анализа, которая может быть выражена через пересечение отношений присутствия и отсутствия. То, что люди обычно распознают как объекты, — ​это явленное, но на самом деле в объектах в свернутом виде присутствует еще много того, что не явлено. Так исследование объектов постепенно превращается в изучение перераспределения свойств, которыми обмениваются люди и не-человеки. Объекты — э​ то делегированные персонажи, в  которых в  свернутом виде присутствует все то, что было делегировано. Таким образом, в акторно-сетевой концептуализации объекты, в том числе технологические, предъявляют реальность. Однако это может осуществляться очень разными способами. Поезд является объектом, но и катастрофа, в которой происходит столкновение поездов, также является объектом. Ло пишет:

60. Ло Дж. После метода: беспорядок и социальная наука. М.: Издательство Института Гайдара, 2015. С. 326. Курсив мой. — ​М. Е. 61. Ло называет ее хинтерландом (hinterland), то есть «внутренним районом», ядром, на которое наслаивается деятельность.

104

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Итак, катастрофа — э​ то объект… хотя она не принимает форму утверждений о реальности, если мы будем читать между строк кровопролития, она непрямым образом изображает, реализует и предъявляет некоторую реальность62.

В результате понимание объекта расширяется до предела. Объектом может быть и технология как материальное воплощение проекта, и сам проект как совокупность последовательных процессов, и неудача этого проекта, и текст, и идея, и т. д. Все они определенным образом предъявляют какую-то реальность. Получается, в  АСТ объекты не  описываются по  модели технологии. Вместо этого технологические объекты анализируются ровно таким же способом, что и  любые другие объекты. Следовательно, технология не является привилегированным объектом даже несмотря на то, что она занимает срединное положение между полюсами природы и  культуры (см. рис. 1). Технологии не только осуществляют медиацию, но и сами являются ее продуктом. Сама логика медиации становится моделью для анализа, что выражается в рассмотрении всей цепочки отношений между людьми и не-человеками. В этой динамике отношений происходит постоянное перераспределение присутствующего и отсутствующего, заложенное в понятия делегирования, перевода, опосредования. В то же время технология отличается специфическим характером распределения присутствия и отсутствия, который в «Исследовании модусов существования» характеризуется определенной формой невидимости (invisibility). Технологии явлены только своей очень маленькой частью, а именно технологическими объектами; остальное же остается скрытым, что создает иллюзию материальности. Но материальность, как мы уже говорили, не есть конститутивная черта технологии: технологические объекты необходимо рассматривать вместе с их траекториями и компонентами. Проблема заключается в том, что все явленное наблюдателю — ​это технологические объекты, представляющие собой специфические отпечатки траектории, направление которой необходимо реконституировать шаг за шагом: Чтобы научиться вступать в отношения с сущностями технологии, мы, следовательно, должны… пойти в обратном направлении: от вещей к движению, которое их трансформировало и для 62. Там же. С. 198, 203.

МАРИЯ ЕРОФЕЕВА

105

которого они всегда не более чем промежуточная часть траектории, чей след (signature) уникален63.

Представленная в  данном фрагменте концептуализация полностью соответствует концептуализации объекта как траектории. В таком случае объект понимается как событие64. Траектории состоят из событий, и технологический объект может стать таковым, а может и не стать. Технология определяется тем, что объекты присутствуют, а  их  отношения и  компоненты отсутствуют (если мы анализируем компоненты объектов в таком ключе, мы приходим к понятию «черного ящика»), то есть присутствуют в свернутом виде: «все здесь, но, несмотря на это, ничто не видимо»65. Не материальность объектов характеризует технические сущности, а специфическая форма присутствия/отсутствия.

Заключение Что происходит с пониманием объекта в АСТ? На этапе исследований науки в АСТ под объектом понимается технология, социотехнический ассамбляж. Отличительной чертой технологии является специфическое соотношение того, что присутствует, и того, что отсутствует. Как правило, в ситуации непосредственного наблюдения присутствует материальный объект (хотя он тоже может исчезать, когда технология становится привычной), но  его работа становится возможной благодаря отсутствующей [для наблюдения] системе отношений между его создателями и пользователями. Эта характеристика, обнаруженная при анализе технологических объектов, начинает распространяться на другие сферы. Это приводит к тому, что онтологический статус объекта постепенно утрачивается. Если экстраполировать высказывание Латура об ARAMIS, объекты не существуют в достаточной степени; то, что на самом деле существует, — ​это перераспределение отношений между присутствием и отсутствием. Напомним, что АСТ появляется как авангард поворота к материальному с программой социологии, ориентированной на объ 63. Latour B. An Inquiry Into Modes of Existence. P. 222. 64. Любопытно, что в данном фрагменте Латур использует для описания траектории то же слово, которое он использовал для описания события в книге «Нового времени не было», — «​ подпись» (signature), которое мы для согласованности с существующим русскоязычным переводом перевели как «след». 65. Ibidem. Курсив автора.

106

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

екты. Только вещи, как оказалось, не совсем материальны. После практически моментальной дематериализации объектов в АСТ происходит постепенное растворение объектности. Оно достигает своего апогея в  философской части АСТ — ​разработке антропологии ненововременных. В этом проекте раскрывается замысел «ориентации на объекты». Объекты интересны из-за того, что предъявляют реальность. Даже технологии интересуют АСТ лишь потому, что показывают те системы отношений, которые позволяют им скреплять общество. Ставка на объекты носит инструментальный характер. Они необходимы как теоретический ход, который поможет избавиться от дихотомии между объектом и субъектом. Так возникает феномен «квази-»: социология ориентирована на объекты, но это не-совсем-объекты, квазиобъекты, они же квазисубъекты. Можно сделать вывод, что обращение причинно-следственной связи, которое АСТ «пыталась зафиксировать вначале в отношении науки и технологии, а затем в отношении любой другой сферы»66, не означает переноса на них логики технологии (по крайней мере сознательного). Оно предполагает изменение принципа социального объяснения: вместо поиска причин, которые могут быть перенесены на  другие объекты или процессы, необходимо прослеживать, как акторы связываются между собой в каждой конкретной ситуации. Можно утверждать, что технология является причиной устойчивости общества, а можно показывать, как технологические объекты встраиваются в отношения между людьми. АСТ отдает предпочтение второму варианту. Описания социологов должны соответствовать процессам медиации, которые являются ничем иным, как связыванием действий различных акторов, в результате которого появляется эффект «социального». Подведем итоги. Поскольку АСТ в первую очередь обратила внимание на науку и технологию, универсальные характеристики объектности были выведены из рассмотрения технологических объектов как проектов и институтов. Затем они были обобщены в понятиях события и траектории и помещены в историко-философскую рамку анализа мышления и практик людей Нового времени. Эта особенность позволила, с одной стороны, расположить АСТ в центре поворота к материальному, потому что она пыталась выдать за недостающие массы социологии материальные технологические объекты. С другой стороны, она растворила материальность этих объектов в их отношениях с другими элементами 66. Латур Б. Пересборка социального. С. 152.

М ария  Е рофеева

107

социального мира, потому что недостающими массами являлась вся цепь опосредований целиком. Библиография Hansen M. Embodying Technesis. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2000. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press, 2009. Latour B. An Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013. Latour B. Aramis, Or the Love of Technology. Cambridge, MA; L.: Harvard University Press, 1996. Latour B. Morality and Technology // Theory, Culture & Society. 2002. Vol. 19. № 5–6. P. 247–260. Latour B. Nous n’avons jamais été modernes. P.: La Découverte, 1991. Latour B. On Technical Mediation // Common Knowledge. 1994. Vol. 3. № 2. P. 29–64. Latour B. Pandora’s Hope. Essays on the Reality of Science Studies. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. Latour B. Technology is Society Made Durable // A Sociology of Monsters / J. Law (ed.). L.; N.Y.: Routledge, 1991. P. 103–131. Latour B. Trains of Thought: Piaget, Formalism and the Fifth Dimension // Common Knowledge. 1997. Vol. 6. № 3. P. 170–191. Latour B. We Have Never Been Modern. N.Y.: Harvester, 1993. Latour B. Where Are the Missing Masses? The Sociology of a Few Mundane Artifacts // Shaping Technology/Building Society: Studies in Sociotechnical Change / W. Bijker, J. Law (eds). Cambridge: MIT Press, 1992. P. 225–258. Latour B., Harman G., Erdélyi P. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE. Ropley: Zero Books, 2011. Latour B., Yaneva A. Give Me a Gun and I Will Make All Buildings Move // Explorations in Architecture / R. Geiser (ed.). Basel: Birkhaeuser, 2008. P. 80–89. Law J. Aircraft Stories: Decentering the Object in Technoscience. Durham NC: Duke University Press, 2002. Pierides D., Woodman D. Object-Oriented Sociology and Organizing in the Face of Emergency // The British Journal of Sociology. 2012. Vol. 63. №4. P. 662–679. Woolgar S. The Turn to Technology in Social Studies of Science // Science, Technology, & Human Values. 1991. Vol. 16. № 1. P. 20–50. Блур Д. Анти-Латур // Логос. 2017. Т. 27. № 1. С. 85–131. Вахштайн В. С. «Поворот к материальному»: тридцать лет спустя // Социология власти. 2015. № 1. C. 8–16. Вахштайн В. С. К микросоциологии игрушек: сценарий, афорданс, транспозиция // Логос. 2013. № 2 (92). C. 3–37. Вахштайн В. С. Революция и реакция: об истоках объектно-ориентированной социологии // Логос. 2017. Т. 27. № 1. С. 41–78. Ерофеева М. А. Акторно-сетевая теория и проблема социального действия // Социология власти. 2015. № 1. С. 17–36. Константинова М. В. Метонимический поворот. Социология вещей против социологии технологий // Социология власти. 2015. № 1. C. 90–107. Кузнецов А. Г. Латур и его «технолог»: вещи, объекты и технологии в акторносетевой теории // Социология власти. 2015. № 1. C. 55–89.

108

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Социология вещей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. C. 199–222. Латур Б. Нового времени не было: эссе по симметричной антропологии. СПб.: Издательство Европейского университета, 2006. Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. Латур Б. Что такое квази-объект? // Сигма. 08.06.2015. URL: http://syg.ma/@ alieksandr-14/bruno-latur-o-kvazi-obiektakh. Ло Дж. Объекты и пространства // Социологическое обозрение. 2006. Т. 5. № 1. С. 30–42. Ло Дж. После метода: беспорядок и социальная наука. М.: Издательство Института Гайдара, 2015. Напреенко И. В. Делегирование агентности в концепции Бруно Латура: как собрать гибридный коллектив киборгов и антропоморфов? // Социология власти. 2015. № 1. C. 108–121. Степанцов П. М. Теоретические стратегии исследования социального действия: каузальное объяснение vs понимание смысла // Социология власти. 2015. № 4. C. 15–50. Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248.

М ария  Е рофеева

109

ACTOR-NETWORK THEORY: AN OBJECT-ORIENTED SOCIOLOGY WITHOUT OBJECTS? Maria Erofeeva. Senior Research Fellow, International Center for Contemporary Social Theory, Moscow School of Social and Economic Sciences (MSSES); Research Fellow, Center for Sociological Research, [email protected]. Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA), 84 Vernadskogo ave., 119571 Moscow, Russia. Keywords: actor-network theory; object-oriented sociology; object-oriented ontology; material turn; object; technology; Bruno Latour; Graham Harman. This article compares different ways of conceptualizing the object in actor-network theory (ANT). Contrary to Graham Harman, the author argues that ANT considers objects as trajectories, and their material realizations as events. This allows us to speak of the sameness of an object. The interpretation of objects proposed here is connected with the conceptualization of objects as institutions and projects, which one can read about in ANT studies of socio-technical artefacts. Different phases of a project represent different forms of the existence of an object, which brings about an object-institution, i.e. technology embedded in collective life. The institution and the project represent actantial and temporal dimensions of delegation respectively, i.e. the ability to act while being absent (in the article this is called “a folded presence in an object”). In this conceptualization, objects have a relational being. In order to find a pattern for analyzing all kinds of objects particular to ANT, the author turns to the problem of technology as “a privileged object.” Drawing on the works of Bruno Latour on the anthropology of the moderns, it is demonstrated that technological objects are hybrids (quasi-objects) which produce other kinds of objects (natural and social), and therefore can be seen as privileged. At the same time, the article stresses that the constitutive feature of technologies is not materiality, but rather the specificity of the folded presence, which makes only technological objects visible, while technology itself is invisible. The author concludes that technology cannot be considered as a privileged object; instead, ANT uses a relational pattern of describing how actions of different actors are connected in order to analyze them. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-83-109 References Bloor D. Anti-Latur [Anti-Latour]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2017, vol. 27, no. 1, pp. 85–131. Erofeeva M. Aktorno-setevaia teoriia i problema sotsial’nogo deistviia [Actor-Network Theory and the Problem of Social Action]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 1, pp. 17–36. Hansen M. Embodying Technesis, Ann Arbor, University of Michigan Press, 2000. Harman G. Gosudar’ setei: Bruno Latur i metafizika [Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2014, no. 4 (100), pp. 229–248. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics, Melbourne, re.press, 2009. Konstantinova M. V. Metonimicheskii povorot. Sotsiologiia veshchei protiv sotsiologii tekhnologii [Metonymical Turn. Sociology of Things vs Sociology of

110

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Technologies]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 1, pp. 90–107. Kuznetsov A. Latur i ego “tekhnolog”: veshchi, ob”ekty i tekhnologii v aktornosetevoi teorii [Latour and his “Technologist”: Things, Objects and Technology in Actor-Network Theory]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 1, pp. 55–89. Latour B. An Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2013. Latour B. Aramis, Or the Love of Technology, Cambridge, MA, London, Harvard University Press, 1996. Latour B. Chto takoe kvazi-ob”ekt? [What Is a Quasi-Object?]. Sygma, June 8, 2015. Available at: http://syg.ma/@alieksandr-14/bruno-latur-o-kvazi-obiektakh. Latour B. Gde nedostaiushchaia massa? Sotsiologiia odnoi dveri [Where are the Missing Masses? Sociology of a Door]. Sotsiologiia veshchei (ed. V. S. Vakhstayn), Moscow, Territoriia budushchego, 2006, pp. 199–222. Latour B. Morality and Technology. Theory, Culture & Society, 2002, vol. 19, no. 5–6, pp. 247–260. Latour B. Nous n’avons jamais été modernes, Paris, La Découverte, 1991. Latour B. Novogo vremeni ne bylo: esse po simmetrichnoi antropologii [Nous n’avons jamais été modernes: essai d’anthropologie symétrique], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta, 2006. Latour B. On Technical Mediation. Common Knowledge, 1994, vol. 3, no. 2, pp. 29–64. Latour B. Pandora’s Hope. Essays on the Reality of Science Studies, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1999. Latour B. Peresborka sotsial’nogo: vvedenie v aktorno-setevuiu teoriiu [Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network Theory], Moscow, Izdatel’skii dom Vysshei shkoly ekonomiki, 2014. Latour B. Technology is Society Made Durable. A Sociology of Monsters (ed. J. Law), London, New York, Routledge, 1991, pp. 103–131. Latour B. Trains of Thought: Piaget, Formalism and the Fifth Dimension. Common Knowledge. 1997, vol. 6, no. 3, pp. 170–191. Latour B. We Have Never Been Modern, New York, Harvester, 1993. Latour B. Where Are the Missing Masses? The Sociology of a Few Mundane Artifacts. Shaping Technology/Building Society: Studies in Sociotechnical Change (eds W. Bijker, J. Law), Cambridge, MIT Press, 1992, pp. 225–258. Latour B., Harman G., Erdélyi P. The Prince and the Wolf: Latour and Harman at the LSE, Ropley, Zero Books, 2011. Latour B., Yaneva A. Give Me a Gun and I Will Make All Buildings Move. Explorations in Architecture (ed. R. Geiser), Basel, Birkhaeuser, 2008, pp. 80–89. Law J. Aircraft Stories: Decentering the Object in Technoscience, Durham NC, Duke University Press, 2002. Law J. Ob”ekty i prostranstva [Objects and Spaces]. Sotsiologicheskoe obozrenie [The Russian Sociological Review], 2006, vol. 5, no. 1, pp. 30–42. Law J. Posle metoda: besporiadok i sotsial’naia nauka [After Method: Mess in Social Science Research], Moscow, Izdatel’stvo Instituta Gaidara, 2015. Napreenko I. V. Delegirovanie agentnosti v kontseptsii Bruno Latura: kak sobrat’ gibridnyi kollektiv kiborgov i antropomorfov? [Delegation of Agency in the Concept of Bruno Latour: How to Build Up a Heterogeneous Collective of Cyborgs and Anthropomorphs?]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 1, pp. 108–121.

М ария  Е рофеева

111

Pierides D., Woodman D. Object-Oriented Sociology and Organizing in the Face of Emergency. The British Journal of Sociology, 2012, vol. 63, no. 4, pp. 662–679. Stepantsov P. M. Teoreticheskie strategii issledovaniia sotsial’nogo deistviia: kauzal’noe ob”iasnenie vs ponimanie smysla [Theoretical Strategies of Studying Social Action: Causal Explanation vs Meaning Understanding]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 4, pp. 15–50. Vakhshtayn V. S. “Povorot k material’nomu”: tridtsat’ let spustia [“The Material Turn”: Thirty Years After]. Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], 2015, no. 1, pp. 8–16. Vakhshtayn V. S. K mikrosotsiologii igrushek: stsenarii, afordans, transpozitsiia [Towards a Microsociology of Toys: Inscription, Affordance, Transposition]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2013, no. 2 (92), pp. 3–37. Vakhshtayn V. S. Revoliutsiia i reaktsiia: ob istokakh ob”ektno-orientirovannoi sotsiologii [Revolution and Reaction: About the Roots of Object-Oriented Sociology]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2017, vol. 27, no. 1, pp. 41–78. Woolgar S. The Turn to Technology in Social Studies of Science. Science, Technology, & Human Values, 1991, vol. 16, no. 1, pp. 20–50.

112

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Corpus vs Object. Онтология тел Жан-Люка Нанси как объектно-ориентированная Георгий Коновалов

Магистрант, факультет социальных наук, Московская высшая школа социальных и экономических наук (МВШСЭН). Адрес: 119571, Москва, пр-т Вернадского, 82, корп. 2. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: corpus; тело; différance; объект; Харман; Нанси; объектно-ориентированные онтологии. В статье рассматривается онтология Жан-Люка Нанси. Автор начинает с истоков интеллектуальных интуиций французского философа: критики Канта и связи между литературой и философией. C точки зрения Нанси, никакой язык, в том числе и язык философии, не может достаточно ясно высказать нечто о мире. В зрелый период творчества Нанси тематизирует язык как точку доступа не только человека к вещам, но и вещей друг к другу. Особое внимание уделяется понятиям corpus (тело) и différance (различание). Следуя идее Жака Деррида, Нанси показывает, что сознание вовлечено в мир и является его частью в силу устройства самого языка. Для философа это означает, что сознание — ​такая же часть мира, как и все остальное. Разрабатывая понятие corpus, Нанси развивает эту идею, утвер-

ждая равенство всех вещей в мире (людей, ящериц, алмазов и т. д.). Это понятие описывает отношение между языком и вещами: все взаимодействует друг с другом в языке и через язык. Все имеет доступ к миру в равной степени, нет никакого привилегированного субъекта доступа. Автор показывает, как с помощью этих понятий Нанси противопоставляет свои идеи идеям Хайдеггера, то есть онтологии с привилегированной точкой доступа — ​человеком. Нанси уравнивает человека и вещи в философских правах, наделяет их равным онтологическим статусом. На этом основании проводится сравнение онтологии Нанси с объектноориентированной онтологией Грэма Хармана. В итоге обосновывается тезис об объектной ориентированности как характеристике онтологии Нанси.

113

Н

А  Н АС Т ОЯ Щ И Й момент есть различные варианты объектно-ориентированных онтологий1. Их  общими чертами являются уравнивание онтологического статуса вещей и людей (и любых других сущностей), а также разработка концептуального аппарата, с помощью которого с ними можно философски работать. Одна из первых подобных онтологий в  современной философии принадлежит Жан-Люку Нанси, которого традиционно относят, скорее, к постструктурализму. Он создал ее примерно за 20 лет до Грэма Хармана, одного из основателей объектно-ориентированной философии. Практически для всех философов этого направления характерно составление списков объектов. Подобный список, литанию, можно обнаружить и у Нанси. В книге Corpus он написал следующее: Материя, масса, мякоть, зерно, щель, мол, молекула, торф, вздутие, фибра, сок, инвагинация, объем, падение, мясо, цементирующая связь, замес, кристальность, подергивание, развязка, ткань, пристанище, смятение, запах, вкус, резонанс, решимость, разум2.

Нанси составил случайный список объектов, чтобы показать, что зерно или кусок мяса имеют такие же философские права, как и человек. То же относится и к сказанному далее: Тело… [это] цвета, локальные тени, кусочки, частицы, ареолы, полулуночки, ногти, волоски, сухожилия, черепа, ребра, тазы, животы, протоки, пена, слезы, зубы, слюни, щели, массы, языки, пот, жидкости, вены, горести и радости, и я, и ты3.

Нанси создает списки corpus’ов (или тел). Эти списки являются такими же corpus’ами (или телами), как и corpus’а (или тела), которые в них занесены. Я бы хотел ответить на вопрос: что такое corpus (или тело)? И описать онтологию Нанси в связи с этим понятием и сопутствующими ему понятиями. А также показать ин 1. Bryant L. The Democracy of Objects. Michigan: MPublishing, 2011; Garcia T. Forme et objet. Un Traité des choses. P.: PUF, 2011. 2. Нанси Ж.-Л. Corpus. М., 1999. С. 148. 3. Там же. С. 158.

114

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

теллектуальный background, из которого оно появляется. Я укажу на то, в каком отношении его онтология находится к объектно-ориентированности. И постараюсь наметить связь и различие между понятиями corpus у Нанси и объекта у Хармана. Для начала предлагаю вернуться на 40 лет назад.

Преодоление метафизики, литература и Кант Нанси принадлежит к поколению философов, чьи взгляды формировались в эпоху дискуссий о преодолении метафизики и роли литературы, начавшуюся во Франции с популярностью Хайдеггера и Ницше, а точнее, хайдеггеровского Ницше4. С точки зрения Хайдеггера, Ницше остается в пределах метафизики, так как, пытаясь мыслить бытие как хаос и  становление (хочет он того или нет), Ницше работает в рамках традиционных оппозиций метафизики, а значит, не может по-настоящему поставить вопрос о бытии, как это сделал сам Хайдеггер5. Если платонизм мыслит основание в качестве идеального, то Ницше мыслит основание как хаос6. В свою очередь, для Нанси Ницше становится ставкой в споре с Хайдеггером для разработки собственной философии. С точки зрения Нанси, если Ницше и остается в рамках метафизики, то подрывает ее изнутри: основание метафизики отрывается само от себя, попадая в круговорот интерпретации, метафор, фигур, тропов, стиля, и возвращается как новое основание. Иными словами, метафизика никогда не замечала, что говорит на языке литературы, так как она использует тропы и стилистические фигуры. А  если это так, то  нужно помыслить метафизику критически, на  новых основаниях, метафизику с  учетом ее неотделимости от литературы. Для Нанси, как и для многих его современников, фигура Ницше — э​ то фигура не релятивиста, а нового 4. В качестве прояснения особенностей французской рецепции Хайдеггера и роли дискуссий о преодолении метафизики см.: French Interpretations of Heidegger: An Exceptional Reception / D. Pettigrew, F. Raffoul (eds). N.Y.: State University of New York Press, 2009. 5. Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Он же. Время и бытие: статьи и выступления / Сост., пер. с нем., вступ. ст., коммент. и указ. В. В. Бибихина. СПб.: Наука, 2007. 6. В работе «Тождество и различие» Хайдеггер разрабатывает концептуальное понятие метафизики: идея в том, что, опираясь на школьное определение метафизики как metaphysica generalis и metaphysica specialis, которое можно найти уже в работах Фомы Аквинского, Хайдеггер объясняет их совместность согласованным участием в установлении основания. Это он называет онто-теологическим строением метафизики.

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

115

типа философа, для которого нет привилегии мышления над стилем (или наоборот), философии над литературой (или наоборот), то есть привилегии, которая бы выражалась через утверждение стиля как мышления и литературы как философии или философии как литературы. В Logodaedalus… Нанси развивает свои идеи о неразделенности философии и  литературы7. Основой этих рассуждений служит предложенное им чтение Канта. Нанси обращает внимание на  проблемное ядро «Критики» — ​схематизм, назначение которого в том, чтобы соединять априорные формы чувственности с априорными функциями рассудка. Являясь важнейшим элементом для способности познания, схематизм так и остается до конца не проясненным Кантом «сокровенным в глубинах человеческой души искусством». Для Нанси это означает провал трансцендентального исследования, целью которого является четкое описание условий возможности познания и  ясное воплощение этих возможностей8. С его точки зрения, разрыв между воплощением трансцендентального исследования и его целями имеет довольно тяжкое последствие для философии: философия, которая хотела бы быть образцом ясности и понятности, неотделима от литературы9, для которой первичен вопрос стиля, а не содержания. Нанси говорит, что философия и литература находятся в отношении «неразрешимости»10. В более поздних книгах Нанси пытается помыслить преимущество философского языка, неотделимого от литературы, и предлагает концепцию касания и языка, касающегося тел (или вещей), которая играет важнейшую роль в его онтологии11.

Соприкосновение тел и движение différance Очень важно, что, с точки зрения Нанси, мы одновременно и имеем доступ к телам, и не имеем. Не имеем потому, что «тела непрони 7. Nancy J.-L. The Discourse of the Syncope: Logodaedalus. Stanford, CA: Stanford University Press, 2007. 8. Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо, 2007. С. 31. 9. Сам Кант во втором предисловии признается, что «всякое философское сочинение дает основание для мелких нападок (философское сочинение не может выступать в такой броне, как математическое)…» (Там же. С. 48). 10. Nancy J.-L. Op. cit. P. 117. 11. См., напр.: Idem. The Gravity o f Thought. N.J.: Humanities Press, 1997; Нанси Ж.-Л. Указ. соч.

116

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

цаемы для языков», но парадоксальным образом «в этом — д​ войная неудача: провал, когда говоришь о теле, провал, когда о нем не говоришь. Double bind, психоз»12. Эту доступность и недоступность тел для языка Нанси, собственно, и называет касанием13. Но не только язык касается тел, тела также касаются друг друга, они доступны и недоступны друг для друга. Чтобы понять, что такое соприкосновение тел (а также языка и тел), обратимся к онтологии, из которой Нанси исходит и которую он противопоставляет своей, — ​онтологии Мартина Хайдеггера. В «Бытии и времени» Хайдеггер ставит вопрос о бытии. Чтобы его схватить, он обращается к тому, что обладает привилегированным местом среди других сущих, — ​к Dasein (бытию человеческого существа). Изначальное отношение Dasein к миру — б ​ ытиев-мире — и ​ сключительно. Во-первых, потому что Dasein понимает сущие, с которыми имеет дело, наделяя их значением (например, оно понимает, что молотком забивают гвозди, что он тяжелый или что его можно использовать как оружие). Во-вторых, изначально не понимая себя за пределами того сущего, которым оно окружено, то есть относясь к себе так же, как к окружающему его сущему, Dasein обладает возможностью аутентичного понимания себя14. Нанси, напротив, пытается помыслить мир и  отношения в мире за пределами Dasein. Он убирает его из центра онтологии, лишая привилегированного места, превращая его в одно из тел. Чтобы это сделать, Нанси разрабатывает первоначальное, как сам он полагает, отношение к миру, которое он называет касанием или бытием-между. Его он противопоставляет доступу, бытию-в-мире Dasein. Один из путей концептуализации бытия-между — ​это концептуализация его как différance. Différance — ​термин, который Деррида предложил, разрабатывая критику созерцания в феноменологии. С точки зрения Деррида, нет такого сознания, которое не было бы вовлечено во внешнее из-за природы языка и коммуникации. Эта природа связана с природой знака, в основе которого как идеальности лежит его возможность бесконечного повторения15. Бесконечно повторяя сам себя, знак в итоге оказывается присутствием неприсут 12. Там же. С. 86. 13. «Письмо касается тел по абсолютной границе, отделяющей смысл первого от кожи и нервов последних. Ничто не проходит насквозь — в​  этом-то и заключается касание» (Там же. С. 33–34). 14. Хайдеггер М. Бытие и время. 15. «Знак, который бы имел место только „раз“, не был бы знаком. Оно (означающее) должно оставаться Тем же самым и быть способным повто-

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

117

ствия. В этом смысле нет разницы между внутренней монологической речью и внешней коммуникацией, они обе переплетены из-за репетивной структуры знака. Таким образом, уединенность сознания становится сомнительной, так как оно всегда вовлечено в коммуникацию. Получается, что, когда сознание слушает собственную речь, с  одной стороны, оно переживает ее как самое близкое к себе, а с другой стороны, сознание опосредовано структурой неприсутствия в речи, внешним16. Так появляется движение différance, которое разрушает самоприсутствие сознания для самого себя. Но, разрушая самоприсутствие созерцающего сознания (и это важно для Нанси), différance неизбежно разрушает объект созерцания, оставаясь чистым движением вовне. Когда нет того, кто созерцает, то и нет объекта созерцания, зато остается разрушитель — ​движение différance. Нанси онтологизирует движение différance. Вводя différance, он, с  одной стороны, уничтожает данность Dasein самому себе, вовлекая его в движение вовне, и, с другой стороны, он делает вещи (или сущие) частью этого движения. Движение différance уравнивает Dasein и вещи, делая их в равной мере моментами этого движения17. То есть привилегированное сущее становится всего лишь одной из вещей, в терминологии Нанси, одним из тел. Тела равны друг другу. Для наглядности сопоставим два перекликающихся фрагмента у Хайдеггера и Нанси: Допустим, камень лежит на дороге. Мы говорим: камень давит на почву. При этом он «касается» земли. Но то, что мы здесь называем словом «касаться», не означает никакого «ощупывания». камень в своем бытии таковым вообще не имеет доступа к чему-либо другому, среди чего он появляется, не имеет этого доступа, позволяющего достичь это другое как таковое и овладеть им. Он есть, но в его бытие входит сущностная недоступность того сущего, среди которого он, согласно своему способу бытия (наличие), есть. Камень безмирен18.

рять как таковое…» (Деррида Ж. Голос и феномен. СПб.: Алетейя, 1999. С. 69). 16. «Слушанье своей речи — э​ то не внутренность внутреннего, которая затворяет в и на себя, это непреодолимая открытость во внутреннем, это глаз и мир внутри речи» (Там же. С. 114). 17. Nancy J.-L. The Sense o f the World. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 1997. P. 34. 18. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики: мир — к ​ онечность — о ​ диночество / Пер. А. П. Шурбелева. СПб.: Владимир Даль, 2013. С. 303–304.

118

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Нанси возражает: Почему, собственно, «доступ» определяется a priori как единственный путь бытия-в-мире? Почему, собственно, мир не может быть помыслен как бытие-среди, быть-между, быть-против? В удаленности и контакте без «доступа»?.. Камень, без сомнения, не «приручает» вещи. Но камень касается… он касается того же различия… и абсолютного различания (différance). Нет ни субъекта, ни объекта, но, скорее, местонахождения и места, дистанции… без этих мест… не было бы мира. «В-себе», вещь «у» других вещей, они близкие, ближайшие и всегда далекие19.

Отношения в мире — ​это не бытие-в-мире, а бытие-между. Нет ни субъекта, ни объекта, но только движение différance «между ними». Но если движение différance возникает из-за особой природы языка и структуры знака как присутствия неприсутствия, то  это означает, что язык становится универсальным способом доступа, так как мир порождается как внешнее в ходе этого движения. Это форму доступа, как уже говорилось, Нанси называет касанием. Тела есть в соприкосновении друг с другом. Язык же — ​это интерфейс, место вхождения тел, тела касаются друг друга в языке и через язык20. Он также характеризуется через касание с телами. Учитывая эту общую характеристику, Нанси называет язык телом. Нанси тематизирует эту общность языка и тела в слове corpus. Сorpus’ом, с одной стороны, он называет вещи, а с другой стороны, списки, фиксацию в  языке этих вещей (пример списка см. выше). Нанси меняет начальные условия игры: ничто не отделено непреодолимой стеной друг от друга (ни мы от вещей, ни вещи друг от друга, ни вещи от языка), но все касается друг друга.

Рождение тел: вес и масса Становится ясно, что список тел — э​ то такое же тело, как камень, потому что и язык, и тела характеризуются через касание. Тела у  Нанси имеют две основные характеристики: вес и  массу. Когда он пишет, что «все тела весят — ​друг на друге и друг подле 19. Nancy J.-L. The Sense of the World. P. 59–61. 20. Harman G. On Interface // Jean-Luc Nancy and Plural Thinking. Albany: State University of New York Press, 2012. P. 98.

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

119

друга… вес есть выход их масс на поверхность»21, то он имеет в виду, что тела не имеют никаких характеристик за пределами веса или касания. Но при этом тела не сводятся к касанию, так как они обладают массой. Масса — ​это не скрытое основание тел, поскольку «тела сразу погружены в ясность рассвета, все здесь четко и ясно». В этом пункте Нанси противопоставляет свою онтологию онтологии Платона, он выводит тела из  пещеры, они для него не  призрак какой-то  другой подлинной реальности22. Но  при этом Нанси стремится избежать наивности, предполагающей, что тела сводятся к тому, как они есть в касании, поэтому он пишет, что масса — ​это то, что становится весом. Он говорит о массе как движении, о «приходе тел», о телах как о творении («технэ тел»). С его точки зрения, любая вещь (или тело) «способна быть камнем, деревом, шаром, Пьером, гвоздем, солью, Жаком, числом, следом, львицей, хризантемой»23. Нет никаких завершенных тел, но все «рождается к присутствию». Рождение, приход, становление — ​это все тоже движение différance, которое он называет также и движением смысла. Нанси апеллирует к процессу, чтобы придать телам независимость от взаимодействий. В этом чувствуются ноты более раннего мотива его творчества, преодоления метафизики: мышление не основания тел, а процесса, основания, приведенного в движение, основания, которое уже не может быть основанием. В чем отличие объектно-ориентированный онтологии Хармана от онтологии тел Нанси?

Тело vs объект Концепция объекта Хармана сложилась под влиянием Гуссерля и Хайдеггера. У Гуссерля есть понятие интенционального объекта: сочетание различных черт объекта и его специфического единства в  рамках восприятия24. Например, я  могу смотреть с  разных сторон на яблоко. Где-то оно будет желтым, где-то красным, где-то менее круглым, но, несмотря на разнообразие черт, я пойму, что это яблоко. Хайдеггер, если принимать его трактовку, предло 21. Нанси Ж.-Л. Указ. соч. С. 126–127. 22. Harman G. Op. cit. P. 99. 23. Nancy J.-L. The Birth to Presence. Stanford, CA: Stanford University Press, 1993. P. 186. 24. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии / Пер. с нем. А. В. Михайлова, вступ. ст. В. А. Куренного. М.: Академический проект, 2009. С. 286.

120

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

женную Харманом, позволяет говорить о реальном объекте, который скрывается за восприятием. Харман разрабатывает понятие реального объекта, развивая анализ подручного из «Бытия и времени»25. Реальный объект, с одной стороны, автономен по отношению ко всему, с чем он сталкивается. Допустим, если я пойду спать и не съем яблоко, то на утро оно никуда не денется, если его, конечно, не съест кто-то еще. Во-вторых, реальный объект всегда будет больше тех его черт, которые я в нем наблюдаю и предполагаю. Вот я решу съесть яблоко, и, к моему неприятному удивлению, оно окажется червивым. Реальный объект — ​это объект, который содержит нечто неожиданное, «сюрприз». Анализируя взаимодействия между интенциональными объектами (он также называет их чувственными), реальными объектами и их свойствами, Харман приоткрывает сложный мир отношений между листьями и каплями дождя, Исландией и полыхающими вулканами и т. д. Эти отношения он называет замещающей причинностью: два объекта взаимодействуют не напрямую, а посредством третьего объекта. Например, отношение между мной и кружкой чая происходит через интенциональность, которая устроена асимметрично: она состоит из меня как реального объекта и кружки как интенционального объекта. Таким образом, если и есть какие-то  отношения между реальным мной и  реальной кружкой, то только посредством чувственно воспринимаемой кружки. Харман ставит на то, что интенциональность принадлежит не только человеку, но является онтологическим свойством всякого объекта, то есть кружка взаимодействует со столом как с чувственно воспринимаемым объектом26. Уже на примере такого беглого описания видно отличие концепции объекта Хармана от  концепции тела Нанси. Отметим и прокомментируем идеологические сходства и базовые концептуальные различия. Во-первых, оба философа пытаются восстановить философские права вещей, пытаются найти способ говорения о  вещах. Обе этих попытки подкрепляется составлением списков объектов. В  случае Нанси возможность составления списка связана с тем, что список, который выписывается, — ​это такое же 25. Подробную интерпретацию Хайдеггера см. в книге: Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects. Chicago, La Salle, IL: Open Court, 2002. 26. Подробнее см., напр.: Харман Г. Четвероякий объект. Пермь: Гиле Пресс, 2015.

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

121

тело, как другие тела, более того, он позволяет телам быть телами. В случае Хармана возможность списка определяется интенциональностью, которая включает тело во взаимодействие с другими телами. Во-вторых, оба пытаются придать независимость вещам, чтобы не свести их к взаимодействиям. Нанси это делает через апелляцию к процессу, порождающему тела. Харман — ч ​ ерез «сюрпризы», из-за которых объект превосходит взаимодействия, в которые он включен. Взаимодействия не исчерпывают объект. В-третьих, оба они увлечены взаимоотношениями между вещами. Нанси концептуализирует взаимодействие как касание, а Харман — ​как замещающую причинность. Интересно, что и то и другое взаимодействие тематизируется как ограниченная форма доступа. Касание — ​это доступность и недоступность. А замещающая причинность — ​доступность через нечто третье. В-четвертых, они оба отказывают человеку в привилегированном доступе к  миру и  убирают его из  центра онтологии. Нанси делает это с помощью движения différance, которое увлекает субъекта вовне и оставляет только бесконечное порождение внешнего. А Харман — с​  помощью демонстрации взаимодействий между реальными и интенциональными объектами, в которых человек — ​это один из объектов. Из-за вышеназванных сходств формальной (или идеологической) характеристикой онтологии Нанси можно считать объектно-ориентированность. Вероятно, эта характеристика концептуально будет менее обоснованной концептуально, поскольку, несмотря на общее влияние философии Хайдеггера, Нанси и Харман выходят к вещам по-разному. Для Нанси решающим является использование ресурсов критики феноменологии, осуществленной Деррида, о которой мы говорили выше, а для Хармана — ​интерпретация идеи подручного у Хайдеггера. Но самое важное отличие между онтологиями Нанси и Хармана лежит в степени самостоятельности тел и объектов. Если объекты на первый взгляд самостоятельны и заявляют о себе через «сюрпризы», то тела отсылают к процессу, который дает им возможность не  сводиться к  взаимодействиям. Чтобы понять степень самостоятельности тел, необходимо рассмотреть особенности этого процесса и его отношение к телам. Так как моей целью было представление онтологии Нанси в связи с объектно-ориентированностью и прояснение некоторых базовых понятий его философии, а не подробное сопоставление его онтологии и Хармана, то я бы хотел сделать лишь небольшое замечание по этому поводу. 122

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Если процесс имманентен телам, то они самостоятельны и поддерживают сами себя. Если он трансцендентен, то нет. Создается такое впечатление, что Нанси в рамках одной концептуальной системы удерживает сразу две перспективы. Так как, с одной стороны, тела во  взаимодействиях остаются прежними и  мы наблюдаем постоянство их форм, они не растворяются друг в друге и не превращаются друг в друга (кружка на столе не превращается в дерево). А с другой стороны, он пишет, что масса переходит в вес и тела внезапно могут стать другими (см. выше). Вопрос в том, что позволяет Нанси удерживать обе эти перспективы. Чтобы лучше в этом разобраться, нужно, с одной стороны, рассмотреть его интерпретацию философии Гегеля, из которой он заимствует идею процесса27, а с другой — ​критику христианства, которая позволяет избавиться от трансцендентного основания и изымает христианскую составляющую гегелевской философии28. В заключение я хочу еще отметить, что онтология Нанси учитывает поворот к языку, который произошел в XX веке, чего не делает Харман. Такое игнорирование поворота к  языку, возможно, делает высказывания Хармана о вещах проблематичными: он не учитывает отношение того, что он высказывает, к тому, о чем он высказывается. Для Нанси же связь языка и  вещей — ​один из центральных элементов его философии. Библиография Bryant L. The Democracy of Objects. Michigan: MPublishing, 2011. French Interpretations of Heidegger: An Exceptional Reception / D. Pettigrew, F. Raffoul (eds). N.Y.: State University of New York Press, 2009. Garcia T. Forme et objet. Un traité des choses. P.: PUF, 2011. Harman G. On Interface // Jean-Luc Nancy and Plural Thinking / P. Gratton (ed.). Albany: State University of New York Press, 2012. P. 95–107. Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects. Chicago, La Salle, IL: Open Court, 2002. Nancy J.-L. Hegel. L’inquiétude du négatif. P.: Hachette, 1997. Nancy J.-L. La déclosion (Déconstruction du Christianisme 1). P.: Galilée, 2005. Nancy J.-L. The Birth to Presence. Stanford, CA: Stanford University Press, 1993. Nancy J.-L. The Discourse of the Syncope: Logodaedalus. Stanford, CA: Stanford University Press, 2007. Nancy J.-L. The Gravity of Thought. N.Y.: Humanities Press, 1997. Nancy J.-L. The Sense of the World. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 1997.

27. Nancy J.-L. Hegel. L’inquiétude du négatif. P.: Hachette, 1997. 28. Idem. La déclosion (Déconstruction du Christianisme 1). P.: Galilée, 2005.

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

123

Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М.: Академический проект, 2009. Деррида Ж. Голос и феномен. СПб.: Алетейя, 1999. Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо, 2007. Нанси Ж.-Л. Corpus. М.: Ad Marginem, 1999. Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Он же. Время и бытие: статьи и выступления. СПб.: Наука, 2007. С. 63–176. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики: мир — конечность — одиночество. СПб.: Владимир Даль, 2013. Харман Г. Четвероякий объект. Пермь: Гиле Пресс, 2015.

124

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

CORPUS VS OBJECT: JEAN-LUC NANCY’S ONTOLOGY OF BODIES AS OBJECT-ORIENTED Georgy Konovalov. MA student, [email protected]. Faculty of Social Sciences, Moscow School of Social and Economic Sciences (MSSES), 84 Vernadskogo ave., bldg 2, 119571 Moscow, Russia. Keywords: corpus; body; différance; object; object-oriented ontology; Graham Harman; Jean-Luc Nancy. The article examines the ontology of Jean-Luc Nancy. The author begins with the origins of Nancy’s intellectual intuition concerning the role of language, his critique of Kant, and his reflection on the relationship between literature and philosophy. There is no language, including the language of philosophy that can sufficiently express something about the world. Nancy describes language in his mature period of work not only as way to access things for humans, but also as a way in which things access each other. Particular attention is paid to concepts such as corpus (body) and différance. Following the ideas of Jacques Derrida, he shows that consciousness is involved in the world, and that it is part of the world because of the structure of the language itself. For Nancy, this means that consciousness is as much a part of the world as everything else. Elaborating on the concept of corpus, Nancy asserts that all things in the world (humans, lizards, diamonds, etc.) are equal. This concept of equality describes the relationship between language and things: everything interacts with everything else in language and through language. Everyone has access to the world equally; there is no privileged access. The author shows how Nancy juxtaposes his ideas to the ideas of Heidegger (the latter’s ontology presumes the human being as the preferred point of access). With the use of these concepts, Nancy equalizes things and humans in their philosophical status. Following from this, the author compares Nancy’s ontology with the object-oriented ontology of Graham Harman. Finally, the author substantiates the claim that Nancy’s ontology is an object-oriented ontology. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-113-124 References Bryant L. The Democracy of Objects, Michigan, MPublishing, 2011. Derrida J. Golos i fenomen [La voix et le phénomène], Saint Petersburg, Aleteiia, 1999. French Interpretations of Heidegger: An Exceptional Reception (eds D. Pettigrew, F. Raffoul), New York, State University of New York Press, 2009. Garcia T. Forme et objet. Un traité des choses, Paris, PUF, 2011. Harman G. On Interface. Jean-Luc Nancy and Plural Thinking (ed. P. Gratton), Albany, State University of New York Press, 2012, pp. 95–107. Harman G. Chetveroiakii ob”ekt [The Quadruple Object], Perm, Hyle Press, 2015. Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2002. Heidegger M. Evropeiskii nigilizm [Der europäische Nihilismus]. Vremia i bytie [Zeit und Sein], Saint Petersburg, Nauka, 2007, pp. 63–176. Heidegger M. Osnovnye poniatiia metafiziki: mir — konechnost’ — odinochestvo [Die Grundbegriffe der Metaphysik. Welt — Endlichkeit — Einsamkeit], Saint Petersburg, Vladimir Dal’, 2013.

