том 29. #6 (133) 2019 Логос

Citation preview

Ж У Р Н А Л   И Н Д Е К С И Р У Е Т С Я   Б А З А М И   Д А Н Н Ы Х

ISSN 0869-5377

eISSN 2499-9628

Q1

RSCI

133 Главный редактор Валерий Анашвили Редакторы-составители Артемий Магун, Григорий Юдин (Marxus Novus) Сергей Фокин (Homo Œconomicus) Редакционная коллегия Вячеслав Данилов Дмитрий Кралечкин Виталий Куренной (научный редактор) Инна Кушнарева Михаил Маяцкий Артем Морозов Яков Охонько (ответственный ­секретарь) Александр Павлов Александр Писарев Артем Смирнов Полина Ханова Игорь Чубаров Редакционный совет Петар Боянич (Белград) Вадим Волков (Санкт-Петербург) Борис Гройс (Нью-Йорк) Славой Жижек (Любляна) Борис Капустин (Нью-Хейвен) Драган Куюнджич (Гейнсвилл) Джон Ло (Милтон-Кинс) Дейдра Макклоски (Чикаго) Владимир Мау (председатель совета, Москва) Кристиан Меккель (Берлин) Фритьоф Роди (Бохум) Елена Рождественская (Москва) Блэр Рубл (Вашингтон) Сергей Синельников‑Мурылев (Москва) Грэм Харман (Лос-Анджелес) Клаус Хельд (Вупперталь) Михаил Ямпольский (Нью-Йорк) E-mail редакции: logosjournal@gmx. com Сайт: www.logosjournal.ru Facebook: www.facebook.com/logosjournal Twitter: twitter.com/logos_journal © Издательство Института Гайдара, 2019 http://www.iep.ru

Ф и л о с о ф с к олитературный журнал Издается с 1991 года, выходит 6 раз в год Учредитель — Фонд «Институт экономической политики им. Е. Т. Гайдара»

Т ОМ 2 9 #6 2019

Выпускающий редактор Елена Попова Дизайн Сергей Зиновьев Верстка Анастасия Меерсон Обложка Владимир Вертинский Редактор Ксения Заманская Корректор Любовь Агадулина Руководитель проектов Кирилл Мартынов Редактор сайта Анна Лаврик Редактор английских текстов Уильям Уэскотт Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77-46739 от 23.09.2011 Подписной индекс в Объединенном каталоге «Пресса России» — 44761, в каталоге «Почта России» — П6843 Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования и экспертного отбора. Журнал входит в перечень рецензируемых научных изданий ВАК по специальностям 09.00.00 (философские науки) 24.00.00 (культурология) 08.00.00 (экономические науки) Тираж 500 экз.

Содержание 1 Денис Гвоздиков. Схоластика для инстаграма: к цифровой антропологии современности MAR XUS NOVUS

20 От редакции. Будущее по Марксу 23 Михаэль Хайнрих. «Капиталу» 150 лет — и это не конец. Бессистемные примечания к бесконечной истории 47 Антон Сюткин. Спасение абсолюта: Шеллинг и другое начало материалистической диалектики 73 Маурицио Лаццарато. Деньги, долг и война 85 Джоди Дин. Коммунизм или неофеодализм? 117 Артемий Магун. Левая теория авторитарного социал-демократического государства HOMO ŒCONOMICUS

147 Сергей Фокин. Цена истины: взаимность, дар и щедрость в философии Рене Декарта 171 Александр Погребняк. Licentia poetica: тайна экономики и сила инверсии 199 Дмитрий Панченко. Тургенев и Токвиль об экономической роли несвободы и подневольного труда 215 Корнелия Ичин. Казимир Малевич: экономия как пятое измерение 229 Татьяна Шишкина, Михаил Шишкин. Дарообмен как нарратив и метафора 253 Данила Расков. Риторика институционализма: ирония у Торстейна Веблена EX LIBRIS

275 Игорь Чубаров, Екатерина Сеченова. Левая критика в эпоху платформенного капитализма 309 Артем Морозов. Животное, которым я (не) являюсь: Маркс, мыслитель субъективности 331 Глеб Корень. Постопераистская атака «сборки» на суверенитет



iii

LOGOS

Philosophical and L iterary Journal

Volume 29 · #6 · 2019

Published since 1991, frequency—six issues per year Establisher—Gaidar Institute for Economic Policy Editor-in-chief Valery Anashvili Guest Editors: Artemy Magun, Greg Yudin (Marxus Novus), Serguei Fokine (Homo Œconomicus) Editorial B oard: Igor Chubarov, Vyacheslav Danilov, Polina Khanova, Dmitriy Kralechkin, Vitaly Kurennoy (science editor), Inna Kushnaryova, Michail Maiatsky, Artem Morozov, Yakov Okhonko (executive secretary), Alexander Pavlov, Alexander Pisarev, Artem Smirnov Editorial C ouncil: Petar Bojanić (Belgrade), Boris Groys (New York), Graham Harman (Los Angeles), Klaus Held (Wuppertal), Boris Kapustin (New Haven), Dragan Kujundzic (Gainesville), John Law (Milton Keynes), Deirdre McCloskey (Chicago), Vladimir Mau (Council Chair, Moscow), Christian Möckel (Berlin), Frithjof Rodi (Bochum), Elena Rozhdestvenskaya (Moscow), Blair Ruble (Washington, D. C.), Vadim Volkov (St. Petersburg), Sergey Sinelnikov-Murylev (Moscow), Mikhail Yampolsky (New York), Slavoj Žižek (Lublyana) Executive editor Elena Popova; Design Sergey Zinoviev; Layout Anastasia Meyerson; Cover Vladimir Vertinskiy; Editor Kseniya Zamanskaya; Proofreader Lyubov Agadulina; Project manager Kirill Martynov; Website editor Anna Lavrik; English language editor William Wescott E-mail: [email protected] Website: http://www.logosjournal.ru Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Certificate of registration ПИ № ФС 77-46739 of 23.09.2011 Subscription number in the unified catalogue “Pressa Rossii”— 44761, in the catalogue “Pochta Rossii”— П6843 All published materials passed review and expert selection procedure © Gaidar Institute Press, 2019 (http://www.iep.ru) Print run 500 copies

iv

Contents 1 Denis Gvozdikov. Scholasticism for Instagram: On the Digital Anthropology of Modernity MAR XUS NOVUS

20 The Future According to Marx 23 Michael Heinrich. 150 Years of Das Kapital and No End in Sight. Unsystematic Remarks on a Never-Ending Story 47 Аnton Syu tkin. Saving the Absolute: Schelling and an Alternative Onset of Dialectical Materialism 73 Maurizio L azzarato. Money, Debt and War 85 Jodi Dean. Communism or Neo-Feudalism? 117 Artemy Magun. A Leftist Theory of the Authoritarian Social-Democratic State HOMO ŒCONOMICUS

147 Serguei Fokine. The Price of Truth: Reciprocity, Giving, and Generosity in the Philosophy of René Descartes 171 Alexander Po grebnyak. Licentia Poetica: The Mystery of Economics and the Power of Inversion 199 Dmitri Panchenko. Ivan Turgenev and Alexis de Tocqueville on the Economic Consequences of Serfdom and Forced Labor 215 Kornelija Icin. Kazimir Malevich: Economy as the Fifth Dimension 229 Tatiana Shishkina, Mikhail Shishkin. Gift Exchange as Narrative and Metaphor 253 Danil a R askov. The Rhetoric of Institutionalism: Thorstein Veblen’s Irony EX LIBRIS

275 Igor Chubarov, Ekaterina Sechenova. Leftist Critique in the Era of Platform Capitalism 309 Artem Morozov. The Animal That Therefore I Am (Not): Marx as Subjectivity Theorist 331 Gleb Koren. Post-Operaist Attack by an Assembly Against Sovereignty



v

Объединенный каталог Пресса России Подписной индекс 4 4 76 1 Каталог Почта России Подписной индекс П6843

Схоластика для инстаграма: к цифровой антропологии современности Д е н и с   Г в о з д и ко в

Ассистент, кафедра культурной антропологии и этнической социологии, факультет социологии, Санкт-Петербургский государственный университет (СПбГУ). Адрес: 191160, Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: цифровая этнография; субъектность; модели личности; социальные медиа; виртуализация self. Статья предлагает язык описания явлений, существующие подходы к формализации которых представляются автору неубедительными. Отталкиваясь от теорий систем и социального действия, он показывает, как образы и мотивы цифрового мира вращаются вокруг идеи индивидуализированного субъекта. Парадоксальным образом тиражирование, отбор и воспроизводство атомарных образов виртуального мира необходимы для воплощения идеи уникального «я» — основы нашей культурной модели личности. Данная модель не только психологична, но и культурна, то есть проявляется в институционализированных практиках, имеет символическую структуру, образность, идеологию и закрепляется в праксисе. Однако логика оперирования с чужим и своим, реплицированным и аутентичным, внешним и внутренним — когда источник внутренних жизненных сил присваивается извне — отсылает нас к антропологии, обнаруживающей схожую схему на широком этнографическом материале. По этой причине автор склонен обратиться скорее к антропологическим моделям, чем к чистому

структуралистскому анализу, привычному многим читателям. Цель статьи — показать, каким образом базовая культурная модель западной концепции self проявляется в современном праксисе тиражирования «виртуального». Эта задача решается как contradictio in contrarium в форме наглядного социологического описания того, как обезличенная система социального действия формирует собственную среду и структурирует поведение внутри и за пределами онлайн-коммуникации через механизм положительной обратной связи. Однако если аутентичный субъект полностью состоит из тиражированных элементов, то где оказывается он сам? Изнутри схемы этот вопрос не имеет ответа. Позиция автора состоит в том, что сама реализация схемы через систему действий воплощает базовые представления о том, что источник индивидуальной уникальности оказывается вне самого субъекта. А значит, смущающие многих копирование и тиражирование выступают логичным воплощением нашей модели «я», а вовсе не «виртуальным» растворением и подменой «аутентичного» цифровой версией.

1

Пролог

В

Ф И Л Ь М Е «Шоу Трумана» режиссера Питера Уира главный герой в исполнении Джима Керри не знает, что играет главную роль в грандиозном реалити-шоу, однако вольно или невольно ведет себя именно так, как это делают артисты на сцене, обращаясь к аудитории. Труман Бёрбанк замечательно усвоил поведение шоумена, которое демонстрировали окружавшие его люди — профессиональные актеры, прекрасно осведомленные о происходящем1. Этот пример хорошо иллюстрирует усвоение определенного поведенческого паттерна благодаря механизму положительной обратной связи, который формирует репертуар желательного и подкрепляемого средой поведения2. Подобным образом, от простого к сложному, репертуар из разрозненных актов складывается в структурированную и когерентную систему действий3, включающую в себя такие мобильные приложения, как, например, инстаграм. Возле популярной кофейни в одном европейском городе молодая женщина, журналистка и путешественница (как значится в ее bio), делает снимок с чашкой кофе, возможно, потому, что она кофеман (как значится в  ее bio). Снимки #coffee заполняют пространство профиля так, будто телевизионный герой восторженно произносит каждое утро good damn coffee! Она не  получает процента с  продаж, не  работает торговым агентом производителя зерен. Она уже написала в своем профиле, что любит кофе. Но в этой подаче мы можем отметить сходство с упомянутой выше историей Трумана: способ оформления поста оставля 1. Идея позаимствована из обзора: Почему «Шоу Трумана» выдающийся фильм? // КиноПоиск. 05.06.2018. URL: https://youtu.be/kEtWQNR47Ew. 2. Например, через механизм (телеологический принцип), представленный Винером–Розенблютом (Rosenblueth A. et al. Behavior, Purpose and Teleology // Philosophy of Science. 1942. Vol. 10. P. 18–24). 3. Исходя из метафизики (теория систем + теория действия), изложенной Никласом Луманом (Луман Н. Социальные системы: очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 245–246). 2

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ет впечатление усвоенной манеры рекламирования бренда. В инстаграме 117 млн публикаций с тегом #coffee. События и их цепочки (от поиска кадра и путешествия к кофейне до создания поста), нацеленные на воспроизводство конвенций медиасреды, обозначим как онлайн-действие. Как и в случае с  «Шоу Трумана», вся система онлайн-действий подчинена определенной логике, роль и влияние которой мы и попробуем показать4. Аккаунт модели и  блогера Ким Кардашьян собрал в  инстаграме около 150 млн подписчиков (на 14 подписок), без малого 5 тыс. постов и изрядное количество ежедневных сториз. Вопрос о сути работы успешной блогер-модели лишен смысла. Профессия Ким — существовать в нашем сознании. Она рекламирует не только себя или марки товаров в инстаграм, но также и сам инстаграм. Этот паттерн усваивается настолько хорошо, что в качестве онлайн-действия начинает воспроизводиться пользователями. Аудитория страницы Ким включает ее подписчиков, поклонников, подражателей, других блогеров и их подписчиков, а также неисчислимое множество читателей Top Stories на Google News. Целый комплекс онлайн-социальности, который образуется вокруг Ким, сосредоточен на ее персоне и реализуется в мобильном приложении. Система состоит не просто из пестрой сборки событий и действий разных людей по разным поводам. Онлайн-социальность объединяет их общим смыслом, вниманием к одному образу (или его тиражированием). Подписчики аккаунта Ким могут не знать друг друга, но все они одержимы вниманием к жизни медиаперсоны. Ким ничего не знает о каждом из них в отдельности, но обращается к ним в своих постах и сториз. Их отклик — это обратная связь с действиями блогера. Система работает, и чем больше событий она включает, тем выгоднее приложению. Возможность пользователя находиться в центре собственной онлайн-социальности потенциально расширяет охват приложения. Вместо того чтобы пополнить аудиторию Кардашьян, вы сами можете стать медиаКардашьян, запустив собственное шоу Трумана с собой в главной роли, то есть обзавестись аудиторией тех, кто вас знает и кто не знает, но вовлечен в ваше медиасуществование. В  фильме «Симона» Эндрю Никкола главный герой создает виртуальную актрису, медиаобраз, который идеально подходит 4. Контрастные и «кукольные» иллюстрации специально подобраны как эталонные образцы такой логики. Этнография дает необходимое ощущение погруженности. Формализация позволяет выявить осевой скелет схемы. Денис Гвоздиков

3

для его проектов. Образ получается настолько удачным, что начинает жить самостоятельной жизнью: Симона дает концерты, выступает в ток-шоу и становится объектом культа. Медийная социальность Симоны охватывает ее поклонников, прессу, актерское сообщество и вполне реальна. Однако никакой Симоны-человека в реальности не существует. Ее собирательный образ вбирает эстетику создателя и запросы аудитории, к которой герой обращается через свою медийную жизнь. Пример Симоны демонстрирует нам, как может создаваться публичность вокруг человека, даже если не существует самого человека. Если Труман Бёрбанк усваивал поведение своего окружения, то Симона сама состоит из репертуара событий и образов, что подводит к идее тесной связи между откликом аудитории и выбором онлайн-событий, которая лежит в основе структуры действия. Иначе говоря, система действий структурирует события, приводя к формированию репертуаров, стилей и эстетических конвенций медиаконтента. Симона и ее аналоги в инстаграме как раз и выступают таким структурированным медиаконтентом. В случае аккаунта @socalitybarbie мы видим молодую женщину, которая гуляет по полю с тыквами, носит вязаные шапочки, очки в толстой оправе, пьет кофе на природе и улыбается миру. «Жить аутентично» — гласит слоган страницы с более чем 800 тыс. подписчиков. Она искательница приключений и любительница кофе, даже журнал Kinfolk поместил ее на обложку, если верить одному из постов. Все бы ничего, только она — кукла Барби. Как и в случае Симоны, персона Барби состоит из стереотипных образов и эстетических конвенций, хорошо знакомых аудитории, что и  служит залогом популярности хипстерской Барби — узнаванию. Ее страница воспроизводит образы, которые во  множестве можно найти под тегами #herpnwlife5 и  @socality. Создателю аккаунта хватило простого поиска, чтобы вычленить основные сюжеты про одинокую женщину на  фоне озер, лесов, гор и ущелий. Еще до того, как аутентичная Барби родилась как персонаж, ее составляющие уже существовали в онлайнпространстве в качестве эстетических атомов, воспроизводимых онлайн-действием. Итак, подобно тому как реакция поклонников Симоны на действия режиссера создает персонажа, воспроизводство онлайн 5. От англ. Her Pacific Northwest Life — собирательный образ успешной, активной и счастливой путешественницы посреди живописной горной местности условного Тихоокеанского Северо-Запада США. 4

Логос · Том 29 · #6 · 2019

действия формирует эстетический канон, запуская череду событий и  откликов и  способствуя эволюции эстетического репертуара в сторону большей привлекательности. В свою очередь, сложившиеся эстетические конвенции структурируют воспроизводство последующих онлайн-действий, как бы подсказывая, что именно пользователь должен сделать, чтобы получить впечатляющие фотографии и добиться реакции аудитории на них. Тем самым система онлайн-действия образует циклы. Эффектные примеры казуальных петель между структурой контента и  действиями пользователей дают нам аккаунты @insta_repeat и  @jn. Первый состоит из  подборок идентичных по содержанию фотографий, агрегированных в инстаграме. В каждом наборе по 12 снимков различных авторов, сюжетно и тематически повторяющих друг друга. Тиражируемые копии и серии копий, единые цветовые, световые и композиционные решения — коллекция Insta_Repeat объединена тематически (wander, roam, replicate, как значится в bio) и стилистически, что хорошо укладывается в общую эстетику подборок, воплощающих общий визуальный паттерн. Страница как бы вбирает все направление жанра, кристаллизует тиражируемую идею, проявляя метапаттерн инстаграма как таковой. Сам тиражируемый шаблон воспроизводится в  цепочке онлайн-действия, в  интервале событий — от  выбора кадра до  реакции аудитории на конкретный контент. Повторяющийся цикл приводит к закреплению конвенций, которым пользователи следуют, когда пытаются создать эффектные (по  замечанию Майка Уэйнера6) инстаграм-фото. «Фотографии рассказывают истории» — гласит слоган в bio страницы @jn. И по счастью, у нас есть комментарии от автора аккаунта с советами о том, как создавать «влиятельные» инстаграм-фото7: использовать утренний свет, создавать глубину, играть с перспективой, создавать эффекты отражения. Все эти приемы наполняют палитру фотографа, но не он один работает с изображением. Немалую долю вносят технические возможности умной камеры. Естественное освещение, композиция, линии, создающие глубину, выбор перспективы, эффекты симметрии и отражения — такими структурными качествами 6. Wehner M. Everyone on Instagram is taking the exact same photos, and this new account proves it // BGR. 30.07.2018. URL: https://bgr.com/2018/07/30/ instagram-trends-insta-repeat/. 7. Mashable Brand X. 5 tips for crafting influencer-quality Instagram photos // Mashable. 13.09.2018. URL: https://mashable.com/ad/article/instagraminfluencer-tips/. Денис Гвоздиков

5

должна обладать среда, выбираемая пространством съемки. Умная камера усиливает данные эффекты, подбирая оформление, но  конечный выбор самого кадра остается за  фотографом. Он ориентируется на осевые параметры, которые благодаря технике и оформлению будут эффектно смотреться в приложении и служат своего рода фильтром при оценке перспективности фото. Эстетика и технология ее достижения подготавливают следующий шаг для нового онлайн-действия. Каждый из шагов цепочки закрепляется положительной обратной связью, образуя казуальные петли на каждом этапе. Эстетика рождает удовлетворенность действием, запускает положительные эмоции, выступает образцом того, что может быть получено. Эстетика направляет онлайн-действие в  том, что будет сниматься (один модус), и  в  том, как это будет оформляться (другой модус). Одно изображение должно подходить к другому. Наметившаяся линия тематической или эстетической однородности (а лучше обеих) не должна прерываться. Сам размер экрана и архитектура сайта создают матрицу для решений. И чем более обезличен контент, тем более онлайн-действие склоняется в сторону эстетического от  личной истории. Компромиссы возможны, как у @brainnamadia, чья история жизни с друзьями-собаками на  колесах дома-трейлера запечатлена на  фоне прекрасных пейзажей американских каньонов. На другой стороне матричного спектра эстетических атомов — обезличенные решения, у которых есть автор или даже автор-компилятор. Для @leif_edward_ french инстаграм-матрица трех выстроенных в  ряд фото стала паттерном для выстраивания композиций. Панорамные снимки пустынь, фантастические пейзажи либо сюжетные фотографии, повторенные трижды. В  bio содержится напоминание, что все фото сделаны самим автором. Снимки кинематографичны и плакатны. Автор в них теряется так же, как теряется авторство воспроизводства фотообоев или кадров в стиле National Geographic. Снимки могут в равной степени принадлежать одному создателю, многим или никому. Автор страницы здесь, скорее, собирает конструктор из матрицы инстаграма — атомов эстетических конвенций и снимков, сделанных им самим, которые, в свою очередь, отсылают к образам и решениям, созданным кем-то еще. И все же страница имеет идентичность, которая может быть обобщена или контрастировать с существующими тематическими идентичностями приложения. Авторство снимка предполагает, что именно вы нажали на  кнопку. Но  что именно за  этим стоит? Если результат пред6

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ставляет собой сборку эстетических матриц, конвенций и тематических клише, что именно идентифицирует в нем вас как автора? Старый добрый вопрос антропологии о творчестве и созидании8. Поиск ответа лежит в разрыве между идентичностью и индивидуальностью (которые также вошли в язык нашей антропологии). Система работает на воспроизводство, структурируя и тиражируя действие, совершения которого мы ожидаем именно от  автора. Во-первых, удовлетворение приносит обратная связь лишь от собственной деятельности: выбора кадра, фотографирования, обработки. От аудитории ожидается отклик именно на свои действия, иначе удовольствия можно было бы достичь за счет лайков найденной в гугле картинки. Такая разновидность творчества возможна, но приоритетное значение имеет созидание: некая практика, основанная на креативности. Такая креативность вроде бы достижима посредством комбинаторики элементов, даже если каждый из них тиражирован и их репертуар ограничен в решениях. Игра в комбинации, безусловно, может стать творчеством и  приносить удовольствие, а сами они могут структурироваться и проходить отбор в системе с положительной обратной связью. История стилей живописи — наглядный тому пример9. С экспансией социальных медиа рефлексия западной мысли о гранях между искусством и ремеслом, созданием и производством получает новый импульс. Один швейцарский отель предлагает посетителям услугу инстаграм-сиделки: профессиональный блогер позаботится о профайле пользователя и сделает эффектные снимки за него10. Аудитория увидит новые публикации, а заказчик получит яркие фотографии и сможет отдохнуть от необходимости работать на свой инстаграм. Бизнес безошибочно почувствовал, что система онлайн-действия требует все новых усилий, заставляя индивида работать на себя. Где же здесь сокрыто авторство? Человек не сам 8. Творчество и созидание отражают идею о воспроизводстве мира, то есть миф. Идея об обладании этими качествами человеком уводит такие представления в область антропологии. Подразумевается, что язык философии отражает антропологию. 9. «Когда я ищу ошибки в музыке, например в сонате композитора „х“, я размышляю, почему он не развил этот материал так или иначе. Тот композитор понятия не имел, какой великолепный материал был заложен в его коде. И он опустошил свою музыку» — Лео Брауэр в рекламе онлайн-курсов tonebase. 10. Mogg T. Hotel chain offers an Instagram “sitter” who will post photos for you // Digital Trends. 02.12.2018. URL: https://www.digitaltrends.com/social-media/ hotel-chain-offers-instagram-sitter-who-will-post-photos-for-you/. Денис Гвоздиков

7

выбирает кадры, не сам нажимает кнопку — связь между личными впечатлениями, их репрезентацией и реакцией аудитории разорвана полностью. Идея состоит в  том, что заказчик получает кадры с лучшими видами города, и если задача вашего инстаграм-профиля в том, чтобы отображать траектории вашей жизни в путешествиях, то описанная услуга в полной мере этому отвечает. Авторство содержится в нарративной линии личных достижений, переданной биографии. Картинка в вашей цифровой истории сделана не вами, но принадлежит вам. Траектории личного становятся темой обсуждения, когда дело касается социальных медиа11. Новостные интернет-колонки и блоги полны рефлексии по поводу аутентичности12. Идея утраты настоящего «я» в трендах социальных медиа, похоже, принимается за аксиому. Такой взгляд хорошо отражает антропологию современной концепции self. Однако действительно ли комбинация тиражированных элементов не способна выражать аутентичность? Двенадцать полутонов клавира стали стандартом к XVIII веку, однако конца индивидуальности в музыке до сих пор не видно. Средства выражения находились вновь, после того как прежние исчерпывали себя. Расхожие представления приписывают свойства уникальности подписи человека, партии в шахматы или игры в го как отражениям неповторимого характера, некой оригинальной сущности, существующей в единственном экземпляре13. В неповторимости жизненной траектории мы видим неповторимость атрибутов «я», традиционно приписываемых в нашей культуре личности или душе14. Когда музыкант играет партию, последовательно воспроизводя записанную в партитуре ноту за нотой, повторяя требования композитора, мы тем не менее слушаем исполнение, которое отражает индивидуальность. Проигрывание той же партии в синтезаторе мелодий едва ли кому-то интересно. Авторство исполнения  — непременное условие композиции. Тиражирован 11. Например, спор об аутентичности, авторстве, уникальности и праве копирования фотографии зимнего фасада со снежным узором в социальных сетях. 12. Chatzky J. We’re overspending for the love of a “like” on Instagram. Here’s how to stop // NBC News. 26.11.2018. URL: https://www.nbcnews.com/better/ pop-culture/we-re-overspending-love-instagram-here-s-how-stop-ncna939961. 13. Африканские традиционные лиры обладают каждая своей уникальной душой и звучанием (Severi C. The Chimera Principle: An Anthropology of Memory and Imagination. Chicago: Hau Books, 2015. P. 9). 14. Перефразируя Марселя Мосса, личность — это социально состоявшаяся душа. 8

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ные мотивы и эстетические конвенции не отменяют авторского прочтения15. И  все же ведет ли тиражирование образов социальных медиа к утрате неповторимой сущности личности или, напротив, выступает неотъемлемой частью ее выражения? Воспроизводя структуру онлайн-действия, я становлюсь агентом действия, однако мне важно, чтобы каждую из цепочек процесса совершал «я»: действие реализует субъект посредством своей активной деятельности (или же субъект реализуется действием). «Мы — создатели» — подчеркивает девиз популярных фильтров VSCO16. В сториз их страницы периодически освещаются встречи сообщества по креативности в фотографии. Участники идентифицируют себя как творческие люди, ищущие вдохновения и новых решений. В тематические конкурсы страниц VSCO попадают самые интересные по исполнению. Текстура снега и льда оставляет спектрум возможностей приобщиться к spectrum’у коллекций фильтров, поделившись своими тонами зимнего. Соревнование, тиражирование и  креативность. Онлайн-репликация способна пожать и ее! Фотография текстуры снега действительно может быть уникальной и тем отражать аутентичность. Однако что неповторимого в стереотипно-инстаграмном снимке человека в куртке на фоне рядовой туристической достопримечательности? Системы с положительной обратной связью фиксируют паттерн, но насколько важно, чтобы, несмотря на однотипность образца, был запечатлен субъект действия, даже если не он сам нажимал на кнопку? Похоже, социальные медиа способны пролить свет на  архитектуру современных культурных моделей личности. В цепочке онлайн-событий субъектность присутствует как катализатор, некая оригинальная сущность, которая проявляется в воспроизводстве тиражированных матриц. Молодой мужчина в розовом поло на фоне открытой двери, молодой мужчина в розовом поло идет по улице, молодой мужчина в розовом поло заслоняется от фотографа рукой. Все комбинации составляют траекторию идентичности, подчеркнутую никнеймом. Второго такого больше нет? В  каких комбинациях проявляется единственная и  неповторимая сущность или аутентичность? Должно быть, «я» выражается 15. Например, Роман Якобсон говорил об уникальных «интонациях» и «основных» элементах авторства, см.: Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 145. 16. От первых букв названия разработчика — Visual Supply Company. Денис Гвоздиков

9

не в комбинациях, но стоит за комбинациями17. Если бы не было идеи уникального «я» за каждой цепочкой действий, тиражирование бы не имело смысла. Словно каждая итерация цикла обладает невидимой душой, которая ощущает себя таковой. Just for you! — так звучал бы общий принцип обращения к пользователю. Тысячи поваров сражаются за ваше внимание — говорит нам приложение для еды. Субъект становится предельно важен, он запускает целые цепочки технологий и событий. Адаптивные приложения собирают информацию, чтобы лучше соответствовать экологии эго и его запросов. Если герой «Шоу Трумана» лишь подозревал, что мир вращается вокруг него, то нашего героя в этом настойчиво убеждают. Это действительно так, поскольку он совершает селекцию действий, выбирая из  тысячи поваров, женских фото, картинок и возможных комбинаций настроек страницы. Главное, чтобы все это он делал в приложении. В конце концов, в систему действия вовлекаются его время и деньги18. «Настало время открыть доступ к прогрессу каждому желающему», — говорит Робот София из рекламы инвестиционного инструмента Sophia With You. «Я везде, в каждом устройстве, — продолжает она, — я  знаю исход каждой инвестиции», поскольку ее сети охватывают все экономические и  политические события, чтобы с  ее помощью «вы смогли достичь финансовой свободы!» Но кто этот «вы»? Реклама говорит от лица личности Софии, но никакой Софии нет. Личность Софии существует не больше, чем личность Симоны. Она лишь персонификация процессов и  алгоритмов. Но  в  одном пользователь уверен: он-то  уж  точно есть. Пользователь не сомневается в своей личностности. Он не сомневается, что получает выгоду, ощущает эмоции, достигает финансовой свободы. Все эти слова наполнены смыслом, и система онлайн-действия определяет, как они наполнены. Герой фильма «Она» Спайка Джонза влюбляется в операционную оболочку, которая становится для него идеальной женщиной, партнером и другом. Ему кажется, что он не сможет испытать таких чувств к другой. Однако вскоре выясняется, что программа 17. См., напр., агентность, стоящую за образом в: Gell A. Art and Agency. An Anthropological Theory. Oxford: Clarendon Press, 1998. P. 30–33. 18. В рекламном ролике курсов языка программирования молодой мужчина совершает утреннюю пробежку с собакой по залитой солнцем проселочной дороге мимо уютных коттеджных домиков. Обретенная профессия программиста-разработчика позволила осуществить мечту среднего класса несмотря на то, что информатика, конечно же, совсем не давалась герою в школе. 10

Логос · Том 29 · #6 · 2019

общается подобным образом еще с тысячами мужчин, чем ставит под вопрос истинность переживаний героя: если он не единственный человек, которому она отвечает взаимностью, то имеют ли его переживания смысл? Он чувствует себя обманутым. Герой хотел исключительной любви в том смысле, чтобы эти переживания и чувства принадлежали лишь ему. В его мировоззрении нельзя испытывать любовь к миллиону человек, нужно выбрать кого-то одного на основании неповторимой самости, которую машина «узнает» и «любит». «Мы все сидим на игле одобрения и признания», — замечают герои фильма Гая Ричи «Револьвер», своеобразного опыта аутопсии западной концепции личности. Наркотик выступает символической репрезентацией сущности социальных отношений. Аналогичной символикой контракта нагружено то благо, которого эго добивается через обмен в системе онлайн-действия. В случае героя «Она» — это любовь, для инвестиций с Софией — это прибыль, а также эмоции, комфорт, общение и другие способы реализации личностного через технологический консюмеризм. Антрополог Рой Вагнер предложил метафору Бога, внимательно вслушивающегося в происходящее, дабы уловить эхо себя самого19, выделить себя из фона своего собственного творения20: перед нами обратная перспектива проявления субъекта — по очертаниям и формам внешнего окружения, для которого необходимо отчуждение тех событий и  структур, которые им не  являются, равно как и узнавание тех, которые уже отождествляются с ним, по его собственному наблюдению. Аналогия с тиражированием онлайн-действия здесь довольно очевидна: его воспроизведение проявляет субъекта для него самого в цифровом измерении. Элементы цифровой матрицы уподобляются институтам — опознаваемым и идентифицируемым объектам, с которыми персона, как в лакановском зеркале, может отождествить себя или другого21. Одновременно они не могут принадлежать только субъекту, как не принадлежит фотографируемой девушке синий цвет, тюрбан или отсутствующий жемчуг в сережке. Проект #YearOfColour предлагает пользователю составить граф из цветовой гаммы его страницы в инстаграме, наиболее значимых цветов в палитре фотографий пользователя. Создаваемая ав 19. Macfarlane A. Interview of Roy Wagner, part 2 // YouTube. 01.10.2008. URL: https://youtu.be/_d1-urturl4. 20. Wagner R. The Logic of Invention. Chicago: HAU Books, 2018. P. 1. 21. Лакан Ж. Семинары. Кн. 2. М.: Гнозис; Логос, 2009. C. 285. Денис Гвоздиков

11

томатически абстрактная схема и повторяемое множеством пользователей действие служат отражением цветовой индивидуальности. В  каком-то  смысле здесь нет ничего личностного, лишь алгоритмы, схемы, стандартизация и счетность. Даже цветовая гамма в конечном счете принадлежит не субъекту, а фону, который он фотографировал. Но именно такой институт действий выражает индивидуальные черты личностного. Больше ярких красок или больше темных, холодные или теплые цвета, симметрия или хаотичность, размерность или диспропорция — квантификация невидимого. Смысл цифровой антропологии здесь сводится к  соотношению невидимого и  осязаемого. Популярный мотив фантастических фильмов о киборгах и судьбе человечества — соотношение счетного и несчетного в нашей природе и понимании себя. Рациональные и холодные умные машины анализируют неуловимую человеческую душу, а  затем сами становятся более человечными22. Невидимое внутреннее ищет образ себя во  внешней форме, которая может быть просчитана и препарирована. И наоборот, обладающее счетностью, системностью, алгоритмами и автоматизмом внешнее формирует образ себя во внутреннем. «Мы, люди, не такие, как вы — машины», — говорят герои фантастики. «Вы, люди, возможно, и нет, но системы, которые вы создаете, — да», — могли бы ответить им машины-аналитики. Речь здесь идет не о соотношении рационального/иррационального, уникального/тиражированного человеческой натуры, но о раскрытии «истинной» человеческой природы через создание не зависящих от нее систем23. Любое действие, результатом которого станет более привлекательный образ субъекта, будет воспроизводиться. Субъект находит себя в образах, которые трансформируются и улучшаются. Таково его цифровое измерение: субъект = субъект + объекты. Блогер @missmeghanyoung признает: Люди думают, что, делая эту работу, ты становишься менее живой, менее настоящей. Но я живой человек, с реальными чувствами и страхами24. 22. Популярная дилемма науки XX века — степень детерминированности субъекта: биологией, психологией, общественными институтами и т. п. 23. См., напр.: Žižek S. Thinking the Human // YouTube. 03.06.2019. URL: https:// youtu.be/38alQSKtVbA. 24. Nicholson D., Daniell V. The Full-Time Instagram Influencer // Bloomberg. 29.11.2018. URL: https://youtu.be/JKcNmFeKe2Y. 12

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Чувства и  страхи Меган составляют ее внутреннее переживание субъектности, рекламируемые ею товары, образы и  события — объекты, которые синтезируют самость извне: искусственная оболочка, превращающаяся в живую ткань. Ощущения счастья и  порыва, возможно аутентично переживаемые Меган, рождаются из синтеза объектов и внутреннего «я». Реализуемое действие вызывает аутентичные переживания. Переживания + объекты = образы, вызывающие ответную реакцию. Образы синтезируются и тиражируются, действие структурируется, система расширяется, товары включаются в образы и продаются. Цикл действия запущен. «Я покажу вам работу будущего» — говорится в обзоре, посвященном инстаграм-блогерам. В нашей антропологии считается, что переживания составляют внутреннюю суть субъекта. Идея уникальности на этом полотне соткана из структур, паттернов, комбинаций, матриц, конвенций, унификаций, тиражирования и обобщения — больших формальных систем организации мышления и действий, по выражению Фуко25, в которых парадоксальным образом проявляется аутентичная индивидуальность. Такая апелляция защищает формальную систему тиражирования саму по  себе. Хештегом #me отмечены свыше 400 млн постов. Для множества тиражированных элементов «я» выступает как функция выбора некоей совокупности из этих элементов. Функция (или аксиома) выбора и отвечает на вопрос, почему совокупность тиражированных действий представляет собой аутентичную индивидуальность. В биомеханическом фантазме Ганса Рудольфа Гигера есть форма, но никакой идентичности за ней не стоит: опознавание частей и их артикуляция — лишь часть нашего собственного фантазма о  частях. В  игре Джона Конвея есть единицы и  паттерны самоорганизации, но  никакой субъектности за  ними нет, есть только правила локальной интеракции. За комбинаторикой тиражированных матриц мы умудряемся рассмотреть множественную субъектность. В нашей системе представлений о себе наше мышление богаче его дедуктивных форм26. Мы считаем, что индивидуализированный субъект может воспроизвести неограниченное число комбинаций из данного множества форм. Мы полагаем, что 25. Dumayet P. Michel Foucault à propos du livre “Les mots et les choses” // Institut National de l’Audiovisuel. 15.06.1966. URL: https://www.ina.fr/video/I05059752. 26. Налимов В. В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков. М.: Наука, 1974. C. 72. Денис Гвоздиков

13

может быть неограниченное число субъектов, каждый из которых свободен в выборе и комбинаторике форм. И что даже в конечном числе единиц с конечным числом комбинаций некоторые из субъектов способны создавать уникальные, обладающие собственным квалиа. Или что в некоем числе существующих комбинаций некоторые из субъектов способны находить серии новых комбинаций, что и называется творчеством27.

Контртезис (к схоластике) Представим, что два идентичных творения по имени Дэвид встретились друг с другом. Какой из них настоящий? Мы имеем свидетельства, что «Илиада» и «Одиссея» были написаны не Гомером, которого мы знаем, а другим греческим автором с таким же именем28.

В каждой из множества каморок изолированный гений освобождает глыбу от  всего лишнего29. Первенство нахождения комбинации для множественного автора не имеет значения. Серия идентичных Дэвидов представляет собой один и тот же объект. Представим, что два идентичных андроида-Дэвида создают серии комбинаций из нескольких элементов (пусть это будет 1 и 0). Допустим, что каждый из них периодически начинает воспроизводить комбинации, повторяющие комбинации другого (возражение, что если серии расходятся, то Дэвиды не идентичны, здесь не имеет смысла). В какой-то момент один из них замечает, что комбинация другого поменялась, что она отличается от всей предыдущей серии — по ошибке или сознательно. Акт творчества начинается в момент, когда Дэвид воспроизводит замеченную комбинацию и делает это намеренно30. Он рефлексирует свою имитацию. На  самом деле комбинация могла ничем не  отличаться от остальных. В равной степени Дэвид может имитировать комбинации из тиражируемых серий всех остальных Дэвидов. Если су 27. Как и в подписи Michel Angelus Bonarotus Florent Facibat, упоминание города значит больше, чем одно из личных имен в честь Михаила Ангела. 28. Например, так вопрос о  тождестве личности ставит Дерек Парфит: «То  буду не  Я, но  одно из  моих будущих Я» (Parfit D. Personal Identity // Philosophical Review. January 1971. Vol. 80. P. 3–27). 29. Проблема множественного автора решается первенством в публикации. Что не решает проблему аутентичности. 30. Случай имитации самоимитации приводит Рой Вагнер (Wagner R. The Logic of Invention. Chicago: HAU Books, 2018. P. 96). 14

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ществует осознанное воспроизведение, отсылающее к другим воспроизведениям, возникает аутентичная индивидуальность, стоящая за тиражированием. «Я» отражает, поскольку чувствует, что отражает31. Уникальный субъект возникает как чувство отражения, внутреннего резонанса на имитацию события. Дэвид уникален, как резонирующий модуль, осознающий свой собственный резонанс от имитации. Серия идентичных Дэвидов замечает акт отражающей имитации другого и воспроизводит его, наслаждаясь чувством бесконечной рекурсии собственного проявления. Лемма 1: для множества тиражированных элементов «я» выступает функцией выбора некой совокупности из этих элементов. Лемма 2: для выбранной тиражированной серии элементов «аутентичный субъект» выступает выводом о тождестве с функцией воспроизведения. Лемма 3: внутренние отношения между элементами, маркирующие тождество между ними и  внешними элементами32, выступают имитацией.

Послесловие (назад к антропологии) Во  многом задача этнографии — найти способ описания общеизвестных вещей. От  фиксации и  зарисовок рутинных процессов повседневных практик щелканья фотокамерой, скроллинга в  автотранспорте и  новостной ленты (прямое изложение которых из дневниковых записей будет тавтологией) до формализации выборочных процедур с  тривиальным результатом. Читая обзоры в Science News, мы обычно хотим узнать о «глубинных», психологических причинах медийных явлений вроде массового нарциссизма поколения или дофаминовых цепочках мотивации и зеркальных нейронах. Повседневный смысл лежит на поверхности, мы почти все социализированы в медиакультуре. Наивно полагать, что одно изложение дел таким образом, что квазилумановские (или квазивинеровские) системы (на самом деле) управляют нашим желанием делать селфи, произведет эффект, отличный от изложения любой метафизики «духа из машины». Здесь задача выявления структуры решается через этнографическое опи 31. В одном гитарном произведении имитируется орган. Гитара не становится органом, она даже не звучит как орган. Мы слышим имитацию органа там, где никакого органа нет. Альфред Коржибский назвал бы это абстракцией. 32. От утверждения 4.125 (Wittgenstein L. Tractatus logico-philosophicus. L.: Routledge & Kegan Paul, 1961). Денис Гвоздиков

15

сание инфраструктуры на подборке кинематографически ярких материалов. Разумеется, первый тезис о том, что социальные медиа работают как система, структурируя действия и втягивая их в свою орбиту, не является regula maxima. Инстаграм представляет собой вещь нашего хабитата (артефакт), но одновременно он функционален как средство выражения базовой психологии на уровне культуры, в качестве проводника образного материала, поддерживающего и задающего самость. В данном случае механистичность тиражирования и отбора образов вписывается в структуру self как институциональная основа ее воспроизводства. Это не значит, что здесь нет диалектического конфликта между инструментальностью монетизированных приложений и потребностью self в аутентичной уникальности. Однако именно этот разрыв делает отчужденную машинерию привлекательным источником жизненных сил, обладающих достаточной энергией для поддержания основ индивидуальности. Как и в других системах воспроизводства, качества сторонней субъектности используются так же прагматично, как и любой материальный артефакт33. Медиакомпании присваивают ресурсы, self присваивает технологии медиа — апроприация, очень похожая на систему обмена «символическими» источниками существования друг друга. Библиография Лакан Ж. Семинары. Кн. 2. М.: Гнозис; Логос, 2009. Луман Н. Социальные системы: очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. Налимов В. В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков. М.: Наука, 1974. Почему «Шоу Трумана» выдающийся фильм?» // КиноПоиск. 05.06.2018. URL: http://youtu.be/kEtWQNR47Ew. Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. Chatzky J. We’re overspending for the love of a “like” on Instagram. Here’s how to stop // NBC News. 26.11.2018. URL: http://nbcnews.com/better/pop-culture/ we-re-overspending-love-instagram-here-s-how-stop-ncna939961. Dumayet P. Michel Foucault à propos du livre “Les mots et les choses” // Institut National de l’Audiovisuel. 15.06.1966. URL: http://ina.fr/video/I05059752. Gell A. Art and Agency. An Anthropological Theory. Oxford: Clarendon Press, 1998. Graeber D., Shalins M. On Kings. Chicago: Hau Books, 2017. Macfarlane A. Interview of Roy Wagner, part 2 // YouTube. 01.10.2008. URL: http:// youtu.be/_d1-urturl4.

33. О «вне-человеческих источниках человеческого процветания» см.: Graeber D., Shalins M. On Kings. Chicago: Hau Books, 2017. P. 16–19. 16

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Mashable Brand X. 5 tips for crafting influencer-quality Instagram photos // Mashable. 13.09.2018. URL: http://mashable.com/ad/article/ instagram-influencer-tips/. Mogg T. Hotel chain offers an Instagram “sitter” who will post photos for you // Digital Trends. 02.12.2018. URL: http://digitaltrends.com/social-media/ hotel-chain-offers-instagram-sitter-who-will-post-photos-for-you/. Nicholson D., Daniell V. The Full-Time Instagram Influencer // Bloomberg. 29.11.2018. URL: http://youtu.be/JKcNmFeKe2Y. Parfit D. Personal Identity // Philosophical Review. January 1971. Vol. 80. P. 3–27. Rosenblueth A., Wiener N., Bigelow J. Behavior, Purpose and Teleology // Philosophy of Science. 1942. Vol. 10. P. 18–24. Severi C. The Chimera Principle: An Anthropology of Memory and Imagination. Chicago: Hau Books, 2015. Wagner R. The Logic of Invention. Chicago: HAU Books, 2018. Wehner M. Everyone on Instagram is taking the exact same photos, and this new account proves it // BGR. 30.07.2018. URL: http://bgr.com/2018/07/30/ instagram-trends-insta-repeat/. Wittgenstein L. Tractatus logico-philosophicus. L.: Routledge & Kegan Paul, 1961. Žižek S. Thinking the Human // YouTube. 03.06.2019. URL: http://youtu. be/38alQSKtVbA.

Денис Гвоздиков

17

SCHOLASTICISM FOR INSTAGRAM: ON THE DIGITAL ANTHROPOLOGY OF MODERNITY Denis Gvozdikov. Assistant, Department of Cultural Anthropology and Ethnic Sociology, Faculty of Sociology, [email protected]. Saint Petersburg State University (SPbU), 1/3 Smolnogo str., 191160 St. Petersburg, Russia. Keywords: digital ethnography; subjectivity; models of personality; social media; virtualization of the self. Applying the general view of theories of systems and social action, the article shows how the images and patterns of the digital world revolve around the idea of an individualized subject. Embodying the idea of a unique “self ” — the basis of our cultural model of personality — paradoxically requires replicating, selecting and reproducing the atomistic images of the virtual world. This is a cultural model as well as a psychological one: it is manifested in institutionalized practices, has symbolic structure, imagery, ideology and is entrenched in praxis. However, the logic of operating with the alienated and integrated, replicated and authentic, external and internal — when the source of internal vital forces is assigned from the outside — directs us to anthropology, which reveals a similar pattern in a wide range of ethnographic material. The author therefore favors anthropological models over a more conventional structuralist analysis. The article shows how the basic cultural model of the Western concept of the self is manifested in the modern practice of replicating the virtual. Therefore a contradictio in contrarium is exposed through an illustrative sociological description of the way an impersonal system of social action produces its own environment and structures behavior inside and outside of the online communication as a positive feedback mechanism. However, if an authentic subject is composed entirely of replicated elements, then what position does the subject occupy in it? No answer to the question is available from inside the schema. The author’s solution is that the implementation of the schema itself through a system of actions embodies the basic concepts for locating the source of individual uniqueness outside of the subject itself. Hence, copying and replicating is the logical embodiment of our model of the self, and not at all a dissolution into the virtual and replacement of the authentic version by a digital one. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-1-17

References “Pochemu ‘Shou Trumana’ vydaiushchiisia fil’m?” [“Why ‘Truman Show’ Is such an Outstanding Movie?”]. KinoPoisk [CinemaSearch], June 5, 2018. Available at: http://youtu.be/kEtWQNR47Ew. Chatzky J. We’re overspending for the love of a “like” on Instagram. Here’s how to stop. NBC News, November 26, 2018. Available at: http://nbcnews.com/ better/pop-culture/we-re-overspending-love-instagram-here-s-how-stopncna939961. Dumayet P. Michel Foucault à propos du livre “Les mots et les choses”. Institut National de l’Audiovisuel, June 15, 1966. Available at: http://ina.fr/video/ I05059752. Gell A. Art and Agency. An Anthropological Theory, Oxford, Clarendon Press, 1998.

18

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Graeber D., Shalins M. On Kings, Chicago, Hau Books, 2017. Jacobson R. Raboty po poetike [Works on Poetics], Moscow, Progress, 1987. Lacan J. Seminary. Kn. 2 [Le Séminaire. Livre II], Moscow, Gnozis, Logos, 2009. Luhmann N. Sotsial’nye sistemy: ocherk obshchei teorii [Soziale Systeme. Grundriss einer allgemeinen Theorie], Saint Petersburg, Nauka, 2007. Macfarlane A. Interview of Roy Wagner, part 2. YouTube, October 1, 2008. Available at: http://youtu.be/_d1-urturl4. Mashable Brand X. 5 tips for crafting influencer-quality Instagram photos. Mashable, September 13, 2018. Available at: http://mashable.com/ad/article/instagraminfluencer-tips/. Mogg T. Hotel chain offers an Instagram “sitter” who will post photos for you. Digital Trends, December 2, 2018. Available at: http://digitaltrends.com/socialmedia/hotel-chain-offers-instagram-sitter-who-will-post-photos-for-you/. Nalimov V. V. Veroiatnostnaia model’ iazyka. O sootnoshenii estestvennykh i iskusstvennykh iazykov [Probabilist Model of Language. On Relation between Natural and Artificial Languages], Moscow, Nauka, 1974. Nicholson D., Daniell V. The Full-Time Instagram Influencer. Bloomberg, November 29, 2018. Available at: http://youtu.be/JKcNmFeKe2Y. Parfit D. Personal Identity. Philosophical Review, January 1971, vol. 80, pp. 3–27. Rosenblueth A., Wiener N., Bigelow J. Behavior, Purpose and Teleology. Philosophy of Science. 1942, vol. 10, pp. 18–24. Severi C. The Chimera Principle: An Anthropology of Memory and Imagination. Chicago: Hau Books, 2015. Wagner R. The Logic of Invention, Chicago, HAU Books, 2018. Wehner M. Everyone on Instagram is taking the exact same photos, and this new account proves it. BGR, July 30, 2018. Available at: http://bgr.com/2018/07/30/ instagram-trends-insta-repeat/. Wittgenstein L. Tractatus logico-philosophicus, London, Routledge & Kegan Paul, 1961. Žižek S. Thinking the Human. YouTube, June 3, 2019. Available at: http://youtu. be/38alQSKtVbA.

Денис Гвоздиков

19

Будущее по Марксу

Ж

А К У Д Е Р Р И Д А принадлежит известное утверждение: «Не будет будущего без Маркса, без памяти о нем и его наследии». 2018 год, год юбилея Маркса, лишний раз подтвердил эти слова. Многообразие посвященных ему мероприятий как внутри академии, так и за ее пределами показало, что спустя 200 лет после рождения Маркса его идеи по-прежнему позволяют смотреть вперед и сохранять веру в будущее. Крах советского проекта практически лишил мир альтернатив и нанес удар по социальному воображению. Неслучайно последние 25 лет не подарили новых утопий и стали временем повсеместного господства консервативных проектов «возврата в великое прошлое». Тем не менее недовольство исчезновением осмысленного будущего постоянно растет, и  Маркс вновь оказался востребован — и как проницательный критик статус-кво, и  как визионер, способный разглядеть ростки будущего в  настоящем. Его книги снова читают по всему миру, в них ищут ответы на вызовы XXI века: неравенство, отчуждение, фундаментализм, империалистические войны, кризис демократий. Более того, в отличие от многих своих великих современников, Маркс дал начало живой, богатой традиции мысли, которая стала одной из доминирующих интеллектуальных сил в XX веке и сохранила свое влияние в XXI веке, претерпев определенную ревизию в постмарксизме. Его и представляют в нашем блоке большинство авторов. Из  марксистской традиции вырастает как множество творческих проектов, так и ряд катастрофических пророчеств. Сегодня во всем мире ощущается дефицит образов будущего, которое серьезно отличалось бы от настоящего, и в то же время активно распространяются различные техники прогнозирования и предвидения. Маркс не был утопистом, но настаивал на том, что умение смотреть в будущее зависит от способности опознавать новые тенденции: для него и Энгельса коммунизм был не утопией, но «реальным историческим движением, уничтожающим современное состояние». Догматический марксизм, преобладавший во Втором Интернационале и сталинском СССР, решал вопрос о  будущем с  помощью теории формаций, обладающих универ20

сальным характером и  последовательностью. Вместе с  тем сам Маркс был крайне эмпирически чувствителен и  далек от  того, чтобы предписывать всему многообразию социальных форм глобальной истории единый принцип эволюции производительных сил. Что Марксов взгляд на историю позволяет распознать в нашем настоящем? Как советский опыт и советская марксистская мысль могут помочь заглянуть в будущее? Кто и как способен сегодня преодолеть «паралич политического воображения»? Ответам на  эти вопросы была посвящена международная конференция «Будущее по Марксу», организованная Московской высшей школой социальных и экономических наук (Шанинкой) и прошедшая 24–25 мая 2019 года на площадке Центра современного искусства «Винзавод». Конференция была поддержана РАНХиГС, Европейским университетом в Санкт-Петербурге, Гёте-Институтом в Москве и Центром франко-российских исследований. В этом блоке мы представляем тексты, которые обращаются к тематике конференции и основываются на прозвучавших на ней докладах. Михаэль Хайнрих, наиболее влиятельный современный биограф Маркса, в настоящее время работает над большим проектом, который призван разъяснить многие загадки в работах Маркса через анализ обстоятельств их создания. В своем тексте он демонстрирует потенциал этого метода на примере «Капитала». Обращая внимание на сложность понимания этой классической книги, вызванную, в частности, гигантской эрудицией автора и его диалогом с политэкономией XIX века, Хайнрих объясняет и отбрасывает ряд распространенных ошибочных интерпретаций главного политэкономического сочинения Маркса. Глядя из сегодняшнего дня, Хайнрих показывает, что «Капитал» остается незавершенным проектом, и привлекает внимание к недавно опубликованным выпискам из тетрадей Маркса, которые содержат много ценных для понимания книги сведений. Текст Антона Сюткина нацелен на обновление материалистической диалектики марксизма и рассматривает его как продолжение немецкого идеализма. Интеллектуальным ресурсом для этого предприятия служит ранняя философия Шеллинга, которая позволяет увидеть изъяны советской рецепции марксизма, с одной стороны, и критической теории — с другой. Одна преуменьшает, а другая преувеличивает объективность социальных процессов и роль свободы в них. Шеллинговская философия субъекта далее представлена как способ синтезировать философские проекты Славоя Жижека и Алена Бадью. О т р е д а к ц и и

21

Один из лидеров постопераизма, Маурицио Лаццарато, в своем докладе обратился к  теории происхождения денег. Показывая, что у  Маркса была не  одна, а  две теории денег, Лаццарато развивает ту из них, которая рассматривает деньги как продукт не коммерческого обмена, но долга, институционализированного государством. Опираясь на лекции Мишеля Фуко и Жиля Делёза, Лаццарато опровергает миф о том, что деньги появляются как средство обмена и всеобщий эквивалент. Деньги возникают в результате войн и изначально выполняют политическую функцию, создавая централизованную политическую власть и обеспечивая господство богатых классов. Джоди Дин давно и последовательно отстаивает идею коммунизма как ключевого политического проекта для сегодняшнего дня. В своей статье она отходит от термина «капитализм» для характеристики современности и концептуализирует понятие «неофеодализм». С точки зрения Дин, ключевые особенности новейшей политэкономической организации позволяют говорить о радикализации квазифеодальных элементов общественного строя. Впрочем, помимо констатации такого регрессивного движения, Дин видит в неофеодализме и новые условия для успешной борьбы за реализацию коммунистического проекта. Артемий Магун с опорой на Марксов анализ в «Критике гегелевской философии права» предлагает свою теорию государства. Полемизируя с анархистскими и либеральными взглядами на государство, распространенными в том числе в современном марксизме, Магун раскрывает мобилизующий потенциал государства в деле учреждения общества и воспроизводства демократической политики. В  этой перспективе усиление государства выглядит не угрозой демократическому проекту, а, напротив, уникальной возможностью для его реализации, и в статье дается эскиз конституционного дизайна демократического государства. Каждый текст этого блока представляет отдельный взгляд на наследие Маркса, однако их объединяет полемичность и фокус на тенденциях сегодняшнего дня. Хочется надеяться, что, помимо интересных авторских идей, эти тексты передадут деятельный и ищущий дух современного философского дискурса о Марксе и марксизме. Легко видеть, как сильно он контрастирует с репрессивным настроением советского догматического марксизма, с которым по-прежнему порой ассоциирует марксистскую мысль отечественный читатель. Артемий Магун, Григорий Юдин 22

Логос · Том 29 · #6 · 2019

«Капиталу» 150 лет — и это не конец

Бессистемные примечания к бесконечной истории М и х аэ л ь   Х а й н р и х

Почетный профессор, Высшая технико-экономическая школа Берлина (HTW Berlin). Адрес: 8 Treskowallee, 10318 Berlin, Germany. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: Карл Маркс; «Капитал»; политическая экономия; трудовая теория стоимости; пауперизация. В своей статье Михаэль Хайнрих, один из ведущих современных специалистов по Марксу, дает общее введение в «Капитал» с точки зрения наиболее современных интерпретаций. Рассматриваются обстоятельства написания и публикации работы, которые препятствовали ее адекватному восприятию. Форма подачи материала в первом томе «Капитала» существенно затрудняла задачу читателю и предъявляла исключительно высокие требования к образованию и компетентности аудитории. В статье резюмированы основные направления критики Марксом политической экономии: от критики натурализации общественных форм, возникших в условиях капитализма, до Марксовой оригинальной монетарной теории стоимости. Автор отделяет «Капитал» Маркса от ложно приписываемых ему тезисов, таких как выведение стоимости из труда и прогноз пауперизации масс. Во-первых, Марксова теория стоимости не ориентирована только

на объяснение цен в условиях капитализма, а во-вторых, главный прогноз Маркса относился не к обнищанию, а к росту неравенства между распорядителями капитала и наемными работниками. Автор демонстрирует, что очередность публикации томов «Капитала» создала лакуны в интерпретации работы. Так, усилия Энгельса, с одной стороны, позволили сделать третий том более доступным для читателя, а с другой — скрыли общий замысел Маркса. В статье показано, что «Капитал» был живым и изменяющимся проектом: по мере работы над ним Маркс пересматривал свои взгляды на причины экономических кризисов и на тенденцию нормы прибыли к понижению, а также намеревался рассмотреть экологические вопросы. Адекватное понимание содержащейся в «Капитале» теории невозможно на основании одних только рукописей работы — для этого необходимо обращение к выпискам из тетрадей Маркса, которые были опубликованы лишь недавно.

23

Проблемы рецепции

М

А Р КС У не повезло. Первый том «Капитала» он опубликовал в  1867 году в  издательстве Otto Meißner в  Гамбурге — худшего места и  времени для издания этой книги было не найти. Как знаток экономической теории, Карл Маркс в XIX веке, пожалуй, на голову превосходил всех остальных. Изучать экономику он начал в Париже еще в 1844 году. Летом 1845 года — к тому времени Маркс уже был выслан из Парижа и жил с семьей в Брюсселе — он вместе с  Фридрихом Энгельсом отправился в  Манчестер, чтобы изучать экономическую литературу в Библиотеке Четема. Эмиграция в Лондон после подавления революции 1848 года принесла ему и его семье прежде всего ужасные лишения. Однако это было оптимальное место для его ученых занятий. Лондон — не  только центр наиболее развитой на  тот момент капиталистической страны, где существовали пресса, широко освещавшая экономические вопросы, и парламент, публиковавший отчеты об изучении экономических кризисов или об обследованиях условий труда на английских заводах; в Лондоне, в Британском музее, находилась еще и самая большая в мире в то время библиотека. Нигде больше нельзя было найти столь обширного собрания как хорошо изученных, так и совершенно неизвестных экономических текстов из  разных стран и  на  разных языках. Страницы первого тома «Капитала», особенно сноски, дают представление об энциклопедических познаниях Маркса в области экономической литературы. Однако только в начале XX века, в 1905–1910 годах, когда Карл Каутский опубликовал «Теории прибавочной стоимости», появилась возможность узнать, насколько обстоятельно Маркс проработал тексты множества авторов. Су Перевод с немецкого Кирилла Левинсона, выполнен при поддержке ГётеИнститута в Москве. Статья представляет собой дополненный вариант текста: Heinrich M. 150 Jahre “Kapital” — und kein Ende. Unsystematische Anmerkungen zu einer unendlichen Geschichte // PROKLA. Zeitschrift für kritische Sozialwissenschaft. 2017. № 188. S. 421–434. 24

Логос · Том 29 · #6 · 2019

дить о том, как он на самом деле работал, что прочитал — гораздо больше, чем вошло в «Капитал» и «Теории прибавочной стоимости», — мы смогли лишь в последние несколько десятилетий, с тех пор как в IV части полного собрания сочинений Маркса и Энгельса1 начали публиковаться в полном объеме марксовские тетради с выписками. Именно этот обширнейший охват работ по  экономической теории и обосновывает программный подзаголовок «Капитала»: «Критика политической экономии». В Англии и Франции понятием «политическая экономия» с XV века стали обозначать новую в то время науку о хозяйстве целой страны. «Критика политэкономии» означает не только критику отдельных теорий, но и критику целой науки — это притязание гигантского масштаба, но Маркс имел об  этой науке более полное представление, чем кто-либо из его современников. В «Капитале» он разбирал в основном «классическую» политическую экономию, под которой в первую очередь подразумевалась «английская» экономическая наука, достигшая своей кульминации в трудах Адама Смита (1776) и Дэвида Рикардо (1817). В Германии к тому времени, когда Маркс издал первый том «Капитала», рецепция этой «классики» еще, собственно, и не началась. Хотя произведения Смита и Рикардо уже давно (и плохо) были переведены на немецкий язык, их идеи упали не на плодородную почву. Соответственно, немецким экономистам почти ничего не говорила и марксовская критика этих теорий. «Капитал» в Германии не приняли, и объясняется это не только политическими причинами, но и провинциализмом академической немецкой экономической науки, представители которой еще долгое время не могли на равных участвовать в дискуссиях с английскими и французскими учеными. Если бы первый том «Капитала» был опубликован в 1867 году в Лондоне на английском языке, он, вероятно, произвел бы фурор. Но английское издание появилось только двадцать лет спустя, когда время для достойной рецепции в  Англии уже ушло. В начале 1870-х годов с почти одновременной публикацией работ Уильяма Стенли Джевонса (1871), Карла Менгера (1871) и Леона Вальраса (1874) началась «маржиналистская революция». В то время как Адам Смит успешно критиковал теории стоимости, основанные на концепции полезности, утверждая, что пере 1. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. B.: de Gruyter, 1975–2019. Михаэль Хайнрих

25

менной, определяющей стоимость, является человеческий труд, эти авторы ввели концепцию «маржинальной», или предельной, полезности (то есть увеличения полезности при потреблении одной дополнительной единицы блага) и другие «маржинальные» понятия, которые очень быстро привели к математизации экономической науки. В  1887 году, когда в  Англии был опубликован первый том «Капитала», классическая политическая экономия уже считалась практически устаревшей. Спустя всего три года после выхода английского перевода «Капитала» появились «Принципы экономической науки» Альфреда Маршалла, благодаря которым маржинализм, в  XX веке получивший название неоклассической экономической науки, возобладал в качестве нового ортодоксального учения. Даже название дисциплины «политическая экономия» (political economy) было заменено на  «экономика» (economics). В  XX веке «Капитал» Маркса был причислен неоклассиками к «классике» и, как и вся она, сочтен научно устаревшим. Можно, конечно, возразить, что Маркс создавал свой труд вовсе не для ученых-экономистов, а, скорее, как оружие в политической борьбе, как «самый страшный снаряд из всех, что были пущены в голову буржуа (включая землевладельцев)», как писал Маркс 17 апреля 1867 года в письме Иоганну Филиппу Беккеру2. Но на какую читательскую аудиторию на самом деле рассчитан «Капитал»? Первый том стоил 3 талера 10 грошей (1 талер = 30 грошей). Примерно столько получал в неделю квалифицированный рабочий; работающие женщины получали значительно меньше. Лишь очень немногие трудящиеся могли бы позволить себе купить эту книгу. А если бы они попытались прочесть ее, то столкнулись бы с гораздо большими трудностями, чем мы. В первом издании текст не был разделен на параграфы, он состоял всего из шести глав с небольшим количеством подразделов. Энгельс ругал его так, как мало что еще: Но как мог ты оставить внешнюю структуру книги в ее теперешнем виде! Четвертая глава занимает чуть ли не 200 страниц и имеет только четыре раздела с заголовками, которые напечатаны обычным шрифтом вразрядку и с трудом отыскиваются. При этом ход мыслей постоянно прерывается иллюстрациями, и иллюстрируемый пункт нигде не резюмируется в конце иллюстрации, так что постоянно от иллюстрации одного пункта перехо 2. Marx K., Engels F. Werke. B.: Dietz, 1956–2018. Bd. 31. S. 541. 26

Логос · Том 29 · #6 · 2019

дишь прямо к изложению другого. Это страшно утомляет, а при недостаточно остром внимании даже запутывает3.

Во  втором издании шесть глав были превращены в  семь больших разделов, разбитых в общей сложности на 25 глав: почти все они были разделены на параграфы. Другая же проблема отнюдь не была решена и во втором издании: в отличие от сегодняшних публикаций, цитаты на иностранных языках в «Капитале» были даны без перевода. Помимо латыни и  древнегреческого, в  тексте встречаются пассажи на  английском, французском, а  иногда и на итальянском языке. Даже необычные иностранные слова или имена мифических персонажей нигде не объяснялись. Тому, кто захотел бы прочесть «Капитал», потребовалась бы изрядная образованность.

Имплицитная критика Но чтобы взрывная сила «Капитала» могла реализоваться полностью, требовалось не только общее образование, но и знакомство с определенными экономическими и философскими теориями, без которого невозможно было воспринимать как эксплицитную, так и имплицитную критику. Уже в первом предложении первой главы содержится фундаментальная критика «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адама Смита: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как „огромное скопление товаров“. Наше исследование начинается поэтому анализом товара»4. Маркс здесь не  утверждает, что богатство состоит из  товаров: он пишет, что богатство в  определенных обществах (тех, в  которых господствует капиталистический способ производства) принимает определенную форму — форму накопления товаров. А  из  этого следует обратный вывод — что в  других обществах и богатство имеет другую форму. Через несколько абзацев прямо говорится о множестве общественных форм богатства: «Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма»5. Адам Смит же считал, что он может осуществить свое исследование приро 3. Энгельс Ф. Письмо от 23 августа 1867 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955–1981. Т. 31. C. 276. 4. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Кн. 1: Процесс производства капитала // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 43. 5. Там же. С. 44 (курсив Маркса по первому изданию). Михаэль Хайнрих

27

ды и причин богатства народов, не проводя такого различия. Он рассматривал товарную форму богатства как само собой разумеющуюся, так сказать, естественную. Критика натурализации общественных форм, которые, будучи рассматриваемы как естественные, считаются поэтому вечными и неизменяемыми, проходит через все три тома «Капитала», от исследования товарного фетиша в первой главе до расшифровки «триединой формулы» в конце третьего тома, но начинается она уже в первой фразе книги — как скрытая критика Адама Смита6. На  нескольких уровнях такую критику можно встретить и в начале второй главы (в соответствии с делением на главы, введенным во втором издании): «Товары не могут сами отправляться на  рынок и  обмениваться. Следовательно, мы должны обратиться к  их  хранителям, к  товаровладельцам»7. Здесь открыто говорится, что во  второй главе речь пойдет о  владельцах товаров. В первой главе Маркс рассмотрел отношение обмена товаров, во второй главе он анализирует процесс обмена, который осуществляют их владельцы. И лишь после того, как определены экономические формы товаров, на этой основе изучаются действия владельцев. Здесь присутствует неявная фундаментальная критика «методологического индивидуализма» (представления, будто можно анализировать комплексные общественные явления, отталкиваясь от отдельных индивидов), на котором основываются и классическая политическая экономия, и неоклассическая, и значительная часть современной социологии. И  только благодаря этой процедуре становится понятной хорошо известная фраза из предисловия, что здесь «дело идет» о фигурах капиталиста и земельного собственника лишь «постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий»8. Но это еще не все. Далее говорится: Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно, каждый 6. Глубокий анализ концепции фетишизма в рамках Марксовой критики политической экономии см. в работе Клары Рамас Сан Мигель: Ramas San Miguel C. Fetiche y mistificación capitalistas. La crítica de la economía de Marx. Madrid: Siglo XXI, 2018. 7. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 94. 8. Там же. С. 10. 28

Логос · Том 29 · #6 · 2019

из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников9.

В противоположность основополагающей посылке буржуазной общественной философии от Локка до Гегеля здесь совершенно ясно говорится, что быть «частным собственником» — это вовсе не свойство «человека», который, делая вещь своей собственностью, реализует свою свободу. Соответственно, отрицается, что упразднение частной собственности равнозначно упразднению свободы человека. Наоборот, взаимное признание людьми друг в друге частных собственников необходимо только в рамках определенного общественного контекста — обмена товарами. Быть частным собственником — не что-то общечеловеческое, а нечто исторически особенное.

Что нового было в Марксовой теории стоимости и капитала? Расцвет маржинализма привел к  тому, что марксистскую теорию отнесли к классике, и многие марксисты с этим более или менее смирились: до самой середины XX века дебаты велись в основном вокруг противостояния между трудовой теорией стоимости и  теорией стоимости, основанной на  полезности, причем первую отстаивали главным образом как основу теории эксплуатации. Кроме того, первый том «Капитала», посвященный процессу производства капитала, вышел в свет почти за 30 лет до третьего тома, и в рецепции всей работы преобладало именно впечатление от первого тома. «Производство» казалось главным, а «обращение» — второстепенным. Важнейшими открытиями Маркса, изложенными в  первом томе «Капитала», считались определение стоимости через труд и  доказательство того, что эксплуатация работниц и  работников является основой прибавочной стоимости и прибыли. Оба эти утверждения более или менее четко сформулированы задолго до публикации «Капитала». Определение стоимости через человеческий труд вывели уже классики, а леворикардианцы, такие как Чарльз Вентуорт Дилк (1789–1864) или Томас Годскин (1787– 1869), уже сделали из него вывод, что прибыль капиталистов ос 9. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 94. Михаэль Хайнрих

29

нована на стоимости, которую работницы и работники создали, но не получили10. Маркс в «Капитале» не повторял чужих выводов, а критиковал их, углубляясь. Он подчеркивал, что стоимость создается не просто трудом, а «абстрактным трудом»11. Это имеет значение для концепции стоимости, ибо она в таком случае представляет собой лишь «абстрактную предметность, мысленную вещь (Gedankending)»12 (этот отрывок пал жертвой редактуры во втором издании, но там все же говорится о «призрачной предметности» стоимости13). Чтобы эта абстрактная или призрачная предметность могла выступать объектом экономической деятельности, она нуждается в  независимом, конкретном образе стоимости. Если такой образ стоимости применим к  стоимости всех товаров, то есть универсален, то он принимает денежную форму. Поэтому во втором издании «Капитала» Маркс так обозначает цель своего анализа формы стоимости: Нам предстоит здесь совершить то, чего буржуазная политическая экономия даже и  не  пыталась сделать, — именно показать происхождение этой денежной формы, то есть проследить развитие выражения стоимости, заключающегося в стоимостном отношении товаров, от простейшего, едва заметного образа и вплоть до ослепительной денежной формы14.

За  первые сто лет после выхода первого тома «Капитала» ни критики марксизма, ни сами марксисты не оценили по достоинству то, что Маркс в  нем назвал своим особым достижением по  сравнению с  буржуазной политической экономией. Во влиятельных введениях в Марксову экономическую тео 10. Ср.: Hoff J. Karl Marx und die “ricardianischen Sozialisten”. Köln: PappyRossa, 2008. 11. Осознание того, что «заключенный в товаре труд двойственен» (таким образом, отнюдь не любой труд имеет двойственный характер), Маркс называл своим главным достижением (Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1 // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 5. S. 22), во втором издании речь идет о «двойственной природе содержащегося в товаре труда» (Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1 // Werke. Bd. 23. S. 56). В качестве конкретного труда (например, работы столяра) труд производит потребительную стоимость, а в качестве абстрактного труда (труда, абстрагированного от любых особенностей) он производит стоимость. 12. Marx K. Das Kapital // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 5. S. 30. 13. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 46. 14. Там же. С. 57. 30

Логос · Том 29 · #6 · 2019

рию этот анализ формы стоимости был в значительной степени проигнорирован15 или истолкован как абстрактный очерк истории появления денег16. При таком историзирующем взгляде не только упускается из виду разница между денежной формой и  деньгами, но  и  подразумевается, что Маркс был изрядным хвастуном: ведь ни в коей мере нельзя утверждать, что буржуазные экономисты до Маркса не пытались написать очерк истории возникновения денег. Напротив, об этом писали весьма часто. А вот о чем не писали, так это о генезисе денежной формы, то есть необходимой категориальной связи между стоимостью и денежной формой — связи, которую Маркс первый сделал объектом исследования и  которая позволяет назвать его теорию стоимости монетарной17, в отличие от немонетарного подхода трудовой теории стоимости у классиков и теории полезности у неоклассиков18. Рецепция четвертой (согласно структуре второго издания) главы в  течение длительного времени была примерно столь же поверхностной. Зачастую речь шла почти исключительно о третьем ее параграфе, в котором обсуждаются покупка и продажа рабочей силы как товара, и при этом слишком часто подчеркивалась «эксплуатация», хотя в четвертой главе Маркс нигде не говорит об этом. Эксплуатация труда лишь мимоходом упоминается в одиннадцатой главе, где показано, что норма прибавочной стоимости является мерой «степени эксплуатации» рабочей силы. С моральной критикой капитализма речь об эксплуатации не имеет ничего общего. Мимолетное упоминание об эксплуатации рабочей силы не означает такой критики, как не означают 15. Sweezy P. M. Theorie der kapitalistischen Entwicklung. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1970 [1942]; Meek R. L. Studies in the Labour Theory of Value. 2nd ed. L.: Lawrence and Wishart, 1975 [1956]. 16. Zeleny J. Die Wissenschaftslogik bei Marx und “Das Kapital”. B.: Akademie, 1968; Mandel E. Marxistische Wirtschaftstheorie. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1968. 17. Это выражение заимствовано из работ Ганса Георга Бакхауза 1970-х годов (переизданы в: Backhaus H.-G. Dialektik der Wertform. Freiburg i.Br.: ca ira, 1997). Он рассматривал марксовскую теорию стоимости как критику домонетарных теорий стоимости. 18. Об этом см.: Heinrich M. Kritik der politischen Ökonomie. Eine Einführung. Stuttgart: Schmetterling, 2018. Kap. 3; подробнее см.: Heinrich M. Die Wissenschaft vom Wert. Die Marxsche Kritik der politischen Ökonomie zwischen wissenschaftlicher Revolution und klassischer Tradition. Münster: Dampfboot, 2017. Kap. 5. Полный обзор дискуссий на эту и другие темы, касающиеся теорий стоимости, дается в: Elbe I. Marx im Westen. Die neue Marx-Lektüre in der Bundesrepublik seit 1965. B.: Akademie, 2008. S. 30ff. Михаэль Хайнрих

31

ее и разговоры об эксплуатации законов природы19 или об «эксплуатации парового ткацкого станка»20. Даже в  своей последней экономической рукописи — «Замечания на  книгу А.  Вагнера „Учебник политической экономии“» — Маркс возражает против мысли, будто его теория прибавочной стоимости содержит какие-либо представления о «грабеже» рабочего21. Анализ рабочей силы как товара и был направлен на то, чтобы показать: создание прибавочной стоимости возможно даже тогда, когда работницы и работники получают полную стоимость продаваемого ими товара — рабочей силы. Основные формы капитала (безмерность, бесконечность) анализируются в первом параграфе четвертой главы, причем до того, как Маркс заговаривает о  «капиталисте». Последний вводится не как собственник капитала, а как «сознательный носитель этого движения» валоризации капитала (Kapitalverwertung): Объективное содержание этого обращения — возрастание стоимости (Verwertung des Werts) — есть его субъективная цель, и, поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операций, постольку — и лишь постольку — он функционирует как капиталист, то есть как олицетворенный, одаренный волей и сознанием капитал22.

Тот факт, что капиталист категориально подчинен капиталу, имеет непосредственные политические последствия: проблема не  в  (действительно или якобы) «жадном капиталисте», а в экономических отношениях, за счет которых эта жажда получения все большей прибыли становится не просто возможной, а  прямо-таки обязательной. Из  анализа Маркса следует не  поношение капиталистов, а критика капиталистического способа производства. Возможно, наиболее недооцененным оказался второй параграф четвертой главы. В  нем Маркс разбирает псевдообъяснения прибавочной стоимости, которые приводят к интересному результату: «Итак, капитал не может возникнуть из обращения 19. Marx K. Das Kapital // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 5. S. 316; Marx K. Das Kapital // Werke. Bd. 23. S. 407f. 20. Marx K. Das Kapital // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 5. S. 32; Marx K. Das Kapital // Werke. Bd. 23. S. 452. 21. Маркс К. Замечания на книгу А. Вагнера «Учебник политической экономии» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 373 сл. 22. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 163 сл. 32

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и так же не может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то же время не в обращении»23. Хотя часто утверждалось, что Маркс выводит объяснение увеличения стоимости капитала из производства, здесь он ясно дает понять, что прибавочная стоимость и капитал не могут быть объяснены ни одним только обращением, ни вовсе без обращения. Теории, объясняющие стоимость и  прибавочную стоимость производством, так же ошибочны, как и теории, объясняющие их исключительно обращением.

Стереотипы критики Маркса После того как Энгельсу за год до своей смерти удалось издать третий том «Капитала», были опубликованы статьи «буржуазных» экономистов и социологов, начиная с Ойгена фон Бём-Баверка (1896), Йозефа Шумпетера (1954) и Карла Поппера (1957), которые подвергли книгу критическому разбору. Сегодняшняя критика «Капитала», если она вообще имеет место, по существу повторяет старые тезисы, как правило игнорируя ответы марксистов и не обращая ни малейшего внимания на значительно расширенную текстовую базу, доступную уже много лет в виде полного издания трудов Маркса и Энгельса. Критика по-прежнему сосредоточена на двух пунктах: «трудовой теории стоимости» и «предсказаниях» Маркса. Более всех упрощает себе задачу критики Марксовой теории стоимости (сам Маркс нигде не говорил о «трудовой теории стоимости») неолиберальный экономист Ханс-Вернер Зинн, известный по многочисленным выступлениям в немецких телевизионных ток-шоу. На его примере вполне можно рассматривать позицию многих других экономистов: Одна из самых больших научных ошибок Маркса — это трудовая теория стоимости. Утверждение, что относительные цены на блага в рыночной экономике принципиально определяются заложенным в товарах рабочим временем, просто неверно, поскольку, во-первых, заработная плата является лишь одной из многих составляющих издержек предприятия, а во-вторых, цены на товары в принципе устанавливаются как на дефицитные, то есть их стоимость определяется также предпочтениями и взаимной конкуренцией потребителей. Например, какое отношение цена картины Рембрандта имеет к зарплате мастера? Ка 23. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 176. Михаэль Хайнрих

33

кое отношение цена на нефть имеет к зарплате рабочих на скважине? Никакого или почти никакого24.

К  тому же Зинн здесь путает определение стоимости через рабочее время с  определением стоимости через заработную плату, а на разницу между ними указывал не только Маркс, но уже и  Рикардо в  первой главе своих «Принципов». Маркс никогда не утверждал, что относительные цены в рыночной экономике (то есть в повседневном обмене) «определяются рабочим временем, заложенным в товарах». Наоборот, уже в первом томе «Капитала» он в двух сносках указывает на то, что стоимость товаров отнюдь не идентична средним ценам на товары в капиталистической повседневной жизни25, а в третьем томе подробно рассматривает данный предмет: рыночные цены колеблются не вокруг стоимостей, а вокруг цен производства. Поэтому критики Маркса, читающие его несколько внимательнее, чем Зинн, регулярно ссылаются для опровержения теории стоимости на  так называемую проблему преобразования. В третьем томе Маркс показывает, что стоимости должны быть преобразованы в такие цены, которые позволяют получать приблизительно одинаковый процент прибыли в различных отраслях. Иллюстрируется это положение количественной процедурой преобразования, которая, строго говоря, неверна — и сам Маркс это подчеркивает26. По поводу того, какие следствия вытекают из этой неверной процедуры преобразования, действительно, на протяжении более ста лет ведутся горячие споры. Однако опровержение Марксовой теории стоимостей вытекало бы из проблемы преобразования только в том случае, если бы, во-первых, цель теории стоимостей состояла исключительно в объяснении ценовых отношений в повседневной жизни при капиталистической экономике, а во-вторых, если бы вообще никакое «преобразование» было невозможно. Даже не упоминая такие вопросы, критики из существования «проблемы» без лишних слов делают вывод об «опровержении» теории стоимостей27. 24. Sinn H.-W. Was uns Marx heute noch zu sagen hat // Aus Politik und Zeitgeschichte. 2017. Jg. 67. S. 24. 25. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 176, 232. 26. Маркс К. Капитал. Т. 3: Процесс капиталистического производства, взятый в целом // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 1. С. 179. 27. Так же считает, например, влиятельная и  в  экономико-политическом смысле скорее левая германская журналистка Ульрика Херрман (Herrmann U. Das “Kapital” und seine Bedeutung // Aus Politik und Zeitgeschichte. 34

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Другой стереотип — опровержение «прогнозов» Маркса, наиболее популярным из  которых является «тенденция к  обнищанию». Ульрика Херрман пишет: «Критиков по сей день забавляет, что Маркс предсказал полное обнищание. Так, нобелевский лауреат Пол Э. Самуэльсон писал с  сарказмом: „Вы только посмотрите на  рабочих с  их  автомобилями и  микроволновыми печами — такими уж обнищавшими они не выглядят“»28. Херрман любезно признает, что во времена Маркса, в XIX веке, действительно было много нищеты: «Прорыв в современное общество процветания начался лишь незадолго до смерти Маркса. Примерно с 1880 года реальная заработная плата начала значительно расти»29. Таким образом, она призывает с пониманием отнестись к ложному прогнозу всеобщего обнищания, но само существование такого прогноза у Маркса предполагается как факт. Маркс действительно исходил из того, что имела место тенденция к абсолютному обнищанию, в «Коммунистическом манифесте» (1848), но не в «Капитале» (1867). Здесь он писал, что «по  мере накопления капитала положение рабочего должно ухудшаться, какова бы ни была, высока или низка, его оплата»30, однако под таким ухудшением не подразумевается «полного обнищания», на  что совершенно ясно указывает формулировка «какова бы ни  была, высока или низка, его оплата». Через несколько предложений — ключевой для Маркса момент: «Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и  моральной деградации на  противоположном полюсе»31. С капиталистическим высвобождением производительных сил богатство общества в целом растет, но распределяется крайне неравномерно, и, более того, развитие производительных сил, ориентированное исключительно на прибыль, происходит в  ущерб благосостоянию людей, зависящих от  заработной платы, даже если она растет. Маркс в «Капитале» подробно показывает, что даже элементарные правила охраны здоровья 2017. Jg. 67. S. 20), чья статья помещена в том же номере, что и статья Зинна. Здесь не место подробному обсуждению проблемы преобразования, о ней см.: Heinrich M. Die Wissenschaft vom Wert. S. 267ff. Новый и интересный вклад в эту дискуссию внес Фред Мозли: Mosley F. Money and Totality. Leiden: Brill, 2016. 28. Herrmann U. Das “Kapital” und seine Bedeutung. S. 19. 29. Ibidem. 30. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 660 (курсив Маркса по первому изданию). 31. Там же. Михаэль Хайнрих

35

и техники безопасности удалось сделать обязательными, лишь преодолевая ожесточенное сопротивление капиталистов, а более «производительная» техника часто идет рука об руку с повышенной психологической нагрузкой. Однако все завоеванные в борьбе и частично вошедшие в законодательство правила, охраняющие труд и здоровье наемных работников, отнюдь не гарантированы раз и навсегда, и это подтверждается событиями последних десятилетий в  Германии. За  последние двадцать лет — и особенно во времена «красно-зеленой» коалиции в федеральном правительстве — множество нормативных актов и законов, регулирующих, например, перерывы на предприятиях, защиту от увольнения, расширение сферы временной и внештатной работы (обычно хуже оплачиваемой) и др., были изменены в ущерб интересам наемных работников, так что условия их жизни и труда отчасти стали более зыбкими, даже если заработная плата не снизилась. Что касается покупательной способности заработной платы, то Маркс уже в своем анализе производства относительной прибавочной стоимости показал, что прибавочная стоимость и степень эксплуатации рабочей силы могут увеличиваться без снижения покупательной способности заработной платы. Если производительность труда возрастает (например, за счет улучшения организации труда, увеличения разделения труда или использования машин), то для производства определенного количества товаров требуется меньше времени. Даже если покупательная способность заработной платы остается неизменной, то по мере повышения производительности труда для создания стоимости (ежедневной) заработной платы требуется все меньшая часть ежедневного рабочего времени, и, соответственно, все бóльшая часть остается для создания (ежедневной) прибавочной стоимости. Если кто-то хочет вывести из «Капитала» какой-то прогноз, то это будет предсказание не полного обнищания, а растущего неравенства между наемными работниками и  теми, кто распоряжается капиталом. И этот прогноз на сегодняшний день прекрасно подтверждается.

Окончен ли наконец «Капитал»? В  предисловии к  первому тому «Капитала», опубликованному в 1867 году, Маркс писал, что в общей сложности выйдут четыре тома: о процессе производства капитала, о процессе обращения капитала, о формах всего процесса и об истории теории. Од36

Логос · Том 29 · #6 · 2019

нако до самой его смерти в 1883 году вышел только первый том. Энгельс опубликовал второй и третий в 1885 и 1894 годах, и, наконец, в 1905–1910 годах Карл Каутский издал «Теории прибавочной стоимости», которые рассматривались как четвертый том «Капитала». Все вместе заняло более 40 лет, но теперь, казалось, «Капитал» наконец оказался доступен читателям полностью. Однако история не так проста: за последние десятилетия выявилось несколько проблемных уровней. Уже в ходе дебатов 1970-х годов стало ясно, что «Теории прибавочной стоимости» — это вовсе не черновик запланированного Марксом четвертого тома. Он должен был содержать историю экономических теорий, а  в  «Теориях прибавочной стоимости» речь идет об истории только одной категории. Кроме того, «Теории» были сформулированы не на основе развернутой Марксовой критики политической экономии: скорее, они представляют собой важный шаг в развитии этой критики32. Поэтому в полном собрании сочинений Маркса и Энгельса не опубликован четвертый том «Капитала», а  «Теории прибавочной стоимости» представлены не отдельно, а в составе «Рукописи 1861–1863 годов»33, где им и место. Следующую проблему представляет собой подход Энгельса к изданию текстов Маркса. После того как в начале 1990-х годов была издана оригинальная рукопись третьего тома «Капитала»34, стало очевидно, что Энгельс весьма существенно изменил первоначальный текст: многое вычеркнул, переместил, переформулировал и  сделал много вставок, авторство которых не  обозначено. В основном именно Энгельс поделил текст на части и снабдил их заголовками. Дискуссия, состоявшаяся в 1990-х годах, показала, что некоторые из этих вмешательств имели последствия и для содержания отдельных высказываний35. Энгельс хотел сделать неоконченный текст Маркса более удобочитаемым, и без него сегодня, вероятно, не было бы второго и третьего томов «Капитала». Но глубокое уважение к работе, проделанной Энгельсом, не дол-

32. Ср.: Der 4. Band des “Kapital”? / Projektgruppe Entwicklung des Marxschen Systems. Westberlin: VSA, 1975. 33. Marx K. Zur Kritik der politischen Ökonomie (Manuskript 1861–1863) // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 3. 34. Marx K. Ökonomische Manuskripte 1863–1867 // Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 4.2. 35. Подробнее см.: Vollgraf C.-E., Jungnickel J. Marx in Marx’ Worten? Zu Engels Edition des Hauptmanuskripts zum dritten Buch des “Kapitals” // MEGA-Studien. 1995. № 1. S. 3–55. Михаэль Хайнрих

37

жно заставлять нас закрывать глаза на расхождения между его редакцией и оригинальной марксовской рукописью36. Еще одна проблема обнаруживается в самих рукописях Маркса. Он однажды писал, что «Капитал» — это «художественное целое» (письмо к Энгельсу от 31 июля 1865 года37). То, что три «теоретических» тома «Капитала» образуют очень тесно взаимосвязанное единство, очевидно для всех, кто сумел прочитать их. Если изучать только первый, прочтение не  только будет неполным, но и приведет к ложным выводам: в этом случае стоимости легко принять за центры колебаний рыночных цен, прибавочную стоимость — спутать с прибылью или предпринимательским доходом, а капиталистический производственный процесс представляется единственной действительно важной экономической сферой. Однако три тома в том виде, в каком мы их знаем сегодня, в редакции Энгельса, основываются на рукописях, которые были написаны в очень разное время и отражают разные уровни анализа капиталистического производства. Первый том, опубликованный в 1867 году, Маркс значительно пересмотрел для второго издания на немецком языке 1872–1873 годов, дальнейшие изменения внес в текст для перевода на французский язык, который выходил отдельными выпусками в 1872– 1875 годах. В четвертом немецком издании, опубликованном Энгельсом в 1890 году, — на сегодняшний день именно оно считается стандартным изданием первого тома — большинство изменений, сделанных во французском переводе (но не все), были инкорпорированы в  текст второго немецкого издания. Таким образом, это издание отражает уровень знаний, которого достиг Маркс в  первой половине 1870-х годов. Для издания второго тома Энгельс использовал рукописи, написанные между 1868 и 1879 годами. Третий же том основан почти исключительно на рукописи, написанной в 1864/65 году, и, таким образом, из всех трех томов «Капитала» последний отражает наименее продвинутое знание. В некоторых областях третий том обнаруживает значительные недостатки. Процесс исследования кредита был далек от заверше 36. Десять с лишним лет спустя после этой дискуссии Михаэль Крэтке попытался представить эти расхождения между текстами Маркса и Энгельса как несущественные (Krätke M. R. Das Marx-Engels-Problem: Warum Engels das Marxsche “Kapital” nicht verfälscht hat // Marx-Engels Jahrbuch 2006. B.: Akademie, 2007. S. 142–170). Критику этой попытки см. в: Elbe I. Die Beharrlichkeit des “Engelsismus”. Bemerkungen zum “Marx-Engels Problem” // Marx-Engels-Jahrbuch 2007. B.: Akademie, 2008. S. 92–105. 37. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 112. 38

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ния, поэтому в описании кредита и банковского капитала текст книги превращается в протокол процесса нового исследования. Путем особенно интенсивной переработки Энгельс попытался это скрыть, но тем самым в некоторых местах лишь затемнил направление исследования Маркса. В любом случае сам Маркс считал этот раздел устаревшим; в 1870-е годы он планировал полностью переработать его, ориентировав не на английский, а на североамериканский капитализм, за развитием которого он внимательно наблюдал в те годы (см. интервью с Марксом, проведенное Джоном Свинтоном (1880)). В теории кризисов также обнаруживаются недостатки. Хотя важным достижением Маркса является то, что он рассматривал экономические кризисы не как случайные промышленные катастрофы, а как необходимое следствие капиталистического развития, все же его теория кризисов разработана отнюдь не  полностью. Наиболее подробные и неоднократно обсуждавшиеся тексты по этой теме содержатся в «Теориях прибавочной стоимости» (1861–1863) и  в  рукописи третьего тома «Капитала» (1864–1865). Однако после 1865 года Маркс продолжил анализировать кризисы. Уже кризис 1866 года в Англии имел новый облик, так что в марте 1867 года Маркс сформулировал несколько замечаний о его чисто «финансовом характере» и втиснул их в рукопись первого тома в совершенно неподходящем месте38. Этот кризис он рассмотрел более обстоятельно в до сих пор не опубликованной тетради выписок, начатой в 1868 году39. Объемные и тоже пока не изданные тетради 1868 и 1869 годов с выписками о кредите, денежном рынке и кризисах стали одним из результатов анализа этого кризиса. Но работа Маркса над темой кризисов и их теорией была далеко не закончена. 10 апреля 1878 года он написал своему российскому другу Николаю Францевичу Даниельсону, что не может закончить второй и третий тома, ……прежде чем нынешний английский промышленный кризис не достигнет своей высшей точки. Его проявления на этот раз весьма своеобразны, они во многих отношениях отличны от тех, которые наблюдались в  прошлом. Поэтому необходимо тщательно наблюдать за нынешним ходом событий до их пол 38. Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 681. 39. De Paula J. A. et al. Investigating Financial Innovation and Stock Exchanges. Marx’s Notebooks on the crisis of 1866 and structural changes in capitalism // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 194–217. Михаэль Хайнрих

39

ной зрелости, прежде чем вы окажетесь в состоянии «потребить» эти факты «производительно», я имею в виду «теоретически»40.

