Философия права. Вып. 2(89). 2019

Citation preview

èëîñîôèÿ ðàâà

Ô Ï ¹ 2 (89)

Íàó÷íî-òåîðåòè÷åñêèé æóðíàë Èçäàåòñÿ ñ àïðåëÿ 2000 ãîäà Âûõîäèò ÷åòûðå ðàçà â ãîä Æóðíàë çàðåãèñòðèðîâàí â Ôåäåðàëüíîé ñëóæáå ïî íàäçîðó â ñôåðå ñâÿçè, èíôîðìàöèîííûõ òåõíîëîãèé è ìàññîâûõ êîììóíèêàöèé 17 îêòÿáðÿ 2017 ã. Ðåãèñòðàöèîííûé íîìåð ÏÈ ¹ ÔÑ 77-71314

2019

Âêëþ÷åí â Ïåðå÷åíü ðåöåíçèðóåìûõ íàó÷íûõ èçäàíèé, â êîòîðûõ äîëæíû áûòü îïóáëèêîâàíû îñíîâíûå íàó÷íûå ðåçóëüòàòû äèññåðòàöèé íà ñîèñêàíèå ó÷åíîé ñòåïåíè êàíäèäàòà íàóê, íà ñîèñêàíèå ó÷åíîé ñòåïåíè äîêòîðà íàóê

СОДЕРЖАНИЕ ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Êîð÷àãèíà Ê. À., Êåðèìîâà Â. À. ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÎÑÒÐÎÅÍÈß ÝÔÔÅÊÒÈÂÍÎÉ ÑÈÑÒÅÌÛ È ÑÒÐÓÊÒÓÐÛ ÔÅÄÅÐÀËÜÍÛÕ ÎÐÃÀÍΠÈÑÏÎËÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÂËÀÑÒÈ ...................... 7 Êóëèêîâ Ì. Â. ÂÇÀÈÌÎÑÂßÇÜ ÔÈËÎÑÎÔÈÈ ÓÒÈËÈÒÀÐÈÇÌÀ È ÒÐÀÄÈÖÈÈ ÓÃÎËÎÂÍÎÉ ÞÑÒÈÖÈÈ ÁÐÈÒÀÍÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÏÅÐÅÕÎÄÀ ÎÒ ÊÀÐÀÒÅËÜÍÎÉ Ê ÈÑÏÐÀÂÈÒÅËÜÍÎÉ ÌÎÄÅËÈ ÍÀÊÀÇÀÍÈß ................................ 14 Ìèëëåðîâà Å. À., Áåçðó÷êî Å. Â. ÍÐÀÂÑÒÂÅÍÍÎÅ ÐÀÇÂÈÒÈÅ ÍÅÑÎÂÅÐØÅÍÍÎËÅÒÍÈÕ ÊÀÊ ÑÎÖÈÀËÜÍÎÖÅÍÍÎÑÒÍÀß ÊÀÒÅÃÎÐÈß Â ÓÃÎËÎÂÍÎÌ ÏÐÀÂÅ ...................................................... 21 Ìèíãåñ È. À., Ïîïîâ Â. Â. ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈÅ ÍÀÖÈÎÍÀËÜÍÎ-ÎÐÈÅÍÒÈÐÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÈÄÅÎËÎÃÈÈ: ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ....................................................................... 26 Ñàìàðñêèé À. Í. ÎÐÃÀÍÈÇÀÖÈÎÍÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÎÑÍÎÂÛ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊΠÌÈËÈÖÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÑÒÀËÈÍÃÐÀÄÑÊÎÉ ÁÈÒÂÛ 1942–1943 ÃÎÄΠ........................ 34 Ôåäîðåíêî Ñ. Ï., Ëèòâèíîâà Þ. È. ÒÐÀÍÑÔÎÐÌÀÖÈß ÎÒÅ×ÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ: ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÈ È ÇÀÊÎÍÎÌÅÐÍÎÑÒÈ ÐÀÇÂÈÒÈß ...................................................... 40

© ФГКОУ ВО РЮИ МВД России, 2019 Философия права, 2019, № 2 (89)

1

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ Ïëÿñîâ Ê. À. ÑÏÎÑÎÁÛ ÑÎÂÅÐØÅÍÈß ÏÐÅÑÒÓÏËÅÍÈÉ Â ÑÔÅÐÅ ÂÍÅØÍÅÝÊÎÍÎÌÈ×ÅÑÊÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ È ÈÕ ÊËÀÑÑÈÔÈÊÀÖÈß ...................... 45 Áðþõíîâ À. À., Êóòÿêèí Ñ. À., Íàïõàíåíêî È. Ï. ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÊÐÈÌÈÍÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ ÑÎÑÒÎßÍÈß ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÂÎÐÀÌ Â ÇÀÊÎÍÅ È ÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÛÌ ÀÂÒÎÐÈÒÅÒÀÌ Â ÌÅÑÒÀÕ ËÈØÅÍÈß ÑÂÎÁÎÄÛ Â ÊÎÍÖÅ 80-Õ – ÍÀ×ÀËÅ 90-Õ ÃÎÄΠXX ÂÅÊÀ ........................................ 50 Âàðäàíÿí À. Â. ÑÓÄÅÁÍÀß ÝÊÑÏÅÐÒÈÇÀ  ÑÒÐÓÊÒÓÐÅ ÄÎÊÀÇÀÒÅËÜÑÒ ÏÎ ÓÃÎËÎÂÍÛÌ ÄÅËÀÌ: ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ ..................................................... 56 Çóáåíêî Â. Â., Òèøêèí Ä. Í., Øóâàëîâ À. Ï. ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÈÍÑÒÈÒÓÖÈÎÍÀËÜÍÛÉ ÏÎÄÕÎÄ Ê ÏÐÈÍßÒÈÞ ÏÎËÈÒÈ×ÅÑÊÈÕ ÐÅØÅÍÈÉ Â ÑÔÅÐÅ ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÔÅÄÅÐÀÖÈÈ ÐÀÇËÈ×ÍÛÌ ÔÎÐÌÀÌ ÎÐÃÀÍÈÇÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ Â ÑÈÑÒÅÌÅ ÌÅÆÄÓÍÀÐÎÄÍÛÕ ÎÒÍÎØÅÍÈÉ ................................ 61 Äåãòÿðåâà Ë. Ì., Ðåçíèêîâà À. Â. Î ÑÎÑÒÎßÍÈÈ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ Â ÔÅÄÅÐÀÒÈÂÍÎÉ ÐÅÑÏÓÁËÈÊÅ ÃÅÐÌÀÍÈß Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÕ ÌÈÃÐÀÖÈÎÍÍÛÕ ÏÐÎÖÅÑÑΠ................................. 71 Øåëóõèí Í. Ë. ÑÐÀÂÍÈÒÅËÜÍÛÉ ÀÍÀËÈÇ ÇÀÏÀÄÍÎÉ È ÂÎÑÒÎ×ÍÎÉ ØÊÎË ÊÐÈÌÈÍÎËÎÃÈÈ .... 77

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Àëåêñååâà Ì. Â., Ðûáàê Ñ. Â. ÀÊÒÓÀËÜÍÛÅ ÂÎÏÐÎÑÛ ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈß ÎÒÄÅËÜÍÛÕ ÍÀÏÐÀÂËÅÍÈÉ ÈÍÔÎÐÌÀÖÈÎÍÍÎÃÎ ÏÐÎÑÒÐÀÍÑÒÂÀ ÇÍÀÍÈÉ .............................. 85 Êîæîêàðü È. Ï. Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÍÅÎÁÕÎÄÈÌÎÑÒÈ ÍÎÂÛÕ ÌÅÒÎÄÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÏÎÄÕÎÄΠ ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈÈ ÄÅÔÅÊÒΠÍÎÐÌÀÒÈÂÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈß .......................................................................................................... 92 Ðåïüåâ À. Ã. ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÎÁÛ×ÀÉ ÊÀÊ ÈÑÒÎ×ÍÈÊ ÇÀÊÐÅÏËÅÍÈß ÏÐÅÈÌÓÙÅÑÒ ÎÒÄÅËÜÍÛÕ ÑÓÁÚÅÊÒΠ............................................................................................. 97 Ñåëþòèíà Å. Í., Õîëîäîâ Â. À. ÐÀÇÂÈÒÈÅ ÏÐÅÄÑÒÀÂËÅÍÈÉ Î ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÒÅÕÍÈÊÅ Â ÎÒÅ×ÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÄÎÊÒÐÈÍÅ XIX – ÍÀ×ÀËÀ XX ÂÅÊÀ ...................... 103 Òåðåùåíêî Ä. Ñ. Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÒÎËÊÎÂÀÍÈÈ È ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈÈ ÏÎÍßÒÈÉ «ÑÎÁÑÒÂÅÍÍÎÑÒÜ» È «ÏÐÀÂÎ ÑÎÁÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ» ..................................................... 112

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß Èíêèæåêîâà Ì. Ñ. ÎÁ ÎÁÛ×ÀßÕ È ÎÁÛ×ÍÎÌ ÏÐÀÂÅ ÒÐÀÄÈÖÈÎÍÍÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ ......................... 119 Îñèí Â. Í. ÑÎÖÈÀËÜÍÛÅ ÏÐÈÒßÇÀÍÈß: ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÊÐÈÒÅÐÈÈ ÎÃÐÀÍÈ×ÅÍÈß ÏÐÀÂ È ÑÂÎÁÎÄ ................................................................................................................... 124

2

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ Âàêóëà È. Ì., Ðîæêîâñêèé Â. Á. ÝÌÎÖÈÎÍÀËÜÍÎ-ÏÑÈÕÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÊÎÌÏÎÍÅÍÒ ÎÁÐÀÇÀ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÀ ÏÎËÈÖÈÈ Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÅÍÍÎÃÎ ÑÎÇÍÀÍÈß ................................................................................... Ãóëåâñêàÿ Í. À., Ãóëåâñêèé À. Í., ×àé÷åíêî Ä. Â. ÈÑÒÎÐÈ×ÅÑÊÀß ÏÀÌßÒÜ ÊÀÊ ÔÀÊÒÎÐ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß ÈÄÅÍÒÈ×ÍÎÑÒÈ .......... Áî÷êàðåâ Ñ. À. ÍÅÇÀÂÈÑÈÌÎÑÒÜ ÊÀÊ ÊÀÒÅÃÎÐÈß ÁÛÒÈß .............................................................. Ëèõòåð Ï. Ë. ÒÅÎÐÈß ÏÎÇÍÀÍÈß ÄÎÑÎÊÐÀÒÈÊΠ ÑÂÅÒÅ ÊÎÍÑÒÈÒÓÖÈÎÍÍÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ .............................................................................................................. Ìîñêàëåíêî Ñ. Ã. ÀÊÑÈÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ È ÃÍÎÑÅÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÑÒÀÒÓÑ ÏÀÒÐÈÎÒÈ×ÅÑÊÎÃÎ ÌÈÐÎÂÎÇÇÐÅÍÈß ÊÀÊ ÎÑÍÎÂÀ ÏÎÇÈÒÈÂÍÎÉ ÊÎÍÖÅÏÒÓÀËÈÇÀÖÈÈ ÝÂÎËÞÖÈÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ ........................................................................... Îâ÷èííèêîâà Î. Ä., Øàãàíÿí À. Ì. ÄÅÔÎÐÌÀÖÈß ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÑÎÇÍÀÍÈß ÑÎÒÐÓÄÍÈÊΠÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÛÕ ÎÐÃÀÍÎÂ........................................................................... Ïðóäíèêîâà Ë. Á., Áóøóåâ È. Â., Ïîëóíèíà Å. Í. ÑÎÖÈÀËÜÍÀß ÑÏÐÀÂÅÄËÈÂÎÑÒÜ È ÏÐÀÂÎ Â ÅÄÈÍÑÒÂÅ È ÀÍÒÀÃÎÍÈÇÌÅ ........... Ðóññêèõ Â. Â. ÑÏÐÀÂÅÄËÈÂÎÑÒÜ ÊÀÊ ÏÐÈÍÖÈÏ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÎÒÂÅÒÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ ...............

Философия права, 2019, № 2 (89)

132 137 146

159

164

170 176 183

3

Главный редактор: К. А. Плясов, канд. юрид. наук, доцент Заместитель главного редактора: С. В. Пахомов, канд. юрид. наук, доцент Редакционная коллегия: И. М. Вакула, д-р филос. наук, проф.; А. И. Овчинников, д-р юрид. наук, проф.; А. А. Контарев, д-р филос. наук, проф.; В. Б. Рожковский, д-р филос. наук, доц.; Е. А. Рыбалка, д-р филос. наук, проф.; Е. Е. Несмеянов, д-р филос. наук, проф.; П. П. Баранов, д-р юрид. наук, проф.; Г. Г. Небратенко, д-р юрид. наук, доц.; Н. Л. Бондаренко, д-р юрид. наук, проф.; Т. С. Паниотова, д-р филос. наук, проф.; А. В. Варданян, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Лубский, д-р филос. наук, проф.; С. И. Кузина, д-р полит. наук, проф.; И. Е. Абрамова, д-р полит. наук, проф.; А. В. Понеделков, д-р полит. наук, проф.; А. Н. Ерыгин, д-р филос. наук, проф.; Т. С. Оленич, д-р филос. наук, проф.; О. В. Химичева, д-р юрид. наук, проф.; В. Н. Григорьев, д-р юрид. наук, проф.; В. И. Третьяков, д-р юрид. наук, проф.; М. А. Бучакова, д-р юрид. наук, доц.; А. П. Мясников, д-р юрид. наук, проф.; Ю. В. Анохин, д-р юрид. наук, доц.; А. Н. Кузбагаров, д-р юрид. наук, проф.; О. А. Рузакова, д-р юрид. наук, проф.; А. Н. Ильяшенко, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Ендольцева, д-р юрид. наук, проф.; Д. Н. Лозовский, д-р юрид. наук, доц.; И. А. Макаренко, д-р юрид. наук, проф.; М. О. Баев, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Куракин, д-р юрид. наук, проф.; М. В. Костенников, д-р юрид. наук, проф. Учредитель и издатель – федеральное государственное казенное образовательное учреждение высшего образования «Ростовский юридический институт Министерства внутренних дел Российской Федерации» Адрес издателя: 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83 Адрес редакции: 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83; тел.: 8 (863) 207-86-35 Электронная почта: [email protected] Официальный сайт журнала: https://рюи.МВД.рф Индекс по каталогу Агентства «Книга-Сервис» – 79848. Цена по подписке по каталогу Агентства «Книга-Сервис» – 500 рублей (2 номера). Выпускающий редактор: Е. В. Васильцова Компьютерный набор и верстка: Е. Е. Пелехатая Сдано в набор 15.04.2019. Подписано в печать 26.06.2019. Выход в свет 28.06.2019. Формат 60х84 1/8. Объем 23 п. л. Набор компьютерный. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл.-печ. л. 21,39. Тираж 300 экз. Заказ № Отпечатано в ГПиОП НИиРИО ФГКОУ ВО РЮИ МВД России. 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83.

4

Философия права, 2019, № 2 (89)

.

CONTENTS PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF A LEGAL POLICY OF THE STATE Korchagina K. A., Kerimova V. A. SOME OF THE PROBLEMS OF BUILDING AN EFFECTIVE SYSTEM AND STRUCTURE OF FEDERAL EXECUTIVE BODIES ................................................................................................ 7 Kulikov M. V. INTERCONNECTION OF PHILOSOPHY OF UTILITARIANISM AND CRIMINAL JUSTICE TRADITION OF THE BRITISH EMPIRE IN THE PERIOD OF TRANSITION FROM PUNITIVE TO THE CORRECTIONAL MODEL OF PUNISHMENT ................................................ 14 Millerova E. A., Bezruchko E. V. MORAL DEVELOPMENT OF CHILDREN AS THE SOCIALLY-VALUED CATEGORY IN A CRIMINAL LAW ........................................................................................................................ 21 Minges I. A., Popov V. V. FORMING OF THE NATIONALLY-ORIENTED LEGAL IDEOLOGY: SOME ISSUES ................... 26 Samarsky A. N. ORGANIZATIONAL LEGAL FOUNDATIONS OF ACTIVITY OF MILITIA OFFICERS IN THE PERIOD OF THE STALINGRAD BATTLE OF 1942–1943 .................................................. 34 Fedorenko S. P., Litvinova Yu. I. TRANSFORMATION OF THE DOMESTIC STATE SYSTEM: FEATURES AND RULES OF DEVELOPMENT .......................................................................................................................... 40

PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF SECURITY, LAW AND ORDER Plyasov K. A. METHODS OF COMMITTING CRIMES IN THE FIELD OF FOREIGN ECONOMIC ACTIVITY AND THEIR CLASSIFICATION ........................................................................................................ 45 Bryuhnov A. A., Kutyakin S. A., Napkhanenko I. P. HISTORICAL AND CRIMINOLOGICAL ANALYSIS OF THE STATE OF OPPOSITION TO THIEVES IN LAW AND CRIMINAL AUTHORITIES IN PRISONS IN THE LATE 80S – EARLY 90S OF THE XX CENTURY ................................................................ 50 Vardanyan A. V. FORENSIC EXPERTISE IN THE STRUCTURE OF EVIDENCE IN CRIMINAL CASES: SOME CURRENT PROBLEMS .......................................................................................................... 56 Zubenko V. V., Tishkin D. N., Shuvalov A. P. THE HISTORICAL-INSTITUTIONAL APPROACH TO POLITICAL DECISION-MAKING IN THE SPHERE OF COUNTERACTION OF THE RUSSIAN FEDERATION TO VARIOUS FORMS OF ORGANIZED CRIME IN INTERNATIONAL RELATIONS ........................................... 61 Degtyareva L. M., Reznikova A. V. ON THE STATE OF CRIME IN THE FEDERAL REPUBLIC OF GERMANY IN THE CONTEXT OF MODERN MIGRATION PROCESSES ......................................................................................... 71 Shelukhin N. L. COMPARATIVE ANALYSIS OF WESTERN AND EASTERN SCHOOLS OF CRIMINOLOGY ...... 77

THE UNDERSTANDING OF LAW AND THE LEGAL DOCTRINE Alekseeva M. V., Ribak S. V. ACTUAL QUESTIONS OF THE LEGAL REGULATION OF SEPARATE DIRECTIONS OF KNOWLEDGE INFORMATIVE SPACE ............................................................................................ 85 Kojhokar I. P. TO THE QUESTION ABOUT THE NECESSITY OF NEW METHODOLOGICAL APPROACHES FOR RESEARCH OF DEFECTS OF THE NORMATIVELY-LEGAL REGULATION ........................ 92 Философия права, 2019, № 2 (89)

5

Repyev A. G. LEGAL CUSTOM AS SOURCE OF FIXING OF SEPARATE SUBJECTS ADVANTAGES .............. 97 Seliutina E. N., Holodov V. A. DEVELOPMENT OF IDEAS OF THE LEGAL EQUIPMENT IN THE DOMESTIC LEGAL DOCTRINE OF XIX – EARLY XX CENTURIES .............................................................................. 103 Tereshchenko D. S. TO THE QUESTION OF THE INTERPRETATION AND ORIGIN OF THE CONCEPT «PROPERTY» AND «PROPERTY RIGHT» ....................................................................................... 112

PHILOSOPHICAL AND LEGAL ANTHROPOLOGY Inkizhekova M. S. ON THE LEGAL CUSTOMS AND CUSTOMARY LAW IN TRADITIONAL SOCIETIES ............... 119 Osin V. N. SOCIAL CLAIMS: LEGAL RESTRICTION OF THE RIGHTS AND LIBERTIES ............................. 124

THE PROBLEMS OF LEGAL AXIOLOGY Vakula I. M., Rozhkovsky V. B. EMOTIONAL AND PSYCHOLOGICAL COMPONENT OF THE IMAGE OF A POLICE OFFICER IN THE CONTEXT OF THE RUSSIAN PUBLIC CONSCIOUSNESS .............................................. 132 Gulevskaya N. A., Gulevsky A. N., Chaychenko D. V. HISTORICAL MEMORY AS A FACTOR IN THE FORMATION OF IDENTITY ............................. 137 Bochkarev S. A. INDEPENDENCE AS A CATEGORY OF BEING .............................................................................. 146 Likhter P. L. EPISTEMOLOGY OF THE PRESOCRATICS IN THE LIGHT OF THE CONSTITUTIONAL AXIOLOGY ....................................................................................................................................... 159 Moskalenko S. G. AXIOLOGICAL AND EPISTEMOLOGICAL STATUS OF PATRIOTIC WORLDVIEW AS THE BASIS OF POSITIVE CONCEPTUALIZATION OF THE EVOLUTION OF STATEHOOD ............................................................................................................................... 164 Ovchinnikova O. D., Shaganyan A. M. DEFORMATION OF LEGAL AWARENESS OF OFFICERS OF LAW ENFORCEMENT AGENCIES ........................................................................................................................................ 170 Prudnikova L. B., Bushuev I. V., Polunina E. N. THE UNITY AND ANTAGONISM OF SOCIAL JUSTICE AND LAW ............................................. 176 Russkikh V. V. JUSTICE AS THE PRINCIPLE OF LEGAL RESPONSIBILITY ....................................................... 183

6

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 342.5 ÁÁÊ 67.400

Êîð÷àãèíà Êñåíèÿ Àëåêñàíäðîâíà Korchagina Ksenia Alexandrovna начальник научно-исследовательского и редакционно-издательского отдела Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Head of the Research and Editorial Department of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

Êåðèìîâà Âèêòîðèÿ Àëåêñàíäðîâíà Kerimova Victoria Alexandrovna начальник отдела правового обеспечения, государственной службы, кадров Департамента лесного хозяйства по Дальневосточному федеральному округу. Head of the Department of Legal Support, Civil Service, Personnel of the Department of Forestry in the Far Eastern Federal District. E-mail: [email protected]

ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÎÑÒÐÎÅÍÈß ÝÔÔÅÊÒÈÂÍÎÉ ÑÈÑÒÅÌÛ È ÑÒÐÓÊÒÓÐÛ ÔÅÄÅÐÀËÜÍÛÕ ÎÐÃÀÍÎÂ ÈÑÏÎËÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÂËÀÑÒÈ Some of the problems of building an effective system and structure of federal executive bodies В статье рассматривается существующая трехуровневая система федеральных органов исполнительной власти, проблемы ее построения в рамках действующего законодательства. Авторы обосновывают необходимость ее реформирования с учетом принципов обоснованности и целесообразности для эффективного исполнения государственных функций. Сформулированы предложения по внесению изменений в российское законодательство. Ключевые слова: система и структура федеральных органов исполнительной власти, Указ Президента Российской Федерации, государственное управление, федеральные министерства, федеральные службы, федеральные агентства.

Анализируя сущность исполнительной власти, необходимо отметить, что Конституция РФ в статьях 77, 112 выделяет такие понятия, как «система» и «структура» федеральных органов исполнительной власти, определяющую роль в учреждении и развитии которых играет Президент РФ посредством издания соответствующих указов. Так, Указ Президента РФ № 314 «О системе и структуре Федеральных органов исполнительной власти» [1], подписанный в 2004 году, положил начало реформированию федеральных органов исполнительной власти. Указом

The article discusses the current three-tier system of federal bodies of executive power, the problems of its construction under the current legislation. The authors substantiate the position on the need to reform it, taking into account the principles of reasonableness and appropriateness for the effective exercise of public functions. Formulated proposals for amendments to Russian legislation. Keywords: the system of federal bodies of executive power, the structure of the federal bodies of executive power of the Russian Federation Decree of the President, government, federal ministries, federal agencies, federal agencies.

Президента РФ № 636 «О структуре федеральных органов исполнительной власти» [2] в 2012 году была обновлена структура рассматриваемых органов, которая просуществовала до подписания в 2018 году Указа Президента РФ № 215 [3]. Таким образом, сформировалась система федеральных органов исполнительной власти, включающая федеральные министерства, службы, агентства. Структуру федеральных органов исполнительной власти составляет в настоящее время 72 органа, включая 22 федеральных мини-

Философия права, 2019, № 2 (89)

7

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ стерства, 29 федеральных служб и 21 феде- ства, функции полномочного представителя страны в отношении расположенного за предеральное агентство. Система и структура органов исполнитель- лами России и закрепленного за Министерстной власти в нашей стране за прошедшие де- вом экономического развития РФ на праве опесятилетия менялась неоднократно в целях фор- ративного управления федерального недвижимирования эффективной «модели», повыше- мого имущества, необходимого для обеспечения эффективности и качества организации ния функционирования торговых представигосударственного управления путем образова- тельств нашей страны. Необходимо отметить, что федеральные ния новых федеральных органов исполнительной власти, их преобразования, переименова- органы исполнительной власти, которым пения, установления иной подведомственности, реданы функции иных федеральных органов передачи некоторых функций упраздненных исполнительной власти в соответствии с Укафедеральных органов исполнительной власти зом Президента РФ № 215 [3], являются их правопреемниками по обязательствам, в том иным органам исполнительной власти. Иллюстрируя сказанное, отметим, что в це- числе возникшим в результате судебных решелях совершенствования государственного ний. Однако рассуждать о продуктивности осууправления в сфере миграции Указом Прези- ществления функций и полномочий образовавдента РФ № 156 [4] в 2016 году были упраздне- шимися в 2018 году федеральными органами ны ФМС России, ФСКН России, функции и исполнительной власти на сегодняшний день полномочия которых были переданы МВД Рос- достаточно рано. Следует согласиться с утвердившимся мнесии. Одновременно с этим данным Указом внесены изменения в Положение МВД России [5] нием о том, что «трудно представить, что тольи структуру центрального аппарата МВД Рос- ко такими сложными и масштабными реоргасии, утвержденные Указом Президента РФ низациями можно обеспечить улучшение сис№ 248 (образовались Главное управление по темы государственного управления. Именно вопросам миграции [6] и Главное управление поэтому становятся весьма сомнительными и цели такого совершенствования, ибо не ясны по контролю за оборотом наркотиков [7]). Также сформировались новые федераль- общие принципиальные подходы к пониманию ные органы исполнительной власти (в соот- организационно-правовых форм исполнительветствии с Указом Президента РФ «О Феде- ных органов государственной власти» [9]. Целесообразность реформирования федеральной службе войск национальной гвардии Российской Федерации» [8] функционирует ральных органов исполнительной власти можРосгвардия). Одновременно с этим осущест- но показать через историю развития Министервлено преобразование в 2018 году Указом ства цифрового развития, связи и массовых комПрезидента РФ № 215 [3] Министерства об- муникаций РФ: Министерство связи Российразования и науки РФ в Министерство про- ской Федерации (1991–1997); Государственный свещения РФ и Министерство науки и выс- комитет РФ по связи и информатизации (1997– шего образования РФ. Этим же Указом лик- 1999); Государственный комитет РФ по телевидированы Правительственная комиссия по коммуникациям (1999); Министерство РФ по координации деятельности открытого прави- связи и информатизации (1999–2004); Минительства и Федеральное агентство научных ор- стерство информационных технологий и свяганизаций, а функции по нормативно-правово- зи РФ (2004–2008); Министерство связи и му регулированию и оказанию государственных массовых коммуникаций РФ (2008–2018). Председатель Правительства РФ Д. А. Медуслуг в соответствующей сфере деятельности, а также функции по управлению имуществом ведьев на встрече с главной государства 15 мая были переданы Минобрнауки России. Вместе 2018 года, представляя предложения по струкс тем Министерство связи и массовых комму- туре нового Правительства РФ, отметил, что никаций РФ было переименовано в Министер- «важным изменением, которое предлагается ство цифрового развития, связи и массовых ком- для рассмотрения, является преобразование муникаций РФ. Также Указом Президента РФ Министерства связи и информационных тех№ 215 [3] Министерству промышленности и нологий в Министерство цифрового развития» торговли РФ переданы функции по осуществ- с целью «реализовать ту самую цифровую полению руководства деятельностью торговых вестку дня, которой занимается весь мир и копредставительств России за пределами государ- торая является абсолютно актуальной и в на-

8

Философия права, 2019, № 2 (89)

шей стране» [10] (Президентом РФ о данной цифровой повестке было сказано в послании Федеральному Собранию 1 марта 2018 года) [11]. Прошел год с момента переименования министерства, однако в Постановление Правительства РФ № 418, утверждающее Положение о нем [12], внесены изменения, касающиеся лишь названия данного федерального органа исполнительной власти. Только одно изменение в рассматриваемом Положении коснулось осуществляемых министерством полномочий (причем не обеспечивающих «цифровое развитие» страны): включен п. 5.19 следующего содержания: «принимает решения об установлении публичного сервитута в отношении земельных участков и (или) земель для их использования в целях размещения линий и сооружений связи федерального значения, а также в целях реконструкции указанных инженерных сооружений, переносимых в связи с изъятием земельных участков, на которых они располагались» [12]. Вместе с тем, как и прежде, в ведении переименованного министерства остались Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций, Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям, Федеральное агентство связи. Таким образом, практику частых изменений системы и структуры федеральных органов исполнительной власти не всегда можно признать целесообразной и обоснованной, поскольку по сути на сменяемые органы зачастую возлагаются идентичные прежним функции. Однако, как говорят, «от перемены мест слагаемых сумма не меняется». На ум в данном контексте приходит следующая притча: «Однажды учитель спросил учеников: – На бревне сидели три лягушки. Одна из них решила прыгнуть в воду. Сколько лягушек осталось на бревне? – Три… – неуверенно ответил один из них. – Конечно же, три лягушки, – улыбнулся учитель. – Поскольку лягушка только решила прыгнуть, но не предприняла для этого никаких действий. Никогда не путайте действие с принятием решения. Иногда вам кажется, что вы уже прыгнули, но на самом деле вы по-прежнему сидите на бревне». Вопрос целесообразности и обоснованности изменения структуры федеральных органов исполнительной власти должен стоять во главе угла, поскольку в период осуществления указанных изменений уделяется достаточно большое количество времени на организаци-

онные и иные мероприятия, в том числе кадрового и финансового характера, что не лучшим образом сказывается на качестве исполнительной и распорядительной деятельности органов исполнительной власти в этот период. Так, Правительству РФ в Указе Президента РФ № 215 [3] предписывается: обеспечить проведение реорганизационных мероприятий; определить численность федеральных государственных служащих федеральных органов исполнительной власти, уточнить функции федеральных органов исполнительной власти с учетом их распределения; подготовить предложения по внесению изменений в акты Президента РФ; привести в соответствие с рассматриваемым Указом свои акты. При принятии решения о преобразованиях в рассматриваемой сфере следует обосновывать данную необходимость, основываясь на количественных показателях, свидетельствующих о неэффективности деятельности конкретных федеральных органов исполнительной власти. Справедливым представляется умозаключение Ю. Н. Старилова, который отмечает, что «при определении структуры федеральных органов исполнительной власти следует непременно учитывать многие факторы построения эффективного государственного управления, а именно: целесообразность в конкретныx экономическиx и политическиx условияx создания того или иного органа; его пригодность к деятельности в сложившиxся условияx; учет новыx достижений в сфере теxнологии и теxники управления; обязательность осуществления органами исполнительной власти всеx важнейшиx функций государственного управления и наделения этих органов соответствующей компетенцией; учет функционального и территориального принципов управления, а также федеративного устройства государства; наличие особыx горизонтальныx связей между ораганами управления; важность традиционных связей в системе российского государственного управления; осуществление компетенции органов управления только на основе законов и во исполнение законов; разработка и утверждение организационной структуры каждого органа исполнительной власти» [9]. Отдельные проблемные вопросы построения эффективной системы и структуры федеральных органов исполнительной власти –

Философия права, 2019, № 2 (89)

9

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ весьма актуальная тема для исследований и риваемом положении в качестве основных дебатов. Она остается интересной для россий- закрепляются десять задач Росгвардии, среских ученых на протяжении многих лет. Ана- ди которых первостепенное место занимают лиз научной литературы позволил обозначить выработка и реализация государственной поряд пробелов в законодательстве, которые литики и нормативно-правовое регулировабыли выявлены современными авторами. Их ние, а функции по контролю и надзору, и спесуществование ставит под вопрос действен- циальные функции (в области обороны, госуность и эффективность системы и структуры дарственной безопасности, борьбы с преступфедеральных органов исполнительной власти. ностью, общественной безопасности) не являТак, например, в различных публикациях вы- ются первоочередными. Стоит отметить, что не соблюдается функделены следующие недостатки существующей правовой действительности, которые касают- циональная специализация и при наделении полномочиями федеральных министерств. ся рассматриваемого нами вопроса. 1. Наделение федеральных органов испол- Некоторые авторы называли такие отступления нительной власти не свойственными им функ- от правил опасной практикой «расползания» циями, которые установлены Указом Прези- контрольно-надзорных функций по всей системе федеральных органов исполнительной владента РФ № 314. Ряд исследователей отмечали, что специа- сти [16]. К примеру, Указом Президента РФ лизация отдельных видов федеральных орга- № 156 [4] ФСКН России была упразднена, а ее нов исполнительной власти не всегда учитыва- функции и полномочия переданы МВД России. Учитывая сказанное, считаем необходиется при наделении полномочий тех или иных органов, и «предпосылки для этого заложены в мым поддержать умозаключение представисамом Указе» [13]. В частности, речь идет о телей научного сообщества, которое сводитсуществующей законодательно закрепленной ся к тому, что существующие недостатки возможности наделения Президентом РФ или трехуровневой системы федеральных органов Правительством РФ федеральных служб пол- исполнительной власти «не исключают вывономочиями по нормативно-правовому регули- да о применимости такой системы вообще» рованию [14, с. 33]. Исследователи характе- [17, с. 5]. Вместе с этим справедливым виризуют указанную правовую норму как нега- дится констатация того, что до настоящего тивный фактор, влияющий на формирование времени не сформирована стабильная систедейственной системы федеральных органов ма федеральных органов исполнительной исполнительной власти, поскольку, по их мне- власти [18]. нию, федеральные службы смогут реализо2. Неточное наименование федеральных вывать свои полномочия эффективно лишь служб. Исследователи систематически подчеркивапри четком обозначении и соблюдении функционального назначения рассматриваемого ли: вопреки тому, что многие федеральные вида органов [14, с. 33]. Другие ученые как службы имеют в своем арсенале и функции по отрицательные моменты сложившейся ситуа- надзору и контролю, ряд из них называются ции выделяют то, что нормотворчество «от- контрольными (ранее действующая ФСКН Росвлекает федеральные службы от осуществле- сии), другие – надзорными (Роспотребнадзор, ния их основных функций, то есть по контро- Россельхознадзор), третьи не содержат в сволю и надзору и специальных функций в об- ем наименовании ни слово «контроль», ни «надласти обороны, государственной безопасно- зор» (ФТС России, ФАС России) [19, с. 53; 20, сти, защиты и охраны государственной гра- с. 233]. В качестве причины сложившейся синицы, борьбы с преступностью, обществен- туации некоторые авторы [19, с. 53; 21, с. 34; 22; 23, с. 233] отмечали наличие у правотворца ной безопасности» [15]. Достаточно ярким примером может слу- нескольких мнений о содержании данных пожить Положение о Росгвардии, в соответствии нятий: «контроль включает в себя надзор»; с которым данный орган осуществляет «функ- «надзор включает в себя контроль»; «данные поции по выработке и реализации государствен- нятия характеризуются как тождественные». ной политики и нормативно-правовому регу3. Отсутствие специального ФЗ, определяющего порядок формирования федеральных лированию в сфере деятельности войск национальной гвардии, оборота оружия, частной органов исполнительной власти. охранной деятельности и в сфере вневедомстДанной точки зрения придерживается, венной охраны» [8]. Вместе с тем в рассмат- в частности, Ю. Н. Старилов, который в одном

10

Философия права, 2019, № 2 (89)

из своих научных трудов [9] уделил внимание обоснованию принятия обозначенного закона: «в настоящее время доминирует административно-нормотворческий порядок установления этой системы, когда она утверждается указами Президента РФ», что, по его мнению, способствует ее частой реорганизации. Рассматриваемые дефиниции «система» и «структура» федеральных органов исполнительной власти схожи, но не тождественны, их сущность в российском законодательстве не устанавливается, что негативно влияет на развитие административного права и эффективность формирования системы и структуры федеральных органов исполнительной власти [21, с. 34]. Исходя из вышесказанного, авторами статьи предлагается устранить данный пробел, изложив в следующей редакции п. 1 Указа Президента РФ № 314 [1]: «1. Установить, что под системой федеральных органов исполнительной власти понимается комплекс государственных органов, сгруппированных по организационно-правовым формам, находящихся между собой в упроченных, закономерных связях, образующих единое целое с целью реализации исполнительной власти на всей территории Российской Федерации, исходя из установленных предметов ведения и полномочий Российской Федерации и субъектов Российской Федерации. В систему федеральных органов исполнительной власти входят федеральные министерства, федеральные службы и федеральные агентства». Одновременно с этим авторами статьи предлагается дополнить п. 1.1 Указ Президента РФ № 314 [1], изложив его в следующей редакции: «1.1. Установить что структура федеральных органов исполнительной власти – пере-

чень действующих в Российской Федерации федеральных органов исполнительной власти, имеющих четкое разграничение управленческих функций, взаиморасположение которых в системе федеральных органов исполнительной власти определяется исходя из осуществления руководства их деятельностью Президентом Российской Федерации или Правительством Российской Федерации». Полагаем, что на законодательном уровне необходимо устранить затронутые пробелы и противоречия, что будет способствовать повышению эффективности государственного управления. В заключение отметим, что обоснованное и целесообразное изменение системы и структуры федеральных органов исполнительной власти является одним из основополагающих факторов повышения эффективности государственного управления. Вместе с тем охарактеризуем указанное умозаключение как дискуссионное, в чем, по нашему мнению, и представляется его интерес, поскольку, цитируя Сократа, «в спорах рождается истина». Так, при рассуждении оппонентами об исполнении государственных функций тем или иным федеральным органом исполнительной власти имеет место возможность отсылки на сам факт осуществления таких функций без переноса акцентов на субъект их осуществления. Однако в нашем случае речь идет о построении стабильной системы федеральных органов исполнительной власти, позволяющей данным органам эффективно выполнять государственные функции, с учетом их функциональной направленности, закрепленной Указом Президента РФ № 314 [1].

Литература

Bibliography

1. Указ Президента РФ от 09.03.2004 № 314 «О системе и структуре федеральных органов исполнительной власти». URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_46892/. 2. Указ Президента РФ от 21.05.2012 № 636 «О структуре федеральных органов исполнительной власти». URL: http://www.consultant.ru/ document/cons_doc_LAW_129954/. 3. Указ Президента РФ от 15.05.2018 № 215 «О структуре федеральных органов исполнительной власти». URL: http://www.consultant.ru/ document/cons_doc_LAW_297953/. 4. Указ Президента РФ от 05.04.2016 № 156 «О совершенствовании государственного

1. Presidential Decree of 09.03.2004 № 314 «On the system and structure of federal executive bodies». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_46892/. 2. Presidential Decree of 21.05.2012 № 636 «On the structure of federal executive bodies». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_129954/. 3. Presidential Decree of 15.05.2018 № 215 «On the structure of federal executive bodies». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_297953/. 4. Presidential Decree of 05.04.2016 № 156 «On the improvement of public administration in

Философия права, 2019, № 2 (89)

11

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ управления в сфере контроля за оборотом нар- the field of control over the circulation of narcotкотических средств, психотропных веществ и ic drugs, psychotropic substances and their preих прекурсоров и в сфере миграции». URL: cursors and in the field of migration». URL: http:/ http://www.consultant.ru/document/cons_doc_ /www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ LAW_196285/. 196285/. 5. Указ Президента РФ от 01.03.2011 № 248 5. Presidential Decree of 01.03.2011 № 248 «Вопросы Министерства внутренних дел Рос- «Questions of the Ministry of Internal Affairs of the сийской Федерации» (вместе с «Положением Russian Federation» (together with the «Regulations о Министерстве внутренних дел Российской on the Ministry of Internal Affairs of the Russian Федерации»). URL: http://www.consultant.ru/ Federation»). URL: http://www. consultant.ru/docdocument/cons_doc_LAW_111139/. ument/cons_doc_LAW_111139/. 6. Приказ МВД России от 15.04.2016 № 192 6. Order of the Ministry of Internal Affairs of (ред. от 26.10.2018) «Об утверждении Поло- Russia from 15.04.2016 № 192 (ed. by 26.10.2018) жения о Главном управлении по вопросам «On approval of regulations on the Main department миграции Министерства внутренних дел Рос- on migration of the Ministry of Internal Affairs of сийской Федерации». URL: https://мвд.рф/mvd/ the Russian Federation». URL: https://мвд.рф/mvd/ structure1/Glavnie_upravlenija/guvm. structure1/Glavnie_upravlenija/guvm. 7. Приказ МВД России от 23.04.2016 № 209 7. Order of the Ministry of Internal Affairs of «Об утверждении Положения о Главном управ- Russia of 23.04.2016 № 209 «On approval of the лении по контролю за оборотом наркотиков Regulations on the Main directorate for drug trafМинистерства внутренних дел Российской ficking control of the Ministry of Internal Affairs Федерации». URL: http://www.consultant.ru/ of the Russian Federation». URL: http:// document/cons_doc_LAW_254469/. www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ 8. Указ Президента РФ от 30.09.2016 № 510 254469/. «О Федеральной службе войск национальной 8. Presidential Decree of 30.09.2016 № 510 гвардии Российской Федерации» (вместе с «On the Federal Service of the national guard of «Положением о Федеральной службе войск the Russian Federation» (along with the «Reguнациональной гвардии Российской Федера- lations on the Federal Service of the national guard ции»). URL: http://www.consultant.ru/document/ of the Russian Federation»). URL: http:// www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ cons_doc_LAW_205384/. 9. Старилов Ю. Н. Система федеральных 205384/. 9. Starilov Yu. N. The system of federal execорганов исполнительной власти: формирование в порядке транспарентного законотворче- utive bodies: the formation of a transparent lawства или правительственных процедур? // making or government procedures? // Bulletin of Вестник Воронежского государственного уни- the Voronezh State University. 2016. № 3. 10. The Ministry of Communications has been верситета. 2016. № 3. 10. Минконсвязь переименована в Мини- renamed the Ministry of digital development, comстерство цифрового развития, связи и массо- munications and mass communications of the Rusвых коммуникаций РФ. URL: https://www. sian Federation. URL: https://www.kommersant.ru/ doc/3629435. kommersant.ru/doc/3629435. 11. Message of the President of the Russian 11. Послание Президента РФ Федеральному Собранию от 01.03.2018. URL: http:// Federation to the Federal Assembly of 01.03.2018. www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_291976/. 291976/. 12. Government Decree of 02.06.2008 № 418 12. Постановление Правительства РФ от 02.06.2008 № 418 «О Министерстве цифрового «On the Ministry of digital development, commuразвития, связи и массовых коммуникаций Рос- nications and mass communications of the Rusсийской Федерации». URL: http://www. consul- sian Federation». URL: http://www. consultant.ru/ document/cons_doc_LAW_77387/. tant.ru/document/cons_doc_ LAW_77387/. 13. Legal regulation of state control: mono13. Правовое регулирование государственного контроля: монография / отв. ред. graph / executive ed. A. F. Nozdracheva. Moscow, 2013. А. Ф. Ноздрачева. М., 2013. 14. Turovskaya V. A., Turovskaya K. A. The 14. Туровская В. А., Туровская К. А. Полномочия Роспотребнадзора по нормативно-пра- powers of Rospotrebnadzor on regulatory regu-

12

Философия права, 2019, № 2 (89)

вовому регулированию: средство обеспечения защиты прав потребителей или негативный фактор, влияющий на формирование эффективной системы и структуры федеральных органов исполнительной власти? // Государственная власть и местное самоуправление. 2011. № 12. 15. Кармолицкий А. А. К вопросу об административном надзоре в сфере исполнительной власти // Законодательство. 2014. № 1. 16. Плаксин С. М., Бакаев В. В., Зуев А. Г. и др. Контрольно-надзорная деятельность в Российской Федерации: аналитический доклад 2013. URL: http://www. aero.garant.ru/. 17. Вишняков В. Г. Административная реформа: 15 лет поисков концепции // Законодательство и экономика. 2011. № 7. 18. Бекетов О. И., Резина Н. А. О соотношении общего административного и полицейского надзоров // Полицейское право. 2007. № 2 (10). 19. Туровская В. А., Корчагина К. А. О проблеме некорректного наименования федеральных служб (на примере федеральных служб, обеспечивающих защиту прав потребителей в сфере торговли) // Российская юстиция. 2016. № 5. 20. Туровская В. А. О новой концепции контроля и надзора (на примере федерального государственного контроля и надзора) // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2015. № 3 (31). 21. Туровская В. А. О некоторых проблемах построения эффективной системы федеральных органов исполнительной власти по надзору и контролю // Государственная власть и местное самоуправление. 2017. № 2. 22. Туровская В. А., Туровская К. А. Соотношение функций по контролю и надзору, реализуемых Федеральной службой по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека // Государственная власть и местное самоуправление. 2011. № 7. 23. Туровская В. А. Полномочия федеральных служб по нормативно-правовому регулированию: средство обеспечения защиты прав потребителей или негативный фактор, влияющий на формирование эффективной системы и структуры федеральных органов исполнительной власти (на примере Роспотребнадзора и Россельхознадзора) // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2011. № 2 (15).

lation: a means of ensuring consumer protection or a negative factor affecting the formation of an effective system and structure of federal executive bodies? // State power and local government. 2011. № 12. 15. Karmolitsky A. A. On the issue of administrative supervision in the field of executive power // Legislation. 2014. № 1. 16. Plaksin S. M., Bakaev V. V., Zuev A. G. and others. Control and supervision activities in the Russian Federation: analytical report 2013. URL: http://www.aero. garant.ru/. 17. Vishnyakov V. G. Administrative reform: 15 years of searching for a concept // Legislation and economics. 2011. № 7. 18. Beketov O. I., Rezina N. A. On the ratio of general administrative and police supervision // Police law. 2007. № 2 (10). 19. Turovskaya V. A., Korchagina K. A. On the problem of incorrect designation of federal services (on the example of federal services that protect consumer rights in the field of trade) // Russian justice. 2016. № 5. 20. Turovskaya V. A. On the new concept of control and supervision (on the example of federal state control and supervision) // Legal science and practice: Bulletin of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2015. № 3 (31). 21. Turovskaya V. A. On some problems of building an efficient system of federal executive bodies for supervision and control // State power and local self-government. 2017. № 2. 22. Turovskaya V. A., Turovskaya K. A. The ratio of the functions of control and supervision implemented by the federal service for supervision of consumer rights protection and human welfare // State power and local self-government. 2011. № 7. 23. Turovskaya V. A. The powers of federal regulatory services: a means of ensuring consumer protection or a negative factor influencing the formation of an effective system and structure of federal executive bodies (on the example of Rospotrebnadzor and Rosselkhoznadzor) // Legal science and practice: Bulletin of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2011. № 2 (15).

Философия права, 2019, № 2 (89)

13

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 34 (091) (100) : 351.74 ÁÁÊ 67.3

Êóëèêîâ Ìèõàèë Âÿ÷åñëàâîâè÷ Kulikov Mikhail Viacheslavovich старший преподаватель кафедры уголовно-исполнительного права и криминологии Кузбасского института ФСИН России кандидат философских наук. Senior Lecturer of the Department of Criminal Executive Law and Criminology of the Kuzbass Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, PhD in Philosophy. E-mail: [email protected]

ÂÇÀÈÌÎÑÂßÇÜ ÔÈËÎÑÎÔÈÈ ÓÒÈËÈÒÀÐÈÇÌÀ È ÒÐÀÄÈÖÈÈ ÓÃÎËÎÂÍÎÉ ÞÑÒÈÖÈÈ ÁÐÈÒÀÍÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÏÅÐÅÕÎÄÀ ÎÒ ÊÀÐÀÒÅËÜÍÎÉ Ê ÈÑÏÐÀÂÈÒÅËÜÍÎÉ ÌÎÄÅËÈ ÍÀÊÀÇÀÍÈß Interconnection of philosophy of utilitarianism and criminal justice tradition of the British empire in the period of transition from punitive to the correctional model of punishment В статье осуществлена попытка выявить взаимосвязь утилитарной философской теории с все более утверждающимся на рубеже XVIII–XIX веков взглядом на исправление как цель принудительного воздействия со стороны государства, с переходом от практики телесных наказаний и смертной казни к лишению свободы как основному виду исполнения уголовного наказания, с началом формирования системы «социальных лифтов» в рамках тюремных учреждений Ирландии, а также альтернативными лишению свободы видами исполнения наказаний, зарождающимися в Англии.

In the article the attempt of exposure of interconnection of utilitarian philosophical theory is carried out with opinion more becoming firmly established at the turn of XVIII–XIX of centuries on the reforming as aim of a states force influence, with a transition from practice of corporal punishments and death penalty to imprisonment as basic type of execution of criminal punishment, with beginning of forming of the «social elevators» system within the framework of Irelands prison establishments and also alternative to imprisonment of types of execution of punishments being arisen in England.

Ключевые слова: утилитаризм, «принцип пользы», прогрессивная тюремная система, наказание, исправление.

Keywords: utilitarianism, «benefit principle», progressive prison system, punishment, reforming.

В качестве уникального философского направления утилитаризм сложился в XVIII– XIX веках в работах британских мыслителей И. Бентама и Дж. С. Милля, которые создали уникальную моральную теорию, где связали мораль и нравственность с «принципом пользы», утилитарными следствиями каждого решения. В историю этики утилитаризм вошел как разновидность консеквенциалистских концепций морали, развивающих представление о смысле этической оценки, заключенной в будущем, в тех последствиях (англ. consequences), которые вытекают из этого поступка, а не в обращении к прошлому, не в оценке поступка как соответствия предзаданному в прошлом образцу – идеалу. Во многом утилитаризм выражает традиционный для британцев подход,

укорененный в их следовании здравому смыслу, прагматизму, либерализму, номинализму, индивидуализму, и имеет не только умозрительно-теоретическое, но и практическое значение, воплотившееся во всех сферах жизни, в том числе в их государственном устройстве, праве и юстиции. Утилитарная концепция Бентама связывает моральную теорию с его антропологическими воззрениями. Он полагает, что наша жизнь детерминирована двумя базовыми принципами: удовольствием и страданием. Смысл жизни, согласно философу, состоит в удовлетворении желаний, что дарит нам удовольствие. Этически правильным, а значит и полезным, является все то, что приводит к удовольствию. Традиционная критика утилитаризма вменяла

14

Философия права, 2019, № 2 (89)

ему примитивность и низменность его положений, однако, это нельзя считать справедливым, потому что и удовольствие, и польза понимаются им предельно широко, не только как чувственные, но и как интеллектуальные или духовные наслаждения, не только как эгоистичная выгода, но прежде всего как нечто общественно-полезное, что называется в работах ученых общей суммой счастья всех людей, что Бентам охарактеризовал следующим образом: «сумма интересов отдельных членов и составляет интерес общества» [2, с. 57]. Такая трактовка десакрализирует общество, переводя смысл социального с трансцендентного на уровень общественного согласия и ценностей личности. Отсюда следует два направления утилитаризма как политической теории: как способ построения идеальной модели общества и как критерий оценки целесообразности, разумности общественного действия. Поставив общественную жизнь на строго научную основу благодаря принятию «максимы утилитаризма», социум должен выстроить систему распределения благ, наград и наказаний между его членами таким образом, чтобы обеспечить наибольшее счастье для наибольшего числа людей. Обратим внимание на значение «максимы утилитаризма» в деле воздаяния преступникам, которое, в отличие от деонтологического подхода к наказанию, заключается не в поиске оптимального соотношения между тяжестью преступления и степенью наказания, а в разработке такого подхода к наказанию, который придавал бы ему общественный смысл и максимизировал счастье всех членов общества, в том числе и самого преступника. Как итог, кара должна перевоспитывать преступника и предупреждать совершение новых преступлений. В противоположность антропоцентричной этике Канта, указывающей на природу морали как проистекающей из разума субъекта, утилитаризм предполагает, что нравственные принципы и принцип полезности как базовый из них должны стать основой организации всего общества и его институтов. Организация социума должна быть такой, чтобы в ней выражалась установка на достижение «наибольшего счастья для наибольшего числа людей», или в развернутой форме: «величайшее счастье всех тех, о чьем интересе идет дело, истинной и должной целью человеческого действия»,

целью «во всех отношениях желательной», а также «целью человеческого действия во всех положениях, и особенно в положении должностного лица или собрания должностных лиц, пользующихся правительственной властью» [2, с. 9]. В истории философии принцип полезности впервые появился в XVIII веке в работах Хатчесона, Беккария, Пристли, Гельвеция, но именно Бентам взял его за основу построения теории морали в качестве центрального этико-нормативного начала, распространяющегося на все сферы общества и выступающего базовым критерием оценки всякого поступка. Бентам берет принцип полезности за основу назначения наказания, образуя своего рода «нравственную арифметику», калькулирующую пользу и вред кары: 1) ущерб, который влечет наказание, должен превышать выгоды от преступления; 2) длительность наказания обратно пропорциональна его возмездию; 3) в случае совокупности преступлений самое суровое наказание должно следовать за более тяжкое преступление, чтобы преступник имел резон остановиться на менее тяжком; 4) суд должен назначать наказания, чтобы предотвращать совершение новых преступлений; 5) система наказаний должна сочетать их различные виды. Отсюда следуют такие свойства системы наказаний, как разнообразие их видов, адекватное отношение между преступлением и наказанием, четкая взаимосвязь между преступлением и наказанием, специфический механизм исполнения каждого наказания, недопустимость излишнего страдания, исправительное воздействие (которое все же нецелесообразно рассматривать как возможность отмены наказания) [2]. В дальнейшем эти принципы были реализованы в практике исполнения наказаний прогрессивной тюремной системы Ирландии и в организации деятельности каторжных поселений под руководством Макконочи. Впоследствии свое развитие утилитаризм получил в учении Милля. В ответ на критику узкоэгоистичного понимания пользы Милль разъясняет, что польза, действительно, заключается в счастье, однако, не стоит понимать под ним счастье отдельного человека от какойлибо выгоды, но как счастье гармоничного общественного устройства. Взяв благо общества за высший принцип нравственности, мыс-

Философия права, 2019, № 2 (89)

15

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ литель отмечает, что, обнаружив в своем разуме этот принцип, человек движется в направлении обеспечения своего частного блага, что сближает утилитаризм с идеологией либерализма в его утверждении всеобщего равенства, достоинства и независимости личности, счастье каждой из которой и образует счастье всего общества. Конечно, утилитаризм как объяснение индивидуального морального опыта и этика, выстроенная на калькуляции пользы, представляются весьма нежизнеспособным явлением, но, если мы распространим их на область общественных отношений и, прежде всего, на практику воздаяния (наказания) или распределения, то нам стоит согласиться со всей серьезностью и значимостью утилитаристского проекта. Так, Бентам был знаком с темой воздаяния за преступления напрямую, поскольку занимался и реальной юридической практикой. Он понимал, что карательная функция государства является малоэффективной или бесполезной и даже вредной, если целью преступления было удовлетворение естественных потребностей человека по причине невозможности их удовлетворения иным образом. Это означает, что автор переносит акцент в разговоре о борьбе с преступностью с уровня личности преступника на уровень всего общества, указывая на необходимость его реформирования в направлении к максимизации общего блага и гармонизации общественных отношений. Не стоит думать, что взгляды основоположников утилитаризма остались абстрактной, отвлеченной от реальности теорией. На наш взгляд, утилитарная этика нашла свое выражение в сфере уголовной юстиции Британской империи XVIII–XIX веков. Рассмотрим эту связь подробнее. Как и всякий институт, институт наказания в своем становлении отражает сложности и перипетии развития всякого общества, в котором через различные социальные эксперименты формировалась оптимальная система исполнения уголовных наказаний, происходил поиск идеальной меры карательного воздействия на преступника. История формирования британского уголовного правосудия и практики исполнения наказаний имела свою специфику. В силу своего островного расположения, пережив несколько захват-

16

нических вторжений, в Англии по большому счету не сформировалась крепкая региональная власть и сильное местное право, поэтому система юстиции основывалась на власти монарха, распространяющейся на все основные государственные функции, включая судебную и репрессивную. Переход от унаследованной от Средневековья карательной парадигмы воздаяния, сущностью которой являлось представление о наказании как устрашении, к исправительной парадигме произошел в эпоху Просвещения, когда критике подверглось теократическое учение о возмездии, а «устрашающая» составляющая наказания постепенно вытеснялась гуманистическим содержанием. В эту эпоху и начали появляться идеи об исправительном назначении наказания, обязанности общества вернуть в свои ряды исправившегося отступника. Вслед за этими представлениями изменяются и взгляды на практики исполнения наказания. На место телесных, калечащих наказаний приходит новая практика, посягающая уже не на тело, но на свободу преступника, что Фуко иллюстрирует так: «Следует или вовсе не касаться тела, или касаться его как можно меньше, причем не ради самого тела. Возразят: тюрьма, лишение свободы, принудительные работы, каторга, запрет на проживание в определенных местах, высылка – занимавшие столь важное место в уголовно-правовых системах нового времени – являются “физическими” наказаниями; в отличие от взысканий, например, они воздействуют непосредственно на тело. Однако…тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то единственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. В соответствии с такой уголовно-исполнительной системой тело окружается целой системой принуждений и лишений, обязанностей и запретов. Физическое страдание, собственно телесная боль больше не являются составными элементами наказания. Перестав быть искусством причинения невыносимых страданий, наказание становится экономией “приостановленных” прав» [8, с. 18]. Новая концепция юстиции секуляризирует феномены права и наказания, перенося их сущность с аппарата установленной Богом ко-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ролевской власти к относительно независимой публичной судебной власти. Эта секуляризация приводит к преодолению сословных неравенств в области уголовной юстиции, к большему равенству при назначении наказания и большей степени независимости суда от вмешательства в его работу со стороны иных властных инстанций. Изменение во взглядах на сущность наказания в эту эпоху связано с именами Дж. Говарда, У. Палея, С. Ромильи, выступающих за гуманизацию возмездия, отмену телесных наказаний и смертной казни в пользу таких наказаний, как тюремное заключение, штраф, ссылки преступников на каторгу и поселение. Организация тюремного и исправительного дела обрела под собой и научную основу в рамках тюрьмоведения как корпуса знаний в сфере теории и практики тюремного заключения с целью исправления арестанта. В дальнейшем эти воззрения и знания выросли в практическое становление прогрессивной системы наказания в Ирландии. Началом становления этой системы принято считать практику транспортации преступников, то есть их высылку за пределы метрополии в колонии на территории Америки и Австралии. Судьба каторжан решалась весьма прагматично, потому что земли колоний требовали рабочих рук, что дало государству возможность сдавать крепких каторжан для работ местным фермерам. Первоначально их статус мало чем отличался от положения рабов, однако в дальнейшем ситуация изменилась в лучшую сторону благодаря деятельности губернатора Австралии Артура Филиппа, обладавшего, по всей видимости, передовыми взглядами в вопросе обращения с каторжанами. Так, он запретил использование рабского труда заключенных, которые стали содержаться в специальных поселениях, руководство для стимулирования к правопослушному поведению имело право дать каторжанам свободу проживания и работы вне поселений, на фермах в пределах установленных границ до конца срока заключения. Воспользоваться этим правом можно было или при отбытии некоторой части срока заключения, или заслужить через раскаяние в своем преступном поведении и добросовестный труд, за который им начислялось требуемое для перевода на свободное поселение количество положительных баллов. Эта

практика оказалась полезной, например, в своем отношении к труду арестант «знал, что ему не доверяли и потому старался устранить всякую тень недобросовестности в делах торговых; он из кожи лез, чтобы сделать больше, нежели от него ожидали. Никогда ни прежде, ни после, ссылка не оказывалась в такой изумительной степени исправительною, как в конце первой четверти XIX столетия» [5, с. 18]. Комендант поселения осужденных на острове Норфолк А. Макконочи разделил арестантов на три категории, отличающиеся друг от друга условиями содержания: 1) осужденные в первый раз; 2) впервые осужденные, допустившие нарушения дисциплины или отрицательно зарекомендовавшие себя во время их доставления в колонии, а также осужденные за преступления небольшой тяжести; 3) рецидивисты и впервые осужденные за тяжкие преступления. Положение арестанта в группе не было окончательным, его можно было изменить на иные условия заключения в случае положительного или отрицательного отношения к требованиям администрации. Условия жизни в этих группах различались уровнем разного рода льгот, режимных требований, состоянием бытовых условий. Программа работы с арестантом состояла из пяти этапов. Первый этап предполагал тюремное заключение сроком не менее трех месяцев для осужденных первой категории, не менее шести месяцев для второй категории и не менее девяти месяцев для арестантов третьей категории. Срок пребывания на первом этапе для женщин рассчитывался независимо от категории, в которой они находились, и составлял не менее трех месяцев. На втором этапе предполагалось одиночное тюремное заключение ночью и труд в специальных рабочих бригадах днем. За хороший труд каторжанин получал шесть баллов в день и еще два мог заработать за образцовое поведение (для перевода из первого разряда во второй необходимо было набрать семьсот двадцать баллов). И напротив, в случае нарушения дисциплины и при плохих результатах труда с него снимали некоторое количество баллов, поэтому он оставался на данном этапе и дальше. По причине регулярного нарушения дисциплины или бойкотирования труда происходил переход в нижестоящий разряд. Третий этап предполагал проживание каторжан на установленной им

Философия права, 2019, № 2 (89)

17

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ территории под надзором администрации. На четвертом этапе осужденные приобретали право жить на определенных условиях на той территории, которую выбирали сами, хотя и без права получения земельного надела в собственность. Перевод на завершающий пятый этап освобождал арестанта от заключения [6, с. 118]. Стоит отметить, что время пребывания каторжанина в состоянии изоляции определялось администрацией поселения, и это было еще одним действенным инструментом воздействия на арестанта, потому что негативное отношение заключенного к тюремному персоналу или труду, нежелание исправиться давало администрации возможность оставить арестанта на поселении. Кроме тюремного надзора, система, выстроенная Макконочи, предполагала посттюремный надзор за освободившимися каторжанами, оставленными для отбывания ссылки, что было легко организовать по причине дислокации участков для ссылки на островах, окруженных морем. Позже данная модель была внедрена Макконочи в Англии во время его работы в должности коменданта тюрьмы в Бирмингеме, но как раз там организовать постпенитенциарный контроль за освободившимися из тюрьмы не удалось, поэтому результаты деятельности оказались не столь впечатляющими. Сам Макконочи так охарактеризовал цель своей деятельности: «Я пытался любым приемлемым способом вернуть к заключенным их человеческое самоуважение, направить их к исправлению и переосмыслению жестокости и аморальности преступления, посредством постепенного смягчения тягот наказания вернуть к ним правопослушный образ жизни, и затем вызвать между осужденными и офицерами чувство взаимного уважения» [6, с. 52]. В дальнейшем развитие прогрессивной системы было связано с работой председателя совета директоров тюрем для заключенных в Ирландии У. Крофтона в 1854–1862 годах (напомним, что Ирландия получила независимость от Великобритании в 1921 году, поэтому ее систему юстиции в указанный период можно рассматривать как часть общеимперской). Особенностью «ирландской прогрессивной системы» стало создание «переходных тюрем» с полусвободным режимом, в которых

18

был организован должный постпенитенциарный контроль. Срок заключения разделялся на ряд этапов. Первые девять месяцев арестант находился в одиночном заключении, его питание ограничивалось, он выполнял монотонную работу. Поведение арестанта влияло на срок его пребывания на этом этапе, который мог быть сокращен до восьми месяцев или, наоборот, продлен до года. Арестант состоял под надзором и выполнял общественные работы, а кроме того, должен был пройти обучение в пять классов. «Переходная тюрьма» представляла собой учреждение, в котором отсутствовали ограждения, решетки на окнах, помещения для размещения арестантов не запирались на замок. В учреждении такого рода содержалось порядка 50–60 осужденных, которые трудились по 9 часов в день, получая за это плату. Над арестантами не было постоянного надзора, отсутствовали такие составляющие его внешнего облика, как короткая стрижка и каторжанская роба. Стимулом к привыканию жизни на воле являлись возможность работать за пределами тюрьмы без надзора, а также имеющаяся возможность найма арестантов для желающих после их освобождения. Исправительный эффект на арестантов оказывало организованное обучение в течение четырех часов в день и обязательное богослужение для духовно-религиозного возрождения личности арестованного. Положительное поведение и хорошие показатели в труде давали шанс на досрочное освобождение арестанта. В общем и целом, учитывая все вышеизложенные факты, можем согласиться с мыслью о том, что «переходные тюрьмы» представляли собой своего рода промежуточное звено между тюрьмой и обществом, позволяя осуществлять работу по исправлению арестанта более эффективно. Также проводилась работа и по надзору за лицами, освобожденными из тюрьмы, который выполнялся силами полиции в сельской местности и инспекторами по контролю за досрочно освобожденными лицами как специальными должностными лицами в городе, задачами которых являлась обязанность надзирать за должным поведением освобожденных, оказывать им содействие в трудоустройстве, поиске жилья, восстановлении необходимых документов и т. п. Учитывая вышесказанное, можно

Философия права, 2019, № 2 (89)

отметить, что постпенитенциарный контроль, практикуемый в ирландском тюремном ведомстве под председательством Крофтона, можно рассматривать как ранний пример института пробации при условно-досрочном освобождении. Также прогрессивное значение имела работа Крофтона по развитию института тюремного попечительства. При каждой тюрьме действовало общество патроната, которое оказывало действенную помощь в постпенитенциарной адаптации значительной части освобожденных арестантов, что благоприятно влияло на снижение уровня рецидива преступлений. В 1877 году был учрежден центральный комитет этих обществ, выполняющий организующую роль их деятельности, а после принятия в 1877 году Общего закона о тюрьмах и Статутного кодекса тюремных правил в 1878 году прогрессивная тюремная система Ирландии была унифицирована, что дает нам возможность считать ее во многом мировым образцом исправительной модели наказания. Еще раз подчеркнем, что в этом, на наш взгляд, состоит заслуга и философов-утилитаристов, и прежде всего, Бентама, предложившего на строго научной основе проект по реформированию системы юстиции через формирование логично построенной системы наказаний, разработку механизма оценки и измерения репрессивного воздействия наказания и предложенную методику исправительного воздействия их на личность преступника. Предлагались и иные, альтернативные по отношению к тюремному заключению виды наказаний, что в совокупности образовывало единую и понятную систему мер наказаний. Процесс формирования новой исправительной модели наказания не завершен и сейчас, но можно согласиться с мнением российского исследователя английского тюрьмоведения П. В. Тепляшина, который отмечает, что «практика исполнения наказаний в Англии, бесспорно, и по настоящее время является общепризнанным эталоном мировых пенитенциарных реалий» [6, с. 8]. Англия стала родоначальницей прогрессивной системы исполнения наказания, новых форм исполнения наказаний, в том числе альтернативных тюремному заключению, а также целого ряда получивших широкое признание методик исправления осужденных, – все это свидетельствует о зна-

чимости британского интеллектуального вклада и практических наработок, которые достойны самого пристального внимания исследователей. В качестве выводов можно отметить, что морально-этическая и правовая теории британского общества производны от социально-экономического и политического строя Британской империи, а именно таких его отличительных черт, как изолированное островное положение, религиозный плюрализм, индивидуализм, парламентаризм, господство рынка, номинализм, вера в здравый смысл. Возникнув в эпоху Просвещения, утилитаризм представлял собой особый, механистический взгляд на человека как существа, максимизирующего удовольствия и минимизирующего страдания. Из подобного представления вытекал и проект переустройства общества, в котором предполагалась реализация принципа «наибольшего счастья для наибольшего числа людей». Одним из элементов такого общества должен был стать механизм справедливого воздаяния за преступления, для разработки которого создается новый вид научного знания – тюрьмоведение. На протяжении XIX века в тюремной системе Британской империи все больше утверждалась исправительная модель исполнения наказания, что наиболее отчетливо проявилось в новом отношении к труду арестантов, принудительный характер которого вытесняется добровольным трудом как средством исправления в рамках прогрессивной тюремной системы. Рискнем предположить, что суть данной системы во многом носит все тот же утилитарный характер, который можно обнаружить во взаимной связи условий отбывания наказания и самого процесса исправления арестанта. Также в качестве достижения философов-утилитаристов, и прежде всего, Бентама можно рассматривать разработку строгой иерархии наказаний, единого критерия измерения их репрессивного воздействия и понятного механизма исправительного воздействия каждого из них. Конечно же, все вышеизложенное не вскрывает всей полноты взаимообуславливающего воздействия философии, политики, идеологии и права в британском обществе. Жизнь социума, его культура, в том числе перечисленные выше ее компоненты, не представляют собой нечто монолитное, а, напротив, вы-

Философия права, 2019, № 2 (89)

19

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ступают как нечто живое, во многом случай- культурным или, как в данном исследовании, ное, стихийное, изменчивое, тяжело фиксируе- морально-этическим корпусом дает нам возмое в строгих терминах науки. Однако подоб- можность прикоснуться к тому уникальному, ного рода работу не стоит считать бесполез- что отличает всякую культуру, почувствовать ной, потому что стремление обнаружить един- их неповторимость, а значит, увеличить шанство политико-правовых элементов с обще- сы человечества на поиск лучшей судьбы. Литература

Bibliography

1. Бажанов О. И. Прогрессивная система исполнения наказания. Мн., 1981. 2. Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. М., 1998. 3. Куликов М. В. Утилитаризм как основа англо-американской традиции пенитенциарной теории: учебное пособие. Новокузнецк, 2014. 4. Милль Дж. С. О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины ХХ века). М., 2000. 5. Спасович В. Учебник уголовного права. СПб., 1863. Т. I. 6. Тепляшин П. В. Истоки и развитие английского тюрьмоведения: монография. Красноярск, 2005. 7. Ткачевский Ю. М. Прогрессивная система исполнения уголовных наказаний. М., 1997. 8. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / пер. с фр. В. Наумова; под ред. И. Борисовой. М., 1999.

1. Bazhanov O. I. Progressive system of execution of punishment. Minsk, 1981. 2. Bentham I. Introduction to the foundations of morality and legislation. Moscow, 1998. 3. Kulikov M. V. Utilitarianism as the basis of the Anglo-American tradition of penitentiary theory: textbook. Novokuznetsk, 2014. 4. Mill J. C. About freedom. Anthology of world liberal thought (I half of the twentieth century). Moscow, 2000. 5. Spasovich V. Textbook of criminal law. St. Petersburg, 1863. Vol. I. 6. Teplyashin P. V. Origins and development of English prison science: monograph. Krasnoyarsk, 2005. 7. Tkachevsky Yu. M. Progressive system of execution of criminal penalties. Moscow, 1997. 8. Foucault M. Oversee and punish. The birth of the prison / translated from French V. Naumov; ed. by I. Borisova. Moscow, 1999.

20

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 343.121.5 ÁÁÊ 67.408

Ìèëëåðîâà Åëåíà Àëåêñàíäðîâíà Millerova Elena Aleksandrovna доцент кафедры административного права и уголовно-правовых дисциплин Ростовского государственного университета путей сообщения кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Administrative Law and Criminal Law Disciplines of the Rostov State Transport University, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Áåçðó÷êî Åâãåíèé Âàëåðüåâè÷ Bezruchko Evgeny Valerievich начальник кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. The Head of Criminal Law and Criminology Department of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÍÐÀÂÑÒÂÅÍÍÎÅ ÐÀÇÂÈÒÈÅ ÍÅÑÎÂÅÐØÅÍÍÎËÅÒÍÈÕ ÊÀÊ ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÖÅÍÍÎÑÒÍÀß ÊÀÒÅÃÎÐÈß Â ÓÃÎËÎÂÍÎÌ ÏÐÀÂÅ Moral development of children as the socially-valued category in a criminal law Авторами в контексте уголовно-правовой охраны общественной нравственности исследуются особенности охраны нравственного развития несовершеннолетних. Анализируются отличительные характеристики данного объекта уголовно-правовой охраны как в рамках главы 25 Уголовного кодекса Российской Федерации, так и во взаимосвязи с составами преступлений, находящимися в других главах Кодекса. Поднимаются проблемы квалификации данной группы преступлений в практической деятельности. В статье сделаны предложения нормотворческого характера по совершенствованию уголовно-правовой охраны нравственного развития несовершеннолетних. Ключевые слова: нравственность, уголовный закон, несовершеннолетние, развитие, нормы, пробелы закона, проблемы квалификации, пути совершенствования.

Уголовный кодекс РФ направлен на защиту общественных отношений в самых разных сферах. Одной из этих сфер, на наш взгляд, является защита нравственного развития несовершеннолетних. Прежде чем анализировать особенности уголовно-правовой охраны нравственного развития несовершеннолетних, следует сказать, что общественная нравственность как объект охраны защищается нормами, закрепленными в главе 25 УК РФ.

In the context of criminal law protection of public morality authors investigate the peculiarities of protection of minors moral development. The features of this object of criminal law protection are analyzed both within the framework of chapter 25 of the Criminal code of Russian Federation as well as within mutual connection of corpus delicti being in other chapters of Code. The authors touch on issues of qualification of this group of crimes in practical activity. In conclusion suggestions of rule-making character on perfection of criminal law protection of moral development minors are done. Keywords: morality, criminal law, minor, development, norms, blanks of law, problem of qualification, ways of perfection.