Г Е О Р Г И Й К О Н О В А Л О В

125

Husserl E. Idei k chistoi fenomenologii i fenomenologicheskoi filosofii [Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie], Moscow, Akademicheskii proekt, 2009. Kant I. Kritika chistogo razuma [Kritik der reinen Vernunft], Moscow, Eksmo, 2007. Nancy J.-L. Corpus, Moscow, Ad Marginem, 1999. Nancy J.-L. Hegel. L’inquiétude du négatif, Paris, Hachette, 1997. Nancy J.-L. La déclosion (Déconstruction du Christianisme 1), Paris, Galilée, 2005. Nancy J.-L. The Birth to Presence, Stanford, CA, Stanford University Press, 1993. Nancy J.-L. The Discourse of the Syncope: Logodaedalus, Stanford, CA, Stanford University Press, 2007. Nancy J.-L. The Gravity of Thought, New York, Humanities Press, 1997. Nancy J.-L. The Sense of the World, Minneapolis, MN, University of Minnesota Press, 1997.

126

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Вселенная вещей Стивен Шавиро

Профессор, именная кафедра английского языка и литературы Хелен Дерой, Колледж свободных искусств и наук (CLAS), Университет Уэйна (WSU). Адрес: 5057 Woodward, suite 9408, 48202 Detroit, MI, USA. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: инструментальность; присутствие; эстетические отношения; прелесть; метаморфоза; действенная причинность.

Статья посвящена эстетическому измерению существования вещей, которое обсуждается автором в рамках философии Альфреда Уайтхеда в сопоставлении с объектно-ориентированной онтологией Грэма Хармана. Обсуждение начинается с иллюстрации опыта нечеловеческого, за которой автор обращается к роману Гвинет Джонс «Вселенная вещей». Автор тематизирует инструментальность вещей и противопоставляет ее наличности, опираясь на рассуждения Грэма Хармана и Мартина Хайдеггера. Он фиксирует концептуальный момент, когда ему приходится принять сторону Хайдеггера и Уайтхеда в борьбе с Харманом за референциальность вещей вне присутствия. Демонстрируя недостаточность размещения вещей между присутствием и использованием, он предлагает тему эстетических отношений между вещами. В этом контексте он сопоставляет понятие «прелесть» Хармана,

порывающее с контекстом, и понятие «метаморфозы», напротив умножающее сеть значений. Все это — ​«приманки для ощущения», пропозиции, предлагающие человеку потенциальности, поскольку вещи обладают, согласно Уайтхеду, причинной действенностью. Последняя объединяет вещи в ветвящуюся сеть следов, «вселенную вещей». Они отличны друг от друга, но объединены принадлежностью к общему миру. Автор обсуждает аспект чувственности и эмоциональности этого универсума. В заключение автор выписывает три тезиса касательно «демократии вещей». Во-первых, все приводимые эстетические структуры — ​универсальные, а не специфически человеческие. Обсуждается стирание различия между живым и неживым. Во-вторых, все вещи живы и креативны, что вытекает из первого тезиса. В-третьих, это означает, что реанимируется панпсихизм, или панэксперенциализм.

127

Я

 НАЧНУ с небольшого рассказа «Вселенная вещей»1, созданного британской писательницей Гвинет Джонс, работающей в  жанре научной фантастики. Это рассказ о  встрече человека с  инопланетянами. Он входит в ее алеутский цикл — ​серию романов о ближайшем будущем Земли, которую посетила, колонизировала и в конце концов бросила инопланетная раса гуманоидов. Алеутцы (так называют пришельцев) обладают технологиями, превосходящими наши. К тому же они неопределенного пола, что смущает землян. Хотя алеутцы кажутся скорее «женственными», чем «мужественными», люди обычно обозначают их  местоимением «оно» или «это». По этим двум причинам присутствие алеутцев на  нашей планете унизительно для нас и  травматично. И  не  потому, что они делают что-то  мерзкое или неприятное, а потому, что одно их существование умаляет наше. Мы оказались в ситуации отвратительной зависимости: даже самый богатый белый западный мужчина должен теперь причислять себя к колонизированным. Присутствие алеутцев на  Земле подрывает наш застарелый антропоцентризм. «Человек» больше не  мера всех вещей. Мы больше не можем считать себя особенными, думать о себе как о  вершине творения. Эпоха модерна часто рассматривается в качестве серии сдвигов и децентраций человека — ​достаточно просто вспомнить о Копернике, Дарвине, Фрейде или же, наконец, о Deep Blue, компьютере, которому проиграл Гарри Каспаров. Алеутцы, изображенные Джонс, — ​предельная точка этой тенденции, их естественное превосходство оставляет нас озадаченными и растерянными. И дело не просто в Первом Контакте, который часто мифологизируется в научно-фантастических Выступление на симпозиуме по объектно-ориентированной онтологии в Технологическом институте Джорджии (Georgia Tech) 23 апреля 2010 года переведено с  английского Галией Хайрулиной и  Региной Ивановой по изданию: © Shaviro S. The Universe of Thing // Theory & Event. 2011. Vol. 14. № 3. URL: http://www.shaviro.com/Othertexts/Things.pdf. Публикуется с любезного разрешения автора. 1. Gwyneth J. The Universe of Things. Seattle: Aqueduct Press, 2010.

128

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

повествованиях. Пришельцы, описанные Джонс, живут на Земле столетиями. Но факт их существования так и остался беспокоящей нас занозой, даже если он включается в привычки и допущения повседневной человеческой жизни. В таком случае алеутский цикл — э​ то в том числе и повествование об адаптации, навязанной нам вступлением в постчеловеческую эру. «Вселенная вещей», как элемент алеутского цикла, сосредоточена на наиболее поразительных различиях между нами и пришельцами: на том, что их технологии, в отличие от наших, на самом деле живые. Алеутские орудия являются их собственными биологическими отростками: …их инструменты ползали, скользили, летали, но их создали они сами. Они создали вещи при помощи бактерий. Бактерий, восходящих к штаммам кишечной флоры самих пришельцев, заражающей все.

По  сути, алеутцы буквально интерпретируют тезис Маршалла Маклюэна о том, что все медиа являются протезным расширением нас самих. Алеутцы воплощают себя в каждом аспекте окружающей их среды. Их сети простираются далеко за пределы их тел и ближайшего окружения. Они даже могут делиться своими ощущениями и воспоминаниями, поскольку последние химически закодированы в  слизи, которую пришельцы источают, обмениваясь ею друг с другом. В результате «пришельцы не могли иметь опыта отдельного существования. В их континууме не было частей: ни пространств, ни разделяющих границ». Они живут в самом центре «живого мира». Живой мир алеутцев составляет резкий и удручающий контраст с тем, что мы по-прежнему находимся в ловушке картезианского наследия. Мы обычно боимся наших собственных механистических технологий несмотря на то, что используем их все больше и  больше. Мы не  можем избавиться от  свойственного всей западной культуре постоянного ощущения, что одиноки в нашей жизненности, заперты в мире мертвой или же просто пассивной материи. Наши собственные машины, как пишет Джонс, «обещали, но не смогли сдержать обещания. Они остались вещами, а  люди — ​одинокими». Некоторым персонажам в рассказах Джонс кажется, что, в противоположность такой ситуации, «у инопланетян было решение проблемы людской изолированности: говорящий мир, мир с глазами, братство, о котором мечтал бы и Бог». С Т И В Е Н Ш А В И Р О

129

«Вселенная вещей» рассказывает об  автомеханике, нанятом пришельцем для ремонта автомобиля. Механик, как большинство людей, относится к инопланетянам с благоговением и в то же время испытывает определенный страх. Он польщен и покорен, но одновременно сильно встревожен тем, что пришелец поручает ему ремонт своей машины. Он не  понимает, почему его выбрали для этой работы, да и не знает он, почему пришелец вообще стал использовать низшую (и экологически вредную) земную технологию, а не придерживается своего, алеутского способа передвижения на живом транспорте. Так или иначе, механик сосредоточивает все свои противоречивые чувства на машине. Желая сохранить «мистику мастерства», ту единственную человеческую гордость, которая у него осталась, он отключает все механизмы, которые обычно занимались ремонтной работой, и принимает решение чинить машину пришельца вручную. В один из долгих вечеров механик, работая над машиной, испытывает озарение (или галлюцинацию). На мгновение он ощущает, каков в  действительности «живой мир» инопланетян: кажется, его собственные инструменты оживают. Такой опыт, мягко говоря, приводит его в замешательство. Он не отрываясь смотрел на гаечный ключ в руке, пока металлическая ручка не перестала блестеть. Кожа расползалась по ней, раздвижное гнездо стягивалось мышцами, как анус, влажные губы втягивались при повороте распухающей ручки.

Живой мир непотребен и порнографичен. Существование представляется удушающим и  невыносимым. Все насыщается «живой слизью… наполненной самостью, человеческой субстанцией», почему-то представляющейся чужой. Вот что происходит, когда вы, «сумев проникнуть в мышление инопланетянина, видите мир его глазами. Можно ли было ждать того, что такой опыт окажется приятным?» Механик пугается до тошноты. Все, чего он хочет, — ​это вернуться к одиночеству и безопасности привычного человеческого мира, мира, где вещи держатся от нас на должном расстоянии, потому что они «мертвы и безопасны». «Вселенная вещей» побуждает нас к мысли о жизненности объектов и о том, как они соотносятся с нами. Рассказ предполагает, что, даже когда мы сформировали из вещей инструменты и тем самым заставили их служить нашим целям, они все равно не теряют своей собственной, независимой жизни. То есть инструменты (как и вещи в целом) являются тем, что Бруно Латур называ130

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ет актантами — т​ очно такими же, как и мы сами2. У вещей есть собственные силы, собственные врожденные склонности. Когда мы правильно используем вещи, применяя их в качестве инструментов, мы действительно вступаем в союз с ними3. Но союз означает также зависимость: мы обнаруживаем, что не можем ничего сделать без наших инструментов. То есть в рассказе выписывается то, что Джейн Беннет называет витальным материализмом, признающим то, что «витальность поделена между всеми вещами», а не ограничена только нами4. Но даже если в рассказе это и выявлено, повествование драматизирует нашу боязнь живости вещей. В случае с механиком чудо оборачивается ужасом. Чувство наполненности всего «человеческой субстанцией» перерастает в параноидальное видение зловещей и чужеродной жизненной силы. Магия всеобщей оживленности мира становится кошмаром Ктулху. Вибрация материи угрожает нам. Нам необходимо отделаться от чрезмерной близости вещей. Мы не можем смириться с мыслью об их автономной жизни, даже если эта жизнь в конечном счете приписывается нам. Мы отчаянно стремимся успокоить себя тем, что все-таки вещи остаются пассивными и косными. Важно, что рассказ Джонс не  о  «вещах» в  целом, а, скорее, именно об  инструментах. Ведь инструменты — ​это, по  всей видимости, объекты, в отношениях с которыми мы в наибольшей мере сталкиваемся с парадоксами нечеловеческих актантов, жизненной материи и  независимости объекта. Инструменты являются продолжением нас самих, это вещи, специально созданные нами для удовлетворения наших потребностей. Они должны подчиняться нашей воле. И правда, чаще всего мы даже не думаем о наших инструментах — ​они просто здесь. Как говорит Хайдеггер (по  крайней мере, если следовать наиболее распространенной интерпретации его работ), инструменты подручны, доступны нам. И тем не менее сама эта доступность наших инструментов наделяет их странной автономией и жизнью. Мы обнаруживаем, что не можем просто использовать их. Мы должны учиться ра 2. Латур Б. Пастер: война и мир микробов, с приложением «Несводимого». СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. С. 221. 3. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press, 2009. P. 19 (см. перевод фрагмента в: Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248). 4. Bennett J. Vibrant Matter: A Political Ecology of Things. Durham: Duke University Press, 2010. P. 89.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

131

ботать с ними, а не против них. Мы должны приспосабливаться к их природе и нуждам точно так же, как к собственным. О  «подручности» (Zuhandenheit) Хайдеггера я  упомянул неслучайно. Я  считаю, что «Вселенную вещей» можно рассматривать в качестве аллегории того, что Грэм Харман5, развивая идею Хайдеггера, называет бытием-инструментом (tool-being)6. Харман подробно критикует общепринятое толкование «подручности» с прагматической точки зрения, хотя я как раз и использовал именно ее, излагая это понятие. Согласно Харману, «подручность» не означает практического овладения вещами, противопоставляемого их явной теоретизации7. Скорее, категория «подручности» имеет гораздо более широкое значение. Она не включает в себя …исключительно человеческие устройства… Мы можем говорить о «подручности», даже рассуждая о мертвых мотыльках или о дрожи на далеком солнце. Допустим, что они «бесполезны», однако они все равно осуществляют свою реальность внутри всеобщей системы сущих8.

Вещи активны и интерактивны далеко за пределами какого-либо соизмеримого с нами присутствия. Бытие-инструментом распространяется не только на использование вещей человеком — э​ то гораздо более фундаментальная онтологическая категория. Рассказ Гвинет Джонс начинается с привычного ощущения инструментов как объектов для пользования, но завершается открытием механиком того, что у «вселенной вещей» есть более глубокая реальность. Ключевой момент бытия-инструментом, согласно анализу Хармана, заключается в радикальном отстранении от простого присутствия, а поэтому и от всякой возможности теоретизации. По словам Хармана, во всех своих работах Хайдеггер …предостерегает от  одной-единственной ошибки, состоящей в нашей укоренившейся привычке рассматривать разные сущие в качестве «наличного», представляемого в виде четкого спис-

5. Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2002. 6. В русском переводе «Бытия и времени» Владимира Бибихина используется термин «средство». — ​Прим. пер. 7. Harman G. Op. cit. P. 125–126. 8. Ibid. P. 152.

132

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ка отдельных свойств, и не признавать их в качестве того акта, коим они существуют9.

Выступая против такого упрощения, Хайдеггер всегда настаивает на том, что «модус существования того, что существует вне человеческого контекста, не является наличностью»10. Сведение вещи к ее наличности, то есть к сумме ее схематических свойств, состоит именно в рассмотрении вещи в качестве всего лишь коррелята воспринимающего ее сознания11. Но вещь всегда больше ее качеств; она всегда существует и действует независимо от того, как мы ее понимаем и постигаем, выступая в качестве некоторого избытка по отношению к этому постижению. Вот почему Харман хвалит Хайдеггера за то, что он позволил нам перейти от корреляционизма к объектно-ориентированной онтологии. Харман утверждает, что все сущности инструмент-бытийны, ни одна из них не может быть сведена к наличности или к простому списку свойств. Но бытие-инструментом само по себе двойственно. У него «два разных смысла. Это осуществление губительной подземной силы, но последняя действует, призывая ту или иную реальность, встречающуюся в явном виде»12. С одной стороны, пишет Харман, …сущие-инструментом отступают, скрываясь в действии незаметного заднего плана… Распределяясь в общем эффекте оснастки, сущности исчезают в единой системе референции, теряя свою единичность13.

Это то, что позволяет нам принимать инструменты за нечто само собой разумеющееся, ведь чаще всего мы даже не рассматриваем их в качестве объектов. Мы опираемся на «эффект оснастки», забывая, что эта эффективность есть сама по себе результат огромной сети альянсов, посредничеств и передач. Забываем так же, как самодовольный механик во «Вселенной вещей». Но в то же время бытие-инструментом предполагает и противоположное движение, прямо противоположное первому. Хайдеггер акцентирует его через ход, связанный со «сломанным инстру 9. Ibid. P. 27. 10. Ibid. P. 126. 11. Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. 12. Harman G. Op. cit. P. 26. 13. Ibid. P. 44–45.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

133

ментом». Когда инструмент или вещь теряют ожидаемые функции, нам внезапно открывается чрезмерность их бытия. Харман, интерпретируя Хайдеггера, захватывающе описывает то, как происходит …восстание отдельных элементов… бросок минералов, боевых флагов и тропических котов на поле жизни, где каждый объект отличается собственной манерой поведения и особым образом соблазняет нас, бомбардируя своей энергией как миниатюрная нейтронная звезда14.

Когда это происходит, инструмент становится более-чем-наличным; он выступает вперед слишком активно и агрессивно для меня, чтобы его можно было полагать в его наличности. То есть инструмент или вещь становится живым — ​точно так же, как в опыте механика из вышеуказанного рассказа. И это восстание или раскрытие представляет собой саму основу объектно-ориентированной онтологии, которую Харман описывает как стремление «отдать должное отличительной силе этих специфических объектов, извержению личностей из империи бытия»15. Я считаю этот анализ из начала первой книги Хармана «Бытие-инструментом» (Tool-Being) фундаментальным, хоть сам Харман это и отрицает. Несмотря на то что он и отправляется от хайдеггеровского понимания инструмента и сломанного инструмента, вскоре их пути расходятся. В первой части книги описывается двойное движение: отступление в  универсальную референциальность оснащения или в «гнетущую всеобщность, утерянную из  вида и  лишенную частных вещей»16, за  которым следует извержение абсолютных единичностей, когда появление каждого объекта «определяет судьбоносный разрыв в контексте смысла, рождение личной силы, с которой надо считаться»17. Но по мере развития рассуждения в этой книге Харман свертывает эту дихотомию. Теперь он утверждает, что изъятие объекта из наличности есть также отстранение от референциальности. Это значит, что «бытие-инструментом вещи существует в герметичной изоляции, превосходящей любые отношения, которые могли бы ее коснуться»18. Вместо колебания между чрезмерностью референции, с одной стороны, и чрезмерностью особенности, с другой сторо 14. Ibid. P. 47. 15. Ibidem. 16. Ibidem. 17. Ibidem. 18. Ibid. P. 287.

134

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ны, всякий объект одновременно и  исчезает в  своем недоступном вакууме, и появляется из него. Харман осторожно замечает, что вследствие этой новой формулировки «и Хайдеггер, и Уайтхед стали прямыми оппонентами моей теории»19. Я встал на сторону Уайтхеда (и, что меня удивило, Хайдеггера!) — ​и против Хармана — ​в статье, изданной (вместе с его возражением) в книге «Спекулятивный поворот» (The Speculative Turn); здесь я не собираюсь продолжать полемику. Вместо этого я просто попробую прояснить другие положительные следствия двойного движения, которое Харман обнаруживает в хайдеггеровском описании инструментов и сломанных инструментов. В самом деле, эта двойственность является решающей в рассказе Гвинет Джонс. «Вселенная вещей» вращается как раз вокруг того, что предметы не сводятся к простому присутствию. Это также означает, что у такого избытка есть два дополнительных аспекта. «Вселенная вещей», с  одной стороны, вполне упорядочена и  автореференциальна: как вездесущий медиум или расширение нас самих она простирается далеко за пределы всего того, что может быть явным или присутствующим. Определенная ирония обнаруживается в том, что, когда «человеческая субстанция» везде, она растягивается и рассеивается до неузнаваемости. Это тот же процесс, который выявляется Маршаллом Маклюэном, когда он описывает медиа в качестве «расширений человека»20. Ведь медиа распространяют себя повсюду. Как только мы создаем их, они тут же выходят из-под нашего контроля и  оборачиваются против нас, втягивая нас в новые отношения. «Любые медиа полностью перерабатывают нас… они не оставляют в нас ничего нетронутого, неизмененного»21. Но, с  другой стороны, «вселенная вещей» также проявляет себя в  непристойном извержении отдельных объектов во  всей их живости и особенности. Когда «все инструменты… бросились действовать», механика охватило «призрачное ощущение наличия плоти в  машинах». В  каждой из  этих машин он обнаруживает «каплю самости», живую волю. Его ужас перед увиденным иллюстрирует замечание Маклюэна о том, что появление новых медиа оказывается «слишком агрессивным социальным опытом, чрезмерно раздражающим стимулом, чтобы центральная нервная 19. Ibid. P. 228. 20. Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. М.: Кучково поле, 2014. 21. McLuhan M., Quentin F. The Medium Is the Massage. N.Y.: Bantam, 1967.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

135

система могла его вынести»22. Такая интенсификация контакта со вселенной вещей травматична. Автомеханик доведен до тошноты и паники. Он испытал на себе худшее обеих сторон бытия-инструментом. Он задушен «гнетущей тотальностью», в которую его инструменты уходят ради собственного «оснащающего эффекта». Но он в то же время чувствует угрозу «восстания» его инструментов как «отдельных элементов», хвастающих своей независимостью и требующих от него внимания. Двойное движение бытия-инструментом как отступление и извержение — д​ ва альтернативных, но сосуществующих способа вечного ускользания вещей от нашего постижения. Если отступление и извержение и имеют нечто общее, так это то, что их невозможно свести к той или иной корреляции субъекта и объекта или воспринимающего человека и воспринимаемого мира. Они — ​два способа убегания от присутствия и центрированного на человеке контекста. Я не могу контролировать и инструментализировать вещь одновременно по двум причинам: потому, что она увлекает меня в расширенную референциальную сеть, все ответвления которой я не способен проследить; и потому, что ее единичность, вырывающаяся вперед, оглушает меня избытком, превосходящим все то, что я мог бы полагать о ней. Отступление и извержение — э​ то движения, благодаря которым вещи показывают, что в них есть нечто большее того, что выявляется в них нами. Вещь никогда нельзя полностью определить сколь угодно обширным списком качеств и характеристик. За пределами всего этого она обладает своей автономной властью. Как говорит об этом Джейн Беннет, …способность этих тел не ограничивается пассивной «несговорчивостью», но также включает способность заставлять нечто происходить, создавать эффекты… Все тела становятся не просто объектами, а чем-то большим, когда вещи-силы сопротивления и протейной активности становятся более отчетливыми23.

Бытие-инструментом, следовательно, несводимо к  использованию — т​ очно так же и по тем же причинам, по которым оно несводимо к присутствию. И у этого есть еще одно, возможно удивительное, следствие. Когда объекты встречаются друг с другом, основной способ их отношений — н ​ е теоретический, практический, эпистемологический или этический. Скорее, прежде чем стать чем-то из вы 22. Маклюэн М. Указ. соч. С. 53. Перевод изменен. — ​Прим. ред. 23. Bennett J. Op. cit. P. 5, 13.

136

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

шеперечисленного, всякое отношение между объектами является эстетическим. Как указывает Харман, «эстетика становится первой философией»24, ведь эстетика интересуется единичностью и дополнительностью вещей. Другими словами, она имеет дело с вещами в той мере, в какой они не могут быть познаны или подчинены понятиям, а также в той, в какой они не могут быть использованы или нормативно упорядочены, определены в соответствии с правилами. Неважно, насколько глубоко я понимаю вещь, и неважно, как прагматично и инструментально я использую ее, потому что от нее всегда остается нечто избегающее моих категоризаций. Даже когда я уничтожаю вещь или использую ее до конца, есть еще что-то, что мне не удалось освоить, какая-то сила, которой я не смог овладеть. Эстетика предполагает ощущение объекта как его самого — ​помимо тех его аспектов, которые могут быть поняты или использованы. Вещь устраняется в свою сеть, заманив меня в свои тени; она прорывается в блеске, который ослепляет меня и поражает. В таких случаях рассудок разочарован, а воля достигает границ своей власти. Лишь эстетически, за пределами понимания и воли, я могу оценить акт (actus) бытия вещи тем, что она есть, — ​в том, что Харман называет «чистой искренностью существования»25. Ослепительный блеск прорывающихся вперед вещей Харман называет прелестью (allure) — ​это ощущение существования объекта помимо и  сверх его собственных качеств26. Прелесть связана с  показом того, что, строго говоря, недоступно; она «приглашает нас на другой уровень реальности»27. В случае прелести я сталкиваюсь с самим бытием вещи вне каких-либо определений и корреляций. Я вынужден признать ее целостность, совершенно от меня отделенную. Такое столкновение меняет параметры мира, разрывая в клочья «контекстуру значения» и любой консенсус. Им вводится то, что Уайтхед назвал бы новшеством: новая сущность, которая не относится к уже-сказанному и не находится в пределах уже согласованного горизонта. Поэтому для Хармана прелесть есть «движущая сила изменений внутри мира»28. Но  есть здесь и  определенное эстетическое событие, связанное с отступлением вещи за пределы нашего понимания, в «ра 24. Харман Г. О замещающей причинности // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 90. 25. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. 26. Ibid. P. 142–144. 27. Ibid. P. 179. 28. Ibidem.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

137

боту незаметного фона». Его мы могли бы назвать метаморфозой, противопоставив прелести. Метаморфоза — ​род непредсказуемого притяжения, движение изымания и замены, непрерывная игра становления. В метаморфозе участвует не сама вещь, привлекающая меня помимо и сверх ее качеств; скорее, сама неустойчивость вещи тянет меня вперед, когда она идет рябью и сдвигается протейной волной. Все атрибуты вещи становятся неустойчивыми, так как она течет и скользит под ними, отступая в фон, связываясь с тем и указывая на то, что превосходит мою способность следовать за ней. Метаморфоза, таким образом, отражает то, как, по словам Уайтхеда, «каждая актуальная сущность присутствует в любой другой актуальной сущности»29. В движении прелести паутина значения рвется, когда вещь с силой прорывается из своего контекста. Но  в  движении метаморфозы паутина значения умножается и расширяется, отражается и искажается, развертывается до бесконечности, поскольку вещь теряет себя в сети собственных ветвящихся следов. Автомеханик из «Вселенной вещей» поражен обоими этими движениями одновременно. И прелесть, и метаморфоза — ​примеры того, что Уайтхед называет «приманками для ощущения» (lures for feeling)30. Это одно из наиболее странных выражений Уайтхеда, но я думаю, что оно хорошо описывает основание эстетической привлекательности (и отвращения). Приманка — э​ то все, что так или иначе работает на привлечение моего внимания. Она может соблазнять, подстрекать, обольщать, заставлять или даже дубасить и запугивать меня. Но в любом случае она адресована мне извне. Приманка — ​то, что Уайтхед называет пропозицией. Уайтхед определяет пропозиции (в числе которых логические суждения — ​лишь один из вариантов) как «рассказы, которые, возможно, могли бы быть рассказаны об особых актуальностях»31. Другими словами, пропозиция предлагает мне своего рода потенциальность; она показывает перспективу различия. И эта потенциальность или различие всегда закреплены в некоей «особой актуальности», то есть в актуальной вещи или группе вещей. Уайтхед, таким образом, соглашается с  Гуссерлем, Хайдеггером и Харманом в том, что я не встречаю вещи в качестве простых пакетов ощущений или же наличных связок качеств. Скорее, мы должны сказать, что вещи делают мне предложение или дают 29. Whitehead A. N. Process and Reality. N.Y.: The Free Press, 1978 [1929]. P. 50. 30. Ibid. P. 25, 184 ff. 31. Ibid. P. 256.

138

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

определенное «обещание счастья» (если процитировать известное определение красоты, данное Стендалем). Качества вещи (или, говоря точнее, то, что Уайтхед называет «вечными объектами», воплощенными в них) — э​ то лишь приманка, на которую вещь ловит меня, чтобы затем к себе привлечь. Отдельная вещь может ослеплять меня, поднимаясь с глубины, или же она может интриговать и смущать меня, отступая в бесконечные лабиринты. Но в любом случае приманка «предложена ощущению, и, будучи допущенной к ощущению, она составляет то, что ощущается»32. Когда я отвечаю на приманку — ​и даже если я отвечаю на нее отрицательно, отклоняя ее, — ​я прихожу к рассмотрению возможности или же к «поддержке предложения»33, то есть к тому, чтобы ощутить нечто, что иначе я бы не почувствовал. Я думаю, что вопрос ощущения является здесь центральным. Сущности, как правило, не  «знают» друг друга. Харман совершенно прав в том, что реальность вещи «не сводится к тому, что в ней воспринято»34, поэтому, когда объекты встречаются, они «не могут исчерпать реальность друг друга»35. Но этот когнитивный и прагматический провал еще не конец истории, поскольку Уайтхед предполагает, что сущности взаимодействуют, «ощущая» друг друга даже в отсутствии знания и силы. Вещи встречаются друг с другом эстетически, а не только в познании или практически. Я всегда чувствую в вещи больше, чем знаю о ней. И то, что я чувствую и что знаю, разное. В той мере, в какой я действительно знаю объект, я могу использовать его, перечислить его качества, разбить его на составные части и выяснить причины, которые определили его. Но в ощущении объекта есть еще что-то иное. Я чувствую вещь, когда она затрагивает меня или меня изменяет. И то, что затрагивает меня, — ​это не только определенные качества вещи, но и ее полное, ни к чему не сводимое существование. Если говорить в  терминах Уайтхеда, наше всегда неполное знание вещей возникает в  форме «хорошо размеченных знакомых чувств» «презентационной непосредственности»36. Это идеи и впечатления в стиле эмпиризма, перечисляемые свойства объекта. Презентационная непосредственность — с​ фера «ясных и отчетливых» идей Декарта. Это примерно то же, что Хайдеггер пре 32. Ibid. P. 187. 33. Ibid. P. 188. 34. Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 187. 35. Ibid. P. 188. 36. Whitehead A. N. Op. cit. P. 176.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

139

небрежительно называет «наличным». Но вещи затрагивают друг друга до любого представления явных качеств согласно той логике, которую Уайтхед называет «причинной действенностью» (causal efficacy). В этом случае …приток ощущений от окружающей природы ошеломляет нас; в  тусклом сознании полусна исчезают представления чувств, и у нас остается лишь смутное ощущение влияния неопределенных вещей вокруг нас37.

Лишь в  сфере презентационной непосредственности с  ее неизбежными ограничениями и провалами мы сталкиваемся с парадоксами «чувственных объектов» Хармана, которые нужно отличать от реальных38, а также от окказионализма замещающей причинности39. В сфере причинной действенности мы, скорее, имеем дело с неким полным контактом, с постоянным взаимообменом объектов. Эти встречи невозможно полностью постичь; никогда они не бывают ясными и отчетливыми, однако всегда делают нас «жертвой смутного чувства влияния»40. Но  концептуальная неопределенность такого рода опыта не уменьшает его власть, а как раз наоборот. Чувство всегда влечет некоторое изменение того, кто чувствует. По Уайтхеду, опыт — ​это бытие; что какая-то онтологическая единица чувствует, то она и есть. Это означает, что, «попавшись» на приманку, я был как-то преобразован — л​ ибо существенно, либо в  какой-то  мелочи. Я  выбрал один определенный результат из  числа «неопределенной путаницы альтернатив»41. В результате я стал сущностью, в значительной степени или чуть-чуть отличной от той, которой я был до того, как это произошло. Я больше не тот, кем бы я был, если бы не был сдвинут этой конкретной «вспышкой нового»42. В  понятии причинной действенности Уайтхеда содержится не только намек на романтизм, как и в соответствующем понятии Хайдеггера о  мире инструментов, формирующем «единую гигантскую систему ссылок»43. У ускользания вещей в постоян 37. Ibidem. 38. Харман Г. Указ. соч. 39. Harman G. Guerrilla Metaphysics. P. 169–234. 40. Whitehead A. N. Op. cit. P. 176. 41. Ibid. P. 187. 42. Ibid. P. 184. 43. Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2007. P. 62.

140

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

но разветвляющуюся сеть следов много общего с романтической идеей природы начала XIX века, хотя сегодня мы, скорее, связали бы его с медиасферой, с глобальной финансовой сетью или со  Всемирной паутиной, тем более что она превращается в  то, что Брюс Стерлинг удачно назвал «Интернетом Вещей»44. Уайтхед специально подчеркивает эту связь с романтизмом, указывая на то, как …непреодолимая причинная действенность природы давит на нас; в неразборчивом гудении насекомых в августовском лесу приток ощущений от окружающей природы ошеломляет нас45.

Это смутное чувство полного погружения не является специфически человеческим; оно простирается на весь мир природы и ощущается также животными и растениями46. Действительно, Уайтхед утверждает, что даже неорганические сущности испытывают некий «приток ощущений», по крайней мере в виде потоков энергии, потому что «все фундаментальные физические качества векторные, а не скалярные»47. В работе «Наука и современный мир»48 Уайтхед анализирует романтическую идею природы подробнее. Этот анализ предпринимается в главе «Романтическая реакция»49, которая включает в себя обсуждение нескольких работ британских романтиков. (Это тот редкий случай, когда Уайтхед цитирует литературные тексты, а не философские.) Одной из работ, исследуемых Уайтхедом, является стихотворение Перси Биши Шелли «Монблан» — ​тот самый текст, из которого Гвинет Джонс взяла название для своего рассказа. Стихотворение Шелли начинается с описания того, как Вечная вселенная вещей Течет через ум.

И продолжается упоминанием Моего собственного, человеческого разума, который Пассивно отдает и получает мгновенные влияния, 44. Sterling B. Shaping Things. Cambridge: MIT Press, 2005. P. 92–94. 45. Whitehead A. N. Op. cit. P. 176. 46. Ibidem. 47. Ibid. P. 177. 48. Idem. Science and the Modern World. New York: The Free Press, 1967 [1925]. 49. Ibid. P. 75–94.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

141

Поддерживая непрерывный обмен с  ясной вселенной вещей вокруг.

Уайтхед отмечает, что, несмотря на «прямую отсылку к некоей форме идеализма», содержащуюся в этом стихотворении, Шелли «выступает здесь образцовым свидетелем ментального (prehensive) объединения, составляющего само бытие природы»50. Я думаю, что этот комментарий стоит разобрать подробнее. Под «идеализмом» мы сегодня могли бы иметь в виду «корреляционизм», поскольку стихотворение явно направлено на соответствия между человеческим разумом как воспринимающим субъектом и  внешним миром как тем, что воспринимается. Уайтхед оставляет нерешенным вопрос, является ли идеализм Шелли «кантианским, берклианским или платоновским»51. Дальнейшие исследования указывают на то, что Шелли, скорее всего, защищал некий эмпиризм, превратившийся в скептический идеализм, выведенный из Уильяма Драммонда, ныне почти забытого ученика Юма52. Но в любом случае стихотворение демонстрирует крайнюю обеспокоенность дуализмом субъекта/объекта. Однако Уайтхед предполагает, что риторика «Монблана» подрывает свой видимый эмпиризм и  идеализм, ведь в  стихотворении утверждается, что в  действительности сами «вещи», а  не  их  представления в  форме идей или впечатлений «текут» через разум. Акцентирование Шелли вселенной реально существующих вещей расходится с субъективизмом и сенсационализмом остальной части стихотворения, как и вообще с британским эмпиризмом. (Уайтхед определяет «субъективизм» как понятие, согласно которому «данное в акте опыта можно адекватно проанализировать исключительно в терминах универсалий», а «сенсационализм» — ​как понятие, предполагающее, что «первичной деятельностью в акте опыта является чисто субъективное удержание данного, лишенное всякой субъективной формы принятия»53.) В той степени, в какой стихотворение нацелено на «вселенную вещей», им предполагается, что мы воспринимаем сами объекты и отвечаем им самим, то есть на акт их бытия тем, что они есть. Мы не просто анализируем их в терминах универсалий путем сложения и соединения атомистических «идей». Например, 50. Ibid. P. 86. 51. Ibidem. 52. Pulos C. E. The Deep Truth: A Study of Shelley’s Skepticism. Lincoln: University of Nebraska Press, 1954. 53. Whitehead A. N. Process and Reality. P. 157.

142

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

мое ощущение того, что «этот камень сер», — ​не первичная данность опыта, а  лишь «производная абстракция»54. Для Уайтхеда очевидно то, что у Шелли только неявно подразумевалось: все наши умственные впечатления относятся и принадлежат к уже существующим вещам; «операции ума происходят из идей, „определенных“ связью с особыми сущими»55. Мы не просто пассивно принимаем серии голых, изолированных чувственных данных; скорее, мы действительно встречаемся с Монбланом, с окружающими его ледниками, лесами и водопадами. Романтический опыт природы отсылает к тезису Уайтхеда: Есть много актуальных сущих, причем в определенном смысле одно актуальное сущее повторяет себя в другом актуальном сущем56.

«Монблан» подрывает свою явную тематику и в других отношениях. С одной стороны, стихотворение вполне сенсационалистское и корреляционистское; в нем полагается бинарная оппозиция субъекта/объекта: «мой собственный, человеческий разум» пассивно регистрирует впечатления от «ясной вселенной вещей вокруг». Но в то же самое время стихотворение также предлагает, что не  только «мой человеческий разум», но  и  все сущности без исключения участвуют в «непрерывном обмене» оказания и  получения «мгновенных влияний». В  результате Уайтхед скажет, что природа для Шелли является «по своей сущности, природой организмов»57, каждый из которых отдельно воспринимает все остальные, взаимодействует с ними и объединяет свои чувства с их чувствами. В целом, как подчеркивает Уайтхед, …и  Шелли, и  Вордсворт дают нам надежнейшее свидетельство того, что природа не может быть разлучена со своими эстетическими ценностями и что эти ценности являются результатом некоего накопления животворящего присутствия целого в его различных частях58.

Эти «эстетические ценности» включают в себя и прелесть, и метаморфозу. Монблан прельщает нас, поскольку он «мерцает в вы 54. Ibid. P. 160. 55. Ibid. P. 138. 56. Ibid. P. 139. 57. Idem. Science and the Modern World. P. 85. 58. Ibid. P. 86–88.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

143

соте», являя Силу, которая «живет обособленно в своем спокойствии, / Далекая, безмятежная, недоступная». Но эта уединенная, запечатанная вакуумом Сила тоже актор в  обширной паутине взаимосвязей: сила метаморфозы, которая «гонит свой бесконечный поток» через все вещи, выходя «за пределы мертвого и живого мира», а иногда даже работая над тем, чтобы «отозвать / Большие кодексы мошенничества и  горя». Разделение сущностей и их «накопление» или взаимопроникновение — ​две стороны одной монеты; они в равной мере не сводятся к субъективизму, сенсационализму и простому присутствию. Взаимопроникновение и «накопление» вещей в природе объясняет, почему, как признает Уайтхед, мы часто ощущаем причинную действенность как «смутный страх»59. Нас охватывает тревога, когда мы ощущаем «навязчивое присутствие природы»60, не  совсем понимая, что оно собой представляет. Вещи просто приближаются к  нам настолько, что становятся удушливыми, а мы теряем способность относиться к ним как к чему-то наличному, чем можно манипулировать и что можно понять. Близость вещей всегда приводит в замешательство и кажется неестественным явлением; она легко может казаться непристойной и непосредственно угрожающей, что и  показывает случай с  механиком у  Гвинет Джонс. Маршалл Маклюэн в  своем объяснении устных, сетевых культур также предполагает, что «страх — ​нормальное состояние» в ситуации, когда «все постоянно действует на все»61. По Уайтхеду, вещи абсолютно отличают себя друг от друга, но при этом постоянно ссылаются друг на друга. Страх взаимосвязи — ​оборотная сторона (или негатив) того «удовлетворения», с которым сущность в своей уникальности выстраивает саму себя в качестве «совершенно определенной фактической действительности»62. Уайтхед настаивает как на  целостности «отдельных сущих», так и  на  «животворящем присутствии целого» природы. Такое двойное утверждение соответствует тому, как все сущности осуществляют двойное движение прелести и метаморфозы, прорыва и  ускользания, демонстрации своей абсолютной сигулярности и отступления в лабиринт отсылок и трансформаций. Каж 59. Idem. Process and Reality. P. 176. 60. Idem. Science and the Modern World. P. 83. 61. Маклюэн М. Галактика Гутенерга. Сотворение человека печатной культуры. Киев: Ника-центр, 2003. С. 49. 62. Whitehead A. N. Process and Reality. P. 212.

144

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

дая сущность в себе является «полностью определенной» собой63, но все же все они принадлежат общему миру64. Актуальные элементы, воспринимаемые нашими чувствами, сами по  себе являются элементами общего мира, — ​у казывает Уайтхед. — ​Этот мир — ​комплекс вещей, он включает в себя и наши акты познания, но выходит за их пределы65.

Мы всегда уже находимся …внутри мира цветов, звуков и  предметов чувств, связанных в пространстве и времени с устойчивыми объектами, такими как камни, деревья и человеческие тела. Мы, кажется, и сами являемся элементами этого мира в том же смысле, что и другие вещи, воспринимаемые нами66.

Вещи остаются отличными друг от  друга, но  все они «элементы… в том же смысле» одного и того же общего мира. Этот акцент — ​то, что связывает Уайтхеда с  Делёзом, который также утверждает, что «бытие сказывается в едином, тождественном смысле» обо всех сущностях, даже когда эти сущности сохраняют свое отличие друг от друга67. Это двойное движение отстранения и  принадлежности — ​то, что делает возможным «демократию объектов» (это изящное выражение принадлежит Леви Брайанту). Как Уайтхед говорит в «Процессе и реальности», одновременно отсылая к Уильяму Джеймсу и расширяя его, «мы оказались в шумном мире, посреди демократии товарищеских созданий»68. В завершение я выскажу три кратких тезиса об этой демократии товарищеских созданий, этой вселенной вещей. Первый имеет отношение к антропоморфизму, второй — ​к витализму, а третий связан с  панпсихизмом. Во-первых, на  протяжении всего этого обсуждения я свободно использовал первое лицо, когда говорил о вопросах восприятия, знания и чувства, а также приводил доводы в пользу первенства эстетики. Разве это не означает, что я в конце концов принимаю человеческую модель, несмотря 63. Ibid. P. 26. 64. Idem. Science and the Modern World. P. 88–89. 65. Ibid. P. 88. 66. Ibid. P. 89. 67. Делёз Ж. Различие и повторение. СПб.: Петрополис, 1998. С. 54. Перевод изменен. — Прим. ред. 68. Whitehead A. N. Process and Reality. P. 50.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

145

на отказ от антропоцентризма и корреляционизма? Ответ заключается в том, что, по Уайтхеду, как и для объектно-ориентированной онтологии, восприятие, чувство, и эстетика — у​ ниверсальные структуры, а не исключительно человеческие. Харман очень четко выписывает этот момент: По Уайтхеду… у людей вообще нет никакой привилегии; об отношении между людьми и  тем, что они видят, мы можем говорить точно так же, как об  отношении между градинами и смолой69.

А это также означает, что эстетика как способ контакта между сущими «относится к онтологии в целом, а не к частной метафизике животного восприятия»70. Если все сущности принадлежат миру «в том же смысле», тогда мы должны описать эту принадлежность одинаково для всех них. Но  если я  должен воспринимать градину точно так же, как и  человека, тогда мои единственные альтернативы — ​элиминативизм и  антропоморфизм. Я  могу всегда последовать за  Черчлендами и, отказавшись от  всех описаний человеческого опыта как ложной «народной психологии», усвоить редуцирующий физикалистский язык, чтобы описывать человеческое поведение так же, как ученые описывают с  его помощью фазовые переходы воды. Но если же я вместе с Уайтхедом отказываюсь «потворствовать блестящим подвигам разоблачений»71, то я должен согласиться с тем, что категории, используемые мной для описания меня самого, также пригодны и для градины. У нее точно так же есть своя точка зрения, как и у меня, и она определенным образом ощущает смолу, с которой вступает в контакт, как и я. Как я уже отмечал, Уайтхед «приписывает „ощущение“ всем вещам в мире»72, хотя и не утверждает, что чувства градины так же сознательны, как и чувства человека. Смысл в том, что определенная доля антропоморфизма необходима, чтобы избежать антропоцентризма. Я приписываю чувства градинам именно для того, чтобы уйти от пагубного дуализма, который требовал бы, чтобы чувства были у одних лишь людей (или, самое большее, у людей и некоторых животных). Как говорит Джейн Беннетт, 69. Harman G. Prince of Networks. P. 124. 70. Idem. Heidegger Explained. P. 205. 71. Whitehead A. N. Process and Reality. P. 17. 72. Ibid. P. 177.