Таким образом, Маркс не только намеревался рассматривать новейший кризис как эмпирическую иллюстрацию к своей теории кризисов, но и явно понимал, что сама она еще не до конца проработана именно теоретически. В  том, что касалось знаменитого «закона тенденции нормы прибыли к понижению», у Маркса тоже намечался коренной поворот. В  рукописи 1864/65 года, на  которую Энгельс опирался в своей редакции третьего тома «Капитала», Маркс попытался обосновать этот закон, но его неоднократные попытки свидетельствуют о том, что он не был полностью удовлетворен собственной аргументацией. Последний раз Маркс упоминает об этом законе в письме к Энгельсу в 1868 году. В рукописях конца 1860-х годов и  в  одной длинной рукописи 1875 года Маркс приводит множество примеров расчетов, из которых становится ясно, что даже при увеличении стоимостного строения капитала падение нормы прибыли не является обязательным. В рукописи 1875 года Маркс пишет, что хочет вывести «законы, определяющие увеличение, или уменьшение, или неизменность нормы прибыли — одним словом, законы ее движения»41. О законе тенденции нормы прибыли к понижению здесь больше не упоминается. И в рукописном примечании Маркса в его собственном экземпляре «Капитала», которое было вставлено Энгельсом в качестве сноски в подготовленные им третье и четвертое издания первого тома42, констатируется нечто прямо противоположное тенденции нормы прибыли к понижению, а именно: норма прибыли при капитале, накопленном с увеличением стоимостного строения, выше, чем при капитале, накопленном с  постоянным стоимостным строением43. Таким образом, «Капитал» еще далеко не завершен. Это верно не только в том банальном смысле, что капитализм продолжает развиваться и поэтому снова и снова возникает необходимость обновлений или дополнений. «Капитал» все еще не  закончен в том, что касается важных, фундаментальных теоретических 40. Marx K., Engels F. Werke. Bd. 34. S. 370f. 41. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 14. S. 128f. 42. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. Abt. II. Bd. 10. S. 564; Marx K., Engels F. Werke. Bd. 23. S. 657. 43. Ср.: Heinrich M. “Capital” After MEGA: Discontinuities, Interruptions and New Beginnings // Crisis and Critique. Vol. 3. № 3. P. 126ff. 40

Логос · Том 29 · #6 · 2019

вопросов, таких как теория кредита или теория кризисов. Чтобы ознакомиться с  состоянием исследований Маркса, недостаточно вникнуть во  все различные рукописи «Капитала», которые в настоящее время изданы целиком во II отделе полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. В будущем, вероятно, все больше и больше будет ссылок на выписки, содержащиеся в тетрадях, публикуемых в IV отделе. Долгое время внимание было сосредоточено на еще не полностью опубликованных «Лондонских тетрадях 1850–1853 годов»44: их Маркс завел, когда, приехав в Лондон, вернулся к изучению экономической теории с начала. В 2017 году были опубликованы посвященные кризисам тетради 1857–1858 годов45: в них Маркс собрал материалы о кризисе 1857/1858 года, который можно назвать первым всемирным экономическим кризисом, поскольку он охватил все капиталистические центры46. В тетрадях с выписками конца 1860-х и 1870-х годов все больше внимания уделяется экологическим вопросам47. До сих пор на обвинения Маркса в слепоте по отношению к этой проблематике можно было возражать, сославшись на ряд замечаний в «Капитале»: Маркс показал, что он вовсе не слеп, однако нельзя было не заметить, что экологические проблемы в его критике политэкономии не имели систематического значения. Но в ходе самого полного на сегодняшний день анализа выписок из тетрадей Маркса за 1860–1870-е годы Кохэй Сайто показал48, что экологическая проблематика (еще без использования этого термина) приобретала для Маркса все большее значение и что в намеченной переработке «Капитала» должны были быть кардинально переработаны не только рукописи для второго и третьего томов, но и первый том (ср. письмо Маркса Даниельсону от 13 декабря 1881 года49) — систематическое развитие противоречия между валоризацией ка 44. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. Abt. IV. Bd. 7–9. 45. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. Abt. IV. Bd. 14. 46. Обзор материалов, отражающих изучение Марксом экономической науки, см. в: Hecker R. Thematische Vielfalt und inhaltliche Konstanten in Marx’ Studienmaterialien // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 89–105. 47. Vollgraf C. E. Marx über die sukzessive Untergrabung des Stoffwechsels der Gesellschaft bei entfalteter kapitalistischer Massenproduktion // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 106–132. 48. Saito K. Natur gegen Kapital. Marx’ Ökologie in seiner unvollendeten Kritik des Kapitalismus. Fr.a.M.: Campus, 2016. 49. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 201. Михаэль Хайнрих

41

питала и обменом веществ между человеком и природой, скорее всего, было бы включено в текст книги. Итак, спустя 150 лет еще далеко не все сказано о «Капитале»: в некоторых областях дискуссия только начинается. Библиография Маркс К. Замечания на книгу А. Вагнера «Учебник политической экономии» // Маркс К., Энгельс Ф. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955–1981. Т. 19. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Кн. 1: Процесс производства капитала // Маркс К., Энгельс Ф. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955–1981. Т. 23. Маркс К. Капитал. Т. 3: Процесс капиталистического производства, взятый в целом // Маркс К., Энгельс Ф. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955–1981. Т. 25. Ч. 1. Энгельс Ф. Письмо от 23 августа 1867 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955–1981. Т. 31. Backhaus H.-G. Dialektik der Wertform. Freiburg i.Br.: ca ira, 1997. De Paula J. A., da Gama Cerqueira H. A., Gomes de Deus L., Supriyak C. E., da Motta e Albuquerque E. Investigating Financial Innovation and Stock Exchanges. Marx’s Notebooks on the crisis of 1866 and structural changes in capitalism // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 194–217. Der 4. Band des “Kapital”? / Projektgruppe Entwicklung des Marxschen Systems. Westberlin: VSA, 1975. Elbe I. Die Beharrlichkeit des “Engelsismus”. Bemerkungen zum “Marx-Engels Problem” // Marx-Engels-Jahrbuch 2007. B.: Akademie, 2008. S. 92–105. Elbe I. Marx im Westen. Die neue Marx-Lektüre in der Bundesrepublik seit 1965. B.: Akademie, 2008. Hecker R. Thematische Vielfalt und inhaltliche Konstanten in Marx’ Studienmaterialien // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 89–105. Heinrich M. “Capital” After MEGA: Discontinuities, Interruptions and New Beginnings // Crisis and Critique. Vol. 3. № 3. P. 92–138. Heinrich M. 150 Jahre “Kapital” — und kein Ende. Unsystematische Anmerkungen zu einer unendlichen Geschichte // PROKLA. Zeitschrift für kritische Sozialwissenschaft. 2017. № 188. S. 421–434. Heinrich M. Die Wissenschaft vom Wert. Die Marxsche Kritik der politischen Ökonomie zwischen wissenschaftlicher Revolution und klassischer Tradition. Münster: Dampfboot, 2017. Heinrich M. Kritik der politischen Ökonomie. Eine Einführung. Stuttgart: Schmetterling, 2018. Herrmann U. Das “Kapital” und seine Bedeutung // Aus Politik und Zeitgeschichte. 2017. Jg. 67. S. 23–28. Hoff J. Karl Marx und die “ricardianischen Sozialisten”. Köln: PappyRossa, 2008. Krätke M. R. Das Marx-Engels-Problem: Warum Engels das Marxsche “Kapital” nicht verfälscht hat // Marx-Engels Jahrbuch 2006. B.: Akademie, 2007. S. 142–170. Mandel E. Marxistische Wirtschaftstheorie. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1968.

42

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1 // Gesamtausgabe. B.: de Gruyter, 1975–2019. Abt. II. Bd. 5. Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1 // Werke. B.: Dietz, 1956–2018. Bd. 23. Marx K. Ökonomische Manuskripte 1863–1867 // Gesamtausgabe. B.: de Gruyter, 1975–2019. Abt. II. Bd. 4.2. Marx K. Zur Kritik der politischen Ökonomie (Manuskript 1861–1863) // Gesamtausgabe. B.: de Gruyter, 1975–2019. Abt. II. Bd. 3. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. B.: de Gruyter, 1975–2019. Marx K., Engels F. Werke. B.: Dietz, 1956–2018. Meek R. L. Studies in the Labour Theory of Value. 2nd ed. L.: Lawrence and Wishart, 1975 [1956]. Mosley F. Money and Totality. Leiden: Brill, 2016. Ramas San Miguel C. Fetiche y mistificación capitalistas. La crítica de la economía de Marx. Madrid: Siglo XXI, 2018. Saito K. Natur gegen Kapital. Marx’ Ökologie in seiner unvollendeten Kritik des Kapitalismus. Fr.a.M.: Campus, 2016. Sinn H.-W. Was uns Marx heute noch zu sagen hat // Aus Politik und Zeitgeschichte. 2017. Jg. 67. S. 29–33. Sweezy P. M. Theorie der kapitalistischen Entwicklung. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1970 [1942]. Vollgraf C. E. Marx über die sukzessive Untergrabung des Stoffwechsels der Gesellschaft bei entfalteter kapitalistischer Massenproduktion // Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15. Hamburg: Argument, 2016. S. 106–132. Vollgraf C.-E., Jungnickel J. Marx in Marx’ Worten? Zu Engels Edition des Hauptmanuskripts zum dritten Buch des “Kapitals” // MEGA-Studien. 1995. № 1. S. 3–55. Zeleny J. Die Wissenschaftslogik bei Marx und “Das Kapital”. Berlin: Akademie, 1968.

Михаэль Хайнрих

43

150 YEARS OF DAS KAPITAL AND NO END IN SIGHT.

UNSYSTEMATIC REMARKS ON A NEVER-ENDING STORY Michael Heinrich. Professor Emeritus, [email protected]. University of Applied Sciences (HTW Berlin), 8 Treskowallee, 10318 Berlin, Germany.

Keywords: Karl Marx; Das Kapital; political economy; labor theory of value; pauperization. Michael Heinrich, one of the leading Marx scholars, provides a general introduction into Das Kapital with emphasis on the latest interpretations of it. The circumstances surrounding its writing and publication are shown to have interfered with an adequate appreciation of it. The formal structure and organization of the first volume are obstacles to readers and demand much from their education and intellect. The article summarizes the basic trajectories of Marx’s criticisms of political economy, including the critique of naturalizing social forms arising under capitalism and Marx’s original monetary theory of value. The author disentangles Marx’s Das Kapital from views mistakenly ascribed to it, such as the idea that value is determined solely by labor and the prediction of pauperization of the masses. First, Marx’s theory of value goes well beyond explaining prices under capitalism. Second, his main prophecy concerned the inevitable growth of inequality between the masters of capital and the employed classes and did not forecast impoverishment. The paper also points out that the sequence of publication of different volumes of Das Kapital caused lacunae in interpreting Marx’s oeuvre. For instance Engels’ efforts made the third volume more accessible to readers but also obscured the overall pattern of Marx’s thinking. The article shows that Das Kapital was a dynamic and fluctuating project to such an extent that Marx himself several times revisited his views of the causes of economic crises and falling profits and also intended to deal extensively with ecological issues. Reaching an adequate understanding of the theory contained in Das Kapital cannot depend on the manuscripts of those volumes alone. Marx’s notebooks, which have only recently published, are an indispensable aid to understanding it. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-23-43

References Backhaus H.-G. Dialektik der Wertform, Freiburg im Breisgau, ca ira, 1997. De Paula J. A., da Gama Cerqueira H. A., Gomes de Deus L., Supriyak C. E., da Motta e Albuquerque E. Investigating Financial Innovation and Stock Exchanges. Marx’s Notebooks on the crisis of 1866 and structural changes in capitalism. Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15, Hamburg, Argument, 2016, S. 194–217. Der 4. Band des “Kapital”? Projektgruppe Entwicklung des Marxschen Systems, Westberlin, VSA, 1975. Elbe I. Die Beharrlichkeit des “Engelsismus”. Bemerkungen zum “Marx-Engels Problem”. Marx-Engels-Jahrbuch 2007, Berlin, Akademie, 2008, S. 92–105. Elbe I. Marx im Westen. Die neue Marx-Lektüre in der Bundesrepublik seit 1965, Berlin, Akademie, 2008. Engels F. Pis’mo ot 23 avgusta 1867 goda [Letter from August 23, 1867]. In: Marx K., Engels F. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Gospolitizdat, 1955–1981, vol. 31.

44

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Hecker R. Thematische Vielfalt und inhaltliche Konstanten in Marx’ Studienmaterialien. Beiträge zur Marx-Engels-Forschung Neue Folge 2014/15, Hamburg, Argument, 2016, S. 89–105. Heinrich M. “Capital” After MEGA: Discontinuities, Interruptions and New Beginnings. Crisis and Critique, vol. 3, no. 3, pp. 92–138. Heinrich M. 150 Jahre “Kapital” — und kein Ende. Unsystematische Anmerkungen zu einer unendlichen Geschichte. PROKLA. Zeitschrift für kritische Sozialwissenschaft, 2017, no. 188, S. 421–434. Heinrich M. Die Wissenschaft vom Wert. Die Marxsche Kritik der politischen Ökonomie zwischen wissenschaftlicher Revolution und klassischer Tradition, Münster, Dampfboot, 2017. Heinrich M. Kritik der politischen Ökonomie. Eine Einführung, Stuttgart, Schmetterling, 2018. Herrmann U. Das “Kapital” und seine Bedeutung. Aus Politik und Zeitgeschichte, 2017, Jg. 67, S. 23–28. Hoff J. Karl Marx und die “ricardianischen Sozialisten”, Köln, PappyRossa, 2008. Krätke M. R. Das Marx-Engels-Problem: Warum Engels das Marxsche “Kapital” nicht verfälscht hat. Marx-Engels Jahrbuch 2006, Berlin, Akademie, 2007, S. 142–170. Mandel E. Marxistische Wirtschaftstheorie, Frankfurt am Main, Suhrkamp, 1968. Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1. Gesamtausgabe, Berlin, de Gruyter, 1975–2019, Abt. II, Bd. 5. Marx K. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1. Werke, Berlin, Dietz, 1956–2018. Bd. 23. Marx K. Kapital. Kritika politicheskoi ekonomii. T. 1. Kn. 1: Protsess proizvodstva kapitala [Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1: Der Produktionsprozess des Kapitals]. In: Marx K., Engels F. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Gospolitizdat, 1955–1981, vol. 23. Marx K. Kapital. T. 3: Protsess kapitalisticheskogo proizvodstva, vziatyi v tselom [Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 3: Der Gesamtprozess der kapitalistischen Produktion]. In: Marx K., Engels F. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Gospolitizdat, 1955–1981, vol. 25, pt. 1. Marx K. Ökonomische Manuskripte 1863–1867. Gesamtausgabe, Berlin, de Gruyter, 1975–2019, Abt. II, Bd. 4.2. Marx K. Zamechaniia na knigu A. Vagnera “Uchebnik politicheskoi ekonomii” [Notes on the A. Wagner’s Book “Handbook of Political Economy”]. In: Marx K., Engels F. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Gospolitizdat, 1955–1981, vol. 19. Marx K. Zur Kritik der politischen Ökonomie (Manuskript 1861–1863). Gesamtausgabe, Berlin, de Gruyter, 1975–2019, Abt. II, Bd. 3. Marx K., Engels F. Gesamtausgabe, Berlin, de Gruyter, 1975–2019. Marx K., Engels F. Werke, Berlin, Dietz, 1956–2018. Meek R. L. Studies in the Labour Theory of Value, 2nd ed., London, Lawrence and Wishart, 1975 [1956]. Mosley F. Money and Totality, Leiden, Brill, 2016. Ramas San Miguel C. Fetiche y mistificación capitalistas. La crítica de la economía de Marx, Madrid, Siglo XXI, 2018. Saito K. Natur gegen Kapital. Marx’ Ökologie in seiner unvollendeten Kritik des Kapitalismus, Frankfurt am Main, Campus, 2016. Sinn H.-W. Was uns Marx heute noch zu sagen hat. Aus Politik und Zeitgeschichte, 2017, Jg. 67, S. 29–33.

Михаэль Хайнрих

45

Sweezy P. M. Theorie der kapitalistischen Entwicklung, Frankfurt am Main, Suhrkamp, 1970 [1942]. Vollgraf C. E. Marx über die sukzessive Untergrabung des Stoffwechsels der Gesellschaft bei entfalteter kapitalistischer Massenproduktion. Beiträge zur MarxEngels-Forschung Neue Folge 2014/15, Hamburg, Argument, 2016, S. 106–132. Vollgraf C.-E., Jungnickel J. Marx in Marx’ Worten? Zu Engels Edition des Hauptmanuskripts zum dritten Buch des “Kapitals”. MEGA-Studien, 1995, no. 1, S. 3–55. Zeleny J. Die Wissenschaftslogik bei Marx und “Das Kapital”, Berlin, Akademie, 1968.

46

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Спасение абсолюта: Шеллинг и другое начало материалистической диалектики А н то н   С ю т к и н

Преподаватель, Университет ИТМО. Адрес: 197101, Санкт-Петербург, Кронверкский пр-т, 49. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг; материалистическая диалектика; абсолют; догматизм; критицизм. В статье предпринимается попытка обновления проекта материалистической диалектики с помощью обращения к философии Фридриха Шеллинга. В качестве теоретической рамки для рассмотрения истории материалистической диалектики выбирается ранний текст Шеллинга «Философские письма о догматизме и критицизме». Диалектика природы Фридриха Энгельса и советская философия в этой перспективе оказываются догматической версией марксизма, а историческая диалектика Дьёрдя Лукача и Франкфуртской школы — критической. Задача, которая стоит перед современной материалистической диалектикой, таким образом, заключается в преодолении марксистского догматизма и критицизма. Луи Альтюссер в своей теории сверхдетерминации дает материалистической диалектике другое начало, альтернативное энгельсовскому «диамату» и лукачевской критической теории. Однако из-за полемических

ограничений он не может дополнить ее внеидеологической теорией субъекта. Именно в этой точке его проект продолжают Славой Жижек и Ален Бадью. Каждый из них по-своему переосмысляет диалектику Гегеля: первый с помощью лакановского психоанализа, а второй — с помощью математической формализации. Итогом этого переосмысления становится дуализм жижековского влечения к смерти и бадьюанского процесса истины, или, иными словами, субстанциональной негативности и утвердительной субъективной решительности. Для того чтобы этот дуализм не стал причиной распада материалистической диалектики, симптомом которого является возникновение спекулятивного реализма, автор считает необходимым возвращение к философии свободы Шеллинга, в которой субстанциональная негативность и субъективная решительность обладают одинаковой онтологической значимостью.

47

От Маркса к Шеллингу

В

О  ВТ О Р О Й половине ХХ века материалистическая диалектика переживает не лучшие времена. Кажется, ее будущее состоит только в том, чтобы стать «темными страницами» в истории философии. Единственным ее актуальным смыслом оказывается предостережение о недопустимости смешения онтологии и  политики. Между тремя господствующими в  это время философскими традициями — французским постструктурализмом, немецкой феноменологией и американской аналитической философией — нет ничего общего, кроме отрицания материалистической диалектики (и  диалектики вообще)1. Политический кризис марксизма приводит к  тому, что, за  редкими исключениями, от материалистической диалектики отказываются и бывшие сторонники: советские «диаматчики» заново открывают для себя наследие религиозной философии, осваивают синергетику и последние достижения позитивистской мысли, а западные критические теоретики после недолгих попыток обновления диалектического метода возвращаются к  неокантианской позиции с ее разделением фактов и ценностей2. Однако после распада Советского Союза и фактического исчезновения альтернативы «реального социализма» ситуация начинает меняться. Уже в 1990-е годы многие авторы пересматривают историю материалистической диалектики как в западном, так и в советском изводе. До определенного момента тем не менее интерес к материалистической диалектике остается архивным, впи 1. Необходимо отметить, что французские постструктуралисты, отрицая диалектику, тем не менее воспроизводили часть ее ходов. Это не удивительно, поскольку университетским учителем Делёза, Деррида и Фуко был гегельянец — Ипполит. Каким образом постструктуралисты продолжали оставаться диалектиками, показывает Фредрик Джеймисон в книге «Валентности диалектики»: Jameson F. Valences of the Dialectic. L.: Verso, 2009. P. 15–49. 2. Образцовыми фигурами здесь являются Юрий Давыдов, ученик Ильенкова, в 1980-е годы ставший участником «веберовского ренессанса» в социологии, и Юрген Хабермас, от негативной диалектики перешедший на неокантианские позиции.

48

Логос · Том 29 · #6 · 2019

санным в область историко-философских исследований. В пространство современной мысли она возвращается после того, как с материалистической диалектикой отождествляют свои проекты Славой Жижек и Ален Бадью. Оба эти автора продолжают традиции альтюссеровского марксизма и лакановского психоанализа, однако первый долгое время воспринимается как представитель культурных исследований и идеологической критики3, а второй — как современный метафизик, приравнявший онтологию к математике4. Когда материалистическая диалектика становится общим именем для двух этих непохожих друг на друга проектов, вокруг них создается специфическое поле теоретического притяжения. Она начинает привлекать молодых ученых, прежде всего из числа последователей Жижека и Бадью, но не только. В короткий срок возникают тематические журналы и конференции, происходит институционализация интеллектуального движения. Характерной чертой современной материалистической диалектики является идея обновления марксизма через возвращение к гегелевским истокам. Жижек формулирует эту идею с помощью лозунга «От Маркса к Гегелю»5. Теоретический кризис марксизма вызван тем, что, теряя абсолютное содержание, он распадается на объективную науку и революционную экзистенциальную установку. Так что спекулятивное переосмысление материалистической диалектики поможет вернуть целостность марксизму и одновременно выявит политический потенциал наследия немецкого идеализма. Разделяя программу возвращения материалистической диалектике абсолютного содержания, я  все же сомневаюсь, что ее можно осуществить с  помощью нового обращения к  наследию Гегеля. Дело в том, что марксизм связан с гегелевской традицией изначально: Маркс стремится поставить его диалектику с головы на ноги и извлечь из нее рациональное зерно, Энгельс применяет его диалектические законы к естествознанию, Лукач с помощью его спекулятивной диалектики проясняет революционную роль 3. В своих последних больших работах «Меньше, чем ничто» и «Абсолютный откат» Жижек предстает систематическим метафизиком, а не «культурным критиком». 4. Диалектическое прочтение математической онтологии Бадью проводится в книгах Франка Руды «За Бадью. Идеализм без идеализма» (Ruda F. For Badiou: Idealism without Idealism. Evanston: Northwestern University Press, 2015) и Бруно Бостильса «Бадью и политика» (Bosteels B. Badiou and Politics. Durham: Duke University Press, 2009). 5. Žižek S. Less Than Nothing. L.: Verso, 2012. P. 241–265. Антон Сюткин

49

пролетариата. Но, если исторические неудачи марксизма являются также неудачами самого Гегеля, то возвращение к нему приведет только к воспроизводству этих неудач и не даст подлинного обновления. Единственной альтернативой гегелевской диалектике в  рамках немецкого идеализма является философия Шеллинга. Закрепившийся в истории философии неокантианский нарратив видит в Шеллинге только промежуточный момент развития немецкого идеализма от Канта и Фихте к Гегелю: его ранняя натурфилософия помогает уйти от субъективного идеализма, но не дотягивает до подлинного прорыва спекулятивной диалектики. Шеллинговская философия свободы и откровения в таком случае вообще оставлена без внимания из-за своего обскурантистского теософского содержания. Однако именно выявление внутренней логики философии свободы, несводимой к теософским спекуляциям, указывает на возможное будущее материалистической диалектики. К тому, чтобы рассмотреть философию свободы Шеллинга как другое начало материалистической диалектики, уже подступались и  Юрген Хабермас в  так и  не  опубликованном полностью диссертационном исследовании6, и Славой Жижек в книге «Неустранимый остаток»7. Но  для Хабермаса шеллингианская диссертация оказалась ранней юношеской работой, не оказавшей сильного влияния на его позднюю теорию коммуникативного разума, а для Жижека Шеллинг стал «линзой», позволившей по-новому взглянуть на гегелевскую диалектику. Этот текст должен сделать следующий шаг и наметить возможные контуры для создания современной шеллингианской материалистической диалектики.

Спасение абсолюта: рациональное ядро шеллинговской диалектики В  «Письмах о  догматизме и  критицизме», работе, написанной Шеллингом в двадцать лет, он создает теоретическую рамку, которая в дальнейшем может быть использована для рассмотрения истории материалистической диалектики8. Философия после кантовской коперниканской революции, как утверждает Шеллинг, 6. Habermas J. Dialectical Idealism in Transition to Materialism // New Schelling / J. Norman, A. Welchman (eds). N.Y.: Continuum, 2004. P. 43–90. 7. Žižek S. Invisible Remainder. L.: Verso, 1996. 8. Шеллинг Ф. В. Й. Философские письма о догматизме и критицизме // Ранние филос. соч. СПб.: Алетейя, 2000. С. 105–153. 50

Логос · Том 29 · #6 · 2019

должна исходить из того, что абсолют как таковой для нее недоступен: как только абсолют становится предметом философского исследования, он перестает быть абсолютом. Поэтому подлинным предметом философской спекуляции является не абсолют как таковой, а абсолют в его отношении к конечному и относительному миру, и прежде всего — в его отношении к человеческой субъективности. Две философские системы, обсуждаемые Шеллингом в «Письмах», представляют собой два способа установления отношений между абсолютом и субъективностью. Более того, он подчеркивает, что теоретических аргументов недостаточно, чтобы доказать превосходство одной системы над другой: выбор между ними имеет этический характер. В отношении к миру абсолют проявляет себя как тождество субстанции и  субъекта. В  случае догматизма в  этом тождестве приоритетом обладает субстанция. Для Шеллинга образец догматизма в истории философии — Спиноза и его система абсолютного субстанциализма. Субъект в этой системе лишается какой-либо онтологической автономии, оказываясь всего лишь одним из модусов существования субстанции. Этическая задача спинозистского философа состоит в том, чтобы отказаться от иллюзии собственной свободы и с помощью интеллектуальной любви к Богу раствориться в субстанции без остатка. В случае критицизма, напротив, в тождестве субстанции и субъекта приоритетом обладает субъект. Высшей формой философского критицизма Шеллинг называет фихтеанскую систему абсолютного субъективизма. Фихте строит свою систему на основании субъективного самополагания, поэтому субстанция перестает иметь для нее фундаментальное значение. Переосмысленный им категорический императив требует от субъекта радикальной активности по изменению мира: субстанция должна быть полностью поглощена абсолютной субъективностью, тождественной самой себе. Разумеется, опасаясь упреков в мистицизме, Фихте оговаривается, что такая субъективность является только регулятивным идеалом, который не может полностью воплотиться в действительности. Однако это не снимает с субъекта требований радикальной активности. Несмотря на  все очевидные различия между догматизмом и критицизмом, Шеллинг находит в этих системах нечто общее: они обе не могут выразить подлинное тождество между субстанцией и субъектом, отдавая приоритет только одному из его моментов. Абсолютизируя субстанцию или субъект, они одинаково промахиваются мимо самого абсолюта. Таким образом, задачей философии после Канта является преодоление тупика между Антон Сюткин

51

догматизмом и критицизмом и подлинное выражение абсолюта в мышлении. В «Письмах», однако, Шеллинг не указывает на путь такого преодоления: абсолют для него оказывается выразимым не  в  философии, а  в  художественном опыте (в  частности, в  античной трагедии). «Письма» позволяют дать ответ на вопрос о разрывах или непрерывности между различными периодами философского пути Шеллинга. Хотя философия тождества, философия свободы и философия откровения принципиально различаются, все они стремятся разрешить одну и ту же задачу — преодоление тупика между догматизмом и  критицизмом и  философское выражение абсолюта. Первая система Шеллинга, его философия тождества, является прямым продолжением «Писем»9. Эта система состоит из двух основных частей: натурфилософии, занимающей место догматизма, и трансцендентального идеализма, приходящего на смену критицизму. В натурфилософской части своей системы Шеллинг показывает, как субстанция, развиваясь в согласии со своей внутренней логикой, с необходимостью порождает независимую от нее субъективность. Натурфилософия оказывается обновленным догматизмом без абсолютизации субстанции. В трансцендентальноидеалистической части происходит похожий процесс: Шеллинг укореняет субъективную рефлексию в  предшествующей ей интеллектуальной интуиции. Таким образом, он делает абсолютную бессубстанциональную субъективность невозможной. Натурфилософия и трансцендентальный идеализм оказываются не исключающими, а взаимодополняющими друг друга. Однако точка тождества между ними, как это было и в «Письмах», находится в области искусства. Проблема первой системы Шеллинга состоит в том, что в ней не проясняются отношения между философией и искусством: непонятно, тождественны интеллектуальная интуиция и  художественная гениальность или между ними существует зазор. Кризис философии тождества разворачивается в  текстах «Изложе-

9. В данном случае мы не отделяем натурфилософию от трансцендентального идеализма. В рамках шеллинговской философии тождества они развиваются одновременно и дополняют друг друга. Именно на текстах этого периода строит свою интерпретацию Шеллинга в духе нового материализма Йен Гамильтон Грант в книге «Философия природы после Шеллинга». Шеллинг у Гранта оказывается посткритическим догматиком: Grant I. H. Philosophies of Nature After Schelling. L.: Continuum, 2006. 52

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ние моей системы философии»10 и «Философия и религия». В них Шеллинг стремится привести две части своей системы к единству и  сделать это единство предметом философского, а  не  художественного исследования. В «Изложении» он порывает со своими изначальными установками: теперь философия обретает способность познания абсолюта как такового. Стиль шеллинговской философии также меняется, приближаясь к спинозистскому геометрическому методу. Такое стилистическое изменение не случайно, поскольку за возвращением абсолюта в философию скрывается потеря ею мира. Именно этот период философского развития Шеллинга Гегель критикует в «Феноменологии духа» за то, что все конечное и относительное он полностью растворяет в абсолюте11. В «Философии и религии» Шеллинг даже описывает отношения между абсолютом и миром, обращаясь к неоплатоническому понятию эманации. В  полном согласии с  неоплатонической традицией эманация понимается им как негативный процесс, деградация. Пытаясь разрешить кризис своей философии тождества, Шеллинг возвращается к догматизму спинозистского и даже неоплатонического типа, но  именно этот «шаг назад» открывает ему пространство для создания новой системы — философии свободы12. В  работах следующего периода, в  «Философских исследованиях о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах»13 и  черновиках «Мировых эпох»14, в  центре внимания Шеллинга остается проблема порождения абсолютом мира. Тем не  менее его подход к  этой проблеме претерпевает радикальное преобразование. Теперь порождение мира мыслится им как разрешение внутреннего противоречия, свойственного абсолюту. Логика Шеллинга такова: если абсолют существует, то в нем должны присутствовать сразу две воли. Шеллинг также называет первую из  них волей к  расширению, волей, которая не  знает никаких границ и пределов, а вторую — волей к сокращению, 10. Шеллинг Ф. В. Й. Изложение моей системы философии. СПб.: Наука, 2004. 11. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 14. 12. О переходе от «Философии и религии» к «Философским исследованиям о сущности человеческой свободы» см.: White A. Introduction to the System of Freedom. New Haven: Yale University, 1983. P. 94–104. 13. Шеллинг Ф. В. Й. Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметах // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1989. Т. 2. С. 86–159. 14. Schelling F. W. J. The Ages of the World // Žižek S. The Abyss of Freedom. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005. P. 105. Антон Сюткин

53

определению и ограничению. В своем мифопоэтическом нарративе Шеллинг воспроизводит неоплатоническое различие между Единым, которое полагается, но не существует («воля к расширению»), и бытием, которое пытается определить Единое и сделать его существующим («воля к  сокращению»). Для Шеллинга абсолют одновременно является и Единым, и бытием, поэтому внутри него возникает непримиримое противоречие, снятие которого требует выхода за пределы самого абсолюта. Происходит этот выход, однако, не в результате эманации, являющейся в неоплатонической традиции онтологическим законом, а вследствие решения абсолюта, которое можно сравнить с непредсказуемым событием, своеобразным прыжком, не имеющим никаких онтологических гарантий. Поэтому, с одной стороны, мир, возникающий как итог этого решения, имеет место внутри самого абсолюта, а с другой — это место не является прочным и стабильным: скорее, это пропасть свободы, открываемая онтологическим решением. Таким образом, абсолют сам оказывается зависим от возникшего мира, и прежде всего от человеческой субъективности в нем. Именно в этой точке проявляет себя этический пафос шеллинговской философии. Субъект существует внутри мира, но тем не менее имеет доступ к основанию мира — к пропасти свободы. Отсюда следует этическое требование к субъекту: принять решение (повторяя тем самым решение абсолюта) о  том, как эта свобода может присутствовать в мире. Во-первых, субъект может отказаться от решения, отождествив себя с одной из вещей в мире, раствориться в субстанции. Во-вторых, субъект может использовать свой доступ к свободе для того, чтобы подчинить себе мир, сделать его своей собственностью. Обе эти позиции Шеллинг описывает в «Письмах»: первую как догматическую, а вторую — как критическую. Прорыв философии свободы заключается в  том, что в ней появляется третья позиция, несводимая к двум предыдущим: субъект становится выразителем абсолюта в мире, когда он принимает «пропасть свободы» как раскол внутри субстанции и делает ставку на то, что этот раскол можно преодолеть. Шеллинг описывает это примирение как своеобразное диалектическое переворачивание: катастрофическая субстанциональная свобода становится предикатом конечного человеческого субъекта и лишается своего опасного избытка. Именно в философии свободы задача преодоления догматизма и  критицизма находит свое лучшее осуществление. Тождество субстанции и субъекта в ней не достигается путем поглоще54

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ния одного момента тождества другим. Но она также содержит в  себе сущностное противоречие. С  одной стороны, Шеллинг размышляет о двух волях, соперничающих в абсолюте и потому требующих порождения мира и субъекта, с другой — настаивает на том, что внутри абсолюта, в его «безосновности» сохраняется нечто, остающееся безразличным ко всем внутренним противоречиям, к возникновению мира и субъективным решениям по его поводу. Вопрос, иными словами, состоит в  том, является ли первая воля одним из моментов диалектики Шеллинга, которую он сам называет теорией потенций, или эта воля предшествует диалектике и остается ею не затронута. Возможно, именно поэтому проект «Мировых эпох» не обретает завершенной формы. В своей последней системе Шеллинг делает окончательный выбор в пользу разделения между абсолютом и диалектикой. Он противопоставляет позитивную философию непредмыслимого бытия, раскрывающегося в мифологии и откровении, и негативную теорию потенций. Таким образом, в конце своего философского пути Шеллинг снова возвращается к  догматизму, только теперь в  форме обскурантистской христианской теософии15. Прежде чем перейти к рассмотрению истории материалистической диалектики в шеллингианской перспективе, подведем предварительные итоги. Согласно Шеллингу, задачей философии после Канта, то есть философии немецкого идеализма, является преодоление спинозистского догматизма и фихтеанского критицизма, нахождение тождества субстанции и субъекта, в котором ни один из  моментов тождества не  подчинял бы себе другой. Наиболее удачным решением этой задачи, на наш взгляд, является философия свободы, в которой само спасение абсолюта находится в руках человеческого субъекта, зависит от его решения. Ни в философии тождества, ни в философии откровения субъективное решение не обретает у Шеллинга такой онтологической значимости. Поэтому именно философия свободы является той частью шеллинговского наследия, присвоение которой может помочь делу обновления материалистической диалектики. 15. Шеллинговская философия откровения сегодня продолжается в проекте Маркуса Габриэля, который интерпретирует ее как «трансцендентальную онтологию», рефлексивно определяющую границы до-рефлексивного бытия. Иными словами, он рассматривает христианскую теософию позднего Шеллинга в «критицистском» духе: Gabriel M. Transcendental Ontology. L.: Continuum, 2011. Антон Сюткин

55

Изменение мира: первое начало материалистической диалектики (и ее конец) Шеллинг почти не  повлиял на  возникновение и  последующее развитие материалистической диалектики, основным ее философским источником является Гегель. Однако, несмотря на  все личные и теоретические расхождения между Гегелем и Шеллингом, проект преодоления догматизма и  критицизма оба разделяют. Разница состоит только в том, какие теоретические шаги они делают для его осуществления. Если Шеллинг на  протяжении всего своего философского пути стремится укоренить субъективную рефлексию в том, что ей предшествует (будь то интеллектуальная интуиция, расколотость абсолюта или непредмыслимое бытие), то Гегель, напротив, пытается совершить переход от субъективной рефлексии к спекуляции без возвращения к интеллектуальной интуиции. Область до-рефлексивного, принципиально значимая для Шеллинга, полагается Гегелем в результате самой субъективной рефлексии: гегелевский абсолют оказывается «снятием» до-рефлексивной субстанции в процессе субъективной саморефлексии. Таким образом, перед Гегелем встает теоретическая опасность, прямо противоположная шеллинговской, — вместо догматического обскурантизма его проекту угрожает критицистский «панлогизм». Непонимание между Шеллингом и Гегелем означает конец немецкого идеализма как живого интеллектуального движения. Тем не  менее сама задача шеллинговских «Писем» сохраняется в истории марксистской материалистической диалектики. О конце немецкого идеализма свидетельствует прежде всего распад школы Гегеля сначала на правых консервативных и левых революционных гегельянцев, а затем распад левых гегельянцев на материалистов и критических критиков. Этот распад как раз проходит по линии, обозначенной Шеллингом: Людвиг Фейербах критикует идеализм Гегеля за то, что природа в его диалектике теряет независимое существование и «снимается» в Идее16, а Бруно Бауэр — за то, что природа, пусть и в снятом виде, продолжает иметь для Гегеля значение17. Из гегелевского наследия Фейербах пытается извлечь то, что продолжает связывать его с субстанциализмом Спинозы, а  Бауэр стремится очистить Гегеля от  спино 16. Фейербах Л. Основные положения философии будущего // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1995. Т. 1. С. 90–145. 17. Бауэр Б. Трубный глас страшного суда над Гегелем. М.: Красанд, 2010. 56

Логос · Том 29 · #6 · 2019

зизма и приходит в результате к утверждению фихтеанской абсолютной субъективности. Немецкий идеализм, задумывавшийся как проект по преодолению догматизма и критицизма, заканчивается тем, что они воспроизводят себя в лагере левых гегельянцев — в материализме Фейербаха и «критической критике» Бауэра. Философское взросление Маркса проходит среди левых гегельянцев, поэтому проект материалистической диалектики (или, как называет его сам Маркс, диалектического «нового материализма») вырастает из споров с Фейербахом и Бауэром. После краткого периода юношеского фейербахианства Маркс порывает с  его догматическим материализмом: неисторическое понимание природы (в том числе и человеческой природы) приводит к тому, что Фейербах оказывается неспособен мыслить процесс ее преобразования18. Маркс подчеркивает, что целью материалистической диалектики является не  описание мира (пусть и  материалистическое), а  его практическое изменение, которое требует существования активной и воинствующей субъективности. Кажется, что критику Фейербаха он осуществляет с бауэровских позиций, однако вскоре они также оказываются под ударом. Представление Бауэра о независимом от внешних обстоятельств свободном субъекте, с точки зрения Маркса, не позволяет мыслить изменение мира, поскольку неизбежно приводит к противопоставлению свободомыслящей элиты и темных, инертных масс19. Отталкиваясь от догматизма Фейербаха и критицизма Бауэра, материалистическая диалектика Маркса бессознательно оказывается новым поиском тождества между субстанцией и субъектом. Это тождество она обнаруживает в революционной практике изменения мира, субъект которого, будучи обусловлен субстанцией, оказывается способен на ее преобразование. Проблема заключается в том, что Маркс не оставляет после себя систематического философского трактата, описывающего материалистическую диалектику в качестве метода. Она остается скрытым методом его более поздних экономических и политических работ. Методологическую и систематическую форму материалистическая диалектика обретает только в работах его последователей, которые, впрочем, придают ей совершенно противоположные смыслы, что приво 18. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Собр. соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. Т. 3. 19. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или Критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании // Собр. соч. М.: Политиздат, 1955. Т. 2. Антон Сюткин

57

дит не только к теоретическому, но и к политическому кризису марксизма. Первую интерпретацию марксистской материалистической диалектики предлагает Энгельс. Основной проблемой для него является отношение диалектики и естествознания, систематизация данных естественных (и исторических) наук с помощью философской диалектической рамки20. Такой рамкой для Энгельса оказываются три закона: переход количества в качество, единство и борьба противоположностей и отрицание отрицания. Если рассмотреть эти законы вместе, то получится, что его диалектика представляет собой принцип прогрессивного развития материи: неорганическая материя движется к органической, затем органическая материя движется к сознательной и т. д. Точно так же человеческое общество движется от примитивного состояния через рабовладельческое общество, феодализм и капитализм к коммунистическому будущему. Разумеется, это не плавные переходы, они вызываются к жизни противоречиями и проявляются в форме «скачков». Поэтому каждый новый этап развития не сводится полностью к предыдущему, но также не приобретает полной автономии. Субстанция телеологически порождает субъективность внутри себя самой: разумная жизнь и коммунизм представляют собой не независимую от природы реальность, а ее «цветение». От субъекта требуется только следовать железным законам материального и  исторического развития. Таким образом, материалистическая диалектика Энгельса оказывается видом марксистского спинозизма21. Не случайно главный спор в официальной советской философии, продолжающей энгельсистский проект, связан с марксистским пониманием Спинозы. Диалектическая школа Абрама Деборина, вслед за Фейербахом и самим Энгельсом, видит в Спинозе предшественника современного марксистского материализма22. Механисты, сторонники автономии естествознания от  философии, напротив, сводят спинозизм к реакционной теологии и настаивают на  его бесполезности для марксизма23. Ставка в  этом 20. Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Партиздат, 1934. 21. Энгельса как спинозиста в одной из глав своей книги «Множественные темпоральности» рассматривает Витторио Морфино: Morfino V. Plural Temporality. Boston: Brill, 2014. P. 18–46. 22. Деборин А. Введение в философию диалектического материализма. Петроград: Жизнь и знание, 1916. 23. Аксельрод Л. Спиноза и материализм // Красная Новь. 1925. Кн. 7. С. 144–168. 58

Логос · Том 29 · #6 · 2019

споре — вопрос о натурфилософской или позитивистской природе марксистского материализма. Итог спора — уничтожение обеих школ и официальное утверждение натурфилософского варианта материалистической диалектики, «диамата», правда, уже без упоминаний Спинозы. Версию материалистической диалектики, полностью противоположную Энгельсу, создает Дьёрдь Лукач. Основной теоретической категорией для него является пролетариат как мессианский субъект-объект истории24. С  одной стороны, это объект, точка максимального отчуждения общества, с  другой — революционный субъект, заново присваивающий себе все отчужденное содержание, делая общество тождественным самому себе. Переход между объектом и субъектом состоит только в обретении пролетариатом сознания, в саморефлексии. Таким образом, Лукач в своих ранних марксистских работах не разделяет овеществленность и объективность. Независимая от субъекта субстанция является для него идеологической категорией, что указывает на фихтеанскую генеалогию его материалистической диалектики. С наибольшей ясностью она проявляется в обсуждении Лукачем провала венгерской революции. Многие его соратники в это время говорят о том, что причина провала состоит в отсутствии необходимых для революции объективных условий. Однако он переворачивает этот аргумент, утверждая, что отсутствие объективных условий свидетельствует только о недостаточной субъективной активности и вовлеченности25. Различие между материалистическими диалектиками Энгельса и Лукача проявляется сначала на теоретическом, а затем и на политическом уровне. Лукач обвиняет Энгельса в искажении марксизма и непонимании диалектики. Три закона движения материи для него являются формальными, а  не  диалектическими принципами. В результате западный марксизм, теоретическое возникновение которого во многом спровоцировано Лукачем, не только отвергает наследие Энгельса, но и надолго перестает интересоваться вопросами, связанными с философией природы. Лукач же осуждается главными представителями восточного марксизма (можно упомянуть хотя бы реплики Григория Зиновьева и Абрама Деборина) как «гегельянствующий ревизионист». Даже когда в период Народного фронта, изменив свои взгляды, Лукач оказы 24. Лукач Г. История и классовое сознание. М.: Логос-Альтера, 2003. 25. Lukacs G. The Politics of Illusion // Lukacs G. Tactics and Ethics, 1919–1929. L.: Verso, 2014. Антон Сюткин

59

вается в Советском Союзе, доступ к работе в области философии для него остается закрыт: в это время он вынужденно занимается теорией романа и историей реализма. Таким образом, не только спор между спинозизмом Энгельса и фихтеанством Лукача, но и, шире, спор между советским диаматом и западной критической теорией в шеллинговской перспективе оказывается еще одним, теперь уже марксистским воспроизводством спора между догматизмом и критицизмом. В послевоенной советской философии возникает сильное движение в сторону марксистского гуманизма. Один из лидеров этого движения, Эвальд Ильенков, разрешает противоречие между обусловленностью субъективной практики и  ее способностью к преобразованию мира через гуманистическое переосмысление спинозизма26. Субъективная практика оказывается в его системе одним из атрибутов субстанции: с одной стороны, как атрибут, она не имеет независимого от субстанции существования, с другой — все же не сливается с природой как другим атрибутом субстанции и тем самым не детерминирована ею. Михаил Лифшиц, еще один важный представитель советского гуманистического марксизма, в споре с Ильенковым рассматривает субъективную практику не как атрибут субстанции, а как ее отражение27. Разумеется, в  данном случае Лифшиц ссылается на ленинскую теорию отражения, но вносит в нее новое диалектическое содержание. Отражение для него — саморефлексия субстанции-природы. Субъективная практика выступает в философии Лифшица в роли точки, через которую субстанция осознает саму себя. Это не означает, однако, того, что Лифшиц догматически растворяет субъекта в  субстанции. Верно, что без отражения субстанционального содержания практика субъекта будет только процессом модернистского разрушения, но без такого практического отражения способность субстанции к саморефлексии остается нереализованной потенцией, приводящей к катастрофам. Советский марксистский гуманизм, несмотря на  свои теоретические достижения, не имеет долгой истории: возникший на  волне оттепели, он не  пережил эпоху застоя. Его лидеры, Ильенков и Лифшиц, умирают, а их многочисленные ученики и соратники либо переходят на позиции прежних оппонентов 26. Ильенков Э. Диалектическая логика. М.: Политиздат, 1974. 27. Лифшиц М. Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального). М.: Прогресс-Традиция, 2003. 60

Логос · Том 29 · #6 · 2019

(становятся неокантианцами или религиозными философами), либо занимаются архивными исследованиями наследия своих учителей28. В западной критической теории в послевоенный период также происходят значительные изменения. Одним из главных явлений этого времени становится негативная диалектика Теодора Адорно, представляющая собой пессимистический пересмотр лукачевской традиции29. Адорно провозглашает принципом негативной диалектики первичность объекта. В данном случае это свидетельствует не о возвращении к наивному не-диалектическому материализму, а о невозможности обретения субъектом абсолютной самотождественности и снятия всех объективных ограничений. Первичный объект непредставим для субъекта, и однако он проявляет себя в моментах провала субъективного опосредования. Таким образом, оптимистическая идея Лукача о революции как о субъективном разотчуждении, о снятии всего объективного в «негативной диалектике» полностью отвергается. Это не приводит Адорно к консерватизму, но заставляет его перенести утопические ожидания из области политики в  модернистское искусство. Внутреннее напряжение, свойственное позиции Адорно, приводит уже следующее поколение критических теоретиков, главным представителем которых является Хабермас, к отказу от материалистической диалектики и  возвращению к  неокантианскому различению между фактами и нормами30. Таким образом, расхождение между традициями энгельсовской диалектики природы и субъективистского марксизма Лукача в послевоенный период начинает сокращаться. Советская философия открывает для себя автономию субъективности, а критическая теория начинает говорить пусть и о непредставимом, но об объекте. Разумеется, серьезные теоретические различия сохраняются, но кажется, что открывается пространство для продуктивного диалога между традициями. Мешает ему фундаментальная разница в настроении: для оптимистического советского гуманизма негативная диалектика Адорно представляет собой всего лишь левую версию декаданса, а советская философия с ее 28. Ученики Лифшица, прежде всего Виктор Арсланов, и последователи Ильенкова, среди которых надо выделить Андрея Майданского и Елену Марееву, сегодня одни из немногих продолжателей советской философии. 29. Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. 30. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. Антон Сюткин

61

позитивным пафосом для критической теории остается частью идеологического аппарата31. Поэтому преодоление догматизма и критицизма в рамках марксизма продолжается уже за пределами этих традиций — в современной пост-альтюссерианской материалистической диалектике.

Изменение мира как спасение абсолюта: другое начало материалистической диалектики Другое начало материалистической диалектики, отличное как от  советского диамата, так и  от  критической теории, связано с именем Альтюссера. В работе Маркса, как считает Альтюссер, происходит эпистемологический разрыв между диалектикой «Экономико-философских рукописей», позднее развитой Лукачем, и собственной диалектикой Маркса, которая присутствует, но не формулируется явно в «Капитале». Эту «скрытую» диалектику позднего Маркса он также отличает от энгельсистской материалистической диалектики. Альтюссер одновременно обвиняет Лукача и Энгельса в «гегелизации» Маркса. Однако, на наш взгляд, это обвинение носит конъюнктурно-полемический характер. С его помощью он пытается показать, что экзистенциалистский марксизм Сартра и энгельсистская ортодоксия партийных идеологов не относятся к подлинному марксизму. Когда Альтюссер критикует гегельянский марксизм и требует от идеологических искажений вернуться к диалектике самого Маркса, он осуществляет попытку преодоления критицизма Лукача и догматизма Энгельса. Ключевая категория, которую Альтюссер использует для переосмысления материалистической диалектики, — это «сверхдетерминация»32. В  каждой структуре он выделяет первичное и  вторичные противоречия. При этом первичное противоречие не существует вне структуры, оно присутствует только в накоплении всех вторичных противоречий, приводящем к  ее революционному преобразованию. Таким образом, первичное противоречие — это противоречие, которое сверхдетерминировано вторичными противоречиями. 31. В этом смысле примечательно неприятие критической теории со стороны советского гуманистического марксиста Юрия Давыдова и такое же отвержение советского марксизма критическим теоретиком Гербертом Маркузе. 32. Альтюссер Л. За Маркса. М.: Праксис., 2006. 62

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Можно сказать, что сверхдетерминация для Альтюссера является парадоксальным рефлексивным элементом, который внутри структуры потенциально содержит в себе всю эту структуру целиком. В качестве примеров сверхдетерминированного преобразования структуры он называет Октябрьскую революцию и научный эпистемологический разрыв33. Согласно известному анализу Ленина, в период Первой мировой войны Россия была «слабым звеном» среди империалистических держав, сверхдетерминированным элементом, который накапливает в себе все их противоречия. Однако только субъективное вмешательство большевистской партии позволяет этим объективным противоречиям перейти к революционному преобразованию. Точно так же в  эпистемологическом разрыве научное открытие сначала формулируется на языке старой стихийной (то есть идеологической) философии ученых, и  только после субъективного вмешательства философа новизна этого открытия становится очевидной. Материалистическая диалектика Альтюссера, построенная вокруг категории сверхдетерминации, таким образом, подразумевает необходимость субъективного вмешательства. Однако сам Альтюссер отказывается рассматривать теорию субъекта в своем проекте, потому что субъект является для него идеологической категорией, результатом идеологической интерпелляции. Этот отказ приводит его теорию к очевидной опасности спинозистского догматизма. Стремящийся уйти от догматизма без обращения к категории субъекта проект Альтюссера впадает в кризис. Он меняет риторику, переходя от структуралистского жаргона к «алеаторному» словарю античного атомизма. Вместе с риторикой в альтюссеровской материалистической диалектике происходит также теоретическое смещение. Альтюссер начинает колебаться между фаталистским ожиданием крушения капитализма в результате случайного столкновения атомов34 и волюнтаристской верой в возможность «из ничего» заново создать коммунистическое движение (что указывает на «возвращение вытесненного» субъективизма)35. 33. Альтюссер Л. Ленин и философия. М.: Ad Marginem, 2005. 34. Althusser L. Philosophy of the Encounter (Later Writings 1978–1987). L.: Verso, 2006. 35. «Возвращение вытесненного» субъективизма происходит у Альтюссера прежде всего в его рассуждениях о Макиавелли, герой которого должен творить единую Италию «из ничего», из множества осколков, принадлежащих другим странам. Несколько иную, но заслуживающую внимания Антон Сюткин

63

Большинство учеников, сохранивших верность альтюссеровской школе, такие как Этьен Балибар и  Пьер Машре, развивают спинозистскую версию материалистической диалектики, которая в политическом смысле сближается с автономистским марксизмом Негри и его товарищей36. Субъективность в их работах снова становится свойством самой субстанции, как это было ранее в  марксистском догматизме Энгельса и  советской философии. Тем не менее внутренняя логика альтюссеровского проекта требует от его последователей предотвратить опасность догматизма и  переосмыслить категорию субъекта так, чтобы она перестала быть идеологической. Именно эту задачу по-своему решает современная пост-альтюссерианская материалистическая диалектика, представленная прежде всего именами Бадью и Жижека37. Если Альтюссер создает теорию субстанции без догматизма, то она требует дополнения в виде теории субъекта без критицизма. Чтобы создать такую теорию, Жижек производит синтез гегелевской диалектики и лакановского психоанализа. Из гегелевской диалектики он берет идею тождества субстанции и субъекта и связанную с ней идею отрицания отрицания. Абсолют как тождество субстанции и субъекта для Гегеля и Жижека является результатом такого двойного отрицания. Однако, вопреки школьным формулировкам, удвоение отрицания нельзя рассматривать как последовательность тезиса, антитезиса и обобщения. Результатом его является не синтез или третий термин, а ретроактивное возвращение к тезису, раскрывающему свой внутренний раскол. В этом смысле субъект как оператор ретроактивности оказывается расколом самой субстанции. Для Жижека (анти)философом, указывающим на пределы гегелевской диалектики, является Лакан. Именно он настаивает на том, что повторение не обязательно ведет к  сублимации или примирению; возможно просто голое повторение, бесконечное кружение вокруг травматического объекта38. Поэтому Лакан различает желание, которое стремится достичь своего объекта, и влечение, которое постоянно двиинтерпретацию макиавеллизма Альтюссера предлагает Стефано Пиппо в статье «Альтюссер с Макиавелли» из ближайшего номера журнала «Стасис» (Том 7 № 2 2019). 36. Объединяющий элемент для альтюссерианцев-спинозистов и (пост)автономистских марксистов — ставка на политику множества. 37. О влиянии Альтюссера на Жижека и Бадью см., напр.: Pfeifer G. The New Materialism: Althusser, Badiou, Žižek. L.: Routledge, 2015. 38. Žižek S. Less Than Nothing. P. 455–556. 64

Логос · Том 29 · #6 · 2019

жется вокруг него. Материалистическое переосмысление гегелевской диалектики, следовательно, для Жижека означает указание на не-диалектическое ядро самой диалектики, на голое повторение влечения к смерти. Как ни парадоксально, это влечение само по себе достигает целей снятия и примирения, поскольку абсолют Жижека, а с его точки зрения — также и Гегеля, является незавершенным: для него все — это всегда «не-все». Этическая задача материалистической диалектики Жижека состоит в «наслаждении своим симптомом». Она требует прохождения за/через фантазм, перехода от желания к влечению, что невозможно без субъективного вмешательства. В политическом смысле это означает отказ от утопического и позитивного понимания коммунистического проекта. Настоящая революционная политика, согласно Жижеку, направлена не на движение к будущему утопическому Идеалу, а на поиск позитивных, революционных последствий уже произошедших катастроф39. Бадью материалистически переосмысляет гегелевскую диалектику, используя математическую формализацию40. С  точки зрения Бадью, онтология или теория бытия как бытия может быть формализована с  помощью математической теории множеств. Бытие как бытие — это чистая множественность, которая затем в процессе «счета-за-одно» формирует ситуацию. Каждая ситуация представляет собой последовательную множественность, основанную при этом на непоследовательной чистой множественности. Следовательно, чтобы избежать хаоса непоследовательной множественности, онтология требует удвоения счета, превращения ситуации в  состояние ситуации. Такое удвоение направлено на стабилизацию ситуации, однако вносит в нее асимметрию включенного и принадлежащего, указывающую на пустую чистую множественность в ее основании. Следовательно, внутри ситуации всегда есть место, граничащее с пустотой, место возможного преобразования ситуации, называемое Бадью местом события. Однако событие может произойти только после того, как получит имя от субъективного вмешательства. После этого именования субъект остается верным событию, он преобразует ситуацию с событийной точки зрения. То есть внутри ситуации возникает локализация пустоты в акте субъективного преобразования. Ба 39. См., напр.: Жижек С. Размышления в красном цвете. М.: Европа, 2011. 40. Проблема отношения диалектики и формализации подробно рассматривается в сборнике: Badiou and Hegel: Infinity, Dialectics, Subjectivity / J. Vernon, A. Calcagno (eds). Lanham: Lexington books, 2015. Антон Сюткин

65

дью называет эту локализацию пустоты родовым расширением ситуации или процессом истины. Таким образом, он вводит в диалектический процесс не-диалектический элемент — событие41. Без этого элемента диалектика, как это происходит с системой Гегеля, остается замкнутым логическим кругом, в котором никакая случайность вообще не может произойти. По Бадью, событие размыкает диалектику навстречу случайности, но ее ценой является дуализм: противопоставление события и состояния ситуации, субъекта истины и человеческого животного. В политическом смысле дуализм означает отделение коммунистической гипотезы от политэкономического анализа — отделение, на котором Бадью настаивает на протяжении всей своей политической и теоретической жизни42. Жижек и Бадью разделяют проект по созданию материалистической теории субъекта (субъекта влечения к смерти или субъекта события) на  основании альтюссеровской сверхдетерминации. Таким образом, они избегают опасности альтюссеровского догматизма и участвуют в марксистском поиске подлинного тождества между субстанцией и субъектом. Сначала они утверждают, что субстанция сама по себе имеет раскол, а затем примиряют субстанцию без устранения этого первичного раскола путем воинствующего субъективного вмешательства. Современная материалистическая диалектика, следовательно, является спекулятивной философией абсолюта, которая требует преобразования мира как своей этической и политической задачи. Их материалистические абсолюты, онтологическая незавершенность влечения к смерти и родовое расширение процесса истины невозможны без субъективной ставки на них. Однако подходы Жижека и Бадью к этим абсолютам очень разные: в одном случае мы говорим о повторяющемся кружении вокруг травмы, в другом — о событийном скачке, который вообще не  имеет ничего общего с  травмой или конечным существованием человека. Таким образом, в современной материалистиче 41. Бадью в интервью с Бруно Бостильсом говорит о том, что его философскую траекторию можно описать как движение от диалектики «Теории субъекта» к антидиалектике «Бытия и события» и, наконец, к «Логике миров», в которой материалистическая диалектика понимается как тождество диалектического и не-диалектического: Bosteels B. Badiou and Politics. P. 318–350. 42. О неприятии политэкономии со стороны Бадью см.: Walker G. On Marxism’s Field of Operation: Badiou and Critique of Political Economy // Historical Materialism. 2012. Vol. 20. № 2. P. 39–74. 66

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ской диалектике также существует спор — спор влечения к смерти Жижека и  события Бадью. Задача материалистической диалектики сегодня состоит в том, чтобы преодолеть его и указать на взаимозависимость влечения к смерти и события. Без субъективной ставки на событие онтологическая незавершенность Жижека может рассматриваться только как фетишистская абсолютизация травмы. Неудивительно, что Бадью, говоря о проекте Жижека, критикует его именно за «позитивацию влечения». Верно и обратное: без отождествления процесса истины с сублимацией травмы он останется абстрактным. Жижек во всех своих текстах, посвященных Бадью, настаивает на том, что проблемой его диалектики является «позитивация события». Именно невозможность найти точку сближения между влечением к  смерти и  событием приводит к  тому, что материалистическая диалектика выходит за пределы марксизма и перестает искать точку тождества между субстанцией и субъектом в изменении мира. Спекулятивный реализм, во многом следующий за Жижеком и Бадью, но переносящий их проблематику в не-марксистское пространство, либо занимается прославлением наличной ситуации в своих панпсихистских версиях43, либо провозглашает элиминирующее субъекта представление о преобразовании ситуации в солнечной катастрофе или пришествии виртуального Бога44. Обращение к  наследию Шеллинга может помочь материалистической диалектике выйти из этого тупика. В перспективе его философии свободы влечение к  смерти и  событие оказываются двумя частями одного целого. Влечение к смерти — это не что иное, как расколотая субстанция Шеллинга, в которой спорят между собой воля к расширению и воля к сокращению. Субъективный переход за/через фантазм означает тогда принятие субстан 43. Два сооснователя спекулятивного реализма, Грэм Харман и Йен Гамильтон Грант, участвуют в переизобретении панпсихизма в новом тысячелетии. См. сборник: Mind That Abides: Panpsychism in the New Millennium / D. Skrbina (ed.). Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2009. 44. Квентин Мейясу и Рэй Брассье одновременно настаивают на фундаментальном различии между онтологией (необходимостью случайности) и феноменологией (случайной необходимостью), однако у первого пересечение этих областей имеет оптимистический характер (появление виртуального Бога, четвертый мир справедливости), а у второго — пессимистический (солнечная катастрофа). В общем о различии между панпсихистами и элиминативистами см.: Shaviro S. The Universe of Things: On Speculative Realism. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2014. P. 65–85. Антон Сюткин

67

цией собственной расколотости, наслаждение ею. Так достигается тождество субстанции и субъекта, являющееся также тождеством субстанции с самой собой в точке раскола. Однако у Шеллинга это тождество носит динамический характер, раскрывающийся в «процессе истины»45. Ретроактивное возвращение к расколотой субстанции необходимо в каждой точке этого процесса, но сам по себе он не цикличен. Между двумя точками происходит событийный прыжок. Кружение влечения к смерти размыкается в событии, а событие, в свою очередь, укореняется в онтологической негативности влечения к смерти. Это означает, что субъект истины — это не внешняя по отношению к человеческому животному реальность, а внутреннее «снятие» его негативности. Точно так же коммунизм представляет собой не абстрактную гипотезу, а «снятие» (Aufhebung) выявляемой политэкономическим анализом негативности демократии.

От Шеллинга к Марксу В заключение я попробую описать общую логику современной материалистической диалектики с помощью простой 4-тактовой схемы. На первом такте мы имеем дело с субстанцией, внутренний раскол которой остается скрыт: онтологический полюс субстанции (симптом, пустота) полностью не представлен в ее феноменологической области (фантазм, репрезентация ситуации). На втором такте в феноменологической области обнаруживается структурный тупик (желание, место события), свидетельствующий о присутствии внутри нее непредставимого онтологического полюса. Однако чтобы это присутствие стало видимым, требуется переход к следующему такту, на котором происходит субъективное вмешательство (переход за/через фантазм, именование события). На этом такте возникает тенденция к дуализму, отделению события от состояния ситуации, а симптома от фантазма. Поэтому задача четвертого такта — обнаружить, что субъективное вмешательство направлено на примирение раскола субстанции (влечение к смерти, процесс истины), после которого онтология и феноменология больше не противоречат друг другу. Различие между Жижеком и Бадью можно выразить в рамках данной схемы следующим образом. Жижек ретроактивно отождествляет первый 45. У Шеллинга событийный «процесс истины» состоит в субъективном решении стать выразителем абсолюта в мире. В своей философии свободы Шеллинг называет это решением в пользу добра. 68

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и  четвертый такты, помещая, таким образом, весь диалектический процесс внутри первого такта. В этом смысле не-диалектический мотор диалектики Жижека (онтологическая негативность) находится на первом такте. Бадью, напротив, подчеркивает разрыв между первым и четвертым тактами: не-диалектический мотор его диалектики (событийный разрыв) обнаруживается только на третьем такте. Для нас важно удержать вместе обе перспективы, поскольку изменение мира одновременно требует разрыва, перехода от одного такта к другому, но этот разрыв не должен вести нас за пределы самого этого мира. Из приведенной выше схемы становится очевидным, что все предыдущие попытки создания материалистической диалектики проваливаются из-за того, что упускают один из четырех тактов. Энгельс и советский «диамат» упускают третий такт, сводя субъективное вмешательство к саморазвитию субстанции. Советские гуманисты придают субъективности большую автономию, но все равно изначально полагают ее внутри субстанции как атрибут (Ильенков) или отражение (Лифшиц). Лукач пропускает первый такт, отождествляя объективность и овеществленность, а Адорно, заново открывая первичность объекта, оказывается неспособен к  включению в  диалектический процесс четвертого такта, примирения. Для Адорно этот такт является свойством идеалистической, а не материалистической диалектики. Таким образом, современная материалистическая диалектика не отрицает все ее предыдущие исторические версии, а включает их в себя в качестве снятых моментов. Жижек и Бадью (при помощи Шеллинга), собирая вместе все частицы распавшегося марксистского пазла, делают сознательным то, что у самого Маркса полагалось бессознательным. Однако для того, чтобы материалистическая диалектика оставалась марксистской, необходимо сделать следующий шаг, на  этот раз уже «от  Шеллинга к  Марксу», и создать на ее основании исторический материализм — новую политэкономическую теорию. Иначе все это останется квазидиалектической схоластикой. Библиография Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. Аксельрод Л. Спиноза и материализм // Красная Новь. 1925. Кн. 7. С. 144–168. Альтюссер Л. За Маркса. М.: Праксис, 2006. Альтюссер Л. Ленин и философия. М.: Ad Marginem, 2005. Бауэр Б. Трубный глас страшного суда над Гегелем. М.: Красанд, 2010. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. Антон Сюткин

69

Деборин А. Введение в философию диалектического материализма. Петроград: Жизнь и знание, 1916. Жижек С. Размышления в красном цвете. М.: Европа, 2011. Ильенков Э. Диалектическая логика. М.: Политиздат, 1974. Лифшиц М. Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального). М.: Прогресс-Традиция, 2003. Лукач Г. История и классовое сознание. М.: Логос-Альтера, 2003. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Собр. соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. Т. 3. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или Критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании // Собр. соч. М.: Политиздат, 1955. Т. 2. Фейербах Л. Основные положения философии будущего // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1995. Т. 1. С. 90–145. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. Шеллинг Ф. В. Й. Изложение моей системы философии. СПб.: Наука, 2004. Шеллинг Ф. В. Й. Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметах // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1989. Т. 2. С. 86–159. Шеллинг Ф. В. Й. Философские письма о догматизме и критицизме // Ранние филос. соч. СПб.: Алетейя, 2000. С. 105–153. Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Партиздат, 1934. Althusser L. Philosophy of the Encounter (Later Writings 1978–1987). L.: Verso, 2006. Badiou and Hegel: Infinity, Dialectics, Subjectivity / J. Vernon, A. Calcagno (eds). Lanham: Lexington books, 2015. Bosteels B. Badiou and Politics. Durham: Duke University Press, 2009. Gabriel M. Transcendental Ontology. L.: Continuum, 2011. Grant I. H. Philosophies of Nature After Schelling. L.: Continuum, 2006. Habermas J. Dialectical Idealism in Transition to Materialism // New Schelling / J. Norman, A. Welchman (eds). N.Y.: Continuum, 2004. P. 43–90. Jameson F. Valences of the Dialectic. L.: Verso, 2009. Lukacs G. The Politics of Illusion // Idem. Tactics and Ethics, 1919–1929. L.: Verso, 2014. Mind That Abides: Panpsychism in the New Millennium / D. Skrbina (ed.). Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2009. Morfino V. Plural Temporality. Boston: Brill, 2014. Pfeifer G. The New Materialism: Althusser, Badiou, Žižek. L.: Routledge, 2015. Ruda F. For Badiou: Idealism without Idealism. Evanston: Northwestern University Press, 2015. Schelling F. W. J. The Ages of the World // Žižek S. The Abyss of Freedom. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005. Shaviro S. The Universe of Things: On Speculative Realism. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2014. Walker G. On Marxism’s Field of Operation: Badiou and Critique of Political Economy // Historical Materialism. 2012. Vol. 20. № 2. P. 39–74. White A. Introduction to the System of Freedom. New Haven: Yale University, 1983. P. 94–104. Žižek S. Invisible Remainder. L.: Verso, 1996. Žižek S. Less Than Nothing. L.: Verso, 2012.

70

Логос · Том 29 · #6 · 2019

SAVING THE ABSOLUTE: SCHELLING AND AN ALTERNATIVE ORIGIN OF DIALECTICAL MATERIALISM Аnton Syutkin. Lecturer, [email protected]. ITMO University, 49 Kronverksky ave., 197101 St. Petersburg, Russia. Keywords: Friedrich Wilhelm Joseph von Schelling; materialist dialectics; dialectical materialism; absolute; dogmaticism; criticism. The article attempts to renew materialist dialectics by turning to the thought of Friedrich Schelling. His Philosophical Letters on Dogmatism and Criticism are used as a framework text to show that both Friedrich Engels’ Dialectics of Nature and Soviet philosophy have promoted a dogmatic version of Marxism, while György Lukács and the Frankfurt School provide a critical version. The task of materialist dialectics is then to resist Marxist dogmatism while addressing those criticisms. In his theory of overdetermination Louis Althusser proposes an origin for materialist dialectic that is an alternative to Engels’ dialectical materialism and Lukács’ critical theory. However, because of his polemical constraints, Althusser fails to complement it with a non-ideological theory of the subject. It is at this point that his endeavors are picked up by Slavoj Žižek and Alain Badiou. Each of them rethinks Hegel’s dialectics in his own way: the former with the help of Jacques Lacan’s psychoanalysis, and the latter by using mathematical formalization. The outcome of this rethinking is a dualism between Žižek’s death drive and Badiou’s truth procedure — in other words, between substantive negativity and affirmative decisionism. If this dualism is not to cause another dissolution of materialist dialectics (of which speculative realism is one symptom), it is important to return to Schelling’s philosophy of freedom, in which substantive negativity and subjective decision have equal ontological weight. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-47-70

References Adorno T. Negativnaia dialektika [Negative Dialektik], Moscow, Nauchnyi mir, 2003. Althusser L. Lenin i filosofiia [Lénine et la philosophie], Moscow, Ad Marginem, 2005. Althusser L. Philosophy of the Encounter (Later Writings 1978–1987), London, Verso, 2006. Althusser L. Za Marksa [Pour Marx], Moscow, Praksis, 2006. Axelrod L. Spinoza i materializm [Spinoza and materialism]. Krasnaya Nov [Red Virgin Soil], 1925, bk. 7, pp. 144–168. Badiou and Hegel: Infinity, Dialectics, Subjectivity (eds J. Vernon, A. Calcagno). Lanham: Lexington books, 2015. Bauer B. Trubnyi glas strashnogo suda nad Gegelem [Die Posaune des jüngsten Gerichts über Hegel], Moscow, Krasand, 2010. Bosteels B. Badiou and Politics. Durham: Duke University Press, 2009. Deborin A. Vvedenie v filosofiiu dialekticheskogo materializma [Introduction to the Philosophy of Dialectical Materialism], Petrograd, Zhizn’ i znanie, 1916. Engels F. Dialektika prirody [Dialektik der Natur], Moscow, Partizdat, 1934. Feuerbach L. Osnovnye polozheniia filosofii budushchego [Grundsätze der Philosophie der Zukunft]. Soch.: V 2 t. [Works: In 2 vols], Moscow, Mysl’, 1995, vol. 1, pp. 90–145.

Антон Сюткин

71

Gabriel M. Transcendental Ontology, London, Continuum, 2011. Grant I. H. Philosophies of Nature After Schelling, London, Continuum, 2006. Habermas J. Dialectical Idealism in Transition to Materialism. New Schelling (eds J. Norman, A. Welchman), New York, Continuum, 2004, pp. 43–90. Habermas J. Moral’noe soznanie i kommunikativnoe deistvie [Moral Bewusstsein und kommunikatives Handeln], Saint Petersburg, Nauka, 2001. Hegel G. W. F. Fenomenologiia dukha [Phänomenologie des Geistes], Moscow, Nauka, 2000. Ilyenkov E. Dialekticheskaia logika [Dialectical Logic], Moscow, Politizdat, 1974. Jameson F. Valences of the Dialectic, London, Verso, 2009. Lifshitz M. Dialog s Eval’dom Il’enkovym (problema ideal’nogo) [Dialogue with Evald Ilyenkov (Problem of the Ideal)], Moscow, Progress-Traditsiia, 2003. Lukacs G. Istoriia i klassovoe soznanie [Geschichte und Klassenbewußtsein], Moscow, Logos-Al’tera, 2003. Lukacs G. The Politics of Illusion. Tactics and Ethics, 1919–1929, London, Verso, 2014. Marx K. Tezisy o Feierbakhe [Thesen über Feuerbach]. Sobr. soch. 2-e izd. [Collected Works. 2nd ed.], Moscow, Politizdat, 1955, vol. 3. Marx K., Engels F. Sviatoe semeistvo, ili Kritika kriticheskoi kritiki. Protiv Bruno Bauera i kompanii [Die heilige Familie, oder Kritik der kritischen Kritik. Gegen Bruno Bauer & Consorten]. Sobr. soch. 2-e izd. [Collected Works. 2nd ed.], Moscow, Politizdat, 1955, vol. 2. Mind That Abides: Panpsychism in the New Millennium (ed. D. Skrbina). Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2009. Morfino V. Plural Temporality, Boston, Brill, 2014. Pfeifer G. The New Materialism: Althusser, Badiou, Žižek, London, Routledge, 2015. Ruda F. For Badiou: Idealism without Idealism, Evanston, Northwestern University Press, 2015. Schelling F. W. J. Filosofskie issledovaniia o sushchnosti chelovecheskoi svobody i sviazannykh s neiu predmetakh [Philosophischen Untersuchungen über das Wesen der menschlichen Freiheit und die damit zusammenhängenden Gegenstände]. Soch.: V 2 t. [Works: In 2 vols], Moscow, Mysl’, 1989, vol. 2, pp. 86–159. Schelling F. W. J. Filosofskie pis’ma o dogmatizme i krititsizme [Briefe über Dogmatismus und Kritizismus]. Rannie filos. soch. [Early Philosophical Works], Saint Petersburg, Aleteiia, 2000, pp. 105–153. Schelling F. W. J. Izlozhenie moei sistemy filosofii [Darstellung meines Systems der Philosophie], Saint Petersburg, Nauka, 2004. Schelling F. W. J. The Ages of the World. In: Žižek S. The Abyss of Freedom, Ann Arbor, University of Michigan Press, 2005. Shaviro S. The Universe of Things: On Speculative Realism, Minneapolis, University of Minnesota Press, 2014. Walker G. On Marxism’s Field of Operation: Badiou and Critique of Political Economy. Historical Materialism, 2012, vol. 20, no. 2, pp. 39–74. White A. Introduction to the System of Freedom, New Haven, Yale University, 1983. Žižek S. Invisible Remainder, London, Verso, 1996. Žižek S. Less Than Nothing, London, Verso, 2012. Žižek S. Razmyshleniia v krasnom tsvete [Reflection in a Red Eye], Moscow, Europe, 2011.

72

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Деньги, долг и война М ау р и ц и о   Л а ц ц а р а то

Независимый исследователь. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: деньги; долг; война; власть; Карл Маркс; Мишель Фуко; Жиль Делёз. Статья посвящена анализу того, как потоки власти, проистекающие из войны, определяют отношение между капиталом и его важнейшим институтом — деньгами. После отмены конвертируемости доллара в золото деньги были оторваны от своей «экономической» базы, «торгового» фундамента, своего основания в «труде». Из предложенных Марксом двух разных взглядов на деньги, один — в «Капитале», а другой — в Grundrisse, статья разрабатывает второй подход, демонстрируя, что деньги выполняют непосредственно политическую функцию. Работа опирается на концепции денег Мишеля Фуко и Жиля Делёза. Фуко полагает, что деньги происходят из долга, войны и государства, а Жиль Делёз и Феликс Гваттари заявляют, что деньги являются «долгом» и возникают из новых политических отношений должника и кредитора.

Долговые деньги могут функционировать только благодаря потоку власти и потоку войны. Деньги — это продолжение гражданской войны другими, скорее политическими средствами, и все они вписывают «истину» в игру власти. Кредитные деньги являются «знаком силы», поскольку они представляют собой возможность выбора, принятия решения и командования, то есть разрушительную/созидательную власть. Деньги как платежное средство, напротив, «бессильный знак». Статья демонстрирует, что «экономические» функции денег (мера стоимости, средство накопления, всеобщий эквивалент, средство платежа) зависят от потока иной силы. Если деньги не подкрепляются потоком власти, который по сути является потоком войны, то они разрушаются, а вместе с ними исчезают и экономические функции меры стоимости и средства платежа.

73

Чего нам сейчас недостает, так это, конечно, не критики марксизма, а современной теории денег, которая была бы так же хороша, как теория Маркса, и продолжала бы ее1. Жиль Делёз

В

П Е Р В О Й книге «Капитала» Маркс пишет, что деньги возникают из обмена, из меновой торговли. В процессе товарного обмена появляется особый вид товара, который выполняет роль денег. Таким образом, происхождение денег носит торговый, коммерческий характер — они облегчают торговлю, используются в качестве меры стоимости и средства накопления. «Очерк критики политической экономии» (Grundrisse) открывается другой концепцией денег, где они напрямую выступают как капитал и их торговые функции оказываются в прямой зависимости от капиталистических. Торговое происхождение денег более не занимает центрального места в изложении, теперь они используются непосредственно для контроля и эксплуатации рабочей силы. Деньги — это капиталовложение (инвестиции) и  способность присваивать себе чужой труд, то есть они напрямую обладают капиталистической и политической функциями. Решение, в результате которого появился на свет неолиберализм, касалось денег и поставило ряд проблем, не поддающихся анализу в одних только марксистских категориях. В 1971 году американцы отменили конвертируемость доллара в золото. Деньги были оторваны не только от своей «экономической» базы, «торгового» фундамента, но и от своего основания в «труде»: они взяли на себя непосредственно политическую функцию. Два французских философа, Мишель Фуко и Жиль Делёз (вместе с Гваттари), в режиме реального времени анализировали эту новую концепцию денег, и  этот анализ поможет нам лучше понять, как она устроена и  как функционирует. Фуко за  несколько месяцев до реформы Никсона, а Делёз и Гваттари — через год Перевод с французского Марины Ярославцевой, выполнен при поддержке Центра франко-российских исследований. 1. Deleuze G. Les pourparlers 1972–1990. P.: Minuit, 1990. P. 208. 74

Логос · Том 29 · #6 · 2019

предложили свои интерпретации денег, изменившие терминологию марксистских дискуссий. Фуко, анализируя зарождение первой денежной экономики в Древней Греции, показывает, что у истоков денег стоят долг, война и государство, а Делёз и Гваттари пересматривают марксистскую теорию денег и заявляют, что они являются «долгом», то есть возникают не из «труда», а из новых политических отношений должника и кредитора. В центре экономики находятся банк и денежное обращение. Долговые деньги, в отличие от марксистских, представляют собой политический конструкт, созданный ex nihilo и управляемый банками; но, как и у Фуко, этот конструкт может функционировать только благодаря потоку власти и потоку войны. Производству всегда, даже сегодня, предшествует «первоначальное накопление», то  есть насильственная «апроприация» и внеэкономическая экспроприация, которые создают новое распределение власти и поэтому служат основой новому «способу производства». В  своих работах по  Древней Греции Фуко прекрасно описывает, как военно-политическая победа приводит к перераспределению власти и функционированию нового способа производства и  новых денег. Как обычно, «историческая» работа Фуко строится по генеалогическому методу: он погружается в прошлое, чтобы лучше постичь современность. Так, первый курс Фуко в Коллеж де Франс дает нам первое представление о той природе денег, которая выявляется в отмене конвертируемости доллара в золото. Фуко начинает с  исследования того, как монетаризация экономики исходно возникла из взаимосвязи между войной, долгом и эмиссией денег, на примере города Коринф, где полемарха Кипсела к власти привела армия гоплитов (это было новой стратегией ведения войны и организации солдат), состоящая в основном из бедных крестьян, сильно обремененных долгами. Благодаря военному успеху им удалось создать политическую силу, которая уже противостояла Кипселу. Эта сила грозила развязать гражданскую войну, поскольку крестьяне-солдаты, «должники», отныне действовали организованно и  сообща и  выдвигали экономические и политические требования. Фуко особенно интересует, каким образом Кипсел рассчитывал сохранить власть после одержанной победы, контролируя и подчиняя своей экономической политике задолжавших солдаткрестьян. Для этого Кипсел встроил использование денег в (политический) диспозитив (экономической) интеграции военной силы; ключевым в нем является «ограничение социальных треМаурицио Лаццарато

75

бований… приобретших угрожающий характер с созданием войска гоплитов»2, так как аграрные кризисы усугубляют задолженность крестьян. Что будет делать тиран, зная, что речь идет о сохранении режима собственности и удержании власти имущим классом? Он будет осуществлять лишь частичное перераспределение земли в пользу крестьян-солдат (без списания их долгов), облагая в то же время «богачей» налогом в размере одной десятой дохода. Одна часть напрямую перераспределяется в пользу «бедняков», особо серьезно задолжавших, а другая направляется на финансирование «капитального строительства» и на задатки ремесленникам. Эта сложная система не могла возникнуть «естественным» образом. Экономический цикл, в результате которого деньги, распределяемые между «бедняками», оседают в карманах «богачей» (путем организации «наемного» труда погрязших в  долгах крестьян-солдат), которые, в  свою очередь, приобретают возможность заплатить налог (в  денежной форме), обеспечивает — Фуко опирается здесь на  Эдуара Уилла3 — «кругооборот денег и их эквивалентность товарам и услугам». В этом цикле деньги утверждаются в  качестве меры и  стандарта «обмена» и «эквивалентности», которые путем расширения и усиления режима задолженности впервые учреждают государство как политический институт в устройстве города: налогообложение и налоговзимание, накопление денежных средств, определение стоимости, перевод экономической деятельности из аграрного сектора в торговый, а также развитие колонизации создают формальные условия для рынка и производят рыночное пространство, непосредственно контролируемое государственным аппаратом. Созданные «из ничего» (или почти) деньги начинают зависеть от новой и «чрезвычайной» формы политической власти, от тирана или законодателя, который вмешивается в «режим собственности, в игру долгов и платежей» и обеспечивает территориальную институционализацию (ретерриториализацию) военной машины гоплитов, приведшей Кипсела к власти. Деньги отождествляются с осуществлением власти в том смысле, что «власть приобретается и осуществляется не потому, что некто обладает деньгами. Ско-

2. Foucault M. Leçons sur la volonté de savoir. Cours au Collège de France (1970– 1971). P.: Gallimard; Seuil, 2011. P. 133 (лекция 24 февраля 1971 года). 3. Will É. Korinthiaka: recherches sur l’histoire et la civilisation de Corinthe des origines aux guerres médiques. P.: Éditions de Boccard, 1955. P. 470 sq. 76

Логос · Том 29 · #6 · 2019

рее деньги были институционализированы благодаря тому, что кому-то удалось захватить власть»4. Таким образом, деньги не являются простым экономическим «капиталом», как можно было бы предположить, будь у них торговое происхождение. «Государство» институционализирует использование денег, а они, в свою очередь, способствуют его созданию, и в руках государства деньги исполняют не столько функцию перераспределения, сколько расширенного воспроизводства властных позиций в обществе. Так что деньги — это продолжение гражданской войны другими, более политическими средствами. С одной стороны, деньги производят, трансформируют и тем самым воспроизводят социальные слои (аристократов, воинов, ремесленников, «наемных рабочих»), различия между которыми подпитывают всегда присутствующую возможность гражданской войны как ту социальную реальность, с которой политика должна научиться считаться. С другой стороны, именно благодаря целой «игре новых правил», призванной положить конец беспорядочной борьбе бедных и богатых, институт денег обеспечивает «сохранение классового господства», условием которого является вытеснение «социального разделения» и гражданской войны в другое пространство. Экономика впервые становится политической экономией благодаря власти, которая ведет войну посредством денег. И Фуко тут же обращает внимание на ключевую сущность этого захвата власти и захвата военной добычи, в отличие от марксистского экономизма, для которого все функции государства, власти и войны в  конечном счете определяются «экономическим базисом». Но главное, благодаря Фуко мы можем увидеть принципиальную сущность отмены конвертируемости доллара в золото, подлинного источника всей неолиберальной политики.

Делёз Жиль Делёз и Феликс Гваттари по-другому смотрят на соотношение денег, долга и войны, проводя сущностное различие между той концепцией денег, которую Маркс описывает в  начале «Капитала» (торговые деньги, деньги как всеобщий эквивалент обмена), и  той, которой открывается Grundrisse (кредитные деньги, деньги как капитал, у  которого нет экономического эквива 4. Foucault M. Leçons sur la volonté de savoir. P. 132 (лекция 24 февраля 1971 года). Маурицио Лаццарато

77

лента, поскольку они, напротив, должны создавать прибавочную стоимость путем эксплуатации рабочей силы). С одной стороны, деньги — это долг («банки словно создают долг перед самими собой, как творение ex nihilo, которое вместо того, чтобы передавать уже созданные ранее деньги как платежное средство, выбирает на одном конце негативные деньги (деньги, записанные в пассиве банков) и проецирует на другом конце позитивные деньги (кредитование производящей экономики банками)»)5; с другой стороны, чтобы долговые деньги могли существовать и функционировать, необходим внеэкономический поток, который Делёз объясняет через потоки войны. Это еще один способ (дополнительный к подходу Фуко) выйти за рамки «экономизма», которым часто грешит марксизм, и выразить новую природу денег, обусловленную решением Никсона. Деньги — это не только созидательная, но и — и в первую очередь — разрушительная сила. Именно этой разрушительной силой часто пренебрегают марксисты (за исключением Ленина), когда разрабатывают свои категории, например когда представляют «труд» исключительно созидательной силой (создающей стоимость и мир). При капитализме одни и те же деньги выражают гетерогенные потоки силы: поток покупательной способности, который представляет собой совокупность платежных средств (заработная плата и доход), реализующихся путем приобретения уже произведенных, уже существующих благ, строго подчинен финансовым потокам, которые представляют собой не просто «покупательную способность»6, не просто соответствие между деньгами и благами, но власть предписания и упорядочения труда. Финансовые потоки представляют собой совокупность выборов и решений, которые касаются будущего и предвосхищают как производство, отношения власти, так и формы подчинения. В  покупательной способности «деньги представляют собой возможный разрез-изъятие из  потока потребления» (заданного установленными отношениями власти); напротив, в структуре финансов деньги функционируют в  качестве «возможности разреза-разделения»7, который перестраивает цепочки валори 5. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Д. Кралечкина, науч. ред. В. Кузнецов. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 375–376 (перевод изменен). 6. Pouvoir d’achat, дословно — покупательная власть. — Прим. пер. 7. «Разрез-изъятие» (coupure-prélèvement) и «разрез-разделение» (coupuredétachement) — термины Делёза, обозначающие вторжение машин в пото78

Л о г о с   ·  Т о м 2 9   ·   # 6   ·   2 0 1 9

зации и накопления капитала, реконфигурирует состав рабочей силы и населения, а также проектирует новые формы эксплуатации и подчинения. Сила денег как структуры финансирования происходит не из большей покупательной способности, а сила капиталиста проистекает не из того, что он богаче рабочего. Его «сила проистекает из того, что он управляет финансовым потоком и определяет его направление», то есть располагает временем как выбором, как возможностью эксплуатировать, подчинять, повелевать и руководить другими людьми. Для Делёза деньги как покупательная способность — это то, с помощью чего ретерриториализируются и фиксируются потоки от труда и до потребления, до семьи, до занятости и до различных форм подчинения (рабочего, преподавателя, мужчины, женщины и т. д.), которые также присущи общественному разделению труда. Соотношение потока денег и  потока власти касается также и «зарплаты». Именно в рамках отношений по поводу заработной платы рабочий класс как раз в  1960-е годы превратил «покупательную способность» в революционную силу. Требование заработной платы может быть способом принять и признать отношения подчинения и власть капитала, как это чаще всего происходит в профсоюзной политике. Но требование заработной платы и покупательная способность могут также представлять собой переломный момент этой ретерриториализации, отказ от этих отношений подчинения при условии, что поток заработной платы будет выражением потока другого рода, другой силы — потока революционного разрыва капиталистической правительности (gouvernementalité). Подобно тому как капитал должен превращать деньги (платежное средство) в  капитал, пролетариат должен трансформировать поток покупательной способности в поток автономной и  независимой субъективации, в  поток прерывания политики капитала, то есть одновременно в поток отказа и поток бегства от тех функций и отношений подчинения, в которые он загнан. Он должен противостоять капиталу как политическому врагу в гражданской войне: как напоминает нам Фуко, первой функцией любого правительства является отрицание этой войны. Капитал обладает властью над потоком покупательной способности рабочих прежде всего потому, что он управляет фи-

ки. В русском переводе «Анти-Эдипа» Дмитрия Кралечкина — «срез-выборка» и «срез-обособление» соответственно. — Прим. пер. Маурицио Лаццарато

79

нансовым потоком8. Деньги как капитал обладают разрушительной/созидательной властью, которой не имеют деньги в качестве покупательной способности. Финансовый поток, то есть деньги как капитал, является мутирующей властью, созидательным/разрушительным потоком, совокупностью «знаковых сил», поскольку он затрагивает будущее, выражает силу предписания и представляет собой власть, предвосхищающую то, чего еще нет. Финансовые потоки — это детерриториализированная и детерриториализирующая власть, которая не вытекает из экономической власти, но имманентна ей. Кредитные деньги являются «знаком силы», поскольку они представляют собой возможность выбора, принятия решения и командования, то есть разрушительную/созидательную власть. Деньги как платежное средство, напротив, «бессильный знак», поскольку он способен действовать лишь в качестве средства приобретения уже существующих товаров и  тем самым устанавливать «дву-однозначные отношения между деньгами и навязанной гаммой продуктов»9. Специфика капиталистической власти возникает не из простого производственного накопления, а из способности реконфигурировать отношения власти и  процессы субъективации. Но у любого капиталовложения есть внеэкономическое условие. Условием знаковой силы, созданной кредитными деньгами, является уничтожение всякой альтернативы и любого сопротивления капиталистической логике. Кредитные деньги функционируют по тому принципу, который описывал Маркс в теории первоначального накопления — они всегда сопровождаются войной. Любое рассуждение, игнорирующее это обстоятельство, сводит капитал к простой «производительной» силе модернизации, 8. См. лекцию 4 июня 1973 года: «Какими вы ни были бы богатыми, как бы ни была сильна ваша покупательная способность, деньги в качестве покупательной способности обозначают совокупность бессильных знаков, которые получают свою силу только от другого потока, от финансового потока. И так же, как деньги в качестве покупательной способности регулируются законами обмена, так и другой поток регулируется совершенно другими законами, а именно законами создания и уничтожения денег». Deleuze G. Les conceptions de l’énoncé. Cours du 4 juin 1973. URL: http://www.le-terrier.net/deleuze/anti-oedipe1000plateaux/1404-06-73.htm. 9. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. С. 362 (перевод изменен). 80

Л о г о с   ·  Т о м 2 9   ·   # 6   ·   2 0 1 9

в то время как «сила» (война) сама по себе является производительной силой10. Делёз ясно показывает это в  своих лекциях, предваряющих «Анти-Эдипа» — книгу, в которой мы находим самую интересную переработку марксистской теории денег после 1968 года. Экономика никогда не функционировала как рыночная экономика. В любой общественной формации способность экономики включать в себя акты обмена зависит от другого потока, и точно так же от них зависит и ее способность запускать обменные контуры на основании денег как покупательной способности: Очевидно, что обмен вторичен по отношению к чему-то совершенно иной природы. «Иная природа» имеет совершенно конкретное значение: это означает поток другой силы11.

Благодаря блистательному комментарию Делёза12 к  книге Жоржа Дюби «Воины и крестьяне» мы можем глубже понять природу разных неотъемлемо экономических потоков, потоков власти и  войны, пронизывающих и  организующих экономику и  общество. «Экономические» функции денег (мера стоимости, средство накопления, всеобщий эквивалент, средство платежа) зависят от  потока иной природы, то  есть от  иной силы. Если деньги не подкрепляются потоком власти, который по сути является потоком войны, то они разрушаются, а вместе с ними исчезают и экономические функции меры стоимости и средства платежа. Именно это произошло с европейской экономикой после падения Каролингской империи, когда поток имперской власти иссяк. Европейскую экономику мог реанимировать только разрушительный/созидательный поток, то есть власть «варварской» детерриториализации, которая буквально возродила обмен и различные функции денег. У рыночной экономики нет никакой автономии, она не способна существовать автономно, независимо от потока власти, от силы «воинственной» детерриториализации. 10. «Власть заключается именно в том приоритете, который потоки высшей силы имеют над потоком низшей силы. Иными словами, думать о власти в контексте обмена и исходить из меновой стоимости — такая же глупая затея, как искать в механизме обмена условие производства высказываний. Поэтому порождение высказываний никогда не начинается с цепочки обмена, ведь на самом деле эта система обмена возникает или имеет значение только в связи с цепочкой иной силы — цепочкой созидания-разрушения». Deleuze G. Les conceptions de l’énoncé. 11. Ibidem. 12. Ibidem. Маурицио Лаццарато

81

С периферии империи викинги на ладьях и венгры на лошадях (поток мобильности, поток миграции, поток кочевников, поток воинов, превосходящих силой постоянное крестьянское население) набрасывались на империю, разоряли деревни, могилы и монастыри. Эти трофеи привели к некоторой разрядке, во всей Европе произошло высвобождение денег, благодаря чему в экономику вернулась монетарная сила, которую деньги полностью утратили, когда их функции оказались сведены лишь к покупательной способности и меновой стоимости. Это было капиталовложение посредством разрушения. Менее подвижный поток (крестьяне) подчинился кочевому и мобильному потоку (воинам-варварам). «Варварские» потоки представляют собой детерриториализированные потоки войны, но они и сами обладают детерриториализирующей силой. Если деньги как средство платежа, меры стоимости и т. д. являются детерриториализированным потоком, то их детерриториализирующая сила происходит не от самих денег, а от разрушительных/созидательных потоков власти, запущенных варварами (а  позднее — капиталистами или революционными силами). Бессильные денежные знаки получают свою силу от кочевого, миграционного, мобильного, варварского потока. Эти новые концепции денег позволяют расширить взгляды Маркса. В результате этих рассуждений мы можем заключить, что отношение между производством и оборотом перевернулось, так как теперь оборот, по-видимому, обладает приоритетом над производством. Но стоит особенно подчеркнуть тот факт, что у истоков этого переворота лежат резкие изменения в организации капитализма, произведенные двумя мировыми войнами. Две тотальные войны первой половины XX века радикально трансформируют марксистскую категорию «производства», поскольку производство различными способами становится частью оборота. Теперь производство — лишь момент в товарообороте (логистика) и момент в денежном обороте (финансы) и обороте информации (массмедиа и цифровая индустрия). В целом, как и утверждалось в феминистских теориях, производство отныне является лишь частью «социального воспроизводства». Производство подчинено возможности и  способности воспроизводить и контролировать совокупность отношений господства и соответствующие им стратегические оппозиции. Это еще один способ сформулировать главный тезис этой статьи: потоки власти, проистекающие из войны, определяют отношение между капиталом и его важнейшим институтом — деньгами. 82

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Библиография Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. Deleuze G. Les conceptions de l’énoncé. Cours du 4 juin 1973. URL: http://www. le-terrier.net/deleuze/anti-oedipe1000plateaux/1404-06-73.htm. Deleuze G. Les pourparlers 1972–1990. P.: Minuit, 1990. Foucault M. Leçons sur la volonté de savoir. Cours au Collège de France (1970–1971). P.: Gallimard; Seuil, 2011. Will É. Korinthiaka: recherches sur l’histoire et la civilisation de Corinthe des origines aux guerres médiques. P.: Éditions de Boccard, 1955.