В данной главе общественная нравственность как видовой объект уголовно-правовой охраны соседствует с охраной защиты здоровья населения. Уже традиционно в учебной литературе и научных трудах к составам, предусматривающим уголовную ответственность за деяния, непосредственно посягающие на общественную нравственность, принято относить составы, предусмотренные ст. 240–245 УК РФ, а именно: деяния, связанные с проституцией (ст. 240, 240.1, 241 УК РФ);

Философия права, 2019, № 2 (89)

21

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ деяния связанные с оборотом порнографических материалов (ст. 242, 242.1, 242.2 УК РФ); деяния, связанные с посягательствами на культурное наследие (ст. 243, 243.1, 243.2, 243.3 УК РФ); деяния, связанные с надругательствами над телами умерших и местами их захоронения (ст. 244 УК РФ). В одном из наших более ранних исследований нравственность в качестве видового объекта уголовно-правовой охраны выделена не только в УК РФ, но и практически во всех уголовных кодексах стран СНГ (за исключением Молдовы) [1, с. 97–101]. Говоря об общественной нравственности как видовом объекте уголовно-правовой охраны, нельзя не поддержать авторов, предлагающих выделить группу преступлений, предусмотренных ст. 240–245, из главы 25 УК РФ в самостоятельную главу 25.1 «Преступления против общественной нравственности» [2, с. 19]. Представляется, что выделение в самостоятельную главу указанных составов преступлений поднимет значимость нравственности как объекта охраны, предаст конкретно очерченный круг указанных деяний, что также благотворно повлияет на пересмотр компетенции некоторых правоохранительных органов в вопросах уголовно-правовой охраны этой важной категории общественных отношений, о чем ранее упоминалось как нами [3, с. 97–102], так и некоторыми другими авторами [4, с. 47–50]. Относительно же несовершеннолетних, на наш взгляд, более правильно говорить не о защите их нравственности, а именно о защите их нравственного развития, поскольку несовершеннолетние лица ввиду возраста находятся в процессе становления, в том числе и в сфере нравственности. О защите детей от возможного причинения вреда их развитию в разных сферах («…здоровью и (или) физическому, психическому, духовному, нравственному развитию») говорит Федеральный закон от 29.12.2010 № 436-ФЗ (п. 4 ст. 2) [5]. Целый ряд составов преступлений, направленных на защиту общественной нравственности (ст. 240–245 УК РФ), предусматривает более строгую ответственность за деяние, совершенное в отношении несовершеннолетних. Некоторые же составы полностью посвящены охране именно нравственного развития несовершеннолетних. Так, норма, предусматривающая уголовную ответственность за вовлечение в занятие проституцией (ст. 240 УК РФ), содержит особо квалифицированный состав

22

(ч. 3), в котором предусмотрена наиболее строгая уголовная ответственность за совершение этого общественно опасного деяния в отношении несовершеннолетнего. В декабре 2013 года в УК РФ была введена новая норма, направленная на охрану нравственного развития несовершеннолетних (ст. 240.1). Она предусматривает уголовную ответственность за получение сексуальных услуг лицом, достигшим 18-летнего возраста, от несовершеннолетнего в возрасте от 16 до 18 лет. Наиболее строгое наказание предусмотрено ст. 241 УК РФ за организацию занятия проституцией с использованием несовершеннолетних (п. «в» ч. 2), а тем более лиц, не достигших 14-летнего возраста (ч. 3). В статью 242 УК РФ, предусматривающую уголовную ответственность за действия, связанные с незаконным изготовлением и оборотом порнографии, в феврале 2012 года были внесены существенные изменения и дополнения, благодаря которым на сегодняшний день Кодексом наиболее строго наказывается распространение порнографических материалов и предметов среди несовершеннолетних (ч. 2), а также вовлечение совершеннолетним лицом несовершеннолетнего в оборот такой продукции. В декабре 2003 года УК РФ был дополнен ст. 242.1, предназначенной жестко бороться с распространением так называемой детской порнографии (то есть явно изображающей несовершеннолетних). В феврале 2012 года в УК РФ была внесена ст. 242.2, которая в настоящее время предусматривает уголовную ответственность за использование лица, не достигшего совершеннолетия, в изготовлении порнографических материалов. Составы преступлений, имеющие свое предназначение в охране культурного наследия (ст. 243–243.3 УК РФ), равно как и состав, предусматривающий ответственность за надругательство над телами умерших или местами их захоронения (ст. 244 УК РФ), каких-либо особенностей нравственной защиты несовершеннолетних (к примеру, умышленного уничтожения или повреждения памятника культурного значения либо разрушения могилы на кладбище в присутствии несовершеннолетнего либо малолетнего), не предусматривают. Если уголовно наказуемое (ст. 245 УК РФ) жестокое обращение с животным совершается в

Философия права, 2019, № 2 (89)

присутствии малолетнего, то такое деяние более строго наказуемо, так как порождает квалифицированный состав этого преступления (п. «б» ч. 2). Нельзя не сказать, что нравственное развитие несовершеннолетнего в качестве непосредственного объекта преступного посягательства обозначается и относительно составов преступлений, расположенных в других главах Кодекса. Так, нравственное развитие несовершеннолетних называют в качестве непосредственного объекта преступлений, направленных против семьи и несовершеннолетних. К примеру, А. С. Лабзина в качестве непосредственного объекта преступлений, предусмотренных ст. 150 и 151 УК РФ, указывает нормальное нравственное, духовное и социальное развитие несовершеннолетних [6, с. 94]. То же самое касается преступлений, посягающих на половую неприкосновенность несовершеннолетних (ст. 134 и 135 УК РФ), на которых хотелось бы остановиться подробнее. Например, В. Г. Романов в своем диссертационном исследовании приходит к выводу о том, что непосредственный объект преступления, предусмотренный ст. 134 УК РФ, помимо половой неприкосновенности, включает в себя также и общественные отношения в сфере обеспечения нормального полового и морально-нравственного развития несовершеннолетнего [7, с. 19]. С аналогичным выводом согласны при определении непосредственного объекта данного преступления и некоторые другие авторы [8, с. 218–223]. Н. Н. Сяткин же в своей диссертации сделал вывод о том, что нормальное физиологическое и нравственнопсихологическое развитие несовершеннолетнего выступает дополнительным непосредственным объектом указанного преступления (ст. 134 УК РФ) [9, с. 17]. Определение многими учеными в области уголовного права объекта преступления, предусмотренного ст. 135 УК РФ (развратные действия), также сопряжено с нравственным развитием несовершеннолетних. К примеру, по мнению А. Д. Оберемченко, дополнительными непосредственными объектами этого общественно опасного деяния являются нормальное физическое и нравственное развитие несовершеннолетнего, а также общественная нравственность [10, с. 15]. А. А. Бимбинов определяет дополнительный объект преступления, предусмотренного ст. 135 УК РФ, в зависимости от способа развратных действий: в контактных

развратных действиях – это физическое, психическое и нравственное развитие; в бесконтактных – психическое и нравственное развитие несовершеннолетнего [11, с. 87]. Зачастую в практике преступные действия, связанные с посягательствами на половую неприкосновенность личности (ст. 134 и 135 УК РФ), совершаются одновременно с некоторыми преступлениями, посягающими на общественную нравственность (чаще связанными с оборотом порнографии), в связи с чем вызывают вопросы квалификации. Так, к примеру, если развратные действия (ст. 135 УК РФ) совершаются путем демонстрации лицам, не достигшим 16-летнего возраста, порнографических материалов или предметов, то такие действия порождают вопрос о наличии либо отсутствии идеальной совокупности ст. 135 и ч. 2 ст. 242 УК РФ. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 04.12.2014 № 16 не дает конкретных разъяснений по этому поводу [12]. В п. 17 данного Постановления лишь сказано, что в качестве развратных могут признаваться и такие действия, при совершении которых отсутствовал непосредственный физический контакт с телом потерпевшего. В том числе к таким бесконтактным развратным действиям, согласно указанным разъяснениям Верховного Суда РФ, следует относить и таковые, совершенные посредством сети Интернет, а также иных информационно-телекоммуникационных сетей. Считаем, что указанные действия образуют идеальную совокупность ст. 135 и ч. 2 ст. 242 УК РФ. Также вызывает вопросы и квалификация действий по совокупности ст. 242.2 УК РФ со ст. 134 и 135 УК РФ при привлечении лиц, не достигших 16-летнего возраста, в изготовлении порнографических материалов. На наш взгляд, совершение перечисленных в диспозиции ст. 242.2 УК РФ действий должно квалифицироваться как идеальная совокупность трех преступлений, предусмотренных ст. 242.2, 242.1 и 134 или 135 УК РФ (в зависимости от содержания половых сцен). Более подробно такая позиция обоснована нами в некоторых ранних публикациях по данной проблеме [13, с. 87]. Активность законодателя, проявляемая в последнее десятилетие относительно уголовноправовой охраны нравственного развития в сфере половых отношений, не может не радовать. Вместе с тем введение в УК РФ ст. 242.2 видится излишним, поскольку завершенный процесс изготовления порнографического ма-

Философия права, 2019, № 2 (89)

23

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Как отмечалось выше, не все интересуютериала с изображением несовершеннолетнего охватывается ст. 242.1 УК РФ, а факты привле- щие нас нормы главы 25 УК РФ содержат квачения несовершеннолетних лиц к участию в лифицированные составы за совершение преизготовлении порнографических материалов, ступных деяний в присутствии несовершенноне завершившихся окончательным изготовле- летнего либо малолетнего, что, наверное, бонием таких материалов по не зависящим от лее правильно. Собственно, в этом и нет невиновного обстоятельствам, могли бы квалифи- обходимости. Вместе с тем такое действо было цироваться как покушение на данное преступ- бы не лишним закрепить в числе обстояление (то есть по ч. 3 ст. 30, ст. 242.1 УК РФ). тельств, отягчающих уголовное наказание. Если же говорить о том, какие дополне- Сегодня в ст. 63 УК РФ отягчающими наказания УК РФ будут эффективными в вопросах ние обстоятельствами, относящимися к несозащиты нравственного развития несовер- вершеннолетним, являются лишь такие, как шеннолетних, то, как уже ранее отмечалось привлечение к совершению лиц, не достигших [14, с. 68], на наш взгляд, было бы целесо- возраста уголовной ответственности (п. «д»); образным ввести в главу 25 УК РФ новую совершение преступления в отношении малонорму (к примеру, ст. 242.3), в которой сле- летнего (п. «з»); совершение преступления в дует предусмотреть ответственность за рас- отношении несовершеннолетнего лица его пространение материалов, пропагандирую- родителем или иными лицами, перечисленныщих порнографию, культ насилия и жесто- ми в п. «п» ст. 63 УК РФ. Таким образом, кости. Причем представляется, что наиболее ст. 63 УК РФ в качестве отягчающих уголовудачной такая норма будет с установлением ное наказание обстоятельств не предусматрив ней административной преюдиции, то есть вает совершение преступления в присутствии совершения повторно такого деяния в тече- малолетнего. Считаем это пробелом в закононие года после привлечения к администра- дательстве, поэтому, на наш взгляд, было бы тивной ответственности. Поэтому соответ- целесообразным предусмотреть в ст. 63 УК РФ ствующую норму одновременно следует это обстоятельство в числе отягчающих уголовное наказание виновного. включить и в главу 6 КоАП РФ. Литература

Bibliography

1. Миллерова Е. А., Миллеров Е. В. Общественная нравственность как объект правовой охраны в уголовных законах и законодательстве об административных правонарушениях стран СНГ // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2018. № 2 (93). 2. Безручко Е. В. Преступления, посягающие на безопасность здоровья человека: теоретико-правовое исследование: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Калининград, 2018. 3. Миллерова Е. А., Подопригора А. А. Вопросы квалификации и досудебного производства по делам о незаконном перемещении порнографических материалов или предметов через Государственную границу Российской Федерации // Публичное и частное право. 2016. № 3 (31). 4. Мясников А. П., Миллеров Е. В. К вопросу о повышении эффективности реализации функции таможенных органов по защите общественной нравственности путем расширения административно и уголовно-процессу-

1. Millerova E. A., Millerov E. V. Public morality as an object of legal protection in criminal laws and legislation on administrative offences of the CIS countries // Science and education: economy and economics; entrepreneurship; law and management. 2018. № 2 (93). 2. Bezruchko E. V. Crimes encroaching on the safety of human health: theoretical and legal research: abstract of dis. ... Doctor of Law. Kaliningrad, 2018. 3. Millerova E. A., Podoprigora A. A. Questions of qualification and pre-trial proceedings on cases of illegal movement of pornographic materials or objects across the State border of the Russian Federation // Public and private law. 2016. № 3 (31). 4. Myasnikov A. P., Millerov E. V. To the question of increase of efficiency of implementation of functions of customs authorities for the protection of public morality by expanding the administrative and the criminal procedural law // Jurist-Pravoved. 2013. № 4 (59). 5. Federal law of 29.12.2010 № 436-FZ (ed. from 01.05.2009) «On the protection of children

24

Философия права, 2019, № 2 (89)

альной юрисдикции // Юристъ-Правоведъ. 2013. № 4 (59). 5. Федеральный закон от 29.12.2010 № 436-ФЗ (ред. от 01.05.2019) «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_108808/. 6. Лабзина А. С. Преступления против морально-нравственного развития несовершеннолетних, связанные с вовлечением их в противоправную и антиобщественную деятельность (ст. 150, 151 УК РФ) // Вестник Международного юридического института. 2015. № 3 (54). 7. Романов В. Г. Уголовная ответственность за половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2013. 8. Немятых М. В. Уголовно-правовая характеристика полового сношения и иных действий сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста // Молодой ученый. 2017. № 46. 9. Сяткин Н. Н. Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста: законодательный и правоприменительный аспекты: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Краснодар, 2013. 10. Оберемченко А. Д. Развратные действия: уголовно-правовая характеристика и проблемы квалификации: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Краснодар, 2014. 11. Бимбинов А. А. Непосредственный объект развратных действий // Вестник Алтайской академии экономики и права. 2015. № 3 (41). 12. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 04.12.2014 № 16 «О судебной практике по делам о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_171782/. 13. Миллерова Е. А. Особенности квалификации преступлений по статье 242.2 Уголовного кодекса Российской Федерации // Публичное и частное право. 2013. № 3 (19). 14. Миллеров Е. В., Миллерова Е. А. О необходимости введения административной и уголовной ответственности за оборот материалов, пропагандирующих порнографию, культ насилия и жестокости // Проблемы права. 2017. № 3 (62).

from information harmful to their health and development». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_108808/. 6. Labzina A. S. Crimes against moral development of minors associated with their involvement in illegal and antisocial activities (art. 150, 151 of the Criminal code) // Bulletin of the International law Institute. 2015. № 3 (54). 7. Romanov V. G. Criminal liability for sexual intercourse and other acts of a sexual nature with a person under the age of sixteen: abstract of dis. ... PhD in Law. Moscow, 2013. 8. Nemyatih M. V. Criminal-legal characteristic of the sexual intercourse and other actions of a sexual nature with a person under sixteen years of age // Young scientist. 2017. № 46. 9. Syatkin N. N. Sexual intercourse and other acts of a sexual nature with a person under the age of sixteen: legislative and law enforcement aspects: abstract of dis. ... PhD in Law. Krasnodar, 2013. 10. Oberemchenko A. D. Sexual abuse: criminal and legal characteristic and qualification problems: abstract of dis. ... PhD in Law. Krasnodar, 2014. 11. Bimbinov A. A. Direct object of sexual abuse // Bulletin of the Altai Academy of economics and law. 2015. № 3 (41). 12. Resolution of the Plenum of the Supreme Court of the Russian Federation of 04.12.2014 № 16 «On judicial practice in cases of crimes against sexual integrity and sexual freedom of the person». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_171782/. 13. Millerova E. A. Features of qualification of crimes under article 242.2 of the Criminal code of the Russian Federation // Public and private law. 2013. № 3 (19). 14. Millerov E. V., Millerova E. A. On the need to introduce administrative and criminal liability for trafficking in materials promoting pornography, the cult of violence and cruelty // Problems of law. 2017. № 3 (62).

Философия права, 2019, № 2 (89)

25

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 340.114.5 ÁÁÊ 67.0

Ìèíãåñ Èçàáåëëà Àëåêñàíäðîâíà Minges Isabela Aleksandrovna начальник кафедры теории и истории права и государства Волгоградской академии МВД России кандидат юридических наук. The Head of the Department of Theory and History of Law and State of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ïîïîâ Âèêòîð Âèêòîðîâè÷ Popov Victor Victorovich доцент кафедры теории и истории права и государства Волгоградской академии МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. Тел.: +7 (902) 381-42-06.

ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈÅ ÍÀÖÈÎÍÀËÜÍÎ-ÎÐÈÅÍÒÈÐÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÈÄÅÎËÎÃÈÈ: ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ Forming of the nationally-oriented legal ideology: some issues В статье анализируется проблематика места и роли правовой идеологии как реального источника правомерного поведения. При этом подвергается критике ценность и полезность идеи правового государства и сопряженных с ней идей прав человека и гражданского общества. Авторами делается вывод о необходимости и основных направлениях формирования национально-ориентированной правовой идеологии. Ключевые слова: правопорядок, правосознание, правовая идеология, гарантии правопорядка, правовая наука, правовая доктрина.

Анализ проблематики реальности достижения правопорядка неизбежно приводит к вопросам о факторах формирования правопорядка или, как чаще принято говорить в отечественной юридической науке, о системе гарантий правопорядка. Конечно, существуют относительно устоявшиеся точки зрения на систему подобных гарантий, практически совпадающие с системой гарантий законности, а также, хотя и в меньшей мере, с предпосылками построения правового государства. Обычно принято выделять общие и специальные гарантии, оттеняя в подобном делении явно или неявно выраженную иерархию условий, обеспечивающих достижение правопорядка – общие гарантии являются неким фун-

26

The article analyzes the problems of the place and role of legal ideology as a real source of legitimate behavior. At the same time, the value and usefulness of the ideas of the rule of law and the ideas of human rights and civil society associated with it are criticized. The conclusion is made about the necessity and main directions of formation of national-oriented legal ideology. Keywords: law and order, legal consciousness, legal ideology, guarantees of law and order, legal science, legal doctrine.

даментом, исходным началом по отношению к специальным. Общие гарантии в той или иной форме детализированы в специальных. Кроме того, специальные гарантии можно рассматривать как выражение определенного этапа реализации общих гарантий. Думается, что выстраиваемые научные представления о системе общих гарантий представляются не вполне корректными. Например, если вести речь о таких классических гарантиях, как экономические и идеологические, то явно заметна разнопорядковость понимания идеологических условий правопорядка. Мы видим возможность выделить, с одной стороны, экономические условия жизни,

Философия права, 2019, № 2 (89)

а с другой – так или иначе организованную деятельность по формированию некой идеологии по доведению этих идеологических установок до каждого конкретного человека или же до групп людей. Но, на наш взгляд, совершенно очевидна вероятность сместить фокус внимания в опредмечивание абстрактных сущностей (гипостазирование) при подобном походе. Почему? 1. Право предназначено для регулирования поведения людей, даже если речь идет о «поведении» организации, юридического лица, целого государства и т. п. 2. Любой социальный результат, любая цель права, цель правового регулирования, как бы мы ее не называли («торжество коммунизма», «победа демократии» и пр.), выражается не более чем в некоем поведении людей. 3. Поведение людей, входящее в предмет правового регулирования, включается в данный предмет, помимо прочего, в силу того, что данное поведение вообще возможно регулировать через социальный нормативный регулятор, через право. Такая возможность обусловлена тем, что речь идет о сознательно-волевом поведении. Из этого следует, что своеобразным реальным источником юридически значимого поведения людей, то есть источником любого социального результата, является сознание этих людей, в данном случае – правосознание. Структура правосознания отличается значительной емкостью, причем адекватно описать его структурные элементы с позиции количественного и качественного состава весьма непросто, если учесть момент разнообразия не только концептуальных подходов к правопониманию, но и разнообразия парадигм рациональности, в той или иной мере распространенных в настоящее время. Однако при этом остается возможность выделить некоторые из его структурных элементов и показать их значимость. Прежде всего отметим выделение в структуре правосознания правовой идеологии и правовой психологии. Развитие отечественной юридической науки знаменовало собой определенные вехи в изменении ценностного отношения к различным элементам сознания вообще и правосознания в частности. В какой-то период времени основой правосознания считалась право-

вая идеология. В работах А. Я. Вышинского, Н. Н. Полянского [1, с. 148] отражались определенные установки официальных взглядов на соотношение коллективного и индивидуального. Это проявлялось, во-первых, в том, что за правовой психологией не признавалась возможность быть элементом правосознания. Полноценным и по сути единственным элементом правосознания считалась именно правовая идеология. Во-вторых, признавалось, что этот элемент был присущ именно групповому, а не индивидуальному правосознанию. Собственно коллективное правосознание и считалось практически единственным действенным регулятором поведения, поскольку оно относилось к поведению ключевого субъекта истории, как классы, то есть народные массы. В таком подходе проявлялись ценностно-программные установки, отражающие марксистсколенинские воззрения на соотношение индивидуального и коллективного в возникновении, функционировании и развитии не только государства и права, но и общественноэкономических формаций в целом. Позднее появились научные работы, например, И. Е. Фарбера, Е. А. Лукашевой и ряда других ученых, где обосновывался тезис о существовании и правовой психологии, и индивидуального правосознания. Думается, что в целом это был вполне верный ход мысли. Однако, хотя мы далеки от мысли о некоем принижении значения правовой психологии, все же следует признать, что именно правовая идеология является основой правосознания. Более того, следует отметить, что правовая идеология выходит довольно далеко за пределы обычного структурного элемента просто некоего правового явления (правосознания), ее значение гораздо больше. Во-первых, следует понимать, что правовая наука как наиболее полное выражение правовой идеологии явилась непосредственным фундаментом, на котором складывались особенности юридического мировоззрения и миропонимания правоприменителя и иных субъектов реализации права в ходе получения ими юридического образования. Во-вторых, поскольку на содержание правоприменительного решения воздействуют соображения о том, как это решение будет вос-

Философия права, 2019, № 2 (89)

27

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ принято той средой, от которой зависит правоприменитель (например, касающиеся того, как избежать отмены данного решения, карьерного роста и т. п.), постольку этот субъект будет учитывать мнение соответствующих иных субъектов, которое также не могло быть свободным от влияния правовой доктрины в ходе получения юридического (и не только) образования. В-третьих, невозможно изолировать издаваемое законодательство от влияния внутренней и внешней политики государства, а ее – от идеологии как представлении о социальных ценностях, их иерархии и механизме выбора предпочтений, целях управления, путях развития государства и общества, должной расстановке политических сил, равенстве и привилегиях элиты и т. п. Невозможно говорить об отсутствии идеологии и отсутствии реальности ее влияния на все сферы жизни общества лишь на том основании, что существует ст. 13 Конституции РФ, содержащая положение о том, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Составной частью этой идеологии является правовая идеология как система представлений о правовых ценностях, целях и средствах правового воздействия и т. п. Нормы права выражают определенное представление о ценностях, демонстрируют их (задаваемую) иерархию. Но система таких представлений не может не базироваться на определенной доктрине хотя бы потому, что подобные представления сформулированы определенным образом (через понятия), а система соответствующих понятий является элементом методологии юридической науки, ее гносеологическим каркасом, формирующим в сознании представления о правовой реальности. Собственно говоря, опираясь на гносеологическую модель с активной ролью познающего субъекта, на социальный конструктивизм, отметим, что та или иная правовая доктрина обосновывает содержание правовых понятий, а они являются материалом для реконструкции государственно-правовой действительности. Именно в этом смысле можно говорить о конвенциональной природе любых научных понятий. Доктрина создает смысловые интерпретационные поля, вводит смысловой каркас для формирования семан-

28

тических групп, реконструирующих возникновение, функционирование и развитие государственно-правовых явлений. Причем реконструируемая модель будет являться теоретическим основанием для социальной коммуникации в правовой сфере, то есть основанием для любой юридической деятельности как деятельности сознательной и волевой. Обратим внимание на содержательную часть правовой идеологии. Думается, что если вести речь о доктринальных основаниях правовой идеологии, в тех или иных вариациях, господствующих в российской академической среде, то невозможно обойти вниманием идею правового государства. Плохо это или хорошо? Прежде всего, обратим внимание на некий парадоксальный конфликт между доктриной правового государства и правопорядком. Заметим, что одной из стратегических целей государственного развития является формирование правового государства, поскольку как минимум положение о том, что Россия – это правовое государство, закреплено в ст. 1 Конституции РФ. Однако поскольку широкого обоснования данной идеи в самом документе по понятным причинам не содержится, то не можем не обратить внимание на доктринальное выражение этой популярной в наше время идеи. Поскольку она имеет не российское происхождение, то думается, что подобные доктринальные основания правовой идеологии, а значит и права вообще, во всей своей полноте, вместе с толкованием и реализацией права, то есть и правопорядка, как качественного показателя воплощения в жизнь требований правовых предписаний нуждаются в дополнительном анализе, хотя их и принято считать практически безусловно и безоговорочно прогрессивными. Полагаем, что в основе критического переосмысления должны лежать схемы интеграции определенных правовых идей в национальную правовую ментальность. Как видно, подобный подход отрицает некий универсализм ценностно-познавательных установок на формирование моделей идеального правопорядка. В основе такого отрицания лежит скептицизм относительно идеи так называемых общечеловеческих ценностей, основанной на доктрине рациоцентриз-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ма. Это идеология господства разума, причем, с одной стороны, обезличенного и стандартизированного в алгоритмике своих познавательных схем, с другой стороны, разума, жестко привязанного к определенным биологическим носителям, например, к WASP (белые англосаксонские протестанты). Соответственно, данная идеология относит к существам, не наделенным разумом, целые народы (подобные идеи ярко просматриваются в работе Дж. Локка, известной в сокращенном наименовании как «Два трактата о государственном правлении»). В частности, к таким носителям не причисляли североамериканских индейцев, негров, которых «просвещенный» европейский (британский) разум относил даже не столько к людям, сколько к человекообразным созданиям, неспособным к рационализму. Собственно, именно это и позволяло таким «гуманистам», как Дж. Локк и другие, с одной стороны, формировать в соответствующих аспектах парадигму гуманитарного мышления, говоря о правах и свободах человека, а, с другой стороны, совершенно искренне, не кривя душой, открыто заниматься работорговлей (например, под видом Королевской африканской компании – монополиста работорговли в Великобритании, созданной королевским декретом в 1682 году), создавать нормы права, закрепляющие рабство (Локк являлся соавтором конституции Каролины, юридически признававшей негритянское рабство [2, с. 15–16]) и т. п. И если некоторые авторы прямо указывают, что именно учение Дж. Локка как нельзя лучше соединяло (либеральную) теорию с (колониальной) практикой [14, с. 603], а сам философ почитается за интеллектуального вождя своего времени, то не стоит удивляться ни возникновению, ни живучести (в настоящее время) идей нацизма, фашизма и т. п. Это может казаться парадоксальным, но повсеместно насаждающаяся доктрина правового государства слишком специфична, чтобы претендовать на некую универсальную полезность, на то, чтобы реально способствовать правопорядку. И причина состоит в том, что суть идеи правового государства – это не законопослушание, не требование подчинения всех, в том числе и органов власти праву, то есть это не некий иде-

альный правопорядок. Основу основ этой идеи составляет требование к самому праву, которое может быть «хорошим» или «плохим». Собственно, эти критерии оценки позитивного права и заставляют сомневаться в универсальности ценности идеи правового государства и, соответственно, в ценности иных, связанных с ней идей. Обратим внимание на некоторые из таких идей. Думается, что идея социального государства плохо уживается с идеей организованного в государстве сообщества индивидов. Если доминантой этих индивидов не является примат коллективных интересов над частными, то есть служение государству – это вовсе не самоочевидный долг, то почему государство должно о ком-то заботиться? На это указывает, например, Л. С. Мамут [3]. Культ индивидуализма в юридическом аспекте – через наделение индивида максимальным количеством прав – приведет неизбежно к столкновению с интересами коллектива, то есть это тупиковый путь. Идея универсальности прав человека – это такая же иллюзия, как и однозначная интерпретация термина «добро» [4, с. 37]. Отрицание подобных очевидных проблем через, например, признание наднациональной ценности некоторых правовых доктрин ведет к методологическому сдвигу от казуального знания к нормативному, когда желаемое выдается за действительное. В частности, не представляется возможным считать действительностью многие либеральные представления, например, о стремлении государства в лице его политической элиты к всеобщему благоденствию. Ни одно из государств «развитой демократии» не являло в прошлом примера сколько-нибудь элементарной нравственности в отношении заботы о своем населении. Например, в одном из докладов Бюро трудовой статистики, представленном Конгрессу США в 1880 году, в котором раскрывалось достаточно тяжелое положение обычного рабочего в индустриальной сфере, сделано заключение: «Люди должны умирать для того, чтобы процветала индустрия» [5]. Много ли изменилось в той части либеральной идеологии, которая является эффективной, реальной, то есть воплощаемой в жизнь приблизительно через сто лет после

Философия права, 2019, № 2 (89)

29

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ упомянутого события? Думается, что нет. Например, В. Полеванов рассказывает об одном из аспектов развития экономики России: «Когда я пришел в Госкомимущество и попытался изменить стратегию приватизации, Чубайс заявил мне открытым текстом: “Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом – новые вырастут”» [6]. Конечно, столь специфические заявления можно пытаться оправдать апелляцией к некоторой сложности ситуации «переходного периода», когда якобы шел слом «старого» общества ради «светлых» либеральных идей. Но что мы видим много лет спустя? Вот одно из высказываний, «прорвавшихся» в публичную сферу, от очень влиятельного носителя либеральных идей (если судить по поступкам): «… кто пьет водку, кто курит, тот больше внесет помощь государству. Выкурил пачку сигарет, значит, больше внес средств на решение социальных задач: поддержка демографии, развитие других социальных услуг, поддержка рождаемости» [7]. Кроме того, выражаемые в западных концепциях гражданского общества и правового государства идеалы могут не только иметь направленность сделать неприкосновенным, например, имущество, нажитое в процессе развала экономических структур дореформенного государства, но и быть вообще чуждыми российской правовой ментальности. Причина состоит в том, что каждый народ можно характеризовать через совокупность разделяемых нравов, идеалов. Иными словами, элементами идентичности для данного народа являются определенные идеалы. Эти идеальные представления об окружающем мире могут быть достаточно устойчивыми, существовать веками и даже тысячелетиями. Если принять во внимание факт уникальности исторического прошлого каждого народа, то очевиден вывод, что политические концепции, рожденные в ментальной сфере одного общества, далеко не всегда можно безболезненно воплотить в жизнь в другом обществе. В этом смысле правомерен вопрос: можно ли считать российское общество гражданским в том смысле, в каком об этом говорили западные ученые или отечественные специалисты, относящиеся к носителям идей и ценно-

30

стей либерально-буржуазного характера? Думается, что ответ будет отрицательным. Но в таком случае следует понимать, что построение в России гражданского общества по западному образцу предполагает отказ от традиционных идеалов и ценностей, прошлого, будущего, основанного на нашем прошлом, в пользу иного будущего с отказом от национально-культурной идентичности. Но ведь такой отказ характеризует смену представлений о моделях глобализации. Это будет отказ от конвергенции не только матриц культурной идентичности, но и вообще от конвергенции государственно-правовых систем, то есть поглощение более сильной системой менее сильной. Подобное поглощение, подчинение вместо конвергенции вполне закономерно, поскольку в западной идеологии традиционная социал-демократия и первичный, достаточно мягкий по отношению к СССР либерализм был практически повсеместно замещен очень жестким неолиберализмом, относящим нашу страну к «империи зла», которая подлежит уничтожению. Следует понимать, что уничтожение не всегда эффективно осуществлять военно-силовым путем, гораздо эффективнее несиловые методы. Очень важную роль в них играет информационное воздействие, к которому, на наш взгляд, относится обоснование ценности некоего магистрального пути, пренебрегающего особенностями национального развития, сокрытие деструктивизма поглощения, реально вытесняющего какую-либо конвергенцию. К примерам такого воздействия отнесем следующее высказывание: «Перед Россией стоит историческая задача: сточить грани своего квадратного колеса и перейти к органичному развитию… В процессе модернизаций ряду стран второго эшелона капитализма удалось стесать грани своих квадратных колес… Сегодня, пожалуй, единственной страной из числа тех, которые принадлежали ко второму эшелону развития капитализма, и где колесо по-прежнему является квадратным, осталась Россия, точнее территория бывшей Российской империи (Советского Союза)» [8]. Достаточно очевидно, что говорить о каком-либо действенном, устойчивом правопорядке не приходится. Реализация права при такой размытости его доктринальной основы

Философия права, 2019, № 2 (89)

будет в решающей мере предопределяться эффективностью государственного принуждения и требовать затрат огромного количества государственных ресурсов. Противодействие подобным идеям через обнажение недостаточности внимания к системности, целостности понимания общества и призвана преодолеть адекватная правовая доктрина, формируемая в контексте национально-культурной идентичности. Основой такой доктрины должно стать измененное представление о государстве. Например, традиционным для западной либеральной ментальности является восприятие государства как вынужденного зла. Такой подход присущ договорным теориям происхождения государства, что особенно ярко проявляется, например, в самом уподоблении государства Левиафану (Т. Гоббс). В дальнейшем подобные представления лишь укрепились парадигмой протестантской индивидуалистической этики. Для российской ментальности более типичен взгляд на государство как на общую ценность. Соответственно, идея гражданского общества как некое дистанцирование государства от общества воспринималась в российском варианте понимания как уход государства от моральных и нравственных начал, духовных скреп. Это порождает взгляд на государство как на нечто лишнее, а на право – как на некую формальность, оторванную от реальной справедливости. В таком случае это приведет к подрыву основ правомерного поведения, в такой ситуации правопорядок не достижим. Однако не следует забывать, что проблема состоит не только в том, что генерируется некое «зло» – неправомерное поведение, под вопрос ставится также и ценность «добра» – правомерного поведения, а значит, и ценность правопорядка. Такое положение вызывает серьезный вопрос: не сталкиваемся ли мы с неким подобием ленинской трактовки революционной ситуации, когда «верхи не могут» (создать определенные установки правосознания как действенные предпосылки правомерного поведения), а «низы не хотят» (признавать ценность действующего права)? Думается, что сталкиваемся. И это предпосылки для силовой схемы изменения государственно-правовой действительности, и подоб-

ное изменение сулит для государственно-правового развития мало положительного. Добавим, что неприятие ценностей новых «общечеловеческих» западнических либеральных идей было обусловлено как определенной преемственностью, так и явной управленческой направленностью их космополитизма. Преемственность видится в том, что советская правовая доктрина также практически не была связана с отечественной правовой ментальностью, и ее основные ценности тоже относятся к космополитизму в марксистской трактовке, когда универсальными виделись классовые интересы. Эти интересы рассматривались как основа государственноправового развития, а само государство и право обобщались в рамках формационной типологии, претендующей на глобальную универсальность. Этим и можно объяснить ту поразительную скорость, с которой радикальнейшим образом менялись воззрения отечественных ученых-юристов, когда апологеты советского государства и права превращались в не менее убежденных апологетов либерального толка. Управленческая направленность видится в качественной характеристике новых идей. Например, патриарх отечественной теории государства и права Л. С. Явич писал в 2000 году о задаче правовой доктрины в XXI веке, которая, по его мнению, состояла в интеграции в мировое сообщество, причем не буквально в некое абстрактное всемирное, а во вполне конкретное, англосаксонское, евросоюзовское, североамериканское. Автор говорит об интеграции в мировой рынок, в глобальный мировой порядок, агрессивная сущность которого в настоящее время очевидна. Вероятно, чтобы не допускать двусмысленности понимания нового правопорядка, автор пишет о полезности вступления России в НАТО [9]. Необходимо напомнить, что к времени высказывания Л. С. Явичем подобных идей, НАТО достаточно ярко проявило себя как известный освободитель народа от правопорядка, социальной стабильности и иных реальных благ посредством военной агрессии, сопряженной с разрушением гражданских объектов, массовыми убийствами некомбатантов (хотя это оправдывалось военнотехническими ошибками) и иными «гуманитарными подвигами».

Философия права, 2019, № 2 (89)

31

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Включение вопроса о вступлении России в НАТО в сферу проблем, рассматриваемых философией права, может вызвать недоумение только на первый взгляд. Это несколько наивный взгляд на философию права как некое гуманистическое философствование о праве как jus est ars boni et aequi (искусстве добра и справедливости). Такой взгляд был бы преуменьшением управленческого потенциала правовой доктрины, основанной на переоценке силового компонента в государственном, межгосударственном и надгосударственном управлении. Думается, что управление посредством политико-правовых идей как в форме агитации и пропаганды, так и на научно-концептуальном уровне, хотя и уступает силовому управлению в скорости изменения течения социальных процессов, но существенно превосходит силовое управление в масштабах, потенциале и степени влияния. Для того чтобы обойти концептуальные ошибки управления на идеологическом уровне, формирование доктринальных основ правопорядка должно происходить не на базе европоцентристских государственно-правовых идей, но в русле тех идей, которые высказыва-

ли К. Савиньи, Г. Гуго, Ф. Пухта и последователи исторической школы права, а также целая плеяда отечественных мыслителей: славянофилы, почвенники, евразийцы, неоевразийцы, консерваторы и ряд других. К сожалению, приходится признать, что, несмотря на появление отдельных теоретических предпосылок по формированию доктрины отечественной государственности [10; 11; 12; 13], у нас все же отсутствует достаточно полная, непротиворечивая, самобытная теоретико-правовая концепция, которая может стать доктринальной основой правопорядка, отражающего духовные чаяния нашего народа, правопорядка прочного в своей основе именно в силу органичности принятия его российской правовой ментальностью. В целом принцип формирования новой доктринальной основы правопорядка видится нам в «развороте» от западно-либеральных идей правового государства, построенного для организации жизни индивидуалистического мегаакционерного общества индивидов с системой космополитических, вненациональных «универсальных» ценностей.

Литература

Bibliography

1. Полянский Н. Н. Вопросы теории советского уголовного процесса. М., 1956. 2. Маккарти Т. Либеральный империализм и дилемма развития // Логос. 2006. № 6 (56). 3. Мамут Л. С. Социальное государство с точки зрения права // Государство и право. 2001. № 7. 4. Права человека в России: декларации, нормы и жизнь: материалы Международной конференции, посвященной 50-летию Всеобщей декларации прав человека // Государство и право. 2000. № 3. 5. Чикаго – родина первомая. URL: http:// www.prazdnuem.ru/holidays/1may/chicago.phtml. 6. Чубайс А. «Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок». URL: http:// www.pravda.ru/politics/parties/sps/14-01-2004/ 46126-chubais-1/. 7. Красильщиков В. А. Модернизация и Россия на пороге ХХI века // Вопросы философии. 1993. № 7.

1. Polyansky N. N. Questions of the theory of the Soviet criminal process. Moscow, 1956. 2. McCarthy T. Liberal imperialism and the dilemma of development // Logos. 2006. № 6 (56). 3. Mamut L. S. Social state from the point of view of law // State and law. 2001. № 7. 4. Human rights in Russia: declarations, norms and life: proceedings of the international conference dedicated to the 50th anniversary of the Universal Declaration of human rights // State and law. 2000. № 3. 5. Chicago is the birthplace of the first. URL: http://www.prazdnuem.ru/holidays/1may/chicago. phtml. 6. Chubais A. «Well, thirty million will die. They didn’t fit into the market». URL: http:// www.pravda.ru/politics/parties/sps/14-01-2004/ 46126-chubais-1/. 7. Krasilshikov V. A. Modernization and Russia on the threshold of the XXI century // Question of philosophy. 1993. № 7.

32

Философия права, 2019, № 2 (89)

8. Явич Л. С. О философии права на XXI век // Правоведение. 2000. № 4. 9. Величко А. М. Философия русской государственности. СПб., 2001. 10. Контарев А. А. Идеи российской государственности. Ростов н/Д, 2000. 11. Синюков В. Н. Российская правовая система. М., 2010. 12. Овчинников А. И. Правовое мышление в герменевтической парадигме. Ростов н/Д, 2002. 13. Мордовцев А. Ю. Национальный правовой менталитет. Ростов н/Д, 2002. 14. Armitage D., Locke J. Carolina and the two treatises of government // Political theory. Sage publications. 2004. October.

8. Yavich L. S. On the philosophy of law in the XXI century // Jurisprudence. 2000. № 4. 9. Velichko A. M. Philosophy of the Russian state. St. Petersburg, 2001. 10. Kontarev A. A. Ideas of Russian statehood. Rostov-on-Don, 2000. 11. Sinyukov V. N. Russian legal system. Moscow, 2010. 12. Ovchinnikov A. I. Legal thinking in the hermeneutic paradigm. Rostov on Don, 2002. 13. Mordovtsev A. Yu. National legal mentality. Rostov-on-Don, 2002. 14. Armitage D., Locke J. Carolina and the two treatises of government // Political theory. Sage publications. 2004. October.

Философия права, 2019, № 2 (89)

33

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 351.74 (091) ÁÁÊ 67.629

Ñàìàðñêèé Àëåêñàíäð Íèêîëàåâè÷ Samarsky Alexander Nikolaevich доцент кафедры теории и истории права и государства Волгоградской академии МВД России кандидат педагогических наук. Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Pedagogics. E-mail: [email protected]

ÎÐÃÀÍÈÇÀÖÈÎÍÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÎÑÍÎÂÛ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÎÂ ÌÈËÈÖÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÑÒÀËÈÍÃÐÀÄÑÊÎÉ ÁÈÒÂÛ 1942–1943 ÃÎÄÎÂ Organizational legal foundations of activity of militia officers in the period of the Stalingrad battle of 1942–1943 В статье автор рассматривает вклад в победу в Сталинградской битве сотрудников милиции и его значение в воспитании сотрудников полиции в контексте истории органов внутренних дел. На основе анализа архивных материалов, научной литературы, а также воспоминаний участников битвы на Волге устанавливается, что наравне с советскими воинами, бойцами НКВД небывалую стойкость и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками проявили и сотрудники милиции Сталинграда и области. Особое внимание уделяется конкретным личностям, которые не жалея сил, а порой и своей жизни, внесли вклад в победу над врагом Родины. Ключевые слова: Сталинградская битва, Великая Отечественная война, подвиг милиции, правовые основы деятельности сотрудников милиции.

Второго февраля 1943 года произошло знаменательное событие, которое стало началом коренного перелома в ходе не только Великой Отечественной, но и Второй мировой войны. Второго февраля 2018 года по указу президента Российской Федерации В. В. Путина городгерой Волгоград торжественно отметил 75-летие разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве [1]. Время неумолимо летит вперед, за эти годы на месте ожесточенных боев вырос новый город и новое поколение людей. «Камни живут дольше, чем люди, – говорил Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Бреж-

34

In the article an author examines a contribution to victory in the Stalingrad battle of militia officers and its value in education of police officers in the context of history of organs of internal affairs. The main attention in the article the author stresses on activity of militia officers in the conditions of the heaviest battles in Stalingrad suburb and in the very city. On the basis of analysis of the archived materials, scientific literature and also using remembrances of battle participants on Volga it is set, that equally with soviet soldiers, NKVD fighters the militia officers of Stalingrad and of its area were showed unprecedented firmness and heroism in a fight against fascist invaders. The special attention is paid to concrete persons, which not felt sorry for forces and at times for their lives, made their contribution to victory over the enemy of Motherland. The author of the article is convincingly show a veritable role and value of Stalingrad militia in Great Patriotic war on Volga. Keywords: the Stalingrad battle, Great Patriotic war, exploit of militia, legal frameworks of activity of militia officers.

нев на открытии памятника-ансамбля героям Сталинградской битвы. – Но именно люди, только люди дают бессмертие всему, чего коснется их подвиг» [2, с. 5]. Чем дальше в глубь веков уходит знаменательное историческое событие, тем меньше его эмоциональный заряд для грядущих поколений. Мы по праву, например, гордимся судьбоносной победой на Куликовом поле или стойкостью русской армии в Бородинском сражении. Но для нас, живущих столетия спустя, это не более чем символы традиционного почитания исторического прошлого Отечества, облеченные в бронзу и гранит величественных

Философия права, 2019, № 2 (89)

монументов. По-настоящему всю полноту чувств от свершившегося события может испытать только его современник. Потомкам же остаются в наследство свидетельства эмоционального подъема очевидцев, запечатленные в предметах материальной культуры, документах и фотографиях минувших лет. Подобное утверждение в полной мере можно отнести и к крупнейшему сражению мировой истории – Сталинградской битве. Отдавая должное подвигу военного поколения, мы чтим его заслуги, и это необходимо, потому что без преемственности национальных традиций народ обречен на утрату самобытности. Но сегодня, имея доступ к огромному информационному пространству, где предлагаются самые различные точки зрения на роль Сталинградской победы, в том числе и откровенно ее принижающие, у молодых людей, только начинающих осознавать себя гражданами великой России, может возникнуть вопрос: «Так ли уж знаменательна для нас дата 2 февраля 1943 года?». В этом случае, не обращаясь к многотомным научным исследованиям вопроса, можно просто взглянуть на коллекцию даров городу-герою Волгограду, что представлена в экспозиции музея-панорамы «Сталинградская битва». Присланные и привезенные из самых разных уголков мира, они олицетворяют вселенскую благодарность человечества городу, положившему конец торжества военной силы гитлеровского нацизма. С началом Великой Отечественной войны органы милиции осуществляли свою деятельность в соответствии с условиями военного положения. Документы, многочисленные воспоминания участников битвы на Волге свидетельствуют о том, что вместе с советскими солдатами, жителями города небывалую стойкость и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками проявили и сотрудники милиции Сталинграда и области. В период Сталинградской битвы в деятельности милиции и других подразделений НКВД Сталинградской области можно выделить два этапа: 1) июнь 1941 года – июль 1942 года – переход на военное положение, деятельность милиции в условиях военного времени; 2) август 1942 года – февраль 1943 года – работа в условиях осадного положения и боевых дей-

ствий в городе, а также непосредственное участие в боевых действиях [3, с. 11]. 20 июля 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР были объединены Народный комиссариат государственной безопасности СССР и Народный комиссариат внутренних дел в единый Народный комиссариат внутренних дел СССР [3, с. 25]. Эти меры способствовали расширению прав советской милиции, полномочий отдельных служб и подразделений и привели к повышению роли органов внутренних дел в создавшейся чрезвычайной ситуации. С началом боевых действий на территории страны милиция, помимо своих основных задач (охрана общественного порядка, борьба с преступностью, хищением собственности, спекуляцией), стала решать и новые: борьба с дезертирством, мародерством, хищениями военных грузов, паникерами и распространителями всякого рода провокационных слухов, выявление вражеских агентов, обеспечение эвакуации населения и промышленных предприятий [2, с. 6]. Мобилизация резко сократила число опытных сотрудников-мужчин, 20 % личного состава теперь составляли милиционерыженщины. Вместе с тем через Сталинград пролегали пути на восток, куда эвакуировались люди, предприятия и сельскохозяйственные грузы. В город прибывали эшелоны раненых. Все это требовало от службы правопорядка постоянного напряженного внимания и прямого участия, так как перед сотрудниками по-прежнему стояла задача обеспечить в тылу правовой порядок. С началом войны к служебной и боевой подготовке работников сталинградской милиции добавились занятия по военному делу. Они изучали тактико-техническую характеристику оружия, находящегося на вооружении Красной Армии, средства химической защиты, совершенствовали мастерство в стрельбе и метании гранат. Весь численный состав сталинградской милиции был переведен в отдельный батальон, остальные подразделения сведены в роты и взводы. В подготовку личного состава милиции вводились тактические занятия. Женщины-сотрудницы милиции были сформированы в санитарные дружины. Был также создан штаб охраны общественного порядка при областном управлении ми-

Философия права, 2019, № 2 (89)

35

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ лиции для действий в условиях налетов вражеской авиации. Все сотрудники областного управления милиции были включены в состав оперативных групп, которые по сигналам воздушной тревоги обязаны занимать заранее обусловленные места, действовать совместно с городскими отделениями милиции. Эти вовремя принятые меры сыграли в дни боев за Сталинград большую роль. 25 июня 1941 года в Сталинграде и области были созданы истребительные батальоны в соответствии с решением Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1941 года «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе» [6, с. 42–43]. Согласно этому постановлению на сталинградскую милицию возлагались задачи по организации, обучению и вооружению истребительных батальонов. Приказами по областному управлению НКВД командирами истребительных батальонов назначались начальники органов НКВД и милиции. На начало 1942 года по области насчитывалось 73 истребительных батальона с личным составом свыше 12 тысяч человек [4, с. 113]. А к концу 1942 года их число увеличилось до 83. В самом Сталинграде по числу районов города было создано восемь истребительных батальонов [8], для руководства которыми сформирована группа работников НКВД и милиции, а позднее – штаб истребительных батальонов. Истребительные батальоны участвовали в операциях по прочесыванию местности, отслеживали вражеских парашютистов, лазутчиков, диверсантов, принимали участие в боевых действиях, охраняли важнейшие объекты, коммуникации, хлебные массивы. В их состав включались группы истребителей танков, подготовка которых также легла на плечи работников милиции [9, с. 225]. Истребительные батальоны в районах области, на территории которых летом 1942 года развернулись бои, храбро сражались с противником. Деятельное участие приняли работники милиции в формировании народного ополчения. За короткое время в него влилось свыше 50 тысяч человек [10, с. 11]. С началом Великой Отечественной войны в Сталинград стали прибывать эшелоны с ра-

36

неными воинами, эвакуированными жителями из западных районов страны. Изо дня в день возрастал поток эвакуированного населения. Сотрудники паспортных аппаратов, наружной службы, оперативных отделов и других подразделений милиции с большим трудом справлялись с возросшей на них нагрузкой. Следует отметить слаженную и четкую работу железнодорожной милиции, которая обеспечивала общественный порядок, пресекала мародерство, изымала оружие, оказавшееся у эвакуированных, выявляла вражеских агентов, боролась с уголовными проявлениями [2, с. 8]. Менее чем за год войны через Сталинградский эвакопункт проследовало около 450 тысяч человек, в том числе 45 тысяч ленинградцев [12, с. 12]. В соответствии с указанием военного коменданта города работники милиции строго следили и за правилами передвижения по городу. Осенью 1941 года в Сталинграде был введен комендантский час, поэтому запрещалось любое движение по городу с 23 до 6 часов. 25 июня 1941 года решением областного Совета был организован областной штаб местной противовоздушной обороны, началось также формирование районных и городских штабов местной противовоздушной обороны [4, с. 40–41]. На работников милиции и пожарной охраны возлагались задачи по контролю над созданием во всех домоуправлениях щелей-укрытий, а также проведению инструктажей и обучению группы самозащиты. Сотрудникам милиции пришлось оказать немалую помощь местным и военным властям в мобилизации гражданского населения на строительство оборонительных сооружений. Много сил и энергии требовалось для установления жесткого паспортного режима в городе. Война резко обострила оперативную обстановку. В городе появлялись преступники, вражеские лазутчики и шпионы. Боевые действия облегчили доступ населения к оружию и боеприпасам. Уже к концу 1941 года в Сталинграде у задержанных лиц работники милиции изъяли сотни винтовок, пистолетов и ручных гранат. Среди задержанных дезертиров и уклонистов выявлено 26 агентов немецкой разведки [14]. В качестве профилактической деятельности и снижения криминогенной обстановки в городе сотрудниками милиции и НКВД регулярно про-

Философия права, 2019, № 2 (89)

водились облавы, проверки документов в общественных местах, а также подворовые обходы домовладений, учреждений и предприятий, внезапные проверки гостиниц, магазинов, кинотеатров. C 1942 по 1943 год областным Управлением НКВД совместно с 10-й дивизией НКВД было проверено 750 тысяч человек, в результате чего задержано две с половиной тысячи дезертиров [15]. В условиях военного времени произошли изменения и в деятельности патрульно-постовой службы, к основным обязанностям добавилось ведение наблюдения за соблюдением правил светомаскировки. За сотрудниками закреплялся определенный массив домов, что позволило равномерно распределить нагрузку и охватить все жилые здания в городе. К середине июля 1942 года ценой огромных потерь фашистам удалось вторгнуться в большую излучину Дона. В развернувшихся ожесточенных боях работники сельских органов милиции Сталинградской области плечом к плечу с воинами Красной Армии преграждали путь врагу. Когда бои начались на подступах к городу, специальные подразделения милиции днем и ночью организовывали эвакуацию населения, поддерживали порядок на переправах через Волгу, железнодорожных станциях. Эти подразделения находились на казарменном положении. В частности, таким был взвод управления милиции, состоявший из 27 человек. С началом ожесточенных бомбежек города отдел службы организовал из числа работников управления несколько оперативных групп. В дни осады они смело вступали в схватки с огнем, выносили на руках из горящих домов и подвалов беспомощных стариков и детей. С середины августа 1942 года немецко-фашистские войска сосредоточили основные силы для наступления на Сталинград с севера и юга. 23 августа 1942 года немецкая авиация приступила к массированной бомбардировке города, для того чтобы дезорганизовать оборону Сталинграда и посеять панику в рядах ее защитников. Авиаудар продолжался несколько часов. В это же время немецко-фашистские войска начали атаку в северной части города, стремясь прорваться к Волге в районе трак-

торного завода. Туда был направлен истребительный батальон Тракторозаводского района под командованием начальника 8-го отделения милиции К. А. Костюченко. Он вместе с личным составом оставался в осажденном городе до конца. Получив ранение в бою с фашистскими захватчиками, Костюченко не ушел в тыл. За мужество и отвагу командование фронтом наградило его орденом Красного Знамени. Милиционеры ведомственного взвода Дружинин, С. А. Попов, П. З. Зверева, А. В. Бойко, А. С. Рвачев в этой тяжелой обстановке, под огнем противника, спасли и перевезли за Волгу ценности Государственного банка. Лейтенант милиции И. А. Карпов спас из горящих домов 150 женщин и детей, имущество. Во время бомбежки милиционер 9-го отделения Рудаков получил ранение, но пост свой не оставил, продолжая тушить пожар, спасал жителей из-под обломков рухнувшего дома. Оперуполномоченный М. С. Харламов спас из горящих домов Сталинграда 29 семейств с их имуществом [8, с. 128]. Помощник начальника третьего отделения милиции И. А. Аверин, оперуполномоченный С. А. Стрельцов, участковый уполномоченный М. И. Потапов и Н. П. Фомичев и другие сотрудники защитили от огня склады больницы, несколько магазинов, спасли государственное имущество на миллионы рублей. Каждый волгоградец знает руины мельницы № 4 (мельница Гергардта) на берегу Волги, неподалеку от легендарного дома Павлова. Их показывают гостям города как памятник бессмертного мужества и стойкости защитников волжской твердыни. Эта мельница вплоть до самых тяжелых сентябрьских боев бесперебойно снабжала армию и население мукой. В этом немалая заслуга работников ОБХСС и, в частности, И. Т. Мисюрина, П. Т. Холодова, которые с двумя прикомандированными милиционерами охраняли мельницу, тушили зажигательные бомбы, мобилизовали ее коллектив на выполнение заданий воинских частей. И. С. Майбородин до войны работал участковым уполномоченным в районе Мамаева кургана. Когда немецко-фашистские войска прорвались к высоте 102 м, он, хорошо ориентируясь на местности, помог выполнить бое-

Философия права, 2019, № 2 (89)

37

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ вое задание командования. И. С. Майбородин с группой бойцов тайком смог отыскать и уничтожить вражеский миномет, обстреливавший позиции советских солдат. За успешное выполнение задания был награжден медалью «За отвагу» [17, с. 62]. В дни боев за Сталинград мужеством и отвагой прославился неутомимый разведчик и меткий стрелок, командир 1-го отделения милиции, прикомандированный к штабу дивизии А. И. Родимцева, Я. И. Котов, награжденный орденом Ленина. Высокой оценки была удостоена деятельность сталинградской милиции генерал-полковником, дважды Героем Советского Союза А. И. Родимцевым. Он писал: «Немалую помощь оказали нам работники милиции, хорошо знавшие город, расположение улиц и домов. Они были нашими лучшими разведчиками и проводниками во многих операциях» [18, с. 87]. За период Сталинградской битвы мужество и героизм, доблесть и отвагу проявили многие работники милиции Сталинграда. Наряду с ними активное участие в выполнении важнейших заданий принимали и женщины-работники милиции, среди которых отличились А. Дикарева, Г. А. Аликова, В. Сазонова, М. М. Астахова, А. Кабаргина, П. А. Хабатулина. 200 дней и ночей продолжалась Сталинградская битва. Родина высоко оценила солдатский подвиг милиции. Свыше 60 ее сотрудников были награждены боевыми орденами,

712 человек удостоены медалей «За оборону Сталинграда» [8, с. 20]. Жители города-героя помнят и чтят своих защитников. Восемнадцать улиц Волгограда названы в честь бойцов 10-й дивизии НКВД и сотрудников милиции, установлены четыре памятника и три мемориальные доски, а одна из улиц Центрального района названа в честь 10-й дивизии войск НКВД. 15 декабря 2017 года накануне празднования 75-летия разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве новой улице в Советском районе города-героя Волгограда присвоено имя Николая Васильевича Бирюкова, начальника Управления НКВД по Сталинградской области, возглавлявшего областное управление милиции в 1942–1943 годы [20]. За время службы он был награжден тремя орденами Красного знамени, орденом Ленина. С 1949 по 1953 годы являлся начальником Управления МВД по Смоленской области, службу окончил в звании комиссара милиции третьего ранга. Его внук живет в Волгограде, возглавляет кафедру предварительного расследования Волгоградской академии МВД России. 75 лет минуло с тех пор, как стихли последние выстрелы в городе на Волге. Неузнаваемо изменился за эти годы город-герой Волгоград. Новое поколение пришло служить в полицию, но подвиги участников Сталинградской битвы не забыты. Они живут в наших сердцах и умножаются в славных делах сотрудников полиции города-героя.

Литература

Bibliography

1. Указ Президента Российской Федерации от 18.02.2017 года № 68 «О праздновании 75-летия разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве». URL: https://mvd.consultant.ru/documents/1056149. 2. Вместе с армией и народом. К 25-й годовщине победы в Великой Отечественной войне: сборник. Волгоград, 1970. 3. Кантемиров А. В. Советская милиция в Сталинградской битве (июль 1942 – февраль 1943 гг.): дис. … кан. юрид. наук. М., 2011. 4. В дни суровых испытаний: сборник. Волгоград, 1966.

1. Decree of the President of the Russian Federation of 18.02.2017 № 68 «On the celebration of the 75th anniversary of the defeat of the Soviet troops of Nazi troops in the battle of Stalingrad». URL: https://mvd.consultant.ru/documents/ 1056149. 2. With the army and the people. To the 25th anniversary of victory in the Great Patriotic war: collection. Volgograd, 1970. 3. Kantemirov A.V. Soviet police in the battle of Stalingrad (July 1942 – February 1943): dis. … PhD in Law. Moscow, 2011. 4. In the days of severe trials: a collection. Volgograd, 1966.

38

Философия права, 2019, № 2 (89)

5. Государственный архив Волгоградской области. Ф. 773. Оп. 1. Д. 92. Л. 98. 6. Героический Сталинград: сборник материалов и документов. Сталинград, 1945. 7. Чуянов А. С. В дни великой битвы // Исторический архив. 1962. № 5. 8. Солдатский подвиг милиции: сборник / сост. и авт. поясн. текста Е. И. Гринин, В. П. Иванилов. Волгоград, 1968. 9. Архив УФСБ России по Волгоградской области. Ф. 2. Оп. 68. Л. 111–112. 10. Центр документации новейшей истории Волгоградской области. Ф. 171. Оп. 1. Д. 62. Л. 2. 11. Биленко С. В. Из истории советской милиции в годы Великой Отечественной войны. М., 1967. 12. Родимцев А. И. Битва за Волгу. Сталинград, 1958.

5. State archive of Volgograd region. Stock 773. Inventory 1. Case 92. Sheet 98. 6. Heroic Stalingrad: a collection of materials and documents. Stalingrad, 1945. 7. Chuyanov A. S. In the days of the great battle // Historical archive. 1962. № 5. 8. The soldiers feat of the police: a collection / compilation and auth. explained text E. I. Grinin, V. P. Ivanilov. Volgograd, 1968. 9. Archive of the FSB of Russia in the Volgograd region. Stock 2. Inventory 68. Sheet 111–112. 10. Documentation center of the modern history of the Volgograd region. Stock 171. Inventory 1. Case 62. Sheet 2. 11. Bilenko S. V. From the history of the Soviet police during the Great Patriotic war. Moscow, 1967. 12. Rodimtsev A. I. The battle for the Volga. Stalingrad, 1958.

Философия права, 2019, № 2 (89)

39

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 34 (091) (470) ÁÁÊ 67.3

Ôåäîðåíêî Ñâÿòîñëàâ Ïåòðîâè÷ Fedorenko Sviatoslav Petrovich доцент кафедры теории государства и права Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Theory of State and Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ëèòâèíîâà Þëèÿ Èãîðåâíà Litvinova Yulia Igorevna преподаватель кафедры теории государства и права Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Lecturer of the Department of Theory of State and Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÒÐÀÍÑÔÎÐÌÀÖÈß ÎÒÅ×ÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ: ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÈ È ÇÀÊÎÍÎÌÅÐÍÎÑÒÈ ÐÀÇÂÈÒÈß Transformation of the domestic state system: features and rules of development В статье анализируются геополитические процессы, влияющие на формирование российской государственности. Проводится краткий исторический обзор взаимоотношений Россий и Запада, дается оценка, каким образом оказывалось влияние на формирование отечественной государственности. Авторы представляют прогноз на ближайшую перспективу развития России в контексте факторов, оказывающих наибольшее влияние на данный процесс. Предлагаются правовые меры по обеспечению безопасности и развития российского государств и общества в контексте внутренних и внешних научных, экономических, политических и социальных трендов. Ключевые слова: российская государственность, национальные интересы, национальная безопасность, геополитическое влияние, формы и методы повышения эффективности защиты национальных интересов, право и научный прогресс, цифровизация юриспруденции.

Тема формирования и развития российской государственности в современных геополитических условиях является актуальной. Сегодня происходят процессы, которые будут определять содержание и качество завтрашнего мира: общие социальные тренды складываются в форсайты, которые выстроят геополитическую архитектуру. Всеобщая история государства показывает, что скорость процессов развития общественных отношений постоянно возрастает,

40

In the article geopolitical processes that influence on forming of the Russian state system are analyzed. The brief historical review of mutual relations of Russia and the West is conducted and an estimation how this influence appeared on forming of the domestic state system is given. The author gives a prognosis on the nearest prospect of development of Russia in the context of factors rendering most influence on this process. Legal measures on providing of safety and development Russian the states and society in a context internal and external scientific, economically, political and social trends are offered. Keywords: the Russian state system, national interests, national safety, geopolitical influence, forms and methods of increase of efficiency of defense of national interests, right and advance of science, digitation of jurisprudences.

а хронологические отрезки между этапами и периодами этого развития в каждой из последующих эпох становятся короче, нежели предыдущие. Так, если мы сравним эпохи Древнего мира, Средневековья, Нового времени и Новейшего времени то увидим, что каждый раз продолжительность очередной эпохи уменьшается. Сегодня многие ученые сходятся в том, что середина XXI века станет еще одним рубежом, который определит переход от одной эпохи человечества к другой. Названия у нее

Философия права, 2019, № 2 (89)

пока еще нет, но это в любом случае будет эра глобализации, сверхтехнологий и новых правовых отношений, причем настолько новых, что появятся новые институты и даже отрасли права [1, с. 27]. Трансформации такого масштаба не оставят в стороне ни одно государство, а тем более самое большое государство в мире. Переход в новую эру ознаменован появлением еще одного мира. Человек всегда жил в двух мирах: внутренний мир – микрокосм и объективная реальность – макрокосм. В теологии и науке со времен Платона – основателя объективного идеализма [2, с. 38–39] – ведутся дискуссии о существовании потустороннего мира, но сегодня они имеют условное значение. Бесспорно появление нового мира человека – виртуального. Этот мир развивается экспотенционально и имеет все большее значение. Виртуальная экономика по рентабельности в разы превосходит реальный сектор. Например, капитализация Facebook превысила полтриллиона долларов США [3], и это в условиях перенасыщения рынка данными услугами и жесточайшей конкуренции. Виртуальный мир, возникающий в том числе при наличии сети Интернет, схематично напоминает нервную систему человека. Соответственно, осталось добавить два элемента: искусственный интеллект и манипуляторы – и возникнет система, способная глобально противостоять человечеству. Данная перспектива требует детального анализа развития технологического прогресса в контексте корреляции регулирования общественных отношений. В законодательстве необходимо найти разумный баланс между обеспечением безопасности и подавлением развития общества. Но следует прогнозировать, что в ближайшее время само понятие обществ может существенно измениться. В Китае родились первые генетически модифицированные дети [4], Арабские эмираты предоставили подданство роботу Софии [4], разрабатываются технологии совмещения биологического начала человека с элементами роботизированных механизмов [4]. Эти вопросы носят не только научный, но и биоправовой характер. К тому же ученые указывают, что генная модификация способна селекционировать людей нового качества, которые будут обладать сверхспособностями. Это напоминает предсказанную Ф. Ницше

модель, разделяющую людей на untermenschen и obermenschen [5, с. 98–99], а данный вопрос может приобрести стратегический геополитический характер [6, с. 123]. Современная геополитическая ситуация складывается таким образом, что страны разделены на три категории. Государства первой категории (первый мир, «золотой миллиард») являются обладателями высоких технологий и концентрируют в себе самую развитую науку, которая создает сверхтехнологии будущего [7]. Эти государства определяют тренды в самых технологически емких направлениях, таких как блокчейн, биткоин, искусственный интеллект, нейросети, робототехника, средства связи и коммуникаций, автоматические информационные системы, космическая колонизация и так далее. Ко второй категории относятся страны, занимающиеся индустриальным производством. Типичным примером пока еще является Китай, стремящийся попасть в первый мир. И страны третьего мира – это государства, поставляющие ресурсы двух типов: материальные и человеческие. Причем второй является определяющим, так как только с помощью интеллектуальных усилий можно разработать технологию, способную практически на все: автоматизировать и удешевлять производство, создавать новые способы получения и использования энергии, продлевать жизнь человека, осваивать космос и так далее. В настоящее время после катастрофы девяностых годов прошлого столетия Россия пытается занять свое место хотя бы в странах второго мира. Но это невыгодно тем государствам, которые уже занимают определенные экономико-политические ниши и борются за то, чтобы улучшить свой статус, обеспечив большую устойчивость развития государства и общества. На фоне вызовов и угроз глобализации страны первого порядка, такие как США и Англия, заинтересованы в сохранении существующей системы диспропорции распределения ресурсов. При текущем положении вещей они являются обладателями наибольшего количества материальных благ. Так, например, население США составляет примерно 350 млн человек, что является 5 % от всего населения Земного шара. Эти 5 % потребляют более 30 % всей мировой энергии, водных ресурсов, продовольствия, и сохранение такой

Философия права, 2019, № 2 (89)

41

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ существенной диспропорции является приоритетной задачей американского правительства. Поэтому на сегодняшний день все системы геополитических отношений, которые находят свою институционализацию в виде международных организаций, таких как ООН, НАТО и так далее, во многом подчиненны интересам США, создающим коалицию из стран с наиболее развитой экономикой. Это позволяет им обеспечивать лидерство в так называемых странах первого мира. Данные процессы оказывают прямое и косвенное воздействия на формирование и развитие российской государственности. Население Российской Федерации насчитывает около 146 млн человек, что составляет 1,9 % населения Земли. Население Китая составляет 1 430 000 000 человек. Население стран-участниц НАТО составляет около 1 млрд человек и неуклонно растет. Поэтому действия таких крупных участников международного права не могут не влиять на государственную и правовую жизнь в России. Исторически влияние Запада на формирование российской государственности носило преимущественно негативное воздействие. После 1480 года, когда Иван III Великий завершил процессы обретения суверенитета, Россия в своем развитии встречает конфронтацию стран Европы, вылившуюся в Ливонскую войну (1558–1583 годы). Последующие войны с поляками, шведами, французами, немцами на столетия определили развитие российской государственности в режиме обеспечения и защиты национальных интересов [8, с. 16]. В этом контексте неизбежным был высокий этатизм, большая роль военного контингента в политических процессах, доминирование тяжелого производства. Важнейшим фактором влияния на Россию выступали политико-правовые процессы, протекавшие в Европе. В 1640 году в Англии произошла буржуазная революция. Это событие имело общемировые последствия, обусловив процессы уничтожения феодализма, создание общества нового типа, где определяющим фактором социальных коммуникаций выступает не происхождение человека, а наличие в собственности средств производства, а затем и количество капитала. В настоящее время содержание консти-

42

туционализма ведущих стран мира преимущественно буржуазно-капиталистическое. Одним из первых буржуазных течений стало движение английских пуритан, взявших на вооружение учения лютеран, кальвинистов и других представителей протестантского течения, и во главу угла поставивших производство с дальнейшей капитализацией, используя тезисы Ж. Кальвина о том, что угодность Богу измеряется количеством праведно заработанных денег. Этот тезис религиозного учения дал сильный толчок к развитию производственных отношений, что в дальнейшем позволило Англии занимать лидирующие позиции в кораблестроении, производстве артиллерии и стрелкового оружия и обеспечивать присоединение колоний, из которых изымались огромнейшее материальные средства. И сегодня Англия является ведущим специалистом мира по колонизации государств с целью изъятия из их финансовых систем денежных средств в пользу Великобритании. Анализ британского колониального законодательства Нового время открывает глаза на многие современные геополитические процессы. В дальнейшем в странах Запада происходит перерождение идеи, где погоня за прибылью становится главным фактором. Религиозная составляющая этого процесса, лежащая в его фундаменте, попросту игнорируется, а иногда и ликвидируется. Данная модель достаточно подробно и убедительно описана в работе М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» [9, с. 473–474]. После Великого посольства 1697–1698 годов Петр I берет курс на формирование индустриального общества и государства с элементами буржуазной системы. По всей видимости, этот путь был неизбежным, так как в случае технологического отрыва от России, европейские страны используют все свое могущество для подавления российского потенциала и блокирования путей развития государства и общества. Но этот путь, как и другие буржуазные государства, привел Россию к 1917 году, когда эволюция отечественной государственности была прервана революционными процессами февраля и октября. Данные события логически вписывались в развитие Европы, так как за английской революцией последова-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ла Великая французская буржуазная революция. Революционные процессы охватили Австрию, Венгрию, Чехию, Хорватию, Польшу и другие страны [10, с. 45–46]. Процесс формирования рабочего класса привел к возникновению пролетариата, который при прямом влиянии профессиональных революционеров стал бороться не за трудовые права, а за политические, причем в радикальной форме. Проект большевиков изначально предполагал уничтожение классов, то есть сотен тысяч людей. Таким образом, Россия, став на европейский путь развития, в итоге получила крах монархической государственности и во многом национальной самобытной культуры. Итоги революции и гражданской войны поставили страну в критическое положение. Людские потери составили около 12 млн человек, общие потери в экономике превысили 50 %. Россия была отброшена в развитии на десятилетия назад [12, с. 78], учитывая, что в начале XX века Россия входила в тройку передовых стран мира по темпам экономического роста. Последствия революционной катастрофы были в основном преодолены лишь к 1939 году, когда темпы роста внутреннего валового продукта стали соответствовать дореволюционным. Но в это время Запад, видя развития Советского Союза, создает «феномен Гитлера» с принципом Drang nach Osten. Это решает дальнейшую судьбу мира, потому что Вторая мировая война – самая многочисленная по количеству участников и самая трагическая по количеству жертв в истории человечества. Тем не менее, мы в очередной раз видим, что страны Запада противостоят России, которая в 30-е годы двадцатого столетия вновь стала их догонять по темпам экономического роста. И. В. Сталин в тридцатые годы построил более тридцати тысяч крупных промышленных объектов. Это были невероятные результаты, и развитие экономики шло бурными темпами, достигая 6,3 % роста ВВП в год [13, с. 84]. Дальнейшая индустриализация Советского Союза, без военных действий в 40-х годах, позволила бы выйти на новый уровень, который обеспечил развитие новых технологий и доминирование СССР над Западе. Конечно же, такой сценарий не входил в планы западных государств, поэтому была развязана Вторая мировая война, в ходе которой уничтожено

большое количество экономических ресурсов. Экономика индустриального производства Советского Союза была отброшена еще раз на годы, а как казалось некоторым аналитикам, десятилетия назад. Тем не менее под руководством Сталина произошло очень быстрое восстановление народного хозяйства, опередившее прогнозы многих западных обозревателей, появился фактор ядерного вооружения, который стал стратегическим сдерживанием агрессии Запада. В то же время происходит переосмысление возможностей и схем геополитического влияния и давления, поэтому возникает новый феномен, который называется «холодная война». И, к сожалению, эту войну Советский Союз проиграл, был уничтожен и разделен на части, что крайне пагубно отразилось на экономике всего постсоветского пространства, в том числе России. Потери в девяностые в Российской Федерации сопоставимы с потерями в годы Второй мировой войны. В XXI веке разворачивается борьба за мировое господство уже между двумя державами – США и Китаем. Пока КНР выполняет роль индустриального придатка Запада, но новейшие достижения китайской науки показывают, что долго эта тенденция сохраняться не сможет. В данных условиях задача России – сохранить свою безопасность и обеспечить развитие производства из собственного сырья, попутно разрабатывая и осваивая перспективные наукоемкие технологии. Это требует пересмотра законодательства, регулирующего процесс обеспечения сфер воспитания, образования и науки. В частности, следует пересмотреть процент ВВП, выделяемый на содержание системы воспитания, образования и науки в Российской Федерации. Потому сейчас наступает время, когда актуальность приобретает новый афоризм: «Кто не хочет кормить своих ученых, будет кормить чужую армию». Перед правотворческими органами России стоит крайне сложная задача по обеспечению правового регулирования общественных отношений в контексте динамичных изменений, происходящих в мировом сообществе. Новые сферы деятельности человека не только открывают новые возможности, но и таят в себе риски, зачастую сложно прогнозируемые, что требует своевременной корреляции стратегии национальной безопасности.

Философия права, 2019, № 2 (89)

43

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Литература

Bibliography

1. Овчинников А. И. Тенденции развития права в условиях нового технологического уклада // Философия права. 2018. № 3 (86). 2. Хлебников Г. В. Философская теология античности и современность: аналитический обзор. М., 2007. 3. Капитализация Facebook превысила $500 млрд. URL: www.vedomosti.ru/technology/news/ 2017/07/27/726447-kapitalizatsiya-facebook. 4. Не опускайте рук: почему бионические протезы не становятся доступнее? URL: https:// www. forbes.ru/tehnologii/345329-ne-opuskayteruk-pochemu-bionicheskie-protezy-ne-stanovyatsya-dostupnee. 5. Синеокая Ю. В. Проект нового человека в российском ницшеанстве // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2018. Т. 15. № 2. 6. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 2009. 7. Гейтс рассказал MIT Technology Review о 10 прорывных технологиях 2019 года. URL: https://incrussia.ru/news/gates-breakthroughtechnologies-2019. 8. Овчинников А. И. Формирование понятия «национальная безопасность» в истории государственно-правовой мысли // Философия права. 2014. № 5 (66). 9. Тихоненко О. О. «Протестантская этика» Макса Вебера в контексте финансово-экономического кризиса // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2011. Т. 29. № 3–4. 10. Герцен А. И. Сочинения: в 9-ти томах. М., 1958. Т. 8. 11. Эрлихман В. В. Потери народонаселения в XX веке: справочник. М., 2004. 12. Какурин Н. Е., Вацетис И. И. Гражданская война. 1918–1921. СПб., 2002. 13. Мельянцев В. А. Россия за три века: экономический рост в мировом контексте // Общественные науки и современность. 2003. № 5.

1. Ovchinnikov A. I. Trends in the development of law in the new technological order // Philosophy of law. 2018. № 3 (86). 2. Khlebnikov V. G. The philosophical theology of antiquity and modernity: an analytical review. Moscow, 2007. 3. Facebook’s capitalization exceeded $500 billion. URL: www.vedomosti.ru/technology/ news/2017/07/27/726447-kapitalizatsiya-facebook. 4. Do not give up: why bionic prostheses are not becoming more accessible? URL: https://www. forbes.ru/tehnologii/345329-ne-opuskayte-rukpochemu-bionicheskie-protezy-ne-stanovyatsyadostupnee. 5. Sineokaya Yu. V. The project of a new man in Russian Nietzscheanism // Social and human sciences in the far East. 2018. Vol. 15. № 2. 6. Brzezinski Z. The grand chessboard. The domination of America and its geostrategic imperatives. Moscow, 2009. 7. Gates told MIT Technology Review about 10 breakthrough technologies of 2019. URL: https:// incrussia.ru/news/gates-breakthrough-technologies2019. 8. Ovchinnikov A. I. Formation of the concept of «national without-danger» in the history of state-legal thought // Philosophy of law. 2014. № 5 (66). 9. Tikhonenko O. O. «Protestant ethics» by max Weber in the context of financial and economic crisis // State, religion, church in Russia and abroad. 2011. Vol. 29. № 3–4. 10. Herzen A. I. Works: in 9 volumes. Moscow, 1958. Vol. 8. 11. Erlichman V. V. Population losses in the XX century: handbook. Moscow, 2004. 12. Kakurin N. E., Vatsetis I. I. Civil war. 1918–1921. St. Petersburg, 2002. 13. Melyantsev V. A. Russia for three centuries: economic growth in the world context // Social sciences and modernity. 2003. № 5.

44

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ÓÄÊ 343.985.7 ÁÁÊ 67.52

Ïëÿñîâ Êîíñòàíòèí Àíàòîëüåâè÷ Plyasov Konstantin Anatolyevich начальник Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Head of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÑÏÎÑÎÁÛ ÑÎÂÅÐØÅÍÈß ÏÐÅÑÒÓÏËÅÍÈÉ Â ÑÔÅÐÅ ÂÍÅØÍÅÝÊÎÍÎÌÈ×ÅÑÊÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ È ÈÕ ÊËÀÑÑÈÔÈÊÀÖÈß Methods of committing crimes in the field of foreign economic activity and their classification В статье на основе классификационного метода рассмотрены основные способы преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности, а также деятельность правоохранительных органов по их раскрытию, расследованию и предотвращению. По мнению автора, полученные знания в данной сфере должны образовать основу для создания базовой криминалистической методики раскрытия и расследования преступлений внешнеэкономической направленности как части научно-криминалистического обеспечения антикриминальной деятельности в Российской Федерации. Ключевые слова: криминалистика, криминалистическое учение о способе преступления, внешнеэкономическая деятельность, преступления в сфере внешнеэкономической деятельности, методика расследования.

На расширенном заседании коллегии Министерства внутренних дел 28 февраля 2019 года Президент Российской Федерации В. В. Путин отметил, что «проблема раскрываемости и ситуации, порождаемые ей, являются одними из актуальных и требующих разрешения в ближайшее время» [1]. Относительно небольшое число регистрируемых преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности, по данным официальной статистики, свидетельствует о проблемах и недостатках в деятельности по их раскрытию, расследованию и предупреждению. Указанное обусловлено тем, что, с одной стороны, такие преступления, как правило, носят транснациональный организованный характер, появляются новые способы совершения, а с другой – отсутствуют необходимые криминалистические рекомендации по установлению способа совершения и оставлен-

The article on the basis of the classification method describes the main methods of crimes in the field of foreign economic activity, as well as the activities of law enforcement agencies to detect, investigate and prevent them. According to the author, the knowledge gained in this area should form the basis for the creation of a basic forensic methodology for the disclosure and investigation of crimes of foreign economic orientation as part of the scientific and forensic support of anti-criminal activities in the Russian Federation. Keywords: criminology, criminalistic doctrine of the method of crime, foreign economic activity, crimes in the field of foreign economic activity, investigation methodology.

ных следов, поиску признаков сокрытия и противодействия расследованию в целом, в том числе отсутствуют концептуальные основы методико-криминалистического обеспечения [2, с. 24–26; 3, с. 169–173]. Способ преступления является базовым понятием для отечественной и зарубежной криминалистики [4]. В отечественной криминалистической науке проблема способа преступления освещена в работах таких известных ученых криминалистической науки, как Р. С. Белкина, А. В. Варданяна, Г. Г. Зуйкова, В. П. Лаврова, И. М. Лузгина, А. Н. Колесниченко и многих других. По нашему мнению, методологическим основанием для построения базовой методики является криминалистическая классификация преступлений внешнеэкономической деятельности, включающая как уголовно-правовые критерии, так и собственно криминалисти-

Философия права, 2019, № 2 (89)

45

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ческие. Именно такой подход позволяет исследовать поставленную проблему в рамках криминалистического учения о способе преступления и раскрыть ее содержание. Использование классификационного подхода является неотъемлемым этапом любого криминалистического исследования. Применительно же к теме, основой для классификации выступает механизм преступления в сфере внешнеэкономической деятельности и, прежде всего, способ преступления (modus operandi) и связанные с ним закономерности. В рамках монографического познания преступности в сфере внешнеэкономической деятельности для формирования базовой методики была сформирована следующая классификация: 1) преступления, посягающие на установленный порядок перемещения товарно-материальных или иных ценностей через таможенную границу Евразийского экономического союза; 2) предикатные преступления экономической направленности; 3) преступления коррупционной и (или) служебной направленности, совершаемые сотрудниками таможенных и иных государственных органов; 4) преступления, обеспечивающие сокрытие преступлений в сфере таможенного контроля при перемещении товарно-материальных ценностей [5, с. 156]. С учетом указанных групп, входящих в криминалистическую классификацию преступлений [6, с. 5–10] в сфере внешнеэкономической деятельности, рассмотрим особенности проявления способов преступления по данной категории уголовных дел. Способы преступления, посягающие на установленный порядок перемещения товарно-материальных или иных ценностей через таможенную границу Евразийского экономического союза составляют 53 % от исследованных нами уголовных дел по всем четырем группам. Проведенное изучение уголовных дел показало, что в 83 % случаев указанные способы включают тщательную и кропотливую подготовку, а каждое второе-третье – носит групповой характер. Способы и приемы со-

46

крытия преступлений проходят красной нитью через подготовку, совершение и, собственно, сокрытие преступлений (например, содержание ложных показаний). Данная группа преступлений в большинстве случаев носит замаскированный характер (92,7 %). Маскировка происходит, как правило, с использованием материально физических способов (к примеру, тайника) и интеллектуальных способов (например, интеллектуальный подлог в документах). Безусловно, правы те ведущие ученыекриминалисты, которые считают, что особое внимание следует уделять проблеме цифровизации способов преступной и посткриминальной деятельности. Наиболее остро эта проблема проявляется применительно к обнаружению и предотвращению способов преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности с использованием беспилотных летательных аппаратов. В этом направлении достаточно интересными являются разработки системных знаний, криминалистических приемов, средств и методов А. В. Варданяна и А. С. Андреева [7, с. 785–794]. Следует согласиться с выводами и криминалистическим прогнозом ученых: правоохранительные органы встретятся с ростом преступлений, связанных с беспилотными летательными аппаратами. Отправными точками могут выступать мероприятия международного и внутригосударственного характера, негативная обстановка на границе, межконфессиональные конфликты и другое. Возможности использования беспилотных летательных аппаратов в оперативно-розыскной деятельности на сегодняшний день применяются не в полном объеме. Также следует активнее использовать их при профилактике и выявлении воздействия на свидетелей и потерпевших. Недостаточно используются беспилотные летательные аппараты при проведении ряда следственных действий (особенно при осмотре места происшествия, обыске и проверке показаний на месте и других). Отсутствуют экспертные методики исследования как беспилотных летательных аппаратов, так и следов их применения [7]. Отметим, что остальные виды преступлений в сфере внешнеэкономической деятельно-

Философия права, 2019, № 2 (89)

сти, с учетом рассмотренной выше классификации, и соответствующие им способы [8] находятся в подчиненности к первой группе способов преступлений. Перейдем ко второй и третьей группам преступлений и соответствующим им способам. Предикатные преступления экономической направленности по изучаемой категории преступлений составили 16,5 % случаев, не высок процент обнаружения преступлений коррупционной и (или) служебной направленности [9, с. 72–77], совершаемых сотрудниками таможенных и иных государственных органов как субъектами, обладающими комплексом специфических криминалистически значимых особенностей (17,8 %) [10, с. 244–251]. В большинстве случаев вторая группа преступлений включает подготовку к совершению преступлений первой группы преступлений, а третья группа пронизывает практически все этапы подготовки, совершения и сокрытия, а также противодействия расследованию. Способы преступления, обеспечивающие сокрытие преступлений в сфере таможенного контроля при перемещении товарно-материальных ценностей (12,4 %), в большинстве случаев связаны с транснациональным характером организованной преступной деятельности [11, с. 58–61] или многоэпизодностью и тяжестью совершенных преступных посягательств. Криминалистическое познание способов и классификация способов преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности позволит разрешить следующие важные на-

учно-практические вопросы, а значит, и повысить эффективность борьбы с преступностью: – изучить закономерности механизма совершения преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности; – рассмотреть связи между способами преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности; – выявить степень влияния свойств личности на содержание способов преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности; – изучить закономерности возникновения типовой криминалистически значимой информации о преступлениях в сфере внешнеэкономической деятельности; – представить особенности версионной работы по данной категории уголовных дел; – исследовать особенности посткриминальной деятельности лиц, связанных с преступной деятельностью, [12, с. 57–64; 13, с. 5–20] или лиц, случайно вовлеченных в механизм преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности; – раскрыть потенциал специальных знаний при расследовании преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности. Перечисленные направления должны образовать единую магистраль создания базовой криминалистической методики раскрытия и расследования преступлений в сфере внешнеэкономической направленности как части научно-криминалистического обеспечения антикриминальной деятельности в Российской Федерации.

Литература

Bibliography

1. Расширенное заседание коллегии Министерства внутренних дел. URL: http://www. kremlin.ru/events/president/news/59913. 2. Варданян А. В., Грибунов О. П. Современная доктрина методико-криминалистического обеспечения расследования отдельных видов преступлений // Вестник Восточно-Сибирского института МВД России. 2017. № 2 (81).

1. Extended meeting of the Board of the Ministry of Internal Affairs. URL: http://www. kremlin.ru/events/president/news/59913. 2. Vardanyan A. V., Griboonov O. P. The modern doctrine of the methodical-criminal maintenance of investigation of certain types of crimes // Bulletin of the East Siberian Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2017. № 2 (81).