146

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

…возможно, стоит пойти на риск, связанный с антропоморфизмом (суеверием, обожествлением природы, романтизмом), поскольку, как ни странно, он противодействует антропоцентризму: между человеком и вещью натянута струна, и я больше не нахожусь выше или вне нечеловеческой «окружающей среды». Слишком часто отказ философии от антропоморфизма определен тем высокомерным мнением, будто только люди и Бог могут проявлять признаки той или иной творческой активности73.

Во-вторых, если все сущности имеют чувства и проявляют деятельность, это означает, что они все — ​по  крайней мере в  какой-то степени — ​живы, активны и креативны. Это расходится с некоторыми из наших наиболее фундаментальных предрассудков. Карэн Барад замечает, что …разделение на неодушевленное и одушевленное — ​это, возможно, один из наиболее устойчивых дуализмов западной философии и ее критики; даже некоторые из наиболее критических подходов к дихотомии культуры и природы оставляют это различие одушевленного и неодушевленного нетронутым. Требуется радикальное переосмысление категории деятельности как таковой, чтобы оценить, насколько живой может быть даже «мертвая материя»74.

Освобождение от различия живого и неживого означает, как указывает Джейн Беннетт, что мы не можем принять «ни витализма, ни механицизма»75. Витализм XIX века, например, настаивал на «качественном различии между жизнью, проникнутой энтелехией, и  неорганическим веществом»76. Первая, как предполагалось, являлась активной и целенаправленной, тогда как неорганическое вещество считалось пассивным и механистическим. Но наука XX и XXI веков не позволяет проводить такого рода различия. С одной стороны, биохимия после открытия структуры ДНК показала, что жизненная активность совмещена с  другими физическими и химическими процессами; с другой стороны, теория сложности и теория систем (не говоря уже о квантовой механике) показали, что даже неорганические физические процессы невозможно точно описывать в традиционных механистических тер 73. Bennett J. Op. cit. P. 120. 74. Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke University Press, 2007. P. 419. 75. Bennett J. Op. cit. P. 62–81. 76. Ibid. P. 73.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

147

минах. Современная наука дискредитирует традиционный витализм, но не слишком щадит и традиционный механистический материализм. Современные философы науки, конечно, построили редукционистские теории, которые больше не являются «механистическими» в старом смысле77. Но если мы должны принять онтологическое достоинство вещей и не превращать их в иллюзорные эффекты квантовых полей, тогда, по-моему, мы должны принять своего рода недуалистический неовитализм или то, что Джейн Беннетт называет «витальным материализмом», то есть согласиться с той мыслью, что «каждой вещи присуща энтелехия, и  каждая жизненна и  виталистична»78. Уайтхед также указывает на  то, что «нет никакого абсолютного разрыва между „живыми“ и „неживыми“ обществами»79; кроме того, «мы не знаем ни одного живого общества, которое было бы лишено подчиненного ему аппарата неорганических обществ»80. Следовательно, «жизнь» — ​вопрос степени, вопрос того, что может быть в  большей или меньшей степени; выделить ее можно лишь относительно чего-либо и ситуативно. Есть много промежуточных случаев между жизнью и  не-жизнью: достаточно вспомнить о  вирусах или машинной «искусственной жизни». Даже самые простые физические процессы более жизненны, чем мы часто думаем; и даже самые однозначно живые процессы всегда включены в сравнительно неживые и  навсегда вплетены в  них. Жизненность распределена неравномерно, но она действует повсюду. Вот почему «демократия объектов» является также «демократией товарищеских созданий». Наконец, в-третьих, и  витальный материализм, и  объектноориентированная онтология влекут своего рода панэксперенциализм или панпсихизм. Очевидно, это непростой шаг, из-за него можно запросто сойти за фрика. Сегодня большинство метафизиков, как аналитических, так и континентальных, ориентирующихся на науку или нет, не задумываясь, отвергают панпсихизм. Действительно, в своей недавней книге об Уайтхеде я сам слишком поспешил с отрицанием панпсихистских следствий его теории81. Теперь я считаю, что это отрицание было неверным. С одной сто 77. См., напр.: Ladyman J., Ross D. Every Thing Must Go: Metaphysics Naturalized. N.Y.: Oxford University Press, 2009. 78. Bennett J. Op. cit. P. 89. 79. Whitehead A. N. Op. cit. P. 102. 80. Ibid. P. 103. 81. Shaviro S. Without Criteria: Kant, Whitehead, Deleuze, and Aesthetics. Cambridge: MIT Press, 2009. P. 28.

148

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

роны, как доказал Давид Скрбина, приведя много убедительных доводов, у панпсихизма долгая история в западной мысли, в которую он крепко встроен82. С  другой стороны, панпсихизм недавно стали поддерживать мыслители различных направлений, в  том числе и  такие аналитические философы, как Гален Стросон83 и в некоторой степени Дэвид Чалмерс84. Если говорить в  терминах, которые я  здесь сформулировал, эстетический опыт всегда асимметричен; он должен быть задан в терминах как субъекта, так и объекта. Мир объектов — д​ ействительно мир опыта. Как подчеркивает Уайтхед, «кроме опыта субъектов ничего нет, ничего, просто совершенно ничего»85. Уайтхед считает, что «каждая актуальность, по существу, биполярна, являясь физической и умственной»86; у каждой актуальности есть «ментальный умственный полюс», по  крайней мере изначально. Если мы должны отклонить как корреляционистскую позицию, согласно которой «субъект не принадлежит к миру, а является границей мира»87, так и элиминативистское представление о том, что субъект — ​буквально «никто»88, тогда мы должны открыть имманентный смысл субъективности или по крайней мере некоторого способа «обладания опытом». И  если мы принимаем онтологический принцип Уайтхеда, согласно которому «нет ничего, что вплывало бы в мир из ниоткуда»89, или же аргумент Стросона против радикального возникновения90, тогда мы должны быть готовы по крайней мере к тому, что «наличие опыта» присуще всем актуальным сущностям. Я не буду развивать здесь этот тезис, поскольку хочу его оставить в качестве приманки для мысли, будущего вывода из того факта, что мы оказались во вселенной вещей.

82. Skrbina D. Panpsychism in the West. Cambridge: MIT Press, 2005. 83. Strawson G. Realistic Monism: Why Physicalism Entails Panpsychism // Consciousness and Its Place in Nature: Does Physicalism Entail Panpsychism? / A. Freeman (ed.). Exeter: Imprint Academic, 2006. P. 3–31. 84. Чалмерс Д. Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории. М.: УРСС, 2015. 85. Whitehead A. N. Op. cit. P. 167. 86. Ibid. P. 108. 87. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Избр. раб. М.: Территория будущего, 2005. Афоризм 5.632. 88. Metzinger T. Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity. Cambridge: MIT Press, 2004. 89. Whitehead A. N. Op. cit. P. 244. 90. Strawson G. Op. cit. P. 12–21.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

149

Библиография Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke University Press, 2007. Bennett J. Vibrant Matter: A Political Ecology of Things. Durham: Duke University Press, 2010. Gwyneth J. The Universe of Things. Seattle: Aqueduct Press, 2010. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2007. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics. Melbourne: re.press, 2009. Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2002. Ladyman J., Ross D. Every Thing Must Go: Metaphysics Naturalized. N.Y.: Oxford University Press, 2009. McLuhan M., Fiore Q. The Medium Is the Massage. N.Y.: Bantam, 1967. Metzinger T. Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity. Cambridge: MIT Press, 2004. Pulos C. E. The Deep Truth: A Study of Shelley’s Skepticism. Lincoln: University of Nebraska Press, 1954. Shaviro S. The Universe of Things // Theory & Event. 2011. Vol. 14. № 3. URL: http:// shaviro.com/Othertexts/Things.pdf. Shaviro S. Without Criteria: Kant, Whitehead, Deleuze, and Aesthetics. Cambridge: MIT Press, 2009. Skrbina D. Panpsychism in the West. Cambridge: MIT Press, 2005. Sterling B. Shaping Things. Cambridge: MIT Press, 2005. Strawson G. Realistic Monism: Why Physicalism Entails Panpsychism // Consciousness and Its Place in Nature: Does Physicalism Entail Panpsychism? / A. Freeman (ed.). Exeter: Imprint Academic, 2006. P. 3–31. Whitehead A. N. Process and Reality. N.Y.: The Free Press, 1978. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Избр. раб. М.: Территория будущего, 2005. Делёз Ж. Различие и повторение. М.: Петрополис, 1998. Латур Б. Пастер: война и мир микробов, с приложением «Несводимого». СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. Маклюэн М. Галактика Гутенберга. Становление человека печатающего. Киев: Ника-центр, 2003. Маклюэн М. Понимание Медиа: внешние расширения человека. М.: Кучково поле, 2014. Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. Уайтхед А. Н. Наука и современный мир // Избр. работы по философии. М.: Прогресс, 1990. С. 56–271. Харман Г. Государь сетей: Бруно Латур и метафизика // Логос. 2014. № 4 (100). С. 229–248. Харман Г. О замещающей причинности // Новое литературное обозрение. 2012. № 2 (114). С. 75–90. Чалмерс Д. Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории. М.: URSS, 2015.

150

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

THE UNIVERSE OF THINGS Steven Shaviro. Helen DeRoy Professor of English, [email protected]. College of Liberal Arts and Sciences (CLAS), Wayne State University (WSU), 5057 Woodward, suite 9408, 48202 Detroit, MI, USA. Keywords: tool-being; presence; aesthetic relations; allure; metamorphosis; causal efficacy. This article is dedicated to the aesthetic dimensions of the existence of things. The discussion draws on Alfred Whitehead’s philosophy and on Graham Harman’s object-oriented ontology. The article opens with an illustration of the nonhuman experience with reference to a case from Gwyneth Jones’s novel “The universe of things.” The author discusses the instrumentality of things and juxtaposes it with the presence of things, using ideas brought forth by Graham Harman and Martin Heidegger. The author pinpoints the moment when he must side with Heidegger and Whitehead over Harman, arguing for the referentiality of things beyond their presence. The author demonstrates the insufficiency of placing things between their presence and their use, and thus argues that we should pay attention to the aesthetic relationships between things. In this context, the author compares Harman’s idea of “allure,” which breaks with context, and the idea of “metamorphosis,” which widens the web of meaning. All of this works to capture attention, since, according to Whitehead, things have causal efficacy. This causal efficacy unites things into a complicated web of traces, or into a “universe of things.” These things are different from each other, but they are united by the fact that they belong to a common universe. The author discusses the feelings and emotions of this universe. In conclusion, the author offers three theses on the “democracy of things.” The first thesis states that that all aesthetic structures discussed here are universal rather than specific to human beings. The second thesis follows from the first and argues that all things are alive and are creative. The third thesis follows from the previous two and alludes to the fact that we are witnessing a return to panexperientialism or panpsychism. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-127-150 References Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning, Durham, Duke University Press, 2007. Bennett J. Vibrant Matter: A Political Ecology of Things, Durham, Duke University Press, 2010. Chalmers D. Soznaiushchii um. V poiskakh fundamental’noi teorii [The Conscious Mind: In Search of a Fundamental Theory], Moscow, URSS, 2015. Deleuze G. Razlichie i povtorenie [Différence et répétition], Saint Petersburg, Petropolis, 1998. Gwyneth J. The Universe of Things, Seattle, Aqueduct Press, 2010. Harman G. Gosudar’ setei: Bruno Latur i metafizika [Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2014, no. 4 (100), pp. 229–248. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2005.

С Т И В Е Н Ш А В И Р О

151

Harman G. Heidegger Explained: From Phenomenon to Thing, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2007. Harman G. O zameshchaiushchei prichinnosti [On Vicarious Causality]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2012, no. 114, pp. 75–90. Harman G. Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics, Melbourne, re.press, 2009. Harman G. Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2002. Ladyman J., Ross D. Every Thing Must Go: Metaphysics Naturalized, New York, Oxford University Press, 2009. Latour B. Paster: voina i mir mikrobov, s prilozheniem “Nesvodimogo” [Pasteur: Guerre et paix des microbes, suivi de “Irréductions”], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta, 2015. McLuhan M. Galaktika Gutenberga. Stanovlenie cheloveka pechataiushchego [The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man], Kiev, Nika-tsentr, 2003. McLuhan M. Ponimanie Media: vneshnie rasshireniia cheloveka [Understanding Media: The Extensions of Man], Moscow, Kuchkovo pole, 2014. McLuhan M., Fiore Q. The Medium Is the Massage, New York, Bantam, 1967. Meillassoux Q. Posle konechnosti. Esse o neobkhodimosti kontingentnosti [Après la finitude: Essai sur la nécessité de la contingence], Yekaterinburg, Moscow, Kabinetnyi uchenyi, 2015. Metzinger T. Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity, Cambridge, MIT Press, 2004. Pulos C. E. The Deep Truth: A Study of Shelley’s Skepticism, Lincoln, University of Nebraska Press, 1954. Shaviro S. The Universe of Things. Theory & Event, 2011, vol. 14, no. 3. Available at: http://shaviro.com/Othertexts/Things.pdf. Shaviro S. Without Criteria: Kant, Whitehead, Deleuze, and Aesthetics, Cambridge, MIT Press, 2009. Skrbina D. Panpsychism in the West, Cambridge, MIT Press, 2005. Sterling B. Shaping Things, Cambridge, MIT Press, 2005. Strawson G. Realistic Monism: Why Physicalism Entails Panpsychism. Consciousness and Its Place in Nature: Does Physicalism Entail Panpsychism? (ed. A. Freeman), Exeter, Imprint Academic, 2006, pp. 3–31. Whitehead A. N. Nauka i sovremennyi mir [Science and the Modern World]. Izbr. raboty po filosofii [Selected Works in Philosophy], Moscow, Progress, 1990, pp. 56–271. Whitehead A. N. Process and Reality, New York, The Free Press, 1978. Wittgenstein L. Logiko-filosofskii traktat [Tractatus Logico-Philosophicus]. Izbr. rab. [Selected works], Mоscow, Territoriia budushchego, 2005.

152

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Новые онтологии Эндрю Пикеринг

Почетный профессор, отделение социологии, философии и антропологии, Университет Эксетера. Адрес: Rennes dr., Amory Bldg, EX4 4RJ Exeter, UK. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: онтология становления; дуалистическая онтология; симметрия; децентрированное. Автор рассматривает две противоположные онтологические позиции: дуалистическую «естественную онтологическую установку» и онтологию становления. В ходе анализа, иллюстрированного примерами из искусства (полотна Пита Мондриана и Виллема Куннинга) и инженерной практики (гидротехнические работы на реке Миссисипи рядом с Новым Орлеаном), выявляются основные черты обоих подходов. Первый предполагает дистанцию между субъектом и объектом, активность и превалирование субъекта над пассивным объектом, а также вневременное измерение. Вторая стратегия устраняет субъектно-объектную оппозицию, заменяя ее симметричным, децентрированным отношением человеческих и не-человеческих агентов, и акцентируется на временнόм аспекте их взаимодействия. Это позиция, исходя из которой возможно зафиксировать

аспект становления и учитывать его в практике. Автор доказывает, что «классическая», дуалистическая модель онтологии является не альтернативой онтологии становления, а одной из ее локальных стратегий, доминирующей на определенном этапе истории мысли. В статье раскрывается эпистемологическая неэффективность дуалистической онтологии как господствующей стратегии. Автор делает вывод о необходимости ее ограничения и перехода к онтологии становления как к новой «естественной установке», поскольку именно эта позиция позволяет наиболее адекватно описывать современную научно-техническую ситуацию, а также открывает перспективы наиболее эффективных практик в данной области. Их общим принципом было бы предоставление вещей их собственной судьбе. Указываются философы, наиболее близкие этой позиции.

153

В

 МОЕЙ книге «Вальцы практики»1 я предложил онтологический взгляд на мир и наше место в нем; взгляд, в котором и человеческое, и нечеловеческое понимаются как открытое становление, которое принимает возникающие во временном «танце агентности»2 формы. В данной статье я обогащаю и расширяю этот взгляд. Чтобы сделать ставки наглядными, я счел полезным начать с сопоставления работ двух немецких художников XX века, Пита Мондриана и Виллема де Кунинга, и проинтерпретировать их картины как «философские объекты» — о ​ бъекты, которые отсылают к весьма различным теориям бытия в мире. Сперва Мондриан. Его поздние геометрические абстракции узнаются мгновенно: сеть вертикальных и горизонтальных прямых черных линий, заполненная лоскутами основных цветов. Как такие картины побуждают нас думать о существовании в мире? Прежде всего они говорят мне об определенном дуализме людей и вещей, явном разрыве между художником и его работой. Можно понять это как отделение художника от  мира. Теряется даже привычная тонкая связь между художником и миром — ​художественный взгляд, созерцающий ландшафт и некоторым образом изображающий его на картине. Глядя на эти картины, приходится представлять их продуктами мышления Мондриана, абстрактными представлениями, сначала построенными мысленно — ​черные линии пройдут здесь и здесь на белом фоне, образовав декартову систему координат; лоскуты основных цветов будут тут и там, — ​а уже после нанесенными красками на  холст. Картина Мондриана, таким образом, побуждает нас думать о себе не столько в отношении с миром, сколько как об отделенных от него и господствующих над ним извне, как о самостоятельных человеческих агентах в пассивном материальном мире. Это одно онтологическое видение. Перевод с английского Наиры Кочинян по изданию: © Pickering A. New Ontologies // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming / A. Pickering, K. Guzik (eds). Durham; L.: Duke University Press, 2008. Публикуется с любезного разрешения автора. 1. Pickering A. The Mangles of Practice: Time, Agency and Science. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1995. 2. Другой вариант перевода dance of agency предлагает Ольга Столярова — ​«танец действия». — ​Прим. ред.

154

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Рис. 1. Пит Мондриан. «Композиция с красным, желтым и синим». 1921 год. Муниципальный музей (Гаага, Нидерланды)

Теперь де Кунинг. Зачастую его картины немногим обязаны восприятию реальности и ее переводу в изображение: в этом отношении они так же «абстрактны», как и картины Мондриана. Но тем не менее его будто запачканные красками полотна ярко свидетельствуют о вязкой, телесной, материальной вовлеченности в мир. Невозможно представить себе работы де Кунинга как перевод заранее представленного мысленного образа в изображение на холсте. Приходится думать о них, следуя за тем, как они были выполнены фактически. Де Кунинг мог иметь какую-то изначальную идею, в каком направлении будет развиваться конкретная работа, но никогда не держался за эту идею. Густо накладывая краски, он ищет неожиданные эстетические эффекты — ​завихрения, водовороты цвета, случайные сочетания. Затем он позволяет себе увлечься3 этими эффектами, добавляя больше краски, распределяя ее по холсту и т. д. Его живопись была непрерывным перемещением от восприятия возникающих эффектов к стремлению усилить их, непредсказуемо ведущим к появлению полотен, которые никто, включая самого художника, не мог бы заранее спланировать или предвосхитить. Говорили, что работа де Кунинга могла быть закончена лишь тогда, когда кто-нибудь отбирал у него картину. Он всегда стремился находить в ней новые эффекты и возвращаться к работе над ней. 3. Gomart E., Hennion A. A Sociology of Attachment: Music Amateurs, Drug Users // Actor Network Theory and After / J. Hassard (ed.). Oxford: Blackwell Publishers / The Sociological Review Monographs, 1999. P. 220–247.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

155

Рис. 2. Виллем де Кунинг. «Без названия IV». 1977. Музей коллекции Менил (Хьюстон, США)

Как философские объекты картины де Кунинга представляют иную онтологию, нежели картины Мондриана. Если картины Мондриана предполагают дуалистическое движение отстранения человека от мира, то полотна де Кунинга говорят об основополагающей вовлеченности в него. И если у Мондриана эта отстраненность связана с асимметричным человеческим господством над пассивной материальностью, то  у  де Кунинга внимание акцентируется на  куда более симметричном взаимодействии человеческого и нечеловеческого. Живопись де Кунинга — ​неразделимо совместный продукт человеческого и нечеловеческого: де Кунинг, краски и холст. Это децентрированное производство, в котором де Кунинг был одновременно и автором, и исследователем, и активным, и пассивным. Вот первое основание для противопоставления двух художников и их работ. Второе касается временности. Картины Мондриана не затрагивают тему времени. Можно представить себе живопись Мондриана как материализацию почти безвременного платонического образа — ​образа, который можно ясно представить в уме и в любой момент запустить в реальность. Напротив, представить себе произведения де Кунинга можно лишь появляющимися в реальном времени телесной практики: это должно было произойти — ​нанесение такого количества этой краски на некоторую уже заполненную поверхность, затем должно было произойти то  и  т. д. И  все это вычерчивает уникальную траекторию, которая приводит к этому изображению. Конечная точка этой траектории ни в коем случае не была пред156

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

задана — ​ни в мозге де Кунинга, ни в его тюбиках краски, ни гделибо еще. Картины де Кунинга показывают нам, как подлинная новизна подлинно возникает во времени, в гуще вещей, на пересечении человеческого и нечеловеческого, в открытом поиске путем проб и ошибок. Де Кунинг, я бы сказал, изображает онтологию становления. Итак, работы этих двух художников могут представлять две различные онтологии. Из одной следует дуализм человеческого и нечеловеческого, отстраненность, господство первого над вторым и стирание времени. Другая предполагает непосредственное симметричное переплетение между человеческим и нечеловеческим и временнóе становление в этом переплетении. Онтология Мондриана хорошо знакома большинству из нас. За прошедшие века она стала, если заимствовать фразу Артура Файна, естественной онтологической установкой. Но, кроме этого, я хотел бы сказать нечто более радикальное. Дело не в том, что здесь мы имеем два онтологических понимания, являющихся в каком-то смысле равнозначными и одинаково пригодными альтернативами, между которыми нам следует выбирать. Чтобы уйти от этой идеи, достаточно вспомнить, что Мондриан не всегда рисовал геометрические абстракции, благодаря которым он сейчас известен. Некоторые его ранние картины довольно схожи с работами де Кунинга (хотя исторически влияние было обратным). Теперь важно то, что стиль рисования Мондриана сам изменялся во времени. Это связано с его борьбой с краской, кистями, холстами и, несомненно, с  различными художественными и философскими традициями, его собственным эстетическим опытом, личной биографией и т. д. Поэтому рассматриваемая во временнóй перспективе творческая траектория Мондриана схожа с онтологией де Кунинга. Оба художника жили в гуще вещей и были симметрично связаны с материальным миром, процессами открытого становления. Просто работы позднего Мондриана (картезианские картины, с которых я начал) сами по себе не  отображают этого. Изображая мир дуалистического вневременного разделения, эти картины уводят внимание от онтологической ситуации, из которой они произошли, тогда как работы де Кунинга делают эти онтологические условия существования своей темой. Моя основная мысль заключается в том, что онтология, которую я ассоциирую с де Кунингом, является истинной онтологией, напоминающей нам, каким существование в мире всегда было и будет, в то время как мондриановский стиль приходится расЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

157

сматривать как изображающий определенную позицию в потоке становления. Это определенная тактика существования в  потоке, которая, пытаясь выйти за его пределы, сопротивляется его признанию и которую можно ассоциировать с дуалистическими проектами отрицания временности и доминирования над материей. Мы оказались ослеплены Мондрианом. Вместо того чтобы видеть дуалистическое разделение и господство как движение, тактику, ухищрение, своеобразный способ жизни в потоке становления, мы склонны путать его с миром самим по себе4. Довольно об искусстве; как насчет философии? Только что намеченная линия мысли отсылает к Мартину Хайдеггеру. В своей известной статье «Вопрос о технике»5 Хайдеггер, как мне представляется, следует линии де Кунинга: очертания материального мира, как и очертания человечества, бесконечно возникают и пребывают в становлении, и они неразрывно связаны друг с другом. Впрочем, согласно Хайдеггеру, Новое время ознаменовалось как раз закреплением мондриановской позиции в этом потоке становления. В режиме «постава» мы, люди, стремимся находиться вне природы, контролируя ее, продолжая бросать ей вызов как «состоящему-в-наличии» для круговорота производства и  потребления. В то же время мы продолжаем бросать вызов самим себе как особому типу сущего — ​наличному для тех же круговоротов. Хайдеггер видел в поставе огромную опасность для человечества, и это было его навязчивой идеей. Было бы замечательно, если бы нам были доступны иные способы существовать в мире. Вот куда ведут мои онтологические замечания. Но обсуждения двух художников, боюсь, недостаточно, чтобы подкрепить мои соображения, так что позвольте обратиться к примеру из жизни. 4. Барбара Гернштейн Смит видит иронию в том, что я пытаюсь вести подкоп под один дуализм (людей и вещей), выстраивая другой (нововременная онтология, то есть дуализм, и не-нововременная онтология, отвергающая этот дуализм). Должен признать, так оно и есть, но я не заинтересован в поддержании чистоты этого последнего дуализма. Несомненно, в потоке становления можно найти всевозможные позиции; можно без конца мутить воду. Моя цель — о ​ спорить принимаемый как само собой разумеющийся дуализм людей и вещей, двигаясь к противоположному полюсу и указывая на то, что, я надеюсь, является поразительными, незабываемыми и важными примерами их взаимного преобразующего соединения и переплетения. 5. Хайдеггер М. Вопрос о технике // Он же. Время и бытие. М.: Гнозис, 1993. С. 221–238. См. также: Steiner C. J. Ontological Dance: A Dialogue Between Heidegger and Pickering // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming. P. 221–243.

158

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Я хотел бы поговорить о реке Миссисипи, отталкиваясь от замечательной книги Джона Макфи «Контроль природы»6. Миссисипи — ​одна из  крупнейших рек в  мире. Все дожди, выпадающие на Среднем Западе, стекают через нее в Мексиканский залив. До европейской колонизации низовье Миссисипи было ограничено естественными насыпями осадочных пород высотой около трех футов, протянувшимися вдоль обоих берегов водного пути. Обычно они сдерживали реку, хотя иногда она переливалась через них и затопляла обширные поймы. Видимо, аборигены смогли к этому приспособиться. Но потом пришли европейские поселенцы и основали постоянные поселения, в особенности Новый Орлеан — к​ рупнейший порт на реке. С ростом городов важность сдерживания реки возросла, что дало начало одному из крупнейших в мире проектов обуздания природы — н ​ и больше ни меньше как управление самой Миссисипи. Частью этого проекта было искусственное наращивание дамб, нацеленное на то, чтобы ограничить реку ее берегами. Самое любопытное в этой стратегии то, что она так и не сработала. По мере роста дамб рос и уровень воды; затопления продолжались; дамбы приходилось поднимать все выше и выше вплоть до сегодняшнего дня. В результате Новый Орлеан стал городом, окруженным кольцом земляных укреплений высотой тридцать футов. Макфи сравнивает его с обнесенными стеной средневековыми городами, хотя врагом теперь являются не люди по ту сторону стены, а вода. Теперь огромные сухогрузы плавают выше уровня улиц Нового Орлеана. Как сказал Макфи, если бы дамб не было, то движение судов представляло бы собой сюрреалистическую картину, напоминающую парящую железную дорогу. О ком мы должны здесь подумать? Прежде всего о де Кунинге, поскольку основной сюжет здесь — ​это открытое становление; в данном случае речь идет о проектировании архитектуры реки и Нового Орлеана. Никто не предполагал, что борьба с рекой закончится судами, плавающими выше уровня улиц. Просто так сложилось в  децентрированном взаимодействии реки и людей — в​ заимодействии, аналогичном отношению де Кунинга к своим картинам. Но, фиксируя и упорядочивая этот децентрированный эмерджентный процесс, мы поддаемся дуалистическому соблазну Мондриана навязать реке абстрактную и вневременную человеческую концепцию того, какой она должна быть. Думаю, это Хайдеггер и имел в виду под поставом. 6. McPhee J. The Control of Nature. N.Y.: Farrar, Straus, Giroux, 1989.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

159

Продолжим историю. Полтора века назад ответственность за контроль над рекой была возложена на инженерные войска сухопутных сил США, которые описывали свою работу как битву с Миссисипи — ​битву, в центре в которой находятся дамбы и чей исход отнюдь не определен. Оказывается, Миссисипи хочет двигаться. Сейчас ее уровень на тридцать футов выше, чем у Атчафалайи — о ​ дной из малых рек, которую она питает своими водами. Предоставленная самой себе, вся Миссисипи выльется в Атчафалайю и будет впадать в Мексиканский залив на несколько сотен миль западнее ее нынешнего устья, что превратит низовье Миссисипи в обычный ручей. Это было бы катастрофой для таких городов, как Новый Орлеан, которые во всех отношениях зависимы от речных вод. Поэтому военные инженеры в течение десятилетий боролись за Атчафалайю, перестраивая ее пересечение с Миссисипи. В 1963 году была введена в строй огромная плотина на 250 тысяч тонн, предназначенная для контроля за стоком вод Миссисипи в Атчафалайю, а также для предотвращения превышения его исходного уровня больше чем на 30%. Во время наводнений 1972 и 1973 годов эта система сдерживания едва выдержала. Если бы она разрушилась, Миссисипи безвозвратно изменила бы свое течение. После наводнения экспертиза показала, что сооружению был нанесен значительный ущерб. Одна его часть была просто снесена: бурные потоки вырыли вокруг нее ямы размером с футбольное поле. Несмотря на грандиозные восстановительные работы, плотине никогда не вернуть своих плановых технических характеристик. Исходный проект контроля обошелся в $86 млн; после 1973 года было достроено новое вспомогательное сооружение, состоящее из шести ворот, каждые шириной в 62 фута, в совокупности весящих 2 600 тонн. Этот новый проект обошелся в дополнительные $300 млн. Макфи приводит слова одного из инженеров нового проекта, сказавшего тогда: «Надеюсь, это сработает»7. Здесь мы имеем продолжение антропоцентричного, вневременного, абстрактного проекта контроля — ​попытки удержать Миссисипи в ее историческом русле. Военные инженеры действительно говорят об «остановке времени в терминах распределения потоков»8. Но сам этот проект всегда встраивался в децентрированное и открытое становление человеческого и нечеловеческого, «танец агентности» между инженерами и рекой. Человеческие 7. Idem. Atchafalaya // The Control of Nature. P. 3–92, 52. 8. Ibid. P. 21.

160

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

агенты, инженеры, делают ход — ​например, возводят дамбу. Затем приходит черед нечеловеческого агента, реки: она поднимается еще выше и затопляет Новый Орлеан. Тогда люди отвечают, строя плотину между Миссисипи и Атчафалайей, а река в ответ делает свой ход — п ​ рорывает плотину. И так далее. Мы снова обнаруживаем мондриановский контроль как тактику существования внутри декунинговского мира. Это одно из основных соображений, которое я хотел бы высказать, обсуждая этот пример. Я говорю не только о живописи; я  хочу сказать о  том, каков мир вообще, и  Миссисипи, вероятно, является достаточно весомым примером для подкрепления аргумента. Мое второе соображение будет короче. Армия в борьбе с Миссисипи действовала не вслепую. В  ее стратегии были вовлечены значительные ресурсы науки. Инженеры хотели выбраться из гущи вещей, найти вневременную скрытую сущность реки и, таким образом, взять над ней верх, сперва концептуально, а затем материально. Например, в течение XIX века и вплоть до 1928 года управление Миссисипи основывалось на принципе «только дамбы»9. Идея, поддержанная лучшими учеными-гидрологами того времени, заключалась в том, что отсечение рукавов-оттоков от Миссисипи ускорит течение, способствуя таким образом вымыванию дна и понижению общего уровня воды, и так положит конец постоянным наращиваниям дамб. Звучит правдоподобно, но, как я уже говорил, эта стратегия не сработала. В наши дни гидрология другая. Теперь инженерные войска располагают 15-акровой масштабной моделью всего бассейна Миссисипи, на которой они тестируют свои идеи. Но даже это не решает практические проблемы. Лучшим материалом для реалистического моделирования речного русла является скорлупа грецких орехов. Проблема в том, что она начинает гнить под водой, поэтому вместо нее используется каменный уголь. Мораль этой части истории двойная. Во-первых, сама наука связана со становлением; содержание науки меняется внезапным образом. И во-вторых, как и картины Мондриана, научное знание скрывает от  нас становление. Оно описывает, изображает и приковывает наше внимание к вневременному и постоянному миру — ​в данном случае инвариантным репрезентациям водных потоков, — к​ аким-то образом существующему за видимым миром изменчивости и становления. В онтологической перспективе, ко 9. Ibid. P. 41.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

161

торую я здесь развиваю, наука сама по себе функционирует как завеса, окутывающая наше восприятие того, каковы вещи на самом деле. Как заметил Хайдеггер, наука в лучшем случае находится в области «правильного», но не «истинного». Итак, к чему же мы пришли? Аргумент заключается в том, что мы живем в  гуще вещей, в  симметричном, децентрированном процессе становления человеческого и нечеловеческого. Но это скрыто от  нас тактикой дуалистического разделения и  господства, удвоенного и усиленного наукой, выступающей нашим гарантированным способом познания. Вопросы, к которым я хочу обратиться в оставшейся части этой статьи, таковы: возможно ли устранить завесу и жить в присутствии децентрированного становления? И если да, то что изменится? Ответ на первый вопрос, очевидно, да, мы можем убрать завесу, де Кунинг сделал это. А ответ на второй вопрос — т​ акое действие привело бы к заметным изменениям, картины де Кунинга сильно отличаются от мондриановских. Если это увидеть, то остается выяснить, как данный художественный контраст мог бы отражаться в  других аспектах существования. Но как это будет происходить? Здесь я должен кое-что сказать о примере с Миссисипи, и одна из линий мысли кажется неизбежной. Американские инженерные войска должны были прекратить бороться с рекой и оставить в покое Новый Орлеан. Жителям Нового Орлеана не понравилось бы то, что я говорю, но на самом деле эта идея не так уж безумна, как может показаться. Маловероятно, что даже американские инженерные войска смогли бы навсегда остановить время. Миссисипи рано или поздно вольется в Атчафалайю. Это может привести к многочисленным жертвам и разрушениям, как в ходе так называемого наводнения столетия (в 2002 году, по подсчетам, 45 тыс. человек погибло, 400 тыс. спасались на крышах и 700 тыс. эвакуированных остались бездомными10), или мы могли бы позволить этому произойти в то время, которое мы сами выберем: во время засухи, когда уровень воды низок и  когда жители региона к  этому подготовлены. Мы могли бы сделать это изящно; мы могли бы стать заодно с течением; мы могли бы начать заново с новой географией. Это иной способ жить в мире, и я полагаю его лучшим, чем деспотичные и бесперспективные проекты господства и контроля.

10. Nordheimer J. Nothing’s Easy for New Orleans Flood Control // New York Times. 30.04.2002. P. 4.

162

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Даже просто вообразить, что можно позволить Миссисипи «идти своим путем» — э​ то самое радикальное предложение в истории американской экологической мысли (например, Джон Нордхаймер даже не рассматривает такую возможность11). Я использую его в качестве наглядного подтверждения того, что сдвиг к онтологии в стиле де Кунинга, выглянувшей из-под мондриановской завесы, может многое изменить в мире12. Хайдеггер писал так, будто «постав» — э​ то единый и всеохватывающий способ существования. Именно поэтому он одновременно столь опасен и  его так сложно избежать. Но  Хайдеггер был неправ. Безусловно, со времен научной революции и эпохи просвещения дуалистическое разделение стало повсеместным. Оно пронизывает все виды практик и их результатов. Вот почему для нас теперь естественно принимать правильность за истину и  почему нам сложно понять мир по-другому. Но  мондриановская стратегия всегда была не более чем стратегией господства. В тени Мондриана всегда можно найти де Кунинга. И если мы желаем противостоять онтологии дуализма и господства, то, мне кажется, у нас есть лишь один вариант. Мы должны поставить на де Кунингов — т​ е направления нашей культуры, которые тем или иным способом пытались жить в присутствии становления. Но мы не должны делать это некритично. Прежде всего, эти традиции должны быть подвижными и изменяться во времени. Но в первую очередь мы должны стремиться объединить их в формацию, противостоящую господству. Дело не в том, чтобы искоренить стратегию Мондриана; никто не собирается полностью отказываться от  рационального планирования и  современной науки. Мы должны поддержать де Кунинга, чтобы мир наполнился эксплицитно и  сознательно децентрированными практиками и их результатами, чтобы онтология становления стала естественной онтологической установкой, показы 11. Ibidem. 12. Начиная с 2000 года идеи этой статьи развивались в ряде докладов на конференциях. Их публикацию опередили события 2005 года, произошедшие, пока рукопись была в распоряжении Duke University Press. Новый Орлеан был разрушен ураганом «Катрина», зародившимся в Мексиканском заливе, а не паводком, пришедшим со Среднего Запада. Но я до сих пор придерживаюсь высказанного здесь мнения. Я также вижу, что в США много внимания уделяется проблеме скорейшего возвращения эвакуированных жителей в Новый Орлеан. Если я бы переписывал статью сейчас, то сделал бы больший акцент на катастрофических бедствиях как следствиях постава и противопоставил бы их упомянутым выше адаптивным подходам в строительстве водных сооружений.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

163

вающей, чем на самом деле является дуалистическое разделение: всего лишь одной из тактик существования в мире, которой мы располагаем. Но тогда я должен привести несколько примеров таких маргинальных традиций, которые я хотел бы вывести на культурную авансцену. Можно еще раз начать с  искусства. Я  не  историк искусства, но знаю, что де Кунинг не уникален в истории. Можно вспомнить о  школе «абстрактного экспрессионизма» и  Джексоне Поллоке. Примеры здесь можно приводить бесконечно. Мне вспоминается сюрреалист Макс Эрнст, который создавал запоминающиеся образы, вычерчивая узлы на паркете своего гостиничного номера, — ​еще один пример децентрированного и  произвольного производства предметов искусства. И конечно же, нам не стоит ограничиваться западными традициями. Мы можем вспомнить, к  примеру, об  изображениях индийского бога Шивы, который танцует на границе существования и несуществования мира, напоминая нам, что мы находимся в симметричном и открытом отношении с природным миром. Движение в  этом направлении немедленно напоминает нам, что в онтологии становления искусство прямым образом переходит в религию и духовные практики. Можно вспомнить об индуизме, в котором действует иной, отличный от мондриановского тип дуализма — д​ уализм между богами и людьми, который в то же время устраняет любой дуализм между людьми и природой. Или можно вспомнить о Шиве как имманентном природе и о становлении как о том, что само должно быть почитаемо и чему стоит изумляться. В любом случае мы находимся в обширном художественном и духовном поле, прямо отсылающем нас к онтологии становления без какой-либо мондриановской суперструктуры. Также приходит в голову буддизм — ​это инструкция по плаванию в потоке становления. Весь фокус в том, чтобы оставить привязанности и быть таким же текучим, как само течение. Мы возвращаемся к Новому Орлеану. Философия. Хайдеггер был не более одинок, чем де Кунинг, будучи представителем того, что англичане и американцы называют «континентальной философией», — м ​ аргинализированной традиции, идущей от Гегеля через Альфреда Норта Уайтхеда (почетного «континентала») к Жилю Делёзу. Существует более доступная для американцев традиция прагматической философии, прежде всего Уильям Джемс, настаивающий на том, что мы не должны принимать абстрактные представления за сам мир и что репрезента164

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ция является процессом навигации в мире, который всегда выходит из-под контроля. Я  мог бы долго продолжать этот список, мог бы упомянуть о философско-духовно-социально-медицинской традиции, идущей от  алхимии эпохи Возрождения и  Парацельса через ЖанЖака Руссо с его «благородным дикарем»13 к современному движению «Нью-Эйдж». Но важнее обратить внимание на события, происходящие в  сердце постава — ​в  науке и  технологии. Хайдеггер считал, что существует только один тип науки, который, по сути дела, обеспечил превращение мира в состоящее-в-наличии. На этот счет он тоже ошибался. Можно было бы написать долгую историю науки в духе де Кунинга, но я приведу только несколько примеров. Для начала инженерное дело — ​и  можно снова поговорить о воде14. Недавно на первой полосе газеты New York Times появилась статья под заголовком «Дамбы и политики обуздывают могучую реку»15. Вот ее первые строки: Ученые знают, чем больны великие реки Америки. Они также знают, как их лечить. От Колумбии… до Эверглейдс… им было поручено… взять под контроль реки, оказавшиеся в экологической опасности в результате многолетнего использования, чтобы предотвратить наводнения, обеспечить орошение сельскохозяйственных угодий и производство электроэнергии. Вместо того чтобы разрушать дамбы, они используют их для управления речными потоками, искусственно воспроизводя сезонный ритм естественного движения вод. Ученые обнаружили, что весенний подъем и летний спад уровня воды могут дать находящимся в опасности рыбам, птицам и растительности шанс выжить в механизированной реке.

Здесь мы видим признание учеными и инженерами того, что абстрактное господство над природой не  является лучшим способом действия. Может быть, лучше двигаться вместе с течением — ​воды, времени и сезонов. Сто лет назад большая часть Центрального Запада США (откуда я родом) находилась под водой. 13. Giedion S. Mechanization Takes Command: A Contribution to an Anonymous History. N.Y.: Oxford University Press, 1948. 14. Asplen L. Going With the Flow: Living the Mangle Through Environmental Management Practice // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming. P. 163–185. 15. Harden B. Dams and Politics Channel Mighty River // New York Times. 05.05.2002. P. 1.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

165

Она была осушена и превращена в сельскохозяйственный регион благодаря выпрямлению рек и строительству дренажных каналов для их питания. Теперь существует, цитируя местную газету, «движение по устранению ущерба от дренажа» — ​ущерба, заключающегося в разрушении целых экосистем и в истреблении многочисленных популяций рыб и птиц. «Предоставив собственной судьбе даже маленький участок дренажной системы или выпрямленной реки и не поддерживая его искусственно, можно добиться значительной реабилитации рыб и других диких животных». «Это наука в ее несовершеннолетии, — ​говорил один профессор географии в Иллинойском университете, — э​ то смесь знания и метода проб и ошибок. Мы можем успешно контролировать течение, но мы не можем понять, как создать сложную систему, в пределах которой могла бы функционировать природа»16. Очевидно, даже гидрологи и  инженеры могут действовать в  реальном мире подобно де Кунингу, а не Мондриану. Нам нет нужды разделять всеобъемлющий хайдеггеровский страх перед наукой и технологией. Если мы хотим пошатнуть гегемонию дуалистической онтологии, нам следует обращать внимание и удерживать этот альтернативный вид гидротехники, действующей в гуще вещей. Скорее в  стиле де Кунинга, чем Мондриана, Делёз и  Гваттари17 набросали историю наук, о которых они говорят как о «номадических» или «малых», отличая их от «королевских», поддерживающих прочную и долговечную государственную форму социального порядка. Я упомяну еще один (мой любимый) пример номадической науки — ​странную науку кибернетику, процветавшую в течение примерно двадцати лет после Второй мировой войны. Есть много способов описать, чем была кибернетика. На сегодняшний день самое проницательное для наших целей описание связано с концепцией одного из ведущих английских кибернетиков — ​Стаффорда Бира. Исходный тезис Бира, безусловно, онтологический. Он утверждал, что мир является «чрезвычайно сложной системой»18, которую невозможно полностью знать и контролировать. Тем самым кибернетика начала скорее с де Кунинга, чем с Мондриана, сразу же признав, что отчуждение человека от мира и господство над ним являются в лучшем случае ошибочной стра 16. Pringle K. Movement Afoot to Undo Some of Draining’s Damage // ChampaignUrbana News Gazette. 03.03.2002. 17. Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. 18. Beer S. Cybernetics and Management. L.: English Universities Press, 1959.

