Под часами. № 13. 2014. Кн. 2

Citation preview

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ АЛЬМАНАХ СМОЛЕНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ СОЮЗА РОССИЙСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

ПРОЗА СМОЛЯН ОЧЕРКИ, ЭССЕ ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ ГОСТИ НОМЕРА МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ ФАНТАСТИКА ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

ПОД

ЧАСАМИ

КРАЕВЕДЕНИЕ ПАССАЖ

№

13 · кн. 2 · 2014

1

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ББК 84(2) УДК Р2 П 44

Составитель – Владимир Макаренков

Тексты печатаются в авторской редакции

П 44

Под часами: альманах. Кн. 2 / Смоленское отделение Союза российских писателей. – Смоленск: Свиток, 2014. – 308 с. ISBN 978-5-906598-22-6

ББК 84(2)

ISBN 978-5-906598-22-6

2

© Смоленское отделение Союза российских писателей, 2014 © Оформление: Свиток, 2014 © А. Макаренков. Рисунки на обложке, 2014

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

В НОМЕРЕ

ПРОЗА СМОЛЯН

5 Геннадий ПАСТУХОВ. Авдеевич. Аромат малажины. Помоганцы (Рассказы). 15 Александр МАКАРЕНКОВ. Городской роман-с (Окончание, начало в № 11, № 12). 42 Зеан КАГАН. Подлинная история Л.: Каменный гость (Текст для радиотеатра). 51 Михаил ХЕЙСИН. Превратности любви (Дорожная история) 55 Андрей АГАФОНОВ. Баритон (Рассказ).

ОЧЕРКИ, ЭССЕ

82 Олег ЕРМАКОВ. Счастье Пржевальского (Очерк). 93 Александр ЛИТВИНОВ. Смерть Христа с медицинской точки зрения (Эссе).

ЖУРНАЛ 100 АЛЬМАНАХ «ЭХО» (г. Калининград) В СМОЛЕНСКЕ В ЖУРНАЛЕ

100 Евгенимя ГУСЕВА-РЫБНИКОВА. Янтарный Единорог (Рассказ).

104 Дмитрий ГРИГОРЬЕВ. Стена (Рассказ). 107 Олег ГЛУШКИН. Сирена (Рассказ).

ГОСТИ 110 Николай ЛУГИНОВ. Переправа (Повесть-притча). НОМЕРА 134 Валерий СДОБНЯКОВ. Колька (Повесть).

149 Галина КУДРЯВСКАЯ. Вечность встречи (Повесть). 182 Наталья ЕЛИЗАРОВА. Воспоминание. Мольберт в паутине. Не открывайте папе дверь. Цветут ли в раю хризантемы? (Рассказы). 195 Александр ЖЕЛЕЗЦОВ. Дорога (Повесть). 203 Владимир ГОРБАНЬ. Тюремный тариф премиум класса (Пьеса).

МОЛОДЫЕ 221 Евгений ЕРМОЛИН, Сергей ТОЛКАЧЁВ, Борис ЛУКИН. Разрешите представить (о творчестве Якова Сычикова). ПРОЗАИКИ

3

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

В НОМЕРЕ 223 Яков СЫЧИКОВ. Разрешите представиться (автобиография). Свободное время на личную смерть (повесть до востребования).

ФАНТАСТИКА 249 Игорь НАРУШАЕВ. [чувствуя маркетинг] (Фантастический рассказ). 253 Андрей ШАПЕЕВ. Житель треугольной земли (Фантастический рассказ).

ЛИТЕРАТУРО- 265 Ирина РОМАНОВА. Рассказ Олега Ермаков «Колокольня» как современная идиллия (Статья). ВЕДЕНИЕ 270 Борис ЛУКИН. Отрицание отрицания Николая Лугинова (Статья). Антология Победы (Информационное письмо).

КРАЕВЕДЕНИЕ 276 Зинаида ПАСТУХОВА. Главный архитектор послевоенной Смоленщины (Статья).

278 Михаил ИВАНОВ. Случай на станции Рославль (Очерк). 286 Алексей КОНДРАТЕНКО. «Готов умереть безымянным…» (Очерк). 292 Светлана ШИМКО. Школьному музею ДМШ №1 им. М.И. Глинки – 10 лет. (Статья).

ПАССАЖ 295 Сергей ЖБАНКОВ. Олимпийские будни Сочи. Две половинки. Химчистка. Пониженное либидо. О вреде курения. В двадцать лет. В последний путь. Роза. Все женщины одинаковые. Фен-шуй (Юмористические рассказы).

НАШИ 302 АВТОРЫ

4

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

Геннадий ПАСТУХОВ РАССКАЗЫ АВДЕЕВИЧ 1

– Куда?!! Куда, старый, мать-твою-черезоглобли!!! Куда на жеребка, гад придурочный! Стой! Стой, козлина!.. стой... Не побежал я к нему. На кой чёрт? Красавец золотистый уже хрипел, плюхая кровь из перерезанной шеи, бил копытами по воздуху и помирал-сдавался как обычный конь. Наконец его стройные ноги выпрямились и будто ещё больше удлинились. Дрожащими руками я вынул пачку «Астры», прикурил сигарету. Авдеевич вытирал о солому нож, который я ему, твари, сам отковал на свиней. Десятка полтора соседских хряков положил уже им. Теперь же, гад, с интересом смотрит Красавчику меж бедер – яичками жеребячьими ему угоститься хочется. Ну, курва, я ж тебя угощу. Авдеевич не пьян. Он уже года четыре как бутылку об угол хряснул. Тогда же и головой малость тронулся. Народ говорит – через коней. Но не факт. Я тогда «распахивал кумовы гряды» под Воркутой. В сентябре получил от родителей «дачку1», а в ней – письмо. Кроме прочего старик писал, что «с нашим Василем стало твориться что-то нехорошее. Ни с кем не заговаривает, днюет и ночует в конюшне. А позавчера новому племенному жеребцу заплел гриву в косицы». Что Авдеевич с моим отцом «припухают» от лошадей, знает каждый. Еще когда сопляком был, слушал их треп о том, какой самый выносливый в борозде, какого хоть сейчас в эскадрон, кого – на колбасу. Доколбасились, придурки. Если этот шеи перерезает, то мой, словно дитя, возится с жеребенком, которого недавно выкупил в колхозе. Нужен он был старому идиоту, как собаке кашель. Отговаривали, срамили, а ему – хоть хны... «Я, – говорит, – хочу перед смертью своим коньком утешиться. Хватит растить лишь бы чьих». Ну, вот теперь и тешится. На лугу с косой. А я сказал: на ублюдка Ворончиного пуп рвать не буду. Если уж так 1

Посылка (жарг.)

припекло, то надо было брать стригунка от Симки, а то эта тварь нагуляла неизвестно от кого. Не послушался. Ну, так пусть сам трясёт костями... Эх, докурю да пойду гонять Авдеевича: дурной он, конечно, дурной, однако и дури люди меру знают. Ничего, полечим. Жаль только Красавчика – хороший был жеребец, таким разве что Симкин Орлик станет – в отца удался. Остальные – тьфу, бэпэшки2. Прежде чем затоптать каблуком окурок, бросил взгляд на Авдеевича. Тот уже не хлопотал около жеребца – стоял в растерянности и смотрел на свою красную по локоть руку. Нож, такой же окровавленный, валялся возле сапога. Все ясно, болезнь отпустила. Только поздно она тебя отпустила, дорогой. Хотя, что я несу, – в самый раз... Когда я подошел, Авдеевич поднял свои мутные глаза (побожусь: ни черта ими не видел) и, захлебываясь икотой, выдавил: – Э-это-ик – я??. Что скажешь человеку, который только что пришёл в себя, словно родился заново? Я сказал: – Здорово, Авдеевич. Ты что поделываешь? В ответ тот зашёлся кашлем, а я дальше «погнал пургу»: – А ну-ка глянем, кто здесь копытами раскидался. О-о, Красавчик! Списали на мясо? Что-то рановато, мать его вьюн. Да ты, никак, на бойню перешел работать? Так чего на конюшне распластал, а не на ферме? Место же здесь неподходящее. Авдеевич не переставал икать. Слова, которые стремились вырваться, захлебывались в груди. Одни только глаза, круглые, бесцветные, смотрели на меня с болью и ужасом. Мне, жестокому, наглому, грубому парню под этим взглядом стало невыносимо паршиво... Давно я знал Авдеевича, не меньше трех десятков лет, поэтому понимал, что для этого старика собственными руками отнять жизнь 2

т.е., беспородные.

5

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН у своего гривастого любимца означает то же самое, что убить ребенка. Я отвёл Авдеевича к колонке и, пока он силился обмыть трясущиеся руки, сходил к Вакуликам, позвонил председателю колхоза. Валерий Петрович меня знает неплохо, поэтому и не пускает дальше конюшни. Только я плевать хотел на него с его придирками – мне и тут неплохо. А деньги... хватит и конюховских. У меня дети не пищат. О, кстати, не новость, что Петрович матерится не хуже работяг, но таких матов-небоскребов, которые он нагнул по телефону, даже я давно не слышал. Терпеливо выслушав их, я равнодушно проговорил: – И это все? Немного, однако, культурных слов у Вас, герр председатель. А теперь повторяю покорную просьбу: давай, сука, «газон» и пару придурков из гаража, иначе, ей-богу, накроется мясо. Будешь взимать с пана Шкаруды. Кстати, Шкаруда – настоящая фамилия Валерия Петровича. Официально он пишется как Шкароденов, но родители живут не в чужом свете, да и живы пока. Так что знаем. В ответ телефонная трубка тонко заверещала. Я осторожно положил ее, поблагодарил Ольгу Вакулиху и двинул назад на конюшню. Авдеевич сидел на осиновой колоде возле поильного корыта, стегал по воде лозовым прутиком и что-то бормотал про себя. Я обошёл его, прихватил изрядную охапку соломы невдалеке от скирды, принес к Красавчику. Неспешно набросал соломы вокруг туши, сходил к колонке отмыть от застывшей крови нож, приладился, и вот уже вскоре золотистая лошадиная шкура начала потихоньку сползать на желтую солому. Занятый работой, я, конечно, не смотрел на Авдеевича. Да и зачем, – ему теперь все до фени, – болезнь вернулась. Представил его глаза: бездумные, мутные, словно вода в луже. Залетел, пожалуй, сегодня старый на все сто, вряд ли поправится. Я не фельдшер, но разве нужно им быть, чтобы догадаться, что на этот раз Авдеевичу будет трудно выкарабкаться. А ходил же когда-то таким пацаном!..

2

Судьба Авдеевича – козлу не пожелаешь. На что уж я в свои 33 прошел и Крым, и Рим, а до него – далёко... Отец мне об Авдеевиче много рассказывал. Они подружились ещё будучи подростками, и дружбу их серьезно проверила жизнь. Хотя у моего всего четыре класса образования, а у того институт иностранных языков, –

6

им всегда было о чем поболтать. Говорят же умники, что людей сближают больше общие интересы, чем уровень интеллекта. Впрочем, у отца и с этим было все тип-топ: после войны он одно время (пока не посадили) работал даже заместителем колхозного председателя. Семья Холодовых обосновалась в нашей деревне в 30-м, ну, когда партия погнала 25-тысячников клепать колхозы. Авдея Холодова крестьяне начали уважать не сразу – очень резким был кентом1. Если что не по нем – в рыло, а то и за наган схватится да – пулю под лапоть. Но когда через пять лет зажили так, что все окрестные стали проситься в их колхоз, – заценили. Да и то: своя винокурня, своя пасека на полсотни ульев, свой трактор, наконец, своя электростанция, что стремительно строилась на речке. Это же вам не «гав» сказать! Жена Авдеева неслабо взялась за школу. Родом баба была, как у нас говорят, с «Паваложжа». Строгая, стервотная немчурина – не дай бог такую зацепить. Через два года к ней в школу начал съезжаться перенимать опыт весь район. Василий Холодов был на год старше моего отца – с семнадцатого. Худощавый, русый, на удивление молчаливый. Ровесники его сторонились, в компанию не брали, а он и не так чтобы к ним стремился. Клеил свои самолетики и запускал раз за разом на выгоне за конопляниками. Отец подружился с ним как-то невзначай и сразу. «Лежу, – говорит, – на пузе под сосной у дедушкиной могилы, реву, жалуюсь деду на горькую долю, на попов пакостных. Рассказываю, что и близко не был на том огороде проклятом, ибо лошадей водил аж за Умошье. Что это ребята Макадовы огурцы повыбрали да огуречник истоптали, а попадья на меня наклепала, а отец вожжами веревочными ни за что отходил... И вдруг, – говорит, – голос, такой спокойный, что даже вздрогнул: «Не плачь. Идем к той попадье, я с ней поговорю». Вскочил на ноги, вижу – Василий председательский стоит в сажени от сосны, улыбается дружески. Слышал бы ты, как он срамил ту дежу кудлатую! И что думаешь, вечером прибежала к моему отцу, покаялась. Вот с тех пор мы и подружились. У председателя был выездной конь (это как сейчас «козлик»), на котором тот днями болтался по колхозу и району. Ночи Орлик проводил 1

жарг. то же, что «парень».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН на привязи возле подворья. Самому председателю это не нравилось – конь должен за ночь отдохнуть, погулять и напастись, а какой может быть выпас, когда он кукует на цепи. Вот мой батька и подговорил нового друга выводить Орлика в ночное. Тем более, и Авдей Петрович не воспротивился, решил не отнимать у сына хоть что-то от юношеской свободы, а у коня – лошадиной. Василий оказался достойным сыном бывшего буденовца – в момент научился крепко держаться на спине Орлика, и если коноводы, приведя табун на пастбище, начинали играть в «ипподром» – мчаться наперегонки, – сзади оставался редко у кого. Сколько чудесных летних ночей провели вместе с лошадьми ребята! Сколько страшных и веселых историй было услышано и рассказано! Но главное – в это первое действительно свободное лето сердцем Василия окончательно и бесповоротно завладели самые красивые, самые благодарные создания на земле. Лошади доверяли ему, как никакому другому парню из белосельской компании. А взбалмошная молодая кобылка Найда, которая никого не допускала к себе на спину, так привязалась к Василию, что в ночном ходила за ним вслед будто собака и даже спать становилась в десяти шагах от костерка. Как получилось, что Василий в семнадцать лет стал инвалидом, не знает никто, кроме семьи Холодовых и врачей, что собирали из осколков его правую ногу. Молодой организм залечил себя, однако нога в колене сгибаться перестала. Душевная рана оказалась намного тяжелее телесной. В один момент были перечеркнуты чуть не все его мечты и среди них главная – летать. Василий же просто рвался в небо, и небо его начало понемногу привечать. Последние два года он каждую свободную минуту проводил на осоавиахимовском аэродроме около райцентра. Благо от деревни тот располагался в каких-то семи километрах. Двадцать минут на верной Найде и вот они, самолёты. Теперь же всё. Жизнь закончилась. При мне уже, за стаканом «сучка» Авдеевич признавался моему старику: «Если бы не ты, Павлик, то стопроцентно наложил бы на себя руки». Отец в те кошмарные дни снова с ним сблизился, хотя крестьянский труд по-прежнему отбирал почти всё время. Не сравнить же условия, в которых воспитывался сын председателя колхоза и конюховский сорванец! Утешал друга, уговаривал не делать глупостей, рисовал заманчивые перспективы,

короче, был при нем, как сейчас говорят, и психоаналитиком, и психотерапевтом... Авдей Петрович это понял, отцовское старание оценил, освободил от колхозной барщины и даже – тайком от парней – трижды выплачивал моему деду какие-то деньги... Поскольку мечте об авиаучилище не суждено было сбыться, Василий поступил в Московский пединститут иностранных языков. Как там учился, нам неведомо, но в конце августа сорокового года в СШ № 1 райцентра пришел новый учитель немецкого языка. Хороший, говорили, был учитель. Скромный молчун со взрослыми, он с детьми становился разговорчивым и до того убедительным, что немецким внезапно «заболели» все его классы. Жил на квартире, так как его родители в это время уже уехали из села и сгоняли народ в колхозы где-то на западе Беларуси. С приходом немцев он еще около двух месяцев учительствовал, но потом неожиданно перешел на работу переводчиком в управу. Весной 42-го оказался в свите самого гебитскомиссара округа. Конечно, из тех людей, которые действительно знали Холодова, ни один не ожидал от него намеренного предательства. Ну, считайте: советы дали ему легкое детство, образование, уважение людей, непыльную работу. А он сделал такую подлянку. Правда, Василий не лез нахрапом во власть, до войны отмел несколько предложений вступить в партию, забил болт на политику. Мог, конечно, как говорил отец, выдать безобидное замечание насчет всяких там перегибов-перекосов, но чтобы что-то серьезное, лет на десять без права переписки, – нет. Разве что его могли завербовать во время учебы в Москве. Только в подобную чушь отец никогда не верил. Не поверил мой старик в то, что друг оказался изменником, даже когда по возвращении с войны услышал, что Холодову за связь с фашистами дали «десятку». После победы ведь было как: если хороводил с немцем и есть на тебе кровь – «вышка», нет крови – 10 лет лагерей... Когда Василий вернулся в деревню, отец первый и единственный подал ему руку. Ходил ругаться с сельсоветчиками и председателем колхоза, чтобы другу дали работу. Помог построить дом. Сельчане, правда, не очень-то косились на Холодова, так как своих таких лагерников хватало: в войну целый взвод полицаев, набранных из местных сопляков, следил в окрестностях за порядком.

7

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Василия оставили при лошадях. Так он и жил бобылём в новой пятистенке, ухаживал поочередно с моим соседом Петраком за Орликами и Воронками, копался на своем огородике и был полностью доволен этим незамысловатым житьём. Ничего, пожалуй, не изменилось в его существовании даже после события, всколыхнувшего не то что нашу деревню, – район. А может, и область, не знаю. Все происходило, считай, при мне, шестилетнем чуваке1-крепыше, так что отдаю, как говорится, из рук в руки. Было начало мая 65-го года. То ли третьего, то ли четвертого – не скажу точно. Помню только, что был понедельник, а солнце уже несколько дней палило так, что мы с друзьями успели по первому разу обгореть. Отец с Авдеевичем вечером выпивали в нашем доме. На столе, кроме самогона, – сало, капуста, огурцы. К слову, так, как моя мамаша, солить огурцы и квасить капусту в округе не умела ни одна хозяйка. Это – святая правда, ведь не зря же мужики, скинувшись на бутылку, каждый раз просили отца вынести к компании Вериных огурчиков или капусточки. Так вот, базлали2 после первой бутылки Авдеевич с отцом, базлали, а потом гость и говорит: – Знаешь, Павлик, моя правда, кажется, все-таки выплыла. Отец, наверное, сразу сообразил, на что друг намекает, и отозвался спокойно: – Я тебе говорил, что правда как масло, выйдет наружу. Ну, а что с теми провластными гнидами, конспираторами хрéновыми? – Да мне пока никто ничего не говорит. Сообщили только, что нашлись документы, четыре представления... – Ни хрена себе! Аж четыре! Ну, ты, видно, и давал там дрозда! – А, – махнул рукой Авдеевич. – Лучше бы в свое время вся эта канитель... Теперь-то мне она как к тому месту заплата. – Нет, паря, не скажи. Вернуть свое никогда не поздно. На днях, наверно, в Минск позовут? – Позвали. На восьмое. – Ну что, давай тогда нарежемся как тютьки? – Давай ... Назавтра я вцепился в отца клещом: о чем да о чем вы с дядей Васей так секретно говорили? Тот только улыбался в усы и отвечал: Чувáк – жаргонный (арготически окрашенный) синоним слова «парень» 2 Базлать – здесь: болтать, громко что-то обсуждать 1

8

– Пусть будет всем неожиданность, а тебе – сюрприз... Так и не поведал секрет, оглоед старый. Все открылось 9 мая, в мой любимый праздник. Как обычно в этот день, после завтрака отец тщательно мажет ваксой хромовые сапоги и набрасывает на плечи пиджак с наградами. Мамаша наряжается в веселых цветов платье и платок, надевает на меня новый костюмчик, бескозырку «Аврора», и мы идем на центральную улицу к бывшей конторе. Там уже людно, мужчины шумят на все лады, звенят медалями, женщины хвалятся друг перед другом букетами цветов, мои однолетки все чисто отмытые, в сандаликах и платьяхкостюмчиках. Праздник же! А потом все сходятся в колонну, и та длиннющим ужом ползет в сторону солдатского кладбища. Смех, звонкие лозунги и дружное «ура!» витают над нами всю дорогу. О, и еще – флаги! В тот праздник я впервые не сидел на плечах у отца, а шел сам и даже нес большущий, как мне тогда казалось, багровый флаг. Возле клуба нас уже ждала такая же многолюдная колонна селян с другого конца деревни. После веселых приветствий и дружеских подначек вся деревня пошла одной шумной толпой. Вот и солдатское кладбище. Перед ним, на зеленой площади, – сбитая из строганых досок небольшая сцена с трибуной. Когда все расположились на площади и утихли, на сцену степенно взошли колхозный председатель, парторг и еще кто-то из начальства. Председатель стал за трибуну, начал говорить. Я не слушал, о чем говорил этот лысый дядька. Мне интересно было вслушиваться в звучание его высокого голоса, в картавый «р», в частое «в». И вдруг донеслось: – А теперрь, товаррищи, я хочу дать свово нашему уважаемому гостю, прредставителю обвастного комитета парртии таваррищу Сазонову. Все захлопали. За трибуной оказался высокий седой мужчина с двумя черточками орденских колодок. – Товарищи! Позвольте поздравить всех нас с большим праздником – двадцатилетием Великой победы советского народа над фашизмом! Ура! – Ур-ра-а ! – Прокатилось над площадью... Далее он что-то понес о героической борьбе всех людей, о том, что никто не забыт, ничто не забыто, и, наконец, сказал главное: – Среди вас проживает скромный человек, труженик, о великом подвиге которого широкая общественность узнала, к сожалению,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН лишь недавно. Два ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного Знамени и высшая награда Родины – орден Ленина нашли наконец героя, Холодова Василия Авдеевича. Толпа ахнула. Толпа онемела. И только через минуту раздались первые робкие аплодисменты. А затем грянула бешеная овация. Аплодировали люди, которые знали истинную цену таким наградам, которые в душе все еще верили в справедливость и человечность. Самого героя на площади, конечно, не было. Он, как потом нам рассказывал, в это время стоял на другой трибуне, совсем недалеко от нового Первого секретаря ЦК КПБ Машерова. Не буду говорить, что после такого громкого признания перед Авдеевичем открылись широкие дороги... Да, открылись. Только он по ним не пошел. Не смог или, скорее, не пожелал в который раз перепластывать жизнь. Может, ему иной раз и хотелось перебраться в куда более людную обитель, чем наша деревня, но когда отец начинал о том заговаривать, сразу слышалось: – Брось, Павлик. Мое все там, – кивал куда-то вниз. – И, – обводил глазами окрестности, – тут...

3

Запыленный «УАЗик» председателя колхоза коротко взвизгнул тормозными колодками и застыл возле настежь открытых ворот конюшни. Валерий Петрович, краснолицый, пучеглазый мордоворот, ступил на утрамбованную землю и сразу бросил: – Ну, где этот долбанутый герой ? Я мотнул головой в сторону хомутовни: – Там ... – И ты так спокойно оставил его одного?! – В вопросе одновременно послышались удивление и угроза. – А что мне? Он теперь тихий. Сидит, воет. – Значит так: приедет «скорая» – поможешь погрузить... – Куда его? – Куда-куда – в задницу. В Печерск поедет. Дурдом его давно звал. Наконец дозвался. Бля, и не удушили же его в гестапо! Мертвый герой – беспроблемный герой. Ты так не считаешь? Ну, что встал? Веди к лошади. – Порву, с-сука позорная! – Неожиданно выцедилось у меня, и кулаки сами, без моей воли рванулись крошить гнилые фиксы, трамбовать почки, печень и другой ливер двуногого визгливого животного…

АРОМАТ МАЛАЖИНЫ Рассвет только начал обволакивать легоньким туманцем деревенские дома, как я со спиннингом в руке вышел на тропинку, ведущую к улице. Родительский дом – нынешняя моя дача – стоит на самом краю деревни, в какой-то сотне метров от реки, – можно сразу спускаться с холма на луг и подходить к берегу. Однако сегодня я хотел попытать рыбацкого счастья в Скригалёвой зáвани (так мои земляки называют старицу), поэтому и пришлось топать через деревню. Не успел миновать четвертый по счету дом, как услышал окрик: – Эй, рыбачек! Подойди-ка, поговори с народом. Глянул влево-вперед и увидел за палисадником фигуру деда Ласкутёнка. Поздоровался: – Доброго утра, дед Тимофей! – Утро добрым не бывает, – буркнул тот. Потом подозрительно оглядел меня с головы до резиновых сапог и процедил:

– Ходят тут всякие, а потом калоши у людей пропадают. Не выдержал дед взятой манеры, показал наконец сквозь усмешку широкую щербину между коронками: – А чего-то, Сергуня, ты до солнца выполз из своего кирпичника? Наверное, решил с пескарями силой померяться? Таким-то прутом деликатным только их и пугать (это он о моем ультра-лайтовом спиннинге). – Ну, пескарей не пескарей, а щуку на три кило одолевали. – Хе, на три кило... Да щуку... Да еще снастью... А ты бы попробовал руками пятикилограммового налима из норы вынуть! А я вынимал! Ты, сопляк, таких налимов и не видывал. Во! – дед широко развел руки... Я согласно кивнул: – Ага. А глаза у них были аккурат как у Автешиной Ольки. Слышали, знаем. Ты бы лучше, дед, объяснил, почему уже целую неделю ни

9

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН щука, ни судак брать не хотят. Ей-богу надоело блесны полоскать. Дед Тимофей взглянул на меня укоризненно, как на дитё неразумное: – А нету щук в речке, Сергуня. И никакой рыбы нема. Кончилась. Ты что, на люди вовсе не выходишь, раз не слышал, как на Купалу какой-то дятел вбухнул в воду полцистерны аммиачки? Мы тут все криком кричали, глядя на раков, что стадами по берегу ходили. Е-о! Вот это попал! Я ведь и в самом деле за эти шесть дней, как приехал, почти никого из односельчан не видел. Дом – далековато от людной улицы, а я все время то возился на грядах, то резал в соседнем березняке боровички-пшеничники, то тщетно искал рыбацкого счастья на речке... Дед вынул из кармана синей телогрейки ополовиненную пачку «Примы», протянул мне. Я не отказался, взял сигарету, хотя у самого лежал еще не начатый «Винстон». – Андрейчик звонил в рыбохрану. Там говорят: «Знаем, ищем». Ты не думай, наши тут ни при чем. Они бы сами голову кому угодно открутили за такое паскудство. А я и не думал. Все те двенадцать мужиков, которые пока жили в этой деревушке, может, потому и не съехали в агрогородок, что здесь была любимая с детства река. Пусть она не стала для них в полном смысле кормилицей, но на скромный деревенский стол всегда могла что-нибудь добавить – в любое время года. Да дело даже не в материальной выгоде. Попрощавшись с дедом, я направился домой. Вконец испорченное настроение ожидаемо повлияло и на тело – покалывало в груди, разболелась голова. Я подошел к озерцу, которое выкопал еще до моего рождения отец, пожертвовав под него две сотки огорода, присел на скамейку. Вот и снова предстал перед тобой, парень, извечный славянский вопрос: что делать? Одно понятно – отдых на малой родине накрылся, почти не начавшись. Усердствовать на грядах горожанину-одиночке смысла нет, грибы в печи быстро досохнут (хватит на год с лишним), остается только дособирать кое-каких травок и развесить на чердаке. И – Sator Arepo tenet opera rotas! – Сеятель Арепо усердно направляет колеса... В город. Когда головная боль достала меня вконец, потянулся на веранду, вынул из холодильника банку с облепиховым соком, «замутил» стакан напитка и запил им две пилюли анальгина. Через полчаса голове стало легко, и – не сидеть

10

же дома сиднем, – перекинув через плечо шлею от корзины, я неторопливо побрел на луг. Травы собирать еще слишком рано – роса не опала, – поэтому я подошел к речному берегу и присел на вросший глубоко в землю ствол поваленного дуба. Сколько себя помню, этот вековун лежал-морился, почти полностью скрытый в воде. С него мы подростками ныряли в омут, из-под него доставали затаившихся плотвичек да окуней, на нем развешивали мокрую одежду, к нему приваливались спинами, чтобы скорее согреться после купания. Мой отец, пухом земля ему, говорил, что еще в двадцатых годах прошлого века дуб казался ему всесильным великаном, но перед самой войной река как-то неожиданно подмыла мощные корни. Вон, выше по течению – Синичкин брод. От берега до берега в этом месте десятка три метров. Когда-то каждую весну после паводка мужчины восстанавливали на нем мостки. Дружная ватага богатой на трудолюбивых людей деревни с солоноватыми шуточками почти неделю обустраивала себе из молодого ельника «тропу на ту сторону». Любили мы, сопляки, поотираться в те дни около взрослых. Сколько анекдотов было здесь услышано! А страшных историй! Жаль, что в капризной памяти мало чего осталось. Но я отчетливо помню, как сильно повеяло на меня ужасом, когда кто-то рассказал о смерти деда моего одноклассника Витьки Потапчика. Николай Потапов, а он, сорокалетний, дедом, конечно, еще не был, шел обкашивать «Третьи кустьи»... Косовище с насаженной «восьмеркой» покачивается на плече, оселок самодельный болтается около бедра. Резво переставляет ноги мужчина, песенку какую-то высвистывает. Николай заходит на мостки, еловые жерди под ним прогибаются, то и дело скрипят, вода чистейшая песочек на дне речки перемывает. Мужчина пристально смотрит себе под ноги – где-то близко уже надломленная жердочка, хоть бы не пропустить. И вдруг справа от себя, около подгнившего топлячка он замечает длинную, чуть ли не полутораметровую тень. Только сверкнула мысль-огонек: «щука!», а руки уже вообразили, что держатся совсем не за косовище – за древко отточенной, как назубленные иголки, остроги. Удар! Голова Николая падает в воду как раз на то место, где только что ждала добычу пудовая щука... Эта картинка долго стояла перед моими глазами. В ту ночь так и не смог уснуть, лежалворочался на сенничке до самого солнца.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Я шел в сторону Белого берега, минуя кустарник, ласкавший руками-ветвями речную воду, и то и дело останавливался. С каждым поворотом реки, с каждым омутом связывали меня воспоминания, иногда светлые, как сегодняшнее небо, а то и мрачные, будто вода в Бабиной тоне. Возле этого пятиметровой глубины бочага умер в прошлом году с удочкой в руке Мишка Веселович. После печальной памяти афганской войны он заболел сердцем. Первый инфаркт не смог одолеть «афганца», зато следующий... Хорошая смерть, как для потомственного рыбака. Завидую. Хотя люди говорят, что смерть умной не бывает... За очередным речным поворотом открылся травянистый плес. Легкий всплеск в трех шагах от моих ног заставил застыть, притаиться за редким лозняком. Норка. Темно-коричневая, с блестящими глазками-пуговками, она держала в зубах пучок осоки и направлялась напрямую к кусточку, за которым спрятался я. Зашелестела трава, раздался тонкий писк норченяток. Трудно тебе будет, бедолага, прокормить в этом году свою семейку. Вспомнил, как прошлым летом не эта ли зверюшка похозяйничала в моем ведре с живцами. Я оставил его около сторожни (так называют у нас живцовую удочку), а сам пошел проверить жерлицы. Когда возвращался, заметил возле ведра незваную гостью, что порывисто вытаскивала моих плотвичек и густерок и складывала на траве. Остановился, притих. Норка схватила рыбину, скользнула в куст. Через минутку вернулась, огляделась, взяла в зубы следующую... Оставалось четыре плотвички из бывших двенадцати, когда она заметила чужой взгляд. Сразу ощетинилась, зашипела, прыгнула на метр в мою сторону, вернулась к ведру. Я не шевелился, хотя назойливые комары уже вовсю хозяйничали на руках и лице. Успокоенная норка снова подхватила рыбину и мелькнула в куст. Я перевел дыхание, разогнал комаров и опять притих – очень не хотелось пугать добычливую хозяйку омута. Норка долго не показывалась на глаза. Я хотел было уже трогаться с места, как у ног услышал яростное «с-с-си» и увидел оскаленную мордочку. Вся ощетинившаяся, с распушенным хвостом, норка бросалась на мои сапоги, чтобы отогнать захватчика, который намеревался отнять у нее законную добычу. Конечно, я отступил. Сдался перед волей маленькой смелой зверушки. Прошел еще немного дальше и вспомнил другой случай – как три года назад «ловил» на

удочку бобра. Вон там, на Овсеевом бочаге. Окуни в тот день клевали с небольшой охотой. Я сидел на раскладном стульчике и слегка медитировал. И тут вдруг услышал тихое пыхтение: вдоль берега вверх по реке, словно маленький буксирчик, трелевал крупную ольховую ветку бобёр. Поплавок зверь не заметил, направился прямо на него. Разумеется, идеальной остроты "owner-ский» крючок добычу не пропустил. Натянулась леска, сдвинулось и поползло в воду дорогое пятиметровое удилище с не менее дорогой японской безинерционкой. Не знаю, может, если бы удилище мое было ореховым да без катушки, то понаблюдал бы, чем все закончится, и дал ему уплыть, но тут жаба задушила. Я схватился за пробковую рукоятку, леска натянулась, зазвенела под ветерком и тут же ослабла – не выдержал поводок. А живая машина совсем не заметила смешное для ее габаритов и веса препятствие и как плыла себе, так и плыла, зажав резцами свою ветку. Милая с детства река... Уйму счастливых мгновений подарила ты мне. Ты разбудила мою фантазию и предопределила судьбу. Ты всегда была и остаешься моим ближайшим другом, самым приятным и благодарным собеседником. Я всегда благодарен Богу и людям, которые не дали во времена «всеобщей» мелиорации выпрямить твое русло. Ты осталась полноводной и рыбной, в отличие от многих твоих сестер-горемык. Я знаю, что и на этот раз ты оживёшь, и вода твоя забурлит от щучьих да лещевых всплесков. Вон уже Белый берег... Тут лес обрывается у самой воды. Тихими вечерами сосны деликатно смотрятся в водяное зеркало и молодые дубки прихорашивают украдкой свои густые чубы. Это место у нас, молодежи и подростков, пользовалось популярностью ежегодно от Сороков до Ильи. Перед весенним праздником к двум надбережным соснам мы крепили длинные стальные цепи, вынесенные тайком из колхозного коровника. К их нижним звеньям прикручивали толстым проводом обтесанное бревно. Ух, на какую несусветную высоту над рекой взлетали счастливые любители экстрима. Кстати, не припомню ни одного случая, чтобы кто-то обрушился с наших «космических» качелей. Зато сколько было смеха, девичьих криков и визгов! Куда там городским «хали-гали» и подобным «супер-8». Здесь, на Белом берегу, меня настигла самая сильная за все школьные годы влюблен-

11

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН ность. Мне было 15, ей – 14. Невысокенькая, вся будто собранная из маленьких треугольников, в один из предкупальских вечеров она подошла ко мне и дерзко сказала: «Сержик, ты теперь – мой парень. Я тебя полюбила». Взяла, озадаченного, под ручку и повела к качелям. Мы качались так, что сгибались совсем не тонкие стволы сосен-«опор». Мы прижимались друг к другу так, что наши сердца наконец остановились, а потом снова забились – уже в унисон. Три года я ходил, очарованный своей подругой, и даже не заметил, когда треугольнички её тела перелились в овалы, а при поцелуе она перестала вставать на цыпочки. Здесь, на Белом берегу, мы стали мужчиной и женщиной. Здесь нам лучше мечталось про нашу будущую счастливую семью. А потом... Потом мы закончили школу, и я почти сразу оказался в армии. В первом же письме Ирина сообщила, что ждать солдата не будет. Я поднялся на холмик и вошел в лес. Как же зарос он кустарником за последние десятилетия, как захламился сухостоем... Показалась полянка, на которой мы с Ириной однажды обнаружили «неправильную» ежевику. Она была сладкой и даже по цвету не походила на приречную. Та – тёмно-синяя, с беловатым налетом, а эта – фиолетовая, до черноты. И аромат. Странный, пронзительный, неповторимый аромат. Вспомнил, как упрямо доказывала мне подруга, что эти лесные ягоды – природный гибрид малины с ежевикой. Я не очень верил, посмеивался, но в конце концов согласился с любимой. И мы назвали ягоды малажиной, ведь по-нашему, по-белорусски, ежевика – это ажыны. Так и повелось: «Куда сегодня идем?» – «За малажиной». Значит, в наш лес, на Белый берег. Насобираем по горсти ягод, приляжем у куста можжевельника и “кормим” друг друга – из уст в уста, по ягодке... А вот и наш можжевеловый куст. Посреди колючих недоростков на пятиметровую высоту вымахали два толстенькие, в мою руку, стройные деревца. Редкая штука в нашем лесу – чтобы можжевельник достигал такой высоты. Я прилег возле куста, сбросил сапоги и выпрямил умаянные ноги. Прикрыл глаза, притих. Стало легко-легко... ...Из объятий медитации меня потихоньку, незаметно вывел бесконечно знакомый запах. Нет, скорее – аромат. Я открыл глаза и вздрогнул: на меня смотрела – близко-близко – моя полузабытая любовь. Ирина! В меленьких ровных зубках ее была зажата черная

12

пирамидка малажины. – Тс-с, – сказала она. Ягодка раздавилась, темно-багровый сок растекся по жемчужинам зубов. – Как ты меня нашла? – моему удивлению не было границ. – Дед Тимофей... – она попробовала ягодку, – тебя «продал», – улыбнулась. – Ну, будешь «кушать»? – Буду! – растаял я. Зажмурил глаза и с несказанной жаждой впился в сладкие, напитанные ароматом малажины губы. Через минуту я уже не знал, куда швырял сорванную с нее и с себя одежду. Сатори1 было безграничным и, казалось, бесконечным. Когда, наконец, обессиленные, едва живые от пережитого наслаждения откинулись на спины, я трезво подумал, что никогда, ни в молодости, ни тем более в зрелости, не испытывал такой органической близости с женщиной. Мы некоторое время полежали молча, потом Ирина встала, начала искать платье. Я смотрел на нее, такую стройную, моложавую, любовался и невольно, только на мгновение, сравнил ее стать с обрюзглой фигурой бывшей жены. Но Ирина что-то почувствовала. Повернулась ко мне, спросила: – Говорили, холостякуешь? Она тебя бросила или ты ее? Я пожал плечами: – Оба. Устали. Знаешь, когда в семье только творцы и ни одного нормального человека, это трудно. Да и сын уже на свой хлеб подался. – Ну, – критически осмотрела, – парень ты видный, в бобылях не застоишься. – Э нет, Иринка, дважды на грабли – это не мое. Принцип. А что ты в наши палестины пожаловала? «Дым отечества»? – Если бы. Сбежала от своего стоматолога. Опротивел с вечной жадностью, похотью, семитским запахом и липкими руками. Не вернусь! – Тихо, тихо. Если действительно хочешь уйти, то вспомни нашу «химичку» Анжелику: «Части-и-ца “не-е” подсозна-анием не воспринима-ается...» – Ты, психиатр недоделанный, посоветуй лучше что-нибудь несчастной девице тяжелого поведения. Ведь, когда вернусь, я же его разорву, как лягушку. В романах твои героини вона какие изобретательные. – Так то – романы... А это – жизнь. – Признайся, – наклонилась надо мной, – с кого списал Елену в «Радимичском хуторе»? В переводе с санскрита – озарение, просветление, путь к мудрости и постижение жизни. 1

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Откуда ты знаешь о моей жизни? Специально выслеживал? – В ее глазах заблестели смешинки. – Судя по сюжету, у Елены должен появиться четвертый муж. Кто он? Неожиданные вопросы озадачили. Я начал оправдываться: – Я не следил за тобой. И даже не знал, как сложилась у тебя жизнь. Просто представил, какой она могла бы стать... – Ничего себе – вообразил! Я две ночи не спала, все планировала месть. Это ж надо было так подробно разузнать у кого-то о моих замужествах! Антона ты мог видеть в нашей деревне. С Виктором мы все годы прожили в Украине. Значит, могла мама рассказать – вот тебе и «хуторской» Полонейчук. Да и Лева, куркуль фиксатый, настолько похож на «книжного» Семена Шкловского, что думаю, ты у него хоть однажды зубы лечил. – Да нет, Иринка, что ты. Ничего я о них не знаю. Это только фантазия, – я рывком сел, начал натягивать брюки. Так неловко почувствовал себя, даже пуговицу невзначай оборвал. – Больная какая-то у тебя фантазия, Сержик. Да бог с тобой, я давно не обижаюсь. Ирина одернула платье на бёдрах, собралась еще что-то сказать, но только махнула рукой. И тут я решился, с надеждой на невозможное выдохнул: – Ты меня любила? – Нет, – будто обрубила надежду. – Кажется, я и вообще никого из мужчин не любила.

Мужей-проходимцев? Смешно. Они не те мужчины, чтобы восторгаться ими, считая за идеал. А вот маму и отца, пока были живы, – любила. Тряпьё разное фирменное любила, машины... Теперь не знаю даже, куда душе прислониться. Все надоело. Да я понимаю, что ты меня должен осуждать. – Глупости. Нашла прокурора. – Молчи. Я сама виновата. Помнишь, когда мы сидели на скамейке возле дома Левона Синицы, ты мне рассказывал о том, каким видишь свое будущее? Я тогда ясно почувствовала, что в нём мне места нет. Ты не из тех мужчин, кто позволит собой распоряжаться. Даже близкому человеку. А я – не курица, я – сова. Ночная хищница. Не улыбайся, это правда. Когда мы прощались, Ирина как-то виновато улыбнулась, посмотрела мне в глаза и проговорила: – Сержик, спасибо, что хоть на часок вернул меня в наше последнее счастливое лето. Пошла. Легкая, по-юношески тонкая. Недостижимая... ...Очнулся я на заходе солнца. Сосны бесконечно длинными тенями расчертили поляну. В брюках было влажно. Всё происшедшее встало перед моими глазами. «Сорокалетний тинейджер», – с горьким стыдом улыбнулся я. Попытался сесть, и тут мое лицо наткнулось на колючую зеленую веточку. На вершинке ее сиротливо морщинилась темно-вишневая, почти черная пирамидка малажины.

ПОМОГАНЦЫ В горячую пору косовицы и уборки на подмогу сельчанам всегда подъезжали шефы. Шефами же колхозов и совхозов считались богатые на рабсилу и технику заводы, фабрики и различные учреждения... Чаще всего такая помощь себя оправдывала. Да и веселее както делалось на не слишком людных полях. К косовице, как к любой важной сезонной работе, колхоз готовился заранее. Конные и тракторные косилки доводились до ума, срочно докупались косы. Они сразу клепались, осаживались местными умельцами – шефы же косить-стараться приедут, а с худым инструментом только нагорюешься.

Пойма реки в этих местах болотистая, заросшая кустарником, поэтому издревле выкашивается вручную. В косовицу 197* года количество наезжих шефов поразило даже бывалого Виктуся Мачилу – из автобуса их вышло что-то около трех десятков. Круглолицые крепаки-милиционеры, «крупногабаритные» чиновники райкома-исполкома с энтузиазмом разбирали косы и сразу начинали их точить. По всему было видно, что настроены помощники только на ударный труд. – Ну-у, блин, эти кабаны, видать, и лозняк павыпластают, – проговорил с нескрываемой надеждой Виктусь. Ему, бригадному конюху,

13

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН бригадирша наметила роль «фуражира» и ответственного за «техничку». С самого рассвета уже «фуражир» позаботился – в тени стоял бидон с молоком (пить вместо воды), на телеге лежала дубовая колода с вбитой «немецкой» бабкой (клепать косы)... Вскоре косьба заспорилась. Чуть ли не целый час Виктусь следил из-под телеги за косцами, покручивая с уважением головой, – какая же все-таки в руках парней сила нечеловеческая. Постепенно, правда, рабочий накал стал утихать, шефы по одному, по двое подходили к бидонам, с наслаждением смаковали молоко, отмахиваясь от слепней клоками травы, и ложились под куст, выставив в небо тыквы животов. А некоторые нашли работу и Виктусю – начальник ГАИ сломал косовище, инструктор райкома выщербил косу (и отыскал же кучу камней в болоте, поганец), заведующий отделом райисполкома вообще зашвырнул свою в кусты, сказав, что таким инструментом – только рыбу глушить... Короче, горемыка Виктусь забыл про покой и только и делал что отбивал, строгал и набивал. Не успели оглянуться, как настал час обеда. Работники моментом оживились, когда заметили бортовой «газон» с «будкой» – на таких машинах почти во всех хозяйствах района подвозили обеды на поля и луга. Мужчины дружно взялись за ёмкие сидоры, заботливо собранные усердными женами.

14

Пира, подобного организованному на луговине шефами, Виктусь не видывал со времени их прошлогоднего десанта. Тогда бедняга так набрался, что даже не почувствовал, как Ольга – жена – с криком и бранью переломила на его хребте еловую ручку сковородника. В этом году угощение оказалось еще богаче – чуть не по две бутылки на брата. Ох, и наговорились, обедая. Вспоминали истории свежие и давние, смешные и страшные – гомон стоял на два ромальских табора... Когда начало темнеть и подъехал автобус, чтобы отвезти косарей в райцентр, четырех райкомовских инструкторов-дружков отыскать меж кустарника не смогли. Да и не очень, если честно, их и высматривали: проспятся на воле, а до города всего-то – восемь километров – не расстояние для молодцов, дойдут. Виктуся Мачилу конь привез во двор в полночь. Ольга молча распрягла животное, попоила, поставила в сарай и пошла себе в дом спать. Хозяин, стеная и мыча что-то нечленораздельное, зарылся по самые уши в сено и заночевал на телеге. Утром бригадирша прошлась по скошенному «плацдарму» с саженем-шагомером и, без напряга сложив намерянные цифры, матюкнулась печально да сказала: – Велик жук, да малый звук. Ровно полторы сотки на рыло. Одно слово – помоганцы, иметь бы их оглоблей...

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

Александр МАКАРЕНКОВ ГОРОДСКОЙ РОМАН-С… (Окончание, начало в № 11, 2012 г., книга 2, продолжение в № 12, 2013 г., книга 2) СЮРПРИЗЫ СУДЬБЫ Вечер режется фарами авто, огоньками сигарет прохожих, воплями клаксонов, визгом тормозов машин, теньканьем трамваев. Если прищурить глаза, можно увидеть плавные кривые линии разноцветной, фантастической резьбы движения. Так фотографы, установив аппарат на ручной режим съемки, фиксируют ночную жизнь городов. Сермяжному же зрителю кажется, что ему предлагают снимок потусторонних миров. Их переплетения, завихрения, привидения, хаотичность неизвестного пространства. Пока остается неизменным дворик дома, в котором находится мастерская Петра. На скамье у подъезда – тот самый Единственный посетитель из ресторана. Потухшая трубка в зубах. Старик покусывает мундштук, втягивает табачный запах. Расстраивается – где-то посеял спички, а спросить огоньку не у кого. Домой идти не с руки. Потому остается ждать запоздалого прохожего. Бог не выдаст, свинья не съест. Старик смотрит в пустую, полуразоренную песочницу, снова вдыхает запах вчерашнего табака. Грустно вздыхает – детвора давно не играет в замки, автострады, подкопы, не печет куличики. Пришло иное поколение. Им интереснее роликовые коньки, автодромы в парках культуры, телевизор, компьютер, мобильник, плеер в ушах с грохотом «Металлики» или чего покруче, прочие достижения современных технологий. Потому в песочницу заходят лишь коты. Им особого труда не составляет попадание в «нужник» – доски с одной стороны оторваны. Даже прыгать нет необходимости. Рядышком – полувысохший тонкий стебелек липы. Наберется ли сил? Вырастет ли в городском каменном мешке? Устоит ли под напором бесшабашной молодежи? Она-то уж точно не желает его замечать. Кто знает ответ на вечный вопрос о выживании в процессе эволюции или деградации? Понемногу шум стихает. Город готовится уснуть. Свет фонарей становится тусклым. Из низин и оврагов выбирается туман. Сумер-

ки окутывают мягким покрывалом кварталы. Только машины с оранжевыми «гребенками» до утра будут сновать из одного микрорайона в другой. От окраин к центру. От центра к окраинам. Пока не зазвонят будильники, пока автомобильная масса не увеличится в десятки раз. Потом она обратится в потоки. И хлынет по руслам асфальтовых рек. «Когда-то, очень давно, я жил в столице, – вспоминает старик, – нет, не в центре. В центр мы ездили с ровесниками прогуляться, подзадорить послевоенных франтов, подразнить расфуфыренных барышень. Погонять на коньках на Патриарших. Как ножи резали лед! Сказка! Безумное удовольствие получали от сумасшедшей, как нам казалось, беспредельной скорости, когда на санках и на собственных попах летели по Воробьевым. Ну и что, что в центр приходилось ездить? Это же у-у-до-во-ольст-ви-е! Для мальчишек ради получения удовольствия семь верст – не такой уж большой крюк. А жили мы сразу за кольцевой дорогой. Впрочем, дороги тогда и в помине не было. Но наши дома стояли именно там, где теперь проходит эта самая дорога. Бывшие барские хоромы. Боже, как отчетливо помню деревянный запах лестницы! Скрипучие белесые ступени. Торчащие, отполированные ногами и вениками-голышами шляпки ржавых гвоздей. Едкий дым примусов и керогазов. Помню столик и лавочку во дворе, где взрослые дядьки забивали «козла». Ни с чем несравнимый, завораживающий, волнующий перестук домино. Неожиданный выдох: «Рыба!» Следом неторопливое перемешивание костяшек. И новые ритмичные стуки. Народ селился тогда везде: в сараях, на террасах, во всевозможных пристройках, мансардах, флигелях. После войны прошло совсем немного времени. Что такое десяток лет в пределах Вселенной? Тьфу! Миг! По сравнению с большей частью народа у нас были шикарные апартаменты. На семью из трех человек – целая комната дореволюционного особняка! Двухэтажный барский дом превра-

15

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН тили в грома-а-адную коммуналку. Дядюшка с тетушкой и братишкой ютились совершенно недалеко. В конце бесконечного коридора им досталась комнатка прислуги в двенадцать «квадратов» на троих. Зато – в одном с нами доме! Конечно, большая часть людей тяжело жила, но весело. Вокруг росли замечательные сады. Потрясающие! Не только фруктовые деревья, но и какие-то экзотические! Говорили, высаживал их собственноручно не то граф, не то князь, а привозили их по его велению из Европы и даже самой Америки! Сад в то время одичал, но плоды! Умопомрачительного вкуса! Как только на ветках появлялись зеленые яблочки, их тут же уничтожало полуголодное наше поколение. Зелепухи, так кто-то прозвал их, были кислющими, но удержаться, чтобы не съесть их, было невозможно. До сей поры люблю погрызть раннее яблочко. Кислое и зеленое. Фантастика! Порой в эти заросли откуда-то забредали косули, через тропинки сигали ушастые серые зайцы. В тот самый сад мы ходили даже по грибы». Неожиданно громко, словно не вовремя возникшие аплодисменты в немой сцене спектакля, хлопнула дверь подъезда. На крыльце появились Павел с Иветтой. За ними следом – угрюмый Владимир. Старик вглядывается в них. Нить воспоминаний обрывается. – Ребята, – восклицает Иветта, – я считаю, вам несказанно повезло! Какой у вас потрясающий, замечательный друг! Владимир угрюмо, сердито, со злостью, словно у него отняли любимую игрушку, цедит: – Угу. Он – да! Личность. А мы – так, коты шелудивые. Он гомовый сапиенс. Мы – гамадрилы. В лучшем случае – австралопитеки. Он – строитель светлого будущего! Мира, в котором яркие краски и счастья полно, а мы – дерьмо кошачье в детской песочнице. Мы – простые чинуши и дельцы с большой дороги. Сегодня, к примеру, наш сосед лежит на земле, и мы вытираем ноги о его спину. Завтра кто-то вытрет свои подошвы о нас. Потом роли изменятся. И так – всю сознательную жизнь, до самой гробовой доски. – Что ты завелся? Ведь Иви права! – пытается осадить товарища Павел. Но сделать это ему не удается. Тот бубнит и бубнит. Как испорченный дизель орошает воздух черными дымными выхлопами: – Потому и завелся, что какую она правду говорит? Какую? Самую настоящую! Это-то и страшно! Мы с тобой могли бы стать еще более

16

художниками, пробились бы, снимали бы пенки с варенья, лежали бы на диване и ковырялись в носу, а то сидели бы в теплых сортирах, выдумывали умопомрачительные полотна. При этом даже в ус не дули бы. Но мы не хотим перебиваться с хлеба на воду, тратить заработанные деньги на краски и холсты. Мы тратим их на удовольствия, на новые деньги! Деньги вкладываем в деньги! Мы рабы этих красивеньких бумажек? Нет, мы не рабы! Рабы не мы! И чем больше имеем, тем больше хотим! При этом совершаем минимум телодвижений, а получаем максимум отдачи. Скажу вам честно, мне противно задницу отлеплять от дивана, если сделка ожидается меньшей, нежели на пять сотен, а то и тысячу «зеленых»! Я «кладу с прибором» на меньшую цифру! А Петька? – Владимир делает передышку, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, и продолжает: – Поглядите на него повнимательнее! Он же блаженный! Иванушка-дурачок! Ненормальный! Ему крышу давно снесло! Мозги ветром выдуло до последней извилины! Он только и знает, что красит и красит. А теперь еще и в стихо-, не побоюсь этого слова, творения ударился! Ну не блаженный ли?! Думаете, он кует голыми руками и воспаленными мозгами своими культуру?! Какая, к хренам, культура! Ее в стране уже довели до высоты ниже уровня городской канализации, уж ниже уровня тринадцатого года однозначно! Что получается? Видели? – Смачно показывает кукиш. – О какой культуре может идти речь, если ее делает алкоголик? Он же года два как пить-то перестал, а до этого вытворял такое – уму непостижимо! Понимаете вы это?! Я его из лужи, из дерьма, в которых он мог утонуть, вытаскивал раз сто… Ты думаешь, капитал сделаешь на его вшивой картинке? – обращается к Иви. – Хрена с два! Может, на Западе его мазня и покажется комуто интересной, но сначала это надо отвезти туда! Гляньте вы пристальнее, снимите линзы розовые! Культура… На нее большинству из нас плевать с высоты птичьего полета! Почему именно с этой высоты? Да потому, что удобно! Прицел не собьется. Я, если хотите совсем начистоту, убедился сегодня в Петькиной бездарности. Понимаете? Увидел его работы и понял, что жизнь им прожита зря. – Тебе не стыдно? Подумай только, что ты говоришь?! – попыталась остановить поток излияний Иветта.– По-моему, ты просто ему завидуешь. Завидуешь, что сам не умеешь, да и не сможешь никогда жить так. Что никогда не

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН построишь свой собственный мир! Ты его просто прожигаешь. Ты его пытаешься покупать, никак не строить. Тебе страшно заниматься строительством. Боишься, что дом может получиться кривобоким. А он не боится. Один – кривой, а второй-то получится намного ровнее. – Мне-то что? Что думаю, то и говорю! – Ну и что ты предлагаешь? – вопросительно взглянул на товарища Павел. – Да ничего! В том-то и дело, что ни-че-го! Этому идиоту только в психушке место! Поэт и художник! Надо же, Леонардо нашего времени нашелся! Не-довинченный! Голозадый маразматик! Как жил дураком, так и помрет им! Я считаю, жить надо сегодня, неизвестно, какие преподнесет сюрпризы наша долбаная судьба завтра. А Петька хочет жить вечно. Смешно! – Разве плохо? Кто-то должен остаться в вечности. Так ты, ежели Петька будет нуждаться в копейке, сначала посчитаешь свою выгоду, а потом предложишь ему взять у тебя ссуду под проценты? – Павел задает резонный вопрос. – Почему нет? Он уже просил как-то денег, но знаешь, я живу по иному принципу. Там, где начинаются финансы, дружба поет романсы. Денег я не дал. У тебя есть другое предложение? – Предложений никаких. Впрочем, он и не станет просить у тебя более ничего. Скорее сдохнет с голоду, чем второй раз тебе поклонится. Хорошо еще, что общаться не перестал. Но мы-то – поможем. Правда, Иви? Не дадим голодной смертью помереть товарищу? В этот момент Иви думала совсем о другом. Однако, услышав обращение к себе, кивнула. Ее, конечно, раздражало, что мальчишки ругаются, но вместе с тем она понимала, что они оба правы. Каждый по-своему. Ее волновало иное. В нее «попали» стихи. Великолепные, тонкие, обнаженные, натянутые нервные струны. Она стала прикидывать, как выудить рукопись. Почитать, а может, и книгу издать. Но сделать это нужно так, чтобы Петр не догадался. Вспомнила неожиданно, что надвигается его сорокапятилетие. Вдруг, сейчас пришло в голову. Почему бы не сделать подарок не только ему, но и всем друзьям – в виде сборника? И пока Владимир с Павлом бормочут, она проигрывает в голове возможность выдернуть деньги из собственного дела. Да и с Пашей посоветоваться стоит. Поддержит ли? Иви смотрит на него, думает, какой может последовать ответ, и все-таки убеждается: под-

держит. Самое сложное – пока трудно сказать, сколько ЭТО будет стоить. И еще – согласится ли Петр? Так ведь можно сказать, что деньги выделили Павел и Володя. После того как осенило, Иви, разрывая канву спора, на первый взгляд, невпопад спрашивает у Павла: – Ты не знаешь, много у него написано? – Картинок? Наверное, много. – Я о другом, – задумчиво роняет Иви. – А-а. Ты о стихах. Откуда мне знать? Впервые услышал. Петька и стихи. Непонятка какая-то. Всегда он был тихоней. Серой лошадкой. Кюхлей. Он никогда ничем не выделялся, кроме того, что бесконечно рисовал гипсовые головы, руки, ноги, носы, глаза. Иногда рисунок ластиком до дыр затрет. Попсихует, что ничего не получается, заново начнет. С чистого листа. Даже если до просмотра день-другой остается. Пахал и пахал. Да еще долго комплексовал по поводу своей левой руки. Он ведь левша врожденный. Переучивался весь первый курс. Осилил правую. Порой, правда, забудется «в огне», и давай левой шпарить... Трудоголик самый что ни есть настоящий. Выпить никогда не отказывался. Причем делал это настолько раскрепощенно, что бывало стыдно. Ужравшись, спустив всю стипендию до крохи, ехал к бабушке или дедушке. Знал, когда тем приносит почтальон пенсию. Привозил денег и вместе, заметь, вместе с нами их тут же снова спускал. Дух коллективизма в нем жил, да и теперь, похоже, остался, не выветрился. В отличие от нас, ребята, мне его мир по душе. Тот, который он строит. И пусть он блаженный, пусть сумасшедший, но ему можно потому, что он почти гений! Пусть его голова полна «тараканов», но они мне симпатичны. Они неагрессивны. Они как муравьи. Созидатели. Это дорогого стоит. – Скажи еще, что он святой, – встрял Владимир, – ежели не обладает даже элементарной прагматичностью. Спроси: «А есть ли у тебя, Петя, сбережения на черный день?» Больше чем уверен, ответит отрицательно. Или не найдет ответа вообще. Полжизни прожил, за душой – ни копья! Ни дома тебе нормального, ни семьи, ни денег, ни детей. Ты заметил, он взаправду умалишенным стал за время, покуда не виделись? Все молчит многозначительно. Важность напускает, что ли? Словно кумекает про себя. Не-ет, шиза, шиза, не простая и не золотая, а самая настоящая. Ей-ей,

17

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН психушка по нему плачет, у «шестой бригады» руки чешутся. – Володя, а разве есть определение «правильный человек»? У нас у всех полна голова мыслей, переживаний, страхов, страданий. Мы ими обмениваемся порой. Иногда мои «тараканы» берут в плен «насекомых» собеседника. И ничего – живем. Мысли одного обновляются идеями другого. Здорово ведь. – Иветта рассмеялась. Владимир с непониманием взглянул на нее, но она уже продолжала без паузы свою мысль: – Что, по-вашему, значит среднестатистический человек? Это я? Или ты? Или Павлик? Или вот этот мужичок неопределенного возраста и непонятного сословия, который сидит на скамейке? Ты не думаешь, Вова, что в глазах Петра мы – инопланетяне? Пойми, он строит мир. Ему комфортно в нем. Удобно. Уютно. Он знает каждый уголок, каждую щелочку, каждый сучок этого мира! Знает, по какой улице пойти, чтобы попасть на главную площадь. Понимает, как отыскать в стоге сена ту самую важную иголку. И вполне может статься, что происходящее в нашем измерении Петю нисколько не интересует! Но я о другом. О настоящем открытии. – Она поняла, что разговор необходимо начать именно теперь, не откладывать его в долгий ящик. – Я хотела бы, к примеру, чтобы на моей книжной полке стоял томик его стихотворений. Чтобы в промозглый осенний день я могла зажечь свечи, забраться с ногами в кресло у камина, раскрыть этот томик и читать-читать-читать. Окунуться до самого утра в тонкий мир слов и звуков, пока за окном не забрезжит легкая серость нового рассвета, а потом расцветится тысячами красок восхода! И я подумаю, как выкроить из своих не столь уж великих прибылей некую сумму на издание его произведений. Да-да, надо непременно подумать об этом. А вы что скажете? Ты-ы, друг институтский, – обращается она к Владимиру, – сможешь найти хотя бы алтын для издания книги? Владимир обалдело смотрит на Иви. Вопрос приводит его в ступор. Он не может понять, к чему она клонит. Писание стихов сам он никогда не считал серьезным, достойным уважения занятием, ведь это же не живопись, не архитектура. Стихоплетство – то же баловство. Игра в слова и рифмы. Не более! Говорят, Пушкин все это делал играючи. Владимир очень кстати вспомнил вычитанное где-то, что Пушкину за строку платили по рублю. В те времена! Когда за пятак можно было в кабаке

18

гульнуть, закусить и провести спокойную ночь. Безумство! На смену сумбурным мыслям приходит волна возмущения. Даже не по поводу писания каких-то рифмованных строчек, а относительно того, что ему предлагают заплатить. И кому? Ведь не Александру же Сергеевичу! Чтобы успокоиться, он достает сигареты, зажигалку, но руки предательски дрожат. Владимир суетно прикуривает и сует зажигалку обратно в карман. Ему явно не хочется прямо отвечать на поставленный вопрос. Наоборот, хотелось бы избежать ответа вообще. Но в голову не приходит ни одна более-менее подходящая отмазка. В этот момент внимание компании переключается на старика. Он прервал линию воспоминаний, встал со скамейки и направился в их сторону с просьбой об огоньке. Но, как всегда, когда человек вмешивается в чей-то разговор, он решает для начала извиниться за вторжение. Едва он произнес первые слова, как все трое повернулись к нему одновременно. Павел заметил, что Владимиру не очень приятно вмешательство извне – желваки на скулах выдали, – и решил смягчить ситуацию: – Добрый вечер. Ничего страшного, вы нам не сильно мешаете. Мы несколько громко радуемся за друга. Он единственный из нас сумел себя сберечь в первозданности, приумножить свое душевное состояние, а это дорогого стоит. Приятно, елки зеленые. – Везет вашему товарищу. Нынче так редко удается встретить человека, который от чистого сердца может порадоваться успеху другого. Простите, пожалуйста, – показывает трубку, – у вас огоньку попросить нельзя ли? – Так попросите, – Владимир почти поперхнулся вечерним воздухом. – Молодой человек, не будете ли вы столь любезны зеваке рядовому-пожилому дать возможность воспользоваться вашими спичками или зажигалкой? В ответ Владимир заржал до неприличия громко. В темноте его голос показался гулом колокола, который выводил несколько истерично, но старательно: – Во-о за-вер-ну-ул! – Достал из кармана зажигалку, протянул старику. Фамильярно и довольно продолжил гоготать. – Держи, дед! Пользуйся моей добротой. Человек чиркает колесиком. Из-под кремня вылетает оранжевая искра. Фитилек вспыхивает. Огонек радостно освещает лицо. Морщины кажутся более глубокими, чем на самом

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН деле. Зато глаза – более голубыми. Почти прозрачными. Старик наклоняет трубку, подносит огонь, затягивается раз-другой. Табак занимается. Бизнесмен присмотрелся в темноте: – Не тебя ли я давеча в ресторане видел, дедуля? – Все может быть, – прилетел ответ. После нескольких затяжек дедок возвращает зажигалку Владимиру. Тот берет ее и моментально, словно боясь, что кто-то еще попросит попользоваться, а ему этого ой как не хочется, сует в карман. – В одном городе живем, потому могли встречаться. Замечу – не однажды. Премного благодарен. – Дедок церемонно откланялся и, дымя трубочкой, неспешно двинулся к своей скамье. Павел спросил у Владимира, в какую сторону тому добираться. Именно этого вопроса друг ждал. Но не успел рта раскрыть, как Иви предлагает поехать к ней – продолжить вечер. Владимир оживленно реагирует на заманчивое, как ему кажется, предложение: – Куда? Он рад, что обсуждение вложения денег в скользкий проект – поэтическую книгу – кануло в вечер. – За реку. Я рассказывала, что дом новый, еще не полностью доведен до ума, но жить в нем и принимать гостей вполне возможно. Конечно, если гости не претендуют на королевский комфорт, а в состоянии принять некие недоделки и неудобства текущего строительства. – Мне тоже за реку, – откровенно врет, но делает вид, что никто не чует лжи. – Как едем? – Каждый на своей, – осаживает Павел. – Ясненько, – отвечает довольно резво товарищ. Желание обаять женщину не дает успокоиться. – Расставаться и впрямь не очень хочется. Может, банкет продолжить и принять ваше предложение? – Как угодно. Тем более, мы тебя уже пригласили. Единственное, нам нужно решить щекотливый вопрос по поводу небольшой сделки. Получасовое занятие. А потом еще заскочить в магазин. Сейчас. – Иви смотрит на часы. – Ага, часа через полтора, в начале одиннадцатого, можешь приезжать. Если так не хочется с нами расставаться. – С удовольствием посмотрю на стену, которая примет на себя весь груз полотна гениа-ального художника.