Философия права, 2019, № 2 (89)

47

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ 3. Варданян А. В. Криминалистическая превенция в системе государственных мер по предупреждению преступности // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 430. 4. Варданян А. В., Алексиенко О. Н. Использование знаний о способах преступлений против жизни и здоровья в выявлении и разоблачении ложного алиби // Юристъ-Правоведъ. 2008. № 6. 5. Плясов К. А. Преступления в сфере внешнеэкономической деятельности как объект криминалистического научного анализа: современное состояние и потребность в систематизации // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2017. № 1–2. 6. Варданян А. В., Кулешов Р. В. Криминалистические классификации преступлений и их системообразующая роль в формировании частных криминалистических методик расследования преступлений как научно обоснованных комплексов криминалистических рекомендаций // Российский следователь. 2015. № 21. 7. Варданян А. В., Андреев А. С. Беспилотные летательные аппараты как сегмент цифровых технологий в преступной и посткриминальной действительности // Всероссийский криминологический журнал. 2018. Т. 12. № 6. 8. Варданян А. В., Антонов В. А., Белохребтов В. С. Особенности выявления, раскрытия и первоначального этапа расследования покушения на мошенничество при возмещении налога на добавленную стоимость. Иркутск, 2016. 9. Варданян А. В., Айвазова О. В. Должностные преступления в сфере экономики как объект криминалистического научного анализа // Труды Академии управления МВД России. 2017. № 1 (41). 10. Варданян А. В. Субъект преступления и личность преступника как междисциплинарные категории уголовно-правовых наук: вопросы соотношения и интеграции // Всероссийский криминологический журнал. 2016. Т. 10. № 2. 11. Варданян А. В., Ларионов И. А. Актуальные проблемы расследования органи-

48

3. Vardanyan A.V. Forensic prevention in the system of state measures for crime prevention // Bulletin of Tomsk state University. 2018. № 430. P. 169-173 4. Vardanyan A.V., Aleksienko O. N. The use of knowledge about the methods of crimes against life and health in identifying and exposing a false alibi // Jurist-Pravoved. 2008. № 6. 5. Plyasov K. A. Crimes in the field of foreign economic activity as an object of forensic scientific analysis: the current state and the need for systematization // Izvestiya of Tula state University. Economic and legal sciences. 2017. № 1–2. 6. Vardanyan A.V., Kuleshov R. V. Criminalistic classifications of crimes and their system-forming role in the formation of private criminalistic methods of crime investigation as scientifically based complexes of criminalistic recommendations // Russian investigator. 2015. № 21. 7. Vardanyan A.V., Andreev A. S. Unmanned aerial vehicles as a segment of digital technologies in criminal and post-criminal reality // All-Russian criminological journal. 2018. Vol. 12. № 6. 8. Vardanyan A. V., Antonov V. A., Belohrebtov V. S. The peculiarities of detection, disclosure, and the initial stage of investigation of attempt at fraud with compensation of a value added tax. Irkutsk, 2016. 9. Vardanyan A.V., Aivazova O. V. Official crimes in the sphere of economy as an object of forensic scientific analysis // Proceedings of the Academy of management of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2017. № 1 (41). 10. Vardanyan A.V. The subject of the crime and the criminal personality as interdisciplinary categories of criminal law sciences: problems of correlation and integration // All-Russian criminological journal. 2016. Vol. 10. № 2. 11. Vardanyan A.V., Larionov I. A. Actual problems of investigation of illegal migration organization // Bulletin of Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2017. № 1 (35). 12. Vardanyan A.V., Andreev A. S. Post-criminal behavior and elements of criminalistic characteristics of crimes under article 105 of the Crim-

Философия права, 2019, № 2 (89)

зации незаконной миграции // Вестник Краснодарского университета МВД России. 2017. № 1 (35). 12. Варданян А. В., Андреев А. С. Посткриминальное поведение и элементы криминалистической характеристики преступлений, предусмотренных статьей 105 Уголовного кодекса Российской Федерации (часть 3) // ЮристъПравоведъ. 2016. № 4 (77). 13. Андреев А. С. Поведение (деятельность) лиц, случайно оказавшихся участниками преступного события, как элемент механизма преступления: от постановки научной проблемы к результатам исследования // Вестник Томского государственного университета. Право. 2018. № 27.

inal code of the Russian Federation (part 3) // Jurist-Pravoved. 2016. № 4 (77). 13. Andreev A. S. Behavior (activity) of persons who happened to be participants of a criminal event, as an element of the mechanism of crime: from the formulation of a scientific problem to the results of the study // Bulletin of Tomsk state University. Law. 2018. № 27.

Философия права, 2019, № 2 (89)

49

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ÓÄÊ 34 (091) (470) : 351.74 ÁÁÊ 67.3

Áðþõíîâ Àëåêñàíäð Àíàòîëüåâè÷ Bryuhnov Alexander Anatolyevich доцент кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Criminal Law and Criminology of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

Êóòÿêèí Ñåðãåé Àëåêñååâè÷ Kutyakin Sergey Alekseevich доцент кафедры административного и финансового права Академии ФСИН России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Administrative and Financial Law of the Academy of the Federal Penitentiary Service of Russia, PhD in Law, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

Íàïõàíåíêî Èãîðü Ïàâëîâè÷ Napkhanenko Igor Pavlovich заведующий кафедрой административного права и уголовно-правовых дисциплин Ростовского государственного университета путей сообщения кандидат юридических наук, доцент. Head of the Department of Administrative Law and Criminal Law Disciplines of the Rostov State Transport University, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÊÐÈÌÈÍÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ ÑÎÑÒÎßÍÈß ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÂÎÐÀÌ Â ÇÀÊÎÍÅ È ÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÛÌ ÀÂÒÎÐÈÒÅÒÀÌ Â ÌÅÑÒÀÕ ËÈØÅÍÈß ÑÂÎÁÎÄÛ Â ÊÎÍÖÅ 80-Õ – ÍÀ×ÀËÅ 90-Õ ÃÎÄΠXX ÂÅÊÀ Historical and criminological analysis of the state of opposition to thieves in law and criminal authorities in prisons in the late 80s – early 90s of the XX century В статье исследуется развитие феномена «воры в законе» и его влияние на криминологическую ситуацию в местах лишения свободы. Авторы приходят к выводу о том, что в рассматриваемый период воры в законе и подчиняющиеся им криминальные авторитеты стремились к установлению собственных, основанных на неформальных нормах, порядков в местах лишения свободы. Отмечается, что противодействие ворам в законе и другим криминальным авторитетам не имело под собой четко выраженной нормативной базы и в основном реализовывалось силами оперативных работников исправительно-трудовых колоний и следственных изоляторов. Ключевые слова: администрация мест лишения свободы, воры в законе, воровская переписка, воровская постановка, исправительные колонии, криминальные лидеры, «общак», развенчание воров в законе, уголовные авторитеты.

50

The article explores the development of the phenomenon of «thieves in law» and its influence on the criminological situation in places of detention. The authors come to the conclusion that during the period under review, thieves in law and criminal authorities submitting to them seek to establish their own, based on informal norms, orders in places of detention. It is noted that the opposition of thieves in the law and other criminal authorities did not have a clearly defined regulatory framework. It was mainly implemented by the operative workers of correctional labor colonies and detention centers.

Keywords: administration of places of detenyion, thieves in law, thieves correspondence, thieves staging, correctional colonies, criminal leaders, common fund, debunking thieves in law, criminal authorities.

Философия права, 2019, № 2 (89)

Проблема предупреждения и профилактики преступных проявлений, осуществляемых под контролем лидеров преступных группировок в местах изоляции от общества, всегда являлась приоритетной для администрации учреждений отечественной пенитенциарной системы. В настоящее время эта проблема также не утратила своей актуальности. В конце 80-х – начале 90-х годов XX века криминальная обстановка в исправительных учреждениях СССР становилась все более сложной и напряженной. Ухудшающееся экономическое положение в обществе, трудности в снабжении контингента осужденных по нормам положенности, призывы в средствах массовой информации к акциям протеста со стороны осужденных и лиц, заключенных под стражу, оказали негативное влияние на состояние правопорядка в местах лишения свободы, создали благоприятную почву для распространения влияния воров в законе и подконтрольных им лидеров преступной среды на основную массу осужденных. Противодействие администрации мест лишения свободы со стороны отрицательно характеризующихся осужденных стало все более организованным. Только в исправительно-трудовых колониях за 1991 год было зарегистрировано свыше 130 случаев групповых отказов от работы или приема пищи, в которых приняло участие около 100 тысяч человек. В процессе эксцессов в ряде мест отмечалось сращивание уголовных авторитетов, имеющих криминальный опыт и влияние на осужденных, с так называемыми стачкомами, действующими за пределами исправительно-трудовых учреждений. Усилиями этой категории лиц недостатки в работе администрации в отдельных подразделениях преподносились как нарушение их прав и сопровождались различными формами протеста. Для поддержания своего влияния на основную массу осужденных воры в законе и уголовные авторитеты предпринимают активные меры по внедрению в жизнь осужденных воровской постановки, закрепляющей особое положение в «зоне» этой категории лиц. Основная задача всех «смотрящих» и ответственных за положение в ИТУ сводится именно к поддержанию воровской постановки, предполагающей криминальную организацию осужденных под руководящим началом воров в законе.

Широкое распространение получила воровская постановка, принятая на воровской сходке в ИТК-5 города Советская Гавань Хабаровского края в 1981–1982 годах. Наиболее полно, по нашему мнению, свод правил поведения истинных арестантов содержится в нелегальном письме, изъятом в мае 1991 года в СИЗО города Южно-Сахалинска. Текст данного воровского послания приводится с небольшими сокращениями. «…Прежде всего, справедливость во всех отношениях, что касается нашей жизни, т. е. человеческое, арестантское отношение друг к другу. Никто не вправе бросить человека, живущего этой жизнью. Обязанность каждого интересоваться жизнью ближнего – мужик это или фрайер, помочь ему, если он этого заслуживает. А заслуживает это тот, кто живет нашей жизнью и добросовестно относится к нашему делу. В этой жизни мы Братья. Обращаться друг к другу словом “Брат”. “Вор в законе” – это человек чистой кристальной души, живущий воровскими идеями. Везде, всегда и во всем, что касается нашей жизни, последнее слово за вором. “Фрайер” – человек, отстаивающий идеи воров, живущий воровскими законами. “Мужик” – это честный, трудолюбивый человек, оплот и фундамент нашей жизни. Без мужика не будет ничего, об этом надо помнить всегда. Раз мы за справедливость, то в жизни каждому из нас должно быть отведено свое место, свои права. Воровская постановка запрещает применение ножей, разборы в нетрезвом или одурманенном состоянии, продавать и покупать свыше установленной в ИТУ цены. Интриган – самый опасный человек в нашей жизни. Для тех, кто страдает за наше дело необходима помощь – “общак”. Собирают его добровольно – каждый по возможности вносит свою долю. Для порядочных арестантов тариф равен 20 процентам от всего, что имеет в зоне (игра, отоварка, посылки, перепродажа и т. п.). Фонд распределяется нуждающимся – помещение камерного типа, штрафной изолятор, тюрьма, больницы, этапы, всем, кто заслуживает внимания. За справедливым распределением следит вор, в случае отсутствия – ответственный за зону. О любой несправедливости долг каждого сообщить ответственному. Все вопросы, касающиеся Братвы, решать сообща, но последнее слово за вором, при отсутствии – фрайе-

Философия права, 2019, № 2 (89)

51

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ В связи с изложенным представляет интером. Кто отступит от этой постановки, наш враг. Исключение – те, кто не с нами, но не рес линия поведения воров в законе в конкретном ИТУ. В марте 1991 года в ИТУ Иркутской мешает нам…» [2, с. 156–157]. Обнаруживая, изымая и изучая подобного области прибыл вор в законе по кличке Ашот. рода воровскую переписку, оперативный со- После выяснения обстановки у местных автостав мест изоляции от общества получал воз- ритетов он установил запрет на потребление можность ознакомиться со спецификой взаи- осужденными различных одурманивающих моотношений в уголовной среде, более целе- суррогатов и медикаментов. С авторитетами направленно использовать полученные в про- ИТК Ашот обсудил вопрос замены неугодных цессе работы сведения для разложения груп- им бригадиров и рабочих хозяйственной обслупировок осужденных отрицательной направ- ги колонии. Назначенные на эти должности ленности и проводить работу по развенчанию лица, по замыслу Ашота, должны были доброих лидеров. При детальном изучении данной вольно их освободить под давлением лидеров. воровской переписки сотрудники получали Цель таких намерений – установить контроль возможность определить степень влияния уго- за обстановкой в ИТК через поддерживающих ловных авторитетов на обстановку в конкрет- авторитетов лиц, иметь возможность направном подразделении, своевременно принять лять поведение осужденных в нужное русло. меры профилактического характера. Кроме Свою роль в «зоне» Ашот разъяснил так: «Чтотого, и это следует подчеркнуть особенно, зна- бы не было конфликтов среди осужденных и чительный объем методик, используемых в ра- ЧП». Кроме того, запрещалась игра под интеботе по нейтрализации уголовных авторите- рес тем лицам, которые ранее имели нарушетов, сводился к детальному изучению поведе- ние (не уплатили долг, мошенничали и т. п.). ния лидера, поиску и фиксированию его от- Ашот предупредил поваров из числа осужденступлений от уголовных традиций с последую- ных, чтобы из столовой ничего не уходило в «зону». Для «братвы» давать только через старщей реализацией добытых сведений. В получившей достаточно широкое рас- шего повара и при наличии такой возможнопространение среди отрицательно характе- сти. Вместе с тем свою миротворческую мисризующихся осужденных нелегальной пере- сию в «зоне» Ашот сразу же забыл, как только писке уголовные авторитеты призывают кон- встал вопрос о привлечении его к ответствентингент к сплоченности, прекращению внут- ности за нарушение режима. Он спровоцироренних конфликтов, сохранению материаль- вал осужденных на групповой эксцесс в свою ной основы преступного мира – «общака» [3, защиту, угрожал руководству колонии. Определенное преимущество лидеров угос. 351–363]. Так, в записке к осужденным ИТУ Республики Коми один из лидеров по ловной среды перед основной массой осужденкличке Дамир писал: «В отношении общего ных заключалось в их способности быстро положения скажу следующее. Главным козы- объединяться на базе общих интересов, стойрем администрации является раскол в нашем кой криминальной направленности, наличии деле. Не ищите лидерства между собой, будь- материальной базы – «общака», основанной на те сплоченнее, пусть объединяет нас общее страхе, дисциплине, имеющихся людских редело» [2]. Одновременно он просил отрица- зервах [7, с. 15–21]. Реальной организации тельную часть осужденных сообщить ему имя осужденных положительной направленности, человека, «который мог здраво рассуждать, способной противостоять давлению уголовиметь контроль над собой, кто может смотреть ных авторитетов, в исследуемый нами периза положением». Воровская записка с анало- од в большинстве исправительно-трудовых гичным призывом изъята и в феврале 1992 года учреждений не было. Актив осужденных (в в Ныробском УЛИТУ от воров тюрьмы горо- основном бригадиры, старшие дневальные, да Владимира. В ней наряду с призывами к завхозы и т. п.) нередко в своей деятельности консолидации содержится указание лидерам опирался на поддержку криминальных автоосужденных отрицательной направленности ритетов, при этом роль общественных формине допускать открытого конфликта с админи- рований осужденных была во многом утрачестрацией, так как это, по их мнению, может на. Вместе с тем в ряде исправительных учревызвать применение спецсредств и ужесточе- ждений Новосибирского УЛИТУ были отмение режима содержания. чены попытки создать свои объединения сре-

52

Философия права, 2019, № 2 (89)

ди «мужиков», которые отказались выполнять требования лидеров, заявив при этом, что проблемы улучшения жизни в ИТУ они могут решить самостоятельно. Негативное влияние на обстановку в ИТУ оказывали и поступающие в места лишения свободы осужденные за преступления, совершенные в составе организованных преступных групп. Как правило, данные лица обладали обширными связями в преступной среде, определенными навыками конспирации и организации преступных группировок. При их непосредственном участии в ИТУ имели место групповые эксцессы [5, с. 78–82]. Следует отметить то, что в конце 80-х – начале 90-х годов XX века в местах лишения свободы прослеживалась тенденция усиливающейся поддержки уголовных авторитетов, содержащихся в ИТУ, со стороны находящихся на свободе криминальных лидеров и их связей. Например, в Кемеровской, Иркутской, Читинской областях, Хабаровском крае за исправительно-трудовыми учреждениями были нелегально закреплены конкретные лица, проживающие в этих регионах. Через них в места лишения свободы организовывалась доставка запрещенных предметов, давались различные указания, осуществлялась связь с другими регионами, оказывалось психологическое и физическое воздействие на личный состав ИТУ и СИЗО, координировалась деятельность осужденных различных исправительно-трудовых учреждений [6, с. 9–12]. Так, в ИТК-12 Кузбасского УЛИТУ было изъято нелегальное письмо к осужденным от проживающего в городе Прокопьевске вора в законе с указанием поддержать забастовку в ноябре 1991 года. Борьба за сферы влияния между воровскими группировками Иркутской области вызвала конфронтацию среди осужденных и лиц, заключенных под стражу, содержащихся в СИЗО, которые поддерживали различные криминальные группировки. Одним из основных направлений работы оперативных аппаратов исправительно-трудовых учреждений в начале 90-х годов XX века являлась нейтрализация противоправной деятельности уголовных авторитетов. На 01.01.1992 на оперативно-профилактических учетах ИТУ состояло 85 воров в законе, 2 тысячи различных уголовных авторитетов и 1 245 возглавляемых ими группировок осужденных отрицательной направленности, свыше тысячи осуж-

денных за совершение преступлений в составе организованных групп. Принятыми мерами оперативно-профилактического и иного характера около трети содержащихся в исправительно-трудовых учреждениях воров были скомпрометированы либо значительно утратили свой авторитет перед основной массой осужденных. Кроме того, было развенчано 1 374 лидера уголовной среды [4, с. 185–189; 8]. При организации работы с уголовными авторитетами сотрудники мест изоляции от общества максимально использовали складывающуюся ситуацию в конкретном ИТУ, СИЗО, а также имеющиеся в уголовной среде противоречия, возникающие на почве борьбы за лидерство. Наиболее уязвимыми моментами для развенчания лидеров являлось их пристрастие к спиртным напиткам, наркотикам, использование в личных целях «общаковых» средств, стремление любыми путями возвыситься над другими осужденными. В проводимой сотрудниками исправительно-трудовых учреждений среди осужденных воспитательной работе делался упор на то, что основная цель поддержания в местах лишения свободы уголовных традиций – обеспечение благополучия преступным авторитетам за счет простых осужденных. Стремление к справедливости в уголовной среде является лишь благоприятным фоном для реализации намерений лидеров. В реальных взаимоотношениях преступных авторитетов всегда содержатся элементы борьбы за лидерство, переходящие в открытую вражду со всеми вытекающими для криминальной среды последствиями. Оперативными аппаратами исправительно-трудовых учреждений широко использовалась практика искусственного создания ситуации, когда у окружения криминального лидера формировалось мнение об оказании им помощи администрации в ущерб отрицательной части осужденных. Например, прибывший в ИТК-21 особого режима Косланского УЛИТУ осужденный Б. стал активно распространять воровские традиции, собрал отрицательную часть осужденных для выработки мер противодействия администрации. За различные нарушения режима часть осужденных из окружения Б. была переведена в одиночные камеры, а часть – в другие ИТУ. Сам Б. наказан не был. В связи с этим осужденные обвинили Б. в связи с администрацией и отвернулись от него.

Философия права, 2019, № 2 (89)

53

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ В ИТК-21 Кемеровской области в процес- воровские авторитеты различных регионов, се разработки криминального лидера осужден- его последствия оказали существенное влияного В. было установлено, что он проводил ние на дезорганизацию криминальной среды. Изложенное нами позволяет сделать следую«разборы» в нетрезвом состоянии. После расследования факта употребления спиртных на- щие выводы. В конце 80-х – начале 90-х годов питков причастные к этому осужденные из ок- XX века криминальная обстановка в отечественружения В. были переведены в штрафной изо- ных пенитенциарных учреждениях значительно лятор. Сам В. к ответственности не привле- усложнилась. Во многом это было обусловлекался. Кроме того, через негласный аппарат но социальными, экономическими и политисреди недовольных В. осужденных распро- ческими процессами, проходившими в нашем странялось мнение, что он тратит «общаков- государстве в этот период. В это же время отские» средства в личных целях. После этого мечается наиболее активная консолидация воотрицательно настроенные осужденные обви- ровского сообщества после периода относинили В. в нарушении им уголовных традиций тельного затишья со времен 40-х – 50-х годов. и оказании помощи администрации. В резуль- Воры в законе и подчиняющиеся им криминальные авторитеты стремятся к установлетате авторитет В. был утерян. В процессе работы по развенчанию лиде- нию собственных, основанных на неформальров самое пристальное внимание оперативных ных нормах – «понятиях» [1, с. 82–87], порядаппаратов мест изоляции от общества уделя- ков в местах лишения свободы. Идеологичелось так называемому общаку. Это была наи- ской подоплекой их деятельности выступает более тонкая струна во взаимоотношениях стремление к установлению справедливости и преступных авторитетов. Реализация сведений забота об общем благе для всех осужденных, о «неправильном» использовании «общака» содержащихся в исправительно-трудовых учв большинстве случаев давало положительные реждениях. В своей деятельности они опирарезультаты по компрометации того или иного ются на отрицательно характеризующихся осупреступного авторитета. Так, в СИЗО-1 горо- жденных, активно поддерживающих воровда Хабаровска оперативным путем было уста- ские традиции и обычаи. Следует подчеркнуть, что противодействие новлено, что собираемые на «общак» средства проходят через заключенного Х., отвечаю- ворам в законе и другим криминальным автощего за режимный корпус, а часть получаемо- ритетам не имело под собой четко выраженго он присваивает себе. Для реализации полу- ной нормативной базы. В основном оно реаченных сведений была спланирована и осуще- лизовывалось силами оперативных работниствлена оперативная комбинация по доведе- ков исправительных колоний и следственных нию этой информации до других, содержащих- изоляторов и включало в себя два основных ся в СИЗО криминальных лидеров. В резуль- направления: разобщение имеющихся в местате последние лишили Х. возможности рас- тах лишения свободы криминальных группипоряжаться «общаком». О его «неправильном» ровок; дискредитацию («развенчивание») воповедении стало известно и другим осужден- ров в законе и других криминальных лидеров в глазах их окружения и других осужденных. ным. Авторитет он потерял. С учетом исторического опыта следует подВ конце 1990 года вор Симония (Махо) переправил записку содержащимся в тюрьме черкнуть, что в настоящее время для эффективгорода Тулуна лидерам о неправильном ис- ного предупреждения и профилактики преступпользовании «общака» со стороны отбываю- ных проявлений, вызванных и осуществляемых щего там наказание вора Иванькова (Япончик) под контролем лидеров преступных группирои его окружения. Записка в конечном итоге была вок в местах изоляции от общества, необходипередана Иванькову, на что он отреагировал мо, чтобы все структурные подразделения искрайне отрицательно. Нелегальным путем правительного учреждения осуществляли Иваньковым были разосланы записки лидерам свою деятельность не изолированно, а в рампреступного мира в ИТУ и на свободу, в том ках комплексной предупредительной деятельчисле в соседние области. В записках содержа- ности, в непосредственной и опосредованной лось указание об учинении расправы с Симо- взаимосвязи и взаимодополняемости. Более того, самым важным аспектом в этом ния и поддерживающими его лицами. В «разборах» этого конфликта были задействованы процессе является использование результатов

54

Философия права, 2019, № 2 (89)

профилактических мероприятий для разобщения преступной группы, изоляции преступного лидера и максимального пресечения ее противоправной деятельности. Противодействие ворам в законе и другим криминальным авторитетам должно реализовываться не только силами оперативных работников, с учетом исторического опыта по-

добной деятельности, а представлять собой согласованную деятельность криминологического, уголовно-исполнительного, оперативнорозыскного, организационно-управленческого и иного характера, осуществляемую во взаимодействии всех структурных подразделений исправительного учреждения с использованием присущих им сил, средств и методов.

Литература

Bibliography

1. Билоус Е. Н., Кутякин С. А., Напханенко И. П. Антагонистический характер факторов, обусловливающих возникновение неформальных тюремных норм («понятий») в среде осужденных к лишению свободы // Философия права. 2016. № 1 (74). 2. Кутякин С. А. Организация противодействия криминальной оппозиции в уголовноисполнительной системе России. Рязань, 2012. 3. Кутякин С. А. Криминальный «общак»: назначение, структура и способы формирования в местах лишения свободы // Вопросы правоведения. 2010. № 3 (7). 4. Кутякин С. А. К вопросу о нравственных и правовых аспектах «развенчивания» лидеров криминальной оппозиции в местах лишения свободы // Вестник Рязанского филиала Московского университета МВД России. 2010. № 4. 5. Кутякин С. А., Гришин Д. А. Структура, содержание и особенности конфликта между криминальной организацией осужденных к лишению свободы и администрацией исправительных учреждений уголовно-исполнительной системы России // Вестник Российского нового университета. Серия: Человек и общество. 2015. № 7. 6. Кутякин С. А. Современная парадигма криминальной организации (самоорганизации) и криминального менеджмента в исправительных учреждениях уголовно-исполнительной системы России // Человек: преступление и наказание. 2013. № 4. 7.Кутякин С. А. Криминологическая и структурно-функциональная характеристика деятельности «смотрящих» в ИУ-СИЗО // Уголовно-исполнительная система: право, экономика, управление. 2007. № 4. 8. О формах и методах развенчания лиц, причисляющих себя к «ворам в законе», и иных лидеров уголовно-преступной среды в ИТК: методические рекомендации. М., 1987.

1. Bilous E. N., Kutyakin S. A., Napanhanenko I. P. The antagonistic nature of the factors that cause the emergence of informal prison norms («concepts») among prisoners sentenced to deprivation of liberty // Philosophy of Law. 2016. № 1 (74). 2. Kutyakin S. A. Organization of opposition to the criminal opposition in the Russian penitentiary system. Ryazan, 2012. 3. Kutyakin S. A. Criminal «obschak»: the purpose, structure and methods of formation in places of detention // Questions of jurisprudence. 2010. № 3 (7). 4. Kutyakin S. A. On the issue of moral and legal aspects of «debunking» the leaders of the criminal opposition in prisons // Bulletin of the Ryazan branch of the Moscow University of the Ministry of Interior of Russia. 2010. № 4. 5. Kutyakin S. A., Grishin D. A. The structure, content and features of the conflict between the criminal organization of convicts sentenced to imprisonment and the administration of correctional institutions of the penitentiary system of Russia // Bulletin of the Russian new University. Series: man and society. 2015. № 7. 6. Kutyakin S. A. The modern paradigm of the criminal organization (self-organization) and criminal management in correctional institutions of the penal system of Russia // Man: crime and punishment. 2013. № 4. 7. Kutyakin S. A. Criminological and structural-functional characteristics of the activities of «looking» in IU-SIZO // Penal system: law, economics, management. 2007. № 4. 8. On the forms and methods of debunking those who identify themselves as «thieves in law» and other leaders of the criminal-criminal environment in the ITK: methodical recommendations. Moscow, 1987.

Философия права, 2019, № 2 (89)

55

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ÓÄÊ 343.983 ÁÁÊ 67.52

Âàðäàíÿí Àêîï Âàðàçäàòîâè÷ Vardanyan Akop Varazdatovich начальник кафедры криминалистики и оперативно-разыскной деятельности Ростовского юридического института МВД России доктор юридических наук, профессор, Заслуженный деятель науки Российской Федерации. Head of the Department of Criminalistics and Operational Investigative Activities of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Professor, Honored Scientist of the Russian Federation. Е-mail: [email protected]

ÑÓÄÅÁÍÀß ÝÊÑÏÅÐÒÈÇÀ Â ÑÒÐÓÊÒÓÐÅ ÄÎÊÀÇÀÒÅËÜÑÒÂ ÏÎ ÓÃÎËÎÂÍÛÌ ÄÅËÀÌ: ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÅ ÏÐÎÁËÅÌÛ Forensic expertise in the structure of evidence in criminal cases: some current problems Автор статьи обращает внимание на проблемы в сфере назначения и производства судебных экспертиз, обусловленные регламентацией института судебной экспертизы согласно действующему отечественному уголовно-процессуальному закону. Особое внимание уделяется проблемам назначения комплексных судебных экспертиз, характеризующихся противоречивой судебной практикой и неоднозначной формулировкой соответствующих нормативных императивов. Ключевые слова: судебные экспертизы, исследования, эксперт, специальные знания, комплексные судебные экспертизы, уголовно-процессуальный закон.

Действующий уголовно-процессуальный закон уделяет достаточно внимания вопросам формирования такого информативного и востребованного доказательства, как судебная экспертиза: от определения его наименования в п. 49 ст. 5 УПК РФ до регламентации оснований и порядка назначения судебной экспертизы и взаимосвязанных правоотношений (глава 27 УПК РФ). Тем не менее дальнейшее развитие юридических наук, в особенности уголовного процесса, криминалистики, судебно-экспертной деятельности, а также имманентно функционирующая с ними следственно-судебная практика позволяют выявлять различные, недостаточно регламентированные либо дискуссионные аспекты, в свою очередь, нередко порождающие конфликтные следственные ситуации, связанные с использованием заключения эксперта в качестве доказательства по уголовным делам.

56

The author of the article pays attention to the problems in the field of appointment and production of forensic examinations, due to the regulation of the institute of forensic examination in accordance with the current domestic criminal procedure law. Special attention is paid to the problems of assigning complex forensic examinations, characterized by contradictory jurisprudence and ambiguous wording of the relevant regulatory imperatives. Keywords: forensic examination, research, expert, special knowledge, complex forensic examination, criminal procedure law.

Определение судебной экспертизы, представленное в упомянутом выше п. 40 ч. 1 ст. 5 УПК РФ, регулирующей основные понятия, используемые в уголовного-процессуальном кодексе, в том числе экспертизы, производимой в порядке, установленном настоящим кодексом, нередко критикуется в специальной научной литературе [1, с. 38] как недостаточно информативное и по сути носящее бланкетный характер. Представляется, с критикой дефиниции указанного понятия можно согласиться, поскольку сама по себе роль всякого определения заключается в изложении точной и недвусмысленной формулировки, кратко, но емко раскрывающей сущность соответствующего понятия, а также основных черт, качеств, признаков. Так, Л. Г. Шапиро предлагает собственный вариант определения названного понятия в качестве авторского проекта обновленной редакции п. 49 ч. 1 ст. 5 УПК РФ: судебная экспертиза – процессуаль-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ное действие, заключающееся в исследовании, осуществляемом экспертом в соответствии с Федеральным законом «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» и УПК РФ в целях установления обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, ход и результаты которого отображаются в заключении эксперта [1, с. 38]. Законодатель в ч. 1 ст. 80 УПК РФ более конкретизировано излагает определение понятия «заключение экспертизы» как одну из разновидностей доказательств по уголовному делу, а именно: под заключением экспертизы понимается представленное в письменном виде содержание исследования и выводы по вопросам, поставленным перед экспертом лицом, ведущим производство по уголовному делу, или сторонами. Однако очевидно, что такое определение отображает лишь один из этапов (хоть и весьма значимых) комплексного и сложного процессуального действия, охватываемого термином «судебная экспертиза». Основанием для назначения судебной экспертизы традиционно является потребность в обращении к специальным знаниям, относящимся к соответствующей сфере науки (кроме юридических наук, в особенности уголовного права, уголовного процесса, оперативнорозыскной деятельности и т. п.), не являющихся обыденными и общеизвестными. В соответствии со ст. 196 УПК РФ, помимо ситуаций, требующих обязательного назначения экспертизы (которые, согласно содержанию указанной нормы, так или иначе связаны с определением физического или психического состояния человека), принятие решения о проведении экспертизы относится к исключительному усмотрению субъекта расследования, за исключением случаев, требующих принятия судебного решения (в частности, о помещении не находящегося под стражей подозреваемого, обвиняемого в стационарное медицинское или психиатрическое учреждение для проведения исследования). Внешне складывается впечатление, что для остальных случаев, требующих обследования различных имеющих отношение к делу вещественных доказательств – предметов, документов, иных объектов, отсутствует необходимость в обязательном проведении экспертного исследования. В то же время такое впечатление являет-

ся иллюзорным, поскольку, на самом деле, именно судебная экспертиза, необходимым аспектом которой является проведение объективного, беспристрастного и тщательного исследования лицом, обладающим специальными знаниями в соответствующей сфере, в сравнении с иными доказательствами обладает более высокой степенью достоверности и убедительности для доказывания обстоятельств, имеющих значение для расследования. Диапазон ситуаций, требующих обязательного обращения к судебным экспертизам по тактическим соображениям, а не вследствие положений ст. 196 УПК РФ, весьма широк: от определения сущности, назначения, характеристик, объема каких-либо предметов или веществ, в том числе запрещенных или ограниченных в свободном обороте [2, с. 47–53; 3, с. 40–47], до установления механизма какого-либо события [4, с. 56–60] и роли (взаимосвязи, влияния) действий соответствующих участников данного события в его развитии. Уголовно-процессуальный закон различает единоличные, комиссионные и комплексные судебные экспертизы. По общему правилу, исходя из термина «заключение эксперта» как вида доказательства (ч. 2 ст. 74, ч. 1 ст. 80 УПК РФ), априори предполагается, что судебно-экспертное исследование, как правило, проводится одним лицом, компетентным в соответствующей области знаний, в отношении которого отсутствуют обстоятельства, исключающие его участие в уголовном судопроизводстве. Эксперт несет предусмотренную законом ответственность за содержание и качество проведенного исследования, обоснованность и достоверность полученных выводов [5, с. 19–25]. Согласно ч. 1 ст. 200 УПК РФ комиссионной экспертизой признается экспертиза, проводимая группой экспертов одной специальности в количестве не менее двух человек. Закономерно, что законодатель допускает, что решение о проведении экспертизы в формате комиссионной может быть принято не только следователем, но и руководителем экспертного учреждения, которому поручено проведение экспертизы. Иными словами, формулируя постановление о назначении экспертизы, следователь вправе, но не обязан изначально определять соответствующую экспертизу как комиссионную. Действительно, при назначении судебной экспертизы следователь не все-

Философия права, 2019, № 2 (89)

57

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ гда способен оценить реальный объем и сложность предстоящих исследований, поэтому возможность руководителя экспертного учреждения определить ту или иную экспертизу как комиссионную представляется соответствующей потребностям правоприменительной практики и при этом вполне корреспондирующей полномочиям руководителя экспертных учреждений. При этом законодатель допускает, что судебные эксперты, проводившие комиссионную экспертизу, могут прийти к единому мнению, но в то же время не исключается вероятность возникновения между экспертами различных разногласий по существу представленных материалов и выраженных вопросов (ч. 2 ст. 200 УПК РФ). В зависимости от степени единомыслия либо характера разногласий законодатель допускает возможность составления как единого заключения, так и отдельных заключений от имени каждого члена комиссии экспертов в отношении вопросов, вызвавших разногласия. Хорошо известно, что современной преступности как неотъемлемой части нашего общества присущи такие тенденции, как усложнение способов совершения и сокрытия традиционных преступлений, разработка менее уязвимых (с точки зрения разоблачения) способов осуществления сравнительно новых преступлений, в том числе с использованием различных знаний в сфере как традиционных, так и активно разрабатываемых прикладных научных направлений: психологии, компьютерных технологий, социальной инженерии, технических средств связи и так далее. Одним из действенных ответов на данные вызовы преступности является усиление роли судебных экспертиз, относящихся к категории комплексных [6, с. 7–15], использующих для проведения экспертных исследований знания из одновременно нескольких научных отраслей. В теории судебно-экспертной деятельности также зародилось и в настоящее время активно развивается такое направление, как интеграционная экспертиза, под которой понимается экспертиза, назначаемая для решения вопросов с применением различных методов исследования из смежных (пограничных) специальных знаний. Как отмечает Ф. Г. Аминев, интеграционная экспертиза представляет собой следующий шаг (уровень) по взаимопро-

58

никновению (интеграции) научных знаний по сравнению с комплексной судебной экспертизой, хотя на практике они зачастую именуются комплексными экспертизами [7, с. 122–127] согласно действующему уголовно-процессуальному законодательству. Вместе с тем весьма неоднозначным является трактовка комплексной судебной экспертизы, предусмотренная ч. 1 ст. 201 УПК РФ. Названная норма связывает проведение комплексной экспертизы, во-первых, с участием группы экспертов, во-вторых, с наличием у них знаний в различных сферах, необходимых для ответов на поставленные вопросы. Развивая это положение, в ч. 2 ст. 201 УПК РФ излагается требование к формулировке заключения экспертов, участвующих в проведении комплексной экспертизы: в части конкретизации вида и объема исследований, проводимых каждым членом комиссии, установления им конкретных фактов и формулирования конкретных выводов, персонализации ответственности за те фрагменты (этапы, выводы) исследования, к которым пришел конкретно каждый из экспертов. В то же время сложившийся подход к комплексной судебной экспертизе как к экспертизе, проводимой несколькими экспертами (то есть как к специфической разновидности комиссионной экспертизы) не является общепризнанным, что очевидно, исходя не только из материалов следственно-судебной практики, но и разъяснений высшего судебного органа. Так, например, не является редкостью, когда изначально обозначенная как комплексная судебная экспертиза с обращением к знаниям в сфере, например, почерковедения и документоведения, либо психологии и лингвистики и т. п. в судебно-экспертном учреждении фактически разделяется на соответственно две экспертизы, проводимые единолично экспертами, обладающими знаниями из указанных двух или более областей. Такой подход может быть продиктован достаточно свободным толкованием ч. 2 ст. 199 УПК РФ, согласно которой руководитель экспертного учреждения, получив постановление о назначении экспертизы и необходимые для этого материалы, вправе поручить ее проведение одному или нескольким экспертам из числа сотрудников учреждения, а также действием различных ведомственных и локальных актов, регулирую-

Философия права, 2019, № 2 (89)

щих организацию деятельности сотрудников экспертного учреждения. Однако подзаконные акты не должны противоречить требованиям уголовно-процессуального закона. Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 21 декабря 2010 года № 28 «О судебной экспертизе по уголовным делам» весьма интересно сформулировал содержание пункта 12. Признавая комплексную экспертизу как разновидность исследования, которое выходит за пределы компетенции одного эксперта или комиссии экспертов, а потому проводится несколькими экспертами на основе использования ими разных (по направлению) специальных знаний, высший судебный орган требует от экспертов составления общего заключения, разрешая вместе с тем подписать каждому из членов экспертной комиссии ту часть заключения, которая фиксирует процесс и результаты лично выполненных им исследований. Однако в то же время указанное постановление Пленума Верховного Суда РФ пусть неоднозначно, но допускает возможность проведения комплексного экспертного исследования одним экспертом, если он обладает достаточными знаниями, необходимыми для комплексного исследования. В этом случае эксперт вправе дать единое заключение от своего имени по всем исследуемым им вопросам и, соответственно, он несет в полном объеме персональную ответственность за данное заключение. Практика свидетельствует о том, что проведение комплексных судебных экспертиз одним экспертом является достаточно распространенным явлением. Например, в процессе расследования преступных нарушений правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств нередко назначаются комплексные судебные экспертизы с обращением одновременно к автотехническим, металловедческим и трасологическим знаниям, которые выполняются одним судебным экспертом. Действительно, если эксперт обладает специальными знаниями в двух или нескольких областях, в связи с обращением к которым назначается и проводится комплексное исследование, имеет документально подтвержденную специальную подготовку и допуск к производству соответствующих видов экспертиз, то объективно он способен дать квалифицированное экспертное заключение по всем пред-

ставленным вопросам. Смысл назначения и проведения комплексной судебной экспертизы, прежде всего, заключается в обращении именно к специальным знаниям из нескольких отраслей науки, а не в обращении одновременно к нескольким компетентным лицам для получения коллегиального и объективного заключения. Или наоборот, обращение при назначении комплексной судебной экспертизы к двум или нескольким судебным экспертам продиктовано не столько соображениями обеспечения коллегиальности (как залога объективности) исследования, сколько реальной потребностью использования соответствующих различных направлений научного знания. Таким образом, объективно судебный эксперт, обладающий документально подтвержденной компетентностью в двух или нескольких сферах знания по существу разрешаемых вопросов, способен по результатам исследования дать квалифицированное заключение, что активно подтверждают материалы судебно-следственной практики. В то же время такой подход, хотя и верен по своей сути, он не вполне соответствует представлениям о комплексной судебной экспертизе как об исследовании, проводимом группой экспертов, то есть фактически как о специфической разновидности комиссионной экспертизы, изложенным в ст. 201 УПК РФ. Факт выполнения одним экспертом комплексной экспертизы может быть оспорен заинтересованными лицами с точки зрения сомнений в допустимости полученного доказательства, и тогда даже при обладании экспертом достаточной компетентностью в сфере соответствующих знаний есть реальная вероятность того, что данное заключение окажется в числе недопустимых доказательств, исходя из формального трактования уголовно-процессуальных норм. Учитывая вышеизложенное, полагаем, что ст. 201 УПК РФ могла бы быть дополнена официальным разъяснением о том, что производство комплексной экспертизы возможно как группой экспертов, обладающих специальными знаниями в соответствующих сферах науки, так и одним экспертом при условии документально подтвержденного в надлежащем порядке обладания им специальными знаниями во всех сферах, необходимых для проведения данной комплексной экспертизы.

Философия права, 2019, № 2 (89)

59

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ Литература

Bibliography

1. Шапиро Л. Г. Правовое регулирование института специальных знаний в уголовном судопроизводстве: проблемы и возможные пути их решения // Правовая политика и правовая жизнь. 2016. № 4. 2. Варданян Г. А. Особенности использования специальных знаний в сфере судебного документоведения при расследовании преступлений, связанных с теневым фармацевтическим рынком // Криминалистика: актуальные вопросы теории и практики: сборник научных трудов участников Международной научнопрактической конференции. Ростов н/Д, 2018. 3. Варданян Г. А. Актуальные проблемы использования специальных химических, фармацевтических, фармакологических и медицинских знаний для установления обстоятельств совершения преступлений, связанных с теневым фармацевтическим рынком // Криминалистика: актуальные вопросы теории и практики: сборник трудов участников XII Всероссийской научно-практической конференции. Ростов н/Д, 2015. 4. Семенченко П. И., Айвазова О. В. Особенности проведения экспертного исследования при установлении факта эксплуатации автомобиля с шинами, не соответствующими по размеру конструкции модели автотранспортного средства, как причины дорожно-транспортного происшествия // Юристъ-Правоведъ. 2015. № 2 (69). 5. Коновалов С. И., Соболь А. В. Процессуальный статус эксперта по УПК РФ: современное состояние и возможные направления совершенствования // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2012. № 2-2. 6. Аминев Ф. Г. Проблемные вопросы, возникающие при назначении новых родов и видов судебных экспертиз // Судебная экспертиза. 2018. № 2 (54). 7. Аминев Ф. Г. Об интеграции специальных знаний в судебной экспертизе // Современные проблемы отечественной криминалистики и перспективы ее развития: сборник научных статей по материалам Всероссийской научнопрактической конференции (с международным участием), посвященной 20-летию кафедры криминалистики / отв. ред. Г. М. Меретуков. Краснодар, 2019.

1. Shapiro L. G. Legal regulation of the institute of special knowledge in criminal proceedings: problems and possible solutions // Legal policy and legal life. 2016. № 4. 2. Vardanyan G. A. Features of the use of special knowledge in the field of judicial documentation in the investigation of crimes related to the shadow pharmaceutical market // Criminalistics: topical issues of theory and practice: сollection of scientific papers of the participants of the International scientific-practical conference. Rostov-on-Don, 2018. 3. Vardanyan G. A. Actual problems of using special chemical, pharmaceutical, pharmacological and medical knowledge to establish the circumstances of committing crimes related to the shadow pharmaceutical market // Criminalistics: actual issues of theory and practice: proceedings of the XII All-Russian scientific and practical conference. Rostov-on-Don, 2015. 4. Semenchenko P. I., Aivazova O. V. Peculiarities of the expert study, when it is determined that the operation of the vehicle with tires that do not match in size the construction of model vehicles as a cause of road accidents // Jurist-Pravoved. 2015. № 2 (69). 5. Konovalov S. I., Sobol A. V. Procedural status of the expert in the criminal procedure code of the Russian Federation: current status and possible directions of improvement // Izvestiya of Tula state University. Economic and legal sciences. 2012. № 2-2. 6. Aminev F. G. Problematic issues arising in the appointment of new genera and types of forensic examinations // Forensic examination. 2018. № 2 (54). 7. Aminev F. G. On the integration of special knowledge in forensic examination // Modern problems of domestic criminology and prospects of its development: сollection of scientific articles on the materials of the Аll-Russian scientific-practical conference (with international participation), dedicated to the 20th anniversary of the department of criminology / executive ed. G. M. Meretukov. Krasnodar, 2019.

60

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 343.9.02 ÁÁÊ 67.51

Çóáåíêî Âèêòîð Âèêòîðîâè÷ Zubenko Viktor Viktorovich начальник Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России кандидат социологических наук. Head of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Sociology. Е-mail: [email protected]

Òèøêèí Äìèòðèé Íèêîëàåâè÷ Tishkin Dmitry Nikolaevich заместитель начальника кафедры тактико-специальной подготовки Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Deputy Head of the Department of Tactical and Special Training of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. Е-mail: [email protected]

Øóâàëîâ Àëåêñàíäð Ïàâëîâè÷ Shuvalov Alexander Pavlovich старший преподаватель кафедры тактико-специальной подготовки Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Senior Lecturer of the Department of Tactical and Special Training of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. Е-mail: [email protected]

ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÈÍÑÒÈÒÓÖÈÎÍÀËÜÍÛÉ ÏÎÄÕÎÄ Ê ÏÐÈÍßÒÈÞ ÏÎËÈÒÈ×ÅÑÊÈÕ ÐÅØÅÍÈÉ Â ÑÔÅÐÅ ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÔÅÄÅÐÀÖÈÈ ÐÀÇËÈ×ÍÛÌ ÔÎÐÌÀÌ ÎÐÃÀÍÈÇÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ Â ÑÈÑÒÅÌÅ ÌÅÆÄÓÍÀÐÎÄÍÛÕ ÎÒÍÎØÅÍÈÉ The historical-institutional approach to political decision-making in the sphere of counteraction of the Russian Federation to various forms of organized crime in international relations В статье анализируются методы противодействия специфичным формам организованной преступности в системе современных международных отношений, а также деятельность организаций, осуществляющих борьбу с ней в целях обеспечения национальной безопасности России и мирового сообщества. Авторами предлагаются определенные мероприятия по оптимизации государственной политики в указанной сфере. Ключевые слова: государственная политика, политические решения, организованная преступность, международная (транснациональная) организованная преступность, национальная безопасность, Североатлантический альянс (НАТО), геополитическое противостояние, международные отношения.

Организованная преступность, зародившись еще в Античности, эволюционируя вместе с развитием государства и его институтов

The article analyzes the methods of counteraction to various forms of organized crime in the system of modern international relations, as well as organizations fighting it in order to ensure the national security of Russia and the world community. The authors propose certain measures to optimize public policy in this sphere. Keywords: public policy, politicsl decisions, organized crime, international (transnational) organized crime, national security, North Atlantic Alliance (NATO), geopolitical confrontation, international relations.

на протяжении множества веков, является источником негативных процессов, подрывающих социально-политическую стабильность в

Философия права, 2019, № 2 (89)

61

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ обществе, а иногда и ставящих под угрозу су- ними и проведены некоторые аналогии. Такществование самого государства. Деструктив- же следует обратить внимание на специфичный характер этого негативного социально-по- ный подход к пониманию форм организованлитического феномена требует от правящих ной преступности, рассматривая их не стольэлит той или иной страны принятия оптималь- ко со стороны общепринятых уголовно-праных (упреждающих) политических решений, вовых норм, сколько с позиции влияния на опирающихся на системный анализ всех извест- политические процессы и одновременно станых исторических аспектов, минимизируя (ней- новления инструментом в геополитическом трализуя) угрозы для национальной безопасно- противостоянии. сти этих стран. Отдельные очаги организованДля правильного понимания международной преступности, обладающие своеобразной ных процессов, связанных с противодействинациональной и географической специфично- ем организованной преступности, обратимся к стью, свойственны любому государству, а в свя- следующему факту. Идея создания международзи с их постоянной эволюцией и распростране- ных организаций с целью предупреждения нием по миру уже в XX веке ученые-юристы войн, а также формирования принципов мирначинают оперировать таким понятием, как ного решения конфликтов принадлежит Иере«международная преступная деятельность». мию (Джереми) Бентаму (1748–1832), фактиМногие исследователи склонны представ- чески предопределившему создание Лиги Налять организованную преступность как неотъ- ций и Организации Объединенных Наций. емлемую принадлежность государственности с На доктринальном уровне значительный момента появления и существования самого вклад в идеи международного правосудия государства. В научных кругах существует мно- сделан русским юристом-международником жество дефиниций, раскрывающих отличитель- Л. А. Камаровским (1846–1912), который в своные признаки организованной преступности, но ем труде отмечал, что вопрос международной оптимальной, учитывающей множество аспек- юстиции есть вопрос лишь времени, «не только тов, кроме юридического и социально-поли- теоретические принципы, но и практические вытического, представляется следующая: «слож- нудят государство вступить на путь его осущеная система организованных преступных фор- ствления» [3, с. 103], а путь ее развития пролемирований, занимающихся преступной дея- гает от создания общего международного судебтельностью широкого масштаба, создающая и ного органа к последующему созданию специаэффективно использующая собственные пре- лизированных международных судов. ступные структуры, выполняющие управленчеПервым международным органом, объеские и другие функции, а также структуры го- динявшим различные государства в борьбе за сударства и гражданского общества» [1, с. 102]. мир, стала Лига Наций (1919–1946), которая Борьба с организованной преступностью как международная организация имела вози ее разновидностью – транснациональной можность существенно влиять на междуна(международной) организованной преступно- родные отношения и минимизировать опасстью – малоэффективна и практически теря- ность возникновения войн. В Совет Лиги ет всякий смысл, если проводить ее в преде- Наций входили постоянные члены: Франция, лах одного государства. Глобализационные Великобритания, Италия и Япония, а также процессы социально-экономического разви- четыре периодически сменяемых участника. тия в результате ведут к глобализации орга- Негативным аспектом в деятельности этой орнизованной преступности, «делая ее все бо- ганизации являлся тот факт, что США, нахолее изощренной, организованной и трансна- дясь у истоков, так и не стали ее членом, циональной» [2, с. 5]. а СССР участвовал в ее работе лишь с 1934 Правильный стратегический вектор разви- по 1939 год, когда в связи с Советско-финтия государства можно задать только на осно- ской войной, в ходе которой Советский Союз, ве системных аналитических выкладок миро- отстаивая свои геополитические интересы, вых и локальных исторических событий, по- был из нее исключен. этому авторами в базис исследования заложеКлючевые решения о создании нового мены достоверные исторические факты, установ- ждународного механизма поддержания межлены причинно-следственные связи между дународного мира и безопасности (ООН), за-

62

Философия права, 2019, № 2 (89)

кладка нового фундамента послевоенного мироустройства были приняты по результатам Московской, Тегеранской и Ялтинской (Крымской) мирных конференций объединенными усилиями стран, разгромивших нацизм. ООН стала вновь созданной организацией и основной ареной международного взаимодействия и сотрудничества, а ее Устав – новым этапом в развитии международного права, имея целью упрочение позиций мира на планете Земля и подавление проявлений агрессивности, стимулируя дружественно-добрососедские отношения между нациями и народностями, а также закрепляя основополагающие принципы: «уважение основных свобод и прав человека; самоопределение народов и их равноправие; суверенитет членов ООН; разрешение международных споров исключительно мирным путем; отказ от применения в международных отношениях силовых угроз; невмешательство во внутреннюю политику любого государства; а самое главное – территориальная целостность государств» [4]. Таким образом, ООН с момента своего создания стала обладать гораздо большими полномочиями и инструментами для поддержания глобальной стабильности, чем Лига Наций. На современном отрезке истории, как и с даты своего зарождения, ООН рассматривает уголовную, организованную и транснациональную организованную преступность как одну из реальных угроз человеческой цивилизации, ее правам, базису государственности, направляя свою деятельность на реализацию глобальных мер противодействия ей. 1990 год был ознаменован тем, что на VIII Конгрессе ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями (г. Гавана, Куба) сформулированы стратегические направления борьбы с организованной преступностью, а Конвенция ООН от 15.11.2000 против международной организованной преступности в п. 2 ст. 3 юридически закрепила дефиницию международного преступления, выделив его характерные отличительные признаки: «совершение его более чем в одном государстве; в одном государстве, однако значительная его часть (подготовка, планирование, руководство или контроль) происходит в ином государстве; в одном государстве, однако с участием организованной преступной группы, чья преступная деятельность осуществляется бо-

лее чем в одном государстве; в одном государстве, однако существенные его последствия наступают в ином государстве» [5]. Анализируя документы и деятельность ООН, можно говорить о системности, «выражающейся в выработке конкретных стратегий, относящих к наиболее опасным видам преступности, обозначенных по ее терминологии как “вызовы и угрозы человечеству”, терроризм и транснациональную организованную преступность» [6]. В этой связи в пункте 43 «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» четко задекларировано, что коррупция, деятельность специальных служб и организаций иностранных государств, наносящая ущерб российским интересам, а также функционирование преступных организаций, включая транснациональные, причислены к «основным угрозам государственной и общественной безопасности» [7]. Политически отточенное и весомое заявление сделано в 2015 году начальником российской военной разведки, который отметил, что действия Запада и Вашингтона порождают существенные проблемы в различных мировых регионах, тесно связаны с терроризмом, экстремизмом и наркоторговлей, фактически превращая международный терроризм, прикрывающийся лозунгом борьбы за «чистый ислам», в разновидность транснациональной преступности [8]. По мнению ряда исследователей, именно это сращивание террористических организаций с организованной преступностью приводит данное явление к стремительному разрастанию до размеров, опасных для мирового сообщества, превращающих его в «инструментарий геополитического противостояния» [9, с. 68]. В этой связи чрезвычайно актуально на повестке встречи лидеров БРИКС 18.11.2018 Президентом РФ В. В. Путиным озвучена тема о недопустимости в борьбе с международными террористическими группировками двойных стандартов и тем более «заигрывания» с использованием их для достижения геополитических целей [10]. Представляется актуальным и доклад нового главы военной разведки И. О. Костюкова (начальник Главного разведывательного управления Генштаба ВС РФ в рамках VIII Московской конференции MCIS-2019, осве-

Философия права, 2019, № 2 (89)

63

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ тившей взятие агрессивного курса на стремительное продвижение американских интересов во всех регионах планеты, преследуя основными целями осложнение взаимодействия в рамках БРИКС, а также двусторонних связей РФ с государствами Западного полушария, добиваясь тотального контроля над всеми политическими и социально-экономическими процессами; реализацию в различных регионах планеты отточенных за последние десятилетия технологий «цветных революций» [11]. Во главе сотрудничества международного уровня в структуре ООН по противодействию организованной преступности, международному терроризму и незаконному обороту наркотиков находится Управление по наркотикам и преступности. В свою очередь, Комиссия по предупреждению преступности и уголовному правосудию (ЭКОСОС ООН) осуществляет разработку оптимальных управленческих принципов в сфере профилактики и предупреждения преступности, а также контролирующих функций за ходом реализации программ ООН в данном сегменте. В русле исследуемой проблематики примечателен 1923 год, когда в городе Вене (Австрия) была создана Международная комиссия криминальной полиции, функционирующая до 1939 года, а с 1956 года после утверждения обновленного Устава официально переименованная в Интерпол. В наши дни Интерпол представляет собой основного координатора международного сотрудничества в изучаемой сфере и является самой крупной организацией правоохранительных органов, включающей представителей 194 государств мира (вторая по численности международная организация после ООН). Днем образования российского НЦБ Интерпола считается 27.09.1990, когда Советский Союз становится ее членом, а с 1991 года в структуре МВД СССР начинает действовать Национальное центральное бюро Интерпола, прошедшее процедуру правопреемственности и существующее по сей день [12]. Исторические аспекты неисчерпаемы для системных аналитиков, поэтому необходимо отметить, что критическая оценка деятельности этой международной организации в советском прошлом (вступление в Интерпол накануне крушения СССР и фактически игнорирование ее деятельности с 1923 по 1990 годы)

64

и в настоящее время имеет под собой множество оснований (главенствующим является нелегитимное принятие решений, руководствуясь национальными интересами наших геополитических противников), но тем не менее современный этап международных отношений требует продолжения всестороннего сотрудничества в различных сферах (оптимизируя его до уровня обеспечения национальной безопасности России), а в частности, борьбы с организованной преступностью во всех ее проявлениях. Фактом, подтверждающим существование политики двойных стандартов со стороны США и их союзников по отношению к РФ, служит избрание 21.11.2018 новым президентом Интерпола представителя Южной Кореи Ким Чон Ян вместо являющегося фаворитом на выборах генерал-майора полиции А. В. Прокопчука (с 2016 года вице-президент этой организации). Такое решение было пролоббировано заявлениями украинских чиновников о готовности Украины оставить членство в Интерполе в случае, если руководителем организации останется российский представитель, и опубликованием сенаторами США открытого письма с просьбой не выбирать А. В. Прокопчука на эту должность, продемонстрировав в очередной раз акт нарушения норм международного права. Примечательны и другие факты, когда представители штаб-квартиры Интерпола (г. Лион) безосновательно не соглашаются с нашими доводами, признавая запросы РФ о розыске обвиняемых не соответствующими положениям и правилам, придерживаясь вектора антироссийской кампании и фактически поддерживая «политическую дискриминацию» России [13]. Помимо указанных организаций, на сегодняшний день апробированы международные структуры и не входящие в ООН, в рамках которых множество государств осуществляют сотрудничество в сфере борьбы с транснациональной организованной преступностью, препятствующей распространению преступной идеологии. В их числе необходимо упомянуть ФАТФ (Financial Action Task Force – учреждена в ходе Парижской встречи G7 в июле 1989 года при участии Европейской комиссии ) [14], БКБОП (создано 24.09.1993 на основании Решения Совета глав правительств СНГ) [15] и некоторые другие.

Философия права, 2019, № 2 (89)

При всей очевидности опасности новых проявлений транснациональной организованной преступности, усилия ряда государств выглядят весьма сомнительными, неадекватными складывающейся обстановке и комплексно не рассматривающимися, что приводит к невозможности принятия эффективных национальных мер политического характера в области предупреждения преступности и не позволяет сформировать целостную систему предупреждения новейших форм транснациональной организованной преступности и борьбы с ней на мировом уровне. Россия, опираясь на особое значение локального (регионального) подхода и двустороннего сотрудничества в борьбе с организованной преступностью, учитывая стремительную оптимизацию своего положения на геополитической шахматной доске и смещение вектора международной политики в сторону многополярности, осознает, что эффективные отношения между государствами должны осуществляться не только на основе международных (на базе ООН), но и локальных договоров. Примером может служить деятельность Шанхайской организации сотрудничества (ШОС – межправительственная международная организация, созданная в 2001 году в Шанхае лидерами России, Китая, Киргизии, Таджикистана, Казахстана, и Узбекистана), Европола (правоохранительное агентство Европейского союза), Центрально-Азиатского регионального информационно-координационного центра (ЦАРИКЦ – межгосударственный орган по координации усилий компетентных органов государств-участников в противодействии транснациональной наркопреступности, созданный Россией, Казахстаном, Азербайджаном, Туркменистаном, Кыргызстаном, Таджикистаном и Узбекистаном) [16] и другие. Эффективным примером локального вклада в борьбу с транснациональной организованной преступностью послужил саммит ШОС в городе Уфе (июль 2015 года), расставивший приоритеты в сфере обеспечения региональной безопасности и обозначивший основополагающие направления своего функционирования: обеспечение международной информационной безопасности, отмывание денег, совместная борьба с незаконной миграцией и торговлей «живым товаром», укрепление безопасности границ, противодействие незаконно-

му обороту наркотиков, оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ, ядерных и радиоактивных материалов, терроризму, экстремизму и сепаратизму, а также международной организованной преступности, экономическим преступлениям и коррупции [17]. Анализируя историче ский отре зок с 24.10.1945 (дата создания ООН) по настоящее время, можно с полной уверенностью заключить, что появление этой новой и на первый взгляд эффективной международной организации не смогло обеспечить желаемую международную стабильность. В этой связи необходимо упомянуть о НАТО – военный альянс стран Запада во главе с США, созданный 04.04.1949 и именуемый как Организация Североатлантического договора. Несмотря на то, что изначально этот военно-политический союз создавался США для проведения военных операций против СССР и созданной в ответ Организации Варшавского договора, которые прекратили свое существование в 1991 году, он и по сей день продолжает действовать, значительно продвигаясь на восток, являясь при этом реальной угрозой безопасности России. Глобально и системно анализируя функционирование этого военно-политического альянса, трудно не согласиться с мнением авторитетного эксперта Л. П. Шевцова (российский военачальник с 1995 по 1997 годы, являвшийся представителем РФ в главном командовании ОВС НАТО в Европе), который назвал НАТО организованной преступной группировкой (фактически признав разновидностью транснациональной организованной преступности), уточнив при этом, что каждый член организации должен быть готов к агрессивным действиям любого характера, начиная от бомбардировок и заканчивая убийствами и актами подлости в отношении любого государства в угоду и по команде Вашингтона. Руководителей государств, собирающихся стать членом или входящих в Североатлантический альянс, Л. П. Шевцов призвал к осознанию того, что с членством в нем полностью утрачивается независимость. Экспертом особо отмечено, что между НАТО и Евросоюзом отсутствует разница, так как они действуют в унисон за монополярный мировой порядок при гегемонии США под знаменем демократии, взращивая при этом фашизм и поддерживая нацистские режимы, а фактически подражая и копируя гитле-

Философия права, 2019, № 2 (89)

65

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ризм, но забывая о неминуемой уголовной от- развития современной России наиболее подветственности руководства этих ОПГ и госу- держиваются российской элитой. В большиндарств, участвовавших в бомбардировках стве своем они отдают предпочтение укрепЮгославии, за совершенный геноцид сербов лению геополитической безопасности и суве(в целях неотвратимости наказания, иниции- ренитета: 64 % – Ростовская область; 62 % – рование создания суда, подобного Нюрнберг- Московская область, 64 % – Краснодарский скому) [18]. край, 54 % – Ставропольский край, 46,2 % – В этой связи известный геополитик Л. Г. Ива- Архангельская область, 52,4 % – Астраханшов, опираясь на системный анализ истори- ская область, 72 % – Волгоградская область, ческих событий при раскрытии сущности за- 56,1 % – Кабардино-Балкарская Республика, падной цивилизации, точно подмечает, что в 36,1 % – Камчатский край, 30,5 % – Карачаеней полностью отсутствуют «бескорыстное во-Черкесская Республика, 48,3 % – Респубслужение прогрессу и всеобщему развитию, лика Коми, 64 % – Курганская область, 55 % – а преобладают интриги, заговоры, инквизи- Республика Карелия, 37 % – Саратовская обции, беспредельная жестокость, тайные сооб- ласть, 68 % – Республика Северная Осетия-Алащества, войны, сплошная ложь и вселенская ния, 48 % – Свердловская область, 34 % – Смонесправедливость» [19, с. 21], а истинной стра- ленская область, 70 % – Тамбовская область, тегической целью является сохранение власти 22,37 % – Республика Татарстан, 51,7 % – и обогащение. Тульская область, 33 % – Ульяновская обУпоминая слово «демократия» в американ- ласть, 34 % – Челябинская область. ской понятийной системе координат, сразу приТаким образом, приведенное социологичеходит на ум меткое замечание, применимое к ское исследование подтверждает факт консонашим англосаксонским «партнерам», при- лидации значительного числа элиты на позинадлежащее стратегу с геополитическим ции укрепления геополитической безопасномышлением И. В. Сталину: «Я всегда думал, сти и суверенитета РФ, что, несомненно, должчто демократия – это власть народа, но вот но сказаться на векторе государственной потоварищ Рузвельт мне доходчиво объяснил, литики, направленной на противодействие что демократия – это власть американского организованной преступности, особенно в ее народа» [20, с. 236]. К сожалению, и по сей специфичных формах. день в различных регионах планеты можно наСША и Великобританией практически не блюдать насильственное насаждение демокра- скрываются факты того, что, наряду с нарушетии войсками НАТО во главе с США, руково- нием внутренней безопасности различных стран, дствующимися собственными геополитически- активно протекает процесс разрушения междуми интересами, пренебрегая Уставом ООН. народного права. А ведь на сегодняшний день Для правильной расстановки акцентов вос- этот институт практически в одиночку обеспепользуемся результатами социологического ис- чивает на международной арене безопасность следования, проведенного по инициативе различных государств путем определения четко Южно-Российского института управления – обозначенных и предельно ясных правил полифилиала Российской академии народного хозяй- тической игры, «но как только англосаксы поства и государственной службы при Президен- считали себя сильнейшим игроком на планете, те Российской Федерации, посвященного реак- международное право сразу стало для них лишции российской элиты на вызовы современно- ним и ненужным» [20, с. 227], а руководствуютго мира. Проблемное поле исследования обу- ся они теперь «кодексом» грубой силы, о чем словливалось проблемами РФ как государства, свидетельствует удар по Ираку без санкции ООН длительный период находящегося под гнетом и множество других фактов. Чего только стоят оголтелой русофобии и различного рода санк- слова кандидата в президенты США М. Ромни, ций, а, главное, необходимостью ее правящей произнесенные им в 2012 году: «Мы разрушили элиты решать не столько вопросы жизнедея- СССР, разрушим и Россию. Наша задача – зательности, сколько сохранения самой государ- ставить Россию пожирать себя изнутри, внося ственности [21]. смуту и раздор в общество этой страны» [22]. Показательны ответы экспертов на вопрос Учитывая идеологический вектор их прао том, какие направления геополитического вящей элиты, от США и НАТО необходимо

66

Философия права, 2019, № 2 (89)

ожидать применения уже апробированных во многих точках планеты технологий гибридных войн, а также отточенных и постоянно совершенствующихся моделей «цветных революций», поскольку эти действия латентны, не подпадают под международные запреты, а вероятность привлечения к ответственности за их совершение практически сведена к нулю. Эффективное противодействие подобным стратегиям и технологиям, безусловно, имея статус государственного дела, в то же время требует мобилизации всего социума, специальных служб и армии (в первую очередь ФСБ и МВД, наделенных правом на осуществление оперативнорозыскной деятельности, а затем Росгвардии, и только при необходимости Вооруженных Сил РФ), информационной и кадровой политики, базирующейся на патриотическом воспитании населения Российской Федерации. При этом одна из главнейших функций альянса четко отражена в ст. 5 договора НАТО и наделяет его полномочиями «реагировать незамедлительно на вооруженное нападение на любую из стран НАТО и, что самое главное, без предварительных консультаций с Советом Безопасности ООН, т. е. нарушая международное право» [23]. Для правильности оценки происходящего в настоящее время геополитического противостояния обратимся к событиям 1949 года, когда И. В. Сталин в очередной раз продемонстрировал глубину понимания международных отношений и остроту своего стратегического мышления (предвидения). В фундамент успехов дипломатической сферы СССР была, конечно, заложена достоверная разведывательная информация, добытая спецслужбами, дающая возможность упреждать действия потенциального противника, а также правильная расстановка стратегических сил (военные базы в Порккала-Удд на юге Финляндии (вблизи Швеции), Дальнем и Порт-Артуре в Китае, воинская группировка в Австрии) и политическая воля руководителя государства. Для объективности постараемся системно проанализировать хронологию происходящего. Обладая разведданными о вынашивании замыслов по созданию НАТО, а также о планах ядерных ударов по СССР («Клещи», «Жаркий день», «Испепеляющий жар», «Встряска», «Тотальность», «Бойлер», «Чариотир», «Дроп-

шот» и другие), Сталин тем не менее поступает ассиметрично и, отвечая 31.01.1949 на вопросы директора европейского филиала агентства INS (США) Кингсбэри Смита, он заявил о готовности рассмотрения вопроса о совместной с правительственными кругами США декларации, закрепляющей намерения не прибегать к войне против друг друга, однако, США проигнорировали эту инициативу [24]. В марте 1949 года на совещании глав европейских стран соцлагеря (за исключением Югославии) руководитель советского государства сделал заявление о том, что в случае возникновения НАТО, ответного создания социалистического военного альянса не произойдет, так как этим «усугубится раскол Европы, в чем Черчилль итак нас лживо обвиняет. С НАТО или отдельными ее странами надо будет добиваться договоров о ненападении… А отвечать таким же блоком – значит помогать провоцировать “интернациональную” войну с СССР и его союзниками» [24]. В апреле 1949 года создана Организация Североатлантического договора (НАТО), то есть намного (более 6 лет) раньше Варшавского блока, изначально свидетельствуя об ее агрессивных и милитаристских тенденциях. В СССР 29 августа 1949 года успешно проведено первое ядерное испытание. Этот факт лишь подтверждает, что наше государство осуществляло ответные (защитные) действия, так как до этой даты США являлись монополистом в области ядерного оружия, необоснованно применив его в Японии как фактор устрашения, адресуемый всему миру, а, в первую очередь, Советскому Союзу. Таким образом, поступив ассиметрично, И. В. Сталин стратегически переиграл НАТО, так как нашими союзниками стали КНР и несоциалистическая Финляндия, принеся такие успехи советской дипломатии, которые сказываются и поныне, выражаясь прежде всего в том, что многие страны, имеющие ключевое значение для безопасности СССР и его европейских союзников, длительное время остаются вне альянса: Финляндия, Швеция, Австрия, Швейцария, Ирландия. Лишь только 14.05.1955, более чем через два года после смерти И. В. Сталина, вопреки его геополитической концепции, была создана Организации Варшавского договора.

Философия права, 2019, № 2 (89)

67

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ Руководителем СССР Н. С. Хрущевым за время его правления с 1953 по 1964 годы во взаимоотношениях с НАТО было допущено множество грубейших стратегических просчетов (1955 – вывод Советских войск из Австрии; 1956 – вывод советских военных баз из Порккала-Удд на юге Финляндии, а также из Дальнего и Порт-Артура в Китае; 1956 – критика политики И. В. Сталина на ХХ съезде КПСС, наметившая в связи с этим раскол отношений с Китаем, переросший в 1969 году в вооруженный конфликт), тем самым заложена основа ползучей экспансии США и НАТО к границам Советского Союза, а с 1991 года и РФ. Послевоенная история человечества показала, что государства (особенно США и члены НАТО), с целью защиты своих узконациональных интересов, склонялись к действиям военно-политического характера, которые стали причиной многочисленных локальных войн, а иногда превращались в кризисы глобального, мирового масштаба (Вьетнам, Ирак, Югославия, Афганистан, Ливия, Сирия и так далее), пренебрегая, а иногда и явно нарушая нормы и принципы международного права, закрепленные в Уставе ООН. Исторический экскурс позволяет нам аргументировать специфичный подход к пониманию форм организованной преступности, рассматривая их с позиции влияния на политические процессы. Таким образом, можно представить логический ряд в следующем виде: наличие преимущественно организованной преступности во всех странах мира; постепенное разрастание организованной преступности до транснационального уровня и появление международной организованной преступности; сращивание террористических организаций с организованной преступностью превращает это

явление в разновидность транснациональной организованной преступности и одновременно в инструментарий геополитического противостояния; создание особой легитимной международной организации (НАТО), по сути являющейся трансформером транснациональной организованной преступности, только более глобального порядка. Резюмируя сказанное, приходим к выводу о том, что для обеспечения национальной безопасности РФ при противодействии специфичным формам организованной преступности в системе современных международных отношений необходимы следующие мероприятия: локализовать отношения международного уровня, «развивая взаимодействие спецслужб, используя платформу» не только ООН, но и «ШОС, БРИКС, СНГ и другие» [25, с. 13]; «в целях оптимизации структуры управления и повышения эффективности работы силовых ведомств...направить вектор государственной политики на реформирование правоохранительной системы РФ», максимально приблизив ее к структуре образца СССР конца 80-х годов, доказавшей свою функциональность, приняв за возможную модель объединения «на платформе ФСБ таких отдельных ведомств как СВР, ФСО и Росфинмониторинг, возвращения в МВД самостоятельной (центрального подчинения) структуры по борьбе с ОП, т. е. к уже апробированным моделям управления силовым блоком, позволяющим системно и реально осуществлять борьбу с организованным криминалом» [26, с. 131]; максимально мобилизовать усилия всего социума и силового блока, обеспечивая эффективную информационную и кадровую политику, базирующуюся на патриотическом воспитании населения РФ.

Литература

Bibliography

1. Тишкин Д. Н. Организованная преступность в России в контексте национальной безопасности: монография / под ред. П. С. Самыгина. М., 2016. 2. Овчинский В. С. XXI век против мафии: криминальная глобализация и Конвенция ООН против транснациональной организованной преступности. М., 2001. 3. Камаровский Л. А. О международном суде. М., 2007.

1. Tishkin D. N. Organized crime in Russia in the context of national security: monograph / ed. by P. S. Samygin. Moscow, 2016. 2. Ovchinsky V. S. XXI century against the mafia: criminal globalization and the UN Convention against transnational organized crime. Moscow, 2001. 3. Kamarovsky L. A. On the international court. Moscow, 2007. 4. Charter of the United Nations (adopted in

68

Философия права, 2019, № 2 (89)

4. Устав Организации Объединенных Наций (принят в г. Сан-Франциско 26.06.1945). URL: http://www.conventions.ru/view_base.php?id=1513. 5. Конвенция против транснациональной организованной преступности (принята в г. НьюЙорке 15.11.2000). URL: https://base.garant.ru/ 2561303/. 6. Глобальная контртеррористическая стратегия ООН 2006 года, Глобальный план действий ООН по борьбе с торговлей людьми 2010 года. URL: http://www.un.org/ru/documents/index.html. 7. Указ Президента Российской Федерации от 31.12.2015 № 683 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» // Российская газета. 2015. 31 декабря. 8. О терроризме, Америке и ГРУ. Не пора ли нам пора... URL: https://aftershock.news/?q=node/ 310028&full. 9. Зубенко В. В., Тишкин Д. Н., Шувалов А. П. Транснациональная организованная преступность как инструментарий геополитического противостояния // Философия права. 2018. № 2 (85). 10. Встреча лидеров БРИКС. URL: http:// www.kremlin.ru/events/president/transcripts/ statements/59272. 11. О чем говорил начальник ГРУ на MCIS2019. URL: http://realtribune.ru/news/news/1958. 12. Из истории Интерпола. URL: https:// мвд.рф/mvd/structure1/Upravlenija/Nacionalnoe_ centralnoe_bjuro_Interpola/Iz_istorii_Interpola. 13. Глава НЦБ Интерпола: Россия продолжит добиваться привлечения Браудера к уголовной ответственности. URL: https://www.infax.ru/interview/655568. 14. Группа разработки финансовых мер борьбы с отмыванием денег ФАТФ. URL: http:/ /www.fedsfm.ru/activity/fatf. 15. Бюро по координации борьбы с организованной преступностью и иными опасными видами преступлений на территории государств – участников Содружества Независимых Государств. URL: https://мвд.рф/folder/ 1822809. 16. ЦАРИКС – постоянно действующий межгосударственный орган по координации усилий в борьбе с транснациональной наркопреступностью. URL: http://caricc.org/index.php/ru/. 17. Стратегия развития Шанхайской организации сотрудничества до 2025 года. URL: http://sco-russia.ru.

San Francisco 06.26.1945). URL: http://www. conventions.ru/view_base.php?id=1513. 5. Convention against transnational organized crime (adopted in New York on 15.11.2000). URL: https://base.garant.ru/2561303/. 6. UN global counter-terrorism strategy 2006, UN global plan of action to combat trafficking in persons 2010. URL: http://www.un.org/ru/documents/index.html. 7. Presidential Decree of 31.12.2015 № 683 «On the Strategy of the national security of the Russian Federation» // Russian newspaper. 2015. January 31. 8. About terrorism, America and the GRU. It’s time for us to go... URL: https://aftershock.news/ ?q=node/310028&full. 9. Zubenko V. V., Tishkin D. N., Shuvalov A. P. Transnational organized crime as a toolkit of geopolitical confrontation // Philosophy of law. 2018. № 2 (85). 10. Meeting of BRICS leaders. URL: http:// www.kremlin.ru/events/president/transcripts/ statements/59272. 11. What did the head of the GRU talk about at MCIS-2019? URL: http://realtribune.ru/news/ news/1958. 12. From the history of Interpol. URL: https: // mvd.rf/mvd/structure1/Upravlenija/Nacionalnoe_ centralnoe_bjuro_Interpola/Iz_istorii_Interpola. 13. The head of Interpol NCB: Russia will continue to seek to bring Browder to criminal responsibility. URL: https://www.interfax.ru/interview/655568. 14. Group of development of financial measures to combat money laundering FATF. URL: http://www.fedsfm.ru/activity/fatf. 15. The Bureau for the coordination of the fight against organized crime and other dangerous types of crimes in the territories of states parties to the Commonwealth of Independent States. URL: https: //mvd.rf/folder/1822809. 16. CARICC is a permanent intergovernmental body to coordinate efforts in the fight against transnational drug crime. URL: http://caricc.org/ index.php/ru/. 17. The development strategy of the Shanghai Cooperation Organization until 2025. URL: http://sco-russia.ru. 18. Shevtsov L. P. North Atlantic organized criminal group. Order from Washington is not an excuse // Military industrial courier. 2019. Vol. 12 (775). URL: https://vpk-news.ru/articles/.

Философия права, 2019, № 2 (89)

69

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ 18. Шевцов Л. П. Североатлантическая ОПГ. Приказ из Вашингтона не освобождает от ответственности // Военно-промышленный курьер. 2019. Вып. 12 (775). URL: https://vpk-news.ru/ articles/49365. 19. Ивашов Л. Г. Геополитика Русской цивилизации / отв. ред. О. А. Платонов. М., 2015. 20. Стариков Н. В. Война. Чужими руками. М., 2018. 21. Локота О. В., Шутов А. Ю., Еремеев С. Г., Понеделков А. В. и др. Российская элитология: инновационные ответы на вызовы современного мира: информационно-аналитические материалы Третьего Всероссийского элитологического конгресса с международным участием. Ростов н/Д, 2019. 22. Шевцов Л. П. Огонь по штабам «пятой колонны» // Военно-промышленный курьер. 2019. Вып. № 13 (776). URL: vpk-news.ru/articles/49493. 23. НАТО. URL: https://ruxpert.ru/НАТО#cite_note-.D0.9D.D0.B0.D1.82.D0.BE-3. 24. Леонов А. Сталин против НАТО // Военно-промышленный курьер. 2019. Вып. 12 (775). URL: http://trtbanners.mshopper.net/mobileview/ proxy.php/http://vpk-news.ru/articles/49346. 25. Плясов К. А., Тишкин Д. Н. Политикоправовые аспекты борьбы с организованной преступностью и ее коррупционной составляющей как элемент укрепления национальной безопасности современной России // Философия права. 2019. № 1 (88). 26. Тишкин Д. Н. Политические аспекты борьбы с российской организованной преступностью в контексте обеспечения национальной безопасности // Власть. 2019. Т. 27. № 1.

70

19. Ivashov L. G. Geopolitics of the Russian civilization / executive ed. O. A. Platonov. Moscow, 2015. 20. Starikov N. V. War. Other people’s hands. Moscow, 2018. 21. Lokota O. V., Shutov A. Yu., Eremeev S. G., Ponedelkov A. V. and others. Russian elitology: innovative responses to the challenges of the modern world: informational and analytical materials of the third All-Russian elitological congress with international participation. Rostov-on-Don, 2019. 22. Shevtsov L. P. Fire on the headquarters of the «fifth column» // Military industrial courier. 2019. Vol. 13 (776). URL: vpk-news.ru/articles/ 49493. 23. NATO. URL: https://ruxpert.ru/NATO# cite_note-.D0.9D.D0.B0.D1.82.D0.BE-3. 24. Leonov A. Stalin against NATO // Military industrial courier. 2019. Vol. 12 (775). URL: http://trtbanners.mshopper.net/mobileview/ proxy. php/http://vpk-news.ru/articles/49346. 25. Plyasov K. A., Tishkin D. N. Political and legal aspects of the fight against organized crime and its corruption component as an element of strengthening the national security of modern Russia // Philosophy of law. 2019. № 1 (88). 26. Tishkin D. N. Political aspects of the struggle against Russian organized crime in the context of ensuring national security // Power. 2019. Vol. 27. № 1.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 325 (100) ÁÁÊ 67.51

Äåãòÿðåâà Ëþäìèëà Ìèõàéëîâíà Degtyareva Lyudmila Mikhailovna доцент кафедры иностранных языков Ростовского юридического института МВД России кандидат филологических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Foreign Languages of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Philology, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ðåçíèêîâà Àííà Âèêòîðîâíà Reznikova Anna Viktorovna доцент кафедры иностранных языков Ростовского юридического института МВД России кандидат социологических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Foreign Languages of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Sociology, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Î ÑÎÑÒÎßÍÈÈ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ Â ÔÅÄÅÐÀÒÈÂÍÎÉ ÐÅÑÏÓÁËÈÊÅ ÃÅÐÌÀÍÈß Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÕ ÌÈÃÐÀÖÈÎÍÍÛÕ ÏÐÎÖÅÑÑΠOn the state of crime in the Federal Republic of Germany in the context of modern migration processes В статье рассмотрена эволюция миграционного законодательства Федеративной Республики Германия с момента создания государства в 1949 году, а также влияние современных миграционных процессов на уровень преступности в стране.