166

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тегией. Поэтому кибернетике оставалось своего рода проектирование в гуще вещей — ​развитие подвижных технологий: форма адаптивного проектирования, основанного на открытом поиске в пространстве возможностей, которые не могут быть исчерпывающим образом предсказаны заранее. Я не могу вдаваться в детали странных и удивительных материальных технологий кибернетики19, но хочу подчеркнуть особое значение социального аспекта этого поля. Специфическая онтология кибернетики определила подходы в таких различных областях, как, с одной стороны, нейрофизиология, исследования искусственного интеллекта, робототехника, теория информации и теоретическая биология, с другой — ​психиатрия, менеджмент, политика, гуманитарные дисциплины и духовные практики. Кибернетика, таким образом, показала, что осознание децентрированной и временнóй онтологии может повлечь за собой значительные изменения в мире, переупорядочивание и перестройку огромных пластов культуры и практики. Кибернетика была номадической наукой. Если мы хотим оспорить гегемонию Мондриана, начиная с  науки и  технологии и  кончая другими областями культуры, критическое возобновление кибернетического проекта могло бы быть важной частью этого процесса и источником вдохновения, выходящим далеко за  рамки нью-эйджа и гидротехники. Я начал эту статью с разговора о политике, и мне следует закончить, вернувшись к  этой теме. Какой должна быть политика в мире с децентрированной онтологией становления? На самом деле политический наказ, насколько я понимаю, уже был дан. 19. Pickering A. Cybernetics and the Mangle: Ashby, Beer and Pask // Social Studies of Science. 2002. Vol. 32. P. 413–437; Idem. The Science of the Unknowable: Stafford Beer’s Cybernetic Informatics // Kybernetes. 2004. № 33: Tribute to Stafford Beer / R. Espejo (ed.). P. 499–521; Idem. The Tortoise against Modernity: Grey Walter, the Brain, Engineering and Entertainment // Experimental Cultures: Configurations Between Science, Art, and Technology, 1830– 1950. B.: Max-Planck-Institut für Wissenschaftsgeschichte, 2002. P. 109– 122; Idem. A Gallery of Monsters: Cybernetics and Self-Organisation, 1940– 1970 // Mechanical Bodies, Computational Minds: Artificial Intelligence From Automata to Cyborgs / S. Franchi, G. Güzeldere (eds). Cambridge, MA: MIT Press, 2005. P. 229–245; Idem. Science as Theatre: Gordon Pask, Cybernetics and the Arts // Spektakuläre Experimente: Praktiken der Evidenzproduktion im 17. Jahrhundert / H. Schramm et al. (eds). B.: de Gruyter, 2006. P. 454– 476; Idem. Beyond Design: Cybernetics, Biological Computers and Hylozoism // Synthese. 2009. Vol. 168. P. 469–491; Idem. Cybernetics as Nomad Science // Deleuzian Intersections in Science, Technology and Anthropology / C. B. Jensen, K. Rodje (eds). Oxford: Berghahn, 2009. P. 155–162.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

167

Мы должны разрабатывать, артикулировать и собирать эти декунинговские традиции, ныне живущие на окраинах нашей культуры, дабы оспорить влияние Мондриана на наше воображение. Такой сдвиг в нашем онтологическом сознании непременно приведет к сдвигу в способах нашего поведения в мире. Я попытался показать, как это происходит, с  помощью отдельных примеров — о ​ т живописи, философии, техники до движения нью-эйджа, неевропейских духовных практик и кибернетики. Мое предположение заключается в том, что если бы чары Мондриана могли быть разрушены, то мир в целом поразил бы нас в нашей повседневности как место децентрированного человеческого и нечеловеческого становления. Случись это, мы бы сознательно жили (совершенно иначе, чем живем сейчас) в потоке становления, не отрицая его. Отсюда второй смысл политики онтологии поверхностей. Если мы сможем разрушить чары Мондриана, я полагаю, мы останемся с политикой эксперимента. Кибернетики были правы: не остается ничего, кроме как творчески и критически исследовать неограниченные пространства возможностей мира. Экспериментирование 1960-х годов — ​вот где я  стал бы черпать вдохновение, хотя сейчас я не буду на этом останавливаться20. И последнее замечание. Политика, которую я держу в уме, — э​ то не  просто вопрос теории, обсуждений и  социального порядка. Если дуалистическое разделение и господство все еще являются нашей естественной онтологической установкой, это потому, что со времен промышленной революции мы преобразовывали материальный мир, чтобы сделать их такой установкой. В прекрасной работе21 Вольфганга Шивельбуша о железных дорогах в XIX веке анализируется навязывание картезианской сети прямых линий и стандартизированного ньютоновского времени как ландшафту, так и нашим городам и нашей жизни. В таком технологически перестроенном и геометризированном мире мы очень легко воспринимаем пространство и время сами по себе, как абстрактные категории, которые оторваны от потока переживаний и всегда под рукой для создания еще более абстрактных представлений. Чтобы обновить наши онтологические способности, нам необходимо снова переделать мир — ​как материально, так и на уровне пред 20. Idem. On Becoming: Imagination, Metaphysics and the Mangle // Chasing Technoscience: Matrix of Materiality / D. Ihde, E. Selinger (eds). Indiana: Indiana University Press, 2003. P. 96–116. 21. Schivelbusch W. The Railway Journey: The Industrialization of Time and Space in the 19th Century. Berkeley: University of California Press, 1986.

168

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ставления22. Такая материальная трансформация является поистине большой работой. Я рад, что инженеры-гидротехники уже практикуют для нас политику онтологии. Библиография Asplen L. Going With the Flow: Living the Mangle Through Environmental Management Practice // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming / A. Pickering, K. Guzik (eds). P. 163–185. Beer S. Cybernetics and Management. L.: English Universities Press, 1959. Giedion S. Mechanization Takes Command: A Contribution to an Anonymous History. N.Y.: Oxford University Press, 1948. Gomart E., Hennion A. A Sociology of Attachment: Music Amateurs, Drug Users // Actor Network Theory and After / J. Hassard (ed.). Oxford: Blackwell Publishers / The Sociological Review Monographs, 1999. P. 220–247. Harden B. Dams and Politics Channel Mighty River // New York Times. 05.05.2002. McPhee J. Atchafalaya // The Control of Nature. N.Y.: Farrar, Straus, Giroux, 1989. P. 3–92. McPhee J. The Control of Nature. N.Y.: Farrar, Straus, Giroux, 1989. Nordheimer J. Nothing’s Easy for New Orleans Flood Control // New York Times. 30.04.2002. Pickering A. A Gallery of Monsters: Cybernetics and Self-Organisation, 1940– 1970 // Mechanical Bodies, Computational Minds: Artificial Intelligence From Automata to Cyborgs / S. Franchi, G. Güzeldere (eds). Cambridge, MA: MIT Press, 2005. P. 229–245. Pickering A. Beyond Design: Cybernetics, Biological Computers and Hylozoism // Synthese. 2009. Vol. 168. P. 469–491. Pickering A. Cybernetics and the Mangle: Ashby, Beer and Pask // Social Studies of Science. 2002. Vol. 32. P. 413–437. Pickering A. Cybernetics as Nomad Science // Deleuzian Intersections in Science, Technology and Anthropology / C. B. Jensen, K. Rodje (eds). Oxford: Berghahn, 2009. P. 155–162. Pickering A. New Ontologies // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming / A. Pickering, K. Guzik (eds). Durham; L.: Duke University Press, 2008. P. 1–16. Pickering A. On Becoming: Imagination, Metaphysics and the Mangle // Chasing Technoscience: Matrix of Materiality / D. Ihde, E. Selinger (eds). Indiana: Indiana University Press, 2003. P. 96–116. Pickering A. Science as Theatre: Gordon Pask, Cybernetics and the Arts // Spektakuläre Experimente: Praktiken der Evidenzproduktion im 17. Jahrhundert / H. Schramm, L. Schwarte, J. Lazardzig (eds). B.: de Gruyter, 2006. P. 454–476. Pickering A. Space — ​The Final Frontier // Collection, Laboratory, Theater / H. Schramm, L. Schwarte, J. Lazardzig (eds). B.: de Gruyter, 2006. P. 1–8. Pickering A. The Mangles of Practice: Time, Agency and Science. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1995. 22. Pickering A. Space — ​The Final Frontier // Collection, Laboratory, Theater / H. Schramm et al. (eds). B.: de Gruyter. P. 1–8.

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

169

Pickering A. The Science of the Unknowable: Stafford Beer’s Cybernetic Informatics // Kybernetes. 2004. № 33. P. 499–521. Pickering A. The Tortoise against Modernity: Grey Walter, the Brain, Engineering and Entertainment // Experimental Cultures: Configurations Between Science, Art, and Technology, 1830–1950. B.: Max-Planck-Institut für Wissenschaftsgeschichte, 2002. P. 109–122. Pringle K. Movement Afoot to Undo Some of Draining’s Damage // ChampaignUrbana News Gazette. 03.03.2002. Schivelbusch W. The Railway Journey: The Industrialization of Time and Space in the 19th Century. Berkeley: University of California Press, 1986. Steiner C. J. Ontological Dance: A Dialogue Between Heidegger and Pickering // The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming / A. Pickering, K. Guzik (eds). Durham; L.: Duke University Press, 2008. P. 221–243. Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. Хайдеггер М. Вопрос о технике // Он же. Время и бытие. М.: Гнозис, 1993. С. 221–238.

170

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

NEW ONTOLOGIES Andrew Pickering. Emeritus Professor, [email protected]. Department of Sociology, Philosophy and Anthropology, University of Exeter, Rennes dr., Amory bldg, EX4 4RJ Exeter, UK. Keywords: ontology of becoming; dualist ontology; symmetry; decentering. The author first discusses the paintings of Piet Mondrian and Willem de Kooning as exemplars or icons of a Modern dualist ontology and a non-Modern mangle-ish ontology, respectively. Echoing Martin Heidegger, he argues that the Mondrianesque stance (1) is associated with projects of domination, and (2) veils our true, de Kooning-like, ontological condition from us. The second example concerns the struggles of the US Army Corps of Engineers with the Mississippi River. Again, these exemplify a project of domination and control, now including scientific knowledge, that is both embedded in and conceals the flow of becoming. In the second part of the article, the author asks whether it would make a difference if humans adopted a stance of self-consciously, acting out an ontology of becoming. It is argued that it would, drawing upon examples from the arts, religion and philosophy, but seeking to draw attention especially, and contra Heidegger, to branches of science and engineering that themselves assume an ontology of becoming. He concludes with a brief discussion of a “politics of experiment” that would go with an ontology of becoming. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-153-170 References Asplen L. Going With the Flow: Living the Mangle Through Environmental Management Practice. The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming (eds A. Pickering, K. Guzik), Durham, London, Duke University Press, 2008, pp. 163–185. Beer S. Cybernetics and Management, London, English Universities Press, 1959. Deleuze G., Guattari F. Tysiacha plato. Kapitalizm i shizofreniia [Mille plateaux. Capitalisme et Schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, Moscow, Astrel’, 2010. Giedion S. Mechanization Takes Command: A Contribution to an Anonymous History, New York, Oxford University Press, 1948. Gomart E., Hennion A. A Sociology of Attachment: Music Amateurs, Drug Users. Actor Network Theory and After (ed. J. Hassard), Oxford, Blackwell Publishers / The Sociological Review Monographs, 1999, pp. 220–247. Harden B. Dams and Politics Channel Mighty River. New York Times, May 5, 2002. Heidegger M. Vopros o tekhnike [Die Frage nach der Technik]. Vremia i bytie [Zeit und Sein], Moscow, Gnozis, 1993, pp. 221–238. McPhee J. Atchafalaya. The Control of Nature, New York, Farrar, Straus, Giroux, 1989, pp. 3–92. McPhee J. The Control of Nature, New York, Farrar, Straus, Giroux, 1989. Nordheimer J. Nothing’s Easy for New Orleans Flood Control. New York Times, April 30, 2002. Pickering A. A Gallery of Monsters: Cybernetics and Self-Organisation, 1940–1970. Mechanical Bodies, Computational Minds: Artificial Intelligence From Autom-

ЭНДРЮ ПИКЕРИНГ

171

ata to Cyborgs (eds S. Franchi, G. Güzeldere), Cambridge, MA, MIT Press, 2005, pp. 229–245. Pickering A. Beyond Design: Cybernetics, Biological Computers and Hylozoism. Synthese, 2009, vol. 168, pp. 469–491. Pickering A. Cybernetics and the Mangle: Ashby, Beer and Pask. Social Studies of Science, 2002, vol. 32, pp. 413–437. Pickering A. Cybernetics as Nomad Science. Deleuzian Intersections in Science, Technology and Anthropology (eds C. B. Jensen, K. Rodje), Oxford, Berghahn, 2009, pp. 155–162. Pickering A. New Ontologies. The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming (eds A. Pickering, K. Guzik), Durham, London, Duke University Press, 2008, pp. 1–16. Pickering A. On Becoming: Imagination, Metaphysics and the Mangle. Chasing Technoscience: Matrix of Materiality (eds D. Ihde, E. Selinger), Indiana, Indiana University Press, 2003, pp. 96–116. Pickering A. Science as Theatre: Gordon Pask, Cybernetics and the Arts. Spektakuläre Experimente: Praktiken der Evidenzproduktion im 17. Jahrhundert (eds H. Schramm, L. Schwarte, J. Lazardzig), Berlin, de Gruyter, 2006, pp. 454–476. Pickering A. Space — ​The Final Frontier. Collection, Laboratory, Theater (eds H. Schramm, L. Schwarte, J. Lazardzig), Berlin, de Gruyter, 2006, pp. 1–8. Pickering A. The Mangles of Practice: Time, Agency and Science, Chicago, IL, University of Chicago Press, 1995. Pickering A. The Science of the Unknowable: Stafford Beer’s Cybernetic Informatics. Kybernetes, 2004, no. 33, pp. 499–521. Pickering A. The Tortoise against Modernity: Grey Walter, the Brain, Engineering and Entertainment. Experimental Cultures: Configurations Between Science, Art, and Technology, 1830–1950, Berlin, Max-Planck-Institut für Wissenschaftsgeschichte, 2002, pp. 109–122. Pringle K. Movement Afoot to Undo Some of Draining’s Damage. ChampaignUrbana News Gazette, March 3, 2002. Schivelbusch W. The Railway Journey: The Industrialization of Time and Space in the 19th Century, Berkeley, University of California Press, 1986. Steiner C. J. Ontological Dance: A Dialogue Between Heidegger and Pickering. The Mangle in Practice: Science, Society, and Becoming (eds A. Pickering, K. Guzik), Durham, London, Duke University Press, 2008, pp. 221–243.

172

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Гетерархия множества Игорь Красавин

Доцент, кафедра социальной философии, Уральский федеральный университет (УрФУ). Адрес: 620083, Екатеринбург, пр-т Ленина, 51. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: множество; гетерархия; топология; различие; структура; стейкхолдер; сборка; подобие; экстериорность; виртуальность; (не)обратимость. В статье дан анализ социальной структуры как гетерархии, что позволяет представить общество гетерогенным, но упорядоченным множеством. Этот порядок основывается на организации экстериорных отношений, которые взаимоопределяются в процессе различия и повторения. Источником множественного порядка является фрактальное подобие общества. Данная работа следует гетеродоксальной традиции социальной теории и опирается на теорию социального мимезиса Габриеля Тарда, акторно-сетевую теорию Бруно Латура, теорию социальной сборки Мануэля Деланда и развивает положения философии множественности Жиля Делёза. В статье переосмысливается понятие множества, заново введенное в философию Александром Матероном и развиваемое операистами Антонио Негри и Паоло Вирно. Смысл социально-философского прочтения множества заключается в аналогии позднелатинского multitudo (толпа, сборище), математического множества (бесконечной совокупности элементов) Георга Кантора и геометрического многообразия (пространства разных типов порядка) Бернхарда Римана. В качестве модели эмерджентной социальной структуры множество сравнивается с сетью, представляемой Юджином Такером в виде последовательности разных

топологий. Противоречия данных прочтений (главным образом реификация теоретической модели институциональным порядком и подмена понятий) преодолеваются с помощью мультимасштабной модели общества Мануэля Деланда. Организация множественного социального порядка происходит с помощью понятия гетерархии, впервые появившегося в нейробиологии в работах Уоррена Маккалока в качестве модели нейронной сети. Гетерархия придает структуре топологическую форму, и ее виртуальные свойства актуализируются посредством практического соприсутствия отношений. В статье демонстрируется, как социальная структура организует себя в качестве пространственного размещения социальных процессов в необратимой временной последовательности. Гетерархическая модель общества предполагает самоорганизацию процессов, что находит свои аналогии в теории операизма (general intellect — ​о бщественный разум) и социологии управления (гетерархия как распределенное знание). Тем не менее само устройство гетерархии, которая состоит из экстериорных отношений и является виртуальной, накладывает ограничения на возможное институциональное воплощение любой подобной теоретической модели.

173

Множество и эмерджентность структуры

С

 Т Е Х ПО Р как социальная теория стала ориентироваться на множественность, она смогла уйти от представления принципов организации в виде эссенциалистских норм и функций, так что теперь общим местом стала гетерогенность социальности. Тем не менее осталась проблема адекватного представления структуры, лежащей в основе социальных отношений и ее воспроизводства в повседневных действиях людей. Популярность акторно-сетевой теории, отрицающей необходимость в редукции действий социальных акторов к фундаментальной структуре1, указывает лишь на то, что пересборка структуры еще не закончена. Противоречия между сторонниками и противниками социальной структуры можно разрешить, если трактовать структуру в виде гетерогенного множества2. Общественные науки все еще зависят от классической метафизики с ее редукционистской онтологией, основанной на иерархии тождества. Социальные объекты обычно интерпретируются в качестве централизованных вокруг невидимого внутреннего центра, в виде которого выступают нормы, традиции, рациональные цели, ментальность и прочее, призванные заместить становление множественных ситуативных отношений. Чтобы избежать этого эссенциализма, Мануэль Деланда, следуя Жилю Делёзу, предложил квазиматематический дискурс дифференциальной онтологии. Такие понятия, как сингулярность, множество, сборка, сложность, претендуют на то, чтобы стать новой социальной онтологией общества, основанной на экстериорности отношений3. Данный словарь должен помочь описать гетерогенные отношения, но для этого необходим список исходных аксиом (как в математике) или законов статистического повторения (как в физике), которых нет. 1. Латур Б. Об интеробъективности // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2. С. 81–96. 2. Делёз Ж. Различие и повторение. М.: Петрополис, 1998. С. 15. 3. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity. L.: Continuum, 2006. P. 10–12.

174

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Из-за отсутствия точных законов теория нуждается в социальной структуре как модели эмерджентности целых и частей во множественных отношениях. Цель введения структуры в  том, чтобы определить порядок временной последовательности топологического распределения социальных процессов. Кратко: такая трактовка представит структуру дифференцированной, то  есть одновременно и  связанной конкретными действиями, и  разделенной в  силу экстериорности отношений. То есть тезис о гетерогенности структуры сохраняет ее собственный онтологический статус и статус стейкхолдеров — у​ частников отношений, но отрицает возможность ее сведения к перечню онтических норм и практик, которые составляют часть структуры, а не все целое. Ценность подобного подхода заключается в возможности избежать редукции и реификации, в чем упрекают друг друга как сторонники, так и противники структуры. Посредством гетерогенного характера структуры можно представить общество как множество целых и частей, для чего здесь предлагается модель гетерархии. Онтология социальной структуры сама должна являться социальной, поскольку она состоит из  экстериорных отношений (которым Эммануэль Левинас и Жак Лакан дали имя Другого), а не из самосознания субъекта или какой-то идеи4. Гетерогенность множества существований делает структуру вариативной и эмерджентной, различные части которой в ходе совместных практик принимают решения, создающие общие события5. Общество как в теории, так и на практике существует как бы на бреющем полете. Люди подчиняются правилам, но непрерывно их изменяют, а основанием повторяющихся и различающихся действий и значений становится сам факт их повторения6. Именно на это указывали Габриэль Тард и Норберт Элиас — ​родоначальники гетеродоксальной традиции социальной теории. Мимесис распространяет и организует отношения во времени и пространстве в виде фигураций, производя индивидов в коллективном теле сообще 4. Ibid. P. 10. 5. Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2005. С. 396–397; Бурдьё П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. С. 102–103; Арчер М. Реализм и морфогенез // Теория общества: сб. ст. / Под ред. А. Ф. Филиппова. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 1999. С. 63–78; Вhaskar R. The Possibility of Naturalism. N.Y.: Routledge, 1998. P. 25–43. 6. Луман Н. Дифференциация. М.: Логос, 2006. С. 28; Делёз Ж. Указ. соч. М.: Петрополис, 1998. С. 45–63.

И г о р ь  К р а с а в и н

175

ства7. Не случайно Тард назвал свой подход социальной монадологией, где части онтологически сопоставимы с гетерогенными им целыми. Любая форма организации социальна в силу своей множественности, а разные сообщества образуются одним и тем же способом, поддерживая воспроизводимые отношения8. Множественная структура не требует редукции, она требует ассоциации9. В повседневном опыте мы легко убеждаемся в том, что общество сколь множественно, столь и системно, то есть является целым. Социальность здесь не имеет ничего общего с антропоморфностью, она является аналогом множественности открытых и  необратимых отношений. Общество  — ​это машина, но форма этой машины остается неизвестной именно в силу ее несводимости к одной, простой последовательности функций. Дело не в самостоятельности вещей, а в том, что идеи и действия люди вынуждены прилагать к процессам, динамика и результаты которых никогда не оправдывают их ожиданий и являются автономными, не зависящими от их мыслей и воли. Мы думаем одно, говорим другое, делаем третье и ретроспективно объясняем событие чем-то четвертым. У социального нет особого смысла, кроме самого факта связи. Смысл вносим мы сами, подражая друг другу, в том числе вещам и увиденным в них абстракциям функций и форм10. Организация отношений, таким образом, основывается не на тавтологических сущностях наподобие ценностей, норм или технологий, а на их типологическом сходстве, или подобии. «Вирус» социальной самоорганизации предполагает фрактальное подобие общества источником его множественного порядка: любая форма является повторением различия11. Общество — ​это самовоспроизводящееся и самоорганизующееся множество, чья динамика имеет самостоятельный характер; значения, смыслы, нормы объясняют общество, а не формируют его12. 7. Тард Г. Законы подражания. М.: Книга по требованию, 2012. С. 57–59; Элиас Н. Общество индивидов. М.: Праксис, 2001. С. 1–10. 8. Тард Г. Монадология и социология. Пермь: Гиле Пресс, 2016; Latour B. Gabriel Tarde and the End of the Social // The Social in Question. New Bearings in History and the Social Sciences / P. Joyce (ed.). L.: Routledge, 2002. P. 117–132. 9. Нанси Ж.-Л. Бытие единичное множественное. С. 32–35; Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 21–32. 10. Тард Г. Законы подражания. С. 3–12. 11. Sampson T. Virality: Contagion Theory in the Age of Networks. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2012. P. 62–73. 12. Бикбов А. Т., Гавриленко С. М. Пространственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсонс/

176

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Понятие множества здесь дается одновременно как в математическом смысле (совокупность элементов, единых в каком-то отношении), так и в политическом, в качестве multitudo, или сообщества до принятия общественного договора, когда оно вольно упорядочить себя посредством любых норм и практик13. Понимание общества как множества предполагает (в буквальном смысле) много разных оснований и форм социального, которые объединяет только факт связи, отношения, тогда как значения этих отношений для участвующих сторон будут различными, и этого достаточно, чтобы быть целым. Такая трактовка множества Антонио Негри, которую он, в свою очередь, почерпнул у Александра Матерона14, предполагает сингулярность элементов гетерогенного множества и образование ими некоего политического (властного) целого путем осуществления коллективного (не  заданного заранее) действия: различие в ситуации, единство в действии15. Математические коннотации, увиденные в multitudo, превратили толпу в сообщество. Проблема интерпретации множества как социального объекта заключается в его реификации, или подмене гетерогенной множественности общества конкретным институциональным порядком (аристократическая республика Аристотеля или анархизм Негри). Представление множества в виде политического тела предполагает политическую субъектность в виде общего воления, а не просто онтологическое присутствие. Сообщество становится единым, тем, что когда-то и называлось multitudo, хотя именно такого подавляющего единства понятие множества и призвано избежать. Множество перестает быть собранием сингулярностей, а его самоорганизация оказывается самоуправлением, напрямую выводя институциональный порядок из онтологического присутствия. Такая дедукция, однако, сомнительна, поскольку онтологически присутствует много порядков, и ни один из них не существует сам по себе. Фуко // Пространство и  время в  современной социологической теории / Под ред. Ю. Л. Качанова. М.: Институт социологии РАН, 2000. С. 33–65. 13. Negri A. The Savage Anomaly: The Power of Spinoza’s Metaphysics and Politics. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1991. P. 109, 140; Idem. Time for Revolution. N.Y.: Continuum, 2003. P. 225–226; Idem. Approximations Towards an Ontological Definition of the Multitude // Generation Online. URL: http://www.generation-online.org/t/approximations.htm; Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни. М.: Ad Marginem, 2013. С. 9–14, 39–43. 14. Matheron A. Individu et communauté chez Spinoza. P.: Minuit, 1988. P. 370–385. 15. Negri A. The Savage Anomaly. P. 183–202.

И г о р ь  К р а с а в и н

177

Эта ситуация имеет свою аналогию в математической теории множеств. «Наивное» определение множества полагает его совокупностью (агрегатом) различных элементов, которые в  каком-то отношении являются целым. Вопрос в том, исходить ли из первичности единства множества или же из его различия. С одной стороны, элиминация различия предполагает превосходство единства над гетерогенностью, что ведет к известному парадоксу дурной бесконечности Бертрана Рассела (Лжец, Брадобрей), преодолеть который можно лишь введением ряда аксиом. С другой — ​различие непредставимо, и закон исключенного третьего не для него, поскольку оно, в виде отношения, и есть это третье. Единство в каком-то отношении всегда возможно, но оно находится «внутри» гетерогенности. Вот почему топология многообразий Бернхарда Римана, представляющая собой пространства разных типов порядка и  непрерывности, больше подходит для понимания социального множества как гетерогенного порядка16. Однако понимание множества как пространства разных типов порядка делает невозможным его трактовку в качестве единого политического тела. Проблему совмещения разных порядков отношений призвано решить понятие сети. Как и в случае с множеством, значение этого понятия совмещает социальную и математическую (граф)интерпретацию. Сеть — ​это пространственное распределение либо временная последовательность отношений17. Важный момент заключается в том, что с появлением сети социальная структура начинает толковаться в качестве последовательности и/или распределения событий — «​ края без узлов» (Юджин Такер). Социальную структуру уже нельзя ассоциировать с институциональным порядком или культурными формами, она становится абстрактной и топологичной, а анализ отношений должен учитывать фактор необратимого времени. Сеть предполагает, что ее объекты организуются вне зависимости от своей природы, будь то люди, вещи или биологические сущности18. Таким образом, понятие сети указывает на различные топологии отношений, которые не могут быть объединены в рамках од 16. Lury C. et al. Introduction: The Becoming Topological of Culture // Theory, Culture and Society. 2012. Vol. 29. № 4–5. P. 3–35. 17. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2000. С. 307–309; Thacker E. Networks, Swarms, Multitudes // Communication Theory. 18.05.2004. URL: http://www.ctheory.net/articles.aspx?id=422. 18. Латур Б. Пересборка социального. С. 64–69.

178

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ной иерархической структуры, но предполагаются имплицитно данными как разные. Сеть не формализует свойства разных топологий, наоборот, она сама определяется исходя из значений топологий, которые связывает. Проблема онтологии сети заключается в том, что сеть не выявляет порядок последовательности или распределения событий (этот порядок задается точкой зрения наблюдателя), а сама остается лишь еще одной топологией. Без порядка перехода от одной топологии к другой мы остаемся с простой совокупностью, как и в случае с множеством. Объединение же общей сетью разных топологий будет основываться на  подмене значений: с одной стороны, эти разные топологии отношений существуют независимо друг от друга, с другой — и ​  сами они, и контакт с ними уже предполагают иерархии условий, в пределах которых сеть может реализоваться. Понятия множества и сети указывают на то, что источник разнообразия общества является одновременно источником его порядка. Самоорганизация возможна, когда отношения стейкхолдеров создают множество порядков взаимодействия, поэтому целое, как указывали Делёз и Гваттари, — э​ то всегда лишь одна из частей, то есть целых много19. Способность социальной структуры отнестись к самой себе как к внешней среде образуемого в коммуникации отношения делает ее чем-то целым (и, следовательно, способным к организации) и предполагает ее «всеядность» — ​способность посредством ассоциации любой смысл и отношение делать социальными. Множественная ассоциация не противоречит пониманию социальной структуры как целого, напротив, это свидетельство целостности, доступной стейкхолдеру лишь частично. Такой вывод становится больше, чем метафорой, если воспользоваться концепцией дифференциальных отношений, которые определяются относительно друг друга и не имеют значений сами по себе20. Здесь нет жесткого деления на внутреннее и внешнее, нет центрации смысла вокруг отдельных значений, а есть бесконечный процесс вариативных различений и становления множества значений и смыслов. Благодаря этому социальная структура не может редуцироваться ни к какой своей части, всегда открыта изменениям, перформатируется, но остается дифференцирован-

19. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 72–75. 20. Делёз Ж. По каким критериям узнают структурализм // Он же. Марсель Пруст и знаки. СПб.: Алетейя, 1999. С. 143–144.

И г о р ь  К р а с а в и н

179

ным целым, поскольку ассоциация дает возможность объединения множества в какие-либо формы единства. Множественность воспроизводит себя фрактальной симуляцией единства. Если классическая метафизика основана на  тождестве, то социальная метафизика должна исходить из подобия различного. Множество подобий посредством самоорганизации порождает различные сложные целые. Это задает мультимасштабную организацию общества. В зависимости от масштаба каждый социальный объект демонстрирует разные качества, вызванные одним и тем же типом отношения (аналогом этого эффекта является аберрация восприятия). Любое отношение или значение одновременно проявляется в различных масштабах: микро-, мезои  макро-, что демонстрирует Деланда21 в  своей теории сборки, причем это уровни организации как общества, так и самого отношения. Объект, гомогенный на макроуровне, на мезо- и микроуровнях предстает сложным, состоящим из разных частей, и наоборот. Форма и значение отношений, как и свойства стейкхолдеров, зависят от последовательности событий (или, в терминах Делёза, интенсивности), серий различий и повторений (в связи с чем интерес историка длительностей Фернана Броделя к работам геометра Бенуа Мандельброта вовсе не  удивителен). Отношение сингулярно и способно из единичного становиться множественным и алокальным, повторяясь в различных ситуациях. В  дифференциальных отношениях создание некоего целого происходит одновременно с частями, придавая последним какиелибо формы субъектности. Установив отношения, два стейкхолдера актуализируют целое, или структуру отношений, которая состоит из их отношений, а совместно они проявляют свойства, ранее не выделявшиеся. Этот третий «стейкхолдер», целое, не равен каждому из них или их сумме, но равноположен им. Это экстериорная фрактальная фигура, хотя «внутри» структура отношений иерархически упорядочена и предполагает, что части, как ее элементы, проявляют определенные свойства и функции. Любой коллектив, ситуативные объединения и, кроме того, сам индивид являются подобными образованиями, будучи эффектами отношений. Так коллективы и организации становятся целыми, системно упорядоченными телами, являясь фракталами, чья форма образуется в зависимости от интенсивности тех или иных отношений стейкхолдеров. 21. DeLanda M. Op. cit. P. 1–5.

180

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Целое не является субъектом, поскольку его значение зависит от тех отношений, которыми оно сконструировано. Его изменение удается только через изменение связей стейкхолдеров, поскольку целое не имеет собственной идеи или сущности. Смыслы, которые люди вкладывают в те или иные отношения, вторичны, а первичны сами отношения. Эта связь объективна, хотя и не сводима к одному смыслу и действию. Она позволяет смыслам и действиям появиться, не будучи их конкретной причиной: изменяются стейкхолдеры, но делают они это, только находясь в отношениях. Иерархия структурного целого зависит от сетевых, то есть обратимых, отношений стейкхолдеров, а сеть и иерархия взаимно, хотя и неравно, переходят друг в друга. Таким образом, идентификация стейкхолдеров определяется не зависящими от них условиями, экстериорными отношениями, а часть и целое взаимно переходят друг в друга. Теперь, наконец, позвольте объяснить, почему данному рассуждению необходимо понятие стейкхолдера. Такие понятия, как актор, агент и  актант, являются недостаточными для обозначения множественной субъектности, возникающей в социальных отношениях. Актор сам для себя является действующим лицом, это не контролирующий реальность субъект, а тот, кто реализует действие. Но в действительности актору приписывают роль субъекта, хотя и указывают на структуру, в пространстве отношений которой он находится. Как только в описании отношений актор остается без структуры, он начинает претендовать на статус субъекта (и при недостатке информации, пока он выглядит монолитным, так и подразумевается). В случае агента субъектом выступает структура. Агент «представляет» структуру, является ее частью и не может выступать в качестве целого. Структура, в свою очередь, реифицируется в виде конкретных институтов. Актант, заимствованный Бруно Латуром у Альгирдаса Жюльена Греймаса и  Люсьена Теньера22, по  смыслу наиболее близок к выражению свойств сингулярности, то есть одновременной единичности и множественности, которыми характеризуются дифференциальные отношения. Латур провозгласил, что вещи и животные также являются акторами социальной сети уже в  силу того, что участвуют в  отношениях с  людьми23. Мысль интерес 22. Греймас А. Ж. Размышления об актантных моделях // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. № 1. 23. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. № 5–6 (35). С. 1–30.

И г о р ь  К р а с а в и н

181

ная, но принять ее можно только в известных пределах. Допустим, вещи — ​полноценные социальные акторы, тогда как они мыслят свои отношения, что вносят в них специфического, чего нельзя выявить в социальном анализе? Обращение к вещам как научным объектам тут не поможет, поскольку объект — ​это не вещь, а способ обращения с вещью. Попытка мыслить собственный смысл вещи — т​ о же самое, что попытка мыслить безумие: изощренная игра ума, к самой вещи имеющая лишь косвенное отношение (Латур вовсю использует категориальный аппарат постструктурализма, не утруждая себя, однако, обилием цитирования). Вещи изменяют социальность, но не замещают ее, поскольку они взаимодействуют с людьми как с вещами, их отношения несоциальны, у вещи нет выбора. Отношение представляет собой перформативность понимания и действия, взаимно переходящих друг в друга. Если вещь не  способна к  перформатированию отношения, она не  может быть актором. Однако и степень акторности людей тоже вопрос неясный, в  связи с  чем здесь предлагается понятие стейкхолдера (в значении заинтересованного лица, притязателя)24. Понятие актанта нечувствительно к действиям стейкхолдера, который может непосредственно изменить последовательность отношений в структуре; актант скорее опосредует изменения, нежели является их источником. Стейкхолдер же одновременно и является частью структуры, и способен ее изменить посредством собственного изменения, что делает его способным к проявлению субъектности, то есть к актуализации ранее скрытых свойств и отношений структуры. Вещь может быть актантом, посредником, но не будет стейкхолдером. Субъектность актанта, которая делает его стейкхолдером, важна не потому, что в какой-то момент появляется классический субъект, а потому, что реальные отношения в пространстве и необратимом времени обладают разной степенью обратимости. Это позволяет внести в структуру изменения, точкой сборки которых и является стейкхолдер. Структура может быть условно локализована в зависимости от целей анализа, но не становится эссенциалистским символом или законом развития общества. Возможность образования и изменения структуры посредством отношений стейкхолдеров указывает на то, что, хотя модель субъекта уже не является адекватной социальному анализу, сами стейкхолдеры обладают модусом 24. Freeman E. Strategic Management: A Stakeholder Approach. Boston: Pitman, 1984.

182

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

субъектности, то есть определенными степенями свободы, что делает отношения в рамках сети обратимыми. Субъектность стейкхолдера вызывается сетевыми отношениями, которые создаются одновременно с иерархическими. Стейкхолдеры свободны изменить свой статус, но приобрести его могут, только образуя какуюлибо иерархию отношений, для которой они будут зависимыми элементами. Как следствие, элементы двух разных иерархий могут взаимодействовать между собой (в качестве стейкхолдеров) только в пределах третьей иерархии. Сеть из одной иерархии нельзя перевести в пространство другой иерархии или установить с ней равные отношения. Поэтому, как правило, социальные отношения отличаются консервативностью, а стейкхолдеры одной иерархии пассивны в отношениях со стейкхолдерами других иерархий, не принимают их смыслов и идентификаций. При попытке прямого взаимодействия между иерархиями они не  стыкуются напрямую, заимствуя содержания друг друга, а создают промежуточные иерархии с локализованными содержаниями. Если можно так выразиться, в процессе дифференциации размножаются иерархии, а сети оказываются инструментом размножения упорядоченных систем. Если принять все вышесказанное, получается, что дифференциальные отношения множества являются сетями, образующими экстериорные иерархии, тогда как стейкхолдеры в ходе общения мигрируют от одной иерархии к другой, что придает структуре топологическое строение. Сама по себе иерархия не может быть основополагающей структурой общества. Социальная структура должна включать множество иерархий, элементы которых вступают в сетевые отношения, что поддерживает некое постоянство гетерогенной социальности. Любая иерархия сама оказывается стейкхолдером сети и элементом других иерархий, совмещая таким путем макро-, мезо- и микроуровни отношений. Такая структура должна иметь вид гетерархии как множественного целого.

Гетерархия Понятие гетерархии, несмотря на свою эвристическую ценность, разработано еще весьма слабо и упоминается нечасто. Основной комментарий дал Уоррен Мак-Каллок25, создавший основопола 25. McCulloch W. S. A Heterarchy of Values Determined by the Topology of Nervous Nets // Bulletin of Mathematical Biophysics. 1945. Vol. 7. P. 89–93.

И г о р ь  К р а с а в и н

183

гающую модель искусственной нейронной сети. Он связал гетерархию с  топологическим размещением связей, что запрещает действие закона транзитивности, или переноса свойств с одного объекта на другой без их изменений (подробный анализ логических операций с использованием гетерархий дан Эберхартом фон Голдаммером, Иоахимом Паулем и Джо Ньюбири26). Гетерархия значений связывалась Мак-Каллоком с представлением о целом, различные части которого по-разному связывают это целое, способствуя его изменению. Схема Мак-Каллока представляет собой пересекающиеся цепи нейронов (в нашем случае можно использовать понятие значения). Несколько замкнутых цепей пересекаются дополнительной цепью, которую Мак-Каллок назвал диаллелью. Она действует как сеть, вариативно соединяя замкнутые цепи, или иерархии. Гетерархия представляет собой весьма любопытную модель социальной структуры, состоящей из  множества иерархий, соединенных сетевыми связями27. В  этом качестве гетерархическая модель социальности дает новые возможности для анализа иерархий, сетей и их стейкхолдеров в конкретных ситуациях. Взаимодействие здесь оказывается множественным, но локализованным соответствующими иерархиями отношений. Таким образом, структура отношений упорядочена и открыта для создания новых связей и систем. Эта компоновка определяет положение стейкхолдера, позиция которого становится дрейфующей по рядам различных порядков отношений. Стейкхолдер претворяет какое-либо взаимодействие в  той мере, в какой он является элементом более общей иерархии и соответствующего порядка, нежели он сам. Устроение отношений зависимости стейкхолдера не  замыкается на  одной иерархии, а включает в себя отношения с иерархиями более общего и более локального порядков, а также отношения со смежными иерархиями. Любая иерархия создается пересечением соседних систем, и потому ее описание всегда будет заимствовать связи и значения смежных образований. Таким образом, гетерархия как структура экстериорных отношений создается методом сборки, то есть схождением нескольких форм существования, которые образуют но 26. Von Goldammer E. et al. Heterarchy — H ​ ierarchy // Vordenker. Webforum for Innovative Approaches in Sciences, Economy and Culture. August 2003. URL: http://www.vordenker.de/heterarchy/a_heterarchy-e.pdf. 27. Красавин И. В. Techne. Сборка сообщества. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2013. С. 22.

184

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

вые формы, развивающиеся параллельно исходным28. Схождение, пересечение, накладывание форм образуют устойчивые иерархии (или разрушает их новыми формами), тогда как параллельность существования экстериорно иерархизированных форм достигается с помощью сети. Степень обратимости отношений, зависящих от стейкхолдера, является мерой субъектности, ответом единичного существования на множественные события. Субъектность стейкхолдера — н ​ е сущностное свойство, предопределенное заранее, а дополнительный эффект внешних и не зависящих от него отношений. В развивающихся отношениях — ​в  необратимом времени и  множественном окружении — ​субъектность становится алеаторной: степень и форма этой субъектности определяются внешними отношениями, которые могут ее как создать, так и  уничтожить. Таким образом, один и тот же стейкхолдер будет в общей по отношению к нему иерархии элементом, а сами эти отношения для него будут необратимыми. В тех отношениях, которые зависят от степени его свободы и потому обратимы, он будет обладать субъектностью. Обратимость и  необратимость отношений делают их  «внутренними» и «внешними» соответственно. В пределе все отношения являются внешними, поскольку они необратимы во времени. Однако по мере разворачивания отношений в конкретных ситуациях их  обратимость, контроль и  манипуляция некоторое время возможны, и это делает их внутренними, зависящими от текущих позиций стейкхолдеров, которые представляют собой сборку гетерогенных связей. То есть для разных стейкхолдеров, согласно их позициям в гетерархии, «внутренним» и «внешним» могут быть одни и  те же сообщества. Социальное и  функциональное здесь оказываются разными формами сборки смежных отношений. Топологическая форма социальной структуры предполагает, что отношения и создаваемые ими объекты предстают не автономными сущностями с уникальными значениями, а континуумом реальных событий. Этот континуум не является простой «совокупностью», так как состоит из многих пространств, вложенных одно в другое, с разными свойствами отношений, их длительности, прерывности и эффектами, которые совмещаются в зависимости от масштаба рассмотрения события. Социальное множество поддерживает разные степени (не)обратимости отношений и определенные ими сингулярные ассоциации стейкхолдеров. Все, 28. DeLanda M. Op. cit. P. 19–21.

И г о р ь  К р а с а в и н

185

что существует, всегда находится в каких-то отношениях независимо от нашего представления. Любое отношение ассоциировано с каким-либо другим безотносительно масштаба. (Не)обратимость и сингулярность отношений являются главными критериями их множественности (сложности), так же как и основной методологической проблемой конструирования объектов. Субстанциалистское решение этой проблемы предполагает тождественность объекта, сводя разнообразие возможностей и рациональностей к одному типу действий, отношений или акторов. Подобные сущности обычно являются нормами, властью, ценностями, представляющимися субъекту самотождественными. Особенно часто этим страдают представления о социальной структуре, где онтологический порядок по обыкновению переходит в нормативный. Другое решение заключается в том, чтобы понять, как различие, подобие и тождество взаимно переходят друг в друга. Реальность существует до представления. Все, что является, всегда дано через что-то  другое и  должно быть объяснено посредством процесса дифференциации. Цель такого анализа будет в том, чтобы увидеть, насколько консистентна (согласована) последовательность распределения событий. Гетерархия отграничивает множество отношений по степеням их свободы, или их (не)обратимости. Они объясняются различиями в подобии, а не самотождественным смыслом. Время необратимо, но отношения обратимы. Типы отношений конечны, но бесконечно разнообразие ситуаций. Социальное множество образовано диссипативными (в терминах Ильи Пригожина) мультимасштабными отношениями. Событие формируется одновременно на разных уровнях и в разных аспектах общества, которое предстает множеством ассоциаций. Это происходит вследствие наличия не разных причин, а разных условий структурирования отношений, которые влекут различные следствия для одного и того же события на разных уровнях и для разных стейкхолдеров. Эти следствия, их смысл связываются не с отдельными качествами стейкхолдеров или структуры, а с топологически размещенными отношениями, которыми они связывают друг друга. Социальные процессы и их свойства уже не отражают позиции субъекта и не находятся в противостоянии с другими субъектами (оппозиция противоположностей), а дифференцируют друг друга, делая позиции стейкхолдеров и формы их субъектности взаимозависимыми. Трактовка «внутреннего» и «внешнего» в качестве обратимых и необратимых отношений социальной структуры позволяет преодолеть трансцендентный статус классической структуры соци186

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

альности и субъекта. Гетерархия предполагает уход от классической онтологии сущности, до сих пор доминирующей в региональных онтологиях общественных наук, что более всего очевидно в  прикладном анализе. Вместо наделения неких стейкхолдеров или частных процессов универсальными свойствами трансцендентной сущности, гетерархическая социальность представляет собой актуализацию виртуальных возможностей реальных отношений29. Имманентность социального множества предполагает, что возможные состояния и значения отношений соприсутствуют, не будучи актуальными для реальных связей до наступления соответствующих условий, создаваемых процессом организации отношений. Их  виртуальное присутствие выполняет функции аттракторов, участвующих из будущего в создании актуальных сборок отношений30. В классической оппозиции потенциального и актуального потенции замыкаются на самом стейкхолдере отношений. Виртуальное, напротив, привязывает актуальные отношения ко множеству других во времени и пространстве31. Социальные свойства вариативны и раскрываются в зависимости от ситуации, той формы отношений, в которых находится стейкхолдер. Их существование во времени зависит не от какого-то особого смысла, а от повторения и различения событий, отношений и  смыслов, причем эта дифференциация является не только гипотетической, доступной в рассуждениях внешнего наблюдателя, а реальной ситуацией, в которой действует стейкхолдер. Виртуальный характер социальной структуры предполагает самые разнообразные формы ее актуальной сборки. Эта «свободная необходимость»32 представляет собой ограничение вариативности и образование инварианта в зависимости от последовательности локализаций условий. Благодаря этому действия стейкхолдера никогда не являются беспорядочными, но всегда обусловлены типом рациональности, присущим тому или иному модусу субъектности соответствующих связей. Рациональность здесь обозначает порядок, последовательность отношений в структуре, в соответствии с которым совершаются 29. Делёз Ж. Различие и повторение. С. 250–271. 30. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. L.: Continuum, 2002. P. 31–32. 31. Farías I. Virtual Attractors, Actual Assemblages: How Luhmann’s Theory of Communication Complements Actor-Network Theory // European Journal of Social Theory. 13.05.2013. URL: http://est.sagepub.com/content/early/2013/ 05/13/1368431013484003.full.pdf+html. 32. Negri A. Op. cit. P. 188–190.

