Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи [1700-1917] 9785867937836

Citation preview

i nt er pares Роль т р а н с ф е р о в в истории Российской империи [1700- 1917] и

о

в о

/:

л н т

е

р а г у р н о /•: о г, о з г г н и е

J i ff'/C

Imperium inter pares: Р ОЛ Ь Т РА Н С Ф Е РО В В И С Т О Р И И РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ [ 1700 - 1 9 1 7 ]

Новое Литературное Обозрение

;

2 0 10

=

УДК 94(47)“ 1700/1917” Б Б К 63.3(2)534 И 65

Редакционная коллегия серии HISTORIA ROSSICA

Е. Анисимов, В. Живов, А. Зорин, А. Каменский, Ю. Слёзкин, Р. Уортман Издание осуществлено при финансовой поддержке Германского исторического института в Москве (Deutsches Historisches Institut Moskau)

И 65 Im perium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700—1917): Сб. ст. / Ред. М артин Ауст, Рикарда Вульпиус, Алексей Миллер. — М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 392 с.: ил. Изучение истории трансферов стало в последние годы одним из наиболее интенсивно развивающихся направлений исторических исследований. В ста­ тьях российских и зарубежных историков, представленных в этой книге, ис­ следуется история трансфера в Россию идей, понятий, образов, технологий и институтов, способствовавших в XVIII —начале XX века формированию пред­ ставлений о Российской империи как об Imperium inter pares, то есть равно­ правном члене клуба великих имперских держав. УДК 94(47)“ 1700/1917” ББК 63.3(2)534

IS B N 9 7 8 -5 -8 6 7 9 3 -7 8 3 -6

©Авторы, 2010 ©Переводчики, 2010 © «Новое литературное обозрение», 2010

Мартин Aycm, Рикарда Вульпиус, Алексей Миллер

П редисловие РОЛЬ ТРАНСФЕРОВ В ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА И ФУНКЦИОНИРОВАНИИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ( 1700 — 1917 )

;ль этого сборника — углубить знания о двух малоиссле­ дованных аспектах в их взаимосвязи — (1) истории импер­ ской идентичности в России и (2) истории межимперских заимствований. В фокусе внимания находятся представ­ ления об империи у представителей российских элит в период от Петра I до революций 1917 года. Хотя начиная с 1991 года многие события и процессы привлекали внимание историков к проблеме империи, эта тема до сих пор исследована явно недостаточно. Представления о других империях и трансферы из них в Рос­ сию служат весьма продуктивным контекстом изучения представ­ лений российских элит о своей империи. Управление Российской империей требовало от ее элит знакомства с соответствующим опытом репрезентации и управления в других империях. Предста­ вители имперской элиты должны были принимать решения о том, чего не хватает в России и где это можно заимствовать. В других случаях само соревнование между империями заставляло сравни­ вать Россию с соперниками, определяя, таким образом, место Рос­ сии на глобальной карте империй. Взаимодействие империй дава­

Ц

ло импульс рефлексии об имперском статусе и идентичности Рос­ сии. Широко понятая история трансферов позволяет более четко поставить проблему имперской идентичности в России. Этот кон­ текст позволит также более адекватно понять, как управлялась Российская империя и как она реагировала на вызовы времени. Мы надеемся, что исследования по взаимодействию империй дадут новый импульс истории империй вообще. Пока исследова­ ния империи либо рассматривали внутренние проблемы империй, изучая различные формы отношений имперских центров с импер­ скими нациями, периферийными регионами, колониями и доми­ нионами1; либо они сосредоточивались на опыте колонизируемых и стремились эмансипировать жертвы колониализма путем рекон­ струкции их повседневных историй и их взглядов на мир2. Другое направление историографии рассматривало империи как коллек­ тивный субъект и обращало внимание на общие для всех империй определенного типа структурные характеристики3. Наконец, разви­ вался сравнительный подход к истории империй. Здесь внимание сместилось от краха империй к управлению полиэтничностью и в целом к сравнению систем имперской власти4. Подход этого сборника к истории империй — с фокусом на межимперские отношения — только развивается и еще не завоевал полного признания среди исследователей5. История межимперских отношений открывает возможность преодолеть давнюю традицию историографии, которая подчеркивала бинарную оппозицию и различия между Россией и Европой. Уделив внимание взаимосвя­ занным историям России и Европы, мы можем увидеть российс­ кую элитарную культуру как живую и творчески продуктивную смесь русских и европейских элементов6. Например, анализ учас­ тия русских в европейских дебатах о сельском хозяйстве в XIX веке позволил Эстер Кингстон-Манн сделать вывод, что русские учас­ тники видели свою роль в этих дебатах не как учеников, а как од­ ного из равноправных участников европейского хора7. История трансферов и взаимосвязей подрывает концепцию принципиаль­ ной разницы между историей России и историей Европы. Россия становится частью «европейской семьи», «imperium inter pares»8. Историю России и Европы в имперском контексте еще предсто­ ит написать. Это тем более актуально, что серьезные исследователи предлагают переосмыслить историю Европы как в значительной мере историю империй, которую следует изучать через призму культурно­ го трансфера и transnational history (транснациональной истории).

Поскольку книга основывается на этих категориях, мы счита­ ем нужным уточнить наше понимание этого направления историо­ графии. Современная историография в очень большой степени является детищем национального или национализирующего госу­ дарства. Национальные государства создали инфраструктуру, необ­ ходимую для профессиональной историографии: кафедры и фа­ культеты истории в университетах, архивы, музеи и школы, в которых преподается история9. Неудивительно, что национальные нарративы задавали рамки исторического повествования в девят­ надцатом веке10. Модерные нации и нации-государства стали предметом историографического анализа в 1983 году, когда были опубликованы пионерские книги Бенедикта Андерсона, Эрнеста Геллнера и Эрика Хобсбаума11. Вскоре историки подвергли крити­ ке категорию нации-государства. Социальные историки первыми призвали использовать сравнительный подход к истории обществ и наций12. Сравнительный подход сохраняет свою актуальность и сегодня. Отчасти компаративистика дала толчок и развитию тех подходов к историческому исследованию, которые лежат в основе этой книги: истории культурных трансферов и транснациональной или взаимосвязанной истории. Попробуем определить место истории культурных трансферов и транснациональной истории в современной историографии, а затем обсудим некоторые практические вопросы истории трансфе­ ров. Термин «transnational history» имеет свои достоинства. Он ука­ зывает на основополагающую интенцию сторонников этого подхо­ да — преодоление рамок, заданных национальными нарративами. Вместе с тем для описания исследовательской стратегии термин подходит плохо, потому что слово транснациональный все-таки предполагает в качестве единицы анализа нацию. В историографии есть более удачные понятия «histoire croistte», «entangled histories», что на русский язык можно перевести как переплетающиеся, взаимо­ связанные истории. Ведь речь идет о процессах и влияниях, кото­ рые преодолевают рамки не только формирующихся национальных сообществ, но также империй и других не национальных по своей природе обществ и политических образований. В рамках этого подхода историки стремятся преодолеть привычные, устоявшиеся рамки исследуемых процессов, конечно прежде всего нацио­ нальные, но также и региональные, и имперские. Исследования культурных трансферов и взаимосвязанной ис­ тории имеют и общие аспекты, и различия. Сторонники изучения

истории культурных трансферов выступили с критикой сравни­ тельных исследований13. Они указывали на то, что сравнения фик­ сируют сравниваемые объекты во времени и изолируют их в про­ странстве. Действительно, эволюция во времени и связь между объектами, как правило, игнорируются в классической компарати­ вистике. Но следует оговориться, что сравнение возвращается в повестку дня после того, как трансферы включены в исследуемую картину. Ведь история культурных трансферов не предполагает, что нечто переносится из А в Б. Речь идет об истории усвоения и адаптации. Чтобы понять, что изменилось в результате транс­ фера, нужно диахронно сравнить ситуацию накануне и после трансфера14. Таким образом, сравнительный подход и история трансферов тесно переплетаются в рамках более широкой иссле­ довательской стратегии. Один из способов преодоления национальных рамок в истори­ ографии культурных трансферов15 состоит в том, чтобы обратить специальное внимание на явления, возникающие на границе меж­ ду обществами. Это истории потоков, движения, мобильности, сетевых связей. Это очень близко к взаимосвязанной, общей, гло­ бальной истории16. Однако все эти подходы к истории не исклю­ чают нацию как категорию историографии. Они ее переосмысли­ вают. Национальные общности и нации-государства включены в систему взаимных связей, они строятся с помощью культурных трансферов и участвуют в глобальной истории17. Таким образом, понятия транснациональная или взаимосвязанная история охваты­ вают широкое поле исследований, а изучение культурных трансфе­ ров дает набор инструментов для этих исследований. Набор этих инструментов подходит не только для изучения национальных историй, но и для изучения империй. Исследования последних лет показали, как тесно связаны истории наций и исто­ рии империй18. Постколониальные исследования также привлек­ ли наше внимание к многочисленным трансферам в обоих направ­ лениях между колонизируемыми и колонизирующими обществами внутри империй19. Как изучать трансферы?20 Необходимо иметь в виду несколь­ ко стадий трансфера чего-либо из одного контекста в другой. Мож­ но выделить по крайней мере три типа ситуаций, дающих старт трансферу. Во-первых, трансфер через соревнование: соревнование между государствами, прежде всего в военной сфере, неизбежно ведет к заимствованиям. Во-вторых, трансфер «по выбору», когда

отдельный деятель или элитная группа приходят к заключению, что чего-то не хватает в том контексте, в котором они действуют, и решают заимствовать это нечто извне. В-третьих, случайное заим­ ствование. Оно начинается со случайного наблюдения чего-то не­ известного, которое затем приводит к решению заимствовать. Как не трудно заметить, первый и третий варианты могут накладывать­ ся друг на друга. Толчком к заимствованию может послужить и наблюдение за трансфером из одного чужого культурного контек­ ста в другой. В этом случае заимствование может опираться на оценку результатов такого трансфера как благотворных. Порой неверные оценки и интерпретации могут на деле играть решающую роль при принятии решения о заимствовании. Далее возникает проблема адаптации. Приспособление заим­ ствуемого к контексту собственной культуры может менять не только элементы, но и суть заимствованного. Трансфер порождает гибрид­ ные формы. Заимствуемое может использоваться иначе, чем то, как оно используется в обществе, откуда заимствуется. Как правило, заимствование нуждается в легитимации. Дискурсивная нострификация является важным элементом процесса заимствования. Ключевой вопрос — что может быть заимствовано? Когда мы говорим, что заимствоваться могут знания и институты, мы подчер­ киваем, что трансферы охватывают очень широкое поле. Понятие «знание» используется здесь в самом широком смысле. Это и фак­ тическая информация, технологии, концепции и идеи, относящи­ еся к самым разным сферам жизни, способы управления и властво­ вания. Понятие «институты» относится к институтам как таковым, то есть моделям административных учреждений, но также к обра­ зованию, технологии организации военных, религиозных, полити­ ческих и других групп, к инфраструктуре. Фокус этой книги — на трансфере между имперскими метропо­ лиями. Разумеется, собранные в ней статьи далеко не исчерпывают этой проблематики. Мы в основном сосредоточились на XIX веке и почти исключительно на трансферах между Российской империей и крупнейшими западными державами, причем на таких трансфе­ рах, которые имели непосредственное отношение к имперскому измерению России. Мы вполне отдаем себе отчет в ограниченно­ сти избранного для этой книги тематического поля и надеемся продолжить этот проект, расширив его хронологические и геогра­ фические рамки. Так, например, для XVII, XVIII, да и для первых десятилетий XIX века важную роль для имперского измерения Рос­

сии играли трансферы из Речи Посполитой, Швеции, Нидерлан­ дов, а также из Османской империи, которые не затрагиваются в данной книге21. Впрочем, содержание этого тома все равно достаточно разно­ образно. Он открывается статьей Рикарды Вульпиус, в которой она показывает процесс заимствования из западноевропейских импе­ рий концепта цивилизаторской миссии и его адаптацию в России в течение XVIII века. Алексей Миллер рассматривает различные стадии процесса заимствования, а затем перевода и редактирова­ ния в России понятия нация. Денис Сдвижков исследует многооб­ разие форм заимствования и адаптации в России наполеоновско­ го стиля ампир. Вполне ожидаемо большой кластер статей относится к окраин­ ной политике и колониальным практикам. Виллард Сандерленд и Анатолий Ремнев с разных позиций пытаются ответить на вопрос о том, почему в Российской империи не было типичного для им­ перий министерства колоний. Сандерленд считает, что Россия по­ степенно приближалась к созданию такого министерства, Ремнев, напротив, подчеркивает, что отсутствие такого министерства зако­ номерно вытекало из представлений имперской элиты. Читатель сам может определиться с выводом — следует ли признать право­ ту за одним из авторов, или на самом деле они дополняют друг друга — рисуя внутренне противоречивую картину административ­ ной эволюции империи. Владимир Бобровников анализирует сход­ ные черты имперского правления во французском Алжире и на русском Кавказе, предлагая свой ответ на вопрос о причинах это­ го сходства, о маршрутах и механизмах трансферов. Андрей Кушко и Виктор Таки рассматривают политику Российской империи в Бессарабии на всем протяжении XIX века, показывая, насколько разнообразны возможные сходства и пути заимствований, как в административной практике, так и в сфере воображаемой геогра­ фии. Мартин Ауст анализирует различные роли трех имперских ми­ фов — завоевания, мирного расширения и цивилизаторской мис­ сии — в контексте российско-британских отношений в XIX веке. Вера Тольц показывает, насколько связан с международным кон­ текстом был дискурс российских востоковедов о расширении им­ перии на восток и о роли и месте России в отношениях Азии и Европы. Статья Витаутаса Петрониса посвящена тому, как импер­

ская элита осваивала специфическую разновидность картографии, а именно этнические и конфессиональные карты, и как эти карты использовались для внешнеполитической репрезентации и внут­ ренней политики. Эрик Лор показывает, как столкновение с опре­ деленной иммиграционной политикой прусских властей подтолк­ нуло власти империи к переосмыслению собственных подходов к проблеме гражданства и регулирования иммиграции. Беньямин Шенк рассматривает историю железных дорог в России не только как пример трансфера технологии, но и как историю заимствова­ ния и адаптации представлений о функциях и институциональном обеспечении этого технологического новшества. Статьи сборника не только дают примеры всех ситуаций, ини­ циирующих заимствования — от соревнования и прямой конфрон­ тации до случайных наблюдений, но и показывают, как эти ситуа­ ции могут накладываться друг на друга и перетекать одна в другую. Они охватывают разные и при этом взаимосвязанные сферы — институты и административные техники, наука, идеология, искус­ ство и архитектура, внешняя политика, технологии. Редакторы и авторы книги надеются, что собранные в ней статьи представляют интерес не только как case-studies, но в сумме дают достаточно полное представление о методе и его богатых возможностях и по­ служат толчком к новым исследованиям в этом направлении. Мы хотим выразить признательность Германскому историчес­ кому институту в Москве и всем его сотрудникам, которые оказа­ ли нам неоценимую помощь в организации конференции в апре­ ле 2009 года, а также финансовое содействие при издании этой книги. Мы благодарим также фонд Фритца Тиссена (Fritz Thyssen Stiftung) за финансовую поддержку московской конференции.

1 См., например: The Oxford History of the British Empire. New York, 1998, 1999. Vol. 1—5. Российский журнал «Ab Imperio», основанный в 2000 г., тоже можно причислить к этому направлению изучения империй — он почти ис­ ключительно занимается Российской империей, Советским Союзом и постсо­ ветским пространством. 2 Jenseits des Eurozentrismus. Postkoloniale Perspektiven in den Geschichts- und Kulturwissenschaften / Hrsg. Sebastian Conrad, Shalini Randeria. Frankfurt am Main,

2002. 3 См., например: Wesseling H.L. The European Colonial Empires, 1815—1919. Harlow, 2004.

4 Lieven Dominic. Empire. The Russian Empire and its Rivals. London, 2000. Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М осква, 2004; Imperial Rule / Eds. Aleksei Miller, Alfred J. Rieber. Budapest, 2004; After Empire. M ultiethnic Societies and N ation-B uilding. The Soviet U nion and the Russian, Ottom an, and Habsburg Empires / Eds. Karen Barkey, Mark von Hagen. Boulder, 1997; Nationalism and Empire. The Habsburg Empire and the Soviet Union / Eds. Richard L. Rudolph, David F. Good. New York, 1992. См. также отчет Ри­ карды Вульпиус о первой конф еренции (Гамбург, 2007) крупного проекта по сравнению Британской, Габсбургской, Российской и О см анской им перий, организованного Ульрикой ф он Хиршхаузен и Й орном Леонхардтом: h ttp :// hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/tagungsberichte/id=1492 (последнее посещение — 1 февраля 2010). 5 Значительный вклад в историю межимперских отнош ений и трансферов внесли следующие работы: Elliott John. Empires o f the Atlantic World. Britain and Spain in America, 1492— 1830. New Haven, 2006; Pagden Anthony. Lords o f All the World. Ideologies of Empire in Spain, Britain and France 1500-С.1800. New Haven, 1995; Hart Jonathan. Comparing Empires. European Colonialism from Portugese Expansion to the Spanish-American War. New York, 2003; Israel Jonathan I. Conflicts of Empires: Spain, the Low Countries and the Struggle for World Supremacy, 1585 — 1713. London, 1997. 6 Figes Orlando. N atasha’s Dance. A Cultural History o f Russia. London, 2002. P. xxviii. 7 Kingston-Mann Esther. In Search of the True West. Culture, Economics, and Problems of Russian Development. Princeton, N J, 1999, особенно гл. 5 и 7. 8 Russia in the European Context 1789—1914. A M ember of the Family / Eds. Susan P. McCaffray, Michael M elancon. New York, 2005. 9 Osterhammel Juergen. Die Verwandlung der Welt. Eine G eschichte des 19. Jahrhunderts. M unchen, 2009. S. 31—41. 10 Die N ation schreiben. Geschichtswissenschaft im internationalen Vergleich / Eds. Christoph Conrad, Sebastian Conrad. Gottingen, 2002. 11 Anderson Benedict. Imagined Communities. Reflections on the Origins and Spread o f N ationalism . London, 1983; Gellner Ernest. N ations and N ationalism. Oxford, 1983; The Invention o f Tradition / Eds. Eric Hobsbawm, Terence Ranger. Cambridge, 1983. 12 Bloch Marc. Pour une histoire compartie des societes europeennes / / Bloch Marc. M61anges historiques. Paris, 1963. Vol. 1. P. 16—40; Geschichte und Vergleich. Ansaetze und Ergebnisse international vergleichender Geschichtsschreibung / Hrsg. H einz-G erhard Haupt, Juergen Kocka. Frankfurt am M ain, 1996; Kaelble Hartmut. Der historische Vergleich. Eine Einfuehrung zum 19. und 20. Jahrhundert. Frankfurt am M ain, 1999. 13Transferts. Les relations interculturelles dans l’espace franco-allemande. XVIIIe et XIX si^cle / Eds. Michel Espagne, M ichael Werner. Paris, 1988; Middell Matthias. K ulturtransfer und H istorische K om paratistik — Thesen zu ihrem Verhaeltnis 11 K ulturtransfer und Vergleich/ Hrsg. Matthias Middell. Leipzig, 2000. S. 7—41. 14 Paulmann Johannes. Internationaler Vergleich und interkultureller Transfer. Zwei Forschungsansaetze zur europaeischen Geschichte des 18. bis 20. Jahrhunderts I j Historische Zeitschrift. 1998. Vol. 267. S. 649—685, особенно s. 681.

15 Werner Michael, Benedicte Zimmermann. Vergleich, Transfer, Verflechtung. D er Ansatz der Histoire croisee und die H erausforderung des Transnationalen / / G e­ schichte und Gesellschaft. 2002. Vol. 28. S. 607—632. 16A H R Conversation: On Transnational History / / American Historical Review. 2006. Vol. 111. P. 1440—1464; Transnationale G eschichte. Them en, Tendenzen und Theorien / Hrsg. G unilla Budde, Sebastian Conrad, Oliver Janz. G ottingen, 2006. О разграничении истории трансферов, entangled history и «Beziehungsgeschichte» см. также: Vergleich und Transfer. Komparatistik in den Sozial-, G eschichts- und Kulturwissenschaften / Hrsg. H artm ut Kaelble, Juergen Schriewer. Frankfurt am Main, 2003. S. 469-493. 17 Osterhammel Juergen. Geschichtsw issenschaft jenseits des N ationalstaats. Studien zu Beziehungsgeschichte und Zivilisationsvergleich. G ottingen, 2001; Bayly Christopher A. The Birth o f the M odern World 1780—1914. Global Connections and Com parisons. M alden, MA, 2004; Conrad Sebastian, Osterhammel Juergen. Das Kaiserreich transnational. D eutschland in der Welt 1871—1914. G ottingen, 2004; Conrad Sebastian. Globalisierung und N ation im deutschen Kaiserreich. M iinchen, 2006. 18 B ayly Christopher. The B irth o f the M odern World. P art 2, c h a p te r 6; Osterhammel Juergen. Die Verwandlung der Welt. Кар. 8; Berger S., Miller A. N ationBuilding and Regional Integration, c. 1800—1914: the Role of Empires 11 European Review of History. 2008. № 3. P. 317—330. 19 Chakrabarty Dipesh. Provincializing E urope. P ostcolonial T hought and H istorical Difference. W ith a N ew Preface by the Author. P rinceton, N J, 2000. Tensions of Empire. Colonial Cultures in a Bourgeois World / Eds. Frederick Cooper, Ann Laura Stolen Berkeley, CA, 2001; Jenseits des Eurozentrismus. Postkoloniale Perspektiven in den Geschichts- und Kulturwissenschaften / Hrsg. Sebastian Conrad, Shalini Randeria. Frankfurt am Main, 2002. 20 О процессе трансфера см.: Aneignung und Abwehr. Interkultureller Transfer zwischen Deutschland und Grossbritannien im 19. Jahrhundert / Hrsg. Rudolf Muhs, Johannes Paulm ann, Willibald Steinmetz. Bodenheim , 1998. S. 7—20. П римеры трансферов, принадлежащих к категории «учеба у врага», подчеркнуты в: Vom G egner lernen. F eindschaften und K ulturtransfers im Europa des 19. und 20. Jahrhunderts / Hrsg. M artin Aust, Daniel Schoenpflug. Frankfurt am M ain, 2007. 21 Впрочем, наша сосредоточенность на, по преимуществу, долгом XIX веке и на трансферах в Россию из ключевых имперских метрополий Запада вполне объяснима. И менно к этому времени Ю. Остерхаммель относит феномен, обо­ значенный им как «asymmetrische Referenzverdichtigung», т.е. асимметричное сгу­ щение, уплотнение трансферов различных образцов и моделей из центра на периферию Запада, в том числе и в Россию. См.: Osterhammel J. Die Verwandlung der Welt. S. 1292.

Рикарда Вульпиус

ВЕСТЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ И ФОРМИРОВАНИЕ РОССИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАТОРСКОЙ МИССИИ В XVIII ВЕКЕ роцесс вестернизации России на протяжении XVIII века уже всесторонне исследован с точки зрения практически всех аспектов функционирования Российского государства и общества. Однако новые интересные вопросы поднимает импер­ ское измерение и, в частности, изучение эффектов взаимодействий между империями и изучение трансфера по отношению к России как империи. Обычно внимание к России как империи сконцент­ рировано на периоде XIX и XX веков. Российский восемнадцатый век как век империи, ограниченный фигурами Петра I и Екатери­ ны II, часто упускался из виду. Конечно, в историографии нет со­ мнений по поводу того, что к концу XVIII века основные парамет­ ры имперского статуса и имперской концепции в России были определены. Однако решающая стадия формирования имперского сознания, столь очевидного уже в начале XIX века, до сих пор ос­ тается не вполне понятной. Прекрасные книги и статьи написаны Андреасом Каппелером, Михаилом Ходарковским, Виллардом Сандерлендом, Юрием Слезкиным и Николасом Брейфоглом1. Они являются первопроходцами в этой сфере исследований. Одна­ ко их внимание сконцентрировано в большей степени на полити­ ке Российской империи по отношению к конкретным областям на ее периферии или по отношению к определенным этническим группам. Цель более обширного проекта, в рамках которого на­ писана данная статья, состоит в том, чтобы, сосредоточившись исключительно на русской части проблемы, ответить на общий вопрос: когда, почему и, прежде всего, каким образом возникло

П

I мышление в имперских категориях и как эти категории соотноси­ лись с имперскими концепциями и понятиями в других европей­ ских государствах. Вообще говоря, поиск российских проявлений имперской идентичности затрагивает фундаментальный вопрос, когда же Рос­ сия стала империей. С завоеванием Казани и Астрахани в середи­ не XVI века, то есть с того времени, когда Иоанн IV стал править неславянской и нехристианской этнической группой? Или только с образованием классической колонии (в западноевропейском смысле) в Центральной Азии в конце XIX века? Использование термина «империя» для периода раннего Нового времени сталки­ вается не только с той проблемой, что само понятие «империи» вряд ли существовало до начала XVIII века. Нет также никаких признаков, подтверждающих наличие у царей или элит представ­ ления о себе как о правителях «империи» — то есть такого государ­ ства, в котором можно было бы установить различие между цент­ ром и перифериями. Дело выглядит так, что различия между теми или иными этническими группами подданных не играли суще­ ственной роли. Вместо этого, как показывают документы, царское правительство понимало всю страну, с ее весьма разнородным на­ селением, как единую «вотчину». Согласно принципам патримони­ ального государства, берущим начало со времен Киевской Руси, все подданные оказывались, в общем, равны в своем отношении к царю. В то время как завоевание Сибири вплоть до границы с Ки­ таем и присоединение Левобережной Украины еще более расши­ рили пространство империи, включив в него различные народно­ сти, религии и даже полунезависимые политические образования, государство тем не менее еще не усвоило имперский язык. В свя­ зи с этим российский историк Александр Филюшкин предложил говорить о России XVI и XVII веков как о «неонатальной импе­ рии» — империи, находящейся на стадии младенчества2. Только с учетом этой предыстории решающий поворот, произо­ шедший в XVIII веке в развитии России как империи, становится полностью понятным. Только в этом столетии, на мой взгляд, мож­ но говорить об отсутствии смыслового разрыва между «империей» как категорией академического анализа и тем, как это понятие используется в источниках. Только в этот период, побужденная к этому взаимодействием с другими европейскими империями и в результате восприятия их имперской политики и амбиций, Россий­ ская империя стала развивать свою имперскую идентичность в

современном смысле. До сих пор дискуссии об империях еще не привели к выработке общепринятого определения понятий «импе­ рии», то есть к установлению того, что именно является объектом исследования. Только недавно Джон ЛеДонн предложил не назы­ вать Россию империей до тех пор, пока ее экспансия не достигла границ земледельческой зоны3. Только тогда, то есть в XIX столе­ тии, когда русская земледельческая колонизация и, как следствие, стремление создать на занятой территории унитарное государство подошли к своему завершению, началось — как он утверждает — строительство империи с ярко выраженными обособленными тер­ риториями. Эта идея, как представляется, связывает начало суще­ ствования империи с моментом, когда имперские элиты отказались от своей долгосрочной цели создания унитарного государства. Тем не менее, на мой взгляд, соединение понятия «империи» с долго­ срочными политическими намерениями упускает из виду фактичес­ ки имперский характер практической политики элит в XVIII веке, независимо от того, насколько предпринимаемые меры имели в виду цель последующей интеграции. Вместо этого мне представля­ ется более адекватным рассматривать империю как политическое образование, в котором элиты выражают чувство превосходства по отношению к этнически отличным от них народам на периферии. Поэтому представляется перспективным исследование того, при помощи каких терминов и понятий правящие элиты описывали и воспринимали свое государство и общество, русских и нерусских, на протяжении XVIII века. Насколько по-имперски они мыслили? И какое влияние на эту «имперскую идентичность» оказала «вес­ тернизация», предпринятая Петром и его окружением? Ф о рм и ро в а н и е и м п ерс к о го ди скурса

Размышления над сочинениями Фомы Аквинского, открытие и завоевание Испанией «Нового Света» и опыт европейской Тридца­ тилетней войны в XVII веке привели к определению набора правил войны и мира, разделяемого большинством европейских государ­ ственных деятелей и теоретиков международного права. В основе этих правил лежали концепции так называемого естественного права. Московское государство оставалось вдалеке от этих опытов и влияний. В России XVII столетия не было ни юристов, способ­ ных иметь дело с этими новыми принципами международной мо­ ральной ф илософии и права, ни тем более возможности эти

принципы развивать. Юрий Крижанич (1618—1683), историк и философ хорватского происхождения, ввел в российский лекси­ кон XVII века, по крайней мере, термин для международного пра­ ва (jus gentium, или народная Правда)*. Однако широкое недоверие к любым иностранным влияниям препятствовало трансферу и адаптации идей западных мыслителей. Наиболее значимые тексты раннего периода развития международно-правовой мысли были переведены только при Петре I; начиная с этого времени, однако, многие работы были переведены довольно быстро. Важнейшими из переведенных текстов были фундаментальный трактат юриста и государственного деятеля Нидерландов Гуго Гроция («De jure belli ас pacis libri res» (1625) — «О праве войны и мира»), работы гер­ манского юриста и историка Самуэля Пуфендорфа («Juris naturae et gentium» (1672) — «Право естественное и право народов») и вве­ дение в дипломатию Абрама де Викфора («L’Ambassadeur et ses fonctions» (1676) — «Посол и его функции»), С тех пор благодаря стараниям нового царя, стремившегося добиться признания нового статуса России среди могущественных государств Европы, евро­ пейские правовые понятия проникли в российское законодатель­ ство и дипломатическую переписку5. Книга, написанная Петром Шафировым, служит примером трансформации российского политического дискурса вследствие усилившихся европейских влияний и поставленной цели стать «imperium inter pares». Шафиров сопутствовал царю Петру в каче­ стве переводчика во время его путешествия в Западную Европу. Благодаря своим способностям, он и позже оставался близок к царю. В 1717 году он был назначен вице-канцлером Коллегии ино­ странных дел. В том же году Шафиров проложил путь для совер­ шенно новой культуры в российской политике. Он создал истори­ ческую работу, обосновывающую позицию России в ее войне против Швеции. Шафиров не только подробно представил дипло­ матическую историю обоих государств и продемонстрировал «ес­ тественность» включения России в европейскую дипломатию. Он также представил с российской точки зрения нарушения шведской стороной международного права, которые, по-видимому, не дава­ ли России возможности избежать войны. Вицце-канцлер утверж­ дал, что Россия полностью следовала нормам международного пра­ ва и не предпринимала никаких действий, которые не вытекали бы из международного кодекса поведения государств. В тексте, напи­ санном по приказу царя и отредактированном им самим, намерен­

но использовались европейские правовые понятия, а Россйя, даже в XVI веке, упоминалась как «Российская империя»6. Само собой разумеется, что Шафиров причисляет свою стра­ ну к числу так называемых «политичных народов». Это новое вы­ ражение, заимствованное из польского языка в начале XVIII века, имело существенное значение. Оно не только быстро обрело ши­ рокое признание среди российской элиты, но и стало символом нового образа мышления. «Немецко-латинско-русский словарь» 1731 года переводил его как «образованный» или «цивилизован­ ный», другие работы использовали это выражение в более узком смысле и связывали его с понятиями «политический» и «политич­ ный» (близко по смыслу к современному «вежливый», соблюдаю­ щий правила поведения в обществе. — Прим. пер.)1. Непосредствен­ ный контекст фрагмента текста Шафирова, в котором используется это новое выражение, предполагает его перевод как «народы, хо­ рошо себя ведущие» или, лучше, как «цивилизованные народы». Очевидно, намерение автора состояло в том, чтобы причислить Российскую империю к тем государствам международного сообще­ ства, которые уважали нормы международного права. В то же вре­ мя это подразумевало существование народов, не принадлежавших к числу «цивилизованных». Хотя Шафиров и не развивал далее эту мысль, введение им понятия некоего замкнутого сообщества («in­ group»), к которому принадлежала Россия, означало появление у России чувства цивилизационного превосходства, которое стало столь важным для XVIII столетия в целом. Книгу Шафирова по ее значению нельзя сравнивать с публи­ кациями работ Гроция и Пуфендорфа. Но ее важность состояла в лингвистическом и концептуальном усвоении принципов, прак­ тик и понятий международного права, которые уже давно были приняты на Западе. Современник Шафирова перевел эту книгу на английский язык и, таким образом, способствовал усилиям России по легитимации своей политики в глазах иностранных наблюдате­ лей. В английской версии текста политичные народы переводились сочетанием «цивилизованные нации» («civilized nations»)8. Книга Шафирова представляла собой лишь один из первых признаков значительных изменений в семантике и дискурсах, функционировавших в российском публичном пространстве. Не­ сколькими годами позже царь одержал победу над Швецией в Се­ верной войне и подписал в 1721 году «Вечный мир». Благодаря великой славе этой победы по всей Европе, российская элита уви­

дела новую возможность укрепить позиции страны среди ведущих держав. По просьбам Сената и Синода 22 октября царь согласился принять, наряду с титулами «Отец отечества» и «Петр Великий», еще один важный титул — «Император Всероссийский»9. Прежде всего принятие этого титула должно было стать сигналом для дру­ гих стран. Ранее в течение длительного времени Петр и его пред­ шественники напрасно старались получить признание титула царя как равного титулу императора на Западе. Теперь же решено было отказаться от прежнего плана и ввести в оборот понятие император. В Европе этот титул полагался лишь избираемому главе «Священ­ ной Римской империи Германской Нации». Россия, впервые в меж­ дународной практике, связала этот термин с конкретной страной, и сама страна, таким образом, была провозглашена «империей»10. Как показали Ричард Уортман и Ольга Агеева, знаки и симво­ лы торжественной церемонии принятия титула решительно отсы­ лали к античным образцам имперских коронаций в Древнем Риме, но в то же время не совсем игнорировали традиции Византии11. Очевидно, Петр старался совмещать две стратегии. С одной сторо­ ны, он стремился добиться признания от европейских держав, то есть преодолеть чувство неполноценности по отношению к Евро­ пе. С другой стороны, возведя себя в ранг второго императора в Европе, он продемонстрировал свою независимость, подчеркнув идею существования биполярной Европы с двумя христианскими имперскими центрами, и, таким образом, поставил Россию даже выше других европейских империй, таких как Британская, Фран­ цузская и Испанская. Таким образом, очевидно, что официальный имперский статус появился в результате амбиций во внешней политике. Но остает­ ся не вполне ясным, что это означало для внутренней политики. Во что, по мнению современников, их государство теперь превраща­ лось? Что они подразумевали под титулом императора? Речи, про­ изнесенные на церемонии по случаю принятия титула, показыва­ ют, что ни один из аспектов, который сегодня мы связываем с понятием «империи», не преобладал в умах современников. Они не придавали значения обширности территории России, они не ак­ центировали внимание на ее полиэтническом и многоконфессио­ нальном составе или на плюралистичности ее политической органи­ зации. Напротив, похвальное слово в честь Петра I, произнесенное канцлером графом Головкиным, обнаруживает совсем другую се­ мантику. В первую очередь он восхвалял заслуги Петра перед стра­

ной, преумножившие славу государства и его известность на меж­ дународной арене. Во-вторых, Головкин подчеркивал силу и ста­ бильность государства. В-третьих, что наиболее интересно, он ут­ верждал, что своими деяниями Петр вывел своих верных подданных «из “тьмы неведения на театр” славы всего света, и тако рещи, из “небытия” в “бытие”». Используя слово политичный, Головкин про­ должал: Петр привел своих подданных «во общество политичных народов»12. Здесь формирование цивилизационного сознания становится еще более выраженным, чем в книге Шафирова. Головкин пред­ ставляет две возможности: либо можно находиться во «тьме неве­ дения», будучи на грани «небытия», либо выйти «на театр славы всего света» и принадлежать к «цивилизованным народам». Эта дихотомия обнаруживает весь диапазон нового мышления россий­ ских элит: теперь те народы, которые не принадлежат к числу «ци­ вилизованных», описываются как находящиеся во «тьме» и «небы­ тии». Этот язык служит выражением чувства превосходства, которое заимствуется из западного противопоставления себя нецивилизо­ ванным народам. Однако, поскольку Россия сама только недавно приобрела новый статус, этот язык в то же время выражает идею, что сообщество «цивилизованных народов» не является замкну­ тым, но открыто для новых «членов». Эта идея открытости, т. е. возможности получить доступ к ци­ вилизации, была существенной для собственного представления царя о России. Согласно отчетам Христиана Фридриха Вебера, дипломата из Ганновера, Петр усвоил евроцентрическую концеп­ цию Лейбница о культурном круге. Согласно этой концепции, на­ уки и искусства зародились в Греции, затем были перенесены в Италию, а позже распространились по всем европейским странам. Теперь настала очередь России стать центром цветущей культу­ ры13. Дмитрий Кантемир, философ начала XVIII века, использо­ вал схожие историософские идеи, уже веками обсуждавшиеся в Европе. В своей книге о «природе монархии» он предсказывал, что Россия станет четвертой монархией (после восточной Персидской, южной Македонской и западной Римской), центром для «цивили­ зованных народов». Наконец, в 1720-х годах неизвестный автор еще более выразительно связал теорию четырех великих монархий с принятием царем титула императора. С этого момента, по его сло­ вам, «начало восприяла четвертая монархия северная, то есть Рос­ сийская империя»14.

Очевидно, великая победа Петра I над Швецией изменила не только международную позицию страны. С принятием нового ти­ тула бывшее царство превратилось в империю, и в этом выразил­ ся ее (желаемый) статус как страны, принадлежащей к группе «ци­ вилизованных народов» и ставшей центром мира. Определение всероссийский, которое в предшествующем столетии использова­ лось лишь в единичных случаях, с тех пор стало постоянной осно­ вой официальной риторики, указывая на появление новой поли­ тической идентичности. Хотя и не всегда последовательное, его использование в большинстве случаев подчеркивало власть Импе­ ратора над многочисленными народами (в отличие от прилагатель­ ного русский). Аналитически следует отделять одно от другого: мышление в терминах цивилизации — хотя в Петровскую эпоху еще и не суще­ ствовало специального термина (существительного) для обозначе­ ния подобного состояния вещей — и ощущение необходимости «цивилизовать других», стремление вывести их из «тьмы». Однако для Петра I, как это будет показано в дальнейшем, и то и другое представляли собой две стороны одной медали. Р ел и ги о зн о е с о п ерн и ч ес тв о м еж ду и м п ери ям и и П О Л И ТИ К А РЕЛ И ГИ О ЗН О Й НЕТЕРПИ М О СТИ

Не только выборочное заимствование европейских стандартов международного права и перевод важных философских работ по­ служили в России решающими импульсами для формирования имперской идентичности, основанной на чувстве превосходства. Как можно судить на основании российских источников, иная форма глобального взаимодействия — ощущение соперничества между империями — также играла значительную роль. Хотя в ра­ ботах Андреаса Каппелера, Ганса-Генриха Нольте и Майкла Ходарковского уже были описаны изменения в религиозной политике, происходившие в начале XVIII века, но эти изменения заслужива­ ют того, чтобы уделить им здесь особое внимание15. И снова мож­ но констатировать, что разрыв Петра I с прежними формами по­ литического мышления может быть понят только при помощи рассмотрения религиозной политики по отношению к нехристи­ анским народам в допетровскую эпоху. С 1580 года казаки, входившие в отряд Ермака, проникли, от имени царя, на обширные просторы Сибири. В течение 200 лет они

не занимались переименованием открытых ими территорий и не пытались разрушить или изменить образ жизни местного населе­ ния. Едва ли местных жителей называли «дикими», «варварами» или «язычниками». От них не ожидалось ничего особенного, они оставались «иноземцами», продолжали поклоняться своим богам, разговаривать на своих языках, сохранять свои имена, и, конечно, они должны были выплачивать дань царю16. В Поволжье и степных областях все выглядело несколько ина­ че. Но если внимательно присмотреться к политике христианиза­ ции, проводившейся вплоть до конца XVTI века, то становится очевидным, что усвоение элементов православия различными народами происходило в основном благодаря этнокультурному вза­ имодействию с православными русскими поселенцами17. Конечно, в отдельных случаях государство поддерживало усилия церкви по христианизации язычников или мусульман. Правительство посте­ пенно развивало различные способы побуждения исламского на­ селения к переходу в христианство, а во второй половине XVII века при царе Федоре Алексеевиче вместо методов поощрения стали использоваться и угрозы. Причиной первых симптомов начавших­ ся изменений могло стать возникшее, в результате присоединения Гетманщины, соседство Московского государства с Османской империей. Последовала череда бесчисленных войн против «турок», и можно допустить, что это усиливало антиисламские настроения и побуждало к обращению «других» даже силой, если это призна­ валось необходимым. В этом духе, например, указ 1681 года грозил мусульманским служилым людям, владевшим населенными поме­ стьями, конфискацией земельной собственности, если они не пе­ рейдут в христианство. Но этот указ действовал лишь в течение одного года, после чего был отменен регентшей Софьей. Таким образом, несомненно, уже в это время можно заметить признаки перемен. Однако только при царе Петре I и в период правления цариц Анны (1730—1740) и Елизаветы (1741—1761) правительство решило не только поддержать массовые обращения представителей нерусских народов, но и применить насильственные и постоянные меры, прежде не практиковавшиеся в течение всей истории рос­ сийской экспансии и колонизации. Леонид Таймасов, который недавно представил интересную периодизацию процесса утверждения христианства в Поволжье, отвергает наличие какого-то разрыва во времена Петра, посколь­ ку в период его правления миссионерская деятельность была огра­

ничена по масштабу и имела незначительные последствия. Поэто­ му, согласно Таймасову, началом нового этапа в религиозной по­ литике следует считать учреждение в 1740-х годах специальных институтов, деятельность которых существенно изменила кон­ фессиональную ситуацию среди нерусского населения в регионе18. Действительно, происходившие при Петре изменения в религиоз­ ной политике не привели к появлению значительного числа «но­ вообращенных» (согласно их официальному наименованию), в отличие от тех количественных показателей, которых удалось до­ биться властям при его преемниках. Но внимание к результатам проводимой политики подразумевает, что исследователь заботит­ ся прежде всего об оценке последствий определенной политики. Что же касается подхода данной статьи, то здесь в первую очередь внимание обращено на идеологические истоки политики, на ин­ теллектуальные условия, которые привели к изменениям в облас­ ти соответствующих практик в эпоху Петра. Анна и Елизавета толь­ ко продолжили мыслить в том направлении, в котором Петр сделал первые шаги, хотя они отчасти добавляли к его политике новые элементы и развивали ее идеологические основания. Более внимательный анализ политики Петра I по сравнению с XVII столетием проясняет эту мысль. Всего несколько лет спустя после своего известного манифеста 1702 года о религиозной терпи­ мости, относящегося только к христианам, Петр отдал приказ си­ бирскому митрополиту «искать ложных идолов, жечь и рубить их на части, разрушать языческие капища и ставить часовни и святые иконы вместо них»19. Местное население, сопротивлявшееся этим мерам, должно было подвергаться смертной казни. И дело не ог­ раничилось одними только объявлениями. Принуждение и сила, кровавые попытки обращения стали характерны для ситуации в Сибири20. Смена политики также становится более ясной, если обратить внимание на южные степные территории, где ногайские татары, калмыки и казахи противостояли тем стимулам для обращения, которые предлагались государством в XVII веке. До конца столе­ тия российское правительство нередко все еще учитывало требо­ вания племенных вождей. Оно не только возвращало обратно не­ русским племенам крещеных пленных, но даже выплачивало определенную сумму в качестве компенсации за принудительные крещения, которым те подвергались во время нахождения в рос­ сийском плену. В начале XVIII века все изменилось с точностью до

наоборот: пленники, подвергшиеся крещению, уже не возвраща­ лись, потому что, как утверждалось, это было бы «против христи­ анских законов». Пленников отправляли на жительство в русские поселения или даже селили в специальных городках, построенных специально для того, чтобы защитить новообращенных от возмож­ ных попыток со стороны их бывших соплеменников вернуть их в прежнюю среду21. Что же произошло? Что заставило Петра столь драматически изменить прежнюю политику, характеризовавшуюся прагматизмом и стремлением достичь компромисса? И снова можно констатиро­ вать западные влияния на изменение правительственной полити­ ки по отношению к принудительной христианизации и религиоз­ ной нетерпимости. Поворот России в политике религиозного обращения последовал за подобным же поворотом в Западной Ев­ ропе. Толерантность католических судов Франции, Речи Посполитой, Богемии и Габсбургской империи, возникшая под влиянием гуманизма, сменилась нетерпимостью во второй половине XVII века. Толерантность и прагматизм по отношению к нехристианским ре­ лигиям, особенно по отношению к мусульманам и буддистам, уже больше не считались чем-то похвальным. Наоборот, стало преоб­ ладать мнение, что задача светских правителей состоит в приведе­ нии своих подданных к «ортодоксии», при помощи чего эти пра­ вители могли стяжать славу22. В силу подобных воззрений, начиная с конца XVII века, российское правительство стало подвергаться упрекам иностранных путешественников, которые обвиняли его в беспечном отношении к обращению язычников и мусульман, про­ живавших на территории страны. Прежняя религиозная политика Московского государства, основанная на прагматических сообра­ жениях, все чаще стала восприниматься как признак отсталости Российской империи. Немецкий философ и ученый Готфрид Виль­ гельм Лейбниц несколько раз обращался к Петру I с наставительны­ ми меморандумами, напоминавшими ему о необходимости вести народы Российской империи «к просвещению и добрым обычаям». Для достижения этой цели, напоминал он царю, необходимо рас­ пространять благочестие и христианство. Когда Петр начал свои широкомасштабные миссионерские кампании, Лейбниц удостоил его похвалы, заявив, что царь предпринимает «одно из наиболее полезных и похвальных деяний, которые могли бы быть соверше­ ны столь великим монархом»23.

Тем временем мышление в категориях межрелигиозного со­ перничества продолжало распространяться. В 1708 году архиди­ акон Д. Стэндли в Лондоне предостерегал «нынешнего царя» от проявления терпимости по отношению к «папистам», поскольку католики неизбежно злоупотребят ею — да и уже злоупотребляют24. В 1719 году Иван Посошков в своем трактате настаивал на том, чтобы царь не оставлял анимистов на Дальнем Востоке в жертву иезуитской католической миссии, а послал миссионеров на Кам­ чатский полуостров: «А естьли уведают о них Римляне [что здесь до сих пор живут язычники], то они тотчас пошлют от себя и наш прибыток прохитят напрасно». Посошков был одним из первых русских, выступивших с суровой критикой религиозной политики, которая традиционно проводилась российским правительством и русской православной церковью, противопоставляя ей методы, ис­ пользуемые властями Западной Европы. В течение примерно двух­ сот лет мордвины, черемисы, чуваши и вотяки находились под властью России. «А наши иноверцы подобны несмысленным мла­ денцам: идолам они не кланяются, и грамоте не умеют, и закона себе никакова не имеют, и живут не в далном разстоянии, но вънутрь нашего Российскаго государьства, по Волге реке и по Каме». Посошков сетует, что — в противоположность русской цер­ кви — католики посылают свои миссии даже в Китай и в Америку. «И на такое их тщание зря, не стыдно ли нам?»25 Хотя непосредственное влияние замечаний иностранных путе­ шественников (или таких интеллектуалов, как Лейбниц и Посош­ ков) на Петра I еще не является доказанным, приведенные приме­ ры показывают, какого рода образ мышления постепенно входил в оборот. Из того, что написано самим Петром, можно сделать вывод, что он испытывал тревогу, наблюдая за деятельностью иезу­ итской миссии в Китае. Сибирь непосредственно граничила с Ки­ таем, и поэтому ему казалось, что узы, связывавшие Российскую империю и местное сибирское население, исповедовавшее ани­ мизм, могут быть поставлены под угрозу. Учитывая значительный вклад этих племен в добычу мехов, представлялась необходимой усиленная миссионерская работа в противовес действиям иезуит­ ской миссии по обеим сторонам русской границы26. Вследствие этого вогулы (манси) и остяки (ханты) были обращены в правосла­ вие, частью обещанием материальных наград, а отчасти и грубой силой. В 1721 году Сенат и Синод послали одного из епископов в Китай для миссионерской работы. Его статус и имя оставались в

тайне, чтобы предотвратить возможность для врагов «нашей хрис­ тианской веры, в особенности наших главных врагов, иезуитов», чинить ему разного рода препятствия27. Требования Посошкова о вмешательстве государства выходи­ ли далеко за пределы мер, предпринятых Петром I. Согласно Посошкову, детей нерусских родителей следовало силой отнимать от их родителей и отдавать на службу русским. Предлагалось также запретить взрослым говорить на своем родном языке, чтобы «обру­ сить их всех: пока их язык не выведен совсем, они не станут насто­ ящими христианами, а останутся полуверами»28. Отношение Посош­ кова к этому вопросу показывает, что им двигало нечто большее, нежели простое религиозное рвение. Религия была частью русского образа жизни, к которому принадлежал и «правильный» язык. Обе эти составляющие следовало привнести в сознание невежественных обитателей России, чтобы вести их из тьмы к свету. Образ мысли самого царя не слишком отличался от вышепри­ веденного. Хорошо известно, что Петр I не очень дружелюбно от­ носился к русской православной церкви. Напротив, он старался по мере возможности ограничивать влияние церкви и успешно про­ водил секуляризацию своего государства. Поэтому в основе его миссионерских кампаний лежала та же логика, которая была вы­ ражена Лейбницем. Как это ни парадоксально, секуляризация, понимаемая как утверждение разума, т.е. развитие просвещения и добрых нравов, должна была достигаться посредством христиани­ зации. И хотя мышление миссионеров еще не было секуляризова­ но, христианизация подразумевала образование, а образование подразумевало, что учеников следовало сделать русскими. Как уже отмечалось ранее, усилившиеся меры по обращению неверующих осуществлялись при царицах Анне и Елизавете с не­ ослабевающей интенсивностью. Дискриминация нехристианско­ го населения не только продолжалась, но и, по сравнению с пет­ ровским периодом, была даже усилена. Уже Петр считал, что государство должно вмешиваться в жизнь подданных ради их обу­ чения, а Анна и Елизавета расширили круг тех, кого следовало «ци­ вилизовать». Уже Петр отдал распоряжение подвергать смертной казни тех местных жителей, которые не были согласны с мерами христианизации, а также сжигать идолов, использовавшихся для «обмана», и разрушать языческие храмы. Но он все же предпола­ гал сопротивление отдельных индивидуумов. При Анне и еще в большей степени при Елизавете «дикие люди» стали все более и

более рассматриваться как такое сообщество, которое можно было «цивилизовать» только посредством мер, применяемых ко всей этнической группе целиком. Если допустимо применить к петров­ скому времени введенный Таймасовым термин «территориальная христианизация», то правление Елизаветы наилучшим образом можно охарактеризовать как время «этнологизации» понятия «ци­ вилизации»29. Обращение неправославных подданных стало теперь задачей специально учрежденной «Комиссии по делам новообра­ щенных». Период ее существования (1740 — 1764) ознаменовался наиболее яростными нападками на религиозные убеждения нехристиан, будь то мусульмане или язычники30. Некоторые успешные меры ставили своей целью подрыв солидарности среди «неверую­ щих». Например, «новокрещены» освобождались на три года не только от всех налогов, но также и от рекрутской повинности. Освобождение от повинностей тех, кто добровольно согласился принять христианство, шло рука об руку с утяжелением налогово­ го бремени и рекрутчины для «нехристиан». Они должны были принимать на свои плечи возмещение государству потерь, которые были вызваны освобождением от налогов и рекрутской повинно­ сти других членов их же собственного сообщества. Если подвести итог, то в течение более чем полувека российское правительство проводило агрессивную политику христианизации, несмотря даже на то, что эта политика наносила серьезный ущерб государственному бюджету (налоговые льготы для «новокрещенов» не удавалось в полной мере компенсировать за счет дополнитель­ ных налогов с нехристиан). Новое ощущение принадлежности к «цивилизованным народам», появившееся в ходе Петровских ре­ форм и после выдающейся победы царя над Швецией, нашло свое выражение в политике религиозной нетерпимости, а также в неви­ данной ранее по своим масштабам и агрессивности кампании на­ сильственной христианизации. Эта кампания стимулировалась главным образом соперничеством между империями. Хотя католи­ ческая церковь и не являлась империей в традиционном смысле, ее проникновение воспринималось как действия некоего авангар­ да, как часть экспансии западноевропейских империй. Таким об­ разом, в результате реакции на миссионерское соперничество по всему миру православная вера приобрела статус обязательной для всего населения. В то же время избирательность заимствования Россией запад­ ных тенденций становится очевидной, если сравнивать ее политику

с гсм, что делалось в Нидерландах или в Англии. В период, о ко­ тором шла речь применительно к России, обе эти колониальные державы проводили политику относительно мирного сосущество­ вания, определявшуюся коммерческими целями. О принудитель­ ной христианизации аборигенного населения в колониях даже и не думали. Миссионерская деятельность в России следовала другим образцам. Здесь, однако, мы не будем заниматься поиском объяс­ нений выбора конкретных практик, переносившихся на русскую почву, и примеров для подражания. Сейчас важно напомнить, что, подвергаясь определенным западным влияниям, российское пра­ вительство сделало собственный сознательный выбор в пользу по­ литики религиозной нетерпимости. Однако можно задаться вопро­ сом, оправданно ли говорить о решительном разрыве Петра с прежними практиками, характеризовавшимися патримониальным прагматизмом и поисками компромисса? На первый взгляд поня­ тие «разрыва» вызывает сомнения, особенно применительно к по­ литике, проводившейся во второй половине XVIII века. Начиная с 1755 года российское правительство постепенно от­ казывалось от своих прежних агрессивных методов по отношению к исламу и язычникам. Дополнительные повинности для «неверу­ ющих» были отменены, Казанский архиепископ Лука, известный своим миссионерским фанатизмом, был переведен в Белгород, а инструкции по переселению татар были значительно смягчены31. Принудительные меры привели к жестокому искоренению целых поселений, что поставило под угрозу достижение поставленной цели — интеграции вновь присоединенных народов. Воцарение Екатерины II способствовало переменам в религиозной политике. Роберт Крус убедительно показал, что новая политика не сводилась исключительно к возвращению к прежнему прагматизму по отно­ шению к язычникам и исламу. Правительство стало использовать ислам, его религиозные институты и практики, в своих собствен­ ных целях. Теперь эти институты были превращены в инструмен­ ты имперской политики, а мусульмане стали важными агентами, вносившими существенный вклад в функционирование полиэтничной российской аристократии32. Екатерина II продолжила наступление на традиционные соци­ альные системы и ценности тех групп нерусского населения, кото­ рые воспринимались как находящиеся на более низком уровне цивилизации по сравнению с «русскими». Если для Петра, Анны и Елизаветы важна была в первую очередь религия, то Екатерина

уделяла особое внимание образу жизни. Охотники и кочевники должны были стать оседлыми крестьянами. Подобно своим пред­ шественникам и предшественницам, Екатерина использовала все виды поощрений и угроз для того, чтобы изменить образ жизни своих подданных33. Екатерининский поворот в религиозной по­ литике не означал и перехода к религиозной толерантности в за­ падном смысле. Российский закон запрещал обращенным в хри­ стианство возвращаться к иным формам религии. Поскольку «новокрещены» пытались использовать новую екатерининскую политику прагматизма для того, чтобы вернуться к исламу или язычеству, правительство сочло это вызовом, который вынуждал его к жестким мерам34. Религиозный прагматизм не должен был трактоваться как терпимость по отношению к «невежеству» и «не­ опытности». Российское правительство придерживалось толерантно­ сти только в тех случаях, когда оно полагало, что коренные русские земли могли получить больше пользы от сохранения существующе­ го образа жизни нерусских подданных. Ц и в и л и за ц и я и ц и ви л и зу ю щ а я м и сси я

При рассмотрении семантики понятий, использовавшихся для выражения чувства превосходства, кажется удивительным, что обычно исследователи упоминают только прилагательное «поли­ тичный», которое вошло в начале XVIII века в словарь Шафирова и Головкина. Что же касается существительного «цивилизация» или соответствующего ему прилагательного «цивилизованность», как стадии в развитии, которой следовало достичь, то эти понятия не использовались вплоть до середины XVIII века. И это не случай­ но. Можно выразить эту мысль словами Марка Блока: «Если како­ му-то явлению имя дано впервые, даже если это явление существо­ вало и ранее, это всегда представляет собой значительное событие, так как оно отражает момент осознания данного явления»35. Рос­ сийская элита достигла этого решающего момента в осознании российской цивилизаторской миссии в середине XVIII века. С это­ го момента понятие «людскость» вошло в состав словаря советни­ ков царя и государственных служащих. Примеры такого словоупотребления можно найти в докладе царскому правительству генерал-майора Алексея Тевкелева и одно­ го из высших чиновников Петра Рычкова, в котором они сообща­ ли о ситуации в Малой и Средней Орде. Описывая текущую обета-

новку среди казахов, они утверждали, что «особливо между вла­ дельцами их и старшинами такия находятся, которые и чрез недав­ но временные обхождения в такое состояние разума пришли, что людскость и довольное разсуждение в них видно»36. Даже по отно­ шению к башкирам, которые поначалу не казались народом, для которого возможно «приведение в людскость и в подданическое послушание», можно было констатировать, что этот народ посте­ пенно переходил в состояние цивилизованности («людскости»). В отличие от прилагательного «политичный», новое понятие уже не было результатом иностранного заимствования. Ясно, что оно не имело никакого отношения к понятию «цивилизация», которое примерно в то же самое время входило в обиход на Западе. Скорее новое слово, которое было производным от понятия «люди», имело исконно русское происхождение. Это говорит о том, что формирование идеи русской цивилизаторской миссии отделилось от своих первоначальных истоков и приняло самостоятельную рос­ сийскую форму. Тем не менее возникшее осознание цивилизованности (или цивилизации37) — это одно явление, а желание цивилизовать когото — совсем другое. До определенного времени идеи о «цивилиза­ торской миссии» не существовало. Эта «миссия» как понятие по­ явилась только в XIX веке38. И даже тогда в течение длительного времени оно употреблялось лишь в религиозном контексте. Толь­ ко в середине XIX века интеллектуалы стали явно упоминать о рос­ сийской «цивилизаторской миссии» в Азии. В 1881 году Федор Достоевский писал в дневнике часто цитируемые слова: «В Евро­ пе мы были татарами, но в Азии мы также и европейцы. Наша миссия, наша цивилизующая миссия в Азии будет соблазнять наши умы и направлять нас туда, как только это движение начнется»39. Хотя это убеждение, подразумевающее националистический им­ пульс и соответствующий ему словарь конца XIX века, весьма да­ леко от образа мысли XVIII века, его основа, очевидно, была зало­ жена веком ранее. Юрген Остерхаммель предложил два критерия для определения того, что такое цивилизаторская миссия, создав своего рода изме­ рительный инструмент для российского мышления и форм пове­ дения также и в XVIII веке. Во-первых, согласно Остерхаммелю, присущее цивилизатору убеждение в собственном превосходстве должно быть ясно выражено. Во-вторых, цивилизатор определяет­ ся по тому, что он должен ожидать определенной восприимчивое-

ги к своему влиянию со стороны цивилизуемого. Это означает, что цивилизаторы должны приписывать цивилизуемым потенциал, который может развиться, стоит им только предать себя велико­ душной опеке цивилизаторов. В этом состоит решающий момент, гак как, в отличие от расистского мышления, убеждения сторон­ ников цивилизаторской миссии основаны на предположении, что у цивилизуемых народов имеется способность к обучению и к об­ ретению должного уровня сознательности40. В противоположность Остерхаммелю, который, основываясь на вторичной литературе по русской истории, предполагает, что Россия выработала идею о своей цивилизаторской миссии только в первой половине XIX века, эта статья стремится представить иную перспективу. Что касается предложенного Остерхаммелем первого критерия, то российская элита, как это было показано выше, проявляла четкие признаки наличия чувства превосходства уже в начале XVIII века. Артемий Волынский, губернатор Астраха­ ни с 1718 по 1725 год, был одним из тех, кто впервые широко ис­ пользовал мышление и язык высокомерия, которые были подго­ товлены произошедшими в Петровскую эпоху изменениями в имперском дискурсе и имперской политике. Обращаясь к населе­ нию степи, даже в официальной переписке, Волынский часто на­ зывал калмыков «мои дети»41. Семантика цитировавшегося выше доклада Тевкелева и Рычкова подтверждает выполнение второго критерия. Докладывая о башкирах в 1759 году, они не только об­ ращали внимание на «исправление» башкир, достигнутое благода­ ря их общению с русскими, но также и приписывали этому наро­ ду способность приобщения к цивилизации, верили в возможность «привести» их «в людскость». Здесь, несомненно, ощущаются сле­ ды присущего эпохе Просвещения универсального образа мышле­ ния, в том виде, как он был распространен в Западной Европе вплоть до конца XVIII века. Предполагалось, что каждый в прин­ ципе имеет равные шансы. Некоторые шли впереди, тогда как дру­ гие оказались отставшими. Российская элита видела себя ушедшей далеко вперед и чувствовала способность «помочь» другим народам догнать остальных. В начале 1760-х годов простая дихотомия «цивилизаторов», с одной стороны, и «диких народов», с другой, стала постепенно преобразовываться в более утонченные образы процесса цивили­ зации. В 1763 году Дмитрий Волков, оренбургский губернатор, разъяснял своему гостю Казах-хану Нурали, что в прежние време­

на «в здешнем [российском] государстве» народ, подобно кочевни­ кам, переходил с одного места на другое, как поступают и казахи в настоящее время. Постепенно, однако, народ «премудрым госуда­ рей при помощи Божией промыслом мало-помалу в такое состоя­ ние приведен, что ныне щастие имеет в совершенном покое нахо­ диться, или инаково сказать, состояние здешных людей было сперва подобно возрасту человеческому. Например, когда человек на свет произойдет, то, во-первых, бывает младенец, потом — юно­ ша, затем делается и совершенный человек. Так и российския люди: сперва были как младенцы, потом — как юноши и, таким образом, восходя по степеням, напоследок и в настоящее состоя­ ние дошли, что наипаче содействовало в том подобающее повино­ вение»42. Российский имперский дискурс приобретает теперь тонкие нюансы в своей картине развития народа. Отныне утверждается, что каждый народ должен пройти в своем развитии разные стадии. В результате сравнивались друг с другом не целые «цивилизации», а исторически определенные культурные стадии в развитии каждо­ го народа. Эта идея шкалы цивилизации подразумевала, что те, кто находился на более высокой стадии, могли узнать себя в более от­ сталых народах. Сложилось понимание «великой цепи человечес­ кого бытия»43. Нет сомнения, что Волков верил в способность ка­ захов преодолеть их недостаточную цивилизованность. Когда Казах-хан с сожалением отметил, что, согласно описанию Волко­ ва, его казахи оказываются подобны маленьким детям, Волков бла­ годушно отвечал: «...они, киргиз-кайсаки... конечно, в совершен­ ное состояние [аще Бог благоволит] придут»44. Замечания Волкова, высказанные Казах-хану, обнаруживают поразительное сходство с характерной для Западной Европы аргу­ ментацией. Но если следовать общепринятым представлениям о хронологии развития такого рода идей, подобные аргументы дол­ жны были появиться в Европе лишь два десятилетия спустя45. На­ пример, Фридрих Шиллер, один из наиболее известных поэтов Германии того времени, в 1789 году сформулировал свою идею истории человечества следующим образом: Открытия, сделанные нашими европейскими мореплавателями в отдаленных морях и на дальних берегах, представляют нам спек­ такль, столь же поучительный, как и способный развлечь. Они показывают нам окружающие нас народы, находящиеся на совер­

шенно различных стадиях образования, подобно детям разного возраста, которые окружают взрослого человека и напоминают ему, на наглядных примерах, кем он был прежде и откуда он пришел46. Конечно, мышление в категориях стадий цивилизации было широко распространено. Не менее общепринятыми были и фор­ мы его выражения, отсылающие к стадиям биологического разви­ тия человека. Но в идейном развитии России имеются поразитель­ ные черты, которые подкрепляют гипотезу о том, что российская элита отделила свой имперский дискурс от его истоков, то есть от осознания необходимости догонять Западную цивилизацию, что­ бы быть принятой в качестве полноправного члена в сообщество великих держав Европы. Во-первых, поразительно, что источники, иллюстрирующие убежденность в своей способности помогать дру­ гим, не выражают никаких признаков того, что их авторами остро ощущалась нужда компенсировать восприятие своей собственной отсталости по отношению к Западу. Такого рода дискурс развился очевидно только в 1830-е годы47. Во-вторых, раннее возникновение осознания понятия цивилизации как таковой и возможной пере­ дачи ее другим народам, появление соответствующего понятия российского происхождения и, наконец, сравнительно рано воз­ никшее более тонкое понимание теории цивилизации еще в боль­ шей степени усиливают этот тезис48. С учетом этого контекста, имеет смысл искать не только сход­ ство между независимо возникшими понятиями цивилизации, но также и различия между соответствующими концепциями в Рос­ сии и Западной Европе. Ясно, что такие различия оказывали пря­ мое воздействие на то, каким образом цивилизаторская миссия империи претворялась в жизнь. Этот вопрос, несомненно, заслу­ живает гораздо более глубокого изучения, чем это возможно в рам­ ках данной статьи. Здесь я постараюсь лишь кратко очертить то, как смысл этого понятия менялся на Западе и как оно в последу­ ющем вошло в соприкосновение с российскими идеями. Интересной темой для анализа западноевропейского понятия «цивилизации» является изменение восприятия усилий России, направленных на то, чтобы стать цивилизованным и способным цивилизовать других государством. Как уже было отмечено выше, после реформ Петра I и одержанных военных побед российская элита представляла западному миру свою страну как цивилизован­ ную. Несомненно, Петр также вызывал большой интерес и восхи­

щение на Западе. Его усилия по созданию могущественной импе­ рии, по завоеванию новых территорий, по развитию искусства и торговли, а также по подчинению Церкви государству вызывали всеобщее признание. В первой половине XVIII века господствовало мнение, что, цивилизовав свою собственную страну, Петр вывел Россию на одно из первых мест среди европейских империй49. Од­ нако полвека спустя отношение к России начало становиться все более и более критическим. Наиболее заметным было то, что Рос­ сия перестала восприниматься как империя, состоящая из цивили­ зованного центра и периферийных областей, которые предстояло подвергнуть воздействию цивилизации. Вместо этого Россия в це­ лом стала восприниматься как объект, нуждающийся в том, чтобы подвергнуться процессу цивилизации. Петровские реформы стали представлять как закончившиеся неудачей, а энергичные усилия Екатерины, направленные на то, чтобы привлечь иностранных поселенцев в Россию, обсуждались в перспективе того, в какой мере эти приглашенные колонисты смогут оказать «цивилизующее воздействие» на Россию в целом50. Что же изменилось? Прежде всего акцент на преимуществен­ но внешних характеристиках, определявших восприятие страны как «цивилизованной» в начале XVIII столетия, уступил место вни­ манию к внутреннему состоянию общества. Цивилизация все бо­ лее и более означала расцвет общества, основанного на частной собственности и гражданских свободах. Конечно, употребления и определения понятия «цивилизации» варьировались и внутри са­ мой Западной Европы. Например, акцент на моральной стороне этого понятия был шире распространен среди французских интел­ лектуалов, нежели в Англии. С другой стороны, в этой последней идея неприкосновенности частной собственности преобладала над всеми другими аспектами. Тем не менее обе страны объединяло то, что в своих оценках России их представители не принимали во внимание разделение империи на недавно инкорпорированные области и коренную Россию, поскольку эта страна сама восприни­ малась в качестве объекта, нуждающегося в цивилизующем воздей­ ствии Запада. Самоощущение российской имперской элиты, даже при Ека­ терине II, вряд ли могло сильнее расходиться с вышеупомянутым мнением. Основанное на гордости, порожденной величием и во­ енным могуществом России, чувство цивилизационного превос­ ходства по отношению к большинству народов империи, от оби­

тателей южных степей до аборигенов арктического севера, было всепроникающим. Поскольку вплоть до конца XVIII века самодер­ жавное государство играло преобладающую роль в процессе экс­ пансии и колонизации, было совершенно невозможно представить себе понятие «цивилизации» как связанное со свободой или граж­ данскими правами. Какие же последствия имело это различие в понимании «цивилизации» между Россией и ее партнерами на За­ паде для цивилизаторских миссий соответствующих империй? Ответ становится очевидным, если сравнить поведение Россий­ ской империи с характером экспансии Британии в Индии. Для рос­ сийской имперской элиты цивилизаторская миссия на периферии в первую очередь подразумевала достижение оседлости и обраще­ ние в православие. В дальнейшем предполагалось распространение русского языка и культуры, и, как следствие, имело место стрем­ ление приобщить «инородцев» к русскому образу жизни, что вклю­ чало в себя пищевые привычки, торговлю и отношения между полами51. Такое понимание цивилизаторской миссии, как направ­ ленной на полную интеграцию вновь присоединенных народов, подразумевало осознанное растворение коренных русских земель в теле империи. В случае Запада, где имперская миссия была основана на иде­ ологии свободы и торговли, такое слияние оказывалось невозмож­ ным. Британская экспансия в Индию, например, изначально была не просто результатом чисто финансовых и торговых интересов. Она также подчинялась логике английской идеологии свободы и господствующей доктрине свободной торговли. Частью этой логи­ ки была убежденность в том, что в отдаленном будущем самоуправ­ ление должно быть передано в руки индийцев. Конечно, это не означало, что британцы испытывали колебания в отношении того, стоит ли им грубо вмешиваться в дела Индии. Тем не менее бри­ танское понимание цивилизаторской миссии выражалось в том, что британцы всегда следовали стратегии сегрегации и усиления существующих различий между ними и индийцами, в противопо­ ложность интеграции, имевшей место в российском случае52. Конечно, это различие между сегрегацией и интеграцией яв­ лялось не только следствием различного понимания цивилиза­ ции. Еще большую роль играло то обстоятельство, что уже до начала Нового времени национальные государства на Западе были в большей или меньшей степени консолидированы, и это случилось до того, как началось строительство соответствующих

империй. И, напротив, русское национальное и российское импер­ ское строительство происходили примерно в одно и то же время. Однако политика интеграции была, возможно, наиболее яркой специфической особенностью российского имперского строитель­ ства и, как следствие, особенностью цивилизаторской миссии Рос­ сии. Это привело к тому, что расовое мышление, будучи наиболее существенным выражением политики сегрегации, не играло на­ столько значимой роли в имперской России, в отличие от других ев­ ропейских империй — по крайней мере, на официальном уровне53. н= * * Цель этой статьи состояла в том, чтобы попытаться показать, что межимперское измерение было решающим для формирования имперской идентичности в России. Начиная со времени Петра I, под воздействием примера западноевропейских империй, россий­ ская элита постепенно усваивала чувство цивилизационного пре­ восходства по отношению к нерусским подданным. Влияние за­ падной мысли и религиозного соперничества между империями привело к политике грубого, насильственного обращения в право­ славие и к религиозной нетерпимости, которые доминировали на протяжении более чем половины столетия. Эта политика не огра­ ничивалась лишь сферой религии. Напротив, она отражала фунда­ ментальный поворот в политике, которая стала ориентироваться на государственное вмешательство и на преобразование культуры дру­ гих народов, которая, как считалось, находилась на более низком уровне. К середине XVIII века в России развилось отчетливое по­ нимание ее цивилизаторской миссии. Однако, несмотря на то что новая политика была сформирована в результате заимствований с Запада, Россия постепенно отделила свое понятие «цивилизации» от его первоначальных истоков. Этот процесс может быть оха­ рактеризован как раннее пробуждение сознательного восприятия понятия цивилизации, появление соответствующего термина рус­ ского происхождения и, наконец, выработка более утонченных дискурсов, соответствующих этому понятию. Другими словами, в начале XVIII века Петр I открыто преследо­ вал цель преодоления, как он это понимал, приниженного положе­ ния Российской империи по отношению к другим европейским дер­ жавам. Эта политика привела к усвоению чувства превосходства по

отношению к нерусским народностям на южных и восточных ок­ раинах. Наконец, после того как русские элиты выработали свое собственное понимание цивилизаторской миссии, они стали вос­ принимать свою страну по меньшей мере как равную по отноше­ нию к другим империям — если не превосходящую их. Перевод с англ. Татьяны Хрипаченко

1 Каппелер А. Ф ормирование Российской империи в XV — начале XVIII века: наследство Руси, Византии и Орды / / Российская империя в сравнитель­ ной перспективе. С борник статей / Ред. А.И. Миллер. М., 2004. С. 94—112. KappelerA. RuBland als Vielvolkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall. Munich, 1993; Idem. RuBlands erste Nationalitaten. Das Zarenreich und die Volker der Mittleren Wolga vom 16. bis 19. Jahrhundert. Cologne et al.: Bohlau, 1982; Khodorkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The M aking of a C olonial Em pire, 1500—1800. Bloomington: Indiana University Press, 2002; Idem. W here Two Worlds Met: The Russian State and the Kalmyk N om ads, 1600—1771. Ithaca: C ornell U niversity Press, 1992; Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca; New York: Cornell University Press, 2004; Slezkine Yu. Arctic Mirrors. Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca: Cornell University Press, 1994; Breyfogle N.B. Heretics and colonizers: forging Russia’s Empire in the South Caucasus. Ithaca; New York: C ornell University Press, 2005; Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Eds. N.B. Breyfogle, A. Schrader, W. Sunderland. London and New York: Routledge, 2007. 2 Филюшкин А. Проблема генезиса Российской империи / / Новая имперс­ кая история постсоветского пространства / Под ред. И. Герасимова. Казань, 2004. С. 375-408. 3 LeDonne J.P. Building an Infrastructure of Empire in Russia’s Eastern Theater 1650s—1840s / / Cahiers du Monde russe 47. № 3 (2006). P. 581—608. 4 О п онятии меж дународного права см. подробнее: Butler W.E. « Intro­ duction» / / Shavirov P.P. A Discourse Concerning the Just Causes of the War between Sweden and Russia: 1700—1721 / Ed. by W.E. Butler. Dobbs Ferry, New York: Oceana Publication, 1973. 5 Marker G. Publishing, Printing and the Origins o f Intellectual Life in Russia, 1700—1800. New Jersey: Princeton University Press, 1984. 6 Шафиров П.П. Разсуждение, какие законны е причины его царское Ве­ личество Петр Первый Ц арь и Повелитель всероссийский. СПб., 1717. 7 Schierle I. Semantiken des Politischen im Russland des 18. Jahrhunderts / / «Politik». Situationen eines Wortgebrauchs im Europa der N euzeit / Ed. Willibald Steinmetz. Frankfurt/ New York: Campus, 2007. P. 226—247. 8 Shavirov P.P. A Discourse C oncerning the Just Causes o f the War between Sweden and Russia: 1700—1721 (Translation from 1722) / Ed. by W.E. Butler. Dobbs Ferry, New York: Oceana Publication, 1973. 9 Полное название титула Петра I с 1721 г. см.: П С ЗРИ (Полное Собрание Законов Российской Империи). Собр. I. Т. 6. № 3850. С. 453.

10 Madariaga I. Tsar into Emperor: the Title o f Peter the G reat / / Royal and Republican Sovereignty in Early M odern Europe. Essays in M emory o f Ragnhild H atton / Eds. R. Oresko, G .C . Gibbs and H. M. Scott. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 351—381. 11 Wortman R. Scenarios o f Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. I: F rom Peter the G reat to the D eath o f N icholas II. Princeton: P rinceton University Press, 1995. Ch. 2, esp. P. 462—476; Агеева О.Г. Титул «император» и понятие «империя» в России в первой четверти XVIII века: http://ricolor.org/ history/m n/ptr/im perator/ 12Акт поднесения государю царю Петру I титула императора Всероссийс­ кого и наименования Великого и Отца Отечества 22 октября 1721 г. / / П СЗРИ . Собр. I. СПб., 1830. Т. 6. № 3840. С. 444. 13 Вебер Ч.Ф. Записки о России. № 6. Стб. 1074— 1075. 14 О зачатии и здании царствующего града Санкт-П етербурга / / Беспятых Ю .Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. JI., 1991. Прил. 2. С. 258—259. Здесь цитируется по: Агеева О.Г. И мперский статус. С. 133. 15 KappelerA. RuBlands erste Nationalitaten. Das Zarenreich und die Volker der Mittleren Wolga vom 16 bis 19 Jahrhundert. Koln; Bohlau, 1982; Nolte Hans-Heinrich. Religiose Toleranz in RuBland 1600—1725. Gottingen: Musterschmidt-Verlag, 1969; Idem. Verstandnis und Bedeutung der religiosen Toleranz in RuBland 1600—1725 / / Jahrbiicher zur G eschichte Osteuropas 17 (1969). P. 494—530; Khodorkovsky M. The Conversion o f N o n-C hristians in Early M odern Russia 11 O f Religion and Empire. Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia / Eds. R. P. G eraci, M. Khodarkovsky. Ithaca; London: C ornell University Press, 2001. P. 115—143; Khodorkovsky M. «Ignoble Savages and U nfaithful Subjects»: C onstructing N onChristian Identities in Early M odern Russia / / Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700—1917 / Eds. D. R. Brower, E. J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 9—26. 16 Slezkine Yu. The Sovereign’s Foreigners: Classifying the Native Peoples in Seventeenth-Century Siberia / / Russian History. 19 (1992). P. 475—486. 17 Л еонид А. Таймасов развивает аргументацию в том же направлении: Taimasov L.A. From «K azan’s Newly Converted» to «Orthodox Inorodtsy»: The Historical Stages o f the Affirmation of Christianity in the Middle Volga Region / / Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire (Slavic Eurasian studies. Nr. 13) / Ed. K. M atsuzato. Sapporo: Slavic Research Center, Hokkaido University, 2007. P. 111—138. 18 Taimasov L. From «Kazan’s Newly Converted». P. 122. 19 П амятники Сибирской Истории XVIII века. Т. 1. № . 96 (7.6.1710). 20 Glazik J. D ie russisch-orthodoxe H eidenm ission seit Peter dem Grossen. Munster: Aschendorff, 1954; Slezkine Yu. Savage Christians or Unorthodox Russians? The Missionary Dilemma in Siberia / / Between Heaven and Hell: The Myth of Siberia in Russian Culture / Eds. G. Dim ent, Yu. Slezkine. New York: St. M artin’s Press, 1993. P. 1 5 -3 1 . 21 Khodarkovsky M. The Conversion o f Non-Christians. P. 115—143. 22 C m .: Nolte, Hans-Heinrich. Verstandnis und Bedeutung. P. 495. 23Цит. no: Benz E. Leibniz und Peter der Grosse. D er Beitrag Leibnizens zur russischen Kultur-, Religions- und Wirtschafspolitik seiner Zeit. Berlin: de Gruyter, 1947. P. 79.

24 Standley D. Treuhertzige W arnung an die M uscow itische K irche, fur den Nachstellungen der romischen Kirche sich zu hiiten. Berlin: 1708, Blatt A, Riickseite. Цит. no: Nolte, Hans-Heinrich. Verstandnis und Bedeutung. P. 494. 25 Посошков И. Т. Завещание отеческое. С очинение И вана Посошкова. М.: Синодальная типография, 1893. С. 327 и 343. 26 П С ЗРИ . Собр. I. Т. 5. № 286. С. 133; Т. 5. № 3410. С. 726. 27 Cracraft J. The C hurch Reform o f Peter th e G reat. London/Basingstoke: Macmillan, 1971. P. 67. 28 Посошков И. Т. Завещание отеческое. С. 322, 326. 29 Taimasov L.A. From ‘Kazan’s Newly Converted’. P. 116. 30 Более подробно см.: Khodarkovsky M. The Conversion o f Non-Christians. P. 132-134. 31 KappelerA. RuBlands erste Nationalitaten. P. 284. 32 Crews R. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russian and Central Asia. Cambridge Mass: Harvard University Press, 2006. 33 П С ЗРИ № . 15991 (T. 22. C. 142-144); № . 16.292 (T. 22. C. 4 9 4 -4 9 5 ); №. 16.400 (T. 22. C. 604). См. также: Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. P. 36ГГ. и Slezkine Yu. Arctic Mirrors. P. 64ff. 34 Taimasov L.A. From ‘Kazan’s Newly Converted. P. 126. 35 Bloch M. Apologie der Geschichte oder D er Beruf des Historikers. Stuttgart: Klett, 1974 (французский оригинал: Apologie pour l’histoire ou Mfttier d ’historien. Paris: A. Colin, 1949). C. 161. 36 Казахско-русские отнош ения в XVI—XVIII веках (Сборник документов и материалов). Алма-Ата, 1961. № 225. (22.1.1759). С. 571—591. 37 Оба термина здесь могут использоваться к ак взаимозаменяемые, п о­ скольку «цивилизация» не имела отнош ения к системе западных ценностей, таких как частная собственность, гражданские права и развитие городов. Все еще необходимо исследовать в деталях, что сами русские имели в виду под понятием «людскость». В любом случае, это понятие напрямую связывалось с правильной верой, уместным поведением и образованностью. Было бы инте­ ресно также выяснить, в какой степени мож но судить о «людскости» как о предш ественнице п онятия «гражданственность». Последнее получило свое развитие только в XIX веке. См.: Yaroshevski D. E m pire and C itizenship / / Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700—1917 / Eds. D. R. Brower and E. J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 58—79. 38 Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. P. 188—189. 39Достоевский Ф. Д невник писателя за 1881 год / / Полное собрание сочи­ нений. Л., 1984. Т. 27. С. 33. 40 Osterhammel J. «The Great Work of Uplifting Mankind». Zivilisierungsmission und Moderne / / Zivilisierungsmissionen. Imperiale Weltverbesserung seit dem 18. Jahrhundert / Eds. B. Barth and J. Osterhammel. Konstanz, 2005. 363—426. P. 365. — Расизм или расистское мышление здесь понимается в узком смысле, т.е. ког­ да имеет место отрицание способности другого народа к изменениям, вслед­ ствие веры в детерминирующий эфф ект расы. 41 Khodarkovksy М. Where two worlds met. P. 177. 42 Казахско-русские отношения. № 256. 9.10.—7.11.1763. С. 652—659, здесь с. 653-654.

43 Выражение принадлежит Хью Меррей (1808). Цит. по.: Osterhammel J. Die E ntzauberung Asiens: E uropa und die asiatischen R eiche im 18. Jahrhundert. Munchen: Beck, 1998. P. 397. 44 Казахско-русские отношения. № 256. С. 654. 45 Общее описание Остерхаммелем западных дискурсов о шкале цивили­ зации см.: Osterhammel J. Die Entzauberung Asiens. P. 396-398. 46 Schiller F. ‘Was heiBt und zu welchem Ende studiert m an Universalgeschichte?’ / / Schiller F. Samtliche Werke. Vol. 4: Historische Schriften. Miinchen: Hanser, 1966. C. 754. 47 Bassin M. Im p erial Visions: N ationalist Im agination and G eographical Expansion in the Russian Far East, 1840—1865. (Cambridge Studies in Historical Geography) Cambridge University Press, 1999. P. 45—47. 48 Достаточно широкое употребление с конца 1750-х гг. понятия «людс­ кость» контрастирует с медленным распространением соответствующего ему западного термина «цивилизация». См.: Moras J. Ursprung und Entwicklung des Begriffs der Zivilisation in Frankreich, 1756—1830. Hamburg: Seminar fur romanische Sprachen und Kultur, 1930; Febvre L. Z ur Entwicklung des Wortes und der Vorstellungen von ‘Civilization’ / / Das Gewissen des Historikers / Ed. U. Raulff. Paris, 1953. G erm an edition Berlin: W agenbach, 1988. P. 39—76; Michel P. Barbarie, Civilization, Vandalisme (transl. by Anette Hofer) / / H andbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich 1680—1820 / Eds. R. Reichardt, E. Schmitt. Munich: Oldenbourg, 1988. Vol. 8. P. 2—49; Fisch J. Zivilisation, Kultur I I Brunner O., Conze W, Koselleck R. G eschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politischsozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart: K lett-Cotta, 1992. Vol. 7. P. 679—774. 49 Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII в. о Петре I. Саратов, 2003; Cross A. G. Peter the G reat through British eyes: Perceptions and representations of the tzar since 1698. Cambridge: Cambridge University Press, 2000; Russen und RuBland aus deutscher Sicht: Die Zeit der Aufklflrung. (West-ostliche Spiegelungen) / Ed. L. Kopelew. Munchen: Fink, 1987; Riasanovsky N.V. The image o f Peter the G reat in R ussian history and thought. N ew York/O xford: Oxford University Press, 1985; et.al. 50 Мезин C.A. Петр I как цивилизатор России: два взгляда / / Европейское просвещение и цивилизация России / Ред. С.Я. Карп, С.А. Мезин. М., 2004. С. 5—15; ГоджиД. К олонизация и цивилизация: русская модель глазами Дид­ ро / / Там же. С. 212—237; Дю лак Д. Рибейро Санчес о политике колонизации и колониях в России (1765—1766) / / Там же. С. 264—280. 51 См. прекрасный анализ того, как русские воспринимали различия между собой и местными народами: Slezkine Yu. Naturalists versus Nations: EighteenthCentury Russian Scholars Confront Ethnic Diversity / / Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700—1917 / Eds. D. R. Brower, E. J. Lazzerini. Bloo­ mington: Indiana University Press, 1997. P. 27—57. 52 Marshall P. J. The Great Map o f Mankind. British Perceptions of the World in the Age o f Enlightenment. London: Dent, 1982; The Oxford History o f the British Empire. Vol. 2 (The E ighteenth C entury) / Ed. P. J. M arshall. Oxford: Oxford University Press, 1998; The Oxford H istory o f the British Em pire. Vol. 3 (The N ineteenth Century) / Ed. A. Porter. Oxford: Oxford University Press, 1999. 53 Расистское мышление в И спании, напротив, было развито уже в эпоху раннего Нового времени и жестко определяло имперскую политику во время

испанской эксп ан сии в А мерике. См. последнее исследование по истории Испании: Hering Torres M.S. Rassismus in der Vormoderne. Die «Reinheit» des Blutes im Spanien in der Frtihen Neuzeit. Frankfurt/M ain: Campus, 2006. В Бри­ танской Индии имперская политика, также основанная на расистских допу­ щениях, становилась все более распространенной на протяжении XIX века: The Oxford History of the British Empire. Vol. 3.

Алексей Миллер

ПРИОБРЕТЕНИЕ НЕОБХОДИМОЕ, НО НЕ ВПОЛНЕ УДОБНОЕ: Т РА Н С Ф Е Р П О Н Я Т И Я Н АЦ И Я В Р О С С И Ю (Н А ЧА ЛО X V I I I — С ЕРЕ Д И Н А X I X В .)

онятие нация играет ключевую и весьма многоплановую роль в политическом мышлении модерна. История транс­ фера понятия нация в Россию, как и история эволюции этого понятия в российском контексте, на сегодня скорее лиш затронута, чем подробно изучена1. Но уже сейчас можно уверен­ но сказать, что эта тема открывает богатые возможности для пони­ мания не только проблематики национализма, но и целого ряда других ключевых аспектов истории империи Романовых.

П

П о н я т и е нация как и н струм ен т вн еш н ей реп резен тац и и

Понятие «нация» было заимствовано в России не позднее на­ чала XVIII века, причем еще ранее, чем царь Петр получил титул императора, а страна стала называться империей. Три более или менее кратких списка (словаря) недавно заимствованных слов, составленные в первой трети XVIII века, включают слово нация. Точное время составления «Лексикона вокабулам новым по алфа­ виту» неизвестно, но готовился он по указанию Петра I, который оставил собственноручную правку по первым четырем буквам. «Лексикон», включавший 503 слова, не был тогда издан2. Слово нация объясняется в нем как «народ руский, немецкий, полский и прочая». В «Регламенте шкиперам» (СПб., 1724. С. 4) слово «нация» употребляется в смысле государственной принадлежности: «Когда чужестранный (шкипер) найдет что в воде потерянное, людми нашея нации, то оное объявлять»3. Наконец, краткий список ино­

странных слов «Различная речения иностранная противо славено-российских», датированный 1730 годом, хранился в архиве гр. А.С. Ува­ рова, сына С.С. Уварова. В нем содержатся такие записи: «нация — народ», «димократия — народодержавство»4. В первом русском неофициальном сочинении по вопросам меж­ дународного права, опубликованном вице-канцлером П.П. Шафировым в 1717 году, понятие нация не использовалось. Однако понятие политичные народы, которым пользуется Ш афиров, в английском переводе его книги, появившемся в 1722 году, пере­ дано как civilized nations5. Таким образом, с самого момента, когда слово нация было за­ имствовано, оно понималось как описывающее государственную принадлежность, но также имело связь с проблематикой государ­ ственного устройства и этничности. Трактовка нации как народа, представленная в упомянутых документах, может пониматься поразному. Во-первых, понятие народ в значении политической об­ щности также было заимствовано, только ранее, еще в XVII веке, в основном через круг киевских книжников, где оно имело силь­ ные этнорелигиозные коннотации6. Во-вторых, в перечислении «народ руский, немецкий, полский» упомянуты только «государ­ ственные» народы. Наконец, в XVII и в XVIII веках в Польше по­ литическая общность, обозначавшаяся как «naryd» или «nacio» (ср. известное «gente rutheni, nacione poloni»), включала только шляхту (naryd szlachecki). Требует специального исследования, насколько польское понимание нации как совокупности наделенных правами членов привилегированных сословий (граждан) было заимствова­ но вместе с самим словом. Во всяком случае, именно в этом смыс­ ле, как будет показано ниже, употреблял понятие нация Д.И. Фон­ визин в начале 1780-х годов. Ограничение употребления понятия нация по преимуществу языком, обслуживавшим внешние сношения, сохранялось на протяжении XVIII века. Нация встречается, например, в диплома­ тических донесениях с Балкан, где не позднее второй половины XVIII века слово нация принято и в сербский язык, причем в точ­ но той же форме, что и в русский7. В русской версии Кючук-Кайнарджийского мирного договора России с Османской империей от 1774 года слово нация встречаем трижды. Артикул 3 говорит о признании и Россией, и Портой не­ зависимости «татарской нации», которая должна объединить «все татарские народы». Далее дается перечень земель, которые Россия

«уступает татарам в полное, самодержавное и независимое их вла­ дение и правление». Артикул 9 говорит о безопасности переводчи­ ков, «какой бы нации они ни принадлежали». Наконец, артикул 11 говорит о французской, английской и других «нациях», используя это слово как синоним в ряду со словами «империя» и «держава»8. Таким образом, слово нация означает прежде всего самостоятель­ ное политическое образование или государство, суверенную поли­ тик), государственную принадлежность индивида, хотя имеет и этническую коннотацию. Судя по всему, до последней трети XVIII века понятие «нация» не вызывало в контексте Российской империи особых проблем. Заимствованное из Западной Европы, оно и использовалось глав­ ным образом в диалоге с европейскими странами, в дипломатичес­ ком языке, для демонстрации сходства империи с другими крупны­ ми державами эпохи. Для осмысления и описания внутренних проблем понятие «нация» не применялось сколько-нибудь актив­ но вплоть до последних десятилетий XVIII века. Никакого явного напряжения между понятиями нация и империя в XVIII веке не су­ ществует по ряду причин. Во-первых, как это хорошо показано в статье Р. Вульпиус в этой книге, понимание империи в XVTII веке вовсе не акцентировало ее этнической и религиозной неоднород­ ности. Во-вторых, те аспекты понятия «нация», которые относят­ ся к внутриполитическому устройству, вышли на первый план лишь в конце XVIII века. Н ация как п о л и ти ч еск и й п рин ц ип и и сто ч н и к леги ти м н ости

В конце XVIII и первой трети XIX века понятие нация было ис­ пользовано элитами империи для осмысления целого ряда взаимо­ связанных проблем. Во-первых, Просвещение проблематизировало политическое содержание понятия нация в сознании российской элиты. Можно сказать, что понятие нация заимствуется заново, уже из контекста, в котором главный акцепт делался на теме нации как источника легитимности внутри страны, на законности, конститу­ ционализме, свободе и политическом представительстве. В начале 1780-х годов Д.И. Фонвизин работал над «Рассужде­ нием о непременных государственных законах», которое долж­ но было стать введением к соответствующему проекту законов

11.И. и Н.И. Паниных9. Братья Панины составляли этот проект для наследника Павла Петровича10. Проект продолжал ту линию на ог­ раничение самодержавия, которая была заявлена в проекте Ники­ ты Панина о создании имперского совета и расширении полномо­ чий Сената, поданном Екатерине вскоре после ее восшествия на престол. Слово нация встречается в тексте более десяти раз и ис­ пользуется Фонвизиным как ключевое понятие, которым автор обозначает корпорацию российского дворянства. «Рассуждение» словно стоит на границе эпох — влияние идей западноевропейско­ го Просвещения очевидно, но не менее очевидно влияние шляхет­ ской традиции Речи Посполитой. Приведем несколько цитат: [Государь] должен знать, что нация, жертвуя частию естественной своей вольности, вручила свое благо его попечению... (с. 261). Государь есть первый служитель государства; ... преимущества его распространены нациею только для того, чтоб он в состоянии был де­ лать больше добра, нежели всякий др у го й ;... силою публичной власти, ему вверенной, может он жаловать почести и преимущества частным лю­ дям, но ... самое нацию ничем пожаловать не может, ибо она дала ему все то, что он сам имеет (с. 262). И стинное блаженство государя и подданных тогда соверш енно, когда все находятся в том спокойствии духа, которое происходит от внутреннего удостоверения о своей безопасности. Вот прямая полити­ ческая вольность нации. Тогда всякий волей будет делать все то, чего позволено хотеть, и никто не будет принуждать делать того, чего хотеть не должно; а дабы нация имела сию вольность, надлежит правлению быть так устроену, чтоб гражданин не мог страшиться злоупотребления власти (с. 263).

Очевидно, что Фонвизин стремится обосновать понимание дво­ рянской нации как источника легитимной власти монарха. Он даже рассуждает о праве нации восстать против нечестивого монарха: В таком гибельном положении нация, буде находит средства разор­ вать свои оковы тем же правом, каким на нее наложены, весьма умно делает, если разрывает. Тут дело ясное. Или она теперь вправе возвратить свою свободу, или никто не был вправе отнимать у ней свободы (с. 259).

Но наибольший интерес представляет пространное заключи­ тельное рассуждение, где дается впечатляющее описание состояния России, которое должно служить аргументом в пользу невозмож­ ности немедленного перенесения в Россию европейских форм и норм политического устройства: Теперь представим себе государство, объемлющее пространство, ка­ кового ни одно на всем известном земном шаре не объемлет и которого по мере его обширности нет в свете малолюднее; государство, раздроб­ ленное с лиш ком на тридцать больших областей и состоящее, можно сказать, из двух только городов, из коих в одном живут люди большею частию по нужде, в другом большею частию по прихоти; государство, многочисленным и храбрым своим воинством страшное и которого по­ ложение таково, что потерянием одной баталии может иногда бытие его вовсе истребиться; государство, которое силою и славою своею обращает на себя внимание целого света и которое мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся, никем не предводимый, может привес­ ти, так сказать, в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели; государство, дающее чужим землям царей и которого собствен­ ный престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян, охраняющих безопасность царския особы; государство, где есть все по­ литические людей состояния, но где никоторое не имеет никаких преиму­ ществ и одно от другого пустым только именем различается; государство, движимое вседневными и часто друг другу противуречащими указами, но не имеющее никакого твердого законоположения; государство, где люди составляют собственность людей, где человек одного состояния имеет право быть вместе истцом и судьею над человеком другого состо­ яния, где каждый, следственно, может быть завсегда или тиран, или жертва; государство, в котором почтеннейшее из всех состояний, дол­ женствующее оборонять отечество купно с государем и корпусом сво­ им представлять нацию, руководствуемое одною честию, дворянство, уже именем только существует и продается всякому подлецу, ограбившему отечество; где знатность, сия единственная цель благородныя души, сие достойное возмездие заслуг, от рода в род оказываемых отечеству, зат­ мевается фавором, поглотившим всю пищу истинного любочестия; госу­ дарство не деспотическое: ибо нация никогда не отдавала себя госуда­ рю в самовольное его управление и всегда имела трибуналы гражданские и уголовные, обязанные защищать невинность и наказывать преступле­ ния; не монархическое: ибо нет в нем фундаментальных законов; не аристократия: ибо верховное в нем правление есть бездушная машина,

движимая произволом государя; на демократию же и походить не может земля, где народ пресмыкался во мраке глубочайшего невежества, н о­ сит безгласно бремя жестокого рабства. Просвещенный и добродетельный монарх, застав свою империю и свои собственные права в такой несообразности и неустройстве, начи­ нает великое свое служение немедленным ограждением общия безопас­ ности посредством законов непреложных. В сем главном деле не должен он из глаз выпускать двух уважений: первое, что государство его требу­ ет немедленного врачевания от всех зол, приключаемых ему злоупотреб­ лением самовластия; второе, что государство его ничем так скоро не мо­ жет быть подвергнуто конечном у разруш ению , как если вдруг и не приуготовя нацию дать ей преимущества, коими наслаждаются благо­ учрежденные европейские народы. При таковом соображении каковы могут быть первые фундаментальные законы, прилагается при сем осо­ бенное начертание (с. 264—265).

Осознание контраста с «благоучрежденными европейскими народами» и необходимости «приуготовить нацию» к преобразова­ ниям и в то же время подчеркивание одновременно как могущества империи, так и «хрупкости» государства и опасности слишком быстрых реформ — эта конструкция нам еще не раз встретится. Вскоре проблема нации как источника легитимности была по­ ставлена еще более остро Французской революцией. В «Деклара­ ции прав человека и гражданина» (1789) говорилось: «Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации»11. Теперь уже нация заведомо понималась как надсословная об­ щность, наделенная суверенитетом и правом политического пред­ ставительства. Утверждение понятия в его новой роли не обошлось и без иронических комментариев. В «Записках русского путеше­ ственника», в парижской записи от апреля 1790 года, Н.М. Карам­ зин описывает следующий эпизод: В одной деревеньке близ Парижа крестьяне остановили молодо­ го, хорошо одетого человека и требовали, чтобы он кричал с ними: «Vive la nation!» — «Да здравствует нация!» Молодой человек исполнил их волю, махал шляпою и кричал: «Vive la nation!» — «Хорошо! Хорошо! — сказали они. — Мы довольны. Ты добрый француз; ступай куда хочешь. Нет, постой: изъясни нам прежде, что такое... нация?»

Впрочем, новое содержание понятия утверждалось довольно быстро. 27 сентября 1797 года наследник престола, будущий царь Александр I, отправил из Гатчины с близким другом Новосильцовым письмо своему почитаемому бывшему воспитателю Фредери­ ку-Сезару Лагарпу, где сообщал, что Новосильцов едет спросить «советов и указаний в деле чрезвычайной важности — об обеспе­ чении блага России при условии введения в ней свободной консти­ туции». Суть своего плана, призванного даровать свободу «сверху», дабы избежать революции «снизу», Александр излагал так: «я сде­ лаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране сво­ боду и тем не допустить ее сделаться игрушкой в руках каких-либо безумцев... мне кажется, что это было бы лучшим родом револю­ ции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закон­ чена, и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заклю­ чается моя мысль»12. Разумеется, Александр излагал Лагарпу свою мысль на французском языке, но наследник престола Российской империи говорил именно о России и именно применительно к России употреблял понятие нация в неразрывной связи с поняти­ ями свободы, конституции и представительства. Далее в том же письме Александр писал: «Мы намереваемся в течение настояще­ го царствования поручить перевести на русский язык столько по­ лезных книг, как это только окажется возможным, но выходить в печати будут только те из них, печатание которых окажется воз­ можным, а остальные мы прибережем для будущего; таким обра­ зом положим начало распространению знания и просвещения умов. ...Ему (Новосильцову. — А.М.) поручено, с нашей стороны, об очень многом распросить вас, в особенности, о роде того обра­ зования, который вы считаете наиболее удобным для прививки и его дальнейшего распространения...»13 Мотив заимствования выра­ жен в этом письме с предельной ясностью. Впрочем, не менее чет­ ко заявлен и мотив угрозы, связанной с заимствованием. Александр провозглашает своей целью избежать французского революцион­ ного сценария, а также подчеркивает, что заимствование идей и их распространение в обществе должно происходить «само собою ра­ зумеется, постепенно». Нетрудно разобрать эхо наставлений Фон­ визина, адресованных батюшке Александра. Эта проблема сохра­ нения стабильности и управляемости в ходе преобразований и заимствований станет ключевой в русской мысли XIX века, и она будет давать на него самые разнообразные ответы.

В реформаторских проектах М.М. Сперанского, относящихся к первому десятилетию XIX века, слова нация мы не находим. Но используемое им понятие народ по смыслу часто оказывается иден­ тично понятию нация. Конечно, французское влияние на Сперан­ ского очевидно, и в 1812 году обвинение в «привязанности к фран­ цузской системе» стало одной из причин его ссылки. В «Отрывке о Комиссии Уложения», написанном в 1802 году, говорится: «Вме­ сто всех пышных разделений свободного народа русского на сво­ боднейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в Рос­ сии два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые являются свободными только в отношении ко вторым, действи­ тельно же свободных людей в России нет, кроме нищих и филосо­ фов»14. Вслед за этими знаменитыми рассуждениями Сперанский делает замечание, которое затем вычеркивает, очевидно, из осто­ рожности: «Прежде надобно создать сей народ, чтоб дать ему по­ том образ правления»15. Он вполне отдает себе отчет в том, что нация формируется через политическую практику. Во «Введении к Уложению государственных законов» (1809) Сперанский рассужда­ ет о том, кому в России могли бы принадлежать «права политичес­ кие», то есть «право избрания и право представления», при этом прямо отсылая к опыту «европейских государств», в которых «ос­ новалась система выборов или народного представления»16. Идеологическая борьба военного периода вскоре по-новому поставила вопрос об отношениях России с Европой. Уже в 1806— 1807 годах, во многом в качестве реакции на обострившиеся отно­ шения с Францией, русские публицисты (Н.М. Карамзин, Ф.В. Рос­ топчин) начинают формулировать тезисы, в которых неприязнь к иностранцам и их роли в империи сочеталась с требованиями ис­ ключительных прав для русского имперского дворянства17. Драматические месяцы наполеоновского вторжения в Россию дали примеры практического использования приемов национали­ стической консолидации и мобилизации. Наиболее ярко они про­ явились в риторике афиш и публичных выступлений московского губернатора графа Ростопчина, который обращался к мещанам и крестьянам как к «почтенным гражданам» и без стеснения эксплу­ атировал ксенофобные мотивы и настроения. В то же самое время Ростопчин прекрасно осознавал революционный потенциал, свя­ занный с понятием нация и с тем способом преодоления разрыва между дворянской и народной культурой, который был продемон­ стрирован во Франции18. Показательно, что, весьма популярный

у себя на родине в 1812 году, Ф.В. Ростопчин сразу после войны впал в немилость не только у царя, но и у общественного мнения. Очевидно, что одной из главных причин и была его националис­ тическая риторика, стилистика его обращений к низшим сослови­ ям. Между тем за границей, где такой образ действий казался впол­ не естественным, популярность Ростопчина в послевоенные годы была колоссальной19. Уязвленное национальное чувство ко времени войны уже было основательно осмыслено имперской элитой. В 1812 году ответ М.И. Кутузова на жалобы Наполеона о методах ведения войны рус­ скими саркастически обыгрывает мотив варварства, причем как через ссылку на то, что Наполеону не следует ждать иного от тех, кого он называет варварами, так и через описание самого Наполе­ она как варвара20. Если Карамзин в «Письмах русского путеше­ ственника» еще не испытывал никаких неудобств, признавая уче­ ническую роль России по отношению к Западу, то теперь эти отношения осознаны по-новому, причем русская сторона понимает не только свое отставание, но и механизм, с помощью которого Запад фиксирует ее в роли «вечного ученика» и «варвара у ворот»21. Победа в войне с Наполеоном не сняла с повестки дня пробле­ му политических преобразований, прежде всего конституции и национального представительства. Именно эти принципы были ре­ ализованы Александром I во вновь созданном Царстве Польском, получившем и конституцию, и Сейм, и конституционного монар­ ха, по совместительству российского самодержца. В «Дружествен­ ном трактате» 1815 года, который закрепил согласие Австрии и Пруссии на создание Царства Польского, говорилось, что «поля­ ки... будут иметь народных представителей и национальные госу­ дарственные учреждения»22. Именно в Варшаве, на заседании Сейма Александр I впервые открыто объявил о намерении дать конституцию всей империи, здесь по поручению царя Новосиль­ цев начал в 1818 году готовить Государственную уставную грамоту, а точнее, La charte constitutionelle de I’Empire de Russie. Текст писали на французском, ближайшим сотрудником Новосильцова в этом деле был П.И. Пешар-Дешан (Deschamps), который, как отмечал близко его знавший Вяземский, «набил себе руку во Франции на приготовлении и редакции» таких проектов23. Переводом на рус­ ский занимался Вяземский, прежде уже переводивший в канцеля­ рии Новосильцова и речи Александра I в польском Сейме, и польскую конституцию24.

Если в 1797 году Александр, тогда наследник престола, предпо­ лагал, что, после того как он дарует конституцию, «нация изберет своих представителей», к которым перейдет власть, то в подготов­ ленной по его распоряжению Государственной уставной грамоте 1819 года единственным источником легитимности является уже сам монарх25. Однако идея национального представительства в про­ екте осталась: статья 91 заявляет «La nation russe aura a perpdtut6 une representation nationale»26. В русском переводе XIX века это звуча­ ло так: «Да будет российский народ отныне навсегда иметь народ­ ное представительство». Одной из причин, по которым работа над Уставной грамотой была прервана в 1820 году, стала революция в Испании, когда офи­ церы под руководством Рафаэля де Риего подняли восстание и за­ ставили короля Фердинанда VII восстановить конституцию. В том же 1820 году Александр I столкнулся с открытой оппозицией в польском Сейме, что пережил не столько как текущее политичес­ кое осложнение, но как личный афронт. Роль конституционного монарха теперь уже нравилась ему значительно меньше27. Если для Александра I все это послужило причиной охлажде­ ния к конституционным проектам28, то для тех «безумцев», от ко­ торых он намеревался спасать Россию в 1797 году, напротив, испан­ ские события 1820 года послужили образцом. Речь, разумеется, о декабристах. Если Сергей Муравьев-Апостол в своем сценарии восстания Черниговского полка повторил образ действий Риего29, то Павел Пестель и Никита Муравьев были заняты накануне вос­ стания разработкой конституционных проектов, причем Пестель сделал из испанского опыта вывод о необходимости истребления всей царской семьи, дабы предотвратить возможность реставрации. Оба проекта, разумеется, предполагали систему национального политического представительства. «Русская правда» Павла Пестеля, которая сочетала элементы конституции и политической программы, была написана в основ­ ном в 1822—1825 годах и в главных пунктах была одобрена члена­ ми «Южного общества» декабристов30. Пестель пишет «Русскую правду» по-русски, но думает при этом по-французски и на фран­ цузском оставляет пометки на полях о том, что следует писать да­ лее. Свой русский текст Пестель просил редактировать тех сорат­ ников, которые, как он считал, знали русский лучше, чем он. Он, очевидно, озабочен поиском русской формы и русских слов для представления своих идей — поэтому он пишет не конституцию,

а «Русскую правду», поэтому, зная и используя понятие нация, при­ менительно к России он пользуется понятием «Русский Народ» как синонимом нации. В этом тексте Пестель излагает план действий революционеров и принципы будущего устройства России. Он го­ товит этот документ с мыслью о его обнародовании после победы восстания. Полное название документа говорит в этом смысле само за себя: «Заповедная Государственная Грамота Великаго Народа Российскаго служащая Заветом для Усовершенствования Государственнаго Устройства России и Содержащая Верный Наказ как для Народа так и для Временнаго Верховнаго Правления». Поиск подчеркнуто русских выражений вместо иностранных понятий «конституция» и «нация» связан именно с проблемой восприятия широкой публикой, для которой слово нация оставалось к тому времени отчетливо иностранным. В «Русской правде» изложен наиболее радикальный и последо­ вательный, выдержанный совершенно во «французском духе» про­ ект строительства нации в Российской империи. Он сочетает ради­ кальные политические преобразования, включая уничтожение, в том числе буквальное, династии, и самую радикальную ассимиля­ торскую программу. Пестель дважды использует слово нация в «Русской правде», оба раза говоря об «иностранцах, принадлежащих к разным другим нациям». Сама оговорка о других нациях свидетельствует, что он имплицитно имеет в виду и нацию Российского государства, при том что такого сочетания в тексте нет, а вместо него используется «Русский Народ». Критерием принадлежности к «другим нациям» Пестель считает, во-первых, подданство, а во-вторых, политичес­ кую лояльность и культурную идентификацию. Именно по второ­ му критерию он выделяет среди подданных России «иностранцев», которые присягали на верность «прежним Властелинам над Россиею (т.е. династии Романовых. — А. М.), но не Россию за свое оте­ чество признали» и считают себя не русскими, но иностранцами. Такие люди, по Пестелю, должны либо из «иностранцев» превра­ титься в русских, не только подтвердив выбор российского поддан­ ства, но и сделав выбор в пользу русского языка и русской иден­ тичности, или лишиться российского подданства, превратившись в «нормальных» иностранцев. Из дальнейших рассуждений Песте­ ля ясно, что он воспринимает нацию (Народ) как этнически откры­ тую общность, связанную политическими узами гражданства и культурно-языковым единством.

Пестель делит народы на большие и малые, причем он не рас­ сматривает народ или племя как имманентную сущность, и видит в малых народах объект ассимиляции и социальной инженерии. Он противопоставляет и подчиняет важное для эпохи романтизма «Право Народности» «Праву Благоудобства» (гл. 1, § 1), полагая, что «право Народности существует истинно для тех только Наро­ дов, которые, пользуясь оным, имеют возможность оное сохра­ нить», то есть способны отстоять его военной силой. Малые наро­ ды, по Пестелю, лишены такой возможности, а «посему лутче и полезнее будет для них самих, когда они соединятся духом и обще­ ством с большим Государством и совершенно сольют свою Народ­ ность с народностью Господствующаго Народа, составляя с ним только один Народ и переставая безполезно мечтать о Деле Невоз­ можном и Несбыточном»31. В альтернативном декабристском программном документе, за­ метно более краткой «Конституции» Никиты Муравьева, говори­ лось об освоении русского языка, без знания которого через 20 лет после введения этой Конституции в жизнь нельзя будет пользо­ ваться гражданскими правами32. В обязанности «Русского Народа», как и других больших на­ ций, входит, по Пестелю, «охотно принимать в свою Народность племена присоединенныя, дабы они составляли в Государстве не только худо прилепленныя к нему части, но сливались бы совер­ шенно в общий Состав, забывали бы свою прежную безсильную Народность и вступали бы с удовольствием в новую Величествен­ нейшую Народность». «Русская правда» очевидно вдохновлялась французской моделью нациестроительства, основанной на лидиру­ ющей роли централизованного светского государства и культурно­ языковой гомогенизации. Во второй главе «Русской правды», в параграфе 16, который имеет весьма красноречивое название «Все племяна должны слиты быть в один Народ», говорится: Один Народ и все различные оттенки в одну общую массу слить так, чтобы обитатели целаго пространства Российскаго Государства все были Русские... Средства общ ия состоят главнейш е в том, чтобы, во первых, на целом пространстве Российскаго Государства господствовал один только язы к российский: Все сношения тем самим чрезвычайным образом облегчатся; Понятия и образ мыслей сделаются однородные; Люди объясняющиеся на одном и том же языке теснейшую связь меж­ ду собою возымеют и однообразные составлять будут один и тот же на­

р о д .... все сии различныя имена (племен. — А.М.) были уничтожены и везде в общее Название Русских во едино слиты. В третьих: чтобы одни и те же Законы, один и тот же образ Управления по всем частям России существовали и тем самим в Политическом и Гражданском отнош ени­ ях вся Россия на целом своем пространстве бы являла вид Единородства, Единообразия и Единомыслия. Опыты всех веков и всех Государств до­ казали что Народы везде бывают таковыми, каковыми их соделывают правление и Законы под коими они живут33.

Проект Пестеля, кажется, единственная попытка рассматри­ вать всю империю как материал для строительства нации. «Большое Государство» из «Русской правды», по сути, стремится перестать быть империей, преодолев культурную, языковую и со временем, кажет­ ся, даже конфессиональную неоднородность, слив все группы под­ властного населения в один «Господствующий Народ»34. Анализ реформистских проектов первых десятилетий XIX века показывает, что перед их авторами с новой остротой встала пробле­ ма перевода слова нация, сохранявшего отчетливый привкус ино­ странного заимствования, на русский язык. В это время происхо­ дила эмансипация русского языка как языка публичной сферы. Частью этой эмансипации было стремление находить слова русско­ го корня для перевода заимствуемых понятий. Применительно к ключевым политическим документам, в которых выступают поня­ тие нация или понятия народ и народность как его возможные рус­ ские аналоги, стремление к замене слова «нация» русским эквива­ лентом было связано с предполагавшимся в будущем публичным характером таких документов, как различные Уложения и Русские Правды, — отсюда стремление, во-первых, использовать слова, более понятные потенциальному широкому кругу читателей, вовторых, стремление избежать иностранных слов, дабы не подчер­ кивать лишний раз заимствованного характера предлагаемых по­ литических идей и норм. Именно в контексте своих трудов в Варшаве в канцелярии Но­ восильцева над Государственной уставной грамотой П.А. Вяземский задумывается над проблемой будущего перевода «конституционной хартии» в «уставную грамоту». Результаты этих размышлений он излагал в письме из Варшавы 22 ноября 1819 года Ал.И. Тургене­ ву: «Зачем не перевести nationality — народность? Поляки сказа­ ли же: пагос1о\тон>ж. Поляки не так брезгливы, как мы, и слова, которые не добровольно перескакивают к ним, перетаскивают они

за волосы, и дело с концом. ... Слово, если нужно оно, укоренит­ ся. Неужели дичимся мы теперь от слов татарских, поселившихся у нас? А гораздо лучше, чем брать чужие, делать — своим, хотя и родиться должны от не всегда законного соития. Окончание ость — славный сводник; например: НЬёгаШё непременно должно быть: свободность, a liberal — свободностный»35. Будучи в Варшаве, Вя­ земский заимствует механизм «перевода» слова из польского язы­ ка, но думает, конечно, о либералах и свободах Западной Европы36. Важный аспект двойного значения слова народность становит­ ся вполне ясен из того, как в 1824 году Вяземский уже в печати поучал своего оппонента, М.А. Дмитриева: «Всякий грамотный знает, что слово национальный не существует в нашем языке; что у нас слово народный отвечает двум французским словам: populaire и national; что мы говорим песни народные и дух народный там, где французы сказали бы chansons populaire и esprit national»37. Эта линия напряжения между народностью как populaire и народно­ стью как national будет активно эксплуатироваться позднее в поли­ тическом дискурсе славянофилами и, особенно, народниками. Разумеется, Вяземский искал именно адекватный перевод слов нация и национальный. Однако понятие народность в 1820-е годы не пользовалось большой популярностью. Слово народность реши­ тельно не нравилось, например, Пушкину, в том числе и неопреде­ ленностью своего значения: «С некоторых пор вошло у нас в обык­ новение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы — но никто не думал определить, что он разумеет под словом народность»38.