The article considers the evolution of the migration legislation of Federal Republic of Germany since the state building in 1949, as well as the influence of modern migration processes on the crime level in the country.

Ключевые слова: глобализация, миграция, состояние преступности, Федеральное ведомство криминальной полиции.

Keywords: globalization, migration, state of crime, Federal office of criminal police.

Значительные экономические, политические, этноконфессиональные и социокультурные трансформации, происходящие в последнее время, привели к существенному изменению политической карты мира. Стремление к глобализации, курс на создание многополярного мира затронули многие основополагающие сферы современного миропорядка, что, в свою очередь, привело к стремительным и подчас неконтролируемым геополитическим трансформациям, в полной мере отразившимся в стихийной миграции из слаборазвитых стран в экономически стабильные европейские государства. В начале ХХI века миграция принимает формы нерегулируемых процессов. Новые мигранты уже не стремятся ассимилировать в культуру «новой родины»: они считают лиш-

ним изучать язык, постигать культуру и традиции, следовать законам и обычаям страны-реципиента. Они стремятся не адаптироваться к условиям жизни страны пребывания, а адаптировать условия проживания под себя. В ряде стран нерегулируемые миграционные процессы сегодня представляют угрозу для внутренней безопасности, создавая предпосылки для роста преступности. К таким странам относим и Федеративную Республику Германия (далее – Германия), которая в 2015–2018 годах приняла около полутора миллионов мигрантов [7, c. 2]. В данном контексте весьма актуальным представляется исследование эволюции миграционного законодательства Германии с момента окончания Второй мировой войны до наших дней, а также влияние современных мигра-

Философия права, 2019, № 2 (89)

71

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ ционных процессов на состояние преступ- ниченные права, осуществляли въезд на территорию страны по договору, на определенности в стране. Хронологические рамки исследования объ- ный промежуток времени и закреплялись за ясняются прежде всего историей самого госу- определенным работодателем. По истечении дарства (ФРГ была создана в 1949 году), а так- предписанного срока пребывания на территоже развитием германского миграционного за- рии принимающей страны мигранты-гастарконодательства, эволюцией взглядов лидеров байтеры обязывались выехать за ее пределы и государства и общества на миграционные про- возвратиться на этническую родину. Во второй половине XX века в Германии цессы в стране и мире. Основы миграционного законодательст- насчитывалось около 14 млн мигрантов, бова государства были заложены в Основном лее 3 млн из которых, ассимилировав, в дальзаконе страны, принятом в 1949 году [1]. нейшем остались проживать на территории Согласно ст. 131 Основного закона страны Германии со своими семьями. Данный процесс продлился до 1970-х гоправовое положение лиц, включая беженцев и перемещенных лиц («…– лица, насильст- дов. В этот период экономический подъем Гервенно вывезенные в ходе Второй мировой мании был связан с привлечением мигрантов войны гитлеровцами и их пособниками с из Юго-Восточной Европы. Однако в связи с экономическим кризисом, оккупированных ими территорий для использования на различного рода работах. После разразившимся на рубеже десятилетий и поокончания войны Советский Союз заключил влекшим за собой значительный рост безрас рядом государств соглашения о репатриации ботицы, активное привлечение трудовых миП. л. из числа советских граждан. В Конвен- грантов сменилось жестким ограничением ции о статусе беженцев 1961 г. термин “П. л.” въезда в страну. Тем не менее после 1973 года экономика не встречается. Однако в последние годы он вновь стал применяться в практике Управле- Германии стабилизировалась и правительстния Верховного комиссара ООН по делам бе- во страны одобрило принятие доктрины мульженцев (УВКБ) для обозначения лиц, прину- тикультурализма [4; 5], которая предполагадительно выселенных с места постоянного жи- ла решение проблемы интеграции инострантельства или вынужденных его покинуть, но ных граждан в германское общество, а слеоставшихся на территории соответствующе- довательно, и развитие различных культур го государства, не покинувших ее, т. е. по внутри этого общества с сохранением, полсуществу внутренних беженцев» [3] подлежит ным или частичным, культурной идентичноурегулированию федеральными законами. сти мигрантов. Они имели право на образоДанные лица имели право на материальное вание, состояли на рынке труда, имели жиобеспечение, закрепленное правовыми норма- лье и так далее. Мультикультурная модель германского общества включала в себя зами земель. Миграционное законодательство Германии дачу уравнения в политических и гражданво второй половине ХХ века развивается ин- ских правах местного населения и мигрантенсивно. Это объясняется, с одной стороны, тов, а также провозглашала равенство всех закреплением статуса репатриантов, с другой перед законом. Гастарбайтеры сохраняли стороны, необходимостью привлечения трудо- свои ценности, мировоззрение, стиль жизни, вых мигрантов для успешного развития эко- характерные для их культуры. Основной целью внедрения доктрины мультикультурализномики страны. Именно в этот период и появилось такое ма стала попытка построения поликультурпонятие, как гастарбайтер (от нем. – gastarbe- ного общества и мирного сосуществования iter), которое означало рабочий-иммигрант, различных культур в рамках отдельно взятоприбывший из другой страны на заработки. го социума, что должно было привести к взаДословно этот термин переводится как «рабо- имному культурному обогащению и интеграчий-иммигрант, иностранный рабочий». ции мигрантов в германское общество. ОдПривлечение иностранных рабочих в Гер- нако основной целью мигрантов являлась трумании осуществлялось путем замещения од- довая деятельность, а не приобщение к герного гастарбайтера другим. Они имели огра- манскому обществу [5, с. 37].

72

Философия права, 2019, № 2 (89)

Новая волна миграции захлестнула страну в 1990-е годы. В этот период более 1,5 млн человек просили у Германии политического убежища (в основном выходцы из балканских стран, стран Восточной Европы и Турции). Численность мигрантов возросла почти в 13 раз. Как следствие, контролируемая миграция этого периода дала положительные плоды: в Германии начался этап стабильного экономического роста. В «Программе Коля» (1988), названной по имени канцлера Германии Гельмута Коля (1982–1998), предлагалась двусторонняя модель интеграции переселенцев: культурное обогащение и взаимное приспособление. Программа была направлена на предоставление иммигрантам информаци о культуре, быте и устройстве Федеративной Республики Германия, в то время как граждане Германии также принудительно получали информацию о культуре и традициях гостей с целью скорейшей адаптации мигрантов к особенностям проживания на территории страны-реципиента. В 90-е годы германское миграционное законодательство закрепило правовой статус поздних переселенцев, а также право предоставления политического убежища лицам, преследуемым по политическим мотивам. Для урегулирования миграционных процессов в стране в 2005 году принимается Закон об иммиграции (Zuwanderungsgesetz), согласно которому упрощается въезд на территорию страны граждан, имеющих высшее образование и профессии, необходимые для развития немецкой экономики, промышленности и сферы наукоемких технологий [13]. К началу XXI века Германия уверенно занимала третье место в мире по уровню миграции, пропустив вперед лишь Англию и Францию. Нелегальная и нерегулируемая миграция стала одной из самых сложных и актуальных проблем Германии, поскольку, помимо постепенного изменения национальных культурных традиций, вырос уровень преступности. В 2018 году правящая в Германии партийная коалиция ХДС/ХСС (Христианско-демократический союз и Христианско-социальный союз) утвердила основные положения будущего закона об иммиграции. Законопроект еще детально прорабатывается, но точно ясно, что ФРГ превращается в классическую страну мигрантов по типу Канады, США, Австралии или

Новой Зеландии. Основной целью данного законопроекта заявлена легализация трудовой миграции в ФРГ. Причиной рассмотрения данного законопроекта является главным образом нехватка квалифицированных специалистов. Отметим, что речь идет исключительно о людях, имеющих образование и профессиональную квалификацию: высококвалифицированные специалисты с высшим образованием могут прибывать и работать в ФРГ, но тем не менее должны соблюдать определенную процедуру. Новый закон предоставит такую возможность абсолютно всем мигрантам, обладающим признанным в Германии свидетельством о профессиональной квалификации. В соответствии с новым законом целый ряд ограничений будет снят для тех мигрантов, в чьих профессиональных способностях немецкая экономика будет нуждаться больше всего, соответственно, у таких специалистов шанс получить рабочую визу и вид на жительство значительно выше. Следует отметить, что разработка и обсуждение данного законопроекта вызывает бурные дебаты, как в бундестаге, так и в германском обществе [6; 8]. Летом 2018 года миграционный вопрос едва не привел к правительственному кризису в стране [6; 12]. Министр внутренних дел Германии Х. Зеехофер высказал свое несогласие c миграционной политикой канцлера А. Меркель и потребовал изменения политики в предоставлении убежища мигрантам: отсылать беженцев без документов на границе, отказывать во въезде на территорию страны ранее депортированным лицам и зарегистрированным в других странах [12]. Компромисс был найден, но тем не менее вопрос остается открытым. В современной Германии преступность среди мигрантов имеет очень высокий уровень. Отчет о преступлениях и их видах среди мигрантов регулярно публикует Федеральное ведомство криминальной полиции Германии (Bundeskriminalamt – BKA). Исходя из отчетов за 2017–2018 годы «Преступность в контексте миграции / BKA – Kriminalitдt im Kontext der Zuwanderung» [7; 8], можно условно разделить все неправомерные деяния на две базовые категории: преступления, совершаемые мигрантами, и преступления против них. Тем не менее по статистике в 2018 году уровень преступлений, совершаемых мигран-

Философия права, 2019, № 2 (89)

73

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ тами, снизился по сравнению с 2017 годом. Так, в первом квартале 2017 года было совершено 203 900 преступлений, а за этот же период 2018 года – 202 700 [8, с. 3]. По статистике 27 % от общего количества совершаемых мигрантами преступлений приходятся на имущественные преступления и преступления в сфере контрафактной продукции, 24 % составляют хулиганские действия и преступления против личной свободы. Преступления сексуального характера составляют не более 2 % от общего числа преступлений. И лишь 0,15 % всех преступлений – это преступления против жизни. Из статистического анализа следует, что большую часть мигрантов, прибывших на территорию Германии в данный период, составляют выходцы из Афганистана, Ирака, Сирии (число подозреваемых в совершении преступлений насчитывает 39 %). Число мигрантов из Алжира, Марокко, Туниса, подозреваемых в совершении преступлений, составляет 9 % [7, с. 11]. По данным исследований полицейского ведомства, треть всех потерпевших – представители иной национальности, отличной от национальности преступника. В 58 % случаев жертвами насилия являются немки, однако, по нашему мнению, эти данные не являются абсолютными, поскольку женщины-мигрантки, изнасилованные своими соплеменниками в лагерях для беженцев или иных местах общего проживания, не обращаются в полицию с заявлениями о совершенных против них актах насилия. Отметим, что средний возраст лиц, совершивших те или иные уголовные преступления, колеблется от 18 до 30 лет, при этом молодые мужчины-мигранты составляют 66 % от общего числа преступников, женщины – 34 % [7, c. 14]. Отмечается также, что молодые мигранты проявляют неуважение к законам государства и ведут себя очень агрессивно. После обнародования доклада Федерального ведомства уголовной полиции Германии (BKA) за 2017 год немецкая общественность была шокирована: около 40 тысяч жителей Германии стали жертвами преступлений, совершенных лицами из числа мигрантов. Статистика свидетельствует о том, что ежедневно 106 немцев подвергались покушениям со стороны мигрантов. В 2017 году 112 граждан Германии подверглись покушению на убийст-

74

во со стороны мигрантов, 13 из них были убиты [7, c. 54]. Каждый день германские СМИ сообщают о факте убийства, разбоя или изнасилования, в том числе группового. В статистическом отчете BKA отмечается рост организованной преступности и преступлений, совершенных по политическим мотивам среди мигрантов. Свидетельством тому является покушение на кандидата на пост обер-бургомистра города Кельна (2015 год), теракт на рождественской ярмарке в Берлине (2016 год), ножевое ранение юной сторонницей ИГ немецкого полицейского (2016 год) и другие [6; 7; 8]. Немецкая полиция отмечает, что в 2017 году большинство нелегальных мигрантов прибыли из десяти стран: Ирака, Афганистана, Сирии, Пакистана, Морокко, Албании, Индии, Алжира, Эритреи и Нигерии. В 2018 году основными странами, являющимися «донорами» нелегальных мигрантов, признаны Ирак, Иран, Афганистан, Сирия, Нигерия, Грузия, Пакистан и Албания. Статистические отчеты показывают, что доля преступлений, совершенных мигрантами, составляет 70 % от общего количества всех преступлений. Однако немецкое правительство не уделяет должного внимания приведенным фактам. Большинство немецких граждан «пропитаны» политкорректностью своего государства и практически не обращаются с завлениями о преступлениях, совершенных мигрантами. Тем не менее жители Германии не утратили чувство национальной идентичности и часто организовывают массовые протесты, направленные против политики канцлера Германии А. Меркель и ее правительства. Показательным стало событие, связанное с увольнением Ханса-Георга Мааена – главы немецкой контрразведки, который опровергал официальную версию события, произошедшего в августе 2018 года в восточногерманском городе Хемниц, где местный житель погиб от рук мигрантов [10; 11]. Чем же можно объяснить высокий уровень преступлений, совершенных мигрантами? Причинами криминогенного поведения мигрантов могут выступать психические расстройства, возникшие вследствие военных травм, лишений, отрыва от семьи и привычной среды проживания. Многие мигранты также страдают посттравматическим стрессовым расстройством. Речь идет о молодых мужчи-

Философия права, 2019, № 2 (89)

нах до 25 лет, составляющих большую часть всех беженцев, прибывших в Германию без женщин. Таким образом, случаи агрессивного сексуального поведения напрямую связаны с подавленными инстинктами, которые проявляются у мигрантов. Именно эти обстоятельства обусловливают преступления, совершенные мигрантами – от обычного разбоя и до изнасилования. Если появляется информация об особо тяжком преступлении, повлекшем за собой смерть или тяжкий вред здоровью, то можно не сомневаться, что речь идет о выходце из Ближнего Востока или Северной Африки. Несмотря на данные факты, Германия, а также руководство Евросоюза и страны Западной Европы продолжают игнорировать проблему нелегальных мигрантов. Ни возросшее количество террористических актов, ни миграционный кризис, ни исламский радикализм не могут заставить Евросоюз и страны Западной Европы отказаться от политкорректности, мультикультурализма и толерантности.

Очередной попыткой неолибералов и глобалистов придать миграции законный характер, тем самым узаконить статус нелегальных мигрантов, стал «Глобальный пакт о безопасной, упорядоченной и легальной миграции» [2]. Данный международный документ был подписан на заседании ООН в Марокко в декабре 2018 года, однако радикально настроенные государства выступили его противниками (США, Чехия, Польша, Австрия, Австралия, Израиль, Венгрия, Болгария). Эти страны утверждают, что миграционный пакт нарушит национальный суверенитет, поскольку не разграничивает легальную миграцию и нелегальную. По словам Генерального секретаря ООН А. Гутерриша, этот документ является историческим. Несомненно, принятый договор обеспечит более «человечное» управление миграционными потоками в интересах самих мигрантов и принимающих государств, что положительным образом скажется на уровне преступности.

Литература

Bibliography

1. Основной Закон Федеративной Республики Германии. URL: https://legalns.com/download/books/cons/germany.pdf. 2. Пакт ООН о миграции: дебаты в бундестаге. URL: https://germania-online.diplo.de/rudz-ru/politik/-/2161318. 3. Большой юридический словарь. URL: https://slovar.cc/pravo/slovar/2467473.html. 4. Резникова А. В. Когнитивная близость концептов «экстремизм» и «радикализм» в контексте современной этноязыковой конфликтологии // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2016. № 9-3 (63). 5. Хохлова О. Н., Гризовская Д. В. Формирование толерантности в молодежной среде. Культура межэтнического взаимодействия: учебное пособие для для студентов магистратуры. Тверь, 2015. 6. Asylrecht: Konflikt zwischen CDU und CSU eskaliert. URL: https://www.faz.net/aktuell/ politik/inland/asyl-streit-zwischen-cdu-und-csueskaliert-15639172-p2.html. 7. BKA – Kriminalität im Kontext der Zuwanderung. Bundeslagebild. URL: file:///C:/ Users/User/Downloads/KriminalitaetImKontextVon Zuwanderung_2017.pdf.

1. The basic law of the Federal Republic of Germany. URL: https://legalns.com/download/ books/cons/germany.pdf. 2. UN pact on migration: debate in the Bundestag. URL: https://germania-online.diplo.de/rudz-ru/politik/-/2161318. 3. Large legal dictionary. URL: https://slovar.cc/ pravo/slovar/2467 473.html. 4. Reznikova A. V. Cognitive similarity of the concepts «extremism» and «radicalism» within the modern ethno linguistic conflictology // Philological sciences. Issues of theory and practice. 2016. № 9–3 (63). 5. Khokhlova O. N., Grizovskaya D. V. The formation of tolerance in the youth environment. Culture of interethnic interaction: studies manual for graduate students. Tver, 2015. 6. Right of asylum: conflict between the CDU and CSU escalates. URL: https://www.faz.net/aktuell/politik/inland/asyl-streit-zwischen-cdu-undcsu-eskaliert-15639172-p2.html. 7. BKA – crime in the context of immigration. National situation. URL: file:///C:/Users/ User/Downloads/KriminalitaetImKontextVon Zuwanderung_2017.pdf 8. BKA – сrime in the context of immigration.

Философия права, 2019, № 2 (89)

75

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ 8. BKA – Kriminalität im Kontext der Zuwanderung. Kernaussagen Betrachtungszeitraum: 01.01.–30.09.2018. URL: file:///C:/Users/User/ Downloads/kernaussagenZuKriminalitaetImKontextVonZuwanderungIuIIQuartal2018.pdf. 9. Breite Unterschtützung für Globalen Migrationspakt im Bundestag. URL: https://www. bundestag.de/dokumente/textarchiv/2018/kw45de-global-compact-migration/575064. 10. Maaβen nach Chemnitz Äuβerungen mal wieder in der Kritik. URL: https://www.hr-inforadio./programm/as-thema/maassen-nach-chemnitz-aeusserungen-mal-wieder-in-der-kritik, maassen-kritik-100.html. 11. Neuerer Dietrich. Was Verfassungsschutzchef Maaβen darf und was nicht. URL:https:// www.handelsblatt.com/politik/deutschland/chemnitz aeusserungen-was-verfassungsschutzchefmaassen-darf-und-was nicht/23052934.html? ticket=ST-366057-mATV1Nc5Fyrn94205y RR-ap5. 12. Regierungskriese: Merkel und Seehofer: im Streit vereint. URL: https://www.dw.com/de/ merkel-und-seehofer-im-abschied-vereint/g46106105. 13. Zuwanderungsgesetz 2005. URL: https:// www.auswaertiges-amt.de/de/einreiseundaufenthalt/-/214112.

76

Key messages period of consideration: 01.01. – 30.09.2018. URL: file:///C:/Users/User/ Downloads/ kernaussagenZuKriminalitaetImKontextVonZuwanderungIuIIQuartal2018.pdf. 9. Broad support for the Global Migration Pact in the Bundestag. URL: https://www.bundestag. de/dokumente/textarchiv/2018/kw45-de-globalcompact-migration/575064. 10. Maassen after Chemnitz utterances again in the criticism. URL: https://www.hr-inforadio./ programm/as-thema/maassen-nach-chemnitz-aeusserungen-mal-wieder-in-der-kritik,maassen-kritik-100.html. 11. Neuerer Dietrich. What constitutional protection chief may and may not do. URL:https:// www.handelsblatt.com/politik/deutschland/chemnitz aeusserungen-was-verfassungsschutzchefmaassen-darf-und-was nicht/23052934.html? ticket=ST-366057-mATV1Nc5Fyrn94205y RR-ap5. 12. Government crisis: Merkel and Seehofer: unified in the dispute. URL: https://www.dw.com/ de/merkel-und-seehofer-im-abschied-vereint/g46106105. 13. Immigration Act 2005. URL: https:// www.auswaertiges-amt.de/de/einreiseundaufenthalt/-/214112.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 343.9 (100) ÁÁÊ 67.51

Øåëóõèí Íèêîëàé Ëåîíèäîâè÷ Shelukhin Nikolai Leonidovich профессор кафедры права и публичного администрирования Мариупольского государственного университета доктор юридических наук, профессор. Professor of the Department of Law and Public Administration of the Mariupol State University, Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]

ÑÐÀÂÍÈÒÅËÜÍÛÉ ÀÍÀËÈÇ ÇÀÏÀÄÍÎÉ È ÂÎÑÒÎ×ÍÎÉ ØÊÎË ÊÐÈÌÈÍÎËÎÃÈÈ Comparative analysis of Western and Eastern schools of criminology В статье представлены взгляды на внутреннее содержание криминологии как междисциплинарной науки. Автором выделены составляющие науки криминологии в контексте западной криминологической школы. Описываются и сравниваются характерные особенности криминологической науки восточной и западной криминологических школ.

The article presents views on the internal content of criminology as an interdisciplinary science. The components of the science of criminology are highlighted in the context of the Western School of Criminology. Characteristic features of criminological science of eastern and western criminological schools are described and compared.

Ключевые слова: криминология, преступность, преступление, противодействие преступности, составляющие криминологии, социологические теории, восточная и западная школы криминологии.

Keywords: criminology, crime, crime counteraction, components of criminology, sociological theories, Eastern and Western schools of criminology.

Криминология как теоретическая и прикладная наука начала формироваться во второй половине XVIII века и, пройдя классический, позитивистский и плюралистический периоды, вступила в гуманитарный. Этот период характеризуется глобализацией не только экономики, политики, культуры, религии, но и преступности. Глобализация обуславливает рост безработицы, снижение уровня жизни, обострение экологических проблем и конкурентной борьбы, увеличение монополизации производства, разрушение промышленности и в конечном счете перераспределение богатства в пользу небольшой группы людей. Вышеприведенные причины являются базовыми для порождения преступности. Одновременно возникает тенденция к росту прекариата как отдельного социального класса, в недрах которого генерируются отношения, которые в дальнейшем могут трансформироваться в преступные [17]. Именно эти процессы актуализируют потребность общественных институтов в специалистах в области антисоциального поведения – криминологов. Возрас-

тает приоритетность исследования социальной жизни человека, которая представляет собой цепь взаимосвязанных поступков в обществе в рамках социальных норм или в нарушение этих норм. Именно в условиях глобализации, когда преступления перестают носить единичный характер отдельных антисоциальных элементов и приобретают распространенный характер, потребность в профессиональных криминологах обоснованно увеличивается. Развитие криминологии в мире определяется традициями двух основополагающих школ – Чезаре Беккариа и Чезаро Ломброзо, основу которых составляет изучение правонарушения (классическая) и личности правонарушителя (позитивистская). Более современные школы криминологии возникли либо в развитии основополагающих школ, либо в направлении изучения среды, обуславливающей правонарушения. По территориальному принципу в науке также сложились две основные школы криминологии: восточная (основные представители – страны СНГ) с доминированием классической

Философия права, 2019, № 2 (89)

77

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ и позитивистской криминологических теорий преступности и западная (основные представители – Великобритания, США, Германия, Франция) с доминированием социологических теорий преступности. Отсюда вытекают направления практической деятельности криминологов, а также объем и особенность знаний, необходимых для этой деятельности. На сегодняшний день ввиду отсутствия четкого понимания базовых понятий, множественности частных теорий и междисциплинарных направлений исследований ни отечественные, ни зарубежные ученые до сих пор не выработали единых определений для базовых понятий криминологии: преступность, преступление, противодействие преступности, криминология. Для решения вопроса о точности и адекватности вышеназванных текстуальных форм возникает необходимость четкой и однозначной формулировки этих дефиниций. Сообразуясь с этим, в данной статье под понятием «преступность» будем подразумевать сложное социальное явление, не имеющее естественных границ и определяемое с помощью двух разнопорядковых критериев – обще ственная опасность (реальный вред) и предусмотренность уголовным законом [1, с. 94]. Под «преступлением» будем подразумевать приведенное Ф. Шмаллегером определение в монографии «Криминология сегодня». Он формулирует дефиницию преступления в зависимости от направления научных интересов. Юридическое (легалистское) понятие – «преступление есть нарушение закона»; политическое – «преступления суть акты, воспринимаемые властью как прямая или косвенная угроза ее интересам»; социологическое – «преступление есть такой антисоциальный акт, который естественно вызывает репрессию или предполагает необходимость защиты существующей социальной системы», психологическое – «преступление есть форма социального неумения приспособиться к окружающей среде, которое может быть определено как более или менее резко выраженные затруднения, которые индивид испытывает при реагировании на влияние/стимулы своего окружения» [18, p. 16]. Под понятием «противодействие преступности» подразумевается целенаправленная,

78

комплексная, последовательная деятельность государства и общества по предупреждению преступности, выявлению и расследованию совершенных преступных деяний, привлечению виновных в совершении преступлений к уголовной ответственности и ее реализации, а также по устранению либо минимизации вреда, причиненного отдельными преступлениями и преступностью в целом, посредством реализации мер правового, информационнопропагандистского, культурно-образовательного, социального, экономического характера [2, с. 6–11]. Поддерживаем выводы Г. Й. Шнайдера о том, что криминология – это самостоятельная междисциплинарная наука со своей историей, характеризующаяся оригинальными методами исследования и своеобразными институтами и организациями, имеющимися во всех странах мира [19]. Позицию Г. Н. Горшенкова, который видит в будущем предметом криминологии знание о криминале как сложной системе социально-юридических отношений, продуцирующих составляющие преступности и противодействующих ей, методы их получения и систематизации, а также концептуальные принципы систематизации [3, с. 21], считаем необходимым дополнить знанием о политико-моральной, социологической и психологической составляющие преступности, а также знаниями о трансформационных процессах в обществе, способствующих преступности. На наш взгляд, (в зависимости от криминологических школ) на правовую составляющую в наполнении криминологии в восточной школе приходится около 2/3, оставшиеся 1/3 приходятся на социологическую, политологическую, психологическую, медицинскую, математическую и другие составляющие, а в западной школе, наоборот. Современная криминология в странах СНГ (восточная школа) основана и развивается на основополагающих работах наших соотечественников – классиков этой науки: М. Н. Гернета, А. А Герцензона, Д. А. Дриля, М. В. Духовского, А. А. Жижиленко, М. М. Исаева (Сурского), М. М. Ковалевского, Н. А. Неклюдова, Н. Н. Полянского, П. А. Сорокина, В.Д. Спасовича, И. Я. Фойницкого. Официально в СССР криминология окончательно сформировалась как самостоятель-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ная наука в 1966 году с выходом в свет первого учебника под редакцией А. А. Герцензона, И. И. Карпеца и B. Н. Кудрявцева [4]. В то время развитие криминологии как науки базировалось на постулатах коммунистической идеологии и положении о том, что социализм не содержит коренных причин для преступности и не порождает их, а преступность исчезнет с построением высшей фазы социализма – коммунизма. С уходом в небытие марксистско-ленинской идеологии, которая длительное время оказывала парализующее воздействие на теоретические исследования отечественных криминологов, криминология в России получила дальнейшее развитие в разнообразии мировоззренческих позиций и методологических подходов [8, с. 164–168]. Традиционно в странах СНГ содержание отраслей всех научных специальностей, в том числе отраслей права, регламентировано паспортами научных специальностей, то есть закреплены сектора ответственности по основополагающим отраслям права. Применительно к криминологии этого не произошло – у криминологии отсутствует четко выраженный правовой сектор, а секторальная ответственность приходится на часть участков базовых отраслей права. Криминология рассматривается вместе с уголовным правом и уголовно-исполнительным правом. Ключом к пониманию восточной школы криминологии стало определение, данное в работе Президента Российской криминологической ассоциации, профессора А. И. Долговой, которая обозначила предмет криминологии как закономерности: а) преступности во всех ее проявлениях; б) детерминации с выделением причинности преступности; в) реакции преступности на различные меры реагирования. В содержание науки криминологии, по мнению исследователя, входит также разработка методологии и методики криминологических исследований; системы мер по борьбе с преступностью [6]. Вместе с тем в восточной школе общепринятым является проведение криминологических исследований (исследование поведения человека) такими специалистами, как психологи или психиатры. Внутреннее наполнение криминологии во взглядах ученых-правоведов стран постсоветской территории наиболее полно отражает

паспорт правовой научной специальности 12.00.08, в котором подробно отражены элементы, составляющие науку криминологию, а именно: – предмет криминологии; история развития криминологии; развитие криминологической науки в Украине; современная криминологическая наука, проблемы ее развития; функции криминологической науки; методология, методики и техника криминологических исследований; криминологическая информация; проблемы компьютеризации и стандартизации криминологических исследований; сравнительная криминология; международное сотрудничество в сфере криминологической науки; – преступление как социальное явление; преступность; теоретические представления о преступности: исторический экскурс, современный взгляд, сравнительный обзор зарубежных теорий; состояние, тенденции и закономерности преступности в Украине; региональные (территориальные) особенности преступности в Украине; криминологическая характеристика и структуризация преступности; социология преступности; преступность у разных народов; основы государственного и общественного контроля за преступностью; – причины и условия преступности; современная теория причин и условий (факторов, детерминант) преступности; факторы (экономические, социальные, моральные, психологические и другие) воздействия на преступность; детерминация отдельных видов преступлений; криминологическая ситуация; криминальная субкультура; причины конкретного преступления; – личность преступника и преступное поведение; криминализация личности; типология личности преступника; механизм и прогнозирование индивидуального преступного поведения; влияние социальных и личных девиаций (алкоголизм, наркомания, аномалии психики и так далее) на формирование личности преступника; социальное и биологическое в личности преступника; криминологическая характеристика личности преступника в целом и по отдельным видам преступлений; – криминологическая виктимология; ее предмет, задачи и функции; жертва преступления в теории криминологической виктимо-

Философия права, 2019, № 2 (89)

79

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ логии; детерминация виктимного поведения; механизм индивидуального виктимного поведения; виктимность ситуации; виктимологическая профилактика и обращение с потерпевшими; – предотвращение преступности и ее основные стратегии, криминологическая политика государства; общесоциальное и специально-криминологическое предупреждение преступлений; криминологическое планирование предупреждения преступности; предотвращение организованной, профессиональной, рецидивной и других видов преступности; нормативно-правовое обеспечение предупреждения преступности; международное сотрудничество в области предупреждения отдельных видов преступности; – организованная, профессиональная, рецидивная и насильственная преступность; преступность несовершеннолетних, молодежи, женщин, военнослужащих и других категорий лиц; политическая преступность; терроризм; коррупционная преступность; преступность в разных сферах хозяйства, управления, в семейно-бытовой сфере; транснациональная преступность; торговля людьми; нелегальная миграция и преступность; преступные посягательства на авторские права и т. п. [28]. В системе наук антикриминального цикла криминология в странах СНГ рассматривается в основном как наука теоретической направленности, которая дает представление о самой преступности и причинах ее порождающих, разрабатывает систему мер реагирования на преступные проявления. Практическая составляющая криминологии включает в себя, прежде всего, предоставление правоохранительным и законодательным органам власти конкретных рекомендаций, направленных на интенсификацию предупредительной деятельности и совершенствование нормативной базы, регулирующей борьбу с преступностью. Не вызывает сомнения важность юридического наполнения науки криминологии, отсюда и изучение в контексте права преступности, личности преступника, причин и условий преступности, видов преступлений, жертв преступлений, основ организации профилактики преступности, то есть акцент делается на раскрытии и расследовании преступлений,

80

другими словами, на противодействии преступности [7; 8; 9; 10; 11; 12]. Общественные институты стран СНГ пока не видят экономических, политических, религиозных, культурных и демографических предпосылок для выделения самостоятельной профессии криминолога как таковой. Поэтому по устоявшейся традиции классические и ведомственные высшие учебные заведения вместо криминологов ежегодно выпускают тысячи юристов, потребность в которых весьма спорна. Восточная школа криминологии как науки, обеспечивающей противодействие преступности, находится в состоянии «покоя», в ней ощущается недостаток системности – упорядоченности, внутренней согласованности. К тому же этой школе присущ ряд проблем: – недостаток теоретических исследований, новых теорий и доктрин, составляющих теоретическую основу разработки мер борьбы с преступностью [13, с. 20–23]; – заполитизированность науки и, как следствие, переключение приоритетов исследований с антикриминальных на политические (увлекшись политико-конъюнктурными теоретическими разработками, криминологи перестали находиться на передовых позициях по реальной борьбе с преступностью) [14]; – доминирование в криминологии догматизма и правоведческих умозрительных подходов, когда основное внимание уделяется спорам о понятиях, и тому, что исследовать, а что нет [15, с. 144–151]; – утрата прикладного характера, оторванность от практических разработок; – в значительной мере утрата опыта сбора и анализа информации [16, с. 63–71]; – замкнутость в научных и практических исследованиях (практически отсутствие совместных исследований с представителями западной школы); – отсутствие твердой убежденности в нужности криминологии как обязательного предмета для юристов; чередование изъятия и включения криминологии как обязательной дисциплины для юристов в государственные образовательные стандарты. К тенденциям развития криминологии в постсоветских государствах можно отнести: в теоретической плоскости – рассмотрение

Философия права, 2019, № 2 (89)

преступности как существующего негативного общественного явления, фрагментарное изучение видов преступности и ее профилактики; в практической – в основном работа по методической помощи в раскрытии и предупреждении преступлений органами внутренних дел, а также в деятельности пенитенциарных органов по обеспечению исполнения наказаний за совершенные преступления. В рамках западной школы целью криминологии является изучение преступности и социальной реакции на преступность общества в целом и его граждан в частности. Отсюда вытекают основные практические задачи криминологии: уголовная статистика, анализ факторов риска преступности; выявление причин преступности и их минимизация; ресоциализация правонарушителей; социальная работа с группами населения и индивидами, склонными к совершению правонарушений; предупреждение антисоциального, делинквентного поведения; постепенный перенос полицейских мер по борьбе с преступностью на общенациональные меры по искоренению ее первопричин. Такое положение дел фиксирует и один из типичных представителей современных криминологов профессор права Калифорнийского университета Дж. Саймон, который в своей монографии «Управление через криминал» высказывает мнение, что борьбу с преступностью следует понимать не как прямой, практический ответ политики на социальную проблему преступности, а как гораздо более широкую стратегию управления. Он предполагает, что, сосредоточившись на наказании преступности, а не на решении ее первопричин, таких как бедность, правительство Америки решает социальные проблемы способами, которые не могут претендовать на успех [20]. В криминологии, как социологии преступности, любое исследование преступности включает изучение права, методы же исследования зависят от вида деятельности и образования криминолога – от психологического тестирования до глобальной статистики преступности или жизненных историй [21]. Комплексные (междисциплинарные) криминологические исследования проводятся именно криминологами, так как они имеют необходимые знания в области социологии, экономики, права, политологии, математики и так далее.

Криминология не является обязательной учебной дисциплиной при подготовке специалистов в области права, но обязательной в социологии и медицине. Взгляд ведущих зарубежных специалистов на текущее состояние криминологии как науки, на наш взгляд, достаточно полно изложен в сборнике эссе «Что такое криминология?». По мнению англо-американских исследователей, криминология – это быстро развивающаяся научная дисциплина, находящаяся в состоянии постоянного обновления. Ее научное поле определяют интеллектуальные, географические, дисциплинарные, методологические и идеологические границы, которые, впрочем, не имеют четко выраженного характера и постоянно изменяются за счет использования новых инструментов и концепций международного сотрудничества. Развитие криминологии обусловливается влиянием глобального финансового кризиса, развитием политических и научных теорий. Основной упор делается на изучение совершенных преступлений и определение путей их предотвращения, зависимости качества правосудия от уголовной политики, транснациональной криминологии в условиях глобализации, исследование новых видов преступлений. Криминологию отождествляют с научным искусством [22]. Проанализировав содержание классических и наиболее популярных учебников по криминологии, предлагаемых для университетов Европы и Америки, нами выделены основные направления науки, изучаемые в западной школе криминологии [23]. Это прежде всего: – понятие преступления, история преступности, роль теоретической криминологии в контроле над преступностью, криминологические теории преступности (классическая школа, биологические и психологические теории, структурные теории, теории социальных процессов, теории социального конфликта, современные теории); – реакция общества на преступность; политика правопорядка; система полиции; система уголовного правосудия; тюремная система; умеренность наказаний; реабилитация правонарушителей; предупреждение преступности в контексте безопасности общества; – измерение преступности, данные о преступности и криминальная статистика; дина-

Философия права, 2019, № 2 (89)

81

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ мика преступности и насилия; безопасность, риск и наблюдение; аналитическая криминология (анализ характера, обстоятельств и причин преступлений); – конструкции преступного поведения рассматриваются в неразрывной связи с психологией, средствами массовой информации, общественным мнением, культурой потребления, экологией, религией, нанесенным социальным вредом и так далее; – исследуется функциональная зависимость преступности от уровня благосостояния общества и отдельных его индивидов, экономической маргинализации, социального неравенства, гендерных отношений, расовой и этнической принадлежности, молодежной культуры; – в основном рассматриваются только те формы преступности, которые подразумевают тотальную угрозу для гражданина и общества: наркотики и алкоголь, насилие, сексуальная преступность, корпоративная преступность, киберпреступность, терроризм, государственные преступления; – изучение криминологии подразумевает понимание последних тенденций в области преступности, контроля преступности, предотвращения преступлений, развития науки криминологии. Различия в теоретических и практических криминологических исследованиях в восточной и западной школах определяются доминирующими в этих странах криминологическими теориями преступности: в странах восточной школы – классической и позитивистской; в странах западной школы – социологическими теориями. Вне зависимости от стран криминологических школ важнейшей составляющей криминологии является право. На

правовую составляющую в наполнении криминологии в восточной школе приходится около 2/3, а оставшиеся 1/3 – на социологическую, политологическую, психологическую, медицинскую, математическую и другие, в западной школе наоборот. В восточной криминологической школе правовая составляющая криминологии жестко зафиксирована в паспорте научной юридической специальности 12.00.08, утвержденном специальным государственным органом, созданным в целях обеспечения единой государственной политики в области государственной аттестации научных и научно-педагогических работников высшей квалификации (ВАК). В соответствии с этим паспортом формируется тематика научных исследований в области криминологии. Криминология как научная специальность рассматривается вместе с уголовным и уголовно-исполнительным правом и носит в основном теоретический характер. В западной криминологической школе правовая составляющая криминологии носит вспомогательный характер и служит для понимания процессов, связанных с соответствием наказания совершенному правонарушению, полицейским преследованием и исполнением наказания. Детальное описание правовой составляющей криминологии отсутствует. Криминологические исследования носят в основном практический характер, а теоретические посвящены разработке новых социологических теорий преступности. Теоретические и практические разработки коррелируются между собой; тематика комплексных (междисциплинарных) криминологических исследований определяется текущими проблемами общественного развития.

Литература

Bibliography

1. Гилинский Я. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». СПб., 2004. 2. Тимко С. А. О сущности понятия «противодействие преступности» // Юристъ-Правоведъ. 2018. № 1 (84). 3. Горшенков Г. Н. Криминология в XXI веке – звезда с увеличенной светимостью // Криминология: вчера, сегодня, завтра. 2017. № 4 (47).

1. Gilinsky Ya. Deviantology: sociology of crime, narcotism, prostitution, suicide and other «deviations». St. Petersburg, 2004. 2. Timko S. A. On the essence of the concept of «countering crime» // Jurist-Pravoved. 2018. № 1 (84). 3. Gorshenkov G. N. Criminology in the 21st century – a star with increased luminosity // Criminology: yesterday, today, tomorrow. 2017. № 4 (47).

82

Философия права, 2019, № 2 (89)

4. Советская криминология: учебник / под ред. А. А. Герцензона, И. И. Карпеца, B. Н. Кудрявцева. М., 1966. 5. Бачинин В. А. Секулярная криминология и библейская концепция преступления // Криминология: вчера, сегодня, завтра. 2008. № 2 (15). 6. Долгова А. И. Нужна ли криминология и криминологический взгляд на преступность? URL: http://crimas.ru/?p=3441. 7. Старков О. В. Криминология: Общая, Особенная и Специальная части: учебник. СПб., 2012. 8. Проблемы детерминации и предупреждения преступности / под ред. А. И. Долговой. М., 2017. 9. Криминология: учебник для вузов / под ред. В. Д. Малкова. 27-е изд., перераб. и доп. М., 2006. 10. Лунеев В. В. Криминология: учебник для бакалавров. М., 2015. 11. Авдийский В. И. и др. Криминология: учебник для бакалавров / отв. ред. В. И. Авдийский. М., 2015. 12. Богуш Т. И. Криминология: учебное пособие / под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 2007. 13. Криминологическая ассоциация. Как идет ее становление? Интервью с президентом независимой криминологической ассоциации Республики Молдова В. Г. Бужор // Закон и жизнь. 1995. № 11. 14. Джансараева Р. Какая криминология нужна сегодня? URL: https://www.zakon.kz/4502063kakaja-kriminologija-nuzhna-segodnja-r.html. 15. Сердюк П. Паранаука в криминологии // Науковий часопис Національної академії прокуратури України. 2017. № 2 (14). 16. Антонян Ю. М. Значение криминологии // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Юриспруденция. 2016. № 4. 17. Standing G. The precariat the new dangerous class. London, 2011. 18. Schmalleger F. Criminology today. An integrative introduction. Upper Saddle River, N.J. Prentice Hall, 2002. 19. Schneider H. J. Kriminologie / Verlag: De Gruyter. 2016. 20. Simon J. Governing through crime: how the war on crime transformed American Democracy and created a culture of fear. Oxford, 2007.

4. Soviet criminology: textbook / under ed. of A. A. Gerzenson, I. I. Karpets, B. N. Kudryavtsev. Moscow,1966. 5. Bachinin V. A. Secular criminology and biblical crime concept // Criminology: yesterday, today, tomorrow. 2008. № 2 (15). 6. Dolgova A. I. Do you need criminology and criminological view of crime? URL: http://crimas. ru/?p=3441. 7. Starkov O. V. Criminology: General, Special and Special Parts: textbook. St. Petersburg, 2012. 8. Problems of determination and crime prevention / under ed. of A. I. Dolgova. Мoscow, 2017. 9. Criminology: a textbook for universities / under ed. of V. D. Malkov. 27th ed. Мoscow, 2006. 10. Luneev V. V. Criminology: a textbook for bachelors. Мoscow, 2015. 11. Criminology: a textbook for bachelors / executive ed. V. Avdiisky. Мoscow, 2015. 12. Bogush Т. Criminology: a textbook / under ed. N. Kuznetsova. Moscow, 2007. 13. Criminological association. How is its formation going? Interview with the president of the independent criminological association of the Republic of Moldova V. G. Bujor // Law and life. 1995. № 11. 14. Dzhansaraeva R. What criminology is needed today? URL: https://www.zakon.kz/4502063kakaja-kriminologija-nuzhna-segodnja-r.html. 15. Serdyuk P. Parascience in criminology // Scientific journal of the National Academy of public prosecutor of Ukraine. 2017. № 2 (14). 16. Antonyan Yu. M. The importance of criminology // Bulletin of the Moscow state regional University. Series: Jurisprudence. 2016. №. 4. 17. Standing G. The precariat the new dangerous class. London, 2011. 18. Schmalleger F. Criminology today. An integrative introduction. Upper Saddle River, N.J. Prentice Hall, 2002. 19. Schneider H. J. Kriminologie / Verlag: De Gruyter. 2016. 20. Simon J. Governing through crime: how the war on crime transformed American Democracy and created a culture of fear. Oxford, 2007. 21. Carrabine E., Cox P., Lee M., Plummer K. and South N. Criminology. A sociological introduction. 2nd ed. 2009.

Философия права, 2019, № 2 (89)

83

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÇÀÊÎÍÍÎÑÒÈ È ÏÐÀÂÎÏÎÐßÄÊÀ 21. Carrabine E., Cox P., Lee M., Plummer K. and South N. Criminology. A sociological introduction. 2nd ed. 2009. 22. What is criminology? / ed. by M. Bosworth and C. Hoyle. Oxford, 2012. 23. Larry J. Siegel. Criminology: theories, patterns and typologies. 13th ed. Oxford, 2017. 24. Criminology / ed. by C. Hale, K. Hayward, A. Wahidin and E. Wincup. 2nd ed. Oxford, 2013. 25. The Oxford handbook of criminology / ed. by A. Liebling, S. Maruna and L. McAra. 6th ed. Oxford, 2017. 26. Newburn T. Criminology: a very short introduction. Oxford, 2018. 27. Mutchnick R. J., Lewis J. A. Criminology. 2017. 28. Бібліотека Національного юридичного університету імені Ярослава Мудрого. Паспорти спеціальностей галузь «Юридичні науки» 12.00.08 кримінальне право та кримінологія; кримінально-виконавче право. URL: http:// library.nlu.edu.ua/index.php? option=com_ k2&view=item&id=28:pasporti-peczialnostej &Itemid=129.

84

22. What is criminology? / ed. by M. Bosworth and C. Hoyle. Oxford, 2012. 23. Larry J. Siegel. Criminology: theories, patterns and typologies. 13th ed. Oxford, 2017. 24. Criminology / ed. by C. Hale, K. Hayward, A. Wahidin and E. Wincup. 2nd ed. Oxford, 2013. 25. The Oxford handbook of criminology / ed. by A. Liebling, S. Maruna and L. McAra. 6th ed. Oxford, 2017. 26. Newburn T. Criminology: a very short introduction. Oxford, 2018. 27. Mutchnick R. J., Lewis J. A. Criminology. 2017. 28. Library of Yaroslav the wise National law University. Passports of specialties of branch «Legal sciences» 12.00.08 – criminal law and criminology; criminal executive law. URL: http://library. nlu.edu.ua/index.php?option=com_k2& view= item&id=28:pasporti-peczialnostej& Itemid=129.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 004 : 340 ÁÁÊ 32.973

Àëåêñååâà Ìàðèíà Âëàäèìèðîâíà Alekseeva Marina Vladimirovna заведующий кафедрой теории и истории государства и права Донского государственного технического университета, доцент кафедры конституционного и международного права Ростовского филиала Российской таможенной академии кандидат юридических наук, доцент. The Head of the Department of Theory and History of State and Law of the Don State Technical University, Associate Professor of the Department of Constitutional and International Law of Rostov Branch of the Russian Custom Academy, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ðûáàê Ñâåòëàíà Âèêòîðîâíà Ribak Svetlana Victorovna заведующий кафедрой гражданского права Донского государственного технического университета кандидат юридических наук, доцент. The Head of the Department of Civil Law of the Don State Technical University, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

ÀÊÒÓÀËÜÍÛÅ ÂÎÏÐÎÑÛ ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈß ÎÒÄÅËÜÍÛÕ ÍÀÏÐÀÂËÅÍÈÉ ÈÍÔÎÐÌÀÖÈÎÍÍÎÃÎ ÏÐÎÑÒÐÀÍÑÒÂÀ ÇÍÀÍÈÉ Actual questions of the legal regulation of separate directions of knowledge informative space В статье раскрываются наиболее актуальные аспекты правового регулирования информационного пространства знаний, которое выступает основой в процессе создания для граждан общедоступной системы взаимосвязанных знаний и представлений. Отмечается, что в рамках стратегического развития информационного общества в Российской Федерации особое внимание со стороны государства уделяется информационно-компьютерной (цифровой) грамотности населения и его электронной культуре. По мнению авторов, в процессе реализации своих конституционных прав на свободу информации и образование человек не только ориентируется на саморазвитие и самообучение, что является неотъемлемым условием формирования информационного общества, но и получает посредством использования современных информационных ресурсов оперативный доступ к целому ряду услуг, оказываемых в том числе и государством. Ключевые слова: информационное общество, права граждан, общедоступная система знаний, информационное пространство знаний, цифровая грамотность, электронная культура.

В соответствии со Стратегией развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы, утвержденной Указом Президента РФ от 09.05.2017 № 203 (далее – Стратегия развития информационно-

The most actual aspects of the legal adjusting of knowledge informative space, that becomes basis in the process of creation for the citizens of the public system of associate knowledge and associations, are opened up in this article. Authors remark that within the framework of strategic development of informative society in Russian Federation the special attention from the side of the state is spared to informatively-computer (digital) literacy of population and its e-culture. In the process of realization of the constitutional rights on freedom of information and education, a person is not only oriented on self-development and self-training, that is the inalienable condition of forming of informative society, but also gets by means of the use of modern informative resources operative access to a number of the services rendered by the state. Keywords: informative society, rights for citizens, common system of knowledge, informative space of knowledge, digital literacy, e-culture.

го общества, Стратегия) формирование информационного пространства знаний должно осуществляться в том числе путем создания для граждан общедоступной системы взаимоувязанных знаний и представлений [1].

Философия права, 2019, № 2 (89)

85

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Согласно цели Стратегии (создание условий для формирования в Российской Федерации общества знаний) и стратегических национальных приоритетов при развитии информационного общества выделенное направление осуществления формирования информационного пространства знаний связано с созданием условий для совершенствования механизмов распространения знаний и применения их на практике в интересах личности, общества и государства. Предметом правоотношений в рамках его реализации (с учетом главных элементов структуры информационного пространства знаний) являются информационные ресурсы и средства информационного взаимодействия, а конкретно (с учетом системы ценностей и целей заявленного для формирования общества знаний) – «знания и другие культурные блага» и «культурные сети» [2, с. 2–13]. Определение понятия «знания» как информационного объекта в российском законодательстве отсутствует. В то же время характеристика знаний как объекта правовых отношений широко представлена в Федеральном законе от 29.12.2012 № 273-ФЗ «Об образовании в Российской Федерации» [3], а в законодательстве об образовании присутствуют определения понятий отдельных видов знания. Все это позволяет указать на то, что знания как предмет правоотношений «… представляют собой результат процесса познания действительности, адекватное ее отражение в сознании человека в виде представлений, понятий, суждений, теорий. Знания могут быть донаучными, житейскими, художественными (как специфический способ эстетического освоения действительности), научными. На основе знаний вырабатываются умения, навыки и компетентность...» [4]. Однако, оценивая знания как информационный ресурс информационного пространства, важно иметь в виду, что в данном случае речь идет о радикальном изменении возможности их получения, хранения, переработки и трансляции за счет «беспрецедентного увеличения количества информации и ускорения ее циркуляции» в обществе знаний как в информационном обществе «сетевого» («электронно-цифрового») характера. Как информационный объект эти знания не просто один из ресурсов социального развития общества, а решающий ресурс его становления на глобальном уровне, в том числе на основе индивиду-

86

альной способности к действию его членов, их отношений творчества, постоянной потребности в новых знаниях. Прямого правового регулирования по данному вопросу в российском законодательстве пока нет. Однако его цели и задачи имеют толкование в концептуально-стратегических документах, связанных с развитием информационного общества, закреплены в нормативных документах, определяющих правовые основы развития экономики знаний и цифровой экономики, роль культуры в общем процессе модернизации России. Пониманию вопроса во многом способствуют многочисленные государственные образовательные стандарты и отдельные документы по стандартизации, устанавливающие качественные характеристики глагольной формы его содержания. В рамках создания условий для формирования общества знаний проблема состоит в том, что сетевой (электронно-цифровой) характер данного общества значительно обедняет восприятие в нем традиционных культурных ценностей и культурных благ. С учетом безграничного количества информации, циркулирующей в сети Интернет, более востребованными оказываются информационно-компьютерная (цифровая) грамотность и электронная культура. Понятие «культурные сети» определения в российском законодательстве также не имеет. Его некоторая тождественность легальному понятию «информационная сеть» («совокупность информационных систем, взаимодействующих друг с другом по каналам связи» [5]) является неполной, так как наряду с виртуальными сетями понятие «культурные сети» охватывает и информационные сети «живого» общения. В науке понятие «культурные сети» иногда используется с учетом понятия «креатосфера» [6], которое имеет положительные оценки как инновационная категория («мир (сфера) культуры и со-творчества»), но отрицательные в отношении противопоставления развития его содержания задачам освоения нового технического уклада, и поэтому как правовая дефиниция в полной мере пока не оформлено. Тождественность понятия «общедоступные (и бесплатные) сети знаний и других культурных благ» используемому в Стратегии развития информационного общества понятию «общедоступная система взаимоувязанных знаний и представлений» требует прояснения

Философия права, 2019, № 2 (89)

предметной сущности и специфики функционально-целевого характера каждого из указанных понятий, в том числе с учетом того, что областью деятельности при этом являются информационная культура и ее новый вид – электронная культура, с развитием которой культурные блага как основной ресурс формирования «общества знаний» становятся «неограниченными и непотребляемыми». Так, например, в том и другом терминах значение слова «общедоступный» (-ая) одинаковое, а слов «сеть» и «система» разное. С учетом характера общества знаний термины «сети знаний» и «система взаимоувязанных знаний» обозначают понятия информационно-телекоммуникационных сетей и информационной системы. Однако определения указанных понятий в Федеральном законе от 27.07.2006 № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» разные. Ситуацию родства содержания рассматриваемых понятий несколько «выравнивают» прилагательные «общедоступные» (-ая) в обозначающих их терминах, однако в действующем законодательстве Российской Федерации понятие «общедоступная информационная сеть» не используется, а лишь говорится об «общедоступных информационных ресурсах в сети Интернет». Принципиальное значение для правового обеспечения создания для граждан общедоступной системы взаимоувязанных знаний и представлений как направления формирования информационного пространства знаний имеет понимание того, что новым типом общения для этого, дающим «возможность свободного выхода и доступа личности к информационному бытию на всех уровнях…» и формирующим в результате этого «новый тип мышления, ярко проявляющийся в ориентации личности на саморазвитие и самообучение», являются информационная и электронная культуры. Информационная культура, несмотря на имеющиеся сложности в выработке единого методологического подхода к определению его понятия, в большей степени рассматривается в науке как грань общей культуры, связанная с социальной природой человека, отражающая его грамотность и компетентность в понимании природы информационных процессов и отношений, являющаяся продуктом его творчества в информационном поведении и социально-информационной активности [7, с. 1].

В то же время, например, можно отметить, что системные меры по формированию информационно-компьютерной грамотности населения (несмотря на ее невысокий уровень) в российском законодательстве стали предприниматься недавно, причем позже появления «электронной культуры», а затем параллельно мерам по ее развитию и их практическому претворению. В частности, Концепция долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года, предполагающая для достижения качественных результатов в культурной политике России, в том числе перевод в электронный вид архивных, библиотечных, музейных, кино-, фото-, видеои аудиофондов, создание инфраструктуры доступа населения к ним с использованием сети Интернет, была утверждена в 2008 году, а Стратегия развития отрасли информационных технологий в Российской Федерации на 2014– 2020 годы и на перспективу до 2025 года, предусматривающая в числе основных направлений реализации повышение грамотности населения в области информационных технологий, лишь в 2013 году. Основы государственной культурной политики (2014 год) содержат легальное определение понятия «информационная грамотность», а в числе задач в области формирования информационной среды, благоприятной для становления личности, предусматривают, в том числе формирование информационной грамотности граждан, а также единого российского электронного пространства знаний на основе оцифрованных книжных, архивных, музейных фондов, собранных в Национальную электронную библиотеку и национальные электронные архивы по различным отраслям знаний и сферам творческой деятельности [8]. Выполнение аналогичных задач предполагает Стратегия государственной культурной политики до 2030 года (2016 год). При этом, констатируя невысокий уровень информационной грамотности населения Российской Федерации, Стратегия предполагает ее формирование, в том числе путем повышения качества материалов и информации, размещаемых в средствах массовой информации и информационно-телекоммуникационной сети Интернет [9]. В Стратегии развития отрасли информационных технологий в Российской Федерации на 2014–2020 годы и на перспективу до 2025 года

Философия права, 2019, № 2 (89)

87

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ наряду с термином «компьютерная грамотность» используется термин «грамотность населения в области информационных технологий», обосновываются и определяются задачи по их повышению [10]. В Стратегии устойчивого развития сельских территорий Российской Федерации на период до 2030 года (2015 год) в целях повышения качества жизни сельского населения ставится задача по «обучению жителей всех сельских поселений компьютерной грамотности и пользованию полезными интернет-ресурсами» [11]. В Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 года (2016 год) отмечается «насущная необходимость обучения граждан старшего поколения использованию современных информационных ресурсов, компьютерной грамотности, в том числе для получения оперативного доступа к получению услуг» и на этой основе «компьютерная грамотность» рассматривается как «вид функциональной грамотности» [12]. Компьютерная грамотность включает пользовательские и специальные технические навыки в области компьютеров, информационная грамотность – умение формулировать и реализовывать информационную потребность. С учетом условий развития информационного общества в качестве рамочного понятия, объединяющего указанные группы навыков и умений, все более широко используется понятие «цифровая грамотность». На повышение цифровой грамотности граждан в рамках программно-целевого планирования и управления направлены, например, государственные программы «Информационное общество (2011–2020) (2014 год), «Социальная поддержка граждан» (2014 год), «Цифровая экономика Российской Федерации» (2017 год) и другие. Отдельно следует указать на то, что в документах стратегического планирования государственной культурной политики и законодательстве Российской Федерации обозначен механизм распространения знаний в информационном пространстве в условиях развития информационного общества: используется понятие единого российского электронного (информационного) пространства знаний; обозначена его основа – оцифрованные книжные, архивные, музейные фонды; названы отдельные виды электронного объединения данных

88

фондов: Национальная электронная библиотека (НЭБ) и национальные электронные архивы по различным отраслям знаний и сферам творческой деятельности. В частности, проект Национальной электронной библиотеки (НЭБ), обеспечивающий создание единого российского электронного пространства знаний, реализуется Минкультуры России с 2004 года. Первоначально – в форме сайта, который предоставлял доступ к электронным ресурсам ряда ведущих российских библиотек, затем путем создания федеральной государственной информационной системы «Национальная электронная библиотека». Понятие и правовой статус Национальной электронной библиотеки установлены новой статьей 18.1 Федерального закона от 29.12.1994 № 78-ФЗ «О библиотечном деле». Межведомственным советом предпринимаются меры по ее развитию. Продолжение реализации указанного положения нашло отражение в Постановлении Правительства Российской Федерации от 20.02.2019 № 169 «Об утверждении Положения о федеральной государственной информационной системе “Национальная электронная библиотека” и методики отбора объектов Национальной электронной библиотеки» [13]. Системное создание и функционирование подобных электронных сервисов для повышения качества оказания услуг в области образования, науки и культуры предусматривает государственная программа «Информационное общество (2011–2020 годы)», утвержденная Постановлением Правительства РФ от 15.04.2014 № 313. Получившее развитие в связи с этим новое направление в информационной культуре называется электронной культурой. Электронная культура – виртуальное выражение традиционных (материальной и духовной) форм культуры, совокупность результатов творчества и коммуникации людей на основе применения технологий, направленных на развитие информационного общества. В то же время переход из реальной сферы взаимодействия в виртуальную, на наш взгляд, ослабляет межличностную коммуникацию, нравственные и этические нормы, традиционные формы жизни, отражает необходимость изменения традиционных стереотипов существующей системы знаний и представлений. Решению этой проблемы во многом способствует изучение процессов устройства и функ-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ционирования человеческих знаний (познания) в современной информационной среде. Суть применяемых при этом когнитивных технологий состоит в том, что, с одной стороны, это информационные технологии, специально ориентированные на развитие воображения и ассоциативного мышления человека, его интеллектуальных способностей, с другой стороны, это программные и аппаратные средства, которые имитируют работу человеческого мозга. Анализ показывает, что в правовом регулировании решения проблемы большее внимание уделяется ее технологической стороне и меньшее – социально-гуманитарной сфере, хотя в соответствии с Указом Президента РФ от 07.07.2011 № 899 когнитивные технологии, как информационные, входят в Перечень критических технологий Российской Федерации [14]. В частности, Стратегия развития информационного общества, определяя пути формирования информационного пространства знаний, обращает внимание лишь на внедрение когнитивных технологий в управление производственными процессами. В принятой в целях реализации Стратегии программе «Цифровая экономика Российской Федерации» (2017 год) обращается внимание лишь на обеспечение информационного взаимодействия посредством машинных и когнитивных интерфейсов на всех уровнях информационного пространства. При этом следует отметить, что в Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 года отмечается, что «в стареющем обществе неуклонно растет медико-социальная значимость проблемы когнитивных расстройств», в Концепции программы поддержки детского и юношеского чтения в Российской Федерации (2017 год) указывается на «ослабление когнитивных способностей молодого поколения» [15] и так далее. По большому счету организационно-правовую основу решения проблемы обеспечивают лишь образовательные стандарты и методические рекомендации по вопросам когнитивных образовательных технологий. Но этого явно недостаточно, поскольку указанные документы охватывают не все когнитивные пространства и их когнитивную базу в рамках того или иного национально-лингво-культурного сообщества [16, с. 128–131]. Между тем данное обстоятельство значимо для определения системы взаимоувязанных

знаний и представлений направлением осуществления формирования информационного пространства знаний, поскольку данная система основана на знаниях, получаемых на основе информации, обладающей параметрами комплексного качества, а для когнитивной совокупности знаний и представлений необходимым условием системности первых также являются «объективность» и «адекватность». Кроме того, качественной характеристикой когнитивной совокупности знаний и представлений является их «истинность». Представления, несмотря на свою субъективность, также тяготеют к информации, обладающей параметрами комплексного качества, а социальное представление рассматривается как знание «здравого смысла». Таким образом, в целом можно отметить, что в подходах к правовому регулированию создания для граждан общедоступной системы взаимоувязанных знаний и представлений как направления формирования информационного пространства знаний выделяются два уровня. 1-й уровень – это концептуальное определение данной системы, состава ее основных элементов и механизма функционирования. 2-й уровень – это принципы (направления) правового регулирования отношений, связанных с созданием системы, нормативные основы ее организации и функционирования. В большинстве концептуально-стратегических документов рассматриваемой сферы правового регулирования характеристика общедоступной системы взаимоувязанных знаний и представлений как направления формирования информационного пространства знаний и модель действий по ее формированию рассматриваются с учетом особенностей иных элементов в составе регулируемых правоотношений. Механизм распространения знаний в информационном пространстве в условиях развития информационного общества обозначен как в документах стратегического планирования государственной культурной политики, так и в законодательстве Российской Федерации. Однако актуальной все еще остается проблема многих правовых терминов и дефиниций, имеющих отношение к сфере правового регулирования отношений, связанных с созданием системы и организацией ее функционирования. В достаточной степени в Российской Федерации пока не развиты и не систематизированы законодательные основы создания для

Философия права, 2019, № 2 (89)

89

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ граждан общедоступной системы взаимоувязанных знаний и представлений как направления формирования информационного пространства. Развитие и конкретизация указанных законодательных основ в подзаконных Литература 1. Указ Президента Российской Федерации от 09.05.2017 № 203 «О Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы». URL: http:// www.pravo.gov.ru. 2. Бузгалин А. В. Общедоступные сети знаний (культурных благ) // Альтернативы. 2002. № 1. URL: https://istina.msu.ru/publications/article/6531305. 3. Федеральный закон от 29.12.2012 № 273-ФЗ (ред. от 03.08.2018) Об образовании в Российской Федерации. URL: http:// www. pravo.gov.ru. 4. Модельный образовательный кодекс для государств-участников Содружества Независимых Государств (общая часть) (принят в г. СанктПетербурге 16.11.2006 Постановлением 27–12 на 27-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств-участников СНГ). URL: http://cis.minsk.by/reestr/ru/#reestr/view/text?doc= 5921. 5. Бузгалин А. В. Теория социально-экономических трансформаций: прошлое, настоящее и будущее экономик «реального социализма» в глобальном постиндустриальном мире: монография. М., 2003. 6. Сорокин Д. Е. Креатосфера и/или индустриализация: дискутирование не о терминах, а о содержании // Социологические исследования. 2014. № 11 (367). URL: https://elibrary.ru/ download/elibrary_22705006_50712258.pdf. 7. Варэлис А. М. Электронная культура: теория, технология, образование // Культура: управление, экономика, право. 2007. № 4. URL: http:// base.consultant.ru. 8.Указ Президента Российской Федерации от 24.12.2014 № 808 «Об утверждении Основ государственной культурной политики». URL: http://www.pravo.gov.ru. 9.Распоряжение Правительства Российской Федерации от 29.02.2016 № 326-р (ред. от 30.03.2018) «Об утверждении Стратегии государственной культурной политики на период до 2030 года». URL: http://www.pravo.gov.ru.

90

нормативных актах также имеет свои недостатки, на которые в самое ближайшее время предстоит обратить внимание отечественным правотворцам. Bibliography 1. Decree of the President of the Russian Federation of 09.05.2017 № 203 «On the Strategy for the development of the information society in the Russian Federation for 2017–2030. URL: http://www.pravo.gov.ru. 2. Buzgalin A. V. Publicly accessible knowledge networks (cultural goods) // Alternatives. 2002. № 1. URL: https://istina.msu.ru/publications/article/6531305. 3. Federal law of 29.12.2012 № 273-FL(ed from 03.08.2018) «On еducation in the Russian Federation». URL: http://www. pravo.gov.ru. 4. Model educational code for the member States of the Commonwealth of Independent States (general part) (adopted in St. Petersburg on 16.11.2006 by Resolution 27–12 at the 27th plenary session of the inter-parliamentary Assembly of the CIS member States). URL: http:// cis.minsk.by/reestr/ru/#reestr/view/text?doc= 5921. 5. Buzgalin A.V. Theory of socio-economic transformations: past, present and future of «real socialism» economies in the global post-industrial world: monograph. Moscow, 2003. 6. Sorokin D. E. Createsphere and/or industrialization: discussing is not about terms but about the content of // Sociological studies. 2014. № 11 (367). URL: https://elibrary.ru/download/elibrary_ 227 05006_50712258.pdf . 7. Varelis A. M. Electronic culture: theory, technology, education // Culture: management, economics, law. 2007. № 4. URL: http:// base. consultant.ru. 8. Decree of the President of the Russian Federation of 24.12.2014 № 808 «On approval of the state cultural policy». URL: http://www.pravo.gov.ru. 9. The order of the Government of the Russian Federation of 29.02.2016 № 326-r (ed. from 30.03.2018) «On approval of the Strategy of the state cultural policy for the period up to 2030». URL: http://www.pravo.gov.ru. 10. The order of Government of the Russian Federati on of 01.11.2013 № 2036-r (ed. 18.10.2018) «On approval of Strategy of devel-

Философия права, 2019, № 2 (89)

10.Распоряжение Правительства Российской Федерации от 01.11.2013 № 2036-р (ред. от 18.10.2018) «Об утверждении Стратегии развития отрасли информационных технологий в Российской Федерации на 2014–2020 годы и на перспективу до 2025 года». URL: http://www. pravo.gov.ru. 11. Распоряжение Правительства Российской Федерации от 02.02.2015 № 151-р (ред. от 13.01.2017) «Об утверждении Стратегии устойчивого развития сельских территорий Российской Федерации на период до 2030 года». URL: http://www.pravo.gov.ru. 12. Распоряжение Правительства Российской Федерации от 05.02.2016 № 164-р «Об утверждении Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 года». URL: http://www. pravo.gov.ru. 13. Постановление Правительства Российской Федерации от 20.02.2019 № 169 «Об утверждении Положения о федеральной государственной информационной системе “Национальная электронная библиотека” и методики отбора объектов Национальной электронной библиотеки». URL: http://regulation.gov.ru. 14.Указ Президента Российской Федерации от 07.07.2011 № 899 (ред. от 16.12.2015) «Об утверждении приоритетных направлений развития науки, технологий и техники в Российской Федерации и перечня критических технологий Российской Федерации». URL: http:// www.pravo.gov.ru. 15. Распоряжение Правительства Российской Федерации от 03.06.2017 № 1155-р «Об утверждении Концепции программы поддержки детского и юношеского чтения в Российской Федерации». URL: http://www.pravo.gov.ru. 16.Красных В. В. Когнитивная база vs культурное пространство в аспекте изучения языковой личности (к вопросу о русской концептосфере) // Язык, сознание, коммуникация: сборник статей / ред.: В. В. Красных, А. И. Изотов. М., 1997. Вып. 1. URL: http://www.philol.msu.ru/ ~slavphil/books/jsk_01_11krasnych.pdf.

opment of branch of information technologies in the Russian Federation for 2014–2020 and for the perspective till 2025». URL: http://www.pravo. gov.ru. 11. The order of Government of the Russian Federation from 02.02.2015 № 151-r (ed. from 13.01.2017) «On approval of the Strategy of sustainable development of rural territories of the Russian Federation for the period till 2030». URL: http://www.pravo.gov.ru. 12. The order of Government of the Russian Federation of 05.02.2016 № 164-r «On approval of the Strategy of action in the interests of senior citizens in the Russian Federation until 2025». URL: http://www.pravo.gov.ru. 13. Resolution of the Government of the Russian Federation of 20.02.2019 № 169 «On approval of the Regulations on the federal state information system “National electronic library” and methods of selection of objects of the National electronic library». URL: http://regulation. gov.ru. 14. Decree of the President of the Russian Federation of 07.07.2011 № 899 (ed. from 16.12.2015) «On approval of priority directions of development of science, technology and technology in the Russian Federation and the list of critical technologies of the Russian Federation». URL: http://www. pravo.gov.ru. 15. The order of Government of the Russian Federation of 03.06.2017 № 1155-r «On approval of the Concept of the program to support children and youth reading in the Russian Federation». URL: http://www.pravo.gov.ru. 16. Krasnykh V. V. Cognitive base vs cultural space in the aspect of language personality study (to the question of Russian conceptosphere) // Language, consciousness, communication: collection of articles / ed. V. V. Krasnykh, A. I. Izotov. Moscow, 1997. Issue 1. URL: http://www.philol.msu.ru/ ~slavphil/books/jsk_01_11krasnych.pdf.

Философия права, 2019, № 2 (89)

91

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340 ÁÁÊ 67.0

Êîæîêàðü Èãîðü Ïåòðîâè÷ Kozhokar Igor Petrovich старший научный сотрудник Института государства и права Российской академии наук кандидат юридических наук, доцент. Senior Researcher of the Institute of State and Law of Russian Academy of Sciences, PhD in Law, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÍÅÎÁÕÎÄÈÌÎÑÒÈ ÍÎÂÛÕ ÌÅÒÎÄÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÏÎÄÕÎÄΠ ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈÈ ÄÅÔÅÊÒΠÍÎÐÌÀÒÈÂÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈß To the question about the necessity of new methodological approaches for research of defects of the normatively-legal regulation В статье автор поднимает вопрос необходимости новых методологических подходов к исследованию дефектов нормативно-правового регулирования. Отмечается, что отсутствие единообразной методологии исследования дефектов в праве во многом приближает понятие правовых дефектов к общеупотребительному пониманию дефектности, которое способно сопровождать любые явления общественной жизни. Автор акцентирует внимание на том, что в юридической литературе термин «дефект» используется без каких-либо теоретических и методологических обоснований, что отчасти оправданно на начальных этапах разработки научной конструкции.

In the article an author raises a question of necessity of the new methodological approaches to research of defects of the normatively-legal regulating. It is marked that absence of unified methodology of research of defects in a right in a great deal leads the concept of legal defects to the current understanding of imperfectness, that is able to accompany any phenomena of social life. In turn in legal literature the term a «defect» is used without some theoretical and methodological bases, that is partly justified on initial stages of scientific construction. Keywords: defect, normatively-legal regulating, research methodology, defects of law.

Ключевые слова: дефект, нормативно-правовое регулирование, методология исследования, дефекты права.

В современных условиях развития юридического знания для дальнейшей работы с понятийным аппаратом необходимо обращение к методологическим основаниям, истокам формирования применяемых научных абстракций. Термин «дефект» достаточно широко используется в целом ряде наук. В их числе математические и технические науки, физика, психология, медицина и другие. В технических науках разработана целая теория дефектов, значение которой из года в год только возрастает. Подтверждением этого является следующее утверждение представителей данной отрасли научного познания: «… теория дефектов, являющаяся достаточно универсальным средством исследования в механике, физике и материаловедении, получила большое развитие в современных исследованиях» [1].

92

В юриспруденции же общей теории правовых дефектов до настоящего момента не создано, а имеющиеся отдельные публикации лишь намечают контуры проблемы. В отраслевых правовых исследованиях ситуация обстоит несколько лучше: за последние годы подготовлен ряд значимых диссертаций, посвященных вопросам дефектов в отдельных отраслях российского права. Однако с учетом методологического значения философии для всех наук представляет интерес прежде всего философский подход к дефектности и дефектам. Философия как одна из форм общественного сознания по отношению к другим наукам является мировоззренческим фундаментом, предопределяет и обусловливает формирование научных теорий, разрабатывает общие способы познания при изучении объектов из всех предметных областей.

Философия права, 2019, № 2 (89)

Бесконечное разнообразие и сложность происходящих в мире процессов обусловливают неизбежность дефектов. Как образно замечено современным российским философом П. Гуревичем, «... эволюция, оказывается, менее всего похожа на плавное накопление благодатных задатков. Она тычется во все углы и порой предлагает безумные решения назревших прорывных процессов. Особенно не повезло в этом отношении человеку» [2]. В такой ситуации недостатки явлений становятся обязательным результатом и даже атрибутом эволюции. Но дело не только в объективных эволюционных процессах, но и в субъективном компоненте дефектного. Широко известно латинское выражение errare humanum est – «человеку свойственно ошибаться». Любая деятельность человека сопряжена с ошибками, и чем сложнее деятельность – тем вероятнее и опаснее ошибки. Философские основы понимания дефектов тесно связаны с пониманием качества. Большое значение в изучении природы дефектов и возможности противостоять им сыграла философия менеджмента качества. Ф. Кросби, автор известной работы «Качество – бесплатно» [3], одним из первых заявил о необходимости стремления к максимальному качеству во всех сферах производственной деятельности через создание комитетов системы качества «ноль дефектов» (zero defects, ZD) [4] и требование от каждого работника делать работу качественно с первого раза (do it right first time). Базой бездефектного производства являются следующие принципы: приоритет системы предупреждения дефектов, а не их обнаружения и исправления; фокусирование управленческих усилий на вопросе сокращения дефектности продукции, глубокое понимание потребительской потребности в бездефектном товаре, стремление производителя поставлять именно такую продукцию, необходимость исполнительным органам предприятий формулировать направления повышения качества на длительные сроки; системный и постоянный контроль за качеством продукции. Важным также представляется понимание стандарта качества как отсутствие дефектов (или нулевой дефект) и введение цены несоответствия как измерителя качества, которая представляет собой потери от невыполнения работы качественно с первого раза. Ф. Кросби разрабо-

тал также программу «14 шагов по повышению качества» (14 steps programme for quality improvement), которая сегодня широко известна экономической науке и практике. Для эффективного правового регулирования большое значение имеет ясность, полнота, определенность и непротиворечивость правовых норм, а также их согласованное взаимодействие как на внутриотраслевом, так и межотраслевом уровнях. При этом в российском законодательстве существует множество нормативных дефектов, оказывающих самое негативное воздействие на правоприменительные процессы, а также на охрану и защиту прав граждан во всех областях. Количество таких дефектов постоянно увеличивается. Это вызвано не только большими нормативными объемами и содержательными сложностями отечественного законодательства, но также и грубыми нарушениями правотворцами требований и правил юридической техники. Вопросы теоретической разработки проблемы нормативно-правовых дефектов актуализируются и перманентно идущей модернизацией и совершенствованием действующего законодательства. С принятием новых нормативных актов появляются и новые дефекты, связанные с содержательной, структурной и терминологической рассогласованностью «старых» и «новых» правовых норм. Формирование общей концептуальной модели нормативно-правовых дефектов и механизма их устранения в перспективе может способствовать совершенствованию правотворческой практики. Своевременное обнаружение дефектов, адекватное реагирование на них в целях минимизации или устранения их последствий выступает одной из первоочередных теоретических задач в правоведении. При этом нормативно-правовые дефекты подверглись глубокому изучению в отраслевых юридических науках, в них накоплен большой доктринальный и эмпирический материал, который давно нуждается в общеправовом, теоретическом осмыслении и систематизации. Дальнейшие отраслевые исследования дефектов нормативно-правового массива нуждаются в новых концептуально-методологических ориентирах, которые может выработать только теория права. В отечественной юриспруденции внимание теоретиков права пока сосредоточено в основном на изучении отдель-

Философия права, 2019, № 2 (89)

93

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ных видов правовых дефектов или познании смежных с ними понятий (законодательный дисбаланс, нейтрализация права, правовые ограничения и т. п.). Целостная теоретическая модель нормативно-правовых дефектов, признаваемая большинством исследователей и адекватная правовой реальности, до сих пор не создана. Без решения центральной задачи по системному видению правовых дефектов невозможно решение иных, более частных вопросов, касающихся, например, правовой политики, юридической техники, законодательной лингвистики и пр. Наличие нормативных дефектов в праве влечет проблемы с применением правовых норм. При этом правоприменительные органы ввиду недостаточной теоретической проработки вопроса правовой дефектности в неполном объеме задействуют разнообразный правовой инструментарий по преодолению дефектов и снижению их негативного действия на правоотношения. В целом нуждается в теоретическом осмыслении система мер по предупреждению, преодолению и устранению дефектов, подлежащая использованию как в законотворческих, так и правореализационных целях. Аналитический подход к изучению нормативно-правовых недостатков в силу действия естественной закономерности цикличности развития научного знания должен с необратимостью смениться этапом синтезирующего обобщения в виде формирования теоретикоправового учения о правовой дефектологии. Отсутствие единообразной методологии исследования дефектов в праве во многом приближает понятие правовых дефектов к общеупотребительному пониманию дефектности, которое способно сопровождать любые явления общественной жизни. При таком определении дефектов отсутствуют необходимые логические специально-научные границы, но присутствуют общие (чаще негативные) представления об этом явлении. Именно глубокий методологический взгляд должен связать дефект и право в специальное научное понятие, обозначаемое термином «дефекты в праве». В юридической литературе термин «дефект» подчас используется без каких-либо теоретических и методологических обоснований, что отчасти оправданно на начальных этапах разработки научной конструкции. Исследова-

94

тели оперируют им при рассмотрении различного рода изъянов, недостатков, обнаруживаемых преимущественно в тексте нормативных правовых актов. Как показывает анализ множества имеющихся научных публикаций по теме, проблема дефектов права слишком многоаспектна, методологические подходы к ней существенно различаются, а часто их просто не существует. Поэтому многие авторы, начиная рассуждать о дефектах объективного права, уходят в проблематику всех недостатков правового регулирования. Использование исследователями понятия «дефекты права» многовариантно. Мы можем видеть различные наименования самой проблематики: от дефектов в праве, правотворческих дефектов, дефектов законодательства, дефектов юридических фактов до дефектов правообразования, правосознания, дефектов актов толкования, юридических документов и пр. Из всего этого многообразия пока невозможно понять, чего в нем больше: содержательной глубины проблемы дефектов права, объемности теории правовой дефектологии, перечневых разновидностей дефектов права или простого теоретического конструирования под термином «дефект» любых недостатков права. Безусловно, отсутствие ответа на эти вопросы связано во многом с научной сложностью темы. Однако главной причиной, тормозящей дальнейшее познание дефектов в праве, являются научные пробелы, отсутствие систематизации накопленного теоретического знания по рассматриваемым вопросам. Для углубления доктринального понимания правовых дефектов важно не столько объединить существующие учения о правовой дефектологии, сколько с учетом понятных методологических подходов дифференцировать различные направления научного познания темы. Безусловной методологической базой для подобных теоретических исследований служат ранее изданные труды по проблеме, в которых их авторы заложили фундамент учения о дефектах права (В. А. Козлов, В. Н. Кудрявцев, В. С. Нерсесянц, Ю. А. Тихомиров и другие). Академическая значимость этих трудов бесспорна, однако теории советского периода нуждаются в современной интерпретации по следующим причинам.