– Тогда вот тебе адрес и телефон, – Иви на обороте визитки быстро пишет. – Не передумаешь, к двадцати двум с четвертью ждем. Не поздно? Стену увидишь обязательно. Павел лезет в карман, достает ключи от машины, отдает их Иветте, просит завести и прогреть мотор, поскольку ему хочется переброситься парой фраз с приятелем. Иви улыбается на прощание. Владимир смотрит недоуменно на товарища. Из-за угла доносится звук хлопнувшей двери автомобиля. Урчание заводимого мотора и ровный ход поршней в цилиндрах. Первым паузу нарушает Владимир: – Ну и? – Ты с Людой как-то странно поступил. Неэтично, я бы сказал. Не по-людски. Ведь сам понимаешь, так нельзя. Может, вернешься? – Можно, нельзя. Что цацкаться? Я уже вчера там с божьей помощью или без оной, но – многозначительно и хвастливо закатывает глаза, – побывал. Неплохо, весьма пикантно. Может, и Петьке понравится, – ядовитый хохот заставляет Павла неприятно вздрогнуть. – Если бы ты только знал – я ее специально для него притаранил. Для друга ничего не жалко! Даже поделиться своим «добром». – Ну, ты и циник! Время на тебя повлияло с большим отрицательным коэффициентом, чем я предполагал... Владимир кривляется: – Уж какой есть. Все мое при мне находится. Примерный семьянин – в семье. Вне дома – имею право «налево». Это только умники говорят о любви. Она проходит года через полтора после женитьбы. Проходит. Поверь мне, как опытному семьянину! Остается привычка: тащиться с работы домой, улыбаться, забивать гвозди, если не можешь нанять рабочих, выполнять священные супружеские обязанности. Для последнего нанимать не нужно никого, не советую. Лучше самому, пусть и монотонно, однообразно и привычно, но – самому. Причем все происходит, как правило, в заученной последовательности. Не замечаешь даже, в какой момент тоска появляется. Скука смертная. Но положение обязывает. А мужик – существо полигамное! Чем большее количество самок покроешь, тем больше шансов выжить твоему роду! И не просто – выжить! Укорениться на этой кругленькой голубой планете! Заметь, я, в отличие от многих, всегда говорю что думаю! Это вы все в белых перчаточках норовите, да в таких же тапочках, и руки запачкать боитесь,

19

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН и на полу наследить – тоже. А я грязными ботинками по коврам могу. Имею на то право! Я эти ковры заработал своими умом, сообразительностью и изворотливостью! – Если бы ты не был моим другом, врезал бы. Может, не стоит тебе приезжать к нам сегодня? – Может, и не стоит. Поглядим. Предложение поступило, а приеду или нет – сам решу. Давай лучше не будем лезть в бутылку. Не так часто видимся. Из наших всего-то трое и остались вблизи друг от друга. Весь курс разбрелся-разметался. Одних уж нет. Другие занимаются тяжелой педагогической деятельностью в местах столь далеких, откуда «только самолетом можно долететь», а денег на билет за всю жизнь не смогут заработать. Так что давай забудем о былом, о том, что нехорошего случалось, – протягивает руку. Павел отвечает на рукопожатие вяло и неохотно. Потом резко разворачивается, размашистым шагом направляется к машине, из которой уже несется голос Иви: – Володя едет к нам? – Не знаю. Скорее «нет», чем «да». – Я позвоню! – кричит вслед Владимир. Павел садится за руль. Хлопает дверца. Мотор урчит сильнее. Машина плавно отъезжает. На фоне вечерней серой стены дома едва видна фигура мужчины. Он стоит несколько секунд, словно медлит, словно думает что-то, словно решается. В нем борются чувство дружбы и желание доказать себе самому, что есть еще порох в пороховницах, что может еще соблазнить женщину. Он готов наплевать на прошлое. Но решить нужно пока одно: ехать или нет в гости. Зло вскипает внутри. Ему противно от того, что свезло Пашке. Он уже считает себя совсем пропащим. Стоит, и мысли скачут. Никак не может овладеть собой. Он прикуривает сигарету одну от другой, но и она кончается так же незаметно, как предыдущая. Наконец, как будто решив для себя что-то, Владимир произносит в никуда: – Ишь, чистоплюйчики. А когда-то из одного корыта щи да кашу хлебали. Начхать. Перемелется, труха будет. Но я свое возьму! Никуда от меня не денетесь, – достает визитку из кармана, всматривается, читает про себя, потом с ухмылкой: – Дорогая Иветта Эдвардовна. – Раздраженно выплевывает окурок. Направляется к своей машине. Рявкнув клаксоном, автомобиль срывается с места и улетает в мутнеющий вечерний город.

20

Во дворе остается лишь старик на скамье. Он смачно попыхивает трубочкой, легкий дымок вплывает в стариковскую душу, возвращает ее на тропу воспоминаний. И уже перед глазами вырисовываются теплые образы былого. Они так же плывут по течению, как несколько минут назад: «Сады, сады. Деревья в них, как люди, все были разные. Со своим норовом. Со своими глазами, руками. Со своими прическами. Со своими морщинами на лицах. Мне казалось, по ночам, когда затихает шум города, деревья разговаривали между собой. Бранились в ветреные ночи. Вскрикивали от холода в мороз. Плакали в дождь. Потом? Потом их вырубили. Убили. Казнили. Все до единого. И яблони, и вишни, и груши, и канадские клены, и буки с грабами. Остатки корней выкорчевали. Что не удалось выдрать из лона земли, безжалостно выжгли. Словно предчувствуя опустошение, родители собрали пожитки, переехали сюда. В этот небольшой тогда городок с удивительным названием Губернск. Почему удивительный? Хотя бы потому, что новые власти после революции его не переименовали. И даже некоторые названия улиц оставили прежними: Мирская застава, Пушкинская улица, Каланчевская, Кирочная, Моховая. Но именно с той самой поры – поры переезда – вселилось в меня чувство эмигрантства. Сколько ни мотался по свету, не нашел места более теплого и влекущего, нежели тот старый особняк у кольцевой дороги. Однажды собрался, поехал взглянуть на места, сердцу милые. К родному, так сказать, очагу. С горечью понял – нет нынче там ничего привлекательного. Какие-то многоэтажки. Все на одно лицо. Нет, скорее с одинаковыми личинами. Кое-где торчат красные и белые нарывы безвкусных особняков с вычурными дурацкими башенками. С еще большей тоской осознал потерю корней. Оторванность от очага, которого нет. Только память и остается. О маме и папе, о людях, садах, домах. Прошлое умирает стоя, как самые сильные люди. Непреклонные. Неподкупные. Несдающиеся. Потому, наверное, призрак дома все чаще навещает меня по ночам. То в снах. То просто привидением в золотистом свете люстры. Возникнет из воздуха, помаячит и в нем же растворится. Останется лишь легкая грусть под сердцем. Светлая и чистая, аж горло перехватит. Задохнешься – и дальше жить можно. Дверь подъезда всхлипывает. На крыльце – радостные Петр и Людмила. Старик слов-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН но издалека, из воспоминаний всматривается в пару. Улыбается. Людмила хохочет задорно. Вечер от ее голоса звенит праздничными колокольчиками. Мир становится светлее, фонари вдоль улиц разгораются ярче, а мир кружится в невероятном вальсе. – Петюнь, не будешь против, если возьму тебя под руку? – Конечно, нет, – улыбается. Замечает сидящего на скамье человека. Говорит ему тепло: – Здравствуйте. Люда не дожидается ответа незнакомца. Тоже добродушно улыбается: – Здравствуйте. – Тут же шепчет Петру: – Твой знакомый? – Вовсе нет. Просто – местный. Ведь у остальных подъездов скамейки сломали давно. Здесь осталась. Я часто его здесь встречаю. Особенно по вечерам. Потому и здороваюсь. Разве не хорошо, проходя мимо незнакомца каждый день или через день, пожелать ему здоровья? – и только тут догадывается, что именно этого старика они видели в ресторане. – Добрый вечер. На прогулку? – летит навстречу паре. – В некотором роде, – радостно сообщает художник, – на сегодня все. Рабочий день завершен. Можно дать отдых душе. – Это правильно. Отдыхать нужно непременно. Не то жизнь покажется скучной, словно конвейер на заводе. Счастливенько вам, – вежливо, даже старомодно привстает. Они благодарят за тепло. Спокойно втягиваются в город. Под ритм шагов Люда пытается вспомнить, где могла видеть это лицо, слышать голос. Среди знакомых он не возникает. «Может быть, случайность? – спрашивает себя и несколько беззаботно сама же мысленно отвечает: – Скорее всего». «Хороший человек. Сердечный, – летит им в спины мысль старика. Но они, счастливые, уже не слышат ничего. Человек продолжает размышлять: – Никогда слова злого не произнесет. Не вопит оглашенно, как пьяные соседи. Какая жалость, что таких все меньше. И не везет им по жизни. Как правило, не везет. Со стороны-то видно. Неустроенный. Нескладный. Неловкий. Не лоботряс. Трудяга. Мечется в потемках. Для него все наше мирское – самые настоящие потемки. Даст бог, найдет лучик света. Возрадуется. Лишь бы на поверку не оказался лучик тот блестящей обманкой. Сплошной. Бесконечной. Горемыка? Конечно. Но лучше быть честным горемыкой, чем

удачливым прохвостом. Нет, жить в столице не хочется. Эмигрантом родился, эмигрантом, похоже, и помру. Ох-хо-хо. Ладно, надобно до дома добираться. Холодает». Старик встает медленно. Оглядывает двор, будто рачительный дворник закрепленную за ним территорию. Об уголок доскиспинки выбивает табак. Достает из кармана маленький мешочек со шнурком. В него прячет любимую трубку. Затягивает тесемку. Убирает драгоценность поглубже в карман. Снова, в который уж раз, вздыхает тяжело по прожитой жизни. Подходит к низенькому, в две ступеньки, крыльцу соседнего подъезда. Берется за ручку двери. Та, кряхтя, позволяет человеку войти вовнутрь. В темноте он движется, как бывалый разведчик – на ощупь. Здесь знакома каждая ступень, каждая доска, каждая выщербина на стене. Но про себя ругает пацанов, которые бьют лампочки на лестничных площадках. Благо не нужно подниматься слишком высоко. Третий этаж. Направо – обитая рыжим дерматином дверь с круглой ручкой. Там, в глубине квартиры, живет его прошлое. Книги – самое главное богатство. Но их не так много, как было раньше. Когда он был запойным. После очередного ража он стал отбиваться от белых мух, которые заполнили комнату, жена сдала его в «дурку». И пока его, ведущего инженера одного из металлургических предприятий, «подлечивали», она успела распродать и выбросить большую часть фонотеки, собранной с большим трудом в те «совейские времена» железного занавеса, книги за бесценок отнесла в букинистический. Оставила лишь то, что могло быть интересно ей: детективы, дамские романы и кулинарные сборники. По возвращении из мест излечения ему не пришло ничего иного в голову, как закрыть глаза и интеллигентно развестись. Поскольку детей у них не было, брак расторгли по обоюдному согласию быстро и без каких бы то ни было неприятных последствий. Резать стенной ковер пополам не стали, пересчитывать ложки и вилки он не предлагал. Не в его характере мелочиться. Практически все досталось бывшей жене. Кроме квартиры. Разменяли ее довольно быстро. На две одинаковые в разных, отдаленных друг от друга районах города. И вот в его двушке теперь тишь, гладь. Он постепенно подсобрал фонотеку, которая стала интереснее прежней. Классифицировал ее. То же самое произошло с библиотекой.

21

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН В одной комнате жила музыка, в другой литература. Единственное, что мучило днями и ночами, – некому оставить или завещать это богатство. Детей не нажил, а родным братьям и сестре тем паче ничего не нужно. Друзья? Увы, все до одного не успели переступить порог среднестатистического российского пятидесятидевятилетия. Ушли тихо, не простились. Оставили лишь надежду свидеться в другом измерении. Он подозревал: как только умрет, все пойдет с молотка за бесценок – лишь бы побыстрее продать и получить хоть какие-то деньги взамен «макулатуры» и ничего не значащих магнитных пленок и дисков. Человек спокойно открыл дверь. Щелкнул выключателем. Свет ярким полнолунием залил невеликую квадратную прихожую, словно ночную темно-синюю поляну. «И почему включатель называют выключателем?» – мелькнул дурацкий вопрос в голове. А когда свет зажег в «книжном дворце», вопрос забылся, затерялся на полках и стеллажах. Видно, не на все вопросы находятся ответы.

ДВА ПЛЮС ОДИН Петр в сотый раз всматривается в новую картину. Нервно прищуривается. Отходит. Снова глядит. Обхватывает себя за плечи. Закрывает глаза. Вздрагивает. Подлетает к станку. Переворачивает картину вверх ногами. Заставляет себя какое-то время на холст не смотреть. Подходит к столу. Там все тот же видавший виды чайник. Наливает кипяток в кружку. Короткими глотками пьет. Останавливается, снова задумчиво пьет. Делает последний глоток. Ощущает горечь крепкого чая во рту. Пустую посудину ставит на стол. Магнитофон мурлычет медленную «Shape of my heart» Стинга. Петр немного увеличивает громкость. Неторопливо с края стола берет чистые кисти. Снимает с них газетные обертки-чехольчики. Направляется обратно к станку. Сосредоточенно стоит несколько минут. Делает несколько пассов кистью в воздухе. Судорожно берет палитру. Месит краску резко, почти по кругу. Отклоняется от холста. Снова одаривает пассами воздух и наотмашь бьет кистью в холст. Будто дает пощечины ненавистному, заклятому врагу. Стинга сменяет босанова бразильца Жобима, потом фламенко Пако де Лусия. Музыка образует ком, который катится все быстрее, ритмичнее, темпераментнее. Дви-

22

жения художника тоже ускоряются, становятся менее обдуманными. Чувства перехлестывают через край, заполняют краски, полотно, пространство студии. Петр отходит от холста – словно прицеливается – прищуривает взгляд, подскакивает к палитре, смешивает краски, наносит рваными ударами на холст, отклоняется, вглядывается, месит, хватает мастихин, им взрезает воздух и жирными пластами вмазывает масло в поверхность работы, снова кисть и опять мастихин. Инструменты мелькают в руках. Иногда вместо них художник пальцами правит поверхность красочного слоя. Минут через сорок очухивается. Останавливается. Ставит холст нормально, вглядывается. Огоньки озорства вспыхивают в глазах. Теперь он красит нерасторопно. Уравновешенно. Иногда кистью гладит поверхность нежно и ласково. Уточняет детали и довольно «похрюкивает». Проскребает мастихином тени. Они становятся легче, прозрачнее, глубже. – Я же говорил! Иначе и быть не может! Ай, молодца! Звонок дребезжит неожиданно некстати. Художник прикрывает картину куском не слишком чистого холста. Семенит к двери. Открывает. Он никогда не спрашивает, кто пришел. А в те часы, когда работает, ему вообще нет дела до того, что происходит снаружи. Важнее успеть высказаться, излить на полотно боль, муку или радость. На лестничной клетке слегка запыхавшийся Владимир. – Проходи. Привет, – бросает Петр. Он не успел уловить противного настроения товарища. Хотя таким неряшливым тот давно не был. Угрюмость, отрицание всего доброго прет из него, как ржавая вода из фонтана после починки. Володя придерживает рукой кейс. Другой – закрывает зонт. Стряхивает прямо на пол остатки дождя. Матерится на непогоду, на то, что тепло, словно продажная девка империализма, вильнуло бедрами и испарилось. Его раздражают улыбки на лицах людей, а тут – дождь и все словно с цепи сорвались, навстречу идут, лыбятся. Петр понимает, что работу придется отложить. К великому сожалению, полет прервался. Он складывает кисти возле палитры. Поправляет ткань на картине. Набирает в чайник воду. Предлагает гостю согреться. Отодвигает ящик стола, чтобы достать чайные ложки. В этот момент натыкается, как на нож, на растущую раздраженность Владимира.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Не суетись ты, можешь не закрывать. Не буду смотреть на твой шедевризм. И чая твоего не хочу. Мне голову и душу поправить надо. Вчера обмывали баснословную сделку. Сегодня не башка, а пыточная камера, в которой черти орудуют кувалдами. Лучше рюмку давай, – Хватает со стола кружку, выплескивает чаинки прямо на пол, брякает на стол кейс, раскрывает. Там ждет готовая к употреблению, початая бутылка водки. – Нашел уже. И кружка сгодится. – Наливает в нее до края, тут же хозяйски распоряжается относительно второй кружки. Петр категорично отчеканивает: – Я не буду. Извини. Не могу. Не хочу. Привычка. Никогда не красил даже после ста граммов. Исключительно на трезвую голову. Даже во времена оные. Ты же в курсе, что не пью. А сам выпей, коли надо поправиться. Я-то знаю очень хорошо, как утром бывает плохо. – Чего отказываешься? С другом водку отказываешься? – Категорично и категорически, – режет Петр. Владимир взбешен: – Ну, даешь! Загибаешь про чувства, про душу-у! Мне загибаешь! – вливает в себя примерно полкружки. Занюхивает рукавом. Лицо из серого, злобного превращается в более-менее человеческое, но рыхловатое, немного бордовое лицо пьющего. – Ты, как по книжке, читаешь! А вот мне на все условности – «с большим прибором»! – Бьет рукой по сгибу локтя красноречиво и замедленно, – и с Пизанской башни как из брандспойта, – тут же имитирует, как он может мочиться сверху вниз, – всем напомню, кто – хозяин жизни! Что хочу, то и ворочу. Хочу – иду, покупаю девицу. Или приглашаю ее в кабак. Или… А-а, что тебе, нищему, но гениа-а-альному объяснять? Запомни одно – ты не Моцарт. И не Пикассо. Не Пушкин даже! Ты – Петька! Этим все сказано, – выдыхает почти в одно слово. – Краски, тряпки, разбавители, масла, лаки, скипидары, олифы, кисти... Даже на бабу голую смотришь не как на бабу, с которой позабавиться – милое дело, а с высоты – как на нату-у-урщицу. А может, пока ты рисуешь, хочет она от тебя совсем иного? Чтоб ты измочалил ее до умопомрачения, до крика, до вопля! Не можешь! Или тебе уже выдать пора справку о немощи? Правильно некоторые знакомые говорят: «Художник и мужчина – два разных индивидуума!» Откуда тебе знать про стрессы, когда тебя кинули

на пару десятков тысяч «зеленых»? Живешь в своем закутке и не знаешь, что творится вокруг! Какие страсти кипят! Мужики на мужиков не похожи. Теряют сущность свою. Одни – из-за стрессов этих поганых, другие – из-за водки и неустроенности. Типа. А-а-а… – машет рукой. – Женщины? Об этих лучше помолчать. Все они одинаковы! Только что и остается – кулаком воспитывать. Побьешь – понимает, кто в доме хозяин, и становится как... шелковая. Робкая, кроткая, угодливая. Петр терпит тираду тирана. В душе жалеет его, убогонького. Обнимает за плечи, аккуратно усаживает на диван. Молча наливает остатки крепкого чая в кружку. Почти насильно втыкает ее злюке в руку. При этом тоном, как мама с капризным ребенком, спрашивает, что у него стряслось. – У меня? Все нормально. Абсолютно! И даже больше! – с растопыренными в стороны пальцами жестом «коза» надвигается на Петра: – Если бы я вел дневник или писал тебе, как другу, письмо, я бы изложил так: «Не успел наш друг Икс отбыть из Губернска к месту службы своей столичной, как буквально через два дня я с помощью сил всевышних и себя самого поимел возможность и уважил, многоточие, Иветту Эдвардовну. И, что характерно, она при сем куртуазе осталась совершено спокойна. И даже довольна. Оч-чень довольна, хочу заметить». Как тебе нравится такая фигура речи? Кассета кончается за несколько секунд до окончания фразы Владимира. Тишина звучит сильнее любого выстрела. Она обрушивается с такой силой, что воздух кажется спертым. Непробиваемым. Он стал подобен киселю, который загустел. Его нельзя выпить. Нельзя проглотить. Его можно видеть. Ощущать колыхание из стороны в сторону. Но дышать – никак! И вот уже вместо двух человек, друг напротив друга, – два напряженных нерва. Два куска колючей проволоки. Две гранаты с выдернутыми кольцами. Первым взрывается хозяин. Он даже не кричит. Болезненно взвивается вверх. Так птица, почувствовав в теле губительную дробь, взвивается в небо. В противоположную выстрелу сторону. В голосе Петра обнажается обида не только за Пашу, но и за себя прошлого, за всех, кого удалось вот так топтать его институтскому товарищу. И нельзя отделить одно от другого. Боль превращается мгновенно в единый жгучий комок. Обида обращается в негодование. Негодование – в ненависть. При этом художник еще пытается

23

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН сохранять внешнее спокойствие и хоть какието правила приличия. Но не может! Нет сил. Спокойствие исчезает. – Как ты только мог посметь?! Друг?! Не дружбой это называется. Скотством! Если это правда, ты! Ты… Знать не хочу ничего и… прошу тебя удалиться из моей мастерской. Не хочу видеть тебя более! Не могу. Но его слова разбудили животное еще большего пошиба, нежели тот самец, которого Петр знал. Зверь взревел, пошел на Петра, словно бык решительно прет на тореадора: – Наезжаешь?! На друга своего наезжаешь? Сам-то ты кто такой?! Задрипанный маляришко! Кичишься собственной гениальностью? Так знай, я могу всю твою студию со всеми потрохами купить и иметь в виду. Вместе с тобой. Со всей твоей мазней. Только для чего? Ты не Репин и не Дали, не Модильяни даже. А я? Да, возникла возможность, и я не упустил ее! Что? Завидно? Для чего, спросишь? Да чтобы вам, чистюлям, насолить! Чтобы показать вам всю мерзость и мелочность вашего существования! Изображаете из себя святош, а на самом деле – титьки вы тараканьи! Муравьишки замызганные. Трудоголики! У-у-урюки! Головой жить надо, не чувствами. Учить вас всех надо! Ясно тебе?! Гнев сжал Петру горло. Он задохнулся. В глазах потемнело. Ночь выдавила день, окутала мир непроглядностью, измазала сажей. Ни просвета. Ни звездочки. Ни надежды на движение к свету. Свет исчез! «Боже, – подумал он, – какой монстр жил с нами столько лет! Столько лет мы не замечали. Или – не хотели?» Сердце выскочило из груди. Разорвалось. Брызги крови и души разлетелись в стороны. Он уже не помнил, как прокричал дико, словно вожак стаи перед страшной опасностью, которая грозит соплеменникам. – Убирайся! Убирайся отсюда. Ты не друг мне! Забудь, что когда-то я мог произнести это слово по отношению к тебе! С сего момента. – Петр задохнулся, но продолжил сквозь спазм уже немного тише: – Уходи-и… Владимир надменно смотрит на художника, спокойно допивает водку, цинично, медленно произносит в ответ на нервное: – Чего там, уйду. И глазом не моргну. И бровью не поведу. – И, чтобы сделать еще больнее художнику, довести его до исступления, игриво выплескивает: – А Людочка твоя-то, тоже сперва со мной. Потом на тебя перекинулась. Я

24

тебе говорил. Я знаю молодежь нынешнюю, ей пальца в рот не клади! Ей устроиться бы поудобнее, чтобы в тепле и того… Ха-ха! Петр вспыхивает, он уже не понимает, что происходит, зло швыряет в ненавистное лицо: – Не тронь, поганец, своими мерзкими лапами! – Кого не трогать? Не нравится? Так уже потрогал! Потрогал, и не только руками! Мне не пришлась, вяловатой показалась какой-то. Вобла, так я тебе ее и подсунул. А ты? Купился! Втюрился, пацан! Может, еще в «ЗАГС» ее потащишь? Петр неумело, неловко, по-бабьи бросился на Владимира с кулаками. Он после детства ни разу не дрался. Не было нужды, потому и умение пользоваться кулаками отсутствовало. Противник сделал шаг в сторону и почти профессиональным ударом сшиб хозяина студии с ног. Художник упал, схватился за окровавленные губы, скорчился от боли, но встал и снова бросился в битву. Со всхлипом, с воем. В воздух только выдохнул: – С-сука! Подонок! – Не сука, а кобель! Чем и горжусь! А ты сопи себе потихоньку в тряпочку. Сопляк! Новый удар отбросил Петра почти под стол. Художник охнул, приподнялся. Встать не смог. Подполз к дивану. Тело перестало слушаться. В голове – гул, перед глазами – звезды. Они попрыгали, помелькали, и пришла темнота. Владимир погладил ударную правую, взял со стола кейс, двинул к выходу, у двери склонился за зонтом. Сложил его, медленно вернулся. Взял бутылку. С ухмылкой влил в себя остатки водки. С чувством превосходства поставил опустевшую стеклотару на стол. Так же медленно ударом ноги распахнул дверь. Из проема бросил снисходительно: – Видал я вас всех! А идите! Деловых таких только в сортире топить. Да руки марать неохота. Тоже мне – друзья по крови. Ха! А это даже забавно! Кстати, ежели станешь знаменитым – сообщи. Непременно, если нужда будет, расскажу о нашем «братстве» какому-нибудь «желтому журналисту». Он статью тисканет, вот потеха-то будет! И, не закрыв дверь, ушел. Сознание медленно возвращается к Петру. Превозмогая боль, он всползает на диван. Утыкается лицом в подлокотник. Воет и методично рукой начинает колотить по этому же подлокотнику. С точностью магнитофонной записи твердит:

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – С-сука. Какая же ты с-сука, Вовка. С-сука. Какая же ты с-сука-а-а. Он еще долго сидит на диване. Полумрак втекает незаметно в студию. Петр не замечает, как слезы и боль смешиваются не только на щеках. Душа плачет, звенит тонкой струной тоскливо и бесконечно. Сердце надрывно ухает, перегоняет кровь натужно. И ничего хорошего впереди не маячит. Только надежда на небольшое просветление, ведь не может черная полоса длиться всю жизнь. А теперь боль за себя, боль за Иви и Люду, боль за Павла. Но которая из них сильнее? Разве можно разделить их? Нет, конечно. Нереально. Как же тогда жить дальше? Мир сошел с ума! Он вертится волчком вокруг получения «желтых» удовольствий и никак не может остановиться, оглядеться, прийти в себя. Известно, человек слаб. Его сызмальства приучают твердить заученно о силе мышц. Он ставит рекорды в поднятии тяжестей, в беге, прыжках. О развитом уме и его совершенстве не переставая долдонят газеты, радио и телевидение. Только мало кто в состоянии выстоять перед соблазном славы, плоти и звонкой монеты. Некоторые считают это – свободой, оправдывая себя или свою слабость. Он придумывает оправдание. Верит в него и забывает, что мгновение назад говорил совершенно иное. Жил не так. Верил и поклонялся другим богам. Он и не заметил, как подменил одно понятие совершенно другим. Не обратил внимания, что сам себя обманывает. А ведь лишь вчера был беден, но честен и по-настоящему свободен. Свободен в мыслях, поступках, любви, ненависти, принадлежал лишь себе и близким своим. И все же стремился к Олимпу, к лавровому венку. И только позже, когда чемпиона выжмут, высосут, выпотрошат, разделают, его выбросят на свалку. Там он обнаружит таких же вчерашних обладателей высохших венков, уже никому не нужных, одиноких, опустошенных, больных собственной гениальностью. Слабых, немощных, безумных стариков. И большинство из них не в силах понять, как получилось, что они оказались за бортом славы, денег и благости. Может быть, потому, что на миг забыли: настоящее счастье – в любви. Огонь, вода, медные трубы. Какое из испытаний пройти труднее? Возможно, все, но последнее, утверждают сказки и сказочники, самое сложное. Время – категория весьма обманчивая. Оно напоминает конькобежца, который «заря-

жен» на стайерскую дистанцию. Сначала медленный разбег от стартовой черты, отрыв от материнской пуповины. Бессознательное движение вперед. Ночь в эти мгновения течет неспешно. И нового дня приходится ждать долго. Пробираться сквозь липкость сажи в свежее утро. И плакать перед сном от страха того, что утро может не наступить. Но стоит встать на ноги, сделать первые шаги, как дни обращаются в недели. Уже кончился детский сад, и подкатывает к промежуточному финишу школа. За ней отпал институт, пришли рабочие будни. Они заразны своим однообразием. И не задумываешься, зачем они нужны. Просто выполняешь работу. Начинаешь ждать выходного, как манны небесной. Ведь только в этот день можно отдохнуть, расслабиться, полениться. А скорость меняется. Количество кругов перемахнуло за три десятка. Потом – за четыре. Скорость нарастает. Половина дистанции – за спиной. Месяцы мелькают быстрее. Не успели набрать клубнички на грядках, как настала пора сбора яблок, а там и орехи поспели, а в окно уже стучат прозрачными пальцами первые заморозки. Они выводят замысловатые узоры, и чтобы вглядеться в мир, нужно тщательно согреть дыханием стекло. Едва протаял прозрачный кружок, как первые дожди принялись методично обстреливать подоконник. И снова скорость растет. И опять мелькают трибуны. Уже невозможно разглядеть глаза зрителей или друзей. Лица слились в одну линию. Звуки – в единую тягучую ноту. Круги стали просто дорожкой, по которой спешат твои собственные ноги. А в мозгу отстукивает: «Только бы не упасть». Годы? Они отщелкиваются минутами. Человеческая жизнь? Так это лишь миллиардная доля тысячной части секунды в рамках того, что мы называем «бытие». Вчера было полчаса назад, а «в прошлом году» – это всего-навсего прошедшее утро! Неужели так мимолетно? И не успеваешь найти ответ, потому как у порога топчется следующий год. Или – десятилетие? … Прошло, только что мелькнуло за соседним поворотом вчера. Те, кто волей судьбы оказывался хоть ненадолго в мастерской Петра, узнать ее не могли. Всем чудилось одно и то же. Они попали в совершенно иной мир. Сытый, самодовольный мир преуспевающего живописца, у которого не только менеджер есть, но и агенты разбросаны по всей нашей крохотной круглой планете. Пышные золоче-

25

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН ные рамы, словно золотые цепи на бычьих шеях новых русских, кричали о благополучии хозяина мастерской. На столе вместо сброда из разнокалиберных чашек – богатый сервиз с блюдцами, блестящий начищенными боками самовар из семейства старых тульских орденоносцев. На самоваре – довольно крупный заварочный чайник гжельской породы. Рядом – в солидном блюде – горка фруктов вперемежку с печеньем и вафлями. Несколько нелепа среди благолепия опустошенная на треть бутылка коньяка в «запотевшей» бутылке с французской этикеткой, рядом – коньячный бокал. Его надутые щеки на треть заполнены янтарным напитком. По углам мастерской – крутые аудиоколонки. Между ними, у стены на новенькой черной тумбочке, навороченный музыкальный центр. Внизу, на полках – горка дисков и кассет. Вокруг стола – стулья с кожаными спинками и сиденьями. Мастерская самовлюбленна. По ней степенно носит себя в дорогом, неряшливо заляпанном краской халате, из-под которого выглядывают ниточками голые волосатые ноги Петр. Шутя, он бубнит под нос о том, что наверняка его бабушка «согрешила с водолазом» где-нибудь на курорте Красного моря. После крутого затягивания ремня, нескольких лет непития свезло. Попросту подфартило. Иви оказалась самой настоящей путеводной звездой. Кто мог знать, что все сложится таким образом? Стоило купить картинку, и вот она – заветная, с голубой каемочкой! Деньги потекли полноводной рекой. И проблем вроде стало меньше. По крайней мере, бытовых: на краски деньги всегда есть, на кисточки, на… Как приворожила. Петр берет со стола рюмку. Смотрит в нее. Приподнимает до уровня глаз, вглядывается в остатний коньяк, делает медленный глоток и самодовольно продолжает внутренний монолог: «Хотя я и сам, похоже, не дурак, раз умудрился придумать такой мотив, который можно копировать из раза в раз, а он будет и будет приносить прибыль. И не надоедает же никому! Удивительно! Я умудрился сляпать своих «Грачей», картинку, которая позволила Саврасову всю жизнь пить за счет единственного холста. Как скажет мой приятель Изя-Изяслав: «Таки мы не одним лыком шиты?» При этом через пару лет можно будет запросто присовокупить себе звание. А что, «заслуженный» звучит! Приятно ласкает слух, дьявол тебя задери! И гонорары за работы можно вдвое,

26

а то и втрое повысить. Немаловажно. Творчество? Займемся потом когда-нибудь-страшно-подумать-когда. Прав был Володька, надо жить на всю катушку, дышать полной грудью удовольствий и полным животом наслаждений. И чего это я на него взъелся? Нет, надо будет как-нибудь позвонить. Опять же, вдруг картинку какую захочет купить? Хотя… А почему бы и нет? Я ведь почти мгновенно стал в городе известен. И не только в узких кругах! Ну и что, что он с Иви… того? Их дело. И ее, в частности. Пашка ведь на ней пока не женился! А что до свадьбы-то случалось – не в счет. С кем не бывает? Правда, с Пашкой неловко. Друзья, однако же. Как с ним теперь разговаривать? Ума не приложу». Художник смотрит на часы. Допивает коньяк. Водружает бокал на стол. Думает о том, что надо бы штаны надеть, скоро придет наш дорогой чиновник – у него коротенький отпуск, а с голыми ногами привечать человека несколько неприлично. Подходит к дивану, присаживается, берет джинсы. Мысли мелькают обрывками. Зацепиться ни за один обрывочек не получается. И тогда решает: «Да ну его! Что он меня, голого не видел, что ли? В одном душе когда-то мылись общаговском. Да, собственно, еще не то вытворяли в студенческие годы. Во время было! Не то, что сейчас. Чего тут прогибаться?» Отбрасывает штаны на подлокотник радостно, играючи. Вот и ладно, трам-пам-пам. Подходит к столу, наливает еще полрюмки. С хохотком выпивает. Дверной звонок сообщает о приходе гостя. Подойти к двери немного сложно. Пол движется, будто палуба в легкой качке. Отпереть засов сложновато. Но тут Петр вспоминает весьма кстати, что дверь должна быть отперта, и весело кричит: – Открыто! Заходи, колючая голова! Павел рад встрече. Он в курсе происшедших перемен. Иви рассказывала подробно и даже с картинками. Друг оглядывается. И все же громко удивляется интерьеру. Решает подыграть однокурснику. – Ты что, старик, наследство получил из-за границы? Или настолько быстро пошли дела в гору? О подобных рамах на своих картинках ты даже, кажется, не мечтал. А насчет колючей головы ты прав. Самый настоящий ежик присутствует, – проводит рукой по короткой прическе. – Время нас не балует. Я вынужден, как видишь, терять волосы. Но главное, чтобы головы оставались на местах.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Петр пьяненько расплывается в улыбке. Почесывает грудь, затылок. Отхлебывает коньяк, принимается вещать: – Рама, как ты помнишь, паспорт картины! Витрина. Ты ведь в бизнесе соображаешь покруче моего. Знаю-знаю! Разбираешься еще как! Отсюда делаю вывод: обертка, витрина, паспорт, или как их теперь называть, должны выглядеть не только красиво, но и продажно. – Как девица на Тверской или Ярославке: губки, глазки, прикид? – Ну-у, в самую тютельку! Правда, на Тверской я не бывал по этому поводу. Только слухи долетали. Так вот, в таком фантике даже дрянь распоследнюю сбыть можно, не только нечто существенное. Покупатель падок на блеск. Он не привык обращать внимание на нищету, даже если нищета эта гениальна. Свезло мне, старичок! Ох, как свезло! Поперли покупатели, как грибы перед войной. А с ними и денежки потекли. Не успеваю накрасить, бегут с распростертыми кошельками. – Не понял, что значит «как грибы перед войной»? – Да ты что, разве не в курсе? В сороковом урожай грибов был невероятный! Бабка моя вспоминала как-то. Но за все это благолепие, – обводит рукой пространство, – Иветте спасибо, деньгу мне приворожила покупкой. Слушай, а вдруг и правда война, ее ведь еще Нострадамус обещал в своих скрижалях? – Да ну тебя! – отмахивается Павел. – Типун тебе на язык! Мало, что ли, терактов, взрывов, бомб и заложников по миру? Тут о другом думать надо: как жизнь свою прожить, чтобы не совестно было детям в глаза смотреть. – Так у тебя их нету. А у меня, говорят, гдето в Пензе-Шмензе кто-то растет. Вот любопытно бы поглядеть. – Ну, ты скажешь. Тоже мне, каменотес безответственный! Сделал портрет и даже не поинтересовался – все ли у изображения в порядке. Петр всегда думал, что его обманывают. На пушку берут. История известная и старющая, как история планеты. Как только деньги у человека появляются, сразу дети внебрачные отыскиваются. У одних – в своем городе, у других – на самом краю Ойкумены. Он не верил, но в глубине души хотел, чтобы именно так и было. Чтобы где-то подрастал его потомок, его кровинка-слезинка. Он помнил всегда, что у деда был внебрачный сын. Война оказалась тому виной. Или – судьбой? Дед не успел эва-

куироваться, остался в деревне. Сошлись, как говорили в те времена, с женщиной. Та ему сына-то и родила. Но бабушка не принимала мальчишку до самых последних дней. Однако братья отцовские и сам батя считали его своим. Родненьким. От мамы Петр эту историю знал. И хранил в себе словно заветное нечто. И порой мечтал именно о таком стечении обстоятельств. А друг надеялся, что у него как раз-то все в недалеком будущем. Не зря с Иви снова встретились. Истории и судьбы пишутся на небесах божественными чернилами. Значит, сверху видно все и определено. Остается только не навредить ближнему, а тем самым – себе. – Я смотрю на твои надежды, собрат по юности, снова через призму темно-зеленой стекляшки. Желательно напоминающей по форме бутылку. Хотелось бы – с погнутым горлышком. Помнишь, у французов такая бутылочка всегда в почете была? А... Где наша не пропадала?! Павел смотрит на друга с ужасом: – Батюшки, да ты пить снова принялся?! Не зазря ли? – А почему бы нет? Дела прут все в гору. Можно и расслабиться маленько. Знаешь, я понял тут одну штуковину: в пьяном виде могу накрасить такую картинку, которая трезвому и не снилась! Расслабленно, лихо, без всяких шор и напряжения! – Добавляет себе напиток. Выдерживает паузу, в которой мысли немного щекочут отравленный алкоголем мозг. Наливает Павлу в кружку. При этом примеряется – останется ли еще на раз. Павел из дипломата вытаскивает баночку икры. Открывает крышку на стекляшке. Оттуда же, из черного нутра чемоданчика, извлекает небольшую белую булочку. Режет, намазывает икрой. Бутерброды выкладывает на блюдце. Берет кружку. С грустной улыбкой чокается с товарищем. Выпивает коньяк. Откусывает бутерброд, жует и сумрачно констатирует: – Не предполагал, что начнешь. Не думал. Ну да твоя жизнь, тебе за нее перед богом и отвечать. Петр не может удержаться от менторского тона. Он ведь теперь не просто – на коне. Ему сопутствуют удача и успех. А это барышни капризные. Никогда не можешь предположить, какой фортель могут выкинуть. Однако же свысока продолжает: – Вот что я скажу тебе, старичок. Раньше не сказал бы, но камень такой не могу но-

27

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН сить. Больно тяжко, – вливает в себя коньяк, занюхивает бутербродом и возвращает его на блюдце. – Когда-то, до твоего появления после исчезновения в чиновничьих палатах, была у меня женщина. Чудной красоты. Невозможной! И жили мы с ней, нет, не жили. Так, виделись, встречались, проводили безумные ночи. Как в той песне поется: «С ненаглядной певуньей в стогу…» Понимаешь, не только ночевал. Но что-то не получилось. Не срослось. То ли она почувствовала мою непригодность к семейной жизни, то ли я чего-то недоуловил. В одночасье кончилось счастье. Она ушла, и мир остановился. Мы не встречались больше. Однажды столкнулись на аллейке возле нашего памятника «Битлз». Помнишь, четырех бронзовых музыкантов в буденовках на набережной, которых «битлами» прозвали? Аккурат там лет пять назад увиделись. И все. Известно ведь, люди в одном городе живут и могут не встречаться десятилетиями. Но недавно неожиданно, я бы сказал – как в ушат с холодной водой макнулись – столкнулись. Зашевелился внутри живчик. Затрепетал, едрена корень. Думаю попытаться наладить наши отношения. Я ведь уже не первой свежести гриб. Нет, она не замужем, но есть, как говорится в таких ситуациях, претендент на руку и сердце. – Ну-у и?.. – Что: «Ну и?» Зовут женщину Иветтой. А третий – это ты, мой старый и добрый Павлик. – Вот оно что. Занятно. Даже более того. Позволь спросить, а как же Люда? Из нашего последнего телефонного разговора я понял, что у вас с ней все вроде бы налаживается. – Хм, а че Люда. Мне хочется иметь в доме женщину, но не девчонку, с которой только переспать приятно и здорово. Мозгами-то она еще ребенок! Ре-бе-нок! Провести время – это да. Не более! Ее жизни учить и учить. А сколько на это времени и сил уйдет? – Что говорит по этому поводу Иветта? – Павел сжал душу в кулак. Он понимает – нельзя предаться эмоциям. Нельзя затеять драку, нужно как можно спокойнее разобраться в ситуации. Что-то подсказывает, что Петр лжет. Неприкрыто. Больно. Не ясно только – для чего. Потому списывает бред на алкоголь. Или у него начинается белая горячка? Или что-то внутри вылезло из второго, черного «я»? Павлу в лицо уже летит: – Она-то как раз не против! – Но мне она ничего не говорила. – Спокойствие Павла приводит в недоумение хозяи-

28

на студии. Тот не знает, как реагировать. Ложь начинает казаться вшивым, неприкрытым враньем. Она вот-вот обнаружится, и тогда можно лишиться не просто товарища. Друга. А это потеря мирового масштаба. Друзей много не бывает. Но алкоголь корректирует мысли. «Неужто народная мудрость права, и он слишком плохой советчик?» – мелькает попутно. Но машина движется, она набрала скорость, повороты не предполагаются. Петра несет: – Не успела, может? Ты ведь с корабля прямо ко мне, как договаривались? Вот она и решила, видимо, что сказать тебе как другу должен такую новость я. – Благодарю за новость. Паша выливает в кружку остатки коньяка. Замирает. Так хочется бросить ее в стену, но, подумав, ставит на место. Молчит. За эту тишину, кажется, минули века. Пауза почудилась бесконечной. Павлу начинает казаться, что Петька напился до абсолютных чертиков и пытается казаться хуже, чем на самом деле. Но зачем? Он уходит. Задумчиво спускается по лестнице. Машинально достает из кармана мобильник, набирает Иви. После второго гудка знакомый тембр голоса почти напевает мелодию: – Пашенька, родной, с приездом. Как добрался? На душе полегчало. Договорились встретиться через полчаса на бульварчике над рекой. Как раз там, где гостиница «Металлург» расправила свои крылья балконов и лоджий. Иви не стала придумывать ничего. Спокойно рассказала о прошлом романе с Петром, о неловкой ситуации в студии, когда Паша привел ее знакомиться с художником. В общем, рассказала все, кроме одного. Об этом знали только Иви и ее мама. О маленьком мальчике, который так и не увидел света, не попробовал жизни. У Паши отлегло, но ненадолго. Пришло осознание того, что художник сбрендил. Стало страшно. Поделился с Иви. Она вздохнула, уставилась взглядом в аллейку. По ней неспешно молодая мама катала коляску с малышом. Слеза родилась сама собой. В уголке глаза. Защекотала слезничок. Потом вторая. И еще. Они потекли прозрачными ручейками вниз. К подбородку. Павел сжался от какой-то неведомой ранее боли. Боль сдавила горло. Перехватила дыхание. Он замер. Потом взял Иветту за плечи. Повернул к себе. Вопросительно посмотрел прямо в глубину зрачков, в самое донышко.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН В ответ прилетело: – Ветер. Холодный. Чужой какой-то, пронизывающий, – шепнула любимая. – Ну, вот и ладно. Вот и хорошо. Один камень с души, кажись, снял. – Петр нервно набирает номер. Короткие гудки предупреждают о занятости абонента. Несколько наборов не приносят соединения. Художник хмуро проходит по диагонали мастерскую. Выжидает время. Бессмысленно листает доперестроечный журнал «Искусство». Представляет, как они снова станут с Иви единым целым. Тем самым доисторическим существом, еще не разделенным коварными богами. И некуда им будет спешить. Рука на ощупь накручивает диск телефона. Наконец соединение происходит. В трубке щелкает, и Петр горячечно палит: – Алле! Иви? Привет, Ивушка! Только что у меня Пашка был. Как какой? Твой Пашка, мой однокурсник. Я все ему сказал. Про прошлое. Про настоящее. Что?! Ты утверждаешь, что настоящего не было? И нет?! Такого не может быть. Ты же сама мне сказала при последней встрече на площади возле Петра: «Я так хотела жить с тобой!» – Так это же в прошедшем времени! – Что в прошедшем? Наша встреча вчерашняя? Ах, просто нахлынуло? Ну да, не было ничего. Понятно. Вспомнила?! И теперь как? Нормально? Дальше что? Что?! Я дурак? Я возомнил?! А ты?! Ты? Не будешь? Забыть? Плюнуть и растереть и не лезть в твою жизнь? С Пашкой? Вы через двадцать минут встречаетесь? Сама разберешься, это ваши проблемы, раз на то пошло. Ваши – не мои! Вы и решайте. Что я ему сказал? Да все! Абсолютно все! И как познакомились, как приходила ко мне, как вопила от радости, как мир вокруг вертелся, ходуном постель ходила! Ах, срок давности. Понятно, – раздраженно бросает трубку. Она не удерживается на рычагах. Клацает, падает, повисает на шнуре. С того края провода тенькают лишь короткие гудки. Петр сует руки в карманы халата. Покачивается. Презрительно себе под ноги шепчет: – Попалпропал. Как кур в ощип. Ничего. Разберутся. Мое дело маленькое. Захочет – прибежит. А не захочет, с Люськой жить стану. Пусть все завидуют, что у меня деваха на двадцать с лишком лет моложе. Пусть локти-то покусают, глядя на ее фигурку, и, представляя все остальное, слюной исходят! Ох и повезло мне. Не то, что тому водолазу с бабулей! Вот они у меня где все! Вот где! – сжимает кулак. – Ничего, будет и на

нашей улице вечеринка. Вот уеду в Париж или в Америку с Канадой, заплачете. Алкоголь накрывает покрывалом полубреда, внутренняя развязность сменяется бессилием. Петр садится на пол, опирается спиной о диван. Сморгает носом. Сморкается в полу халата. Вытирает нос рукавом. Начинает поскуливать, жалеть себя-любимого-брошенного-потерянного: – Стану-стану знаменитым, буду денежкой сорить, ну а вы, друзья, простите, не смогете столько пить. Бедный я, бедный. Печальный Петрушечка. Даже не рыцарь, так – образ печали. Никому не нужный, сирый, холодный, пьяный, сытый, прозябаю в грехе, грех живет во мне и терзает до невозможности, а счастье все время мимо проходит. И не пожалеет никто мальчика. И не приголубит. Вот раньше было! Свободен и беден! А теперь есть все, а чего-то главного нету! Не-е-ту! Исчезло, пропало, утонуло в шорохе купюр, в звяканье серебра, в похмелье, в непонятных людях кругом. Халявщики собираются на открытие выставки и все любят меня, и все боготворят, превозносят, а сами в это время, суки, ждут, когда же банкет начнется. Когда наступит момент, чтобы пожрать и выпить. Курвы бешеные! Неет, никто меня не жалеет. Никому я не нужен, даже себе – подленький, противный, пьяненький, в грязных помыслах испачканный. Боже, что я наделал?! Довольно робкий звонок прерывает размышления художника. – Входи, зверь ты или человек, все равно! Входи! Дверь открывается медленно. Осторожно. На пороге – старик с погасшей трубочкой в зубах. Линялая одежка на нем помята, но чиста. Щетина не превратилась в бороду. Глаза печальны. – Извините, не помешал творческому процессу? Не могли бы вы одолжить мне сигаретку? Совсем поиздержался, потому приходится просить вас выручить представителя класса, некогда называемого интеллигенцией, – топчется у порога, пройти стесняется, – в такой небольшой мелочности. Трубочку нечем набить. Увы, нечем. Петр сквозь коньячную пелену пытается разглядеть человека. Узнает не сразу. Напрягает извилины до невозможности. Потом его осеняет: старик поднялся в мансарду с самого нижнего этажа! Это надо сердце иметь здоровое и ноги в порядке. Или такую невероятную

29

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН жажду курева! Или и то и другое. А может быть, он шел с перерывами и передышками не менее получаса? Тяжко ему, вероятно. Трудно. Эх, мне бы до такого возраста дожить в уме и здравой памяти! И сюда, наверх, подниматься без помощи палочек, подпорок или лифта. Пусть с перекурами, пусть! Но на своих двоих. И он брякает: – Да заходи, батя, не стесняйся. Я тебе, мой дорогой, не только сигаретку, и даже выпить, – берет коньяк, сует человеку кружку, потом – бутерброд. Испытующе смотрит на ошалевшего мужика. – Не боись, пей давай! Пока что сигаретку пошукаю, бедный я, бедный... Заварил на свою голову кашу. С книжной полки Петр выхватывает распечатанный блок. Вытаскивает пачку. Бросает на стол. Остальное протягивает старику. Тот судорожно проглатывает коньяк, в мгновение ока расправляется с бутербродом и уже готов принять в дар сигаретку. Но пачку?! А тем более – почти блок?! От неожиданности старик отшатывается от дающего, как от кипятка. Начинает чертыхаться, отказываться от такого количества табака. Слезливо говорит об одной только сигаретке. Об одной! Единственной. Ему нет необходимости в таком богатстве, в таком количестве. Если бы не кончился его трубочный, он не посмел бы тревожить человека. – Да ладно, бери, пока дают. Не мельтеши. – Петр сует насильно в руку блок с несколькими пачками внутри. И неожиданно для себя роняет фразу, как самому кажется, сказочную, – хоть одно доброе дело сделаю, авось снова в человека обращусь. – Вы вроде бы человеком были отзывчивым всегда. Не раз угощали меня у подъезда сигареткой ли, огоньком ли. – До недавнего времени человеком был. – И продолжает бубнить, что уже не меньше года он совсем не человек, а художник, которого покупают прямо со станка. Сегодня же показалось ему, что превращается в подонка. Раздражение в голосе звучит жалко и жалобно. И что из того, что он нашел своих «Грачей», которые прилетели, и теперь превращается в штучный полиграфический станок? Он множит и множит их, чтобы было не просто, что есть, пить, на что кутить. Бубнеж превращается в непонятную галиматью. Художник запинается, икает и выводит: – Как думаешь, батя, может, деваху купим? Я теперь в состоянии позволить себе и