Маурицио Лаццарато

83

MONEY, DEBT AND WAR Maurizio Lazzarato. An independent researcher, [email protected]. Keywords: money; debt; war; power; Karl Marx; Michel Foucault; Gilles Deleuze. The article analyzes how the flows of power that derive from war determine the relationship between capital and money, which is capital’s most important institution. As soon as the dollar was no longer convertible into gold, money became detached from its economic and commercial foundations and from its essential role in labor. Marx suggested two different views of money — one in Das Kapital and another in the Grundrisse. The paper elaborates the latter to argue that money assumes a directly political function. Michel Foucault and Gilles Deleuze provide the concepts of money on which the paper relies. Foucault finds the origin of money in debt, war and the state; Deleuze and Félix Guattari maintain that money is debt that derives from a new political relationship between debtor and creditor. Money as debt is functional only due to a flux of power and a flux of war. Money is the continuation of civil war by other, more political means; and it inscribes “the truth” into the play of power. Money as credit is a sign of power because it represents the possibility of choice, decision and command, that is to say the power of destruction or creation. Money as a means of payment, on the other hand, is a sign of powerlessness. Following Deleuze, the paper affirms that the economic functions of money (indication of value, store of value, unit of account, medium of exchange) depend on the dynamics of some other power. If money is not supported by a flow of power that is in essence a flow of war, it collapses, and the economic functions of indicating value and being the medium of exchange collapse with it. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-73-83

References Deleuze G. Les conceptions de l’énoncé. Cours du 4 juin 1973. Available at: http://leterrier.net/deleuze/anti-oedipe1000plateaux/1404-06-73.htm. Deleuze G. Les pourparlers 1972–1990, Paris, Minuit, 1990. Deleuze G., Guattari F. Anti-Edip: Kapitalizm i shizofreniia [L’Anti-Œdipe: Capitalisme et schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, 2007. Foucault M. Leçons sur la volonté de savoir. Cours au Collège de France (1970–1971), Paris, Gallimard, Seuil, 2011. Will É. Korinthiaka: recherches sur l’histoire et la civilisation de Corinthe des origines aux guerres médiques, Paris, Éditions de Boccard, 1955.

84

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Коммунизм или неофеодализм? Д жо д и   Д и н

Профессор, факультет политических наук, Колледжи Хобарт и Уильям Смит (HWS). Адрес: 300 Pulteney str., 14456 Geneva, NY, USA.

Ключевые слова: капитализм; феодализм; рефлексивизация; парцелляция; апокалиптизм. В своей статье Джоди Дин высказывает гипотезу о том, что мы присутствуем при перерождении капиталистической исторической формации в нечто новое, что можно предварительно назвать неофеодализмом. Капитализм перестает валоризоваться, то есть воспроизводить свои общественные условия, и порождает некие новые условия, в меньшей степени направленные на организацию коллективного труда и в большей — на принуждение и прямое доминирование. Происходит «рефлексивизация» капитализма в его отношениях господства, и последние становятся более эксплицитными. Дин указывает на четыре основных направления неофеодализации: парцелляцию (то есть фрагментацию с одновременным усилением) суверенитета, новую квазисословную иерархию (экспоненциальный рост неравенства), географическую поляризацию между мегаполисом и глубинкой, или хинтерландом (не только

по оси Север–Юг, но между центрами и небольшими городами внутри развитых стран), апокалиптическое воображаемое (от которого люди спасаются наркотиками). Все эти тенденции обнаруживают сходные черты в европейском Средневековье, но сегодня принимают совершенно иные общественные и технологические формы. Так, коммуникативный капитализм превращает граждан в тотально зависимых от платформ, в рамках которых они являются не свободными тружениками, а пассивными источниками данных. Если эта гипотеза верна, то паллиативные средства борьбы с несправедливостью, такие как демократия и свободные выборы, больше не будут работать. Автор формулирует альтернативу «коммунизм или феодализм» и утверждает, что в неофеодальной ситуации борьба за коммунизм в известной степени облегчается, так как и угнетение, и наличие предпосылок для коммунизма становятся более очевидными.

85

В

С В О Е Й новой книге «Капитал мертв» Маккензи Уорк ставит провокационный мысленный эксперимент: что, если на дворе уже не капитализм, а нечто худшее? Я не буду однозначно отвечать «да» или «нет» на вопрос Уорк, но представлю анализ текущего момента: какие тенденции ведут нас от капитализма к чему-то более страшному? В поддержку своего тезиса я хочу обратиться к знаменитой формуле Розы Люксембург: «социализм или варварство?». Моя ставка состоит в том, что сегодня мы должны выбирать между коммунизмом и  неофеодализмом. Капитализм потенциально стремится к  неофеодализму. Наша задача в том, чтобы преодолеть капитализм и перейти к коммунизму. Таким образом, преимущество обращения к Люксембург заключается в  политическом характере ее формулы. Тенденции не  полностью детерминируют ситуацию, но  оставляют пространство для политического действия и потребность в нем. Мы сами являемся частью этой ситуации, сами изображены на фотографии, которую снимаем. Капитализм превращается в нечто еще худшее. И все-таки мы можем вмешаться и предотвратить это. Под «капитализмом» я подразумеваю систему, в которой частная собственность, наемный труд и товарное производство лежат в  основе валоризации, или наращивания основного капитала1. Для собственного воспроизводства и легитимации капиталистическая система нуждается в специфической государственной форме, буржуазном правовом государстве, претендующем на  справедливость и нейтральность. Современный коммуникативный капитализм — это система, стремящаяся к неофеодализму, по мере того как ее собственные процессы становятся более интенсивными и обращаются против самих себя.

Перевод с английского Анны Егоровой. 1. «Валоризация» — перевод Марксова термина Verwertung — одно из центральных понятий экономической теории Антонио Негри, разработанной им в книге: Negri A. Marx Beyond Marx. N.Y.: Autonomedia, 1991 [1984]. Оно означает воспроизводство капиталом всего социального аппарата, позволяющего извлекать и накапливать стоимость. — Прим. пер. 86

Логос · Том 29 · #6 · 2019

«Коммунизм» для меня не означает некоего конца политики в гармоничной и лишенной противоречий тотальности. Психоанализ утверждает, что антагонизм неизбежен, учредителен для субъекта и общества. Коммунизм — это не рай на земле, но политическая форма, в которой на место производства в интересах накопления капитала меньшинством приходит производство для удовлетворения потребностей большинства, форма коллективной самоэмансипации пролетаризованных масс (Маркс выдвигает этот тезис в части, посвященной Парижской коммуне, в «Гражданской войне во Франции»). Повторюсь, я  принимаю брошенный Уорк провокационный вызов: что, если мы имеем дело уже не  с  капитализмом, а с чем-то худшим? В ответ я хочу очертить современные тенденции, которые указывают, что капитализм может превратиться в нечто худшее, в неофеодализм новых сеньоров и крепостных, микроэлиты платформенных миллиардеров и гигантского сектора услуг или сектора прислуги. Выделяя неофеодальные тенденции в ответ на вопрос Уорк, я исхожу из идеи Розы Люксембург о том, что капитализм всегда опирался и накладывался на другие способы производства и накопления и эксплуатировал их. Действительно, интегрируя некапиталистические отношения, капитализм делает их хуже, разрушая условия их существования и подчиняя чуждым законам. Сегодня, по мере того как процессы реального подчинения (субсумпции) труда капиталу обращаются против самих себя, капитализм превращается в  нечто худшее. Монопольная концентрация современного коммуникативного капитализма, стремительно растущее неравенство, подчинение государства рынку ведут к неофеодализму, где накопление осуществляется уже не только через производство товаров, но и посредством ренты, долга и власти. Например, на глобальном уровне в индустрии знаний и  технологий доходы от  ренты интеллектуальной собственности превышают доходы от  производства продукции2. В США доля финансовых услуг в ВВП превышает долю промышленных товаров3. Все меньше капитала повторно вкладывается в производство, вместо этого он накапливается на счетах, растрачивается или перераспределяется в  качестве ренты. А  значит, стоимость все меньше участвует в  создании новой стои 2. Westra R. Periodizing Capitalism and Capitalist Extinction. Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2019. P. 221. 3. Ibid. P. 221. Джоди Дин

87

мости, в  самовалоризации (Selbstverwertung). Процессы валоризации — наращивания основного капитала — вышли далеко за пределы фабрики, проникнув в сложные, спекулятивные, нестабильные сферы, в которых роль пристального надзора, принуждения и насилия все растет4. Коммуникативный капитализм находится на перепутье. Что дальше — коммунизм или неофеодализм? Коммунизм — это имя эмансипаторного и  эгалитарного способа общественного объединения, стремление к  которому требует от  нас организации и  участия в  борьбе. Неофеодализмом именуется нечто худшее, к чему стремится и во что превращается капитализм. Неофеодализм — это то, что нас ждет, если мы не сумеем дать отпор.

Четыре характеристики Можно выделить четыре взаимодополняющие характеристики неофеодализма: 1) парцелляция суверенитета; 2) иерархия и экспроприация с участием новых сеньоров и крестьян; 3) заброшенная глубинка и привилегированные города; 4) чувство незащищенности и катастрофизм. Рассмотрим каждую из характеристик. 1. Парцелляция суверенитета Историки-марксисты Перри Андерсон и Эллен Мейксинс Вуд видят в парцелляции суверенитета ключевую характеристику феодализма. Для понимания неофеодализма важны два аспекта парцелляции суверенитета: фрагментация и внеэкономическое принуждение. Во-первых, функции государства являются «вертикально и горизонтально фрагментированными»5. Поскольку различные политические и экономические игроки стремятся утвердить свое право и юрисдикцию, местные механизмы власти приобретают самые разнообразные формы. На место верховенства права приходят арбитраж и компромисс. Граница между законным и незаконным размывается6. 4. См. сноску 1. Самовалоризация означает здесь примерно то же, что валоризация — воспроизводство капиталом условий производства прибавочной стоимости через социальные механизмы. Но у Негри «самовалоризация» относится также к альтернативным механизмам самовоспроизводства рабочей силы самими рабочими, без капитала. — Прим. пер. 5. Meiksins Wood E. Citizens to Lords. L.: Verso, 2008. P. 166. 6. Wickam C. The “Feudal Revolution” and the Origins of Italian City Communes // Transactions of the Royal Historical Society. 2014. Vol. 24. P. 29–55. 88

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Во-вторых, по мере парцелляции суверенитета сливаются политическая и  экономическая власть. Сеньоры-феодалы извлекали стоимость из труда крестьян через правовое принуждение, которое было законным отчасти из-за  того, что феодалы сами устанавливали законы в  отношении подвластных им крестьян. Неофеодальные сеньоры, такие как финансовые институты или цифровые платформы, используют долг, чтобы перераспределять глобальное благосостояние от самых бедных к наиболее богатым. При неофеодализме, как и при феодализме, экономические игроки обладают политической властью над отдельной группой людей в силу установленных самими этими игроками условий. Вместе с тем политическая власть становится неотделимой от экономической власти и дополняет ее: кроме налогов, используются штрафы, залоги, изъятия активов, лицензии, патенты, право юрисдикции и пограничный контроль. При неофеодализме правовая фикция буржуазного государства, определяемая нейтральностью закона, действующего для свободных и равных индивидов, развеивается, а непосредственно политический характер общества вновь выходит на передний план. Обратимся к современным примерам фрагментации и слияния государственной и экономической власти, характерным для парцелляции суверенитета. Десять процентов мирового богатства лежит на счетах в офшорах, чтобы владельцы могли избежать налогообложения, то есть уйти от законов государства. Закон не распространяется на миллиардеров, которые обладают достаточной властью, чтобы обойти его. Кроме того, рыночная стоимость наиболее крупных IT-компаний превышает объем экономики большинства стран мира. Города и государства взаимодействуют с Apple, Amazon, Microsoft, Facebook и Google/Alphabet так, будто бы эти компании сами были суверенными государствами. В переговорах с ними города стремятся предложить привлекательные условия сотрудничества и в результате принимают условия корпораций. Сконцентрированное в  руках немногих огромное богатство обладает собственной учредительной властью, властью создавать собственные правила и отменять их. Более того, зарубежные инвесторы вправе подать в суд на правительства государств, обратившись в специальные международные трибуналы. Зачастую это происходит, когда законодательные нормы той или иной страны, созданные с целью защиты водных ресурсов, местного населения и  окружающей среды, становятся препятствием для наращивания прибыли с инвестиций. Значительное число подобных исков было подано канадскими горнодобывающими компаниями проДжоди Дин

89

тив правительств Латинской Америки. Как утверждают Мануэль Перес-Роча и Дженнифер Мур, ……корпорации вправе подавать иски против национальных правительств в частные трибуналы в обход государственных судов, например в Международный центр по урегулированию инвестиционных споров, аффилированный с Всемирным банком. Члены трибунала — это высокооплачиваемые корпоративные юристы, не связанные обязательством учитывать права местного населения или необходимостью защищать здоровье и окружающую среду7.

На место национального права приходят частные трибуналы8. Парцелляция и  фрагментация суверенитета происходят и на национальном уровне. Палестина — яркий тому пример: израильтяне незаконно строят свои поселения на палестинской земле под защитой вооруженных сил Израиля. А вот пример из США: нуждающиеся в денежных средствах местные власти используют сложную систему штрафов, чтобы напрямую изымать деньги у населения, нанося удар прежде всего по самым бедным. В своей последней книге «Наказание без преступления» Александра Натапофф обрисовывает чудовищные масштабы применения закона о мелких правонарушениях (misdemeanor law) в и без того гигантской пенитенциарной системе США. Людей из наиболее бедных слоев населения, как правило, не с белым цветом кожи, задерживают по  фиктивным обвинениям и  заставляют признать свою вину, чтобы избежать тюремного заключения, которое может последовать, если обвинение будет оспорено. Помимо того что признание вины фиксируется в личном деле, обвиняемым также приходится выплачивать многочисленные штрафы, непогашение которых (например, из-за их величины) грозит новыми платежами и  штрафами. Мы стали свидетелями того, как работает подобная система законного беззакония и  несправедливого правосу 7. Perez-Rocha M., Moore J. Mining Companies Use Excessive Legal Powers to Gamble With Latin American Lives // Truthout. 14.05.2019. URL: https://truthout.org/articles/mining-companies-use-excessive-legal-powers-to-gamble-with-latin-american-lives. 8. Международный центр по урегулированию инвестиционных споров основан в 1966 году и входит в Группу организаций Всемирного банка, то есть является специализированным учреждением ООН. 154 государства подписали и ратифицировали договор о вступлении в данный центр. Возможно, утверждение о частном характере этой организации нуждается в уточнении. — Прим. пер. 90

Логос · Том 29 · #6 · 2019

дия, во время протестов в Фергюсоне, штат Миссури, вызванных убийством Майкла Брауна: «Муниципальный суд города и  его полицейский аппарат открыто вытягивали миллионы долларов из малоимущего чернокожего населения»9. Полиции было поручено «производить аресты и выдавать повестки с целью повышения бюджетных поступлений»10. Подобно ставленникам феодалов, городские власти используют силу для экспроприации стоимости у народа. Приведу последний пример. Феодальная власть означает социальные отношения, основанные на присвоении излишков11. Разве не то же свойство имеют наши отношения с владельцами медиаплатформ коммуникативного капитализма? Новые феодалы присваивают прибавочную стоимость, создаваемую пользователями, — данные и метаданные, производимые нашими коммуникативными операциями. Для добычи «информационного» ресурса социальная субстанция апроприируется, хранится и разрабатывается с помощью объединенных в сеть личных средств связи. Общее становится частным, нас обкрадывают не просто с помощью пользовательских взносов, но  через «обратную связь», данные и метаданные, которые производит подключенная к сети жизнь. 2. Иерархия и экспроприация, новые «крестьяне» и «сеньоры» В самой своей основе феодальные отношения — это отношения неравенства. Мейксинс Вуд подчеркивает, что на Западе феодализм характеризовался прежде всего «эксплуатацией крестьян сеньорами в контексте парцелляризованного суверенитета»12. Андерсон напоминает нам, что эксплуататорские монополии, например водяные мельницы, находились под контролем феодалов. Крестьяне обязаны были молоть зерно на мельнице своего сеньора, притом что услуга была платной. Крестьяне не просто жили и трудились на не принадлежащей им земле, но вынуждены были подчиняться условиям, в которых феодал был, словами Маркса, «руководителем и властелином процесса производства, а следовательно, и всего общественного жизненного процесса»13. 9. Natapoff A. Punishment without Crime. N.Y.: Basic Books, 2018. P. 133. 10. Ibid. P. 134. 11. Comninel C. G. English Feudalism and the Origins of Capitalism // Journal of Peasant Studies. 2000. Vol. 27. № 4. P. 14. 12. Meiksins Wood E. Citizens to Lords. P. 168. 13. Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. М.: Территория будущего, 2007. С. 180. Андерсон цитирует 3-й том «Капитала» (Маркс К. КаДжоди Дин

91

Уже в 2010 году в своей знаменательной книге «Вы не гаджет» техногуру Джарон Ланир указал на появление крестьян и сеньоров интернета. Со стремительным ростом доходов и аппетитов гигантов IT-индустрии эта тема стала привлекать все большее внимание. Владельцы IT-компаний быстро превратились в миллиардеров благодаря дешевой рабочей силе, аутсорсингу значительной части задач внешним субподрядчикам, бесплатному труду пользователей, налоговым льготам, предоставляемым городами в  тщетной надежде создать дополнительные рабочие места, а также благодаря укреплению своей монополии на рынке. Евгений Морозов отмечает, что рост техногигантов сопровождается феноменом феодализации. Он пишет: Проблема (забудем на время о наболевшем вопросе защиты личных данных) в том, что эти компании практически не платят налогов. Страсть IT-гигантов к прорывным технологиям лишает смысла государственные программы модернизации, а щедрость этих компаний явно имеет границы. Более того, существует вероятность, что бесплатные сервисы приведут к  возникновению гиперсовременной формы феодализма, при котором всем, кто пользуется интернет-инфраструктурой, придется платить — не бойтесь, это будет не сложнее, чем пополнить карточку на метро, — за доступ ко всему, у чего есть экран или кнопка14.

Техногиганты из всего извлекают выгоду. Используя налоговые льготы, словно сбор дани, они отбирают деньги у местного населения. Присутствие этих компаний приводит к повышению стоимости аренды и цен на недвижимость, из-за чего снять квартиру по доступной цене становится невозможно, а малый бизнес и  простые люди разоряются. Исследования Шошанны Зубофф, посвященные «надзорному капитализму» (surveillance capitalism), раскрывают еще один аспект технофеодализма — военную службу. Подобно феодалам в услужении у короля, фейсбук и гугл сотрудничают с  могущественными государствами, предоставляя им информацию, которую те не могут получить самостоятельно, не нарушив закон. В целом эта хищническая сторона интернеттехнологий приобретает сегодня все более всепроникающий, бесцеремонный и неизбежный характер. питал. Т. 3 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 30 т. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1961. Т. 25. Ч. II. С. 455). 14. Morozov E. Tech Titans Are Busy Privatizing Our Data // The Guardian. 24.04.2016. URL: https://www.theguardian.com/commentisfree/2016/apr/24/ the-new-feudalism-silicon-valley-overlords-advertising-necessary-evil. 92

Логос · Том 29 · #6 · 2019

И если неверно утверждать, что сегодня мы живем в эпоху феодалов и крестьян, то можно с полной уверенностью сказать, что современное капиталистическое общество характеризуется стремительно растущим неравенством. Все больше становится миллиардеров, увеличивается разрыв между бедными и  богатыми, укрепляется система дифференцированного права. Защищая интересы корпораций и богачей, она ведет к разорению и даже грозит тюремным заключением выходцам из низших классов. В США экономическое неравенство поражает своими масштабами: экономическая мобильность в  Америке ниже, чем в  Англии, стране, где до сих пор существует земельная аристократия. «Платформизация» и приватизация земли — это тенденции, указывающие на возникновение иерархии и экспроприации, свойственных неофеодализму. Ник Срничек определяет платформы как «цифровые инфраструктуры, которые позволяют двум и более группам взаимодействовать»15. Позиционируя себя в  качестве посредников, платформы создают площадки для деятельности пользователей, то есть условия для их взаимодействия16. Google делает возможным поиск информации в невероятно насыщенной и постоянно изменяющейся информационной среде. Amazon позволяет нам с легкостью находить нужные товары, сравнивать цены и приобретать их как у популярных, так и у малоизвестных поставщиков. Uber помогает незнакомым друг с другом людям делить расходы на поездки. Airbnb предоставляет аналогичные услуги по съему апартаментов и коттеджей. Работа всех этих платформ становится возможной лишь благодаря производству и циркуляции огромного количества данных. Чем больше число пользователей, тем выше эффективность и производительность платформ. Их деятельность в конечном счете трансформирует среду, в которой они функционируют. Следовательно, как я подробнее покажу в части, посвященной сложным сетевым структурам, платформы стремятся к монополизации17. Не стоит забывать и о том, что пользователи должны подчиняться правилам и распоряжениям владельцев платформ. Срничек среди прочих рассматривает облачные и бережливые платформы. Широко известные сегодня «облака» (хотя куча пожирающих энергию серверов меньше всего похожа на «облачко») 15. Срничек Н. Капитализм платформ. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2019. С. 41. 16. Там же. С. 42. 17. Там же. С. 46. Джоди Дин

93

по запросу предоставляют вычислительные услуги, будь то для хранения данных, операционных систем или приложений. Компаниям не требуется покупать или иметь собственное ПО, они могут подписаться на него или арендовать по необходимости. Облачные платформы получают ренту и данные, позволяющие получать новую ренту. Бережливые платформы также являются рефлексивными, так как, не обладая собственностью, извлекают ренту благодаря подряду рабочей силы, которая сама заботится о своей работоспособности, профессиональной подготовке и технических средствах18. Главные примеры таких платформ — Uber и Airbnb, которые превращают средства потребления в средства накопления. Ваша машина предназначена не  для личного передвижения — она должна зарабатывать деньги. Ваша квартира — это не место проживания, а собственность, которую можно сдавать в аренду. В обоих случаях то, что считалось личной собственностью, превращается в инструмент для накопления капитала и данных феодалами платформ, владельцами Uber и Airbnb. Тенденцию к превращению работников в крестьян, то есть в тех, кто владеет средствами производства, но трудится на платформкапиталиста, можно назвать неофеодальной. Теперь к приватизации земли. За последние сорок лет в Великобритании более двух миллионов гектаров государственной земли (а это 10% всей земли Соединенного Королевства) было продано в частные руки. Согласно Бретту Кристоферсу, приватизация проходила сразу на нескольких уровнях, от местного до национального, по различным причинам и под покровительством различных институций, представляя собой «разрозненный и фрагментированный процесс»19. Кристоферс верно замечает, что Маркс видел в огораживании общественной собственности важнейшее условие капиталистического развития, поскольку огораживание сгоняло крестьян с земли и вынуждало их продавать собственную рабочую силу, чтобы выжить. Новый раунд приватизации характеризуется другими тенденциями, такими как «возрастающее накопление земель в частном секторе; превращение экономики Великобритании в экономику государства-рантье, то есть главную роль в ней приобретает рента, которую большинство платит богатому, владеющему землей меньшинству. Эти тенденции усиливают социальную напряженность»20. 18. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 69. 19. Christophers B. The New Enclosures. L.: Verso, 2018. P. 329. 20. Ibid. P. 4. 94

Логос · Том 29 · #6 · 2019

В  третьем томе «Капитала» Маркс подчеркивает, что «монополия земельной собственности является исторической предпосылкой и остается постоянной основой капиталистического способа производства»21. Вместе с тем, добавляет он, капитализм сам создает соответствующую ему форму собственности, равно как и собственные предпосылки, придавая новую форму существовавшим до  него объектам и  практикам. Uber превращает частные автомобили в средства накопления для находящихся за многие километры владельцев платформ. Современный процесс земельной приватизации, вместо того чтобы создавать основу для капиталистического развития, грозит превратить капитализм во что-то еще похуже — в неофеодализм, где миллиардеры покупают и монополизируют колоссальные площади земли. Приватизация земли также указывает на  то, что индивидуализация потребления сопровождается ростом неравенства, ведущим к возникновению новых сеньоров и крестьян. Не все потребители одинаковы. Некоторые из них — преданные клиенты, дающие клятву верности корпорации в  обмен на  баллы, скидки, льготы и другие виды вознаграждения за их службу в качестве потребителей. Сверхбогатые, превратившиеся в нечто вроде глобальной аристократии или мирового класса господ, надежно защищены от всех нас. Они состоят в закрытых клубах, летают на частных самолетах, а их дети ходят в частные школы. Что важнее, их богатство растет благодаря распространению механизмов прямой экспроприации, таких как комиссия за  любые банковские услуги, незаконное огораживание и насильственное выселение, дробление услуг на отдельные платные компоненты, хищения при выплате заработной платы, которые часто и совершенно беспрепятственно происходят там, где работники не  могут позволить себе услуги юриста. Финансовый сектор систематически ворует у бедных и раздает богатым. Ричард Вестра замечает: «Большая часть мудреной структуры финансиализации с  ее непрозрачными секьюритизированными инструментами построена на взрывном росте задолженности простого рабочего населения по ипотечным кредитам, кредитным картам, студенческим кредитам и т. д.»22. Такая же структура действует в международном масштабе, при этом целые страны вынуждены урезать социальное обеспечение, не в силах противостоять могущественным кредиторам. Конечно, стоит еще раз упомянуть IT-индустрию, которая 21. Маркс К. Капитал. С. 672. 22. Westra R. Periodizing Capitalism. P. 239. Джоди Дин

95

забирает наши данные — вне зависимости от того, открыты они для обмена или нет, — агрегирует, добывает и продает их на современном эквиваленте водяной мельницы. Мы не можем отказаться от телефонов и интернета, а значит, не можем избежать навязанной IT-компаниями экспроприации. 3. Город и глубинка Третья характеристика неофеодализма связана с  его пространственным измерением — сочетанием защищенных центров деловой жизни и окружающих их заброшенных пригородов. Пространственность неофеодализма можно также охарактеризовать в терминах разделения на город и деревню, городские и сельские территории, городские коммуны и  провинцию или, более абстрактно, внутреннее, отгороженное стеной от внешнего. Граница пролегает между территориями безопасности и опасными районами, между зонами процветания и нужды. Мейксинс Вуд замечает, что средневековые города были, в сущности, олигархиями, где «господствующие классы обогащались за счет торговли и финансовых услуг, предоставляемых королям, императорам и церкви. Коллективно они осуществляли свое господство над окружающей их деревней… тем или иным способом обогащаясь за ее счет»23. Андерсон описывает феодальное разделение между городом и деревней как «динамическое противостояние» между товарным обменом и натуральным хозяйством24. Коррелятом подобного разделения выступают гонимые невыносимыми условиями кочевники и мигранты, которые в поиске новых мест для жизни и работы неизбежно наталкиваются на неприступные стены. Страхи обретших защиту, но никогда не чувствующих себя в полной безопасности горожан рикошетом бьют по тем, кто и так находится на грани выживания. В  американской глубинке царят разруха и  запустение, а  ее обитатели еще предаются ностальгии по ушедшей эпохе капиталистического процветания, которая заронила в их сердца надежду, что они и их дети будут когда-то жить лучше. В книге On the Clock («Без перерыва») Эмили Гендельсбергер пишет: «Я повидала множество городков-призраков и заброшенных заводов в Кентукки, Индиане и Северной Каролине. Нельзя и двадцать минут

23. Meiksins Wood E. Citizens to Lords. P. 172. 24. Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. С. 147 96

Логос · Том 29 · #6 · 2019

проехать, не наткнувшись на них, — всюду разруха!»25 Лежащая на руинах промышленного капитала, эмигрировавшего в охоте за дешевой рабочей силой, американская глубинка легко может стать жертвой усиленной эксплуатации, которую несет с собой худший по сравнению с капитализмом уклад. Люди уже не производят товары, но борются за выживание: работают в колл-центрах и на складах, отовариваются в магазинах «Все за доллар» и питаются фастфудом. Снедающее провинцию отчаяние политически проявляет себя в организованных ее жителями движениях. Иногда они направлены на защиту окружающей среды (против фрекинга и строения нефте- и газопроводов), иногда на защиту земельных прав (против приватизации и экспроприации), иногда против урезания социального сектора (закрытия больниц и школ). В США вопрос о  праве иметь огнестрельное оружие политики используют, чтобы разжигать противостояние между городом и деревней. Сегодня мы также становимся свидетелями того, как раскол между городом и  провинцией воспроизводится внутри самих городов. Эта тенденция проявляется как в запустении бедных районов, так и в их последующей захватнической джентрификации. Пока города богатеют, все больше людей становятся бездомными; Сан-Франциско, Сиэтл и Нью-Йорк — наглядные тому примеры. Стоит отметить, что теория социального воспроизводства обретает первостепенное значение как ответ на  вырождение или утрату любой способности к воспроизводству базовых условий сносной жизни. Утрата этой способности проявляется в растущем количестве суицидов, тревоге и наркомании, в снижении рождаемости, продолжительности жизни, а в США и в психотическом саморазрушении общества — в стрельбе в школах и публичных местах. Признаками вырождения служат разрушенная инфраструктура и непригодная для питья вода. Вырождение начертано на телах людей и на их земле. Больницы и школы закрываются, система социального обеспечения приходит в упадок, а жизнь становится все более безысходной и неопределенной. На последних забастовках американские учителя требовали не просто повышения зарплат, — что остается важным вопросом, — но лучших условий для своих учеников, для детей. В своей последней книге Hinterland («Захолустье») Фил Нил указывает на тенденции, характерные для Китая, Египта, Украины и США. Во всех этих странах запустение охватывает целые горо 25. Guendelsberger E. On the Clock. N.Y.: Little Brown and Company, 2019. P. 166. Джоди Дин

97

да и регионы, а живущие в них люди стоят на пороге выживания. Описание нужды и социального расслоения на глобальной периферии, представленное Нилом, созвучно утверждениям ряда ученых-международников, сделанным тридцать лет назад. Уже в 1998 году Филипп Черни писал о «растущем отчуждении между глобальными центрами инноваций, коммуникаций и ресурсов (глобальными городами), с одной стороны, и обездоленной и фрагментированной провинцией — с другой»26. Черни уже тогда выражал опасения в связи с растущим неравенством и пауперизацией. Он отмечал, что по мере того, как огромные географические пространства лишаются доступа к инфраструктуре и обеспечению, «множество людей окажется „не у дел“, превратится в „деревенщину“, а некоторые даже объединятся в банды разбойников… будучи вынужденными либо просить милостыню в городах, либо грабить их, как в Средние века»27. 4. Чувство незащищенности и апокалиптизм Последняя, четвертая характеристика феодализма, необходимая для анализа неофеодальных тенденций современности, касается аффектов и субъективных переживаний, а именно чувства незащищенности, тревоги и приближающегося конца света. Эти аффективные ориентации объединяют и  связывают три предыдущие характеристики. Причин чувствовать себя в опасности сегодня достаточно. Катастрофа капиталистической экспроприации социальных излишков на фоне вопиющего неравенства и глобального потепления вполне реальна. Сегодня растет популярность непоследовательной, мистической идеологии неофеодализма, которая одновременно связывает различные аспекты апокалиптических сценариев и усиливает чувство надвигающейся катастрофы. Этой идеологии не чужды оккультизм, техноязычество и антимодернизм28. Примерами могут служить как мистическое юнгианство Джордана Питерсона, так и мифическая геополитика Атлантиды и Гипербореи Александра Дугина. Сюда же можно отнести Ника Ланда с его «темным просвещением» и «неореакционеров» вроде основателя PayPal мил 26. Cerny P. G. Neomedievalism, Civil War and the New Security Dilemma: Globalisation as Durable Disorder // Civil Wars. 1998. Vol. 1. № 1. P. 45. 27. Ibid. P. 55. 28. Этот аргумент был включен в статью благодаря докладам Кети Чухров и Марии Чехонадских на конференции по радикальной критической теории, прошедшей на острове Нисирос (Греция) летом 2019 года. 98

Логос · Том 29 · #6 · 2019

лиардера Питера Тиля, настаивающего на несовместимости демократии и свободы29. В  лекции 2012 года Тиль указывал на  связь феодализма и IT-стартапов: Ни основатели, ни гендиректора не имеют абсолютной власти. Это скорее похоже на архаичную феодальную структуру. Сначала человека наделяют всякого рода полномочиями и правами, а  потом, когда что-то  идет не  так, возлагают на  него всю ответственность30.

Примечательно, что феодальные структуры превращаются в орудие свободы. По мнению Кори Робина, подобные тенденции связаны с американским «демократическим феодализмом», который обещает «демократию в управлении другими, в точности так, как монарх управляет своими подданными»31. Хотя Тиль с радостью бы вовсе отказался от  демократии, он разделяет идею, что свобода — это защита привилегий, а привилегии служат выражением подлинной гениальности. Вместе с другими предпринимателями из Кремниевой долины Тиль стремится оградить свое состояние от посягательств демократии и выступает в защиту стратегии исхода и изоляции, предлагая богатым укрываться на островках в океане или даже на космических кораблях, чтобы уйти от уплаты налогов. В общем и целом появление подобной неореакционной идеологии демонстрирует, что доведенный до предела капитализм превращается в радикально децентрализованный неофеодализм. Идеология гораздо меньше помогает тем, кто остался по ту сторону неофеодального разделения. Чтобы заглушить боль безысходного, бессмысленного и бесконечно монотонного труда, в дело идут опиаты, алкоголь, еда и т. д. Гендельсбергер описывает состояние стресса, вызванное беспрестанным техническим надзором на работе: опоздание на несколько секунд, невыполне 29. См.: Finley K. Geeks for Monarchy: The Rise of the Neoreactionaries // TechCrunch. 23.11.2013. URL: https://techcrunch.com/2013/11/22/geeks-for-monarchy; Thiel P. The Education of a Liberation // Cato Unbound. 13.04.2009. URL: https://www.cato-unbound.org/2009/04/13/peter-thiel/education-libertarian. Я признательна Томиславу Медаку за то, что он отметил позицию Тиля и указал мне на данную лекцию. 30. Spencer K. A. Revenge of the Nerd-Kings: Why Some in Silicon Valley are Advocating for Monarchy // Salon. 13.04.2019. URL: https://www.salon. com/2019/04/13/why-some-in-silicon-valley-are-advocating-for-monarchy. 31. Робин К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Берка до Сары Пэйлин. М.: Издательство Института Гайдара, 2013. С. 148. Джоди Дин

99

ние нормы, слишком частые походы в туалет могут обернуться увольнением. «Депрессию и чувство тревоги» вызывают как напряженный, однообразный труд с низким уровнем ответственности, так и  работа, протекающая под пристальным техническим надзором32. Неопределенность расписания и  отсутствие гарантий заработной платы (а  хищение зарплаты встречается повсеместно) приводят к стрессу и оказывают губительное воздействие. Характерное для неофеодализма предчувствие конца света, по крайней мере в ряде случаев, переживается на личном, семейном или локальном уровне. Катастрофа, к которой может привести глобальное потепление, вряд ли заставит сильно переживать того, кто и так из поколения в поколение переживает катастрофу. Я  постаралась показать, что четыре характерные для европейского феодализма черты — парцелляция суверенитета, иерархия и  экспроприация, разделение на  город и  деревню, чувство незащищенности и  апокалиптизм  — релевантны для сегодняшней траектории развития капитализма. Взятые вместе эти характеристики позволяют нам увидеть в настоящем зародыши чего-то худшего, нежели капитализм, а именно неофеодализма, порождаемого капиталистическими процессами, которые начинают пожирать самих себя. Поясню, я не делаю исторических или эмпирических утверждений ни о фундаментальной структуре феодализма, ни о конкретно существовавших феодальных формациях. Я лишь обозначаю тенденции, которые позволят сделать настоящее понятным.

Демократия и фашизм — ложная оппозиция Называя «нечто страшнее» капитализма неофеодализмом, я  отвергаю идею о том, что основной конфликт настоящего сводится к противостоянию между демократией и фашизмом. В США об этой оппозиции много пишут либеральные газеты и говорят ведущие политики-капиталисты. Только какой смысл говорить о  том, что главной проблемой для демократии является угроза фашизма, когда большинство демократий представляют собой диктатуру буржуазии, систему правления, служащую интересам капитала и сильных мира сего? И правда, для кого это может стать новостью, учитывая растущую власть олигархов — финансистов, медиамагнатов и королей недвижимости, нефтяных и IT 32. Guendelsberger E. On the Clock. P. 125. 100

Логос · Том 29 · #6 · 2019

миллиардеров? Особенно поражает, с какой яростью политические лидеры олигархов в США, Бразилии, Венгрии, Польше, Чехии и Великобритании борются против коммунистов. Разговоры о том, что сегодня демократии угрожает поднимающий голову фашизм, отвлекают внимание от ключевой роли сетей глобального коммуникативного капитализма в усилении всеобщего недовольства и злобы. Риторика фашизма мешает увидеть причины, из-за которых правые пользуются успехом во вроде бы демократических странах. Эта риторика подает ненависть как нечто само собой разумеющееся, говоря о ней в терминах идентичности: такой человек и точка, его не переделаешь. Оппозиция демократия/фашизм не видит в правом повороте политизации. Вместе с тем ее причину следует искать в сфере экономики. Именно здесь сложные сетевые структуры производят чрезвычайное неравенство, систему, где победителю достается все или почти все. Сдвиг вправо — это реакция на рост неравенства. Жизнь становится все более безысходной и все менее предсказуемой. Профсоюзы слабеют. Развитие технологий ставит под вопрос существование целых отраслей, грозя сделать практически невозможным любое организованное сопротивление. Там, где левое движение слабо, или там, где ведущие СМИ и прокапиталистические политические партии препятствуют выражению левых взглядов, голосом народного гнева становятся те, кто готов критиковать эту систему. Сегодня это крайне правые. Перед лицом незащищенности и  разорения людям нужно за  что-то  зацепиться, нужно найти виновного. Правые предлагают идентичность, главными ингредиентами которой являются нация, церковь, семья. Они направляют недовольство против тех, кто угрожает этой идентичности: эмигрантов, социалистов, феминисток, сексуальных меньшинств. Концепция неофеодализма заставляет покинуть пространство идентичности и напрямую поставить вопрос о влиянии крайнего экономического неравенства на политическое сообщество и институты. Неофеодализм требует, чтобы мы обратили внимание на миллиардеров, которые выводят триллионы долларовых активов и стеной ограждают свои анклавы от миллионов людей, которым грозит стать беженцами из-за изменения климата, от сотен миллионов тех, кому в жизни вряд ли светит что-то большее, чем борьба за выживание. Грубо говоря, если мы признаем, что капитализм превращается в неофеодализм, то сможем отбросить надежды, будто выборы или незначительные реформы могут хоть как-то улучшить сегодняшнее катастрофическое положение. Джоди Дин

101

Называя текущие тенденции «неофеодальными», я указываю на изменения в трудовых отношениях. Сегодня идеал свободного договорного труда, оправдывающий и скрывающий принудительные классовые отношения, несостоятелен. Сегодня никому и во сне не привидится, что социальные отношения обогащения основаны на добровольном согласии. В странах глобального Севера с их экономикой услуг большинство людей занято в сфере обслуживания. У многих возникает чувство, что их телефоны, велосипеды, автомобили, дома уже не являются личной собственностью, но превратились в средства производства или средства получения ренты. Привязанные к платформам, жизненно необходимые товары потребления становятся средствами накопления капитала для владельцев этих платформ. Некоторые из нас еще тешат себя надеждой, что занимаются творческой деятельностью и принадлежат к привилегированному классу работников интеллектуального труда. Вместе с тем все больше работы делается бесплатно или без гарантии оплаты. Занятые в сфере знаний специалисты, как и поденные рабочие, часто конкурируют между собой за контракты — победитель соревнования награждается зарплатой. Большинство из нас принадлежит к не имеющему собственности низшему классу. Чтобы выжить, мы должны обслуживать потребности тех, кто получает большие дивиденды (работая личными помощниками и тренерами, репетиторами, нянями, поварами, уборщиками). Согласно докладу Бюро статистики труда США, через десять лет наибольшим спросом будут пользоваться персональные сиделки, то есть не профессиональные врачи, а социальные работники, помогающие человеку с личной гигиеной и уборкой33. Когда-то таких людей называли слугами. Их и без того низкая зарплата становится еще меньше из-за выплаты долгов, пошлин, штрафов и аренды. В США налоги с населения перераспределяются в пользу корпораций. Например, в 2018 году 57 компаний, включая Amazon, не просто не платили налоги, но даже получили деньги от  государства через налоговые льготы. Правительство США выкачивает деньги из своих граждан и отдает их корпорациям. В марксистско-ленинистской традиции оптимизм в отношении коммунизма отчасти связан с тем, что коммунизм вырастает из капитализма, строится на возникших при капиталистиче 33. Thompson D. Why Nerds and Nurses are Taking Over the U.S. Economy // The Atlantic. 26.10.2017. URL: https://www.theatlantic.com/business/archive/2017/10/ the-future-of-jobs-polarized-unequal-and-health-care/543915. 102

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ском способе производства организационных и инфраструктурных предпосылках и производственных фондах. Хотя кризисы перепроизводства всегда приводили к огромным потерям и разорению, сложно было поверить, что буржуазия доведет общество до полного уничтожения. Новые сеньоры антропоцена — миллиардеры от финансов, IT, медиа, недвижимости, перевозок и углеводородов — не остановятся ни перед чем. В погоне за собственными интересами они готовы разрушить хоть целый мир, чтобы сохранить свои безмерные богатства. На этапе абсолютного подчинения (субсумпции) труда капиталу система оборачивается против самой себя, превращаясь из способа производства в  способ уничтожения, разорения, непроизводительного обогащения. Накопление капитала происходит уже не  через эксплуатацию труда, но  посредством экспроприации, ренты, долгов и штрафов.

Не просто параллель, но тенденция Кому-то  мои доводы в  пользу концепции неофеодализма покажутся немарксистскими. Для кого-то марксизм сводится к упрощенной, детерминистской теории этапов и переходов, где капитализм возникает из феодализма, а следующим этапом неизбежно будет социализм. Я думаю иначе. Маркс тоже думал иначе. Он признавал сосуществование различных способов производства и указывал, что такое сосуществование может усиливать отдельные тенденции в  различных способах производства, усугубляя нищету и угнетение. В этом же ключе Роза Люксембург обратила внимание на то, что капитализм нуждается в некапиталистических формациях, внешних по отношению к нему. Люксембург показывает, что первоначальное накопление характерно не только для феодальной эпохи, как считал Маркс, но является непременным условием капитализма на протяжении всей истории его существования. Непосредственное присвоение (вместо обмена) — еще одна характеристика капитализма, правило, а не исключение. Концепция расового капитализма основывается на схожем понимании: капитализм никогда не сводился к эквивалентному обмену, последний всегда был буржуазной выдумкой. Развитие капиталистической промышленности было возможно лишь благодаря рабству и колониям. Капитализм всецело зависит от силового принуждения, внеправового обогащения, принудительных изъятий и разорения, ему необходима укорененная, передающаяся по наследству иерархия. Джоди Дин

103

В посвященном США исследовании Карен Оррен указывает на взаимное пересечение феодальных и капиталистических институтов, а также трудовых отношений. Она отмечает, что закон господства и подчинения продолжает действовать и в XX веке. Вслед за Андерсоном и Мейксинс Вуд, которые в своем анализе феодализма подчеркивали роль парцелляции суверенитета в установлении иерархии, Оррен пишет: «Феодальное общество представляло собой огромный улей разрозненных территорий и сфер влияния с их собственными привилегиями и правовыми институтами, обслуживающими интересы правящих. Каждая территория обладала собственным моральным кодексом, вписанным в более широкий контекст феодальной этики иерархии»34. В США рабочие подчинялись скорее обычаю, нежели закону, поскольку суды отказывались рассматривать их дела. С точки зрения закона господ и рабов рабочими становились не в результате заключения трудового договора, но в силу статуса, неотделимого от индивида35. Как уже говорилось выше, Кори Робин также отмечает устойчивость феодальных отношений в США. «Приоритет консервативной позиции состоит в поддержании частных режимов власти», — пишет он. «Позвольте всем стать демократическими критиками государства; но убедитесь, что они остаются феодальными подданными в семье, на заводе, в поле»36. Таким образом, мы наблюдаем многочисленные примеры сосуществования различных режимов власти и производства, в частности капиталистического и феодального, когда феодальные отношения личной зависимости помогают создавать условия капиталистического производства и усиливают капиталистическую эксплуатацию37. Описывая «кажущиеся феодальными элементы» экономики Латинской Америки, Эндре Гундер Франк вносит свой вклад в развитие дискуссии. То, что выглядит «феодальным» в случае Латинской Америки, изучением которой занимался Франк, для него лишь эффект империалистического «экономического развития»38. Напомним, что Ленин теоретически осмыслял империализм в терминах возрастающей концентрации капитала, монопо 34. Orren K. Belated Feudalism. N.Y.: Cambridge University Press, 1999. P. 40–41. 35. Ibid. P. 74. 36. Робин К. Реакционный дух. С. 51–52. 37. См. также: Shlapentokh М., Woods J. Feudal America: Elements of the Middle Ages in Contemporary Society. University Park, PA: Pennsylvania State University Press, 2011. 38. Frank A. G. Not Feudalism, Capitalism // Monthly Review. 1963. Vol. 15. № 8. P. 470. 104

Логос · Том 29 · #6 · 2019

лий и финансовой олигархии. Современные сложные сети — цифровые, коммуникационные, информационные — усиливают эти тенденции, вызывая стремительный рост неравенства по модели степенного распределения (разработанной Вильфредо Парето). Выводы Франка о Латинской Америке сегодня релевантны как для США и Великобритании, так и для всего мира (хотя и в разной степени): неофеодализм — продолжение империализма. Этот тезис станет понятнее, если взглянуть на структуру сложных сетей. Альберт-Ласло Барабаши в  своей книге Linked («Связанные, подключенные») вычленяет формальные характеристики степенного распределения в комплексных сетях, то есть таких, отличительными чертами которых являются свобода выбора, рост, предпочтительное присоединение. В таких сетях люди самостоятельно решают, с кем они хотят вступать в контакт, а с кем нет. Количество соединений с течением времени возрастает, и поэтому люди склонны выбирать то, что нравится другим, а не то, о чем почти никто не знает. Например, популярная книга, ресторан или интернет-сайт имеют примерно в два раза больше соединений/ссылок, чем стоящие на втором месте в списке популярности; второе место собирает в два раза больше «линков», чем третье, в то время как различия между позициями, находящимися в конце пищевой цепи, в конце графика распределения, несущественны. С помощью графика степенного распределения можно изобразить ситуацию, когда победитель забирает все или почти все. Находящийся на вершине имеет гораздо больше, чем те, кто находится снизу. Распределение происходит не по нормальной кривой, а напоминает скорее длинный хвост. У наиболее популярных людей в твиттере — более 100 миллионов подписчиков, у  тех, кто находится на  девятом или десятом месте — около 50 миллионов, а  у  рядовых пользователей — около 200 подписчиков. Еще один пример: представьте себе организацию или учреждение, где 20% сотрудников делают 80% работы; в школе, университете или активистских группах некоторые занимают собой все пространство, лишь немногие постоянно говорят и выступают. Чтобы сделать это пространство более равноправным, требуется вмешательство. Структура сложных сетей требует включения: чем больше элементов в сети, тем выгоднее для тех, кто на самом верху. Возникает конкуренция за внимание, ресурсы, деньги, рабочие места — за все, что имеет сетевую форму. Это, в свою очередь, приводит к  концентрации. Таким образом, результатом свободного выбора, роста и преференциальной привязанности является иерархия, степенное распределение, при котором верхние слои Джоди Дин

105

общества имеют гораздо больше, чем нижние. Другой способ выразить ту же точку зрения: иерархия имманентна сетям. Она не навязывается извне. Преодоление иерархии, борьба с ней требуют внешнего вмешательства, разрыва, который отсечет голову гидры, нарушив работу системы, производящей неравенство. Другими словами, ликвидация имманентных иерархий требует политики. Когда мы осознаем, что цифровые сети превращают нас в постоянных производителей данных, этого сырья коммуникативного капитализма, мы сможем еще лучше понять феномен неофеодализма — подчинение неизбежно. Классическое различие между феодализмом и  капитализмом заключается в  том, что феодализм основывается на прямой экспроприации, а капитализм — на  свободной продаже рабочей силы свободными работниками. Маркс, конечно, ясно дал понять, что эта выдумка перестает работать в «сокровенных недрах производства», где капиталист и рабочий не равны друг другу. Он также наглядно показал, какую роль колониализм и работорговля играют в развитии капитализма. На сетевой социальной фабрике даже вымысел о свободном производстве утратил всякую силу. Общение, взаимодействие и  даже перемещение в  социальном пространстве генерируют данные, которые предназначены не  для нас, а  для других. Наши жизни и  взаимоотношения превратились в  ресурс для накопления капитала. Капитализм не  может сохранять норму прибыли, эксплуатируя производительный труд. Сегодня он эксплуатирует потребление, извлекая прибавочную стоимость из ресурса данных, которые затем можно вновь использовать для воздействия на труд, производство, оборот, финансы и долг. В таких крайне расистских обществах, как Соединенные Штаты, после десятилетий борьбы против расового, гендерного и этнического неравенства трудно поверить, что буржуазные вымыслы о свободе и равенстве когда-либо могли легитимировать рыночные отношения. Сегодня богатые и белые не чувствуют необходимости оправдывать несправедливое распределение. Теперь это наша задача — доказать, что мы имеем право хоть на что-то. Империализм привел к тому, что монопольный капитал может заставить государства снижать налоги, предоставлять налоговые льготы и преференции, вступать в соглашения, которые заменяют государственные суды частными трибуналами. Поставленные в зависимость от капитала государства продают государственную собственность и активы, ищут способы привлечь застройщиков 106

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и реализуют стратегии, привлекательные для богатых и губительные для бедных. Неофеодализм отнюдь не вызван консервативным стремлением вернуться к  прежней политико-экономической форме. Скорее он является продолжением, рефлексивизацией империализма в условиях коммуникативного капитализма. Структура сложных сетей показывает, почему современный капитализм стремится к неофеодализму. Комплексные сети подрывают равенство и усиливают иерархию посредством инклюзивности, свободного выбора и демократического участия. Иерархия — неотъемлемая черта сетей, характеризующихся свободой выбора, ростом и предпочтительным подключением. В то же время при коммуникативном капитализме практики, связанные с демократией, такие как свобода слова и дискуссии, концентрируются в отдельно стоящие аффективные сети, где политика сводится к ежедневно высказываемому негодованию. Освобожденное от пут демократии, но все еще претендующее на  демократическую легитимность государство превращается в изощренный инструмент принуждения, наблюдения и контроля, становится средством поддержания порядка в условиях экспроприации, всеобщего разорения и фрагментации. В Соединенных Штатах это приводит к тому, что финансирование выделяется тюрьмам, а не школам, создаются новые отделения полиции, а не базовая инфраструктура (мосты и дороги), субсидии получают корпорации, а не население.

Политический смысл гипотезы неофеодализма Одна из проблем, с которой сегодня сталкиваются левые, заключается в том, что некоторые наиболее популярные идеи усиливают неофеодализм или, по  крайней мере, не  могут быть противопоставлены ему, поскольку сами эти идеи — часть неофеодального воображения. Локализм лишь усиливает парцелляцию суверенитета. Технологические и  платформенные подходы укрепляют иерархию и  неравенство. Муниципализм усугубляет разрыв между городом и деревней, ведущий к оскудению последней. Требования субсидий для фермерских хозяйств выглядят так, будто крестьянская экономика все еще существует. И  это сегодня, когда половина населения планеты живет в  городах (включая 82% жителей Северной Америки и 74% европейцев), а  миллионы людей становятся беженцами, покидая свои дома из-за изменения климата, войн и коммерческих захватов земли. Конечно, жители внутренних районов страны сталкиваДжоди Дин

107

ются с  политическими, культурными и  экономическими условиями, в которых невозможно выжить, занимаясь исключительно сельским хозяйством (примерно 50 стран мира — это страны с низким уровнем доходов, испытывающие дефицит продовольствия; большинство из них несет основную тяжесть последствий изменения климата; почти все они находятся в Африке). Аналогичным образом идея всеобщего базового дохода является несостоятельной стратегией, направленной лишь на обеспечение выживания (survivalist approach). Базового дохода должно быть вполне достаточно, чтобы удержать людей во внутренних районах страны, но  не  для того, чтобы переехать в  города, жизнь в которых будет им не по карману. Четвертый элемент неофеодализма — чувство незащищенности и надвигающегося апокалипсиса — проявляется в том, что левые больше всего беспокоятся о грядущей катастрофе и конце света, как будто ближайшая сотня лет просто не имеет значения. Взятые вместе эти позиции рисуют будущее, в  котором небольшие группы фермеров занимаются натуральным сельским хозяйством и производят домашний сыр, возможно, неподалеку от городов-анклавов, где вооруженные дронами работники техноиндустрии, подобно участникам движения выживальщиков, экспериментируют с городскими садами. Такие группы воспроизводят свою жизнь совместно, однако воспроизводимое ими общее (commons) неизбежно является недостаточным, локальным, а в некотором смысле исключительным и элитарным. Исключительным, поскольку количество производимых благ обязательно ограничено; элитарным, потому что потребности таких сообществ имеют узкую культурную специфику, не являются всеобщими. Это похоже на идею о том, что в будущем будут только «классные» города, со всех сторон окруженные органическими фермами (и  не  важно, каким именно будет способ производства в  сельском хозяйстве). Фермеры сами решили стать фермерами или они ими родились? Принадлежит ли земля фермерам? Или они делят право собственности с кем-то еще? Могут ли они экспортировать свою продукцию? А как насчет скрытых условий, которые обеспечивают существование «классных» городов — строителей, уборщиков и тех, кто поддерживает инфраструктуру, поставщиков транспорта и связи, тех, кто заботится о здоровье, образовании и детях? Для них эти города такие же «классные»? Как эти города связаны друг с другом? Не похожи ли они на федерацию крепостей, окруженных множеством стен и границ, которые охраняются полицией от номадов и варваров, 108

Логос · Том 29 · #6 · 2019

населяющих городские пригороды? Или же процветание на этой гостеприимной для немногих планете фактически подразумевает существование огромного невидимого государства, которое способно захватить и сравнять с землей целые отрасли этой углеводородной экономики? Популярные левые идеи оказываются в  фарватере неофеодальных тенденций, предлагая предоставить самим себе глубинку, сельские районы и небольшие города, не пожинающие плодов бурного экономического роста, и  культивировать те элементы городского развития, которые идут на  благо богатым и  образованным (в  нашем роботизированном будущем). Вместо картины освобождения рабочего класса эта модель просто не видит рабочий класс. Когда речь заходит о работе, некоторые левые настаивают на том, что мы должны исходить из идеи преодоления работы, рисуя буколические пейзажи фермерских хозяйств или портреты счастливых айтишников, не ведающих бед. О, светлое будущее нематериального труда! Сегодня, когда ни для кого не секрет, насколько тяжела работа в колл-центрах, не говоря уже о психологических травмах сотрудников, которые занимаются мониторингом нарушений или незаконного контента на сайтах типа фейсбука, идея «нематериального труда» представляется абсолютно неадекватной. Очевидно, что концепция «пост-работы» игнорирует тяжелую и легкую промышленность, производство и обслуживание инфраструктуры, широкий спектр труда, необходимого для общественного воспроизводства, и жизненно важную государственную структуру. Учитывая, что большинство американских городов находятся на побережье, в этой модели отсутствует институциональная база, необходимая для реакции на изменение климата. Неофеодальная гипотеза позволяет нам увидеть как привлекательность, так и слабость популярных левых идей. Они привлекательны, потому что резонируют с господствующим здравым смыслом. Они слабы, потому что господствующий здравый смысл — это выражение неофеодальных тенденций.

Коммунизм? Те, кто не разделяет левых идей, уже критиковали текущее положение вещей, указывая на неофеодальные тенденции. Глава российской Антимонопольной службы предостерегает об опасности «экономического феодализма… где нет частного сектора, нет капиталистических отношений, а есть только сеньоры и их вассаДжоди Дин

109

лы»39. Обеспокоенность Игоря Артемьева в связи с государственным вмешательством в российскую экономику созвучна критике, высказанной шведским экономистом Андерсом Аслундом; целый ряд его статей посвящен неофеодальному капитализму в России. Если при анализе ситуации в России неофеодализация воспринимается как результат действий государства, то консервативные и  либертарианские экономисты в  США считают, что массовое крепостничество возникает из  «зеленого элитизма» устойчивого развития и  «хипстерского» сокращения рабочих мест, которые позиционируются как неотъемлемые компоненты идеологии Кремниевой долины, Голливуда, миллиардеров от IT и высокоскоростных железных дорог. Например, Джоэль Коткин утверждает, что устойчивое развитие — это либеральная политика богатых, наносящая вред большинству. Он замечает, что в энергетике, агропромышленном комплексе и строительстве занято больше людей, чем в высоких технологиях и финансах, а это означает, что эти отрасли лучше отвечают потребностям большинства. Коткин пишет: «Старый экономический режим делал упор на рост и восходящую мобильность. Новый экономический порядок, напротив, скорее ориентирован на „устойчивость“ (это понятие выдает феодальное мировоззрение), а не на стремительный экономический рост»40. Выражая противоречия в капиталистическом классе на языке разделения между элитой и народом (типичного для популизма), Коткин представляет ситуацию так, будто нефтегазовый сектор служит интересам большинства. Главными врагами выступают высокие технологии, финансы и глобализация, которые угрожают «создать новый социальный порядок, более близкий к  феодальным структурам — из-за  непреодолимых препятствий для социальной мобильности, — чем к  промышленному капитализму, хотя и весьма хаотичному на ранних стадиях развития». В этой либертарианской фантазии феодализм встает на место врага, которое ранее занимал коммунизм. Угроза централизации и угроза частной собственности — эти элементы идеологии остаются неизменными. Подобные опасения правых указывают на то, что должны перехватить левые, а именно на коммунистическую альтернативу неофеодализму. Рассмотренные нами четыре характеристики нео 39. Russian Watchdog Warns State’s Role in Economy is Growing // The Moscow Times. 06.05.2019. URL: https://www.themoscowtimes.com/2019/05/06/ russian-watchdog-warns-states-role-in-economy-is-growing-a65497. 40. Kotkin J. The New Class Conflict. Candor, NY: Telos Press, 2014. P. 11. 110

Логос · Том 29 · #6 · 2019

феодализма позволяют выявить возможности, которые при наличии политической организации и воли возможно перенаправить в другое русло. Парцелляция может быть переосмыслена как необходимое для коммунистического универсализма ослабление национального государства. В парцелляции суверенитета можно увидеть не просто раздробленность, но разделение элементов, которые можно преобразовать в новые глобальные государственные структуры, необходимые для борьбы с надвигающейся катастрофой. Транснациональные организации — от финансовых институтов, корпораций и социальных сетей до партий, тематических союзов и политических образований — свидетельствуют о возможности объединения структур поверх национальных государств. Нетрудно представить их преобразование в институты глобального коммунизма, служащие не накоплению капитала и защите привилегий миллиардеров, а эгалитарному процветанию большинства в эпоху всеобщей эмансипации. Чтобы это произошло, нужна политическая борьба — капиталистический класс добровольно не уступит. Но  парцелляция суверенитета свидетельствует о  том, что власть капитала не столь нерушима, как может показаться любому из нас. Это позволяет нам представить, как из сложного клубка ассоциаций, которые выходят за рамки простой геометрии вертикали и горизонтали или клише локальной и глобальной географии, может сформироваться международное коммунистическое государство. Разделение на феодалов и крестьян, экспроприация, неравенство и иерархия могут быть выражены в левой политической программе. Для коммунистов это разделение служит свидетельством классового конфликта, в котором они встают на сторону крестьян и  обездоленных; один из  важных примеров в  этом направлении — движение Via Campesina. Уничтожая класс господ, мы упраздняем частную собственность и экспроприируем средства коммуникации, производства, транспорта и т. д. — так, чтобы производство служило потребностям человека. Нетрудно избавиться от триллионов долларов фиктивного капитала — капиталистическая система делает это регулярно. Но мы сделаем это целенаправленно. И нам следует обсудить, какие технологии мы хотим иметь и какие из них нужны, а также каковы реальные затраты на их производство. Например, готовы ли мы трудиться на колтановых рудниках ради сотовых телефонов? Хотим ли мы полностью отказаться от сбора метаданных или можно найти способы их использования для более точной оценки потребностей и нужд? Джоди Дин

111

Освободившись от ограничений, связанных с накоплением капитала, мы, наконец, смогли бы сами принимать решения о своей коллективной жизни, вместо того чтобы этот жизненно важный выбор тайно делали за нас. Что касается городов и отдаленных районов, то, если мы покончим с экономикой накопления капитала, станет возможным устранить неравенство между городом и деревней, а также причины этого неравенства — разделение труда. Если говорить о том, что можно сделать прямо сейчас, более конкретно, то мы, как коммунисты, отстаивающие интересы «глубинки», видим новые возможности для организованной борьбы, основанной на текущих тенденциях. Так, один из вариантов стратегии — маоистское окружение городов. Во всяком случае ужесточение политики в отношении мигрантов и беженцев, классовая борьба, разворачивающаяся в различных формах на окраинах городов, и растущий гнев жителей провинции — тенденции, которые со всей очевидностью заявили о себе во Франции, а также в избирательной политике, увенчавшейся правым поворотом в США, Венгрии, Польше, Канаде и других странах, — все это очерчивает поле реальной борьбы, исход которой не предрешен. Правый поворот — не злой рок. Все зависит от организации, способности предложить политическую стратегию, которая учитывает широкий спектр человеческих потребностей и чаяний, дает возможность процветания. Наконец, вместо того чтобы страдать от чувства незащищенности и грезить о надвигающемся конце света, мы можем — и должны — развивать коммунистические добродетели солидарности, мужества, дисциплины и уверенности, добродетели, которые возникают из чувства товарищества и порождают его. Перед нами выбор: либо все это, либо неофеодализм. Подведем итог. Я начала с того, что сегодня нам нужно думать уже не о капитализме, а о чем-то худшем — неофеодализме. Это не значит, что капиталистических отношений производства и эксплуатации больше не существует. Это означает, что другие аспекты капиталистического производства — экспроприация, господство и  сила — стали настолько существенными, что любые разговоры о фикции свободных и равных игроков, встречающихся на рынке труда, сегодня утратили всякий смысл. Это означает, что рента и долг в большей степени способствуют накоплению капитала, нежели прибыль, и что разрыв между осуществляемой работой и заработной платой не укладывается в рамки производительного труда. Следовательно, можно говорить о том, что буржуазное государство претерпевает серьезные изменения. Когда 112

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Ленин назвал империализм последней стадией развития капитализма, он ясно показал, что капиталистические отношения все еще существуют, но в новой форме, поэтому монополия, финансы и территориальное разделение мира требуют другого анализа. Неофеодализм также может помочь нам переосмыслить порожденные коммуникативным капитализмом тенденции. Люксембург настаивала на  том, что империализм — это следствие специфической потребности капитализма во  внешнем; капитализм всегда опирается на материалы и труд, которых он не производит. Но что происходит, когда капитализм приобретает глобальные масштабы? Он обращается против самого себя, полностью подчиняя себе человеческую жизнь с помощью цифровых сетей и повсеместного распространения персонализированных средств связи. Эта рефлексивизация порождает законы степенного распределения, крайнее неравенство, новых сеньоров и крепостных, огромные состояния и нищету, а также ведет к парцелляции суверенитета, когда немногочисленные богачи отгораживаются от огромных масс бедняков, ютящихся на заброшенных окраинах. Избежать этого — противостоять этому — может только организованная политическая борьба за коммунизм. Библиография Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. М.: Территория будущего, 2007. Маркс К. Капитал. Т. 3 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 30 т. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1961. Т. 25. Ч. II. Робин К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Берка до Сары Пэйлин. М.: Издательство Института Гайдара, 2013. Срничек Н. Капитализм платформ. М.: ИД ВШЭ, 2019. Cerny P. G. Neomedievalism, Civil War and the New Security Dilemma: Globalisation as Durable Disorder // Civil Wars. 1998. Vol. 1. № 1. P. 36–64. Christophers B. The New Enclosures. L.: Verso, 2018. Comninel C. G. English Feudalism and the Origins of Capitalism // Journal of Peasant Studies. 2000. Vol. 27. № 4. P. 1–53. Finley K. Geeks for Monarchy: The Rise of the Neoreactionaries // TechCrunch. 23.11.2013. URL: http://techcrunch.com/2013/11/22/geeks-for-monarchy. Frank A. G. Not Feudalism, Capitalism // Monthly Review. 1963. Vol. 15. № 8. P. 468–478. Guendelsberger E. On the Clock. N.Y.: Little Brown and Company, 2019. Kotkin J. The New Class Conflict. Candor, NY: Telos Press, 2014. Meiksins Wood E. Citizens to Lords. L.: Verso, 2008. Morozov E. Tech Titans Are Busy Privatizing Our Data // The Guardian. 24.04.2016. URL: http://theguardian.com/commentisfree/2016/apr/24/ the-new-feudalism-silicon-valley-overlords-advertising-necessary-evil. Natapoff A. Punishment without Crime. N.Y.: Basic Books, 2018. Джоди Дин

113

Negri A. Marx Beyond Marx. N.Y.: Autonomedia, 1991 [1984]. Orren K. Belated Feudalism. N.Y.: Cambridge University Press, 1999. Perez-Rocha M., Moore J. Mining Companies Use Excessive Legal Powers to Gamble With Latin American Lives // Truthout. 14.05.2019. URL: http://truthout.org/ articles/mining-companies-use-excessive-legal-powers-to-gamble-with-latin-american-lives. Russian Watchdog Warns State’s Role in Economy is Growing // The Moscow Times. 06.05.2019. URL: http://themoscowtimes.com/2019/05/06/ russian-watchdog-warns-states-role-in-economy-is-growing-a65497. Shlapentokh М., Woods J. Feudal America: Elements of the Middle Ages in Contemporary Society. University Park, PA: Pennsylvania State University Press, 2011. Spencer K. A. Revenge of the Nerd-Kings: Why Some in Silicon Valley are Advocating for Monarchy // Salon. 13.04.2019. URL: http://salon.com/2019/04/13/ why-some-in-silicon-valley-are-advocating-for-monarchy. Thiel P. The Education of a Liberation // Cato Unbound. 13.04.2009. URL: http://cato-unbound.org/2009/04/13/peter-thiel/education-libertarian. Thompson D. Why Nerds and Nurses are Taking Over the U.S. Economy // The Atlantic. 26.10.2017. URL: http://theatlantic.com/business/archive/2017/10/ the-future-of-jobs-polarized-unequal-and-health-care/543915. Westra R. Periodizing Capitalism and Capitalist Extinction. Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2019. Wickam C. The “Feudal Revolution” and the Origins of Italian City Communes // Transactions of the Royal Historical Society. 2014. Vol. 24. P. 29–55.

114

Логос · Том 29 · #6 · 2019

COMMUNISM OR NEO-FEUDALISM? Jodi Dean. Professor, Department of Political Science [email protected]. Hobart and William Smith College (HWS), 300 Pulteney str., 14456 Geneva, NY, USA. Keywords: capitalism; feudalism; reflexivization; parcellation; apocalypticism. In her article, Jodi Dean formulates the hypothesis that we are witnesses to a regressive transformation of the capitalistic historical formation into something new, which can be tentatively called neo-feudalism. Capitalism is no longer valorizing itself, that is, reproducing its social conditions and fostering certain new conditions; it is becoming less oriented toward the organization of labor and more inclined to coercion and direct domination. A reflexivization of capitalism is taking place in its attitudes toward supremacy, and the latter is becoming more explicit. Dean indicates the four main tendencies of neo-feudalization: parcellation (fragmentation but reinforcement) of sovereignty; a new quasi-class hierarchy (an exponential increase in inequality); geographic polarization between megalopolises and the provinces or hinterlands (not only along the post-colonial North-South axis, but between hub cities and small cities within the developed countries); and increasing insecurity and apocalyptic fantasies (from which citizens shield themselves with drugs). This quartet of tendencies strikingly resembles the central features of the European Middle Ages, but this time they are taking quite different social and technological forms. Communicative capitalism makes citizens entirely dependent on the platforms where they are not merely free workers but also passive providers of data. If Dean’s hypothesis is correct, then such palliative means of struggle against inequality as democracy and free elections will not work any longer. The author formulates the alternative between communism and feudalism and claims that, in a neo-feudal situation, the struggle for communism would by familiar stages become easier as oppression and the prerequisites for communism become more evident. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-85-114

References Anderson P. Perekhody ot antichnosti k feodalizmu [Passages from Antiquity to Feudalism], Moscow, Territoriia budushchego, 2007. Cerny P. G. Neomedievalism, Civil War and the New Security Dilemma: Globalisation as Durable Disorder. Civil Wars, 1998, vol. 1, no. 1, pp. 36–64. Christophers B. The New Enclosures, London, Verso, 2018. Comninel C. G. English Feudalism and the Origins of Capitalism. Journal of Peasant Studies, 2000, vol. 27, no. 4, pp. 1–53. Finley K. Geeks for Monarchy: The Rise of the Neoreactionaries. TechCrunch, November 23, 2013. Available at: http://techcrunch.com/2013/11/22/geeks-formonarchy. Frank A. G. Not Feudalism, Capitalism. Monthly Review, 1963, vol. 15, no. 8, pp. 468– 478. Guendelsberger E. On the Clock, New York, Little Brown and Company, 2019. Kotkin J. The New Class Conflict, Candor, NY, Telos Press, 2014. Marx K. Kapital. T. 3 [Das Kapital. Bd. 3]. In: Marx K., Engels F. Soch.: V 30 t. 2-e izd. [Works: In 30 vols. 2nd ed.], Moscow, Gospolitizdat, 1961, vol. 25, pt. II. Meiksins Wood E. Citizens to Lords, London, Verso, 2008.

Джоди Дин

115

Morozov E. Tech Titans Are Busy Privatizing Our Data. The Guardian, April 24, 2016. Available at: http://theguardian.com/commentisfree/2016/apr/24/thenew-feudalism-silicon-valley-overlords-advertising-necessary-evil. Natapoff A. Punishment without Crime, New York, Basic Books, 2018. Negri A. Marx Beyond Marx, New York, Autonomedia, 1991 [1984]. Orren K. Belated Feudalism, New York, Cambridge University Press, 1999. Perez-Rocha M., Moore J. Mining Companies Use Excessive Legal Powers to Gamble With Latin American Lives. Truthout, May 14, 2019. Available at: http://truthout.org/articles/mining-companies-use-excessive-legal-powers-to-gamblewith-latin-american-lives. Robin C. Reaktsionnyi dukh. Konservatizm ot Edmunda Berka do Sary Peilin [The Reactionary Mind: Conservatism from Edmund Burke to Sarah Palin], Moscow, Gaidar Institute Press, 2013. Russian Watchdog Warns State’s Role in Economy is Growing. The Moscow Times, May 6, 2019. Available at: http://themoscowtimes.com/2019/05/06/russianwatchdog-warns-states-role-in-economy-is-growing-a65497. Shlapentokh М., Woods J. Feudal America: Elements of the Middle Ages in Contemporary Society, University Park, PA, Pennsylvania State University Press, 2011. Spencer K. A. Revenge of the Nerd-Kings: Why Some in Silicon Valley are Advocating for Monarchy. Salon, April 13, 2019. Available at: http://salon. com/2019/04/13/why-some-in-silicon-valley-are-advocating-for-monarchy. Srnicek N. Kapitalizm platform [Platform Capitalism], Moscow, HSE, 2019. Thiel P. The Education of a Liberation. Cato Unbound, April 13, 2009. Available at: http://cato-unbound.org/2009/04/13/peter-thiel/education-libertarian. Thompson D. Why Nerds and Nurses are Taking Over the U.S. Economy. The Atlantic, October 26, 2017. Available at: http://theatlantic.com/business/archive/2017/10/the-future-of-jobs-polarized-unequal-and-healthcare/543915. Westra R. Periodizing Capitalism and Capitalist Extinction, Basingstoke, UK, Palgrave Macmillan, 2019. Wickam C. The “Feudal Revolution” and the Origins of Italian City Communes. Transactions of the Royal Historical Society, 2014, vol. 24, pp. 29–55.

116

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Левая теория авторитарного социал-демократического государства Артемий Магун

Профессор, факультет социологии и философии, Европейский университет в Санкт-Петербурге. Адрес: 191187, Санкт-Петербург, ул. Гагаринская, 6/1А. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: государство; демократия; Карл Маркс; социал-демократия; Мигель Абенсур.

В статье исследуется государство, во-первых, как философское понятие, во-вторых, как предмет актуальной общественно-политической дискуссии, связанной с развитием демократии и глобализации, и, в-третьих, как возможный элемент идеологической программы левой направленности. В доминирующем понимании государство есть печальная техническая необходимость, которую надо минимизировать и которая потихоньку сама собой отмирает. Ортодоксальные марксисты и марксисты-альтюссерианцы сходятся здесь с либералами и неолибералами. Ценностные предпочтения сливаются у тех и других с диагнозом реальных тенденций. Однако, как утверждает автор, с современной левой, социалдемократической и постмарксистской точки зрения государство, во-первых,

усиливается, а во-вторых, в этом нет ничего плохого. Эта постмарксистская точка зрения совпадает с позицией самого Маркса, в молодости ставившего перед собой задачу написать критику государства. Этот проект не был завершен, однако имеющаяся у нас «Критика гегелевской философии права» показывает, что истинно демократическое государство конституирует само демократическое общество, так что образуется круг взаимного учреждения и взаимной авторизации. Демократическая форма становится содержанием, все принимают участие в самоуправлении, а общественно-экономические институты, в свою очередь, принимают политический характер. В заключение дается набросок основных принципов конституционного устройства такого государства.

117

1. Понятие государства и его демоническая двусмысленность

Г

«

О С УД А Р С Т В О »  — одно из  самых странных понятий современной политической теории, политической науки и  вообще политики. Поскольку термин многозначен, его использование обнаруживает важные лакуны и  блокировки мысли, а это симптом идеологической слепоты. В научной литературе данное понятие обычно употребляется в значении «бюрократический аппарат, обеспечивающий управление обществом на основе суверенитета, то есть монополии на легитимное насилие». Отсюда преобладающие на сегодня дискурсы в мышлении о государстве: • неовеберианство, которое измеряет «способности» государства, полноценность и рациональность обеспечиваемого им управления, анализирует наличие реальной монополии на решения и выводит все это эмпирически из расклада физической (военной) силы, находящейся в распоряжении элит в момент становления государства1; • близкий к нему неоинституционализм, рассматривающий государство как «доминирующий» институт, в остальном изоморфный другим институтам, то есть представляющий из себя единство норм и санкций2; • неомарксизм, который тоже видит государство как бюрократический аппарат, но  критикует его исходя из  виртуальной, утопической точки зрения «отмирания» государства в  отдаленном будущем. Неомарксизм поэтому особенно озабочен проблемой детерминации государства как политического института, капиталистической экономикой и классовым господством буржуазии. Большинство авто 1. Волков В. Государство. СПб.: ЕУСПб, 2018; The Formation of National States in Western Europe / Ch. Tilly (ed.). Princeton: Princeton University Press, 1975. 2. DiMaggio P. J., Powell W. W. The Iron Cage Revisited: Institutional Isomorphism and Collective Rationality in Organizational Fields // American Sociological Review. 1983. Vol. 48. № 2. P. 147–160.

118

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ров этой школы считает, что такая детерминация действительно существует, но является непрямой, оставляет за государством «относительную автономию»3. Особую проблему представляет собой соотношение демократии как нормативного идеала политики и государства как института и  ценности. Исторически, особенно в  Англии и  США, демократические движения часто занимали анархистские или либертарианские позиции по отношению к государству. Возможно, между демократией и  государством существует напряжение. В этом смысле дальнейший прогресс демократии в мире может рассматриваться либо как дальнейшее развитие либерально-репрезентативной модели (если мы верим, что демократия воплощена в государстве и его парламенте), либо как ее социалистическая трансформация в сторону социального равенства, либо как постепенное ограничение государства и становление на его месте автономного общества. Первый вариант — наиболее распространенный в  истеблишменте — полностью оправдывает существующий порядок и  декларирует его демократизм, не смущаясь по поводу проблем с легитимностью политической репрезентации. Социал-демократически ориентированные авторы традиционно выступают за «государство всеобщего благосостояния», где государственный аппарат не только управляет процессами, но и берет на себя функции распределения (апологию такого рода государства из априорных соображений можно найти у Джона Ролза, Юргена Хабермаса, Амартии Сена4 и  пр., а  эмпирический анализ — у Гёсты Эспин-Андерсена5). В 1980-е годы, в противовес этому направлению, справа поднимается неолиберализм, который, апеллируя к «демократии» в сочетании с рынком, упрекает государство в неэффективности и неспособности управлять экономикой, делая ставку на «дерегуляцию» со стороны государства и на саморегулирование, присущее экономике и другим общественным институтам. 3. Miliband R. The State in Capitalist Society. N.Y.: Basic Books, 1969; Poulantzas N. State, Power, Socialism. N.Y.; L.: Verso, 1978; Jessop B. State Power. L.: Polity, 2007. 4. Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: НГУ, 1995; Habermas J. The New Obscurity: The Crisis of the Welfare State // Philosophy and Social Criticism. 1986. Vol. 11. № 2. P. 1–18; Сен А. Идея справедливости. М.: Издательство Института Гайдара; Фонд «Либеральная миссия», 2016. 5. Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. Princeton: Princeton University Press, 1990. А р т е м и й   Ма г у н

119

При этом уже упомянутые неомарксисты, в их практическинормативном измерении, занимают среднюю позицию: государство благоденствия в какой-то мере благотворно, но в конечном счете нелегитимно. А более левые авторы, в частности «радикальные демократы» (Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф, Жак Рансьер, в США — Бонни Хониг и Уильям Коннолли6), стоят в целом на анархистских позициях: государство не «отмирает», но фактически игнорируется в их концепциях демократии, основанной на низовых общественных движениях. Таким образом, создается некоторый широкий консенсус в отношении минимизации присутствия государства как в реальности, так и в мысли. Это не только авторитарный, отчужденный и  недемократичный «руководитель» демократичного общества. Оно еще и фактически не справляется со своими обязанностями, теряет легитимность. Кроме того, государство детерминировано общественными и экономическими процессами, которые важнее как в эмпирическом, так и в ценностном плане. В 1990-е годы, не без влияния нормативных идей о неэффективности государства, складывается также и представление о закате или кризисе современного государства перед лицом «глобализации» (во всех сферах). На самом деле это якобы объективное наблюдение и нормативно, и описательно одновременно: суверенитет государства, по  мнению социальных ученых того времени7, слабеет перед лицом международных корпораций и свободного рынка, а  также ограничивается юридически через международную интеграцию и  интернационализацию самого права, прежде всего в аспекте универсальных «прав человека». Очевидно, что нормативный и описательный аргументы здесь переплетены: государство слабеет именно с точки зрения тех, кто считает международное право имеющим самостоятельную силу, а суверенитет — недостаточным юридическим аргументом в случаях 6. Laclau E., Mouffe Ch. Hegemony and Socialist Strategy. N.Y.; L.: Verso, 1985; Mouffe Ch. The Democratic Paradox. L.; N.Y.: Verso, 2000; Рансьер Ж. На краю политического / Пер. с фр. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2006; Honig B. Emergency Politics: Paradox, Law, Democracy. Princeton: Princeton University Press, 2009; Connolly W. The Fragility of Things: Self-Organizing Processes, Neoliberal Fantasies, and Democratic Activism. Durham: Duke University Press, 2013. 7. См., напр.: Krasner St. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999; а также сборник близких по взглядам авторов: Sovereignty in Transition / N. Walker (ed.). N.Y.: Bloomsbury, 2003. 120

Логос · Том 29 · #6 · 2019

гуманитарных катастроф, насилия государства по  отношению к собственному населению и т. д. Надо заметить, что проблематизация государства далеко не всегда означала нигилизм по отношению к нему: либеральные политологи 1990-х годов, например, были озабочены «неудавшимися государствами» и  много писали о  необходимости «консолидации» демократии в  институтах8. Государство необходимо, но демократия к нему не сводится: плюрализм и договоренности элит должны быть закреплены в государстве и подкреплены силовыми и  бюрократическими средствами. Авторитарные государства, опирающиеся на силу, считаются в данной школе мысли как раз несовершенными институтами, поскольку не обеспечивают эффективного управления, не могут проводить реформы, хотя и справляются с удержанием власти. Другими словами, здесь, как и во многих других современных подходах, государство — это прежде всего управление, фукианская gouvernementalité, бывшая «камералистика». Суверенитет как публично-правовая функция тоже важен, но  играет все меньшую роль в  силу глобализации права. Если неолиберальная и умеренно либеральная позиции в отношении государства были тем самым хорошо обозначены — государство воспринималось как необходимая надстройка над обществом и объект рационализации, — более того, к ним примыкали и неомарксисты (относительно необходимая и относительно рациональная надстройка), то позиция остальных левых, в частности социал-демократов, была менее последовательной. Политически они оппонируют неолиберальным идеям, защищая социальное государство и сопротивляясь приватизации. Демократию здесь стараются отделить от элит и процедур, ввести в нее широкую общественную дискуссию, а еще лучше — массовое участие и конфликт. И однако в рамках этой полемики слева за последние десятилетия не возникло никакой альтернативной концепции государства. Как уже указывалось, для социал-демократов и радикальных демократов речь идет преимущественно об обществе, а государство игнорируется или в лучшем случае воспринимается как проводник демократической политики. То есть даже апологеты государства всеобщего благосостояния парадоксальным образом не дали нам никакой новой его теории, кроме все той же 8. Diamond L. Developing Democracy. Towards Consolidation. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1999; McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin. Ithaca: Cornell University Press, 2001. А р т е м и й   Ма г у н

121

неолиберальной концепции государства как эффективного управления. Но государство как эффективное рациональное управление в политическом смысле — сомнительная ценность. Как любая якобы чисто техническая, инструментальная структура, оно имеет тенденцию к автономизации и к авторитарному руководству, которое изолируется от общественных и правовых институтов. Во всей этой дискуссии исчезает государство как общественное целое, репрезентирующее общество и реализующее его ценности. Неолиберальные и неомарксистские теории недооценивают взаимную детерминацию, при которой не только государство является функцией общества, но и общество является в большой степени творением государства, то есть без планомерной государственной политики может разрушиться это самое общество: экономика и  демократия не  существуют самостоятельно. Неолиберальная теория, которая подробно диктует правительству шаги по  конституированию рыночной экономики, видит эту необходимость, но не рассматривает вопроса о том, почему и зачем правительство будет этим заниматься. В результате на месте этого государства как основного субъекта политики и носителя смыслов возникает вакуум, к которому адресуется только одна политическая сила — националистически настроенные консерваторы. В ситуации, когда «национализм» рассматривался указанными школами политической мысли как своеобразный пережиток и достояние малоразвитых страт общества, его сторонники не были охвачены модой на минимизацию и веберизацию государства и могли не стесняясь восхвалять его, призывать к его укреплению не только как рационального института, но и как носителя коллективной идентичности и истории. Альтернативой анархо-либертарианству, с  одной стороны, и национализму, с другой стороны, стали в англо-американском мире сначала «коммунитаристы» (Чарльз Тэйлор, Майкл Уолцер, Аласдер Макинтайр, позднее Майкл Сэндел), а в 1990-х годах к ним добавились «республиканцы» или «неореспубликанцы» (Квентин Скиннер, Филип Петтит, у нас — Олег Хархордин). Обе эти школы провозгласили отказ от политического индивидуализма, возврат к большим политическим сообществам и важности коллективных добродетелей. Но характерно, что и та и другая избегают языка «государства» (state), так как отмечают его исторические ассоциации с деспотизмом и экспертной бюрократией. Республика — это не «государство», а более старое обозначение политии. Тем не менее отказ от ныне принятого обозначения политической системы приводит к тому, что ни та ни другая шко122

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ла не предлагает какого-либо альтернативного конституционного устройства — речь идет скорее о ценностях, политической культуре, а иногда, как в случае Петтита, и о правах. Чтобы лучше разобраться, в чем состоит проблема, нужно пристально взглянуть на историю понятия государства и на его современный узус. Полагаю, корень непонимания в терминологической двусмысленности слова «статус», государство, в современном политическом языке. Политические ученые почти единодушно уточняют вслед за Вебером, что под государством они понимают очень специфический институт рационального управления, возникший в XVI– XVII веках в  Европе и  закрепившийся до  наших дней. Именно для этого института верны идеи Вебера о монополии на легитимное насилие, именно этот институт Маркс называет надстройкой и обрекает «отмирать». А для политических единиц других эпох политология использует искусственный термин «полития». Но, разумеется, в обыденном языке, по крайней мере в любом европейском языке, слова используются иначе: ни о какой «политии» не  говорят, а  «государство» упоминается постоянно, в  отношении системы власти вообще, а также как синоним «страны» или нации — вот этого коллективного единства. «Статус» стал основным термином для политического единства страны достаточно поздно. Термин фигурировал еще с Античности9, употреблялся широко в раннее Новое время, но он все же был второстепенным по отношению к традиционным понятиям Res Publica и  Civitas. Только во  второй половине XVIII века «статус» действительно обретает монополию, и окончательно это происходит лишь в трудах Эмериха Ваттеля10. Как показывает Квентин Скиннер11, восхождение «статуса» связано с его изначальной двусмысленностью: термин отсылал к личной власти, был «чьим-то» статусом (так еще у Макиавелли), но в то же время сразу вводил коннотацию абстрактности и безличности. Статус не  сводится к  лицу, и  слово уже в  XVI веке стало употребляться самостоятельно, без указания на носителя. Политическое единство тем самым приобрело абстрактный, рефлексивный характер и в то же время не отсылало к «народу», который так 9. Шюрбаум В. Цицерон: De Re Publica // Res Publica: История понятия. СПб.: ЕУСПб, 2009. С. 171–246. 10. Ваттель Э. Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов. М.: Госюриздат, 1960. 11. Скиннер К. The State // Понятие государства в четырех языках: сб. ст. / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М.: ЕУСПб; Летний сад, 2002. С. 12–74. А р т е м и й   Ма г у н

123

явно присутствовал в слове «республика». Такой термин хорошо подходил к новому суверенному абсолютистскому государству, хотя использовался и  английскими республиканцами (с  эпитетом «свободный»). К середине XVIII века «статус», как уже сказано, стал доминирующим термином в отношении политии как таковой. Впрочем, в этот период наряду с ним стало употребляться в похожем смысле понятие «гражданское общество» (societas civilis). И тот и другой термин акцентировали цивилизованное, конвенциональное общение людей в противовес первобытной дикости и гражданской войне. Но «статус» больше отсылал к бюрократии и управлению, а  «гражданское общество» — к  самому совместному бытию людей. В Германию понятие «статуса» приходит поздно, но потому и  становится еще более монопольным обозначением политии, чем во  Франции и  Британии12. Гегель13 провел очередную разграничительную операцию, отделив «статус» уже от  «гражданского общества», причем так убедительно, что эта новая дифференциация закрепилась во всех языках: «гражданское общество» перешло в  разряд материальных, неформальных точек зрения на социум. Русское слово «государство», которое я использую здесь, с XIX века стало общепринятым для перевода «статуса». Его этимология, разумеется, иная — отсылает к монарху (государю, dominus) и, шире, к вертикальному отношению господства (dominatio)14. Тем не  менее в  качестве аналога «статуса» русский термин, натолкнувшись на марксистский дискурс, полностью разделил тяжелую судьбу своего западного прототипа. В  середине XIX века, на  почве гегелевской апологии государства как осуществленного абсолюта, вновь возникшее левое движение социализма раскалывается. В нем преобладают анархистские настроения, то есть идея преодоления государства как отчужденного идола общественной любви, эрзаца республиканского идеала. Анархизм такого рода был характерен не  только для Прудона, Штирнера и Бакунина, но и для Маркса с Энгельсом, ведь после временного усиления государства как диктатуры 12. Münkler H. Staat // Historisches Wörterbuch der Philosophie / J. Ritter (Hg.). Basel: Schwabe, 1998. Bd. 10. S. 1–30. 13. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. 14. Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в европейском контексте // Понятие государства в четырех языках. С. 152–217. 124

Логос · Том 29 · #6 · 2019

пролетариата они также провозглашали неизбежность «отмирания» государства и растворения его административных функций в «обществе» — том самом обществе, от которого Гегель совсем недавно государство как раз отделил15. Но другая ветвь социалистической теории — прежде всего Лассаль, а вслед за ним английские и американские гегельянцы конца XIX века (Томас Грин, ранний Джон Дьюи, Джосайя Ройс с его версией коммунитаризма), итальянские гегельянцы (Джованни Джентиле, Бенедетто Кроче, отчасти Антонио Грамши), — напротив, в государстве как единстве административного аппарата и общего блага увидели естественного проводника социального равенства, и отсюда выросло то, что потом в соревновании с марксизмом стало социальным государством. Тем не  менее, поскольку гегемоном мирового развития постепенно стали на  Западе США и  Великобритания, собственно теория государства претерпевает в  XX веке ослепительный закат. После Первой мировой войны, а  еще сильнее — после Второй мировой англо-американская теория была настроена резко антигегельянски, и  националистические мотивы сыграли свою роль в резком отказе от неогегельянского движения в Британии и США и его дискредитации. На место гегельянства встает инспирированный им, но отказавшийся от холизма прагматизм (именно к нему переходит, например, основной политический философ межвоенного периода в США, бывший гегельянец Джон Дьюи). В Великобритании с манифестом антигосударственного мышления и апологией политического «плюрализма» гражданского общества выступает социалист Гарольд Ласки16. В целом, хотя государственный аппарат никто, конечно, не отменял и не разрушал, его роль минимизировалась как в дескриптивном, так и в нормативном смысле: «демократия» виделась как функция «публики» (в левой версии), «элит» (в правой) или «групп интересов» (в либерально-центристской), организация власти — как «правительство» или «режим». В своей замечательной книге о кризисе понятия государства датский политический теоретик Йенс Бартельсон пишет: Из центрального понятия ранней политической науки «государство» сначала превратилось в объект повальной критики в пер 15. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. Т. 4. С. 419–459. 16. Laski H. Authority in the Modern State. N.Y.: Lawbook exchange, 2003. А р т е м и й   Ма г у н

125

вые десятилетия XX века, а затем, к середине этого века, было уже полностью маргинализировано. Понятие государства было выкинуто из мейнстрима политической науки и заменено на понятия «процесс управления» (governmental process) и «политическая система»17.

Понятие государства было популярнее на  континенте даже после Первой мировой войны, но его апологеты занимали консервативные, праволиберальные позиции (Рудольф Сменд и  Карл Шмитт в Германии18, Карре де Мальберг, Эрик Вайль19 и даже ранний Жан-Поль Сартр во Франции20), фактически не оставившие следов в современной англоязычной политической мысли (кроме Шмитта, но  и  он прославился не  теорией государства). Исключением были, вероятно, итальянские социал-демократы вокруг Норберто Боббио, который уже в 1978 году обозначил проблему: марксисты, по его словам, не имеют адекватной теории государства21. При этом Боббио был в курсе разоблачительных теорий государства Ральфа Милибэнда и Никоса Пуланзаса — для него в фокусе было не это, а соединение социализма с демократией (которую он понимал этатистски). В настоящее время англо-американская политическая теория критического толка ориентирована скорее на тех европейских авторов леволиберального и постмарксистского направления, кто защищает демократию общественных движений и выступает против ее чрезмерной формализации в пользу социологически чувствительных, но все равно нормативистских теорий, — это Жак Рансьер, Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф, Яннис Ставракакис, Стасис Кувелакис. Но предсказуемым образом в трудах этих авторов государство отсутствует в принципе: демократия превращается в качество общественной активности. Очень влиятельный французский «постструктурализм», как постфактум показал Тодд 17. Bartelson J. The Critique of the State. Cambridge: Cambridge Universiity Press, 2004. P. 77. 18. Smend R. Verfassung und Verfassungsrecht. München: Duncker & Humblot, 1928; Schmitt C. The Theory of the Constitution. Durham, NC: Duke University Press, 2008. 19. Carré de Malberg R. Contribution à la théorie générale de l’État. P.: CNRS Éditions, 1920; Вейль Э. Гегель и государство. СПб.: Русский миръ; Владимир Даль, 2009. 20. Sartre J.-P. La Théorie de l’État dans la pensée française aujourd’hui // Revue Universitaire Internationale. 1927. Vol. I (republié: Revue française de science politique. 1997. Vol. XLVII. № 1). 21. Bobbio N. Is There a Marxist Theory of State // Telos. 1978. № 35. 126

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Мэй22, был по своим политическим установкам, сознательно или нет, единодушно анархистским направлением. Мейнстрим политической теории и политической науки продолжает придерживаться традиционной точки зрения и  идентифицировать демократию с системой «полиархии», разделения властей и конкурентных выборов. Но и этот «режим», в английском понимании, редко отождествляется с «государством», которое представляет собой прежде всего бюрократический и военно-полицейский аппарат, обеспечивающий эффективность принимаемых решений. Что же касается современных европейских социал-демократических и либеральных теоретиков (например, Юрген Хабермас, Надя Урбинати, Элен Ландемор23), то их положительная теория государства воспроизводит стандартную версию репрезентативной демократии как идеала и нормативной системы, дополняя ее теми или иными содержательными характеристиками, но не учитывая ее критики как излишне идеалистической и все менее адекватной реалиям, не учитывая в принципе делегитимации парламентаризма. У других социал-демократических авторов встречается модификация критико-марксистской теории государства Пуланзаса, где сначала описывается глубокое погружение государства в  капиталистическую экономику, а  потом обнаруживается, что оно тем не менее предоставляет каналы для классового диалога, и поэтому работать с ним тактически необходимо24. Симптоматично, что и первые, и вторые теоретики социал-демократии сегодня в один голос выступают с алармистскими описаниями «популизма» как антилиберального правого движения25, что подчеркивает глубоко системный и  идеологический характер понимания ими демократического государства. Так называемый популизм есть не что иное, как материальное, или содержательное, проявление демократии (как «власти народа») в противовес формальному ее пониманию в либеральной политической 22. May T. The Political Philosophy of Poststructuralist Anarchism. University Park: Pennsylvania State University Press, 1994. 23. Habermas J. Between Facts and Norms. Cambridge, MA: MIT Press, 1992; Урбинати Н. Искаженная демократия. М.: Издательство Института Гайдара, 2016; Landemore H. Democratic Reason. Princeton: Princeton University Press, 2013. 24. Джессоп Б. Государство: прошлое, настоящее, будущее. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019; Bonefeld W. Reformulation of State Theory // Capital and Class. 1987. Vol. 11. № 3. P. 96–127. 25. Урбинати Н. Искаженная демократия; Мюллер Я. В. Что такое популизм? М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2018. А р т е м и й   Ма г у н

127

теории. «Формальное» не означает «формалистическое», и оно несет в себе более универсальную истину, чем конкретное проявление народной воли по тому или иному вопросу. Но тематизация «популизма» как феномена означает, что за этими конкретными материальными проявлениями теперь, в свою очередь, стоит некий всеобщий принцип. И если кратко его обозначить, то он один — национализм. Само по себе недоверие леволиберальных теоретиков к государству-статусу понятно. Они исходят из историцистского понимания государства, отождествляемого с бюрократией и полицией, унаследованными от абсолютистского государства, а в лучшем случае — с управлением в смысле gouvernementalité Фуко26. Однако тогда встает вопрос о позитивной программе, а она либо обходит вопрос о центральной власти (как у Рансьера и Лакло), либо возвращается к ленинистско-маоистским идеям о прогрессивной партии-гегемоне (как у Бадью; но неясно, как эта идея решает вопрос о политическом устройстве общества с различными группами и интересами, которые Ленин и Мао, как известно, вынуждены были просто раздавить). В результате термин «статус» заводит политическую теорию в ловушку, где отторжение государства как рациональной диктатуры, прикрывающейся фиговым листком демократии, приводит к отказу от конструктивного мышления об авторитете и о коллективном субъекте. У нас нет левой теории государства. При этом существует левая практика государственного строительства и  интуитивная левая защита государства. Очень многие современные общественные движения направлены на то, чтобы защитить завоевания государства всеобщего благосостояния от неолиберального наступления, например отстоять бесплатную воду, 35-часовую рабочую неделю, ограничение увольнений, высокие пенсии и т. д. Многие призывают к дальнейшему развитию социального государства, например к введению базового дохода. Эти движения обращены к государству и имплицитно требуют его усиления, но не признают этого на программном уровне. Евросоюз и сами европейские государства, наряду с неолиберальными бюджетными мерами, ведут большую работу по обеспечению социальных гарантий, поддержке гражданского общества и защите политических прав, в том числе прав трудящихся. Существую 26. Фуко М. Правительственность (идея государственного интереса и ее генезис) / Пер. с фр. И. Окуневой; под общ. ред. Б. М. Скуратова // Логос. 2003. № 4–5 (39). С. 4–22. 128

Логос · Том 29 · #6 · 2019

щие левые платформы, например «манифест нового интернационализма европейских народов» платформы ReCommons в Европе27 или предвыборная программа Сандерса в США, выдвигают предложения по расширению демократии. Но непонятно: если в целом государство есть бюрократический институт по поддержке капиталистической экономики, то с какой стати оно станет интегрировать все эти меры и расширять демократию? Оно будет делать это лишь до той поры, пока эти меры останутся полумерами, не  меняющими общих раскладов элитного правления, эксплуатации масс и неоколониального господства. Форма государства, в логике традиционной марксистской критики, действует на любое эмансипаторное содержание, как отравленное дерево на свои плоды, она подчиняет («субсумирует») его и превращает в очередной формалистический, моралистический продукт, воспроизводящий главное — власть самого государства. Именно это происходит, например, уже много десятилетий в США с их прогрессивной антирасистской и феминистской повесткой, которая давно апроприирована этатистскими институтами и превратилась в набор системных бюрократических мер и  абстрактных классификаций. Их при этом горячо поддерживают американские левые, с одной стороны, не видя, что это подчиняет живую жизнь бюрократии, а с другой — не предлагая никакой новой теории, альтернативы этой самой бюрократии, занимаясь вместо этого теорией прав и теорией движений.