Философия права, 2019, № 2 (89)

Во-первых, труды авторов советского периода были изданы в условиях методологической парадигмы монизма марксисткой правовой доктрины, которая соответствовала периоду их создания. В этот период наука не была тесно связана с практикой правотворчества и правоприменения, что позволяло доктрине создавать труды высокой научной значимости. Их значение не отрицалось практикой, но слабо влияло на процессы правообразования. В условиях современного методологического плюрализма и неизбежной ориентированности юриспруденции на конкретную законодательную материю и судебную практику, предмет ее изучения стал намного шире. Во-вторых, очень много изменилось в исследовании процессов правообразования. Так, например, законодательная лингвистика стала полноценной междисциплинарной наукой, существующей на стыке права и лингвистики. Появились и другие, более явные признаки междисциплинарного подхода при исследовании права и образующих его явлений, например, координационные юридические технологии [5], мониторинг законодательства, конституционная юстиция и последствия ее деятельности, антикоррупционная экспертиза, делегированное законотворчество, юридическое прогнозирование и проектирование. В поле зрения ученых все чаще стали попадать социальные основы права [6]. Неполнота теории данных явлений очевидна, поскольку применительно к теме правовой дефектологии они еще не подвергнуты достаточному обобщению. В-третьих, появление отраслевых и межотраслевых исследований по проблеме дефектов в праве существенно дополняет существовавшую теоретико-правовую теорию дефектов [7]. В-четвертых, в праве появились многообразные понятия оценочного характера, которые излагаются не обобщенно, а по совокупности индивидуализирующих признаков, то есть относительно-определенным способом (возможность, невозможность, справедливость, добросовестность, гуманизм и так далее). Существование таких понятий, с одной стороны, влияет на появление одних правовых дефектов, с другой стороны, способно сглаживать другие из них. Их роль в процессах управления правовыми дефектами еще не исследовалась.

Наконец, в-пятых, современные научные исследования в праве проводятся в условиях доступности трудов дореволюционных российских ученых, а также научных источников зарубежного права, демонстрирующих многочисленные примеры прямого и косвенного влияния научной доктрины на законодательство и правоприменительную практику. И это еще один немаловажный аргумент для современного обращения к теории дефектов права. С учетом всех вышеперечисленных тенденций мало добавить к научному понятию «дефекты права» прилагательное «инновационное» [8]. Необходим конкретный подход к его дефенированию, что в условиях существования значительного доктринального материала в современной науке вряд ли возможно без методологического обоснования. Познавательные средства для теоретических исследований обеспечивает методология как учение о способах научного познания. Вслед за секуляризированным философским знанием, а затем такой синтетической дисциплиной, как философия права, сегодня эту функцию на себя приняла теория государства права – дисциплина, выступающая для юридических наук базовым знанием о методологии научных исследований. Методология права не призвана решать содержательные научные задачи, она формирует мировоззренческие и организационные начала исследования, позволяя вскрывать подходы, уровни, методы, приемы и способы познания правовой действительности во всем ее объеме, единстве внутренних связей и тенденций закономерного развития правовых явлений и процессов в их единстве, целостности и системности. В случае с научной проблемой дефектов права востребованность методологии оказывается объективно необходимой. Исследование проблемы дефектов права по мере накопления новой научной информации обретает видимый описательный характер, который необходимо откорректировать с помощью методологического подхода к теме. Такой подход позволит оценить, в каком состоянии в настоящее время находится теоретико-правовая проблематика дефектов в праве. Научное исследование требует определенности подходов к исследуемой проблеме. Подход формируется в сознании исследователя и представляет собой субъективное явление, тес-

Философия права, 2019, № 2 (89)

95

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ но связанное с вопросами организации исследования, его исходными идеями, стратегией исследования. В силу этого подход соотносится с такими понятиями, как система идей, направленность, установка, позиция. Далеко не все авторы, исследующие проблемы правовых дефектов, определяют собственные научные подходы или же заявляют о поддержке уже имеющихся взглядов. У одних их просто нет,

другие исходят из предположения о том, что они уже созданы теми, кто исследовал данные вопросы. Но наиболее часто суждения о научном подходе заменяются обращением внимания на сложность, противоречивость, неопределенность явлений, называемых дефектами в праве, и неоднозначное доктринальное понимание правовых дефектов.

Литература

Bibliography

1. Белов П. А., Лурье С. А. К общей геометрической теории дефектных сред // Физическая мезомеханика. 2007. 2. Гайворонская Я. В. Концепция нормативности права в отечественном правоведении: советский и постсоветский периоды: дис. … канд. юрид. наук. СПб., 2001. 3. Гуревич П. Десакрализация мозга // Философская антропология. 2015. Т. 1. № 1. 4. Ефремов А. В. Дефекты социального права в сфере прав военнослужащих и членов их семей // Гражданин и право. 2015. № 3. 5. Жильцов М. А. Дефекты трудового права. Екатеринбург, 2010. 6. Конарева Л. А. Филип Кросби и его философия качества // США и Канада: экономика, политика, культура. 2011. № 10 (502). 7. Куликов В. В. Философия Кросби «Ноль дефектов» // Актуальные направления научных исследований: перспективы развития. 2017. 8. Максуров А. А. Качество и эффективность координационной юридической технологии: общее и различия // Экономика, социология и право. 2014. № 1. 9. Сибатуллина Г. Р. Понятие «дефект права» и «юридическая ошибка» // Вестник экономики, права и социологии. 2012. № 1. 10. Соколова М. А. Дефекты юридических документов. М., 2016. 11. Хлуденева Н. И. Дефекты правового регулирования охраны окружающей среды. М., 2014. 12. Шайхатдинов В. Ш. Дефекты правотворчества в сфере социального обеспечения и их последствия // Российский юридический журнал. 2011. № 5. 13. Crosby P. Quality is free. New York, 1979.

1. Belov P. A., Lurie S. A. To the general geometric theory of defective media // Physical mesomechanics. 2007. 2. Gaivoronskaya Ya. V. The concept of normativity of law in domestic law: soviet and postsoviet periods: dis. ... PhD in Law. St. Petersburg, 2001. 3. Gurevich P. Desacralisation of the brain // Philosophical anthropology. 2015. Vol. 1. № 1. 4. Efremov A. V. Defects of social law in the field of the rights of servicemen and their families // Citizen and law. 2015. № 3. 5. Zhiltsov M. A. Defects and employment law. Ekaterinburg, 2010. 6. Konareva L. A. Philip Crosby and his philosophy of quality // USA and Canada: economy, politics, culture. 2011. № 10 (502). 7. Kulikov V. V. Philosophy of Crosby «Zero defects» // Actual directions of scientific researches: prospects of development. 2017. 8. Maksurov A. The quality and effectiveness of the coordination of legal technology: the common and the differences // Economics, sociology and law. 2014. № 1. 9. Sibatullina G. R. The concept of «defect of law» and «legal error» // Bulletin of economics, law and sociology. 2012. № 1. 10. Sokolova M. A. Defects of legal documents. Moscow, 2016. 11. Hludeneva N. I. Defects of legal regulation of environmental protection. Moscow, 2014. 12. Shayhutdinov V. Sh. Defects of law-making in the field of social security and their consequences // Russian law journal. 2011. № 5. 13. Crosby P. Quality is free. New York, 1979.

96

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 340.141 ÁÁÊ 67.0

Ðåïüåâ Àðòåì Ãðèãîðüåâè÷ Repyev Artem Grigoryevich заместитель начальника кафедры административного права и административной деятельности органов внутренних дел Барнаульского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Deputy Chief of the Department of Administrative Law and Administrative Activity of Law-Enforcement Bodies of Barnaul Legal Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÎÁÛ×ÀÉ ÊÀÊ ÈÑÒÎ×ÍÈÊ ÇÀÊÐÅÏËÅÍÈß ÏÐÅÈÌÓÙÅÑÒ ÎÒÄÅËÜÍÛÕ ÑÓÁÚÅÊÒΠLegal custom as source of fixing of separate subjects advantages В статье выдвигается тезис о том, что правовые преимущества, будучи относительно состоявшимся институтом законодательства, несмотря на требования общеобязательности, формальной определенности, достигаемые в основном при помощи закрепления в нормативном правовом акте, успешно воплощаются посредством правового обычая. Подвергнув анализу существующие в юридической доктрине концепции восприятия правового обычая, автор формулирует его сущностные признаки через призму установления преимущественного положения отдельных субъектов. На основе исследования формулируется гипотеза о высокой востребованности правового обычая как источника появления и последующего законодательного закрепления правового преимущества в современных правовых системах. Ключевые слова: правовое преимущество, равенство, льгота, правовой обычай, традиция, табу, авторитет.

Правовой обычай на сегодняшний день воспринимается сообществом юристов разнопланово. Во-первых, как переходная, неразвитая форма существования и институционирования правил поведения и всего нормативного образования (к примеру, периоды родовой общины, рабовладения). Во-вторых, как источник права в полноценных, сформировавшихся и существующих в отдельных географических образованиях правовых семьях (системах) (к примеру, некоторые современные страны Африки, Океании и другие). В-третьих, как санкционированная государством, обособленная совокупность различных форм установления и выражения юридических норм внутри различных правовых семей (современное российского право, относимое большинством автором к романо-германской правовой семье,

The article puts forward the thesis that legal advantages, being rather taken place institute of the legislation, despite the requirements of all-obligation, formal definiteness reached generally by means of fixing in the regulatory legal act are successfully embodied by means of legal custom. Having subjected to the analysis the rights of the concept of perception of legal custom existing in the doctrine, the author formulates his intrinsic signs through a prism of establishment of primary provision of separate subjects. On the basis of a research the hypothesis of high demand of legal custom as source of emergence and subsequent legislative fixing of legal advantage in modern legal systems is formulated. Keywords: legal advantage, equality, privilege, legal custom, tradition, taboo, authority.

также использует подобные источники. К примеру, обычай делового оборота перевозить груз на палубе) [1]. Подобное многообразие понимания, казалось бы, устоявшейся теоретической конструкции, несомненно, актуализирует обращение ученого сообщества к ее современному, вариативному восприятию. Тем более не может не вызывать научного интереса рассмотрение правового обычая в качестве источника закрепления правовых преимуществ, устанавливаемых с целью придания более выгодного социального, экономического положения отдельным субъектам. Кроме того, будучи зафиксированными в нормах права в виде иммунитетов, льгот, привилегий, особых правовых процедур, преимущества, весьма прочно вошедшие сегодня в структуру специального пра-

Философия права, 2019, № 2 (89)

97

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ вового статуса личности, ранее в рамках учения о правовом обычае не рассматривались. Имея общеправовое, категориальное свойство, правовые преимущества выступают и в качестве инструмента получения отдельными субъектами дополнительных прав и возможностей, а также средства освобождения от выполнения обязанностей, неподверженности ограничениям и запретам. В свою очередь, базис реализации правового обычая, представляющего собой социальный регулятор поведения человека, состоит в эмоционально-психологическом, волевом отношении одних людей к поступкам других, сложившемся на протяжении длительного периода времени внутри социальной группы (локального (племени, рода, общины) или государственного значения) через одобрение или порицание. Рассматривая закрепление преимуществ через правовой обычай (пусть и не в формальноюридическом смысле, а скорее в социальном, политическом), обратим внимание на наиболее устоявшиеся признаки последнего, выделяемые в литературе. К ним относят неоднократность действия (Б. И. Борубашев, И. Б. Новицкий, П. Стучка), единообразие и однородность применения (Г. Ф. Шершеневич), консервативность, постоянство (Т. Л. Козлов, Н. В. Лисицын, Е. И. Сафронова), локальная обособленность (М. В. Захарова, М. В. Кича), обязательность действия (Н. М. Коркунов, Г. И. Муровцев), определенность содержания (И. Н. Миронова, Е. В. Царегородская). Попробуем проследить отражение этих качеств правового обычая на процессе появления и последующего установления дополнительных прав, выгод отдельных субъектов. Первый выделенный признак конституирован отдельными восточными странами. К примеру, исторически сложившиеся обычаи, традиции кыргызов и сегодня «поддерживаются государством» [2]. Современное индусское право также построено на преемственности всего бытия, а преимущества одних людей над другими обоснованы их интеллектуальными, физическими, материальными и иными различиями [3, с. 894]. Последние – есть следствие кармы, то есть воздаяния вселенной за поступки человека, в том числе совершенные в прошлой жизни. Поэтому неравенство, заложенное кармой в результате неоднократных действий человека, неустранимо.

98

Признак единообразия, однородности общественных отношений, регулируемых правовым обычаем, наиболее ярко, на наш взгляд, прослеживается на примере традиционного права и общества Японии. Все происходящее вокруг жителей данного государства воспринимается через спектр размеренного, взаимовыгодного проживания. Нормы поведения, основанные на конфуцианской доктрине, выстроены относительно иерархичного порядка, отрицающего равенство. Это своего рода обычные (традиционные) преимущества. Другой пример – преимущества, устанавливаемые обычаем. Так, военная служба в некоторых периодах развития Российской империи носила характер привилегии лишь одного сословия – дворянства. Однако с принятием закона «О приеме личных почетных граждан в военную службу на правах вольноопределяющихся» подобное преимущество стало доступно личным почетным гражданам [4, с. 269]. Обычай производить в офицерский чин лиц, прослуживших в унтер-офицерском чине шесть лет, что было определено в правовом акте, существовал и ранее, но не был закреплен нормативно. Консерватизм правового обычая, устанавливающий преимущество одного субъекта перед другим, как правило, применим только к конкретной локальной социальной группе. К примеру, в современной Индии, несмотря на официальную ликвидацию кастовой системы, деление людей относительно происхождения, материального состояния сохранилось, и значение его весьма велико в сельской местности. Традиционное право охватывает здесь, помимо семейных, брачных отношений, иные сферы гражданско-правового характера. В частности, приоритетное право на покупку, передачу имущества по завещанию и так далее [5, с. 18] Сегодня не только в странах Азии можно наблюдать патриархальный обычай, выраженный в праве потомка мужского пола при вступлении в брак на преимущественную долю от общего семейного имущества (как правило, недвижимого), а женского – лишь на ее часть (например, в виде приданного). Консерватизм традиционных обществ Востока выражен и в обычаях, касающихся преимуществ одного юрисдикционного органа над другим. Так, несмотря на развитие

Философия права, 2019, № 2 (89)

арбитражного судопроизводства в Китайской Народной Республике, решения народного суда имеют приоритет перед волей арбитражной комиссии в случае их расхождения, либо ходатайства одной из сторон о рассмотрении дела в суде [6, с. 88]. Другой пример. Льгота как форма правового преимущества обеспечивает благоприятный режим жизнедеятельности субъекта через оказание ему помощи путем установления финансовых гарантий и послаблений, восполняющих естественное неравенство участников правоотношений, в силу отсутствия каких-либо физических, психо-физиологических качеств отдельного человека. Многовековая традиция китайского общества в виде заботы младших о старших, выражения им максимального почтения строится на конфуцианской идеологии и принципе «сяо» [7, с. 139]. Легализация нравственной нормы традиционного права произошла в 1996 году с принятием закона «О защите прав и интересов пожилых людей». Социальная помощь, оказываемая государством лицам старше 60-ти лет, помимо преимуществ для престарелых граждан, предполагает и поддержку в виде налоговых льгот для учреждений, профилирующих заботу о людях преклонного возраста [8]. Особенным элементом, обеспечивающим устойчивость правового обычая и незыблемость преимуществ отдельных членов общества, выступает авторитет. Одни – в силу пожилого возраста, накопленного жизненного опыта и потребности его передачи подрастающему поколению, имеют особое признание внутри локальных групп, другие – на основе материального положения. Авторитет главы семьи, старейшины, аксакала рода – ключевой элемент обычного права [9, с. 10–14]. Сегодня его можно проследить в деятельности республиканских правотворческих органов (Хурала в Республике Бурятия, Курултая в Республике Башкирия), которые исторически формировались в виде собрания наиболее уважаемых, достойных членов общины. Обязательность действия правового обычая складывается из придания ему свойств правила поведения, нормы. В этом кроется противоречивое проявление преимуществ через подобный источник предписаний. Иммунитет, привилегия или льгота по своей природе являются специальными правовыми норма-

ми [10, с. 54, 77], более тесно соприкасающимися не с правилом, а с исключением из него. Фундамент этому тезису заложен догмами римского права, как известно, по объему действия делившегося на право общее (ius generale) и право исключительное (ius speciale) [11, с. 36]. Зачастую регулятивный потенциал правового преимущества максимально эффективен именно в аспекте нестандартной обстановки, характеризующейся ситуативностью, альтернативным вариантом поведения, наполняемым особенными обстоятельствами, уважительными причинами. Тем не менее ряд преимуществ, выступая правовым обычаем, обладают качеством обязательности и, наоборот, нередко выступают изъятием из нормы, в том числе установленной обычаем. К примеру, состоятельные семьи тувинцев вплоть до начала XX века получали возможность оформления брачных отношений своих детей в возрасте 18–19 лет для юношей и 16 лет для девушек, а «бедняки женились в 25– 30 лет» [12, с. 195]. В данном случае обязательность действия будет обеспечиваться многократностью применения обычая и социальным одобрением. С другой стороны, например, исторически консул, находясь в христианской общине, был огражден от требований соблюдения обычаев, традиций, религиозных норм, разумеется, не нарушая общественный порядок [13, с. 21]. С развитием торговых, политических отношений эти изъятия из правового обычая в виде преимуществ стали закрепляться нормативно: «все лица, пользующиеся привилегиями и иммунитетами, обязаны, без ущерба для их привилегий и иммунитетов, уважать законы и правила государства пребывания» [14]. Относительно последнего, ранее выделенного качества правового обычая, в аспекте соотношения с преимуществами заметим, что отсутствие правовой определенности – это «рок» не только права традиционного, но и формально-закрепленного. Не один год, разрабатывая конструкцию правовой определенности, профессор Н. А. Власенко обращает внимание на «зыбкость» самой идеи формального равенства [15, с. 66]. Полагаем, для того чтобы обеспечить обычай, в особенности содержащий норму-преимущество, свойством определенности необходимы такие слагаемые, как ясность, просто-

Философия права, 2019, № 2 (89)

99

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ та, лаконичность. Добиться этого в условиях превалирования в содержании правового обычая таких оценочных конструктов, как, например, авторитет, выдающиеся заслуги, весьма сложно. Современное их использование для выведения отдельных субъектов из положения всеобщего равенства, с приданием им более выгодного правового статуса, весьма показательны. К примеру, при «внесении Президенту Российской Федерации предложений о кандидатурах» на должность высшего должностного лица субъекта Российской Федерации «должен учитываться их авторитет» [16]. Масса примеров использования неопределенных конструкций: «особые заслуги», «особо выдающиеся заслуги», «признанные заслуги» – в качестве оснований получения льгот, привилегий и в региональном законодательстве [17; 18]. О каких-либо четко обозначенных критериях, реально существующих и формально закрепленных достижениях в труде, на производстве, в творчестве, превышающих общеустановленные нормы и требующие поощрения со стороны государства, вести речь не приходится. Третья форма проявления правового обычая (из обозначенных в начале материала) связана с особенностями современного законодательства, процессами взаимопроникновения правовых систем. К примеру, потребности сохранения самобытного культурно-исторического, экономического развития России подталкивают государство к выработке дополнительных механизмов регулирования социальных преобразований. В условиях существующего быта коренных малочисленных народов, традиционного уклада жизни, форм ведения хозяйства положения законодательства не могут игнорировать нормы обычаев, традиций, исторический опыт предков, на основе которых строят свою жизнедеятельность современные общины. Так, естественные, многовековые формы и способы ведения промыслового хозяйства обусловили закрепление за коренными малочис-

ленными народами России такого обычая, как беспрепятственный водный и морской промысел, безвозмездное и свободное пользование землями, входящими в исторически сложившийся ареал проживания и распоряжение в рамках его древесиной, полезными ископаемыми, животными ресурсами и пр. Сегодня это оформлено нормативно в виде льгот «по землепользованию и природопользованию» [19]. Этот подход к проявлению правового обычая в иных правовых семьях (в том числе романо-германской) условно можно обозначить как интегративный, сочетающий в себе нормативное, естественно-правовое и иные виды правопонимания. В качестве выводов представленного материала можем отметить, что, во-первых, сегодня нормы обычного (традиционного) права выполняют важную регулятивную, охранительную функции независимо от принадлежности государства к какой-либо правовой семье. В силу опоры на положения религии, национальный менталитет, идеологию общества они способствуют вкраплению правил поведения различных этносов в единое правовое пространство, снижают риски внутригосударственных конфликтов, обеспечивают преемственность законодательства и его эволюционное развитие. Во-вторых, в отечественной правовой системе нормы обычного (традиционного) права, в том числе содержащие положения о преимуществах, наиболее эффективны применительно к регулированию общественных отношений этносов, коренных малочисленных народов (Северного Кавказа, Сибири и пр.). В данном случае наблюдается совокупное использование положений адатов, шариата, христианского и языческого мировоззрения, нормативных правовых актов, в том числе для дополнения содержания и устранения дефектов последних. Это способствует синкретизму, укреплению национальной идентичности, развитию полиполярного гражданского общества.

Литература

Bibliography

1. Кодекс торгового мореплавания Российской Федерации от 30.04.1999 № 81-ФЗ (в ред. от 27.12.2018) (с изм. и доп., вступ. в силу с 31.01.2019) // Собрание законодательства РФ. 1999. № 18. Ст. 2207; № 32 (ч. I). Ст. 5089.

1. The merchant shipping code of the Russian Federation of 30.04.1999 № 81-FL (ed. from 27.12.2018) (with amendment and additional, coming into force from 31.01.2019) // The collection of the legislation of the Russian Federa-

100

Философия права, 2019, № 2 (89)

2. Конституция Кыргызской Республики (принята референдумом (всенародным голосованием) 27.06.2010). URL: http://cbd.minjust. gov.kg/act/. 3. Тимощук А. С. Особенности правовой системы традиционного общества (на примере классического индусского права) // Lex Russica. 2006. Т. 65. № 5. 4. Закон Российской Империи от 11.05.1849 № 23239 «О приеме личных почетных граждан в военную службу на правах вольноопределяющихся» // Полное собрание законов Российской Империи. Собрание второе. Т. XXIV. Царствование Николая I. СПб., 1850. 5. Сафронова Е. И. Обычай как форма права (сравнительно-правовой анализ): автореф. дис. … канд. юрид. наук. СПб., 2007. 6. Куан Цзэнцзюнь. Международный коммерческий арбитраж в Китае: материковый Китай, Гонконг, Макао и Тайвань: дис. … канд. юрид. наук. М., 2008. 7. Трощинский П. В. К вопросу о традиционных взглядах на право в китайском обществе // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина. 2016. № 3 (19). 8. Закон КНР от 29.08.1996 «О защите прав и интересов пожилых людей». URL: https:// chinalaw.center/. 9. Небратенко Г. Г. Доктрина правовой семьи традиционного (обычного) права: современное состояние и перспективы модернизации // Философия права. 2010. № 5. 10. Сенякин И. Н. Специальные нормы советского права / под ред. М. И. Байтина. Саратов, 1987. 11. Ефимов В. В. Догма римского права. СПб., 1901. 12. Салчак Ш. Ч. Субъект в обычном праве тувинцев в XVIII – первой четверти XX вв. // Вестник Читинского государственного университета. 2008. № 6 (51). 13. Алиев Х. М. Правовые основы защиты консульским учреждением прав и интересов граждан и юридических лиц: дис. …канд. юрид. наук. М., 2014. 14. Венская конвенция о консульских сношениях (заключена в г. Вене 24.04.1963) // Сборник международных договоров СССР. Вып. XLV. М., 1991. 15. Власенко Н. А. Разумность и определенность в правовом регулировании: монография. М., 2015.

tion. 1999. № 18. Art. 2207; № 32 (Part I). Art. 5089. 2. The constitution of the Kyrgyz Republic (accepted by a referendum (national vote) on 27.06.2010). URL: http://cbd.minjust.gov.kg/act/. 3. Tymoschuk A. S. Features of a legal system of traditional society (on the example of the classical Hindu right) // Lex Russica. 2006. Vol. 65. № 5. 4. The law of the Russian Empire of 11.05.1849 № 23239 «About reception of personal honourable citizens in military service on the rights of freedetermining» // Full assembly of laws of the Russian Empire. Assembly the second. Vol. XXIV. Reign оf Nicholas I. St. Petersburg, 1850. 5. Safronova E. I. Custom as a form it is right (the comparative and legal analysis): abstract dis. … PhD in Law. St. Petersburg, 2007. 6. Kuang Zengjun. The international commercial arbitration in China: continental China, Hong Kong, Macau and Taiwan: dis. … PhD in Law. Moscow, 2008. 7. Troshinsky P. V. To a question of traditional views of the right in the Chinese society // The bulletin of the University of O. E. Kutafin. 2016. № 3 (19). 8. Law of the Republic of China of 29.08.1996 «About protection of the rights and the interests of elderly people». URL: https://chinalaw.center/. 9. Nebratenko G. G. Doctrine of legal family of the traditional (usual) right: current state and prospects of modernization // Philosophy of law. 2010. № 5. 10. Senyakin I. N. Special norms of the Soviet right / under the ed. of M. I. Baytin. Saratov, 1987. 11. Efimov V. V. Dogma of Roman law. St. Petersburg, 1901. 12. Salchak Sh. Ch. Subject in the customary law of tuvinians in XVIII – first quarter of XX centuries // Bulletin of Chita state University. 2008. № 6 (51). 13. Aliyev H. M. Legal bases of protection by consular institution of the rights and interests of citizens and legal entities: dis. … PhD in Law. Moscow, 2014. 14. Vienna Convention on consular relations (concluded in Vienna 24.04.1963) // Collection of international treaties of the USSR. Issue XLV. Moscow, 1991. 15. Vlasenko N. A. Reasonableness and certainty in legal regulation: monograph. Moscow, 2015.

Философия права, 2019, № 2 (89)

101

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ 16. Указ Президента РФ от 11.07.2013 № 620 (в ред. от 19.07.2017) «Об утверждении Положения о порядке внесения и рассмотрения предложений о кандидатурах на должность высшего должностного лица (руководителя высшего исполнительного органа государственной власти) субъекта Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. 2013. № 28. Ст. 3815; 2017. № 30. Ст. 4653. 17. Закон Алтайского края от 12.12.2006 № 135-ЗС (в ред. от 07.12.2017) «О наградах Алтайского края» // Сборник законодательства Алтайского края. 2006. № 128. 18. Закон Алтайского края от 27.12.2007 № 154-ЗС (в ред. от 30.11.2016) «О доплате к пенсии в Алтайском крае» // Сборник законодательства Алтайского края. 2007. № 140. 19. Федеральный закон от 30.04.1999 № 82-ФЗ (в ред. от 27.06.2018) «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. 1999. № 18. Ст. 2208; 2018. № 27. Ст. 3947.

102

16. The decree of the President of the Russian Federation dated 11.07.2013 № 620 (ed. from 19.07.2017) «On approval of the Regulations on the procedure of submission and consideration of proposals on candidatures for the appointment of senior officials (head of higher executive body of state power) of subjects of the Russian Federation» // Collection of the legislation of the Russian Federation. 2013. № 28. Art. 3815; 2017. № 30. Art. 4653. 17. The law of the Altai territory from 12.12.2006 № 135-ZS (ed. from 07.12.2017) «About the awards the Altai territory» // Collection of legislation of the Altai territory. 2006. № 128. 18. Тhe law of the Altai territory from 27.12.2007 № 154-ZS (ed. from 30.11.2016) «About the supplement to the pension in the Altai region» // Collection of legislation of the Altai territory. 2007. № 140. 19. Federal law from 30.04.1999 № 82-FL (ed. from 27.06.2018) «On guarantees of rights of small indigenous peoples of the Russian Federation» // Collection of the legislation of the Russian Federation. 1999. № 18. Art. 2208; 2018. № 27. Art. 3947.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 340.15 (091) ÁÁÊ 67.3

Ñåëþòèíà Åëåíà Íèêîëàåâíà Seliutina Elena Nikolaevna заведующий кафедрой теории государства и права Среднерусского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации кандидат юридических наук, доцент. Head of the Department of Theory of State and Law of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, PhD in Law, Associate Рrofessor. Тел.: +7 (920) 082-98-90.

Õîëîäîâ Âëàäèìèð Àëåêñàíäðîâè÷ Holodov Vladimir Alexandrovich доцент кафедры теории государства и права Среднерусского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации кандидат исторических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Theory of State and Law of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, PhD in History, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÐÀÇÂÈÒÈÅ ÏÐÅÄÑÒÀÂËÅÍÈÉ Î ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÒÅÕÍÈÊÅ Â ÎÒÅ×ÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÄÎÊÒÐÈÍÅ XIX – ÍÀ×ÀËÀ XX ÂÅÊÀ Development of ideas of the legal equipment in the domestic legal doctrine of XIX – early XX centuries В статье рассмотрено формирование представлений о сущности юридической техники, получивших отражение в трудах российских правоведов дореволюционного периода. Обращается внимание на преобладание в отечественной правовой мысли XIX – начала XX века научного интереса к законодательной (правотворческой) технике, что обусловлено, с одной стороны, необходимостью проведения правовой реформы в государстве, с другой стороны, влиянием идей западноевропейских авторов. Авторами отмечается, что в научных представлениях отечественных правоведов рассматриваемого периода отсутствует дифференциация понимания средств и приемов юридической техники; нередко отождествляются правотворчество и систематизация. Ключевые слова: юридическая техника, правотворчество, систематизация законодательства, история правовых учений, правовая доктрина.

В развитии представлений о сущности и средствах юридической техники в правовой мысли дореволюционной России период XIX – начала XX века ознаменован повышенным интересом к правотворчеству и систематизации законодательства. Причина кроется в проведении коренного реформирования всей правовой системы, что потребовало на-

In the article formation of the ideas of the legal equipment essence received reflection in works of the Russian jurists of the pre-revolutionary period is considered. The attention to prevalence in a domestic legal thought of XIX – early XX centuries of scientific interest in the legislative (law-making) equipment is paid that is caused, on the one hand, by need of carrying out legal reform for the state, on the other hand – influence of the ideas of the Western European authors. Authors note that in scientific representations of domestic jurists of the considered period there is no differentiation of understanding of means and receptions of the legal equipment; law-making and systematization are quite often identified. Keywords: legal technology, law-making, systematization of the legislation, history of legal exercises, legal doctrine.

учного осмысления как содержания, так и оформления нормативных предписаний, определяющих устои жизнедеятельности государства, общества и граждан. Ранее предпринимались попытки привести в систему обширное и разрозненное российское законодательства, но они оказались малоэффективными. Следует отметить деятельность по совершен-

Философия права, 2019, № 2 (89)

103

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ствованию составления и юридико-технического оформления законов в XVIII веке. При Петре I повысились требования к подготовке проектов законов, в Наказе Уложенной комиссии Екатерины II прослеживаются некоторые правила юридической техники [1, с. 5]. Однако единообразного, системного подхода к разработке и принятию законодательных актов еще не сложилось. Отсутствовало единообразное понимание основополагающих принципов правового регулирования, сопряженное с хаотичным использованием юридико-технических приемов и средств. Формирование концептуальных подходов к пониманию сущности юридической техники, безусловно, связано с именами западноевропейских мыслителей, таких как Ф. Бэкон, И. Бентам, Р. Йеринг, Ф. Жени. Их труды получили широкую известность в России и оказали влияние на отечественных авторов. Однако нельзя отрицать и вклад отечественных правоведов в развитие представлений о юридической технике. Отличительной чертой является то, что некоторые из ученых, работы которых проанализированы в статье, имели возможность применить свои идеи и концепции на практике, будучи участниками государственных комиссий по реформированию законодательства. Так, М. М. Сперанский, получивший широкую известность благодаря проведенной систематизации российского законодательства, внедрил научный подход в практику организации и упорядочения техники сбора и обработки нормативных актов. На основе трудов Ф. Бэкона Сперанский разработал собственную систему приемов и правил систематизации, значительно усовершенствовав положения «Нового органона» [2]. Для более полного понимания значимости проделанной М. М. Сперанским работы по кодификации русского права необходимо выделить отдельные юридико-технические аспекты, учтенные им в ходе кодификационной деятельности. М. М. Сперанским на основе анализа исторического опыта создания и деятельности комиссий по реформированию российского законодательства (которых со времен Петра I было создано 6), а также использования наследия римских юристов и трудов западноевропейских мыслителей были сформулирова-

104

ны юридико-технические правила систематизации законодательства, названные им «Правила Бакона» [3, с. 107] (искаж. от Ф. Бекона). Суть их сводилась к следующим основным постулатам. Во-первых, надлежало исключить из свода законы, вышедшие из употребления, к которым причислялись акты, отмененные силой позднейших постановлений. Во-вторых, следовало исключить все повторения, оставив одно, наиболее полное. В-третьих, сохранять слова закона, извлеченные из текста частями, связывая их воедино по порядку. При этом под каждою статьей обозначать указы и постановления, из которых она составлена. Данное правило соблюдалось неукоснительно при составлении Свода законов Российской империи. А. В. Ильин пишет, что Вторым отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии в практику были введены обязательные ссылочные примечания на законы, из которых извлечена конкретная статья или на основе которых новая статья сконструирована [4, с. 11]. Это правило облегчало проверку консолидированных сводов ценой увеличения объема и усложнения восприятия. В-четвертых, многословные и обширные законы должны быть сокращены, но только за счет изложения сути дела, ставшего поводом к закону, а также рассуждений, имевшихся в виду при постановлении закона. В-пятых, из двух противоречащих правил надлежало оставлять позднейшее. В отличие от Ф. Бекона, который в данной ситуации предлагает избрать лучший закон, М. М. Сперанский не допускает возможности составителям Свода судить, который из законов лучше, подменяя тем самым законодательную власть. «В своде должно ограничиться тем, что каждый закон представлен был так, как он есть в существе его, без перемены и исправления», – пишет Сперанский [3, с. 67]. Остальные правила касались порядка утверждения властью сформированного Свода для придания ему юридической силы, составления Сводов особенных для местных законов, применяемых в отдельных губерниях, а также установления данного порядка на все последующее время для совершения Свода и в будущем. Г. Ф. Шершеневич дает такую характеристику вклада в систематизационную работу М. М. Сперанского: «… он сделал его (рос-

Философия права, 2019, № 2 (89)

сийское законодательство – прим. авторов) доступным всем и каждому» [5, с. 425]. Симпатии М. М. Сперанского были на стороне кодификации в духе лучших образцов французских кодексов, однако, его новаторские идеи не нашли отклика в умах верховной власти, и он ограничился систематизацией огромного и малодоступного законодательного материала. Значение первого Полного собрания законов Российской империи, подготовленного на основе юридико-технических приемов, разработанных М. М. Сперанским с опорой на сформулированные Ф. Бэконом в «Новом органоне» правила написания законов, состояло в следующем. Собрание было необходимо как подготовка к составлению Свода законов; как нормативная основа для разрешения дел, возникших до придания законной силы Своду; как способ уяснения смысла законов, заключенных в Свод; как фундамент для дальнейшего поступательного движения законодательства, а также развития отечественного правоведения. Современник М. М. Сперанского П. И. Дегай в технике правотворчества предлагал руководствоваться стандартами, установившимися со времен античности и прошедшими проверку временем. Он писал: «При составлении и редактировании законов следует руководствоваться образцами законоискусства, вершиной которых является римское юридическое наследие» [6, с. 105]. Отмечал, что на законотворчестве положительно сказывается соединение теории с исследованием практического опыта, позволяющего улавливать оттенки, которые не могут быть открыты путем одних лишь отвлеченных размышлений. Проведя параллель с современными проблемами правотворческой юридической техники, можно отметить, что на сегодняшний день учет практики правоприменения также выступает одним из важных факторов повышения юридико-технического уровня принимаемых законов [7]. Излагая свои взгляды на правила составления российских законов, П. И. Дегай уделял внимание технике правоприменения, без которой законы не достигнут своей цели, а граждане не будут находить в них средства своей защиты. Основное средство правоприменения П. И. Дегай видел в порядке делопро-

изводства. Он разделял делопроизводство на бесспорное и тяжебное. Ссылаясь на труды Г. Ерофеева, «Рассуждение о доказательствах уголовных преступлений» отмечает необходимость систематического изложения руководства по тяжебному делопроизводству. При этом не соглашается с Г. Ерофеевым относительного закона, который бы предписывал порядок доказательств в уголовном производстве, напротив, по мнению П. И. Дегая, каждый из способов доказывания является только необходимой мерой и должен использоваться, когда нет других вернейших доказательств [6, с. 99]. В качестве правил правоприменения в тяжебном делопроизводстве указывает, например, такие как: не нужны свидетели, когда есть законные документы; нельзя прибегать к обыску, когда есть свидетели и другие доводы. Исследователь отмечает, что формальные документы (preuves precontituees) выступают главным средством доказывания. Поэтому их наличие, а также описание важнейших жизненных обстоятельств в официальных документах, размещенных в установленных хранилищах, позволит создать прочную доказательственную базу в делопроизводстве. В формальных документах должны фиксироваться такие события, как время рождения, заключение брака, вступление во владение, переход имения от одного лица к другому и другие, что позволит минимизировать необходимость прибегать к зыбким доказательствам (показания свидетелей, хотя бы и под присягой) [6, с. 101]. Таким образом, П. И. Дегай определил значение юридико-технического оформления юридических фактов для точного и правильного правоприменения. Современник П. И. Дегая Д. И. Мейер, специализировавшийся на изучении гражданского права, в отношении юридико-технического оформления юридических фактов сформировал несколько принципиальных правовых позиций: 1. Факты не всегда доказываются в полной мере, а зачастую могут быть доказаны только известные стороны фактов, по которым могут быть сделаны выводы о существовании других фактов, в отношении которых допускается предположение. 2. Юридическое действие, оказываемое фактом, может быть устранено или уничтожено другим фактом, но при этом доказывается

Философия права, 2019, № 2 (89)

105

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ только тот факт, о юридических последствиях которого идет речь. При этом предполагается, что они (юридические последствия) не устранены наступлением другого факта. 3. Факт, признанный общественной властью в качестве действительного (существующего), предполагается таковым, что влечет наступление законных последствий, связанных с его действительностью. 4. В фактах, имеющих вид деяний, доказывается только внешняя, поражающая чувства сторона; духовный же деятель как источник факта в гражданском праве предполагается. Так, даже при нарушении права или закона умысел нарушителя не доказывается, но между тем самый факт принимается за правонарушение [8, с. 50–52]. Также Д. И. Мейер затрагивал вопросы юридико-технического использования правовых фикций и презумпций, анализируя их правовую сущность на основе постулатов классического римского права. Д. И. Мейер полагает, что в римском праве первоначально «понятие о вымысле» явилось как соответствие духу того права, инструмент («орудие») обобщения юридических правил, и в связи с этим характер вымысла (правовой фикции) является явлением чисто историческим, которое облекается в определенную юридическую форму [8, с. 30–31]. Относительно презумпций Д. И. Мейер говорит о том, что во многих случаях существование фактов оказывается в большинстве своем только вероятным, но не несомненным, а «раскрыть» их несомненность зачастую нет возможности или чрезвычайно трудно. В этой связи признание факта существующим по вероятности ученый и называет собственно правовой презумпцией. Само предположение, которое дает юридическую силу предполагаемым фактам, Д. И. Мейер называет «могущественной силой в области права». Ученый говорит о том, что презумпции как средство юридической техники весьма активно используются законодателем – «законодательная власть ставит предположение в основание множества своих определений» [8, с. 43–44]. Рассуждает Д. И. Мейер и о роли закона в непосредственной деятельности правоприменителей, то есть о правоприменительной юридической технике. Ученый отмечал, что закон указывает исполнительной власти механизм

106

действия только в общих чертах, составляя при этом лишь пределы для ее деятельности, внутри которых она может действовать довольно свободно. По этому поводу ученый пишет следующее: «Законы, правда, указывают исполнительной власти, как ей действовать, но в более или менее общих чертах, так что в редком случае устранено собственное ее усмотрение: они более составляют пределы для ее деятельности, внутри которых она движется свободно. Поэтому, безусловно, не существенно, чтобы было доказано наступление фактов, к которым исполнительная власть применяет законы: и при доказанности фактов она по большей части может не совершить тех действий, в которых заключается применение законов» [8, с. 48]. Соответственно, исходя из мысли Д. И. Мейера, для применения закона со стороны исполнительной ветви власти достаточным основанием может послужить лишь предположение о вероятном существовании фактов. Несомненно, весомый вклад в развитие представлений о сущности и содержании юридической техники внес Г. Ф. Шершеневич. В качестве юридико-технических недостатков российских законов он назвал слабое различие законов от распоряжений, казуистичность вместо общих начал, отсталость содержания норм, бесконечная повторяемость тех же постановлений в интересах мнимой точности [5, с. 433]. На примере анализа юридической силы Свода законов Российской империи обобщил приемы придания общеобязательности источнику права, в том числе запись в журнале заседания Государственного совета, сделанная императором Николаем I, в которой Свод прямо назван «положительным законом» (при самодержавии выраженная воля монарха при бесспорности ее содержания имеет силу закона): назначение конкретного срока начала применения Свода законов (vacation legis), что характерно только в отношении новых законов; закрепление в Манифесте от 31 января 1833 года положения об отмене Сводом всех прежних законов, действовавших до него, начиная с Уложения 1649 года, и некоторые другие [5, с. 435]. Указывая на дефекты правосистематизационной техники Свода, Г. Ф. Шершеневич отметил выпуск дважды т. XI, ч. I с различным содержанием, неправильное размещение ста-

Философия права, 2019, № 2 (89)

тей по Своду, разрывающее связь между ними; разновременное издание частей Свода, подрывающее представление о его целостности [5, с. 433]. В первое издание Полного собрания законов Российской империи вносили и необнародованные узаконения и даже те, в отношении которых Сенатом было отказано в обнародовании вследствие несоблюдения порядка их издания [5, с. 430]. В последующих изданиях данная практика не повторялась. Характеризуя основные способы систематизации – инкорпорацию и кодификацию, отдавал преимущество кодификации. Достоинства кодификации обусловлены полнотой охватываемого материала, единством начал, положенных в основу отдельных постановлений, наглядностью избранной системы, ясностью языка [5, с. 422]. Г. Ф. Шершеневич разрешает вопрос о примате текста закона, опубликованного в Собрании узаконений и распоряжений правительства перед Полным собранием законов Российской империи как официальным средством обнародования законов. Еще один известный русский правовед Б. Н. Чичерин свой взгляд на технику правотворчества преломлял через призму исторической школы права. Соглашался с представителями исторической школы права в том, что законы и государственные учреждения, существующие и развивающиеся в течение многих веков, имеют преимущества перед вновь созданными по воле государства или народа в результате революционных преобразований. Законы, существующие веками, не зависят от воли или личных воззрений. Они, по мнению Б. Н. Чичерина, не плод теории, а создание опыта, а потому отличаются практической применимостью. Основными недостатками таких законов является наличие большого количества норм, потерявших свое регулятивное значение в силу устаревания и изменения потребностей. Безусловный приоритет среди источников права Б. Н. Чичерин отдавал письменным. «Письменная форма содействует точности, ясности и общепонятности права», – указывал он [9, с. 790]. Возможность избежать законодательных ошибок правовед видел в применении теоретических знаний, основанных на всемирном опыте, которые позволяют возвести практическую потребность к сознательным началам и указывают средства к исполнению поставленной задачи. «Без нея (теории – прим. авто-

ров) законодатель движется ощупью, руководимый слепым инстинктом, который менее всего уместен в определении прав и обязанностей», – пишет Б. Н. Чичерин [9, с. 796]. Он отмечал, что коренные начала политической жизни у всех одни и те же, так как природа человека и общества у всех одна. Различие состоит только в большем или меньшем преобладании того или другого элемента. Влияние идей исторической школы права прослеживается в работах П. Д. Калмыкова, профессора Петербургского университета, работавшего на кафедре энциклопедии законоведения. П. Д. Калмыков читал лекции по энциклопедии права, знание латыни и греческого языка позволяли ему исследовать труды античных философов в оригинале. В целом ученый поддерживал мысль о том, что право является опытной наукой. В качестве опыта для юриста и законодателя П. Д. Калмыков рассматривал историю народов, а также совокупность явлений общественной жизни. Кроме того, серьезное влияние концептуальных положений исторической школы права можно проследить в следующем положении П. Д. Калмыкова: «Внутреннее содержание законов положительных, взятых отдельно, разбросанных часто без видимого единства, заключается в великих явлениях духовной жизни народа, большею частью не выраженных в самом законе, а сохранившихся в иных исторических памятниках, – в тех явлениях, которые составляют зерно всей истории народа, для которых события и факты служат только внешней оболочкой» [10, с. 6]. В основе законов, по мнению П. Д. Калмыкова, лежат великие события внутренней жизни народов. Внешнее же выражение права, его формальная определенность выступают необходимым условием для бытия права. В этой связи правовед отмечает следующее: «От внешних форм Право никогда не может совершенно освободиться: внешность есть необходимое условие его бытия» [10, с. 19]. О важности учета исторического опыта и практики применения законодательства в качестве руководящих начал техники законотворчества писал А. А. Башмаков в статье «Законодательная техника и народное право», которая вышла в свет в 1904 году в журнале Министерства юстиции. А. А. Башмаков обращал внимание на изменчивость и недолговечность законодательства («наиболее значи-

Философия права, 2019, № 2 (89)

107

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ тельные и совершенные законодательные памятники новейшего времени едва переживают одно столетие»), при этом такие основополагающие правовые институты, как брак, собственность, наследование, опека и другие, существуют на протяжении длительного времени, изменяясь лишь формально, под воздействием воли законодателя [11, с. 175]. По мнению А. А. Башмакова, грамотное использование юридической техники должно обеспечить стабильность законодательства и возможность его территориального распространения. Выделяя двуединую задачу юридической техники, правовед формулирует цель законодателя, состоящую в том, чтобы совместить в норме закона нарастающие потребности и укоренившиеся устои жизни, удалив при этом все отжившие и устаревшие положения. Задаваясь вопросом о руководящих началах законодательной деятельности, А. А. Башмаков отмечает необходимость постоянного согласования письменного законодательства с правосознанием народных масс в вопросах гражданского права [11, с. 178]. В таких же сферах правового регулирования, как организация промышленности и торговли, фискальные мероприятия, развитие мореплавания, таможенное дело, упорядочение фабричного труда и других, имеющих общегосударственное значение, требуется наоборот ограничить влияние народного правосознания, а руководствоваться соображениями науки и разума. Участвуя в деятельности комиссии по подготовке реформы крестьянского законодательства, А. А. Башмаков обращает внимание на обычное право, в полной мере воплотившее народное правосознание. Ярославским юридическим обществом была проведена работа по выявлению и систематизации обычного крестьянского права на основе анализа решений Крестобогородского волостного суда Ярославской губернии и уезда [12]. Основываясь на проведенном ярославскими коллегами исследовании и систематизации гражданского правового обычая, А. А. Башмаков приходит к выводу о назревшей потребности фиксирования норм обычного права, а не их отрицании. При этом законодателю предстоит не только облечь в юридическую форму традиционные народные понятия, но и предвосхитить запросы жизни, которые народное правосознание своими силами не успевает охватить и уло-

108

жить. Следует констатировать, что А. А. Башмаков, в отличие от выше рассмотренных предшественников, при изложении взглядов на законодательную технику не призывает ретранслировать наследие классического римского права или скопировать достижения западноевропейской правовой мысли. Отчасти такой подход объясняется приверженностью автора идеям славянофильства. Таким образом, юридическое самоопределение и народное правосознание предстает, по мнению А. А. Башмакова, неотъемлемым элементом законодательной техники, интенсификация которой была обусловлена усложнившимися общественными отношениями пореформенной России. В частности, М. Н. Капустин в начале пореформенной эпохи говорил об усложнившихся общественных отношениях, которые не были охвачены юридическими понятиями и «догматическими основаниями права». Для этого, по его мнению, следовало проделать серьезную работу, направленную на разработку юридической терминологии, указывая при этом на то, что руководством для русских юристов в большей степени на тот момент времени служили работы зарубежных правоведов. «Наша юридическая литература, – подчеркивает М. Н. Капустин, – только в последнее время обогатилась несколькими замечательными исследованиями, имеющими предметом своим судопроизводство и разъяснение действующих законов; до сих пор она ограничивалась почти исключительно историею русского права, преимущественно древнейшего» [13, с. 4–5]. Соответственно, М. Н. Капустин обращает внимание на недостаточность изученности таких самостоятельных на сегодняшний день видов юридической техники, как правоинтерпретационная юридическая техника и правоприменительная юридическая техника, не вводя данные категории в исследовательский юридический оборот. Именно правоприменительная практика судопроизводства, получившая активное развитие после проведенной Судебной реформы 1864 года, настоятельно требовала, по мнению М. Н. Капустина, интенсификации научного юридического поиска, затрагивающего догматическое изучение права, в том числе во взаимосвязи с юридико-техническими проблемами. Ученый обращает вни-

Философия права, 2019, № 2 (89)

мание на то, что само понятие «догматика» первоначально употреблялось в отношении религиозных вероучений, а только впоследствии нашло свое выражение в области права. «Догматикой» М. Н. Капустин называет «совокупность теоретических учений о праве» [13, с. 18]. Применительно к рассматриваемым вопросам становления юридико-технического знания взгляды М. Н. Капустина интересны тем, что они затрагивают именно теоретические аспекты явлений и средств юридической техники. Непосредственно сам М. Н. Капустин уделял большое значение разъяснению основных юридических понятий, что, несомненно, на сегодняшний день признано значимой юридико-технической исследовательской проблемой в сфере юридической терминологии [14; 15]. При этом правовед подчеркивал практическую значимость указанной исследовательской задачи. Данный объект исследований М. Н. Капустин обозначал понятием «юридической догматики». Изучение юридической догматики проводилось ученым в рамках исследования общей теории права, основы которой он черпал в работах Г. Ф. Пухты, представителя исторической школы права, весьма популярной среди русских правоведов еще первой половины XIX века [16]. Анализировал значение юридической техники для развития законодательства видный представитель отечественной юридической науки первой половины XX века доктор юридических наук, профессор П. И. Люблинский. В своей работе «Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса», вышедшей в свет в 1917 году, он обращается к анализу истоков научной разработки законодательной техники, а именно к взглядам И. Бентама, изложенным в опубликованном после смерти автора труде «Номография» [17]. Особое внимание при анализе работы И. Бентама П. И. Люблинский обращает на форму законодательства. П. И. Люблинский соглашается с Бентамом в том, что формулировка закона должна отражать цели его создания, поскольку, по мнению ученого, законодательство страны всегда предполагает реализацию практических целей, в качестве которых подразумевается стимулирование к определенному поведению. Соответственно, главной целью законодательства в данном понимании высту-

пает возможность его усвоения со стороны населения, что должно привести к доступности понимания текста закона для тех лиц, к которым он обращен и от которых требуется соблюдать данный закон. Правило «общеизвестности» законов, соглашается П. И. Люблинский с И. Бентамом, может быть оправдано только при доступных и понятных законодательных формулировках. В качестве юридико-технического способа устранения громоздкости законодательства может быть использована классификация и разделение на части при соблюдении ряда правил, к числу основных из которых относят следующие: распределение, чистота, полнота; конечная чистота. В целом П. И. Люблинский, соглашаясь с И. Бентамом, выступает за доступность языка изложения нормативного правового акта, его краткость, отсутствие в тексте указания на дозволение, поскольку предписание закона само по себе предполагает законодательное дозволение. Авторы сходятся во мнении о том, что краткость законодательных формулировок ведет к большей доступности закона для граждан и правоприменителей. В текстах нормативных правовых актов следует избегать повторов и очевидных положений, в возможных случаях использовать производные от глаголов существительные, которые указывают на их функцию. Большое значение П. И. Люблинский, вторя И. Бентаму, уделял юридико-техническому расположению слов во фразах. Слово, несущее главную смысловую нагрузку следует помещать в начале либо ближе к началу предложения. Нецелесообразным является включение в одну статью двух фраз, не связанных между собой. Кроме того, необходимо избегать чрезмерного употребления гипотетических предложений. Итак, в правой доктрине России XIX – начала XX века основное внимание уделялось правотворческой (законодательной) технике, что обусловлено объективными причинами – в государстве давно назрела, а затем активно проводилась коренная реформа правовой системы, что потребовало теоретического осмысления приемов, средств и способов ее осуществления. В трудах правоведов прослеживается нерасторжимая связь техники систематизации и законотворчества. Характерной особен-

Философия права, 2019, № 2 (89)

109

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ностью также является синкретизм в понимании средств и приемов юридической техники. В частности, проводя глубокий анализ презумпций и фикций, Д. И. Мейер не выделяет их в качестве категорий юридической техники, не соотносит с ее средствами и приемами. Выводы о правилах использования средств юридической техники русские ученые зачастую основывают на классическом римском праве и идеях западноевропейских ученых: И. Бентами, Ф. Бэкона, Р. Йеринга, Ф. Жени. С учетом западноевропейского опыта и интенсификации общественных отношений в самой Российской империи среди отечествен-

ных правоведов XIX – начала XX века постепенно выкристаллизовывается понимание необходимости совершенствования техники создания нормативных правовых актов и правоприменения. Однако следует констатировать, что в данный период в отечественной правовой доктрине юридико-технические аспекты правотворчества, правоинтерпретации и правоприменения не подвергались глубокому системному анализу, что в значительной степени препятствовало формированию юридической техники в России как самостоятельной сферы доктринальных юридических исследований.

Литература

Bibliography

1. Болдырев С. Н. Теоретико-правовая характеристика юридической техники // ЮристъПравоведъ. 2014. № 2. 2. Cелютина Е. Н., Холодов В. А. Предпосылки и значение систематизационной работы М. М. Сперанского в развитии юридической техники Российской империи первой половины XIX века // Вестник государственного и муниципального управления. 2018. № 3. 3. Сперанский М. М. Обозрение исторических сведений о Своде законов. 2-е изд. СПб., 1837. 4. Ильин А. В. Юридическая техника реформаторского законопроекта в России XIX в.: основные подходы к исследованию // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 14. 2015. № 2. 5. Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1910. 6. Дегай П. И. Пособия и правила изучения Российских законов или материалы к энциклопедии, методологии и истории литературы российского права. M., 1831. 7. Селютина Е. Н., Холодов В. А. Юридическая техника правотворческого процесса: актуальные проблемы и направления совершенствования // Государство и право. 2018. № 6. 8. Мейер Д. О юридических вымыслах и предположениях, о скрытных и притворных действиях. Казань, 1854. 9. Чичерин Б. Н. О народном представительстве. М., 1899. 10. Калмыков П. Д. Символизм права вообще и русского в особенности. СПб., 1839. 11. Башмаков А. Законодательная техника

1. Boldyrev S. N. Theoretical and legal characteristics of legal equipment // Jurist-Pravoved. 2014. № 2. 2. Selyutina E. N., Holodov V. A. Prerequisites and value of sistematizatsionny work of M. M. Speransky in development of the legal equipment of the Russian Empire of the first half of the 19th century // Messenger of the public and municipal administration. 2018. № 3. 3. Speransky M. M. Review of historical data on the Code of laws. 2nd еd. St. Petersburg, 1837. 4. Ilyin A. V. Legal technology of the reformatory bill in Russia 19th century: main approaches to a research // Bulletin of the St. Petersburg university. Series 14. 2015. № 2. 5. Shershenevich G. F. The general theory is right. Moscow, 1910. 6. Dehai P. I. Grants and rules of studying of the Russian laws or materials to the encyclopedia, methodology and history of literature of Russian law. Moscow, 1831. 7. Selyutina E. N., Holodov V. A. Legal technology of law-making process: current problems and directions of improvement // State and right. 2018. №. 6. 8. Meyer D. About legal fictions and the assumptions, about reserved and feigned actions. Kazan, 1854. 9. Chicherin B. N. About national representation. Moscow, 1899. 10. Kalmykov P. D. Symbolism of the right in general and Russian in particular. St. Petersburg, 1839. 11. Bashmakov A. Legislative equipment and

110

Философия права, 2019, № 2 (89)

и народное право // Журнал Министерства юстиции. 1904. № 2. 12. Никонов С. П., Якушин Е. И. Гражданское право по решениям Крестобогородского волостного суда Ярославской губернии и уезда. Ярославль, 1902. 13. Капустин М. Н. Теория права (юридическая догматика). М., 1868. 14. Пономарева Е. В., Герасимов А. П. Юридическая терминология как технико-юридическое средство юридической техники // Правовое государство: теория и практика. 2015. № 42. 15. Туранин В. Ю. Юридическая терминология современного российского законодательства: причины возникновения проблем и перспективы их преодоления // Российская юстиция. 2007. № 11. 16. Костенко М. А. Европейский историкоправовой опыт развития учения о юридической технике // Современное право. 2014. № 1. 17. Люблинский П. И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса. М., 2004 (переиздание 1917 года).

national right // Magazine of the Ministry of Justice. 1904. № 2. 12. Nikonov S. P., Yakushin E. I. Civil law according to decisions of Krestobogorodsky volost court of the Yaroslavl province and county. Yaroslavl, 1902. 13. Kapustin M. N. The theory is right (legal dogmatics). Moscow, 1868. 14. Ponomareva E. V., Gerasimov A. P. Legal language as technical and legal means of the legal equipment // Constitutional state: theory and practice. 2015. №. 42. 15. Turanin V. Yu. Legal language of the modern Russian legislation: causes of problems and prospect of their overcoming // Russian justice. 2007. №. 11. 16. Kostenko M. A. The European historical and legal experience of development of the doctrine about the legal equipment // The modern right. 2014. № 1. 17. Lublin P. I. Technique, interpretation and casuistry of the criminal code. Moscow, 2004 (reprinting of 1917).

Философия права, 2019, № 2 (89)

111

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 347.23 ÁÁÊ 67.404

Òåðåùåíêî Äìèòðèé Ñåìåíîâè÷ Tereshchenko Dmitriy Semenovich аспирант Калмыцкого государственного университета имени Б. Б. Городовикова. Postgraduate Student of the Kalmyk State University named after B. B. Gorodovikov. Е-mail: [email protected]

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÒÎËÊÎÂÀÍÈÈ È ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈÈ ÏÎÍßÒÈÉ «ÑÎÁÑÒÂÅÍÍÎÑÒÜ» È «ÏÐÀÂÎ ÑÎÁÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ» To the question of the interpretation and origin of the concept «property» and «property right» Автором исследуется вопрос происхождения понятий «собственность» и «право собственности» в историко-правовом контексте, осуществляется толкование феномена собственности и смыслового содержания в виде функциональной характеристики. В ходе проведенного анализа выявлена необходимость включения в определение собственности понятия обладаемости. По мнению автора, сформулированный принцип возникновения собственности позволяет более полно устанавливать собственность в зависимости от условий гражданско-правовых отношений. Ключевые слова: собственность, проблемы гражданского права, право собственности, принцип собственности, философия права.

В настоящее время вопросы, касающиеся определения собственности и права собственности, являются одними из наиболее актуальных и значимых для любого общества, в том числе и российского. Несмотря на определяющее место в гражданском праве, они регулируются нормами иных смежных отраслей права – конституционного, уголовного, налогового, административного, трудового. Помимо этого, понятия как самостоятельные категории занимают значительное место в экономике, психологии, социологии. Постановка вопроса об определении понятия собственности не только в теории права, но и других науках делает тему исследований междисциплинарной, а с учетом широкого использования во многих сферах человеческой деятельности – общенаучной, в определенном смысле мировоззренческой и философской. Отечественным законодателем институту собственности отведено центральное место, однако, на сегодняшний день не внесена окончательная ясность в нормативно-правовую лексику и категориальный аппарат, в связи с чем

112

The author examines the origin of the concepts «property» and «property right» in a historical and legal context and on its basis the interpretation of the ownership phenomenon and semantic content in the form of a functional characteristic. The analysis revealed the need to include the concept of possession in the definition of property. The formulated principle of property emergence allows establishing ownership more precisely depending on the conditions of civil law relations. Keywords: property, problems of civil law, ownership, principle of ownership, philosophy of law.

в правоприменительной практике возникают многочисленные трудности в части квалификации. Одновременно среди исследователей в области теории права длительное время ведутся разнообразные дискуссии о том, что представляет собой понятие «собственность» или «право собственности» и в чем заключается его смысловое содержание. Для того чтобы лучше осознать феномен собственности и взаимосвязанных с ним прав, а также ответить на возникающие с этим проблемные вопросы, необходимо выяснить происхождение и истолковать, что же под собой подразумевают указанные категории. Так, по мнению русского философа и правоведа Е. Н. Трубецкого, «всякое истолкование закона должно быть прежде всего логическим, но приемы могут быть различны: грамматический анализ, сопоставление закона с целой системой законодательства и историческое изучение закона в связи с предшествовавшими законами. Все это не более чем приемы логического толкования, взаимно восполняющие друг друга» [11, c. 142]. Проблема толкования понятия собственно-

Философия права, 2019, № 2 (89)

сти, одного из ключевых положений гражданского права, не одно столетие вызывает споры российских мыслителей-цивилистов. Законодатель избегает утверждения четкой формулировки, которая смогла бы окончательно решить вопрос определения собственности на законодательном уровне. Так, в Гражданском кодексе РФ отсутствует определение собственности, но в ст. 209 ГК РФ через понятие собственника трактуется смысловое содержание права собственности: «Собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом». Одновременно с этим п. 2 ст. 35 Конституции РФ гласит, что каждый вправе иметь имущество в собственности, владеть, пользоваться и распоряжаться им как единолично, так и совместно с другими лицами. Из смысла сказанного видно, что собственность не является имуществом, а представляет собой некое состояние или некий правовой режим, в котором находится такое имущество. Для того чтобы понять сущность исследуемых понятий, обратимся к генезису происхождения их и употребления в русском языке и правовой лексике. В начале XIX века в ходе масштабной систематизации законодательства значительное внимание уделялось укреплению права собственности. Так, ст. 420 т. X ч. 1. «Свод законов гражданских» Свода законов Российской Империи (далее – Свод законов) содержала определение права собственности: «Кто, быв первым приобретателем имущества, по законному укреплению его в частную принадлежность, получил власть в порядке гражданскими законами установленном, исключительно и независимо от лица постороннего владеть, пользоваться и распоряжаться оным вечно и потомственно, доколе не передаст сей власти другому, или кому власть сия от первого приобретателя дошла непосредственно или через последующие передачи и укрепления: тот имеет на сие имущество право собственности» [9, с. 37–38]. Однако в примечании 1 к указанной статье дополнительно оговаривалось, что «собственностью часто в законах называется самое имущество, по праву собственности кому либо принадлежащее». Это свидетельствует о том, что еще в XIX веке в законодательной практике формально допускалось применение понятия «собственность» как минимум в двух значениях: значении вещи или имуще-

ства и «владении по праву». Причинами такого положения явилось, во-первых, отсутствие глубокой переработки законодательных актов, которые были включены в Свод законов. В результате чего использовались слабо согласованные между собой тексты законов, которые принимались в разное время и под влиянием старого аграрного уклада ведения хозяйства и с учетом национальных традиций владения имуществом. Во-вторых, существенное влияние оказало некорректное внедрение западной юридической терминологии в существовавшую правовую лексику. В этом смысле можно согласиться с выводами А. В. Зайкова при исследовании соотношения понятий «собственность» и «владение»: «…за время правления от Петра I до Николая I в России сформировалась новая юридическая лексика, одной из характерных черт которой является рыхлость, неопределенность и многозначность некоторых ключевых понятий» [6, c. 192–201]. В ст. 423 Свода законов устанавливается, что «право собственности есть полное, когда в пределах, законом установленных, владение, пользование и распоряжение соединяются с укоренением имущества в одном лице или одном сословии лиц, без всякаго постороннего участия» [9, с. 38]. Законодательное закрепление понятия «право собственности» в российской цивилистике стало трактоваться как «власть владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом», что в дальнейшем получило название «триады» правомочий. Впоследствии положения о содержании права собственности из Свода законов перешли в Гражданские кодексы 1922 и 1964 годов, а затем и в ГК РФ. Несмотря на традиционно господствующее положение такой позиции в гражданском праве, она на протяжении почти двух столетий подвергается критике со стороны правоведов, и это послужило основанием для многочисленных исследований. Изучению этой темы посвящены работы С. П. Архипова, А. А. Рубанова, А. Я. Рыженкова, К. И. Скловского, А. Е. Черноморец и других ученых. Между тем одной из главных проблем триады, помимо количественного состава правомочий, является вопрос тождественности понятия собственности с зарубежными аналогами. Традиционный перевод слова «собственность» как property не является четким и равнозначным смысловым отражением. Так, например, во французском гражданском зако-

Философия права, 2019, № 2 (89)

113

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ нодательстве по своему содержанию понятие человека с объектами окружающего мира, к кособственности (франц. – la propriété, англ. – торым он непосредственно причастен. К поняproperty) представляет собой совокупность двух тию соби В. И. Даль относил свойства нравстправомочий – пользования и распоряжения. венные, духовные и все личные качества челоВ ст. 544 Французского гражданского кодекса века: «Собь наша держится за любовь к миру и (1804 год) закреплялось: «Собственность есть любовь к самому себе». А чрезмерное влияние право пользоваться и распоряжаться вещами наи- относит к «дурным наклонностям, соблазнам, более абсолютным образом с тем, чтобы поль- страстям»: «Собь человеческая строптиво упорзование не явилось таким, которое запрещено за- ствует в себялюбии и корысти» [5, с. 253]. Реализация «собственного» способствовала конами или регламентами» [4, с. 4–592]. Отличие от континентального права, к которому пред- развитию творческих процессов в обществе, сопринимались попытки адаптировать русское, вы- ставляла немаловажную основу культурных отношений и традиций Российского государства давалось за особый взгляд на проблему. Таким образом, без анализа и системати- в Средневековье. С учетом смыслов в русских зации исторического опыта и изучения особен- говорах и диалектах к собине могло относиться, ностей происхождения феномена собственно- помимо нажитого имущества, и появление долсти как субъективного вещного права невоз- гожданного ребенка, и наследство или приданможно изучать современные теоретико-право- ное, и самостоятельно выкормленный теленок вые и цивилистические аспекты развития ин- или обрабатываемый земельный участок, и имение как достояние. Иными словами, сущность ститута права собственности. Само слово «собственность» как существи- соби составляло все то, что непосредственно тельное происходит от прилагательного «соб- входило в повседневную жизнь и заботы чественное». Одним из наиболее ранних источ- ловека, живущего в России в ХIV–ХVIII веников толкования является «Словарь Академии ках. Ориентировочно в таких временных проРоссийской» (1784–1794), согласно которому межутках, по имеющимся документальным «собственный – принадлежащий кому-либо подтверждениям, употреблялись эти слова. Примечательно, что в ходе толкования знабесспорно по праву», а «собственность – то же, что собственно, по праву бесспорно кому при- чений автор словаря задается вопросом: «Собнадлежит» [10, с. 398–399]. Во всех вариантах ственый дом, свой дом (по какой причине мы прослеживается ассоциативная взаимосвязь ме- свой заменили собственым? или это высокий слог?)». Далее замечает: «Слова собь, означаюжду собственностью и правом. В свою очередь понятие «собственное» явля- щего личность, отдельность, самую суть челоется производным от вышедших из употребле- века, в словарях нет; мы пишем: собственный, ния в ХVIII веке русских слов «собь», «собина». собственность, собственник, вместо: свой, собиСогласно Толковому словарю живого великорус- на и собинник и пр., почему здесь стечение букв ского языка В. И. Даля, «собь – все свое, имуще- бств так полюбилось нам, не знаю. Собь и себе, ство, животы, пожитки, богатство» [5, с. 253]. собе, конечно, в связи» [5, с. 254]. Очевидно, что Собью или собиной называли все имущество и внимание автора привлекло витиеватое словоскот, принадлежащие одному человеку. Причем образование понятия «собственность», которое в большей мере не в понимании экономических вполне логичным было бы заменить производотношений, подразумевающих имущество в ка- ными «собность» и «собиность», происходячестве товара с некоторой оценочной стоимо- щими от слов «собь» и «собина». Указанные слова чаще воспринимаются как стью, который производится для обмена или преследования другой цели получения эко- синонимы, но при этом каждое имеет собственномической выгоды. Собь рассматривалась не ную отличительную характеристику. Собь – это в качестве отдельного предмета потребления, физический предмет как часть материального а представляла собой нечто большее, индивиду- мира, реально существующий и находящийся альная значимость которого превышала вещные в зависимости от конкретного человека. Хараксвойства имущества (продукта, предмета). Как теризуется понятием собности как способности правило, это обозначало «свой, собственный, человека самостоятельно приобретать господродной». В этом смысле мы имеем дело не с при- ство над таким предметом (собью). На более своением или завладением каким-либо матери- обобщенном уровне восприятия, на уровне веальным предметом, а с духовным единением щей, имущества возникает целесообразность

114

Философия права, 2019, № 2 (89)

использования понятие собины. Собина – это вещь, принадлежащая какому-либо лицу. Такое явление характеризуется собинностью («собиностью» по В. И. Далю) – способностью лица совершать правомочные действия, направленные на приобретение господства над вещью. Возможной причиной замены «собности» и «собинности» на «собственность» послужило, во-первых, исчезновение надобности в терминах «собник», «собинник», которые обозначали только физическое лицо, а также необходимость внедрения в научный оборот понятий новых субъектов гражданских правоотношений – организаций, хозяйственных объединений владельцев, компаний, корпораций, которые в XIX веке оформились в понятие юридического лица. Во-вторых, помимо понятия юридического лица, у которого отношения к совместному имуществу стали носить более дифференцированный характер, возникала потребность правового регулирования в обращении идеальных объектов прав собственности. Появление таких субъективных абстрактных понятий, которые не отражали предметность и представлялись в бестелесной форме, но могли иметь свое вещественное воплощение в объективной форме. К понятиям такого рода следует отнести, в первую очередь, объекты интеллектуальной собственности: это результаты творческой деятельности, объекты промышленной собственности, средства индивидуализации, информация или сведения, к примеру, понятие «доказательство», которое может быть вещественным. Обоюдное действие указанных причин предопределило трансформацию понятий «собность» и «собинность» в понятие «собственность» как опосредованную характеристику наличия у владельца прав на имущество или вещь. Вероятно, такие обстоятельства не были учтены В. И. Далем при истолковании понятия «собственность». В Словаре Академии Российской, содержащем элементы этимологического словаря, слова группировались по общему корню, образуя разветвленные смысловые гнезда, что позволяло устанавливать происхождение слов. В соответствии с указанным словарем слова «себя», «особа», «собина» («собственно для себя накопленное, сбереженное» [10, с. 398]), «усобица», «особняк», «пособник», «способ», «собственность» считаются происходящими от единого корня. Несмотря на то, что слово «собь» в настоящее

время вышло из употребления, вместе с тем корень «соб» сохранился во многих словах и словосочетаниях, отражая различные стороны и оттенки по поводу имущества, находящегося в приватном владении. Например, понятие «подсобный» подразумевает «вспомогательный, предназначенный в помощь другому» [8, с. 559]; «особый», «обособленный» – «отдельный, независящий от других» [7, с. 392], частный, приватный. В украинском языке, который имеет древнеславянское происхождение, слово «особа» переводится как отдельный человек, лицо, индивид, а местоимение «собi» в русском языке звучит как «себе». Например, «придбав собi» означает «приобрел себе», указывая на характер присвоения чего-либо в свою пользу, в свое владение. Такое широкое распространение слов, происходящих и образованных от слова «собь», свидетельствует о его длительном пребывании в обиходе. Исходя из древности происхождения и понимания соби, позволительно выдвинуть как гипотезу или по-иному трактовать смысловое содержание слов «собор» и «соборность». Эти слова традиционно считаются происходящими от слова «сбор» и получили закрепление в русской религиозно-философской мысли (А. С. Хомяков, Вл. Соловьев, Н. Ф. Федоров, Е. Н. Трубецкой, И. В. Киреевский, П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев и другие). Концепция соборности была всесторонне развита, прежде всего, в первой половине XIX века, а понятие соборности стало одним из ключевых для славянофилов. При этом об искусственной религиозности значения соборности высказывал свои суждения и сам А. С. Хомяков, полагая, что «славянские просветители Кирилл и Мефодий для перевода греческого слова “кафолическая” (вселенская, всеобщая), избрали для определения “Церкви Христовой” именно слово “соборная”» [3, с. 449–450]. Из этого следует, что слово «соборность» имеет более древнее происхождение, если еще в IX веке оно было известно «славянским первоучителям». Доказывая, что соборность «типично русская черта, органичная часть русского национального самосознания, имеет своим истоком православие», тем не менее славянофилы отмечали, что «…зародилась она в Древней Руси еще раньше, ее корни восходят еще к восточнославянской общине – миру (или верви) и знаменитому русскому вече (вечевым сходам)…» [3, с. 447].

Философия права, 2019, № 2 (89)

115

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Поэтому представляется возможным предположить, что слово «собор», возникшее до распространения христианства на территориях Древней Руси, образовалось от слияния двух других древнеславянских слов «собь» и «ор» (громкий крик, гам). Такое словообразование, по нашему мнению, соответствовало бы значению «провозглашение соби» и в эпоху безденежного обращения и зарождения рыночных отношений обозначало бы место, где происходил всеобщий (общинный) сход владельцев (собников, собинников) собственного продукта или товара для демонстрации или обмена. Не исключено, что это имело иное смысловое значение, относящееся к технике архаичного права в Древней Руси. Это факт публичного признания и бездокументарного закрепления вещи (имущества) за собой, своеобразного «права собственности» на свое достояние или свои достижения. Шумное урегулирование и решение, к примеру, земельных вопросов, в пределах одной или нескольких общин между собниками могло предопределить появление понятие «собор». В дальнейшем, с появлением «писанного права» и иных форм гражданства, понятия «собор» и «соборность» постепенно утратили свой первоначальный смысл. Собь стала подразумевать личные вещи, личное имущество, полученные в результате собственной деятельности и принадлежащие одному человеку. С развитием торговых отношений, не в последнюю очередь с территориями мусульманского мира, слово «собор» как место сбора собственников имущества было вытеснено словом персидского происхождения «базар». С распространением православия под понятием собора подразумевался «особый статус христианского храма, присваиваемый обычно по причине к.-л. особенного его положения» [1, с. 776]. Обычно это был кафедральный храм, являющийся главным в округе или регионе. Помимо церковного значения, собором именовалось «собрание, заседание чинов от земли или духовенства для совету и решенья важных дел» [5, с. 142]. С середины XVI до конца XVII века название такого собрания носили Земские соборы. Понятие соборности, по мнению Г. А. Воробьева, стало представлять собой «христианский экзистенциальный идеал, отождествляемый с культурными традициями и обычаями русского народа, который реализовался в России в XV–XVII вв. и стал формообразующей

116

основой для развития российской цивилизации» [2, с. 277]. Другим подходом к истолкованию происхождения понятия «собственность» является попытка объяснить его содержание через понятие «принадлежность». Принадлежность, зачастую являясь синонимом собственности, точно также имеет несколько значений и по содержанию представляет собой: 1) вещь, предмет; 2) существительное, которое описывает действие, а само слово образовано от глагола «принадлежать». Это подтверждается существующими версиями толкования собственности и наличием практически в каждом определении указания на то, что вещь «принадлежит лицу» («принадлежащая лицу», «является принадлежностью»). С. И. Ожегов, истолковывая собственность, определяет ее в двух значениях: «1. Имущество, принадлежащее кому-чемун. 2. Принадлежность кого-чего-н. кому-чемун.с правом распоряжения» [8, с. 766]. Большой юридический словарь более широко трактует: «Собственность – принадлежность материальных и духовных ценностей определенным лицам, юридическое право на такую принадлежность и экономические отношения между людьми по поводу принадлежности, раздела, передела объектов собственности» [1, с. 687]. Во всех дефинициях действие по значению глагола «принадлежать» должно именоваться как принадлежание, но обычно принято употреблять слово «принадлежность», что не приводит к его однозначному понимаю. Принадлежание в качестве действия (процесса) выступает связующим звеном между вещью и лицом, а принадлежность отражает способность вещи принадлежать лицу. При этом вещь не действует самостоятельно, а исполняет ту роль, которая определена ей волей (мнением, желанием, представлением) человека как лица. Принадлежность является неким параметром, характеристикой осуществляемого действия, процесса. Следовательно, исходя из логики существующих определений, принадлежность вещи определяет человека как собственника. Утверждение «вещь принадлежит лицу», где «вещь» является подлежащим, «принадлежит» – сказуемым, «лицу» – дополнением, доказывает, что первопричиной и источником возникновения права собственности следует считать вещь, а лицо, к которому переходит вещь, имеет второстепенное значение. Если вещь не принадлежит человеку, и вопрос о собственнике

Философия права, 2019, № 2 (89)

не должен возникать. Применительно к гражданскому праву, к общественным отношениям, которые характеризуются принадлежанием, следует отнести правоотношения, связанные с дарением, безвозмездной передачей, наследованием вещи (имущества) и т. п. Иными словами, в тех случаях, когда по воле стороннего лица (не лица, которое становится собственником) или в силу действующих правил или предписаний законодательства объект собственности переходит во владение субъекта, следует говорить о собственности и принадлежности как о тождественных понятиях. При этом лицо, становясь собственником, может не знать и не участвовать в процессе перехода права собственности. К тому же влияние со стороны получателя, как правило, должно носить индифферентный характер. Однако постановка вопроса в ракурсе «собственность есть принадлежность» не охватывает все правоотношения, которые касаются возникновения права собственности. К тому же сделанные выводы противоречат смысловому содержанию соби как вещи или имущества, являющихся продолжением собственного «я» и достигнутых (полученных, созданных, произведенных) трудами и усилиями самого человека, и на этом основании обладающего ими, и считающего их своими, родными, или, как говорили в старину, собными (собинными). К таким правоотношениям следует отнести общественные отношения, связанные с производством, приобретением, присвоением, завладением и пр., в которых человек действует инициативно и по своей воле или в силу исполнения предписаний, установленных законодательством. Последствием таких действий является изменение статуса человека, он становится собственником объекта собственности, его владельцем. Употребление понятия принадлежности в качестве ключевого слова в определении собственности в таком варианте (лицо принадлежит вещи, лицо есть принадлежность вещи) выглядит достаточно противоестественно, если не учитывать иносказательный смысл подобных утверждений. Указанные действия должны характеризоваться обладаемостью – способностью лица совершать действия по получению права на владение вещью (имуществом). Утверждение, что лицо обладает вещью, указывает на то, что источником возникновения собственности будет являться лицо, а вещь выступать лишь допол-

нением, то есть собственность без лица как характеристика взаимодействия не возникает. Необычность такого словообразования наглядно показывает одну из важнейших причин трудности восприятия понятия «собственность» в виде способности действия. В современной повседневной разговорной речи очень часто становится нормой именовать одним и тем же словом и предмет (состояние), и действие, а также характеристику действия и само действие. Это не придает однозначности в понимании норм права, которые имеют в своем определении такие слова. В нашем случае наблюдаем, что слово «принадлежность» может обозначать зависимый предмет, а в другой ситуации – характеристику действия, процесса. При этом слово «принадлежание», которое должно обозначать действие, не употребляется. Противоположная ситуация со словом «обладание», которое может обозначать либо состояние, либо действие (процесс), а слово «обладаемость», отражающее характеристику такого действия, в речевом обороте не распространено. Объединение принадлежности и обладаемости как составных частей характеристики одного общего процесса в единое целое позволяет сформулировать принцип собственности в рамках установленного правопорядка. Собственность – способность владения вещами по основаниям принадлежности вещи лицу и (или) обладаемости лица вещью. Такое определение указывает, что не исключается одновременное существование условий принадлежности и обладаемости. При этом влияние одного параметра может быть более весомым по сравнению с другим. Собственность – характеристика взаимодействия не только между вещью и лицом, но и между лицом и вещью. Право собственности – установленное нормами права возможное поведение собственника по владению. Полученные выводы не ставят под сомнение правильность определений собственности, содержащихся в толковых словарях, энциклопедиях и прочих источниках прошлых лет, а также источниках, считающихся доктринальными в настоящее время. Существующие в них дефиниции определяют принадлежность в значении вещи, либо как свершившийся факт, указывающий на зависимость вещи от лица, на их механическое соотношение, тогда как в рассмотренном аспекте речь идет о необходимости учета отправной точки происхождения

Философия права, 2019, № 2 (89)

117

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ собственности. Такой подход дает основания говорить о собственности в более широком смысле как о дифференцированном результате двухсторонней зависимости между вещью и лицом, на основе взаимодействия как философской категории. Полученный итог следует признать более полно отражающим сущность понятия собственности. Такой результат нельзя отнести к определению ни с точки зрения теории права, ни с точки зрения иной науки. Это, скорее, исходная теоретическая конструкция понятия собственности, указывающая на возникающие зависимости между лицом и вещью, которые имеют свое дальнейшее воплощение в различных видах общественных отношений. Для того чтобы получить структурированное определение собственности применительно к праву, необходимо ввести в формулу показатель (паЛитература

раметр), который бы указывал на действие правового акта (договора, закона), установить формулы одновременного взаимодействия между вещью, лицом и правопорядком. Постановка такой задачи требует подробного изложения в рамках отдельной статьи, объем которой обусловлен факториальным увеличением количества случаев возникновения собственности. Если в плоскости взаимодействия «вещь – лицо» таких вариантов всего два (обладаемость и принадлежность), то с включением третьего элемента, который определяет действие права, количество комбинаций возрастает до шести. А до тех пор, пока правопорядок, установленный законом, будет неизменен или не подвержен вариациям, собственность должна трактоваться как зависимость от взаимодействия вещи и лица. Bibliography

1. Borisov A. B. Large legal dictionary. Mos1. Борисов А. Б. Большой юридический cow, 2010. словарь. М., 2010. 2. Vorobiev G. A., Kovalev V. V., Samygin S. I. 2. Воробьев Г. А., Ковалев В. В., Самыгин С. И. Соборность в русской философии (опытConciliarity in Russian philosophy (the experience типологизации подходов) // Национальное здо- of typologizing approaches) // National health. 2018. № 1-2. ровье. 2018. № 1-2. 3. Vyunov Yu. A. The concept of «Russian 3. Вьюнов Ю. А. Концепт «русская соборность» как социокультурный феномен // Рус- sobornost» as a sociocultural phenomenon // Rusский язык и культура в зеркале перевода. 2018. sian language and culture in the mirror of translation. 2018. № 1. № 1. 4. Civil code of France (Napoleon Code). 4. Гражданский кодекс Франции (Кодекс Moscow, 2012. Наполеона). М., 2012. 5. Dal V. I. The еxplanatory dictionary of the 5. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. 4-е изд., стер. living great Russian language: in 4 volumes. 4th ed., stereotype. Moscow, 2007. Vol. 4. М., 2007. Т. 4. 6. Zaikov A. V. «Property» and «ownership»: 6. Зайков А. В. «Собственность» и «владение»: попытка историко-филологической ин- an attempt of historical and philological interpreтерпретации одного понятийного юридическо- tation of a conceptual legal paradox // Bulletin of го парадокса // Вестник Гуманитарного уни- the Humanitarian University. Series «Right». 2002. № 1 (3). верситета. Серия «Право». 2002. № 1 (3). 7. Lopatin V. V., Lopatina L. E. Russian explan7. Лопатин В. В., Лопатина Л. Е. Русский atory dictionary. 4th ed., stereotype. Moscow, 1997. толковый словарь. 4-е изд., стер. М., 1997. 8. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. Explanatory 8. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый dictionary of the Russian language. Moscow, 1992. словарь русского языка. М., 1992. 9. The code of laws of the Russian Empire: in 9. Свод законов Российской Империи: в 5 кн. / под ред. и с прим. И. Д. Мордухай- 5 books / ed. and with approx. I. D. MordukhayBoltovsky. St. Petersburg, 1912. Болтовского. СПб., 1912. Кн. 3. 10. Dictionary of the Russian Academy. St. Pe10. Словарь Академии Российской. СПб., tersburg, 1794. Part V. 1794. Ч. V. 11. Trubetskoy E. N. Lectures on the ency11. Трубецкой Е. Н. Лекции по энциклопеclopedia of law. Moscow, 1917. дии права. М., 1917.