ОТ

ПЕРЕВОДА К РЕДАКТИРОВАНИЮ , ЦЕНЗУРЕ И П О Л И Т И Ч Е С К О Й ПРАКТИКЕ

Вскоре, точнее, в начале 1830-х годов, именно расплывчатость понятия народность и возможность использовать его не столько для перевода, сколько для редактирования понятия нация оказались востребованы. Знаменитая формула «Православие, Самодержавие, Народность», предложенная С.С. Уваровым, знаменует этот новый этап. Уже в 1820-е годы имперские элиты на основании как зару­ бежного, так и домашнего, декабристского, опыта осознали весь масштаб опасности, таившейся для старого режима в понятии «на­ ция». К этому моменту становится очевидным «неудобство» поня­ тия нация не только как концепции определенного политического

устройства, несовместимой с самодержавием. Оказалось, что поня­ тие «нация» может быть с успехом использовано элитами окраин империи для того, чтобы бросить вызов имперскому центру. Когда Марк Раев сказал о России XVIII века, что «русское об­ щество так и не осознало, что государство превратилось в много­ национальную империю»39, он забыл добавить, что вплоть до раз­ делов Речи Посполитой полиэтнический характер империи не был слишком значимым фактором. Во-первых, православное славянс­ кое население, считавшиеся русскими великорусы и малорусы, составляло около 80 процентов населения империи — показатель, примерно соответствующий доле русских в современной России. Во-вторых, в XVIII веке окраинные элиты весьма успешно инкор­ порировались в имперский порядок. Татарские элиты и старшина Гетманщины ассимилировались в русское дворянство, а остзейские немцы, хоть и не демонстрировали ни малейшего желания ассими­ лироваться, являли собой образец лояльности имперскому центру. Территориальные приобретения конца XVIII и начала XIX века со­ здали совершенно новую ситуацию. Доля православных восточных славян упала до 60%, а в империю оказались включены не только обширные области с этнически чуждым, порой пугающе непри­ вычным населением (например — евреи, которым до той поры было запрещено селиться в России), но и многочисленная польская шлях­ та, у которой с созданием Царства Польского в 1815 году появился альтернативный центр культурного и политического притяжения. Автономию, пусть и более ограниченную, получили и другие новоприобретенные области — Финляндия, Бессарабия. В «Письме русского гражданина», написанном в октябре 1819 года, Н.М. Карамзин категорически возражает против на­ м ерения царя присоединить к недавно созданному Царству Польскому часть земель, аннексированных Россией в результате разделов Речи Посполитой40. Карамзин ни разу не говорит в пись­ ме о русском или православном крестьянстве этих областей, о том, что это крестьянство составляет здесь большинство. «Литва, Волыния желают Королевства Польского, но мы желаем единой Импе­ рии Российской», — пишет он, явно имея в виду шляхту Литвы и Волыни, а под словом «мы» подразумевая корпорацию русского имперского дворянства41. Трактовка «мы» в этом тексте вполне совпадает с содержанием понятия «нация» у Фонвизина. Букваль­ но несколькими годами позже человек следующего поколения, Пестель, сочинит радикальный ассимиляторский проект во фран­

цузском духе. Но реагируют оба на одно и то же, с невиданной прежде силой обозначившееся явление разнородности империи. Решительный удар по прежней системе имперской власти на окраинах был нанесен Ноябрьским восстанием 1830—1831 годов. Оказалось, что значительная часть шляхты не желает быть надеж­ ным партнером в системе непрямого имперского правления, а остальная шляхта не видит другого выхода, как идти за бунтарями. 18 декабря 1830 года Сейм, собравшийся без санкции короля, объя­ вил восстание национальным. А 25 января, после демонстрации в честь казненных декабристов, Сейм от имени польской нации детронизировал Николая I. Вензель Николая в польском Сейме был перевернут вверх ногами: Mikoiaj — Wolnosc. События в Вар­ шаве лишний раз подтвердили урок 1820-х годов, что положение конституционного монарха зыбко. Но еще важнее, что они со всей очевидностью продемонстрировали — клич «Свобода нации!» мо­ жет быть орудием сепаратистских элит на окраинах империи, им­ перские элиты не имеют монополии на это понятие42. Именно в этих обстоятельствах, после восстания декабристов и восстания в Царстве Польском, только что назначенный мини­ стром народного просвещения Уваров и предлагает свою «триаду»43. Формирование новой идеологии повлекло за собой радикальное «редактирование» понятия «нация» и его вытеснение через вклю­ чение в знаменитую уваровскую триаду и официальный дискурс в целом понятия народность. Уваров четко сформулировал свое от­ ношение к политическому содержанию понятия «нация»: «Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сосло­ вий, национального представительства на европейский манер, мнимо-конституционной формы правления, колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преоб­ разования будут завершены»44. Главные элементы традиционной идеологической конструкции воспроизведены — империя в ее со­ временном состоянии и могуча (колосс), и хрупка одновременно. Но если прежде конституция и национальное представительство рассматривались как благо, недоступное для России в ее нынеш­ нем состоянии, теперь — как «ложные преобразования». Вытеснение из официального дискурса понятия нация было прежде всего вызвано его неразрывной связью с конституцией, национальным представительством и надсословностью. Цензура преследует понятие нация, что можно хорошо видеть на примере печальной судьбы статей Белинского, где он пытался коснуться

этих вопросов даже в весьма завуалированной форме45. Усилия да­ вали результат, и, как писал М.А. Корф в своем дневнике 1848 года, шеф жандармов А.Ф. Орлов не без удовлетворения отмечал, что угроза революции в России по образцу европейских потрясений мала, поскольку «главный оплот наш... против народной... общей революции в том, что у нас нет ни элементов для нее, ни орудий... Элементов нет, потому что свобода книгопечатания, народная реп­ резентация, народное вооружение и прочие, наполняющие теперь Запад идеи для девяти десятых русского народонаселения — совер­ шенная ахинея»46. Для того чтобы эта ситуация сохранялась, Ни­ колай I, Орлов и Уваров в 1847 году вполне сознательно решили предложить публике совершенно невнятное объяснение взглядов арестованных членов Кирилло-Мефодиевского общества, чтобы не говорить об их украинском национализме47. Однако понятие «нация» использовалось не только для осмыс­ ления и описания угроз, с которыми сталкивалась империя, но и при разработке способов их предотвращения. В системе практи­ ческих мер власти значительно больше внимания, чем прежде, уде­ ляют определенным аспектам националистической политики. Консолидация нации в ядре (метрополии) как средство сохранить конкурентоспособность в соревновании держав составляла важный элемент модернизации почти во всех европейских империях нового времени48. Усилия по решению этой задачи, равно как и задачи аккультурации окраинных элит, придания политическому центру империи роли цивилизационного центра, активизируются именно в царствование Николая I. Уваров, очевидно, думает об империи, которая в будущем все больше будет использовать русский национализм как источник ле­ гитимности и инструмент мобилизации. Чтобы эти новые механиз­ мы работали в будущем, сегодня региональные элиты должны быть аккультурированы, их лояльность империи теперь должна включать уважение к России и русской культуре как «достигшим зрелости». В этой точке задачи внутренней окраинной политики сопрягались и с задачами формирования идеологии русского национализма, и с идеологическим решением вопроса об отношениях России с Ев­ ропой49. Переход к более высокому уровню бюрократизации и центра­ лизации, а тем более в связи с использованием элементов русско­ го национализма как средства легитимации режима, неизбежно должен был вызвать сопротивление региональных элит. Не только

взбунтовавшаяся польская шляхта50, но и лояльное династии при­ балтийское немецкое дворянство теперь, с точки зрения Уварова, становились проблемой. Признавая за балтийским дворянством неколебимое «чувство преданности законному государю» (с. 49), Уваров видит в нем проблему постольку, поскольку «мысль, что их мнимая национальность есть национальность Германская, сильно укоренилась между ними» (с. 51), поскольку, будучи «преданы го­ сударям, умственное равенство едва ли соглашаются признать в русских» (с. 50—51)51. «Утверждение уважения к русской образованности», вывод учебных заведений из-под влияния шляхты, перевод всех универ­ ситетов империи на русский язык обучения и стандартизация их образовательной программы, убеждение дворянства в необходимо­ сти «воспитывать своих детей» в государственных учебных заведе­ ниях, — так формулировал Уваров непосредственные задачи ведом­ ства (с. 127)52. Уже в 1834 году создается Археографическая комиссия, а в 1835 году новый университетский устав вводит новые кафедры русской истории, русской словесности и истории литературы как неотъемлемый элемент университетской структуры. Эти предметы, в полном соответствии с принципами националистической поли­ тики, получали теперь совершенно новый статус и престиж. Осо­ бым покровительством Уварова пользовался историк Н.Г. Устрялов, получивший в 1837 году приз за лучший учебник русской истории. Именно Устрялов наиболее четко сформулировал задачи истории как истории национальной в прямой оппозиции к Карам­ зину, писавшему историю государства и династии53. История го­ сударства у Устрялова оказывалась меньше истории народа, по­ скольку в течение длительного времени государство не включало Западной Руси, то есть территории Великого княжества Литовско­ го54. В свою очередь, этот тезис позволил Устрялову дать новое ис­ торическое обоснование претензиям на земли, аннексированные в ходе разделов Речи Посполитой, как на русскую национальную территорию, что точно соответствовало уваровской политике в этом вопросе55. С тех пор тезис о принадлежности Малой и Белой Руси не только империи, но и русской национальной территории станет догмой русского национализма и останется неизменным вплоть до XX века. Таким образом, представления имперских элит о территориальной структуре империи теперь определяются не только понятиями «центр» и «окраина», но и понятием «нацио­

нальная территория»56. Другие возникающие в это время научные структуры, например Императорское Русское географическое об­ щество, также сочетают в программах своей деятельности импер­ ские и национальные мотивы57. Схожие тенденции легко различи­ мы и в искусстве того периода. З

аклю чение

Таким образом, принятое в состав русского языка с начала XVIII века понятие нация вплоть до 1780-х годов использовалось главным образом для внешнеполитической репрезентации импе­ рии как державы, равной европейским. С 1780-х и особенно с 1790-х годов, понятие нация наполняется модерным политическим содержанием. С помощью этого понятия артикулировались проек­ ты преобразований политического устройства империи, а также темы отставания империи от передовых держав Европы. В первые два десятилетия XIX века встает и проблема перевода слова нация, сохранявшего отчетливый иностранный оттенок, на русский язык, для чего использовались слова народ и народность. Вскоре, парал­ лельно с осознанием растущей этнокультурной гетерогенности империи, понятия нация и народность стали использовать и для обсуждения проблем ассимиляции и аккультурации. В 1820-е годы в имперских элитах постепенно растет насторо­ женность, и с начала 1830-х оформляется ясно выраженное стремле­ ние вытеснить понятие нация и заместить его понятием народность. С помощью этой операции надеялись редактировать содержание по­ нятия, маргинализовать его революционный потенциал. В то же время в практической политике имперские элиты все более актив­ но начинают использовать методы националистической политики. Со времен С.С. Уварова тема консолидации нации в ядре империи, при всех отмеченных отличиях от европейского контекста, сбли­ жала имперскую стратегию российских элит с нациестроительной стратегией других европейских империй XIX века. Эта противоречивая ситуация, когда само понятие нация нахо­ дилось практически под запретом, а элементы националистической политики все больше осваивались имперскими элитами, продолжа­ лась вплоть до 1860-х и даже 1870-х годов. В годы Великих реформ и в общественном мнении, и в бюрократических кругах происходя­ щие в империи процессы вновь сравнивают не просто с другими империями, но именно с теми империями, где процессы консоли­

дации имперских наций должны послужить для России образцом. Именно в отсутствии национального ядра русские наблюдатели видят главную слабость Австрийской и Османской империй. Мотив консолидации русской нации на основе культурно-язы­ ковых и политических критериев, открытой в этническом и даже в конфессиональном отношении, становится ключевым в публи­ цистике М.Н. Каткова, который в 1860-е годы, после отмены предварительной цензуры и формирования модерной публичной сферы, стал первым последовательно националистическим, импер­ ским и либеральным журналистом в России58. Во многом именно его усилиями была произведена «перезагрузка» понятия народность, которое снова становится синонимом нации59. Впоследствии этот «джентльменский» набор модерной идеологии, характерный для всех имперских центров Европы, мы найдем уже у многих либера­ лов, включая П.Б. Струве60. С 1880-х годов произошло наконец утверждение понятия нация в роли ключевого политического символа, присущей ему в евро­ пейской политической жизни XIX века. Оно перестает быть эле­ ментом по преимуществу либерального дискурса. Постепенно раз­ личные политические силы включаются в борьбу за утверждение собственной трактовки понятия нация в российском контексте и в значительной мере успешно перехватывают у либералов лидерство в националистическом дискурсе. Тогда же, в 1880-е годы, в цар­ ствование Александра III, династия Романовых переходит к пре­ имущественно националистическим методам легитимации своей власти. Впрочем, это уже предмет для отдельного исследования. В целом на протяжении всего рассмотренного периода нация и империя не рассматривались как понятия взаимоисключающие. Напротив, империя, ее место в мире и ее внутреннее устройство воображались, структурировались, осмысливались во многом с помощью понятия «нация». 1 М ои недавние публикации на эту тему: Miller A. Natsiia, Narod, Narodnost’ in Russia in the 19th Century: Some Introductory Remarks to the History o f Concepts / / JBfGOE. 2008. Vol. 56. № 3. P. 379—390; Миллер А. И. Народность и нация в русском языке XIX века: подготовительные наброски к истории понятий / / Российская история. 2009. № 1; Он же. И мперия Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2009. 1л. 3, 6. Отмечу также три более ранние попытки анализи­ ровать историю понятия «народность»: Бадалян Д.А. Понятие «народность» в русской культуре XIX века / / Исторические понятия и политические идеи в России XVI—XIX веков. СПб., 2006. С. 108—122; весьма краткий и, рискну

сказать, во многом поверхностный текст о народности как политической кон ­ цепции: Perrie Maureen. N arodnost’: N otions o f National Identity / / Constructing Russian Culture in the Age o f Revolution: 1881—1940 / Ed. C. Kelly and D. Shepherd. Oxford: Oxford University Press, 1998. P. 28—37. П онятие «народность» р ас­ сматривается также в: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: N arodnost’ and M odernity in Im perial Russia / / Russian M odernity: Politics, Knowledge, Practicies / Ed. D.L. Hoffmann, Y. Kotsonis. New York, 2000. P. 41—65. Обзор пуб­ лицистики по национальному вопросу, сделанный H.A. Рубакиным в 1915 г., с аналитической точки зрения был слаб уже тогда, когда был напечатан, но может послужить неплохим путеводителем по источникам. См.: Рубакин Н.А. «Н ациональны й вопрос» / / Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 3, полутом 1. Пг., 1915. С. 100-198. 2 Первое издание см. в приложениях к: Смирнов Н.А. Западное влияние на русский язы к в Петровскую эпоху. СПб.: Типография И мператорской Акаде­ мии наук, 1910. С. 5. (Отдельный оттиск из Сборника Отделения русского язы ­ ка и словесности Имп. Академии наук. Т. LXXXVIII. № 2). С. 362—382. 3 Цитируется по: Смирнов Н.А. Западное влияние. С. 203. 4 Под названием «Сборник» этот документ опубликован в: Смирнов Н.А. Западное влияние. С. 383—384. 5 Шафиров П.П. Разсуждение, какие законны е причины его царское Ве­ личество П етр П ервы й Ц арь и повелитель всероссийский, к начатию вой ­ ны п роти в К арла X II, короля ш ведского, в 1700 году имел. С П б., 1717; Shavirov P.P. A Discourse C oncerning the Just Causes o f the War between Sweden and Russia: 1700—1721 (Translation from 1722) / Ed. by W.E. Butler. Dobbs Ferry, New York: Oceana Publication, 1973. Подробнее см. статью P. Вульпиус в этой книге. 6 Plokhy, Serhii. The Origins o f the Slavic Nations: P rem odem Identities in Russia, Ukraine, and Belarus. Cambridge: Cambridge University Press, 2006, P. 250— 299; Kohut, Zenon E. A Dynastic or Ethno-D ynastic Tsardom? Two Early Modern Concepts o f Russia / / Extending the Borders o f Russian History: Essays in H onor of Alfred J. Rieber / Ed. Marsha Siefert. P. 17—30. Budapest and New York, 2003. Важ­ ную роль в этом процессе сыграл «Синопсис», или Собрание кратких выдер­ ж ек из летописей о «начале славенороссийского народа» (1674 г.). 7 Костяков Ю.В. Сербы в Австрийской монархии в XVIII в. Калининград, 1997. 8 См.: Под стягом России. С борник архивных документов. М ., 1992, С. 80, 81, 83, 84. Договор составлялся на трех языках. Во французской версии слово nation есть, турецкая версия слова «нация» не содержит и говорит о татарских группах (Tevaif-i Tatar) и о татарских странах (M emalik-i Tatarieye). Интересно, что понятие нация в русской и французской версиях используется несиммет­ рично. Ф ранцузская говорит о «toutes le nations Tartar» там, где русская гово­ рит о «татарских народах», и о «tttat politique et civil» там, где в русском вари­ анте стоит «нация» (см.: Ausgewahlte Aktenstiicke zur orientalischen Frage / Hrg. Karl Strupp. G otha, 1916). 9 Фонвизин Д.И . Собрание сочинений: В 2 т. М .; JL , 1959. Т. 2. С. 254—266. 10 П исьмо Павлу Петровичу с приложением проекта было подготовлено осенью 1784 г., вскоре после смерти воспитателя наследника Н икиты Панина, но было доставлено адресату лиш ь после его восш ествия на престол, когда никого из авторов уже не было в живых.

11 Французская республика. Конституция и законодательные акты / Ред. И.А. Туманов. М., 1989. С. 2 6 -2 7 . 12 Цитируется по: Шильдер Н. Александр I / / Русский биографический сло­ варь. СПб., 1896. Т. 1. С. 141-384. Цитата - с. 159-160. 13 Там же. С. 160. 14 Сперанский М.М. Проекты и записки. М.; Л., 1961. С. 43. 15 Там же. С. 44. 16Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М. Спе­ ранского. М., 2004. С. 36. 17 Мещерякова А.О. Ф.В. Ростопчин: у основания консерватизма и наци­ онализма в России. Воронеж, 2007. С. 52; Ж ивов В. Чувствительный нацио­ нализм: К арамзин, Ростопчин, национальный суверенитет и поиски нацио­ нальной идентичности / / Новое литературное обозрение. 2008. №91: h ttp :// magazines.russ.ru/nlo/2008/91 18 См.: Живов В. Чувствительный национализм. 19 Мещерякова А.О. Ф.В. Ростопчин. С. 213. 20 См.: Курилкин А. Риторический репертуар 1812 г. (неопубликованная статья); Тартаковский А.Г. Военная публицистика 1812 г. М ., 1967. С. 135. 21 См.: Neumann Iver. Uses o f the Other. East in European Identity Formation. Minneapolis, 1998. 22 Мироненко С.В. Самодержавие и реформы: П олитическая борьба в Рос­ сии в начале XIX в. М ., 1989. С. 149. 23 Подробнее см.: Там же. С. 171—172, 181. 24 «Многие слова политического значения, выражения чисто конституци­ онные были нововведениями в русском изложении», — так говорил сам Вязем­ ский о проблемах, с которыми тогда столкнулся. Вяземский консультировал­ ся по поводу перевода таких понятий с Карамзиным, и, вероятно, не только с ним. Подробнее см.: Там же. С. 162, 165. 25 Статья 12: «Государь есть единственный источник всех в империи влас­ тей гражданских, политических, законодательных и военных». Статья 31: «Об­ щие законы постановляются государем при содействии общего государствен­ ного сейма». 26 Цитируется по: Schiemann Theodor. Kaiser Alexander I und die Ergebnisse seiner Lebensarbeit. Berlin: Verlag von G eorg Reim er, 1904. S. 365. (П олны й ф ранцузский текст см: La charte constitutionelle de l’Empire de Russie. Preface de M. Theodore Schiemann. Berlin, 1903.) Интересна также статья 94, которая говорит о «национализированных иностранцах» (ctranger nationalist), которые могут занимать должности в России после пятилетнего беспорочного пребы­ вания и при условии овладения русским языком (Там же). То есть критерием допуска является принятие подданства (гражданское понимание нации) и ус­ пешная аккультурация. 27 «В Варшаве представители народные позволили себе слиш ком много вольности», — писал по этому поводу И .И . Дибич. Цит. по: Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. С. 178. 28 В 1823 г. Александр I одобрил вторжение французских войск в Испанию и восстановление полновластия испанского монарха. Конституция была отме­ нена, а Риего был казнен через повешение, что было сознательным унижени­ ем его офицерской чести.

29 Над сравнительны м исследованием револю ций в И спан ии , Греции, Неаполе и России сейчас работает Ричард Стайте («The Four Horsemen: Riding to Liberty in Spain, Naples, G reece, and Russia, 1815—1825»). 30 Подробнее о редакционной работе над «Русской правдой» см.: Нечкина М. В. «Русская правда» и движение декабристов / / Восстание декабристов. Документы. М., 1958. Т. VII. С. 9—75. 31 Восстание декабристов. Документы. Т. VII. С. 121—122. 32 Статья 8 Главы 2: «Через 20 лет по приведении в исполнение сего устава Российской империи никто не обучившийся русской грамоте не может быть признан гражданином» (текст «Конституции» см. в -.Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933. С. 321—326, 328—336). 33 Восстание декабристов. Документы. Т. VII. С. 149. О французских парал­ лелях «Русской правды» см.: Парсамов B.C. Декабристы и французский либе­ рализм. М., 2001. Гл. 3. 34 «Русская правда» делает исключение для П ольш и, которая трактуется как «историческая» нация, способная к самостоятельному существованию. При этом перспектива предоставления Польше независимости оговаривается целым рядом условий, среди которых право России определить линию границы и обя­ занность Польши эту границу признать, а также обязанность Польши предос­ тавлять всю свою армию, в случае необходимости, в состав русской армии. 35 Остафьевский архив князей Вяземских. П ереписка князя П.А. Вяземс­ кого с А.И. Тургеневым. 1812—1819. СПб., 1899. С. 357—358. 36 П одробнее см.: Миллер А. И мперия Романовы х и национализм . 2-е изд. М., 2010. Гл. 3. С. 81— 112; Он же. Н ародность и наци я в русском я зы ­ ке XIX века: подготовительны е наброски к истории п онятий / / Российская история. 2009. № 1. 37 Вяземский П.А. Разбор второго разговора / / Дамский журнал. 1824. № 8. С. 76—77. Цит. по: Бадалян Д.А. П онятие «народность». С. 113. В немецком языке этот вариант двойственности тоже присутствует. Слово narodowosd, ис­ пользованное Вяземским как образец, современный польско-немецкий сло­ варь переводит как N a tio n a lis t или как Volkszugehorigkeit (Polnisch-D eutch Vorterbuch. Langenscheidts. Berlin, 1980. S. A290). 38 Пушкин A.C. Поли. собр. соч. М., 1949. Т. 11. С. 40. (О народности в ли ­ тературе). 39 Raeff Marc. Patterns o f Russian Imperial Policy Towards the Nationalities / / Soviet Nationality Problems / Ed. Edward Allworth. New York: Columbia University Press, 1971. P. 30. 40 П олный текст см. в: Карамзин Н.М. О древней и новой России. И збран­ ная проза и публицистика. М., 2002. С. 436—438. 41 Подробнее см.: Миллер А. Империя Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. Гл. 7. С. 23 1 -2 3 2 . 42 Вспомним, как уверенно Пестель, которому ж изнь западных окраин была хорошо знакома, противопоставлял «принципу Народности» «принцип Благоудобства», впрочем делая исключение для поляков. Готовность после­ дних, несмотря на увещевания умеренных лидеров, рискнуть всеми «благоудобствами» привилегированного положения Царства Польского ясно свиде­ тельствовала о том, что символ нации и идея национальной свободы способны

пробуждать эмоции, слиш ком сильные для того, чтобы их можно было надеж­ но контролировать доводами политической рациональности. 43 Подробнее см.: Миллер А. Империя Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. Гл. 6. С. 193-216. 44 Цит. по: Зорин А. Кормя двуглавого орла. С. 361. 45 Белинский В.Г. О бщий взгляд на народную поэзию и ее значение. Рус­ ская народная п оэзия (1841 г.) / / Белинский В.Г. Полное собрание сочине­ ний: В 10 т. М ., 1954. Т. 5. С. 681; Он же. Статьи о народной поэзии / / Белин­ ский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 122. Подробнее см.: Миллер А. Империя Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. С. 99—101. 46 ГАРФ. Ф. 728. Д. 1817. Ч. XI. Л. 144 об. - 145. Цит. по: Шевченко М.М. Конец одного Величия. Власть, образование и печатное слово в И мператорс­ кой России на пороге Освободительных реформ. М., 2003. С. 123. 47 Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общ е­ ственном мнении. СПб., 2000. С. 56—57. 48 См.: Berger S., Miller A. Nation-Building and Regional Integration, c. 1800— 1914: the Role of Empires 11 European Review o f History. 2008. № 3. P. 317—330. 49 Подробнее см.: Миллер А. Империя Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. Гл. 6. 50 В записке 1843 г. Уваров говорит о необходимости подавить в среде польской дворянской молодежи мысль о «частной народности и пустое стрем­ ление к восстановлению утраченной самобытности», под «народностью» и «самобытностью» имея в виду государственный суверенитет и ностальгию по Речи Посполитой (Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833— 1843. СПб.:Типография И мператорской Академии наук, 1864. С. 124). Далее ссылки на Записку даются в тексте в скобках. 51 Здесь мы находим прямую параллель с идеями Пестеля об «иностран­ цах», присягнувших на верность династии, но оставшихся чужими России. В поисках реш ения проблемы Уваров выбирает более умеренный и трезвый под­ ход. 52 Это имело прямое отношение и к русскому дворянству, поскольку Ува­ ров добивался, чтобы государственное образование заменило частное в русской дворянской среде и чтобы дворяне сидели в университетских аудиториях вме­ сте с разночинцами. 53 Устрялов называет династическую логику повествования главным недо­ статком Карамзина: Устрялов Н. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836. С. 21. 54Устрялов имел в виду Великое княжество Литовское до унии с Польшей, то Княжество с поднепровскими землями. См.: Устрялов Н.Г. Исследование вопроса, какое место в русской истории должно занимать Великое княжество Литовское? СПб., 1839. 55 Между тем еще в 1819 г. Н.М . Карамзин в так называемом «Письме рус­ ского гражданина», возражая против намерения Александра I присоединить часть этих территорий к Царству Польскому, приводит все мыслимые аргумен­ ты, но не этот. 56 Подробнее см.: Миллер А. Империя Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. Гл. 7.

57 Knight N. Science, Em pire and N ationality: E thnography in the Russian Geographical Society, 1845—1855 / / Imperial Russia: New Histories for the Empire / Eds. J. Burbank, D.L. Ransel. Bloomington, Indiana: Indiana University Press, 1998. P. 108-142. 58 Renner A. Russischer Nationalismus und Offentlichkeit im Zarenreich. Koln: Bohlau, 2000. 59 И зменение содержания понятия народность в статьях Каткова было за­ мечено его читателями, причем не всегда с энтузиазмом. А. В. Рачинский в связи со статьями Каткова саркастически писал в 1871 г.: «Разве не закипела от тех же “ Ведомостей” работа объевропеинья России посредством языческо­ го классицизма и перерождения русской народности в одну из европейских национальностей?» И далее: «[Примите поздравления] с торжеством на русской православной почве языческого латинского классицизма. Теперь беспрепят­ ственное вступление русской natii (именно так, латиницей, Рачинский написал это слово. — А.М.) в семью европейскую — несомненно. Прочь, варварская на­ родность, прочь, слепая вера, прочь, христианское просвещение: да здравству­ ет, да процветает нация, религия, цивилизация!!!» Письма А.В. Рачинского попе­ чителю В иленского учебного округа И .П . К орнилову: Р укописны й отдел Российской национальной библиотеки. Ф. 377. Ед. хр. 1034. Л. 34 (письмо от 11 июля 1871 г.), и Л. 36 (письмо от 17 июля 1871 г.). Я признателен М. Долбилову за эту цитату. Подробно о Рачинском см.: Долбилов М. Русский край, чу­ жая вера: власть и этнорелигиозная идентичность в северо-западных губерни­ ях при Александре II (в печати, М.: Новое литературное обозрение, 2010). 60 Подробнее см.: Миллер А. И мперия Романовых и национализм. 2-е изд. М., 2010. Гл. 3 и 7.

Денис Сдвижков

ИМПЕРИЯ В НАПОЛЕОНОВСКОМ НАРЯДЕ: В о с п ри я т и е ф ра н ц у зс к о го н е о к л а с с и ц и зм а в Р осси йской и м п ери и

Ф ранцузы одеваю тся, к ак думают; н о зачем же наш ей отдаленной Р оссии, не п о ни м ая значен и я их нарядов, н о си ть на себе их бредни. Ф.Ф. Вигелъ. Записки

браз «одежд с чужого плеча» играл немалую роль в начале национальной рефлексии, эпоху порицания петиметров и денди. Разумелись по определению наряды французские1. Зададимся вопросом Федора Федоровича Вигеля, но в более общем смысле: что наполеоновского было в «русском ампире» и зачем, действительно, эти наряды Российской империи понадобились? Речь пойдет не о каталоге заимствованных образов — об этом дос­ таточно написано в рамках истории «художественных взаимовли­ яний»2, а о контексте заимствований. Позволяет ли перекочевывание образов из гардероба одной империи в гардероб другой увидеть некую общую типологию «имперскости»? И что такое эта «имперскость» во вполне универсаль­ ной практике использования власти образов в образах власти? Ключом визуальной репрезентации империи полагается далее ее власть над огромным, феноменальным пространством3. Это про­ странство постоянно расширяется, включает в себя все более гете­ рогенные части, дает физические и человеческие ресурсы, но ста­ вит и соответствующие задачи его завоевания, защиты и освоения. В центре образного имперского сознания с римских времен — Late patet patria теа. «Империя» в понятии современников связана с символами пространства и церемониями власти4.

О

Глобализм имперской власти переводится в культурную прак­ тику универсальной миссии, получает временнуе измерение. Вре­ мя империи колеблется между «обещанием вечности», вытекаю­ щим из универсальности ее миссии, и ощущением хрупкости ее существования на огромной пестрой территории перед лицом не­ избежных внешних и внутренних угроз. В культурной памяти ев­ ропейской империи это выразилось не только в метафорике translatio imperii, преемственности имперской миссии от символического цен­ тра Рима, но и представлении о цикличности внутреннего времени в каждой отдельной империи, Rise and Fall. Каждый новый Рим уверяет себя, что он будет стоять всегда и следующему «не быти», но каждому нужны и зримые образы этой вечности. Логична в этом контексте связь имперскости и (нео)классицизма5, который транслирует золотой век античности на современ­ ность. Наряду с имперским «римским» акцентом классицизм од­ новременно несет «греческий» акцент гражданственности, который может истолковываться и как антиимперский. Их общий знамена­ тель — пафос космократии, ордера, порядка, гармонии6. Пространство для империи — поле единой цивилизации, рас­ пространяемой из центра. Париж в этом отношении завоевывает Европу еще прежде того, как революционный триколор и наполе­ оновские орлы делают его центром действительной империи. Куль­ турная составляющая оказывается наиболее прочной в эфемерном строении Grand Empire. Иное дело империя Российская. Ее метро­ полия — Санкт-Петербург — сам, по сути, долго остается культур­ ной колонией7. Сердце имперской цивилизации оказывается вне империи. Дальнейшая история — попытка совместить фокусы цент­ ра власти с центром цивилизации. В этом уникальность Петербург­ ской империи, и именно поэтому тема «чужих нарядов» занимает тут столь важное место. Она будет рассмотрена применительно к первой трети XIX века следующим образом: терминологический и исторический контекст, основные модусы репрезентации импе­ рии — завоевание и упорядочение пространства — в центре и на периферии, кризис ампира. Специфика рассматриваемого перио­ да в том, что это трансфер в условиях конфликта8. Противостояние Российской и наполеоновской империй требует массовой мобили­ зации, с восхождением новых величин «нации» и «общества».

Илл. 1. Ж.-Л. Давид. «Клятва Горациев» (этюд), 1782. Lille, mus6e des Beaux-Arts Воспроизв. по изд.: Jacques-Louis David. Paris, 1989. PI. 71

Илл. 2. Ф.П. Толстой, медальон «Народное ополчение. 1812» (1816). Воспроизв. по изд.: Медалионы в память военных событий 1812, 1813, 1814 и 1815 годов, изобре­ тенные графом Ф. Толстым и выгравированные на стали, по способу Бета, H. Менцовым. СПб., 1838. Л. I

Классические одежды Россия примеривает начиная с царство­ вания Екатерины — одновременно с окончательным признанием своего имперского статуса Европой. Наряду с просветительским смыслом они приобретают в России имперский подтекст, отсут­ ствовавший в оригинале. Классицизм становится языком «гречес­ кого проекта», который пытается соединить просветительскую гражданственность Афин и имперский образ Константинополя в миссии Новой России на Юге9. Это первое напутствие XVIII века: он дает исторический кон­ текст. В следующую, собственно интересующую нас эпоху Павлови­ чей образ империи продолжает XVIII век более, чем порывает с ним. Ранний александровский классицизм наследует пафос Просвеще­ ния. По-прежнему видна «греческая» идентификация империи, оче­ видно противопоставленная теперь «романизму» Наполеона.10 Другое напутствие: сложно говорить о двусторонних «художе­ ственных связях». Российская империя черпает образы в Европе, а не во Франции, и в покрое классических одежд империи сплав­ лены, называя только важнейшие, немецкие, шотландские, анг­ лийские и, конечно, итальянские традиции. Но все же — «в области моды и вкуса... законы предписывал нам Париж»11. Имперский стиль Наполеона тоже наследует XVIII веку, продолжая классицизм Старого режима и «античный маскарад» (Маркс) революции. Империя не изобретает образы, а меняет их толкование, масштабы и нюансы. Так, будущий имперский орел появляется уже на эскизах для ассигнаций Французской респуб­ лики в 1792 году. И сам термин empire из широкого обозначения государства при Старом режиме суживается до «римского» поня­ тия «империи» с 1804 года12. Style Empire — позднейшее название, которое удостоверяет только эпоху очередного режима Первой империи, по аналогии с предыдущими стилями Людовиков, Ди­ ректории или Консульства. Для современников же и творцов это style antique13. Наполеоновский ампир рождается на ходу и меняется с изме­ нением имперских практик и военной фортуны. Наполеон требу­ ет воплощения своих замыслов в возможно короткие сроки —даже во время Ста дней первым делом возобновляются строительные работы. Возведение здания империи понимается буквально, образ империи витален, идентичен с ее сутью14. Российская империя живет в другом времени. «Наполеон — первый император французов», Александр — десятый из четырнад­

цати15. Россия, пережившая подобный французскому разрыв в Петровскую эпоху, стремится завершить начатое постройкой при Петре и Екатерине здание. Отвечающий наполеоновскому русский стиль и гораздо протяженнее — с начала века примерно до середи­ ны 1830-х, и с существенными отличиями между началом века, эпохой после победы над Наполеоном и первой половиной цар­ ствования Николая I. Новый стиль из Франции появляется в России «не ранее 1805 г.», неслучайно осененный «солнцем Аустерлица», тоже как стиль a I’antique или a lagrecque|6. Его появление однозначно ассоцииро­ валось в России с либеральным поворотом в начале правления Александра. «Греческий» символический язык во французском пе­ реводе нес не дошедшие до России в годы запретов Екатерины и Павла образы свободы и гражданственности Революции, но никак не зарождающейся империи Наполеона, которая сама только на­ чинала искать свое лицо. Новый имперский смысл стиль получа­ ет при Николае со второй половины 1820-х годов, но и тогда он считается «афинским вкусом»17. Термин же «русский empire» появляется только в начале XX века. Узурпировать за ним названия «стиля империи»18было бы неверно, поскольку он представляет лишь этап в поисках такового между классицизмом XVIII века и «русско-византийским» стилем с 1830-х годов. Посему в дальнейшем, говоря о «русском ампире», будем держать в уме условность этого термина. Очевидно, что символы и ритуалы не только представляют, но и создают действительность19. Так же как в наполеоновском случае, образ Российской империи оказывается ею самой. Петербургский форум хронист называет «краеугольными камнями», «коими дер­ жится вся наша обширная Империя: из великолепных зданий, ее окраяющих, истекают счастье и благоденствие России»20. После этой цитаты напрашивается еще ограничение: посколь­ ку «имперскость» понимается здесь прежде всего в пространствен­ ном измерении, в качестве визуального образа ее на первом плане будет архитектура. Центральным элементом имперской репрезен­ тации архитектуру делает и то, что ее восприятие рассчитано на долгое время (для империи в перспективе — вечность, которая отвечает ее потенциально бесконечному расширению), что позво­ ляет увидеть динамику восприятия имперских образов. Если термины условны, то что «на самом деле» имперского в ампире?

Очевидное главное стилистическое отличие ампира — его «ми­ литаризм». Именно он придает барочную пышность, отделяющую ампир от строгого классицизма XVIII века21. К ордерности, колон­ нам, фронтонам обязательны обильные арматура, доспехи, колес­ ницы и летящие славы. Хребет империи — ее армия, а имперская идея изначально неотделима от «теологии Победы». Imperator — титул главнокомандующего, полководца-победителя, а затем принцепса, который в римской традиции носит титул Invictus. Неизмен­ ность побед — залог вечности империи во времени и пространстве22. Мотив завоевания — альфа и омега репрезентации русской имперской власти23 — настолько же сущностей для Наполеона: «Завоевание сделало меня тем, что я есть, и лишь оно одно может поддержать мое положение». В свою очередь, «завоевание не было для него [Наполеона. —Д.С.] завершено до тех пор, пока отсутство­ вал монумент, призванный донести память об этом грядущему»24. L ’appetitvient еп mangeant. После Маренго (1800) Наполеону еще не нужны «ни триумфальные арки, ни всяческие церемонии»25. Через пять лет он обещает победителям Аустерлица: «Лишь под сенью триумфальных арок вернетесь вы к своим очагам»26. И дей­ ствительно, один 1806 год приносит Парижу Вандомскую колон­ ну и две триумфальные арки. А при бракосочетании Наполеона с Марией-Луизой в 1810 году, оформленном как триумфальный въезд, пара следует в свой альков уже через четыре арки27. Знаме­ нитый портрет Наполеона-триумфатора Энгра 1806 года — образный итог этого года: с уничтожением Священной Римской империи про­ странство Наполеоновской осмысливается и представляется как единая «Империя Запада» (ГEmpire d ’Occident)2H. Начало империи в России было, как известно, также положе­ но в акте 1721 года именно тем, что рядом с самодержцем — пома­ занником на царство от Бога ставился воин, заслуживший свой титул перед подданными и перед Европой победой в Северной войне. Столетие триумфов избаловало: «зная, что мы храбрее мно­ гих, не знаем еще, кто нас храбрее». Узнали после Аустерлица. Тот же Карамзин в 1806 году: «Я несколько ночей не спал и теперь еще не могу привыкнуть к этой мысли»29. Terror napoleonicus не изгла­ дят последующие триумфы, и не раз еще имперской власти аукнет­ ся это «при Австерлице он бежал, в двенадцатом году дрожал»30. Из триумфаторской складывается образ обороняющейся импе­ рии, восходящий скорее к Festungsmentalitat Московской Руси, чем к экспансионизму предыдущего века. На первом плане образы ге­

роев-защитников — Минина и Пожарского, Александра Невско­ го, Дмитрия Донского. Римско-триумфаторскому языку Наполеона (Soldats!) противопоставляется эпико-патриотический стиль (Вои­ ны!) шишковских манифестов31. Приращения на Кавказе, присоединение благодаря Тильзитс­ кому «разделу сфер влияния» Финляндии и Бессарабии — все это не находит никакого достойного упоминания триумфального об­ раза. Напротив, не только Карамзин видит в присоединении Фин­ ляндии падение «нравственного достоинства великой империи», подражающей «хищной системе» Наполеона32. В 1812 году Александром Македонским оказывается совсем не тот, кому предназначена эта миссия от рождения. Российский им­ ператор уезжает из войск, почти признает Наполеона непобедимым (fnvictus), а себя готов считать партизаном («отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем»). Его империя стилизуется под азиатскую Скифию, сокрушившую замыслы Дария и Алексан­ дра Македонского, смакует «благородное варварство», эстетику партизанщины, казацкой вольницы, чекменей и шароваров: «Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю, / Как пращур мой Батый, готов на бранну прю...»33 Пространство диктует империи язык — в смоленских лесах можно повернуться «азиатской рожей», на холмах Шампани надо показать, что «мы не медведи»34. Победа должна доказать «историч­ ность» в гегелевском смысле цивилизации Российской империи, подтвердить оспоренный Наполеоном ее статус как «державы ев­ ропейской». Действительно, с одной стороны, победа над непобедимым возвращает империи уверенность в себе. Она оформляется как инверсия римско-триумфаторского кода французов: восточный Рим изгнал галлов-варваров в свои пределы, настоящий центр ци­ вилизации находится по другую сторону Европы. Официальной титулатуре Наполеона как «учредителя держав» (fondateur des empires) противопоставлен у Александра «великодушный держав восстанови­ тель»35. В этом ряду особенно популярны «античные» барельефы Ф. Толстого с изображением эпизодов войн 1812—1814 годов, кото­ рые О. Монферран собирался поместить на памятник в центре Дворцовой площади. Тут же отмеченный самим императором бюст Александра работы Б. Орловского в образе римского полководца. Царицын луг в Петербурге с 1818 года становится по образцу Па­ рижа и Рима Марсовым полем, оформленный роскошным здани­

ем казарм Павловского полка — одного из немногих, не бежавших под Аустерлицем. Однако: даже предложенные Академией художеств темы вроде «Расстрел французами русских патриотов» или «Герои 1812 года» остаются без отклика; О.А. Кипренский бросает задуманный было цикл картин о Наполеоновских войнах; батальные полотна, цент­ ральные для французского ампира, отсутствуют напрочь36. «Патри­ отический подъем» по окончании войны, о котором («время незаб­ венное», «и в воздух чепчики бросали») напишут после, тут отнюдь не очевиден37. Триумфализм не востребован ни властью, ни обществом: важ­ но не превосходство силы, а превосходство нравственное. Это па­ фос не наполеоновских имперских триумфов, а национального levee еп masse и Volk im Waffen, не Аустерлица, а Вальми и Жемаппа. Именно так будет истолковано Бородино («наложена рука силь­ нейшего духом противника»). Триумфу империи критическая об­ щественность отказывает в победе духа38. Для тогдашней же власти эта победа — в мистическом ходе Провидения, а не триумфе госу­ дарства, императора или народа. Посему главный ответ Александра на арки и колонны Наполе­ она — в их отсутствии. Ампирные реализации Наполеона в Пари­ же не производят на Александра, видящего их в натуре первый раз в 1814 году, никакого впечатления. Лейб-архитекторы Наполеона Персье и Фонтен, несмотря на все их старания и личные встречи, не получают приглашения в Россию. По поводу Вандомской ко­ лонны Александр язвительно бросает: «У меня закружилась бы го­ лова от такой высоты»39. Триумф Провидения представляется в известном символичес­ ком ряду: въезд в Париж как вход в Иерусалим, Пасха 1814 года на площади Согласия — вместо императорской статуи в Кремле; смотр-парад с молебном при Вертю в Шампани40 — пандан и на­ полеоновской инсценировке Булонского лагеря; Священный союз как ответ на секулярную концепцию объединения Европы корси­ канца; триумфальный памятник-храм Христа Спасителя, противо­ положный храму Славы Великой армии; сам образ императора, сравнивавшегося со Спасителем — в противоположность Наполе­ ону как «спасителю Революции»41. В остальном, как известно, никаких памятных знаков при Александре не появилось. Временные деревянные триумфальные арки с гипсовыми рельефами на заставах столиц и то не использо­

ванные императором для триумфального въезда, да несколько ча­ стных монументов в усадьбах. В том числе ворота «Любезным моим сослуживцам» в Царском селе 1817 года: по форме триумфальная арка, по сути элегический вход в парк, который охраняли ветера­ ны 1812 года42. И это после двух десятилетий войн и исторической победы... «Триумфализм» ампира понадобился по-настоящему лишь в следующее царствование. Декабризм и польское восстание 1830— 1831 годов обозначили кризис петровской имперской модели. От­ ветом Николая I стало создание государственной версии «мифа 1812 года» с широким заимствованием наполеоновской эстетики и одновременно постепенное переосмысление истории в контексте нового русско-византийского имперского стиля. Двадцатилетний юбилей победы над Наполеоном в 1834 году становится русским аналогом наполеоновского 1806 года. Год от­ мечен в столице двумя триумфальными арками и завершением центрального форума империи, открытием Александровской ко­ лонны перед Зимним дворцом. Как триумфальная ось Парижа тя­ нется с востока на запад, вытягиваясь до Лондона и Москвы, так триумфальные арки Петербурга отмечают въезды в столицу импе­ рии со «знаковых» направлений — с запада, Петергофского шос­ се, которое к тому же вело в любимую резиденцию Николая, и со стороны Москвы. 17 августа 1834 года с западной стороны откры­ ты Нарвские триумфальные ворота в честь императорской гвардии, которые, наконец, заменяют временную конструкцию 1814 года. Современники сравнивают новый парадный въезд в столицу им­ перии с Елисейскими полями в Париже43. Язык этой триумфальной арки следует за наполеоновским и в символическом наполнении деталей. Наполеоновский ампир утверждает тождественность античных доблестей с подвигами Ве­ ликой армии: в триумфальной арке на площади Карусель перед им­ ператорским дворцом Тюильри этот смысл несут фигуры солдат Великой армии, для которых позируют наполеоновские «старые ворчуны». Арку у Нарвских ворот вместо классических воинов, которые были в первом варианте 1814 года, в окончательном вари­ анте украшают аллегорические фигуры «русских витязей», утверж­ дающие подобную тождественность «россов» и древних. Такие же витязи украшают открытую в сентябре того же 1834 года триумфальную арку на Тверской заставе в Москве. Она ориентирова­ на на северную столицу империи, как бы знаменуя подчиненное

положение Москвы в этой имперской системе координат. В том же году начаты Московские триумфальные ворота, которые открыва­ ют главное шоссе империи со стороны Петербурга, и посвящены уже победам нового царствования в войнах с Турцией, Персией и при «усмирении Польши». Пафос соединенного триумфа над внешни­ ми и внутренними врагами особенно ясно читается в кульминации торжеств — освящении Александрийского столпа 30 августа (11 сен­ тября) 1834 года, в день заключения Ништадтского мира, день па­ мяти императора Александра I и покровителя империи Св. князя Александра Невского. Это и главная историческая фигура, с кото­ рой ассоциируется тип «русского витязя» в ампирном декоре. «Рос­ сияне! ...еще на очах ваших блестят слезы умиления, невольно оросившия ваши ланиты при переходе из того бурного и скорбного положения, в которое погрузили Россию лютая зараза [=декабризма\ и еще лютейшие враги [=поляки], к сладостной, неоцененной тиши­ не, ко всем благодеяниям прочнаго и безмятежнаго мира»44. Хотя вместо императора в наполеоновском римском варианте колонну по настоянию Николая украшает ангел с чертами Алек­ сандра I, Александрийский столп — это симметричный ответ три­ умфальным колоннам Наполеона на их языке. Николай отверг первоначальный проект Монферрана, который предлагал поста­ вить обелиск, и выбрал триумфальную колонну, физически, высо­ той превосходящую наполеоновскую Вандомскую колонну. Архи­ тектор Огюст М онферран — бывший солдат Великой армии, кавалер Почетного легиона, ученик наполеоновских лейб-архитекторов Персье и Фонтена. Ориентация Николая на Наполеона очевидна — это одно из его амплуа, определяющих тип поведения, наряду с ролями «римляни­ на» и «рыцаря»45. Он тоже хочет видеть себя солдатским императо­ ром и полководцем. Уже великим князем Николай проектирует новые мундиры для русской армии, беря за основу форму армии Наполеона. Его резиденцию в Петергофе, Коттедж (1826—1829), украшают картины наполеоновских битв. Дворцовая архитектура середины 1830-х вместо афинской простоты александровского пе­ риода прямо воспроизводит наполеоновские интерьеры — как в тронном зале Марии Федоровны в Зимнем дворце (1835, О. Мон­ ферран). Величие Наполеоновской империи служит Николаю ори­ ентиром по контрасту с ненавистным ему буржуа Луи-Филиппом. Торжества 1834 года в год 20-летия взятия Парижа — это и намек Парижу современному, «кто в доме хозяин»46.

В то же время 1834 год вместе с кульминацией ампира знаме­ нует и отход от его языка. Уже Гоголь пишет о казенной скуке его зданий, уже сформулирована уваровская триада и утвержден новый проект храма Христа Спасителя архитектора К. Тона, а в конкурсе Академии художеств — лучшем индикаторе «стилистических» на­ строений власти — на Главный монумент Бородинского поля в 1834 году побеждает проект А. Адамини, полностью отходящий от ампирных образцов — стилизованная булава «русского витязя», увенчанная крестом. Триумф приносит империи пространство. Оно организуется утилитарно-функционально и символически, поскольку несет двойную задачу: обеспечивает эффективную власть и распростра­ няет idee imperiale. Имперская цивилизация в XIX веке при всех своих колоннах и фронтонах немыслима без современной техники и инженерии, не может не опираться на знания47. Наполеон как артиллерийский офицер знает и любит технику. Триумфальный 1806 год отмечен и Национальной промышленной выставкой в Париже на Марсовом поле, а через четыре года на том же Марсовом поле в финале тор­ жеств по случаю бракосочетания Наполеона и Марии-Луизы в парижское небо взмывает «аэростат»48. Влияние инженерно-техни­ ческой стороны наполеоновского ампира оставило немного види­ мых следов, а между тем это не меньше, чем художественный стиль, воздействует на Российскую империю49. Для организации имперского пространства стратегическое и идеологическое значение имеют коммуникации. Одним из резуль­ татов Эрфуртского свидания императоров 1809 года стало приглаше­ ние в Россию с личной санкции Наполеона инженеров Император­ ской школы мостов и дорог. В открытом в следующем 1810 году под начальством О. Бетанкура по парижскому образцу Институте Корпуса инженеров путей сообщения в Петербурге преподавание велось по-французски, многие из его воспитанников вовсе не го­ ворили по-русски50. Именно на этих инженеров легла задача стро­ ительства новых путей империи — дорог и каналов. Декретом 1811 года Наполеон создает вместо прежних routes royales систему routes imperiales. Кроме французских городов, импер­ ские дороги связывают Париж прежде всего с Италией через Аль­ пы, а также с Амстердамом, Гамбургом и Мадридом. Эти дороги — едва ли не единственное безусловно положительное впечатление в

империи Наполеона для офицеров Российской империи. «Где votre belle France! — восклицает было Федор Глинка, пересекая Рейн. Затем, однако, поправляет себя: — Что есть тут хорошего, так это большие дороги: чудесные дороги!... В прямом направлении про­ битые горы, срезанные холмы, засыпаны рвы и овраги и проложен гладкий путь, шоссе»51. Эти впечатления дали в России импульс к постройке подобных дорог, с тех пор называемых «шоссе». Первым, естественно, начинается с 1816 года строительство шоссе Петер­ бург—Москва, законченное в том же триумфальном 1834 году. Сим­ волическое значение шоссе вскоре полностью перечеркнут железные дороги, но в 1830-х путь в четыре дня между столицами кажется чу­ дом52. Шоссе были и составной частью программы военных посе­ лений: по образцовому имению Грузино Аракчеева шоссейные до­ роги получили даже название «аракчеевских». Пушкин в 1820-х годах мечтает в «Евгении Онегине», как «Шоссе Россию, здесь и тут/ Соединив, пересекут,/Мосты чугун­ ные чрез воды/ Шагнут широкою дугой». Чугун — еще одна грань модерновой утилитарности наполеоновского ампира. Наполеон — фанатик железа, он поддерживает технологии Крезо, мечтает о новой архитектуре железа, строит несколько металлических мостов в Париже. Александр, тоже офицер-артиллерист, развертывает широкую программу строительства чугунных мостов в Петербурге с участием приглашенных французских инженеров. Из чугуна стро­ ятся триумфальные арки в Царском Селе и у Московских ворот, монументы 1812 года. Железо — символ Нового времени, ассоци­ ирующийся с промышленной Англией, как позднее символом но­ вых утопий станет Хрустальный дворец. Римские дороги должны вести в имперские города. Ампир создает в городе общественное пространство, которое требуется им­ перии. Это, прежде всего, обширные, часто несоразмерные окружа­ ющим постройкам площади. Ампир — первый стиль, рассчитанный именно на массу. Он оперирует тысячами и сотнями тысяч, на смотрах, парадах, молебнах; империи мобилизуют невиданные количества людей в армиях и народных ополчениях, передвигая их из одного конца континента в другой. Движение масс в ампирном пространстве при этом упорядоче­ но — не только в сражениях и военных церемониях, но и на ампир­ ном бульваре, где публика чинно гуляет по кругу. Ежедневная про­ гулка императора, le tour imperial в Петербурге — это вышагивание

каждый день по восьми верст по одному маршруту в одно и то же время в одном и том же сюртуке53. Пространство организовано потеатральному: на сцене актеры, армия во главе с императором, в партере элита, которая понимает смысл действа и для которой язык классических символов свой, и, наконец, в райке за шпалерами «тучнеет» народ, который понимает этот язык «по-своему», созда­ вая эмоциональный фон на фоне холодной рассудочности. Идеал упорядоченного пространства требовал преобразования средневековой жилой среды. По декрету Наполеона 1807 года все города во Франции и крупнейшие центры империи должны были обзавестись прямыми и широкими улицами (alignement). Однако инерция исторически плотного пространства давала здесь себя знать — планы угасли к 1820-м годам. В России же такой инерции не было, деревянные строения ча­ сто сгорали, так что классицизм здесь, можно сказать, весь «послепожарный». Начиная с екатерининского классицизма и до конца царствования Николая, была осуществлена поистине грандиозная программа переустройства всего допетровского жилого простран­ ства. По мерке Петербурга перекраиваются все остальные города: регулярная сетка со смысловым центром на широких репрезента­ тивных площадях, общий ансамблевый принцип. При Николае на этих принципах начали перестраивать даже деревни государствен­ ных крестьян, а также частных владельцев, если те — характерно — имели несчастье быть видны с шоссе54. Мечта о гармоническом утопическом пространстве читается и в военных поселениях, и в образцовых городах и деревнях, кото­ рые строили рядом со своими резиденциями Екатерина и ее вну­ ки. Иное дело, что работавшая тут нормативная утопия была с классицизмом связана скорее вообще, чем с его ампирным отвод­ ком. А французское влияние сводилось к градостроительным кон­ цепциям старого режима, проектам великих архитекторов XVIII века Леду и Булле, а не вторичным по стилю наполеоновским. Проекты перестройки столицы империи Наполеоном включа­ ли три плана: новая имперская традиция вместо Бурбонов и ре­ волюции, триумфальное настоящее и будущее новой имперской династии. Заложенная Старым режимом ось Восток—Запад пре­ вратилась в grande axe triomphale: две триумфальные арки, дворец императора в Тюильри, Музей Наполеона в Лувре с награбленны­ ми сокровищами и далее оставшийся нереализованным имперс­

кий проспект (rue imperiale), переходящий в имперскую дорогу под номером один. Заканчивающаяся в Кале, она должна была вести в Лондон. Ее пересекает ось север—юг между Дворцом Законодательно­ го собрания и храмом Славы Великой армии (церковь Мадлен), которая, по некоторым планам, должна была быть продолжена до Монмартра с Храмом Януса. Символика пересекающихся осей восходит к римскому военному лагерю. В отличие от замкнутых средневековых и барочных структур, она распахнута вовне, симво­ лизируя экспансию. На пересечении осей, на месте сменявших друг друга статуи Людовика XV, знаменитой гильотины и революцион­ ной скульптуры Свободы, снесенной при Наполеоне, предполага­ лась статуя Карла Великого. Другой центр — Дворец Римского короля на холме Шайо, за­ думанный как самый грандиозный дворец империи, и у его подно­ жия на Марсовом поле административный квартал империи. План вызрел к 1811 году, как будущий итог похода на Россию, и уже не был реализован. В описании будущего центра империи Наполео­ на его создателями Персье и Фонтеном характерен присущий сти­ лю сплав пафосности и удивительного утилитаризма (utilite publique): дворцы ордена Почетного легиона, искусств и университета, «домы ученых и знаменитых людей», ветеранов соседствовали с архивами, казармами кавалерии и инфантерии, «складами соли, табака, и других акцизных товаров», а замыкалась перспектива... скотобой­ ней Гренель55. Если парижский ампир по большей части остался проектом, то петербургский ампир определяет до сих пор историческое лицо Российской империи. Здесь в полной мере реализовано характер­ ное свойство ампира — стремление «овладеть городом»56вплоть до тех же скотобоен и моргов, подчинить пространство единому за­ мыслу. Петербург начала XIX века представляет собой все еще по-барочному безалаберный и по-российски случайный имперский «долгострой»: в центре города пустыри и «безобразная фабрика» Адмиралтейства, «окруженная рвами глубокими, но нечистыми, заваленными досками и бревнами»57. После победы над Наполео­ ном в 1816 году по инициативе императора Александра все строи­ тельство города проходит под единым наблюдением «Комитета для строений и гидравлических работ» с участием французских архи­ текторов и инженеров, под председательством инженера генерала

\

О. Бетанкура, который должен был сделать императорский Петер­ бург «красивее всех посещенных столиц Европы»58. Кульминации это развитие достигло в 1820—1830-х годах, когда создается комп­ лекс ансамблей, преобразовавший практически всю центральную Адмиралтейскую часть между Невой и Фонтанкой. Помимо известных имен О. Монферрана и К. Росси (который сформировался как архитектор в наполеоновской Италии и Фран­ ции на стажировке в 1802—1805 годах), инженерно-градострои­ тельные решения принадлежали в основном французу Антуану Франсуа Модюи. Он приехал в Россию после Эрфуртского свида­ ния при содействии наполеоновского посланника Армана Коленкура и использовал опыт перепланировки Парижа эпохи ре­ волюции и империи59. В 1800-х годах в Париже учился и другой плодовитый архитектор русского ампира В.П. Стасов, а создатель Адмиралтейства Адриан Захаров — ученик Ж.-Ф. Шальгрена, ар­ хитектора большой Триумфальной арки на площади Звезды. Ампирные ансамбли Петербурга соотносятся с наполеоновски­ ми и по деталям, и по смыслу. Театральная улица с Александринским театром Росси (основные работы по ансамблю закончены все в том же 1834 году) вторит триумфальной rue Imperiale, улицы Риволи (с 1802 года) в Париже. На месте вонючих кварталов со сред­ невековыми клоаками, описанных шокированным Карамзиным в «Письмах русского путешественника», империя создает на рю де Риволи пространство, пронизанное триумфом и очищенное от скверны. До такой степени, что там до сих пор действует запрет Наполеона на размещение рекламы, магазинов продуктов и любой шумной торговли. Подавляется витальный хаос, пресловутый «низ», и одновременно предыдущие пласты истории. В парижском случае Наполеон снес попутно многие памятные места революции. В Пе­ тербурге гармоничное пространство империи противополагается прежде всего хаосу природы60, хотя «грязь истории» тут уже есть — ампирные реализации Николая целят и в скверну декабризма61. Как и партер Марсова поля с императорской ложей Дворца Римского короля в Париже, Дворцовая площадь Петербурга пред­ ставляет гармоническую утопию империи, театр власти — полукруг Дворцовой оформляется амфитеатром вокруг сцены, Зимнего дворца. Именно в этот период сердце Петербурга складывается как имперский форум, состоящий из анфилады площадей — Дворцо­ вой, Разводной, Адмиралтейской, Сенатской (Петровской) и

Д ен и с С движ ков

/ Исаакиевской. Первоначально, и при Петре и при Екатерине, им­ перская столица рассчитана на перспективу с Невы, первый ее фо­ рум — сама река. При Александре петровский образ морской и тор­ говой империи находит свое выражение в ранних проектах — ансамбле Биржи (1805—1810) и Адмиралтейства (1806—1823). За­ тем тема флота и моря уступает в столице место образу великой континентальной империи62. Русский ампир идет тут тоже парал­ лельно наполеоновскому: у того после позора Трафальгара моряки отсутствуют среди статуй триумфальной арки на пл. Карусель. И в этом самоопределении у наполеоновской и у российской империй подразумевается неизбежный могущественный третий — традици­ онная «владычица морей»63. Петровские каналы засыпаются, на месте гласиса Адмиралтей­ ской верфи создается анфилада площадей. Столпы империи пред­ ставлены здесь зримо: резиденция императора, как палатка полко­ водца в римском лагере, окружена зданиями военного характера (Генштаб с военным министерством, Главный штаб гвардии, Кон­ ногвардейский манеж с примыкающими казармами, Адмиралтей­ ство). Казармы Первого батальона подшефных императорской фамилии Преображенцев на Миллионной составляют часть рези­ денции. Параллели с Парижем тут очевидны, как очевидно и отсутствие в ville nouvelle Наполеона на Марсовом поле традиционного сак­ рального пространства, которое в Петербурге представляет Исаакий. Интереснее параллели неочевидные. Выбирая прототипы для Дворца Римского короля, Наполеон восхищается Таврическим дворцом и отвергает модель Михайловского замка, — императора защищают не бастионы и рвы, а «любовь народа»64. Однако любовь не распространяется на образованную общественность, которую Наполеон презрительно именует ideologues. Ее место несамостоя­ тельно, она часть государственной машины, представленная в «административном квартале» Марсова поля дворцами искусств и имперского университета с «домом престарелых для заслуженных профессоров». На петербургском же форуме «общественное» еще более ограничено и формализовано в Сенате с Синодом (1829—1834) с их фигуративной символикой законности и «гражданского благо­ денствия» (неформально «общественное» присутствует тут и памя­ тью о картечи на Сенатской площади), да расчерченный публичный Адмиралтейский бульвар под присмотром императора — гулянье, в отличие от парижского «фланирования», молчаливое и некурящее65.

Тогда как «плебейская общественность»66, народ в его добродушно-патриархальной ипостаси на петербургском форуме — свои. По традиционным праздникам Адмиралтейская площадь «засеяна скорлупками орехов», а в центре имперского форума оказывается «пребольшой рыжий черт с топором» на балагане67. Помимо прямых знаковых вех, имперскость передается самой организацией пространства. Империя XIX века, в отличие от XX, любит горизонтальные линии. И в Петербурге, и в Париже ампир распластывается вширь («отсутствие духа» для приверженцев готи­ ки Гоголя и Чаадаева). В Наполеоновском случае это «большая три­ умфальная ось», символизирующая принципиальную безгранич­ ность имперской экспансии. В России колоссальные размеры империи передает масштаб: «Рамы этой площади единственные в мире»68. Перестроенное Адмиралтейство сохраняет градообразую­ щее значение для столицы империи, однако новый смысловой центр — это Дворцовая площадь. Зимний дворец только теперь становится пространственным центром империи, и он тоже вмес­ то барочной пышности абсолютизма призван в новом контексте символизировать ее громаду69. С 1819 года Карло Росси выстраивает также новую, не суще­ ствовавшую в планировке города ось через центр императорского дворца и Дворцовой площади, для чего пришлось переломить Большую Морскую улицу двумя триумфальными арками. В цент­ ре оси встает Александровская триумфальная колонна. Вместо част­ ных особняков барочное полукружие вокруг Зимнего дворца зани­ мают здания Главного штаба с министерствами и Штаб гвардейского корпуса. Арка по центру Главного штаба планировалась при Алек­ сандре более скромной, но Николай настоял на римско-наполео­ новском декоре, включая воинов и квадригу по типу парижской арки на площади Карусель. Русский ампир лишен персональной харизмы наполеоновско­ го. Но без «высочайшего апробирования» чертежей в Петербурге не могло быть построено ни одного значительного, в том числе и ча­ стного, здания. Деперсонализированное пространство подчинено одной персоне, пространство империи — продолжение императо­ ра. Отсюда одинаковый в Петербурге и Париже тотальный личный художественный надзор — от длины шлейфа фрейлин до сюжетов императорского фарфора. В этом же смысловом ряду учреждение знаменитого ординара Зимнего дворца Николаем в 1844 году — гражданские здания не могли превышать 11 саженей (23,5 м).

И мперии важно физическое ощущение пространства. Для того чтобы претендовать на наследство Рима или Константинополя, надо им владеть, пространство оправдывает идеологию. А быть в центре пространства империи — значит контролировать его. Напо­ леон выстраивал свой новый Париж, глядя из Тюильри70, Алек­ сандр — из окна Зимнего71. Черта стиля — видеть далеко перспек­ тиву насколько возможно — «глядеть из Тулы в Арзамас», как потом иронизировал А.К. Толстой. По смысловой организации центр империи идентичен с Грузино графа Аракчеева: у того дерев­ ни были выстроены так, чтобы хозяин все их видел в подзорную трубу с бельведера своего дома72. В сравнении с имперским образом XVIII века петербургский форум удостоверяет иное ощущение возраста империи, переход от «пылкого юноши»73 к зрелости. Тогда как «Ветхий Париж» (Батюш­ ков) из дряхлеющих Афин, в которых просвещаются «младые Анахарсисы» из России, наоборот, делается «юным Огайо или НьюЙорком» (Эмерсон). Представляемое имперское пространство и картографируется по-разному: наполеоновское отождествляется с «западом» (Empire d’Occident), но границы молодой империи теку­ чи и по-прежнему открыты для экспансии. Родившийся в ответ на эти претензии глобальной гегемонии образ Российской империи как Empire d’Orient, обороняющей свои рубежи, требовал закрепить «пределы империи», из-за которых, как римляне за лимесом, мы следим за неспокойной Европой. Во Франции важна география: «естественным границам» (Рейн, Альпы), которые служили преде­ лом экспансии при Старом режиме, бросают вызов наполеоновс­ кие дороги («Альп для меня больше нет»), на Русской равнине пре­ обладает история. В предыдущем веке имперская миссия определялась на юге, теперь единоборство с Наполеоном делает отправной точкой мен­ тальной географии запад74, где иной смысл frontier для империи определяет не борьба цивилизации с варварством, а цивилизации против цивилизации. Александрийский столп обозначает на сво­ ем центральном барельефе в качестве символических пределов империи, за которые изгнаны галлы, Вислу и Неман. На деле ру­ беж один и тот же, только сдвинутый дальше на запад. Он одновре­ менно представляет и пространство, и время империи: пределы при Александре в 1812 году (Неман) сопоставляются с пределами, включившими при Николае «усмиренную» Польшу (Висла), как последний имперский рубеж.

Руководящим становится образ «сытой» (saturiertes) империи, а затем «национальной» консолидации имперской территории. Со­ ответствующие веяния власти75 интерпретирует В.А. Жуковский в своем комментарии на освящение Александровской колонны. Противопоставляя ее «Железному всаднику», он утверждает образ Pax Rossica: «Дни боевого создания для нас миновались... Россия, все свое взявшая... — не страх, а страж породнившейся с ней Ев­ ропы, вступила ныне в новый великий период бытия своего»76. «Мы взяли свое» — ключевая фраза в определении пространства империи, употребленная уже Карамзиным в 1811 году по отноше­ нию к восточным землям — Польше77. В ампирных одеждах Петер­ бургская империя врастает в новое понимание своей миссии — продолжение московского «собирания земель». В то же время сама Москва, по статусу вторая имперская мет­ рополия, в общем отвергает ампирный язык. Вроде бы события 1812 года и уничтоживший прежнюю застройку пожар — проверен­ ные наилучшие условия для превращения Москвы в «образцовый имперский город». На самом деле в том, что называется «московс­ ким ампиром», собственно имперские смыслы затушеваны или от­ сутствуют вовсе, зато тут прекрасно видна контекстность образов78. Созданный для Москвы и одобренный императором регулярный план В. Гесте был успешно провален московскими градостроителями. В результате даже главная магистраль, Тверская, осталась кривой и узкой. Созданные по гласису Кремля и стены Китай-города пара­ дные площади — Красная, Театральная и Воскресенская — стали ампирными островками, но пафос их — скорее гражданственный (Минин и Пожарский, 1818), чем имперский. Александровский сад (1821), разбитый около Кремля, открывала с двух сторон монумен­ тальная решетка выпускника Парижской академии Эжена Паска­ ля. Она буквально нашпигована всеми символами наполеоновско­ го ампира от лебедей Жозефины до дикторских пучков, но это декоративное обилие выдает лишь хорошее знакомство с француз­ скими увражами, не неся смысловой нагрузки79. Рядом Московский Манеж, построенный к посещению им­ ператором второй столицы в пятилетие победы в Отечественной войне 1812 года. По сути, монотонный экзерциргауз представляет со­ бой утилитарное сооружение, задуманное как временное и постро­ енное военными инженерами. Лишь спустя десятилетие архитек­ тор Осип Бове украсил его дополнительным декором, но уже

утвержденная арматура с трофеями, самая «триумфальная» деталь здания, не была реализована, пустой фронтон не украсил даже герб, а площадь (теперешняя Манежная) перед ним оставалась застро­ енной частными домами. Не случайно первый храм Христа Спасителя был заложен по прямому указанию императора вне исторической Москвы, а не в Кремле с его «византийскими храмами». Сравнение же этого нере­ ализованного храма и реализованного Исаакиевского собора для Петербурга хорошо отражает множественность образных языков империи в России. Оба классических проекта практически одно­ временно утверждены Александром (1817/1818), притом они рез­ ко отличаются пафосом друг от друга — что было уместно в Петер­ бурге, в Москве было бы «кучей камней», и наоборот, «говорящая архитектура»/architecture parlante московского храма контрастиро­ вала с театральной режиссурой северной столицы. Наполеоновский ампир утверждается — насколько возможно за столь краткий период — как общий стиль империи. От Сток­ гольма до Мадрида возникают его местные изводы, наиболее впе­ чатляющие в Германии (Вестфалия Жерома Бонапарта, Баден, Ба­ вария), и Италии (Милан, Турин, Рим). Империя унифицирует и «ближнее» пространство т.н. «старой Франции». Это прежде все­ го мятежные Вандея и Бретань, где появляются Наполеонвилли с регулярной планировкой римского гарнизона и канализаци­ ей. Смысловой центр в наполеоновских городах недвусмысленно занимает вместо прежней place Royale — place d ’Armes (площадь оружия). В России три случая имперского стиля, взятого в динамике, — Гельсингфорс, Варшава и Казань. Гельсингфорс — реализация александровского периода. Ма­ ленький город стал в 1812 году столицей завоеванного Великого княжества Финляндского вместо Турку. По испытанному шаблону после пожара 1808 года его центр заново оформлен соучеником Шинкеля немцем Карлом-Людвигом Энгелем с 1816 года. Очеред­ ной претендент на звание «Северного Парижа», Гельсингфорс по­ строен на деле по лекалу Петербурга, но с учетом «национальной специфики». В центре города «туземные» Сенат и лютеранскую церковь уравновешивают дворец генерал-губернатора, гауптвахта и гарнизонная церковь, университетские здания близки по стилю к послепожарному Московскому университету.

Нейтральный универсализм ампира уже не удовлетворял ново­ го императора Николая I. Строившийся при нем собор Св. Нико­ лая (1830—1852) явно подражает петербургскому Исаакию Огюста Монферрана. По сравнению с первоначальным проектом он полу­ чил московское пятиглавие, да еще и звезды на куполах — уникум для лютеранской церкви, напоминающий о принадлежности к метрополии. В 1860-х годах в центре Гельсингфорса появляется Успенский православный собор уже в чистом русском стиле, при­ званный уравновесить доминанту лютеранского80. При этом ампирная архитектура Гельсингфорса воспроизводи­ ла и имперскую традицию бывшей метрополии, Стокгольма, с его стилем «Карла-Юхана» alias бывшего наполеоновского маршала Бернадота. Известна роль, которую шведские элиты играли в им­ перском управлении Финляндией. Наряду с немцем Энгелем но­ вый региональный центр империи в Гельсингфорсе строил швед Й.-А. Эренстрём, а парадная Сенатская площадь ориентировалась, помимо петербургских образцов, и на стокгольмскую площадь Густава-Адольфа. Та же ситуация пересечения двух имперских полей в Варшаве. Варшавский ампир (это прежде всего проекты итальянца Антонио Корацци — Большой театр, Дворец Общества любителей наук и др.) ориентируется, помимо западных и собственно польских тра­ диций классицизма XVIII века, по стилистике на петербургские и московские образцы. Но и наполеоновское великое княжество Варшавское продолжало жить в его ментальном пространстве. Па­ мятник маршалу империи Юзефу Понятовскому Б. Торвальдсена, отлитый с согласия русских властей, но не поставленный из-за Ноябрьского восстания перед дворцом наместника, — одно из таких зримых пересечений. Одни и те же улицы видят торжественные въез­ ды с запада и востока, «улица Наполеона» на карте города уступает место «площади Св. Александра» с одноименным костелом81. После подавления Ноябрьского восстания 1830—1831 годов, в отличие от Гельсингфорса, имперские образы в Варшаве знамено­ вали не интеграцию, а замещение «туземных». В сердце города на Саксонской площади оформляется новый ампирный центр, place d’armes/wiaiвдарм России, по структуре повторяющий Дворцовую плошадь Петербурга. Саксонский дворец становится штабом Вар­ шавского военного округа, перед штабом встает созданный по эскизу самого императора Николая чугунный обелиск «семи верным гене­ ралам» с орлами из отбитого при подавлении восстания оружия.

Варшава приобретает «военную» географию аналогично воен­ ной столице Петербургу: в качестве контрибуции на польские сред­ ства возводится Александровская цитадель, своего рода новая Ба­ стилия82, а по всему городу рассыпаны казармы, для которых постепенно строятся полковые храмы уже в русско-византийском стиле. Он начинает вытеснять гарнизонный ампир как язык импе­ рии в Варшаве. Некоторые католические церкви орденов, под­ державших восстание, перестраиваются в пятиглавые православ­ ные. Позже, аналогично Гельсингфорсу, Ревелю и другим центрам Западного края, на месте ампирного обелиска в центре Саксонс­ кой площади ставится центральный собор в русско-византийском стиле. Прообразом организации городского пространства в импе­ рии стал не Петербург, а Москва с храмом Христа Спасителя. Ар­ хитектура уже не «говорит» со всеми подданными империи, а «ве­ селит сердце русского человека». На восточных рубежах знаковое место — Казань, исходный исторический пункт империи83 и центр ее цивилизационной мис­ сии на Востоке. Небольшой ампирный храм Нерукотворного Об­ раза на острове перед Кремлем (1813—1823) в память русских вои­ нов, павших при взятии Казани, не имеет еще «программного» значения и масштабов, да и инициатива его возведения исходила снизу. «Имперские» же вехи здесь возникли в ходе перестройки Кремля после пожара 1842 года. Программа строительства идет паралллельно и повторяет в уменьшенных масштабах перестройку Кремля Константина Тона. В построенном на месте татарского двор­ цового комплекса и обер-комендантского дома дворце военного ге­ нерал-губернатора «с помещениями для императорских квартир» и реставрированных Свято-Духовской церкви и Благовещенского со­ бора, стоящих на месте татарских мечетей84, видна уже полная сме­ на ампирного языка новым русско-византийским стилем. Ампир антиисторичен, ориентация на античные идеалы для него означает подражание (imitation) людей и институтов современ­ ности (modernes) неизменным и универсальным идеалам древних (anciens). Империя оказывается в этом ряду таким же универсаль­ ным принципом государственного общежития, который выше ре­ жима, каким хотела себя видеть до того, рядясь в «тоги, сандалии и латиклавы»85, и Французская республика. И вот, реакцией на по­ трясение основ в Париже, на сцене появляются два могильщика классицизма — «историзм» и «народность».

Имперское пространство требуется наполнить теперь «позитив­ ным» содержанием, обеспечить символическое единство имперс­ кого сообщества, и главная интрига не только для России — как перейти от империи подданных к империи как сообществу, не те­ ряя легитимности скрепляющей силы монархии86. Ввиду головоломности задачи эта стратегия неизбежно эклек­ тична, отсюда и эклектика ампира. Наполеон — император в так и не отмененной формально республике, «император французов», которых фактический гимн империи определяет по-прежнему в духе Революции: «les hommes libres sont Frangais». Это придает фарсовость наполеоновским церемониям, но в этом и сила его импе­ рии. Россия дрейфует к той же эклектике: поместить в формулу «император всероссийский» вместе с пространством население, сочетать с династическим «мы» действительную множественность. Тень «маленького капрала» неотделима от стратегии монархи­ ческого популизма87 — обращаться непосредственно к массам, ней­ трализуя и изолируя передаточные инстанции в виде интеллиген­ ции/ ideologues, как в центре, так и на окраинах империи. Мы видели, имперские форумы Петербурга и Парижа игнорируют «критическую» личность, но им нужен народ, и в момент триум­ фа, и в момент кризиса88. Как в геополитическом отношении, что­ бы стать новым Римом или Константинополем, империи надо ими владеть, так и тут пространство — категория, непосредственно выражающая сближение имперской власти с народом. Уже с Павла церемонии Российской империи не без влияния французских перемен включали непременное присутствие «наро­ да». И зрелая ампирная постановка без «плебейской общественно­ сти» неполна89. В качестве фона народ присутствует даже за цере­ мониальным столом — на тарелках и вазах90. «Отец отечества» должен быть любим народом, и Александр I составлял в этом смысле, по воспоминаниям всех современников, достойную конкуренцию корсиканцу. Но все же непреодолимо соблазнительная картина — потрепать за ухо боевого ветерана, который смотрит на тебя влюбленными глазами. На традиционный в петровском этосе службы государству образ «солдатского импе­ ратора»91 накладывались эти наполеоновские картинки. Вместо потрепывания за ушко — введенное Николаем христосование с нижними чинами92. Для своего кабинета Николай заказывает у француза Ораса Верне полотно, программный сюжет которого определяет сам: «Инвалид, подающий прошение Наполеону на

параде гвардии перед дворцом Тюильри в Париже». К 25-летию победы 1812 года Николай учреждает роту дворцовых гренадер, форма которых скопирована у «старых ворчунов» наполеоновской Старой гвардии. По сути, это идеальная модель армии, аналогия образцовых поселений при императорских резиденциях. В эту роту не только рядовых, но первоначально и офицеров набирали из крестьян-ветеранов войн. Теперь они должны были нести караул во дворце вместо дискредитировавших себя декабризмом дворянских полков, их медвежьи шапки стали неизменной частью всех офици­ альных церемоний империи до 1917 года93. Наполеоновской idee imperiale историческое и религиозное вполне чужеродны94. Мешанина из Египта, Рима и Меровингов не имеет сколько-нибудь реального значения для самосознания элит, империя живет hie et пипс. Сущностна очередная «победа дня» (victoire du jour)95, обеспечивающая гарантии существования импе­ рии и законодательные гарантии собственности — реальные пред­ меты присяги Наполеона на его бутафорской коронации 1804 года. Насквозь буржуазный век — здесь привыкли в прямом смысле де­ лать историю, а не руководствоваться ею. Символизм разъедается материализмом, и все понимается буквально: «II п’у a de beau que се qui est grand» («Красиво лишь то, что велико»), В основе стиля «естественная рациональность»96. Вообще, по силе выражения сим­ волика образов не идет в сравнение с чудовищной массой слов, которую производит Наполеон. И эта вербальность стиля его им­ перии, «самодержавие слов» (I’autocratie des mots) — тоже характер­ ное свидетельство ее буржуазности и «модерновости»97. Стремление в России к синтезу сакральности самодержца и гражданственного рационализма относят прежде всего к эпохе воз­ вышения Сперанского и сближения двух империй после Тильзи­ та. Речь в перспективе идет о создании имперской элиты собствен­ ников по образцу французского regime censitaire, унификации законодательства, создании универсальной эффективной админи­ страции — при неограниченной исполнительной власти, как фак­ тически у Наполеона. В борьбе против «наполеонизма» Сперанского, прежде всего в критике Карамзина, читается иное видение империи: она должна опираться на личности («не формы, а люди важны») с историчес­ ким «чувством народным». Унификации и централизации Наполе­ оновской империи с ее 130 департаментами, префектами и супре­

фектами Карамзин противопоставляет московское многообразие, видя именно в нем силу империи Российской и ее действительный, а не бутафорский наполеоновский историзм98. В начале русского ампира история империи тождественна Пет­ ровской эпохе. На гравюре начала XIX века родословное древо рос­ сийских императоров, заканчивающееся Александром, начинается с Петра и вырастает из невского болота. Традицию империи поддер­ живают столетние юбилеи петровских событий: в 1803 году — сто­ летие столицы империи, в 1809-м — память Полтавской баталии. Полтавская битва осознается как ключевой момент рождения новой империи. Город на западных рубежах империи становится городомпамятником, с Александровской площадью и первой в России три­ умфальной колонной по проекту француза Тома де Томона". Но начало XIX столетия — это и двухсотлетний юбилей Смут­ ного времени, вызывающий иной исторический образный ряд. В ситуации, когда само дальнейшее существование Российской им­ перии снова под вопросом, поворот к историзму находит благо­ датную почву. Классическое прочтение народно-исторического начинается в XVIII веке, но только теперь народное становится синонимом национального. Имперская власть рассматривала этот поворот первоначально как тактическую уступку в «войне общественной, войне мнений» (С. Глинка). С ее окончанием карт-бланш «романтикам» вроде того же С. Глинки, Ф. Ростопчина или И. Теребенева был отозван100. Право стать частью классического образа империи народно-исто­ рическое если и могло получить, то только в ампирных одеждах, «гармонизированное», как знаменный распев у Бортнянского. Ло­ гично, что прежде всего это касается военных образов, централь­ ных в ампире. Античные доспехи мешаются с русскими кольчуга­ ми, шишаками и ерихонками. Римские воины являются «русскими витязями»: этот идеализированный образ князей-воинов, опираю­ щийся на «археологические» изыскания в Оружейной палате, во множестве украшает парадные апартаменты, триумфальные арки, присутственные здания. Он тиражируется в медальонах Федора Толстого, которые иллюстрируют эпизоды войн с Наполеоном и висят в каждой ампирной гостиной России этого времени. В ме­ дальоне «Ополчение 1812 г.» Ф. Толстой воспроизводит компози­ цию «Клятвы Горациев» Ж.-Л. Давида, отца-основателя наполе­ оновского ампира, но теперь это М ать-Россия в кокош нике, вручающая мечи трем сословиям в образе витязей.

Еще одно русское прочтение темы «Горациев» представляют князь Пожарский с «гражданином» Мининым Мартоса — в русских одеждах и с русским шлемом, но с классическим мечом-ксифосом, срисованным с французских увражей. Это манифест новой граж­ данственности — разработка темы гражданских доблестей (vertus civiques) как синонима патриотизма, объединяющего граждан вок­ руг своей героической истории, не уступающей и посредникам классики — французам, и собственно классическим образцам101. Однако синтез универсально-классического с национально­ романтическим — временный. С середины 1830-х ампирные одеж­ ды не удовлетворяют уже никого — ни власть, ни образованное общество, ни народ (на «храмы итальянской архитектуры» «пра­ вославный наш народ не везде с удовольствием смотрит»)102. Гар­ деробу пора в чулан — пришел черед других «сказок»103. Если в 1814 году лучезарный ампирный Петербург Батюшкова — символ гармонии, обещание будущего, то через двадцать лет — «скука, холод и гранит». Наполеонизм соединяется с аракчеевщиной в ка­ зарме «воинственных плебеев»104. Новые коллективные идентичности складываются вокруг «об­ щества» и «нации». Язык их репрезентации, образ коллективного тела, отрицает символику иерархии центра и периферии — на ко­ торой основана традиционная имперская идентичность. Каре де­ кабристов, профанируя sanctum sanctorum империи, армию, олицет­ воряет, вместо театральности ампирного парада, альтернативную имперскому центру общность (недаром Рылеев хотел идти на Се­ натскую площадь в русском кафтане)105. Империи, ориентирую­ щейся на механизм Polizeistaat, чужда органичность — «естествен­ ность» служит смертельным приговором ампиру равно в устах императора Николая и маркиза де Кюстина. В одно прекрасное утро в сердцевине империи обнаруживает­ ся пустота106. Имперский форум становится для петербуржцев «Са­ харой»107. Как пустые ампирные интерьеры наводняются тяжелой мебелью и фикусами, так и обширные ампирные площади — квинтэссенция стиля — отныне отчужденное пространство, где ежится в своей шинелишке «маленький человек». В Париже и Лондоне имперское пространство не без коллизий (взять хотя бы разрушение Вандомской колонны Коммуной), но интегрируется с общественным, сопровождая «демократический»108 имперский проект. Наполеоновская триумфальная арка становит­ ся парадоксальным имперским символом Революции — под ней и

доныне проходит ампирный парад в честь взятия Бастилии. Эво­ люция же Петербурга ближе к имперской Вене109. В разгар Вели­ ких реформ в 1870-х в центре Петербургского форума заложен об­ щественный Александровский сад, уничтожающий имперскую перспективу, с памятниками литераторам, «верблюдом Пржеваль­ ского» и киосками в гартмановском «русском стиле». Если на Двор­ цовой площади частные дома уступили место присутствиям, то теперь, наоборот, они отвоевывают пространство на Адмиралтей­ ской набережной, которая когда-то в проекте Карло Росси долж­ на была «превзойти римлян» в своем имперском великолепии. Репрезентируемое пространство национальной империи долж­ но не подавлять масштабами, а вовлекать, сообщать чувство при­ общенности. Ампирные декорации Петербурга публикой населить не удалось, и играют тут уже другой театр. На триумфальной Ка­ занской площади картинно демонстрируют студенты; на Дворцо­ вой Александр II бежит, петляя как заяц, от револьвера Александра Соловьева. Затем следует цепь солдат и расстрел января 1905 года110, и последний акт — канонический образ гибели империи в 1917 году в версии Эйзенштейна, когда из-под триумфальной арки мимо Александровской колонны рабочие и матросы идут на театральный штурм императорского дворца.

Илл. 3. Ж.-Л. Давид, «Клятва для игры в мяч» (фрагмент), 1791. Versailles, musde national du chateau (d£p6t du Cabinet des Dessins du Louvre)

Илл. 4. Ф.П. Толстой, медальон «Трой­ ственный союз. 1813» (1816). Воспроизв. по изд.: Медалионы в память военных со­ бытий 1812, 1813, 1814 и 1815 годов. Л. X.

* * * Подведем итоги. Имперский патриотизм1"донациональной эпохи, строящийся на лояльности разноязычных элит, не требует противопоставления «другому». Позитивное содержание его — пафос гражданственности, службы легитимистскому Отечеству и императору. Империи чужды идеологические приписывания сим­ волов — Россия спокойно заимствует французские эполеты, мун­ диры, даже наполеоновских орлов. Трансфер в конфликте тут на­ столько же естественен, насколько непредставимы потом свастики на ушанках. В то же время национальные смыслы, предшествовавшие на­ полеоновскому периоду и присутствовавшие в нем самом, пафос Grand Empire как Grande Nation, а равно и экзистенциальный вызов существованию России, «народная война», дают импульс к пере­ осмыслению имперского пространства. «Империя наша» отожде­ ствляется с «нашим Отечеством». Общество и нация требуют но­ вых визуальных образов: «готика», первые проявления историзма все того же XVIII века получают мощное продолжение. Этот период выводит нас, таким образом, на модели символической репрезен­ тации общества, о которой — в отличие от репрезентации государ­ ства и его властных практик — для России пока не так много из­ вестно. У этой общественной, национальной репрезентации вырабаты­ ваются свои пути. При фактической монополии государства на монументальные искусства рождающаяся в слове, дискуссиях, в прессе общественность осмысляет себя в первую очередь через вер­ бальные, а не визуальные образы. В национальную эпоху главным элементом репрезентации вместо пространства становится время, история, главным медиумом репрезентации — язык, слово. Нация хочет видеть себя исторической языковой общностью, с чем счи­ тается и имперское государство. Итак, «наполеоновские одежды» ампира — показатель кризи­ са петербургской домодерновой империи. Важен анахронизм заим­ ствования: зенит ампира в России наступает тогда, когда корсика­ нец давно в могиле. Александр I, выраженный стилист и эстет, заимствует в наполеоновской империи избирательно, скорее по об­ щей логике развития имперского пространства, или по контрасту к своей «империи духа» второй половины царствования. В осталь­ ном Россия ориентируется асинхронно на стиль французского Ста­

рого режима, продлевая прерванную на родине эпоху. Тогда как Николай I, видящий, подобно Наполеону, в стиле материализацию идеологии, — эклектик. После внешнего кризиса 1812 года, вроде бы утвердившего прочность петровского фундамента, он сталкива­ ется с внутренним кризисом, ставящим под вопрос основы импер­ ской модели — ее социальную базу (декабризм) и ее интеграцион­ ную политику (польское восстание). Ответ империи — показатель перехода к ее «зрелости» — в пафосе устроения внутри пределов и в обращении к прошлому. Теперь стиль, как у буржуа Наполеона, сменяется стилизацией, предполагающей эклектичность и исто­ ризм. Только в этот период, собственно, и можно говорить без ка­ вычек о русском ампире. Эта стилизация обслуживает два мифа, призванные укрепить пошатнувшийся престиж т , — миф империи (отсюда «римскость» и наполеонизм) и миф 1812 года, только те­ перь получающий зримые очертания, очерчивающий официальное толкование национального. Вскоре основным выразителем этого синтеза имперскости и национальности становится «русско-визан­ тийский», затем просто «русский» стиль, но в реальности одежды империи отныне и до ее конца пестры, отражая пестроту конкури­ рующих имперских и национально-государственных моделей.

1 Распространенны е в обществе требования «русского платья» в начале XIX века — ответ и на введение с 1800-х гг. французских мундиров: «С тех пор, как мы стали нацией... перестав быть рабами, мы более не носим ливреи гос­ подина» (И з утопии А.Д. Улыбышева «Le Reve» («Сон», 1819), написанной, разумеется, по-ф ранцузски. См.: Нечкина М.В. Грибоедов и декабристы. М., 1977. С. 391. 2 Под знаком орла. Искусство ампира. СПб., 1999; Париж — С анкт-П етер­ бург, 1800—1830: Когда Россия говорила по-ф ранцузски / Ред. Г. Вилинбахов, Н. Золотова. М., 2003, и др. 3 Jean-Pierre Martin. Le modnle rem ain / / Les empires occidentaux de Rome a Berlin / Ed. Jean Tulard. Paris, 1997. P. 17; Burbank Jane, Hagen Mark von. Coming into the Territory: U ncertainty and Empire / / Russian Empire: space, people, power, 1700—1930 / Ed. Jane Burbank, Mark von Hagen, Anatoliy Remnev. Bloomington, 2007. P. 16. 4 «Ш ироко раскинулась родина моя» (Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М ., 2001. С. 171). В современном эпохе определении импе­ рия — «государство, пространство земли управляемое государем, имеющ им титло Императора» (Словарь Академии Российской. Ч. I l l (3-М ). СПб., 1792. С. 295). Александровское переиздание Словаря (ч. II (Д -К). СПб., 1809. Кл. 1141) повторяет эту — восходящую к статье Гольбаха во французской Э нцик­ лопедии — формулу, за вычетом «пространства».

5 Уточним термины : на Западе «неоклассицизм» обозначает новую фазу развития классиц и зм а с середины XVIII в., после Ренессанса и классики XVII в. В России классицизм XVIII—XIX вв. начинается с чистого листа, и «неоклассицизмом» здесь чаще именуется ветвь модерна начала XX в. (запад­ ный neoclassical revival). 6 Кнабе Г.С. Русская античность. Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России. М., 2000. С. 188—189. 7 И в своем пространственном образе тоже — основанный на периферии империи, с регулярной планировкой греческой колонии или римского castrum: «Что-то похожее на европейско-американскую колонию» (Гоголь Н.В. Петер­ бургские записки 1836 г. / / Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1986. Т. 6. С. 162). 8 О диалектике «учебы и врага» см.: Sdvizkov D.A. Nos amis les ennemies: Uber die russisch-franzdsischen Beziehungen von der Revolution 1789 bis zum Krimkrieg 1853—56 / / Beim Gegner lernen. Feindschaften und Kulturtransfers im Europa des 19. und 20. Jahrhunderts / Ad. Martin Aust, Daniel Schonpflug. Frankfurt am Main; New York, 2007. P. 36—60. 9 Зорин А. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеоло­ гия в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2004. С. 39, и далее; Проскурина В. М ифы империи. Литература и власть в эпоху Екатери­ ны II. М., 2006. С. 153, и далее. 10 И в центре империи, и тем более на ее южном «лимесе», в Новороссии (Михайлова М.Б. О собенности ампира в градостроительстве Н овороссии / / Стиль ампир / Ред. И.А. Бондаренко. М., 2003. С. 102— 126). 11 Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000. С. 124. 12 Gombrich Е.Н. The Uses of Images: Studies in the Social Function of Art and Visual Communication. London, 1999. P. 179—182. С этой подменой понятий и повышением строчной буквы на прописную революционная песня Veillons au salut de l’Empire (1795) становится фактическим гимном Н аполеоновской им ­ перии, заменив «Марсельезу». 13Ср. увраж П.Н. Бовалле, выпущенный в год провозглашения империи (Fragmens d ’architecture, sculpture et peinture, dans le style antique, composes ou recueillis, et grav6s au trait par P.N. Beauvallet. Paris, 1804). Часто ссылаются имен­ но на него как на свидетельство самоназвания стиля, но термин «стиль ампир» появляется только в немецком репринте 1904 г., ош ибочно принимаемом за оригинал (Style Empire. Fragments d ’Architecture, Sculpture et Peinture dans le style de l’Empire... Dresden, n.d.). 14 «It was in his massive adherence to visibility that Napoleon became the architect of a space in which his visible sovereignty was registered» (Mondzaine Marie Jozi. Order and Desire / / Symbols of Power: Napoleon and the Art o f the Empire Style, 1800— 1815 / Ed. Odile Nouvel-Cammerer. New York, 2008. P. 19. 15 Н адпись над шатром Наполеона на церемонии раздачи легионерских орлов на М арсовом поле в 1804 г. (Percier Ch., Fontaine P.F.L. D escription des cftram onies et des fetes. Paris, 1807. P. PI. 12); Файбисович В. Трофей русского ампира. Оружие средневековой Руси в памятниках александровского класси­ цизма / / Наше наследие. 2002. № 61. С. 40. 16 Вигель Ф.Ф. Записки. С. 38. 17 Пушкарев И. О писание С анкт Петербурга. СПб., 1839. Т. 1. С. 125.

18 Турчин B.C. Александр I и неоклассицизм в России. Стиль империи или империя как стиль. М., 2001. 19 Theuws F. Introduction / / Rituals o f Power: from Late Antiquity to the Early Middle Ages / Ed. F. Theuws, J.L. Nelson. Leiden; Boston; Koln, 2000. P. 9. 20 Бутовский Иван. Об открытии памятника императору Александру П ер­ вому. СПб., 1834. С. 8; Уортман Ричард С. С ценарии власти. Мифы и церемо­ нии русской монархии. М., 2002. Т. I. С. 416. 21 Курбатов В. Классицизм и ампир / / Старые годы. 1912. Июль—сентябрь. С. 119. 22 Jean-Pierre Martin. Le modele romain. P. 29—30. 23 Wortman Richard S. Scenarios of power. Princeton, 1995, 2000. Vol. 1—2. Pyc. пер.: Уортман P. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т. I—II. 24 Memoires de М. de Bourienne. Ministre d ’Etat; sur Napoleon, le Directoire, le Consulat, l’Empire et la Restauration. Paris, 1829. Т. III. P. 214; Т. IV P. 53. 25 Napol6on a Lucien Bonaparte, 29.06.1800, Correspondance de Napol6on Ier, Т. VI. Paris, 1861. P. 391-3 9 2 . 26 Цит. no: Castellot Andrd. Napoleon Bonaparte. Paris, 1984. P. 165. 27 Description des c6r6monies et des fetes qui ont eu lieu pour le mariage de S.M. I’Empereur Napol6on avec S.A.I. Madame Archiduchesse Marie-Louise dA utriche. Par Charles Percier et P.F.L.Fontaine. Paris, 1810. 28 О кончательное оф ормление эта формула renovatio imperii получает в 1809 г. с присоединением П апской области к наполеоновским владениям. 29 Карамзин Н.М. О любви к Отечеству и народной гордости / / Вестник Европы. 1802. № 4. С. 65; Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 224 (Н.М . Карамзин — В.М. Карамзину, Москва 18.01.1806). 30 Н иколай I заказывает картину парада Старой гвардии, «потому что она могла нас разбить», Ермолов вешает портрет Н аполеона у себя за спиной, «оттого, что он при жизни привык видеть только наш и спины» (Русский л и ­ тературный анекдот XVIII — начала XIX в. М., 1990. С. 210). См. также: Ост­ ровский О.Б. Тильзит и русское искусство / / Клио. 2006. № 2(33). С. 178—184. 31 Безусловна и параллель с легендарным обращ ением Петра перед П ол­ тавской баталией («Воины! Се пришел час...»), приписываемым Ф. П рокопо­ вичу. 32 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях [1811]. М ., 1991. С. 54—55. 33Денис Давыдов. Графу П. А. Строганову за чекмень, подаренный им мне во время войны 1810 года в Турции [1810] / / Давыдов Д .В . Стихотворения. Проза. М., 1987. С. 69. 34 Уортман Р. Сценарии власти. Т. I. С. 303. “ Определение Св. С инода, Гос. Совета и Правительствующего Сената, вошедшее в указ от 03.08.1814 г. (И сторический журнал. 1814. Ч. III. С. 87). Другая важная линия инверсии французской риторики: Россия хочет видеть во главе «последней битвы свободы против тирании» (la derniere lutte de la ИЬеПё centre la tyrannie) (Гр. Барклай-де-Толли — гр. Ростопчину, 2(14).08.1814, Вар­ шава, цит. по: Дубровин Н. О течественная война в письмах современников [1882]. М., 2006. С. 498).

36 Кузьминский К.С. О течественная война в ж ивописи / / Отечественная война и русское общество. 1812—1912 / Ред. А.К. Дживилегов, С.П. Мельгунов, В.И. Пичет. М., 1912. Т. V. С. 225—226; Турчин B.C. Александр I и неоклас­ сицизм в России. С. 402—404. 37 Воинственный патриотизм в стиле «Русского Вестника» Сергея Глинки, во всяком случае, не находит спроса — тираж с окончанием войны резко па­ дает, а издатель вынужден подрабатывать сочинением надгробных надписей (Русский Биографический Словарь. М., 1916. Т. V. С. 293—294). 38 «Что же за власть ума, что за владычество просвещ ения, если этот труп может налож ить руку на Европу живую? Я первы й скажу: Ф ранции, если спросили бы меня, кому хозяйничать в Европе: ей или России в нынеш нем ее полож ении» (П.А. В яземский — А.И. Тургеневу, ноябрь 1819 г., цит. по: Нечаева С.,Дурыяин В. Вяземский и Ф ранция //Л итературное наследство. 1937. Т. 3 1 -3 2 . С. 77. 39 Турчин B.C. Александр I и неоклассицизм в России. С. 159. 40 В то же время внешние декорации для обеих этих церемоний оформлял по приглашению Александра наполеоновский любимец П.Ф.Л. Ф онтен (Рап­ пе Т. «В области моды и вкуса... законы предписывал нам Париж» / / Париж — Санкт-Петербург. С. 26—29, здесь С. 28). 41 У Жуковского в «Послании к императору Александру I» (1814) (Зорин А. Кормя двуглавого орла. С. 291). Jean Tulard. Napolfton ou Le mythe du saveur. Paris, 1997. 42 С обратной стороны надпись, сочиненная лично императором, повто­ ряется вместо обы чной латы ни на ф ранцузском «А mes chers com pagnons d ’armes». В едином смысловом ряду и переодевание русской гвардии в тот же год первого, пятилетнего юбилея Отечественной войны в мундиры, практичес­ ки идентичные французскому регламенту 1812 г. (П ариж — Санкт-Петербург. Кат. № 53). 43«Ш ирокая аллея Петергофской дороги, не уступающая аллее Елисейских полей в Париже и превосходящая изящ еством Лондонскую N ew-Road, ведет вас в город... Глаза ваши останавливаются напоследок на Триумфальных воро­ тах. Внимание ваше привлекаю т эти колоссальные ры цари, торжественная колесница... стараетесь прочитать надписи и не чувствуете, как шлагбаум упал и вы очутились уже в самом городе» (Пушкарев И. О писание Санкт Петербур­ га. С. 72). 44 Бутовский Иван. Об открытии памятника императору. С. 13. Даже в па­ мяти о событиях 1812 г. проявляется значение, которое официально придавал своему походу Н аполеон, говоря о «второй польской войне»: «Мы были на краю гибели, чтобы удержать за собой лоскуток Царства Польского»: Вязем­ ский П.А. Старая записная книжка. 1813—1877. М., 2003. С. 633. Победы над поляками 1830—1831 гг. отмечали монументы, идентичные тем, которые ста­ вились на месте битв 1812 г. (Сокол К. Г. М онументальные памятники Россий­ ской империи. Каталог. М., 2006. С. 8). 45 Ср.: Лотман Ю.М. П оэтика бытового поведения в русской культуре XVIII в. / / Он же. И збранны е статьи. Таллинн, 1992. С. 258; Кнабе Г.С. Рус­ ская античность. С. 170. Образцы «наполеоновского» поведения, вызов хаосу, стихии, массе, Николай являет не только в декабре 1825 г., но и выходя один на один к народу в холерный бунт 1830 г. на Сенной пл. Прозрачную парал­

лель между Н аполеоном в чумной Яффе и Н иколаем в холерной Москве про­ водит П ушкин в своем «Герое» (1830). 46Один из немногих эпизодов, когда император Николай удостаивает внима­ нием Луи-Филиппа — предоставляя камень для гробницы Наполеона в 1840 г. 47 Ср.: Burbank Jane, Hagen Mark von. Coming into the Territory. P. 16. 48 Description ... pour le mariage. P. 44. 49 Для Ральфа Вальдо Эмерсона в 1850 г. еще очевидно, что «главным тво­ рением, переживш им [Наполеона], стали его великолепные дороги» (Emerson Ralph Waldo. Representative Men. New York, 1995. P. 161). 50 Соколовский E. П ятидесятилетие И нститута и Корпуса инж енеров пу­ тей сообщ ения: И сторический очерк. С П б., 1859. С. 92; Вигель Ф.Ф. Зап ис­ ки. С. 359. 51 Глинка Ф.Н. Письма русского офицера [1816]. М., 1990. С. 316—317. 52 «Лишь только начинается дождь, земля становится черной, и вы уже не в состоянии найти большую дорогу», — жалуется мадам де Сталь в 1812 г. (S ta ll G. de. Dix annees d ’exil / / G. de Staei. CEuvres completes. 15. Paris, 1821. P. 292), а в 1836 г. Гоголь в тех же местах мчится по «стрелою летящему шоссе» (Гоголь Н.В. Петербургские записки 1836 г. С. 160). 53 Записки Д. Н. Свербеева. М., 1899. Т. 1. С. 281; Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л., 1988. С. 361. 54 Кириченко Е.И. Запечатленная история России. М онументы XVIII — начала XX века. Кн. 2: Архитектурные ансамбли и скульптурный памятник. М., 2001. С. 113; Shvidkovsky. Russian Architecture. P. 319—322. 55 Residences de souverains. Parallele entre plusieurs residences de souverains de France, d’Allemagne, de Suede, de Russie, d ’Espagne et d ’ltalie / Par C. Percier et P.F.L. Fontaine. Paris, 1833. P. 12—13. 56 Некрасов А.И . Русский ампир. М ., 1935. С. 32. 57 Батюшков К.Н. Прогулка в Академию художеств: Письмо старого мос­ ковского жителя к приятелю, в деревню его Н. [1814] / / Батюшков К.Н. С о­ чинения. М.; Л., 1934. С. 32 4 -3 2 5 . 58 Вигель Ф.Ф. Записки. С. 359. 59 Юркова З.В. Антон Антонович Модюи / / Реконструкция городов и гид­ ротехническое строительство. 2005. № 9. С. 264—279. 60 Ср. символику наводнения 1824 г. как восстания хаоса против имперс­ кой космократии в «Медном всаднике» (И молвил: «С Божией стихией Царям не совладать»). Такой же резонанс вызвал пожар Зимнего дворца 1837 г. («Не знаешь чему дивиться, величию ли того, что погибло ... могуществу ли силы, которая так легко и так быстро уничтожила то, что казалося вечным» (Жуков­ ский В.А. Пожар Зимнего дворца [1838] / / Сочинения В.А. Жуковского. СПб., 1885. Т. 6. С. 22). 61 В чисто николаевских проектах заложены идеи «рыцарской» верности и патриархализма: грандиозные соборы строятся для сохранивших в 1825 г. вер­ ность частей (Троицкий для измайловцев и Преображенский). 62 У А. де Кюстина фальшь ампирного фасада самодержавной Российской империи и фальшь ее морской мощи (флот как «игрушка императора»,joujoux de I’empereur) в одном ряду (Custine de. La Russie en 1839. Paris, 1990. V. 1. P. 133— 134). Вопрос о стратегическом характере русского империализма, континен­

тальном или морском, оставался открытым и одним из ключевых для понимания «имперскости» в России. Ср.: Bassin Marc. Im perial Visions: N ationalist Im agination and G eographical Expansion in the Russian Far East, 1840—1865. Cambridge, 1999. P. 8. 63 При Николае определение своей миссией континента и раздел стихий с Британской им перией — «царица твердой земли и царица моря» — ста­ новится общ им местом. Так описы вается и сторический маскарад «Россия и Англия» у м осковского военного генерал-губернатора А.А. Закревского в 1849 г. (Англия и Россия. П раздник 9-го февраля в М оскве / / М осквитянин. 1849. Т. V. № 4. С. 9 6 -9 7 ). 64 Residences de souverains. P. 214. 65 П ослан н ик СШ А Дж ордж М. Даллас о П асхальном гулянье на этом бульваре в апреле 1838 г.: «The pervading silence forms... a forcible and eloquent contrast to the noise and bustle which would accom pany such a scene in the United States» (D iary o f George Mifflin Dallas, while U nited States M inister to Russia 1837-1839, and to England 1856 to 1861. Philadelphia, 1892. P. 85). А. де Кюстина поражает тогда же пустота ампирного Петербурга, которую он относит к «от­ сутствию нации»: «L’espace у est toujours trap vaste pour ce q u ’on у f a i t: c’est l’avantage d ’un pays ou il n ’y pas de nation... La foule ce serait la revolution» (Custine de. La Russie en 1839. V. 1. P. 215). 66 Термин Ю . Хабермаса описывает роль масс в сценариях домодерновой репрезентативной общественности. Механизм исключения выводит их фоном, на котором власть представляет себя. В реальности народная культура выхо­ дит за эти пассивные рамки, представляя альтернативу и необходимое для са­ мого мира иерархии и подчинения расширение (Habermas Jurgen. Strukturwandel der Offentlichkeit: Untersuchungen zu einer Kategorie der biirgerlichen Gesellschaft. Frankfurt a.M ., 1990. P. 15—17, Vorwort zur Neuauflage). 67 Гоголь Н.В. Петербургские записки 1836 года. С. 169—171. 68 Бутовский Иван. Об открытии памятника императору. С. 9. В многочис­ ленных изображениях торжеств 1834 г. (В.Е. Раев, Г.Г. Чернецов, А.И. Ладюрнер и др.) вырабатывается канон, передающий имперский форум как ось, ухо­ дящую в бесконечность (ср.: Уортман Р. Сценарии власти. Т. I. С. 421). 69 «Зимний Дворец... своею огромностью соответствовал той обш ирной империи, которой силам служил средоточьем» (Жуковский В.А. Пожар Зимнего дворца. С. 23). 70 Вот он брезгливо морщится, глядя на незамещ енный грязный правый берег Сены: «C’est d6goutant de voir laver du linge sale devant nos fenetres» («От­ вратительно видеть, как перед нашими окнами стирают грязное белье»), — и уже диктует секретарю построить «в следующую кампанию» набережную Б о­ напарта — теперешнюю д ’Орсе (M6moires de М. de Bourienne. V. TV. P. 42). 71 Так Александр приказал сломать уже готовые части Адмиралтейства, поскольку они мешали виду из Зимнего дворца на строящ ийся И саакиевский собор и на Неву ( Турчин B.C. Александр I и неоклассицизм в России. С. 325). 72 Там же. С. 358. 73 «Символ наш есть пылкий юноша» (Карамзин Н.М. О любви к Отечеству и народной гордости. С. 59). 74 Ср.: Czubaty Jarostaw. Rosja i Swiat. W yobraznia polityczna elity w!adzy

imperium rosyjskiego w pocz^tkach XlXwieku. Warszawa, 1997. S. 71f. (глава Zakres geograficzny wyobrazni). 75 В завещании Николая I наследнику перед свиданием в Калише в 1835 г., где он опасался покуш ения поляков, из двадцати пунктов всего один по внешней политике (если не считать завета «обрусевания» Польши): «Не в но­ вых завоеваниях, но в устройстве ея [России. — Д.С.] областей, отныне долж­ на быть вся твоя забота» (Н иколай I — цесаревичу Александру, 30.07.1835 / / Красный Архив. 1923. Т. III. С. 293). 76 Жуковский В.А. Воспоминание о торжестве 30-го августа 1834 года / / Жу­ ковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 31—32. Ср.: Дж. Jleдонн о «парадомании» 1830-х гг. как итоге consolidation and retrenchm ent с ут­ верждением западных пределов Fortress Empire (LeDonne John P. The G rand Strategy o f the Russian Empire, 1650—1831 / / The military and society in Russia: 1450— 1917 / Ed. Eric Lohl, M arshall Poe. Leiden; Boston; Koln, 2002. P. 194; Bassin Marc. Imperial Visions. P. 275 — о festering status quo николаевских пре­ делов империи. 77 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. С. 42. 78 Ср.: Panofsky Erwin. Studies in Iconology. New York, 1964. P. 7f. 79 В центре ворот помещались одноглавые орлы с «перунами», в иконог­ рафии официальной эмблемы Н аполеоновской империи. П ри том что смыс­ ловой и композиционный центр Александровского сада — грот, сложенный из остатков сгоревших в огне пожара 1812 г. зданий, — казалось бы, придает ему мемориальный характер... Любопытно, что при недавнем восстановлении ре­ шетки, которая теперь находится рядом с главным воинским мемориалом стра­ ны, уничтоженных в советское время орлов заменили на «правильных» двугла­ вых. 80 См.: Ruszczyk Gralyna. Wpiywy rosyjskie w architekturze Finlandii / / Kultura i polityka. Wpiyw polityki rusyfikacyjnej na kulturK zachodnich rubie'iy imperium Rosyjskiego (1772—1915) / Red. D. Konstantynow, P. Paszkiewicz. Warszawa, 1994. S. 117-126. 81 П амятник П онятовскому был отлит на деньги, собранные ранее для памятника Наполеону, что делало его еще более двусмысленным. Об имперс­ кой политике памятников в Польше см.: Сокол К Г . М онументальные памят­ ники Российской империи. 82 Русская имперская топография Варшавы и в целом Западного края — отдельная тема, которая не может тут быть подробно рассмотрена. См., кроме прим. 80: Paszkiewicz Piotr. Warszawa pod berlem Romanowow. Sztuka rosyjska w Warszawie 1815—1915. Warszawa, 1991; Idem. W sfuzbie imperium rosyjskiego 1721— 1917. Funkcje i tre^ci ideowe rosyjskiej architektury sakralnej na zachodnich rubiezach cesarstwa i poza jego granicami. Warszawa, 1999; Przygrodzki Robert L. Tsar Vasilii Shuiskii, the Staszic Palace, and N ineteenth-Century Russian Politics in Warsaw / / Polish E ncounters, Russian Identity / Ed. L. Ransel David, Bolena Shallcross. Bloomington-Indianapolis, 2005. P. 144—159; Imperiale Herrschaft in der Provinz: Reprasentationen politischer M acht im spaten Zarenreich / Ed. Jorg Baberowski, Christoph Gumb. Frankfurt a.М.; New York, 2008 — со статьями Кристофа Гумба и Мальте Рольфа. 83 Hosking Geoffrey. Russia: People and Empire, 1552—1917. London, 1997.