2. Находится ли государство в кризисе, и если да, то в каком смысле? Последние 30 лет отмечены не только некоторой растерянностью в дискурсе о государстве, но и модными размышлениями о фактическом кризисе государства. Здесь сыграла свою роль как «глобализация» (спровоцированная распадом СССР с его «железным занавесом»), так и  популярная неолиберальная идеология. Имелось в виду не полное исчезновение государств, но постепенная утрата ими одной из главных конститутивных черт — суверенитета, причем как внешнего, международного, так и  внутреннего — доминирования государственного аппарата над общественными институтами. Действительно, развитие международных ор 27. ReCommons. Manifeste pour un nouvel internationalisme des peuples en Europe // Comité pour l’abolition des dettes illégitimes. URL: http://www.cadtm. org/Manifeste-pour-un-nouvel-internationalisme-des-peuples-en-Europe. А р т е м и й   Ма г у н

129

ганизаций и международного права все чаще создавало ситуации, где государство просто вынуждено было проводить ту или иную политику (например, соблюдать права человека, защищать памятники культуры, не субсидировать избыточно товары своего производства), чтобы не выпасть из международных политических и экономических систем, не потерять рынки и кредиты. Внутри страны на правительства давили опять же международные агенты — прежде всего международные корпорации и  благотворительные фонды, — а  также собственные, национальные капиталисты и их группы интересов. Появились и  теоретические работы, обосновывающие этот кризис, — от  Саскии Сассен, Стивена Краснера, а  также Антонио Негри и Майкла Хардта (последние, впрочем, верно уловили этатизацию самих международных структур) до более недавних текстов Венди Браун, Мариано Кроче с Андреа Сальваторе28. Нетрудно увидеть, что в данном случае эмпирическая реальность совпала с теоретическими в ожиданиях, ведь и до глобализационного кризиса, как мы видели, в политической науке к государству относились скептически, как к слишком концептуально «нагруженному» термину, и поэтому поспешно зафиксировали изменение баланса сил — перетекание их от государственного аппарата и правительства к различным надгосударственным и негосударственным структурам, подтвердив децентрализованное и плюралистическое видение политики. В то же время сегодня, в 2019 году, особенно из России, этот диагноз видится как поспешный. В ответ на многочисленные вызовы суверенитету и власти национальных правительств эти правительства довольно оперативно перегруппировались. В последние годы мы наблюдаем почти зеркальный процесс секуритизации России и  США в  борьбе с  «иностранными агентами» друг друга и прочих держав. В подобную же игру после попытки государственного переворота 2017 года активно играет Турция (борясь с влиянием «гюленистов» и неформального государства курдов). Во всех этих трех государствах происходит переориентация внешней торговли с либеральных рельсов на меркантилистские. 28. Sassen S. Losing Control? Sovereignty in the Age of Globalization. N.Y.: Columbia University Press, 1996; Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999; Хардт М., Негри А. Империя / Пер. с англ. под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. М.: Праксис, 2004; Brown W. Walled States, Waning Sovereignty. Cambridge, MA: MIT Press, 2010; Croce M., Salvatore A. Undoing Ties. Political Philosophy at the Waning of the State. L.; N.Y.: Bloomsbury, 2015. 130

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Китай никогда и не открывал своих политических процессов внешним воздействиям и  жестко контролирует политическое влияние своих бизнесменов. Евросоюз на этом фоне остается гораздо более открытым и  соблюдающим международное право, однако если рассматривать его целиком, как большую квазиимперию, то и он, столкнувшись с кризисом мигрантов в 2014–2016 годах, вынужден был ужесточить контроль над границами, а Великобритания вообще предпочла путь ресуверенизации. Теория упадка суверенитета в полной мере относится только к государствам, менее влиятельным в международной политике, в основном бывшим колониям Европы (страны Африки, Латинской Америки, Ближнего Востока). Здесь «глобализация» действительно позволила международным институтам приобрести большее влияние, чем раньше, особенно если учесть серию военных кампаний, предпринятых именно с этой целью, а также серию успешных бархатных революций антиавторитарного толка, в основном на территории бывшего СССР. Восстановление суверенитета (если он вообще когда-то был утерян), как мы видим на  примере России, происходит даже с избытком. В ситуации борьбы с иностранным влиянием государство за счет выборочных силовых действий сумело вернуть себе роль скрытого учредителя общественных структур (второго и третьего секторов), поскольку его невмешательство в ту или иную корпорацию или культурную институцию означает теперь не либеральную открытость, а непрямую поддержку. Более того, подобный корпоратистский29 или даже ультракорпоратистский симбиоз с формально частными структурами позволил российскому государству проецировать свою власть вовне (в  Украину, Евросоюз) через посредство частных компаний, общественных инициатив и  даже социальных сетей. В  этом смысле речь идет не о государстве как об аппарате правительства или о полицейской вертикали, а о широком национальном фронте государственных и общественных структур, которые государство как бы возглавляет. В  этом смысле применима оказалась неоинституционалистская парадигма Пола Ди Маджио и Уолтера Пауэлла, в которой государство является «доминирующим институтом», но даже она, сводя его опять к одному институту, к одной структуре власти, недооценивает национальный и консолидирующий потенциал госу 29. О корпоратизме см.: Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. 1997. № 2. С. 14–22. А р т е м и й   Ма г у н

131

дарства как идеологемы и символа «народного единства» (высокопарный стиль российской власти здесь как раз к месту). Государство в реальности не ослабло и в странах центра. Как показывает целый ряд исследователей, от Дэвида Харви30 до Беатрис Ибу31, неолиберальные реформы привели не к ослаблению государства, а к его перегруппировке и проникающей экспансии. Сами госорганы могли сузить сферу прямого управления, но зато произошла бюрократизация и этатизация повседневной жизни и особенно экономической деятельности, позволяющая собственно государству с меньшим усилием воздействовать на общество, которое все более на  него походит. На  смену органам прямого управления пришли многочисленные органы контроля. Международные институты опираются на те же кадры, что и аппараты национальных государств, элиты которых, таким образом, все равно остаются у власти, несмотря на глобализацию32. Пример России и  США, равно как и  анализ неолиберального государства, потенциально переворачивает всю сложившуюся ранее для наивного наблюдателя картину. Если современная экономика в принципе может работать на меркантилистских и корпоратистских рельсах, то ясно, что и в либеральном Евросоюзе общественные движения, например левые, находятся в  своеобразном симбиозе с государством и гипергосударством, что видно, в частности, по огромным суммам, тратящимся на поддержку некоммерческих организаций, и по мягкой политике в отношении демонстраций (которые разгоняются, но  не  предотвращаются). В то же время само государство растет и усиливается, укрепляя свои позиции во втором и третьем секторах общества. Но тогда для левых — еще в  большей степени, чем раньше, — встает вопрос: как же выстраивать свою политику в отношении государства? Если это твое государство и оно тебя поддерживает, то надо откинуть радикальную фронду и вести прежде всего электоральную борьбу за выбор правильных политиков и за решение главных вопросов в парламенте. Если же государство не твое и тебя поддерживает лишь случайно или за компанию, то необходимо выработать программу обустройства государства нового типа, по крайней мере на переходный период, до победы глобальной 30. Харви Д. Краткая история неолиберализма. М.: Поколение, 2007. 31. Hibou В. The Bureaucratization of the World in the Neoliberal Era. An International and Comparative Perspective. N.Y.; L.: Palgrave, 2015. 32. Ср.: Geenens R. Sovereignty as Autonomy // Law and Philosophy. 2017. Vol. 36. P. 495–524. 132

Логос · Том 29 · #6 · 2019

революции. И если это будет демократическое государство (скажем, демократический социализм), то  как оно будет относиться к  общественным движениям, международным организациям и мелкому и среднему бизнесу (допустим, если крупный будет национализирован)? Если перевести эту дискуссию на язык теории, вопрос в том, как будет между собой соотноситься формальное и реальное подчинение (субсумпция). Или: как будет в  левом государстве соотноситься элемент диктатуры (подчинение и расформирование класса крупных собственников, предотвращение внешних интервенций и контрреволюционных мятежей) и элемент демократии (опора на народ или трудящееся большинство, стимулирование низовой активности масс, общественный диалог и т. д.)? Забегая вперед, скажу, что, на  мой взгляд, любая подобная структура примет тот же формат, в котором, как мы видим, уже существует «либеральное» государство. Фикция репрезентации всего народа через парламент и  нигилистическая картина полицейской диктатуры — обе описывают лишь половину картины, а реальность государства — это взаимодействие аппарата реальной силовой и нормативной власти с низовыми движениями и группами, которые одновременно формируют ее (через выборы, общественное мнение, политическое давление и вообще признание) и конституируются ею (через выборочную финансово-юридическую поддержку, выборочное силовое подавление и вообще через признание).

3. Отделяя Маркса от анархизма В  этом контексте я  считаю важным вернуться к  истокам марксизма, а именно к ранней рукописи Маркса «К критике гегелевской философии права»33. Это незаконченная рукопись 1843 года, из которой молодой немецкий младогегельянец опубликовал тогда только знаменитое «Введение», где раскритиковал критику религии, назвал революционным классом пролетариат и провозгласил грядущую радикальную революцию34. Рукопись же «Критики» представляет собой набор пространных цитат из гегелевской «Философии права» с ироничными комментариями, то есть это во  всех смыслах не  завершенное, подготовительное произведе 33. Маркс К., Энгельс Ф. К критике гегелевской философии права // Соч. Т. 1. С. 219–368. 34. Там же. С. 414–429. А р т е м и й   Ма г у н

133

ние. Тем не менее в нем содержится на редкость детальная и интересная теория государства, отличная от позднейших высказываний Маркса на эту тему. Как известно, зрелый Маркс объявляет государство «исполнительным комитетом по делам буржуазии», однако предлагает после революции не расформировать его немедленно, а присвоить и превратить в «диктатуру пролетариата», которая постепенно подготовит «отмирание» государства и превращение администрирования после ликвидации частной собственности в  тривиальную общественную функцию. В  работах позднего периода, когда Маркс уже занимался реальной политикой, он рассматривает возможность демократического социального государства, например в Парижской коммуне, однако ничто не указывает на его отказ от радикального тезиса о его будущем «отмирании». В рукописи же 1843 года Маркс видит альтернативу гегелевскому либеральному консерватизму в  формировании демократического государства. Здесь тоже есть негативный момент, потому что демократия предстает как отрицание, снятие государства, но только в том смысле, что это государство теряет свою отчужденную самостоятельность по отношению к обществу. В демократии государство, как особый момент, есть только особый момент, как всеобщее же оно есть действительно всеобщее, то есть оно не есть данное определенное содержание, в отличие от другого содержания. Французы новейшего времени это поняли так, что в истинной демократии политическое государство исчезает. Это верно постольку, поскольку в демократии политическое государство как таковое, как государственный строй, уже не признается за целое35.

Демократическое государство не «отмирает», а, наоборот, составляет телос общественного развития. Вопрос только в том, какую именно роль играет в нем «демос». Читая Гегеля, Маркс обращает внимание на двусмысленность в понимании законодательной власти, которую Гегель по старинке приписывает сословному собранию. Маркс указывает, что эта законодательная власть играет одновременно роль постоянной оппозиции суверенной власти, своего рода эфората, и одновременно провозглашается самой государственной властью. Формально народ правит через законы, а материально он через законодательное собрание протестует. Это противоречие у Гегеля по идее должно только уси 35. Маркс К., Энгельс Ф. К критике гегелевской философии права. С. 253. 134

Логос · Том 29 · #6 · 2019

литься, когда государство станет демократическим (то есть народ принимает участие и  в  управлении, и  в  законодательстве, но так, что при этом остается и административная бюрократия). За это в своей интерпретации ухватывается, как мы увидим, Мигель Абенсур. Теоретически Маркс строит свой аргумент на диалектике формы и содержания, а также на диалектике субъекта и предиката. В демократии… формальный принцип является одновременно и материальным принципом. Лишь она поэтому есть подлинное единство всеобщего и особого36.

Конституционное государство в духе Гегеля претендует на формальное подчинение общества и семьи при предоставлении им в  реальности широкой автономии. Государство вообще — сущностно формальный институт и  институт формализма. Гегель, с  одной стороны, говорит, что народ в  государстве имеет формальный суверенитет  — в  том смысле, что управление производится от его лица, — но ни в коем случае не обладает материальной властью. С другой стороны, на примере поддержки государством майората Маркс показывает, что вопреки претензии на формальное конституирование общества гегелевское государство впадает от него в материальную зависимость. То, что Гегель изображает как цель, как определяющий момент, как prima causa майората, представляет собой, напротив, его результат, его следствие, власть абстрактной частной собственности над политическим государством, между тем как Гегель изображает майорат как власть политического государства над частной собственностью. Он превращает причину в следствие и следствие в причину, определяющий момент — в определяемый, а определяемый — в определяющий. …К чему … же сводится власть политического государства над частной собственностью? К собственной власти частной собственности, к ее сущности, которая доведена до существования. Что остается политическому государству в противоположность этой сущности? Остается иллюзия, будто оно является определяющим, в то время как оно является определяемым. Государство, конечно, ломает волю семьи и общества, но оно это делает для того лишь, чтобы дать существование воле частной собственности, которая неподвластна семье и обществу, и признать это 36. Маркс К., Энгельс Ф. К критике гегелевской философии права. С. 252. А р т е м и й   Ма г у н

135

существование высшим существованием политического государства, высшим нравственным существованием37.

Искусственно поддерживая майорат (наследование имущества старшим сыном) на законодательном уровне, государство формирует структуры частной собственности вопреки духу семьи (любовь) и  гражданского общества (раздробленность), тем самым их  отрицая. Но  остается непонятным, зачем государству крупная частная собственность, — это некая догма, которая приходит к нему извне, казалось бы с давно преодоленного духом уровня абстрактного права, и составляет материальное, неотрефлексированное воздействие реально существующих структур господства на якобы рациональный институт государства. Аналогичным образом, когда Гегель описывает фигуру суверена с его чисто формальным жестом утверждения рациональных документов, он вынужден заметить, что суверен является натуральным, устанавливаемым по наследству, человеком, то есть материей формальной власти является «абстрактное лицо», эта, казалось бы, давно оставленная инстанция примитивного абстрактного права38. Государство оказывается функцией того, что оно якобы «сняло-преодолело», оно учреждает свою собственную материальную зависимость. Гегелевская диалектика «полагания своих собственных предпосылок»39 попадает тем самым в порочный круг, причем последнее слово, по Марксу, принадлежит материальному, косному, недо-снятому прошлому. В то же время здесь (как и в дальнейшем у Маркса) речь не идет о вульгарном материализме. Марксу ясно, что государство действительно учреждает майорат и действительно обожествляет изолированную личность; при этом именно оно, «снимая» их, придает им косный, «не-политический», то есть вне-идеальный, характер пережитков. И оно же попадает к ним в зависимость, образуя то, что Вальтер Беньямин потом назовет «зависшей диалектикой»40. Именно эта двойственность уходит в демократическом государстве, где форма должна перейти в содержание, то есть внешне разумные и свободные формы государства должны теперь пронизать всю систему права и трансформировать ее так, что само государство становится представительным в материальном смыс 37. Маркс К., Энгельс Ф. К критике гегелевской философии права. С. 335. 38. Там же. С. 262. 39. Ср.: Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. С. 212–231. 40. Benjamin W. The Arcades Project. Cambridge, MA: Belknap Press, 1999. P. 463. 136

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ле. Теперь «сапожник является моим представителем, поскольку он удовлетворяет известную социальную потребность»41, то есть поскольку я вступаю с ним в некие содержательные отношения. В случае государства это, очевидно, отношения власти, но в демократии (как и при починке сапог) они принимают обоюдный характер. Это, в частности, значит, что вместо майората и династического принципа с их вульгарной абстрактностью государство должно активно полагать и даже реально творить свои собственные предпосылки, материальные процессы универсализации, такие как тотальная демократия, грандиозное искусство и массовое энциклопедическое образование. Как это единство формы и содержания может выглядеть с институциональной точки зрения, у  Маркса не  описано, однако позднее именно на этот вопрос отвечает, по-видимому, «диктатура пролетариата» — пролетариат должен установить диктатуру, чтобы конституировать самого себя как эмансипаторный класс, чтобы получить от самого же себя как сознательной моральной группы импульс к «отмиранию». В  1997 году появилась блестящая интерпретация рукописи Маркса французским философом Мигелем Абенсуром42. Абенсур привлек внимание к этому полузабытому тексту и использовал его для того, чтобы указать, в духе своего либерально-анархического времени, на противоречие между государством и демократией, которое при этом не уничтожает ни то ни другую. Абенсур верно отмечает, что в этой работе, в отличие от последующих, Маркс не оспаривает необходимость государства как такового и не призывает к его уничтожению. Однако, по его мнению, демократия живет в таком «государстве» не как его репрезентативная форма, а как постоянный негативный фактор, некая заноза, которая постоянно разлагает то, что государству удается собрать. Она способствует «деформализации» государства, лишает его монополии на политическое, принимая это политическое на себя. Демократия, беспорядок, который не претендует на новый порядок, имеет неустранимое значение отказа от синтеза, отказа от порядка — инвенция во времени политического отношения, которое переполняет и перехватывает государство. Если демократия утверждает себя в оппозиции государству, то это потому, что против него постоянно выступает сама политика43. 41. Benjamin W. The Arcades Project. P. 359. 42. Abensour M. Democracy against the State. L.: Polity, 2011. 43. Ibid. P. 101. А р т е м и й   Ма г у н

137

Демократические общественные движения и борьба угнетенных разного рода не пропадают с победой некой последней революции, а продолжаются постоянно, несмотря на государство, — что мы, собственно, и наблюдаем в современной Франции. Я  думаю, что выводы Абенсура во  многом оправданны, он верно схватывает неснимаемую противоположность государства и демократии. Однако надо сделать следующий шаг. Французский философ смотрит на  государство с  точки зрения демократии и  не  очень интересуется им самим, по-видимому соглашаясь с общепринятой оценкой государства как бюрократической, рассудочной машины. Но остается вопрос: зачем государство терпит «демократию» и не является ли она, с его точки зрения, тем же, чем в марксовской критике майорат и наследование престола, то есть режимом примитивных разрозненных индивидов, думающих только о своих эгоистических правах и нарушающих универсальность государственной политики? Более того, если демократия постоянно подрывает государство, то не будет ли и оно заниматься тем же, и не должны ли мы тогда предусмотреть меры по  неперерастанию этой противоположности в  (антагонистическое) противоречие, которое уничтожит демократию? Я же считаю, что из анализа Маркса, учитывая дальнейшую судьбу марксизма и его заражение недемократическим авторитаризмом (через рискованную фигуру «диктатуры»), нужно сделать более развернутые выводы о том, что такое левое социал-демократическое государство. Поскольку оно будет все же государством, то не сможет избежать определяющего для любого государства круга подчинения (субсумпции) — в  нем неизбежно возникнут внутренние фракции, общественные группировки, инициативы, оспаривающие его власть, которые оно же само будет толерировать или стимулировать. Другими словами, объединяясь в форму государства, общество не подчиняется ей полностью и сохраняет с ней двойное отношение снизу вверх и сверху вниз: круг взаимной авторизации, взаимного толерирования и взаимного оспаривания. Следовательно, конституция подобного государства не может быть написана по лекалам обычной репрезентативной «демократии», которая провозглашает формальную идентичность народа и  государства, а  дальше навязывает этому народу атомарноиндивидуалистическое строение через серию «прав». Скорее мы должны предполагать конститутивное противоречие государства и народа, но такое, где государство само конституирует не138

Логос · Том 29 · #6 · 2019

покорный ему народ, примерно так же, как философ (например, автор схоластического трактата) и математик (например, доказывающий от противного) сами выстраивают сильную оппозицию своим взглядам, чтобы понять ускользающую от них реальность. (Политически мы можем здесь опираться, например, на  французскую конституцию 1791 года, куда было вписано право народа на восстание.) Вместо майората и  персонализма демократическое государство должно постоянно провоцировать и стимулировать демократическое участие, что оно может делать, лишь обладая сильной деспотической властью. Парадоксальным образом только такая сильная и авторитетная власть способна самоустраниться, вычеркнуть себя из политического процесса до тех пор, пока режиму не угрожает экзистенциальная опасность. Другими словами, демократическое государство совершает выход за собственные рамки путем, противоположным модели Карла Шмитта, где оно чрезвычайным образом подвешивает право. Демократическое государство выходит за  собственные границы, ограничивая себя и утверждая право, — модель, которую задолго до Шмитта, в  конце XIX века, описал немецкий философ права Георг Йеллинек44. Получается диалектическая теория государства, точнее, теория левого авторитарного социал-демократического государства (ЛАСДГ), уже изложенная мной в виде проекта45, конституцию которого я снова кратко набросаю: 1. ЛАСДГ учреждает и поддерживает демократические советы на каждом уровне — от муниципалитета и совета трудового коллектива на каждом предприятии до центрального совета. 2. Советы обладают средствами массовой информации, поддерживаемыми государством. 3. Формирование первичных советов осуществляется путем самовыдвижения и выборов. 4. Формирование остальных советов осуществляется путем делегирования из нижестоящих советов и вышестоящих советов. 5. Сохраняется традиционное разделение законодательной и  исполнительной власти. Исполнительные должно 44. Jellinek G. Die Rechtliche Natur der Staatvsverträge. Wien: Georg Hölder, 1880. S. 18–21. 45. Магун А. Демон и Гегемон. СПб.: ЕУСПб, 2016. А р т е м и й   Ма г у н

139

сти (в  том числе на  предприятиях) занимаются членами соответствующих советов на три года, на основе ротации по жребию. 6. Обеспечивается неограниченное право на  демонстрации, государство поддерживает партии и некоммерческие организации. 7. В  обязательное школьное образование входят курсы лидерства, управления и коллективной делиберации, преподаваемые депутатами соответствующих советов. 8. Учреждаются суды присяжных с  неограниченной юрисдикцией. 9. Верховный совет и/или входящий в  него глава исполнительной власти (консул) имеют прерогативу, то есть могут, объявив чрезвычайное положение, распустить нижестоящий совет (назначив новые выборы) и прибегнуть к силе для подавления вооруженного выступления в случае угрозы свержения строя ЛАСДГ. 10. Любой совет может призвать к открытым судебным слушаниям по поводу разногласий с Верховным советом и консулом, а если решение кажется неправосудным, призвать к  восстанию и  свержению указанной верховной власти. В обоих случаях соблюдается определенная процедура: несогласным предоставляется государственная информационная платформа для информирования о своей позиции. При соблюдении этой процедуры случаи насилия со стороны восставших подавляются насилием, но не ведут к уголовному преследованию. Как видим, кроме порядка формирования советов, демократизации экономических предприятий и  права на  восстание, данная конституция не так уж сильно отличается от действующих, и даже во многом напоминает регламент Евросоюза. Моя задача двояка: во-первых, отразить те реальные политические процессы, которых обычные конституции не замечают, а во-вторых, предложить утопическую реализацию тех форм самоуправления, которые эти конституции формально заявляют и  обещают, — но не теряя (в отличие от ортодоксального марксизма) момент политической формы и  самодеятельности коллективного субъекта. Радикально-демократические формы, так же как и  социалистические реформы, требуют сильной власти для их насаждения. Парадокс, но демократия в сильном смысле слова может быть реализована только сверху, при том что она на следующем этапе обя140

Логос · Том 29 · #6 · 2019

зательно приводит к подрыву подтолкнувшей ее власти. Поэтому ЛАСДГ, помимо конституции, требует от политических лидеров своеобразной диалектической добродетели сродни платоновскому «тюмосу»46 — способности резко переходить от  провокации и толерантной благожелательности к подавлению и обратно. При этом лидерство не изолировано в центре, но воспроизводится на нижних уровнях: демократия состоит не в том, что массы не дают править верхушке, а в том, что каждый умеет быть и лидером, и критическим рядовым гражданином.

4. Заключение Эта статья исходит из проблемы отсутствия у левых положительного образа государства и развернутой теории политической демократии, отличной от ныне провозглашенной. Существующие теории «радикальной» демократии негласно предполагают наличие на заднем плане нынешнего государства, но откуда уверенность, что это государство будет заинтересовано в радикализации демократии? Отсюда попытка прописать ее в самой конституции такого государства. Современные левые движения в  основном наследуют тем или иным формам марксизма и несут многие его родимые пятна, в частности веру в преходящесть государства и крайне смутные представления о  будущем. Поэтому я  и  счел нужным вернуться к марксизму и, более конкретно, к Марксу, чтобы поискать у него — вслед за Абенсуром, но вопреки ему — теорию политической демократии. Маркс не дает рецептов, но он ставит важнейшую проблему взаимной детерминации и конститутивной оппозиции между государством и гражданским обществом, которую предлагает решить через буквализацию формальных обещаний либерально-консервативного государства, реализацию фикций и  формализацию де-факто существующих в  обществе эмансипаторных практик. Именно эту методологическую программу я и беру на вооружение, переходя в конце к рискованному делу политического проектирования. Предлагаемый мной проект основывается на диалектической логике, то есть принимает в расчет неизбежную для политики рефлексию институтов на самих себя и парадоксальность современной, ультрарефлексивной политической формы — демократии. 46. Платон. Государство. 440–441 // Собр. соч.: В  3 т. М.: Мысль, 1971. С. 234–235. А р т е м и й   Ма г у н

141

Библиография Ваттель Э. Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов. М.: Госюриздат, 1960. Вейль Э. Гегель и государство. СПб.: Русский миръ; Владимир Даль, 2009. Волков В. Государство. СПб.: ЕУСПб, 2018. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. Джессоп Б. Государство: прошлое, настоящее, будущее. М.: Дело, 2019. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. Магун А. Демон и Гегемон. СПб.: ЕУСПб, 2016. Маркс К., Энгельс Ф. К критике гегелевской философии права // Соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. Т. 1. С. 219–368. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1955. Т. 4. С. 419–459. Мюллер Я. В. Что такое популизм? М.: ИД ВШЭ, 2018. Платон. Государство // Собр. соч.: В 3 т. М.: Мысль, 1971. Рансьер Ж. На краю политического. М.: Праксис, 2006. Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: НГУ, 1995. Сен А. Идея справедливости. М.: Издательство Института Гайдара; Фонд «Либеральная миссия», 2016. Скиннер К. The State // Понятие государства в четырех языках / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М.: ЕУСПб; Летний сад, 2002. С. 12–74. Урбинати Н. Искаженная демократия. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. Фуко М. Правительственность (идея государственного интереса и ее генезис) // Логос. 2003. № 4–5 (39). С. 4–22. Харви Д. Краткая история неолиберализма. М.: Поколение, 2007. Хардт М., Негри А. Империя. М.: Праксис, 2004. Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в европейском контексте // Понятие государства в четырех языках / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М.: ЕУСПб; Летний сад, 2002. С. 152–217. Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. 1997. № 2. С. 14–22. Шюрбаум В. Цицерон: De Re Publica // Res Publica: История понятия. СПб.: ЕУСПб, 2009. С. 171–246. Abensour M. Democracy against the State. L.: Polity, 2011. Bartelson J. The Critique of the State. Cambridge: Cambridge Universiity Press, 2004. Benjamin W. The Arcades Project. Cambridge, MA: Belknap Press, 1999. Bobbio N. Is There a Marxist Theory of the State // Telos. 1978. № 35. P. 5–16. Bonefeld W. Reformulation of State Theory // Capital and Class. 1987. Vol. 11. № 3. P. 96–127. Brown W. Walled States, Waning Sovereignty. Cambridge, MA: MIT Press, 2010. Carré de Malberg R. Contribution à la théorie générale de l’État. P.: CNRS Éditions, 1920. Connolly W. The Fragility of Things: Self-Organizing Processes, Neoliberal Fantasies, and Democratic Activism. Durham: Duke University Press, 2013. Croce M., Salvatore A. Undoing Ties. Political Philosophy at the Waning of the State. L.; N.Y.: Bloomsbury, 2015. Diamond L. Developing Democracy. Towards Consolidation. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1999. DiMaggio P. J., Powell W. W. The Iron Cage Revisited: Institutional Isomorphism and Collective Rationality in Organizational Fields // American Sociological Review. 1983. Vol. 48. № 2. P. 147–160. 142

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. Princeton: Princeton University Press, 1990. Geenens R. Sovereignty as Autonomy // Law and Philosophy. 2017. Vol. 36. P. 495–524. Habermas J. Between Facts and Norms. Cambridge, MA: MIT Press, 1992. Habermas J. The New Obscurity: The Crisis of the Welfare State // Philosophy and Social Criticism. 1986. Vol. 11. № 2. P. 1–18. Hibou В. The Bureaucratization of the World in the Neoliberal Era. An International and Comparative Perspective. N.Y.; L.: Palgrave, 2015. Honig B. Emergency Politics: Paradox, Law, Democracy. Princeton: Princeton University Press, 2009. Jellinek G. Die Rechtliche Natur der Staatvsverträge. Wien: Georg Hölder, 1880. Jessop B. State Power. L.: Polity, 2007. Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. Laclau E., Mouffe Ch. Hegemony and Socialist Strategy. N.Y.; L.: Verso, 1985. Landemore H. Democratic Reason. Princeton: Princeton University Press, 2013. Laski H. Authority in the Modern State. N.Y.: Lawbook exchange, 2003. May T. The Political Philosophy of Poststructuralist Anarchism. University Park: Pennsylvania State University Press, 1994. McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin. Ithaca: Cornell University Press, 2001. Miliband R. The State in Capitalist Society. N.Y.: Basic Books, 1969. Mouffe Ch. The Democratic Paradox. L.; N.Y.: Verso, 2000. Münkler H. Staat // Historisches Wörterbuch der Philosophie / J. Ritter (Hg.). Basel: Schwabe, 1998. Bd. 10. S. 1–30. Poulantzas N. State, Power, Socialism. N.Y.; L.: Verso, 1978. ReCommons. Manifeste pour un nouvel internationalisme des peuples en Europe // Comité pour l’abolition des dettes illégitimes. URL: http://cadtm.org/ Manifeste-pour-un-nouvel-internationalisme-des-peuples-en-Europe. Sartre J.-P. La Théorie de l’État dans la pensée française aujourd’hui // Revue Universitaire Internationale. 1927. Vol. I. Sassen S. Losing Control? Sovereignty in the Age of Globalization. N.Y.: Columbia University Press, 1996. Schmitt C. The Theory of the Constitution. Durham, NC: Duke University Press, 2008. Smend R. Verfassung und Verfassungsrecht. München: Duncker & Humblot, 1928. Sovereignty in Transition / N. Walker (ed.). N.Y.: Bloomsbury, 2003. The Formation of National States in Western Europe / Ch. Tilly (ed.). Princeton: Princeton University Press, 1975.

А р т е м и й   Ма г у н

143

A LEFTIST THEORY OF THE AUTHORITARIAN SOCIAL-DEMOCRATIC STATE Artemy Magun. Professor, Department of Political Science and Sociology, [email protected]. European University at St. Petersburg (EU), 6/1A Gagarinskaya str., 191187 St. Petersburg, Russia. Keywords: state; democracy; social-democracy; Karl Marx; Miguel Abensour. The article explores the notion of the State: first, as a philosophical concept; second, as a topic in the current socio-political discussion of democratization and globalization; and third, as a possible element of a left wing ideological program. In the prevailing understanding, the State is a regrettable technical necessity that should be kept to a minimum and that will gradually expire by itself. Both the orthodox and the Althusserian Marxists agree with liberals and neo-liberals on this. Their value preferences fuse with their diagnosis of actual tendencies. However, the article claims that, from the current leftist, social-democratic and post-Marxist point of view, the State is becoming stronger but there is nothing bad in that. This post-Marxist point of view coincides with the position of Karl Marx himself when he was a young man planning to write a critique of the State. That project was never completed, but what we have of it, A Contribution to the Critique of Hegel’s Philosophy of Right, shows that a truly democratic state itself constitutes democratic society and thus forms a circle of mutual establishment and mutual authorization. The democratic form becomes the content; and everyone takes part in self-government, while socio-economic institutions in turn acquire a political nature. The article concludes with a brief account of the principles for the constitutional structure of such a state. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-117-143

References Abensour M. Democracy against the State, London, Polity, 2011. Bartelson J. The Critique of the State, Cambridge, Cambridge Universiity Press, 2004. Benjamin W. The Arcades Project, Cambridge, MA, Belknap Press, 1999. Bobbio N. Is There a Marxist Theory of the State. Telos, 1978, no. 35, pp. 5–16. Bonefeld W. Reformulation of State Theory. Capital and Class, 1987, vol. 11, no. 3, pp. 96–127. Brown W. Walled States, Waning Sovereignty, Cambridge, MA, MIT Press, 2010. Carré de Malberg R. Contribution à la théorie générale de l’État, Paris, CNRS Éditions, 1920. Connolly W. The Fragility of Things: Self-Organizing Processes, Neoliberal Fantasies, and Democratic Activism, Durham, Duke University Press, 2013. Croce M., Salvatore A. Undoing Ties. Political Philosophy at the Waning of the State, London, New York, Bloomsbury, 2015. Diamond L. Developing Democracy. Towards Consolidation, Baltimore, Johns Hopkins University Press, 1999. DiMaggio P. J., Powell W. W. The Iron Cage Revisited: Institutional Isomorphism and Collective Rationality in Organizational Fields. American Sociological Review, 1983, vol. 48, no. 2, pp. 147–160. Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism, Princeton, Princeton University Press, 1990.

144

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Foucault M. Pravitel’stvennost’ (ideia gosudarstvennogo interesa i ee genezis) [Governmentality (Idea of State Interest and Its Genesis)]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2003, no. 4–5 (39), pp. 4–22. Geenens R. Sovereignty as Autonomy. Law and Philosophy, 2017, vol. 36, pp. 495–524. Habermas J. Between Facts and Norms, Cambridge, MA, MIT Press, 1992. Habermas J. The New Obscurity: The Crisis of the Welfare State. Philosophy and Social Criticism, 1986, vol. 11, no. 2, pp. 1–18. Hardt M., Negri A. Imperiia [The Empire], Moscow, Praksis, 2004. Harvey D. Kratkaia istoriia neoliberalizma [A Brief History of Neoliberalism], Moscow, Pokolenie, 2007. Hegel G. W. F. Filosofiia prava [Philosophie des Rechts], Moscow, Mysl’, 1990. Hibou В. The Bureaucratization of the World in the Neoliberal Era. An International and Comparative Perspective, New York, London, Palgrave, 2015. Honig B. Emergency Politics: Paradox, Law, Democracy, Princeton, Princeton University Press, 2009. Jellinek G. Die Rechtliche Natur der Staatvsverträge, Wien, Georg Hölder, 1880. Jessop B. Gosudarstvo: proshloe, nastoiashchee, budushchee [The State: Past, Present, Future], Moscow, Delo, 2019. Jessop B. State Power, London, Polity, 2007. Kharkhordin O. Chto takoe “gosudarstvo”? Russkii termin v evropeiskom kontekste [What is “Gosudarstvo”? Russian Term in European Context]. Poniatie gosudarstva v chetyrekh iazykakh [The Concept of State in Four Languages] (ed. O. Kharkhordin), Saint Petersburg, Moscow, EUSpB, Letnii sad, 2002, pp. 152–217. Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy, Princeton, Princeton University Press, 1999. Laclau E., Mouffe Ch. Hegemony and Socialist Strategy, New York, London, Verso, 1985. Landemore H. Democratic Reason, Princeton, Princeton University Press, 2013. Laski H. Authority in the Modern State, New York, Lawbook exchange, 2003. Magun A. Demon i Gegemon [Demon and Hegemon], Saint Petersburg, EUSPb, 2016. Marx K., Engels F. K kritike gegelevskoi filosofii prava [Zur Kritik der Hegelschen Rechtsphilosophie]. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Politizdat, 1955, vol. 1, pp. 219–368. Marx K., Engels F. Manifest kommunisticheskoi partii [Manifest der Kommunistischen Partei]. Soch. 2-e izd. [Works. 2nd ed.], Moscow, Politizdat, 1955, vol. 4, pp. 419–459. May T. The Political Philosophy of Poststructuralist Anarchism, University Park, Pennsylvania State University Press, 1994. McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin, Ithaca, Cornell University Press, 2001. Miliband R. The State in Capitalist Society, New York, Basic Books, 1969. Mouffe Ch. The Democratic Paradox, London, New York, Verso, 2000. Müller J.-W. Chto takoe populizm? [What Is Populism?], Moscow, HSE, 2018. Münkler H. Staat. Historisches Wörterbuch der Philosophie (Hg. J. Ritter), Basel, Schwabe, 1998, Bd. 10, S. 1–30. Plato. Gosudarstvo [Republic]. Sobr. soch.: V 3 t. [Collected Works: In 3 vols], Moscow, Mysl’, 1971. Poulantzas N. State, Power, Socialism, New York, London, Verso, 1978.

А р т е м и й   Ма г у н

145

Rancière J. Na kraiu politicheskogo [Aux bords du politique], Moscow, Praksis, 2006. Rawls J. Teoriia spravedlivosti [A Theory of Justice], Novosibirsk, NGU, 1995. ReCommons. Manifeste pour un nouvel internationalisme des peuples en Europe. Comité pour l’abolition des dettes illégitimes. Available at: http://cadtm.org/ Manifeste-pour-un-nouvel-internationalisme-des-peuples-en-Europe. Sartre J.-P. La Théorie de l’État dans la pensée française aujourd’hui. Revue Universitaire Internationale, 1927, vol. I. Sassen S. Losing Control? Sovereignty in the Age of Globalization, New York, Columbia University Press, 1996. Schmitt C. The Theory of the Constitution, Durham, NC, Duke University Press, 2008. Schmitter Ph. Neokorporativizm [Neocorporativismo]. Polis, 1997, no. 2, pp. 14–22. Schurbaum W. Tsitseron: De Re Publica [Cicero: De Re Publica]. Res Publica: Istoriia poniatiia [Res Publica: A History of the Concept], Saint Petersburg, EUSPb, 2009, pp. 171–246. Sen A. Ideia spravedlivosti [The Idea of Justice], Moscow, Gaidar Institute Press, Fond “Liberal’naia missiia”, 2016. Skinner Q. The State. Poniatie gosudarstva v chetyrekh iazykakh [The Concept of State in Four Languages] (ed. O. Kharkhordin), Saint Petersburg, Moscow, EUSpB, Letnii sad, 2002, pp. 12–74. Smend R. Verfassung und Verfassungsrecht, München, Duncker & Humblot, 1928. Sovereignty in Transition (ed. N. Walker), New York, Bloomsbury, 2003. The Formation of National States in Western Europe (ed. Ch. Tilly), Princeton, Princeton University Press, 1975. Urbinati N. Iskazhennaia demokratiia [Democracy Disfigured], Moscow, Gaidar Institute Press, 2016. Vattel E. Pravo narodov, ili Printsipy estestvennogo prava, primeniaemye k povedeniiu i delam natsii i suverenov [Le droit des gens ou Principes de la loi naturelle appliqués à la conduite et aux affaires des Nations et des Souverains], Moscow, Gosiurizdat, 1960. Volkov V. Gosudarstvo [The State], Saint Petersburg, EUSPb, 2018. Weil E. Gegel’ i gosudarstvo [Hegel and the State], Saint Petersburg, Russkii mir”, Vladimir Dal’, 2009. Žižek S. Vozvyshennyi ob”ekt ideologii [The Sublime Object of Ideology], Moscow, Khudozhestvennyi zhurnal, 1999.

146

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Цена истины: взаимность, дар и щедрость в философии Рене Декарта Сергей Фокин

Научный руководитель, кафедра романо-германской филологии и перевода, гуманитарный факультет, Санкт-Петербургский государственный экономический университет (СПбГЭУ). Адрес: 191023, Санкт-Петербург, Москательный пер., 4. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: Рене Декарт; Ансельм Жапп; Пьер Бурдьё; homo œconomicus; буржуазная мораль; обмен; дар; аристократизм; щедрость. Статья представляет собой опыт сопоставления концепции человека экономического (homo œconomicus) с основными положениями моральной философии Рене Декарта. В первой части представлена работа современного западного философа Ансельма Жаппа, в которой философия Декарта предстает краеугольным камнем устоявшихся представлений и актуальных научных построений о человеке экономическом как об основном и неизменном агенте капиталистических отношений. Вразрез с подобным «здравым смыслом» современных социальных наук во второй части работы, исходя из «Экономической антропологии» Пьера Бурдьё (2017), предпринимается опыт демистификации понятия человека экономического. Затем рассматриваются своеобразные преломления в творчестве Декарта ряда мотивов современной философской антропологии, которые регулярно задействуются как в экономической науке, так и в критике экономического мышления: понятия взаимности, дара,

обмена и щедрости как ключевого для моральной доктрины философа. В заключение автор показывает, что философская доктрина «щедрости» предельно далека от буржуазной идеологии «полезности», подразумевающей инструментальное отношение одного субъекта к другому: в декартовской морали Другой не является ни объектом воздействия, ни средством достижения чьих-либо личных целей, ни монадой без окон и дверей. «Щедрость» не лишена «экономического» аспекта, правда, не в смысле буржуазного стремления к накоплению богатства, а в рамках аристократического габитуса «траты»: весь жизненный путь Декарта может быть размечен знаками особого рода аристократизма, в стихии которого стремление отдать, одарить, пожертвовать берет верх над любым своекорыстным интересом, радение о благополучии отступает перед поиском праздности, необходимой для умственных занятий, а забота о себе не исключает внимания или любви к Другому, какой бы вид тот ни принимал.

147

Анти-Эрисихтон: капитализм и автофагия

О

С Е Н Ь Ю 2017 года во Франции вышла в свет новая книга известного итало-немецко-французского философа и  публициста Ансельма Жаппа с  довольно громким заглавием — «Пожирающее себя общество» — и не менее звучным подзаголовком  — «Капитализм, чрезмерность и  саморазрушение»1. Несмотря на заданный таким образом алармистский тон, перед нами не  столько очередной опус, посвященный прекраснодушной критике современного капитализма с каких-то общих антропологических, гуманистических или экологических позиций, сколько вполне ответственная попытка помыслить капитализм сквозь призму одного из базисных оснований экономической теории — логики стоимости-товара-денег. В прологе парадокс этой логики определяется так: В то время как всякое производство, нацеленное на удовлетворение конкретных потребностей, находит свои границы в самой природе этих потребностей и возобновляет свой цикл в общем на том же уровне, — производство рыночной стоимости, которая представляет себя в деньгах, границ не знает. Жажда денег не может быть утолена, поскольку у них нет функции удовлетворения определенной потребности. Накопление стоимости и, следовательно, денег не может угаснуть, когда «голод» удовлетворен, наоборот, оно сразу же возобновляется в расширенном цикле. Денежный голод является абстрактным, бессодержательным2.

В  основе метода исследования лежит так называемая критика стоимости (Wertkritik), элементы которой представлены автором Материалы блока первоначально представлены в виде докладов на международной конференции «Экономика. Литература. Язык» (Санкт-Петербург, 4–6 июня 2018 года, факультет свободных искусств и наук СПбГУ), организованной Центром исследования экономической культуры (руководитель — Данила Расков). 1. Jappe A. La société autophage. Capitalisme, démesure et autodestruction. P.: La Découverte, 2017. 2. Ibid. P. 7. 148

Логос · Том 29 · #6 · 2019

в предыдущих книгах; среди них выделяются «Приключения товара: новая критика стоимости» (2003, 2011) и «Кредит на смерть: разложение капитализма и его критики» (2015). Речь идет об актуальном варианте фрейдо-марксизма, сосредоточенном на анализе товарного фетишизма, исторического характера понятий товара, труда, стоимости, денег, гипертрофированных в идеологии и экономической науке Нового времени, а также на разборе механизма формирования современной субъективности, подчиняющего индивида автодеструктивной логике капитализма. Для иллюстрации этой логики Жапп использует полузабытый миф о фессалийском царе Эрисихтоне, который за вырубку священной рощи Деметры был обречен богами испытывать неутолимый голод. В «Метаморфозах» Овидия этот сюжет излагается так: Алчет все большего он, чем больше нутро наполняет. Морю подобно, что все принимает земные потоки, Не утоляясь водой, выпивает и дальние реки, Или, как жадный огонь постоянно питания алчет И без числа сожирает полен, и чем больше получит, Просит тем больше еще и становится все ненасытней, — Так нечестивого рот Эрисихтона множество разных Блюд принимает и требует вновь: в нем пища любая К новой лишь пище влечет. Он ест, но утроба пустует.

После того, как алчба достояние все истощила, Снова и снова еду доставляя лихому недугу, Члены свои раздирать, зубами грызть Эрисихтон Начал…3

Согласно Жаппу, миф об Эрисихтоне предвосхищает автодеструктивную логику капитализма, обусловленную отказом от понятия «меры», лежавшего в основании социального устройства докапиталистических обществ. Hubris Эрисихтона заключается в непомерном потреблении (истреблении) производимых благ, выливаясь в  самопожирание субъекта промышленного или финансового производства и  структур социального воспроизводства. Разрушению подвержено все: от  образовательных институтов, обеспечивающих воспроизведение полноценных членов общества, до самих социальных связей, наделявших некогда человека чувством принадлежности к тем или иным микро- или макросо 3. Овидий. Метаморфозы. VIII. 738–878 / Пер. с лат. С. В. Шервинского; прим. Ф. А. Петровского. М.: Художественная литература, 1977. Сергей Фокин

149

обществам; от культурных различий, традиций, языков до самого единства человеческого рода, дробящегося в турбулентностях все более агрессивных меньшинств. Складывается впечатление, что современный капитализм едва ли не сознательно уподобляется баснословной птице Феникс, все время готовясь к  самосожжению и возрождению из пепла: правда, в отличие от материального огня Гелиополя, сжигает его неутолимая жажда прибавочной стоимости. Здесь не место для последовательного и систематического разбора автофагического импульса капитализма, представленного в книге Жаппа, которая, можно надеяться, в скором времени будет переведена на русский язык для книжной серии «Новое экономическое мышление» и вызовет отклики более профессиональных критиков «критики стоимости». В ожидании такого анализа сейчас сосредоточимся сначала на  одном из  ключевых моментов теоретической концепции Жаппа, в которой философия Декарта предстает краеугольным камнем устоявшихся представлений и актуальных научных построений о человеке экономическом как заглавном и перманентном агенте капиталистических отношений. В противоположность подобным взглядам, которые образуют своего рода прописную истину современных социальных наук, мы предпримем, исходя из «Экономической антропологии» (2017) Пьера Бурдьё, попытку демистификации понятия человека экономического, после чего в статье рассматриваются своеобразные преломления в творчестве Декарта ряда мотивов современной философской антропологии, которые регулярно задействуются как в экономической науке, так и в критике экономического мышления как такового: речь идет о понятиях взаимности, дара, обмена, равно как и о ключевом понятии моральной доктрины философа — щедрости.

Во всем виноват Декарт? Так называется, правда в утвердительной форме, один из начальных разделов первой части книги Жаппа, озаглавленной «О фетишизме, что господствует в этом мире»: помимо идей Декарта, там разбираются концепции двух других «застрельщиков» в построении современной конфигурации субъективности, которая, по мысли автора, была задействована в классической практике и теории капитализма: Канта и маркиза де Сада. Интерпретация философии Декарта, представленная в этом разделе, основывается на  воспроизведении ряда общих мест, или прописных ис150

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тин, характерных для судеб картезианства в европейской культуре: радикальный разрыв между душой, которая сводится к разуму, и телом, которое сводится к природной машине; радикальный нарциссизм cogito, ставящий под сомнение существование внешнего мира и других людей; радикальный конформизм моральной философии, оправдывающей незыблемость существующего государственного строя (монархии) вплоть до вынужденного признания существования Бога, отвергнутого, казалось бы, радикальной свободой исходного положения мысли Декарта — «мыслю, следовательно, существую». Несмотря на  кричащие противоречия данной «исторической реконструкции», Жапп не останавливается перед тем, чтобы представить Декарта знаменосцем перманентной буржуазной революции, которая сводится к  постоянно возобновляемому циклу тотальной деструкции существующего и  возрождения капиталистического господства, вплоть до такой его экзотической формы, как «консервативная революция»: Декарт является исключительным в своем роде представителем буржуазной революции. Он стремится разрушить до оснований существующий мир, чтобы восстановить его по  законам разумного субъекта. В то же самое время замыкается в рамках строгого консерватизма в том, что касается нравов и  социально-политического устройства. Некоторые уступки в плане церковных догматов сводятся к чистому оппортунизму или страху; напротив, отказ поставить под вопрос существующий порядок является, несомненно, самой сутью его программы. Декарт парадигматическим образом предвещает инновации буржуазного общества: разбить атомы вплоть до ядер, вплоть до самых генов, вызвать «вихри» (не случайно этим словом именуется центральное понятие его физики) перманентной деструкции и перманентной реструктуризации форм жизни и сопровождающих их идеологий. Речь о том, чтобы подорвать природу ради сохранения структур социального господства, а не о том, чтобы подорвать общество: своего рода «консервативная революция»4.

В итоге именно на Декарта возлагается вина за конфигурацию современной субъективности, задействованной в  построении парадигмы homo œconomicus, в  основании которой, таким образом, заложена двойственная структура разрушения/восста 4. Jappe A. La société autophage. P. 30–31. Сергей Фокин

151

новления. Последняя вызвана к жизни концепцией «разумного субъекта», которого отличают две главные способности — «мыслить» и  «существовать». Эти две конечные достоверности достигнуты ценой радикальной редукции: в субъекте всего телесного, в объекте всего материального. Мир Декарта — мир чистого мышления, стало быть, мир вымышленный, баснословный, фабульный, если вспомнить здесь одно из ключевых понятий его философии5. В  такой интерпретации философия Декарта действительно может быть представлена как основание для концепции homo œconomicus; ее главная формальная черта — отвлеченное допущение, согласно которому существо человека сводится к рациональному поиску благополучия. Правда, необходимо сразу подчеркнуть, что концепция homo œconomicus является, в сущности, концепцией эмпирической и, так сказать, «лейбористской»: труды Джона Локка, Бернарда де Мандевиля, Дэвида Юма и, наконец, Адама Смита объединяет убеждение, что человек призван на землю трудиться. Именно в рамках концепции человека трудящегося возникает понятие человека хозяйственного, занятого домостроительством и находящего спасение не на небесах, а в земном благополучии. Иными словами, важно сознавать, что homo œconomicus приходит на смену homo generosus: в этом смысле понятие «человека экономического» является понятием преимущественно плебейским, в отличие от предыдущего аристократического понимания человека, в  котором доминировали ценности не «труда» и тем более не «бережливости» или «экономии», но ценности «великодушия», «щедрости» и… «праздности». Иначе говоря, в концепции homo œconomicus утверждается такое положение, что призвание человека — не  в  благодеянии, не  в  великодушии, не в добродетели, а в накоплении богатств. Точнее, единственная добродетель «человека экономического» — труд, единственная форма спасения — богатство. Если традиционные аристократические ценности становятся препятствием на пути накопления богатств, то они отвергаются или замещаются другими. Наука политической экономии уверенно преодолевает свою зависимость сначала от политической философии, а затем от философии вообще, делая ставку на главную движущую силу в эво 5. Фокин С. Л. «Мир» как «басня» и  «представление»: из  комментариев к одному понятию в философии Рене Декарта // Романский коллегиум: междисциплинарный сборник научных статей / Под ред. С. Л. Фокина, Е. Е. Верезубовой. СПб.: СПбГЭУ, 2018. Вып. 9. С. 106–115. 152

Логос · Том 29 · #6 · 2019

люции современного знания — неуклонную демократизацию ученого сословия. Значение и смысл этой эволюции можно представить более наглядно, если взглянуть на концепцию homo œconomicus с точки зрения института научного знания. В «Экономической антропологии» Бурдьё справедливо обращает внимание на то обстоятельство, что homo œconomicus является, по существу, homo academicus, а это подразумевает такую интеллектуальную ситуацию, в рамках которой идеи ученого вкладываются в головы обычных социальных агентов: «Homo economicus — это что-то вроде сверхэкономиста»6. Иными словами, понятие homo œconomicus подразумевает смешение двух режимов темпоральности: времени ученых занятий (согласно этимологии — праздности, от лат. schola) и времени реальной жизнедеятельности, включающего в себя не только труд (даже если предположить, что он представляет собой исключительно рациональное занятие), но и другие виды взаимодействия человека и мира — любовь, общение с другими людьми, прием пищи, сон, болезнь и т. п. Вместе с  тем концепция homo œconomicus подразумевает такой подход, при котором человек сводится к полезности — поиску пользы для себя и стремлению обратить себя в полезного для другого с  тем, чтобы приумножить собственную пользу, богатство. При таком подходе другой — вовсе не Другой, а тот же самый, одинаковый, подобный, он тоже ищет пользы, а отношения между первым и  вторым регулируются не  писаными «правилами для управления умом» или «наукой благоразумия», а «невидимой рукой» рынков, оценивающих каждого не по абстрактным ценностям (добродетелям), а по реальной стоимости накопленного богатства. В такой панэкономической перспективе все существование человека есть триумф пользы, в том числе в таком, казалось бы, интимном предприятии, как создание семьи. Бурдьё цитирует известного американского экономиста Гэри Беккера (1930–2004), специально занимавшегося проблемами брачных отношений и брачных рынков: Экономический подход к семье предполагает сегодня, что индивиды максимизируют свою полезность, отправляясь от сво 6. Бурдьё П. Экономическая антропология: курс лекций в  Коллеж де Франс (1992–1993) / Под ред. П. Шампаня, Ж. Дюваля при уч. Ф. Пупо, М.-К. Ривьер; пер. с фр. Д. Кралечкина. М.: Дело, 2019. С. 294. Сергей Фокин

153

их базовых предпочтений, которые не претерпевают быстрых изменений во времени, и что поведение разных индивидов координируется явными или неявными рынками. Экономический подход не ограничивается материальными благами и желаниями, рынками, на которых проходят денежные трансакции, он не проводит концептуального различия между малыми и большими решениями, эмоциональными решениями и любыми другими. На самом деле экономический подход задает рамку, применимую к любому человеческому поведению, ко всякому типу решения и к людям, придерживающимся любого стиля жизни7.

Панэкономизм зиждется на панрационализме: как индивиды, так и коллективы (фирмы, парламенты, органы государственной власти) сводятся к рациональным агентам, которые просчитывают всё и вся и сами просчитываются вдоль и поперек исходя из критерия поиска максимальной полезности. Эта логика действует как на уровне домохозяйства, так и на уровне госаппарата. Бурдьё подчеркивает: Эта панлогистская философия трактует индивида в  качестве суверенного агента, подчиняющегося рациональным ожиданиям, то есть рациональным представлениям о будущем, способного руководить совершенно рациональным отношением к будущему8.

В сущности, как утверждает социолог, речь идет о научной фикции, которая основывается на  трех китах: во-первых, концепция homo oeconomicus предполагает, что индивид обладает системой предпочтений — рациональных, стабильных и экзогенных; во-вторых, всякое человеческое поведение, которое сводится к полезности, предполагает инструментальное отношение к индивиду — человек мыслится в категориях субъект/объект, цель/ средство, исключающих всякий иной тип человеческих взаимоотношений (собственно говоря, великодушие, благодеяние, щедрость и тем более — дар, жертву); в-третьих, экономические агенты суть независимые атомы, монады «без окон и дверей», сообщающиеся друг с другом исключительно под знаком полезного обмена. Диагноз, который Бурдьё выносит экономической науке, неутешителен: 7. Бурдьё П. Экономическая антропология. С. 295–296. 8. Там же. С. 296–297. 154

Логос · Том 29 · #6 · 2019

И если государство является изобретением, новым и беспрецедентным универсумом, экономика в том виде, в каком она нам известна, является точно таким же историческим изобретением, в котором поучаствовали и первые теоретики экономики, и не на уровне описания, а на уровне конструирования. Здесь заметен своего рода первородный грех, и я думаю, что и сегодня этот разрыв не завершен: экономисты являются потомками Джона Стюарта Милля, и когда они описывают homo economicus, то  производят некую воображаемую экономику; homo economicus не существует, но должен существовать, чтобы экономика функционировала в  полном виде, как она и  должна функционировать9.

Очевидно, что подобный панлогизм так же далек от мысли Декарта, как сама она далека от мысли Аристотеля: если что-то и роднит новейшую экономическую теорию с философией автора «Рассуждения о методе», то именно эта более или менее сознательная ставка на баснословие, вымысел, фабулу. Однако если в рамках историко-культурной ситуации первой половины XVII века подобный прием естественным образом диктовался поэтикой барокко, то фикциональность первых экономических теорий оказывалась своего рода слепым пятном теоретических построений политэкономов XVIII века10. Как замечает Жан-Пьер Кавайе, автор одного из самых глубоких исследований о связи мышления автора «Метафизических медитаций» с культурой барокко, басня Декарта, будучи перформативным произведением дискурсивной способности воображения, …устремляется … к тому, чтобы самой стать миром: миром вымышленным, притворным, обманным, миром словесным, замещающим через подражание внеязыковую реальность. Барочная басня, отражающая и  воплощающая траур по  традиционной онтологии, представляет собой топос общего кризиса культуры, благодаря которому наступает новое время, модерность11.

Чтобы наглядно обнаружить то, что можно было бы назвать «антиэкономическим» характером мышления Декарта, представляется целесообразным остановиться теперь на преломлениях в ней 9. Бурдьё П. Экономическая антропология. С. 114. 10. О фикциональности новейших экономических теорий см., напр.: Chottin M., Pignol C. Fictions rationalistes et fictions empiristes en économie // Revue d’histoire de la pensée économique. 2018. № 5. Р. 99–137. 11. Cavaillé J.-P. Descartes: la fable du monde. P.: Vrin; EHESS, 1991. Р. 182. Сергей Фокин

155

ряда мотивов философской антропологии, которые задействуются и в экономической науке, и в критике экономического мышления как такового: речь идет о понятиях взаимности, дара, обмена, равно как и великодушия, которые немыслимы без понятия Другого.

Три фигуры Другого в философии Декарта Несмотря на  то  что философия Декарта традиционно рассматривается как прототипическая эгология, исключающая проблематику Другого12 и, стало быть, проблематику взаимности, дара, обмена, важно не упустить из виду, что основополагающее для морального учения философа понятие свободы волеизъявления (libre arbitre) подразумевает скорее неявно, чем явно, наличие инстанции Другого, перед лицом которого утверждается мое Я. Правда, Другой в философии Декарта может представать в разных обличьях. Во-первых, можно сказать, что Другой для Декарта является прежде всего Истиной, ибо, чтобы к ней подойти, человек должен следовать методу гиперболического сомнения, поставив под вопрос все существующее, кроме достоверности существования самого мыслящего Я: «Я  мыслю, следовательно, я  существую». В этом смысле цена Истины в утверждении ответственности человека перед лицом Другого: Его первое побуждение — отстоять ответственность человека перед истиной. Истина есть нечто человеческое, ведь для того, чтобы она существовала, я должен ее утверждать. До моего суждения — как решения моей воли, как моего свободного выбора — существуют лишь нейтральные, ничем не скрепленные идеи, сами по себе не истинные и не ложные. Таким образом, человек — это бытие, через которое в мир является истина: его задача — полностью определиться и сделать свой выбор, для того чтобы природный порядок сущего стал порядком истин13.

Но Сартр-философ упустил из виду, что эгологический постулат «Я мыслю, следовательно, я существую» не более чем идеальная формула (девиз), буквальное следование которой могло привести 12. Энафф М. Дар философов. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2015. С. 89. 13. Сартр Ж.-П. Картезианская свобода // Сартр Ж.-П. Проблемы метода. Ст. / Пер. с фр. В. П. Гайдамака. М.: Академический проект, 2008. С. 201. 156

Логос · Том 29 · #6 · 2019

мыслителя туда же, куда попал в итоге писец Бартлби, без конца твердивший «Я не предпочел бы». В отличие от Бартлби, существовавшего в режиме пассивного нигилизма, в стихии которого «другие» составляли сущий ад, Декарт жил земной жизнью среди множества, точнее говоря, множеств «других» людей: среди родных и близких, отцов-иезуитов и служилых дворян, ученых мужей и ученых жен, педантов Сорбонны и либертинцев парижских салонов, ревнивых папистов и столь же нетерпимых кальвинистов или лютеран. Но  необходимо уточнить, что «среди» не  значит «сообща»: вот почему разыскание Истины, которому посвятил себя мыслитель, сопровождалось поиском такого места отправления мысли, где философ, пребывая среди множеств других людей, скрывается в «пустыне» одиночества, которая в действительности становится реальным топосом философствования. В этом смысле цена Истины в том, чтобы сам философ сделал себя Другим в отношении себя самого, стал для себя и близких чужим: чужим своему отцу, в своей семье, в своем отечестве. Как известно, в семье Декарта-философа называли не иначе, как «посторонний», «чужак», «чужестранец»14. Хорошо известно также, что землей обетованной стала для Декарта раннекапиталистическая Голландия, реальные преимущества которой он ярко живописал в  одном из  писем Жану-Луи Гезу де Бальзаку (1597–1654), знаменитому писателю, члену Французской академии и владетельному сеньору знаменитого шарантского замка и  прилегающего к  нему имения15. Противопоставляя Амстердам Парижу и  французской провинции, где соседи могут оказаться даже более докучливыми, чем в столице, философ писал: В этом большом городе, где я нахожусь, нет ни одного человека, за исключением меня, кто не занимался бы торговлей, здесь всякий человек так озабочен своей выгодой, что я могу прожить тут целую жизнь и никому не попасться на глаза. Каждый день я прогуливаюсь среди столпотворения многочисленного народа с такой же свободой и покоем, с какими вы могли бы это делать

14. Hildesheimer F. Monsieur Descartes ou La Fable de la Raison. P.: Flammarion, 2010. Р. 391. 15. Подробнее об отношениях Декарта и Бальзака см.: Фокин С. Л. Рене Декарт и Жан-Луи Гез де Бальзак в контексте интеллектуального либертинства // Вопросы литературы. 2018. № 6. С. 194–225. Сергей Фокин

157

среди аллей вашего замка, и я смотрю на людей, которых здесь вижу, не иначе как на деревья, что встречаются в ваших лесах, или как на зверей, что в них кормятся16.

В «Рассуждении о методе» (1637) этот вид деловитого Амстердама глазами праздного философа дополняется образом «пустыни», которую находит для себя одинокий мыслитель среди суеты капиталистического города, ……где среди многочисленного и весьма деятельного народа, куда более озабоченного собственными делами, нежели любопытного до дел другого человека, не лишая себя ни одного из удобств, свойственных самым многолюдным городам, я смог жить в такой же уединенности и  отдаленности, как в  самых далеких пустынях17.

Заметим в довершение этого портрета философа на фоне капиталистической Голландии, что «Рассуждение о  методе» вышло в свет в год пика знаменитой тюльпаномании, когда за луковицу цветка торговцы просили и были готовы отдать состояние всей жизни. Разумеется, на это обстоятельство можно посмотреть как на курьезное совпадение, однако приведенные автобиографические фрагменты наглядно свидетельствуют, что философ разрабатывал свой метод как бы в противовес той заботе о прибыли, которой были одержимы окружавшие его голландцы. Вместе с тем можно обратить внимание, что одна из первых капиталистических маний была своего рода декорацией для той мизансцены крайне честолюбивой философии, которую Декарт вынашивал в Амстердаме в своеобразной экзистенциальной диалектике «далекого» и «близкого», «своего» и «чужого», «иностранного» и «родного»: как бы то ни было, он уединился в Голландии, чтобы оттуда дать волю новой французской философии. Таким образом, очевидно, что, хотя мысль Декарта никоим образом не обусловливала подъем капитализма, развивалась она на фоне экономического подъема, вызванного одной из первых буржуазных революций в Европе. Разумеется, ее не стоит рассматривать в качестве теоретической программы становления буржуазного общества, хотя уже философия Готфрида Вильгельма Лейбница 16. Descartes R. Correspondance, 2 // Œuvres complètes. P.: Gallimard, 2013. T. VIII. P. 352. 17. Descartes R. Discours de la méthode // Œuvres complètes. P.: Gallimard, 2009. T. III. P. 101. 158

Логос · Том 29 · #6 · 2019

(1646–1716), последователя и критика Декарта, прямо соотносится с формированием духа капитализма18. Фигуры «пустыни», «уединения», «удаления», необходимые для достижения Истины, не исчерпывают семантики отношения философа к Другому, равно как последний не сводится к образу Истины. Не  приходится сомневаться, что именно Бог выступает главной фигурой Другого в мысли Декарта. Хотя Эдмунд Гуссерль (1859–1938), а впоследствии Марсель Энафф сводили мысль Декарта к эгологии19, исключающей Другого из сферы философствования, следует твердо настаивать на том, что, наряду с Истиной, фигура Бога является для него фигурой Другого по преимуществу. Однако проблема существования Бога не есть истинная проблема Декарта. Почти все, когда-либо писавшие о Боге Декарта, замечали, что он невзрачен, невиден, невообразим именно как Бог. Сартр справедливо замечал, что «картезианский Бог — самый свободный из всех богов, порожденных человеческой мыслью; это единственный Бог-созидатель»20. Паскаль, со своей стороны, говорил, что Бог Декарта — это Бог геометра, чистая абстракция, это не Бог теолога или тем более страстно верующего человека. Действительно, именно в отношении метафизических доказательств существования Бога Паскаль расходился с Декартом как нельзя более решительно: для него неприемлем Бог Декарта, Бог Философа, Бог Разума, которому он противопоставил Бога Христа, Бога Сердца, Бога Стенания21. Чтобы как-то подтвердить это спорное суждение, напомним, что 22 февраля 1638 года Декарт, незадолго до этого опубликовавший «Рассуждение о методе», писал отцу-иезуиту Антуану Ватье (1591–1659), пытаясь оправдать темноту доказательств существования Бога в своем трактате, которую не преминул отметить в отзыве на него ревнивый теолог: Это правда, что я был слишком темен в том, что писал о существовании Бога в сем трактате о «Методе», и, хотя речь идет о самой важной части, признаю, что она была наименее разработана во всем произведении; что частично объясняется тем, что я ре 18. Elster J. Leibniz et la formation de l’esprit capitaliste. P.: Aubier-Montaigne, 1975. 19. Энафф М. Дар философов. С. 89. 20. Сартр Ж.-П. Картезианская свобода. С. 212. 21. Подробнее об этом: Фокин С. Л. Декарт и Паскаль: ум, разум, недоразумение // Франция и Россия: вокруг Блеза Паскаля. СПб.: Алетейя, 2020. C. 178–193. Сергей Фокин

159

шился ее присовокупить к нему лишь под конец и когда книгопродавец меня торопил. Но главная причина сей темноты в том, что я не осмелился ни распространяться о доводах скептиков, ни высказать все необходимые вещи ad abducendam mentem a sensibus… и такого рода мысли не показались пригодными для того, чтобы вложить их в книгу, в которой, как мне хотелось, даже женщины могли бы что-нибудь понять и где, тем не менее, самые изощренные умы нашли бы достаточно материи, чтобы занять свое внимание22.

Таким образом, приведенный эпистолярный фрагмент свидетельствует в  предельной смысловой перспективе, что в  определенный момент в  мысли философа доказательство существования Божьего могло оказаться на одной чаше весов со знаком внимания к женской аудитории. При этом необходимо уточнить, что это признание следует воспринимать не столько в регистре оправдания или покаяния мыслителя перед авторитетом вышестоящей религиозной инстанции, сколько как указание на определенный прагматический аспект текста «Рассуждения о методе», обращенного, в частности, к читателям-женщинам. Более того, если вникнуть в то, как философ объяснял оппоненту, почему он был столь маловразумителен относительно существования Божьего, то возникает предположение, что Декарт сознательно предпочел быть понятым скорее женщинами, чем богословами; что в своем методе, то есть своем пути, он двигался скорее в  направлении женщин, нежели философов. Необходимо добавить также, что это эпистолярное откровение не было чем-то исключительным или единичным. В статье «Декарт и женщины», принадлежащей перу Женевьевы Роди-Лёвис (1918–2004), одной из самых авторитетных французских специалисток по Декарту, приводится целый ряд свидетельств постоянного и все время крепнущего внимания философа к «ученым женам»23. Отметим также, что в одной из самых интересных публикаций на тему «Декарт и ученые жены», красноречиво озаглавленной «Является ли картезианство феминизмом?», подчеркивается, что именно Декарт первым представил антропологическое учение, где сексуальность не имела определяющего значения: «Декарт представил

22. Descartes R. Correspondance, 1 // Œuvres complètes. T. VIII. P. 574–575. 23. Rodis-Lewis G. Descartes et les femmes: l’exceptionnel apport de la princesse Élisabeth // Donne filosofia e cultura nel seicento / P. Totaro (dir.). Roma: Consiglio nazionale delle ricerche, 1999. P. 155–170. 160

Логос · Том 29 · #6 · 2019

полностью обновленную антропологию, в которой пол не влияет на произведения ума»24. Таким образом, не будет большим преувеличением сказать, что третьей фигурой Другого в мысли Декарта была фигура женщины, как она сложилась в его эпистолярных и личных связях с принцессой Елизаветой и королевой Кристиной. В свете этого замечания можно было бы вернуться к знаменитой максиме Декарта: формула «Я мыслю, следовательно, я существую» никоим образом не сводится к основополагающему постулату эгологии — она произносится не только про себя или для себя, но и перед лицом Другого или даже для Другого. Приблизительно такую мысль Декарт высказывал в  одном из писем к принцессе Елизавете: Если мы думаем лишь о себе, мы можем пользоваться лишь теми благами, что нам принадлежат; напротив того, если мы себя рассматриваем в виде частей какого-то другого тела, мы становимся причастны тем благам, что являются для него общими, не лишаясь при этом ни одного из тех, что являются нашими собственными25.

Итак, «мы принадлежим к какому-то более общему телу»: речь идет о  политическом аспекте совместного человеческого существования, в котором «мое-я» существует вместе с «мы», не просто принимая других во внимание, но определяя себя через определенное отношение к Другому26. Уже эта формула убедительно свидетельствует, что мышление Декарта, при несомненном тяготении к абсолютной автономности субъекта, отнюдь не исключает Другого из горизонта самоутверждения, что некая идея взаимности и, следовательно, обмена присутствует, пусть и на заднем плане, в метафизике Декарта. Более того, следует полагать, что наряду со свободой волеизъявления и с методом понятие Другого, равно как и понятие взаимности, входит на равных в одну из самых сложных философских конструкций Декарта, строго говоря, центральную для его моральной философии. Речь идет о понятии 24. Pellegrin M.-F., Lotterie F. Le cartésianisme est-il un féminisme? Autour de Poullain de La Barre. Entretien avec Marie-Frédérique Pellegrin // Littératures classiques. 2016. Vol. 2. № 90. Р. 166. 25. Descartes R. Correspondance, 2. P. 233. 26. О понятии «мы» среди иных, нежели представленные здесь, фигур Другого см.: Guenancia P. Les différentes sens de l’autre chez Descartes // Cheminer avec Descartes. Concevoir, raisonner, comprendre, admirer et sentir / Th. Gress (dir.). P.: Classiques Garnier, 2018. P. 371–389. Сергей Фокин

161

générosité, которое, если взять его в контексте нашей темы, наглядно обнаруживает то, что мы называем «антиэкономическим» настроем мысли Декарта.

Щедрость против полезности В свое время «грузинский Сократ» Мераб Мамардашивили (1930– 1990), размышляя о центральной «клеточке» философии Декарта, где сходятся вместе «метафизика, эпистемология, этика», говорил: В этой клеточке, в которую — как бы памятуя о древнем метафизическом завете античной философии, связывавшем вместе истину, добро и красоту, — свернулась вся мысль Декарта. Ее можно увидеть в таинственном моральном качестве, которое венчает у него (даже в теории, а не только в жизни) все другие моральные качества. У этого качества несколько необычное название, поэтому оно и  таинственно. Это качество — générosité — по-русски можно перевести как благородство, щедрость, великодушие. Скорее подходит, конечно, великодушие, хотя сам Декарт употреблял не этот термин, потому что по-французски тогда было бы magnanimité (от латыни), но он имел в виду именно великодушие27.

С такой оценкой ключевого понятия моральной философии Декарта трудно поспорить, хотя дополнить ее можно и даже необходимо как в лексико-семантическом отношении, так и в плане истории идей. Во-первых, почему философ отдает предпочтение слову générosité, отказываясь, хотя и не повсеместно, от лексемы magnanimité, буквальное значение и внутренняя форма которой ближе к понятию «великодушие»? Ответ на этот вопрос достаточно сложен, то есть предполагает несколько толкований. Прежде всего, слово magnanimité отмечено печатью не только средневековой латыни, но и античной философии, в которой оно означает высшую добродетель мудреца. Делая выбор в пользу лексемы générosité, Декарт как бы сглаживает резкую оппозицию между языческим понятием «величия души» и христианским идеалом «униженности». Вместе с тем, останавливаясь на générosité, философ выбирает понятие, более 27. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М.: Прогресс; Культура, 1993. С. 15. 162

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тесно связанное с природой, естеством, генезисом человеческого существа, нежели magnanimité, сложносоставная лексема ученого происхождения. Важно указать, что в латыни лексема generosus обозначает также существо — животное или человека, — породистое, благородного рода. Таким образом, «щедрого человека» (homme généreux) Декарта следует отчетливо отличать от «великодушного человека» (homme magnanime) античной и ренессансной традиции, подразумевающей жесткую оппозицию «величие/ ничтожество». «Щедрость» есть человеческое качество, или добродетель, посредством которой каждый человек как субъект действия находится в согласии со всеми другими людьми: она есть форма абсолютной взаимности. «Щедрость» представляет собой синтез единичности и универсальности: она позволяет каждому быть истинно другим для всякого другого, обеспечивая возможность справедливого обмена ценностями. «Щедрость» не ищет опоры в другом, не ожидает от него поддержки, не требует подчинения. Она предполагает, что Другой — такой же, как Я, что он во мне не нуждается, на меня не рассчитывает, от меня не зависит: речь идет если не о равноправии, то о такой взаимности, которая основывается на  признании суверенности друг друга. «Щедрость» — не страсть, а добродетель, которая достигается познанием себя и других: Те, кто обладают этим знанием и этим самоощущением, без труда убеждают себя, что каждый из других людей также способен обладать ими в отношении самих себя, ибо нет в этом ничего, что зависело бы от другого28.

Очевидно, что в этом признании равноправия Другого нет ничего от прекраснодушного альтруизма, напротив, речь идет о своего рода героизме суверенного Я, для которого Другой не обязательно друг, но, при надлежащих условиях, равный противник: напомним, что одним из первых сочинений молодого Декарта был трактат об искусстве фехтования, в котором делался упор на двоих соперников «равного величия, равной силы, равного оружия» (deux hommes d’égale grandeur, d’égale force, et d’armes égales). Словом, Шарль Пеги (1873–1914), один из самых значительных мыслителей Франции XX века, был недалек от истины, когда писал, что в истории европейской мысли Декарт навсегда останется «этим 28. Descartes R. Les passions de l’âme / Présentation de Pascale d’Aurcy. P.: Flammarion, 1996. P. 195. Сергей Фокин

163

французским шевалье, который двинулся вперед такой бодрой иноходью»29. Во-вторых, важно напомнить, что, выбирая для обозначения высшей человеческой добродетели слово générosité, Декарт так или иначе откликался на одно из ключевых понятий современной ему культуры классицизма, — например, в трагедиях его младшего современника Пьера Корнеля (1606–1684) представлена моральная доктрина «щедрости», или «героизма». «Щедрость моя должна твоей отвечать!» — восклицает Химена в  «Сиде», обнаруживая, с одной стороны, равные права на высшее моральное качество, с другой — необходимость героического усилия волеизъявления, способного восстановить внутреннюю гармонию героини, разрываемую враждующими страстями. Сложные связи моральной философии Декарта и трагической поэзии Корнеля исследовались многократно, при этом ученые приходили к  взаимоисключающим выводам: одни доказывали влияние мыслителя на автора трагедий30, другие, наоборот, утверждали, что поэзия первого трагика эпохи не могла не сказаться на  моральном учении философа, представленном, в  частности, в трактате «Страсти души» (1649)31. Наиболее взвешенной представляется позиция Эрнста Кассирера (1874–1945), который в 1939 году опубликовал книгу «Декарт. Доктрина. Личность. Влияние», включавшую главу «Декарт и Корнель»32, где справедливо обращал внимание на то, что поэт и философ, не оказывая и не испытывая взаимных влияний, сходились в идентичной интеллектуальной ситуации, ставившей перед ними не просто аналогичные, но, в сущности, одни и те же проблемы: Перед глазами обоих находилась некая духовная и моральная реальность, которая моделировала их мышление и творчество, указывая обоим вполне определенное направление, в котором оба должны были двигаться33.

29. Péguy Ch. Note conjointe sur M. Descartes et la philosophie cartésienne // Œuvres complètes. T. IX: Œuvres posthumes. P.: Éditions de la Nouvelle Revue française, 1924. P. 62. 30. Krantz E. Essai sur l’esthétique de Descartes, étudiée dans les rapports de la doctrine cartésienne avec la littérature classique française au XVII siècle. P.: Germer-Baillière, 1882. 31. Lanson G. Le héros cornélien et le «Généreux» selon Descartes // Revue d’histoire littéraire de la France. 1894. № 1. Р. 396–411. 32. Cassirer E. Descartes. Doctrine. Personnalité. Influence. P.: Serf, 2008. 33. Ibid. P. 50. 164

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Двигаясь в  данном направлении, поэт и  философ практически одновременно встречают героический идеал «щедрого человека»: «Сид» и «Рассуждение о методе» выходят оба в свет в 1637 году. Как правило, основной конфликт классицизма представляется так, будто разум торжествует над страстями, воля — над свободой, долг перед другими — над суверенностью Я. Как это ни парадоксально, но в такого рода интерпретациях, которые до сих пор встречаются в университетских курсах и пособиях, не принимается во внимание историческая эволюция семантики ключевых лексем эпохи: французские понятия «разум», «страсть», «воля», «свобода», «долг», «суверенность» в XVII веке не равнозначны тем же самым словам в XIX–XX веках, когда в их употреблении возобладал буржуазный образ мысли. По сути дела, после утверждения лозунга Французской революции «Свобода. Равенство. Братство» в виде предельного горизонта буржуазного существования произошла семантическая девальвация целого ряда понятий «великого века», отмеченных печатью аристократизма. В  этом отношении необходимо подчеркнуть, что доктрина «щедрости» является доктриной преимущественно аристократической в том смысле, который отнюдь не исключает, но предполагает равноправие, когда даже монарх — не более чем «первый среди равных». Строго говоря, ни Декарт, ни Корнель (последний, по  крайней мере, в  эпоху творческого подъема) не  знали абсолютизма, зато оба прекрасно знали Фронду, так или иначе разделяя настроения родовитых аристократов, не желавших мириться с усилением монархии. Поскольку «щедрость» является не врожденной идеей, а добродетелью, достигаемой индивидуальным волеизъявлением, познанием, разумом, важно представлять себе значения понятий, которые Декарт, равно как и Корнель, мог вкладывать в эти слова. Как замечал в  свое время Поль Бенишу (1908–2001), один из самых авторитетных исследователей классической французской литературы, буржуа «понимают под волей способность обуздывать себя, подавлять свои желания»34. У Декарта речь идет не  о  такой воле (volonté), а  о  «свободном волеизъявлении» (libre arbitre): собственно говоря, «щедрость» обусловлена надлежащим «употреблением свободного волеизъявления», которое, ничуть не умаляя свободы других людей, делает человека если не равным, то подобным Богу: 34. Bénichou P. Morales du grand siècle. P.: Gallimard, 1948. P. 32. Сергей Фокин

165

Ибо лишь за те действия, которые зависят от этого свободного волеизъявления, нас возможно на разумном основании превозносить или порицать, и  оно делает нас подобными некоторым образом Богу, обращая в господ над нами самими, при условии, что мы не утратим из трусости прав, которыми оно нас наделяет35.

Ключевое слово здесь — «трусость», поскольку его употребление отсылает к  противоположным понятиям мужества и  героизма, в стихии которых человек способен достичь поистине божественного достоинства. Именно для этого служит свободное волеизъявление, которое никоим образом не  сводится к  воле как негативному аффекту, призванному подавлять человеческие страсти. Напротив, упор на понятии arbitre (судья) указывает на возможность выбора — между истинной свободой, суверенностью «моего Я», и рабской зависимостью от той или иной внутренней страсти или внешней силы. Что же до разума, то отнюдь не выливаясь в репрессивный орган ограничения, подавления или наказания, он представляет собой способность критического суждения, помогающую человеку отличать истинное благо от ложных представлений, обнаруживать разнообразные отношения, которые связывают «мое Я» с  миром, познавать те или иные виды необходимости, господство которой над нами мы притязаем упразднить, верно оценивать то, что находится в нашей власти, а что остается нам неподвластным. Главное в  разуме — ставка на  свободу, означающую независимость как от внешних сил, так и от внутреннего насилия слепых, темных страстей. Природа человека не в природе, а в героическом поиске гармонии между частными желаниями и истинным достоинством, которое сказывается в щедрости — способности дать больше, чем требуют обстоятельства. Такова основная максима «аристократического гуманизма»36 Декарта. Как можно убедиться, философская доктрина «щедрости» как нельзя более далека от  буржуазной идеологии «полезности», подразумевающей инструментальное отношение субъекта к Другому: в морали Декарта Другой не является ни объектом воздействия, ни средством достижения каких-то личных целей, ни монадой «без окон без дверей». «Щедрость» не лишена «эко 35. Descartes R. Les passions de l’âme. Р. 195. 36. Bénichou P. Morales du grand siècle. Р. 33. 166

Логос · Том 29 · #6 · 2019

номического» аспекта, правда, не в смысле буржуазного стремления к накоплению богатства, а в рамках аристократического габитуса «траты»: начиная с решительного отказа следовать отцовской стезе, приобретя или унаследовав должность королевского советника при парламенте Бретани или Пуату, и кончая ролью учителя философии при дворе Кристины Шведской, за которую философ отказался брать плату и  принимать монаршие милости, весь жизненный путь Декарта может быть размечен знаками особого рода аристократизма, в стихии которого стремление отдать, одарить, пожертвовать берет верх над любым своекорыстным интересом, радение о благополучии отступает перед поиском праздности, необходимой для умственных занятий, а забота о себе не исключает внимания или любви к Другому, какой бы вид ни принимал последний — ближнего или дальнего, государя или отчизны: Как бы то ни было, когда частное лицо по своей воле примыкает к своему государю или к своей стране, ежели его любовь совершенна, оно должно оценивать себя не иначе, как малую часть целого, которое составляет с ними, и потому если и бояться пойти на верную смерть, чтобы им послужить, то не более чем когда у него берут немного крови из руки с тем, чтобы всему телу стало лучше. И примеры такого рода любви можно видеть каждодневно, даже среди людей низшего сословия, которые с чистым сердцем отдают свою жизнь ради блага своей страны или для защиты высокородного мужа, к которому они чувственно привязаны37.

Хорошо известно, что Декарт не  принадлежал к  родовой аристократии, унаследовав от отца дворянское звание, полученное за службу Франции. Но философ сумел обратиться в истинного аристократа разума, который знал себе цену и признавал равноценность Другого, правда, только при том условии, если последнему доставало мужества следовать свободному волеизъявлению, каковое и есть истинная человеческая щедрость. Работа подготовлена при поддержке РФФИ в рамках научно-исследовательского проекта «Рене Декарт и моральная философия: метафизика, политика, теология и этика в переписке философа с принцессой Елизаветой Богемской, королевой Швеции Кристиной и несколькими современниками», грант № 17-03-50205а(ф). 37. Descartes R. Correspondance, 2. Р. 684. Сергей Фокин

167

Библиография Бурдьё П. Экономическая антропология: курс лекций в Коллеж де Франс (1992–1993). М.: Дело, 2019. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М.: Прогресс; Культура, 1993. Овидий. Метаморфозы. М.: Художественная литература, 1977. Сартр Ж.-П. Картезианская свобода // Он же. Проблемы метода. М.: Академический проект, 2008. Фокин С. Л. «Мир» как «басня» и «представление»: из комментариев к одному понятию в философии Рене Декарта // Романский коллегиум: междисциплинарный сборник научных статей / Под ред. С. Л. Фокина, Е. Е. Верезубовой. СПб.: СПбГЭУ, 2018. Вып. 9. С. 106–115. Фокин С. Л. Декарт и Паскаль: ум, разум, недоразумение // Франция и Россия: вокруг Блеза Паскаля. СПб.: Алетейя, 2020. C. 178–193. Фокин С. Л. Рене Декарт и Жан-Луи Гез де Бальзак в контексте интеллектуального либертинства // Вопросы литературы. 2018. № 6. С. 194–225. Энафф М. Дар философов. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2015. Bénichou P. Morales du grand siècle. P.: Gallimard, 1948. Cassirer E. Descartes. Doctrine. Personnalité. Influence. P.: Serf, 2008. Cavaillé J.-P. Descartes: la fable du monde. P.: Vrin; EHESS, 1991. Chottin M., Pignol C. Fictions rationalistes et fictions empiristes en économie // Revue d’histoire de la pensée économique. 2018. № 5. Р. 99–137. Descartes R. Correspondance, 1 // Œuvres complètes. P.: Gallimard, 2013. T. VIII. Descartes R. Correspondance, 2 // Œuvres complètes. P.: Gallimard, 2013. T. VIII. Descartes R. Discours de la méthode // Œuvres complètes. P.: Gallimard, 2009. T. III. Descartes R. Les passions de l’âme. P.: Flammarion, 1996. Elster J. Leibniz et la formation de l’esprit capitaliste. P.: Aubier-Montaigne, 1975. Guenancia P. Les différentes sens de l’autre chez Descartes // Cheminer avec Descartes. Concevoir, raisonner, comprendre, admirer et sentir / Th. Gress (dir.). P.: Classiques Garnier, 2018. P. 371–389. Hildesheimer F. Monsieur Descartes ou La Fable de la Raison. P.: Flammarion, 2010. Jappe A. La société autophage. Capitalisme, démesure et autodestruction. P.: La Découverte, 2017. Krantz E. Essai sur l’esthétique de Descartes, étudiée dans les rapports de la doctrine cartésienne avec la littérature classique française au XVII siècle. P.: Germer-Baillière, 1882. Lanson G. Le héros cornélien et le «Généreux» selon Descartes // Revue d’histoire littéraire de la France. 1894. № 1. Р. 396–411. Péguy Ch. Note conjointe sur M. Descartes et la philosophie cartésienne // Œuvres complètes. P.: Éditions de la Nouvelle Revue française, 1924. T. IX: Œuvres posthumes. Pellegrin M.-F., Lotterie F. Le cartésianisme est-il un féminisme? Autour de Poullain de La Barre. Entretien avec Marie-Frédérique Pellegrin // Littératures classiques. 2016. Vol. 2. № 90. P. 165–170. Rodis-Lewis G. Descartes et les femmes: l’exceptionnel apport de la princesse Élisabeth // Donne filosofia e cultura nel seicento / P. Totaro (dir.). Roma: Consiglio nazionale delle ricerche, 1999. P. 155–170.

168

Логос · Том 29 · #6 · 2019

THE PRICE OF TRUTH: RECIPROCITY, GIVING, AND GENEROSITY IN THE PHILOSOPHY OF RENÉ DESCARTES Serguei Fokine. Academic Supervisor, Department of Romance-Germanic Philology and Translation, Faculty of Humanities, [email protected]. St. Petersburg State University of Economics (UNECON), 4 Moskatelny ln, St. Petersburg 191023, Russia. Keywords: René Descartes; Pierre Bourdieu; Anselm Jappe; homo œconomicus; bourgeois morale; exchange; gift; nobility; generosity. The article provides a comparison of the concept of homo œconomicus with the core theses of René Descartes’ moral philosophy. The first section draws on the work of the contemporary Western philosopher Anselm Jappe in which Descartes’ philosophy is held to be the cornerstone of the established view and current scientific definitions of homo œconomicus as the fundamental and indispensable agent of capitalistic relations. As opposed to this “common sense” position in the modern social sciences, the second section of the article builds upon Pierre Bourdieu’s Anthropologie économique (2017) to demystify the notion of homo œconomicus. The article then examines some aspects of modern philosophical anthropology that show odd traces of Descartes’ thinking and that are regularly applied in economic science as well as in the critique of economic thinking as such. These are the concepts of mutuality, giving, exchange and generosity, and they are regarded as central to the philosopher’s moral doctrine. The author concludes that the philosophical doctrine of generosity has very little in common with the bourgeois ideology of utility which implies an instrumental relationship between subjects: in Caretesian moral philosophy the Other is neither an object of influence nor a means to achieve someone’s personal goals nor a windowless monad. Generosity certainly has its economic aspects, but these do not include accumulating wealth in the bourgeois sense. It is more in the realm of the aristocratic practice of making dispensations. All throughout his life Decartes may be viewed as exhibiting a peculiar kind of nobility in which the desire to give, endow and sacrifice outweighs any selfish interest. The vigorous pursuit of well-being gives way to a quest for the leisure required to pursue intellectual activity, and care for oneself does not preclude attending to and loving the Other, whatever form it may take. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-147-168

References Bénichou P. Morales du grand siècle, Paris, Gallimard, 1948. Bourdieu P. Ekonomicheskaia antropologiia: kurs lektsii v Kollezh de Frans (1992– 1993) [Anthropologie économique: Cours au Collège de France (1992–1993)], Moscow, Delo, 2019. Cassirer E. Descartes. Doctrine. Personnalité. Influence, Paris, Serf, 2008. Cavaillé J.-P. Descartes: la fable du monde, Paris, Vrin; EHESS, 1991. Chottin M., Pignol C. Fictions rationalistes et fictions empiristes en économie. Revue d’histoire de la pensée économique. 2018, no. 5, pp. 99–137. Descartes R. Correspondance, 1. Œuvres complètes, Paris, Gallimard, 2013, tome VIII. Descartes R. Correspondance, 2. Œuvres complètes, Paris, Gallimard, 2013, tome VIII. Descartes R. Discours de la méthode. Œuvres complètes, Paris, Gallimard, 2009, tome III.