118

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß ÓÄÊ 340 : 141 ÁÁÊ 67.0

Èíêèæåêîâà Ìàðèÿ Ñåðãååâíà Inkizhekova Maria Sergeevna профессор кафедры общей психологии и гуманитарных дисциплин Уральского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент. Professor of the Department of General Psychology and Humanities of Ural Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÎÁ ÎÁÛ×ÀßÕ È ÎÁÛ×ÍÎÌ ÏÐÀÂÅ ÒÐÀÄÈÖÈÎÍÍÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ On the legal customs and customary law in traditional societies Автор обращается к осмыслению особенностей обычного права, складывающегося в эпоху примитивных традиционных обществ. В статье подробно рассматривается роль традиций, обычаев, ритуалов, идеологии коллективизма, выстроенных на основе мифологических представлений, что позволяет автору дать функциональную оценку системе норм обычного права, определяющей регулятивную сферу в социокультурной системе традиционного социума. Ключевые слова: примитивное традиционное общество, правовой обычай, обычное право, традиции, обряды, ритуалы, мифологическая картина мира.

Согласно линейно-стадиальному подходу, представленному в трудах крупных представителей западной социологии – О. Тоффлера, Д. Белла, Р. Арона, в мировой истории можно выделить три исторических типа обществ: традиционное, индустриальное и постиндустриальное. Категорией «традиционное общество» стали обозначать доиндустриальные, землевладельческие общества, которые также именуют «аграрными». Считается, что традиционные общества появились примерно 5–6 тысяч лет назад благодаря переходу на экстенсивное земледелие, что стало возможным в связи с изобретением железного плуга и использованием мускульной силы животных. Новый способ обработки земли не просто усовершенствовал земледельческий труд, но привел к большим переменам в жизни древних обществ – возникновению такого политического института, как государство. Неслучайно, что многие ученые называют данное время «зарей цивилизаций» (от лат. civitas – государство).

The author turns to the understanding of the features of customary law, emerging in the era of primitive traditional societies. The article considers in detail the role of traditions, customs, rituals, ideology of collectivism, built on the basis of mythological ideas, which allows the author to give a functional assessment of the system of customary law, which determines the regulatory sphere in the socio-cultural system of traditional society. Keywords: primitive traditional society, legal custom, customary law, traditions, rites, rituals, mythological picture of the world.

Важно учитывать, что нормативные правые акты в дальнейшем начали играть главенствующую роль в развитии традиционных обществ, в частности, благодаря тому, что в государствах стали устанавливаться нормы позитивного права и использовались силовые структуры с целью применения принудительных мер для проведения воли правителя. При этом основанием для создания обычного, а затем позитивного права являлся правовой обычай, который «играл существенную роль в становлении и развитии государственно-организованного общества» [6, с. 597]. Правовой обычай и обычное право, связанные с культурой традиционных обществ, проживающих в пределах конкретных территориальных образований, были неразрывно связаны с жизненной практикой социума, выстроенной на авторитете предков. Иными словами, все социальные ценности и нормы основывались на опыте прошлых поколений, сохраняли свою актуальность в новых условиях и передавались практически без каких-либо

Философия права, 2019, № 2 (89)

119

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß принципиальных изменений от поколения к поколению втечение длительного времени. Такая неизменность основывалась на убеждении в необходимости сохранения уже сложившегося общественного уклада, поддерживаемого «иррационально, стихийно» каждым членом сообщества. «Поэтому временами обычаи вызывают чувство абсурдности, необъяснимости, но следование им обеспечивают устойчивость общественного быта» как обязательного условия для жизнедеятельности традиционного социума [1, с. 60]. Несмотря на кажущуюся абсурдность, установление того или иного правового обычая исходило из практической целесообразности и вне учета таких обстоятельств понять его становится невозможно. Стремление «зацементировать» однажды принятые культурные образцы и отсюда – инерционность процессов, происходящих внутри социокультурных систем традиционных сообществ, были связаны с коллективным характером трудовой деятельности, требующим предписанных моделей поведения, основанных на исторически сложившихся, многократно проверенных и признанных обязательными для соблюдения нормах. Но не только этим объясняется механизм действия обычного права. За всеми названными особенностями лежит система специфических мировоззренческих установок людей примитивного традиционного общества, суть которых можно раскрыть, используя категории «стабильность» и «миропорядок», которые отражают единые взгляды и представления о необходимости поддержания уставленного в прошлом миропорядка и некоторой уже сложившейся налаженности взаимодействия. Такая мировоззренческая позиция позволяла поддерживать культурную преемственность и самотождественность социума. Вполне естественно, что для поддержания стабильности и коллективной устойчивости необходимо было выработать определенные регулятивные инструменты социальных отношений, фиксирующих сложившуюся систему норм и правил. Такими социальными регуляторами стали обычаи, обряды, ритуалы и традиции. Для того чтобы определить роль обозначенных регулятивов, необходимо напомнить, что в истории становления традиционных

120

обществ выделяют следующие три стадии (с уточнением, что границы между названными стадиями «смазаны» и «подвижны» при рассмотрении региональных социокультурных систем, но в то же время данная периодизация позволяет достичь некоторой теоретической целостности): 1) общинное, родоплеменное общество (первобытная эпоха); 2) народность (большая социальная группа, возникающая из отдельных племен при распаде родоплеменных отношений и соответствующая периоду формирования до государственных образований); 3) многоструктурное, классовое общество (которое стало складываться в эпоху раннего феодализма и уже представляло собой государственное территориальное образование). На первой стадии, когда выделяется общинный коллектив, уже можно говорить о начале формирования правового обычая. Практики решения спорных вопросов, затрагивающих коллективные интересы, потребовали установить нормы, требующие соблюдения и мер наказания. На второй стадии в связи с образованием родовых органов власти, таких как совет старейшин или общинные суды, потребовалось конкретизировать нормы обычного права и объявить их обязательными для исполнения. На третьей стадии в связи с формированием института государства происходит трансформация норм обычного права в закон. И в дальнейшем уже в связи со становлением национальных государств и его специальных органов управления происходит переход к такой более совершенной форме правового регулирования, как законодательство. Таким образом, в соответствии с исторической периодизацией традиционных обществ право разделяют на обычное и позитивное. В рамках данной статьи рассмотрим первый и второй этапы становления традиционных обществ и для этого будем использовать понятие «примитивное», чтобы отразить специфику и особенности анализируемого периода. Главной особенностью обычного права, сложившегося в условиях примитивного традиционного общества, можно назвать его несистематизированную форму, точнее представленную в виде разрозненных практик, касающихся решения самых разнообразных спор-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ных вопросов (имущественного, семейного, иерархического и другого планов). При этом можно предположить, что на стадиях общинной и родоплеменной организации постепенно накапливался ценный опыт рассмотрения дел, связанных с нарушением сложившихся норм (табу). Нарушители несли наказание по решению старейшины в роду, вождя – в племени, в дальнейшем – совета старейшин или совета союзов родов. Повторяющиеся и становящиеся типичными практики рассмотрения дел приводили к необходимости установления и закрепления в жизнедеятельности социума некоторых образцов стереотипных способов поведения, обязательных для воспроизведения и отражающих необходимые для социальной группы установки. Так появились обычаи. Сохранять значимость обычая помогали обряды (формализованные действия, совершаемые в определенном месте и в положенное время) и ритуалы (публичные действия, имеющие знаково-символическое содержание), которые наглядно и непосредственно демонстрировали и закрепляли целесообразность тех или иных поступков и действий индивидов и групп. Таким образом, обычаи и ритуалы, представляя собой обобщенное типичное в поведении людей, способствовали формированию традиций. Традиции как совокупность обрядов, ритуалов и обычаев стали ведущим универсальным социальным аттрактором, приводящим в действие все процессы организации и саморегуляции социокультурной системы в примитивном традиционном обществе. Но в последствии, в эпоху образования государств, традиции постепенно и незаметно трансформировались в санкционированную государством систему нормативных правовых актов [7, с. 142]. Обычаи, обряды, ритуалы, традиции формализовали поведение индивидов с целью упрочения их социальных связей, способствовали сохранению целостности культурной системы. Вместе с тем они совокупно отражали главную особенность мировоззрения человека примитивной традиционной культуры – коллективизм – консолидирующего чувства, без которого невозможно достичь внутригрупповой сплоченности и солидарности. Идеология коллективизма являлась ядром в культуре примитивного традиционного об-

щества и полностью отрицала индивидуальное начало, потому что регламентировала поведение каждого члена данного сообщества в рамках предписанных правил, хотя и не закрепленных на каком-либо носителе, но предполагающих молчаливое согласие и являющихся обязательными для всех участников отношений. Здесь уместно напомнить смысловое значение представленного термина, к которому постоянно обращаются ученые, исследующие культурные практики. Как отмечает К. М. Кантор, понятие «ядро культуры» позволяет зафиксировать некоторую специфическую систему объективных значений, которая раскрывает внутренний смысл и направленность локальной культуры [4, c. 18]. Именно «ядро культуры», как отмечает другой исследователь – Т. В. Карадже, «аккумулирует в себе некую информацию и передает ее из поколения в поколение, гарантируя историческую воспроизводимость и самоидентичность социума, удерживает от распада и хаотического перемешивания» с другими социокультурными системами и делает самобытной его культуру, а также «восприимчивой или невосприимчивой к инновациям» [5, с. 15]. Итак, идеология коллективизма в примитивном традиционном обществе утверждала, что необходимыми являются только те формы поведения, которые были оправданы многократным повторением, опытом, испытанным на прочность. Поэтому в нормативном правовом регулировании примитивного традиционного общества прошлое господствовало над настоящим и будущим, формируя его «по своему образцу» [5, c. 19]. Эту особенность некоторые современные юристы называют «нормативной силой фактического», которая подразумевает ситуацию, когда «факт требует многократного воспроизводства, сам для себя является нормой, сущее утверждается в нем как должное и, таким образом, сохраняет форму в настоящем» [6, c. 8]. Любое сообщество людей не может существовать, если его члены не готовы подчиняться его законам и не испытывают удовлетворения от принадлежности к ценностно-культурному миру этого сообщества, не осознают его членов как сообщество «своих». Также происходило и в примитивных традиционных обществах. Поэтому обычное право в тех исто-

Философия права, 2019, № 2 (89)

121

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß рических условиях носило коллективный характер, в связи с чем нами используется метафора «идеология коллективизма». Обратимся к данному понятию, чтобы раскрыть одну из важных особенностей мировоззренческих установок человека традиционной культуры. Идеология, как известно, есть связанная система взглядов и идей, в которых, вопервых, осознаются и оцениваются отношения людей к действительности и к друг другу, вовторых, теоретически осмысливаются социальные проблемы и конфликты, но также, и это, в-третьих, содержатся цели (программы) социальной деятельности, направленной на закрепление или изменение данных общественных отношений. Таким образом, идеология представляет из себя своего рода социальное мировоззрение, в котором находит отражение виденье социумом своего развития и социальных взаимоотношений в нем. Используя концепт «идеология коллективизма», можно отметить господствующую роль в мировоззрении людей примитивного традиционного общества установку на поддержание духа единения в коллективном сознании социума, способствующего сохранению уже установившихся отношений. Разберем данное утверждение. Начнем с того, что идеология коллективизма базировалась в примитивном традиционном обществе на мифологической картине мира, в которой главной особенностью является вера в упорядоченность мироздания и присутствие в нем невидимых сверхъестественных связей и отношений. Такое содержание мифологического мышления приводило к соединению сакральных смыслов и практических действий людей. Поэтому миф как культурная форма совмещал в себе две временные практики – диатоническую (повествование о прошлом) и синхроническую (оценка настоящего с обязательным признанием определяющего влияния на него прошлого). В результате обеспечивалась духовная межпоколенческая связь и поддерживалась идеология коллективизма в настоящем. Более того, идеология коллективизма в примитивном традиционном обществе поддерживалась целенаправленно и постоянно подкреплялась мифологическими и (или) религиозными представлениями и практиками. И только такие представления могли подтвердить легитимность действующей власти.

122

В сознании носителей мифологических представлений отсутствовала установка на критическое осмысление ко всему, что может быть определено как «свое» («свои» традиции, «свой» коллектив и т. п.). В качестве образца для построения целесообразного поведения людей конкретного сообщества выступал культурный герой, чьи персонифицированные действия, «творящие историю», определяются как примерные прототипы поведения для жизни его потомков. Отношение к «освещенным» мифом моделям поведения, таким образом, строится на основе их почитания, благоговейного принятия и строгого соблюдения, что в конечном итоге приводит к созданию практик ритуализированного поведения. Различая три вида легитимного господства (традиционное, харизматическое, рационально-легальное), немецкий социолог М. Вебер указывал на то, что традиционное господство основано не столько на признании большинством легитимности данной власти, сколько на вере в ее священность и установленный свыше порядок в мире [2, с. 68]. Данные воззрения поддерживали идеологию коллективизма и не разрушали представления о целостности и взаимосвязанности мира. Мифы, подкрепленные идеологией коллективизма примитивного сообщества, формировали систему предписанных и санкционированных родом, племенем, а в последствии народностью действий – систему конкретного практического руководства для индивидов родоплеменного и этнического коллектива. Обычное право в таком аспекте может быть объявлено важным стабилизатором общественной жизни и неписанным законом, освященным мифологическими представлениями. Обычное право как система правовых обычаев имеет следующие характерные признаки: 1) публичность исполнения (рассмотрение, обсуждение, оценка действий субъекта, подпадающего под нормы обычного права, осуществляются при всем коллективе, что связано с мифологическими представлениями о взаимной ответственности рода и племени за действия, совершенные одним из его членов); 2) примитивность (упрощенность) судопроизводства; 3) стабильность и устойчивость социума как целеполагающие установки при решении дел в обычном праве.

Философия права, 2019, № 2 (89)

На основе вышеизложенного можно обозначить основные функции обычного права в примитивном традиционном обществе, соединяющем в себе мифологические представления и идеологию коллективизма: – функции упорядочения взаимоотношений людей и социальной интеграции; – регулятивная функция, проявляющаяся в способности обычного права устанавливать необходимые для поддержания жизнедеятельности социума те или иные варианты поведения; – функция аккумуляции культурного опыта и передачи его последующим поколениям; – охранительная функция, отражающая способность обычного права обеспечивать сохранность установившегося порядка и культурных смыслов; – идеологическая функция, связанная с тем, что обычное право нацелено на распространение и пропаганду в социуме определенных идей и ценностей; – воспитательная функция, а именно способность оказывать влияние на мысли и чувства, мировоззренческие установки подрастающего поколения;

– информационная функция, согласно которой обычное право способно транслировать знания о поступках и действиях, признаваемых, с одной стороны, в качестве эталонных, соответственно, полезных и нужных; с другой стороны, запрещенных как противоречащих интересам общества. Обычное право, таким образом, информировало индивидов о тех требованиях, которые предъявляются к их поведению со стороны «своего» сообщества. В завершение статьи подчеркнем, что на основе идеологии коллективизма, поддерживаемой системой обычаев, обрядов, ритуалов и традиций, использовались только те нормы и формы поведения, которые были оправданы многократным повторением и проверенным многопоколенным опытом, не разрушающим, но сохраняющим нормативно-ценностные устои конкретного примитивного традиционного сообщества. И такое нормативное регулирование, являющееся базовой основой обычного права, обосновывалось мировоззренческой установкой, согласно которой прошлое должно господствовать над настоящим и будущим.

Литература

Bibliography

1. Васильев А. В. Взгляды славянофилов на обычай как источник права // История государства и права. 2017. № 3. 2. Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. 3. Зумбулидзе Р.-М. З. Обычное право как источник гражданского права // Обычай в праве: сборник. СПб., 2004. 4. Кантор К. М. История против прогресса. Опыт культурно-исторической генетики. М., 1992. 5. Карадже Т. В. Тенденции мирового цивилизационного процесса: автореф. дис. … д-ра филос. наук. М., 1998. 6. Марченко М. Н. Правовые системы современного мира. М., 2001. 7. Нерсесянц В. С. Право и закон. М., 1983. 8. Спиридонов Л. И. Теория государства и права. М., 1996.

1. Vasiliev A. V. Views of slavophiles as a source of law // The history of state and law. 2017. № 3. 2. Webber M. Favorites. The image of the companies. Moscow, 1994. 3. Zumbulidze R.-M. Z. Customary law as a source of civil law // Custom in law: collection. St. Petersburg, 2004. 4. Cantor K. M. History versus progress. Experience of cultural and historical genetics. Moscow, 1992. 5. Karaj T. V. The trends of the global civilization process: the author’s abstract of dis. … Doctor of Philosophy. Moscow, 1998. 6. Marchenko M. N. Legal systems of the modern world. Moscow, 2001. 7. Nersesyants V. S. Law and regulation. Moscow, 1983. 8. Spiridonov L. I. Theory of state and law. Moscow, 1996.

Философия права, 2019, № 2 (89)

123

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß ÓÄÊ 342.7 ÁÁÊ 67.400

Îñèí Âÿ÷åñëàâ Íèêîëàåâè÷ Osin Vyacheslav Nikolaevich доцент кафедры государственно-правовых дисциплин Смоленского государственного университета кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of State-Legal Disciplines of Smolensk State University, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÑÎÖÈÀËÜÍÛÅ ÏÐÈÒßÇÀÍÈß: ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÊÐÈÒÅÐÈÈ ÎÃÐÀÍÈ×ÅÍÈß ÏÐÀÂ È ÑÂÎÁÎÄ Social claims: legal restriction of the rights and liberties В статье в философско-социологическом аспекте исследуются установленные правом пределы ограничения прав и свобод с их проекцией на социальные притязания граждан, социальных групп, иных общностей современного периода. Отмечается недостаточность правовых критериев, используемых уполномоченными правоприменительными органами, неоднозначность их интерпретации при рассмотрении проблемных обращений, принятии решений. Вносятся предложения по расширению спектра названных ограничений в условиях постмодернистского становления, существования общества. Ключевые слова: социальные притязания, менталитет, права и свободы, пределы (критерии) ограничения прав и свобод, духовные ценности, права этноса, нации, постмодернизм.

Предложенная теоретиками концептульная логика общепризнанных прав и свобод – единственный оптимальный путь перспективного существования человечества. Иные теории и концепции, в том числе с апробированными попытками их воплощения, выглядят несопоставимыми, неотвечающими естественным устремлениям человека. Но этот путь еще далек от своей завершенности. Предметом нашего рассмотрения являются проблемные вопросы реализации уполномоченными органами предоставленных им полномочий в решении вопросов, связанных с притязаниями социальных субъектов на признание искомых, указанных в их обращениях прав и свобод. Социальные притязания можно определить как социальные интересы граждан, социальных групп, иных общностей, приобретаемые (институализируемые) в заявительном порядке при соотносимости требований «притязателей» с естественными права-

124

In its philosophic and sociological aspect the article dwells upon the limits of the rights and liberties set by the legal rights as projected upon the social claims of citizens, social groups and other contemporary societies. The insufficiency of the legal criteria used by the authorized law enforcement bodies, ambiguity of their interpretation in the consideration of problem appeals, decision-making are noted. Suggestions are made to expand the spectrum of the abovementioned restrictions in conditions of the postmodern becoming and existence of society. Keywords: social claims, mentality, rights and liberties, the limits (criteria) of restriction of the rights and liberties, spiritual values, ethnic rights, nations, postmodernism.

ми и свободами, в ряде случаев соизмеряемые с возможностями общества [9; 1]. В специальной литературе подчеркивается немаловажный факт, обеспечивающий реальность удовлетворения таких обращений при их соответствии традиционным, культурным ожиданиям населения [9; 2], то есть соответствия заявляемых требований менталитетным особенностям этноса, нации. К настоящему времени в удовлетворении притязаний социальных субъектов приоритетной тенденцией является формальность подхода, когда положительность принимаемых решений предопределяется некоторой принадлежностью обращений с естественной природой прав и свобод – без скрупулезного их соотнесения с иными ценностями общества. Этому есть объективная причина, связанная с понятной высокой, непререкаемой значимостью прав и свобод человека и гражданина. Отказ в их признании затруднителен,

Философия права, 2019, № 2 (89)

хотя заявляемые притязания нередко отличаются слабой совместимостью с традиционными ценностями, корнями уходящими в менталитет этноса, нации. То есть при всей обоснованности запросов акт признания законности притязаний может до определенной степени оказаться преждевременным, не отвечающим зрелости традиционных обществ. Форсирование же процессов социального вызревания при стремительно изменяющихся общественных отношениях (с кажущимися изменениями общественного сознания) не желательны. В этом содержится небезопасный для любого общества момент потенциальной социальной конфликтности. Отечественной истории известна реакция девяностых годов прошлого столетия на такого рода форсирования, связанная со сравнительно безболезненным отказом общества от насаждаемых социалистических ценностей. Вряд ли эффективной в этом случае выглядит практика санкционированной «передачи» решения проблемных вопросов, содержащихся в групповых обращениях, на демократически-либертарное усмотрение политически и экономически зависимых национальных государств. Сложившаяся обстановка, во многом сопряженная со всеобщим приобщением к апробированным для Запада ценностям, нередко стремительным переходом, не означает преодоления менталитетных, традиционных этнических, национальных особенностей. Менталитет в нашем случае нуждается в особенном внимании, поскольку им определяется глубина восприятия индивидами, гражданами внедряемых ценностей, в том числе выражаемых в обращениях – социальных притязаниях. Социальная консервативность, косность менталитета общеизвестна, что не лишено полезной социально охранительной его значимости, в равной мере свойственной и традиционным, и продвинутым сообществам. Он – консолидирующая основа и в то же время опора, используемая (по умолчанию) в политически разыгрываемых ситуациях. В данном феномене во многом содержится момент пассивного или же активного расшатывания, размывания доверия к идеям реформирования, насаждаемым идеалам. Это постоянно сохраняющаяся среда, поясняющая периодически возникающую напряженность во взаимоотношениях Запада с традиционным

Востоком, что в совокупности с иными неразрешимыми причинами политического, экономического характера нередко приводит к реальному противостоянию. Формально менталитетные особенности при принятии политических решений, конечно же, учитываются, но на практике, как правило, они недооцениваются. Исторически подтверждается, что достижение преобразовательных целей во многих случаях наталкиваются на качественное своеобразие этноса, нации, что становится не малым и, более того, длительным во времени препятствием к достижению желаемых идеалов. Игнорирование уровня зрелости общества для восприятия новых ценностей чревато гражданским сопротивлением, вплоть до возврата к прежним социальным состояниям, не говоря уже о немалых человеческих жертвах, кризисных экономических и иных явлениях и так далее. Справедливости ради отметим, что практика силового насаждения имеет тенденцию к сокращению. Нередко эйфорийное отношение к внедрению новых идеалов сопровождается ожидаемой (такой же силы) социальной реакцией, не связанной временными рамками ее проявления. Причиной тому, как указывалось, являются особенности этнического своеобразия, выраженные в системе социальных норм – морали, обычаях, сакрализованом мировосприятии, сокрытом в религиозных нормах. Им противостоит совокупность правовых требований, которыми обязаны в приоритетном, неукоснительном порядке руководствоваться государственные органы ради достижения социально значимых целей. Сказанное имеет непосредственное отношение к реализации прав и свобод, не всегда совпадающих с содержанием традиционных норм. Контент таких ценностей имеет тенденцию к расширению за счет удовлетворяемых притязаний. К числу органов, обладающих прерогативой в интерпретации содержания правовых норм при принятии решений, в основном относятся структуры судейского сообщества, в ряде случаев – законодательные органы. Как известно, правоприменители при реализации своих полномочий обязаны следовать законодательным нормам, среди которых приоритетны конституционные. Они, как и правовые требования международного права, отличаются высокой степенью общности, нормативности. Дос-

Философия права, 2019, № 2 (89)

125

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß таточно четких, не вызывающих сомнений критериев, отвечающих содержанию притязаний, в них не содержится. Отмеченный, свойственный праву признак нормативности типового регулятора обязывает правоприменителя обращаться к интерпретации правовых норм. Нередко при высокой степени обобщенности акта, нормы, и особенно в ситуациях, сопряженных с традиционным восприятием ценностей (притязаний), допустимо обращение к использованию критериев духовного свойства, приведенных во Всеобщей декларации прав человека (ч. 2 ст. 29) в виде «справедливых требований морали», Конституции Российской Федерации (ч. 3 ст. 55) – «нравственности». Названные нормы, в отличие от иных аналогичных по духовному содержанию, полагаем возможным, по формальному признаку (присутствию в тексте нормативного акта) именовать правовыми. В ряде случаев для обоснования принимаемых решений (мотивировочной части) правоприменитель может использовать и иные аргументы духовного содержания, как-то философское понимание права, его корневой идеи, апеллирование к рациональности (разуму), сущностной принадлежности искомых прав к естественным правам и свободам, профессиональному сознанию и так далее. То есть к тому, что традиционно подтверждено в использовании теорией и практикой реализации права на стадии его применения. Общеизвестна и не раз подвергалась критике убедительность и тех и других, условно называемых правовыми и традиционными критериев. Так, в специальной литературе неоднократно указывалось на сомнительность использования морали при недостаточно развитом разуме и чувствах индивидов, либо при «дефиците души» мораль становится бессильной, а «сами моральные требования (нормы, принципы идеалы) оказываются несовершенными, лживыми, лицемерными, консервативными» и так далее [3. c. 389]. При неоднозначности названных критериев, их спорной убедительности предпочтение более всего отдается современному политико-правовому прочтению основополагающих международных актов, конституций. Подчеркнем факт нынешнего «понятного» игнорирования «устаревших» заглавных критериальных идей гениальных провидцев про-

126

шлого – Канта, Гегеля, во многом предопределивших подходы к пониманию права. В историческом аспекте их внимание концентрировалось на исключительно важном, в том числе и для современного периода, выявлении «корней» права в духовной их интерпретации, предопределяющих самопроявление человека, стабильного, оптимального выстраивания им взаимоотношений с обществом, государством. Совпадение в исследованиях конечного результата о необходимости, приоритетности прав и свобод не означало идентичности в восприятии производных социальных ценностей. Детальный контент прав и свобод оставался вне пределов их внимания, но однозначно понимаемая духовность (разумность, нравственность, природность), соизмеримая с метафизическими, философскими началами периода их жизни, признавалась основой производных ценностей. После теоретически доказанной необходимости в признании прав и свобод воплощение в жизнь этих ценностей было связано с политически узким позитивным их воплощением в социальную реальность. В последующем, а более всего с переходом к неклассическому и постнеклассическому этапам существования науки, в том числе и юридической, проникновением постмодернистского видения устоев социальной жизни, сложившаяся система критериев несколько трансформировалась. Вольно или невольно значимость естественных, моральных, нравственных и иных духовных ограничителей была глубинно переосмыслена и в обобщенном виде предстала в позитивно оформленном воплощении, с декларируемой приверженностью прежним духовным идеалам. Сохраненная многовариантность критериев дает основание к предположению о действии в исследуемой (социальной) сфере принципа неопределенности, с исходом во множественность истин. Всеобщее позитивное, согласованное на международном уровне представление, вместе с концепцией прав и свобод с изменяющимся содержанием, изложенное в едином политико-правовом документе, стало нормой правового (официального) толкования в большинстве государственно организованных сообществ, с преимущественной интерпретацией прав и свобод в конституционном их изложении. Несложно заметить, что духовные подходы в понимании, истолковании общепри-

Философия права, 2019, № 2 (89)

знанных ценностей, совмещаемые в том числе с традиционным восприятием, были потеснены критериями правового (формализованного) свойства. Взамен, к примеру, предложены «конкретные требования (закона. – В. О.) с точки зрения допустимости ограничения индивидуальных прав и свобод» [7]. Такого рода критерии-ограничения (с соответствующими комментариями) использовались Европейским судом по правам человека в рассмотрении конфликтных дел. В последующем из-за нарастающей противоречивости, неоднозначности, нестандартности региональных условий реализации они дополнены выводом названного суда, «что невозможно найти единую для разных европейских государств систему нравственности». И что при существующих различиях в данной области «государственные власти, непосредственно соприкасаясь с жизненными реалиями своих стран, имеют больше возможностей высказаться о точном содержании этих требований, а также необходимости ограничений в этой сфере, чем международные судьи» [6]. Сложности аналогичного свойства характерны и российской практике рассмотрения дел с применением оговоренных законом критериев. Как известно, среди форм институционализации социальных притязаний приоритетным признается усмотрение уполномоченным правоприменительным органам. В отечественных исследованиях приводились факты некоторых затруднений, испытываемых правоприменительными органами (судебной ветви) в принятии правовых решений. В основном они сводились к недостаточности правового материала, требуемого для мотивировки решений, связанных с обращениями «правопритязателей», необходимостью ситуационного применения права по усмотрению правоприменительного органа с провозглашением права, «сокрытого» в системе [9; 2, c. 103–115]. Можно предположить, что к настоящему времени универсальных, убедительных измерителей, обладающих высокой доказательностью, необходимой для безапелляционного разрешения проблемных обращений, особенно соприкасающихся с традиционными ценностями, не выработано. Мировая правоприменительная практика, как и рекомендовано, ориентируется на региональные (национальные) политико-социальные условия, сложив-

шиеся в отдельно взятом сообществе. Принимаемые решения разнятся в зависимости от развитости демократических отношений уровня этнической, национальной продвинутости, политических режимов, подготовленности обществ к восприятию названных новых ценностей, не исключая, конечно, и лоббирования, и информационно-идеологического воздействия и так далее. Отсюда и узаконение разнообразных трансформированных подходов в отношении традиционных семейных ценностей, совместимый с правом на достойное существование комплекс соматических прав, трансгендерные вариации, легализация легких наркотиков и другое. К этой же тематике примыкает создание условий достойного существования для лиц, находящихся в местах отбывания наказания, что иллюстрируется решениями судов по искам А. Брейвика, осознано, как известно, лишивших жизни множество неповинных сограждан. Приведенные вариации включают в себя и постмодернистские подходы в понимании прав и свобод со своим толкованием положений основополагающей концепции. В социологической литературе, в отличии от культурной революции, этот период нарицательно именуют «революцией притязаний» [10, c. 120], в публицистике этот период именуется «тиранией меньшинства». Поток разноплановых подходов к современным вызовам далек от своего завершения. Следует признать недостаточность, слабую для граждан убедительность используемых критериев при мотивировке резолютивной части, придающих решениям уполномоченных органов завершающую, неоспоримую значимость. Вряд ли способны компенсировать названную дефицитность обращения к философским основам морали, рациональности и связанной с ними разумности, отличающихся либо негативизмом к содержанию решений государственных органов по приведенным выше проблемным ситуациям, либо направленностью к соблюдению требований логичности, непротиворечивости приводимых обоснований [4, c. 5; 8, c. 553–554]. Как представляется, формальная для законодателей, правоприменителей ориентация на сложившуюся законодательную базу, юридическую (прецедентного порядка) практику является наиболее распространенным основани-

Философия права, 2019, № 2 (89)

127

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß ем в принимаемых решениях по конфликтным такой направленности делам. Согласно требованиям международных актов, к примеру ч. 2 ст. 29 Всеобщей декларации прав человека и основополагающих национальных правовых актов, в частности, ч. 3 ст. 55 Конституции РФ о допустимых ограничениях, пределах в осуществлении прав и свобод, при рассмотрении (спорных) ситуаций следует руководствоваться справедливыми требованиями морали, защиты нравственности, что затруднительно при бытующей неоднозначности в толковании этих категорий. Даже с учетом усиленной по тексту Всеобщей декларации прав человека ориентации на справедливость, рассчитанной на соответствие сущего должному, практическая неразработанность или невозможность разработки этого философского для международного сообщества критерия дает основание к различным на национальных уровнях его истолкованиям, где содержание принимаемых решений, по всей видимости, может инспирироваться интересами политического характера, не говоря уже о необходимости (целесообразности) предупреждения возможности социальных конфликтов, и зачастую при отсутствии у правоприменителя убедительной доказательной нормативной базы. С учетом этого, полагаем необходимым еще раз обратиться к настоятельности, с которой выдающиеся философы, писатели (Кант, Гегель, Достоевский) обращались к корневым началам, определяющим существование общества в условиях реализации глубоко осмысленных ими ценностей. Думается, что такая настоятельность поясняется не только воздействием тотальной парадигмы мировосприятия периода их жизни. Скорее всего, перед нами следствие и результат размысливания и будущности существования социальной общности, где предвиделись наслаивающиеся коллизии, разъедающие взаимоотношения членов общества, не находящие своего разрешения. Отсюда, с одной стороны, констатация действенности для своего времени духовных измерителей, воспринимаемых в настоящее время в качестве абсолютно идеализированных (утопических), не пригодных к использованию ввиду отсутствия конкретности, а с другой – предложение (в предвидении ослабления веры) для разработки, принятия уже правовых критериев такого же содержания. В обоих случа-

128

ях без критериев такого, сакрального по сути, содержания обойтись невозможно. Подчеркнем, что взгляды, подходы подобного рода в большинстве своем присутствуют в исследованиях и высказываниях современных теоретиков и ученых. Так, М. Хейдеггер на вопрос о соотношении религии (Бога) и ее связи с жизненной реальностью ответил, что суждения о Боге и его значимости (для человека) должны сводиться не к проблеме Его существования, а к проявлению, обнаружению на уровне бытия, и что Его опыт предопределяет будущность существования общества, где «бог …остается неопределенным и неизвестным даже в своем проявлении» [12, c. 4]. Такой же по сути ответ содержится в выводе А. Эйнштейна. Не признавая, как известно, существования Бога, он подчеркивал ограниченность чисто рациональной концепции нашего существования. В статье «Наука и религия» ученый указывал, что принципы наших устремлений и оценок (в кристаллизированном виде. – О. В.) даны не только в науке, но, прежде всего, в религиозной традиции. «Она ставит высокую цель, которую при нашей слабости мы в состоянии достичь только не полностью, но которая дает прочное основание нашим устремлениям и оценкам», « …религия является вековой попыткой человечества ясно и полностью осознать эти ценности и цели и усиливать и расширять их влияние; … подлинного конфликта между религией и наукой не может быть … и т. д.» [13]. Мало чем расходится с этими высказываниями позиция Ф. М. Достоевского, утверждающего, что «… ни один атеист, оспаривающий божественное происхождение Христа, не отрицал того, что Он – идеал человечества» [1, c. 192]. Духовные идеалы, как известно, содержатся не только в религиозных, но и моральных, нравственных нормах. Ввиду приверженности морали групповым интересам приоритетными для нас являются нравственные требования, распространяющиеся на человека и человечество в целом. Измерители нравственности лапидарно сформулированы в кантовском категорическом императиве, в постулате бескорыстного отношения к «себе подобному». Эти идеалы вечны, общепризнаны, не нуждаются ввиду универсальности в закреплении. Понятно, что, являясь духовной предпосылкой норм права, они не всегда находят отражение в принимаемых актах, превращая

Философия права, 2019, № 2 (89)

тем самым желаемое содержание норм в социально деструктивный набор нормативно оформленного материала. Апробированным многовековым опытом такие идеалы-принципы (справедливость, юридическое равенство, гуманизм при определяющей идее свободы) выработаны и закреплены правом. На нынешнем (постмодернистском) этапе существования сообществ возникает необходимость предупреждения негативных процессов, способных сказаться на существовании, самосохранении государственно сорганизованных общин, с упреждением объективных (небесспорных) разрушительных тенденций. Идеалы такого рода общеизвестны. Как правило, в лапидарном оформленном виде они присутствуют в освещенных текстах. Им, по нашему мнению, можно было бы придать критериальную правовую значимость, понимая под ней правовую оформленность допустимости обращения правоприменителя и к этому источнику. Форма реализации такого предложения возможна соответствующим дополнением действующей на национальном уровне концепции прав и свобод без изменения фундаментальных положений Всеобщей декларации прав и свобод человека. Такой вариант согласуется с допустимостью ограничения индивидуальных прав и свобод при отмечаемой Европейским судом невозможности «найти единую для разных европейских государств систему нравственности» [6]. Более того, такое дополнение можно признать востребованным в связи с актуальным для настоящего времени постмодернистским, неоднозначным по последствиям, этапом существования общества, необходимостью постнеклассического осмысления действительности. Достоинства этого высшего измерителя – в сакральности содержания, отвечающего латентной приверженности человека этим ценностям. Не исключено, что другой стороной измерителя такого уровня могут явиться и соответствующие последствия, упреждающие возможность обращения с притязаниями, деструктивными для существования общества. К примеру, легализации наркотиков, генетически недопустимые эксперименты, связанные с изменением природы человека, ее непросчитанной совместимостью с искусственным интеллектом, претензиями на нетрадиционные религиозные культы, синкретические религии с возвратом к истиной утрачен-

ной природе, покушениями на рационализм в науке и так далее. Подчеркнем наметившееся и нарастающее размежевание интересов личности, обладающей правами и свободами в последнем (постмодернистском) их прочтении и правом сообществ на самосохранение. Представляется, что сейчас, и особенно в перспективе, сообщества, даже с учетом переданных им полномочий, не способны конкурировать с конституционно закрепленными правами и свободами. Некоторые из ранее отмеченных негативных тенденций в соотношении обществ и личности можно наблюдать уже сейчас. В частности, не просчитаны последствия официального признания партнерских отношений однополых бездетных пар. Общеизвестен инстинкт самосохранения индивидуума (принцип жизни), но он не может не находить своего продолжения в нации, этносе. При всей малочисленности таких пар, не способной сейчас повлиять на процессы воспроизводства населения, не следует сбрасывать со счетов возможность (при отмечаемой скорости социальных процессов) численного роста этой социальной группы, что в той или иной степени может отразиться на указанной (природной) устремленности сообществ к самовыживанию. Не считая, конечно, незримой конфликтности, содержащейся в материально неравновесном состоянии между парами, обремененными детьми, и парами живущими по природным склонностям, не отвечающим альтруистическим началам гражданского общества. Причем не следует предполагать некое негативное отношение к таким парам. Толерантность в гражданском обществе должна господствовать, но ее существование возможно без властно выраженного (официозного) отношения, более соответствующего эволюционно формируемым принципам гражданского общества. Публично выраженное мнение до известной степени содержит стимулирующий эффект, не всегда нужный для лиц, сомневающихся в реализации своих склонностей. Приведенные ситуации на правовом уровне представляются пока что нерешенной проблемой, формулируемой как соотношение прав личности и прав общества, необходимостью их сбалансированного существования. Для полноты исследования концепции прав и свобод целесообразно представить ее в трех-

Философия права, 2019, № 2 (89)

129

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÀß ÀÍÒÐÎÏÎËÎÃÈß стадийном варианте существования во времени. Первый этап – классический, связанный с теоретической разработкой и признанием универсальности концепции неотчуждаемых прав и свобод. Второй – определение (выявление) относительности доктрины при неоднозначности этнического, национального восприятия общепризнанных ценностей, исключающей линейность, разновременность реализации ее в сообществах. На третьем современном (постнеклассическом) этапе заявила о себе необходимость, ревизионная возможность переформатирования названных ценностей, вызванная реализацией постмодернистского подхода к положению личности, ее интересов, потребностей, точечно сформулированных, как уже указывалось, в принципе множественности истин. По выводам видного социолога А. Турена, суть этих изменений характеризуется образовавшимся разрывом связей личности с культурой, социальной организацией, государством, поиском личностью собственной идентичности, самовыражения, что в конечном счете завершается «триумфом индивидуализма», то есть полной ревизией прежнего официального толкования содержания общепризнанных ценностей [11, c. 49–54]. При этом изменяемую картину действующих, позитивно узаконенных прав и свобод невозможно представить в существовании без принципа дополнительности. При расширяющемся спектре обращений за удовлетворением субъектом собственных (теперь уже «истинных») притязаний фиксируется некий разрыв между потребляемыми правами и свободами в их корреспондирующем соотношении с обязанностями и до какой-то степени социальной ответственностью. Снижение уровня ответственности выражается в объективно слабом интересе индивидов к следующим за этим изменениям состояния общества, в котором они пребывают, что не может оставаться без внимания. Думается, что образующийся вакуум может и должен в целях самосохранения национальных, этнических сообществ заполняться соответствующими правовыми действиями заинтересованных субъектов, упреждающими негативные последствия, направленные на самосохранение сообществ. Они (этнос, нация) для этого должны воспользоваться своими правомочиями [5, c. 20] либо инспирировать их появление с законодательным

130

закреплением. Может возникнуть вопрос о необходимости наделения сообществ такими полномочиями, тем более что отмеченные нами тенденции в сфере прав и свобод, соприкасаются с объективными процессами. Представляется, что решение проблемы пока что неявного противостояния во многом предопределяется частичным действием принципа на самоопределение, вполне относимого к числу неотчуждаемых. Отметим нарастающую потребительскую (по сути) ориентацию граждан, их групп на самоудовлетворение, с последствиями невозможного осуществления контроля, латентного поощрения и развития качеств себялюбия, без реализации нужных обществу амбициозных начал. Эффект потребительства, обнаруживаемый в качестве свойства человека, не может остаться без внимания общества. Ограждающие правовые критерии, связанные в том числе с социальными притязаниями, должны существовать. Сбалансированность интересов личности и общества в данном случае уместна, что, с одной стороны, связано с разумным отношением к проблемному (названному) состоянию, а с другой – апеллирующему к праву, правовому урегулированию, как известно, единственному средству справедливого разрешения нарастающей негативной ситуации. Названные черты предкризисных состояний сферы прав и свобод, заявляющих о себе в содержании социальных притязаниях, являются следствием более чем полувекового опыта реализации общепризнанных ценностей. Купирование различий по внедрению прав и свобод за счет передачи конфликтных ситуаций на национальный уровень, при факте признанной планетарной значимости этих ценностей, есть путь, не отличающийся оптимальностью. Ощущаемая недостаточность правовых критериев при неопределенности содержания рекомендованных социальных измерителей (нравственности, морали, справедливости и других) ставит правоприменителей в затруднительное положение с исходом разрешаемых ситуаций в формальную интерпретацию заявляемых требований о доминантной значимости прав личности, их относимости в той или иной степени с естественными правами и свободами. Целесообразно в этом случае, не нарушая концептуальных положений основного международного политико-правового акта – Всеобщей

Философия права, 2019, № 2 (89)

декларации прав человека, обратиться к расширению правовых критериев, придав позитивную значимость измерителям духовного свойства, что соответствует изначальному (классическому) замыслу выдающихся теоре-

тиков. Чему в немалой степени соответствуют и выводы видных ученых современности и необходимость достижения сбалансированности интересов приоритетных прав и свобод с интересами сообществ.

Литература

Вibliography

1. Достоевский Ф. М. Статьи и заметки. 1864–1865 гг. // Полное собрание сочинений: в 30 томах. Л., 1980. Т. 20. 2. Лапаева В. В. Критерии ограничения прав человека с позиций либертарной концепции правопонимания // Журнал российского права. 2006. № 4. 3. Лихачева Л. С. Современный философский словарь / под общ. ред. В. Е. Кемерова и Т. Х. Керимова. 4-е изд., испр. и доп. М.; Екатеринбург, 2015. 4. Мораль и рациональность / под ред. Р. Г. Апресян. М., 1995. 5. Оль П. А. Нация как субъект права: автореф. дис. … канд. юрид. наук. СПб., 2000. 6. Основные принципы установления ограничений прав и свобод, предусмотренных в международном Пакте о гражданских и политических права. URL: http://koledj.ru/docs/index-3296.html. 7. Павлова Л. Правомерные ограничения государством права на свободу ассоциаций по Европейской конвенции прав человека // Европейские стандарты в области свободы объединений: cборник научных статей. Мн., 2004. 8. Пивоваров Д. В. Современный философский словарь / под общ. ред. В. Е. Кемерова и Т. Х. Керимова. 4-е изд., испр. и доп. М., 2015. 9. Смирнова М. Г. Социальные притязания в праве: автореф. дис. …д-ра юрид. наук. СПб., 2011. URL: http://dissers.ru/avtoreferati-dissertatsii-yuridicheskie/a430.php. 10. Согомонов А. Ю. Феномен «революции притязаний» в культурно-историческом контексте. URL: http://ecsocman.hse.ru/data/542/ 700/1219/8_Prityazania_SOGOMON.pdf. 11. Турен А. Социальные изменения двадцатого столетия // Социологическое обозрение. 2002. № 4. Т. 2. 12. Хайдеггер М. Только Бог может нас спасти. Беседа сотрудников журнала «Шпигель» Р. Аугштайна и Г. Вольфа с Мартином Хайдеггером // Шпигель. 1966. 23 сентября. 13. Эйнштейн А. Наука и религия. URL: http://world.lib.ru/j/jarower_e_p/naukaireligija.shtml.

1. Dostoyevski F. M. Articles and notes. 1864– 1865 // The сomplete works: in 30 volumes. Leningrad, 1980. Vol. 20. 2. Lapaeva V. V. Criteria of restriction of human rights from the standpoint of the liberal concept of law // Journal of Russian law. 2006. № 4. 3. Likhacheva L. S. Modern philosophical dictionary / under the general ed. V. E. Kemerov and T. H. Kerimov. 4th ed., revised and expanded. Moscow; Ekaterinburg, 2015. 4. Morality and rationality / ed. by R. G. Apresian. Moscow, 1995. 5. Ol P. A. Nation as a subject of law: abstract dis. ...PhD in Law. St. Petersburg, 2000. 6. Basic principles for the establishment of restrictions on the rights and freedoms provided for in the international Covenant on civil and political rights. URL: http://koledj.ru/docs/index3296.html. 7. Pavlova L. Lawful restrictions by the state of the right to freedom of association under the European convention of human rights // European standards in the field of freedom of association: collection of scientific articles. Minsk, 2004. 8. Pivovarov D. V. The modern philosophical dictionary / under the general ed. of V. E. Kemerov and T. H. Kerimov. 4th ed., revised and expanded. Moscow, 2015. 9. Smirnova M. G. Social claims in law: abstract dis. … Doctor of Law. St. Petersburg, 2011. URL: http://dissers.ru/avtoreferati-dissertatsiiyuridicheskie/a430.php. 10. Sogomonov A. Yu. The phenomenon of «revolution of claims» in the cultural and historical context. URL: http://ecsocman.hse.ru/data/ 542/700/1219/8_Prityazania_SOGOMON.pdf. 11. Touraine A. Social changes of the twentieth century // Sociological review. 2002. № 4. Vol. 2. 12. Heidegger M. Only a God can save us. Conversation of the staff of the magazine «Spiegel» R. Augustine and G. Wolf with Martin Heidegger // Spiegel. 1966. September 23. 13. Einstein A. Science and religion. URL: http://world.lib.ru/j/jarower_e_p/naukaireligija.shtml.

Философия права, 2019, № 2 (89)

131

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ÓÄÊ 351.74 : 3 ÁÁÊ 67.629

Âàêóëà Èâàí Ìèõàéëîâè÷ Vakula Ivan Mikhailovich профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, профессор. Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Professor. Е-mail: [email protected]

Ðîæêîâñêèé Âèòàëèé Áîðèñîâè÷ Rozhkovsky Vitaly Borisovich профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент. Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

ÝÌÎÖÈÎÍÀËÜÍÎ-ÏÑÈÕÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÊÎÌÏÎÍÅÍÒ ÎÁÐÀÇÀ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÀ ÏÎËÈÖÈÈ Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÅÍÍÎÃÎ ÑÎÇÍÀÍÈß Emotional and psychological component of the image of a police officer in the context of the Russian public consciousness В статье анализируется один из важнейших компонентов образа профессии полицейского – эмоционально-психологическая составляющая, высокая регидность которой в общественном сознании по отношению к сотрудникам полиции является серьезным противодействующим фактором для формирования их положительного образа в настоящее время. Авторы приходят к выводу, что такие качества образа профессии полицейского, как тонкий интеллект и развитое эмоциональное мышление, способность к нравственному состраданию и жертвенному поступку являются частью высоких социальных ожиданий и должны стать составляющей профессионального образования полицейских. Ключевые слова: образ сотрудника полиции, общественное сознание, эмоциональное мышление, эмоционально-психологический компонент, полиция России.

Согласно Федеральному закону РФ «О полиции» общественное мнение об образе сотрудника полиции, будучи индикатором общественного сознания в России, стало выступать в качестве одного из основных критериев оценки работы полиции. В настоящее время для оценки общественного мнения о деятельности полиции разработана целая система различных социологических, психологических и иных измерений, отражающая показатели доверия граждан к профессиональной служебной дея-

132

The article analyzes one of the most important components of the image of the police profession – emotional and psychological component, which is highly regimented in the public consciousness in relation to police officers and is a serious factor in the development of their positive image at the present time. The authors conclude that such qualities of the policeman’s image as subtle intellect and developed emotional thinking, ability for moral compassion and sacrificial action are part of high social expectations and should become part of police professional education. Keywords: police officer image, public consciousness, emotional thinking, emotional and psychological component, Russian police.

тельности полицейских. По сути формируется новый подход к изучению и прогнозированию общественного мнения о деятельности полиции, что обусловлено тем, что в российском обществе созрела острая потребность в новом качестве функционирования органов внутренних дел, эффективной реализации возложенных на них правоохранительных функций, положительном образе полицейского, «противодействующего преступности, обеспечивающего безопасность граждан, охраняю-

Философия права, 2019, № 2 (89)

щего общественный порядок, гуманного, вежливого, действующего в рамках закона, неподкупного и честно выполняющего профессиональные обязанности» [1, с. 183–184]. Поскольку полиция в целях защиты и обеспечения прав и свобод граждан, установления правопорядка может и должна прибегать не только к методам убеждения, но и активного, в рамках закона, силового принуждения, то у многочисленных категорий населения формируется различный опыт взаимодействия с этой правоохранительной структурой. Чем чаще реализуется властный характер полномочий сотрудников полиции в таком роде событий, тем чаще в условиях конфликта формируется негативное отношение к самим сотрудникам и полиции в целом. «Логично предположить, что чем чаще сотрудники по долгу службы взаимодействуют с гражданами и чем чаще им приходится реализовывать именно властный, конфликтный характер своих полномочий для обеспечения безопасности и правопорядка (дорожно-патрульная служба, патрульно-постовая служба в отличие от участковых уполномоченных), тем более негативный образ формируется в соответствующих слоях населения» [1, с. 184]. Негативные оценки деятельности полиции, дифференцированные в различных слоях общества, были, есть и будут всегда. Согласно целому ряду современных исследований опросы респондентов показывают, что уровень доверия к работе полиции в России сопоставим с аналогичными показателями во многих зарубежных странах (США, Испания, Франция). От 30 до 40 % респондентов в различных государствах, в том числе и России, при опросах отмечают критические оценки деятельности полицейских. Следовательно, мы имеем дело с проблемой формирования положительного образа и «модели» профессии полицейского не только в нашей стране. Нужно иметь в виду, что образ полиции тесно связан с образами ее конкретных сотрудников, ведь от того, насколько значимым и уважаемым в сознании граждан является статус полицейского, во многом зависит образ полиции как социального института. Представления граждан о том, что полицейский при выполнении своих обязанностей должен быть этичен и компетентен, обеспечивают их доверие не только к самим сотрудникам правоохранительных органов, но и к государственным институтам в целом. Анализ обработки данных результатов известных социологических исследований

свидетельствует о наличии связанных между собой и относительно самостоятельных компонентов в образе сотрудника правоохранительных органов: эмоционально-психологическом и знаниевом. Эмоционально-психологический компонент образа полицейского – это результат непосредственного или опосредованного опыта взаимодействия граждан с полицией и одновременно показатель существующего в настоящий момент отношения к ней [3, с. 19]. Существенное влияние на эмоционально-психологический компонент образа полицейского оказывает литература, кино, живопись. Во всех сферах советского искусства отражался сильный и добрый служитель закона – советский милиционер. Дядя Степа, следователь Подберезовиков, участковый Анискин, Г. Жеглов и В. Шарапов укрепляли у советских людей, безусловно, положительное отношение к служителям правопорядка. Нужно признать, что идеальный образ советского милиционера, созданный в культуре, литературе и искусстве, успешно функционировал в общественном сознании граждан, поскольку создавал доверие к нему в обществе и заключал в себе ощущение комфорта и защищенности. В противоположность ему, в 90-е годы создавался фрагментарный и «облегченный» образ, искусственно внедряющийся в общественное сознание средствами СМИ и не отражающий социальных ожиданий высокого порядка, во всяком случае, очевидно неспособствующий нравственной профилактике деструктивного восприятия самой профессии милиционераполицейского как обеспечения социального порядка. Общество оказалось вовлечено в мифологию деструктивного, «остаточного» натурализма, создаваемую стихийно в ситуации непроработанности государственной политики в данной сфере. Следствием этого стало появление упрощенных образов служителей правопорядка, эмоционально-психологический компонент которых либо был представлен по остаточному принципу, либо представлялся в негативном ключе. Так, у современных телевизионных героев-полицейских (майор С. Глухарев, инспектор Купер, А. Каменская) «тонкой нитью прослеживаются такие общие черты, как подозрительность, скептицизм, справедливость, граничащая с иронией» [2, с. 228]. Данные образы служителей закона, представленные в различных сферах искусства, значительно влияли в 90-е – начало 2000-х годов на форми-

Философия права, 2019, № 2 (89)

133

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ рование эмоционально-психологического компонента их образа как в общественном сознании граждан, так и в глазах самих защитников правопорядка. В последнее десятилетие в российском обществе происходит усложнение знаниевого компонента образа полицейского. О сотрудниках полиции и их деятельности, территориальных органах внутренних дел и Министерстве внутренних дел в целом граждане стали более информированными. Поэтому формирование позитивного образа сотрудника полиции связано не только с использованием медиатехнологий и пиар-технологий, а с более открытой ежедневной работой полицейских структур всех уровней, их периодической отчетностью перед населением, расширением и укреплением сотрудничества с общественными организациями. Следует отметить, что высокая регидность эмоционально-психологического компонента в общественном сознании по отношению к сотрудникам полиции является серьезным противодействующим фактором для формирования положительного образа полицейского. Современный полицейский – это не только физически развитый человек, «заучивший» законы, но и человек, который должен обладать рядом других качеств эмоционально-психологического характера. К ним можно отнести зачастую остающиеся на периферии общественного восприятия тонкий интеллект, развитое эмоциональное мышление, способность к нравственному состраданию и жертвенному поступку. Для полицейских, на наш взгляд, общественным сознанием устанавливаются не только профессионально-знаниевые компетенции и практические навыки, но и такие, например, ожидания и «входные» компетенции, как способность к сопереживанию и сочувствию, что предполагает развитие способностей эмпатии и эмоционального интеллекта. Большое внимание обращается сейчас также на наличие способностей к логическому мышлению и критическому анализу ситуации, на навык тактичного и внимательного отношения к гражданам. Необходимо обратить внимание на развитие в системе профессионального образования полицейского эмоционального мышления, способствующего реализации в его деятельности важнейших нравственных качеств, без которых не только надежный социальный порядок и согласие, но и вообще социальная жизнь немыс-

134

лимы. Это качества, которые исторически для российского общества являются важнейшими и именно здесь получают обоснование, – сострадание к людям и жертвенность. По-видимому, самой тяжелой хронической болезнью «взросления» полицейского в системе образования и на службе является его эмоциональное выгорание и переход к исполнению обязанностей формально, без участия души. Когда речь идет о формировании положительного образа сотрудника полиции, то подразумевается не просто дополнительное внимание полицейского к своей культуре речи и внешнему виду, а нечто гораздо большее и цельное – речь идет о созидании положительного эстетического опыта. Эстетический опыт предполагает развитие у профессионалов, защищающих права и свободы граждан, умение входить в положение тех, кому они призваны оказать правовую помощь, способность к сочувствию и сопереживанию тому, кто подвергся унижению, оскорблению, понес материальные или нравственные утраты. Для этого необходимо обладать развитым эстетическим вкусом, иметь эстетические идеалы, быть способным применять их в практике правоохранительной деятельности. Развитие чувственно-эмоционального восприятия реальности позволит перейти от сугубо рационального, причинно-следственного видения к ее целостному воспроизведению, когда закон реализуется в соотношении с тонкой сферой человеческих отношений. И таким образом, деятельность на основе «формально» справедливого закона, хотя и остается первостепенной для профессионального работника правоохранительных органов, но уже не может превратиться в самоцель, гражданин – в средство его реализации, а природная и социальная реальность предстать лишь средой разворачивающейся борьбы с преступностью. Что является высшим смыслом правоохранительной деятельности? Отнюдь не соблюдение законности и знание законов, и, конечно, не физическое устранение преступников. Высший смысл обозначен в Конституции РФ, Федеральном законе «О полиции», в целом ряде международных документов. Это – защита чести и достоинства, прав и свобод граждан. Таким образом, высший смысл заключает в себе принцип гуманизма в правоохранительной деятельности. Говоря проще, главное – это умение оказать помощь людям, остальное – только средства и промежуточные итоги. При

Философия права, 2019, № 2 (89)

этом помощь не означает потакание злу, недостаткам и правонарушениям. Однако нужно уметь различать сострадание к самим людям и деятельное осуждение их предосудительных поступков. Полицейский – представитель государства, олицетворяющий его настоящее призвание и функции, часть которых носят социально-нравственный характер. Согласно мнению известного русского философа В. С. Соловьева, существует нравственная необходимость «социального» государства, которое определяется им «как собирательно-организованная жалость» [4] по отношению к своим согражданам. В практическом выражении этот нравственный смысл государства состоит в том, что оно призвано заменять хаотическое и истребительное столкновение людей правильным (законным) порядком их существования. По мнению же И. А. Ильина, государство не следует понимать только поверхностно-материально, как «систему внешнего порядка». Государство не сводится к внешним предписаниям и ограничениям поступков людей. В этом случае любая другая форма человеческой жизнедеятельности будет только искусственно противопоставляться ему, особенно если это касается личностного мировоззренческого выбора человека. Но внешнее принуждение, меры подавления и расправы, к которым государственная власть вынуждена прибегать, совсем не определяют сущность государства. И. А. Ильин считал первой аксиомой политики то, что «право и государство возникают из внутреннего, духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа…» [5, с. 234]. У полицейской службы есть прекрасные возможности для деятельного служения людям и ограждения всех добропорядочных граждан от противодействия им преступного сообщества. Президент Российской Федерации В. В. Путин, выступая на расширенном заседании коллегии МВД России в 2016 году, обратил внимание на прекрасные положительные примеры деятельности защитников правопорядка, созданные в советском кино. Эти примеры вызывали доверие в обществе. Так, всем известен герой-участковый Анискин, который не просто исполняет свои обязанности, но именно живет судьбами людей, он – участковый, потому что участен, а не безучастен. Важно развитие эмоционального мышления сотрудника полиции для готовности действовать не формально правильно, но безучастно, а, напротив, участно в судьбе людей, ока-

завшихся в тяжелых жизненных ситуациях, пострадавших от чьего-либо беззакония. Сама по себе охрана внешнего социального порядка не исчерпывает социального служения защитников правопорядка, не является достаточным средством помощи людям и воссоздания здоровой социальной ткани общества. Помощь не должна быть неразумной, безадресной и только внешней (материального плана). Люди, оказавшиеся в бедственном положении вследствие действий правонарушителей, склонны к психологическому самозамыканию, и в этом случае важен весь личный опыт и искусство корректно проявить сочувствие и сострадание, которые зачастую оказываются важнее материальной помощи и практических действий. При этом защитник правопорядка, участно относящийся к гражданам, должен избежать опасности потакания безнаказанности, самоутверждения за счет других и в ущерб другим. Немаловажное значение также имеет ситуация, когда человек, совершивший правонарушение и затем ставший на путь исправления, умеет не только быть «внешне правильным», социально адаптированным, но и способен найти смысл происходящего в своей судьбе и выстроить на этой основе дальнейшее поведение. При этом необходимо «заряжать» человека не только своим эмоциональным оптимизмом, но и знающим, разумным оптимизмом, основанным на продуманной и цельной стратегии жизни и нравственных принципах. Только таким образом сотрудник полиции может приносить своей деятельностью реальное социальное согласие, обеспечивая его «на перспективу». Представляется, что проблема формирования положительного образа сотрудника полиции в общественном сознании может решаться на основе концепции «модели» современного полицейского. Сформированная в отечественном историческом опыте фигура реального полицейского, контролируемая и воспринимаемая гражданским обществом, могла бы быть представленной в статусе «должного», как его понимает гражданин. При этом под «моделью» современного полицейского понимается совокупность оптимальных (идеальных) требований, которые может и должен выполнять сотрудник полиции, наделенный определенными правами и обязанностями. Наполнение такой модели содержательными характеристиками предполагает активное и совместное научное и общественное обсуждение. И необходимой частью модели образа

Философия права, 2019, № 2 (89)

135

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ полицейского должен стать описанный выше эмоционально-психологический компонент, благодаря реализации которого, наряду со знаниевым компонентом, создается качественное поле доверия, позволяющее организовать эффективное общение с любой категорией граждан. При этом общекультурные, профессиональные и специальные компетенции, реализуемые в контексте отмеченных компонентов, в любой из служебных специальностей представляются принципиально значимыми. Требуется сложная реконструкция образа, который трансформировался под влиянием смены мировоззренческих и идеологических ориентиров и тем не менее остался жизнеспособным. Нужно реконструировать действенные черты исторического опыта нравственноэстетического воспитания, государственноправового мировоззрения, патриотического воспитания, которые проходят единой нитью сквозь все исторические трансформации и метаморфозы. Необходимо выявлять в историческом опыте русской культуры в целом и в опыте полицейской службы дореволюционной и советской России примеры ответственного служения правде и закону, участного, а не формального отношения к своему народу, и представлять эти примеры в контексте современной правоохранительной деятельности. Через такой исторический опыт образование должно перерождаться из только суммы знаний или технических навыков, имеющих практическое значение, в определенную надежную стратегию жизни. В советском обществе можно говорить о преобладании положительного образа служителя закона. Конечно, он заключал в себе

идеализированные черты, без которых тем не менее не возможен образ, который должен, образно говоря, вести за собой, а не просто поражать воображение. Однако такой образ не был далек и от реальности. Это был идеал-реалистический образ. В его чертах достаточно ярко представлены духовно-экзистенциальные качества советского милиционера, к которым относились: героизм жертвенного типа, тонкий интеллект и жизненная мудрость, способность к сочувствию и сострадательность, аскетизм и самозабвенность служения. Совокупность подобных качеств вошла в художественный канон образа милиционера, отраженный в кинематографе, различных публикациях, деятельности СМИ и т. п. Конечно, это был момент идеологии. Однако обязаны мы основательности и привлекательности этого образа не столько советским «политтехнологам», сколько живущей в подсознании народа глубинной традиции, связанной с духовным опытом русского народа. Речь идет о такой народной традиции, благодаря которой в общественном сознании продолжают жить архетипы воинской этики «защитника обидимых», жертвенной личности «за други своя». Таким образом, формирование положительного образа сотрудника полиции в сознании граждан требует внимания к компонентам «модели» современного полицейского, целенаправленной работы по ее воплощению в реальную жизнь, что, безусловно, будет сопровождаться как повышением эффективности деятельности полиции, так и укреплением положительного образа полицейского в общественном сознании.

Литература

Bibliography

1. Васильева И. В., Возженикова О. С. Образ полицейского в общественном сознании // Юридическая наука и правоохранительная практика. 2017. № 3 (41). 2. Денисенко С. Е. Образ российского полицейского в общественном сознании населения // Гуманитарные и социальные науки. 2013. № 2. 3. Дубякова А. И. Образ сотрудника полиции в сознании граждан // Психопедагогика в правоохранительных органах. 2013. № 4 (55). 4. Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия. URL: https://vikidalka.ru/ 4-2894.html. 5. Ильин И. А. Путь к очевидности. М., 1993.

1. Vasilyeva I. V., Vozzhenikova O. S. The image of a policeman in the public consciousness // Legal science and law enforcement practice. 2017. № 3 (41). 2. Denisenko S. E. The image of the Russian policeman in the public consciousness of the population // Humanitarian and social sciences. 2013. № 2. 3. Dubyakova A. I. The image of a police officer in the minds of citizens // Psychopedagogy in law enforcement. 2013. № 4 (55). 4. Soloviev V. S. Justification of good. Moral philosophy. URL: https://vikidalka.ru/4-2894.html. 5. Ilyin I. A. The path to evidence. Moscow, 1993.

136

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 340.114.5 : 1 ÁÁÊ 87

Ãóëåâñêàÿ Íàòàëüÿ Àíàòîëüåâíà Gulevskaya Natalia Anatolyevna доцент кафедры философии и права Волгоградского государственного технического университета кандидат исторических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Philosophy and Law of the Volgograd State Technical University, PhD in History, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ãóëåâñêèé Àëåêñåé Íèêîëàåâè÷ Gulevsky Alexey Nikolaevich доцент кафедры философии Волгоградской академии МВД России кандидат философских наук, доцент. Associate Professor of the Department of Philosophy of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]

×àé÷åíêî Äìèòðèé Âëàäèìèðîâè÷ Chaychenko Dmitry Vladimirovich преподаватель кафедры огневой подготовки Волгоградской академии МВД России. Lecturer of the Department of Fire Training of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

ÈÑÒÎÐÈ×ÅÑÊÀß ÏÀÌßÒÜ ÊÀÊ ÔÀÊÒÎÐ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß ÈÄÅÍÒÈ×ÍÎÑÒÈ Historical memory as a factor in the formation of identity В статье проведен анализ исторической памяти как фактора формирования идентичности индивида в контексте современных социокультурных трансформаций. Утверждается тезис о том, что, являясь уникальным социальным феноменом, историческая память детерминирует содержание, механизмы, формы идентичности человека, в том числе культурно-правовую идентичность. Авторы отмечают, что историческая память играет существенную роль в процессе социализации индивида, содержание исторической памяти зависит от конъюнктуры реалий общественной жизни, агенты социализации способствуют формированию комплекса идентичностей человека. Историческая память интерпретируется в статье как средство сохранения культурно-правовой идентичности. Ключевые слова: правовая культура, историческая память, память, идентичность, идентификация, национальное самосознание, культурноисторическая общность.

Обращение к проблеме исторической памяти в современной гуманитарной науке связано с теоретическими поисками индивидом своей исторической, социальной и культурной идентичности. Историческая память, являясь

The article analyzes the historical memory as a factor in the formation of the identity of an individual in the context of modern sociocultural transformations. The thesis is affirmed that, being a unique social phenomenon, historical memory determines the content, mechanisms, forms of human identity, including cultural and legal identity. The authors note that historical memory plays a significant role in the process of socialization of an individual, the content of historical memory depends on the conjuncture of the realities of social life, and agents of socialization contribute to the formation of a complex of human identities. Historical memory is interpreted in the article as a means of preserving cultural and legal identity. Keywords: legal culture, historical memory, memory, identity, identification, national identity, cultural and historical community.

ядром идентичности человека, участвует в формировании представлений гражданина об особенностях политических и правовых систем государства. Формирование личности будущего сотрудника органов внутренних дел

Философия права, 2019, № 2 (89)

137

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ осуществляется с помощью механизма правового, профессионального и патриотического воспитания. Исторические традиции, представляющие собой устойчивые конструкты исторической памяти, способствуют формированию профессиональных навыков юриста и воспитывают в нем патриотические чувства. Трансгуманизм, евгеника, размываемые постмодернизмом традиционные моральные ценности отнюдь не способствуют осмысленности индивидуального и коллективного бытия. На передний план изучения в связи с этим выдвигается проблема самоидентификации человека и общества в целом. Проблема исторической памяти является тесно связанной с проблемой развития и функционирования правовой системы. После окончания так называемой холодной войны и распада СССР обновление российской правовой системы проходило под влиянием западной традиции права. В сознание россиян долго внедрялась мысль об отсталости страны во всех общественных сферах, в том числе и правовой. Фиксировалась ложная идея о том, что у России нет собственной правовой традиции, пригодной к использованию в современных условиях, поэтому необходимо заниматься копированием и насаждением западной правовой культуры. Результат получился неудовлетворительным. Население страны в целом не принимает западные правовые ценности, так как многие из них либо противоречат ценностям, сложившимся в России исторически, либо оторваны от ее культурных корней. Чувство апатии к происходящим политико-правовым событиям внутри государства, потеря смысла в участии в них, чуждость происходящего и духовная пустота пронизывают общество изнутри. Демонтаж прежней советской правовой системы не привел к созданию эффективной новой системы. Игнорирование культурно-исторического аспекта формирования права наносит ущерб национальной безопасности государства, так как право представляет собой важнейший способ идентификации и самоопределения народа в современном мире. Отчужденное от традиций народа право не может должным образом выполнять функцию организации общества, служит инструментом разобщения общества и делает его слабым в отношении внешних манипуляций, чужеродного влияния. Исходя из этого,

138

важнейшей научной проблемой является культурно-историческая ориентированность правового развития. В современной философской науке историческая память интерпретируется либо как элемент исторического сознания, или общественного сознания, либо отождествляется с социальной памятью коллектива, транслируемой в процессе социализации. Субстратом для появления механизмов памяти человека является его сознание. Историческая память представляет собой часть памяти человека, понимаемой нами как свойства процесса развития неживой, живой природы и общества. История представляется человеку и как способ существования, и как средство конструирования памяти. К сущностным характеристикам исторической памяти относится то, что она не только отражает исторический процесс, но воспроизводит его неравномерность, отсутствует статичность, непрерывность развития; осуществляется отбор и сортировка закрепляемой информации; поддерживается преемственность поколений в социуме. Историческая память обладает способностью персонифицироваться, является основанием для самоидентификации индивида, стержнем национального самосознания. «Бессубъектность» постмодернистской философии отмечается в работах ряда авторов (В. С. Барулина, А. С. Панарина, Ю. В. Петрова). Эти исследователи обращают внимание на необходимость изучения не только памяти, но и ее носителя – человека. Именно бытие социально-исторической памяти фиксирует и хранит ценностное содержание эпохи, позволяя индивиду отождествлять свое актуальное бытие с бытием предшествующих поколений, ощущать при этом свою уникальность. В этом контексте представляется важным рассмотреть вопрос соотношения понятий «историческая память» и «идентичность». В общем смысле категория идентичности применяется в качестве характеристики индивидов (групп) как относительно устойчивых, «тождественных самим себе целостностей» [7, c. 78]. В истории философии сложилось три различных понимания идентичности. Античные мыслители Парменид и Аристотель интерпретируют идентичность как самотождественность структур мышления, идеального Я, как основание исключения субъективных

Философия права, 2019, № 2 (89)

действий человека. Идентичность понималась при этом как самоочевидная, элиминирующая трансформирование как причину различия. Иная трактовка идентичности у Гераклита, который явил миру изменчивость и нетождественность бытия. Софисты, совершив антропологический поворот в философии, обратили наше внимание на релятивизм человеческого бытия, репрезентирующего мир субъективным способом. Дж. Локк, Д. Юм также полагали, что человек обретает себя в собственной деятельности, при этом самопорождает себя. Ч. Кули и Д. Мид предприняли попытку пересмотреть подход к осмыслению феномена идентичности. Исследователи предлагают понимать идентичность в качестве следствия, возникающего в результате социальной интеракции. Личность как субъект общественного взаимодействия в процессе социализации приобретает и накапливает качественно новые свойства, а также влияет, воздействует на других агентов социализации. Индивидуальная идентичность осмысливается человеком, преломляясь сквозь призму общепринятых норм, ценностей. Д. Мидом было справедливо подмечено, что me и I как элементы идентичности выполняют каждый свою значимую роль. Освоить внешние по отношению к личности социальные структуры, разобраться с системой социальных ролей, овладеть моделями ожидаемого поведения помогает mе. Идентифицировать себя с освоенными общественными ролями или дистанцироваться от них, или вовсе их отрицать позволяет человеку I. Теория ролей Р. Тернера и Х. Беккера уравнивает идентичность с удачно «играемой» социальной ролью. Множественность социальных ролей порождает у человека вариативность идентичности. Экзистенциальное направление в философии продолжило смещение в сторону личности акцента при изучении феномена идентичности. Бытие человека предстает перед нами как самоконструирующееся, но не самотождественное. С. Кьеркегор, М. Хайдеггер полагали, что успешность конструирования человеком своего бытия коррелирует с существующими в социуме нормами, ценностями. Человек, репрезентируя обществу свою индивидуальность, нуждается в одобрении и поощрении.