84 В это же время перестраивается и Астраханский кремль (Кириченко Е.И. Русский стиль. П оиски выражения национальной самобытности. Народность и национальность. Традиции древнерусского и народного искусства в русском искусстве XVIII — начала XX века. М., 1997. С. 134). 85 Recueil des decorations interieures... par С. Percier et P.F.L. Fontaine. Paris, 1812. P. 7—8; Вигель Ф.Ф. Записки. С. 123. 86 «After the French Revolution every m onarch had, sooner or later, to learn to change from the national equivalent of ‘Ki ng of France’ to ‘King o f the French’, that is, to establish a direct relation to the collectivity o f his or her subjects, however lowly» (Hobsbawm Eric. M ass-Producing Traditions: Europe, 1870—1914 / / The Invention o f Tradition / / Eds. Erie Hobsbawm, Terence Ranger. Cambridge, 1983. P. 282. 87 Ср.: Lieven D. Russia as Empire and Periphery / / Imperial Russia, 1689—1917 / Ed. D. Lieven. Cambridge etc., 2006. P. 20—21. 88 М ожно сравнивать «народность» Александра 1 в июле 1812 г. в Москве и «неоякобинство» Н аполеона весной 1814 г. в Париже, доверяющего париж ­ ским предместьям больше, чем своим нотаблям. 89 Уортман Р. Сценарии власти. Т. I. С. 235. Х арактерно то же описание освящения Александровской колонны: после литавров парада следует задушевно-«народный» финал: полиция «отперла бульвар», и массы устремились к памятнику — «простые люди называли Александра своим Отцем-Батюшкой... подводили своих детей, указывали им то на колонну, то на дворец, и твердили им о доброте и величии Русских Царей...» (Бутовский Иван. Об открытии па­ мятника императору. С. 28). 90 Наполеон дарит Александру в 1807 г. О лимпийский сервиз с чувствен­ ными сценам и греческих божеств. В русском пандане, Гурьевском сервизе 1809—1816 гг., художественное оф ормление повторяет наполеоновское, но мастера из Севра вписывают в эти рамы народные сюжеты. А нтикизированные русские пейзане и пейзанки Пименова явлены слепками с танагрских ста­ туэток. Народное в русском ампире играет и роль эмоционального противо­ веса рациональному, героически-воинственному, которая во ф ранцузском о ри ги н але отведена чувственн о-эротическом у. О «гендерности» ампира: Nouvel-Cammerer Odile. Discourse on O rnam ent under the Empire / / Symbols of Power. P. 33—36. 91 Ср. знаменитое «Я свое отслужил» Александра I в конце 25-летия цар­ ствования. 92 Уортман Р. С ценарии власти. Т. I. С. 405. 93 Гринев С.А. История роты Дворцовых гренадер. СПб., 1912. 94 Чего стоит коронация 1804 г. — пародия помазания на царство с насиль­ но привезенным папой. Выходящему из Нотр-Дама пышному кортежу в кос­ тюмах «от Давида» военный оркестр салютует мелодией популярной песенки «Никогда я не видал, чтоб ты так кутила». 95 «On prend une tasse de the en causant de la victoire du jour», — писала гер­ цогиня JIaypa д ’Абрантес (цит. по: Tulard. La vie quotidienne. P. 253). % Residences de souverains. P. 56; «Разум одушевляет более, чем представ­ ляется, и архитектуру, и декоративные искусства, и интерьер. В сих искусст­ вах разум занимает место природы» (Recueil des decorations interieures. P. 10; Mondzaine Marie Joze. Order and Desire. P. 29).

97 Cadot Michel. La Russie dans la vie intellectuelle fran^aise, 1839—1856. Paris, 1967. P. 55; Linke Angelika. Sprachkultur und Burgertum. Z ur Mentalitatsgeschichte des 19. Jahrhunderts. Stuttgart; Weimar, 1996. P. 4, 229, 266. 98 Карамзин Н.М. О случаях и предметах в российской истории, которые могут быть предметом художеств / / Вестник Европы. 1802. № 24. Р. 306; Он же. Записка о древней и новой России. С. 95—96, 99. 99 Ввиду нарастающего противостояния с Наполеоном празднование име­ ло, безусловно, и внеш ний подтекст — предостережение французской импе­ рии от повторения судьбы шведской (знаменитое «II у a plusieurs chemins, Sire, il у en a un, qui passe par Poltava» A.H. Балашова в разговоре с Наполеоном в Вильне). ю° Norris Stephen М. A War o f Images: Russian popular prints, Wartime Culture, and National Identity. DeKalb, 111., 2006. P. 36—40; Martin Alexander M. Romantics, Reformers, Reactionaries. Russian Conservative Thought and Politics in the Reign of Alexander I. DeKalb, 111., 1997. P. 142. 101 Здесь и выше: Файбисович В. Трофей русского ампира. С. 44. 102 Доклад императору обер-прокурора Синода 1826 г. кн. П.С. М ещерс­ кого, цит. по: Кириченко Е.И. Н иколай I и Александр II. Государственная по­ литика в области архитектурно-строительной деятельности / / Власть и твор­ чество / Ред. И.А. Бондаренко. М., 1999. С. 131 — 132. 103 «Мы не греки и не римляне, и для нас другие сказки надобны» (А. Б е­ стужев — Н .М . Карамзину, 09.03.1825, цит. по: Кнабе Г. Русская античность. С. 155). Сам Карамзин еще в 1802 г. писал: «Мы не имеем нужды прибе-гать к басням и выдумкам, подобно Грекам и Римлянам» («О любви к Отечеству и народной гордости». С. 61). 104 «В мои ж года хорошим было тоном / Казарменному вкусу подражать... Во Ф ранции такую благодать / Завел в свой век воинственных плебеев / Н а­ полеон — в России ж Аракчеев». Ж елтый/золотой цвет ампира — символ влас­ ти и утопической гармонии империи — обозначает теперь лишь «благонамерен­ ное что-то». (Толстой А.К. Портрет. Повесть в стихах [1872—1873] //Т олстой А.К. Поли. собр. соч.: В 2 т. JI., 1984. Т. I. С. 251. 105 Нечкина М.В. Грибоедов. С. 392. Об эволюции смысла армии и парада в символике нации см.: Vogel J. Militarfeiern in D eutschland und Frankreich als Rituale der Nation (1871—1914) / / Nation und Emotion: Deutschland und Frankreich im Vergleich 19. und 20. Ja h rh u n d ert / Hg. E. Frani'ois, H . Siegrist, J. Vogel. Gottingen, 1995. P. 208f. 106 Ср. тезис К. Лефора о том, что пустота — конституирующий центр об­ щества, приходящего на смену Старому режиму («Le pouvoir apparatt comme un lieu vide») (Lefort Claude. L’image du corps et le totalitarisme / / Idem. L’invention democratique. Les limites de la domination totalitaire. Paris, 1994. P. 172. 107 Красноватая крош ка, которой посыпали улицы, слеталась к весне на просторы центральных площадей, которые по причине исполинских масшта­ бов трудно было убирать. 108 Burbank Jane, Hagen Mark von. Coming into the Territory. P. 24—26. 109 Ср. главу о венской Ringstrasse в классическом труде: Schorske Carl Е. Finde-Si£cle Vienna. Politics and Culture. New York, 1981. P. 24—115.

110 Ср. о конфликте «имперского» и «общественного»: Берар Ева. Город и городская культура в XX в. / / Санкт-Петербург: окно в Россию / Ред. Ева Бе­ рар. СПб., 1997. С. 5 - 8 . 111 См.: Renner Andreas. R ussischer N ationalism us und O ffentlichkeit im Zarenreich 1855-1875. Koln, 2000. P. 40ff. 112 Забота «армии, императора, России» отныне — подтвердить «в глазах завистливой Европы их прежнее положение решительного превосходства» (Из письма ген.-адъютанта В.Ф. Адлерберга гр. И.И. Дибичу, Варшава, 9 (21).06.1829, цит. по: Шильдер Н.К. Император Николай I, его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. I. С. 232 (франц. оригинал — с. 457).

Виллард Сандерленд

МИНИСТЕРСТВО АЗИАТСКОЙ РОССИИ: Н и к о гд а н е с у щ е с т в о в а в ш е е , но и м е в ш е е дл я этого ВСЕ Ш А Н СЫ К О Л О Н И А ЛЬН О Е В ЕД О М С ТВ О 1

редставьте себе набережную Мойки в Санкт-Петербурге около ста лет назад. Зима. Немного впереди виднеется серовато-коричневатое здание в неоклассическом стиле с белеными колоннами и нависшим над фасадом тройным рельеф­ ным карнизом. У главного входа на карауле стоят два казака. Что­ бы войти в здание, мы поднимаемся по нескольким стертым мра­ морным ступеням и проходим через массивную двойную дверь, предохраняющую от холода. В фойе с высокими потолками бродят несколько усатых мужчин. Они одеты в темно-зеленые короткие вицмундиры с черными воротниками и обшлагами. Слева от входа на стене мы видим изображение государственной печати, утвержденной царем Алексеем Михайловичем в 1667 году: двуглавый орел с расправленными крыльями, сжимающий в ког­ тях символы императорской власти — державу и скипетр. Три ко­ роны парят над головами орла, символы владения Казанью, Аст­ раханью и Сибирью. Колонны немного в стороне представляют собой три России — Великую, Малую и Белую. На стене справа мы видим огромную, цветную карту Российской империи. Большая часть карты закрашена серым, но Сибирь, Кавказ и Средняя Азия выделены яркими цветами и усеяны миниатюрными изображени­ ями медведей, рыб, скота, верблюдов, стогов сена, нефтяных сква­ жин, а также представителей различных народов в национальных одеждах. Сибирь и другие районы пересечены линиями железных дорог. Затем, над широким пролетом парадной лестницы, откры­ вающимся прямо перед нами, мы видим центральный элемент фойе — аллегорическое изображение Европы и Азии, представлен­ ных в виде двух молодых белокожих женщин, одетых в легкие стру­ ящиеся тоги. Они обращены лицами к зрителю, а их руки протя­

П

нуты навстречу друг другу. Европа помещена слева. У ее изящных ног лежат компас, телескоп, книги и плуг. Стопы Азии написаны в окружении фруктов, самоцветов, тюрбана и покоящихся не у дел щита и стрел. Мы стоим в вестибюле российского Министерства колоний. Единственная проблема данного сценария заключается в том, что такого здания никогда не существовало. Все элементы фойе — вплоть до униформы служащих — реальны, но они никогда не были собраны вместе так, как я их здесь описал, да и само мини­ стерство — выдумка2. В этой статье исследуется история никогда не существовавше­ го учреждения с целью разгадать его загадку. Задолго до своего бес­ славного конца самодержавное государство стало колониальной империей. Страна состояла из колонистов и колонизируемых на­ родов. Российское правительство управляло отдаленными терри­ ториями, которые многие русские считали колониями. И в некото­ рых из этих предполагаемых колоний представители правительства и российского образованного общества были, несомненно, охваче­ ны «духом колониализма» — «этнографическим высокомерием», которое предполагает абсолютное превосходство своей цивилиза­ ции над колонизуемыми3. Все остальные колониальные империи мира в то время имели некие колониальные ведомства — если не по названию, то по назначению. Однако царское правительство никогда не создавало подобного министерства. Почему? Конечно, на ум приходят некоторые весьма весомые объясне­ ния. Прежде всего царская Россия была скорее континентальной, чем морской империей. Это вело к тому, что колонии трудно было выделить как отдельные территории, в отличие от так называемой «метрополии», которая сама по себе являлась довольно туманной категорией в России. Также в царской администрации, по крайней мере с XVIII века, существовала устойчивая тенденция к созданию однородного государственного пространства, а не к подчеркива­ нию и распространению территориальных различий. Управление пограничными территориями традиционно находилось под надзо­ ром военных, которые препятствовали учреждению специального гражданского министерства, ответственного за эти области. Рос­ сийские правительственные чиновники вплоть до конца XIX века с подозрением относились к внедрению [в свою практику] явных структурных параллелей с западными колониальными империями из опасения спровоцировать сепаратистские движения или навре­

дить достижению своей давней цели — «слиянию» народов импе­ рии4. В целом, даже в конце длительного периода имперского прав­ ления, в эпоху национальных государств, царское имперское госу­ дарственное устройство всегда строилось скорее на династических, а не национально-государственных принципах — то есть до само­ го конца империя упрямо оставалась российской, а не русской. Поэтому царское правительство по вполне понятным причинам было менее склонно воспользоваться таким государственным ко­ лониальным институтом, который ассоциировался с империями типа «государство-нация», такими как европейские державы, как императорская Япония или США. Однако, даже учитывая все вышесказанное, отсутствие колони­ ального ведомства в России кажется странным. Правители Россий­ ской империи были убежденными сторонниками централизации. Они с беспристрастной готовностью и изобретательностью заим­ ствовали по всему миру институты и идеологемы, постоянно пере­ нимая зарубежные модели и приспосабливая их к своим условиям. Наконец, несмотря на все отличительные черты царской империи, российские и западные империалисты тем не менее приобрели уз­ наваемые черты «семейного сходства» («family resemblance»)5. Им­ перии и мононациональные государства той эпохи (многие из ко­ торых также являлись империями) использовали сходные методы управления. Что и понятно — они сосредотачивались на общих целях. Царская администрация и образованное общество с готов­ ностью признали этот факт. Действительно, в последние десятиле­ тия существования царизма Россия стала непременной участницей разгула мирового колониализма. Чиновники переселенческого ведомства ездили в командировки в Северную Америку, на плато Великих равнин — изучать землеустройство и ирригацию. Военные исследовали опыт колониальных войн европейских государств. Чи­ новники Министерства народного просвещения перенимали опыт устройства школ для местного населения во французском Алжире. Юристы детально разбирали работу колониальных судов в Британ­ ской Индии. По крайней мере, кажется весьма вероятным, что пред­ ставители высшей бюрократии России могли бы на определенном этапе позаимствовать модель создания Министерства колоний в европейском стиле, приспособив его к своим целям. И действитель­ но, в некоторых отношениях это было бы довольно естественно. Фактически я хочу доказать, что Министерство колоний, хотя и под другим названием — давайте назовем его Министерство Ази­

атской России, — могло быть создано, если бы царскому прави­ тельству было отпущено чуть больше времени. Два ведомства — Министерство государственных имуществ, основанное в конце 1830-х годов, и, особенно, Переселенческое управление, появивше­ еся в 1896 году, — выполняли многие функции и обязанности, ко­ торые могло бы выполнять Министерство колоний. К 1910-м го­ дам напористые чиновники Переселенческого управления, весьма сведущие в области международного колониального управления, уже активно убеждали свое начальство предпринять последний шаг к созданию полноценного колониального ведомства по примеру немцев или англичан, что послужило бы формальным признани­ ем (хотя бы для этих чиновников) того, что Российское государство действительно состоит из двух основных пространств — централь­ ного «ядра» и колониальной периферии — «Азиатской России» и что для развития последней будет более всего полезна специальная, ее собственная бюрократия. Конечно же невозможно доказать неизбежность существования того, чего никогда не было, и это не является целью данной рабо­ ты. Я не утверждаю, что Министерство колоний должно было обя­ зательно возникнуть, если бы не началась революция. Я также не утверждаю, что простое создание Министерства колоний помогло бы разрешить многочисленные трудности царского имперского управления или что министерство — если бы таковое было созда­ но — могло бы каким-то образом привести империю к иному ис­ ходу. Я даже не пытаюсь рассказывать выдуманную историю этого мнимого министерства perse, так же как и историю тех предпосы­ лок, которые к концу имперского периода, казалось бы, сложились таким образом, чтобы сделать появление данного министерства вполне вероятным. На самом деле, предприняв попытку изложе­ ния такой гипотетической истории, я просто хотел предположить, что, как и многие версии «виртуальной истории», вероятность со­ здания Министерства Азиатской России — есть полезный для рас­ смотрения вариант6. В данном случае польза состоит в осознании того, что именно отсутствующее министерство добавляет к наше­ му пониманию тенденций официального имперского управления в последние десятилетия существования Российской империи. Принято считать, что позднеимперский период стал эпохой усиленной русификации. Имперская администрация становилась все более однородной. Государственные учреждения расширяли свой контроль над все большим количеством народов, населявших

империю, стремясь в то же время глубже проникнуть в их жизнь. Новые технологии способствовали укреплению территориальных связей. Стремление к модернизации, так или иначе, трансформи­ ровало «обширное Российское государство» в единый организм7. Несмотря на все это, если мы рассмотрим вероятность появления российского Министерства колоний, то увидим очертания друго­ го, на первый взгляд противоположного процесса, разворачивав­ шегося в тот же исторический момент, то есть того, что можно на­ звать колониализацией (colonialization) — тенденцией к растущей дифференциации между центром и отдельными окраинами, меж­ ду русскими и некоторыми пограничными народами. В этой коло­ низирующей империи власть над населением употреблялась как для подтверждения различий, так и для того, чтобы добиться еди­ нообразия. Система власти над отдаленной территорией предпола­ гала такое качество управления колониальными районами, которое подчеркивало их отличие от метрополии, а не связь с ней. Значительные изменения в жизни империи на рубеже веков, таким образом, связывались не только с более интенсивным уров­ нем русификации (или «русификаций» во множественном числе, что более точно)8, но скорее с русификацией одновременно с ко­ лонизацией. Обе движущие силы были важны для длительной эво­ люции империи от «традиционного, династического, сложносос­ тавного государства» к «современной колониальной империи»9. Этот эволюционный сдвиг имел две характерные особенности. Вопервых, он был беспорядочен и противоречив, но царям вполне можно это простить, так как в принципе не существует сдвигов подобного масштаба, которые не были бы беспорядочными и про­ тиворечивыми10. Во-вторых, он не был завершен. Прежде чем само­ державное государство смогло далеко продвинуться по пути эволю­ ции «современных колониальных империй», оно было уничтожено революцией11. Однако, в то время как царское руководство натуж­ но ковыляло к 1917 году, указанная эволюция шла полным ходом. И в этом процессе широких преобразований сходство и различие, объединение и разделение разворачивались одновременно, так же как и в других современных колониальных контекстах, где государ­ ства занимались национализацией и «колониализацией» в одно и то же время12. Как только начинаешь пользоваться такими терминами, как «модерная (modern) колониальная империя», сразу же появляется проблема определения значения этого термина и выявления госу­

дарств, к которым он применим. Финикийцы и афиняне имели колонии, но их государства заведомо не были модерными, и, как правило, их нельзя включить в категорию колониальных империй. В противоположность им, различные европейские заокеанские империи, образовавшиеся после XV века, с ббльшим правом могут быть названы колониальными, но когда именно их колониализм стал модерным (в отличие, скажем, от раннемодерного) и что на самом деле означает слово «модерный» — до конца не ясно. Даже у считающихся «типичными» западноевропейских колониальных империй деятельность и саморепрезентативность имперского уп­ равления могли очень сильно разниться, отражая различные отно­ шения между колонизаторами и колонизуемыми, а также между отдельными колониальными районами и их имперскими метропо­ лиями. Последние с различной степенью алчности выкачивали ресурсы из подвластных территорий. Некоторые колонии были преимущественно сельскохозяйственными и основывались на мас­ штабном присутствии поселенцев из других регионов, другие — торговыми, военными или пенитенциарными. Колонии могли быть официальными, неофициальными или просто похожими на колонии районами колонизации (как, например, американский Дикий Запад). Существовало такое множество определений подоб­ ных территорий, что одна дореволюционная российская энциклопе­ дия вынуждена была признать: «...что представляет собой колония, еще предстоит установить»13. И сегодня ситуация с определениями не намного лучше14. В данной статье я определяю современный колониализм в са­ мом широком смысле — как «форму европейского мирового управ­ ления», предназначенную для эксплуатации и, по мере возможнос­ ти, трансформации отдаленных территорий и народов15. На практике ситуация сильно разнилась в зависимости от колониального кон­ текста. Однако почти везде к концу XIX века присутствовало два общих элемента: (1) необходимость применения колониальной власти предполагала наличие специалистов — поэтому колониаль­ ные эксперты активно овладевали наукой эффективного колони­ ального управления; (2) убежденность в эффективности колони­ ального управления, которое вело к тому, что мы сегодня назвали бы (в общих чертах) культурным и экономическим развитием, — то есть к оптимальной (с точки зрения колонизаторов) производ­ ственной реорганизации и эксплуатации колониальных народов и территорий. Колониальная технократическая упаковка стала столь

неотразимой и настолько вошла в норму, что была адаптирована к местным условиям и пущена в дело новыми колониальными им­ периями за пределами Европы, что особенно ярко видно на при­ мере Японии и США. В Российской империи эти элементы действовали сообща особым образом, создавая тенденцию среди самозваных коло­ ниальных экспертов в царском правительстве воздействовать на на­ поминавшие колонии районы через структуры, похожие на ин­ ституты западных колониальных империй. О днако, как и в последних, представления о формах власти, необходимых к применению в колонизируемых районах, не так уж сильно отли­ чались от тех, какими правительство руководствовалось в своей работе в центре. Колониальное и государственное строительство были тесно взаимосвязаны, и у каждой так называемой метропо­ лии был свой список внутренних «других» (крестьян, вообще про­ столюдинов), которые, как казалось, нуждались в «развитии» ни­ чуть не меньше, чем жители периферии или колоний. В России, по мнению ряда специалистов, огромное отличие развития центра по сравнению с состоянием территорий, более похожих на колонии, заключалось в том, что последние были тесно связаны (в разной степени и на разных уровнях) с таким явлением, как внешнее за­ селение, или переселение, как было принято называть это явление в России. Это помогает понять, почему соответственно названное Переселенческое управление стало родным домом для наиболее сознательных колониальных технократов в правительстве и поче­ му именно эти чиновники гораздо легче, чем другие, могли пред­ ставить себе устройство будущего Министерства колоний. Данный фактор имеет серьезное значение, поскольку он помо­ гает лучше оценить те тенденции в имперском правлении в после­ дние десятилетия царского режима, которые вели страну к большей согласованности с мировыми колониальными империями. Причи­ на подобной все углубляющейся конвергенции проста: для сторон­ ников имперского могущества современные им европейские коло­ ниальные державы представляли собой общепризнанные образцы имперского будущего. Успех, как в эпоху расцвета империализма, так и на более ранних его стадиях, предполагал стремление не от­ стать от своих более удачливых и богатых соседей. Для России того времени такими соседями были западные морские империи, в ча­ стности Франция и Великобритания, и недавно созданная импер­ ская Германия. В действительности континентальные собратья

России — традиционные династические сухопутные империи: Ос­ манская, Габсбургская и Цинская, которые историки традицион­ но более склонны сравнивать с царским государством16, — были также в разной степени вовлечены в тот же процесс широкого сближения с моделями европейского колониализма, который раз­ ворачивался и в России. Цель у всех была одна: нащупать и разра­ ботать эффективные методы имперского управления. А это неиз­ менно означало выбор и отбор, соединение своих собственных ценностей и институтов с новыми методами управления, позаим­ ствованными у зарубежных стран и адаптированными к местным условиям17. Это не вело к слепому копированию зарубежных подходов и институтов ни в России, ни в других государствах. Национальная гордость, наряду с некоторым количеством «когнитивной щепе­ тильности» («conceptual squeamishness»), удерживала российских чиновников от использования абсолютно всех институтов и уста­ новок международных колониальных властей18. Некоторые методы иностранного колониализма просто не могли применяться в Рос­ сии в силу исторических и географических особенностей страны. Однако среди российских чиновников было распространено убеж­ дение, что делом принципа к моменту начала Первой мировой войны стал «вопрос колоний и... передела мира», полноправным участником решения которого должна была выступить Россия19. Прошлое не существовавшего российского Министерства коло­ ний — это в большой степени часть мировой истории империй. В моем представлении, царская Россия начала XX века не следо­ вала по собственному особому колониальному Sonderweg20. Вместо этого она двигалась — по общему признанию, в своей непревзой­ денно усложненной манере — той же широкой дорогой междуна­ родного колониального управления, которая формировала облик всего тогдашнего мира. Весьма иронично предстает тот факт, что отсутствие Министерства колоний в России помогает нам увидеть указанную тенденцию столь же отчетливо, как если бы данное ми­ нистерство давно располагалось на Мойке. Чтобы обосновать мою концепцию по указанным пунктам, я решил начать с обсуждения истории колониальных ведомств в широком сравнительном контексте. Затем я перехожу к анализу причин отсутствия Министерства колоний в России, параллельно уделяя пристальное внимание проблемам колоний и колониализ­ ма в российском имперском дискурсе и тому, что, как я утверждаю,

было постепенным дрейфом к созданию в России колониального ведомства в начале XX века. Далее я подвожу итог при помощи некоторых соображений по поводу воображаемого Министерства Азиатской России и о том, что это потенциально возможное, но нереализованное учреждение может рассказать нам о сходствах и отличиях российского колониализма начала XX века от колониа­ лизма других стран. М

и р колониальны х

м инистерств

Нет такого правила, по которому империя обязана иметь цен­ трализованное колониальное управление, и многие империи про­ шлого его не имели. На протяжении тысячелетий захват различны­ ми народами новых территорий и управление ими было обычным делом. Это были скорее базовые функции государственной власти, чем сфера особой компетенции, сосредоточенная в специальных учреждениях. Как следствие, первые протоколониальные учрежде­ ния появились в истории мирового империализма довольно позд­ но — в XVI веке, и в особом месте — в расширяющихся морских империях, которыми были централизованные монархии Португа­ лии и Испании. Оказалось, что задача переноса власти «за моряокеаны», в глобальном масштабе объединенная с продолжающей­ ся централизацией Иберийских правительств, способствовала инновационному развитию. В то же время различные централизо­ ванные учреждения, созданные испанцами и португальцами, были сами по себе не такими уж новыми. Самое важное из подобных уч­ реждений, Совет Испании по делам обеих Индий, было основано в 1524 году и на протяжении более чем двух столетий оставалось штаб-квартирой испанской колонизации обеих Америк и Азии. Но начиналось оно как простое перемещение старой институциональ­ ной формы (территориальной администрации) в новый географи­ ческий контекст и следовало устоявшимся процедурам. Аналогич­ ным этому учреждению был и Португальский совет по заморским территориям, созданный в 1642 году для объединения деятельнос­ ти ранее созданных «домов»21. Новые учреждения не обладали особым влиянием, по крайней мере в самом начале своей работы. Хотя другие европейские дер­ жавы в XVTI веке частично начали осуществлять свою колониальную политику через правительственные учреждения, основная колони­ альная деятельность велась полунезависимыми военно-торговыми

компаниями, которые действовали во многих отношениях как государства в государстве, но формально не являлись государ­ ственными образованиями. С одной стороны, можно утверждать, что такие компании, как Голландская Ост-Индская (основана в 1602 году) и менее успешная Голландская Вест-Индская (основа­ на в 1621 году), имели сходные базовые структуры с ранними иберийскими колониальными домами и советами. Все же они явля­ лись мощными централизованными предприятиями, чья монополия на особые торговые пути, товары и территории превратила их в штаб-квартиры имперской экспансии и в средство поддержания эффективности последней. Персонал и инвесторы этих компаний были не столько национальными, сколько многонациональными — англичанин Генри Хадсон (Hudson), например, служил в голланд­ ском флоте, когда тот обследовал устье реки Гудзон. Их самыми крупными нововведениями были успешные модели деловой актив­ ности, а не централизация колониальных рычагов управления22. Сами по себе эти компании не были отражением новоявленной идеи колониального управления. Эта эволюция стала плодом XIX столетия, первого периода расцвета современного бюрократического империализма и мощно­ го роста централизованных колониальных министерств. Англича­ не учредили колониальное ведомство внутри военного министер­ ства в 1801 году. В 1854 году оно стало уже самостоятельным учреждением. Голландцы открыли свое колониальное ведомство в его первоначальном варианте в 1806 году, французы — сначала на короткий срок между 1858 и 1860 годами, а затем на более дли­ тельный период — в 1894-м, в течение «второй волны колониаль­ ной экспансии» времен Третьей республики. Немцы учредили свой Kolonialamt в 1907 году, за ними последовали бельгийцы — в 1908 году23. Путь к министерскому контролю длинною в столе­ тие не закончился абсолютной централизацией управления. Бри­ танское колониальное ведомство, например, никогда не управля­ ло Индией. Вместо этого субконтинент считался империей сам по себе (Империя Британской Индии) и получил собственное ведом­ ство и чиновничий аппарат. Аналогичным образом французское колониальное министерство не осуществляло руководство Алжи­ ром, который управлялся как французская провинция и нахо­ дился в сфере ответственности министерства внутренних дел24. В начале своей деятельности новые колониальные учреждения существовали на правах бедных родственников при собственных

правительствах, им не хватало средств, персонала и престижа. Ког­ да Луи Бонапарт открыл первое для страны недолговечное колони­ альное министерство в конце 1850-х годов, его главной целью, ви­ димо, было создать синекуру для одного из своих родственников25. Однако время шло, и мысль о том, что государство, занимаю­ щееся колонизацией, должно иметь специальное колониальное ведомство, из непривычной превратилась в практически самооче­ видную. Эту мысль от лица многих колониальных обозревателей Европейского континента сформулировал Пьер-Поль Jlepya-Болье в 1874 году: «Каждая нация, которая намеревается серьезно зани­ маться колонизацией, должна иметь особое министерство коло­ ний»26. Эта перемена вполне объяснима. В индустриальный век гораздо сильнее, чем раньше, европейские колонизаторы продол­ жали усиливать свой «тройной натиск» на туземные институты, экономический и ценностный уклад, но их государства-метропо­ лии уже успели измениться27. В XIX веке правительства стали бо­ лее разветвленными, систематизированными, националистически­ ми и способными лучше мобилизовать ресурсы. Они старались теперь регламентировать деятельность монополистов-колонизаторов при помощи законодательства или силы, а также требовали четкой политической идентичности, что если и делалось ранее, то крайне вяло. Колонии обрели новый смысл как поле действий для бюрократии. «Колонизация, — писал Леруа-Болье, — это методич­ ное наложение организованных народов на народы без организа­ ции», где конечной целью первых является преобразование вторых во всех отношениях, от права до бизнеса и культуры. А методичное наложение, как утверждал великий знаток колонизации, «может быть достигнуто только посредством действий государства»28. Такой образ мыслей был весьма убедительным, поскольку он совпадал с новой вехой в развитии компетенций государства вооб­ ще. Подобная специализация появилась при европейских дворах уже в XVI веке, когда искусство управления понемногу стало про­ двигаться в сторону «новой способности к управлению», связанной с изобретением и формализацией научных дисциплин, технологий и основных знаний, которые в конечном итоге расширяли преде­ лы применения государственной власти29. Традиционное военизи­ рованное государство имело весьма ограниченные гражданские функции в начале Нового времени. Однако к концу XIX века эти функции значительно расширились, особенно в отношении об­ разования, транспорта, средств сообщ ения, государственной

поддержки промышленности и сельского хозяйства, а также «дея­ тельности по охране окружающей среды» — а именно ирригации, строительства дамб, лесоводства30. Все эти функции нуждались в исполнителях. А хорошим исполнителям были нужны высокока­ чественные знания, которые можно было извлечь из научных дисциплин (от археологии до зоологии), которые укреплялись и разносторонне развивались в течение XIX века, создавая все боль­ ше возможностей для специализации. Технологические, социальные и экономические перемены периода «Великого ускорения» еще бо­ лее усилили потребность в компетентной власти и ее ореоле31. В процессе этих перемен колониальная служба стала особым поприщем государственной специализации. Когда глава колониаль­ ного ведомства Германии Бернхард Дернбург (Demburg) в 1907 году описывал категории сотрудников, необходимых для «современной колонизации», он перечислил юристов, этнографов, статистиков, теологов, филологов, историков, экономистов, учителей, химиков, географов, геодезистов, ботаников, геологов и зоологов. Также он добавил, что «для колонизатора технические знания, пожалуй, са­ мое главное средство (Hilfswissenschaft)»32. И в самом деле, больше не возникало сомнений в том, что государство играет жизненно важную роль в эпоху «научного колониализма» (термин Дернбурга). Кто еще смог бы организовать специалистов и использовать в таких масштабах технические средства для достижения столь осно­ вательных целей? В 1894 году в Брюсселе был основан Международ­ ный колониальный институт, который стремился объединить «из­ вестных специалистов в области колонизации» из разных стран (включая Россию) для разработки вопросов права, политической экономии и колониальной администрации33. Даже в те времена, когда империализм исповедовал принцип laissezfaire, казалось впол­ не разумным предоставить государству более широкие полномочия. При Джозефе Чемберлене некогда сравнительно малоактивное Бри­ танское колониальное ведомство пробудилось и стало энергично приглашать технических специалистов и экономистов в колонии для того, чтобы «развивать огромные владения империи», а медики и статистики направлялись даже «на борьбу с комарами»34. Так думали не только западноевропейские империалисты. Аме­ риканцы в 1900 году учредили внутри Военного департамента Бюро островных дел (Bureau of Insular Affairs) для управления «отдален­ ными территориями», которые США получили в ходе испано-американской войны (вначале Филиппины и Кубу, чуть позже — Пу-

эрто-Рико). Не будучи по названию колониальным ведомством, Бюро действовало именно как таковое, и секретарь по военным делам Соединенных Штатов того времени откровенно признавал справедливость подобного сравнения35. Японцы отладили работу своего Бюро колониальных дел (Kaitakushi) между 1869 и 1881 го­ дами с целью управления колонизацией острова Хоккайдо. Затем, начиная с 1895 года, на месте бюро появилось новое колониальное министерство, которое открывалось, закрывалось и снова откры­ валось несколько раз в течение последующих десятилетий. Разные территории попадали в сферу деятельности министерства в различ­ ные периоды времени, в зависимости от решения слуг императо­ ра о том, какие земли будут считаться внутренними и тем самым относиться непосредственно к Японии (naichi), а какие — внешни­ ми, и будут считаться колониями (gaichi). Остров Хоккайдо стал внутренней территорией. Другие регионы — Корея и Карафуто (Сахалин) оказались одновременно внешними и внутренними и, как следствие, никак не вписывались ни в одну управленческую схему36. В 1900 году японцы открыли специальное училище для под­ готовки колониальных кадров. Вскоре после этого профессор Нитобе Инацо, получивший докторскую степень в Университете Джона Хопкинса, впервые ввел новую учебную программу по японским колониальным исследованиям в Токийском университете37. В императорском Китае позднего периода также существовал эквивалент колониального министерства: образованный в 1638 году Департамент управления удаленными провинциями (Tulergi golo be dasara jurgan — на маньчжурском языке или li-fan yuan — на китай­ ском языке). На протяжении большей части своей истории этот департамент надзирал за назначениями судей Цинской империи на границах внутренних азиатских территорий. Однако в начале XX века, в соответствии с духом реформ «Новой Администрации», проводимых под непосредственным влиянием методов, принятых в западных колониальных империях, данное ведомство сменило свое название на Департамент зависимых территорий (li-fan ри) и целиком углубилось в колониальное развитие, и особенно в орга­ низацию широкомасштабной ханьской колонизации Внутренней и Внешней Монголии38. Фактически из всех основных империалистических государств начала XX века только Габсбургская и Османская империи обходи­ лись в управлении без какого-либо учреждения, напоминающего колониальное ведомство, и отнюдь не потому, что эти государства

были абсолютно аномальными. Обе империи заявляли права на территории, которые выглядели, по крайней мере в глазах некото­ рых их подданных, как явные колонии (Босния и Герцеговина, Га­ лиция или Месопотамские провинции, например). В обеих импери­ ях существовала происходившая из метрополии культура, которая отождествлялась с той или иной версией цивилизаторской миссии. В каждой из этих империй имелись и правящие элиты, готовые по­ святить себя программам имперского возрождения и модерниза­ ции, откровенно позаимствованным у западных колониальных держав. Особенно это касалось младотурков, хотя их представле­ ние об имперском спасении парадоксальным образом было одно­ временно и антиимпериалистическим, и империалистическим39. И если данные правительства не создавали колониальных ведомств на рубеже XIX — XX веков, то вовсе не потому, что они отставали в политическом развитии от других колониальных государств сво­ его времени. Ключевое различие могло заключаться в том, что ни одна из двух империй не включала пограничные территории, кото­ рые определялись бы как площадки для широкомасштабного пере­ селения и колониальных преобразований. Именно такая задача выз­ вала в начале 1900-х годов перестройку колониального ведомства империи Цинь, сходные задачи влияли и на правительство царской России. Среди всех континентальных империй того времени именно Россия более других подходила для создания официального колони­ ального ведомства западноевропейского типа. На территории стра­ ны находилась крупнейшая колониальная зона Евразии («Азиатская Россия»). Правящий класс и широкая общественность России счи­ тали эту зону практически колонией — то есть они рассматривали народы и территории Российской Азии как объект патерналистского воспитания и экономической эксплуатации. И что особенно важно, царское правительство наняло на работу целый штат колониальных специалистов, разместив их в протоколониальном ведомстве (Пере­ селенческом управлении). Последние были убеждены, как, впрочем, и их коллеги в других империях, что они смогли решить проблему отсталости: соедините мощь государства со знаниями специалистов и получите Развитие. Такова была «модернизаторская идеология», которая вдохновляла колониальных чиновников в их работе и по­ рождала у некоторых надежды на создание настоящего колониаль­ ного ведомства40. Однако, прежде чем достичь подобного будущего, им необходимо было преодолеть прошлое.

З атерян но е ро с с и й с к о е м и н и стерство

История российской центральной администрации в эпоху цар­ ской власти — это рассказ о трех формах управления в трех исто­ рических периодах. Период приказов приходится на вторую поло­ вину XVI — начало XVIII века. Далее — период коллегий, созданных при Петре Великом и продолжавших свою деятельность до конца XVIII века. И, наконец, период министерств, который длился с 1802 по 1917 год. На протяжении веков наблюдалась общая тенден­ ция к уменьшению числа центральных ведомств и, параллельно, к расширению штата их служащих. Существовало бесчисленное ко­ личество приказов — слишком много, чтобы дать их четкое описа­ ние. Большинство приказов были невелики, обычно со штатом всего лишь в несколько десятков приказных и писцов41. В отличие от подобного порядка, существовало лишь девять основных колле­ гий и только восемь основных министерств (впоследствии добави­ лось еще несколько), но их совокупный штат исчислялся тысячами в столицах и еще тысячами — а в случае некоторых министерств, десятками тысяч — в империи в целом. В Российском государстве всегда ощущался недостаток управляемости, однако степень и ка­ чество подобного недоуправления менялись с течением времени. Тем не менее ни в один из указанных периодов не возникло ни единого учреждения с ясно выраженной целью управления пери­ ферией империи. Казанский приказ, или Приказ Казанского двор­ ца, иногда характеризовался как потенциальное колониальное ве­ домство, поскольку был создан вскоре после того, как Москва в 1552 году завоевала мусульманское Казанское ханство, что приня­ то считать началом имперского периода в истории России. Этот приказ действительно отвечал за вновь обретенные территории, в его ведении также находились (некоторое время) Астрахань и Си­ бирь. Казанский приказ можно рассматривать как своего рода Со­ вет по делам обеих Индий для новых владений царя, но и то лишь до некоторой степени42. Это ведомство не было единственным, чьи полномочия распространялись на все Поволжье, причем ни в XVII веке, ни даже в момент основания. Также неясно, имел ли этот приказ особые колониальные функции, при том что много­ численные территориальные приказы возникали и исчезали в те­ чение XVI и XVII веков, и многие из них были похожи по функци­ ям на Казанский приказ43. Расширяющаяся Московская империя была «составным государством» («composite state»), вполне сравни­

мым с другими европейскими государствами того периода. Подоб­ но Испании, чьи недавно захваченные американские территории были сначала просто присоединены к списку владений короны (точно так же, как Арагон был присоединен к Кастилии), новые территории Москвы прибавлялись друг к другу, но их сумма пока еще не выглядела значительнее, чем слагаемые. Слово «государ­ ство» не являлось общеупотребительным в середине XVT века. Иван IV выступал в роли хозяина на пирах, сидя рядом со скамьей с вы­ ставленными на ней коронами царств, на которые он заявлял пра­ ва. Будучи монархом сложносоставного государства, он менял эти головные уборы, как того требовал порядок церемоний44. Петровская реформа государственного управления (устройство коллегий) должна была заменить старый территориальный прин­ цип, который господствовал в приказной системе. В соответствии с божественной мудростью российского камералиста номер один, российские коллегии, созданные по шведскому образцу, были пе­ реданы под эгиду еще одного нового учреждения (Сената), и предполагалось, что они будут отвечать за определенные сферы управления — горное дело, юстицию, торговлю, военное дело, военно-морской флот и т.д.45 Такой подход подразумевал единое го­ сударственное пространство, и каждый уголок империи должен был на одинаковых условиях проходить через одни и те же двери Здания двенадцати коллегий, возведенного в подобающем деловом стиле архитектором Доминико Трезини на набережной Невы в Санкт-Петербурге. Однако территориальный принцип так и не ушел из центрального управления, потому что российские чинов­ ники вскоре осознали, что подведомственные им территории действительно отличаются друг от друга. Различные ханства, коро­ левства и княжества включались в состав империи в разное время и разными способами, соответственно и обращаться с ними нуж­ но было по-разному. Петр I признал этот факт на коллегиальном уровне, учредив в 1723 году Малороссийскую коллегию, которая была «первой и единственной попыткой применить коллегиальную форму управления к сфере имперской политики»46. Многие другие центральные органы территориального управления возникали в XVIII веке, однако это уже были не коллегии, а мешанина из ко­ миссариатов, канцелярий, экспедиций, комиссий и комитетов, как самостоятельных, так и подчиненных Сенату47. Подобные органы создавались ad hoc и, как правило, ненадол­ го. Некоторые из них занимались тем, что можно с уверенностью

назвать колониальной деятельностью, — например, Оренбургская экспедиция, позже переименованная в Оренбургскую комиссию, созданная в 1730 году, чтобы прочно колонизировать башкирские земли Южного Урала. Последние весьма высоко оценивались Ива­ ном Кириловым, первым главой экспедиции и восторженным по­ клонником подобных учреждений как предприятий, которые по­ зволят русским делать то, что голландцы делали на Яве, а испанцы в обеих Америках48. Контролируемая государством Русско-Амери­ канская компания (основанная в 1799 г.), чей устав был составлен под явным влиянием и вдохновлен «примером Ост- и Вест-Индий­ ских компаний», вполне очевидно была связана с исследованием и эксплуатацией новых территорий (а конкретнее — любых терри­ торий поблизости от мест обитания каланов)49. Но многие из тер­ риториальных органов центрального управления вовсе не несли колониальных функций, да и вообще невозможно интерпретиро­ вать администрацию XVIII века, начиная с Петра I и заканчивая Павлом I, как стремящуюся сконцентрировать работу по колони­ зации в руках особой централизованной бюрократии. Министерская реформа также не смогла изменить эту ситуа­ цию. Не изменила она и практику соединения центральных учреж­ дений, задуманных в соответствии с их назначением (внутренних дел, юстиции, финансов и т.д.), с отделениями и специальными комитетами, созданными по территориальному принципу. Государ­ ственный совет и Комитет министров, как высшие органы по от­ ношению к министерствам, имели десятки подобных комитетов, многие из которых занимались управлением общеимперскими де­ лами: Комиссия по проверке местного законодательства Балтийс­ ких губерний (1845); Сибирский комитет (1821—1838, 1852—1864); Кавказский комитет (1833—1882); Особое совещание по Амурским делам (1883); Комитет по делам Царства Польского (1864—1881); Комитет Сибирской железной дороги (1892—1905), и это лишь малая часть подобных учреждений50. Не существовало единой цен­ трализованной организации или даже подобия организации для управления колониальными делами или конкретнее — колониаль­ ными народами. Различные народы империи управлялись в соот­ ветствии с их местом жительства, религией, занятиями или неким сочетанием этих признаков, и зачастую они попадали в ведение нескольких ведомств одновременно51. Но центрального органа для управления колониальными народами как особой группой не су­ ществовало.

Такая система создавала предсказуемые проблемы избыточно­ сти, наложения полномочий и распоряжений разных органов, из­ лишнего бумагооборота, но главным препятствием в осуществле­ нии централизованного управления колониями были губернаторы пограничных губерний. Теоретически эти «главные блюстители незыблемости высочайших прав самодержавной власти» были представителями и царя и министерств одновременно52. На деле с министерствами разговор был зачастую коротким. Это было тем более верно применительно к генерал-губернаторам и наместни­ кам, которые в качестве верховных управителей, служащих в важ­ нейших приграничных областях, ходили в чинах равных, а то и повыше, чем министры, и нередко пользовались гораздо большим авторитетом при дворе и расположением царствующих особ. В ре­ зультате эти «полу-суверенные правители» на границах могли уп­ равлять и, как правило, действительно управляли колониями из своих губернаторских дворцов или палаток гораздо эффективнее, нежели министерства могли делать это из Санкт-Петербурга53. Как заметил сибирский генерал-губернатор министру внутренних дел в 1839 году: «Вы не являетесь ни моим предшественником, ни на­ чальником, ни судьей... По чину я выше Вас, и потому, если Вам представится случай выносить суждение о моей работе, я попросил бы сообщать его непосредственно Его Императорскому Величе­ ству»54. Самодержавная система была склонна поощрять властных приграничных губернаторов. Огромные расстояния и медленные средства сообщения с центром довершали эту картину. П ро блем а с ко л о н и ям и

Таким образом, существовало несколько институциональных и практических препятствий для учреждения централизованной ко­ лониальной администрации в российских условиях. Но гораздо существеннее было то, что вообще весьма затруднительно иметь колониальную администрацию без официально признанных коло­ ний. В русском языке Московского государства не было слова, которое по значению соответствовало бы понятию «колония». Вновь приобретенные земли в Сибири, например, назывались про­ сто «новоприводные земли». Украина означала периферию, вне­ шний край земель, на которые распространялась государственная власть, и поселения на этом краю назывались соответственно — «украйные города», «украйные остроги»55. Из приблизительно пяти

сотен категорий в социальной терминологии Московского государ­ ства ни одна не может быть однозначно переведена как «колони­ альный подданный». «Иноземцы», «иноязычники», «иноверцы» — не совсем подходят под это определение. Пожалуй, самое близкое по значению — «ясачные люди»56. Хотя указы Московского госу­ дарства и царские титулы подчеркивали разницу между Великой Русью и другими частями Московии, а также более удаленными территориями, не существовало единого обозначения для описания их отношений с центром, поскольку эти отношения могли быть очень разными, в зависимости от того, как данная территория или сообщество оказались «под высокой рукой Великого Государя». В XVIII веке многое изменилось. В «век бритых подбородков» Россия стала европейским государством — другими словами, бле­ стящим и современным — по крайней мере, в глазах некоторых русских и по мнению все растущего числа немецких, швейцарских, английских и украинских русофилов, которые по долгу службы были обязаны так считать, поскольку состояли на царском жало­ ванье57. Страна также обрела новую морфологию, поскольку Ураль­ ские горы, благодаря неустанному подвижничеству государствен­ ного деятеля и ученого Василия Татищева, заменили реку Дон в качестве ранее общепризнанной границы между Европой и Ази­ ей58. Основным результатом этого новшества стало создание двух новых регионов — «Европейской России» и «Азиатской России», связанных весьма неустойчивыми отношениями. «Европейская Россия» занимала первое место и представляла собой своего рода метрополию, в то время как «Азиатская Россия» была создана упо­ мянутой европейской частью и составляла некий тип колонии. Покоренный Урал начал, таким образом, свою службу в качестве огромного пространства, подчеркивающего необходимую границу между русским «Старым миром» и новым, хотя и в равной степе­ ни русским59. Наряду с этими терминами появились и другие важ­ ные неологизмы: «империя» и «император», а также медленно эво­ люционирующее (и часто создающее путаницу) различие между двумя определениями русскости — одно, относящееся к языку, вере и общему образу жизни русских людей (русский), и другое, обозна­ чавшее принадлежность к русскому государству (российский). Но появились и осложнения. Слово «колония» возникло в рус­ ском языке как заимствованное из латинского, но оно редко ис­ пользовалось на протяжении XVIII века, а когда им все-таки пользовались, то означало оно вовсе не подчиненную, чужую тер­

риторию за пределами метрополии. «Колониями» назывались не­ большие отдаленные поселения торговцев, солдат или иностран­ цев. Эти иностранные поселенцы внутри империи являлись «коло­ нистами», а русских колонистов вообще не существовало — они считались просто «заселенцами» или «переселенцами». На первой «генеральной карте» Российского государства, составленной Ива­ ном Кириловым, были указаны обширные пустые пространства Русской Азии, отмеченные латинскими надписями «Земля якутс­ кого народа» и «Земля остякского народа». Однако тут не было таких подписей, как «Колонизованные народы» или «Колониаль­ ные территории»60. Не определенные точно степные земли, отвое­ ванные у турок и крымских татар в конце 1700-х годов, сначала назывались просто — «вновь обретенные территории»61. Даже бы­ стро растущие в тот период российские притязания на Северную Америку редко присовокуплялись к указанным захватам и не на­ зывались колонизацией. Вместо этого то, что впоследствии стало Русской Америкой, виделось как некое образование, состоящее из колоний и «колониальных властей», то есть людей, ответственных за отдельные поселения62. Но, несмотря на все это, нет сомнения в том, что именно в XV1I1 веке русские правители и правительницы стали считать свою державу колониальной империей по европейскому образцу. К кон­ цу века империя имела свою Новую Русь (Новороссию), что ста­ вило ее в один ряд с захваченными европейцами Новой Испанией и Новой Англией. Екатерина Великая называла Сибирь «Русской Индией» и «Новым Перу». Русские корабли, постоянно маячившие вокруг островов и бухт северо-западного побережья Северной Аме­ рики, оставляли там металлические пластины, заявляя право на землю, как это делали их европейские соперники (фактически пла­ стины оставлялись для европейских конкурентов). А народы, жив­ шие на восточных и южных границах империи, почти совершен­ но перестали казаться жуткими и варварскими, а вместо этого превратились в отсталые, жалкие, вдохновляюще примитивные, экзотические или во все это разом. В цветущем саду Российского государства многообразие подобного рода стало предметом гордо­ сти и полем деятельности. Из всех империй прошлого и настояще­ го только в России было представлено такое разнообразие народов («от мраморных дворцов до пещер», как выражалась Екатерина Великая), что стало общественным благом само по себе. И еще более счастливым обстоятельством явилось то, что многие из этих

«племен», как оказалось, остро нуждались в культурном подъеме, что означало, что русские могли им в этом помочь, и чувствовать себя еще более значимыми при этом63. Так родилась модерная ци­ вилизаторская миссия России. Эта тенденция продолжала разворачиваться и в XIX веке. Ста­ ло легче рассматривать Россию как империю, укомплектованную колониями и колониальными народами. В начале 1800-х годов появилась, наконец, охватывающая широкие слои населения пра­ вовая категория для описания сравнительно или полностью «отста­ лых» нерусских народов. Теперь их называли «инородцами», и жили они в культурном или географическом смысле, с некоторы­ ми важными исключениями, по преимуществу на азиатских терри­ ториях империи64. То есть как раз там, где колонии и находились — или, вернее, где они осознавались. Ко второй половине XIX века очертания, казалось бы, наконец вырисовались: Финляндия, Бал­ тийские губернии, части Польши, Малороссия и Бессарабия явля­ лись этнически или социально обособленными, удаленными обла­ стями или окраинами, подобные которым можно было найти на периферии других европейских государств. С некоторой долей дву­ смысленности южные степи и Волжско-Уральский регион также можно причислить к этой категории земель, хотя в зависимости от фигуры наблюдателя или различных обстоятельств они могут быть также отнесены к «центру» или даже к «русской национальной территории»65. В отличие от этих спорных областей, «настоящие» ко­ лонии империи — то есть территории, которые русские исследова­ тели с наибольшей охотой так называли, — располагались в «Ази­ атской России»: Сибирь, Казахские степи, Кавказ и Средняя Азия (Туркестан). В 1827 году министр финансов Е.Ф. Канкрин рекомендовал рассматривать «Эриванскую губернию» как «колонию» для русско­ го торгового капитала. В 1840-х годах статистик Константин Ар­ сеньев описывал Сибирь и Кг^каз как колонии, которые он про­ тивопоставлял центральной части государства, называемой им «настоящая Россия». Десять лет спустя востоковед Илья Березин предположил, что Россия включала в себя метрополию и колонии, и он может безо всяких затруднений сравнивать свою страну с дру­ гими европейскими колониальными империями. (В действитель­ ности, по мнению Березина, единственная существенная разница между русскими и другими членами клуба колонизаторов заклю­ чалась в том, что его соотечественники имели возможность коло­

низировать лучше.) С захватом Средней Азии в 1860-х и 1870-х годах слово «колония» стало еще более часто появляться при опи­ сании российского Туркестана. В то же самое время сибирские областники начали использовать этот термин, чтобы подчеркнуть состояние заброшенности, в котором, по их мнению, пребывал их регион. И под заголовком «Азия» в самой влиятельной российской энциклопедии конца XIX века редакторы определенно подразуме­ вали, что Россия является европейским государством, владеющим азиатскими колониями, включая в них и Кавказ66. Нестыковки, однако, продолжали существовать. Первая част­ ная русская газета в Ташкенте называлась «Окраина», но не «Ко­ лония». Некоторые официальные лица и публицисты отрицали наличие у России колоний «в общепринятом смысле этого слова» и относились к понятию колония с недоверием, усматривая тут на­ мек на сепаратизм. Называющий себя «сибирским патриотом» Григорий Потанин, например, вспоминал горячую дискуссию о колониях в Географическом обществе в 1860-х годах, которая прекратилась, лишь когда великий князь Константин довел до все­ общего сведения, что «Сибирь, по сути, не колония, а просто про­ должение территории государства». В официальных документах и публицистике неологизм «колонизация» часто появлялся в паре с более ранним термином «переселение» и по значению предпола­ гал «развитие» в не меньшей степени, чем «строительство импе­ рии». Даже энциклопедический словарь, который в статье об «Азии» (в первом томе) обозначал Россию как европейское госу­ дарство с колониями в европейском стиле, не включил российские территории в карту под названием «Колониальные владения евро­ пейских государств», представленную в полутоме 14а67. «Инородцев» империи также стало трудно выделить из-за двусмысленности коло­ ниальной терминологии. Хотя термин «инородцы» начал свою но­ вейшую карьеру в самом начале XIX века как правовая категория для обозначения «примитивных» народов колониального типа (сначала в Сибири, а потом и по всей империи), столетие спустя его значе­ ние расширилось до такой степени, что стало всеохватывающим определением для всех нерусских народов, независимо от религии, образа жизни и района происхождения. Этнографы отмечали, что некоторые из этих «иных народов» (в особенности из «Азиатской России») имели статус колониальных, а другие — нет68. Несмотря на то что неопределенность никуда не делась, полез­ ным следствием более частого использования таких терминов, как

«колонии» и «колонизация», в позднеимперском дискурсе явилось то, что империю стало легче рассматривать — независимо от чьего-либо мнения — с колониальной точки зрения. И неудивитель­ но, что этот понятийный сдвиг отразился на важнейших вопросах, встававших перед империей в то время. В горячей атмосфере, сфор­ мированной 1905 годом, возникали все новые вопросы о том, сколько автономии должно быть уделено и каким именно погра­ ничным областям (колониям?); какие «инородцы» могут быть или должны быть ассимилированы, не говоря уже о массе аргументов за и против различных методов и темпов русской колонизации69. На последнем этапе существования царизма Россия не была наци­ ональным государством, и даже самые ярые русские националис­ ты признавали, что для того, чтобы превратить ее в таковое, по­ требовалось бы некое принятие многонациональной культурной разнородности. В результате затянувшаяся дискуссия по поводу империи имела тенденцию свестись к спору о достоинствах трех различных вариантов имперского правления. Должна ли Россия стремиться быть (1) унитарной империей, основанной на систе­ ме «административно-правовой русификации», которая «погру­ жала» центр в окраины (эта модель была ближе всего к более одно­ родному национальному государству); (2) федеральной империей, сочетавшей центральную власть с «национально-региональной ав­ тономией»; или (3) модерной колониальной империей с мононаци­ ональным стержнем и нерусской, азиатской периферией, которую предстояло развивать, эксплуатировать и преобразовывать? Д рей ф к М ин истерству к о л о н и й ?

Учреждение Министерства колоний означало бы некое указа­ ние на то, что правители империи сочли третий вариант наиболее привлекательным. Как оказалось, царское правительство в после­ днее десятилетие своего существования пыталось как-то совмес­ тить первый и третий варианты управления империей, а Министер­ ство колоний так никогда и не было создано. (Эта путаница не была такой уж необычной — никто из соперников или союзников России на международной арене не соответствовал в полной мере ни одному из указанных вариантов государственного устройства.) Однако в распоряжении исследователей остались следы того пути, который мог бы привести Россию к учреждению центрального колониального ведомства. В 1840-х годах вызывавший всеобщее

восхищение иностранный советник барон Август фон Гакстгаузен советовал своим высоким покровителям создать «Министерство колоний» («как Англия, хотя и в несколько ином смысле»), слу­ жащие которого будут надзирать над, как он полагал, «постоян­ ным... стремлением колонизации»70, свойственным русскому на­ роду. В начале 1860-х годов председатель «Сибирского комитета» предложил создать подобное «министерство колоний» путем сли­ яния своего и Кавказского комитетов71. Ни одно из этих предло­ жений не было принято к исполнению, по крайней мере целиком. Но в 1800-х годах возникли два государственных учреждения, ко­ торые можно считать первичными колониальными ведомствами, занимавшимися развитием окраин и все расширяющейся подго­ товкой нужных для этого специальных кадров. Первое из этих учреждений — Министерство государственных имугцеств72. Оно было основано в 1837 году, и его задачей был над­ зор за государственной собственностью всех типов — от лесов до шахт, но самое главное — ему предстояло реформировать систему управления крестьянами, жившими на государственных землях. На первый взгляд ничто из задач и структуры министерства, своего рода штаб-квартиры крестьянского реформизма, не наводило на мысль, что оно будет проявлять особый интерес в сфере имперс­ кой политики. Но поскольку большинство «инородцев» империи были отнесены к категории государственных крестьян и большая часть земель на восточной и южной окраинах империи находились во владении государства, а не частных землевладельцев, министер­ ство ipsofacto получило существенную ориентацию на пограничные территории. В соответствии с этой реальностью сотрудники мини­ стерства старательно считали крестьян и земельные площади по всем окраинам империи и составляли подробный перечень того, что мы сегодня назвали бы «проектами развития» от мероприятий по лесоводству и прокладке ирригационных каналов до обеспече­ ния особой «опеки» над нерусскими сообществами (такими, как приволжские калмыки, например). Из всех программ развития, разработанных министерством, самой значительной была система­ тическая организация крупномасштабного переселения славянско­ го крестьянского населения в малонаселенные пограничные рай­ оны, особенно в южнорусские степи и Западную Сибирь. Обязанности министерства не сводились исключительно к де­ лам окраин; в его полномочиях не были разграничены центр и пе­ риферия; и не все жители пограничных территорий попадали под

управление этого министерства (земли казачьих войск, например, продолжали находиться под управлением Военного министерства). Руководители министерства склонялись к тому, чтобы рассматри­ вать колонизацию скорее как распространение земледельческой культуры и средство перераспределения населения, чем как усиле­ ние колониальной экспансии империи в таких местах, как Орен­ буржье или Кавказ. Министерство государственных имуществ было далеко не единственным ведомством, участвовавшим в развитии пограничных районов. Но никакое другое центральное ведомство до него не имело дела с экономическими и социальными пробле­ мами окраин в столь концентрированном виде. Вторым и еще более важным учреждением, напрямую унасле­ довавшим всю колониальную деятельность Министерства государ­ ственных имуществ, было Переселенческое управление, которое может быть в известной степени охарактеризовано как наиболее полное приближение к Министерству колоний, когда-либо достиг­ нутое самодержавием. Управление было основано в 1896 году для координации огромной крестьянской миграции конца XIX века, когда миллионы селян отправились на окраины империи, особен­ но в «Азиатскую Россию». Миграция означала заселение, а заселе­ ние — «колонизацию в самом полном смысле этого слова» (т.е. развитие), так что управление очень быстро стало государством в государстве для колонистов и переселенческих районов73. Сначала Управление помещалось в земском отделе Министерства внутренних дел. В 1905 году оно было переведено во вновь созданное Главное управление землеустройства и земледелия (далее — ГУЗиЗ), одну из основных штаб-квартир «научно-осведомленного правительства» и нового командного пункта для направления «колонизационной политики» империи74. Управление начало свою деятельность до­ вольно скромно, в частных апартаментах дома №36 по Морской улице, но вскоре переехало в более престижное здание Министер­ ства земледелия на Мариинской площади75. Во главе управления стояли технократы, полностью осознавав­ шие колониальную направленность своей работы. Как и их пред­ шественники в Министерстве государственных имуществ, они понимали очевидные преимущества переселения для решения про­ блем, обозначаемых ныне как «крестьянский вопрос» и «земельный вопрос». Но еще более, чем прежде, они также осознали, что у этого ведомства есть потенциал для решения «инородческого вопроса» и «вопроса окраин» с помощью модернизации империи путем более

настойчивой и скоординированной политики российской колони­ зации. Представляя себя в образе потенциального центра колони­ альной модернизации, управление хранило в своей библиотеке подшивки журнала «Deutsche Kolonialverein», а также книги по истории Британской Индии. Землемеры и специалисты по ирри­ гации Переселенческого управления ездили в ознакомительные поездки в Австралию и на североамериканское плато Великих Рав­ нин. Александр Кауфман, один из наиболее продуктивных стати­ стиков своего времени, периодически сотрудничал с управлением на контрактной основе и постоянно разъезжал по империи, доку­ ментируя «прогресс переселенческого движения» и привычно срав­ нивая Россию с Европой и Америкой. Двое служащих управления редактировали полуофициальный журнал «Вопросы колонизации», чьи страницы были пропитаны духом «планомерного» управления народами и территориями, охватившим все ведомство76. Тот же дух наполняет все 488 работ, которые были опубликованы управлени­ ем до 1914 года, включая карты, почвоведческие и землеустроитель­ ные исследования, справочники для переселенцев, статистические отчеты и этнографические обзоры77. Учитывая данные управлению полномочия надзирать за пере­ селением, очевидно, что в центре внимания данного ведомства были прежде всего крестьяне-переселенцы. Для обеспечения про­ цесса переселения необходимы были грунтовые и железные доро­ ги, специальные железнодорожные вагоны для перевозки домашне­ го скота, баржи для транспортировки по рекам в местах отсутствия железных дорог, льготные займы, «передвижные церкви», школы, медицинская помощь, сельскохозяйственный инвентарь, семена, агрономическая помощь, размеченные земельные участки на тер­ ритории самих поселений и на пригодных для обработки землях, не говоря о массе других вещей78. В обширных районах Западной Сибири, где располагалась большая часть новых поселений, эта работа не имела отношения к туземным сообществам, поскольку таковых не наблюдалось. Подобное явление имело место на рус­ ском Дальнем Востоке, где большинство семей немногих остав­ шихся малых амурских народов (в основном тунгусо-маньчжурской группы) переселились на китайскую территорию, а славянские поселенцы в начале XX века приезжали, как они (и управление) считали, на «свободные земли». Как кратко сформулировал воен­ ный губернатор Амурской области в своем докладе в 1914 году: «Мы не изучали экономическое состояние инородцев прежде все­ го потому, что у нас их нет»79.

Но в других зонах переселения — например, в казахских степях (т.е. Степном крае), Туркестане, некоторых частях Прибайкалья, на Южном и Восточном Кавказе — чиновникам Управления регуляр­ но приходилось налаживать отношения между местным населени­ ем и поселенцами, особенно — разрешать земельные споры и свя­ занные с ними экономические проблемы, такие как доступ к водным и лесным ресурсам. Таким образом, довольно скоро Пере­ селенческое управление оказалось вовлеченным в работу, которая, наравне с содействием расширению зоны аграрной колонизации, принудительно навязывала местному населению колониальную власть. В Степном крае представители переселенческого ведомства разрабатывали планы по переводу кочевников к оседлому образу жизни. В Прибайкалье им виделось, как неиссякающий поток рус­ ских переселенцев приобщает местных тунгусов и бурят (и недоста­ точно «русских» казаков) к русской культуре. В 1912 году Георгий Гинс, один из энергичных чиновников уп­ равления, констатировал очевидный факт, что деятельность Пере­ селенческого управления затрагивает сферу компетенции различ­ ных министерств, поскольку управление играет в России ту роль, которую в других государствах играют министерства колоний80. Далее Гинс отмечал, что главной заботой управления вплоть до последнего времени было сельское хозяйство и крестьянин-поселенец, что вполне объяснимо, исходя из факта происхождения дан­ ного управления от учреждения, специализировавшегося на кресть­ янских делах. «Однако сама жизнь подталкивает Переселенческое управление к тому, чтобы взять на себя задачу всестороннего раз­ вития окраин»81. М и н и с терс тв о А зи а тс к о й Р о с с и и I

■'

Переселенческое управление так и не доросло до формально­ го Министерства колоний, но имело на это реальные шансы. Не­ определенность термина «колония» в российском официальном и общественном дискурсах в начале X X века практически совершен­ но исключала появление этого слова в названии подобного ведом­ ства. Но существование Министерства Азиатской России гораздо легче себе представить. К тому времени понятие «Азиатская Рос­ сия» четко ассоциировалось с территориями и народами в основ­ ном нерусскими, неправославными, отсталыми, следовательно, предназначенными для преобразований. В официальной публика­

ции управления, увидевшей свет в 1914 году, утверждалось: «Зем­ ли Азиатской России являются постоянной и неотделимой частью нашего государства и в то же время нашей единственной колони­ ей»82. Четкие границы этой колонии, однако, так и оставались про­ блемой. Даже в представлении самого управления «Азиатская Рос­ сия» в одном случае включала в себя Сибирь, Степной край, Туркестан и весь Кавказ, а в других — Кавказ или Туркестан (а то и оба вместе) в нее не входили83. Еще более важно, что регион (столь по-разному определяемый) считался управлением резко отличающимся от Европейской России. В Европейской части ко­ лонизация была завершена, и единственное, что оставалось сде­ лать, — это повысить эффективность путем перераспределения населения. В отличие от Европейской, Азиатская Россия представ­ ляла собой зону новой колонизации, где стояла задача «приобщить еще неразвитые пространства к общегосударственной культурно­ экономической жизни»84. И именно Азиатскую Россию служащие управления считали своей особой вотчиной, полигоном для про­ ведения экспериментов и обучения специалистов. Как название для потенциального министерства словосочета­ ние «Азиатская Россия» неофициально уже было в ходу в начале 1900-х. Когда глава ГУЗиЗ с 1908 по 1915 год Александр Кривошеин пошел на повышение и стал главой нового Министерства зем­ леделия, он уже de facto считался «министром Азиатской России», а Переселенческое управление при нем стало казаться подобием Всеазиатской земской управы с пятью территориальными отделе­ ниями, отвечавшими за особый восточный регион (включая Кав­ каз)85. Как и многие его подчиненные (да и сам царь Николай II), министр расценивал азиатскую периферию империи, и особенно Сибирь, как землю будущего России, и он понимал переселение («многовековое передвижение русских людей с запада на восток») как одну из «наиболее важных задач государства»86. Кривошеин сопровождал Столыпина в его знаменитой поезд­ ке в 1910 году по переселенческим районам Западной Сибири и казахских степей, а в последующие годы уже самостоятельно совер­ шал подобные инспекционные поездки по Туркестану и Кавказу. (В отчете о своей восточной поездке оба руководителя характери­ зовали Азиатскую Россию как «единственную колонию» империи, а Переселенческое управление как обновленную версию Сибирс­ кого приказа.)87 Возможно, самым важным показателем является то, что при Кривошеине расходный бюджет ГУЗиЗ на колониза­

цию азиатских территорий взрывообразно вырос на 600% и бес­ спорно продолжал бы расти, если бы не началась Первая мировая война88. Фактически, даже когда война началась и урезание бюд­ жета стало неизбежным, чиновники Переселенческого управления требовали от правительства не уменьшения, а увеличения расходов на колонизацию Азии. Это аргументировалось как тем, что Азиат­ ская Россия представляет собой «глубокий тыл» империи, продук­ тивность которого сможет помочь стране выиграть войну, так и опасениями, что бурный поток переселенцев «за Урал» после вой­ ны, скорее всего, иссякнет89. Как оказалось, война стала ключевым моментом в разработке управлением собственной миссии. Например, мировой конфликт, казалось бы, делал Азиатскую Россию тем более важной террито­ рией, что раскрывал ее потенциал ни с чем не сравнимого храни­ лища ресурсов для будущего империи. Как сформулировал один чиновник, этот регион более чем когда-либо стал напоминать «незаконченное полотно, на котором можно изобразить все возмож­ ности России»90. Война также указала на срочную необходимость разработки действительно всеобъемлющего плана колонизации, идущего гораздо дальше сравнительно ограниченных механических операций по переселению с одного конца империи на другой. Бо­ лее того, к лету 1917 года со своего нового насеста под крылышком Временного правительства чиновники управления требовали раз и навсегда отказаться от устаревшего термина «переселение» и сосре­ доточиться исключительно на «колонизации», что гораздо лучше отражало повестку дня ведомства91. Это стремление организационно возглавить воплощение в жизнь целой общегосударственной миссии развития Азии — а не просто решить второстепенную проблему переселения — на самом деле появилось еще до войны. Уже в 1913 году Кривошеин пред­ ложил учредить межведомственный Комитет по заселению Азиат­ ской России и передать в его ведение все правительственные на­ чинания, относящиеся к «колонизационному делу». По плану Кривошеина 11 министерств (а также ГУЗиЗ) должны были назна­ чить своих представителей в новый комитет, а именно министер­ ства: внутренних дел, финансов, торговли и промышленности, путей сообщения, государственного контроля, военное и морское, просвещения, юстиции, иностранных дел и ведомство православ­ ного исповедания. Неудивительно, что, накладывая на проект свою визу в качестве экспертного совета по колонизации, Переселенчес­

кое управление намеревалось координировать практическую рабо­ ту данного комитета, а Кривошеин должен был его возглавить92. В течение войны управление также старалось расширить поле своей деятельности, как в прямом, так и в переносном смысле. В добавление к уже существующим бюро по Сибири и Кавказу, уп­ равление открыло новые отделения для надзора за поселениями в других окраинных местностях, таких как Урянхайский край (ныне Республика Тыва) и Северная Персия93. В конце 1914 года чинов­ ники управления с нетерпением ожидали наступления следующе­ го года, поскольку их работа в этих еще не принадлежащих России районах стала главным приоритетом ведомства94. К 1916 году по­ лунезависимая Монголия (китайская Внешняя Монголия) также стала районом повышенного интереса95. На территории этих новых «сфер влияния» агенты управления нередко были единственными представителями правительственной власти, имевшими осмысленные практические задачи. (Особенно это было заметно в Урянхайском крае, где весь остальной государ­ ственный аппарат практически не имел своих представителей.) Однако, как правило, на большей части остальной территории «Азиатской России» более привычным для персонала Переселен­ ческого управления было работать совместно с чиновниками дру­ гих ведомств или местных канцелярий. Тем не менее, когда это делалось, они практически всегда настаивали на своих особых пол­ номочиях как единственных, пусть даже потенциальных, государ­ ственных колониальных специалистов. Они обычно довольно же­ стко стремились всеми способами увеличить колонизационный фонд даже тогда, когда это означало экспроприацию земель, уже предоставленных определенным группам населения или государ­ ственным структурам (казаки, кочевые народы, русские старожилы, лесные угодья). Игра на повышение при планировании колонизаци­ онного будущего в интересах всего общества явно насаждалась сверху. Как провозгласил с типично колонизаторским энтузиазмом Кривошеин на заседании Государственной думы в 1909 году: «Все выиграют от великого потока русских поселенцев [в Степной край]: поселенцы, киргизы, российская государственность и сама степь»96. Если бы Министерство Азиатской России было создано, оно вряд ли бы смогло изменить картину в целом. Появление новых типов чиновничества не помогло бы разрешить основную дилем­ му, стоявшую перед правителями России, а именно — как модер­ низировать империю в эпоху роста национализма и демократии без

утраты собственных властных полномочий или потери Россией статуса великой державы97. Новое министерство, готовое появиться из недр Переселенческого управления, помимо прочих проблем, скорее всего, встретило бы отчаянное сопротивление как в цент­ ре, так и на периферии. Консервативные губернаторы пограничных областей уже начинали жаловаться, что чиновники управления берут на себя слишком много власти98. Знаменитый ревизор Тур­ кестана граф Константин Пален со своей стороны отвергал «пере­ селенческих типов» как «политических фанатиков», движимых нездоровой верой в «научные методы земледелия» и «учения Кар­ ла Маркса»99. Голоса слева и в центре политического спектра так­ же звучали критически (хотя и по разным причинам)100. Вполне возможно, что тот более согласованный тип колониза­ ционной политики, за который ратовали чиновники Переселенчес­ кого управления, можно было найти посредством беспрерывной работы межведомственных комитетов и комиссий, а не путем созда­ ния целого нового министерства101. Комитет по переселению в Ази­ атскую Россию, идею которого выдвинул Кривошеин в 1913 году, был организован явно по образцу Комитета по переселению на Дальний Восток, образованного в конце 1909 года при содействии Министерства внутренних дел и ставшего последним в длинном ряду специальных территориальных бюрократических органов, создаваемых с целью заполнить брешь между центральными влас­ тями в лице министерств, региональными губернаторами и намест­ никами102. К тому же есть некоторые указания на то, что Николай II не проявлял заинтересованности в создании нового колониального аппарата управления в любом виде. В качестве обзора проблем, относившихся к политике империи на российском Дальнем Вос­ токе, Совет министров в 1903 году составил доклад о колониальной администрации европейских империй, который включал подроб­ ный разбор и в основном положительные оценки работы герман­ ского, британского и французского колониальных ведомств в Аф­ рике, Индии и Индокитае. Однако доклад мало что мог поведать о том, как подобный институт мог бы эффективно работать в Рос­ сии, и Николай вскоре решил поручить разобраться с проблемами государственного масштаба в данном регионе вновь назначенно­ му наместнику Дальнего Востока, а не создавать для этого коло­ ниальное ведомство103. Таким образом, когда чиновник управле­ ния В.П. Вощинин в 1915 году провозгласил своего начальника Кривошеина «действительно первым министром русских коло­ ний», он, несомненно, пытался прыгнуть выше головы104.

И все же история предполагаемого колониального ведомства России остается весьма показательной. Несмотря на то что данный проект не был осуществлен, в начале XX века была создана геогра­ фическая, институциональная и концептуальная база, которая сде­ лала появление нового министерства абсолютно правдоподобным. Колонизация хотя и была довольно противоречивой по характеру, но активно продолжалась. В течение всего имперского периода и особенно интенсивно во второй половине XIX века, образованные русские как в правительстве, так и в обществе проявляли все боль­ шее желание видеть свое государство поделенным на «националь­ ное ядро», или «метрополию», с одной стороны, и весьма напоми­ нающую колонию Азиатскую Россию — с другой. Появлялись специальные учреждения, которые целенаправленно занимались сбором и практическим применением колониальных знаний. Пра­ вительственная идеология воспользовалась уже освоившейся на новом месте идеей равнозначности колонизации и развития и на­ правила необходимых специалистов на разработку обоих этих на­ правлений. Таким образом, колонизируемые территории стали в широком смысле объектом колониального управления, цель кото­ рого состояла в их преобразовании посредством систематическо­ го воздействия технократической власти. В этом отношении Рос­ сийская империя нисколько не отставала от других колониальных государств своей эпохи. Первый номер журнала «Вопросы колонизации» провозглашал, что пришло время снабдить чиновников от колонизации, «разбро­ санных по Азии», «идеями и фактами», которые придадут последо­ вательность их работе105. И кто смог бы что-то возразить на это? Колонизация превратилась во всеобъемлющее предприятие, требу­ ющее систематического принятия решений. Немногие русские в начале XX века пожелали бы избавиться от «колоний» или же одоб­ рили бы еще более печальную идею о том, что их «колонии» сами могут пожелать отделиться от них. Для большинства образованных русских как внутри, так и вне правящих кругов идеал все более унифицированной (но не однородной в культурном плане) импе­ рии во главе с русскими — «Русское государство... единое и неде­ лимое», «Великая Россия» — оставался главной целью106. Путь к этому расширяющемуся единству включал и поиск сложного рав­ новесия между интеграцией и сепаратизмом различных территорий и народов империи. И вернейшим доказательством сложности это­ го положения являлась Азиатская Россия, территория одновремен­

но «русская» и «азиатская», которая к началу XX века выражала собой не только связь с ядром государства, но и явное противопо­ ставление ему. Из всех различных периферийных районов империи именно в Азиатской России правительство в начале XX века наи­ более явно управляло в стиле современных ему колониальных им­ перий. Именно там царские колонизаторы-технократы нашли для себя наиболее широкое поле деятельности и преследовали наибо­ лее очевидные цели колониальной трансформации. При наличии «двадцати лет покоя»107, почему это колониальное сообщество бу­ дущего не могло получить собственного министерства? Перевод с англ. Владислава М акарова

1Английская версия этой статьи опубликована: Slavic Review. 2010. Vol. 69. № 1 (Spring). Русская версия публикуется с разрешения журнала. 2 По поводу этих лейтмотивов см.: Wortman R.S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Princeton; N .J., 1995. Vol. 1. P. 32 [См. пере­ вод: Уортман PC. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. М., 2002. Т. 1. — Прим. пер.]; Постников А.В. Карты земель российских: очерки истории картографического изучения и картографирования нашего отечества. М.; Париж, 1996. Большая цветная карта российского Дальнего Востока, п о­ добная упомянутой здесь, появилась на стене ныне исторического Приморско­ го государственного объединенного музея им. В.К. Арсеньева во Владивостоке; она изначально была заказана для отделения Переселенческого управления во Владивостоке. Об униформе чиновников см.: Шепелев Л. Титулы, мундиры и ордена Российской империи. М., 2004. С. 294. 3 О дискуссиях вокруг понятия «дух колониализма» см.: Osterhammel J. Colonialism: A Theoretical Overview. Princeton, 1997. P. 16. Последние исследо­ вания, рассматривающие императорскую Россию как колониальную империю и недвусмысленно применяю щ ие такие термины, как «колония» и «колониа­ лизм», см.: Bassin М. Imperial Visions: Nationalist Imagination and Geographical Expansion in the Russian Far East, 1840—1865. New York, 1999; Martin V. Law and Custom in the Steppe: The Kazakhs of the Middle Horde and Russian Colonialism in the Nineteenth Century. Richmond (Eng.), 2001; Mostashari F. Colonial Dilemmas: Russian Policies in the Muslim Caucasus / / O f Religion and Empire: M issions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia / Eds. R.P. Geraci, M. Khodarkovsky. Ithaca, 2001. P. 229—249; Jersild A. O rientalism and Empire: N o rth Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845—1917. Kingston; Montreal, 2002; Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making o f a Colonial Empire, 1500— 1800. Bloomington (Ind.), 2002; Crews R.D. Civilization in the City: Architecture, Urbanism, and the Colonization of Tashkent //A rchitectures of Russian Identity: 1500 to the Present / Eds. J. Cracraft, D. Rowland. Ithaca, 2003. P. 117—132; Brower D. Turkestan and the Fate o f the Russian Empire. New York, 2003; Auch E.-M. Muslim-

Untertan-Burger: Identitatswandel in gesellschaftlichen Transformationsprozessen der muslimischen Ostprovinzen Siidkaukasiens (Ende 18. — Anfang 20. Jh.). Ein Beitrag zurvergleichendenNationalismusforschung. Wiesbaden, 2004; Breyfogle N.B. Heretics and Colonizers: Forging R ussia’s Empire in the South Caucasus. Ithaca, 2005; Sahadeo J. Russian Colonial Society in Tashkent, 1865—1923. Bloomington (Ind.), 2007; Morrisson A. Russian Rule in Sam arkand 1868—1910: A C om parison with British India. New York, 2008. 4 По этому вопросу см. проницательные статьи А. В. Ремнева: «Российс­ кая власть в Сибири и на Дальнем Востоке: колониализм без министерства колоний. Русский “ Sonderweg”?» (готовится к печати); Ремнев А.В. Михаил Н икифорович Катков в поисках «сибирского сепаратизма» / / Личность в и с­ тории Сибири XVIII—XX веков: Сборник биографических очерков. Омск, 2007. С. 6 4 -8 0 . 5 Хотя он использует термин в несколько ином контексте, я заимствовал понятие «семейного сходства» у М арка Бейссинджера, см.: Beissinger М. Soviet Empire as «Family Resemblance» / / Slavic Review. 2006. Vol. 65. № 2. P. 294—303. Ряд аргументов по поводу наводящих на размышления параллелей между рос­ сийским и западным империализмами см. в работе: Miller A. The Value and Limits o f a Comparative A pproach to the History o f Contiguous Empires on the European Periphery / / Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire / Ed. K. Matsuzato. Sapporo, 2007. P. 24—25; Лурье С.В. Русские в Средней Азии, Афганистане и Индии: Доминанты имперского сознания и способы их реализации / / Ц ивилизации и культуры. 1995. № 2. С. 252—273; Holquist P. Violent Russia, Deadly Marxism: Russia in the Epoch of Violence, 1905— 1921/ / Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. Vol. 4. № 3. P. 634; Morrison A. Russian Rule in Turkestan and the Example of British India, 1860—1917 I I Slavonic and East European Review. 2006. Vol. 84. № 4. P. 666—707; Idem. Russian Rule in Samarkand 1868—1910: A Comparison with British India. New York, 2008. Историк, чья широкомасштабная работа более всего помогла в рассмотрении царской России в свете западных империй (прежде всего, Великобритании), — Д оминик Ливен, хотя он, разумеется, не устает утверждать, что межимперские различия далеко превосходят сходства. См.: Lieven D. Russia as Empire and Periphery / / The Cambridge History o f Russia / Ed. D. Lieven. Cambridge (Eng.), 2006. Vol. 2: Imperial Russia, 1689—1917. P. 17—18; Idem. Empire: The Russian Empire and its Rivals. New Haven (Conn.), 2001. [Русский перевод: Ливен Д. Рос­ сийская империя и ее враги. М.: Европа, 2007. — Прим. пер.]. 6 О применении понятия «виртуальная история» см.: Tetlock Р.Е., Parker G. Counterfactual Thought Experiments: Why We C an’t Live Without Them and How We Must Learn to Live With Them / / Unmaking the West: ‘W hat-If?’ Scenarios that Rewrite World History / Eds. P.E. Tetlock et al. A nn Arbor, 2006. P. 14—44; Ferguson N. Introduction: Virtual History; Towards a ‘C haotic’ Theory o f the Past / / Idem. Virtual History: Alternatives and Counterfactuals. London, 1998. P. 1—90. 7 Цитируется по: Дякин Д.С. Н ациональный вопрос во внутренней поли­ тике царизма (XIX век) / / Вопросы истории. 1995. № 9. С. 131. 8 О различных вариантах русификации, позднее определивших имперские стратегии и ожидания, см.: Миллер А.И. Империя Романовых и национализм: эссе по методологии исторического исследования. М ., 2006. С. 54—77. 9 О ссылках на данную трансформацию и о сложностях ее реализации см .: Werth P.W. At the Margins o f Orthodoxy: Mission, Governance, and Confessional

Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827—1905. Ithaca, 2002. P. 124—125, 259— 260. См. также: Яковенко И.Г. От империи к национальному государству (по­ пытка концептуализации процесса) / / Полис. 1996. № 6. С. 117—128. Вдох­ новляющее описание империи времен заката как не «традиционного» или «современного» образования, а именно «переходного государства» («а state in transition»), см.: Miller A. The Value and Limits. P. 20. 10 См. интересную дискуссию о «пределах модернизации империй» в ста­ тье: Cooper F. Empire Multiplied: A Review Essay / / Comparative Studies in Society and History. 2004. Vol. 46. P. 247—272, особенно с. 268—271. 11 И сторики до последнего времени пребывают в спорах о том, как н аи ­ лучшим образом определить то, что произош ло позже. Обоснование той точ­ ки зрения, что С С С Р представлял собой продолжение развития — в новых формах — модернизирующейся империи, основанной на «колониальных тех­ нологиях», см. в кн.: Hirsch F. Empire o f Nations: Ethnographic Knowledge and the Making o f the Soviet Union. Ithaca, 2005. Аргументацию, подчеркивающую самодостаточность, административную практичность и идеологическую само­ бытность Советского Союза в качестве нового типа многонационального го­ сударства, можно найти в кн.: Martin Т. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923—1939. Ithaca, 2001. 12 Cooper F., StolerA.L. Between Metropole and Colony: Rethinking a Research Agenda / / Tensions of Empire: Colonial Cultures in a Bourgeois World / Eds. F. Cooper, A.L. Stoler. Berkeley; Los Angeles, 1997. P. 10. 13 К олонии и колонизация / / Новый энциклопедический словарь / Ред. К.К. Арсеньев. Пг., б.г. Т. 22. С. 221. 14 И нформация к размышлению: крайне подробное определение колони­ ализма и различных его «типов», недавно представленное на английском язы ­ ке немецким ученым Ю ргеном Остерхаммелем, занимает 119 страниц убори­ стой печати (нем ецкий оригинальны й текст еще объемнее). Osterhammel J. Colonialism. 15 Я позаимствовал эту фразу у Остерхаммеля, см.: Osterhammel J. Colonialism. P. 119. 16 См. ряд исследований, описывающих поразительные параллели между Россией и другими континентальными империями Евроазиатского континен­ та, в частности — им перией Габсбургов и О см анской империей: Lieven D. Empire; Nationalism and Empire: The Habsburg Empire and the Soviet U nion / Eds. R.L. Rudolph, D.F. Good. New York, 1991; Subtelny O. The Habsburg and Russian Empires: Some Comparisons and Contrasts / / Empire and Society: New Approaches to Russian History / Eds. Т. Нага, K. Matsuzato. Sapporo, 1997. P. 73—92; After Empire: M ultiethnic Societies and N ation-B uilding: The Soviet U nion and the Russian, Ottoman, and Habsburg Empires / Eds. M. von Hagen, K. Barkey. Boulder (C olo.), 1997; Roshwald A. Ethnic N ationalism and the Fall o f Empires: Central Europe, Russia, and the Middle East, 1914—1923. New York, 2001; Рибер А. Сравни­ вая континентальные империи / / Российская империя в сравнительной перспек­ тиве / Ред. А. Миллер. М., 2004. С. 36—37; Stone N., Podbolotov S., Yasar M. The Russians and the Turks: Im perialism and N ationalism in the Era o f Em pires / / Imperial Rule / Eds. A. Miller, A.J. Rieber. Budapest, 2004. P. 27—46; Crews R. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge (Mass.), 2006. P. 19, 354—355; KappelerA. The Center and Peripheral Elites in the Habsburg, Russian, and O ttom an Empires, 1700—1918 / / Ab Imperio. 2007. № 2. P. 26—48.

17 Миллер А.И. И стория империи и политика памяти / / Наследие империи и будущее России / Ред. А.И. Миллер. М., 2008. С. 28—29. 18 Я заимствовал термин «когнитивная щепетильность» у Энтони Пагдена. См.: PagdenA. The Empire’s New Clothes: From Empire to Federation, Yesterday and Today / / Comm on Knowledge. 2006. Vol. 12. № 1. P. 40. 19 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. JI. 26. Цитируемая фраза появилась во внутреннем отчете Переселенчес­ кого управления за 1916 г. 20 Здесь я полемизирую с Анатолием Ремневым, который выдвигает н е­ сколько размытые аргументы в защиту своей позиции в статье «Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке» (готовится к печати). 21 Schafer Е. El Consejo Real у Supremo de las Indias: su historia, organizaciyn у labor administrative hasta la terminaciyn de la Casa de Austria. Seville, 1935. Vol. 1. P. 52—53; Elliott J.H. Im perial Spain 1469—1716. New York, 1964. P. 160—164; Cardim P. ‘AdministraQao’ e ‘governo’: um a reflexao sobre о vocabulario do Antigo Regime / / Modos de Governar: Id6ias e prdticas poh'ticas no Impdrio portugu8s / Eds. M.F. Bicalho, V.L. Ferlini Amaral. Sao Paulo, 2005. P. 45—46, 50; Caetano M. О Conselho U ltram arino: esb030 da sua histyria. Lisbon, 1968. P. 11—35; Serrzo Verissimo J. Histyria de Portugal. Lisbon, 1982. Vol. 5. P. 88—89. 22 Furber H. Rival Empires of Trade in the Orient, 1600-1800. Minneapolis, 1976; Steensgard N. The Dutch East India Company as an Institutional Innovation / / Dutch Capitalism and World Capitalism / Ed. M. Aymard. New York; Paris, 1982; Companies and Trade: Essays on Overseas Trading Companies during the Ancien Regime / Eds. L. Blusse, F. Gaastra. Leiden, 1981; Vries J. de. The First Modern Economy: Success, Failure, and Perseverance of the D utch Economy, 1500—1815. New York, 1997. 23 Hall H.L. The Colonial Office: A History. London, 1937. P. 13—15; Histoire de la France coloniale des origines a 1914/ Eds. J. Meyer et al. Paris, 1990. Vol. 1. P. 639; Smith W.D. The German Colonial Empire. Chapel Hill, 1978. P. 130; Henderson W.O. The German Colonial Empire, 1884—1919. Portland (Oreg.), 1993. P. 100; GoorJ. van. De Nederlandse Ко1отёп: Geschiedenis van de Nederlandse expansie 1600—1975. Gravenhage, 1993. S. 195. 24 О министерстве по делам Индии (Indian Office) и государственной граж­ дан ской службе (Civil Service) вообщ е см.: Kirk-Greene A. B ritain’s Im perial Administrators, 1858—1966. Basingstoke (Eng.), 2000. P. 87—124. Об администра­ ции по делам Алжира, в виде department, см.: Binoche-Guedra J. La France d ’outrem er 1815—1962. Paris, 1992. P. 120, 132—133; Aldrich R. G reater France: A History o f French Overseas Expansion. London, 1996. P. 109. 25 Quinn F. The French Overseas Empire. Westport (Conn.), 2000. P. 116. Зани­ мательную критику рутинности работы и непроф ессионализма британского министерства по делам колоний в XIX веке и оценку его работы в целом см.: Hall H.L. The Colonial Office. P. 1 6 -1 9 . 26 Leroy-Beaulieu P.P. De la colonisation chez les peuples modernes. Paris, 1891 (4th ed.). P. 831. (1st ed. - 1874). 27 О «тройном натиске» см.: Abernethy D.B. The Dynamics of Global Dominance: European Overseas Empires, 1415—1980. New Haven, 2000. P. 12. 28 Leroy-Beaulieu P.P. De la colonisation. P. 845. 29 Johnson T. Expertise and the State / / Foucault’s New Domains / Eds. M. Gane, T. Johnson. London, 1993. P. 140— 141. См. также: Foucault M. G overnm entality/ /

The Foucault Effect: Studies in Governmentality / Eds. G. Burchell et al. Chicago, 1991. P. 8 7 -1 0 4 . 30 Mann M. The Sources o f Social Power. New York, 1993. Vol. 2: The Rise of Classes and N ation-States, 1760—1914. P. 378—379. 31 «Великое ускорение» («Great Acceleration») — термин, предложенный К.А. Бейли для обозначения сравнительно длительного периода на рубеже XIX— XX вв., приблизительно с 1890 г. и до Первой мировой войны. См.: Bayly С.А. The Birth of the Modem World 1780—1914: Global Connections and Comparisons. Malden (Mass.), 2004. P. 4 5 1 -4 8 7 . 32 Dernburg B. Zielpunkte des Deutschen Kolonialwesens. Berlin, 1907. S. 11—12. О «колониальной программе» Дернбурга см.: Schiefel W. Bernhard Dernburg: K olonialpolitiker und Bankier in w ilhelm inischen D eutschland. Z urich, 1974. S. 5 5 - 6 2 . 33 Jong J. de. Kolonialisme op een kopje: het Internationale Koloniale Institute, 1894—1914 / / Tijdschrift voor Geschiedenis. 1996. Vol. 109. № 1. P. 48—49. 34 Kubicek R. V. The Administration o f Imperialism: Joseph Chamberlain at the Colonial Office. D urham (N .C .), 1969. P. 68, 141—153. Чемберлен был секрета­ рем по делам колоний с 1895 по 1903 г. 35 Pomeroy E.S. The American Colonial Office / / Mississippi Valley Historical Review. 1944. Vol. 30. № 4. P. 525. О появлении нового класса «американских колониальных экспертов» среди бюрократии и научного сообщества США см.: Kramer P. Empires, Exceptions, and Anglo-Saxons: Race and Rule between the British Empire and the U nited States / / Journal o f American History. 2002. Vol. 88. № 4. P. 1348—1349; Go J. Introduction: Global Perspectives on the U.S. Colonial State in the Philippines / / The American Colonial State in the Philippines: Global Perspectives / Eds. J. G o, A.L. Foster. Durham (N .C .), 2003. P. 10. Некоторые эн ­ тузиасты колониальной экспансии СШ А на рубеже XIX—XX вв. призывали к созданию «имперского министерства», должности «государственного секретаря по имперским делам», а то и полнофункциональной «колониальной службы». По поводу этих предложений см. ,например: Snow А.Н. The Administration of Dependencies: A Study of the Evolution of the Federal Empire with Special Reference to American Colonial Problems. New York, 1902. P. 588—589; Bourne E.G. A Trained Colonial Service / / N orth American Review. 1899. Vol. 169 (July/Dec.). P. 529. 36 Dudden A. Japanese Colonial C ontrol in International Terms / / Japanese Studies. 2005. Vol. 25. № 1. P. 6; Beasley W.G. Japanese Imperialism 1894—1945. New York, 1987. P. 144; Duus P. The Abacus and the Sword: The Japanese Penetration of Korea, 1895—1910. Berkeley; Los Angeles, 1995; Schmid A. Colonialism and ‘the Korea Problem ’ in the Historiography o f M odern Japan / / Journal o f Asian Studies. 2000. Vol. 49. № 4. P. 954; Narangoa L., Cribb R. Japan and the Transformation of N ational Identities in Asia in the Im perial Era / / Im perial Japan and N ational Identities in Asia, 1895—1945 / Eds. idem. New York, 2003. P. 9—11. 37 Dudden A. Japan’s Colonization of Korea: Discourse and Power. Honolulu, 2005. P. 132—134, 138—139. К олониальная ш кола изначально называлась — Тайваньская общественная школа, затем — Восточная общественная техничес­ кая школа и только позже и окончательно — Университет колониального раз­ вития. О Нитобе см. также: Dudden A. Japanese Colonial Control. P. 4—5, 7. 38 О ранней истории данного института см.: Cosmo N. di. Qing C olonial Adm inistration in Inner Asia / / International History Review. 1998. Vol. 20. № 2.

Р. 294—296; Crossley Р.К. A Translucent Mirror: History and Identity in Qing Imperial Ideology. Berkeley; Los Angeles, 1999. P. 214—215. Название ведомства нередко приводится как М инистерство колоний (Colonial Office) или Управление по делам колоний (C ourt of Colonial Affairs). К онкретные данны е по министер­ ству после реформы 1906 г. см.: Present Day Political Organization of China / Eds. H.S. Brunnert, V.V. Hagelstrom. Shanghai, 1912. P. 160—166. О колонизационной политике династии Хань в монгольских районах см.: Lan М.-Н. C hina’s «New Administration» in Mongolia / / Mongolia in the Twentieth Century: Landlocked Cosmopolitan / Eds. S. Kotkin, B.A. EUemann. Armonk; N.Y., 1999. P. 39—58. 39 3etinsaya G. Ottom an Administration o f Iraq, 1890—1908. New York, 2006; Stachel P. Der koloniale Blick au f Bosnien-Herzegowina in der ethnographischen Popularliteratur der Habsburgmonarchie / / Habsburg postcolonial. Machtstrukturen und kollektives Gedachtnis / Eds. J. Feichtinger et al. Innsbruck, 2003. S. 260—261; Oakey R. Taming Balkan Nationalism: The Habsburg «Civilizing Mission» in Bosnia, 1878—1914. New York, 2007; Siikrii Hanioglu M. Preparation for a Revolution: The Young Turks, 1902—1908. Oxford, 2001. P. 302—305; Frank A.F. Oil Empire: Visions of Prosperity in Austrian Galicia. Cambridge (Mass.), 2005. P. 46. 40 Это цитата из: Scott J.C. Seeing Like a State: How C ertain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven (Conn.), 1998. P. 4. К он­ цепция «развития» стала «глобальным верованием» после Второй мировой войны, но его предыстория была тесно связана с новыми практиками и идеологемами колонизации, возникш ими в европейских колониальных империях в конце XIX в. См.: Rist G. The History o f Development: From Western Origins to Global Faith. London; New York, 2002. P. 4 8 -5 8 . 41 Питер Браун предполагает, что в период «апогея» московской приказ­ ной системы между 1613 и 1700 гг. было создано «более 130» различных при­ казов, причем в среднем около 60 ф ункционировало на протяжении одного конкретного десятилетия. Браун делит приказы на четыре типа — царские приказы (значительное большинство), дворцовые приказы, тайные приказы и патриаршие приказы. См.: Brown Р. В. Bureaucratic Administration in SeventeenthCentury Russia / / Modernizing Muscovy: Reform and Social Change in SeventeenthCentury Russia / Eds. J. Kotilaine, M. Poe. New York, 2004. P. 64—66. 42 Михаил Рывкин описывает Казанский приказ как русское «колониаль­ ное ведомство... [как] историческую случайность, более никогда не повторяв­ шуюся». См.: Rywkin М. Russian Central Colonial Administration: From the Prikaz o f Kazan to the XIX Century, a Survey / / Russian Colonial Expansion to 1917 / Ed. Idem. New York, 1988. P. 9. 43 Romaniello M.P. A bsolutism and Em pire: G overnance on Russia’s Early M odem Frontier (PhD dissertation). Ohio State University, 2003. P. 44, 47—50. Cm. также: Brown P.B. Muscovite Government Bureaus / / Russian History/Histoire russe. 1983. Vol. 10. № 3. P. 280—281. Полезное описание компетенции и полномочий К азанского и Сибирского приказов, которые были учреждены как отдельные институты в конце 1630-х гг., см. в ст.: LeDonne J. Building an Infrastructure of Empire in Russia’s Eastern Theater, 1650s—1840s / / Cahiers du monde russe. 2006. Vol. 47. № 3. P. 582—583; Азиатская Россия в геополитической и цивилизацион­ ной динамике XVI—XX веков / Ред. В.В. Алексеев и др. М., 2004. С. 327—328. Описание Казанского приказа современниками см.: Котошихин Г.К. О России в царствование А лексея М ихайловича. С П б ., 1906. С. 91—92; Olearius А.

Vermehrte newe Beschreibung der muscowitischen und persischen Reyse. Schleswig, 1656 (reprint: Tubingen, 1971). S. 266. 44 Madariaga I. de. Ivan the Terrible: First Tsar o f Russia. New Haven (Conn.), 2005. P. 99, 57. О позднем периоде М осковского государства как о «составном государстве» («composite state») типично европейского вида см.: Romaniello М. Ethnicity as Social Rank: G overnance, Law, and Em pire in Muscovite Russia / / Nationalities Papers. 2006. Vol. 34. № 4. P. 447; КаппелерА. Формирование Россий­ ской империи в XV — начале XVIII века: наследство Руси, Византии и Орды / / Российская империя в сравнительной перспективе. С. 108—109. Маршалл По также склонен характеризовать Московское государство конца XV и XVI вв. как «довольно типичную империю предмодерна», см.: Рое М. The Russian Moment in World History. Princeton (N .J.), 2003. P. 39. Об империи Карла V, характери­ зуемой как «простое скопление территорий» без особого и столь необходимо­ го «имперского ореола» см.: Elliott J.H. Imperial Spain. P. 157—158. 45 Amburger E. Geschichte der Behordenorganisation Russlands von Peter dem Grossen bis 1917. Leiden, 1966. S. 118—120. 46 Анисимов E.B. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого в первой четверти XVIII века. СПб., 1997. С. 139. 47 Об этих учреждениях и, особенно, об имевших свою подведомственную территорию см.: Бабич М.В. Государственные учреждения XVIII века: комис­ сии петровского времени. М ., 2003. С. 178-414; Государственность России: государственные и церковные учреждения, сословные органы и органы мест­ ного самоуправления, единицы административно-территориального, церков­ ного и ведомственного деления (конец XV века — февраль 1917 года). Словарьсправочник. М., 1999. Т. 2. С. 171—172, 206, 249, 273—274; Amburger Е. Geschichte der Behordenorganisation Russlands. S. 75. 48 Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. P. 156—158; Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca, 2004. P. 46. 49 Цитируемая фраза заимствована из докладной записки князя А.Б. Ку­ ракина 1797 г. по созданию объединенной Российско-Американской компании. См.: Wheeler М.Е. The Russian American Company and the Imperial Government: Early Phase / / Russia’s A m erican Colony / Ed. S.F. Starr. D urham (N .C .), 1987. P. 56, 61; Петров А.Ю . О бразование Р осси йско-А м ери кан ской ком пании (1795—1799) / / И стория русской Америки. 1732—1867 / Ред. Н .Н. Болховити­ нов. М., 1997. Т. 1: О снование русской Америки. 1732—1799. С. 356. 50 О п и сан и я дан н ы х учреж дений см.: Amburger Е. G eschichte der Be­ hordenorganisation Russlands. S. 124—125; Высшие и центральные государст­ венные учреж дения России. 1801—1917. С П б., 1998. Т. 1. С. 37, 45—47, 50— 51, 55, 6 6 - 6 7 , 7 2 - 7 4 , 7 8 - 7 9 , 2 0 2 -2 0 3 . 51 Werth P.W. Imperiology and Religion: Some Thoughts on a Research Agenda / / Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire / Ed. K. Matsuzato. Sapporo, 2007. P. 52—53; Crews R. For Prophet and Tsar. 52 Свод законов Российской империи. СПб., 1892. Т. 2. Ст. 208. 53 Захарова О.Ю. Светские церемониалы в России XVIII — начала XX в. М., 2001. С. 38. И сследование Захаровой концентрируется на фигуре М ихаила Воронцова, наместника на Кавказе при Николае 1. 54 Цит. по: Yaney G.L. The System atization o f Russian Government: Social Evolution in the Domestic Administration o f Imperial Russia, 1711—1905. Urbana

(111.), 1973. P. 218. Другие примеры подобных конфликтов см.: Ремнев А.В. Степ­ ное генерал-губернаторство в имперской географии власти / / Азиатская Рос­ сия: люди и структуры империи. С борник научных статей к 50-летию со дня рождения профессора А.В. Ремнева. Омск, 2005. С. 170—171. О губернаторах приграничных областей как о «людях власти» («men o f power») на границах империи см.: LeDonne J. Frontier Governors General. Part 1: The Western Frontier, 1772—1825 / / Jahrbiicher fiir Geschichte Osteuropas. 1999. Vol. 47. № 1. P. 58. 55 Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. P. 47—51. 56 Kivelson V. Cartographies of Tsardom: The Land and its Meanings in Seventeenth-Century Russia. Ithaca, 2006. P. 174—177; Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the N orth. Ithaca, 1994. P. 40-41 [См. перевод: Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М., 2008. — Прим. пере­ водчика]; Khodarkovsky М. «Ignoble Savages and Unfaithful Subjects»: Constructing N o n -C h ristian Identities in Early M odern Russia / / R ussia’s O rient: Im perial Borderlands and Peoples, 1700—1917 / Eds. D.R. Brower, E.J. Lazzerini. Bloomington (Ind.), 1997. P. 9—26. О социальной систематике Московского государства см.: Hartley J. A Social History of the Russian Empire 1650—1825. New York, 1999. 57 М оя ссылка на бритые подбородки является обыгрыванием терминоло­ гии Александра Эткинда. См.: Эткинд А. Время бритого человека, или Внут­ ренняя колонизация России / / Ab imperio. 2002. № 1. С. 265—298. 58 Bassin М. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space / / Slavic Review. 1991. Vol. 50. № 1. P. 6—8. В качестве при ­ мера проевропейского энтузиазма В.Н. Татищева см. его статью «Европа» в словаре: Л ексикон российский исторический, географический, политический и гражданский. СПб., 1793. Т. 2. С. 190. 59 Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. С. 9; Bassin М. Geographies o f Imperial Identity / / The Cambridge History o f Russia. Vol. 2. P. 47. 60 Sunderland W. Imperial Space: Territorial Thought and Practice in the Eighteenth C en tu ry // Russian Empire: People, Space, Power, 1700—1930 / Eds. J. Burbank et al. Bloomington (Ind.), 2007. P. 39. 61 См., например, карту «благоприобретенной территории» между нижним Днестром и Днепром, изданную Горным институтом: Российский атлас из со­ рока четырех карт состоящ ий и на сорок два наместничества империю разде­ ляю щий. СПб., 1792. С. 87. 62 Об этих поселениях см., например, «Записки о колониях в Америке» К ирила Тимофеевича Хлебникова в кн.: Русская Америка в «записках» Кирила Хлебникова / Ред. С.Г. Федорова. М., 1985; Костливцов С.А. Отчет по обо­ зрении российско-американских колоний. СПб., 1861. 63 Slezkine Y. Naturalists versus Nations: Eighteenth-Century Russian Scholars C onfront Ethnic Diversity / / Russia’s Orient. P. 27—57; Sunderland W. Taming the Wild Field. P. 60—61. Об отношении Екатерины II см.: П исьма Екатерины II к барону Гримму / / Русский архив. 1878. Т. 16. № 9. С. 93. 64 Термин «инородцы» вовсе не был новым — он появляется в описани­ ях нерусских народов как минимум с XVI в. Однако как ш ироко известная юридическая категория он ведет свою историю с Сибирской реформы 1822 г. М .М . Сперанского. См.: Geraci R.P. Window on the East: National and Imperial

Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca (NY), 2001. P. 31; Соколовский С.В. Обра­ зы других в российской науке, политике, праве. М., 2001. С. 52; Белова О.В. «Инородец» / / Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Ред. Н.И. Толстой. М., 1999. Т. 2. С. 41 4 -4 1 8 . 65 Miller A. The Empire and the Nation in the Imagination of Russian Nationalism 11 Imperial Rule. P. 2 1; Steinwedel C. How Bashkiria Became a Part of European Russia 11 Russian Empire: People, Space, Power. P. 94—124; Sunderland W. Taming the Wild Field. Об изменении морфологии Центральной России см.: Gorizontov L. The «Great Circle» of Interior Russia: Representations of the Imperial Center in the Nineteenth and Early Twentieth Centuries / / Russian Empire: People, Space, Power. P. 67—93. 66 Правилова E. Ф инансы империи: деньги и власть в политике России на национальных окраинах, 1801—1917. М., 2006. С. 107; Арсеньев К.И. Статисти­ ческие очерки России. СПб., 1848. С. 25—26; Березин И. М етрополия и коло­ ния / / Отечественные записки. 1858. Т. 117. № 3. С. 81—99; Т. 117. № 5. С. 349— 370; Т. 118. № 5. С. 74—115; Brower D. Turkestan and the Fate of the Russian Empire. P. 29; Sahadeo J. Progress or Peril: Migrants and Locals in Russian Tashkent, 1906— 1914 / / Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Eds. N.B. Breyfogle et al. New York, 2007. P. 155—156; Родигина И.И. «Другая Россия»: Образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX — начала XX века. Новосибирск, 2006. С. 146; Азиатская Россия в геополитичес­ кой и цивилизационной динамике. С. 431—432, 435—436; Энциклопедический словарь / Ред. И.Е. Андреевский: Т. 1—41. СПб., 1890—1907. Т. 1. С. 231. 67 Sahadeo J. Russian Colonial Society. P. 5; Sunderland W. The «Colonization Q uestion»: Visions o f C o lonization in Late Im perial Russia / / Jah rb iich er fur Geschichte Osteuropas. 2000. Vol. 48. № 2. S. 210—232; Ремнев А.В. К олония или окраина? Сибирь в имперском дискурсе XIX в. / / Российская империя: стра­ тегии цивилизации и опыты обновления / Ред. М.Д. Карпачев и др. Воронеж, 2004. С. 133—135; Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907. С. 16; Э нциклопедический словарь / Ред. И.Е. Андреевский: Т. 1—41. СПб., 1890-1907. Полутом 14а. С. 738-739. 68 Slocum J. W. Who, and When, Were the Inorodtsyl The Evolution o f the Category o f «Aliens» in Imperial Russia / / Russian Review. 1998. Vol. 57. № 2. P. 173—190; Hirsch F. Empire o f Nations. P. 31—32. См. одну из публикаций начала XX в., чей заголовок содержит перечень народов, подпадавших под данное понятие: Алекторов А.И. Инородцы в России: современные вопросы. Ф инляндцы, поляки, латыши, евреи, немцы, армяне, татары. СПб., 1906. 69 В качестве небольшой подсказки стремящимся разобраться в широкой общ ественной дискуссии среди современников по этим проблемам см.: Фор­ тунатов Ф. Н ациональные области России (опыт статистического исследова­ ния по данным всеобщ ей переписи). С П б., 1906; Кокошкин Ф.Ф. Областная реформа и единство России. М., 1906; Новоторжский Г. Национальный воп­ рос, автономия и федерация. М., 1906; Ратнер М.В. О национальной и терри­ ториальной автономии. Киев; СПб., 1906; Грушевский М. Единство или распа­ дение России? С П б., 1907; Корф С.А. Федерализм. С П б., 1908; Евреинов Г.А. Н ациональные вопросы на инородческих окраинах России: схема политичес­ кой программы. С П б., 1908. 711 H axthausen von. T he R ussian E m pire: Its P eo p les, In s titu tio n s, and Resources. London, 1847—1852 (reprint: New York, 1968). Vol. 2. P. 76. [См. ча­

стичное рус. издание: Гакстгаузен А. фон. Закавказский край: Заметки. СПб., 1857. Ч. 1 - 2 . - П р и м . пер.] 71 Ремнев А.В. Степное генерал-губернаторство. С. 175. 72 Наиболее полное исследование о Министерстве государственных иму­ ществ в период его формирования си.: Дружинин Н.М. Государственные крестья­ не и реформа П.Д. Киселева. М., 1946—1958. Т. 1—2. См. также: Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности Министерства государственных иму­ ществ, 1837-1887. СПб., 1888. 73 Цит. по одной из главных обзорных работ, составленных специалиста­ ми Переселенческого управления: Азиатская Россия. С П б., 1914. Т. 1. С. v. 74 Об истории Переселенческого управления см.: Treadgold D. W. The Great Siberian Migration: Government and Peasant in Resettlement from Emancipation to the First World War. Princeton (N .J.), 1957. P. 120—121, 129; Высшие и централь­ ные государственные учреждения России. 1801—1917. С П б., 2002. Т. 3. С. 72, 91—92. О ГУЗиЗ как о центре «новых методов управления» и «демократии э к ­ спертов» см.: Yaney G. The Urge to Mobilize: Agrarian Reform in Russia, 1861— 1930. Urbana (111.), 1982. P. 133—138. О «научно подготовленном правительстве» России того периода см.: Hirsch F. Empire of Nations. P. 31, 47. 75 Подробнее об этих деталях см. воспом инания представителя нового поколения чиновников управления: Татищев А.А. Земли и люди в гуще пере­ селенческого движения (1906—1921). М., 2001. С. 34. 76 Обо всем вышеизложенном см.: Андроников. Колонизация Сибири в свя­ зи с землеустройством местного населения / / Вопросы колонизации (далее — ВК). 1907. Т. 2. С. 119; Кузнецов В. Экономические результаты переселения в Сибирь и Степной край / / ВК. 1907. Т. 2. С. 83; Введенский И. Переселение и аграрный вопрос / / ВК. 1909. Т. 5. С. 78; Шкунов М. Землеустройство инород­ цев в Горном Алтае и использование свободного фонда для колонизации / / ВК. 1909. Т. 5. С. 171; Скорняков Е.Е. Орошение и колонизация пустынь штата Айдаго в Северной Америке на основании закона Кери (Carey Act): отчет по заг­ раничной командировке. СПб., 1911. Т. 1—2; Епанчин Н.Н. Орошение и коло­ низация черноземных прерий дальнего запада Канады обществом канадской железной дороги: отчет по командировке в Канаду в 1912 г. СПб., 1913. Т. 1— 2; Кауфман А.А. По новым местам. СПб., 1905. 77 С писок изданий П ереселенческого управления, с рисунками. С П б., 1914. По картографированию см. особенно: Багров J1.C. Карты Азиатской Рос­ сии. Пг„ 1914. С. 28. 78 Новые инструкции для управления подчеркивали его обязанности по организации и поддержке переселенческого движения и обустройства поселен­ цев на новых местах. В результате вплоть до самого конца старого режима боль­ шая часть практической работы управления исходила из данны х прин ц ип и ­ альны х задач. См.: В ы сочайш е утверж денное, 2 декаб ря 1896 г., м нение Государственного Совета об учреждении в составе М инистерства внутренних дел Переселенческого управления. (Отделы I и II) / / С борник узаконений и распоряжений о переселении. СПб., 1901. С. 2—4. 79 Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (РГИАДВ). Ф. 702. Оп. 3. Д. 347. Ч. 1. Л. 216. 80 Тине Г. Вопросы колонизации Азиатской России и «выставка по пере­ селенческому делу» / / ВК. 1912. № 11. С. 3—4.