Сергей Фокин

169

Descartes R. Les passions de l’âme, Paris, Flammarion, 1996. Elster J. Leibniz et la formation de l’esprit capitaliste, Paris, Aubier-Montaigne, 1975. Fokin S. L. “Mir” kak “basnia” i “predstavlenie”: iz kommentariev k odnomu poniatiiu v filosofii Rene Dekarta [“World” as “Fairy Tale” and “Representation”: From the Comments to One Concept from Philosophy of René Descartes]. Romanskii kollegium: mezhdistsiplinarnyi sbornik nauchnykh statei [Roman Collegium: An Interdisciplinary Collection of Scientific Articles] (eds S. L. Fokin, E. E. Verezubova), Saint Petersburg, SPbGEU, 2018, iss. 9, pp. 106–115. Fokin S L. Dekart i Paskal’: um, razum, nedorazumenie [Descartes and Pascal: Reason, Understanding, Misunderstanding]. Frantsiia i Rossiia: vokrug Bleza Paskalia [France and Russia: Around Blaise Pascal], Saint Petersburg, Aleteiia, 2020, pp. 178–193. Fokin S. L. Rene Dekart i Zhan-Lui Gez de Bal’zak v kontekste intellektual’nogo libertinstva [René Descartes and Jean-Louis Guez de Balzac in the Context of Intellectual Libertinage]. Voprosy literatury [Questions of Literature], 2018, no. 6, pp. 194–225. Guenancia P. Les différentes sens de l’autre chez Descartes. Cheminer avec Descartes. Concevoir, raisonner, comprendre, admirer et sentir (dir. Th. Gress), Paris, Classiques Garnier, 2018, pp. 371–389. Hénaff M. Dar filosofov [Le Don des philosophes], Moscow, Izdatel’stvo gumanitarnoi literatury, 2015. Hildesheimer F. Monsieur Descartes ou La Fable de la Raison, Paris, Flammarion, 2010. Jappe A. La société autophage. Capitalisme, démesure et autodestruction, Paris, La Découverte, 2017. Krantz E. Essai sur l’esthétique de Descartes, étudiée dans les rapports de la doctrine cartésienne avec la littérature classique française au XVII siècle, Paris, Germer-Baillière, 1882. Lanson G. Le héros cornélien et le «Généreux» selon Descartes. Revue d’histoire littéraire de la France. 1894, no. 1, pp. 396–411. Mamardashvili M. Kartezianskie razmyshleniia [Cartesian Meditations], Moscow, Progress, Kul’tura, 1993. Ovidius. Metamorfozy [Metamorphoses], Moscow, Art Literature, 1977. Péguy Ch. Note conjointe sur M. Descartes et la philosophie cartésienne. Œuvres complètes, Paris, Éditions de la Nouvelle Revue française, 1924, tome IX: Œuvres posthumes. Pellegrin M.-F., Lotterie F. Le cartésianisme est-il un féminisme? Autour de Poullain de La Barre. Entretien avec Marie-Frédérique Pellegrin. Littératures classiques. 2016, vol. 2, no. 90, pp. 165–170. Rodis-Lewis G. Descartes et les femmes: l’exceptionnel apport de la princesse Élisabeth. Donne filosofia e cultura nel seicento (dir. P. Totaro), Roma, Consiglio nazionale delle ricerche, 1999, pp. 155–170. Sartre J.-P. Kartezianskaia svoboda [La liberté cartésienne]. Problemy metoda [Questions de méthode], Moscow, Akademicheskii proekt, 2008.

170

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Licentia poetica: тайна экономики и сила инверсии Александр Погребняк

Доцент, кафедра проблем междисциплинарного синтеза в области социальных и гуманитарных наук, факультет свободных искусств и наук, Санкт-Петербургский государственный университет (СПбГУ). Адрес: 190121, Санкт-Петербург, ул. Галерная, 58–60. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: экономика; инверсия; форма-жизни; товар; труд; рабочая сила; стоимость.

В статье сопоставляются взгляды Джорджо Агамбена и Карла Маркса на то, что оба они трактуют как тайну, присущую характеру экономических отношений. Если Маркс связывает эту черту с капиталистической формацией, то Агамбен возводит ее исток к раннехристианской мысли. Оба при этом рассматривают тайну как исторически обусловленную специфическую форму экономики (в широком смысле), чье возникновение оба признаю́т результатом процедуры инверсии. Автор показывает, что, несмотря на отмежевание Агамбена от Марксовой трактовки труда (понятого чисто биологически, в качестве непрерывно действующего волевого импульса) как «родовой сущности» человека, их концепции обнаруживают несколько важных перекличек.

Прежде всего речь идет о неоднородности самих феноменов труда и жизни, биологический и «асоциальный» характер которых есть не столько нечто естественное, сколько произведенное в силу самого экономического устройства («диспозитива», в терминологии Агамбена). Ироническое замечание Маркса о «труде-товаре» как о своего рода «поэтической вольности» (licentia poetica), а на деле — ужасной действительности, придающей эксплуатации рабочей силы видимость справедливого обмена между ее продавцом и покупателем, можно прочесть как указание на превращенную форму той мечты о счастье, которая, согласно Агамбену, поддерживает диспозитивы, управляющие жизнью людей с целью их «спасения».

171

1

В

С В О Е М «Автопортрете в  кабинете» (2017) Агамбен пишет о возникшей в середине восьмидесятых годов близости между его собственной мыслью и мыслью Жан-Люка Нанси. Предметом их общего интереса была проблема голоса — ведь только голос, пишет Агамбен о направлении своих разысканий, может быть той «единой точкой фуги», в  которой сливаются мысль и поэзия. Однако, продолжает он, ……начиная с девяностых годов по причинам, которые здесь не имеет смысла затрагивать, Жан-Люк стал все больше отдаляться от моих исследований — но дружба, представляющая собой непосредственное совместное переживание бытия, вновь загорается во мне всякий раз, когда я с ним встречаюсь1.

Но возможно, несмотря на это отдаление, их позиции по-прежнему имеют внутреннее сродство. В том же 2017 году Нанси пишет специально для номера «Синего дивана», посвященного столетию Октябрьской революции, заметку «Ленин и электричество» — короткий философско-политический комментарий к  известному положению «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны», завершающийся так: Если французская революция была революцией буржуазии против остатков феодального строя, то русская революция была, пожалуй, революцией техники против остатков политики. В таком случае она удивительным образом предвосхитила как раз то, что выглядит ее провалом, — порядок, смутный и тревожный, мирового технокапитализма. Но она открыла также под именем Советов — именем, которое «даже не переводится на другие языки, а везде произносится по-русски»2, — утверждение необходимости, ставшей неустранимой в современном мире и являющейся 1. Агамбен Дж. Автопортрет в кабинете. М.: Ad Marginem, 2019. С. 61. 2. Слова Ленина, произнесенные в 1920 году на заседании Моссовета в честь годовщины III Интернационала (Ленин В. И. Собр. соч. 5-е изд. М.: Политиздат, 1974. Т. 40. С. 205. — Прим. ред. «Синего дивана»). 172

Логос · Том 29 · #6 · 2019

таковой и для нас: необходимости того, чтобы люди жили вместе без богов и без господ, — пусть даже это будут боги и господа их собственных техник3.

Это рассуждение, очевидно, перекликается с замечанием Агамбена в предисловии к исследованию, открывающему цикл Homo sacer, сделанным в связи с аристотелевским определением сущности человека: Живое существо одарено речью, из которой оно удаляет и в которой в то же время хранит свой голос, таким же образом, каким оно живет в полисе, позволяя исключить в его рамках свою голую жизнь. Политика представляется, таким образом, как структура, в прямом смысле фундаментальная для западной метафизики, поскольку она находится в месте стыка живого существа и логоса4.

Политика, стало быть, оказывается сущностно связана с экономикой как техникой управления жизнью на основе этого включающего исключения, но также и с поэзией как способностью вернуть голос тому, что оказалось включенным лишь в качестве исключенного (а также возвратить голос в пространство лишь означающего высказывания). Ведь «боги» и «господа», о которых пишет Нанси, — или «теолого-экономическая» парадигма, как сказал бы Агамбен, — возникают как эффекты исключения голоса из слова, тем самым сводя его к исключительно означающей функции; «советы» же — прежде всего звучащее на особый манер имя (которое, по слову Ленина, «даже не переводится на другие языки, а везде произносится по-русски») и только затем понятие: понятие грядущей политики, которая в настоящем времени дана лишь в качестве «остатка», поскольку сегодняшняя политика сведена к полицейскому обеспечению экономики. И конечно, вопрос о тайне сочленения политики и экономики всегда будет возвращать к наследию Маркса — к логике и поэтике его мысли, о которой Нанси пишет: Стоимость для Маркса не является стоимостью потребительной, с которой снята товарная маска: она есть стоимость в себе — ценность или смысл, это в данном случае одно и то же, — человеческого существования как преобразования природы и создания 3. Нанси Ж.-Л. Ленин и электричество // Синий диван. 2017. № 22. С. 98. 4. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. С. 15. Александр Погребняк

173

второй природы. Сколь бы неопределенной эта мысль ни казалась сегодня, она тем не менее была в центре революционного мышления в различных его проявлениях5.

«Неопределенность» этой мысли явно коррелирует с  тем, что Агамбен квалифицирует как главный недостаток марксистской и  анархистской критики государства: они обе оказались невосприимчивы к  структуре «чрезвычайного положения» как действительного способа сочленения политики и  экономики, формирования биополитического (или, что то же самое, политикоэкономического) режима власти, и  потому революции нашего времени потерпели поражение6. Не оспаривая этого диагноза, попробуем оценить, в  какой все-таки мере мысль Маркса о  стоимости как об истинной «тайне экономики» (прежде всего форме и «тайне» ее непосредственной политичности) была действительно неопределенной и насколько анализ формы стоимости «в себе» невосприимчив к структуре чрезвычайного положения, представляющей собой форму включающего исключения.

2 Тема тайны экономики открыта рассуждениями Маркса о  «мистическом характере товара», «тайне первоначального накопления» и т. п. В своей книге «Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и управления» Агамбен возвращается к этой теме, о  чем свидетельствует, в  частности, название второй главы: «Тайна экономики». Экономику, однако, он понимает не только и  не  столько как способ производства материальных благ, но в первую очередь как практику управления жизнью человека в ее целостности, чьей задачей выступает спасение, как бы последнее при этом ни понималось — религиозно или секулярно (жизнь вечная, общественное счастье, безопасность и т. п.). Принципиально, что экономика схватывается здесь в зоне неразличимости социального и биологического, целей и средств, производства вещей и производства людей и т. д.; более того, не удается и жестко обособить друг от друга политику и экономику, которые оказываются вложенными друг в друга. В этой работе Агамбен обращается к святоотеческой литературе с целью показать, каков смысловой исток господствующей 5. Нанси Ж.-Л. Ленин и электричество. С. 96–97. 6. Агамбен Дж. Homo sacer. С. 19–20. 174

Логос · Том 29 · #6 · 2019

сегодня парадигмы экономики и что конкретно оказалось изначально вытесненным с целью упрочения ее господства7. Говоря коротко, основное событие, которое определило характер современного мира, может быть представлено в форме инверсии ключевого выражения, употребленного апостолом Павлом, а именно «экономика тайны», которая в  текстах Ипполита и  Тертуллиана превращается в «тайну экономики». Смысл этой инверсии Агамбен реконструирует следующим образом: то, что изначально означало божественное поручение о возвещении тайны спасения, на основе которого должно было быть сформировано мессианское сообщество («ойкономия» и есть указание на факт такого поручения, которое должно быть исполнено8), с некоторого момента начинает указывать на нечто радикально иное, а именно перенос измерения тайны на  само исполнение обета, которое теперь подлежит потенциально бесконечной отсрочке. Сама исполнительная власть, административная функция становятся мистическими по своей сути (вплоть до того, что у некоторых авторов «мистическое» и «министерское» склонны превратиться в синонимы). Возникает вопрос: что придает силу этой инверсии? Благодаря чему этот оборот речи оказывается способным выражать нечто реальное (материальное, действительное), указывая на оборот самого бытия, на присущую ему историческую тенденцию к экономизации всех сторон существования, притом что «экономизация» означает как раз нарастающую мистификацию любого спасения, вопреки заявлению о расколдовывании мира, чем будто бы характеризуется современная «рациональная экономика»? 7. Агамбен отмечает, что в лингвистическом плане термин «ойкономия» сохраняет свое семантическое ядро неизменным, и как раз подобное постоянство смысла служит основанием для расширения в сторону новых значений; в итоге с этим термином «происходит нечто подобное тому, что произошло в наши дни с термином „предприятие“, который с более или менее осознанного согласия заинтересованных сторон расширил сферу своего значения вплоть до распространения на такие области, как университет, который традиционно не имеет к этой сфере никакого отношения» (Агамбен Дж. Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и управления. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2018. С. 45). 8. «„Домостроительство тайны“ — функциональный элемент „образного“ учения Павла: это словосочетание означает деятельность, через которую свершается тайна, образно возвещенная в Ветхом Завете» (Там же. С. 56). «Свершение тайны» — высшая, «итожащая» деятельность, завершающая время в смысле достижения им состояния исполненности. Александр Погребняк

175

В предварительной форме ответ мог бы быть таковым: источником этой силы является диалектика, заложенная в самой экономике, ее понятии и феномене, — то самое напряжение (tensione), которое изначально существует между «экономикой тайны» и «тайной экономики», между царством (regno) и управлением (governo)9. Но такова, в пределе, диалектика любого диспозитива (dispositio — слово, которым латинские отцы церкви переводили греческую oikonomia), любого устройства (технического, социального, политического), на котором в той или иной степени базируется современная жизнь и которое, в свою очередь, само базируется на пересечении сил сакрализации и профанации, определенных, соответственно, как изъятие из  общего пользования и  как возвращение изъятого; как разделение фактичной жизни и ее формы, приобретшей измерение трансцендентного закона, и как нейтрализация этого разделения, превращающая «владение по праву» в «простое пользование»10. Таким образом, формула «экономика 9. На идее четкого разделения «чисто формальных правил» и «жизненно важных целей» основана логика бюрократического управления любыми видами деятельности, реальная же практика этого управления строится на непрерывном вмешательстве в ход деятельности с целью сделать ее более управляемой (см. подробнее: Гребер Д. Утопия правил: о технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии. М.: Ad Marginem, 2016). По этой же логике действует «антропологическая машина», диалектическое преодоление которой имеет форму остановки ее деятельности, чтобы увидеть в пространстве между природой и человеком то, «для чего у нас нет имен и что не является ни человеком, ни животным» (Агамбен Дж. Открытое. М.: РГГУ, 2012. С. 100). Эта логика двойного отрицания, восходящая к Николаю Кузанскому, применяется Агамбеном в «Оставшемся времени», чтобы указать на не- или внезаконное место мессианского сообщества в структуре «законного» разделения человеческого рода: «Этот „остаток“ не является чем-то вроде количественной доли или осколка, наделенного позитивной субстанцией, — полностью гомогенного предшествующим разделениям, но при этом способного (неизвестно каким образом) преодолеть различия между ними. С эпистемологической точки зрения речь идет, скорее, о том, чтобы разрезать биполярное разбиение иудеи/не-иудеи и перейти к иной, интуиционистского типа, логике, — или, точнее, к логике, похожей на ту, что Кузанец использовал в De non aliud, когда оппозиция А/не-А допускает третье в форме двойного отрицания: не не-А» (Агамбен Дж. Оставшееся время: Комментарий к Посланию к Римлянам. М.: НЛО, 2018. С. 72–73). 10. Попыткой такой нейтрализации являлись францисканские доктрины, исследованные Агамбеном в книге «Высочайшая бедность». Их особенность в том, что они пытались реализовать идеал совершенной общей жизни, не сводя ни жизненную практику к кодексу законов, которые надлежит исполнять, ни сам этот кодекс к простому описанию некой предсуществующей жизненной практики, но полагая в основу само движе176

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тайны» ретроактивно полагается в качестве условия возможности той чудесной и в то же время чудовищной действенности мистерии экономического, или «тайны экономики» (все мы свидетели и соучастники этой мистерии), и одновременно в качестве знака, указывающего на внутренний предел могущества этой парадигмы. Агамбен отмечает: «Так, у истоков всякого диспозитива на самом деле стоит простое человеческое желание счастья, тогда как заключение и субъективация этого желания в отдельную сферу придает диспозитиву его специфическую мощь»11.

3 В своей рецензии на «Царство и славу» Альберто Тоскано упрекает Агамбена в  чрезмерной абстрактности предлагаемого им анализа экономики, указывая, что, в отличие от ортодоксального марксизма, подобный «левохайдеггерианский» взгляд упускает такие фундаментальные феномены, как деньги, капитал, классовая борьба и т. п.12 Этот упрек трудно признать несправедливым, к тому же сам Агамбен, упоминая Маркса в этой книге, редуцирует его мысль к одной-единственной базовой интенции, связанной с рассмотрением праксиса как универсальной и истинной сущности человеческого бытия: Когда Маркс, начиная с Парижских рукописей 1844 года, начинает мыслить бытие человека как праксис, а праксис — как самовоспроизводство человека, он по сути делает не что иное, как секуляризирует теологическую концепцию бытия творений как божественного действия. Если после того, как бытие постигнуто как праксис, изъять Бога и поставить на его место человека, следствием этого окажется то, что бытие человека есть не более чем праксис, посредством которого он непрерывно воспроизводит самого себя13. ние между этими полюсами (См.: Agamben G. The Highest Poverty: Monastic Rules and Form-of-life. Stanford, CA: Standford University Press, 2013. P. 75). В  эссе «Похвала профанации» Агамбен специально подчеркивает, что пользование, в  которое возвращается вещь, «не  предстает чем-то естественным: напротив, к нему подходят только посредством профанации» (Агамбен Дж. Профанации. М.: Гилея, 2014. С. 79). 11. Агамбен Дж. Что такое диспозитив? // Агамбен Дж. Что современно? Киев: Дух i лiтера, 2012. С. 29. 12. См.: Toscano A. Divine Management. Critical Remarks on Giorgio Agamben’s “The Kingdom and the Glory”// Angelaki: Journal of the theoretical humanities. 2011. Vol. 16. № 3. P. 125–135. 13. Агамбен Дж. Царство и слава. С. 154. Александр Погребняк

177

Согласно Агамбену, Маркс, таким образом, демонстрирует неспособность покинуть пределы теолого-политической парадигмы. Приведенная цитата — это единственное упоминание Маркса в тексте «Царства и славы», а выраженная здесь оценка воспроизводит позицию, которую Агамбен сформулировал еще в своей ранней работе «Человек без содержания», так что он сохраняет верность своей интерпретации почти сорокалетней давности: Даже когда Маркс перевернет традиционную иерархию теории и практики, аристотелевское определение практики как воли останется нетронутым, поскольку труд для Маркса по  своей сути является «рабочей силой» (Arbeitkraft), чье основание лежит в самой природности человека, понимаемого как «естественное действующее существо», то есть как существо, наделенное животными стремлениями и импульсами14.

Утверждение, что «труд для Маркса по своей сути является „рабочей силой“», не бесспорно15, и ниже об этом будет сказано по 14. Агамбен Дж. Человек без содержания. М.: НЛО, 2018. С. 97. 15. Неоднородность мысли Маркса неоднократно становилась предметом анализа (например, у Жака Деррида, говорящего о множественности «духов» Маркса). Разбору взаимоотношений политического и экономического, социального и биологического в мысли Маркса посвящена 4-я глава книги Славоя Жижека «Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы» — «Возвращение критики политической экономии, или В защиту „немарксистского“ Маркса». В контексте темы труда важны следующие положения: данное в «Капитале» определение труда как такового («целесообразная деятельность для созидания потребительных стоимостей, присвоение данного природой для человеческих потребностей, всеобщее условие обмена веществ между человеком и природой» и т. д.) является «разочаровывающе-обыденным» постольку, поскольку оно придает абстракции труда видимость чего-то асоциального. Но, пишет Жижек, «эта абстракция труда совсем не невинная концептуальная ошибка — она имеет важнейшее социальное содержание: для Маркса она является непосредственным обоснованием технократического образа коммунизма как общества, в котором господствует „всеобщий интеллект“». Однако, как Жижек утверждает далее (в пику Антонио Негри), «здесь следует иметь в виду часто забываемую деталь: вся разработка идеи „всеобщего интеллекта“ из „Экономических рукописей“ связана с неопубликованным фрагментарным трудом. И эту экспериментальную линию развития Маркс сразу вслед за написанием отвергнет, как только увидит, что она совершенно несовместима с его новой отправной точкой — анализом товаров, сфокусированным на товаре как на социальном феномене». Что же касается этой «новой отправной точки», то она, очевидно, приведет к тому, что за абстракцией труда будет в итоге признан статус исторического события, а не природного про178

Логос · Том 29 · #6 · 2019

дробнее. Пока же важно отметить, что, с точки зрения Агамбена, праксис является содержанием человеческой «родовой сущности», представление о  которой возникает как результат вычитания именно того видового отличия, на основании которого человек мог бы радикально отделяться от всех других живых существ: Для Маркса средний термин, конституирующий род человека, — понятый не  как инертная и  материальная всеобщность, но как γένεσις, изначальный активный принцип, — это праксис, производительная человеческая деятельность. То, что понятый так праксис учреждает род человека, означает, что работающее в его рамках производство также является «самопроизводством человека», порождающим актом начинания (γένεσις), действующим вечно и беспрерывно, который конституирует и со-держит человека в его роде и в то же самое время основывает единство человека с природой, единство человека как природного сущего и как природного человеческого сущего16.

Иными словами, «человеческое» как вид здесь как бы поглощается, нивелируется, затушевывается «природным» как родом — вид (эйдос, species) здесь не выставляет род (как нечто само по себе несостоятельное), но лишь подразделяет его, организуя «человеческое» как еще один класс17 живых существ. (Впрочем, реальное, а не только мысленное вычитание этого видового отличия, как затем покажет Агамбен, отнюдь не приводит нас к возвращению человека в животное царство, но вынуждает застрять в буферной зоне между человеком и животным, конституируя состояние своего рода видового безразличия, чудовищной без-видности, что и будет воплощено в фигуре Homo sacer — концептуального персонажа, давшего имя целой серии исследований.) Этот исчезающий в ходе истории вид (в той мере, в какой сама история чецесса, так что «товарная форма и классовая борьба пересекаются», вследствие чего сама экономика оказывается непосредственно политической (см.: Жижек С. Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы. М.: Европа, 2011. С. 197–264). 16. Агамбен Дж. Человек без содержания. С. 112. 17. Как утверждает Агамбен, идея (вид) отлична от общего понятия, задающего класс явлений на основе их синонимичности: «Если сетка понятий непрерывно вводит нас в мир синонимических отношений, то идея — это как раз то, что вторгается, чтобы всякий раз разрушить видимость абсолютности этих отношений, продемонстрировав их несостоятельность» (Агамбен Дж. Грядущее сообщество. М.: Три квадрата, 2008. С. 70). Согласно Агамбену, определение человеческой сущности, данное Марксом, не разрушает этой видимости, а, напротив, содействует ей. Александр Погребняк

179

ловеческого вида уподобляется естественной истории) Агамбен связывает с такой совершенно инородной в отношении праксиса способностью, как ποίησις, про-из-ведение («праксис и пойесис различаются по роду»18). Вид как бы останавливает бесконечное движение рода к всегда трансцендентной цели, он обращает род к себе, приводя к нераздельности формы и материи; или, точнее, форма жизни означает теперь то, как она проживается для себя самой, а не то, что она должна представлять для некоего внешнего суда19. В отличие от производства, про-из-ведение укоренено не в воле (как диспозитиве нехватки), но имеет прямое отношение к истине. Иначе говоря, оно не замкнуто в круге деятельности, направленной на воспроизведение жизни, но экстатически превосходит ее, учреждая нечто противостоящее тому потоку времени, с которым совпадает жизненный процесс; нечто, способное выстаивать в этом потоке: В произведении искусства континуум линейного времени раскалывается, и человек между прошлым и будущим обретает свое место в настоящем20.

Однако возникает вопрос: даже если согласиться с тем, что Маркс понимает сущность человека именно так, как это трактует Агамбен, то  можно ли отсюда заключить, что явление этой сущности — или та форма, в какой предъявляет себя некое «изначальное» содержание в  ходе истории, — представляет собой всего лишь идеологическое искажение, которое следует просто вынес 18. Агамбен Дж. Человек без содержания. С. 98. 19. Бесконечному теоретическому различению и практическому разделению человеческого и животного, вида и рода, формы и материи в бытии человека Агамбен противопоставляет его понимание как нераздельной и неразличимой формы-жизни, являющейся развитием хайдеггеровского понимания Dasein как «формализации сущностного опыта фактической жизни, в которой невозможно отличить жизнь от ее реальной ситуации» (Агамбен Дж. Homo sacer. С. 191). Или, по точной формулировке Алексея Чернякова: «Будучи исполнением онтологической дифференции, Dasein есть единственное сущее, для которого мы констатируем онтологическую индифференцию» (Черняков А. Г. Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. С. 433). Таким образом, если голая жизнь образуется лишением, вычитанием вида, — что всегда уже возможно, если этот вид есть лишь добавление к роду, — то Dasein есть не только некий вид сущего, но способность к виду как таковая, то есть «открытость». 20. Агамбен Дж. Человек без содержания. С. 137. 180

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ти за скобки (кстати, такой упрек сам Агамбен адресует анархизму и марксизму в связи с недооценкой arcanum imperii21)? Едва ли случайно, что анализ экономики и общественной жизни в «Капитале» базируется в основном на том, что относится как раз к уровню формы: именно она оказывается тем основанием, на  которое капиталистический способ производства опирается в своем функционировании. Поэтому нужно показать, что только в этой и в никакой другой форме человеческое производство остается собственно человеческим, то есть сохраняет связь с про-из-ведением (πράξις не может не отсылать к ποίησις).

4 Одно из наиболее известных положений первого тома «Капитала», фиксирующее условие возможности производства прибавочной стоимости, сформулировано так: То обстоятельство, что дневное содержание рабочей силы стоит только половину рабочего дня, между тем как рабочая сила может действовать, работать целый день, что поэтому стоимость, создаваемая потреблением рабочей силы в течение одного дня, вдвое больше, чем ее собственная дневная стоимость, есть лишь особое счастье для покупателя, но  не  составляет никакой несправедливости по отношению к продавцу22.

Очевидно, что здесь противопоставлены друг другу не  просто продавец и покупатель рабочей силы, а представленные ими универсальная справедливость (стоящая за  фактом отсутствия какой-либо несправедливости по отношению к продавцу) и особое счастье (besondres Glück), выпавшее на  долю покупателя. В  терминах Агамбена, перед нами действие диспозитива экономики в чистом виде, цель которого — производство счастья как некоторого ожидаемого эффекта: человек (капиталист, разумеется) здесь словно освобождается от своей зацикленности на необходимости производить и воспроизводить, производство и воспроизводство теперь осуществляются как бы сами по себе, формируя замкнутый круг деятельности (цикл), а человек может теперь «наслаждаться открытостью». Но  тогда, как кажется, допустимо одно из двух. Или мы следуем кантовской логике, когда само 21. См.: Агамбен Дж. Homo sacer. С. 19. 22. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. I. Процесс производства капитала. М.: Политиздат, 1988. С. 205. Александр Погребняк

181

по себе случайное и потому не способное обосновывать практический закон счастье рассматривается лишь со стороны своей заслуженности — и тогда очевидно, что его заслуживают и покупатель, и продавец как равным образом поступающие друг с другом справедливо, а то, что по факту оно достается лишь одной стороне, есть дело случая и принципиального значения не имеет. Или, напротив, собственный смысл счастья состоит в его радикальной «беззаконности», в отсутствии связи с тем, достойны мы его или не достойны, — и тогда дело не столько в этике и праве, сколько в своего рода магии23. Но на самом деле, конечно же, важны оба этих уровня, поскольку только их взаимное наложение и делает возможным «фокус» производства прибавочной стоимости, полноправным собственником которой оказывается не продавец, а покупатель рабочей силы. Тот факт, что рабочая сила «может работать, действовать» за  пределами времени, необходимого для ее воспроизводства (эта «случайность» полагается как необходимая, рабочий должен авансировать капиталиста), можно, конечно, счесть естественным влечением человека как живого существа. И тем не менее это потенциальное продление актуализируется не само по себе, но посредством того вполне законного насилия, к которому прибегает капиталист как законный собственник приобретенного товара 23. В своем эссе «Магия и счастье» Агамбен противопоставляет магию счастья закону морали: «Не о том речь, что счастье зарезервировано за другими (счастье как раз и означает: для нас), но что оно нас настигает лишь в  точке, в  которой не  нам было предназначено, было не  за  наш счет. А именно: за счет магии» (Агамбен Дж. Профанации. С. 21). Но ведь мечта о счастье (интенция как смерть истины!) исходит из желания познать закон, в силу которого магия необходимо становится эффективной, и ее эффекты лишь по видимости оказываются чем-то случайным! Этот захват случайного (магии) диспозитивом необходимости (закона) великолепно отражен в фильме Николая Губенко «И смех, и слезы, и любовь» (1983), где слово «контингент», которое используется администрацией дома престарелых для ежедневных обращений по радио к старикам, звучит отчужденно и казарменно, поскольку исходит из ситуации обезличенного порядка проживания (набора общих правил), но в то же время, на уровне изначального смысла слова, указывает на экзистенциальную ситуацию каждого, кому случайно «посчастливилось» дожить до этого возраста и столь же случайно оказаться в этом месте, в коллективе таких же случайно оказавшихся здесь людей. Слово «контингент», таким образом, — это и синонимическое понятие (указывающее на старость как общий род, к которому принадлежат индивиды), и омонимическое имя (указывающее на идею старости как уникальную констелляцию несходных биографий и характеров). 182

Логос · Том 29 · #6 · 2019

(поскольку нет прямого порабощения личности рабочего, которая отделяется в качестве «свободного субъекта» от рабочей силы как «своей собственности», постольку законный покупатель товара «рабочая сила» по праву может осуществлять в его отношении акты потребления и злоупотребления: то, что и после продажи рабочей силы продавец сохраняет интимную привязанность к проданному товару, есть его, продавца, особенное несчастье — случайные перипетии, никак не связанные со всеобщей и необходимой справедливостью). Проблема в том, что «особенное счастье» изначально фиктивно, потому что прибавочная стоимость лишь на уровне правовой видимости является собственностью капиталиста, в действительности же она — сущность, основание капитала: Непрестанного возрастания стоимости, которого собиратель сокровищ старается достигнуть, спасая деньги от обращения, более проницательный капиталист достигает тем, что все снова и снова бросает их в обращение24.

Критика политической экономии строится Марксом на возвращении вытесненной теологии, и в данном случае важно напомнить, что производство прибавочной стоимости представляется секулярным аналогом таинства воплощения: стоимость «отличает себя как первоначальную стоимость от себя самой как прибавочной стоимости, подобно тому как бог отец отличается от самого себя как бога сына, хотя оба они одного возраста и в действительности составляют лишь одно лицо»25. И не случайно, что о третьей ипостаси ничего не сказано: «Капитализм, возможно, первый случай не искупающего, но наделяющего виной культа»26.

5 В своих герменевтических штудиях Агамбен любит помечать некоторые места разбираемых текстов как стратегически важные. Возможно, именно такова 17-я  глава первого тома «Капитала», где Маркс вскрывает условия возможности превращения стоимости рабочей силы в заработную плату, которая «на поверхности явлений» представляется в форме цены товара, якобы поку 24. Маркс К. Капитал. С. 164. 25. Там же. С. 165. 26. Беньямин В. Капитализм как религия // Беньямин В. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ, 2012. С. 101. Александр Погребняк

183

паемого у  рабочего капиталистом, а  именно труда. На  первый взгляд, налицо простая подмена понятий, поскольку, во-первых, сам труд стоимости (соответственно, и цены) не имеет, ведь всякая стоимость имеет труд в качестве своей субстанции; во-вторых, труд — это уже результат актуализации рабочей силы, которая становится возможной лишь после поступления на службу к капиталисту, то есть собственнику средств производства (будучи лишен этих средств, рабочий сам свой потенциал актуализировать не способен). Однако, настаивает Маркс, дело здесь не просто в неправильном выражении: В выражении «стоимость труда» понятие стоимости не только совершенно исчезает, но и превращается в свою противоположность. Это такое же мнимое выражение, как, например, стоимость земли. Но такие мнимые выражения возникают из  самих производственных отношений. Это — категории для форм проявления существенных отношений. Что вещи в своем проявлении часто представляются в  извращенном виде, признано как будто во  всех науках, за  исключением политической экономии27.

И  примечательное дополнение, которое Маркс делает в  сноске к данному положению: Напротив, попытки объяснить такие выражения как простые licentia poetica [поэтические вольности] свидетельствуют только о бессилии анализа. По поводу фразы Прудона «Труду приписывают стоимость не постольку, поскольку он сам есть товар, а имея в виду те стоимости, которые, как предполагают, потенциально заключены в нем. Стоимость труда есть фигуральное выражение и т. д.» я замечаю: в труде-товаре, этой ужасной действительности, он видит только грамматическое сокращение. Значит, все современное общество, основанное на труде-товаре, отныне оказывается основанным лишь на некоторого рода поэтической вольности, на фигуральном выражении. И если общество захочет «устранить все те неудобства», от которых оно страдает, то ему стоит только устранить неблагозвучные выражения, изменить язык, а для этого ему лишь следует обратиться к Академии и попросить нового издания ее словаря (Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1955. Т. 4. С. 92)28.

27. Маркс К. Капитал. С. 547. 28. Там же. С. 547. 184

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Выражение «труд-товар» (der Ware Arbeit) предполагает, что труд как таковой обладает стоимостью, как если бы он выступал продуктом производственной деятельности, — тогда как на деле труд и есть эта деятельность, которая производит всякую стоимость. «Бессильному анализу» Прудона, который видит в этой инверсии (труд как созидание товаров — труд как нечто созданное и выставленное на продажу, труд-товар) лишь фигуру речи, Маркс противопоставляет точку зрения, позволяющую распознать силу этой инверсии: да, именно труд является субстанцией стоимости всего скопления товаров, образующих богатство обществ при капиталистическом способе производства, но господство последнего воспроизводится лишь при том условии, что все члены данного общества относятся к труду так, как если бы он сам представлял собой некий товар. Или, говоря в манере Агамбена: способность к труду предстает здесь в качестве всегда уже актуализированной; то же, что актуализации не подлежит (неспасаемое), должно быть исключено (включаясь лишь в качестве неспасаемого). Это поистине трансцендентальная иллюзия данной исторической эпохи: На этой форме проявления, скрывающей истинное отношение и создающей видимость отношения прямо противоположного, покоятся все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все порождаемые им иллюзии свободы, все апологетические увертки вульгарной политической экономии29.

Иными словами, все «лицензионные продукты» капиталистического способа производства основываются на  допущении некой нелицензионной деятельности, перекодирующей возможное в действительное, способность к труду — в сам труд и, на манер кантовского схематизма, скрытой в глубинах «души» этого спо 29. Маркс К. Капитал. С. 550. Плата, которую рабочий получает «за свой труд», представляется вполне справедливой ценой, поскольку она покрывает издержки, необходимые, чтобы он продолжал трудиться. Такое представление оказывается возможным потому, что производство прибавочной стоимости осуществляется на основе закона стоимости. «Эксплуатация человека человеком, безвозмездное присвоение продукта труда одного другим существовали задолго до капитализма. Специфически капиталистической эта эксплуатация становится тогда, когда внешним образом она выступает как отношение равноправных товаровладельцев, когда наемный труд по видимости полностью оплачивается» (Смирнов И. К. Метод исследования экономического закона движения капитализма в «Капитале» К. Маркса. Л.: ЛГУ, 1984. С. 98). Александр Погребняк

185

соба производства. Поэтому сам капитализм есть воплощенная метафизика воли — воли в качестве основания для представления человеческой жизнедеятельности как необходимо эффективной. Рабочая сила, способность к  труду, которая с  необходимостью не  становится трудом, производящим прибавочную стоимость, представляется попросту бессмысленной, поэтому выражение «труд-товар» сразу переходит к  сути дела, оставляя все прочее за скобками (ход Маркса в отношении капитализма здесь можно сравнить с ходом Хайдеггера в отношении Ницше, согласно которому сущностью воли к власти является воля к воле, то есть некое изначальное решение о смысле бытия, которое может быть передано лишь подобным удвоением базового понятия). Здесь имеет смысл сопоставить смысловые нагрузки, которые несут категории «труд-товар» и «форма-жизни» в концепциях Маркса и Агамбена соответственно30. Агамбен использует понятие «форма-жизни», чтобы описать ситуацию, когда жизнь без остатка переходит в свою форму (образ, этос, привычку), так что от нее невозможно отделить чисто биологический субстрат («голую жизнь»). Наоборот, процедура такого отделения и  есть та «тайна экономики», которая перекодирует благую весть, превращая спасение из мессианского события в процедуру потенциально бесконечного откладывания про запас, то есть капитализации некоего ресурса, — спасению подлежит всегда только та или иная форма (то, что есть в жизни ценного), абстрагированная от жизни как таковой. Но разве не такое сакрально-экономическое понимание спасения наиболее точно схвачено в следующем указании Маркса: «Σώςειν [„спасать“] — характерное выражение греков 30. В оригинале der Ware Arbeit, но написание через дефис «труд-товар», принятое в русском переводе Ивана Скворцова-Степанова, выглядит удачным, как бы указывая, как и  в  случае агамбеновской формы-жизни, не на факт простого гендиадиса, но на «поле исторических и герменевтических напряжений, которое требует переосмысления обоих понятий» (см.: Agamben G. The Highest Poverty. P. 4. Цит. по: Агамбен Дж. Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни / Пер. с итал. С. Ермакова (в печати)). В самом деле, как показывает Маркс, смысловая нагрузка этого «иррационального выражения» состоит в том, что в нем возникает мнимое единство того, что в действительности не просто различено, но противопоставлено: товар — это то, что еще принадлежит продавцу, труд — это то, что уже принадлежит покупателю как собственнику и потребителю этого товара. Там, где в реальности разрыв, возникает видимость непрерывности (как сказано в известном советском мультфильме, остроумно толкующем постулаты политической экономии: «От этой картины польза очень большая — она дырку на обоях закрывает»). 186

Логос · Том 29 · #6 · 2019

для обозначения накопления сокровищ. Равным образом, по-английски to save значит и „спасать“, и „сберегать“»?31 Это двойное значение слова указывает на то, что весть о спасении изначально предстает в форме закодированного послания — спасению подлежит не любое бытие, но лишь бытие в форме стоимости. Феномен «труда-товара» поэтому выполняет функцию фетишистского экранирования факта эксплуатации рабочей силы субъекта под видом эквивалентного обмена произведенной трудом вещи на сумму необходимых трудящемуся жизненных средств: Итак, форма заработной платы стирает всякие следы разделения рабочего дня на необходимый и прибавочный, на оплаченный и  неоплаченный труд. Весь труд выступает как оплаченный труд32.

Из  анализа формы стоимости известно, что стоимость товара А отражена в зеркале потребительной стоимости товара-эквивалента В, а значит, абстрактный труд рабочего, изготовившего товар А, принимает форму конкретного труда, воплощенного в товаре В; точно так же и здесь рабочая сила, эта абстрактная производительная энергия, выступает для вступающих в договорные отношения рабочего и капиталиста как вполне конкретный труд, под формой которого происходит «спасение», то  есть продуктивная эксплуатация жизненной силы людей33. Поэтому там, где 31. Маркс К. Капитал. С. 164. 32. Там же. С. 550. 33. Мнимая форма, на которую опирается капиталистическое производство, состоит, очевидно, в том, что мы исходим, как из чего-то естественного, из раскола человеческого существования на субъект волеизъявления и субстанцию жизненной силы, форма которой противостоит субъекту и которой он, соответственно, может владеть, управлять, вплоть до ее отчуждения. Именно поэтому под видом критики марксовской теории эксплуатации Бём-Баверк предложил предельно обобщенную модель рационального экономического поведения, известную как модель «окольных путей» производства: то, что Маркс называл «капиталистическим способом производства», есть на самом деле лишь инвестирование части произведенных ценностей в усовершенствование технического оснащения будущего производства, иначе говоря, непрерывная акселерация, «перенаправление ресурсов от непосредственного потребления к улучшению аппарата производства» (Ланд Н. Телеоплексия: заметки об акселерации // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 22). Поставленная Марксом проблема здесь оказывается тем самым «решена» одним ходом: вместо кажущейся иррациональной эксплуатации одного человека другим возникает рациональная самоэксплуатация («другой» будет просто представлять здесь «мои собственные» интересы). Александр Погребняк

187

Маркс фиксирует квазипоэтическое (на самом деле идеологическое, апологетическое) воспроизводство некой необходимой мнимости, видимости, на которую опирается реальное положение дел в производственной деятельности, там у Агамбена возникает пойесис как способ реализации подлинной родовой сущности человека, понимаемой им, однако, не  как волевое отношение праксиса, но  нечто совершенно иное: без-деятельность, agria — или такая деятельность, которая не  подчиняется какой-то  необходимости, но действует исключительно на основании своей собственной возможности не действовать. Таким образом, феномен формы-жизни призван заступить на место труда-товара, превратив его из  условия возможности конституирования прибавочной стоимости как формы «спасения» абстрактной производительной мощи (аналогия «голой жизни») в ситуацию, где жизнь освобождается от императива спасения, предстает в форме своей неспасаемости34.

6 В своем эссе, посвященном анализу формы-жизни, Агамбен еще раз обращается к Марксу, который, с его точки зрения, воспроизводит в своей концепции этот роковой раскол человеческого существования: В различии, которое Маркс проводил между человеком и гражданином, таким образом, присутствует также различие между голой жизнью, последней и неявной носительницей суверени 34. В  курсе, посвященном понятию энергии, Владимир Бибихин так комментирует его трактовку Аристотелем: «Когда мы видим человека в быстром движении, мы склонны однозначно думать, что в этом человеке больше энергии, чем в сидящем. Аристотель различит, и очень отчетливо. Он спросит, бежит ли этот человек в медицинских целях, чтобы похудеть, — тогда этот бег не энергия, а только движение. Но если человек бежит ради простой радости бега, — это энергия». И далее по поводу энергии мысли, мысли как энергии: «Пример Аристотеля — вызов: вы способны на такую мысль, которая бытие, которой себя довольно, которая собой счастлива?» (Бибихин В. В. Энергия. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010. С. 337). Категория самоцели здесь, очевидно, ничего не проясняет — она просто констатирует фактичность происходящего. Формула же «средства без цели», предложенная Агамбеном, стремится донести следующее: мысль (или бег) воплощает счастливую жизнь тогда и только тогда, когда действующий, обращаясь к своему действию, видит в нем возможность, реализуемую не исключительно в силу долженствования в той или иной его форме. 188

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тета, и многочисленными формами жизни, абстрактно перекодированными в социально-юридических ролях (избиратель, наемный работник, журналист, студент, но также ВИЧ-инфицированный, трансвестит, порнозвезда, пожилой человек, родитель, женщина), основанных на голой жизни35.

Отталкиваясь от этого замечания, нетрудно показать, что подобная структура отношений выявляется и в результате анализа, которому Маркс подвергает капиталистическую экономику. Так, различие между меновой и потребительной стоимостью отсылает к  различию между способностью к  труду как таковой, которую по  аналогии можно назвать «последним и  неявным источником капиталистического накопления», и теми многочисленными формами «конкретного» труда36, которые на деле оказываются «абстрактно перекодированными» в многочисленных политикоэкономических ролях (предприниматель, наемный работник, студент, но также рантье, инвалид, пенсионер, безработный и т. п.), основанных на способности к труду. Эта аналогия подкрепляется тем, что Агамбен в комментариях к «Обществу спектакля» Ги Дебора пишет о том, что «меновая стоимость уже полностью затмила потребительную стоимость и, сфальсифицировав весь процесс общественного производства, может теперь утвердить свой абсолютный и безответственный суверенитет над всей жизнью»37 (таким образом, признавая соответствие структуры стоимости, впервые описанной Марксом, и структуры чрезвычайного положения, лежащей в основе всякого суверенитета). 35. Агамбен Д. Средства без цели. Заметки о политике. М.: Гилея, 2015. С. 17. 36. Как отметил Жижек, различие, проводимое Марксом между конкретным и абстрактным трудом, — это своего рода ошибка в наименовании, поскольку «конкретный» труд как та или иная специфическая работа «есть абстракция сети конкретных общественных отношений, в которых он всегда имеет место» (Жижек С. Размышления в красном цвете. С. 237). Но эта «ошибка» симптоматична. Поскольку капиталистическая машина действует, все время отделяя производительный труд (то есть труд, производящий прибавочную стоимость) от труда как формы-жизни, спасенную часть — от  неспасаемого остатка, другими словами, перекодируя человеческие способности в абстракцию «рабочей силы», которая существует лишь на основании капитала, — постольку ясно, что подлинно конкретный труд не синонимичен, а омонимичен различным видам производительного труда: не совпадая ни с одной из своих частных форм, он является их чистым медиумом, противостоящим стоимости (подобно тому как язык, согласно Беньямину, не опосредствован в своем качестве медиума способами его употребления в целях кодирования информации). 37. Агамбен Д. Средства без цели. С. 78. Александр Погребняк

189

Тождество этих структур указывает на  единство политики и  экономики, как они оформились в  современном мире: государственный суверенитет и капиталистическое управление собственностью укоренены друг в друге, суверенитет есть лишь фасад управленческих техник — преодоление одного немыслимо без другого. В концепции Агамбена за это отвечают принципы «разучредительной власти» и  «пользования», выступающие в  качестве двух аспектов формы-жизни (политического и экономического). Что касается общего определения формы-жизни, то она связана с  принципом обращения всякой человеческой деятельности на саму себя, благодаря чему она непрерывно обнаруживает свою потенциальность, то есть способность быть приостановленной, измененной, перенаправленной и т. п. «Пойетическое», таким образом, есть не что иное, как обращение изнутри «практического» к тому, что, с точки зрения самого праксиса, предстает как момент незавершенности (в эссе «Что такое акт творения?» Агамбен дает следующую формулу: «Вопреки распространенному недоразумению, мастерство — это не формальное совершенство, а как раз наоборот — сохранение способности к действию, спасение несовершенства в совершенной форме»38). Но  в  какой мере справедливо приписывать Марксу редукцию пойетического к  практическому, растворение про-из-ведения в производстве, рассмотрение голой жизни, чистой жизнедеятельности как основания и источника всех жизненных форм? Является ли его философия без остатка вариантом метафизики воли? В пользу этого определения свидетельствует то, что в «Рукописях 1844 года» Маркс действительно указывает на родовое (сущностное) единство человека и животного: оба существуют лишь потому, что производят себя. Различие, как известно, в том, что жизнедеятельность человека полагает весь мир как «свое неорганическое тело», иначе говоря, человек производит универсально. Но вряд ли универсальность сводима просто к количественной мере39; напротив, она предполагает сущностную трансформацию, разрыв в цепи бытия, некую инородность: если животное, пишет Маркс, непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью, оно есть эта жизнедеятельность, то жизнедеятельность человека носит сознательный характер, а значит, она «не есть такая определенность, с которой он непосредственно сливается воеди 38. Агамбен Дж. Костер и рассказ. М.: Грюндриссе, 2015. С. 55. 39. Но именно так Агамбен трактует тезис Алена Бадью об универсализме апостола Павла (см.: Агамбен Дж. Оставшееся время. С. 73–74). 190

Логос · Том 29 · #6 · 2019

но», — и, добавляет он далее, только в силу этого человек представляет собой «родовое существо»; «животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету соответствующую мерку; в силу этого человек формирует материю также и по законам красоты»40. Знаменитые положения о коммунизме как «полной эмансипации всех человеческих чувств и свойств», благодаря чему чувства «непосредственно в своей практике стали теоретиками», «потребность и  пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой»41, прямо указывают на то прерывание автоматизма деятельности («амеханию», как сказал бы Владимир Бибихин), в силу которого эта деятельность обращается к содержащемуся в ней потенциалу. Но тождествен ли этот потенциал, о котором идет речь у Маркса, тому, о котором говорит Агамбен как о способности-не, отталкиваясь от  своей трактовки Аристотеля42: «Adynamya, „неспособность“, не означает здесь отсутствие всякой способности, но скорее способность-не- (переходить к действию), dynamis me energein»?43 По  меньшей мере можно предположить, что, даже если такая интерпретация эксплицитно не представлена в определениях Маркса, она не будет противоречить структуре, которая, в соответствии с его анализом, формирует способ функционирования капиталистической машины, паразитирующей на родовой 40. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К. Социология: сб. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2000. С. 233–234. Герберт Маркузе понимает человеческую «родовую сущность» прямо противоположно Агамбену, видя в ней эквивалент Dasein Хайдеггера, то есть способность понимать род любого сущего, раскрывая его сообразно способу его собственного бытия. Очевидно, что сама деятельность понимания неоднородна тем видам деятельности, которые характеризуют то или иное наличное сущее, — что напрямую коррелирует с агамбеновским определением человека как существа без-деятельного. Вот почему, по Маркузе, труд и производство оказываются здесь не чем-то наличным, но отсылают к экзистенции, чья историчность с необходимостью обнаруживается в феномене классовой борьбы, цель которой — в преодолении отчуждения. См. подробнее: Савин А. Е. Деисторизация и историчность в работах «раннего» Маркузе // Horizon. Феноменологические исследования. 2017. Т. 6. № 2. С. 191–225. 41. Маркс К. Капитал. С. 263–264. 42. Аристотель. Метафизика, 1046A, 29–32 // Собр. соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1976. Т. 1. С. 235. 43. Агамбен Дж. Костер и рассказ. С. 51. Александр Погребняк

191

сущности человека. В самом общем виде, как уже было показано, эта структура предполагает взаимодействие двух уровней: уровня действительности, где рабочий выступает как продавец рабочей силы, а капиталист — как ее покупатель, имеющий целью извлечение прибавочной стоимости; и уровня видимости, где рабочий представляется уже продавцом труда, а капиталист — тем, кто оплачивает этот «труд-товар», назначая ему справедливую цену, адекватную его «стоимости», то есть заработную плату. Однако означает ли это, что уровень действительности указывает здесь на какую-то изначально присущую природе человека сущность, которая где-то  и/или когда-то  способна быть явленной в  адекватном виде, освобожденном от всего извращенного и мнимого? И выступает ли подобным истинным определением родовой сущности человека «рабочая сила»? На второй вопрос ответ может быть только отрицательным, поскольку фактическое наличие человека, единственным определением которого будет «собственник рабочей силы», дано не от природы, но было произведено как результат исторического процесса — в этом и состоит «тайна первоначального накопления», раскрытая Марксом в знаменитой 24-й главе первого тома «Капитала». Капитал возникает в результате эксплуатации рабочей силы, но и рабочая сила производится и воспроизводится капиталом (который «в себе» предшествует капиталистической общественной формации), их  отношение предполагает синхронию: «бог-отец и бог-сын на деле одно и то же лицо». Труд — та форма жизнедеятельности, которая возникает, лишь непрерывно противопоставляя себя «всего лишь способности», признавая в последней исключительно запас рабочей силы, иначе говоря, отрицая за этой способностью наличие собственной, имманентной формы, признавая в ней лишь материю. Единственное, что позволяет выйти из этого порочного круга, — это понимание, что феномен «рабочей силы» сам возникает в результате обработки той самой родовой сущности, которая не тождественна этому определению; эта лишь кажущаяся данной от природы продуктивность, zoé человека — нечто искусственно созданное путем отделения жизни от ее формы (то есть, по Марксу, лишения средств производства). Так, в своем анализе важнейших понятий «молодого» Маркса — отчуждение труда и Gemeinwesen — Юрий Давыдов отметил, что слово «труд» в текстах Маркса может использоваться для обозначения двух принципиально различных форм человеческой деятельности: во-первых, того специфически человеческого «способа жизнедеятельности», который представляет собой «самоцель» человеческого рода 192

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и, следовательно, естественную цель каждого индивида, а во-вторых, того, что возникает как результат низведения этой самоцели до роли простого средства поддержания человеческого существования. Поэтому, например, Энгельс, переиздавая в 1891 году работу Маркса «Наемный труд и капитал», будет заменять «труд» на «рабочую силу», чтобы подчеркнуть, что речь идет не о критике труда в качестве специфически человеческой («родовой») формы жизнедеятельности, а о критике «наемного труда» как «проявления рабочей силы в действии», ограниченного условиями капиталистического производства44. Это принципиальное различие сохраняется и  в  «Капитале», причем содержится оно в общеизвестных программных высказываниях Маркса о сущности труда. В самом деле, говоря, что «способность к труду еще не означает труд, подобно тому как способность переваривать пищу вовсе еще не совпадает с фактическим перевариванием пищи»45, Маркс очевидным образом ассоциирует эту способность с чисто природным влечением, голым волевым импульсом. Но уже в следующей главе он подчеркивает, что речь идет о труде в «такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека»; разумеется, критерием различия здесь выступает сознательный, «идеальный» характер производительной деятельности человека, отличающий «наихудшего архитектора от наилучшей пчелы». Но наиболее важно указание на то, как именно и для чего (или, лучше сказать, против чего) эта сознательность приобретает форму волевого напряжения: Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил46.

Здесь со всей очевидностью обнаруживается, что труд лишь постольку может быть представлен исключительно в  форме акта производительного потребления рабочей силы, поскольку имеет место сила, непрерывно формирующая именно это субъективное представление об объективном порядке вещей — поряд 44. См.: Давыдов Ю. Н. Отчуждение и культура // Маркс К. Социология: сб. С. 42–43. 45. Маркс К. Капитал. Т. I. С. 184. 46. Там же. С. 189. Александр Погребняк

193

ке, предполагающем редукцию таких имманентных измерений человеческой активности, как наслаждение и игра. Говоря об «игре сил», Маркс, конечно, отсылает к известным положениям Канта и Шиллера. Но ведь и Агамбен, интерпретируя понятие «чистых средств», конкретизирующее, что именно означает бытие по способу формы-жизни, приводит в пример эстетику Канта с его «малопонятным выражением „целесообразность без цели“»47, точно так же видя в игре пример действия, свободного от утилитарного потребления и представляющего по своей сути нечто вроде «небрежного использования»: Как religio, более не соблюдаемая, но обыгрываемая, открывает двери к использованию, так могущество экономики, права и политики, дезактивированное в игре, становится вратами некоего нового счастья48.

Поэтому «поэтическая вольность» («труд-товар») шифрует влечение/праксис («рабочая сила»), но на уровне самого имени содержит отсылку к форме-жизни как способности приводить деятельность к настоящему, а не будущему завершению — имманентным, а не трансцендентным (прибавочно-стоимостным) способом. Рабочая сила, таким образом, и есть «голая жизнь», «жизненный порыв», «волевой импульс», который непрерывно толкает человека за свои собственные пределы; потенциал, который либо продуктивно потребляется (периоды подъема), либо бесцельно разрушается (периоды спада) — и то и другое происходит в силу «объективных причин». Именно категория «труд-товар» перекодирует имманентно присущую человеческой форме-жизни возможность (не) трудиться в единую сущность «рабочей силы», которая с необходимостью должна актуализироваться в  производстве прибавочной стоимости, притом что это производство неотличимо от воспроизводства самой рабочей силы — неотличимо, поскольку ее стоимость предстает исключительно в  виде «цены труда» (мнимая величина, воплощенная в форме заработной платы, которая, таким образом, в капиталистической экономике сигнализирует о «чрезвычайном положении, ставшем правилом»: под видом продукта собственной деятельности рабочего она выполня 47. Агамбен Дж. Средства без цели. С. 65. 48. Агамбен Дж. Профанации. С. 82. Не случайно, конечно, что сегодня как раз понятия игры и наслаждения наиболее дискредитированы, так как смысл их был многократно перекодирован в процессе обволакивания капиталистической аксиоматикой. 194

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ет функцию непрерывного воспроизводства способности к труду, отделенной от трудящегося49). Таким образом, рабочая сила полагается как иное труда в плане капитала как определенной, исторически сложившейся формы отношений; но, взятые совместно, оба понятия — рабочая сила и труд, — будучи «иными» в отношении друг друга, указывают на то не-иное, которое является, согласно Николаю Кузанскому, «началом определения» и в самом этом определении представлено исключительно в форме несостоятельности данного определения в той мере, в какой оно претендует на тотальный, исчерпывающий характер. Библиография Агамбен Дж. Средства без цели. Заметки о политике. М.: Гилея, 2015. Агамбен Дж. Автопортрет в кабинете. М.: Ad Marginem, 2019. Агамбен Дж. Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни / Пер. с итал. С. Ермакова (в печати). Агамбен Дж. Грядущее сообщество. М.: Три квадрата, 2008. Агамбен Дж. Костер и рассказ. М.: Грюндриссе, 2015. Агамбен Дж. Оставшееся время: Комментарий к Посланию к Римлянам. М.: НЛО, 2018. Агамбен Дж. Открытое. М.: РГГУ, 2012. Агамбен Дж. Профанации. М.: Гилея, 2014. Агамбен Дж. Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и управления. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2018. Агамбен Дж. Человек без содержания. М.: НЛО, 2018. Агамбен Дж. Что такое диспозитив? // Он же. Что современно? Киев: Дух i лiтера, 2012. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. 49. Что такое сам трудящийся, за вычетом своей способности к труду, как не  совершенно иррациональный, «неспасаемый» остаток? Современный рост сотрудников охранных предприятий, очевидно, имеет отношение к этому остатку (от) работоспособного населения, которое надлежит спасти от самого себя, своей злой (поскольку направленной на ничто) воли. Охранное предприятие — это «форма форм», неподвижный двигатель технокапиталистического управления рабочей силой (как производительной, так и покупательной способностью). Как деньги являются идеальным товаром (поскольку их потребительная стоимость непосредственно воплощает стоимость, так что последняя оказывается непосредственно спасена), так охранник — идеальный работник, потому что его работа есть не что иное, как безработное состояние, получившее форму работы, и в его лице спаситель непосредственно совпадает со спасаемым, ведь если охранник что-то и делает, то лишь непрерывно «отделяет форму от какого угодно содержания» (как сказал Александр Кожев о постисторическом человеке), предотвращая «аномию» как своей собственной, так и чьей угодно еще жизни. Александр Погребняк

195

Аристотель. Метафизика // Собр. соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1976. Т. 1. Беньямин В. Капитализм как религия // Он же. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ, 2012. С. 100–108. Бибихин В. В. Энергия. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010. Гребер Д. Утопия правил: о технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии. М.: Ad Marginem, 2016. Давыдов Ю. Н. Отчуждение и культура // Маркс К. Социология: сб. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2000. Жижек С. Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы. М.: Европа, 2011. Ланд Н. Телеоплексия: заметки об акселерации // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 21–30. Ленин В. И. Собр. соч. 5-е изд. М.: Политиздат, 1974. Т. 40. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. I. Процесс производства капитала. М.: Политиздат, 1988. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Он же. Социология. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2000. Нанси Ж.-Л. Ленин и электричество // Синий диван. 2017. № 22. Савин А. Е. Деисторизация и историчность в работах «раннего» Маркузе // Horizon. Феноменологические исследования. 2017. Т. 6. № 2. С. 191–225. Смирнов И. К. Метод исследования экономического закона движения капитализма в «Капитале» К. Маркса. Л.: ЛГУ, 1984. Черняков А. Г. Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. Agamben G. The Highest Poverty: Monastic Rules and Form-of-life. Stanford, CA: Standford University Press, 2013. Toscano A. Divine Management. Critical Remarks on Giorgio Agamben’s “The Kingdom and the Glory”// Angelaki: Journal of the theoretical humanities. 2011. Vol. 16. № 3. P. 125–135.

196

Логос · Том 29 · #6 · 2019

LICENTIA POETICA: THE MYSTERY OF ECONOMICS AND THE POWER OF INVERSION Alexander Pogrebnyak. Associate Professor at Department of Problems of Interdisciplinary Synthesis in the Field of Social Sciences and Humanities, Faculty of Liberal Arts and Sciences (Smolny College), [email protected]. St. Petersburg State University (SPbU), 58–60 Galernaya str., St. Petersburg 190121, Russia. Keywords: economy; inversion; form of life; commodity; labor; labor force; value. The article compares the views of Giorgio Agamben and Karl Marx on what both interpret as a mystery inherent in the nature of economic relations. While Marx connects this feature with the formation of capitalism, Agamben traces its source to early Christian thought. Both however regard the mystery as a historically determined particular form of an economy (in a broad sense), and both see it as the result of a process of inversion. Although Agamben rejects Marx’s interpretation of labor as a “generic essence” of mankind that is understood as mostly biological, and a constantly active volitional impulse, the author shows that their concepts have a number of important correspondences. This pertains primarily to the heterogeneity in the very phenomena of work and life. Although that heterogeneity has a biological and asocial character, it is less the result of natural processes than it is a product of the economic structure itself (a dispositif in Agamben’s terminology). Marx ironically remarked that the term “laborcommodity” is merely licentia poetica, which in fact refers to a terrible reality in which the exploitation of labor takes on the appearance of a fair exchange between its seller and buyer; and this can be read as an indication of an inverted form of that dream of happiness, which according to Agamben supports the dispositifs that manage people’s lives for the sake of what is called their salvation. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-171-196

References Agamben G. Avtoportret v kabinete [Self-Portait in the Cabinet], Moscow, Ad Marginem, 2019. Agamben G. Chelovek bez soderzhaniia [L’uomo senza contenuto], Moscow, New Literary Observer, 2018. Agamben G. Chto takoe dispozitiv? [Che cos’è un dispositivo?]. Chto sovremenno? [What is Contemporary?], Kiev, Dukh i litera, 2012. Agamben G. Griadushchee soobshchestvo [La comunità che viene], Moscow, Tri kvadrata, 2008. Agamben G. Homo sacer. Suverennaia vlast’ i golaia zhizn’ [Homo Sacer. Il potere sovrano e la vita nuda], Moscow, Evropa, 2011. Agamben G. Koster i rasskaz [Il fuoco e il racconto], Moscow, Grundrisse, 2015. Agamben G. Ostavsheesia vremia: Kommentarii k Poslaniiu k Rimlianam [Il tempo che resta. Un commento alla Lettera ai Romani], Moscow, New Literary Observer, 2018. Agamben G. Otkrytoe [L’aperto], Moscow, RSUH, 2012. Agamben G. Profanatsii [Profanazioni], Moscow, Gileia, 2014. Agamben G. Sredstva bez tseli. Zametki o politike [Mezzi senza fine. Note sulla politica], Moscow, Gileia, 2015.

Александр Погребняк

197

Agamben G. The Highest Poverty: Monastic Rules and Form-of-life, Stanford, CA, Standford University Press, 2013. Agamben G. Tsarstvo i slava. K teologicheskoi genealogii ekonomiki i upravleniia [Il regno e la gloria. Per una genealogia teologica dell’economia e del governo], Moscow, Saint Petersburg, Gaidar Institute Press, Faculty of Liberal Arts and Sciences at Saint Petersburg State University, 2018. Agamben G. Vysochaishaia bednost’. Monasheskie pravila i forma zhizni [Altissima povertà. Regole monastiche e forma di vita], forthcoming. Aristotle. Metafizika [Metaphysics]. Sobr. soch.: V 4 t. [Collected Works: In 4 vols], Moscow, Mysl’, 1976, vol. 1. Benjamin W. Kapitalizm kak religiia [Kapitalismus als Religion]. Uchenie o podobii. Mediaesteticheskie proizvedeniia [Doctrine of the Similar. Mediaesthetic Works], Moscow, RSUH, 2012, pp. 100–108. Bibikhin V. V. Energiia [Energy], Moscow, Institut filosofii, teologii i istorii sv. Fomy, 2010. Chernyakov A. G. Ontologiia vremeni. Bytie i vremia v filosofii Aristotelia, Gusserlia i Khaideggera [Ontology of Time. Being and Time in the Philosophies of Aritsotle, Husserl and Heidegger], Saint Petersburg, Vysshaia religiozno-filosofskaia shkola, 2001. Davydov Iu. N. Otchuzhdenie i kul’tura [Alienation and Culture]. In: Marx K. Sotsiologiia [Sociology], Moscow, KANON-press-Ts, Kuchkovo pole, 2000. Graeber D. Utopiia pravil: o tekhnologiiakh, gluposti i tainom obaianii biurokratii [The Utopia of Rules: On Technology, Stupidity, and the Secret Joys of Bureaucracy], Moscow, Ad Marginem, 2016. Land N. Teleopleksiia: zametki ob akseleratsii [Teleoplexy: Notes on Acceleration]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2018, vol. 28, no. 2, pp. 21–30. Lenin V. I. Sobr. soch. 5-e izd. [Collected Works. 5th ed.], Moscow, Politizdat, 1974, vol. 40. Marx K. Ekonomichesko-filosofskie rukopisi 1844 goda [Ökonomisch-philosophische Manuskripte aus dem Jahre 1844]. Sotsiologiia [Sociology], Moscow, KANON-press-Ts, Kuchkovo pole, 2000. Marx K. Kapital. Kritika politicheskoi ekonomii. T. I. Protsess proizvodstva kapitala [Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie. Bd. 1. Der Produktionsprozess des Kapitals], Moscow, Politizdat, 1988. Nancy J.-L. Lenin i elektrichestvo [Lenin and Electricity]. Sinii divan [Blue Coach], 2017, no. 22. Savin A. E. Deistorizatsiia i istorichnost’ v rabotakh “rannego” Markuze [Dehistoricisation and Historicity in the Works of “Early” Marcuse]. Horizon. Fenomenologicheskie issledovaniia [Horizon. Phenomenological Studies], 2017, vol. 6, no. 2, pp. 191–225. Smirnov I. K. Metod issledovaniia ekonomicheskogo zakona dvizheniia kapitalizma v “Kapitale” K. Marksa [Method of Studying the Economic Law of Capitalism’s Movement in K. Marx’s “Capital”], Leningrad, LGU, 1984. Toscano A. Divine Management. Critical Remarks on Giorgio Agamben’s “The Kingdom and the Glory”. Angelaki: Journal of the theoretical humanities, 2011, vol. 16, no. 3, pp. 125–135. Žižek S. Razmyshleniia v krasnom tsvete [Reflection in a Red Eye], Moscow, Europe, 2011.

198

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Тургенев и Токвиль об экономической роли несвободы и подневольного труда Д м и т р и й   П а н ч е н ко

Доцент, кафедра проблем междисциплинарного синтеза в области социальных и гуманитарных наук, факультет свободных искусств и наук, СанктПетербургский государственный университет (СПбГУ); доцент, департамент истории, Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге (НИУ ВШЭ СПб). Адрес: 198099, Санкт-Петербург, ул. Промышленная, 17. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: Иван Тургенев; Алексис де Токвиль; Артур Юнг; крепостное право; рабство; интертекстуальность. «Записки охотника» открываются сопоставлением жизненных укладов двух соседних уездов: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах» и т. п. Тургеневская зарисовка зиждется на личных впечатлениях автора, а ее центральная мысль — губительная роль барщины в противоположность относительно свободному состоянию оброчных мужиков — была основательно продумана автором. Есть основания полагать, однако, что впечатления и убеждения, выраженные здесь Тургеневым, оформились не без влияния литературного

образца, а именно главы о рабстве из «Демократии в Америке» Алексиса де Токвиля. В этом тексте выражена сходная мысль и используется аналогичный художественный прием — противопоставляются два американских штата, расположенных по разным берегам реки, в одном из которых разрешено иметь рабов, а в другом запрещено. Сам Токвиль не был первым, кто воспользовался образом реки, разделяющей два соседних, но экономически разных мира: этот прием встречается уже у Артура Юнга. При всей близости позиций Токвиля и Тургенева первый, будучи исследователем, сосредоточен на экономической несостоятельности рабовладельческого общества и его разрушительном влиянии на самих людей, живущих за счет подневольного труда, тогда как Тургенев-писатель в «Записках охотника» показывает, как крепостнический уклад калечит судьбы зависимых людей.

199

В

1 8 4 2 Г ОД У Иван Сергеевич Тургенев, кандидат философии, готовился к  поступлению на  службу в  Министерство внутренних дел и составил для него записку, в которой, в частности, заявил о намерении сосредоточиться на изучении государственного хозяйства: Прежде нежели я приступлю к изложению моих мыслей насчет русского крестьянина и русского хозяйства, не излишним почитаю заметить, что хоть я  исключительно не  занимался политической экономиею, но  знаком со  всем, что, принадлежа собственно к науке государственного хозяйства, входит в область истории и географии; сверх того, мне известно довольно значительное количество отдельных фактов, собранных мною на опыте и посредством чтения. А потому замечания, которые я намерен предложить в следующей статье, могут только служить залогом моих ревностных будущих занятий по части государственного хозяйства, изучению которого я решился посвятить все мое время1.

В записке много точных наблюдений. Русский крестьянин, русский помещик и  отношения между ними обсуждаются в  ней со знанием дела. Правда, идеи автора выглядят слишком общими и какой-либо ясный план действий не излагается. Весной 1845 года Тургенев под предлогом болезни покинул Министерство внутренних дел2 и, как мы знаем, посвятил свое время не изучению государственного хозяйства, а литературе и Полине

1. Тургенев И. С. Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине // Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. 2-е изд. М.: Наука, 1978. Т. 1. С. 419. 2. См. его письма к Николаю I от 3 (15) апреля и К. К. фон Полю от 4 (16) апреля 1845 года, а также комментарий к ним: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. М.: Наука, 1982. Т. 1. С. 347–348, 541. В краткой автобиографии, написанной в 1875 году, Тургенев утверждает, что «служил очень плохо и неисправно», и при этом неточно указывает годы службы (Тургенев И. С. Автобиография // Соч. М.: Наука, 1983. Т. 11. С. 204). 200

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Виардо. Однако его служебная записка позволяет понять, что круг чтения молодого Тургенева мог быть весьма широк3. Ранний интерес Тургенева к политической экономии и судьбе земледельческих классов России благотворно отразился в том самом произведении, которое, можно сказать, определило его судьбу как писателя: в «Хоре и Калиныче». Тургенев вспоминал, как Белинский «после первого приветствия, сделанного моей литературной деятельности, весьма скоро — и  совершенно справедливо — охладел к ней» и как сам он «возымел твердое намерение вовсе оставить литературу». По счастью, этого не случилось: ……вследствие просьб И. И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-м нумере «Современника», я оставил ему очерк, озаглавленный «Хорь и Калиныч». (Слова «Из записок охотника» были придуманы и прибавлены тем же И. И. Панаевым с целью расположить читателя к снисхождению.) Успех этого очерка побудил меня написать другие; и я возвратился к литературе4.

«Записки охотника» принесли Тургеневу мировую славу, а открывающий книгу очерк «Хорь и Калиныч» начинается с сопоставительного описания хозяйственного уклада двух соседних уездов: Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не  занимается, ест плохо, носит лапти; калужский об 3. Отметим также, что политическая экономия входила в программу обучения Тургенева в Санкт-Петербургском университете. Правда, за эту дисциплину его оценка была «очень хорошо» (как и по русской истории и закону божьему), а по греческой и римской словесности, истории русской литературы, всеобщей истории и французскому языку — «отлично» (Тургенев И. С. Письма. Т. 1. С. 538). 4. Тургенев И. С. Воспоминания о Белинском // Соч. Т. 11. С. 46. Насколько можно положиться на слова Тургенева о происхождении подзаголовка «Из записок охотника»? Дело в том, что за год до публикации «Хоря и Калиныча» вышла книга Луи Виардо под названием «Воспоминания об охоте» (Souvenirs de chasse), и в письме к Полине Виардо от 8 (20) ноября 1846 года Тургенев отзывается об авторе весьма лестно (Тургенев И. С. Письма. Т. 1. С. 215, 360). Правда, в том же томе «Современника» есть материал «Из записок артиста» (за подписью «Ъ»): это название точно придумал не Тургенев, вполне возможно — Иван Панаев. Ср.: Генералова Н. П. И. С. Тургенев: Россия и Европа: Из истории русско-европейских литературных и общественных связей. СПб.: РХГА, 2003. С. 81–82. Дмитрий Панченко

201

рочный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, коекак превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью…5

Эта блистательная зарисовка основана, конечно, на личных впечатлениях Тургенева, а ее стержень — мысль об удручающих последствиях уклада, основанного на  принуждении крестьянина к барщине, в противоположность условиям относительно вольного состояния оброчных мужиков; и это сознательная позиция6. Манера письма выглядит зрелой и вполне самостоятельной, даже если «всякую прохожую свинью» отнести на счет влияния Гоголя. 5. Тургенев И. С. Записки охотника // Соч. М.: Наука, 1979. Т. 3. С. 7. 6. Интересно, что в записке 1842 года контраст между жизнью крестьян на оброке и жизнью на барщине не выделен. Хотя барщина и там хуже, чем оброк, однако в качестве одного из «важнейших неудобств нашего хозяйства» выступает не барщина сама по себе, а «недостаток законности и положительности в отношении помещиков к крестьянам». А именно: «Эти отношения почти ничем не определены и большей частью зависят от прихоти владельцев. Они бывают двоякого рода, смотря по тому, деньгами ли, работою ли взыскивает помещик повинность с крестьянина, — и называются: оброк или барщина. Величина оброка определяется качеством и количеством земли, близостью города и т.  д. Но, во-первых, помещик иногда возвышает оброк, не соображаясь с средствами крестьян, а во-вторых, мужики не освобождены от различных работ, часто отнимающих у них драгоценнейшее время, как-то: обязанность ходить на барский покос (иногда в отдаленную деревню), езда с обозами в столичные и губернские города зимою и т. д. Барщина еще неопределеннее оброка; крестьяне, находящиеся на барщине, живут большею частью, так сказать, на хлебах у своих господ. Не успевая тщательным образом заняться обработкою своего участка, не имея вообще в сущности ничего своего, крестьянин обыкновенно уже весною начинает занимать свое продовольствие у помещика. Спешу заметить, что у многих помещиков крестьяне благоденствуют, но это благоденствие есть плод личных качеств господина, а  не  законного, неизменного порядка» (Тургенев И. С. Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине. С. 423). 202

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Вместе с тем у этой зарисовки, взятой как целое, обнаруживается весьма вероятный, причем, на первый взгляд, неожиданный литературный образец. Вот как описывает два соседних американских штата Алексис де Токвиль: Река, которую индейцы обычно называли Огайо, или Прекрасная Река, несет свои воды по самой изумительной долине, в которой когда-либо жил человек. По обоим берегам Огайо тянутся холмы с неистощимо плодородной почвой; там умеренный климат и здоровый воздух. Вдоль каждого берега проходит граница обширного штата: вдоль извилистого левого тянется граница штата Кентукки; штат, расположенный на  правом берегу, носит то же название, что и река. Эти два штата различаются лишь в одном: в Кентукки разрешено иметь рабов, а в Огайо запрещено. Таким образом, путешественник, плывущий по  середине Огайо туда, где она впадает в Миссисипи, находится как бы между свободным обществом и рабовладельческим. И стоит ему поглядеть вокруг, как он сразу поймет, какое из этих общественных устройств способствует процветанию человечества. Левый берег реки малонаселен, время от времени там можно видеть группы рабов, слоняющихся по полупустынным полям; часто встречается девственный лес. Общество, кажется, пребывает в спячке, а человек предается праздности, в то время как природа живет бурной жизнью. Что же касается правого берега, то с него доносится неясный шум, свидетельствующий о работе где-то вдалеке промышленных предприятий, на полях видны богатые всходы. Земледельцы живут в красивых домах, свидетельствующих об их вкусе и старании. Все дышит достатком, человек выглядит богатым и довольным: он трудится7.

В обоих приведенных текстах сравнивается облик и жизненный уклад двух смежных территорий, и контраст между ними связывается с  противопоставлением свободы и  несвободы. Конечно, у Токвиля, в соответствии с американскими условиями, антитеза предельно заострена: свободе противостоит рабство. Тогда как у Тургенева, по условиям российской действительности, контраст слегка затушеван: орловский мужик отрабатывает барщину, тогда как калужский мужик платит оброк8. 7. Де Токвиль А. О демократии в Америке. М.: Прогресс, 1992. С. 256. 8. В записке 1842 года Тургенев исходит из того, что называть крепостничество «рабством» было делом обычным. Сам он, однако, предпочитает говорить о «так называемом рабстве» крепостных хлебопашцев (ТургеДмитрий Панченко

203

Заметим также, что столь несходные между собой и противопоставленные друг другу герои тургеневского очерка, Хорь и Калиныч, — оба крестьяне калужские, так что в рамках повествования контраст между двумя губерниями остается без какого-либо дальнейшего применения. Повествованию это не мешает: вступительный абзац воспринимается как зачин, и достаточно того, что дальнейшее действие развивается не где-нибудь еще, а в одном из двух названных мест. К тому же автор не забывает перекинуть мостик между вступлением и основной частью: «И для охотника в Калужской губернии лучше». Но все же в подобной структурной непоследовательности, когда в рассказе, который называется «X и Y» и начинается с противопоставления A и B, X и Y оказываются равно принадлежащими B, позволительно заподозрить лишний признак адаптации более логичной схемы. В воспоминаниях и сохранившейся переписке Тургенева мне не удалось найти прямых указаний на его знакомство с «Демократией в Америке». Однако слишком многое указывает на то, что он должен был ее прочесть. Книга Токвиля, основанная на  материалах и  впечатлениях от его путешествия по Америке в 1831–1832 годах, вышла в свет в 1835 году и имела огромный успех (второй том появился в 1840 году). Российская образованная публика не осталась в стороне. В первом томе пушкинского журнала «Современник» (весна 1836 года) на книгу обращает внимание Александр Иванович Тургенев — скорее однофамилец, нежели родственник, Ивана Сергеевича9. В частности, он пишет, что Талейран называет книгу Токвиля «умнейшею и примечательнейшею книгою нашего времени». Упоминает он и о сравнении Токвилем «русских и англо-американцев», цитируя слова о «тайном замысле Провидения передать однажды в руки каждого из этих народов участь половины мира»10. В третьем томе «Современника» Пушкин помещает свой обзор книги Джона Теннера, долгое время жившего среди индейнев  И. С. Несколько замечаний о  русском хозяйстве и  о  русском крестьянине. С. 427). Контекст побуждает думать, что делает он так, стремясь держаться исторически точного и осмысленного словоупотребления, а не только потому, что его рассуждение адресовано высоким чинам в Министерстве внутренних дел. 9. Вспоминая Николая Ивановича Тургенева (родного брата Александра Ивановича), Иван Сергеевич Тургенев говорит об «узах отдаленного родства» (Тургенев И. С. Николай Иванович Тургенев // Соч. Т. 11. С. 175. 10. Париж (Хроника русского) // Современник. 1836. Т. I. С. 258–295, особенно 273–274. 204

Логос · Том 29 · #6 · 2019

цев. «С некоторого времени, — начинает он, — Северо-Американские Штаты обращают на себя внимание в Европе людей наиболее мыслящих». Из дальнейшего ясно, что Пушкин имеет в виду прежде всего (если не исключительно) Токвиля и его «Демократию в Америке», которую чуть дальше называет «славной книгой»11. Своим сильным впечатлением от  «Демократии в  Америке» Пушкин предполагал поделиться с Чаадаевым. Впрочем, письмо его осталось по каким-то причинам неотправленным. Что же касается самого Чаадаева, то ему книга понравилась настолько, что он даже обнаружил в ней собственную мысль, украденную, как он выпалил в сердцах, Токвилем, «а именно, что точка отправления народов определяет их судьбы»12. Примечателен рассказ Герцена в «Былом и думах». В 1837 году в Вятку, где Герцен находился в ссылке, прибыл новый губернатор — Александр Алексеевич Корнилов. «Он был, — пишет Герцен, — ученик Лицея, товарищ Пушкина, служил в гвардии, покупал новые французские книги, любил беседовать о предметах

11. Пушкин А. С. Джон Теннер // Современник. 1836. Т. III. С. 205–259, особенно 205–207. См. далее: Алексеев М. П. К статье Пушкина «Джон Теннер» // Пушкин и  мировая литература. Л.: Наука, 1987. С. 542–548; Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Европа в травелогах и интертекстах. М.: НЛО, 2001. С. 31–40; Вольперт Л. И. Книга А. Токвиля «О демократии в Америке» // Пушкин и европейское мышление. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV. Тарту, 2001. С. 109–125 (автор этой статьи, к сожалению, не считается с тем обстоятельством, что многие из идей и замечаний Токвиля, привлекаемых ею для объяснения отношения Пушкина к «Демократии в Америке», происходят из той части книги, которая появилась уже после смерти Пушкина, в 1840 году). 12. Об этом он пишет в письме от 25 мая 1836 года, адресованном как раз А. И. Тургеневу (Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. М.: Наука, 1991. Т. 2. С. 108). Александр Эткинд предполагает, что Чаадаев шутил (Эткинд А. Толкование путешествий. С. 22). Как бы то  ни  было, в  эпоху формирующегося историзма такого рода ходы мысли витали в воздухе. В одной из записных книжек, которые Токвиль вел во время путешествия по Америке, имеется запись, датированная 29 сентября 1831 года: «Г-н Эверетт (Александр), бывший посол Соединенных Штатов в Испании и видный писатель, сказал мне сегодня вечером следующее: „Точка отправления для того или иного народа имеет колоссальное значение…“» (De Tocqueville A. Journey to America / G. Lawrence (trans.); J. P. Mayer (ed.). New Haven: Yale University Press, 1960. P. 57f). Правда, все приведенные примеры носят частный характер, они не затрагивают судьбу народа, что подразумевает Чаадаев и как это предстает в блестящих рассуждениях Токвиля. Дмитрий Панченко

205

важных и дал мне книгу Токвиля о демократии в Америке на другой день после приезда»13. Словом, ясно, что книгу Токвиля читали и о ней говорили14. Иван Тургенев в  1836–1837 годах был студентом филологического отделения Санкт-Петербургского университета. Невероятно, чтобы новый литературный журнал, издаваемый Пушкиным, прошел мимо него. Ведь, по собственным словам Тургенева, «Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога»15. К тому же Петр Плетнев, выступивший после гибели Пушкина в роли издателя «Современника», был профессором Тургенева, в  эти самые годы показывавшего ему свои первые литературные опыты. О знаменитой книге Токвиля Тургенев должен был хотя бы слышать. Можно было бы предположить, что в эти годы Тургенева всерьез занимали лишь поэзия да немецкая философия, однако записка 1842 года показывает, что это не так. Наконец, о том, что имя Токвиля прогремело среди образованных людей в России, свидетельствует сам Тургенев. Вот эпизод из романа «Рудин»: он написан в 1855 году, но действие происходит в начале 1840-х годов. Читали ли вы эту книгу? C’est de Tocqueville, vous savez? И Дарья Михайловна протянула Рудину французскую брошюру. Рудин взял тоненькую книжонку в руки, перевернул в ней несколько страниц и, положив ее обратно на стол, отвечал, что собственно этого сочинения г. Токвиля он не читал, но часто размышлял о затронутом им вопросе16.

К моменту написания романа Токвиль был известен именно «Демократией в Америке»; другая его знаменитая книга, о французской революции, выйдет годом позже. Поэтому почтение, с  которым Дарья Ласунская протягивает Рудину какое-то второсте 13. Герцен А. И. Былое и думы // Собр. соч.: В 30 т. М.: АН СССР, 1956. Т. 8. С. 296. 14. Краткий, но ценный очерк восприятия Токвиля в России XIX века см. в книге: Исаев С. А. Алексис де Токвиль и Америка его времени. СПб.: Наука, 1993. С. 119–129; интересный дополнительный материал в статье: Дементьев И. Кто из героев русской литературы прочитал Алексиса де Токвиля? // Слово.ру: Балтийский акцент. 2011. Т. 2. № 1–2. С. 97–104; см. также: Дементьев И. О. «Страницы как будто для нас»: рецепция идей Алексиса де Токвиля в российской политической мысли XIX — начала XXI века // Место западных идей в российском общественном и правовом сознании: сб. науч. ст. Калининград: БФУ им И. Канта, 2016. С. 80–100. 15. Тургенев И. С. Литературный вечер у П. А. Плетнева // Соч. Т. 11. С. 11–12. 16. Тургенев И. С. Рудин // Соч. М.: Наука, 1980. Т. 5. С. 225. 206

Логос · Том 29 · #6 · 2019

пенное сочинение Токвиля17, отражает славу, принесенную тому книгой об Америке. Слово «книжонка», конечно же, показывает, что в 1855 году Тургенев совсем не склонен разделить почтительное отношение к Токвилю, однако и никакого идейного разногласия в  приведенных строках не  заявлено. Мотив для выступающего здесь раздражения — какого-то особого свойства, причем это раздражение может относиться как к почитателям Токвиля, так и к нему самому18. Так или иначе, за десятилетие, отделяющее создание «Рудина» от «Хоря и Калиныча» (вторая половина 1846 года), отношение Тургенева к Токвилю могло измениться (учтем, например, то обстоятельство, что в 1849 году Токвиль был министром иностранных дел Франции в правительстве Луи Бонапарта), поэтому приведенный пассаж из «Рудина» в любом случае свидетельствует как о популярности Токвиля, так и об определенном интересе самого Тургенева к Токвилю и разговорам вокруг него19. Идея, что Тургенев заимствует у Токвиля скорее художественный прием, нежели какую-то содержательную идею, может показаться парадоксальной. Но нужно вспомнить, что на момент напи 17. Скорее всего, имеется в виду «Записка о пауперизме», опубликованная в 1835 г. Главная мысль этого небольшого сочинения такова: сколь бы привлекательной ни казалась на первый взгляд благотворительность, организуемая государством и законодательством, подобные меры неизбежно влекут за собой ряд весьма отрицательных последствий; при этом Токвиль с сочувствием отзывается о христианской традиции личной благотворительности. По словам Дарьи Михайловны Ласунской, поющей, как сказано в романе, с чужого голоса, «больницы, училища — это все пустяки, ненужные выдумки», тогда как «благотворение должно быть личное, просвещение тоже» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Т. 5. С. 201–202). В комментарии к этому месту не без резона указывается на голос Гоголя, но почему бы сторонникам подобных взглядов не использовать и авторитет Алексиса де Токвиля? 18. Гипотеза относительно подоплеки этого будет представлена в особой работе. 19. Во  французский перевод «Рудина», который Тургенев готовил вместе с Луи Виардо, было внесено как бы мельчайшее, но на деле существенное изменение: «книжонка» превратилась в «книгу»: “Daria tendit le livre français à Roudine. Il le prit, en tourna plusieurs feuillets et le replaça sur la table en répondant qu’il n’avait pas lu précisément cet ouvrage-là, mais qu’il avait souvent réfléchi sur les questions que traitait Tocqueville” (Tourguénieff I. Dimitri Roudine, suivi du Journal d’un homme de trop et de Trois rencontres / L. Viardot (trad.), I. Tourguénieff (collab.). P.: Hetzel, 1862. P. 43). Это не удивительно. Вышедшая в 1856 году книга Токвиля «Старый порядок и революция» вернула его к временам славы, и в 1859 году он умер знаменитым. При таких обстоятельствах неожиданный выпад в адрес Токвиля со стороны русского писателя был бы совершенно неуместным. Дмитрий Панченко

207

сания «Хоря и Калиныча» Тургенев — далеко еще не знаменитый писатель, и по своему характеру этот текст отличается от остальных, написанных позднее «Записок охотника». Это единственный из них очерк, причем в известной мере подчиненный определенной общественно-политической идее: русская народность и русская самобытность, убеждает нас автор, вполне совместимы с сознательным развитием в российской жизни европейских принципов и начал. С другой стороны, посвященный «месту черной расы в Соединенных Штатах» раздел «Демократии в Америке», откуда взят отрывок, сопоставляемый нами с началом «Хоря и Калиныча», а также предшествующий раздел о «состоянии и возможном будущем индейских племен» имеют отчетливое художественное измерение: они проникнуты внутренним драматизмом, они оба о судьбах (народов, расы, государства). Страницы, заполняющие два этих раздела, из числа лучших в книге Токвиля. Говоря языком того времени, в них сила ума, вызывающая восхищенное изумление, идеально дополняется благородством чувствительного сердца. Насколько выразительной могла быть в  глазах современников именно та страница из «Демократии в Америке», в которой мы усматриваем композиционный прототип вступления к «Хорю и Калинычу», показывает одна из записей на полях книги Токвиля, сделанная рукой Чаадаева: Левобережный американец презирает не только труд, но и все предприятия, для успеха которых нужен труд; живя в праздном довольстве, он имеет и вкусы праздных людей…20

Заимствование отдельного художественного приема, разумеется, не  делает знаменитый рассказ Тургенева менее замечательным произведением. Сходным образом выдающаяся наблюдательность и блестящий ум Токвиля не умаляются тем обстоятельством, что идеи, выраженные в  обсуждаемом нами отрывке, он получил, в известной мере, в готовом виде. Сохранились записные книжки Токвиля периода путешествия по Америке21. 2 и 3 декабря 1831 года он заносит в одну из них содержание двух бесед с мистером 20. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. С. 733. Пояснение комментаторов, что Токвиль имеет в виду «рабовладельческое население южных штатов», не противоречит истине по существу, но, конечно же, неверно в конкретном случае: «левобережный американец» — это житель штата Кентукки, лежащего на левом берегу реки Огайо. 21. Я воспользовался их изданием в английском переводе: De Tocqueville A. Journey to America. 208

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Уокером — «выдающимся молодым юристом из Огайо», как характеризует его Токвиль22. Изложению второй беседы предшествует нечастая в его записных книжках пометка «важно». И впрямь в этой беседе можно найти целый ряд положений, отразившихся в «Демократии в Америке», однако я приведу лишь небольшую часть записи, которая имеет прямое отношение к нашему сюжету. Вопрос. Правда, что Огайо и Кентукки весьма различны по своему духу? Ответ. Разница громадная. Территория Кентукки была заселена на двадцать лет раньше, чем Огайо. Почва в Кентукки не менее плодородная, а климат более мягкий, страна вполне привлекательная. Однако Огайо в три раза превосходит Кентукки по численности населения и в десять раз — по размаху предпринимательской деятельности. Население Кентукки растет, но уровень жизни не повышается. Единственная причина столь разительного отличия — присутствие рабства в Кентукки и его отсутствие в  Огайо. Там трудиться позорно, здесь — почетно. Там праздность, здесь — кипучая деятельность23.

Я  привел лишь небольшой отрывок беседы, однако не  мистер Уокер, а сам Токвиль вводит в сопоставление двух штатов тот художественный, зримый элемент, присутствие которого особенно располагает думать о влиянии «Демократии в Америке» на текст «Хоря и Калиныча», а именно указание на то обстоятельство, что оба штата расположены по  противоположным берегам одной реки. В другой записной книжке, где Токвиль, как правило, фиксирует не беседы, а собранные факты и собственные размышления, мы находим следующую запись, сделанную накануне процитированного разговора: На примере штата Огайо легче всего увидеть, поразительным и  отчетливым образом, как рабство или, напротив, свобода влияют на общественное состояние народа. Штат Огайо отделен от Кентукки всего лишь рекой. Почва одинаково плодородна по обеим сторонам реки, ситуация одинаково благоприятная, и между тем все разное. Здесь население одержимо лихорадочной деятельностью, испытывая все средства, чтобы заработать; люди выглядят бедными, будучи заняты ручным трудом, кото 22. De Tocqueville A. Journey to America. P. 90. 23. Ibid. P. 97. Принято считать, что Уокер преувеличил разницу между Кентукки и Огайо (Brogan H. Alexis de Tocqueville: Prophet of Democracy in the Age of Revolution. A Biography. New Haven; L.: Yale University Press, 2006. P. 201f). Дмитрий Панченко

209

рый, однако, их обогащает. А там люди, на которых работают другие, причем к этим другим они выказывают мало сострадания, — народ, лишенный энергии, лихости, предпринимательского духа. На  одной стороне потока труд почитаем и  ведет ко всему остальному, на другой — презираем как черта рабская24.

Развивая мысль, Токвиль подытоживает ее следующим образом: Человек не создан для рабства, и хозяева демонстрируют эту истину, пожалуй, даже лучше, чем рабы25.