30

эту маленькую слабость. Хочешь? Подарок тебе сделаем? А че, молодуху наливную, как антоновское яблоко по осени?! Чтоб с грудью пышной и упругой, как футбольный мяч. Не, как два футбольных мяча. Согласен на рубенсовскую женщину? Или ты кранаховских худышек предпочитаешь? А, батя? Старик зашелся смехом и кашлем. Звуки, что вырывались из горла, больше походили на карканье или кряканье. Из смеющихся глаз брызнули слезы: – Уморили! Мне давно уже можно выписать удостоверение о нетрудоспособности по данной части. Но себя-то зря обижаете. У вас жена – красавица, молоденькая, милая. Вы с ней постоянно ходите мимо меня. Я ведь приметил. Девочка она чудесная. И пара вы – загляденье! – Да помню, помню. И что здороваемся с тобой всегда, помню. И что с дамой в последнее время одной и той же. Слушай, отец, может, мне жениться на ней? Одна вот только что отказала. Поспала со мной лет несколько назад и отказалась идти под венец. А сейчас отказала вторично. – Странно. Вы, по моему мнению, не такой уж плохой человек. Если не слишком нахально с моей стороны, разрешите спросить, кто она, эта женщина, которая отказалась с вами разделить совместную жизнь? – Кто-кто, дед Пихто и бабка с «калашом» наперевес. Ошибка прошлого. Прошлая любовь. Прошедшая боль. Теперь она женщина моего друга. В прошлом – моя. Теперь – его. Вчера – моя. Сегодня и, наверное, в будущем, станет его. Скорее всего, будет его. Старик смотрит недоуменно. Извиняется, говорит, что уже запутался, кто – кого и когда. Хотя это, может быть, не так и важно. Важно другое: она, дама из прошлого, дала отставку нынче. Бороться за любовь не стоит, потому как нельзя дважды сесть в один и тот же поезд на одной станции. Надобно непременно станции менять. И потом, борьба за любовь – это средневековые придумки. Дамы сердца, дуэли на мечах и шпагах, стрельба с шести шагов из пистолетов, пуля которых может разворотить нутро, – прошлое. Разве можно бороться за то, чего в другом человеке, к примеру, нет? – Какое там! Биться за любовь? Любовь у них, а между нами – роман. И тот когда-то разлетелся, как страницы плохо склеенной книжки. Если бы мы смогли пожениться тогда, давно, в кармане всегда были бы деньги и

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН озаренное светом творческое будущее, – горячится Петр. – Знаете, как показывает опыт, с деньгами редко существует бок о бок творчество. Особенно в нашей стране. Россия – мировая загадка! В ней мало кто живет. Здесь чаще всего выживают. Причем не «несмотря на», а «вопреки всему». Если по-честному стараются жить. А те, которые обманом, с подвыподвертом, вот те – да! Именно они диктуют условия низшей касте. Как правило, у руля стоят «троечники», а в горниле сгорают умницы и отличники. «Троечник», он завсегда знает, чего ему надобно, как этого добиться при минимальной затрате сил. А «хорошист» сомневается вечно в себе, думает: как бы не навредить ближнему. Одним плевать, что могут подумать другие. А другим не плевать. Они рефлексируют, роют ходы в собственных душах, потому тяжко им. Они ответственность за страну на себя взваливают. Тянут этот мешок, пока ноги передвигают, до последнего. Причем не замечают, что сверху, на мешке, сидит некто, свесил ножки и болтает ими. Скорее вам пришлось бы выбирать: или – или… А сейчас, как я вижу, выбор и делать не надо. Он сам сделался. Конечно, страна советов давно скончалась, только послушайте, что я скажу. Вам, наверное, нужно жить с той юной девочкой, больно уж вы подходите друг другу. Молодость благостно влияет на возраст! Заметьте, если мужчина старше женщины на много лет, он становится стройнее, подтянутее, словно обновляется годами. То же самое происходит с женщиной, если она старше своего избранника. Она расцветает так, словно находится в райском саду! Извините меня за навязчивость. Это, конечно, не мое дело, вам самому надобно решать, что делать и как быть. И знаете, мне думается, вам бы пить бросить стоило. Шибко вы поменялись в последнее время. Именно после того, как «на пробку наступили». Петр снова бормочет о глупости, которую только что совершил. О Павле, которому рассказал о фантазиях, намерениях, но не о факте. О неприкрытой лжи и жалости. Слегка отрезвила неожиданная мысль: Люда-то теперь что подумает, если узнает? Старик все не останавливается. Продолжает советовать, словно уловил мысль, мелькнувшую в голове пьяного Петра: – Когда проблема появится, будете ее решать, а до выявления сути стоит подумать над тем, как повиниться. В данном случае,

по-моему, важно иное – любит ли она вас или это просто привязанность. Впрочем, что я говорю? Спасибо вам за сигареты, за коньяк, за бутерброд – давненько икры не едал, спасибо за то, что не наорали, а поделились со мной вашими бедами. Извините, если что-то не так. До скорого. Человек достает из блока две пачки. Сует в карман пиджака. Блок аккуратно кладет на край стола. Откланивается, исчезает, тихонько притворив дверь. Петр бурчит что-то. Видно, все больше впадает в состояние прострации от выпитого. И работать не в силах. Потому – подходит к дивану. Достает из пакета еще коньячную ноль семь. Откупоривает. Льет в бокал – на два пальца. Выпивает. Ставит бутылку на стол. Плюхается на диван. Пружины жалобно охают. Из груди Петра выскакивает почти такой же звук. В дверь стучат. Петр пытается навести резкость, не сразу получается, и хотя зрение «приходит», голос спотыкается, булькает. Давешний старик, пригнувшись, почти изза порога, просительно подает голос: – Простите великодушно, что снова беспокою вас. Не могли бы вы, пользы для, одолжить безвозвратно старому человеку хотя бы пять червонцев для душевного утешения? – Ты, батя, и завернул. А на что тебе? – с трудом мямлит художник. – Как на что? Шкалик куплю, закусь, да проведу мило вечерок в тихом одиночестве. – Пить в одиночку нехорошо. Некультурно. Вредно. Но иногда можно. Я тебя научу. С зеркалом чокнешься – и нормально. Словно с гостем поговорил. А ты, старик, не мог бы мне рассказать из жизни своей что? Ну, историю какую. Старик недоуменно смотрит на Петра. – У тебя ж за плечами – о-го-го, сколько лет. Про приятеля какого. Если ему уже все равно, в том смысле, что с того света не увидеть и не услышать. Ну, или про себя. Петр пытается пристально всмотреться в старика. Тот мнется у порога, понемногу, бочком проходит. Он не знает, что рассказать. – Не стесняйся, садись. Налей, если хочешь. Глотни. И знаешь, вот что я придумал! Давай, ты мне – историю, я тебе – сотку безвозвратно. Так, подарю. Годится? Старик немного подумал, плеснул коньяка в бокал. Взял с блюдца последний бутерброд. Покачал коньяк, вкусно вдохнул аромат паров, глянул на винные ножки, которые возникли на

31

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН стеклянных стенках, некоторое время погрел напиток и медленно выпил. Закусил бутербродом, согласно кивнул: – На тот свет неча кивать. Оттуда, вероятно, все видно всем, кто туда ушел! Это чую фибрами своими. Ну, а рассказать... Хорошо, сейчас, только с мыслями соберусь. Годится? – Угу. Петр устроился поудобнее. Откинулся к спинке. Полулежа, он ощущает себя римским патрицием, довольным едой и питьем, готовым выслушать душещипательную историю о том, как познакомился человек с будущей женой своей. Или – как пришел впервые в дом к будущей теще. Или еще что-то из жизни стареющего поколения. Но мысли обгоняют друг друга. Спешат. Роятся мухами возле глаз. Сюжеты не успевают возникнуть в мозгу. Их тут же опережают другие, более интересные и смачные. Становится смешно. Неожиданно на пороге появляется Людмила. Она странно улыбается, глядит на художника, на стол выкладывает из пакета тюбики, кисти, банки с лаком. Потом все мигнуло и пропало. Исчезло. Здоровый храп нормального пьяного человека вкатился в тишину. Радостный от того, что не пришлось мучиться воспоминаниями, старик поднялся со стула. Испуганно извинился за вторжение перед Людмилой. Пояснил, мол, остатки сигаретного блока хозяин подарил ему и обещал сотку в безвозмездную безвозвратность. Люда денег не дала. Не потому, что жалко. Скорее оттого, что предположила: человек пойдет в магазин, купит поллитровку, «долбанет» где-нибудь в подворотне и не дойдет до дома. Уснет на какойнибудь садовой скамеечке, а ночи холодные. Удача. Не зря ее некоторые называют капризной теткой. Она может появиться неожиданно. Порадовать или даже побаловать. Наобещает кучу приятного и исчезнет. Не предупредив. В одночасье. Мгновенно. Без намека или пояснения. И совершенно неизвестно, откуда она появится в следующий раз и куда исчезнет. А может быть, ей понравится, она останется погостить. На сей раз отвернулась она незаметно. То ли Петр дверь не закрыл вовремя, то ли сказал что не то. Он просто неожиданно осознал, что ее след простыл. Взамен пришло откровение: нужно или заниматься творчеством, или – зарабатывать деньги. В России редко одно переплетено с другим. Какой-то дурак когда-то огласил: «Художник должен быть голодным». Так и прижилось. Наверное, народ

32

мы такой – падкий на лозунги. А на дурацкие тем более. Мало кто задумывается над тем, что голодное брюхо заставляет думать не о творческих прорывах, а о том, что бы в него забросить. И корочке радуется брюхо служителя искусства. Если задуматься: печально это. И пакостно. Обрыдло Петру красить одних и тех же голых теток – на потребу новым русским «пацанам», увешанным золотыми цепями. Не выдержал. Взбрыкнул с одним, с другим. И, как итог, лишился большей части заказчиков. Снова пришла нехватка денег. Как следствие – красок, кистей, холстов. Сам не понял, как нашел в себе силы – бросил пить и с неописуемой радостью принялся за каждодневную каторжную работу. В ней-то и обнаружилось счастье. Еще – пришел с повинной головой к Павлу и Иветте. Не плакался в жилетку, не витийствовал, не юлил. Честно, по-взрослому попросил прощения. И совершенно неожиданно встретил понимание. И обрел друзей более надежных, нежели раньше. Только Павел да Ивушка еще раньше втихаря, зная о художнических проблемах, прикупали краски или холсты, подбрасывали Людмиле. Девушки, несмотря на разницу в возрасте, сдружились. Они часами висели на телефоне или, оккупировав столик в кафе, попивали кофе. Иногда заказывали матэ и за бесконечными разговорами опустошали не по одному стаканчику. Порой просто сплетничали. Без этого девчонкам разве можно прожить? Люда внимала жизненным советам подружки, просматривала некоторые книги и журналы, которые советовала или подбрасывала Иветта. И потом, с кем же еще обсудить свадебные хлопоты, как не с подружкой? Люда слушала, внимала, иногда задумывалась о своем. Иви улавливала эту легкую рассеянность и понимала, о чем неожиданно загрустила собеседница. Слегка коснувшись плеча девушки, шептала: – У вас все тоже скоро наладится. Петя – человек правильный. Думаю, нужно только чуточку подождать. На скромной свадьбе Павла и Иви народ не ломился в двери ресторана. Она произошла как должно – с чувством полного удовлетворения. Петр и Люда были приглашены и обласканы. Один ушлый журналист умудрился пробраться в ресторан, сделать пару снимков. Как сенсацию, их пытались представить в прессе. Но, к сожалению многих завистников, в салате никто не уснул, драки не произошло,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН пьяные гости в грязь не падали, супердорогих подарков никто не преподнес. Даже лимузина у входа не обнаружили. И тогда по городскому сарафанному радио начались пересуды о скупости и жадности хозяйки одного из крупнейших магазинов города и столичного чиновника. Но эти всплески скоро угасли. Город не всколыхнулся. Не забурлил, продолжал жить своеобычной жизнью от утреннего часа пик до вечерней поверки, от понедельника до воскресенья. Через пару недель Павел принялся подзадоривать друга, наставлять по поводу свадьбы. Но гулять Петру было не на что. В ресторане у Люды жалованье не переваливалось через край кошелька. Они жили скромно, зато счастливо. Появилась громадная серия рисунков и картинок – портретов Люды, новые портреты Иви и даже Павла, несколько пейзажей, библейских полотен. Оставалось – копить деньги, искать спонсоров для новой выставки. Но не слишком хорошо получалось. Страна впала в игривую прострацию под странным и удобным названием «кризис». Очень тонкая формулировка для тех, у кого в кармане шелестят чековые книжки или слипаются друг с другом пластиковые карточки крупнейших банков не столько России, сколько их зарубежных конкурентов. Можно вкладывать больше в цифры, а тратить на культуру, благотворительность и зарплаты – меньше. Ведь мировое сообщество стонет, оно готово запаниковать при мыслях о ближайшем будущем. Небольшие банки рушатся, их контрольные пакеты переходят в руки более сильных конкурентов. Крупные компании ужимаются, усыхают, исчезают. Или поглощаются соседями по бизнесу. Целые страны признают себя банкротами. При этом уровень жизни их граждан сравнить с российским невозможно. Они по-прежнему покупают хорошие вина и ходят в пабы, одеваются отнюдь не в секонд-хэндах и едут отдыхать в теплые страны. Наши же старики едва сводят концы с концами для того, чтобы купить кусок вареной колбасы раз в неделю, и пуще горбатятся на шести сотках, выделенных еще советским правительством. Они знают: не будь этого клочка землицы, можно просто умереть. А телевидение, журналы и Интернет истерично вопят о последнем дне существования мира. Вот, мол, к утру Земля сменит магнитные полюса. Потепление окончательно растопит льды Гренландии, массы людские утонут в водах Мирового океана. Потом придет жара и высушит землю. На ней останутся исключительно

микроорганизмы. И то на короткий промежуток времени. Солнечная активность усилится, голубая планета перестанет существовать. Жители Земли, а жители Земли, завтра не будет! Успейте сегодня нагрешить, ибо исповедаться уже не успеете! Следовательно, олигархам просто необходимо стонать. Как можно громче. Ведь их доходы снизились с двухсот-трехсот процентов до ста пятидесяти-двухсот. Совсем тяжко. Но западные курорты продолжают принимать русских с завидной периодичностью, яхты и особняки продаются «на раз», а в стране все тихой сапой начало вставать на жесткие рельсы однопартийной диктатуры. Хотя пока что в психушки не помещают политически неблагонадежных. Их просто «нет». Несогласным «открыта граница». Мозги по большей части уже утекли на Запад. Почти воспитано поколение не думающих, а подчиняющихся. Хотя, нет-нет – случаются загадочные самоубийства людей. Кто-то банально попадает под авто или погибает в непонятной авиакатастрофе. Зато очковтиратели сообщают на форумах и сессиях «на голубом глазу»: «Наша страна – самая демократическая страна в мире!» Как тут не вспомнить гайдаевскую фразу из «Кавказской пленницы» о самом гуманном суде? Хотя об этом лучше помолчать. Ведь мировое сообщество кивает одобрительно в сторону демократизации и уничтожения человеческого культурного слоя на шестой части суши. Иветта вложила небольшую часть своих денег, пробила через местных бизнесменов и культурные круги сборник стихотворений Петра. Он вот-вот должен выйти в свет. Художник не догадывался о подготовке книги. Только одно омрачало его душу и не давало покоя – Владимир. Рана, которую нанес ему товарищ, никак не заживала. Не хотела затягиваться. Не помогали ни швы, ни клей, ни пластырь времени. То и дело возвращался он в своих мыслях к тончайшей нити, которая связывала юность и взрослость, безалаберность и размеренность. Нить, которая не видима, а лишь осязаема. Ведь всегда кажется, что от рождения до смерти судьба прошита тончайшими связями между людьми. И когда они рвутся – боль настигает неимоверная! И нужно не только осознать потерю, но и найти в себе силы, чтобы принять ее. Может быть, потому взялся за новый холст с совершенно неоригинальным названием «Голгофа». Он не мог не рассказать об ожидании света и преобладании тьмы, о вечной борьбе сил добра и зла.

33

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

НОЧНОЙ ГУЛ ГОРОДА Снег на улице сменился слякотью. Начало пригревать солнце. Теплые лучи проникали повсюду. Даже в темных уголках дворов образовались лужи. Порой яркий свет раздражал невозможностью работать красками. Тогда художник брался за перо. Рисовал подолгу. Обнаруживал в штрихах и пятнах только ему понятный смыл, который становился конкретным, понятным даже не искушенному в графике зрителю образом. Он вспомнил фразу «Ни дня без строчки». Для себя перефразировал: «Ни дня без линии или пятна». Торопился, словно боялся опоздать на последнюю электричку. Даже на карандашный рисунок зачастую время не тратил. Сразу хватал тушью ощущение, которое возникало где-то в области диафрагмы. Выходил на улицу лишь вечерами. В легкий холодок. Тонкий последний ледок под ногами радовал хрустом. Изредка Люда задерживалась на работе. Ему доставалось бродить одному. Как в прежние времена. Нравились полупустынные улицы. Редкие прохожие, занятые своими мыслями, медленно, словно корабли в океане, следуют своими курсами. Никто не обращает внимания ни на кого. Ни на встречных, ни на поперечных. Иви осталась внутри легким, далеким островком тепла. Тем местом, в котором живет призрак несбыточного. Но об этом думалось в одиноких путешествиях все реже. Тем паче что рядом с ней на островке находится основательная фигура друга. Надежная, как горный кряж. Петр радовался тому, что произошла расстановка сил; тому, что теперь спал он часа по три в сутки, максимум по четыре. От холстов отваливался на диван. Люда с трудом уговаривала его перекусить, выпить чаю. Кофе он скорее ел, чем пил. Потому похудел. Кожа приобрела пергаментный оттенок и прозрачность. Однако немощи в теле не было. Образовались какая-то крепость, упругость в мышцах, огонь во взгляде, резкость в движениях. Сверху начали накрапывать колючие стружки холодного дождя. «Ну и ладно», – шепнул в себя Петр. Под ногой хрустнул остаток ледяного панциря уходящей зимы. Звонко, словно монетка упала. Мимо проплыла одинокая фигура. Художник даже не понял – женщина или мужчина. Так, силуэт. Он существовал в ином измерении, в абсолютно своем пространстве. Кто-нибудь из умников сказал бы, что бытие

34

его отделилось от сознания, и движутся они в данный момент в разных направлениях. Петр зябко поежился – несколько ледяных капель обожгли затылок. Пришлось поднять ворот пальто, спрятать поглубже в отворот бороду. И снова под ногой тонко тенькнуло. Нога заскользила. Чуть не упал. Сумел удержаться на ногах. Подумалось: пора домой. Домом он всегда называл мастерскую. Именно туда держит путь. В тепло. В смесь привычных запахов: кофе, красок, разбавителей, которые прочно поселились в пространстве под крышей. К ним теперь примешался и запах табака. Люда подарила в день рождения можжевеловую трубку. Табачок пришелся по сердцу. Правда, его потребление требовало времени, настроения. Трубкой он себя баловал. Петр дошагал до улицы имени латышского стрелка Зегеля. Пересек блестящую проезжую часть. В свете фонарей увидел: с неба не перестает, сыплет стружка замерзшего дождя. Спустился по скользким ступенькам к дому. Из-за угла слева светили фары автомобиля. Кто-то припозднился. Петр шагнул за угол, в сторону подъезда. У крыльца стоял «джип-широкий». Силуэт водителя неразличим за тонированными стеклами. Лишь когда автомобиль развернулся мотором вперед, за ветровым стеклом показался знакомый силуэт. Тут же пришло: «В ночи все кошки серы». Машина медленно покинула двор. «Крутая тачка», – шепнул под нос Петр и свернул к подъезду. Снова скользкие ступени, только теперь – крыльца. Скрип старой дверной пружины подъезда. Белые надписи на темных в сумраке стенах: «Олька – дура»; «Надька, я тебя люблю! Витька»; «Игорь – конь педальный»; «Гога – грек»; «Ленка + Сашка = Л»; «Петрович жлоб». Прочти и узнаешь абсолютно все об обитателях подъезда, их детях, внуках и правнуках, даже о тех, кто жил здесь когда-то. Но у Петра всегда насчет людей было свое, особое, мнение, поколебать которое мог только поступок человека. Он знал, что поговорка «Скажи мне, кто твой друг, а я скажу, кто ты» совершенно неверна. Особенно если вспомнить отношения Христа и Иуды. Потому Петрович, например, в его понимании никогда не был жлобом, а просто прижимистым мужиком весьма преклонного возраста. Он жалел его, познавшего голод блокады и стужу сорок второго в Ленинграде. Дедок по сию пору собирает хлебные корочки в мешки, что стоят на кухне в углу. Он никогда не

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН выбросит сухаря в мусоропровод. Раскрошит в ладонь, аккуратно высыплет в кормушку. Птицам тоже надо кушать. Ленка с Сашкой – замечательная молодая пара. Они долго, а уж по современным меркам – невероятно долго, целых два года, шли к тому самому поступку, о котором докладывает стена и который в означенной формуле прячется за символом «+». Еще одной семьей в стране стало больше. И Гогу знает. Папа его, грек, живет в столице, торгует вином, почти забыл о том, что где-то недалеко живет его сын. Самый настоящий. Кровинка, плоть от плоти. Пацан переживает, комплексует по этому поводу. Что-то с ним будет во взрослости? Его мама в это время корпит над чужими контрольными и курсовыми, чтобы заработать лишнюю копеечку. Кстати, папа однажды вспомнил о существовании сына. Подарил компьютер, мобильник, пообещал заграничный круиз. Гога обрадовался даже не круизу, а тому, что у него появился отец. Однако последний снова исчез. Надо полагать, опять на годы. А если подумать: лучше бы навсегда? Страна? Живет своей жизнью, независимой от переворотов, революций, дефолтов и контрибуций. Скрипит пружинка человеческая. Терпит напряжение шарик. Вращаются подшипники земной оси и вместе с ними живая масса. Думает что-то, предполагает, мечтает. Однако не торопится озвучивать, ибо помнит старую поговорку «Если хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах». Люда только что поставила чайник на плиту. Вода не успела нагреться. Девушка радостно, словно оправдываясь, залепетала: – Петя, милый, я совсем недавно вернулась. Такой трудный день выдался – уму непостижимо. Задолбалась до кошмариков. Я чаек уже поставила. Как гулялось? Не замерз? А то прямо-таки озноб пробивает, если долго стоишь. – Я же не стоял. Топал. Остальное – обычно. Ты давно? – Нет, я ведь сказала, только что. – Так это тебя подвозили? Шеф новую тачку прикупил? Люда замялась. Прихватила тряпку, стала комкать, вертеть в руках. Нерешительно, неловко произнесла: – Нет, не шеф. Ваш Володя. Я вышла с работы, жду троллейбус на остановке, а тут джипешник выруливает против всех правил. Из левого крайнего ряда, наперерез, наперекор

всем. Подрезал «жигуленка», тот, бедный, чуть в столб не влепился. И давай гудеть, ругаться. Меня почти «кондратий хватил». Дверь распахнулась, я обалдела – Вовка. – Значится, машину поменял. Видно, неплохо живется. При этом, вероятно, втирает всем о проблемах жизни, о кризисе. О неплатежах подельников и коллег по цеху. Похоже на него. – Да. В основном о кризисе говорил, о задержках платежей, необязательности партнеров, как туго теперь жить стало, – произнесла и осеклась Люда. Больше они к этой теме не возвращались. Лишь червь сомнения закрался в душу Петра. Он верил Люде, но одновременно возвращался к мыслям о Владимире. Чересчур хорошо его знал. Может, снова захотел покуражиться? Снова к Людмиле клинья подбивает? Или подбил уже? Погнал сомнения и тревоги прочь. Что-то не клеилось в этом сюжете. Но что? Если бы кто подсказал! Вместе с тем работа захлестывала с головой. Что происходило вокруг, Петра мало интересовало. Он забыл обо всем, даже о собственном дне рождения, о том, что в сорок пять мальчик снова ягодка. Или – бес во все ребра. Выпили чайку с сушками. – Ты меня любишь? – тихонько спросила Люда. Петр улыбнулся, выскользнул из своих мыслей, кивнул утвердительно. Прошептал: – Конечно. Только тебя. Они устало опустились на диван. Вечер обратился в ночь. Сон навалился быстро. В нем Петр брел по длинному бетонному туннелю. Где-то впереди брезжил рыжий огонек. Но как только он делал шаг-другой вперед, свет отдалялся. Словно пелена прикрывала глаза. Потом образовался мутный пузырь, который проткнуть никак не удавалось. Руки вязли в полупрозрачной тягучей ткани, словно в воздушном шарике, а мутность не исчезала. И уже дыхание стало прерываться, и пелена схватила за плечи, спутала ноги и руки, сил почти не осталось, когда ткань лопнула и в легкие влился поток воздуха, а перед глазами возник яркий свет утра. После привычного кофе кисти Петра снова заплясали по холсту. Нужно было спешить, ведь световой день так короток, несмотря на то что зима уже начала спускаться с горы. И солнце не рвет облака желтыми лучами.

35

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Люда умчалась прибрать квартиру, оттуда – на работу. День потек обычным размеренным чередом: музыка, краски, кофе, снова краски, музыка и кофе. Едва начало смеркаться, в мастерскую нежданно ввалились Павел с Иветтой. Удивления не было. Скорее растерянность: почему без звонка? Петр судорожно схватил незаконченную работу. Снял со станка. Повернул лицом к стене. Только после этого пригласил войти. Вместо того чтобы пройти, Иветта сказала, что они не одни. Какой-то человек внес десятка два толстых прямоугольных пачек. Аккуратно устроил их в углу возле дивана. Нечто было упаковано в оберточную серую бумагу и перехвачено пластиковыми бечевками. На торцах прилеплены стандартные типографские бирки. Человек аккуратно уложил возле дивана груз. Попрощался, поблагодарил и исчез. Друзья, радостно смеясь, разделись. Иви бросилась поздравлять Петра с днем рождения. Павел в это время раскрыл кейс. Выпростал лакомства на стол, а когда Петр понял, с чем его поздравляют, Паша подал ему заранее приготовленную для автографа книжку. На обложке – невероятно знакомая картинка. И фамилия Петра, и даже имя совпадает! Художник раскрыл пухлый томик. На обороте титула обнаружил собственное фото. Оторопело сглотнул слюну. – Старый, поздравляем тебя с почти юбилеем, а главное – с выходом первой книги твоих стихотворений! – торжественно произнес Павел. Схватил со стола бутылку шампанского, звонко бахнул пробкой. – Сегодня мы можем веселиться, кутить, радоваться жизни и тому, что в полку настоящих поэтов одним настоящим солдатом стало больше! Вот здесь, в пачках, часть тиража, который завтра будет доставлен тебе полностью. А пока мы требуем самого первого автографа! Суета обрадовала Петра. Одновременно она сбила его с толку. Он вынужденно оторвался от работы и понял, что данное предприятие весьма своевременно. Надписать книгу? Это можно. Это без проблем. Но вот загвоздка: что писать? Задумался. Паша с Иви начали хлопотать у стола, выгребать из холодильника пельмени, остатки салатов в пластиковых банках, зеленый горошек. Не успела Иветта раскрыть рта, чтобы спросить о Людмиле, как в дверь позвонили. Паша пропел:

36

– Вот, наверное, и наша Людик пришла. Петр подошел к двери. Отпер. Перед ним – знакомый уже дедок из соседнего подъезда. Старик извинился за вторжение. Перевел дух. Вытер со лба испарину: – Каждый раз, как поднимаюсь к вам, задыхаюсь. Высоко. Возраст, однако, не тот. Аж взопрел. На самом верху работаете – под богом, значит. Он хранит вас, определенно, – замирает, лезет во внутренний карман пиджака, достает сложенный вчетверо лист бумаги, протягивает Петру. – Тут ваша супруга днем нынче записку для вас оставила. Говорит, спешит, некогда подниматься. Показалось мне, что-то у нее стряслось. Будто не в себе немного. Наказала обязательно вам отдать. Лично в руки. Я пока в поликлинику сходил, полдня прошло. Вернулся, смотрю, у вас свет зажжен. Вот выполнил просьбу. – Уйти не решается, топчется на месте. Потом произносит: – Извините, переведу дух. Не помешаю? – Да, конечно. Не просто не помешаете. Проходите-проходите! У нас радость – я сегодня забыл о собственном дне рождения. Спасибо, друзья напомнили. Паш, налей человеку чайку, я сейчас, – берет листок, разворачивает, начинает читать и застывает «Титаником» перед неожиданно возникшим прямо по курсу айсбергом. Но столкновение произошло, и корабль кренится. Петр медленно опустился на стул. Тяжело вздохнул. Выпустил записку из рук. Она медленно сползла с края стола, планирует на пол. Петр сдавленно прошептал: – Паша-а, прочти, пожа-алуйста, что-то я не вижу, плохо, глаза словно ослабли. Павел поднял листок. «Петечка, родной мой, не знаю, как рассказать, как пережить. Ты ведь сообразил тогда, когда увидел возле подъезда машину Володи. Это именно то, что ты сообразил, именно это не дает мне права жить дальше с тобой под одной крышей, спать в одной постели, делить нежность и любовь. Я грязная и противная. Я не хочу позора, а потому решилась на разрыв. Путь чистоты, как мне кажется, не для меня. Праведность, справедливость, счастье – слова, которые тоже не для меня. Они слишком правильные. И я не могу больше. Сердце мое наткнулось на острие копья. На скотство, в котором я жила, на сволочизм свой собственный. Душа моя гибнет, с каждым днем все больше я запутываюсь, лгу, а с таким багажом человеку жить плохо. Точнее, и жизнью эту фигню не назовешь. Так не должно быть. Прости

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН меня за ложь. Хотя я тебе не лгала, я просто недоговаривала. Не могла сказать. Язык не поворачивался. Прости за то, что так и не смогла признаться, не смогла сказать тебе о том, что Владимир неотступно следовал за мной всегда. Не отпускал. Шантажировал и просто уговаривал, а то и пытался платить. А когда узнал, что между нами все очень серьезно, вцепился клещами. Я не могла противиться, уж очень сильно хотелось получать не просто удовольствие, а двойной кайф. Я говорила тебе, что заработала чаевые и на них купила тебе краски. Я не могла устоять, как тот теленок, который, чтобы быть сытым, титьки двух мамок сосал. Я мучаюсь и мучаю тебя. Я боюсь, что однажды ты, вспомнив мои грехи, уйдешь, бросишь меня, как бросают паршивого котенка или щенка на улице. Я – пустой кокон, симпатичный фантик. Самое страшное в том, что я не увижу тебя больше никогда. Не почувствую твоего тепла, очарования, не смогу ощутить счастья твоих поцелуев. Этот (здесь что-то зачеркнуто), что самое печальное, не позволяет быть любимой тобой. Так ведь нечестно. Ты понимаешь меня. Ты – умница. Прощай, мой хороший. Прощай. Весна – чудесное время нового, необычного. Хочется и для тебя – нового счастья и радости. Я постирала твои джинсы, футболки, вычистила твою любимую синюю куртку, купила новую рубашку ко дню рождения. Она лежит в шкафу на твоей полке. Мне хочется, чтобы ты всегда выглядел фантастически, как тогда, когда я впервые оказалась в твоей мастерской. У подъезда я дождусь прихода того дедушки, случайного. Хотя в жизни случайного ничего не бывает, всему выпадает свой срок и свои встречи. Ты научил меня здороваться с незнакомыми людьми. С теми, с которыми встречаешься постоянно. Это классно. Спасибо тебе. Я отдам ему это письмо и уйду. Пишу, а слезы не дают сосредоточиться. Мысли скачут вверх-вниз. Мне очень плохо. Ты пытался вырвать меня из привычного круга неправды. Я противилась, но все же успела увидеть новый для меня мир, вдохнуть его свежесть. А за глотком снова последовал поток мути. Мне очень хочется света, но кто-то темный стоит рядом и каждый раз перекрывает своими мохнатыми черными крыльями лучики света, которые летят ко мне от тебя. Меня тошнит от меня же самой. На столе – папка с твоими волшебными стихотворениями. Часть из них ты посвятил

мне. Спасибо тебе. Огромное спасибо. Значит, я останусь в этих строках, на страничках, в словах и даже в красках твоих картин. Я поцеловала папку. Приласкала ее. Так хочется, чтобы множество людей могло снять с полки томик твоих творений и прожить их. Вместе со мной. Как я хочу, чтобы это было. Я понимаю, что совершаю глупость, непоправимую глупость. Но выхода иного не вижу. Во мне есть любовь, но к ней так прочно прицепился этот черный с крыльями. Вероятно, это моя судьба. Никто не знает, кому, когда и как придется уйти. Никто. Никогда. Писать трудно. Не могу больше. Не сделай я тогда, в ресторане, «глазки» этому (снова зачеркнуто), я не встретила бы тебя. Не познала бы такого короткого, но бесконечного счастья. Так, наверное, происходит всегда – нужно пройти через боль к свету». Тишина виснет в мастерской. Иветта берет у Павла листок, перечитывает. Тишина продолжает длиться. Она уже обратилась из театральной паузы почти в вечность. Слезы катятся по щекам Иви. Но вдруг звук первой весенней грозы рвет тишину. Свет мигает, гаснет, но довольно быстро восстанавливается нормальное освещение. Петр потерянно застыл на стуле. Кажется, он не дышит вовсе. Он окунулся в себя и вынырнуть не может. Просто не понимает – зачем. Старик чувствует – надо что-то делать. Необходимо как-то разорвать молчание, тревогу, боль. Начинает странный монолог: – Это слишком эксцентричным надо человеком быть. Или неуравновешенным. Неужто в таком возрасте можно руки на себя наложить? Нет, думаю, это блеф. Или скорее – итог какого-то надлома. Помнится, как-то вы, Петр Савлович, просили рассказать что-нибудь из моей жизни. Вот нынче, сдается мне, пора настала. Долг платежом красен, отдам то, что причитается. – Вдохнул побольше воздуха и начал: – Знаете, я ведь однажды тоже умирал. Причем по собственной воле. Мне было в ту пору... двадцать семь. Благополучная жизнь: работа, семья. Готовились, как говорится, к пополнению. Только несчастье ходит рядом с радостями. Общеизвестный факт. В родах умерла моя первая жена, а через два дня скончалась новорожденная дочь. Я не знал, куда себя пристроить. Не мог вынести потерь. Свет померк, а жизнь показалась никудышной, бесцельной. Бесполезной даже! Начал пить по-черному. Пришел однажды домой, что

37

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН называется, в лоскуты, вскрыл вены длинным столовым ножом, помирать лег. Это помню. Дальше – туман. Только не время, видать, было. Не время. Случайно зашла соседка за солью или еще чем. Неважно. Зашла. Оказалось, дверь не запер, когда входил. Увидала кровавую картину. Вызвала «скорую». Спасли. «Наширяли» успокоительными. Через какое-то время выписали из больницы. Я начал пить заново. Не помню. Кажется, месяцев пять. Или – год? Как на работу в пивнушку ходил. С утра надирался. Приходил домой. Падал. Просыпался, и все начиналось сначала. Как же душа, спросите вы? Наверное, она тогда спала. Или пила вместе со мной. Утром девятого февраля, число помню абсолютно точно, проснулся от того, что сердце не бьется. Оно не подавало признаков жизни. Молчало. И тогда я понял, что умер. И душа вернулась. Или проспалась? У всех, наверное, происходит по-разному. Одна душа бродит в потемках и выхода найти не может, а другая, совсем измучена, но живет. Живет назло всем дуракам и прохвостам. Нет, подумалось тогда мне, так пить не можно. Потом женился еще раз. Правда, неудачно. Какую-то часть жизни прожили вдвоем. Но пить я принялся снова. От неустроенности внутренней. От одиночества. От себя, наверное, убежать хотел. Посредством чего остался дотягивать век бессемейным. Так и хожу в кабачок регулярно. Только теперь для полного счастья хмеля гораздо меньше надо. А вы не запьете больше. Вы человек сильный, – обращается к Петру. И не в тему спрашивает: – Простите, вы не могли бы подсказать, снова не могу разобраться, что за день нынче – пятница или воскресенье? Впрочем, все это суета сует, тьма, тлен, труха. Давайте подождем немного. Сдается мне, ничего страшного не произошло. Попомните мои слова. Что-то нужно было делать. Все растерялись. Сквозь слезы Иви прошептала: – Петя, ну соберись. Может быть, взаправду обойдется? – Ага, как в той сказке: король, когда его любимую жену душили, стоял рядом и приговаривал: «Потерпи, может, обойдется?» – попытался снять напряжение Павел. Но попытка не удалась. Хотя за нее Петр внутренне вымолвил: «Спасибо». Иви не унималась, принялась торопливо шагать по студии, попутно все бросала и бросала: – Давай, Петечка, я тебе водички принесу. Выпьешь, полегчает, – она подлетела к крану,

38

наполнила кружку. Звук немного взбудоражил Петра. Иветту словно кто-то подтолкнул: – А может, еще ничего и не случилось? Ведь истории известны факты, когда человек писал предсмертную записку и не уходил из жизни! Знаете, что? Надо срочно ехать домой к Пете. Или вот что, дайте-ка позвоню на работу Людочке, может, что там скажут? Иви набирает номер. На смену длинным гудкам прилетело немного недовольное приветствие. Иветта ответила и, не давая голосу с той стороны опомниться, спросила, была ли Людмила сегодня на работе. Получает утвердительный ответ и радостно кладет трубку на рычаг: – Видите, я же говорила, обойдется. Она недавно ушла домой. Затем щелкает по кнопкам – проверить домашний номер Петра и Люды. Оттуда прилетают лишь тоскливые длинные гудки. Дома никого нет. И снова повисает безразмерная пауза. В тот миг, когда Павел начинает накручивать диск телефона, чтобы вызвать «Скорую», входная дверь шумно распахивается. Ручка так клацает о стену, что звук заставляет вздрогнуть. Вовнутрь влетает радостный смех Людмилы. За ним несется ржание Владимира. Они как ни в чем не бывало вваливаются с пакетами и цветами. Владимир переходит в наступление: – Старик, я тут Люду случайно встретил. Еду, смотрю, идет. Думаю, дай подброшу. Помню про твой день рождения, решил поздравить, повиниться за прошлые грешки. В такой день и повинную голову меч не сечет. Ну, думаю, простишь, – глядит на людей, чувствует по напряженным взглядам: произошло нечто серьезное, но продолжает атаковать: – Привет честной компании! – ощущает, что его воспринимают несколько странно, роняет дальше: – Что это вы на Людика смотрите, словно она умерла, а потом воскресла? – Именно – умерла пятнадцать минут назад, а теперь вот взяла и воскресла, – недовольно, жестко проговаривает Павел. Делает это настолько внятно, что Владимир, который хочет казаться беспечным, натыкается на фразу, как на пулю. Людмила сначала пытается спрятаться за его спину. Потом, собравшись с силами, выходит на всеобщее обозрение. Видит на столе знакомый листок. Вспыхивают огнем щеки. Она готова провалиться вниз, сквозь все этажи дома разом и сквозь всю грешную нашу землю. Хватает бумажку,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН комкает, рвет в клочки, сжимает их в кулаках. Слезы застилают глаза, перехватывают дыхание. Люда пытается что-то произнести, но только странные звуки разрывают напряженную тишину. Мир уменьшился до невозможности. Он застрял в груди вместе со словами. Ее душит стыд. Боль сдавливает грудь и горло. Но что она может сказать? Что? Слова улетучились, как дымок далекого костра. Они перестали существовать. Смысл и значение пропали. Первой заговаривает Иветта. Без злости, без ненависти, но зазвучали слова неприступно и твердо: – Спасибо за поздравления, дорогой друг, – «друг» она произнесла с такой интонацией, что лучше бы прозвучало: «мерзавец» или «гад», стало бы легче, – только мне кажется, тебе следует отсюда выместись настолько быстро, чтобы даже запах твоего одеколона исчез вместе с тобой. А ты, подруга моя дорогая, останься и расскажи все подробно. Только сначала пусть этот кадр выкатится отсюда, – кивает в сторону Владимира, – и побыстрее. Надеюсь, вы не против? – спросила у Петра и Павла. – Я… – начал было оправдываться Владимир, но поперхнулся. Посмотрел в гневные глаза Павла. Словно за соломинку, попытался ухватиться за Петра. Понял бесполезность усилий. Петр отсутствовал. В помещении находилась лишь его ослепшая, оглохшая, пустая телесная оболочка. Владимир отступил назад и неуклюже, както боком попытался выскользнуть за дверь, только запнулся о порог и чуть не рухнул на лестничную площадку. Но все-таки удержался и почти в тот же миг «испарился». – Ну, а вот теперь, подруга моя дорогая, рассказывай, – пошла в наступление Иви. – Что? Что я должна рассказывать? – испуганно всхлипнула Людмила. – Как это понимать? Люда растерянно шарит взглядом по стенам. Сжимается, как кошка, которая нашкодила в доме и знает, что наказания не миновать. Ищет глазами угол, в который можно спрятаться от гнева хозяина. Останавливается на Петре. Ей становится жутко, невозможно терпеть эту боль. Она ищет ответ. Не находит. Нигде не находит. Зажимает в кулачках вместе с обрывками письма свои растерянность, испуг, боль. Натыкается на прищуренный взгляд старика, который вышибает из нее поток слез. Они стекают по щекам вместе с макияжем. Взгляд Павла заставляет разжать кулачки. Обрывки

падают на пол, словно последний, неловкий и беспомощный снег уходящей зимы. На некоторые клочки попадают слезы. – Я хотела… проверить. Хотела понять. Хотела, – шепчет Людмила. – Да не знаю сама, чего хотела. Понимаете, не зна-ю! – Что ты хотела проверить? Насколько крепкое сердце у Петьки? Или у нас? Хороший ты подарок сделала любимому. Право слово – чудесный! А этот деятель? С ним все было именно так, как ты написала? – Так получилось. Ребята, простите меня, а? Я больше так не буду. Честное слово! Ну что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Я нашла в книге, ты мне дала ее почитать, прощальное письмо героини своему любимому, почти скопировала. Добавила пару фраз отсебятины, и получилось послание. Мне было интересно, как Петя отреагирует, а тут еще вы образовались. Я же не думала, что так все выйдет. – Ничего себе – интерес! Тебе лет-то сколько?! Соображаешь, что делаешь? – Павел почти кричит. Петр всматривается в Люду. Желваки ходят ходуном на скулах: – Прощай. Прощай и запомни: можно чашку разбитую склеить, но целой она уже не будет никогда, рано или поздно развалится. Можно исправить мотор в автомобиле, но от этого он не станет крепче. Все когда-то изнашивается или приходит в негодность. Картину можно порезать и сшить края холста, но швы не загрунтуешь никаким грунтом, они останутся вечными рубцами. Я очень тебя люблю. Мне больно. Именно поэтому отпускаю тебя с миром. Иди, моя любовь. Иди и не возвращайся. Людмила непонимающе лепечет: – Как это – «иди»? А свадьба? Мы же купили кольца, собирались за платьем, в ресторане задаток оставили. Петр порывисто подходит к столу, достает из ящика бархатную бордовую коробочку, распахивает окно, размахивается и выбрасывает кольца в вечер. Вслед летит только Людмилино: «Ой!» – Колец больше нет. Подарки я тоже выброшу. Впрочем, забери их, если хочешь. Может, пригодятся. А теперь – иди. Прошу тебя, иди, – Петр прижимает левую руку к груди и болезненно морщится. Девушка пытается найти сострадание в глазах друзей, но не находит. Сжав зубы, поворачивается и уходит. Ступает тяжело. Кажется, на плечах ее бетонная плита весом не меньше

39

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН тонны. Только звук шагов из-за двери становится все слабее, отдаленнее. – Слава тебе, господи, жива глупышка, – шепчет Иви, – остальное наладится. Петь, не кипятись, пройдет время, вы успокоитесь. Поверь. Она славная, глупая только маленько. Ну ведь мы все, бабы, такие. Ты лучше окно закрой, зябко как-то. А завтра или послезавтра вы остынете, спокойно поговорите. Давно известно, что утро вечера мудренее. Петр угрюмо бормочет: – Ничего уже не образуется, мои дорогие. Такими вещами не шутят, и проверки они не требуют. Вы же не маленькие и знаете меня давно, не смогу я. Ну, как можно? Павел обнимает за плечи друга, прижимает к себе: – Петь, не бычься. Всякое в жизни бывает. Любовь – штука непредсказуемая и непрогнозируемая. Кажется, что все кончилось и сгорело ярким пламенем, ан нет! Проходит несколько дней, а то и часов, как понимаешь, что неправ в своей горячности. Ну, присядь, – подталкивает к дивану однокашника. В этот момент снизу доносится пронзительный визг тормозов машины. В нем почти тонет, но узнается вскрик Людмилы. Павел подлетает к оконному проему, вглядывается в вечер, замирает и мчит к двери. Ничего не говоря, катится вниз. Иви перегибается через подоконник: – Кажется, народ собирается. Скорее! Господи, надо же! Может быть, сделаем что?! – Подлетает к телефону, набирает короткий номер «Скорой помощи», кричит в трубку: – Алле-алле! «Скорая»! Здесь девушка попала под машину. Где здесь? На Зегеля. Возле двадцать пятого дома! Чья фамилия? Моя? Богатова Иветта Эдвардовна! Да скорее же вы! Скорее! Причем здесь мои возраст и адрес? Человека спасать нужно! – Бросает трубку и тоже торопится вниз. Зеваки стекаются ниоткуда, причем довольно быстро. Начинают охать и ахать, кто-то роняет обрывки фраз: – Да-да, точно, она как-то странно вышла из-за угла. Растерянно смотрела под ноги, словно искала чего. Потом наклонилась, чтото подобрала. К глазам поднесла, рассмотреть пыталась. Да-да, вот коробочка с кольцом, а вон второе у нее в руке. Видите? Видите вы? Господи, где же «скорая»? Кто-нибудь вызвал? Почему так долго не едут?

40

– Люда, Людочка, ты меня слышишь? – Павел хватает руку девушки, пытается нащупать пульс. Громко просит всех замолчать и чувствует, что артерия едва различимо вздрагивает под пальцем. – Кто-нибудь вызвал «скорую»?! Где же она? Разъездились! Летят по городу, как хотят. Права купили, а ездить не купили! Ктонибудь вызвал «скорую»?! По улице уже мчит карета скорой помощи. Звук сирены рвет сердца, заставляет сжаться в комок души прохожих. Через пару минут машина оказывается возле сбитой девушки. Следом за ней подлетает с истеричным звуком и мигалкой милицейское авто. Свидетели рассасываются так же быстро, как собрались. На тротуаре остаются Павел с Иветтой и дама, которая твердила про коробочку с кольцом. Ей, похоже, тоже необходима помощь. Не каждый человек может «на раз» пережить подобное потрясение. Люду спешно осматривает врач, санитары аккуратно укладывают ее на носилки. Иви забирает бордовую коробочку, в нее вкладывает кольцо из руки Люды. Просит доктора о том, чтобы разрешил поехать вместе с потерпевшей в клинику. Милиция нерасторопно составляет протокол. Забирает сумочку и документы Люды. Берут координаты у свидетельницы и просят прийти в отделение. После того как блюстители закона удалились, Павел медленно поднимается к другу. – Жива, слава богу, – констатирует от порога. – Иви поехала в больницу. Как только что-нибудь прояснится, сообщит. Ты же знаешь – она девушка упорная. Уговорит кого угодно. Я пока с тобой посижу, подожду звонка, ты не против? – Разве у меня есть выбор? – печально отзывается Петр. Молча берет вино, придвигает стакан, потом другой. Время вдруг стало тягучим, липким, словно нуга. Только сладости в нем – ни на йоту, одна горечь, которую нерадивый кулинар добавил в ореховую пасту. И кажется, нет конца этому ощущению. Звезды не мигают, земля перестала вращаться вокруг оси, птицы замерли в полете. Вино застыло в бутылке, струйка обратилась в розоватую, плотную дугу, вино не течет, звуки потеряли длительность. Сколько длится тишина? Минуту? Час? Вечность? Трель мобильника взрывает тишину. Начинается движение Земли и мерцание звезд, вино плавно наполняет стакан.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Павел хватает трубку, слушает внимательно, спрашивает: – Ты приедешь сюда или мне за тобой заскочить? Нажимает кнопку отбоя и сообщает, что Люда жива, сейчас сделают рентген для выяснения, есть ли переломы или трещины. Предлагает Петру поехать с ним в больницу за Иви, а потом к ним. Петр отказывается наотрез. Растерянно вздыхает: – Давай лучше за ее здоровье. Оно сейчас ой как понадобится. Ночь стремительно обнимает Землю. Гул города затихает, становится едва уловим. В него вклинивается недалекий зов поезда, к нему примешивается клаксон машины, визг тормозов, изредка его разрывают ревом навороченные мотоциклы байкеров. Но через несколько мгновений урбанистические звуки отойдут на второй план, на десятый, станут вовсе незаметны. А невидимый драматург снова расставит по местам героев жизненной пьесы. И все почти повторится. Только герои будут немножко иными. Истории одних будут походить на сказочные превращения и открытия, пути других будут окутаны обычным бытом с его проблемами и страстями, дороги третьих приведут к величию, четвертых, наоборот, – окунут в забвение. Дни будут заразны своей схожестью, и ничего с этим поделать нельзя. Так расставлены вешки на небесных картах, так прописаны и прорисованы кроки в божественных скрижалях. Рассвет вкрадчиво ступает по улицам, растекается по площадям, прыгает по крышам. Воробьи стремительно собираются кучкой возле подъезда, где ранний прохожий высыпал крошки засыхающего хлеба. Хлопает дверь, на улицу выходит мамаша с мальчишкой. Они торопливо шагают в сторону детского сада. Начинается новый день. Растерянный, бледный Петр вжат в угол дивана. Он не замечает наступления утра, пялится то ли в себя, то ли куда-то в пространство. Что останется потом? Что произойдет завтра? Это кому-то интересно? Нужно? Слезы катятся по щекам. Он тяжко встает. Подходит к окну. Раскрывает его. Берется за раму. Наклоняется, смотрит пристально вниз: – Боже, кому все это надо?! Потом грустно смотрит на остатки неудавшегося пиршества. Берет со стола книгу, она еще пахнет типографской краской. Листает.

Покачивает головой грустно. Вглядывается в буквы. Будто снова проживает что-то. Откладывает томик. Быстро пишет что-то на форзаце. Ставит дату. Подходит к стене. Берет незаконченную картину. Водружает на станок. Долго, пристально стоит перед ней. Перед миром, который почти создал. Осталось несколько взмахов кисти. Несколько точных мазков. Петр хватает со стола нож. Взрезает холст крестнакрест. Четыре треугольника распахиваются неизлечимой раной. Открывают закартинное пространство. Без единой звездочки. Без звуков, шорохов, всхлипов. Сплошная штукатурка стены – сероватая, в легких разноцветных брызгах и точках. Стена медленно отодвигается, обнажает темноту. И больше – ни-че-го. – Задыхаюсь, – выдавливает Петр, глотает воздух утреннего города, вбирает его в себя. Резко ощущает страшнейшую боль, которая вспыхивает в висках. Сжимает огненным кольцом голову. До тошноты. До беспамятства. Наваливается слабостью. И уже хочется спрятаться от всех. Подальше. Забиться в угол. Самый темный и недосягаемый. Чтобы никто не видел мучений! Чтобы никто не слышал, как его вывернет наизнанку! Чтобы не знал никто, как ему страшно и плохо! Но куда? Куда можно спрятаться? Куда-а?! На лавочке сидит старик. Пыхтит древней трубочкой. Печально поднимает взгляд к небу. Звезды, расположенные в заведенном тысячелетиями порядке, почти истаяли. Большая Медведица спрятала свой ковш, Кассиопея растворила латинскую «W» в утренней дымке. Новый день начинается с новой трубочки. «Спасибо тебе, Господи, за еще один день, который ты подарил», – шепчет старик. Затягивается, выпускает колечко дыма. Видит, что из окна мастерской художника выходит человек. Машет руками, как машут дети вслед уходящему поезду, и… взмывает в прозрачное весеннее небо, птицей скользит в воздушных потоках прямо к горизонту, туда – к восходящему солнцу. Ветерок влетает в мастерскую. Шаловливо пробегает по картинам, столу, забирается в новую книгу, вдыхает запах свежей типографской краски, читает: «Дорогим Иви и Павлику от любящего автора. Моя первая книга – наша общая победа. Любви вам! И… Спасибо!» Дальше – ушастая бородатая рожица с грустной улыбкой и бровями-домиками.

41

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

Зеан КАГАН ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ Л.: КАМЕННЫЙ ГОСТЬ (текст для радиотеатра) 1.

…Теперь они воюют с памятниками. С мельницами опасно, огрести легко. А статуи… что там статуя. Красным мазнули в причинном месте — вот он как бы и оскоплён, великий сей, и никогда уже никого… и семя его ядовитое ни на какую уже почву... Нет, это слишком для них. Тут проще: всем поотрываем, как этому, великому вашему... Попробовали б с ним живым — кто б кому оторвал! Что клинка нет, тут другое. Малолетка, что ли, какой-то полез на пьедестал — статью помериться или что там ещё. Вцепился в клинок – тот отломился, мрамор такой, как всё у нас. Осталась рукоять в каменной деснице... Народ как встарь: всё неспроста, это н а с разоружили в его лице. Всё о т т у д а , всё проплачено... А, поди, и заляпали так, по приколу… Какая же усмешка судьбы. Спровадить его в преисподнюю — и продолжать любоваться на идол. Не усмешка, нет. Издёвка… Да не бежать же от порченого кумира. Когда-нибудь же скинут его с пьедестала. Когданибудь же... Постепенно: шелест листьев, птичьи голоса. Л. Вы посмотрите в окно — утро какое дивное! Ни единого облачка. И какое всё свежее и умытое! Да как тут не восстать с ложа, не вдохнуть вновь обретённого воздуха... Конечно, раздражает монумент. Да, вот такая усмешка судьбы: справедливейшим образом спровадить его в преисподнюю, претерпеть за это и теперь, возвратясь, любоваться на его идол. Не усмешка даже — издёвка. Но и съезжать из-за него с хорошего места... Где ещё так устроимся — чтоб чисто и не слишком дорого? (Пауза.) Они-то здесь не больно с ним церемонятся. Красной краской причинное место и меч долой. То ли из протеста запоздалого, то ли... Знаете, я подозреваю, что никто уже

42

и не видит за ним никакого действительного живого лица. Именно! Глыба мрамора да имя на табличке, как сказал поэт. Вдова, правда, приходит повидаться. Затемно, конечно, когда вокруг никого. Всё понятно: для неё-то он был ещё как живой, шантеклер старый. Каждую ночь к нему ходит, а вот же, не уберегла. (Пауза.) В конце концов, можно потребовать другую комнату — окном на конюшню. Но лучше, я думаю, воспринимать его как старую, обветшалую декорацию. Спектакль отыгран, а декорация осталась — бывает же такое? И потом: одолеть его живого — и пугаться какого-то истукана… Он уже попорчен, этот, извините, кумир. Когда-нибудь его просто спихнут с пьедестала. Спихнут, можно не сомне­ваться. И поставят на его место... Матерь божья! 1-я. Нагая прелестница, выпорхнув из алькова, ветерком пронеслась… Л. Краса какая… блеск и ликованье!.. На его место они поставят… 1-я. У умывальника плещется! (Плеск, взвизгивания.) Л. …Они воздвигнут памятник тому, кто осмелился бросить вызов. Кто не побоялся победить. Кто... Д.Ж. Немолод, чуть грузен, является из алькова. Хромает. Л. Да-да! Это вам — будут приносить цветы. Под вашей сенью — станут устраивать свидания... Воздух вокруг вас — наполнится стихами и канцонами... Рык, взвизгивания. А если какой-нибудь вандал испортит вам то же самое место, это, по крайней мере, будет иметь совершенно определённое... В два голоса сладострастные стоны. Матерь божья... (После паузы.) Вставайте. Вставайте же, вас ждут великие дела!

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

2.

...Стихи, песенки, любовь. Теперь разрешено. Теперь всё в открытую: любовь, стихи, песенки. И ничего, стоит себе. Не рухнул со всем миром. Может, и пусть стоит? Если любовь. Если стихи и песни... Пусть стоит! А они пускай поют. Любят... А когда тебя здесь поют, какой ещё подпитки нужно вдохновению... Л. (издалека). Мадемуазель, вас ввели в заблужде­ние. Его здесь нет и быть не может… Д.Ж. (доверительно). К вечеру ближе, полулёжа в алькове, пишет. Зачёркивает, снова пишет... Исписанные листки на пол бросает небрежно. Л. (издалека). Нет, мадемуазель. Уверяю вас, нет. Д.Ж. Пока они там объясняются... Л. (издалека). Видите ли, мадемуазель, тут очень многие ждут его возвращения. Ктото выдал желаемое за су­щее. Д.Ж. ...пока объясняются... (откупоривается бутыль, глотки из горлышка). Л. (издалека). ...Ждать и надеяться, мадемуазель. Надеяться и ждать, храни вас господь. Захлопнулась дверь. (Близко.) Славная барышня. Когда нас выгоняли, её ещё не было на свете. Д.Ж. (вздохнул). Пишет, зачёркивает, снова пишет… Пауза. Л. Всё-таки, привык я к тому климату. Думал, никогда не привыкну, а привык. Родную жару пере­ношу с трудом. Не открыть ли нам окно? Распахивается окно. Шум улицы: цокот копыт, скрип колёс, голоса прохожих. Пейзаж... Одни прямые уг­лы. Очень подстать ему... А я, знаете, махнул с утра в Старый город. Без дела, просто так. Побродить со своими воспоминания­ми. Сначала — к Университету. Обошёл, пощупал родные стены. Мы тог­да только-только их обживали. Раньше там была табачная фабрика, ещё стоял этот дух...