81 Там же. С. 4. Гинс вернулся к своему проекту в другой публикации, см.: Гинс Г. Переселение и колонизация. СПб., 1913. С. 29. 82 Азиатская Россия. Т. 1. С. viii. 83 См., например: Там же. С. 39, 42, 88—92; П редварительный отчет об организации и исполнению работ по исследованию почв Азиатской России в 1908 г. / Ред. К.Д. Глинка. С П б., 1908. С. 4 - 8 ; РГИА. Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. JI. 58 об. (ссылка на принадлежность к Азиатской России Сибири, Степного края и Туркестана), 88 (дополнительно ко всему вышеназванному в состав Ази­ атской России включено также и Закавказье). Анатолий Ремнев отмечает, что в течение XIX в. понятие «Сибирь» употребляется в административном дискур­ се все реже и реже и вытесняется понятием «Азиатская Россия», см.: Ремнев А.В. Колония или окраина? С. 115. 84 Это определение понятия «колонизация» появляется в бюрократической документации с 1916 г. См.: РГИА. Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. Л. 26 об. 85 Кривошеин К А . Александр Васильевич Кривошеин: судьба российского реформатора. М., 1993. С. 126, 131; Гинс Г. Переселение и колонизация. С. 20. Кривошеин был также тесно вовлечен в вопросы восточной политики посред­ ством своего большого влияния в Комитете по заселению Дальнего Востока, учрежденном при Совете министров в 1909 г. См.: Ремнев А.В. Россия Дальне­ го Востока: имперская география власти XIX — начала XX века. Омск, 2004. С. 479—487. Влияние Кривошеина на политику колонизации Дальнего Востока было весьма значительным вплоть до 1911 г. После смерти Столыпина ком и­ тет собирался на заседания довольно редко и был упразднен в 1915 г. 86 Речь главноуправляющего землеустройством и земледелием А.В. Криво­ шеина в Государственной Думе 10 ноября 1908 г. / / Столыпинская реформа и землеустроитель А.А. Кофод: Документы, переписка, мемуары / Ред. А. В. Гутерц. М., 2003. С. 89. До назначения на пост главы ГУЗиЗ К ривош еин служил 8 лет в Переселенческом управлении. 87 Поездка в Сибирь и Поволжье: записка П.А. Столыпина и А.В. К риво­ шеина. СПб., 1911. С. 55, 11. О поездке Столыпина см.: Steinwedel С. Resettling People, Unsettling the Empire: Migration and the Challenge o f Governance, 1861— 1917 / / Peopling the Russian Periphery. P. 134—141; Treadgold D.W . The G reat Siberian Migration. P. 153—183. Об инспекционных поездках Кривош еина на Кавказ и в Туркестан см.: Вощинин В. Колонизационное дело при А.В. Кривошеине / / ВК. 1915. № 18. С. 3—24; [Кривошеин А.В.] Записка главноуправляю­ щего землеустройством и земледелием о поездке в Туркестанский край в 1912 г. Полтава, 1912. 88 В 1906 г. колонизационный бюджет ГУЗиЗ составлял 5 млн руб. К 1914 г. он уже превысил 30 млн руб. См.: Хроника / / ВК. 1914. № 14. С. 183; Азиат­ ская Россия. Т. 1. С. 493 (график). 89 См., например, дискуссии по этому вопросу: РГИА. Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. Л. 28, 54 об. — 55, 59 об. — 60. Оказывается, несмотря на все немалые усилия, чиновники управления так и не смогли избежать резкого снижения выделения денег на колонизацию в течение войны. Через год после начала войны колони­ зационный бюджет управления сократился на 10%, т.е. до 27 млн руб. К 1916 г. он уменьшился еще на 20% — до 21,5 млн. См. указанное архивное дело, л. 28. 90 РГИА. Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. Л. 65.

91 Материалы по земельному вопросу в Азиатской России. Пг., 1918. Т. 8: Журналы комиссии по вопросам переселения и колонизации. С. 18. 92 Об этом предложении см.: РГИА. Ф. 391. Оп. 5. Д. 735. Л. 1—8. 93 Опубликованные отчеты по колонизационной работе в Северной П ер­ сии см.: Сахаров А. Русская колонизация Астрабадской провинции в Персии. Пг., 1915. С. 39; Вощинин В. Современные задачи России на севере П ерсии / / ВК. 1915. № 17. С. 26—51; а также более противоречивый, но положительно окраш енны й обзор: Безсонов Б.В. Русские переселенцы в С еверной Персии. Пг., 1915. С. 87—90. П о адм инистративны м отделам и бю ро см.: Высшие и центральны е государственные учреж дения России. 1801—1917. С П б., 2002. Т. 3. С. 91—92. Архивные материалы по переселенческому делу в Урянхайском крае во время войны см.: РГИА. Ф. 391. Оп. 5. Д. 1390, 2173, 2174. О деятель­ ности в Северной П ерсии см.: РГИА. Ф. 391. Оп. 5. Д. 306, 307. 94 См., например, планы управления на 1915 г., которые включали «при­ нятие мер по защите русского влияния в Урянхайском крае» и «поддержку русской колонизации в персидских провинциях, соседствующих с русской гра­ ницей». РГИА. Ф. 391. Оп. 5. Д. 1557. Л. 12 об. 95 РГИА. Ф. 391. Оп. 6. Д. 300. Л. 5. Вмешательство управления в монголь­ ские дела не было новостью. Не ранее как в 1910 г. представители управления вошли в секретную межведомственную комиссию, созданную специально для изучения возможностей усиления русского влияния в этой стране. Одним из этих чиновников был Геннадий Ч иркин, вскоре назначенны й последним гла­ вой управления. О работе комиссии см.: РГИА. Ф. 23. Оп. 8. Д. 163; список членов комиссии см. на л. 1. Характеристику деятельности управления в свя­ зи с монгольскими делами в течение войны см.: Чиркин Г. Значение для Рос­ сии монгольского рынка: к вопросу о сооружении М онгольской железной до­ роги Кяхта — Урга / / ВК. 1915. № 17. С. 77—84. 96 Цит. по: Судьба века: Кривошеины. СПб., 2002. С. 130. 97 Это и есть «дилемма современной империи», сформулированная Доми­ ником Ливеном. См.: Lieven D. Russia as Empire and Periphery. P. 19, 22. 98 См., например, жалобы военного губернатора Амурской области в 1907 г.: РГИАДВ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 2146. Л. 279. 99 Mission to Turkestan: Being the Memoirs of Count K.K. Pahlen 1908—1909 / Ed. R.A. Pierce. London, 1964. P. 191. [См. рус. вариант: Пален К.К. Тюремное дело: отчет по ревизии Туркестанского края. СПб., 1910; Он же. Всеподданней­ шая записка, содержащая главнейшие выводы Отчета о произведенной в 1908— 1909 г г .... сенатором гофмейстером графом К.К. П аленом ревизии Туркестан­ ского края. СПб., 1910. — Прим. пер.] 100 К 1907—19008 гг. Переселенческое управление получило сомнительное признание как одна из основных мишеней для критики представителей всех политических партий и стало, по мнению одного из современников, «наибо­ лее упорно поносимы м ведомством в Третьей Думе». См.: Вощинин В.П. Пе­ реселенческий вопрос в Государственной Думе третьего созыва. С П б., 1912. С. 2 9 -3 3 , 5 7 -5 8 . 101 См. выводы в ст.: Ремнев А. Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке (готовится к печати). 102 Кривошеин упоминает прецедент Комитета по заселению Дальнего Во­ стока непосредственно в тексте своего плана. См.: РГИА. Ф. 391. Оп. 5. Д. 735.

JI. 5—6. К ривош еин должен был знать о существовании комитета, потому что числился его членом. См. выше, сноска 84. 103 См.: РГИА. Ф. 1282. Оп. 2 (1903 г.). Д. 24. Отчет об административных структурах колониальных империй Германии, Ф ранции и Великобритании см. на л. 266—303. Благодарю Анатолия Ремнева за указание на данный материал. 104 Вощинин В. Колонизационное дело при А.В. Кривошеине. 105 От редакции / / ВК. 1907. № 1. 106 О воздействиях и подтекстах фразы «единая и неделимая» на политику Р оссийской им перии см.: Ремнев А.В. К олония или окраина? С. 121—122; Holquist P. Dilemmas o f a Progressive Administrator: Baron Boris N olde / / Rritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 2. P. 266—267, 271— 272. Идея «Великой России», пропагандируемая Столыпиным, Нольде, Пет­ ром Струве и многочисленными политиками и обозревателями всех идеоло­ гических направлений, перекликалась с влиятельной концепцией «Великой Британии», впервые озвученной английским историком Джоном Сили (Seeley) в 1883 г. Краткий анализ личности Сили и его влияния на общественное м не­ ние см.: Ward S. Transcending the Nation: A Global Imperial History? / / After the Im perial Turn: Thinking w ith and through the N ation / Ed. A. Burton. D urham (N .C .), 2003. P. 4 4 -4 5 . 107 П.А. Столыпин: «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынеш ней России» (прим. пер.).

Анатолий Ремнев

РОССИЙСКАЯ ВЛАСТЬ В СИБИРИ И НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ: К о л о н и а л и зм без М и н и с терс тв а к о л о н и й — РУ С С К И Й « S O N D E R W E G » ?

В оображ ение н аш е и щ ет в С и б и р и чего-то чудного, о тличного и ничего н е находит. М. М. Сперанский1 П о след н и й продукт к о л о н и за ц и о н н о го усилия Р о с­ си и — ее п ервая к о л о н и я — С и б и р ь стои т н а гр ан и ­ це того и другого. П.Н. М илю ков2

своей статье я бы хотел сосредоточиться на колониальном дискурсе в отношении Сибири и Дальнего Востока и пока­ зать, почему для управления азиатскими окраинами так и не было создано специального учреждения, хотя потребность в этом, несомненно, существовала. В перечне центральных петербургских учреждений мы не найдем Министерства колоний, что на инсти­ туциональном уровне должно было дополнительно подчеркивать отличие России от западных империй. В одном из самых популяр­ ных курсов по русскому государственному праву, выдержавшем к 1909 году уже шесть изданий, закладывалось важное теоретическое основание восприятия государственной и национальной целостно­ сти империи.

В

Самые условия присоединения наших окраин были совсем не те, что условия приобретения западными государствами их колоний. П ри­ обретение колоний вызывалось условиями экономического развития, избытком населения, требовавш им исхода, ростом обрабатывающей

промышленности, требовавшей удобных рынков для сбыта своих про­ изведений. Колонии приобретались для экономической их эксплоатации в интересах метрополии. Присоединение русских окраин не было делом экономического расчета. Россия постепенно овладевала своими окраинами на западе и востоке, в силу чисто-политических побуждений, как необходимым условием обеспечения своего могущества и независи­ мости. Ей нужен был доступ к морю, ей надо было охранять свои гра­ ницы от диких орд, и в силу этого она все росла и росла, иногда в ущерб своим экономическим интересам3.

В российском имперском дискурсе термины «метрополия» и «колония»4 почти не получили официального употребления, а уда­ ленные от центра территории предпочитали называть: «край», «ок­ раина», «область». Не существовало четкости и в разделении поня­ тий «переселение» и «колонизация», хотя имперские практики на восточных окраинах не прочь были учиться у Запада его отноше­ нию к колониальному миру Востока и охотно заимствовали управ­ ленческие технологии и терминологию, а также сравнивали рос­ сийские окраины с колониальными владениями европейских государств. Антиколониальный дискурс советского и постсоветс­ кого времени был в известной степени унаследован из Российской империи. Современная российская историография сохраняет и сегодня традиционный акцент на принципиальном отличии рос­ сийской имперской политики от колониального господства евро­ пейских империй5. Не случайно В.А. Ламин и Д.Я. Резун вынуж­ дены констатировать: «Специалисты по истории и экономике Сибири до настоящего времени не определились, что такое есть эта громадная страна: колония, или колонизуемая территория, или неотделимая часть неделимой России»6. Отказавшись от неясной по смыслу ленинской категории «колония в экономическом смыс­ ле»7, современное сибиреведение предпочитает оперировать терми­ нами фронтир8, «сибирский плавильный котел»9 и даже «Дикий Восток»10, настаивая на типологическом сходстве американского и сибирского опыта. Теории «внутренней колонизации»" империи нередко противостоит политически более жесткая концепция «внутреннего колониализма»12, у которой, видимо, есть если не на­ учное, то политическое будущее. В любом случае сибирский вариант управления окраинами представляется историкам более типичным для Российской импе­ рии, нежели отклонения в сторону колониализма в случае с Турке­

станом, где предлагали использовать как временное, промежуточ­ ное определение — «колонии-окраины»13. Так, сравнивая Россий­ скую и Британскую империи, Д. Ливен утверждает, что в степных областях и Туркестане российская политика была по сути дела колониальной, но в отношении Сибири XIX века он уже не столь категоричен. «Коренное население Сибири не сильно отличалось от тех племен Северо-Восточной Европейской России, которые рус­ ские, в погоне за мехом, давно обнаружили и эксплуатировали. ... Кочевники, с которыми русские имели дело в процессе своей экс­ пансии в степи, были им знакомы еще лучше»14. «К о ло ни альн ая п о л и ти ка »

или

« н а ц и о н а л и з а ц и я » ОКРАИН:

ДВЕ ТЕН ДЕН Ц И И В РЕПРЕЗЕНТАЦИИ С и би ри и Д альнего В о с то к а Р о с с и и

Расширение территории в царствование Александра I (Грузия, Финляндия, Бессарабия, Царство Польское), в сочетании с идея­ ми «правительственного конституционализма», стимулировало поиски новой организации империи. Этим были озабочены как правительственные реформаторы, так и их политические оппонен­ ты. В поле этих поисков попадает и Сибирь, которая также нужда­ лась в особой системе управления. Хотя М.М. Сперанский и отпра­ вился в 1819 году в Сибирь с книжкой Д. Прадта о колониях15, в официальных документах и частных письмах он старательно из­ бегал термина «колония» и предпочитал писать о Сибири лишь как об отдельной области России. Его особенно поражало не столько отличие Сибири от Центральной России, сколько сходство, осо­ бенно в недостатках управления. «Сибирь есть просто Сибирь», и не стоит в ней искать «Индию» — писал он дочери, и уже намере­ вался развенчать перед всей Европой устоявшееся мнение, что за Уралом живут одни ссыльные16. Близкий Сперанскому сибирский историк П.А. Словцов, хотя и не был доволен современным поло­ жением своей малой родины, также признавал, что Сибирь «есть не иное, что, как часть России, передвинувшаяся за Урал своими нравами и поверьями», что сибиряк не перестает быть русским, и предвидел, что «законодательство и образованность умственная, поравняв Сибирь с Россией, тем самым закончат отдельность здеш­ ней истории»17.

Уже в своем известном проекте 1809 года Сперанский предла­ гал разделить империю на губернии и области, понимая под пос­ ледними те части государства, «кои по пространству и населению своему не могут войти в общий распорядок управления». К их чис­ лу он тогда отнес: «1) Сибирь, по хребет Уральских гор; 2) край Кав­ казский и Астраханский с Грузиею; 3) край Оренбургский; 4) Земля казаков; 5) край Новороссийский», — определив, что они «имеют особенное устройство с применением к ним общих государствен­ ных законов по местному их положению»18. В проекте 1816 года, подготовленном по указанию Александра I, среди предполагае­ мых 12 округов (наместничеств) также значилась Сибирь со сто­ лицей в Томске. Разделение империи на 12 наместничеств пред­ усматривалось проектом «Российской уставной грамоты», который готовился в 1818—1820 годах, а также конституцией декабриста Н.М. Муравьева19. Во время сибирской ревизии 1819 года ходили слухи, что Сперанский намеревается «сделать из Сибири Финлян­ дию»20. Вместе с тем управляющий делами I Сибирского комитета и близкий сотрудник Сперанского декабрист Г.С. Батеньков под­ тверждал, что существовала мысль провести реформирование, аналогичное сибирскому, и на других окраинах империи. В таком случае Сибирь могла бы стать удобной площадкой для экспери­ ментирования. «Сибирское учреждение» 1822 года на целое сто­ летие законодательно закрепило управленческую специфику Си­ бири, а 20 мая 1831 года было даже подтверждено, что никакой новый закон не распространяется на Сибирь, если об этом спе­ циально не указано. Таким образом, Сперанский не только создал особую систему управления для Сибири, но на долгое время в ад­ министративно-правовом отношении обособил ее от остальной империи, что многими будет затем восприниматься как тормоз для реформ и преграда для интеграции Сибири в общеимперское пространство. Показательна дискуссия, имевшая место в эти годы, по пово­ ду книги К.И. Арсеньева, в которой предлагалось все территории империи за Уралом считать колониями. Рецензент категорически отвергал такое определение: «Что название Колонии не свойствен­ но Сибири, о том много распространяться нет нужды. Единство управления, одинакие законы гражданские и уголовные, одинакие права граждан — все соединяет Сибирский край с собственною Россиею в одно тело неразрывно; и жители отдаленнейших стран Сибири суть такие же нам сограждане, как все жители Велико­

российских и Малороссийских Губерний, а отнюдь не колонисты. Ежели Сибирь, по ее малолюдству, принять за Колонию, то долж­ но будет также и Крым и Новороссийский край, и даже Оренбург­ скую и другие губернии назвать колониями. Судьба колоний до­ вольно известна. Ныне мудрые Правительства стараются даже и истинные колонии совокуплять с метрополиею, и, так сказать, слить в одно тело»21. В этом тексте уже присутствовал почти пол­ ный набор антиколониальных аргументов и был задан вектор фор­ мирования иной лексики доя описания азиатских окраин империи. Арсеньев все еще не видел в колониальном статусе «ничего ужасного»22 и даже в духе многих, кто тогда мечтал о морском бу­ дущем России, строил планы ее торгового величия в Азиатско-Ти­ хоокеанском регионе. Позднее он постарался смягчить оценки и пояснить, что среди десяти «пространств» империи выделяется сибирское, ограничившись указанием, что «Сибирь есть истинная колония земледельческая, металлоносная и коммерческая; рас­ сматривая под сим видом, она имеет преимущество над колония­ ми других государств Европейских, не отделяясь от метрополии ни Океаном, ни посторонними владениями»23. Между тем во взглядах российских мореплавателей, так же как и у их европейских коллег, идеи Просвещения и гуманизма, роман­ тика географических открытий и колониальных захватов сочета­ лись со стремлением утвердить ее первенство своей державы на неизведанных еще землях планеты. Знакомство моряков с колони­ ями, которые они могли наблюдать на кругосветном пути в Рус­ скую Америку, заражало их стремлением действовать схожим об­ разом24. Моряки стремились не отстать от европейских держав и намеревались войти в «колониальный клуб», мечтая об активной морской торговле и богатых владениях в южных широтах. К стрем­ лению успеть к разделу колониальных владений в Азиатско-Тихо­ океанском регионе примешивалось и опасение потерять свои все еще плохо освоенные и недостаточно закрепленные за империей далекие территории. Вместе с тем признание колониального ста­ туса американских владений и формальное негосударственное уп­ равление ими Российско-Американской компанией облегчило их продажу в будущем. Неслучайно вел. кн. Константин Николаевич придерживался мнения, что «наши колонии» на Американском континенте, столь удаленные от «метрополии», не имеют для Рос­ сии «никакого значения», содержать их дорого и защитить их бу­

дет трудно, тогда как «наши владения» на Амуре, которые составля­ ют «неразрывную часть империи», предоставят гораздо больше ресурсов25. Всю первую половину XIX века господствовавшим оставался взгляд на Сибирь как на «запасной край», земли которого будут востребованы в будущем. Сибирь, в отличие от Канады, надолго застряла на первоначальной стадии хозяйственного освоения, не стала ни объектом мощного колонизационного движения, ни ис­ точником сырья для российской промышленности, ни заметным рынком сбыта для мануфактур и фабрик центральной части стра­ ны. Кабинетское горнозаводское хозяйство оставалось стабильно убыточным, а добыча пушнины уже не приносила прежних диви­ дендов. Даже открытие сибирского золота не внушило оптимизма в устойчивой доходности Сибири. Вплоть до строительства Сибир­ ской железной дороги Сибирь с экономической точки зрения ос­ тавалась большим «географическим трупом»26. Между тем это не означало, что не существовало в это время взгляда на Сибирь как на колонию. В правительственных кругах возникают опасения в благонадежности сибиряков, предчувствие, что Сибирь может последовать примеру североамериканских коло­ ний Британской империи. Опасались как происков разного рода соперников России, так и распространения на Сибирь через поли­ тических ссыльных революционного духа. Писатель и путеше­ ственник П.И. Небольсин предупреждал в 1848 году Военное министерство о преждевременности занятия Амура, пока не уст­ ранен «внутренний враг» в самой Сибири в лице недовольных российскими порядками беглецов из центральных губерний, рас­ кольников, ссыльных поляков и т.п. Он запальчиво призывал: «Надобно убить этого врага, надобно убить, с корнем вырвать мысль, укоренившуюся в сибиряках, что Сибирь совсем не Рос­ сия». Симпатии сибиряков, по его словам, могут легко обратить­ ся в сторону американцев. В ответ западносибирский генерал-губернатор П.Д. Горчаков с нескрываемой тревогой писал военному министру о стремлении сибиряков «не признавать Сибирь Россиею и готовности среди их быть наведенными на мысль последовать примеру Американских штатов»27. Управляющий делами II Сибир­ ского комитета В.П. Бутков, имевший в середине века особое вли­ яние на окраинную политику империи, также заявлял, что амери­ канцев нельзя пускать на Амур, так как они разовьют там свой республиканский дух и «Сибирь отвалится от нас»28. Н.Н. Муравь­

ев-Амурский свидетельствовал о господствовавшем в Петербурге предубеждении, «что Сибирь рано или поздно может отложиться от России». Предчувствия сибирского сепаратизма оказались не чужды и ему самому. Основную опасность за Уралом, на его взгляд, могли представлять, помимо поляков, сибирские купцы-монопо­ листы и золотопромышленники, не имеющие «чувств той предан­ ности Государю и отечеству, которые внутри империи всасывают­ ся с молоком»29. Действительно, у сибиряков постепенно пробуждается недо­ вольство, звучат обвинения в экономической несправедливости. Иркутское купечество уже в конце XVIII века ходатайствовало об ограждении их от конкуренции московских купцов в торговле с Китаем. О стремлении московских купцов захватить в свои руки кяхтинскую торговлю упоминает в 1840-х годах в «Обозрении За­ байкальской области» член комиссии государственных имуществ Л .Ф. Львов30. Об этом тогда же писал ссыльный декабрист Н.А. Бес­ тужев: «Москвичи решились задушить Сибиряков, т.е. Сибирскую Пушную Торговлю, которою живут и дышут целые сотни тысяч на­ рода»31. Если для Бестужева Сибирь это «колониальная страна, ко­ торую осваивали народы России, русская земля», то для другого декабриста-сибиряка Г.С. Батенькова был уже важен аспект не­ равноправия, угнетения колонии метрополией32. Декабристы были одними из первых, кто актуализировал сходство в освоении за­ уральских территорий империи и Северо-Американских штатов. И. И. Пущин еще в 1845 году заметил: «Я не иначе смотрю на Си­ бирь, как на Американские Штаты. Она могла бы тотчас отделиться от метрополии и ни в чем не нуждалась бы — богатая своими да­ рами природы»33. О закономерности такого явления утверждала и наука о колониях, за достижениями которой следили как в прави­ тельстве, так и в сибирском обществе. Ситуация заметно обострилась во второй половине столетия, когда под воздействием европейских национальных вызовов, польских событий и зарождения украинофильства с подозрением начинают смотреть и на Сибирь. Фобия сибирского сепаратизма появилась раньше, чем в самой Сибири начали формироваться автономистские настроения и появилось сибирское областниче­ ство34, а «государство, словно в зловещем пророческом сновиде­ нии, вообразило своих локальных противников еще задолго до того, как они обрели свое историческое существование»35.

В 1852 году Николай I лично взялся рассуждать о статусе Си­ бири, сравнивая ее с Кавказом и Закавказьем, где он признавал колониальный характер своей политики. Западная Сибирь, утвер­ ждалось в проекте плана работ II Сибирского комитета, «по сосед­ ству с внутренними губерниями России, по системе ее сообщений и по ее населению ближе может быть сравниваема с губерниями России, чем Сибирь Восточная, на которую, по ее отдаленности и естественному положению, может быть, следовало смотреть как на колонию»36. Соглашаясь в целом с подобной установкой, Н и­ колай I внес в нее важные коррективы, признав возможным вре­ менно сохранить там особое управление, которое «не может и не должно быть поставлено в те отношения, в каких обыкновенно на­ ходятся колониальные управления к метрополии»37. Вел. кн. Кон­ стантин Николаевич вообще недоумевал, откуда возникла мысль, «будто соединение Азиатских губерний с губерниями России, на­ ходящимися в Европе, было непрочно». Он также требовал исклю­ чить из программы деятельности II Сибирского комитета поло­ жение, трактующее Восточную Сибирь в качестве колонии. На схожей позиции стоял и ревизовавший в 1850—1851 годах Запад­ ную Сибирь генерал-адъютант Н.Н. Анненков, высказывавшийся в пользу ускоренного развития промышленности в Сибири: «Ос­ лабления зависимости Сибири от России чрез развитие промыш­ ленных сил опасаться нельзя, если само правительство не подаст тому повода, смотря на Сибирь как на колонию»38. Подобные раз­ ногласия и опасения демонстрировало и бурное обсуждение коло­ ниального вопроса в Русском Географическом обществе в 1861 году39. Во взгляде на Сибирь важно также отметить, какое место ей отводилось в ряду других имперских окраин. В 1865 году, когда встал вопрос об упразднении II Сибирского комитета, министр народного просвещения А.В. Головнин (один из заметных членов «партии Мраморного дворца» вел. кн. Константина Николаевича) отмечал, что, в отличие от Польши и Финляндии, Сибирь, Кавказ, Крым и Остзейские губернии являются составными частями Рос­ сийской империи40. На этом отличии настаивали и в начале XX века, когда империя уже не могла не признать особого статуса арендо­ ванных у Китая территорий: «Конечно, можно и Туркестан, и При­ амурье, и даже всю Сибирь назвать колонией. Но существуют всетаки определенные признаки, дающие содержание понятиям колониальной политики, колониального вопроса, — признаки, которые не приложимы к окраинам государства, хотя и отдален­

ным от культурно-политических центров. Относительно Сибири нельзя спрашивать: зачем Сибирь нужна России? Во всяком слу­ чае, такой вопрос имел бы не больше смысла, чем, например, воп­ рос: зачем России нужен Крым или Урал? Крым, Урал, Сибирь суть части России, и спрашивать оправдания их принадлежности рус­ скому государству — все равно что спрашивать: нужна ли вообще Россия?»41 Впрочем, в отношении собственно российских дальне­ восточных территорий терминологическая сдержанность могла быть не столь строгой и даже в высказываниях официальных лиц могли звучать определения их как колониальных. Один из наиболее влиятельных военных экспертов М.И. Венюков проводил резкое отличие России от европейских колониальных империй. «Полное политическое спокойствие царствует на всем обширном пространстве от Урала до Тихого океана, несмотря даже на прилив туда стольких элементов беспорядка в лице ссыльных преступников. И в общегосударственном смысле северная Азия является не мятежною колонией, которая истощала бы свою мет­ рополию усилиями на поддержание политических уз, а простым продолжением великой империи, политическое могущество кото­ рой только черпает в завоеванной стране новые силы»42. Когда же в 1882 году чиновник МВД Ф.К. Гире вновь упомянул о мерах, на­ правленных на сближение Сибири с метрополией, он получил в ответ резкую реплику от своего министра Д.А. Толстого: «У нас нет колоний»43. В связи с юбилеем присоединения Сибири к России катковские издания постарались всячески усилить государственное значение исторических событий трехвековой давности, показать, что главным результатом «священного подвига» Ермака стало пре­ вращение Сибири в неотъемлемую часть России. «Сибирь не ко­ лония только, не окраина, не придаток, — она есть существенная часть России, и таковою ей следует быть во всем ее гражданском устройстве»44. Несмотря на это, колониальный дискурс не исчез, усилив свою оппозиционность, что также не могло не настораживать власти. В противовес унификаторским устремлениям центра областники выдвинули сибирскую региональную программу, задействовав для ее реализации классический инструментарий из арсенала западных теорий колониализма и национализма45. Они создали целое учение об образовании под влиянием ряда факторов в Сибири особого культурно-антропологического типа («сибиро-русской народно­ сти»), по образцу того, как это происходило в Америке. Для них

было важно добиться устойчивой региональной идентичности (за счет формирования сибирского патриотизма, знаковых историчес­ ких фигур, своих газет, литературы, музыки, живописи, истории, фольклора и т.п.), потребовать от метрополии колониальных ин­ ститутов самоуправления, создания Сибирского университета, где будет формироваться сибирская интеллигенция. Они были готовы приветствовать культурное «пробуждение» туземцев, надеясь, что им удастся преодолеть этнокультурные различия в построении еди­ ной региональной идентичности. Колониальный взгляд на Сибирь, который областники активно пропагандировали, был порожден не только чувством социальной и экономической обделенности их родины, но и идеями демократизма и федерализма, с которыми основоположники областничества познакомились в Петербурге46. Столица стала местом встречи новейших общественных теорий и стихийного сибирского патриотизма, разогретого обидами на заб­ вение Сибири, как правительством, так и российским обществом, использованием ее в качестве «штрафной» и сырьевой колонии, над которой нависло «московское мануфактурное иго» и которая страдает от петербургской бюрократической централизации. Кажется, для областников было важным не только доказать несправедливость самодержавной политики в отношении Сибири, но подвигнуть имперскую власть и российское общество к призна­ нию права Сибири иметь административно-хозяйственную автоно­ мию и культурную самобытность. Если Сибирь колония — то дайте ей колониальные институты, как это сделала для своих колоний Британия, позвольте ей стать равноправной внутри империи. Об­ ластники стремились уже не только доказать колониальный статус Сибири, но и упрекнуть правительство в отсутствии определенной «колониальной политики» и «колониальной системы». В их печат­ ном органе «Восточное обозрение» прямо заявлялось, что прави­ тельство должно учесть опыт европейской колониальной политики, если оно не хочет, чтобы российские окраины были обременитель­ ны для центра и чтобы в них возникла почва для сепаратизма47. Со ссылкой на пример Британской империи они указывали, что и в Сибири «с каждым годом будет чувствоваться все сильнее» потреб­ ность в создании административных, судебных и законодательных учреждений, «равных по значению таковым же центральным или представляющих самостоятельные отделения последних». Даже те, кто настаивал на сходстве Сибири и Центральной России, разде­ ляли это мнение: «История Сибири, по существу, очень сходна с

историей большинства колоний всех европейских стран. То же неразумное расхищение естественных богатств, приводящее, в конце концов, к полному истощению страны; те же насилия и притеснения, совершаемые над туземцами и доводящие их до полного исчезновения с лица земли; те же произвол и самоуправ­ ство местных властей, доходящие до ужасов, которые не способ­ на, казалось бы, выдумать самая пылкая фантазия. “Самобытно­ русского” в судьбах Сибири только то, что в то время, когда в колониях других стран давно царствует законность и гражданский порядок и все вышепоименованные печальные явления отошли в область предания, в Сибири эксплуатация теперь только впол­ не расправила свои крылья»48. Сибирские областники активно пытались навязать российскому обществу колониальный дискурс, который грозил сломать идеологические схемы «национализиру­ ющейся» империи Романовых. Происхождение «сибирского вопроса» типологически близко появлению других национальных «вопросов». Понятно, почему появление областников так насторожило М.Н. Каткова, который по аналогии с западными окраинами принялся искать и в Сибири «польский след»49. Угроза, исходившая от сибирского областниче­ ства, даже если она не была реально опасной, могла воспринимать­ ся как аналог украинофильства50. В правительственных кругах про­ должали упорно верить, что идеи сепаратизма развиваются в Сибири «под влиянием ссыльных, преимущественно поляков»51. Сибирские газеты, уверял со слов катковских «Московских ведо­ мостей» К.П. Победоносцев, находятся в руках поляков, которые «проповедуют отделение Сибири от России»52. Планы территориального переустройства Азиатской России доставили М.Н Каткову повод обозначить перспективы «национа­ лизации» восточных окраин империи. Таким образом, админист­ ративная русификация была им введена в поле национального дис­ курса, в котором колониальным мотивам не должно было остаться места. Губернии Уфимская, Оренбургская, Тобольская и Томская, утверждал он, уже давно вошли в состав Российского государства, и перестали даже быть окраинами, и, будучи русскими по своему населению, «сделались вместе с тем совершенно внутренними гу­ берниями, от коих поэтому и нет более никакого повода отделять их в административном отношении. Политическая благонадеж­ ность этих губерний находится вне всякого сомнения, и было бы не полезно, а скорее вредно создавать для них особые высшие ад­

министративные центры, помимо одного общего центра всей Им­ перии»53. По своей культуре сибирские губернии давно имеют «ев­ ропейский, а не азиатский характер». Особое значение при этом Катков отводил телеграфу, с появлением которого «аргумент за сохранение в нем [крае] генерал-губернаторской власти теряет много своей силы», а Сибирская железная дорога окончательно сблизит зауральские территории с Европейской Россией. Отношения «Сибири и России»54 (а именно так теперь форму­ лировалась эта проблема) заметно обострились на рубеже XIX— XX веков, когда вслед за строительством Транссибирской магис­ трали настала и для Сибири «эпоха реформ». Модернизация окраин вела не только к рационализации и стандартизации управления и правовых систем, но и порождала новые противоречия. Сибирь ос­ талась в пространстве «дореформенной», «неземской» России, что воспринималось как несправедливость, а значит — колониальность. Высказывались обвинения, что метрополия высасывает не только материальные, но и духовные силы периферии, централи­ зовав всю научную деятельность и систему высшего образования. Ущемление избирательных прав сибиряков в Государственную думу и Государственный совет также могло восприниматься как дополнительный аргумент в пользу колониальное™ Сибири. Не случайно восточные окраины дали в большинстве своем оппози­ ционно настроенных депутатов, объединившихся в Сибирскую депутатскую группу55. Это было единственное объединение, сфор­ мированное не по политическому, национальному или конфес­ сиональному признаку, а по региональной принадлежности и об­ щности территориальных интересов. В противовес со стороны оппонентов сыпались обвинения, что Сибирь живет за счет осталь­ ной России, заговорили о дефицитности окраин, тяжести затрат на их нужды и «оскудении центра»56. С организацией массового переселения за Урал правительство начинает сознавать политическую опасность распространения об­ ластнических настроений в сибирской старожильческой среде. Главноуправляющий землеустройством и земледелием (ГУЗиЗ) кн. Б.А. Васильчиков, выступая в Государственной думе, предупреж­ дал, что лозунг «Сибирь для сибиряков» широко проник во все слои и группы местного населения57. Поэтому мало было заселить край русскими переселенцами, но необходимо было соединить имперское единство культурными скрепами. В специальной запис­ ке о состоянии церковного дела в Сибири, подготовленной канце­

лярией Комитета министров, указывалось на необходимость объе­ динения духовной жизни сибирской окраины и центральных губер­ ний «путем укрепления в этом крае православия, русской народно­ сти и гражданственности»58 (курсив мой. — А. Р.). Поведение империи в разных окраинных ситуациях могло быть разным, но менее всего оно может быть описано как коло­ ниальное в Сибири и на русском Дальнем Востоке. Главную став­ ку империя делала на народное миграционное движение, при­ званное изменить географию и демографию страны, «обрусить» земли и народы на востоке, что становилось важным идеологичес­ ким ресурсом и политическим инструментом консолидации им­ перского пространства59. Разумеется, имперские наблюдатели фиксировали существен­ ные отличия окраин от «внутренней» России и были обеспокоены утратой «русскости» переселенцами или угрозой появления реги­ ональной (областнической) идентичности, но воспринимали это, по большей части, как явление временное, переходное в процессе «слияния» окраин с «коренной» Россией. Вместе с тем империя не могла не задумываться, в отношении каких окраин эта политика будет более или менее успешной, где придется согласиться с на­ личием региональных различий, а где придется признать, что эти территории будут сохранять особый статус владений империи? Так, Р.А. Фадеев считал исторически успешным заселение русскими Новороссии, Поволжья, Приуралья, Сибири, Северного Предкав­ казья, но был уже менее оптимистичен в отношении Закавказья и Туркестана, которые «не могут уже вместить такой массы пришлого русского населения, чтобы обратиться этнографически в Россию; они останутся очень надолго русскими владениями в Азии, со все­ ми неизбежными условиями такого владения»60. Колониальный взгляд мог быть применим к Русской Америке, а затем к арендо­ ванным территориям в Китае (КВЖД, Квантунская область), но уже в отношении Туркестана вызывал споры, даже тогда, когда речь шла о Бухаре и Хиве, которые в перспективе должны были утратить свой статус протекторатов. Казахские степи, казалось, по примеру Сибири могут быть подвергнуты русской колонизации и превратят­ ся со временем во «внутреннюю» окраину империи.

«В ерх овно е ко лониальны й

о б л а с т н о е у п р а в л е н и е »:

КОНТЕКСТ П РО БЛЕМ Ы ЭФ Ф ЕКТИВНО СТИ ВЛАСТИ

Отсутствие в Российской империи Министерства колоний было вызвано не только принципиальным нежеланием походить на европейские колониальные империи, неспособностью организо­ вать управляемость окраинами из одного центра, но и опасением нарушить баланс ведомственных и территориальных интересов. Отсутствие правительственного единства в Петербурге трансли­ ровалось на региональный уровень, усложняя проблему взаимодей­ ствия министерств, действующих по отраслевой вертикали, и гене­ рал-губернаторов, призванных во властной горизонтали объединить местное управление. В известной степени компромисс мог быть найден за счет высших территориальных комитетов, которые были призваны снизить остроту проблемы «объединенного правитель­ ства» (не решая ее, впрочем, по существу)61. Существование в раз­ ное время высших комитетов для Сибири и Дальнего Востока (I и II Сибирских, Комитета Сибирской железной дороги, Комитета Дальнего Востока, Комитета по заселению Дальнего Востока) и ряда особых совещаний могло временно снять остроту проблемы несогласованности в действиях имперских властей. Это хорошо по­ нимали региональные начальники, заинтересованные в существова­ нии координационных органов в столице. Кроме того, для них это был официально регламентированный прямой доступ к высшим государственным институтам, включая самого императора. Так как территориальные высшие комитеты могли заменять не только обычные высшие административные и законосовещатель­ ные учреждения (Комитет министров и Государственный совет), а в своих решениях были замкнуты на монаршую волю, то известный российский юрист Н.М. Коркунов предложил для них особый тер­ мин — «верховное областное управление». Таким образом, юриди­ ческая наука ввела их не только в круг высших учреждений, но и в сферу верховного управления империей. Это был специальный административный модуль: император — высший комитет — гене­ рал-губернатор (наместник), позволявший упростить процедуру принятия решений. Высшие территориальные комитеты могли иметь собственные канцелярии (или отделения в канцелярии Ко­ митета министров), ставшие важной подготовительной и экспер­ тной инстанцией.

Сибирь была первой, применительно к которой в новых усло­ виях XIX века была апробирована такая модель. В некоторой сте­ пени это может быть представлено как возврат к старой практике Сибирского приказа и контролируемых им воевод. Однако созда­ ние министерств создало новую административную ситуацию в империи. Уже в начале XIX века, когда возникли серьезные про­ блемы в управлении Сибирью, был создан Комитет по делам Си­ бирского края (1813—1819). С одной стороны, его учреждение от­ ражало потребность местной администрации в централизации сибирских дел в Петербурге. С другой, появление такого комитета было спровоцировано непрекращающимися конфликтами между сибирским генерал-губернатором и ведомственными чиновника­ ми, действовавшими в Сибири. Появление среди высших государ­ ственных учреждений империи такого временного территориаль­ ного комитета явилось отражением затяжного управленческого кризиса, когда Комитет министров оказался не в состоянии разоб­ раться с массой коллизий, порожденных несогласованностью в действиях министерств, генерал-губернаторов и губернаторов. Комитет по делам Сибирского края открывал серию подобного рода вспомогательных региональных комитетов при Комитете ми­ нистров62, которые появились и для других имперских территорий. В качестве альтернативного варианта высшему комитету рассматри­ валось предложение создания (по примеру Москвы и Варшавы) двух сибирских департаментов Сената, которые бы осуществляли надзор за местной администрацией путем организации регулярных сенатор­ ских ревизий. Кроме того, министр внутренних дел О.П. Козодавлев предлагал учредить в самой Сибири «Верховный совет», частич­ но из чиновников, назначаемых правительством, частью из членов, избираемых из сибирских жителей разных сословий63. Ситуация изменилась после ревизии Сибири М.М. Сперанс­ ким и принятия программы сибирских реформ. Для их реализации в 1821 году был создан I Сибирский комитет, в круг ведения кото­ рого вошли не только сибирские и степные области и губернии, но и бывали случаи внесения кавказских дел, так как считалось, что Сибирский комитет «пока единственный центральный правитель­ ственный комитет, ведавший местным управлением на окраинах»64. В период своего существования до 1838 года он наряду с Азиатс­ ким комитетом (более зависимым от МИД и сосредоточившим свою деятельность, главным образом, на среднеазиатском направ­ лении) являлся высшим государственным учреждением для всей

Азиатской части империи. Однако полностью сосредоточить в Сибирском комитете высшее руководство зауральскими террито­ риями так и не удалось, с ним продолжали конкурировать Государ­ ственный совет, Сенат, Комитет министров, III отделение Соб­ ственной е. и. в. канцелярии и даже министерства, что запутывало систему управления и законодательства. Очередной Сибирский комитет был образован в 1852 году «для предварительного рассмотрения всех вообще дел по управлению Сибирью»65. В плане работ этого комитета предусматривалось про­ ведение мероприятий по усовершенствованию управления Сиби­ рью, Дальним Востоком и Степным краем, улучшению различных отраслей хозяйства, средств сообщения, торговли. Помимо мини­ стров, присутствовал на его заседаниях вел. кн. Константин Нико­ лаевич, который особенно интересовался не только делами флота, но и в целом восточной политикой. Пожалуй, это был первый слу­ чай, когда член императорской фамилии проявил пристальный интерес к Сибири, если не считать несостоявшейся поездки Алек­ сандра I за Урал и ознакомительного путешествия в 1837 году на­ следника престола Александра Николаевича (будущего императо­ ра Александра II)66. Заметное влияние на окраинные дела имел глава объединенной канцелярии Кавказского и Сибирского комитетов В.П. Бутков. Основной недостаток комитетов он усматривал в том, что мини­ стры, обязанные в них присутствовать, чрезвычайно заняты, и это не позволяет им уделять должного внимания кавказским и сибир­ ским делам. Но даже в случае, если бы Александр II вознамерился подчинить окраинное управление общему порядку, то оставалось неясным, «кто именно должен вносить сии дела в высшие государ­ ственные учреждения и кто будет там представителем и защитни­ ком мнений и представлений главных местных начальников»67. Передача дел в Государственный совет и Комитет министров, по­ мимо всего, указывал Бутков, поставит кавказского наместника вел. кн. Михаила Николаевича под контроль министров, что пре­ вратит его во второстепенное лицо, равное обыкновенному гене­ рал-губернатору. Выход из положения Бутков видел в передаче дел по высшему управлению Кавказом и Сибирью в I отделение СЕИВК, пост главноуправляющего в котором он намеревался за­ нять сам. В связи с этим Бутков должен был стать членом Государ­ ственного совета и Комитета министров, что фактически превра­ щало бы его в министра по делам окраин, имеющего особый

государственный статус и способ общения с императором. Заме­ тим, что при этом термин «колония» не употреблялся, а речь шла лишь о создании специализированного высшего территориально­ го органа управления, замкнутого на самого императора. Несмотря на поддержку Александром II, министрам удалось заблокировать проект Буткова68. Вместе с тем на повестку дня был поставлен вопрос о дальнейшем существовании всех высших тер­ риториальных комитетов, что вписывалось в реформистский курс на ускоренную «административно-правовую русификацию», пони­ маемую прежде всего как модернизация империи через «водворе­ ние русской гражданственности». Процесс ликвидации высших комитетов затянулся и был завершен в начале 1880-х годов, когда в Петербурге не осталось ни одного из таких высших органов69. Министры выдвигали контраргумент, что создание для окраин особых учреждений в центре составляет язву, подрывающую един­ ство управления70, тормозит процесс стандартизации управления окраинами и подогревает административный автономизм генералгубернаторов. Такого рода опасения имели основание. Так, восточ­ носибирский генерал-губернатор Н.Н. Муравьев-Амурский пред­ почитал действовать по схеме: генерал-губернатор — Сибирский комитет — император, игнорируя некоторые министерства, отно­ шения с которыми у него не сложились. В его планах усматривали опасное стремление создать не только Приамурское генерал-губер­ наторство с введением в его состав американских колоний, но и желание получить права наместника восточносибирских и дальне­ восточных территорий империи. Рассматривался и другой вариант, на котором настаивали мо­ ряки. «Проект этот, — подчеркивал автор статьи в «Московских ведомостях», — был основан на подражании Франции, бывшем тогда в моде. Новое генерал-губернаторство должно было быть подчинено Морскому Министерству, по подобию французского устройства, где морской министр заведует и колониями (Ministre de la Marine et des Colonies)»71. Морское министерство, которое, несомненно, более других ведомств оказалось подвержено евро­ пейским колониальным влияниям, добивалось создания из при­ морских территорий российского Дальнего Востока особого ад­ министративно-территориального управления под руководством военного губернатора Владивостока и морских колоний, который бы одновременно являлся главным командиром портов Восточного океана.

Казалось бы, доминирующее положение в ряду петербургских ведомств могло занять Министерство государственных имуществ (МГИ), в ведении которого находились казенные земли, государ­ ственные крестьяне и инородцы, а также колонизация окраин. Однако и ему приходилось выдерживать серьезную конкуренцию с другими министерствами, особенно с Военным министерством и МВД, от которых в основном зависели губернаторы азиатских окраин. На пути МГИ стояли и генерал-губернаторы, насторожен­ но относившиеся к попыткам распространения ведомственных учреждений на подвластную им территорию72. Новый импульс сибирской политике был придан решением о строительстве Транссибирской магистрали. Еще в 1888 году Мини­ стерство внутренних дел совместно с приамурским генерал-губернатором поставили вопрос об объединении действий «как местной русской власти, так и дипломатических представителей России в сопредельных странах»73. Однако в то время правительство не по­ шло дальше незначительного расширения полномочий приамурско­ го генерал-губернатора. С созданием в 1892 году Комитета Сибирс­ кой железной дороги (КСЖД), который не только сосредоточил в своих руках вопросы, непосредственно связанные с сооружением железнодорожной магистрали, но был призван решать в целом за­ дачи освоения Сибири и Дальнего Востока, удалось на некоторое время снизить ведомственную многоголосицу. По предложению С.Ю. Витте председателем комитета был назначен наследник пре­ стола вел. кн. Николай Александрович, который, вступив на пре­ стол, сохранил за собой председательствование. В канцелярии Комитета министров было создано специальное «сибирское отде­ ление», служба в котором считалась престижной, так как считалось, что Сибирью лично интересуется монарх74. КСЖД просуществовал до конца 1905 года. Однако и ему не удалось полностью выполнить свою миссию, так как на его пути, несмотря на особое председа­ тельствование монарха, стояло, по утверждению главы его канце­ лярии А.Н. Куломзина, «самодержавие министров»75. В то же время возникла идея создания для Дальнего Востока особого высшего комитета по схожей с КСЖД схеме76. Политика самодержавия на Дальнем Востоке приобретала все больше не внутреннее, а внешнеполитическое значение, а международная деятельность традиционно считалась личной прерогативой монар­ ха. Приамурский генерал-губернатор С.М. Духовской уже в нояб­ ре 1897 года обратился в Петербург с предложением создать «осо­

бый орган», способный объединить решение вопросов, возникаю­ щих со строительством КВЖД77. В дальнейшем ситуация осложни­ лась с арендой Квантунского полуострова и оккупацией Северной Маньчжурии, где управление уже носило откровенно колониаль­ ный характер78. Лидерство в регионе захватили моряки, изрядно потеснив не только Министерство финансов, но и сухопутное во­ енное ведомство. И без того непростая управленческая комбинация в начале XX века осложнилась вмешательством в дальневосточную полити­ ку близкой ко двору и самому царю группы дельцов, известной под наименованием «безобразовского кружка»79. А.М. Безобразов и К° постарались использовать все аргументы в свою пользу, вплоть до самоокупаемости дальневосточного региона, которая станет воз­ можной с его административной и финансово-экономической ав­ тономией. Российский посланник в Японии барон P.P. Розен, ко­ торого цитирует в своих мемуарах вел. кн. Кирилл Владимирович, писал: «По всей вероятности, он (А.М. Безобразов) представил Государю грандиозный план, следуя которому Россия могла бы приобрести на Дальнем Востоке империю, подобную британской в Индии, причем таким же путем постепенной экспансии, какая проводилась уже не существующей ныне Ост-Индской компани­ ей»80. При этом «безобразовцы» убеждали Николая II, что с созда­ нием на востоке наместничества удастся достичь наилучшего спо­ соба сближения имперской периферии с центром. В ход были пущены ссылки на исторические примеры управления другими российскими окраинами, прежде всего Кавказом. Впрочем, и ос­ новной соперник «безобразовцев» С.Ю. Витте также видел причи­ ну неэффективности дальневосточной политики в том, что «на месте нет объединяющих указаний из Петербурга от центральных учреждений», а каждое министерство «смотрит на положение ве­ щей со своей узко профессиональной точки зрения»81. В спешке и тайно от большинства министров 30 июля 1903 года было организовано дальневосточное наместничество82, а ровно через два месяца объявлено об учреждении в Петербурге во главе с Николаем II и вице-председателем министром внутренних дел В.К. Плеве Комитета Дальнего Востока (КДВ). Целью нового выс­ шего учреждения, как официально декларировалось, являлось со­ гласование предположений главного на Дальнем Востоке началь­ ства «с общегосударственными видами и деятельностью отдельных министерств». В реальности вся работа «мифического» (по опре­

делению Б.А. Романова) Комитета Дальнего Востока сосредото­ чилась в его канцелярии во главе с А.М. Абазой и его помощни­ ком Г.Н. Матюниным. По свидетельству А.Н. Куломзина, образо­ валась «новая камарилья», и царь был лично заинтересован во вновь созданном учреждении. «Безобразовцы» вышли из тени и приняли на себя официальное руководство политикой России на Дальнем Востоке. В колониальной манере они предлагали задей­ ствовать в качестве прикрытия созданную в 1901 году ВосточноАзиатскую компанию, которая «должна действовать как частное общество de jure, но как орган правительства de facto»83. При этом они ссылались на опыт Российско-Американской компании и де­ ятельность бельгийцев в Конго. КДВ должен был заменить для наместничества одновременно и Государственный совет, и Комитет министров, а Восточно-Азиатская компания смогла бы выполнять функции «Министерства (сухопутных, сопредельных с метрополи­ ей) колоний»84. В своих планах «безобразовцы» не ограничивались «зарубежными» местностями наместничества и претендовали на всю территорию российского Дальнего Востока85. 19 декабря 1903 года Николай II предписал наместнику Е.И. Алек­ сееву по всем вопросам обращаться, минуя министерства, лично к нему или к управляющему делами Комитета Дальнего Востока А.М. Абазе. Впрочем, как показали дальнейшие события, столь широкие полномочия были скорее продекларированы, нежели подкреплены реальными мерами. На первых порах наместнику предписали руководствоваться высочайшим рескриптом от 30 ян­ варя 1845 года об устройстве Кавказского наместничества. Алексеев сам должен был подготовить проект Положения об управлении наместничеством и представить его на утверждение царя через Комитет Дальнего Востока. Примечательно, что в канцелярии Комитета Дальнего Востока была по этому поводу подготовлена историческая справка о наместничествах в Польше и на Кавказе86, а также свод сведений об административном устройстве француз­ ских и британских колоний в Азии и германских в Африке. Осо­ бенное внимание составителей привлекли два момента: наличие отдельного колониального управления, доходность или хотя бы самоокупаемость колоний87. Внутриправительственные распри и крах политического курса самодержавия на Дальнем Востоке стали основными причинами неудачной попытки объединить ведомства на местном уровне и создать в Петербурге единый центр управления. Между тем было

бы неоправданным видеть в создании КДВ и наместничества толь­ ко одну интригу «безобразовцев», как это пытался представить в мемуарах С.Ю. Витте88. В своих целях они сумели использовать объективно назревшие потребности в создании «объединенного правительства» и децентрализации местного управления. Планы по ускоренной колонизации Дальнего Востока после поражения в Русско-японской войне заставили вновь вернуться к вопросу о координации действий ведомств как в центре, так и реги­ оне. В условиях, когда правительство вновь обратило свое внимание на Дальний Восток, вполне назрел вопрос, считал приамурский ге­ нерал-губернатор П.Ф. Унтербергер, установления программы, ко­ торой должны следовать в дальневосточных делах все министерства. Министр финансов В.Н. Коковцов в письме к председателю Совета министров П.А. Столыпину 21 июня 1908 года также сетовал, что «в настоящее время в наших владениях на Дальнем Востоке нет специального органа, на который можно было бы возложить» на­ блюдение за реализацией комплексной программы, направленной на оживление края. В круг деятельности Переселенческого управления вошли «не только нормальные обязанности земства, в Сибири не существо­ вавшего, но и ряд сродных, как открытие школ, больниц, церквей, помощь “водворяемым” земледельческими орудиями, строитель­ ными материалами и пр.»89. Как признавали на самом высоком уровне, «из скромного Переселенческого отделения при Земском Отделе в несколько лет развилось учреждение, которое по обилию и разнообразию дела правильнее было бы назвать старинным име­ нем “Сибирского Приказа”»90. Переселенческое управление могло с наибольшим основанием претендовать на роль «прото-министер­ ства» (В. Сандерленд), но, очевидно, не «колоний», а «колонизации». Не случайно существует версия, что Столыпин намеревался преоб­ разовать его в «Министерство по переселению»91. А. В. Кривошеин стал фактически «министром Азиатской Рос­ сии» и настаивал на главенствующей роли в управлении краем, предложив учредить в Петербурге для общего направления и объе­ динения колонизационного дела на Дальнем Востоке особый выс­ ший комитет. В дискуссиях об учреждении такого комитета было прямо заявлено, что назрела необходимость создания «министер­ ства колоний», а из Переселенческого управления уже слышались упреки, что «правительство и наше общество находились всегда под гипнозом целостности территории Российской Империи». Чинов­

ник Переселенческого управления, а затем управляющий канцеля­ рией Амурской экспедиции В.Ф. Романов причину многих неудач видел именно в отсутствии «специального ведомства колоний, су­ ществующего во всех крупных государствах Европы, а потому и не было с надлежащей государственностью и полнотой продуманного колонизационного плана, а было только переселение крестьян, имевшее, несомненно, первостепенное культурно-экономическое значение для наших азиатских владений, но являющееся лишь од­ ной стороной великой колонизации, требующей одновременно и торгово-промышленных мероприятий»92. При этом он со знанием дела констатировал: «Хотя наши азиатские владения и по отдален­ ности их, и по своеобразию местных условий и, в особенности, по пространству их ничем не отличались от колоний крупнейших западноевропейских держав, у нас они управлялись не вице-ко­ ролями, а в лучшем случае генерал-губернаторами с совершен­ но призрачной самостоятельностью от центра; их особые права, в сущности, сводились к мелочам чисто полицейского характера, которыми они только и отличались от обыкновенной губернатор­ ской власти»93. Новым органом территориального управления под руковод­ ством премьер-министра П.А. Столыпина стал Комитет по заселе­ нию Дальнего Востока (КЗДВ), в состав которого вошли почти все министры и главноуправляющие. Помимо этого, устанавливалось, что приамурский и иркутский генерал-губернаторы, дальневосточ­ ные и восточносибирские губернаторы во время пребывания в сто­ лице будут участвовать в заседаниях комитета. В решении Совета министров было прямо указано на то, чтобы будущий комитет со­ ответствовал прежнему КСЖД, с тем лишь различием, что ему не могут быть присвоены полномочия законодательной власти. Пос­ леднее нельзя было позволить в условиях нового законодательно­ го процесса, установленного после учреждения Государственной думы и реформирования Государственного совета. Управление де­ лами КЗДВ было возложено на начальника Переселенческого управления Г.В. Глинку, что лишний раз подтверждает претензии ГУЗиЗ на лидирующую роль в дальневосточных делах. Правда, считал чиновник канцелярии КЗДВ А.А. Татищев, «в стремлении придать этому делу больший удельный вес переборщили: предсе­ дателем был назначен Столыпин, а заместителем его (то есть по­ мощником) Кривошеин. При этих условиях представителями от­ дельных министерств в Комитет вошли сами министры, и Комитет обратился во второе издание Совета Министров...»94.

Снижение активности КЗДВ было связано, с одной стороны, с устранением угрозы новой войны с Японией, а с другой — с уси­ лением дезинтеграционных тенденций внутри правительства пос­ ле гибели в 1911 году П.А. Столыпина. Вместе с тем деятельность КЗДВ явилась очередным, имевшим кратковременный эффект способом преодоления ведомственной разрозненности на цент­ ральном и региональном уровнях, отразив хроническое нежелание самодержавия решить проблему «объединенного правительства» в целом. При создании КЗДВ использовались не только опыт КСЖД, но и ставшие уже традиционными управленческие приемы времен­ ного повышения скоординированности правительственных дей­ ствий в особых комиссиях и совещаниях, широко практиковавши­ еся в течение всего XIX века при решении экстраординарных правительственных задач. Дальневосточные территории империи уже в силу их отдален­ ности от центра страны, коммуникативной оторванности могли восприниматься как колонии, к которым, казалось, будет более приложим западноевропейский колониальный опыт управления и экономической эксплуатации. Но и здесь на первый план выдви­ галась задача закрепления этих земель за Россией и постепенного превращения в «нашенский» край. Империя, испытывая дефицит в русских колонизационных ресурсах, искала иные возможности, — формулировал свой колонизационный «символ веры» видный пере­ селенческий чиновник В.Ф. Романов, — вплоть до переселения в регион евреев95 или корейцев, или привлечения «иностранных ка­ питалов безвредных нам держав, в первую очередь, конечно, аме­ риканских»96. Если бы существовало «Министерство колоний», убеждал Романов, разумеется, невозможны были бы запреты в от­ ношении дальневосточных евреев, которые там совсем «обрусели», оторвались от еврейской среды и создают рабочие места для рус­ ских рабочих. В 1909 году при обсуждении в Хабаровске вопросов, связанных с заселением дальневосточных территорий, он настаи­ вал на проведении такой политики, которая бы опиралась на бо­ лее четкое понимание статуса той или иной окраины в составе империи. «Но, к сожалению, — заявил тогда Романов, — до пос­ леднего времени в отношении дальневосточной окраины не уста­ новилось единственно допустимого взгляда на нее, как на коло­ нию, где принципы управления, правильные для метрополии, не только не полезны, но даже вредны»97. Впрочем, в этом своем ут­ верждении он был скорее ближе к пониманию российского Даль­

него Востока как «страны, которая колонизуется», нежели к ее определению как «колонии», которая не только отдалена, но и от­ делена от «метрополии». В не дошедшем до нас проекте децентрализации России П.А. Столыпин, как бы возвращаясь к планам начала XIX сто­ летия, предусматривал разделение России на 11 областей. Вос­ точная Сибирь и Дальний Восток, наряду с Туркестаном, оста­ вались за пределами этого деления. Очевидно, именно к ним относилось замечание о необходимости «перевода некоторых ме­ стностей на положение колоний с выделением их из общего строя Империи»98. А.И. Гучков рассказывал историку Н.А. Базили, что, не зная, как отделаться от П.А. Столыпина, планировали создать для него наместничество в Восточной Сибири99. В децентрализационном плане 1916 года (а возникновение такой идеи относилось к 1899—1900 годам) премьер-министра Б.В. Штюрмера областное начало уже объявлялось «исконным характером» для русской зем­ ли со времен Московского царства. Во главе 15—18 областей («не считая Великого Княжества Финляндского и Привислинских гу­ берний») предполагалось поставить наместников, которые облада­ ли бы не только полнотой власти на вверенной им территории, но и председательствовали в «собрании уполномоченных всей обла­ сти»100. Хотя эти предложения так и не вышли на уровень даже пра­ вительственных проектов, их появление демонстрировало возмож­ ную альтернативу территориальной организации Российской империи. З аклю чение

В политике в отношении азиатских окраин доминировал не столько колониальный, сколько территориальный принцип управ­ ления, что было обусловлено огромным пространством империи и сохранявшимися внутри нее коммуникационными разрывами. Время вхождения в состав империи той или иной окраины также играло свою роль. Постоянного представительства (в отличие от кавказского наместника после 1905 года) никто из генерал-губер­ наторов Азиатской России в столице не имел. Однако генерал-гу­ бернаторы нуждались в устойчивом легальном канале связи, по возможности менее зависимом от центральных ведомств с их слож­ ными бюрократическими структурами, который бы надежно обес­ печивал прямой доступ к высшим органам власти и императору.

Высшие комитеты, как мы видели, могли этому способствовать, но и там доминирующим оставалось влияние министров. Все это по­ рождало многовариантность политики на азиатских окраинах, да­ вало генерал-губернаторам шанс ввести в правительственный курс региональное измерение имперских проблем. Какими бы ни были запутанными и противоречивыми процессы в администрировании и реформировании, главными все же оставались их «администра­ тивно-правовая русификация» и курс на «слияние» окраин с Цен­ тральной Россией, который определялся как главное отличие от колониальной политики европейских империй. Передача управления окраиной в ведение общеимперских цен­ тральных органов, даже при сохранении генерал-губернаторской власти, рассматривалась как достижение на пути территориальной консолидации государства. Создание Министерства колоний (или даже — колонизации) не только задевало бы ведомственные амби­ ции, но институционально могло сработать на закрепление разде­ ления империи на «метрополию» и «колонию», что вошло бы в противоречие с официальной доктриной, направленной на «сли­ яние» окраин с «коренной» Россией. Практика управления терри­ ториями через квазигосударственные институты (за исключением Российско-Американской компании) не получила распростране­ ния. Появление же территориальных органов управления демонст­ рировало скорее различие в подходах к организации управления, когда отраслевая централизация вынуждена была считаться с не­ обходимостью административно-правовой специфики окраин. Главной же задачей региональных органов управления, как в цент­ ре, так и на местах, должна была стать подготовка к постепенному включению окраины в унифицированную структуру государствен­ ной власти. Жителей окраин рассматривали как потенциальных граждан империи («насаждение русского гражданства»), чему дол­ жны были служить «административно-правовая русификация» и социокультурное «обрусение». Отличие инородцев от крестьян воспринималось скорее в сословных, нежели в колониальных ка­ тегориях. Империи удалось в значительной мере осуществить административно-правовую унификацию Сибири и Дальнего Восто­ ка, что позволило Н.М. Коркунову заключить, что «самое слово Сибирь не имеет уже более значения определенного администра­ тивного термина»101. Если представить имперское пространство сложным и дина­ мичным с точки зрения политико-административной и социально­

экономической организации, то, помимо «внутренних губерний» и «окраин», можно увидеть и переходные формы, которые посте­ пенно (и в этом могла быть долгосрочная имперская перспекти­ ва) теряли свою окраинность (за счет управленческого и экономи­ ческого освоения, введения общеимперских институтов, развития сети коммуникаций, русской колонизации и даже ментального присвоения), хотя и сохраняли особую историко-географическую и культурную идентичность. Это были своего рода «внутренние окраины», имевшие разную степень интегрированности в импер­ ское пространство. Между тем империя так и не преодолела амби­ валентности в определении статуса азиатских территорий, зафик­ сировав это в официальном издании: «Земли Азиатской России — это неотъемлемая и неотделимая часть нашего государства — в то же время и единственная наша колония»102. Почему Российская империя не хотела быть колониальной? Этому было несколько причин. Дело заключалось не только в стремлении дистанцироваться от европейских колониальных дер­ жав, от их корыстной экономической политики, демонстративно­ го расового и культурного превосходства над туземцами, что пло­ хо сочеталось с довольно распространенными просвещенческими и народническими идеалами в российской интеллектуальной сре­ де. Термины «колония» и «колониальная политика» оставались по преимуществу оценочными, как несправедливые и эксплуататор­ ские, впрочем не отрицая, что и европейская колониальная полити­ ка не ограничивалась только административным режимом, репрес­ сивной политикой и экономическим ограблением. Вооруженные западными теориями «цивилизации» и «прогресса» российские интеллектуалы (особенно те из них, кто готов был идти на сотруд­ ничество с властью) надеялись не только отказаться от оценок собственных действий как эксплуататорских и несправедливых, но и добиться преодоления «отсталости» азиатских народов (как, впрочем, и самих русских крестьян). Но существовало еще и ожи­ дание, что отказ от «колониальное™» снизит потенциал нацио­ нально-освободительного движения и сепаратизма. Империя наде­ ялась, что ей удастся найти бесконфликтный вариант «слияния» народов в одном государственном сообществе, объединив населе­ ние чувствами династической преданности, официального патри­ отизма, русского (российского) национального гражданства и при­ верженности к русской культуре и языку.

1 Сперанский М.М. Письма к дочери. Новосибирск, 2002. С. 103. 2 Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1993. Т. 1. С. 488. 3 Коркунов Н.М. Русское государственное право. 6-е изд. СПб., 1909. Т. II. С. 281-282. 4 За исклю чением понятий «колония» и «колонисты», применительно к европейским мигрантам, организовывавшим под контролем государства свои поселения в Российской империи. 5 Примечательно, что авторы коллективной монографии (Алексеев В.В., Алексеева Е.В., Зубков К. И., Побережников И.В. Азиатская Россия в геополи­ тической и ц ивилизационной динам ике XVI—XX веков. М., 2004) ушли от колониального дискурса в отношении Сибири и Дальнего Востока, упомянув лиш ь о его существовании применительно к сибирскому областничеству вто­ рой половины XIX — начала XX в. 6 Ламин В.А., Резун Д.Я. Метаморфозы фронтира в истории Сибири, С е­ верной Америке и Австралии (к постановке проблемы) / / Региональные про­ цессы в Сибири в контексте российской и мировой истории. Н овосибирск, 1998. С. 22. 7 Горюшкин Л.М. Место Сибири в составе России в период капитализма / / Исторический опыт освоения Сибири. Новосибирск, 1986. С. 37—50. 8 О том, что в схожем направлении шли рассуждения и российских исто­ риков периода империи, писал М. Бассин: Bassin М. Turner, Solov’ev, and the «Frontier Hypothesis»: The Nationalist Signification of Open Space / / Journal of modern history. 1993. Vol. 65 (September). См. также: Сили Ш. Возникновение и источники теории «колонизации» С.М. Соловьева / / Вопросы истории. 2002. № 6; Американский и сибирский фронтир. Томск, 1997; Замятина Н.Ю. С и­ бирь и Дикий Запад: образ территории и его роль в общественной жизни / / Вос­ ток. 1998. № 6; Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в 17 — 20 вв.: общее и особенное. Н овосибирск, 2002, 2003. Вып. 2, 3; Агеев А.Д. Сибирь и американский Запад: движение фронтиров. И ркутск, 2002; Резун Д.Я., Шиловский М.В. Сибирь, конец XVI — начало XX века: фронтир в контексте этносо­ циальных и этнокультурных процессов. Новосибирск, 2005; Ремнев А.В. Колония или окраина? Сибирь в имперском дискурсе XIX века / / Российская империя: стратегии стабилизации и опыты обновления. Воронеж, 2004. С. 112—146. 9 Сибирский плавильный котел: социально-демографические процессы в Северной Азии XVI — начала XX века. Новосибирск, 2007. 10The Siberian Saga: A History o f Russia’s Wild East / / Ed. by Eva-Maria Stolberg. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2005. 11 Эткинд А. Бремя бритого человека, или внутренняя колонизация Рос­ сии / / Ab Imperio. 2002. № I . 12 Хечтер М. Внутренний колониализм / / Этнос и политика. М., 2000. Вместе с тем следует отметить нарастание колониального дискурса и исполь­ зования понятия «внутреннего колониализма» для описания современной (с историческими ретроспективами в имперское прошлое) российской ситуации в отнош ениях центра и регионов. См., например: Родоман Б.Б. Внутренний колониализм в современной России / / Куда идет Россия — 7. С оциальная трансформация постсоветского пространства. М., 1996. Т. 3; Фадеичева М. Урал в системе «внутреннего колониализма» / / Свободная мысль. 2007. № 6.

13 К.С. О краины — колонии / / Военный сборник. 1913. № 1. С. 181. 14 Ливен Д. Российская империя и ее враги с XV века до наших дней. М., 2007. С. 349, 365. 15 Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М., 2008. С. 102-103. 16 Сперанский М.М. П исьма к дочери. Н овосибирск, 2002. С. 100. 17 Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири. СПб., 1886. Кн. 1. С. 281; Кн. 2. С. IV, 14. 18 Введение к уложению государственных законов (план всеобщего госу­ дарственного образования) / / Сперанский М. М. Руководство к познанию зако­ нов. СПб., 2002. С. 370. Показательно, что в этом перечне нет ни поволжских, ни западных, ни прибалтийских, ни малороссийских губерний. 19 Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. П олитическая борьба в Р ос­ сии в начале XIX в. М., 1989; LeDonne J.P. Administrative regionalization in the Russian Empire, 1802—1826 / / Cahiers du Monde russe. 2002. V. 43 (1). P. 5—34. 20 Парусов А. И. Ревизия и реформа аппарата управления Сибири в 1819— 1822 гг / / Ученые записки Горьковского ун-та. Горький, 1964. Вып. 72. Т. 1. С. 52. 21 Замечание на книгу: «Начертания статистики Российского государства», составленное Главного Педагогического И нститута А дъю нкт-П рофессором Арсеньевым. Часть I. О состоянии народа. С. Петербург, 1818 года / / Дух жур­ налов. 1819. Ч. XXXII. С. 131-132. 22 Антикритика. Замечания на рецензию, помещенную в «Духе журналов» 1819 г. № 3 / / Сын Отечества. 1819. Ч. 52. С. 213. 23 Арсеньев К.И. Статистические очерки России. С П б., 1848. С. 25—26. Впрочем, и тогда определение Сибири как колонии не выглядело пугающим. Рецензент «Северной пчелы» писал, что Ермак и Строганов подарили Ивану IV «нынешний золотоносный Перу России», что Арсеньев, по его словам, «по всей справедливости, сравнивает с заатлантическими колониями других Европей­ ских Государств»: Сухарев А. Русская литература. Статистические очерки Кон­ стантина Арсеньева. 1848 года / / Северная пчела. 1848. 19 марта. 24 Vinkovetsky I. Circumnavigation, Empire, Modernity, Race: The Impact o f Round-The-World on Russia’s Imperial Consciousness / / Ab Imperio. 2001. № 1/2. C. 194-197. 25 История Русской Америки (1732—1867). М., 1999. Т. III. С. 432. 26 Вельяминов И.А. Воспоминание об императоре Александре III / / Россий­ ский архив. М ., 1994. Вып. V. С. 313. 27 Р оссийский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 1. On. 1. Д. 18089. Л. 1, 16. 28 [Венюков М.И.] П рим ечания к будущей истории наших завоеваний в Азии (Прибавочный лист к первому десятилетию. 1 августа 1867 г.) / / Коло­ кол. М., 1964. Вып. IX. С. 4. 29 Барсуков И.П. Граф Н.Н. Муравьев-Амурский. Биографические матери­ алы по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам. Хабаровск, 1999. С. 206. 30 Письма из Сибири декабристов М. и Н. Бестужевых. Иркутск, 1929. Ч. 1. С. 129. О конкурентной борьбе между московскими и сибирскими купцами в торговле с Китаем через Кяхту см.: Шахеров В.П. Роль русско-китайской тор­

говли в развитии сибирского предпринимательства / / Взаимоотнош ения на­ родов России, С ибири и стран Востока: история и современность. Иркутск, 1996. С. 4 9 -6 4 . 31 Письма из Сибири декабристов М. и Н. Бестужевых. Иркутск, 1929. 4 .1 . С. 66, 73. 32 А зиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI - XX века. М ., 2004. С. 4 1 8 -4 1 9 . 33 Пущин И.И. С очинения и письма. М., 1999. Т. 1. С. 313 (И .И. Пущин — Е.А. Энгельгардту, 5 марта 1945 г.). 34 Ремнев А.В. П ризрак сепаратизма / / Родина. М., 2000. № 5. С. 10—17. 35Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размыш ления об истоках и рас­ пространении национализма. М., 2001. С. 24. 36 Российский государственны й исторический архив (РГИА). Ф. 1265. O n. 1. Д. 132. Л. 8. 37 РГИА. Ф. 1265. On. 1. Д. 132. Л. 76. 38 РГИА. Ф. 1265. On. 1. Д. 132. Л. 135, 138. 39 Век. 1861. № 15, 22. 40 РГИА. Ф. 851. On. 1. Д. 11. Л. 155. 41 Рыкачев А. Русское дело в Маньчжурии / / Русская мысль. 1910. № 8. С. 125. 42 Венюков М.И. Россия и Восток. Собрание географических и политичес­ ких статей. СПб., 1877. С. 114—115. 43 РГИА. Ф. 1284. Оп. 60. Д. 47. Л. 258. 44 Современная летопись («М осковские ведомости». № 342) / / Русский вестник. 1882. № 12. С. 996. 45 П одробнее см.: Ремнев А.В. Западные истоки сибирского областниче­ ства / / Русская эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной и рево­ лю ционной мысли. СПб., 1997. С. 142—156; Шиловский М.В. Сибирское об­ ластничество в общественно-политической жизни региона во второй половине XIX в. — первой четверти XX в. Н овосибирск, 2008. 46 Не случайно им енно в Петербурге появилась первая областническая газета «Восточное обозрение». Важным центром формирования областничества стала также Казань, где учились многие сибиряки, а также их сотрудничество с областнически настро­ енной «Волжско-Камской газетой». 47 Восточное обозрение. 1887. 12 марта; 1889. 20 авг. 48 [Прыжов И.Г.] Новые книги. Н.М. Ядринцев. Сибирь как колония. К юби­ лею трехсотлетия. СПб., 1882 / / Отечественные записки. 1882. № 5. С. 112. 49 См.: Ремнев А.В. Михаил Н икифорович Катков в поисках «сибирского сепаратизма» / / Личность в истории Сибири XVIII—XX веков: Сборник био­ графических очерков. Новосибирск, 2007. С. 64—80. 50 Ч иновник П ереселенческого управления В.Ф. Романов вспоминал о своем знакомстве с сибирской литературой: «Впервые перестали для меня быть пустым звуком имена знаменитых сибиреведов — Ядринцова, Щ апова и др., впервые предстало предо м ной такое курьезное, но имевш ее для культуры Сибири свои положительные последствия, движение, как украинофильское.

Увы, очень многие из наш их яры х украинцев и не подозревают, что н азва­ ние, за которое они так по дон-кихотски борю тся, п рисваивалось уже дру­ гому “сам ости й н и честву ” , ничего общ его не им евш ем у с малорусским»: Романов В.Ф. С тарореж имный чин овн и к (из личны х воспом инаний от ш ко ­ лы до эм и грац ии . 1874—1920 гг.) / / Государственны й архив Р оссийской Ф едерации (ГАРФ). Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 598. JI. 162—163. 51 РГИА. Ф. 1284. Оп. 60. 1882 г. Д. 47. Л. 259. 52 Д невник государственного секретаря А.А. Половцова. М., 1966. Т. 1. С. 380, 534. 53 Катков М.Н. С обрание передовых статей М осковских ведомостей. 1871 год. М., 1897. С. 1 83-184. 54 Сватиков С.Г. Россия и Сибирь (К истории сибирского областничества в XIX в.). Прага, 1930. 55 Барсуков B.J1. Сибирские депутаты Государственной думы о месте С и­ бири в Российском государстве / / Из прошлого Сибири. Н овосибирск, 1996. Вып. 2. Ч. 2. С. 1 1 -2 0 . 56 О финансовой стороне взаимоотнош ений центра и окраин см.: Правилова Е.А. Финансы империи. Деньги и власть в политике России на нацио­ нальных окраинах России, 1801—1917. М., 2006. 57 Речь главноуправляющего землеустройством и земледелием кн. Б.А. Васильчикова в комиссии Государственной думы по переселенческому делу, 5 де­ кабря 1907 г. / / Вопросы колонизации. [1908]. № 2. С. 422—423. 58 Церковное дело в районе Сибирской железной дороги / / Россия. К оми­ тет Сибирской железной дороги (М атериалы). Б .м .,[1894]. Т. I. С. 116. 59 Подробнее см.: Ремнев А.В. Россия и Сибирь в меняю щемся простран­ стве империи, XIX — начало XX века / / Российская империя в сравнительной перспективе / Под ред. А. Миллера. М., 2004. С. 286—319; Ремнев А.В., Суво­ рова Н.Г. «Русское дело» на азиатских окраинах: «русскость» под угрозой или «сомнительные культуртрегеры» / / Ab Im perio. 2008. № 2. С. 157—222; Они же. «Обрусение» азиатских окраин Российской империи: оптимизм и пес­ симизм русской колонизации / / Исторические записки. М ., 2008. Т. 11 (129). С. 132-179. 60 Фадеев РА. Записка об управлении азиатскими окраинами / / Фадеев Р.А. Кавказская война. М ., 2003. С. 276. 61 О проблеме «объединенного правительства» см.: Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг. XIX в. Л., 1978. Глава И. 62 Середонин С.М. Исторический обзор деятельности Комитета министров. СПб., 1902. Т. 1. С. 15 -1 7 . 63 В качестве образца О. П. Козодавлев предлагал организацию местного управления в остзейских губерниях и рекомендовал Сперанскому ее для С и­ бири. 64 Исмаил-Заде Д. И. Система управления и российская бюрократия / / Рос­ сийская многонациональная цивилизация: Единство и противоречия. М., 2003. С. 111. 65 Волчек В.А. Осуществление имперской политики на восточных окраи­ нах России в деятельности Второго Сибирского комитета. Н овосибирск, 2006.

66 Визит вел. кн. К онстантина Н иколаевича в Амурский край также н а­ мечался, но первым проехал всю Сибирь в 1873 г. только вел. кн. Владимир Александрович, породив слух, что его прочат в сибирские наместники. 67 РГИА. Ф. 1250. Оп. 2. Д. 7. Л. 6. 68 После того как провалилась идея сосредоточить окраинные дела в I От­ делении СБИВ К, Бутков попытался выторговать для себя должность министра статс-секретаря Кавказа. Но и этот вариант не был реализован. 69 Как отмечали российские государствоведы, особый орган «областного верховного управления» сохранился лиш ь для Ф инляндии в лице министра статс-секретаря. 70 Д невник П.А. Валуева, министра внутренних дел: В 2 т. М., 1961. Т. 2. С. 58. 71 N. По вопросу о административном переделе С ибири / / М осковские ведомости. 1873. № 60. 11 марта. 72 О противодействии западно-сибирского генерал-губернатора П.Д. Гор­ чакова реф орм ам м и н и стр а государственны х имущ еств П.Д. К иселева в 1840-х гг. — см.: Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная по­ литика в первой половине XIX в. Омск, 1995. С. 170—181. 73 Журнал Особого совещ ания 8 мая (26 апр.) 1888 г. / / Красный архив. 1932. Т. 3 (52). С. 54. 74 Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Из воспоминаний камергера / / Нева. 1991. № 4. С. 194. 75 О КСЖД подробнее см.: Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Админист­ ративная политика второй половины XIX — начала XX в. Омск, 1997. С. 176—189. 76 Подробнее см.: Ремнев А.В. Россия Дальнего Востока. И мперская гео­ графия власти XIX — начала XX века. Омск: И зд-во ОмГУ, 2004. 4.2. Д альне­ восточное наместничество и комитет Дальнего Востока; 5.2. Проблема един­ ства р еги он ал ьн ой власти. К о м и тет по заселен ию Д альнего В остока и Амурская экспедиция. 77 Всеподданнейший отчет приамурского генерал-губернатора С.М. Духовского (1896-1897 гг.). СПб., 1898. С. 95. 78 Примечательно, что в выходившей в Порт-Артуре газете «Новый край» имелись разделы: «Русская Азия» (материалы по Сибири и Туркестану) и «Ко­ лониальное обозрение» (материалы по М аньчжурии и Кванту не кой области). 79 См.: Lukoianov I.V. T he Bezobrazovtsy / / The R usso-Japanese W ar in G lobal Perspective. World War Z ero / Ed. By John H. Steinberg. Leiden; Boston, 2005. P. 6 5 -8 6 . 80 Великий князь Кирилл Владимирович. Моя ж изнь на службе России. М., 1996. 81 Всеподданнейший доклад министра финансов С.Ю . Витте (1902 г.) / / РГИА. Ф. 560. Оп. 22. Д. 267. Л. 2 2 -2 3 . 82 Примечательно, что в эти же годы разрабатывается проект создания еди­ ного Сибирского генерал-губернаторства. Проект этот получил поддержку В. К. Плеве и был принципиально одобрен Николаем И. — Подробнее см.: Ремнев А.В. С амодерж авие и С ибирь. А дм инистративная п оли ти ка второй половины XIX - начала XX в. Омск, 1997. С. 198-204.

83 Записка В.М. Вонлярлярского (17 янв. 1904 г.) / / РГИА. Ф. 1237. On. 1. Д. 1.Л . 14. м Ананьин Б.В., Ганелин Р.Ш. С.Ю. Витте и издательская деятельность «безобразовского кружка» / / К ниж ное дело в России во второй половине XIX — начале XX в. Л., 1989. Вып. 4. С. 65. 85 А.М. Абаза — А.П. Игнатьеву, 24 февр. 1904 г. / / РГИА. Ф. 1237. On. 1. Д. 1. Л. 68. 86 Справка по вопросу об учреждении наместничеств / / РГИА. Ф. 1409. Оп. 4. Д. 14839. Л. 273-275 . 87 РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. 1903 г. Д. 24. Л. 2 6 6 -3 0 3 . 88 Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 238—240, 247, 389. 89 Судьба века. Кривошеины. СПб., 2002. С. 132. 90 Поездка в Сибирь и Поволжье. Записка П.А. Столыпина и А.В. Кривошеина. СПб., 1911. С. 11. 91 Согласно воспоминаниям А.В. Зеньковского, в перечне новых м ини­ стерств, предполагавшихся Столыпиным, значилось также Министерство н а­ циональностей: Зеньковский А.В. Правда о Столыпине. М., 2002. С. 73—74, 93. 92 Романов В.Ф. Старорежимный чиновник (из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1874-1920 гг.) / / ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 598. Л. 218, 219. 93 Там же. Л. 216 -2 1 7 . 94 Татищев А.А. Земли и люди: В гуще переселенческого движения (1906— 1921). М., 2001. С. 75, 86. 95 О новом взгляде на имперскую роль евреев на Дальнем Востоке см.: Вульф. Д. Евреи Маньчжурии: Харбин, 1903—1914 гг. / / Ab Imperio. 2003. № 4. С. 239-270. 96 Романов В.Ф. Старорежимный чиновник... Л. 261—262. 97 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Тихооке­ анский стол. Оп. 487. Д. 762. Л. 474. 98 Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора / / Вопросы истории. 1997. № 4. С. 122-123. 99 Александр И ванович Гучков рассказывает... Воспоминания председате­ ля Государственной думы и военного министра Временного правительства. М., 1993. С. 83. 100 Любичанковский С.В. Губернская администрация и проблема кризиса власти в позднеимперской России (на материалах Урала, 1892—1914 гг.). Са­ мара; Оренбург, 2007. С. 406—410; Куликов С.В. Бю рократическая элита Рос­ сийской империи накануне падения старого порядка (1914—1917). Рязань, 2004. С. 228—229. Н а проекте имеется резолю ция Н иколая II: «Разработать теперь же законопроект об областном управлении и внести на рассмотрение законодательных собраний ко времени осеннего созыва их». — ГАРФ. Ф. 627. On. 1. Д. 109. Л. 1. 101 Коркунов Н.М. Русское государственное право. СПб., 1909. Т. II. С. 480. 102 Азиатская Россия. СПб., 1914. Т. 1. С. VIII.

Владимир Бобровников

РУССКИЙ КАВКАЗ И ФРАНЦУЗСКИЙ АЛЖИР: СЛУ ЧА Й Н О Е СХОДСТВО ИЛИ О БМ Е Н ОПЫ ТОМ КОЛОН ИА ЛЬН ОГО С Т Р О И Т Е Л Ь С Т В А ?1

...К и тай и И сп ан и я совер ш ен н о одна и та же зем ля, и только по невеж еству считаю т их за разны е государ­ ства... И это все происходит, дум аю , оттого, что лю ди воо бр аж аю т, будто ч е л о в еч е ск и й м о зг н ах о д и тся в голове; совсем нет: он п р и н о си тся ветром со сто р о ­ н ы К асп и й ско го м оря... Я советую всем н арочн о н а ­ п и сать н а бумаге И сп ан и я , то и вы й дет К итай. Н. Гоголь

агриб и Кавказ — два очень разных региона. Их геогра­ фия, история и этнография очень не похожи друг на дру­ га. Даже ассоциации у них разные. Кавказ — это, преж­ де всего, горы и «горцы», которых в XIX веке, завоевывая, «зами­ ряли» русские, хотя в состав региона входят еще равнины и степи, населенные до прихода русских оседлыми земледельцами и кочев­ никами. Львиная доля территории Алжира занята пустыней — зна­ менитой Сахарой, хотя и здесь есть крупные горные массивы, как Кабилия и Аурес. Ко времени французского завоевания здесь жили в основном кочевые и полукочевые арабские и берберские племе­ на. Оба региона сложились под властью Османской империи и двух европейских держав — Франции и России. До французского заво­ евания Алжиром называлась только узкая прибрежная полоса со­ временного Алжира. Кавказ же получил свои привычные очерта­ ния на южных границах Российской империи и СССР. В XVIII — середине XIX века даже столица русского Кавказа неоднократно пе­ реезжала, сползая к югу, из Астрахани через укрепленные станицы степного Предкавказья в Тифлис. При всем различии Алжира и Кавказа, а также владевших ими Франции и России имперский период их истории имеет много

М

общего. Параллели обнаруживают проекты колониального переус­ тройства, режимы косвенного управления, институты низовой сельской администрации, восприятие мусульман Алжира и Кавказа в метрополиях. Чем это объяснить? Было ли это просто случайно­ стью, закономерностью развития колониальных империй или за­ имствованием колониального опыта? Что служило источником для подражания? Отдельные историки, в том числе и автор этой статьи, указывали на сходство систем управления в Кавказском намест­ ничестве и на военных территориях французского Алжира2. Одна­ ко до сих пор никто не пытался объяснить причины этого явления. Настоящая работа представляет собой первое исследование на эту тему. Ее основой послужили материалы на русском, французском и арабском языках, собранные автором в библиотеках и архивах Махачкалы, Тбилиси, Москвы, Петербурга и Парижа. Хронологи­ чески работа охватывает период становления колониальных режи­ мов, занимающий в Алжире 1830—1900-е годы, а на Кавказе 1844— 1905 годы. Р а з б о й н и ч ь и гн езд а в в о о б р а ж е н и и за в о е в а т ел ей

Во многом сходны были первоначальные установки завоева­ ния — видение Алжира и Кавказа как дикой разбойной вольни­ цы на границах цивилизованной Европы. Подлинные причины завоевания были различны. Алжир стал первым французским владением в Северной Африке. Алжирская экспедиция 1830 года была задумана правительством Полиньяка для восстановления внешнеполитического престижа страны3. Завоевание Кавказского края было завершено в ходе Кавказской войны, точнее, серии во­ енных кампаний 1817—1864 годов. Присоединение Кавказских гор было вызвано необходимостью обеспечить коммуникации импер­ ского центра с захваченным к первой трети XIX века у Османской империи и Ирана Закавказьем. Однако предлогом к завоеванию в обоих случаях была борьба с разбоями на границах — набегами горцев и алжирским пиратством. О разбое кавказских горцев написаны тонны литературы. За всем краем, прежде всего горными областями Северного Кавказа, утвердилась дурная слава разбойничьего гнезда. По словам русских авторов эпохи Кавказской войны XIX века, характерная черта кав­ казских горцев — страсть к набегам, грабежу и убийствам, — ина­ че говоря, все то, что в России второй трети XIX века стали назы­

вать хищничеством4. Кавказские горы вызывали восторг русского общества своей кажущейся первобытностью и свободой, а вместе с тем ужасали дикостью и коварством горцев, населявших их не­ приступные ущелья. От обожания Кавказа побывавшие тут путеше­ ственники и военные переходили к столь же неумеренному порица­ нию горцев. Характерно в этом смысле высказывание известного публициста и теоретика славянофильства Н.Я. Данилевского (1871): «Кавказские горцы — и по своей фанатической религии, и по образу жизни и привычкам, и по самому свойству обитаемой ими страны — природные хищники и грабители, никогда не остав­ лявшие и не могущие оставлять своих соседей в покое»5. Сравни­ вая жителей горных ущелий Кавказа с прославленными Вальтер Скоттом шотландскими гайлендерами, Данилевский надеялся, что на Кавказе Россия пойдет по пути Англии и уничтожит этот столь же экзотический, как и разбойный, вертеп. Похожих взглядов придерживались французские публицисты и этнографы, писавшие об алжирских нравах. Наряду с писателями эта экзотическая страна манила к себе художников, от Энгра и Фроментэна до Делакруа и импрессионистов, а чуть позднее фо­ тографов, создавших особый ориентальный жанр6. Мусульманская или арабская угроза для Франции оставалась любимой темой па­ рижской прессы второй половины XIX века7. Алжир стал источни­ ком представлений французов о мусульманском Востоке. Северная Африка устойчиво ассоциировалась во французском обществе с дикостью, насилием и сладострастием. Они стали лейтмотивом восточной истории, что подтверждает, скажем, прогремевший в Европе (и переведенный на русский язык) роман Гюстава Флобе­ ра «Саламбо». Хотя действие его происходит в древнем Карфаге­ не, тут заметны и ассоциации с современным автору арабо-мусуль­ манским Востоком. По его признанию, он отталкивался не только от античных текстов, но и от собственных впечатлений в Северной Африке8. Стереотипы мусульманского Востока, разобранные выше, впи­ сываются в хорошо известную модель ориентализма, сформулиро­ ванную Эдвардом Саидом9. Все сходится. Черты воображенного колонизаторами Востока во многом напоминают образ Кавказа и Алжира. Во-первых, он представляет собой антипод Запада. Разви­ тому, гуманному, демократичному и человечному Западу противо­ стоит дикий, жестокий, деспотический и античеловечный Восток. Другая его определяющая черта состоит в пассивности. Восток и

его жители выступают в кривом зеркале ориентализма как материал для изучения востоковедов-ориенталистов и преобразований коло­ ниальных политиков. Восток населяют существа без своей воли и истории. Ориентальные алжирские мотивы охарактеризованы еще в ра­ боте Саида, не говоря про существующую во Франции огромную литературу о влиянии ориенталистских стереотипов на магрибистику10, поэтому я не буду подробно останавливаться на образах Алжира во Франции. Также не буду распространяться и про «хищ­ ничества» мусульман Кавказа, о которых я подробно писал ранее11. Ограничусь указанием некоторых отличительных особенностей в представлениях французов об Алжире. Характерным ориенталистским клише здесь было противопо­ ставление арабов и берберов. Кляня лень, отсталость и дикость арабов-кочевников и в целом семитов, французские военные и публицисты рисовали единственным культурным элементом коло­ нии трудолюбивых смекалистых крестьян-берберов, к тому же имевших с французами «общих предков римлян», некогда владев­ ших страной и начавших подъем североафриканской земли, кото­ рый, по их мысли, должны были продолжить европейские колони­ сты 12. «Золотая книга», выпущенная к столетию французской Африки в 1930 году, противопоставляет развитым берберам «чув­ ственных семитов, конечно, лишенных воображения и конструк­ тивного интеллекта, но пробивных и искушенных как в ассимиля­ ции, так и в защите собственных интересов. Опасностям войны они предпочитали прибыли от торговли, бороздя во всех направлени­ ях моря и океан»13. Причиной таких рискованных исторических параллелей была современная политика, которую французские военные власти Ал­ жира проводили во второй трети XIX века, стремясь опереться в недавно завоеванной стране на берберские племена. В этом отно­ шении показательны рекомендации одного из военных начальни­ ков Большой Кабилии Окапитена. В своей брошюре «О прошлом и будущем кабилов и колонизации Алжира», выпущенной в 1864 году, он советовал правительству сделать ставку на развитие кабилов, превратив их со временем в учителей арабов14. Однако осуществить эти глубокомысленные прожекты оказалось столь же невозможно, как и отделить берберов от арабов. Большинство «арабских племен» Алжира давно были арабизированными берберами.

В о ен н о е у п ра в л ен и е с учето м ту зем н ы х о бы ча ев

Сложившийся в общественном мнении метрополии образ мусульманина-дикаря предопределил методы покорения обоих реги­ онов и способы управления ими. Генерал Ермолов, с именем ко­ торого связано начало Кавказской войны (1817), и его преемники были уверены, что говорить с горцами можно только на языке силы, как с неразумными малыми детьми. Гуманные методы, по их мнению, годились только для Европы, а не на «диком» Востоке, к которому они относили и Кавказ. Похожие взгляды о неразвитос­ ти арабов Алжира высказывал маршал Бюжо, при котором было завершено покорение большей части Алжира, за исключением тер­ риторий юга (1840-е годы). Интересно, что завоевание в обоих слу­ чаях обозначалось одним и тем же понятием «умиротворение» (франц. pacification)15. Восстававшие племена подвергались кара­ тельным экспедициям, их дома и имущество уничтожались, а сами они вытеснялись в глубь страны, подобно тому как «немирные гор­ цы» выдавливались Кавказской армией в горы Дагестана и Чечни, а на Западном Кавказе — за Кубань. Присоединение Алжира к Франции, а Кавказа к России было совершено руками военных. Они же первоначально управляли обо­ ими регионами. До 1844 года высшей военной и гражданской вла­ стью на русском Кавказе был командующий Отдельным Грузинс­ ким (впоследствии Кавказским) корпусом, главный штаб и ставка которого находились в Тифлисе. На Кавказе надолго сохранилась память о деяниях «проконсула Кавказа» Ермолова. При этом нема­ лыми полномочиями обладали начальники флангов и даже участ­ ков Кавказской линии — прикрывавшей южные рубежи империи укрепленной цепи крепостей и казачьих станиц, которая в эту эпо­ ху постепенно перерезала весь регион по крупным рекам и Главно­ му Кавказскому хребту. Нередко они представляли на местах выс­ шее начальство империи. Похожее положение сложилось в Алжире 1830—1845 годов, когда на всех оккупированных территориях был установлен военный режим. Как вспоминал Пейн, военный на­ чальник в Бу-Саада, «я чувствовал себя едва не королем и обладал неограниченной свободой рук. Великие племена всадников Ходны, эти кочевники Улед Наиль, не знали другого начальника, кроме меня, и не слушались никого другого»16. После завершения завоевания и Алжир, и Кавказ были разде­ лены на территории, находившиеся под военным и гражданским

управлением. Введение в Алжире первых гражданских терри торий, управлявшихся по законам метрополии, было начато но королев­ скому ордонансу 18 апреля 1845 года. Основной же частью страны в 30—60-е годы управляли военные17. В 1845 году Алжир раздели­ ли на три провинции — Алжир, Оран и Константину. Каждой уп­ равлял французский дивизионный генерал. Провинции состояли из военных подразделений {subdivisions militaires), а последние — из кругов [палаток] (cercles). Интересно, что военные подразделения создавались французами в границах халифатов — административ­ ных районов государства джихада Абд ал-Кадира (Абделькадира), возглавившего вооруженное сопротивление французскому заво­ еванию и сыгравшего в истории современного Алжира роль, по­ добную Шамилю на Северном Кавказе. Управление колонией не раз менялось. Власть и суд в алжирских селениях принадлежали арабскому are (agha des Arabes), назначавшемуся из числа алжир­ ской военной знати (джуад). Затем его сменил старший офицер французской армии. На Кавказе, точнее, в Закавказье подобное деление было вве­ дено раньше. Перешедшие под русский протекторат царства и кня­ жества Грузии и мелкие ханства иранского Азербайджана еще в первой трети столетия были поставлены под контроль российских военных. В 1846—1849 годах более «цивилизованное», по мысли имперских законодателей, Закавказье было поделено, как и внут­ ренняя Россия, на губернии. Система управления обеими коло­ ниями оставалась мозаичной, но в Кавказском крае она была сложнее из-за более пестрого этноконфессионального состава на­ селения. В отличие от Алжира на русском Кавказе мусульмане не составляли большинства. Здесь были районы с давним преобла­ данием христиан разных конфессий — православных в бывшем Картли-Кахетинском царстве и прежних княжествах Грузии, армяно-григориан — на территории бывшей иранской Восточной Армении. На Северном Кавказе имелись общины горских евреевиудаистов и кочевавшие на его восточных границах полуоседлые племена калмыков-буддистов. К тому же империя переселяла в Закавказье армянских иммигрантов из Османской империи и об­ щины христианских сектантов из России, выполнявшие во время войн с Турцией роль буфера. Значительные территории в долинах рек Терек и Кубань еще во времена Кавказской войны были за­ креплены за казачьими станицами, приписанными к Кавказской линии. Как и во французском Алжире при военном режиме 1830—

1845 годов, представители разных конфессий и этнических групп нередко занимали одни и те же земли, особенно в Восточном За­ кавказье. Они были разделены по этнотерриториальному призна­ ку на национальные республики позднее, уже в Советском Союзе. Гражданское управление в Алжире сильно отличалось от орга­ низации власти в дореволюционном Кавказском крае. Определен­ ные параллели можно обнаружить скорее между местными режи­ мами военного управления. В обоих регионах ему были подчинены территории с коренным мусульманским населением18. В Алжире военные территории занимали отдельные районы на востоке и в центре страны, а также присоединенные уже к началу XX века Южные территории Сахары и ее оазисов. До начала 1860-х годов разные районы русского Кавказа не имели единой администрации, налогообложения и судопроизводства. Наряду с территориями, которые управлялись по общим законам империи, на Северо-Во­ сточном и отчасти Центральном Кавказе сохранялись мусульман­ ские владения и союзы горских общин под российским протекто­ ратом. Здесь действовало косвенное управление. Власть, суд и сбор налогов были сосредоточены в руках местных владельцев, управ­ лявших краем под контролем российских офицеров19. Сдача Шамиля в 1859 году позволила приступить к давно гото­ вившимся преобразованиям. В основном реформы коснулись «за­ миренных» горцев. Вместо военной для них создавалась новая ад­ министрация, получившая название военно-народной. «Система военно-народного управления, созданная на Кавказе в период борьбы русских войск с местными горцами, — писал наместник кавказский граф И.И. Воронцов-Дашков (1905—1915), — основа­ на на сосредоточении административной власти в руках отдельных офицеров, под высшим руководством главнокомандующего Кав­ казской армией, и на предоставлении населению во внутренних делах ведаться по своим адатам»20. Создателем военно-народного управления был наместник кав­ казский князь А.И. Барятинский (1856—1862). В период его недо­ лгого правления были разработаны основные принципы военно­ народного управления. Однако в разгар реформ, в 1862 году, князь не поладил с высшей петербургской бюрократией и подал в отстав­ ку. Окончательное воплощение в жизнь его планов, с определен­ ными коррективами, произошло уже в правление младшего брата Александра II великого князя Михаила Николаевича. Военно-народное управление опиралось на идеологию, выработанную в ходе

войны. Оно апеллировало к народу (под которым здесь понимались в основном горцы), ища опору реформ в общине. Другой опорой имперского строительства Барятинский собирался сделать понима­ емый как «народный обычай», адат, в ущерб шариату, в котором он видел опасность антироссийских исламских движений (мюридизма). В апреле 1858 года при Главном штабе Кавказской армии было создано Отделение по управлению горскими народами. После окончания войны, в мае 1865 года, его преобразовали в Кавказское горское управление. Оно состояло из четырех небольших отделе­ ний и, как и все кавказское начальство, располагалось в Тифлисе. Это учреждение стало головным институтом кавказского военно­ народного управления. Одновременно была проведена реорганиза­ ция Кавказского края. Вместо упраздненной в 1860 году Кавказской линии на Северном Кавказе создавалось три области: Дагестанская, Терская и Кубанская. Параграф 28 «Положения» даровал горцаммусульманам право управляться «по адату и шариату и по особым правилам, постепенно составляемым, на основании опыта и раз­ вивающейся в них потребности»21. По обычному праву разбирались мелкие уголовные правонарушения и поземельные споры между общинами. Мусульманскому праву остались подсудны гражданские иски, бракоразводные процессы, опекунские дела, споры по заве­ щаниям и религиозно-благотворительным имуществам (вакф). Привилегии, закрепленные за знатью по адату, были отменены. Исчезла социальная иерархия местной военной элиты, развитая в дореформенное время в Большой Кабарде и равнинном Дагестане. По мысли российской администрации, реформа обычного пра­ ва и общины преследовала несколько целей. Одной из них была модернизация местного права, которая должна была подготовить переход горцев к российскому законодательству. По форме суд ос­ тался прост. Процесс по-прежнему носил обвинительный характер. Прокуроров и адвокатов не было. Сельский суд собирался у мече­ ти по пятницам, если заявление не требовало немедленного раз­ бирательства. За исключением изнасилований, увоза девиц и ос­ корбления женщин, дела рассматривались гласно. Кроме того, была унифицирована система управления горцами-мусульманами, слишком пестрая и неудобная для централизованной имперс­ кой бюрократии. Осуществить проект военно-народного управле­ ния на местах в наиболее полном виде удалось только в Дагестане. В области была создана централизованная трехступенчатая систе­ ма власти, от сельских старшин до начальников округов и облас­

ти. Округа делились на наибства (с 1899 года участки), а те — на сельские общества. Границы наибств, как правило, совпадали с наибствами Шамиля. Исполнительная и судебная власть в общинах осталась в руках выборных сельских старшин и кади, образовывав­ ших сельский словесный суд. Их возглавлял и контролировал сначала выборный, а после подавления восстания 1877 года назна­ чаемый властями бегавул. Общины сами содержали немногочислен­ ную сельскую администрацию. Идея Барятинского заменить шариат адатом провалилась. Сельские суды по-прежнему исходили из обычного и мусульман­ ского права, что было закреплено законодательно в 1868 году22. В отличие от дореформенной эпохи, решения сельских старшин мог­ ли обжаловаться в месячный срок в девяти окружных народных судах, созданных при окружных начальниках. В юрисдикцию ок­ ружных судов входил также разбор тяжких уголовных и гражданс­ ких правонарушений. Апелляционной инстанцией для последних стал Дагестанский народный суд при генерал-губернаторе Дагес­ танской области в г. Темир-Хан-Шура. Тяжбы горцев с русскими переселенцами решались по общим законам империи сначала в Дагестанском областном суде, а с 1875 года в трех мировых отделах в Дербенте, Темир-Хан-Шуре и Порт-Петровском. В Терской и Кубанской областях были введены элементы военно-народного управления. Система адатно-шариатного правосудия была здесь не трех-, а двухуровневой. В 1869 году в каждом сельс­ ком обществе учреждались выборные горские словесные суды. Члены окружных народных судов (созданных чуть раньше) не вы­ бирались, а назначались властями округа. Уже в 1870 году народ­ ные окружные суды были упразднены и заменены в 1871 году на горские. Наряду с отдельными нормами адата и шариата последние использовали нормы российского права и процесса. В частности, при них была введена должность следователя. Для проведения су­ дебных расследований учреждались участковые судебные отделы. В 1870-е — начале 1880-х годов организация власти и общества обеих областей не раз менялась. В это время произошел отказ от военно-народного управления, сначала в пользу общегражданско­ го, а вскоре — военного режима23. Главной причиной провала про­ екта Барятинского на северо-западе и в центре региона оказалось мухаджирство. Большая часть мусульман Кубанской области эмиг­ рировала в Османскую империю. Их земли были заняты переселен­ цами из России. К началу XX века на Северо-Западном Кавказе горцы-мусульмане составляли меньшинство населения.

Система, подобная дагестанскому варианту военно-народного управления, разрабатывалась в Алжире 30—60-х годов XIX века. Здесь были созданы своеобразные институты косвенного управле­ ния туземцами-мусульманами, получившие название арабских бюро (bureaux arabes). Хотя название этих учреждений связано с арабами, где-то треть из них действовала в берберских районах страны. Пер­ вые шаги по их организации были сделаны в начале 40-х годов, когда маршал Бюжо создал в Алжире отдельное Арабское управление под руководством генерала Е. Дома, но историю этих институтов при­ нято начинать с постановления 1 февраля 1844 года. Окончатель­ но структура и обязанности арабских бюро были утверждены цир­ куляром маршала Мак-Магона 21 марта 1867 года. В отличие от низовых институтов военно-народного управле­ ния арабские бюро имели смешанную франко-алжирскую админи­ страцию. При этом, как и в Дагестанской области, в Алжире сло­ жилась иерархия институтов косвенного управления, сеть которой связывала военное начальство провинций с низовыми органами власти. Внизу стояли бюро второго класса, учрежденные при стар­ ших офицерах французской армии, руководивших туземными кругами (cercles). В каждое из них входили врач, переводчик, кади (ходжа), два секретаря, судебный исполнитель (чауш) и отряд «ту­ земных» полицейских (спаги, мохазни). При генералах, стоявших во главе территорий военных подразделений (subdivisions militaires), были сформированы бюро первого класса. Над последними стояли бюро дивизий. С 1867 года арабские бюро французского Алжира возглавляло единое политическое бюро, обязанное координировать их действия и оперативно сноситься с генерал-губернатором Алжи­ ра. Кроме того, при низовых бюро кругов были созданы их фили­ алы. Число этих институтов с 1844 по 1870 год выросло в два с по­ ловиной раза от 21 до 49 с пятью дополнительными филиалами. Всего в этой сети было задействовано около 200 французских офи­ церов24. Под их властью находилось до 2 млн туземцев. Арабские бюро совмещали функции сельской администрации, суда, полиции и клиники. Созданы они были не как самостоятель­ ная инстанция власти, а как вспомогательные учреждения при во­ енной администрации. Они собирали налоги, оказывали коренно­ му мусульманскому населению юридическую, а с 1867 года и врачебную помощь25. Руководивший всей сетью арабских бюро генерал Дома так определил их задачи: «Это учреждение имеет це­ лью упрочить длительное умиротворение племен созданием посто­

янных и справедливых органов управления, проторить пути нашей колонизации и распространения нашей торговли поддержанием общественного порядка, защитой всех законных интересов и увели­ чением благосостояния туземцев». Дома прямо заявлял, что арабс­ кие бюро должны завоевать доверие туземцев и постепенно приучить их к мысли о необходимости покориться французской власти26. Историю арабских бюро Алжира делят на три периода. Первый, завершившийся с завоеванием большей части Алжира Францией в 1858 году, был временем, когда важнейшим направлением их дея­ тельности было закрепление «умиротворения» и организация иерархии исполнительной, судебной и военной власти в районах, где европейская гражданская администрация отсутствовала. Пос­ ле покорения Кабилии, в 1858—1870 годах, арабские бюро ограни­ чились управлением туземцами-мусульманами. Временем их наи­ большего расцвета была Вторая империя, при которой Париж вернулся к модели военного «режима сабли», отмена которого в пользу политики ассимиляции Алжира с метрополией произошла при Третьей республике во Франции (1870—1940). В 1854 году при поддержке офицеров арабских бюро для му­ сульман Алжира была начата судебная реформа. Создавалась иерархия судебных учреждений (диал. араб. мн. махакем, ед.ч. ма­ ха кма) для разбора исков среди «туземцев» по обычному и мусуль­ манскому праву. Ее низшим звеном был шариатский судья-кади, имевший право обращаться к местному адату при решении уголов­ ных дел. Решения его обжаловались в апелляционных судах (маджалла), созданных в провинциальных центрах. Новые бесплатные мусульманские суды, свободные от волокиты, имели большой ус­ пех в алжирской деревне. Но гражданские власти и европейские колонисты, лишенные при Наполеоне III прав французского граж­ данства, восприняли их в штыки, как и все связанное с военным «режимом сабли». Газеты с возмущением писали о «палачах из арабских бюро» (по-французски игра слов: bourreaux d’Arabes зву­ чит похоже на название самого учреждения — bureaux arabes), «этой антифранцузской клике... занесшей топор над головой французов». В дальнейшем история Алжира пошла по другому пути. С па­ дением Второй империи декретом 24 декабря 1870 года политичес­ кое бюро и подчинявшаяся ему сеть арабских бюро были упразд­ нены. Это была победа колонистов, получивших в 1871 году, по декретам Кремье, права французского гражданства. В преамбуле декрета торжествующие победители выразили давно лелеемое ими

желание «разделаться с иерархией арабских бюро и традициями антифранцузской политики, которая двигала ими»27. В 1871 году была полностью реформирована и ограничена сеть мусульманских судов. Лишь небольшая часть арабских бюро продолжала действо­ вать на Южных территориях, где они сменили названия на тузем­ ные, но сохранили прежние полномочия и функции до 1956 года. На остальной части Алжира они исчезают уже в 70-е и в начале 80х годов XIX века. На российском Кавказе политика косвенного уп­ равления руками туземных элит с опорой на правовой плюрализм продержалась дольше. Отмену ее знаменует упразднение шариат­ ских судов и начало коллективизации в первой половине 20-х го­ дов XX века28. О по ра на ро д о в у ю о бщ и н у

Другой областью, в которой ярко проявились черты сходства колониальных преобразований во французском Алжире и на рус­ ском дореволюционном Кавказе, была реформа сельской общины. Особое значение она имела в Кавказском крае, в особенности на Северном Кавказе, создание системы управления которым нача­ лось вскоре после осуществления в Центральной России крестьян­ ской реформы 1861 года. К разработке реформ были привлечены лучшие специалисты по этнографии горцев и исламоведению. Покорение региона Российской империей шло одновременно с его научным освоением. После учреждения в середине XIX века военно-народного управления его чиновники сохранили тесные связи с учеными. Кавказское начальство и ведущие научные учреж­ дения региона разместились в Тифлисе. Еще в 1851 году А.В. Голо­ вин учредил здесь Кавказский отдел Императорского Русского гео­ графического общества (КОИРГО), первое из его региональных отделений29. Во второй трети столетия правительство ежегодно выделяло КОИРГО 2000 руб. Наиболее плодотворным периодом его существования оказались 50—80-е годы XIX века. В Тифлисе издавались многотомные краеведческие альманахи: «Сборник све­ дений о кавказских горцах» (1868—1881), «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа» (1881—1915), «Известия КОИРГО» (1872—1917). Среди военных, в чьих руках оказалось управление горцами-мусульманами, было немало членов КОИРГО. Большинство из них разделяло представление об архаичности общественного и правового устройства кавказских горцев. Извест­

ный русский историк права Ф.И. Леонтович находил в обществен­ ных и правовых институтах кавказских горцев «остатки от перво­ бытного хищнического быта»30. Знаменитый социолог М.М. К о­ валевский был твердо уверен, что основой общественного строя современных ему горцев остается «родовая община»31. Исходя из этих установок, ученые советовали правительству сохранить сельскую общину, поддержать адат, или «народное право», и создать в регио­ не условия, благоприятные для его постепенного перерождения в государственное право и возникновения у горцев гражданского со­ знания. Эти идеи нашли понимание и поддержку у целого ряда вли­ ятельных российских военных первой половины XIX века. Горячим сторонником использования местного обычного права в российских реформах был наместник кавказский князь А.И. Барятинский. Не меньше был вклад в изучение и пропаганду сельской общи­ ны и обычного права французских офицеров и генералов арабских бюро. Как и среди русских офицеров на Кавказе, среди них было немало образованных молодых и амбициозных людей, в основном выпускников Высшей политехнической школы и Школы офице­ ров в Париже (60% в провинции Алжира в 1844—1856 годах)32. Многие из них знали восточные языки, как, например, уже упоми­ навшийся генерал Дома. Французские военные не меньше русских на Кавказе занимались этнографией края. Среди произведений, вышедших из-под их пера, стоит упомянуть сочинение Жана-Шарля Дево «Племена Джерджуры»33 с подробным описанием быта и социальной организации племенных конфедераций Большой Кабилии и сводом норм их обычного права (канун). Нельзя обойти молчанием книгу выпускника Высшей политехнической школы А. Аното «Кабилия и обычаи кабилов», написанную в соавторстве с советником апелляционного суда г. Алжира Аристидом Летурно и выпущенную в трех томах в 1872 году. Эта работа, построенная по принципу словаря, дает классификацию живой и неживой при­ роды, народов и институтов Большой Кабилии, начиная от геоло­ гического мира до племенной организации и содержания обычного права кабильских горцев34. Теория сегментарных обществ Э. Дюркгейма во многом построена на материалах Аното и Летурно35. Вли­ яние французской военной этнографии Алжира на европейские со­ циологические теории рубежа XIX—XX веков сопоставимо с вкладом кавказской этнографии, в первую очередь книги М.М. Ковалевско­ го «Закон и обычай на Кавказе», построенной на материалах адатов, собранных русскими военными в Нагорном Дагестане.

Военные, управлявшие Кавказом и Алжиром, находились под сильным влиянием социалистических теорий. Среди офицеров арабских бюро некоторые были последователями учений либераль­ ного католицизма, сен-симонизма и фурьеризма36. В 70—80-е годы среди военных и гражданских чиновников на русском Кавказе (и Туркестане) встречались даже народники. Все это не могло не ска­ заться на содержании разрабатывавшихся с их участием законопро­ ектов. Из социалистических учений того времени они усвоили идею об опоре на первобытную родовую общину, которая при не­ которой модернизации может стать двигателем социального про­ гресса и подъема отсталых туземцев-мусульман, постепенного при­ учения их к современным нормам гражданской жизни. Община должна была стать основной ячейкой местного общества, основой всей иерархии власти и управления37. Решение опереться на общину отмечает важный перелом в си­ стеме местного управления и в Алжире, и на Кавказе. Интересно, что произошел он почти одновременно. Еще в 1848—1863 годах основной социальной ячейкой на военных территориях француз­ ского Алжира считались замиренные и приведенные к черте осед­ лости племена. Офицеры арабских бюро даже создавали их, напри­ мер в горах Кабил ии, под руководством старшин {амин) деревень. Но уже в 1856 году военный министр, которому подчинялся Алжир, в докладе императору объявил «первоочередной задачей в области управления дробление племен»38. Принятый 22 апреля 1863 года сенатус-консульт определил пути осуществления этой задачи. Со­ гласно ст. 2, было проведено разграничение племен, за которыми во владение закреплялись земли, на которых они проживали (арш). Бывшие неделимые племенные владения стали объектом куплипродажи, и вскоре значительная часть их попала в руки европейс­ ких колонистов. При этом племенные территории были разделены между фракциями (ферка), получившими арабское название дуаров. Прежде это понятие означало круг палаток или лагерь группы бедуинов, внутрь которого на ночь загоняли принадлежащие им стада. Переведенное на язык колониального строительства, это слово стало пониматься как «зародыш арабской коммуны». Прежде всего оно связано с определенной территорией. Численность изоб­ ретенных колонизаторами дуаров была унифицирована: в каждый вошло от 2 до 3 тысяч туземцев. При этом крупные племена дроби­ лись, а мелкие объединялись в дуары. В 1863—1868 годах 789 пле­ мен было преобразовано в 1189 дуаров, к декабрю 1870 года еще 372 племени подверглись дроблению на 667 дуаров39.