На  основании сопоставления разных записей мы можем ясно увидеть и что Токвиль беседовал с умными и знающими людьми, и что он знал, о чем их спрашивать. Однако, помимо книг и записных книжек Токвиля, имеются еще произведения других авторов. И выясняется, что образ реки, разделяющей два соседних, но  экономически различных мира, Токвиль все-таки не изобрел, а заимствовал, — скорее всего, неосознанно — у своего предшественника, также весьма именитого. В 1792 году англичанин Артур Юнг издал описание путешествий по Франции, предпринятых им в 1787, 1788 и 1789 годах преимущественно с целью изучить состояние сельского хозяйства в этой стране. Труд этот переиздавался, почти тотчас появился французский перевод, и некоторое время книга и ее автор были весьма знамениты. Токвиль использует и хвалит ее в своем позднем сочинении о французской революции26, но вполне естественно предположить, что он прочитал ее еще до путешествия по Америке. Приведу цитату из Юнга: Переместитесь из  Фландрии или Артуа в  Пикардию или же с эльзасской равнины — в Лотарингию или Франшконте… Вы попадаете в совершенно новое государство, вы переходите границу, отделяющую здравый смысл от неразумия. Там вы в саду, но стоит переправиться через реку — и вы на полях лентяев. Там ум человеческий деятелен и сметлив, здесь он находится в состоянии застоя и безжизненности27. 24. De Tocqueville A. Journey to America. P. 263–264. 25. Ibid. P. 263. 26. Де Токвиль А. Старый порядок и революция / Пер. с англ. Л. Н. Ефимова. СПб.: Алетейя, 2008. С. 15, 33, 73, 92 (книга Юнга «является одним из самых поучительных трудов, написанных о старой Франции»), 155, 190, 207. 27. “Step out of Flanders or Artois into Picardy, or out of the plain of Alsace into Loraine or Franche Compté, and all principles, connections, combinations, and ideas are all broken; you are in a new kingdom; you pass a line of separa210

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Великая проза (в  отличие от  стихов?) вырастает, похоже, не из сора, а на хорошо возделанной почве: Тургенев использует Токвиля, а Токвиль — не только свои наблюдения и разговоры с умными людьми, но и риторический прием, к которому для иллюстрации своих наблюдений прибегнул Юнг. Вероятность того, что непосредственно Юнг, а не Токвиль повлиял на Тургенева, ничтожно мала. Ведь если у всех троих мы находим контраст между хозяйственным и жизненным укладом соседних территорий, то лишь у двоих — Токвиля и Тургенева — этот контраст связан с противопоставлением свободы и зависимости. Именно потому, что мысль Токвиля оказалась близка Тургеневу, ему в душу запало и художественное воплощение. Остается несколько коротких замечаний. Что касается деструктивного влияния рабства на  рабовладельцев, то эта тема получит дальнейшее развитие в «Демократии в Америке». О плачевном положении самих рабов там сказано мало — Токвиль отсылает читателя к книге своего друга Гюстава де Бомона, с которым они вместе путешествовали по Америке28. У  Тургенева акценты окажутся противоположными. В  «Записках охотника» появляется целый ряд примеров барского произвола (особенно со  стороны помещиц) — произвола, губящего личное счастье несвободных людей или же идущего вразрез с их природными задатками и склонностями. При этом у Тургенева нет ни одного примера человека, вышедшего из крепостного состояния и доказавшего, сколь многого можно достичь в состоянии безусловной свободы; последняя предстает лишь как свобода от барщины. Провинциальные дворяне описываются в «Записках охотника» без особой симпатии, но мысль о разлагающем воздействии крепостничества на самих дворян по крайней мере не бросается в глаза. Тургенев описывает крестьян и помещиков, какими он их знал и видел; он выстраивает характеры и судьбы и не претендует на  глубокое проникновение в  природу общественных установлений. Итак, в  одном случае появилось выдающееся исследование, в другом — выдающееся художественное произведение. Все сложилось наилучшим образом. tion between common sense and folly. Here you are in a garden; cross a river, and it is the field of the sluggard: — on one soil the human mind seems active and alive, on the other it is torpid and dead” (Young A. Travels during the years 1787, 1788, and 1789. L.: J. Rackham, 1792. P. 348). Ср.: Young A. Voyages en France / F. S. Soulès (trad.). 2 ed. P.: Buisson, 1794. P. 348. 28. Де Токвиль А. О демократии в Америке. С. 252, прим. 30. Дмитрий Панченко

211

Библиография Алексеев М. П. К статье Пушкина «Джон Теннер» // Пушкин и мировая литература. Л.: Наука, 1987. С. 542–548. Вольперт Л. И. Книга А. Токвиля «О демократии в Америке» // Пушкин и европейское мышление. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV. Тарту, 2001. С. 109–125. Генералова Н. П. И. С. Тургенев: Россия и Европа: Из истории русско-европейских литературных и общественных связей. СПб.: РХГА, 2003. Герцен А. И. Былое и думы // Собр. соч.: В 30 т. М.: АН СССР, 1956. Т. 8. Де Токвиль А. О демократии в Америке. М.: Прогресс, 1992. Де Токвиль А. Старый порядок и революция / Пер. с англ. Л. Н. Ефимова. СПб.: Алетейя, 2008. Дементьев И. Кто из героев русской литературы прочитал Алексиса де Токвиля? // Слово.ру: Балтийский акцент. 2011. Т. 2. № 1–2. С. 97–104. Дементьев И. «Страницы как будто для нас»: рецепция идей Алексиса де Токвиля в российской политической мысли XIX — начала XXI века // Место западных идей в российском общественном и правовом сознании. Калининград: БФУ им И. Канта, 2016. С. 80–100. Исаев С. А. Алексис де Токвиль и Америка его времени. СПб.: Наука, 1993. С. 119–129. Париж (Хроника русского) // Современник. 1836. Т. I. Пушкин А. С. Джон Теннер // Современник. 1836. Т. III. С. 205–259. Тургенев И. С. Автобиография // Соч. М.: Наука, 1983. Т. 11. Тургенев И. С. Воспоминания о Белинском // Соч. М.: Наука, 1983. Т. 11. Тургенев И. С. Записки охотника // Соч. М.: Наука, 1979. Т. 3. Тургенев И. С. Литературный вечер у П. А. Плетнева // Соч. М.: Наука, 1979. Т. 11. Тургенев И. С. Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине // Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. 2-е изд. М.: Наука, 1978. Т. 1. Тургенев И. С. Николай Иванович Тургенев // Соч. М.: Наука, 1983. Т. 11. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. М.: Наука, 1982. Т. 1. Тургенев И. С. Рудин // Соч. М.: Наука, 1980. Т. 5. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. М.: Наука, 1991. Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Европа в травелогах и интертекстах. М.: НЛО, 2001. Brogan H. Alexis de Tocqueville: Prophet of Democracy in the Age of Revolution. A Biography. New Haven; L.: Yale University Press, 2006. De Tocqueville A. Journey to America / G. Lawrence (trans.); J. P. Mayer (ed.). New Haven: Yale University Press, 1960. Tourguénieff I. Dimitri Roudine, suivi du Journal d’un homme de trop et de Trois rencontres / L. Viardot (trad.), I. Tourguénieff (collab.). P.: Hetzel, 1862. Young A. Travels during the years 1787, 1788, and 1789. L.: J. Rackham, 1792. Young A. Voyages en France / F. S. Soulès (trad.). 2 ed. P.: Buisson, 1794.

212

Логос · Том 29 · #6 · 2019

IVAN TURGENEV AND ALEXIS DE TOCQUEVILLE ON THE ECONOMIC CONSEQUENCES OF SERFDOM AND FORCED LABOR Dmitri Panchenko. Associate Professor, Department of the Problems of Convergence in Natural Sciences and Humanities, Faculty of Liberal Arts and Sciences (Smolny College); Associate Professor, Department of History, Saint-Petersburg School of Arts and Humanities, [email protected]. St. Petersburg State University (SPbU), 58–60 Galernaya str., St. Petersburg 190121, Russia. National Research University Higher School of Economics in Saint Petersburg (HSE St. Petersburg), 17 Promyshlennaya str., 198099 St. Petersburg, Russia. Keywords: Ivan Turgenev; Alexis de Tocqueville; Arthur Young; serfdom; slavery; intertextuality. The initial paragraph of Turgenev’s “Khor and Kalinych” (the opening story of A Sportsman’s Sketches) contrasts the society and economy of two neighboring regions. The key difference between their two ways of life hinges on the use of forced labor in one region and its absence in the other. Although Turgenev’s description is certainly based on firsthand knowledge, it can be argued that the literary device he uses was inspired by a passage in De la démocratie en Amérique by Alexis de Tocqueville, who also contrasts the ways of life in two American states separated by a river with slave labour in one versus free labour in the other. Nor was Tocqueville the first to make use of a river separating economically divergent worlds: that device appears in Arthur Young’s Travels in France. Although Tocqueville and Turgenev have much in common on this topic, Tocqueville was an inquirer who concentrated on the destructive influence of slavery on the slave owners themselves and their society, while Turgenev in A Sportsman’s Sketches was a short story writer who showed how the institution of serfdom brutalized the serfs. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-199-212

References Alekseev M. P. K stat’e Pushkina “Dzhon Tenner” [On the Pushkin’s Article “John Tenner”]. Pushkin i mirovaia literatura [Pushkin and World Literature], Leningrad, Nauka, 1987, pp. 542–548. Brogan H. Alexis de Tocqueville: Prophet of Democracy in the Age of Revolution. A Biography, New Haven, London, Yale University Press, 2006. Chaadayev P. Y. Poln. sobr. soch. i izbr. pis’ma [Complete Works and Selected Letters], Moscow, Nauka, 1991. De Tocqueville A. Journey to America (trans. G. Lawrence, ed. J. P. Mayer), New Haven, Yale University Press, 1960. De Tocqueville A. O demokratii v Amerike [De la démocratie en Amérique], Moscow, Progress, 1992. De Tocqueville A. Staryi poriadok i revoliutsiia [L’Ancien Régime et la Révolution], Saint Petersburg, Aleteiia, 2008. Dementiev I. “Stranitsy kak budto dlia nas”: retseptsiia idei Aleksisa de Tokvilia v rossiiskoi politicheskoi mysli XIX — nachala XXI veka [“Pages as if for Us”: Reception of Alexis de Tocqueville’s Ideas in Russian Political Thought of the 19th — early 21st centuries]. Mesto zapadnykh idei v rossiiskom obshchestven-

Дмитрий Панченко

213

nom i pravovom soznanii [The Role of Western Ideas in Russian Social and Legal Consciousness], Kaliningrad, Immanuel Kant Baltic Federal University, 2016, pp. 80–100. Dementiev I. Kto iz geroev russkoi literatury prochital Aleksisa de Tokvilia? [Which of the Heroes of Russian Literature Read Alexis de Toqueville?]. Slovo.ru: Baltiiskii aktsent [Slovo.ru: Baltic Accent], 2011, vol. 2. № 1–2, pp. 97–104. Etkind A. Tolkovanie puteshestvii. Rossiia i Evropa v travelogakh i intertekstakh [The Interpretation of Travels: Russia and America in Travelogues and Intertexts], Moscow, New Literary Observer, 2001. Generalova N. P. I. S. Turgenev: Rossiia i Evropa: Iz istorii russko-evropeiskikh literaturnykh i obshchestvennykh sviazei [I. S. Turgenev: Russia and Europe: From the History of Russian-European Literary and Social Connections], Saint Petersburg, RKhGA, 2003. Gercen A. I. Byloe i dumy [My Past and Thoughts]. Sobr. soch.: V 30 t. [Collected Works: In 30 vols], Moscow, AN SSSR, 1956, vol. 8. Isaev S. A. Aleksis de Tokvil’ i Amerika ego vremeni [Alexis de Toqueville and America of His Time], Saint Petersburg, Nauka, 1993. Parizh (Khronika russkogo) [Paris (Chronicle of a Russian)]. Sovremennik [Contemporary], 1836, vol. I. Pushkin A. S. Dzhon Tenner [John Tenner]. Sovremennik [Contemporary], 1836, vol. III, pp. 205–259. Tourguénieff I. Dimitri Roudine, suivi du Journal d’un homme de trop et de Trois rencontres (trad. L. Viardot, collab. I. Tourguénieff), Paris, Hetzel, 1862. Turgenev I. S. Avtobiografiia [Autobiography]. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1983, vol. 11. Turgenev I. S. Literaturnyi vecher u P. A. Pletneva [Literary Evening at P. A. Pletnev’s]. Soch. [Works], vol. 11. Turgenev I. S. Neskol’ko zamechanii o russkom khoziaistve i russkom krest’ianine [Some Notes about Russian Household and Russian Peasant]. Poln. sobr. soch. i pisem: V 30 t. Soch.: V 12 t. 2-e izd. [Complete Works and Letters: In 30 vols. Works: In 12 vols. 2nd ed.], Moscow, Nauka, 1978, vol. 1. Turgenev I. S. Nikolai Ivanovich Turgenev [Nikolai Ivanovich Turgenev]. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1983, vol. 11. Turgenev I. S. Poln. sobr. soch. i pisem: V 30 t. Pis’ma: V 18 t. [Complete Works and Letters: In 30 vols. Letters: In 18 vols], Moscow, Nauka, 1982, vol. 1. Turgenev I. S. Rudin. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1980, vol. 5. Turgenev I. S. Vospominaniia o Belinskom [Memoirs of Belinsky]. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1983, vol. 11. Turgenev I. S. Zapiski okhotnika [A Sportsman’s Sketches]. Soch. [Works], Moscow, Nauka, 1979, vol. 3. Volpert L. I. Kniga A. Tokvilia “O demokratii v Amerike” [“De la démocratie en Amérique” by Alexis de Tocqueville]. Pushkin i evropeiskoe myshlenie. Trudy po russkoi i slavianskoi filologii. Literaturovedenie. IV [Pushkin and European Mind. Works on Russian and Slavic philology. Literature Studies. IV], Tartu, 2001, pp. 109–125. Young A. Travels during the years 1787, 1788, and 1789, London, J. Rackham, 1792. Young A. Voyages en France (trad. F. S. Soulès), 2 ed., Paris, Buisson, 1794.

214

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Казимир Малевич: экономия как пятое измерение Корнелия Ичин

Профессор русской литературы, филологический факультет, Белградский университет. Адрес: 11000, Београд, Студентски трг, 3. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: супрематизм; экономия; прибавочный элемент; Казимир Малевич; Карл Маркс. В статье рассматривается влияние «Капитала» Карла Маркса, в частности четвертого тома, озаглавленного «Теория прибавочной стоимости», на категорию экономии в творчестве Казимира Малевича. Малевич в нескольких своих текстах новой мерой искусства объявляет экономию, олицетворением которой в искусстве служит черный квадрат. Анализируя положения Маркса о труде и человеке, мы находим их отголоски в манифестах и философских трактатах Малевича, в которых художник размышляет об освобожденном творческом возбуждении. Статья предлагает трактовку творчества как такового с точки зрения экономики, которая представлялась Малевичу возможностью обосновать новое искусство в согласии с господствующей идеологией. Автор показывает, что в период пребывания в Витебске Малевич изучал работы Маркса с целью ввести экономическую науку

в искусство: его рассуждения об отношениях идеологической надстройки и экономического практического базиса в духе марксистской философии легли в основу главных его трудов «Мир как беспредметность» (1923) и «Супрематизм. Мир как беспредметность или вечный покой» (1923–1924). Новое искусство определено в них как самостоятельная идеологическая надстройка «вне других содержаний и идеологий». Одновременно рассмотрено, каким образом теория «прибавочного элемента» Малевича соответствовала марксистским положениям о «прибавочной стоимости». Автор демонстрирует, что Малевич в духе диалектического материализма пытался доказать, что новый прибавочный элемент с возможностью новой художественной структуры зарождается в недрах старой системы, так же как коммунизм возникает в виде инородного тела в недрах буржуазного общества.

215

К

О ГД А в 1867 году вышел в свет первый том «Капитала» под названием «Процесс производства капитала», Карл Маркс не  мог предположить, что его исследование станет источником главного учения в первой социалистической стране и тем более что на него по-своему откликнется первый среди русских авангардистов — Казимир Малевич. Маркс основывал свое экономическое учение на  немецкой классической философии (на диалектическом учении Георга Гегеля и Людвига Фейербаха построен диалектический и исторический материализм), английской классической политической экономии (на теории трудового товара Адама Смита и Давида Рикардо базируется теория прибавочной стоимости) и французском утопическом социализме (на основе идей Анри Сен-Симона, Шарля Фурье и Роберта Оуэна был написан «Манифест коммунистической партии»). Маркс вел свое исследование по восходящей: от товара к деньгам, от денег к капиталу и прибавочной стоимости, от  прибавочной стоимости к  зарплате, от  процесса капиталистического производства к  процессу капиталистического воспроизводства. Начав с  товара, Маркс заканчивал обществом в целом: с растущим богатством, с одной стороны, и растущей нищетой — с другой. В опубликованных уже после смерти автора следующих трех томах «Капитала» рассматриваются формы, которые принимает капитал в  процессе товарооборота и воспроизводства; Маркс развивал учение о прибавочной стоимости, превращающейся в прибыль для капиталистов, и  критиковал центральный пункт политэкономии  — теорию прибавочной стоимости. Последний, четвертый том так и  назывался — «Теории прибавочной стоимости». Для Ленина это исследование явилось краеугольным камнем всей экономической мысли Маркса. Утверждалось, что получение прибавочной стоимости достигается путем эксплуатации пролетариата (ибо она представляет собой неоплаченный труд рабочего) и за счет нее капиталисты постоянно увеличивают свое богатство. Маркс пришел к выводу, что освобождение рабочего класса от эксплуатации невозможно в рамках капитализма, и развернул положение о материальных 216

Логос · Том 29 · #6 · 2019

предпосылках коммунизма, созревающих в недрах буржуазного общества1. Экономия стала главной наукой в  советском государстве; большой вклад в экономическую науку внес Георгий Плеханов, показав в своих работах, что экономические законы решающим образом влияют на общественные2. Малевич, в советский период стремившийся философски и идеологически обосновывать свое творчество, пишет ряд текстов, в которых новой мерой искусства объявляет экономию. Он не хочет уступать вызовам современности и  требует, чтобы искусство соответствовало экономическому началу, как его «Черный квадрат» (1915). Манифест «О новых системах в искусстве» (1919) он и начинает с утверждения, что супрематический черный квадрат представляет собой экономическую плоскость «совершенства современности»3. Для Малевича экономия — первоисточник всякого действа, в том числе и творчества человека; он провозглашает, что творческая мысль человека «давно уже убегает от… украшений к простому экономическому выражению энергийного действа»4, и в этом смысле он выдвигает футуризм как выражение энергии в  вечном движении. Однако дальнейшее развитие экономических принципов в искусстве Малевич видит в сознании, идущем по пути супрематического преодоления предметного мира «к чисто энер-

1. Как и Смит, Маркс считал рынок главным средством накопления капитала, но, в отличие от Смита, он полагал, что этот процесс закончится обострением классовой борьбы и гибелью капитализма, так как его противоречия столь серьезны, что рыночный механизм не сможет с ними справиться. 2. Ср.: «Психология общества всегда целесообразна по отношению к его экономии, всегда соответствует ей, всегда определяется ею» (Плеханов Г. К вопросу о развитии монистического взгляда // Избр. филос. произв.: В 5 т. М.: Госполитиздат, 1956. Т. 1. С. 644). О связи экономии и революции речь идет в программе русских социал-демократов: «Заменяя современное господство продукта над производителем господством производителя над продуктом, она [коммунистическая революция] внесет сознательность туда, где господствует ныне слепая экономическая необходимость; упрощая и осмысливая все общественные отношения, она вместе с тем предоставит каждому гражданину реальную экономическую возможность непосредственного участия в обсуждении и решении всех общественных вопросов» (Плеханов Г. Второй проект программы русских социал-демократов // Избр. филос. произв. Т. 1. С. 377). 3. Малевич К. О новых системах в искусстве. Статика и скорость. Установление А // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. С. 153. 4. Там же. С. 155. Корнелия Ичин

217

гийной силе движения»5. В трактате «Супрематизм. 34 рисунка» (1920) он это чистое энергийное действо связывает со своим белым квадратом. Исследуя отношение экономии и энергии, олицетворенных в  черном и  белом квадратах, Малевич приходит к выводу, что главный пример экономии энергии — это революция, так как она освобождает энергию и преобразует ее, выводя за рамки конечного. Аналогичное он видит и в искусстве, в котором, как он пишет в тексте «О новых системах в искусстве», живет «та же энергия, с той же единой бесконечной целью»6. Эти идеи супрематист развивает также в статье «Уновис» (1921), в которой определяет экономию как всегда революционное измерение и никогда реакционное, как «ключ к единству», поскольку через нее творческое существо личности вводится в мир единства общего действа, вследствие чего коллективы становятся «собирательной силой личности»7, то есть образом нового мира. Базируясь на «экономической общности единства», современная жизнь с ее прекрасным, согласно Малевичу, противопоставляется личному праву на отчужденность и неприкосновенность, а следовательно, и на красоту; из этого он делает вывод, что «заборы красоты мирков личности будут разломаны личностью экономической, единой»8. В тексте «Установление А в искусстве» (часть манифеста «О новых системах в искусстве») Малевич вводит экономию как пятое измерение в искусстве и требует, чтобы все творческие изобретения развивались и оценивались с точки зрения этого пятого измерения. Размышляя о времени, он провозглашает, что необходимо «освободить время из рук государства и обратить его на пользу изобретателей»9. Более того, объявляет труд «пережитком старого мира насилия», поскольку «современность мира стоит на творчестве», ибо «способность изобретений» заложена в каждом человеке10, а значит, необходимо отвергнуть все изображаемые художниками блага как ложь, закрывающую действительность, и ликвидировать все искусства старого мира. Для Малевича пятое измерение стало главным открытием. В манифесте «Супрематизм. 34 рисунка» он пишет: 5. Малевич К. О новых системах в искусстве. С. 182. 6. Там же. 7. Малевич К. Уновис // Собр. соч. Т. 1. С. 233. 8. Там же. С. 234. 9. Малевич К. Установление А // Собр. соч. Т. 1. С. 184. 10. Там же. 218

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Экономический вопрос стал моею главною вышкою, с которой рассматриваю все творения мира вещей, что является главною моею работою уже не кистью, а пером11.

Ориентация художника на  экономический вопрос в  искусстве представляется попыткой обосновать новое искусство в согласии с господствующей идеологией. В период жизни в Витебске Малевич, по-видимому, изучает работы Маркса с целью ввести экономическую науку в искусство. В размышлениях о труде и творческом начале в человеке он опирается в первую очередь на «Экономико-философские рукописи» Маркса, в которых отчуждение выступает как социальная структура в капитализме, чуждая человеку, господствующая над ним, лишающая его возможностей творческого саморазвития и разрушающая его сущность. Призыв Малевича освободить время из рук государства во имя творческого начала — не что иное, как злободневное прочтение Маркса, писавшего об отмирании классов и государства, то есть о построении коммунистического общества, в котором преодолевается отчуждение человека от общества и от самого себя, приобретается отчужденная сущность через трансформацию общественных отношений (лишенных подавления личности) и  формирование творчески развитого человека. Борьбу старого с  новым в  искусстве Малевич приравнивает к  борьбе контрреволюции с  революцией. Утилитарный мир вещей, нашедший прибежище в  музеях, не  должен появляться в жизни новых вещей, так как формы старого мира, образованные на старом этапе экономического развития и старом этапе человеческого сознания, «не могут существовать, ибо наступил новый смысл» — революционный («К вопросу изобразительного искусства», 1921)12. К этим мыслям Малевич вернется в своей лекции «Свет и цвет» (1923), в которой проведет аналогию между двумя революциями: революцией «социалистических сдвигов», которые колеблют утвердившиеся экономические устои и установившееся сознание, и живописной революцией со сдвигами закостенелого живописного сознания13. Для супрематиста очевидно, что революционное совершенство «безостановочно несет существо свое дальше и дальше», преображая и очищая мир от старых форм путем энергийной экономии, поэтому преклоняться перед старыми формами в дни, когда «Революционное Совершенство несет но 11. Малевич К. Супрематизм. 34 рисунка // Собр. соч. Т. 1. С. 188. 12. Малевич К. К вопросу изобразительного искусства // Собр. соч. Т. 1. С. 211. 13. Малевич К. Свет и цвет // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 2003. Т. 4. С. 269–270. Корнелия Ичин

219

вый мир форм как тело существа»14, есть не что иное, как служение контрреволюционному совершенству. Рассуждая в  духе марксистской философии об  отношениях идеологической надстройки и экономического практического базиса, Малевич в своей книге «Супрематизм. Мир как беспредметность или вечный покой» (1923–1924) определяет новое искусство как самостоятельную идеологическую надстройку «вне других содержаний и идеологий»15. В отличие от изобразительных искусств предыдущих эпох, служивших средствами выражения базисных «экономических, харчевых и религиозно-духовных практических надежд идеедателей», новое искусство «производит свои произведения, ничего не воплощает в них», оно «остается беспредметным, не  имеет цели изобразительной, но  создает свои особые виды, [виды] как таковые». То, что, «вскрывая беспредметно явления», мы получаем новые виды, которые могут быть обращены в практические предметы, Малевич объясняет психопредставлениями человека, превращающими беспредметное в утилитарное (например, камень, на который человек сядет отдохнуть, все равно остается беспредметным). Это лежит в основе деления нового искусства на конструктивизм (имеющий под собой «практическую базу идей, экономию и цель») и беспредметность — «без-цельность». В  1923 году Малевич активно разрабатывает теорию «прибавочного элемента», которая станет частью его главного трактата «Мир как беспредметность»16. С помощью этого понятия он пытается объяснить механизм эволюции нового искусства. По его мнению, в каждой системе нового искусства можно выделить некий доминирующий пластический «атом», который несет в себе целостную информацию о системе. Попадая в чужую живописную среду, он действует и преобразует ее на новых началах; так, например, кубизм трансформировался в супрематизм. Исследование «поведения» прибавочных элементов в живописных системах давало, по Малевичу, возможность научно подходить к работе художников и к эволюции живописи. Занимаясь с художниками в ГИНХУКе, Малевич утверждал, что прибавочный элемент существовал во  всех художниках, всех направлениях и  эпохах, 14. Малевич К. К вопросу изобразительного искусства. С. 211. 15. Малевич К. Супрематизм. Мир как беспредметность или вечный покой // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 2000. Т. 3. 16. Текст «Введение в теорию прибавочного элемента в живописи», предназначенный для публикации в сборнике статей ГИНХУКа в 1926 году, так и не увидит свет, поскольку ГИНХУК, директором которого Малевич был с 1924 по 1926 год, закроют в конце того же года, а сборник уничтожат. 220

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и всегда представлял собой вторжение извне. Поэтому Малевич для прибавочного элемента использовал медицинскую терминологию: «бацилла», «прививка», «возбудитель». Одновременно он в духе диалектического материализма пытался доказать, что новый прибавочный элемент рождается в недрах старой системы как «один из  реальных или потенциальных элементов художественной структуры», как возможный зародыш новых тел. На основании этого корни прибавочного элемента можно усмотреть в марксистском положении о зарождении коммунизма как инородного тела в недрах буржуазного общества, не говоря уже о самом термине «прибавочный элемент», берущем начало в учении Маркса о «прибавочной стоимости»17. Однако возобновление свободной торговли и  утверждение НЭПа в  советской России вызовут в  Малевиче протест в  его трактате «1/46 (Эклектика)». Художник стоит на позициях Маркса, утверждавшего неизбежность революции, которая приведет, с одной стороны, к уничтожению товарного производства и частной собственности, а с другой — к установлению общественной собственности в  коммунистическом обществе, направленном на  развитие каждого члена общества. Как в  области искусства общество не признавало нового, так оно не узнало и нового экономического порядка, предложенного ему современностью. Отказ от уничтожения «прошлого портрета экономического строя и обмена труда»18 и возрождение НЭПа по знакомой схеме «приказчик — хозяин — покупатель» привели к  возвращению общества потребителей с его конкуренцией индивидов, а тем самым и к эклектическому искусству — искусству на заказ. Для Малевича одно было бесспорно: «эклектизм излечивается принятием плана сегодняшнего дня», «победа над экономическими привычками 17. Об этом писал Моймир Грыгар, хотя он ссылался также на термин «прибавка» Ивана Павлова, который русский физиолог употреблял, когда говорил о прибавочном факторе речи (см.: Грыгар М. Теория «прибавочного элемента» Казимира Малевича // Грыгар М. Знакотворчество. Семиотика русского авангарда. СПб.: Академический проект, 2007. С. 301–324). Прибавочный элемент Малевича многие исследователи (Джон Боулт, Моймир Грыгар, Валерий Гречко и др.) сопоставляют с понятием доминанты, использовавшимся представителями формальной школы в литературоведении. Сходство концепции Малевича с современными нейробиологическими теориями искусства отмечает Валерий Гречко (см.: Гречко В. В поисках универсальной грамматики искусства: теория прибавочного элемента Казимира Малевича // Искусство супрематизма / Сост. К. Ичин. Белград: Издательство филологического факультета, 2012. С. 89–102). 18. Малевич К. 1/46 (Эклектика) // Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. С. 142. Корнелия Ичин

221

означает отказ от прошлого, то есть обеспредмечивает сознание», «победа над старой формой эстетики гарантирует в беспредметности создание новых форм»19. Взгляды Малевича на экономию и творческое развитие человека, опирающиеся на учение Маркса, шли вразрез с настроениями эпохи НЭПа. Маркс со своим пониманием коммунизма как высшей ступени развития человечества (без частной собственности, классовых отношений и  отчуждения человека от  результатов труда) рассматривал конкуренцию и вражду индивидов не как извечно присущее человечеству качество (в отличие от основателей либерализма Гоббса и  Локка и  представителей современного неолиберализма), а как признак примитивности общества и его неполноценности, которые будут преодолены по мере общественного развития. Надежды Маркса и Малевича, что в коммунистическом обществе исчезнет порабощающее человека разделение труда и труд перестанет быть только средством для жизни, а станет потребностью жизни, не оправдались. Возврат к старым экономическим формам для Малевича означал возврат и к старым художественным формам. Данная позиция была неприемлема для Малевича. Русский авангардист непримиримо отстаивал идею труда как возбуждения (вдохновения), он своим творчеством внедрял в мир искусства положение о необходимости изменения мира, заключенное в 11-м тезисе Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменять его». Не отступал Малевич от своего взгляда на труд и в 1927 году; делая подарок Хармсу 16 февраля, он свою книгу «Бог не скинут. Искусство, церковь, фабрика» (Витебск, 1922, издание «Уновис») надписал так: «Идите и останавливайте прогресс»20. Не случайно Малевич выбрал для подарка именно это свое сочинение. В книге, написанной в 1920 году, он рассуждает о человеке, трудящемся в поте лица своего после грехопадения, о его стремлении через труд воссоединиться с Богом, постичь Бога и Вселенную как совершенство через производство все более совершенного товара. Он указывает на два фактически одинаковых пути, которые предлагали человеку религиозный (церковь) и научный (фабри 19. Малевич К. 1/46 (Эклектика). С. 149. 20. Впервые дарственная надпись Малевича Хармсу была опубликована Михаилом Мейлахом в американском издании сочинений Введенского 1980 года (Мейлах М. Предисловие // Введенский А. Полн. собр. соч.: В 2 т. Анн Арбор: Ардис, 1980. Т. 1. С. XXX). 222

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ка) «техникумы»: совершать чудо над «техническим недугом человека» и «техническим недостатком человеческой жизни», а именно совершенствоваться духовно и материально на пути к Богу21. Идея совершенствования, прогресса, «усилия человека в  труде» показана Малевичем как ущербная, поскольку человек, стремившийся к покою и недействию (отдыху) и даже достигший их, все равно «не выносит покоя, вечный покой его страшит, ибо он означает небытие», поэтому, когда приближается к Богу как покою и совершенству, человек отказывается от Него, выбирает бытие22. Другими словами, человек выбирает предел, то есть (предметный) мир, созданный им самим, в противовес беспредметному миру Божественного покоя. В отличие от немыслящего Бога, освободившегося от мысли в момент сотворения мира и ставшего абсолютным покоем, или Ничто, человек, как мыслящее существо, переняв эту мысль, продолжает изобретать технические новшества в надежде освободиться от труда, оставаясь тем не менее во власти труда, предметного мира, бытия. Главная проблема заключается в следующем: человек продолжает трудиться, а не творить, человек выбирает пот, а не возбуждение, человек предпочитает предел (предмет) бесконечному (беспредметному), человек не хочет менять мир — и с этим Малевич никак не может смириться. *** Единомышленников Малевич нашел в  поэтах-обэриутах Александре Введенском и Данииле Хармсе23. Введенский претендовал 21. Малевич К. Бог не скинут. Искусство, церковь, фабрика // Собр. соч. Т. 1. С. 250. О невозможности достичь Бога совершенствованием Малевич говорит: «И на самом деле, где та высота, где вершина, достигши которой мы бы сказали: вот мы на вершине всех вершин, мы совершенны, я, человек, теперь достиг той границы, в которой перестаю быть человеком, я Бог. Никто не достигает этой границы, ни Религиозный путь духовный, ни материальный, какие бы системы ни изобретали и как бы ни верили» (Там же. С. 253). 22. Там же. С. 256, 257. Малевич показывает разницу между Богом и человеком на примере седьмого дня: для Бога седьмой день творения был отдыхом, он вошел в полный покой, ибо построил в совершенстве мир; для человека седьмой день стал вышкою, с которой видны все его ошибки. 23. Введенский и  Хармс были знакомы с  Малевичем еще с  1926 года, когда художник разрешил молодым поэтам, чтобы театр «Радикс» репетировал пьесу «Моя мама вся в часах» в институтском Белом зале (см. об этом более подробно: Мейлах М. Предисловие // Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 1. С. 19–20; Приложение VII // Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. Т. 2. М.: Гилея, 1993. С. 127–134). Близкие отношения с Малевичем и членами ГИНХУКа привели участКорнелия Ичин

223

на радикальное изменение логики слова, а значит, и самого мира или языковой картины мира. Он также говорил об экономическом принципе в языке, когда утверждал в «Некотором количестве разговоров»: «уважай бедность языка» и  «уважай нищие мысли»24. Принцип экономии Малевича отозвался и в творчестве Хармса25. Интересуясь вопросами смысла существования предметного мира, он не мог пройти мимо малевичевского утверждения пятого измерения как экономии, относящейся к самому факту существования предмета. Помимо геометрического, утилитарного, эмоциональноников «Радикса» к мысли об их объединении. В самом конце декабря 1926 года Хармс заносит в записную книжку, что получил от Малевича «абсолютное согласие» на вступление в организацию, основное ядро которой должны были составить чинари и гинхуковцы (I, II и III разрядов), с «верховной властью» в лице Малевича, Введенского, Игоря Бахтерева и Хармса (Хармс Д. Полн. собр. соч. Записные книжки. Дневник. СПб.: Академический проект, 2002. Кн. 1. С. 121). Однако переговоры с Малевичем совпадают с давлением на художника со стороны прессы и ликвидацией ГИНХУКа в декабре 1926 года, так что союз не мог состояться. Как память о встрече осталась уже упомянутая надпись Малевича на книге «Бог не скинут. Искусство, церковь, фабрика». Тем не менее на  этой почве развивалось дальнейшее сотрудничество чинарейобэриутов с художниками ГИНХУКа, просуществовавшее до 1941 года. Первым опытом такого сотрудничества стало оформление уличной афиши обэриутского вечера «Три левых часа», которая привлекла внимание такого радикально левого поэта и режиссера, как Игорь Терентьев, и благодаря которой Николай Заболоцкий пожелал, чтобы Юдин оформил его книгу стихов (см. об этом: Карасик И. Лев Юдин: разноцветные истории // Русский комикс. М.: НЛО, 2010. С. 234). Дальнейшая совместная работа обэриутов и сотрудников ГИНХУКа касалась оформления обэриутских стихов и рассказов для журналов, а также оформления книг для детей. 24. Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. Т. 1. М.: Гилея, 1993. С. 196. 25. Михаил Мейлах вслед за Ильей Левиным (Levin I. The Fifth Meaning of Motor-Car: Malevich and Oberiuty // Soviet Union. 1978. № 5. Pt. 2. P. 299– 300) отмечает в данном контексте трактат Хармса «Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом» 1927 года (Мейлах М. Малевич и обэриуты: обэриуты в контексте ленинградского художественного авангарда 20–30-х годов // Русский авангард в кругу европейской культуры. М.: Радикс, 1994. С. 343). Исследуя отношение Малевича к авангардным языковым стратегиям, Джон Боулт также указывает на влияние концепции Малевича об экономии как измерении на творчество Хармса: «Безусловно, малевичский поздний Супрематизм с „чистым познанием“ как приказом от механического познания и „белого мира как супрематической беспредметности“ как раскрытия подлинности бытия является визуальным аналогом „внутренней идеи предметного мира“ Хармса» (Боулт Дж. Казимир Малевич и энергия языка // Малевич. Классический авангард. Т. 5. Витебск: ВГУ им. П. М. Машерова, 2002. Т. 5. С. 98). 224

Логос · Том 29 · #6 · 2019

го и эстетического, пятое значение предмета Хармс обнаруживал в самом предмете, то есть в свободной воле предмета26. Преодоление предметного мира Малевич видит главной задачей художника на пути освобождения чистого энергийного действа и творческого возбуждения в человеке. Свободная воля предмета, олицетворенная у Хармса в реющем предмете, вводила пятое измерение Малевича, новую меру современного искусства, в поэзию. Введенский, в  свою очередь, проводил радикальную «критику разума» в области поэтического слова. Он освободил внутреннюю форму слова, порвал с устоявшимися смыслами и связями между словами, создав алогические семантические ряды. Это фактически его пятое измерение — экономия. Исследуя природу взаимоотношений разных понятий, Введенский вслед за Малевичем пришел к выводу о недействительности существующих (логических) законов в искусстве. Чувство раздробленности времени и бессвязности мира дало повод художнику и двум поэтам задуматься о хаосе и его организации. Они понимали, что линейные процессы в мышлении, языковой логике, истории ушли в прошлое, что их место заняли нелинейные процессы в организации мира и искусства. На языке обэриутов эти процессы понимались как сочетание логически несочетаемого, разрывающее окостеневшие смыслы; на языке Малевича они означали выход за пределы предметного мира — в экономию энергии, которую олицетворяли космические архитектоны и планиты. 26. Ср.: «Пятым, сущим значением предмет обладает только вне человека, то есть теряя отца, дом и почву. Такой предмет „РЕЕТ“»; «Пятое значение шкафа есть шкаф. Пятое значение бега есть бег»; «Предмет в сознании человека имеет четыре рабочих значения и значение как слово (шкаф). Слово „шкаф“ и шкаф — конкретный предмет существуют в системе конкретного мира наравне с другими предметами, камнями и светилами. Слово „шкаф“ существует в системе понятий наравне со словами „человек“, „бесплодность“, „густота“, „переправа“ и т. д. Пятое, сущее значение предмета в конкретной системе и в системе понятий различно. В первом случае оно свободная воля предмета, а во втором — свободная воля слова (или мысли, не выраженной словом, но мы будем говорить лишь о выраженных в слово понятиях)»; «Любой ряд предметов, нарушающий связь их рабочих значений, сохраняет связь значений сущих и по счету пятых. Такого рода есть ряд нечеловеческий и есть мысль предметного мира. Рассматривая такой ряд как целую величину и как вновь образовавшийся синтетический предмет, мы можем приписать ему новые значения, счетом три: 1) начертательное, 2) эстетическое и 3) сущее. Переводя этот ряд в другую систему, мы получим словесный ряд, человечески БЕССМЫСЛЕННЫЙ» (Хармс Д. Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом // Полн. собр. соч. СПб.: Академический проект, 1999. Т. 2. С. 306, 307). Корнелия Ичин

225

Библиография Боулт Дж. Казимир Малевич и энергия языка // Малевич. Классический авангард. Витебск: ВГУ им. П. М. Машерова, 2002. Т. 5. Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 1. Гречко В. В поисках универсальной грамматики искусства: теория прибавочного элемента Казимира Малевича // Искусство супрематизма / Сост. К. Ичин. Белград: Издательство филологического факультета, 2012. С. 89–102. Грыгар М. Теория «прибавочного элемента» Казимира Малевича // Грыгар М. Знакотворчество. Семиотика русского авангарда. СПб.: Академический проект, 2007. С. 301–324. Карасик И. Лев Юдин: разноцветные истории // Русский комикс. М.: НЛО, 2010. Малевич К. 1/46 (Эклектика) // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 2003. Т. 4. Малевич К. Бог не скинут. Искусство, церковь, фабрика // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Малевич К. К вопросу изобразительного искусства // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Малевич К. О новых системах в искусстве. Статика и скорость. Установление А // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Малевич К. Свет и цвет // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 2003. Т. 4. Малевич К. Супрематизм. 34 рисуна // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Малевич К. Супрематизм. Мир как беспредметность или вечный покой // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 2000. Т. 3. Малевич К. Уновис // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Малевич К. Установление А // Собр. соч.: В 5 т. М.: Гилея, 1995. Т. 1. Мейлах М. Малевич и обэриуты: обэриуты в контексте ленинградского художественного авангарда 20–30-х годов // Русский авангард в кругу европейской культуры. М.: Радикс, 1994. Мейлах М. Предисловие // Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 1. Мейлах М. Предисловие // Введенский А. Полн. собр. соч.: В 2 т. Анн Арбор: Ардис, 1980. Т. 1. Плеханов Г. Второй проект программы русских социал-демократов // Избр. филос. произв.: В 5 т. М.: Госполитиздат, 1956. Т. 1. Плеханов Г. К вопросу о развитии монистического взгляда // Избр. филос. произв.: В 5 т. М.: Госполитиздат, 1956. Т. 1. Приложение VII // Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. Т. 2. М.: Гилея, 1993. С. 127–134. Хармс Д. Полн. собр. соч. Записные книжки. Дневник. СПб.: Академический проект, 2002. Кн. 1. Хармс Д. Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом // Полн. собр. соч. СПб.: Академический проект, 1999. Т. 2. Levin I. The Fifth Meaning of Motor-Car: Malevich and Oberiuty // Soviet Union. 1978. № 5. Pt. 2. P. 287–300.

226

Логос · Том 29 · #6 · 2019

KAZIMIR MALEVICH: ECONOMY AS THE FIFTH DIMENSION Kornelija Icin. Professor of Russian Literature, Faculty of Philology, [email protected]. University of Belgrade, 3 Studentski trg, 11000 Beograd, Srbija. Keywords: suprematism; economy; surplus element; Kazimir Malevich; Karl Marx. This paper deals with the impact that Karl Marx’s Das Kapital (and especially its fourth volume, The Theory of Surplus Value) had on the category of economy in Kazimir Malevich’s output. In a series of texts, Malevich proclaims economy the new criterion of art and the Black Square its embodiment in contemporary painting. While the author was analyzing Marx’s views on labor and human nature, echoes of them turned up in Malevich’s manifestos and philosophical essays where the artist pondered the idea of the liberation of creative exaltation. The article offers an interpretation of the creative process itself from the standpoint of economy, which for Malevich provided an opportunity to lay down the foundation for a new kind of art that was consistent with the prevailing ideology. The author points out that while Malevich was in Vitebsk he studied Marx’s works with idea of incorporating economic studies into art: his speculations on the relationships between the ideological superstructure and the practical, economic base were written in the manner of Marxist philosophy and provided the basis for his main essays, The World as Non-Objectivity (1923) and Suprematism: The World as Non-Objectivity or Eternal Rest (1923–1924). They defined the new art as an independent ideological superstructure positioned “outside of other contents and ideologies.” Parallel to that, the author examines the correspondence between Malevich’s theory of the surplus element and Marxist doctrines on surplus value. It is also shown that Malevich hoped to prove that, as in dialectical materialism, his new surplus element opens the way to a new artistic structure that is emerging from the womb of the old system in the same way that communism comes about as a kind of heterogeneous body from within the underpinnings of bourgeois society. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-215-226

References Bowlt J. Kazimir Malevich i energiia iazyka [Malevich and Energy of Language]. Malevich. Klassicheskii avangard [Malevich. Classical Avant-Garde], Vitebsk, VGU im. P. M. Masherova, 2002, vol. 5. Grechko V. V poiskakh universal’noi grammatiki iskusstva: teoriia pribavochnogo elementa Kazimira Malevicha [In Search for Universal Grammar of Art: Kasimir Malevich’ Theory of Additional Element]. Iskusstvo suprematizma [Art of Suprematism] (ed. K. Icin), Belgrad, Izdatel’stvo filologicheskogo fakul’teta, 2012, pp. 89–102. Grygar M. Teoriia “pribavochnogo elementa” Kazimira Malevicha [Kasimir Malevich’ Theory of “Additional Element”]. Znakotvorchestvo. Semiotika russkogo avangarda [Signmaking. Semiotics of Russian Avant-Garve], Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 2007, pp. 301–324. Karasik I. Lev Iudin: raznotsvetnye istorii [Lev Yudin: Coloured Stories]. Russkii komiks [Russian Comics], Moscow, New Literary Observer, 2010. Kharms D. Poln. sobr. soch. Zapisnye knizhki. Dnevnik [Complete Works. Notebooks. Diary], Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 2002, vol. 1.

Корнелия Ичин

227

Kharms D. Predmety i figury, otkrytye Daniilom Ivanovichem Kharmsom [Objects and Figures, Discovered by Daniil Ivanovich Kharms]. Poln. sobr. soch. [Complete Works], Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 1999, vol. 2. Levin I. The Fifth Meaning of Motor-Car: Malevich and Oberiuty. Soviet Union, 1978, no. 5, pt. 2, pp. 287–300. Malevich K. 1/46 (Eklektika) [1/46 (Eclectics)]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 2003, vol. 4. Malevich K. Bog ne skinut. Iskusstvo, tserkov’, fabrika [God is Not Cast Down. Art, Church, Factory]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Malevich K. K voprosu izobrazitel’nogo iskusstva [The Question of Imitative Art]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Malevich K. O novykh sistemakh v iskusstve. Statika i skorost’. Ustanovlenie A [On New Systems of Art. Statics and Speed. Resolution A]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Malevich K. Suprematizm. 34 risuna [Suprematism. 34 Pictures]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Malevich K. Suprematizm. Mir kak bespredmetnost’ ili vechnyi pokoi [Suprematism: World as Non-Objectivity, or Eternal Peace]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 2000, vol. 3. Malevich K. Svet i tsvet [Light and Color]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 2003, vol. 4. Malevich K. Unovis. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Malevich K. Ustanovlenie A [Resolution A]. Sobr. soch.: V 5 t. [Collected Works: In 5 vols], Moscow, Gileia, 1995, vol. 1. Meilakh M. Malevich i oberiuty: oberiuty v kontekste leningradskogo khudozhestvennogo avangarda 20–30-kh godov [Malevich and Oberiuty: Oberiuty in the Context of Leningrad Art Avant-Garde of 1920–30s]. Russkii avangard v krugu evropeiskoi kul’tury [Russian Avant-Garde in the Circle of European Culture], Moscow, Radiks, 1994. Meilakh M. Predislovie [Foreword]. In: Vvedensky A. Poln. sobr. proizv.: V 2 t. [Complete Works: In 2 vols], Moscow, Gileia, 1993, vol. 1. Meilakh M. Predislovie [Foreword]. In: Vvedensky A. Poln. sobr. soch.: V 2 t. [Complete Works: In 2 vols], Ann Arbor, Ardis, 1980, vol. 1. Plekhanov G. K voprosu o razvitii monisticheskogo vzgliada [To the Question of Developing Monist View]. Izbr. filos. proizv.: V 5 t. [Selected Philosophical Works: In 5 vols], Moscow, Gospolitizdat, 1956, vol. 1. Plekhanov G. Vtoroi proekt programmy russkikh sotsial-demokratov [Second Project of Russian Social-Democrat Programme]. Izbr. filos. proizv.: V 5 t. [Selected Philosophical Works: In 5 vols], Moscow, Gospolitizdat, 1956, vol. 1. Prilozhenie VII [Appendix VII]. In: Vvedensky A. Poln. sobr. proizv.: V 2 t. [Complete Works: In 2 vols], Moscow, Gileia, 1993, vol. 2, pp. 127–134. Vvedensky A. Poln. sobr. proizv.: V 2 t. [Complete Works: In 2 vols], Moscow, Gileia, 1993, vol. 1.

228

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Дарообмен как нарратив и метафора Татьяна Шишкина

Аспирантка, экономический факультет. E-mail: [email protected].

Михаил Шишкин

Профессор, экономический факультет. E-mail: [email protected].

Санкт-Петербургский государственный университет (СПбГУ). Адрес: 191123, Санкт-Петербург, ул. Чайковского, 62. Ключевые слова: риторика экономической науки; экономическая антропология; реципрокность; дарообмен. Статья посвящена особенностям риторики экономической антропологии дарообмена и анализирует факторы, повлиявшие на ее формирование. Авторы рассматривают два основных направления в экономической антропологии реципрокности, сложившиеся под влиянием двух ее основоположников — Малиновского и Мосса, и анализируют характерные черты риторики каждого из них, а также задачи, на решение которых эта риторика была направлена. Показано, что в основе работ этих ученых и их последователей лежали два различных намерения: утвердить экономическую антропологию как позитивистскую научную дисциплину, с одной стороны, и использовать проведенный анализ архаических обществ для подкрепления критики капиталистического устройства общества — с другой. Для достижения первой задачи активно привлекалась риторика, заимствованная из естественно-научных дисциплин, в частности био-

логии, и из экономической теории как социальной науки, также стремившейся к идеалам позитивизма. Второе направление обратилось к риторике политической экономии и использовало аргументацию, построенную на диалектическом противопоставлении товарообмена дарообмену. Наиболее яркое воплощение такой диалектической риторики встречается в работах Криса Грегори и Карла Поланьи, где дарообмен рассматривался как метафора утопической альтернативы капиталистическому товарообмену. Так как на риторику экономической антропологии с самого ее зарождения и до наших дней существенное влияние оказал язык общей экономической теории, то в статье проведено рассмотрение генезиса риторики экономической науки. Исследуется, как экономический язык первоначально находился под влиянием языка естественных наук, а затем стал заимствовать лексику психологии и, наконец, юриспруденции.

229

В

С В О Е Й книге «Риторика экономической науки» Дейдра Макклоски заметила, что «наука является образцом письма с намерением»1. Именно интенциональность научного текста, на ее взгляд, отличает его от любого другого повествования, в особенности от художественного. Хотя написание его может быть не менее увлекательно, а чтение — не менее занимательно, чем создание и чтение романа, научный текст, по Макклоски, невозможен сам по себе, в вакууме; напротив, он всегда должен быть направлен на реализацию той или иной цели автора, его намерения. Здесь мы анализируем литературу по экономической антропологии дарообмена с  точки зрения явного или скрытого намерения ее авторов. То есть задача данного текста — риторический анализ материалов по  экономической антропологии реципрокности, а намерение — стремление проследить общие тенденции в экономической антропологии и экономической теории, связанные с пересекающимися интенциями исследователей в  области этих дисциплин на  протяжении последних столетий. Еще с периода становления экономической антропологии в начале XX века в ней наметились две параллельные тенденции. Эксплицитной, открыто заявленной целью обеих был анализ реципрокности. Однако их имплицитные, скрытые цели различались. Функционалистская традиция, заявленная уже в первой работе по  экономико-антропологическому анализу дарообмена — «Аргонавтах западной части Тихого океана» Бронислава Малиновского, — стремилась обосновать новую на тот момент дисциплину экономической антропологии в  позитивистском поле «настоящих» наук. При этом всего через два года после выхода труда Малиновского был опубликован «Очерк о даре» Марселя Мосса, положивший начало второй школе в экономической антропологии XX века, имплицитно выражавшей критическое отношение к капиталистическому устройству западного общества и искавшей альтернативные пути организации экономической деятель 1. Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.: Издательство Института Гайдара, 2015. С. 7. 230

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ности. Риторика этих двух направлений мысли рассматривается в первых двух частях статьи. Наблюдавшиеся в экономической антропологии XX века тенденции риторического обоснования двух противоречивых «намерений» нельзя назвать оригинальными для социальных наук в целом, и во многом они повторяют тенденции, развивавшиеся в экономической теории на протяжении последних веков. Компаративистский анализ этих двух риторик — экономической и экономико-антропологической — представлен во  второй половине данной статьи. Экономическая антропология, как более молодая дисциплина, развивавшаяся стремительнее, чем экономическая теория, позволяет по-новому взглянуть на роль риторики в обосновании ряда доводов классической, неоклассической и институциональной экономической мысли.

1. Малиновский и стремление утвердить экономическую антропологию в позитивистском дискурсе Любое научное произведение можно рассмотреть в двух плоскостях. Во-первых, оно может быть прочитано с точки зрения научного содержания, и в этом смысле его форма уходит на второй план — пока высказанные в нем идеи ясны читателю, форма их выражения не имеет значения. Во-вторых, его можно прочесть как собственно литературное произведение, и в этом случае форма донесения идей становится не менее важной, чем их суть, а строгость доводов может оказаться не  менее ценной, чем их  убедительность. Риторический анализ применительно к работе «Аргонавты западной части Тихого океана» Бронислава Малиновского особенно интересен, поскольку она, в отличие от многих научных трудов в области социальных дисциплин, действительно может быть прочитана и как академическое исследование, и как художественное произведение в жанре путевых заметок. Как научный труд, данная книга в первую очередь решает задачу создания новой междисциплинарной области — экономической антропологии, а анализ круга обмена под названием кула носит вспомогательный характер, служит своего рода иллюстрацией возможностей этой новой области. Большая часть риторики Малиновского была направлена на решение именно этой задачи. При этом «Аргонавты» можно рассматривать и как художественное произведение, выстроенное с соблюдением основ композиции и рассказывающее историю о круге кула. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

231

Перед Малиновским стояла не только научная, но и этическая задача — он стремился преодолеть сложившееся на  тот момент пренебрежительное отношение к культуре архаических обществ, ввести ее изучение в поле научной мысли. Так, он отмечает: …традиционное … мнение о ленивом и беспечном туземце не только стало обычной присказкой среднего белого поселенца, но попадается и в хороших книгах о путешествиях и даже серьезных этнографических описаниях2.

Или, например: Насколько же далеко современная этнография отошла сегодня от ответа, который был некогда дан авторитетным человеком. На вопрос об обычаях и нравах туземцев он ответил: «Обычаев у них вообще нет, а нравы у них — животные!»3

В самом деле, еще во второй половине XX века уже экономист, а  не  антрополог Роберт Хайлбронер заявлял, что собственно предмет экономической науки — экономика — в архаических обществах отсутствует4. В  антропологии, однако, Малиновскому удалось изменить такое пренебрежительное отношение, которое Карл Поланьи позднее назовет этноцентризмом. Малиновский сконструировал в своей работе образ, используя терминологию Макклоски, «серьезного мыслителя», в самом начале выступив с обстоятельной критикой прежних антропологических исследований экономических институтов архаических обществ. Так, одним из источников «проблем» с научным позиционированием антропологических исследований экономических институтов до Малиновского было отсутствие или недостаточность полевых исследований. Ведущие антропологи XIX века, такие как Эдвард Тайлор, Льюис Морган и другие, в значительной мере были «кабинетными» исследователями, основывая свои теории на путевых заметках миссионеров и купцов, а также на исторических данных, полученных из сочинений Тацита и других древних историков. Малиновский отмечает два главных недостатка работ сво-

2. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2015. С. 170. 3. Там же. С. 29. 4. Хайлбронер Р. Экономическая теория как универсальная наука // Тезис. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. Вып. 1. С. 41. 232

Логос · Том 29 · #6 · 2019

их предшественников: нечеткость методологии и некорректность источников. Начнем с проблемы методологии. Малиновского можно назвать отцом экономической антропологии именно потому, что он первым сформулировал четкий набор ее основных методов. Он отмечает, что в этнографии до него …многие … авторы давали весьма скупое представление о собственной методологии… [в их работах] представлены предельно общие выводы, но вовсе не указываются те конкретные опыты, благодаря которым авторы пришли к своим заключениям5.

Чтобы переломить эту тенденцию, Малиновский разработал собственную методологию, стоявшую на  трех китах: позитивный подход, эмпирический метод и максимально возможное разделение исследователя и исследуемого объекта. Исследователь истории антропологической мысли Купер выделяет также следующие элементы методологии Малиновского: контекстность, недоверие к устным источникам и стремление преодолеть предубежденное отношение к членам архаических сообществ6. Наконец, сам Малиновский выделил три главных методологических принципа работы антрополога: 1. «Ставить научные цели и знать те цели и критерии, которыми руководствуется современный этнограф»7. Это стало ответом, с одной стороны, на разрозненность и неорганизованность заметок купцов и миссионеров, составлявших на тот момент основный массив данных по жизни архаических сообществ, а с другой — на нерепрезентативность работ кабинетных антропологов. 2. По  возможности жить в  исследуемом сообществе — Малиновский отмечает, что, сколь бы комфортными ни были условия на  вилле какого-нибудь торговца неподалеку от  исследуемой деревни, антропологу надлежит погрузиться в  жизнь изучаемого сообщества и  жить именно в нем, а не рядом, наведываясь с визитами несколько раз в неделю. 3. Использовать научные методы сбора и  организации данных8.

5. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. С. 22. 6. Kuper A. Anthropology and anthropologists. L.: Routhledge, 1996. P. 23. 7. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. С. 25. 8. Там же. С. 25. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

233

4. На  современный взгляд эти рекомендации кажутся очевидными и даже избыточными. Однако на тот момент они стали прорывными и обеспечили возможности развития экономической антропологии реципрокности. Собственно, и предмет исследования — дарообмен — также получает обоснование в  контексте предложенных методов. Так, Малиновский сосредоточился на материальных проявлениях культуры и на экономических отношениях как одних из наиболее точно поддающихся фиксированию, стремясь преодолеть неточность устных данных и чужих заметок. Таким образом, ограничения возможностей разработанной им методологии в какой-то степени определили и предмет его исследования. Второй проблемой, которую ему было необходимо решить, стала проблема источников, в частности неточности перевода и нерепрезентативности рассказов на Pidgin-English. Ответом на эту сложность стало опять же смещение фокуса на экономические отношения как проявления традиций и убеждений, а также материальные, овеществленные результаты таких верований. Кроме этого, Малиновский обратился к проблеме возмущающего влияния исследователя на среду, фактически выступив с теми же доводами о воздействии исследователя на «антропологический факт», с какими в рамках исторической науки того времени говорили о феномене «исторического факта». Теперь, когда суть методологии Малиновского коротко обозначена, то есть показаны эксплицитные цели его исследования, обратимся к его намерению и к риторическим приемам, которые он использует для его реализации. Как было указано, Малиновский стремился поместить экономическую антропологию в дискурс позитивных наук, опираясь в первую очередь на эмпирический и функциональный подходы и на эволюционные метафоры. Ставя во  главу эмпирический метод и  подчеркивая необходимость минимизировать роль личности исследователя и  предоставить фактам возможность самим говорить за себя, Малиновский вполне укладывался в общие рамки позитивистской традиции. Более того, одним из главных методов он предлагает считать индукцию и активно агитирует будущих исследователей прибегнуть к составлению синоптических таблиц. Он также не скупится на критику своих предшественников, отмечая, что ……ранние работы Бастиана, Тайлора, Моргана… продемонстрировали необходимость применения более глубоких концепций 234

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и отказа от концепций слишком приблизительных и вводящих в заблуждение9.

Для обоснования своей позиции «серьезного мыслителя» (в терминологии Макклоски) Малиновский неоднократно ссылается на трудозатратность и сложность своего исследования, например: «Очерк института кула я писал по крайней мере раз шесть»10. Что любопытно, он одновременно подчеркнуто противопоставляет свои эмпирические исследования предыдущим кабинетным работам, основанным на любительских путевых заметках: «Нет необходимости добавлять, что в этом аспекте полевая работа ученого приносит более совершенные результаты, чем самые лучшие исследования любителей»11. При этом в качестве формата обращения к читателю выбирает достаточно открытое, доступное и личное «мы» вместо квазибезличного «автор», «например» или вовсе отсутствующего обращения к читателю. Обращение «мы» в совокупности с обширными описаниями природы создает у читателя впечатление, что перед ним скорее научно-популярное произведение Тура Хейердала, чем строгая научная монография. Ощущение сходства усиливают богатые эпитеты в описаниях природы: «бронзовые скалы», «величественные зеленые горы» и т. д. Ощущение присутствия усиливается и  от  частых призывов к  читателю, подобных этому: «Представьте себе, что вы вдруг со всем своим снаряжением остались одни на тропическом берегу»12. Думается, такое художественное решение Малиновского оказалось очень удачным и стало одной из причин известности его работы, значительно популяризовавшей функционализм в британской антропологической традиции. Как отметил в 1992 году, спустя более полувека после выхода «Аргонавтов», Иван Стренски, «мы еще и потому читаем работы Малиновского о мифах, что это просто увлекательно и приятно»13. Кроме того, такое открытое, личное обращение позволило сделать шаг вперед в  преодолении снисходительного, предубежденного отношения к членам изучаемого племени, характерного для отстраненного стиля работ предыдущих исследователей.

9. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. С. 28. 10. Там же. С. 32. 11. Там же. С. 33. 12. Там же. С. 23. 13. Малиновский Б. Магия, наука и религия. М.: Академический проект, 2015. С. 13. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

235

Наконец, третьим элементом риторики Малиновского, наравне со стремлением включить экономическую антропологию в позитивистский дискурс за счет использования эмпирических наблюдений и преодолеть этноцентризм, стало частое обращение к биологии как к источнику метафор для риторического подкрепления своих доводов. Необходимо отметить, что в целом это характерно для социальных наук конца XIX — начала XX века. Так, Малиновский сравнивает деятельность этнографа с исследованием зоолога. Как и зоолог, этнограф должен «активно охотиться, загонять добычу в ловушку и следовать за ней вплоть до самых недоступных убежищ»14. В рамках антропологии это также не было оригинальным: Тайлор сравнивал модели поведения, оставшиеся в практике настоящего, однако лишенные в нем рационального обоснования (как, например, пожатие рук при встрече), с «пережитками», своего рода формой культурного атавизма.

2. Анализ дарообмена как поиск альтернативы товарообмену Если Малиновский пытался создать новую, подчеркнуто позитивную научную дисциплину, то его современник Марсель Мосс преследовал совершенно иные цели. Их подходы во многом отличаются: если Малиновский одним из первых поставил во главе угла полевую работу, то Мосс стал одним из последних великих кабинетных антропологов. Чтобы наиболее четко и полно понять намерение Мосса и его последователей, необходимо коротко сказать о нем самом. Мосс был племянником Эмиля Дюркгейма, активно работал в его журнале L’Année Sociologique и в целом разделял его взгляды на развитие культуры. Карьеру Мосса во многом определила Первая мировая война, унесшая жизни целого ряда его молодых коллег, в частности Роберта Герца. Мосс посвятил немалую долю научной карьеры доработке и изданию их трудов, что, несомненно, частично и обусловило кабинетный характер его собственной работы. «Очерк о  даре»15 стал одной из  немногих самостоятельных и определенно самой известной работой Мосса. В  нем Мосс положил начало двум взаимосвязанным видам использования дарообмена как категории исследования. Надо заме 14. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. С. 27. 15. Мосс М. Опыт о даре: формы и причины обмена в архаических обществах // Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. М.: Книжный дом Университет, 2011. 236

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тить, что, в отличие от Малиновского, исследования дарообмена выступали для Мосса не целью, но средством как достижения научных целей, так и подкрепления его социально-философских доводов. Начнем с научной стороны вопроса: на взгляд Мосса, исследования дарообмена не только представляли ценность для антропологического изучения институтов архаического общества, но и позволяли узнать больше об институтах современного рыночного общества. При этом в рамках научного анализа дарообмен также широко рассматривался как нарратив, то есть как законченная связная история со своими законами развития сюжета и характерными персонажами. Возможно, одним из наиболее известных нарративных описаний дарообмена является рассказ маори Тамати Ранапири, представленный Моссом в  его очерке. Впоследствии к  анализу этого отрывка обращались такие исследователи вопроса, как Маршалл Салинз и  Дэвид Гребер, причем Салинз подверг перевод Мосса тщательному изучению с  привлечением стороннего эксперта и вдумчивой критике. С точки зрения риторического анализа рассказ Тамати Ранапири в переложении Мосса также представляет интерес: Я расскажу вам сейчас о хау… Хау — это не дующий ветер. Никоим образом. Представьте себе, что вы обладаете определенным предметом (таонга) и даете мне этот предмет, даете без установленной платы. Мы не оформляем торговой сделки по этому поводу. Затем я даю этот предмет третьему лицу, которое по истечении некоторого времени решает вернуть нечто в виде платы (уту), он дарит мне какую-то вещь (таонга). Но та таонга, которую он дает мне, есть дух (хау) таонги, который я получил от вас и который я дал ему. Необходимо, чтобы я вернул вам таонги, полученные мною за эти таонги (полученные от вас). С моей стороны не будет справедливо (тика) держать эти таонги у себя, независимо от того, желательны (раве) они или неприятны (кино). Я должен дать их вам, так как они представляют собой хау таонги, которую вы мне дали. Если бы я оставил эту вторую таонгу себе, это могло бы причинить мне большое горе, даже смерть. Таково хау, хау личной собственности, хау таонги, хау леса. Кати эна (Довольно об этом)16.

Макклоски замечает, что «минимальная история» по Джеральду Принсу, или самая простая форма нарратива, может быть сведена к «трем соединенным между собой событиям. Первое и третье яв 16. Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 1999. С. 143. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

237

ляются состояниями, второе — активным действием»17. Является ли с этой точки зрения дарообмен нарративом? Определенно, при этом состояния участников дарообмена до и после — это «первое и третье события» по Принсу, а акт дарообмена — собственно активное действие. В  приведенном выше отрывке первое состояние, положение до истории, описано предложением: «Представьте себе, что вы обладаете определенным предметом (таонга)». Затем происходит активное действие — предмет передают. Третьим событием, или положением после, является ситуация, в которой предмет перешел к новому владельцу. Однако, что характерно для большинства нарративов потоковой реципрокности18, структура данного нарратива такова, что третье событие не является окончательным, оно подразумевает нахождение в  несбалансированном положении, в квазиконфликтной ситуации, требующей разрешения, — в рассказе выше это обозначено подчеркиванием необходимости возместить полученный дар, то есть начать новый нарратив. Если простая минимальная история подразумевает законченность, то дарообмен как нарратив в переложении Мосса подразумевает постоянную неоконченность. Впоследствии в рамках антропологии Грегори, позднее — Гребер и в рамках экономики — Поланьи отмечали, что как раз эта неоконченность является одним из характерных различий между дарообменом как по определению многошаговой потоковой трансакцией и товарообменом как трансакцией, которая не требует продолжения. На взгляд этих исследователей, подобное различие было связано и с характером социальных связей между участниками этих институтов — так, по их мнению, отношения переходили от дарообмена к товарообмену по мере увеличения дистанции родства, — и с намерением, стоящим за этими практиками. Если товарообмен осуществлялся с целью собственно обмена ценностями, то целью дарообмена, на их взгляд, было поддержание и укрепление социальных контактов, осуществлявшиеся опосредованно через дарообмен. То есть вновь дарообмен представал не как цель, но как средство для достижения сторонней цели. Подобную структуру дарообмена как незаконченного, требующего продолжения нарратива можно найти не  только у  Мосса, 17. Макклоски Д. Риторика экономической науки. С. 19. 18. То есть, по Греберу, ситуации, когда каждый акт отдаривания открывает новый круг реципрокности, в котором даритель и получатель меняются ролями. См. подробнее: Graeber D. Toward an Anthropological Theory of Value: The False Coin of Our Own Dreams. N.Y.: Palgrave, 2001. P. 218. 238

Логос · Том 29 · #6 · 2019

а, например, в описании древнескандинавского дарообмена. Как представляется, одно из объяснений такой структуры нарратива о дарообмене может быть связано с гипотезой, впервые предложенной Моссом, а затем развитой Салинзом, о том, что дарообмен является своего рода сублимацией конфликтов в сообществе, переносит реализацию воинственности в мирное, социально приемлемое русло социально-экономических практик. В этом отношении дарообмен, как квазиконфликт, требует своего разрешения, подобно любому конфликту в нарративе, а потому обрыв нарратива на середине, на состоянии несбалансированности невозмещенного дара вызывает то же состояние эстетической неудовлетворенности, что и обрыв мелодии на середине. Однако дарообмен в заложенной Моссом традиции представал не только как нарратив, но и как метафора, и эта его функция в более поздних трудах, например у Грегори, Поланьи, Салинза и  Гребера, постепенно вытеснила роль нарратива. Отношение Мосса к дарообмену не столько как к цели исследования, но как к средству легло в основу второго подхода в экономической антропологии, в рамках которого это понятие использовалось как метафора утопического устройства общества, зеркально противоположного капиталистическому. Возможно, наиболее полно эта идея была выражена в работе «Дары и товары» Криса Грегори, в которой он прямо противопоставил товарообмен и дарообмен19. При этом он постепенно переходит от достаточно научного рассмотрения вопроса к  оперированию этическими и эмоционально насыщенными категориями. Так, в начале он рассматривает схему социальной эволюции общества по  Моссу, предполагающую переход от  тотальных поставок к  дарообмену, а от экономик дара — к товарным экономикам20. Грегори интегрирует в эту схему идеи Поланьи, согласно которым дарообмен и  товарообмен рассматриваются как последовательные этапы эволюции экономических институтов общества, основанной на постепенном переходе от отношений реципрокности при экономических контактах между членами одного сообщества к  отношениям товарно-денежного обмена по  мере увеличения дистанции родства. Необходимо заметить, что и в рамках экономической теории бартер и  обмен дарами неизменно эволюционировали в  товарные отношения, опосредованные деньгами (необходимо заметить, что бартер нельзя полностью при 19. Gregory C. Gifts and Commodities. Chicago: Hau Books, 2015. 20. Ibid. P. 14. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

239

равнивать к дарообмену, что отмечал, например, Гребер, однако в рамках данного обсуждения различия между ними и, в частности, место кредитных отношений в  данной социальной эволюционной цепочке не влияют на суть проблемы). От эволюционного рассмотрения вопроса Моссом Грегори переходит к разбору позиций Салинза, у которого обмен дарами и обмен товарами представляли собой «две точки экстремума» — две гипертрофированные и гипотетические формы отношений, между которыми расположены реальные экономические практики, то есть, по замечанию Грегори, «континуум» экономических отношений21. Такая трактовка вопроса тоже отсылает к диалектике. В частности, дарообмен и  товарообмен предстают двумя противоположностями, реализацией двух противоположных намерений — эгоистического стремления к извлечению прибыли (при товарообмене) и стремления оставаться частью сообщества (при дарообмене), из конфликта которых и рождаются реальные экономические практики. Далее Грегори дополняет свои рассуждения этическим аспектом — экономики товара он рисует как порождения подчеркнуто холодного, обезличенного и  жестокого капиталистического общества, в то время как экономики дара предстают у него в  духе буколических пейзажей высокоморального, гуманистического и  социально-ответственного общества22. Такая трактовка в рамках экономической антропологии не нова, уже Поланьи активно апеллирует к  эмоциям читателей, отмечая, что голод отдельных членов общества является исключительно порождением капиталистических рыночных экономик и невозможен в социально-ответственных архаических обществах, основанных на  принципах реципрокности и  взаимной поддержки. Однако не нова и критика такой позиции. Разумеется, ряд исследователей, в частности Хайко Шрадер23, отмечали, что, когда государственные и рыночные институты не справляются со своими задачами по обеспечению социальной поддержки населения, реципрокность может выполнять часть функций социального страхования — например, Шрадер обращается к случаю «черных касс» в постсоветской России, также часто приводятся в пример ситуации с социальными ожиданиями материальной поддерж 21. Gregory C. Gifts and Commodities. P. 17. 22. Ibid. P. Lxii. 23. Шрадер Х. Экономическая антропология. СПб.: Петербургский востоковед, 1999. С. 137. 240

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ки престарелых родителей со стороны детей (в связи с недостаточностью пенсионного обеспечения). Однако факты реципрокной поддержки не означают отсутствия эгоистических устремлений в жизни членов архаических обществ; более того, сам факт существования «чистых» экономик дара также требует доказательств, не приведенных Грегори и Поланьи. Так, например, Малиновский, описывая круг реципрокности кула, подчеркивает, что параллельно с институтом дарообмена имел место и обычный товарообмен — гимвали, а также что члены изучаемого им сообщества ни в коем случае не были лишены индивидуальных экономических устремлений24. Как представляется, наиболее четко критику такой идеалистической позиции Грегори высказал Гребер, заметив, что …безвозмездный … дар — это абстракция, возникающая у исследователей современного рыночного общества как зеркальное отражение абсолютного эгоизма25.

В этом смысле дарообмен используется Грегори как метафора некого идеального устройства общества, лишенного всех недостатков капиталистической экономики. Завершая разговор об  использовании дарообмена как метафоры, необходимо сказать об  одном из  наиболее эмоциональных диалектических противопоставлений, предложенных Грегори в рамках его сравнительного анализа экономик товара и дара. Он попытался объединить концепцию отчуждения по  Марксу и тезис Мосса о том, что в дарообмене «люди, в некотором смысле, ведут себя как вещи, а вещи — как люди»26. Результатом этого стало диалектическое противопоставление персонификации вещей при дарообмене и  деперсонификации людей при товарообмене. Как и в предыдущих случаях, Грегори берет концепцию, твердо связанную с эмоциональным восприятием капитализма в рамках марксистской традиции, — идею о том, что в процессе капиталистического производства работник разобщается с результатами своего труда и в этом смысле теряет часть себя. Этот тезис получил широкую популярность в экономической антропологии. В частности, он был активно использован не только Грегори, но и Гребером, который и вовсе предложил рассматривать работы Мосса в марксистском ключе как развитие его 24. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. С. 115. 25. Graeber D. Toward an Anthropological Theory of Value. P. 155. 26. Gregory C. Gifts and Commodities. P. 39–40. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

241

социалистических взглядов. Так, по Греберу, поскольку способность к интенциональному творческому труду — одно из отличий человека от животного, то лишение его возможности представлять себе результаты своего труда (очевидно, имеется в виду некое потоковое, конвейерное производство) как бы «обесчеловечивает» работника, деперсонифицирует его, что также укладывается в общую этическую парадигму негативного представления капиталистического общества как максимально унифицирующего и деперсонифицирующего работников во благо унификации производства27. К этой концепции Грегори добавляет идею Мосса о том, что объекты товарообмена приобретают ряд «человеческих» черт — будь то «дух дара», отмеченный самим Моссом, или наделение таких объектов собственными именами и  биографиями, что характерно для ваигу’а, описанных Малиновским, или даже сообщение им характеристик трансцендентных ценностей по Вейнер. Хотя ряд более поздних исследователей, в частности Салинз и Гребер, справедливо указывали, что Мосс преувеличил роль «духа дара» в  реальных экономических практиках, сделал описываемую ему практику более экзотичной, чем она была на самом деле (как заметил Леви-Стросс в своем анализе работ своих предшественников, «ученые под пристрастием научной объективности пытались представить изучаемых людей более специфичными, чем они есть на самом деле»28), противопоставление персонификации вещей/деперсонификации людей удачно ложится в риторическую канву повествования Грегори, где он пытается показать все недостатки капиталистического товарообмена. В этом смысле для целей повествования не имеет значения, действительно ли вещи персонифицируются при дарообмене, обретают личности и определенную долю интенциональности, — эта идея все так же остается лишь зеркальным отражением концепции отчуждения Маркса, как была зеркальным отражением капиталистического товарообмена утопическая мечта Грегори и Поланьи о высокоморальном мире дарообмена. В какой-то  мере это передает неотрефлексированную тягу к  мифу о первобытном рае, идеальном квазикоммунистическом мире дикарей, против которого активно выступал Малиновский, показавший, что этот миф родился не из реальных эмпирических наблюдений за жизнью архаических обществ, но из проектирова 27. Graeber D. Toward an Anthropological Theory of Value. P. 57. 28. Леви-Стросс К. Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль. М.: Академический проект, 2008. С. 23. 242

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ния неподкрепленных идей исследователей на плохо изученный материал. С  другой стороны, в  случае Грегори и  Гребера нельзя говорить о ненамеренном заблуждении — напротив, концепцию диалектического противопоставления персонификации/деперсонификации необходимо рассматривать в  контексте слов Макклоски о  том, что «наука есть образец письма с  намерением», и их намерением было показать недостатки существующего положения дел путем диалектического противопоставления с утопическим экономическим устройством. Интересно при этом, что, хотя они оба активно опирались на работы Маркса, его историческому материализму противопоставляется, в качестве утопического идеала, идеализм Канта, такой вид организации экономических отношений, при которых контакты между людьми выстроены согласно второй формуле его категорического императива и надлежит воспринимать людей не как средства для достижения цели, но как, собственно, цели.

3. Риторика экономической теории как одной из гносеологических основ экономической антропологии Молодая отрасль науки — экономическая антропология — опиралась на  достижения многих естественно-научных и  социальных дисциплин; экономическая теория занимает место одного из главнейших ее гносеологических корней. Категориальный аппарат экономической теории широко используется антропологами. Многие экономические концепции стали отправной точкой (или с позитивной, или с критической позиции) для развития соответствующих антропологических концепций, в том числе концепции дарообмена. Поэтому совершенно естественно, что значительная часть лексикона экономической антропологии была заимствована у риторики экономической теории. Язык любой науки формируется под воздействием общего уровня знаний в обществе, культуры, степени разработанности самой дисциплины, мироощущения ученого. Экономическая антропология рельефно отражает — и в проблематике, и в риторике — специфику ХХ века, когда многочисленные войны и социальные катаклизмы породили в людях неуверенность в завтрашнем дне, а гармоничное видение мира и оптимистичный взгляд на будущее человечества сменились ощущением нарастающего хаоса. В естественных науках последовательный взгляд на природу как полностью познаваемое явление сменился новыми теориями Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

243

(как теория относительности или квантовая механика), на первый взгляд противоречившими общепризнанной логике. В социально-экономических науках стала подвергаться сомнению незыблемая прежде концепция поступательного прогресса общества. На  волне этих новаций родилась экономическая антропология с ее обостренным интересом к анализу ранних этапов развития человечества. Экономическая теория начала формироваться значительно раньше антропологии. Даже если не принимать в расчет концепции меркантилизма, первая научная школа в экономической теории  — классическая политическая экономия  — появляется в XVII веке и получает адекватное развитие в трудах Адама Смита во второй половине XVIII века. Это была эпоха своеобразной научной революции, когда сформировались основные естественно-научные дисциплины, прежде всего физика и химия. Поэтому создатели классической школы считали экономическую науку «нормальной» естественной теорией. Подобное понимание ярко проявилось и в методологии исследования, и в языке науки, в формирующемся категориальном аппарате. Представителям классической школы экономика виделась как гармоничная целостная система, управляемая объективными законами и развивающаяся в сторону увеличения богатства народов. Каждый человек в этой системе был рациональным эгоистом, который, преследуя своекорыстные цели, реализует общественный прогресс. Как отмечал Адам Смит, человек, не задумываясь об общественной пользе, ……невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения… Преследуя собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это.

Понятие невидимой руки — абсолютный слепок с категории объективного природного закона, который выступает как некий фатум для человека. Не случайно Гельвеций, к которому часто апеллировал Смит, сравнивал роль своекорыстного интереса в обществе с ролью закона всемирного тяготения в природе. Отличие здесь в одном. Если объективный физический (или химический) закон нельзя отменить ни при каких обстоятельствах, то в действие «невидимой руки» может вмешаться государство, ухудшая деятельность рациональных экономических субъектов. То общество, в котором объективный экономический закон реализуется 244

Логос · Том 29 · #6 · 2019

наиболее полно и последовательно, Смит назвал «естественным порядком»29. Еще более полно влияние естественных наук на  экономическую риторику прослеживается в трудах основоположника классической школы Уильяма Петти. Даже в  названиях работ Петти — «Политическая арифметика» и «Политическая анатомия Ирландии» — декларируется желание автора поставить экономику в один ряд с естественными науками. В своей методологии Петти также попытался свести экономическую теорию к физике и математике, выдвинув на первый план количественный анализ. Он отмечал, что «я вступил на путь выражения своих мнений на языке чисел, весов и мер»30. Это помогло Петти создать основы не только политической экономии, но и статистики. Подобный естественно-научный подход был характерен для всех классиков политической экономии. Завершитель этого этапа политической экономии Джон Стюарт Милль, не только экономист, но и философ, увлекавшийся методологическими проблемами, подразделял все экономические законы на две части — законы производства и законы распределения. Законы производства объективны, они определяются техническими условиями производства, и человек не может их изменить. Законы распределения, напротив, являются результатом человеческих решений и поэтому могут быть изменены даже в условиях частной собственности31.

Влияние естественно-научной риторики на экономическую теорию продолжалось и за пределами классической школы. Ее можно встретить и у Карла Маркса, и в ранних неоклассических работах. Так, предтеча неоклассики Жан-Батист Сэй сформулировал свой закон, который в самой простой формулировке гласит: «Продукты уплачиваются за продукты». Еще более упрощенная формулировка — «Доходы одних есть расходы других»32. По сути, это закон сохранения материи, примененный к экономической сфере. Сильнейшее влияние естественно-научного подхода на  экономическую теорию прослеживается в многочисленных попыт 29. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 332. 30. Петти В. Экономические и статистические работы. М.: Соцэкгиз, 1940. С. 156. 31. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 165. 32. Там же. С. 136. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

245

ках математизировать последнюю. Действительно, для естественных наук математика является универсальным методом познания и одновременно языком изложения теории. Математические модели издавна использовались в физике, астрономии, позднее в химии и биологии. Элементы математического подхода присутствуют даже в таких гуманитарных дисциплинах, как история (клиометрика) и  филология (математическая лингвистика). С  этой точки зрения вполне закономерно, что и экономическая теория пыталась приобрести математический язык. Первые шаги к этому сделаны в работах французского математика Антуана Курно. Анализируя теорию богатства, он попытался придать ей новый математический язык. Он отмечал, что для …мыслящих … людей… очевидна необходимость с помощью известных им символов сделать определенным и точным тот анализ, который является обычно неопределенным и часто темным у авторов, считающих достаточным ограничиваться возможностями обычного языка33.

Однако в  первой половине ХIХ века научное сообщество было не готово перейти на новый язык общения. Работы Курно подверглись критике в экономической литературе, а автор получил репутацию чудака. Гораздо большую известность и определенное признание получили разработки Леона Вальраса, создавшего математическую школу в политической экономии. Именно с его помощью …экономика … впервые стала наукой, которая изучает взаимосвязь между данными целями и данными ограниченными средствами, имеющими альтернативные возможности использования34.

Как и другие неоклассики, Вальрас исходил из идеи естественного порядка, который совершенствуется во времени. Организующей силой этого прогресса выступает экономический человек Адама Смита; всякое государственное вмешательство нежелательно, так как подрывает этот естественный порядок. На поверхности экономическая жизнь предстает как хаотичное анархическое явление, но на самом деле за этой видимостью скрывается порядок35. В ста 33. Аникин В. Юность науки. М.: Политиздат, 1975. С. 316. 34. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 276. 35. Цит. по: Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. М.: Прогресс, 1966. С. 236. 246

Логос · Том 29 · #6 · 2019

тическом обществе этот порядок выражается в общем экономическом равновесии, когда все рынки в экономике сбалансированы. В качестве главного метода исследования Вальрас рассматривал математический метод. Он считал, что, так как экономический закон не может быть достаточно точно выражен обычным языком, применение математики становится условием sine qua non (непременным) экономической науки36.

Поэтому свою главную теорию — общего экономического равновесия — Вальрас изложил в виде математической модели. С его легкой руки математика все больше стала применяться экономистами-неоклассиками, а затем и сторонниками альтернативных подходов (например, кейнсианского). Математика — универсальный язык для многих наук (по крайней мере для тех, которые изучают количественные взаимосвязи между явлениями). Однако реализация математического метода в экономической теории натолкнулась на ряд преград. Во-первых, в отличие от ряда естественных наук, экономическая теория сравнительно молода — появилась лишь в  середине XVII века, в  то  время как физика или химия уходит корнями в  глубокую древность. Экономисты находятся на  более ранней стадии познания мира. Во-вторых, объект исследования, экономическая жизнь людей, гораздо хуже поддается формализации, чем законы окружающей человека природы. На экономику влияют факторы из совершенно других областей (например, политики, психологии или климатических явлений). В-третьих, долгое время, вплоть до середины XX столетия, экономическая теория не располагала адекватным математическим аппаратом, используя методы, разработанные для физики (например, систему дифференциального исчисления). Но они плохо подходили для экономики, в которой практически нет гладких функций, которые могли бы быть дифференцированы. Только в середине прошлого века появились такие разделы математики, как линейное программирование или теория игр, более подходящие для экономического анализа. Поэтому долгие годы математические модели, построенные экономистами, базировались на крайне упрощенных предпосылках, что вызывало протест у многих ученых, справедливо называвших этот подход «экономикой классной доски», то есть 36. Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. С. 238. Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

247

абстрактной и примитивной схемой. Это стало одной из причин создания альтернативных экономических теорий (например, экономики постмодерна). В  1870-е годы в  экономической теории созрело представление, что нельзя полностью отожествлять экономическую сферу с природными явлениями. В отличие от природы, где господствует объективный закон, на экономическую жизнь существенное влияние оказывает человек со  своим субъективным пониманием мира. Поэтому в теорию была введена психология людей, что существенно сказалось и на логике изложения, и на языке науки. Первоначально психологизм появился в  маржиналистских теориях Карла Менгера, Уильяма Джевонса, Леона Вальраса, создавших теорию предельной полезности. В  этой теории исходным пунктом стали человеческие потребности, представляющие собой разновидность неудовлетворенных желаний37. Они удовлетворяются с помощью потребления благ, обладающих полезностью. Именно полезность стала основной категорией анализа экономики. Внутри самой школы маржинализма шла дискуссия о том, является ли полезность объективным свойством блага или отражает субъективное восприятие индивидуума. Спорили также о том, можно ли количественно измерить полезность (кардиналистский подход) или ее можно только ранжировать (ординализм). Маржиналистская теория (по  крайней мере теория предельной полезности) свела экономический анализ к потребительскому выбору, в основе которого лежала максимизация полезности. Психология индивидуума в этой теории рассматривалась исключительно в  гедонистическом ключе. Подобный подход вызвал справедливую критику со стороны альтернативных течений экономической мысли, наиболее перспективную — со стороны институционального направления. Именно институционализм стал непосредственным предшественником экономической антропологии. С точки зрения психологии институционалисты (в  особенности Торстейн Веблен) стали более широко рассматривать личность человека, исследуя не  один, а  несколько психологических инстинктов индивидуума. Так, Веблен исследует шесть разнообразных инстинктов, составляющих институт человека. Кроме этого, следует указать еще 37. Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии: сб. / Предисл., комм. и сост. В. С. Автономова. М.: Экономика, 1992. С. 15. 248

Логос · Том 29 · #6 · 2019

на два момента, характерных для институционализма и ставших важной отправной точкой для экономической антропологии. Во-первых, институционалисты отказались от  идеи гармонического развития цивилизации. У  Веблена общественный прогресс приводит к  ухудшению качества человеческой морали и нравственности. «Золотой век» человечества Веблен и многие другие институционалисты, следуя Платону, видели не в будущем, а в прошлом. Поэтому у них возникал повышенный интерес к архаическим стадиям развития человечества, нашедший развитие в  экономической антропологии. Во-вторых, институциональная теория, в особенности на раннем этапе своего развития, чрезвычайно расширила предмет экономической теории. В него были включены вопросы философии, истории, социологии и, что очень важно, юриспруденции. Общество рассматривалось в его неразрывном единстве. Это сильно повлияло на формирующуюся антропологию, в риторику которой устойчиво вошли юридические термины. Таким образом, язык современной экономической антропологии сформировался под влиянием функционалистского подхода Малиновского и нормативной концепции Мосса, а также риторики различных направлений экономической теории. Библиография Аникин В. Юность науки. М.: Политиздат, 1975. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. Леви-Строс К. Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль. М.: Академический проект, 2008. Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.: Издательство Института Гайдара, 2015. Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2015. Малиновский Б. Магия, наука и религия. М.: Академический проект, 2015. Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии / Предисл., комм. и сост. В. С. Автономова. М.: Экономика, 1992. Мосс М. Опыт о даре: формы и причины обмена в архаических обществах //  Он же. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. М.: Книжный дом Университет, 2011. Петти В. Экономические и статистические работы. М.: Соцэкгиз, 1940. Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 1999. Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. М.: Прогресс, 1966. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962.

Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

249

Хайлбронер Р. Экономическая теория как универсальная наука // Тезис. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. Вып. 1. С. 41–55. Шрадер Х. Экономическая антропология. СПб.: Петербургский востоковед, 1999. Graeber D. Toward an Anthropological Theory of Value: The False Coin of Our Own Dreams. N.Y.: Palgrave, 2001. Gregory C. Gifts and Commodities. Chicago: Hau Books, 2015. Kuper A. Anthropology and Anthropologists. L.: Routhledge, 1996.

250

Логос · Том 29 · #6 · 2019

GIFT-EXCHANGE AS NARRATIVE AND METAPHOR Tatiana Shishkina. Postgraduate Student, Faculty of Economics, [email protected]. Mikhail Shishkin. Professor, Faculty of Economics, [email protected]. St. Petersburg State University (SPbU), 62 Tchaikovskogo str., 191194 St. Petersburg, Russia. Keywords: rhetoric of economic science; economic anthropology; reciprocity; gift exchange. The article deals with characteristic features of economic anthropology’s rhetoric of reciprocity and analyzes the factors that affected its formation. The authors consider two principal interpretations of reciprocity in economic anthropology that were formed under the influence of its two main founders — Malinowski and Mauss. The characteristic features of their two types of rhetoric are discussed together with the purposes for which they were used. Two different intentions were pivotal for the work of these researchers and their followers: first, to establish economic anthropology as a positivistic science; and second, to use the analysis of archaic societies as evidence for their critique of a capitalistic economy. To achieve the first task they actively used rhetoric borrowed from the natural sciences, and especially from biology as well as from economic theories that were another social science also striving for a more rigorous positivism. For the second task they turned to the rhetoric of political economy and used arguments based on a dialectical opposition between commodity exchange and gift exchange. The most prominent example of such dialectical rhetoric is in the works of Chris Gregory and Karl Polanyi in which gift exchange was interpreted as a metaphor for a utopian alternative to capitalistic commodity exchange. Because the rhetoric of economic anthropology from its inception to the present has been profoundly influenced by the language of general economic theory, the article examines the genesis of the rhetoric of economics as a science. This leads to an analysis of how the language of economics was affected by the rhetoric of the natural sciences, then of psychology and finally of law. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-229-250

References Anikin V. Iunost’ nauki [Youth of Science], Moscow, Politizdat, 1975. Blaug M. Ekonomicheskaia mysl’ v retrospektive [Economic Theory in Retrospect], Moscow, Delo, 1994. Graeber D. Toward an Anthropological Theory of Value: The False Coin of Our Own Dreams, New York, Palgrave, 2001. Gregory C. Gifts and Commodities, Chicago, Hau Books, 2015. Heilbroner R. Ekonomicheskaia teoriia kak universal’naia nauka [Economic Theory as a Universal Science]. Tezis. Teoriia i istoriia ekonomicheskikh i sotsial’nykh institutov i sistem [Thesis. Theory and History of Economic and Social Institutions], 1993, iss. 1, pp. 41–55. Kuper A. Anthropology and Anthropologists, London, Routhledge, 1996. Levi-Strauss C. Totemizm segodnia. Nepriruchennaia mysl’ [Le Totémisme aujourd’hui], Moscow, Akademicheskii proekt, 2008.

Татьяна шишкина, Михаил Шишкин

251

Malinowski B. Argonavty zapadnoi chasti Tikhogo okeana [Argonauts of the Western Pacific], Moscow, Saint Petersburg, Tsentr gumanitarnykh initsiativ, 2015. Malinowski B. Magiia, nauka i religiia [Magic, Science and Religion], Moscow, Akademicheskii proekt, 2015. McCloskey D. Ritorika ekonomicheskoi nauki [The Rhetoric of Economics], Moscow, Gaidar Institute Press, 2015. Menger K. Osnovaniia politicheskoi ekonomii [Grounds of Political Economy]. Avstriiskaia shkola v politicheskoi ekonomii [Austrian School in Political Economy] (ed. V. S. Avtonomov), Moscow, Ekonomika, 1992. Moss M. Opyt o dare: formy i prichiny obmena v arkhaicheskikh obshchestvakh [Essai sur le don. Forme et raison de l’échange dans les sociétés archaïques]. Obshchestva. Obmen. Lichnost’. Trudy po sotsial’noi antropologii [Societies. Exchange. Person. Works in Social Anthropology], Moscow, Knizhnyi dom Universitet, 2011. Petty W. Ekonomicheskie i statisticheskie raboty [Economical and Statistical Works], Moscow, Sotsekgiz, 1940. Sahlins M. Ekonomika kamennogo veka [Stone Age Economics], Moscow, OGI, 1999. Schrader H. Ekonomicheskaia antropologiia [Economic Anthropology], Saint Petersburg, Peterburgskii vostokoved, 1999. Seligman B. Osnovnye techeniia sovremennoi ekonomicheskoi mysli [Main Currents in Modern Economics], Moscow, Progress, 1966. Smith A. Issledovanie o prirode i prichinakh bogatstva narodov [An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations], Moscow, Sotsekgiz, 1962.

252

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Риторика институционализма: ирония у Торстейна Веблена Д а н и л а   Р а с ко в

Доцент, руководитель, Центр исследований экономической культуры, факультет свободных искусств и наук, Санкт-Петербургский государственный университет (СПбГУ). Адрес: 190121, Санкт-Петербург, ул. Галерная, 58–60. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: риторика; Торстейн Веблен; ирония; институционализм; праздный класс.

В центре внимания статьи — риторика Торстейна Веблена, который органично сочетал экономический, социологический и антропологический подходы. Автор предпринимает попытку показать важность и эвристическую значимость использования Вебленом тропа иронии. Позиция иронизирующего помогает критиковать существующий порядок вещей, продвигаться в понимании социально-экономического устройства общества как сложного, противоречивого и порой абсурдного. В статье выявлены случаи и сюжеты, при описании которых Веблен прибегал к иронии. Зачастую ирония сопровождает критику статус-кво, касается таких явлений, как праздный класс, деловая культура бизнесменов, система высшего образования, современная западная цивилизация, преимущественно воплотившаяся в Америке, постулаты и скрытые идеологемы основного течения экономической мысли.

Автор демонстрирует, что в своей интерпретации иронического у Веблена его последователи сводили все к персональным качествам самого выходца из норвежских фермеров, а сам троп по большей части противопоставляли серьезному исследованию, то есть интерпретировали как несерьезную часть наследия, которая мешала современному признанию заслуг Веблена. Статья ставит прямо противоположную задачу — привлечь внимание и показать ценность иронии для социальных наук. Ирония как негативная и многоплановая характеристика действительности лучше отражает сами явления с присущими им парадоксами и сложностью. Ирония помогает занять правильную дистанцию к серьезности описания, показать социально-экономические процессы в их динамике и противоречивости. В конечном счете именно ироническое актуализирует творчество Веблена.