(Ностальгически.) У меня была своя Карменсита. Да! Я так её и звал: Карменсита. Ей нравилось... Мы встречались на ступеньках, шли через дорогу в сад, забирались в самые заросли и там, меж апельсинов и гранатов, не ведая часов... (Вздыхает.) Там нас и застукали — меж апельсинов и гранатов. Ночной дозор, все, понятное дело, вдрызг. Неслись мы от них не глядя куда, одеваясь на бегу... Покуда не упёрлись в стену. Представьте: ночь, небо в звёздах, громада Собора, колокольня торчит гигантским фаллосом. Заскочили в какието врата, чуть отдышались... Боже мой, боже мой... В ча­совне Непорочного Зачатия стали заниматься тем же самым! Каменная Мария стояла, потупив взор. Скажете, кощунство? Д.Ж. Пишет, зачёркивает... Л. Песня Песней! До сих пор, как почувствую запах догорающих свечей... Матерь Божья!.. (После паузы.) Так, знаете, живо всё припомнилось. Потянуло в Собор... Ст учат. Не дадут вам сосредоточиться! (Издалека.) Мадам! Какая неза­служенная честь! Но... видите ли, внезапно обострилась бо­лезнь... Д.Ж. Пока объясняется там он... (откупоривает бутыль). Л. …Она не даст воспользоваться вашим благоволением. Недуг забирает все силы. Абсолютно все, мадам... Глотки из горлышка. ...Увы, мадам, всё реже. Я хотел сказать: к счастью... Несомненно, будет огорчен. Моё почтение, мадам. Захлопнулась дверь. (Близко.) Вы б с ней ухайдакались — при вашем-то полнокровии. Д.Ж. Бросает перо! Л. Ну, знаете... В кои-то дни слетела к вам муза, так изменить ей с какой-то… с какой-то Мессалиной! Д.Ж. (со вздохом). Пишет. Л. Ну вот. Добрался я, значит, до Собора, стал подниматься по лестнице и — поскользнулся. На ступенях храма проехался на чьёмто дерьме. Упал спиной на ступеньки, не согнуться теперь, не разогнуться... Какой тут Собор! Потащился обратно. Так на миленькой

43

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН такой улочке — зелёная, стены в цветах — на меня вылили ушат грязи. В самом прямом смысле, с балкона. Не думаю, чтоб нарочно целились. Про­сто выплеснули помои, как здесь водится. И мне теперь в этом ходить — потому как новое не укупишь, такие цены. Попросить разве цирюльника, может, надыбает с рук что-нибудь… Потом меня обчистили! Это уж в переносном смысле. Привязались две юные гитанки, еле отшил. А когда зашёл перекусить, лезу за деньгами — нет кошелька. Глупейшее положение? Да и денег жаль. У нас их, кстати, вообще всего ничего. Вы б это учли в своих дальнейших планах? Д.Ж. Пишет, зачеркивает, снова пишет... Л. А главное впечатление, конечно, труп. Очень, очень знатный труп, в фонтане собственной виллы. Это не со слов, сам видел, своими глазами: в бассейне тело задом кверху, а над ним мраморный Янус в сверкающих струях — одним ликом в прошлое, другим в будущее. Ничего аллегория? И ведь здесь такое никому не в уди­вление. Чему дивиться? Город полон сброда. За мзду впускают кого угодно: хоть сбежавшего галерника, хоть всю сарацин­скую конницу. Как сказал поэт: велик был град, да впал в разврат… Ну, поэт не поэт, а тоже, знаете, накатит порой… Ст учат. Вот: нет покоя в своём отечестве… (Издалека.) Вы не ошиб­лись… Это невозможно, он занят… Завтра тоже и послезавтра… Д.Ж. Пока он... Л. (близко). Пока я там лгу, изворачиваюсь, сторожу пугливую вашу музу... Дайте-ка сюда! Пауза. Давайте, давайте! Я поглядеть хочу, какой яд себе избрали: мадеру, малагу, или по шабли успели соскучиться... Вы имейте в виду: если снова прихватит — прихватит здесь — то здесь не будет ни пиявок, ни чего та­кого. В лучшем случае отворят жилу! Д.Ж. Вином наполняет бокал, осушает. Л. Да... стоило возвращаться, чтобы свалиться к каменным ногам. (Не сразу.) Ваши песенки теперь — в открытую. Никто не боится. Вчера под окнами — целая компания, с гитарами, с девчонками — в полную глотку. Я думал, он рухнет с пьедестала... Вас здесь поют! Какой еще подпитки нужно вдохновенью?!

44

Ст учат. Воля ваша, а я устал. Врать устал. Ст ук повторяется. Да и не вижу в этом прока. Настойчивый ст ук. Д.Ж. Пишет, зачеркивает... Л. Не иначе, цирюльник разблаговестил. Отпирается дверь. (Издалека.) Сеньора… так неожиданно... Нет, туда никак... Он болен!.. Но его нет... он только что... Д.Ж. Оставив писание, шпагу хватает, хромает к окну... Л. Сеньора, вы же знаете, я никогда вас не обманывал... Д.Ж. ...с трудом опирается на непослушную ногу, (с усилием) на подоконник взлезает... Грохот. Л. Сеньора... Я не должен был никого... 2-я. Никого... Комната. Вещи, так хорошо ей знакомые. Трогает, гладит их. Отдёргивает занавеску... Л. Говорил же, его нет. Не угодно ли сеньоре вина? 2-я. Взяв бутыль, разом всё допивает. С пола листки подбирает, читает, усевшись в алькове. (Горько усмехается.) Л. Он вас вспоминает. Называет «Талия средь Харит»... Это правда, сеньора. Она плачет. Да что ж тут поделать, сеньора... Всё, что было между вами, это было в какой-то… в другой какой-то жизни. Можно вспоминать, что-то пересочинять в ней, что-то допридумывать... Но жить-то надо в этой, сеньора. Жить — в этой... 2-я. Хочет подняться... (Пьяно.) Не получается!.. Л. Не получается? Ладно. Будь по-вашему — эту ночь проведёте у него алькове. Вот так... поудобней... туфельки-то, туфельки… Если б это означало ещё и место в его новой жизни! Увы. Она, эта новая жизнь, вдохновила его

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН на новые песни... (шуршит страницами) ...которые очаруют новых харит... С какой-то нач­нётся его совсем уж новая жизнь, которая вдохновит его... Пауза. А чем велите вдохновляться, если жизнь — одна и та же? Единственная на всю жизнь? Чем велите вдохновляться? Чужими песнями? Или чужи­ми харитами?.. Пауза. Ещё больше расцве­ла. Какое-то другое, зрелое очарование... Урвать, что ли, толику блаженства… Вкусить от того же плода… зажечься тем же самым огнем... Она и не проснется! Просто будут ей сниться сумасшедшие ласки... Она глубоко вздыхает во сне.

Самому кого-то укокошить, хорошо, коль в честном поединке. Отмыв рожу, спокойно есть свой суп. Или нет, обедать, только обедать... Зачем умирать, если полно сил? Зачем убивать, если не кровожаден? Зачем обедать, когда не голоден... Только потому, что кто-то вывел это на своих листках? А финал, пошлость-то какая, финал всегда – один. И победитель, наиглавнейший над всеми победитель, заранее известен... Он рядом. Он, как сказано, всегда наготове. К чему тогда все перипетии? К чему нищие фигляры с апломбом настоящих грандов? Молодые актёрки? Старые и новые декорации? Прорва исписанных листков? Только для того, чтобы хоть на минуту поверить, будто не всё ещё решено? Будто можно — переиграть? Вот же, убит, а выходит на поклон... Тишина, нарушаемая лёгким похрапыванием.

...бешеные поцелуи... Стоны. Они уже ей снятся — его ласки и его поцелуи! Чужой восторг, чужой огонь... Чужой сюжет... А мой?.. Распахивается окно. Редкие звуки ночной улицы. (Дышит, не надышится.) Луна какая… А под ней — наши ничтожные страсти. Не забавляет, нет? Не задевает мраморное величие? Не трогает каменное сердце?.. Не угодно ли тогда новых песен — вон их сколько... (шелест страниц) ...рождённых новой жизнью... Да зачем тебе чьи-то песни, когда рядом вот она — живая, верная до гроба. Не побоялась же в полнолуние, без ханжеского своего покрывала. (Пауза.) А она — прекрасна... Господи, как же ты юна и прекрасна! Они — тебе, эти песни... (бросая) лови их!.. Аплодисменты, крики «Браво!». Долго не смолкающая овация.

3.

…Театр… Вы любите театр, как я… его ненавижу? Умереть. Потом встать, переодеться, пойти варить себе суп.

Л. (пробуждаясь). Вы... Где это вы столько времени? По командоровой тени, так уж сутки, наверно... (Зевает.) А у нас тут была весёлая ночка. Сеньора взялась читать ваши рукописи. Я не давал, но вы же её знаете… Прочтёт листок — и, рыдая, за окно. Пришлось бегать на площадь, собирать. Один застрял у него на эфесе, просто так не достать... Тяжёлые, шаркающие шаги. Что это у вас — шпага вместо клюки? Погуляли, видать. Кого (зевает) укокошили в честном поединке? Д.Ж. — Я горю! Не жми мне руку! Прочь, иль в грудь кинжал свой меткий Я тебе всажу! О, горе! Сталь о камень лишь скрежещет... Л. Из театра, боже мой... Ну и как вам здешний театр? Как вам эти нищие фигляры с апломбом настоящих грандов? Д.Ж. — Я пылаю! Взор мой меркнет! Умираю!..1 Л. Потом закулисье, молодые актёрки... Д.Ж. Замертво падает. Л. Браво. (Аплодирует.) Обедать будете? Ст ук падающего тела. Тирсо де Молина. «Севильский озорник, или Каменный гость» (пер. Ю. Корнеева) 1

45

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Л. О, господи... лекаря! лекаря скорей!.. Дышит, сердце бьётся… Сейчас… на кровать (тащит)... Эй! Да хоть кто-то живой есть в этом городе?!.. Чёрт бы вас побрал с вашей сиестой… (С треском распахивает окно.) Эй, вы все! Он умирает, слышите вы!! Умирает!.. Ст учат в дверь. Да-да, входите! Мсье... сеньор цирюльник, как вовремя! Щёлкают замки «кейса». Со свистом правится бритва. Нет-нет, брить не придётся. Он… с ним очень худо. Срочно нужен лекарь! Чиркает спичка. Кипит вода. Вы что... вы хотите сами... Это невозможно! Его лечили луч­шие врачи. Лучшие — там! Неужто в окрестности ни одного настоящего... Щёлкают замки «кейса». Стойте! Я согласен. Пауза. Да-да, конечно... Вот. Звон монет. Пауза. Это задаток. Делай же что-нибудь! Придвигается стол. Со звяканьем раскладываются инструменты... Господи! Господи, в которого я никогда не верил... Сделай так, будто Ты есть на небесах. И волю Твою, Отец наш Небесный, хоть раз, хоть один только раз яви на земле. Не о хлебе насущном молю, но о том, кто дороже мне хлеба насущного. Оставь ему прегрешенья его, как оставляешь многим худшим его. И вводя в искушение, не казни за то, что не устоял. Спаси его, Господи, спаси его бренную плоть, ибо душа — она ведь и так бессмертна. А если бессмертия нет... тем более, спаси его, Госпо­ди, не отнимай у тех, кого он любил, и кого ещё полюбит. Спаси его, Господи! Иначе несть ни славы, ни силы, ни Царства Твоего...

46

Пауза. Что это?.. Сколько крови... (Не сразу.) Нетнет, со мной — в порядке... Унеси... вылей куданибудь… Там, в сумке... возьми сколько нужно. Звон монет. Уходи. Прочь... прочь... Хлопнула дверь. Пауза. Ну вот, отворил жилу. Как же я остерегал вас, как остерегал… Ладно. Немножко крови во искупленье — глядишь, и спасены. Ангел господень в образе брадобрея... (звякнула, покатилась монета)... ангел норовит обобрать. Какое время!.. Поспите теперь. Сомкните глаза, усните. Вам теперь нужен сон... Громыхнуло. Шум дождя. (Подошёл, ещё больше растворил окно.) Ну что, каменное ты пугало? Ни дождь тебе нипочём, ни зной, ни всякие телесные напасти? Куда уж нам, живым. (Пауза.) Вот и она не придёт к тебе нынче. Не придёт! Потому что — живая. И  завтра не придёт, коли дождь зарядит. А там, глядишь, и никогда уже… Неужто — никогда?!

4

…Цветы, каждый день свежие, в любую непогоду. Свежие цветы под отмытыми чреслами. Выходит, приладив клинок и стерев краску, можно вдохнуть в него новый дух. Глядишь, и воспрянет, возденет, вправду, свой меч… Духота какая. Ни воздуха, ни света… Ты, с жалкими своими листками. С нищей своей любовью… Это в театре она правит миром. Ни о чём не спрашивает, не даёт ответов. Бывает, злая. Бывает, сильнее смерти… А когда не театр, когда всерьёз... Ветер ворвался, со звоном и треском распахнув окно. Дождь забарабанил по подоконнику. Стонет человек. Л. Ну-ну, просни­тесь! Я здесь. Здесь я... Отгонял их прочь... Богом клянусь! Завернул

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН барышню, соврал, что вы уехали. Славную барышню... Да разожмите вы руку, никто её не держит. Пальцем не тычьте. Закрою, занавешу... Знаете, отчего все ваши кошмары? От отсутствия воздуха и света. Вот причина. А не новый меч Командора, и не его отмытые чресла... (Затворяет, задвигает.) Как в склепе – то, что вы хотели. (Чиркает спичка.) Последняя, кстати, свеча. Не успеваю покупать... Как насчёт приложиться к бу­тылочке? Пора уже, время. (Читает.) Тинктура валерианэ1. Капля раз, две, три... нежный вкус... девять, десять, одиннадцать... густой букет... восемнадцать, девятнадцать, двадцать... И нечего воротить... воротить ваше благородное лицо. Конечно, не шери, но придётся. И до дна... вот так. Потом спасибо мне скажете… когда заговорите. Ножку извольте протянуть. Массаж – великое дело: лёгкими округлыми движениями… А вот так... Чего не могу себе простить: сразу не сообразил, куда вас понесёт. И на что именно. А то б нанял ребят… ей-богу, выставил бы их перед те­атром! И потом же чёрт дёрнул за язык. Всё правильно: когда на сцене полощут твоё имя, когда всякие пошлые аллюзии на твою частную жизнь... Да ложь, наконец. Ложь под видом художественного вымысла. Ну, а что вы ждали от этого сочинителя? Смиренный схимник, всегда чтил земную власть с её магистрами, командорами и нашими, так сказать, добрыми обы­чаями. Сделал, кстати, неплохую карьеру. Шутил над тем, над чем дозволено шутить. Когда же власти не стало, над кем ему, раскрепостясь, глумиться? Понятно, над тем, кто эту свободу... Стон. Больно? Простите, буду нежнее... Так хорошо?.. Старо всё это, как мир — вот что я вам скажу. Старо и скучно. И я скажу: пусть их. Пусть себе пользуются. Пусть кропают свои триста или четыреста комедий. Из которых их самих переживут... а дай-то бог, восемьдесят. Вряд ли девяносто... Знаете, когда-нибудь про это напишут-таки настоящую смешную коме­ дию. И главным героем в ней будет, знаете кто? Скромный наперс­ник. Слуга. Тот, кто тянет себе свою лямку и не бросает вызова ни Богу, ни сатане. А если взывает, так исключительно к здравому смыслу, к простой человеческой морали... Не знаю, восторжествует ли мораль в финале. Не знаю… Но он, герой этот, уж точ1

Tinctura Valerianae (лат.) — настойка валерианы.

но, останется без средств к существованию! (Смеётся.) А ничего задумка? Вот запишу, да и толкну одному ли­цедею неплохому. Как приедем, так сразу. Луидоров за… сколько, думаете, попросить?.. Похрапывание. Спите. (Отдаляясь.) Спите… Осторожные — скрип половиц — шаги. Потом всё стихает. И снова ветром распахивает окно. Стоны. (Подскочил.) Проснитесь, ну же!.. Очнитесь. Что вы, как на сковородке… Здесь я, с вами. Отбивался от одной бесстыжей... Да вижу я, вижу. Гвоздями, что ль, забить... (Закрывает окно.) Дался вам этот идол! Как будто, приладив ему клинок и отмыв краску, можно вдохнуть в него новый дух. Чиркает спичка. Звякает склянка. Тинктура леонури2. Терпкий вкус, пикантный аромат... Ну… ну!.. вот и славно. Еще немнож­ко, и встанете на ноги. А тогда… Прочь тогда из этого душного города с его почётными мертвецами. Прочь! Всё это наше путешествие — а ля решерш дю там пердю. В поисках утраченного времени, лучше не скажешь. Поискали, убедились — довольно. Пора назад, пока ещё есть на что. А там… Снимем маленькую мансарду, где под окном сад с нагими каменными девами. Вы будете сочинять свои песенки… Конечно, там донжуаном прослыть – это надо очень много. Ничего, отдаваясь тамошним этуалям, будете делать вид, что сами их обольщаете. Они это любят. А главное, всё под присмотром искусных докторов! Ну, а я… что – я. Побродил по бульварам, посидел за стаканчиком на какой-нибудь террасе, поспорил с кабатчиком о предна­значении поэта... Что ещё надо скромному наперснику? А то сойдёмся вдруг у книжного развала. На острове, помните? Чудище-Собор, как какая-то безумная декорация... Гос­поди! Как же мы там тосковали! Как мы мечтали вернуться сюда, в этот един­ственный, наш город! Хоть на день! Хоть на час! Увидеть его цвета. Вдох­нуть запах. Прикоснуться к благородным стенам... Вот и 2

Tinctura Leonuri (лат.) — настойка пустырника

47

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН вернулись. Когда на эти стены впору вывесить собачьи головы... Похрапывание. Спите. (Отдаляясь.) Спите... Осторожные шаги. Тихонько отодвигается штора, приоткрывается окно. Шелест дождя. Пришла. Наконец-то! Здравствуй, любимая... Смею — ведь ты не слышишь. Ты и не видишь меня. Не знаешь, что я су­ществую... Это совсем не важно, поверь. Любовь ни о чем не спрашивает. Не даёт ответов... Я так ждал тебя! Сколько раз выбегал навстречу. К нам-то давно никто не ходит. Ты — единственная, чудная моя Лаодамия... Имя странное, верно. Но это очень древняя история. Так звали одну юную царицу. Царь, её супруг, пошёл завоёвывать земли и был убит. Она хранила ему верность. Когда изваяли его истукан, тот занял ме­сто живого. Даже в супружеской спальне... прости, так в легенде. Боги тогда решили вселить в статую душу, всего на одну ночь. Идол одушевился — и повелел следовать за ним. И она пошла за ним — в преисподнюю. Меня стра­шит твоя участь, царица... Ну да, так вышло, ты стала вдовой. Но ты не стала свободной — вот штука! Ты ходишь сюда в дождь и вьюгу, приносишь цветы, омываешь слезами каменные стопы. Тебе ка­жется, те самые мгновения, тот огонь, тот озноб, — тебе кажется, всё — только он. Твой единственный. Твой мужчина, твой царь. Но если б ты знала, как бывает… как это бывает с другими! О, как это бывает! Когда ты узнаешь... если ты это узнаешь... тебе станет легко. Легко и страшно. Потому что ты сделаешься свободной. И вот тогда... тогда-то, может быть... Нет. Невозможно. Ведь я не герой. Я только наперсник. Слуга... (Стонет.) Свеча догорает… этот запах... О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!.. Глаза твои голубиные под кудрями твоими... Зубы твои... Как лента алая губы... Шея твоя. Два сосца твои... Боже! Как хочется вырваться, добежать и сказать тебе... Да где же взять слов! Где... Вот у него, у беспутника, их было много. Да теперь уста его замкнуты, перо засохло... Мы скоро уедем отсюда. Я больше никогда тебя не увижу. Никогда, моя един­ственная. Последняя моя... Мы бежим из про­пащего города. Ты останешься со своим

48

мертвецом… (Изумлённо.) Вы?! Зачем… куда в таком виде?.. Д.Ж. Закутан в простынь, точно в епанчу. Опорой шпага… Л. Лягте, прошу вас! Нельзя же так вдруг… Я скажу цирюльнику, он приведёт вам… вы будете, как царь Давид… (Борется). Нет… не надо вам туда смотреть… Ну хотите — за сеньорой? Она всё вам простит. Всё, я уверен… Вы же погубите себя!.. Ладно. Прыгайте, ломайте шею… Она не будет с вами. С его убийцей… нет! (Кричит.) Она не будет с тобой, слы­ шишь?! Тебе плевать на небо, но есть другая стихия — не дразни её! Смотри на каменный лик, на этот меч!.. Тут не театр! Тут всерьёз! Ты не боишься живых, но мёртвое... страшись его!.. Д.Ж. Отбросив шпагу, вспрыгнул на окно. Л. Стойте! Ваша милость, вы, верно, забыли про свой язык. Он вам пока не подвластен, не так ли? Руки-ноги окрепли, а язык... Вы немы, почти как этот болван. Что вы скажете безутешной вдове? Как оправдаетесь за свою победу? Ну! Чем станете обольщать? Где ваши гроздья свежих эпитетов и спелых метафор? А? Отомкните же свои золотые уста!.. Д.Ж. (весело кричит). — Не уходи! Постой! Ты мне нужна!.. (Распахивает окно, прыгает вниз.) Шум ливня, убегающие шаги по мостовой. Л. Язык... Мой нищий, убогий язык... Покарай их! Покарай их, Великий Командор!

5.

Свобода... Свободу... Свободы... Вожделенная, святая. Бить­ся за, выйти на. Век не видать… Свобо­да от… чего? кого? Свобода для... кого? чего? Свобода — над… это уж философия. А просто: свобода чего. Не от, не для. Просто — чего… Свобода чести. Свобода песни. Свобода страсти… А бывает, чтоб отдельно? Сво­бодно — честь, свободно — песнь, а вот страсть… Нет, дудки. Тут где одно, там другое: страсть, похоть, называйте, как хотите. Свобода — либо есть, либо нет. И где тут правда? Где справедливость?.. Л. (напевает пьяно). Алён занфан дё ля патрие…1 Эй, дети сиесты!.. не пора ли уж вам… 1

Вперёд, дети родины… («Марсельеза»).

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Женские пьяные стоны. Ты-то можешь дрыхнуть, как тебя там… Аглая, о! Самое подходящее имя… (Усмехнулся.) Хорош ангел. С такой — в приличное общество… Стоны. В чужом алькове, боже мой… Слышь, Фигаро, проснись! Я хочу сообщить тебе очень важное… А, чёрт с тобой. (Напевает.) О зарм ситуаян… Формэ во батайон…1   Распахивается окно. Голоса улицы: гул моторов, шуршание шин, звонок трамвая... Эй, вы все! Мертвые и живые этого города! Я — слышите! — я открыл, что есть свобода для каждого из вас. Вы-то думали, свобода — это всякая там честь, песенки безнаказанные? (Издаёт непристойный звук). Для каждого из вас свобода есть понуждение к выбору. Только так — понуждение к выбору. И более ничего. О выборе не буду, это отдельная тема. Главное, свобода есть понуж­дение. А коли так, то почему, я вас спрашиваю, одно понуждение должно быть предпочтительнее любого другого? Почему? И зачем тогда весь сыр-бор? Зачем рушить одни идолы и на их месте возводить другие? Не проще ли за­менить таблички? Вот у него: вместо «Gran Comendador» — «Gran Don Juan», а? Только не надо про портретное сходство. Не надо… С покойным оно тоже не ахти: сильно приукрашен. А тот окажется малость изуродован. Так ли уж важна эта малость... (Неожиданно трезво.) Однако ж, солнце садится. Подымайся, ангел… давай, давай... кончилась сиеста. (Откупоривается бу тылка.) На вот… (Наполняется стакан.) Прими от головного и прочих телесных не­ удобств. Пей, пей. Мне довольно на сегодня. Звяканье посуды, ст ук приборов. Видишь ли, Фигаро... Да, ты не против такого обращения? Наполняется стакан. Громкие глотки. К оружию, граждане… Собирайте ваши батальоны… («Марсельеза») 1

Видишь ли, Фигаро. Как тебе хорошо известно, всё кругом — театр, все кругом — артисты и, хочешь не хочешь, надо тянуть свою роль. Ты закусывай, закусывай… Надо тянуть её до финала, в соответствии с назначенным сюжетом. И ведь никому ещё, согласись, никому не удалось её заново переиграть. Или сменить на ходу. Вот так: захотел и… Харита твоя пробудилась. 3-я. …Вылезает из алькова. Подбирает одёжки… Л. Никому это не удавалось, Фигаро: взять и поменять. Даже на сцене. А если кто-то думает, будто в жизни у него это получилось, он заблуждается. Роль — одна и та же, просто рисунок её такой. Понимаешь? 3-я. Башмаки… не найдёт… башмаки… (горько плачет), Л. Не можешь заткнуться?!. Она всхлипывает, замолкает. А если, друг мой Фигаро, роль приелась? Если опостылела, омерзела до тошноты? До тяжести в затылке? Как тут быть, мудрый Фигаро? Мож­но, конечно, прекратить играть. Просто. Самому... 3-я. Нашла! (Счастливо смеётся.) Смех обрывается звонкой пощёчиной. Женщина визжит. Грохот, хлопает дверь. Больше её не слышно. Л. Как ты с ней! Дама, всё-таки... Ладно. Пей, закусывай. Соответствующие звуки. Знаешь, я всегда мечтал быть — автором. Автор волен изменять сюжет, сочинять новые роли, отождествлять себя с каким угодно персонажем… Я хотел этой свободы: свободы — над! Потом я понял: автором — не получится. Потому что автор — один. Один — как бы он ни звался. Но если будет на то его воля… Если он пошлёт меня… Послушай, я беру этот твой костюм. Дороговато, конечно, за картонный доспех, но не будем торговаться. Сколько просил... Звон монет. Давай его сюда. Помоги мне.

49

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Скрип картонных доспехов. Этот безумец, собираясь к вдове, достал всё самое лучшее. Он обряжался, будто тореро перед выходом на арену. Бледный, губы сухие... Я пытался удержать, шёл за ним, уговаривал, взывал. Он не слушал. Он знаешь что сделал? Он остановился перед статуей и пригласил в гости. Статую! Чтобы тот присутствовал при их свидании, каково? Ёрничал, конечно... А мне теперь тоже весело. Они дождутся своего каменного гостя, Фигаро! Жизнь — не совсем театр, жизнь — немножко карнавал. А на карнавале что главное? Вовремя подобрать себе маску. В эту ночь я буду рыцарем. Суровым рыцарем всех обделённых. Всех, чья жизнь не богата занятными перипетиями. Кто не избалован в ней восторгами и вдохновением. Кто живет, ибо верует: нынче будет, как вчера, а завтра, как сегодня. И муж будет единственным мужчиной своей жены. И не будет мерзости на ступенях храма. И не будет фонтанов, наполненных трупами... Рыцарем справедливости стану я на эту ночь. Мой шлем, Фигаро! Мой меч!.. Пауза. Это что? Зачем мне таз на голову? Бритвенный таз… Да ты смеёшься! Издеваешься... (Усмехнул­с я.) Смеешься — надо мной... (Хохочет.) Ты... надо мной... (Давит­с я от смеха.) Ты... (Перестал смеяться.) Ведь это ты всё придумал, верно? Ты мне подсказал идею? Принес эти латы... Вместо нормального костюма — отчего? Латы — мне? Ты всё просчитал — про него, про меня? У тебя же профессия — всё про всех знать. Тебе же известно: он на последнем дыхании, любого пустяка достаточно... Он только увидит — и... Кому, как не тебе, это понимать! Вот ты и задумал. Вычислил... Да ты не ангел. Ты бес. Ты — де­мон… Изыди! Изыди, сатана!.. Глухой удар. Падение. (Стонет.) …Ниже пояса, гад...

50

Пауза. Дай руку… (со стоном поднимается). Оружие верни. Пауза. Отдай, прошу тебя.

Пауза.

Там, под матрасом… Берег себе на дорогу. Звон монет. Стал бы я рядиться, когда б умел владеть клинком... Мой меч! Теперь иди. Ступай… ступай, холоп! Хлопнула дверь. Пауза. Ну вот, почти как живой... как камен­ный. Всё-таки, хорошо, что починили да почистили. Было бы смешно — с одним эфесом, с окровавленными чреслами... И что же им скажу — неверной вдове и коварному обольстителю? ( Декламирует. ) Царство Гадеса — мрачный аид я покинул... Архаично, нет. ( С пафосом.) Трепещи, Дон Жуан! Из глубины взывал я... Слишком вычурно. А может, просто: ты мне нужен… А надо ли вообще что-то говорить? Пауза. Ну и темень. Где-то тут был факел... Ладно. К чему светиться, когда идёшь на богоугодное дело! Шаги — поначалу неуверенные, потом всё твёрже. Слышатся крики: «Смотрите, это он!.. Великий Командор!.. Он идёт!.. Веди нас, Великий Командор!..» К тяжёлой каменной пост упи присоединяются шаги одного, потом другого, третьего... И ещё, и ещё...

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

Михаил ХЕЙСИН ПРЕВРАТНОСТИ ЛЮБВИ Дорожная история

Эта история произошла более тридцати лет назад. Однако в течение всех этих лет она не давала мне покоя, периодически всплывая в памяти и тревожа сознание. И только теперь я решил рассказать о ней людям. Командировка подходила к концу. Она оказалась необычайно тяжела, и очень вымотала меня. Досталось и моей коллеге Наталье Петровне. Её внешний вид явно не отличался свежестью. Тёмные тени под глазами не были следами косметики. Мы очень хотели домой, в Смоленск. С трудом добравшись до Харьковского вокзала, мы с вожделением растеклись по диванчикам зала ожидания, и, наконец, расслабились. Однако это ощущение оказалось недолгим и обманчивым. Ожидаемый нами поезд Жданов-Ленинград безнадёжно опаздывал. И так гостеприимно приютивший нас вокзал с каждой минутой стал превращаться в пыточный застенок. Раздражал каждый пустяк. Даже капризная мартовская погода, такая привычная для нас, в эти часы, казалась необычайно сырой, холодной и какой-то враждебной. Наконец объявили посадку. Мы, не поверив своим ушам, как чумные бросились на перрон, но поезда не было. Пришлось прождать ещё несколько томительных минут. От усталости казалось, что земля качается под ногами. Но вот по блестящей от влаги рельсовой дуге, светясь огоньками вагонов, поезд приблизился к платформе. Едва он остановился, как мы, спотыкаясь, и цепляя друг друга сумками, устремились к узкому жерлу вагонных дверей. Однако перед нами возникло ещё одно препятствие в лице вагоновожатой. И хотя проверка билетов заняла считанные мгновенья, я ощутил в себе плохо осознанное, но все возрастающее чувство раздражения и злобы по отношению к этому ни в чём не повинному человеку. Вскоре мы уже были в своём купе. Оно было пустое, и никто не мог помешать мне насладиться долгожданным отдыхом. Наконец-то! Позабыв о вечернем туа-

лете, лезу на верхнюю полку и проваливаюсь в нирвану. Глубокой ночью меня разбудил шум человеческих голосов. В наше купе заселялась какая-то, видимо семейная пара. Мне было не до них. Хотелось только тишины и покоя. Я перевернулся на другой бок и, не дожидаясь пока пришельцы угомоняться, вновь погрузился в желанную негу. Сон мой оказался довольно крепким и долгим. Потому что, когда я, наконец, пробудился, все уже были одеты, пили чай и вели, как мне сначала показалось, пустые дорожные разговоры. Моя коллега, как женщина пожилая, обожала расспрашивать посторонних об их житье-бытье. Мужа нашей попутчицы в купе не было. Я не подавал признаков пробуждения. И женщины, прибывая в мнимом одиночестве, ворковали о своем … Я не прислушивался к их разговору, ловя последние минуты томного блаженства. Однако постепенно реальность брала верх, остатки сна улетучились. Но так не хотелось беспокоить женщин, что я решил ещё поваляться. Постепенно их неспешный диалог стал привлекать моё внимание. Наталья Петровна всё глубже влезла в душу случайной гостьи. А та, найдя благодарного слушателя, всё подробней рассказывала о себе, о своём муже, об их совместной жизни. – Мы живём одиннадцать лет. Человек он хороший, заботится обо мне. У нас квартира в Харькове. А едем мы в гости к моей сестре в Ленинград. Побудем недельку и назад. – Что же вы отпуск взяли в марте? – Мы не в отпуске. – А как? – Я сейчас не работаю. – А муж? – Муж… Тут собеседница несколько смутилась, испытывающе посмотрела на Наталью Петровну, сделала большую паузу и продолжила. – Муж не работает. У него другие дела.

51

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Почему не работает? Какие дела? – не поняла Наталья Петровна. Чем ещё больше ввела в неловкое положение попутчицу. Та разрывалась между необходимостью молчать и жгучим желанием открыть кому-нибудь душу. После недолгой борьбы последнее победило, и, подавив глубокий вдох, женщина повела свой исповедальный рассказ. – Мы познакомились случайно. Ну, наверное, как и большинство людей, на танцах. Я так одиноко себя чувствовала. А тут подошёл крепкий, здоровый молодой мужчина. Мне было уже двадцать пять. Знаете, эти глупые мысли, как бы ни остаться в старых девах. Думаю, вы меня понимаете. Наталья Петровна многозначительно кивнула. – В общем, мы танцевали, был прекрасный вечер. Потом начали встречаться. А через некоторое время стали сожительствовать. Собеседница замолчала, погрузившись в свои мысли. – А дальше, дальше-то что? – предчувствуя остренькое, горела нетерпением Наталья Петровна. – Дальше… дальше началась жизнь, сначала как у всех – спокойная, размеренная. Я безумно его любила. Он тоже хорошо ко мне относился. Приносил в дом приличные деньги. Всё как у людей. Вот только из дома уезжал часто и надолго. И что самое обидное, внезапно, никогда не предупреждая. Да и знакомые его, дружки, мне сразу не понравились. Злые они какие-то, нелюдимые, и всегда разговаривают шёпотом, если трезвые. Муж даже не знакомил меня с ними. Сами они по именам друг друга тоже не называли, только по кличкам. Рассказывая об этом, наша попутчица нервно поглядывала на двери. Наталья Петровна, перехватив её взгляд, спросила: – Боишься его? – Нет,– явно соврала собеседница. – Просто мой муж не любит, когда я беседую с посторонними. – Так что будем молчать? – Ну, его же пока нет,– вдруг озорно съехидничала попутчица. Как я понял из разговора, её звали Екатериной. Кате на вид было лет тридцать пять. Худенькая, просто, но аккуратно одетая, она производила приятное впечатление. Единственно, что нарушало гармонию черт её лица, это глаза. В них не было блеска – отличительного признака счастливых женщин. Тем временем беседа продолжалась.

52

– Он, что не рассказывал тебе, где бывает и чем занимается? – докапывалась Наталья Петровна. – Практически нет. Вернее очень редко, только когда сильно выпьет. А пить ему нельзя, он очень болен. В этот момент дверь купе распахнулась, и перед нами оказался герой повествования. Крепкий, широкоплечий, моложеватого вида мужчина озарил купе жизнерадостной, хотя и щербатой улыбкой. Внешне он просто пышил здоровьем. – Ну, все проснулись? Этот пассаж относился уже ко мне. Пришлось слезать вниз. – Николай. Широкая ручища оказалась на уровне моей груди. Прежде чем протянуть свою руку в ответ я заметил отсутствие фаланг на нескольких пальцах. Коля был весел и радушен. Пытался угощать нас какими-то украинскими деликатесами. Мы вяло сопротивлялись, но всё-таки что-то брали и ели. Кроме искалеченных рук, меня смутили его глаза. В них играл какой-то кураж. Не знаю, как Наталья Петровна, а мне стало не по себе. И сразу показалось его веселье наигранным, а радушие фальшивым. Из-за этого или нет, но разговор как-то не клеился, сводясь к односложным вопросам и ответам. Может быть, почувствовав это, Коля не стал отягощать нас своим присутствием и вышел. Спустя несколько мгновений Катя продолжила: – Это он только снаружи как дуб, а серединка вся гнилая. Его в тюрьмах да лагерях сильно били. Он, знаете, как по ночам стонет. – А пальцы? – вступил я в разговор. – И пальцы там потерял. – Так за что ж он сидел? – поинтересовалась Наталья Петровна. Тут Катю прорвало: – Людей они грабили, в поездах. Банда у них. Зайдут в купе, ограбят, убьют и в окно выбросят. – В купе редко по одному ездят, – с сомнением произнёс я. – Тогда они в своё купе заманивали, в карты поиграть или выпить. А то и просто в тамбуре всё происходило. Двери откроют и тело скинут. Потом на ближайшей станции выйдут через другой вагон, и ищи ветра в поле. – Так он ещё и убийца? – вздохнула Наталья Петровна. – А то.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Дверь купе вновь резко распахнулась, и Коля присел рядом со мной на диванчик. Окинул присутствующих острым взглядом и, расплывшись в улыбке, обратился к жене: – Ты наших попутчиков совсем заболтала, хватит. – Коль, да мы тут так… коротаем время. – Ладно, ты мне. Снова повисла неловкая тишина. К счастью минут через пять Коля в очередной раз удалился в неизвестность. Мы с Натальей Петровной жаждали продолжения, и не напрасно. Первый посыл был сделан моей коллегой. – А как же ты обо всём этом узнала? – Что сам рассказывал, что на судах услыхала. – И как ты с ним живешь? – с любопытством и тревогой в голосе спросила Наталья Петровна. – Нормально живу. – И он тебя не трогает? Вопрос попал в цель. Катя потупила взор, сделала паузу, вздохнула и продолжила рассказ. – Всякое бывает. Дело в том, что ему пить нельзя. Трезвый как человек, любит меня. А когда выпьет плохо ему становиться. Иногда стонет, иногда кричит, а порой впадает в такое состояние…, не знаю, как и сказать…, ну, очень злой становиться. Однажды пришёл домой вот в таком состоянии – пьяный, злой, по квартире мечется, места себе не находит. Я в такие минуты к нему даже не приближаюсь. А тут он сам ко мне подошёл и в глаза глянул так, что я обомлела вся. Потом бросился на кухню и вернулся с ножом. Я испугалась, думала, убить меня хочет. А он приблизился и тихо говорит: « Не бойся меня. Я ничего плохого не сделаю, вот только палец тебе отрежу и всё». Я ещё больше испугалась, кричу ему: «Коля ты что, успокойся». А он мне в ответ: «Вот сейчас палец отрежу и успокоюсь. Ну, пожалуйста, только один палец». И бух передо мной на колени. Я шарахнулась в сторону. Он за мной, хвать меня за руку и ножом по указательному пальцу. Кровь ручьём. Я в крик, руку вырвала и в чем была на улицу. Там палец носовым платком перевязала, что в кармане халата был. Куда с таким горем пойдёшь? Бродила, бродила вокруг дома, холодно. Дело то осенью было. Кровь остановилась, боль понемногу улеглась, решила вернуться. Зашла за порог, тихо, прошла в комнату. Коля мой

действительно успокоился, лежит на диване, дремлет. Увидел меня и говорит: «Не бойся, не трону, я и нож уже давно спрятал». И действительно долго не трогал. Мы переглянулись. – Не верите? Через мгновение перед нашими носами оказалась Катина рука с поднятым вверх указательным пальцем. Поперёк нижней фаланги проходил толстый, багрово-синий шрам. Судя по его характеру, палец был отрезан до середины. – Ты, что не заявила на него, простила? – возмутилась Наталья Петровна. – Ну, как заявить, он же муж мой. Между супругами чего не бывает. – Ты меня поражаешь. Да разве можно такое прощать? – не унималась Наталья Петровна. – Можно. И не такое случалось. – А что же ещё? – Наверное с полгода прошло после того случая. Как-то сижу я дома, растопила печку. У нас жильё старое, с печным отоплением. Приходит он, прилично пьяный, мрачный, молчаливый. И давай по дому бродить, как зверь по клетке. У меня внутри всё так и перехватило. Неужто, думаю, опять начинается. Мне бы бежать, а ноги не слушаются, как чужие стали, со страху, наверное. Сижу на стуле перед печкой и глаз от Коли оторвать не могу, как зачарованная. Он походил, походил и ко мне, присел на корточки рядом молчит, на печку смотрит. Потом поворачивается ко мне и говорит: « А что, если я тебя огоньком поласкаю». Я даже сразу не поняла. Глянула ему в глаза, а там, в зрачках, маленькие костерки горят. Главное, печкато закрыта, отблесков никаких нет, а они горят. Вот тут-то настоящий ужас меня и охватил. До этого никогда такого не испытывала. Как заору: « Нет, нет, Коленька, не надо!» А его мои крики только распаляют. Достал из комода верёвку и стал меня к стулу привязывать. Я даже сопротивляться не могла, обмякла вся. А у него какая-то радость в лице появилась. Потом пододвинул меня поближе к печке. Открыл дверку и засунул туда кочергу. Остальное происходило, как в бреду. Когда он извлёк кочергу из печи, она ярко рдела в полутьме комнаты. Резким движением Коля задрал мне халат, и приложил раскалённый металл к ноге. Раздалось шипение, которое заглушил мой нечеловеческий крик. На какое-то время я потеряла сознание. Придя в

53

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН себя от холодной воды, я получила новую порцию пыток. При этом Коля всё время любовался делом своих рук. Его интересовало выражение моих глаз. Он с жадностью вглядывался в них, черпая в моих муках своё наслаждение. Сколько времени продолжался этот ад, я не помню. Очнулась я на диване, бережно укрытая теплым одеялом. Рядом, на злополучном стуле стояла моя любимая кружка с молоком. В голове пронеслось: « А всё-таки мой Коленька обо мне позаботился». – Лечилась сама. К какому врачу пойдёшь с такими художествами. Самое трудное было ходить на работу. Еле ногами перебирала, боль страшная и походка в ракарячку. Многие думали, что у меня что-нибудь по-женски. Ничего поправилась. Недаром говорят – бабы народ живучий. По её губам пробежала то ли ухмылка, то ли улыбка. Рассказ был прерван очередным появлением Коли. Он недовольно глянул на жену и буркнул: – Всё болтаешь. Потом попытался о чём-то с нами заговорить, но мы не только не хотели с ним разговаривать, но и не могли на него смотреть. Единственно, пытались сделать всё возможное, чтобы он не догадался о содержании нашей беседы. Видя, что общения не получается, Коля вновь скрылся по своим делам. Куда он так часто и надолго уходил, нам осталось неведомо. – Как же ты всё это выдержала? Ведь он тебя искалечил! И следы, наверное, остались? – причитала Наталья Петровна. Катя, боязливо поглядывая на дверь, приподняла юбку, и мы увидели огромные шрамы от ожогов с внутренней стороны бёдер обеих ног. – Как он тебя, – подавила глубокий вздох Наталья Петровна.

54

– Изверг какой-то. И часто ты с ним вот так… живёшь? – Да, нет. Я же говорила, ему пить нельзя. Это, когда он сильно выпьет, а так у нас всё хорошо, – с досадой поясняла Катя. – Хорошо? – неистовствовала Наталья Петровна. – Он так когда-нибудь тебя до смерти «залюбит». – Может быть, – грустно, с оттенком безразличия сказала Катя. – Как же так можно жить, мирится с этим? – не унималась Наталья Петровна. – Просто, я люблю его. Мы оба были шокированы и обезоружены этой фразой. Конечно, все знают, что любовь зла, но…. В то время мы почти ничего не знали о мазохизме и никак не могли объяснить поведение этой женщины. Всё воспринималось на чисто эмоциональном уровне. Беседа прекратилась. Я вышел в коридор, чтобы немного прийти в себя. Это был единственный случай, когда я пожалел, что не курю. Через некоторое время вернулся Коля. Но почему-то он не вызывал больше ни чувства страха, ни чувства отвращения. Мы были опустошены. Не знаю, догадался ли Коля о сути нашего разговора или нет, мне показалось, что да. Вскоре показались очертания родного Смоленска. Мы стали собираться на выход. Прощались суховато. С чувством сожаления и досады в последний раз посмотрели на Катю. По домам разъезжались, молча, кутаясь в тёплые воротники своих пальто. Но оба понимали, что не от холода. Вместе с Натальей Петровной мы проработали ещё несколько лет, активно общались, но никогда не вспоминали о странных попутчиках.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН

Андрей АГАФОНОВ БАРИТОН

1

После недолгой оттепели вновь изрядно похолодало. Мороз превратил бульвары и дорожки с рыхлой снежной кашей в бугристые ледяные панцири. Подтаявшие сугробы покрылись настом, таким толстым и крепким, что по нему спокойно смог бы разгуливать взрослый человек. Опустившийся на город густой туман еще с ночи одел деревья и кусты в белые махровые пижамы. Утром, чуть только рассвело, дети засеменили в школу, а их родители заспешили на работу. Начинавшийся понедельник одиннадцатого января не радовал никого. Новогодние праздники и каникулы промелькнули как один день. А череда будней, маячивших впереди, казалась бесконечной и невыносимо унылой. Часам к десяти, когда уже окончательно рассвело, а основная волна занятых людей схлынула с улиц и осела по учебным и рабочим местам, на крыльцо старой пятиэтажки вышел Антон Петрович Савраскин. Он имел пятьдесят пять лет от роду, из которых более тридцати отработал актером в городском драматическом театре. Савраскин окинул суровым взглядом заснеженный двор, глубоко вздохнул, и, спрятав большие ладони в карманах широкого пальто, неторопливо направился к центру города. Миновав два жилых квартала, он подошел к высокому зданию с куполообразной крышей и тремя каменными колоннами, поддерживающими треугольный фронтон. На фронтоне была надпись – «Драматический театр». Точнее, самой надписи уже не было. Сбитые дюралевые буквы валялись на земле. А на фронтоне оставались их достаточно четкие отпечатки. Вокруг театра возводились строительные леса. Рабочие зачищали стены от старой штукатурки, сдирали с крыши проржавевшие листы кровельного железа. Вплотную подойти к театру Савраскин не смог. Его остановил ряд парапетов с болтающимися на них тревожными оранжевыми флажками. Наблюдая за манипуляциями рабочих, Антон Петрович простоял у парапетов достаточно долго. И только почувствовав, как суровый мороз запустил свою холодную лапу

ему под пальто, Савраскин зябко передернул плечами, повернулся и понуро затопал прочь. – Антон Петрович, Антоша! Громкий окрик остановил его. Вытянув перед собой длинные руки, к Савраскину торопливо подошел высокий старик в выпуклых очках-линзах и с седой клинообразной бородкой. Это был еще один актер театра Илья Львович Творогов. – И ты, братец, здесь, – аккуратно обняв коллегу за плечи, заволновался он. – Попрощаться пришел? Антон кивнул. – Я тоже, я тоже, – затряс головой Творогов. – А пойдем, братец Антоша, выпьем, а? Пива. Савраскин не возражал. Друзья направились к пивной. Кратчайшую дорогу к ней и один, и другой знали великолепно. Центральный и единственный театр в городе был закрыт не для проведения реконструкций или ремонтов. Ни министерство культуры, ни местный муниципалитет не видели в театре никакого толка. Доходов, как и сотни других провинциальных театров, он не приносил. Зрителей с каждым годом в нем становилось все меньше. И вот театр был ликвидирован. Свора бездельников, даром проедавших бюджетные деньги, была уволена. А лакомый кусок земли в центре, и старинный, но все еще крепкий дом достались какому-то предпринимателю. Известное дело, уж конечно, не антрепренеру. Все десять дней новогодних каникул театр работал. Ставили детские утренники. По одному в день. Дети, которым не было семи, еще проявляли интерес к похождениям деда Мороза, Снегурочки, Иванушки-дурачка и прочей сказочной компании. А заодно с детьми приходили их мамы и бабушки. Зрители были невзыскательны, а роли просты для исполнения. Но актеры не халтурили, старались на совесть, зная, что на этой сцене им приходится играть последний раз. В пивной беседа Савраскина и Творогова потекла по известному руслу. После первой отругали воротил крупного и среднего бизне-

55

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН са, затем всех чиновников подряд, отдельно кабинет министров и министерство культуры в частности. После третьей тон диалога изменился. Стали преобладать словосочетания: – А ты помнишь, Ильюшенька… – Помню, Антонушка… Воспоминания о молодости зажгли в глазах актеров живой, трепетный огонь. Незабываемые годы студенчества, первые шаги на театральных подмостках, гастроли, главные роли, несмолкающие овации. Все эти сочные, яркие воспоминания прошлого пестрой вереницей понеслись пред их взорами. После пятой начали о женщинах, закулисных романах и всяких разных пикантных подробностях прожитых жизней. Тут обоим и вовсе никакого удержу не стало. Актеры размахивали руками. Брызжа слюной и стараясь перекричать друг друга, декламировали художественные тексты ролей и начинали уже жуировать с пышнозадой разносчицей пива. Одно слово – богема! Однако седьмую не осилили. Илья Львович побледнел, полез во внутренний карман своего старомодного сюртука, извлек из него пузырек, наполненный крошечными таблеточками и, просыпав половину лекарства на пол, дрожащими пальцами отправил одну таблеточку себе под язык. Отвечая на беспокойный взгляд Савраскина, Творогов произнес: – Жаба меня душит, проклятая. Пойдем, Антоша, по домам. Посидели, пора и честь знать. Савраскин взялся проводить своего друга. Оказывается, пока друзья гуляли, на землю успели опуститься ранние зимние сумерки. Потерявшиеся в белесом тумане тучи источали пушистые хлопья снега, которые в полном безветрии опускались вниз плавно и размеренно. – Гляди, Ильюшенька, красота какая! – восторженно закричал Савраскин и, нисколько не стесняясь, начал читать на всю улицу: – Снежинки вьются в свете фонарей, Вечерней синью небо плачет. Старик-декабрь у твоих дверей За пазухой год новый прячет. Творогов, придерживаясь за плечо своего друга, расслабленно улыбался. Его заряд бодрости уже прошел, и ему хотелось домой. Почувствовав настроение Творогова, Савраскин сник. – Уж не декабрь, а январь, – философски заметил он и, качнувшись вперед, потянул за собой Творогова.

56

Через час, перебив коленки на скользкой дороге, кое-как добрались до дома, где жил Илья Львович. – Как на хлеб насущный зарабатывать собираешься? – впервые за весь день спросил Творогов. Антон нахмурился. Говорить о завтрашнем дне ему не хотелось. – Поглядим, – кратко бросил он. Обнявшись на прощание и решительно отринув все предложения друга зайти к нему в гости, Савраскин пошел прочь. Прошло еще около получаса, когда он заметил, что идет вовсе ни к себе домой, а в сторону совершенно противоположную, то есть черт знает куда. Савраскин остановился, сосредоточенно огляделся по сторонам. Сквозь густую занавесь снегопада мутно светилась витрина какого -то магазина. Высились глазастые громады домов. По дороге, разбрасывая снежные заносы, промчалась большая грузовая машина. Следом продребезжал трамвай. Пешеходов, кроме самого Антона Петровича, на улице не было никого. К этому времени хмель в актерской голове постепенно начал рассеиваться. «Куда это я забрел?» – подумал он, но нисколько не обеспокоился. Большая дорога была рядом. Нужно придерживаться ее. Дорога выведет. Савраскин поворотился и хотел было идти назад, откуда пришел, но в этот момент в густой тени меж домами различил какое-то порывистое движение и услыхал отчаянный возглас. Антон Петрович заслонил от снега ладонью глаза, вгляделся во мрак. В рябой заснеженной темноте двое метелили третьего. Когда Савраскин разглядел сцену побоища, этот третий, уже отхвативший несколько оплеух, упал в снег. И двое хулиганов продолжили тузить свою жертву ногами. Первым порывом души Антона Петровича было не вмешиваться ни в какие грязные истории, а просто повернуться и уйти. Но совесть гражданина, а пуще того выпитые три с четвертью литра крепкого пива вдруг пробудили в нем необыкновенную смелость, которая, как известно, города берет. Антон Петрович на боксерский манер выставил перед собой кулаки и, по колено проваливаясь в наметенные сугробы, кинулся на помощь несчастной жертве уличных хулиганов. При этом он подбадривал себя громким боевым кличем и такими виртуозными ругательными словосочетаниями, которые могут придти в голову только русскому актеру.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Вид большого и шумного человека показался хулиганам столь ужасным, что они тут же бросились наутек и скрылись за углом дома. Легкая победа, доставшаяся лишь одним молодецким напором и напряжением голосовых связок, вдохновила Антона Петровича. Он склонился над побитым человеком, легонько потрепал его по плечу, заботливо произнес: – Эй, давай помогу. Человек опустил дрожащие ладони, которыми все еще прикрывал голову и, опираясь на руку Савраскина, с трудом поднялся на ноги. Человек был невысок и вначале показался Савраскину его ровесником. Но судить о возрасте спасенного было затруднительно. Во-первых, уже стояла самая настоящая ночь, а во-вторых, после барахтанья в сугробе снегом была залеплена не только его одежда, но и голова, и лицо. – Шакалы, – плаксиво проговорил он и погрозил кулаком в темноту, в ту сторону, куда убежали хулиганы. – За что они вас? – спросил Савраскин. – Спасибо вам, – всхлипнул человек, – я в ресторан шел, а тут эти малолетки накинулись. Чтоб им пусто было. Пострадавший, охая от боли в зашибленных боках, начал отряхивать себя от налипших комьев снега. Почистившись, он склонился вперед в легком поклоне и протянул Савраскину руку. – Вася. – Антон Петрович, – пожав узкую кисть пострадавшего, произнес Савраскин и, подумав немного, добавил, – можно просто Антон. Вася улыбнулся. – Давайте за знакомство, Антон Петрович, я угощаю. Савраскин подумал еще немного. Он не был большим поклонником Бахуса, тем более что сегодня уже и так крепко выпил. Но выныривать из хмельного, бездельного и беспроблемного омута забытья не хотелось. Реальность, в которой он был не актером драматического театра, а безработным, страшила его. – Я не знаю, – растягивая слова, неуверенно проговорил Савраскин. – А где? – Да вот же, вот приличный ресторанчик прямо у вас за спиной. Савраскин обернулся. В жилом доме виднелась прикрытая дверь. Из-за нее выбивалась тонкая и тусклая полоска света. – Это ресторан? – удивился Савраскин. – Приличный, – повторил Вася, – и недорогой.

Антон Петрович пожал плечами и нехотя пошел к заведению за Васей. Как и следовало ожидать, заведение едва ли могло именоваться рестораном. Скорее, к нему подходили такие вольные народные определения как шалманка или колдырня. От входной двери вниз вела крутая бетонная лестница. В подвале располагался небольшой зальчик – грязный и пропитанный табачным дымом. Посетителей было немного – всего три или четыре человека. Причем один из них – седой, рыхлый старик – крепко спал, положив руки и голову на обшарпанный стол. В углу за стойкой на фоне рядов водочных и пивных бутылок виднелась голова хозяина заведения. Сначала Савраскину показалось, что он тоже спит, но стоило им с Васей подойти ближе к стойке, как хозяин открыл свои красные глаза и выжидающе уставился на них. Тут произошла одна неприятность. Когда Вася заказал бутылку «Столичной» и пару тарелок какой -то нехитрой снеди, вдруг оказалось, что карман его куртки вместе с кошельком оторван в уличной потасовке. Так что, под смущенные извинения Васи, за выпивку и закуску пришлось платить Савраскину. Благо два месячных оклада, выданные ему при увольнении еще не были израсходованы до конца. Заняв один из столиков и приняв сто грамм, Савраскин принялся разглядывать своего нового приятеля. Теперь Савраскин ясно видел, что Вася никакой ему не ровесник, а человек чуть не вдвое младший. На левой скуле у Васи красовался свежий фингал, а разбитая нижняя губа уже успела приобрести цвет и размеры спелой сливы. Во всем остальном в его облике не было ничего примечательного. Разве что землистый оттенок лица выдавал в нем заядлого курильщика. И верно, выпив, Вася тут же закурил и, облокотившись локтями о край стола, начал выспрашивать Савраскина о его житье-бытье. При этом вначале он называл своего спасителя Антоном Петровичем, затем просто Антоном, а после и вовсе Антохой. Вася был словоохотлив и говорлив. Но только в обсуждении чужих дел и чужих проблем, то есть проблем Савраскина. За два часа пьяных посиделок он знал о Савраскине если не все, то весьма многое. А Савраскин, кроме того, что его собутыльника зовут Вася, потом и вспомнить о нем ничего не мог. Впрочем, это нисколько не тревожило Антона Петровича. Ведь давно известно, что в беседе человеку

57

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН главное говорить, а не слушать, излить свою душу, а не узнать подробности чужой судьбы. Когда вторая бутылка подходила к концу, Вася заботливо произнес: – Эх, Антоха, пропадешь ты, как пить дать, пропадешь, если за ум не возьмешься. – Как, Вася? – заплетающимся языком пробормотал Савраскин. – Мне уже пятьдесят пять, а в нашем городе актеры нигде и никому не нужны. Придется мне на какой-нибудь автостоянке сторожем свой век доживать. За три копейки в месяц и без трудовой книжки. И это в лучшем случае. Савраскин горестно склонил голову. – Это не хорошо, – разглядывая своего приятеля сквозь мутное стекло стакана, произнес Вася и добавил. – За ум тебе нужно браться. – Ну а как это, как это за ум взяться? – взъярился Савраскин. – Научи, если знаешь. Вася глубоко затянулся горьким табачным дымком, аккуратно поставил на стол стакан и совершенно трезвыми глазами, как будто и не сидело в нем без малого пол-литра, внимательно посмотрел на Савраскина. –Ты, Антоха, человек творческий и бросать свою стезю не можешь и не должен. Ты петь умеешь? – Конечно, умею, – тряхнул головой Савраскин и, вальяжно откинув в сторону руку, затянул во все горло: От Севильи до Гренады, В темном сумраке ночей, Раздаются серенады, Раздается звон мечей. Не было у Савраскина ни голоса, ни музыкального слуха. И петь он не умел, о чем в глубине своей души не только догадывался, но и знал наверняка. Ведь на заре его юности именно неумение петь помешало Антону Петровичу сделать карьеру солиста оперы, о которой он долго и безнадежно мечтал. Вася хмыкнул, выпятил губу-сливу и, не дав приятелю одолеть и первого куплета, заметил: – А если под фонограмму, Антоха. Савраскин, недовольный тем, что его прервали на полуслове, опрокинул в рот оставшееся в стакане и сердито бросил: – Что за пошлые предложения, Вася. Не пойму, серьезно ты со мной говоришь или шутишь. – Абсолютно, – развязно произнес Вася и разлил по стаканам водку.