Принятие еенатус-консульта вызвало волнения. Нередко во главе восставших вставали представители племенной военной (джуад) и мусульманской элиты, оказавшиеся не у дел. Восстали горцы Большой Кабилии. В 1864 году началось крупное восстание на юге страны под руководством бывшего племени махзен, к тому же связанного с марабутами суфийских братств страны. Подавить его французская армия смогла только через несколько лет. В какойто степени эти волнения напоминают общее восстание Дагестана, Чечни и Абхазии 1877 года, поводом к которому послужила очеред­ ная русско-турецкая война, а одной из причин — уничтожение в регионе последних мусульманских владений под русским протек­ торатом. Представители знати, потерявшие свои наследные титу­ лы и привилегии, возглавили восставших в Нагорном Дагестане. В дальнейшем дуары послужили основой муниципальной орга­ низации алжирской деревни. Постановление 23 мая 1863 года вво­ дило в них самоуправление под контролем французской админис­ трации. В каждом дуаре создавались советы, названные старым берберским понятием таджмаит (однокоренным с арабским джемаа). Во главе их стояли назначавшиеся французскими властями старосты-каиды. Прежде этот термин означал управлявшие дерев­ нями Кабилии сельские сходы глав кланов и семей. Теперь они получили новое значение выборных муниципалитетов, хотя влия­ ние противоборствующих фракций сельских кланов в них было попрежнему велико. В 1868 году на военных территориях дуары были объединены в коммуны военных подразделений, число которых к 1870 году составило 15, а после сокращения их размеров по закону 13 ноября 1874 года выросло до 2940. В дальнейшем на их основе были созданы туземные коммуны под контролем офицеров по ту­ земным делам. На большей территории страны дуары потеряли самостоятель­ ность после падения Второй империи и на территориях со смешан­ ным франко-алжирским населением вошли в 1875—1881 годах в состав смешанных коммун на правах их секций41. Из приморских районов местное население было насильственно вытеснено (подоб­ ное, кстати, случилось и на Северо-Западном Кавказе 1860-х го­ дов). Здесь получило развитие европейское товарное фермерство. Дуары сохранили ограниченное самоуправление с советами-джемаа, но в муниципалитетах смешанных коммун их представители оказались в меньшинстве по сравнению с европейскими колони­ стами, выбиравшими % депутатов. Развитие дуаров как самостоя­

тельных муниципальных учреждений продолжалось с 1919 года, когда они стали основной низовой административно-территори­ альной единицей алжирской деревни. Дробление племен можно сравнить с уничтожением мусуль­ манских ханств и союзов общин Дагестана, разделенных в 1858— 1867 годах на единообразные округа, наибства и сельские общества. В местном арабоязычном делопроизводстве последние продолжа­ ли именовать джамаатами, кстати, синонимом алжирского джемаа, таджмаит), однако значение этого понятия (как и в случае с дуарами в Алжире) резко изменилось, что не всегда учитывается в историографии42. Джамаат превратился в бессословную общину (1868). В нее допускались свободные общинники (уздени) и урав­ ненные с ними в правах освобожденные к 1867 году рабы. Чтобы войти в сельское общество, знатные семьи из числа беков подава­ ли прошение окружному начальству. Были созданы новые органы управления общиной, включавшие в себя старшину (бегавул) с помощниками и сельский суд в составе кади и знатоков местного адата. Реформированный джамаат стал основным посредником между горцами и военными властями наместничества. Он отвечал за уплату налогов, поддержание правопорядка, выдачу разбойни­ ков и повстанцев, ремонт дорог и выделение подвод для нужд войск, проходящих по ее территории. На территориях военно-народного и военного управления мусульман освободили от воинс­ кого призыва. В армию и горскую милицию (жандармерию) при­ нимали одних добровольцев. Иной тип сельских обществ для туземцев-мусульман сложил­ ся в 1870 году в Терской и Кубанской областях43. Не затронутые эмиграцией в османскую Турцию туземцы переселялись в укруп­ ненные селения44. Институты сельского самоуправления были со­ зданы тут по типу пореформенных общин Центральной России. Их возглавляли выбранные на сельских сходах старшины. В отличие от Алжира, смешанной русско-туземной администрации в Кавказ­ ском крае не возникло. Даже жившие бок о бок горцы, казаки и крестьяне-переселенцы подчинялись разным имперским ведом­ ствам. Делами мусульман военно-народного управления до 1881 года ведало Кавказское горское управление при наместнике в Тифлисе. Станицы казачьих войск относились к Военному министерству, а переселенцы подлежали общим законам империи45. В XX веке пореформенная община послужила основой совет­ ского и национального строительства46. В обоих регионах произош­

ла унификация системы власти и права на всех уровнях. При этом сохранилась и внутрирегиональная мозаика.

Колония, А ВТО НО М ИЯ

И ЛИ П РО Д О Л Ж ЕН И Е М ЕТРО П О Л И И ?

Еще одной сферой, в которой можно проследить параллели между французским Алжиром и русским Кавказом, был их неорди­ нарный и вместе с тем весьма неопределенный статус среди владе­ ний и территорий метрополии. В российской историографии до сих пор ведутся споры о том, можно ли считать дореволюционный Кавказ колонией. Аналогичные споры шли во французской лите­ ратуре времен Алжирской войны47. Они ведут начало от 1840-х го­ дов, когда Бюжо наполовину завершил завоевание Алжира. В то время как в стране действовал чисто военный режим, депутаты французского парламента пытались рассматривать Алжир как про­ должение Франции, а первые колонисты выступали за полную ас­ симиляцию колонии с метрополией. В конце XIX — начале XX века в дебаты о колониальном ста­ тусе обоих регионов включились представители местной мусуль­ манской элиты. Получив европейское (российское или/и француз­ ское) образование, они оторвались от местного общества, но так и не были приняты в высшее общество метрополии. Инженеры, ме­ дики, юристы и журналисты «из туземцев» претендовали на роль выразителей интересов колонии, требуя себе равных с выходцами из метрополии прав. В Алжире они образовали движение младоалжирцев, в Кавказском крае между двумя русскими революциями — мусульманскую фракцию Государственной думы. Дети империи, порожденные и пришибленные ею, они выступали против военно­ народного управления и «туземного кодекса» (Code d ’indigenat), видя в них источник отсталости колоний48. Возвращаясь к спорам о колонизации в историографии, нуж­ но сказать, что завоевание обоих регионов носило колониальный характер. Главным признаком колонии в обоих случаях был тузем­ ный статус населения (франц. indigenat), автономного, ущемленно­ го в правах по сравнению с гражданами метрополии или Централь­ ной России. Туземный кодекс был отменен в Алжире частично в 1919 и 1936 годах (полностью лишь в 1945 году49), а на Кавказе — в 1917 году. Массовая колонизация значительной части земель Алжи­ ра, Закавказья и Северо-Западного Кавказа в последней трети XIX века соединяла Алжир и Кавказ с метрополиями. Вместе с тем,

особенно в Алжире, она привела к созданию европейской колонии, отстаивавшей право на равные привилегии с жителями метропо­ лии. Правда, на Кавказе переселенцы не имели перед мусульмана­ ми тех привилегий, какими обладали колонисты в Алжире. На тер­ риториях военно-народного управления русская колонизация была ограничена. Наконец, важно отметить высокий статус обоих реги­ онов, выделявший их из других колониальных владений. Алжир занимал первое место среди заморских территорий Франции. Кавказское наместничество было создано Николаем I как эк­ страординарное учреждение в условиях Кавказской войны (1844). Наместник управлял Кавказским краем, в состав которого вошли все российские владения на Северном Кавказе и в Закавказье, включая Кавказскую область, преобразованную в 1847 году в Став­ ропольскую губернию, и Кавказскую линию. В административном плане Кавказ был отделен от Поволжья. В руках наместника была сосредоточена высшая гражданская и военная власть. Он мог из­ менять общие законы империи применительно к условиям регио­ на. Наместник являлся главнокомандующим Кавказской армией, руководил войсками и укреплениями Кавказской линии. Намест­ ник имел право решать на месте все вопросы, не превышающие власти министра, то есть фактически был уравнен в правах с ми­ нистрами. Он не был подотчетен ни одному из центральных мини­ стерств и ведомств. По вопросам, выходящим за пределы мини­ стерских полномочий, он должен был обращаться в Кавказский комитет, а по вопросам военного или внешнеполитического харак­ тера — лично к императору. Для оперативной связи Тифлиса с Петербургом служил Кавказ­ ский комитет. В системе центральных органов власти России он представлял собой экстраординарное учреждение. Аналогичную роль в империи играли территориальные комитеты, через которые осуществлялось управление окраинами империи: два Сибирских, по делам Западных губерний, Западный, Комитет по делам Царства Польского (1864—1881). В компетенцию Кавказского комитета входил разбор изъятых из ведения Комитета министров гражданс­ ких дел Кавказского края. Он почти полностью дублировал состав Комитета министров. В комитет направлялись ежегодные отчеты наместника, сметы бюджета региона. Он также курировал вопро­ сы торговли, промышленности и сельского хозяйства, землевладе­ ния, переселений, народного образования и здравоохранения50. Чиновники Кавказского комитета назначались императором.

Пик деятельности Кавказского комитета пришелся на намест­ ничества Воронцова и Барятинского. Комитет никогда не стано­ вился между царем и наместником и нередко лоббировал интере­ сы последнего в правительстве. В период «Великих реформ» в наместничестве также начались преобразования. Их душой стал князь Барятинский. Резко расширены были права наместника. В 1858 году при нем было создано Главное управление с департа­ ментами внутренних дел, юстиции, финансов, государственных имуществ. Вся власть продолжала сосредотачиваться в руках наме­ стника. Совет Главного управления, позднее преобразованный в Совет наместника, обладал лишь совещательными полномочиями. По существу, аппарат управления в наместничестве копировал цен­ тральный. Дальнейшее усиление власти наместника и обособление его от центрального имперского правительства произошло при Михаиле Николаевиче. Серьезные перемены в организации власти на Северном Кав­ казе произошли после убийства в марте 1881 года императора Александра II, с началом контрреформ Александра III (1881 — 1894). В правительстве уже давно велись споры о чрезмерной до­ роговизне для империи кавказской администрации и опасности концентрации власти в наместничестве. Однако великий князь Михаил Николаевич пресекал все попытки урезать свои полномо­ чия. В 1881 году он стал председателем Государственного совета (1881—1901), в связи с чем покинул Кавказ и сложил с себя звание наместника. В Петербурге побоялись передать кому-либо другому пост, облеченный столь широкими полномочиями. Кавказское на­ местничество было упразднено. Наместника заменил главнона­ чальствующий гражданской частью на Кавказе. Первым на эту должность был назначен бывший киевский генерал-губернатор кн. А.М. Дондуков-Корсаков (1882—1890). Вместе с наместничеством был распущен Кавказский комитет в Петербурге51. Тогда же на Кавказе началась волна контрреформ, направлен­ ных против наследия наместничества, в частности военно-народ­ ного управления. Были сокращены его штаты, канцелярию намест­ ника заменили Советом главноначальствующего (1883). Оставаясь командующим войсками Кавказского военного округа и наказным атаманом казачьих войск, главноначальствующий уже не был на­ прямую связан с царем. Высшая петербургская бюрократия пыта­ лась упразднить и систему военно-народного управления, но не преуспела в этом. Несмотря на резкую критику горских судов и

военных чиновников со стороны представителей петербургской бюрократии, кончая ревизией 1905 года Н.М. Рейнке, режим воен­ но-народного управления продолжал действовать до 1917 года. Кавказский край по-прежнему поглощал немалые средства. Толь­ ко в одном 1885 году на содержание учреждений военно-народно­ го управления казна выделила 514.114 руб.52 В начале первой русской революции (1905) Петербург пошел на воссоздание наместничества, пытаясь возместить его учреждением общее ослабление имперской власти на окраинах. Оно просуществовало до гибели старого режи­ ма в феврале 1917 года. Алжир сохранил свое исключительное положение в составе Франции дольше, до обретения им независимости в 1962 году. Как и на русском Кавказе, высшие эшелоны власти во французском Алжире были тесно связаны с важнейшими министерствами в Париже. Конечно, ничего подобного наместничеству в истории французского Алжира не было. Однако и высшие власти первой заморской территории Франции были особо приближены к прави­ тельству. 22 июля 1834 года первый королевский ордонанс прави­ тельства Луи-Филиппа, с которого принято начинать историю французского Алжира, поставил во главе французских владений в Африке военного генерал-губернатора с самыми широкими пол­ номочиями. Он был подотчетен военному министру и управлял Алжиром при помощи гражданского интенданта, генерального прокурора и правителя финансов, составлявших штат высших французских чиновников страны53. В недолгий период Второй республики автономия Алжира и полномочия его военных властей были сильно ограничены, но с установлением Второй империи были восстановлены в полном объеме. При Наполеоне III в 1858 году должность генерал-губернатора была упразднена. Создавалось специальное Министерство Алжи­ ра, штаты которого вместе с высшей алжирской администрацией были ненадолго переведены в Париж, но в 1860 году возвращены в г. Алжир. Тогда же был восстановлен и пост генерал-губернатора, на который был назначен влиятельный в Париже маршал Пе­ лисье. Император строил обширные планы упрочения власти Франции в Северной Африке с созданием «арабского королевства» в Алжире. В 1863 году в письме к Пелисье Наполеон III так опре­ делил свои планы: «Алжир не просто колония, но арабское коро­ левство. Под моим покровительством у туземцев должны быть рав­ ные права с колонистами. Я такой же император арабов, как и

французов»54. Планам этим не суждено было осуществиться, одна­ ко автономия военных властей Алжира в 1851—1870-х годах при­ ближалась к положению Кавказского наместничества в составе Российской империи. После падения империи в 1870 году автономия Алжира была существенно ограничена, подобно тому, что случилось с Кавказс­ ким краем с отменой наместничества в 1881 году. Постановлени­ ем 24 октября 1870 года генерал-губернатор Алжира был переподчинен Министерству внутренних дел. Закон 26 августа 1881 года ввел в Алжире принцип подчинения всех без исключения служб и ведомств аналогичным министерствам в метрополии. Генерал-гу­ бернатор колонии теряет исполнительную инициативу, превраща­ ясь в простого исполнителя распоряжений парижского начальства. Наконец, постановление 19 декабря 1900 года положило конец периоду организации автономной колонии в Алжире. С этого вре­ мени начинается период объединения (association) Алжира с Фран­ цией. Вместе с тем полномочия высшего алжирского руководства к этому времени несколько расширяются. С 1898 года генерал-гу­ бернатор вновь становится одним из первых лиц в высшей париж­ ской бюрократии. Его назначает Совет министров по представлению министра внутренних дел. Он представляет высшую исполнитель­ ную власть Франции в Алжире и возглавляет армию чиновников численностью примерно в 2000 человек (1950). С ним советуются из Парижа при назначении всех крупных чиновников в Алжире. По мнению известного французского эксперта, генерал-губернатор Клод Коло был «не просто высшим префектом, но настоящим вице-королем Алжира, подотчетным только перед МВД»55. Такое положение сохранялось до принятия статута 20 сентября 1947 года. Р а зм ы ш ляя о п р и ч и н а х сх од ства

Что можно сказать о причинах отмеченных выше многочислен­ ных совпадений в устройстве колониального Алжира и дореволю­ ционного Кавказа? Вкратце я бы сформулировал ответ на него сле­ дующим образом. Разобранные в работе совпадения относятся к разнотипным явлениям, которые, однако, можно разделить на две большие категории. За исключением отдельных случайных совпа­ дений, это сознательный обмен колониальным опытом либо общие закономерности колониального строительства. Последние можно разделить на общие и более частные, региональные.

Общим стереотипом эпохи колониальных империй было пред­ ставление о «бремени белых» на Востоке. Ориентализм был в XIX веке общеевропейским дискурсом власти и описания колони­ зуемого общества, разделяемым разными колониальными держа­ вами. Как показал Саид, в истоке его лежит французская филосо­ фия Просвещения, которую хорошо знали и любили в России во время завоевания Кавказа. В большинстве случаев колонизация начиналась с завоевания и «умиротворения опасных дикарей». В этом отношении француз­ ский Алжир и российский Кавказ не представляют ничего ориги­ нального. Военная оккупация колонизуемых территорий неизбеж­ но вела к передаче власти и управления в руки военных со всеми вытекающими из этого последствиями. Еще одной общей родовой чертой эпохи империй XIX — пер­ вой половины XX века была переселенческая колонизация. Она хорошо известна на примере испанской Латинской Америки и Британской Индии. От нее было недалеко до соперничества воен­ ных и европейских колонистов. Как в Алжире и на Кавказе, коло­ нии нередко делились на военные территории, куда доступ коло­ нистам был запрещен, и гражданские области, ресурсы которых переходили к колонистам. Наконец, косвенное управление было распространено на на­ чальной стадии целого ряда колониальных империй, испанской в Латинской Америке, британской в Индии, французской в Черной Африке и Индокитае56. В системах такого управления, включая арабские бюро и военно-народное управление, заметны местные региональные влияния. Сходство обеих систем нужно искать в ос­ манском наследии — ведь оба региона до прихода европейцев вхо­ дили в сферу влияния Османской империи на ее границах. Источники показывают, что русские и французы «учились» у турок и иранцев, которым принадлежала часть Алжира и Закавка­ зья. Французы заимствовали у них обычай принимать на государ­ ственную службу целые племена, образовывавшие освобожденную от податей «туземную» армию и полицию (махзен). Офицеры арабс­ ких бюро смотрели на них как на свои «глаза, уши, руки и ноги» в туземной среде (мнение Лапасе)57. Выходцы из правящих элит иран­ ского и османского Закавказья переходили на русскую службу58. По мере колонизации европейцы реформировали османскую систему косвенного управления. Внешне ее институты как будто оставались прежними, понятийный аппарат власти и управления

тоже не претерпел до XX века особых перемен, но организация суда и власти мусульманской деревни неузнаваемо изменилась. На юге Алжира и в Дагестанской области, где системы косвенного управ­ ления продержались дольше, они превратились в гибридные коло­ ниальные учреждения59. Были еще и более частные параллели, связанные с типологи­ ческим сходством двух регионов. Алжир и Кавказский край при­ надлежали к числу первых колониальных приобретений Франции и России XIX века. Этим отчасти объясняется факт долгого суще­ ствования на их территории экстраординарных режимов генералгубернаторства и наместничества, напрямую связанных с прави­ тельствами метрополий. Трансфер моделей колониальных реформ шел через ученых, публицистов, дипломатов и военных. Последние стояли у истоков колониальной науки в Алжире и на Кавказе. Среди военных чинов­ ников обеих держав на местах было немало увлеченных, хотя и непрофессиональных, археологов и этнографов, на энтузиазме которых были осуществлены первые научные описания регионов. Значение этих работ было осознано последующими поколениями ученых и политиков. С включением обоих регионов в состав Франции и России к их изучению подключились профессиональные ученые. Основным предметом их научных изысканий стала сельская община Индии, Алжира и Кавказа. Общие установки позитивистской науки послед­ ней трети XIX века заставляли видеть в ней осколок первобытного быта и одновременно зародыш будущего устройства человечества60. Не нужно представлять военных краеведов и этнографов эпо­ хи империй простыми исполнителями «социального заказа» коло­ низаторов. Связи науки и политики всегда были очень непросты. С результатами ученых изысканий власти колоний и метрополии нередко знакомились из популярных переложений в публицисти­ ке. Важным каналом связей были переводы в России французских ориенталистов. В качестве примера можно указать компиляцию французских исследований по применению шариата, изданную Н.Е. Торнау при подержке II законодательного Отделения канце­ лярии ЕИВ в 1847 году61. К пониманию важности науки правительство постепенно при­ ходит в период разработки планов глобальных преобразований колоний и восточных окраин страны. В их выработке приняли уча­ стие местные военные востоковеды и этнологи. С их подачи влас­

ти приходят к идее поддержать «родовую общину» с целью упро­ чения своего положения на окраинах империй. Этому способство­ вала и тесная связь французских и российских течений мысли в XVIIT — первой трети XIX века. Некоторое сходство в типах колониальных институтов и сро­ ках реформ в какой-то степени объясняется обменом колониаль­ ным опытом. Англичане и французы порой копировали методы изучения и применения адата из российской кавказской практи­ ки. Например, французские военные, подобно русским офицерам в Черкесии, Кабарде и Дагестане, собирали и записывали обыч­ ное право кабилов в Алжире. Архивные источники свидетельству­ ют, что при подготовке судебно-административной реформы 1860-х годов российские чиновники тщательно изучали опыт Англии и Франции. Немало российских ученых и военных командировались пра­ вительством на Ближний Восток. Будущий казанский миссионер Николай Ильминский объехал в 1851—1853 годах Египет, Палес­ тину и Сирию. Служивший в российском консульстве в Констан­ тинополе географ П.А. Чихачев совершал длительные экспедиции по Северной Африке в 1835 и 1877—1878 годах. Участник завоева­ ния Средней Азии генерал А.Н. Куропаткин был направлен Ака­ демией Генштаба в 1874 году в Алжир, где отличился в военной экспедиции французских войск в Сахару. Плодом его наблюдений стала книга «Алжирия» (1877). В фондах Архива внешней политики Российской империи в Москве хранится немало донесений консулов российских предста­ вительств в Османской империи и французской Северной Афри­ ке, свидетельствующих об изучении ими местных систем управле­ ния. Что за этим стояло — научный или политический интерес? Маскируясь первым, российские консульства вместе с тем занима­ лись разведкой, если не шпионажем. Еще в переписке командующего Кавказским корпусом генера­ ла Е.А. Головина, военного министра А.И. Чернышева и Николая I обсуждалась возможность использовать на Кавказе опыт косвенно­ го управления английской Индии и французского Алжира. «Не подлежит никакому сомнению, что средства политические, кото­ рыми англичане успели распространить владычество свое в Ин­ дии, с такою же пользою могут быть употреблены и здесь [на Кавказе. — В.Б. |», — писал Головин Чернышеву в 1842 году. В свою очередь, последний, поддерживая это предложение, докладывал

царю: «Нельзя... допустить мысли, что мероприятия, которые уда­ ются англичанам в Индии, французам в Алжире, всегда останутся тщетными в поисках наших»62. Не нужно, однако, преувеличивать значения таких заимство­ ваний. С одной стороны, имперские власти нередко третировали выходцев из местных элит, считая их неисправимыми дикарями63. С другой, высшие чиновники Российской империи нередко пользовались ими для лоббирования собственных интересов в ин­ тригах, разворачивавшихся в центральных и региональных импер­ ских ведомствах. В частности, только что упомянутый Чернышев пытался подорвать в глазах царя влияние наместника кавказского графа Воронцова среди высшей петербургской бюрократии, упре­ кая его в незнании кавказской действительности и проектов, ус­ пешно осуществленных за границей. Мусульманские элиты Алжира и Кавказа тоже включились в трансфер идей и образов империй. При этом их видение проблемы было немало затуманено ориенталистскими иллюзиями и просто плохим знанием международной ситуации. Например, в 1892 году младоалжирцы Константины требовали себе тех же прав, что и «жители Черкесии», которые «являются русскими, сохраняя при этом все свои мусульманские права и законы»64. Они не знали, бедняги, что большинство «черкесов» лет тридцать назад как мухаджиры бежали за свободой совести с русского Кавказа в Осман­ скую Турцию. Параллели в колониальном строительстве и их межимперский трансфер еще ждут специального исследования. Несомненно, эти темы представляют большой интерес, как и в целом изучение свя­ зей и влияний ученых и политиков минувшей колониальной эпохи.

1Автор признателен всем коллегам, взявшим на себя труд прочесть руко­ пись работы и сделать к ней замечания, прежде всего проф. Р.Г. Ланде. 2 Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, наси­ лие. Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана. М., 2002. С. 171—175; JersildA. Orientalism and Empire. North Caucasus Muslim Peoples and the G eorgian Frontier, 1845—1917. M ontreal; London, 2002. P. 34. См. также: Kemper M. H errschaft, R echt und Islam in D aghestan. Von den K hanaten und G emeindebuenden zum gihad-Staat. Wiesbaden, 2005. S. 50—51. 3 Frim eauxJ. La France et ITslam depuis 1789. Paris, 1991. S. 57—58. 4 Layton S. Russian Literature and Empire: Conquest o f the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge, 1994; Бобровников В.О. «Горское хищничество» в теории и практике российского ориентализма на Северном Кавказе XIX в. / /

М еняющ аяся Европа: проблемы этнокультурного взаимодействия / Под ред. М.Ю. Мартынова. М ., 2006. 5 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политичес­ кие отнош ения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1995. С. 31. 6 Peltre С. Orientalisme. Paris, 2004. P. 48—67, 132—135. 7 И стория XIX века / Под ред. проф. Лависса и Рамбо. Пер. с фр. под ред. Е. В. Тарле. М., 1938. Т. 4. С. 371-372. 8 Флобер Г. Письма. М., 1947. 9 Said Е. W. Orientalism. 5th ed. L„ 2003. 10 Подробно они разобраны в кн.: Colonna F. Savants paysans. Alger, 1988. 11 Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа. С. 16—40; Он же. «Гор­ ское хищничество». С. 367—383. 12 См., например: Daumas Е. M oeurs et coutum es de l’Algerie. Paris, 1997. P. 29, 139-153. 13 Le Livre d ’or du centenaire de 1’Algeria frangaise. Nice, 2003 (репринт изд.: Alger, 1930). P. 2 5 -2 7 , 4 3 -5 3 . 14 Yacono X. Bureaux arabes / / Encyclopedic berbere. Т. XI. Aix-en-Provence, 1992. P. 1659. 15 Fremeaux J. Les bureaux arabes dans l’Algerie de la conquete. P., 1993. P. 149. 16 Yacono X. Bureaux arabes. P. 1659. 17 CollotC. Les institutions de I’Aigerie durant la periode coloniale (1830—1962). Paris; Alger, 1987. P. 7—8. 18 На Северо-Восточном и отчасти С еверо-Западном Кавказе в систему военного управления были включены и немногочисленные иудейские общ и­ ны горских евреев, которые я оставляю за пределами настоящей работы. Уп­ равление ими обнаруживает существенные отличия от общего образца и до сих пор еще специально не исследовалось. 19 Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа. С. 153. 20 Воронцов-Дашков И.И. Всеподданнейшая записка по управлению К ав­ казским краем. Тифлис, 1907. С. 4. 21 П роект п олож ен ия об управлении Д агестанской областью / / Акты Кавказской археографической комиссии. Т. XII. Тифлис, 1904. С. 435. 22 П ервоначально проект П оложения был издан литографированным об­ разом только по-арабски для местной мусульманской элиты, вовлеченной в систему управления областью (Хазихи кава'ид ф и байан джама‘ат кура вилайат ад-Дагистан ва ф и табдир умури-хим ва-л-хукук ал-ваджиба ‘ала ахали алкура ли-л-ф адиш ахиййа ва ли-л-дж ама‘а. Порт Петровский, 1868). На арабс­ ком и русском языках он вышел только на тридцать лет позднее, в 1898 г. 23 Северный К авказ в составе Российской империи / Отв. ред. В.О. Боб­ ровников, И Л . Бабич. М., 2007. С. 198—200. Опыт военно-народного управ­ ления, полученный на Северном Кавказе, был использован в Карской и Б а­ тумской областях Закавказья, образованных из присоединенных к Российской империи в ходе русско-турецкой войны 1877—1878 гг. земель, а также в Закас­ пийской области в Средней Азии. Эти земли были завоеваны Кавказской ар­ мией и в 1881—1897 гг. подчинялись главноначальствующему гражданской частью на Кавказе, а позднее туркестанскому генерал-губернатору.

24 Collot С. Les institutions de I’Algeric. P. 39. 25 Yacono X. Les bureaux arabes et les transformations des genres de vie indigenes dans l’ouest du Tell algerois. Paris, 1953. 26 Yacono X. Bureaux arabes. P. 1658. 27 Ibid. P. 1667. 28 Бобровников B.O. Мусульмане Северного Кавказа. С. 229. 29Там же. С. 147—156. См. также: Knight N. Russian Orientalism in the Service of Empire? / / Slavic Review, 2000. Vol. 59. № 1. 30 Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Вып. I. Нальчик (репринт с изд.: Одесса, 1882). С. 18. 31 Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе. М айкоп, 2006 (репринт изд.: М., 1890). С. 14, 404. 32 Yacono X. Bureaux arabes. P. 1659. 33 Devaux J.-Ch. Les Kebanles du Djerdjura. Alger, 1859. 34 Hanoteau A., Letoumeux A. La Kabylie et els coutimes kabyles / seconde ed. sous la dir. d ’Alain Mahe et Tilman Hannemann. Т. И—III. Paris, 2003. 35 Colonna F. Savants paysans. P. 139. 36 Yacono X. Bureaux arabes. P. 1659. 37 Бобровников B.O. Археология строительства исламских традиций в даге­ станском колхозе / / Ab imperio. 2004. № 4. С. 584—586; См. также: Абашин С.Н. Быть или не быть общ ине в Туркестане: споры в русской администрации в 1860—1880 годах / / Вестник Евразии. 2001. № 1. С. 35—62. 38 Collot С. Les institutions de PAlgerie. P. 87. 39 Ibid. P. 89. 40 Ibid. P. 90. 41 Boyer H. D ouar / / Encyclopedic berberc. Т. XVI. Aix-en-Provence: Edisud, 1995. P. 2519-2520. 42 Отечественные историки и этнологи Северного Кавказа, на мой взгляд, преувеличивают преемственность между дороссийской деревней и порефор­ менной общиной в регионе. Основой для такого заключения является анахро­ ничное перенесение черт, выявленных полевыми обследованиями в порефор­ менной деревне последней четверти XIX и в XX веке на джамааты дороссийского Дагестана. См., например: Агларов М.А. Сельская община в Нагорном Дагеста­ не в XVII — начале XIX в. М ., 1988. Критику такого подхода см.: Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа. С. 142—147. 43 Положение о сельских (аульных) обществах, их общественном управле­ нии о повинностях государственных и общественных в Терской и Кубанской областях. Владикавказ, 1896. 44 Бабич И.Л., Степанов В.В. Историческая динамика этнической карты Кабардино-Балкарии, I860—1990-е годы. М., 2009. С. 21, 23. 45 Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 218—227. 46 Бобровников В.О. Археология строительства исламских традиций в даге­ станском колхозе. С. 586. 47 Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 24—25; Бобровни­ ков В.О. Современный мир глазами феллаха (Северная Африка XIX—XX вв.). М., 1998.

48 Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты. 1909. Сессия третья. СПб., 1910. Ч. I. С. 1490—1491. i9CollotC. Les institutions de l’Algerie. P. 16, 119, 126—127. 50 Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 188—189, 217. 51 Там же. С. 202. 52 Записка о преобразовании военно-народных управлений Кавказского края / / Рукописный фонд Института истории, археологии, этнографии Дагес­ танского научного центра Российской академии наук (Махачкала). Ф. 5. On. 1. Д. 89. С. 51. 53 CollotC. Les institutions de I’Algerie. P. 7. 54 Ibid. P. 9. 55 Ibid. P. 12. 56 U N E S C O G en era l H istory o f A frica. Vol. V II. A frica u n d e r C olonial D om ination, 1880—1935. Berkeley, 1990. P. 143—152. 57 YaconoX. Bureaux arabes. P. 1659. См. также: FremeauxJ. Les bureaux arabes. P. 7 7 -1 1 1 . 58 Колониальная политика русского царизма в Закавказье в 1820—1860-е гг. / Сост. и отв. ред. И .П . Петрушевский. М.; JI., 1937. Ч. I. С. 93, 105—107, 111, 115, 185. 59 EstabletC. Etre cai'd dans l’Algerie coloniale. P. 1991. P. 175—308; Бобровни­ ков B.O. Мусульмане Северного Кавказа. С. 175—204, 219—229. 60 Ковалевский М.М. О бщинное землевладение, причины, ход и послед­ ствия его разложения. М., 1879. С. 197, 204. 61 Изложение начал мусульманского законоведения. СПб., 1850. Имеется постсоветский репринт: М., 1991. 62 Российский государственный во енн о-и сторический архив (М осква). Ф. ВУА. Д. 6482. Л. 9, 42. 63 Акты К авказской археографической ком иссии. Т. X II. Тифлис, 1904. С. 177. См. об этом подробнее: Рыбаков А.Л. Западная Грузия в составе Р ос­ сийской империи: трансф орм ация традиционны х институтов (первая поло­ вина XIX в.). Д иссертация... к.и.н . М ., 2009. С. 286—288, 290—292, 356. 64 Дьяков Н.Н. Младоалжирцы и антиколониальная борьба в Алжире на рубеже XIX—XX вв. М., 1985. С. 170—171. См. также: Ланда Р.Г. И стория Ал­ жира, XX век. М., 1999. С. 39.

Андрей Кушко, Виктор Таки

КОНСТРУИРУЯ БЕССАРАБИЮ: И М П Е Р С К И Е И Н А Ц И О Н А Л ЬН Ы Е М О ДЕЛИ П О С Т РО Е Н И Я П РОВИН ЦИ И

егитимность любой империи строится вокруг идеи ее уни­ кальности и неустранимое™ различий между ней и ее кон­ курентами. В то же время взаимное заимствование, осознан­ ная или неосознанная имитация, а порой даже прямой «плагиат» стратегий и технологий управления были характерны для империй на протяжении всей их истории. Это было особенно присуще ев­ ропейским и евразийским империям Нового времени, чье взаимо­ действие было наиболее заметно в контактных зонах. Проблемы контроля над населением, слабое разграничение пространства, а также наличие альтернативных «центров притяжения» по другую сторону границы определяли сложный комплекс соперничества, сотрудничества и подрывной деятельности империй в спорных по­ граничных зонах. Было бы ошибкой недооценивать роль имперс­ ких окраин в этом процессе. Будучи пространством соперничества империй, периферии представляли собой особые зоны, в которых имперская политика определялась комбинацией внешнеполити­ ческих интересов и локальных процессов интеграции и сопротив­ ления. Внешняя политика и контроль над окраинами были нераз­ рывно взаимосвязаны для имперских элит, которые принимали во внимание различные модели государственного строительства в процессе формулирования своих приоритетов. Российская империя в этом смысле не была исключением. Механизмы «построения регионов» на западных окраинах основы­ вались на широком заимствовании из опыта других империй, стол­ кнувшихся с проблемами государственного строительства, а так­ же опирались на государственные традиции, предшествовавшие российскому завоеванию. Хотя земли Речи Посполитой являются наиболее известным и иллюстративным примером в данном слу­ чае, но исследование других, менее изученных территорий, таких

Л

как Бессарабия, помогает по-новому взглянуть на процесс империостроительства. Данная статья преследует цель преодолеть логи­ ку жесткого противопоставления процессов построения империи и нации и продемонстрировать на примере Бессарабии, что импер­ ские и национальные модели государственного строительства были в ряде случаев взаимодополняемыми. С одной стороны, имперский контекст играл важную роль в политической мобилизации этничности и возникновении «национальных движений», с другой — некоторые элементы нацстроительства определяли институты ев­ разийских империй. И м п ерско е с о п ерн и ч ес тв о , реги о н а льн ы е эли ты и ОБРАЗОВАНИЕ БЕССАРАБСКОЙ ОБЛАСТИ

Борьба за преобладающее влияние на балканские народы состав­ ляла один из аспектов конфронтации между царской Россией и на­ полеоновской Францией. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года закрепил за российскими правителями право защиты интересов православных подданных турецкого султана и привел, помимо прочего, к созданию российских консулатов в Молдавии и Вала­ хии. Рост российского влияния на Балканах был не только резуль­ татом побед над Османской империей, но и следствием упадка или пассивности других «имперских центров» в данном регионе — Ве­ нецианской республики и Габсбургской монархии. Захват Венеции наполеоновской армией в 1797 году изменил ситуацию и ознаме­ новал появление нового энергичного «имперского игрока» на ме­ сте поблекшей «жемчужины Адриатики». Французское военное присутствие и, что особенно важно, французская революционная идеология обладали потенциалом противодействия российскому влиянию. В результате победы над российскими и австрийскими армиями под Аустерлицем Наполеон принудил Австрийскую им­ перию к уступке Истрии и тем самым консолидировал французс­ кое присутствие на западной оконечности Балкан. В ответ на это российский министр иностранных дел Адам Чарторыйский выдви­ нул идею создания Балканской федерации под эгидой России с целью нейтрализовать Османскую империю, чья внешняя полити­ ка становилась все более профранцузской, а также противостоять растущему влиянию Франции в регионе1. Ориентиром для плана Чарторыйского стало антиосманское восстание в Сербии, чьи лиде­ ры обратились к Александру I за поддержкой. План Балканской

федерации остался на бумаге в результате скорой отставки мини­ стра и начала новой русско-турецкой войны. Данная война, в ко­ торой Османская империя поддерживалась Францией, затянулась на пять лет после заключения франко-русского союза в Тильзите и завершилась за несколько недель до вторжения Наполеона в Рос­ сию в 1812 году. Между тем французское влияние на Балканах еще более расширилось в результате очередного поражения Австрии от Наполеона в 1809 году, последовавшей затем аннексии Далмации и создания Иллирийских провинций Французской империи. Образование Иллирийских провинций стало важным фактором российской политики на Нижнем Дунае и повлияло на создание Бессарабской области. Французские власти в Иллирии под руко­ водством маршала Мармона освободили местных крепостных с землей, заменили средневековое законодательство Наполеоновс­ ким кодексом, а также предприняли меры по охране лесов, вос­ становлению земледелия и улучшению санитарного положения2. Наследуя характерное для венецианских и австрийских админи­ страторов восприятие славянского населения как варварского и отсталого, французские власти в лице Мармона сформулировали его в еще более заостренной форме. Последнее неудивительно, принимая во внимание их самовосприятие в качестве наиболее передовой и цивилизованной нации Европы3. Постулируя отмену крепостного права (как варварской практики), дискурс цивилиза­ торской миссии тем не менее легитимировал использование при­ нудительного труда в форме общественных работ. По словам Мар­ мона, «когда просвещенное правительство управляет страной, населенной бедным и варварским населением, оно должно поспе­ шить реализовать с помощью принудительного труда важные предприятия, имеющие общественную пользу»4. Однако массовое использование населения на общественных работах, централизован­ ная администрация и упадок торговли в результате континенталь­ ной блокады возмутили местное население5. В конце концов, праг­ матизм возобладал над принципиальным подходом и французская администрация предпочла опору на традиционные местные инсти­ туты. В частности, несмотря на изначальный реформаторский па­ фос борьбы с реликтами феодализма, французская администрация решила сохранить институт «военной границы», унаследованный от Габсбургов6. Политика российских оккупационных властей в Молдавии и Валахии в тот же период претерпела сходные изменения7. Сопро­

вождая свои действия риторикой «цивилизаторской миссии», рос­ сийские администраторы, подобно их французским коллегам, были вынуждены положиться на местные институты и практики после непродолжительных попыток их изменить. После короткого периода управления княжествами через посредство господаря Кон­ стантина Ипсиланти, Александр I назначил сенатора С.С. Кушникова председательствующим в диванах Молдавии и Валахии. В сво­ их действиях Кушников должен был руководствоваться «обычаями земли и в то же время стараться, насколько это позволяет ситуация, привести эти обычаи в большее соответствие с российскими прак­ тиками и коренными установлениями»8. Акцент на «русификацию» был сделан и преемником А.А. Прозоровского на посту команду­ ющего Дунайской армией, П.И. Багратионом, который настаивал на необходимости «постепенной имитации Российских законов и обычаев в управлении княжествами». Однако в отсутствие «россий­ ской модели» местного управления политика российских властей была сходна с французской политикой в Иллирии более по духу, чем по содержанию. Так, определяя принципы реформы местной администрации, Багратион использовал идиому политической на­ уки Просвещения и настаивал, что «разумная экономия составляет один из важнейших факторов благополучия страны и обнаружива­ ет хорошее правительство»9. Облекая свою борьбу со злоупотреб­ лениями в местной администрации в риторику общественного блага, Багратион настаивал на том, чтобы «доходы Валахии» рас­ сматривались в качестве государственного имущества. Однако, несмотря на отстаивание имущественных интересов подданных, Багратион, не колеблясь, принудил местное население к обществен­ ным работам (не столько с целью постройки дорог и восстановле­ ния сельскохозяйственных угодий, сколько с целью удовлетворения нужд действующей армии), что, разумеется, вызвало сопротивление. Энергичные меры Багратиона и Кушникова в итоге не привели к сколько-нибудь значимым результатам. Их преемники, генерал Н.Н. Каменский и сенатор В.И. Красно-Милошевич, и вовсе отка­ зались от масштабных преобразований, предпочитая полагаться на существующие институты и практики и заключив, что «общее иско­ ренение злоупотреблений произойдет по истечении длительного времени и в результате изменения в образе управления»10. Таким образом, имперская политика в Бессарабии, чей пере­ ход к Российской империи оговаривался Бухарестским миром от 16 мая 1812 года, определялась двумя факторами: 1) продолжавшей­

ся борьбой с наполеоновской Францией и другими империями за влияние на Балканах, 2) неутешительным опытом российского управления Молдавией и Валахией в 1806—1812 годах. С одной стороны, неминуемая война с Наполеоном возродила интерес Александра I к планам Чарторыйского по мобилизации балканских славян. Один из них был изложен в записке секретаря российско­ го посольства в Вене И.А. Каподистрии, адресованной российско­ му Министерству иностранных дел11. После поражения, нанесен­ ного П.И Кутузовым османским войскам под Рущуком в октябре 1811 года, подписание мира с Турцией стало лишь вопросом вре­ мени. Как только это произойдет, Каподистрия предлагал исполь­ зовать освобождавшуюся Дунайскую армию для диверсии против Иллирийских провинций Французской империи и разрушения этого бастиона французского влияния в Балканском регионе. По мнению Каподистрии, перспектива преобладания Франции на Балканах была вполне реальна, ибо Наполеон мог «обещать кня­ жества местным правителям, свободу крестьянам и уважение ли­ тераторам (sic!)». Чтобы предотвратить это, необходимо было в скорейшем времени принудить Османскую империю подписать мир и вступить в союз с Россией, в то время как российская армия должна была отправиться с Дуная в Иллирию по суше и по морю. В случае, если Османская империя откажется вступить в союз с Россией, Каподистрия предлагал сформировать корпус из болгар­ ских и других славянских добровольцев, начать восстание в евро­ пейской части Турции, а также оказать на Порту давление посред­ ством фанариотов, греков и армян12. План Каподистрии нашел горячего сторонника в лице рос­ сийского морского министра, адмирала П. В. Чичагова, который предложил направить Дунайскую армию в Боснию, Далмацию и Кроацию при поддержке британского флота, а также сербов и чер­ ногорцев. В своем отчаянном стремлении оттянуть часть французс­ ких сил с главного направления готовившегося Наполеоном удара Александр I ухватился за эту идею, которая безусловно напоминала ему план Чарторыйского. С целью привлечения балканских славян на сторону России, царь уполномочил Чичагова «обещать славянам независимость, создание славянского царства, а также щедро раз­ давать награды и титулы их вождям». Назначенный главнокоман­ дующим Дунайской армией на смену Кутузову, Чичагов прибыл в Бухарест уже после того, как последний подписал условия мира с Турцией13. Как и можно было ожидать, Бухарестский мир не содер­

жал упоминания об антифранцузском союзе между Россией и Ос­ манской империей. Между тем наполеоновская армия продвигалась все дальше в глубь России, и Александр I в конце концов отдал при­ каз Чичагову отступать на север. Проходя через новоприобретенные земли между Прутом и Днестром, Чичагов и Каподистрия не упу­ стили возможности повлиять на будущее их устройство. Борьба с французским влиянием на Балканах все еще продолжала занимать внимание адмирала и его дипломатического советника. Политические проекты Каподистрии, относящиеся к этому пе­ риоду, проливают свет на обстоятельства борьбы Российской импе­ рии за влияние на греков, которые существенно определяли пос­ ледующую российскую политику в Бессарабии. В 1810 и 1811 годах Каподистрия адресовал российскому Министерству иностранных дел две записки о текущем положении греков, в которых он наста­ ивал на необходимости завоевать их симпатии. По мнению Ка­ подистрии, военный потенциал и политическая дееспособность Османской империи в значительной степени определялись под­ держкой константинопольской греческой аристократии (фанари­ отов). Чтобы побудить фанариотов переключить свою лояльность с Османской империи на Россию, последняя должна была открыть перед ними перспективу консолидации их политического, культур­ ного и экономического влияния в дунайских княжествах под рос­ сийским протекторатом. Политика, предлагаемая Каподистрией в 1810 году, была довольно радикальна по своему характеру и мас­ штабу и в чем-то напоминала французскую политику в Иллирии: Объектами приложения усилий нынешней российской админист­ рации в княжествах должны стать утверждение прав собственности, классификация собственников, создание различных государственных учреждений и собраний с целью кодификации местных законов, основа­ ние образовательных заведений, экономических, сельскохозяйственных и литературных обществ (а так же) создание основ развития торговли14.

С другой стороны, российское правительство не должно было забывать и о греческих торговых слоях на Балканском регионе. Наполеоновская Франция могла завоевать их приверженность, в случае если России не удастся предоставить им надежное покрови­ тельство по заключении мирного договора. Поэтому «вне зависи­ мости от того, каковыми будут новые границы России и Османс­ кой империи, территории, которые первая приобретет, должны

стать обетованными землями для греков». Рассуждая о выгоде гре­ ческой колонизации для российского правительства, Каподистрия привел пример австрийского Триеста, который вступил в полосу процветания после того, как Мария-Терезия решила привлечь туда греческих купцов через посредничество православных иерархов15. Когда невозможность проведения «балканской диверсии» про­ тив французской Иллирии стала очевидной, Чичагов и Каподист­ рия обратили свое внимание на административное устройство тер­ риторий, приобретенных Россией по Бухарестскому миру16. К тому времени неутешительные результаты российского управления Молдавией и Валахией были очевидны, что обусловило смену под­ хода. В своем письме к императору Чичагов описывал Бессарабию как «прекрасную страну», которая предоставляет большие выгоды, но надо ей дать «несколько времени отдохнуть». Наряду с освобож­ дением населения Бессарабии от рекрутской повинности и времен­ ного освобождения от налогов, Чичагов настаивал на сохранении местных институтов: «Здесь ничего не следует делать, ничего уст­ раивать, что не согласно с местными нуждами и что не согласно с местными средствами»17. Чичагов критиковал российские оккупа­ ционные власти в княжествах 1806—1812 годов за то, что они не последовали примеру Румянцева и Потемкина и, вместо того что­ бы управлять через Диваны, «исказили правительство, создав ты­ сячи мелких должностей, тем самым увеличив расходы в четыре раза, а злоупотребления — до бесконечности»18. Предупреждая Александра I об опасности «умножения властей», Чичагов выразил надежду, что император не допустит, хотя бы на время, «чтобы ад­ министрация вмешалась в это дело. Иначе она расстроит все наши будущие планы»19. «Правила временного управления Бессарабской областью», разработанные Каподистрией в октябре 1812 года, представляли собой отступление от принципов российской политики в Молдавии и Валахии в 1808—1812 годах. Автор отказался от цели «привести местные учреждения в соответствии с российскими» и провозгласил местные законы и обычаи основой управления20. Делопроизводство и суд должны были вершиться на румынском языке. Область ос­ вобождалась от налогов на три года. Ее жители освобождались от воинской обязанности и сохраняли личную свободу, которую они получили в результате отмены крепостного права в княжествах в середине XVIII века. Принципы, лежавшие в основе «Правил» и последующего законодательства, были сформулированы Каподи-

стрией в 1816 году, когда он, уже будучи статс-секретарем по ино­ странным делам, снова обрел возможность определять имперскую политику в Бессарабии. Согласно составленной им высочайшей инструкции первому бессарабскому наместнику А.Н. Бахметьеву, только «областное правительство, согласное с местными законами, нравами и обычаями» может гарантировать «преимущества отечес­ кого и на христианской вере основанного правления» и тем самым обеспечить «постепенное развитие тех ресурсов, которыми природа так щедро наделила эту землю»21. Согласно Каподистрии, было невозможно ожидать, что «народ поменяет свое свойство, дабы соответствовать правлению, которое для него чуждо». Объясняя «присущие краю пороки» тем обстоятельством, что «страна полу­ чила только молдавское, т. е. турецкое воспитание», Каподистрия настаивал на том, что хороший пример является лучшим способом воспитания общественных добродетелей, нежели законодательные акты, которые не соответствуют характеру народа22. Помимо благосостояния местного населения, официальная риторика подчеркивала важность Бессарабии для утверждения рос­ сийского влияния на Балканах. Согласно составленной Каподистрией инструкции главнокомандующего Чичагова первому бесса­ рабскому губернатору Скарлату Стурдзе, политическая задача последнего состояла в том, чтобы «искусным образом обратить на сию область внимание пограничных народов». После того как «последняя война занимала умы и надежды молдаван, валахов, гре­ ков, болгар, сербов и всех народов, привязанных к России», было крайне важным не обмануть их надежды. «Война на севере откры­ вает новое поприще для сей [т. е. Дунайской. — А.К. и В. Т.] армии. Дух народов сих может впасть в порабощение, и неприятели наши овладеют ими. Итак, надобно сохранить привязанность сих наро­ дов и охранить их от влияния наших врагов. Из сего замечания почерпнете Вы основание, к коему должны быть применяемы все Ваши действия, до управления, относящиеся и политическую цель вашего определения в сие задание». Обеспечение «истинного про­ цветания» Бессарабии было способом привлечения к ней всех на­ родов, которые имели связи с полиэтничным населением новой области: «Болгары, сербы, молдаване и валахи ищут отечества. Вы можете предложить им оное в сем крае». Инструкция Чичагова— Каподистрии определила развитие торговли как один из приори­ тетов для бессарабского губернатора. С целью привлечения капи­ талов, инструкция предписывала Стурдзе пригласить один из

греческих торговых домов Вены, Триеста, Ливорно, Генуи или Ве­ неции, которые несли потери в результате континентальной бло­ кады. По мнению Каподистрии, было достаточно, чтобы хотя бы один из таких торговых домов переселился в Бессарабию, и тогда другие последуют его примеру. Первые меры по обустройству Бессарабии были приняты Чи­ чаговым с целью сохранения российского влияния на православные балканские народы, чье положение в составе Османской империи недостаточно обеспечивалось Бухарестским миром. Оставляя своих союзников на милость османских властей, российские чиновники опасались потерять в будущем традиционную поддержку, которую оказывали российской армии греки, сербы и черногорцы. Бесса­ рабия была призвана выполнять функцию убежища для тех, кто скомпрометировал себя в глазах Османов сотрудничеством с рос­ сийскими властями в ходе последней войны. В то же время осо­ бое положение Бессарабии было более чем простой компенсаци­ ей для бывших клиентов. Подобно Иллирийским провинциям, находившимся на другой оконечности Балкан, Бессарабия долж­ на была выполнять функцию плацдарма российского влияния и служить витриной будущего российского владычества в регионе. Несмотря на значимость французского примера, базовые прин­ ципы и общая эволюция российской политики существенно отли­ чались от французского правления в Истрии и Далмации. Действия наполеоновской администрации на западной оконечности Балкан первоначально представляли собой радикальный разрыв с суще­ ствовавшими до того практиками. Однако впоследствии преемни­ кам Мармона пришлось смириться с существованием ряда традици­ онных институтов, без которых нормальное управление оказалось невозможным. Российские власти, особенно П.И. Багратион, так­ же изначально преследовали радикальную цель административной «русификации», хотя последняя проявлялась более в риторике, чем на практике, и не имела положительного результата. Вот почему, определяя программу российской политики в Бессарабии, Чича­ гов и Каподистрия ставили во главу угла местные особенности, а их вариант «цивилизаторской миссии» предполагал постепенность. Последнее, однако, не предотвратило в будущем возобновление ассимиляторского подхода, основанного на противопоставлении рационального устройства российской администрации местным обычаям как пережиткам варварского прошлого.

К о н с тру и ро в а н и е Б ессарабской области

Первые десятилетия после аннексии Бессарабии были перио­ дом активного «конструирования» новой области, проходившего как на институциональном, так и на дискурсивном уровне. Инсти­ туциональное «конструирование» предполагало наложение единой административной структуры на гетерогенную территорию и раз­ нородное население. Новая область не имела исторического пре­ цедента и была созданием российской администрации. Будучи ча­ стью средневекового Молдавского княжества, территория между Прутом и Днестром до 1812 года не имела особого административ­ ного статуса, хотя и отличалась от запрутской Молдовы отсутстви­ ем крупных городов, малонаселенностью и частыми набегами ко­ чевников. Османское завоевание повлекло за собой отчуждение части восточных окраин Молдовы, которые были превращены в райю, что лишь укоренило «пограничный характер» территории. Земли, которые после 1812 года оказались в ведении Бессарабско­ го областного правительства в Кишиневе, состояли из Ясского и Оргеевского уездов Молдавского княжества, а также Хотинской, Бендерской и Измаильской райи. Каждая из этих территорий до российского завоевания управлялась особыми властями. «Времен­ ные правила для управления Бессарабией» определили границы области, а также ее разделение на шесть уездов. Позднее появились карта и несколько статистических описаний Бессарабии23. Все бо­ лее сложное административное устройство со все более детальным разделением функций отразилось в серии сменявших друг друга административных уставов24. Создание новой границы на Пруте составляло важную сторо­ ну конструирования провинции в целом, однако в первые десяти­ летия традиционная топонимика, экономические и политические связи с Молдавским княжеством обозначали предел усилий импер­ ской администрации в этом направлении. Новая граница по Пру­ ту прошла через Ясский уезд, чей административный центр г. Яссы (бывший одновременно столицей Молдавского княжества) остал­ ся в запрутской Молдове, в то время как большая часть террито­ рии находилась на левом берегу Прута в Бессарабии. Тем не менее некоторое время после 1812 года один из Бессарабских уездов на­ зывался Ясским. То же самое относилось к поместьям молдавских бояр, многие из которых владели землями по обе стороны Прута. В 1812 году им был предоставлен трехгодичный (впоследствии не­

однократно продлевавшийся) срок, в течение которого они долж­ ны были определиться с местом постоянного проживания и про­ дать свои владения на противоположном берегу. Поскольку экс­ порт овец и крупного рогатого скота в Стамбул являлся одной из основ местной экономики, устройство новой границы вызвало не­ довольство местного населения, что проявилось в контрабандной торговле, продолжавшейся на всем протяжении российского гос­ подства в Бессарабии. В отсутствие специальной пограничной стражи, граница патрулировалась казачьими частями, на чью не­ адекватность для выполнения этой функции бессарабский наме­ стник неоднократно обращал внимание Александра I25. Новая граница империи продолжала оставаться достаточно эфемерной и в период греческого восстания 1821 года. Отряды Этерии перешли Прут так же беспрепятственно, как и молдавские бояре, которые бежали в Кишинев несколько месяцев спустя, спа­ саясь от мести Османов. Последующая русско-турецкая война и российская оккупация Молдавии и Валахии в 1828—1834 годах на какой-то период практически отменила границу. В то же время сохранение российского карантина на Днестре вплоть до 1830 года делало сообщение между Бессарабией и остальной частью Россий­ ской империи подчас более затруднительным, чем между Бессара­ бией и соседними княжествами. Ситуация изменилась лишь в се­ редине 1830-х, после вывода российских войск из княжеств и восстановления границ по Пруту26. Однако и после этого процесс территориального разграничения остался незавершенным, что выразилось в существовании в Бессарабии так называемых «пре­ клоненных монастырей», находившихся под юрисдикцией восточ­ ных патриархов, или «святых мест». Создание бессарабских институтов сопровождалось конструи­ рованием новой области на дискурсивном уровне. Различные опи­ сания Бессарабии, появившиеся после 1812 года, способствовали созданию представления о том, что новая имперская провинция всегда составляла единый регион. Эти описания притушевывали различия между территориями пруто-днестровского междуречья и в то же время подчеркивали его единый характер. Первое статис­ тическое описание, составленное архиереем Петром Куницким, все еще использовало термин «Бессарабия» в первоначальном узком смысле южной части пруто-днестровского междуречья или Буджакской степи. Эта территория, вместе с Хотинской райей и шес­ тью уездами Молдавского княжества, получила у Куницкого назва­

ние «Заднестровская область». Упоминая три составляющие новой области, Куницкий тем не менее утверждал, что они «не отделяются друг от друга реками и горами и, более того, объединяются нрава­ ми, обычаями и сродством жителей, поскольку и Бессарабия и хотинская райя были частью Молдавского княжества»27. Единство новой провинции утверждалось с помощью исторического аргу­ мента, посредством указания на тот факт, что вся территория однаж­ ды принадлежала Молдове. Таким образом, российская аннексия в каком-то смысле отождествлялась с восстановлением историчес­ кой целостности молдавских земель, разделенных османским заво­ еванием. В то же время необходимость утвердить историческую обособленность Бессарабии от остальной части Молдовы была не менее значимой для российских авторов, чем конструирование единства новой провинции. Так, автор другого описания Бессара­ бии, появившегося в этот период, Павел Шабельский, подчерки­ вал стратегическое значение Бессарабии для Османов, а также ее роль как житницы Константинополя наряду с Египтом. Вот почему Бессарабия всегда была «отдельна от Молдовы, находясь под пря­ мым турецким правлением, и управлялась османскими пашами»28. Несколько парадоксальным следствием процесса дискурсивно­ го построения Бессарабии было утверждение ее отличия от осталь­ ных российских владений. Ассимиляторский дискурс, который подчеркивал органическое слияние Бессарабии с Российской им­ перией, был более характерен для конца XIX — начала XX века. В первые же десятилетия после аннексии преобладала тема экзо­ тической природы Бессарабии, которая определяла ее резкое отли­ чие от российской глубинки. Несмотря на то что после 1812 года российская граница проходила по Пруту, российские авторы про­ должали рассматривать Днестр как «действительную границу меж­ ду цивилизованными и полудикими странами». Цивилизационная граница совпадала с границей между двумя типами климата, за которой начиналась страна, чью природу они находили экзотичес­ кой в сравнении с причерноморскими степями, не говоря уже о суровом климате великорусской равнины29. Экзотические богатства флоры и фауны компенсировали слаборазвитость земледелия: бессарабские луга, покрытые невиданными в России цветами, и стрекотание миллионов насекомых, наполнявшее воздух ночной степи, производили большое впечатление на российских путеше­ ственников. Если красоты местной природы вызвали восхищение у непосредственных наблюдателей, тем легче было представить

Бессарабию как «землю обетованную» тем, кто предпринимал во­ ображаемые путешествия к Дунаю, читая «толстые журналы» в Москве и Санкт-Петербурге. С другой стороны, необходимость оправдать потери, понесенные в предыдущей русско-турецкой вой­ не, объясняла склонность к преувеличению богатств Бессарабии, которую называли «житницей Константинополя, подобной Егип­ ту»30. Бессарабия была тем более ценным приобретением, что, в отличие от южных кавказских областей, «соседствующих с враж­ дебными и грабительскими народами», край располагал «благодат­ ным воздухом, здоровым климатом, изобилием южных плодов, множеством источников и водопадов», и все это — по соседству с «мягкими и робкими молдаванами»31. Повествования об «аромате акаций, пении соловьев, огромных лососях в реках и неистощимых запасах дичи на болотах» превращали Бессарабию в сказочную страну для жителей заснеженной Москвы или сырого Санкт-Пе­ тербурга32. Восторженные отзывы сочетались со слухами о невыно­ симой жаре, степях, кишащих змеями, скорпионами и тарантула­ ми, а также о чуме и вечных лихорадках33. Как воспевание богатства Бессарабии, так и рассказы об опасностях, которые таят эти зем­ ли, были двумя сторонами экзотизации этой территории, что и составляло ее привлекательность. В то же время административная унификация, сопровождавша­ яся литературным конструированием Бессарабии, сочеталась с довольно противоречивой политикой имперского центра. Отчасти это противоречие отражало реальные геоэкологические отличия разных частей Бессарабии. На территориях, расположенных к се­ веру от границы между степью и лесостепью, преобладало оседлое этнически румынское население, социальные структуры которого определялись отношениями между землевладельцами и крестьяна­ ми. Имперская политика, направленная на консолидацию соци­ ального господства молдавского боярства, началась здесь еще во время русско-турецкой войны 1806—1812 годов. Тогда, в ответ на прошение молдавского дивана, российские власти согласились признать претензии ряда молдавских бояр на земли, расположен­ ные вблизи Хотинской крепости, которые в 1713 году были превра­ щены в райю34. С другой стороны, южная часть Бессарабии, как и земли, распо­ лагающиеся к востоку от Днестра вдоль Черноморского побережья, позднее известные под названием «Новороссия», представляла со­ бой традиционное пространство борьбы между конгломератами

степных кочевников, казаками, а также политическими организа­ циями оседлых обществ (Молдова, Литва, Польша, Османская и Российская империи). К середине XVIII века экспансия централи­ зованной раннемодерной империи открыла перспективу измене­ ния экологии этой пограничной зоны. В период османского гос­ подства цепочка крепостей вдоль Днестра и Дуная превратила эту территорию в отдаленный аналог Габсбургской «военной границы» (без широкого участия местного населения или «полицейской» функции австрийских властей). «Умиротворение» пограничья, по­ следовавшее за российским завоеванием, предполагало радикаль­ но иное видение этой территории. Располагаясь «на окраине евра­ зийской степи»35, Южная Бессарабия составляла пространство санкционированной государством колонизации с элементами «со­ циальной инженерии». Хотя Российская империя не заимствова­ ла западное понятие «ничейной земли» (terra nullius), на практике Южная Бессарабия воспринималась как пустошь, которую необхо­ димо было населить и обработать. Для того чтобы превратить «невозделанное пограничье» в продуктивное и рационально органи­ зованное пространство, российские власти еще до заключения Бу­ харестского мира стали привлекать сюда задунайских болгар, а после 1812 года организовали переселение в Бессарабию немецких колонистов и государственных крестьян из центральных губерний. О «переходном характере» Бессарабии свидетельствует двой­ ственность российского дискурса. Если большая часть области должна была быть интегрированной в империю как «освобожден­ ная территория», населенная дружественным православным наро­ дом, южная часть Бессарабии (Буджакская степь) явно рассматри­ валась как «ничейная земля», которую необходимо было освоить во имя цивилизации и прогресса. Риторика местных законов, обычаев и традиций, таким образом, приобретала разное звучание для мол­ даван и валахов, с одной стороны, и иностранных поселенцев, с другой. Если молдаван представляли бояре, то иноэтничные посе­ ленцы были более однородны в социальном плане, а порой при­ надлежали к народам, у которых и вовсе отсутствовала земельная аристократия. Молдавских бояр привлекала в Бессарабию воз­ можность восстановить контроль над территориями, которые они потеряли во время османского господства. Представители других этнических групп были собственно колонистами, стремившимися к независимости от земельной аристократии. Конфликт, возник­ ший между ними в 1810-х годах, удалось преодолеть лишь посред­

ством выведения колонистов Южной Бессарабии из-под юрисдик­ ции бессарабской областной администрации, где доминировали бояре, и их подчинения «Главной конторе иностранных поселен­ цев юга России»36. Неопределенность характера и статуса новой области также проявилась в назначении бессарабских наместников в 1810— 1820-е годы. По прошествии четырех лет после подписания Бу­ харестского мира слабость администрации и злоупотребления ввергли Бессарабию в административный хаос и поставили амби­ циозные планы Чичагова и Каподистрии в отношении нового ре­ гиона на грань краха. Это побудило Александра I назначить свое­ го личного представителя в Бессарабию (наместника) с правом прямого доклада императору. Основной задачей наместника стала разработка нового устава Бессарабской области. Ввиду обозначен­ ного выше противоречия между политикой колонизации и курсом на сотрудничество с местной элитой, назначение на должность наместника подольского военного губернатора А.Н. Бахметьева само по себе значительно37. Подолия представляла собой регион, аннексированный Российской империей в результате разделов Польши, в котором социально доминировала польская знать. В те­ чение двух десятилетий с момента аннексии Подолии отношения между имперским центром и польской элитой оставались неопреде­ ленными, особенно принимая во внимание противоборство России с революционной, а затем и наполеоновской Францией. В борьбе за лояльность польских элит два имперских центра использовали риторику признания исторических прав38. В ответ на создание гер­ цогства Варшавского, накануне наполеоновского вторжения в Рос­ сию, Александр I сигнализировал через Адама Чарторыйского свое намерение предоставить полякам широкую автономию. После раз­ грома Наполеона, несмотря на участие поляков в походе Великой армии, император создал конституционное Царство Польское, со­ единенное с Российской империей лишь личной унией39. В 1816 году политика сотрудничества с польскими элитами на западных окра­ инах была в полном разгаре, и назначение подольского военного губернатора бессарабским наместником означало, что центр рас­ сматривает Бессарабию как часть «западных окраин». Данное предположение подтверждается инструкцией импера­ тора Бахметьеву, в которой отмечалось, что «система», которая была принята в отношении Бессарабии, «находится в полном со­ ответствии с тою, которую Его Императорскому Величеству было

угодно принять в отношении других территорий, приобретенных в правление Его Императорского Величества»40. Отсылка к Вели­ кому герцогству Финляндскому и Царству Польскому здесь оче­ видна, что потенциально наделяло местное дворянство той же ро­ лью и значимостью в областном управлении, коими располагали финские и польские элиты в соответствующих регионах. Таким образом, назначение подольского военного губернатора могло со­ здать впечатление, что привилегии бессарабской знати являются приоритетом для имперского центра, а поставленная перед Бахме­ тьевым задача разработки нового устава на основе местных зако­ нов, обычаев и традиции открывала перспективу консолидации позиций бояр. Отчасти это впечатление подтвердилось весьма ли­ беральной политикой по вопросу признания боярских титулов, а также началом работ по кодификации молдавского права41. Таким образом, политика имперского центра в отношении польских элит, имитировавшая в некотором отношении польскую политику На­ полеона, в свою очередь, служила моделью для «конструирования провинции» в Бессарабии. Речь идет не просто о внешнем сходстве, но и о непосредственном влиянии одного контекста на другой: Бахметьев привез с собой в Бессарабию штат польских чиновни­ ков, один из которых, некто Криницкий, и был фактическим ав­ тором Устава42. В то же время тенденция рассмотрения Бессарабии как про­ странства колонизации не исчезла полностью. Неопределенность положения Бессарабии в пространстве империи, а также недопо­ нимание центром противоречий между политикой колонизации и политикой областной автономии, основанной на широком уча­ стии местных элит, проявились в выборе преемников А.Н. Бахме­ тьева на посту наместника. Назначенный в 1820 году, генералмайор И.Н. Инзов был одновременно начальником «Конторы иностранных поселенцев юга России» и весьма активно лоббиро­ вал интересы задунайских болгар в их конфликте с бессарабски­ ми помещиками43. Оставаясь начальником иностранных поселен­ цев на протяжении всего периода своего наместничества, Инзов имел соответствующее вйдение характера новой области и целей имперской политики в ней. Он явно рассматривал Бессарабию как часть Новороссии, где правительство на протяжении десяти­ летий проводило политику колонизации. Привилегии бессараб­ ских помещиков, упроченные уставом 1818 года, Инзов рассмат­ ривал как препятствие для проведения такой политики. Это

побудило его принять первые меры в направлении сокращения бессарабской автономии, включая назначение дополнительных представителей от короны в Бессарабский Верховный совет в противовес выборным представителям бессарабской знати, а так­ же первый пересмотр дворянских титулов, приведший к сокраще­ нию количества дворянских семей44. Тенденция рассматривать Бессарабию как часть Новороссии, а не «западных окраин» стала еще более очевидна при преемнике Инзова, М.С. Воронцове, который был одновременно назначен новороссийским генерал-губернатором вместо А.Ф. Ланжерона. Таким образом, в лице Воронцова управление Бессарабией было объединено с администрацией региона, в котором на протяжении полувека имела место государственная политика колонизации и развития торговли. Если ранее определение Бессарабии как части «западных окраин» сопровождалось акцентом на «исторические права» и местные обычаи, реклассификация региона как части Новороссии в 1820-е годы привела к усилению дискурса «циви­ лизаторской миссии»45. Предшественники Воронцова в Одессе, Ришелье и Ланжерон, представляли собой довольно типичных «просвещенных администраторов», оперировавших той же «циви­ лизаторской» идиомой, что и их соотечественник в Иллирийских провинциях Мармон. Ни один из них не участвовал непосредствен­ но в управлении Бессарабией. Однако Ришелье сыграл важную роль в депортации ногайцев из Буджакской степи в 1807 году, что открыло это пространство для болгарских, немецких и русских колонистов46. Что же до Ланжерона, то его мемуары о русско-турец­ ких войнах 1787—1791 и 1806—1812 годов представляли собой наи­ более типичные описания Молдавии и Валахии в категориях вар­ варства и восточного деспотизма, которые можно было преодолеть лишь посредством рационального и просвещенного правления47. Несмотря на то что Воронцов в принципе симпатизировал истори­ ческим правам и привилегиям местных элит благодаря своему ан­ глофильству, в отношении Бессарабии он вполне унаследовал «ци­ вилизаторский» подход своих предшественников, после того как первая же инспекционная поездка выявила административный хаос, скрывавшийся под прикрытием местной автономии48. Таким образом, ограничение бессарабской автономии, осуществленное Воронцовым в конце 1820-х годов, было следствием реклассифи­ кации этого региона в пространстве империи и придало новый импульс политике колонизации49.

Для лучшей характеристики бессарабского случая «конструи­ рования провинции» можно сравнить его с ситуацией в австрийс­ кой Галиции. Здесь политика имперского центра эволюциониро­ вала от попытки перестройки местного общества на рациональных началах иозефинизма к постепенному признанию исторических прав и привилегий польской знати в начале XIX века. На дискур­ сивном уровне это выражалось в замене «цивилизаторской» идио­ мы романтическим «изобретением традиции». Это различие, одна­ ко, не стоит представлять упрощенно, как попытку создать на пустом месте «регулярное» провинциальное общество, с одной сто­ роны, и признание исторически сложившихся институтов и прак­ тик, с другой. Сменяя «сценарий» легитимации, австрийские вла­ сти после Иосифа II представляли правительственную политику как возрождение духа правления Казимира IV, потерянного на пре­ дыдущем этапе. Другими словами, они стремились представить австрийский режим как более «польский», чем само Польское го­ сударство перед разделом 1795 года, и тем самым существенно спо­ собствовали «изобретению польскости», по крайней мере в ее га­ лицийском варианте. «Романтическая» фаза австрийской политики была, таким образом, не менее «конструктивистской», чем преды­ дущий рационализаторский этап, и составляла тем самым важную стадию в «конструировании провинции». Со своей стороны, польские элиты после исчезновения Польши с политической кар­ ты приняли подобную саморепрезентацию австрийского режима и его концепцию Галиции, определяя последнюю как уникальную и в то же время безошибочно польскую территорию50. В сравнении с Галицией, эволюция «конструирования провин­ ции» в Бессарабии проходила в обратном направлении. Широкая автономия, основанная на местных законах и обычаях, а также на участии местных элит, сменилась акцентом на административную ассимиляцию и политику колонизации в 1820-е годы. Как и в ав­ стрийской Галиции, политика местной автономии в 1810-е годы имела «конструктивистский аспект». Помимо литературного кон­ струирования Бессарабии и административной «отцентровки» тер­ ритории, в этот период предпринимались попытки кодификации местного права, а также сформировалось довольно многочислен­ ное местное дворянство. Позднее «либеральные» представители бессарабского дворянства, мечтавшие об автономии, ссылались на Устав 1818 года столь же часто, сколь и на средневековые правовые документы. Как и польские элиты в Галиции, бессарабское дворян­

ство в значительной степени заимствовало политическую идиому автономии у правительства. Однако, в отличие от польских элит в Галиции, локальная территориальная идентичность бессарабского дворянства была слабее, что обусловило его интеграцию в импер­ скую элиту после того, как центр отказался считать местные пра­ ва и законы основой областного управления. Несмотря на отдель­ ные заявления российских чиновников о варварском характере молдавских обычаев, на практике бессарабские бояре рассматри­ вались как равные, и их интеграция в имперскую элиту поощря­ лась. Последние решили воспользоваться открывшейся возможно­ стью. Если период автономии характеризовался конфликтами между местными элитами и имперскими властями, то после 1830 года си­ туация изменилась решительным образом. Бессарабское дворян­ ство культурно и социально интегрировалось в имперскую элиту, что не позволяет говорить о колониальной ситуации в отношени­ ях между центром и местными элитами. «И

зм а и л ьс к а я а н о м а л и я

»

и ее зн а ч е н и е

Возникновение Румынского национального государства в 1862 году не привело к существенному изменению российской официальной позиции или политики властей в отношении даль­ ней бессарабской окраины. В период 1860-х годов потенциальная угроза со стороны румынского национального проекта спорадичес­ ки воспринималась имперской бюрократией Бессарабии как в луч­ шем случае туманная и маловероятная перспектива. В редких отче­ тах местной полиции, которые якобы фиксировали существование некой «румынской» партии, состоявшей из кучки молодых дворян, подчеркивалась «платоническая» природа их национальных чувств и в целом не ставилась под сомнение лояльность даже этих «небла­ гонадежных» элементов, которые были достойны полицейского надзора51. К тому же эти опасения российской администрации были связаны прежде всего с внутриимперскими политическими волнениями, вызванными январским восстанием 1863 года. Так, неудивительно упоминание «польской интриги» в качестве воз­ можного катализатора нарождающегося бессарабского «нацио­ нального движения», которое оставалось в зачаточной стадии на протяжении всей второй половины XIX века. Даже в наиболее пес­ симистичных прогнозах российского официального дискурса вновь соединенные румынские княжества не рассматривались как

будущий «Пьемонт» для румын, живущих в Бессарабской губернии. Оспариваемый характер данного региона не вылился в прямой конфликт между двумя цельными и последовательными наррати­ вами, которые бы охватывали весь период до Первой мировой вой­ ны. Скорее можно говорить о нескольких моментах повышенного «символического напряжения», которые совпадали с более тесным вовлечением российского и румынского государств в международ­ ную политику этого периода. В то время как «реальные» события определяли причины и динамику этих «узловых моментов» симво­ лического противостояния, их внутренняя эволюция и интенсив­ ное использование риторических ресурсов объяснялись разницей в критериях политической легитимации этих двух государств, а также другими редко озвучиваемыми обоюдными претензиями. Не всегда подчиняясь этой логике обоюдного противостояния и антагонизма, российская администрация в Бессарабии оказалась достаточно гибкой, чтобы принять и приспособить несколько ино­ странных «моделей», которые сохранили значительную долю ин­ ституциональной неоднородности в рамках региона на протяжении всего XIX и начала XX века. Благодаря стечению обстоятельств тогдашней международной дипломатии, в российский имперский контекст, который был далеко не предрасположен к подобным нежелательным «исключениям», была привнесена юридическая и административная система зарождающегося национального госу­ дарства. Несмотря на ожидания многих наблюдателей с российс­ кой стороны, эта система оказалась достаточно прочной, чтобы просуществовать в течение сорока лет и успешно преодолеть все попытки привести ее в соответствие с всероссийскими стандарта­ ми. В заключительной части данной статьи будет обсуждаться слу­ чай Измаильского уезда, являющийся редким примером трансфера «национальных» административных практик в контекст многонаци­ ональной империи. Интересующая нас территория включала крайнюю юго-запад­ ную часть Бессарабской губернии (в ее границах 1812 года) и при­ мерно совпадала с пространством между Дунаем и Черным морем, занимая общую площадь около 9000 км2. Вследствие Крымской войны этот регион вместе с дельтой Дуная был уступлен (исходя из сугубо стратегических соображений) Молдавскому княжеству, яв­ лявшемуся в то время автономной частью Османской империи. Согласно Парижскому договору 1856 года, княжество должно было находиться под «коллективной гарантией» победивших союзников.

Как российские, так и румынские элиты прекрасно понимали, что изменение пограничной линии в Бессарабии обусловлено праг­ матическими расчетами международной дипломатии и что, таким образом, стабильность новой ситуации была подвержена измен­ чивой конфигурации сил внутри европейской системы госу­ дарств. К тому же частичное изменение пограничной линии, ка­ залось, не удовлетворило ни одну из сторон. Так, двое известных румынских интеллектуалов, посетивших новый уезд в 1857 году, довольно скептически оценивали преимущества вхождения этой территории в состав Молдавского княжества. По их мнению, вмес­ то того чтобы устранить последствия «несправедливости» 1812 года, положения Парижского трактата, наоборот, создавали видимость законного санкционирования европейскими державами российс­ кого владычества в остальной части Бессарабии52. Прагматические аспекты этого «стратегического отступления» Российской империи были не менее ясны двадцать лет спустя другому румынскому по­ литическому деятелю в связи с очередным пересмотром террито­ риального статус-кво в данном регионе: «Почему нам была дана (Южная) Бессарабия? Потому что мы об этом просили? Потому что Европа хотела сделать нам приятное? Потому что мы происходим от императора Траяна? Ничего подобного. Нам дали Бессарабию, в 1856 году, потому что Великие державы Европы решили, что евро­ пейский интерес требует наибольшего удаления России от Дуная»53. Это прагматическое измерение важно отметить, так как острое вос­ приятие недолговечности и уязвимости нового приобретения напря­ мую повлияло на «национализирующие» устремления молодого Румынского государства в Южной Бессарабии. Эффективность румынской политики в Южной Бессарабии была поставлена под сомнение несколькими российскими автора­ ми и чиновниками, писавшими обзорные труды по данному реги­ ону в конце XIX века. Хотя довольно трудно оценить результаты этой политики в «объективных» категориях, российская позиция по отношению к практикам и целям румынской администрации была пронизана четкой риторической тенденцией, сводившейся к минимизации любого возможного или потенциального влияния румынского правительства на местные реалии и местное общество. Так, в специальной работе, написанной спустя двадцать лет после «воссоединения» Измаильского уезда с Российской империей (и приуроченной к этому юбилею), автор приходил к следующим выводам:

Румынское правительство понимало, что край этот, отторгнутый от России в силу политических соображений, но добытый русскою кровью, населенный и устроенный усилиями русского правительства и состав­ ляющий притом по своему географическому положению и этнографиче­ скому составу населения естественную часть русской Бессарабии, всегда будет тяготеть к России и раньше или позже возвратится в ее пределы. Поэтому на обладание Южною Бессарабиею румыны всегда смотрели как на временное владение, как бы на аренду, и действовали, придержи­ ваясь правила: «брать — как можно больше, давать — как можно мень­ ше». К интересам края относились исключительно с точки зрения ф ис­ ка и чиновничьих интересов54.

Политика модернизации (часто принудительной), проводимая Румынским национализирующим государством, являлась, по по­ нятным причинам, главной целью критики, высказываемой рос­ сийскими авторами и чиновниками по отношению к предыдуще­ му режиму. По сути, российская позиция в этом вопросе отличалась любопытной, но далеко не неожиданной двусмысленностью: на­ стаивая, с одной стороны, на сомнительных достижениях румын­ ских властей в вопросах, касавшихся благосостояния местного на­ селения55, эти авторы в то же время подчеркивали постоянное давление и даже иногда насилие местной администрации. В резуль­ тате создавался образ полной противоположности по сравнению с благожелательным отношением российских властей к населению региона. Вступая в «виртуальный диалог» с утверждениями румын­ ского правительства, согласно которым последнее «просветило» местных жителей в области гражданских прав и политических ин­ ститутов, российские писатели также отрицали подразумевавшую­ ся при этом иерархию форм правления, воспринимавшую импер­ скую модель как архаичную и несовершенную с точки зрения бюрократической рациональности и качества управления. Подры­ вая этот образ упорядоченной и демократической политической системы, российский дискурс настаивал на том, что румынская администрация не справлялась даже с самыми элементарными обязанностями, включая обеспечение безопасности своих граждан или соблюдение прав полиэтничного населения Южной Бессара­ бии. В общих чертах эти аргументы сводились к концепции неко­ его румынского «псевдо-конституционализма», которая должна была еще больше подчеркнуть положительные черты российской политики в данном регионе56. Более того, ассимиляторский по­

тенциал Румынского государства был прямо поставлен под вопрос и оценен как весьма слабый, даже если признавалось существова­ ние «национализирующих тенденций»57. Этот образ слабого госу­ дарства, контролируемого хищнической бюрократией и выставля­ ющего напоказ лишь поверхностные черты современной политии, исходил, с одной стороны, из давно утвердившихся стереотипов, которые обвиняли румынскую элиту в рабском подражании запад­ ным образцам и в потере ею любой связи с «народом». С другой стороны, этот образ также являлся подходящей тактикой для того, чтобы дискредитировать всякое предположение о прямой связи между ускоренным темпом модернизации и существованием (фор­ мально) плюралистической политической системы. Привела ли в конечном счете эта довольно негативная оценка румынских усилий по нацстроительству к полному отрицанию и отказу от институциональных и административных рамок, вырабо­ танных этим зарождающимся национальным государством? Как мы надеемся показать в последующем, ответ — отрицательный. Напротив, российские власти воспользовались альтернативной моделью административной униформизации, воплощавшейся ру­ мынским правительством, и успешно приспособили ее к своим собственным целям. Проблема полиэтничности и связанные с ней дилеммы играли главную роль в процессе интеграции и управле­ ния новоприобретенным регионом после 1856 года. Данный уезд ранее также имел несколько обособленный административный статус в составе Российской империи, связанный с существованием Измаильского градоначальства, включавшего город Измаил и его окрестности, а также с привилегированным статусом болгарских колоний юга Бессарабии. Эти особенности не вписывались в цели румынского централизованного бюрократического аппарата. Ру­ мынские публичные деятели и случайные наблюдатели высказыва­ ли разочарование и недовольство привилегиями болгарских колони­ стов. Националистическая тональность подобных комментариев была почти неприкрытой: «Румынское правительство не может поддерживать такие привилегии, основная цель которых — разви­ тие племени [race — так в оригинале], которое может служить про­ тивовесом нашему национальному элементу. Другими словами, эти чужеродные [болгарские элементы] должны слиться с румынским элементом, раз уж судьба отныне связала их с нашей землей»58. Подобные пожелания постепенно становились руководящими принципами государственной политики, одновременно с консо­ лидацией румынских учреждений и институтов.

Данная политика не всегда сводилась к систематической стра­ тегии культурной ассимиляции. Нерумынскому (и особенно бол­ гарскому) населению, напротив, было предоставлено значительное самоуправление в образовательной и культурной сферах. Несмот­ ря на это, совершенно не признавалось и не поощрялось никакой институциональной или правовой автономии, особенно после вве­ дения в действие, в начале 1860-х годов, новым правительством Объединенных княжеств под руководством князя Ал.И. Кузы це­ лого ряда радикальных реформистских мер, направленных на цен­ трализацию и модернизацию государства. Среди подобных мер выделяются ликвидация отдельной администрации болгарских колоний и принудительное введение общей воинской повиннос­ ти (что было разительным нарушением прежнего статуса колони­ стов в этом регионе). Эти реформы были введены быстро и успеш­ но, несмотря на активное сопротивление местного населения59. Реформирование и перестройка политической сферы, на которую указывали подобные меры, были завершены после введения в дей­ ствие нового Гражданского кодекса (который открыто подражал Кодексу Наполеона) в 1865 году и особенно после принятия Кон­ ституции 1866 года. Согласно новой конституции, было введено новое административное (коммунальное) территориальное деле­ ние, которое лишило три уезда Южной Бессарабии последних остат­ ков их административной обособленности. В этом смысле стандар­ тизирующие проекты и меры румынского правительства оказались довольно успешными; именно этот успех отчасти объясняет сохра­ нение и использование этой структуры и после 1878 года. Деятельность румынского правительства по «национальному строительству» проявлялась главным образом в сфере образования (так, румынский язык стал обязательным предметом программы в школах всех уровней обучения) и особенно в области церковной политики. Церковь открыто воспринималась государством как эффективный инструмент воспитания и насаждения национальных румынских ценностей в среде полиэтничного населения данного региона и, таким образом, была подчинена румынским «нацио­ нальным интересам». Как пример конкретного проявления такой политики можно привести учреждение в 1864 году нового епископ­ ства Нижнего Дуная с центром в Измаиле. Помимо «румынизации» бессарабской церкви, преследовалась цель «отождествления разно­ шерстных [этнических] элементов Нижней Бессарабии с идеалом румынизма»60. Таким образом, румынское правительство проводи­

ло довольно последовательную политику «национализации» этого региона, несмотря на очень скептические оценки ее результатов, озвученные некоторыми российскими наблюдателями и коммен­ таторами. Самым прочным наследием в этом отношении оказалась институциональная обособленность и специфическая структура Измаильского уезда, которые сохранились после его возвращения в состав Российской империи в 1878 году. Позиция заинтересованных российских чиновников по отно­ шению к административной аберрации в Измаильском уезде была довольно противоречивой. С одной стороны, представляется, что аргумент возросшей эффективности и несомненной рационально­ сти местной администрации, построенной по французскому образ­ цу, оказал значительное влияние на часть российской центральной бюрократии. Перед началом Первой мировой войны было пред­ принято несколько попыток пересмотреть «исключительный» ста­ тус и институциональную структуру этого уезда, но они ни к чему не привели. Терпимость центра к институциональной разнородно­ сти была также связана с разнообразием мнений, которых придер­ живались конфликтующие группировки в высших эшелонах госу­ дарственной власти. Даже если приписать измаильский случай и все дискуссии вокруг этого вопроса традиционной инерции госу­ дарственного аппарата, похоже, что на измаильский эксперимент благосклонно смотрела часть имперских сановников. Кроме того, лояльность местных жителей оставалась спорным и сложным воп­ росом в смысле, в котором это было невозможно до 1856 года. Все эти факторы были упомянуты (открыто или косвенно) в самом полном имеющемся на данный момент анализе «измаильской про­ блемы», который сохранился в мемуарах бессарабского губернатора С.Д. Урусова. Придерживаясь умеренных взглядов в вопросе о по­ литике центра на окраинах, Урусов утверждал: Совершенно особое положение в Бессарабии занимает Измаильс­ кий уезд, вновь присоединенный к России в 1878 году, после войны с Турцией... Н и дворянских учреждений, ни земства, ни волостного и сельского управлений с земскими начальниками не было в Измаильс­ ком уезде, в котором сохранилось румынское коммунальное устройство. Каждое поселение, как сельское, так и городское, образовывало комму­ ну, в состав которой входили все владельцы земли и все жители поселе­ ний без различия состояния, классов и т.п. Исполнительный орган ком­ муны — примар, с коммунальным советом из 12 членов, вершил все дела

самоуправления и выполнял те общегосударственные обязанности, ко­ торые передаются в России местным учреждениям. Губернатор мало вме­ шивался в дела местного управления Измаильского уезда... К губерна­ тору перешли, в отношении самоуправляющихся единиц уезда, функции королевской власти, а петербургское начальство совсем не касалось И змаила и имело самое туманное представление об устройстве назван­ ного уезда. Однако в М инистерстве внутренних дел не прекращалась забота о введении в Измаиле русских учреждений — земских начальни­ ков, волостей, дворянства и нового земско-городового положения, но государственный совет всегда отвергал такого рода проекты министер­ ства под предлогом недосказанности и недостаточной обоснованности идеи о необходимости разрушить старый местный строй во имя общей ни­ велировки управления. Так и остался Измаильский уезд до сего времени исключением в русском уездном строе; ему, вероятно, суждено дождать­ ся общей реформы нашего местного управления, если он опять, по какойнибудь международной комбинации, не отойдет к Румынии, простираю­ щей к нему материнские объятия через пограничную реку Прут61.

Нейтральная позиция, высказанная процитированным авто­ ром, выявляет существование довольно ровного (и даже положи­ тельного) отношения к перенесению этой модернизированной юридической и институциональной схемы в российский имперс­ кий контекст. Эта аномалия также отражала давнюю и прочную традицию приведения глубоко различавшихся юридических поло­ жений и норм в соответствие с нестабильным и постоянно меня­ ющимся имперским законодательством. В случае Измаильского уезда в 1879 году были высочайше утверждены специальные пра­ вила, детально прописывавшие подробнейшую процедуру процесса юридической гармонизации и подчеркивавшие фундаментальную совместимость румынской и российской систем (по крайней мере, в их практическом применении). К самим правилам прилагался объяснительный императорский указ62. Степень, в которой данные правила «нормализировали» смену и переход судебной и законода­ тельной юрисдикции из национального контекста в имперский, может на первый взгляд показаться удивительной. Естественно, приоритет имперского законодательства оставался фундаменталь­ ным принципом этого переходного периода. Тем не менее ни в формулировках, ни в содержательной части вышеназванного доку­ мента не наблюдается тенденции к радикальному отрицанию или разрыву с предыдущей юридической системой. Не подчиняясь в

этом случае логике институционального несоответствия, безболез­ ненная процедура приспособления румынских национальных за­ конодательных принципов к законам Российской империи свиде­ тельствовала о прагматизме российских властей. Та же тенденция проявилась, судя по всему, в значительной автономии и простран­ стве для маневра, которые были предоставлены местным властям во время координирования процесса приведения румынских зако­ нов в соответствие с общеимперскими нормами63. В общем, мест­ ная элита играла ведущую роль в процессе переноса, трансформа­ ции и адаптации законодательства, о котором говорилось выше. По сути, преемственность административных учреждений в Измаиле не находит объяснения, если не брать в расчет преемственность внутри ядра местных элитных группировок, которые сумели обес­ печить свое дальнейшее решающее влияние на местные дела, уже под контролем российского имперского правительства. Несмотря на растущее беспокойство части российских правя­ щих кругов в связи с лояльностью местного населения и незавер­ шенностью административной интеграции данного региона64, Изма­ ильский уезд сохранил свой исключительный и привилегированный статус в составе Бессарабии и постоянно использовался как при­ мер российской административной рациональности (или, наобо­ рот, небрежности и неорганизованности). Постепенная «национа­ лизация» имперского дискурса и практической политики во время Первой мировой войны ставила под вопрос дальнейшее существо­ вание подобных административных исключений. Все же тот факт, что такая ситуация была допустима в течение почти 40 лет, дока­ зывает существование сложного и неоднозначного отношения к иностранным образцам и управленческим моделям, даже в рамках поздней Российской империи, которая менее терпимо относилась к региональному и местному разнообразию. Сосуществование «рациональной» административной структуры, во многом подра­ жающей французскому примеру, в удаленном пограничном уголке империи с многоуровневой российской системой местного управ­ ления может служить хорошим примером гибкости и прагматизма российских властей. Этот случай также мог бы служить напомина­ нием о том, что окраины и пограничные регионы империи были излюбленными местами для проведения административных и со­ циальных экспериментов вплоть до падения императорского режи­ ма в 1917 году.

З

аклю чение

Фундаментальная дилемма, которая постоянно возникала пе­ ред российскими администраторами при управлении окраинами, выражалась в колебании между двумя стратегиями: возрастающей бюрократической рационализацией управления и (временным) приспособлением к традиционной структуре местного общества. В более общих категориях это сводилось к альтернативе между сильным преобразовательным импульсом, происходившим из самовосприятия имперских элит как агентов цивилизации, порядка и прогресса (укорененным, в свою очередь, в просвещенческой кон­ цепции «хорошего правления»), и более консервативным, постепен­ ным подходом, предпочитающим нахождение компромисса с мест­ ными элитами и подчеркивающим темы традиции, общественной иерархии и «исторических прав». В то время как каждый из этих подходов существовал и на дискурсивном, и на практическом уров­ не, специфическая природа и задачи континентальной империи могли бы создать впечатление, что подход «аккомодации» пред­ ставлял собой автоматическую реакцию властей в каждом случае, когда достижение более радикальных целей оказывалось неосуще­ ствимым. Возникавшая вследствие этого ситуация часто описыва­ лась в терминах противоречия между цивилизаторской риторикой и нецивилизованными практиками управления, которое считалось общей проблемой и слабостью российской политической системы восемнадцатого и девятнадцатого веков. В конкретном случае Бессарабии противостояние между «транс­ формативным» подходом и подходом «аккомодации» было особен­ но характерно для первой трети XIX века, когда этот регион, в разные периоды и в разных контекстах, то воспринимался в кате­ гориях целостной исторической сущности, включающей все обыч­ ные и необходимые элементы структурированного общества, то интерпретировался как «пустое пространство», подлежащее ин­ тенсивной «культивации» и колонизации. В административном смысле это привело к возникновению неопределенного и «пере­ ходного» статуса новой провинции, совмещавшей черты западных окраин империи и региона Новороссии, где колонизационные проекты и мероприятия властей нашли свое самое полное вопло­ щение. Эта двусмысленность происходила не только из сложного отношения имперских чиновников к Бессарабии, но и из преды­ дущего «дуализма» пространства данной провинции, который

сильно повлиял на мировоззрение российских наблюдателей и бюрократов. В той мере, в какой вообще возможно говорить о хро­ нологической последовательности в случае этих двух подходов, доминирование политики «аккомодации» во втором десятилетии XIX века сменилось переходом к «трансформативным» мерам в течение 1820-х годов, а не наоборот, как можно было бы подумать. Как мы пытались показать, именно эта черта является основной особенностью бессарабского случая «конструирования провин­ ции». Этот случай отличен от политики Габсбургов в Галиции, где попытка радикальной перестройки местного общества на основа­ нии «рациональных» критериев явно предшествовала политике, опиравшейся на традиционные учреждения и местные элиты. Вре­ менной фактор интеграции этих двух провинций в Российскую и Габсбургскую империи является главным объяснением данного различия. Так, если аннексия Галиции в целом совпадала с перио­ дом «йозефинизма», то есть с эрой самой радикальной формы «про­ свещенного деспотизма», аннексия Бессарабии, имевшая место спу­ стя сорок лет, была проведена уже после всеобщего разочарования любыми попытками внедрения всеобъемлющих и «рациональных» реформ «сверху». Напротив, этот период характеризовался, в общем, попытками легитимации имперской модели управления путем об­ ращения к местным традициям. В то же время не следует упрощать наш главный тезис, слиш­ ком явно подчеркивая полную замену подхода «аккомодации» ме­ рами, направленными на «трансформацию» и централизацию. Элементы обоих подходов продолжали сосуществовать, так как они были обусловлены реальной социальной и этнической неоднород­ ностью этого региона. Даже если отношения между центром и пе­ риферией развивались в бессарабском случае от стратегии «непря­ мого правления» (включавшей дискурсивное конструирование региона как потенциального «нового отечества» для балканских на­ родов) в направлении большей интеграции, централизации и униформизации, вряд ли можно говорить о проявлении полноценных или классических «колониальных отношений» в этом случае. Вла­ сти Российской империи во многом не были готовы окончатель­ но отвергнуть ни одну из двух моделей «конструирования провин­ ции», которые были описаны в этой статье. Эта неоднозначность проявилась особенно после 1878 года, когда «измаильская анома­ лия» стала важнейшим препятствием на пути полной администра­ тивной униформизации Бессарабии. Поскольку местные учрежде­

ния Южной Бессарабии были воплощением некоторой степени правительственной эффективности и, таким образом, могли вос­ приниматься как пример модернизирующего государственного строительства, они не были отменены после возвращения уезда в состав империи. Кроме того, успешная мобилизация местной эли­ ты в целях защиты собственных интересов также сыграла опреде­ ленную роль в сохранении институционального статус-кво. Таким образом, сочетание прагматизма, бюрократической рационально­ сти и инерции обусловило приспособление этой «аномалии» к рос­ сийской имперской системе.

1Чарторыйский — Александру I, 11 (23) января, 1806: С борник И мпера­ торского Русского Исторического Общества (РИО). Т. 82. С. 254—255. См. так­ же: Vernadsky George. Alexandre Ier et le probleme slave pendant la premiere moitie de son regne / / Revue des Etudes Slaves. 1927. Vol. VII. P. 94—111. 2 Наиболее детально политика французских властей в Иллирии проанали­ зирована в работе: Bundy Frank J. The Administration of the Illyrian Provinces of the French Empire, 1809—1813. Taylor & Francis Inc., 1987. 3 Wolff Larry. Venice and the Slavs: The Discovery o f Dalmatia in the Age of Enlightenment. Stanford: Stanford University Press, 2001. P. 333—334. 4 M em oires o f A uguste-F rederic-L ouis M arm ont. M em oires du M arechal M arm ont, Due de Raguse. 3d ed. Paris, 1857. Vol. 3. P. 64—65. 5 Stavrianos L. S. The Balkans since 1453. New York, 1958. P. 206—207. 6 Rothenberg Gunther E. The Military Border in Croatia, 1740—1881. Chicago; London, 1966. P. 113-114. 7 И з современных авторов политика российских оккупационных властей в Молдавии и Валахии в 1806—1812 гг. проанализирована: Jewsbury George F. The Russian Annexation of Bessarabia: 1774—1828. A Study of Imperial Expansion. New York; Guildford, Surrey. № 15. 1976. P. 30—54. 8 М атериалы для новейш ей истории Бессарабии / / Записки Бессарабс­ кого статистического комитета. Т. 3 / Под. ред. А.Н. Егунова. Киш инев, 1868. С. 144—145; Jewsbury G. Russian Annexation o f Bessarabia. P. 47. 9 И з предложения П.И. Багратиона Дивану Валашского княжества, 28 ян ­ варя, 1810 г. / / Багратион в дунайских княжествах / Под ред. Н.В. Березнякова, В.А. Богдановой. Киш инев, 1949. С. 84. 10 Там же. С. 87. 11 Всеподданейший рапорт В.И. Красно-М илошевича от 15-го июня 1810 г. / / Записки Бессарабского статистического комитета. С. 146. 12 О внеш н еп олити чески х идеях К аподистри и см.: Kennedy-Grimstead Patricia. Capodistria and the New Order for Restoration Europe: The Liberal Ideas of a Russian Foreign Minister, 1814—1822 / / Journal o f M odem History. 1968. Vol. 40. № 2. P. 166—192, а также: Kennedy-Grimstead Patricia. The Foreign Ministers o f

Alexander I: Political Attitudes and the Conduct o f Russian Diplomacy 1801—1825. Berkley, 1969. 13 M emoir sur une diversion к operer dans le Midi de Г Europe en cas de guerre entre la Russie et la France, Vienne, 1811: Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 133. Оп. 468. Д. 11607. Л. 29 9 -3 1 1 . 14Здесь он нашел поддержку в лице Каподистрии, которого российское министерство незадолго перед тем назначило начальником дипломатической канцелярии Дунайской армии. 15 Memoire sur les moyens qui peuvent concurir a terminer la guerre actuelle entre la Russie et la Porte: АВПРИ. Ф. 133. On. 468. Д. 13377. Л. 23 7 -2 4 5 . 16 M emoire sur l’6tat actuel des Grecs: А ВП РИ. Ф. 133. On. 468. Д. 13377. Л. 2 5 9 -2 6 0 . 17 По некоторым оценкам, население Бессарабии в 1812 г. составляло от 250.000 до 300.000 человек. См.: Кабузан В. М. Народонаселение Бессарабской области и левобережных районов Приднестровья. Кишинев: Ш тиинца, 1974. С. 2 6 -2 7 . 18 Чичагов — Александру I, 6 августа, 1812 г. / / РИО. 1871. Т. 6. С. 28—29. 19 Memoires 1nedits de l’Amiral Tchitchagoff. Berlin: Scheneider et comp., 1855. P. 15. 20 Чичагов — Александру I, 2 августа 1812 г. / / РИО. 1871. Т. 6. С. 13. 21 Записки Бессарабского статистического комитета. С. 109—110 (Art. 11). 22 Российский государственный исторический архив (РГИА ). Ф. 1286. Оп. 2. Д. 70. Л. 18-1 9 . 23 Каподистрия — Бахметьеву, 4 июня, 1816 г. / / И стория Молдавии. Д о­ кументы и материалы. Т. 2 / Под ред. К. Р. Крыжановской и Е. М. Руссева. К и­ шинев, 1957. С. 206. 24 Куницын П. Краткое статистическое описание Заднестровской области. СПб.: Типография Глазунова, 1813; Свиньин 77. Статистическое описание Бесса­ рабии / / Записки одесского общества истории и древностей. 1867. Т. 6. С. 175— 320; Статистическое описание Бессарабии, составленное в 1826 г. Аккерман: Типография Аккерманского земства, 1899; Шабельский 77. Краткое обозрение Бессарабии и части Молдавии присоединенных к Российской империи / / Сын Отечества. 1815. № 14. С. 3 2 -4 1 ; 1815. № 16. С. 118-126; 1815. № 18. С. 197-212. 25 См.: Устав образования Бессарабской области, 29 апреля, 1818 г . / / ПСЗ. 1-я серия. Т. 35. № 27357, 222—281; Учреждение для управления Бессарабской области, 29 февраля, 1828 / / П СЗ. 2-я серия. Т. 3. № 1834, 197—204. 26 Всеподданнейший рапорт полномочного наместника Бессарабской об­ ласти А. Н. Бахметьева, 7 июля, 1816 г . / / Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его И мператорского Величества К анце­ лярии / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1985. Т. 7. С. 302. 27 Frunta$u Iulian. О Istoria etnopolitica a Bassarabiei. Chi§inau: Cartier, 2002. P. 32. 28 Куницын 77. Краткое статистическое описание Заднестровской области. С. 6. 29 Шабельский П. Краткое обозрение Бессарабии / / Сын Отечества. 1815. № 14. С. 3 5 -3 6 .

30 Михайловский-Данилевский А. И. Воспоминания за 1829 год / / Русская Старина. 1893. № 8. С. 182; Вельтман А.Ф. В оспом инания о Бессарабии / / Современник. 1837. № 3. С. 229. 31 Шабельский П. Краткое обозрение Бессарабии / / Сын Отечества. 1815. № 14. С. 3 5 -3 6 . 32 Там же. № 16. С. 125-126. 33 Вельтман А. Ф. Воспоминания о Бессарабии. С. 246. 34 Там же. 227. 35 См.: Халиппа П. Описание архивов гг. сенаторов, председательствовав­ ших в диванах М олдавии и Валахии с 1808—1812 гг. / / Труды Бессарабской архивной комиссии. Киш инев, 1907. Т. 1. С. 335. 36 Sunderland Willard. Taming the Wild Field. 37 Ibid. Passim. Этому конфликту посвящ ен целый сборник документов: История Молдавии. Документы и материалы. Т. 2. 38 См.: Высочайшее повеление, объявленное Комитету Министров графом Аракчеевым. О назначении в Бессарабской области полномочного наместни­ ка, 26 мая, 1816 г. / / П СЗ. 1-я серия. Т. 23. № 26289. 39 О политике Наполеона в Польше см.: Christopher Blackburn, Napoleon and Szlachta. Boulder, Colo.: East European Monographs, 1998. О политике Рос­ сии, А встрии и П руссии на территориях бы вш ей Речи П осполи той, см.: Wandycz Pyotr. The Lands o f Partitioned Poland, 1795—1918. Seattle: University of Washington Press, 1993. 40 О намерении Александра I предоставить П ольш е автономию накануне войны с Наполеоном см.: Чарторыйский Адам. Мемуары князя Адама Чарто­ рыйского и его переписка с Александром I. Т. 1—2 / Пер. А. Дмитриевой. М.: В.Ф. Некрасов, 1912—1913. О создании Царства Польского и его существова­ нии в Российской империи см.: Thackeray Frank W. Antecedents of Revolution: Alexander I and the Polish Kingdom, 1815—1825. Columbia University Press Boulder [Colo.]: East European Monographs, 1980; Западные окраины Российской импе­ рии / Под ред. М.Д. Долбилова и А.И. Миллера. М., 2006. С. 83—94. 41 Александр I — А.Н. Бахметьеву: РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 70. Л. 25—26. 42 Крупенский А.Н. Очерк о бессарабском дворянстве. Кишинев: Губернская типография, 1912. С. 11 — 12. 43Вигель Ф.Ф. Замечания на нынешнее состояние Бессарабии / / Вигель Ф.Ф. Воспоминания. СПб.: Сытин, 1892. Ч. 6. С. 4. 44 См.: ПСЗ. 1-я серия. Т. 27. № . 28519. 45 Накко А. Очерк гражданского устройства Бессарабской области с 1812 по 1828 г. С. 191-193. 46 Это обстоятельство демонстрирует различия в подходе генерал-губерна­ торов западных окраин, чья задача состояла в обеспечении лояльности мест­ ных элит и генерал-губернаторов степных областей, чьей главной задачей была колонизация. Сходным образом, описывая ситуацию второй половины XIX в., Кимитака Мацузато разделяет генерал-губернаторов на «этнобонапартистов» и «хозяйственников». См.: Мацузато К. Генерал-губернаторства Российской империи. От этнического к пространственному подходу / / Новая имперская история постсоветского пространства / Под ред. И. Герасимова и др. Казань, 2004. С. 427-458.

47 О переселении из Бессарабии см.: Sunderland Willard. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on Russian Steppe. Ithaca: Cornell University Press, 2004. P. 112. 48 C m .: Journal des campagnes faites en service de Russie / / Documente privitoare la istoria rominilor. Supplement I. Vol. 3. Bucuresti: Academia Romana si Ministerul Cultelor si Instructiunii Publice, 1889. 49 См.: M.C. Воронцов — Д.М . Блудову, 4 октября, 1823 / / Архив Ворон­ цовых. Т. 18. С. 291, и последующую переписку. 50 Общий анализ деятельности Воронцова на посту бессарабского намест­ ника содержится: Rhinelander Anthony. Prince Michael Vorontsov. Vice-Roy to the Tsar. Montreal: McGill University Press, 1990. P. 67—93. Во второй половине 1820-х гг. Воронцов принимает ряд мер по дальнейш ей колонизации юга Бессарабии. См.: О водворении в Бессарабии сербов. 9 февраля, 1826 г. / / П СЗ. 2-я серия. Т. 1. № 132. С. 194—196; О водворении Запорожских казаков и других загра­ ничных выходцев в Бессарабской области, 19 февраля, 1827 г. / / П СЗ. 2-я се­ рия. Т. 2. № 913; О переселении крестьян из внутренних губерний в Бессараб­ скую область, 21 сентября, 1826 г. / / ПСЗ. 2-я серия. Т. 1. С. 592, 998—1000. 51 Wolff Larry. Inventing Galicia: Messianic Josephinism and the Recasting o f Partitioned Poland / / Slavic Review. 2004. Vol. 63. No. 4 (Winter). P. 818—840. 52 Национальный Архив Республики Молдова. Ф. 2. On. 1. Д. 7573. JI. 65— 66 об. 53 Postarencu Dinu. A specte privind retrocedarea Sudului Basarabiei catre Principatul Moldovei la 1856—1857 / / Destin Romanesc. 1999. № 2. P. 75. 54 Ibid. P. 75. 55Давидович С. Воссоединенная Бессарабия //Ж и воп и сная Россия. 1898 г. Т. 5. Гл. И. С. 173. 56 Вышеупомянутый автор, например, не преминул заметить, что «двадца­ тидвухлетнее владычество Румынии нельзя сказать чтобы было очень благоде­ тельно для этой части Бессарабии»: Давидович С. Воссоединенная Бессарабия. С. 173. 57 Там же. С. 173, 176. 58 Там же. С. 179. 59Sion G. Suvenire de calatorie In Basarabia meridionala. Bucharest, 1857. P. 78. 60 Сопротивление болгарских колонистов и подавление этих выступлений описано в '.Давидович С. Воссоединенная Бессарабия. С. 174—175. 61 Расы М. Amintiri bisericesti si culturale din Basarabia Sudica sub carmuirea rom ana din 1857—1878 / / Revista Societatii Istorico-Arheologice Bisericesti din Chisinau. 1929. Vol. XIX. P. 379—392, здесь с. 383. Паку также назвал Епископ­ ский дворец, возведенный в Измаиле, «самым значительным национальным памятником этого города и всей Южной Бессарабии», построенным при ру­ мынском правительстве: Там же. С. 384. 62 Урусов С.Д. Записки губернатора: К иш инев, 1903—1904 гг. Киш инев: Litera, 2004. С. 206-2 0 7 . 63 Правила, подлежащие соблюдению при рассмотрении уголовных и граж­ данских дел, возникш их при Румынском правительстве в присоединенной к России по Берлинскому трактату части Бессарабии / / См.: НАРМ. Ф. 2. On. 1. Д. 8465.

64 Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 206. 65 Это проявилось, в частности, в секретном дон есен ии оф ицера р о с­ сийской контрразведки на Балканах на имя директора Департам ента п о ли ­ ции, написанном накануне П ервой мировой войны: ГАРФ. Ф. 529. On. 1. Д. 26. J1. 9—11. С екретное донесение № 39, 19 ф евраля 1914 г. (ош ибочно датировано 1913 г.), здесь — л. 11.

РОССИЯ и ВЕЛИКОБРИТАНИЯ: ВНЕШ НЯЯ ПОЛИТИКА И ОБРАЗЫ ИМПЕРИИ о т К р ы м с к о й в о й н ы до П е р в о й м и р о в о й в о й н ы

стория российско-британских отношений может рассмат­ риваться на различных уровнях. На макроуровне возможен ее перенос даже в область философии истории (что в Гер­ мании обозначается емким термином Geschichtsphilosophie). Это было сделано Карлом Шмиттом, который в своем эссе «Земля и море» указал на то, что современники событий в конце XIX века определяли британско-русский конфликт как пример вечного со­ перничества сухопутных и морских держав1. «Холодная война»2 — еще одна метафора для описания российско-британских отноше­ ний в виде противостояния, по напряженности превышающего традиционный антагонизм. На среднем уровне пространственное измерение должно переместить проблему поближе к земле путем указания на конкретные регионы, отмеченные российско-британ­ ским противостоянием. В этом смысле, историки выделяют Чер­ номорские проливы и Центральную Азию как основные театры российско-британских противоречий3. Однако, помимо соперни­ чества двух империй, у них были и общие имперские и геополити­ ческие черты. Обе державы располагались на периферии Европы и имели общие интересы по сдерживанию как французской, так и германской гегемонии на континенте4. Наконец, на микроуровне российско-британские трения не имели жестких последствий, так что, например, Английский клуб в Санкт-Петербурге, основанный в 1770 году, и на протяжении все­ го беспокойного XIX века предоставлял своим членам возможность для встреч, приятного времяпрепровождения, обедов и игры в кар­ ты вплоть до своего закрытия в 1918 году5. Хотя Россия и Британия располагались на противоположных концах Европы, их взаимоотношения вполне можно охарактери-

И

зовать как близкие. Представители элиты одной империи постоян­ но наблюдали за действиями другой. Подборки «Confidential Print» («Секретной печати»), составлявшиеся в английском Министер­ стве иностранных дел, содержат обширные выдержки из британс­ кой печати, освещавшие события в России6. Российское правитель­ ство также постоянно следило за западной прессой, освещавшей события в России7. Рецепции и заимствования между двумя импе­ риями имели место в различных областях. Приведем лишь три примера. Вскоре после того, как в 1908 году Роберт Баден-Пауэлл учредил в Англии первые отряды бойскаутов, российские офицеры переняли эту модель повышения уровня физической подготовки российских молодых людей8. В начале 1900-х годов граф К.К. Пален провел ревизию Туркестана и административного управления этим краем. Он призвал к реформам, моделью для которых послужила Британская Индия9. Внимательное ознакомление с концепцией Большой Британской империи, принадлежащей сэру Роберту Сили (Seeley), и ее адаптация в условиях России — еще один характер­ ный пример. Для того чтобы восстановить в памяти основные политичес­ кие события российско-британских отношений второй половины XIX века, много слов не понадобится. После Крымской войны 1853—1856 годов Великобритания дважды выбрала варианты сдер­ живания России — сначала на Берлинском конгрессе 1878 года, а затем и в 1902 году, поддержав явного антагониста России — Японию. В течение десятилетия после Русско-японской войны 1904—1905 годов Великобритания, Франция и Россия сформиро­ вали Тройственное согласие (Антанту), в составе которого, в кон­ це концов, вынуждены были выступить против Германии в Первой мировой войне10. На первый взгляд так и тянет воспринимать по­ добный ход событий как процесс успешного движения от враждеб­ ности к коалиции. Однако реальная ситуация была гораздо более сложной. Говоря о британско-российских отношениях накануне Первой мировой войны, Фиона К. Томашевская характеризует ос­ новной императив в политике официального Санкт-Петербурга как мир во что бы то ни стало, а Дженифер Сигел выдвигает тезис о том, что только внезапное начало Первой мировой войны удер­ жало Великобританию и Российскую империю от погружения в бездну большой войны за господство в Центральной Азии11. Данное исследование не посвящено ни одному конкретному событию политической истории, оно также не претендует на раз­

решение столь обширного вопроса как перспективы войны и мира в преддверии Первой мировой войны. Скорее эта работа стремит­ ся наметить перспективы изучения международных отношений с целью обогатить наши знания о специфически русских образах империи. Основной вопрос состоит в том, могут ли отношения между двумя государствами, традиционно считающимися величайшими империями своего времени12, дать стимул к размышлениям об им­ перском «я» и об имперском «другом». Данный подход многим обязан Дэвиду Схиммельпеннинку ван дер Ойе, а точнее, его об­ ращению к анализу взглядов России на взаимоотношения с Азией в целом и Японией в частности. Схиммельпеннинк воссоздает об­ разы империи путем исследования процессов воображаемой гео­ графии российско-азиатских столкновений, не исследуя при этом российскую внутреннюю политику13. Таким образом, данная рабо­ та, во-первых, обращается к британским образам России, во-вторых, кратко обрисовывает британскую внешнюю политику и дипломати­ ческие усилия в отношении России и, в-третьих, анализирует рос­ сийские представления о своей империи в сопоставлении их с бри­ танской внешней политикой и ее образами России. На всем протяжении XIX века британские образы России ха­ рактеризовались одновременно и преемственностью, и изменчиво­ стью. Преемственность относилась к откровенно негативному об­ разу России, а изменчивость может быть отмечена в показателях роста ощущения уязвимости Британии для происков Российской империи, особенно касательно Индии. Британские негативные представления несли с собой целый набор европейских стереоти­ пов, применение которых к России превращало последнюю в «другого», «чужого», обвешанного характерными ярлыками дес­ потического царства, кишащего подданными-варварами, абсо­ лютно неэффективного экономически и напрочь обделенного творческим гением на культурном поприще. В лучшем случае Рос­ сия представлялась учеником, который, возможно, когда-нибудь в будущем научится поспевать за своим западным учителем14. В своих путевых заметках под названием «Россия глазами со­ временного путешественника» («Russia by a Recent Traveller»), на­ писанных в 1859 году, Чарльз Генри Пирсон (Pearson) заключал, что в целом Россия страна «скорее восточная, чем европейская»15. В 1830-х годах Дэвид Уркварт (Urquhart) предупреждал своих сограж­ дан, что вожделеющий взгляд России на Черноморские проливы

является величайшей опасностью для положения Британии в мире. Получив проливы, Россия будет преобладать на Средиземноморье, усилит давление на Индию и, таким образом, станет не только гос­ подствовать в европейских делах, но и в корне подорвет доселе незыблемое и никем не оспариваемое ведущее положение Вели­ кобритании в мире16. Пронзительный сигнал тревоги от Уркварта был по меньшей мере оспорен довольно оптимистичным мнени­ ем, выраженным Ричардом Кобденом (Cobden), поклонником принципа торговой эволюции, который верил, что взаимовыгод­ ная англо-российская торговля однозначно превратит Россию в миролюбивое и дружественное государство17. Крымская война 1853—1856 годов стала аргументом в пользу воззрений на Россию в духе Уркварта. Теперь не таким удивительным представляется факт, что во время Крымской войны одним из наиболее ярых кри­ тиков русской экспансии был небезызвестный лондонец — хотя и германского происхождения — Карл Маркс. Он регулярно поме­ щал статьи о ситуации на военных и дипломатических фронтах в газете «New York Daily Tribune»18. Итак, во второй половине XIX века негативное восприятие России преобладало в британской мысли. Ольга Алексеевна Но­ викова (урожденная Киреева), которая с 1868 года провела боль­ шую часть жизни в Великобритании, была потрясена тем, что спустя 17 лет после освобождения крепостных крестьян в России британцы все еще уверяли друг друга, что царский режим держал­ ся в основном на кнуте19. На первый взгляд подобные представле­ ния прекрасно согласуются с твердой верой в судьбоносную роль Британии как водительницы человечества по пути универсального прогресса. В 1866 году Б. Дизраэли, позже ставший премьер-мини­ стром, решительно заявил, что Великобритания уже не является просто одной из европейских держав, а достигла уровня государ­ ства имперского типа, активно действуя по всему миру20. В своей речи, произнесенной в Хрустальном Дворце 24 июня 1872 года, Дизраэли страстно утверждал имперскую непобедимость в глобаль­ ном масштабе21. Джозеф Чемберлен в 1897 году также громоглас­ но возвещал о ведущей роли Британии в мире: «Теперь мы чувству­ ем, что наше владычество над этими территориями [колониями. — М.А.] может быть оправдано, только если оно прибавляет счастья и процветания их населению, и я утверждаю, что наше правление приносит и уже принесло безопасность, мир, относительное про­ цветание странам, которые никогда не знали подобных благ ранее.