И г о р ь  К р а с а в и н

187

действия. Идентификация (всегда частичная) стейкхолдера с этим порядком придает ему смысл как рациональное значение самосознания (а не наоборот, как в классической версии). Рациональность этих процессов, объединяющих самые разнообразные содержания, устанавливается автоматически. Рационализирует их само присутствие стейкхолдеров в гетерархии в качестве связанных единичностей. Поддержание существования этих множественных единичностей и есть автоматическая упорядоченность бытия33. Ведущим в отношениях является сам процесс взаимодействия, границы которого шире границ стейкхолдера. Однако содержание процесса привносится стейкхолдерами в той частичной форме, с которой они себя отождествляют, поэтому стейкхолдеры поступают рационально, даже если их представления неадекватны событию. Социальные процессы аналитически раскладываются на  отношения индивидов, статистических групп и  институциализированных сообществ. Эти отношения актуализируются частотой и количеством контактов и поддерживаются постоянством реакций на типичные процессы. За счет этого происходит их множественная субъективация, формы и содержания которой разворачиваются индивидами, группами и сообществами в виде автоматически рационализированных стейкхолдеров с соответствующей временнóй длительностью и  пространственной протяженностью. Очевидно, что в этом случае порядок и цели социальной рациональности строятся иначе, нежели мы привыкли подразумевать у субъекта, но от этого рациональность, дифференцированная множественными ассоциациями, не перестает быть строгой. Порядок поддерживается чередованием различия и повторения, в ходе которого совмещаются разные иерархические уровни и сети отношений. Социальность организуется соответствием частей и целых, или экономией. Данная форма упорядочения отношений есть не что иное, как cogito — ​рациональное поддержание существования множественных отношений. Гетерархичное распределение социальных процессов образует множество пересекающихся cogito, которые являются рационализацией процессов относительно друг друга. Но это cogito открыто множеству виртуальных отношений, актуализирующихся в реальных значениях и действиях. Cogito здесь замкнуто не на самосознании субъекта, а на поддержании отношений как способе сопричастия целых и  частей. В  классической традиции предполагается, что стейкхолдер сам определяет процесс мышления пу 33. Бадью А. Делёз. Шум бытия. М.: Прагматика культуры, 2004. С. 20–22.

188

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тем удостоверения очевидного — c​ ogito ergo sum. Данная операция полагалась исходной и  конечной точкой его субъектности. Однако само присутствие мысли демонстрирует факт существования в реальности как условие возможности мыслить: sum — e​ rgo cogito. Стейкхолдер — ​не  тот, кто полагает, а  тот, кто отвечает. Cogito — в​ сего лишь актуальная форма организации виртуального смысла, и в разных условиях она демонстрирует разные содержания. Общество упорядочено множеством социальных cogito, которые подобны друг другу фактом рационализации, но различны единичными существованиями. Более привычное понятие, характеризующее работу социального cogito, — э​ то аутопоэзис, организующий целое (систему) в гетерогенной среде34. Онтологическое существование разных уровней и процессов социальности в виде социальных cogito в равной степени (хотя и в неравной форме) реально и рационально упорядочено их же взаимодействием, как и существование человеческого мышления. Социальность не строится исходя из функционирования какого-то специального центра или набора качеств и целей, но проявляет переменный системный эффект. В этом смысле отношения индивидов, групп и сообществ разумны как самоорганизующаяся система, но  этот разум не  антропоморфен, а  социоморфен. Он дифференцирован собственными содержаниями, и потому аналитически вычленяемые стейкхолдеры и их характеристики условны, как условны и любые отождествления человеческих существ с этими отношениями. Самоорганизация общества поддерживает не  только гетерогенную социальную структуру, но и существование единичных стейкхолдеров, способствуя поощрению или подавлению их активности. В такой трактовке социальное cogito обнаруживает свою связь со старым понятием conatus, или «воли к жизни», «упорства в бытии», по определению Бенедикта Спинозы, метафизика которого близка гетерархической модели социальности. Этим «упорством» является воспроизведение отношений — ​идентификация себя стейкхолдерами с  внешними им процессами. Автоматическая рациональность социального cogito, соответствующая организации conatus’a, здесь может быть истолкована и как «пригодность одной вещи для другой» (causa finalis), и как «стремление

34. Матурана У., Варела Ф. Древо познания. М.: Прогресс-Традиция, 2001. С. 52–54; Луман Н. Общество общества. М.: Логос, 2004. Ч. I. Общество как социальная система. С. 104–121.

И г о р ь  К р а с а в и н

189

(conatus) вещи сохранять свое бытие», что «есть не что иное, как сама актуальная сущность вещи»35. Социальное cogito, понимаемое как conatus, предстает множественной экономией целых и частей, а следовательно, предполагает их взаимную и неравную актуализацию. Это может показаться странным, особенно если мы привыкли считать cogito самосознанием, а conatus — в​ итальным инстинктом. Но если это воспроизводство социальных систем посредством аутопоэзиса экстериорных дифференцированных отношений, тогда cogito и conatus становятся разными сторонами одного процесса поведения системы. Такой процесс формирует «прагматического субъекта» еще до его самосознания, поддерживая рутину повседневности и воспроизводя отношения36. Таким образом, онтологически виртуальная структура так же реальна, как и актуальные стейкхолдеры. Это, однако, не означает, что гетерархия может быть легко использована в качестве конкретного институционального порядка и присвоена какой-либо формой организации. Анализ гетерархии как структуры экстериорных отношений оказывается близок понятию General Intellect — ​всеобщего интеллекта, которое обозначает самоорганизацию социальных отношений в ходе коммуникации людей37. General Intellect родился в связи с наблюдениями Карла Маркса за прогрессом машинной организации труда и пониманием того, что сами процессы организации суть некая социальная «машина». С развитием коммуникации отношения людей становятся все более доступными наблюдению и управлению, совершенствуя тем самым и систему присвоения и  эксплуатации этих отношений38. Поскольку общение исходно множественно, всеобщий интеллект своей творческой продуктивностью должен преодолеть ограничения, накладываемые на него капиталом, и  даровать социальному множеству политическое и экономическое освобождение. Однако другая точка зрения исходит из того, что всеобщий интеллект, как общесоциальная творческая и коммуникативная способность, некий «социальный мозг», 35. Спиноза Б. Этика // Избр. произв. М.: Госполитиздат, 1957. Т. 1. Ч. III. С. 463. Теорема 7; Майданский А. Д. Объективная теология Спинозы // Историко-философский ежегодник, 2003. М.: Наука, 2004. С. 136–146. 36. DeLanda M. A New Philosophy of Society. P. 27–30. 37. Вирно П. Указ. соч. С. 36–39. 38. Pasquinelli M. Italian Operaismo and the Information Machine // Theory, Culture & Society. 2015. Vol. 32. № 3. P. 49–68; Vercellone C. From Formal Subsumption to General Intellect: Elements for a Marxist Reading of the Thesis of Cognitive Capitalism // Historical Materialism. 2007. Vol. 15. № 1. P. 13–36.

190

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

с помощью IT-технологий присваивается новым «обществом контроля». Непрерывное сканирование общения людей позволяет капиталу опосредовать распространение информации, превращение ее в знания и манипулировать «экономикой внимания»39. Возможности и  ограничения, накладываемые гетерархией на социальные отношения, позволяют уточнить, насколько феномен всеобщего интеллекта может быть воплощен в абстрактной структуре общества и конкретной институциональной организации. Здесь нужно вспомнить запрет Мак-Каллока на транзитивность отношений в гетерархии. Это здесь весьма кстати, поскольку запрещает бесконечное масштабирование какого-либо свойства как способности мышления, так и социального института. Препятствием является необратимость времени и  вызываемая им сложность отношений. Отношения, как уже говорилось выше, являются (не)обратимыми и, таким образом, «внутренними» и «внешними» ввиду необратимости времени и топологического распределения процессов. Гетерархическая структура предполагает неизбежную сложность — н ​ арастающую множественность в необратимом времени, с чем постоянно сталкиваются и человеческое мышление, и программный код. Если всеобщий интеллект — ​это больше, чем метафора, то запрет транзитивности и неуправляемая сложность должны стать и его свойствами тоже. Сложность управления гетерархией также вносит коррективы и в интерпретацию General Intellect как набора социальных институтов, контролируемых определенными организациями. Его трактовка как социальной структуры, данная Вирно, практически неотличима от концепции гетерархии Дэвида Старка, который разработал ее для анализа процессов брокеража и предпринимательства. По определению Старка, «гетерархия представляет собой форму организации распределенного интеллекта, части которой могут быть оцениваемы в соответствии с разными принципами анализа (оценки)»40, когда отдельные индивиды или иерархизированные организации опосредуют работу других акторов или включают их в свою систему отношений. Так, теория корпоративного управ 39. Pasquinelli M. Google’s PageRank Algorithm: A Diagram of the Cognitive Capitalism and the Rentier of the Common Intellect // Deep Search: The Politics of Search Beyond Google / K. Becker, F. Stalder (eds). L.: Transaction Publishers, 2009; Terranova T. Attention, Economy and the Brain // Culture Machine. 2012. Vol. 13. URL: http://www.culturemachine.net/index.php/cm/ article/viewArticle/465. 40. Stark D. The Sense of Dissonance: Accounts of Worth in Economic Life. Princeton: Princeton University Press, 2011. P. 19.

И г о р ь  К р а с а в и н

191

ления, вдохновленная примером Силиконовой долины и неформальным общением программистов, пришла к таким же выводам, что и коммунисты итальянского Operaismo, что, конечно, забавно. Анализ организационных возможностей гетерархии, произведенный Старком, интересен тем, что предлагает перевод этой модели из сугубо теоретической плоскости в практическую, а именно управление социальной множественностью. То  есть одна иерархическая организация, имея доступ к другой организации, может способствовать созданию некоей совместной структуры отношений, которой и будет гетерархия. Будучи воплощено на практике, это могло бы решить основную проблему социальной теории — р ​ азличия структуры и действия. Однако в действительности этот путь является исключением из правил, а в социальной практике гетерархия (и ее экономически многообещающие плоды в виде распределенного интеллекта) на самом деле практически не поддается формализации. Трудности эти связаны с тем, что, как указано в работе Голдаммера и др., осознание различий происходит одновременно с волением, нет гипотетического выбора наблюдателя, есть конкретная ситуация стейкхолдера. Разные иерархии находятся в  разных ситуациях, а  отношения, объединяющие их, создают третью ситуацию, не соотносящуюся с целями первых двух, и т. д. Гетерархия и всеобщий интеллект реальны, но виртуальны. А разве возможна эксплуатация виртуальных сущностей как силами господства, так и силами освобождения? Гетерархическая социальная структура, помимо прочего, выводит стейкхолдера экстериорных отношений за пределы феноменологического габитуса (включая сюда «звездообразные структуры» Латура), который представляет собой центрированное поле отношений на микроуровне общества41. Понятие габитуса, или привычных отношений, центрируется вокруг актора и «доращивает» его до статуса субъекта, приручая рутинную повседневность в соответствии с его целями и ценностями. Отношения ego cogito являются единичной версией бытия, в центре которого остается субъект, тогда как реальность бытия, в том числе социальное cogito, множественна и включает субъекта только как свою часть. То, что актор считает целым относительно себя, является дифференцированным относительно социальных процессов (соответственно, габитус — ч ​ астный случай социального cogito). Само ego является гете 41. Бурдьё П. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и  социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2; Латур Б. Пересборка социального. С. 249–250.

192

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

рогенным и обладает, как на том настаивал Лакан, скорее представительскими, нежели сущностными характеристиками. Описание целостности здесь зависит от типов субъектности, в форме которых реализуется стейкхолдер, причем описания для разных типов будут неравны, даже если речь идет об общих для них событиях. Каждый из типов субъектности будет включать другие типы в качестве частей относительно своей конфигурации отношений. В  этом случае габитус становится недостаточным понятием, которое необходимо дополнить понятием социемы, обозначающим ситуативную сборку отношений стейкхолдеров с различной временнóй длительностью и пространственной протяженностью. В пространственном аспекте социема представляет собой часть социальной структуры на индивидуальном, групповом или институциональном уровне, во временнóм аспекте — э​ то различающие единицы события, последовательность различающихся и  повторяющихся действий42. Общество здесь понимается не как иерархия габитусов и полей, а как смежная область, сообщество, образующееся на пересечении микро-, мезо-, макроуровней отношений. Поясним это на примере социальных (статистических) групп. Группы, обозначаемые по какому-либо признаку, представляют собой «идеальные типы», обобщающие абстракции. В  реальности любая группа гетерогенна, каждый стейкхолдер принадлежит ко  многим группам, с  разными интересами, рациональностью и расположением. Группа — ​это отдельный статистический признак, тогда как социема — т​ опологическая конфигурация связей, частичный признак которой образует группу. У социемы нет центра, хотя он может быть постулирован для какого-то аспекта отношений стейкхолдеров. Кроме того, стейкхолдерам даже необязательно совершать действия и сознавать значения, чтобы находиться в социематическом сообществе, конфигурация которого определяется внешними процессами. Топологическое расположение стейкхолдеров (и  гипотетического наблюдателя) ведет к тому, что видение и понимание смысла социальных процессов остается частичным, образуясь в ходе соответствующей для каждого из них последовательности ассоциаций. Поэтому никакой стейкхолдер не  может заранее знать о том, что происходит «на самом деле». Общие процессы производят статистическое группообразование, а локальные ситуации, на которые распадаются эти группы, запускают новый виток об 42. Керимов Т. Х. Социальная гетерология. Екатеринбург: УралНаука, 1999. С. 111–119.

И г о р ь  К р а с а в и н

193

щих статистических процессов или воспроизводят их. В  самоорганизующихся отношениях целое образуется автоматически, но это не чудо, а гетерогенная машина множества. Люди с их делами и верой приходят и уходят, а общество остается, лишь отчасти меняя социальные системы, из которых состоит. Здесь нет беспорядка, поскольку практическое соприсутствие и последовательность отношений образуют виртуальную социальную структуру. Виртуальная соотнесенность стейкхолдеров в структуре перформатирует отношения, и значение превращается в действие. Библиография Bhaskar R. The Possibility of Naturalism. N.Y.: Routledge, 1998. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity. L.: Continuum, 2006. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. L.: Continuum, 2002. Farías I. Virtual Attractors, Actual Assemblages: How Luhmann’s Theory of Communication Complements Actor-Network Theory // European Journal of Social Theory. 13.05.2013. URL: http://est.sagepub.com/content/early/2013/05/13/1368431013484003.full.pdf+html. Freeman E. Strategic Management: A Stakeholder Approach. Boston: Pitman, 1984. Latour B. Gabriel Tarde and the End of the Social // The Social in Question. New Bearings in History and the Social Sciences / P. Joyce (ed.). L.: Routledge, 2002. P. 117–132. Lury C., Parisi L., Terranova T. Introduction: The Becoming Topological of Culture // Theory, Culture and Society. 2012. Vol. 29. № 4–5. P. 3–35. Matheron A. Individu et communauté chez Spinoza. P.: Minuit, 1988. McCulloch W. S. A Heterarchy of Values Determined by the Topology of Nervous Nets // Bulletin of Mathematical Biophysics. 1945. Vol. 7. P. 89–93. Negri A. Approximations Towards an Ontological Definition of the Multitude // Generation Online. URL: http://www.generation-online.org/t/approximations.htm. Negri A. The Savage Anomaly: The Power of Spinoza’s Metaphysics and Politics. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1991. Negri A. Time for Revolution. N.Y.: Continuum, 2003. Pasquinelli M. Google’s PageRank Algorithm: A Diagram of the Cognitive Capitalism and the Rentier of the Common Intellect // Deep Search: The Politics of Search Beyond Google / K. Becker, F. Stalder (eds). L.: Transaction Publishers, 2009. P. 152–162. Pasquinelli M. Italian Operaismo and the Information Machine // Theory, Culture & Society. 2015. Vol. 32. № 3. P. 49–68. Sampson T. Virality: Contagion Theory in the Age of Networks. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2012. Stark D. The Sense of Dissonance: Accounts of Worth in Economic Life. Princeton: Princeton University Press, 2011. Terranova T. Attention, Economy and the Brain // Culture Machine. 2012. Vol. 13. URL: http://culturemachine.net/index.php/cm/article/viewArticle/465. Thacker E. Networks, Swarms, Multitudes // Communication Theory. 18.05.2004. URL: http://ctheory.net/articles.aspx?id=422.

194

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Vercellone C. From Formal Subsumption to General Intellect: Elements for a Marxist Reading of the Thesis of Cognitive Capitalism // Historical Materialism. 2007. Vol. 15. № 1. P. 13–36. Von Goldammer E., Paul J., Newbury J. Heterarchy — ​Hierarchy // Vordenker. Webforum for Innovative Approaches in Sciences, Economy and Culture. August 2003. URL: http://vordenker.de/heterarchy/a_heterarchy-e.pdf. Арчер М. Реализм и морфогенез // Теория общества / Под ред. А. Ф. Филиппова. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 1999. С. 63–78. Бадью А. Делёз. Шум бытия. М.: Прагматика культуры, 2004. Бикбов А. Т., Гавриленко С. М. Пространственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсонс/ Фуко // Пространство и время в современной социологической теории / Под ред. Ю. Л. Качанова. М.: Институт социологии РАН, 2000. С. 33–65. Бурдьё П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. С. 102–103. Бурдьё П. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2. С. 44–60. Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни. М.: Ad Marginem, 2013. Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2005. Греймас А. Ж. Размышления об актантных моделях // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. № 1. С. 118–135. Делёз Ж. По каким критериям узнают структурализм // Он же. Марсель Пруст и знаки. СПб.: Алетейя, 1999. С. 133–174. Делёз Ж. Различие и повторение. СПб.: Петрополис, 1998. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2000. Керимов Т. Х. Социальная гетерология. Екатеринбург: УралНаука, 1999. Красавин И. В. Techne. Сборка сообщества. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2013. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. № 5–6 (35). С. 1–30. Латур Б. Об интеробъективности // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2. С. 81–96. Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. Луман Н. Общество общества. Ч. I. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004. Луман Н. Дифференциация. М.: Логос, 2006. Майданский А. Д. Объективная теология Спинозы // Историко-философский ежегодник, 2003. М.: Наука, 2004. С. 136–146. Матурана У., Варела Ф. Древо познания. М.: Прогресс-Традиция, 2001. Спиноза Б. Этика // Избр. произв. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1957. Тард Г. Законы подражания. М.: Академический проект, 2011. Тард Г. Монадология и социология. Пермь: Гиле Пресс, 2016. Элиас Н. Общество индивидов. М.: Праксис, 2001.

И г о р ь  К р а с а в и н

195

HETERARCHY OF THE MULTITUDE Igor Krasavin. Associate Professor, [email protected]. Department of Social Philosophy, Ural Federal University (UrFU), 51 Lenin ave., 620083 Yekaterinburg, Russia. Keywords: multitude; heterarchy; topology; heterogeneity; difference; structure; assemblage; similitude; exteriority; virtuality; (ir)reversibility. The paper analyzes society as a multitude, the structure of which is a heterarchy, thus presenting society as a heterogeneous, yet ordered multiplicity. This order is based on organizing exterior relations that determine themselves in the process of difference and repetition. This approach implies that the fractal similitude of society is the source of its multiple order. This work follows theheterodoxal tradition in social theory and is based on the theory of social mimesis by Gabriel Tarde, actor-network theory by Bruno Latour, the theory of social assemblage by Manuel DeLanda, and develops the philosophy of multiplicity suggestions by Gilles Deleuze. The paper argues that we should rethink the notion of multitude, introduced into philosophy by Alexandre Matheron and developed by Antonio Negri and PaoloVirno. The social philosophical sense of multitude is analogous to late Latin multitudo (crowd) and mathematical set (eternal aggregate of elements) by Georg Cantor, as well as to geometrical manifold (a space of different kinds of orders) by Bernhard Riemann. As a model of emergent social structure, multitude is compared to a network, presented by Eugene Thacker as a consequence of different topologies. DeLanda’s multi-scale model of society overcomes contradictions of the previous interpretations (mainly, reification of theoretical model by institutional order and substitution of concepts). The organisation of multiple social orders takes place through the notion of heterarchy, firstly proposed in neurobiology in works by Warren McCulloch as a model of the neural network. Heterarchy appears a structure (as an object) with a topological dimension and its virtual properties, actualizing through a practical co-presence of relations. This paper demonstrates how the social structure organises itself as spatial allocation of social processes in irreversible temporal sequence. The heterarchical model of society presupposes a process of self-organisation, which finds its analogies in Operaismo theory (general intellect — ​social mind) and in the sociology of management (heterarchy as distributed intelligence). Nevertheless, the inner constitution of heterarchy, which consists of exterior relations and exists as a virtual one, imposes restrictions on possible institutional embodiments for any theoretical model of this kind. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-173-195 References Archer M. Realizm i morfogenez [Realism and Morphogenesis]. Teoriia obshchestva [Theory of Society] (ed. A. F. Filippov), Moscow, KANON-press-Ts, Kuchkovo pole, 1999, pp. 63–78. Badiou A. Delez. Shum bytiia [Deleuze. La clameur de l’etre], Moscow, Pragmatika kul’tury, Logos-Al’tera, 2004. Bhaskar R. The Possibility of Naturalism, New York, Routledge, 1998. Bikbov A. T., Gavrilenko S. M. Prostranstvennaia skhema sotsial’noi teorii kak forma ob”ektivatsii vlastnogo interesa teoretika: Parsons/Fuko [Spatial Scheme of Social

196

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Theory as a Form of Objectivation of Theoretician’s Interest in Power: Parsons/Foucault]. Prostranstvo i vremia v sovremennoi sotsiologicheskoi teorii [Space and Time in Recent Sociological Theory] (ed. Iu. L. Kachanov), Moscow, Institut sotsiologii RAN, 2000, pp. 33–65. Bourdieu P. Prakticheskii smysl [Le sens pratique], Saint Petersburg, Aleteiia, 2001. Bourdieu P. Struktura, gabitus, praktika [Structure, Habitus, Practice]. Zhurnal sotsiologii i sotsial’noi antropologii [The Journal of Sociology and Social Anthrology], 1998, vol. 1, no. 2, pp. 44–60. Castells M. Informatsionnaia epokha: ekonomika, obshchestvo i kul’tura [The Information Age: Economy, Society and Culture], Moscow, Izdatel’skii dom Vysshei shkoly ekonomiki, 2000. DeLanda M. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity, London, Continuum, 2006. DeLanda M. Intensive Science and Virtual Philosophy. L.: Continuum, 2002. Deleuze G. Po kakim kriteriiam uznaiut strukturalizm [A quoi reconnaît-on le structuralisme?]. Marsel’ Prust i znaki [Proust et les signes], Saint Petersburg, Aleteiia, 1999, pp. 133–174. Deleuze G. Razlichie i povtorenie [Différence et répétition], Saint Petersburg, Petropolis, 1998. Deleuze G., Guattari F. Anti-Edip: Kapitalizm i shizofreniia [L’Anti-Œdipe: Capitalisme et Schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, 2007. Elias N. Obshchestvo individov [Society of Individuals], Moscow, Praksis, 2001. Farías I. Virtual Attractors, Actual Assemblages: How Luhmann’s Theory of Communication Complements Actor-Network Theory. European Journal of Social Theory. May 13, 2013. Available at: http://est.sagepub.com/content/early/2013/05/13/136843101348 4003.full.pdf+html. Freeman E. Strategic Management: A Stakeholder Approach, Boston, Pitman, 1984. Giddens A. Ustroenie obshchestva. Ocherk teorii strukturatsii [The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration], Moscow, Akademicheskii proekt, 2005. Greimas A.-J. Razmyshleniia ob aktantnykh modeliakh [Reflections on Actantial Models]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 9. Filologiia [The Moscow University Herald. Series 9. Philology], 1996, no. 1, pp. 118–135. Kerimov T. Kh. Sotsial’naia geterologiia [Social Heterology], Yekaterinburg, UralNauka, 1999. Krasavin I. V. Techne. Sborka soobshchestva [Techne. Assemblage of Society], Yekaterinburg, Moscow, Kabinetnyi uchenyi, 2013. Latour B. Gabriel Tarde and the End of the Social. The Social in Question. New Bearings in History and the Social Sciences (ed. P. Joyce), London, Routledge, 2002, pp. 117–132. Lury C., Parisi L., Terranova T. Introduction: The Becoming Topological of Culture. Theory, Culture and Society, 2012, vol. 29, no. 4–5, pp. 3–35. Maidansky A. Ob”ektivnaia teologiia Spinozy [Spinoza’s Objective Theology]. Istorikofilosofskii ezhegodnik 2003 [Historico-Philosophical Almanac 2003], Moscow, Nauka, 2004, pp. 136–146. Matheron A. Individu et communauté chez Spinoza, Paris, Minuit, 1988. McCulloch W. S. A Heterarchy of Values Determined by the Topology of Nervous Nets. Bulletin of Mathematical Biophysics, 1945, vol. 7, pp. 89–93. Negri A. Approximations towards an ontological definition of the multitude. Generation Online. Available at: http://www.generation-online.org/t/approximations.htm. Negri A. The Savage Anomaly: The Power of Spinoza’s Metaphysics and Politics, Minneapolis, University of Minnesota Press, 1991.

И г о р ь  К р а с а в и н

197

Negri A. Time for Revolution, New York, Continuum, 2003. Pasquinelli M. Google’s PageRank Algorithm: A Diagram of the Cognitive Capitalism and the Rentier of the Common Intellect. Deep Search: The Politics of Search Beyond Google (eds K. Becker, F. Stalder), London, Transaction Publishers, 2009, pp. 152– 162. Pasquinelli M. Italian Operaismo and the Information Machine. Theory, Culture & Society, 2015, vol. 32, no. 3, pp. 49–68. Sampson T. Virality: Contagion Theory in the Age of Networks, Minneapolis, University of Minnesota Press, 2012. Spinoza B. Etika [Ethica]. Izbr. proizv. T. 1 [Selected Works. Vol. 1], Moscow, Gospolitizdat, 1957. Stark D. The Sense of Dissonance: Accounts of Worth in Economic Life, Princeton, Princeton University Press, 2011. Tarde G. Monadologiia i sotsiologiia [Monadologie et sociologie], Perm, Hyle Press, 2016. Tarde G. Zakony podrazhaniia [Les lois de l’imitation], Moscow, Akademicheskii proekt, 2011. Terranova T. Attention, Economy and the Brain. Culture Machine, 2012, vol. 13. Available at: http://culturemachine.net/index.php/cm/article/viewArticle/465. Thacker E. Networks, Swarms, Multitudes. Communication Theory, May 18, 2004. Available at: http://ctheory.net/articles.aspx?id=422. Vercellone C. From Formal Subsumption to General Intellect: Elements for a Marxist Reading of the Thesis of Cognitive Capitalism. Historical Materialism, 2007, vol. 15, no. 1, pp. 13–36. Virno P. Grammatika mnozhestva: k analizu form sovremennoi zhizni [Grammatica della moltitudine. Per una analisi delle forme di vita contemporanee], Moscow, Ad Marginem, 2013. Von Goldammer E., Paul J., Newbury J. Heterarchy — ​Hierarchy. Vordenker. Webforum for Innovative Approaches in Sciences, Economy and Culture, August 2003. Available at: http://vordenker.de/heterarchy/a_heterarchy-e.pdf. Latour B. Daite mne laboratoriiu, i ia perevernu mir [Give Me a Laboratory and I will Raise the World]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2002, no. 5–6, pp. 211–242. Latour B. Ob interob”ektivnosti [On Interobjectivity]. Sotsiologicheskoe obozrenie [The Russian Sociological Review], 2007, vol. 6, no. 2, pp. 81–96. Latour B. Peresborka sotsial’nogo: vvedenie v aktorno-setevuiu teoriiu [Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network Theory], Moscow, Izdatel’skii dom Vysshei shkoly ekonomiki, 2014. Luhmann N. Obshchestvo obshchestva. Ch. I. Obshchestvo kak sotsial’naia sistema [Die Gesellschaft der Gesellschaft. Kapitel I: Gesellschaft als soziales System], Moscow, Logos, 2004. Luhmann N. Differentsiatsiia [Differenzierung], Moscow, Logos, 2006. Maturana H., Varela F. Drevo poznaniia [The Tree of Knowledge], Moscow, Progress-Traditsiia, 2001.

198

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Философия после теории. Трансдисциплинарность и новое Питер Осборн

Профессор современной европейский философии, факультет искусств и социальных наук, Кингстонский университет (KUL). Адрес: Penrhyn rd, KT1 2EE Kingston upon Thames, Surrey, UK. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: теория; критика; самодостаточность; трансдисциплинарность; новое; темпоральность. В статье описывается историческое развитие «Теории» (критической теории) в двух ее версиях — французской и франкфуртской, а также их истоки, происхождение и причины разделения, дискуссии, происходившие внутри каждой из них. Автор анализирует рецепцию французской интерпретации «Теории» в англо-американской мысли третьей четверти XX века, трансформацию «теории» в результате этой рецепции, а также отвержение теорией доктринальности, вылившееся в ее антитеоретичность. Кроме того, рассматривается оппозиция «Т/теории» и дисциплинарности и осуществленное немецкой школой возрождение марксизма как критики. Постулируется, что и французская, и немецкая линии критической теории, отталкиваясь от марксизма, пришли к философии, но разными путями. Несмотря на это, автор выделяет ряд общих для франкфуртской и французской критических теорий черт: подозрение к самодостаточности

философии, ориентация на анти-, меж- и трансдисциплинарные объекты, открытость по отношению к тексту, критическое отношение к сложившимся формам западных капиталистических обществ и трансформированный рационализм. Во второй части статьи рассматривается проблема «нового» («Как помыслить „новизну“ нового?») и подходы к ней в рамках критической теории. Автор тематизирует связь проблемы «нового» с философией истории и философией времени, а также противопоставлением постгегельянской и антигегельянской философских традиций. Анализируется взаимоотношение утверждения нового, утвердительного модуса отрицания («деструкции») и отрицания старого, а также исторические (философия о нефилософском опыте и исходя из него) и концептуальные (обновленное исследование сходств между Гегелем и Ницше) импликации этой проблемы.

199

В

  КАКОМ смысле что-то  называется «теорией»? И  каким образом характер ухода этого нечто мог бы открыть пространство для его обновления? Поначалу эти вопросы кажутся ограниченными и устаревшими. С «теорией» не покончено, она лишь утратила недолгое и исключительно институциональное господство. Это господство распространялось на отдельные дисциплинарные области в англоязычных гуманитарных науках времен их героического «французского» периода (1975–1995 годы), в первую очередь — н ​ а разнообразные литературные исследования1. Но ограничивать этот эпизод прошлым — ​значит идти на  поводу у  моды. Ставкой в  борьбе вокруг «теории» являются фундаментальные проблемы, восходящие к немецкой философии последнего десятилетия XVIII века. Эти проблемы не только сохраняют свою актуальность сегодня, но и приобрели новую значимость, причем не просто по причине выгодности, связанной с глобальной экспансией англоязычной академической издательской индустрии. («Теория», конечно, является и маркетинговой категорией2.) Эти проблемы касаются среди прочего возможностей и способов познания целого — ​тотальности условий, относящихся к опыту: этот вопрос вновь стал актуальным из-за растущего мирового доминирования единственной экономической системы. Сегодня он отчасти представляется и вопро Перевод с  английского переводческой группы Cube of Pink (философский факультет МГУ ) по изданию: © Osborne P. Philosophy after Theory: Trandisciplinarity and the New // Theory after “Theory” / J. Elliott, D. Attridge (eds). L.: Routledge, 2011. P. 19–33. Публикуется с любезного разрешения автора. 1. Cussett F. French Theory: How Foucault, Derrida, Deleuze, & Co Tranformed the Intellectual Life of the United States / J. Fort (trans.). Minneapolis: University of Minnesota Press, 2008. 2. Как часть этого рынка, «французская теория» даже поставляется обратно во Францию — и ​ роничный импорт «обновленного» себя как другого (Alizart M., Kihm C. Fresh Theorie. P.: Editions Leo Scheer, 2005; Alizart M. et al. Fresh Theorie II: Black Album. P.: Editions Leo Scheer, 2006). Сегодня философ во Франции должен циркулировать по англоязычным академическим сетям, чтобы стать «французским философом» даже в неанглоязычных регионах, таких как Южная Америка и Юго-Восточная Азия.

200

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

сом о возможности и способах познания себя (старый сократовский вопрос) как субъекта капиталистических социальных отношений — ​отношений, в  которые вписано непрекращающееся производство как нового, так и кризиса3. Чтобы увидеть, как это может быть связано с судьбой и перспективами «теории» в англоязычных гуманитарных науках, было бы полезно начать с краткого обзора двух основных традиций теории, обсуждаемых в этих дискуссиях. Теория, время которой предположительно прошло, становится известной в 1970-е годы как «высокая теория», «теория с заглавной буквы Т» или (что более спорно, но во многом и более нейтрально) как «критическая теория». Высокая теория — ​по аналогии с  использованием слова «высокий» в  англиканской церкви и арт-критике (то есть подразумевающая особое сочетание ритуала, универсализма и исключительности); теория с заглавной буквы Т — ​благодаря введению в оборот заглавной буквы Луи Альтюссером; критическая теория — п ​ о более разнообразным причинам, но в основном — ​посредством захвата институционального пространства литературной критики (в сочетании с сильной склонностью к  социальной критике). Множественность коннотаций указывает на разнообразие источников поля. В словосочетании «высокая теория» одновременно зашифрованы иерархическое церковное обозначение и  метафорическая высота абстракции, что позволяет придать этой абстракции социальный и интеллектуальный авторитет. «Теория с заглавной буквы Т» расширяет теологическую метафору (от Бога к Теории), опираясь на философское наследие немецкого идеализма. Делается это путем обращения к характерной для английского и французского языков архаичной практике перевода его центральных понятий существительными, которые записываются с заглавной буквы. Тем самым понятия реифицируются и превращаются в имена собственные: Дух, Понятие, Идея и  т. д. Посредством первой заглавной буквы Теория позиционирует себя в качестве преемника этих категорий. Случай «критической теории» более двусмысленный: ее институциональное преимущество предполагает переход от теории к практике в рамках самой теории, а значит, и в рамках образовательных практик академии. Именно это впоследствии послужило почвой для так называемых культурных войн, вспыхнувших на волне расцвета теории в  США; они велись не только ме 3. Osborne P. A Sudden Topicality: Marx, Nietzsche and the Politics of Crisis // Radical Philosophy. 2010. Vol. 160. P. 19–26.

П и т е р  О с б о р н

201

жду левыми и правыми, но и среди самих левых (в первом случае конфликт разгорелся вокруг политического содержания образовательных практик, во втором — ​вокруг политической значимости проблем культуры). Выражение «критическая теория» более содержательно, чем его популярные синонимы. Но зачастую это сильно сбивает с толку, так как сегодня большая часть французских работ, обычно отождествляемых с «критической теорией», использует понятие «наука» если не как прямо противостоящее философскому понятию «критики», то как находящееся с ним в напряженных отношениях. Это касается структурализма, в особенности его марксистских вариантов4. Кроме того, другая важная составляющая (часть хайдеггеровского наследия, в особенности деконструкция) была разработана в явной оппозиции требованиям теории в ее классическом смысле5. По крайней мере в этом отношении «критическая теория» действительно функционировала в англо-американских академических кругах 1980-х годов лишь как имя разнородного собрания французских или написанных под французским влиянием теоретических работ — о ​ бозначение ряда мыслителей, отвечающих на общую ситуацию, но имеющих зачастую прямо противоположные интеллектуальные проекты. Однако в то же время «критическая теория» была давно устоявшимся обозначением совершенно иной традиции  — ​немецкой, впервые осознавшей себя в середине 1930-х годов и продолжавшей существовать в качестве таковой вплоть до 1990-х годов: речь идет о Франкфуртской школе критической теории, связанной с Институтом социальных исследований6. Это часто сбивающее с толку совпадение имеет и благоприятную сторону: оно наводит на мысль о возможности общих для обеих традиций черт, имеющих более глубокие истоки. Это позволяет нам задать вопрос о том, что именно было преодолено в ситуации, определенной как «после теории», с точки зрения несколько более общей, чем обычно. Главное, что объединяет эти традиции, — ​идея, что они превзошли или по меньшей мере вытеснили «философию» в ее нововременном дисциплинарном смысле. 4. Dosse F., Glassman D. History of Structuralism: In 2 vols. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. 5. Gasche R. The Honor of Thinking: Theory, Philosophy, Criticism. Stanford, CA : Stanford University Press, 2007. 6. Wiggershaus R. The Frankfurt School: Its History, Theories and Politics. Cambridge: Polity Press, 1994.

202

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Теория после философии: две традиции Во  Франции «теория» оказалась результатом, с  одной стороны, концептуальных разработок в науках о человеке (структурализм/ постструктурализм), а с другой — м ​ арксистской критики философии. Известно, что Альтюссер использовал термин Théorie с заглавной буквой Т для краткого обозначения того, что прежде он называл марксистской философией (а  именно «теории теоретической практики»). Это позволило «оставить термин философия для идеологических философий» — ​в соответствии с поставленным Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом в «Немецкой идеологии» диагнозом философии как имеющей идеологический характер per se («самодостаточная философия»)7. Это несовместимое сочетание идеи исторического материализма как общей теории практик (выведенной из шестого пункта «Тезисов о Фейербахе» Маркса) с неокантианской концепцией философии как второпорядковой рефлексии науки («теоретические практики») было характерно для действительной практики теории, которая происходила из привилегированных дисциплинарных областей: лингвистики (Фердинанд де Соссюр), антропологии (Клод Леви-Стросс), психоанализа (Жак Лакан), истории мысли (Мишель Фуко) и литературы (журнал Tel Quel). Именно это своеобразие понятия «теория» показывает его внутреннюю связь с традиционными устремлениями философии. Однако она стремилась к общей научности не-«философского» (и прежде всего решительно не-гегельянского) толка, связанной с  рационализмом французских исследований в области истории науки8. Если французские мыслители и  доминировали в  теоретических разработках англоязычных гуманитарных наук начиная с середины 1970-х годов, то в основном благодаря сильнейшему «постфилософскому» кодированию философских аспектов их работы. То  есть в  утонченно-диалектическом смысле интеллектуальная продуктивность европейской философской традиции в  основном ограничилась областями вне дисциплинарного поля самой философии. Есть несколько условий, делающих такую ситуацию 7. Althusser L. Remarks on the Terminology Adopted // Idem. For Marx. L.: New Left Books, 1977. P. 162; Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков // Избр. соч.: В 9 т. М.: Политиздат, 1985. Т. 2. 8. Lecourt D. Marxism and Epistemology: Bachelard, Canguilhem and Foucault. L.: New Left Books, 1975.

П и т е р  О с б о р н

203

возможной, не последние из которых — ​несоответствие собственной аналитической философской традиции остальным гуманитарным наукам и  внутренняя философская проблематичность дисциплинарной автономии самой философии. На  самом деле признание этой проблематичности (противоречие между унаследованным стремлением к абсолютной универсальности и дисциплинарной обособленностью) является в большей или меньшей степени условием самой философской современности (modernity). Поэтому она принимает разные формы. Однако, поскольку «Теория» (с заглавной Т) обычно усваивалась в англо-американской рецепции французской мысли 1970-х годов в  не-марксистской форме, она была склонна обходить сложное отношение этой мысли к европейской философии (вместо того чтобы прояснять его, как то предписывали работы Альтюссера). Это сделало возможным ничем не сдерживаемое насыщение обширных трансдисциплинарных полей общетеоретическими категориями, конечный статус которых был неясен: будь то «текстуальность» общей семиотики, «дискурсы» фукианского историзма или «топографии» метапсихологии Лакана. В результате в своем англосаксонском обличии «теория» стала в основном либо прагматической, либо деконструктивной, то есть либо сверхдетерминированной специфическим (часто политическим) применением, либо отмеченной рефлексивной дистанцией по отношению к метафизическим притязаниям, признанным скрытыми в ее концептах, либо тем и другим сразу. Иными словами, «теория» стала в определенном смысле анти-теоретичной, поскольку прежде «теория» внутри философии связывалась с метафизикой или, шире, учением (Lehre). «Теория» отвергла доктринальность; отсюда ее иронично диалектическое отождествление с тем, что обернулось «против» нее самой в американских академических кругах в середине 1980-х годов. Будучи преобладающим философским режимом англо-американской интеллектуальной жизни, прагматизм стал философским бессознательным постмарксистских литературных и культурных исследований9. Однако к началу 1990-х годов, когда потерпели крах левые политические культуры, ориентировавшиеся на академических интеллектуалов 1970-х и 1980-х годов, прагматическая направленность теории ста 9. Osborne P. Philosophy in Cultural Theory // Idem. Philosophy in Cultural Theory. L.: Routledge, 2000. P. 1–19; Idem. “Whoever Speaks of Culture Speaks of Administration as Well”: Disputing Pragmatism in Cultural Studies // Cultural Studies. 2006. Vol. 60. № 1. P. 33–47.