58

Не понимая, к чему следует относить Васину абсолютность и все еще считая себя обиженным, Савраскин глухо пропыхтел: – Какого черта? Вася сделал большие глаза. – Вот мы уже и до чертей добрались. А между тем, мои слова о фонограмме совершенно серьезны. Разумеется, я не имею в виду примитивное разевание рта в такт записи на диске. Вася сделал небольшую паузу и, набрав в грудь побольше воздуха для длинного монолога, перескочил на другую тему. – Был такой драматург и актер Ливий Андроник… – Ты мне еще какую-нибудь басню из древней истории расскажи, – мстя Васе за неоконченную песню, оборвал его Савраскин. – Знаем уж. Жил в Риме такой. На сцене за его широкими одеждами прятался мальчик и пел за него. – Потрясающе, – воскликнул Вася, – сразу видно образованного человека! – А к чему ты этого Ливия вспомнил? Сам за меня петь собираешься что ли? – Куда мне, – покраснел Вася, – петь будут настоящие профессионалы, но никто и никогда этого не заметит. То есть, я хочу сказать, все будут уверены, что поешь именно ты. Хоть и был Савраскин сильно пьян, но пустая и совершенно беспредметная Васина болтовня начала утомлять его – Надоел ты мне, – прямодушно выпалил Антон Петрович. – Домой хочу. – Минуточку! – завопил Вася. – Я не брехун и не пустомеля! С этими словами он полез к себе за пазуху, покопался там и выпустил из пригоршни на стол трех крохотных пушистых мышек, даже не мышек, а мышат. – Вот они, мои профессионалы – золотые голоса. – Тьфу, – разозленный Савраскин плюнул на пол, шумно поднялся на ноги и, пошатываясь, принялся править на своей груди сбившийся на бок шарф. Он больше не желал терпеть глумливых Васиных шуток, так и сяк обыгрывающих отсутствие у него, Антона Петровича, вокальных данных. Управившись с шарфом, он надвинул на глаза шляпу и повернулся к выходу. – Бас, голос! – воскликнул Вася. Один из мышат на столе поднялся на задние лапки и вдруг грянул басовито и раскатисто:

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Жил-был Король когда -то, При нем Блоха жила. Милей родного брата Блоха ему была. Ха-ха-ха-ха-ха. Блоха! Савраскин чуть не упал от неожиданности. Сначала он подумал, что запел Вася. Потом, заметив, что губы Васи плотно сомкнуты, решил, что его приятель незаметно включил спрятанный где-то магнитофон или проигрыватель. Но Вася, будто угадав его мысли, помотал головой и указал пальцем на поющего мышонка. Антон Петрович ахнул, ноги его подкосились, и он вновь шлепнулся на стул. – Эй, потише! – крикнул от стойки хозяин заведения. Вася приложил палец к губам. Мышонок замолчал. – Как это? – растерянно пробормотал Савраскин. – Что происходит? Вася подвинулся поближе к своему собутыльнику и заговорщицки зашептал: – Я же тебе говорил, Антоха. Это мои золотые голоса. Совершенно ручные. Гляди. Бас, баритон и тенор. Выбирай любого. Дарю. Пьяный быстрее трезвого начинает верить в чудеса. Вот и Савраскину всего через одну короткую минутку фокус с поющими мышами начал казаться не удивительным, а просто забавным. Он нацепил на нос очки и принялся разглядывать их. Мышата в свою очередь и не думали пугаться и прятаться от склонившегося над ними незнакомого великана. Все трое на людской манер поднялись на задние лапки и, выставляя напоказ свои мохнатые бока, принялись красоваться пред Савраскиным. Нет, это были не мышата. Хоть и имели они длинные хвостики и уши торчком, физиономии их весьма смахивали на человеческие. Меж собой зверьки различались цветом и полнотой. Первый, тот который пел про блоху, был вороной масти и самый толстый. Второй серый, средней упитанности. Третий беленький как снег, худенький и какой -то болезненно – нежный. Разглядывая этого третьего, Савраскин даже подумал, что может это и не третий никакой, а третья, то есть девочка. – Это у тебя не мышата, а чертята какието, – после долгого изучения Васиного зверинца, произнес Савраскин и подозрительно осмотрелся по сторонам, не следит ли за ними кто. Актер беспокоился напрасно. Никто из посетителей на них не смотрел. Да и видимость была отвратительной. Свет одинокой лампоч-

ки тонул в сизом мареве скопившегося за вечер табачного дыма. – Опять ты за своих чертей, – засмеялся Вася. – Помолчи лучше пять минут и меня послушай. Вот этот черный, – Вася легонько ткнул пальцем в пузо первому, – самый сильный голос, имеет басовый колорит необыкновенной густоты. Ты слышал уже. Но очень вспыльчив и своенравен. Темперамент бешеный и бурливый, как вода в унитазе. Если что не по нему, забастует. К тому же привык к роскоши. Ему, видишь ли, трюфеля с Карибским ромом подавай. Буржуй! – Вот этот, – Вася указал на третьего белого – тенор-альтино. Голос прозрачный, легкий, сладкий, как кровь грешницы. Между прочим, способен достигать ми-соль второй октавы. Но, честно говоря, – Вася придвинулся вплотную к Антону Петровичу и засопел ему прямо в ухо, – имеет нетрадиционную половую ориентацию. Не советую, Антоха, как другу не советую. А вот еще вариант, – Вася кивнул на второго серого, – драматический баритон. Умен, характер мужественный, не боится ничего, кроме смеха, в быту неприхотлив. Рекомендую. Савраскин засмеялся. Происходящее походило на какую-то бутафорию, шутовскую клоунаду. Подыгрывая ей, Антон Петрович небрежно бросил: – Ну, пусть, пусть споет. – Споет, – эхом отозвался Вася. – Гаснут дальней Альпухары Золотистые края. На призывный звон гитары Выйди, милая моя! Ах, как он пел этот маленький серый негодник. О таком голосе Антон Петрович мечтал всю жизнь. – Эй, парни, я же просил потише! – послышался раздраженный окрик хозяина заведения. Зверек замолчал. – Посадишь его в нагрудный карманчик. Он поет, ты рот открываешь. Никто и не заметит, – вкрадчиво проговорил Вася и вдруг застрочил азартно и напористо. – Берешь, Антоха!? Берешь, берешь!? Это был прямой вызов актерской совести Антона Петровича. Но совесть, принявшая за сегодняшний день изрядную дозу спиртного, спала и не расслышала вызова. – Ну, беру, – усмехнулся Савраскин. – Сколько я тебе за этого птаха должен? Вася округлил глаза.

59

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Что ты, что ты, Антоха! Ты же меня сегодня от смерти спас, и пили мы за твой счет. Конечно, ничего не должен. С этими словами Вася заграбастал со стола серого зверька и, произведя какое -то очень хитрое и пластичное движение, усадил его во внутренний карман пальто Антона Петровича. После чего аккуратно пододвинул Савраскину стакан, второй поднял сам. – За твой новый голос, Антоха, за баритон!

2

Как известно, пьяный сон не бывает долгим. Вернувшись домой и завалившись спать далеко за полночь, Савраскин проснулся, когда на его часах пробило семь утра. Пытаясь вернуть упорхнувшее сновидение и хоть ненадолго отложить мерзость похмелья, Антон Петрович и ворочался на кровати еще добрых три часа. Сон не вернулся. В десять, когда уже основательно рассвело, Савраскин наконец -то поднялся и нехотя потопал на кухню. Там на нижней полке холодильника было припрятано лекарство – заветная поллитровочка. В этот утренний час на нее одну Савраскин уповал, на нее одну рассчитывал, как на лучшее в мире средство от томления души и страдания тела. Но переступив порог своей холостяцкой кухни, актер ахнул от неожиданности. Его всегда неприбранный обеденный стол был застелен свежей скатертью. В центре стола стоял пузатый фаянсовый чайник. Рядом с ним на блюдцах две чашки с крепчайшим горячим чаем и две небольшие мисочки с медом и малиновым вареньем. Но не вид неизвестно кем накрытого стола поразил Антона Петровича, а маленькое серое существо, бесцеремонно болтающее ногами на краю стола. Нужно заметить, что события вчерашнего вечера, в ходе которых Савраскин стал обладателем малютки-певуна, за ночь истерлись из его памяти. Поняв это, малютка всплеснул руками и громогласным баритом, никак не соответствующим микроскопическим габаритам его туловища, быстро и лаконично напомнил своему новому хозяину, откуда взялся он в его кухне. Савраскин отер со лба холодную испарину, пригладил жидкую шевелюру и опустил свое седалище на табурет. Мысли в его раскалывающейся с похмелья голове появлялись тяжело и туго, словно младенцы в родовых муках. Ни

60

удивлению, ни любопытству, ни игре воображения сейчас не было места в его сознании. Выслушав малютку, Савраскин вспомнил о вчерашнем, да, как говорится, тут же и забыл. Повернувшись вполоборота, рассеянным привычным движением Антон Петрович потянулся к холодильнику, открыл его, мазнул ладонью по нижней полке. И чуть с табурета не упал. Полка была пуста. Лекарство исчезло. – Я нарочно вылил, – похвастался малютка и показал на пустую водочную бутылку, стоящую у рукомойника. – Беда, – простонал Савраскин. – Пить с похмелья – прямой путь к алкоголизму, – нравоучительно произнес мышонок. – Пригрел гадюку на своем теле, – застонал бедный Савраскин, – аспид ты, мелочь вшивая. Вшивая мелочь скривила губы: – И нечего обзываться. О вашем же благополучии забочусь. Попейте лучше чая с малиной. Это для здоровья вашего куда полезней и для желудка отрадней. С этими словами малютка подошел ко второй чашке, погрузил в чай свою физиономию и, аппетитно хрюкая, разом отпил чуть не половину. – У, нелюдь. Савраскин недобро зыркнул на серого баритона злым глазом. Но свою чашку к себе пододвинул и принялся поглощать обжигающий напиток. Выдув три чашки кряду и не притронувшись ни к меду, ни к варенью, Савраскин поднялся из-за стола и снова ушел в спальню страдать. Страдания Антона Петровича продлились чуть не до самого вечера. Актерские муки улеглись, когда серый свет короткого зимнего дня сменился хмурыми, пасмурными сумерками. Второй раз за сутки Савраскин вошел в кухню. Серый малютка все так же сидел на краю стола. Только теперь на скатерти перед ним стояли не чашки с чаем, а пара тарелок с овсяной кашей и притопленными в ней сосисками. Утолив голод, Савраскин благостно произнес: – Да ты, малый, стряпуха. – Угу, – с набитым ртом кивнул малютка и, проглотив кусок сосиски, заметил, – было бы что готовить. Я у вас последние припасы использовал. Надо завтра съестного прикупить. – Прикупим, – согласился Савраскин и удивленно покачал головой, – маленький ты, а

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН кашу наворачиваешь – будь здоров, так что и мне за тобой не угнаться. – Обмен веществ у меня активный, – пояснил малютка. Он подобрал лапками раздувшийся живот, влез в опустевшую тарелку и принялся тщательно вылизывать ее шершавым языком. Закончив трапезу, Савраскин сполоснул рот остатками холодного утреннего чая и задал малютке вопрос, терзавший его с самого начала их позднего обеда или раннего ужина: – А ты какого племени будешь? – Сам я из рода эллинских сатиров. Савраскин покачал головой, подумал. – Эка хватил, врешь, должно быть. Малютка улыбнулся: – Может и вру. – А звать тебя как? – Гемон. – Поешь ты славно. – Это у меня наследственное. – Я тоже петь люблю. А давай грянем чтонибудь. А? Ты запевай, а я подпевать буду. – Давай, – согласился Гемон и тут же затянул: – то не ветер ветку клонит, Не дубравушка шумит, – То мое сердечко стонет, Как осенний лист дрожит. Савраскин обмер, пораженный силой и неповторимым колоритом голоса маленького Гемона. Но быстро уняв охвативший его трепет, подхватил: –Извела меня кручина, Подколодная змея!.. Догорай, моя лучина, Догорю с тобой и я! Потом были и «Из-за острова на стрежень», и «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой», и «Гори, гори, моя звезда», и даже «Ничь яка мисячна, зоряна, ясная», и еще много, много чего. Пели так долго и громко, что Савраскин сорвал голос и в созданном ими дуэте даже не фальшивил, а попросту сипел что-то нечленораздельное. Когда стрелки на часах начали подбираться к полуночи, не выдержали соседи. Они гулко застучали по трубам центрального отопления, делая знак новоиспеченным приятелям немедленно замолчать. – Баста, – скрестив руки на груди, прохрипел Савраскин. Гемон запнулся на полуслове и замолчал.

В кухне, до того наполненной переливами мощного мелодичного звука, воцарилась неожиданная тишина. – Будем друзьями, – подумав немного, проговорил Савраскин и протянул Гемону руку. Гемон с удовольствием вцепился в мизинец Савраскина обеими своими лапками и изо всех сил затряс его. Несколько минут просидели молча, а потом Антон Петрович как-то заискивающе с частыми остановками для вздохов и покашливаний пророкотал: – Мне там давеча Вася говорил, э-э-э…, что ты вместо меня петь сможешь, э-э-э…, так как это… – Для кормильца, более того, для друга мой голос в полном его распоряжении, – церемонно объявил Гемон. На ночь друзья разошлись. Савраскин ушел в спальню, а Гемон разместился в углу кухни на подаренной ему подушке. Скоро потомок эллинских сатиров захрапел размеренно и ровно на одной выбранной им ноте. Из спальни разнокалиберно и прерывисто вторил ему Савраскин. Даже во сне отпущенный на вольные хлеба актер не мог тягаться с обладателем драматического баритона. Прошло несколько дней. Гемон за неимением сцены временно исполнял обязанности повара. После закрытия театра у Антона Петровича дел и забот стало совсем мало. Ничто, в том числе и стряпня на кухне, не мешало ему думать. А думы его были долги и, как бы это вернее выразиться, многоступенчаты и многоэтажны. О славе и известности Савраскин мечтал давно. Но если прежде все мечты его были похожи на легковесный утренний туман, то теперь они начали приобретать бетонную монолитность. По крайней мере, так казалось Савраскину. В актерской голове постепенно сложился план, при реализации которого, имя его должно было прогреметь на всю страну, а потом, кто знает, может, и на весь мир. План был таков: занять денег у друзей и ехать в Москву. Там остановиться у Сени – племянника Ильи Львовича Творогова. После чего посетить все лучшие театры столицы, где, произведя фурор бесподобным баритом, предложить директорам и художественным руководителям свои услуги в качестве оперного певца. Выбрать для будущего творчества самую лучшую сцену Москвы. После чего, как можно быстрее, перебраться в столицу на по-

61

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН стоянное место жительства. А потом видно будет. Покорение Ла Скалы и Гранд Оперы из сладкого сна превратится в реальность. А как же та самая пресловутая совесть актера? Во-первых, самая взыскательная и щепетильная совесть перед подобной перспективой невольно замолкает. И, во-вторых, Савраскин уже начинал считать волшебный голос Гемона своим собственным, а нежданно свалившуюся на него удачу естественным ходом событий. Что, нужно заметить, вообще свойственно человечьей породе. Через три дня Антон Петрович приступил к исполнению своего плана. Заручившись твердым обещанием Ильи Львовича добыть у столичного племянника угол с койкой, а также одолжив денег у других своих друзей, Савраскин ни с кем из них о своем плане и о «своем новом таланте» делиться не стал. «Нечего прежде времени воду мутить, – думал он, – а то скажут – ты со своим голосом и без наших денег обойдешься. Тогда поди – доберись до этой Москвы». А с Гемоном Савраскин тем более не советовался и ничего с ним не обсуждал. Но не потому, что опасался какого-нибудь подвоха с его стороны, а оттого, что не воспринимал его полноценной личностью. И как будет видно далее – совершенно напрасно. Москва встретила Савраскина изрядным морозцем и солнышком, хотя и не дающим никакого тепла, но все же ярко и радостно светящим с безоблачного небосклона. Ободренный Савраскин улыбнулся и, погрузившись в лабиринт метрополитена, отправился на поиски Сени и его заветной койки. Гемон в ожидании сигнала для пения сидел во внутреннем кармане его пиджака. Заметим сразу, что все пребывание Савраскина в Москве отличалось крайней сумбурностью и бестолковостью. Оно продолжалось двадцать восемь дней, из которых двадцать Антон Петрович проживал свои, то есть большей частью занятые у друзей деньги, а когда они кончились, еще восемь жил за Сенин счет. Его метания по кабинетам руководителей театров ни к чему хорошему не привели. Ознакомившись с документами Савраскина и узнав, что всю жизнь он отработал актером провинциального драматического театра и к оперному пению никогда не имел никакого отношения, директора заканчивали переговоры, не успев их начать. Они делали кислые лица, разводили руками, говорили, что им сво-

62

их талантов девать некуда и торопились поскорее выставить Савраскина за дверь. Получилось так, что за все дни, проведенные в столице, пение Савраскина слушало всего два человека. Одним из них была Сенина теща-старушка семидесяти лет. Романсы, исполненные Антоном Петровичем, ее восхитили, умилили и даже, по ее же собственным словам, омолодили лет на пятьдесят. Вторым человеком оказался председатель некоего правительственного комитета по культуре, созданного специально для поиска в народной массе непризнанных талантов. О существовании этого комитета Савраскин узнал от одного своего однокурсника, случайно встреченного в Геликон-Опере. Из визита в комитет ничего полезного для Антона Петровича тоже не получилось. Дело в том, что председателем комитета состояла некая светская львица – любовница одного значительного лица. В оперном баритоне она понимала примерно столько же сколько овца в эсперанто. Многочисленные замы председательши в классическом пении тоже ничего не смыслили. К тому же в дни хождения Савраскина по улицам и проспектам Москвы все они были озабочены одной важной проблемой российской культуры. Львица решила поменять мебель в своем кабинете на новый вишневый гарнитур «Леонардо» из сорока предметов. Для этого ей было выделено пять миллионов бюджетных рублей. Львица терялась – заказать ли инкрустацию пилястр своего рабочего стола платиной или просто золотом? И какой кожей должна быть покрыта столешница – нильского крокодила или миссисипского аллигатора? Принятию правильного решения препятствовало и отсутствие единства среди замов. Одни уговаривали львицу остановиться на золоте, другие на платине. Голоса третьих и четвертых разделились между кожами африканских и американских гадов. Но, несмотря на чрезмерную занятость культурного комитета, раза с десятого Савраскин был принят и даже прослушан. В итоге сама львица пожала Антону Петровичу руку, посоветовала ему крепиться, пения не бросать и в свободное время заняться созданием какого-нибудь самобытного ансамбля. В общем, в первых числах марта Савраскин к величайшему удовольствию Сени покинул Москву и, несолоно хлебавши, вернулся к себе домой. Его грандиозный план рухнул на самом начальном этапе. Денег у Антона

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Петровича не осталось ни копейки. Никакой работы пока не предвиделось. Зато висел на актерской шее существенный долг, вернуть который было для него делом чести. И тут на помощь актеру пришел Гемон. Сварганив незамысловатый ужин из старых макарон и раскопав где-то на кухне початую бутылку коньяка, он позвал Антона Петровича к столу. Раскисший и вконец опечаленный Савраскин сразу же потянулся к ста граммам, но Гемон остановил его. – Погоди, – произнес он, – выпить успеем. Когда ты, друг мой, столицу покорял, я тебя ни разу не подвел. Так что за свой провал ты сам в ответе. Пока ты чепухой занимался, всякие подозрительные пороги обивал, я тебе нарочно никаких полезных советов не давал. Чтобы ты свою самостоятельность на своей же шкуре испытал. Теперь не то. Пора за ум браться и о своем легкомыслии позабыть. Тебя, Антон Петрович, угораздило проживать в такое время и в таком месте, что славу и известность дает не талант, а деньги и связь, – желательно родственная, – с большими людьми. – Я по-честному хотел, – встрепенулся Савраскин. – По-честному? – Гемон окинул собеседника задумчивым взглядом. – Позволь я приведу одну уместную аналогию. Если ты пойдешь на встречу с девушкой, то, наверняка, прихватишь с собой букет ландышей и сонеты Петрарки. Если же отправишься в публичный дом на свидание с проституткой, то за ее любовь расплатишься с ней деньгами. Честно и одно и второе. Разница в точках отсчета и системах координат, которые за время своего штурма Москвы ты, без сомнения, попутал, а еще в том, что за девушкой ты будешь ходить месяц, а то и все четыре, а с проституткой у тебя получится за пять минут. Так же и сановная машина. При виде больших денег из косной и неповоротливой она станет необыкновенно податливой и пластичной, и за достойную плату, подобно опытной жрице любви, встанет в любую нужную нам позу. Вывод – купить всегда вернее и быстрее, чем просить, обольщать и очаровывать. – Чтобы купить, деньги нужны – уныло бросил Савраскин. – А где я их возьму? – Вопрос не юноши, а зрелого мужа, – усмехнулся Гемон. – Деньги можно делать, а можно зарабатывать. Последнее гораздо труднее. Но ты, Антон Петрович, – безработный ак-

тер или по-другому – совершенный ноль. Только без обид. Делать деньги мы с тобой пока не можем. Придется их зарабатывать. – Что значит делать? – пожал плечами Савраскин. – Ты имеешь в виду печать фальшивых бумажек? – Ты, Антон Петрович, честное слово, ребенок. – Ладно, ладно, – Савраскин смущенно замахал руками, – умник. – Если разница понятна, давай тяпнем. Гемон поднял стопку, с которой был примерно одного размера. – За то, чтобы талант, слава и деньги всегда крепко держались за руки! – Оригинально, – хмыкнул Савраскин и в два глотка осушил свой стаканчик. Закусив маронами, он отер губы и спросил: – А как мы их зарабатывать будем? – Очень просто, – тут же ответил Гемон, – завтра наденешь пальтецо поплоше, брючки погрязнее и в центральном парке песни петь станешь. – Что-о-о?! – воскликнул Савраскин. – Ремесло нищего не по мне! – Почему же нищего? – спокойно проговорил Гемон. – можешь называть это ремеслом менестреля, скомороха, трубадура. К тому же, поверь мне, это ненадолго, так, для самого начала. Немного подумав, Савраскин обреченно вздохнул: – Ладно, спою. В симбиозе человека и маленького загадочного существа уже как-то само собой повелось и стало подразумеваться, что золотым баритоном, а значит и талантом обладает непосредственно человек. Уже и в беседах между ними человек говорил, мол, я пою. А тот, кто на самом деле пел, поддакивал – да, да, ты поешь. Но разве так уж нелепа и странна эта маленькая причуда взаимных отношений? Поверьте, в иных симбиозах еще и не такое бывает. В субботу в одиннадцать часов Савраскин вместе с компаньоном был на своем новом месте работы. Он выбрал самое людное в парке место. Положил перед собой на утоптанный серый снег широкополую фетровую шляпу, с нарочитой гордостью откинул назад голову и открыл рот. На весь парк и, верно, на прилегающие к парку улицы заструилось:

63

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Святое упоенье майской ночи. Одетый в белую фату вишневый сад. Исполненные негой страсти очи Мне в душу истомленную глядят. Златистая луна сияет в поднебесье. В таинственной тени уж бредит соловей. Медовых губ твоих нет ничего чудесней, Бездонных глаз твоих нет ничего родней. Пьянит любви глоток, туманит мне сознанье, Стук пламенных сердец отмеривает такт. – Любимая моя, не будет расставанья. И грезится в тиши вздох счастья на устах. Прохожие останавливались, слушали, многие бросали в шляпу звонкие монеты, изредка шуршали бумажками. Дуэт, искусно маскирующийся под соло, выступал до вечера. А когда Савраскин пришел домой и пересчитал деньги, то оказалось, что за шесть часов он заработал столько, сколько прежде в театре получал за две недели. Воскресное утро застало Савраскина в парке. Теперь он открывал рот без всякого стыда и с удовольствием наблюдал за тяжелеющей шляпой. В полдень к Савраскину подошел Творогов. Он долго слушал пение своего друга. – Это ты здорово придумал, – наконец произнес он, – без особых затей, а главное наваристо. Творогов кивнул на шляпу и, немного помолчав, язвительно спросил: – Признавайся, где плеер с колонками прячешь? – Это мой собственный голос, – потупился Савраскин. – Антоша, не свисти, я твой вокал знаю, – засмеялся Творогов и фамильярно захлопал Савраскина по груди и бокам. – Ну, признавайся, здесь или здесь? – Отстань, Илья, – отмахнулся Савраскин, – не мешай работать. Илья Львович поджал губы. – Обижаешь, Антоша, – громко и отрывисто проговорил он. Но больше спорить не стал. Молча послушал еще две песни и, не прощаясь, ушел. А вечером произошло очень неприятное событие, поставившее точку в двухдневной карьере уличного трубадура. Когда Савраскин рассовал выручку по карманам и хотел возвращаться домой, к нему подошли двое.

64

– Здесь наша земля, – проговорил один из незнакомцев, – песни на нашей земле пел – деньги плати. – Какая земля, какие деньги?! – негодующе воскликнул Савраскин. – Деньги плати, – повторил незнакомец и крепко ухватил Савраскина за рукав пальто. – Ничего я вам платить не буду! – остервенело выкрикнул Антон Петрович и тут же получил удар кулаком в живот. Незнакомцы неторопливо выгребли из карманов согнувшегося в три погибели актера все, вырученное за день. – За два дня. Завтра половину отдашь, – бросил на прощание один из грабителей. Через несколько минут, отдышавшись, Савраскин громогласно возгласил: – Это же рэкет! Чистой воды! В голосе его слышалось столько энтузиазма и изумления, как будто только что он сделал великое открытие. – Я в милицию пойду! Они у меня попляшут! Все до копеечки вернут! – Не ходи, – пискнул из-за пазухи Гемон. – Пойду! Прямо сейчас! По горячим следам! И Савраскин понесся в отделение милиции. В отделении у него состоялся примерно следующий диалог с дежурным майором: – Меня ограбили только что! – Кто ограбил? При каких обстоятельствах? – Я певец, я в парке пою. А тут ко мне два абрека подошли, ударили и все деньги забрали. – Понятненько. Стало быть, вы индивидуальный предприниматель. И лицензия у вас имеется, и налоги вы платите. – Не-е-ет, лицензии у меня пока нет. – Угу, понятненько. Изложите все это в письменном виде, пожалуйста, и в совокупности с вашим преступлением против государственного строя лет на десять ваши деяния потянут. – Простите, в совокупности с чем? – С разжиганием межнациональной розни. Вы же сами сказали – абреки. Савраскин открыл рот, чтобы осадить наглеца майора. Но сказать ничего не успел. Его опередил схоронившийся в кармане Гемон. – Извините, господин офицер, это недоразумение. Можно мне сейчас уйти? – Идите и подумайте над своим поведением. Антон Петрович неуверенно повернулся к двери и через минуту был на улице.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Ты зачем не в свои дела лезешь? – гневно зашипел Савраскин, но заметив, что прохожие с подозрением оглядываются на разговаривающего с собой гражданина, добавил. – Ладно, дома поговорим. Дома актер на чем свет стоит отругал и бандитов и милицию. Но Гемону не досталось почти ни одного ругательного эпитета. Савраскин хотя и был натурой творческой да к тому же еще и вольнодумной, но негласные законы симбиоза старался не нарушать. Когда Антон Петрович утихомирился, свой голос подал Гемон: – Случай в парке не беда. Была бы беда, если бы ты, как кабан рылом, начал подрывать устои нашей государственности. Те хмыри из парка майора кормят, а ты ему жаловаться на них пришел. – Откуда знаешь? – угрюмо спросил Савраскин. – Предполагаю. Так вот, хоть беда и небольшая – появляться нам с песнями в парке больше не след. Подсекли, потянули, соскочила. Что ж, бывает. Рыба мелкая – по ней слезы не лить. Завтра с утра отправишься в ресторан «Колизей». Переговоришь с художественным руководителем. Предложишь свои услуги в качестве ночного шансонье. Продемонстрируешь, конечно, свой талант. Там репертуарчик другой. Ну, да был бы голос. И вот еще что. В «Колизее» разные люди и работают и отдыхают. Если тебя в разговоре с кем-нибудь не в ту сторону занесет, то уж позволь мне свой голос подать, чтоб беды не случилось, как сегодня в милиции. – Хорошо, – немного подумав, согласился Савраскин. В «Колизее» он отработал до конца весны. За это время успел рассчитаться со всеми своими долгами и даже скопить небольшой капитальчик. Он поправился, пополнел, в глазах его появилось спокойствие и довольство жизнью. В начале лета, оценив голос Савраскина по достоинству, его перевели с первого этажа на второй, в зал для очень важных персон. Вход простым смертным сюда был закрыт. Здесь собиралась только городская элита. То мэр с семьей и приближенными отмечал свой юбилей, то директор рынка отдавал дочь замуж, то смотрящий по городу гулял с братвой. В небольшом городе оказалось достаточное количество значимых и уважаемых дам и господ для того, чтобы Савраскин трудился в поте лица практически без выходных.

Как и предсказывал Гемон, в «Колизее» ему приходилось петь совершенно иное, нежели в парке. В основном это была современная попса вперемешку с лирикой блатного мира. Отдых элит, к удивлению Савраскина, не отличался какими-то особыми изысками и был прост до безобразия. Как правило, после важных тостов и громогласных здравиц начиналась банальная пьянка, оканчивающаяся либо постыдным падением мордами в заливное, либо колоссальной дракой, либо свальной групповухой. Подобные финалы элитных гулянок вначале удручали чувствительного Антона Петровича, но вскоре он привык и перестал обращать на это внимание. Зато доходы его на втором этаже необыкновенно возросли. И он сам, если бы захотел, смог бы теперь сорить деньгами, как конфетными фантиками. Однако Савраскин не делал этого, повинуясь больше не природной бережливости, а благоразумным советам Гемона. Скоро Савраскин стал очень популярен в тех городских кругах, среди которых вращался. Но это была не слава, о которой мечтал он. А именно популярность слуги, а точнее обслуги у господ отдыхающих, которые хотя и обласкивали Савраскина неслыханными чаевыми, никогда не сажали за один стол с собой и на брудершафт с ним не пивали. Наступил канун нового года. Корпоративные вечеринки понеслись одна за другой. Савраскин работал языком, как хорошо смазанный пулемет, стреляющий холостыми патронами. Он не подозревал, что этап карьеры кабацкого лабуха приближается к своему финалу. В новогоднюю ночь в «Колизее» отдыхали и развлекались служащие городской администрации. К часу ночи первый этап, посвященный проводам старого и встрече нового года закончился, и гулянка уверенно перешла во вторую свою стадию. Изрядно набравшись и позабыв всю статусную степенность госслужащего, управленцы зарезвились как мальки на мелководье. Процессом брожения умов руководил опытный тамада. Звуковой фон как всегда создавал Савраскин. Под всеобщий разгул и веселье он зарядил: – Цыпленок жареный, цыпленок пареный, пошел по улице гулять… Можно было не сомневаться, что допев песню до конца, Антон Петрович сорвал бы гром аплодисментов. Но в этот самый момент, на этом самом злополучном «цыпленке» гря-

65

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН нул гром самый настоящий. На первом этаже взорвалась бомба. Откуда она попала туда, кем и с какой целью был приведен в действие ее адский, смертоносный механизм? Была ли это бандитская разборка с хозяином «Колизея», или месть городской администрации за какие-то грехи, или еще столь редкий в нашей провинции террористический акт? Над этими вопросами впоследствии органы дознания трудились довольно долго. Но в те трагические минуты ни Савраскину, ни всем остальным работникам и клиентам ресторана правильный ответ не был необходим. Огонь! Дым! Кровь! Тела убитых! Стоны раненых! Шум! Крик! Всеобщая паника! Все эти чудовищные неуправляемые процессы в одно мгновение пришли на смену новогоднему застолью, танцам, песням и радости. Савраскин, оказавшийся вне основной зоны поражения, отделался ударом по плечу сорвавшегося со стены карниза. Вначале он заметался в густой дымовой завесе, сталкиваясь с обезумевшими товарищами по несчастью и цепляясь ногами за опрокинутую мебель и чьи -то тела. Но довольно быстро уняв обуявший его ужас и овладев собой, Савраскин метнулся к выходу из ресторана. Но выход на улицу вел через первый этаж. А там бушевало пламя. С обожженным лицом, начисто лишившись бровей, ресниц и половины шевелюры, Савраскин вновь взлетел на второй этаж. Ситуация в прямом смысле накалялась. Выжив при взрыве, Антон Петрович рисковал быть зажаренным, как карась на сковородке. – Окно!!! – заревел из-за пазухи очухавшийся от контузии Гемон. Задыхаясь от жаркого, едкого дыма, Савраскин ринулся к окну. Подхватил с пола тот самый карниз с прицепленной к нему длинной шторой. Зацепил концы карниза за края лишенной стекол оконной рамы и выпустил штору наружу. Она доставала почти до самой земли. Уже занеся ногу над подоконником, сквозь дым Антон Петрович заметил в паре метров от себя лежащего человека. Его лицо было залито кровью. – Он жив, спаси его!!! – зашелся в приступе хриплого кашля Гемон. Сделав несколько глотков спасительного уличного воздуха, Савраскин вновь нырнул в дымный, огненный ад. Подхватил бесчувственное тело, подволок его к окну, взгромоздил на подоконник. Как петух на насесте, сам уселся на подоконнике и тут замешкался. В одиноч-

66

ку без особых усилий он спустился бы вниз, используя перекрученную штору наподобие каната. Но как это сделать вдвоем с раненым человеком. Пока Антон Петрович судорожно пытался решить непростую задачу, фора отпущенного ему времени истекла. Прогоревшее перекрытие, разделяющее первый и второй этажи, рухнуло. И Антона Петровича вместе с раненым буквально сдуло с подоконника огненным смерчем. Хотя до земли было недалеко, а сама земля была покрыта мягким и довольно толстым слоем снега, удар, полученный Савраскиным, оказался таким сильным, что сознание его сей же час померкло. И обо всех последующих событиях, посвященных ликвидации последствий взрыва, тушению пожара и спасению выживших он узнал много позже.

3

На больничной койке Савраскин провалялся никак не меньше трех месяцев. И только в начале апреля, когда зажили раны и переломы, засобирался домой. За время работы в «Колизее» новых друзей он не приобрел, а старых растерял. Один лишь Творогов всего раз навестил Савраскина в больнице. Да и тот не засиделся дольше четверти часа. Гемон тоже куда -то пропал. То ли сгинул в кутерьме пожара, то ли бросил своего компаньона, то ли просто избегал появляться на чужих глазах. Верным оказалось последнее. В день возвращения Савраскина домой Гемон встретил друга чуть не у самого порога. И тут же, усевшись на его плечо, направил на кухню к накрытому обеденному столу. Когда исхудавший Савраскин наелся всласть, неутомимый в своем рвении достигнуть жизненных высот Гемон начал развивать перед ним очередной план действий. – Не впадай в уныние, Антон Петрович. И на ровном месте люди спотыкаются. Тем более, причина веская, от нас никак не зависящая. Подведем итоги. За период «Колизея» в минусе – вред здоровью, в плюсе – миллион на твоем банковском счете и самое главное – одна деловая связь. – Какая связь? – пережевывая кусок копченого палтуса, пробурчал Савраскин. – Очень простая. Человек, которого ты спас, а, несмотря на неудачный спуск, ты его все-таки спас, – мэр нашего города. Он обязан тебе жизнью и знает об этом. Сейчас он находится на долечивании в Москве. А когда вернется…

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Глаза Гемона затуманились. Он налил в свой бокал вина, отхлебнул, блаженно потер лапками мохнатое пузо. – И что тогда? – небрежно бросил Савраскин. За время пребывания в больнице он успел отвыкнуть от энергичных Гемоновых авантюр. А после нежданно подкравшейся беды и не иначе как чудесного спасения, душа его склонялась скорее к покою, нежели к славе и роскоши. – А тогда, – продолжил Гемон, – ты запишешься к нему на прием, мимоходом напомнишь о взрыве и попросишь место главы городского департамента по культуре. – Чего?! Кусок палтуса застрял у Савраскина в горле. – Попросишь у него место главы департамента по культуре, – терпеливо повторил Гемон и вдруг, быстро разлив по бокалам оставшееся вино, дурашливо заголосил. – Бывшая то главная по культуре того – в ящик на пожаре сыграла-а-а. Даже в кривлянии Гемона слышалась необыкновенная чистота и сила голоса. Савраскин замер. Ведь этот голос совсем недавно был его, почти его… Отставной актер мотнул головой. Почему был? Он и сейчас его. – И что я буду делать в департаменте? – сквозь зубы выдавил он. Гемон опрокинул в рот бокал с вином и ответил, четко проговаривая каждое слово: – Будешь деньги делать для развития своей сольной карьеры. Не зарабатывать, а именно делать. Сатир немного помолчал, и, не отрывая взгляда от лица собеседника, продолжил: – В тебе, Антон Петрович, постепенно возрождается интерес к жизни. Это замечательно. Так вот, свою просьбу к спасенному тобой мэру подкрепишь накопленной суммой – тем самым миллиончиком. И не спорь, без миллиончика никак нельзя. Благодарственный порыв сердца спасенного должен быть подкреплен миллионом. Он тебя к такой кормушке пустит, что ты этим миллионам счет потеряешь. Конечно, основным камнем преткновения для Антона Петровича в затее Гемона была не потеря мифического покоя и не какие-то отвлеченные философические размышления, коими от нечего делать он занимал себя, лежа на больничной койке, а именно утрата заработанного миллиона. В прежние свои дни, трудясь на подмостках городского театра, о таких

заработках он мог только мечтать. А теперь вот так возьми и отдай не за здорово живешь. Тяжело это и скучно. А к тому же он, Савраскин, никогда не мыслил себя в роли управленца, пусть даже и на ниве культуры. Однако, подавив в себе немилосердно вопиющие позывы сребролюбия, он уже как-то привычно для себя снова пошел на поводу у Гемона. Встреча с мэром прошла как по маслу. Вначале мэр от всей души благодарил своего спасителя и даже плакал от избытка чувств. Потом со всей серьезностью на лице выслушивал желание Савраскина. В конце беседы, заверив Савраскина, что его претензия на должность главы департамента будет рассмотрена со всей возможной тщательностью и что ни о каких материальных благодарностях и речи быть не может, мэр пожал Антону Петровичу руку и попрощался. Это последнее заявление одновременно и обрадовало и смутило Савраскина. Два противоположных чувства были вызваны с одной стороны появлением надежды на сохранение денег, а с другой, – зарождением сомнения на получение лакомого места в департаменте. Но прагматичный Гемон, выслушав переживания Савраскина, хладнокровно заверил его: – План остается в силе. Жди сигнала. И сигнал не замедлил явиться в лице одного из мэрских заместителей. Конечно же, деньги нужно было передать доверенной фигуре. Через неделю Савраскин возглавил департамент культуры. В новую должность Антон Петрович вошел очень деликатно и робко. Оттого, что в глубине души нисколько не считал себя достойным столь высокого и ответственного поста. Изучая ворохи должностных инструкций, планов и прочих руководящих документов, он просиживал в департаменте сутками. Поначалу на новую работу Гемон с Савраскиным не ходил, точнее не катался во внутреннем кармане его пиджака. Малютка-сатир отсиживался дома или шнырял по городу по одному ему известным делам. Когда миновал месяц пребывания Савраскина в должности, Гемон спросил своего друга: – Как там с культурой дела обстоят? Следуя небрежности вопроса, Савраскин вздохнул: – Да все так как-то… Гемон надул щеки.

67

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Так как-то, – передразнил он Савраскина. – А очаг культуры, можно сказать, главный городской памятник пропадает. – Как это!? – вскричал Савраскин. – Объяснись. К делам своего департамента он стал относиться очень ревностно. Гемон ухмыльнулся. – Для начала я расскажу тебе о недавнем прошлом. Одну частицу моего рассказа ты знаешь сам, но вторая тебе неизвестна. Театр, в котором ты, Антон Петрович, отработал без малого тридцать лет, полтора года назад был продан какому -то дельцу. Помнишь это? – Да, – кивнул Савраскин. – Так вот, во-первых, этим дельцом был хорошо знакомый тебе Умар – хозяин ресторана «Колизей». А во – вторых, этот Умар никакого театра не покупал. – Не понимаю, – Савраскин нахмурил брови. – Схема проста до неприличия. Умар спонсирует нужных людей в городской администрации и, между прочим, твою предшественницу по культуре. В недрах администрации создается комиссия, которая признает театр ветхим и никому не нужным сооружением, не имеющим абсолютно никакой ценности и годным только под снос. После комиссия снимает здание театра с баланса и списывает его. В результате Умар покупает у города одну только землю, то есть пустой земельный участок. А то, что на нем стоит какая-то строительная конструкция под названием театр, никого не волнует. – Жулики, – пробормотал Савраскин. – Отпетые жулики, – кивнул Гемон. – Но все это в прошлом, а в настоящем у Умара серьезные проблемы. «Колизей» взорван. То, что уцелело при взрыве, уничтожил пожар. К тому же на нем висит большой долг. И сейчас ему нужны деньги. Все эти обстоятельства – хорошая питательная среда для нашего с тобой предприятия. Землю в центре города Умар приобрел по бросовой цене, в ремонт и переделку здания под новый ресторан вложить почти ничего не успел. Театр обошелся ему совсем даром. Умар легко пойдет на сделку с тобой. – Какую сделку? – вскинул брови Савраскин. Сделку о продаже театра миллионов этак за двадцать. Театр стоит много дороже, но покупатели у Умара под окнами не толпятся. – А что, разве у меня есть двадцать миллионов, – саркастически заметил Антон Петрович.

68

– А покупать будешь не ты, а город. Ты же, как глава департамента по культуре, будешь только контролировать сделку. Так вот, когда устный договор с Умаром будет достигнут, вы с ребятами из департамента по архитектуре (само собой, ребята должны быть в доле) присвоите театру статус памятника архитектуры. После чего затребуете на его возвращение в городское лоно сто миллионов. В договоре о купле – продаже напишешь сто, отдашь двадцать. Умара крепко держат за горло кредиторы, и он легко подпишется под любой суммой. С учетом интереса твоих коллег и, конечно же, самого мэра, твой доход составит не менее двадцати пяти миллионов. Красиво? – Куда уж красивей, – состроил кислую мину Савраскин, – это не жульничество, это бандитизм какой -то. – А ты осознай цифру – двадцать пять миллионов. Прикоснись к ней в своем воображении. И главное не забывай, что и эти кажущиеся тебе такими большими деньги – не конечная наша цель, а только ступенька наверх к славе и настоящему богатству. Всего через месяц хитроумный замысел Гемона усилиями Савраскина был претворен в реальность. Все заинтересованные «сестры» получили по серьгам. И даже более того! Следуя в русле программы развития культуры, городская администрация клятвенно пообещала не позднее чем через три года провести в театре необходимые реконструкции и дать какую-нибудь сногсшибательную премьеру. Но и среди этого, казалось бы, всеобщего довольства нашелся один обиженный. Этим бедолагой оказался никто иной, как Умар. Получив деньги и сполна уплатив по долгам, он вдруг почувствовал себя обделенным. Еще бы, ведь в бумагах он подписывался под ста миллионами, а получил только двадцать. Сознание того, что целых восемьдесят шальных миллионов, как стая жирных гусей, пронеслась пред ним и, помахав на прощание крыльями, исчезла в неведомой дали, было непереносимо для сердца Умара. А мысли о том, что сейчас этих самых гусей кто-то насаживает на вертел и готовится съесть, и вовсе превращали жизнь ресторанного погорельца в сущий ад. Спустя неделю после сделки Умар пришел в департамент к Савраскину. – Послушай, дорогой мой Антон! Помнишь, когда ты у меня в «Колизее» пел, я тебя никогда не обижал. Всегда хорошие деньги тебе платил, – издалека начал Умар.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – И что? – насторожился Савраскин. – Зачем ты теперь старика обижаешь? – захныкал Умар. – Кого это я обижаю? – удивился Савраскин. – У деток моих последний кусок изо рта вырываешь. Припомнив трех Умаровых сыновей – здоровенных мужиков, самый стройный и миниатюрный из которых весил никак не меньше центнера, Савраскин улыбнулся. – Чего ты хочешь от меня, Умар? – Справедливости хочу. Мне двадцать лимонов взвесил, а себе восемьдесят оставил. Так, дорогой Антон, дела не делаются. Еще тридцать хочу. Умар вздохнул и, невысоко вознеся руки над столом, подытожил: – Чтоб по справедливости. – Чего!? – вскричал Савраскин. – По какой такой справедливости!? Но в этот момент у него за пазухой заерзал и закашлял Гемон, делая знак Антону Петровичу замолчать. – Ну, хорошо, хорошо, – оправившись от приступа фальшивого кашля, голосом Савраскина произнес Гемон, – ты прав, Умар. Я не хочу проблем для себя и еще больше не хочу, чтобы ты оставался внакладе. Дай мне две недели. Я улажу кое-какие свои дела и передам тебе то, что ты просишь. Через четырнадцать дней ровно в десять вечера приезжай ко мне домой, и мы все решим к всеобщему удовольствию. До встречи, Умар. Савраскин протянул руку своему собеседнику. Умар ждал долгих переговоров. Он рассчитывал выторговать для себя от силы миллионов пять. И то, что Савраскин так быстро и легко согласился на первую обозначенную им сумму, не обрадовало, а насторожило его. Но говорить больше было не о чем. Савраскин деньги дать обещал, место и время встречи назначил. Попрощавшись с Антоном Петровичем и по инерции продолжая что -то невнятно бурчать о справедливости, Умар покинул департамент культуры. А Савраскин, оставшись наедине с Гемоном, спросил: – И что ты сейчас наговорил ему? И что мне теперь делать прикажешь? Все свои деньги отдать и еще кредит в банке взять, чтобы ровно до тридцати миллионов хватило? Гемон неторопливо выбрался из-под пиджака Антона Петровича на стол и, развалив-

шись на бумагах, как султан на перине, неторопливо произнес: – Не волнуйся, деньги мы потратим в нужное нам время и по своему усмотрению, а не на этого барыгу. Жадность затуманила разум Умара. Но разве это наша беда? По-моему совсем наоборот. Сатир хитро прищурился. – От него не отделаешься так просто. Он вцепится, как бульдог, и будет тянуть, пока не добьется своего. Он подключит связи и среди уголовных и среди судейских. Тогда нам несдобровать. Мы должны избавиться от него быстро и одним ударом. Вечером Гемон долго посвящал Савраскина в тонкости новой операции, толчком для которой послужил сегодняшний визит Умара. Их беседа продлилась далеко за полночь. Слушая Гемона, Савраскин ругался, кричал, обзывал своего компаньона проклятым бессовестным нахлебником, безумным чертом и дураком. В общем, вел себя крайне эмоционально и даже истерично. Но к двум часам ночи пошел на попятную, дал себя уговорить и согласился выполнить новые указания Гемона. После чего, напившись корвалола, завалился спать. Гемон примостился к телефону и, проводя своего рода, артиллерийскую подготовку перед предстоящей атакой Савраскина, принялся названивать разным людям. Конечно, не каким-то там «разным людям», а исключительно деловым. Нисколько не стесняясь ночного часа, он вел переговоры с ними чуть не до самого утра. Когда на улице начало светать, довольный Гемон положил трубку на телефонный аппарат, да так и заснул на нем, не в силах доковылять до своей постели. В ближайшие две недели, готовясь к встрече с Умаром, Савраскин совершил ряд разнообразных покупок. Среди его приобретений числились: два вместительных кожаных саквояжа, полный набор новой одежды и обуви, узкий и высокий кухонный шкаф, железнодорожный билет в купе класса люкс до Москвы, два герметичных десятилитровых баллона с серной и азотной кислотами, пистолет с глушителем, паспорт на имя некоего Готова Антона Феликсовича, но с фотографией Савраскина. Понятно, что часть из вышеназванных предметов была обретена незаконно. Но и огнестрельное оружие, и фальшивый паспорт, хотя и несли на себе отпечатки статей уголовного кодекса, в сравнении с последней покупкой Савраскина выглядели довольно невинно.

69

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Этой зловещей покупкой был мертвый мужчина. Покойницкого стажа у него был день – не больше. А умер он по какой-то внутренней причине – из-за болезни или плохого питания. Покойник был примерно одинаковых габаритов с Савраскиным. При жизни умерший занимался бродяжничеством, не имел ни родных, ни друзей и был продан Антону Петровичу санитаром городского морга за приличную сумму. Перед продажей санитар одел покойника в домашнюю пижаму Савраскина, нацепил ему на шею массивную золотую цепь, а на палец перстень. Эти украшения тоже принадлежали Антону Петровичу и раньше служили частью сценического образа певца «Колизея», а потом носились им просто так – потому что дорого и красиво. За отдельную плату санитар упаковал тело в мешок и уложил его в кухонный шкаф, приобретенный Савраскиным именно для этой цели. После чего вдвоем они погрузили шкаф на автомобиль, довезли до дома Антона Петровича и под видом новой мебели занесли в квартиру на третий этаж. Там санитар вновь извлек покойника из мешка и аккуратно уложил его в ванну. Затем, получив от Антона Петровича еще несколько зеленых бумажек за молчание, санитар удалился. Савраскин плотно прикрыл дверь в ванную комнату, поставил полегчавший шкаф на приготовленное для него место, вставил в него полки и основательно загрузил всякими кухонными принадлежностями. Затем он прошел в комнату, уселся в кресло и принялся ждать. Шел четырнадцатый день. До встречи с Умаром оставалось менее получаса. От трели звонка Савраскин вздрогнул и опрометью кинулся отворять дверь. Умар вошел в прихожую, прищурился от яркого электрического света. – Привет тебе, дорогой Антон. – Здравствуйте, – растерянно выпалил Савраскин, но, уняв испуганную дрожь сердца, протянул гостю руку и деловито произнес: – Проходи в комнату. С удивлением рассматривая небогатое убранство Савраскиной «хрущобы», Умар прошел в комнату, уселся за стол. Савраскин выглянул в общий коридор, окинул быстрым взглядом лестничные пролеты и, никого на них не обнаружив, последовал за гостем. – Как здоровье? – начал Умар. – Ничего здоровье, только бока по ночам болят после того, – Савраскин качнул головой

70

и неопределенно покрутил в воздухе пальцем, – как со второго этажа на землю хлопнулся. – Ай, ай, ай, – растревоженный больной темой запричитал Умар, – и у меня болит, слушай, сердце болит, кровью обливается, чуть только наш бедный «Колизей» вспомню. Но мой друг поможет боль в сердце унять. Ведь ты друг мой, Антон? Не дождавшись ответа, Умар продолжил: – Сегодня, как договаривались, друг, я к тебе в гости пришел. Как ты сам звал меня, чтоб в беде помочь. Тридцать лимонов давай. Ведь ты слову своему хозяин. Савраскин подошел к комоду. Извлек из него один из недавно приобретенных саквояжей и поставил его перед собой на стол. – Деньги здесь, – хмуро произнес он. – А не боишься с такой суммой один ночью по городу ходить? – Почему ходить? – улыбнулся Умар. – На колесах поедем. Да и не один я, орлы мои внизу. Черные глаза Умара, словно намагниченные, не отрывались от саквояжа. Савраскин сжал кулаки и совсем не громко, но твердо и необыкновенно церемонно произнес: – Ни копейки не получишь. – Что? – оторвав взгляд от саквояжа, Умар растерянно уставился на Антона Петровича. Смысл последних слов Савраскина настолько противоречил всем его действиям и обещаниям, что сразу как бы и не был понят бывшим хозяином ресторана. – Что? – переспросил Умар. – Что ты сейчас сказал? Савраскин склонил голову и вдруг, как актер на сцене, в самом центральном и решающем пике драматической пьесы, заорал: – Ни копейки от меня не получишь! Вымогатель! Бандит! Собственно выкрики предназначались соседям, но Умар об этом, конечно, не знал. Лицо его покрылось красными пятнами, в глазах вспыхнули злобные огоньки. – Так ты не друг мне, а змей ядовитый! Сам деньги украл, а делиться не хочешь! О-о-о, лгун, неправедный человек! Опрокинув стул, Умар вскочил на ноги. – Пошел вон, бандюга! – вновь заорал Савраскин. Умар яростно заскрипел зубами. – Ничего, я тебя заставлю за свои базары отвечать. У меня друзья большие люди. – Вон!!! – рявкнул Савраскин.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Умар попятился к двери. – Ничего, сейчас я… сейчас мы… вернемся сейчас. Ты мои деньги сей же час отдашь. Ничего. Умар заковылял вниз по лестнице. – Ни копейки от меня не дождешься, бандюга! – еще раз в спину ему выкрикнул Савраскин. А кирпичный мешок лестничной клетки втрое усилил громкость его голоса. Хлопок двери прозвучал как выстрел. – Теперь торопись, – донесся из-за пазухи голос Гемона. Одним прыжком оказавшись в ванной, Савраскин натянул на руки приготовленные кожаные перчатки, выхватил из корзины пистолет с глушителем и, воротя на бок голову, выпустил пулю прямо в лоб покойнику. После этого сунул пистолет в карман и, не мешкая, вылил из баллонов на скорчившееся в ванне несчастное тело сначала серную, а потом азотную кислоту. От контакта с агрессивными химикалиями и одежда, и облаченная в нее мертвая плоть начали чернеть и распадаться на глазах. Савраскин выскочил в прихожую и ухватился за ручку входной двери. – Пистолет! – запищал Гемон. Савраскин хлопнул себя по лбу, скрутил с пистолета глушитель и положил оружие на самое видное место. Затем выскочил на лестничную площадку, прикрыл за собой дверь и, как заяц, прыгая через три ступени, заспешил наверх. На пятом этаже через стальную лестницу и открытый люк Савраскин взлетел на чердак. Там, облачившись в приготовленный плащ и широкополую шляпу, он проследовал к еще одному открытому чердачному люку, ведущему в другой подъезд. Спустившись вниз и прошмыгнув за угол дома, Антон Петрович замер и принялся наблюдать за происходящим во дворе. В вечернем мраке напротив его подъезда у двух машин митинговала небольшая команда рослых пузанов. Тон задавал Умар. Он что-то быстро и гневно говорил на языке своих отцов, местами срываясь на крик. Пузаны поддерживали Умара глухим мычанием, возбужденно перетаптывались и трясли тяжелыми кулаками. Через минуту, возглавляемые Умаром, все они скрылись в подъезде. Антон Петрович хихикнул, снял трубку с телефона-автомата, висящего рядом на углу дома, передал ее Гемону и набрал номер милиции.

– Господин офицер, – настырно и выразительно проговорил Гемон, – считаю своим гражданским долгом сообщить, что некто Умар с сыновьями в настоящий момент покушаются на жизнь главы городского департамента по культуре Антона Петровича Савраскина. Да, да, жестоко пытают и готовятся убить его. Что вы говорите? Кто сообщает о преступлении? Гражданин Жюль Абрамович Хреноватов – приятель потерпевшего. Откуда знаю? Да их крики весь подъезд, все соседи слышали. Короче, записывайте адрес и срочно выезжайте… Через час, добравшись до железнодорожного вокзала и достав из камеры хранения второй саквояж со сменой белья, туалетными принадлежностями, а главное – с новыми документами и двадцатью пятью миллионами в твердой российской валюте, Савраскин ехал в купе люкс класса в сторону Москвы. Собственно, это был уже не совсем Савраскин. История Антона Петровича закончилась в тесной старой квартирке в кислотном смраде ванной комнаты. Начиналась история Антона Феликсовича со звучной и очень известной в определенных кругах фамилией Готов.

4

Однако для самого себя авантюрист продолжал оставаться все тем же Антоном Петровичем Савраскиным. Прибыв в Москву, он снял недорогое по местным меркам жилье и погрузился в покой и уединение. Период покоя должен был продлиться никак не меньше трех месяцев. Именно за этот период, как единодушно полагали оба приятеля, на лице Савраскина должна была отрасти достаточно длинная борода. Маскировка не бог весть какая, но от случайного взгляда какого-нибудь давнего знакомого убережет. Надобности в более серьезном изменении внешности не было. Правосудие не искало Антона Савраскина, считая его, мало того, что мертвым, так еще и наполовину растворенным, как кусок сахара в чае. Умар и его орлы мотали срока за убийство и, судя по всему, тоже считали Савраскина убитым, хотя, разумеется, и не ими. Эти известия до Савраскина донес вездесущий Гемон. Между тем, борода на лице Савраскина уродилась пышная и густая, красивой черносеребристой масти. Борода и дала старт к началу новой операции, уже давно задуманной неукротимым Гемоном.

71

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН В те дни в Москве проходил Всероссийский конкурс классического пения. Все выступления на нем были давно распределены. Поэтому визит Савраскина к генеральному директору конкурса с просьбой включить его в состав участников выглядел, по меньшей мере, смехотворно. Однако миллион рублей придал словам просителя необходимую серьезность. Директор собственноручно вписал его новую фамилию в список конкурсантов и, пожелав удачи, попрощался с ним. А попрощавшись, задумался о том, как все-таки велика священная тяга людей к искусству, когда только за одно участие в конкурсе, человек выкладывает сумму в десять раз большую всего призового фонда. От конкурса Савраскин получил истинное удовольствие. Членов жюри и зрителей было немного. Но, зато, какие это были зрители! Как умели они слушать, сопереживать, аплодировать! Несмотря на старания Гемона, баритон, заявленный как Антон Феликсович Готов, никакого призового места не занял. Что было и неудивительно. На столичной сцене он появился первый раз, влиятельных покровителей не имел, никакие организации и творческие союзы не представлял. Но не призы составляли расчет Гемона, а кое-что иное… По окончании конкурса, когда Савраскин неторопливо одевался в гардеробе, к нему подошел незнакомец и, мягко обняв за плечо, произнес: – Антон Феликсович, с вами хотят поговорить. Пройдемте со мной. Савраскин послушно кивнул, поправил галстук и отправился следом за незнакомцем. На улице их ждала машина – белый Крайслер с тонированными стеклами. На заднем сиденье автомобиля сидел худой старик, одетый во все белое. Этого старика Савраскин приметил еще во время конкурса среди зрителей в зале. Когда Савраскин поздоровался и, следуя приглашению, чинно уселся рядом со стариком, тот подал знак водителю. Крайслер тронулся с места и неторопливо покатился по улице. Старик молча смотрел на Антона. Во взгляде его блеклых, выцветших глаз было что-то напряженное и болезненное. Пасмурный осенний вечер, превращенный черными окнами в кромешную ночь, размеренно мигал желтыми пятнами фонарей. Минуты переваливались друг за дружкой неохотно и вяло. Савраскин деликатно кашлянул.