Выполняя эту работу цивилизации, мы, я уверен, осуществляем нашу национальную миссию, и мы найдем возможности для выра­ ботки способностей и качеств, которые помогут нам стать великим правящим народом»22. Однако весьма интересен тот факт, что самопровозглашенное лидерство Британии и ее уверенность в отсталости России не уня­ ли опасений англичан относительно роста потенциальной способ­ ности Российской империи положить конец британской гегемо­ нии. Этот страх нашел свое отражение во множестве документов. В 1883 году историк Джон Роберт Сили задал своим читателям риторический вопрос: «Какая Держава [sic] может сравниться с ней [Россией. — М.А.] в успешности агрессии?»23. Другие совре­ менники также не стеснялись в выборе алармистских выражений, стремясь предупредить британскую общественность о русской угрозе. В 1885 году в печати появилась брошюра, уже самим заго­ ловком предостерегавшая о кознях России, — «Russia’s Intrigues for Possession of Afghanistan and India» («Русские интриги в стремлении завладеть Афганистаном и Индией»). Издание содержало обзор российских экспансионистских устремлений со времен Павла I и утверждало, что Россия пытается воплотить в жизнь своего рода генеральный план, имеющий конечной целью захват Индии. Бро­ шюра старалась представить Британию стремящейся к миролюби­ вой самозащите, тогда как Россия снова и снова изображалась вынашивающей планы, направленные не только на получение кон­ троля над Османской империей, Черным и Средиземным морями, но и Индией. Стиль политического поведения России описывал­ ся как исключительно экспансионистский и в любом случае не заслуживающий никакого доверия24. Это не был лишь глас, одиноко вопиющий о русских амби­ циях. Чарльз Мервин (Marvin), Арминиус Вамбери (Vambery), К.М. Макгрегор (Macgregor) и Г. Керзон (Curzon) также подхвати­ ли эту тему в своих публикациях. Призывы защитить Индию от по­ сягательств России оставили свой отпечаток в британском созна­ нии особенно во второй половине 1880-х годов25. Предельный и драматический смысл российско-британского конфликта интересов в Центральной Азии и Индии нашел свое выражение в термине «большая игра». Последний был выдуман Артуром Конноли (Connolly) в 1835 году и впервые появился в его «Повествовании о сухопутном путешествии в Северную Индию» («Narrative of an Overland Journey to the North of India»). Конноли,

сам увлеченный шахматист, использовал данный термин, как бы признавая в русских также умелых игроков в шахматы. Но имен­ но викторианские романы Редьярда Киплинга сделали «большую игру» непревзойденной метафорой взаимоотношений Великоб­ ритании и России, вовлеченных в последнее и решительное про­ тивостояние за Центральную Азию и Индию26. Историки с готов­ ностью следуют этой литературно-беллетристической тропой. Выдающийся немецкий ученый Отто Хетч (Hoetzsch) даже предпо­ лагал, что провозглашение 1 января 1877 года королевы Виктории императрицей Индии в основном преследовало цель поддержать престиж Британии в глазах индийцев в противовес росту популяр­ ности русского царя в Азии27. Такой взгляд придавал явно большее значение русской угрозе, чем тот, которым готовы были вооружить­ ся английские политические деятели. Что касается провозглашения королевы Виктории императрицей Индии, определенные подходы к конструированию имперских концепций идентичности внутри Британской империи играли, видимо, весьма значительную роль. В целом создание имперской идентичности Британской империи шло двумя путями. Когда британцы экспортировали конструкцию социальной иерархии по образцу собственной страны в свои доми­ нионы и колонии, они вынуждены были изучать иерархии после­ дних, чтобы построить нечто аналогичное британскому обществен­ ному устройству. Исходя из этого, Индия как раз имела прямое отношение к данной проблеме. Кастовая система предоставила некий эквивалент социальных слоев английского общества; для обе­ их стран также было характерно особо благожелательное отношение к жизни в деревне, считавшейся освященным традицией и благород­ ным занятием. Объявление королевы Виктории императрицей Ин­ дии преследовало цель указать на тождество обществ Великобрита­ нии и Индии, воплощавших один и тот же тип28. Мартин Малиа (Malia), касаясь английских опасений за Индию, назвал их одной из ряда «химер о русских, марширующих через Гималаи в Индию»29. До какой степени эти английские образы России направляли британскую внешнюю политику и дипломатию? Прежде всего, после совместной победы над Наполеоном, английская внешняя политика рассчитывала на Россию в основном в плане сдержива­ ния других держав. Английские руководители разделяли обще­ ственные опасения, что Россия является непосредственной угро­ зой стабильности Британской империи. Учитывая обстоятельства Крымской войны 1853—1856 годов, целью Великобритании стала

двойная защита от России по берегам как Балтийского, так и Чер­ ного моря. Британская политика всерьез принимала к рассмотре­ нию крупные территориальные претензии к Российской империи со стороны Швеции и Османской империи. Хотя этот максимум сдерживания не был реализован, Парижский мирный договор, зак­ люченный в марте 1856 года и предписавший нейтрализацию Чер­ ного моря, может рассматриваться как геополитическая победа Великобритании, одержанная ценой унижения России30. После Крымской войны внимание англичан все больше и боль­ ше сосредотачивалось на защите Индии. «Наступательная школа» убеждала противопоставить российским экспансионистским уст­ ремлениям военную силу, однако ей противостояла «буферная шко­ ла», призывавшая создать буферные зоны между Британской Инди­ ей и Российской империей. Вице-король Индии в 1863—1868 годах сэр Джон Лоуренс некоторое время склонялся к решению пробле­ мы путем «безупречного бездействия» («masterly inactivity»)31. Но вопрос, где провести красную черту и когда настанет тот момент, когда нужно будет отправляться на войну с русскими, оставался клю­ чевым для британского политического сознания. 1870-е годы демон­ стрируют нам целый ряд ответов на данный вопрос. С одной сторо­ ны, красная черта была проведена через города Герат, Кандагар и Кабул, связав их ради одной цели — защиты Британской Индии. С другой стороны, русско-турецкая война 1877—1878 годов способ­ ствовала появлению иного сценария, который четко указывал на критическую важность Черноморских проливов и Константинопо­ ля в глазах Британии. Английская пресса пришла в ярость после получения известий о предварительном мирном договоре в СанСтефано, подписанном в начале 1878 года, и не кто иной, как сама королева Виктория, призвала к войне против «великих варваров» («great barbarians»)32. Здесь можно добавить, что королева дейст­ вительно напрямую связывала безопасность Индии с удержанием России подальше от [Черноморских] проливов и Константинопо­ ля. Отсюда, вполне естественно, что 11 апреля 1877 года — всего лишь 13 дней спустя после объявления войны Османской империи со стороны России — королева записала в своем дневнике, что сэр О.Х. Лайард (Layard), в то время британский посланник в Мадри­ де, готовится ехать в Константинополь и содействовать укреплению турецких позиций. Далее королева ясно высказывает свой страх за Индию33. Следовательно, в сознании королевы Виктории проливы и Индия были связаны. В записи за 1 января 1878 года она поверя­

ет своему дневнику надежду на то, что страсть России к экспан­ сии будет умереуна34. В течение всей русско-турецкой войны 1877—1878 годов королева ясно высказывалась в пользу прямой и сильной британской позиции относительно России. Что касается Индии, тут война постоянно стояла на повестке дня Британии, по крайней мере, если верить политическим публи­ цистам и ораторам. В 1887 году вице-король Индии, находясь в Калькутте, призвал «вести войну с Россией по всему миру», а ге­ нерал-губернатор лорд Ф.С. Робертс в марте 1898 года заявил, что «возможность ее [России. — М.А.\ нападения на нас обсуждается на каждом базаре в Индии»35. Однако как раз в это время зазвуча­ ли первые голоса, призывавшие к формированию абсолютно иной структуры российско-британских отношений. Так, в 1890-х годах секретарь по делам колоний Джозеф Чемберлен был самым замет­ ным сторонником и защитником русско-британского примирения36. Тем не менее потребовались русско-французский союз 1891 года и серьезное увеличение возможностей германского флота, чтобы в отношениях России и Великобритании свершилась настоящая дип­ ломатическая революция, завершившаяся договором 1907 года. Конвенция 18 (31) августа 1907 года заключала в себе взаимные устремления сторон избежать любых дальнейших споров между Россией и Великобританией в Азии. В ней оговаривалось, что Пер­ сия сохранит свой формальный суверенитет. Вместе с тем Персия подлежала разделу на британскую зону влияния на юге и российс­ кую на севере с нейтральной зоной между ними. Афганистан объявлялся находящимся под британским протекторатом, исклю­ чавшим всякие притязания на него со стороны России. Также Бри­ тания и Россия согласились признать суверенитет Китая в Тибете, и обе державы обязались осуществлять вмешательства в тибетские дела исключительно посредством китайского правительства37. Тем не менее 2 января 1907 года британский посланник в Санкт-Петербурге сэр Артур Николсон (Nicolson) в своем отчете секретарю по иностранным делам сэру Эдварду Грею был все еще осторожен в оценках перспектив соглашения с Россией. Никол­ сон полагал, что Министерство иностранных дел, так же как и правительство Российской империи, определенно желает прийти к соглашению с Великобританией, однако придворные круги, вероятнее всего, остаются пассивными в данном вопросе. Воен­ ная партия — как и сам Николсон — склонялась к наступатель­ ной стратегии38.

Однако более внимательное рассмотрение российских образов империи и замыслов русских относительно Индии все же должно поведать нам совсем другую историю. Действительно, некоторые беседы об Индии в России велись, но весьма редко и явно безот­ носительно к повседневной дипломатической работе и даже в про­ тивовес основной внешнеполитической стратегии. Идея оккупа­ ции русскими войсками Индии в основном существовала лишь в воображении англичан. Истинные руководители российской внешней политики осознавали, что завоевание Индии — неосуще­ ствимая задача. Некоторые иностранные наблюдатели, как, напри­ мер, германский военный специалист Рогалла фон Биберштейн (Rogalla von Bieberstein), также пришли к необходимости внима­ тельно проанализировать перспективы русского нападения на Индию. Однако и он пришел к заключению о полнейшей нереа­ листичное™ атаки на Индию с севера. Известны лишь скудные свидетельства о планах России отно­ сительно Индии. В них содержится крайне мало заявлений о заво­ евании последней39. Николай Николаевич Муравьев-Карский во время своей службы на Кавказе призывал к атаке на Индию с це­ лью подорвать мировое господство Британии. В 1876 году Михаил Скобелев также выступил с планом завоевания Индии40. Однажды он, по слухам, даже заявлял, что для этой операции будет достаточ­ но 100 ООО верблюдов41. Позже, однако, зазвучали голоса сомневав­ шихся, что Скобелев действительно мог делать такие заявления42. Существуют сообщения и о другом заявлении Скобелева об Индии, противоречившем упомянутому выше. В 1882 году английский корреспондент Чарльз Марвин (Marvin), находясь в Санкт-Петер­ бурге, воспользовался возможностью взять у Скобелева интервью. Когда он спросил о планах русского вторжения в Индию, Скобе­ лев ответил: «Я не желал бы командовать подобной экспедицией. Трудности были бы громадны»43. Также мы имеем еще одно заявление относительно Индии, исходившее от царевича Николая Александровича. В письме сво­ ему отцу Александру III из длительного путешествия по Азии в 1890—1891 годах наследник российского престола торжествовал по поводу увиденного, как ему казалось, плачевного состояния Ко­ ролевского флота в Азии: «Я удивляюсь, какую дрянь они [англи­ чане] все посылают на восток, казалось бы для их собственного престижа следовало им держать тут эскадру судов, достойных их морской силы... Это очень отрадно, милый папа, тем более, что мы

и должны быть сильнее англичан в Тихом океане»44. Один из био­ графов Николая II добавляет, что цесаревич также писал отцу о том, что когда-нибудь, в один прекрасный день Индия будет при­ надлежать России, в ответ на что Александр III настоятельно по­ советовал ему хорошенько запомнить эти слова, но никогда не го­ ворить об этом вслух45. Однако на практике император Николай II никогда не ставил завоевание Индии на повестку дня российской внешней политики. Вместо этого он признавал необходимость рус­ ской экспансии на Дальнем Востоке46. В целом завоевание Индии вообще никогда не появлялось в планах российского Военного министерства47. Снова и снова вы­ сокопоставленные чины российского Генерального штаба отрицали наличие любых планов относительно Индии. В июле 1886 года гла­ ва Генерального штаба Николай Николаевич Обручев составил за­ писку под названием «Основные исторические интересы России и наша готовность к их решению», на которую Александр III нало­ жил резолюцию: «Согласен». Среди других проблемных вопросов Обручев иронизировал по поводу российской прессы, которая по­ стоянно и без всяких на то оснований призывала все к новым тер­ риториальным приобретениям. Обручев особенно зло высмеивал тех, кто требовал оккупации Герата, Кореи или юго-восточной час­ ти Европы с целью освобождения так называемых «братьев-славян». Обручев настоятельно рекомендовал не идти навстречу этим общест­ венным вожделениям48. В 1899 году генерал-майор Я.Г. Жилинский и полковник М.В. Алексеев характеризовали любые планы вторже­ ния в Индию авантюристическими49. В 1908 году Михаил Владимирович Грулев — также чин россий­ ского Генерального штаба — опубликовал свою книгу «Соперниче­ ство России и Англии в Средней Азии», в которой убеждал чита­ телей окончательно распрощаться с мечтой о завоевании Индии по целому ряду причин. По мнению Грулева, Россия вообще не нуж­ далась в Индии, которая лишь добавила бы империи проблем в управлении огромными многонациональными областями. Далее, относительно самой военной операции Грулев был настроен весь­ ма скептически и подчеркивал, что любая попытка вторжения в Индию может привести лишь к новой катастрофе в духе Русскояпонской войны 1904—1905 годов. Автор безоговорочно принимал на веру заявления о том, что официальная Россия давным-давно отказалась от любых планов вторжения в Индию. В глазах Грулева

лишь некоторые не в меру патриотичные части российского общест­ ва время от времени тешили себя фантазиями о далеко идущих российских планах относительно Индии50. Тема русской угрозы Индии, не находя поддержки в рамках русского дискурса, возникала время от времени в британском об­ щественном мнении, к глашатаям которого прислушивались рос­ сийские власти. Например, 10 мая 1902 года российский генераль­ ный консул в Бомбее докладывал в Министерство иностранных дел, что британско-индийская пресса продолжает способствовать форми­ рованию однозначно негативного образа России. Броские заголов­ ки газетных статей стремились изобразить Россию варварской стра­ ной, которая в один ужасный день покорит Индию51. Даже историк Дженифер Сигел (Siegel), вовсе не стремящаяся приуменьшить ос­ троту российско-британских противоречий накануне Первой миро­ вой войны, неоднократно заключает в своей книге, что проблема России, нападающей на Индию, существовала в основном в головах британско-индийских чиновников и местной публики52. В защиту общественного мнения Британии необходимо доба­ вить, что образ русско-британской войны за Индию завладел умами не только непосредственно вовлеченных в это мнимое противосто­ яние. В 1893 году А. Рогалла фон Биберштейн выступил с основа­ тельным исследованием российских и британских ресурсов, необ­ ходимых им в случае возможного нападения России на Индию. Биберштейн проанализировал существующие и строящиеся желез­ ные дороги, фортификационные сооружения, расположение войск с обеих сторон и высчитал время, необходимое для переброски войск по определенным направлениям с той или иной скоростью. Он ут­ верждал, что атака русских может последовать напрямик через Па­ мир — о чем можно заключить лишь то, что подобное предприятие превышало все возможные риски и представлялось абсолютно не­ реальным. Тем не менее в завершающей части своего сочинения Биберштейн признавал, что русско-британская война за Индию дей­ ствительно назревает и это будет борьба за мировое господство53. Хотя опасения Британии за Индию не соответствовали действитель­ ным планам России, они, однако, были достаточно сильны, чтобы захватить даже таких специалистов, как Рогалла фон Биберштейн, не втянутых в запутанные двусторонние русско-британские отношения. Таким образом, российско-британское противостояние скорее способствует формированию миролюбивого образа России, чем вызывает к жизни военно-империалистическую модель Российс­

кой империи. Существует немало примеров, позволяющих утвер­ ждать, что, смотрясь в английское зеркало, русские с готовностью старались не упустить возможность снова и снова проанализиро­ вать и упрочить положение своей империи как миролюбивого и умеренного государства. Приписывание Британии качеств чужого создавало в России имперский дискурс миролюбивой Российской империи (Pax Rossica). С российской точки зрения постоянно осуществляемая с целью достижения наибольшего господства британская экспансия во всем мире являлась принципиальной противоположностью оборони­ тельной стратегии и миролюбия России. 23 января 1878 года в раз­ гар русско-турецкой войны сотрудник Британского посольства в Санкт-Петербурге лорд Огастас Лофтус (Loftus) снабдил свой док­ лад в Министерство иностранных дел обзором российской прес­ сы. Среди включенных туда отрывков был и перевод на английский язык статьи из газеты «Новое время», в которой 6 (18) января 1878 года утверждалось: Мы вовсе не желаем властвовать над миром или закабалить меж­ дународную торговлю, предписать ей свои законы, свое направление. В этих притязаниях повинна покуда одна Англия. Она взяла Гельголанд и по желанию своему может угрожать Германии; она заняла Норманд­ ские острова и с этой позиции угрожает Франции; она владеет Гибрал­ таром и держит в страхе и повиновении Испанию и Португалию; она со­ средоточила свои войска и военные склады на острове Мальте и тяготеет над Италией и Грецией; она поставила флот у турецких берегов и доби­ лась повиновения Турции и Египта; она заняла позиции у выхода из Суэзского канала и распоряжается судоходством по нем; она завладела южной оконечностью Африки и с этих двух последних станций распо­ ряжается всемирной торговлей. Мы не говорим о других захватах Анг­ лии в Африке, Азии, Америке, Австралии, довольно и этих указаний, чтобы убедиться, что нет более хищной державы, как Англия54.

Другой яркий образ отчуждения был обеспечен картиной «По­ давление индийского восстания англичанами», созданной около 1884 года Василием Верещагиным. Она изображает британских солдат, готовящихся казнить индийцев — участников восстания 1857 года, привязанных к жерлам британских орудий55. Таким об­ разом, Верещагин добавляет характерную черту грубого насилия в список отрицательных образов Великобритании.

Еще один пункт обвинения Великобритании, а именно — про­ явление эгоизма на международной арене, сформулировал Федор Федорович Мартенс в своем обзоре международного права за 1882—1883 годы. Эстонец по национальности, воспитанный при­ балтийскими немцами и получивший юридическое образование в С.-Петербургском университете, Мартенс мог похвастаться дей­ ствительно имперской биографией56. После подготовки диссерта­ ции он провел 1868/1869 учебный год за границей — в Вене, Лей­ пциге и Гейдельберге, — слушая лекции по международному праву таких специалистов, как Д.К. Блюнтшли (Bluntschli) и дру­ гих. В начале 1870-х годов Мартенс начал преподавать международ­ ное право в Санкт-Петербурге и вскоре включился в работу Инсти­ тута международного права (Institutde Droit International), созданного в 1873 году в Генте как межнациональная ассоциация для усиленного изучения международного права57. Таким образом, карьера Мартен­ са как специалиста по международному праву с самого начала была прочно связана и с Россией, и с Европой. Как заметил недавно историк права Лори Малксоо: «Это еще большой вопрос, представ­ ляют ли они [Мартенс и его российские последователи. — М.А.] Россию в европейском международном праве или, скорее, европей­ ское международное право в России»58. Наиболее известная работа Мартенса — это его систематизиро­ ванный обзор проблем международного права, изданный в 1882 году59, в котором можно найти кое-что об империях вообще и Великоб­ ритании в частности с российской точки зрения. Чтобы понять эту позицию, необходимо на время отказаться от синхронного воспри­ ятия в пользу диахронного подхода в трактовке Мартенсом исто­ рии международного права. Одно из основных положений Мартен­ са заключается в том, что международное право нельзя выводить из Римского права, так как у древних римлян вообще не существо­ вало подобного понятия, то есть такого публичного права, которое регулировало бы отношения между независимыми государствами. Древний Рим, по Мартенсу, выдвинул лишь понятия того частно­ го права и публичного права, которые должны были регулировать внутренние дела римлян. Поскольку Римская империя в конечном счете охватывала всю orbis terrarum, международное право в его современном понимании не входило в число необходимых Риму вещей. Таким образом, что касается международных отношений, по Мартенсу, Рим не создал международного права, поскольку рим­ ляне привыкли делить государства за пределами империи на те,

которые считались временными союзниками на римских услови­ ях, и те, которые в конечном счете должны были быть завоеваны, а будучи завоеваны, лишались всяческих прав60. Следовательно, в то время как Мартенс понимал международное право как средство мирного ведения дел между суверенными государствами, признаю­ щими друг друга равными партнерами, Древний Рим либо вовсе отрицал применение права в международных делах, либо использо­ вал его как инструмент собственной экспансии. Значимость этой аналогии из римской истории становится оче­ видной, если мы обратимся к комментариям Мартенса по поводу британской трактовки международного права. Хотя Мартенс не высказывает этого прямо, тем не менее есть все основания пола­ гать, что он считает британских правоведов продолжателями рим­ ских традиций в юриспруденции. Во-первых, Мартенс обвиняет британских специалистов по международному праву в слишком частых патриотических высказываниях в защиту британских инте­ ресов61. Во-вторых, Мартенс критикует Р. Филлимора (Phillimore) за его попытку разделить международное и Римское право62. Итак, представляется, что Мартенс воспринимал британскую школу меж­ дународного права как имеющую крепкие древнеримские корни, и, следовательно, постоянно удаляющуюся от норм международного права, понимаемого как инструмент мира и надежного партнерства. Таким образом, можно сказать, что статья в «Новом времени», картина Верещагина и утверждение Мартенса по поводу междуна­ родного права представляют Великобританию алчной, жестокой, стремящейся к мировому господству страной, не считавшуюся с обязательными условиями функционирования международного права. Эти выводы вполне позволяют сделать обратное заключение и утверждать, что, в противовес Великобритании, международная политика России могла характеризоваться как сдержанная, миро­ любивая и проводящаяся в полном соответствии с международным правом, являя собой воплощенную идею мирной и мировой импе­ рии (Pax Rossica). Неотъемлемой частью идеи Pax Rossica является миф о мирной экспансии, который может рассматриваться в противопоставлении деятельности Великобритании в Центральной Азии63. Прежде чем занять пост посла России в Лондоне, граф Александр Константи­ нович Бенкендорф получил общие инструкции для своего нового назначения, выработанные Министерством иностранных дел 1 де­ кабря 1902 года. Относительно Персии документ подчеркивал, что

воспрепятствовать российскому влиянию в данном регионе мож­ но лишь ценой возведения «искусственных пределов», которые должны прервать старые традиции добрососедства, экономическо­ го и культурного обмена64. Другими словами, российская экспан­ сия основывается здесь на привлекательности российской эконо­ мики и культуры, против которой соседние страны не могут устоять и естественным образом втягиваются в сферу влияния России. Трактовка международного права по Мартенсу позволяет под­ черкнуть важность ситуативного подхода при изучении истории концепций идентичности65. Мартенс предпочел противопоставить свое понимание международного права трактовке английских уче­ ных с целью написания систематизированного отчета о состоянии международного права. В другом случае он, однако, сумел предло­ жить использование международного права в качестве моста, ко­ торый мог бы объединить Британию и Россию в управлении неко­ торыми совместными международными проектами. Здесь следует особо отметить цивилизаторскую миссию66, то есть то самое уст­ ремление империи, которое российские ученые привыкли выдви­ гать на первый план, цитируя записку А.М. Горчакова 1864 года. Стараясь успокоить тревогу других европейских держав относитель­ но российской экспансии в Центральной Азии, Горчаков утверждал: «Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное го­ сударство имело известную власть над соседями...» В результате, продолжает Горчаков, культурная пропасть между цивилизованны­ ми и варварскими народами будет и далее вести к продвижению российских границ на юг и восток, но исключительно с целью обеспечения стабильности и без каких-либо намерений территори­ ального расширения России (за счет соседей)67. Мартенс вполне принял точку зрения Горчакова, комментируя российско-британские отношения в Средней Азии в 1879—1880 го­ дах. Российское общественное мнение было взбудоражено теплым приемом, оказанным направленному в Кабул русскому экспедици­ онному корпусу афганским эмиром Шир-Али, который упорно от­ казывался принять британскую делегацию и войска на аналогичных условиях. В то время как газеты рассуждали на тему русско-британ­ ской войны, Мартенс предложил совершенно другую трактовку

центральноазиатской проблемы. Хотя он также обвинял Великоб­ ританию в нарушении нейтралитета Афганистана, Мартенс пред­ положил, что Россия и Великобритания могли бы, причем чем ско­ рее, тем лучше, договориться о проведении и закреплении границы между российской и британской сферами влияния в Средней Азии. По мнению Мартенса, преимущества подобной границы прежде всего состояли бы в гарантии мира в регионе, а во-вторых, в пре­ доставлении России и Великобритании шанса посвятить себя выполнению их истинного исторического предназначения: цивили­ заторской миссии среди мусульманских и кочевых народов Цент­ ральной Азии. Мартенс взывает к чувству ответственности России и Британии как великих держав и утверждает, что обширность цен­ тральноазиатского пространства позволяет проявить силы как английского, так и русского народа в форме равенства и взаимно гарантированной честности и доверия68. Но соперничество Британии и России наносило вред межнаци­ ональному проекту по укреплению цивилизации и международного права в рамках сотрудничества двух империй. Предложение Мар­ тенса было критически встречено его коллегой Джоном Уэстлейком (Westlake), занимавшим должность преподавателя международ­ ного права в Кембриджском университете. Уэстлейк и Мартенс были связаны узами профессионального сотрудничества. Они оба были членами Института международного права — Уэстлейк являлся даже одним из его основателей. Более того, их публикации касались схожих тем, а именно трех: 1) гражданское право и международное право, 2) война и мир, 3) систематический анализ международного права69. На этом основании они воспринимали друг друга как кол­ лег. Но оба ученых были связаны с общественной деятельностью и имперской внешней политикой своих стран, поэтому британскороссийское соперничество в Центральной Азии стало камнем пре­ ткновения и для них. Уэстлейк довольно быстро оказался вовлеченным в дискуссию со своим российским коллегой. Он заявил, что не является сторон­ ником текущей внешней политики Великобритании, особенно относительно Афганистана. Однако он уверен, что, написав рабо­ ту «Россия и Англия в Центральной Азии», Мартенс оказался в ловушке русского патриотизма. Прямо отвечая Мартенсу, Уэстлейк утверждал, что, вопреки мнению его оппонента, не существует никаких доказательств того, что Великобритания нарушила какойлибо из договоров о нейтралитете Афганистана. Текст, по форме

напоминавший договор, на который ссылается Мартенс, являлся, по Уэстлейку, лишь свидетельством обычных текущих переговоров (во французском языке — pourparlers), которые индийский вицекороль Форсайт (Forsyth) вел в Санкт-Петербурге. Таким образом, по мнению Уэстлейка, Мартенс просто ошибся. Кембриджский профессор пошел еще дальше, указав на то, что, вместо того что­ бы обвинять Британию, пришло время признать агрессивный за­ мысел российской экспансии. Чтобы смягчить этот тезис, Уэстлейк отмечает, что в обеих империях есть непорядочные люди, стремя­ щиеся любой ценой расширить владения своих стран, и, напротив, их антагонисты — люди доброй воли. Уэстлейк спешит заверить своих читателей, что Мартенс принадлежит, скорее, к последней группе. Но тем не менее Уэстлейк настаивает: Британии и России придется пройти долгий путь примирения, а любые спекуляции в духе Мартенса, как, например, в его работе «Россия и Англия в Центральной Азии», станут препятствием на этом пути70. У Мартенса не могла не возникнуть потребность ответить Уэст­ лейку. В своем отклике он попытался найти точки соприкоснове­ ния с оппонентом. Они оба, по Мартенсу, были убеждены, что российско-британский конфликт в Центральной Азии мог бы иметь пагубные последствия для обеих сторон. Однако Мартенс также опровергает тезис о том, что Россия является агрессивным государ­ ством. И в заключение он решительно утверждает, что Великобри­ тания первой нарушила status quo в Афганистане, так что Россия была вынуждена ответить занятием Мерва71. Несмотря на спор между Мартенсом и Уэстлейком, образ Рос­ сии и Великобритании как равноправных партнеров в международ­ ных делах был в определенном смысле воспринят дипломатией. Инструкция МИД Бенкендорфу от декабря 1902 года уже упоми­ налась нами. Как и в работе Мартенса, в ней подчеркивается, что Россия и Великобритания — это те державы, которые оказывают существеннейшее влияние на ход дальнейших событий в жизни многих народов. Инструкция нацеливает дипломата на приведение российско-британских отношений к взаимопониманию и миру72. Таким образом, понятие цивилизаторской миссии было использо­ вано российскими специалистами по международному праву и дипломатами, чтобы инициировать процесс возобновления друже­ ственных отношений между Россией и Великобританией. В заключение следует отметить следующее: глядя на всемирную британскую экспансию и внешнюю политику, Россия явила миру

три образа империи, разработанные, однако, в весьма разной степе­ ни. Сценарий военного захвата Индии был маловероятен. Несмот­ ря на некоторые броские высказывания Скобелева, Александра III и наследника цесаревича Николая Александровича, завоевание Индии никогда не значилось в плане непосредственных меропри­ ятий российской внешней политики. Министерство иностранных дел никогда не принимало всерьез этот сценарий, и даже чины Ге­ нерального штаба неоднократно отвергали идею вторжения в И н­ дию. Вместо того чтобы провоцировать проекты экспансии, созер­ цание себя в отражениях британского зеркала скорее помогало России поддерживать и укреплять образ своей мирной экспансии в противовес тем мерам по созданию и поддержке Британской империи, которые принято характеризовать как эгоистичные и жестокие. Противопоставление миролюбивой России и жестокой Британии, однако, не помешало развитию третьего сценария: Рос­ сия и Великобритания, выступающие как равноправные партнеры, то есть когда две наиболее значительные мировые державы объе­ диняются для выполнения цивилизаторской миссии, особенно в Центральной Азии. Таким образом, международные отношения и внешняя политика являются сферами, заслуживающими особого внимания при изучении образов империи. Перевод с англ. Владислава М акарова

1Schmitt С. Land und Meer. Eine weltgeschichtliche Betrachtung. Leipzig, 1942. S. 3. 2 Ferguson N. Empire. The Rise and Demise o f the British World Order and the Lesson for Global Power. New York, 2004. P. 144. 3 Bobroff R. P. Roads to Glory. Late Im perial Russia and the Turkish Straits. London, 2006. Работы по истории стран черноморского бассейна также не упус­ кают возможности указать на противостояние в данном вопросе, см., напри­ мер: King С. The Black Sea. A History. New York, 2004. P. 192—195; Siegel J. Endgame. Britain, Russia and the Final Struggle for C entral Asia. London, 2002; Центральная Азия в составе Российской империи. М., 2008. С. 63—66. 4 Данная общность империй особенно подчеркивается в статье: Lieven D. Empire on Europe’s Periphery. Russian and Western Comparisons / / Imperial Rule / Eds. A. Miller, A.J. Rieber. Budapest, 2004. P. 133—149. 5 Завьялова JI.B. Петербургский Английский клуб, 1770—1918. Очерки и с ­ тории. СПб., 2008. 6 British Documents on Foreign Affairs. Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Part I: From the M id-Nineteenth Century to the First World War. Series A: Russia 1859—1914 / Ed. D. Lieven. Frederick, 1983. Vol. 1—6.

7 См.: Tomaszewski F.K. A Great Russia. Russia and the Triple Entente 1905 to 1914. Westport, 2002. Ch. 6. 8 Сравни: Sanborn J.A. Drafting the Russian nation. M ilitary C onscription, Total War, and Mass Politics 1905—1925. DeKalb, 2003. P. 134. См. также: BadenPowell R. Scouting for Boys. A Handbook for Instruction in good citizenship through Woodcraft. 13th ed. London, 1928. 9 Сравни: Morrison A. Russian Rule in Turkestan and the Example o f British India, 1860—1917 / / Slavonic and East European Review. 2006. Vol. 84. № 4. P. 666—707, здесь p. 671. 10 Среди последних обзорных работ по проблемам внешней политики Рос­ сии можно отметить: Очерки истории Министерства иностранных дел России. М ., 2002. Т. 1: 1860—1917 тт.; Айрапетов О. Внешняя политика Российской им­ перии 1801-1914. М., 2006. 11 Tomaszewski F.K. A G reat Russia. Westport, 2002; Siegel J. Endgame. Britain, Russia and the Final Struggle for Central Asia. London, 2002. 12 С равнительно-исторический подход к исследованию темы см. в кн.: Lieven D. Empire. The Russian Empire and its Rivals. London, 2000. 13 Schimmelpenninck van der Oye D. Toward the Rising Sun. Russian Ideologies of Empire and the Path to War with Japan. DeKalb, 2001. [См. перевод: Схиммельпеннинк ван дер Ойе Д. Навстречу Восходящему солнцу: К ак имперское м иф о­ творчество привело Россию к войне с Японией. М., 2009. — Прим. пер.]. 14 Kraulheim H.-J. Offentliche M einung und imperiale Politik. Das britische Russlandbild 1815-1854. Berlin, 1977. 15 Цит. no: Moser A. Land der unbegrenzten Unmoglichkeiten. Das Schweizer Russland- und Russenbild vor der Oktoberrevolution. Zuerich, 2006. S. 345. 16 Сравни: Gleason J.H. The Genesis o f Russianphobia in Great Britain. A Study of the Interaction of Policy and Opinion. Cambridge, 1950. Ch. VII; Groh D. Russland und das Selbstverstaendnis Europas. Ein Beitrag zur europaeischen Geistesgeschichte. Neuwied, 1961. S. 163. 17 Сравни: Groh D. Russland und das Selbstverstaendnis Europas. S. 164. 18 Статьи Маркса собраны и изданы в Германии отдельной книгой: Marx К., Engels F. Russlands Drang nach Westen. D er Krimkrieg und die europaische G eheimdiplomatie im 19. Jahrhundert. Zurich, 1991. 19 Новикова О.А. Английские предрассудки 11 «Я берег покидал туманный Альбиона...» Русские писатели об Англии 1646—1945. М ., 2001. С. 302—305, здесь с. 303. 20 Сравни: LeDonne J. The Russian Empire and the World 1700—1917. The Geopolitics of Expansion and Containment. New York, 1997. P. 322. 21 Сравни: Mommsen W.J. Im perialismus. Seine geistigen, politischen und wirtschaftlichen Grundlagen. Ein Quellen- und Arbeitsbuch. Hamburg, 1977. S. 47, 48. 22 Chamberlain J. The True C onception o f Empire (1897) / / Empire writing. An Anthology o f Colonial Literature 1870—1918 / Ed. E. Boehmer. Oxford, 1998. P. 212—215, здесь p. 213. 23 Seeley J.R. The Expansion o f England. Boston, 1883. P. 291. 24 Russia’s Intrigues for Possession o f Afghanistan and India. London, 1885.

25 См.: Marvin Ch. The Russians at the Gates o f Herat. New York, 1885 [Пере­ печатка: Britain and Russia in C entral Asia 1880—1907. London, 2008. Vol. II. Part 1]; Vambery A. The C om ing Struggle for India. Being an A ccount o f the E ncroach-m ents o f Russia in C entral Asia, and o f the Difficulties Sure to Arise therefrom to England. London, 1885 [Перепечатка: Britain and Russia in Central Asia 1880—1907. London, 2008. \fol. II. Part 2]; Macgregor C.M. The Defence of India. A Strategical Study (confidential). Simla, 1884 [Перепечатка: Britain and Russia in C entral Asia 1880—1907. London, 2008. Vol. Ill]; Curzon G. Russia in Central Asia in 1889 and the Anglo-Russian Question. London, 1889 [Перепечат­ ка: Britain and Russia in Central Asia 1880—1907. London, 2008. Vol. IV]. 26 Сравни: Siegel J. Endgame. London, 2002. P. XV, XVI. Хотя Киплинг оста­ навливался на теме русской угрозы Индии в некоторых своих работах, нужно добавить, что он даже больше опасался британских вмешательств в британскоиндийские дела. Сравни: Gilmour D. The Long Recessional. The Imperial Life of Rudyard Kipling. London, 2002. P. 80. 27 Сравни: Hoetzsch O. Russland in Asien. Geschichte einer Expansion. Stuttgart, 1966. S. 112. 28 Сравни: Cannadine D. Ornamentalism. How the British Saw their Empire. London, 2002. P. 4 1 -4 6 . 29 Malia M. Russia under Western Eyes. From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, 1999. P. 158. 30 Сравни: LeDonne J. The Russian Empire and the World 1700—1917. New York, 1997. P. 321, 322. 31 Ibid. P. 323. 32 Ibid. P. 323, 324. 33 Сравни: Konigin Victorias Briefwechsel und Tagebuecher waehrend der Jahre 1862 bis 1878. Auf Veranlassung S.M. des Koenigs Georg V. herausgegeben von George Carl Buckle. Autorisierte Ubersetzung von Richmond Lennor. Zweiter Teil 1870 bis 1878. Berlin, 1926. S. 432. 34 Ibid. P. 482. 35 Цит. no: LeDonne J. The Russian Empire and the World 1700—1917. New York, 1997. P. 328, 337. 36 Ibid. P. 333. 37 Оригинальный текст конвенции был составлен на французском языке. См. ее перевод на русский язы к в кн.: Сборник договоров России с другими государствами 1856—1917. М., 1952. С. 386—394. 38 Сравни: British Documents on Foreign Affairs. Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print / General ed. K. Bourne and D.C. Watt. Part I: From the M id-N ineteenth Century to the First World War. Series A: Russia, 1859—1914 / Ed. D. Lieven. Frederick, 1983. Vol. 4: Russia, 1906—1907. № 187. P. 281—303, здесь p. 285. 39 Подробнее см.: Morrison A. Russian Rule in Turkestan... P. 674—676. 40 Сравни: Hotzsch O. Russland in Asien. S. 113. 41 Michael Dmitrejowitsch Skobeleff. Ein Zeitbild nach authentischen Quellen, bearbeitet von H. M. Grossenhain, 1882; Кнорринг H.H. Генерал Михаил Дмитри­ евич Скобелев. И сторический этюд. Paris, 1939.

42 Сравни: Kappeler A. Russland als Vielvolkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall. M unich, 1992. S. 162, 163. 43 Цит. no: McKenzie D. Skobelev / / The M odem Encyclopaedia of Russian and Soviet History / Ed. J.L. Wieczynski. G ulf Breeze, 1983. Vol. 35. P. 164—170, здесь p. 169. 44 Цит. по: Схиммельпеннинк ван дер Ойе Д. Навстречу Восходящему солн­ цу. С. 28. 45 Ferro М. Nikolaus 1 1 . Der letzte Zar. Zurich, 1991. (G erm an edition). S. 81. 46 Сравни: Schimmelpenninck van derOye D. Russian Foreign Policy 1815—1917 / / The Cambridge History of Russia. Cambridge, 2006. Vol. 2: Imperial Russia 1689—1917 / Ed. D. Lieven. P. 554—574, здесь p. 568. 47 Центральная Азия в составе Российской империи. М., 2008. С. 64. 48 Коренные интересы России глазами ее государственных деятелей, дип­ ломатов, военных и публицистов / Сост. И.С. Рыбаченок. М., 2004. С. 12—35, здесь с. 14. 49 Токов О.А. О фицеры генерального штаба во внешней политике России в отношении Афганистана и Индии (70-е гг. XIX в. — 1914 г.) / / Russian History/ Histoire Russe. 2005. Vol. 32. P. 23—46, здесь p. 44. 50 Grulew M. Das Ringen Russlands und Englands in Mittel-Asien. Berlin, 1909 (G erm an edition), особенно s. 168—180. 51 Сравни: Русско-индийские отношения в 1900—1917 гг. М., 1999. С. 1 0 2 ЮЗ. 52 Siegel J. Endgame. London, 2002. P. 63, 74, 75. 53 Сравни: Rogalla von Bieberstein A. Russland und England einem russischen Angriff auf Britisch-Indien gegeniiber 11 Deutsche Zeit- und Streitfragen. Neue Folge. Jahrgang VII. 1893. Heft 100. S. 167-217, здесь s. 217. 54 British Documents on Foreign Affairs. Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Part I: From the M id-Nineteenth Century to the First World War. Series A: Russia 1859—1914 / Ed. D. Lieven. Frederick, 1983. Vol. 1: Russia, 1859-1880. № 121. P. 276. 55 В Интернете: http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/313/ (последняя проверка наличия документа — 7 августа 2008 г.). 56 Пустогаров В.В. Федор Федорович Мартенс: юрист, дипломат. М., 1999. 57 Сравни: Koskenniemi М. The Gentle Civilizer o f Nations. The Rise and Fall o f International Law 1870—1960. Cambridge, 2002. P. 39—41. 58 Malksoo L. The History of International Legal Theory in Russia: a Civilizational Dialogue with Europe / / The European Journal of International Law. 2008. Vol. 19. № 1. P. 211—232, здесь p. 221. 59 Volkerrecht. Das internationale Recht der civilisirten Nationen. Systematisch dargestellt von Friedrich von Martens. Deutsche Ausgabe von Carl Bergbohm. Berlin, 1883. Vol. 1—2. В первом томе (с. X) Мартенс выражает искреннюю благодар­ ность преподавателю международного права Дерптского университета К. Бергбому за перевод его книги с русского на немецкий язы к и добавляет, что бла­ годаря качеству перевода он бы предпочел немецкое издание русскому по причинам его большей ясности и точности. 60 Voelkerrecht. D as internationale R echt der civilisierten N ationen. Vol. 1. S. 5 6 -6 6 .

61 Сравни: Ibid, S. 170. 62 Сравни: Ibid. S. 171-172. 63 Идея российской мирной экспансии демонстрировалась во всей красе различными акторами в самых разных областях. Например, в редакции графа С.Ю. Витте она предстала в виде концепции pUnUtration pacifique (Сравни: Схиммельпеннинк ван дер Ойе Д. Навстречу Восходящему солнцу. Гл. 4). Также она явилась своего рода лейтмотивом курса русской истории В.О. Ключевского. Согласно Ключевскому: «История России есть история страны, которая коло­ низуется» (Ключевский В.О. Русская история. П олный курс лекций в трех кн и ­ гах. М., 1995. Т. 1. С. 20). По всему курсу русской истории Ключевского раз­ бросаны утверждения о том, что русский народ есть тот, который выполняет задачу колонизации земель внутри границ Российской империи. 64 Коренные интересы России. М., 2004. С. 342. 65 Ситуативный подход особо подчеркнут автором кн.: Miller A. The Romanov Empire and Nationalism. Essays in the Methodology of Historical Research. Budapest, 2008. P. 10 -2 0 . 66 О цивилизаторских м иссиях империй в период Н овой истории см.: Zivilisierungsmissionen. Imperiale Weltverbesserung seit dem 18. Jahrhundert / Eds. B. Barth, J. Osterhammel. Konstanz, 2005. П ровоцирую щ ий на размы ш ления анализ цивилизаторских миссий России в конце имперского периода и начале советской эпохи представлен в кн.: Baberowski J. Auf der Suche nach Eindeutigkeit. Kolonialismus und zivilisatorische Mission im Zarenreich und in der Sowjetunion / / Jahrbiicher fiir Geschichte Osteuropas. 1999. Vol. 47. S. 482—504. 67 Татищев C.C. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. С. 115-116. 68 Мартенс Ф.Ф. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1880. С. 90. Ф ран­ цузский вариант данной работы появился уже в 1879 г., опубликованны й в журнале «Revue de Droit International» («Обозрение международного права»). 69 Westlake J. A Treatise on Private International Law. London, 1890. Third ed.; Chapters on the Principles o f International Law. Cambridge, 1894; International Law. Cambridge, 1904. Vol. 1: Peace; International Law. London, 1913. Second ed. Vol. 2: War; Martens F. Voelkerrecht. (см. прим. 60); La paix et la guerre. Traduit du russe. Paris, 1901. Мартенс защитил свою магистерскую диссертацию «О праве частной собственности во время войны» в С.-Петербургском университете в 1869 г. См.: Пустогаров В. В. Федор Федорович Мартенс. С. 16. 70 Westlake J. La Russie et l’Angleterre dans l’Asie C entrale. Reponse a M. Martens / / Revue de Droit International et de Legislation С отрагёе. 1879. Vol. XI. P. 401-410. 71 Martens F. La Russie et l’Angleterre dans l’Asie Centrale. Replique й M. Westlake / / Revue de Droit International et de Legislation Сотрагёе. 1880. Vol. XII. P. 47—59. 72 Коренные интересы России. М., 2004. С. 333.

Вера Толъц

РОССИЙСКИЕ ВОСТОКОВЕДЫ И О Б Щ Е Е В Р О П Е Й С К И Е Т Е Н Д Е Н Ц И И В РА ЗМ Ы Ш ЛЕН И Я Х ОБ И М П Е Р И Я Х К О Н Ц А XIX — НАЧАЛА XX ВЕКА

тех пор как в 1978 году было опубликовано исследование Эдварда Саида «Ориентализм», на свет появилось множе­ ство работ, в которых рассматриваются взаимосвязи между востоковедением и европейским империализмом. Предметом оже­ сточенной полемики стали такие вопросы, как воздействие ориен­ талистики на колониальную политику европейских государств и на восприятие «Востока» в обществе в целом, а также влияние тех политических и культурных условий, в которых живут и работают ученые, на их исследования. Российское востоковедение также стало рассматриваться в свете неоднозначного тезиса Э. Саида о существовании прямой связи между колониализмом и европейс­ ким знанием о Востоке, которое — как он утверждает — постоян­ но описывало «Восток» как феномен, принципиально отличный от Европы и стоящий ниже ее в своем развитии. Однако исследова­ тели, — как те, кто восприняли модель Саида в качестве инстру­ мента для анализа отношения России к «Востоку», так и те, кто доказывает неприменимость этой модели в данном случае, —до сих пор не рассматривали весь спектр позиций, которых придержива­ лись различные специалисты в этой области в России, и не объяс­ няли причин многообразия их взглядов1. В данной статье мы сосредоточимся на отрезке времени с 1860-х по 1917 год. Мы рассмотрим, каким образом российские во­ стоковеды, считавшие себя людьми, лучше других знавшими и по­ нимавшими «азиатские владения» России, описывали территори­ альное распространение империи на восток и на юг. Мы также рассмотрим, каким образом труды этих ученых сформировали не только их собственное понимание того, что такое Россия и каково ее место по отношению к Азии и Европе, но и понимание этого

вопроса в обществе в целом. Как мы увидим в дальнейшем, россий­ ские востоковеды, в известной мере, некритически воспроизводи­ ли представления, бытовавшие в широких кругах образованных элит, однако в то же время они оспаривали и подвергали пересмот­ ру некоторые из этих представлений. Особое значение для нас имеет сравнение позиции российских востоковедов с позицией их коллег в других странах Европы. Действительно, многие положе­ ния, высказывавшиеся российскими учеными, невозможно понять в отрыве от общеевропейских рассуждений о взаимоотношениях между Европой и остальным миром. В рассматриваемый нами период экспансия Российской импе­ рии на восток закончилась, элиты были заняты поиском новых политических подходов, новых идей, которые позволили бы управ­ лять этой полиэтничной и поликонфессиональной державой. При­ менительно к ученому сообществу этот период характеризовался двумя противоречившими друг другу, но одновременно и связан­ ными между собой процессами — национализацией науки («воз­ никновением нации как структурирующей единицы и основного пространства научной деятельности») и интернационализацией науки (расширением международного сотрудничества ученых и возникновением транснациональных тенденций в различных об­ ластях знания)2. В российском востоковедении ключевую роль в развитии этих двух тенденций играли профессора восточного фа­ культета Санкт-Петербургского университета В.В. Григорьев (1816—1881) и барон В.Р. Розен (1848—1908), чьи взгляды мы рас­ смотрим ниже. Сначала В.В. Григорьев, а затем, уже более настой­ чиво, В.Р. Розен доказывали, что российские ученые должны в пер­ вую очередь изучать «собственный Восток России» (т.е. восточные и южные окраины империи). В. Р. Розену также принадлежит боль­ шая заслуга в обретении российским востоковедением междуна­ родного признания3. Хотя он сам и его ближайшие ученики не были русскими с точки зрения их этнической принадлежности, эти люди считали себя «русскими патриотами», помогавшими создать «русскую науку» мирового уровня. Ученики Розена, среди кото­ рых были такие видные ученые, как В.В. Бартольд, Н.Я. Марр и С.Ф. Ольденбург, утверждали, что их учитель создал «новую шко­ лу востоковедения», основанную на новых принципах изучения «Востока». Свои собственные исследования, посвященные исламу и буддизму, они считали принципиально отличными от трудов дру­ гих востоковедов, работавших в духовных академиях. В.Р. Розен и

его ученики упрекали этих последних в том, что их работы несли на себе печать религиозной полемики4. В данной статье мы не рас­ сматриваем востоковедческие исследования, написанные в стенах духовных учебных заведений, поскольку у этого направления была своя специфика. Ученые из школы В.Р. Розена также проводили различие меж­ ду собственными научными изысканиями и трудами востоковедов«любителей». К последней категории они относили правитель­ ственных чиновников и военных, а также политических ссыльных, которые, не получив востоковедческого образования в универси­ тетах, тем не менее изучали восточные и южные окраины России, опираясь на свой практический опыт жизни в этих регионах. В действительности провести границу между востоковедами, рабо­ тавшими в стенах научных учреждений, и востоковедами-«любителями» или практиками очень сложно. Эти две группы не только постоянно взаимодействовали, но и на самом деле разделяли не­ которые основополагающие представления о России как империи. Представители академической науки также выполняли различные правительственные поручения в изучаемых ими регионах. На меж­ дународных съездах ориенталистов, периодически собиравшихся с 1873 года и представлявших собою один из главных форумов, где «поверх границ, одновременно во всех имперских столицах»5 созда­ валось знание о колониях, Россию регулярно представляли члены обеих групп. Поэтому в данной статье мы рассматриваем также и взгляды военных и правительственных экспертов по Туркестану, включая таких известных личностей, как М.И. Венюков и А.Е. Снесарев, а также политических ссыльных Н.М. Ядринцева и Д.А. Клеменца, ставших крупными специалистами по сибирским инородцам. В период с 1860-х по 1917 год произошло несколько важных явлений, которые следует учитывать, когда речь идет о суждениях, высказывавшихся востоковедами. Лишь в 1880—1890-е годы «на­ циональные приоритеты» в российском востоковедении, которые до этого уже отстаивал В.В. Григорьев, были, благодаря усилиям В.Р. Розена, наконец восприняты ведущим научным учреждением страны — Академией наук, а результаты интернационализации российского востоковедения стали достаточно ощутимы. В частно­ сти, под влиянием немецких и австрийских исследований россий­ ские востоковеды, учившиеся под руководством В.Р. Розена, зна­ чительно лучше стали осознавать, какое воздействие на эту область знания оказывают сложившиеся стереотипы и предубеждения, свя­

занные с «Востоком». Эта тенденция особенно проявилась в пер­ вом десятилетии XX века, когда ученики В.Р. Розена пошли гораз­ до дальше своего учителя, поставив под сомнение многие евроцен­ тричные представления и предрассудки, составлявшие фундамент этой науки6. Поражение России в войне с Японией в 1905 году спо­ собствовало переосмыслению российскими учеными самих поня­ тий «Востока» и «Запада» и повлияло на их понимание российской идентичности. Наконец, сомнения в превосходстве «европейской цивилизации», возникшие у интеллигенции во всех европейских странах перед лицом насилия, порожденного Первой мировой вой­ ной, привели к тому, что отдельные российские востоковеды ста­ ли еще более ожесточенно критиковать как западный колониа­ лизм, так и представление о том, что Россия в этом отношении принципиально отличается от других европейских империй. Неко­ торые из востоковедов, чьи взгляды будут рассмотрены ниже, про­ должали писать и после прихода к власти большевиков. Они, во многом, продолжали развивать эти положения, впервые сформули­ рованные ими еще до революции. В то же время новые политичес­ кие условия также способствовали эволюции взглядов востокове­ дов, что заслуживает отдельного рассмотрения. Сравнительный анализ трудов, написанных учеными из разных европейских империй, включая Россию, показывает, что существо­ вал ряд общих проблем, так или иначе стоявших перед большин­ ством востоковедов. Эти проблемы были связаны с взаимоотноше­ нием между Европой и «Востоком», а также между изучением «Востока» и имперской политикой. Среди них прежде всего следует назвать: • Оправдание и обоснование имперской экспансии • Понимание того, как связаны между собою империя и нация • Особенность и моральное превосходство тех или иных импе­ рий перед другими • Критика имперского правления • Взаимосвязь между знанием о «Востоке» и имперской властью Структура данной статьи отражает эту последовательность. В кон­ це статьи мы обратимся к вкладу востоковедов в переосмысление са­ мих категорий «Запада» и «Востока» и рассмотрим, какое воздей­ ствие оказало это переосмысление на формирование имперских и национальных идентичностей в России на рубеже XIX и XX веков.

О

бо сно ва ни е им перской экспансии

Рассуждая об особенностях строительства Российской империи (экспансия империи начинается рано; первыми русскими людьми, проникающими в регионы с неславянским населением, оказыва­ ются крестьяне, стремящиеся занять новые земли для сельского хозяйства), Марк Раев отмечал: после смерти Петра «русское обще­ ство так и не осознало, что государство превратилось в многона­ циональную империю»7. Действительно, можно привести множество примеров, подтверждающих это наблюдение8. И все же отдельные лица в этом обществе, и в том числе востоковеды, изучавшие «ази­ атские» окраины России, весьма интересовались природой россий­ ского империализма, сравнивая его с другими примерами строи­ тельства империй. Вопросы, которые задавали эти люди, были очень похожи на те, что в тот же период ставили перед собою их коллеги применительно к другим империям. Одним из основных вопросов был следующий: как оправдать и обосновать необходимость экспан­ сии империи и ее власть над народами иной культуры в эпоху, ког­ да «характерное для периода романтизма понимание национализма побуждало европейцев к тому, чтобы приписывать особую ценность» национальностям, определяемым в категориях культуры9? В условиях, когда европейские элиты все более были склонны мыслить в национальных категориях, доводы, при помощи кото­ рых они обосновывали власть империи в колониальных империях, прошедших стадию модернизации, поразительно напоминали ана­ логичные аргументы, относящиеся к традиционным континенталь­ ным империям. Действительно, в этом сходстве нет ничего уди­ вительного. На протяжении XIX века европейские мыслители выработали «некоторые общие теоретические положения»10 для того, чтобы с их помощью обосновывать имперский образ правле­ ния. Как отмечает Дженнифер Питтс, оправдание империи было найдено «во все более крепнущей уверенности в том, что прогрес­ сивная европейская цивилизация дает европейцам право не при­ менять в своих отношениях с неевропейскими обществами те мо­ ральные и политические нормы, которые считались обязательными внутри Европы»11. Убеждение в превосходстве «европейской циви­ лизации» привело к появлению различных замыслов и начинаний, направленных на реализацию «цивилизаторской миссии». В них отражалась уверенность европейцев в том, что они — по крайней мере, потенциально, если в реальности это не всегда было так, —

могут предложить своим колониальным подданным справедливое правительство и помочь в создании более развитого общества. Итак, с точки зрения Э. Саида и других критиков, пищущих с позиции постколониализма, европейские ученые-востоковеды зак­ репили в общественном сознании «представление о колонизованных народах как о “других”», принципиально отличных и чуждых Евро­ пе, «выраженное в статичных категориях традиции и служащее тому, чтобы не позволить этим народам контролировать те условия, в ко­ торых протекала их собственная жизнь»12. С этим тезисом можно согласиться лишь в той мере, в какой это явление было непредна­ меренным результатом политики имперских элит. Сами имперские элиты гораздо чаще верили в то, что они заняты преобразованием подвластных обществ и что цель этих преобразований — сделать эти общества «полноправными участниками, производителями и потре­ бителями в мировой системе обмена»13. Даже те, кто критиковал конкретные шаги в реализации имперской политики, редко стави­ ли под сомнение лежащее в их основе представление о превосход­ стве Европы над остальным миром14. Как отмечает Фредерик Купер, во Ф ранции вера в цивилизаторскую миссию была особенно сильна после 1871 г., в годы Третьей республики. Ф ранции самой судьбой было предначертано нести всему миру свободу, равенство и братство. Вплоть до самых страшных дней войны в Алжире подобные представления при­ водили к тому, что левые силы во Ф ранции были убеждены в возмож­ ности ‘colonialisme du progres’... В Великобритании многие лейбористы, хотя и осуждали захват земель в колониях белыми поселенцами и их расизм, тем не менее были также очарованы... идеей развития, которое несла миру Британия... 15.

Российские востоковеды также были весьма озабочены оп­ равданием и обоснованием экспансии Российской империи, но при этом большинство из них не отказывалось от высокой оценки изучаемых восточных народностей, определявшихся в этнокультур­ ных категориях. Мучительно размышляя над этим вопросом, веду­ щий исследователь Центральной Азии Н.И. Веселовский замечал: «Мы думаем, что внесли цивилизацию... мы думаем, что дали по­ коренным нами азиатам мир, спокойствие, безопасность... Но есть еще и высшее благо, выше всего этого. Это национальность, наци­ ональное чувство... Тяжела смерть политическая, еще тяжелее смерть национальная» ,б.

Ученые и востоковеды-практики предлагали сходные способы решения этой проблемы. В 1878 году М.И. Венюков предложил подробное обоснование российского империализма, которое было построено на одновременном использовании двух разных принци­ пов — «начала народностей» и «начала цивилизации». Он употреб­ лял оба выражения «начало народностей» и «начало национально­ стей» и приводил в скобках французское понятие «principe des nationalites» (кавычки принадлежат М.И. Венюкову. — В. Т.). Под «началом национальностей» М.И. Венюков понимал процесс, в ходе которого будет постепенно достигнуто совпадение этнических и политических границ. Он использовал расплывчатое понятие «цивилизации», отсылая читателя к «общечеловеческим» нормам культурного и технического развития и при этом приравнивая «об­ щечеловеческое» к современным европейским нормам. Как отме­ чал М.И. Венюков, «начало национальностей» все больше угрожа­ ло интересам Австрии и Турции. Не проявляя особого сочувствия к Турции, столкнувшейся с серьезными проблемами, он в то же время доказывал, что «начало национальностей» плохо примени­ мо к «большим политическим группам, как Великобритания, Рос­ сия, Китай». К этим странам следует применять «“начало циви­ лизации” , общечеловеческого, космополитического развития людей». «Начало национальностей» можно «применять лишь в тех случаях, когда дело идет о народах, стоящих на значительной сте­ пени (sic!) образования и гражданственности» — иными словами, он предполагал, что «азиатские подданные» России еще не дос­ тигли этой стадии17. В 1890-е годы, когда ученики В.Р. Розена начинали свою науч­ ную карьеру, некоторые представители российской интеллигенции стали более четко и энергично выражать свои сомнения в характере «цивилизаторской миссии» России в Азии18. В этих условиях из всего набора европейских ценностей, которые, как предполагалось, русские несли в Азию, ученики В.Р. Розена особенно выделяли одну черту. Речь шла не столько о христианских добродетелях, сколько о распространении на Востоке плодов «европейского на­ учного мышления». В этом отношении российские востоковеды разделяли широко бытовавшее среди российской интеллигенции, начиная с 1860-х, представление о том, что распространение сре­ ди русского крестьянства научного мировоззрения станет панаце­ ей от всех зол существующего общественного строя. Востоковеды всего лишь относили это представление к нерусским этническим

меньшинствам. Они обещали, что с помощью европейских науч­ ных подходов «откроют» народам Востока их собственное великое прошлое, поделятся с представителями восточных национально­ стей своими открытиями. Так, В.В. Бартольд, всегда без колебаний провозглашавший превосходство европейской эпистемологии пе­ ред «туземными» формами знания, утверждал на защите своей дис­ сертации в 1900 году: Восточные народы вернее всего поверят в превосходство нашей культуры, когда убедятся в том, что мы знаем их лучше, чем они сами себя знают... Может быть, скромный труд русских ориенталистов еще более, чем другие успехи русской культуры, будут содействовать мирно­ му сближению народов Востока с Р осси ей...19

Повсюду в Европе подобные «рациональные» доводы в пользу имперского правления сопровождались квазимистическими рас­ суждениями. Практически все российские востоковеды, включая таких непримиримых критиков политики России в Центральной Азии, как В.В. Бартольд и живший в Ташкенте востоковед-практик Владимир Наливкин, говорили об экспансии Российской им­ перии как об «исторической судьбе» России, предначертанной ей «неведомой силой»20. Некоторые востоковеды объясняли экспан­ сию ссылками на «Божественную волю»21. На том же «языке прови­ денциальной телеологии»22изъяснялись и элиты других европейских империй. По замечательному выражению британского историка Дж.Р. Сили, его соотечественники завоевали полмира «в припадке безрассудства». В

за и м о с в я зь м еж ду и м п ерс к и м

и национальны м

началом

Различные оправдания имперской власти были сформулирова­ ны в тот период, когда шло развитие национальных/националис­ тических идеологий, поскольку процессы национального и импер­ ского строительства в Европе XIX века протекали бок о бок друг с другом и были тесно переплетены между собой23. Размышляя о параллельном развитии и взаимосвязях этих двух процессов, Фре­ дерик Купер заметил: нации Нового времени, в какой-то степени, определялись через свою имперскую миссию, а «идея националь­ ной миссии была частью более широкого спектра колонизаторских

идеологий»24. Как мы увидим ниже, это наблюдение подтвержда­ ется попытками российских авторов определить русскую нацию при помощи ссылок на ее имперскую миссию на Востоке и на буд­ то бы совершенно уникальный характер взаимоотношений России и Азии. Некоторые авторы XIX века хорошо осознавали тесную связь между национальным и имперским строительством. В этих усло­ виях появилось убеждение в том, что для эффективного управле­ ния народами, принадлежащими к другой культуре, необходимо хорошо осознавать собственную национальную принадлежность, не изменять своей нации. Рассуждая об этом, российские ученые выражали беспокойство по поводу слабости русского национализ­ ма по сравнению со странами Западной Европы. В.В. Григорьев особенно отчетливо сформулировал тезис: чтобы быть настоящи­ ми империалистами, русские должны мыслить по-национальному. Вот что он писал в славянофильской газете «День»: Чтобы иметь способных и разумных деятелей для русского Восто­ ка... нужно... обзавестись чувством любви к своему народу, чувством уважения к своей народности. Будет русский деятель в снош ениях с Азией сознавать в себе сына своей земли, а не наемника, будут ему до­ роги интересы своего народа, а не личные выгоды, станет он постоян­ но думать о задаче, на него возложенной, как бы исполнить ее с наиболь­ шей пользой для отчизны — явится у него уразумение Азии... Примеры этого видим мы ежедневно в англичанах, служащих в азиатских владе­ ниях Британии и ее восточных миссиях25.

Уже в 1840-е годы ранние славянофилы стали ставить Велико­ британию в пример России, поскольку, как им казалось, большин­ ство британцев хорошо осознавали свою национальную самобыт­ ность и гордились своими историческими традициями26. Таким образом, В.В. Григорьев оперировал хорошо знакомыми читателям «Дня» аргументами, чтобы дать России положительный пример имперского правления. Другие востоковеды разделяли представления В.В. Григорьева о связи между национальным и имперским строительством. Так, оп­ ределяя назначение Восточного института, учрежденного в 1899 году во Владивостоке для подготовки сведущих в языках и культурах Востока специалистов-практиков, первый директор этого учебно­ го заведения, ведущий специалист в области изучения Монголии

Алексей Позднеев утверждал: российские чиновники в Азии смо­ гут эффективно исполнять свои обязанности лишь в том случае, если они, хорошо зная «быт, обычаи, легенды и языки» народов «Востока», «останутся истинно русскими» и будут уважать русские традиции и историческое прошлое России27. С во ео бра зи е и м п ерс к и х п ро е к т о в и представлен ия О МОРАЛЬНОМ ПРЕВОСХОДСТВЕ

Считалось, что каждая империя, так же как и нация, обладает своими особенностями. Поскольку европейские нации в какой-то степени определялись через свою имперскую миссию, то характер­ ные черты, присущие каждой империи и соответствующей нации, повторяли друг друга. В сочинениях российских востоковедов на­ зывались следующие положительные качества Российской импе­ рии: она была создана в основном мирным путем, появилась на свет в результате «естественного», «органического роста» — ведь процесс колонизации протекал в основном за счет смешения рус­ ских с покоренными народами. Поскольку Россия была европей­ ской страной, в состав которой входили азиатские владения, то русские, как нация, обладали особыми качествами, позволяющи­ ми им понять азиатов и выразить их мысли и стремления. Подоб­ ные взгляды, часто встречавшиеся в различных сферах культуры, в том числе и в литературе28, проникли и в работы востоковедов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что такие специалисты «практики», как М.И. Венюков и А.Е. Снесарев, были особенно подвержены их воздействию. Коллеги порой даже упрекали их в том, что они выдают желаемое за действительное. И все же ученые, занимавшиеся «чистой наукой», тоже не были свободны от подоб­ ных представлений. « М и р н а я » и «ес т е с т в е н н а я » и м п е ри я

Как полагал М.И. Венюков, испанская колонизация29 представляет ряд явлений самых неутешитель­ ных. Она, как и английская, сопровождалась кровавым истреблением целых рас и обращением в рабство многих миллионов людей... Ничего подобного не представляет нам колонизация русская.. [3]а сибирскими

дикарями русский человек не охотится с ружьем и собакой, как Англи­ чанин [sic!] за М аорисами в Новой Зеландии... Религиозная нетерпи­ мость совершенно чужда русским людям, и покоренные ими магомета­ не, ламаиты и шаманы не лишены никаких гражданских прав за то, что они иноверцы30.

А.Е. Снесарев, в свою очередь, утверждал, что российское прав­ ление в Центральной Азии было гораздо более «гуманным» по сравнению с «хищническим» британским империализмом в И н­ дии31. Ведущий специалист-индолог Иван Минаев полагал, что сравнение политики России и Англии по отношению к коренным народам Центральной Азии и Индии «всегда оказывается невыгод­ ным для Англии»32. Ссылки на «мирный» характер колонизации, метафоры «естественного» развития широко использовались при описании Российской империи. Самые разные ученые — от ве­ дущего российского историка того времени В.О. Ключевского до А.Е. Снесарева — уподобляли территориальную экспансию Рос­ сийского государства полноводной реке, затопляющей окрестные просторы. Как писал Ключевский, «русское население» «растека­ ется, расплывается, движется, распространяется», «поглощает, как текущая вода» окрестные земли и племена, причем Российское го­ сударство «расширяется вместе с народом»33. Все эти образы подчер­ кивали главную мысль: строительство Российской империи было «естественным» процессом (этим словом в рассматриваемый пери­ од все чаще определяли национальное строительство34) — напротив, «Англо-индийская империя эфемерна в своих основах — ибо не мо­ гут же 70 ОООангличан, да еще переменного состава, вечно оставаться повелителями страны с населением в 240 миллионов»35. П о н и м а н и е а зи а т о в и п р о б л е м а ра си зм а

Востоковеды разделяли повторявшуюся в сочинениях выдаю­ щихся деятелей русской культуры — таких, как Лермонтов или Достоевский, — мысль о том, что русские обладают особыми ка­ чествами, позволяющими им понимать другие народы. В начале XIX века появились рассуждения о том, что географическая бли­ зость России к Азии позволяет российским ученым лучше других понимать восточные общества, выражать их мнение и потребнос­ ти и тем самым отводить им более значимую роль, чем та, которую им часто приходилось играть в других европейских империях.

Сформулированный уже в нереализованном проекте графа Уваро­ ва по созданию Азиатской академии в России (1810), этот тезис повторялся в сочинениях российских востоковедов на протяжении XIX—XX веков. С.Ф. Ольденбург и Н.Я. Марр — два исследовате­ ля, ставшие связующим звеном между дореволюционным и совет­ ским академическим востоковедением, — утверждали, что Россия, «как соседка Востока, всегда хорошо знала и понимала его», а по­ тому обладала определенными преимуществами в его изучении перед Западной Европой36. А.Е. Снесарев представлял читателю свою книгу «Индия как главный фактор в средне-азиатском воп­ росе» (1906) как попытку изложить точку зрения туземных крити­ ков британского правления в Индии, которых британцы пытались заставить замолчать. Многие российские востоковеды утверждали, что русские пре­ восходят своих западноевропейских конкурентов в деле имперско­ го строительства, поскольку они будто бы не страдают расизмом и способны относиться к меньшинствам Востока как к равным37. Под расизмом мы понимаем здесь такие теории, в которых утверждает­ ся, что раса как категория, основанная в какой-то степени на био­ логической природе человека, может помочь в объяснении разли­ чий в способностях разных людей, в их уровне развития. К концу XIX века российские мыслители, как и их коллеги в других евро­ пейских странах, усвоили представление о том, что весь мир делит­ ся на несколько отчетливо выраженных рас, стоящих на разном уровне развития. При этом само понятие расы было достаточно расплывчатым. Некоторые европейские ученые говорили об «ис­ торических расах» (т.е. определяли их на основании культурных и языковых признаков), другие же рассуждали о «физиологических расах»38. В России, действительно, преобладала первая трактовка: большинство ученых не соглашалось с тем, что раса — это «навсег­ да зафиксированная [биологическая. — В. Т.] категория (или осо­ бенность)». Напротив, считалось, что менее развитые в культурном отношении расы могли прогрессировать под влиянием их общения с высокоразвитыми культурами39. И все же, как мы увидим в даль­ нейшем, дискуссии о расе как биологической категории тоже ока­ зали влияние на российских востоковедов. Начиная с В.О. Ключевского и заканчивая такими специалис­ тами по восточным окраинам Российской империи, как М.И. Венюков и П.П. Семенов (Тян-Шанский), все российские мыслители подчеркивали, что сами русские легко смешивались с покоренны­

ми неевропейскими народами40. Эта открытость к смешению по­ давалась как характернейшая черта российской имперской экспан­ сии. Русские якобы не страдали расизмом — в отличие от британ­ цев, чье поведение в Индии российские ученые резко осуждали41. Начиная с XIX века и до наших дней, западные авторы, пишущие о России, а также исследователи, изучающие историю российско­ го востоковедения, продолжают тиражировать это представление о том, что русские в гораздо меньшей степени, нежели западноевро­ пейцы, склонны к расизму42. Действительно, отношение имперских властей к туземным эли­ там в Российской империи заметно отличалось от политики бри­ танцев в Индии. В ходе строительства Российской империи выс­ шие слои покоренных туземных обществ часто включались в состав российского дворянства. Так, М.И. Венюков и А.Е. Снесарев осо­ бенно любили рассуждать о том, что англичане даже на индийского «принца или потомка туземных государей» смотрят как на предста­ вителей «низшей расы»43. С начала XX века, и особенно в годы Первой мировой войны, Н.Я. Марр и С.Ф. Ольденбург стали по­ стоянно упрекать западноевропейских востоковедов в расизме и критиковать европоцентричный характер их знания44. На этом фоне Н.Я. Марр утверждал, что российское востоковедение в целом относилось к народам Азии со значительно меньшим предубежде­ нием, нежели западноевропейская наука45. Н.Я. Марр, С.Ф. Ольден­ бург и другие российские ученые с негодованием отмечали: неко­ торые их западноевропейские коллеги страдали расизмом не только по отношению к азиатам, но и когда речь заходила о славянах или других восточноевропейских народах. Как однажды заметил Дмит­ рий Клеменц, всегда можно найти причину, чтобы считать кого-то ниже самих себя: «Стоит только послушать немцев, когда они го­ ворят о славянах и венгерцах...»46 Однако нам представляется достаточно спорным утверждение, согласно которому российские ученые в меньшей степени разделя­ ли представление о существовании биологических различий между расами, нежели их коллеги в Западной Европе. В начале XX века западноевропейские ученые тоже стали сомневаться в справедливос­ ти теорий, построенных на понимании расы как биологической категории47. В.В. Бартольд, — гораздо более трезво подходивший к оценке состояния востоковедения в Европе, нежели Н.Я. Марр или С.Ф. Ольденбург, — признавал: со второй половины XIX века в европейской научной ориенталистике появились сомнения в спра-

веддивости сложившихся предвзятых европоцентричных представ­ лений о Востоке. Изменения в российском востоковедении были частью этого общего, транснационального процесса48. В.В. Бар­ тольд был прав — с 1880-х годов в других европейских странах ори­ енталисты тоже стали критиковать научные изыскания в этой об­ ласти за их европоцентризм, а также за свойственные им скрытые и явные расовые предубеждения. В каждой стране ученые настаи­ вали на моральном превосходстве своих подходов и исследований в деле изучения Востока49. В то же самое время в конце XIX — начале XX века в России, под воздействием сложившегося в Европе понимания расы как биологической категории, тоже шли споры между учеными. Глав­ ный противник расизма в западноевропейской науке Н.Я. Марр в своих работах, посвященных так называемым яфетидам, сам час­ то смешивал языковые группы с расовыми50. Со второй половины XIX века научный расизм был настолько значимой частью европей­ ской интеллектуальной традиции, что он не мог не оказывать вли­ яния на российское востоковедение51. В России, как и повсюду в Европе, в основе целого ряда вопросов, по которым шли споры в науке, лежало понятие неравенства окончательно сложившихся, не подверженных никаким изменениям человеческих рас. Считалось, что физиологические различия между этими расами имеют боль­ шое значение в общественной жизни. Так, в период между 1880-ми годами и 1914 годом востоковеды-этнографы обсуждали проблему «слияния с туземцами» русских переселенцев в Сибири, в Повол­ жье и на Кавказе с точки зрения негативных последствий смешения «высшей и низшей рас» для русского народа52. Н.М. Ядринцев — политический ссыльный, человек либерального толка, сочувство­ вавший печальной судьбе инородцев под гнетом Российской им­ перии, — рассуждал о «русской расе», используя теории и понятия европейского научного расизма. С его точки зрения, приобретая различные качества инородцев, «русская раса» деградировала в физическом, нравственном и культурном отношении53. В XIX веке возник и «арийский миф» — снискавшая крайне недобрую славу разновидность рассуждений о расе в нацистской Германии. В его развитии и распространении активно участвовали ученые-востоковеды, в том числе и российские. Понятие арийских языков — в отличие от туранских и дравидских — возникло в язы­ кознании для описания групп родственных между собою языков Евразии. Использование этого термина в этнологии, распростра­

ненное в европейской интеллектуальной традиции представление о существовании непосредственной связи между языком и нацио­ нальной принадлежностью (этнической идентичностью), развитие физической антропологии и социального дарвинизма, сложивше­ еся в результате колониальных конфликтов с середины XIX века отрицательное отношение к чернокожему и цветному населению колоний — все эти факторы привели к появлению расовых трак­ товок вышеназванных понятий54. Даже те авторы, кто выступал против отождествления языковых и расовых групп, против попы­ ток объяснить разницу культур ссылками на биологические разли­ чия, тем не менее говорили на «языке своего времени, рассуждая об арийской расе»55. К 1850-м годам арийская теория происхождения европейцев, согласно которой «прародиной арийцев» была Индия, сменилась представлением о том, что «колыбель арийской цивилизации» сле­ дует искать на востоке или на севере Европы, в особенности — в Сибири, Центральной Азии, на Кавказе или же в Германии. Рос­ сийские ученые приняли участие в этих поисках. Археолог и осно­ ватель старейшего в Сибири Томского университета В.М. Флоринский искал колыбель арийской расы в Сибири56. М.И. Венюков утверждал: экспансия Российской империи в Центральной Азии означает возвращение арийской расе (т.е. русским) ее исконной территории, ранее попавшей под власть народов тюркского или монгольского происхождения57. В.М. Флоринского действительно считали любителем некоторые его коллеги из Академии наук в Петербурге. Выводы М.И. Венюкова поднимал на смех ведущий востоковед того времени Минаев, утверждавший, что «ни один серьезный ученый» не может разделять подобных суждений58. И все же те авторы, которых Минаев безусловно отнес бы к «серьезным ученым», порой поддерживали употребление понятия «арийцы» как категории, основанной на физиологических признаках, а так­ же использовали арийскую теорию для обоснования политических тезисов. Действительно, не кто иной, как В.В. Григорьев, высказал мысль о том, что прародиной арийской расы, определяемой на основе физиологических различий, была Средняя Азия и что этот будто бы научно установленный факт каким-то образом сказывался на территориальной экспансии России. В своем выступлении на Третьем международном съезде ориенталистов в Петербурге в 1876 году В.В. Григорьев утверждал: «Из древнейших китайских истори­ ков видно, что нынешний Западный и Восточный Туркестан были

в древности, еще далеко до времен Р.Х., населены народами, фи­ зиологически отличными от тюрков, народами, которых, по раз­ ным основаниям, должно признать за арийские». На этом основа­ нии он приходил к заключению: эти арийцы «были предки Славян, Германцев и Литовцев»59. С точки зрения В.В. Григорьева и многих других ученых, колыбелью арийской цивилизации была описанная Геродотом Скифия (т.е. Крым), чье исконное население и было предками славян и других народов будущей Российской империи60. В XVIII веке Екатерина II использовала представление о том, что Геродотовы скифы были предками русских, для обоснования прав Российской империи на завоевание Крыма. Таким образом, Екатерина II смогла представить завоевание как возвращение Рос­ сии земель, на которые она могла законно претендовать как на свои собственные. Как утверждалось в российском имперском дискур­ се екатерининской эпохи, присоединение Крыма позволило Рос­ сии заявить свои права на наследие Древней Греции — неотъемле­ мую составляющую европейской идентичности Нового времени. Россия сумела вернуть себе, отняв у «Востока» (крымского хана), важнейшую часть античного наследия Европы и тем самым проде­ монстрировать свою принадлежность к ней61. В XIX веке о Скифии как о колыбели арийской расы вспоми­ нали затем, чтобы подчеркнуть принадлежность России к Европе, а не к Азии. Ссылки на нее помогали представить экспансию Рос­ сии в Азии как возвращение исконно русских земель62. Если в XVIII веке Петр I63 и Екатерина II прибегали к рассуждениям о воз­ вращении исконно русских земель в основном для обоснования прав России на завоеванные территории, то в конце XIX века, по­ мимо оправдания имперской экспансии, большую роль также стала играть националистическая риторика. В сочинениях В.В. Григорь­ ева, как и в работах менее добросовестных с научной точки зрения востоковедов — например, М.И. Венюкова, Н.М. Пржевальского и князя Ухтомского, — заметны вполне осознанные попытки пред­ ставить недавно завоеванные территории на Востоке частью «на­ циональной» территории России или, по крайней мере, землями, изначально входившими в ее состав. Перед нами пример того, как имперские завоевания способствовали новым находкам в поисках исторической «национальной прародины» имперского народа64. В начале XX века в Европе некоторые известные ученые стали отказываться от «арийского мифа» как от «необоснованной гипо­ тезы», «вымысла»65. Похожие тенденции были и в России. Здесь

В.В. Бартольд, одним из первых поставивший под сомнение пред­ взятые суждения европейцев о «Востоке», начал активно выступать против арийских теорий в их расовом прочтении. Его собственные взгляды по этому вопросу менялись по мере развития его профес­ сиональной карьеры. В 1896 году В.В. Бартольд выступил с докла­ дом на заседании Туркестанского кружка любителей археологии, в котором говорил о необходимости поставить на первое место изу­ чение арийского культурного наследия в Центральной Азии66. Семь месяцев спустя к этой теме, обсуждение которой В.В. Бартольд намеревался провести в сугубо научном кругу, обратился генералгубернатор Туркестана барон Б.А. Вревский. До предела политизи­ рованная речь Б.А. Вревского о «возрождении» власти арийцев в Центральной Азии (в виде российского империализма) вызвала ужас у В.В. Бартольда. Подобное развитие событий, а также расту­ щие сомнения европейских ученых в справедливости арийских теорий в их расовой интерпретации побудили В.В. Бартольда зая­ вить в 1914 году: Несмотря на крайнюю шаткость положений «расовой психологии», при­ страстные, в ту или другую сторону, суждения о расах пользуются в на­ стоящее время среди образованного общества всех стран еще большим успехом, чем пристрастные суждения о религиях. Преувеличенное пред­ ставление о культурных заслугах арийцев и варварстве турок не могло не отражаться на понимании научных задач России в Туркестане...67

Далее В.В. Бартольд показывал ошибочность представлений, на которых основывались такие рассуждения68. Подобные описания собственных отличий и утверждения о своем моральном превосходстве не были свойственны лишь Рос­ сии. Повсюду в Европе, когда речь заходила о территориальных завоеваниях собственной империи, роль принуждения и насилия в этом процессе всегда приуменьшалась — ее строительство в мо­ ральном плане оценивалось значительно выше, нежели империа­ листическая политика других держав. Так, во второй половине XVIII века британцы заявляли, что их империя была «мирной тор­ говой империей, несущей свойственную Британии свободу другим странам», чем она будто бы и отличалась не только от португальс­ кой и испанской, но даже от французской и голландской империй. Подобные «фантазии о мирной торговой империи» не были забы­ ты даже после потери североамериканских колоний и экспансии

Британской империи в Индии, хотя «более проницательных на­ блюдателей серьезно беспокоил британский имперский деспо­ тизм»69. (Напротив, российские критики британского колониализ­ ма в Индии рассматривали коммерческую основу британской имперской экспансии не как положительную черту, но как основ­ ную причину «хищнической» природы эксплуатации туземцев бри­ танцами70.) В свою очередь, во время Первой мировой войны, когда политика Германии по отношению к Османской империи приоб­ рела отчетливо империалистический характер, германские элиты развернули пропагандистскую кампанию, направленную на то, чтобы представить страны Антанты противницами ислама, а Гер­ манию — «настоящим другом мусульман» и освободительницей Востока. В этой кампании активно участвовали ведущие немец­ кие ученые71. Безусловно, повсюду в Западной Европе арийский миф в раз­ личных его ипостасях широко использовался в интересах нацио­ нального и имперского строительства. Проникнутые духом наци­ онализма немецкие археологи и антропологи занимались поисками прародины арийцев на территории Германии. Макс Мюллер, последовательно критиковавший отождествление языка и расы, об­ ращался все же к теории общего арийского происхождения индий­ цев и британцев, чтобы с ее помощью показать, какую положитель­ ную роль может и должен играть британский империализм. С точки зрения этого ученого, осуждавшего очень многое в политике Бри­ танской империи в Индии и в отношении британцев к этому ре­ гиону, их долг состоял как раз в том, чтобы помочь индийцам «за­ ново обрести утраченное величие былых веков», поскольку оба народа объединяло общее культурное наследие арийцев72. Р усские как н е п о л н о ц ен н ы е и м п ери а ли с ты

Как можно было уже заметить на некоторых приведенных выше примерах, нигде в Европе рассуждения об империи или о «Востоке» не составляли стройной системы. В России утверждения о моральном превосходстве российского империализма достаточ­ но часто сопровождались сравнением с конкурирующими европей­ скими державами — сравнением не в пользу России. В конце кон­ цов, некоторые соседи на Западе оспаривали саму принадлежность России к Европе, как и «принадлежность славян к арийской расе»73. Российские востоковеды одновременно и опровергали и соглаша­

лись с подобными суждениями74. Так, они доказывали, что россий­ ский империализм будто бы отличался большей гуманностью по сравнению с имперской политикой западноевропейских держав, поскольку русские, как неоднократно отмечалось, охотно смеши­ вались с туземцами как с равными. В то же время российские вос­ токоведы критиковали правящие круги Российской империи за их неспособность провести четкую границу между метрополией и колониями, осуждали имперскую администрацию за коррупцию и невежество. С подобной критикой самих основ управления Рос­ сийской империей выступил, например, В.В. Григорьев в 1865 году. При этом он даже несколько противоречил самому себе — ведь он с похвалой отзывался об особой близости России к Азии. Тем не менее в серии статей, опубликованных в газете «День», В.В. Гри­ горьев сетовал на то, что российское правительство, вместо того чтобы создать систему колониальной администрации в Закавказье и Оренбургском крае, переносило на окраины те политические ин­ ституты, которые существовали в центре страны, и обращалось с «азиатскими подданными как с гражданами», не проводя различий между ними и русским населением. С точки зрения В.В. Григорье­ ва, британцы и голландцы действовали гораздо более разумно, не­ жели русские, поскольку их политика была целиком и полностью продиктована стремлением извлечь «моральные и материальные» выгоды для метрополии75. Таким образом, доказывал В.В. Григорь­ ев, колониальная администрация Нового времени, созданная за­ падноевропейскими державами в XIX веке за пределами Европы, была более эффективна, приносила имперской нации большую выгоду, нежели характерный для Российской империи традицион­ ный способ управления. В целом в последнее десятилетие XIX века в российском об­ ществе гораздо громче стали раздаваться голоса тех, кто выступал с критикой политики России в отношении своих имперских вла­ дений и вообще задавался вопросом о том, что собой представляет имперский способ правления. Как всем хорошо известно, Лев Толстой в «Хаджи-Мурате», написанном в 1896—1904 годах, осу­ дил войну, которую русские вели на Кавказе против мусульманс­ ких племен76. Это не было единичным случаем — известное ли­ тературное произведение Толстого появилось на свет в одном ряду с исследованиями востоковедов, критиковавших использование принуждения и некомпетентность российской имперской адми­ нистрации.

Как писал ведущий тюрколог В.В. Радлов, даже в тех случаях, когда российское правительство ставило перед собой «гуманные цели», его действия, как правило, приносили меньшинствам Вос­ тока «больше вреда, чем пользы»77. В 1890-е годы в Восточно-Си­ бирском отделе Русского географического общества обсуждался вопрос о том, как русская власть повлияла на инородцев. Пришли к заключению, что влияние было в целом негативным78. Как утвер­ ждал В. П. Наливкин, когда подданные Российской империи име­ ли возможность на личном опыте сравнить Россию с Западной Европой, то результаты сравнения были не в пользу России. Далее он развивал эту мысль: Побывавшие в Западной Европе [туземцы Туркестана. — В. Т.] повество­ вали... о великолепии и благоустройстве европейских городов, о богат­ стве и культурности виденных ими стран, о том, насколько отстала от них обш ирная, но сравнительно бедная и малокультурная Россия79.

На фоне растущей критики российской имперской политики российские авторы также стали указывать на то, что на самом деле расовые предубеждения были широко распространены среди им­ перской администрации и русских переселенцев на восточных ок­ раинах, особенно в Туркестане. Эти критики соглашались с теми европейскими авторами, которые говорили об отсталости России и на этом основании отказывали русским в праве считать себя выше «туземцев» в культурном или расовом отношении80. Больше всего российские востоковеды критиковали свою стра­ ну за то, что ее правительство, принимая политические решения, пренебрегало результатами их исследований. С точки зрения уче­ ных, главной причиной политических ошибок было невежество российских властей во всем, что касалось культуры этнических мень­ шинств, вызванное, в свою очередь, нежеланием обратиться за со­ ветом к науке81. В 1913 году министр внутренних дел А.А. Макаров прямо заявил В.В. Бартольду: если у него возникнет потребность выслушать мнение ученых, то он скорее обратится к иностранным специалистам. Это высказывание возмутило российское научное сообщество82. Вступая в противоречие со своими собственными рассуждениями о преимуществах российского имперского правле­ ния по сравнению с британским, А.Е. Снесарев отмечал: «Полити­ ческая победа в Средней Азии почти всегда оставалась за Англи­ ей... Причины подобных неудач для нас лежат в большей культуре

Англии»83. Подвергнув сокрушительной критике все стороны рос­ сийского правления в Туркестане, В.П. Наливкин утверждал: по своему незнанию этого региона и его народов российская админи­ страция и русские переселенцы не слишком отличаются от «тузем­ цев», которые в те годы, когда Россия вела войну в Туркестане, верили, что у русских «лишь по одному глазу, помещающемуся по середине лба; что у них такие же хвосты, как у собак...»84. В ла сть и м п е ри и и в о с т о к о в е д ч е с к о е зн а н и е

В своем известном исследовании, посвященном понятию касты в Индии, Николас Дирке утверждает: «Колониальное знание од­ новременно и способствовало завоеванию, и само им порождалось. В определенном смысле, можно считать, что колониализм — это и есть знание...» Проводя самые разные научные исследования — в области языкознания, археологии, картографии, различные перепи­ си, — «Британия дала толчок не менее глубоким и значимым из­ менениям, чем те, которые были вызваны военным и экономичес­ ким вмешательством британского империализма»85. Подчеркивание роли науки и знания, характерное для современных исследований постколониального направления, посвященных европейским импе­ риям Нового времени, на самом деле не отличается особой ориги­ нальностью. Подобные представления о том, что знание обладает способностью преобразовывать общества, разделяли востоковеды XIX — начала XX века. Они постоянно критиковали имперскую администрацию за недооценку необходимости научного изучения тех иноземных обществ, которыми управляли европейцы. Ученые прошлого отнюдь не забывали и о тесной связи между политичес­ кой властью и научным знанием в эпоху империализма Нового времени86. (Безусловно, их нравственная оценка этой связи между знанием и властью обычно значительно отличалась от оценок со­ временных авторов.) Лозунг «знание — сила» был чрезвычайно популярен в XIX веке, его повторяли ориенталисты по всей Европе87, когда обращались к правительствам с призывом серьезно относиться к науке. Такие ученые, как В.В. Бартольд, доказывали, что существует прямая «связь между востоковедным знанием и способностью [Европы. — В.Т.] оказывать влияние на него [Восток]»88. Имперские ученые весьма подробно и глубоко анализировали взаимосвязь власти и знания, в том числе и вопрос о том, какое влияние на ориентали­

стику оказывали политические соображения. Так, В.В. Бартольд в своих работах «Россия и Восток» и «История изучения Востока в Европе и России» последовательно рассматривал воздействие им­ перской экспансии на востоковедение, показывая, как территори­ альное расширение империи способствовало научным исследова­ ниям, которые, в свою очередь, могли иметь непосредственные политические последствия89. Например, имперские востоковеды рассматривали географи­ ческие карты как графическое выражение взаимосвязи власти и знания. Они придавали очень большое значение тому, каким обра­ зом на европейских картах отображалась политическая география Азии — это был предмет национальной гордости или источник национального позора. Так, когда азиатские регионы изображались на европейских картах в соответствии с российскими описаниями, российские ученые с удовлетворением отмечали этот факт; когда же российская армия пользовалась английскими, а не русскими картами в ходе военных кампаний в Центральной Азии, это вызы­ вало негодование90. Российские ученые обвиняли европейских — в особенности британских — географов в искажении реалий при создании карт этого региона с целью преувеличить политическое влияние своих стран в Азии. Как они с горечью отмечали, «физи­ ономия Средней Азии всегда обрисовывалась в том духе и оттен­ ках, как было желательно англичанам; русская оценка всегда усту­ пала английской»91. Иной раз доводы востоковедов в пользу того, что власть импе­ рии должна основываться на научном знании, не ограничивались перечислением выгод, которые это знание могло дать имперскому правительству. Подчеркивалась также и та польза, которую это зна­ ние будто бы могло принести туземцам. Подобно современным постколониальным критикам европейского имперского правле­ ния92, некоторые имперские востоковеды были обеспокоены тем, что различные практики и обычаи туземных племен, которые в доколониальный период имели ограниченное влияние, отличались относительной гибкостью и неопределенностью, с приходом евро­ пейцев были жестко закреплены новыми властями. Это обстоя­ тельство имело пагубные последствия как для туземцев, так, в дол­ госрочной перспективе, и для самих империй. Как утверждали востоковеды, это была достаточно распространенная практика — ведь вместо того, чтобы попытаться понять культуру коренных народов в их собственных смысловых категориях, имперские адми­

нистраторы применяли к ним понятия, заимствованные у европей­ ских обществ93. Так, российский специалист по буддизму В.П. Ва­ сильев считал, что насильственные попытки искоренить шаманизм у бурят, доходившие до того, что шаманов «стали... иногда даже жечь», были прямым следствием российского имперского правле­ ния. Как полагал В.П. Васильев, российская имперская админис­ трация воображала, «что Буряты были Ламаисты искони» и что ламаизм определял весь строй их жизни (на самом деле, такие пред­ ставления были вообще свойственны европейской науке. — В. Т.). Исходя из этого, власти Российской империи приписали ламаиз­ му «такое же устройство, как и государственной вере» (т.е. как Рус­ ской православной церкви. — В. Т.). Благодаря политике российс­ кого правительства, огромная власть оказалась сосредоточена в руках одного человека — Хандо-ламы. «Ничего нет опаснее тако­ го сосредоточения... влияния» — как для самих бурят, так и для российского правления в регионе, — замечал В.П. Васильев94. Ве­ дущий специалист по инородцам Сибири Дмитрий Клеменц жес­ тко критиковал, как пагубные для коренных народов Восточной Сибири, попытки российского правительства превратить их в осед­ лых жителей. Эти попытки диктовались представлениями о том, что оседлый сельскохозяйственный труд русских крестьян будто бы неизбежно превосходит кочевой образ жизни95. Призывы к тому, чтобы власть опиралась на знание, были выз­ ваны не только прагматическими соображениями, но и отражали общее преклонение перед научным знанием, характерное для того времени. Эта вера в силу идей разделялась учеными повсюду в Европе. Как утверждал Макс Мюллер, «единственное, что, как мне кажется, имеет значение, так это наши мысли, наши знания, наши представления»96. В.В. Бартольд был убежден: «туземцы» добро­ вольно признали бы власть империи, если бы их удалось убедить в том, «что мы [т.е. русские/европейцы. — В. Т.] знаем их лучше, чем они сами себя знают». Точка зрения В.В. Бартольда — харак­ терный пример подобного преклонения перед научным знанием. В соответствии с общей тенденцией к национализации науки, повсюду в Европе от ученых ожидали, что они станут лидерами в изучении национального наследия своей страны. Соответственно предполагалось, что они будут первыми и в изучении колониальных владений тех империй, которые они представляли. Как отмечал один из основателей Восточной комиссии Императорского Московско­ го археологического общества М.В. Никольский, «на нашу науку

обладание им [Туркестаном. — В.Т.\ возлагает обязанность. Не на западных ученых, а на нас лежит обязанность исследовать памятни­ ки древности этого края, при том задача, как я думаю, благодар­ ная»97. Если в изучении восточных окраин и нерусских меньшинств ученые Российской империи отставали от западных коллег, то это рассматривали как показатель «отсталости» России98. Хотя для опи­ сания колониальных завоеваний российские востоковеды и предпо­ читали оперировать «мирной» символикой и метафорами, заимство­ ванными из царства природы, они без колебаний прибегали к военной терминологии, когда речь заходила об их собственных ис­ следованиях. Так, они с гордостью рассуждали о «систематическом завоевании» Туркестана для науки99. Как они утверждали, российс­ кое правительство и общество в целом проявляли «убийственное равнодушие» (выражение Н.Я. Марра) к научным исследованиям, особенно по сравнению с положением дел в Западной Европе. Изза этого российское востоковедение будто бы не продвинулось в изучении «своего собственного Востока» так далеко, как следовало ожидать, исходя из географического положения страны100. На самом деле российские востоковеды, кажется, несколько преувеличивали то, в какой мере западноевропейские имперские правительства действительно использовали результаты исследова­ ний ориенталистов. Некоторые из их зарубежных коллег высказы­ вали сходные претензии, более того, порой они даже приводили Россию в качестве примера такой страны, где правительство с ува­ жением относится к достижениям науки. Так, Макс Мюллер кри­ тиковал британское правительство за недостаточную поддержку ориенталистики. Когда в 1880-е годы он стал агитировать за созда­ ние востоковедческих факультетов в Великобритании, Мюллер ссылался на пример российского правительства «как самого щедрого покровителя восточной филологии»101. В январе 1890 года, выступая с приветственной речью по случаю открытия Школы современного востоковедения (School of Modern Oriental Studies) в Лондоне, Мюллер сначала упомянул Россию — и лишь затем «Францию, Австрию и Германию» — в качестве стран, где правительство долж­ ным образом поддерживало развитие этой дисциплины102. О бра зы в о с т о ч н ы х о к ра и н

Хотя российские ученые и преувеличивали влияние ориента­ листики на правительственную политику в странах Западной Ев­

ропы, они тем не менее недооценивали то значение, которое их собственные идеи имели в России для развития представлений о «Востоке» и формирования русской идентичности в более широ­ ком смысле. Когда в 1912 году В.В. Бартольд утверждал, что в Рос­ сии востоковедение практически никого не интересует, на самом деле он сгущал краски103. Ниже мы как раз и рассмотрим вопрос о том, каково было общее воздействие востоковедческой мысли. Значимой частью национального строительства является ус­ тановление горизонтальных связей между людьми, принадлежащи­ ми к одному народу, — так создается единое, однородное нацио­ нальное пространство. Напротив, имперское пространство не однородно — отдельные его части отличаются значительными раз­ личиями. В российских условиях в рассматриваемый период одно­ временно бытовали два разных дискурса, два разных типа рассужде­ ний. С одной стороны, говорили о вхождении периферии империи в «национальное пространство» России. С другой стороны, окраи­ ны представляли как имперское пространство, отличное от нацио­ нального центра104. Так, в «Азиатской России» — популярном многотомном описании Российской империи, в составлении ко­ торого участвовали ученые, — даже о Туркестане, который часто воспринимали как «единственную нашу [российскую. — В. Т.] колонию», было написано так: «Невольно проникаешься... теплым сыновним чувством: в основе своей, вновь возникает здесь Россия — все та же старая Русь [словом «Русь» в рассматриваемый период часто обозначалась национальная территория русского народа. — В. Т.105], с ее простым и несложным земледельческим укладом жиз­ ни, с ее внешнею скудостью и обилием нетронутых сил»106. Сибирь, которую в XVIII веке воспринимали как основную колонию России в Азии, в течение XIX века приобрела в господ­ ствующих течениях общественной мысли статус составной части «национальной территории»107. И все же продолжали встречаться и альтернативные образы периферии Российской империи — в том числе и Сибири как части скорее имперского, а не национального пространства108. Обе трактовки восточных окраин и отношения России к Азии в целом использовались для создания националь­ ной и имперской русской/российской идентичности в сопоставле­ нии с западными державами. В самой Великобритании, например, когда речь заходила об империи, проводилось различие между британскими колониями в Индии или на Ямайке и колониями белых переселенцев в Австра­

лии или Канаде. О последних Гладстон отзывался как о «многих счастливых Англиях». Их сравнивали с древнегреческими колони­ ями. Напротив, колонии с черным и цветным населением уподоб­ ляли Римской империи109. В России при осмыслении имперского пространства проводились похожие различия. Как уже отмечалось, российские востоковеды сравнивали российские владения в Цен­ тральной Азии с британскими колониями в Индии. Сибирь же, когда о ней говорили как о колонии, уподобляли британским ко­ лониям белых переселенцев в Австралии и Северной Америке110. Хотя российские востоковеды постоянно критиковали политику британцев в Индии, они часто с одобрением отзывались о воздей­ ствии британского империализма на Австралию и Северную Аме­ рику111. О возможной независимости отдельных окраинных обла­ стей Российской империи задумывались не только радикальные критики царского правительства — такие, как Александр Герцен и Михаил Бакунин112. В те же годы М.И. Венюков замечал примени­ тельно к Сибири: обсуждение возможного отделения колонии от метрополии не следует автоматически расценивать как «катастро­ фу». Действительно — отмечал М.И. Венюков — власти Британ­ ской империи утверждали: эта страна «...имеет гораздо больше выгод от своих колоний с тех пор, как они сделались самостоя­ тельными, нежели когда они были в зависимости от метрополии... Так, Канада уже имеет свой собственный парламент, и ее связь с Великобританией более номинальная... В Австралии также водво­ рены некоторые начала самоуправления. Несмотря на такое посте­ пенное освобождение колоний, они продолжали приносить пользу метрополии»113. А.И. Герцен, в свою очередь, сравнивал Сибирь с Соединенны­ ми Штатами, пытаясь представить Россию как единую нацию. Н.М. Ядринцев, напротив, прибегал к такому же сравнению с це­ лью доказать, что Сибирь является колонией. С удовлетворением отмечая: Сибирь не знала крепостного права и поместного дворян­ ства, Герцен описывал владения России к востоку от Урала как пограничье, похожее на Соединенные Штаты. С его точки зрения, «демократичная, эгалитарная» Сибирь могла бы стать примером того, как следует реформировать Россию в целом. Развивая этот тезис, Герцен сравнивал всю Россию с Соединенными Штатами — обе страны были молодыми обществами, которым удалось освобо­ диться от «европейского старого света»114. В своей книге «Сибирь как колония» (1882) Н.М. Ядринцев прибегал к тем же самым обра­

зам и сопоставлениям России и Соединенных Штатов с совершен­ но другой целью. Для него обе страны были колониями могуще­ ственных европейских наций — России и Британии115. Как писал Н.М. Ядринцев, «каждая нация создавала свой тип колоний и вела свою колониальную политику»116, причем некоторые колонии воп­ лощали лучшие черты своих наций. Так, британские колонии в Северной Америке добились наибольших успехов благодаря «граж­ данской свободе, дарованной Англией»117. Сибирь же — отмечал Н.М. Ядринцев — еще не достигла даже той стадии экономическо­ го, культурного и политического развития, на которой стояла Авст­ ралия, не говоря уже о Северной Америке. В Сибири еще не были введены даже такие гражданские права, как земское самоуправление и гласное судопроизводство. И все же, «как англо-саксонская раса отразила лучшие черты своей природы и характера в своих колони­ ях [даровав им демократические политические институты. — В. Т.], так славянская раса должна выразить те же лучшие черты в сво­ их»118. Сибирь открывала для этого все возможности. И эти воз­ можности, на которые указывал Н.М. Ядринцев, были те же, что и достоинства, отмеченные Герценом применительно к Сибири как к лучшей части русской нации: «право дарового пользования зем­ лей» и общинный уклад крестьянской жизни119.

Новый ВЗГЛЯД

ВОСТОКО ВЕДО В НА с о о т н о ш е н и е

Р оссии, Запада и В остока

Такие представления о восточных окраинах империи создава­ лись в контексте обсуждения в обществе проблемы отношения России к Азии120. С нашей точки зрения, с 1880-х годов российс­ кая наука играла ключевую роль в развитии характерного для Се­ ребряного века увлечения «Востоком». Это увлечение было свой­ ственно всей Европе, и повышенный интерес к «Востоку» в России был отражением общеевропейских тенденций121. Как и все востоковедение в целом, российские исследования в этой области одновременно проводили различия между имперской нацией и «туземцами» и в то же время стирали грань, отделяющую «колонизаторов от колонизуемых»122. Начиная с 1880-х годов пос­ ледняя тенденция стала ведущей в российском востоковедении. Побуждая своих учеников заняться исследованием «нашего соб­ ственного Востока», В.Р. Розен полагал, что им следует сосредото­ читься прежде всего на изучении истории взаимодействия и взаим­

ных влияний различных национальностей Российской империи123. В ходе такого взаимодействия — как стали утверждать в этот период ученые — постепенно возникали «единый народ» и «народное ис­ кусство как единое целое». В этом процессе роль «восточных» вли­ яний была очень велика, и потому ей следовало уделять особое внимание124. Подобную точку зрения среди российских ученых отстаивали также А.Н. Веселовский (1838—1906)125 и Н.П. Конда­ ков (1849—1908). Весьма влиятельная серия книг «Русские древно­ сти», издававшаяся Н.П. Кондаковым совместно с И.И. Толстым, открывалась следующим определением, которое эти ученые дали русской нации: В течение двух с половиною тысяч лет много племен и народностей жило и основалось на памяти истории в пределах нашего отечества. И чем разнороднее был самый племенной состав, чем продолжительнее время претворения его в одно государство с единым народом, тем обильнее был вклад в общую сокровищницу русской древности126.

Далее Н.П. Кондаков и И.И. Толстой разъясняли, что особый русский архитектурный стиль возник в результате слияния архитек­ турного стиля, характерного для церквей Северной России, Киева, Новгорода и Москвы, а также древних построек Грузии и Крыма. Русский стиль в искусстве испытал на себе влияние древнегреческих колоний Черноморского побережья, а также византийской и пер­ сидской традиций, проникавших в Россию через Кавказ, Цент­ ральную Азию и с берегов Дуная127. Научные интересы А.Н. Ве­ селовского и Н.П. Кондакова лежали прежде всего в области славистики. Однако оба исследователя, вполне в духе своего вре­ мени, были также активными членами Восточной комиссии Московского археологического общества. Опираясь на их идеи, В. Р. Розен сделал все возможное для создания новой школы рос­ сийского востоковедения128. Он стремился сплотить специалистов-«восточников» и славистов («западников») в «дружеском объединении», что позволило бы им совместно изучать их общее отечество129. Идеи В.Р. Розена оказали огромное влияние на молодых ученых-востоковедов, так что практически все ведущие исследовате­ ли в этой области начала XX века считали себя его учениками130. Эти ученые стали сомневаться в справедливости распространенных в обществе представлений об Азии, пытаясь найти пути к тому, что­

бы «Восток» стал частью русской идентичности. Так, В.В. Бартольд в своей «Истории изучения Востока», появившейся на свет снача­ ла как курс лекций, прочитанных им в Петербургском универси­ тете сразу после поражения России в Русско-японской войне, ут­ верждал: сами понятия «Европа», «Азия», «Восток» и «Запад» не имеют никакого смысла в отрыве друг от друга. На самом деле это политические и культурные конструкции, содержание которых менялось на протяжении истории131. В этих рассуждениях В. В. Бар­ тольд предвосхитил работы современных исследователей постколониального направления132. Он предложил собственное переос­ мысление категорий «Запада» и «Востока»: Передняя Азия (с включением Египта), которую в западной Европе пре­ имущественно имеют в виду, когда говорят о «Востоке», в действитель­ ности, не смотря на частые военные столкновения, составляет в куль­ турно-историческом отношении одно целое с Европой и вместе с нею является «Западом» по отношению к более восточным странам, Индии и Китаю. П ервоначально культура П ередней А зии и юго-восточной Европы восходила к одним и тем же первоисточникам — к древней куль­ туре Египта и Вавилонии; впоследствии политическое и культурное пре­ обладание переходило то к европейским, то к переднеазиатским народам, но при всех переменах роль народов Запада (в обширном смысле) по от­ ношению к странам Дальнего Востока оставалась одной и тою же133.

Таким образом, В.В. Бартольд — специалист по исламу — ста­ рался представить страны и народы, попавшие под влияние мусуль­ манской религии, неотъемлемой частью «Запада». В свою очередь, ведущий специалист по буддизму Ф.И. Щербатской и его ученики точно так же подходили к этой религии, когда в первые два десяти­ летия XX века отвергли общепринятую классификацию буддистских обществ как обществ «восточных», принципиально отличных от Европы и Запада. Они, напротив, подчеркивали сходство буддист­ ской и европейской философии134. Усвоив идеи В.Р. Розена о необходимости сосредоточиться на изучении «узлов культурного общения» как «главных источников прогресса», другой его ученик — Н.Я. Марр настаивал на существо­ вании «общекавказского культурного единства», несмотря на чрез­ вычайное разнообразие языков и этнических групп Кавказа. Подоб­ ное единство в разнообразии, с точки зрения этого исследователя, и сделало Кавказ «микрокосмом России»135. В 1908 году Н.Я. Марр

приступил к разработке своей «яфетической теории» — яфетидов он считал предками всех народов Кавказа. К 1915 году Н.Я. Марр уже утверждал, что «наша европейская цивилизация» восходит к яфетической культуре. С сожалением он отмечал, что эта культура стала клониться к упадку «с того момента, как арийско-европейские племена появились на прародине [яфетидов. — В. Г.]» — в АссироВавилонии и Месопотамии. Эти первые «арийско-европейские» империалисты «разобщили» яфетидов и сознательно уничтожили память об их достижениях, выдав эти достижения за свои соб­ ственные. В такой ситуации большинство яфетидов переселилось на север, обосновавшись на Кавказе. Здесь их наследие прекрас­ но сохранилось в местных языках, фольклоре и народных верова­ ниях, чтобы много веков спустя его открыл Н.Я. Марр136. Хотя в 1920-е годы в особых условиях советской России теория Н.Я. Марра, особенно в приложении к языкознанию, приобретала все более эксцентричные формы, истоки его идей отражали характерное на­ правление в европейском востоковедении начала XX века. Как пояснял сам Н.Я. Марр, высказанная им в 1915 году мысль о том, что «европейская цивилизация» возникла в результате взаимодей­ ствия с культурой «неарийских яфетидов», была попыткой пере­ смотреть господствовавшее в XIX веке представление о греко-римских и иудеохристианских истоках этой цивилизации137. Такое ревизионистское течение появилось в европейском востоковеде­ нии в 1880-е годы. Сюзанн Марчанд, современная исследователь­ ница, занимающаяся историей ориенталистики в Германии, так описывает историю направления, на которое ссылался Н.Я. Марр: в 1880—1914 годах «специализированное знание о Востоке [в том виде, в каком оно было представлено прежде всего в работах немец­ ких и австрийских ученых. — В. Т.] разрушило библейские основы европейской идентичности и взорвало сосредоточенный на гречес­ кой античности мир XIX века»138. Европейские ученые теперь утверждали, что у средневекового искусства Европы были восточные корни, а немецкие ассирологи «обнаружили добиблейские представ­ ления о “Высшем Божестве”, “Потопе” и “субботе” (понимаемой как божественный отдых на седьмой день, после сотворения чело­ века)», что породило «новые мифологические трактовки»139. Н.Я. Марр утверждал, что российские ученые не приняли уча­ стия в развитии этого ревизионистского направления на раннем этапе, но его собственные изыскания вполне компенсировали за­ поздалую реакцию России140. Выступая с подобными заявлениями,

Н.Я. Марр преувеличивал как значение своих крайне неоднознач­ ных трудов, так и «отсталость» российской науки. На самом деле одним из первых к поиску неевропейских корней средневекового европейского искусства приступил уже упоминавшийся выше рос­ сийский ученый Н.П. Кондаков. Его многотомная история визан­ тийского искусства, в которой рассматривались связи этого искус­ ства с Востоком, была опубликована еще в 1876 году на русском, а в 1880-е годы на французском языке. Идеи Н.П. Кондакова очень быстро были восприняты другими исследователями, заложив осно­ вы нового подхода14'. Ревизионистские работы российских ученых внесли большой вклад в общий пересмотр представлений о Востоке и Западе в рус­ ской культуре Серебряного века. Действительно, многие художни­ ки, писатели и поэты того времени были знакомы с этими иссле­ дованиями142. Имперские востоковеды оказали большое влияние на представителей первого поколения интеллигенции небольших этнических меньшинств «собственного Востока» Российской импе­ рии, которые пришли к власти в этнических автономиях, созданных большевиками в 1920-е годы. Взаимодействие между имперски­ ми учеными и представителями этих меньшинств началось в пер­ вые годы XX века. Это был двусторонний процесс, поскольку пред­ ставители национальных меньшинств, в свою очередь, оказали значительное влияние на имперских ученых, однако это уже осо­ бая история, которая рассматривается нами в другой работе143. Наконец, занимаясь изучением истории взаимодействия раз­ личных национальностей Российской империи, востоковеды со­ здали фактографическую и идеологическую основу для появления евразийства. С точки зрения представителей этого последнего те­ чения мысли, «Россия-Евразия» была особым срединным миром, отличным как от Европы, так и от Азии144. Евразийцы, однако, постулировали принципиальное различие между Европой и «Россией-Евразией», в то время как для всех рассмотренных в нашей статье востоковедов, включая и Н.Я. Марра, Россия, безусловно, оставалась частью Европы/Запада, пусть и переосмысленных ими в новом ключе. В их понимании «Запад» включал в себя значитель­ ные области, которые прежде воспринимались как «Восток». Вме­ сте с другими европейскими учеными российские востоковеды представляли «основы западной культуры» как сложное, неодно­ родное явление, восходящее не только к библейской или класси­ ческой античной традиции. Такое новое понимание «Запада» имело

прямые последствия для России. Как страна, населенная множе­ ством различных народов, находящаяся с точки зрения географиче­ ского положения на стыке Европы и Азии, как историческая праро­ дина арийцев и яфетидов — Россия могла обоснованно считаться неотъемлемой составной частью «Запада» в его новом понимании — настоящим Западом в миниатюре, а не его дальней окраиной145. З аклю чение

Российские ученые, о которых шла речь в нашей статье, были частью общеевропейского сообщества, члены которого были хоро­ шо знакомы с публикациями своих коллег, с дискуссиями, прохо­ дившими во всех странах Европы в соответствующих областях на­ уки. Российские специалисты, занимавшиеся изучением азиатских владений Российской империи, поднимали общие вопросы, отно­ сящиеся к управлению восточными окраинами страны, сравнивая и противопоставляя Россию другим европейским государствам. В этом контексте, как выясняется, суждения российских востокове­ дов о положительных и отрицательных особенностях Российской империи на самом деле часто представляли собой клише и стерео­ типы, свойственные всем европейским странам того времени. На примере проанализированных здесь работ мы видим, что воспри­ ятие Российской империи, процессы формирования имперской и национальной идентичности в России в рассматриваемый период не были столь самобытными, как это считается146. Повсюду в Ев­ ропе элиты заявляли о моральном превосходстве своих имперских проектов, приписывали себе особую способность лучше других понимать «туземцев», а потому более гуманно управлять своими владениями. Точно так же и критика недостатков имперской вла­ сти, а также состояния научных исследований в своей стране — по сравнению с другими европейскими державами — не была свой­ ственна лишь России. Как утверждает Бенедикт Андерсон, в Евро­ пе возникли такие образцовые формы национализма, которые за­ тем были экспортированы в другие части света147. На основании рассмотренных в нашей статье примеров можно предположить: в конце XIX — начале XX века европейские элиты, размышляя об управлении своими империями, тоже оперировали целым набором таких образцовых, типовых форм, что позволило осмыслить раз­ личные попытки строительства морских и континентальных импе­ рий в аналогичном ключе148.