204

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ла, с одной стороны, еще более символической («культурные войны»), а с другой — ​все более индивидуалистической и зависимой от желания10. Поскольку теория все больше становилась товаром, а имя автора — ​брендом, ее рецепция стала поддаваться овеществлению и  раз за  разом — ​превращению в  товар. В  то  же время все более проблематичным становилось отречение от философии, сопровождавшее забвение критики, которое во многом было конститутивным для теории в контексте французской мысли. Это стало особенно заметно, когда явно философские по своему характеру сочинения Эммануэля Левинаса и Жиля Делёза оказались подчинены тем же дискурсивным условиям. В этих условиях они часто искажались (и  продолжают искажаться) из-за  их  прагматического использования. Реакцией на эту ситуацию стал отказ от «Т/теории» (и с заглавной, и с маленькой буквы) и возвращение к дисциплинарности (а вместе с тем и к «старому» историзму, и к эстетике) в гуманитарных науках. В то же время в дискурсивном пространстве Теории начинает накапливаться напряжение, требующее переоценки добродетелей философии. В англо-американской рецепции традиции французской теории актуальным эмпирическим ответом на вопрос «Что такое теория (в англоязычных гуманитарных науках) после „Теории“?» теперь, скорее всего, окажется «Философия». Этот поворот к философским эталонам в теоретической работе гуманитарных наук (зачастую обращение к цитированию философских сочинений как подмене теоретической работы) — в​ о многом поворот к тому, что Маркс называл «самодостаточной философией», философией в ее классическом нововременном смысле. Она приняла две основные антагонистические формы: квазилевинасовская и прочие постдерридианские формы «этики» (сближение тематики с постаналитическим мейнстримом либеральной политической философии), с одной стороны11, а с другой — ​полноценная метафизика в исполнении Жиля Делёза и Алена Бадью12. Таков 10. Dollimore J. Wishful Theory and Sexual Politics // Radical Philosophy. 2000. Vol. 103. P. 18–24. 11. См., напр.: Butler J. Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence. L.: Verso, 2004; Critchley S. Infinitely Demanding: Ethics of Commitment, Politics of Resistance. L.: Verso, 2007. 12. Osborne P. Neo-Classic: Alain Badiou’s Being and Event // Radical Philosophy. 2007. Vol. 142. P. 19–29. Рецепция этих мыслителей слишком всеобъемлюща, чтобы можно было выделить какие-то отдельные тексты. Стоит отметить, однако, что это обеспечивает контекст для распространения философии Жижека благодаря тому, как он вписал в это поле свой собственный бренд гегель-

П и т е р  О с б о р н

205

ироничный итог основной англосаксонской траектории «французской теории» сегодня. Он представляет собой более или менее полный отказ от эпистемо-критических проблем 1960-х и 1970-х годов13. Эта традиция «теории» заплатила за свое отречение от философии (забвение стратегий ее критики) поздним философским воздаянием14. А что случилось с ее немецкой родственницей? янского лаканианства — ​в полемической форме нового «картезианства» (Жижек С. Щекотливый субъект. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2014; Žižek S. Organs Without Bodies: On Deleuze and Consequences. N.Y.: Routledge, 2004). Жижек тактически колеблется между теорией и философией, разыгрывая «философию» (Гегель) против «теории» и «теорию» (Лакан) против «философии». Это постоянное тактическое маневрирование, характерное для его работ, перформативно размещает их внутри более узко прагматической группы прагматического мейнстрима. Что касается Жиля Делёза, то важно отличать его классическую философскую работу (будь она интерпретативной или конструктивной) от изощренных и  экспериментальных по  своему характеру книг, написанных совместно с Феликсом Гваттари. Впрочем, в номинально написанной в соавторстве работе (Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб.: Алетейя, 1998) восстанавливается классическое нововременное дисциплинарное деление на «философию», «науку» и «искусство». Теоретическая сторона феминизма («французский феминизм» как часть «французской теории») имеет более сложную траекторию, отчасти из-за рецепции его матерей-основательниц (Юлия Кристева, Элен Сиксу, Люс Иригарей) через призму категории письма (Écriture féminine). Тем не менее в истории рецепции можно различить движение от психоаналитически ориентированных форм теории (прежде всего, Кристева) к более метафизическим версиям полового различия (Иригарей) и «женщины» (делёзианское «становление-женщиной» у Рози Брайдотти и др.). 13. Частичным исключением из этого правила является Жак Рансьер, который во многих отношениях остается политизированным постфукианским историком «систем мысли». Однако его англоязычная рецепция сфокусирована прежде всего на  его «эстетике» в  ее строгом отличии от предшествующей дисциплины «теории искусства». В качестве таковой она в определенном смысле представляет собой опосредованный возврат к классическому нововременному философскому полю. Политическая мысль Рансьера также в  значительно степени опирается на  классические философские источники (Ranciere J. On the Shores of Politics / L. Heron (trans.). L.: Verso, 1995), но отличается от этих источников, раскрывая их в контексте теории субъективации. В этом отношении она сопротивляется доминирующей в  Соединенных Штатах тенденции размещать Фуко и его наследие в расширенном поле либеральной политической философии. Не столь очевидно, распространяется ли это сопротивление на его эстетику. 14. Квентин Мейясу и так называемые спекулятивные реалисты представляют собой комическое примечание к этой истории — ​повторение в виде фарса. Это Луи Бонапарты метафизики.

206

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Французская «критическая теория» была продуктом рецепции разнородного в философском плане корпуса теоретических текстов из Франции отделениями литературы в англо-американской академии, где критицизм был сложившейся литературной стратегией. Критическая теория Франкфуртской школы, напротив, была и самоназванием, и объектом эксплицитной и постоянной теоретической рефлексии. Как следствие, если в первом случае акцент делался на теорию в целом и ключевой была оппозиция между теоретическими и а-теоретическими или анти-теоретическими (повседневными или эстетическими) интерпретативными практиками, то во втором случае акцент делался на критицизме или критике (Kritik), а главную оппозицию составляли «традиционная» и «критическая» теории. Истоком франкфуртской идеи критической теории стал критический поворот в самопонимании работы Института социальных исследований во Франкфурте в 1937 году. Он нашел свое выражение в известной статье Макса Хоркхаймера «Традиционная и критическая теория». Статья отталкивалась от вопроса «Что такое теория?»15 Хоркхаймер использовал термин «критическая теория» для обозначения того, что можно было бы назвать «негативным» поворотом в его концепции исторического материализма как междисциплинарной социальной теории. Для его гегельянской методологии (диалектической тотализации результатов позитивных наук) это было следствием его неспособности увидеть образ будущего в настоящем (результат деградации коммунизма в Советском Союзе), с точки зрения которого тотальность могла бы быть унифицирована. «Негативный» поворот предполагал преобразование самой «критической активности» в  «субъект» теории, который вследствие этого соотносился с  тотальностью только негативно, как чисто спекулятивная методологическая позиция критики настоящего. Это «немецкая» теория в том смысле, что она представляет собой философское наследие сильной программы немецкого идеализма в  рамках диалектически междисциплинарной социальной теории, впервые провозглашенной Энгельсом в 1888 году в работе «Людвиг Фейербах и выход из классической немецкой философии» (стандартный перевод Ausgang как «конец» в названии этой книги стал причиной вековой философ-

15. Horkheimer M. Traditional and Critical Theory // Critical Theory: Selected Essays. N.Y.: Continuum, 1972. P. 188–252.

П и т е р  О с б о р н

207

ской путаницы)16. Моделью «критики» здесь послужила критика политической экономии Маркса: совпадение философской универсальности с исторической проекцией практики через критическое отношение к специализированной науке, хотя и в форме, в которой критическая активность («теоретическая рефлексия») замещает на  данный момент отсутствующую политику освобождения во всемирно-историческом масштабе. В истории Франкфуртской школы «критическая теория» в том техническом смысле, который ей придал Хоркхаймер, просуществовала лишь около трех лет (в 1937–1940 годах), после чего ее сменила критика инструментального разума, ставшая основанием протоисторического нарратива «Диалектики просвещения»17. Критика инструментального разума не  является «критической теорией» в аспекте «теории» в том смысле, в каком это понятие получает свое значение из противопоставления «традиционной теории». У нее больше сходств с «критикой» в кантовском смысле слова (уж точно не являющейся теорией как таковой), хотя в данном случае она занимает дискурсивное пространство теоретического другими средствами, например с помощью литературно-философского конструктивизма романтического фрагмента. Отсюда, к примеру, подзаголовок «Диалектики просвещения» — ​«Философские фрагменты», — ​напоминающий о Сёрене Кьеркегоре. В начале 1960-х годов в ответ на этот романтизм и порой почти шопенгауэровский пессимизм молодой Юрген Хабермас возрождает раннюю программу Института во Франкфурте (1930-е годы) — ​проект междисциплинарного материализма (предтечи критической теории) Хоркхаймера. В этой программе в сжатом виде представлена методологическая модель преодоления очевидного тупика, в который зашла философия, сознающая лишь собственную критику, — ​речь о  чисто негативной реконструкции философии в «Негативной диалектике» Адорно (1966 год). Работа Хабермаса «Между философией и наукой: марксизм как критика» выходит в свет в 1963 году. В том же году публикуется «О материалистической диалектике» Альтюссера. Если и можно говорить о годе рождения теории в ее современном смысле, то  это именно 1963 год. Это возрождение ранним Хабермасом 16. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч.: В 9 т. М.: Политиздат, 1987. Т. 6. 17. Dubiel H. Theory and Politics: Studies in the Development of Critical Theory // B. Gregg (trans.). Cambridge, MA: MIT Press, 1985; Horkheimer M. Eclipse of Reason. L.: Continuum, 2004; Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб.: Медиум Ювента, 1997.

208

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

«марксизма как критики» впоследствии было развито в  модель критики как «единства знания и интереса» в квазитрансценденталистской работе «Познание и интерес» (1968 год). Однако это была герменевтически усеченная концепция психоанализа, предоставлявшая модель критической теории (а не критику политической экономии), в которой индивидуальный субъект соотносился с политической общностью только посредством слабой аналогии или трансцендентально идеальных условий дискурсивной этики. В этом отношении раскол, произошедший во франкфуртской критической традиции в  1968 году, предвосхитил (в  иной форме) психоаналитическую переориентацию политического мышления, к которой позднее прибегли (особенно через Джудит Батлер и Славоя Жижека) некоторые представители англоязычной версии французской традиции. «После 1968-го» и своего известного заявления о «фашистских» элементах в немецком студенческом радикализме Хабермас покидает траекторию прежней критической теории и движется в сторону реставрации либеральной кантианской политической философии и  философии права путем трансцендентализации американского прагматизма и создания теории «коммуникативного действия»18. Следующее поколение Франкфуртской школы19 оставалось в рамках тех же широких параметров, определявших это одновременно теоретическое и политическое отступление. Тем временем работа Адорно с  парадоксальным названием «Эстетическая теория»20, опубликованная в 1970 году посмертно и разместившаяся где-то между философской критикой искусства и построением исторической теории искусства, постепенно приобрела статус важнейшей немецкоязычной философской работы второй половины XX века. Если и есть во франкфуртской традиции модель теории, все еще интеллектуально активная сегодня, то она воплощена в этом исключительном и тематически узком тексте. В то же время произошел всплеск философской и общетеоретической значимости трудов Вальтера Беньямина — ​после запоздалой публикации в 1982 году заметок и материалов, состав 18. Habermas J. The Theory of Communicative Action: In 2 vols. Cambridge: Polity Press, 1987–1991; Idem. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy. Cambridge, MA: MIT Press, 1996. 19. Honneth A. The Struggle for Recognition: The Moral Grammar of Social Conflicts. Cambridge: Polity Press, 1995; Wellmer A. Endgames: The Irreconcilable Nature of Modernity. Cambridge, MA : MIT Press, 1998. 20. Адорно Т. Эстетическая теория / Пер. с нем. А. В. Дранова. М.: Республика, 2001.

П и т е р  О с б о р н

209

ляющих его «Проект аркад» (1927–1939 годы)21. Творчество Беньямина все больше предстает в качестве богатейшего, сложнейшего и самого «живого» источника критико-теоретической интуиции немецкой традиции XX века. Но оно сопротивляется ассимиляции в англоязычный контекст «теории» и ее последствий (частично из-за своего изощренного, но недооцененного философского характера). Дерридианская интерпретация Беньямина, преимущественно через деконструктивистское прочтение «мессианского»22, слишком избирательна и, что гораздо важнее, отсекает спекулятивный аспект мысли Беньямина от критического отношения к множественности знаний, которое придает ей конкретное историческое и политическое значение. Если оставить в стороне «Эстетическую теорию», то франкфуртская традиция поплатилась за свою неудачу в поддержании активных отношений с «позитивными» дисциплинами гуманитарных и социальных наук местью со стороны философии — ​так же, как это произошло с французской традицией. Правда, в случае первой философия была искренне либеральной и постаналитической (то есть сфокусированной почти исключительно на проблемах нормативности), а не остаточно радикальной и фундаментально онтологической. Если не  вдаваться в  подробности, то  у  главных французской и немецкой линий критической теории есть общая отправная (марксизм) и конечная (философия) точки, хотя траектории, по которым они следуют, радикально отличаются, как и философии, к которым они приходят. Франкфуртский вариант теории (и  его мнимое продолжение) сознательно занимает постгегельянскую и  антихайдеггерианскую позицию, тогда как французская теория в этом вопросе упорно настаивает на антигегельянстве и в целом придерживается постхайдеггерианской позиции даже в своих марксистских вариантах (теоретический антигуманизм). Как писал в конце 1980-х годов Жан-Люк Нанси, «„французская“ мысль сегодня отчасти происходит из „немецкого“ разрыва с  определенной частью философской „Франции“ (которая также является разрывом с определенной „немецкостью“)»23. 21. Benjamin W. The Arcades Project / H. Eiland, K. McLaughlin (trans.). Cambridge, MA : Harvard University Press, 1999. 22. Derrida J. Force of Law: The “Mystical Foundations of Authority” // Deconstruction and the Possibility of Justice / D. Cornell et al. (eds). L.: Routledge, 1992. Pt 2. P. 3–67; Weber S. Benjamin’s Abilities. Cambridge, MA : Harvard University Press, 2008. 23. Nancy J.-L. Introduction // Who Comes After the Subject? / E. Cadawa et al. (eds). N.Y.: Routledge, 1991. P. 3.

210

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Именно этот перенесенный германизм французской мысли конца XX века, ассоциируемой с Ницше и Хайдеггером, был объектом критики в печально известной работе Хабермаса «Философский дискурс о модерне»24 1985 года (в которой он также критиковал «Диалектику просвещения» как ницшеанский текст), причем в контексте чрезвычайной успешности в Германии квазифранцузского ницшеанства книги Петера Слотердайка «Критика цинического разума» (1983)25, которая в каком-то отношении подготовила почву для восприятия Делёза в Германии. Тем не менее благодаря этим полемикам общие для обеих традиций «теории» координаты задают поле, которое характеризуется рядом общих черт: 1) подозрение философии в  самодостаточности, проистекающее из мышления Маркса, Ницше и Фрейда (трех «учителей подозрения» Поля Рикёра), а также желание продолжить классический философский проект другими средствами; 2) последовательная ориентация на анти-, меж- и трансдисциплинарные объекты, причем они необязательно эксплицитно понимаются в качестве таковых; 3) открытость по  отношению к  тексту, связанному с  рецепцией литературного модернизма, осознающего свои корни в философском романтизме; 4) критическое отношение к сложившимся формам западных капиталистических обществ; 5) лежащий в основе трансформированный рационализм. На определенном уровне абстракции этого достаточно для того, чтобы выделить общую проблематику. Более того, с точки зрения понятий обсуждаемой теории мораль обеих историй во многом схожа: императив критического отношения к философии, из которого обе линии теории произошли, при условии, что теоретические практики не сводятся к ранее установленным партикуляристским режимам. Это предполагает необходимость развития анти-дисциплинарной и трансдисциплинарной концепций философии как двойной практики критики и конструирования, в которой первостепенное значение 24. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Пер. с нем. М. М. Беляева и др. М.: Весь мир, 2003. 25. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: У-Фактория; М.: АСТ , 2009.

П и т е р  О с б о р н

211

имеет теоретическая рефлексия над не-философским материалом. Или, другими словами, нет адекватной «теории» (в смысле общей теории), как и нет адекватной философии без рефлексии над ее связями как с историей философии, так и с критикой самодостаточной философии. Теория не может быть жизнеспособной практикой, оставаясь лишь ученой рефлексией (не  говоря уже о простом цитировании) над философскими текстами, в которую теория в значительной степени и выродилась вследствие перехода англоязычной издательской индустрии от продажи теорий к продаже теоретиков — ​перехода, который соответствует смене читателя как производителя читателем как потребителем. Если «теория после Теории» должна стать философией, вернее, одним из аспектов философствования (не философией до Теории, а философствованием «после» критик самодостаточной философии и  Теории), можно сказать, офилософствованием «Теории», то  теория после Теории будет элементом концептуального конструирования в  трансдисциплинарном философствовании. Это философствование без дисциплинарных ограничений (но  не  без любых границ), поскольку это открывает философию испытанию опытом. На что могло бы быть похоже такое рефлексивное в философском плане теоретизирование? Один из вариантов — о ​ братиться к эволюционной динамике, о которой идет речь, когда интеллектуальное настоящее учреждается как «то-что-после» некоторого предположительно завершенного периода, открытое для будущего, которое еще предстоит определить: логика «пост-» в его более положительном, обращенном в будущее обличье как логика нового.

Философия после Tеории: проблема «нового» В качестве критики самодостаточной философии и (в особенности в случае Мишеля Фуко) культурного господства истории философии в истории идей «теория» утверждала себя в образе интеллектуальной формы нового: не просто модерн своего времени, но его авангард26. Сама идея «теории после „теории“» представляет повтор ставшей теперь классической авангардистской логики темпорального отрицания. Какой должна быть теория после «теории», будет в  основном (но  не  только) определяться характером этого отрицания. Более того, если такая теория, или, лучше было бы сказать, «теоретизирование», должна соответствовать принципам 26. ffrench P. The Time of Theory: A History of Tel Quel (1960–1983). Oxford: Clarendon Press, 1995.

212

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

диалектического присвоения и трансцендирования, скрытым в исторической логике, которая предполагается этим «после», то в теорию необходимо будет включить объяснение ее собственного развития, объяснение «нового». «Новое» во многих отношениях является парадигмой трансдисциплинарного философского концепта. Как время-определение, «новое» — э​ то одновременно философское и историческое понятие. Оно работает в теоретических областях искусства, культуры, экономики и политики (можно было бы сказать, что оно их сверхдетерминирует). И все же новое — ​это в основном категория философии истории, поскольку оно унифицирует связи между этими областями. Более того, оно представляет собой центральную категорию философии истории современности. Темпоральность нового определяет современность как историческую эпоху. Конкурирующие концепции нового, таким образом, служат как для размещения философских теорий в поле философии истории, так и для указания тем самым на различные способы размещения самого этого поля в более широких тематических рамках, к примеру таких, как связь с природой или более фундаментальными онтологическими категориями бытия и становления. Таким образом, для постгегельянских модернистов вроде Беньямина и Адорно понятие нового проблематизирует и трансформирует понятие истории, делая его мессианским или апоретическим соответственно27. Напротив, для такого антигегельянца, как Делёз, «вопрос о новом… занимает место вопроса истории»28. Это ключевая черта онтологического монизма (можно было бы назвать его своего рода натурализмом), характерного для делёзовского мышления о времени. Для Делёза «различие», «жизнь», «событие» и «новое» относятся в конечном счете к одному онтологически недифференцированному процессу. Таким образом, конкурирующие концепции нового находятся на распутье философии истории и философии времени, ведя борьбу вокруг самой возможности «истории» как философского понятия. Этот узел является также узлом наиболее важных в  политическом отношении проблем, местом теоретизирования о будущем. Ведь в философско-политических терминах будущее есть в той мере, в какой есть качественная историческая новизна — н ​ е про 27. Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003; Беньямин В. О понятии истории // Он же. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ , 2012. 28. Marrati P. Life and Event: Deleuze on Newness // A Time for the Humanities: Futurity and the Limits of Autonomy / J. J. Bono et al. (eds). N.Y.: Fordham University Press, 2008. P. 21. Курсив удален.

П и т е р  О с б о р н

213

сто в смысле новых происшествий или новых «событий» (чем бы ни  оказывались эти «события» — ​это важный и  спорный в  нашем контексте вопрос), но в смысле перемен в динамике исторической темпорализации, которые влияют на  экзистенциально-онтологический характер самого человека. Понятие истории в конечном счете призвано осмыслить именно такого рода фундаментальные политические перемены. По словам Антонио Негри, время — э​ то «материя, из которой сделан коммунизм»29, хотя еще предстоит выяснить, что значит здесь «время как материальное». Таким образом, на этом уровне абстракции можно выделить общую проблематику, определяющую характер различий между «французской» и «немецкой» традициями теории. А внутри этой общей проблематики можно найти проблематику нового, обусловившую некоторые из решающих философских различий (к примеру, между Делёзом и Адорно). Каждая из традиций принимает явно постромантическую форму, отчасти посредством рефлексии над дизъюнктивными конъюнкциями Маркса, Ницше и модернизма30. Одним из  важных результатов такого подчинения истории темпоральности нового (как бы она в точности ни понималась) является изменение понятия традиции и, следовательно, смысла, в котором можно говорить о философских, или теоретических, традициях современности — в​  данном случае («немецкой») постгегельянской в противовес («французской») антигегельянской. Философские традиции перестают пониматься как формы интеллектуальной преемственности, воспроизводимые передачей авторитетных текстов, принципов и процедур из поколения в поколение. Они становятся осознанно ретроспективными конструкциями преемственности, которые сверхдетерминированы выявленными нуждами философского настоящего; плодами парадоксального «выбора» авторитетов от философии, желающих иных философских (и социальных) перспектив. То есть традиции становятся 29. Negri A. Constitution of Time // Time for Revolution. L.: Continuum, 2003. P. 47. 30. Osborne P. Modernism and Philosophy // The Oxford Handbook of Modernisms / P. Brooker et al. (eds). Oxford: Oxford University Press, 2010. P. 388–409. Эта проблематика распространяется за  пределы франко-германской теоретической оси, обеспечивая одну из  унифицирующих форм все более транснациональной области «теории», в  которой возрастающую роль играют итальянские теоретики (см.: The Italian Difference: Between Nihilism and Biopolitics / L. Chiesa, A. Toscano (eds). Melbourne: re.press, 2009).

214

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

генеалогическими в строго ницшеанско-фукианском смысле слова: подчиненными тому, что Фуко назвал критическими онтологиями настоящего, и дающими средства для их артикуляции. Такова темпорально-онтологическая истина, лежащая в основе того, что часто проявляется как поверхностный и политически конъюнктурный «прагматизм». По  словам Ницше, «в  объяснении прошлого вы должны исходить из того, что составляет высшую силу современности»31. Именно притязания на будущее отличают прагматизм Ницше от прагматизмов в узком смысле, редуктивно «презентистских» по характеру32: притязания на будущее требуют тотализации прошлого. Генеалогия — ​это модернистская историография. Хайдеггер, Беньямин и Делёз являются прекрасными примерами полемически настроенных генеалогических историков философии, проделавших огромную герменевтическую работу по конструированию новых «традиций», исходя из которых становится возможным их собственный труд. Хотя при этом хайдеггеровская история философии и в целом феноменология (бывшая для Хайдеггера его «философской современностью») еще и представляет собой пример регресса (посредством определенных протокатолических институциональных форм) к общепризнанному авторитету в рамках философской современности. Противопоставляя постгегельянскую философскую традицию антигегельянской, я отсылаю к двум сложно устроенным конкурирующим философским линиям (назовем их пока диалектической и антидиалектической). В том виде, в каком они приняты сейчас в  англоязычной литературе, эти линии были во  многом ретроспективным «изобретением» французского философского воображаемого 1960-х годов — о ​ ни были порождены в свете европейской философии начиная с 1920-х годов с антипатиями, спроецированными на период середины XIX века (1830–1870-е годы). Кроме того, после 1968 года это разделение все чаще воспроизводилось и легитимировалось обеими сторонами во имя «новизны». Так, с точки зрения антигегельянского авангарда образование гегельянство/диалектика/ортодоксальный марксизм (сплавленные здесь в единое целое) не просто «устарело» относительно философского и политического настоящего. Именно его концепция «нового» как продукта диалектического отрицания была основным симптомом 31. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 198. 32. Osborne P. “Whoever Speaks of Culture Speaks of Administration as Well”. P. 43–44.

П и т е р  О с б о р н

215

этой «архаизации», то есть причиной предполагаемой структурной неспособности мыслить новое как «радикальное», «прорывное», «творчески» новое. Философии различия, говоря упрощенно, представляют диалектическую мысль в терминах тождества, того же самого, тотальности (понятия, находящиеся в диалектическом отношении), чтобы закрепить за  антидиалектическими философиями различие, инаковость, сингулярность и  незавершенность. Напротив, с  точки зрения постгегельянской линии антидиалектическое понимание нового как чистого различия или чистого события выглядит как побег от  истории: структуралистское или постструктуралистское отрицание истории33, отбрасывающее (в философском смысле) только назад — ​к различным формам и комбинациям «старого», то есть посткантианских позитивизмов и онто-теологий события. Отмежевываясь от гегелевской диалектики (являющейся главным объектом антипатии антигегельянцев) посредством диалектического отрицания, конституирующего собственное последействие, постгегельянская линия связывает себя с «новыми», открытыми или неустоявшимися диалектическими формами опыта, будь то  проторомантические (Беньямин), негативные (Адорно) или «конкретные» (Карел Косик) формы. Однако с точки зрения антигегельянства таким постгегельянским формам не удается в достаточной мере отмежеваться от концептуальности гегелевской диалектики. Так что спор продолжается… Это генеалогическое подчинение истории настоящему как новому в то же время с необходимостью подчиняет ее проблематике субъекта. Ведь ведущая проблематика философии субъекта состоит не в отношении субъекта к «сознанию» или «разуму» (как можно было бы подумать), а в его отношении ко времени — ​в конце концов, это так даже для самого Канта34. А субъект современности — ​это коллективный субъект. По словам Рикёра, «воссоздавая… полную и точную формулировку» понятия современности, «говорят и пишут „наша“ современность»35. А говорить и писать «наша» современность в философском смысле можно, только постулируя гегелевское «Я, которое есть Мы, и Мы, которое есть Я» 33. Schmidt A. History and Structure: An Essay on Hegelian-Marxist and Structuralist Theories of History. MA : MIT Press, 1983. P. 108. 34. Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. М.: Гнозис — р ​ усское феноменологическое общество, 1997. 35. Рикёр П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. С. 429.

216

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

в качестве спекулятивного субъекта современности36. «Современность» стала философским понятием в тот момент, когда начала обозначать темпоральную структуру опыта этого субъекта — ​«историю» в первом лице множественного числа. Однако она стала центральной категорией философии истории, трансформированной в философию исторического времени, только после критики гегелевского Абсолюта, в котором, как всегда настаивали его критики, время в конечном счете оказывается под запретом37. В конце концов, сам Рикёр на деле предпочитает современности это аннулирование времени, ясно показывая, что в философии истории остаются только два варианта: после Гегеля есть либо современность, либо философия религии. Третьего не дано. Обобщая, мы можем сказать следующее: современность становится центральной категорией философии истории благодаря изъятию формальной структуры темпорального отрицания из  тотализированного нарратива необходимого развития в  гегелевской философии истории. Изъятая из телеологических нарративов необходимого развития, эта формальная структура темпорального отрицания и есть новое. Модернизмы (как «-измы») суть утверждения этой формальной темпоральной структуры нового в условиях определенных отрицаний. Разные варианты авангарда утверждают эту формальную темпоральную структуру нового вкупе с сопутствующими ей отрицаниями исходя из политически определенных вариантов будущего. В этом отношении, в  движении от  «Теории» к  теоретическим практикам, которые сейчас господствуют на все более и более транснациональном англоязычном рынке гуманитарных наук, мы наблюдаем двойной отход: во-первых, от «теории» как авангарда к всеобщему модернизму теории (с акцентом на настоящем как отрицании прошлого) и, во-вторых, от модернизма теории к иллюзорному настоящему пространства «со-временного». Большая часть того, что сейчас считается теорией (особенно в вырожденной форме циркуляции «продаваемых имен»), стремится быть современной — ​объединить времена пространств, к  которым она обращается дискурсивно, с помощью своего способа обращения, а не просто посредством отношений обмена, сообщающих такой современности ее актуальность. Однако изредка она приостанавливается, чтобы задуматься о философской структуре современности, о той транс 36. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. 37. Фейербах Л. К критике гегелевской философии // Соч.: В 2 т. М.: Наука, 1995. Т. 1.

П и т е р  О с б о р н

217

цендентальной иллюзии со-присутствия, которую современность в себе несет38, или о ее связи с идеей нового. Лишь философски подкованный трансдисциплинарный теоретический дискурс адекватен этой задаче. Он требует нового сведения счетов между постгегельянскими и антигегельянскими позициями — ​сведения счетов, которое вернется к самым базовым философским ставкам, сделанным ими в споре о мышлении нового (отрицанию, утверждению и связи между ними) в контексте конкретных форм, случаев и коннотаций нового. Проблема нового, сделавшая его общетеоретической категорией трансдисциплинарного философствования, проста: «Как мыслить „новизну“ нового?» То  есть как помыслить трансцендирование новым его условий в качестве «новизны», не сводя ее при этом: (1) ни к отношению отрицания этих условий (то есть форме зависимости), (2) ни к чистой трансценденции квазитеологического «творения»? Другими словами, в чем состоит имманентная, а не исключительно реляционная доступность новизны нового? Очевидно, часть ответа содержится в «утверждении»: новое есть утвердительный модус отрицания, иначе называемого (у Ницше, Хайдеггера, Беньямина и  Делёза) «деструкцией». Это ключевая часть утверждения нового, но только часть, ибо, пока деструкция расчищает пространство для нового, позитивность этой специфической новизны все еще нуждается в объяснении. Как именно утверждение нового относится к его отрицанию старого? Этой темпорально-онтологической проблемы не может избежать никакое мышление о будущем теории. В концептуальном плане она требует обновленного исследования основополагающих сходств между Гегелем и Ницше — ​в глубинах их мышления, именно там, где они кажутся более всего противостоящими друг другу39. В историческом плане эта проблема требует философии о  нефилософском опыте и исходя из него. Именно здесь примером выступает позднее творчество Беньямина со своими теоретико-поли 38. Osborne P. The Fiction of the Contemporary: Speculative Collectivity and Transnationality in The Atlas Group // Aesthetics and Contemporary Art / A. Avanessian, L. Skrebowski (eds). B.: Sternberg Press, 2011. 39. Ср.: «Философия Ницше дистанцируется от диалектической философии не столько путем ее оспаривания, сколько через ее повторение», а именно: повторением основных понятий или моментов, которые она отклоняет… идеи противоречия, идеи выхода за пределы, идеи переоценки, идеи тотальности и, прежде всего, идеи циркулярности, истины или утверждения как круга» (Blanchot M. The Infinite Conversation / S. Hanson (trans.). Minneapolis: Minnesota University Press, 1993. P. 159).

218

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

тическими целями. И именно здесь в сотрудничестве с Гваттари в двухтомном «Капитализме и шизофрении»40 письмо Делёза дистанцируется от классической метафизической проблематики, которую оно в иных случаях делит с Бадью и к которой Бадью предлагает свести мысль Делёза41. В книге «Что такое философия?» утверждается: История философии требует оценивать не  только историческую новизну концептов, созданных тем или иным философом, но и силу их становления в процессе их взаимопереходов42.

В  качестве примера там приводится объединенное производство времени, пространства и cogito в текстах Канта. Изменения в концептах пространства и времени произвели новый концепт cogito. Мое предположение заключается в том, что, критически размышляя над общепринятыми оппозициями между отрицанием и утверждением в контексте истории нового, мы можем поразмыслить и над объединенным производством новых концептов отрицания, утверждения и нового. Иными словами, новое можно было бы заставить работать на концепты отрицания и утверждения и изменять их — из его двусмысленного расположения где-то  между онтологическим и  социально-историческим «регионами». Такая позиция отвергает любой прямо установленный смысл исторически онтологического, не в последнюю очередь потому, что она радикализует проблему будущего, проблематизируя тем самым даже ретроактивные онтологизации исторического. Она категорически отказывает во внутренней природе конвенционально выстроенному философскому полю, характерному для кантианских серий, о которых шла речь в книге «Что такое философия?» Взамен эта позиция утверждает открытость философски подкованного теоретического дискурса настоящему как целому. Это траектория, для которой «Проект аркад» Беньямина и «Капитализм и шизофрения» Делёза и Гваттари предлагают нам не лишенные недостатков, но  жизнеспособные модели — ​модели, сохраняющие в теоретической работе стремление как к истине, так и к преобразованию опыта. 40. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007; Они же. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. 41. Бадью А. Делёз. Шум бытия / Пер. с фр. Д. Скопина. М.: Прагматика культуры; Логос-Альтера, 2004. 42. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СП б.: Алетейя, 1998. С. 46.

П и т е р  О с б о р н

219

Библиография Alizart M., Kihm C. Fresh Theorie. P.: Editions Leo Scheer, 2005. Alizart M., Nicolin P., Zaoui P., Ronell A. Fresh Theorie II : Black Album. P.: Editions Leo Scheer, 2006. Althusser L. Remarks on the Terminology Adopted // Idem. For Marx. L.: New Left Books, 1977. P. 162. Benjamin W. The Arcades Project. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. Blanchot M. The Infinite Conversation. Minneapolis: Minnesota University Press, 1993. Butler J. Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence. L.: Verso, 2004. Critchley S. Infinitely Demanding: Ethics of Commitment, Politics of Resistance. L.: Verso, 2007. Cussett F. French Theory: How Foucault, Derrida, Deleuze, & Co Tranformed the Intellectual Life of the United States. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2008. Derrida J. Force of Law: The “Mystical Foundations of Authority” // Deconstruction and the Possibility of Justice / D. Cornell, M. Rosenfeld, D. G. Carlson (eds). L.: Routledge, 1992. P. 3–67. Dollimore J. Wishful Theory and Sexual Politics // Radical Philosophy. 2000. Vol. 103. P. 18–24. Dosse F., Glassman D. History of Structuralism: In 2 vols. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. Dubiel H. Theory and Politics: Studies in the Development of Critical Theory. Cambridge, MA : MIT Press, 1985. ffrench P. The Time of Theory: A History of Tel Quel (1960–1983). Oxford: Clarendon Press, 1995. Gasche R. The Honor of Thinking: Theory, Philosophy, Criticism. Stanford, CA : Stanford University Press, 2007. Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy. Cambridge, MA : MIT Press, 1996. Habermas J. The Theory of Communicative Action: In 2 vols. Cambridge: Polity Press, 1987–1991. Honneth A. The Struggle for Recognition: The Moral Grammar of Social Conflicts. Cambridge: Polity Press, 1995. Horkheimer M. Eclipse of Reason. L.: Continuum, 2004. Horkheimer M. Traditional and Critical Theory // Critical Theory: Selected Essays. N.Y.: Continuum, 1972. P. 188–252. Lecourt D. Marxism and Epistemology: Bachelard, Canguilhem and Foucault. L.: New Left Books, 1975. Marrati P. Life and Event: Deleuze on Newness // A Time for the Humanities: Futurity and the Limits of Autonomy / J. J. Bono, T. Dean, E. P. Ziarek (eds). N.Y.: Fordham University Press, 2008. Nancy J.-L. Introduction // Who Comes After the Subject? / E. Cadawa, P. Connor, J.-L. Nancy (eds). N.Y.: Routledge, 1991. P. 1–8. Negri A. Time for Revolution. L.: Continuum, 2003. Osborne P. “Whoever Speaks of Culture Speaks of Administration as Well”: Disputing Pragmatism in Cultural Studies // Cultural Studies. 2006. Vol. 60. № 1. P. 33–47.

220

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Osborne P. A Sudden Topicality: Marx, Nietzsche and the Politics of Crisis // Radical Philosophy. 2010. Vol. 160. P. 19–26. Osborne P. Modernism and Philosophy // The Oxford Handbook of Modernisms / P. Brooker, A. Gasiorek, D. Longworth, A. Thacker (eds). Oxford: Oxford University Press, 2010. P. 388–409. Osborne P. Neo-Classic: Alain Badiou’s Being and Event // Radical Philosophy. 2007. Vol. 142. P. 19–29. Osborne P. Philosophy after Theory: Trandisciplinarity and the New // Theory after “Theory” / J. Elliott, D. Attridge (eds). L.: Routledge, 2011. P. 19–33. Osborne P. Philosophy in Cultural Theory // Idem. Philosophy in Cultural Theory. L.: Routledge, 2000. P. 1–19. Osborne P. The Fiction of the Contemporary: Speculative Collectivity and Transnationality in The Atlas Group // Aesthetics and Contemporary Art / A. Avanessian, L. Skrebowski (eds). B.: Sternberg Press, 2011. Ranciere J. On the Shores of Politics. L.: Verso, 1995. Schmidt A. History and Structure: An Essay on Hegelian-Marxist and Structuralist Theories of History. Cambridge, MA : MIT Press, 1983. The Italian Difference: Between Nihilism and Biopolitics / L. Chiesa, A. Toscano (eds). Melbourne: re.press, 2009. Weber S. Benjamin’s Abilities. Cambridge, MA : Harvard University Press, 2008. Wellmer A. Endgames: The Irreconcilable Nature of Modernity. Cambridge, MA : MIT Press, 1998. Wiggershaus R. The Frankfurt School: Its History, Theories and Politics. Cambridge: Polity Press, 1994. Žižek S. Organs Without Bodies: On Deleuze and Consequences. N.Y.: Routledge, 2004. Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. Адорно Т. Эстетическая теория. М.: Республика, 2001. Бадью А. Делёз. Шум бытия. М.: Прагматика культуры; Логос-Альтера, 2004. Беньямин В. О понятии истории // Он же. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ , 2012. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СП б.: Алетейя, 1998. Жижек С. Щекотливый субъект. М.: Издательский дом «Дело» РАНХ иГС , 2014. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков // Они же. Избр. соч.: В 9 т. Т. 2. М.: Политиздат, 1985. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. Рикёр П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: У-Фактория; М.: АСТ , 2009. Фейербах Л. К критике гегелевской философии // Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1995.

П и т е р  О с б о р н

221

Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь мир, 2003. Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М.; СП б.: Медиум Ювента, 1997. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч.: В 9 т. Т. 6. М.: Политиздат, 1987.

222

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

PHILOSOPHY AFTER THEORY: TRANDISCIPLINARITY AND THE NEW Peter Osborne. Professor of Modern Philosophy, [email protected]. Faculty of Arts and Social Sciences, Kingston University (KUL ), Penrhyn rd, Kingston upon Thames, Surrey KT 1 2EE , UK . Keywords: theory; critique; self-sufficiency; trans-disciplinarity; the new; temporality. This article traces the historical development of “Theory with capital ‘T’” (critical theory) and its various interpretations, focusing on the Frankfurt School and French critical theory. The article examines the origins and main discussions of each school. The author analyzes the reception of the French interpretation of Theory in Anglophone humanities in the 1970s, revews the transformation of “theory” as a result of that reception, and examines the rejection of doctrine by “theory,” which, in turn, made “theory” itself anti-theoretical. The opposition of “T\theory” and disciplinarity and the revival of Marxism as critique by the Frankfurt School is also considered. The author claims that both the French and German versions of critical theory stem from Marxism, but arrive at differing philosophies. Nevertheless, the author highlights some common features shared by both these traditions, which include suspicion of the self-sufficiency of philosophy, a consequent orientation towards anti-, inter- and trans-disciplinary objects, an openness to the general text of writing, a critical attitude towards the established forms of Western capitalist societies, and an underlying, transformed rationalism. The latter half of the paper addresses the problem of “the new” (“How to think the ‘newness’ of the new?”) and approaches to it in the framework of critical theory. The author considers the connection between the problems of the new with philosophy of history and with philosophy of time, and examines in this context the opposition between post-Hegelian and anti-Hegelian philosophical traditions. The author analyzes the relationship between affirming the new, rejecting the old, the historical implications, and the conceptual implications (a renewed investigation of the affinities between Hegel’s and Nietzsche’s thought). DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-199-222 References Adorno T. Esteticheskaia teoriia [Ästhetische Theorie], Moscow, Respublika, 2001. Adorno T. Negativnaia dialektika [Negative Dialektik], Moscow, Nauchnyi mir, 2003. Alizart M., Kihm C. Fresh Theorie, Paris, Editions Leo Scheer, 2005. Alizart M., Nicolin P., Zaoui P., Ronell A. Fresh Theorie II : Black Album, Paris, Editions Leo Scheer, 2006. Althusser L. For Marx, London, New Left Books, 1977. Badiou A. Delez. Shum bytiia [Deleuze. La clameur de l’etre], Moscow, Pragmatika kul’tury, Logos-Al’tera, 2004. Benjamin W. O poniatii istorii [Über den Begriff der Geschichte]. Uchenie o podobii. Mediaesteticheskie proizvedeniia [Doctrine of the Similar. Mediaesthetic Works], Moscow, RSUH , 2012.

П и т е р  О с б о р н

223

Benjamin W. The Arcades Project, Cambridge, MA , Harvard University Press, 1999. Blanchot M. The Infinite Conversation, Minneapolis, Minnesota University Press, 1993. Butler J. Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence, London, Verso, 2004. Critchley S. Infinitely Demanding: Ethics of Commitment, Politics of Resistance, London, Verso, 2007. Cussett F. French Theory: How Foucault, Derrida, Deleuze, & Co Tranformed the Intellectual Life of the United States, Minneapolis, University of Minnesota Press, 2008. Deleuze G., Guattari F. Anti-Edip: Kapitalizm i shizofreniia [L’Anti-Œdipe: Capitalisme et Schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, 2007. Deleuze G., Guattari F. Chto takoe filosofiia? [Qu’est-ce que la philosophie?], Saint Petersburg, Aleteiia, 1998. Deleuze G., Guattari F. Tysiacha plato. Kapitalizm i shizofreniia [Mille plateaux. Capitalisme et Schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, Moscow, Astrel’, 2010. Derrida J. Force of Law: The “Mystical Foundations of Authority.” Deconstruction and the Possibility of Justice (eds D. Cornell, M. Rosenfeld, D. G. Carlson), London, Routledge, 1992, pp. 3–67. Dollimore J. Wishful Theory and Sexual Politics. Radical Philosophy, 2000, vol. 103, pp. 18–24. Dosse F., Glassman D. History of Structuralism: In 2 vols, Minneapolis, University of Minnesota Press, 1997. Dubiel H. Theory and Politics: Studies in the Development of Critical Theory, Cambridge, MA , MIT Press, 1985. Engels F. Liudvig Feierbakh i konets klassicheskoi nemetskoi filosofii [Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie]. In: Marx K., Engels F. Izbr. soch.: V 9 t. T. 6 [Selected Works: In 9 vols. Vol. 6], Moscow, Politizdat, 1987. Feuerbach L. K kritike gegelevskoi filosofii [Zur Kritik der Hegelschen Philosophie]. Soch.: V 2 t. T. 1 [Works: In 2 vols. Vol. 1], Moscow, Nauka, 1995. ffrench P. The Time of Theory: A History of Tel Quel (1960–1983), Oxford, Clarendon Press, 1995. Gasche R. The Honor of Thinking: Theory, Philosophy, Criticism, Stanford, CA , Stanford University Press, 2007. Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy, Cambridge, MA , MIT Press, 1996. Habermas J. Filosofskii diskurs o moderne [Der philosophische Diskurs der Moderne], Moscow, Ves’ mir, 2003. Habermas J. The Theory of Communicative Action: In 2 vols, Cambridge, Polity Press, 1987–1991. Hegel G. W. F. Fenomenologiia dukha [Phänomenologie des Geistes], Moscow, Nauka, 2000. Heidegger M. Kant i problema metafiziki [Kant und das Problem der Metaphysik], Moscow, Russkoe fenomenologicheskoe obshchestvo, 1997. Honneth A. The Struggle for Recognition: The Moral Grammar of Social Conflicts, Cambridge, Polity Press, 1995. Horkheimer M. Eclipse of Reason, London, Continuum, 2004.