72

– Я бы хотел в общих чертах понять цель нашей с вами встречи. Старик потупился. – Антон Феликсович, я намереваюсь задать вам несколько вопросов весьма, – старик замолчал, подыскивая нужное слово, – весьма интимных и, хотя мы с вами совсем не знакомы, мне бы очень хотелось, чтобы вы ответили на них. – Что ж, спрашивайте. – Скажите, как зовут вашу мать и вашего отца? «Клюнуло», – пронеслась в голове Савраскина отчаянная мысль. И он начал врать совершенно бессовестным образом, выдавая старику легенду, которой в свое время научил его Гемон. – Мать моя Варвара Семеновна Кушакова, а отец… Вот об отце точно не скажу. Не видел я его в своей жизни ни разу. Со слов матери, ну и из фамилии и отчества моего выходит, что он – Феликс Готов. – А откуда вы родом? – голос старика дрожал. – Под Находкой деревня Ивановка была, теперь уж… – Мать жива? – не дал договорить Савраскину старик. В глазах его блестели слезы. Савраскин мотнул головой и горестно скривил губы. Он был неплохим актером и врал с энтузиазмом и вдохновением. Старик всхлипнул, утер платком глаза и, вдруг ухватив Савраскина за руку, срывающимся голосом заявил: – Феликс Готов – это я. Сын, сынок, Антоша! И, прижимая к своей морщинистой щеке ладонь смущенного Савраскина, расплакался навзрыд. В какую же историю чужой жизни стараниями Гемона влез Антон Савраскин? В 1951 году молодой московский певец Феликс Готов за исполнение песен, не соответствующих духу строителя коммунизма угодил на целых пять лет на поселение в крошечную деревеньку Ивановку, затерявшуюся в тайге где-то под Находкой. В этой Ивановке у молодого человека случилась такая любовь, какая бывает только раз в жизни и которая с улыбкой счастья или слезами печали потом вспоминается всю оставшуюся жизнь. Дочь охотника Варя Кушакова и сама без памяти влюбилась в «столичного фрукта», как называл Феликса

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН ее отец. И, не смотря на строжайший родительский запрет не водиться с «политическим», без оглядки бегала к нему на свидания. Там было все – гуляние под луной, вздохи, клятвы и обещания, а еще долгие рассказы Феликса о кипучей жизни в Москве и много-много песен, романсов и любовных баллад. Но сладкая ссылка Феликса Готова продлилась недолго. В марте 1953 года была объявлена амнистия. Готов получил свободу. Любимой Вареньке, которая к тому времени была от него беременна, он обещал, что уладив дела с работой и жильем в Москве, он обязательно вернется. Они поженятся, и он заберет ее в Москву. Он не врал и был уверен, что поступит именно так. Но дома, в Москве, его ожидало целое море соблазнов: веселая жизнь столичной богемы, шумные дружеские пирушки, творческие вечера и капустники, а еще какое-то смутное, в полной мере пока не осознаваемое предчувствие то ли новой свободной жизни, то ли долгого, как эпоха, и веселого, как марш, праздника. Воспоминания о крохотной таежной деревеньке Ивановке, которой ни на одной карте не сыщешь, о Варе Кушаковой и ее интересном положении подернулись пеленой забвения и стали все реже и реже посещать память Феликса Готова. А тут еще на его голову вместо ожидаемого праздника свалилось новое дело, на этот раз, слава Богу, не политическое, а уголовное. Он оказался замешан в спекулятивной продаже театральных билетов. Молодому таланту начал светить новый срок и, кажется, уже не на поселении, а за решеткой. Дело спасла одна преданная поклонница, а точнее ее папа-адмирал флота, заслуг и званий которого хватило, чтобы повлиять на следствие. Цена услуги была простой – женитьба. Адмиральская дочка была дурна собой и имела двухлетнего сына. Но Готов пошел на это. О Варе пришлось забыть. В дальнейшей жизни, несмотря на весьма ощутимую помощь тестя, Готов так и не дождался ни свободы, ни праздника, ни чего-то похожего на счастье. Ища спасения от нелюбимой жены и пасынка, Феликс погрузился в служение искусству. В 1962 году во время гастролей в Канаде, козырнув политической статьей, Готов попросил политического убежища и получил его. Надо сказать, что на благодатной канадской почве певческий талант русского эмигранта

быстро пошел в рост и приобрел для его обладателя и всемирную известность, и немалое состояние. В доживающий свои последние дни Советский Союз Готов вернулся лишь в 1989 году. В то время репатриант был еще не стар, имел в себе не до конца растраченный заряд бодрости и свежих политических идей. В общем, со своим прошлым и настоящим Готов пришелся как нельзя лучше ко двору и даже был избран депутатом Государственной Думы. Потом он возглавил один ответственный думский комитет, а немного позже – целое министерство. И тут у Готова вновь появилась жена – та самая адмиральская дочка, с которой официально он до сих пор состоял в законном браке. А при жене пасынок – сорокалетний оболтус, всех знаний и умений которого хватало на перекладывание бумажек в какой-то советской конторе. Готов был умудренным жизнью, но, несмотря на солидное состояние и высокую государственную должность, очень одиноким человеком. Поэтому родственников принял благосклонно и даже принялся решать их насущные жизненные проблемы. В пятом году двадцать первого века, передав министерский портфель своему пасынку, Готов ушел на покой. Он устал от государственной службы и небогатый запас оставшихся у него дней собирался посвятить общению с Музой. Первая и единственная любовь Феликса Готова, променянная им на призрачную свободу, на славу, на деньги, не прошла для него бесследно. Она выжгла на его совести глубокое, незаживающее клеймо, которое к старости и закату все чаще мучило и терзало его. Став большим начальником и располагая возможностями, недоступными большинству простых смертных, мог ли он найти свою Варю? Вполне. Но целая армия оправдательных причин удерживала его от этого шага. Кто встретит его? Уж, конечно, не прежняя девочка с голубыми бездонными глазами, а сморщенная старушка, верно и замужем побывавшая, а может и не один раз. Что общего будет у них? Какие понятные друг другу слова найдут они после полувековой разлуки? Не находя ответов ни на один из этих вопросов, Готов предпочитал застарелые угрызения совести свежим душевным ранам. И вот неожиданно, как луч солнечного света темной ночью, как глоток воды в знойной пустыне, появился сын. Сын! Его сын и сын его Вареньки!

73

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Можно было не сомневаться, что Феликс Готов сделает для своего сына все, что сможет. А он мог многое… Именно на содействие такого влиятельного «отца» рассчитывал Гемон, когда составлял очередной план действий для Савраскина. На следующий день после счастливого «воссоединения» семьи неутомимый сатир давал своему протеже уже новые инструкции. – Развиваться пока будем по линии песнопения. Это дело твой новый папаша понастоящему любит. Он уже очень гордится твоим унаследованным от него певческим талантом. Скоро он предложит тебе должность в министерстве. Ты откажешься от нее, порадовав Готова-старшего своей скромностью. Но это внешняя сторона дела. Изнутри оно выглядит несколько сложнее. Сам Феликс свое влияние и свои связи в политических кругах несколько подрастерял. Министерство возглавляет его пасынок, существо недалекое, но крайне ревнивое и чувствительное ко всяким новым веяниям. Да и мамаша его, мадам Готова, в последнее время достаточно продвинулась по служебной лестнице, обросла связями и вошла во вкус власти. Они не позволят еще одному наследнику кристаллизовать новый центр силы. Они съедят нас. И сам Готов-старший нам не поможет. Пока будем петь и ждать. С этого дня лучшие сцены страны открылись перед Антоном. Его имя гремело. Директора самых знаменитых оперных театров, не скупясь ни на какие гонорары, наперебой засыпали Савраскина предложениями петь у них. Самые известные продюсеры предлагали ему свои услуги, мечтая единолично обладать брендом «Готов-младший». Критики в восторженных отзывах писали о новом талантище никак иначе как «восходящая звезда» и «золотой голос». Внешне незримая, но мощная поддержка старика Готова начала приносить сладкие плоды. Савраскин, известный теперь под именем Готова-младшего, обрел, наконец, так давно желаемую славу. Но не слава составляла основной интерес Гемона. В свободное от выступлений время незаметный для посторонних глаз он шнырял по столице, обделывая какие-то одному ему ведомые делишки. Савраскин на частые и длительные отлучки Гемона не обижался. Его мечта стала реальностью, и он купался в ней самозабвенно и истово, как блохастый пес в дорожной пыли.

74

Прошла осень, миновала зима, наступило время весеннего межсезонья. После очередного сольного концерта Савраскин выпил слишком много холодного пива, а потом, покуролесив всю ночь напролет в компании поклонниц, подцепил что-то вроде насморка. Врач прописал золотому голосу недельный курс антибактериальной терапии, полный покой и никаких поклонниц. Савраскин повздыхал и согласился. Он отключил все телефоны, отпустил домохозяйку и шофера в семидневный отпуск и залег в своей недавно приобретенной квартире, из окон которой открывался прекрасный вид на Кремль и на Москву-реку. Но не успел Савраскин отдохнуть и двух дней, как к нему явился Гемон. Он имел очень озабоченный вид и потребовал незамедлительного внимания к своей особе. Савраскин выключил телевизор и послушно уселся на диван рядом со своим маленьким другом. – Пасынок со своей мамашей пошли в лобовую атаку, – начал он. – Старик Готов хочет сделать тебя своим наследником. – Я знаю, – кивнул Савраскин, – он говорил мне об этом. – Об этом же он говорил и тем людям, на которых оформлено ныне действующее завещание. Из рук пасынка и мамаши уплывают миллионные счета, квартиры и дома в Москве, поместья в Канаде, Ницце и Флориде. Они не потерпят этого. Между лопаток у Савраскина пробежал мерзкий холодок. – Ты знаешь, что делать? – Знаю. Но эта партия будет самой рискованной и опасной. Мы пробежимся над пропастью по лезвию бритвы. Надеюсь – не упадем и ног не обрежем. Гемон взглянул на настенные часы. – Через час за тобой явится отряд ОМОНа. Так что заранее отопри входную дверь и оденься потеплее. Ночь проведешь в камере. Утром тобой займется следователь Папуасов. Он предъявит тебе обвинения. Они будут пусты и попросту смехотворны. Но даже малейшей попытки оправдать себя мы делать не будем. Защита будет нашей ошибкой. Мы перейдем в контрнаступление. Конечно, не на мелкую сошку Папуасова, а на того, кто заказал тебя – на пасынка. Я буду с тобой и, позволь уж, львиную долю милой беседы со следователем проведу сам. Ты не забывай рот открывать и запомни главное – адвоката требовать не смей и ни в

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН коем случае не заявляй о твоих попранных конституционных правах. Гемон оскалил острые зубы. – Нет в нашей стране большего поклонника конституции, чем следователь Папуасов. Он настолько активно и рьяно пользуется ей, что всего за одну неделю доводит до состояния трухи три-четыре экземпляра нашего основного закона. – Как это? – удивился Савраскин. Гемон улыбнулся еще шире. – Заявления подследственных о конституционных правах для него как лунная соната для меломана. В ответ Папуасов извлекает из стола томик конституции, хлещет им подследственного по морде и приговаривает: «Я тебе здесь конституция, я тебе здесь все твои права». В общем, не человек – кремень. Но и у самого крепкого камня мы отыщем слабое место. Савраскин обреченно вздохнул и понуро поплелся отпирать входную дверь. Внешне следователь Папуасов никак не соответствовал той суровой характеристике, которую накануне дал ему Гемон. Был он полон и мягок в движениях. На широком лице его читалось добродушие. Даже за рабочим столом своим он сидел кротко и чинно, как послушный ученик, сложив перед собой раскрытые ладошки. И лишь во взгляде его порой вспыхивали злые огоньки сильного и коварного хищника, стерегущего свою добычу из надежного и удобного укрытия. Отпустив конвой, Папуасов кротко улыбнулся. – Курите? – Что вы, я голос берегу. С минуту следователь и задержанный ощупывали друг друга настороженными взглядами. – Вы, гражданин Готов, обвиняетесь в пропаганде гомосексуальных отношений, – переходя к делу, начал Папуасов. – И когда же это я успел? – разинул рот Савраскин. Папуасов деловито нахмурил брови, скользнул глазами по шпаргалке, лежащей перед ним на столе. – Восьмого, пятнадцатого и двадцать шестого прошедшего месяца во время ваших концертов при значительном скоплении народа вы произнесли, то есть пропели буквально следующее, – Папуасов вновь опустил глаза к шпаргалке, провел по ней пальцем, отыскивая нужный кусок текста, – ага, вот: «Три танкиста,

три веселых друга, экипаж машины боевой». Мало того, гражданин Готов, что вы пропагандируете гомосексуальный секс, так он еще и групповой, так он еще и в рядах наших вооруженных сил происходит. Это ж скажите нашему министру обороны спасибо, что он на ваши концерты не ходит и гнусности ваши не слушает. Он бы вас за это вперед засудил. – Вы хотите сказать вперед другого министра – братца сводного моего. – Тише, – пискнул из-за пазухи Гемон. Папуасов недовольно крякнул, слегка наклонился и достал из ящика стола тонкий томик конституции. – Я понимаю, гражданин Готов, что вы человек из так называемого высшего света и нас, простых людей, ни во что не ставите. Только на этот раз придется вам отвечать. Вы будете обвиняться еще по одной статье – сопротивление и причинение физического вреда представителю власти при исполнении им своих служебных обязанностей. При вашем задержании вы сломали руку бойцу ОМОНа. Савраскин был немало удивлен такому известию. Вчера при штурме его квартиры, он встречал омоновцев чуть не с распростертыми объятиями. – Может быть, вы считаете, что я нарушаю ваши конституционные права, – прищурился Папуасов и многозначительно похлопал себя по ладони зажатой в руке книжкой. – Как вы могли об этом подумать?! – голосом Савраскина возмутился Гемон. – Никаких моих прав вы не нарушаете. Мало того, я признаю ваши обвинения в пропаганде педерастии. Да, я ее пропагандировал. Я признаю обвинения в причинении вреда здоровью. Да, одному из ваших костоломов я, действительно, сломал руку. Могу даже признать, что и ногу заодно сломал… Папуасов несколько смешался. – Ну, во-первых, обвинения, равно как и бойцы ОМОНа, не мои, а государственные и, во-вторых… – Согласен, – завопил Гемон, – с любой вашей тезой согласен! Конечно, не ваши, а государевы. Но я, собственно, не об этих мелочах хотел с вами поговорить, гражданин следователь, уважаемый Леопольд Ануфриевич. Я об американских деньгах хотел с вами побеседовать. О долларах. Миллионах, этак, о ста. – Что?! – рявкнул Папуасов. – Подкуп следователя?!

75

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Разве такими суммами подкупают простого следователя? – холодно заметил Гемон. – Нет, это не подкуп должностного лица, а подарок гражданину Соединенных Штатов Америки. – В каком смысле? – выдохнул Папуасов. – В прямом, – четко проговорил Гемон, а Савраскин в подтверждение последних слов своего компаньона аккуратно, но твердо хлопнул кулаком по крышке стола. – Перед вами, Леопольд Ануфриевич, две реальности, я не побоюсь этого слова, две судьбы. Выслушайте меня внимательно и рассудите, по какому пути вы пойдете, какую реальность выберете для себя. Итак, реальность первая. Она хорошо знакома вам. Если вы дадите моему делу ход, то и дальше будете прокисать в своем следовательском кресле, питаясь подачками моего сводного братца и ему подобных. Я понимаю, что «следователь Папуасов» – это серьезно и надежно, Папуасов никогда не подводит своих клиентов. Но сделать состояние на их гонорарах вам вряд ли удастся. Равно, как вряд ли удастся вам подняться куда-то выше следовательского кресла. Не потому, что у вас нет способностей и таланта. А потому, что вы простой парень с городской окраины, да и возраст поджимает. Вы лучше меня об этом знаете. Теперь о реальности номер два. Вы настоящий долларовый американский миллионер. Сумму вашего стартового капитала я уже озвучил. При этом вы – гражданин Соединенных Штатов Америки. То есть все то, что составляет мечту настоящего Российского патриота, вы получите почти мгновенно и не прикладывая никаких особых усилий. По выражению вашего лица я вижу, что вы, как всякий деловой человек, хотите знать об истоках обещанного мною капитала и иностранного гражданства. Надеюсь, пояснение мое будет емко по своему содержанию и кратко по форме. Итак, вы хорошо представляете себе типичный путь нашего крупного чиновника. В свое время, за неимением лучшего наследника, отчим вытащил пасынка из грязи и пустил в свет. Тот быстро пошел в рост, нарубил хорошее состояние, открыл счета в Нью-Йоркском банке, прикупил недвижимость в Майами, вывез туда жену с детьми. До определенного момента все типично и скучно. Но там, в Америке, как говорится, его бес попутал, привычка подвела. Продолжая занимать у себя на родине министерский пост и, значит,

76

будучи человеком крайне влиятельным, он завел дружбу с тремя американскими бойзами, имевшими близкий контакт с бюджетом Соединенных Штатов. Я не буду утомлять вас подробностями. Там были крупные совместные предприятия, инвестиции в высокие технологии и подряды на городское строительство. Естественно, все это было только на бумаге. В результате бюджеты двух стран потеряли ну очень много. Так вот, мною собран ряд документов, изобличающих деятельность пасынка как у себя дома, так и в Америке. Что касается первого раздела, то, я думаю, пока он будет мало кому интересен. А вот второй раздел очень заинтересует Федеральное бюро расследований Соединенных Штатов. Папуасов достал из кармана пачку сигарет и нервно закурил. – На американских счетах у пасынка около ста миллионов, – продолжал Гемон, – Нет сомнений, что как только в ФБР поступит соответствующий донос, все счета тут же будут арестованы. Но имеется еще вилла на Лазурном берегу. Под виллой большой подвал, а под ним еще один крохотный тайный подвальчик. В нем сейф. А в сейфе десять миллионов наличными и еще около девяноста в золотых слитках и ювелирных украшениях. Этакая кубышка на черный день. Сам пасынок сейчас в России, семья его путешествует по Австралии. В доме два охранника – пуэрториканца. С ними уже достигнуто принципиальное согласие. За полмиллиона долларов они запустят в подвал любого хоть на целые сутки. Если вы согласитесь с моим предложением, то схема ваших действий будет выглядеть примерно следующим образом: поездка в Америку, вскрытие кубышки, оплата скромных услуг бедных пуэрториканцев, визит в ФБР. Часть документов о деятельности пасынка с компанией я передам вам после моего освобождения. Схемы финансовых потоков, номера счетов, кое-какие аудио и видео записи перешлю по электронной почте. Вы профессионал и поймете, что все это очень серьезно. В американскую казну вернутся миллиарды. За такую услугу дядюшка Сэм незамедлительно отблагодарит вас своим гражданством и включит в программу защиты свидетелей. Так что никакой мести можете не опасаться. Гемон замолчал, а Савраскин, от лица которого и исходил этот длинный монолог, тряхнул головой, сдвинул брови и сурово подытожил: – Вот так-то!

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН – Вы хорошо подготовились к встрече со мной, – терзая в пепельнице сигарету, пересохшим голосом проскрежетал Папуасов. – Даже лучше, чем вы думаете, – деловито ответил Гемон. – С вашего позволения я отниму у вас еще две минуты вашего бесценного времени. В критический момент инстинкт самосохранения не позволил мне заботиться только о вашем благополучии. О себе я тоже подумал. Донос на пасынка в ФБР уже составлен мною. Он уйдет по электронной почте адресату сегодня вечером, если я лично не остановлю его. Отправление письма будет повторяться ежедневно в течение еще тридцати дней. Письмо не уйдет, если все эти тридцать дней ежедневно я буду отключать функцию отправления. Сделать в камере я этого, естественно, не смогу. Кстати, в этом письме говорится и о кубышке в погребе на Лазурном берегу. Так что, дорогой гражданин следователь, вы должны четко понять, что львиная доля состояния и репутация пасынка обречены. И если, несмотря на мои доводы, вы по-прежнему как-то связываете с ним свое будущее и ставите на него, то вы ставите на пустое место. Условие таково – мое дело вы закрываете сегодня же, сейчас же. Завтра я передаю вам все необходимые документы. И вы начинаете действовать в своих интересах. В этом случае письмо американским фараонам останется при мне. – Все это интересно, – с посеревшим от внутреннего напряжения лицом проговорил Папуасов, – но как же быть с вашим признанием? – Каким признанием!? – опередив Гемона, воскликнул Савраскин. – Что-то я не припомню, чтобы в чем-то сознавался. – Действительно, не признавался, – покачал головой следователь. – Я и языка их не знаю. – Поверьте мне, дорогой Леопольд Ануфриевич, с такими бабками стоит ли думать о каком-то там языке. Дальнейшие события развивались по вполне предсказуемому сценарию. Вечером этого же дня Савраскин был дома. Два дела о пропаганде гомосексуализма и причинении физического вреда здоровью представителя власти были закрыты столь же быстро, как и начаты. Через неделю у принципиального следователя Папуасова начались проблемы на службе. Но еще через неделю он уже был в Америке, где, следуя полученным инструкциям,

в одну ночь стал долларовым миллионером. Через четыре дня он посетил офис ФБР, где имел длительную беседу с тамошними представителями власти. Бюджетных бойзов раскололи в три дня, счета пасынка арестовали, а в Российском посольстве потребовали его выдачи. Российские власти выдать пасынка отказались, но с поста министра сняли. Очень уж скандальной получилась история. В итоге, лишившись и должности, и миллионных вкладов, и даже заветной тайной кубышки в мрачном подземелье на Лазурном берегу, пасынок взял и застрелился. А что еще прикажете делать человеку, в одночасье лишенному самого дорогого. Даже тень подозрений о причастности к этому делу Савраскина не возникла ни в одном самом подозрительном и юридически подкованном уме. Дорога к высшим этажам власти, к которым вел актера Гемон, была открыта.

5

Прошел еще один год. Стараниями Гемона, а также «папаши» Готова-старшего, Савраскин не пошел, скорее полетел вверх по карьерной лестнице. Он возглавил одну из государственных корпораций, а потом и обзавелся министерским портфелем. Общеизвестно, что на загадочной русской земле высшие чиновные должности занимают люди, лишенные совести. Теряют ли они совесть на своем тернистом пути наверх, или вовсе рождаются без нее – остается загадкой. Савраскин, всего за несколько лет сделавший головокружительную карьеру, был лишь ведомым исполнителем чужих советов и приказов. Поэтому, если чего и лишился он за это время, так это самостоятельности и предприимчивости – качеств, которых и прежде у него было – кот наплакал. Из явных и неоспоримых его обретений стала склонность к роскоши. Но и заморские виллы, и яхты, и ванны из Дом Периньон с дорогими волоокими куртизанками являлись как бы расплатой за обиженную бедностью молодость, а счета в западных банках – следованием мудрой традиции своего нового окружения. Превратился ли Савраскин в типичного представителя высшего класса, процветающего на благодатной почве самого безответного в мире народа? Надо полагать, метаморфоза была близка к завершению… Но пока еще наиболее важным делом для Савраскина продолжало оставаться искусство,

77

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН которому он посвящал большую часть времени, свободного от хождения в должность. Его голос приобрел уже и мировую известность. Участие в концертах, фестивалях и конкурсах наравне с мировыми знаменитостями стало для него обыденным делом. И вот однажды, перед финалом одного из самых престижных конкурсов оперных певцов в Ла Скала, Савраскину пришел официальный документ, из которого следовало, что учредители конкурса отметили несоответствие между движением его губ и его голосом во время последнего выступления. На маэстро легла тень подозрения в тайном использовании фонограммы. Учредители настаивали на проведении строгой ревизии его голоса. И в случае подтверждения подозрений или отказе маэстро от проверки грозили к финалу конкурса его не допускать. Прочитав письмо, Савраскин схватился за сердце и кинулся во вторую комнату гостиничного номера, где отдыхал Гемон. – Ты гляди, чего они понаписали! – кричал он, размахивая бумагой. – Как же это ты в такт не попал? Ведь если прознают они про мой голос, такое позорище будет! Я со стыда сгорю! Нет, нет, после такого лучше не жить. – Да уж, не доглядел, – прочитав письмо, хмыкнул Гемон, – тут у них все серьезно. Здесь ни фамилией, ни деньгами не откупишься. Ославить могут так, что к большой сцене и на пушечный выстрел никто не подпустит. У Савраскина подкосились ноги. Он рухнул в кресло. – Что делать, Гемон, научи, – чуть не зарыдал он. Слава стала для Савраскина примерно тем же, чем становится для наркомана доза морфия накануне ломки. – А может, бросим совсем это дело, – неожиданно предложил Гемон, – я имею в виду, завяжем с пением. Ты теперь персона важная. Занимайся делами министерства. Реформа, я слышал, там у вас какая-то… – Нет, нет, нет, – закричал Савраскин, – пойми сцена – это мое, сцена – это навсегда! – Ладно, – нехотя пробормотал Гемон, – есть одно средство, обманем придирчивую комиссию. Я должен находиться не во внутреннем кармане твоего смокинга, а внутри тебя. И петь за тебя я буду тоже оттуда. – Как это? – опешил Савраскин. – Не волнуйся. Если ты проглотишь пуговицу или гвоздик – это одно. Я же – совершенно

78

другое. Никаким инородным телом внутри твоего организма я не буду. Я стану как бы тобой. Плюсы – никто не заподозрит, что ты поешь под фонограмму. Мой голос уже по-настоящему навсегда станет твоим. Минусы– только для меня. Я уже никогда не смогу покинуть твоего тела и навсегда останусь жить в нем. Савраскин открыл было рот, но Гемон остановил готовую народиться тираду. – Подожди, – произнес он, – я не собираюсь выслушивать стоны и пережевывать вместе с тобой сопли. Я уже сказал тебе, что не одобряю твоего дальнейшего занятия искусством. Ты поднялся высоко. Победа в конкурсе превратит тебя в один из символов твоего государства. Другие претенденты на эту роль не потерпят этого. А зависть – страшная сила. Но, несмотря на все это, я предложил тебе использовать единственную возможность петь в будущем. Я не настаиваю на своем предложении и не требую от тебя его исполнения. Наоборот, я советую тебе плюнуть на Ла Скалу и ехать домой. Пение было средством, только средством, не целью. – Что такое ты говоришь!? – вскричал Савраскин, зажал руками уши и закачался в кресле, как индийский йог, познающий нирвану. До конца дня и всю ночь напролет Антон Петрович бродил по комнатам своего гостиничного номера, вздыхал и пытался выспросить у Гемона, нет ли еще каких вариантов, чтобы и петь продолжать и его к себе внутрь пока не запускать. Но сатир упорно молчал. Он забрался в пепельницу и, свернувшись калачиком, то ли уснул, то ли безмолвием своим демонстрировал обиду. Когда до рассвета оставалось не более часа, Савраскин устало подошел к столу и пробурчал обреченно и тяжело: – Вставай, давай. Я согласен. С какой стороны в меня влезать будешь? Влезать в Савраскина Гемон предпочел через рот. Он поручил Антону Петровичу широко разинуть его и на всякий случай закрыть глаза. – Это чтобы твою утонченную духовную натуру не травмировать, – пояснил он. Всего через пять секунд манипуляция была успешно завершена. Гемон проскользнул в актерское нутро, как скользкая карамелька. Савраскин даже испугаться не успел. Он только охнул и ошеломленно ощупал бока. Как и обещал Гемон, нигде ничего не болело и не ломило. Самочувствие продолжало оставаться превосходным.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Вечером этого же дня, сняв с себя все подозрения в использовании фонограммы и бесспорно доказав высокой комиссии, что его пение является исключительным продуктом колебания его голосовых связок, Савраскин принял участие в финале конкурса и занял в нем первое место. Антон Петрович сорвал гром аплодисментов. Раскланиваясь и купаясь в свете софитов и лучах собственной славы, он в полной мере ощущал себя редким счастливцем, крепко ухватившем птицу счастья за ее огненный хвост. Неделя в Милане пролетела как один день. Банкеты, балы, званые вечера, главным действующим лицом которых был победитель всемирного конкурса, мелькали как картинки в калейдоскопе, без пауз и перерывов для отдыха. Лучшие люди Италии, включая президента и премьер министра, жали Савраскину руку и поздравляли его. Гемон, укрывшийся во внутренней конструкции своего компаньона, никаких помех ему по прежнему не создавал и давал знать о себе только баритоном, которым Савраскин уже в полной мере распоряжался как своим собственным. По прибытии домой Антона Петровича поздравляли уже главные кормчие его страны. Возвращаясь из Кремля в свою новую усадьбу на Рублевском шоссе, Савраскин рассеянно наблюдал за машинами простолюдинов, шарахающимися в разные стороны от мигалки на крыше его Ситроена. После солнечной и беззаботной Италии московская осенняя слякоть навевала тоску. Хмурые, словно отлитые из серого свинца лица соотечественников, то и дело мелькавшие за окнами автомобиля, сердца тоже не радовали. Недавнее пламя победы и успеха в душе Савраскина перегорело и превратилось в едва тлеющий пепел. Утром следующего дня домашней аудиенции у Савраскина попросил прибывший из министерства секретарь. Молодой человек хотя и был отпетым карьеристом, но достаточно преданным. Проспавший рассвет Савраскин выпил чашечку кофе, принял душ и, накинув на плечи легкий шелковый халат, спустился в приемную. – Доброе утро, Антон Феликсович, – с жаром начал секретарь. Савраскин поморщился. Он до сих пор не привык таскать на себе маску чужой фамилии и отчества. Хорошо, что в свое время Гемон

имя его менять не заставил. Заметив недовольное выражение на лице своего шефа, секретарь осекся. – Нормально, Паша, продолжай, – благосклонно кивнул Савраскин. Секретарь втянул в себя воздух и принялся шпарить как по писанному. Чем дальше слушал своего секретаря министр, тем больше скучнел и смурнел. Пространный доклад Паши сводился к тому, что в недрах властных элит против него, Савраскина, зрел заговор, во главе которого стояли: мадам Готова, один кабинетный генерал и депутат Государственной Думы. Всем им в свое время пришлось ощутить на себе кипучую энергию Гемона. А так как все они были людьми, мало того что злопамятными, так еще и наделенными большими властными полномочиями, то их объединенная месть Савраскину обещала быть сокрушительной и ужасной. Выслушав доклад секретаря, Антон Петрович поблагодарил его, отпустил и поплелся обратно в спальню. Что делать ему? Как оградить себя от опасности, грозящей не только его министерскому креслу, но, возможно, и жизни его, он не знал. – Гемон, – заваливаясь на кровать, простонал Савраскин, – Гемон, помоги. Но с тех пор, как кроха-сатир нашел приют внутри своего товарища, он больше не разговаривал с ним. Промолчал он и на этот раз. Савраскин прислушался к тишине своей спальни и, не дождавшись никакого ответа на свой призыв, отчаянно закричал: – Гемон, что мне делать, черт тебя побери!? Отзовись или убирайся прочь от меня! Помоги мне, Гемон!!! И Гемон помог. В один миг сознание Савраскина не то, чтобы померкло, а утратило связь с телом. Антон Петрович оказался и ослепшим, и оглохшим, и нисколько не способным управлять движением даже самого малого и пустячного мускула своего организма. Отчего же, как бы? А оттого, что утраченную личностью Савраскина монополию тут же взял на себя Гемон. Засев в его внутренностях, он времени зря не терял и со свойственной ему энергией в кратчайшие сроки подготовил почву для своего окончательного триумфа. Заклятый друг тайно пустил в теле Савраскина корни и, как раковая опухоль, начал расти и давать метастазы в его глаза, уши, его мозг.

79

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН В черном омуте мрака и тишины Савраскину было дано время, чтобы думать об этом, проклинать и каяться. Но мглистое дно омута оказалось не пожизненным заточением, а лишь краткой ссылкой. Гемон не украл тело, а только взял его напрокат. Спустя какое-то время Савраскин вновь услышал звуки человеческой речи, а потом увидел пред собой причудливую игру света и теней. Как утопающий выныривает из поглотившей его пучины и остервенело хватает ртом драгоценный воздух, так и Савраскин, ощутив мир, вскочил на ноги, восторженно вскричал и кинулся обнимать стоящего пред ним человека. Этим человеком был секретарь Паша, в очередной раз прибывший в резиденцию шефа с докладом. А докладывал он об удачной нейтрализации угрожавшей Савраскину шайки. Мадам Готова лишилась должности, генерал погон, а депутат неприкосновенности. Победа была полной и безоговорочной. Только Савраскин пока не знал об этом. Отнеся бурное и даже несколько диковатое проявление чувств шефа к своему докладу, Паша скромно улыбался. Однако Савраскин быстро овладел собой и, выпроводив секретаря, нервно забегал по кабинету. Рожденные в одинокой черноте омута мысли его – длинные, как сколопендры, и злые, как крапива, начали выползать наружу. Проклятый Гемон, подлый обманщик, хочет погубить его, Савраскина, и завладеть всем, всем, всем… Нужно избавиться от него, но как, как, как??? Антон Петрович стиснул руками голову. Его память принялась ощупывать прошлое, ища зацепку – слабое место Гемона. Зацепки не нашла, но припомнила Васю – таинственного хозяина компании сатиров. Нужно отыскать этого Васю. Возможно, он поможет найти управу на мелкого злодея. «Поиски начать прямо сейчас, сию же минуту, пока не поздно», – пронеслось в голове Савраскина. Антон Петрович бросил взгляд на часы и ахнул. Время они показывали без четверти двенадцать, а дату – пятое марта. Без малого четыре месяца хозяйничал Гемон в его теле. А ему казалось – всего три или четыре дня. Спешно одевшись, Антон Петрович бросился к гаражам. Выбрав наиболее демократичный автомобиль и приказав убрать с него мигалку, Савраскин сам уселся за руль и отправился на поиски Васи в свой родной, не так давно оставленный им город. Провинция встретила министра довольно бесцеремонным образом. О том, что асфальт с

80

провинциальных дорог весною сходит вместе со льдом и снегом, Савраскин знал и прежде. Но в прошлом, не имея своего автомобиля, и пользуясь в основном общественным транспортом, как-то не принимал это близко к сердцу. Теперь же, гремя подвеской Мерседеса по ямам и ухабам, столичный чиновник на чем свет стоит ругал вороватую местную бюрократию. Когда Антон Петрович наконец -то осилил дорогу и на полном ходу ворвался в пределы своей малой родины, на улицы уже опустилась ночь. От вида знакомых с детства городских пейзажей сердце Савраскина сжалось, а по щеке чуть не скатилась скупая слеза. Но, уняв свой ностальгический порыв, Антон Петрович решил сразу же перейти к делу. Поиски Васи он собирался начать с той самой шалманки, посещение которой так сильно изменило его судьбу. Не менее двух часов ушло на поиски пивного заведения. Но вот и оно. Придерживаясь рукой за серую стену, Савраскин спустился в подвал, распахнул прикрытую дверь и вошел в заведение. Совсем ничего не изменилось здесь за прошедшие годы. Тот же грязноватый зальчик, наполненный сизым табачным дымом. Тот же хозяин с отечной, небритой физиономией. За обшарпанными столами три или четыре клиента. Один из них повернул голову на скрип входной двери, окинул Савраскина пьяным, неприязненным взглядом и вновь повернулся к стоящей перед ним бутылке. – Вася! Савраскин метнулся к своему знакомому. Плюхнулся на стул напротив него. – Здравствуй, Вася. – Здравствуй, – недружелюбно кивнул Вася. – Ты кто? – Савраскин Антон Петрович, – пугливо озираясь по сторонам, зашипел он. – Помнишь, пили мы с тобой здесь однажды. Я тебя от хулиганов спас, а ты мне мышонка серого подарил с баритоном. – Помню, – скривил губы Вася. – И что с того? – Возникла одна проблема. Помощи твоей прошу… – Подожди. Пить будешь? Тогда за стаканом сходи. Савраскин сбегал к стойке и быстро вернулся со стаканом и еще одной поллитровкой.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПРОЗА СМОЛЯН Налили. Выпили. Выслушав обстоятельную жалобу Савраскина на своего бывшего питомца, Вася пожал плечами. – И что тебя не устраивает? – спросил он. – Кем ты был? Неудачником и полным ничтожеством. А кем ты стал? Оперной звездой, миллионером и крупной политической шишкой. Все это достойно не просто уважения, а преклонения и трепета. – Я же говорю тебе, он покусился на мою личность. Он, можно сказать, убил меня. Вася поморщился. – Когда же убил? Ведь вот ты живой передо мной сидишь. Я тебе Гемона с каким условием давал – он поет, ты рот открываешь. Ты зачем у него на поводу пошел, зачем его слушаться стал? А еще сам всякий раз о помощи просил. А разве о том, чтобы он к тебе внутрь залез, не ты его упрашивал? Ты, дорогой Антоха. Все и всегда тебя устраивало, а тут, нате вам, обидели бедного. На целых четыре месяца от управления руками, ногами и хвостом отключили. Да знаешь, где бы ты был, если бы у руля оставался? В лучшем случае – в лагере под Воркутой, а в худшем – в могиле. Гемон, как всегда, спасал тебя. И по-другому спасти просто не мог. А когда угроза для твоего благополучия его усилиями рассосалась, он снова в сторону отошел. Живи, Антоха, пой, пей и жизнью наслаждайся. – Вот как, – Савраскин задумчиво поскреб пальцем кончик носа, – так он больше в мою жизнь вмешиваться не будет? – Еще как будет, – заверил собеседника Вася, – его голос до сих пор при тебе. А в критической жизненной ситуации и он сам появится. А ты вновь на второй план уйдешь. Не переживай, – не навсегда, на время. Но по лицу Савраскина было видно, что он все еще переживает. – Впрочем, – заявил Вася, – если ты хочешь избавиться от Гемона, то я расскажу тебе, как сделать это. Я так понимаю, что за

ответом на один этот вопрос ты и притащился сюда. Нет ничего проще. Помнишь, при первой нашей встрече я говорил тебе, что Гемон не выносит смеха. Закись азота или веселящий газ – яд для него. Подыши этим газом и твой попутчик лопнет от смеха. Первое, чего лишишься ты, будет оперный баритон. А потом, потом… Вася закатил глаза. – Попробуешь и дальше оставаться богатым и счастливым. Представляю себе – жирная, аппетитная овца в волчьей стае. Возьми и уходи. С этими словами Вася рывком достал из – под своего табурета серый трехлитровый баллон с веселящим газом и с грохотом уронил его на стол. – Бери, ну. Савраскин вздрогнул, неуклюже подскочил, схватил баллон и попятился к двери. Но на пол пути остановился и выпалил: – Вася, ты черт!? Вася не ответил. Остальные клиенты заведения загалдели, как разбуженные голодные галчата. А хозяин вскинул голову и недовольно крикнул: – Эй, иди отсюдова, мы таких умников не обслуживаем! После угара пивной воздух ночного города показался Савраскину свежим, как поцелуй ребенка. Он глубоко вздохнул и метнулся к стоящему неподалеку автомобилю. Усевшись на переднее сиденье, Савраскин аккуратно положил рядом с собой баллон и перевел дух. В машине он просидел до самого утра. Размышлял о чем-то. Может, прошлое вспоминал, может, о будущем мечтал, а может, просто спал. Утром, когда только миновало шесть, Савраскин широко распахнул дверь машины, вышвырнул на снег баллон с веселящим газом и укатил в Москву. На небосклоне тускнели и гасли звезды. Зарождалась заря.

81

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ

Олег ЕРМАКОВ СЧАСТЬЕ ПРЖЕВАЛЬСКОГО «Простор в пустыне – вот о чем я день и ночь мечтаю»1. Из письма Пржевальского.

ЛАО-ЦЗЫ, ТЫ НЕ ПРАВ С годами все понятнее сентенция Лао Цзы из книги Чжуан Чжоу. В ответ на вопрос о странствии он заявляет что-то вроде этого: ах, оставь эту затею, мой друг, Поднебесная всюду одинакова. Но мечтания юности не исчезают совсем, тлеют углями, внезапно вспыхивая в снах или наяву при встрече с давней книгой, какойнибудь фотографией или песней. И с Лао Цзы начинаешь спорить. Даже одна область, один город, такой небольшой, как Смоленск, разнообразны. Например, есть унылая и длинная улица Шевченко, не вызывающая никаких ассоциаций, и есть улочки старого города, Красный и Зеленый ручьи возле собора и крепостной стены или улица Пржевальского, сама по себе живописная, но еще и звучащая бодро и призывно, как походная труба. То же и смоленская земля. На севере озерный край, в центре холмистый, к востоку равнинный. Ну, если древний китайский мудрец имел в виду участь человека в Поднебесной, то, наверное, он был прав. Хотя это мудрое умозаключение не помешало ему отбыть куда-то в иные пределы, «на Запад», верхом на быке, отдав на прощание начальнику заставы рукопись всемирно известного трактата «Дао дэ цзин». Страстным заочным спорщиком с древним автором упомянутого речения можно считать Пржевальского. Он родился как будто именно для того, чтобы опровергнуть суждение Лао Цзы. Точнее, суждение, вкладываемое в уста Лао Цзы другим древнекитайским философом Чжуан Чжоу. В книге последнего можно найти и другие замечания о странствиях. Первая глава «Чжуанцзы» называется «Странствия в беспредельном», там высмеиваются Цикада и Горлица, недоумевающие, зачем Феникс так высоко взлетает и отправляется в неведомые дали, если достаточно переЕ.П. Гавриленкова. До свидания, Слобода! Смоленск, 2007 1

82

лететь на соседнее поле и поклевать зерен, чтобы быть сытым. Для вполне реальных Цикады и Горлицы этого хватит. А вот мифическому Фениксу – нет. «В гневе он взмывает к небесам, распростертые крылья его – точно нависшие тучи. Феникс делает круг над водой и перелетает на Южный океан. …Обопрется о вихрь и взлетает на девяносто тысяч ли. Улетев, шесть лун отдыхает»2.1. Путешественнику Пржевальскому, конечно, странствия давались не так легко. Но в этой цитате заключен словно бы символический дух всей его жизни, поражавшей современных ему «цикад» и «горлиц». По прошествии более чем сотни лет это удивление испытывает любой человек, обратившийся к жизни и судьбе путешественника. Это чувство будет еще сильнее, если любопытствующий предпринимал хотя бы двухдневные походы и знает, как, оказывается, много вещей, съестного надо уложить в рюкзак, тем более, когда на дворе не беспечная летняя пора, а ранняя весна или осень, о зиме нет и речи. Впрочем, автору приходилось совершать и многодневные зимние походы и тащить на себе целый воз. Но это были незатейливые прогулки в сравнении с тысячекилометровыми маршрутами по горам и пустыням, продуваемым морозными ветрами и буранами, великого земляка. Попробуйте спланировать двухнедельный поход по январским лесам. Попытайтесь осуществить свой план. А потом представьте, что маршрут пройдет по неизведанным чужедальним краям и растянется на тысячи верст и два-три года. Самому амбициозному участнику вашего двухнедельного похода придется признать, что это была только детская забава, легкая разминка, проверка прочности лыж. Да еще в таких комфортных условиях – в лесах, где можно укрыться под каждой елкой, нашел приличный выворотень, нарубил сушняка, развел костер «Чжуанцзы», Петербург 21 век, 1994, перевод Л. Д. Позднеевой 2

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ и полеживай на лапнике, кемарь, подставляй бока теплу, повторяя вслед за казаками Пржевальского старую присказку: с одного бока петровки, а с другого – рождество (Петров пост приходился на июнь). И можно обойтись без ружья, вряд ли ночью нападут буйные дунгане, да и днем не придется выслеживать зверя и дичь для музейной коллекции, все звери и птицы уже переписаны, изучены. Маршруты Николая Михайловича Пржевальского поражают воображение. 1600 километров маршрутной съемки он уже сделал в самом начале своего пути, в Уссурийском крае, добившись не без труда – при первой подаче рапорта с просьбой о службе на Амуре странного прапорщика посадили на трое суток под арест – перевода в Восточную Сибирь из Варшавы, где он преподавал в юнкерском училище историю и географию. Но результатом этой двухлетней экспедиции, проведенной, в сущности, в одиночку, были и коллекции растений, птиц, весьма смелая статья о положении казаков, влачивших жалкое существование после переселения из родных мест на Дальний восток, а также книга «Путешествие в Уссурийском крае». Статьей поперхнулось сибирское чиновничество, тут же было состряпано опровержение, более похожее на ушат помоев. Молодой путешественник потребовал опубликовать свои возражения, но «Известия Сибирского отделения Географического общества», напечатавшие клеветническую статейку, обращение Пржевальского проигнорировали. Офицер все-таки сумел опубликовать свое протестное письмо уже в Петербурге. И это достойно удивления. И напор честного молодого офицера, и факт публикации, и то, что за этим не последовало никаких «оргвыводов». Напротив, новоявленный путешественник и печальник о сирых мира сего получил Серебряную медаль Русского географического общества. Это был первый проблеск «счастья», о котором Пржевальский не уставал повторять в своих книгах. Так началось «счастье Пржевальского».

РУССКИЙ НОМАД В самом деле, удача сопутствовала ему. Даже в картах, то есть в игральных. На Дальнем востоке, в Николаевске-на-Амуре, на зимней квартире, он обыгрывал офицеров и

купцов в карты, срывая немалые куши, так что сумел даже собрать приличную сумму на будущее путешествие, а именно 12 тысяч рублей. Тамошние игроки прозвали его «золотым фазаном»1. Не успев вернуться в столицу, Пржевальский приступает к осуществлению главной мечты: путешествию в беспредельное, – так можно назвать Центрально-Азиатское плоскогорье: Тибет, Монголию, китайские территории с истоками Желтой и Голубой рек. «В редких случаях, в особенности в наше время, доводится путешественнику стоять у порога столь обширной неведомой площади…», – писал Пржевальский об этих пространствах. Ему редкий случай и выпал. Буквально горстка русских: Пржевальский, Пыльцов и два казака, с небольшим караваном из верблюдов двинулась из Кяхты в Монголию и пересекла самую беспощадную пустыню Гоби. Пржевальский сетует на подавляющее однообразие пустыни: «то неоглядные равнины, отливающие (зимою) желтоватым цветом иссохшей прошлогодней травы, то черноватые изборожденные гряды скал, то пологие холмы, на вершине которых иногда рисуется силуэт быстроногого дзерена»2. Поминает мертвую тишину. Но именно пустыня в широком смысле и покорила его навсегда. «Во все стороны раскрывается далекий, необъятный горизонт, смотришь вдаль и не насмотришься вдоволь…»3 Пржевальский отныне будет стремиться в эту тишину и простор. Ему тесен будет не только Петербург, но и русский лес. Пржевальского можно с полным правом назвать пустынником. Тридцатиградусные морозы, бури, а летом зной и жажда, миражи, смерть рядом, – эти нечеловеческие условия оказались впору русскому офицеру. Да и спутники ему попались недюжинные. Отдохнув в Пекине, о котором Пржевальский оставляет уничижительные отклики, экспедиция уходит в таинственный край Ордос, опустошенный восставшими незадолго до прибытия путешественников дунганами. Пустые селения, обглоданные скелеты, соленая и мутная вода в полузасыпанных колодцах, Н. Пржевальский. Его жизнь и путешествия. Библиографический очерк. М.А. Энгельгардт, в кн. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010. 2 Николай Пржевальский. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010. 3 Там же. 1

83

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ и хорошо, если туда не был сброшен труп. «У меня до сих пор мутит на сердце, когда я вспомню, как однажды, напившись чаю из подобного колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека»1. Ландшафты скорее сновидческие, чем реальные. Но вот появляется город-крепость, где правит князь, погруженный в опиумные видения: раньше он еще ездил с отчетами в Пекин, но после восстания дунган полностью «ушел в себя». После песков и камней, скудной пищи путешественники не могут насмотреться на парк с прудами, и каждый день получают из княжеского сада «целые короба арбузов, яблок и груш» и китайские обеды. Княжеские сыновья с жадностью внимают рассказам путешественников. Князь после беседы с русскими дозволяет им охотиться в окрестных горах. А одному казаку не до этого. Пржевальский сообщает о его недуге так: «причиной его болезни была, главным образом, тоска по родине». А Пржевальский с упоением предается своей страсти – охоте. В горах он скрадывает куку-яманов, горных баранов. Вот одно из этих охотничьих утр: «На востоке узкой лентой блестела Хуан-хэ, и, словно алмазы, сверкали многочисленные озера, рассыпанные возле города Нин-ся. К западу широкой полосой уходили из глаз сыпучие пески пустыни, на желтом фоне которых, подобно островам, пестрели зеленеющие оазисы глинистой почвы. Вокруг нас царила полная тишина, изредка нарушаемая голосом оленя, зовущего свою самку. …Затем мы начинали подкрадываться к замеченному зверю»2. Вообще любого взявшегося писать о Пржевальском подстерегает это искушение – цитировать его книги. У путешественника был талант рассказывать чисто, ясно, сдержанно и при этом живо и красочно. Дар этот открылся сразу в его первой книге «Путешествие в Уссурийском крае, 1867–1869 годы». Перо исследователя дает почувствовать читателю атмосферу местности, делает читателя соучастником происходящего, по-толстовски заражает и учит видеть. Ведь сам путешественник был наделен не только сверхчеловеческой выносливостью, но и упорством исследователя и острым умом Николай Пржевальский. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010. 2 Там же. 1

84

ученого. Его книги – своеобразные энциклопедии времени и пространства от Амура до Тибета. Пржевальский умеет несколькими штрихами набросать портрет чужеземца, показать его характер. Многие страницы, посвященные дальневосточным аборигенам, это этнографические шедевры. Да и центрально-азиатские портреты запоминаются. Пейзажи точны и зримы. И особенно ему удавались описания птиц и зверей. В этих описаниях и сказывается опыт охотника. Правда, охотничьи страницы книг Пржевальского в наше время могут вызывать и неприятие. Того же тибетского трусоватого медведя, не преследуемого человеком и потому не очень осторожного, Пржевальский стрелял без всякой меры. Однажды были добыты шестьдесят зверей, и только половина шкур пошла в коллекцию. Вместе с медведями под пули попадали и медвежата. И фраза «Тем не менее при обилии медведей в Тибете их можно настрелять вдоволь» коробит. Равно как и рассказ об удачной охоте на орлана-белохвоста, поплатившегося жизнью «за право считаться царем между птицами и привлекать на себя особенное внимание охотника», еще хуже был выстрел по журавлихе, за которым последовало подробное описание журавля, долго летавшего вокруг и два дня поднимавшего вблизи того места крик. «Что будет делать он далее? Куда улетит? Найдет ли себе другую подругу?» – меланхолично вопрошает охотник. А точнее ученый. Для научных целей в основном и происходили эти охоты. И это, конечно, хорошее объяснение. Путешественник и сам замечает, что «излишняя бойня, ради одной охотничьей потехи, не дозволялась». Ведь временами ему и спутникам мерещилось, глядя на табуны антилоп, стада баранов, яков, что они «попали в первобытный рай, где человек и животные еще не знали зла и греха». И все же страсть порой явно брала верх над разумом. Таков был Пржевальский, без охоты просто не мысливший своей жизни. Его отдых после многотрудных путешествий в смоленских имениях как раз и заключался в охоте. И прибывающих на отдых друзей он едва ли не в тот же день уводил в болота и на лесные дороги. Первое путешествие в Центральной Азии закончилось благополучно, хотя смерть точно бывала рядом: проводник сбился с пути, воды осталось несколько глотков, издох верный спутник пес Фауст от жары, и если бы проводник снова ошибся, участь всех людей и жи-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ вотных была бы решена неумолимой пустыней достаточно быстро. В другой раз в ущелье экспедицию поджидала банда дунган, но, увидев, что русские продолжают идти на них, разбойники дрогнули и предпочли убраться восвояси. Лагерь путешественников частенько напоминал крепость в осаде, тюки укладывались вроде валов, на дежурстве был вооруженный казак, все спали с оружием. Аборигены считали Пржевальского колдуном, а его людей заговоренными. Но больше всего опасались хороших скорострельных ружей русских. Гибелью грозили и зимние пустыни Тибета, где не было никакого другого топлива, кроме аргала – сухого помета яков. По ночам переутомленные путники даже не могли заснуть от усталости. В Алашаньских горах экспедицию едва не погубило наводнение: бурный поток грязи, валунов с грохотом катился по ущелью, на дне которого был разбит лагерь. На глазах путешественников целый лес исчез в одночасье, срезанный, как бритвой. Но ученый более думал о коллекции, собранной в многотрудном пути, а не о своем спасении. Пржевальский пишет, что на него напал какой-то столбняк. Лицом к лицу он оказался со страшным несчастьем. «Но счастье и теперь выручило нас». Под обрывом образовался затор, что-то вроде дикой дамбы из стволов, песка и камней, и это спасло лагерь. За первым путешествием в Центральную Азию последовали еще три великих похода. И снова пустыни, горы, долгие переходы, песчаные и снежные бури, внезапные остановки в цветущих долинках с лесами и чистой водой, враждебность аборигенов, охота, стычки с лихими людьми, однажды переросшие в настоящее сражение, когда на лагерь, ощетинившийся ружьями четырнадцати русских, устремилась ватага в триста всадников с пиками и ружьями, к счастью, под их предводителем была подбита лошадь, и атака захлебнулась; впрочем, спешившиеся всадники открыли огонь по лагерю на ровной площадке, и тогда Пржевальский повел казаков в наступление и отбросил за увал врага, а потом и оттуда прогнал тангутов. Тангуты потеряли более тридцати человек. Русские – ни одного. Счастье сопутствовало им. «Против нас постоянно были то безводная пустыня с ее невыносимыми жарами, то гигантские горы, то морозы и бури, то, наконец, вражда людская. Мы удачно побороли все это. Нам не давали проводников – мы шли без

них, наугад, разъездами отыскивая путь, и почти не сделали шага лишнего благодаря удивительному счастью. Последнее было нашим постоянным спутником…»1 По счастью, спадала река, и ее можно было перейти вброд, по счастью, смертельно раненная антилопа ударяла урядника Телешова так, что нога его застревала между острых рогов, – если бы удар пришелся чуть выше, в живот, смертельно раненным оказался бы сам охотник. По счастью, поручик Роборовский, несомый быстрой рекой, сумел выгрести ближе к берегу и с помощью казака выбраться. По счастью, казак Егоров, плутавший после охоты в ущельях и по горным отрогам до измождения шесть суток, полуголый, с воспаленными глазами и почерневшим лицом вышел на склон в тот самый час, когда мимо проходил караван его спутников, оставивших уже безуспешные поиски и двинувшихся дальше в самом сумрачном настроении. По счастью, его заметил зоркий казак Иринчинов. И уже через полчаса Егорову подносили водки «для возбуждения сил». И подобным случаям несть числа. За время всех экспедиций, длившихся по два-три года в диких суровых краях, Пржевальский не потерял ни одного человека. И наиболее чувствительной травмой у членов экспедиции были выбитые колышком для привязывания верблюда передние зубы. Ну, а успехи экспедиций известны: это Центральная Азия, ставшая доступной всему любознательному человечеству. Недаром у путешественника так много иностранных медалей и почетных званий. Например, только что учрежденной Берлинским географическим обществом медали Гумбольдта – большой золотой – первым был удостоен русский путешественник Пржевальский. Читающая публика получила истинные шедевры странничества: пять книг, распахивающих даль от Амура до подступов к Лхасе. Все книги издавались в царской и советской России и стали раритетами. Сейчас, конечно, необходимо переиздание Пржевальского, так сказать, пятикнижие путешественника. Эту реминисценцию можно подкрепить следующим соображением. Пржевальский, с первого азиатского путешествия мечтавший попасть в закрытую для иностранцев Лхасу, так и не сумел этого сделать, словно Моисей, остановленный судьбой у порога своей мечты. Николай Пржевальский. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010.. 1

85

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ

ЛХАСА, ГОРОД МЕЧТЫ Уже в первом путешествии по Центральной Азии четверка русских дошла до верховьев Голубой реки (Янцзы) и до Лхасы оставалось всего 27 дней пути. Впрочем, эти слова – «всего 27 дней пути» – принадлежат самому Пржевальскому, а не автору этого очерка. «Всего 27 дней пути» – это голые камни посреди разреженного воздуха, продуваемые зимней стужей. На предыдущих верстах этот путь был отмечен скелетами вьючных животных. Незадолго до экспедиции из Лхасы вышел караван из тысячи верблюдов и яков и трехсот человек. Все животные погибли. Нашли свою кончину и пятьдесят человек. Но нет сомнения, что, ведомые счастьем Пржевальского, русские прошли бы эти восемьсот верст, отделявшие их от священного города, несмотря на изношенную одежду. Но денег оставалось всего десять рублей. А из Лхасы ведь еще пришлось бы возвращаться. Второе путешествие Пржевальский начинает с целью снова выйти в Тибет, Лхасу и на реку Брамапутру. Но этому помешала пустынная болезнь – зуд тела, буквально одолевшая путешественника, так что он не мог даже ехать верхом, из подручных средств ему смастерили повозку. От огорчения путешественник плачет. В довершение всего через некоторое время приходит известие о смерти матери в далеком смоленском Отрадном. И все-таки книгу об этом путешествии Пржевальский заканчивает так: «Оглянувшись назад, нельзя не сознаться, что счастье вновь послужило мне удивительно. С большим вероятием можно сказать, что ни годом раньше, ни годом позже исследование Лоб-нора не удалось бы1». Лоб-нор, таинственное озеро, известное лишь по древним китайским картам, было поймано Пржевальским. Дело в том, что это кочующее озеро. И найдено оно было совсем не там, где его обозначили древние картографы. Лоб-нор, озеро, изобилующее рыбой, весной и летом оглашаемое птичьими криками, можно сравнить с рыбой или птицей, попавшейся в силки пытливому охотнику. Жизнь местных рыбаков на его берегах была тяжелой, но, на удивление, продолжительной. Путешественнику встречалось много семидесятии девяностолетних бодрых стариков. В четвер-

тое путешествие у пришельцев с местными завязались дружеские отношения. С симпатией пишет Пржевальский о лобнорском правителе Кунчикан-беке, называя его отцом родным для подопечных. Особенно по душе путешественнику его нелюбовь к городам. Еще бы, ведь и сам Пржевальский сравнивал город с тюрьмой, томился и тосковал в гостиных и на людных улицах. Лишь только один город его влек – Лхаса. И третье, и четвертое, и пятое путешествие Пржевальский начинал в твердой уверенности достичь этого заповедного города. Во время третьего путешествия экспедиция, можно сказать, подступила вплотную к этой заветной мечте: двести пятьдесят верст оставалось до Лхасы. Начались переговоры с посланниками далай-ламы. Владыка запрещал русским дальнейшее продвижение к Лхасе. Тибетцы чурались русских, торговать им было запрещено. Но, дожидаясь нового решения далай-ламы, Пржевальский наблюдает жизнь этого народа и составляет довольно подробные сведения. После более чем двухнедельного ожидания ответ был поучен. Ответ тот же. Пржевальский вступил в дискуссию с важным сановником, прибывшим из Лхасы, пытаясь доказать абсурдность опасений далай-ламы и всего народа, русские не хотят ничего худого для тибетцев, и хотя они иной веры, бог един, и божьих странников всюду следует привечать. Замечание монотеиста, явившегося откуда-то с севера, конечно, не могло произвести на тибетского буддиста никакого впечатления. Бога вообще нет, мог бы ответить этот сановник в собольей шубе по имени Чжигмед-Чойчжор. Возможно, продолжил бы он, есть демоны и некие сущности, но поклоняться им – значит впустую тратить время. Поняв, что и он впустую тратит время и красноречие, Пржевальский попросил выдать ему письменный отказ. На следующий день на восходе солнца, озарившего юрту и палатку русских у горы Бумза, столовидной формы, тощие травы, камни, снег, верблюдов, двух собак, посланцы принесли бумагу. В ней было сказано: «Но те, которые сыздавна не имели права приходить, по единогласному давнишнему решению князей, вельмож и народа, не принимаются…» Генерал Пржевальский поименован в бумаге так: «амбань Николай Шибалисики»2.