Действительно, повсюду в Европе в XIX веке процессы наци­ онального и имперского строительства протекали одновременно и были тесно связаны между собою. Европейские нации опре­ делялись через их имперское предназначение, в то время как «представление об исторической миссии той или иной нации было составной частью более широкого спектра идеологий колониза­ ции»149. В Российской империи — поскольку это была континен­ тальная империя — тем более было сложно провести четкую гра­ ницу между национальным и имперским строительством. Одни и те же регионы империи одновременно осмысливались и как коло­ нии, и как часть национального пространства. Как раз потому что российские специалисты-востоковеды занимались изучением не­ русских этнических меньшинств восточных и западных окраин Российской империи, эти ученые подчас воспринимали окраины (например, Сибирь) как колонии, в то время как другие исследо­ ватели могли рассматривать те же самые области как часть русской национальной территории. В то же самое время в начале XX века российские востоковеды играли важную роль в переосмыслении географических, культурных и ментальных границ между Европой и Азией. Они пытались сделать Азию — и особенно восточную и южную периферию Российской империи — частью общеевропей­ ской идентичности, представить русскую «национальную культу­ ру» как результат взаимодействия различных национальностей империи. Благодаря усилиям В.Р. Розена и его учеников в 1880-е годы в этом процессе наметился новый поворот. В первые два де­ сятилетия XX века ученики Розена в своих работах, которые они сами рассматривали как чисто академические труды, но которые на самом деле оказали значительное влияние на культуру и политику в целом, сформулировали совершенно новое понимание «Запада». В этих работах Россия представала не периферией, а наоборот — центральной частью «Запада», его архетипом. И все же все эти идеи, включая и теории такого непримиримого критика западно­ европейской науки, как Н.Я. Марр, отнюдь не были самобытным, изолированным явлением — напротив, они могли появиться лишь в общеевропейском контексте. Наконец, следует отметить: некоторые высказывания россий­ ских ученых, рассмотренные в этой статье, вполне вписываются в предложенную Э. Саидом теорию о том, как европейцы формиро­ вали свою идентичность, свое представление о самих себе, наста­ ивая на собственном превосходстве перед «Востоком». Однако кон­

цепция Э. Саида, основанная на предположении о существовании единого «ориенталистского дискурса», не позволяет показать всю сложность, противоречивость и изменчивость восприятия «Восто­ ка» как в России, так и в Европе в целом. Перевод с англ. Марины Лоскутовой

1 Ex Tempore: Orientalism and Russia / / Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History. 2000. Vol. 1. № 4. P. 691—727. 2 Denationalization of Science: The Context o f International Scientific Practice / Ed. Elizabeth Crawford, Terry Shinn, Sverker Sorlin. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1993. P. 10. 3 Tolz Vera. E uro p ean , N atio n al, and (A n ti-)Im p erial: T he F o rm atio n of Academic Oriental Studies in Late Tsarist and Early Soviet Russia / / Kritika. 2008. Vol. 9. № 1. P. 53—81; Knight Nathaniel. Grigor’ev in Orenburg, 1851—1862: Russian Orientalism in the Service o f Empire? / / Slavic Review. 2000. Vol. 59. № 1. P. 74—100. 4 Tolz Vera. European, National, and (Anti-)Imperial. 5 Cooper Frederick, Stoler Anna. Tensions o f Empire: C olonial Cultures in a Bourgeois World. Berkley: University of California Press, 1997. P. 13. 6 Tolz Vera. European, National, and (Anti-)Imperial. 7 Raeff Marc. Patterns o f Russian Imperial Policy Towards the Nationalities / / Soviet Nationality Problems / Ed. Edward Allworth. New York: Columbia University Press, 1971. P. 30. 8 Hosking Geoffrey. Russia: People and Empire. London: Harper Collins, 1997; Tolz Vera. Russia: Inventing the Nation. London: Edward Arnold, 2001. 9 Pitts Jennifer. A Turn to Empire. The Rise o f Imperial Liberalism in Britain and France. Princeton: Princeton University Press, 2005. P. 11.

10Ibid. 11 Ibid. 12 Lelyveld David. The Fate of Hindustani: Colonial Knowledge and the Project o f a National Language / / Orientalism and the Postcolonial Predicament / Ed. Carol A. Breckenridge, Peter van der Veer. Philadephia: University o f Pennsylvania Press, 1993. P. 194. 13 Ibid. 14 Metcalf Thomas. The Ideologies o f the Raj. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 15. 15 Cooper Frederick. C olonialism in Q uestion. Berkeley: the U niversity o f California Press, 2005. P. 172. 16 Цит. по: Лунин Б.В. Средняя Азия в дореволю ционном и советском во­ стоковедении. Ташкент, 1965. С. 34—35. 17 Венюков М .И . О черк политической этнограф ии стран, лежащ их меж­ ду Россией и И ндией / / С борник государственных знаний. СПб.: Типогра­ ф ия В. Безобразова, 1878. Т. 5. С. 2—3.

18 См., например: Layton Susan. Russian Literature and Empire. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. P. 263—287. 19 Бартольд В. Речь перед защитой диссертации / / Сочинения. М ., 1963. Т. 1. С. 610. 20 Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. Ташкент: Типография Товари­ щества печатного дела, 1913. С. 60; Бартольд В.В. Восток и русская наука / / Сочинения. М.: Наука, 1977. Т. IX. С. 534. 21 Известия Восточного института под редакцией Позднеева. Т. 1. 1899—1900 академический год. Владивосток: Типография Сущинского и ко, 1900. С. 4. 22 Geography and Empire / Ed. Anne Godlewska, Neil Smith. Oxford: Blackwell, 1994. P. 136. 23 Cooper Frederick. Colonialism in Question; Imperial Rule / Ed. Alexei Miller, Alfred Rieber. Budapest: C entral European University Press, 2004; Berger Stefan, Miller Alexey. N ation-Building and Regional Integration, c. 1800—1914: the Role of Empires / / European Review o f History. 2008. № 3. P. 317—330. 24 Cooper Frederick. Colonialism in Question. P. 172. 25 Григорьев В. В. В опровержение некоторых мнений, высказанных в пос­ леднее время о преподавании восточных языков в России и об изучении у нас Востока вообще //Д е н ь . 1865. 25 сентября. № 34. С. 794. 26 Ранние славянофилы / Сост. H.J1. Бродский. М.: Типография Товарище­ ства И.Д. Сытина, 1910. С. 64—65, 120—121. 27 Известия Восточного института. С. 4. 28 Hokanson Katya. Literary Imperialism, N arodnost’, and Pushkin’s Invention of the Caucasus / / The Russian Review. 1994. Vol. 53. № 3. P. 336—352. 29 Венюков М.И. Путешествия по окраинам русской Азии. СПб.: Типогра­ фия Императорской Академии наук, 1868. С. 389. Здесь даны несколько опре­ делений понятия «колонизация». 30 Венюков М.И. Россия и Восток. СПб.: Типография В. Безобразова, 1877. С. 114-115. 31 Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор в средне-азиатском вопросе. СПб.: Типография А.С. Суворина, 1906. С. 123. 32 Минаев И. П. Россия и англо-индийские интересы / / Восточное обозре­ ние. 1882. 6 мая. № 6. С. 1—3. Ср. с похожими наблюдениями С.Ф. Ольденбур­ га относительно восприятия России коренным населением Китайского Турке­ стана. Петербургский филиал Архива Российской Академии наук (П Ф АРАН). Ф. 208. On. 1. Ед. хр. 63. Л. 44. 33 Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: Мысль, 1987. Т. 1. С. 51—52; Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор в средне-азиатском вопросе. С. 3. 34 Головачев П. Россия на Дальнем Востоке. СПб.: Типография Е.Д. Кус­ ковой, 1904. С. 23. 35 Венюков М.И. Очерк политической этнографии. С. 21—22. 36 См. обсуждение этого утверждения в: Бартольд В. В. И стория изучения Востока в Европе и России / / Сочинения. М.: Наука, 1977. Т. IX. С. 482. 37 Венюков М.И. Россия и Восток. С. 138—140; Максимов А.Н. Русские ино­ родцы. М.: Типолитография А.В. Васильева, 1901. С. 16.

38 Poliakov Leon. The Aryan Myth. Edinburg: Heinemann Educational Books for Sussex University Press, 1971. P. 225. 39 Sunderland Willard. Russians into lakuts? «Going Native» and Problems of Russian N ational Identity in the Siberian N orth, the 1870s—1914 / / Slavic Review. 1996. Vol. 55. № 44. P. 81 5 -8 1 6 . 40 Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 1. С. 49—50; Венюков М.И. П утеш ествия по окраинам русской А зии; Семенов П.П. Значение России в колонизационном движ ении европейских народов / / Известия И мператор­ ского Русского географического общества. 1892. Т. 28. Вып. 4. С. 349—369; Харузин Н. К вопросу об ассим иляционной способности русского народа / / Этнографическое обозрение. 1894. Т. 6. № 4. Кн. 23. С. 43—78. 41 Снесарев А.Е. Индия как главный фактор. С. 37; см. также: Венюков М. И. Поступательное движение России в Средней Азии. Цит. по: Hauner Milan. What is Asia to Us? Russia’s Asian H eartland Yesterday and Today. London: Routledge, 1990. P. 43. 42 Foulke W. D. Slav or Saxon. New York, 1899. P. 21—23, 27, 29. Цит. no: Kierman V. G. The Lords o f Human Kind. European Attitudes towards the Outside World in the Imperial Age. Harmondsworth: Penguin, 1972. P. 102, см. также p. 101; Лебедев Г.С. История отечественной археологии. СПб.: Изд-во C.-Петерб. ун-та, 1992. С. 2 5 -2 6 . 43 Венюков М.И. Краткий очерк английских владений в Азии. СПб.: Типо­ графия В. Безобразова, 1875. С. 93; Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор. С. 37, 128,131, 135, 142. О неоднозначности британского понимания расового превосходства см.: Cannadine David. Ornamentalism. How the British Saw Their Empire. London: Penguin, 2002. P. 8—10, 59. 44 Марр Н.Я. К вопросу о задачах армяноведения / / Журнал Министерства народного просвещ ения (Ж М Н П ). 1899. № 24 (июль № 2/3). С. 246; Ольден­ бург Сергей в: Записки Восточного отделения Русского археологического об­ щества (ЗВОРАО). 1896. № 9. С. 304; Ольденбург С.Ф. Экспедиция Д.А. Клеменца в Турфан в 1898 / / Известия Восточного отдела Русского географического общества. 1917. № 45. С. 111 \ Дьяконова Н.Д. М атериалы первой Туркестанс­ кой экспедиции академика С.Ф. Ольденбурга, 1909—1910. М., 1995. С. 5—10. 45 Марр Н.Я. К вопросу о задачах армяноведения. С. 246. 46 КлеменцД. Пессимизм на бурятской почве / / Сибирские вопросы. 1907. № 10. С. 21. 47 Poliakov Leon. The Aryan Myth. P. 266—267. 48 Бартольд В.В. Речь перед защитой диссертации. С. 607—609. 49 Marchand Suzanne L. Down from Olympus: Archaeology and Philhellinism in Germany, 1750— 1970. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 192, 237; Marchand Suzanne L. Germ an Orientalism and the Decline of the West / / Proceedings o f the American Philosophical Society. 2001. Vol. 145. № 4. P. 456, 470; Hagen Gottfried. German Heralds of Holy War: Orientologists and Applied Oriental Studies / / Comparative Studies o f South Asia, Africa, and the Middle East. 2004. Vol. 24. № 2. P. 149. 50 Slezkine Yuri. N . Ia. M arr and the N ational Origins o f Soviet Ethnogenesis / / Slavic Review. 1996. Vol. 55. № 4. P. 835—836. Термин «яфетический» использо­ вался различными европейскими языковедами в XIX в. и порой применялся

для характеристики индоевропейских языков. См.: Poliakov Leon. The Aryan Myth. P. 189, 193, 199, 211. 51 Stepan Nancy. The Idea of Race in Science. London: Macmillan, 1982. P. 11. 52 Подробнее об этом явлении см. в: Sunderland Willard. Russians into Iakuts? P. 806-825. 53 Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1882. С. 31. Конечно, это не был единственный способ анализа взаимо­ действия русских переселенцев и инородцев. Например, достаточно известный этнограф Н иколай Х арузин отвергал расовые объяснения или объяснения, основанные на представлении об определенных чертах национального характе­ ра рассматриваемых народов. Вместо этого он предполагал, что последствия вза­ имного влияния определялись конкретными условиями, в которых жили и взаи­ модействовали инородческие и русские сообщества. См.: Харузин Н. К вопросу об ассимиляционной способности русского народа. С. 43—78. 54 См.: Ballantyne Топу. O rientalism and Race. H oundm ills: Palgrave, 2002. P. 44—54. См. также: Trautmann Thomas. Aryans and British India. Berkley: The University o f California Press, 1997. 55 Poliakov Leon. The Aryan Myth. P. 257. 56 Shnirelman Victor A. T he Faces o f N ationalist A rchaeology in Russia / / N ationalism and Archaeology in Europe / Ed. M argarita D iaz-A ndreu, Timothy Champion. Boulder: Westview Press, 1996. P. 222—225. 57 Венюков М.И. Россия и Восток. С. 135—137. 58 См.: Минаев И.П. / / Северный вестник. 1877. № 195. 12 (24) ноября. С. 1. 59 Труды Третьего международного съезда ориенталистов в С.-Петербурге. 1876. Т. 1 / Под ред. В.В. Григорьева. СПб.: Типография братьев Пантелеевых, 1879-1880. С. LVI. 60 Григорьев В.В. О скифском народе Саках. СПб.: Типография Император­ ской Академии наук, 1871; Калоев Б.А. В.Ф. Миллер — кавказовед. Орджони­ кидзе: Северо-Осетинское кн. изд-во, 1963. С. 8. 61 Зорин Андрей. Крым в истории русского самосознания / / Новое литера­ турное обозрение. 1998. № 31 (3). С. 126—133. 62 История арийского миф а в России и ее связи со скиф ским мифом рас­ сматриваются в: Larue lie Маг/ёпе. Mythe aryen et reve imperial dans la Russie du XIXe siecle. Paris: CNRS Editions, 2005. Следует отметить, что Ларюэль не впол­ не удовлетворительно освещает различный смысл, в котором понятия «арий­ цы» и «арийская» раса использовались в XIX в. 63 Завоевание П рибалтики при Петре Великом также преподносилось как возвращение исконных русских земель, входивших в состав Киевской Руси. См.: Cracraft James. Empire versus Nation: Russian PoUtical Theory under Peter I / / Harvard Ukrainian Studies. 1986. № 10 (December). P. 524—541. 64 Интересные замечания по этому поводу можно найти в: Laruelle Marlene. Mythe aryen et reve imperial dans la Russie du XIXe siecle. 65 Poliakov Leon. The Aryan Myth. P. 226—267. 66 Достаточно взвеш енные оценки в изложении этого вопроса см. в: Л у­ нин Б. В. Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане. Таш­ кент, 1958. С. 5 2 -5 5 .

67 Бартольд В. Задачи русского востоковедения в Туркестане / / Сочинения. Т. IX. М., 1977. С. 529. 68 Там же. 69 Pitts Jennifer. A Turn to Empire. P. 12; Armitage David. The Ideological Origins of the British Empire. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. 70 Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор. С. 37. 71 Hagen Gottfried. «German Heralds o f Holy War». P. 149, 154—155; Marchand Suzanne L. Down from Olympus. P. 237. 72 Ballantyne Tony. Orientalism and Race. P. 43. 73 Poliakov Leon. The Aryan Myth. P. 271 . 74 Венюков М.И. Россия и Восток. С. 161; Наливкин В.П. Туземцы раньше итеперь. С. 67, 99; Бартольд В.В. / / М ир ислама. 1912.Т. 1 .№ 1/4. С. 593—595. Здесь В.В. Бартольд соглашался с тем, что «отсталость» России по сравнению с Западной Европой сказалась на ее способности «европеизировать» восточ­ ные окраины империи. В другой работе, однако, Бартольд критиковал тех за­ падных ученых, кто подчеркивал «отсталость» России, тем самым ставя под вопрос принадлежность России к Европе. См.: Бартольд В.В. Теократическая идея и светская власть в мусульманском государстве (1902) / / Сочинения. М.: Наука, 1966. Т. VI. С. 341. 75 День. 1865. № 34 ( 25 сентября). С. 792. 76Анализ творчества JI.Н. Толстого см.: Layton Susan. Russian Literature and Empire. P. 263—287. 77 Радлов В. И з Сибири: страницы из дневника. М.: Наука, 1989. С. 662. Хотя немец Радлов и приехал в Россию уже взрослым человеком, по мере раз­ вития своей научной карьеры в этой стране он стал считать себя русским уче­ ным. См.: Tolz Vera. Orientalism, Nationalism, and Ethnic Diversity in Late Imperial Russia / / T h e Historical Journal. 2005. Vol. 48. № 1. P. 143. 78 Оглезнева Т.Н. Русское географическое общество. Изучение народов северо-востока Азии. Н овосибирск, 1994. С. 95—96, 119. 79 Наливкин В. П. Туземцы раньше и теперь. С. 120. 80 Там же. С. 7 2 -7 3 , 8 0 -8 1 . 81 Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор. С. VII; Григорьев В.В. / / День. 1865. № 34 (25 сентября). С. 792; Записка академика Н.Я. Марра о Кавказском историко-археологическом институте / / Известия Императорской Академии наук. VI серия. Петроград, 1917. 1 октября. С. 964. 82 Бартольд В.В. Восток и русская наука. С. 544; И стория отечественного востоковедения с середины XIX в. до 1917 года / Под ред. А.А. Вигасина и др. М., 1997. С. 261. 83 Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор. С. 7. 84 Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. Цит. на с. 62. См. также с. 95, 101 .

85 Dirks Nicholas В. Castes o f Mind. Colonialism and the Making of Modern India. Princeton: Princeton University Press, 2001. P. 9. 86 И все же не следует забывать о том, что производство подобного знания было составной «частью более общего позитивистского проекта, направлен­ ного на сбор поддающихся проверке эмпирических данных о всех существу­

ющих в мире обществах». См.: M etcalf Thomas. The Ideologies of the Raj. P. 26. В ориенталистике применялись те же методы производства научного знания, что и в других дисциплинах. Они же использовались для изучения не только колониальных обществ, но и имперских народов (европейских наций). 87 Так, например, В.В. Григорьев утверждал: «Сейчас всякий признает, что знание — это власть». См.: Григорьев В.В. В опровержение некоторых мнений / / День. 1865. № 18 (30 апреля). С. 433. 88 Бартольд В.В. Барон В.Р Розен и русский провинциальный ориентализм / / Сочинения. М., 1977. Т. IX. С. 589; Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 6 7 -6 8 . 89 Бартольд В.В. И стория изучения Востока. С. 317—319. 90 Венюков М.И. Россия и Восток. С. 104; Снесарев А.Е. Индия как главный фактор. С. 26. 91 Снесарев А.Е. И ндия как главный фактор. С. 11. 92 Cohn Bernard. Colonialism and Its Forms o f Knowledge. Princeton: Princeton University Press, 1996; Dirks Nicholas B. Castes o f Mind. P. 9, 14; Cooper Frederick, StolerAnna. Tensions of Empire. P. 11. 93 Cannadine David. Ornamentalism. P. 67. Автор отмечает, что в своей «тро­ пической империи» «британцы видели всё... сквозь призму своего восприятия вещей у себя дома» (Ibid. Р. 67). 94 Васильев В.П. Религии Востока. СПб.: Типография B.C. Балашева, 1873. С. 6. 95 КлеменцД. Заметки о кочевом быте / / Сибирские вопросы. 1908. № 49/ 52. С. 7 -5 7 . 96 Chaudhuri Nirad С. Scholar Extraordinary. The life o f Professor the Rt. Hon. Friedrich Max Miiller, P. C. London: Chatto and Windus, 1974. P. 7. 97 Никольский M.B. Мотивированное предложение об образовании восточ­ ной комиссии //Д р е в н о с т и восточные. М., 1889. Т. 1. Вып. 1. С. 6. См. сход­ ные наблюдения в: Фалеев П.А. Отчет о поездке в Закавказье и Азербайджан летом 1916 г. (в связи с охраной памятников восточных древностей на кав­ казском фронте) / / И звестия И мператорской Академии наук. VI серия. 1917. 15 февраля. С. 172; Отчет академика Н.Я. Марра к командировке летом 1916 года на Кавказ для охраны памятников в районе военных действий / / Известия им­ ператорской Академии наук. VI серия. 1916. 15 ноября. С. 1482; Бартольд В. В. Задачи русского востоковедения в Туркестане. С. 522, 533. 98 Бартольд В.В. История изучения Востока. С. 467. О сходном восприя­ тии состояния дел в ориенталистике в других странах см.: M etcalf Thomas. The Ideologies of the Raj. P. 148—149. 99 Никольский M.B. М отивированное предложение. С. 6; Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 99. 100 Записка академика Н.Я. Марра. С. 964; Бартольд В.В. Восток и русская наука. С. 534, 544. 101 См.: Chaudhuri Nirad С. Scholar Extraordinary. P. 182. 102 Ibid. P. 184. i°3 o T редакции / / Мир ислама. 1912. № 1. Воспроизводится в: Бартольд В.В. Сочинения. Т. IX. С. 366.

104 П опытка теоретически осмыслить различия между «национальным» и «имперским» пониманием России представлена в: Miller Alexei. The Empire and the N ation in the Imagination of Russian Nationalism / / Imperial Rule / Ed. Alexei Miller, Alfred Rieber. P. 9—26. 105 Miller Alexei. The Empire and the N ation. P. 18 106 А зиатская Россия. Т. 1. СПб.: И здание переселенческого управления Главного управления землеустройства и земледелия. 1914. С. VIII. 107 Bassin Mark. Invening Siberia: Visions o f the Russian East in the Early Nineteenth Century //A m eric a n Historical Review. 1991. Vol. 96 (June). P. 763—794. 108 Пытаясь провести различие между национальным и имперским пони­ манием тех или иных областей России, следует учитывать следующее обстоя­ тельство: слово «колонизация» может иметь разный смысл, обозначая как уста­ новление политического или других форм контроля со стороны имперского народа над другим обществом, так и заселение русскими территорий, которые воспринимались как практически пустынные — поэтому такие территории очень быстро начинали осмысливаться как часть национальной территории. И менно в таком смысле термин «колонизация» употреблялся В.О. Ключевс­ ким в «Курсе русской истории». 109 M etcalf Thomas. The Ideologies of the Raj. P. 54. 110 См., например: Венюков М.И. Путешествия по окраинам русской Азии. С. 397-398. 111 Венюков М.И. К раткий очерк Английских владений в Азии. С. 91—94; Он же. Путешествия по окраинам русской Азии. С. 399, 411; Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 442. 112 Bassin Mark. Invening Siberia. P. 791. 113 Венюков М.И. Путешествия по окраинам русской Азии. С. 410—411. 114 Bassin Mark. Invening Siberia. P. 784—789. 115 Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 440. 116 Там же. С. 435. 117 Там же. С. 440. 118 Там же. С. 443. 119 Там же. С. 443. В отличие от других авторов, М .И . Венюков рассматри­ вал отсутствие частной собственности на землю в Сибири как одну из основ­ ных причин здешней нищеты по сравнению с Северной Америкой. См., на­ пример: Венюков М.И. Россия и Восток. С. 86. 120 Х ороший обзор истории восприятия Азии в России с XVIII в. можно найти в: Bassin Mark. Asia 11 The Cambridge Companion to Modern Russian Culture / Ed. Nicholas Rzhevsky. Cambridge: Cambridge University Press. P. 57—84. 121 Marchand Suzanne L. Germ an Orientalism and the Decline of the West. 122 Prakash Gyan. Another Reason. Science and the Imagination of Modern India. Princeton: Princeton University Press, 1999. P. 8. 123 Tolz Vera. European, N ational and (Anti-)Imperial. P. 72. 124 Толстой И., Кондаков H. Русские древности в памятниках искусства. Вып. 1. СПб.: Типография Министерства путей сообщ ения, 1889. С. IV 125 О соответствующих аспектах трудов Александра Веселовского см.: Жир­ мунский В.М. Вступительная статья / / Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л., 1939. С. XIV—XV.

126 Толстой И., Кондаков Н. Русские древности. С. III. 127 Там же. С. I l l —IV. 128 Веселовский Н. Барон В.Р. Розен / / Ж М Н П . Новая серия. 1908. Т. XVI. № 4. Отд. 4. С. 13—14. Первоначальный отказ руководства Академии наук при­ нять планы В.Р. Розена по развитию востоковедения привел к выходу В. Р. Розе­ на из состава АН в 1882. См.: Протокол заседания Общего собрания. 5 марта 1882 г. / / П Ф АРАН. Ф. 1. On. 1а. Ед. хр. 130. Л. 12, 26 об. - 27. 129 Русское Археологическое общество за третью четверть века своего су­ ществования (1897—1921). И сторический очерк С.А. Жебелева / / РА И И М К РАН. Ф. 2. Оп. 2. Ед. хр. 453. Л. 42 об. 130 См.: П амяти барона Виктора Романовича Розена. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1909; Памяти академика В.Р. Розена / Под ред. И.Ю . Крачковского. М.; Л., 1947. 131 Бартольд В.В. История изучения Востока. Гл. 3 и 5. В особенности см. с. 229—235, 310. Развитие этих взглядов см. в: Бартольд В.В. Культура мусуль­ манства (1918) / / Бартольд В.В. Сочинения. М.: Наука, 1966. Т. VI. С. 143—145. 132 Lewis Martin, Wigen Karen. The M yth o f Continents. A Critique o f M eta­ geography. Berkeley: University o f California, 1997. См. в особенности гл. 2 и 3. 133 Мир ислама. 1912. Т. 1. № 1. С. 4. 134Ольденбург С.Ф. П амяти Василия Павловича Васильева и о его трудах по буддизму / / Известия Российской Академии наук. 1918. Сер. VI. Т. XII. № 7. С. 548; Розенберг О.О. Об изучении японского буддизма / / Ермакова Т.В. Буд­ дизм глазами российских исследователей XIX — первой трети XX века. СПб., 1998. С. 320. 135 Марр Н.Я. Памяти В. Р. Розена / / П Ф АРАН. Ф. 800. On. 1. Ед. хр. 942. Л. 1—2; Васильков Я.В. Трагедия академика Марра / / Х ристианский Восток. 2001. Т. 2. С. 399—401. В последней работе содержится замечательный анализ того, как развивались теории Н.Я. Марра. 136 Марр Н.Я. К авказоведение и абхазский язы к / / Ж М Н П . 1916. № 5. С. 1—27. Статья перепечатана в: Марр Н.Я. Э тапы развити я яф ети ческой теории. Л., 1933. С траницы указаны п о д а н н ы м , приведенны м в последней публикации на с. 67. 137 Записка академика Н.Я. Марра. С. 965. 138 M archand Suzanne L. G erm an O rientalism and the D ecline o f the West. P. 465—473. Ц итата на с. 473. 139 Ibid. P. 468. 140 Записка академика Н.Я. Марра. С. 962—963. 141 О новаторском характере исследований Кондакова см.: Nelson Robert S. The Italian Appreciation and Appropriation o f Illuminated Byzantine Manuscripts, ca. 1200—1450 / / D um barton Oaks Papers. 1995. № 49. P. 209—235. 142 Ponomareva Anna. Andrei Belyi and Indian Culture: A Study o f the Role o f Indian Ideas in the Work o f Andrei Belyi. M Phil, the University o f Manchester, UK. September 2001. P. 14—16, 25, 33, 65, 113—116, 143; Андреев А .И . Храм Будды в С еверной столице. С П б., 2004. С. 17—18; Carlson Maria. ‘N o Religion Higher T han T ruth’: A H istory o f the T heosophical M ovem ent in Russia, 1875—1922. Princeton: Princeton University Press, 1993. P. 193—194; Рерих H. Листы из днев­ н ика. Вып. III. М ., 2002. С. 319, 321; Sharp Jane Ashton. Russian M odernism

between East and West. Natal’ia Goncharova and the Moscow Avant-Garde. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 35, 37. 143 Tolz Vera. Imperial Scholars and Minority Nationalisms in Late Imperial and Early Soviet Russia / / Kritika. 2009. Vol. 10. № 2 (в печати). 144 Tolz Vera. T he E urasians and Russian Im perial Scholarship. Classical Eurasians / Ed. M ark Bassin et al. (в печати). 145 См. также интересный анализ использования русскими славянофила­ ми, начиная с Алексея Х омякова, скифского миф а для утверждения главен­ ствующей роли России в Европе: Laruelle Marlune. Mythe aryen et reve imperial dans la Russie du XIXe siecle. P. 51—99 ; Ларюэль Марлен. М ыслить Азию или мыслить Россию? / / Н еприкосновенный запас. 2003. № 29 (3). 146 Н атаниэль Н айт преувеличивает сп еци ф ичность российского отн о­ ш ения к подданны м своих им перских владений, поскольку приним ает на веру соответствующ ие вы сказы вания представителей российских элит. См.: Knight Nathaniel. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid / / Kritika. 2000. Vol. 1. № 4. P. 7 0 1 -7 1 5 . См. в особенности с. 7 0 3 -7 0 6 . 147 Anderson Benedict. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism._London, 1991. 148 В своей работе Фредерик Купер и Анна Столер задаются вопросом: не следует ли заняться поиском таких типовых форм колониализма, по аналогии с теми, о которых говорит Бенедикт Андерсон применительно к возникнове­ нию национализма? См.: Cooper Frederick, StolerAnna. Tensions o f Empire. P. 13. Н а этот вопрос дается положительный ответ. 149 Cooper Frederick. Colonialism in Question. P. 172.

Витаутас Петронис

PINGE, DIVIDE ET IMPERA: В ЗА И М О В Л И ЯН И Е Э Т Н И Ч Е С К О Й КАРТОГРАФИИ И Н А Ц И О Н А ЛЬН О Й П О Л И Т И К И В П О ЗД Н Е И М П Е Р С К О Й Р О С С И И ( в т о р а я П ОЛОВИН А X I X в е к а )

Если изображ ение стоит ты сячи слов, то карта мож ет стои ть м и л л и о н а — н о будьте осторож ны . Все карты и скаж аю т действительность. Г. ду Блей'

ак видно из заглавия, данная статья рассматривает появле­ ние и развитие этнической/этнографической2 картографии в Российской империи — то есть именно того средства, ко­ торое давало новое понимание о населении страны. Эти карты не только наглядно демонстрировали разнообразие народностей, но также пытались четко определить их пространственное расположе­ ние на основе новейших статистических, этнографических, линг­ вистических и других данных. Впервые пользователи карт, как в России, так и в других странах, имели возможность детально рас­ смотреть распределение этносов и сделать определенные выводы относительно населявших империю народов. Однако, как предупреждал Г. ду Блей (de Blij), карты имеют тенденцию умышленно или непреднамеренно искажать отобража­ емую реальность. Ряд факторов может вмешаться в процесс со­ ставления карт, например устаревшие или намеренно вводящие в заблуждение источники и статистические данные, технические ошибки и т.д. Но, пожалуй, самый главный источник искажений — это «человеческий фактор», или субъективность картографа, его вос­ приимчивость к внешним влияниям3. Таким образом, при анализе картографических работ взаимоотношения между картографом, картой и политико-идеологическими особенностями определенно­ го временного периода становятся важными показателями предвзя­ тости и степени вероятных искажений. Поэтому перефразирован­ ный афоризм «divide et impera» в заголовке данной статьи (нередко

К

появлявшийся в политической риторике конца 1850-х годов4) ука­ зывает на связь между «картографированием», «разделением и уп­ равлением». Следовательно, с середины XIX века этнографические иссле­ дования и этническая картография стали важным инструментом в отображении знаний о Российской империи и населявших ее наро­ дах. В этом смысле карты могли служить лакмусовой бумагой, по­ могающей определить не только качество научных достижений, но также вскрыть тенденции национальной политики своего времени. С и с тем а ти за ц и я э тн о гра ф и ч ес к и х и с с л ед о в а н и й и ПЕРВАЯ ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА Е В Р О П Е Й С К О Й Р О С С И И ( середина 1 8 4 0 - х — к о н е ц 1 8 5 0 - х го д о в)

Первые попытки модернизации и вестернизации России были предприняты еще в начале XVIII века. Царь Петр I провел рефор­ мы во многих сферах политической, экономической, обществен­ ной и культурной жизни. Одна из реформ была направлена на рас­ ширение российского научного потенциала. Предполагалось, что восприятие импортированной западной науки даст России возмож­ ность догнать Европу в ее практическом и теоретическом развитии, а также обеспечит модернизацию государственного управления. Последнее постепенно обусловило появление новой социальной группы — образованной имперской интеллигенции и бюрократии5. Более того, существовало качественное различие между учены­ ми XVIII и XIX веков. Изначально ученый (топограф, этнограф, географ, ботаник и т.д.) был лишь «наблюдателем»6. Энциклопеди­ чески фиксируя природу и условия человеческого существования, он, как правило, не пытался вмешиваться в жизнь общества и ок­ ружавшую его среду — это являлось функцией правителя. Однако с самого начала XIX века российское научное сообщество (как и другие научные сообщества по всему миру) претерпело серьезные изменения. Ученые оказались постепенно вовлечены в политику и конкретные правительственные программы, нацеленные на ре­ формирование государства и его организации. Как следствие, они вступали в тесные взаимоотношения с политиками. Параллельно данному процессу все большее число политически активных пред­ ставителей элиты вступало в ряды ученых и на практике доказы­ вало свои солидные исследовательские способности. Поэтому с

начала XIX века мы можем наблюдать как постепенную политиза­ цию ученых, так и обратное превращение политиков в научных специалистов. До 1840-х годов этнографией и родственными ей дисциплина­ ми в России занимались в основном отдельные исследователи. У них не было согласованной и систематизированной программы исследований, а собранные этнографические сведения были рас­ пределены между различными научными учреждениями7. Первые шаги в направлении нового понимания этнографических исследо­ ваний совпали с прорывом в филологической науке, что особенно заметно в трудах словацкого филолога Павла Йозефа Шафарика (Safari'k) (1795—1861). В одной из своих работ, озаглавленной «Сла­ вянская этнография» (Slovanski narodopis, 1842), Шафарик предста­ вил первую лингвистическую карту славянских языков Европы. Визуализация этой обширной территории демонстрировала не только славянскую общность в противоположность угрозе герман­ ского мира, но и содержала идеи величия, значимости и силы. Подобное представление этнографического материала особенно нравилось русским панславистам, которые видели на карте, что две трети всего славянского мира принадлежат Российской империи. В последующие десятилетия эта карта, то есть научная этнолинг­ вистическая картина, стала важным политическим инструментом в руках русских националистов8. Однако главным поворотным пунктом в российских научных этнографических исследованиях можно считать 1845 год, когда было основано Императорское Русское географическое общество (ИРГО), членами которого стали многие выдающиеся и энергичные ученые, исследователи, политики и представители интеллигенции. Одно из отделений общества специально занималось изучением эт­ нографии. Этнографические исследования стали приобретать черты организованной, скоординированной и систематизированной науч­ ной дисциплины. Следовательно, можно констатировать, что с се­ редины 1840-х годов этнография в России постепенно выделилась в самостоятельную дисциплину с собственной методологией и теори­ ей. Именно при содействии этого научного общества была издана первая этнографическая карта Европейской России — подготовлен­ ная выдающимся ученым, статистиком Петром Ивановичем Кёппеном (Кбрреп) (1793—1864).

С ранних лет Кёппен интересовался гуманитарными и обществен­ ными науками, статистикой, экономикой, лингвистикой и т.д. — всем, что связано с жизнью человека. Для Европы, и еще более для России, это были довольно новые дисциплины. Их первоначаль­ ное распространение и развитие в Российской империи (Кёппен учился в Харьковском университете) во многом зависело от усилий отдельных ученых, которые в то время были в большинстве своем иностранцами9. Поэтому неудивительно, что Кёппен стремился поехать в Европу, не только чтобы ознакомиться с новыми культу­ рами, но и узнать о последних научных достижениях. Однако толь­ ко в 1821 году ему удалось выехать из России и провести следую­ щие три года, путешествуя по Австрийской империи и германским государствам. Во время своих странствий Кёппену удалось установить кон­ такты и даже подружиться с некоторыми знаменитыми учеными, политиками, писателями и государственными деятелями. Напри­ мер, в Австрийской империи он обменивался знаниями с коллегами-славистами — Ш афариком, Яном Колларом (КоМ г) (1793—1852), Вацлавом Ганкой (Hanka) (1791 —1861), Франтише­ ком Палацким (Palacki) (1798—1876), а также познакомился с по­ этом Фридрихом Шлегелем (1772—1829) и многими другими. Во время своего пребывания в Венгрии Кёппен занимался научными изысканиями, в частности вычленял русский этнос в Трансильвании, исследовал немецкий и мадьярский диалекты, познакомился с болгарским языком, изучал историю Венгрии и т.д.10 Подобная широта научных исследований была характерна для него по при­ езде в каждое новое место. Среди многих знаменитостей, с которыми он встречался в гер­ манских землях, были Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832), Якоб Гримм (1785—1863), Иоанна Шопенгауэр (1766—1838) — мать фи­ лософа Артура Шопенгауэра и другие. Что касается географичес­ ких исследований, то Кёппен обсуждал географию Древней Руси с немецким историком и географом Конрадом Маннертом (Mannert) (1756—1834), но самое главное — он встретился с выдающимся гео­ графом Карлом Риттером (Ritter) (1779—1859), чьи работы имели огромное влияние на развитие географии в России на протяжении всего XIX века11. В своих поездках Кёппен собрал немало ценного материала, который позже использовал в своих научных трудах. Это загранич­ ное путешествие вдохновило его на разработку и содействие раз­

витию новых научных дисциплин в России, помогая тем самым модернизации государства и общества. Одной из таких дисциплин были этнические исследования, включавшие этнографию, стати­ стику и этническую картографию. Кёппен, один из соучредителей ИР ГО и в некотором смысле последователь академической традиции XVIII века, считал, что в тот момент первоочередной и основной задачей статистика было изучение территории страны и определение количества населяю­ щих ее жителей. Следовательно, «показать деление жителей по народам должно бы быть делом Этнографии, на исследованиях которой, так же как и на данных, представляемых Географиею, Статистик должен основать свои выводы»12. Проблема заключалась в том, что в 1840-х годах русская этнография находилась в стадии становления, и ученые, предоставлявшие информацию о распро­ странении различных этносов в России, в основном работали в других областях знаний. По мнению Кёппена, их отчеты не соот­ ветствовали методологическим требованиям и содержали неточно­ сти. Поэтому еще приблизительно в середине 1830-х годов он ре­ шил предпринять собственное этностатистическое исследование13. Будучи скрупулезным статистиком, Кёппен педантично соби­ рал всевозможные демографические данные по всей Европейской России, параллельно определяя этнический состав населения. На основе собранного материала он издал два картографических ис­ следования — «Этнографический Атлас Европейской России» (1848)14 и «Этнографическая Карта Европейской России» (1851)15. Последняя стала весьма популярной и несколько раз переиздава­ лась в 1850-х годах. Атлас же был подробным, объемным и доро­ гим изданием, отпечатанным лишь в трех экземплярах16. Следует особо отметить, что ни в атласе 1848 года, ни на карте 1851 года не было отмечено распространение русских (т.е. так на­ зываемой «официальной» русской народности, включавшей бело­ русов, великорусов и малорусов). Кёппена в большей степени ин­ тересовало выявление и территориальное распространение малых этнических групп и языков, поэтому в этой работе он имел дело исключительно с нерусскими народами (кроме территорий Кавказа и Сибири17). По этой причине русские территории остались на кар­ тах неокрашенными. Тем не менее некоторые славянские этносы, например болгары, поляки и сербы, впоследствии появились на карте в основном благодаря тому, что Кёппен смог получить ин­ формацию о местах их проживания18. В некоторых случаях опре­

деленные славянские этнические группы — как, например, ноляки в западных губерниях — изображались имеющими свои терри­ ториальные эксклавы среди нерусских народов. Поэтому эти ком­ пактные этнические островки были также отмечены на карте. Как уже отмечалось ранее, ИРГО сыграло решающую роль в создании данных этнографических карт. Это произошло благода­ ря тому, что в 1845 году, вскоре после основания общества, Кёппен возглавил в нем отделение статистики. Эта должность позволила ему посвящать больше времени и усилий данному этнокартографическому проекту и расширить переписку с представителями мест­ ных властей и членами ИРГО в губерниях с целью получения раз­ нообразной статистической информации19. По мнению Кёппена, цель получения максимума этностатистических данных о всех на­ родах империи оправдывала некоторые сомнительные средства и источники, использованные в его работе: При настоящем состоянии науки [этностатистики. — В.П.\ можно и должно пользоваться этими приблизительными выводами, нисколь­ ко не опасаясь, чтобы они удалялись от истины более чем всякие дру­ гие такого же рода выводы; но вместе с тем, не можем и не радоваться, когда видим, что тот или другой уголок этнографической карты полу­ чает, посредством действительного перечисления его народонаселения, числовую определенность, во всяком случае, достовернейшую, чем ре­ зультаты соображений и догадок, как бы эти последние ни были осно­ вательны и остроумны20.

Как видно из вышесказанного, самый важный источник для создания этнических (и в целом любых тематических) карт — ста­ тистика. Эта дисциплина в те времена была еще новой и неупоря­ доченной, поэтому сбор статистических данных занимал много времени. Например, Кёппен начал собирать этностатистический материал о нерусском населении северо-западных губерний еще в 1820-х годах21. Данный район вызывал у ученых большие сложно­ сти, поскольку три основные этнические группы — белорусы, литов­ цы и поляки — перемешались между собой, особенно в Виленской губернии и окрестностях Вильны. По этой причине определение районов их распространения было весьма затруднительным. Глав­ ным отличительным критерием являлся язык, хотя иногда этот признак был неприменим в полной мере в данном районе, по­ скольку местное население могло говорить на двух или трех язы­

ках. В отсутствие жесткой этнической идентификации населения этого региона, исследователь получал изрядную свободу для интер­ претаций — по сути, если человек, проводивший исследование, задавал вопросы на польском языке, то и ответы он получал попольски. Именно так опрашиваемые становились статистически «поляками». Если вопросы задавались на белорусском языке — «белорусами» и т.п. Таким образом определялась этническая при­ надлежность целых семей, а иногда даже деревень. Поэтому Кёппен старался получить этностатистические данные из разных ис­ точников, чтобы сопоставить и обосновать их. Несмотря на все трудности проведения исследования, первая этнографическая карта России была хорошо встречена на родине и за рубежом. Европейские ученые хвалили ее за новаторство и высокий научный уровень проведенной Кёппеном работы. В то время существовала лишь одна сопоставимая карта — это «Землевид» (Zemlevid) (1842) Шафарика, в создании которой Кёппен при­ нимал активное участие. Его знакомство с Шафариком вылилось в длительное и плодотворное сотрудничество, переписку и обмен статистической, лингвистической и этнической информацией22. Можно предположить, что карта Кёппена была бы встречена за пределами России с еще бблыиим энтузиазмом, если бы не огра­ ниченное количество копий и огромный спрос внутри страны. По этой причине распространение данной работы было весьма мед­ ленным. Например, Французское географическое общество (Societe de Geographie) получило эту карту в 1852 году, а Британское Королев­ ское географическое общество (British Royal Geographical Society) — только в 1857 году23. Таким образом, начальный период этнографических исследо­ ваний и этнического картографирования поставил ряд жизненно важных вопросов, на которые необходимо было ответить, чтобы продолжить работу. Главным был вопрос о количестве и качестве статистических данных. Все еще находясь в стадии становления, российская статистика не могла предоставить необходимую инфор­ мацию в нужном объеме. Однако еще важнее был тот факт, что данные, содержавшиеся в статистических таблицах, представляли собой материал для дальнейшего интерпретирования. В некотором смысле это делало возможным политизированную и идеологичес­ ки ангажированную трактовку научных данных. Несмотря на не­ которые ошибки, карты Кёппена пользовались большим спросом, что свидетельствовало о том, что подобные научные исследования,

как и этническое картографирование в целом, были важными и актуальными для России, где они служили не только научным, но и политическим нуждам своего времени. Э тн и ч ес к а я ка рто граф и я и п о л и т и к а : э тн о гра ф и ч ес к о е ОПИ СА НИ Е СЕВЕРО-ЗАПАДНЫ Х ГУБЕРНИЙ

Р. Ф О Н

ЭРКЕРТА

( 1863) Рубеж 1850—1860-х годов можно считать периодом преобразо­ ваний в этнографических исследованиях внутри России. Частично это происходило благодаря значительным переменам, происходив­ шим в стране в результате реформ, проводимых императором Александром И. Особый научный и политический интерес к изме­ нениям в социальной структуре империи возник после отмены кре­ постного права. Развернулись широкомасштабные исследования по определению социально-экономического и этнического харак­ тера «нового» народонаселения империи. В результате был издан ряд карт и атласов, а также многочисленные статьи и книги, в ко­ торых рассматривались эти вопросы, и особенно проблемы запад­ ных и северо-западных регионов, выступавших в качестве передне­ го края реформ24. Однако наряду с нарастанием научного интереса росло и напря­ жение в политической сфере, прежде всего из-за конфликта польских и русских устремлений к доминированию в Западном крае. Неудивительно, что национальная политика до и после вос­ стания 1863—1864 годов нашла отражение в научных трактовках, а частично и была сформирована ими. Почти все научные работы подверглись влиянию политических течений своего времени и со­ держали «политически правильные» выводы. Пожалуй, одним из наиболее ярких примеров стало картографирование западных гу­ берний и населяющих их народов. В такой обстановке, примерно в 1863 году, во время восстания, были подготовлены две важнейшие картографические работы — «Атлас народонаселения Западного русского края по исповеданиям»25 и «Этнографический атлас За­ падно-Русских губерний и соседних областей»26. Составление конфессионального атласа началось в 1859 году, когда Помпей Николаевич Батюшков (1810—1892), наблюдавший в то время за реконструкцией православных церквей в северно-западных губерниях, стал собирать статистические данные о жителях

местных приходов. В 1862 году Александр Федорович Риттих (1831—? не ранее 1912), назначенный начальником картографичес­ кой группы, обновил подборки данных Батюшкова, дополнив их информацией из других источников (включая собранные Кёппеном), тем самым завершив работу над атласом27. Весной 1863 года другой картограф, Родериг Федорович Эркерт (Георг Фердинанд Роберт фон Эркерт) (1821—1900), прусский не­ мец, служивший в российской императорской армии28, издал пофранцузски этнографический атлас так называемых польских гу­ берний, переиздав его в том же году на русском языке. Французское издание предназначалось для европейских читателей и, по мнению автора, представляло «русский взгляд» на этническую ситуацию в северно-западных губерниях в противовес интерпретациям, рас­ пространявшимся польскими эмигрантами во Франции. Русско­ язычное издание атласа преследовало ту же цель, но предназнача­ лось для русской аудитории29. Оба атласа и их создатели представляли новое поколение рос­ сийских ученых. Вероятно, одним из наиболее спорных моментов была степень влияния политики и идеологии на научные трактов­ ки и исследования. В этом отношении конфессиональный атлас Риттиха был довольно близок по уровню к научным стандартам предыдущих работ, поскольку он представлял собой попытку дать картину, основанную на новейших статистических источниках, а также на других научных изысканиях. Однако атласы Эркерта слу­ жили наглядным доказательством радикального подхода к вопро­ су этнических исследований, открыто совмещая политику и этни­ ческую картографию. Как уже было сказано, в 1863 году Эркерт опубликовал два из­ дания своего атласа — на французском и русском языках. Однако при сравнении этих изданий очевидно, что более поздняя русская версия отличалась от французской. В зависимости от аудитории (европейской или российской), атласы по-разному отображали белорусские, польские и литовские районы расселения в Гроднен­ ской и Виленской губерниях. Свои цели Эркерт довольно четко изложил в предварительном комментарии к русскому изданию, где он представил процесс работы, препятствия, с которыми ему при­ шлось столкнуться, свое понимание проблемы этнического распре­ деления в северо-западных губерниях, а также дал краткий истори­ ческий обзор этих районов, не упомянув, однако, об измененных картах в своих атласах30.

Из текста комментария видно, что картограф прекрасно пони­ мал, что его работа находилась в контексте непрекращающейся идеологической борьбы в данном регионе — между господствую­ щей польской культурой и политикой русификации31. Вместе с тем пояснения также обнаружили недостаточную заинтересованность Эркерта в поддержании научного уровня своей работы. Научная основа его исследования была довольно смутной — он слишком полагался на собственные эмпирические наблюдения, использовал непроверенные рассказы и отчеты своих сослуживцев и простых солдат, переписку, беседы с местным населением и т.п.32 И все же, несмотря на неполные и частично недостоверные данные, своей основной целью Эркерт считал описание проблемного этнического большинства в Северо-Западном крае, открыто демонстрируя в этом свои намерения следовать официальной политической идео­ логии деполонизации. Более того, картограф предложил российс­ ким властям методы «исправления» и улучшения неблагоприятной этнической ситуации. Таким образом, становится совершенно ясно, что работа Эркерта была политически тенденциозна, а содер­ жание атласа постепенно смещалось из первоначально заявленной научной сферы в политическую и идеологическую. Напомним, что оба атласа Эркерта и последующий пояснитель­ ный текст появились во время польского восстания 1863—1864 го­ дов. Однако еще до восстания разраставшийся конфликт между поляками и имперскими попытками включить западные губернии в сферу российского культурного влияния был важной политичес­ кой проблемой33. Следовательно, двойственное визуальное отобра­ жение этнического распределения в этом районе имело как мини­ мум две различные цели. Во французском издании было показано, что белорусы и украинцы занимали ббльшие территории, тем са­ мым сокращая размер земель, населенных поляками. В русском издании подчеркивалась противоположная тенденция — польские этнические территории были обозначены как проникающие на белорусские, литовские и украинские земли. Такая уловка была частично возможна благодаря ранее упоминавшимся трудностям в установлении этнической принадлежности местного населения. Однако трактовка Эркертом противоречивых этностатистических данных была глубоко антинаучной — ради политических построе­ ний поляки становились либо агрессором, предъявлявшим терри­ ториальные требования к своим соседям (во французском издании атласа), либо проблемным этническим большинством, которое уже преобладало в северо-западных губерниях (в русском издании).

За этими устремлениями стояла убежденность Эркерта в том, что только имперские власти могли решить межнациональный конф­ ликт в северо-западных губерниях. Как заметил один из его оппо­ нентов, Эркерт категорически отвергал мысль об участии какой бы то ни было другой, не правительственной организации или лица в этом деле34. Поэтому, как только имперские власти смогли осознать опасность «полонизма», им следовало предпринять срочные дей­ ствия по организации защиты «этнического будущего» северо-западных губерний: «...теперь, когда влияние полонизма ослаблено, важ­ нее всего нравственное влияние, нравственное завоевание. Ни национальная и религиозная ненависть, ни сословная вражда, ни предвзятые мнения о социальном и экономическом быте и учреж­ дениях, а менее всего демократически-либеральный фанатизм и постоянно тесно связанный с ним деспотизм, не должны не только решать дело, но и влиять на него в этом великом и важном вопросе о социальных и национальных отношениях наших западных губер­ ний»35. Возможно, столь сильную веру в правоту политических ре­ шений, принимаемых имперскими властями относительно северозападных губерний, можно объяснить происхождением картографа. Прусский офицер, пользовавшийся поддержкой представителей высшей бюрократии Пруссии, мог стать наилучшим посредником между прусской и российской политическими культурами. Атласы Эркерта могли бы считаться выражением «прусского пути» в решении этнического конфликта между поляками и российскими властями. Это предположение можно подкрепить тем, что даже если ат­ лас Эркерта и отражал воззрения имперских властей, то было не­ ясно, чье мнение содержалось в пояснительной записке к нему — официальных властей или картографа36. Явно выраженная идеоло­ гическая предрасположенность последнего к позиции государства и его политике контрастировала с его же претензиями на научную «объективность». По мнению Эркерта, его «объективная позиция» как составителя объясняется его происхождением — он не был ни русским, ни поляком, не принадлежал ни к католической, ни к православной церкви и т.д.37 Тем не менее, в конце концов, слишком усердная проповедь деполонизации и политизированность его карт завели Эркерта в ловушку, особенно после следующего заявления: «...тот, который, во что бы то ни стало, станет искать русский элемент между жите­ лями Западного края, найдет слишком много русских, а тот, кото­ рый станет отыскивать польский элемент, найдет слишком много

поляков»38. Таким образом, в зависимости от принятой точки зре­ ния и устремлений (научных или идеологических), интерпретация этнографических данных и их подача были в основном делом вы­ бора исследователя. Следовательно, малые этнические группы, такие как белорусы, латыши или литовцы, либо страдали, либо выигрывали от борьбы между польскостью и русскостью39. Публикация атласа была сразу же замечена за пределами Рос­ сийской империи, особенно в германских государствах и во Фран­ ции. Можно сказать, что французское издание атласа достигло той цели, которую ставил перед ним Эркерт, — оно породило полеми­ ку о двойственном положении поляков в России и даже убедило часть французского общества, что претензии поляков не имели исторических или этнографических предпосылок40. Более того, точка зрения ряда немецких географических журналов соответство­ вала позиции, выраженной во «Взгляде» Эркерта. Тем самым рус­ ско-польское этническое соперничество сопоставлялось, в каком-то смысле, с немецко-польским конфликтом. Несмотря на указание на неточные статистические данные относительно польского населения в прусской и российской частях бывшей Польши, А. Петерманн (Petermann), редактор знаменитого картографического журнала «Mittheilungen», оценил антипольские устремления атласа41. Пре­ зидент Лондонского антропологического общества Джеймс Хант (Hunt) также отнесся серьезно к работе Эркерта и даже причислил ее к разряду «описательной антропологии»42. Может показаться, что атласы Эркерта были нацелены на раз­ жигание крупномасштабного этнического конфликта между рус­ скими (представленными имперскими властями) и поляками в северо-западных губерниях. Предлагая радикальные меры, такие как быстрая ассимиляция, он не просто способствовал эскалации кон­ фликта, но даже выдвигал свои соображения о том, как устранить сопротивлявшуюся империи национальную группу и ее культуру. В этом смысле Эркерт планировал военные действия, а не иссле­ дование региона. П о л и т и ч е с к а я этн о гр аф и я и э т н и ч е с к а я картограф и я —

и н азн ач ен и е этнограф ических д и сц и п ли н в р а б о т а х А.Ф. Р и т т и х а ( в т о р а я п о л о в и н а XIX в е к а ) см ы сл

Столь радикальный подход к этнической картографии, об­ суждавшийся в предыдущей части, был не единственным приме­

ром резкой консолидации русской нации и имперского простран­ ства. Вообще говоря, этнограф ия как сочетание дисциплин, изучающих этнические группы, также превратилась в подобный инструмент консолидации. Если в середине 1840-х председатель эт­ нографического отделения ИРГО Карл Максимович Бэр (1792— 1876) все еще мог утверждать, что национальная политика по отно­ шению к населяющим империю народам должна осуществляться с учетом их этнографических особенностей и уровня культурного развития43, то в начале 1860-х ситуация радикально изменилась, и этнография уже шла вслед за политикой. Пожалуй, один из луч­ ших примеров этого нового веяния можно найти в работах уже упоминавшегося балтийского немца А.Ф. Риттиха, который заре­ комендовал себя одним из ведущих картографов и специалистов по этническим вопросам. Однако, проводя важные новаторские научные исследования и нанося на карту населявшие Россию на­ роды, он проявил себя как непримиримый русско-центричный панславист, решительно поддерживавший официальную государ­ ственную идеологию. Хотя у обоих, Эркерта и Риттиха, были схожие цели — одно русское государство и одна русская нация, — следует отметить, что методологический подход к этнографии и этническим исследова­ ниям у Риттиха был более сложным, чем у его коллеги. Риттих выражал свои взгляды с большей идеологической обоснованнос­ тью. Наиболее отчетливый пример дают его «Четыре лекции по русской этнографии» — сборник конспектов, содержавший теоре­ тические и методологические позиции автора, не говоря о миро­ воззренческих постулатах, выработанных им в годы наибольшей научной активности (1862—1881 )44. Главная мысль этих лекций заключалась в том, что этнография и входящие в нее дисциплины (он упомянул среди прочих геогра­ фию, статистику, археологию и нумизматику) были политически­ ми науками, которые помогали укреплять государство, армию и доминирующую нацию — русских. Риттих доказывал, что народы являются продуктами своей среды обитания, а отдельные инди­ виды внутри них связаны кровными и духовными узами; чем прочнее были эти узы, тем крепче и цивилизованней была на­ ция45. С этой точки зрения его можно считать последователем зна­ менитого немецкого географа Карла Риттера, чьи работы имели большое влияние в России на протяжении XIX века. Тем не менее, если Риттер предлагал лишь новаторские научные наблюдения,

Риттих стремился к практическому применению его теорий, впи­ сывая их в политический контекст данного периода. Поэтому он утверждал, что политизированная этнография должна стать обяза­ тельной дисциплиной для всех государственных служащих, особен­ но тех, кто находился в постоянном контакте с нерусским насе­ лением в губерниях. Будучи офицером императорской армии, Риттих был чрезвычайно заинтересован в применении этих зна­ ний при обучении новобранцев. Таким образом, армия должна была стать институтом усиления этнической ассимиляции и ук­ репления государственного патриотизма. Рекруты различного этнического происхождения должны заканчивать военную службу убежденными патриотами, готовыми сражаться за государство46. Примечательно, что такая заинтересованность имела под собой веские основания — большая часть западных приграничных рай­ онов России была населена нерусскими47. Следовательно, одной из долговременных целей становилась их полная ассимиляция и пре­ вращение в лояльных подданных: Если наша грамотность сделается обязательною и всеобщею, если рус­ ская школа твердо усядется среди наших 25% инородческого населения России... через каких-нибудь 100 лет, через 3 поколения по всей русской территории не будет другого народного языка, как русского, что в смыс­ ле государственном и специально в этнографическом только желательно48.

Отсюда следует, что этнография, по мнению Риттиха, являлась политической, но в то же время и прикладной наукой. Таким об­ разом, научные этнографические изыскания должны были иметь целью подготовку лекционных курсов для офицерства и чиновни­ чества империи, чтобы помочь им ознакомиться с многонацио­ нальным пространством Российского государства. Это также озна­ чало, что любое культурологическое исследование становилось политизированным проектом, тесно связанным со сферой управ­ ления государством. Риттих был непоколебим в том, что «этногра­ фия есть и была всегда достоянием тех образованных людей, от которых многое зависит. Зависимость же эта, польза от нее, всегда будет находиться в соответствии с познанием того народа и войс­ ка, к которым мы имеем счастье себя сопричислять»49. Как всякий может убедиться, его политические взгляды резко контрастировали с его научными трудами, которые очень высоко оценивались российским и европейским научным сообществом50.

Конфессиональный атлас Западного края 1862 (1864) года стал вдохновляющим примером для других исследователей51. Десять лет спустя, в 1875 году, Риттих подготовил другую большую картогра­ фическую работу — «Этнографическую карту Европейской Рос­ сии»52. Сразу после выхода из печати она была послана на Между­ народный географический конгресс в Париже, где была удостоена высшей награды53. Неудивительно, что в своих рецензиях европейские ученые взволнованно отзывались о высоких достижениях России на Па­ рижском географическом конгрессе (1875) и хвалили карту Риттиха. Некоторые обозреватели отметили, что карта выявила тенден­ ции к быстрой ассимиляции: «Она [карта Риттиха] показала самым поразительным образом постепенное поглощение малых нацио­ нальностей великорусской нацией; и четко показала, что недале­ ко то время, когда вся эта обширная империя будет населена одним народом, говорящим на одном языке»54. Подобное впечатление не было большим преувеличением. Однако, по мнению Риттиха, даже умеренная критика со стороны Запада была открытым выпадом против «великой русской нации». Он утверждал, что эти ученые не понимали специфику этнической ситуации в России и поэтому делали неправильные выводы. Очевидно, что с помощью своих картографических и других работ Риттих пытался опровергнуть или скорректировать мнения, высказанные за пределами России. Но в то же время очевидно и то, что в своих выводах он зачастую руко­ водствовался не научными фактами, а идеологией. Он считал, что Европейская часть Российской империи достаточно хорошо изу­ чена, а ее этническая картина ясна, поэтому у западных специали­ стов не должно быть сомнений в достоверности российских науч­ ных данных и исследований55. Тем не менее, как уже упоминалось ранее, было ясно, что и Эркерт, и Риттих «запланировали» постепенное исчезновение мно­ гих нерусских этнических групп с этнографических карт Российс­ кой империи. После издания карты Риттиха в 1875 году ни одной большой этнокартографической публикации, посвященной территории Ев­ ропейской России или западных губерний, так и не появилось. Отчасти потому, что после переписи населения 1856 года так и не было собрано новых и доступных статистических данных. Новая общегосударственная перепись не проводилась вплоть до 1897 года, последняя и стала наилучшим источником для проектов создания

новой этнографической карты всей Российской империи. Дискус­ сии по поводу составления подобной карты начались непосред­ ственно перед началом Первой мировой войны. З аклю чение

В заключение можно сказать, что последовательная политиза­ ция науки в России в XIX веке теснейшим образом связала этни­ ческую картографию с национальной политикой. Во взаимоотно­ шениях этих явлений различаются два сравнительно обособленных периода: 1) до 1860-х годов, когда картографические работы были в определенной степени менее политизированы; 2) и с 1860-х и далее, когда политические и идеологические намерения, стоящие за этнической картографией и интерпретацией данных этногра­ фии, довлели над научной обоснованностью. Создание этнографических карт было долгим и трудным делом, которое требовало немало индивидуальных усилий и способностей, а также взаимодействия с другими учеными в России и за рубежом. Поэтому этническое картографирование нельзя рассматривать как изолированный процесс, происходящий исключительно внутри отдельной страны. Например, научные связи, завязанные Кёппеном в его путешествиях по Центральной Европе, оказались исклю­ чительно полезными для его последующих научных изысканий. В некотором смысле составление этнических карт — это плод меж­ дународного сотрудничества. Исследования Риттиха и Эркерта также были результатом ев­ ропейского взаимодействия. Их научные теории содействовали распространению российской имперской национальной политики, а также старались оградить ее от нападок зарубежных оппонентов. Поэтому эти и многие другие этнические карты, составленные после 1860-х годов, в большей степени отражали интересы идео­ логической борьбы, а не науки, в чем Эркерт проявил особые творческие способности. Вероятно, его атласы сознательно или подсознательно использовали идею и содействовали развитию «немецкого пути», т.е. быстрой и планомерной ассимиляции поля­ ков в северо-западных губерниях. Однако в то время такой подход был довольно радикальным даже для российских властей. Этнические карты России встретили в основном положитель­ ный прием, хотя малый тираж замедлил их широкое распростра­ нение. Несмотря на это, очевидно, что каждый из картографов

достиг своей первоначальной цели — Кёппен заложил основы рос­ сийской этнической картографии; Риттих подготовил несколько карт и атласов, указывавших на меняющуюся конфессиональную и этническую ситуацию в западных губерниях, а Эркерт попытал­ ся дать отпор оппонентам и в то же время разжечь полемику о пра­ вомерности польских территориальных притязаний. Однако с на­ чала 1860-х годов зарубежная читающая публика стала с большей осторожностью оценивать некоторые этнические исследования, проводимые в императорской России. Так, например, атласы Эр­ керта получили высокую оценку лишь в немецких изданиях — в тех, что имели сходные идеологические предубеждения против поляков. И, наконец, хотя принцип «разделения и властвования» при помощи этнической картографии казался вполне подходящим для российской национальной политики середины XIX века, все же вполне очевидно, что этот принцип был в большей степени целе­ вой установкой, чем правилом, поскольку в конечном итоге, как писал Риттих, только власть имущие выбирают конкретный план действий. Перевод с англ. Владислава М акарова

1 Blij H.J. de. Foreword / / Monmonier M. How to Lie with Maps. Chicago; London, 1996. P. XI. 2 Используемые здесь термины «этнический» и «этнографический» впол­ не взаимозаменяемы (если не указано иное), что согласуется со стилем XIX в. 3 По этой теме, а также о способах сознательных искажений при картогра­ фических работах см., например: Wright J.К. Map Makers are Human: Comments on the Subjective in Maps / / G eographical Review. 1942. Vol. 32. № 4 (October). P. 527—544; Speier H. Magic Geography / / Social Research. 1941. № 8. P. 310— 330; Boggs S. W. Cartohypnosis / / The Scientific Monthly. 1947. № 64. P. 469—476; Ager J. Maps & Propaganda / / Bulletin o f the Society o f University Cartographers. 1977. № 11. P. 1—15; Pickles J. Texts, H erm eneutics and Propaganda Maps / / Writing Worlds: Discourse, Text and M etaphor in the Representation of Landscape / Eds. T.J. Barnes, J.S. Duncan. London; New York, 1992. P. 193—230. 4 В контексте XIX века данный афоризм часто использовался при описа­ н и и национальной политики прусского государственного деятеля Отто ф он Бисмарка (1815—1898). Как подчеркивает литовский историк Дариус Сталюнас (Stalibinas), виленский генерал-губернатор В. Назимов (1815—1898) также поднимал вопрос о необходимости подобной политики. Его план состоял в том, чтобы настроить белорусов и литовцев против поляков и польской культу­

ры. См.: Stalidnas D. Did the Government seek to Russify Lithuanians and Poles in the Northwest Region after the Uprising of 1863—64? / / Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2004. Vol. 5. № 2 (Spring). P. 277. 5 ПыпинА.Н. И стория русской этнографии. СПб., 1890. Т. 1. С. 3, 51—57, 7 8 -8 3 . 6 Там же. С. 123. 7Анучин Д. О задачах русской этнографии / / Этнографическое обозрение. 1889. № 1. С. 6. 8 Согласно Пыпину, завоз панславистских идей в Россию произош ел в 1830-х гг. П анславизм тогда уже существовал в Центральной Европе и вскоре достиг России. Примечательно, что эта «большая картина» славянского мира стимулировала развитие этнографии в России. См.: Пыпин А.Н. И стория рус­ ской этнографии. Т. 1. С. 31—32. 9 Кёппен Ф.П. Биография П.И. Кёппена / / Сборник отделения русского язы­ ка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1912. Т. 89. С. 7—29. 10 Там же. С. 6 1 -7 5 . 11 Там же. С. 81—96. Знаменитый русский географ, статистик и этнограф П.П. С ем енов-Т ян-Ш анский находился под большим влиянием работ Гум­ больдта и Риттера. Позже он перевел на русский язы к некоторые части «Гео­ графии» Риттера (ее тома, касающ иеся Азии, были опубликованы в 1850 г.). Риттер ввел понятие «сравнительной географии», которым и вооружился С е­ менов, хотя он и отверг теологические доводы Риттера и остался на позити­ вистских позициях. См.: Козлов И.В., Козлова В.А. Петр Петрович Семенов ТянШ анский. М ., 1991. С. 2 1 -3 7 . 12 Кёппен П.И. Об этнографической карте Европейской России Петра Кёп­ пена, изданной Императорским Русским Географическим Обществом. СПб., 1852. С. 3. 13 Там же. С. 3—4; Кёппен Ф.П. Биография П .И. Кёппена. С. 146—147. 14 Этнографический атлас Европейской России, Составитель Петр Кёппен, член Русского Географического общества. СПб., 1848. 15 Этнографическая карта Европейской России / Сост. П.И. Кёппен. СПб., 1851. 16 Корреп P. D er Litauische Volksstamm: Ausbereitung und Starke desselben in der Mitte des XIX. Jahrhunderts / / Bulletin de la classe des Sciences Historiques, Philologiques et Politiques de L’Acaddmie Impdriale des Sciences de Saint-P6tersbourg. 1851. Vol. VIII. № 18/19. P. 275 (сноска № 7); Карский Е.Ф. Белорусы. Варшава: Типография Варшавского Учебного Округа, 1903. Т. 1. С. 235. 17 Он начал исследовать Кавказ обособленно от других районов и частич­ но опубликовал некоторые результаты своих изысканий в кн.: Крымский сбор­ ник: О древностях южного берега Крыма и гор Таврических. СПб., 1837. 18 Корреп P. D er Litauische Volksstamm. P. 25—26. 19 Семенов П.П. История полувековой деятельности Императорского Рус­ ского Географического Общества 1845—1895. СПб., 1896. Т. 1. С. 42. 20 Кёппен П. И. Новые сведения о численности и обиталищах литовского племени / / Журнал М инистерства Внутренних Дел. Часть XXXIV. К нига 4. 1851. С. 2.

21 П ервы й материал был добы т в 1821 г. (См.: Koppen P. D er Litauische Volksstamm. P. 284; Он же. Об этнограф ической карте Е вропейской России. С. 1 4 -1 5 ). 22 Hiirsky J. Vznik a posldni Safarikova Slovanskeho Zemlevidu / / Safarik P.J. Slovansky narodopis. Praha, 1955. P. 255—262. 23 Bulletin de la Soci6te de Geographie. S6rie 4. 1852. Tome 4. P. 105; Accessions to the Library and М ар-Rooms, to May 1857 / / Journal o f the Royal Geographical Society o f London. 1857. Vol. 27. P. lxviii. 24 Этнографические исследования / / Записки Императорского Русского Географического Общества (ИРГО). 1864. Т. 1. С. 118—125. Просматривая от­ четы об этнографических исследованиях, опубликованных в России в 1863 г., можно убедиться, что западные и северо-западные районы империи находи­ лись в центре внимания. 25 Риттих А.Ф., Батюшков П.Н. Атлас народонаселения Западно-русско­ го края по исповеданиям. СПб., 1862, 1864. Необходимо отметить, что изначаль­ но данный атлас не был доступен широкой аудитории и в основном использо­ вался офицерами и чиновниками. Однако, когда разрешение на публикацию было получено, атлас был переиздан в 1864 г. вторым, дополненным, издани­ ем. См.: Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т. 4. С. 103—104. 26 В 1863 г. Родериг ф он Эркерт опубликовал два атласа: Erkert R. de. Atlas ethnographique des provinces habit6es, en total ite ou en partie, par des Polonais. St. Petersburg, 1863; Этнографический атлас Западно-Русских губерний и соседних областей / Сост. Р.Ф. Эркерт. СПб., 1863. 27 Риттих А.Ф., Батюшков П.Н. [Вводный комментарий к атласу] / / Атлас народонаселения; Коялович М.О. Мнение действ, чл. М.О. Кояловича о трудах Риттиха / / Записки ИРГО. 1864. № 1. Приложение 3. С. 93; Батюшков П.Н. Белоруссия и Литва: исторические судьбы Северо-Западного края. СПб., 1890. С. XV—XXI. 28 В качестве военного топографа Эркерт получил геодезическое и инж е­ нерно-техническое образование. Приблизительно до 1850 г. он служил в прус­ ской армии, а позже продолжил военную карьеру в России, куда перебрался, предварительно получив личную рекомендацию прусского короля ФридрихаВильгельма IV (1795—1861). П ричины этой смены места службы остаются н е­ известными. 29 Эркерт Р.Ф. Взгляд на историю и этнографию западных губерний Рос­ сии. СПб., 1864. С. 1. 30 См. ссылку 29. 31 Проблема русификации остается обш ирным и сложным полем для дис­ куссий. Р азличны е точки зр ен и я и аргументы см. в работах: Staliunas D. Rusifikacijos sam prata XIX a. Lietuvos istorijoje: istoriografija, m etodologija, faktografija / / Lietuvos Istorijos MetraStis / The Year-Book o f Lithuanian History. 2002. № 2. P. 63—72; Staliunas D. Termino ’Rusinimas’ prasmes istorija (XIX a. 7tas depimtmetis) / / Lituanistica. 2006. Vol. 67. № 3. P. 24—37; Dolbilov M. Russi­ fication and the Bureaucratic M ind in the Russian Empire’s Northwestern Region in the 1860s / / K ritika. 2004. Vol. 5. № 2 (Spring). P. 245—271; Kappeler A. The Ambiguities o f Russification / / Kritika. 2004. Vol. 5. № 2 (Spring). P. 291—297; Миллер А .И . «Русификации: классифицировать и понять» / / Ab Imperio. 2002.

№ 2. C. 133—148; Он же. Русификация или русификации? / / Империя Рома­ новых и национализм. М., 2006. С. 54—77. 32 Эркерт Р.Ф. Взгляд на историю и этнографию . С. 6. Его рецензенты резко критиковали этот и другие ненаучные подходы. См., например: Бобров­ ский П.О. М ожно ли одно вероисповедание принять в основание племенного разграничения славян Западной России (по поводу этнографического атласа западно-русских губерний и соседних областей Р.Ф. Эркерта) / / Русский И н ­ валид. 1864. № 75. С. 80. 33 Rodkiewicz W. Russian N ationality Policy in the Western Provinces o f the Russian Empire. Lublin, 1998; Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше. М., 1999. 34 С оврем енник Эркерта, историк М.О. К оялович, сделал критический обзор его исследования и серьезно раскритиковал его позицию . Согласно Кояловичу, одними усилиями властей невозможно соединить западные губер­ нии с Россией должным образом. Другие активисты также должны были при­ готовить почву для этого путем внушения местному населению, что оно при­ надлежит скорее к российскому, чем к польскому культурному пространству. Роль властей вообще станет лиш ней, когда люди сами будут стремиться вер­ нуться в лоно российской государственности, когда мысленно они превратятся в граждан империи. См.: Коялович М.О. Взгляд г. Эркерта на Западную Россию / / Виленский Вестник. 1864. № 96—98 (перепечатано из журнала «Русский И н ­ валид» (1864, № 174)). 35 Эркерт Р.Ф. Взгляд на историю и этнографию. С. 3. 36 Позже, в 1890-е гг. П ыпин отмечал, что, хотя карты Эркерта пропаган­ дировали оф ициальную политическую линию , все же сомнительно, чтобы имперские власти были ответственны за прямой заказ данной компиляции. См.: Пыпин А.Н. И стория русской этнографии. Т. 4. С. 102. 37 Эркерт Р.Ф. Взгляд на историю и этнографию. С. 5. Интересно отметить, что абсолютная отчужденность Эркерта от любых мнений, расходящихся с позицией имперских властей, заставила Кояловича заподозрить, не имел ли этот немец из П руссии секретного плана: картограф косвенно выдвигал на первый план немцев (а вовсе не русских) как наиболее сведущую и надежную этническую группу, которая может решить национальную проблему в интере­ сах империи. Коялович сделал столь своеобразное заключение, отметив присут­ ствие на картах обширных (и, с его точки зрения, абсолютно чрезмерных) изоб­ ражений территорий, заселенных этническими немцами, за пределами империи Романовых. См.: Коялович М.О. Взгляд г. Эркерта на Западную Россию / / Вилен­ ский Вестник. 1864. № 98. С. 4. 38 Эркерт Р.Ф. Взгляд на историю и этнографию. С. 9 (курсив Эркерта. — В.П.). 39 Замечательно, что именно карта латыш ских и литовских территорий, составленная Эркертом, спустя более пятидесяти лет вдохновила литовскую национальную интеллигенцию использовать ее как аргумент в спорах о пре­ имущественной «литовизации» Вильны и ее районов в противовес претензи­ ям поляков и русских. См.: Petronis V. Constructing Lithuania, Ethnic Mapping in Tsarist Russia, ca. 1800—1914. Stockholm, 2007. P. 256—259. 40 Некоторые рецензенты атласа Эркерта утверждали, что самыми священ­ н ы ми ц енностям и того времени являлись п орядок, прогресс и свобода, а

польские интриги якобы тормозили данные процессы в России. См.: Th. de М. [Th. de Morville de Rouvrois ?], Olbricht. La Restauration de la Pologne appr6ci£e au point de vue de la Science historique et ethnographique. Examen de la question adress6 aux journaux L’Opinion Nationale, Le Si£cle, La Patrie et les Debats par MM. Th. de M. et Olbricht. Paris, 1864. P. 30—31. 41 «В то же время, данные [приведённые Эркертом] о поляках в прусских и русских провинциях можно рассматривать как максимальные, которые еще позволяю т п р оти во сто ять их [поляков] п реувели чен ны м претензиям » / / M ittheilungen aus Justus Perthes Geographisher Anstalt uber Wichtige Neue Erforschungen auf dem Gesammtgebiete der Geographie von Dr. A. Petermann. Gotha, 1863. S. 400, 464. 42 The President’s Address / / Journal of the Anthropological Society of London. 1865. № 3. P. C IX -C X . 43 Речь ф он Бэра была написана по-нем ецки, но напечатана по-русски (Бэр К.Э. фон. Об этнографических исследованиях вообще и в России в осо­ бенности / / Записки Русского Географического Общества. 1846. Т. 1) и проком­ ментирована: Анучин Д. О задачах русской этнограф ии / / Этнографическое Обозрение. 1889. № 1. С. 9. 44 Риттих А.Ф. Четыре лекции по русской этнографии. СПб., 1895. 45 Там же. С. 3, 9. 46 Там же. С. 8. 47 Там же. С. 9—10. Интересно отметить, что активный поборник идей Му­ равьева, бывший глава Виленского учебного округа И.П. Корнилов (1811—1901), вовсе не был столь радикален в своих оценках и видел в некоторых погранич­ ных народах империи (литовцах и латышах) надежных защитников государства (см.: Корнилов И.П. Государственная граница крепка и надежна только тогда, когда она охраняется не одними войсками и крепостями, но и верным государ­ ству населением / / Задачи русского просвещения в его прошлом и настоящем. СПб., 1902. С. 417—421). Позже и Риттих стал менее враждебно относиться к некоторым нерусским этносам (см. его работы: Риттих А.Ф. Западно-русская граница и русская народность (с планом). СПб., 1907; Он же. Обиженный край (с картой Западно-Русского края). СПб., 1911). 48 Риттих А.Ф. Четыре лекции. С. 14. 49 Там же. С. 21 (курсив мой. — В.П.). 50 В ю билейной речи, обращ енной к Британскому Королевскому геогра­ фическому обществу, президент последнего X. Ролинсон охарактеризовал эт­ нографическую карту Европейской России (1875 г.), составленную Ритгихом, как «весьма важную и наилучшим образом выполненную работу». См.: Rawlinson Н.С. Address to the Royal Geographical Society. Delivered at the Anniversary Meeting on the 24th May, 1875 / / Proceedings of the Royal Geographical Society o f London. 1874-1875. Vol. 19. № 6. P. 424. 51 Н апример, Н иколай Галкин, автор «Этнографической карты Царства Польского» (1869), указывал, что, несмотря на использование им в работе в качестве основных источников как данных Эркерта, так и Риттиха (1864 г.), лично он предпочел продолжить линию Риттиха, обращавшую особое внима­ ние на конфессиональное распределение населения, а не эркертовское общее представление этнической композиции. Галкин также отметил, что благодаря строгому статистическому подходу Риттиха его (Галкина) работа смогла сохра­

нить научный характер и «не ускользнуть» в область политических дискуссий. См.: Галкин Н.Н. О бъяснительная записка к этнографической карте Царства Польского / / Записки ИРГО по отделению Этнографии. СПб., 1871. Т. 4. С. 157. 52 Этнографическая карта Европейской России / Сост. А.Ф. Риттих. СПб., 1875. Стоит отметить, что, основываясь на собранных данных и находках для своей «Этнографической карты Европейской России», Риттих подготовил ис­ следование по российской этнографии для европейских читателей, в котором он представил на обсуждение ряд ранее неизвестных или малоизвестных этни­ ческих групп. См.: Die Ethnographie Russland’s nach A.F. Rittich / / Erganzungsheft № 54 zu Petermanns Geographischen Mittheilungen. Gotha, 1878. 53 Семенов. История полувековой деятельности. Т. 2. С. 957—959. 54 Ravenstein E.G. Statistics at the Paris Geographical Congress / / Journal of the Statistical Society o f London. 1875. Vol. 38. № 4 (December). P. 428. Этот довод также поддерживал и Петерман: «Эти цифры не оставляют сомнений о судьбе инородцев, составляющих народонаселение Европейской России: ихняя пол­ ная асси м и ляц ия с к оренн ы м народом есть только вопрос времени» (см.: Petermann A. Vorwort / / Die Ethnographie Russland’s. S. IV). 55 Риттих А.Ф. С лавянский Мир: историко-географическое и этнографи­ ческое исследование. Варшава, 1885. С. I.

Эрик Лор

«ГЕРМАНСКОЕ ЗАИМСТВОВАНИЕ»? П одданство и п о л и ти ка в области и м м и гра ц и и и НАТУРАЛИЗАЦИИ В Р О С С И Й С К О Й И М П Е Р И И К О Н Ц А X I X — НАЧАЛА X X ВЕКА

раница гражданства и подданства» — зона контакта между на­ селением Российской империи и жителями других держав — гдва ли не по определению представляет собою результат вза­ имодействия России с другими империями. Таким образом, она дает исследователю прекрасную возможность для изучения таких сюжетов, как взаимодействие империй и заимствования между ними. Хотя на политику России в области подданства, предостав­ ления гражданских прав и натурализации иностранцев оказывали влияние Великобритания, Франция, Османская империя, Япония, Китай и Соединенные Штаты, никакие другие контакты не были так важны для эволюции российских понятий и практик в этой сфере, как контакты с Германией. В настоящей статье подробно рассматривается один из наиболее значимых эпизодов в истории этого взаимодействия — драматичное изгнание из Германии рос­ сийских рабочих-мигрантов (1883—1885), а также некоторые по­ следствия этих высылок на российскую политику. Эти события стали переломным моментом в истории взаимоотношений между двумя империями, ознаменовав переход от эпохи сотрудничества, особенно в деле борьбы с националистами и революционерами, к периоду обострения напряженности на границах — реальных гео­ графических рубежах России и Германии и концептуальных грани­ цах гражданства и подданства. Многие составляющие общей российской политики в области подданства и прав иностранных граждан сформировались в про­ цессе германо-российского взаимодействия. Люди, говорившие на немецком языке, были не только самой большой по численности категорией иммигрантов в Российской империи. Вплоть до конца

XIX века на них больше всего обращали внимание и к ним лучше всего относились российские власти, отвечавшие за разработку правительственной политики: ведь речь шла сначала об образцо­ вых фермерах, а затем о промышленниках, инвесторах, искусных ремесленниках. Столетие относительно мирных союзнических от­ ношений между Россией, Германией и Австрией весьма способ­ ствовало проведению политики поощрения немецкой иммиграции и успешному разрешению потенциальных конфликтов в таких воп­ росах, как подданство и натурализация иностранцев. Однако гра­ ница Российской империи с Пруссией была самым обустроенным и охраняемым из всех российских рубежей, а возможно, и самой обустроенной и охраняемой государственной границей в Европе. Начиная с 1830-х годов для повышения ее надежности были пост­ роены стены, вырыты двойные траншеи, стали выставляться воо­ руженные патрули. Первоначально все эти меры были направлены не столько против иммигрантов из Германии, сколько на то, что­ бы не выпускать российских подданных за пределы страны и не позволить во время восстания 1831 года и впоследствии, после его разгрома, пересекать границу полякам1. При сравнении этой гра­ ницы с другими рубежами Российской империи важно не забывать, что граница с Пруссией/Германией считалась в России самой пе­ редовой, построенной по последнему слову науки. Она служила образцом в обустройстве границы и развитии правил ее пересече­ ния в других регионах страны. Григорий Вольтке, например, впа­ дал в поэтический тон, рассуждая о возможностях провести науч­ ную демаркацию границ и внедрить в их охрану современные полицейские методы, что позволило бы предотвратить войны, бо­ роться с коррупцией и рационально организовать всю жизнь в по­ граничных областях. С его точки зрения, порядки на российскогерманской границе могли служить образцом не только для всей остальной Российской империи, но также и для других европейс­ ких стран2. Все это очень важно учитывать при рассмотрении событий 1883—1885 годов, когда из Пруссии в Российскую империю были насильственно высланы 32 тысячи российских подданных (при­ мерно две трети этих людей составляли поляки и одну треть евреи). Эти события уже рассматривались в научной литературе в контек­ сте истории Германии — с точки зрения причин и последствий высылки российских подданных для внутренней политики Герма­ нии, для эволюции германских практик в сфере гражданства. Хотя

ученые так и не пришли к единому мнению относительно главной причины принятия такого решения, большинство из них полага­ ет, что решающую роль сыграл Бисмарк. Так, Р. Бланке и Э. Натане сходятся на том, что Бисмарк, скорее всего, стремился решить в первую очередь политическую проблему3. Высылкой завершилась целая серия мероприятий, предпринятых Бисмарком с тем, чтобы натравить германских избирателей на внутренних «врагов импе­ рии» («Reichsfeinde»). В ходе проведения этой политики «негатив­ ной интеграции» в 1870-е годы главным козлом отпущения были социалисты и католики — достаточно вспомнить Kulturkampf В 1885 году, столкнувшись с неудовлетворительными результатами выборов начала 1880-х, Бисмарк попытался мобилизовать обще­ ственное мнение против евреев и поляков. Для достижения этой цели он играл на страхе, раздуваемом журналистами популярных изданий и политиками правого толка, — на страхе перед демогра­ фической угрозой, будто бы вызванной слишком быстрым ростом численности польского населения в Германской империи. Бисмарк также апеллировал к антисемитизму нового, модерного типа, воз­ никающему в это время. Многие исследователи уже подчеркивали значимость стремле­ ния к созданию нации, стоявшему за этой политикой4. Бисмарк, как и многие другие прусские государственные деятели, был обеспоко­ ен тем, что в новую эпоху — эпоху, когда в политической жизни ста­ ли участвовать массы, эпоху выборов и электоральной политики — численный рост польского и еврейского населения Германской им­ перии может привести к тому, что немцы перестанут составлять большинство избирателей во многих областях Восточной Пруссии. Одной из причин высылки из Германии российских иммигрантов была попытка противостоять демографической угрозе и связанной с ней угрозе потери электората, остановив приток поляков и евре­ ев5. Как показывают переговоры между Бисмарком, Робертом фон Путгкамером и другими государственными деятелями, Бисмарк пер­ воначально предлагал принять гораздо более радикальные меры. Однако его планы в отношении германских граждан польского и еврейского происхождения были отвергнуты, как не соответству­ ющие законодательству этой страны и международному праву. (Од­ ним из самых общепризнанных принципов международного пра­ ва был запрет на высылку из страны ее собственных подданных без их согласия.)

Однако этот принцип не распространялся на иностранце» — напротив, даже многие специалисты по международному праву либерального толка утверждали, что государство имеет право выс­ лать иностранных граждан без их согласия. (Предпочтительно, конечно, если высылка осуществлялась с согласия той страны, подданными которой состояли эти люди6.) Действительно, когда началась высылка иностранцев, российский министр иностранных дел Н.К. Гире в письме на имя министра иностранных дел Герма­ нии отмечал, что с точки зрения международных отношений «гер­ манское правительство имело “несомненное право” осуществить подобную высылку и потому с нашей стороны нет возможности противиться или остановить выполнение этих предположений. Нам нужно подготовиться принять этих людей и выявить, нет ли среди них преступников»7. Большинство историков подчеркивают, что высылка иностран­ цев из Германии едва ли имела прецедент в мирное время в Евро­ пе XIX века. Она оказала очень большое влияние на развитие в разных странах юридических концепций подданства и практики их применения. Безусловно, высылка широко осуждалась в российс­ кой печати, ей уделяли большое внимание российские государ­ ственные деятели, которых беспокоили ее последствия как с точ­ ки зрения внутренней политики в национальном вопросе, так и с точки зрения развития отношений с Германией в долгосрочной перспективе. Однако, как показывает переписка между различными ведом­ ствами Российской империи, во время высылки иностранцев из Германии российская сторона в значительной степени оказывала помощь германским властям и даже согласовывала с ними свои действия. Причины такого поведения следует искать в истории взаимоотношений трех империй — империи Габсбургов, империи Романовых и империи Гогенцоллернов. С 1815 и до 1880-х годов эти три державы тесно сотрудничали между собой, подписав и ре­ ализовав целую серию соглашений, благодаря которым были созда­ ны простые и достаточно эффективные механизмы прямого адми­ нистративного урегулирования таких вопросов, как выдача другой стороне ее подданных, уклоняющихся от службы в армии, бродяг и лиц, подозреваемых в совершении политических и уголовных преступлений. На основании достигнутых соглашений местные власти в России и Пруссии могли непосредственно вступать в кон­ такт с полицией по другую сторону границы и договариваться о

депортации отдельных лиц, не прибегая к долгим и сложным про­ цедурам дипломатического характера. Эта система основывалась на общности интересов полиции трех стран в поддержании закона и порядка и, в особенности, в борьбе с польскими повстанцами. Когда в 1869 и 1870 годах истекли сроки соглашений, заключенных Россией соответственно с Пруссией и Австрией, о выдаче дезерти­ ров и лиц, уклоняющихся от службы в армии, вся значимость этих договоренностей стала особенно очевидна: сразу же резко возрос­ ло число случаев, когда по этим вопросам пришлось вести перего­ воры на межправительственном уровне. За три года до подписания новых соглашений России пришлось потратить значительные де­ нежные средства на переход к новой практике: вместо того чтобы выдавать уклонистов и дезертиров тем странам, чьими подданны­ ми они являлись, их стали ссылать в Астрахань, Вологду, Самару и Уфу8. Сроки аналогичных соглашений об обмене бродягами и об экстрадиции политически неблагонадежных лиц и преступников истекали в конце 1860-х — начале 1870-х годов. Прекращение дей­ ствия этих договоренностей привело к тому, что на смену сотруд­ ничеству в этой области пришли ожесточенные споры. Очень час­ то человека заточали в тюрьму или ссылали на длительный срок, пока его дело в индивидуальном порядке решалось в высочайших инстанциях. В 1883 году полиция Пруссии приступила к выборочной депор­ тации евреев и поляков, затронувшей тех иммигрантов, чьи доку­ менты были не в порядке. Министерство внутренних дел Россий­ ской империи сначала не усмотрело в этих действиях прусских властей ничего необычного. Служащие этого ведомства сами были заняты проведением в жизнь похожих законодательных мер, пос­ ле того как в мае 1881 года были приняты законы, ужесточавшие порядок полицейской регистрации и надзора за иностранцами, евреями и политически неблагонадежными лицами на всей терри­ тории Российской империи. Когда в 1883 году прусская полиция выслала из страны российских подданных еврейского происхожде­ ния, Министерство внутренних дел России на своей территории провело проверку документов и выдало предписания о высылке евреев-иностранцев, которые, как выяснилось, проживали там, где им проживать не полагалось9. Изучение внутренней переписки сотрудников МВД наводит на мысль о том, что служащие этого ведомства вполне сочувствовали задачам, стоявшим перед их германскими коллегами. Более того,

с юридической точки зрения эмиграция из Российской империи была незаконной, поэтому в принципе не существовало причин, по которым МВД могло противиться высылке эмигрантов назад в Российскую империю. Так, например, в 1881 году один из россий­ ских губернаторов обратился в МВД с просьбой помочь в возвра­ щении на родину дезертиров. В письме он отмечал, что из одного лишь уезда его губернии за последние три года сбежало в Пруссию 282 молодых человека «в расцвете сил»10. В таких условиях, безус­ ловно, постоянно возникали конфликты, когда в Россию вместе с подданными Российской империи депортировали евреев, которые на самом деле были гражданами Германии или Австро-Венгрии. Людей без документов целой толпой «выкидывали» на пропускных пунктах на границе, стороны спорили между собой о том, какая страна должна принять к себе бродяг и цыган". В основном массовые депортации прошли летом—осенью 1885 года. Первоначально во внутренней переписке служащих российского МВД подчеркивалось, что это, безусловно, была мас­ штабная операция, однако она вполне вписывалась в традиции германо-российского сотрудничества12. Управляющий Департамен­ том полиции П.Н. Дурново отмечал: поляки являются самыми по­ литически неблагонадежными подданными Российской империи, они сбежали из страны, чтобы избежать преследования после раз­ грома польского восстания 1863 года, а высылаемые из Германии евреи, состоящие в российском подданстве, — это в основном де­ зертиры или лица, уклоняющиеся от призыва в армию. Российс­ кие дипломатические ноты, направленные из Берлина и Данцига, подчеркивали, что высылка задумывалась как полицейская опера­ ция, вполне соответствующая духу и букве соглашений между Рос­ сией и Германией, действовавших на протяжении многих лет. Еще в июле 1885 года в сообщениях российских дипломатов из Герма­ нии утверждалось: российские подданные с действующими загра­ ничными паспортами и другими надлежащими документами смо­ гут остаться в этой стране, в то время как высылке подлежат лишь лица с просроченными паспортами, находящиеся под подозрени­ ем у полиции, бродяги без документов, политически неблагонадеж­ ные лица и лица, уклоняющиеся от службы в армии13. Консервативная российская печать по-разному реагировала на высылку, однако нельзя сказать, что она встретила эти меры безо­ говорочным осуждением. Действительно, такая шовинистическая правая популистская газета, как «Московские новости», утвержда­

ла, что в польской и еврейской прессе преувеличивается значение высылки, которая на самом деле вполне оправдана с точки зрения поддержания порядка и обеспечения общественной безопасности14. Однако очень скоро стало очевидно, что Германия проводит политику массовых высылок, а не рядовую полицейскую операцию вроде тех, с которыми России неоднократно приходилось стал­ киваться и раньше. 14 (26) сентября 1885 года М.Н. Муравьев на­ правил официальную ноту из российского посольства в Берлине, протестуя против применения высылок как общей меры против некоторых категорий подданных России и Австро-Венгрии15. Рос­ сийские губернаторы также жаловались на то, что на их террито­ рию высылались германские и австрийские подданные еврейско­ го происхождения, причем в их паспортах или других документах не содержалось никаких отметок о том, что эти люди — евреи. Более того, в 1886 году российские официальные лица пришли к убеждению: за высылками стояли серьезные экономические мо­ тивы. В одной записке отмечалось: если бы действия германских властей были обусловлены преимущественно политическими сооб­ ражениями, то в первую очередь высылали бы молодых мужчин. Вместо этого среди депортированных оказались в основном «лица, которые едва ли представляют какую-то политическую угрозу, на­ пример, несовершеннолетние сироты, которые не в состоянии себя прокормить по болезни или по возрасту, неимущие, нищие вдовы и жены российских подданных без своих мужей»16. По германским и российским законам — как и по законам, действовавшим в боль­ шинстве стран мира в ту эпоху, — женщина, вступившая в брак с иностранным подданным, автоматически переходила в подданство страны своего мужа. Во время высылок женщины, утратившие прус­ ское гражданство при вступлении в брак с подданным Российской империи, подлежали высылке вместе со своими мужьями. В отмес­ тку российские пограничники стали не пускать их на территорию Российской империи, если у них не было документов, подтверж­ дающих переход в российское подданство17. В целом достаточно быстро выяснилось: П.Н. Дурново ошибал­ ся, когда поверил заявлениям прусских властей о том, что высылки обусловлены прежде всего соображениями безопасности и направ­ лены против политически неблагонадежных поляков и евреев-дезертиров. Масштаб акции, а также действия прусских властей, присту­ пивших, при значительном участии общественности, к скупке земельных участков у поляков с последующей передачей их в соб­

ственность немцам, показали, что некоторые общественные группы и политические деятели Пруссии пытаются проводить политику, направленную на изменение демографического баланса в регионе18. Если по этому поводу еще могли оставаться какие-то сомнения, то Бисмарк их окончательно развеял, прямо заявив: «Политика прави­ тельства направлена на то, чтобы увеличить число людей, преданных Прусскому государству». В январе 1886 года, выступая перед нижней палатой Прусского парламента, он утверждал: «Чтобы достичь этой цели, у нас нет других юридических средств, кро­ ме как прибегнуть к высылке тех поляков, которые не принадлежат на­ шей стране и у которых нет никаких прав испытывать наше терпение. Мы были убеждены в том, что нам хватает наших собственных поляков, мы были вынуждены сократить число польских агитаторов за счет вы­ явленных у нас иностранцев»19.

Наряду с высылками Германия, в сущности, приостановила приток новых иммигрантов из Российской империи, пересекавших границу в поисках работы. Губернаторы всех западных окраин Российской империи сооб­ щали о появлении здесь сотен высланных из Германии иммигран­ тов — у этих людей не было никаких документов, но их совершен­ но не проверяли на границе. Губернаторы выражали беспокойство по поводу того, что среди этих людей могли оказаться политичес­ ки неблагонадежные участники польского восстания 1863 года и другие радикально настроенные элементы. Они предлагали собрать всех высланных в одном месте на границе, чтобы установить их личность и как-то наладить и упорядочить их переселение20. Под давлением со стороны губернаторов 7(19) января 1886 года было заключено соглашение с Германией, целью которого было устано­ вить более жесткий надзор и контроль над процессом депортации21. По обе стороны границы были созданы особые комитеты, которые должны были решать спорные вопросы, проверять документы и передавать сведения о политической благонадежности депортиру­ емых. Эта мера позволила до некоторой степени контролировать процесс, однако не разрешила основополагающего противоречия в интересах сторон. Германия по-прежнему стремилась выслать как можно больше поляков и евреев, состоявших в иностранном под­ данстве. Во многих отношениях германские власти старались из­ бавиться как раз от тех категорий, которых Россия тоже не хотела

принять. Поэтому Германия желала бы обойтись без таких фор­ мальностей, как установление личности депортируемых и т.п. На практике это означало, что в западные губернии Российской им­ перии без всякой проверки и без документов продолжали бы при­ бывать сотни поляков и евреев, личность и прошлое которых ос­ тавались неизвестны российским чиновникам. Постоянное нарушение германской стороной старых традиций сотрудничества вызывало раздражение у российских властей. Боль­ ше всего нареканий было связано с практикой, разработанной в предыдущее десятилетие применительно к жителям пограничных областей22. Немецкие, российские и австрийские губернаторы и полиция получили ранее право выдавать паспорта и визы особого типа, позволявшие торговцам и лицам других профессий, чьи за­ нятия или семейные связи того требовали, пересекать границу в упрощенном порядке. Сначала выдавались многократные визы, к которым прилагалось до десяти талонов на однократное пересече­ ние границы. Затем стали выдавать особые документы, позволявшие пересекать границу неограниченное число раз, — такие документы могли продлеваться. Во время высылок российские губернаторы жаловались на то, что прусские чиновники систематически выда­ вали подобные документы высылаемым из страны российским подданным, а также высылаемым подданным Германии, вовсе не проживавшим в пограничных областях. К осени 1885 года у рос­ сийских властей создалось впечатление, что Германия, высылая поляков и евреев, использует мошеннические методы, что вызвало ответную реакцию со стороны России. К октябрю 1886 года даже Министерство иностранных дел России поддерживало предложе­ ние отказаться от признания подобных многократных виз, по­ скольку Германия никак не реагировала на протесты российского МИДа по поводу злоупотреблений в их выдаче — таким способом из внутренних провинций Германии выдворялись поляки и евреи23. И все же в конце 1886 года Министерство иностранных дел России называло три причины, по которым оно не хотело высту­ пать с официальным протестом по поводу высылок. Во-первых, с точки зрения этого ведомства, высылки российских подданных не противоречили нормам международного права. В международном праве и практике его применения к тому времени прочно утвердил­ ся принцип, согласно которому каждая страна была обязана при­ нимать своих подданных независимо от того, были они высланы насильно из другой страны или нет24. Во-вторых, как утверждалось

в докладе российского МИДа, во время высылок германские вла­ сти прилагали особые усилия, чтобы помочь России в борьбе с контрабандной торговлей и в возвращении дезертиров и лиц, ук­ лоняющихся от призыва в армию. Министерство иностранных дел находило, что будущее сотрудничество с Германией в этих вопро­ сах поможет пресечь попытки незаконного перехода границы, — а это вполне соответствовало интересам России. В-третьих, относи­ тельно евреев, составлявших около трети всех высланных, МИД отмечал: российские законы не позволяли евреям-иностранцам селиться в империи, а потому было бы затруднительно возражать против применения Германией на своей территории того же само­ го принципа к евреям, состоявшим в российском подданстве25. Однако германские власти повели себя так, как если бы поли­ тика регулирования национального состава населения Пруссии была игрой, в которой одни игроки выигрывают то, что проигры­ вают другие. Это сразу же ощутимым образом сказалось на пози­ ции публицистов и чиновников по другую сторону границы: рос­ сийская сторона стала выступать за ужесточение контроля над польскими иммигрантами из Германии. Эта тенденция уже наме­ тилась к осени 1885 года. Действительно, первая российская офици­ альная дипломатическая нота протеста, отправленная в сентябре 1885 года, содержала детальное приложение, в котором приводилась статистика роста численности польского населения и польского землевладения в западных губерниях России26. Во всеподданней­ шем отчете министра иностранных дел за 1886 год утверждалось: политика германских властей по выкупу у поляков земельных вла­ дений в Пруссии привела к тому, что польские националисты стали агитировать своих соотечественников продавать землю в Германии, получать за нее деньги и затем приобретать земельные участки по другую сторону границы — в польских губерниях Российской импе­ рии. Министр иностранных дел полагал, что такой поворот событий давал все основания задуматься о том, как в будущем ограничить право иностранцев приобретать землю в Российской империи27. В России общественное мнение обернулось против Германии. Что еще важнее, царь Александр III дал ясно понять: он желает применения ответных мер в западных губерниях против иммигран­ тов, состоящих в германском подданстве. Когда губернатор Эстляндии сообщил царю в ежегодном отчете за 1885 год о том, что местные помещики нанимают на работу у себя на фабриках и в имениях германских подданных, Александр III в резолюции напи­

сал: «Этого положительно не допускать»28. Сходным образом царь реагировал и на всеподданнейший отчет витебского губернатора за тот же год, в котором говорилось: «...из 1625 иностранцев, прожи­ вающих в Витебской губернии, 767 человек населяют г. Двинск и его уезд, и что все они, за весьма малыми исключениями, прусские подданные; что некоторые из них, приобрев поземельную соб­ ственность и сохраняя иностранное подданство, не вносят ничего особенно полезного в жизнь местного населения, чуждаются все­ го русского и не могут считаться в крае людьми, отвечающими Державной воле о водворении в крае русского землевладения»29. Безоговорочная поддержка царем подобных настроений привела к созданию объединенной «комиссии о мерах к предупреждению наплыва иностранцев в западные окраины» под руководством се­ натора В. К. Плеве30. В 1886—1887 годах высылки из Германии постепенно сократи­ лись, окончательно завершившись 1 июля 1887 года, когда закончил­ ся срок действия российско-германского соглашения от 7 (19) ян­ варя 1886 года. Трудовая миграция из России была приостановлена еще на три года. За это время в Германии набрала силу оппозиция политике депортаций. Не только польские и еврейские общины были возмущены материальными убытками и разделением семей, которые повлекла за собой эта политика, — гораздо более влиятель­ ные в политическом отношении прусские землевладельцы не смог­ ли найти замену дешевой рабочей силе и потому тоже понесли се­ рьезный материальный ущерб. Недостаток дешевой рабочей силы даже побудил землевладельцев в окрестностях Данцига всерьез за­ думаться о том, чтобы в массовом порядке ввозить батраков-китайцев31. Промышленники тоже пострадали от потери дешевой рабо­ чей силы, а потому, хотя и в меньшей степени, тоже выражали недовольство проводимой политикой. Местные власти сетовали на то, что им приходится расходовать значительные суммы на оказа­ ние социальной помощи семьям депортированных. После несколь­ ких лет ожесточенных споров и отставки непреклонного Бисмар­ ка в марте 1890 года был достигнут компромисс. В течение последующих нескольких лет в Германии была при­ нята целая серия постановлений, заложивших основы первой мо­ дерной программы по приему иностранной рабочей силы. Эта про­ грамма появилась на свет в результате компромисса, достигнутого между интересами, с одной стороны, аграриев и промышленников, нуждавшихся в дешевой рабочей силе, и, с другой — националис­

тической политикой, направленной против иммигрантов. С введе­ нием этих законов Германия снова смогла принимать сезонных сельскохозяйственных рабочих-мигрантов, установив в то же вре­ мя целый ряд ограничений, не позволявших этим людям пересе­ ляться в страну на постоянное жительство и принимать германс­ кое гражданство. По этой программе в Германию могли приезжать лишь холостые и незамужние работники и работницы, максималь­ ный срок их пребывания в стране был ограничен тремя годами. Они могли находиться в стране лишь в период сельскохозяйствен­ ных работ — с 1 апреля до 15 ноября. Таким образом, каждый год по окончании этого срока они должны были покидать Германию. Вступление в брак с гражданином или гражданкой Германии ничем не могло помочь: по окончании установленного срока семья работ­ ника также подлежала депортации. Почти все сезонные работни­ ки были холостыми мужчинами. На практике местные власти и работодатели еще более жестко контролировали перемещение миг­ рантов, забирая у них паспорта и документы, чтобы не дать работ­ никам уйти от них к другим работодателям, которые могли пред­ ложить им более выгодную оплату и условия труда. Страшная эпидемия холеры 1891—1892 годов, охватившая мно­ гие страны Европы, на время приостановила введение этой про­ граммы приема иностранной рабочей силы, были установлены дополнительные ограничения как на въезд в страну наемных работников-мигрантов из России, так и на проезд по территории Герма­ нии тех, кто собирался эмигрировать в Новый Свет через немец­ кие порты. В 1892 году на какое-то время был введен полный запрет на въезд в Германию российских подданных еврейского происхождения: в страну не пропускали даже тех, у кого на руках был билет на пароход и 300 рублей наличных денег. (Власти Герма­ нии ввели такое требование в 1891 году. Указанная сумма значи­ тельно превышала возможные путевые расходы. Совершенно оче­ видно, что подобные правила были установлены с тем, чтобы не допустить въезда в Германию малоимущих. Возможно, германские власти предполагали, что евреи в принципе были больше подвер­ жены риску заразиться холерой.) Запрет на въезд не коснулся эмиг­ рантов из России нееврейского происхождения. Запрет отменили лишь после того, как на границе была установлена новая система медицинского осмотра, а в Бремене пароходные компании постро­ или карантинные бараки и создали другие необходимые для этих целей условия32. Когда эпидемия холеры прошла, а экономическая

депрессия конца 1880-х годов в Германии и других странах смени­ лась периодом быстрого промышленного роста, германские влас­ ти допустили значительный рост сезонной трудовой миграции, ограниченной, впрочем, требованиями новой системы контроля. Так, в 1894 году в Германии насчитывалось 25 403 сезонных рабочих-мигранта, в 1905-м — 454 348, а в 1914 году — 900 78033. Введе­ ние новой системы контроля привело к значительному росту чис­ ленности сезонных рабочих-мигрантов из России: в 1890 году их было 17 тыс. человек, а в 1910-м — уже 138 тысяч34. Хотя большин­ ство из них были вынуждены каждый год к 15 ноября покидать Германию, достаточно многие (10—15% от общего числа) нашли способы легально или нелегально оставаться в стране весь год. При­ ток мигрантов, в сочетании с жестким контролем за натурализаци­ ей иностранцев, привел к неуклонному возрастанию численности постоянно или временно проживающих в Германии российских подданных. В 1907 году в Германии всего проживало 212 326 работ­ ников, родившихся в Российской империи (из них 156 847 человек были заняты в сельском хозяйстве, 454 439 — в промышленности и 10 040 — в торговле и на транспорте)35. Иными словами, первоначально Германия проводила очень жесткую политику, пытаясь регулировать национальный состав населения за счет высылок из страны и законодательных ограни­ чений на въезд иностранцев. Затем, однако, Германия значительно расширила институциональную инфраструктуру надзора и регистра­ ции иностранцев, полицейский аппарат, создав новую систему, по­ зволившую ввозить дешевую рабочую силу и одновременно ограни­ чивать этнодемографические последствия ее импорта. В России в ответ на высылку из Германии российских поддан­ ных сначала стали ужесточать практику применения уже существо­ вавших законов. Так, например, в 1886 году российские чиновники предприняли попытку пресечь нарушения запрета на иммиграцию евреев-иностранцев. Однако применить в России симметричные ответные меры к германским подданным оказалось затруднитель­ но хотя бы потому, что иностранцы играли здесь совершенно дру­ гую роль. В Российской империи в сельском хозяйстве было за­ нято ничтожное число наемных работников из Германии. Зато достаточно много германских подданных было занято в российс­ кой промышленности, в основном это были высококвалифициро­ ванные рабочие или управляющие. Хотя 1880-е годы известны в российской истории как период контрреформ, это десятилетие

также стало начальным этапом индустриализации страны. В этом процессе не последнюю роль играли иностранные инвестиции, квалифицированные рабочие и управленческий персонал из Герма­ нии. Однако, когда комиссия во главе с В.К. Плеве обсуждала воз­ можные ответные действия российского правительства, на первый план очень скоро вышел вопрос, игравший решающую роль в уп­ равлении западными окраинами, — вопрос о земле36. После польского восстания 1863 года основой земельной поли­ тики Российской империи в этом регионе был указ от 10 декабря 1865 года, запрещавший частным лицам «польского происхожде­ ния» каким бы то ни было образом, за исключением права насле­ дования, приобретать в собственность любые участки земли за пределами городов37. Несколько десятилетий административной практики привели к уточнению содержания понятия «польское происхождение». Оно определялось не католическим вероиспове­ данием или местом рождения человека, а субъективной оценкой его принадлежности к польской культуре. Дабы предотвратить слу­ чаи перехода в православие из корыстных побуждений (т.е. ради приобретения земли), было решено, что самого по себе обращения в православную веру недостаточно для снятия запрета. В то же са­ мое время российское правительство энергично субсидировало покупку земли у поляков «русскими»: с 1866 по 1891 год оно выде­ лило 22 миллиона рублей на предоставление льготных кредитов с этой целью38. Каким же образом иностранные подданные оказались состав­ ной частью этой политики? Ирония истории заключалась в том, что, согласно постановлению российского Сената, ссылавшегося на законы, принятые в эпоху Великих реформ 1860-х годов, все эти запреты и ограничения не распространялись на иностранных под­ данных! Таким образом, сочетание этих двух факторов — решения Сената и кампании против польского землевладения — привело к притоку иммигрантов в западные губернии, прежде всего на Во­ лынь. Их число быстро возрастало: в начале 1880-х годов 90 ОООино­ странных подданных владели 350 000 десятинами земли и арендова­ ли еще 87 000 десятин; к 1890 году их было уже 200 000. Большинство иммигрантов прибыло из Германии, но были также выходцы из Ав­ стро-Венгрии и русской Польши. В 1890 году приблизительно 72% составляли немцы, 13% — чехи, 9% — поляки, 5% — носители ук­ раинского языка39. Обеспокоенность российских властей по поводу стратегических и социальных последствий быстрого роста сельских

иммигрантских общин еще более обострялась под воздействием целого ряда общих факторов — обостряющейся нехватки земли в Российской империи в целом и непропорционально быстрого ро­ ста земельных владений, скупаемых немецкими колонистами у русских и украинцев на юге Украины и в Поволжье. Комиссия во главе с В.К. Плеве доказывала необходимость проведения в запад­ ных губерниях особой политики, проводя различие между положе­ нием дел на границе с Пруссией и ситуацией в других пограничных областях: «То, что может быть совершенно безобидно и допустимо в Центральной России или на ее обширных, до сих пор не заселенных восточных окраи­ нах, существенно вредно на нашей западной окраине, на границе с еди­ ноплеменными с наш им и поселенцами сильны ми, первоклассными иностранными государствами»40.