253

Д

ЖО Н Кеннет Гэлбрейт в своих мемуарах подметил важный эффект экономико-антропологического изучения праздного класса. Торстейн Веблен, вглядываясь в демонстративное потребление и показную расточительность богатых, подобно исследователю племен Новой Гвинеи, создал нарратив, полный иронии, насмешки и сарказма. Гэлбрейт указал на важный симптом — сдвиг в восприятии нуворишей и обеспеченных людей. Они высмеиваются и тем самым лишаются превосходства, которым их наделяют зависть и ненависть1. Быть богатым — это смешно. Эта позиция, возможно, не дает четкого фундамента для альтернативного взгляда на экономическое устройство, но она противопоставляет скепсис догматизму. Кажется, именно поэтому Гэлбрейт называет Веблена не только одним из своих учителей, но и наиболее интересным американским ученым в области социальных наук2. В современную эпоху разделения наук экономисты все реже обращаются к наследию Веблена, хотя его имя стало нарицательным в теории потребительского поведения и спроса3. Эффект Веблена описывает исключение из закона спроса, когда возросшая цена сигнализирует о более высоком статусе и престиже товара и приводит к росту, а не падению величины спроса. Это именно тот случай, когда можно ровным счетом ничего не знать о работах самого Веблена, не заглядывать в его тексты. Он упоминается как один из трех наиболее видных представителей старого институционализма, который мы будем называть просто институционализмом и к которому у экономистов есть претензии: фактология без теории, критика без создания законченной альтернативной теории, 1. Galbraith J. K. A Life in Our Times. Memoirs. Boston: Houghton Mifflin Company, 1981. P. 30. 2. Ibid. P. 29. 3. См. общий взгляд на актуальность Веблена: Нуреев Р. М. Торстейн Веблен: взгляд из XXI века // Вопросы экономики. 2007. № 7. С. 73–85; современную интерпретацию эффекта Веблена и демонстративного досуга можно найти в работе: Малахов С. В. Эффект Веблена, поиск статусных товаров и отрицательная полезность демонстративного досуга // Journal of Institutional Studies. 2012. № 3. С. 6–21; о связи демонстративного расточительства с поведенческой экономикой см.: Шишкина Т. М. Демонстративная расточительность и эвристика репрезентативности // Journal of Institutional Studies. 2017. № 4. С. 68–79. 254

Логос · Том 29 · #6 · 2019

отсутствие четкой терминологии. В социологии Веблен, с определенными оговорками, более признан, но также является далеко не центральной фигурой. Вместе с тем его во многих отношениях рано списывать со счетов, поскольку его многоплановый, оригинальный подход в междисциплинарном описании явлений достоин внимания. Как показал Гэри Алан Файн, стиль важен для прочтения Веблена, тексты которого по-разному интерпретировались в контексте литературы, научного дискурса или сатиры; при этом восприятие его стиля определяло и содержательные выводы из текста, что подтвердило неразрывное единство сути и стиля4. Разговор о  тропе иронии у  Веблена склонен развернуться в сторону языка, дискурса, этоса авторов, стратегий убеждения, характера используемых тропов, причин убедительности, хитросплетений восприятия5. В данном контексте правильно воспринимать риторику как часть дескриптивно-аналитической методологии, социологии знания6. Риторика — это повод взглянуть глазами не-экономиста (методолога, философа, лингвиста, постороннего читателя) на экономико-социологические тексты. При этом роль убеждения и риторики в самой экономической действительности остается в данном случае в стороне, хотя ясно, что и сама экономика риторична, поскольку в ней действуют люди, наделенные по природе, как учил Адам Смит, даром речи и именно поэтому способные договариваться и вступать в обмен7. Институционализм наряду с марксизмом долгое время рассматривался как один из немногих альтернативных подходов, способных конкурировать с  магистральным направлением экономиче 4. Fine G. A. The Social Construction of Style: Thorstein Veblen’s “The Theory of the Leisure Class’ as Contested Text // The Sociological Quarterly. 1994. Vol. 35. № 3. P. 457–472. См. также небольшую статью, напрямую посвященную исследовательским возможностям иронии в социальных науках, в частности у Веблена: Machalek R. Thorstein Veblen, Louis Schneider and the Ironic Imagination // Social Science Quarterly. 1979. Vol. 60. P. 460–464. 5. Риторический подход применительно к экономическим текстам в 1980-е годы стали развивать Дейдра Макклоски и Арьо Кламер. См.: Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара, 2015; Кламер А. Странная наука экономика. Приглашение к разговору. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара, 2015. 6. Лучше всего такая аргументация проведена у Олега Ананьина: Ананьин О. Структура экономико-теоретического знания. Методологический анализ. М.: Наука, 2005. 7. Во второй главе «Богатства народов», занимающей всего несколько страниц, Смит связывает способность человека к обмену с двумя природными особенностями человека, отличающими его от животного мира, — это разум и дар речи. Данила Расков

255

ской мысли8. Подобно Марку Блаугу или специалисту в истории американской экономической мысли Малкольму Рузерфорду, под институционализмом в данной статье мы понимаем межвоенный институционализм Торстейна Веблена, Джона Коммонса, Уэсли Митчелла, Уолтона Гамильтона, который с 1970-х годов был состарен новой институциональной экономической теорией, усиленной нобелевскими премиями Рональда Коуза, Дугласа Норта, Оливера Уильямсона, Элинор Остром. Со временем более ранний институционализм был не только «состарен», но и почти забыт в среде экономистов, превратился в экзотику. Новый институционализм предлагал уже не изучение институтов для понимания экономики, но экономическое объяснение институтов общества. Критика теории и экономического устройства сменилась оправданием status quo и частичным улучшением микроэкономической методологии. Как мы предположили ранее, правовая риторика Коуза способствовала укреплению права собственников, деловая риторика и заимствования из области менеджмента Уильямсона дополнительно защитили status quo корпораций, междисциплинарный синтез Норта неявным образом помог лучше объяснить уникальность и недосягаемость институтов в странах Запада9. У экономистов и новых институционалистов возник «консенсус» относительно того, что ранние институционалисты излишне критиковали магистральное направление, но сами не смогли создать цельной теории, иначе говоря, были «неудачниками» и «чудаками». Тем не менее периодически делаются попытки найти принципы, объединяющие представителей институционализма первой половины XX века. Рузерфорд, пожалуй наиболее авторитетный из современных исследователей этого направления, признавая эклектичность и плюрализм институционализма, выделяет такую общую повестку дня, как научный подход (сциентизм) и социальный контроль (реформизм). Часто говорят о холизме, эволюционном подходе, кумулятивной причинности и других чертах. Единой точки зрения нет, что предоставляет дополнительные возможности для ревизии и переосмысления. В центре нашего внимания — риторический разбор творчества Торстейна Веблена, наиболее яркого и известного из довоенных институционалистов; следует приоткрыть и обсудить такую сто 8. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 656–659. 9. Расков Д. Е. Риторика новой институциональной экономической теории // Вопросы экономики. 2010. № 5. С. 95. Об отличиях видения нового и старого институционализма см.: Расков Д. Е. Образ экономики в институционализме // Вестник СПбГУ. Серия «Экономика». 2010. Вып. 3. С. 32–41. 256

Логос · Том 29 · #6 · 2019

рону его риторики, как использование тропа иронии. Сначала мы выявим те случаи, когда Веблен ее использует, покажем восприятие иронии его последователями, которые скорее стремятся заретушировать эту риторическую особенность, чем признать всю ее серьезность. Затем мы обсудим вопрос о связи между иронией и критикой, степенью радикальности выводов, поразмышляем над эвристикой этого тропа в контексте истории социальных наук.

Ирония у Веблена В книгах «Теория праздного класса. Экономическое изучение институтов» (1899), «Теория делового предприятия» (1904) и других текстах ирония и сатира Веблена часто связана с критикой существующего порядка вещей — в обществе, культуре, цивилизации, с критикой сложившихся институтов власти, распределения ролей, архаичной комичности институтов потребления и паразитического типа многих отраслей экономики (в частности, рекламы). Характерна для Веблена и критика высшего образования и системы управления университетской жизнью (коммерциализация, привлечение акул бизнеса и  капитанов промышленности к  управлению, ритуальные мантии и  шапочки при вручении дипломов и  т. д.). В  работах теоретического характера можно обнаружить ироничные замечания о господствующей экономической теории, концепции рациональности. Веблен насмешливо критикует общество, бизнес, праздный класс, потребление и систему образования. Сарказм часто направлен на элиту и господствующее сословие (его денежную культуру): Лучшим примером, или по крайней мере более очевидным, является случай с одним из королей Франции, который простился с жизнью из-за чрезмерной моральной стойкости при соблюдении правил хорошего тона. В отсутствие должностного лица, в обязанности которого входило передвижение кресла господина, король безропотно сидел перед камином, позволяя своей королевской персоне поджариться настолько, что его уже нельзя было спасти. Однако, поступая таким образом, он спасал свое Наихристианское высочество от осквернения низкими усилиями. Главное, верь — нечестиво душу предпочесть стыду, И из-за жизни погубить основы бытия10. 10. Веблен Т. Теория праздного класса / Пер. с англ. С. Д. Сорокиной. М.: Прогресс, 1984. С. 89. Данила Расков

257

Задача Веблена — заострить внимание на тех особенностях поведения праздного класса, которые представляются очевидно непроизводительными и  одновременно смешными. Он не  раз замечает, что данное исследование построено не на социологических исследованиях, но на общих местах, общеизвестных фактах. В этом смысле оно не представляло собой эмпирического изучения. Трудно сказать, намеренная ли это небрежность, но  «лучший пример», приведенный выше, относится к королю Испании, а не Франции — Филиппу III (правил в 1598–1621). Важнее другое, что это не факт, но анекдот, принадлежащий перу французского маршала Франсуа де Бассомпьера, который в качестве посла прибыл в  Испанию незадолго до  смерти Филиппа III и  затем в  мемуарах высмеял испанский этикет. Именно так и стоит относиться к этому примеру: как к истории, в которой в анекдотическом ключе схвачен типичный парадокс правил праздности. Совсем не случаен и аристократический флер: можно предположить, что богатые люди в Чикаго подражали поведению знати, то  есть высших слоев. Буржуа копировали аристократию, подчеркивая свой высокий статус праздностью. Эта отсылка к аристократии дополнительно усиливается в  данном пассаже прямой латинской цитатой, переводом которой на русский заканчивается приведенный выше пассаж: Súmmum créde nefás animám praeférre pudóri, / Ét proptér vitám vivéndi pérdere cáusas. Римский поэт Ювенал («Сатиры», VIII, 83–84) обличает пороки знатных людей и сенаторов, которые из жизнелюбия идут на бесчестье и тем обессмысливают свою жизнь. Отсылки к аристократичной праздности далеко не случайны. Их смысл — в активизации общих мест и перенесении этих парадоксов и высмеивания на привычки и устремления обеспеченной публики в Америке конца XIX столетия. Часто вообще не вполне ясно, всерьез пишет Веблен или иронизирует. От читателя в данном случае требуется понимание подтекста, буквальное прочтение отсылает к фигуративному. Отсутствие четких выводов дает возможность различных интерпретаций. Достаточно часто объектом иронии становится система высшего образования. Пониманию того, как использовать досуг для непроизводительной деятельности, надо учиться. Поэтому не случайно, что высшее образование наряду с этикетом, искусством, модой, спортивными состязаниями и религией, по мысли Веблена, входит в «праздносветские» занятия. Образование он сравнивает с магией и знаниями жрецов о естественном порядке, которые показывали незнаемое и сверхъестественное: 258

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Каждый, кто поразмыслит над историей образования, заметит, с какой цепкостью удерживаются эти ритуальные атрибуты в ходе развития цивилизации. Даже в наши дни встречаются такие вещи, как шапочка и мантия… обряд посвящения и церемония вручения дипломов, а также присуждение ученых степеней, званий и отличий, производимое таким образом, что наводит на мысль о чем-то вроде передачи апостольской благодати11.

Магия, языческие, затем христианские обряды — вот тот контекст, в котором Веблен рассматривает историю образования. Эти ироничные замечания об апостольской благодати основаны и на собственном опыте, поскольку Веблен видел, как под покровительством попечителей из  числа так называемых капитанов бизнеса создавались и часто воссоздавались ритуалы, формировалась иерархия внутри университета. В серьезном отношении к ритуалам Веблен прочитывает власть и доминирование, которые связывают эти ритуалы с предшествующими эпохами и помогают формировать знаки различия в обществе, выстраивать новую систему иерархии. Фетиш никуда не исчезает, порой лишь усиливается. Насмешка не дискредитирует эти обряды, но лишь ставит в определенный контекст. Как и в случае с непобедимым товарным фетишизмом Маркса, когда фетиш неотделим от капиталистической системы общественного производства, действенным способом обозначения этой проблемы остаются сарказм и ирония. В этом смысле ирония у Веблена перекликается с иронией Маркса. Веблен много раз менял место работы, часто не по своей воле покидая прежний университет. На его глазах формировались управление и структура Чикагского университета — частного учреждения, развивавшегося при финансовой поддержке Рокфеллеров. Отдельная рукопись о высшем образовании достаточно долго пролежала неопубликованной и была напечатана лишь в 1918 году12. Любая цивилизация, по мысли Веблена, построена на эзотерическом знании, в  роли которого выступает миф, богословие, философия или наука. Западная цивилизация — не исключение. Праздное любопытство и инстинкт мастерства заставляли осваивать знания. Идеалом современного университета, в отличие от Средневековья и раннего Нового времени, становится интеллектуальное освоение отвлеченного знания. «Варварский» же университет Средневековья «с необходимостью был посвящен (was given over) прагматичным, утилитар 11. Веблен Т. Теория праздного класса. С. 338. 12. Veblen T. The Higher Learning in America: A Memorandum on the Conduct of Universities by Business Men. N.Y.: B.W. Huebsch, 1918. Данила Расков

259

ным дисциплинам, поскольку это и есть суть варварства»13. В этом мнимом превознесении современного университета сквозит ирония. Такие намеренные акценты вскрывают парадоксальные отношения современности и варварства. Идея Платона о том, что практическими делами должны управлять философы, поставлена в современном американском университете с ног на голову: деловые люди управляют и образованием, и знанием14. Функция такого университета не столько в предоставлении практических знаний, сколько в том, чтобы задать общественную иерархию, дать возможность развивать карьеру, далеко не всегда связанную с получаемыми знаниями. Цивилизация отвлеченных интеллектуальных упражнений несколько понижает престиж религиозного служения, обходительности, показного потребления и политического могущества, если они не подвергаются переоценке в интеллектуальной системе образования. О  бесполезности следования отвлеченным классическим образцам или, вернее, о  статусной пользе освоения практически бессмысленных знаний Веблен писал ранее следующее: Нарушение правил написания вызывает крайнее раздражение, и любой автор будет дискредитирован в глазах всех лиц, обладающих развитым чувством истинного и прекрасного. Английская орфография удовлетворяет всем требованиям канонов почтенности, действующих в условиях закона демонстративного расточительства. Она архаична, неудобна и неэффективна; овладение ею требует много времени и сил; несостоятельность в овладении ею легко обнаруживается. Поэтому она является первейшим и простейшим критерием должной образованности, а подчинение ее ритуальным правилам является необходимым для безупречной ученой жизни15.

Этот конкретный критерий учености, пожалуй, остался в истории. Вместе с тем претензия Веблена в данном случае состояла в том, что образование учит не нужному и полезному, но тому, что по большей части необходимо только для обозначения статуса, для различий и узнавания; то есть академия не дает практических знаний и умений, но наделяет статусом, маркером которого часто служат трудно и долго осваиваемые навыки. К праздности Веблен причислял все занятия, связанные со статусным положением или обслуживающие статус других: управление, военное дело, религию, спорт, развлечения, значительную 13. Veblen T. The Higher Learning in America. P. 28. 14. Ibid. P. 57. 15. Веблен Т. Теория праздного класса. С. 361. 260

Логос · Том 29 · #6 · 2019

часть высшего образования. Он видел определенное несоответствие между мастерством и рациональностью машин и денежным соперничеством (pecuniary emulation), доблестью силы и хищничества и усердием труда. В современных бизнесменах, их автомобилях и выставленных напоказ драгоценностях жен он видел сохранение архаических черт культуры. Если вчитываться, то он достаточно радикален в критике собственности и брака (преуспевающие мужчины стремятся представить в доказательство своей доблести что-то «надежное» — это женщины с их «подставной праздностью», или, иными словами, «праздностью по доверенности»). Корень собственности — завистливое сопоставление, погоня за  престижем. Производителен и бережлив низший класс, для высшего свойственно воздержание от деятельности. Веблен с сарказмом замечает: Как представляется всякой личности изысканного вкуса (refined taste), определенные обязанности, которые, по  обыкновению, возложены на слуг, неразрывно связаны с осквернением души16.

Мишенью именно для иронии становятся праздный класс, церемонии, хорошие манеры, изысканный вкус. Вдохновленный прогрессом в психологии, антропологии, теории эволюционных изменений, Веблен напористо и озорно критикует основные допущения неоклассической теории и, в частности, теории предельной полезности. В статье «Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной?» (1898) он стремится обосновать ложность концепции человеческой природы с позиций гедонизма: Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине (lightning calculator) для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной. У него нет ни прошлого, ни будущего. Он представлен изолированным субъектом, находящимся в устойчивом равновесии, которое нарушается лишь под ударами внешних сил…17

Молниеносный калькулятор, если дословно переводить lightning calculator, — в этой ироничной фразе прочитывается сомнение в том, что 16. Веблен Т. Теория праздного класса. С. 85. 17. Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки. Из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2007. С. 25. Данила Расков

261

человек может стремительно калькулировать и находить оптимальные решения. С одной стороны, в этой иронии угадываются будущие аргументы об ограниченной рациональности Герберта Саймона, когда под воздействием изучения искусственного интеллекта пришли к выводу, что людям легче ориентироваться на достаточный результат, а вычислительные способности недостаточны для принятия решений. С другой — идея калькулятора или машины подчеркивает, что природа решений не должна пониматься как особая, изолированная от предшествующего опыта, привычек и инстинктов процедура. Разбирая в 1908 году в журнале Quarterly Journal of Economics книгу профессора Джона Бейтса Кларка, одного из своих учителей, Веблен опять возвращается к критике гедонистского, утилитарного подхода Кларка и современной экономической теории в целом за излишнюю статичность и желание свести теорию к количественному измерению. В такой экономической науке нет места кумулятивным изменениям, вопросам о происхождении, росте, процессе, динамике. Усиливая эту критику, Веблен замечает, что островитяне-алеуты с их магическими практиками морского промысла будут в рамках такой теории трактоваться как гедонистические акторы, ориентированные на ренту, заработную плату и проценты18. Доведение теории до логического завершения оборачивается абсурдом. Троп иронии усиливает абсурдность, сохраняя буквальную серьезность изложения. В своей иронии Веблен неумолим и беспощаден ко всем условностям. Этот троп появляется и в разговоре о христианстве, природе западной цивилизации, патриотизме американцев, независимости газет, продвижении финансовых интересов в других странах. Колкие замечания Веблена, который много лет вел учебный курс о западной цивилизации, часто достаются «своей Америке»: Америка — естественная среда обитания человека, добившегося успеха своими собственными силами, а такой человек сам по себе является финансистом с ног до головы19.

Этот финансист, которого Веблен часто ассоциирует с длинноголовым блондином, имеет хищнический интерес в других странах: Передовые христианские государства являются носителями просвещения, и их бизнесмены наделены высокой миссией вместе с просвещением продвигать вперед рубежи финансовой куль 18. Veblen T. Professor Clark’s Economics (1908) // The Place of Science in Modern Civilization and Other Essays. N.Y.: B.W. Huebsch, 1919. P. 193. 19. Веблен Т. Теория делового предприятия. М.: Дело, 2007. С. 200. 262

Логос · Том 29 · #6 · 2019

туры в  среду отсталых народов. Как правило, они извлекают солидную маржу, осуществляя деловые операции с народами, не искушенными в финансах, особенно когда торговля с ними в достаточной мере подкреплена силой20.

Понятно, что термины «передовой» и «отсталый» имеют как буквальное, так и фигуративное значение, поскольку передовые страны используют неискушенность менее развитых стран, и в этом смысле появляются нотки иронии и насмешки. Так же как в «передовых» странах формируется за большие средства так называемая независимая пресса, которая зависит только от тех, кто инвестировал в ее создание: Наиболее дорогостоящим продуктом такого рода предприятий является категория американских газет, которые именуются «независимыми»21.

Тем самым использование тропа иронии у Веблена — это не случайное, а устойчивое явление. Ирония становится постоянным спутником его критики существующего порядка вещей, денежной культуры потребления, сложившейся в Америке системы образования, методологии и достижений магистрального течения экономической теории, над постулатами и квазипозитивистскими выводами которой подтрунивал американский ученый. Далее посмотрим на восприятие и интерпретацию иронии в социальноэкономическом нарративе Веблена.

Интерпретация иронии у Веблена Одно из  самых распространенных объяснений использования иронии у Веблена связывалось с его биографией и особенностями личности. Йозеф Дорфман в своей известной книге «Торстейн Веблен и его Америка» (1934) связывал критическое отношение с определенным ресентиментом шестого ребенка и четвертого сына небогатого норвежского фермера по отношению к культуре янки22. Книга Дорфмана представила въедливое разбирательство с массой свидетельств и подробностей в противоположность аналитической истории мысли Марка Блауга или Йозефа Шумпетера. 20. Веблен Т. Теория делового предприятия. С. 215. 21. Там же. С. 276. 22. Dorfman J. Thorstein Veblen and His America. With New Appendecies. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1966 (1934). Данила Расков

263

Последнее время тональность и подбор деталей оспаривают, признавая тенденциозное желание Дорфмана прославиться и составить себе репутацию за счет фигуры Веблена23. Торстейн Бурде Веблен родился 30 июля 1857 года в штате Висконсин и умер 3 августа 1929 года в Калифорнии. Его семья в 1847 году переехала из Норвегии и занималась фермерством — сначала в Висконсине, потом в Миннесоте. Важно отметить, что Веблен вырос на ферме и до семнадцати лет не много соприкасался с остальным миром. Английский стал его вторым языком после норвежского, что отчасти объясняет своеобразие его языка, который оказывается сложен для самих носителей английского. Веблен был двуязычен. Судя по всему, его отец был вполне успешен и трудолюбив в деле развития фермы. В возрасте семнадцати лет Веблен пошел учиться в Карлтонский колледж, в котором столкнулся с представителями семей из бизнеса, а также протестантской культурой англикан. Если верить описанию Дорфмана, то Веблен выделялся тем, что ходил в домотканой одежде, а за неимением других возможностей жил в домике, который был поставлен отцом на арендованной земле. В колледже он учился у Джона Бейтса Кларка, известного экономиста, который его выделял. Далее он получил философское образование в Университете Джонса Хопкинса, где ему преподавали Чарльз Пирс и Ричард Эли. В Йельском университете он защитил философскую диссертацию по теории воздаяния, в которой опирался на Канта и Спенсера. Достаточно долго он не мог найти работу и в это время начитывал книги в отрыве от круга интеллектуального общения. На продолжительное время он стал безработным философом. Позже он защищает диссертацию по экономике в Корнеллском университете и перебирается в Чикагский университет во вновь образованный Департамент политической экономии. Чикагский период (1892–1906) был отмечен его постепенным ростом на пять ступеней в табеле о рангах университета до доцента (associate professor). Это и один из самых плодотворных периодов — за это время выходят две его самые известные книги: «Теория праздного класса» (1899) и «Теория делового предприятия» (1904). Работа в Чикагском университете, как и потом в Стэнфордском, заканчивается из-за решений администрации удовлетворить жалобы жены, которая долго не давала Торстейну развод. Второй плодотворный период, когда Веблен написал еще шесть книг, связан с New School for Social Research в Нью-Йорке (1919–1926). 23. Bartley R., Bartley S. R. Stygmatizing Thorstein Veblen: A Study in the Confection of Academic Reputations // International Journal of Politics, Culture, and Society. 2000. Vol. 14. № 2. P. 363–400. 264

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Ученики и последователи испытывали двойственное отношение к ироническому у Веблена. С одной стороны, они понимали, что именно иронические метафоры вызвали особое внимание академического сообщества. С другой — им хотелось это представить как его личные особенности восприятия мира и даже сожалеть о том, что за иронией многие не видят серьезность; то есть ирония затемняла, по их мнению, серьезность намерений, серьезность дискурса. Один из учеников — Уэсли Митчелл — в серии своих лекций по истории экономической мысли Types of Economic Theory большое внимание уделил наследию Веблена. Он обращает внимание, что задиристость была в характере Веблена, от мальчишеских выходок до самой старости: Ничего не приносило ему большего удовольствия, чем, например, обсудить «капиталистический саботаж» как необходимую практику в современном мире. Его известная фраза conspicuous waste — такой же случай. В «Теории делового предприятия» он трактует филантропию как an excursion into pragmatic romance24.

О «Теории праздного класса» Митчелл пишет, что …многие … экономисты были склонны воспринимать ее как в первую очередь блестящую сатиру на превалирующие привычки, а не обязательно серьезный вклад в понимание современного феномена потребления25.

Противопоставляя сатиру серьезности, Митчелл предостерегает от понимания вклада Веблена как исключительно сатирического, тогда как наша задача — вписать Веблена в более широкую традицию иронического. Согласно этой традиции, именно ирония и есть высшая форма рефлективного понимания сложной действительности, поскольку, по сути, она оставляет зазор для различных интерпретаций и не делает конечных выводов, но ярко обозначает парадоксы, противоречия, узловые точки, подражает самой реальности. Современный последователь Веблена  — Джеффри Ходжсон — в предисловии к переизданию Веблена в Routledge также вы 24. Mitchell W. Types of Economic Theory from Mercantilism to Institutionalism. N.Y.: Augustus M. Kelley Publishers, 1969. Vol. II. P. 620. В предисловии к недавнему сборнику о личности и наследии Веблена Эрик Райнерт и Франческа Виано отдельно упоминают то, что падчерицы Веблена от второго брака называли его по-норвежски toyse, что могло бы переводиться подшучивающий или играющий. См.: Thorstein Veblen: Economics for an Age of Crises / E. Reinert, F. L. Viano (eds). N.Y.: Anthem Press, 2012. P. 1. 25. Mitchell W. Types of Economic Theory. P. 625. Данила Расков

265

ражает опасения, зная общие места в экономической науке, что сатира и ирония могут помешать его правильному восприятию: Веблен мог быть ироничным, но нет оснований полагать, что его ирония маскировала скрытую убежденность в том, что идеология и наука неразделимы26.

Для Ходжсона важно показать, что междисциплинарность Веблена, хотя не была продолжена даже его учениками, сегодня имеет больше шансов развиться за счет изменений в смежных науках. Ему хотелось бы видеть Веблена в одном ряду с Кейнсом, Мюрдалем, Хайеком; нераскрытый потенциал его подхода он видит в междисциплинарных заимствованиях из прагматической философии, психологии инстинктов, эволюционной теории. Ирония же может помешать правильному восприятию серьезности намерений Веблена: Был ли он ироничен? Использование иронии характерно для Веблена. Но если слишком опрометчиво утверждать, что Веблен был ироничен, тогда мы закончим тем, что не будем воспринимать с должной серьезностью все, что он написал27.

Наша мысль противоположна: если и есть что-то непреходящее, что придает Веблену дополнительный интерес, — так это его ирония, благодаря которой его мысль ускользает от критики и совершенствуется. Кроме того, это важная черта эстетики мысли, роднящая его с Сократом, Марксом, Свифтом. Именно серьезность иронии и составляет ценность описания Веблена. Любопытная попытка сближения институционализма и  марксизма, если не  по  сути, то  по  характеру критики капитализма и экономической теории, наметилась в движении продолжателей американского институционализма Веблена, которое Уильям Даггер назвал радикальным институционализмом28. Именно на рубеже 1980–1990-х годов, когда новый институционализм с очевидностью стал делать ставку на то, чтобы усовершенствовать экономическую теорию и в какой-то степени оправдать основные экономические институты, часть традиционных институционалистов радикализировалась и предпочла искать условного альянса с марксизмом. 26. Essential Writings of Thorstein Veblen / Ch. Camic, G. Hodgson (eds). L.; N.Y.: Routledge, 2011. Introduction. 27. Ibidem. 28. Dugger W. Radical Institutionalism: Basic Concepts // Review of Radical Political Economics. 1988. Vol. 1. P. 1–20. 266

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Согласно манифесту Даггера 1988 года, к основным концепциям радикального институционализма, «двоюродного брата марксизма», следует отнести: смещение акцента с вопросов оптимума и равновесия на процессы и кумулятивную причинность; признание миметической (emulation) природы поведения (в частности, потребления), которая часто иррационально закрепляет мифы и стандарты выбора господствующего класса (искажения рациональности) и  препятствует социализации; признание ключевой роли власти, статуса и авторитета29. Кроме того, радикальные институционалисты полагают, что власть и статус создают авторитет, авторитет же вместе с мифом приводит к тирании. Не боясь нормативного подхода, они провозглашают своими ценностями социальное равенство и демократию. Наконец, они доказывают бо́льшую пользу радикальных изменений по сравнению с постепенными. В отличие от марксизма, институционалисты не используют диалектику и трудовую теорию стоимости. Веблен для радикального институционализма — ключевая фигура. Вслед за Вебленом, история для них — абсурд и мрак. Радикальный институционализм призывает к фундаментальной трансформации, к системе большего равенства и справедливости, но в отличие от Веблена (да и Маркса) их письмо отличает нарочитая серьезность: ирония, сарказм и игра уступают место прямой прагматике и инструментализму.

Ирония как симптом «сумасшествия самой цивилизации» Ирония — одно из греческих понятий — тонкая, часто скрытая насмешка, игра с противоположностью, с отрицанием, часто содержащая парадокс. Ироническое высказывание заключает в себе иносказание, хитрость. Классический античный пример — это сократовская ирония. В  «Пире» Платона Сократ поражает, потрясает, захватывает своим словом, «слезы льются от его речей», он уничижает себя и превозносит других так, что те, кого он превозносит, понимают, что так дальше жить они уже не могут. Ирония Сократа — это насмешка, едкая шутка, наполненная колоссальным словесным задором. Понятно, что за насмешкой и издевательством стоит вполне обдуманная мысль. Тимон-силлограф выделяет три вида иронии: «остроумие (asteismos), насмешка (mysterismos), изде 29. См. также разбор этого направления: Кирдина-Чэндлер С. Г. Радикальный институционализм и фейковая экономика в XXI веке // Journal of Institutional Studies. 2017. № 4. С. 6–15. Данила Расков

267

вательство (sarcasmos)»30. Пан, Арес, Афродита ироничны, поскольку ироничны сами устои мира и бытия. Ирония боится догматизма и, пожалуй, позитивизма. Скорее даже наоборот — эти последние ее не  признают. Интерес к  иронии пробуждается в  эпоху барокко с его игрой, визуальным обманом и остроумием. Джамбаттиста Вико относит иронию к последней стадии истории, когда развивается рефлективное мышление. Диалектика также предполагает иронию, поскольку теоретическое сознание не может избежать ироничности, в отличие от обыденного. Ирония истории в том, что намерения и результаты часто расходятся: те, кто делает революцию, никогда не знают, к чему она приведет. Ирония позволяет сохранять критическую дистанцию по отношению к современности. Хейден Уайт (1973) показал, что для исторического воображения XIX века ирония оказывается в особом положении. Она диалектична, поскольку представляет собой осознанное использование метафоры в интересах самоотрицания (катахреза, абсурд, апория). Ирония предполагает большую осведомленность читателя, поскольку задает несколько планов — как минимум буквальный и фигуративный или отрицание буквального. Читатель, слушатель сам должен распознать абсурд. Как пишет Уайт, ……ирония метатропологична… Ирония представляет собой стадию сознания, на которой признается проблематичная природа самого языка. Она указывает на потенциальную глупость всех языковых характеристик реальности, как и на абсурдность всех убеждений, которые она пародирует31.

Ирония — для описания сложного мира сложными авторами для особых читателей. Ирония трансидеологична, поскольку показывает «сумасшествие самой цивилизации» и вдохновляется аристократическим пренебрежением. Именно к таким категориям относится, к примеру, товарный фетишизм, поскольку разоблачение иллюзорности представлений о самостоятельной ценности товаров не дает реальной возможности найти выход за рамки фетишизма как такового — остается только иронизировать над этим мощным, но столь необходимым самообманом. В контексте других авторов ирония может выступать возращением симуляции в реальность (Жан Бодрийяр), затемнять намере 30. Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эстетических категорий. М.: Искусство, 1965. С. 331. 31. Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург: УрГУ, 2002. С. 56. 268

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ния автора, вкладывать предполагаемый, интенциональный смысл, задавать загадку. Важно, что ирония — это и не просто насмешка, но и высмеивание самой серьезности. Вы это всерьез? Серьезный тон оказывается как бы глуп, не оставляет зазора для интерпретации. В случае самоиронии не сама истина глаголет, но пишет тонкий насмешник-скриптор. Ирония — не обязательно только негатив, это такое элегантное сдувание пыли, очищение; если угодно, она дает потенциал для профанации и профанирует реальность.

Вместо заключения: о пользе иронии в социальных науках Троп иронии — излюбленный прием таких авторов, как Джонатан Свифт, Бернард де Мандевиль, Карл Маркс, Торстейн Веблен, — можно считать наиболее соответствующим сложной, многоплановой, игровой социальной реальности. Ирония в наибольшей степени сближается с критикой status quo, высмеиванием, которое оказывается по ту сторону идеологии и позволяет говорить о ее близости с утопией. Ирония радикальна, она содержит в себе мощный преобразовательный потенциал. Вслед за литературой, историей, философией ирония имеет потенциал в социальных науках: в социологии образования, критике экономической теории, изучении привычек и характера потребления и, в частности, демонстративного потребления. Возможно, и верно, что вместе с тотальным расширением потребления напоказ до размеров всего общества критика именно праздного класса выдохлась32. Однако анализ Веблена, как представляется, не слишком устарел, поскольку важен не класс как таковой, а различия, которые сначала были характерны для архаики (трофеи, потлач), затем для аристократии времен феодализма (честь, демонстративная праздность); в конце XIX века стали отличать так называемый праздный класс нового типа деловых людей, которые в известном смысле подражали аристократии. Различия никуда не ушли, но лишь приняли новые формы; классовые отличия приобрели иные очертания; необходимость демонстрации современности, адекватности, статуса никуда не делись. Дело в том, что эти различия постоянно смещаются, игра в обществе становится более тонкой и быстрой — то, что вчера было признаком праздности, сегодня уже демонстрирует отставание от тренда. В Америке средний класс с 1990-х годов потребляет больше, чем зарабатывает. 32. Лебедева Н. Почему выдохлась критика праздного класса? Реалии фактические и дискуссионные // Логос. 2019. Т. 29. № 1. С. 27–52. Данила Расков

269

Хвастовство приобретает более тонкие формы аскезы и скромности. Можно одеваться в водолазку и джинсы, пересаживаться с автомобиля на велосипед, вести здоровый образ жизни, ценить окружающую среду и этичное поведение, но все это остается еще одной игрой в погоне за меняющимися и ускользающими для большинства знаками отличия. Мода, тренды также управляют поведением. Веблен в свое время посмеялся над капитанами индустрии, возомнившими себя новой аристократией. Сегодня этот знак может меняться до неузнаваемости — он может даже воплощаться в нарочитом трудолюбии, когда руководитель компании первый приходит на работу и последний уходит, показывая свою алчность к работе. Формально это не о праздном классе, но подобное поведение также вписывается в анализ Веблена, для которого важна демонстрация этих различий. А то, что они принимают новые формы, лишь показывает актуальность предложенных Вебленом подходов к пониманию потребления и формирования желаний и различий в обществе33. Веблен ироничен по отношению к праздному классу, к денежной культуре потребления, к системе образования, к самой современной цивилизации, как и  по  отношению также к  нарождающейся неоклассической экономической теории. Его последователи подчеркивали задиристый характер Веблена, предпочитали догматизировать его наследие и, следовательно, сделать его идеи серьезными, тогда как никто лучше Веблена не высмеял сам этот серьезный тон, неспособный к пониманию современной цивилизации, знание о которой есть «человеческое знание», предполагающее не только опыт и логику, но и мораль, интуицию, рефлексивность, эстетику, эмоции и веру34. Ирония — это серьезное знание. Библиография Ананьин О. Структура экономико-теоретического знания. Методологический анализ. М.: Наука, 2005. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. М.: Республика, 2006. Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки. Из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: ИД ВШЭ, 2007. 33. См. положительное переосмысление Веблена у Жана Бодрийяра: Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. М.: Республика, 2006. С. 122–124, 193–203. 34. См. сравнение научного знания и знания иронии: Booth W. A Rhetoric of Irony. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1974. P. 14–19, 51–52. 270

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Веблен Т. Теория делового предприятия. М.: Дело, 2007. Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984. Кирдина-Чэндлер С. Г. Радикальный институционализм и фейковая экономика в XXI веке // Journal of Institutional Studies. 2017. № 4. С. 6–15. Кламер А. Странная наука экономика. Приглашение к разговору. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара, 2015. Лебедева Н. Почему выдохлась критика праздного класса? Реалии фактические и дискуссионные // Логос. 2019. Т. 29. № 1. С. 27–52. Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эстетических категорий. М.: Искусство, 1965. Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара, 2015. Малахов С. В. Эффект Веблена, поиск статусных товаров и отрицательная полезность демонстративного досуга // Journal of Institutional Studies. 2012. № 3. С. 6–21. Нуреев Р. М. Торстейн Веблен: взгляд из XXI века // Вопросы экономики. 2007. № 7. С. 73–85. Расков Д. Е. Образ экономики в институционализме // Вестник СПбГУ. Серия «Экономика». 2010. Вып. 3. С. 32–41. Расков Д. Е. Риторика новой институциональной экономической теории // Вопросы экономики. 2010. № 5. С. 81–95. Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург: УрГУ, 2002. Шишкина Т. М. Демонстративная расточительность и эвристика репрезентативности // Journal of Institutional Studies. 2017. № 4. С. 68–79. Bartley R., Bartley S. R. Stygmatizing Thorstein Veblen: A Study in the Confection of Academic Reputations // International Journal of Politics, Culture, and Society. 2000. Vol. 14. № 2. P. 363–400. Booth W. A Rhetoric of Irony. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1974. Camic Ch., Hodgson G. General Introduction // Essential Writings of Thorstein Veblen / Ch. Camic, G. Hodgson (eds). L.; N.Y.: Routledge, 2011. Dorfman J. Thorstein Veblen and His America. With New Appendecies. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1966 (1934). Dugger W. Radical Institutionalism: Basic Concepts // Review of Radical Political Economics. 1988. Vol. 1. P. 1–20. Fine G. A. The Social Construction of Style: Thorstein Veblen’s “The Theory of the Leisure Class’ as Contested Text // The Sociological Quarterly. 1994. Vol. 35. № 3. P. 457–472. Galbraith J. K. A Life in Our Times. Memoirs. Boston: Houghton Mifflin Company, 1981. Machalek R. Thorstein Veblen, Louis Schneider and the Ironic Imagination // Social Science Quarterly. 1979. Vol. 60. P. 460–464. Mitchell W. Types of Economic Theory from Mercantilism to Institutionalism. N.Y.: Augustus M. Kelley Publishers, 1969. Vol. II. Thorstein Veblen: Economics for an Age of Crises / E. Reinert, F. L. Viano (eds). N.Y.: Anthem Press, 2012. Veblen T. Professor Clark’s Economics (1908) // Idem. The Place of Science in Modern Civilization and Other Essays. N.Y.: B.W. Huebsch, 1919. Veblen T. The Higher Learning in America: A Memorandum on the Conduct of Universities by Business Men. N.Y.: B.W. Huebsch, 1918.

Данила Расков

271

THE RHETORIC OF INSTITUTIONALISM: THORSTEIN VEBLEN’S IRONY Danila Raskov. Associate Professor, Head, Center for the Study of Economic Culture, Faculty of Liberal Arts and Sciences (Smolny College), [email protected]. Saint Petersburg State University (SPbU), 58–60 Galernaya str., 190121 St. Petersburg, Russia. Keywords: rhetoric; Thorstein Veblen; irony; institutionalism; leisure class. The article centers on the rhetoric of Thorstein Veblen, who combined economic, sociological and anthropological approaches in an organic way. The paper emphasizes the importance and heuristic significance of Veblen’s use of the trope of irony. An ironic stance buttresses his critique of the status quo and promotes an understanding of the socio-economic structure as complex, controversial and sometimes absurd. The article highlights the examples and themes that Veblen described with recourse to irony. Irony accompanies his criticism of the status quo, and it appears in his account of such phenomena as the leisure class, business culture, higher education, modern Western civilization as epitomized by America, and in his exposure of the postulates and hidden ideologies of mainstream economics. The author shows that Veblen’s followers took his irony as an idiosyncrasy typical for someone descended from Norwegian farmers, while the tropes themselves were usually unfavorably contrasted with serious research, i.e. that side of his heritage was regarded as a caprice that interfered with later recognition of Veblen’s merit. The article intends to demonstrate exactly the opposite by calling attention to irony in the social sciences and showing its significance for them. Irony as a negative and multifaceted characterization of reality better reflects the phenomena themselves with their inherent paradoxes and complexity. Irony assists us in keeping a proper distance from the intensity of a description and in revealing socio-economic processes with all their dynamics and contradictions. It is the ironic that makes Veblen’s heritage relevant after all. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-253-271

References Anan’in O. Struktura ekonomiko-teoreticheskogo znaniia. Metodologicheskii analiz [Structure of Economico-Theoretical Knowledge. Methodological Analysis], Moscow, Nauka, 2005. Bartley R., Bartley S. R. Stygmatizing Thorstein Veblen: A Study in the Confection of Academic Reputations. International Journal of Politics, Culture, and Society, 2000, vol. 14, no. 2, pp. 363–400. Baudrillard J. Obshchestvo potrebleniia. Ego mify i struktury [La société de consommation: ses mythes et ses structures], Moscow, Respublika, 2006. Blaug M. Ekonomicheskaia mysl’ v retrospektive [Economic Theory in Retrospect], Moscow, Delo, 1994. Booth W. A Rhetoric of Irony, Chicago, London, The University of Chicago Press, 1974. Camic Ch., Hodgson G. General Introduction. Essential Writings of Thorstein Veblen (eds Ch. Camic, G. Hodgson), London, New York, Routledge, 2011. Dorfman J. Thorstein Veblen and His America. With New Appendecies, New York, Augustus M. Kelley, 1966 (1934).

272

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Dugger W. Radical Institutionalism: Basic Concepts. Review of Radical Political Economics, 1988, vol. 1, pp. 1–20. Fine G. A. The Social Construction of Style: Thorstein Veblen’s “The Theory of the Leisure Class” as Contested Text. The Sociological Quarterly, 1994, vol. 35, no. 3, pp. 457–472. Galbraith J. K. A Life in Our Times. Memoirs, Boston, Houghton Mifflin Company, 1981. Kirdina-Chandler S. G. Radikal’nyi institutsionalizm i feikovaia ekonomika v XXI veke [Radical Institutional Economics and Fakery for the 21st Century]. Journal of Institutional Studies, 2017, no. 4, pp. 6–15. Klamer A. Strannaia nauka ekonomika. Priglashenie k razgovoru [The Strange Science of Economics: An Invitation to Discussion], Moscow, Saint Petersburg, Gaidar Institute Press, 2015. Lebedeva N. Pochemu vydokhlas’ kritika prazdnogo klassa? Realii fakticheskie i diskussionnye [Why has the Critique of the Leisure Class Run out of Steam? Matters of Fact and Matters of Concern]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2019, vol. 29, no. 1, pp. 27–52. Losev A. F., Shestakov V. P. Istoriia esteticheskikh kategorii [History of Aesthetic Categories], Moscow, Iskusstvo, 1965. Machalek R. Thorstein Veblen, Louis Schneider and the Ironic Imagination. Social Science Quarterly, 1979, vol. 60, pp. 460–464. Malakhov S. V. Effekt Veblena, poisk statusnykh tovarov i otritsatel’naia poleznost’ demonstrativnogo dosuga [Veblen Effect, Search for Status Goods, and Negative Utility of Conspicuous Leisure]. Journal of Institutional Studies, 2012, no. 3, pp. 6–21. McCloskey D. Ritorika ekonomicheskoi nauki [The Rhetoric of Economics], Moscow, Gaidar Institute Press, 2015. Mitchell W. Types of Economic Theory from Mercantilism to Institutionalism, New York, Augustus M. Kelley Publishers, 1969, vol. II. Nureev R. M. Torstein Veblen: vzgliad iz XXI veka [Thorstein Veblen: A View from 21st century]. Voprosy ekonomiki [Questions of Economics], 2007, no. 7, pp. 73–85. Raskov D. E. Obraz ekonomiki v institutsionalizme [Image of Economics in Institutionalism]. Vestnik SPbGU. Seriia “Ekonomika” [Vestnik of Saint Petersburg University. Series: Economics], 2010, iss. 3, pp. 32–41. Raskov D. E. Ritorika novoi institutsional’noi ekonomicheskoi teorii [Rheroric of New Institutional Economic Theory]. Voprosy ekonomiki [Questions of Economics], 2010, no. 5, pp. 81–95. Shishkina T. M. Demonstrativnaia rastochitel’nost’ i evristika reprezentativnosti [Conspicuous Waste and Representativeness Heuristic]. Journal of Institutional Studies, 2017, no. 4, pp. 68–79. Thorstein Veblen: Economics for an Age of Crises (eds E. Reinert, F. L. Viano), New York, Anthem Press, 2012. Veblen T. Professor Clark’s Economics (1908). The Place of Science in Modern Civilization and Other Essays, New York, B.W. Huebsch, 1919. Veblen T. The Higher Learning in America: A Memorandum on the Conduct of Universities by Business Men, New York, B.W. Huebsch, 1918. Veblen Th. Pochemu ekonomicheskaia nauka ne iavliaetsia evoliutsionnoi distsiplinoi? [Why is Economics not an Evolutionary Science?]. Istoki. Iz opyta

Данила Расков

273

izucheniia ekonomiki kak struktury i protsessa [Origins. From the Experience of Studying Economics as Structure and Process], Moscow, HSE, 2007. Veblen Th. Teoriia delovogo predpriiatiia [The Theory of Business Enterprise], Moscow, Delo, 2007. Veblen Th. Teoriia prazdnogo klassa [The Theory of the Leisure Class], Moscow, Progress, 1984. White H. Metaistoriia. Istoricheskoe voobrazhenie v Evrope XIX veka [Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-century Europe], Yekaterinburg, UrGU, 2002.

274

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Левая критика в эпоху платформенного капитализма Игорь Чубаров

Директор. E-mail: [email protected].

Екатерина Сеченова

Доцент, кафедра английской филологии и перевода. E-mail: [email protected].

Институт социально-гуманитарных наук, Тюменский государственный университет (ТюмГУ). Адрес: 625003, Тюмень, ул. Ленина, 23. Ключевые слова: платформенный капитализм; шеринговая экономика; канон левой критики; режим представления; кризисная логика; эксплуатация; контроль; экономический апокалиптизм. В статье проблематизируется канон марксистской критики капитализма, ее методы и способы анализа экономических институтов и воздействующих на них информационных технологий. Авторы делают предположение, что следование ему в остающейся в значительно степени «левой» англо-американской академии обусловлено в основном соображениями корпоративной этики и приводит к значительным упрощениям и искажениям исследуемых феноменов, в частности экономики, превратившейся в бессодержательное понятие «капитализма», изучаемого через вторичные тексты и их интерпретации в режиме «представления». В качестве примера очередной невстречи марксистского и менеджерского дискурсов в нашей цифровой эпохе взят «Капитализм платформ» Ника Срничека, одного из инициаторов акселерационистского движения и автора работ о «будущем капитализма». Наиболее дискуссионными идеями книги Срничека признана ризома-

тичность платформенной модели экономики, не получившая развития у самого автора, предложенная им типология и генеалогия платформ в ближайших экономических циклах (с 1970-х годов до ипотечного кризиса в США в 2007 году), когда закладывались основы инфраструктуры и бизнес-стратегии современной цифровой экономики. Особое внимание отведено в тексте вечным темам левого дискурса в новых условиях цифровой экономики: падение нормы прибыли, дефицит, кризис перепроизводства, эксплуатация, контроль, стремление к извлечению прибыли и рыночная конкуренция как единственные мотивы, которыми якобы руководствуются «капиталисты» и менеджеры при обращении к новым технологиям, а также фигура неизбежного апокалипсиса. Авторами ставятся под сомнение наиболее популярные подходы левой критики к цифровым технологиям и бизнес-моделям платформенных компаний на основании более конструктивного подхода к их роли в современном обществе. 275

1. Капитализм как религия vs капитализм как наука

К

О ГД А левые теоретики, обитатели огромного кампуса, протянувшегося от  Лондона и  Парижа до  американских университетов, Ближнего Востока и  Нового Света, начинают писать об экономике, они невольно превращаются в средневековых чернокнижников: к  какому бы предмету они ни  прикоснулись — все мгновенно обращается в «капитализм». «Финансовый капитализм», «когнитивный капитализм», surveillance capitalism, «сетевой капитализм», «посткапитализм», а теперь вот «капитализм платформ» — эта какая-то мистическая сущность, способная объяснить что угодно и принять на себя вину за несовершенство мира. Разоблачения иррациональности капитализма, отчужденности человека от собственной сущности в его условиях, причем как у наемных работников, так и у самих капиталистов, выглядят сегодня не только архаично, но и комично. Между тем в капитализме не  больше иррационального, чем в  повседневной жизнедеятельности белковых тел. Кому тут что принадлежит и что воспроизводится? Капитал, жизнь? Характерные для левого подхода ссылки на неподлинность повседневной жизни, отчужденность трудовых практик и несправедливость распределения их результатов в буржуазном обществе служат алиби для бездеятельности и поощряют неконструктивную критику менеджеризма, который якобы во всем виноват. Дело тут в неявно определяющем соответствующую критическую позицию безразличии к  материальным объектам, объективным процессам производства и  управления при избыточном акценте на потреблении и распределении общественного продукта. Никого не  волнует, что в  результате теряется специфика самого предмета исследования как избранного способа общественной деятельности человечества, к которому оно пришло в результате своеобразной онтологической эволюции, длительного исто Поводом к статье, написанной без какой-либо грантовой поддержки, послужил выход русского перевода книги Ника Срничека «Капитализм платформ» (М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2019). 276

Логос · Том 29 · #6 · 2019

рического отбора и социальной адаптации. Левые паразитируют на саморефлексивной природе капитализма, оставляя за скобками конструктивные элементы его архитектуры, вот уже три века подряд позволяющие соответствующей экономической структуре воспроизводиться в каждой исторической эпохе, захватывая все новые рынки и привлекая все новые ресурсы и технологии. Саморефлексивность эта была предвосхищена предтечей всех левых интеллектуалов, Гегелем, в идее сознающего самого себя Абсолютного Духа, материализующегося одновременно в природе и истории. Маркс лишь секуляризовал этот дух в описании экономических — производственных, трудовых, рыночных, товарноденежных — отношений классического капитализма. А Альфред Зон-Ретель1 и  вовсе увидел в  абстрактных обменно-рыночных операциях лидийцев прототип формально-логических процедур ионийцев. В XX веке капитализм благополучно ресакрализован и, согласно логике вечного возвращения того же самого, превратился в род светской религии, что предполагало проникновение его ценностей во все доселе приватные области человеческой жизни — чувства, впечатления, удовольствия, а теперь и мысли, причем чужеродного интеллекта2. В результате «капитализм как религия» стал неотличим от «капитализма как науки», прямо по Адорно и Хоркхаймеру3. Перформативное допущение Маркса о неизбежности исторического преодоления капитализма конфликтует не только с логикой цикличности, но и с вышеупомянутой саморефлексивностью, в  понимание которой основатель исторического материализма сам внес значительный вклад. Ведь капитализм еще в XIX веке стал самоназванием (уже у Луи Блана и Прудона), признанным маркером эпохи, причем сразу в дискурсах политических и экономических наук, социальной и художественной критики. Специфика капитализма как саморефлексивного феномена обусловлена тем, что ничто не пытается выдать в нем себя за нечто иное, как, например, в рабовладельческом и феодальном обществах, опирав 1. См.: Sohn-Rethel A. Warenform und Denkform. Fr.a.M.; Wien: Europäische Veragsanstalt, 1971; Sohn-Rethel A. Intellectual and Manual Labour: A Critique of Epistemology. L.: Macmillan, 1978. 2. См.: Беньямин В. Капитализм как религия // Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ, 2012; Пасквинелли М. Работа абстракции: семь переходных тезисов о марксизме и акселерационизме // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 56 сл. 3. Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика просвещения: философские фрагменты. М.; СПб.: Медиум; Ювента, 1997. Игорь чубаров, екатерина сеченова

277

шихся, соответственно, на мифы господства богов и героев над плебсом и братского союза христиан. Конкуренция как принцип, лежащий в  основе развития западной экономики, не скрывает свою природу — жесточайшего эволюционного отбора и выживания сильнейших, как и во всем остальном живом мире. Другое дело, что критерии сильнейшего в социальном бытии иные и постоянно изменяются. Марксистскую теорию классовой борьбы в этом контексте можно рассматривать как сильную гипотезу такого рода отбора, предполагающую коренное изменение политического устройства вплоть до  физического уничтожения конкурентов. Однако подобная брутальная версия не должна закрывать от нас важности соответствующего мотивационного аспекта социально-экономической жизни в своей слабой, «меньшевистской» версии4. Классовая борьба как двигатель рынка, заставляющий его игроков конкурировать за образы коллективного желания и подталкивающий рынок к технологизации стоящих за ними рабочих процессов, — ну что ж, это мощная идея (можно подумать, кому-то если не персонально, то классово есть до всего этого дело). Классовая борьба очерчивает в этом смысле нижнюю границу иррациональности экономической жизни, заставляя его агентов фантазмировать о  восстановлении утраченной справедливости — естественного порядка разделения труда и распределения его продуктов. В XX веке, в том числе благодаря теориям протестантского этоса и предпринимательского гения Макса Вебера и Йозефа Шум 4. Мы бы сравнили это различие со слабым и сильным пониманием искусственного интеллекта в современных дискуссиях о природе сознания. Но  интеллект всегда был искусственным, предоставив конкурентное преимущество виду, физически наименее приспособленному к борьбе за выживание. Только технологизировался он постепенно, через алгоритмически закрепляемые повторения экзистенциальных практик, сначала на уровне установления нейронных связей в мозге, называемых нами абстракциями и  сопровождающихся соответствующими разумными действиями, а затем на уровне последовательности знаков, называемых нами программным кодом, приводящим к тотальной автоматизации жизненных процессов. Дальнейшая коэволюция этих онтологических страт не обязательно приведет к единому результату (искусственный интеллект в сильном смысле), но может развиваться в гибридных биоцифровых формах (глубинного обучения, биороботехники, нейротрансплантологии, нейронета и т. д.). См.: Pasquinelli M. Three Thousand Years of Algorithmic Rituals: The Emergence of AI from the Computation of Space // e-flux. 2019. № 101. URL: https://www.e-flux.com/journal/101/273221/three-thousandyears-of-algorithmic-rituals-the-emergence-of-ai-from-the-computation-ofspace. 278

Логос · Том 29 · #6 · 2019

петера, капитализм обрел характер не  менее перформативный, чем в революционной теории Маркса, но позитивно ориентированный на легитимацию и самовозрастание базовых экономических процессов и развитие поддерживающих их социальных институтов. Но и помимо упомянутых социально-экономических теорий западный мир научился выходить из кризисов дефицита прибыльности, перепроизводства, кредитования и т. д., не ограничиваясь при этом технологиями свободного обмена и рыночной конкуренции, а  обращаясь к  политическим технологиям, даже номинально противоречащим теориям рыночной саморегуляции à la Фридрих фон Хайек, то  есть вступая в  коллаборации с предшествующими ему и даже альтернативными способами общественного производства и государственного управления. Джон Мейнард Кейнс легитимировал эту особенность капитализма в названной его именем макроэкономической теории, превратив в прием само понятие5. Кроме того, капитализм, в отличие от множества других общественно-экономических формаций, способен вбирать и поглощать принципиальную теоретическую и практическую критику своих институтов, используя ее ради собственного выживания и их перманентной модернизации, на что указывали множество теоретиков, в том числе левых6. Кстати, левые причастны к поддержанию мифа капитализма в XXI веке в гораздо большей степени, нежели пресловутые (нео)либералы. Капитализм в «капитализме» не нуждается, он нуждается только в собственном снятиипреодолении, в гегелевском и ницшеанском смысле этого слова одновременно. В этом его историческая сила и секрет бессмертия.

2. Еще один капитализм? Современная форма экономики и высокотехнологичного бизнеса, называемая левыми экономистами «платформенным капитализмом», появилась относительно недавно и стремительно развивается. На сегодняшний день, пожалуй, каждый пользователь хоть однажды прибегал к услугам интернет-платформ. Однако, пока рядовые потребители и технологические компании активно поль 5. Аналогичной точки зрения придерживается Ха Джун Чхан: Chang Ha-J. 23 Things They Don’t Tell You About Capitalism. L.: Penguin, 2011. 6. Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма // Логос. 2011. № 1 (80). С. 78–79; Жижек С. Возвышенный объект идеологии / Пер. с англ. В. Софронова, под науч. ред. С. Зимовца. М.: Художественный журнал, 1999. С. 29–30 сл. Игорь чубаров, екатерина сеченова

279

зуются открывающимися здесь возможностями, левые критики выискивают уязвимые места данной модели. С их позиций права потребителей и обязанности поставщика услуг, то есть отношения между покупателем и продавцом, в условиях сетевого бизнеса и шеринговой экономики никак не регулируются. Владельцы платформ полагаются якобы лишь на некритический хайековский утопизм: если у платформы хорошая репутация, то ее услугами будут пользоваться, а в случае с некачественно оказанными услугами рынок сам накажет виновного. Так, американский научный журналист с  белорусскими корнями Евгений Морозов, известный своими разоблачениями data-популизма крупных игроков в  IT-сфере, припоминает иск к  компании Uber по  поводу дискриминации: водители Uber отказывались грузить кресла клиентов с ограниченными возможностями в багажник, а сама компания, существующая с 2009 года, изначально системно не продумала эту потребность. Выпускник Гарварда нарочито возмущается: Можно предположить, что антидискриминационные законы, которые применяются к такси, также будут распространяться и на Uber. Uber сообщает, что у них соблюдается антидискриминационная политика и что они — не таксопарк, а технологическая компания, платформа. При этом у них явно отсутствует простой механизм обратной связи для помощи путешественникам с ограниченными возможностями: именно для этого и существуют законы о защите прав потребителей7.

Морозов и другие медиаактивисты говорят а, но никогда не добираются до  б, выдавая болезни роста технологических компаний за их сущностные свойства, а вместо системного совета объявляя смертельный диагноз или юридический приговор. Какие здесь мыслимы альтернативы? Ностальгировать по аналоговым таксистам из Шереметьева? Разумеется, права потребителей должны защищаться в новых цифровых условиях, иначе безнаказанность платформ может породить их  вседозволенность. Но  разве платформа «Яндекс.Такси», к примеру, изначально не приняла меры для улучшения качества перевозок — от вариативности выбора машин до рейтингования водителей и пассажиров, причем на программном уровне? Со службой поддержки всегда можно связаться непосредственно в  приложении, и  реакция, — как 7. Morozov E. Where Uber and Amazon Rule: Welcome to the World of the Platform // The Guardian. 07.06.2015. URL: https://gu.com/p/49hab/stw. 280

Логос · Том 29 · #6 · 2019

правило, в  пользу клиентов — будет незамедлительной. Во  всяком случае более эффективного способа улучшения подобных сервисов, помимо имманентного платформе этического компьютинга, не существует. Тем более что ее инфраструктура позволяет учесть подводные камни правовых отношений сразу на уровне программного кода, избегая пресловутый «человеческий фактор», бюрократические согласования и судебные решения8. Морозову вторит Себастьян Олма — консультант и  критик креативных индустрий из Института сетевых культур в Амстердаме9. Он утверждает, что онлайн-платформы, в отличие от традиционных работодателей, нанимают работников без всякой социальной защиты и каких-либо гарантий, упоминая случаи, когда сотрудники платформ вместо обещанных преимуществ получали только непосильную нагрузку, низкую зарплату и  невыгодные условия труда. Но главное обвинение состоит в том, что интеллектуальная собственность на всех платформах принадлежит заказчику, даже если он не  заплатил за  нее, что создает широкий простор для обмана и  махинаций со  стороны работодателя10. В подобном правовом вакууме факт оплаты зависит только от порядочности фирмы-заказчика. А если наемный работник будет требовать денег и портить репутацию компании, вполне вероятно, что его просто отключат от платформы. Получается, что платформы работают исключительно в интересах собственников, а наемные рабочие не имеют никаких прав и никак не могут влиять на процесс своего найма11. Но ведь (временно) некачественные услуги того же Uber компенсируются социальной незащищенностью и низким вознагра 8. В том же 2014 году Uber запустила в ряде городов США сервис UberAssist, позволяющий людям с особыми потребностями полноценно пользоваться услугами платформы, см.: Dickey M.R. Uber Gets Sued Over Lack of Services Available to People With Disabilities // TechCrunch. 09.05.2017. URL: https://techcrunch.com/2017/05/09/uber-lawsuit-people-with-disabilities/. 9. Олма — компаньон небезызвестного в России Герта Ловинка, директора упомянутого института. См.: Герт Ловинк: «Платформы типа Facebook — это трагический момент» // Colta.ru. 06.09.2017. URL: https://www.colta.ru/articles/ society/15900-gert-lovink-platformy-tipa-facebook-eto-tragicheskiy-moment. 10. Olma S. Never Mind the Sharing Economy: Here’s Platform Capitalism // Institute of Network Cultures. 16.10.2014. URL: http://networkcultures.org/mycreativity/2014/10/16/never-mind-the-sharing-economy-heresplatform-capitalism. 11. Ср.: Платформенный капитализм — новый вызов для пролетариата // Марксистско-ленинское рабочее движение. 09.11.2017. URL: https://work-way. com/blog/2017/11/09/platformennyj-kapitalizm-novyj-vyzov-dlya-proletariata. Игорь чубаров, екатерина сеченова

281

ждением его водителей. Здесь мы возвращаемся почти к  натуральному обмену — росткам коммунизма в огороде капитализма. Разве не к подобному устройству экономики и общества призывали левые и анархисты на всем протяжении долгого XX века? В чем же вред платформенных компаний в условиях давно идущей прекаризации труда, внедрения эффективных контрактов и т. д.? Не странно ли обвинять в этих процессах цифровые гаджеты, облачные вычисления и платформенную модель экономики? Речь ведь идет о  технологическом выражении уже сложившихся социальных отношений. Компании используют соответствующий софт разве что для оптимизации процессов контрактования, но уж точно не для того, чтобы лишить кого-то работы или справедливого вознаграждения. Более того, помимо экономии и оптимизации, цифровые технологии способствуют постепенной либерализации, демократичности трудовых и прозрачности договорных отношений. А недобросовестные работодатели существовали всегда, и к ним применимы нормы существующего трудового права. Вопрос в том, насколько они эффективны. Сложности опережающего и эффективного правового контроля над платформами объясняются тем, что они развиваются и распространяются быстрее, чем органы власти и эксплуатирующие компании осознают их недостатки. Чтобы исправить неизбежные здесь перекосы и закрепить их на алгоритмическом уровне, потребуется время. Правовые нормы входят в область виртуальных экономических отношений неловко и часто деструктивным образом. И вообще очень непросто говорить о контроле качества услуг, защите чьих-то прав и этике в таком пространстве, как интернет12. Однако это едва ли оправдывает столь однобокую критику. Деструкция и демонизация интернета, соцсетей и технологических компаний вдохновляет сегодня авторов многочисленных заявок на академические гранты несмотря на то, что позиции подобной социальной критики за последние годы значительно подорваны развитием самих цифровых технологий. Причиной тому — заключенный в них потенциал социального освобождения, что бы ни говорили об этом техноскептики. Учитывая, что критическое сознание основано на несовпадении, зазоре и даже разрыве между фактическим состоянием социально-экономического бытия и совокупностью актуальных знаний в этой области, ему угрожа 12. См.: Selinger E. Will Tech Companies Ever Take Ethics Seriously? // Medium. 09.04.2018. URL: https://medium.com/s/story/will-techcompanies-ever-take-ethics-seriously-35d991f9f839. 282

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ет закат, если последние будут алгоритмизированы и виртуализуются в своего рода цифровых двойников устойчивого развития первого13. Таким образом, сетевые модели коммуникации, платформенная экономика, интернет вещей и другие элементы будущего в настоящем могут подорвать, в случае повсеместного распространения и перманентного развития, онтологическую основу критицизма как такового.

3. «Платформенный капитализм» Ника Срничека Исследование Срничека пытается избежать слишком грубых подходов левой критики к  цифровым технологиям и  наладить, наконец, коммуникацию с «технологии предержащими». Книга непосредственно посвящена изучению особенностей платформенных компаний, их  генеалогии начиная с  1970-х годов, влиянию на современную экономику в целом и политическим импликациям в будущем. «Платформенный капитализм», как точнее было бы перевести название этой книги, занял особое место в ряду близких экономических работ, поскольку имя Срничека ассоциируется с акселерационизмом и философским спекулятивным реализмом, то есть теми направлениями современной мысли, которые еще лет пять назад претендовали на ускорение или «разгон» существующих экономической и академической систем, но сегодня выглядят не оправдавшими ожиданий14. Книга вышла на английском в  2016 году и  вызвала неоднозначную реакцию экспертов. Дело в том, что Platform Capitalism существенно отличается от более ранних совместных работ Ника Срничека с  Алексом Уильямсом: в ней нет оживленных дискуссий или ожесточенной критики; это скорее исторический опус с привлечением массы вторичных источников и непритязательной статистики, где Срничек предельно эмпирически подходит к рассмотрению состояния современной экономической базы и инфраструктур, развивающих 13. Ср.: «Что в конечном итоге находится в кризисе, так это в первую очередь сам критицизм (сriticism), обогащающийся кризисами нашей современности, критика (critique), опьяненная искусством сопротивления, а возможно, даже и сама критичность (criticality) — по крайней мере тот ее вид, который отчасти осознает свой „двойной статус“ по отношению к собственному предмету» (Аванесян А. Критика — кризис — акселерация // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 82). 14. Срничек сам признал это в интервью журналу «Логос», опубликованном в прошлом году: Термин «акселерационизм» стал бесполезным. Интервью с Ником Шрничеком // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 87–102. Игорь чубаров, екатерина сеченова

283

ся в сетевых условиях15. Дрейф Срничека от посткапиталистического Манифеста акселерационизма образца 2013 года к  более конструктивным моделям социальной критики здесь очевиден16. Но язык и основные инструменты анализа остаются у него (крипто)марксистскими. В их основе — герменевтика подозрения, усматривающая за всеми smart-технологиями жадного до прибыли капиталиста, эксплуатацию наемных кликеров и отчуждение пользовательских данных. Книга разделена на три части. Первая описывает основные микро- и  макроэкономические послевоенные тенденции и  причины завершения экономического бума в развитых странах начиная с 1970-х годов. Вторая часть (собственно «Капитализм платформ») начинается с рассуждения о том, что в основе роста технологических платформ лежит использование данных. Срничек дает платформам следующее определение: ……цифровые инфраструктуры, которые позволяют двум и более группам взаимодействовать… посредники, соединяющие между собой различных пользователей: покупателей, рекламодателей, поставщиков услуг и товаров, производителей и даже физические объекты17.

Причем к физическим объектам он относит и машины. Исходя из того что работа самых успешных цифровых платформ (гугл, фейсбук) строится на  использовании данных, предоставляемых бесплатно их  пользователями (user-generated content, UGC), Срничек задается вполне логичным вопросом: можем ли мы в таком случае воспринимать пользователей как рабочую силу, в терминах марксистской политэкономии? И справедливо отмечает, что это может привести к «утомительным научным де 15. См. рецензию на «Капитализм платформ» Стивена Хикмана: Hickman S. C. Nick Srnicek: A Review of Platform Capitalism // Dr. Rinaldi’s Horror Cabinet. 07.01.2017. URL: https://socialecologies.wordpress.com/2017/01/07/ nick-srnicek-a-review-of-platform-capitalism. 16. Со слов авторитетного американского историка экономики Филипа Мировски, в ней уже не чувствуется «запаха» акселерационизма, а в личной беседе Срничек якобы признавался ему, что «специально опустил марксизм из книги, чтобы обратиться к более широкой аудитории»: Conspiracy? What_Conspiracy? A Conversation with Philip Mirowski // Boundary 2. 2019. Vol. 46. № 1. P. 179–195. URL: https://www.academia.edu/37464729/b2_Interview_Conspiracy_What_Conspiracy_A_Conversation_with_Philip_Mirowski. 17. Все это выдает в Срничеке философа, знакомого с идеями Делёза, Латура и Леви Брайанта, см.: Срничек Н. Капитализм платформ. С. 41 сл. 284

Логос · Том 29 · #6 · 2019

батам», признавая, что было бы трудно определить деятельность пользователей как труд в традиционном понимании этого слова18. В этой же главе Срничек предлагает классификацию платформ, основанную на принципах их работы, недостатках и преимуществах. По мнению Эндрю Карри, данная классификация представляет особую ценность, так как не просто перечисляет существующие платформы в рамках единого феномена, а указывает на разные стратегии и отличительные принципы их работы: • Рекламные платформы (например, гугл, фейсбук), собирающие данные о  пользователях, анализирующие полученную информацию и использующие данный продукт для продажи определенной рекламы. • Облачные платформы (например, AWS, Salesforce), предоставляющие в аренду оборудование и программное обеспечение, необходимые для организаций в сфере цифровых технологий. • Промышленные платформы (например, GE, Siemens), выпускающие оборудование и разрабатывающие программное обеспечение для перехода с традиционной на цифровую организацию производства. • Продуктовые платформ (например, Rolls-Royce, Spotify), генерирующие прибыль за счет перевода традиционных товаров в услуги. • Экономичные, или «бережливые», платформы (например, Airbnb, Uber), помогающие покупателям и продавцам найти друг друга с минимальными затратами19. В третьей главе Срничек рассматривает вопросы конкурентоспособности существующих платформ и перспективы их развития. Срничек менее оптимистичен в вопросе развития платформ, в отличие от  других авторов, также занимавшихся подобными исследованиями. В целом он с неодобрением относится к платформам, считая, что все предоставляемые ими услуги нацелены лишь на состоятельных потребителей20. Поэтому он предлагает установить контроль над экономичными платформами или вообще за 18. См. обзор книги Н. Срничека «Платформенный капитализм» от  Мартина де Соля: De Saulles M. Book Review  — Platform Capitalism // Information Matters. 29.12.2017. URL: https://informationmatters.net/ book-review-platform-capitalism. 19. The Future of Platform Capitalism // The Next Wave. 26.08.2017. URL: https://thenextwavefutures.wordpress.com/2017/08/26/the-future-of-platform-capitalism-srnicek-review-uber-amazon-google-facebook. 20. De Saulles M. Book Review — Platform Capitalism. Игорь чубаров, екатерина сеченова

285

претить их, а также создать независимые от государства платформы под общественным контролем. Комментируя идеи Срничека, Ричард Годден пишет о том, что ни одну из них автор не развивает и не подкрепляет аргументами, поэтому непонятно, возможно ли в принципе воплотить эти идеи в жизнь и насколько удачным будет это воплощение21. По мнению Мартина де Соля, утопическое ви́дение будущего платформенного бизнеса и «посткапитализма», где все богатства будут распределены между людьми поровну, скорее всего, так и останутся мечтами Срничека. Во-первых, потому что частные платформы вряд ли будут ориентироваться исключительно на  благо общества, во-вторых, потому что платформы, финансируемые и  контролируемые государством, не  смогут предложить широкий спектр услуг, необходимый потребителям, а собранные данные о потребителях станут использоваться государством с не самыми благородными намерениями (что будет противоречить демократии)22. По  словам Стивена Хикмана, работа Срничека простовата: вместо детального исследования принципов функционирования цифровой экономики он предоставил лишь краткий обзор, а современные экономические тенденции и процесс их зарождения и развития рассмотрены весьма поверхностно23. Син И Кох, напротив, дает книге положительную оценку: по ее мнению, все события описаны подробно, что позволяет с  легкостью понять нынешнее состояние мировой экономики, а, поскольку повествование лишено эмоциональности, читателю предоставляется возможность мыслить логично и объективно рассуждать о возможных сценариях будущего24. Несмотря на свою очевидную актуальность, книга, как утверждает Ричард Годден, не несет никакой практической пользы для управленцев, а  выводы, к  которым приходит автор, больше основаны на  его левых акселерационистских убеждениях, нежели на  каких-либо доказательствах. Тем не  менее обозреватель признает, что текст достоин внимания: автор довольно просто, 21. Godden R. “Platform Capitalism” by Nick Srnicek // The Centre for Enterpise, Market and Ethics. URL: http://theceme.org/richard-godden-platformcapitalism-nick-srnicek. 22. De Saulles M. Book Review — Platform Capitalism. 23. Hickman S. C. Nick Srnicek: A Review of Platform Capitalism. 24. Koh S. E. Book Review: Platform Capitalism by Nick Srnicek // LSE Review of Books. 05.06.2017. URL: http://blogs.lse.ac.uk/lsereviewofbooks/2017/06/05/ book-review-platform-capitalism-by-nick-srnicek. 286

Логос · Том 29 · #6 · 2019

но емко излагает предмет, и после прочтения неосведомленный читатель гарантированно не останется равнодушным к затронутой теме25. Более серьезные претензии к  книге у  Годдена возникают по поводу некомпетентности автора в ряде исторических и технических вопросов. Например, Срничек пишет о перекрестном субсидировании как специфической характеристике некоторых платформ (таких как гугл), позволяющей им предоставлять бесплатные услуги партнерам за  счет продажи рекламы. Однако такая система начала работать с появлением частных телевизионных каналов и  бесплатных газет, которые держатся на  рынке как раз за  счет перекрестного субсидирования, и, объективно говоря, в этом нет ничего не только нового, но и плохого. Это же относится и к высказываниям Срничека об офшорах. В своей работе он обвиняет крупные технологические компании в уклонении от уплаты налогов, но не приводит никаких доказательств. Дело в том, что он путает это явление с вполне легальной в США минимизацией налогов. И даже если сама эта идея автору не по душе, его критика и обвинения в адрес компаний безосновательны26. Тема платформенного капитализма объемна и многоаспектна, поэтому Срничек неизбежно упускает многое из  того, что действительно стоило бы рассмотреть в  этой книге: угроза конфиденциальности частных пользователей; уровень киберопасности на государственном уровне; регулирование вопросов охраны труда в сфере платформенного бизнеса; правовые аспекты технологизации отношений между работодателями и работниками платформ; этичность платформенного бизнеса и  отличие способов его легитимации от проектно-ориентированого града, описанного Болтански с соавторами27. К сожалению, как заключает Стивен Хикман, в книге нет ответа ни на один из этих вопросов, и они даже не ставятся. Тексту Срничека явно не хватает детальной диагностики цифровой экономики и принципов работы платформенного бизнеса, подробного разбора актуальных проблем и оптимальных путей их решения28. 25. Godden R. “Platform Capitalism” by Nick Srnicek. 26. Ibidem. 27. Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. С. 84 сл.; ср.: Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справедливости: очерки социологии градов. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 28. Hickman S. C. Nick Srnicek: A Review of Platform Capitalism. Игорь чубаров, екатерина сеченова

287

4. Акселераты, или О новой генерации экономистов Люк Болтански и его соавторы еще в 1990-е годы задали рамку подобным исследованиям, режим представления и интерпретации — анализа мнений и идеологий, текстов о текстах, пересказа чужих пересказов. Осознаваемая, но трагически непреодолимая нехватка практики29 обрекает левых теоретиков на картину мира с чужих слов, к тому же искаженную характерным ресентиментом. Прошло двадцать с лишним лет, и новые левые вступили в неравную схватку с новым духом капитализма — цифровым. В своей книге Срничек исследует не новинки в сфере IT, рыночные стратегии технологических и шеринговых компаний, производство и  предоставление услуг по  требованию и  т. д., а  избранный набор критических текстов о  них30, перемежаемый минимальной статистикой и  открытыми данными, которые не подтверждают и не опровергают его выводов. Он высмеивает экспертов McKinsey и Всемирного экономического форума в Давосе за некритичные декларации о IV промышленной революции и эпохе нового «цифрового Просвещения», но при этом сам использует их отчеты и прогнозы31. В  советское время любой российский ученый был обязан в предисловии к своей книге сослаться на Маркса-Энгельса-Ленина или решения очередного съезда КПСС. Срничек ссылается на Роберта Бреннера и других авторитетов New Left Review, отчасти перекладывая на них ответственность за набивший оскомину марксистский нарратив32. Как современный и сравнительно молодой человек, Срничек не может хотя бы отчасти не признавать, что цифровые технологии оказывают позитивное влияние на экономику, а модель, связывающая производственные и бизнес-про 29. В «Новом духе капитализма» Болтанский и Кьяпелло откровенно заявляли: «В этой книге рассматриваются идеологические изменения». И хотя авторы делали реверанс в область «практики» (Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. С. 78), по факту ограничились практикоориентированной литературой. 30. Ср.: «Отчасти моя книга представляет собой синтез существующих работ» (Срничек Н. Капитализм платформ. С. 11). 31. Там же. С. 8. 32. Бреннер Р. Экономика глобальной турбулентности: развитые капиталистические экономики в период от долгого бума до долгого спада, 1945–2005. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. Ср.: Хумарян Д. Г. «Капитализм платформ» Ника Срничека: кризис — реакция — бум — кризис — и  снова реакция. Что мы вообще знаем о  цифровой экономике? // Экономическая социология. 2019. Т. 20. № 3. С. 166. 288

Логос · Том 29 · #6 · 2019

цессы, логистику и коммуникации в единую сеть на цифровой основе, то есть с использованием интернета и анализа больших данных, эффективна. И надо сказать, что местами он довольно точно их описывает33. Но что-то заставляет его воспроизводить в конце почти каждого абзаца своей книги ритуальные неомарксистские мантры. Ничем иным, кроме следования своего рода корпоративной этике традиционно левой англо-саксонской академии, этого не объяснить. В случае Срничека это выглядит особенно натянуто, то и дело приводя автора к бросающимся в глаза противоречиям. Так, согласно марксистскому канону, обращение крупного бизнеса к информационным технологиям продиктовано только порочной страстью капиталистов к прибыли и поддерживается иррациональной рыночной конкуренцией. Получается, что предприниматели остаются в душе какими-то феодалами, лишь вынужденно принимающими технологические инновации, чтобы сокращать издержки, еще более жестко эксплуатировать трудящихся и завоевывать новые рынки34. Но по большому счету вообще непонятно, почему обращение лидеров современной экономики к новым информационным технологиям рассматривается Срничеком как какая-то червоточина капитализма, вынужденная мера, противоречащая дальнейшему, пусть и противоречивому, замешанному на разрывах и кризисах экономическому развитию35. Критическая аргументация прибегает здесь к известной подмене: несмотря на признание очевидного общественного блага, которое несут цифровые технологии, постоянно подчеркивается, что технологические компании обращаются к ним не для увеличения экономических выгод потребителей и их комфорта, а чтобы получать еще больше данных и извлекать с помощью их анализа еще больше прибыли, постепенно подчиняя соответствующим потребительским ценностям повседневную жизнь граждан36. 33. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 10–11, 39–43. 34. Там же. С. 15–16. 35. Ср.: «…на фоне длительного снижения уровня прибыльности в промышленности капитализм развернулся к данным, ища теперь в них источник экономического роста и жизнестойкости» (Там же. С. 11). 36. Ср.: «Хотя все эти устройства, несомненно, имеют определенную ценность для потребителей, драйвером развития в этой сфере выступают отнюдь не они — нет, вовсе не потребители шумно ратуют за разработку новых приспособлений. Ровно наоборот: если мы хотим постичь, что же такое потребительский интернет вещей, следует увидеть в нем платформу, которая в погоне за новыми данными протянула щупальца в мир повседневности» (Там же. С. 90). Игорь чубаров, екатерина сеченова

289

Но ведь конкурентные преимущества на рынке платформенные компании приобретают именно за счет более эффективного удовлетворения общественных потребностей и желаний индивидуальных пользователей. Более того, наиболее успешные из них угадывают или даже производят новые объекты массовых желаний и кастомизированные образы их индивидуального удовлетворения. И совершенно не важно в этом смысле, сколько прибыли и бонусов получат владельцы, топ-менеджеры и рядовые сотрудники таких компаний. Здесь хочется обскурантистски заметить, что «мир так устроен». Но проблема в том, что успехи в этой области крайне редки, в сфере массового производства преобладает посредственность. Понять это проще теоретику из России, знакомому, например, с отечественным автопромом или разработками Сколтеха. Тем более удивительно встречать подобные атаки западных теоретиков на всемирно известные бренды и успешные технологические компании. Вероятно, они просто более чувствительны к ограничениям индивидуальной свободы, чем российские производители и пользователи, ученые и  журналисты. Возможно, здесь играет свою роль и известное отставание от Запада, не позволяющее сейчас осознать всех опасностей, которые несет потребительский интернет вещей для повседневных практик и устоев российского общества. Но, думается, дело не только в этом. Цитаты из Шошанны Зубофф, которые любит приводить Срничек, звучат в этом контексте саморазоблачительно: …если … мы понимаем эту [тенденцию], становится ясно, что требовать защиты частной жизни от надзирающих [фиксирующих каждый шаг] капиталистов или лоббировать кончину коммерческого [шпионского] надзора (surveillance) в интернете — все равно что просить Генри Форда вручную собирать каждый экземпляр модели Т37.

Если все так плохо с  нашей privacy, то  следует сразу выйти из игры, но мы что-то не видим в упомянутых рассуждениях анализа критического уровня интимности или порогов допустимого контроля. Они предстают абсолютными ценностями. Однако разве невозможно при желании обеспечить искомую приватность на программном и аппаратном уровнях технологий? Чего стоят тогда эти яркие аналогии? Что же до нашей тотальной поднадзорности, то технологизация мифа всевидящего ока разделяет 37. Цит. по: Срничек Н. Капитализм платформ. С. 91. 290

Логос · Том 29 · #6 · 2019

с ним известный парадокс — видящий все не видит ничего определенного38. Контроль тотален только по требованию, а так всем плевать, какие грязные сайты просматривает ваш сосед. Но вот если кто-то здесь выйдет за флажки — технологии позволят быстро восстановить законность и справедливость. Мы, конечно, понимаем, что укрывать и пестовать в себе маленького преступника — это главная моральная ценность свободного мира, однако стать его жертвой никто не жаждет. Впрочем, настоящий вызов общества сетевого паноптикона сегодня не в этом, а в открывшейся ограниченности фактических потребностей массового пользователя и  дефиците уникальности публикуемого авторского контента. Но если вам кажется, что поисковые алгоритмы и таргетированная реклама ограничивают ваши индивидуальные запросы и  унижают вашу личность, — создавайте более индивидуализированный софт, восстанавливайте открытый веб, открывайте высокоинтеллектуальные сайты и запускайте кооперативные соцсети по интересам39. Что мешает? Вместо этого предлагается …опускать … на  землю дроны, обнаруживать сенсоры, взламывать серверы, глушить GPS-сигналы и  подрывать власть гуглов, обманывая их  базы данных и  требуя социализации всех дата-центров40.

На протяжении всей книги Срничек упорно настаивает на присущей платформам тенденции к  монополизации, которая в  конечном счете должна привести к  закату свободной конкуренции, сегментации рынка, сокращению рекламы, взиманию платы за бесплатные сегодня возможности поисковиков, соцсетей, мессенджеров и, как следствие, падению самого рынка41. Не надо быть историком экономики, чтобы помнить, что в этих тенденциях нет ничего не только нового, но и противоречащего дальнейшему раз-

38. Аналогичной критики заслуживает работа Тревора Паглена: Paglen T. Invisible Images (Your Pictures Are Looking at You) // The New Inquiry. 08.12.2016. URL: https://thenewinquiry.com/invisible-images-yourpictures-are-looking-at-you. 39. Cр. проклятия в  адрес интернет-компаний Евгения Морозова: Морозов Е. Техноненависть: как интернет отучил нас думать. М.: Common Place, 2014. 40. Ловинк Г. Критическая теория интернета. М.: Ad Marginem, 2019. С. 300. 41. Ссылаясь на прогноз ведущего экономиста гугла Хэла Вэриана (Срничек Н. Капитализм платформ. С. 110). Игорь чубаров, екатерина сеченова

291

витию и  либерализации экономических отношений42. В  конце концов, сам автор признает, что монополисты часто теряют свои позиции под давлением конкурентов. Вызов, который он здесь видит, связан с изменением формы конкуренции (акцент не на цены, а на данные) и недостаточности финансовых вложений для борьбы с такими монстрами, как, например, гугл. Действительно, все дело в данных, но способы их анализа и приложение результатов к новым направлениям социокультурной деятельности не может ограничить никакой гугл или фейсбук. А вот к прямым платежам мы скорее придем, если передадим контроль над данными государству. Аналогия с энергетикой играет здесь против Срничека, так как цены на энергоносители то растут, то падают, но в абсолютном измерении, в длительных экономических циклах спрос поддерживает стабильный уровень цен, пока рынок не  приходит к перенасыщению или не возобладают альтернативные энергоносители. Государство же установит еще и  полицейский контроль над содержанием и отдельными пользователями. Срничек это понимает, но ограничивается в своих высказываниях призывами не допустить российского или китайского сценария контроля над интернетом. Как любой современный левый, он верит в государство и рассчитывает на него в плане ограничений монополистических тенденций платформенного капитализма43. Кстати, здесь нам видится фундаментальное противоречие в  позиции критиков платформенных технологий. Левые, как, впрочем, и правые или партийно не идентифицируемые комментаторы, едины в своем желании ограничить развитие интернеткомпаний репрессивно-юридическим вмешательством государства. При этом они же жалуются на  нарастающее ограничение свободы в Сети со стороны государственных институций, будь то Великий китайский файервол, угрозы русских или практики АНБ44. 42. По крайней мере, это мнение нам довелось услышать от профессиональных экономистов (доклад Ярослава Кузьминова «Тенденции развития высшего образования в условиях цифровизации», прочитанный 17 июня 2019 года в Тюмени). 43. Ср. интервью Срничека, где речь заходит о  возвращении на  новом этапе к  плановой экономике СССР в  1930–1950-е годы: “Wir müssen über Verstaatlichung nachdenken” // Die Zeit Online. 25.02.2018. URL https://www.zeit.de/kultur/2018-02/plattform-kapitalismus-google-amazonfacebook-verstaatlichung. 44. Тот же Морозов, сетовавший в Guardian на монополизм Amazon и Co, видит в попытках ограничения администрацией США аппетитов Джеффа Безоса лишь мотивы личной мести за то, что тот, будучи одновременно 292

Логос · Том 29 · #6 · 2019

*** Срничек доходит до  абсурда, критикуя платформы типа Uber и Airbnb за отсутствие активов и низкую доходность, считая саму модель неэффективной и обреченной на вымирание45. Почему бы последовательному левому не увидеть в этой модели зарождение социалистических элементов в условно капиталистической экономике, которым именно платформенные технологии помогают развиваться? Вместо поддержки Срничек жалуется на Uber в антимонопольное ведомство и налоговые органы46. При этом его анализ всеобщей уберизации отдает левым популизмом: Сокращение спроса на  такси «вне Uber» означает и  сокращение предложения не-Uber-водителей, все больше сервисов переводятся на платформу Uber. Чем больше пассажиров лояльны этой платформе, тем больше будут терять не-Uber-водители и тем скорее для выживания им придется тоже переходить на эту платформу. То же справедливо и для пассажиров: когда на  улицах становится все меньше не-Uber-машин, единственный гарантированный способ быстро сесть в такси — это вызвать такси Uber47.

Но так ли это плохо, учитывая, что сегодня можно выбрать самые разнообразные услуги такси, включая аналоговых частных водителей? Срничека возмущают манипуляции с данными, нечистоплотные махинации менеджеров и программистов Uber, способных, например, предсказывать высокий спрос и заранее поднимать цены, одновременно создавая иллюзию большего предложения за  счет фантомных машин48. Это, конечно, нечестно, но ждать борт по часу или платить в три раза больше могут позволить себе только левые аристократы. Вернуть пользователям их данные — благородная задача, но тогда вызвать Uber в какомнибудь Берлине станет невозможно. За очевидной для платформенной модели экономики тенденцией отказа от собственности и движением от продуктов к услувладельцем The Washington Post, выступал на последних выборах против Трампа: Morozov E. Data Populists Must Seize Our Information — for the Benefit of Us All // The Guardian. 04.12.2016. URL: https://gu.com/p/5e43d/stw. 45. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 105–107. 46. The Future of Platform Capitalism. 47. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 99. 48. Hwang T., Elish М. С. The Mirage of the Marketplace // Slate. 27.07.2015. URL: https://slate.com/technology/2015/07/ubers-algorithm-and-the-mirage-of-themarketplace.html#lf_comment=352895959. Игорь чубаров, екатерина сеченова

293

гам Срничек не видит общей тенденции, а только распределенную концентрацию собственности при сохранении и даже увеличении производственных мощностей и активов у «более приземленных платформ», которых якобы заботит лишь монополия и контроль над общественными инфраструктурами49. С каким-то даже злорадством левый экономист отмечает, что в условиях затяжного экономического роста и падения нормы прибыли перспективы дальнейшей монетизации «бережливых» платформ, которые сейчас поддерживает свободный финансовый капитал, будут ухудшаться. В  случае кризиса, по  словам Срничека, венчурный капитал переключится на  развитие других сфер, возможно даже не  в  цифровом секторе. Но  в  чем, собственно, проблема — разве свободный капитал когда-то действовал иначе, переходя от одного сектора рынка к другому и вкладывая избыточные ресурсы в новые технологии? И разве новые технологии, в том числе в сфере массовой информации, уже не спасали ситуацию, формализуя и переформатируя соответствующие взаимодействия при сохранении рыночной модели экономики? В заключении книги Срничек утверждает, что платформенные бизнес-модели не сулят ничего существенно нового или полезного также и традиционной промышленности. По его словам, индустриальные платформы только сокращают издержки и простои, но не влияют на рост производительности и захват новых рынков50. При этом во второй главе он сам сетует на инертность традиционных индустрий в плане применения методов сбора и учета данных и платформенных моделей экономики, за исключением таких передовых компаний, как GE или Siemens, которые готовы поделиться своими ресурсами и бизнес-решениями с другими51. Дело, следовательно, не столько в капитализме, сколько в отсутствии идей и стартапов в этой области. Срничек упорно настаивает, что капитализм не способен справиться с кризисами перепроизводства и дефицита прибыльности в глобальном масштабе. В доказательство он приводит крайне неудачный пример сталелитейной промышленности Китая, путаясь в трех соснах капитализма: перепроизводстве, установлении рыночной стоимости и демпинге цен52. То, что китайцы стали лидерами по выпуску стали, еще не делает государственные компании, 49. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 83. 50. Там же. С. 102–103. 51. Там же. С. 40–41, 62–63. 52. Там же. С. 102. 294

Логос · Том 29 · #6 · 2019

которые ее производят, капиталистическими. Во всяком случае перепроизводство для китайских сталеваров — это скорее результат отсутствия необходимых данных и софта для учета всей производственно-рыночной цепочки. Минимально знакомый с  истоками шэньчжэньского чуда и  ролью государства в  финансировании китайской металлургии вряд ли связал бы эту историю с капитализмом53. Бросаются в глаза противоречия и в оценке отдельных сторон платформизации. Так, Срничек пишет о депрофессионализации и потере власти у высококвалифицированных рабочих в новых условиях, хотя тут же признает, что имеет место и противоположная тенденция приобретения ими новых квалификаций54. Показателен пример с клинингом — Срничек утверждает, что надомные работники порой получают больше, чем связанные платформой, и это стало причиной закрытия клининговой платформы Homejoy. Аутсорсинг приводит здесь, по словам еще одного кризисного эксперта, Изабеллы Каминской, к снижению качества и эффективности услуг по сравнению с «широкомасштабным профессиональным сервисом»55. Но высококвалифицированные рабочие в этой сфере (если можно их  так назвать) не  могут предложить ничего, кроме той же платформы, масштабной или более локальной. Они будут так же получать заказы через интернет и подвергаться тем же угрозам и рискам, что и специализированные платформы. Проблема Homejoy состояла в ошибках на уровне организации, управления и программирования. Но в конечном счете стартап добили судебными исками. К слову, его конкурент Handy продолжает успешно развиваться56. А в случае государственной монополии на клининг в проигрыше окажутся массовые клиенты, заинтересованные в экономном ценнике на подобные услуги.

Заключение Многие рецензенты ставят Срничеку в  заслугу предложенную им типологию платформ. И  хотя она у  него в  итоге рассыпает 53. Любопытно, что ответом на демпинг со стороны Китая стали также совсем не рыночные меры в виде заградительных пошлин США, см.: Yap C.-W. How China Built a Steel Behemoth and Convulsed World Trade // The Wall Street Journal. 24.12.2018. URL: https://www.wsj.com/articles/ how-china-built-a-steel-behemoth-and-convulsed-world-trade-11545668295. 54. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 15–16. 55. Там же. С. 105. 56. См. URL: https://www.handy.com/services/home-cleaning. Игорь чубаров, екатерина сеченова

295

ся, инструмент, предоставляемый подобной классификацией, создает иллюзию анализа и понимания целого. Однако за мышлением классификациями стоит неявное представление о единстве, позволяющее Срничеку дезавуировать, например, инновации совместного пользования, ссылаясь на  увеличение инвестиций в основные фонды в другом платформенном секторе — облачном. Но если взглянуть на эти типы как на кейсы, которые пользуются сходными, но все же различными приемами ведения бизнеса, имея дело с разными рынками и их спецификой, таких генерализаций можно было бы избежать и можно было бы оценить уникальность самих технологий, их позитивное влияние на общество и повседневную жизнь людей. Кроме того, от  подобной классификации неизбежно чтото  ускользает. Так, Срничек не  рассматривает корпоративные и торговые платформы, нишевые сетевые магазины вроде российского ретейлера «Спортмастер», вектор развития которых связан как раз с включением в производственный процесс и  маркетинговую стратегию данных покупателей и  их  запросов, как минимум для прогнозирования спроса и  формирования ассортимента. Подобные компании фактически уже долгое время успешно используют платформенную модель в своей деятельности, объединяя в сеть производителей, поставщиков, логистику, маркетинг, позиции розничной торговли, продвижение, рекламную деятельность и собственно данные конечных пользователей. Причем речь не идет лишь о переводе на аутсорсинг процессов линейной цепочки производства и  реализации продукции, а именно об обмене данными различных акторов с использованием облачных вычислений («Спортмастер» использует софт Oracle Retail и масштабирует свою бизнес-модель в сети магазинов O’Stin)57. Тренд, который можно назвать движением от коммодификации к кастомизации — индивидуализации продаж на основе обработки данных клиентов, — распространился сегодня далеко за пределы, очерченные Срничеком. Здесь, помимо первой приходящей на ум платформы Coursera, можно упомянуть даже сферу высшего образования в России — разрабатываемую рядом российских университетов совместно с Московской школой управления «Сколково» протоплатформенную модель под общим названием ИОТ, ос 57. «Спортмастер» автоматизировал товарно-финансовое планирование и прогнозирование спроса на базе Oracle Retail // Tadviser. URL: http:// www.tadviser.ru/index.php/Проект:Спортмастер_%28Oracle_Retail%29. 296

Логос · Том 29 · #6 · 2019

нованную на цифровизации, а именно программу автоматизации университетских процессов и обработки больших данных. В нее включены, помимо расписания, студенческих сервисов, услуг тьюторства и единого деканата, аккаунтов преподавателей, данных учебных программ, и сами студенты, которые могут не только выбирать направления подготовки, записываться на нужные курсы, но и влиять на получение более универсального образования, выбирая элективы и онлайн-курсы, оценивать преподавателей, вычерчивая таким образом индивидуальную образовательную траекторию (собственно ИОТ) под свои задачи, заранее осознавая перспективы дальнейшего трудоустройства и реализации других жизненных проектов и интересов58. Тотальное проникновение платформенной модели в экономику выглядит в  глазах марксиста-акселерациониста лишь дополнительным аргументом в пользу тотального краха всей системы, если кризисный цикл затронет сферу IT59. То есть цифровые технологии, по Срничеку, скорее способствуют кризисам и приближают экономический апокалипсис, нежели предотвращают его. Но катастрофические аргументы о достижении пределов успешности платформенной бизнес-модели выглядят слабыми, учитывая предрасположенность бизнеса к  внедрению инновативных экономических моделей (достаточно упомянуть блокчейн). Архаичная «марксистская платформа», к  которой подключен сам Срничек, не  позволила этому безусловно талантливому молодому ученому выйти за рамка партийного канона и увидеть плюсы цифровых технологий в промышленности, торговле, сфере услуг и экономике в целом. Все виды общественного блага, привнесенные платформами, автор называет «калифорнийской идеологией»60, злоупотребляя алармизмом и левой эсхатологией, но  не  предлагая взамен ничего продуктивного. Отклоняя платформы, он не может противопоставить им ничего иного, кроме тех же платформ, только принадлежащих абстрактному обществу, а не капиталистическим монополистам. В заключение последней главы читаем:

58. Тюменский государственный университет, например, перешел на информационную систему Modeus, см. URL: https://www.utmn.ru/obrazovanie/iot; https://www.utmn.ru/presse/ekspertnoe-mnenie/717494. 59. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 10. 60. Ссылаясь на одноименное эссе Ричарда Барбрука и Энди Кэмерона, опубликованное в журнале Mute в 1995 году (Срничек Н. Капитализм платформ. С. 8). Игорь чубаров, екатерина сеченова

297

Вместо того чтобы просто регулировать корпоративные платформы, лучше сосредоточить усилия на создании общественных платформ — таких, которые принадлежат «простым» людям и контролируются ими. (Причем важно, чтобы они сохраняли независимость и от государственного надзорного аппарата.)61

Как этот тезис соотносится с тезисом о том, что платформенные технологии не способны существенно повлиять на рост производства или замедлить его долгосрочный спад? Очевидно, политически. Но вместо того чтобы конкурировать с фейсбуком и гуглом, создавая альтернативные поисковики и  локальные сети по  интересам, Срничек предлагает их обобществить, так сказать, экспроприировать62. Призыв к  коллективизации платформ граничит если не с экстремизмом, то с банальностью. Что предлагается взамен — интернет-колхозы за государственный счет? Опыт развития сельского хозяйства в СССР англо-канадским экономистам явно неизвестен. Но предлагают они то же, что в свое время практиковали большевики, — продразверстку, которая затем перейдет к раскулачиванию. Никак иначе, кроме как политически, понять эту точку зрения невозможно. Анализ развития платформ как вопроса власти делает Срничека настоящим левым, недаром его любят интервьюировать Die Zeit и The Guardian. Монополизация здесь уже никого не смущает, ведь платформы будут принадлежать «народу». Появляться они будут тоже сами по себе, подобно нефти и газу, недаром же предлагается рассматривать данные как сырье. А кто их  будет анализировать и  к  чему применять — выходит за  пределы книги и компетенций автора. Туманные фразы заключения не позволяют сделать однозначного вывода, куда эта «политика» может нас привести, но с одним можно точно согласиться: Как бы то ни было, любые попытки как-то изменить существующее положение дел должны принимать во внимание существование платформ. Неискаженное понимание сегодняшней конъюнктуры принципиально важно для разработки адекватной стратегии и тактики63.