1

2

Николай Пржевальский. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010.

86

В.М. Гавриленков. Русский путешественник Н.М. Пржевальский. М.: Московский рабочий, 1989.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ Русским оставалось лишь провожать взглядами снежных грифов, беспрепятственно реявших над ледниками и вершинами – в сторону Лхасы. Есть от чего впасть в уныние. И посетовать на оставившее тебя счастье. И Пржевальский как будто поддается этому настроению: «Необычайно скучными показались нам, в особенности первые, дни нашего обратного движения в Цайдам. Помимо недостижения Лхасы как главной причины, вызывавшей общее уныние, невесело было подумать и о будущем». Наступала суровая зима Северного Тибета. Трудно и вообразить чувства путешественников, если даже читатель испытывает у этой горы Бумза разочарование. Жаль! Упрямство далай-ламы и его советников лишило нас живейшего свидетельства о сердце Тибета – Лхасе. Ведь все равно туда проникли и писатели, и фотографы, и туристы, и киношники. Заповедная твердыня открыта. Но так показать ее, как это умел делать Пржевальский, никто не сможет. От Лхасы, конечно, не убудет… Но и маршруты Пржевальского от этого не утратили своего значения. И эта неудача вовсе не венчает даже одно третье путешествие, не говоря уж обо всех экспедициях. Неудача лишь резче оттеняет все свершения этой судьбы. Через какое-то время Пржевальский уже поддался своей обычной ненасытной любознательности. Он снова исследователь с острым взглядом, страстный охотник, неутомимый путник и – бытийствующий поэт: «Мы отправились перед вечером вчетвером… верхами версты за четыре от своего стойбища, взяли с собой войлоки и одеяла для ночевки, чайник для варки чая и кусок баранины на жаркое – словом, снарядились с известным комфортом. Перед закатом солнца добрались до места охоты… Невольно припомнились мне теперь наши весенние вечера, в которые, бывало, на родине, я слушал пенье птиц, стоя на тяге вальдшнепов в лесу. И мысль моя далеко унеслась по пространству и времени… Луна поднялась на востоке горизонта; вечерняя заря догорала на западе, и мы, не дождавшись фазанов…, спустились к своему бивуаку. Здесь горел огонь, казак сварил чай и зажарил на вертеле баранину». Читая эти строки, хочется жить. От книг Пржевальского веет здоровьем. Неудачи делают этот дух убедительней и крепче. И заканчивается повествование о третьем путешествии и недостижении Лхасы обычным

уже для этого человека утверждением счастья: «День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить: променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь…»1 Три года спустя – Пржевальский снова в седле – в пути от Кяхты на истоки Желтой реки. Знаменитый на весь мир полковник с пожизненной пенсией в 1200 рублей, не однажды похороненный журналистами, осыпанный наградами, всеми любимый и узнаваемый на питерских и московских улицах, завидный жених и уездных и столичных девиц, вновь ускользал от всех. Путешественник мог бы повторить вслед за другим упорным пустынником и бодрым пешеходом Григорием Сковородой: «Мир ловил меня, но не поймал». Впрочем, уместнее эту присказку было бы произнести в начале последней, пятой экспедиции. Сковорода просил начертать эти слова на его могиле. А именно пятая экспедиция и свела в могилу Николая Михайловича Пржевальского. Он неосторожно напился сырой воды на охоте, схватил тиф и быстро сгорел. …Но ведь в самом деле фениксом возрождается в своих книгах. Пять книг – в них достаточно простора для нескончаемых странствий. С каждым новым читателем генерал Шибалисики, тут сановники далай-ламы верно угадали его будущее звание, снова будто впервые начинает свой путь, вспоминая самый первый день своих странствий: «Таким незабвенным днем для меня было 26 мая 1867 года, когда получив служебную командировку в Уссурийский край и наскоро запасшись всем необходимым для предстоящего путешествия, я выехал из Иркутска по дороге, ведущей к озеру Байкал…»2

БЛИЖНЕЕ СТРАНСТВИЕ Музыкант – Чайковский. Поэт – Пушкин. Живописец – Репин. Путешественник – Пржевальский. Конечно, кроме Пржевальского были и другие великие путешественники. Марко Поло, Тур Хейердал. Как, впрочем, и музыкантов прекрасных много, и живописцев, и поэтов. Николай Пржевальский. Путешествия в Центральной Азии. М.: Эксмо, 2010. 2 Там же. 1

87

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ Но кто-то в этих списках всегда первый. Как Юрий Гагарин. Список, разумеется, у каждого свой. Пржевальский для меня всегда первый в когорте путешественников. И дело тут совсем не в землячестве. В школьные годы как-то совсем не придавал этому значения. В юности нам вся земля кажется роднее. Да и хочется побыстрее оставить дом и пуститься в самостоятельное странствие. Даль дальняя и сулит приключения. Юг? Ни в коем случае! Север – лучше, но, пожалуй, слишком близко. Сибирь? Дальний восток? Средоточие Азии? Да! Именно эта даль, освоенная Пржевальским, и манила. У нас Байкал оказался последним пунктом путешествия. Вдвоем с товарищем после школы мы отправились а эту манящую даль Азии. Довелось год жить в самом глухом углу – в Баргузинском заповеднике. И на заповедном берегу уже чувствовалось дыхание той сердцевинной Азии, о походах в которую рассказывали книги Пржевальского. Транзисторный приемник «Альпинист 305» с длинными и средними волнами легко ловил мяукающие голоса и странную музыку этой Азии в натопленных зимовьюшках посреди баргузинской тайги, в горах. Она была поблизости. До нас долетали ее ветра. Но побывать там так и не пришлось. И Пржевальский остался проводником юношеских мечтаний об этой дали. И главным путешественником. А вот пришло время обратиться к тому, что совсем рядом. Пржевальский – смолянин. В смоленской гимназии он учился, и в Днепре однажды, по решению однокашников, утопил классный журнал, за что был высечен розгами, на улице Соболева – тогда Армянской – он с младшим братом и дворовым дядькой жил в нанятой квартире, а на каникулы возвращался в родное Отрадное. В окрестностях Отрадного побывал еще летом, когда возвращался из десятидневного велопохода. Хотелось увидеть Отрадное, но в тот раз не получилось, промахнулся, поехал не по той дороге, заночевал в двух-трех километрах, наутро отыскивать дорогу не стал, сильная жара и отсутствие воды погнали меня дальше. А, увидев на восходе чаек, сосредоточенно летевших треугольниками и стаями, предположил, что они держат путь на Лоб-нор. До Лоб-нора была не одна тысяча верст. А чайки летели на озерцо, которое открылось взгляду позже, справа от дороги. Осенью в Отрадное поехал на пригородном поезде. Вышел на остановке Пересна.

88

Когда-то в переснянскую библиотеку ходил за десять верст с хутора загорьевский подросток – Саша Твардовский. Его хутор был по одну сторону от железной дороги. А имение Отрадное – по другую. Его уже разорили в то время. Асфальтированная дорога привела к пруду. На мой вопрос об Отрадном, старик рыбак с энтузиазмом ответил, обводя окрестности рукой: «А вот оно и есть!» Из дальнейшего разговора я узнал, где именно памятный знак. Старик, как водится, сетовал на новые времена и вспоминал прежние, когда здесь был совхоз. Подумалось, что примерно такой же разговор мог состояться и девяносто с лишним лет назад. И вот она стела, бетонное сооружение, громадная и неказистая плита как раз в совхозном стиле, на которой написано, что здесь и родился Пржевальский. То есть это еще не Отрадное, а Кимборово, имение родителей матери. Немного позднее мать и отец будущего путешественника переселились в свой дом. Эта усадьба и была названа Отрадным, она находилась в полутора километрах от Кимборова. Тесть с тещей не хотели видеть болезненного, бледного и худого зятя, отставной офицер Михаил Кузьмич Пржевальский был им не по душе. А умная и настойчивая дочь – любила его. В новой усадьбе отставной штабс-капитан пожил совсем мало из-за болезни легких. Мать воспитывала детей одна. Восемь лет спустя вышла еще раз замуж. Ее брат Павел Алексеевич Каретников, промотавший свое имение, любитель заложить за воротник, поселился в Отрадном и обучал детей грамоте, а позже и охоте, особенно старшего, Колю. И тот навсегда полюбил эту забаву – бродить по лугам и перелескам, болотам, выслеживая дичь. Гимназист спал и видел лес Отрадного, холмы и облака. И на каникулах предавался своей страсти. И, конечно, здесь он и поймал этот страннический флюид, на этих склонах… Я оглядывался. Где разбить лагерь? Палатку поставил в километре или в двух километрах к югу от стелы и дороги, на краю рощицы, возле дубов, на западном склоне вытянутого с севера на юг холма. Сразу обратил внимание на железное ржавое кольцо с цепью, вбитое в морщинистый ствол. Но не придал этому особого значения. Мало ли кто мог приводить сюда какую-нибудь животину, корову или лошадь, чтобы паслись. Хотя и далековато от Пересны. А больше тут никаких деревень и не было. И почему-то мысль об Отрадном мне не пришла. Просто я не решался предположить, что двигаясь вслепую, набрел на место быв-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ шего имения. Но то, что где-то здесь ходил Николай Михайлович Пржевальский, – об этом то и дело вспоминал. Вот этот же аромат осени, запах дубовой листвы, калины чувствовал подросток охотник с отцовским ружьем. И на привале его согревал костерок из дубовых сучьев, медленно, но жарко, упорно горящих. И, наверное, ему чудилась какая-то распахнутость мира… Впрочем, это уже скорее субъективное впечатление – распахнутости здешнего мира, – идущее от самого имени путешественника. Но в самом деле, с холмов здесь открываются далекие виды. И утреннее небо в робком солнце сулит простор. Отрадное то и дело вспоминал путешественник в сокровенных глубинах Азии. Сюда он возвращался после великих трудов, шумных встреч в столице. Но и сразу же брался за дело, писал книги, составлял планы будущих экспедиций. С юга донесся железный грохот и протяжный гудок поезда. Именно эта дорога и вынудила Николая Михайловича после долгих колебаний – так он был привязан к Отрадному – подыскать другое место, лесную Слободу в озерном северном крае Смоленщины. В Слободе мы еще побываем. А пока с рюкзаком «Тибет 100» за плечами шагал я в пожухлых травах как раз по направлению к железной дороге. Рюкзак был новый, в этом коротком походе я хотел его испытать. И сейчас радовался покупке. Очень удобная вещь. Его можно подогнать по росту уже в дороге. Японская фурнитура работает безотказно. Специальные подушечки позволяют проветриваться спине. Лямки широкие. Хотя, наверное, я ошибся с вместительностью, ста литров маловато, надо было взять рюкзак на сто двадцать литров. Впрочем, вещи можно крепить к рюкзаку, для этого есть много затяжных ремней. И тяжелый штатив фотоаппарата был прикреплен сбоку, а свернутый коврик сзади. Целью моей была деревня Лобково, находящаяся в пяти-шести километрах от Кимборова. В этой деревне в церкви венчались Елена Алексеевна Каретникова и Михаил Кузьмич Пржевальский, а позже там был крещен и Николай Пржевальский. Возле церкви похоронены отец путешественника, дядя-охотник и дед по матери, бывший крепостной, сумевший дослужиться до чина коллежского асессора и добиться дворянского звания. С отцовской стороны предки отличались не меньшим упорством: запорожский казак Корнила Анисимович Паровальский воевал у поляков и

за отличия был возведен в дворянское звание и фамилия его уже была Пржевальский1. Утро, проблеснувшее было солнцем, сменилось серым днем. Но настроение было отличным. С именем «Пржевальский» в помыслах нельзя унывать. Это имя бодрит любого, даже самого скромного странника. Да вот смешно сказать, но я заблудился, что называется, в трех соснах. Благополучно дошагал до железной дороги, пересек ее, а дальше железная дорога как-то странно уклонилась куда-то. Такое было впечатление. На самом деле слишком взял в сторону я сам. Небо уже сулило дождь. – Так, так, и поделом, – пробормотал я, вспоминая, как вечером, связавшись по мобильному телефону с женой, передал ей привет от Николая Михайловича. «От кого?» – изумилась жена. «Ты что, забыла в чьих владениях я нахожусь?» – «О, господи!» – сказала жена, в ее голосе чувствовалось недовольство. И ночью мою палатку рвал ветер, сны наполняли кошмары, мне чудились мечущиеся вокруг палатки звери. Проснувшись, я вспомнил вчерашнюю фразу и подумал, что сморозил глупость. И вообще-то моя реплика была фамильярна, но нелепость ее усиливается и тем обстоятельством, что Николай Михайлович был ярым женоненавистником. На все призывы окружающих обзавестись семьей и, так сказать, остепениться, он отвечал примерно в том духе, что женат на пустыни. И когда женились его спутники, он считал их пропащими. В свои экспедиции женатых он старался не брать, памятуя, как в самом первом дальневосточном странствии его изводил нытьем об оставленной в Варшаве невесте спутник, немец-препаратор Клхер, так что в конце концов Пржевальский был вынужден прогнать его к чертям. Не удивлюсь, если потомки этого Клхера гордятся тем, что он был причастен к великим свершениям в жизни русского путешественника. Самое имя его не исчезло благодаря тому, что Пржевальский понадеялся на него и взял с собой из Варшавы. Оставив позади еловый лесок, я вышел в поля, поросшие дикой травой. Пошел наобум прямиком – и вскоре увидел крыши деревни. Это и было Лобково. Человек в дороге делается немного суеверным. И я расценил это небольшое происшествие уже как добрый знак. Лобково, некогда большая деревня на дороге, связывающей Смоленск и Рославль, со В.М. Гавриленков. Русский путешественник Н.М. Пржевальский. М.: Московский рабочий, 1989. 1

89

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ строительством нового шоссе свое значение утратило. Но в советское время деревня оставалась крупной, здесь был выстроен кирпичный двухэтажный жилой дом на несколько квартир. Сейчас в этом доме многие окна выбиты. Но примерно половина квартир обитаема. Курятся дымком и деревянные дома вокруг. Хотя на улицах ни души. Где же церковь и кладбище? Посреди деревни возвышался холм со старыми мощными тополями и липами. Можно было и не спрашивать, а сразу туда идти. Но с рюкзаком по горам порхать нет охоты и сил, и я продолжал отыскивать живую душу на улицах Лобкова. Меня, конечно, заметили из окон. И, наконец, одна обитательница двухэтажного кирпичного дома вышла прямо в домашнем халате. По голосу чувствовалось, что она курит, а по мешкам под глазами было понятно и главное ее пристрастие. Снова я услышал сетования на новые времена, вздохи о времени былом. Догадка моя насчет холма с деревьями подтвердилась, и я направился уже под накрапывающим дождиком туда. Взойдя на холм, под старыми деревьями сразу увидел гранитный обелиск, обнесенный оградой, напоминающий столб на Урале, где с одной стороны написано «Азия», а с другой «Европа». Только здесь сторон было больше, все четыре. И на одной значились имя, отчество и фамилия отца Пржевальского, на другой – дядиохотника, на третьей – деда-крестьянина, ставшего дворянином, а на четвертой была некая неразборчивая надпись. Больше никаких могил на этом старом кладбище вообще не было. Они исчезли, ушли в землю безвозвратно. Среди травы виднелись остатки церкви, той самой, под несуществующими сводами которой билось сердце будущего путешественника, вбирало в кровь этот воздух, настоянный на березах, дубах и травах… Впрочем, родился он в конце марта. Ну, ничего, травы и деревья вскоре заблагоухали и зашумели. Первым птицам и голосам зверей он внимал здесь, на этих холмах, в этих полях и перелесках. Под мелким дождиком я шагал к станции Грудинино, испытывая чувство некоей полноты, какое обычно возникает в конце удачного похода. На станции стоит один жилой дом, есть колодец. Так что мне удалось скрасить ожидание пригородного поезда чаепитием с яблоками, сорванными в заброшенном саду, припоминая, каким любителем чая был путешественник. Пржевальский писал, что чай – это универсальная пища номада, монгол, например, не может продержаться без чая нескольких суток – «будет роптать во все горло

90

на свою несчастную судьбу». И хотя Николай Михайлович без чая и не роптал бы, но и сам был номадом, и от усердной службы в первом походе в Центральной Азии его чаша и чайник прохудились, так что пришлось расплавлять медные гильзы, чтобы их «штопать». Дома я отыскал отчет о походе в Отрадное, написанный ученицей педагогического лицеяинтерната имени Кирилла и Мефодия Алисой Фетисенковой. Ученики побывали там тремя годами ранее, имея верные указания смоленских краеведов Е.П. Гавриленковой, А.С. Кочергина и В.И. Грушенко, где же именно искать бывшее дворище Отрадного. Из этого подробного и дельного отчета мне стало ясно, что как раз там я и установил палатку и провел две ночи. Узнал и что же именно было начертано на четвертой стороне гранитного обелиска. Видимо, три года назад надпись еще читалась. Вот она: «Отечество прославившего всех видавший ….сим …и … мати живот свой воскреси. Послание, гл.VI» Правда, во всех посланиях Нового завета не удалось обнаружить похожих строчек, но я и не стал усердствовать. Это только в детективах под конец с беспощадностью открываются все загадки. Жизнь любого человека никогда не исчерпывается вполне. Белые пятна, вроде неведомых плоскогорий, остаются в каждой судьбе.

«ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ В ТРИДЕСЯТОМ ЦАРСТВЕ» Когда Пржевальский впервые увидел озеро Сапшо и Слободу, окруженные сосновыми борами на холмах, он сравнил эту местность с уральской, а озеро напомнило ему Байкал. Решение было принято. Сейчас Слобода носит имя путешественника. Места там притягательные, сосновый крепкий дух, песок, озера. В холмистом ландшафте есть что-то волнующее, незабываемое. В озере боярскими шапками лежат острова. По берегам стоят ходульные сосны, деревья, из-под которых вода и ветер вынесли песок, и они опираются на корни, точно такие же растут на Байкале. Из берега бьет ключ, о котором с воодушевлением писал путешественник, осваиваясь на новом месте. Номад не мог стать полноценным помещиком. Больше всего его прельщало то, что вокруг – глухие леса, в которых можно днями гонять дичь, ночевать на мягком мху, слушать птиц и смотреть на кроны в звездах. Половину имения покрывал лес. Сперва Пржевальскому

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ принадлежала только часть Сапшо, но вскоре и все озеро было выкуплено. Винокуренный завод выдворен в иные места. Номаду не по сердцу было не только пьянство, но и исчадия цивилизации: железные дороги, заводы. Как тут снова не вспомнить Чжуан Чжоу, анархиста Поднебесной, писавшего: «У того, кто применяет машину, дела идут механически, у того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим. Тот, у кого в груди механическое сердце, утрачивает целостность чистой простоты»1. Кажется, именно о сохранении этой «чистой простоты» больше всего и печется путешественник. К этому призывает своих товарищей, учеников в письмах-увещеваниях. Да, у него уже есть ученики, последователи. Один из них примкнул к нему здесь, в Слободе, это был учетчик винокуренного завода Петр Козлов. Винокуренный завод был выдворен из Слободы, а конторщик взят в обучение к путешественнику. И конторщика этого ожидали большие свершения в Азии. Уже после смерти своего учителя он подружится с далай-ламой и получит от него почетное приглашение посетить Лхасу, но, главное, отыщет в песках Гоби Мертвый город – Хара-Хото с целой библиотекой буддийских книг и таким образом откроет миру тангутскую цивилизацию. Навсегда он сохранит благоговейное отношение к учителю и в своих экспедициях не раз будет убеждаться, что Пржевальский был гений путешествий. И когда читаешь его записки и находишь эпизод боевого столкновения с тангутами, завершаемый следующим восклицанием: «Но Бог судил иначе… и как мне не верить в мою путеводную счастливую звездочку!» – сразу вспоминаешь и о счастье его учителя. Оно осенило последователя Пржевальского, ставшего знаменитым путешественником. Слобода стала штабом и своеобразным лагерем путешественников. Здесь Пржевальский писал книги, обрабатывал дневниковые записи, изучал различные источники и планировал новые походы. Сюда он зазывал своих спутников. И те охотно приезжали даже из далекой забайкальской Кяхты. Везли свои гостинцы, как, например, урядник Телешов – полфунта настоящего китайского чая, который был подарен любимой няньке Пржевальского Макарьевне2. Начинались угощения. Хозяин сам любил поесть и со всем вниманием следил, чтоб гости были сыты. Петр «Чжуанцзы», Петербург 21 век, 1994, перевод Л. Д. Позднеевой 2 Е.П. Гавриленкова. До свидания, Слобода! Смоленск, 2007 1

Козлов говорит, что едва приехал в Слободу, как был взвешен. По окончании каникул он должен был еще раз взойти на весы. Пржевальскому отрадно было видеть, как поправились его гости. Впрочем, и засиживаться им он не давал, уводил в окрестные леса на охоту. Или на рыбную ловлю. Все озеро Сапшо принадлежало ему. Ловить рыбу он всем жителям запрещал, делая исключение только для учителей. Бесконечные походы в лес, выезды в отдаленные места, где была обнаружена очередная берлога, километры по лесным завалам, оврагам, болотинам, – это были отличные учебные вылазки, тренировки для Пржевальского и его команды. Пржевальский вообще охоту, как мы знаем, любил, но тут еще появлялась необходимость держать в узде тело: от бездействия он начинал тучнеть. С казаками у этого руководителя, судя по всему, были отличные отношения. Он видел экспедиционный состав именно как сплоченную команду единомышленников, прекрасно понимая, что в одиночку ничего не осилишь. После экспедиций он никого не забывал, награду получал каждый. Помогал он им и деньгами. И ребята, как говорится, готовы были ради него – хоть в огонь. Слободу Пржевальский хорошенько обустроил. Вырыл пруд в саду, запустил туда рыбу. Поставил новый двухэтажный дом, чтобы просторно и удобно было гостям. А сам-то предпочитал уединяться в садовой «хатке», небольшой бревенчатой постройке, сторожке, как называли ее. Писание книг требует тишины и усидчивости. На лодке Пржевальский ходил по озеру и по речке, из озера вытекающей, стрелял уток. Среди слободских крестьян у него были верные спутники, охотники, рыбаки. Местная жительница рассказывала исследователю жизни путешественника, создательнице дома-музея Пржевальского в Слободе Е.П. Гавриленковой о своем деде Василии, охотнике-медвежатнике, что сыны у него все работали, а дед только знал – ружье в руки да в лес. «Дед всегда по заказу Пржевальского искал в лесу медведей: выслеживал, куда они ходят, искал ихние берлоги и потом докладывал Пржевальскому. Вот однажды он нашел в починковском лесу (а там леса непроходимые!) большую медведиху; ина поросилась и медвенятки были у ей, и мерлога ее была у самом краю леса. Дед скорей к Пржевальскому…»3 Возле леса там росла рожь, и дедовы невестки ее жали Е.П. Гавриленкова. До свидания, Слобода!. Смоленск, 2007. 3

91

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ как раз, неподалеку дети, иные еще в люльках. Было жарко, и бабы юбки скинули. И тут к детям выбежали «какие-то собачки мохнатенькие». И в лесу уже рыкала медведица. Да в это время и подоспели Пржевальский с дедом. «Бабы перепугались, а наипаче того, что они в одних рубахах. Это ж теперь сидять голые, чтоб мужики на их глядели»1. В общем, подоспевшие охотники застрелили медведицу, медвежат забрали. «Дед постоянно ходил по лесу, – продолжается рассказ, – искал берлоги. Вот обошел одну, пришел сказал Пржевальскому. Пошли они с Пржевальским и еще с кем-то медведя этого выгонять. Дед говорит Пржевальскому: «Ты тут стой, а я пойду медведя этого вышвалить…» Он ее как турнул, а она из берлоги да прямо на Пржевальского и завалила его. Дед к ним, схватил медведя за уши, Пржевальский убегать! А другой человек, что был с ними, тот стоит! Дед кричит ему: «Хватай нож, режь медведю пузо! Ослобони мне ружье!»2 Коллизия разрешилась благополучно, медведь был убит. «А Пржевальский убег версты на три! Это племянник мой рассказывал. И все наше сродство это помнит. Это все правда!»3 А вот рассказ другого жителя Слободы: «Отец родился в 1874 году и жил в Слободе все годы, и при Пржевальском, и после него. Он рассказывал, что Николай Михайлович был хороший, добрый и простой человек. Выйдет, бывало, на крыльцо, поговорит с мужиками, водочки им поднесет. Крестьяне обычно приходили христосоваться на Пасху, а он им всегда выносил четверть водки»4. Эти рассказы сильно напоминают анекдоты про Пушкина. И свидетельствуют о том, что память о путешественнике действительно жива. На Сапшо можно попробовать и яблок с яблонь Пржевальского. Они очень вкусны. Пржевальский был не только ловким охотником, но и рачительным садовником. С вилами и лопатой управлялся сам, сажая деревья. Отправляясь в экспедицию, наказывал управляющему, что и как делать в саду, даже специальный раздел в его «Инструкции управляющему» был: «Для сада», и среди прочих указаний не забыты, например, два куста сирени, которые следует посадить между воротами и амбарами или восемь тополей. Е.П. Гавриленкова. До свидания, Слобода! Смоленск, 2007. 2 Там же. 3 Там же. 4 Там же. 1

92

Доход от имения был маленький, овсы сеяли не на продажу, а для охоты – медвежьей… Русский номад продолжал думать о своей пустыне, с некоторым удивлением проговаривался, что «растет тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное…» Впрочем, однажды он уже определил хмелящую особенность странствий: погруженность в дикую волю со всеми лучшими достижениями цивилизации в уме. Это был высокообразованный странник, номад-ученый. Хотя о Слободе он и писал, что находится она за тридевять земель в тридесятом царстве, но здесь ему не хватало опасного и могучего простора Азии. Хотя уже пройдено и сделано было очень много. Его великий девятилетний маршрут протянулся уже на более чем тридцать тысяч километров, написаны и переведены на многие языки интереснейшие книги о путешествиях, проведена топографическая съемка труднодоступных территорий, уточнены карты (например, границу Тибетского нагорья путешественник «подвинул» на 300 километров к северу, а Наньшань не хребет, как считалось раньше, а целая система хребтов и т. д.); обнаружены и описаны дикий верблюд, дикая лошадь, новые виды антилоп, диких баранов, неизвестные птицы, собрано 1700 видов растений; открыты хребты, исследованы таинственные озера Лоб-нор и Куку-нор. Но Азия снова звала своего суженого. Отсюда, из Слободы Николай Михайлович выступил в последний поход за счастьем, написав на деревянной колонне дома: «До свидания, Слобода!» А озеру, уже в дороге, обернувшись, по свидетельству Петра Козлова, сказал: «Ну, теперь прощай, мое озеро!» Много, конечно, воды утекло с тех пор, как по этому озеру ходил в лодке путешественник. Захолустье превратилось в большой поселок с санаторием, кафе, магазинами, музеями и столовой, что, надо заметить, вряд ли пришлось бы по вкусу знаменитому хозяину озера. Но некий особенный дух продолжает здесь царить. Есть в ландшафте Сапшо какое-то древнее очарование. И в лодке с почерневшими от костров котелками на дне и рыбацкими снастями, на берегу с палаткой у высокого пня, гудящего даже ночами под луной от беспокойных шершней, проникаешься этим впечатлением до мозга костей и потом долго хранишь его и мечтаешь вновь оказаться в этом тридесятом царстве… имя которому – Пржевальский.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ

Александр ЛИТВИНОВ

СМЕРТЬ ХРИСТА С МЕДИЦИНСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ Но Он изъязвлён был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились. Ис. 53;5 No pain, no gain (Нет боли, нет доли). Английский афоризм

На протяжении многих веков обсуждаются обстоятельства и непосредственные причины смерти Иисуса Христа. Главными источниками сведений являются четыре канонических Евангелия: от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, включённые в Новый Завет, а также раннехристианские книги об Иисусе Христе. Подтверждение казни и смерти Христа мы находим у историков-нехристиан, живших в одно с ним время: Лукиана (ок. 120 – позже 180 гг. н.э.), Тацита (ок. 56 – ок. 120 гг.) и Иосифа Флавия (ок. 37 – ок. 100 гг.). Последний писал: «В это время появился Иисус, он был мудрым и совершал удивительные дела. Когда Пилат приговорил его к распятию после обвинения нашими первосвященниками, те, кто любил его, продолжали любить». Согласно христианским преданиям, в 33 году н.э. на Голгофе был казнён через распятие на кресте Иисус Христос, с рождением которого закончился первый год до нашей эры и тут же, минуя нулевой, начался первый год нашей эры. Наступила заря Христианства. Во времена Римской Империи распятие считалось самым позорным, мучительным и жестоким наказанием. Смерть на кресте наступала обычно через двое-трое суток от начала казни. Известно, что страдания распятого Христа длились около шести часов, т.е. конец пришёл значительно раньше «положенного» срока. Последнее удивило римского префекта Иудеи Понтия Пилата, пристально наблюдавшего за исполнением приговора, и стало предметом обсуждения у последующих поколений. В чём же заключались причины «преждевременной» кончины Иисуса? Последние дни и часы жизни Христа описаны в различных источниках. Наиболее детально – у одного из семидесяти Его учеников, первого язычника, принявшего благовестие

Учителя и ставшего впоследствии одним из христианских святых, Апостола Луки (ум. около 82 г. н.э.). В первых строках третьей книги Нового Завета, автором которой он является, поставлена задача «по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать» все известные ему события о жизни Христа. Будучи сподвижником Апостола Павла, Лука занимался медицинской практикой, за что стал называться «возлюбленным врачом» («Послание Апостола Павла к Колоссянам»). В историю он вошёл и как первый иконописец, а также как святой покровитель врачей и животных. Описание последних дней земной жизни Иисуса Христа в Иерусалиме и Страсти Господни занимают относительно небольшое место в Третьей книге Нового Завета. Согласно Евангелию от Луки, моральные и физические страдания Христа начались задолго до Его восхождения на Голгофу (Лобное место). Физическим мучениям предшествовал сильнейший психологический стресс, который Он испытал на Елеонской горе. Причиной стало известие о предстоящем предательстве одного из учеников – Иуды Искариота. Святой Лука так описывает молитву Христа перед поцелуем Иуды: «И находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю». В этом описании мы встречаемся с феноменом, получившем название гематидроза (haematidrosis): истечением кровавого пота через неповреждённую кожу. С медицинской точки зрения некоторые авторы расценивают его как проявление острого геморрагического диатеза, вызванного значительным эмоциональным перенапряжением. При этом повышается проницаемость стенок капилляров для эритроцитов крови, которые окрашивают выделяемый пот в красный цвет. Механизм развития такого состояния до сих

93

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ пор неясен, а высказываемые научные предположения носят весьма общий и во многом противоречивый характер. Следует заметить, что в Евангелиях от Матфея, Марка и Иоанна указания на этот феномен отсутствуют. Более того, никто из учеников Христа не был непосредственным свидетелем кровавого пота у Учителя: «У входа в сад Иисус оставил учеников и, взяв с собой только Иакова, Иоанна и Петра, пошёл на Елеонскую гору. Наказав им спать, отдался молитве». Однако описание этого события Евангелистом Лукой не подвергается в Христианстве сомнению, ибо Библия писалась под влиянием Святого Духа и, согласно религиозным канонам, непротиворечива. За долгие годы обширной клинической практики нам нередко приходилось сталкиваться с различного рода экстремальными, стрессовыми ситуациями, которые порой заканчивались трагически. Но выделения кровянистого пота у больных мы никогда не наблюдали. Действительно, бывают ситуации, при которых биологические жидкости (моча, слюна, слёзы, ликвор) могут окрашиваться в неестественные цвета: красный, оранжевый, синий, зелёный и др. Это происходит при тяжёлых заболеваниях печени (цирроз), крови, но чаще из-за приёма некоторых лекарственных препаратов. Яркая, запоминающаяся картина с выделением большого количества кровавого пота на фоне тяжёлого стресса вряд ли прошла бы незамеченной наблюдательными клиницистами и непременно была бы описана в медицинской литературе. Впрочем, в прошедшем столетии всё же появились отдельные публикации на эту тему. Так Bianchi, а затем Vincento в 1926 году одновременно описали появление капелек пота, окрашенных в красный цвет, на лбу женщины, страдающей истерией, и молодого фанатика-католика в момент религиозного экстаза. Описаны также появление капель пота красного цвета на носу, левом предплечье, подмышечных впадинах и в области левого мыщелка одновременно с кровотечением из носа у некоторых больных шизофренией, маниакально-депрессивным психозом, а также страдающих истерическими и психастеническими расстройствами. Настораживает то, что эти весьма немногочисленные наблюдения как бы «заданы» уже упомянутыми строками из Евангелия от Луки. Особняком стоят описания, сделанные Леонардо да Винчи, в которых

94

«обливались кровью» в первом случае солдат перед боем и во втором мученик в ожидании смертного приговора. А Генрих Манн и Александр Дюма пишут о появлении кровавого пота под влиянием психического напряжения и страха у предпоследнего короля Франции династии Валуа Карла IX (1550 – 1574). Чему, естественно, сами писатели никак не ли могли быть свидетелями. Можно предположить, что евангелист Лука, будучи одним из верных последователей Христа, весьма эмоционально воспринял смерть своего Учителя и при описании его страданий прибегнул к метафорам. Сам Лука не настаивает на том, что это была именно кровь (тем более, сам он не являлся непосредственным свидетелем явления): «… и был пот Его, как капли крови, падающие на землю". Вероятнее всего он использует аллегорию моления в поте лица с истекающими каплями крови как символом борения и приближающейся смерти Христа. В данном случае кровь Христа, а не Его пот, является символом страдания, который будет затем воспринят Христианской церковью. Эта метафора Святого Луки (пот и кровь) стала своего рода прелюдией к описанию жертвенной крови из настоящих ран Христа на завершающем этапе Его казни. Известно, что в последние часы перед распятием, с 21.00 в четверг до 9.00 в пятницу Иисус прошёл через судилища: у правителя Галилеи Ирода Антипы, обезглавившего в своё время пророка Иоанна Крестителя, и у римского префекта Иудеи Понтия Пилата, правление которого ознаменовалось массовым насилием и казнями. Во время сопутствующих тогдашнему суду экзекуций Христос испытал не только состояние глубокого стресса и унижения, но и физическую боль от побоев и бичевания. Для бичевания, назначенного Пилатом, были использованы короткие кнуты из плетёных, различной длины, кожаных ремней с железными шариками и осколками овечьих костей на концах. Такое орудие пытки не только наносило истязаемому множественные рваные раны, но и могло вызвать переломы рёбер, кровоизлияния в плевральные полости. Этим вполне объясняется состояние Христа, вновь доставленного к Пилату: «И не отвечал ему [Пилату] ни на одно слово, так что правитель весьма дивился» (Мтф. 27:14). Дорога на Голгофу составляет 4 километра с крутым подъёмом в конце на высоту 600 метров. Для измученного пыткой Иисуса, ко-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ торый, к тому же, в последние перед казнью сутки не спал (первое заседание Синедриона началось в четверг ночью и закончилось в пятницу утром), не ел и не пил, путь был неимоверно трудным. По законам того времени осуждённый должен был до самого места казни нести на плечах перекладину креста весом 30–50 килограммов. Чтобы он не мог её сбросить, к ней привязывались его руки. Библия свидетельствует: по дороге Христос трижды падал в бессилии. Падение с фиксированными к перекладине руками происходило, вероятно, вперёд на грудь, что могло вызвать механическую травму сердца и, опять же, переломы рёбер, пневмоторакс, внутриплевральное кровотечение. Дополнительные мучения приносил венец, сплетённый из колючего терновника с длинными шипами. В Евангелие притом сказано, что в момент «увенчания» Иисус был бит тростью по голове. На Голгофе Христу предложили одурманивающее питьё. Оно представляло собой вино, смешанное с желчью (по другим сведениям благовонной смолой, применяемой для бальзамирования). «Он же, попробовав, отказался его пить» (Мтф. 27:33-34). Отказался, дабы сохранить Свой разум перед смертью. Распятие совершали четверо римских легионеров. Избитый, с кровоточащими ранами, Иисус был брошен ими на землю и пригвождён к кресту. Гвозди забивались через предплечья, ближе к ладоням, между локтевой и лучевой костями, а также через стопы. Когда крест устанавливался вертикально, мышцы рук и грудной клетки растягивались под тяжестью тела, начались судороги. Нарастала недостаточность дыхания. Нахождение на солнцепёке ускоряло обезвоживание организма. Наступала гиперкоагуляция (повышение свёртываемости) крови. Всё время казни палачи-легионеры находились поблизости. В их задачу входило установление факта и времени смерти. С этой целью они должны были каждые полчаса делать ножом или копьём надрезы на ногах или животе жертвы. Отсутствие кровотечения свидетельствовало о наступлении конца. На этот раз, чтобы ускорить смерть распятых (был канун пасхальной субботы, которая не должна была омрачаться казнями), Первосвященник приказал перебить им голени. В три часа пополудни римский воин Гай Кассий нанёс Иисусу рану копьём. В Евангелие от Иоанна так описывается ранение Христа: «И когда пришли солдаты и

перебили ноги сначала одному, а потом и второму из тех, кто был распят вместе с Ним. Когда же они подошли к Иисусу, то увидели, что он уже мёртв, поэтому они не перебили Ему ноги. Вместо этого один из солдат пронзил Ему бок копьём, и тотчас кровь и вода хлынули из раны» (Инн. 19:32-34). Погрузившееся в тело и кровь Христа копьё освятилось и стало затем почитаться, как одна из величайших реликвий Христианства. Экзекутор Гай Кассий, уверовав в последующем в божественную сущность Христа, принял Христианство и был назван при крещении Лонгином (Копейщиком). После смерти его канонизировали как христианского святого. В относящемся к IV веку апокрифическом «Евангелие от Никодима» также упоминается имя римлянина, нанёсшего рану Христу: сотник Лонгин. Итак, Евангелист Иоанн утверждает, что в момент ранения Христа из его тела «истекли кровь и вода». Истечение крови и воды означает в Христианстве символическое обновление верующих в таинствах крещения и евхаристии (Святого Причастия). Апостол Иоанн напоминает об этом в своём послании: «Сей есть Иисус Христос, пришедший водой и кровью и Духом… три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь» (Инн. 5:6-8). В ранний период Христианства это утверждение было подвергнуто критике известным античным философом Цельсом. С точки зрения современной медицины истечение двух фракций жидкости из раны Христа вполне объяснимо. Прежде всего, это свидетельствует о наличии массивной кровопотери из-за кровотечения в плевральную полость (гемоторакса) в результате полученных травм. Скопившаяся в значительном объёме кровь разделилась на две части – сукровичную (водянистую, жидкую) и уплотнившуюся эритроцитарную (клеточную), что косвенно указывает на наступление смерти. Теперь мы подходим к одному из самых обсуждаемых вопросов: в какую часть тела Христа был нанесён удар копьём? Если следовать Библии, то в её тексте характер ранения не детализируется: «... солдат пронзил Ему бок копьём» (Инн. 19:32-34). Следовательно, прямых указаний на ранение Христа копьём в область сердца в Библии нет. В европейской культуре, на формирование которой огромное влияние оказало Христианство, звеном, как бы соединяющим античные стрелы Эроса (Амура) и стрелы, пронзившие сердца святых Августина и Терезы, стало копьё, вонзённое в

95

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ тело распятого на кресте Христа. Попробуем и мы в этом разобраться. Завершающий момент казни Иисуса – снятие Его с креста – весьма распространённый сюжет в творчестве иконописцев и художников многих веков. Пожалуй, нет ни одного нам известного, кто не создал бы произведения на эту тему. Не всем она давалась легко. Русский художник Николай Ге переписывал сцену распятия Христа девятнадцать раз на протяжении десятилетия, привлекая в качестве «консультанта» Л.Н. Толстого. Нас будет интересовать на этих картинах расположение главной раны на теле Христа, нанесённой ему «копьём Лонгина». Вероятно, одним из самых ранних изображений распятия Христа является миниатюра из апокрифического Евангелия Рабулы, сирийской рукописи, датируемой 586 годом и хранящейся в настоящее время во флорентийской библиотеке «Medicea Lauren-ziana». На ней справа и слева от Христа изображены два римских солдата. Первый протягивает Ему на копье смоченную губку, второй наносит рану в область правого межреберья. Над головой этого солдата написано его имя на греческом языке: «Лонгин». Знакомство с более поздними произведениями также убеждает нас в том, что местом расположения раны на теле Христа является правое межреберье. Это отчётливо видно на картинах Рогиры ван дер Вейдена (1435 – 1440), Ханса Меллинга (1475), Рафаэля Санти (1507), Питера Кука ван Альста (1535), Никола Пуссена (1697), Жана Жувене (1697) и многих других художников. Среди всех прочих выделяется трактовка этого сюжета основателем стиля Барокко Питером Паулем Рубенсом. На одной, более ранней, его работе рана на теле Христа расположена также в нижнем отделе правой половины грудной клетки. Но вот, на картине «Снятие с креста» (1612), хранящейся в знаменитом Антверпенском соборе, её можно видеть уже на левой стороне, ближе к проекции сердца. Там же мы найдём её и на картинах русского художника В. Боровиковского (1757 – 1825) «Бог-Отец, созерцающий мёртвого Христа» и «Распятие». Анатомические варианты расположения раны на теле Христа можно проследить на изображениях, посвящённых другому известному библейскому сюжету. Как сказано в Писании, один из двенадцати Апостолов по имени Фома отсутствовал при первом Воскресении Иису-

96

са Христа. Услышав о нём от очевидца, Фома заявил: «...Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны Его, и не вложу руки моей в рёбра Его, не поверю». Явившись Апостолам вновь, Иисус предложил Фоме вложить палец в Его раны, Фома уверовал и произнёс: «Господь мой и Бог мой!» (Инн. 20:28). Остаётся неясным, последовал ли он буквально предложению Учителя, но, главное, перестал быть «Фомой неверующим». Встречу Христа с Фомой запечатлели многие художники и скульпторы. Большинство из них изображают Христову рану на правой половине грудной клетки. Так – у Караваджо («Неверие Апостола Фомы»; 1600 – 1602), Ханса фон Аахена (1543 – 1547), Герарда Хонтхорста (1590 – 1656), Бернандо Строцци (1620), Хендрика Тербрюггена (1621 – 1623), Мартина Воса (1532 – 1603) и др. Однако Рембрандт изображает разные варианты: как на правой (более ранняя гравюра), так и на левой половине грудной клетки («Неверие Апостола Фомы», 1634). Обе эти работы выполнены в тот же период времени, что и картины Питера Пауля Рубенса, на которых, напомним, рана изображена также в левом межреберье, ближе к сердцу. Своеобразным материальным подтверждением наличия множества ран на теле Христа являются результаты исследования Туринской Плащаницы – льняного полотна длиной 4,3 метра и шириной 1,1 метра, в которое, по преданию, было завёрнуто тело Иисуса. Из христианских источников известно, что один из учеников Христа Иосиф из Аримафея осмелился просить у Пилата тело своего Учителя. Пилат, уточнив у сотника, что Иисус уже умер, такое разрешение дал. Тогда Иосиф купил плащаницу, обвил ею тело Христа, и поместил его в пещеру, высеченную в скале. Вход туда привалил камнем. Исследованием Плащаницы занимались судебно-медицинские эксперты, врачи, криминалисты, химики, физики, ботаники, палеоботаники, историки, искусствоведы и даже нумизматы. Установлено, что в неё было завёрнуто тело человека 30–45 лет, ростом около 180 сантиметров и весом в 79–80 килограммов. При анализе отпечатков на полотне констатировалось: «Раны реальны во всех своих деталях: на висках и на лбу коричневые пятна – сгустки запёкшихся пятен крови. На правой стороне груди пятно от раны между рёбер, окружностью в 4,5 сантиметра. К нему

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ снизу примыкает другое пятно, имеющее вид натёкшей крови. Оба запястья тёмные, обильно орошены кровью от сквозных ран. Кровь стекала по рукам по направлению к локтям. Гвоздь был вбит в центре запястья, между костей. Раны на ногах видны обе. Очертания их очень чёткие, так как кровь запеклась задолго до прикосновения полотна». Когда тело сняли с креста и положили горизонтально, много крови стекло на землю, но часть осталась на правой стороне тела в виде сгустков и сукровицы. На этом основании можно исключить ранение Христа в левую половину грудной клетки с повреждением перикарда, на что указывают некоторые исследователи. Ошибочность таких суждений связана, вероятно, с «зеркальным отражением» ран на льняном полотне. «Метаморфозы» Христовых ран имеют и культурологическое объяснение. В период Позднего Средневековья и особенно Барокко символика сердца в европейской культуре получает наибольшее распространение. На смену всепобеждающему и живому образу Христа приходит образ великомученика, умирающего и страдающего Иисуса. Его сердце и кровь приобретают в Христианстве почти одинаковое значение. Предрешая участь Сына, ангел обращается к Богоматери со словами: «И тебе Самой оружие пройдёт душу, да откроются помышления многих сердец» (Лк. 2:35). Если учесть, что сердце в христианской религии является вместилищем души человека, как некой материальной субстанции, то в данном контексте уместно представить сердце Христа, поражаемое в момент Его казни. Образ страдающего сердца впервые, по всей вероятности, появился в середине IX века в стихотворном переводе Евангелия на верхненемецкий язык, выполненном эльзасским монахом Отфридом из Вейсенберга. В громоздкой эпической поэме, состоящей из 15 тысяч полустроф, появляется рифма, в последующем утвердившаяся в мировой литературе: «Das Herz / der Schmerz», что в переводе с немецкого означает «Сердце / боль». Речь шла пока ещё о сердце Марии Магдалины, любившей и оплакивавшей Христа. В эпоху романтизма образ человеческого сердца всё более отдаляется от телесной его сущности. Ряд исследователей (в том числе Фаррар, Баркли, Штраус) утверждают, что Христос был поражён копьём именно в сердце, что и стало причиной Его смерти. Интересно суждение

французского католического теолога XIX века Анри Дидона: «Удар копьём был последним оскорблением над бездыханным телом Иисуса. Это пронзённое сердце служит самым неопровержимым доказательством смерти. Из его отверстого сердца произошла церковь». В этом, скорее, художественном образе отчётливо прослеживается, тем не менее, мысль о поражении сердца уже умершего Христа. Представление о смерти Христа в результате поражения Его сердца копьём находит своих сторонников и в наше время. Так, в журнале американской медицинской ассоциации («Journal of the American Mediсal Association») утверждается: «Исторические и медицинские данные явно подтверждают смерть Христа. …Копьё, пронзившее Его рёбра, вероятно, проткнуло не только правое лёгкое, но также перикардий и сердце и, таким образом, гарантировало Его смерть». Эту точку зрения разделяет российский профессор богословия дьякон Андрей Кураев: «Христос умер от разрыва сердца, при этом разрывается аорта и кровь выливается в околосердечную сумку, где смешивается с содержащейся там жидкостью… Лука был врачом и честным свидетелем… После удара копьём смесь воды и крови по раневому каналу вытекла наружу». Тут уже никак не удержаться от серьёзных возражений. В функции римских легионеров, участвовавших в казни, не входило быстрое умерщвление приговорённых ударом копья в область сердца. Это оружие применялось лишь для нанесения поверхностных повреждений: отсутствие при этом кровотечения свидетельствовало о наступившей смерти. Для ускорения казни, напомним, распятым были перебиты голени. Нетрудно представить, что поражение сердца через правую половину грудной клетки возможно только при очень сильном ударе горизонтально направленным копьём. При положении распятого высоко на кресте, это неосуществимо чисто технически. Наконец, доводы о. Андрея свидетельствуют о неверном представлении относительно анатомии сердца и крупных сосудов. Так, при разрыве аорты, расположенной вне околосердечной сумки, попадание туда крови едва ли возможно. Дискуссия о расположении раны на теле Христа имеет и другую, символическую сторону. Согласно представлению Святого Августина «рана… располагается на правой стороне тела – стороне «вечной жизни». Основание для

97

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ такого утверждения находим в Писании: «… И соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую» (Мф. 25:31-46). И ещё: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: примите благословение Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. … Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. …. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф. 25:31-46). Становится понятным выражение: «Сердце мудрого – на правую сторону, а сердце глупого – на левую» (Екл. 10:2). В Средние века в трактовке распятия Христа появляются некоторые новые детали. После того как в середине XIII века Людовик IX принёс святые реликвии из Крестового похода на Ближний Восток, Христа стали изображать с терновым венцом на голове. Новациями средневековых художников являются набедренная повязка Христа (в Древнем Риме преступников казнили обнажёнными) и наличие подставки для ног на кресте. Спасительная кровь Иисуса изображается на картинах собираемой в чашу Адамом, выходящим из могилы, или стоящим ниже креста. С XIV века эту роль стали выполнять ангелы. Красной нитью, проходящей через христианское учение, стала идея искупительной жертвы: человек обретает спасение благодаря страданиям Христа. Символом этих страданий в эпоху среднего и позднего Средневековья в католицизме стала кровь Христова. В Библии душа человека ассоциируется с его кровью. С этим связана божественная заповедь: «Не ешьте кровь никакой плоти, потому что душа всякой плоти – это её кровь» (Лв., 17:11,14). «Кровь» и «вода», излившиеся из раны Иисуса Христа, стали символизировать Евхаристию (освящение хлеба и вина в особом статусе плоти и крови Христа и последующее их вкушение) и Крещение – два главнейших христианских Таинства. Кровь Христа-мученика становится, по выражению выдающегося раннехристианского писателя и теолога Тертуллиана, «семенем церкви», а его рана – источником рождения церкви, «Невесты Господней» (вспомним Еву, сотворённую из ребра Адама). В христианских воззрениях Средневековья берёт начало представление о сердце и крови, как о субстанциях души. В эпоху Воз-

98

рождения кровь, как символ страданий Христа, совершенно вытесняется образом сердца. «Сердце – икардия – по аскетическому преданию христианскому есть средоточие человеческого существа, его способностей, интеллекта, воли, это точка, из которой исходит и в которую возвращается вся духовная жизнь» (В.Н. Лосский). Отсюда, по всей видимости, «перемещение» главной раны Иисуса на левую сторону грудной клетки, в область сердца. И, соответственно, появление «сердечной составляющей» казни Христа в интерпретации этого сюжета художниками того времени, в том числе Рубенсом и Рембрандтом. Историю становления и развития кардиологии невозможно понять вне её связи как с естественнонаучными, так и философскорелигиозными взглядами на мир. Именно в период позднего Средневековья мировая медицинская наука сделала решительный шаг в изучении анатомии и физиологии сердечнососудистой системы. Благодаря фундаментальным работам Везалия (1516–1564), Цезальпини (1519–1603), Сервета (1509–1553), Гарвея (1578–1657), Мальпиги (1628–1694) и других учёных было детально изучено анатомическое строение сердца, открыты малый и большой круги кровообращения. Что, в свою очередь, повлияло на мировоззренческие представления общества о физической природе человека. Присутствуя в материальном и духовном аспектах жизни, сердце становится источником телесно-чувственных переживаний человека, их носителем и символом. «Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых чувств, какие обычно уживаются в одном человеческом сердце», – писал Ларошфуко. Сердечная символика, как уже отмечалось, занимает исключительно важное место в религиозной – христианской – культуре. Подведём итоги. На протяжении двух тысячелетий с периодическими всплесками активности, обусловленными развитием медицинской науки и практики, обсуждаются обстоятельства и причины физической смерти Иисуса Христа. Оценивая данные из разных источников, с высокой степенью вероятности можно утверждать, что фатальный исход наступил ранее предполагаемого палачами срока. Многочисленные травмы, увечья, полученные при «судебной» экзекуции, по дороге на Голгофу и в процессе мучительной казни на кресте, усугубились глубоким психическим стрессом и

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ОЧЕРКИ, ЭССЕ воздействием природных факторов (зной). На состоянии именно сердечной мышцы, её сократительной способности пагубным образом сказались и болевой шок, и механическая её травматизация, и нарастающая анемия вследствие значительного внутреннего кровотечения. Что касается главной раны Иисуса, однозначно определить её расположение на основании имеющихся источников (текстов и изображений) не представляется возможным. Наиболее убедительной выглядит локализация на правой половине грудной клетки. Несмотря на достаточно глубокое проникновение копья, такое поражение само по себе едва ли могло привести к гибели. Слишком многое, к тому же, указывает на его посмертный характер. Более поздняя версия о смертельном ранении сердца «копьём Лонгина» имеет, скорее, символическое происхождение. По-видимому,

она связана с образом сердца – вместилища души, воплощения страданий Иисуса, вытеснившего в этом качестве кровь Христову. И всё же, именно патология сердца представляется нам непосредственной причиной физической смерти Иисуса Христа. Речь может идти об остром коронарном синдроме (инфаркте миокарда), осложнённом развитием кардиогенного шока – на фоне гиповолемии, постгеморрагической анемии и респираторной недостаточности. Всё, в конечном итоге, сходится. Страдающим сердцем своим заплатил Спаситель за грехи и беззакония человеческие.

В основу статьи положена глава из книги «Вселенная сердца глазами врача» (готовится в издательстве «МЕДпресс-информ», Москва).