224

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Horkheimer M. Traditional and Critical Theory. Critical Theory: Selected Essays, New York, Continuum, 1972, pp. 188–252. Horkheimer M., Adorno T. W. Dialektika Prosveshcheniia. Filosofskie fragmenty [Dialektik der Aufklärung. Philosophische Fragmente], Moscow, Saint Petersburg, Medium, Iuventa, 1997. Lecourt D. Marxism and Epistemology: Bachelard, Canguilhem and Foucault, London, New Left Books, 1975. Marrati P. Life and Event: Deleuze on Newness. A Time for the Humanities: Futurity and the Limits of Autonomy (eds J. J. Bono, T. Dean, E. P. Ziarek), New York, Fordham University Press, 2008. Marx K., Engels F. Nemetskaia ideologiia [Die deutsche Ideologie]. Izbr. soch.: V 9 t. T. 2 [Selected Works: In 9 vols. Vol. 2], Moscow, Politizdat, 1985. Nancy J.-L. Introduction. Who Comes After the Subject? (eds E. Cadawa, P. Connor, J.-L. Nancy), New York, Routledge, 1991, pp. 1–8. Negri A. Time for Revolution, London, Continuum, 2003. Nietzsche F. O pol’ze i vrede istorii dlia zhizni [Vom Nutzen und Nachtheil der Historie für das Leben]. Soch.: V 2 t. T. 1 [Works: In 2 vols. Vol. 1], Moscow, Mysl’, 1990. Osborne P. “Whoever Speaks of Culture Speaks of Administration as Well”: Disputing Pragmatism in Cultural Studies. Cultural Studies, 2006, vol. 60, no. 1, pp. 33–47. Osborne P. A Sudden Topicality: Marx, Nietzsche and the Politics of Crisis. Radical Philosophy, 2010, vol. 160, pp. 19–26. Osborne P. Modernism and Philosophy. The Oxford Handbook of Modernisms (eds P. Brooker, A. Gasiorek, D. Longworth, A. Thacker), Oxford, Oxford University Press, 2010, pp. 388–409. Osborne P. Neo-Classic: Alain Badiou’s Being and Event. Radical Philosophy, 2007, vol. 142, pp. 19–29. Osborne P. Philosophy after Theory: Trandisciplinarity and the New. Theory After “Theory” (eds J. Elliott, D. Attridge), London, Routledge, 2011, pp. 19– 33. Osborne P. Philosophy in Cultural Theory. Philosophy in Cultural Theory, London, Routledge, 2000, pp. 1–19. Osborne P. The Fiction of the Contemporary: Speculative Collectivity and Transnationality in The Atlas Group. Aesthetics and Contemporary Art (eds A. Avanessian, L. Skrebowski), Berlin, Sternberg Press, 2011. Ranciere J. On the Shores of Politics, London, Verso, 1995. Ricœur P. Pamiat’, istoriia, zabvenie [La mémoire, l’histoire, l’oubli], Moscow, Izdatel’stvo gumanitarnoi literatury, 2004. Schmidt A. History and Structure: An Essay on Hegelian-Marxist and Structuralist Theories of History, Cambridge, MA , MIT Press, 1983. Sloterdijk P. Kritika tsinicheskogo razuma [Kritik der zynischen Vernunft], Yekaterinburg, U-Faktoriia, Moscow, AST , 2009. The Italian Difference: Between Nihilism and Biopolitics (eds L. Chiesa, A. Toscano), Melbourne, re.press, 2009. Weber S. Benjamin’s Abilities, Cambridge, MA , Harvard University Press, 2008. Wellmer A. Endgames: The Irreconcilable Nature of Modernity, Cambridge, MA , MIT Press, 1998. Wiggershaus R. The Frankfurt School: Its History, Theories and Politics, Cambridge, Polity Press, 1994.

П и т е р  О с б о р н

225

Žižek S. Organs Without Bodies: On Deleuze and Consequences, New York, Routledge, 2004. Žižek S. Shchekotlivyi sub”ekt [The Ticklish Subject], Moscow, Izdatel’skii dom “Delo” RANK hiGS , 2014.

226

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

Понятия и объекты Рэй Брассье

Профессор философии, факультет искусств и науки, Американский университет Бейрута (AUB). Адрес: P.O. Box 11-0236, Riad El-Solh, 1107 2020 Beirut, Lebanon. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: критическая эпистемология; рационалистическая метафизика; ирредукционизм; репрезентация; корреляция; понятие; реализм. В статье в виде нумерованных тезисов представлена развернутая критика «корреляционизма» как эпистемологически-метафизической программы. Начав с фундаментального для философии вопроса «Что такое реальное?», автор прослеживает историю корреляционизма вплоть до постмодернистских программ и ирредукционизма Латура/ Хармана. Именно корреляционизм предоставляет (часто неявную) философскую отправную точку для множества предпринимавшихся в XX веке попыток растворить философские проблемы в вопросах политики, социологии, антропологии и психологии. Базовой моделью всех типов корреляционизма, от критики до ирредукционизма, оказывается аргумент, который Дэвид Стоув окрестил словом «Перл» (the Gem) и который образцово представлен в скептицизме Джорджа Беркли. В ходе критического разбора этого аргумента доказывается его логическая несостоятельность. Соответственно, привлекательность корреляционизма объяснима, скорее, эмоциональными, ценностными и психологическими факторами.

Отвергнуть корреляционизм и вновь установить главенство связки «эпистемология — метафизика» не значит вернуться к реакционному философскому пуризму, который настаивает на том, чтобы к философии не примешивались политика и история. Это значит лишь указать, что проблемы эпистемологии и метафизики остаются концептуально нередуцируемыми, и при этом сохранить авторитет науки как самой надежной формы познавательного доступа к реальности. Отказ от корреляционизма влечет за собой восстановление критической связи между эпистемологией и метафизикой и сопутствующих этой связи различий: разум — чувственность и понятие — объект. Корреляционистское стремление избавиться от них проистекает из отказа рациональному объяснению per se в когнитивной привилегии, что ведет к иррационализму и фидеизму. Эти традиционные дуализмы необходимы, чтобы придать смысл научным достижениям, не обходя связанные с ними эпистемологические и онтологические трудности, как то пытаются сделать корреляционисты и метафизики.

227

1

В О П Р О С «Что такое реальное?» находится на  пересечении метафизики и эпистемологии. Точнее, он отмечает стык метафизики и эпистемологии печатью концептуаль. ной репрезентации. 2. Метафизика как исследование того, что есть, пересекается с эпистемологией как изучением того, как мы познаем то, что есть. Это пересечение познания и бытия выражается в теории познания (conception), которая объясняет, как мышление схватывает бытие. 3. То, что выражение мышления и  бытия с  необходимостью имеет концептуальный характер, вытекает из  Критического запрета, который исключает любое возвращение к учению о предустановленной гармонии между реальным и  идеальным. Мышлению не  гарантирован доступ к  бытию; бытие не  является чем-то  по  сути своей мыслимым. У  познания нет иного доступа к реальности, кроме понятия. Однако само реальное не следует путать с понятиями, с помощью которых мы познаем его. Фундаментальная проблема философии в том и заключается, чтобы примирить эти два тезиса. 4. Мы получаем доступ к структуре реальности через машинерию познания, вычленяющую интеллигибельные указатели из  мира, который не  был создан интеллигибельным и  исходно не был наделен смыслом. Смысл — ​это функция познания, а оно предполагает репрезентацию, но это не значит, что концептуальная репрезентация может быть истолкована в терминах отображения мира в словах. Изобретать мостик от мышления к бытию приходится концептуальной рациональности. 5. Таким образом, метафизическое исследование структуры бытия возможно лишь в паре с эпистемологическим исследованием природы познания. Мы не поймем, что есть реальное, пока не поймем, что это «что» значит; далее, не поймем, что это «что» значит, не узнав, что есть «значит»; но мы не можем и надеяться понять, что есть «значит», не поняв, что значит это «есть». Перевод с английского переводческой группы Cube of Pink (философский факультет МГУ) по изданию: © Brassier R. Concepts and Objects // Speculative Turn: Continental Materialism and Realism / L. Bryant et al. (eds). Melbourne: re.press, 2011. P. 47–65. Публикуется с любезного разрешения автора.

228

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

6. Это было хорошо известно Мартину Хайдеггеру1. Но, в отличие от него, мы не будем выводить магический круг онтологической интерпретации из неизбежной кругообразности нашего до-онтологического понимания того, что значит, что вещи существуют. Метафизическое исследование бытия не может сводиться к герменевтической интерпретации бытия исследователя и разным способам, которыми он понимает бытие. Хотя метафизическое исследование неотделимо от изучения того, что такое смысл, задача этого изучения состоит в том, чтобы достичь метафизического определения области смысла, избежав феноменологической двусмысленности между смыслом и бытием. 7. Если мы хотим избежать превращения исследования бытия в интерпретацию смысла, мы должны добиться надлежащего понимания того, что такое быть для какого-либо сущего независимо от актов нашего познания, понимания или интерпретации бытия этого нечто. Но такое понимание будет достигнуто, только если мы добьемся твердого понимания истоков, возможностей и пределов нашей способности познавать, понимать и интерпретировать, что такое вещи. 8. Метафизически желаемое заключается вовсе не в том, чтобы добиться более ясного понимания того, что мы подразумеваем под бытием или что бытие значит для нас (как существ, которыми мы являемся в силу своей естественной и культурной истории). Оно состоит в том, чтобы вырваться из круга, в котором смысл бытия остается коррелятивен нашему бытию в качестве вопрошающих об этом смысле, в область собственно теоретического осмысления того, что есть реальное, независимо от нашего якобы до-онтологического его понимания. Однако заметьте: не независимо от наших способов его постижения. Такое не-герменевтическое понимание метафизического исследования налагает на него эпистемологическое ограничение, требуя подхода, который объяснял бы, как разумные существа получают когнитивный доступ к реальности с помощью понятийного познания. 9. Есть соблазн предположить, что можно избежать этого трудного эпистемологического обходного пути через анализ концептуальной инфраструктуры, лежащей в основе нашего понимания таких терминов, как «что», «есть» и  «реальное», если обратиться к учению об однозначности (унивокальности) бытия. Оно аннулирует репрезентацию, а вместе с ней и тройное различие между актом репрезентации, репрезентированным и реальностью. 1. Хайдеггер М. Бытие и время. СП б.: Наука, 2006. Введение.

Рэй Брассье

229

Сторонники теории однозначного бытия как различия (в которой теория — л​ ишь еще одно различие в бытии), в сущности, подменили вопрос «Какие различия реальны?» утверждением реальности различий: различение становится единственным и достаточным критерием реальности. Если бытие — ​это различие и только различия реальны, тогда традиционная метафизическая задача «разделять все на виды, на естественные составные части»2 с помощью правильного познания бытия может быть вытеснена за счет возвращения мышления непосредственно в бытие с целью получить не-репрезентационную интуицию бытия как реального различия. Это был бы делёзианский вариант. Однако хваленая «имманентность» однозначности Жиля Делёза достигается ценой докритического сплавления мышления, смысла и бытия. Это ведет к панпсихизму, который скорее игнорирует обозначенные выше эпистемологические трудности, чем устраняет их. Утверждение «все реально» вопиюще бессодержательно — ​и едва ли эту бессодержательность смягчает приписка, что все реально лишь постольку, поскольку мыслит, ведь для панпсихизма мыслить — ​значит различать3. 10. Больше нельзя обращаться к смыслу ни как к исходному конституенту реальности (как в случае аристотелевского эссенциализма), ни  как к  первоначальному условию доступа к  миру (как в герменевтической онтологии Хайдеггера): следует признать его обусловленным феноменом. Его производят бессмысленные, но разрешимые механизмы, работающие как на субличностном (нейровычислительном), так и на надличностном (социокультурном) уровнях. Это натуралистический императив. Важно, однако, отличать натурализм как метафизическую доктрину, которая характеризуется онтологическим гипостазированием сущностей и процессов, постулируемых современной наукой, от натурализма как эпистемологического ограничения, требующего, чтобы объяснения понятия, репрезентации и смысла воздерживались от обращения к сущностям или процессам, которые в принципе не могут быть объяснены ни современной, ни будущей наукой. Нас интересует последний тип натурализма. Согласно методологическому натурализму, смысл (то есть понятийное понимание) может стать эпистемологическим экспланансом только при условии, что 2. Платон. Федр // Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1993. Т. 2. 265е–266а. — ​Прим. пер. 3. Критический разбор роли панпсихизма в  онтологии Делёза см. в  статье: Brassier R. The Expression of Meaning in Deleuze’s Ontological Proposition // Pli: The Warwick Journal of Philosophy. 2008. Vol. 19. P. 1–36.

230

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

сопутствующие выгоды такого объяснения могут быть безопасно использованы на более фундаментальном метафизическом уровне, на  котором функцию и  исток лингвистической репрезентации можно объяснить без обращения к трансцендентальным воздушным замкам вроде первичных дающих смысл актов сознания, бытия-в-мире или жизненного мира. Признание критикой того, что реальность по своей природе не имеет смысла и не интеллигибельна, означает, что способности к лингвистическому означиванию и понятийному пониманию можно рассматривать как процессы в мире. Это процессы, посредством которых разумные существа получают доступ к структуре реальности. Ее устройство не зависит от понятийных инструментов, с помощью которых эти существа ее познают. 11. Метафизика и  эпистемология встречаются на  пересечении двух линий: эпистемологической, которая отделяет разум (sapience) от чувственности (sentience), и метафизической, которая отличает реальность понятия от реальности объекта. Иммануил Кант учил нас выделять первую линию. Но  его преемники-корреляционисты впоследствии раздули ее значение в ущерб метафизической линии. Подавление последней, последовавшее за  устранением вещей-в-себе, означает плавный переход корреляционизма от  эпистемологической умеренности к  онтологической несдержанности4. Задача теперь состоит в  том, чтобы придерживаться метафизической линии, одновременно ища способ ее воссоединения с эпистемологической. Подобно тому как эпистемология пуста без метафизики, метафизика слепа без эпистемологии. 12. Кант подчеркивал разницу между познанием, понятым как схватывание нечто как нечто, как подведение объекта под понятие, и ощущением, то есть регистрацией соматических стимулов. Понятийное познание отвечает нормативным стандартам истины и ложности, правильности и неправильности, которые развиваются из реактивных диспозиций, но не могут быть к ним сведены. С помощью этих диспозиций одна часть мира (будь то попугай или термостат) преобразует информацию из другой части мира (звуковые волны или молекулярная кинетическая энергия). Знание не  информация: знать — ​значит поддерживать суждение, соответствующее критерию истинности безусловно, независимо от целей. В противоположность этому передача и пре 4. О корреляционизме см.: Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015.

Рэй Брассье

231

образование информации не требуют поддержки; информация может быть адекватна или неадекватна определенным целям, но не «истинна» или «ложна». Эта эпистемологическая особенность знания противоположна метафизической вездесущности информации. 13. Критика выхолащивает объект, лишая его субстанции и  оставляя метафизику невесомой. Склоняя чашу весов в  сторону познания, она открывает путь концептуальному идеализму, так как лишает эпистемологию метафизического противовеса. Концептуальный идеализм усиливает нормативную значимость познания ценой устранения метафизической автономии вещив-себе. Хрупкое равновесие между критической эпистемологией и рационалистической метафизикой восстанавливается в философии Уилфрида Селларса5. Переписывая кантовское трансцендентальное различие между мышлением (noesis) и созерцанием (aisthesis) в рамках природы, Селларс развивает инференциалистский подход к нормативной структуре познания. Этот подход позволяет ему придерживаться научного реализма, не обремененного эпистемологическими ограничениями эмпиризма6. Тем самым Селларс намечает новый союз между посткантианским рационализмом и постдарвиновским натурализмом. Его натуралистический рационализм7 очищает постдарвиновский натура 5. См. в особенности сложную, но стоящую усилий работу Селларса: Sellars W. Science and Metaphysics: Variations on Kantian Themes. L.: Routledge & Kegan Paul, 1968. Вопреки расхожему мнению, манере его философского письма свойственна исключительная индивидуальность и  элегантность. Его проза — ​жесткая, лаконичная, эллиптическая — ​демонстрирует большую философскую силу и несет в себе больше оригинального мышления через отклонение от принятого, нежели елейные уговоры якобы превосходных (то есть более удобоваримых) стилистов. Пустая учтивость — ​в хроническом дефиците у осознанно «хорошего» письма американского прагматического лагеря (это совпадение стилистической и философской легкости, титульные примеры которого — У ​ ильям Джемс и Ричард Рорти). Именно на их фоне слишком часто критикуют Селларса за то, что он не «хороший» писатель. 6. Инференциалистский подход Селларса к рациональности был развит и  расширен Робертом Брэндомом  — ​с овременным философом, возможно больше других сделавшим для привлечения внимания к  важности философских результатов Селларса. См.: Brandom R. Making it Explicit: Reasoning, Representing, and Discursive Commitment. Cambridge: Harvard University Press, 1994; Idem. Articulating Reasons: An Introduction to Inferentialism. Cambridge: Harvard University Press, 2000. 7. Или «рационалистический натурализм». Философский проект Селларса фактически охватывает водораздел между посткантианским рационализмом и постдарвиновским натурализмом. Поэтому он открыт для очень

232

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

лизм от остатков картезианского догматизма, которые могут захватываться иррационалистами, жаждущими разгрома предрассудка «чистого» разума. Там, где предрассудки метафизического рационализма мешают разуму бороться с Цербером восставшего иррационализма (в виде феноменологии, витализма, панпсихизма), подход Селларса к нормативным ограничениям концептуальной рациональности делает возможным научный реализм. Последний не избегает, а требует критического пересмотра категорий обыденной метафизики — ​категорий, которые сам иррационализм одобрил бы8. 14. В  конце концов, разум сам предписывает нам отказ от сверхъестественных (то есть метафизических) концепций раразных интерпретаций в зависимости того, на какой стороне делается акцент — ​рационалистической или эмпирической. Рационалистический компонент селларовского наследия был развит Робертом Брэндомом. А натуралистический аспект повлиял на таких бескомпромиссных философских материалистов, как Пол Черчленд, Дэниел Деннет и Рут Гарретт Милликен. Хотя в последнее время в обсуждениях наследия Селларса господствовала «неогегельянская» трактовка Брэндома (видимо, во вред натурализму Селларса, а особенно его приверженности научному реализму), благодаря усилиям Джеймса О’Ши все же сохранялась важность научной картины (scientific image) для «синоптического видения» Селларса. См. его важное исследование: O’Shea J. Wilfrid Sellars: Naturalism With a Normative Turn. Cambridge: Polity, 2007. Своими работами О’Ши внес столь необходимую коррективу в преобладающую неогегельянскую интерпретацию наследия философа. 8. См.: Sellars W. Op. cit. P. 173. Понятие «обыденной метафизики» (в смысле набора неявных концептуальных категорий, посредством которых люди осмысляют мир до  любых теоретических размышлений) начинает играть все более важную роль в когнитивной науке. Примерами таких категорий являются лица, личности, тела, материальные объекты, произвольное движение, причина и следствие. Одно из очевидных следствий этого захода состоит в том, что феноменологическая онтология — ​это попросту расширенная версия обыденной метафизики. См.: Boyer P. Natural Epistemology or Evolved Metaphysics? Developmental Evidence for Early-Developed, Intuitive, Category-Specific, Incomplete and Stubborn Metaphysical Presumptions // Philosophical Psychology. 2000. Vol. 13. P. 277– 297; Boyer P., Barrett H. C. Evolved Intuitive Ontology: Integrating Neural, Behavioral and Developmental Aspects of Domain-Specificity // Handbook of Evolutionary Psychology / D. Buss (ed.). N.Y.: Wiley, 2005. Скотт Атран дает особенно провокативное объяснение того, в какой мере аристотелевская метафизика систематизирует дофилософские интуиции: Atran S. Cognitive Foundations of Natural History: Towards an Anthropology Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. Критический разбор некоторых тезисов Атрана можно найти в: Ghiselin M. T. Folk Metaphysics and the Anthropology of Science // Behavioural and Brain Sciences. 1998. Vol. 21. P. 573–574.

Рэй Брассье

233

циональности. Элиминативный материализм, устраняющий различие между разумом и чувственностью на прагматистских основаниях, подрывает нормативное ограничение, которое и обеспечивает этому устранению когнитивное обоснование. Критерий истинности дает не  только самую бескомпромиссную защиту от  выходящей за  пределы природы концепции нормативности, но и необходимое обоснование для устранения обыденной метафизики. 15. Пока разум не демистифицирует рациональность самостоятельно, иррационализм будет торжествовать под видом скептицизма, позволяющего ему разоблачать разум как разновидность веры. Результат этого — ​постмодернистский сценарий, в  котором рационалистический императив объяснять феномены через проникновение в реальность по ту сторону явлений объявляется симптомом метафизического редукционизма теологического характера. Постмодернистский «ирредукционизм» отказывается от метафизического предписания познать ноуменальное, избавляясь от эпистемологического различия между явлением и реальностью, чтобы спасти реальность каждого явления — ​от заходов солнца до Санта-Клауса9. 16. Бруно Латур — ​один из главных защитников ирредукционистской веры. Его «Несводимое»10 вобрало в себя самую суть хорошо узнаваемых проповедей Ницше за вычетом нервной напыщенности его несдержанного Sturm und Drang. Благодаря своей вкрадчивой и обходительной прозе Латур — ​вежливый представитель постмодернистского иррационализма. Как он действует? Во-первых, он сводит разум к проведению различий:

9. Достаточно вспомнить метафизическое различие между явлением и реальностью в  изводе, к  примеру, «объектно-ориентированных философий». Дело в том, что отсутствие какого-либо надежного познавательного критерия для измерения и определения точных масштабов пропасти между кажимостью и бытием или для различения между внешними и внутренними качествами объектов позволяет делать совершенно произвольные высказывания о  вещах-в-себе. Пример такого «объектноориентированного» философствования — ​работы Грэма Хармана. Cм., напр.: Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. 10. Речь идет о второй части работы: Латур Б. Пастер: Война и мир микробов, с приложением «Несводимого» / Пер. с фр. А. В. Дьякова. СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. Существует также неизданный перевод Андрея Кузнецова, см. URL: https://vk.com/topic-8359708_26941259. Именно он будет использоваться в дальнейшем. — ​Прим. пер.

234

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

«Разум» используется в работе по распределению согласия и несогласия между словами. Это дело вкуса и чувства, практического знания и разборчивости, класса и статуса. Мы оскорбляем, хмуримся, дуемся, сжимаем кулаки, восторгаемся, плюем, вздыхаем и мечтаем. Кто рассуждает?11

Во-вторых, он сводит науку к силе: Вера в  существование науки — ​следствие преувеличения, несправедливости, асимметрии, невежества, доверчивости и  отрицания. Если «наука» отличается от  всего остального, то это отличие — ​конечный результат длинной цепочки актов насилия12.

В-третьих, он сводит научное знание («знание-что») к практическому знанию-как: Нет такой вещи, как знание, да и чем бы оно было? Есть только практическое знание — ​знание-как. Другими словами, есть ремесла и мастерство. Вопреки всем утверждениям об обратном, ключ к знанию принадлежит именно ремеслам. Благодаря им возможно «возвращение» науки в сети, из которых она когда-то возникла13.

И  последнее, но  оттого не  менее важное: он сводит истину к власти: Слово «истинный» — ​это дополнение к определенным испытаниям силы, призванное ослепить тех, кто еще мог бы поставить под сомнение эти испытания14.

17. Весьма поучительно, сколько редукций нужно проделать, чтобы прийти к  ирредукционизму: разум, наука, знание, истина — ​все это должно быть устранено. Латур, конечно, без колебаний сводит разум к произвольности, науку к обычаю, знание к манипуляции или истину к силе: настоящий объект его ирредукционистского откровения не редукция как таковая (в ней он себе не отказывает), а объяснение и в особенности приписываемая научному объяснению когнитивная привилегированность. 11. Там же. Фрагмент 2.1.8.4. 12. Там же. Фрагмент 4.2.6. 13. Там же. Фрагмент 4.3.2. 14. Там же. Фрагмент 4.5.8.

Рэй Брассье

235

Освободившись от  ограничений когнитивной рациональности и обязательств истины, метафизика может пренебрегать необходимостью объяснения и  подменять его набором изобилующих намеками метафор, познавательное значение которых зависит от семантического резонанса. «Актор», «союзник», «сила», «власть», «сопротивление», «сеть» — ​это главные метафоры ирредукционистской метафизики Латура, элементарные «актанты», инкапсулирующие действия каждого актора. И, как в  любой построенной на метафоре метафизике, двусмысленность всегда благо, а не помеха: Поскольку нет буквального или переносного смысла, нет и единственного способа употребления метафоры, который бы господствовал над другими ее употреблениями. Без правильности нет и неправильности. Коль скоро нет слова, которое бы господствовало над другими словами, мы вольны в использовании всех метафор. Не стоит бояться, что одно значение «истинно», а другое «метафорично»15.

18. Однако в  отсутствие какого бы то  ни  было понимания связи между «значениями» и  означаемыми вещами (центральный для эпистемологической проблематики вопрос, который отвергается Латуром, но  занимает умы целой философской традиции: от Готлоба Фреге и Селларса до их нынешних наследников) утверждение, что ничто не метафорично, абсолютно не отличается от утверждения, что все метафорично16. Метафизическое различие между словами и  вещами, понятиями и  объектами исчезает вместе с различием между репрезентацией и реальностью: Невозможно провести устойчивое различие между актантами, которые будут играть роль «слов», и актантами, которые будут играть роль «вещей»17.

Игнорируя эпистемологическое требование объяснять, что такое значение и как оно относится к вещам, которые значениями не являются, Латур, как и все постмодернисты (несмотря на его заверения в обратном), сводит все к значению, так как разница 15. Там же. Фрагмент 2.6.3. 16. Точно так же и тезис о том, что все реально, оказывается неотличим от тезиса о том, что ничто не реально: с разрушением различия между видимостью и реальностью объем предиката «реальное» настолько расширяется, что предикат становится бесполезным. 17. Там же. Фрагмент 2.4.5.

236

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

между «словами» и  «вещами» оказывается не  более чем функциональным различием, сосредоточенным в понятии «актанта». То есть это просто номинальное различие, которое задается метафизической функцией, приписываемой метафоре «актант». Поскольку для Латура «актант» охватывает все: от  гидроэлектростанций до зубных фей, — ​получается, что любое возможное различие между гидроэлектростанцией и  феей (то  есть различия в механизмах — н ​ еважно, познаваемы они на данный момент или нет, — в​ лияния на других или подверженности влиянию) должно быть непроблематично объяснено с  помощью одной этой концептуальной метафоры. 19. Это редукционизм под соусом мести, но он скорее затемняет различия в том, как взаимодействуют разные части мира, чем проливает на них свет. Поэтому те, кто не заинтересован в том, чтобы понять разницу между желанием и  инженерным искусством, могут назвать объяснительную недостаточность этого редукционизма симптомом его ирредуктивной доблести. Латур пишет, чтобы убедить тех, кто на самом деле и не хочет знать. Если озабоченность репрезентацией, которая находится в центре эпистемологической проблематики от Рене Декарта до Селларса, была мотивирована желанием не только понять, но и помочь науке в ее попытках объяснить мир, то недавнюю волну проектов по устранению эпистемологии путем устранения репрезентации можно рассматривать как симптом страха познания. Этот страх от Ницше и Хайдеггера до Латура поддерживал согласованные усилия некоторых философов сдержать, если не устранить, тревожные следствия научного познания18. 20. Хотя ирредукционисты обожают рассуждать об  «оскудении», сопровождающем эпистемологическую привилегированность понятийной рациональности, все, что у  них есть взамен, — ​жалкая метафорика, затушевывающая любое реальное 18. Краткий, но предельно эффективный разгром разнообразных аргументов (включая латуровские), выдвинутых для подрыва влияния научной рациональности, см. в: Boghossian P. Fear of Knowledge: Against Relativism and Constructivism. Oxford: Oxford University Press, 2007. Критику тезисов Латура см. в: Brown J. R. Critique of Social Constructivism // Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science / R. Klee (ed.). Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 260–264. См. также: Kitcher P. The Advancement of Science: Science Without Legend, Objectivity Without Illusions. Oxford: Oxford University Press, 1993. В  своей работе Филип Китчер проводит гроссмейстерскую защиту научной рациональности от постмодернистских клеветников, мимоходом расправляясь и с Латуром.

Рэй Брассье

237

различие, с помощью которого репрезентация дает объяснение и понимание. 21. При всем уважении к Латуру, между концептуальными категориями и соответствующими объектами, к которым их можно применить, есть существенное различие. Но из-за того, что, подобно критикуемым им постструктуралистам, он пренебрегает этим различием, его попытка противопоставить свой «реализм» постмодернистскому «ирреализму» отдает фальшью: Латур привлекает различие, которое не  может реализовать. Сводя реальность различия между понятием и  объектом к  силовым различиям между широко понимаемыми «актантами», Латур попросту стирает со стороны «вещей» («сил») различие, которое текстуалисты отрицают со стороны «слов» («означающих»). 22. Поскольку ирредукционизм Латура опирается на познавательную ценность метафоры, но лишен инструментов для ее объяснения, не говоря уже о легитимации, то не следует рассматривать его как теорию, если под теорией понимать ряд систематически связанных пропозиций, удерживаемых вместе корректными цепочками аргументов. Скорее, тексты Латура осознанно воспроизводят метафорические операции, которые сами описывают: это «сети», торгующие «слово-вещами» разной «власти», связями «перевода» между «актантами» разной «силы» и т. д. В этом смысле его тексты — ​это упражнения в практическом знании-как, которое Латур хвалит, противопоставляя его доказательным пропозициональным структурам, управляемым познавательными нормами эпистемической достоверности и логической обоснованности. Но это значит, что по своей сути тексты Латура скорее нормативны, чем дескриптивны. В самом деле, поскольку проблемы эпистемической достоверности и обоснованности не имеют для Латура никакого значения, ничто не помешает цинику заключить, что политика Латура (нео-либеральная) и его религия (католическая) — э​ то самые красноречивые указатели тех сил, что в конечном счете мотивируют его неприязнь к рациональности, критике и революции. 23. Иными словами, тексты Латура предназначены для того, чтобы что-то делать: они построены скорее для производства эффекта, нежели для доказательства. Не пытаясь что-либо доказать, Латур открыто занимается тем, что с помощью чрезвычайно искусной риторики убеждает впечатлительного читателя принять его ирредукционистскую картину мира. Это традиционный modus operandi софиста. Но только самый наглый из софистов станет отрицать риторический характер своих утверждений: 238

Л О Г О С  ·   Т О М 2 7   ·   # 3   ·   2 0 1 7

Риторика не в состоянии объяснить силу цепочки предложений, поскольку если она объявляется «риторической», то она слаба и уже проиграла19.

Это обращение Латура к  уже метафоризированному понятию «силы» ради указания на «не-риторическую» и потому якобы «реальную» силу его, Латура, «цепочки предложений» представляет собой вершину софистики20. 24. Ирредукционизм — ​это вид корреляционизма: философема, согласно которой человеческое и не-человеческое, общество и природа, разум и мир могут быть поняты только во взаимной корреляции, как взаимозависимые полюса фундаментального отношения. Корреляционисты имеют обыкновение отвергать в качестве ложных традиционные вопросы метафизиков и эпистемологов. Например, «Что есть X?» и «Как мы познаем Х?» Они появляются, по мнению корреляционистов, вследствие злосчастной склонности отделять один полюс от другого и рассматривать его отдельно от коррелята. Коль скоро для корреляциониста невозможно отделить субъективное от  объективного, или человеческое от не-человеческого, то и бессмысленно спрашивать, каково что-либо само по себе, независимо от нашего отношения к нему. К тому же раз знание сведено к технической манипуляции, то невозможно, да и нежелательно, пытаться понять научное познание независимо от его связи с социальными практиками, в которые оно неизменно вписано. Соответственно, корреляционизм санкционирует все варианты прагматического инструментализма, которые поощряют первичность практического «знания-как» по отношению к теоретическому «знанию-что». Разум становится всего лишь еще одним видом чувственности (sentience), причем уж точно не привилегированным. 25. В  конечном счете корреляционизм — ​это не  определенное философское учение, а расплывчатая и весьма разносторонняя стратегия дефляции традиционных метафизических и эпи 19. Латур Б. Указ. соч. Ч. II . Фрагмент 2.4.1. 20. Что интересно, собственно латуровское разрушение различия между логикой и риторикой в действительности подрывает любую попытку отделить концептуальное содержание его работы от ее риторической брони. Попытаться изолировать «акторно-сетевую теорию» от политики (или религии) Латура — ​значит привлечь различие между публичной теорией и приватной практикой, от которого мысль Латура открыто открещивается. Впоследствии, в другой работе, я проведу более систематический разбор тезисов Латура, а также тех философов, что встали под знамена его ирредукционизма.

Рэй Брассье

239

стемологических вопросов путем редукции проблематики «бытия» и «знания» к сцеплениям культурной формы, политической борьбы и социальной практики. Разрешая массовое превращение философских проблем в симптомы не-философских факторов (политических, социокультурных, психологических и т. д.), корреляционизм предоставляет (часто неявную) философскую отправную точку для множества предпринимавшихся в  XX веке попыток растворить философские проблемы в  вопросах политики, социологии, антропологии и психологии. Отвергнуть корреляционизм и  вновь установить главенство связки «эпистемология  — ​метафизика» не  значит вернуться к  реакционному философскому пуризму, который настаивает на том, чтобы к философии не примешивались политика и история. Это значит лишь указать, что, хотя проблемы эпистемологии и метафизики, несомненно, укоренены в социальном и политическом, они все же обладают относительной автономией и остаются концептуально нередуцируемыми, подобно тому как проблемы математики и физики сохраняют относительную автономию несмотря на то, что всегда вписаны в социально-историческую конъюнктуру. Тот факт, что философский дискурс не-математичен и в основном (но отнюдь не полностью) не формализован (что вовсе не значит, что он не формализуем в принципе), не дает никаких легитимных оснований для того, чтобы пренебрегать его концептуальной спецификой и сводить его к набору идеологических симптомов. Еще раз, это не равносильно утверждению (абсурдному), что проблемы метафизики или эпистемологии не имеют социальных детерминантов или политических следствий. Дело в том, чтобы указать, что их можно понять исключительно в терминах политики, социального, истории не больше, чем проблемы физики или математики. 26. Отвергать проводимое корреляционизмом сведение эпистемологии к онтологии и онтологии к политике — ​не значит отступать к реакционному квиетизму. Это означает признать необходимость изобретения новых условий артикуляции в пространстве между политикой, эпистемологией и метафизикой. Политизация онтологии означает регресс к  антропоморфической близорукости; онтологизация политики спотыкается в  тот момент, когда она пытается вывести политические рекомендации из метафизического описания. Философия и  политика не  могут быть метафизически соединены, философия пересекается с политикой там, где критическая эпистемология пересекает критику идеологии. Освободительная политика, забывающая эпистемологию, быстро 240

Л О Г О С  ·   Т О М 2 7   ·   # 3   ·   2 0 1 7

вырождается в метафизическую фантазию, то есть религиозный субститут21. Провал в изменении мира не может не быть связан с неудачной попыткой понять его. 27. Утверждение первичности корреляции — ​это условие постмодернистского разрушения связи эпистемология — м ​ етафизика и двух сопутствующих фундаментальных различий: разум — ч ​ увственность и  понятие — ​объект. Отвергая первое, корреляционизм устраняет эпистемологию, так как сводит знание к установлению различий. Отвергая второе, он одновременно редуцирует вещи к  понятиям, а  понятия к  вещам. Одна редукция способствует другой: стирание эпистемологического различия между разумом и  чувственностью облегчает устранение различия между понятием и  объектом; уничтожение метафизического различия между понятием и объектом облегчает смешение разума и чувственности. 28. Отказ от корреляционизма влечет за собой восстановление критической связи между эпистемологией и метафизикой, а также сопутствующих этой связи различий: разум/чувственность и понятие/объект. Нам нужно знать, что такое вещи, чтобы измерить разрыв между их феноменальными и ноуменальными аспектами, а также разницу между их привходящими и собственными свойствами. Знать (в строгом научном смысле), что такое нечто, — ​значит концептуализировать это. Отсюда вовсе не следует, что вещи тождественны своим понятиям. Разрыв между понятийным тождеством и не-понятийным различием (между тем, что такое понятие объекта и что есть сам объект) не является невыразимым зиянием или знаком непреодолимой инаковости; этот разрыв можно с помощью понятия превратить в тождество, которое не является тождеством понятия, хотя понятие — ​о нем. При всем уважении к Адорно, есть альтернатива отрицанию тождества, сопровождающему неспособность понятия соответствовать своему объекту: отрицание понятия, детерминированное не-понятийным тождеством объекта, а не его отсутствием в понятии. При всем уважении к Делёзу, есть альтернатива утверждению различия в качестве не-репрезентативистского концепта (Идеи) вещи самой по себе: утверждение в объекте идентич 21. В этом отношении примечательное преобладание теологических мотивов в тех вариантах критической теории, что оставили эпистемологию, оказывается сильным симптомом перехода от идеологической критики к метафизическому наставлению: «освобождение», «примирение», «Утопия», «Мессианизм», «благодать», «верность», «вера» и т. д.

Рэй Брассье

241

ности, в конечном счете определяющей адекватность собственной понятийной репрезентации. Различие между понятийным и вне-понятийным не следует характеризовать как нехватку или отрицание или же превращать в позитивное понятие бытия как Идеального различия-в-себе: оно может быть допущено как всегда-уже данное в  акте понимания или познания. Но  его допущение не сопровождается полаганием. Именно это отличает научную репрезентацию и определяет ее позицию по отношению к объекту22. 29. Реальное в  научной репрезентации объекта не  совпадает с  чтойностью объекта в  качестве концептуально описанного (чтойность — ​это то, что понятие значит и что объект есть; его метафизическая чтойность или сущность), однако научная установка как раз и  отличается имманентным и  одновременно трансцендентальным разрывом между реальностью объекта и его бытием в качестве концептуально описанного. В установке научной репрезентации именно первая определяет последнее и вынуждает постоянно подвергать его пересмотру. Эта репрезентация опирается на идею о том, что нечто в самом объекте задает расхождение между его материальной реальностью (тот факт, что объект существует, его существование) и его бытием, понятым как чтойность (что он такое). В научной установке реальность объекта определяет содержание представления о нем и позволяет определить расхождение между реальностью объекта и способом его концептуального описания. В этом отличие от  классической корреляционистской модели, утверждающей, что именно понятийное содержание определяет «реальность» объекта, понятую как отношение между актом репрезентации и репрезентированным. 30. Различие между концептуальной реальностью объекта и его метафизической реальностью аналогично схоластическому различию между объективной и формальной реальностями. Однако это не догматический или докритической остаток. Скорее, это вытекает из эпистемологического запрета на трансцендентализацию значения. Следствие этого критического ограничения — ​признание трансцендентальной разницы между значением и быти 22. Это одно из самых ценных прозрений Франсуа Ларуэля среднего периода (в его собственной периодизации это Философия II). См., в частности: Laruelle F. En tant qu’un: la non-philosophie expliqué au philosophes. P.: Aubier, 1991. К сожалению, в последующих работах Ларуэля значение этой идеи уменьшается.

242

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ем, или понятием и объектом. Вопреки заявлениям корреляционистов, допущение этого различия не  является догматическим предрассудком, нуждающимся в критической легитимации. Скорее, наоборот: обоснования требует как раз допущение, что разница между понятием и объектом — ​всегда внутренняя по отношению к понятию и что любое различие в конечном счете имеет понятийную природу. Дело в том, что допустить концептуальный характер различия понятия и объекта — з​ начит допустить, что понятия предоставляют самоочевидные свидетельства своей реальности и внутренней структуры, что мы знаем, что такое понятия, и можем надежно проследить их внутренние дифференциации. Это допущение делает возможным тезис о том, что любое различие в реальности — ​концептуальное различие. Последнее, конечно, служит предпосылкой для концептуального идеализма как тезиса о том, что реальность состоит из понятий. Это как раз тот тип метафизического тезиса, которого, как предполагается, корреляционизм должен избегать. Тем не менее, если не прибегать к феноменологическому мифу исходного самоконституирующего сознания (один из многих вариантов мифа о данном, отвергаемого Селларсом23), критические замечания, которые подрывают догматизм относительно сущности и существования объектов, ставят крест и на догматизме относительно сущности и существования понятий (в виде ли означающих, дискурсивных практик, опыта или сознания). Таким образом, совершенно неясно, почему доступ к структуре понятий сколько-нибудь меньше нуждается в критической легитимации, чем доступ к структуре объектов24. Допуская привилегированный доступ к структуре познания, мы предполагаем интеллектуальную интуицию, а это уже метафизическое утверждение о самой природе познания. Это утверждение столь же догматично, сколь догматично любое якобы метафизическое утверждение о сущности объектов. Так, корреляционизм постоянно рискует оказаться на кривой дорожке концептуального идеализма. Последний исходит из предположения, что знание тождества и различия в понятии является предпосылкой знания тождества и различия в объекте. Из этого делается вывод, что любое первопорядковое различие между понятием и объектом должно 23. См.: Sellars W. Empiricism and the Philosophy of Mind. Cambridge: Harvard University Press, 1997. 24. Заслугой Пола Черчленда, последовавшего за Селларсом, было оспаривание мифа о  том, что природа понятий дана нам. См.: Churchland A. Neurocomputational Perspective: The Nature of Mind and the Structure of Science. Cambridge: MIT Press, 1989.

Рэй Брассье

243

подчиняться понятийному различию второго порядка, которое, в свою очередь, также должно концептуально подчиняться более высокому уровню, и так далее вплоть до Абсолютного Понятия. Но если это нельзя обосновать антиципацией понятийного Абсолюта, ретроспективно охватывающего каждое предыдущее различие, то подчинение каждого различия тождеству наших текущих понятий даже более догматично, чем трансцендентальное предположение вне-понятийного различия между понятием и объектом. 31. Эта идеалистическая предпосылка (любое различие — ​различие концептуальное по своему характеру) почти всегда обосновывает аргумент, который чаще всего привлекается корреляционистами в борьбе против метафизического (или трансцендентального) реализма. Аргумент этот основан на особом заблуждении, которое Дэвид Стоув окрестил словом «Перл» (the Gem)25. В классическом виде он содержится в 23-м параграфе «Трактата о принципах человеческого знания» Беркли, где последний ставит под вопрос допущение возможности познать нечто, существующее независимо от нашего познания (ввиду наших целей мы, как и Беркли, пренебрежем различием понятийного познания и восприятия): Но, скажете вы, без сомнения, для меня нет ничего легче, как представить себе, например, деревья в парке или книги в кабинете, никем не воспринимаемые. Я отвечу, что, конечно, вы можете это сделать, в этом нет никакого затруднения; но что же это значит, спрашиваю я вас, как не то, что вы образуете в своем духе известные идеи, называемые вами книгами и  деревьями, и в то же время упускаете образовать идею того, кто может их воспринимать? Но разве вы сами вместе с тем не воспринимаете или не мыслите их? Это не приводит, следовательно, к цели и показывает только, что вы обладаете силой воображать или образовывать идеи в вашем духе, но не показывает, чтобы 25. См.: Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story (Part Two) // The Plato Cult and Other Philosophical Follies / D. Stove (ed.). Oxford: Blackwell, 1991. P. 135–178. Стоув — л ​ юбопытная фигура: философский автор с выдающейся аналитической силой ума и язвительным остроумием. Слишком резкий, чтобы быть респектабельным, и слишком блестящий, чтобы его списали со счетов как сумасброда. Бесспорно, его сомнительные политические убеждения (фанатичный антикоммунизм, приправленный не особо скрываемыми расизмом и сексизмом) помешали признанию, которое он мог бы получить, будь у него более мягкий характер. Кто-то сочтет реакционные высказывания Стоува достаточными для того, чтобы пренебречь им; корреляционисты, в частности, могут сделать вывод, что раз Стоув, защищавший реализм, был расистом и сексистом, то реализм влечет за собой расизм и сексизм.

244

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

вы могли представить себе возможность существования предметов вашего мышления вне духа. Чтобы достигнуть этого, вы должны были бы представить себе, что они существуют непредставляемые и немыслимые, что, очевидно, противоречиво. Прибегая к самому крайнему усилию для представления себе существования внешних тел, мы достигаем лишь того, что созерцаем наши собственные идеи. Но, не обращая внимания на себя самого, дух впадает в заблуждение, думая, что он может представлять и действительно представляет себе тела, существующие без мысли вне духа, хотя в то же время они воспринимаются им или существуют в нем. Достаточно небольшой доли внимания для того, чтобы убедиться в истине и очевидности сказанного здесь и уничтожить необходимость настаивать на каких-либо других доказательствах против существования материальной субстанции26.

32. Это рассуждение Беркли поучительно, поскольку демонстрирует скрытую логику любого корреляционистского аргумента. Из очевидной посылки, что «нельзя помыслить или познать что-то, не помыслив и не познав это что-то», Беркли выводит сомнительное заключение: «вещи не могут существовать, не будучи помысленными или воспринятыми». Посылка Беркли тавтологична: утверждение о том, что никто не может помыслить что-то, не помыслив этого, не станет отрицать ни одно разумное существо. Но из этого тавтологического допущения Беркли выводит нетавтологическое заключение, что существование вещей зависит от того, мыслит ли или воспринимает ли их кто-либо, а помимо нашего мышления и познания они ничто. Однако аргумент Беркли явно ошибочен с формальной точки зрения, поскольку нельзя вывести нетавтологическое заключение из тавтологической посылки. Как же тогда этому аргументу удается выглядеть хоть сколько-нибудь правдоподобно? Как отмечает Стоув, это удается благодаря двусмысленности слова «вещи»: постигаемые или воспринимаемые вещи (то есть предметы, ideata) и вещи как таковые, simpliciter (то есть физические объекты). Именно это различие Беркли и пытается разрушить. Но он не может отбросить его с самого начала, не прибегнув к petitio principii, — ​отрицание этого различия и метафизическое утверждение, что существуют лишь сознания и их предметы, должны быть следствиями рассуждения Беркли, а не его посылками. Тем не менее только с помощью подмены «вещей» во втором, нетавтологическом, смысле 26. Беркли Д. Трактат о принципах человеческого знания // Соч. М.: Hаука, 1978. С. 181.