В постструктуралистской традиции идентичность предстает как перманентное самопостроение себя, из субъективных ощущений, иллюзий по поводу себя. Авторское право индивида на собственную личность ограничивалось моментами рождения, смерти, а также пространством диалога, коммуникации субъектов социального коллектива. Особое внимание привлекает понятие «референтная группа», введенное в научный оборот Р. Мертоном. Это та группа, по отношению к которой происходит идентификация индивида. Иными словами, идентичность человека являет собой итог самоидентификации с коллективом, являющимся для данного индивида значимым. Таким образом, философия, социология, социальная психология трактуют идентификацию как существенный механизм социализации личности, выражающийся в отождествлении человеком себя с конкретным социальным коллективом. Идентификация содействует усвоению образцов и моделей поведения, свойственных членам данного коллектива, утверждению в качестве своих групповых норм, целей, социальных ролей, предписаний, идеалов. Русская культура породила множество шедевров как в области искусства, так и науки. Невозможно поверить в то, что она неспособна к созданию своего национального права. Используемое в России право имеет якобы позитивистский характер, однако в действительности оно основано на западных либеральных ценностях, которые плохо приживаются на российской почве. Кроме естественного, позитивистского или социологического измерения, у права должна быть и культурная плоскость, которая будет способствовать, с одной стороны, укреплению права, а с другой стороны, создаст основу для культурно-правовой идентичности. Такой подход к праву имеет давнюю историю и сформулирован еще в XIX столетии немецкими учеными-юристами Ф. Савиньи, Г. Пухта, Г. Гуго. Данная теория была выстроена против теории естественного права как универсального права, данного для всех, без учета каких-либо культурноисторических особенностей и для любого времени. Кроме того, сторонники исторической школы права подвергли критике теорию общественного договора, справедливо считая, что

Философия права, 2019, № 2 (89)

139

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ нигде, ни в одном государстве, жители не заключали договор с правителем или правительством, доверяя свои права неизвестным им людям, да еще и добровольно. Право необходимо должно быть связано с народным духом, историческим прошлым народа, с теми паттернами, которые укоренены в народном сознании. Важным аспектом критики является тезис о том, что право должно исходить от коллективного целого, а не от свободного индивида. Ничем не ограниченный индивид, потерявший связь с общественным целым, может направиться против коллективного целого. Здесь проявляется различие двух подходов к пониманию общества и человека. Индивидуалистический подход, сформированный в русле западной цивилизации, и коллективистский, получивший свое развитие в традиции восточной цивилизации. Человек воспринимается либо как часть общества, некого культурно-исторического коллектива, где личность воспринимает себя как составляющую целого, которое значит для нее больше, чем она сама. В этом понимании права личности не могут быть выше права общности. Личность осознает, что ее интересы соединены с интересами коллектива и могут быть признаны и защищены только в нем. Нация в рамках такого подхода определяется как культурноисторическая общность людей. Противоположная точка зрения исходит из того, что человек воспринимается как независимый от общества субъект, наделенный правами от рождения, а не обществом. Свободный индивид выстраивает самостоятельно свои отношения с коллективом, сам «нанимает» себе правительство и заключает с ним договор. Его права выше прав общества, его интересы выше интересов целого. Личность может свободно расторгнуть свои отношения с одним коллективом и заключить новые с другим, она космополитична по своей сути и автономна. Права личности обязаны быть защищенными государством, которому индивид платит за это часть своего дохода в виде налога. Государство должно умело распоряжаться полученными средствами и создавать такие условия, при которых к нему примкнут свободные личности из других государств. Государство воспринимается по аналогии с торговой компанией, которая нанимает на работу служащих по их желанию и может быть поглощена другими,

140

более крупными и сильными компаниями. Нация понимается как абстрактная совокупность сограждан. В истории России индивидуалистическое начало в понимании человека и общества не развивалось. Напротив, общинность и коллективность всегда являлись неотъемлемой частью русской души. Служение государству, преданность Отечеству исторически были важнейшими ценностями, паттернами российского менталитета, укорененными в исторической памяти и сознании народа. Посредством служения таким идеалам, как Отечество, вера, добро, долг, честь, справедливость, любовь, формировался нравственный облик русского человека – духовного, нравственного, черпающего из нравственности свое достоинство. Привнесенные извне идеалы свободы как личной независимости от какой-либо системы ценностей, материального обогащения любыми, в том числе незаконными средствами, сохранения человеческой жизни как самоцели, были по сути закреплены законодательно как важнейшие посредством трех основных прав человека на жизнь, собственность и свободу. Сами по себе эти ценности могут нести пользу, если исторически вырастают из культурного бытия народа, в противном случае они могут стать инструментом развращения общества, лишения его моральных ориентиров, создания условий для правового нигилизма. Жизнь сама по себе пуста и бессмысленна, если она не направлена на достижение большой цели, для русских людей – это прежде всего трансцендентальная цель духовного характера. Жизнь ради спасения, ради своего комфорта, самосохранения разрушает структуру взаимоотношений личности и общества, где личность должна понимать необходимость жертвования собой ради своего народа. Бесконечное накопление капитала и собственности без заботы о своем собственном народе, взаимопомощи, ради эгоистических соображений неприемлемы и разрушительны, так как приводят общество к расслоению, зависти, ненависти и равнодушию, которые расщепляют народное единство. Свобода, понятая как независимость от любых убеждений, от норм морали, долга, совести и даже здравого смысла развращает молодежь, убивает патриотизм, институт семьи и государства. Для русского человека свобода заключается

Философия права, 2019, № 2 (89)

в нравственном выборе добра и служении справедливости и истине. Таким образом, правовая политика в России должна учитывать культурно-исторические особенности развития государства и народа, смело принимать законы, идущие вразрез с так называемой общемировой юридической практикой, но отвечающие национальным интересам России. Необходимо разрабатывать такие направления научного знания, как «российское право, российское государство, российская правовая система» [9, с. 42]. Сейчас в условиях жесткой политической конфронтации с западной цивилизацией культурно-правовая идентичность и правовой суверенитет России не менее важны, чем суверенитет военный, экономический и политический. Право не должно выводиться только из тех оснований, которые являются авторитетными в экономически развитых странах мира. Необходимо помнить, что ссылка на авторитет не является достаточным обоснованием, в конце концов, норма должна действовать, а для этого ей нужны исторические предпосылки. Невозможно также при выработке правовых норм руководствоваться лишь экономическими соображениями богатой элиты или только логической непротиворечивостью законов. Право должно вытекать из тех насущных потребностей всего народа, которые назрели на определенный исторический момент времени. В истории нашего государства право детерминировалось, как правило, доктринами иностранного происхождения. В советский период истории это была марксистская формационная доктрина, которая в чем-то близка православному сознанию, на что справедливо обратил внимание русский философ Н. Бердяев. Особенно хорошо на русскую ментальность смогла лечь идея социальной справедливости, построения царства Божия на земле. С другой стороны, марксистская концепция в силу своего атеизма и рационалистичности была чужда религиозному сознанию России, кроме того, будучи основанной на классовом подходе, она разлагала культурный фундамент национального сознания, превращая русского человека в абстрактного пролетария. Либерализм, пришедший на смену социалистической идеологии, превращал россиян в абстрактных граждан мира, лишенных национальных корней. На первом этапе становления новой России это

было возможно посредством сплочения людей, однако на втором этапе необходимо наполнять сознание граждан культурным материалом: общностью истории, языка, некоторых общих, сохранившихся традиций и обычаев. Социализм и либерализм представляют собой глобальные проекты социума, отрывающие Россию от ее подлинных национальных интересов, делающие россиян не целью, а средством. Однако Россия – не плацдарм для мировой социалистической революции и не «бензоколонка» для западного капитала, у нее есть свой характер, лицо, собственная судьба. Национальное строительство России должно быть продолжено с учетом культурных особенностей ее народа. Любовь к национальным законам и желание их исполнять должно вытекать не только посредством увещеваний или страхом наказаний, но исходить из народного характера как подлинного источника. России необходимо повернуться к себе, своим корням, перестать черпать источник права в западной англосаксонской культуре, чужеродной и агрессивной по отношению к России. Конечно, это не означает, что правовая система России должна замыкаться лишь на себе и принципиально отвергать любые прогрессивные заимствования извне. В этом отношении очень важным остается вопрос о формировании правовой идентичности. В современном обществе механизмы социальной идентификации подвергаются прямому воздействию определенной нормативной, институциональной системы. Следует признать, что существование современного человека и общества в целом отягощается крайним динамизмом общественных отношений. Перманентно трансформирующиеся условия бытия вынуждают общество постоянно приспосабливаться. Поэтому среди разнообразных типов и форм идентичностей исследователи фиксируют наиболее и наименее стабильные [4, с. 30]. Социальный конструктивизм заявляет свою позицию на идентичность как на нечто проектируемое, моделируемое, подвижное, зависящее от контекста. Подобный подход фиксирует конфликтность индивидуального потенциала человека и предлагаемых ему обществом социальных ролей. Идентичность является предметом выбора, обусловленного всегда социальным контекстом, в котором предзадана не толь-

Философия права, 2019, № 2 (89)

141

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ко вариативность альтернатив, но и набор их возможных комбинаций. Некоторые авторы регистрируют периоды длительного отсутствия реидентификации их носителями [6, с. 15]. Возникает вопрос: почему в развитых обществах, где почти все переменчиво и нестабильно, существуют все же островки социальной устойчивости? Объясняется это тем, что всякая идентичность существует в определенное историческое время. На каждом этапе развития общества формируется своя особенная идентичность. Для традиционного общества не характерны динамизм общественного развития и мобильность индивида в системе социальных взаимосвязей. Архаическое общество также характеризуется статичностью, отсутствием социальных лифтов. Поэтому и идентичность в этих обществах формировалась как устойчивая целостность характеристик, которые передавались индивиду родом, народностью, семьей, религиозной общиной, сословием. В архаическом обществе смена или метаморфоза идентичности была невозможна, по крайней мере, сопряжена с экзистенциальным риском. В традиционном обществе идентичность формировалась, преломлялась, поддерживалась традицией. Преступить традиции означало зачастую потерю связи с социальным коллективом, а иногда и смерть. На ранних стадиях развития человечества социализация происходила в рамках первичного семейного коллектива. Именно эта группа прививала определенную конфигурацию идентичности индивида, закрепленную, легитимизированную традиционным укладом жизни. Большая часть параметров идентичности передавалась по наследству. Выбор и какая-либо вариативность в предпочтениях индивида была невозможна априори. Отец передавал сыну сословную, профессиональную, этническую, религиозную принадлежности, социальный статус. Эти типы идентичности, как и общества, породившие их, характеризуются преобладанием прошлого над настоящим и будущим. Именно в этом, на наш взгляд, проявляется связь и взаимная обусловленность исторической памяти и идентичности человека в древних обществах. В архаичном и традиционном обществе человек через отождествление себя с социальным окружением приобретает собственно «себя», свою идентичность. Аристотель от-

142

мечает, что душа интенционально направлена на предмет. Однако душа – это все, а это означает, что она содержит в себе предмет в качестве интенционального бытия [5, с. 44]. Подобного взгляда на идентичность придерживался и Платон. Согласно его идее, вечная душа получает знания о мире как бы из самой себя, припоминая их, так как эти знания она имела в своем прошлом. Тип социальной динамики традиционного общества не предполагал появления чего-то принципиально нового, а направлен на воспроизводство повторяющегося цикла. В философии Нового времени это соображение было истолковано как субстанциональность мыслящей субстанции в философии тождества Ф. Шеллинга, который опирался на идею Б. Спинозы о тождестве бытия и интеллектуального созерцания. Индивид формирует свою личность как бы изнутри себя, из своей самости, которая предшествует существованию индивида. Таким образом, идентичность, понимаемая в архаичном, традиционном обществе как тождество, обращена в прошлое, которое детерминирует настоящее и будущее. Именно это делает идентичность устойчивой субстанцией, не подверженной изменениям сущностью. Субстанциональный подход к пониманию идентичности получил продолжение в индустриальном обществе, однако с несколько иной трактовкой. Г. Лейбниц обнаружил, что каждый субъект воспроизводит окружающий мир уникальным способом. Д. Локк формулирует тезис о конструируемости идентичности человека в пространстве социума и культуры. Исследователь полагает, что сознание человека не содержит никаких врожденных идей и представляет собой tabula rasa, которую следует заполнить правильным способом. «Д. Юм предпринял попытку обосновать положение о конструировании идентичности не из самости человека, а из общества. Дух человека перестал быть субстанцией, заявляет мыслитель, он превратился в масштабную ассоциацию идей (пучок восприятий). Лишение идентичности субстанциональности привело к появлению скользящей идентичности, которая не желает быть обнаруженной, завершенной, самотождественной. Появление иного понимания идентичности было связано с развитием капитализма, Реформацией, Великими географическими открытиями, развитием естество-

Философия права, 2019, № 2 (89)

знания. XVII век – это время появления нового слоя людей, остро желающих изменить свой статус, сословную принадлежность. Меняющаяся социальная реальность, смена мировоззренческих установок в обществе “толкали” человека бороться с неравенством, с засильем церкви в сфере науки и образования. Все это лишило индивида привычных ориентиров, создало условия, при которых личность ощутила свое одиночество, заброшенность в бытие, утрату смысла жизни, на что обратил внимание экзистенциализм» [3]. В. Дильтей и С. Кьеркегор выдвинули идею выбора личной истории существования, созидания себя тем, кем ты станешь. Эволюционно-прогрессистские идеи возникли как ответ на этот ценностный запрос общества. Идентичность индустриального общества приобретает параметры множественности, ситуативности, неустойчивости. На этом этапе развития общества индивид осуществляет выбор той или иной идентичности в зависимости от своих предпочтений, конъюнктуры в обществе. Диапазон выбора таков: классовая, политическая, национальная, профессиональная идентичности. Ю. Хабермас заключает, что реализовывать свою идентичность человеку приходится в контексте социальной коммуникации [8, с. 402]. Формирование идентичности В. А. Ачкасов интерпретирует как процесс отождествления индивида с другим индивидом, группы – с другой группой. Формирование идентичности, по мнению исследователя, опосредовано освоением социальных ролей [1]. А. Г. Васильев подчеркивает, что идентичность укоренена в памяти, а идентификация представляет собой основную функцию коллективной памяти [2]. Совершая манипуляции с памятью, мы должны четко понимать, как это отразится на идентичности человека. Ученые выделяют различные факторы, определяющие выбор идентичности. Выбор этнической идентичности связывается, прежде всего, с такими маркерами, как общность языка, территории, религии, традиций, мифологических представлений, обрядов. Однако, по нашему мнению, важнейшим фактором, влияющим на выбор идентичности, является историческая память, которая хранит в себе важнейшие события истории народа, их оценку и выводы, являющиеся квинтэссенцией ис-

торического опыта народа. Историческая память – форма коллективной памяти, являющаяся важнейшим основанием культурно-исторической идентификации, базовым основанием для культурного суверенитета нации, формирующая личность гражданина. Историческая память способствует выстраиванию социальной преемственности, формированию межпоколенной связи народа, позволяющей ему сохраняться в истории. Исходя из этого, можно сказать, что культурно-правовая идентичность должна выстраиваться в соответствии с тем фундаментом, который задают юридические памятники российской истории: «Сборники обычного права, решения земских и церковных соборов, судебников, кормчих, уставов, договоров, указов, конституций, кодексов, законов действовавших и действующих в рамках отечественной правовой истории» [9, с. 52]. Методологическим источником, способствующим формированию правовой идентичности в России, должны стать труды русских философов, доказавших, что цивилизация представляет собой, прежде всего, культурную общность, а также утверждавших особенную роль России, уникальность ее исторического бытия, среди которых Н. Я. Данилевский, И. А. Ильин, К. Н. Леонтьев. Полезными станут работы исследователей российской ментальности, национального характера – этнологов, этнопсихологов, этнографов, литераторов. Среди философских методов изучения российской правовой культуры могут быть полезными феноменология и герменевтика, которые позволяют обнаружить истинный источник права России. Благодаря исторической памяти Россия может сохранить себя в будущем. Историческая память дает возможность для интерпретации настоящего через понимание прошлого. Однако, говоря о важной роли исторической памяти, разумеется, нельзя забывать о ее влиянии на право. Современность бросает России все новые и новые вызовы, что делает проблему правовой безопасности еще более актуальной. В условиях обострившейся геополитической борьбы России с западным миром необходимо создать прочную и надежную правовую систему, которая будет основываться на фундаменте национальных исторических ценностей, а не на заимствованиях западной правовой системы.

Философия права, 2019, № 2 (89)

143

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ Итак, историческая память осуществляет функцию социализации личности, которая может самоидентифицироваться и ответить на вопрос: «кто я?», «откуда я иду?», «для чего я живу?». На формирование исторической памяти оказывают мощное воздействие социальные институты, в том числе образование, задачей которого является формирование у молодежи образа своего народа в прошлом, настоящем и будущем. Игнорирование исторической памяти может привести к потере культурно-исторического и правового суверенитета, что не менее важно, чем суверенитет военно-политический. Таким образом, историческая память определяет идентичность индивида, его отношение к самому себе и представителям других социальных общностей. Понятие «историческое сознание» шире, чем категория исторической памяти. Память – это территория прошедшего, свершившегося. Только сознание в состоянии выстроить перспективу для человека, сконструировать проект будущего. Анализируя артефакты, мы можем компенсировать пробелы в памяти, сознание при этом проникает в прошлое, которое не зафиксировано в памяти человека. С тех пор как человек осознал историчность своего бытия, память стала использоваться в качестве инструмента моделирования социальной реальности. Прошлое становится для человека сферой, наполненной смыслом. Память подвергает информацию, попадающую в наше сознание, процедурам отбора, накопления, запоминания, хранения, воспроизводства, забвения. Механизмы толкования, понимания, оценки – это зона ответственности нашего мышления. Таким образом, в памяти фиксируется то, что генерирует наше сознание. Приходим к выводу, что историческая память – это не просто память о прошлом, она представляет собой организованный процесс сохранения,

воспроизводства опыта народа, нации для обеспечения своего единства, организации совместной продуктивной деятельности. Историческая память, скорее, инструмент влияния на общественное сознание, которое осуществляется в соответствии с запросом сегодняшнего дня. Исходя из этого, содержание исторической памяти не является объективным, поскольку структурно состоит из индивидуальных впечатлений, переживаний, образов, оценок, эмоций и коллективных воспоминаний. Передаются эти воспоминания устно, письменно и могут быть обличены в разнообразные формы. Содержательно в исторической памяти индивида «оседает» то, что значимо для него, в памяти коллектива закрепляется то, что ценно и приносит пользу. Поэтому основные свойства исторической памяти – это способность отражать происходящее с человеком или коллективом в его развитии, избирательность как принцип отбора исторической информации, способность персонифицировать информацию для поддержания преемственности межпоколенных связей. Благодаря исторической памяти индивид четко понимает свое место в окружающем его мире, осуществляется это через механизм самоидентификации. Социализируясь, индивид усваивает не только факты, события прошлого, образцы поведения, но и воспитывает в себе чувство сопричастности к конкретной культурно-исторической общности. Эта принадлежность играет роль «маяка» при самоидентификации человека. Для современного россиянина историческая память, безусловно, – стержневой механизм формирования национального самосознания. Социальный коллектив представляет собой то, что он сам о себе помнит, поэтому можем говорить о том, что историческая память является важнейшей составляющей жизни каждого общества.

Литература

Bibliography

1. Ачкасов В. А. Этническая идентичность в ситуациях общественного выбора // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Т. II. Вып. 1. 2. Васильев А. Г. Культурная память, забвение и национальная идентичность: теорети-

1. Achkasov V. A. Ethnic identity in situations of social choice // Journal of sociology and social anthropology. 1999. Vol. II. Issue 1. 2. Vasiliev A. G. Cultural memory, oblivion and national identity: theoretical foundations of the analysis // Cultural memory in the context of

144

Философия права, 2019, № 2 (89)

ческие основания анализа // Культурная память в контексте формирования национальной идентичности России в XXI веке. М., 2012. 3. Гулевский А. Н. Соотношение этнической и национальной идентичности: дис. … канд. филос. наук. Волгоград, 2005. 4. Данилова Е. Н., Ядов В. А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социальные исследования. 2004. № 10. 5. Малахов В. С. Неудобства с идентичностью // Вопросы философии. 1998. № 2. 6. Малинова О. Ю. Гражданство и политизация культурных различий // Политические исследования. 2004. № 5. 7. Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. 2. 8. Новейший философский словарь. Мн., 2001. 9. Синюков В. Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. М., 2010.

the formation of national identity of Russia in the XXI century. Moscow, 2012. 3. Gulevsky A. N. The relationship between ethnic and national identity: dis. … PhD in Philosophy. Volgograd, 2005. 4. Danilova E. N., Yadov V. A. Unstable social identity as a norm of modern societies // Social research. 2004. № 10. 5. Malakhov V. S. Inconveniences with identity // Questions of philosophy. 1998. № 2. 6. Malinova O. Yu. Citizenship and politicization of cultural differences // Political research. 2004. № 5. 7. New philosophical encyclopedia. Moscow, 2001. Vol. 2. 8. The newest philosophical dictionary. Minsk, 2001. 9. Sinyukov V. N. Russian legal system. Introduction to the general theory. Moscow, 2010.

Философия права, 2019, № 2 (89)

145

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ÓÄÊ 1 ÁÁÊ 87

Áî÷êàðåâ Ñåðãåé Àëåêñàíäðîâè÷ Bochkarev Sergey Alexandrovich исполняющий обязанности заведующего лабораторией политико-правовых исследований Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова кандидат юридических наук. Head of the Laboratory of Political and Legal Research of Lomonosov Moscow State University, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÍÅÇÀÂÈÑÈÌÎÑÒÜ ÊÀÊ ÊÀÒÅÃÎÐÈß ÁÛÒÈß* Independence as a category of being В статье на основе историософского материала рассмотрена категория независимости. Автором проанализирован онтологический базис данного феномена и прослежена эволюция его значения на различных исторических этапах, выявлен междисциплинарный потенциал категории для естественных и гуманитарных отраслей знания. С помощью исследовательского опыта мыслителей разных эпох раскрыт философский, теологический, политический, экономический и психологический контексты независимости. Ключевые слова: независимость, зависимость, бытие, онтология, философия, политика, право, психология, история, экономика, междисциплинарность.

Актуальность заявленной темы сложно переоценить. Достаточно обратить внимание на то, что с античных времен категория независимости плотно вошла в философский обиход. В те времена она еще не стала отдельным предметом интереса, но уже активно использовалась в качестве инструмента в рассудительной деятельности многих мыслителей. Показательна, к примеру, эволюция взглядов греческого философа Аристотеля (384–322 гг. до н. э.). Знатокам его наследия должно быть хорошо известно, что один из эпицентров познавательной деятельности мыслителя основывался на антиномии понятий о зависимости и независимости. Из сопряжения этих предполагающих друг друга и взаимоисключающих явлений как из источника знаний он черпал представления о правильной и справедливой организации общественного устройства. Его «Политика», к примеру, всецело построена на гносеологическом потенциале категории взаимозависимости. Основываясь на ее эвристическом начале, он пришел к выво-

The article considers the category of «independence» on the basis of historiosophical material. The author has analyzed the basis of this phenomenon and traced the evolution of its meaning at various historical stages. The interdisciplinary potential of the category for natural and humanitarian branches of knowledge is revealed. With the help of research experience of thinkers of different eras revealed philosophical, theological, political, economic and psychological context of independence. Keywords: independence, dependence, being, ontology, philosophy, politics, law, psychology, history, economics, interdisciplinary.

ду, что в человеческой жизни не существует чего-то не обусловленного. Как писал философ, «война существует ради мира, занятия – ради досуга, необходимое и полезное – ради прекрасного». В этом же ключе мыслитель дал определение государству. Под ним он понимал «общение подобных друг другу людей ради достижения возможно лучшей жизни». При этом для каждого человека в отдельности и всего государства в целом наилучшая жизнь должна быть одной и той же. Очевидно, что в самую первую очередь эта дефиниция означает целенаправленное вступление граждан во взаимозависимое положение. В подтверждение сказанному философ добавлял, что государство представляет собой не случайное собрание людей, а то, которое способно к самодовлеющему существованию. В своем трактате Аристотель также указал на то, что существование государства невозможно без его деления на составные части и отдельные слои, объединенные единой для них целью и общими задачами. Всякое государст-

* Исследование выполнено в рамках научного проекта № 18-011-01232, поддержанного РФФИ.

146

Философия права, 2019, № 2 (89)

венное общение, по его убеждению, состоит из властвующих и подчиненных. При этом тесный уровень их зависимости философ определил оригинальной формулировкой о том, что одни и те же правят и подчиняются, а правят и подчиняются не одни и те же [2, с. 469, 484, 486, 490, 509–511]. В его понимании эти слова означали взаимозаменяемость правящих и подчиняющихся, их зависимость. Для полноты картины следует отметить, что Аристотель считал ошибочными взгляды своих предшественников – Анаксагора (ок. 500– 428 гг. до н. э.) и Эмпедокла (ок. 490–430 гг. до н. э.) о том, что элементы настолько взаимозависимы, что непременно возникают друг из друга. Одни вещи, были убеждены мыслители, происходят друг из друга через соединение, другие – через разделение. Однако философ считал иначе и в своей «Метафизике» отмечал, что «у тех, кто говорит таким образом, необходимо упраздняется качественное изменение; ибо не может у них получиться ни холодное из теплого, ни теплое из холодного». Более того, зависимое сосуществование противоположных свойств должно предполагать наличие какогонибудь одного вещества, которого у них в действительности нет [1, с. 54–55]. Также ученик Платона выступил противником идеи Сократа (470–399 гг. до н. э.), который, рассуждая о наилучшем государственном устройстве, считал, что и дети, и жены, и собственность должны быть общими. Критик утверждал, что за подобным сроднением уже не может идти речи ни о зависимости, ни уж тем более о независимости кого-либо или чего-либо. Такое предложение не только не согласуется с целью государства, писал мыслитель, но представляет собой «единство, доведенное до крайних пределов». «Если это единство зайдет слишком далеко, то и само государство будет уничтожено…», – заключил Аристотель [2, с. 95]. В «Никомаховой этике» ощущается появление, допущение и даже превалирование в повествовании мыслителя некого произвольного или, иначе, независимого элемента. Примечательно то, что степенное раскрытие этого феномена он начал с определения существа правосудия. Первоначально автор говорит о правосудии, которое остается правосудным только тогда, когда воспринимается и реализуется как полная добродетель, а не часть какой-либо добродетели. Правосудность не за-

висит от своей противоположности. Таким же качеством обладает неправосудность, она есть порочность в целом. Под полнотой добродетели мыслитель еще подразумевал то, что правосудность предназначена не только для себя, но и для другого. На этом основании, писал философ, правосудность – единственную из добродетелей – почитают «чужим благом». Она существует в отношении к другому. Правосудный приносит пользу, например, начальнику или одному из сограждан. За счет собственной самодостаточности и автономности правосудность оценивается как величайшая из добродетелей, подчеркивал мыслитель. Ей удивляются больше, чем «свету вечерней и утренней звезды». В народе справедливо почитают и пословицей подтверждают, что «всю добродетель в себе правосудность соединяет!». Затем Аристотель обратил внимание на частные виды правосудности, осуществив ее деление на распределительное и направительное право, последнее из которых реализуется при взаимном и равноправном обмене. Далее он дифференцировал обмен и связанное с ним право на произвольное и непроизвольное. При этом их размежевание провел путем активного использования антиномии «зависимости – независимости». Произвольным назвал зависящий от самого человека поступок, который он совершает сознательно и не по неведению о том, против кого, посредством чего и ради чего он это делает. Причем все это, как подчеркивал сам мыслитель, независимо от случайных обстоятельств и не подневольно. Если поступок совершен в неведении или хотя и не в неведении, но независимо от самого человека, это поступок непроизвольный. К слову сказать, учитель Аристотеля использовал термин независимости в двух значениях. Платон (427–347 гг. до н. э.) употреблял его как термин, указывающий либо на отдельное положение феномена в пространстве, либо на структурную обособленность и содержательную самодостаточность явления. В Диалогах, к примеру, находим упоминание о «божественном уделе», при определении которого он употребил категорию независимости. Этот дар, по Платону, дается человеку независимо от воспитания. Государственные люди не научаются добродетели, но мудры «от бога», говорится в «Меноне» [10, с. 190]. Они мудры

Философия права, 2019, № 2 (89)

147

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ни от природы, ни от учения, а лишь по божественному уделу. Таков в самом общем виде античный опыт. Из него узнаем, что независим тот, кто зависим от самого себя, и зависим тот, кто независим от себя. Рассудительный опыт упомянутых мыслителей также позволяет сделать вывод о том, что правосудность тем ценна, что она в первую и главную очередь независима. Зависимое положение правосудности уже античной мыслью приравнивалось к неправосудности, поскольку в таком состоянии она не представляет собой «середину». Не может реализовывать с этой позиции свое основное предназначение – обеспечивать, как писал Аристотель, пропорциональность в отношениях, устанавливать справедливое равенство между наживой и убытком. В Средние века, как известно, укреплялось положение церкви и ее влияние на социальные процессы. На пике своего становления церковь представляла собой мощную иерархически централизованную власть. Эта специфика эпохи наложила свой след на восприятие феномена независимости. Если в античный период он преимущественно рассматривался с позиции разума или естественных законов природы, то в Средние века независимость стала оцениваться, прежде всего, с теологического ракурса. Для большинства мыслителей и их рассудительной деятельности исходным являлось то, что «Бог пребывает во всем Своею силой, поскольку все вещи подчинены Его силе; Он пребывает во всем Своим присутствием, поскольку все вещи обнажены и открыты пред взором Его; Он пребывает во всем Своею сущностью, поскольку Он – причина бытия всего сущего». Таков религиозный контекст антиномии «зависимость – независимость», каким его видел Ф. Аквинский (1225–1274). Он считал, что «Бог – во всех вещах…». Поскольку он действователь, то ничто не может быть от него независимо. «Сколь долго вещь существует, – утверждал мыслитель, – столь же долго, согласно модусу бытия, Бог и присутствует в ней». Любое действие действователя, функционирующего на удалении от объекта воздействия, есть действие через посредника (среду). Но величайшая сила Бога состоит в том, что Его действие осуществляется непосредственно во всех вещах. Ничто не удалено от Него

148

так, как если бы оно могло существовать без Бога, само по себе. Дальнейшая востребованность феномена независимости появляется у мыслителя при объяснении взаимосвязи души и тела, то есть физического и метафизического. Он отмечал, что присущие Богу свойства вездесущности и независимости актуальны только для бестелесных субстанций, которые не имеют никакого количества ни в себе, ни акцидентным образом. Они существуют лишь в смысле общей идеи своей сущности. В первую очередь это касается души, которая обладает соответствующим происхождением и бытием [13]. Как Бог целиком присутствует везде и в каждой отдельной вещи, так и душа присутствует в каждой части тела. «Если бы мы, – рассуждал философ, – стали рассматривать состояния души и тела независимо друг от друга…, то следовало бы признать, что душа и впрямь очень далека от тела, и что между ними должно наличествовать множество дополнительных связующих средств. Но поскольку душа – это форма тела, ее бытие не предшествует бытию тела, ибо через посредство своего бытия она мгновенно соединяется с телом. И так обстоит дело с каждой формой, которая, если рассматривать ее как чистый акт, очень далека от сущей только в возможности материи». В другом соотношении с физическим миром находится ум. В иерархии Ф. Аквинского он расположен на более высоком уровне мироздания. «Умственная душа, – как писал философ, – осуществляет независимую от тела деятельность». «Независимо от того, каким образом ум соединен или связан с тем или иным человеком, ум предшествует всем прочим принадлежащим человеку вещам, поскольку чувственные силы являются подчиненными и служебными по отношению к уму» [13, с. 31]. Что касается тела, то оно необходимо уму для осуществления его действий не в качестве источника его действенности, а со стороны его объекта, поскольку представление для ума есть то же, что цвет для зрения. Однако подобная зависимость от тела, пояснял мыслитель, отнюдь не доказывает, что ум не обладает самобытием. В ином случае из этого бы следовало, что животное не обладает самостью, поскольку для восприятия оно нуждается во внешних объектах ощущения.

Философия права, 2019, № 2 (89)

Очередные случаи использования философом категории «независимость» связаны с трактатом о главных добродетелях. Напомним, что к их числу он отнес рассудительность, мужество, благоразумие и правосудность. При этом только правосудность, в понимании мыслителя, обладает самобытием, то есть тем, что называется независимостью. С одной стороны, правосудность определена и перечислена им вместе с иными добродетелями, с другой стороны, он специально подчеркнул, что правосудность названа им не как общая, а как особая добродетель. В этом плане мыслитель разделил мнение Аристотеля, который писал, что правосудность отличается от других добродетелей по модусу своего бытия. «Правосудность, – добавлял Ф. Аквинский, – сущностно является тем же, что и все остальные добродетели, но отличается от них логически». Правосудность обладает отмеченным статусом в силу того, что она лишь одна из упомянутых добродетелей, которая указывает на справедливое равенство и определяет человека в его отношениях с другими. Иные добродетели со своей стороны совершенствуют человека в том, что касается лично его. Правильность в делах других добродетелей, к которой они стремятся как к присущему им объекту, зависит только от ее отношения к действователю. Правильность в делах правосудности, помимо ее отношения к действователю, зависит и от ее отношения к другим. О человеческом поступке говорится как о правом тогда, когда он согласован с чем-то другим посредством некоторого равенства. Поэтому у правосудности, как отмечал Ф. Аквинский, есть свой особый, присущий ей объект, которого нет у других добродетелей, и этот объект называется правом. Исключительность правосудия также состоит в том, что благоразумие и мужество находятся в чувственном желании – вожделении и раздражительности. В отличие от правосудности эти способности являются пожеланиями некоторых частных благ, поскольку посредством чувств познаются частности. Правосудность же, со своей стороны, находится в умственном желании, как в своем субъекте, которое в качестве объекта имеет универсальное благо, познание которого принадлежит уму. Поэтому правосудность является общей доб-

родетелью, а благоразумие и мужество – только частными. Особость правосудности обусловлена еще тем, что именно она по своему назначению призвана направлять акты других добродетелей к собственной цели. Это означает, как уточнял мыслитель, что правосудность подвигает все другие добродетели посредством своего предписания. Подобно любви к небесному, которая направляет акты всех добродетелей к божественному благу, законная правосудность может быть названа общей добродетелью, поскольку она также направляет акты всех добродетелей к общественному благу. Как любовь к горнему является по своей сущности особой добродетелью, так и правосудность представляет собой особую добродетель по своей сущности, поскольку относится к общественному благу как к присущему ей объекту. При этом, добавлял философ, правосудность первично и распорядительно находится в начальствующем положении, в то время как другие добродетели во вторичном и исполнительном – в подчиненном положении. Наличие такой, «более возвышенной добродетели», требуется разумным и богоугодным устройством мироздания. Как писал Ф. Аквинский, «должна существовать одна сущностно отличная от всех других добродетелей высшая добродетель, которая бы направляла все добродетели к общественному благу, и такой добродетелью является законная правосудность». Отдельно мыслитель остановился на условиях правосудности, каждое из которых по своей сути является элементом ее «независимости», а все в совокупности образуют сам феномен правосудности. Речь идет об акте, которому для свершения правосудности необходимо быть произвольным, как писал Аристотель, а также уверенным и устойчивым, «избранным преднамеренно» и «ради надлежащей цели», добавлял Ф. Аквинский. Он же отмечал, что правосудность как навык, благодаря которому человек воздает каждому должное, представляет в этом постоянную и нескончаемую волю. Здесь «нескончаемость» означает намерение блюсти правосудность всегда, а «постоянность» указывает на уверенность и устойчивость этого намерения. Важно при этом, что акт правосудности реализуется без учета того, каким образом предел этого акта был достигнут действователем. Усло-

Философия права, 2019, № 2 (89)

149

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ вием правосудности не может быть чье-либо желание быть правосудным в данном конкретном вопросе или в данное конкретное время, поскольку вряд ли вообще найдется человек, который бы желал быть неправосудным всегда. Необходимо обладать волей к тому, чтобы всегда и во всех случаях блюсти правосудность. Только при соблюдении названных условий правосудность может означать то, что вытекает из ее имени – справедливое равенство – и указывает этим на сущностное отношение к другому. Независимость становится краеугольным камнем правосудия. Поскольку сама добродетель только тогда остается сама собой, когда воспроизводится независимо от других добродетелей, когда реализуется независимо от действователя и от отношения к другому, а в зависимости от меры. В итоге, как видим, Средневековье внесло свой вклад в понимание феномена независимости. Религиозный контекст помог познать, что независимо от своей вездесущности и зависимости от нее всего остального есть то, что предшествует всякой зависимости. В бытии присутствует и бытие образует то, что существует независимо от всякой зависимости. Но на этом развитие теории и практики независимости не остановилось. Исход Средних веков, завершившийся трансформацией всего общественного уклада, задал дополнительную динамику в восприятии категории независимости. Для эпохи Нового времени характерно: во-первых, обобщение накопленного о независимости опыта, который первоначально был преимущественно философским, а затем теологическим; независимость рассматривалась как свойство естественного и религиозного мира; в каждой области знания категорию использовали в качестве средства идентификации того или иного явления, а также способа обозначения и обеспечения его идентичности; во-вторых, независимость в гносеологическом плане преобразовалась из рассудительного в прикладной институт; если ранее с помощью независимости характеризовали сущее и указывали на определенное соотношение вещей, то в обозначенное время о ней начали вести речь как о должном; в-третьих, окончательное отделение государства от церкви привело к политизации

150

независимости; если ранее исповедовался принцип существования независимого Божества и зависимого от него «тварного мира», то на отмеченном этапе государство объявило о собственной независимости от патроната церкви. Символом и определенным результатом развития отмеченных процессов стало появление политико-правовых теорий и практик по разделению властей. Благодаря усилиям французского писателя Ш. Монтескье (1689–1755) и английского философа Дж. Локка (1632– 1704) обоснована идея о том, что государственная власть должна быть разделена между независимыми друг от друга ветвями. Ее воплощение в жизнь привело к структуризации общественно-политического строя во многих странах на долгие годы. Однако важно отметить, что критикой патриархализма и обоснованием светского государства как цивилизационной формы правления вклад мыслителей в категорию независимости не ограничился. Они пошли дальше собственного утверждения о том, что принятие идеи о теологическом происхождении государства ведет к такой форме зависимости как рабство. В своих рассуждениях мыслители обратились к человеку и заявили уже о его независимости. Такое положение вытекает из естественного состояния человека и закона природы, которым оно управляется и который обязателен для каждого. Разум, являясь этим законом, учит всех людей тому, что все равны и независимы. Это означает состояние свободы, но не состояние своеволия, подчеркивал Дж. Локк. «Хотя человек в этом состоянии обладает неограниченной свободой распоряжаться своей личностью и собственностью, у него нет свободы уничтожить себя или хотя бы какое-либо существо, находящееся в его владении, за исключением тех случаев, когда это необходимо для более благородного использования, чем простое его сохранение» [7, с. 264]. Отмеченная независимость обеспечивается тем, что «все люди созданы одним всемогущим и бесконечно мудрым творцом; все они – слуги одного верховного владыки, посланы в мир по его приказу и по его делу». Если в Средневековье такое родство использовали для объяснения и оправдания тотальной зависимости всех и вся, то в Новое время оно приобрело

Философия права, 2019, № 2 (89)

дополнительный смысл. Тот же самый исходный посыл о людях, которые «…являются собственностью того, кто их сотворил», стал означать то, что существование людей должно продолжаться до тех пор, пока Ему, а не им это угодно. «Обладая одинаковыми способностями и имея в общем владении одну данную на всех природу, мы не можем предполагать, что среди нас существует такое подчинение, которое дает нам право уничтожать друг друга, как если бы мы были созданы для использования одного другим, подобно тому, как низшие породы существ созданы для нас». Более того, независимость в философии мыслителей впервые начала восприниматься не только как освобождение, но и как обязывание человека. Ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого. «Каждый из нас, поскольку он обязан сохранять себя и не оставлять самовольно свой пост, обязан по той же причине, когда его жизни не угрожает опасность, насколько может, сохранять остальную часть человечества и не должен, кроме как творя правосудие по отношению к преступнику, ни лишать жизни, ни посягать на нее, равно как и на все, что способствует сохранению жизни, свободы, здоровья, членов тела или собственности другого». Отдельно философ обратил внимание на то, что не каждый союз с другими ведет к утрате независимости. «Дело в том, – как объяснял Дж. Локк, – что не всякое соглашение кладет конец естественному состоянию между людьми, но только то, когда люди взаимно соглашаются вступить в единое сообщество и создать одно политическое тело; люди могут давать друг другу обязательства и заключать другие соглашения и все же оставаться попрежнему в естественном состоянии. Обещания и сделки, связанные с обменом между двумя людьми…, обязательны для них, хотя они всецело находятся в естественном состоянии по отношению друг к другу, ибо правдивость и выполнение обещаний свойственны людям как людям, а не как членам общества» [7, с. 269]. Также мыслитель отмечал, что «поскольку люди являются по природе свободными, равными и независимыми, то никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия. Единственный путь, посредст-

вом которого кто-либо отказывается от своей естественной свободы и надевает на себя узы гражданского общества, это соглашение с другими людьми об объединении в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить, спокойно пользуясь своей собственностью и находясь в большей безопасности, чем кто-либо не являющийся членом общества». С учетом отмеченных представлений о человеке Дж. Локк заключил, что государственное правление может быть образовано только свободными людьми, независимыми друг от друга, и по своему собственному соглашению. В подтверждение он привел из истории несколько примеров свободных людей, находящихся в естественном состоянии, которые, собравшись вместе, объединились и положили начало государству. Под государством, в свою очередь, мыслитель подразумевал не демократию или какую-либо иную форму правления, но любое независимое сообщество. В Новое время у независимости, таким образом, появилась политическая составляющая. Независимость стала рассматриваться как условие, необходимое для государственного образования. Но главное состоит в том, что «независимость» получила человеческое измерение и земное начало. Источник этого начала был найден в воле человека и в его естественном состоянии. Каждый человек, как писал Дж. Локк, по природе свободен, и ничто не в состоянии поставить его в подчинение какой-либо земной власти, за исключением его собственного согласия. Еще одна особенность Нового времени зафиксирована на уровне постановки закона в зависимое положение от суверена и в независимое последнего от первого. Если в Средние века, по Ф. Аквинскому, закон представлял собой выражение разума, поскольку он являлся первым началом любого человеческого действия и определял его цель к общему благу, то в Новое время мыслители существенно понизили статус закона и фактически подчинили его произволу суверена. Известно характерное для тех времен изречение английского философа Т. Гоббса (1588–1679) о том, что «суверен государства, будь то один человек или собрание, не подчинен гражданским законам… Обладая властью издавать и отменять законы, суверен может, если ему

Философия права, 2019, № 2 (89)

151

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ угодно, освободить себя от подчинения отменой стесняющих его законов и изданием новых…» [5, с. 183]. Если в Средние века Ф. Аквинский на примере Ветхого и Нового заветов сравнивал Новый Закон со Старым, интересовался их зависимостью друг от друга, искал ответы на вопросы о том, отличается ли Новый Закон от Старого; является ли Новый Закон исполнением Старого; содержится ли Новый Закон в Старом; какой из Законов более обременителен, Новый или Старый, то в Новое время мыслители такими вопросами уже не задавались. Они многое упростили, по сути прервали зависимость настоящего от прошлого. Для упрочнения положения настоящего они избавили его от обязательств перед прошлым и подчинили текущему моменту. Т. Гоббс, к примеру, считал, что «законодателем является не тот, чьей властью закон впервые издан, а тот, чьей волей он продолжает оставаться законом» [5, с. 184]. Уложения, как писал философ, являются законами не потому, что освящены временем, а в силу постановлений нынешних суверенов. Таким образом, наряду с политизацией независимости, произошла субъективизация этого феномена. Далее, на исходе Нового времени и на протяжении всей новейшей эпохи развивались процессы по психологизации, экономизации, а в целом – социализации независимости. Иными словами, был рассмотрен и раскрыт внутриотраслевой потенциал независимости для различных сфер общественных отно ше ни й. Одними из лучших работ, демонстрирующими глубинное значение феномена независимости для психоанализа, являются произведения немецкого философа и социального психолога Э. Фромма (1900–1980) «Бегство от свободы» и «Человек для себя». Как последователь фрейдизма, мыслитель принимал и развивал тезис о том, что оплотом Я является характер человека, который в индивиде отвечает за последовательность и разумность его поведения, а также является основой для приспособления к обществу. В свою очередь, независимость служит структурообразующим элементом характера и маркером его нормального развития. Как умеренный критик фрейдизма, Э. Фромм отмечал, что авторы этого учения недостаточно уделили внимание связи

152

характера человека с этическими ценностями. «Зрелая, плодотворная, разумная личность выберет систему, позволяющую ей быть зрелой, плодотворной и разумной». Нормальное развитие характера формирует зрелый, независимый, плодотворный характер, способный к любви и труду. Однако, как утверждал мыслитель, развитие ориентаций, присущих плодотворному зрелому характеру, может блокироваться специфическими и по большей части внешними обстоятельствами, вести к формированию невротического характера. В этом случае верх берут прегенитальные ориентации, свойственные для установок на зависимость, алчность и жадность. К примеру, писал Э. Фромм, человек, зацикленный на своей семье, неспособен действовать независимо и фактически вынужден поклоняться примитивному культу предков. Личность, чье развитие было блокировано, вынуждена обратиться к иррациональным системам, которые в свою очередь продлевают и усиливают ее зависимость и иррациональность. Такая личность остается на том уровне, который человечество в лице его лучших представителей уже миновало тысячи лет назад, заключил философ. Процесс воспитания родителями своего ребенка выступает еще одним примером того, как в жизни каждого человека с самого раннего этапа идет борьба за независимость. Родители стараются обеспечить тотальную подконтрольность и подчиненность ребенка, а он оказывает им сопротивление, отстаивая свою независимость от родителей. По этому поводу философ писал, что «…социальный и родительский авторитет стремятся подавить его волю, спонтанность и независимость». Первоначально ребенок получает все идеи от родителей, чей авторитет несомненен. На этом этапе ребенок не осознает, что им распоряжаются, а родители не осознают, что они отдают приказания. Ребенок не может полноценно сопротивляться и тем самым развивать в себе чувство независимости. Однако в процессе высвобождения ребенка из-под авторитета родителей, развивая свое собственное Я, он обретает критичность. Взрослея, ребенок начинает сомневаться в легендах, которые прежде он не ставил под вопрос, и рост критических способностей становится прямо пропорционален становлению

Философия права, 2019, № 2 (89)

независимости от родительского авторитета. В итоге критичность ребенка перерастает в спасение от подавления, в борьбу с авторитетом, представленным в лице родителей. Он борется не только за свою свободу от подавления, но также за свободу быть самим собой, полноправным человеческим существом, а не автоматом. Для некоторых детей эта борьба за свободу более успешна, чем для других, но лишь немногие добиваются успеха. После взросления, продолжал Э. Фромм, человеческое существование продолжает оставаться заложником ряда парадоксов, каждый из которых напрямую связан с феноменом независимости. С одной стороны, человек одинок и обособлен от мира, он обладает индивидуальным характером, благодаря которому внутри одной и той же культуры одна личность отличается от иной. Его индивидуальность реализуется через созидание и творчество, которые, в свою очередь, дают ему силу, свободу и ощущение счастья, то есть то, что дает ему и в чем реализуется независимость. С другой стороны, он не в состоянии вынести обособленности и вынужден искать родства и общности. Индивид убегает от опасности одиночества, становясь частью другого человека, «поглощаясь» этим человеком или «поглощая» его сам. Парадокс здесь «…заключается в том, что человек должен одновременно искать и близости, и независимости; общности с другими – и в то же время сохранения своей уникальности и особенности». Есть много способов реализовать эту потребность в балансе между внутренней независимостью человека и его внешней зависимостью. Но только один из них, как отмечал Э. Фромм, не приносит вреда человеку как уникальному существу, позволяет ему раскрыть свои силы в самом процессе отношений. Этот способ реализуется посредством деятельности и постижения, ментально и эмоционально, при помощи любви и разума. Независимость, таким образом, по идее мыслителя состоит из двух движущих и взаимно уравновешивающих сил. Сила разума дает возможность проникать вглубь и постигать сущность предмета, вступая в активные отношения с ним. Сила любви дает ему возможность разрушить стену, отделяющую одного человека от другого. Она позволяет любящему человеку избавиться от неприятно-

го чувства зависимости через его преобразование в ощущение заботы, ответственности, уважения и знания. Следующий парадокс мы видим внутри человека, в его психологии. Он состоит из «виноватой совести» и «чистой совести». Чувство вины дано индивиду в противовес его зависимости от трансцендентных сил, стремлению к созиданию и творчеству, которые являются для него источником силы, свободы и счастья. Чувством вины личность подавляет свои силы, это чувство питается авторитарной убежденностью в том, что полагаться на свою волю и творческую силу – значит бунтовать против привилегии авторитета быть единственным творцом и обязанности человека быть его «вещью». Это чувство вины, в свою очередь, ослабляет человека и обессиливает, увеличивая его подвластность. Такова расплата за попытку быть самому «творцом и созидателем». Прямой противоположностью «виноватой совести» является «чистая совесть». Если «виноватая совесть» – это результат чувства силы, независимости, плодотворности и гордости, то «чистая совесть» – порождение чувства покорности, зависимости, бессилия и греховности, как ее описал Э. Фромм. Признание собственного бессилия, самоуничижение, отягощенность чувством собственной греховности и порочности – вот признаки благости, как считали Св. Павел, Августин, Лютер и Кальвин. Само наличие виноватой совести служит знаком добродетельности, потому что виноватая совесть – это симптом страха и трепета человека перед авторитетом. Парадокс состоит в том, что «виноватая совесть» оказывается основой для «чистой совести», а «чистая совесть» у того, кто обладает ею, должна порождать чувство вины. Другие психологи не абсолютизируют позицию Э. Фромма. Они также возводят независимость в ранг бытийной категории. Однако утверждают, что мыслитель в своих суждениях не учитывал культурологический фактор, который, по их мнению, также влияет на понимание феномена независимости. Отмечают, что его представления о ней характерны для европейско-американской традиции, в которой независимость транслируется как общечеловеческая ценность. Самодостаточность для многих людей иных культур не является це-

Философия права, 2019, № 2 (89)

153

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ лью жизни. В Японии, к примеру, родившегося младенца считают совершенно независимым, родители затем учат его «адекватной зависимости» [6]. Задатки экономизации феномена независимости были заложены еще в XIX веке французским экономистом, публицистом и общественным деятелем Ф. Бастиа (1801–1850), а также его современником – английским экономистом и философом Дж. Миллем (1806– 1873). В узкоотраслевом плане они исследовали вопросы зависимости «классов, между которыми распределяется продукт», «зависимости стоимости денег от спроса и предложения», «зависимости стоимости денег от издержек производства» и другие. [3] Мыслители сошлись во мнении о том, что стоимость является основным экономическим выразителем антиномии «зависимость – независимость». На примере монополиста они показали, как он может независимо от иных участников хозяйственной деятельности вести себя на рынке и назначать любую высокую цену. Однако и его независимости может прийти конец, когда уровень его беспредела, реализуемый в цене, превысит тот, который «потребитель не сможет или не захочет уплатить» [8, с. 507]. Экономисты, иными словами, обратили внимание на зависимость независимости монополиста не только от благоприятствующих рыночных условий, но и от внутреннего самоконтроля над своей алчностью. Раскрытие темы находим в идеях Э. Фромма. Он один из немногих, кто увидел и рассмотрел связь между экономическими и психологическими составляющими концепта Я. Он обратил внимание на то, что «в Средние века человек ощущал себя необходимой частью социальной и религиозной общности, в причастности к которой он обретал свое Я, притом как индивид он все еще полностью не выделился из своей группы. С началом Нового времени, когда человек как индивид столкнулся с задачей восприятия себя независимым существом, встала проблема его идентичности. В XVIII и XIX веках понятие Я все более и более сужалось; Я стало восприниматься как нечто определяемое собственностью, которой владеешь. Формула «я – то, что я думаю» сменилась формулой «я – то, что я имею», «я – то, чем я владею». За несколько последних поколений, продолжил философ, рыночное понятие ценности,

154

превосходство меновой ценности над полезной привело к формированию сходного понятия ценности в отношении людей «…и, в частности, в отношении человека к самому себе. Ориентацию характера, коренящуюся в восприятии себя как товара, а собственной ценности как меновой…». Под возрастающим влиянием рынка понятие Я изменило значение с «я – то, что я имею» на значение «я – то, чего от меня хотят». Человек, живущий при рыночной экономике, чувствует себя товаром. Он не един с собой, как продавец товара не един с тем, что он хочет продать. Конечно, он заинтересован в самом себе, непосредственно заинтересован в своем успехе на рынке, но «он» – и управляющий, и служащий, и продавец – является в то же время и товаром. Его личным интересом оказывается интерес к «себе» как субъекту, которого он нанимает на службу, «себе» как к товару, который должен иметь оптимальную цену на личностном рынке. Рыночная ориентация привела в итоге к тому, что человек начал воспринимать себя и как продавца, и как товар для продажи. Его самооценка стала зависеть от ему неподвластных условий. «Если он “преуспевает” – он ценен; если нет – он лишен ценности», – отмечал Э. Фромм. Степень неуверенности, являющейся результатом данной ориентации, трудно переоценить. Если человек чувствует, что его ценность определяется не его человеческими качествами, а успехом в рыночной конкуренции с ее постоянно меняющимися условиями, его самооценка непременно будет шаткой и постоянно нуждаться в подтверждении со стороны других людей. Если человек вынужден неуклонно пробиваться к успеху и любая неудача является жестокой угрозой его самооценке, то результатом станет чувство беспомощности и неполноценности. Если превратности рынка выступают мерилом ценности человека, чувства собственного достоинства и самоуважения разрушаются. При этом, как отмечал философ, «проблема не только в самооценке, но и в восприятии себя как независимого существа, в идентичности самому себе. Как мы увидим позднее, зрелый и плодотворный индивид черпает свое чувство идентичности в ощущении себя творцом, когда он сам и его силы – это нечто единое; такое самоощущение можно выразить

Философия права, 2019, № 2 (89)

короткой фразой: “я – то, что я делаю”. При рыночной ориентации человек сталкивается со своими собственными силами, как с товаром, отчужденным от него. Он не един с ними и они скрыты от него, потому что значение имеет не его самореализация в процессе их использования, а его успех в процессе их продажи. И его силы, и то, что ими создано, отчуждается от него, становится чем-то от него отличным, чем-то, что другие будут оценивать и использовать; в результате его чувство идентичности становится таким же неустойчивым, как и самооценка; заключительная реплика во всех возможных здесь ролях: “я – то, чего изволите”». Поскольку человек не может жить, сомневаясь в своей идентичности, он должен при рыночной ориентации черпать чувство идентичности не в самом себе и в своих силах, а в мнении других о себе. Его престиж, положение, успех, известность другим как некоего определенного лица становятся замещением подлинного чувства идентичности. Такая ситуация ставит его в полную зависимость от того, как другие воспринимают его, и вынуждает придерживаться роли, однажды уже принесшей ему успех. «Раз я и мои силы отделены друг от друга, то, конечно, мое Я определяется ценой, какую за меня дали. В условиях рынка материальный успех у всех зависит от признания их личности теми, кто платит за их услуги или нанимает на работу за жалованье» [12]. В современных исследованиях психологи отмечают, что спрос на независимость не утрачивает своей актуальности. Наблюдается рост интереса к этому феномену и состоянию. Фиксируемый рост является ответной реакций на увеличение перечня зависимостей, который расширяется по мере развития общественных отношений. Социум устойчиво и продолжительно трудится над построением новых механизмов, защищающих его от различного рода зависимостей. Появление институтов страхования, кредитования, социальных служб, психотерапии и так далее напрямую связано, как отмечают специалисты, с желанием защитить людей от пугающего переживания зависимости. Наибольший интерес к независимости проявлен в финансово-хозяйственной сфере. Как отмечают специалисты Канадской школы коммерческих исследований Ж. Дион и Т. Трики,

по мере формирования отраслей экономики и совершенствования механизмов их функционирования возросла роль института независимости. В развитых экономиках его значение в финансовых, кредитных, банковских, промышленных и других коммерческих областях приблизилось к положению, которое он занимает в юриспруденции, где он возведен в основополагающий принцип правоведения. В результате активной культивации независимости появился междисциплинарный институт аудита, работающий на стыке права и экономики. Его разработка имела целью защитить интересы акционеров. Основу этого института составили правила корпоративного управления, определяющие порядок оценок рисков и хеджирования фирм, а также требования к составу и финансовым знаниям руководителей, заседающих в советах директоров и комитетах по аудиту [17]. Для биржевой деятельности, как отмечает профессор Калифорнийского университета С. Бэйнбридж, введены в действие новые стандарты листинга, которые, в частности, значительно увеличивают роль независимых директоров в государственных корпорациях. Исследования ученых Нью-Йорского и Гавайского университетов также подтверждают, что существует тесная связь между качеством комитета по аудиту, независимостью аудитора и слабостью внутреннего контроля [20]. Рост интереса к феномену независимости достиг таких параметров, что ряд специалистов усомнились в объективности придаваемого ему значения. Одни обратили внимание на то, что нынешние правила чрезмерно полагаются на независимость, превращая по существу отрицательное качество – отсутствие у директора связей с корпорацией – в самоцель и таким образом фетишизируя независимость [19]. Другие предлагают реформировать институт независимых директоров [14], руководствуются эмпирическими данными о практике управления доходами, которые привели исследователей Колумбийской юридической школы к выводам о том, что независимый аудитор и возложенная на него ответственность сегодня не отвечают высоким требованиям законности. Непрозрачность деятельности, скрытые сговоры и высокие агентские затраты свидетельствуют в пользу отказа от аудиторского контроля. Аналогичное мнение раз-

Философия права, 2019, № 2 (89)

155

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ деляют специалисты Института сравнительного и международного частного права имени Макса Планка. Проанализировав деятельность ряда действующих в области финансов советов (FASB, IASB), они пришли к выводу, что на практике эти институты не настолько сильны и независимы, как об этом утверждают их сторонники. Советы сталкиваются с внешним давлением, особенно со стороны политики, и оба идут на уступки, чтобы угодить своим учредителям [18]. К такому же выводу пришли исследователи Стэндфордского университета, проанализировав деятельность Федеральной резервной системы США, которая была организована с высокими гарантиями независимости, предусматривающими продолжительные сроки службы ее директоров, их самостоятельность и несвязанность с политической властью, а также бюджетную автономию от Конгресса. Специалисты обнаружили, что Статут впредь не обеспечивает независимость ФРС США. Закон, различного рода международные конвенции, политическая обстановка и конкретные личности в политике и экономике – все они формируют уникальное пространство для формирования практики ФРС [16]. К схожему убеждению пришли экономисты и юристы Университета Колорадо, Притцкеровской школы права и Европейского Института корпоративного управления. Проведенное ими крупномасштабное исследование бросило тень на общепринятое убеждение в том, что доминирование в советах директоров компаний независимых директоров является важным компонентом эффективного корпоративного управления. Рассмотрев корреляцию между степенью независимости совета директоров с различными показателями долгосрочной деятельности фирм, они нашли доказательства того, что компании с низкой прибыльностью увеличивают независимость своих советов директоров. Однако не обнаружили подтверждения тому, что эта стратегия работает. Организации с более независимыми советами, по мнению ученых, работают не лучше, чем другие предприятия [15]. В итоге можно констатировать, что сегодня зависимость оценивается как негативное явление. Она воспринимается как навязчивая потребность совершать определенные действия, несмотря на неблагоприятные последствия медицинского, психологического или со-

156

циального характера. Зависимость уменьшает степень свободы и делает человека слабым. В итоге, отмечают специалисты, зависимость сужает сознание. Все мысли крутятся вокруг одного, лишая возможности видеть что-то, кроме вожделенного объекта. Причину возникновения зависимостей нашли в ослаблении человеком самоконтроля. В этом смысле они полностью разделили убеждение Ф. М. Достоевского, который писал, что «свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой». Ослабление контроля над собой приводит к тому, что зависимость захватывает, подчиняет и порабощает. В свою очередь, способ избавления от зависимостей эксперты обнаружили в саморазвитии, обучении и опыте. Именно эти составляющие способны избавить личность от дефицита развития, возникающего по тем или иным причинам. С процессом развития ученые напрямую связывают возможность обретения навыков и обладания человеком искусством по обеспечению компромисса между зависимостью и независимостью [11]. В завершении можно отметить, что в новейших энциклопедиях независимость обоснованно обозначена как «категория бытия и познания, означающая наличие у объектов и систем собственного начала, не определяемого их внешним окружением и не зависящего от бытия других объектов и систем. Наличие самоценности объектов и систем определяет их специфику и образует необходимое условие разнообразия в мире» [9]. История философии и науки подтверждает, что независимость играет отмеченное ключевое положение не только в социальных и гуманитарных науках. Биологи, физики, математики и даже кибернетики подтверждают, что знания о независимости имеют важное значение для любой области бытия. Исследуя вопросы биокибернетики и оценивая в этой связи фундаментальные работы советского биолога И. И. Шмальгаузена, русские ученые А. И. Берг и А. А. Ляпунов писали, что «независимость – это такое же фундаментальное явление природы, как и наличие взаимозависимости» [4, с. 10]. Считается, что представления о независимости играют громадную роль в познании живых систем. От их качества, как отмечает Ю. В. Сачков, напрямую зависит построение той или иной картины мира.

Философия права, 2019, № 2 (89)

Литература 1. Аристотель. Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования / сост. и подготовка текста С. И. Еремеев. СПб., 2002; Киев, 2002. 2. Аристотель. Политика / пер. с др.-греч. С. М. Роговина. М., 2010. 3. Бастиа Ф. Экономические гармонии. Избранное / предисл. Г. Сапова; пер. с франц. Ю. А. Школенко. М., 2007. 4. Берг А. К., Ляпунов Л. А. Предисловие // Шмальгаузен И. И. Кибернетические вопросы биологии. Новосибирск, 1968. 5. Гоббс Т. Левиафан. М., 2001. 6. Завалов М. Зависимость от независимости // Психология сегодня. URL: https:// psychologytoday.ru/public/zavisimost-ot-nezavisimosti/. 7. Локк Дж. Сочинения: в 3-х т. М., 1988. Т. 3. 8. Милль Дж. С. Основы политической экономии с некоторыми приложениями к социальной философии / пер. с англ. М. И. ТуганБарановского. М., 2007. 9. Новая философская энциклопедия: в 4-х т. 2-е изд., испр. и доп. М., 2010. 10. Платон. Собрание сочинений: в 3-х т. М., 1971. Т. 3 (1). 11. Чвалун М. Зависимость как дефицит развития // Психология сегодня. URL: https:// psychologytoday.ru/public/zavisimost-kak-defitsit-razvitiya/. 12. Фромм Э. Человек для себя / пер. с англ. Л. Чернышевой. Мн., 1992. 13. Аквинский Ф. Сумма теологии. М., 2002. Ч. 1. 14. Bainbridge S. A critique of the Nyse’s director independence listing standards (June, 2002). URL: https://ssrn.com/abstract=317121. 15. Bhagat S., Black B. S. The non-correlation between board independence and long-term firm performance // Journal of corporation law. 2002. Vol. 27. URL: https://ssrn.com/abstract=133808. 16. Conti-Brown P. The Institutions of Federal reserve independence (October 1, 2015). URL: https://ssrn.com/abstract=2275759 or http://dx. doi.org/10.2139/ssrn.227575. 17. Dionne G., Thouraya T. Risk management and corporate governance: the importance of independence and financial knowledge for the board and

Bibliography 1. Aristotle. Metaphysics. Translations. Comments. Interpretation / comp. and the preparation of the text of S. I. Yeremeyev. St. Petersburg, 2002; Kiev, 2002. 2. Aristotle. Politics / transl. from ancient Greek M. S. Rogovina. Moscow, 2010. 3. Bastia F. Economic harmonies. Favorites / foreword G. Sapova; translated from the French Yu. A. Shkolenko. Moscow, 2007. 4. Berg A. K., Lyapunov L. A. Preface // Shmalgausen I. I. Cybernetic questions of biology. Novosibirsk, 1968. 5. Hobbes T. Leviathan. Moscow, 2001. 6. Zavalov M. Dependence on independence // Psychology today. URL: https://psychologytoday.ru/ public/zavisimost-ot-nezavisimosti/ (accessed: 11.09.2018). 7. Locke J. Compositions: in 3 volumes. Moscow, 1988. Vol. 3. 8. Mill J. C. Fundamentals of political economy with some applications to social philosophy. M. I. Tugan-Baranovsky. Moscow, 2007. 9. New philosophical encyclopedia: in the 4th volume of the 2nd ed., corrected and supplemented. Moscow, 2010. 10. Plato. Collected works in 3 volumes.1971. Vol. 3 (1). 11. Chvalun M. Dependence as deficiency of development // Psychology today. URL: https:// psychologytoday.ru/public/zavisimost-kak-defitsit-razvitiya/. 12. Fromm E. Man for himself / lane with English. L. Chernysheva. Minsk, 1992. 13. Aquinas F. Sum of theology. Moscow, 2002. Part 1. 14. Bainbridge S. A Critique of the Nyse’s director independence listing standards (June, 2002). URL: https://ssrn.com/abstract=317121. 15. Bhagat S., Black B. S. The non-correlation between board independence and long-term firm performance // Journal of corporation law. 2002. Vol. 27. URL: https://ssrn.com/abstract=133808. 16. Conti-Brown P. The Institutions of Federal reserve independence (October 1, 2015). URL: https://ssrn.com/abstract=2275759 or http://dx. doi.org/10.2139/ssrn.227575. 17. Dionne G., Thouraya T. Risk management and corporate governance: the importance of independence and financial knowledge for the board and

Философия права, 2019, № 2 (89)

157

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ the audit committee (May, 2005). URL: https:// ssrn.com/abstract=730743. 18. Fleckner A. M. FASB and IASB: dependence despite independence // Virginia law & business review. 2008. Vol. 3. URL: https://ssrn.com/ abstract=1310290. 19. Rodrigues U. The fetishization of independence (March 1, 2007) // Journal of corporation law. 2008 Vol. 33. URL: https://ssrn.com/abstract=968513. 20. Zhang Y., Zhou J., Zhou N. Audit committee quality, auditor independence, and internal control weaknesses. URL: https://ssrn.com/ abstract=925732.

158

the audit committee (May, 2005). URL: https:// ssrn.com/abstract=730743. 18. Fleckner A. M. FASB and IASB: dependence despite independence // Virginia law & business review. 2008. Vol. 3. URL: https://ssrn.com/ abstract=1310290. 19. Rodrigues U. The fetishization of independence (March 1, 2007) // Journal of corporation law. 2008 Vol. 33. URL: https://ssrn.com/abstract=968513. 20. Zhang Y., Zhou J., Zhou N. Audit committee quality, auditor independence, and internal control weaknesses. URL: https://ssrn.com/ abstract=925732.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 1 (091) ÁÁÊ 87

Ëèõòåð Ïàâåë Ëåîíèäîâè÷ Likhter Pavel Leonidovich доцент кафедры частного и публичного права Пензенского государственного университета кандидат юридических наук. Associate Professor of the Department of Private and Public Law of Penza State University, PhD in Law. Е-mail: [email protected]

ÒÅÎÐÈß ÏÎÇÍÀÍÈß ÄÎÑÎÊÐÀÒÈÊÎÂ Â ÑÂÅÒÅ ÊÎÍÑÒÈÒÓÖÈÎÍÍÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ Epistemology of the presocratics in the light of the constitutional axiology В статье рассматриваются отдельные вопросы теории познания досократиков, которые могут иметь значение для исследования проблем современной конституционно-правовой аксиологии. Последовательно анализируются гносеологические подходы Фалеса, Анаксимандра, Гераклита и Парменида к изучению окружающей действительности. По результатам исследования автором предлагается определение места конституционных ценностей в трехмодальной структуре бытия по Пармениду. В соответствии с учением Гераклита, некоторые элементы аксиологической системы получают поддержку и обоснование в самых базовых принципах бытия, другие – нет. Ключевые слова: досократики, теория познания, конституционная аксиология, конституционно-правовые ценности.

Древнегреческую метафизику, включая древнегреческую теорию познания, принято делить на два больших и два малых периода. В первом случае период досократиков целиком отграничивают от периода Сократа, Платона, Аристотеля и так далее. Во втором случае творчество досократиков делят на доэлеатовский и элеатовский периоды [1, c. 5]. Центральными фигурами доэлеатовского периода являются Фалес Милетский (ок. 624 – ок. 545 до н. э.) и его ученик Анаксимандр (ок. 610 – ок. 546 до н. э.). По общепринятому мнению, философия начинается с Фалеса. К счастью, можно легко установить, когда он жил, так как Фалес предсказал затмение, произошедшее, согласно подсчетам астрономов, в 585 году до н. э. Для Б. Рассела очень важен именно астрономический талант Фалеса, его умение производить математические расчеты [3, c. 21]. Феномен Фалеса, действительно, можно расцени-

The article deals with some issues of the theory of knowledge of pre-socratics, which may be important for the study of the problems of modern constitutional and legal axiology. The epistemological approaches of Thales, Anaximander, Heraclitus and Parmenides to the study of the surrounding reality are consistently analyzed. According to the results of the study, it is proposed to determine the place of constitutional values in the three-module structure of life in Parmenides. In accordance with the teachings of Heraclitus, some elements of the axiological system are supported and justified in the most basic principles of existence, while others are not. Keywords: presocratics, theory of knowledge, axiology of constitutional, constitutional values.

вать как рождение новой, по преимуществу рациональной парадигмы познания окружающего мира, так как затмение солнца невозможно предсказать, оставаясь в рамках традиционного мифологического мировоззрения. До Фалеса всякое познание в античной Греции являлось в принципе мифологическим, то есть определялось формой и содержанием мифологии, господствующей в обществе. После Фалеса появился новый метод исследования феноменального мира – рациональный подход, который не опирался на догматы мифологии. Фалес Милетский был первым протофилософом в духе М. Хайдеггера: «Греки имели для φιλοσοφία множественное число: φιλοσοφίαι. Математика и медицина, которые уже в античную эпоху достигли высокого расцвета и самостоятельности, соответственно, назывались “философиями”. В противоположность им, то, что мы называем просто философией, по оп-

Философия права, 2019, № 2 (89)

159

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ределению Аристотеля является πρωτηφιλοσοφία, “первая философия”, то есть не просто первая среди философских дисциплин, а философия в первоначальном смысле как таковая» [2, c. 77]. Если мифологическое знание можно назвать «всеобъемлющим» знанием о первопричине сущего, то философию в духе Фалеса можно назвать специальным знанием, а именно, рациональным поиском и обоснованием первопричины мира. Как полагал Фалес, такой первопричиной является вода. Его ученик Анаксимандр (610–540 до н. э.) первым среди мыслителей доэлеатовского периода сделал два важных взаимосвязанных философских допущения: 1) видимые вещи сводимы к какому-то единому невидимому источнику; 2) разнородное многообразие конкретных вещей может быть объяснено одной и той же абстрактной первопричиной. Источник в смысле (1) и первопричину в смысле (2) Анаксимандр назвал особым термином «апейрон» (древнегреч. – το απειρον), что в переводе означает «бескрайнее, бесконечное, безграничное». В дискуссии со своим учителем Фалесом Анаксимандр приводил убедительные доводы относительно того, почему первоэлемент мира не может иметь конкретной формы, а может мыслиться только как абстракция. Как полагает профессор Ч. Кан, именно благодаря Анаксимандру всякий последующий философ элеатовского периода, прежде всего, Парменид, имел «новый рациональный взгляд на физический универсум, взгляд, который не был его собственным творением, но который позволил ему считать само собой разумеющимся применение таких базовых понятий, как истинная природа вещей (φύσις) и упорядоченная структура мира (κόσμος)» [6, c. 11]. На границе между доэлеатовским и элеатовским периодами древнегреческой протофилософии возвышается фигура Гераклита (ок. 535 – ок. 475 до н. э.). Идея изменчивости бытия или перемены судьбы была известным мотивом в творчестве многих досократиков, но только в творчестве Гераклита она сама стала предметом философского анализа. Центральным термином в теории познания Гераклита является термин «логос», объединяя в себе понятия «слово», «закон», «мысль»

160

и «разум». Переводной литературе, посвященной наследию философа, присуща вариативность мнений относительно этого термина: «мировой разум», «мировая душа», «объективный закон разума», «ум», «вечность», «необходимость», «пропорция», «речь» и так далее. Сам Гераклит часто отмечал такие сущностные характеристики данной категории, как всеобщность и универсальность, заменяя его на «единая мудрость», «всеобщий закон», «всеобщий мировой порядок», «мысль, правящая всем во всем» [2, c. 243]. Предваряя теорию эйдосов Платона, Гераклит говорит о том, что логос делает мир единым, божественным и прекрасным строем вещей, управляет космосом, частицей которого является человек. Гераклит является родоначальником материальной (содержательной) диалектики, что в контексте теории познания поднимает как минимум два вопроса: 1) как противоположности (например, огонь и вода) в принципе могут взаимодействовать? 2) как следует оценивать возможные результаты такого взаимодействия? Ответом на первый вопрос является идея логоса, или пропорции: «космическая распря» огня и воды по Гераклиту обеспечивает их взаимное сдерживание, или некий космический баланс. Еще более интересны выводы из гераклитовской диалектики относительно второго вопроса. Как полагают ученые Г. Керк и Дж. Рейвен, взаимодействие противоположностей может как минимум привести к следующим результатам. Многие ценности, например, здоровье или отдых, могут быть идентифицированы как таковые только через свои противоположности, то есть болезнь и усталость соответственно. Так, трудно опровергнуть Гераклита в том, что человек, который никогда не трудился и, следовательно, никогда не уставал, не может иметь адекватного представление о том, что такое отдых. Некоторые противоположности представляют собой неразрывный континуум, то есть постоянно перетекают друг в друга, не смешиваясь ни с чем иным, например, день и ночь, или едва заметный переход температуры человеческого тела от ощущения теплоты к зябкому состоянию и наоборот [6, p. 190].

Философия права, 2019, № 2 (89)

Для конституционной аксиологии важным выступает взаимодействие противоположностей в обозначении парными примерами ряда ценностей, закрепленных в основных законах государства. Так, свобода предпринимательской деятельности (ст. 8 Конституции РФ) неизбежно будет связана с необходимостью уплаты налогов (ст. 57 Конституции РФ) и другими ограничениями экономических прав ради общественных интересов (ч. 3 ст. 55 Конституции РФ). Конечно, этот пример не является ни исчерпывающим, ни точным. Если гипотетически реконструировать теорию познания Гераклита как некую систему, то можно прийти к выводу, что для философа в духе Гераклита существуют две основные познавательные задачи: 1. Задача идентификации процессуальных (изменчивых) характеристик изучаемого явления, то есть установка на то, что все и вся представляет собой принципиально неделимый континуум, совмещающий противоборствующие противоположности и, следовательно, отказ от восприятия мира как набора дискретных, абсолютно отгороженных друг от друга вещей. 2. Задача поиска и оценки логоса, или пропорции, меры внутри каждого изучаемого континуума с целью поддержания оптимального «горения конфликта» между противоборствующими противоположностями. В этом плане задачи Гераклита предвосхитили один из основных общих вопросов конституционной аксиологии: вопрос о методологии поиска оптимального баланса ценностных установок, подлежащих закреплению в основном законе государства. Элеатовская традиция древнегреческой философии в лице ее главного представителя Парменида Элейского (540–470 до н. э.) представляет собой полную противоположность учению Гераклита, прежде всего, в контексте теории познания. Диалектический метод познания мира через так называемые противоположности, применяемый Гераклитом, в контексте строго монистического метода, разработанного Парменидом, представлялся последнему как безумное оправдание любой крайности или абсурдное стремление сделать безосновательность, безопорность мысли основанием теоретического познания.

Парменид первым поставил вопрос о бытии в себе, бытии как таковом. При этом он указал на два пути познания: правильный «путь истины» и неправильный «путь мнения, или путь кажимости». «Два пути исследования, ведущие к пониманию, которое не блуждает, следующие: во-первых, … “нечто есть и не может не быть”, и, во-вторых, “чего-то нет и не может быть”… Взятые в их полноте, оба высказывания как бы разграничивают определенную модальность или способ бытия. Мы полагаем совершенно естественным назвать их модальность необходимого бытия и модальность необходимого небытия или его невозможность» [7, p. 83]. Первый путь познания, предложенный Парменидом, («существует и не может не существовать») можно назвать позитивным методом его гносеологии. Второй же путь познания («не существует и не может существовать») можно определить как негативный метод его теории познания. Согласно Пармениду, подлинная уверенность не может быть найдена, если фокусировать внимание на вещах, подверженных изменению. Она возникает, если только фокусировать внимание на том, что неизменно [7, p. 83]. Благодаря Пармениду ключевым вопросом философской онтологии стал вопрос о значении глагола «быть» (ν). Современные исследователи различают как минимум три значения, или модуса этого глагола: 1) экзистенциальный; 2) предикативный; 3) веридический. Экзистенциальный аспект глагола «быть» ограничивается указанием на то, что объект реально существует, то есть не является фантомом или продуктом нашего воображения. Предикативный аспект этого глагола указывает на наличие определенного свойства какого-либо объекта, например, «этот стол есть круглый». Веридический аспект соединяет эпистемологический и онтологический подход к изучаемому явлению и гласит, что если некто знает что-то, то он знает, что это нечто является истинным, а не ложным. Проблема последнего ракурса глагола «быть» заключается в явной эпистемологизации онтологии, то есть в неоправданном подчинении бытия познавательному ресурсу че-

Философия права, 2019, № 2 (89)

161

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ловека. Разумеется, если я знаю теорему Пифагора, то я одновременно знаю, что эта теорема истинна. Однако, если я знаю базовые характеристики демократического режима, то какая нужда заставляет меня настаивать на истинной природе этих характеристик? Об истинности демократических ценностей можно говорить лишь относительно, а именно в идеологическом контексте, например, противопоставляя демократический режим авторитарному. Но где гарантия, что защитники авторитарного режима не найдут идеологические контраргументы в защиту веридической природы авторитаризма? Как видим, в контексте социальных наук акцент на веридической природе тех иных ценностей неизбежно приводит к дифференциации, или даже мультипликации истины. Увлечение веридическим подходом привело во второй половине XX века к антропологическому повороту в конституционной аксиологии, обоснованию концепций юридического плюрализма, постмодернистского права и т. п., которые в принципе отрицают возможность достоверности и объективности правовых парадигм. Предикативный аспект, напротив, порой создает ложную иллюзию независимого существования тех или иных свойств от их носителя, то есть от объекта реального мира. Более того, при помощи предикативного применения глагола «быть» чисто лингвистически можно «порождать» любые объекты и наделять их любыми известными свойствами, например, «русалки суть коварны». Казалось бы, экзистенциальный аспект глагола «быть» выше любого гносеологического подозрения, но это совсем не так. С одной стороны, экзистенциальный аспект глагола «быть» резко ограничивает сферу человеческого познания так называемым феноменальным миром, то есть тем сегментом реальности, с которым люди действительно соприкасаются, наблюдают его, трансформируют и т. п. «Мой компьютер, на котором я работаю, реально существует» – это аксиома для любого философского, социологического или даже юридического позитивизма. В последнем случае, если мой компьютер реально существует, то он может быть предметом договора купли-продажи, кражи и т. п. При таком позивитистском под-

162

ходе только феноменальное есть реальное, ноуменальное же вообще не существует. В контексте трехмодальной структуры бытия, по Пармениду, современные конституционно-правовые ценности, закрепленные формально, по определению не входят в парадигму необходимого небытия. Остается вопрос: следует ли их рассматривать как некую эссенцию необходимого бытия или же контингентного бытия? Поскольку необходимое бытие вечно, неизменно и неподвижно, то с исторической и практической точки зрения современные конституционно-правовые ценности представляют собой один из модусов контингентного бытия, то есть того, что может быть, а может и не быть. При таком подходе система конституционных ценностей и основанный на ней каталог конституционных прав человека представляет собой, уже по Гераклиту, «поле битвы» между необходимым бытием и необходимым небытием. Другими словами, некоторые элементы конституционной аксиологии или системы прав человека получают трансцендентальную поддержку и обоснование в самых базовых принципах бытия. Другие элементы этой системы, напротив, подвержены самораспаду, будучи вовлеченными в логику необходимого небытия (например, право образовывать однополые семьи небытийственно в том смысле, что такая семья не имеет собственного ресурса к продолжению рода). Право на существование в конституционной аксиологии подобного подхода подтверждается знаменитым спором, случившимся в Великобритании между лордом П. Девлином и сэром Дж. Уолфенденом. Начало спора связано с так называемым докладом Уолфендена [8], в котором содержалась позиция о возможности декриминализации добровольной гомосексуальной связи. На основе этого доклада британские законодатели приняли Акт о половых преступлениях от 1967 года [9], который признавал не противоречащими закону приватные гомосексуальные акты между людьми, достигшими 21 года. Однако с резкой критикой доклада и закона выступили ряд политиков, в том числе лорд П. Девлин, который призвал при разрешении подобных вопросов в первую очередь оценить общие ценностные

Философия права, 2019, № 2 (89)

установки, способствующие выживанию общества. По мнению П. Девлина, при решении существенных морально-этических проблем законодатель должен руководствоваться интересами большей части общества. В случае же, если некое явление становится препятствием для повышения рождаемости, а, значит, и развития общества, то «общество не может быть лишено права искоренить его» [4, p. 40]. На основании изложенного можно сделать следующие выводы. В контексте трехмодальной структуры бытия, по Пармениду, современные конституционно-правовые ценности по определению не входят в парадигму необходимого небытия. Следовательно, их следует рассматривать либо в качестве эссенции необходимого, либо кон-

тингентного бытия. Поскольку необходимое бытие вечно и неизменно, то с исторической и практической точки зрения современные ценности представляют собой один из модусов контингентного бытия, то есть то, что может быть, а может и не быть. При данном подходе любая система конституционно-правовых ценностей представляет собой (по Гераклиту) «поле битвы» между необходимым бытием и необходимым небытием. Некоторые элементы системы получают трансцендентальную поддержку и обоснование в самых базовых принципах бытия, другие же элементы этой системы, напротив, подвержены самораспаду, будучи вовлечены в логику необходимого небытия.

Литература

Bibliography

1. Маковельский А. О. Досократики: доэлеатовский и элеатовский периоды. Мн, 1999. 2. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М., 1991. 3. Рассел Б. История западной философии: в 3-х кн. Новосибирск, 1997. 4. Devlin P. The enforcement of morals. Oxford, 1965. 5. Kahn Ch. H. Anaximander and the origins of Greek cosmology. N.Y., 1960. 6. Kirk G. S., Raven J. E. Presocratic philosophers. L.; N.Y., 1957. 7. Palmer J. Parmenides and presocratic philosophy. Oxford; N.Y., 2009. 8. Report of the departmental committee on homosexual offences and prostitution // BMJ. 1957. 14 September. Vol. 2. Issue 5045. 9. Sexual offences act 1967. URL: http://www. legislation.gov.uk/ukpga/1967/60/pdfs/ukpga_ 19670060_en.pdf.

1. Makovelski A. O. Presocratics: doeleat and eleatic periods. Minsk, 1999. 2. Ortega y Gasset J. What is philosophy? Moscow, 1991. 3. Russell B. The history of Western philosophy: in 3 books. Novosibirsk, 1997. 4. Devlin P. The enforcement of morals. Oxford, 1965. 5. Kahn Ch. H. Anaximander and the origins of Greek cosmology. N.Y., 1960. 6. Kirk G. S., Raven J. E. Presocratic philosophers. L.; N.Y., 1957. 7. Palmer J. Parmenides and presocratic philosophy. Oxford; N.Y., 2009. 8. Report of the departmental committee on homosexual offences and prostitution // BMJ. 1957. 14 September. Vol. 2. Issue 5045. 9. Sexual offences act 1967. URL: http://www. legislation.gov.uk/ukpga/1967/60/pdfs/ukpga_ 19670060_en.pdf.

Философия права, 2019, № 2 (89)

163

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 67.0

Ìîñêàëåíêî Ñåðãåé Ãðèãîðüåâè÷ Moskalenko Sergey Grigorievich доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России кандидат исторических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in History, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÀÊÑÈÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ È ÃÍÎÑÅÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÑÒÀÒÓÑ ÏÀÒÐÈÎÒÈ×ÅÑÊÎÃÎ ÌÈÐÎÂÎÇÇÐÅÍÈß ÊÀÊ ÎÑÍÎÂÀ ÏÎÇÈÒÈÂÍÎÉ ÊÎÍÖÅÏÒÓÀËÈÇÀÖÈÈ ÝÂÎËÞÖÈÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ Axiological and epistemological status of patriotic worldview as the basis of positive conceptualization of the evolution of statehood В статье анализируются аксиологические и гносеологические аспекты патриотического мировоззрения как основы адекватной методологической концептуализации процессов и явлений исторической эволюции отечественной государственности. Ключевые слова: патриотизм, щовинизм, позитивная мировоззренческая аксиология, личностная идентификация, противостояние экстремизму.