Реакцию России на высылки ее подданных из Германии в 1884—1886 годах следует рассматривать в этом контексте. Во-первых, высочайший указ от 1 ноября 1886 года (появившийся на свет в самый разгар высылок) дал губернаторам западных губер­ ний право в каждом отдельном случае самостоятельно принимать решение — позволять или нет тому или иному лицу приобретать землю в данной губернии. Тем самым губернаторы получили воз­ можность отказывать приобретать землю полякам, состоявшим в иностранном подданстве или высланным из Германии российским подданным польского происхождения. Затем высочайшим указом 14 марта 1887 года в западных губерниях иностранцам было запре­ щено покупать, арендовать или любыми другими способами, за ис­ ключением наследования, приобретать землю41. Хотя этот закон и был направлен в основном против немецких колонистов, за ним стояли более широкие замыслы. Указ 14 марта 1887 года не был просто антинемецкой акцией российского правительства, как его иногда изображают в литературе. Если бы дело обстояло именно так, то аналогичные запреты были бы введены на юге Украины, где проблема немецкого землевладения стояла гораздо острее, нежели в Киевской, Подольской и Волынской губерниях. Скорее этот указ следует рассматривать как меру, направленную против всех ино­ странных иммигрантов, а не одних лишь немцев. Весьма показа­ тельно, что под действие вводимых ограничений попали и чехи, к которым российское правительство обычно относилось очень

благожелательно42. Кроме того, указ был тесно связан с «земельным вопросом». Хотя Военное министерство и МВД неоднократно предлагали законодательно ограничить приток иностранцев в го­ рода, Министерство финансов всякий раз блокировало эту инициа­ тиву, ссылаясь на серьезные экономические последствия подобных запретительных мер43. В итоге победило Министерство финансов, предложив свою стратегию — введение высоких тарифов на отдель­ ные виды импортной продукции при сохранении государственной поддержки привлечению высококвалифицированных иностранных рабочих и управляющих44. Новый закон привел к сокращению притока иностранных под­ данных в юго-западные губернии. Также выросла доля иностран­ цев, перешедших в российское подданство с целью обойти запрет на приобретение земли (в 1895 году из 199 ООО «колонистов», про­ живавших в Волынской губернии, 166 ООО состояли в российском подданстве)45. Волынский губернатор с возмущением узнал о том, что наплыв иммигрантов в его губернию не остановился — вся раз­ ница состояла лишь в том, что их поток теперь состоял из натура­ лизовавшихся переселенцев из Царства Польского. Обострение дипломатических отношений с Германией также способствовало тому, что военный министр и министр внутренних дел Российс­ кой империи настойчиво требовали ограничить поток иммигран­ тов. В результате в марте 1892 года в Волынской, Киевской и По­ дольской губерниях был введен запрет на приобретение или аренду земли за пределами городов «нерусскими переселенцами даже в том случае, если они состоят в российском подданстве». Все эти запреты натолкнулись на сопротивление. Их пытались обойти самыми разными способами. Многие поляки и другие им­ мигранты приобретали землю, заключая сделку через подставных Лиц. Подданные Российской империи покупали землю для родственников-иностранцев, оформляя купчую на свое имя. Россий­ ские власти знали о существовании подобных методов, но лишь с большим трудом могли распознать фиктивную сделку и воспрепят­ ствовать ей46. Что гораздо важнее, российские помещики не жела­ ли терять надежных арендаторов-колонистов. Постепенно и сам волынский губернатор пришел к пониманию того, какими плачев­ ными экономическими последствиями чревато последовательное проведение в жизнь закона 1892 года. Поэтому в 1895 году власти пошли на попятную, сделав исключение из новых правил для всех российских подданных, проживавших в Волынской губернии до

указа 1892 года. Под запрет на приобретение земли и поселение в губернии продолжали попадать иностранцы и жители Царства Польского. Однако Комитет министров отказался удовлетворить требование волынского губернатора Игнатьева выслать из страны тех из 26 тыс. иммигрантов, кто не перейдет в российское поддан­ ство к назначенному сроку47. В долгосрочной перспективе попыт­ ки российского правительства ограничить «наплыв иностранцев» в западные губернии привели к значительному сокращению числа переселенцев из Германии в сельские местности Киевской, Волын­ ской и Подольской губерний. Произошло это не столько за счет введения ограничений на пересечение границы и выдачу виз, сколько за счет запретов на приобретение земли. Ни одна из этих мер российского правительства не смогла ос­ тановить нелегальную иммиграцию тех переселенцев, кто был го­ тов пойти на определенный риск. Зачастую германские власти со­ действовали нелегальной иммиграции, нарушая существующие порядки. К числу самых заметных нарушений по-прежнему отно­ силась выдача германскими властями многократных виз для жите­ лей пограничных областей. В 1889 году варшавский генерал-губер­ натор жаловался на то, что прусские власти продолжали выдавать подобные документы — предполагалось, что получить их могли лишь жители трехкилометровой пограничной зоны, однако на деле их выдавали и лицам, проживавшим на значительном удалении от границы. Не соблюдались и установленные сроки пребывания на территории Российской империи на основании подобных доку­ ментов — восемь дней для подданных Пруссии и четыре недели для подданных Австро-Венгрии48. Попытки варшавского генерал-губернатора проводить периодические проверки документов на фаб­ риках и заводах с целью выявления нелегальных иммигрантов встречали сопротивление Министерства финансов и русских вла­ дельцев предприятий. По всей вероятности, они также не прино­ сили особого результата49. Указ 1887 года стал важной вехой в истории российского зако­ нодательства о гражданстве. Тому было несколько причин. Во-первых, на протяжении нескольких предшествовавших десятилетий шло постепенное формирование двух основных категорий: человек считался или российским подданным, или иностранным. Закон 1887 года, лишив состоящих в российском подданстве поляков и немцев права приобретать землю на западных окраинах империи, возвращался тем самым к концепции натурализовавшегося ино­

странца. Во-вторых, после того как ранее на протяжении целого столетия российское правительство поощряло иммиграцию из За­ падной Европы, закон 1887 года ознаменовал резкий поворот к запретительным мерам. В-третьих, с началом конфликтов по пово­ ду депортаций 1880-х годов подошла к концу давняя традиция со­ трудничества России с Германией и Австрией в пограничных воп­ росах. После заключения в 1894 году дипломатического союза с Францией ситуация на российско-германской и российско-авст­ рийской границах все больше и больше напоминала игру с нуле­ вой суммой, ведь каждая из сторон стремилась сократить иммиг­ рацию поляков, евреев и других «неблагонадежных» категорий населения в свою страну50. Российская полиция также стала обра­ щать гораздо больше внимания на немецкое население Российской империи, усматривая в нем угрозу безопасности страны. В чем-то похожие процессы протекали и на Дальнем Востоке России. Вскоре после введения Германией новой системы регули­ рования трудовой миграции, о которой говорилось выше, россий­ ские власти на Дальнем Востоке приняли очень похожие меры по отношению к китайским и корейским рабочим, занятым на стро­ ительстве железных дорог и в золотых рудниках. Как и в Германии, российские чиновники были весьма озабочены демографическим балансом в этом регионе с очень незначительным числом русских жителей и быстро растущим азиатским населением. В Германии потребность в дешевой рабочей силе, которую испытывали круп­ ные землевладельцы и промышленники, привела в итоге к установ­ лению жесткой системы пограничного контроля и контроля над пребыванием на территории страны сезонных рабочих. Точно так же и на Дальнем Востоке России потребность в дешевой рабочей силе со стороны горнодобывающих компаний, Министерства транспорта и Военного министерства заставила правительство от­ казаться от мысли совершенно запретить иммиграцию — вместо этого власти приняли вполне сопоставимые меры по введению жесткого паспортного контроля и контроля над пребыванием се­ зонных рабочих на Дальнем Востоке. Хотя нам пока не удалось обнаружить прямых заявлений российских официальных лиц, ко­ торые бы доказывали непосредственное заимствование этой поли­ тики из Германии, нет никаких сомнений в том, что российские власти были хорошо осведомлены о противоборстве различных интересов в этой стране. Вряд ли можно считать случайным совпа­ дением тот факт, что барон Корф ввел основные правила паспорт­

ного контроля для китайских рабочих в 1885—1886 годах — то есть в то самое время, когда Германия вводила новые правила въезда и пребывания в стране российских подданных. Установленные Корфом новые правила предполагали уплату значительной пошлины за выдачу визы, новые требования к ее оформлению и обязатель­ ный выезд сезонного рабочего из страны по окончании ее срока51. Попытки распространить политику ущемления интересов не­ русского населения на другие регионы империи споткнулись, когда в 1890-е годы приоритетом российского правительства стало поощ­ рение быстрой модернизации страны. Так, например, в 1898 году в Комитете министров обсуждалось предложение кавказского на­ местника распространить на пограничные области этого региона закон 1887 года, ограничивавший право на приобретение земли иностранцами в Волынской губернии. Наместник хотел ограни­ чить право приобретения земли иммигрантами, состоявшими в подданстве Османской империи (в основном это были армяне и греки). В ответ министр финансов Сергей Витте доказывал, что подобная мера повредит усилиям правительства привлечь ино­ странные инвестиции на Кавказ. Таким образом, предложение наместника стало одной из многих инициатив, направленных про­ тив нерусского населения империи, которые были отвергнуты в 1890-е годы ради быстрой модернизации страны при широком ино­ странном участии52. На протяжении нескольких относительно мир­ ных десятилетий до начала Первой мировой войны в большинстве столкновений с противниками иммиграции верх одерживали сторон­ ники быстрого экономического развития. Однако и в этом случае хорошо заметно, насколько тесно российская политика в вопросах гражданства и иммиграции пе­ реплеталась с политикой Германии и других государств в этой сфере53. В качестве примера можно привести относительно свобод­ ную от запретов политику российских властей по отношению к иммиграции в города. Даже вводя ограничения на приобретение и использование земли иностранцами, российское правительство продолжало поощрять иммиграцию в города — тому были веские причины. Во-первых, оно по-прежнему придавало большое значе­ ние импорту из-за рубежа высококвалифицированных специалистов и капитала во имя индустриализации страны. Во-вторых, несмотря на возникшую у властей обеспокоенность по поводу национально­ демографических проблем и в целом подозрительное отношение к иностранцам в России в 1880-е годы, модернизация страны оста­

валась главным приоритетом правительства, и Министерство фи­ нансов обладало достаточным весом, чтобы пресечь попытки МВД ограничить иммиграцию в города. В-третьих, рассматривая воз­ можные выходы из положения в конце 1880-х, российские власти изучили подписанные ими в 1860-е международные соглашения и обнаружили, что большинство из этих документов прямо защища­ ло право иностранцев владеть и пользоваться собственностью «в городах и портах» Российской империи, однако в них ничего не говорилось о праве собственности иностранцев в сельской местно­ сти54. Не только международные соглашения, но и своего рода меж­ дународная конкуренция за дешевую рабочую силу в промышлен­ ности, за квалифицированных рабочих и управленческий персонал подталкивали Россию к проведению различий в иммиграционной политике между городом и деревней. С одной стороны, российс­ кие власти создавали препятствия на пути иммигрантов, стремив­ шихся приобрести землю; с другой — они поощряли прибытие в страну тех переселенцев, кто хотел найти работу в промышленно­ сти или заняться предпринимательством в городах. Такое разделе­ ние миграционной политики на две разные составляющие весьма напоминало положение дел в Германии и других странах. Таким образом, мы снова приходим к выводу: российскую политику нельзя объяснять одними лишь внутренними факторами. Рассмотренный нами пример в известной степени показывает, насколько сложным было взаимодействие на стыке империй. Мы видим, что границы между ними — это не просто рубежи, разде­ ляющие географическое пространство. Здесь проходит и смысло­ вая граница между своими и иностранными подданными, прожи­ вающими по обе стороны кордона. Как видно на нашем примере, несмотря на то что империи располагают значительной властью, позволяющей устанавливать и защищать эти границы, в этом про­ цессе им все же приходится учитывать разные противоборствую­ щие интересы. Более того, вырабатывая свою политику в отноше­ нии иностранных граждан в пограничных областях, правительства империй не могут руководствоваться лишь собственными внутри­ политическими соображениями — им приходится постоянно реа­ гировать на действия своих соседей. Тщательное изучение процес­ сов разработки и практического осуществления этой политики помогает конкретизировать абстрактный принцип, провозглашен­ ный специалистами по международному праву как раз в рассмат­ риваемый период и вызвавший тогда неоднозначную реакцию:

гражданство определяется в первую очередь нормами международ­ ного права55. В XIX веке, как и в предшествующие столетия, даже в моменты острого кризиса российско-германских отношений, двум империям удавалось находить разумный компромисс между своими интересами во внутренней политике и на международной арене. Эту традицию, однако, не удалось сохранить в XX веке, когда Россия и Германия столкнулись с такими вызовами, как тотальная война, стремление к национально-государственному строительству и самоизоляция революционных режимов. Перевод с англ. Марины Лоскутовой

1 Fahrmeir Andreas. Citizens and Aliens: Foreigners and the Law in Britain and the G erm an States, 1789—1870. Berghan Books, 2000. P. 139. 2 Вольтке Григорий. Законы о пограничных жителях и пограничных сно­ шениях. Их история, современное значение и желательные изменения. СПб., 1903. 3 Nathans Eli. The Politics o f Citizenship in Germany: Ethnicity, U tility and Nationalism. Oxford, 2004; Blanke Richard. Prussian Poland in the G erm an Empire (1871-1900). Boulder, Colorado, 1981. 4 Hagen William W. Germans, Poles, and Jews: The Nationality Conflict in the Prussian East, 1772—1914. Chicago and London, 1980. P. 124—158; Lohr Eric. Nationalizing the Russian Empire: The Campaign Against Enemy Aliens during World War I. Cambridge, 2003. P. 92—94. 5 Конечно, они не имели права голосовать на выборах, а немецкие зако­ ны о натурализации иностранцев были очень суровыми, поэтому численные показатели натурализации иностранцев в Германии были одними из самых низких в Европе конца XIX в. Таким образом, если здесь и была какая-то вза­ имосвязь, то речь могла идти скорее о воображаемой, а не о реальной угрозе. 6 Гессен В.М. Подданство. СПб., 1909. С. 103. 7 Государственный архив Российской Ф едерации (ГАРФ). Ф. 102. II де­ лопроизводство (1885 г.). Оп. 38. Д. 277. Ч. 1. Л. 2. М инистр иностранны х дел Н.К. Гире в письме в М инистерство внутренних дел 10 мая 1885 г. 8 ГАРФ. Ф. 215. On. 1. Д. 463. Л. 2 (Циркуляр министра внутренних дел губернаторам. 9 июня 1873 г.). 9 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 76а. Д. 41. Л. 1 (М инистерство иностранны х дел в письме в М инистерство внутренних дел, 1881 г.). 10 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1881 г.). Оп. 38. Д. 527. 11 Там же. 12 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1884 г.). Оп. 41. Д. 236. Л. 4 (Рос­ сийское посольство в Вене Н.К. Гирсу 1 (13) февраля 1884 г.). 13 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1885 г.). Оп. 38. Д. 277. Ч. 1. Л. 40— 43 (Российский консул Н .К. Гирсу 5 (17) июля 1885 г.).

14 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1881 г.). Оп. 38. Д. 277. Ч. 1. JI. 62—65. 15 Там же. Л. 119—124 (Граф Муравьев графу Герберту Бисмарку, 12 (26) сентября 1885 г.). 16Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 137. Оп. 475. Д. 97 (1886 г.). Л. 99-1 0 0 . 17 Nathans Eli. The Politics of Citizenship in Germany: Ethnicity, Utility and Nationalism. Oxford, 2004. P. 124; Helmut Neubach. Die Ausweisungen Vom Polen Und Juden Aus Preussen 1885/86. Wiesbaden, 1967. S. 76—81. По существовав­ шим международным конвенциям лица, вступившие в брак с иностранным подданным, могли пройти процесс натурализации и получить новые докумен­ ты, удостоверяющие их личность, по упрощенным правилам, не требовавшим непременного прож ивания на территории страны и соблю дения некоторых других норм. 18 АВПРИ. Ф. 137. Оп. 475. Д. 97 (1886 г.). Л. 103 об. 19 Nathans Eli. The Politics o f Citizenship. P. 122—123. 20 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство. On. 38. Д. 277. 4 . 1. Л. 209 (губерна­ торы Виленской, Ковенской и Гродненской губерний в Министерство внутрен­ них дел 19 ноября 1885 г.). 21 АВПРИ. Ф. 137. Оп. 475. Д. 100 (1887). Л. 93 об. 22 Вольтке Григорий. Законы о пограничных жителях. 23 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1885 г.). Оп. 38. Д. 277. Ч. 2. Л. 196— 197 (М инистр иностранных дел министру внутренних дел 2 октября 1886). 24 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 269. Д. 52. Л. 1 0 -1 1 об. 25 АВПРИ. Ф. 137. Оп. 475. Д. 96 (1885). Л. 87 об. - 88. 26 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство. Оп. 38. Д. 277. Ч. 1. Л. 119—124 (граф Муравьев графу Бисмарку 12(26) сентября 1885 г.). 27 АВПРИ. Ф. 137. Оп. 475. Д. 97 (1886). Л. 105. 28 Свод высочайших отметок по всеподданнейшим отчетам за 1881—1890 гг. СПб., 1893. С. 199. 29 Там же. С. 199-200. 30 Там же. С. 200—201; РГИА. Печатные записки. № 97697. МВД. Ж урна­ лы высочайше учрежденной комиссии о мерах к предупреждению наплыва иностранцев в западные окраины. Отдел III. Вопрос о принятии и оставлении русского подданства. СПб., 1891. 31 Nathans Eli. The Politics of Citizenship in Germany. P. 124. 32 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1890 г.). On. 47. Д. 104. Ч. 12. Jl. 1, 15—16. В 1891—1892 гг. российские власти на турецкой и австрийской грани­ цах также отмечали отказ этих стран впускать на свою территорию евреев, со­ стоявших в российском подданстве. Австрия тоже ввела требование, по кото­ рому желающие въехать в эту страну евреи должны были иметь на руках 250 рублей (ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1891 г.). Оп. 48. Д. 202). 33 Nathans Eli. The Politics of Citizenship in Germany. P. 125. 34 Herbert Ulrich. A History of Foreign Labor in Germany, 1880—1980. Seasonal Workers/Forced Laborers/G uest Workers. Ann Arbor, 1990. P. 13—23. 35 Ibid. P. 22—23; Barnhuk Konrad. Die Ausweisung fremder staatsangehorigen vom volkerrechtlichen und staatsrechtlichten Sandpunkte. Berlin, 1900; Jleumec K.C. Русские рабочие в германском сельском хозяйстве. Пг., 1914.

36 При обсуждении этого вопроса в России заходила речь и о демографи­ ческих аспектах проблемы, хотя им не придавалось такого большого значения, как в Пруссии, — хотя бы потому что выборные органы власти и соответствен­ но голоса избирателей не имели в Российской империи большого значения. (О собенно если вспомнить, что в 1864 г. было принято реш ение не вводить земские местные органы власти в больш инстве губерний империи с преоб­ ладанием нерусского населения.) Однако комиссия под председательством В.К. Плеве отмечала угрозу, связанную с тем, что в некоторых областях пере­ шедшие в российское подданство иммигранты могли в будущем стать боль­ ш инством населения. В этом случае необходимо было либо ограничить их права как избирателей, либо воспрепятствовать их переходу в российское под­ данство. См.: МВД. Журналы высочайше учрежденной комиссии о мерах к предупреждению наплыва иностранцев в западные окраины. Отдел III. Вопрос о принятии и оставлении русского подданства. СПб., 1891. С. 13. 37 Указ 1865 г. относился лиш ь к «дворянскому сословию», однако поста­ новление 1866 г. распространило его действие на всех лиц, приобретавших зем­ лю за пределами городов. См.: Rodkiewicz Witold. Russian Nationality Policy in the Western Provinces o f the Empire: 1863—1905. Lublin, 1998. P. 58—59; Полное со­ брание законов. 2-е изд. Т. 40. № 42759. 38 Ibid. Р. 65. 39 Ibid. Р. 74; Журналы заседания комиссии для разработки вопроса о ме­ рах к прекращ ению наплыва иностранцев в наши западные окраины 1885 г. Заседание 20 декабря 1885 и 7 февраля, 21 марта, 2 августа 1886 г. 40 Российский государственный во енн о-и сторический архив (РГВИА). Ф. 401. Оп. 4/928. Д. 60. Л. 19 об. 41 Отметим, что право наследования сохранялось в силе, в отличие от указа 1865 г., вводившего ограничения в правах российских подданных польского происхождения. Разница, возможно, объясняется давней традицией Российс­ кой империи даровать права наследования иностранцам, которые приобрели собственность в империи. См.: Мыш М.И. Право наследования после иност­ ранцев в России. [Б.м.,] 1887. С. 12. 42 Rodkiewicz Witold. Russian Nationality Policy. P. 75. М инистерство юсти­ ции и Министерство иностранных дел доказывали, что применение различной политики к иностранцам различной национальности и подданства противоре­ чило бы международному праву. Это была одна из причин, почему эти меры стали применяться ко всем иностранцам, не исключая и чехов, которым обыч­ но оказывалось предпочтение. РГВИА. Ф. 401. Оп. 4/928. Д. 60. 43 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство. Оп. 49 (1892). Д. 287. Л. 1 (Переписка Виленского генерал-губернатора с МВД, сентябрь 1892). 44 ГАРФ. Ф. 102. II делоп рои зводство (1888 г.). Д. 178. Л. 1— 11 (М и ­ нистерство финансов, торговли и мануфактур, служебная записка III отделения, 19 апреля 1888). В данном случае речь шла о жалобе МВД на то, что иностран­ ные рабочие, занятые в горной промышленности и металлургии, нарушали си ­ стему разрешительных билетов. Министерство ф инансов в ответ на это дока­ зы вало, что у него собственны й подход к «национализации» эко н о м и к и , предполагавший введение тарифов на импорт железа. Оно также отмечало, что квалифицированная иностранная рабочая сила составляла около 20% всех ра­ ботников и 50% управленческого персонала предприятий этих отраслей. П о­

скольку не существовало учебных заведений, которые бы готовили специали­ стов в области горного дела и металлургии, введение запретов на привлечение иностранцев подорвало бы конкурентоспособность российских компаний. 45 МВД. Журналы высочайше учрежденной комиссии о мерах к предупреж­ дению наплыва иностранцев в западные окраины. Отдел III. Вопрос о приня­ тии и оставлении русского подданства. СПб., 1891. С. 13. 46 ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1.Д. 429. 47 Rodkiewicz Witold. Russian Nationality Policy. P. 88—89. 48 ГАРФ. Ф. 215. On. 1. Д. 411. JI. 24—26 (Ц иркуляр Варшавского генералгубернатора. 25 февраля 1889 г.). 49 ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1885 г.). Оп. 42. Д. 435. Л. 13, 33— 35 (Генерал-губернатор К иевской, П одольской и В олы нской губерний в МВД. 13 февраля 1886 и 20 августа 1887 гг.). 50 Одним из последствий прекращения сотрудничества России с Германией и Австрией стало изменение подходов к дезертирам и уклонистам от призыва: раньше их арестовывали и передавали той стране, откуда они сбежали, теперь же после задержания таким иностранцам часто позволяли перейти в российс­ кое подданство (при условии, что они будут служить в российской армии). ГАРФ. Ф. 102. II делопроизводство (1889 г.). Оп. 46. Д. 254. 51 Сорокина Т.Н. Х озяйственная деятельность китайских подданных на Дальнем Востоке России и политика администрации Приамурского края (ко­ нец XIX — начало XX в.). Омск, 1999. С. 42; Соловьев Ф.В. Китайское отходни­ чество на Дальнем Востоке России в эпоху капитализма (1861 — 1917). М., 1989; Ginsburgs George. The Citizenship Status o f Koreans in Pre-Revolutionary Russia and the Early Years of the Soviet Regime //J o u rn a l o f Korean Affairs. 1975. Vol. 5. № 2. P. 1—19; Российский государственный исторический архив (РГИА). Печатные записки 464. М атериалы по вопросу о найме и перевозке рабочих-китайцев и корейцев для работы на горных промыслах; Печатные записки 465. Журналы комитета по заселению Дальнего Востока и другие материалы по вопросу о мерах борьбы против наплыва в Приамурский край китайцев и корейцев. 52 РГИА. Печатные записки 466. П роект резолю ции по делу об ограниче­ нии иностранного землевладения на Кавказе. Выписка из журналов Комите­ та министров. 19 мая, 2 ию ня 1898 г. 53 Постановку методологических задач в области «истории империй в их переплетении» см.: Miller Alexei. The Romanov Empire and Nationalism: Essays in the Methodology o f Historical Research. Budapest; New York, 2008. P. 10—43. 54 РГВИА. Ф. 401. On. 4/928. Д. 60. Л. 19 об. 55 Эта мысль составляет основной тезис работы: Гессен В.М. Подданство. СПб., 1909. См. об этом: Lohr Eric. The Ideal Citizen and Real Subject in Late Imperial Russia / / Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 2. P. 173-194.

Фритьоф Бенъямин Шенк

IMPERIAL INTER-RAIL: В л и я н и е м еж н ац и о н ал ьн о го и м еж и м п ер ск о го во сприятия и со перн и чества на по литику ж елезн о д о ро ж н о го с т р о и т е л ь с т в а в ц а р с к о й

России

В ведение

В

январе 1835 года австрийский предприниматель Франц Ан­ тон фон Герстнер (Gerstner) обратился к царю Николаю I и российскому правительству с предложением проложить в Европейской части России сеть железных дорог. Герстнер, подав­ ший заявление на получение концессии на строительство трех ма­ гистральных железнодорожных линий, соединяющих Санкт-Петербург, Москву, Нижний Новгород, Казань и Таганрог, доказывал в своей докладной записке русскому императору, что ввиду необъят­ ности территории и плачевного состояния сухопутных и водных путей Россия отчаянно нуждается в строительстве железных дорог: «Ни в какой стране света железные дороги не могут быть ни столь выгодны, ни столь необходимы, как в России, потому что они сближают отдаленные расстояния посредством скорости переезда. Благодеяния, изливаемые его императорским величеством на своих подданных, принесут всю желаемую его величеством пользу в та­ кой неизмеримой стране, как Россия, тогда только, когда повеле­ ния государя императора посредством железных дорог будут дос­ тигать в три дня из Петербурга в Казань или Одессу»1. Несмотря на то что Герстнер принимал активное участие в строительстве первых железных дорог в Австрии и Богемии, в своей записке русскому царю в качестве системной модели он выбирает не империю Габсбургов, а Североамериканские Соединенные Шта­ ты. Инженер, который позднее получил разрешение на строитель­ ство первой российской железной дороги, соединившей С.-Петер­ бург с загородными императорскими резиденциями в Павловске и Царском Селе, утверждал, что «железные дороги так же важны для России, как и для Северной Америки: там жители поняли, что два

самых сильных врага их Союза — это пространство и время, и что их обоих можно покорить только с помощью железных дорог; здесь [т.е. в России] железные дороги могут сыграть роль не только же­ лезных, но и золотых цепей, связывающих воедино части поистине необъятной империи»2. Не только австриец Ф.А. фон Герстнер, но также русские ин­ женеры и высокопоставленные чиновники были восхищены амери­ канским опытом в области железнодорожного строительства3. Ин­ женер Павел Петрович Мельников, который в 1865 году стал первым в России министром путей сообщения, в 1839—1840 годы около года путешествовал по Соединенным Штатам и собирал информацию о новых транспортных средствах. После своего возвращения в С.-Пе­ тербург он с энтузиазмом заявлял, что «железные дороги необходи­ мы для России [...] они, можно сказать, выдуманы для нее и для Америки более, нежели для какой-либо страны Европы»4. Мельников воспринял Соединенные Штаты как совершенный образец в области развития железнодорожной инфраструктуры для царской России: в обеих странах правительство столкнулось с про­ блемой освоения буквально безграничных пространств. Соединен­ ные Штаты, как и Россия, обладали богатыми природными ресур­ сами, но до начала строительства железных дорог страна ощущала недостаток удовлетворительных путей сообщения5. Мельников описывает себя как «человека, пропитавшегося в свободной Аме­ рике совершенно противоположными идеями и горящего нетерпе­ нием видеть безотлагательное применение их к своему отечеству»6. Будущий министр был убежден, что экономический бум в Север­ ной Америке стал в значительной степени результатом решитель­ ной модернизации ее инфраструктуры в целом и строительства общенациональной сети железных дорог в частности. Если Россия последует примеру Америки и построит надлежащую сеть желез­ ных дорог, утверждал Мельников, то страна «в самое короткое вре­ мя [...] перейдет к такой же деятельности, довольству, богатству и силе, которые составляют предмет всеобщего изумления в Соеди­ ненных Штатах Америки»7. В данной статье я буду рассматривать процессы межнациональ­ ного восприятия и межимперского соперничества и их влияние на развитие стратегии железнодорожного строительства в царской России. Я стремлюсь доказать, что история строительства железных дорог в Российской империи не может быть ни написана, ни объяснена без учета огромной значимости иностранного опыта и

конкретных образцов, международной конкуренции и межимперского восприятия. В течение всего XIX века дискуссии внутри рос­ сийской технической, политической, военной и экономической элит о необходимости и стратегии железнодорожного строитель­ ства в величайшей континентальной империи мира имели ярко выраженное межнациональное и межимперское измерений Хотя восприятие других европейских империй играло важную роль в истории российского железнодорожного дискурса, в то же время на развитие сети современной транспортной инфраструктуры в цар­ ской России оказывал влияние опыт стран, которые не претендо­ вали на звание империй и не воспринимались современниками как таковые, например Соединенных Штатов или Германии8. Нередко вопрос о том, является ли соответствующая страна империей, не играл решающей роли, когда российские элиты осоз­ навали возможность поучиться на зарубежном опыте или ощуща­ ли необходимость реагировать на транспортную политику других великих держав или потенциально враждебных соседей России, угрожавших ее границам и сферам политического влияния. Следо­ вательно, остается весьма сложным для определения, до какой сте­ пени межимперские трансферы в области транспортной политики способствовали многозначному развитию имперского сознания сре­ ди российских элит в XIX веке. Новые виды транспортных комму­ никаций часто воспринимались и применялись в царской России как инструмент политического управления в многонациональной империи. Однако несмотря на это, железные дороги мыслились в пространственном дискурсе, в котором Россия представлялась прежде всего не как империя, а как экономическая область, как национальная территория или стратегическое пространство. Эти различные пространственные схемы российского железнодорож­ ного дискурса далеко не всегда противоречили друг другу. Однако зачастую бывает трудно определить, руководствовался ли специфи­ чески имперским сознанием тот, кто размышлял тогда над интегра­ цией экономических регионов России в единый внутренний рынок или же над укреплением Европейской России как интегрирован­ ного национального государства. М еж н ац и о н а л ьн о е во сп ри я ти е и трансф ер тех н о л о ги й

Когда 27 сентября 1825 года первая общедоступная железная дорога между Стоктоном и Дарлингтоном была введена в эксплуа­

тацию, известия об этом событии быстро доспи ни Гш >миской империи. В 1826 году журнал «Московский телефлф" и и шпини шийся в С.-Петербурге «Журнал мануфактур и тортили- пиуони ковали подробные технические данные о новом среде пи- перс движения и сообщили своим читателям о работах лш ииИских инженеров-железнодорожников9. В Институте корпуса инженером путей сообщения (ИКИПС) в С.-Петербурге новости о тсхпичес кой революции в транспортном секторе также были восприми i ы с большим интересом. После возвращения из ознакомительной но ездки по Англии в 1830 г. математик и инженер Габриэль Лам > (Lame) с энтузиазмом докладывал коллегам в С.-Петербурге о сво ем путешествии на поезде из Ливерпуля в Манчестер'0. Ламэ при надлежал к небольшой группе французских специалистов и уче­ ных, которые были приглашены в 1810 и 1820 годах в С.-Петербург в качестве преподавателей недавно основанного ИКИПС". Еще до учреждения в 1809 году в С.-Петербурге Главного управления во­ дяных и сухопутных сообщений российские элиты пристально сле­ дили за развитием в сфере инфраструктурного строительства в За­ падной Европе, в основном во Франции и Англии. В частности, Институт мостов и шоссейных дорог (Ecole des Ponts et Chaussees) (основан в 1747 г.) и Парижский Политехнический институт (Ecole Politechnique) (основан в 1794—1795 гг.) с их факультетами приклад­ ных наук (Ecoles d ’application) по строительству дорог и мостов по­ служили основным образцом при создании и развитии российской системы подготовки инженеров путей сообщения12. Испанец по рождению, получивший техническое образование во Франции, Огастэн де Бетенкур (de Bethencourt et Molina), ставший первым директором ИКИПС, составил учебный план для будущих россий­ ских инженеров путей сообщения в соответствии с французскими образцами13. Когда в 1835 году строительство железных дорог было включе­ но в курс подготовки в ИКИПС, западные образцы оставались основным ориентиром для российских специалистов и сторонни­ ков новых средств сообщения. В 1837—1838 годах два молодых рос­ сийских инженера Павел Мельников и Станислав Кербедз были отправлены в Западную Европу для сбора технической информа­ ции о строительстве и функционировании железных дорог в раз­ личных странах14. Два года спустя Павел Мельников, на этот раз в сопровождении другого своего коллеги, И.О. Крафта, отправился в США с таким же заданием. Николай I был убежден, что возможно «построить железные дороги в России. Строят же их в Америке»;

он говорил: «Я пошлю кого-нибудь туда посмотреть, как они это делают, а тогда и мы начнем»15. Мельников принадлежал к самой первой группе увлеченных сторонников железнодорожного стро­ ительства в царской России. В своем отчете о поездке в Западную Европу Мельников указывал на опыт западных соседей России и отмечал, что в такой большой стране, как Россия, с ее слаборазви­ той системой путей сообщения, положительное влияние железных дорог «на развитие внутренних сил страны» «естественно» будет сильнее, чем в тех европейских странах, инфраструктуру которых он изучал в течение последних 15 месяцев16. Как и другие энтузи­ асты железнодорожного строительства в Европе, Мельников верил в сокращение огромных расстояний с помощью быстрого движе­ ния17. Хорошо выучив нужный урок на Западе, молодой российс­ кий инженер восторженно заявлял, что «расстояния, так сказать, исчезают в быстроте паровозов»18. Мельников, опубликовавший в 1835 году первый российский справочник/учебник по строительству железных дорог, активно содействовал переносу технических новшеств из Западной Европы и Северной Америки в Россию. После своего возвращения из двух учебных поездок за границу этот инженер составил несколько то­ мов, содержавших подробную техническую информацию, заим­ ствованную из западного опыта железнодорожного строительства, и напечатал сокращенный вариант данного исследования в россий­ ском «Журнале путей сообщения»19. В Соединенных Штатах Мель­ ников вошел в контакт с поборниками и специалистами железно­ дорожного строительства, которые утверждали, что сеть железных дорог станет началом таких изменений, что «через несколько лет» он больше не узнает свое отечество: «Страна не только разбогатеет, но и умственный уровень всего народа значительно поднимется»20. Один из этих специалистов, инженер компании «Западные желез­ ные дороги» (Western Railroad Company) (штат Массачусетс) Джордж Вашингтон Уистлер (Whistler), был приглашен Мельниковым в Рос­ сию в 1842 году в качестве консультанта на строительстве первой железнодорожной магистрали С.-Петербург — Москва21. Уистлер не только помог найти американских инвесторов для открытия пер­ вого завода по производству локомотивов и подвижного состава в С.-Петербурге22. Это именно он предложил установить ширину же­ лезнодорожной колеи в 5 футов (1524 мм) для магистрали между двумя российскими столицами, что в дальнейшем стало стандартом для всех основных линий российской железнодорожной сети23.

З а п а д н ы е м о д е л и в ра н н ем р о с с и й с к о м Ж Е Л Е ЗН О Д О РО Ж Н О М ДИСКУРСЕ

Страны Западной Европы и Северной Америки играли важную роль в развитии железнодорожного строительства в России не толь­ ко как источник технических новинок. Эти страны служили главной опорной точкой в аргументации тех представителей российских элит, которые пытались преодолеть сопротивление консервативных сил внутри российской бюрократии, считавшей, что по географи­ ческим и экономическим соображениям Россия не подходящее место для строительства железных дорог и что нет нужды отказы­ ваться от традиционной транспортной политики, поддерживающей развитие сети традиционных сухопутных дорог и каналов. Уже в первом проекте сооружения общедоступной железной дороги в России, опубликованном в 1830 году петербургским профессором и секретарем Вольного экономического общества Николаем Щег­ ловым, автор подчеркивал, что в Западной Европе число публика­ ций о новых средствах сообщения постоянно растет и что в Анг­ лии и Ш отландии уже создано 18 частных железнодорожных компаний24. Когда австриец Франц Антон фон Герстнер в январе 1835 года обратился к Николаю I с предложением строительства сети железных дорог в Европейской России, он подчеркивал, что новый вид транспорта уже успешно внедрен в Англии, Германии, Франции и США. Бельгия находилась в процессе консолидации своей территории с помощью сети железных дорог. Опыт Австрии и Богемии доказал, что железные дороги могут четко работать так­ же и в неблагоприятных погодных условиях европейской зимы25. Когда в сентябре 1841 года сторонники строительства магистрали С.-Петербург — Москва пытались убедить Николая I в целесооб­ разности финансовых вложений в этот крупномасштабный проект, они подчеркивали, что в Европе и Америке частные инвесторы не колеблясь вкладывали немалые средства в этот сектор транспорт­ ной инфраструктуры26. Когда Николай I 6 февраля 1842 года нако­ нец приказал начать строительство железной дороги между С.-Пе­ тербургом и Москвой, на первый план в своем указе он выдвинул именно тот факт, что это решение было принято после изучения опыта других стран в области железнодорожного строительства27. Подтекст этой декларации состоял в следующем: если другие евро­ пейские страны решились сделать значительные финансовые вло­ жения в новую сферу транспортного сектора, то решение россий­ ского императора не может быть ошибочным.

Даже представители славянофильства, известные своим крити­ ческим отношением к вестернизации современной им России, хва­ лили трансфер новых технических знаний из Западной Европы и принятие соответствующей транспортной политики. В 1845 году Алексей Хомяков в журнале «Москвитянин» утверждал, что заим­ ствование технических нововведений с Запада, в особенности трансфер навыков в области железнодорожного строительства, будет иметь положительные последствия для России: «Мы обяза­ ны принять все то, чем может укрепиться земля, расшириться об­ щественное благосостояние». Железные дороги могут быть постро­ ены в России, продолжал Хомяков, «без унижения собственного достоинства, без утраты прав на самостоятельное развитие»28. Учи­ тывая то, что соседние с Россией государства уже начали строи­ тельство собственных железнодорожных сетей и тем самым умно­ жили свою военную мощь, Россия не должна была оставаться в стороне: «Когда все другие государства пересекаются железными дорогами и получают возможность быстро сосредоточивать свои силы, быстро их переносить с конца в конец — необходимо надоб­ но и России пользоваться тою же возможностью. Трудно, дорого, — да что же делать?»29 Россия, с ее неразвитой сетью путей сообще­ ния, могла извлечь пользу в силу необходимости, утверждал Хомя­ ков. Страна могла учиться на ошибках западных государств и, по­ строив железные дороги, сделать решительный шаг в развитии, прорвавшись из эры «беспутья» в век современной транспортной инфраструктуры30. Представители идеологически враждебного славянофилам ла­ геря либеральных «западников» открыто выражали стремление к тому, чтобы модернизация российской транспортной инфраструк­ туры, в соответствии с западными образцами, сопровождалась трансформацией политической системы самодержавия. В откры­ том письме царю Александру II, напечатанном в 1857 году в одном из первых номеров журнала «Колокол», Александр Герцен выразил опасения по поводу пути развития России, который не соответ­ ствовал его политическим взглядам: «Вступив в западное образо­ вание, Россия должна была идти тем же путем. Если б у нас весь прогресс совершался только в правительстве, мы дали бы миру еще небывалый пример самовластья, вооруженного всем, что вырабо­ тала свобода; рабства и насилия, поддерживаемого всем, что нашла наука. Это было бы нечто вроде Чингисхана с телеграфами, паро­ ходами [и] железными дорогами [,..]»31.

Очевидно, именно Франц Антон фон Герстнер ввел и россий­ ский железнодорожный дискурс идею о том, что новые средства сообщения должны рассматриваться не только как важное условие экономического развития страны, но одновременно и как эффек­ тивный и полезный инструмент внутриполитического имперско­ го правления. Австрийский инженер в своей докладной записке от 6 января 1835 года подчеркивал, что Англия успешно использо­ вала железную дорогу от Манчестера до Ливерпуля для перевоз­ ки войск, направляемых в Ирландию с целью пресечения там «беспокойствия»32. В России это однозначно восприняли как пря­ мой намек на события ноябрьского восстания в Царстве Польском 1830—1831 годов. К сожалению, мы не знаем, до какой степени ре­ шение Николая I начать в 1842 году финансируемое государством строительство железных дорог зависело от политических соображе­ ний подобного характера. Очевидно, что русский царь восприни­ мал проект первой в России дальнемагистральной железной дороги С.-Петербург — Москва прежде всего как средство экономическо­ го развития страны33. Но девять лет спустя, когда император 1 фев­ раля 1851 года дал разрешение на строительство железной дороги С.-Петербург — Варшава, картина существенно изменилась. По мнению Мельникова, железная дорога, соединяющая столицу им­ перии с центром Царства Польского, имела исключительно поли­ тическое значение и не сулила никакой экономической выгоды34. Несомненно, железная дорога из Петербурга в Варшаву, строитель­ ство которой было закончено — из-за перерыва, вызванного Крым­ ской войной, — только в 1862 году, должна рассматриваться как первая имперская магистраль, задуманная как политический меха­ низм для стимулирования территориальной интеграции беспокой­ ных окраин империи в единое самодержавное государство. Р О С С И Я КАК Э К О Н О М И Ч Е С К О Е ПРОСТРАНСТВО И ЕЕ РО Л Ь НА М И РОВО М РЫ НКЕ

Замечания Мельникова относительно проекта ПетербургскоВаршавской железной дороги показывают, что до роковых событий Крымской войны данное нововведение воспринималось выдающи­ мися представителями российской элиты главным образом как средство транспортировки грузов в экономических целях. Соответ­ ственно царская Россия представлялась в железнодорожном дис­ курсе 1840-х годов прежде всего не как политическое, но как эко­

номическое пространство, которое должно быть преобразовано с помощью железных дорог в действующий внутренний рынок и связано с российскими портами, то есть пунктами назначения рос­ сийского сельскохозяйственного экспорта. В докладной записке Николаю I, подчеркивая необходимость соединить гавань СанктПетербурга с экономическим центром/ядром России, расположен­ ным вокруг Москвы, члены соответствующей группы планирова­ ния в сентябре 1841 года особо отмечали, что железная дорога между двумя столицами страны будет способствовать активизации экспорта российского зерна на европейские рынки35. Пятнадцатью годами позже, когда отсталость России в разви­ тии транспортной инфраструктуры становилась все более и более очевидной, Павел Мельников напомнил царю о необходимости «не оставаться назади в общем движении [железнодорожного строи­ тельства]»36. Вскоре после начала Крымской войны именно этот инженер путей сообщения получил приказ набросать комплексный план строительства сети железных дорог в Европейской России. Интересно, что Мельников в своем проекте 1856 года указал в ка­ честве структурной модели не на западноевропейских противников России в Крымской войне, а снова на Соединенные Штаты — на этот раз не только как на опорный ориентир для российской транспортной политики, но к тому же и как на конкурента на евро­ пейских зерновых рынках. Мельников указывал, что на 1 января 1854 года в Соединенных Штатах было уже построено 28 ООО верст железнодорожного полотна, в то время как Россия располагала лишь двумя основными магистралями (С.-Петербург — Москва и от Варшавы до австрийской границы)37. Если Россия существенно не изменит свою транспортную политику и не последует американ­ скому примеру в области железнодорожного строительства, она и дальше будет ослаблять свои позиции на европейских рынках сель­ скохозяйственной продукции и уступит значительные доли этих рынков своим заокеанским конкурентам38. Когда Мельников в 1863 году представил свой переработанный план развития российской сети железных дорог, он настаивал на ускорении в развитии транспортной инфраструктуры страны перед лицом повышения активности ее конкурентов на европейских зер­ новых рынках, главным образом США, Придунайских княжеств и Венгрии39. Для того чтобы подчеркнуть разительную отсталость своей страны в области дорожного строительства, Мельников со­ поставил длину сети российских железных дорог и протяженность

ее территории с аналогичными параметрами зарубежных стран. Даже если России удалось бы построить в ближайшем будущем сеть железных дорог длиною в 7250 верст, соотношение длины железнодорожных путей и площади Европейской части страны (в квадратных верстах) составило бы лишь 1:607. В Великобритании соответствующее соотношение составляло 1:20, во Франции — 1:70, в Германии — 1:136, а в США — 1:15640. Цифровые данные подобного рода, не учитывающие другие важные для инфраструк­ турной политики показатели, такие как плотность населения или уровень экономического развития соответствующих стран, остава­ лись важными элементами в российском железнодорожном дис­ курсе в последующие десятилетия. Выбор стран для сопоставления уровня развития железнодорожного строительства свидетельству­ ет о том, что российские элиты воспринимали и оценивали свою страну в сравнении как с другими европейскими империями и на­ циональными государствами, так и с США. Все они воспринима­ лись как великие державы, хотя и не обязательно как «империи». В н еш н я я и вн у трен н я я у гро за р о с с и й с к о й т е р ри т о ри и

План Мельникова 1863 года, предусматривавший расширение сети российских железных дорог, акцентировал внимание на раз­ витии империи как экономического пространства, что вызвало резкую критику со стороны военного ведомства. Поражение Рос­ сии в Крымской войне уже воспринималось современниками как тревожный сигнал того, что отсталость в области дорожного стро­ ительства является не только помехой на пути экономического развития страны, но и серьезным военно-стратегическим препят­ ствием. В 1856 году журнал «Русский вестник» опубликовал пере­ вод полемической французской статьи, в которой утверждалось: «При помощи железной дороги... правительство могло бы почти мгновенно бросить в Крым армию в несколько сот тысяч человек, и такая армия не допустила бы взять Севастополь... Продовольство­ вать такую армию было бы весьма легко. Поздравим себя, что Рос­ сия не имеет в своем распоряжении этого страшного орудия»41. На самом деле поражение в Крымской войне, обнаружившее слабость позиций России в военных конфликтах с другими вели­ кими европейскими державами, привело к тому, что правительство значительно изменило свое отношение к транспортной политике империи. Российские элиты вынуждены были признать, что бри­

танцы и французы смогли взять Севастопольскую крепость не в последнюю очередь благодаря успешному использованию желез­ ных дорог в качестве стратегического механизма, облегчающего перевозку солдат, доставку продовольствия и боеприпасов на ли­ нию фронта и вывоз раненых в тыл42. После падения Севастополя железные дороги рассматривались в Санкт-Петербурге уже не как предмет роскоши, но как чрезвычайно необходимый инструмент территориальной интеграции и обороны. В очередной раз страны Западной Европы послужили ролевой моделью при переформули­ ровании российской транспортной политики. Когда Александр II 26 января 1857 года приказал начать строительство сети железных дорог в Европейской России, в своем указе он сослался на опыт западноевропейских стран в области железнодорожного строитель­ ства и выразил намерение использовать как западные знания, так и капитал для модернизации транспортной инфраструктуры импе­ рии. Вновь учрежденное Главное общество Российских железных дорог, получив концессию на завершение постройки железной до­ роги между С.-Петербургом и Варшавой, а также на строительство трех новых линий (Москва — Нижний Новгород, Курск — Либава, Москва — Феодосия), капитал на эти цели приобрело в основном из французских, немецких и английских финансовых источников. В частности, план строительства железной дороги от Москвы до Феодосии на Черноморском побережье можно рассматривать как непосредственный вывод из недавнего урока, преподанного России в результате войны с Францией, Великобританией и Ос­ манской империей. Предполагалось, что данная железная дорога укрепит обороноспособность южной периферии империи, облег­ чив переброску войск и провианта из центральных губерний на юг в случае возможной войны. Когда Мельников в 1863 году предста­ вил свой переработанный план развития российской железнодо­ рожной сети, Главное общество Российских железных дорог еще не начинало намеченные строительные работы на южной магистрали. Центр внимания российского железнодорожного дискурса вынуж­ денно сместился с южной на западную окраину империи. События Январского восстания в Польше в 1863 году послужили особым сигналом для бюрократии в С.-Петербурге об уязвимости западных границ империи. А между тем ситуация в Царстве Польском про­ демонстрировала полезность железных дорог как инструмента им­ перского правления. Наличие железной дороги между С.-Петер­ бургом и Варшавой обеспечило переброску верных царю войск в

Вильно и Варшаву в течение двух дней и развертывание кавалерий­ ских соединений против польских повстанцев уже на следующий день после прибытия43. Все это должно было рассматриваться, по замечанию современника, как доказательство того, что железные дороги являются эффективным инструментом для «сохранения внутреннего спокойствия» и для «подавления могущих произойти беспорядков в самом государстве»44. В своем альтернативном плане 1865 года по развитию железно­ дорожной сети России генерал от инфантерии Сергей Бутурлин утверждал, что «[железные] дороги имеют не меньшее значение в видах военных, для обороны края против врагов внешних и даже внутренних, когда Государство заключает в пределах своих облас­ ти завоеванные, населенные племенами разнородными, еще не слившимися нравственно с завоевателями. Такое слияние может и должно со временем совершиться законодательными и правитель­ ственными мерами, [...] но покамест элементы, открыто, или тай­ но, враждебные нравственному соединению всех частей политичес­ кого тела, к коему они принадлежат, не проникнутся вполне чувством привязанности к общему, нераздельному отечеству, Пра­ вительство необходимо должно основывать владычество свое в полупокоренных областях на надежном устройстве военных уч­ реждений. Под этим общим выражением мы разумеем, между про­ чим, соответственное цели, постоянное размещение вооруженных сил, крепости и пути, по коим бы войска могли, с наибольшим удобством и быстротою, быть обращаемы во все стороны, для пре­ дупреждения, или прекращения, внутренних беспорядков, или же опасности, грозящей извне»45. План Бутурлина отражал стратегические потребности и сооб­ ражения Военного министерства. Как и другие члены военной эли­ ты, генерал предупреждал своих современников об угрозе своей стране со стороны западных соседей — Пруссии и империи Габс­ бургов. Бутурлин напомнил своим читателям о все возрастающей важности железных дорог для современных методов ведения вой­ ны. Как и другие представители высшей российской бюрократии, он был хорошо осведомлен об использовании новых средств сооб­ щения в ходе последних военных конфликтов в Западной Европе и о западных — в основном прусских — теоретических дискуссиях относительно железнодорожного и стратегического планирова­ ния46. Бутурлин доказывал, что война Франции и Пьемонта против Австрии в 1859 году достаточно убедительно показала важность

железных дорог для осуществления быстрых стратегических опера­ ций47. Из-за обширности империи, продолжал Бутурлин, стратеги­ ческие железные дороги принесут большую пользу — «еще более для нашего Отечества, чем для всякой другой страны»48. Российский генерал видел крайнюю необходимость расшире­ ния железнодорожной сети в западной части империи, принимая во внимание стратегическое преимущество соседей России в стро­ ительстве транспортной инфраструктуры. Описывая возможный сценарий оборонительной войны против Пруссии и империи Габс­ бургов, Бутурлин напоминал, что Варшава находится на 200 верст ближе к Рейну, чем к Москве, и что расстояние между двумя горо­ дами в действительности еще больше из-за плохого состояния до­ рог в России. В то время как западные соседи («Европа»), проло­ жив за последние 20—30 лет густую железнодорожную сеть, «в двадцать или в тридцать раз сократили расстояние, отделяющее нас от нее», расстояние между Россией и Западом осталось практичес­ ки прежним49. В качестве ответа на этот очевидный дисбаланс в плотности транспортной инфраструктуры по разные стороны рос­ сийской западной границы Бутурлин предложил детальный план строительства приблизительно 6095 верст новых стратегических железнодорожных линий в западной части империи. Мысль о том, что железные дороги могут сыграть решающую роль в защите территориальной целостности России, ее внешних границ на западе и востоке, оставалась важным элементом в рос­ сийском железнодорожном дискурсе вплоть до падения царского режима. Большинство «стратегических железных дорог» империи были построены в целях подготовки к возможным войнам против потенциально враждебных государств на более или менее отдален­ ных окраинах. Многие из этих проектов могут быть истолкованы как непосредственная реакция на действия соседей России по строительству дорог по другую сторону реальной государственной границы или воображаемой области российской имперской экспан­ сии. Хорошо известные примеры подобного рода — это Транс-Каспийская железная дорога, построенная в 1880-х годах, для укреп­ ления позиций России в Средней Азии и подготовки к «Большой игре», то есть к борьбе с Великобританией за доминирование в этом регионе, и конечно — Великий Сибирский Путь50. Доклады генерал-губернаторов Иркутска и Амурской области в 1886 году, в которых они докладывали царю о нарастающем наплыве китайс­ ких мигрантов в дальневосточные области России, а также о дес­

табилизирующей деятельности Англии в этом регионе, встревожи­ ли российского императора51. Окончательное решение начать стро­ ительство самой протяженной в мире железной дороги в 1891 году прекратило жаркие дебаты среди публики и бюрократии о принци­ пиальной необходимости и различных способах соединить Сибирь с центром России посредством железной дороги. В конечном ито­ ге опасения императора по поводу уязвимости российских терри­ торий на Дальнем Востоке оказались сильнее, чем предупреждения советников-консерваторов, которые постоянно упирали на то, что это гигантское предприятие подорвет финансы империи. Ж ел езн ы е д о ро г и КАК СРЕДСТВО ПРОСТРАНСТВЕННОЙ ИНТЕГРАЦИИ

Транссибирская магистраль планировалась российским прави­ тельством не только как стратегический проект, необходимый для приготовления империи к войне с потенциальными внешними врагами на Дальнем Востоке. Данный проект с самого начала вос­ принимался как средство территориальной консолидации и при­ ведения империи к культурной однородности. На всем протяжении второй половины XIX века представители российской элиты не уставали подчеркивать важность паровых двигателей и железнодо­ рожных путей для укрепления территориального единства Россий­ ской империи. Поклонник германской железнодорожной полити­ ки М. Н. Катков в 1883 году в газете «Московские ведомости» определенно заявлял, что «рельсы вслед за штыком должны завер­ шить политическое сплочение»52. Как и Катков, один из патронов крупномасштабного железнодорожного строительства в Российской империи Сергей Витте был восхищен успехами объединения герман­ ских государств при Бисмарке, которые он объяснял в основном результативной «национальной» железнодорожной политикой, предложенной немецким экономистом Фридрихом Листом53. Когда мечты об интеграции российско-азиатской периферии при помощи железных дорог в последней трети XIX века стали превращаться в реализуемые проекты, инженеры и чиновники Министерства путей сообщения обрели уверенность, что парово­ зы привезут на окраины империи не только экономическое процве­ тание, но и попутно рассыплют искры цивилизации в «отсталых» регионах и таким образом укрепят их экономические и культурные связи с Европейской Россией. В 1850-х годах один русский энту­

зиаст железных дорог, составлявший утопические прожекты с це­ лью воображаемого «сближения Азии и Европы», провозглашал: «Правда, где пройдут линии железных дорог, там комфорт искус­ ства; во всех отношениях щеголеватость; чистота, порядок, удобства и благонравие; заменяя и грязноватые подворья с их плутоватыми содержателями; и грубых неопрятных извозчиков или судовщиков, их небрежность ко всему, даже к самим себе, — устраняют все не­ удобства, неудовольствия езды и пересылки товаров не только на протяжных, даже и на почтовых; а что главнее всего, там проявля­ ются новые богатства края; там поприще деятельности и предпринимательности трудолюбивого человека раздвигается пред ним; там просвещение, искусства распространяют на все слои человеческой семьи благодеяния свои»54. Около 40 лет спустя министр финансов Сергей Витте (один из главных движителей проекта Транссибирской магистрали) в своем докладе царю Александру III в ноябре 1892 года приводил схожие доводы: «Сибирь, будучи частью России, не была участницей Рос­ сии в ее гражданских, культурных и экономических успехах». Но­ вая трансконтинентальная железная дорога должна была не толь­ ко приблизить Сибирь к Европейской России, но в то же время и «приобщить ее к русской жизни»55. В другом контексте Витте ут­ верждал, что железные дороги должны рассматриваться как «фер­ мент, вызывающий в населении культурное брожение, и если бы даже она [т.е. железная дорога] встретила на пути своем совершенно дикое население, то в короткий срок цивилизовала бы его до не­ обходимого ей уровня»56. Русских железнодорожников, посланных на азиатские окраины империи для строительства и обслуживания трансконтинентальных магистралей, воспринимали в С.-Петербурге как агентов/носителей цивилизаторской миссии России на Востоке57. В 1890-х годах и по­ зднее этих посланцев европейской культуры должны были поддер­ жать в их непростой миссии крестьяне-переселенцы, перемещаемые из перенаселенных западных и центральноевропейских губерний империи на девственные земли Сибири и Центральной Азии с це­ лью усилить русский национальный элемент в этих районах58. Между 1891 и 1914 годами Транссибирская магистраль помогла перевезти около 5 млн украинских, белорусских и русских переселенцев на новые места на широких просторах «обетованной земли» Сибири59. Когда российское правительство разрабатывало детальные пла­ ны колонизации азиатских окраин империи посредством железных

дорог, оно во многом следовало примеру других стран. Когда сек­ ретарь Комитета Сибирской железной дороги А.Н. Куломзин на­ бросал свой претенциозный проект массового переселения русских крестьян в Сибирь, он ссылался на примеры США, Канады, Гер­ мании и заокеанских колоний европейских государств при об­ суждении прецедентов подобных мероприятий. Попытка Прус­ сии переместить германских переселенцев на оккупированные ею польские территории с целью усиления германского элемента у восточных границ государства приводилась Куломзиным как мо­ дель, которую он собирался применить в Сибири60. Несмотря на то что изучение способов территориальной консолидации при помо­ щи крестьянской колонизации в Германии может интерпретиро­ ваться как точный пример трансфера практик имперского правле­ ния от одной империи к другой, приверженность другим моделям в российском дискурсе железнодорожного строительства и колони­ зации Сибири расходится с такой интерпретацией. Когда Сергей Витте 6 ноября 1892 года докладывал Александру III о своих пла­ нах постройки Великого Сибирского пути и о важности транскон­ тинентальной железной дороги для колонизации Сибири, он ссы­ лался на пример Канады, а не Германии61. Министр докладывал императору, что проект Канадской Тихоокеанской железной дороги (Canadian Pacific Railroad) имеет множество принципиально схожих с Транссибирской дорогой черт. Канадский пример продемонстри­ ровал возможность развития сельского хозяйства в доселе считав­ шихся непригодными пустошах и колонизации безлюдных регио­ нов при помощи железных дорог. В другой записке Витте ссылался на доклад канадского верхов­ ного комиссара в Великобритании Чарльза Таппера (Tupper) на Международном железнодорожном съезде 1892 года в С.-Петербур­ ге, где он говорил о «вопросе железных дорог в неосвоенных зем­ лях» («sur la question des chemins de fer dans les pays neufs»)62. Tannep был первым канадским министром железных дорог и каналов в 1879—1894 годах и в этом качестве поддерживал строительство пер­ вой в стране трансконтинентальной железной дороги вплоть до его окончания (1881 —1885)63. Таппер доложил железнодорожному съезду об опыте своей страны в освоении еще недавно — до пост­ ройки железных дорог — пустовавших территорий. Он рассказал о появлении новых городов вдоль Тихоокеанской железной дороги и заключил: «Канадская дорога оживила и оплодотворила богатые, но пустовавшие пространства...»64 В своем анализе речи Таппера

Витте особенно подчеркивал тот факт, что в Сибири положитель­ ный эффект от железнодорожного строительства будет даже выше, чем в Канаде, поскольку российская трансконтинентальная доро­ га будет строиться усилиями государства, а не частных компаний. Это послужит гарантией того, что цели столь крупной программы железнодорожного строительства будут всегда соответствовать ин­ тересам государства. Витте предлагал начать процесс колонизации Сибири в районах, прилегающих к станциям трансконтиненталь­ ной линии, и настаивал, что государство обязано принять ряд предварительных мер, преобразуя неконтролируемые процессы крестьянской колонизации в хорошо организованное переселе­ ние. В заключение Витте указал, что в отдаленной перспективе Си­ бирская дорога привлечет не только крестьянских поселенцев, но и представителей «образованных общественных слоев», которые окажут «цивилизующее влияние в окружающей [их] среде»65. Витте понимал Российскую имперскую государственность главным образом в экономическом смысле и верил, что проблема мощи империи во многом зависит от уровня экономического раз­ вития страны. Соответственно для российского министра финансов не имело принципиального значения, является ли страна, примеру которой будет следовать Россия в решении своих экономических проблем, империей или нет. Несомненно, однако, что стратегия экономического развития царской России, разработанная Витте, имела сильные имперские черты. Но остается открытым вопрос: до какой степени восприятие европейских империй играло преоблада­ ющую роль в развитии российского «имперского сознания». При­ мер Транссибирской железной дороги показывает, что российские элиты, искавшие образец для решения специфических проблем имперского правления, не старались сконцентрироваться исклю­ чительно на опыте других империй, политически сопоставимых с Россией, но продолжали внимательно следить за развитием других стран, не претендующих на звание империй и не воспринимаемых как таковые, например — за Канадой. Ж ел езн ы е д о ро г и И РАСШИРЕНИЕ И М ПЕРСКОЙ СФЕРЫ ИНТЕРЕСОВ

Последнее замечание, конечно, не подразумевает, что некото­ рые аспекты именно межимперского восприятия не играли ника­ кой роли при формулировании стратегий имперского правления в

транспортном секторе царской России начала XX века. Общеизве­ стно, что российские элиты описывали бюрократическую концеп­ цию российского имперского правления весьма отлично от методов, применявшихся западноевропейскими империями в их колониаль­ ных владениях66. В частности, британский пример послужил анти­ образцом при построении идеологической конструкции российс­ кой «особой» и «мирной» концепции имперского господства в Азии67. Даже расширение сферы политических и экономических интересов России на Дальний Восток в период максимального развития мирового империализма подавалось выдающимися представителями царской элиты как процесс «мирного проник­ новения» на соседние территории. Это было тем более справед­ ливо, что Россия являлась активной силой на арене железнодо­ рожного империализма. Хорошим примером для данного контекста служит попытка С. Ю. Витте представить постройку Китайской Восточной желез­ ной дороги (КВЖД) как инструмент российского «мирного» про­ никновения в Китай. Фактически данный проект стал российской ставкой в общеевропейской игре железнодорожного империализ­ ма в Азии и важной причиной ухудшения отношений Российской империи с Англией и Японией в начале XX века68. Витте был не только одной из основных движущих сил проекта постройки Транссибирской магистрали, но в то же время и активным сторон­ ником плана по строительству российской железной дороги через китайскую Маньчжурию69. В 1896 году, в основном по финансовым соображениям, он предложил провести последний участок «Вели­ кого Сибирского Пути» по территории Китая. К тому же министр финансов рассматривал железную дорогу через Маньчжурию с ее южной веткой к колониальному порту Дальний как инструмент, способный перенаправить поток товаров из Азии в Западную Ев­ ропу и пустить его по российской территории. По замыслу Витте, «Великая сибирская железная дорога открывает новый путь и но­ вые горизонты не только для русской, но и для всемирной торгов­ ли, соединяя с Европой — через Россию — Китай, Корею и Япо­ нию. Само собой разумеется, что выгодами этого переворота в направлении сообщений между Европой и Востоком больше всех воспользуется Россия»70. Витте в целом рассматривал российскую политику на Дальнем Востоке как принципиально отличную от западноевропейских моделей колониального управления. Витте утверждал, что «в коло­

ниальной политике Россия не нуждается, ее внешние задачи не только мирного характера, но даже наиболее культурного в истин­ ном смысле этого слова, ибо миссия России на Востоке в проти­ вовес стремлению западно-европейских держав к экономическому и нередко политическому порабощению народов Востока должна быть миссией охранительной и просветительной. На долю России естественно выпадает защита сопредельных ей восточных стран, находящихся в сфере ее просветительного влияния от чрезмерных притязаний, политических и колониальных, со стороны других [великих] держав»71. Несмотря на усилия Витге представить российскую политичес­ кую активность на Дальнем Востоке как отличающуюся от подоб­ ных действий других европейских империй, российский проект КВЖД не просто имел сходство, а во многих отношениях следовал имеющимся примерам колониальных железных дорог72. Таким об­ разом, ни население соседних с Россией «стран Востока», ни «дру­ гих европейских держав» не воспринимало железнодорожную поли­ тику России в Китае как выражение абсолютно мирной стратегии. Фактически Россия желала следовать образцам других европейских империй и проникнуть на новые территории в Азии с помощью железных дорог, и это способствовало вспышке Боксерского вос­ стания в 1900 году и ухудшению отношений с набирающей силу дальневосточной Японской империей, что привело к пагубной войне 1904—1905 годов. Рассматривая активность России в области железнодорожного империализма в Азии в конце XIX века, можно прийти к заклю­ чению, что представители различных элит самодержавного госу­ дарства — в полном противоречии с их самосознанием — четко сле­ довали модели других европейских империй. Восприятие и усвоение колониальных практик европейских империй очевидно имело пара­ доксальный двойной эффект: с одной стороны, это позволяло укре­ пить имперское сознание элит самодержавной системы; с другой — готовило почву для внешних (и внутренних) конфликтов, что в конце концов привело к дестабилизации старого режима и распа­ ду крупнейшей континентальной мировой империи. З аклю чение

История железных дорог в царской России не может быть на­ писана, если не принимать во внимание огромную важность ме-

жимперского восприятия и межнационального трансфера знания и практик. Как империи, так и национальные государства служи­ ли для российских элит XIX века важным ориентиром и моделями для выбора политических стратегий, направленных на модерниза­ цию транспортной инфраструктуры империи и объединение ог­ ромных территорий страны. В первые десятилетия железнодорож­ ного строительства в России страны Западной Европы и США играли здесь выдающуюся роль в качестве источников технических новинок и знаний, а также авторитетных примеров в аргументации сторонников новых транспортных средств. Уже в 1830-е годы же­ лезные дороги приобрели в российском железнодорожном дискур­ се значение не только средств передвижения, но также — исходя из опыта других европейских империй — и инструмента имперс­ кого правления и господства. Несмотря на это, имперская модель была лишь одной из множества моделей пространственного обра­ за в российском железнодорожном дискурсе. До начала 1860-х го­ дов территория Российской империи представлялась в планах раз­ вития российской сети железных дорог преимущественно как хозяйственное и экономическое пространство, которое должно быть преобразовано в функциональный внутренний рынок и связа­ но с торговыми воротами российского экспорта при помощи же­ лезных дорог. В этом контексте другие европейские и заокеанские государства воспринимались прежде всего как конкуренты России на европейских зерновых рынках. Поражение в Крымской войне и опыт Январского восстания в Царстве Польском способствова­ ли появлению альтернативного пространственного дискурса, пред­ ставлявшего Российскую империю прежде всего как политическую территорию, находящуюся под угрозой внутренних и внешних ос­ ложнений. Западные соседи России теперь представлялись и по­ тенциальными противниками, и моделями для усвоения полити­ ческих и военных стратегий по использованию железных дорог в качестве средств современного ведения войны. Западная модель снова приобрела значимость, когда Россия начала разрабатывать стратегии по объединению огромных пространств территории им­ перии при помощи стратегических железных дорог и усилению русского элемента на окраинах путем интенсивной крестьянской колонизации. Примечательно, что во время поисков путей реше­ ния проблем имперского правления представители российских элит избирали в качестве образцов как империи, так и нацио­ нальные государства. Только на рубеже XIX—XX веков представи­

тели российской элиты, кажется, сконцентрировались на образе действий конкурентов России на сцене современного империализ­ ма, для того чтобы попытаться разработать стратегии расширения сферы экономического и политического влияния империи в Азии. Хотя на уровне политических практик можно установить порази­ тельное сходство между западными империями и Россией, на иде­ ологическом уровне российские элиты делали серьезные усилия по представлению политики своей страны как существенно отличаю­ щейся от западных имперских моделей колониального правления. С точки зрения истории железных дорог даже теперь довольно сложно определить, до какой степени понимание других европей­ ских имперских политических стратегий представителями россий­ ских элит способствовало развитию и укреплению специфически имперского сознания в России. Когда мы задаемся вопросом о сте­ пени важности межимперского восприятия и трансферов, мы не должны забывать, что российские элиты внимательно следили за техническим прогрессом во всех современных им странах мира и что «имперский» статус их собственной страны был не единствен­ ной моделью ее пространственного самоописания. Россия, без со­ мнения, была империей, но многие современники воспринимали ее как великую державу или просто как «огромную страну», страс­ тно ищущую путей, чтобы справиться со своими огромными тер­ риториями, то есть того, что уже было достигнуто странами с по­ добными пространственными проблемами, такими как США73. Перевод с англ. Владислава М акарова

1 Записка главноуправляющего путями сообщ ения и публичными здани­ ям и гр. К.Ф. Толя, 17 февраля 1835 г. / / Красный архив. 1936. № 3 (76). С. 92. 2 Gerstner F.A. von. Uber die Vortheile der Anlage einer Eisenbahn von St. Petersburg nach Zarskoe-Selo und Pawlowsk, deren Ausfiihrung durch eine Aktiengesellschaft mit Allerhochstem Privilegium Seiner Kaiseriichen Majestat statt findet. Sankt Petersburg, 1836. S. 65. 3 О моделях российского понимания и восприятия Америки в XIX в. см.: Lazersons М. The American Im pact on Russia, diplomatic and ideological, 1784— 1917. New York, 1950; Boden D. Das Amerikabild im russischen Schrifttum bis zum Ende des 19. Jahrhunderts. Hamburg, 1968; Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001. Гл. 2 и 3. 4 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах / / П.П. Мельников. Инженер. Ученый. Государственный деятель / Ред. М .И . Воронин, М.М. Во­ ронина и др. СПб., 2003. С. 223—398, 276.

5 Мельников П. О железных дорогах / / Там же. С. 195—212, 198. 6 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах. С. 278. СШ А послу­ жили важной моделью в развитии железнодорожного строительства и транс­ портной инфраструктуры также и для других европейских стран. Д ирк ван Лаак (Laak) подчеркивает, что «значимость американских железных дорог в качестве ключевой модели для политической эконом ии XIX в. нельзя переоценить». См.: Laak D. van. Imperiale Infrastruktur. Deutsche Planungen fur die ErschlieBung Afrikas 1880 bis 1960. Paderborn, 2004. S. 25. 7 Мельников П. О железных дорогах. С. 199. 8 Несмотря на понимание Соединенных Ш татов как «империи свободы» (исходя из концепции Томаса Джефферсона), а также на современную дискус­ сию об имперских амбициях и внешней политике СШ А в XXI веке, в XIX веке европейцы воспринимали эту страну в основном как бывшую колонию, заво­ евавшую независимость в войне против своей европейской метрополии. О Джефферсоне см.: Tucker R. W., Hendrickson D.C. Empire o f Liberty: The Statecraft o f Thomas Jefferson. New York; Oxford, 1990. Вопрос о том, возможно ли исто­ рию Германии до ее активного роста как колониальной державы рассматривать с точки зрения имперской исторической парадигмы, продолжает дебатировать­ ся в исторической литературе. С м., например: Ther Ph. Im perial instead o f National History: Positioning M odern G erm an History on the Map of Empires / / Imperial Rule / Eds. A. Miller, A. Rieber. Budapest, 2004. P. 47—66. 9 История железнодорожного транспорта в России / Ред. Е.Я. Красковский и др. СПб., 1994. Т. 1: (1836-1917). С. 29. 10 Там же. 11 Rieber A. The Rise o f Engineers in Russia / / C ahiers du M onde Russe et Sovi6tique. 1990. Vol. 31. № 4. P. 5 3 9 -5 6 8 , 550. 12 История железнодорожного транспорта в России. Т. 1. С. 18; Rieber A. The Rise of Engineers in Russia. P. 545. О французской системе подготовки инженеров путей сообщения в XVIII в. см.: Konig IV. Vom Staatsdiener zum Industrieangestellten. Die Ingenieure in D eutschland und Frankreich. 1750—1945 / / G eschichte des Ingenieurs. Ein Beruf in sechs Jahrtausenden / Eds. W. Kaiser, W. Konig. Miinchen, 2006. S. 179—232, 183—184; Picon A. Die Ingenieure des Corps des Ponts et Chaussees. Von der E roberung des nationalen Raumes zur R aum ordnung / / Ingenieure in Frankreich. 1747—1990 / Eds. A. Grelon, H. Stiick. Frankfurt/Main; New York, 1994. S. 7 7 -9 9 . 13 Алексеева E.B. Д ифф узия европейских инноваций в России (XVIII — начало XX в.). М ., 2007. С. 312; Высшее образование в России: очерки исто­ рии до 1917 г. / Ред. В.Г. Кинелев. М., 1995. С. 146; Красковский Е.Я. Л И И Ж Т в пути. М., 1990. С. 16. 14 Воронин М .И., Воронина М.М. Павел Петрович М ельников. 1804—1880. Л., 1977. С. 3 0 -3 1 . 15 Цит. по английскому переводу: Haywood R.M. The Beginnings of Railway Development in Russia in the Reign o f Nicholas I, 1835—1842. Durham; N .C., 1969. P. 201. 16 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах. С. 223. 17 Schivelbusch W. Geschichte der Eisenbahnreise. Z ur Industrialisierung von Raum und Zeit. F rankfurt/M ain, 2002. S. 35—39; Freeman M. Railways and the Victorian Imagination. New Haven; London, 1999. P. 78.

18 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах. С. 229—230; Мель­ ников П.П., Кербедз С.В. Об относительных выгодах различных систем внутрен­ них сообщений / / Журнал путей сообщения. 1840. Т. 3. С. 207—227, 225. 19 Мельников П.П. Отчет о поездке по Европе. 1839. [Т. 1—3] (рукопись хра­ нится в библиотеке Петербургского государственного университета путей со­ общ ения (ПБГУПС)); Он же. Описание в техническом отнош ении железных дорог Североамериканских Штатов. 1841. Ч. 1—3 (рукопись, ПБГУПС); Мель­ ников П.П., Кербедз С.В. Об относительных выгодах; Мельников П.П. Описание в техническом отнош ении ж елезных дорог Североамериканских Ш татов / / Журнал путей сообщения. 1842. Т. 2. Кн. 1. С. 19—85; Кн. 2. С. 95—197; Кн. 3. С. 209-265. 20 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах. С. 277. 21 Haywood R.M. Russia Enters the Railway Age, 1845—1855. New York, 1998. P. 23—39; Blackwell W.L. The Beginnings of Russian Industrialization 1800—1860. Princeton, 1968. P. 289—294. 22 И нж енеры И ствик и Х аррисон (Eastwick, H arrison) и братья Томас и Уильям Винанс (Winans) основали свой завод в 1845 г. в Александровске под Санкт-Петербургом. Завод оставался под американским управлением до 1867 г. Harter J. World Railways in the N ineteenth Century. A Pictorial History in Victorian Engravings. Baltimore; London, 2005. P. 171—172; Алексеева E.B. Диффузия ев­ ропейских инноваций... С. 241—242; Калмыков В. Американское предприни­ мательство в России / / И ностранное предпринимательство и заграничны е инвестиции в России / Ред. В.И. Бовыкин. М., 1997. С. 243—288. 23 Haywood R.M. Russia Enters the Railway Age. P. 95, 119; Idem. The Question of a Standard Gauge for Russian Railways, 1836—1860 / / Slavic Review. 1969. Vol. 28. P. 7 2 -8 0 . 24 Щеглов Н.П. О железных дорогах и преимуществе их над обы кновенны ­ ми дорогами и каналами. С П б., 1830. С. 4. (Впервые частично опубликовано; Северный муравей: газета промышленности. 1830. № 1—2.) 25 Записка... гр. К.Ф. Толя / / Красный архив. 1936. № 3 (76). С. 90—91. 26 Всеподданнейшее донесение о проекте устроения железной дороги меж­ ду С.-Петербургом и М осквой 1841 года / / П .П . М ельников. Инженер. Уче­ ный. Государственный деятель / Ред. М .И. Воронин, М.М. Воронина и др. СПб., 2003. С. 152-176, 170. 27 Haywood R.M. Russia Enters the Railway Age. P. 24. 28 Хомяков А.С. П исьмо в П етербург / / М осквитянин. 1845. Ф евр. № 2. С. 7 1 -8 6 . 29 Там же. С. 71. 30 О понятии «привилегия отсталости» см.: Hildermeier М. Das Privileg der Riickstandigkeit. Anmerkungen zum Wandel einer Interpretationsfigur der neueren russischen Geschichte / / Historische Zeitschrift. 1987. Vol. 244. S. 557—603. 31 [Герцен А.] Письмо к императору Александру II (по поводу книги баро­ на Корфа) / / Колокол. 1857. 1 окт. Кроме Герцена и В. Белинский восприни­ мал изобретение железной дороги как вспомогательное средство либеральной модернизации России. Bethea D.M. The Shape of Apocalypse in Modern Russian Fiction. Princeton, 1989. P. 76.

32Записка... rp. К.Ф. Толя 11 Красный архив. 1936. № 3 (76). С. 90. Об ис­ пользовании железных дорог при перевозке войск в Англии в начале 1830-х и 1840-х гг. см.: Robbins М. The Railway Age. Manchester, 1998. P. 122—123. 33 М ельников П. С вед ен и я о русских ж елезны х дорогах. С. 351—352; Haywood R.M. The Beginnings of Railway Development. P. 225—239. 34 Мельников П. Сведения о русских железных дорогах. С. 345—347. 35 Всеподданнейшее донесение о проекте устроения. С. 175. 36 Мельников П. О железных дорогах. С. 195. 371 верста = 1,067 км. Д о начала Крымской войны в царской России было проложено и пущено в эксплуатацию всего лиш ь 1065 км железнодорожных путей. См.: История железнодорожного транспорта в России / Ред. Е.Я. Красковский. Т. 1. С. 68. 38 Мельников П. О железных дорогах. С. 197, 212. 39 Мельников П. Сеть главных линий железных дорог Европейской России, составленная в Главном управлении путей сообщ ения и публичных зданий / / Журнал Главного управления путей сообщения и публичных зданий. 1863. Т. XLI. Кн. 5. С. 22—34, 23. В 1862 г. Мельников стал во главе Главного управления пу­ тей сообщения и публичных зданий. 40 Там же. С. 30. 41 Цит. по: История железнодорожного транспорта в России. Т. 1. С. 75. 42 После того как транспортное сообщение между портом Балаклава и ос­ новным театром боевых действий под Севастополем зимой 1854/1855 г. при­ шло в полное расстройство, Англия решила построить первую в истории во­ енную железную дорогу весной 1855 г. См.: Harter J. World Railways. P. 378; Robbins M. The Railway Age. P. 125. 43 С другой стороны, железная дорога С.-Петербург — Варшава представ­ лялась польским повстанцам во время Январского восстания ахиллесовой п я ­ той самодержавного режима. Повстанцы жгли железнодорожные мосты и об­ рывали телеграфные линии с целью воспрепятствовать передвижению верных царю войск из столицы империи к западным границам. См.: Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1863—1864 / Ред. Л.Г. Зачарова. М., 2003. С. 46, 54—58. Некоторые польские служащие ча­ стной железнодорожной компании открыто поддержали национальное восста­ ние (О бщ ий устав Российских ж елезных дорог / / Государственный Совет. Материалы. СПб., 1885. Т. 158.) О наказании служащих Петербургско-Варшав­ ской железной дороги, участвовавших в Польском восстании 1863 г., см.: Го­ сударственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 109. Оп. 2а. Д. 775. Л. 1—2 об. Уже в декабре 1861 г. генерал-губернатор северо-западных губерний В.И. Назимов предупреждал о двойственном отношении администрации к не­ давно открытой | С.-Петербургско-Варшавской] железной дороге и к служащим на линии, почти исключительно полякам и иностранцам. Цит. по: RieberA. The D ebate over the S outhern Line: Econom ic Integration or N ational Security / / Synopsis. A collection o f Essays in H onour o f Z enon E. Kohut / Ed. S. Plokhy, F. Sysyn. Toronto, 2005. P. 3 7 1 -3 9 7 , 377. 44 КурсельА. Сеть русских железных дорог в ее практическом применении. СПб., 1864. С. 13-14 .

45 Бутурлин С.П. О военном значении железных дорог и особенной их важности для России: С проектом сети сих путей и картой / / Чтения в Импера­ торском обществе истории и древностей российских при М осковском универ­ ситете. 1865. Т. 4. С. 1 -9 6 , 2. 46 Там же. С. 8. Генерал ссылается прежде всего на работу Карла Эдварда Поенитца (Poenitz) «Die Eisenbahnen und ihre Benutzung als miliUirische Operations linien» («Железные дороги и их использование в качестве военных операцион­ ных линий») (опубликована в 1842 г., 2-е изд.: Adorf, 1853), переведенную на ф ранцузский язы к в 1844 г. Русский перевод был опубликован в сокращенном варианте в «Военном журнале» за 1846 г., а полный вариант был подготовлен в 1856 г. С.П. Голицыным. См.: Квист А. Ж елезные дороги в военном отноше­ нии. СПб., 1868. Ч. 1: П еревозка войск по железным дорогам. С. II; Rieber А. The Form ation of La Grande SociUtu des Chemins de Fer Russes / / Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas. 1973. Vol. 21. S. 375—391, 377. О П оенице см.: Bremm K.-J. Von der Chaussee zur Schiene. MiUtar und Eisenbahn in PreuBen. 1833 bis 1866. M iinchen, 2005. S. 135—138. 47 Бутурлин С.П. О военном значении железных дорог. С. 7. Во время Авст­ ро-С ардинской войны 1859 г. Ф ранция смогла в течение 10 дней перебросить по железной дороге 76 тыс. солдат и 4450 лошадей и быстро выступить на п о­ мощь своему союзнику Пьемонту. См.: Harter J. World Railways. P. 378. 48 Бутурлин С.П. О военном значении железных дорог. С. 12. 49 Там же. С. 13. 50 Закаспийская железная дорога была построена под руководством гене­ рала А нненкова как узкоколейная военная ж елезная дорога по технологии разборной ж елезнодорожной системы «Дековиль» (Decauville), которую уже успели опробовать во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Англия от­ ветила на этот стратегический шаг, усиливший позиции России в Центральной Азии, многозначительным приказом применять ту же техническую систему при строительстве железных дорог в Индии. Возможно, цель подобного распоря­ ж ения состояла в желании иметь взаимозаменяемое оборудование, на случай захвата какой-либо из русских железных дорог. См.: Harter J. World Railways. P. 382. О борьбе железнодорожных стратегий и «Большой игре» в Центральной Азии см.: Johnson R. «Russians at the Gates of India?» Planning the Defense of India, 1885-1900 / / The Journal of Military History. 2003. Vol. 67. P. 69 7 -7 4 3 . 51 Marks S.G. Road to Power. The Trans-Siberian Railway and the Colonization o f Asian Russia, 1850—1917. Ithaca, 1991. P. 94; Cars J. de, Caracalla J.-P. Die Transsibirische Bahn. Geschichte der langsten Bahn der Welt. Zurich, 1987. S. 25— 26 (оригинал: Париж, 1986). 52 М осковские ведомости. 4 авг. Цит. по: Твардовская В.А. Идеология по­ реформенного самодержавия. М .Н . Катков и его издания. М ., 1978. С. 79. 53 Об идее Ф. Листа о железных дорогах как о движущей силе националь­ ного объединения Германии см.: Szporluk R. Communism and Nationalism. Karl Marx versus Friedrich List. N ew York, 1988. P. 111—113. Об откликах и р еак ­ ци и С .Ю . В итте н а с о ч и н е н и я Ф. Л иста см .: Nu,tzold J. A grarfrage und Industrialisierung am Vorabend des Ersten Weltkrieges 11 Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland / Hg. D. Geyer. Koln, 1975. S. 228—251; Ананьич Б.В., Ганелин PC. Сергей Ю льевич Витте и его время. С П б., 1999. С. 54, 67, и д а­ лее; Wendler Е. Friedrich List. Politische Wirkungsgeschichte des Vordenkers der

europaischen Integration. M unchen, 1989. S. 125—136; Bochanov A.N. Probleme der industriellen M odernisierung Russlands (Sergej Witte und Friedrich List) / / R eform en im Russland des 19. U nd 20. Jahrhunderts: W estliche M odelle und russische Erfahrungen / Hg. D. Beyrau (u.a.). Frankfurt, 1996. P. 139—149. 54Любанский Г. Сближение Средней Азии и Европы с помощью железных дорог. СПб., 1858. С. 4. 55 Витте С.Ю. Всеподданнейший доклад управляющего М инистерством ф инансов о способах сооружения Великого Сибирского Ж елезнодорожного пути и о назначении совещания для обсуждения сего дела. 6 ноября 1892 г. / / Витте С.Ю. Собрание сочинений и документальных материалов: В 5 т. М., 2004. Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. С. 159—183, 160. См. также: Переселения и поселения в связи с постройкой Сибирской железной дороги. СПб., 1891. С. 2—3. 56 Витте С.Ю. Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве, читанных его императорскому высочеству великому князю Михаилу А лексан­ дровичу в 1900—1902 годах. М., 1997. С. 306. 57 Вести из С ибири / / Ж елезнодорожное дело. 1890. Т. 9. С. 317—318. 58 Витте С.Ю. Всеподданнейший доклад управляющего Министерством финансов. С. 161—163, 173; Sunderland W. The ‘colonization question’. Visions of Colonization in late Imperial Russia / / Jahrbiicher ffir Geschichte Osteuropas. 2000. Vol. 48. S. 2 1 0 -2 3 2 , 22 1 -2 2 4 . 59 Marks S.G. Road to Power. P. 155. 60 Ibid. P. 154; Marks S.G. C onquering the G reat East. K ulom zin, Peasant Resettlement, and the Creation of M odern Siberia / / Rediscovering Russia in Asia. Siberia and the Russian Far East / Eds. S. Kotkin, D. Wolff. Armonk; N.Y.; London, 1995. P. 23—39, 28—29; Ремнев А.В. Россия и Сибирь в меняю щ емся простран­ стве империи (XIX — начало XX в.) / / Российская империя в сравнительной перспективе: Сб. статей / Гл. ред. А.И. Миллер. М., 2004. С. 286—319, 299. Транссибирская железная дорога позже сама послужила моделью для строи­ тельства германской колониальной дороги до Багдада («Bagdad-Bahn»). См.: Laak D. van. Imperiale Infrastruktur. S. 154. 61 Витте С.Ю. Всеподданнейший доклад управляющего М инистерством финансов. С. 173—174. 62 Витте С.Ю. О порядке и способах сооружения Великого Сибирского железнодорожного пути. 13 ноября 1892 г. / / Витте С.Ю. Собрание сочинений и документальных материалов: В 5т. М., 2004. Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. С. 184—229, 211. О Международном железнодорожном съезде (Congrus international de chemins de fer), проходившем в С.-Петербурге в 1892 г., см. специальное приложение к журналу «Железнодорожное дело» (1892. Т. 11. № 29—30). Одна из секций съез­ да была посвящ ена теме: «Ж елезные дороги на неосвоенны х территориях» («Chemins de fer dans les pays neufs»). 63 Tupper C. Official Report o f the Speech Delivered by Hon. Sir Charles Tupper, K .C.M .G ., C.B., M inister o f Raillways [sic] and Canals, On the Canadian Pacific Railway. 6.M. 1882. 64 Витте С.Ю., Романов П. О вспомогательных предприятиях с постройкой Сибирской железной дороги связанных, 1 февраля 1893 г. / / Витте С.Ю. Собра­ ние сочинений и документальных материалов: В 5 т. М., 2004. Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. С. 230-241, 232-233.

65 Там же. С. 234. 66 Bassin М. Geographies of Imperial Identity / / The Cambridge History of Russia / Ed. D. Lieven. Cambridge, 2006. \bl. 2: Imperial Russia, 1689—1917. P. 45—63, 52—53; Sunderland W. Taming the Wild Field. Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca; London, 2004. P. 89, 141, 211, 226; Idem. Empire w ithout Imperialism? Ambiguities of Colonization in Tsarist Russia 11 Ab Imperio. 2003. № 2. P. 101—114. 67 Holquist P. To Count, to Extract, and to Exterminate. Population Statistics and Population Politice in Late Imperial and Soviet Russia / / A State o f Nations. Empire and N ation-M aking in the Age of Lenin and Stalin / Eds. R.G . Suny, T. Martin. Oxford; New York, 2001. P. 11 1 -1 4 4 , 122. 68 Schenk F.B. Kommunikation und Raum im Jahr 1905. Die Eisenbahn in Krieg und R evolution / / Russland 1905 — Perspektiven a u f die erste R evolution im Zarenreich / Eds. M. Aust, L. Steindorff. Frankfurt/M ain, 2007. S. 47—67, 50—57. 69 Glatfelter R.E. Russia, the Soviet Union, and the Chinese Eastern Railway / / Railway Imperialism / Eds. D.C. Baldwin, K.E. Wilburn. New York, 1991. P. 137— 154; Divall C. Railway imperialisms, railway nationalisms 11 Die Intem ationalitat der Eisenbahn. 1850—1970 / Ed. M. Burri. Zurich, 2003. P. 195—209, 205; Lee R. Railways and im perialism / / Institute o f Railway Studies — Working papers. 1999. № 4; Urbansky S. Kolonialer Wettstreit. Russland, China, Japan und die Ostchinesische Eisenbahn. Frankfurt, 2008. 70 Витте С.Ю. К онспект лекций о народном и государственном хозяй­ стве... С. 200. 71 Там же. С. 186. 72 Urbansky S. K olonialer Wettstreit... S. 43. По вопросу, являлась ли Рос­ сия «колониальной империей» inter pares, см.: Sunderland W. Empire w ithout Imperialism? P. 101— 114; Crews R. For Prophet and Tsar. Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge (MA), 2006. P. 241—292; Sahadeo J. Russian Colonial Society in Tashkent. 1865—1923. Bloomington, 2007. 73 Виллард Сандерленд подчеркивает важность масштабов территории для появления имперского сознания и чувства гордости у элиты царской России, начиная с XVIII века. См.: Sunderland W. Imperial Space: Territorial Thought and Practice in the Eighteenth Century / / Russian Empire. Space, People, Power. 1700— 1930 / Eds. J. Burbank, M. von Hagen, A. Remnev. Bloomington, 2007. P. 33—66, 46.

Мартин Ауст (Martin Aust) — Dr. Phil., научный сотрудник И с­ торического факультета Университета в Киле. Работает над проек­ тами: Россия и СССР — глобальный аспект, 1851 —1991; Междуна­ родное право и империя: жизнь Федора Мартенса, 1845—1909. Последняя публикация: Polen und Russland im Streit urn die Ukraine. Konkurrierende Erinnerungen an die Kriege des 17. Jahrhunderts in den Jahren 1934 bis 2006. Wiesbaden, 2009 (Forschungen zur osteuropaeischen Geschichte. Vol. 74). Владимир Бобровников — кандидат исторических наук, заведу­ ющий сектором Кавказа Института востоковедения РАН. Работа­ ет над каталогом советских (анти)исламских плакатов и карикатур в арабской графике между двумя мировыми войнами. Основные публикации: Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, наси­ лие (Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана). М., 2002; Islam in the Russian Empire / / The Cambridge History of Russia. Vol. II. Imperial Russia, 1689—1917 / Ed. by D. Lieven. Cambridge, 2006; Северный Кавказ в составе Российской империи / Отв. ред. В.О. Бобровников, И.Л. Бабич. М., 2007. Рикарда Вульпиус (Ricarda Vulpius) — Dr. Phil, научный сотруд­ ник Мюнхенского университета. Работает над проектом: Форми­ рование имперского сознания в Российской империи в XVIII веке. Автор книги Nationalisierung der Religion. Russifizierungspolitik und ukrainische Nationsbildung (1860—1920). Wiesbaden, 2005 (Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. Bd. 64). Андрей Кушко (Andrei Cusco) — Ph. D., преподаватель Государ­ ственного педагогического университета, Кишинев, Республика Молдова. Работает над проектом: «Мета-география и конструирова­ ние пространства в России и Румынии в конце XIX и начале XX века: попытка сравнительного анализа», а также над книгой «Бессарабия в составе Российской империи» для серии издательства НЛО «Ок­ раины Российской империи». Основные публикации: From ап Imperial Borderland to a «European Frontier»: History, Politics, and the Ambiguity of Belonging (The Case of Bessarabia/Moldova) / / The Borders of Europe / Eds. Lucian Boia and Anca Oroveanu. An International

Symposium (New Europe College, Bucharest, 24—25 November, 2006). Bucharest, 2007. P. 169—200; Estate Interest vs. State Service: The (Un)easy Integration of the Bessarabian Nobility into the Russian Imperial System / / The European Review of History / Revue Europeenne d’Histoire (ERH). 2009. Vol. 16. № 1. P. 15—32; Zwischen «Orientalismus» und Objektivitat. Bessarabien in der russischen Ethnographie des 19. Jahrhunderts / / Vorbild Europa und die Modernisierung in Mittel- und Siidosteuropa / Ads. Flavius Solomon, Krista Zach, Juliane Brandt. Berlin, 2009. P. 233—251; Frontiers, Geography, and the Spatial Limits of Modernity through the Lens of Russian and Romanian Intellectuals (Late 19th and Early 20th Century) / / New Europe College. Petre Tutea Program Yearbook 2006—2007 / Ed. Irina Vainovski-Mihai. Bucharest, 2009. P. 79-120. Эрик JIop (Eric Lohr) — Ph. D., доцент (associate professor) Аме­ риканского университета, Вашингтон, основатель и председатель Семинара по русской истории в Джорджтаунском университете. Работает над проектами: Российское подданство и гражданство; Первая мировая война и конец Российской империи. Основные публикации: Nationalizing the Russian Empire: The Campaign Against Enemy Aliens during World War I. Harvard University Press, 2003; The Papers of Grigorii Nikolaevich Trubetskoi (Online publication by the Hoover Institution, Stanford University, 2006); Military and Society in Russian History, 1450—1917 / Eds. Eric Lohr and Marshall Poe. Brill, 2002. Алексей Миллер — доктор исторических наук, ведущий науч­ ный сотрудник ИНИОН РАН, профессор ЦЕУ и РГГУ. Работает над проектами: Русский национализм: идеи, программы, ритори­ ка (1905—1914); Основные общественно-политические понятия в Российской империи. Основные публикации: «Украинский воп­ рос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000 (англ. изд. — 2003); Империя Рома­ новых и национализм. М., 2006 (англ. изд. — 2008; 2-е русское, испр. и доп., издание — 2010); Западные окраины Российской им­ перии / Ред. М. Долбилов, А. Миллер. М., 2006. Витаутас Петронис (Vytautas Petronis) — Postdoctoral Research Fellow, Университет Глазго. Работает над проектом: Конструирова­ ние Литвы — этнические карты в царской России, 1800—1914.

Автор книги Constructing Lithuania: Ethnic Mapping in Tsarist Russia, ca. 1800—1914 (Stockholm: Intellecta, 2007). Анатолий Ремнев — доктор исторических наук, профессор Ом­ ского государственного университета им. Ф.М. Достоевского. Об­ ласть научных интересов — история государственного управления России XIX — начала XX в.; имперская политика в Сибири, на Дальнем Востоке и в Степном крае; идеология имперского расши­ рения на Восток и имперская география власти; «обрусение» ази­ атских окраин и русские на востоке Российской империи. Основ­ ные публикации: Самодержавие и Сибирь. Административная политика первой половины XIX в. Омск, 1995; Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX — на­ чала XX века. Омск, 1997; Россия Дальнего Востока. Имперская география власти XIX — начала XX века. Омск: Изд-во ОмГУ, 2004; Сибирь в составе Российской империи / Отв. ред. Л.М. Дамешек, А.В. Ремнев. М.: Новое литературное обозрение, 2007. Виллард Сандерленд (Willard Sunderland) — декан факультета истории в Университете Цинциннати. Работает над книгой о баро­ не Романе фон Унгерн-Штернберге. Основные публикации: Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe (2004); Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Eds. Willard Sunderland, Nicholas B. Breyfogle and Abby Schrader. Routledge, 2007. Денис Сдвижков — кандидат исторических наук, Институт все­ общей истории РАН, Германская служба академических обменов DAAD. Предмет интересов — компаративистика, символическая коммуникация. Продолжает исследование истории интеллигенции («Дуга Струве: семейная история европейской интеллигенции», история ключевых концептов как язык самоописания интеллиген­ ции), а также проект «Войны и становление национального само­ сознания в России — от Семилетней войны к 1812 г.». Основные публикации: Nos amis les ennemies. Uber die russisch-franzosischen Beziehungen von der Revolution 1789 bis zum Krimkrieg 1853—56 / / Vom Gegner lemen. Feindschaften und Kulturtransfers im Europa des 19. und 20. Jahrhunderts / Hg. Martin Aust und Daniel Schonpflug. F.a.M., Campus, 2007; Das Zeitalter der Intelligent Zur vergleichenden Geschichte der Gebildeten in Europa bis zum Ersten Weltkrieg (Synthesen. Probleme

europaischer Geschichte. Bd. 3). Gottingen. Vandenhoeck & Ruprecht, 2006; Совм. с Д. Хайнц (ред.): Постижение идеала. Из истории миротворчества и интеллигенции. The Quest for Ideal: From the History of the Peace-making and the Intelligentsia. In Memoriam Tatiana A. Pavlova. М.: ИВИ PAH, 2005; Совм. с Ю. Шеррер (ред.): Интел­ лигенция в истории. Образованный человек в представлениях и со­ циальной действительности. Les intellectuels dans l’histoire moderne et contemporaine. Repr6sentations et rdalitds sociales. М.: ИВИ РАН, 2001; Cahiers du monde russe, V. 43/4 2001; Против «железа и кро­ ви»: пацифизм в Германской империи. М.: ИВИ РАН, 1999. Виктор Таки (Victor Taki) — Ph.D., Tomkins Visiting Professor, Университет Альберты. Работает над проектом «Ориентализм на окраинах: империя, колониальность и идентичность в рассказах о российско-турецких войнах», а также над книгой «Бессарабия в составе Российской империи» для серии издательства «Новое ли­ тературное обозрение» «Окраины Российской империи». Основные публикации: In Search of a True Monarchy: Montesquieu, Karamzin, Speranskii and the Politics of Reform in Early Nineteenth Century Russia / / European Review of History. 2009. Vol. 16. № 1. February. P. 121— 144; Between Polizeistaat and Cordone Sanitaire: Epidemics and Police Reform during Russian Occupation of Moldavia and Wallachia, 1828— 1834 / / Ab Imperio. 2008. № 4. C. 75—112; Moldavia and Wallachia in the Eyes of Russian Observers in the First Half of the 19th Century / / East Central Europe/L’Europe Du Centre Est. Eine wissenschaftliche Zeitschrift. 2005. Vol. 32. Parts I/II. P. 199-224. Вера Тольц (Vera Tolz) — Sir William Mather Professor of Russian Studies, Университет Манчестера. Недавно завершила многолетний проект по исследованию Петербургской школы востоковедения, ее книга «Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods» выйдет из печати в 2010 г. Основные публикации: Russia: Inventing the Nation. London, 2001; Russian Academicians and the Revolution: Combining Professionalism and Politics. London, 1997; The USSR’s Emerging Multiparty System. New York, 1990. Фритьоф Беньямин Шенк (EVithjof Benjamin Schenk) — Dr. Phil, Dilthey-fellow в Историческом институте Мюнхенского универси­ тета. Работает над проектом «Русский путь к модерности. Мобиль­

ность и социальное пространство в век железных дорог». Основные публикации на русском: Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263—2000). М., 2007; Ментальные карты: конструирование географического про­ странства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней / / Но­ вое литературное обозрение. 2001. № 52. С. 42—61.

СОДЕРЖАНИЕ Мартин Ауст, Рикарда Вулъпиус, Алексей Миллер П РЕДИ СЛО ВИ Е: Р О Л Ь Т Р А Н С Ф Е Р О В В Ф О Р М И Р О В А Н И И ОБРАЗА И Ф У Н К Ц И О ­ Н И Р О В А Н И И Р О С С И Й С К О Й И М П Е Р И И ( 1 7 0 0 - 1 9 1 7 )..........................5

Рикарда Вулъпиус В Е С Т Е Р Н И ЗА Ц И Я Р О С С И И И Ф О Р М И Р О В А Н И Е Р О С С И Й С К О Й Ц И В И Л И З А Т О Р С К О Й М И С С И И В XVIII В Е К Е ....................................... 14 Ф орм ировани е и м п ерского д и с к у р с а ......................................................... 16 Религи озн ое соп ерни чество меж ду и м п ериям и и п о ли ти ка религи озн ой н е т е р п и м о с т и ........................................................................21 Ц иви л и зац и я и ц и вили зую щ ая м и с с и я ......................................................29

Алексей Миллер П Р И О Б Р Е Т Е Н И Е Н Е О Б Х О Д И М О Е , Н О Н Е В П О Л Н Е У Д О БН О Е : Т Р А Н С Ф Е Р П О Н Я Т И Я Н А Ц И Я В Р О С С И Ю (НАЧАЛО X VIII С Е Р Е Д И Н А XIX В .) ............................................................................................42 П он яти е н аци я к ак и н струм ен т вн еш н ей р е п р е зе н т а ц и и .................. 42 Н ац и я к ак п оли ти чески й п р и н ц и п и и сто чн и к л е г и т и м н о с т и .........44 От перевода к редактированию , цензуре и политической практике .... 55 З ак л ю ч ен и е.............................................................................................................60

Денис Сдвижков И М П Е Р И Я В Н А П О Л Е О Н О В С К О М Н АРЯДЕ: В О С П Р И Я Т И Е Ф Р А Н Ц У ЗС К О Г О Н Е О К Л А С С И Ц И ЗМ А В Р О С С И Й С К О Й И М П Е Р И И .............................................................................67

Виллард Сандерленд М И Н И С Т Е Р С Т В О А ЗИ А Т С К О Й Р О С С И И : Н И К О Г Д А Н Е С У Щ Е С Т В О В А В Ш Е Е , Н О И М Е В Ш Е Е Д Л Я ЭТОГО ВСЕ Ш А Н С Ы К О Л О Н И А Л Ь Н О Е В Е Д О М С Т В О ...................................... М и р колони альны х м и н и с т е р с т в ............................................................... Затерянн ое росси й ско е м и н и с т е р с т в о ...................................................... П роблем а с к о л о н и я м и ................................................................................... Д р ей ф к М и нистерству к о л о н и й ? .............................................................. М инистерство А зиатской Р о с с и и ..............................................................

105 113 119 122 127 131

Анатолий Ремнев Р О С С И Й С К А Я ВЛА СТЬ В С И Б И Р И И Н А Д А Л Ь Н Е М В О С ТО К Е: К О Л О Н И А Л И ЗМ Б Е З М И Н И С Т Е Р С Т В А К О Л О Н И Й РУ С С К И Й « S O N D E R W E G » ? .............................................................................. 150 «К ол он и ал ьн ая поли ти ка» и ли « н аци он али зац ия» окраин : две тен д ен ц и и в р еп р езен тац и и С и б и р и и Д альнего В остока Р о с с и и .............................................................................................................. 152 «В ерховное областное управление»: ко л о н и ал ьн ы й контекст п роблем ы э ф ф ек ти в н о с ти в л а с т и ......................................................... 163 З а к л ю ч е н и е .......................................................................................................... 173

Владимир Бобровников Р У С С К И Й К АВКАЗ И Ф Р А Н Ц У ЗС К И Й А Л Ж И Р: С Л У Ч А Й Н О Е С Х О Д С ТВ О И Л И О Б М Е Н О П Ы Т О М К О Л О Н И А Л Ь Н О Г О С Т Р О И Т Е Л Ь С Т В А ? .................................................... 182 Разб ой н и ч ьи гнезда в воображ ении зав о е в ател ей ................................ 183 В оенное уп равлен ие с учетом туземны х о б ы ч а е в ................................. 186 О пора н а родовую о б щ и н у ............................................................................ 193 К о л о н и я, автон о м и я или п родолж ение м е т р о п о л и и ? ....................... 198 Р азм ы ш л яя о п р ичин ах сх о дства.................................................................202

Андрей Кушко, Виктор Таки К О Н С Т РУ И РУ Я Б Е С С А РА Б И Ю : И М П Е РС К И Е И НАЦИОНАЛЬНЫ Е М ОДЕЛИ П О СТРОЕНИ Я П Р О В И Н Ц И И ........................................................................................................... 210 И м п ер ское соп ерни чество, реги о н ал ьн ы е элиты и образован ие Б ессарабск ой о б л а с т и .................................................................................211 К онструи рован и е Б ессарабской о б л а с т и ................................................. 219 «И зм аи льская аном алия» и ее з н а ч е н и е .................................................. 228 З а к л ю ч е н и е .......................................................................................................... 237

Мартин Aycm РО ССИ Я И В ЕЛИ КО БРИТАН И Я: В Н Е Ш Н Я Я П О Л И Т И К А И О БРА ЗЫ И М П Е Р И И О Т К Р Ы М С К О Й В О Й Н Ы ДО П Е Р В О Й М И Р О В О Й В О Й Н Ы ........... 244

Вера Толъц Р О С С И Й С К И Е ВОСТОКОВЕДЫ И О Б Щ Е Е В Р О П Е Й С К И Е Т Е Н Д Е Н Ц И И В Р А ЗМ Ы Ш Л Е Н И Я Х О Б И М П Е Р И Я Х К О Н Ц А XIX - НАЧАЛА XX В Е К А ................................266 О босн ован ие и м п ер ско й э к с п а н с и и ......................................................... 270 В заи м освязь меж ду и м п ерски м и н ац и о н альн ы м н а ч а л о м ............. 273

С воеобразие и м п ер ски х п роектов и п редставления о м оральн ом п р ево сх о д стве..................................................................... 275 «М ирная» и «естественная» и м п е р и я ........................................................ 275 П они м ан ие азиатов и проблем а р а с и з м а ................................................. 276 Русские к ак н еп о л н о ц ен н ы е и м п е р и а л и с т ы ..........................................283 Власть и м п ер и и и востоковедческое з н а н и е ..........................................286 О бразы восточны х о к р а и н ............................................................................. 289 Н овы й взгляд востоковедов н а соотн ош ени е Р о сси и , Зап ада и В о с т о к а .............................................................................................................292

Витаутас Петронис P IN G E , D IV ID E ET IM PERA: В ЗА И М О В Л И Я Н И Е Э Т Н И Ч Е С К О Й К А РТ О ГРА Ф И И И НАЦИО НА ЛЬН ОЙ П О Л И ТИ К И В П О ЗД Н ЕИ М П ЕРС К О Й Р О С С И И (ВТОРАЯ П О Л О В И Н А Х Е Х В Е К А )...............................................308 С истем ати зац и я этн о гр аф и ч ески х и сследований и п ер вая э т н о ­ граф и ческая кар та Е вр о п ей ско й Р осси и (середина 1840-х — к о н ец 1850-х г о д о в )......................................................................................309 Э тни ческая карто гр аф и я и политика: этно гр аф и ч еско е о п исан и е северо-зап адн ы х губерний Р. ф о н Э ркерта (1 8 6 3 )........................... 315 П оли ти ческая этн о гр аф и я и этн и ч еск ая кар то гр аф и я — см ы сл и н азн ач ен и е этн о гр аф и ч ески х ди сц и п л и н в работах А .Ф . Риттиха (вторая п о ло ви н а XIX в е к а )..........................................319 З ак л ю ч ен и е.......................................................................................................... 323

Эрик Лор «Г Е Р М А Н С К О Е ЗА И М С Т В О В А Н И Е »? П О Д Д А Н С Т В О И П О Л И Т И К А В О БЛ А С Т И И М М И Г Р А Ц И И И Н А Т У РА Л И ЗА Ц И И В Р О С С И Й С К О Й И М П Е Р И И К О Н Ц А XIX - НАЧАЛА XX В Е К А ................................................................... 330

Фритьоф Беньямин Шенк IM P E R IA L IN T E R -R A IL : В ЛИ Я Н И Е М ЕЖ Н АЦ И ОН АЛЬНО ГО И М ЕЖ И М П ЕРС К О ГО В О С П Р И Я Т И Я И С О П Е Р Н И Ч Е С Т В А НА П О Л И Т И К У Ж Е Л Е ЗН О Д О Р О Ж Н О Г О С Т Р О И Т Е Л Ь С Т В А В Ц А Р С К О Й Р О С С И И В в е д е н и е ............................................................................................................... 354 М еж нац и ональн ое во сп р и яти е и тран сф ер т е х н о л о г и й ....................356 Западны е модели в р ан н ем росси й ско м ж елезнодорож н ом д и ск у р се............................................................................................................359 Росси я к ак экон о м и ч еск о е пространство и ее роль н а м ировом р ы н к е .......................................................................................361 В неш няя и в нутрен няя угроза р о сси й ск о й т е р р и т о р и и ....................363

Ж елезн ы е дороги к а к средство п р о стр ан ствен н о й и н т е г р а ц и и .....367 Ж елезн ы е дороги и расш и р ен и е и м п ер ско й сф еры и н т е р е с о в ...... 370 З ак л ю ч ен и е.......................................................................................................... 372 С В Е Д Е Н И Я О Б А В Т О РА Х .................................................................................... 381

РОЛЬ ТРАНСФЕРОВ В И С Т О РИ И Р О С С И Й С К О Й И М П Е Р И И (1 7 0 0 -1 9 1 7 )

Дизайнер серии Д . Черногаев

Редакторы М . Долбилов, И . Ж данова

Корректор Э. Корчагина

Компьютерная верстка С. Петров Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции (Ж-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры

ООО Редакция журнала «НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБО ЗРЕН ИЕ» Адрес издательства: 129626, Москва, И-626, а/я 55 Тел.: (495) 976-47-88 факс: (495)977-08-28 e-mail: [email protected] http: //www.nlobooks.ru

Формат 60x90/16 Бумага офсетная № 1 Уел. печ. л. 24,5. Т и р аж 1000. Зак аз № 2404 О тп еч атано в ОАО «И здательско-п оли граф и чески й ком плекс “У л ьян о в ск и й Д ом п ечати ” » 432980, г. У льяновск, ул. Г ончарова, 14

Издания «Нового литературного обозрения’ (журналы и книги) можно приобрести в магазинах:

Интернет-магазин издательства «НЛО» — www.nlobooks.mags.ni в Москве: «Библио-Глобус» — ул. Мясницкая, 6, т. (495)924-46-80 «Москва» — ул. Тверская, 8, т. (495)629-6483, 797-87-17 «Московский Дом книги» — ул. Новый Арбат, 8, т. (495)789-35-91 «Молодая гвардия» ул. Большая Полянка, т. (495)238-50-01 «У Кентавра» — РГГУ, ул. Чаянова, д. 15, т. (495)250-65-46 «Гилея» — Институт ИНИОН Нахимовский просп. 51/21,3 этаж, т. (499)724-61-67 «Книжная лавка писателей» — ул. Кузнецкий мост, 18; т. (495)624-46-45 «Культ-парк» — магазин в здании ЦДХ на Крымском Валу «Старый свет» — книжная лавка при Литинституте. Тверской бульвар, 25 (вход с М. Бронной), тел. (495)202-86-08 ГЦСИ — ул. Зоологическая, д. 13, т. (495)254-06-74 Галерея книги «Нина» — ул. Бахрушина, 28, т. (495)959-20-94 Киоск «Новой газеты» на Страстном бульваре «Фаланстер» — М. Гнездниковский пер., д. 12/27, т. (495)629-88-21 Проект ОГИ Потаповский пер., 8/12, стр. 2 т. (495)627-56-09 Книготорговая компания «Берроунз» т. (495)971-47-92 в Санкт-Петербурге: Склад издательства — Литовский пр., д. 27/7, т. (812)579-50-04 «Академкнига» — Литейный пр., 57, т. (812)230-13-28 «Вита Нова» — Менделеевская линия, 5, т. (812)328-96-91 Киоск в Библиотеке Академии наук ВО — Биржевая линия, 1 Киоск в Доме кино — Караванная ул., 12 (3 этаж) «Книги и кофе» — наб. Макарова, 10 (кафе-клуб при Центре современной литературы и искусства), т. (812)328-67-08 Книжная лавка писателей Невский пр., 66, (812) 314-47-59 Книжная лавка в фойе Академии художеств—Университетская наб., 17 Книжные мастерские — Наб. реки Фонтанки, 15 (магазин при РХГА), т. (812)310-50-36 Книжные салоны при Российской национальной библиотеке Садовая ул., 20; Московский пр., 165 т. (812)310-44-87 «Книжный окоп» — Тучков пер., д. 11/5 (вход в арке), т. (812)323-85-84 Книжный салон — Университетская наб., 11 (в фойе филологического факультета СПбГУ), т. (812)328-95-11 Книжный магазин-клуб «Квилт» Каменноостровский пр., 13, т.(812) 232-33-07 «Подписные издания» — Литейный пр., 57, (812) 273-50-53 «Ретро Стенд» № 24 (1 этаж) на книжной ярмарке в ДК Крупской; ул. Обуховской обороны, 105

63,3 (Я)

HIS TORh ROSSICA

Х5ё

И0053*

IM P E R I U M I N T E R P A R E S : Роль трансферов в истории Российской империи [1700-1917] Изучение истории трансферов стало в последние годы одним из наиболее интенсивно развивающихся направ­ лений исторических исследований. В статьях российских и зарубежных историков, представленных в этой книге, исследуется история трансфера в Россию идей, понятий, образов, технологий и институтов, способствовавших в X V I II — начале X X века формированию представлений о Российской империи как об Impermrn inter pares, to есть равноправном члене клуба великих имперских держав.

ш

т

Библио-Глобус Москва Мясницкая 6/3 cip.l http:^www.biblio-globu8.ru

1911

Тел: 781-19-00 628-35-67

КТК:

358Й7И' 78586711937836

031 ..... Q6.06.50.0J

Irnperium inter pares:: Ро Рол

Цена: 459,00

II о И О Г

Л И Т 1:

/•> А

Г У

/»

и О ,!■ : О Б о 3 РЕ И И Е