Р э й  Б р а с с ь е

245

физических объектов «вещами» в первом, тавтологическом, смысле предметов Беркли удается отбросить как «явный абсурд» утверждение реалиста, что возможно познание (физических) объектов, существующих невоспринятыми и  непомысленными. И  правда, было бы явным абсурдом заявлять, что мы можем познавать физические вещи, не познавая их. Но было бы сложно найти хотя бы одного метафизического реалиста, который подписался бы под таким бредом. Реалист, скорее, утверждает, что понятие физической вещи и постигаемая им физическая вещь — ​это разные вещи. И хотя различие прекрасно познаваемо, его познаваемость не  ставит его в  зависимость от  разума — ​разумеется, если только вы не готовы пуститься во все гегельянские тяжкие и настаивать на том, что все это сплошь только концептуальные различия. Но тогда понадобится нечто большее, чем аргумент «Перла», чтобы заявить тезис абсолютного идеализма о том, что реальность полностью концептуальна. Действительно, как только показана ошибочность этого аргумента, тезис абсолютного идеализма о том, что все концептуально (нет никаких вещей, только понятия), оказывается ничем не лучше вульгарного материалистического — ​что нет ничего концептуального (никаких понятий, только вещи). 33. Сторонники «Перла» сталкиваются со  следующей трудностью. Поскольку допущение, что все вещи суть лишь предметы мысли или познания, такое же метафизическое («догматическое»), как и  допущение, что такие предметы — ​не  единственные вещи (то  есть что физические вещи идеями не  являются), то  единственный козырь идеалиста в  борьбе с  реалистом — ​сослаться на самоудостоверяющую природу его, идеалиста, опыта как мыслящей вещи (или сознания) и резервуара идей. Но идеалист не может пойти на это, не реанимируя одну из идеалистических версий мифа о данном (Селларс, полагаю, убедительно опроверг его). В этом отношении предполагаемая «данность» различия между понятием и объектом будет ничем не хуже «данности» тождества понятия (как самоудостоверяющего интеллектуального события). Очевидно, что этого аргумента недостаточно для реабилитации метафизического реализма; оказывается, однако, что аргумент «Перла» не может его опровергнуть. Не может быть никаких сомнений в том, что мы не способны познавать не зависящие от понятий вещи, не познавая их. Но из этого никак не следует, что мы не можем познавать вещи, существующие независимо от понятий, поскольку нет никакого логического перехода между зависимостью понятий от разума и зависимостью от разума познаваемых объектов. Только тот, кто путает независимость от ра246

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

зума и независимость от понятий, станет привлекать познаваемость различия между понятием и объектом, чтобы утверждать зависимость объектов от разума. 34. Парадигмальная, или берклианская, версия аргумента «Перла» предполагает следующую форму: Нельзя познать независимую от разума реальность, не познавая ее. Следовательно, нельзя познать независимую от разума реальность.

Заметьте, аргумент «Перла» не  утверждает, что независимой от разума реальности нет; он утверждает только, что она должна остаться непознаваемой. Это классический корреляционистский тезис. Но, как мы видели, он основан на фундаментальной путанице между независимостью от разума и независимостью от понятия. Сказать, что созвездие Лебедь Х-3 существует независимо от нашего разума, не значит утверждать, что Лебедь Х-3 ему недоступен. Независимость не является недоступностью. Тезис о том, что нечто существует независимо от разума, не обязывает нас считать, что это нечто недоступно для понятия. Предполагая, что независимость от разума влечет за собой концептуальную недоступность, аргумент «Перла» обременяет трансцендентальный реализм непомерной ношей. Но эта ноша не стоит того, чтоб взваливать ее на себя. 35. Очевидно, что невозможно познать некий предмет, не познавая его. Но тавтологическая посылка в этом аргументе необязательно должна быть столь явной. Ей достаточно обладать такой структурой: Невозможно совершить Х, если не выполнено Y, необходимое условие для осуществления Х.

Тогда аргументом «Перла» является любой аргумент, чья форма обобщенно выглядит так: Невозможно совершить Х, если не выполнено Y, необходимое условие для Х-ния вещей. Следовательно, невозможно осуществить Х вещи-в-себе.

Аргумент «Перла» мы получим, если заменим Х и Y: Невозможно пережить в опыте/воспринять/познать/представить/указать на вещи, если не выполнены необходимые услоР э й  Б р а с с ь е

247

вия опыта/восприятия/познания/представления/референции. Следовательно, невозможно пережить в опыте/воспринять/познать/представить/указать на вещи-в-себе.

Отличив Х-е вещи от вещей-в-себе и низведя последние к пустой породе непознаваемого, приходится в  итоге совсем избавиться от в-себе и сжать всю реальность до области «для-нас» (феноменального). Таким образом, хотя аргумент «Перла» и должен обеспечить корреляционистский агностицизм относительно в-себе, а вовсе не полноценный концептуальный идеализм, на деле он неизбежно прокладывает путь именно последнему. Стоув забавно и иногда саркастично каталогизирует разнообразные «Перлы», мобилизованные на службу посткантианского идеализма. Но «Перл» лучше рассматривать как аргумент в пользу корреляционизма, а не полноценного концептуального идеализма. Дело в том, что есть и другие виды человеческой активности (помимо мышления или познания), которые можно подставить вместо Х, получив столь же широкий ассортимент не-идеалистических антиреализмов: прагматизм, социальный конструктивизм, деконструктивизм и т. д. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что аргумент «Перла» стал надежным помощником практически для любого вида корреляционизма второй половины ХХ века: от Гудмана и Рорти, с одной стороны, до Мерло-Понти и Латура — с​  другой. Но, к несчастью для корреляционизма, никакой изобретательности в подстановке чего-либо вместо Х и Y не хватит на то, чтобы оправдать ошибочность аргумента «Перла», который Стоув, по уже понятным причинам, охарактеризовал как «настолько плохой аргумент, что сложно представить себе, чтобы кто-либо мог соблазниться им»27. 27. Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story. New Brunswick: Transaction Publishers. P. 147. Как отмечает сам Стоув, повсеместность «Перла» в некоторых областях философии такова, что отбивает всякую охоту каталогизировать индивидуальные случаи его проявления. Стоув рассматривает «Перл» преимущественно в контексте идеализма XIX и начала XX века, но  любой подход к  его исследованию теперь вынужден прослеживать его роль на материале обширной литературы из рубрики «континентальная философия». Само количество и разнообразие «Перлов» угрожает захлестнуть исследователя, лишив его дара речи и введя в ступор. Тем не менее Алан Масгрейв и Джеймс Франклин смогли расширить каталог Стоува за пределы идеализма, зафиксировав примеры «Перла» в современных версиях антиреализма. См.: Musgrave A. Realism and Antirealism // Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science / R. Klee (ed.). Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 344–352; Franklin J.

248

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

36. Однако по  иронии судьбы и  вопреки недоверчивости Стоува статус корреляционизма как господствующей в  гуманитарных и социальных науках интеллектуальной ортодоксии означает триумф аргумента «Перла». Вряд ли можно сомневаться в том, что привлекательность корреляционизма объяснима факторами, слабо или никак не связанными с его логической честностью, — ​это одновременно эмоциональные (защита ценности за счет подрыва факта), психологические (сведение мира нечеловеческого к размерности человека) и политические (онтологическое введение политики, компенсирующее ее подмену менеджментом в  сфере публичного) факторы. Аргументативная строгость никогда не  была показателем успешности той или иной философемы. Тем не менее при этом поразительном несоответствии между неопровержимостью главного корреляционистского аргументативного гамбита и  его академической популярностью вполне простителен вопрос (перефразируя Стоува): «Неужто вот этим никудышным аргументом корреляционизм и завоевал Запад?»28 37. В свете такой аргументативной скудности вызывает недоумение то, что Квентин Мейясу — ​философ, больше других сделавший в последние годы для проблематизации господства корреляционизма, — в​ ыражает восхищение «исключительной силой этой [корреляционистской] аргументации, очевидно и отчаянно неумолимой. [Эта] аргументация так же проста, как и сильна: никакого Х без данности Х, никакой теории Х без полагания Х»29. Мейясу хочет, чтобы мы восхищались высоким трансценденталистским вариантом аргумента «Перла», где «данность» и «полагание» — ​это условия восприятия и  рефлексии соответственно, а Х — ​объект, необходимые условия которого они обеспечивают. Чтобы Х был дан, должны быть выполнены необходимые условия данности (трансцендентальное воздействие). Чтобы была теория Х, должны быть выполнены необходимые условия полагания (трансцендентальная рефлексия). Мейясу здесь говорит скорее о Фихте, чем о Канте30, потому что, по его словам, не Кант, Stove’s Discovery of the Worst Argument in the World // Philosophy. 2002. Vol. 77. P. 615–624. 28. См.: Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story. P. 147. 29. Meillassoux Q. Speculative Realism // Collapse. 2007. Vol. 3. P. 409. 30. Примечательно, что учение Канта гораздо меньшим обязано «Перлу», чем идеи многих кантианцев. Это показывает Джеймс Франклин (Franklin J. Stove’s Discovery of the Worst Argument in the World). Одно из многих достоинств реконструкции Канта Селларсом заключается в том, что она

Р э й  Б р а с с ь е

249

а  Фихте является истинным архитектором корреляционистского круга, понятого как упразднение кантианского дуализма понятия и интуиции. Фихте преодолевает кантианскую двойственность активного понятийного познания и пассивной аффицированности с помощью своего понятия дела-действия (Tathandlung), которое одновременно является полаганием данного и даванием полагаемого. Толкуя корреляцию как самополагающий и, следовательно, обосновывающий себя акт, Фихте замыкает круг корреляции, предупреждая любое вторжение со стороны догматически постулированного внешнего. Другими словами, он устраняет вещь в себе. Для Фихте не-Я, посредством которого аффицируется «Я», — э​ то всего лишь полагаемый остаток свободного и спонтанного акта самополагания абсолютного «Я». Так что именно Фихте в  полной мере раскрывает идеалистический потенциал трансцендентальной рефлексии, возводя способность полагания обратно к его источнику в необъективируемой деятельности абсолютного «Я». 38. Мейясу подчеркивает, насколько фихтеанская радикализация трансцендентальной рефлексии устраняет всякую возможность метафизического реализма. Рефлексия как условие объективации (репрезентации) — ​это как раз то, что не может быть объективировано (репрезентировано); таким образом, утверждает Мейясу, невозможно уничтожить корреляционизм, просто полагая необъективированное реальное в  качестве якобы независимого от разума условия объективации. Дело в том, что этот ход самопротиворечив, поскольку не-полагаемый статус реальности, являющийся содержанием мысли, противоречит акту мысли, полагающему этот статус. Таким образом, трансцендентальный реализм, понятый как полагание того, что предположительно не-полагаемо, опровергает сам себя. Согласно Мейясу, если кто-то считает, что полагания не-полагаемой реальности достаточно для того, чтобы освободиться из круга трансцендентальной рефлексии, то он лишь догматически дистанцируется от корреляционизма Фихте, а не опровергает его рационально. Подчеркивая то, что он принимает за исключительную строгость фихтеанского корреляционизма, Мейясу подкрепляет свое убепредставляет нам свободного от «Перла» Канта: Селларс демонстрирует, что трансцендентальная философия может и должна быть отделена от трансцендентального идеализма, кантовское трансцендентальное различие между понятиями и интуициями может и должно быть отделено от его аргументов в пользу идеальности пространства и времени.

250

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

ждение в том, что корреляционизм может быть преодолен только изнутри: поскольку Фихте исключил возможность постулирования Абсолюта в качестве объекта, то единственная не-догматическая альтернатива фихтеанской трансцендентализации рефлексии состоит в  абсолютизации контингентности корреляции, то  есть в  невозможности полагания необходимого основания. Пример этого Мейясу видит в  Tathandlung, охарактеризованном Фихте как свободный акт — ​нечто контингентное, а не необходимое: Мы выбираем, полагать или нет свою собственную субъективную рефлексию, и этот выбор не обусловлен никакой необходимой причиной, ведь наша свобода радикальна. Но  сказать это — ​значит только признать, вместе с  Декартом, что нашей субъективности доступна лишь условная, но не абсолютная необходимость. Даже если Фихте много говорит об абсолютной и необусловленной необходимости, его необходимость — ​у же не  догматическая и  субстанциальная необходимость, а  необходимость, опирающаяся на свободу, которая, в свою очередь, лишена основания. Не  может быть никакого догматического доказательства того, что корреляция скорее существует, чем не существует31.

39. Мейясу, безусловно, прав, называя Фихте настоящим основателем сильного корреляционизма (в противовес слабому, или кантовскому, корреляционизму, который продолжает постулировать существование вещей в себе). Но трансцендентальных реалистов можно простить за то, что их не смутило утверждение — ​мол, свободный акт полагающей рефлексии дисквалифицирует любое обращение к не-полагаемой реальности. Фихтевские определения свободы и рефлексии не могут не поразить своим ничем не оправданным идеалистическим догматизмом. Рефлексия, как предполагается, должна устранять в-себе, поскольку это необъективируемое условие репрезентации и в качестве такового превращает все объекты (даже объекты, представленные как существующие в-себе) всего лишь в объекты для нас. Допустим, мы принимаем утверждение (которое основано разве что на обращении к феноменологии опыта сознания), что рефлексия как условие когнитивного представления не может быть объектом знания. Как это допущение делает возможным тезис о том, что рефлексия, предположительно доступная только в  сознательном опыте субъек 31. Meillassoux Q. Speculative Realism. P. 430.

Р э й  Б р а с с ь е

251

тивной спонтанности (здесь автоматически приравниваемой к неопределенности), указывает на  подлинно трансцендентальную свободу? Мейясу слишком снисходителен по отношению к опрометчивому фихтеанскому уравниванию рефлексии и деятельности, спонтанности и свободы; он слишком быстро допускает гипертрофированную инфляцию таких понятий, как «рефлексия», «акт», «свобода». 40. Более того, фихтеанское различение объективации и  рефлексии едва ли улучшит рациональную репутацию корреляционизма, если мы поймем, что попытка обвинить реализм в перформативном противоречии — ​это просто искусно замаскированная версия «Перла». Нельзя полагать Сатурн, если не выполнены условия полагания (свободная и  необъективируемая деятельность абсолютного эго). Следовательно, невозможно полагать Сатурн как не-полагаемый (существующий независимо от свободной и необъективируемой деятельности абсолютного эго).

Фокус здесь снова в  двусмысленности между тем, что должно быть двумя разными функциями слова «Сатурн». (Мы будем писать «Сатурн», имея в виду слово, и Сатурн — ​для указания на  понятие, обозначаемое словом.) Чтобы предпосылка была безопасно тавтологичной (а  не  возмутительным метафизическим petitio principii), слово «Сатурн» должно пониматься как означающее смысл (или «режим представления») понятия Сатурн. Но чтобы вывод был нетривиальным (а не вежливой тавтологией), слово «Сатурн» должно пониматься как обозначающее референт понятия Сатурн. Как только мы это поймем, сразу станет ясно, что соображения, делающие истинным тезис, что Сатурн не  может полагаться независимо от  условий его полагания (то  есть от  условий правильного использования понятия), — э​ ти соображения не делают истинным утверждение, что Сатурн не может полагаться как не-полагаемый (то есть что Сатурн не может существовать, если нет условий правильного использования Сатурн). 41. Когда я  говорю, что Сатурн для своего существования не нуждается в полагании, я не имею в виду, что в нем не нуждается для своего существования значение понятия Сатурн. Очевидно, что это понятие означает то, что оно означает, благодаря нам, и в этом смысле вполне приемлемо говорить, что оно «пола252

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

гается» посредством человеческой деятельности. Но когда я говорю, что Сатурн существует, «не  будучи полагаемым», я  говорю не о слове или понятии. Это тезис о том, что планета, являющаяся референтом слова «Сатурн», существовала до того, как мы поименовали ее, и будет существовать после того, как давшие ей имя существа прекратят свое существование, поскольку это нечто, весьма отличное и от слова «Сатурн», и от понятия Сатурн, которое это слово означает. Таким образом, «Сатурн» синонимично «корреляту акта полагания» (понятие Сатурн как значение слова «Сатурн») но не синонимично Сатурну, исследуемому спутником «Кассини-Гюйгенс». Сказать, что Сатурн существует без полагания себя кем-то, попросту равнозначно тому, что «КассиниГюйгенс» не исследовал значение слова и не вращается по орбите понятия. 42. Можно возразить: мол, нам нужно понятие Сатурн, чтобы сказать, что такое Сатурн, мы не можем указать на Сатурн или сказать, что он существует, не используя Сатурн. Но это неверно: первым людям, указавшим на Сатурн, не нужно было знать, что это такое, и они, несомненно, ошибались в том, что это такое: им не нужно было знать, чтобы указывать. Отрицать это — ​значит предполагать, что существование Сатурна — ​тот факт, что он есть, — я ​ вляется функцией его чтойности, что Сатурн неотделим от Сатурна (чего бы то ни было, чем люди считали Сатурн). Но это уже значит быть концептуальным идеалистом. Даже если бы последнее доказывало, что условия смысла определяют условия референции, этого все равно было бы недостаточно, чтобы показать, что существование референта зависит от условий референции. Для этого пришлось бы показать, что «быть» = «быть референтом», что равносильно уравнению Беркли «быть» = «быть воспринимаемым». Однако потребовалось бы нечто больше, чем еще один «Перл», чтобы растворить столь фундаментально нормативное различие в  значении. Конечно, это различие можно проблематизировать, поставив под вопрос природу отношения между значением и референцией и исследовав отношение между словами и вещами32. Более изощренные разновидности антиреа 32. Селларс, в свою очередь, не считает, что значение можно трактовать в  терминах отношений между словами и  вещами (неважно, физическими или интеллектуальными). Его подход к значению, опирающийся на «концептуальную роль», требует от нас перестать понимать «референцию» как отношение между языком и вне-языковой реальностью. Подход Селларса слишком сложен, чтобы раскрывать его здесь, но до-

Р э й  Б р а с с ь е

253

лизма проделали это интересными и поучительными способами. Но тезис о том, что разница между чтойностью вещей и фактом их существования в конечном счете не является концептуальной, не может быть оспорен умышленным смешением смысла слова с референтом соответствующего ему понятия, как то делает Фихте в вышеупомянутом аргументе. Вопреки Фихте, есть надежные когнитивные основания, чтобы отличать слова от вещей и значения от объектов. Конечно, можно оспаривать это когнитивное убеждение, предполагая, что это рационально недоказуемая догма, но уж никак не путая Сатурн с Сатурном. Тавтологически истинно говорить, что невозможно полагать нечто, не полагая это нечто; но из этого точно не следует, что полагаемое Х — н ​ ичто без этого полагания, как не следует и то, что понятие Сатурн — т​ о же самое, что Сатурн. 43. Поскольку предложенное Фихте устранение трансцендентального реализма целиком опирается на  это тривиальное смешение, то у нас нет ни единой причины доверять ему больше, чем «доказательству» Беркли о  невозможности постижения независимо от нас существующих материальных объектов. Но у Беркли не одна версия «Перла». Его аргумент можно переформулировать и так: Все наше знание физических объектов исходит из опыта. 1. Но единственные напрямую переживаемые нами вещи — э​ то идеи. 2. Поэтому все качества, посредством которых мы познаем физические объекты, будь то  чувственные (как в  случае вторичных качеств вроде запаха, цвета, осязания, вкуса) или концептуальные качества (как в случае первичных качеств — ​фигуры, движения, протяженности, массы, скорости), суть идеи, то есть переживания. 3. Следовательно, когда мы говорим, что знаем физический объект, то  на  самом деле имеем в  виду, что переживаем в опыте набор качеств (первичных или вторичных). 4. Но переживания не могут существовать вне опыта переживания.

статочно сказать, что он был предан натуралистическому (научному) реализму и  что его философия языка никоим образом не  дает оснований для подозрений в  антиреализме вроде тех, что мы рассмотрели здесь.

254

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

5. Поэтому физические объекты не могут существовать независимо от наших переживаний этих объектов. Ошибочность этой версии аргумента становится очевидной, когда мы замечаем, что Беркли схитрил уже на третьем шаге своего вывода, отождествив идеи и переживания. Как только это сделано, идея чего-то, существующего независимо от мышления, становится самопротиворечивой, поскольку она эквивалентна переживанию в опыте того, что не переживается/вне опыта. Это явное противоречие, но оно возникло только из-за того, что Беркли неправомерно отождествил акт мышления (переживание в опыте) с объектом мышления (пережитое в опыте). Таким образом, отождествить физические объекты с  переживаниями — ​значит уже предположить, что они не существуют независимо от опыта. Вот почему Беркли может утверждать, что пытаться помыслить что-либо, существующее вне мысли, противоречиво, так как это равносильно мышлению мысли, которая мыслью не является. Но утверждение, что я могу мыслить нечто, существующее независимо от моей мысли, не так уж противоречиво, если отличать тезис о том, что мои мысли не могут существовать независимо от разума (это тривиальность), от тезиса о том, что предмет мышления не может существовать независимо от разума (что не следует из  такой тривиальности). Можно взять один из  любимых примеров Беркли: тот факт, что я не могу думать о необитаемой местности, не мысля ее, вовсе не означает, что эта местность становится обитаемой просто из-за того, что я о ней подумал. Верно, конечно, что я не могу думать о пустыне Руб-эль-Хали, не думая о ней; но из этого не следует, что она населена моим мышлением о  ней. Иначе это было бы подобно утверждению, что нарисовать необитаемую местность невозможно, поскольку акт рисования обращает ее в обитаемую. Но это бы значило перепутать акт рисования с тем, что нарисовано, или акт мышления с тем, что мыслится. Как и в случае Беркли, мнимое опровержение Фихте трансцендентального реализма покоится именно на этой двусмысленности между необходимыми, или формальными, условиями бытия акта и реальными условиями бытия его коррелята. Самонадеянность корреляциониста состоит в его предположении, что формальных условий «опыта» (как бы широко он ни  понимался) достаточно, чтобы задать материальные условия реальности. Но то, что материальные условия реальности нельзя обнаружить без формальных, вовсе не значит, что они могут быть определены ими. Р э й  Б р а с с ь е

255

44. Мейясу настаивает на  том, что трансцендентальный реализм остается отмежеванием от фихтеанского корреляционизма, а  не  его опровержением. Однако нет никакой нужды отделяться от  чего-то, чья неопровержимость при критическом рассмотрении испаряется. Если принять во  внимание, что устрашающие тевтонизмы Фихте лишь маскируют банальные берклианские «Перлы», то опровержение фихтеанского корреляционизма окажется не  более невозможным, чем опровержение берклианского имматериализма. Tathandlung Фихте — ​это просто наиболее утонченный «Перл», форма аргументации, которая переходит от истинного тезиса о том, что для суждений о независимой от разума реальности нам нужно понятие этой реальности, к ложному тезису о том, что понятия независимой от разума реальности достаточно, чтобы превратить последнюю в понятие, которое по определению зависит от разума. Это фатально нелогичное заключение лежит в основании любого корреляционизма, и оно еще более возмутительно, поскольку опирается на обыденную и наивную теорию природы познания. Но тезис, столь же сомнительный, насколько сомнителен субъективный идеализм, не становится чудесным образом более обоснованным, если его обрядить в  костюм трансцендентализма, а субъективизм не становится более правдоподобным, если его украсить таинственными «полаганием» и «рефлексией» абсолютного эго. Слово «трансцендентальный» слишком долго наделяли магическими силами, которые защищали любое понятие, к которому это слово добавляли, от критического разбора, неминуемо ждавшего его при обычном, или «эмпирическом», использовании. При всем уважении к Мейясу, бремя доказательства лежит на корреляционизме, а вовсе не на трансцендентальном реализме. 45. Проблема объективного синтеза (или, словами Франсуа Ларуэля, «философского решения»), по сути, состоит в том, как разрешить вопрос об  отношении между концептуальной мыслью и  не-концептуальной реальностью. Но  из  того, что у  нас есть понятие различия между Сатурном и Сатурном, не следует, что это различие является понятийным различием: понятие различия ≠ понятийное различие. Признание их неэквивалентности является базовой предпосылкой трансцедентального реализма, и ее нельзя опровергнуть, просто вводя неоднозначность (в духе сильного, или фихтеанского, корреляционизма) между условиями полагания и бытием полагаемого. Ведь, как указывает Ларуэль, даже эта неоднозначность не может не повлечь за собой абсолютную реальность Tathandlung или акта самополага256

Л О Г О С  ·   Т О М 2 7   ·   # 3   ·   2 0 1 7

ния: фихтеанцы не могут не быть реалистами относительно своей деятельности полагания33. Реализм неизбежен даже для самых упрямых антиреалистов. Проблема заключается в  том, чтобы опознать значимые эпистемологические факторы, дабы можно было рационально разрешить вопрос о том, относительно чего реалист является реалистом. В таком случае разного рода феноменологические интуиции о деятельности сознания, к которым обращаются фихтеанцы и  другие идеалисты, оказываются сомнительным источником авторитета. По сути, вопрос в том, почему стремящиеся приписать абсолютную или безусловную реальность деятельности самосознания (или разумных существ), так упорно отказывают в равных экзистенциальных правах бессознательным, бессмысленным процессам, посредством которых сознание и сознательность впервые возникли и, в конце концов, будут уничтожены. 46. Кантианцы справедливо обвиняют догматических метафизиков в пренебрежении проблемой познавательного доступа: в этом и заключается Критическая проблема отношения между представлением и реальностью. И близко не решая проблему доступа, сильный корреляционизм просто устраняет ее, упраздняя регион в-себе. Допуская его автономию, трансцендентальный реализм сталкивается с проблемой определения того, что такое реальное. Заниматься этим независимо от научной репрезентации невозможно. Для тех из нас, кто считает научную репрезентацию самой надежной формой познавательного доступа к реальности, проблема состоит в том, чтобы придать научной репрезентации мира максимальный (но, прошу заметить, не непогрешимый) ав 33. Иронично, что, хотя Мейясу привлекает Фихте для опровержения того, что он считает догматическим реализмом Ларуэля, сам Ларуэль цитировал Фихте как философа, оказавшего на него в самом начале решающее влияние. См.: Laruelle F. Le déclin de l’écriture. P.: Aubier-Flammarion, 1977. Ирония в том, что, когда Мейясу обвиняет Ларуэля в перформативном (или «прагматическом») противоречии между актом полагания и не-полагаемой реальностью, учрежденной этим актом, он выдвигает против Ларуэля то же фихтеанское голословное обвинение, что сам Ларуэль выдвигает против философов, обвиняя их в перформативном противоречии между не-тетической реальностью акта философского решения и тетической реальностью, которая синтезируется (то есть решается) этим самым актом. Как только удается избавиться от посторонней постхайдеггерианской риторики о ее предположительно не-философском статусе, становится возможным различить в ларуэлевском радикально имманентном «Едином» или «Реальном» обновленную (под влиянием Мишеля Анри) версию фихтевского абсолютного «Я».

Р э й  Б р а с с ь е

257

торитет, признавая при этом, что наука меняет свою позицию по  поводу того, что, как она утверждает, существует. Соответственно, ключевым становится следующий вопрос: как мы можем признать, что научное познание выслеживает в-себе, не прибегая при этом к проблематичному метафизическому допущению, что делать это — ​значит концептуально определять «сущность» (или формальную реальность) этого в-себе? Ведь мы хотим утверждать, что наука познает реальность, не реанимируя при этом аристотелианское (до-нововременное) сведение реальности к субстанциальной форме. То есть структура реальности включает структуру дискретных объектов, но не исчерпывается ею. Более того, когнитивная наука в настоящее время исследует именно природу эпистемологической корреляции между отдельными понятиями и отдельными объектами. И здесь Селларс вновь дает нам бесценную отправную точку, так как его критика Данного показывает, что теория понятий нам нужна не меньше, чем теория объектов. В самом деле, обыденная психология сама является прото-научной теорией разума, которая может быть улучшена. Наука объектов должна работать в связке с наукой понятий — в​ роде той, что наметили селларсианские натуралисты, например Пол Черчленд. Правда, мы не можем последовать за ним, согласившись с тем, что прагматически-инструменталистские ограничения дают надежное эпистемологическое основание для связи между понятиями и объектами. 47. Конечно, признание этого не решает те глубокие эпистемологические и  метафизические трудности, с  которыми мы сталкиваемся в свете значительных достижений научного познания. Но  оно может помочь нам осознать, что невозможно обойти трудности, как то  пытаются сделать корреляционисты и  метафизики, отказываясь от с таким трудом завоеванных дуализмов, которые помогали прояснять отличие научного представления от  метафизической фантазии. Дуализмы вроде значения и  бытия, знания и чувства — ​не реликты отжившей свое метафизики; это врéменные, но необходимые инструменты, с помощью которых разум узнает и о своей непрерывности, и о своей дискретности по  отношению к  тому, что все еще целесообразно называть природой.

258

Л О Г О С  ·   Т О М 2 7   ·   # 3   ·   2 0 1 7

Библиография Atran S. Cognitive Foundations of Natural History: Towards an Anthropology of Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. Boghossian P. Fear of Knowledge: Against Relativism and Constructivism. Oxford: Oxford University Press, 2007. Boyer P. Natural Epistemology or Evolved Metaphysics? Developmental Evidence for Early-Developed, Intuitive, Category-Specific, Incomplete and Stubborn Metaphysical Presumptions // Philosophical Psychology. 2000. Vol. 13. P. 277–297. Boyer P., Barrett H. C. Evolved Intuitive Ontology: Integrating Neural, Behavioral and Developmental Aspects of Domain-Specificity // Handbook of Evolutionary Psychology / D. Buss (ed.). N.Y.: Wiley, 2005. P. 96–118. Brandom R. Articulating Reasons: An Introduction to Inferentialism. Cambridge: Harvard University Press, 2000. Brandom R. Making it Explicit: Reasoning, Representing, and Discursive Commitment. Cambridge: Harvard University Press, 1994. Brassier R. Concepts and Objects // Speculative Turn: Continental Materialism and Realism / L. Bryant, N. Srnicek, G. Harman (eds). Melbourne: re.press, 2011. P. 47–65. Brassier R. The Expression of Meaning in Deleuze’s Ontological Proposition // Pli: The Warwick Journal of Philosophy. 2008. Vol. 19. P. 1–36. Brown J. R. Critique of Social Constructivism // Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science / R. Klee (ed.). Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 260–264. Churchland A. Neurocomputational Perspective: The Nature of Mind and the Structure of Science. Cambridge: MIT Press, 1989. Franklin J. Stove’s Discovery of the Worst Argument in the World // Philosophy. 2002. Vol. 77. P. 615–624. Ghiselin M. T. Folk Metaphysics and the Anthropology of Science // Behavioural and Brain Sciences. 1998. Vol. 21. P. 573–574. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago; La Salle, IL: Open Court, 2005. Kitcher P. The Advancement of Science: Science Without Legend, Objectivity Without Illusions. Oxford: Oxford University Press, 1993. Laruelle F. En tant qu’un: la non-philosophie expliqué au philosophes. P.: Aubier, 1991. Laruelle F. Le déclin de l’écriture. P.: Aubier-Flammarion, 1977. Meillassoux Q. After Finitude: An Essay on the Necessity of Contingency. L.; N.Y.: Continuum, 2008. Meillassoux Q. Speculative Realism // Collapse. 2007. Vol. 3. P. 408–435. Musgrave A. Realism and Antirealism // Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science / R. Klee (ed.). Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 344–352. O’Shea J. Wilfrid Sellars: Naturalism With a Normative Turn. Cambridge: Polity, 2007. Sellars W. Empiricism and the Philosophy of Mind. Cambridge: Harvard University Press, 1997. Sellars W. Science and Metaphysics: Variations on Kantian Themes. L.: Routledge & Kegan Paul, 1968.

Р э й  Б р а с с ь е

259

Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story (Part Two) // Idem. The Plato Cult and Other Philosophical Follies. Oxford: Blackwell, 1991. P. 135–178. Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story // Against the Idols of the Age / R. Kimball (ed.). New Brunswick, NJ ; L.: Transaction Publishers, 1999. Беркли Д. Трактат о принципах человеческого знания // Соч. М.: Hаука, 1978. С. 149–248. Латур Б. Пастер: Война и мир микробов, с приложением «Несводимого». СП б.: Издательство Европейского университета, 2015. Платон. Федр // Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993. С. 135–191. Хайдеггер М. Бытие и время. СП б.: Наука, 2006.

260

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

CONCEPTS AND OBJECTS Ray Brassier. Professor of Philosophy, [email protected]. Faculty of Arts and Science, American University of Beirut (AUB ), P. O. Box 11-0236, Riad El-Solh, Beirut 1107 2020, Lebanon. Keywords: critical epistemology; rationalist metaphysics; irreductionism; representation; correlation; concept; realism. This article presents in a series of numbered propositions a critical outline of the correlationist epistemological/metaphysical program. It traces the genealogy of correlationism up to the postmodernist projects, Latour’s irreductionism, and Harman’s Object-oriented philosophy. Correlationsim serves as the basis for widespread attempts to translate traditional metaphysical and epistemological problems into symptoms of other, non-philosophical (political, social, cultural, psychological etc.) factors. The basic form of correlationism is presented in the form of “the Gem” argument, as exemplified by Berkeley’s skepticism. Upon thorough critical examination, this argument is exposed as logically inconsistent. Therefore, the reason behind Western dedication to correlationism seems to be of emotional, ethical, and/or political stock, rather than based on rational superiority of an argument. A rejection of correlationism and the re-establishing of the epistemology-metaphysics connection does not mean, however, a regression to the reactionary philosophical purism which would argue that philosophy is unaffected by politics or history. The main claim of the article is that the key problems of epistemology and metaphysics should be treated as irreducible if we want to keep relying on science as the prime means of cognitive access to reality. The rejection of correlationism entails the rehabilitation of a critical link between epistemology and metaphysics and of related differences: sapience/sentience, notion/object. The correlationist attempts to get rid of them stem from the rejection of the cognitive privilege of rational explanation per se, which leads to irrationalism and fideism. These problems are valuable instruments we require in order to keep scientific results meaningful without turning a blind eye to the epistemological and ontological problems they produce. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-3-227-260 References Atran S. Cognitive Foundations of Natural History: Towards an Anthropology of Science, Cambridge, Cambridge University Press, 1993. Berkeley G. Traktat o printsipakh chelovecheskogo znaniia [A Treatise Concerning the Principles of Human Knowledge]. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1978, pp. 149–248. Boghossian P. Fear of Knowledge: Against Relativism and Constructivism, Oxford, Oxford University Press, 2007. Boyer P. Natural Epistemology or Evolved Metaphysics? Developmental Evidence for Early-Developed, Intuitive, Category-Specific, Incomplete and Stubborn Metaphysical Presumptions. Philosophical Psychology, 2000, vol. 13, pp. 277–297. Boyer P., Barrett H. C. Evolved Intuitive Ontology: Integrating Neural, Behavioral and Developmental Aspects of Domain-Specificity. Handbook of Evolutionary Psychology (ed. D. Buss), New York, Wiley, 2005, pp. 96–118.

Р э й  Б р а с с ь е

261

Brandom R. Articulating Reasons: An Introduction to Inferentialism, Cambridge, Harvard University Press, 2000. Brandom R. Making it Explicit: Reasoning, Representing, and Discursive Commitment, Cambridge, Harvard University Press, 1994. Brassier R. Concepts and Objects. Speculative Turn: Continental Materialism and Realism (eds L. Bryant, N. Srnicek , G. Harman), Melbourne, re.press, 2011, pp. 47–65. Brassier R. The Expression of Meaning in Deleuze’s Ontological Proposition. Pli: The Warwick Journal of Philosophy, 2008, vol. 19, pp. 1–36. Brown J. R. Critique of Social Constructivism. Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science (ed. R. Klee), Oxford, Oxford University Press, 1999, pp. 260–264. Churchland A. Neurocomputational Perspective: The Nature of Mind and the Structure of Science, Cambridge, MIT Press, 1989. Franklin J. Stove’s Discovery of the Worst Argument in the World. Philosophy, 2002, vol. 77, pp. 615–624. Ghiselin M. T. Folk Metaphysics and the Anthropology of Science. Behavioural and Brain Sciences, 1998, vol. 21, pp. 573–574. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things, Chicago, La Salle, IL, Open Court, 2005. Heidegger M. Bytie i vremia [Sein und Zeit], Saint Petersburg, Nauka, 2006. Kitcher P. The Advancement of Science: Science Without Legend, Objectivity Without Illusions, Oxford, Oxford University Press, 1993. Laruelle F. En tant qu’un: la non-philosophie expliqué au philosophes, Paris, Aubier, 1991. Laruelle F. Le déclin de l’écriture, Paris, Aubier-Flammarion, 1977. Latour B. Paster: voina i mir mikrobov, s prilozheniem “Nesvodimogo” [Pasteur: Guerre et paix des microbes, suivi de “Irréductions”], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta, 2015. Meillassoux Q. After Finitude: An Essay on the Necessity of Contingency, London, New York, Continuum, 2008. Meillassoux Q. Speculative Realism. Collapse, 2007, vol. 3, pp. 408–435. Musgrave A. Realism and Antirealism. Scientific Enquiry: Readings in the Philosophy of Science (ed. R. Klee), Oxford, Oxford University Press, 1999, pp. 344–352. O’Shea J. Wilfrid Sellars: Naturalism With a Normative Turn, Cambridge, Polity, 2007. Plato. Fedr [Phaedrus]. Soch.: V 4 t. T. 2 [Works: In 4 vols. Vol. 2], Moscow, Mysl’, 1993, pp. 135–191. Sellars W. Empiricism and the Philosophy of Mind, Cambridge, Harvard University Press, 1997. Sellars W. Science and Metaphysics: Variations on Kantian Themes, London, Routledge & Kegan Paul, 1968. Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story (Part Two). The Plato Cult and Other Philosophical Follies. Oxford: Blackwell, 1991. P. 135–178. Stove D. Idealism: A Victorian Horror Story. Against the Idols of the Age (ed. R. Kimball), New Brunswick, NJ , London, Transaction Publishers, 1999.

262

ЛОГОС · ТОМ 27 · #3 · 2017

И НС Т И Т У Т Э КО НОМ И Ч Е С КО Й ПОЛ И Т И К И

И М Е Н И Е Г О РА Т И М У Р О В И Ч А ГА Й Д А РА  — крупнейший российский научно‑исследовательский и учебно-методический центр.

Институт экономической политики был учрежден Академией народного хозяйства в 1990 году. С 1992 по 2009 год был известен как Институт экономики переходного периода, бессменным руководителем которого был Е. Т. Гайдар. В 2010 году по инициативе коллектива в ­соответствии с Указом Президента РФ от 14 мая 2010 года № 601 институт вернулся к исходному наименованию и получил имя Е. Т. Гайдара. Издательство Института Гайдара основано в 2010 году. Его задача — публикация отечественных и зарубежных исследований в области экономических, социальных и гуманитарных наук — как классических, так и современных.

ЛОГОС

В   М А ГА З И Н А Х В А Ш Е Г О Г О Р ОД А

Москва

MMOMA Art Book Shop, павильон Музея современного искусства «Гараж», ул. Крымский Вал, 9, стр. 32 (Централь‑ ный парк культуры и отдыха им. М. Горького), (495) 645‐05‐21 MMOMA Art Book Shop в Институте «Стрелка», Берсенев‑ ская наб., 14, стр. 5а Библиотека-фонд Русское Зарубежье, ул. Нижняя Ради‑ щевская, 2, (495) 915-10-30 БукВышка, университетский книжный магазин ВШЭ , ул. Мясницкая, 20, (495) 628‐29‐60, [email protected] Гнозиc, Турчанинов пер., 4, (499) 255‐77‐57 Додо Азов, ул. Азовская, 24, корп. 3 (ТРЦ «Азовский»), (926) 417-53-58 Додо Меридиан, ул. Профсоюзная, 61 (Центр культуры и искусства «Меридиан»), (915) 418-60-27 Додо Спейс, ул. Мясницкая, 7, стр. 2, (926) 044-15-61, [email protected] Додо в Культурном центре ЗИЛ , ул. Восточная, 4, корп. 1, (495) 675‐16‐36 Додо Царицыно, Визит-центр Государственный музей-­ заповедник «Царицыно», ул. Тюрина Киоски Издательского дома «Дело» в РАНХиГС, пр-т Вернадского, 82, (499) 270‐29‐78, (495) 433‐25‐02, [email protected] Москва, ул. Тверская, 8, стр. 1, (495) 629-64-83, 797-87-17 Московский Дом книги, ул. Новый Арбат, 8, (495) 789‐35‐91 Сувенирный магазин Музей Москвы, Зубовский б-р, 2, стр. 3, (915) 471-04-58 Остроухов, Трубниковский пер., 17, стр. 1, (495) 695-46-18, [email protected] Книжная лавка У Кентавра в РГГУ (ИОЦ «Гуманитарная книга»), ул. Чаянова, 15, (499) 973‐43‐01, [email protected] Фаланстер, М. Гнездниковский пер., 12/27, (495) 629‐88‐21, [email protected]

Фаланстер на Винзаводе, 4‐й Сыромятнический пер., 1, стр. 6, (495) 926‐30‐42 Ходасевич, ул. Покровка, 6, (965) 179‐34‐98, [email protected] Циолковский, Пятницкий пер., 8, стр. 1, (495) 951-19-02, [email protected] Оптовая торговля: издательство «Европа», М. Гнездников‑ ский пер., 9, стр. 3a, (495) 629‐05‐54, [email protected] СанктПетербург

Подписные издания, Литейный пр-т, 57, (812) 273‐50‐53, [email protected] Порядок слов, наб. р. Фонтанки, 15, (812) 310-50-36, [email protected] Все свободны, наб. р. Мойки, 28, (911) 977-40-47, [email protected] Дом университетской книги (Издательство СП бГУ ), Менделеевская линия, 5, (812) 329-24-70, (812) 329-24-71, [email protected] Факел, Лиговский пр-т, 74 (Лофт-проект «Этажи»), (911) 700-61-31 Санкт-Петербургский Дом книги, Невский пр-т, 28, (812) 448-23-55, [email protected] Свои Книги, ул. Репина, 41, (812) 966-16-91 Fahrenheit 451, ул. Маяковского, 15, (911) 136-05-66, [email protected]

Оптовая торговля: ИД «Гуманитарная академия», ул. Сестрорецкая, 8, (812) 430‐99‐21, (812) 430‐20‐91, [email protected] Воронеж

Екатеринбург

Книжный клуб Петровский, ул. 20‐летия ВЛКСМ , 54а (ТЦ «Петровский пассаж»), (473) 233‐19‐28, [email protected] Йозеф Кнехт, ул. 8 Марта, 7, (950) 193‐15‐33, [email protected] Пиотровский в Президентском центре Бориса Ельцина, ул. Бориса Ельцина, 3, (912) 485-79-35

Красноярск Нижний Новгород

Бакен, ул. Мира, 115а, (391) 288-20-82, [email protected] ГЦСИ Арсенал, Кремль, корп. 6 (здание «Арсенала»), (831) 423‐57‐41, [email protected]

Новосибирск

Пермь

Ростов-на-Дону

Ставрополь

Киев

Литературный магазин КапиталЪ, ул. Максима Горького, 78, (383) 223-69-73 Пиотровский, Независимый книжный магазин, ул. Ленина, 54, (342) 243‐03‐51, [email protected]

Книжный салон Интеллектуал, ул. Садовая, 55 (Дворец творчества детей и молодежи), (988) 565‐14‐35 Князь Мышкин, ул. Космонавтов, 8, (928) 963-94-81, (928) 329-13-43, [email protected] Архе, ул. Якира, 13, +380-63-134-18-93

ЛОГОС

в интернете

Интернетмагазины

http://www.libroroom.ru/ http://www.labirint.ru/ http://urss.ru/ http://www.ozon.ru/

В  электронном виде

http://www.litres.ru/ http://bookmate.com/ http://www.ozon.ru