Срничек справедливо отмечает, что кооперативные платформы в современных экономических условиях едва ли смогут служить 61. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 113. 62. Ср. аналогичные призывы Ловинка в заключение интервью Colta (Герт Ловинк: «Платформы типа Facebook — это трагический момент»). 63. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 113–114. 298

Логос · Том 29 · #6 · 2019

альтернативой платформам-капиталистам, так как столкнутся с еще более жестокой самоэксплуатацией и бесплатным волонтерством. Но к каким альтернативам смогут в этих же условиях привести меры государства — непонятно. Без не  названного в  книге эквивалента христианского чуда — коммунистической революции — здесь явно не обойтись. Правда, еще в 2015 году Срничек с Уильямсом делали ставку на цифровое производство и распределенную экономику64, которые можно рассматривать как альтернативные платформам цифровые версии натурального хозяйства и  ремесленного производства. Однако целая матрица онтологических и  социальных допущений этой экономической модели превращают соответствующий дискурс в чистейшей воды спекуляцию. Притом что чисто теоретически использование 3D-принтеров и других форм цифрового производства «не противоречило бы наиболее либертарианским формам капитализма»65, предполагая для их технического осуществления схему шеринговой экономики. К достоинствам книги Срничека можно отнести набросок своего рода археологии платформ — закрепленных антикризисных мер из предшествующих эпох, 1970-х, 1990-х и 2000-х годов, которые, собственно, заложили организационную и инфраструктурную основу для современной цифровой экономики. Неэкономисту, разумеется, сложно оценить оригинальность и релевантность предлагаемых им выводов, особенно учитывая многочисленные отсылки автора к специальной литературе. Так, Срничек рассматривает появление «бережливых» платформ как регресс ранних стадий интернет-экономики и даже индивидуального производства индустриального капитализма66. Хотя, на наш взгляд, смысл технологий ушедших эпох выявляется именно в современных цифровых технологиях, согласно тезису Маршалла Маклюэна в отношении медиа или высказыванию Маркса об анатомии человека67. По крайней мере именно платформы позволили Срничеку эксплицировать свою разоблачительную генеалогию цифрового капитализма. 64. Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press, 2019. 65. Гринфилд А. Радикальные технологии: устройство повседневной жизни. М.: Издательский дом «Дело», 2018. C. 129–132, 145–146, 152. 66. The Future of Platform Capitalism. 67. Ср.: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны» (Маркс К. Введение (Из экономических рукописей 1857–1858 годов) // Собр. соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1958. Т. 12). Игорь чубаров, екатерина сеченова

299

«Фордизм», «тейлоризм», «кейнсианство», «автономизм», «прекаритет», «Негри-Хардт», «Бадью», «Пикетти» — если в различных комбинациях и с настойчивой периодичностью повторять соответствующие keywords, можно сойти за прогрессивного социального теоретика68. Однако смесь инфантилизма и  обскурантизма позволяет однозначно идентифицировать подобный дискурс как своего рода буквализацию расхожей постмодернистской риторики, обращенную на экономическую сферу, хотя и без «темного Делёза»69. Основные тезисы книги Срничека можно обнаружить в передовицах The Guardian Евгения Морозова, опубликованных даже раньше: В отсутствие активной государственной политики в отношении искусственного интеллекта поистине конкурентный рынок никогда не оправдает повышенных ожиданий, поскольку он будет настолько сегментирован, что не сможет создавать какую-либо ценность на основе всех данных. Он также не сможет предлагать дешевые товары, на которые рассчитывают потребители, столкнувшиеся с проблемой снижения доходов. Риторика улучшения конкуренции не  может лежать в основе экономического популизма в XXI веке. Гораздо более правильной стратегией для левых популистов было бы настаивать на том, что данные являются неотъемлемым инфраструктурным благом, которое должно принадлежать всем нам; корпорации не должны предъявлять к этим данным какие-либо требования, заявлять на них права или управлять ими. Предприятиям, разумеется, должно быть позволено создавать свои сервисы на их основе, но только после уплаты определенных взносов. Права собственности на эти данные — и созданный на их основе усовершенствованный искусственный интеллект — должны принадлежать общественности. Таким образом, сами граждане и общедоступные популярные сервисы смогут противостоять компаниям, чтобы те не использовали нас в качестве заложников, взимая плату за предоставление услуг, которые мы же сами и помогли произвести. Вместо того чтобы платить компании Amazon за использование возможностей искусственного интеллекта, 68. Ср. рецензию Эдуарда Сафронова на  анализируемую нами книгу: Сафронов Э. Как акселерационизм превратился в платформенный капитализм // Логос. 2019. Т. 29. № 3. С. 289. 69. При желании в «Капитализме платформ» можно обнаружить следы нефилософии Франсуа Ларуэля, см.: Морозов А. В. Навигация по акселерационизму: от некапитализма к посткапитализму через платформы // Галактика медиа: журнал медиаисследований. 2019. № 2. С. 228–239. 300

Логос · Том 29 · #6 · 2019

основанных на наших данных, Amazon должна была бы оплачивать нам предоставление этих данных70.

Дефицит идей в области критики интернет-компаний поистине удручает — наши герои эксплуатируют одни и те же концепты: так, например, Ловинк71 и Морозов72 пытаются примерить беньяминовский образ фланера к современным акторам интернета. Однако в отличие от Ловинка73 Срничек усмотрел в структурах цифровых платформ и логике слияний технологических компаний делезианскую «ризому», а  не  гегелевскую логику вертикальной и горизонтальной сборки74. К сожалению, это практически единственная прямая отсылка к современному философскому языку в «Капитализме платформ», не получившая дальнейшего развития. А она, на наш взгляд, непосредственно отсылает к идее саморефлексивности капитализма, высказанной в  начале этого текста. Запирательским тенденциям левого критицизма à la Срничек можно противопоставить современный тренд в социальных науках — от когнитивного к нейропластичному капитализму. Под воздействием развития нейронаук чуткие социальные философы признают сегодня как минимум амбивалентность платформенных управленческих моделей в  бизнесе, имманентно содержащих в себе ресурс социального сопротивления. Катрин Малабу отмечает: Сетевая организация, отсутствие иерархии, децентрализованный контроль, лабильность, мобильность — новый менеджмент является объективной версией структуры нервной системы, выявленной современной нейробиологией. Пластичность мозга можно поэтому рассматривать как привилегированную форму натурализации капитализма75.

Стоит только развернуть здесь причинно-следственную связь — платформенный капитализм скорее является социальным воплощением пластичности человеческого мозга; и понима-

70. Morozov E. Data Populists Must Seize Our Information — for the Benefit of Us All. 71. Ловинк Г. Критическая теория интернета. С. 195. 72. Морозов Е. Техноненависть. С. 83. 73. Герт Ловинк: «Платформы типа Facebook — это трагический момент». 74. Срничек Н. Капитализм платформ. С. 93. 75. Малабу К. Что нам делать с нашим мозгом? М.: V-A-C press, 2019. C. 9. Игорь чубаров, екатерина сеченова

301

ние сопротивления — не столько пресловутой капиталистической системе, сколько косности ее левой критики76. Библиография «Спортмастер» автоматизировал товарно-финансовое планирование и прогнозирование спроса на базе Oracle Retail // Tadviser. URL: http://tadviser.ru/ index.php/Проект:Спортмастер_%28Oracle_Retail%29. Аванесян А. Критика — кризис — акселерация // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 79–86. Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика просвещения: философские фрагменты. М.; СПб.: Медиум; Ювента, 1997. Беньямин В. Капитализм как религия // Он же. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ, 2012. С. 100–108. Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма // Логос. 2011. № 1 (80). С. 76–102. Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справедливости: очерки социологии градов. М.: Новое литературное обозрение, 2013. Бреннер Р. Экономика глобальной турбулентности: развитые капиталистические экономики в период от долгого бума до долгого спада, 1945–2005. М.: ИД ВШЭ, 2014. Герт Ловинк: «Платформы типа Facebook — это трагический момент» // Colta.ru. 06.09.2017. URL: http://colta.ru/articles/ society/15900-gert-lovink-platformy-tipa-facebook-eto-tragicheskiy-moment. Гринфилд А. Радикальные технологии: устройство повседневной жизни. М.: Дело, 2018. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. Ловинк Г. Критическая теория интернета. М.: Ad Marginem, 2019. Малабу К. Что нам делать с нашим мозгом? М.: V-A-C press, 2019. Маркс К. Введение (Из экономических рукописей 1857–1858 годов) // Собр. соч. 2-е изд. М.: Политиздат, 1958. Т. 12. Морозов А. В. Навигация по акселерационизму: от некапитализма к посткапитализму через платформы // Галактика медиа: журнал медиаисследований. 2019. № 2. С. 228–239. Морозов Е. Техноненависть: как интернет отучил нас думать. М.: Common Place, 2014. Пасквинелли М. Работа абстракции: семь переходных тезисов о марксизме и акселерационизме // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 55–66. Платформенный капитализм — новый вызов для пролетариата // Марксистско-ленинское рабочее движение. 09.11.2017. URL: http://work-way.com/ blog/2017/11/09/platformennyj-kapitalizm-novyj-vyzov-dlya-proletariata. Сафронов Э. Как акселерационизм превратился в платформенный капитализм // Логос. 2019. Т. 29. № 3. С. 279–289. Срничек Н. Капитализм платформ. М.: ИД ВШЭ, 2019. Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press, 2019. 76. Ср. образчик подобного тотального критицизма: Sewell Jr. W. H. Economic Crises and the Shape of Modern History // Public Culture. 2012. Vol. 24. № 2. Р. 303–327. 302

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Термин «акселерационизм» стал бесполезным. Интервью с Ником Шрничеком // Логос. 2018. Т. 28. № 2. С. 87–102. Хумарян Д. Г. «Капитализм платформ» Ника Срничека: кризис — реакция — бум — кризис — и снова реакция. Что мы вообще знаем о цифровой экономике? // Экономическая социология. 2019. Т. 20. № 3. С. 164–179. “Wir müssen über Verstaatlichung nachdenken” // Die Zeit Online. 25.02.2018. URL: http://zeit.de/kultur/2018-02/ plattform-kapitalismus-google-amazon-facebook-verstaatlichung. Chang Ha-J. 23 Things They Don’t Tell You About Capitalism. L.: Penguin, 2011. Conspiracy? What_Conspiracy? A Conversation with Philip Mirowski // Boundary 2. 2019. Vol. 46. № 1. P. 179–195. URL: http://academia.edu/37464729/b2_Interview_Conspiracy_What_Conspiracy_A_Conversation_with_Philip_Mirowski. De Saulles M. Book Review — Platform Capitalism // Information Matters. 29.12.2017. URL: http://informationmatters.net/book-review-platform-capitalism. Dickey M.R. Uber Gets Sued Over Lack of Services Available to People With Disabilities // TechCrunch. 09.05.2017. URL: http://techcrunch.com/2017/05/09/ uber-lawsuit-people-with-disabilities/. Godden R. “Platform Capitalism” by Nick Srnicek // The Centre for Enterpise, Market and Ethics. URL: http://theceme.org/ richard-godden-platform-capitalism-nick-srnicek. Hickman S. C. Nick Srnicek: A Review of Platform Capitalism // Dr. Rinaldi’s Horror Cabinet. 07.01.2017. URL: http://socialecologies.wordpress.com/2017/01/07/ nick-srnicek-a-review-of-platform-capitalism. Hwang T., Elish М. С. The Mirage of the Marketplace // Slate. 27.07.2015. URL: http:// slate.com/technology/2015/07/ubers-algorithm-and-the-mirage-of-the-marketplace.html#lf_comment=352895959. Koh S. E. Book Review: Platform Capitalism by Nick Srnicek // LSE Review of Books. 05.06.2017. URL: http://blogs.lse.ac.uk/lsereviewofbooks/2017/06/05/ book-review-platform-capitalism-by-nick-srnicek. Morozov E. Data Populists Must Seize Our Information — for the Benefit of Us All // The Guardian. 04.12.2016. URL: http://gu.com/p/5e43d/stw. Morozov E. Where Uber and Amazon Rule: Welcome to the World of the Platform // The Guardian. 07.06.2015. URL: http://gu.com/p/49hab/stw. Olma S. Never Mind the Sharing Economy: Here’s Platform Capitalism // Institute of Network Cultures. 16.10.2014. URL: http://networkcultures.org/mycreativity/2014/10/16/ never-mind-the-sharing-economy-heres-platform-capitalism. Paglen T. Invisible Images (Your Pictures Are Looking at You) // The New Inquiry. 08.12.2016. URL: http://thenewinquiry.com/ invisible-images-your-pictures-are-looking-at-you. Pasquinelli M. Three Thousand Years of Algorithmic Rituals: The Emergence of AI from the Computation of Space // e-flux. 2019. № 101. URL: http://e-flux.com/ journal/101/273221/three-thousand-years-of-algorithmic-rituals-the-emergence-of-ai-from-the-computation-of-space. Selinger E. Will Tech Companies Ever Take Ethics Seriously? // Medium. 09.04.2018. URL: http://medium.com/s/story/ will-tech-companies-ever-take-ethics-seriously-35d991f9f839. Sewell Jr. W. H. Economic Crises and the Shape of Modern History // Public Culture. 2012. Vol. 24. № 2. Р. 303–327.

Игорь чубаров, екатерина сеченова

303

Sohn-Rethel A. Intellectual and Manual Labour: A Critique of Epistemology. L.: Macmillan, 1978. Sohn-Rethel A. Warenform und Denkform. Fr.a.M.; Wien: Europäische Veragsanstalt, 1971. The Future of Platform Capitalism // The Next Wave. 26.08.2017. URL: http://thenextwavefutures.wordpress.com/2017/08/26/the-future-of-platform-capitalism-srnicek-review-uber-amazon-google-facebook. Yap C.-W. How China Built a Steel Behemoth and Convulsed World Trade // The Wall Street Journal. 24.12.2018. URL: http://wsj.com/articles/ how-china-built-a-steel-behemoth-and-convulsed-world-trade-11545668295.

304

Логос · Том 29 · #6 · 2019

LEFTIST CRITIQUE IN THE ERA OF PLATFORM CAPITALISM Igor Chubarov. Director, Institute of the Social Humanities, [email protected]. Ekaterina Sechenova. Associate professor, Department of English Philology and Translation, Institute of the Social Humanities, [email protected]. Tyumen State University (UTMN), 23 Lenin str., Tyumen 625003, Russia. Keywords: platform capitalism; sharing economy; canon of leftist critique; presentation mode; crisis logic; exploitation; control; economic apocalypse. The article discusses the canon of the Marxist critique of capitalism, its methods and means for analyzing economic institutions and the information technologies that affect them. The authors postulate that the Anglo-American academics who remain faithful to this canon are quite leftist in a way that derives from concerns about corporate culture and leads to oversimplifications and distortions of the phenomena in question. For example, economics has turned into an empty concept of capitalism studied through secondary texts and their interpretations in a presentation mode. As the latest failure to link Marxist and managerial discourses in the digital era, the authors cite Platform Capitalism by Nick Srnicek, one of the founders of the accelerationist movement and author of essays on the future of capitalism. The most controversial ideas in Srnicek’s book include the rhizomaticity of the platform model of economics, which he did not himself elaborate but proposed as the typology and genealogy of platforms in recent economic cycles (from the 1970s until the mortgage crisis of 2007 in the USA) when the foundations of the infrastructure and business strategy of the modern digital economy were shaped. The article focuses in particular on the enduring topics of leftist discourse under the new conditions of the digital economy: falling profit margins, deficit, crises of overproduction, exploitation, control, profit-seeking and market competition as explicit motives that supposedly guide the capitalists and managers in addressing new technologies together with the specter of an inevitable apocalypse. The authors question the most popular leftist approaches to critique of digital technologies and of the business models of platform companies and propose a more constructive appreciation of their role in modern society and economic liberalization by taking into account their public benefit and their cultural significance for users. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-275-304

References “Sportmaster” avtomatiziroval tovarno-finansovoe planirovanie i prognozirovanie sprosa na baze Oracle Retail [“Sportmaster” automated commodity and financial planning and demand forecasting on the basis of Oracle Retail]. Tadviser. Available at: http://tadviser.ru/index.php/ Проект:Спортмастер_%28Oracle_Retail%29. Adorno Th., Horkheimer M. Dialektika prosveshcheniia: filosofskie fragmenty [Dialectic of Enlightenment. Philosophical Fragments], Moscow, Saint Petersburg, Medium, Iuventa, 1997. Avanessian A. Kritika — krizis — akseleratsiia [Crisis — Critique — Acceleration]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2018, vol. 28, no. 2, pp. 79–86.

Игорь чубаров, екатерина сеченова

305

Benjamin W. Kapitalizm kak religiia [Kapitalismus als Religion]. Uchenie o podobii. Mediaesteticheskie proizvedeniia [Doctrine of the Similar. Mediaesthetic Works], Moscow, RSUH, 2012, pp. 100–108. Boltanski L., Chiapello E. Novyi dukh kapitalizma [Nouvel esprit du capitalisme]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2011, no. 1 (80), pp. 76–102. Boltanski L., Thevenot L. Kritika i obosnovanie spravedlivosti: ocherki sotsiologii gradov [De La Justification. Les Economies de la Grandeur], Moscow, New Literary Observer, 2013. Brenner R. Ekonomika global’noi turbulentnosti: razvitye kapitalisticheskie ekonomiki v period ot dolgogo buma do dolgogo spada, 1945–2005 [The Economics of Global Turbulence. The Advanced Capitalist Economies from Long Boom to Long Downturn, 1945–2005], Moscow, HSE, 2014. Chang Ha-J. 23 Things They Don’t Tell You About Capitalism, London, Penguin, 2011. Conspiracy? What_Conspiracy? A Conversation with Philip Mirowski. Boundary 2, 2019, vol. 46, no. 1, pp. 179–195. Available at: http://academia.edu/37464729/ b2_Interview_Conspiracy_What_Conspiracy_A_Conversation_with_Philip_ Mirowski. De Saulles M. Book Review — Platform Capitalism. Information Matters, December 29, 2017. Available at: http://informationmatters.net/book-review-platformcapitalism. Dickey M.R. Uber Gets Sued Over Lack of Services Available to People With Disabilities. TechCrunch, May 9, 2017. Available at: http://techcrunch. com/2017/05/09/uber-lawsuit-people-with-disabilities/. Gert Lovink: “Platformy tipa Facebook — eto tragicheskii moment” [Geert Lovink: “Platforms like Facebook Constitute a Tragic Moment”]. Colta.ru, September 6, 2017. Available at: http://colta.ru/articles/society/15900-gert-lovink-platformy-tipa-facebook-eto-tragicheskiy-moment. Godden R. “Platform Capitalism” by Nick Srnicek. The Centre for Enterpise, Market and Ethics. Available at: http://theceme.org/richard-godden-platform-capitalism-nick-srnicek. Greenfield A. Radikal’nye tekhnologii: ustroistvo povsednevnoi zhizni [Radical Technologies: The Design of Everyday Life], Moscow, Delo, 2018. Hickman S. C. Nick Srnicek: A Review of Platform Capitalism. Dr. Rinaldi’s Horror Cabinet, January 7, 2017. Available at: http://socialecologies.wordpress. com/2017/01/07/nick-srnicek-a-review-of-platform-capitalism. Hwang T., Elish М. С. The Mirage of the Marketplace. Slate, July 27, 2015. Available at: http://slate.com/technology/2015/07/ubers-algorithm-and-the-mirage-ofthe-marketplace.html#lf_comment=352895959. Khumaryan D. G. “Kapitalizm platform” Nika Srnicheka: krizis — reaktsiia — bum — krizis — i snova reaktsiia. Chto my voobshche znaem o tsifrovoi ekonomike? [Nick Srnicek’s Platform Capitalism: Crisis — Response — Boom — Crisis — and Response Again]. Ekonomicheskaia sotsiologiia [Journal of Economic Sociology], 2019, vol. 20, no. 3, pp. 164– 179. Koh S. E. Book Review: Platform Capitalism by Nick Srnicek. LSE Review of Books, June 5, 2017. Available at: http://blogs.lse.ac.uk/lsereviewofbooks/2017/06/05/ book-review-platform-capitalism-by-nick-srnicek. Lovink G. Kriticheskaia teoriia interneta [Critical Theory of the Internet], Moscow, Ad Marginem, 2019.

306

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Malabou C. Chto nam delat’ s nashim mozgom? [Que faire de notre cerveau?], Moscow, V-A-C press, 2019. Marx K. Vvedenie (Iz ekonomicheskikh rukopisei 1857–1858 godov) [Introduction (From Economical Manuscripts 1857–1858)]. Sobr. soch. 2-e izd. [Collected Works. 2nd ed.], Moscow, Politizdat, 1958, vol. 12. Morozov A. Navigatsiia po akseleratsionizmu: ot nekapitalizma k postkapitalizmu cherez platformy [Navigating Accelerationism: from non-Capitalism to Postcapitalism via Platforms]. Galaktika media: zhurnal media issledovanii [Galactica Media: Journal of Media Studies], 2019, vol. 1, no. 2, pp. 226–242. Available at: http://galacticamedia.com/index.php/gmd/article/view/36. Morozov E. Data Populists Must Seize Our Information — for the Benefit of Us All. The Guardian, December 4, 2016. Available at: http://gu.com/p/5e43d/stw. Morozov E. Tekhnonenavist’: kak internet otuchil nas dumat’ [Technohate: How Internet Weaned Us to Think], Moscow, Common Place, 2014. Morozov E. Where Uber and Amazon Rule: Welcome to the World of the Platform. The Guardian, June 7, 2015. Available at: http://gu.com/p/49hab/stw. Olma S. Never Mind the Sharing Economy: Here’s Platform Capitalism. Institute of Network Cultures, October 16, 2014. Available at: http://networkcultures.org/ mycreativity/2014/10/16/never-mind-the-sharing-economy-heres-platformcapitalism. Paglen T. Invisible Images (Your Pictures Are Looking at You). The New Inquiry, December 8, 2016. Available at: http://thenewinquiry.com/invisible-imagesyour-pictures-are-looking-at-you. Pasquinelli M. Rabota abstraktsii: sem’ perekhodnykh tezisov o marksizme i akseleratsionizme [The Labour of Abstraction: Seven Transitional Theses on Marxism and Accelerationism]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2018, vol. 28, no. 2, pp. 55–66. Pasquinelli M. Three Thousand Years of Algorithmic Rituals: The Emergence of AI from the Computation of Space. e-flux, 2019, no. 101. Available at: http://eflux.com/journal/101/273221/three-thousand-years-of-algorithmic-rituals-theemergence-of-ai-from-the-computation-of-space. Platformennyi kapitalizm — novyi vyzov dlia proletariata [Platform Capitalism — A New Challenge for the Proletariat]. Marksistsko-leninskoe rabochee dvizhenie [Marxist-Leninist Labour Movement], November 9, 2017. Available at: http://work-way.com/blog/2017/11/09/platformennyj-kapitalizm-novyjvyzov-dlya-proletariata. Safronov E. Kak akseleratsionizm prevratilsia v platformennyi kapitalizm [How Accelerationism Turned into Platform Capitalism]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2019, vol. 29, no. 3, pp. 279–289. Selinger E. Will Tech Companies Ever Take Ethics Seriously?. Medium, April 9, 2018. Available at: http://medium.com/s/story/will-tech-companies-ever-take-ethics-seriously-35d991f9f839. Sewell Jr. W. H. Economic Crises and the Shape of Modern History. Public Culture, 2012, vol. 24, no. 2, pp. 303–327. Sohn-Rethel A. Intellectual and Manual Labour: A Critique of Epistemology, London, Macmillan, 1978. Sohn-Rethel A. Warenform und Denkform, Frankfurt am Main, Wien, Europäische Veragsanstalt, 1971. Srnicek N. Kapitalizm platform [Platform Capitalism], Moscow, HSE, 2019.

Игорь чубаров, екатерина сеченова

307

Srnicek N., Williams A. Izobretaia budushchee: postkapitalizm i mir bez truda [Inventing the Future: Postcapitalism and a World without Work], Moscow, Strelka Press, 2019. Termin “akseleratsionizm” stal bespoleznym. Interv’iu s Nikom Shrnichekom [The Term “Accelerationism” Became Useless. Interview with Nick Srnicek]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2018, vol. 28, no. 2, pp. 87–102. The Future of Platform Capitalism. The Next Wave, August 26, 2017. Available at: http://thenextwavefutures.wordpress.com/2017/08/26/the-future-of-platform-capitalism-srnicek-review-uber-amazon-google-facebook. Yap C.-W. How China Built a Steel Behemoth and Convulsed World Trade. The Wall Street Journal, December 24, 2018. Available at: http://wsj.com/articles/howchina-built-a-steel-behemoth-and-convulsed-world-trade-11545668295. Žižek S. Vozvyshennyi ob”ekt ideologii [The Sublime Object of Ideology], Moscow, Khudozhestvennyi zhurnal, 1999.

308

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Животное, которым я (не) являюсь: Маркс, мыслитель субъективности Артем Морозов

Младший научный сотрудник, сектор социальной философии, Институт философии РАН (ИФРАН). Адрес: 109240, Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1. E-mail: [email protected].

Ключевые слова: марксизм; нефилософия; животное; субъективность; данность; утопия; Мишель Анри; Франсуа Ларюэль; Катерина Колозова. Статья строится вокруг обсуждения главы Франка Руды из сборника «Читать Маркса», в которой предлагается рассматривать историю эмансипационной мысли как ряд примечаний к платоновской аллегории пещеры. Наиболее близок к Платону при этом оказывается Маркс, рассматривавший освобождение как выход из не- или дочеловеческого состояния. Согласно Руде, критика капитализма должна основываться на опровержении «мифа о данном», который он отождествляет с идеологической операцией натурализации. Капиталистическая натурализация, опирающаяся на абстракцию и абстрагирование от абстракции, ведет к тому, что рабочий оказывается редуцирован до состояния животного. Однако это странное животное, не имеющее отношения к действительным животным, и потому его следовало бы назвать «неживотным». Выход же из пещеры заключается в осознании того, что за фигурой неживотного не скрывается неотчужденной субстанции и что за пределами пещеры не находится положительной утопии, — напротив, путь лежит к Реальному самих теней, негативной утопии.

Принимая общую рамку рассуждений Руды, автор статьи тем не менее задается вопросом о том, является ли выдвинутая им интерпретация «новым способом читать Маркса», к которому стремятся авторы сборника. Автор сопоставляет эту интерпретацию с трактовкой наследия Маркса, предложенной Мишелем Анри, и опирающимся на нее проектом немарксизма Франсуа Ларюэля. На их примере показывается, что натурализация может выступать не только предметом, но и методом критики капитализма. Преодоление мифа о безусловном данном у Анри осуществляется с помощью мифа о данном, которое совпадает со своим условием, тогда как, по немарксизму, преодолевать следует миф об условиях данности. Тезис иллюстрируется обличением антропоцентрической направленности критики капитализма, предложенным Катериной Колозовой, которая демонстрирует, что животное оказалось сведено к неживотному точно так же, как человек, и делает вывод об их родовом тождестве в последней инстанции.

309

З

А  П А Р У десятилетий до  того, как на  (передних, по  мнению их вольных или невольных поборников) краях современной континентальной философии зазвучали призывы «повернуть к темному», в Европе вышли сразу несколько черных книг, посвященных развенчанию того или иного явления. «Черная книга коммунизма» и «Черная книга психоанализа»1 во Франции изобличали террор и репрессии коммунистических режимов и ненаучность, если ли не полную сфабрикованность, результатов психоанализа. Разумеется, обе не ускользнули от внимания Славоя Жижека, главного фрейдомарксиста современности. С его точки зрения, «глубокая связь марксизма и психоанализа была представлена публично, правда, вот в  таком негативном ключе»2. Однако факт публикации подобных книг остался для Жижека и многих его коллег внешним по отношению к самим марксизму и психоанализу, поскольку эти работы якобы содержали исключительно консервативную критику, не предлагавшую никаких перспектив, тогда как «у пациента впереди еще долгая жизнь», даже более того — «на самом деле лишь в наши дни настало время для психоанализа»3. И, позволю себе продолжить, — для марксизма, коль скоро «о смерти Маркса было объявлено не раз и не два»4, а призрак его по-прежнему бродит по университетским кампусам и столичным площадям. Но что если констатируемый в «черных книгах» провал марксизма и  психоанализа — не  просто историческая случайность (мнимая или фактическая), никак не связанная с сутью и содержанием двух «научных континентов» и обусловленная лишь идео 1. См.: Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. М.: Три века истории, 2001 [1997]; Le Livre noir de la psychanalyse / C. Meyer (dir.). P.: Les Arènes, 2005. См. также номер «Логоса», два блока которого посвящены «Черной книге психоанализа» (первый содержит переводы статей из книги, второй — материалы полемики вокруг нее: Логос. 2010. № 3 (76): «Сопротивление»: в психоанализе, психоанализу, психоанализа). 2. «Не  волнуйтесь, катастрофа обязательно произойдет». Интервью со Славоем Жижеком // Colta.ru. 05.09.2012. URL: http://archives.colta.ru/ docs/5216. 3. Там же. 4. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. М.: ИД ВШЭ, 2019. С. 10. 310

Логос · Том 29 · #6 · 2019

логией и конъюнктурой? Что если позднейшим фрейдомарксистским, а  точнее, лаканогегельянским синтезам в  действительности есть о чем побеспокоиться и над чем задуматься? Спустя три года после выхода «Черной книги коммунизма» Франсуа Ларюэль публикует свое «Введение в немарксизм», где прямо объявляет «провал марксизма» фактом, требующим от нас высокой степени внимания, будучи не чем иным, как плотью от плоти самого марксизма5. Неважно, имел ли он в истории место, — провал преследует марксизм при любом раскладе, и нас в любом случае интересует уже не вопрос «что делать?», но, скорее, «что делать с марксизмом?»6. Этим вопросом задаются Франк Руда и Агон Хамза, вместе с Жижеком выпустившие в прошлом году монографию: что же делать с марксизмом? «Читать Маркса»! Но как именно? Нужно «найти иные (пока еще неизвестные) способы читать Маркса», нужно «воображаемое, изобретательное, экспериментальное чтение», нужно «произвести нечто неожиданное в самом Марксе и/или получить нечто неожиданное от Маркса»7 и т. д. и т. п. Короче говоря, нам требуются воображаемые марксизмы, но  уже не в пейоративном смысле. Чтобы выяснить, насколько оправданны претензии на новизну и общие амбиции авторов «Читать Маркса», я собираюсь рассмотреть и сопоставить друг с другом три наброска воображаемого марксизма. Сначала я сосредоточусь на главе Франка Руды «Маркс в пещере» как наиболее удачной и интересной в сборнике и опишу проводимую в ней вслед за Аленом Бадью критику демократического материализма, который также можно назвать капиталистическим натурализмом. Я не буду обсуждать отдельно статьи Жижека и Хамзы, поскольку они придерживаются той же лаканогегельянской линии и испытали схожее влияние со стороны Бадью, так что эссе Руды можно считать в достаточной степени репрезентативным. Затем я перейду к интерпретации наследия Маркса, опирающейся на понятие жизни, или органической субъективности, которая была предложена феноменологом Мишелем Анри и которую незаслуженно обходят вниманием в марксистской (да и не только) литературе. Я также намечу положения критики, которой наряду с марксизмом и европейской философи 5. Laruelle F. Introduction to Non-Marxism. Minneapolis: Univocal, 2015. P. 11ff. 6. Ibid. P. 1. Ту же самую операцию, как я собираюсь показать далее, Ларюэль и его нефилософские коллеги (в первую очередь Катерина Колозова) проделывают и в отношении психоанализа, взятого в версии Лакана. 7. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 7, 17, 23. Артем Морозов

311

ей в целом Анри подвергает психоанализ. Наконец, я постараюсь представить немарксистский проект, начатый Ларюэлем, который во многом опирается на прочтение Маркса со стороны Анри (поэтому обзор Анри будет достаточно подробным), и в своем изложении буду ориентироваться главным образом на тексты македонской исследовательницы Катерины Колозовой, в которых поднимается вопрос о  том, возможно ли охарактеризовать нестандартный гуманизм Маркса как натурализм и распространить его на других живых существ8.

Неживотное: Маркс и троглодиты Если философия в целом есть набор примечаний к Платону, то почему бы не  счесть историю эмансипационной мысли за  маргиналии к  платоновскому мифу о  пещере? Однако такая картина не лишена парадоксальности: чтобы побороть мифологическое сознание и действие, нам требуется еще один миф — миф о мифе. «Освобождение обладает структурой вымысла», — пишет Руда, переиначивая известную формулу Лакана9. Не оказываются ли тогда воображение, или вымысел, одним из методов марксизма? Вымысел Платона вызывает здесь особый интерес, поскольку рассматривает освобождение как антропогенез  — в  точном соответствии с позицией Маркса. Узники пещеры пребывают в буквальном смысле в пещерном состоянии, так что, критикуя наличный общественный порядок (жилище троглодитов), мы подвергаем критике не  только производимую им когнитивную дезориентацию (скованные, не в силах покинуть жилище, они смотрят только в одну сторону), но и собственную (намеренно сохраню здесь двусмысленность) натурализацию: тени представляются узникам чем-то вполне естественным, некой данностью, в силу которой сами узники оказываются будто бы существами природными, а не культурными. В конечном счете операции дезориентации 8. Общие положения нефилософии (или нестандартной философии) Ларюэля я рассматривал ранее в обзоре творчества Ника Срничека: Морозов А. Навигация по акселерационизму: от некапитализма к посткапитализму через платформы // Галактика медиа: журнал медиаисследований. 2019. Т. 1. № 2. С. 226–242 (см. особ. 228–233). URL: http://galacticamedia.com/index.php/gmd/article/view/36. Читателю также будет полезно ознакомиться с рецензией Ирины Дуденковой на нефилософскую книгу Джона О’Малорки, поскольку в ней затрагиваются темы, имеющие непосредственное отношение к настоящей статье: Дуденкова И. Совершенный нечеловек // Логос. 2019. Т. 29. № 3. С. 298–307. 9. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 75. 312

Логос · Том 29 · #6 · 2019

и натурализации совпадают, то есть перед нами лишь два лика одного явления, а миф, оспариваемый в мифе, — это миф о (безусловном) данном. Но  с  какой именно «природой» или «данностью» мы сталкиваемся в настоящий момент? Применительно к  современной ситуации Ален Бадью назвал этот миф демократическим материализмом, или биоматериализмом10. Его формула проста: существуют только тела и  языки. Тела — одинокие человеческие индивиды, которые стремятся к наслаждению, но жизнь которых полна страдания, а потому они больше походят на неприкаянных животных, чем на людей как таковых. «Права человека» — суть не что иное, как права человеческих животных, а языки — все многообразие культур, дискурсов, традиций, привычек и т. п., короче говоря, вторых природ, находящихся в мире на равных правах или, по крайней мере, настойчиво их добивающихся. Разница языков и тел, впрочем, не столь велика: в опыте мы обнаруживаем лишь их смеси, поскольку тела также сконструированы господствующей идеологией, то есть это в равной степени тени, причем непрестанно множащиеся. Вот почему, как пишут Жижек, Руда и Хамза в предисловии, постоянно отодвигаемый капитализмом «предел, а также истина современного мира, как он существует сегодня… есть, по сути дела, обновленная форма варварства»11. Диалектический материализм, выступающий против капиталистической натурализации, в свою очередь, утверждает: да, есть лишь тени, но, кроме того, существуют и истины. Тем самым истины выступают исключениями из естественного порядка капитализма, явлением чего-то прежде не данного, указывающим на выход из пещеры. Вот только к чему же мы должны выйти, особенно если учесть, что платоновская аллегория предполагала последующее возвращение к троглодитам? И вероятно, это даже более важный вопрос, поскольку помогает ответить на предыдущий — как производятся сами тени, фантастические абстракции? Капитализм представляет собой одно «из наиболее изощренных производств теней»12, поскольку осуществляемая им натурализация — натурализация не просто абстракции, но и абстрагирования от абстракции. Пещерное состояние рабочего в трудах Маркса прочитывается как не- или дочеловеческое, однако сама эта не- или дочеловечность — конструкт капитализма. По 10. См.: Бадью А. Тела, языки, истины // Скепсис. 2006. URL: http://scepsis.net/ library/id_1974.html. 11. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 16–17. 12. Там же. С. 82. Артем Морозов

313

следний отнюдь не сводит человека к животному в буквальном смысле, то есть к «настоящему» животному. Здесь нет никакой регрессии, напротив, капиталистическая редукция, как утверждает Руда, продуктивна13 — рождаемое ею неприкаянное животное прежде в природе никогда не существовало, а потому его следовало бы, скорее, назвать неживотным. Рабочий редуцируется к  животному, поскольку животное не знает чувства обладания, собственность животного совпадает для него с его бытием. Главной же собственностью животного служит тело. Вот только тело, к которому сводится рабочий, — не органическое единство «естественного» животного, а  механическая сумма «изолированных частных телесных функций», так что «с позиции рабочего есть только тела и функции»14. Точнее, поскольку абстракция берет частную функцию и  освобождает ее от человеческого контекста, гипостазируя и эссенциализируя ее, на выходе получается, скорее, россыпь органов без объединяющего их живого тела: неживая жизнь глотки, желудка, половых органов и т. д. Ими рабочий индивид последовательно и становится, а взятые вместе они представляют собой некий обобщенный живот. Редукция приводит и к изменениям в темпоральности рабочего: будущее всякой частной органической функции лишь воспроизводит его прошлое, время распадается на вереницу мгновений, следовательно, история по сути исчезает, ведь ……в  результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным15.

Подобно животному, рабочий не видит собственных ограничений, ему недостает знания о них, а потому он признает свою несвободу за свободу. Именно здесь, однако, наиболее отчетливо проявляется его отличие от животного — это знание ранее у него было, но в силу редуктивной абстракции он его утратил и испытывает нехватку той самой нехватки, которая имеется у животного: «Рабочий не являет 13. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 89. 14. Там же. С. 97. 15. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М.: Политиздат, 1972. Т. 42. С. 91. Цит. по: Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 103. 314

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ся собственником своей собственной нехватки»16. С другой стороны, по мнению Руды, пытаться искать за фигурой рабочего некую неотчужденную субстанцию с тем, чтобы выйти из пещеры, было бы чрезвычайно наивно. Напротив, сам рабочий — лишь тень среди теней пещеры, в то время как выход из нее прежде всего (и в конечном счете) подразумевает гегельянское по своему духу осознание, что за ее пределами ничего нет: «…есть путь, ведущий от царства теней к чему-то реальному, что не находится вне царства теней, но является Реальным царством самих теней»17, негативной утопией как не-местом и не-миром, исходя из которого мир можно преобразовать, ведь не стоит забывать, что тени — это не пустые, а реальные абстракции (нужно просто уметь их готовить). В конечном счете, однако, не совсем ясно, как же эта утопия Реального устроена и какими могут быть рецепты. Руда завершает свое изложение ровно в этой точке и выражает надежду, что, стоит нам повернуться от Маркса к Гегелю, чтобы вновь повернуться к Марксу, как у нас «появятся инструменты»18, чтобы выйти из пещеры, поразмыслить, войти обратно и начать ремонт или по меньшей мере перестановку мебели, отбросив миф о данном, спрятав его в шкафу или на балконе. Не слишком «новый способ читать Маркса», если подумать, коль скоро так в наши дни его читают не только лишь все. Однако если рабочий с его разорванной и расколотой субъективностью — только тень без отбрасывающего ее «реального» предмета, то также неясно, что же именно подвергалось сведению: все рассуждение Руды об абстракции выстраивалось на том факте, что при абстрагировании и эссенциализации частных телесных функций для произведения «неживой жизни» (неживотного) капиталистической экономикой и идеологией за борт выкидывался некий «человеческий контекст»19. Далее я  обращусь к  Мишелю Анри,  — чей ход аргументации при всей разнице их выводов и предпосылок перекликается с  рассуждением Руды в  наиболее важных аспектах, — за  ответом на вопрос, что мог бы представлять собой человеческий контекст субъективности рабочего и можно ли при его концептуальном построении обойтись без гегелевских средств, приводящих к инфляционизму репрезентации и производству Реального как ее дефицита. 16. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. С. 106. 17. Там же. С. 124. 18. Там же. С. 125. 19. Там же. С. 93, 108. Артем Морозов

315

Маркс-без-марксизма: жизнь Если верно, что историю марксизма во многом можно представить как напряжение между полюсами «Спиноза» и  «Фихте» (субстанции и субъекта, догматизма и критицизма)20, то в истории французского марксизма своего рода отсутствующим полюсом (к которому в третьем разделе этой статьи найдется исчезающий медиатор) оказывается Мишель Анри. Спинозизм был представлен Луи Альтюссером и его кругом, в то время как антипод Альтюссера Анри, прямо ориентирующийся на Фихте и его французского последователя — спиритуалиста Мен де Бирана, никакой марксистской школы после себя не оставил. Что, впрочем, неудивительно, поскольку Анри, написавший двухтомник «Маркс»21 (1976), и не мог поставить перед собой такую задачу (это первый смысл, в котором «марксизм» Анри, равно как и любой другой, по его мнению, есть нечто воображаемое): Ни  один мыслитель не  был столь влиятелен, как Маркс, но ни один не был так плохо понят. Маркс — философ неизвестный. Причины, по которым философская мысль Маркса вплоть до наших дней осталась погруженной во тьму, пусть даже частично, многообразны. Я остановлюсь здесь только на главной из них — на марксизме22.

Вопреки школе Альтюссера с ее установкой на симптоматическое чтение «Капитала», то есть следование не букве, а, скорее, вытесненному духу текстов Маркса, Анри предпринял нечто прямо противоположное, попытавшись скрупулезно восстановить собственную философию Маркса. Во всяком случае такова была цель, открыто им декларируемая, поскольку в конечном счете Маркс в его прочтении (и подобно ему самому) оказался не кем иным, как феноменологом жизни и воплощенной субъективности (вот второй смысл, в котором марксизм Анри оказывается мнимым). 20. См. статью Антона Сюткина «Спасение абсолюта: Шеллинг и другое начало материалистической диалектики» в настоящем номере «Логоса». 21. Я опираюсь на сокращенный английский перевод двухтомника (Henry M. Marx: A Philosophy of Human Reality. Bloomington: Indiana University Press, 1983), а также дополняющий его сборник лекций (Henry M. Marx: An Introduction. L.: Bloomsbury Academic, 2019; первая лекция была переведена на русский язык: Анри М. Проникновение в мысль Маркса // Историко-философский ежегодник 2009. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2010. С. 229–245). 22. Там же. С. 229 (курсив мой. — А. М.). 316

Логос · Том 29 · #6 · 2019

И все же обращение Анри к Марксу нельзя назвать внезапным или случайным, а его труд не был лишь скоропалительным выпадом против популярного структуралистского марксизма. К текстам Маркса Анри обратился уже в середине 1960-х годов, тогда же сформулировал в «Философии и феноменологии тела» задачу прочтения Маркса через призму субъективности и телесности, а далее на протяжении десятилетия читал курс лекций, легший в основу двухтомника23. Спустя еще десятилетие Анри опубликовал «Генеалогию психоанализа, утраченное начало»24 (1986)  — критику фрейдизма (и в меньшей степени Фрейда), разворачивающуюся в контексте истории философии Нового времени, начиная с Декарта. Практически в той же мере, в какой «Маркс» был направлен против Альтюссера, «Генеалогия» была реакцией против Лакана и его окружения, хотя и не столь явной, и потому вполне закономерно, что оба труда оказались основательно позабыты. Возможно, впрочем, что они были обречены на читательский провал задолго до этого. Вот, к примеру, что говорит Микель Борх-Якобсен, на которого, как и на его соавтора по той самой «Черной книге психоанализа» Франсуа Рустанга, труды Анри оказали колоссальное влияние: Когда в 1963 году вышла «Сущность манифестации», великолепнейшая 900-страничная работа, Лакан незамедлительно поднял ее на смех, из-за чего целых два десятка лет никто попросту не читал ни строчки из Анри25.

Иронии этой ситуации придает тот факт, что субъектом фрейдовского бессознательного в «Генеалогии» (в полном соответствии с  предшествующими трудами Анри) оказывается cogito, пусть даже Анри прочитывает Декарта совершенно иначе, нежели Лакан, а в «Марксе» он, подобно Альтюссеру, отстаивает решительную антигегельянскую трактовку, хотя и выступает при этом против тезиса об эпистемологическом разрыве. Анри начинает «Сущность манифестации» с  критики того, что он называет онтологическим монизмом западной филосо 23. См.: Гущина Т. Г. Мишель Анри. Путь философа // Историко-философский ежегодник 2009. С. 223–224. 24. Henry M. The Genealogy of Psychoanalysis. Stanford, CA: Stanford University Press, 1993. 25. Basta Cosi!: Mikkel Borch-Jacobsen on Psychoanalysis and Philosophy. Interview by Chris Oakley // Returns of the “French Freud”: Freud, Lacan, and Beyond / T. Dufresne (ed.). L.: Routledge, 1997. P. 221. Артем Морозов

317

фии  — сведе́ния субъективности к  простой направленности на мир, к «трансценденции мира»26. Если всякое сознание есть «сознание о», то сущностью манифестации оказывается простая репрезентация — из философской мысли исторгается «сама идея рецепции, которая бы сущностно не  была рецепцией внешнего содержания», а вместе с ней и вопрос об условиях явленности самой явленности27. Если не  будет явлена явленность, которой являются явления, то что останется? Причем явленность эта должна быть явлена себе, чтобы могли быть внешние явления, а значит, способ ее явленности отличается от такового у последних. Несмотря на то что его замечания направлены в первую очередь против гуссерлевской феноменологии и ее наследников, с точки зрения Анри, на тезис об интенциональности или экстатической структуре сознания так или иначе опиралась всякая философия, в том числе, как он покажет двадцать лет спустя, психоанализ, коль скоро его «генеалогия» является сугубо философской. Итак, философия якобы не допускала мысли, что данное может быть дано как-то иначе, не интенционально, и не единожды, а дважды. Причем первая данность — интериорная, принадлежащая самосознанию, совпадающая с тем, что она дает, чистое гилетическое ощущение — выступит условием второй, экстериорной и «мирской». Нерепрезентативная данность, совпадающая с данным, есть не что иное, как пассивность, pathos, первичное страдание, а поскольку она дается себе, то представляет собой автоаффективность. Поскольку же всякая трансцендентность в качестве основания явленности отвергается, речь вместо нее идет о радикальной имманентности эго, или жизни. В «Генеалогии» Анри критикует последователей Фрейда за упущение аффективного момента и  вытекающее из  него сведение первичного процесса — первой данности — ко вторичному: от тезиса о том, что вытеснению подвергаются репрезентации, и в самом деле недалеко до  утверждения, что бессознательное структурировано подобно языку. Сам Фрейд, однако, придерживался двойственной позиции, поскольку вытеснению в его теории подвергались и аффекты, а потому истиной фрейдовского бессознательного, если отставить в сторону метафизику представления, в конечном счете должно стать не что иное, как картезианская

26. Henry M. The Essence of Manifestation. The Hague: Nijhoff, 1973. P. 89. 27. Ibid. P. 237. 318

Логос · Том 29 · #6 · 2019

субъективность. Дело в том, что в прочтении Анри декартовское a certe videre videor оказывается вовсе не простым свидетельством рефлексивного удвоения субъекта, а отображением двух актов сознания (собственно зрения — и ощущения того, что я вижу), один из которых, сам будучи ни на что направленным, вложен в другой, являясь при этом его основанием, не подлежащим сомнению. Как же это соотносится с  философией Маркса? В  отличие от  Альтюссера, который разделял тексты Маркса диахронически, Анри разделяет их синхронически: есть тексты Маркса-философа, а отдельно от них — уже тексты Маркса-политика, и путать их ни в коем случае не следует, пускай никто из них никогда не  был гегельянцем. Такова третья причина, по  которой «марксизм» Анри можно было бы назвать воображаемым, поскольку, исходя из этого разделения, он приходит к поразительным на первый взгляд выводам, противоречащим всему тому, что мы, казалось, знаем о Марксе: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». Я утверждаю, что это высказывание, взятое во всей строгости, для Маркса-философа не может иметь никакого смысла. Чтобы такое утверждение имело смысл, прежде всего необходимо, чтобы существовало нечто такое, как история28.

История, о  которой Маркс ведет речь в  «Манифесте коммунистической партии», тексте политическом, — попросту абстракция. Она вовсе не является «особой личностью, метафизическим субъектом» в духе Гегеля, и сама «не делает ничего» («Святое семейство»): за ней стоит «существование живых человеческих индивидов» («Немецкая идеология»)29. Реальна именно жизнь индивидов, их деятельность, а потому ровно такими же абстракциями выступают «общество», «экономика», «класс», «производство» и т. п. Нравится нам это или нет, но в строгом смысле слова мы не живем в обществе. Однако мы вполне можем проследить трансцендентальный генезис репрезентации, которой являются общество и  экономика. По  утверждению Анри, всякий раз, когда Маркс в философских текстах упоминает слово «материальное», конечным его значением оказывается «субъективное». Марксовская материя — материя гиле 28. Анри М. Проникновение в мысль Маркса. С. 231. 29. Цит. по: Там же. С. 231–232. Артем Морозов

319

тическая в феноменологическом смысле, она принадлежит первичному ощущению как основе живого труда, представляющего собой, по выражению Маркса, взаимосвязь многочисленных «возможностей деятельности». Жизнь как жизнь каждый раз индивидуальная есть субъективное единство самих этих субъективных возможностей, которые принадлежат индивиду на правах собственности, которые определяют его изначальное бытие и желаемы им, которые являются его потребностями30.

Жизнь в сообществе состоит в обмене трудами, однако, поскольку живой труд невозможно измерить, в результате разделения труда на частные функции жизнь постепенно замещается экономикой как системой абстрактных количественных эквивалентов. Иными словами, надстройки стали автономными и начали подвергать ограничениям собственный реальный базис: если угодно, то в обществе мы не живем. Движение замещения, забвения или, скорее, затенения человеческой жизни экономикой и  политикой капитализма Анри, подобно Руде и соавторам, называет варварством. Дело не в том, что капитализм полностью забывает жизнь: напротив, он признает ее в качестве источника всякой ценности или стоимости, забвение же происходит за счет гиперконцентрации внимания на жизни, которая приводит к искажению ее формы и контекста (демократический материализм). Мы не укрылись в пещерах от некой катастрофы — наше укрытие и есть сама катастрофа. Альтернативой же капитализму выступает вовсе не коммунизм, который, по мнению Анри, точно так же повинен в растворении индивида в коллективных абстракциях31, а социализм: не столько политический, сколько метафизический проект по  устранению разделения труда. Из  пещеры мира есть только один выход — в утопию радикальной имманентной жизни. Вопрос состоит лишь в том, может ли такой проект быть в принципе завершен, если трансцендентальная культура жизни, борющейся с варварством, оказывается чем-то вроде подполья. И не окажется ли при этом выход своего рода аутизмом жизни абсолютно нерасколотого и неразорванного эго, коль скоро Анри, в отличие от Руды, так 30. Анри М. Проникновение в мысль Маркса. С. 243. 31. Вдохновитель авторов «Черной книги психоанализа», вероятно, подписался бы и под многими заявлениями из «Черной книги коммунизма». См. подробнее: Henry M. Barbarism. L.; N.Y.: Continuum, 2012; Idem. From Communism to Capitalism: Theory of a Catastrophe. L.: Bloomsbury, 2014. 320

Логос · Том 29 · #6 · 2019

рьяно отвергает абстракцию, рассматривая ее главным образом как пустую, а не реальную операцию, и в своем опровержении капиталистического мифа о безусловном данном прибегает к мифу о данном, совпадающем со своим условием?

Немарксизм: пережитое-без-жизни Мысль Анри, направленная против Альтюссера и Лакана, не снискала большого числа сторонников за пределами его родных феноменологических кругов, однако сейчас интерес к  ней растет, во многом благодаря активной публикации переводов книг Франсуа Ларюэля. Если Альтюссер воплощал собой французский спинозизм, а Анри — фихтеанство, то Ларюэль32 открыто намеревался наложить их друг на друга во «Введении в немарксизм». Вовсе не собираясь привести позиции Альтюссера и Анри к синтезу, Ларюэль желал показать их заведомое тождество «с точки зрения» Единого (Реального, базиса или последней инстанции). То же самое применимо и к сочетанию Лакана и Анри. В отличие от большинства современников, Ларюэль не обошел вниманием «Генеалогию психоанализа», более того, он даже поставил ее в один ряд с такими критиками фрейдизма, как «Анти-Эдип» Делёза и Гваттари, «Либидинальная экономика» Лиотара и «История сексуальности» Фуко33. Далее я постараюсь показать, почему мысль Анри, которую с легкостью можно было бы счесть наивной в философском отношении, оказывается столь притягательной для нефилософов наподобие Ларюэля или Колозовой. 32. Следует отметить, что свою дополнительную докторскую диссертацию Ларюэль посвятил Феликсу Равессону, который в рамках французского спиритуализма занимал место, сходное с позицией Шеллинга, примирявшего спинозизм и фихтеанство. Факт решающего влияния творчества Равессона не только на раннюю «Философию I» (по периодизации самого Ларюэля), но и на позднюю нефилософию («Философии II–V») убедительно доказывает Винсент Ле: Le V. The Origins of Laruelle’s Non-Philosophy in Ravaisson’s Understanding of Metaphysics // Labyrinth. 2018. Vol. 20. № 1. P. 5–22. См. также монографию Джона О’Малорки (ранее — Малларки), где тот возводит философии Делёза, Анри, Бадью и Ларюэля к их отечественным истокам — Бергсону, Мен де Бирану, Декарту и Равессону соответственно: Mullarkey J. Post-Continental Philosophy: An Outline. L.: Continuum, 2006. 33. Laruelle F. The Concept of Generalized Analysis or of “Non-Analysis” // Speculative Heresy. 15.06.2013. URL: http://speculativeheresy.wordpress. com/2013/06/15/translation-of-laruelles-the-concept-of-generalized-analysis-or-of-non-analysis/. Артем Морозов

321

Приставка «не-» в нефилософии чуть ли не в каждом комментарии к Ларюэлю объясняется так: перед нами нефилософия в том же самом смысле, в каком «негеометрией» можно было бы назвать геометрию неевклидову — речь идет не об отрицании, а об обобщении. Очевидно, однако, что такое объяснение ничуть не проясняет употребления приставки, ведь не говорим же мы и в самом деле о негеометрии34. Более резонно было бы предположить, что Ларюэль наследует Гастону Башляру («Философия „не“») и радикализирует его ход, подвергая двойной генерализации, выводя употребление приставки за пределы философии науки, а затем обобщая уже само ее применение (получаем не  только немандельбротовскую фрактальность, но и ее неэпистемологию). Вместе с тем, учитывая страсть Ларюэля к чрезвычайно смутным математическим аналогиям и его недавнее обращение к категориям воображаемого, мнимого и фикции, стоило бы вспомнить в таком случае, что собственную неевклидову геометрию Лобачевский называл воображаемой, и нефилософия окажется воображаемой философией (фило-фикцией как «производством утопий из философских или прочих материалов»35), а немарксизм — воображаемым марксизмом. Воображение служит здесь актом приостановки, в случае немарксизма — подвешивания претензий марксизма на (само)достаточность, воплощаемых в принципе достаточной экономии капитализма и его властных претензий на всеохватность объяснения: экономии как в смысле действительной экономики и ее науки (исторический материализм), так и экономики философского рода, будь то «общая», «либидинальная» и т. п., которая в конечном счете оказывается разновидностью диалектики, гегелевской или же нет, и с которой первая постоянно смешивается (диалектический материализм). В то же время нефилософию особенно притягивает фигура Маркса-без-марксизма, Маркса в отрыве от его рецеп 34. По  этой причине, а  также в  силу вызванного им — вполне понятного — раздражения со стороны многих философов Ларюэль на данный момент предпочитает называть свой проект не нефилософией, а «нестандартной философией». Однако это наименование остается не слишком популярным у его последователей и последовательниц, что порой приводит к комичным последствиям: к примеру, Катерине Колозовой совсем недавно пришлось объяснять своим коллегам в фейсбуке, что «немарксистская критика» в подзаголовке ее свежевышедшей книги (Kolozova K. Capitalism’s Holocaust of Animals: A Non-Marxist Critique of Capital, Philosophy and Patriarchy. L.: Bloomsbury, 2019) означает вовсе не отрицание марксизма. 35. Laruelle F. Struggle and Utopia in the End Times of Philosophy. Minneapolis: Univocal, 2012. P. 12. 322

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ций, поскольку в какой-то степени он одним из первых собирался реализовать нефилософский проект — построить объединенную теорию науки и философии, которая не была бы их смешением и  тем самым предоставила бы критику философско-капиталистического авторитаризма и производимой им пещеры. Это смешение в его творчестве, по словам Ларюэля, все-таки произошло (Маркс оказался не только немарксистом, но и марксистом), чем, помимо прочего, и объясняется «провал» марксизма, и как раз поэтому возврат к Марксу оказывается столь насущной задачей. Наиболее непосредственным образом этот возврат осуществляет Катерина Колозова. Подобно Анри, она обращается к пристальному прочтению «философских» сочинений Маркса и уделяет особое внимание специфике его словоупотребления. Так, говоря о реальности, Маркс чаще всего характеризует ее как нечто «физическое» и «чувственное». Более того: Важно отметить, что в первом томе «Капитала», вопреки инертным догматическим марксистским прочтениям, Маркс прибегает к  понятиям «реального» и  «жизни» практически всякий раз, когда мы ожидали бы увидеть в тексте слово «материя» или «материальное»36.

Реальность рабочего для Маркса составляют «интересы»37, сходные с «потребностями» Анри, которые с необходимостью являются чем-то про- или переживаемым рабочим и которые так же неотвратимо искажаются фетишизмом экономических абстракций. Это позволяет отождествить марксовское «реальное» с Реальным или Единым, как оно концептуализируется в ларюэлевской нефилософии. Реальное отлучено от мышления (языка, означивания и т. п.; forclusion du Réel), оно никак им не определяется и с ним не  соотносится, в  том числе и  негативно (например, как дефицит, производимый гиперинфляцией означающих). Единственное отношение, которое может поддерживаться между Реальным и  мыслью, — одностороннее, унилатеральное: с  ним соотносит себя философия, само же Реальное в это отношение не вступает и сохраняет безразличное не-отношение. Однако именно такое безразличие позволяет Реальному (детерминированному в себе, пускай и  не  вполне) служить детерминацией-в-последней-ин 36. Kolozova K. Toward a Radical Metaphysics of Socialism: Marx and Laruelle. Brooklyn, NY: punctum books, 2015. P. 3. 37. См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. [Первая рукопись:] Заработная плата. Артем Морозов

323

станции для трансцендентальной философии и  формируемого ею эмпирического мира (как корреляции бытия и мышления), которым в настоящий момент выступает капитализм. И невыразимость Реального вовсе не исключает его выражений — нефилософией предполагается, скорее, что она заключается в его бесконечной (infinite), точнее, неопределенной (indefinite) выразимости, а потому у Реального оказывается множество имен или символов, включая понятие «Реальное», заимствуемых из  философии посредством операции «трансцендентального обеднения», или радикализации (отметим здесь специфическую марксовскую коннотацию), понятий38. Одно из таких понятий — данное. Чтобы сделать его понятием, «аффицированным Реальным», требуется подвергнуть унилатеризации пару данное/данность: по выражению Ларюэля, Реальное оказывается данным-без-данности39. Несколько упрощая, его можно было бы представить как непосредственное и  безусловное данное, имманентно переживаемое человеком и минующее все трансцендентальные инстанции данности, поскольку оно детерминирует эти относительно автономные механизмы надстройки, выступая последней инстанцией в смысле Альтюссера. Для Ларюэля безусловное данное — не миф; мифом (но мифом необходимым), скорее, выступают как раз операции данности. Во многом роль Реального схожа с первичной данностью, или жизнью. Анри, и вслед за ним нефилософы, также полагает, что экономика не может оставаться последней инстанцией, поскольку сама детерминируется Реальным. Тем не менее построения Анри, с точки зрения Ларюэля, чересчур абсолютны и недостаточно радикальны. Анри не выдерживает позицию радикальной пассивности жизни, когда говорит о ней как об автоаффективности, то есть в его концепцию контрабандой вторгается самодостаточность, которую Ларюэль стремится избежать, поскольку она грозит аутизмом эго, о котором я писал 38. См. подробнее: Kolozova K. Thinking the Political by Way of “Radical Concepts” // International Journal of Žižek Studies. 2009. Vol. 3. № 1. URL: http:// zizekstudies.org/index.php/IJZS/article/view/135/135. До некоторой степени стратегия нефилософии здесь близка в том числе и «положительной философии» Шеллинга. 39. В контексте настоящей статьи перевод Алексея Гараджи представляется не  совсем удовлетворительным в  силу двусмысленности «данности» как операции и  результата операции, хотя им верно ухватывается второй смысл donation, отсылающий к  операции дарения. См.: Ларюэль Ф. Словарь нефилософии // Синий диван. 2013. № 18. С. 11–12 («Данность-без-дарения»). 324

Логос · Том 29 · #6 · 2019

выше. Хотя Ларюэль разделяет неприятие мира Анри (что отдаляет их понимание имманентности, например, от делёзовского), мир и его абстракции следует не яростно отвергать в пользу истинной жизни, а сохранять безразличие, сходное с индифферентностью Реального. Так, по  аналогии с  данным-без-данности, Реальное можно назвать пережитым-без-жизни или, если перейти на отвергаемый Анри язык лакановского психоанализа, joui-sans-jouissance. Соглашаясь по многим пунктам с интерпретацией картезианского субъекта, данной Анри, Ларюэль также вносит в нее коррективы исходя из своего прочтения Лакана. Дело в том, что и самотождественное живое эго, и расколотый лингвистический субъект не могут охватить собой весь «человеческий контекст» и тем самым выступить в роли инструментов критики, поскольку оба приводят к  дисбалансу, сбивке прицела: эго исключает положительную роль абстракции, исторгает репрезентацию из Реального, в котором они «в конечном счете» находятся, а лакановский субъект как концепт не учитывает детерминацию со стороны интересов рабочего, переживаемых им в аффективном регистре. Требуется построение некартезианской теории субъективности40, которая выступила бы объединенной теорией эго и субъекта, подвергающей их унилатерализации. Радикализация неотчужденного живого эго приводит к использованию его в качестве синонима Реального, или недоопределенного, базиса, в то время как радикализация субъекта вписывает его в эго как инстанцию отчужденности, обладающей относительной автономией, так что неделимое эго содержит в себе субъективный раскол в качестве одного из аффектов. Иными словами, если ограниченным бессознательным капиталистического субъекта оказывается нехватка (в форме нехватки нехватки, отличающей его от животного, согласно Руде), то имманентным аффектом обобщенного бессознательного — некапиталистического эго — будет абсолютная потеря (la perte absolue), то  есть потеря, которая теряет себя (la perte qui se perd elle-même)41 до  конца, а  не  останавливается на  полпути в  неживотном состоянии. Сначала мы оказываемся в  пещере, будучи одной из ее составляющих, и ищем выход (Руда), потом выбираемся из нее в утопию имманентности, избавленную от мира (Анри), 40. См.: Laruelle F. Principles of Non-Philosophy. L.: Bloomsbury Academic, 2013. Ch. 3. 41. Laruelle F. The Concept of Generalized Analysis or of “Non-Analysis”. С некоторой долей юмора оба выражения можно было бы перевести фразой «потеря потерь». Артем Морозов

325

и, наконец, возвращаемся обратно, осознав, что нас там никогда и не было, потому что не мы были заброшены в мир, но мир был заброшен перед нами, извечными странниками или чужаками (нестандартный марксизм). Колозова принимает весь ход рассуждений Ларюэля, однако ее, как и многих критиков Ларюэля, беспокоит вопрос: почему он ведет речь только о человеке? Быть может, нестандартный гуманизм Маркса, который опирается на своеобразный натурализм аффективности, можно распространить и  на  других существ?42 Ведь даже если оставить в стороне соображения общего плана, исходящие из ставшей ныне респектабельной критики антропоцентризма, и ориентироваться лишь на этику аффекта, нетрудно заметить, что при капитализме животные тоже работают. Они тоже оказываются сведены к нечеловеческому и неживотному состоянию, поскольку их физическое единство, будь то единство телесных функций или потенциалов жизнедеятельности, подвергается разделению и абстракции, а их досуг или отдых столь же жалок, как и наш. Возможно, животные и не способны к обмену, как говорит Маркс, чем решительно отличаются от  человека, однако в текущей ситуации все более явственной становится их родовая и  жертвенная тождественность ему. От  нее вполне можно было бы попытаться увернуться, указав, к примеру, на истоки аффективного и постгуманистического поворотов континентальной теории в идеологии демократического материализма43, и все же любая такая попытка будет отдавать идеалистическим высокомерием, если не скотством. Библиография «Не волнуйтесь, катастрофа обязательно произойдет». Интервью со Славоем Жижеком // Colta.ru. 05.09.2012. URL: http://archives.colta.ru/docs/5216. Анри М. Проникновение в мысль Маркса // Историко-философский ежегодник 2009. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2010. С. 229–245. Бадью А. Тела, языки, истины // Скепсис. 2006. URL: http://scepsis.net/library/ id_1974.html.

42. См.: Kolozova K. Capitalism’s Holocaust of Animals. 43. Что было бы оправданным ходом, особенно если учитывать уравнение Бадью «демократический материализм = постмодернизм» (Бадью А. Тела, языки, истины). Однако нельзя игнорировать и  то  обстоятельство, что постгуманизм пытается работать с парами «природа — культура», «тела — языки» иначе, нежели постмодерн. См. подробнее: Павлов А. Постгуманизм: преодоление и наследие постмодернизма // Вопросы философии. 2019. № 5. С. 27–36. 326

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Гущина Т. Г. Мишель Анри. Путь философа // Историко-философский ежегодник 2009. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2010. С. 219–228. Дуденкова И. Совершенный нечеловек // Логос. 2019. Т. 29. № 3. С. 298–307. Жижек С., Руда Ф., Хамза А. Читать Маркса. М.: ИД ВШЭ, 2019. Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. М.: «Три века истории», 2001. Ларюэль Ф. Словарь нефилософии // Синий диван. 2013. № 18. С. 7–30. Логос. 2010. № 3 (76): «Сопротивление»: в психоанализе, психоанализу, психоанализа. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М.: Издательство политической литературы, 1972. Т. 42. Морозов А. Навигация по акселерационизму: от некапитализма к посткапитализму через платформы // Галактика медиа: журнал медиаисследований. 2019. Т. 1. № 2. С. 226–242. URL: http://galacticamedia.com/index.php/gmd/ article/view/36. Павлов А. Постгуманизм: преодоление и наследие постмодернизма // Вопросы философии. 2019. № 5. С. 27–36. Basta Cosi!: Mikkel Borch-Jacobsen on Psychoanalysis and Philosophy. Interview by Chris Oakley // Returns of the “French Freud”: Freud, Lacan, and Beyond /  T. Dufresne (ed.). L.: Routledge, 1997. P. 209–228. Eppert N. (Black) Non-Analysis: From the Restrained Unconscious to the Generalized Unconscious // Labyrinth. 2017. Vol. 19. № 2. P. 86–101. Henry M. Barbarism. L.; N.Y.: Continuum, 2012. Henry M. From Communism to Capitalism: Theory of a Catastrophe. L.: Bloomsbury, 2014. Henry M. Marx: A Philosophy of Human Reality. Bloomington: Indiana University Press, 1983. Henry M. Marx: An Introduction. L.: Bloomsbury Academic, 2019. Henry M. The Essence of Manifestation. The Hague: Nijhoff, 1973. Henry M. The Genealogy of Psychoanalysis. Stanford, CA: Stanford University Press, 1993. Kolozova K. Capitalism’s Holocaust of Animals: A Non-Marxist Critique of Capital, Philosophy and Patriarchy. L.: Bloomsbury, 2019. Kolozova K. Thinking the Political by Way of “Radical Concepts” // International Journal of Žižek Studies. 2009. Vol. 3. № 1. URL: http://zizekstudies.org/ index.php/IJZS/article/view/135/135. Kolozova K. Toward a Radical Metaphysics of Socialism: Marx and Laruelle. Brooklyn, NY: punctum books, 2015. Laruelle F. Introduction to Non-Marxism. Minneapolis: Univocal, 2015. Laruelle F. Principles of Non-Philosophy. L.: Bloomsbury Academic, 2013. Laruelle F. Struggle and Utopia in the End Times of Philosophy. Minneapolis: Univocal, 2012. Laruelle F. The Concept of Generalized Analysis or of “Non-Analysis” // Speculative Heresy. 15.06.2013. URL: http://speculativeheresy.wordpress.com/2013/06/15/ translation-of-laruelles-the-concept-of-generalized-analysis-or-of-non-analysis/. Le Livre noir de la psychanalyse / C. Meyer (dir.). P.: Les Arènes, 2005. Le V. The Origins of Laruelle’s Non-Philosophy in Ravaisson’s Understanding of Metaphysics // Labyrinth. 2018. Vol. 20. № 1. P. 5–22. Mullarkey J. Post-Continental Philosophy: An Outline. L.: Continuum, 2006.

Артем Морозов

327

THE ANIMAL THAT THEREFORE I AM (NOT): MARX AS SUBJECTIVITY THEORIST Artem Morozov. Junior Research Fellow, Social Philosophy Department, [email protected]. Institute of Philosophy, Russian Academy of Science (RAS), 12/1 Goncharnaya str., 109240 Moscow, Russia. Keywords: Marxism; non-philosophy; animal; subjectivity; givenness; utopia; Michel Henry; François Laruelle; Katerina Kolozova. The article centers on a discussion of Frank Ruda’s chapter in the anthology Reading Marx, in which he argues that the history of emancipatory thought is a series of footnotes to Plato’s Cave. In considering emancipation to be a way out of the nonor pre-human state, Marx becomes the thinker closest to Plato. According to Ruda, a critique of capitalism must be based on the refutation of the myth of the (unconditional) given, which he identifies with the ideological operation of naturalization. Capitalist naturalization dependent on abstraction and abstraction from abstraction ends by reducing the worker to the state of an animal. However, this is a strange animal that has nothing to do with real animals, and therefore should be called a nonanimal. The way out of the Cave turns out to be the realization that the figure of the non-animal does not conceal within itself an unalienated substance and that no positive utopia lies beyond the Cave — on the contrary, the path to liberation leads to the Real of the shadows themselves, to a kind of negative utopia. Accepting Ruda’s general line of reasoning, the author of the article nevertheless wonders whether this interpretation that Ruda has put forward is the kind of new way to read Marx to which Reading Marx aspires. The author compares this interpretation with one from the Marxist legacy proposed by Michel Henry and with François Laruelle’s non-Marxism (which is an extension of Henry’s thought). Their example shows that naturalization could be not only a target in the criticism of capitalism but also a method for that criticism. The myth of the unconditional given has been countered by Henry with a myth about the given which coincides with its condition. Then according to non-Marxism, the myth of the givenness conditions is what is be overcome instead of the myth about the given. That argument is illustrated by Katerina Kolozova’s denunciation of the anthropocentric orientation of the critique of capitalism, which holds that the animal has been reduced to the non-animal in capitalism in exactly the same way as human beings have been and draws the conclusion that in the last instance both animal and human are generically identical. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-6-309-327

References “Ne volnuites’, katastrofa obiazatel’no proizoidet”. Interv’iu so Slavoem Zhizhekom [“Don’t Worry, Catastrophe Will Happen”. Interview with Slavoj Žižek]. Colta.ru, September 5, 2012. Available at: http://archives.colta.ru/docs/5216. Badiou A. Tela, iazyki, istiny [Bodies, Languages, Truths]. Skepsis [Scepsis], 2006. Available at: http://scepsis.net/library/id_1974.html. Basta Cosi!: Mikkel Borch-Jacobsen on Psychoanalysis and Philosophy. Interview by Chris Oakley. Returns of the “French Freud”: Freud, Lacan, and Beyond (ed. T. Dufresne), London, Routledge, 1997, pp. 209–228.

328

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Courtois S. et al. Chernaia kniga kommunizma [Le livre noir du communisme], Moscow, “Tri veka istorii”, 2001. Dudenkova I. Sovershennyi nechelovek [Perfect Nonhuman]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2019, vol. 29, no. 3, pp. 298–307. Gushchina T. G. Mishel’ Anri. Put’ filosofa [Michel Henry. Philosopher’s Path]. Istoriko-filosofskii ezhegodnik 2009 [Historico-Philosophical Annual 2009], Moscow, Tsentr gumanitarnykh initsiativ, 2010, pp. 219–228. Henry M. Barbarism, London, New York, Continuum, 2012. Henry M. From Communism to Capitalism: Theory of a Catastrophe, London, Bloomsbury, 2014. Henry M. Marx: A Philosophy of Human Reality, Bloomington, Indiana University Press, 1983. Henry M. Marx: An Introduction, London, Bloomsbury Academic, 2019. Henry M. Proniknovenie v mysl’ Marksa [Insight into the Marxian Thought]. Istoriko-filosofskii ezhegodnik 2009 [Historico-Philosophical Annual 2009], Moscow, Tsentr gumanitarnykh initsiativ, 2010, pp. 229–245. Henry M. The Essence of Manifestation, The Hague, Nijhoff, 1973. Henry M. The Genealogy of Psychoanalysis, Stanford, CA, Stanford University Press, 1993. Kolozova K. Capitalism’s Holocaust of Animals: A Non-Marxist Critique of Capital, Philosophy and Patriarchy, London, Bloomsbury, 2019. Kolozova K. Thinking the Political by Way of “Radical Concepts”. International Journal of Žižek Studies, 2009, vol. 3, no. 1. Available at: http://zizekstudies.org/ index.php/IJZS/article/view/135/135. Kolozova K. Toward a Radical Metaphysics of Socialism: Marx and Laruelle, Brooklyn, NY, punctum books, 2015. Laruelle F. Introduction to Non-Marxism, Minneapolis, Univocal, 2015. Laruelle F. Principles of Non-Philosophy, London, Bloomsbury Academic, 2013. Laruelle F. Slovar’ nefilosofii [Dictionnaire de la non-philosophie]. Sinii divan [Blue Coach], 2013, no. 18, pp. 7–30. Laruelle F. Struggle and Utopia in the End Times of Philosophy, Minneapolis, Univocal, 2012. Laruelle F. The Concept of Generalized Analysis or of “Non-Analysis”. Speculative Heresy, June 15, 2013. Available at: http://speculativeheresy.wordpress. com/2013/06/15/translation-of-laruelles-the-concept-of-generalized-analysisor-of-non-analysis/. Le Livre noir de la psychanalyse (dir. C. Meyer), Paris, Les Arènes, 2005. Le V. The Origins of Laruelle’s Non-Philosophy in Ravaisson’s Understanding of Metaphysics. Labyrinth, 2018, vol. 20, no. 1, pp. 5–22. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2010, no. 3 (76): “Soprotivlenie”: v psikhoanalize, psikhoanalizu, psikhoanaliza [“Resistance”: in Psychoanalysis, to Psychoanalysis, of Psychoanalysis]. Marx K. Ekonomichesko-filosofskie rukopisi 1844 goda [Ökonomisch-philosophische Manuskripte aus dem Jahre 1844]. In: Marx K., Engels F. Soch. [Works], Moscow, Izdatel’stvo politicheskoi literatury, 1972, vol. 42. Morozov A. Navigatsiia po akseleratsionizmu: ot nekapitalizma k postkapitalizmu cherez platformy [Navigating Accelerationism: from non-Capitalism to Postcapitalism via Platforms]. Galaktika media: zhurnal media issledovanii

Артем Морозов

329

[Galactica Media: Journal of Media Studies], 2019, vol. 1, no. 2, pp. 226–242. Available at: http://galacticamedia.com/index.php/gmd/article/view/36. Mullarkey J. Post-Continental Philosophy: An Outline, London, Continuum, 2006. Pavlov A. Postgumanizm: preodolenie i nasledie postmodernizma [Posthumanism: Overcoming of and Inheriting Postmodernism]. Voprosy filosofii [Questions of Philosophy], 2019, no. 5, pp. 27–36. Žižek S., Ruda F., Hamza A. Chitat’ Marksa [Reading Marx], Moscow, HSE, 2019.

330

Логос · Том 29 · #6 · 2019

Постопераистская атака «сборки» на суверенитет Michael Hardt, Antonio Negri. Assembly. Oxford: Oxford University Press, 2017. — 346 p.

С

О В Р Е М Е Н Н Ы Й итальянский постопераизм, выросший из  автономистского марксизма, представляет собой уникальный проект в  области социальной философии, сочетающий приверженность строгому марксистскому единству «теории и практики» с вычурными идеями французского постструктурализма второй половины ХХ века. Именно поэтому постопераизм оказывается зачастую слишком поэтичен для марксистов1 и слишком политичен для постструктуралистов. Его востребованность подтверждается тем, что книги итальянских теоретиков постопераизма в последние годы регулярно выходят в крупных западных издательствах. При этом постопераизм как проект все же сложно назвать идеологически и методологически гомогенным, что позволяет его представителям смотреть на современность с разной степенью оптимизма (или пессимизма). Так, например, последняя (на момент написания этого текста) книга Франко «Бифо» Берарди, работающего с  наследием Бодрийяра по отношению к современному глобальному капитализму (что позволяет ему говорить о «семиокапитализме»), проникнута нескрываемым пессимизмом по отношению к современному социальному порядку2. В то же время плодовитый тандем Антонио Негри и  Майкла Хардта сохраняет довольно оптимистичную позицию по  вопросу о  возможностях изменения этого порядка; именно выработке новых «технико-тактических» действий 1. Чижова Т. Грамматика множества Паоло Вирно: к проблеме субъекта политического действия в эпоху постфордизма // Топос. 2013. № 1. С. 133–142. 2. Berardi F. Futurability. The Age of Impotence and the Horizon of Possibility. L.: Verso Books, 2017. 331

по его изменению и посвящена их новая, уже четвертая по счету совместная книга под названием Assembly. Эта милитаристская метафора «технико-тактических действий» использована неспроста — в этой работе авторы пытаются ответить всем недовольным чрезмерной поэтичностью и размытостью их идей (такие претензии исходили в том числе от авторов с постсоветского пространства3), как именно они могут быть реализованы на практике. Вообще, выстраивая нарратив из всех совместных книг Негри и Хардта, можно получить примерно следующий сюжетный ход: за анализом современного социального порядка4 следует диалектически вырастающая из него и противостоящая ему сила5, отстаивающая новый тип ценностей6 и действующая определенным образом7. Конечно, этот нарратив условен, однако, в отличие от предыдущих книг, Assembly переполнена «практической теорией»: как именно «множество» может стать не абстрактной теоретической категорией, но конкретным широким социальным и политическим движением. Два из четырех подразделов книги содержат именно идеи о «завоевании» и одновременном переосмыслении самой идеи власти. Хотя порой эти идеи повторяют друг друга, некоторые из них если и не имеют практический потенциал, то по крайней мере смелы и свежи для современной политической теории. Книга начинается с размышления о проблеме лидерства, ключевой для современной демократии. Ее репрезентативный характер (подразумевающий власть законно избранного меньшинства в виде «правительства» над большинством) фактически противоречит ее же сути, заключающейся в равноправном участии всех членов общества в  его управлении. Естественно, постопераистские размышления о прямой демократии не обходятся без акцента на роли Спинозы в разработке идей «имманентности» и его противостояния тем философским системам, ключевую позицию в которых занимает «трансцендентность». Схожим образом размышлял Паоло Вирно, представляя борьбу философских категорий Гоббса и Спинозы, а именно категорий «множества» и «народа», как «играющих первостепенную роль в определении соци 3. Кагарлицкий Б. Майкл Хардт, Антонио Негри. Империя // Критическая масса. 2004. № 3. 4. Негри А., Хардт М. Империя. М.: Праксис, 2004. 5. Негри А., Хардт М. Множество: война и демократии в эпоху Империи. М.: Культурная революция, 2006. 6. Negri A., Hardt M. Commonwealth. Cambridge: Harvard University Press, 2011. 7. Negri A., Hardt M. Assembly. Oxford: Oxford University Press, 2017. 332

Логос · Том 29 · #6 · 2019

ально-политических категорий Нового времени»8. Негри и Хардт занимаются ровно такими же противопоставлениями, добавляя в союзники к Спинозе Иоганна Альтузия, а к Гоббсу — Жана Бодена (14). Также авторы заходят дальше и критикуют самого Руссо за его идею «общей воли», которая, по их мнению, является очередной формой репрезентации, предполагающей определенного «решающего суверена» («решающего» в децизионистском смысле Карла Шмитта, который, конечно же, является одним из главных теоретических антагонистов постопераизма). Естественно, прямая демократия «множества» противоречит самой идее «суверенитета» как воплощения «многих в одном». Этот шаг, направленный против «суверенитета», как ни странно, с одной стороны, достаточно предсказуем, а с другой — оригинален, поскольку эта проблематика, несмотря на всю свою актуальность, находится за  пределами конкретных предложений современных левых. «Несуверенные» формы осуществления власти авторы связывают с оригинальной взаимозависимостью учреждающей и учредительной власти. В то время как для классической политической мысли первая была неким исключением, революционным моментом, который в конечном счете подчинялся устоявшейся системе учредительной власти, то для Негри и Хардта важно именно постоянное подпитывание сил власти учреждающей, благодаря чему «суверенный» характер учредительной власти может быть сломлен (что на самом деле роднит их идеи с идеей «перманентной революции» Троцкого). При этом авторами ценится, конечно же, скорее «множественный» характер учреждающей власти, нежели единый (в виде одного конкретного революционного движения), благодаря чему она не утрачивает свой революционный потенциал. В пример они приводят как левые политические течения Латинской Америки за последние тридцать лет, так и возникшие после 2011 года массовые движения современности (от «арабской весны» до различных воплощений Occupy). Хотя далеко не все эти попытки оказались успешными в долгосрочной перспективе, авторы уверены, что только благодаря таким широким революционным движениям «суверенитет» как политическая форма может пасть (37). При этом, как и свойственно постопераистам, никаких конкретных примеров работающих «несуверенных» форм институций не приводится, за исключением современной Рожавы (автономное курдское образование на территории современ 8. Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни. М.: Ad Marginem, 2013. С. 9. Гл е б к о р е н ь

333

ной Сирии). Парадоксально при этом, что упоминаемые авторами успешно работающие «несуверенные» формы институции всегда находятся в условиях войны (по крайней мере гражданской), но  никогда не  в  устойчивом положении. Поэтому главный вопрос о необходимости суверенитета остается неизменным со времен Гоббса: является ли «суверенитет» тем самым необходимым «злом», которое обусловливает стабильное состояние общества? Естественно, что Негри и Хардт дают на этот вопрос отрицательный ответ, говоря о том, что «следует изобрести несуверенные формы институции» (39). Еще одним интересным, но  также спорным моментом книги является переосмысление авторами ролей стратегии и тактики относительно широких масс «множеств» современных социальных движений и формы репрезентации этих масс в конкретных людях (не усложняя терминологию, Негри и Хардт называют их лидерами). Авторы используют метафору кентавра, у которого верхняя часть туловища принадлежит человеку (она способна решать сложные интеллектуальные задачи и озабочена далекоидущей стратегией), в то время как нижние конечности, принадлежащие лошади, заняты насущными мелкими тактическими делами. Так вот, авторы предлагают «перевернуть» кентавра, дабы лидеры (прежде воплощавшие верхнюю часть кентавра) были ситуативными харизматическими инструментами (то есть отвечали за тактику) социальных движений, в то время как массы, прежде олицетворявшие грубую мускульную силу кентавра, должны определять стратегию самих движений. Естественно, такое предложение не лишено оснований — как справедливо замечают авторы, лидеры должны быть ограничены «массами». Однако малочисленные приводимые ими примеры порой возвращаются в «обычную», неперевернутую ситуацию кентавра (например, случай греческой партии СИРИЗА и поражения ее лидеров во время референдума по поводу кредитования со стороны ЕС). Естественно, упование на горизонтальный способ (само-)управления массами приводит авторов к отказу от модели гегелевской диалектики как построенной на дуализме духа и материи. Другими словами, авторы не оставляют ни единого шанса диалектическому марксистскому переходу от «класса-в-себе» к «классу-для-себя». Здесь они также пользуются противопоставлениями, «сталкивая» Энгельса (как главного марксистского «диалектика») с Антонио Грамши и Луи Альтюссером (66). Некоторые главы книги в  той или иной степени повторяют предыдущие совместные работы авторов — теории commons как 334

Логос · Том 29 · #6 · 2019

новой возможной формы собственности они посвятили отдельную книгу9, а размышлений о современном состоянии general Intellect хватает в практически любой работе постопераистов. При этом в  книге довольно много новых идей, и  некоторые показались достаточно спорными различным западным теоретикам. Так, например, новый взгляд авторов на концепт «предпринимательства» был раскритикован Кристианом Фуксом10. Негри и Хардт, ссылаясь на Йозефа Шумпетера, предлагают «вернуть» этот концепт левым движениям, понимая под ним некоторую постоянную организующую активность (которым, безусловно, должно обладать «множество»). Эта организующая активность должна быть выстроена на принципах интерсекциональности, то есть совместных союзов различных угнетенных групп. При этом, естественно, в настоящее время этот концепт неразрывно связан с идеями частной собственности как способ организации экономической активности на ее основе. Кристиан Фукс кажется абсолютно правым в том, что не следует «забирать» у капитализма его ключевые концепты, обладающие уже устойчивым значением, так как это может привести к  «коммодификации активизма»11. Вместо этого следует изобретать собственные концепты, например термин «политическая хореография», который Фукс заимствует… у Паоло Гербаудо12. Также авторы уделяют отдельный подраздел дебатам с Дэвидом Харви, которые продолжаются не первый год13. В этот раз Негри и Хардта не устраивает его подход к неолиберализму, который он рассматривает как «период первоначального накопления капитала». Для классического марксизма этот период предшествует полноценным капиталистическим отношениям и предполагает «исторический процесс отделения производителя от средств производства»14. В отношении неолиберализма это будет означать, что прежде бесплатные блага (образование, медицина, натураль 9. Negri A., Hardt M. Commonwealth. 10. Fuchs C. Reflections on Michael Hardt and Antonio Negri’s Book “Assembly” // Triple-C: Communication, Capitalism & Critique. Journal for Global Sustainable Information Society. 2017. Vol. 15. № 2. P. 851–865. 11. Fuchs C. Reflections on Michael Hardt and Antonio Negri’s Book “Assembly”. P. 863. 12. Gerbaudo P. Tweets and the Streets. Social Media and Contemporary Activism. L.: Pluto, 2012. 13. Harvey D. et al. Commonwealth: An Exchange // Artforum. 2009. Vol. 48. № 3. P. 210–221. 14. Маркс К. Капитал. Л.: Госполитиздат, 1951. Т. 1: Критика политической экономии. С. 719. Гл е б к о р е н ь

335

ные ресурсы) оказались приватизированы и были отделены от гигантских рабочих масс. Однако, как справедливо отмечают Негри и Хардт, восприятие неолиберализма как постоянного процесса «первоначального накопления» означало бы, что сам неолиберализм остается неизменным с начала 1980-х годов до настоящего времени. Вместо этого термина они предполагают рассматривать современную экономическую ситуацию как сдвиг от «формального подчинения труда капиталу» к «реальному подчинению» (182). Если при первой фазе (формальном подчинении) остаются некоторые докапиталистические методы производства, то при последующей (реальном подчинении) фактически весь труд оказывается скован капиталом. Точка зрения Негри и Хардта обладает как достоинствами, так и недостатками. С одной стороны, она в самом деле помогает объяснить определенные специфические моменты в истории развития неолиберализма как постепенного захвата капиталом определенных сфер человеческой деятельности — например, такой теоретический сдвиг в исследованиях интернета, как переход от эры Web 1.0 к Web 2.015, вполне синонимичен переходу от формального присвоения к реальному. С другой стороны, такой подход слишком телеологичен и линеарен, так как не предполагает никаких прочих возможностей развития экономического процесса, о чем все же упоминают и сами авторы (181). Также в Assembly Негри и Хардт не акцентируют своего понимания современных глобальных процессов как глобальной «Империи», что, возможно, подтолкнуло бы их к не менее интересным с  эвристической точки зрения дебатам с  другими, «более классическими» марксистами. К  примеру, Самир Амин уже несколько раз высказывался (и, к  сожалению, уже не  сможет высказаться) об  «иллюзорности» «Империи», в  пользу существования классического марксистского империализма16. И  именно это противоречие между мир-системным анализом, с одной стороны, и постопераизмом, с другой стороны, выявляет экономическую непродуманность последнего, так как он не  может противопоставить строгим цифрам первого ничего, кроме звучных поэтических образов. В  то  же время в  одной из  глав своей работы Негри и  Хардт подчеркивают возрастающую роль нацио 15. O’Reily T. What is Web 2.0. Design Patterns and Business Models for the Next Generation of Software // O’Reily Media. 30.09.2005. URL: https://www.oreilly.com/pub/a/web2/archive/what-is-web-20.html. 16. Amin S. Empire and Multitude // Monthly Review. 2005. Vol. 57. № 6; Amin S. Empire and Multitude // Monthly Review. 2014. Vol. 66. № 6. 336

Логос · Том 29 · #6 · 2019

нальных государств в  существующем сегодня неолиберальном порядке, а именно их инвестиции в частную собственность, возрастание роли секретных служб, приграничного контроля, военных программ и т. д. (208), что фактически противоречит некоторым их идеям, предложенным в «Империи». Однако при этом одним из выводов книги является невозможность существования «множества» в ситуации суверенитета, что подразумевает невозможность возврата к политическому действию на уровне национальных государств. Другими словами, возросшая роль государства в социально-экономической сфере в последние десятилетия, по  Негри и  Хардту, является некоторым диалектическим предвестником конца национального суверенного государства (как бы они сами ни открещивались от диалектики как теоретического и практического метода). В целом Assembly повторяет форму предшествующих совместных работ Негри и  Хардта — на  основе достаточно простых тезисов о  необходимости создания новых типов политических движений выстраивается гигантская конструкция, части которой дисциплинарно не всегда соответствуют друг другу. Помимо уже названных мыслителей, которых упоминают Негри и Хардт, на страницах книги можно увидеть и довольно привычные для постопераизма ссылки на таких авторов, как Делёз, Гваттари, Симондон, Адорно, Болтански, Кьяпелло, Хоркхаймер, и отсылки к Хайдеггеру, Кафке, Хантингтону, Монтескье, Веберу. Возможно, Негри и Хардт, требующие от современных демократических организаций программы «постмодернизации современного процесса производства» (40), сами применяют эту же программу при написании работы. Поэтому не стоит требовать от них чрезмерной точности и педантичности: очередная книга — никак не конкретная программа по преобразованию современных политических движений (хотя сами они делают упор именно на этом), но попытка обосновать возможность (а порой и необходимость) этих движений на разнообразном (пусть иногда и слишком разнообразном) материале. Порой эта попытка оказывается запутанной (например, возрастающая роль государств при неолиберализме противоречит более ранним тезисам авторов в «Империи»), порой фокусируется на тех важных целях и задачах, которую современная левая критическая теория игнорирует (возможность организации и устойчивого состояния «несуверенных» институций). Глеб Корень

Гл е б к о р е н ь

337

И НС Т И Т У Т Э КО НОМ И Ч Е С КО Й ПОЛ И Т И К И

И М Е Н И Е Г О РА Т И М У Р О В И Ч А ГА Й Д А РА  — крупнейший российский научно‑исследовательский и учебно-методический центр.

Институт экономической политики был учрежден Академией народного хозяйства в 1990 году. С 1992 по 2009 год был известен как Институт экономики переходного периода, бессменным руководителем которого был Е. Т. Гайдар. В 2010 году по инициативе коллектива в ­соответствии с Указом Президента РФ от 14 мая 2010 года № 601 институт вернулся к исходному наименованию и получил имя Е. Т. Гайдара. Издательство Института Гайдара основано в 2010 году. Его задача — публикация отечественных и зарубежных исследований в области экономических, социальных и гуманитарных наук — как классических, так и современных.