Одной из глобальных тенденций современности является снижение интереса к патриотической идентификации граждан, прежде всего молодых, с важнейшими аспектами и основами эволюции отечественной государственности. Эмпирическим фактом становится индифферентность к развертыванию в историческом временном и пространственном континууме институциональных и функциональных особенностей эволюции отечественного государства как самого по себе, так и в различных субъектных и структурных внешних контекстах. Глубокая психологическая потребность в идентификации с отечеством, историей государственных институтов, важнейшими вехами исторического пути государства, народа, культуры является осязательным и очень трудно оспариваемым эмпирико-интуитивным фактом. Следует отличать позитивную идентификацию от негативной. Для позитивно-патриотической характерна общая мировоззренческая установка на открытость к аргументации представителей иных идентификаций, способность к диалогу, признанию интересов сторо-

164

The article analyzes axiologically and epistemological aspects of Patriotic ideology as the basis of an adequate methodological conceptualization of the historical evolution of the Russian state. Keywords: patriotism, chauvinism, positive worldview axiology, personal identification, opposition to extremism.

ны, участвующей в диалогическом контакте, отсутствие крайнего эмоционального накала, самоиндуцированной неприязни, вплоть до различных форм и степеней ненависти к иным идентификациям и их представителям. Для негативно-шовинистической идентификации характерны мировоззренческая установка на принципиальную самоизоляцию от аргументации представителей иных идентификаций, неспособность к диалогу, акцентированно монологическая направленность коммуникаций, отрицание самой возможности другой стороны иметь значимые интересы, не совпадающие с интерпретациями шовиниста, предельный эмоциональный накал контекста в любых рассуждениях, затрагивающих государственно-национальную и гражданскую проблематику. Позитивная идентификация как основа адекватной интерпретации актуальных реалий и состояния, исторического контента эволюции государства и права отечества требует конституирования в качестве стандарта и нормы для любого государства, всерьез стремящегося сформировать и укрепить позитивно-коррект-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ную идентичность граждан как в политике, так и образовании. Негативная шовинистическая идентификация должна быть признана патологической аномалией, порождающей неадекватное мировоззрение и превращающей граждан, подрастающее поколение и молодежь в культурносозидательно и политически недееспособных субъектов. Позитивно-идентификационная установка сознания может восприниматься в определенных ситуациях как в некотором смысле аномалия, но легко корректируемая и включаемая в позитивный интерпретационный контекст. Перед молодым человеком как разумным существом на определенных стадиях личностного развития обязательно возникнет задача выработки сознательно мировоззренческого отношения к отечеству, его государственным институтам и важнейшим вехам исторической эволюции. Мировоззренчески корректно и позитивно ориентированный молодой человек до известных пределов всегда интересен в интеллектуальном и эмоциональном общении. Негативно-идентификационная установка сознания является аномалией всегда и везде, это вариант жесткой фиксации на определенных наборах идеологических, культурно-религиозных, политических, исторических тем, предельно некорректно упрощаемых и в силу этого фактически отключающих критическую способность рассудка и являющихся примером крайней идеологической деформации сознания. Коммуникации с шовинистом принципиально невозможны, а необходимость максимального дистанцирования от возможности шовинистических интерпретаций истории государственности требует отчетливой, быстрой и адекватной атрибуции шовинизма в его патологическом гносеологическом и аксиологическом статусе. К числу субстанциональных, механически проявляющихся везде и всегда признаков шовинизма следует отнести предельно эмоционально окрашенное стремление к яростной борьбе со стороны носителя подобного рода мировоззрения с шовинизмом иных идентификаций, наивную акцентированную односторонность в обвинениях в шовинизме кого угод-

но, кроме обвинителя и народа, с которым он себя шовинистически идентифицирует. Интересной особенностью шовинистического сознания является уверенность шовиниста, что он сам не имеет националистических предрассудков, и вырастающее на почве этой уверенности отрицание необходимости сублимации предрассудочных идентификаций. Идентифицировавший себя до степени полного сращивания с шовинистическим мировоззрением и аксиологическим рядом субъект склонен к гиперболизации предполагаемого интереса к его народу со стороны других народов и государств. Идентификационно слившийся с шовинистическим, аксиологическим рядом субъект отрезает от себя в самих основаниях гносеологическую способность научного понимания исторического процесса как в целом, так и в частностях. Эмоциональная насыщенность в максимальной форме, соединенная с крайней упрощенностью и банализацией национальных интересов своей этнической общности, предельно эмоционально окрашенное отвержение даже возможности реализации своих интересов другими нациями и государствами убивают даже эмбриональный фазис научного подхода к проблематике эволюции государственности. Аксиологически и гносеологически шовинизм, абсолютно чуждый диалогу и компромиссу, находится в рамках фобий или филий, никогда не поднимаясь до научной рациональной аргументации. Приведенные признаки превращают сторонников аксиологии шовинизма в унифицированный массив тождественных во всем, кроме вектора, представителей деструктивного мировоззрения. Шовинисты аксиологически, гносеологически и политически беспомощны и бесплодны. Их стихия – это разрушение и деформации, исключающие любые виды созидательной практики и концептуализации. Исторические и историко-правовые дисциплины являются важным средством превенции шовинистических нигилизма и экстремизма, самозащиты личности молодого человека от деструктивных угроз. Изучение истории на основе позитивного мировоззрения, дистанцированного от шовинизма, помогает приобрести способность академической и нравственной оценки исторических деятелей и инспирированных ими феноменов.

Философия права, 2019, № 2 (89)

165

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ Нравственное зло не может иметь никакой эстетической привлекательности, экстремизм уродлив, убийства и подлость невозможно облагородить. Этическое измерение истории только и способно выработать глубоко и подлинно человеческое и человечное отношение к фактам прошлого, отделить научно реконструированный факт от злонамеренного манипуляционного фейка. Нам остро необходима позитивно-нравственная концептуализация, не подгонка фактографии под априорные утверждения и схемы, а твердый духовно-этический ориентир в отношении к историческим деятелям и связанным с ними феноменам отечественной истории. Особенностью современной гносеологической ситуации является то, что для адекватного использования возможностей познания исторических процессов не требуются экстраординарные усилия, дорогостоящие масштабные исследования. Превращение России в некий политтехнологический и манипуляционный полигон в течение всего ХХ века и извлеченный из всего этого беспрецедентный негативный опыт, вошедший в генетическую память народа, сформировали уникальную ситуацию, а именно: все, необходимое для подлинной реконструкции важнейших моментов прошлого, лежит в гораздо большей степени на поверхности, а не на полках в секретных фондах архивов. Вполне достаточно будет просто научиться видеть и говорить правду. Недопустимо так или иначе оправдывать (в том числе и посредством умолчания, частичного оправдания, выноса за скобки исторического дискурса) террористов, убивавших чиновников, полицейских, священников в начале ХХ века и при этом осуждать террористов ХХI. Концептуальная основа исторических познания на основе патриотического позитивного мировоззрения не может быть столь противоречивой. Очевидно, что поведенчески молодой человек – это существо преимущественно имитационное. Воспитываясь в атмосфере героизации террористов, молодые люди неизбежно усваивают их психологию и стереотипы поведения, являющиеся, по сути дела, разновидностью психической или иной (корыстной, криминальной) деформации личности. Верно,

166

конечно, и обратное влияние, но тип и уровень личности определяются не высшей, а нижней культурно-поведенческой планкой. Если вы восхищаетесь «подвигом» народовольцев или эсеров и при этом призываете к духовно-нравственному росту личности, вашей типологической характеристикой будет именно восхищение убийцами, по сути дела, оправдание их, убивавших и в физическом смысле, и духовно-нравственном, ведь российские террористические деятели исповедовали и реализовывали безапелляционный атеистический радикализм. В современной России достаточно апеллировать исключительно к фактографической аналитической истории, чтобы максимально приблизиться к духовно-нравственному восприятию исторического процесса. В этом заключается особенность переживаемого нами исторического момента. Когда изучающие эволюцию отечественной государственности молодые люди поймут разницу между спекулятивно-теоретическим и аналитико-фактографическим подходами к проблеме реконструкции фактов прошлого, они тем самым приобретут мощное средство разрушения вербовочных манипуляционных историософских конструкций, который широко и обязательно используются экстремистами в ретрологической части своей пропагандистской работы. Известно, что вербовочный эффект вызывает максимальная гиперболизация псевдоисторического материала, стилизованного под фактографию. Трудно фанатизировать и увлечь экстремизмом человека, если при этом нет апелляции к тысячелетнему всемирному опыту, якобы подтверждающему экстремистские ретрогнозы (суждения о прошлом). Все более очевидным становится необходимость в познании исторической эволюции государственности находиться на фундаменте прочных духовно-нравственных оценок персоналий прошлого. Нужно научиться видеть и называть исторических лиц своими, этически заслуженными именами. Если отбросить уводящую в сторону от истины теоретико-спекулятивную терминологию и применить более традиционную для отечественной культуры, этически выверенную терминологию, то изучающие историю на основе позитивного патриотического мировоззрения легко, хотя и с

Философия права, 2019, № 2 (89)

удивлением, увидят не февральскую и октябрьскую революции, а длительную последовательность военных путчей и социальных катастроф, уничтожавших государственный аппарат, вооруженные силы, полицию и территориальную структуру государства, социальную структуру общества, вызвавших долговременную гражданско-социальную и гуманитарную деградацию России. Обнаружат, что отречение Николая II – это вовсе не исторический факт, а односторонняя недокументированная информация, введенная в оборот самими участниками военного путча в феврале 1917 года. После изоляции путчистами царя никто не видел и не слышал, вплоть до сообщений коммунистических властей летом 1918 года о его расстреле. По официальным сообщениям советской власти, подлинник отречения был найден только в 1929 году комиссией Ю. П. Фигатнера в рамках «дела С. Ф. Платонова». Гораздо более выверенной с духовно-нравственной точки зрения является оценивающая позиция, воспринимающая и понимающая факт отречения как элемент перманентной компании одностороннего троллинга ведущих представителей императорской России победившими революционерами, как исторический, долговременный, не верифицируемый фактографически фейк. Временным Правительством ве сной 1917 года была создана «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств» (ЧСК) под руководством Н. К. Муравьева. Комиссия не скрывала пристрастно односторонней ориентации своей деятельности, состояла из активных сторонников произошедшего в государстве в военное время политического переворота, и тем не менее не нашла никаких доказательств и не подтвердила обвинений в адрес императора, императрицы, бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так и военного и морского ведомств империи. Познание исторической эволюции отечественной государственности на основе позитивно-патриотической аксиологической концептуализации дает богатый материал, наглядно

демонстрирующий суть процесса формирования в рамках эволюции русской общественной мысли феномена ненависти к историческому государству. Именно на данной основе противодействие целым фальсификационным блокам становится максимально эффективным и полным. К числу наиболее острых проблем, разделяющих до сих пор различные возрастные и социальные категории российских граждан, относится специфический, сформировавшийся в определенных аспектах еще до февральской и октябрьской революций интерпретационный, нарративный подход, априорно оправдывающий любые построения, нацеленные на обвинение не только виднейших исторических персоналий, но и всего государственного и общественного устройства России в некоторых нормативных исторических «несоответсвиях». При этом конструируется определенный априорный стандарт, включающий в себя эмоционально окрашенные оценочные феноменыобразы, схематические шаблонные утверждения, включаемые в широкий мифологический контекст. Доминирующим при этом является безоговорочно негативистский телеологический подход к реконструированию, и особенно интерпретации исторической фактографии. Российской государственности приписываются искусственно усиленные в интерпретационных конструкциях черты, которые должны создавать устойчивые впечатления о некоей изначальной деформированности процессов социальной, политической, этнокультурной, экономической истории страны. Очень показателен в этом отношении пример жонглирования идеологической терминологией, получившей закрепление и в советский, и постсоветский периоды истории страны как «академические понятия», выработанные мировой историографией. Эти понятия при определенных ограничениях их безмерного использования не приносят никакого вреда и даже полемически разнообразят пространство академического историографического дискурса, но при постулировании их в качестве «академических» достижений, неадекватно занимая не принадлежащее им по своей природе место, они способны не только нанести ощутимый вред научно-

Философия права, 2019, № 2 (89)

167

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ му познанию, но и вообще парализовать его в ключевых моментах. К числу таких понятий можно отнести заимствованные вместе с интерпретационными контекстными оболочками из глоссария марксизма понятия «феодализм», «классовая борьба», «монархия», натянуто, как это и бывает обычно в идеологических традициях, противопоставляемые противоположному ряду понятий, экспортированных из того же идеологического ряда, но более позитивно интерпретационно нагруженные коннотациями. Например, академизированное понятие «феодализм» не только не подводит нас к адекватному прочтению хорошо известной фактографии, но и далеко уводит от осмысленного понимания отечественного исторического процесса вообще. Аграрная и органически религиозная цивилизация, сложившаяся в России до петровских реформ, никаким образом не может быть включена в прокрустово ложе академизированного идеологического понятия «феодализм». Нам не известны детали и сам механизм внеэкономического принуждения, которому, согласно идеологическим интерпретациям, веками подвергались крестьяне. Кабинетные и часто злонамеренные утверждения о наличии в истории России комплекса явлений, охватываемых понятием «феодализм», следует относить к идеологическим конструкциям, далеким от современных представлений о структуре и функциях сословного самоуправления, генезисе правящего слоя (дворянства), основных российских политических формах и конфигурации государственной территории. Понимание разрушительной силы внешне убедительных эффектных мифов приходит наиболее быстро после исследования под духовно-нравственным углом зрения мифологического блока «закрепощения и освобождения», имеющего в своей основе спекулятивно-гипотетическую предпосылку об изначально свободных крестьянах, закрепощенных злонамеренным монархическим государством. Эту мифологему разделяли все: и кадеты, и эсеры, и социал-демократы, и академические профессора, и славянофилы, и западники. Историческое государство постепенно стало весьма пристрастно восприниматься как «механическое», аппаратное удушение некоей органической свободы, присущей населению

168

древних эпох отечественной истории, и отсутствующее в истории XVIII–XIX веков. Это давало всплеск ненависти к собственному государству как источнику мифологизированного закрепощения. Эта мифология не выдерживает даже малейшего соприкосновения с фактографией реального генезиса и сути сложного комплекса явлений и процессов под названием «крепостное право» в России, и особенно при компаративистском анализе этого исторического явления. В процессе корректного и адекватного познания исторической эволюции отечественной государственности очень важно ради будущего развития нашего государства последовательно разрушать подобного рода мифологемы, воспринимающиеся как самоочевидные факты из-за эффекта повторяющегося, навязчивого пропагандистского внушения. Эти мифологемы уже поспособствовали катастрофе России в ХХ веке, будет настоящим преступлением допустить повторение подобного вновь. Историческое познание на основе корректной позитивной концептуализации и патриотической аксиологии имеет уникальные возможности для эффективного фактографического противостояния с ангажированной ретрологией и сфабрикованными на ее основе неверифицируемыми ретрогнозами. Процесс освобождения историографии от всесилия идеологических понятий в российской науке набирает силу. Представляется оправданным и необходимым отметить магистральные направления такого освобождения историографического дискурса во всех его аспектах от идеологических деформаций всех типов. Во-первых, быстро растет академическая культура исследователей и их общенаучный кругозор. Во-вторых, отечественная историография активно включается в контекст мировой науки, выходя на новые компаративистские рубежи. В-третьих, становится все более очевидным позитивный потенциал патриотически ориентированной аксиологической основы для осуществления исследований необходимой степени адекватности и созидательности потенциала их интеллектуальных результатов. В обозримой ближайшей перспективе понимание созидательно стабилизирующего значения патриотической аксиологии исто-

Философия права, 2019, № 2 (89)

рических исследований может и должно трансформироваться в искомый историографический стандарт, стремление к соответствию которому усилит эффективность освобо-

ждения от разрушительных, нацеленных на фрагментирование и раздробление научного дискурса политически ангажированных идеологем.

Литература

Bibliography

1. Вырщиков А. Российский патриотизм. Истоки, содержание, воспитание в современных условиях М., 2010. 2. Кожевников А. Ю. Русский патриотизм и советский социализм. М., 2017. 3. Гусева О. Российский патриотизм: молодежный аспект. М., 2011. 4. Патриотизм – один из решающих факторов безопасности Российского государства. М., 2006. 5. Патриотизм как идеология возрождения России: сборник статей и докладов / отв. ред. Т. С. Гузенкова. М., 2014. 6. Рогов И. М. Встречи и размышления. Мысли о культуре и патриотизме. М., 2011. 7. Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII века – 1991 г.). М., 2015. 8. Ципко А. С. Ценности и борьба сознательного патриотизма. М., 2009.

1. Wyrshikov A. Russian patriotism. Sources, content, education in modern conditions. Moscow, 2010. 2. Kozhevnikov A.Yu. Russian patriotism and Soviet socialism. Moscow, 2017. 3. Guseva O. Russian patriotism: the youth aspect. Moscow, 2011. 4. Patriotism – one of the decisive factors of security of the Russian state. Moscow, 2006. 5. Patriotism as ideology of revival of Russia: collection of articles and reports / executive ed. T. S. Guzenkova. Moscow, 2014. 6. Rogov I. M. Meetings and reflections. Thoughts on culture and patriotism. Moscow, 2011. 7. Patriotism and nationalism as factors of Russian history (end of XVIII century – 1991). Moscow, 2015. 8. Tsipko A. S. Values and struggle of conscious patriotism. Moscow, 2009.

Философия права, 2019, № 2 (89)

169

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ÓÄÊ 351.74 : 340 ÁÁÊ 67.629

Îâ÷èííèêîâà Îëåñÿ Äìèòðèåâíà Ovchinnikova Olesia Dmitrievna доцент кафедры теории и истории права и государства Барнаульского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State of the Barnaul Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

Øàãàíÿí Àííåòà Ìèõàéëîâíà Shaganyan Anneta Mikhailovna доцент кафедры теории и истории права и государства Барнаульского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State of the Barnaul Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. Е- mail: [email protected]

ÄÅÔÎÐÌÀÖÈß ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÑÎÇÍÀÍÈß ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÎÂ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÛÕ ÎÐÃÀÍÎÂ Deformation of legal awareness of officers of law enforcement agencies Статья посвящена вопросу деформации правового сознания, рассматриваются его виды (правовой нигилизм, правовой фетишизм, правовой инфантилизм). Авторы выделяют группы факторов, способствующих профессиональной деформации сотрудников правоохранительных органов (факторы, обусловленные спецификой правоохранительной системы, факторы личностного свойства и социально-психологического характера). Ключевые слова: сознание, правовое сознание, деформация, деформация правового сознания, деформация правового сознания сотрудников правоохранительных органов, правовой нигилизм, правовой фетишизм, правовой инфантилизм, факторы, способствующие деформации правового сознания.

Сознание есть восприятие целостной картины мира и осмысление в ней места самого человека. Именно сознание обеспечивает приспособление к окружающей среде посредством создания определенной ментальной программы действий. Включение в эту программу существующих в обществе социальных регуляторов общественных отношений позволяет им влиять на формирование внутренних убеждений, ценностной ориентации личности. Точное разграничение сознания на правовое, политическое, нравственное, религиозное имеет право на существование в научных сферах, однако сложно представляется его воплощение в реальной действительности. Наибо-

170

The article is devoted to the question of deformation of legal awareness, its kinds (legal nihilizm, legal fetishism, legal infantilism) are examined. Authors carry out the groups of factors, assisting professional deformation of officers of law enforcement agencies (factors caused by the specific of the law-enforcement system, factors of personality property, factors of socially-psychological character). Keywords: consciousness, legal awareness, deformation, deformation of legal awareness, deformation of legal awareness of officers of law enforcement agencies, legal nihilizm, legal fetishism, legal infantilism, factors assisting deformations of legal awareness.

лее наглядно это можно продемонстрировать на примере правового сознания, которое весьма затруднительно определить без обращения к реальной жизни общества, морали, религии, нравственности, экономическим, политическим, социальным и иным процессам. В юридической науке под правосознанием понимается особая категория, которая, очерчивая сферу общественного, группового и индивидуального сознания, отражает правозначимые явления и обусловлена авторитетными для права ценностями и представлением должного правопорядка [1, с. 468]. Правосознание личности не является неизменной категорией, поскольку под влияни-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ем профессиональной деятельности происходят преобразовательные изменения в ее структуре, которые, с одной стороны, влияют на развитие качеств, способствующих успешной профессиональной реализации, с другой стороны, могут привести к деструктивным изменениям в правовом сознании личности. Происходящие явления можно обозначить как деформацию правового сознания. С точки зрения И. А. Ильина, «…уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием; возникает неправое право, которое, однако, именуется “правом” и выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в нее» [3, с. 186]. Таким образом, под деформацией правового сознания следует понимать изменение формы его структуры, искажение сущности правовой идеологии и правовой психологии, происходящей под внешним и внутренним воздействием. Изучение рассматриваемой категории началось в конце XIX – начале XX века представителями позитивистской, психологической и социологической школ права: П. И. Новгородцевым, И. А. Ильиным, Л. И. Петражицким и другими. Так, по мнению П. И. Новгородцева, изменение оценочных убеждений и установок в системе политических и правовых отношений свидетельствует о кризисе правосознания, который наступает в связи с кризисом идеи правового государства [7, c. 20]. Интересна точка зрения на эту проблему И. А. Ильина, считающего, что деформацию правового сознания вызывают дефекты аксиом правосознания. Аксиомами выступают законы духовного достоинства, автономии, определяющий способность человека к духовной самодисциплине, закон взаимного признания, заключающийся в обязанности человека уважать и доверять окружающим. Причем лица с деформированным правовым сознанием «не признают право лишь отчасти, из наивно корыстных побуждений, другие отрицают право принципиально, по сознательному или инстинктивному идеализму, избегающему жизненных компромиссов» [4, c. 67]. В работах известного русского правоведа Л. И. Петражицкого отсутствует прямое указание на деформацию правового сознания,

однако он отмечает, что в условиях «неразумного», «злокачественного» позитивного права, возможно, распространение права, основанного не на идеях справедливости. Именно категория справедливости выступает регулятором отношений между позитивным и интуитивным правом, под последним правовед понимал правовое сознание [9, c. 507–508]. Следует отметить то, что в указанных работах учеными не только раскрывается понятие деформации правого сознания, но и называются отдельные причины, способствующие ей. В научный оборот понятие «профессиональная деформация» в 1921 году ввел П. А. Сорокин, положив в его основу принцип неразрывного единства сознания, личности и деятельности, согласно которому профессиональная деятельность, с одной стороны, развивает личность, с другой – накладывает на нее отпечаток. С момента построения в России социалистического государства и вплоть 80–90-х годов XX века в юридической науке господствовала марксистская идеология, согласно которой в развитом общественном социалистическом сознании деформация правового сознания исключена. Однако ряд исследователей, начиная с 70-х годов прошлого столетия, указывают в своих трудах на возможность отдельных дефектов в индивидуальном сознании. Так, Е. А. Лукашева, характеризуя правосознание индивида, отмечает, что «оно может быть ущербным, ограниченным, отстающим от общего уровня развития общественного сознания, содержащим порочные установки и дефектные оценки правовых явлений» [5, c. 295]. В конце XX века тема правового сознания, в особенности его деформация, стала объектом пристального исследования таких ученых, как В. Н. Кудрявцева, B. C. Нерсесянца, Н. Л. Граната и других. Проблему правового нигилизма как разновидность деформации правового сознания исследовали В. И. Туманов [15, c. 22], В. И. Гойман [2, c. 5]. Особенностью точки зрения последнего является то, что категория деформации правового сознания не связана ни с правовым нигилизмом, ни правовым идеализмом. По мнению А. Г. Сорокина, «деформация правосознания связана с качеством восприятия и воспроизведения, оперирования через структуру сознания правовыми понятиями у отдельно взятого индивида. Деформация зависит от состояния и “органики”, которой в данном случае выступает своего рода “матрица”, отражающая совокупность и взаимодействие ди-

Философия права, 2019, № 2 (89)

171

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ намического и статистического в области права. Это “матрица” состоит из воспринятых ранее индивидом определенных ценностей, преобразовывающих структурную основу его сознания» [11, c. 181]. Пристального внимания заслуживает точка зрения на деформацию правового сознания В. С. Медведева, считающего, что исследуемое правовое явление представляет комплекс своеобразных, взаимосвязанных изменений отдельных качеств и личности в целом, возникающих вследствие реализации правоохранительной деятельности; при этом на личностном уровне деформация представляет собой отклонение от определенного социального ориентира, профессионального требования [6, c. 15]. В данном контексте следует согласиться с умозаключением В. С. Медведева, понимая под деформацией комплекс внутренних и внешних изменений, оказывающих влияние не только на сознание человека в целом, но и на отдельные личностные характеристики. Деформация правового сознания в большей степени опасна при формировании ее у лиц, наделенных властными полномочиями, что неизменно отражается в их поведении, при осуществлении служебной деятельности, общении с гражданами. Среди данной категории лиц особого внимания, на наш взгляд, требуют представители правоохранительных органов за счет предоставления им государством более широких полномочий по применению отдельных мер государственного принуждения, физической силы, специальных средств и огнестрельного оружия. Так, профессиональная деформация правового сознания сотрудников правоохранительных органов представляет собой психологические изменения сознания, порождаемые осуществляемой профессиональной деятельностью и влияющие на качественное ее выполнение. Исследование данной проблематики является актуальным для всех, без исключения, правоохранительных органов российского государства. Убеждены, что решением данной проблемы необходимо заниматься не только на теоретическом, но и практическом уровнях. Таким образом, можно сформулировать вывод, что под деформацией правового сознания сотрудников правоохранительных органов понимаются отрицательные изменения психологических особенностей, ценностных установок, восприятия правовых явлений, проис-

172

ходящих под непосредственным влиянием особенностей службы, на которые воздействуют причины как объективного, так и субъективного характера. Проблема профессиональной деформации сотрудников силовых ведомств является актуальной на всех этапах развития отечественной государственности, что обусловлено в первую очередь высочайшим уровнем стресса при осуществлении оперативно-служебной профессиональной деятельности, физической, а в особенности психологической (эмоциональной) напряженностью, загруженностью, необходимостью принятия зачастую молниеносных управленческих решений. Последствия профессиональной деформации могут привести к различным негативным проявлениям: от профессиональной непригодности до нарушения закона в личных интересах и коррупционных проявлений. Необходимо отметить, что в теории права выделяют такие виды деформации профессионального правосознания, как правовой фетишизм, правовой инфантилизм, правовой нигилизм и некоторые иные. Однако такая форма деформации, как абсолютизация роли права и его институтов в общественной жизни (правовой фетишизм), среди сотрудников, как правило, отсутствует [6, c. 87]. Это связано с тем, что современное российское общество характеризуется низким уровнем правового сознания, правовой культуры и правового образования. Правовой инфантилизм, а также правовой нигилизм представляют собой наиболее распространенные формы профессиональной деформации правового сознания среди сотрудников правоохранительных органов. Причем если под первой дефиницией понимаем лишь небольшую степень искажения правового сознания, проявляющуюся в отсутствии, неразвитости правовых знаний, наличии пробелов в юридической сфере, то под правовым нигилизмом подразумевается стойкое неуважительное отношение к праву в целом, отдельным его отраслям, институтам, государственным органам. Опасность данных явлений состоит в том, что правовому инфантилизму в большинстве случаев подвержены молодые сотрудники, имеющие недостаточный для осуществления своих профессиональных обязанностей уровень юридических знаний и умений, а также завышенную самооценку. В большинстве случаев в дальнейшем правовой инфантилизм перерождается в нигилизм, что проявляется в

Философия права, 2019, № 2 (89)

виде игнорирования требований нормативных правовых актов. Следовательно, правовой нигилизм распространен намного больше среди сотрудников, чем правовой инфантилизм и правовой фетишизм. Стоит отметить, что процесс профессиональной деформации правового сознания сотрудников происходит под воздействием огромного спектра факторов. Так, на наш взгляд, наибольшее значение среди них имеет специфический контингент общения (то есть правонарушители, основная масса которых находятся на низком интеллектуальном уровне развития); разрешение однотипных задач в связи с узкой специализацией в течение всего срока службы, что формирует определенные профессиональные стереотипы, лежащие в основе специфического стиля общения и мышления. Другой причиной возникновения исследуемого правового явления является сама система управления, иерархии в правоохранительных органах, которая путем четкой, пошаговой регламентации деятельности формирует заранее продуманный вариант поведения (шаблон), которому нужно четко и безоговорочно следовать. Ярким примером детальной регламентации может служить различного рода инструкции, которые в огромном количестве распространены в правоохранительных органах. Кроме того, нельзя не указать на такие источники неблагоприятного воздействия на правовое сознание сотрудников правоохранительных служб, как близкие родственники и знакомые, негативно относящиеся к указанному виду деятельности; средства массовой информации, зачастую демонстрирующие негативное отношение к сотрудникам различных силовых министерств и ведомств, в результате чего складывается общественное мнение критического характера. Отрицательное влияние на правовое сознания сотрудника перечисленные факторы оказывают в силу пролонгированного (многократного) повторения. Не стоит забывать и о таких негативных факторах службы, как большая эмоциональная, психологическая и физическая загруженность сотрудников правоохранительных органов, а также минимизация положительных впечатлений. Именно вследствие этого у лиц с большим стажем службы зачастую формируется синдром профессионального выгорания. Таким образом, можно констатировать, что длительность работы в системе правоохранительных органов сопровождается накоплени-

ем психической напряженности, дезадаптацией и, как следствие, формированием профессиональной деформации. Предлагаем выделять следующие группы факторов, способствующих профессиональной деформации правового сознания. Факторы, обусловленные спецификой правоохранительной системы (не зависящие от личности, служебного коллектива): скрупулезная правовая регламентация деятельности, означающая необходимость неукоснительно руководствоваться заранее предписанными правилами (например, служебными инструкциями, приказами и так далее); чрезмерно повышенное внимание к правоохранительной деятельности со стороны самых различных институтов общества, когда достижения неочевидны, а недостатки и недочеты немедленно становятся достоянием общественности; перманентно изменяющийся характер функциональных обязанностей, склонность к их увеличению (подчас необоснованному), нестабильность, проявляющаяся в изменении условий деятельности; крайне затруднительная возможность решения ряда задач имеющимися средствами, недостаточное материальнотехническое и финансовое обеспечение; эмоциональная и физическая загруженность (недостаток сна, сверхурочная работа), вызванная ненормированным графиком работы, влияние маргинального окружения на сотрудника. К факторам личностного свойства относятся: решительность как способность самостоятельно принимать и реализовывать управленческие решения при заниженной самооценке, которая трансформируется в чрезмерную веру в безошибочность собственных решений, уверенность и непогрешимость в своих знаниях и оценках, тем самым ограничивается функция анализа и поиска в мыслительных операциях; высокие личностные ожидания (сотрудник много работает, но остается недовольным своими результатами, не оценен руководством); недостаточная профессиональная подготовка ведет к использованию неправильных методов в достижении результатов. Факторы социально-психологического характера (социально-психологический климат, стиль руководства в коллективе): авторитарность начальника и жесткий стиль руководства; негативный морально-психологический уровень коллектива (конфликтные отношения между сотрудниками, равнодушие, обособленность, недоверие); низкая общественная оцен-

Философия права, 2019, № 2 (89)

173

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ка, минимальная материальная и техническая обеспеченность деятельности сотрудников, что сказывается на эффективности выполнения служебных функций; отсутствие психологической защищенности личности в коллективе, а также слабая социальная защищенность сотрудников в целом. Процесс профессиональной деформации у сотрудников протекает неравномерно в силу различия в интенсивности влияния специфики их воздействия на развитие профессиональной деформации правового сознания в разных службах. Таким образом, целесообразно сделать вывод, что деформация правового сознания является результатом неоднозначного отношения сотрудника к соблюдению предписаний норм права в практической деятельности и обусловлена воздействием на правовое сознание морально-психологических, социальнопсихологических факторов, а также объективных процессов государственно-правового характера, происходящих в обществе. Профессиональная деформация правого сознания затрагивает все сферы жизнедеятельности сотрудника и проявляется в повышенной подверженности стрессу, утрате желания принимать самостоятельные решения, доминировании, шаблонности мышления, накоплении усталости, росте внутренней и внешней конфликтности, агрессивности, утрате самоконтроля и так далее. Внешние проявления профессиональной деформации правового сознания могут выражаться через различные состояния: от игнорирования проблем, в том числе путем применения вредных веществ (алкоголь, наркотики, иные сильнодействующие вещества), до пребывания в состоянии безысходности, отчаяния, неверия, влекущем различные вариации агрессии, и как крайняя степень – совершение противоправных деяний, в том числе преступлений. Безусловно, исследование причин и условий, способствующих искажению профессионального правового сознания сотрудников силовых ведомств, приводящих к его деформации, а, следовательно, влекущих негативные изменения в поведении и осуществлении сотрудниками своих повседневных служебных обязанностей, имеет первостепенное значение для борьбы с указанным явлением. Изучение видов кризисных состояний правосознания и детерминирующих их факторов способствует выработке способов и приемов преодоления профес-

174

сиональной деформации правового сознания либо мер, направленных на ее превенцию. Одним из способов преодоления и профилактики профессиональной деформации правового сознания сотрудников правоохранительных органов, безусловно, является правовое воспитание в духе уважения и ценности правовых регуляторов, которое должно быть организованным, систематическим, целенаправленным процессом, призванным сформировать позитивные правовые установки, внутреннюю мотивацию и привычку активного правомерного поведения и отрицательного отношения к нарушению норм права. Бесспорным спутником правового сознания и превентивным средством деформации правового сознания сотрудников правоохранительных органов выступает такое правовое явление, как правовая культура. Повышение уровня правовой культуры представляется возможным через усиление нравственных начал сотрудников силовых подразделений, ведь социально полезной становится профессиональная деятельность, основанная не только на предписаниях норм права, но и моральных, этических, нравственных социальных регуляторах. На сегодняшний день разработаны и действуют кодексы профессиональной этики большинства правоохранительных органов, однако ряд ведомств такового не имеют, а руководствуются типовым кодексом этики и служебного поведения государственных служащих [14]. В данном случае следует в кратчайшие сроки разработать и принять собственные кодексы профессиональной этики для соответствующей правовой регламентации сотрудников силовых подразделений с учетом их ведомственной принадлежности и специфики должностных регламентов. Параллельным шагом в указанном направлении должно стать ориентирование средств массовой информации на пропаганду положительного имиджа сотрудника силовых ведомств. Возможно создание и демонстрация видеороликов и документальных фильмов о ежедневной деятельности сотрудников различных правоохранительных органов. На законодательном уровне следует проработать возможность принятия единого нормативного правового акта, регламентирующего деятельность правоохранительных органов с целью унификации их правового статуса и, соответственно, социальных гарантий. Именно законодательно закрепленная гарантиро-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ванная защищенность в социальной и правовой сферах позволит сотрудникам правоохранительных органов прочувствовать на себе заботу государства, что, как следствие, послужит укреплению сформированных у них по-

ложительных правовых установок, ценностноправовых ориентиров и позволит избежать или максимально отсрочить проявление профессиональной деформации правового сознания.

Литература

Bibliography

1. Большой юридический словарь / под ред. А. Я. Сухарева, В. Е. Крутских. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2003. 2. Гойман В. И. Правовой нигилизм: пути преодоления // Советская юстиция. 1990. № 9. 3. Ильин И. А. Общее учение о праве и государстве. М., 2006. 4. Ильин И. А. О сущности правосознания. Собрание сочинений. М., 1994. Т. 4. 5. Лукашева Е. А. Социалистическое правосознание и законность. М., 1973. 6. Медведев В. С. Профессиональная деформация личности как проблема правоохранительных органов // Психопедагогика в правоохранительных органах. 1997. № 1. 7. Новгородцев П. И. Введение в философию права. Кризис современного правосознания. М., 1909. 8. Ожегова Г. А. О деформации правосознания сотрудников правоохранительных органов // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Право. 2009. № 2 (6). 9. Поляков А. В. Психологическое сопровождение сотрудников полиции // Ученые записки Санкт-Петербургского государственного института психологии и социальной работы. 2014. Вып. 2. Т. 22. 10. Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1909–1910. 11. Степаненкор Р. Ф. Общеправовая теория маргинальности: автореф. дис. …д-ра юрид. наук. Казань, 2015. 12. Сорокин А. Г. Проблема правосознания в современном российском обществе и пути его возрождения // Право и образование. 2004. № 2. 13. Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н. И. Матузова. М., 1997. 14. Туманов В. Н. О правовом нигилизме // Государство и право. 1989. № 10. 15. Типовой кодекс этики и служебного поведения государственных служащих Российской Федерации и муниципальных служащих // Официальные документы в образовании. 2011. № 36.

1. Large legal dictionary / under ed. A. Ya. Sukhareva, V. E. Krutskih. 2nd ed., revised and expanded. Moscow, 2003. 2. Goiman V. I. Legal nihilism: ways to overcome // Soviet justice. 1990. № 9. 3. Ilyin I. A. The general theory of law and state. Moscow, 2006. 4. Ilyin I. A. On the essence of justice. Collected works. Moscow, 1994. Vol. 4. 5. Lukasheva E. A. Socialist sense of justice and legality. Moscow, 1973. 6. Medvedev V. S. Professional deformation of personality as a problem of law enforcement agencies // Psychopedagogy in law enforcement bodies. 1997. № 1. 7. Novgorodtsev P. I. Introduction to the philosophy of law. The crisis of modern justice. Moscow, 1909. 8. Ozhegova G. A. On the deformation of legal consciousness of law enforcement officers // Bulletin of the Samara humanitarian Academy. Series: Right. 2009. № 2 (6). 9. Polyakov A.V. Psychological support of police officers // Scientific notes of the St. Petersburg state Institute of psychology and social work. 2014. Issue 2. Vol. 22. 10. Petrazhitsky L. I. The theory of law and the state in connection with the theory of morality. 2nd ed., revised and expanded. St. Petersburg, 1909–1910. 11. Stepanenkor R. F. The general legal theory of marginality: abstract of dis. …Doctor of Law. Kazan, 2015. 12. Sorokin A. G. The problem of legal consciousness in modern Russian society and the ways of its revival // Law and education. 2004. № 2. 13. Theory of state and law: course of lectures / under ed. N. I. Matuzov. Moscow, 1997. 14. Tumanov V. N. On legal nihilism // State and law. 1989. № 10. 15. The model code of ethics and official conduct of civil servants of the Russian Federation and municipal employees // Official documents in education. 2011. № 36.

Философия права, 2019, № 2 (89)

175

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 67.0

Ïðóäíèêîâà Ëàðèñà Áîðèñîâíà Prudnikova Larisa Borisovna старший преподаватель кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Senior Lecturer of the Department of the General Legal Disciplines of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Áóøóåâ Èãîðü Âåíàëüåâè÷ Bushuev Igor Venalyevich начальник кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Head of the Department of the General Legal Disciplines of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

Ïîëóíèíà Åëåíà Íèêîëàåâíà Polunina Elena Nikolaevna заместитель начальника кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Deputy Head of the General Legal Disciplines Department of the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

ÑÎÖÈÀËÜÍÀß ÑÏÐÀÂÅÄËÈÂÎÑÒÜ È ÏÐÀÂÎ Â ÅÄÈÍÑÒÂÅ È ÀÍÒÀÃÎÍÈÇÌÅ The unity and antagonism of social justice and law Статья посвящена изучению смыслового содержания, взаимосвязи и антогонизма социальной справедливости и права. Социальная справедливость и справедливость рассматриваются авторами как частное и общее, в том числе сквозь призму возможностей права по их обеспечению и гарантированию. Право анализируется с позиций справедливости и наказания по отношению к человеку. Формулируется вывод о том, что в праве справедливость трансформируется в разумность, соразмерность, обоснованность, адекватность и пропорциональность законодательного регулирования. Ключевые слова: право, социальная справедливость, наказание, принцип права, правовая культура, гражданское общество, закон, правоприменение.

Современные социологические опросы как государственных (Институт социологии РАН), так и негосударственных (Левада-Центр, признанный иностранным агентов в РФ) аналитических центров показывают, как качественно меняются представления граждан о ценно-

176

The article is devoted to study the semantic content, interrelation and antagonism of social justice and law. Social justice and justice are considered as private and general, including through the prism of the possibilities of the right to ensure and guarantee it. Law is analyzed from the standpoint of justice, including punishment for a person. The conclusion is formulated that in law, justice is transformed into rationality, proportionality, validity, adequacy and proportionality of legislative regulation. Keywords: law, social justice, punishment, principle of law, legal culture, civil society, act, law implementation.

стях, на которых должно быть основано развитие России. Базу этих ценностей по-прежнему составляет социальная справедливость, запрос на которую вырос с 47 до 59 % [1]. Даже для обывателя, не имеющего представления о юриспруденции, это означает равенство воз-

Философия права, 2019, № 2 (89)

можностей для самореализации, равенство всех перед законом. Данный тезис – лишь малая часть того информационного ресурса, который доказывает актуальность научного исследования содержания, соотношения, взаимосвязи и взаимозависимости таких категорий, как «социальная справедливость» и «право», предопределяется тем, что их понимание практически любым индивидом вне зависимости от наличия или отсутствия у него правовых знаний и подготовки, означает «то, как должно быть». Неразрывная связь этих явлений позволяет участнику отношений, в том числе правоотношений, проанализировать и сравнить возможности и фактическую реализацию доступных ему прав. Важность доктринального интереса к этому вопросу подчеркивается тем, что бесконфликтное и эффективное взаимодействие права и социальной справедливости позволяет достичь устойчивого компромисса между государством и человеком, властью и свободой личности. В то же время для права всегда представляют определенную сложность понятия, имеющие явно выраженную оценочную окраску, которым и является «социальная справедливость». Современная правовая наука практически единодушно апеллирует к тезису о том, что «оперирование оценочными понятиями представляет определенную сложность для юридической деятельности, поскольку обращает к совести, поиску границ “справедливого” и “несправедливого”» [2, с. 3]. Как видим, проблема формализации понятия «социальная справедливость» в контексте права сложна и, наверное, не может состояться, так как множество этических, культурных, социологических, историко-политических, экономических и им подобных аспектов будут утрачены. Кроме того, оба указанных явления: и право, и справедливость – изменчивы под влиянием естественных процессов общественной эволюции. Сказанное актуализирует еще один аспект данной проблематики – определение содержания представлений о социальной справедливости с учетом имеющегося уровня правовой культуры и развитости гражданского общества, правосознания, качества законотворчества и правоприменения, декларирования социального статуса государства и реальной реализации прав человека, что неизбежно приводит к вопросу о том, какова реальная государствен-

ная политика и ее повестка дня в вопросах повышения эффективности реализации конституционно декларированных основ социальной справедливости. Собственно, что и демонстрируют приведенные ранее в тексте социологические данные, которые очевидным образом показывают, как справедливость затрагивает отношения между субъектами с точки зрения оценки современных правовых институтов сквозь призму правил морали, нравственности, этики. Тем более, что у россиян есть все возможности сравнить, насколько полно и точно идеология социальной справедливости закреплена и гарантирована нормами конституций различных государств. Таким образом, краткий анализ смыслового наполнения социальной справедливости явно демонстрирует прямую зависимость его от права и тот факт, что эту проблему можно обозначить как единство и противоречие права и справедливости и необходимо подробно изучить вопрос о связующих звеньях между этими явлениями, а также противоречиях, в которые они могут вступать. Полученное представление о двуединстве права и справедливости неизбежно приводит к необходимости познания их единства и антогонизма в контексте социальной действительности, где важными элементами выступают человеческое сознание (в частности, его разновидность – правосознание), набор государственных институтов, нацеленность на построение гражданского общества и правового государства. По факту это то, что формирует суть правоотношения. Именно в рамках правоотношений происходит осознание справедливости или несправедливости явлений, событий, действий. Следствием такого осмысления социальной справедливости сквозь призму права становится вывод о том, что на данный феномен право не способно оказывать свое всеохватывающее воздействие и относит его, скорее, к категориям морали и нравственности, что и делает справедливость именно социальной. При этом важно понимать, что нельзя рассматривать на социальную справедливость только в данном аспекте, и тем более в отрыве от правовой составляющей, которая своим специфическим инструментарием способна ее обеспечить, сделать реальной. В то же время следует признать, что по сей день в теории права не сложилось сколько-нибудь единого

Философия права, 2019, № 2 (89)

177

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ научного подхода к справедливости как правовой категории, как нет и ее дефиниции, что усложняет процесс познания связи и соотношения справедливости и права. Так, в доктрине социальная справедливость определяется посредством признания преимуществ общечеловеческих ценностей по сравнению с отдельно взятыми социальными благами в различных отраслях жизнедеятельности (религия, управление, семья и т. п.). Установление такого приоритета возможно только при условии реального построения гражданского общества, которое и будет использовать социальную справедливость как нравственное мерило общественных отношений, так как нормативно закрепленное определение справедливости невозможно [3]. Иной подход к социальной справедливости позволяет соотнести его с понятием «справедливость» как частное и общее, что трансформируется в разновидность общественного сознания, в котором каждому члену социума гарантированы наилучшие условия существования при объективных различиях в жизненных обстоятельствах. Это, конечно же, не означает всеобщего благоденствия, а, наоборот, каждый получает заслуженное за свое участие в развитии общества в целом. В данном случае несколько иной смысл приобретает советский лозунг «от каждого по способностям, каждому по труду». Приведенные теоретические конструкции относительно социальной справедливости показывают лишь малую часть массива предлагаемых дефиниций, что формирует уверенность в многоаспектности этого явления и объективной сложности сведения различных подходов в единое понятие. Отсутствие единства в смысловом наполнении терминов наблюдается и в неспециализированных источниках, таких как толковые словари. Приводимые в них дефиниции раскрывают понятие справедливости через рассредоточение добра и зла, реализацию истины, «соразмерность деяния и воздаяния, заслуженного поведения и поощрения за него», беспристрастность и честность [4, с. 934]. Обращает на себя внимание в контексте темы определение справедливости В. И. Даля: «правда, правосудие» [5, с. 617]. Представляется, что это определение отражает наиболее отчетливую связь справедливости с правом. Отметим, что существенное влияние на формирование представлений конкретного

178

человека о сути и содержании справедливости оказывают оценки со стороны других людей, тем самым порождая фактически феномен правоотношения, уже в границах которого тесно и в конкретных формах взаимодействует государство и человек, различные социальные группы, общество в целом. Можно утверждать, что, вероятно, весь объем правоотношений, в которые вступают субъекты права, оценивается ими сквозь призму справедливости и правомочности. Именно право позволяет рационально подходить к справедливости. Интересным в контексте исследования представляется сугубо правовой взгляд на справедливость в исследовании ее применительно к выполняемым функциям, таким как индивидуально-поднормативное регулирование, ограничительная функция, функция дифференциации и индивидуализации правового регулирования, координирующая функция, функция установления связи между нормами права, правилами морали и нравственности. Таким образом, исследование теоретических взглядов, концепций, воззрений и других научных конструкций позволяет сформулировать дефиницию справедливости как постоянно развивающуюся систему этических представлений конкретного человека и общества в целом о государственном регулировании отношений на основе понимания «надлежащего, должного, соответствующего, непреложного», содержательный базис права, обеспечивающий максимально эффективное осуществление прав и возможностей с учетом уровня развития правовой системы, политического строя, устойчивости морали, развитости экономики, уровня культуры. Яркой демонстрацией в познании сути и сущности справедливости может выступать правовой постулат о том, что право одного человека заканчивается там, где начинается право другого. Данное утверждение наводит на мысль о справедливости высказывания Цицерона о двух первоначалах справедливости: никому не вредить и приносить пользу обществу. Именно поэтому закономерно закрепление принципов на конституционном уровне, как наивысшем с точки зрения юридической силы. В то же время это соотносимо с иерархической структурой ценностей. Таким путем в доктрине предлагается конвертировать конституционные положения норм в ценности пра-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ва, чем и устанавливать реальное социальное предназначение той или иной нормы [6]. Такой телеологический подход в толковании и применяет Конституционный Суд РФ, устанавливая смысл определенной нормы российского права. Полнота правового регулирования требует развития и конкретизации основных начал (принципов) в соответствующих нормативных правовых актах, регулирующих определенные группы общественных отношений. Так, например, принцип справедливости является одним из основных начал уголовного и гражданского законодательства и закреплен в общих нормах соответствующих кодексов (УК РФ, ГК РФ). Однако фиксация принципа справедливости в виде конкретной нормы не является обязательной для всех без исключения органических законов РФ. В некоторых нормативных правовых актах категория справедливости даже не упоминается, но это не является поводом к ее исключению из регулируемых отношений и разрешению соответствующих споров. Приведенное показывает, что нормативное, формализованное закрепление категории «справедливость» может иметь и прямое, и косвенное выражение. Это не умаляет таких его свойств, как системность (охват законотворческой и правоприменительной сфер деятельности), всеобщность, универсальность, применимость ко всем субъектам и правоотношениям вне зависимости от конкретной формы закрепления в нормативном акте. Сам факт нравственного начала нормативного правового акта объективирует такое явление социальной действительности, как «правовая справедливость», которая образует своеобразную нормативную границу. Справедливость как принципиальное начало неминуемо воздействует на практическую сферу приложения профессиональных знаний и навыков юриста. Влияя на процесс формирования сознания, в частности, правосознания, присущего юристам, именно начало справедливости формирует стереотипы в их профессиональной деятельности, оценках правоприменения и правореализации, профессиональных приемах и способах. В частности, представители адвокатского и судейского сообществ часто сталкиваются с проблемой принятия справедливого с точки зрения и закона, и мо-

рали решения в таких жизненных ситуациях, когда на одной чаше весов закон, а на другой – судьба человека. Следовательно, юрист должен умело проецировать на свою работу моральные и нравственные устои, принятые в обществе, объективно допуская возможность ошибок в толковании, пробелов и противоречий в законах, субъективизма правоприменителя, стереотипизации поведения и профессиональной деформации в юридическом сообществе, которых можно избежать, если исходить из нравственных начал закона и правосознания. Иначе говоря, справедливость представляет собой некий общественный идеал, заложенный в правовых принципах. Учитывая такой подход к справедливости, необходимо предъявлять завышенные требования к писаным законам, которые должны быть свободны от смысловых и логических ошибок и противоречий. Соответственно, и правоприменитель независимо от факта наличия или отсутствия требуемой для регулирования отношения нормы должен руководствоваться духом закона, основанного на справедливости. Причем работа над качеством законов должна идти не только по пути повышения профессионализма и нравственных ориентиров законодателя, но и активного внедрения современных технологий интеллектуального анализа юридических текстов, в том числе блокчейна в правотворчестве и правоприменении. Другой аспект воплощения принципа справедливости в правоотношениях – это допущение в процессе реализации той или иной нормы усмотрения правоприменителя, а фактически зависимость от его собственных индивидуальных представлений о справедливости, правилах морали, нравственности и в итоге правовой справедливости. При этом следует учесть, что позитивное право нацелено на достаточно жесткое воздействие в форме регулирования в отношении различных общественных связей. Снова возникает проблема применения оценочного понятия в пределах вполне конкретных и формализованных отношений. Таким образом, формируется представление о принципе справедливости не только как о принципе права, закрепленном в его нормах, как отражении права в сознании субъекта, но и как принципе построения взаимоотношений

Философия права, 2019, № 2 (89)

179

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ между участниками правоотношений. При этом важно понимать, что формирование представлений о справедливости вообще зависит от возраста человека, жизненного опыта, приверженности традициям и обычаям, религии или отрицании ее постулатов, социальных и физиологических привычек. И эти представления в субъективных правах и обязанностях могут преломляться по-разному, например, в отношениях родителей и детей, супругов, партнеров по бизнесу и так далее. Еще один достаточно острый аспект принципа справедливости – наказание. Изучение этой стороны проявления принципа справедливости приводит к необходимости уяснения его объективных и субъективных свойств. Определенное представление о справедливости наказания дает понятие «цена преступности» [7]. С одной стороны, человек находится в зависимости от близкого ему окружения, собственных чувств, пристрастий, желаний, а значит, справедливость у каждого своя. В то же время человек – биосоциальное существо, где представление о справедливости должно иметь некие общие и универсальные для всех свойства, очертания и границы, хотя это и приобретает качества утопии. В этой связи возникает вопрос о способности человека как индивидуума, находящегося в условиях собственной зоны комфорта, которую ему обеспечивает семья, трудовой коллектив, друзья, соседи, увлечения, быть абсолютно объективным и справедливым к себе и своим близким, либо к человеку, чью судьбу он решает, например, в качестве присяжного заседателя. Может, это и есть признак определенной иллюзорности или утопичности справедливости по аналогии с «правовым государством». Промежуточный вывод о справедливости позволяет говорить о ней, как о многоаспектном общественном феномене, который может иметь правовую, социальную, нравственную форму воплощения в жизненных устоях и ценностных ориентирах личности, общества и государства. В роли принципиальной основы справедливость обладает свойствами системности (одновременное воздействие на правотворчество и правоприменение), всеобщности и универсальности (вытекает из естественных и неотчуждаемых прав), применимости ко всем субъектам и

180

правоотношениям, выполнения роли исходного начала в построении взаимодействия субъектов права, она носит смешанный (объективно-субъективный) характер. Анализ приведенных признаков справедливости сквозь призму современного этапа развития российского государства демонстрирует наступление переломного момента в восприятии справедливости как правового принципа, насущную необходимость повышения уровня и качества правосознания и правовой культуры, реального внедрения и развития эффективности институтов демократии. Именно поэтому все ценные в академическом плане научные изыскания в отношении принципа справедливости, применительно к российской правовой системе, важно и допустимо интегрировать в так называемую Концепцию правовой реформы в Российской Федерации для эффективного претворения в жизнь сформулированных в ней целевых установок и задач. Предметом научного поиска уже давно выступают вопросы соотношения равенства и личной свободы, социального и правового статуса государства, права и справедливости. Не является новой идея справедливости права или справедливости в праве, ее исследовали такие древнегреческие мыслители, как Сократ, Платон, Аристотель. Современная теория права также не оставляет данную проблематику без внимания, однако демонстрирует отсутствие единообразия и универсальности в толкованиях и представлениях. Так, например, авторитетное мнение профессора М. Н. Марченко основано на восприятии справедливости как внеправовой категории [8, с. 450]. В противоположную сторону направлены изыскания В. С. Нерсесянца, смысл которых сводится к тому, что справедливость – это суть и свойство права, только право и справедливо, по его мнению [9, с. 11]. Анализ такого восприятия права показывает его идеализацию и, как следствие, вытеснение справедливости как таковой, ее подмену правом. Но тогда закономерны вопросы о соотношении права и закона. Сравнительно-правовой анализ справедливости в значении ценностного ориентира и основного начала правового регулирования показывает наличие сущностных отличий. Обобщенный подход к справедливости позво-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ляет использовать ее в качестве нравственноморального критерия оценки практически любого социального явления и определения его места в признаваемой в обществе системе ценностных ориентаций. Более узкий подход к справедливости как принципу права значительно формализован, зависит от инструментов, используемых законодателем и правоприменителем, а значит, применяется не в системе ценностных устоев общества, а в его политико-правовой системе. Такое определение соотношения права и справедливости выявляет и различные их функции в каждом из приведенных качеств. Так, справедливость как мерило ценностей общества помогает легитимировать тот или иной социальный порядок, а в качестве принципа правого воздействия на общественные отношения формирует набор инструментов правового воздействия на отношения. Иначе говоря, справедливость в целом – ценность, справедливость в праве – регулятор. Сказанное, однако, не вызывает необходимости противопоставлять эти две ипостаси справедливости, а, наоборот, заставляет искать точки их взаимодействия. Определенная теоретическая противоположность подходов в решении вопросов сосуществования права и справедливости вызывает необходимость поиска точек соприкосновения в базовых положениях, из которых исходят теоретики права. Примером и своеобразным ориентиром может служить идея О. Э. Лейста о том, что право – это не весь мир, а только часть социальной реальности. Право как таковое не автономно и не самодостаточно, оно коренится в более масштабных явлениях и теориях – философии, эволюции, истории. Следовательно, оно не способно сосуществовать в отрыве от них, от их ключевых свойств и явлений, к которым следует относить и справедливость как отражение реалий в человеческих чувствах, эмоциях и оценках [10, с. 17–24]. Данная теория и подобные ей показывают целесообразность восприятия справедливости как комплексной категории, которая не только

связана с правом, но и является своеобразной правовой категорией, отраженной в соответствующих положениях нормативных правовых актов. Более того, справедливость по сути является предпосылкой формирования содержания нормы. Приведенная методика определения соотношения права и справедливости видится оправданной в случае выявления конкуренции правовых норм, а следовательно, тех ценностей, которые они призваны охранять и защищать. Думается, что именно критерий справедливости (в смысле ценности) позволит установить режим бесконфликтного сосуществования иных ценностей, утвержденных иными нормами, при этом конкуренция их будет нивелирована не путем установления приоритета и иерархии норм, а через разумный и оправданный баланс вступивших в конфликт ценностей. Иначе говоря, представляется не вполне оправданным давать научную оценку справедливости, не принимая во внимание ее дуализм, социальный и правовой характер. Справедливость – это и социальный индикатор, и правовой принцип. Резюмируя сказанное, можно с определенной долей уверенности утверждать, что соотношение справедливости и права проявляется в том, что каждая из исследуемых категорий имеет специфическое целеполагание: справедливость – мерило ценностей общества на определенном этапе его развития и инструмент их легитимации, справедливость как принцип права – относительно формализованный регулятор общественных отношений. И поскольку право не существует в отрыве от общества, следовательно, и справедливость находит специфическое выражение в правовых нормах, приобретающих в связи с этим четко обозначенный социальный смысл. При этом в праве справедливость трансформируется в разумность, соразмерность, обоснованность, адекватность и пропорциональность законодательного регулирования.

Литература

Bibliography

1. Среди россиян вырос запрос на социальную справедливость, благополучие и демократию. URL: https://www.pravmir.ru/sredi-rossiyan-

1. The demand for social justice, well-being and democracy has increased among Russians. URL: https://www.pravmir.ru/sredi-rossiyan-

Философия права, 2019, № 2 (89)

181

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ vyiros-zapros-na-sotsialnuyu-spravedlivost-blagopoluchie-i-demokratiyu-institut-sotsiologii-ran/. 2. Бреднева В. С. Справедливость как принцип права и основа юридической деятельности // Государственная власть и местное самоуправление. 2012. № 4. 3. Булгаков В. В. Концепция справедливости в праве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Тамбов, 2001. URL: http://www.dissercat.com/ content/kontseptsiya-spravedlivosti-v-prave. 4. Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М., 2008. 5. Даль В. И. Толковый словарь русского языка. М., 2007. 6. Пресняков М. В. Конституционный принцип справедливости: юридическая природа и нормативное содержание: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Саратов, 2009. URL: http:// www.dissercat.com/content/konstitutsionnyi-printsip-spravedlivosti-yuridicheskaya-priroda-i-normativnoe-soderzhanie. 7. Прудникова Л. Б., Полунина Е. Н. Экономика и цена преступности: содержание и соотношение понятий // Экономика и предпринимательство. 2018. № 1. 8. Теория государства и права / под ред. М. Н. Марченко. М., 2011. 9. Нерсесянц В. С. Философия права: учебник для вузов. М., 1997. 10. Лейст О. Э. Сущность права. Проблемы теории и философии права: учебное пособие. М., 2011.

182

vyiros-zapros-na-sotsialnuyu-spravedlivost-blagopoluchie-i-demokratiyu-institut-sotsiologii-ran/. 2. Bredneva V. S. Justice as the principle and basis of the legal activity // State power and local self-government. 2012. № 4. 3. Bulgakov V. V. The concept of justice in law: abstract of dis. … PhD in Law. Tambov, 2001. URL: http://www.dissercat.com/content/kontseptsiya-spravedlivosti-v-prave. 4. Explanatory dictionary of the Russian language / under ed. D. N. Ushakov. Moscow, 2008. 5. Dal V. I. Explanatory dictionary of the Russian language. Moscow, 2007. 6. Presnyakov M. V. Constitutional principle of justice: legal nature and normative content: abstract of dis. ... Doctor of Law. Saratov, 2009. URL: http:/ /www.dissercat.com/content/konstitutsionnyi-printsip-spravedlivosti-yuridicheskaya-priroda-i-normativnoe-soderzhanie. 7. Prudnikova L. B., Polunina E. N. Economy and the price of crime: the content and the ratio of concepts // Еconomy and entrepreneurship. 2018. № 1. 8. Theory of state and law / under the ed. of M. N. Marchenko. Moscow, 2011. 9. Nersesyants V. S. Philosophy of law: textbook for universities. Moscow, 1997. 10. Leist O. E. The essence of law. Problems of theory and philosophy of law: tutorial. Moscow, 2011.

Философия права, 2019, № 2 (89)

ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 67.0

Ðóññêèõ Âàëåðèé Âàëåðüåâè÷ Russkikh Valery Valeryevich доцент кафедры теории и истории государства и права Ростовского филиала Российской таможенной академии кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor of the Department of Theory and History of State and Law of the Rostov Branch of the Russian Customs Academy, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÑÏÐÀÂÅÄËÈÂÎÑÒÜ ÊÀÊ ÏÐÈÍÖÈÏ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÎÒÂÅÒÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ Justice as the principle of legal responsibility В статье исследуется справедливость как принцип юридической ответственности. Автором проанализированы основные точки зрения на содержание принципа справедливости юридической ответственности в отечественной науке, рассмотрено его соотношение с другими руководящими идеями ответственности.

The article deals the justice as the principle of legal responsibility. The article analyzes the basic conceptions of content of justice as the principle of legal responsibility, existing in national science. The question about the correlation of justice as the principle of legal responsibility and other principles of legal responsibility is considered.

Ключевые слова: юридическая ответственность, принципы юридической ответственности, справедливость юридической ответственности.

Keywords: legal responsibility, principles of legal responsibility, justice as the principle of legal responsibility.

Принципы юридической ответственности можно уподобить остову, каркасу всей конструкции ответственности. Они направляют действия как законодателя, так и правоприменителя при осуществлении юридической ответственности. Если рассматривать комплекс норм, регулирующих применение юридической ответственности, как своеобразную сердцевину права, то принципы ответственности в каком-то смысле есть квинтэссенция самого права. Парадоксальным является то обстоятельство, что в научном мире до сих пор нет единства относительно перечня руководящих идей ответственности. В то же время есть несколько принципов, выделяемых всеми, кто обращается к проблеме. Среди таких основополагающих положений ответственности можно назвать принцип справедливости. Принцип справедливости ответственности относится к числу так называемых принциповнорм, то есть он выражается в текстовой форме в официальных документах. Идея справедливой ответственности провозглашена в нескольких международных документах и российских нормативных правовых актах.

В актах, содержащих международные стандарты в области прав человека, о справедливости чаще всего говорится применительно к процедуре, порядку привлечения к ответственности. Так, в связи с разбирательством дела в суде упоминается принцип справедливости, который упоминается в ст. 10 Всеобщей декларации прав человека 1948 года, ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 года, ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года. Закрепляет принцип справедливости и Конвенция СНГ о правах и основных свободах человека 1995 года (ст. 6). В Уголовном кодексе Российской Федерации принцип справедливости формулируется в ст. 6: «Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, то есть соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного». Кроме того, справедливость утверждается как принцип наказания в ч. 1 ст. 60 Уголовного кодекса РФ: «Лицу,

Философия права, 2019, № 2 (89)

183

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ признанному виновным в совершении преступления, назначается справедливое наказание в пределах, предусмотренных соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса, и с учетом положений Общей части настоящего Кодекса». Наконец, восстановление социальной справедливости объявляется в УК РФ одной из целей наказания. Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации упоминает о справедливости в ч. 2 ст. 6. Статья 297 УПК определяет требования к приговору суда, в числе которых обозначена и справедливость: «Приговор суда должен быть законным, обоснованным и справедливым». Также о «справедливом приговоре» в УПК РФ ведется речь в ч. 4 ст. 226.9 («Особенности судебного производства по уголовному делу, дознание по которому производилось в сокращенной форме»), ст. 389.9 («Предмет судебного разбирательства в апелляционном порядке»), ч. 4 ст. 389.28 («Апелляционные приговор, определение и постановление»). Интересно, что авторы Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации объединили принцип законности с принципом справедливости, очевидно, рассматривая их как неразрывное целое. В п. 3 ст. 6 Кодекса законность и справедливость при рассмотрении и разрешении административных дел объявляются одним из принципов административного судопроизводства, содержание этого обобщенного принципа расшифровывается в ст. 9. Стоит отметить, что и в отечественной науке принцип законности и справедливости иногда объединяют, полагая, что законное справедливо, а справедливое законно [1, с. 10]. Такая традиция восходит еще к Аристотелю, который говорил: «Все установленное законом в известном смысле справедливо, ибо все, что положено законодателем, законно, и каждое отдельное его постановление мы называем справедливым» [2, с. 89–114]. Гражданский кодекс Российской Федерации упоминает о принципе справедливости как ориентире для судьи в ст. 308.3 («суд по требованию кредитора вправе присудить в его пользу денежную сумму на случай неисполнения указанного судебного акта в размере, определяемом судом на основе принципов справедливости, соразмерности и недопустимости извлечения выгоды из незаконного или

184

недобросовестного поведения»); в п. 5 ст. 393 («размер подлежащих возмещению убытков определяется судом с учетом всех обстоятельств дела, исходя из принципов справедливости и соразмерности ответственности допущенному нарушению обязательства»). В научном мире нет единства относительно содержания принципа справедливости ответственности и его соотношения с другими основополагающими идеями юридической ответственности. Разумеется, это связано, прежде всего, с невозможностью раз и навсегда описать, перечислить исчерпывающим образом признаки такой сложной идеи, как справедливость. Мыслители Древней Греции обращали внимание на субъективность понимания справедливости из-за различных устремлений людей. «Как и любое моральное требование, – отмечает А. И. Бойко, – справедливость отличается подвижностью своего содержания» [3, с. 494]. Как представляется, окончательное объяснение смысла идеи справедливости никогда не будет найдено, поскольку невозможно полностью уйти от влияния условий жизни на оценку справедливости ответственности. В вопросе связи права и справедливости среди ученых также нет единства. Ю. И. Бытко отмечает: «Одни исследователи отождествляют справедливость с правом, другие, подчеркивая их взаимосвязь, по-разному определяют их субординационность: у одних право признается явлением, производным от справедливости, порожденным ею, у других, наоборот, справедливость рассматривается как порождение права» [4, с. 14]. Гегель считал возмездие «абсолютной необходимостью» [5, с. 367], Кант считал несправедливость самым большим злом [6, с. 201], П. М. Морхат пришел к выводу о «вечности» категории «справедливость» в праве – высшей, по мнению ученого, правовой ценности [7, с. 15–26]. Справедливость – самый, пожалуй, «эластичный» и «емкий» принцип ответственности. Выбрав определенный угол зрения на этот принцип, можно «упаковать» в него и принцип равноправия граждан (разве это не справедливо?), и законность (выполнение требований закона как гарантия вынесения честного решения по делу), и неотвратимость ответственности, и принцип вины, и принцип гуманизма – вообще все принципы могут уместить-

Философия права, 2019, № 2 (89)

ся внутри этого «мегапринципа». Такая позиция в науке довольно подробно распространена. Многие исследователи проблем уголовного права (А. В. Наумов, А. А. Мамедов, А. В. Бриллиантов, Н. И. Крюкова, С. Н. Сабанин, С. Г. Келина и другие) сходятся во мнении, что принцип справедливости вбирает в себя, аккумулирует другие принципы уголовного права. Некоторые авторы, признавая «сверхэластичность» принципа справедливости, отмечают, что он вмещает не все принципы ответственности. Так, например, Б. В. Здравомыслов выявил координацию принципа справедливости с принципом равенства всех перед законом [8, с. 19]. Однако, как представляется, в целях определения четких параметров принципа справедливости для правоприменителя разумнее рассматривать его в более узком смысле: как требование соразмерности правонарушения и наказания (взыскания), требование индивидуализации ответственности (то есть учета всех обстоятельств дела при вынесении решения, максимальное «приближение» решения к личности правонарушителя и ситуации правонарушения). В таком ключе рассматривает принцип справедливости (применительно к уголовной ответственности), например, А. Н. Игнатов, полагающий, что «справедливость выражается в соразмерности наказания совершенному деянию и в соответствии наказания личности осужденного, включающей все его отрицательные и положительные свойства и качества, с тем, чтобы посредством этого наказания можно было достичь его исправления» [9, с. 12]. Рассматривают принцип соразмерности как один из элементов юридической справедливости В. П. Сергейко [10, с. 148], С. С. Алексеев [11, с. 108]. Иногда справедливость сводится только к соразмерности [12, с. 55], которая предполагает эквивалентность причиненного правонарушителем вреда и вреда, который причиняется самому правонарушителю. Стоит обратить внимание, что соразмерность все же не сводится к абсолютному равенству. В русском языке «соразмерный» означает «соответствующий какой-нибудь мере, соответственный чему-нибудь; правильный в соотношении своих размеров, частей, в своем строении, пропорциональный» [13, с. 747]. Пропорциональность не означает требование

строгой идентичности, полного тождества, зеркального отражения. Речь идет лишь о приближенной мере, примерно соответствующей причиненному правонарушителем вреду. В большинстве случаев невозможно назначить «зеркальное» наказание. Исключение можно сделать, пожалуй, для гражданско-правовой ответственности, признающей принцип полного возмещения вреда (ст. 1064 Гражданского кодекса Российской Федерации). Следует, очевидно, признать, что абсолютное соответствие между причиненным ущербом и наказанием недостижимо. Мы не сможем никогда воссоздать с идеальной строгостью все элементы наступившего вреда, включая особенности переживаний конкретного индивида. С тех пор, как человечество ушло от прямолинейного понимания эквивалентности ущерба и наказания (принципа талиона), система установления равновесия между характером и размером причиненного правонарушением вреда и формой реакции государства доведена почти до совершенства. В гражданско-правовой ответственности предполагается возмещение имущественного вреда в денежной форме – в одинаковом стоимостном выражении; для уголовной, административной и дисциплинарной ответственности государство изобрело «всеобщий заменитель», «всеобщий эквивалент», которым пользуется для примерной оценки «стоимости» вреда. В уголовной ответственности таким всеобщим эквивалентом можно считать лишение свободы на определенный срок, в административной – административный штраф. Не все авторы одинаково понимают соразмерность ответственности. Так, П. В. Нудненко полагает, что «принцип справедливости применительно к административной ответственности получает воплощение в таких критериях, как необходимость, соразмерность и пропорциональность» [14, с. 106]. На наш взгляд, речь здесь идет о другой грани справедливости – индивидуализации ответственности и принципе законности. Индивидуализация ответственности означает необходимость принятия во внимание правоприменителем всех обстоятельств дела, в том числе и тех, что напрямую не связаны с обстоятельствами правонарушения, но должны быть учтены. Индивидуализация ответственности, по мнению Н. С. Малеина, предпо-

Философия права, 2019, № 2 (89)

185

ÏÐÎÁËÅÌÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÀÊÑÈÎËÎÃÈÈ лагает «учет степени общественной опасности правонарушения, личности преступника, а также обстоятельств, выходящих за рамки состава преступления» [15, с. 56]. Конституционный Суд Российской Федерации в Постановлении от 30 июля 2001 года № 13-П «По делу о проверке конституционности положений подпункта 7 пункта 1 статьи 7, пункта 1 статьи 77 и пункта 1 статьи 81 Федерального закона “Об исполнительном производстве”» указал, что размер административной ответственности определяется с соблюдением вытекающих из Конституции РФ принципов справедливости наказания, его индивидуализации и дифференцированности. Следует ли из этого, что принцип индивидуализации – самостоятельный принцип? Скорее, Конституционный Суд конкретизировал содержание принципа справедливости. Справедливость юридической ответственности – это принцип, адресованный и законодателю, и правоприменителю. Н. Ф. Кузнецова отмечает в отношении уголовной ответственности, что принцип справедливости здесь «имеет два аспекта: справедливость уголовного закона и справедливость наказания, назначаемого судом за преступление» [16, с. 23]. Первый рубеж справедливой ответственности – это законодатель. И. В. Чечельницкий отмечает, что «законотворчество играет первостепенную роль в формировании справедливого права, потому что именно в процессе законотворчества нравственная категория справедливости получает юридическое закрепление и обрета-

ет свойство нормативности» [17, с. 275]. Законодатель должен формулировать нормы материального и процессуального права таким образом, чтобы население воспринимало их разумными, правильными, обоснованными. Юридическая справедливость должна совпадать с нравственными требованиями. В то же время судья также может в значительной мере повлиять на справедливость итогового решения по делу (уголовному, гражданскому, административному). Большинство норм Уголовного кодекса РФ и Кодекса РФ об административных правонарушениях, предусматривающих наказание за конкретные правонарушения, снабжены, во-первых, альтернативными санкциями, дающими возможность правоприменителю выбрать вид наказания с учетом всех обстоятельств дела; во-вторых, как правило, эти санкции еще и относительно-определенные, то есть закрепляют нижний и верхний предел наказания. Таким образом, судья, разумеется, не свободен полностью в определении вида и меры ответственности, но пространство для его усмотрения подчас весьма велико. Он может почти с ювелирной точностью назначить наказание с учетом всех обстоятельств конкретного дела, сначала выбрав вид наказания, а потом и его размер, в пределах заданного законодателем диапазона. Можно предположить, учитывая двухкомпонентный состав принципа справедливости, что требования соразмерности обращены, скорее, к законодателю, а индивидуализации – к правоприменителю.

Литература

Bibliography

1. Цыбулевская О. И. Категория гуманизма в советском праве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 1983. 2. Кашников Б. Н. Концепция общей справедливости Аристотеля: опыт реконструкции // Этическая мысль. 2001. Вып. 2. 3. Бойко А. И. Система и структура уголовного права. Ростов н/Д, 2007. Т. 2. 4. Бытко Ю. И. Справедливость и право: лекция. Саратов, 2005. 5. Гегель Г. В. Политические произведения. М., 1978. 6. Кант И. Сочинения: в 6-ти томах. М., 1964. Т. 2. 7. Морхат П. М. Принципы права: нравст-

1. Sybulevskaiya O. I. Category of humanism in soviet law: dis. ... PhD in Law. Saratov, 1983. 2. Kashnikov B. N. Aristotle’s concept of general justice: the experience of reconstruction // Ethical thought. Moscow, 2001. Issue 2. 3. Boyko A. I. System and structure of criminal law. Rostov-on-Don, 2007. Vol. 2. 4. Bytko Yu. I. Justice and law: lecture. Saratov, 2005. 5. Hegel G. V. Political works. Moscow, 1978. 6. Kant I. Сompositions: in 6 volumes. Moscow, 1964. Vol. 2. 7. Morhat P. M. Principles of law: moral content // Citizen and law. 2007. № 10. 8. Zdravomyslov B. V. Concept, subject, tasks

186

Философия права, 2019, № 2 (89)

венное содержание // Гражданин и право. 2007. № 10. 8. Здравомыслов Б. В. Понятие, предмет, задачи и принципы уголовного права. М., 1996. 9. Уголовное право России: в 2-х т. / под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1999. Т. 1. 10. Сергейко П. Н. Законность, обоснованность и справедливость судебных актов. Краснодар, 1974. 11. Алексеев С. С. Проблемы теории права: курс лекций в 2-х томах. Свердловск, 1972. Т. I. 12. Шаргородский М. Д. Наказание, его цели и эффективность. Л., 1973. 13. Ожегов С. И. Словарь русского языка / под ред. Н. Ю. Шведовой. М., 1990. 14. Нудненко П. В. Принципы справедливости и равенства в сфере административной ответственности // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Экономика. Управление. Право. 2014. № 1-1. Т. 14. 15. Малеин Н. С. Неотвратимость и индивидуализация ответственности // Советское государство и право. 1982. № 11. 16. Курс уголовного права: в 5-ти т. / под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 2002. Т. 1. 17. Чечельницкий И. В. Принцип справедливости в законотворчестве // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2013. № 22.

and principles of criminal law. Moscow,1996. 9. Criminal law of Russia: in 2 volumes / under the ed. of A. N. Ignatov, Y. A. Krasikov. Moscow, 1999. Vol. 1. 10. Sergeiko P. N. Legality, validity and fairness of judicial acts. Krasnodar, 1974. 11. Alekseev S. S. Problems of the theory of law: course of lectures in 2 volumes. Sverdlovsk, 1972. Vol. 1. 12. Shargorodsky M. D. Punishment, its goals and effectiveness. Leningrad, 1973. 13. Ozhegov S. I. Dictionary of the Russian language / under the ed. of N. Y. Shvedova. Moscow, 1990. 14. Nudnenko P. V. Principles of justice and equality in administrative responsibility // News of Saratov University. New series. Series: Economy. Management. Law. 2014. № 1-1. Vol. 14. 15. Malein N. S. The inevitability of individualization and responsibility // Soviet state and law.1982. № 11. 16. Course of criminal law: in 5 volumes / under the ed. N. F. Kuznetsova, I. M. Tyagkova. Moscow, 2002. Vol. 1. 17. Chechelnitsky I. V. The principle of justice in law-making // Legal science and practice: Bulletin of Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2013. № 22.

Философия права, 2019, № 2 (89)

187

Правила для авторов и условия публикации статей 1. Редакцией принимаются рукописи научных статей, оформленные строго в соответствии с требованиями журнала. 2. Объем научной статьи должен составлять от 10 до 15 страниц (включая схемы, таблицы, рисунки), объем научных обзоров, отзывов и рецензий на уже опубликованные издания – от 2 до 4 страниц. 3. Материалы представляются в редакцию: на электронном оптическом носителе (или по электронной почте), выполненные в текстовом редакторе Microsoft Word (шрифт – Times New Roman, размер шрифта – 14, межстрочный интервал – 1,5, левое поле – 3 см, сверху и снизу – 2 см, справа – 1 см). Название файла – фамилия и инициалы автора. – на бумажном носителе (на стандартных листах белой бумаги формата А4 с одной стороны). Распечатанный текст должен полностью соответствовать электронному варианту статьи. 4. К научной статье прилагается следующая информация на русском и английском языках: название статьи, аннотация (3–4 предложения), ключевые слова (6–10 слов или словосочетаний), контактная информация, сведения об авторе (авторах) (должность, место работы, ученая степень, ученое звание), список использованной литературы, оформленный в соответствии с ГОСТом Р 7.0.5– 2008, который размещается в конце статьи. В тексте указание на источник оформляется в квадратных скобках, где приводится номер источника из библиографического списка, после запятой – цитируемая страница. 5. Таблицы и рисунки нумеруются в порядке упоминания их в тексте статьи, каждая таблица и рисунок должны иметь свой заголовок. 6. Используемые в тексте сокращения должны быть расшифрованы, за исключением общеупотребительных (названия мер, физических, химических и математических величин и терминов). 7. Ответственность за точность цитат, фамилий и имен, цифровых данных, дат несет автор. 8. Вместе со статьей в редакцию журнала представляется заявка на публикацию (размещена на официальном сайте ФГКОУ ВО РЮИ МВД России). 9. Внешняя рецензия предоставляется в редакцию автором научной статьи, не имеющим ученой степени. Соискатели, адъюнкты, аспиранты предоставляют отзыв научного руководителя. Подпись рецензента заверяется печатью организации, в которой он работает. Рецензент должен иметь ученую степень доктора либо кандидата наук в соответствующей научной области. 10. Рукопись статьи публикуется на основании экспертного заключения, составленного редакционной коллегией журнала. 11. Рецензированию подлежат все рукописи научных статей, поступающие в редакцию журнала. 12. Статья, поступившая в редакцию журнала после доработки, рассматривается в порядке общей очередности. 13. Не подлежат обязательному рецензированию обзоры и рецензии на уже опубликованные издания. 14. Редакция оставляет за собой право в случае необходимости осуществлять техническое и художественное редактирование представленных материалов. 15. Плата за публикацию статей с авторов не взимается. 16. Материалы публикуются на безгонорарной основе. 17. Статьи, не принятые к изданию, авторам не возвращаются. Уважаемые авторы, в случае невыполнения вышеперечисленных условий статья опубликована не будет!

188

Философия права, 2019, № 2 (89)