99

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ

АЛЬМАНАХ «ЭХО» (г. Калиниград) В СМОЛЕНСКЕ (предисловие см. в томе «Поэзия»)

Евгения ГУСЕВА-РЫБНИКОВА ЯНТАРНЫЙ ЕДИНОРОГ Угасал день. И время ли приспело, или кончались страницы в книге испытаний, но в этом теле неминуемо угасала жизнь. Она таяла как солнечный день в предпоследние мгновения заката, всё ещё недоумевая, что круг завершён, всё ещё вспыхивая напоследок пурпуром и прощальной охрой. В том, предсумеречном круге обе стрелки циферблата шаг за шагом упорно сползали от полдня к наинизшей точке, в такт их поступи удар за ударом утихомиривалось и смирялось перед вечностью сердце. Голод вкупе с болезнью беспощадно растранжирил родительские ресурсы, и уже был на исходе неприкосновенный запас огня, который теплился кое-где наподобие радия, за счёт остаточного накала неподдающихся, живучих частиц. Странница, еле переставляя тощие ноги, брела среди березового леса по узким переплетающимся между собой тропкам. Она тащилась в конец главной стёжки, ни для чего, а только, чтобы почувствовать движение тела и в который раз смочь дойти до корабельной сосны. Она совершала этот малый путь ежедневно. Это была мера её сил, способных поднять тело с топчана, продвинуть его вперёд через берёзовую рощу, то и дело, для передышки припадая к деревцам, чтобы дойти до знакомой утрамбованной колеи, и по ней без внимания к ручным часам – до сосны. И в этот раз, как и в предыдущие, она остановилась у пригорка, усыпанного от макушки до основания лесными анютиными глазками, которые, несмотря на свою незначительность, сбившись мелкотой в кучку, не уступали синевой небу. Взирая округу, не двигаясь, – миг, ещё миг, ещё, и ещё чуток – она насыщалась их безыскусной привлекательностью, словно заполняла пустующие кладовочки несъедобным и неудобоваримым веществом, из которого не выйдет ни яд, ни мёд, но которое укоренялось в ней как на холме. Эта остановка давала ей отдохновение. А рядышком высунулся из-за поросли черничник, который до

100

сей поры полностью не обронил ягоды, видно, никому так и не понадобилось их обобрать, а потому они продолжали висеть одинокими чернильными кляксами на тонких веточках. Она передохнула и здесь. Издалека от придорожья запахло грибницей – это в зелёном мхе оранжевые, как канареечные головки, лисички источали грибной аромат, и странница угадала их под листьями. Грибочки завлекали её, звали, манили к себе, приглашая: «Ну, согнись и поклонись разочек! Не пугайся сладости земной». Послушно наклонилась к ним странница, без суеты отклеивала она пальцами тонкие острые травинки, налипшие на их замысловатые шляпки. Не зря зазывали они её, она почти перестала заботиться о здешнем, и всё чаще заглядывалась на небо и облака. Больная с натугой сгибалась к ним, чтобы вблизи напоследок ощутить их исключительную духмяность, ведь там, куда ей предсказано уйти, ничего подобного не встретится. Может быть, инобытие лучше, может быть, оно будет хуже, но вряд ли там застигнет врасплох эта дразнящая ноздри пряность. Она не испытывала прощальной тоски перед земным миром, она вбирала его в себя целиком, и почему-то пронзительно было жаль грибного детёныша, который раскрошился и растёкся желтком сырого яйца в её неловких руках. Ей на ум приходили слова: «Как Боже, в царствии твоём забыть о том, чем здесь живём?» Блеснул солнечный зайчик по косой, скользнул по зелени леса и застыл светлым кружочком на лопухе. А у неё не хватало сил встать с колен, подняться от мать сырой земли – от куража многодетных грибочков. И тогда руками она вцепилась в ствол берёзоньки, кое-как подтащив себя вверх, содрав при этом щеку о задравшуюся кору, почувствовала лёгкое жжение на коже. Только так она смогла подняться по дереву во весь рост. Странница постояла немного, прислушиваясь к брожению березовых соков, и слух ничего не уловил, и берёза

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ ничем её больше не задержала, и тогда она снова побрела вперёд по тропинке. Итак, наконец, добравшись до сосны, она приникла к прочному стволу, припала к нему сухой плотью как к любовнику, с которым близко расставанье и, стоя с ним в обнимку, не сразу в изнеможении подняла голову вверх. Сосна была очень высокая, гладкий прямой остов упирался по представлению странницы верхушкой в небо – напоминая указующий перст земли или дорогу прямиком в синеву. Видимая дорога, да нехоженая. Званая дорога, да не замеченная. Можно и попасть пальцем в небо, да не достичь высоты. Можно взлететь на самолёте, можно и на спутнике, но это не будет пройденная дорога. Надо, не надо, но ежедневно странница вперялась именно в этот ствол, ровнёхонький и высоченный, непостижимый и полный реванша за свой выбор – удерживать небо. Заканчивалась земная стезя странницы. Где она оборвётся – здесь у подножия, или завершится по сосновому тракту там… вдали? И что же, там, в ясной бирюзе – за облаками, опять начнётся дальний нетореный путь? Вместо шпиля вдали от корней, на все стороны вширь развернулись ветви, и представлялось, что это зелёный парус качает мачту корабля, который отрешённо плывёт по морям по волнам. Странница опустилась на землю и спиной прислонилась к стволу-мачте и так сидела долго, блаженно вдыхая сосновый эфир. Дышалось здесь легко, и мысли о близкой смерти исчезали поневоле. Нет, она ни на что не надеялась, и ни о чём не тужила, кроме одного – не прощала себе своей же беспомощности в последние, тяжёлые годины маминой старости. И лишь то её останавливало от казни над собой, что она часто при жизни без ложного стыда целовала натруженные материнские руки. Она губами знала все кривые косточки на пальчиках мамы, покров теплой тонкой кожи, и неровность коротко подстриженных ноготков. «Встречаются ли там за чертой, которая знать не за горами, и жирно перечеркнет живую ткань и мысли … встречаются ли там души? Приклоню ли я свою к маминым коленям? Погладит ли она мою бедовую головушку? Или всё отлетит как сон? Или наши души, то есть мы, тихо успокоимся навсегда, в той дали»? Она, смежив веки, представила: в бесконечности, уложенные на эфемерных полках,

каждая лёгкая душенька покоится в отведённых безвоздушных сотах, и краткие сведения прожитого ими безвременья хранятся в ледяной картотеке. Долгий их покой покрывает и засыпает звёздная пыль... Иногда её обмахнёт крылом ангел-смотритель, и тогда случайному счастливцу с земли удастся увидеть во всём блеске звёздную метель... А в долгожданный праздник, когда Божественные лучи опускаются в бессмертные закрома, тогда встрепенутся послушники все разом от радости и выдохнут мощную хвалу Богу... От этого ликующего многоголосья волной вскинутся струны небесных сфер, провозглашая вселенский восторг!.. И снова вечный покой… Или вечный покой длится до момента,… когда… кому-то станет без этой души невмоготу… в другом – новом времени, здесь – на земле… Или … перешагнув черту – Рубикон, суждена обреченность пробираться к блаженному покою через невероятные взлёты и чудовищные падения? В одиночестве… Пока не истомит крайняя усталость… «А меня? Не подхожу я этому двору, чересчур грешна. Вросла в земную красоту и боль, не разорвать… если только вырвать, как сосну, с корнем… Седой пепел на суде мне красная цена»… На приговор застыла душа странницы и тихо возразила: «Пусть пепел, но лишь в деснице Бога»! Прислушалась странница к потайному голосу: «В Его длани воскрешение … и ни одна душа не померкнет… и будто за руки и в цепочку, с жутким напряжением, но удержат крылатого Феникса на волне небесного струнного инструмента»… Открыла зажмуренные глаза странница и произнесла: «Нет, не дано знать ничего такого достоверно человеку! А кому дано? Может быть этой сосне»? Дерево так сильно источало сосновый запах, что других ароматов не замечалось, только крепкий, как табак, стойкий дух предновогоднего вечера. Странница поднялась и тут только заметила на дереве надрез, а из расщелины набухшую в комок и слезящуюся по стволу гречишного цвета смолку, это она заполонила воздух ядрёным хвойным ароматом. «Жалко пораненное дерево – кто-то из баловства, верно, полоснул по нему ножом». Она приникла к срезу, и носом, как гончая, которая

101

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ берёт след, стала его обнюхивать и жадно вдыхать, хоть и знала поговорку, что перед смертью не надышишься, и всё же захлёбывалась от терпких всепроникающих флюидов сосны! Клейкая смола обмазала пальцы, и они тоже запахли… чем-то до боли знакомым? Янтарём. Она отчётливо вспомнила – так пахнет янтарь. Давно это было, но ведь было в её жизни, когда молодой её возлюбленный привёз подарок из Калининграда – янтарную подвеску, и они по очереди тёрли янтарь, то о шерстяную рукавицу, а то просто о его рубашку и вдыхали в городской квартире тонкий еле уловимый запах хвои.… И цвет у смолки подобен янтарю, но не тому, который жёлт, как тыква, а медовому и прозрачному, как эта ползущая по коре капля. Одинаково душистые: бусинка на ожерелье и эта слёзка живого дерева, но вот эта капелюша не станет никогда завидным камушком, который и красотой, и судьбой пленяет людей. Она стечёт, засахарится в твёрдый комочек, и хоть пройдут триллионы лет, а не выйдет из неё янтарик. Больная прижала пальцем каплю и сказала: «А мне дороже живица – сок дерева, от которого дышится привольно, как в сказке для погибшего Ивана царевича – кувшин с живой водой. А бусики в моём случае без надобности». Она помедлила и ещё окинула взглядом ствол сосны до ветвей и выше, будто примеряя на себя длину неминуемой дороги: «Какая прямая дорога, редко кто её пройдёт без сучка и задоринки… А мне пора назад. Хочется – не хочется, а пора.… Всего доброго вам»! Странница на прощание погладила корявые бороздки дерева и прибавила: «Хочу завтра суметь… вернуться…снова…». Дорога назад показалась труднее прежней, оттого странница поискала глазами и нашла на земле берёзовую палку – сухую, кривоватую с сучком на боку. Она, опираясь на неё, пошла от сосны к своему пристанищу. Вот и пригорок с лесными цветиками – здесь недолгая остановка. Можно немного отдышаться и оглядеться… Она ходила по лесу спокойно и без тревоги – ей уже давно было не до себя. Примеченная однажды картина потрясла её: перед церковными дверями на лавке стоял чужой гроб с телом матери, и перед ним стояла дочь в черной накидке, и отравляющее жизнь горе опрокинуло её голову назад, передёрнуло мукой и страданием лицо из-за невыносимой потери.

102

Вот такой безутешной печали она не желала своим самым дорогим людям, и потому жила в лесу у эскулапа – чернобородого и грозного, неделями голодала и топала каждый божий день к сосне. Страх за жизнь оставил её, как и страх смерти. Много дней она ходила по этой дороге, и никогда никто ей не попадался навстречу, а тут … Когда она увидела изысканное и большое животное, перегородившее дорогу, сначала по инерции потянулась к нему, а потом подумала, что спугнёт лося, и замерла, уставившись в его глаза. Карие яблоки, с длинными ресницами косили на неё, и лось, застыв роскошным туловом, с недоумением разглядывал встреченную немощь... Так они и стояли друг против друга неподвижно, в тишине и безмолвии. В нём через край билась животная сила и необузданность свободы. Надменным изваянием застыл он как вкопанный, и только подрагивала на груди отполированная шкура, в том месте, где предполагалось большое и благородное сердце. И всё же он не был как все лоси, это становилось заметно с беглого взгляда. У него на лбу, где, не нарушая равенства и пропорции, должны были ветвиться рога, выступал плугом повернутый вперёд к носу один рог, который горел бронзой под солнцем. Странница поразилась этому необычному зрелищу. И тут лось – лесной великан и баснословный зверь двинулся вперёд и пошёл на неё. Она не сошла с места, не из упрямства, а потому что всё одно ей некуда бежать, и оттого она не шелохнулась. Единорог приблизился настолько, что она слышала его сап, и опять смиренно осталась, где стояла. Он встал тоже, приподняв переднее копыто, и не отводил от неё агатовых глаз, а она, удовлетворяя неумолчное любопытство, заменившее все слабые импульсы осторожности, глазами спросила: «Кто ты?» – Кто ты? – будто эхо повторил он взглядом. – Я? Пока Ева, а скоро буду никто. Мой ангел и хранитель уже достиг цели – с каждым днём всё крепче держится за дверь в мир иной… А ты – единорог. Какая встреча! Это невероятно! Но ты есть здесь и сейчас! – Да. Это так. – Отчего твой рог искрит и лучится, а то застывает, будто топлёное молоко в стакане? Лось присмирел, копыто ступило в траву. Глаз у единорога стал влажный, и ресницы опу-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ стились на него, а затем он снова устремился в глаза напротив: «Отчего?» – Я удивлена. По той причине, что вижу – твой рог в янтаре. – Да – это так, – и глаз у лося прикрылся в знак согласия. Восторг поднялся в изможденном теле и глаза выразили его лосю. – «Понимаешь ли, как ты и твой рог красивы. Не оторвать взгляда». – Это моя боль. – Она пройдёт. – Это моё одиночество. – Ты и я – уже двое. Только заметь и ты не один! Странница ужаснулась своей догадке: «Как же так? Ведь чтобы так свернуть рог, и родить на нём янтарь надо здорово оступиться. Как же ты сумел и где взял столько янтарной смолы? Значит правда – красота и жертва неразделимы». – Свои меня не признают. – Мне жаль… – Не смей меня жалеть, никогда … – Мне действительно очень жаль… – Жалость подменяет истину. Это не то, что нужно… Я – сохатый, – он живо придвинулся к ней, набычил голову и чуть не задев её ослепительным рогом, тряхнул им что есть мочи, затем отпрянул вбок и пошёл величаво в глубину леса, беспрестанно вспыхивая в полосках света единственным рогом в янтаре. – Он не понял меня, я не поняла его. В нём жизнь и гордыня, ведь он мужает, а я догорающая свеча. И всё же… какая встреча! Единорог под занавес – миф, сказка и невозможное счастье, – просияла странница. Лось неожиданно подал голос трубача из леса, и тут же за ним застучал невидимый дятел в башне деревьев: «Точка, тире, тире, точка…» – он за переводчика-толмача растолковывал долетевшее прощание единорога: «Все-го доб-ро-го! Доб-ро-го те-бе!» Около палки-посоха остались лежать прозрачные камушки. Это были окаменевшие кусочки смолки, а может быть янтарь? Странница потёрла их ладонью и поднесла их к себе, вблизи они издавали аромат, такой же, как сок длинноногой сосны. Она пошла тихонько дальше, а в руке ощущала: не только сучковатую палку, но и шершавость дара единорога, и незаметно для себя перестала замечать слабость ног, и свою усталость… Что-то крепкое и упоительное вливалось в её кровь… будто от солнечного камня

зарделся утихающий накал остатних огоньков. Единорог делился силой! Она подняла голову и увидела впереди, в конце тропинки своего единственного человека, с которым прошла рука об руку свой путь. Высокий и плечистый, с глазами под цвет моря, с первой сединой в висках – он крепко стоял на ногах и ждал её, в нем, как в единороге, под тонкой пряжей светлого джемпера билось большое, благородное сердце. Не было ни одного дня, когда бы он после работы, не появился в лесу. За его спиной широченными и великолепными штрихами окрашивался аквамарин солнечной фантасмагорией. Солнце из круга разливало через край яхонтовое изобилие света. Всякий раз при встрече, да и сейчас тоже, Он улыбался для неё. Она знала, это обманная улыбка, чтобы она поверила, что с ней всё хорошо. Она делала улыбку в ответ – пусть и он верит, что она также думает, как и он – всё с ней в полном порядке! Куда как хуже, она считала, что он здоровый и сильный сгорбатился за последнее время, и эта страшная в нём перемена была для неё невыносимой мукой. А ещё тягостнее, что виной всему была она! Он поспешил навстречу к ней и бережно притянул к себе: – «Что ж ты бродишь одна, меня не дождалась… Я искал тебя». Она уткнулась в его грудь, будто норовила закопаться, запрятаться от приближающейся неминуемой развязки и услыхала, как бьётся его сердце, близкое и далекое, для неё и без неё, пленённое и свободное. Замирая, она слушала ритмичные толчки, ровно также он слушал когда-то в её животе толчки зародившихся у них детей. До чего же просто давала о себе знать жизнь! Скорее всего, с её стороны легкомыслие, но она почувствовала себя под надежной защитой от всяческих бед, словно вернулась издалёка забытая любовь отца. Так уже было с ней: очень, очень, очень давно – в детстве. – Мне хорошо, мне сегодня гораздо лучше… – порадовала она его, а потом таинственно добавила: – Посмотри сюда! Она открыла ладонь, и искры, как от костра в непогоду, брызнули во все стороны от золотистых камушков единорога. – Что это? – Ты мне не поверишь. Но это янтарь. Лесной подарок! Не урони, держи покрепче и не потеряй…

103

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ

Дмитрий ГРИГОРЬЕВ СТЕНА Говорят, ее разобрали на кирпичи, потому что она так одряхлела и растряслась от недавних бомбардировок, что грозила в любую минуту развалиться и причинить кому-нибудь увечье. Но прежде стена была зажата между домами в небольшом скучном дворе, спрятанном от шумных городских улиц обшарпанными пятиэтажками, в которых многие квартиры давно опустели. А двор окутывала мрачная тень. Солнце заглядывало в него только по вечерам через арку, освещая себе обзор золотистым лучом, словно подыскивая укромное место для ночлега. Стена возвышалась на три метра, и наверху, где уцелела еще серая штукатурка, во второй половине дня на нее ложилась широкая серебристая полоса солнечного света, льющегося из-за домов напротив. Внизу же на стену никогда не падало ни единого лучика. Здесь она была сырая, покрытая пепельной плесенью, малахитовой щетиной мха, чахлыми былинками и желтыми кляксами лишайника. От ветхости штукатурка на стене давно полопалась и местами облетела, как струпья. Под стеной растянулся узенький газон с чахлой травой и кустом олеандра. В полумраке, где даже в жару откуда-то просачивалась влага, кирпичи покрывал тонкий слой изумрудных водорослей, которые мазали палец, будто раствор зеленки. Бледный худенький светло-русый Артемка одиннадцати лет, вооружившись большой лупой, как естествоиспытатель, все дни того лета проводил у стены. Он изучал ее обитателей. – Тебе сюда надо, – объяснял Артемка нерадивому сенокосцу с круглым тельцем, сидящим на длинных лапках. – А ты зачем в чужую щель прешься?! – вдруг возмутился он. – Ползи в свою нору и не мешай другим. – Подставил указательный палец на пути большой коричневой многоножки и вынудил ее повернуть в другую сторону. – А ты разве не боишься тут? – заявил он маленькому синему жуку. – Съедят! На стене жили существа самых разных родов, форм и размеров. Только расцветкой все были мрачновато-темные. Видимо, стена, на которой не росло ни одного цветочка, на них так сурово воздействовала. Все ползали,

104

прыгали, скакали по стене, кто во что горазд. И правил этим населением старый сердитый паук, черный, как кусок строительной смолы, и очень волосатый. Его нора в трещине между кирпичами таилась как раз на уровне Артемкиного носа, и была уютно оплетена паутиной. Паук дружил с мальчиком, потому что получал от него угощение. Каждый день Артемка приносил ему в жертву по мухе, пойманной дома на кухонном окне. Но сегодня ни одной мухи не попалось, поэтому Артемка беспокоился, что кто-нибудь из его маленьких друзей окажется добычей голодного хищника. Этот суровый государь поддерживал в своих владениях строгий порядок. Что ни день он взимал дань с подданных. Сытый господин добрел. И тогда добро его простиралось на все вертикальное королевство. Еще в зеленой сырости стены копошились маленькие полупрозрачные блохи. Сидя на корточках, Артемка внимательно разглядывал их в свою лупу. Эти блохи паслись здесь, точно коровы на лугу, и на просвет можно было разглядеть их зеленые внутренности. Артемка не мог дать блохам настоящего имени, потому что они отсутствовали во всех его книгах по зоологии. Поэтому он втайне надеялся, что это никому не известный вид, и тщательно блох изучал, считая себя первооткрывателем. А вечером, откуда ни возьмись, появился на стене непрошеный гость – домашний рыжий таракан. Выскочив из щели в стене соседнего дома, он замер, помахивая усами, будто размышляя, куда бы теперь направиться. Артемка, изловчившись, поймал таракана пальцами, сложив их щепоткой, и сунул его в королевскую нору. «Его величество наверняка обрадовался, – решил Артемка, – и больше не станет на меня дуться, что не принес ему свежих мух». Таракан из норы не показался. Значит, паук укусил его. Теперь можно ни о чем не беспокоиться: король поел, раздобрел и не станет высовываться, чтобы пугать своим жутким видом. Солнце на несколько минут заглянуло во двор из-под арки. Скоро будет темно. Но идти спать еще рано. Тем более по вечерам для жителей стены происходил концерт. Когда стемнеет, и на тротуары лягут бледные пятна уличных фонарей, все выбираются из своих нор,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ дыр и трещин, чтобы послушать королевских музыкантов – сверчков. По своему обыкновению его величество с царственной важностью садился у входа своей норы и в мечтательной задумчивости слушал музыку. Всю ночь сверчки радовали публику своими выдающимися романсами. Однажды, придя утром к стене, Артемка стал свидетелем чуда: из темной трещины выбралась большая белая бабочка. Она взмахнула крыльями и закружила по темному двору солнечным зайчиком. Артемка бросился ее догонять. Но бабочка поднялась высоко к светлому небу и пропала из виду над крышами домов. «Откуда взялась эта «снежинка»? – с недоумением спрашивал себя Артемка. – Разве могут они тут жить? Надо проверить». Вернувшись к стене, Артемка осмотрел щель и заглянул в нее широко раскрытым глазом, но в темноте ничего не увидел. Тогда он сорвал желтый стебелек и хорошенько пошуровал им внутри. Тотчас оттуда выпала сухая, как лист, шкурка. Подняв ее и рассмотрев, Артемка догадался, что это и есть пустая оболочка, из которой вылупилась та волшебная бабочка. Но как туда попал этот кокон? Артемка подобрал палочку и стал ковырять ею в щели, стараясь получить оттуда верный ответ. Но вместо этого из темноты ошалело выскочила глупая мокрица. В поисках спасения она торопливо засеменила среди мха, ощупывая усиками путь перед собой, будто слепая, и, добравшись до выщерблены в шве, плотно в ней засела. Мысленно извинившись перед мокрицей за беспокойство, Артемка продолжил исследование, расширяя щель и выгребая цементную крошку, пока хрупкое орудие не сломалось. Пришлось сбегать домой за отверткой. Секрет бабочки нужно обязательно разгадать. С помощью отвертки дело спорилось легче. Когда от кирпича отвалился небольшой кусок, из того места вдруг засквозил тоненький лучик света. Он притянул к себе глаз Артемки. Но мальчик по-прежнему ничего не разглядел. Зато этот луч разжег в нем еще большее любопытство. Артемка принялся освобождать мешающий кирпич от раствора. Вскоре от его упорства кирпич расшатался на своем месте, как больной зуб, тогда ударом кулака Артемка вышиб его прочь. Кирпич расшибся под стеной с другой стороны. В образовавшуюся прореху хлынул солнечный свет. Он едва не ослепил мальчишку. Потерев глаза, Артемка, сгорая от нетерпения, глянул в прямоугольную дыру, и удивление перехватило его дух.

Он увидел краешек какого-то изумительносветлого сада. Под южным лазурным небом росли деревья, увешанные спелыми плодами, рос там куст розы с красными цветами, а над пестрой клумбой порхали белоснежные бабочки. Даже такая крошечная часть живой картины заворожила Артемку своим радостным сиянием. Он никогда прежде не видел этого диковинного сада. И теперь ему захотелось в него попасть. Но для этого придется как следует потрудиться и проделать себе небольшой лаз. Скорее за молотком. Размашисто им орудуя, Артемка освободил и удалил второй кирпич, затем еще один. Куст олеандра за спиной надежно скрывал работу от посторонних глаз. Артемке пришлось изрядно попотеть, прежде чем просунуть в дыру голову. Смурые обитатели стены спешно покидали свои жилища и разбегались по сторонам. Даже его величество выбрался из норы, посмотреть, что происходит, а, увидав, ужаснулся и скрылся обратно. Между тем Артемка так выбился из сил, что решил оставить дело на завтра. Но завтра власти объявили воздушную тревогу: на сей раз ожидался авиаудар миротворцев. Мать, такая изможденная и худая, точно кормила сына собой, наскоро собралась и поспешила с Артемкой к родственникам, где и укрывались они три недели в чужом городе, вздрагивая от взрывов, которые им снились тревожными ночами. Жаркий август шагал уверенно, словно лев, и был уже на полпути к осени. Дожди перепадали редко. По асфальту кружилась желтоватая пыль с мелким сором. Вернувшись домой, мать с Артемкой нашли свой квартал невредимым, как будто бомбы из жалости облетали его стороной. И дома вся утварь сохранилась на прежних местах. Не переодеваясь, как был Артемка в тесной, разорванной под мышкой футболке с выцветшим солнцем на груди, в джинсовых шортах и сандалиях, так и побежал во двор к стене. Таинственный сказочный мир за стеной так живо рисовался в его воображении. Но, к своему негодованию, он застал прореху заделанной новыми кирпичами. Наверное, ктонибудь из бдительных соседей, вернувшись из бомбоубежища, постарался, решив, что в стену попало снарядом. Досада сдавила сердце мальчишки. Артемке захотелось рыдать от обиды, словно кто-то отобрал у него ценное, светлое и желанное сокровище. Справившись

105

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ с чувствами, он потер ладонями мокрые глаза и поспешил домой за молотком. Черный паук по-прежнему жил в своей норе. Он, конечно, горевал, что население его королевства поубавилось, и не от кого теперь требовать жертвоприношений. Артемка принес его величеству муху, она была маленькая, суховатая, но другой не попалось. Паук даже высунулся из норы, чтобы схватить гостинец прямо из мальчишеских пальцев. – Проголодались, ваше величество, – проговорил Артемка с сочувствием. – Но вам придется потерпеть. Я все равно прорублю себе лаз. С этими словами Артемка принялся крушить свежую кладку. Раствор застыл, словно камень. Всхлипывая от отчаяния, Артемка долбил острым концом молотка, что было силы. Теперь он ощущал себя солдатом, уничтожающим бандитов, таким же смелым, каким был его отец. Кирпич сопротивлялся натиску стойко. Он сидел в стене крепче прежнего. Артемка быстро утомился. Но, едва переведя дух, вновь принялся за работу. И вот, когда ударом кулака он выпихнул первый кирпич, как за спиной послышался пронзительный свист в два пальца. Артемка и обернуться не успел, как его схватили за ухо и, больно выкручивая, заставили поднять голову и поглядеть в глаза взрослому. Это был сосед, работавший милиционером, он только что заехал домой на обед. Артемку он обозвал «хулиганом» и долго отчитывал его за преступление, продолжая больно выкручивать ухо. – Там чужой сад, – заключил сосед, как будто это имело значение. – Не смей подходить к этой стене. Артемке пришлось капитулировать с покорной угрюмостью. Дождавшись, когда сосед поедет ловить преступников, он проводил его машину хмурым взглядом и, как только та скрылась за аркой, поспешил к стене. Тут Артемка воинственно взъерошил пятерней волосы, как это сделал старший брат перед уходом на службу в армию, и, проговорив сквозь зубы: «Отправляйтесь к черту!», принялся крушить кирпич. Полумрак двора стал Артемке еще более отвратителен. А тайна светлого сада – притягательней. Теперь он торопился. Сосед мог вернуться. И на этот раз он не станет выкручивать ухо, а просто прибьет. «Но мама должна увидеть сад, – мечтал Артемка. – Ведь она никогда в нем не была. И волшебные бабочки ей тоже понравятся.

106

Пусть все узнают, какой там красивый сад. Пусть накажут меня, пусть вырвут ухо и посадят в тюрьму, а я все равно раскрою их тайну. Тайну белых бабочек. А может, когда все увидят сад, то не станут меня наказывать. Может, всем понравится на него смотреть». Откуда-то с верхнего этажа доносилась музыка, листья олеандра перешептывались как невольные свидетели тайны, и было немилосердно жарко. Выбиваясь из сил, пыхтя и крепко сжимая зубы, Артемка бил по кирпичам и, когда было возможно, выламывал куски пальцами. Раня руки об острые осколки камня, не чувствуя боли, не обращая внимания на кровь под ногтями и зуд царапин, весь в рыжей кирпичной пыли, он торопился завершить дело сегодня же. Футболка противно липла к потному телу. Она раздраженно трещала по швам. Мокрые волосы разметались по лбу, челка назойливо лезла в глаза, по лицу расползались грязные разводы. От пыли начались приступы кашля. Покусанные комарами руки и ноги устало гудели. А в прореху среди кирпичей вновь лился желанный радостный свет. Артемка с трепетом поглядывал на счастливый мир светлого королевства: цветы, деревья, бабочек. И ожидание скорой победы прибавляло ему сил. Мало-помалу дыра в стене увеличивалась. Теперь она стала достаточно широкой, чтобы просунуть в нее голову и плечи, – совсем немного трудов осталось. В свои старания Артемка вкладывал всю ненависть к этой темной суровой преграде, этой стене, до сих пор так подло скрывавшей от него невиданный прежде мир. Артемка бился уже с последним кирпичом, когда по стене пошла трещина. Она пересекла кладку почти по диагонали. Наверху что-то злобно проскрежетало. Сорвался большой кусок штукатурки. От удара о землю он вдребезги разбился. «Сейчас, еще немного, сейчас», – шептал Артемка, выбиваясь из последних сил. Когда наконец все было кончено, и пал последний кирпич, Артемка, отбросив молоток, устало опустился на траву и облокотился на стену. Дрожащими руками он протер краем футболки мокрое лицо. Перемазанный кровью, грязью и пылью, он, тем ни менее, был счастлив. Успел! Некоторое время он сидел, потирая зудящие ссадины, и с улыбкой вспоминал, как трудно было с первым кирпичом, как сосед выкручивал ухо, как осколки разлетевшейся штукатурки ударили по ногам, словно начинка взорвавшейся бомбы. Отдышавшись, Артемка с замиранием от радости сердца полез в сияющую дыру.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ

Олег ГЛУШКИН СИРЕНА И вот пришел день снятия с промысла. Мы должны были начать движение рано утром, но нас словно магнитом притягивали остающиеся траулеры. И все это из-за наших полупустых трюмов. Нас догружали рыбой, добытой другими. Заканчивался самый неудачный из моих рейсов. К вечеру пошел проливной дождь. Шум дождевых потоков сливался с плеском волн и с журчанием ручейков, устремлявшихся с промытых палуб в шпигаты. Я стоял под крылом мостика, сырость пропитала меня насквозь, но возвращаться в каюту, где мой напарник — сменный тралмастер — угощал добытчиков самогоном, мне не хотелось. Я знал, что предстоит еще одна бессонная ночь, вся в пустых полупьяных разговорах, в бессвязных восклицаниях, в жалобах на судьбу. Здесь же я был в одиночестве, отделенный от всего мира стенами ливня. Монотонный шелест и журчание обволакивало меня. И вдруг я скорее почувствовал, чем услышал, как нечто чужеродное вплетается в шорох дождевых струй. Это было все время нарастающее фыркающее тарахтение. И тут я разглядел, как, прорываясь сквозь пелену дождя, подскакивая на невидимых волнах, к нашему борту приближался катер. И тотчас вспомнил, что капитан говорил о трех пассажирах, которых ему навязали, и что фельдшер наш, за весь рейс так и не получивший никакой практики, вчера суетливо готовил каюту, считавшуюся у нас лазаретом, и разгораживал ее ширмой. Катер приблизился почти вплотную к борту и долго подпрыгивал рядом с траулером, пока его заметили из штурманской рубки и что-то закричали в мегафон. Потом, чертыхаясь, выполз на палубу боцман, а за ним еще несколько человек из команды. Они стали спускать трап. Они переговаривались с теми, кто был на катере, все действо проходило палубой ниже, и мне был виден только краешек борта, но именно тот, где должны были появиться пассажиры, да широкая спина боцмана, крепившего трап. Несколько наших добытчиков стояли на промысловой палубе. Несмотря на дождь, они вышли к борту, согнулись у планширя, что-то там внизу приковало их взгляды,

потом я увидел и других наших матросов, казалось, они совершенно не замечают дождя. Наконец там, внизу, началось какое-то движение, и через фальшборт перебрался первый пассажир. Это был совсем молодой парень с рыжей бородкой. Промокший насквозь, он вздрагивал, жался, словно попал не под тропический ливень, а под осенний колючий дождь. Потом к борту бросились сразу несколько наших матросов, протягивая руки следующему пассажиру. И тогда появилась женщина. Темные промокшие ее волосы были перевязаны голубой лентой, тонкой рукой, оголенной по локоть, она ухватилась за лапищу нашего боцмана, и тут я наконец разглядел ее лицо, расширенные иконописные глаза, казалось, были устремлены только на меня. В жизни я не видел ничего более прекрасного. Почему я не рядом с боцманом? Почему не спустился палубой ниже, чтобы протянуть ей руку? Представляю, как страшно было ей взбираться по скользкому раскачивающемуся трапу, как тяжело сейчас перебираться через фальшборт. Вот она перекинула одну ногу, стройную, загорелую, омытую дождем, дотянулась до палубы, юбка ее высоко задралась, на мгновение мелькнула белая полоска трусов, боцман обнял ее, помогая встать на палубу, и вот она в сопровождении старпома поднимается сюда, к тому месту, где я стою. Конечно, сюда, ведь путь в лазарет только здесь. Мой взгляд не отрывается от ее глаз. Она потрясающе красива. Словно Афродита, рожденная из морских глубин. Я прижимаюсь к надстройке, давая ей пройти. Мокрая кофточка облегает ее упругие груди, сквозь дождь я чувствую аромат духов, запах ее тела. Я молча провожаю ее взглядом. Все мы смотрим ей вслед, не замечая идущих с ней двух других пассажиров — молодого дрожащего парня с рыжей бородкой и длиннющего, словно баскетболист, юношу с бледным лицом… Вечером на траулере говорили только о пассажирке. Шесть месяцев мы почти не видели женщин, за исключением зубного врача, которая пробыла у нас двое суток, затратив на наше лечение часа два и остальное время проведя безвылазно в каюте капитана.

107

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ Но разве сравнишь ту врачиху с нашей пассажиркой! Все уже знали, что пассажирку зовут Марией. Это прекрасное имя, как никакое иное, подходило ей. В салоне за нашим столом было два свободных места и мы с моим напарником очень надеялись, что именно к нам за стол посадят Марию. Ночью мы не могли уснуть. Напарник мой, старый морской волк, вспоминал океанские романы. И то, как ему всегда везло, и что если даже три женщины были на траулере — одна из них была всегда его. “Проклятый рейс, — сказал он, — мало того, что нет заработка, так еще додумались вытолкнуть нас в море без женщин! Как это потрясающе — обладать женщиной в море, когда постель твою слегка покачивают волны, и вокруг такой простор, и плеск волн заглушает ее крики. И потом ты знаешь, что она проверена и можешь ничего не опасаться!” Я уснул под шум дождя и монотонные воспоминания напарника. Мне снилась Мария, она парила надо мной в просторном зале, ее обнаженное смуглое тело пахло полынью, я тянулся к нему, я звал ее, я задыхался, вдруг я почувствовал, что лечу ей навстречу, это было поразительное сладкое парение, и в тот момент, когда мы сблизились, она отчаянно закричала. Я проснулся. Но крик этот продолжался, он стоял в моих ушах. Это пронзительно гудел тифон, мы прощались с судами, остающимися на промысле, нам оставалось семь дней хода до берегов Европы, потом еще дня четыре. И я понимал, что теперь уже не хочу столь скорого возвращения… Утром я долго торчал в коридоре, откуда была видна дверь каюты-лазарета. Пассажиры так и не появились. Я был не один, кажется все наши матросы сгрудились в этом коридоре, а старпом несколько раз заходил в заветную дверь и о чем-то долго шушукался с фельдшером, который теребил свои пышные усы и разводил руками. Сколько бы я дал за то, чтобы она сейчас вышла, чтобы мы остались одни на траулере, чтобы траулер этот стал летучим голландцем. Но мольбы мои не были услышаны. После обеда я один продолжал нести свою вахту в коридоре… В салоне я появился только к ужину и сразу почувствовал какую-то напряженную атмосферу. Не слышно было привычных шуток. Все молча и как-то неохотно ели, на мой взгляд, очень аппетитные бифштексы. Я ощущал голод и с удовольствием набросился на свою порцию. Я был уверен, что завтра обязательно

108

встречу Марию, первый день — конечно, им нужно отдышаться, прийти в себя, а завтра мы будем вместе, и еще целых десять дней вместе, и на берег мы сойдем вместе… Мечтания мои прервал зычный бас боцмана, который почему-то набросился на начпрода. “Пусть им готовят отдельно, ты понял, пусть отдельно, — кричал боцман, — и пусть не появляются нигде, ты понял?” “Что ты ко мне пристал, говори с капитаном”, — испуганно бормотал начпрод… Я вышел на палубу, дождь прекратился, бескрайняя гладь океана окутывалась темнеющим небом, след, оставляемый нашим траулером, как бы разрезал пространство надвое, последние верные нам чайки еще пытались парить за кормой, огни промысла едва мерцали на горизонте. Ни в одном из иллюминаторов не горел свет. Я спустился в каюту, мой напарник сидел в темноте. На столе стояла початая банка браги. “Прекрасный вечер, — сказал я, — не хочется спать, так бы и стоял на палубе и смотрел, как появляются звезды!” Мой напарник тупо посмотрел на меня и выругался. “Ты чего, не допил что ли? — спросил я. “Да пошло бы оно все на хрен, и это море, и эти звезды! Последний рейс, и в гробу я все это видел. С моря, да еще заразу привезти!” Он протянул мне стакан, я отпил немного, нельзя было оставлять моего напарника в таком состоянии. К концу рейса у многих не выдерживают нервы. “Послушай, что с тобой? В чем дело?!” — спросил я. — А, ты еще не знаешь, — протянул он, — сделали нас круто, воткнули на борт спидоносцев! Смысл его слов не сразу дошел до меня, но вдруг занемели ноги и я с трудом опустился на койку. “Не может быть, — выдохнул я, — не может быть, затравил кто—нибудь по злобе!” Ну конечно, мысленно успокоил я себя, стал приставать к Марии старпом, иначе от него не отвяжешься. Я привстал с кровати, вцепился в рукав своего напарника. “Кто сказал тебе это? Кто сказал?” — заорал я. “Ты что, взбесился? Радиограмма была у радиста. Прижали фельдшера, тот все на капитана валит. А шеф напился и в каюте заперся, умник дерьмовый. Подставил он всех нас…” “Успокойся, — сказал я, — как ты можешь заразиться? Ты что, по старой привычке, увидел женщину — и она должна быть твоей?” — “Идиот! — крикнул он. — Ты еще ничего не понял! А если завтра тебя прихватит, если аппендицит, наш лепила

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ и тебе укол вмажет той же иглой, что и им. Да комар их укусит, и тебя тоже — вот и привет!” Как мог, я старался урезонить своего напарника, объясняя, что не через укус, не через иглу, если ее прокипятить, ничего не передастся. А ночью сам проснулся в холодном поту. Ведь я же был первым, кто мог попасться… Выйди она, кивни только мне, и я пошел бы за ней куда бы ни позвала, ведь еще несколько часов назад мне казалось, что я наконец-то обрел любовь… Потом этот страх за себя сменился страхом за нее. Эти двое, которые тоже заражены, не ею ли? Они сейчас вместе, они выясняют, они могут расправиться с ней, выбросить ее за борт, покалечить. Значит, она и с тем рыжим, и с другим — фитилем, а может быть, они втроем, нет, нет, она не способна на это, это наверняка рыжий, сходил в бордель в Фритауне или подцепил уличную дешевую проститутку. Я пытался оправдать ее, и в то же время начинал ощущать, подступающую к самому горлу злобу… На следующим день траулер превратился в плавучий ад. Даже самые молчаливые матросы кричали, чтобы капитан вышел из каюты. Когда он так и не появился, стали требовать старпома, чтобы тот немедленно высадил пассажиров. “Где я вам возьму госпиталь? — отбивался старпом. — В порт захода никто не даст, на шлюпку их что ли или в океан?” — “А хотя бы и так! — крикнул боцман. — Учти, шеф, народ на взводе, выкинут их ночью к трепаной бабушке! А то они и сами друг другу глотки перегрызут!” Целый день все выясняли отношения. За ужином никто не притронулся к еде. Мы стучали по столу мисками, требуя выхода капитана. Но тот так и не появился. Ночью я никак не мог уснуть, меня раздражал храп моего напарника и удушливый сивушный запах, стоявший в каюте. Я решил выйти на палубу и отдышаться там в тишине. Было прохладно, мы отошли от тропиков миль на триста. Тихая штилевая погода способствовала нашему ходу. Ветерок рождался лишь

нашим движением, и все же, чтобы не замерзнуть, мне пришлось укрыться за судовую трубу. Не хотелось ни о чем думать. И вдруг я услышал почти рядом с собой женский голос. Он был переливчат, словно слова не говорились, а пелись, словно встала на пути корабля сирена и заманивает меня. Я должен был бы заткнуть уши, как Одиссей, но напротив я пошел на голос, я стал вслушиваться в слова — и слова эти были созвучны моим мыслям: “Я не хочу жить, я хотела бы раствориться в этой штилевой воде, чтобы душа моя стала чайкой, мне не нужно тело, оно опротивело мне…” И тут мужской голос стал успокаивать: “У тебя самое прекрасное тело, ты самая красивая женщина на земле! Как ты можешь так думать?” И второй более юный голос: “Нет безвыходных положений, все мы смертны, великий грех – самоубийство. Взгляни, какая луна, какая ночь подарена нам…” Они продолжали нежно говорить друг с другом, не замечая меня, я осторожно выглянул из-за трубы. Мария оглянулась, словно почувствовала мое присутствие. В глазах ее стояли слезы. Длинный юноша обнимал ее за плечи, а второй старался стать так, чтобы прикрыть от ветра. Хорошо, что было темно, что они не видели меня, не видели, как вспыхнуло мое лицо, Осторожно ступая, я спустился по трапу. Все вокруг было наполнено призрачным желтым светом. И штилевое море, и эта огромная луна, и легкий ветерок — все было так соразмерно, все было так прекрасно задумано, все, кроме нас — мыслящих и озлобленных, обреченных на вечные страдания. Как нужно было все измерять на свой аршин, думая, что эти юнцы расправятся с Марией. Нет, не от них шла опасность. Они продолжали любить ее. Это я стучал миской вместе со всеми, с теми, кто требовал выбросить пассажиров на шлюпке, обрести их на скорую смерть. И я посмотрел вверх, туда, где на мачте наши ходовые огни мерцали на фоне звезд, и прошептал: “Господи, прости нас, ибо не ведаем, что творим…».

109

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Николай ЛУГИНОВ ПЕРЕПРАВА повесть-притча (печатается с разрешения автора) Перевод с якутского Владимира Крупина

1. ВОЗВРАЩЕНИЕ У Синь наконец-то вернулся домой. Пять лет службы на чужбине, пять лет! И вот — во всем своем великолепии весна возвращения. Все цвело, благоухало. От запаха буйной зелени слегка кружилась голова. Постаревшие родители, возмужавшие сестра с братом радостно встретили его. До поздней ночи сидели за разговорами, наговориться не могли. Столько накопилось за эти годы! Деревенских новостей было великое множество. Кто умер, у кого дети родились, у кого свадьба. Из сверстников и на год — на два младше-старше кто куда подался, кого призвали, как в свое время и его, на службу, кого на принудительные работы. Между новостями родные, гордые его успехами, расспрашивали о службе, о заставе, каким чудом он попал в ряды пограничников — недосягаемой элиты армии. Он рассказал о генерале Дин Хуне, его преемнике Инь Си, великом мудреце Лао-Цзы и, конечно же, о своем самом близком друге Дин Лю. О заставе Саньгуань, защите крепости, о поездке в Хунские степи. Тут впервые осенило его странное щемящее чувство утраты или сожаления по утраченному. Вначале он не мог понять, что это. Теперь издалека все показалось иначе. Намного лучше, даже возвышеннее, чем было на самом деле. А застава Саньгуань, если вдуматься всерьез, была, оказывается, обителью избранных. А он, каким-то чудом допущенный туда, взял и бросил все, ушел в никуда. Как его уговаривал остаться Инь Си! Водил с собой в какую- то темную комнату, в которой У Синь ничего не понял. Впервые в душе зашевелилось пока еще легкое, не осознанное до конца подобие сожаления об отказе от службы. Он очень удивился,

110

ведь служба казалась ему настолько принудительной и нежеланной, что и думать о ее продолжении тогда показалось бы дико.

***

Назавтра, прямо с утра У Синь впрягся в весенние полевые работы. Ремонтировали регулируемые заливные поля на горных террасах. Чтобы укрепить их, таскали землю, камень и песок. Работа тяжелая и грязная, но необходимая. Затем, как только подготовили поля, настала пора сажать рис, бобы и еще много чего. Постоянно требовалось напрягаться из последних сил, чтобы успеть: то орошение террас, то спуск воды, то борьба с сорняками. Так продолжалось до первого урожая. Собрали его, но передышки не получилось, надо было начинать новый цикл. Год выдался удачный, трехурожайный. В разгаре сбора третьего к У Синю приехал друг Дин Лю, получивший отпуск. Радости встречи однополчан предела не было. Но поджимали работы, и Дин Лю принялся помогать. Говорили на ходу. Если у Дин Лю, выбравшего судьбу служивого, впереди все было ясно, то будущее У Синя было в сумерках. Он еще ничего не успел обдумать. Пришлось рассказывать другу небылицы о том, что решил готовиться сдавать экзамены на чиновничью службу. А что оставалось делать? Говорить о том, что останется тут и всю жизнь посвятит беспросветному крестьянскому труду, он не мог. Было ясно только, что жить так, как живут родители, он не хотел. После отъезда друга наступили слякотные осенние дни, постепенно перешедшие к зимним. Народ праздновал завершение урожая, радовался, что удалось рассчитаться с долгами и налогами. У Синь представил свое будущее в этой родной среде и ужаснулся. Вот он скоро женит-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ся, заведет свой дом, получит надел, народит детей. Чтобы кормить семью, надо будет всегда вот так надрываться из последних сил. Если, не дай Бог, наступит неурожай, за неуплату налога отнимут сына...

***

Истинная суть китайских праздников долгое время оставалась недоступной для хуннов. Медленно вживались они в китайскую среду. Живя не первый век вместе, бок о бок, хунны не понимали главного содержания этих праздников. А оно исходило из того, что жизнь китайского крестьянина была строго зависима от времен года: зима — лето, весна — осень. Большинство праздников обычно приурочивались к зимнему времени. Широта и роскошь этих праздников поражали воображение. В этих праздниках человек вдоволь наслаждался тем, что в обычное время было ему недоступно. Это было обилие всякого изыска, еды, танцев, украшений, гостеваний, разговоров, вообще отдохновения души и тела. Китаец за эти праздничные дни как бы насыщался всем, о чем, может быть, мечтал целый год. Это было одним из главных источников его долготерпеливого характера, выносливости и покорности. Для хуннов же было непонятно даже временное раскрепощение. За многие века они, народ, живущий в суровых степных и горных условиях, почти никогда не расставались с оружием, днем и ночью были начеку. Что касается праздников, вольная жизнь хунна длилась круглый год. Постоянно кочевья, новые открытия, новые просторы давали радость разнообразия и полноты впечатлений. Отсюда была их нетерпимость ко всякого рода ограничениям и запретам, к проявлению малейшего намека посягательства на свободу. Китайские же законы исходили из требований хозяйственных, бытовых и государственных. Они часто противоречили даже устоявшимся традициям, но народ, проявляя терпение и покорность, подчинялся. Конечно, во всяком деле есть своя мера, своя граница, перейти которую ни в коем случае нельзя. Не часто, но бывало, когда оборзевшие безнаказанностью чиновники на местах, надеясь на безмерное терпение подданных, доводили их до крайнего состояния — до бунта. У Синь, однажды бывший свидетелем такого бунта, заметил, что бунт чем-то неуловимо напоминал праздничное состояние. Чем именно? Этого

ему не понять. Скорее всего, видимо, прежде всего тем, что в этот краткий период зажатый всякими ограничениями, загнанный нуждой несчастный человек наконец-то пытался выпрямиться. Но это было печальное зрелище.

***

Хотя У Синь ничем внешне не проявил свое внутреннее смятение, все же мать каким-то образом чувствовала назревающее в нем решение уйти. Но куда? Она переживала, но молча. Ведь из уходивших из крестьянства мало кто выживал. Большинство пропадало. А тут пусть трудная, но испытанная многими поколениями предсказуемая жизнь. Еще ничего не свершилось, но мать, изо всех сил пытаясь предотвратить, как ей казалось, роковое решение сына, однажды улучив момент заговорила с ним... Ты еще больше стал похож на отца... Ты почти настоящий китаец, я этого очень хотела, – сказала однажды мать, теребя его темные волосы. Но пытливые все равно угадывают во мне хунское и сразу настораживаются, отстраняются. Почему так? Почему люди так боятся нас и всего хунского? Видимо, потому, что наши слишком много бед свершили. Много проблем из-за нашей нетерпимости, неуступчивости. Поэтому и не доверяют. Это недоверие, возможно, сидит у них в крови, и так они поступают, даже не понимая, не вникая по глубинной памяти... Ээ, сколько мы натворили... Это только Бог и помнит. Но одного не пойму... Там, на окраине все, ну почти все имеют хунскую кровь. Почему человек, более меня похожий на хунна, смотрит на меня голубоватыми глазами с таким недоверием? Это сложно сказать. Возможно, он сам пытается освободиться в себе от всего хунского, которое везде торчит, мешает ему в обыденной жизни... Вот они и буйствуют против себе подобных. Но почему? Это из области необъяснимого... Многие вещи необъяснимы, ибо корни их уходят вглубь, очень глубоко, в недосягаемую глубину. Вот эти-то корни питают многие наши метания, странные стремления, несвойственные и часто абсурдные желания. Я обрублю эти корни и оторвусь от ненужных мне побуждений... Непредсказуемых, неожиданных.

111

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Как ты отрубишь? Многие пытались. Не получалось. У меня получится, — решительно заявил У Синь. По мне, надо просто жить. И не пытаться насильно изменять жизнь и обстоятельства. Надо смириться... — уговаривала мать. Смириться?! Никогда! Я буду менять свою жизнь так, как она нужна мне. Как, как ты собираешься тогда жить? — с тревогой спросила она. Пока не знаю. Но не буду жить так, как вы живете. Хватит терпеть эту нужду, эту зависимость от урожая... От прихотей начальства. Сынок, пойми, люди, где бы ни были, не могут жить без распорядителей, устроителей жизни. Куда бы ты ни попал — везде будут начальники, требующие что-то от тебя. Всегда надо будет находить с ними общий язык.

2. ВЫБОР ПУТИ У Синь понял одно: надо быстрее принять решение. Иначе жизнь затянет как болото, и ты уже никогда из него не выберешься. Уже заглядывались на него девушки на выданье. Их родители как бы незаметно стали чрезмерно учтивы. Куда это клонится, он скорее чувствовал, чем понимал. Для него это было великой опасностью. Жениться, поддавшись сложившейся ситуации, значит, обречь себя на такое же безысходное существование, какое было у родителей. Он этого решительно не хочет. Но как? Как жить дальше? Пока он отринул два пути: первое — службу на границе, где остался близкий друг Инь Си, второе — крестьянскую жизнь... А что третье? Выбора было не так много. Да совсем не было. В нем зрело одно-единственное решение: разбогатеть и тем самым выбиться из безысходной жизни, окружавшей его. Но каким образом это сделать? Мать сердцем поняла, что сын уйдет из родного дома в поисках лучшей доли. Не он первый и не он последний выбирает путь, полный опасностей. Многие сгинули на этом пути. Из их деревни почти никто не достиг желаемого. Это и пугало мать. Но где-то в душе она поддерживала решение сына... А сын чувствовал это и был безмерно благодарен матери. Все! Надо идти! Но куда податься? Конечно же, туда, куда обращался взор, на север, в сторону бескрайних земель предков.

112

И вот наступило это утро. У Синь взял свою солдатскую, заранее заготовленную котомку и отправился в дорогу. Мать проводила его до околицы. Пожелала счастья. Заплакала она уже тогда, когда он решительно пошагал к горизонту и не оглянулся. Через много дней пути дорога привела его к переправе через реку Хуанхэ. Здесь кончалась земля государства Чжоу. Весь тот берег считался хунским, хотя она на самом деле была нейтральной территорией, ибо хунское кочевье простиралось досюда только во времена великих засух, когда степь превращалась в пустыню, что, слава Богу, бывало крайне редко. Та сторона всегда славилась возможностью добыть редкие ценности, которые здесь можно продать за большие деньги, и это манило в нее авантюристов всех мастей. Там, подальше от жестких китайских законов, царили уже иные порядки. Это была уже заграница, которая всегда тянет людей определённой породы. Типа легендарного контрабандиста Чжан Чженя. Для обычного же человека там нет спокойного места, где бы он мог обустроиться и жить. Там все чужое, чуждое, враждебное. Многие вещи там истолковываются совсем превратно, превращая добро в зло, порядочность в бесчестье и наоборот... Все это так. Но все относительно. Особенно прельщает то, что многие вещи, невозможные здесь — там становятся доступны. Если здесь У Синю — человеку низшего сословия, почти нет надежды вырваться из своей среды, то там это можно. Если повезет, конечно. То, что здесь можно обрести только посредством неимоверного рабского труда, потратив всю жизнь, да и то без гарантии, там можно добиться, говорят, в считанные месяцы, от силы год-два. Наверное, в таком непростом деле и риск большой, должно быть. Но игра стоит того.

3. ПЕРЕПРАВА Переправа здесь действовала издревле. Видимо, это было наиболее удобное место. Сюда сходились несколько крупных дорог. Здесь был большой базар, где продавались всякие диковинные товары. Сотня, не мень-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ше, самых разнообразных лодок, принадлежали старику очень крупного телосложения по прозвищу Старый Лодочник. Он с восхода да заката сидел на высоком берегу, на камне, похожем на лежанку, и следил за передвижениями своих лодок и за всем, что происходило вокруг. Удивительно было то, что он все запоминал, начиная с того, в какой лодке сколько человек, и какие передвижения и события происходили на обеих берегах. Многие споры приходилось решать ему тут же, сидя на своем троне. У Синь чем-то понравился ему и был сразу принят гребцом на маленькую лодку со старым кормчим. Работа была тяжелой, но интересной. Целый день приходилось бороться с бурным течением Хуанхэ. В первое время течение сносило их далеко вниз, и после переправы приходилось лодку тянуть вверх. Но со временем У Синь наловчился и уже ничем почти не отличался от опытных гребцов. Старый кормчий часто впадал в дрему, и У Синь сам держал курс. Это сразу заметил Старый Лодочник и одобрительно хмыкнул. На ночь У Синь устраивался на ночлег тут же в лодке. Спал, подстелив одну соломенную циновку и укрывшись другой. Под легкое покачивание и шум воды он, уставший за день, почти мгновенно засыпал. Иногда просыпался от холода и сырости и, смотря на звезды, думал о своем по-прежнему туманном будущем.

4. НОЧНАЯ ЖИЗНЬ Если днем на реке шла обычная трудовая жизнь, то ночью все было иначе. Переправа закрывалась, и до утра на первый план выходило трехэтажное роскошное здание, возвышающееся на самом берегу реки. С наступлением темноты в нем зажигалось множество разноцветных фонарей. Это был дом, где развлекались богачи. Для их удобства и удовольствий там было предусмотрено все. Порой такое, что обычному человеку и в голову не придет. Посетители этого земного рая были особыми людьми, со множеством слуг и помощников. У Синь с жадностью следил за ними. Для него наконец-то прояснилась цель жизни. Каким-то, может быть, даже невообразимым чудом, но он должен попасть в этот круг счаст-

ливчиков. Вот где, оказывается, настоящая, подлинная жизнь, полная свободы, безграничной воли и прочих прелестей. Все то, чего полностью лишен маленький человек. А каким образом У Синь войдет в этот круг, дело десятое. Способов это сделать должно быть немало. Надо будет только выбрать способ по себе, по своим возможностям. А он ощущал, что они у него большие. Только вот как ухватиться, за что взяться, с чего начать? Где-то через пару месяцев старый кормчий совсем ослабел, и на его место назначили У Синя. Теперь он, освобожденный от тяжелого труда гребца, оглянулся, осмотрелся вокруг. Среди переправлявшихся попадались и богачи, посещающие заветный дом с разноцветными фонарями. У Синь пристально и жадно следил за их повадками, привычками, слушал и запоминал их разговоры. Разные среди них попадались люди. Видимо, не все завсегдатаи заветного дома были настоящими богачами. Их как раз и было немного. А в основном там околачивались разного рода проходимцы с сомнительными занятиями, которые спускали здесь свои случайные заработки. Они, в основном, занимались контрабандой редких здесь и поэтому пользующихся большим спросом товаров, которые тайно завозили с хунской стороны: сушеное мясо, хурут, шкуры, кожа, оружие, драгоценные камни. Это было опасное, запрещенное законом и преследуемое государством занятие. Попадешься — пойдешь на каторжные работы. Но контрабанда была как магнит — она была самым легким и доступным способом быстро разбогатеть. Но она не прельстила У Синя, бывшего пограничника. Поэтому он не согласился ни на одно даже заманчивое предложение контрабандистов. Раз в неделю кормчие со всех лодок в определённое время отчитывались перед Старым Лодочником. Старик, сидя на своем плоском камне, внимательно слушал каждого, при этом не упуская ничего, что происходило на переправе. Его зелёные глаза как бы пронизывали всего тебя, и от этого становилось не по себе. Казалось, он видел все твои тайные мысли и намерения. Непростой был старик. Крайне придирчивый и дотошный к подчиненным, но обычно строгий к новичкам, он с самого начала очень благосклонно отнесся к У Синю.

113

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА А У Синь долго не мог к нему привыкнуть. Он боялся старика, ибо чувствовал, что тот каким-то образом догадывался о его мыслях о богатстве, и что он уже не намерен тут долго задерживаться. Но старик молчал. Почему? Может, от того, что у него была единственная дочь, видимо, осчастливившая его на склоне лет своим появлением на свет. Это была всегда нарядно одетая белолицая, рыжеволосая, как отец, толстушка. Она-то сразу обратила внимание на юношу. Видимо, понравился бывший пограничник своей выправкой. У Синь же боялся исходящей от девушки непонятной, всесокрушающей силы воли, чувствуя в ней источник опасности, да и вообще толстушки никогда не нравились ему. Такая родит ему толстых рыжих мальчиков, а это не входило в планы его будущей жизни. От хунского начала ничего хорошего не жди, надо отойти в сторону преобладающего большинства. Это возможно. Только через маленькую, черноглазую южанку — без всякого своенравия и норова, мягкую и нежную, терпеливую и надежную. Работа шла своим чередом. У Синь внимательно вглядывался в каждого, кто садился в его лодку. В основном это были собиратели трав, заготовщики всякой съедобной растительности, рыбаки и охотники. Редко, но бывали и деловые люди. Эти резко отличались от основной массы трудового черного люда. Они имели слуг и помощников. Всегда о чем- то сосредоточенно думали. Были неразговорчивы, видимо, что-то высчитывали, рассчитывали. А трудовой народ был очень разговорчив. Они охотно и с удовольствием делились новостями с кем попало, что было у них на уме — то и было на языке. Говорили в основном о ежедневных заботах и делах, у кого как, и особо о далеких вещах и не думали, не загадывали.

5. ПОДОБИЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ Кто надеялся заработать лишние деньги, устраивался на ночлег поближе к ночному заведению. Если везло, можно было за одну удачную переправу сорвать дневной заработок. Но это было редко. Зато для того, кто хотел знать побольше о богатых посетителях ночного дома, было много интересного. У Синь вслуши-

114

вался в их разговоры, следя за их поведением, взаимоотношениями между собой. Да, это был совершенно иной народ, чем обычный дневной — рабочий. Они отличались друг от друга, как черное и белое, как день и ночь. Но, возможно, эти, мягко выражаясь, несовместимости можно и продолжить: богатство и бедность, порок и добродетель... Хотя все в Поднебесной построено на сочетании, если не на единстве этих, казалось бы, взаимоисключающих и противоположных начал. При пристальном взгляде их можно сопоставить. Если обычная жизнь просыпается утром, весь день проводит в тяжелых трудах и после вечернего чая отходит ко сну, то ночная жизнь начинается с этого момента и проводит время до зари очень бурно — за закрытыми дверями и занавешенными окнами. Подробностей не видать. Но утром они расходятся крайне усталые, понурые, невеселые... Словно после непосильного труда. Много непонятного и таинственного происходит в доме. Каким же образом все блага мира достаются кучке богачей на их веселья, наряды, всевозможные утехи? А народ круглый год еле сводит концы с концами. У Синь много, но безрезультатно думал о жизни, глядя на бурное течение Хуанхэ... Сколько же еще впереди будет разочарований, крушений очередных иллюзий? Издалека кажется одно, но приблизишься, вникнешь, выходит совсем другое... Все постоянно меняется, и никак не угадаешь, что чего на самом деле означает. В заставе Саньгуань в подобных сложных размышлениях обязательно упоминался великий учитель, бахсы Лао-Цзы... Чтобы не ошибиться в выборе цели и ее достижении, надо много думать... Проникнуть бы в суть вещей верными размышлениями, не упрощая сложное и не усложняя простое. Но как это сделать, если необученный, непосвященный, ты тупее тупого, глупее глупого? Какое упущение он сделал, когда из-за лени и непонимания не стал заниматься изучением трудов великого учителя! Теперь уже поздно. Все надо делать вовремя, когда оно возможно и доступно. Однажды Старый Лодочник сказал: Я смотрю, ты выделяешься из толпы. Думаю, ты был причастен к окружению великого человека. Ты знал Лао-Цзы?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Я слышал, что Лао-Цзы некогда служил у нас... Да и только. А так я ничего не знаю о его учении. Но ты имел великое счастье общаться с его последователями и поклонниками, а это совсем немало! Ты ходил по тем же каменным ступеням, на которые ступал великий учитель, наконец, дышал тем же воздухом, что и он. У Синя глубоко поразили эти высокие слова. Тогда он еще не знал, что Старый Лодочник тоже был пограничником, и служил он тоже при заставе Саньгуань, что он и ныне нес свою своеобразную службу... Которая потом после него будет иметь свое продолжение. Впрочем, об этом — потом. В свое время, в своем месте...

6. УЖИН У СТАРОГО ЛОДОЧНИКА Однажды вечером Старый Лодочник пригласил У Синя к себе, но почему-то через свою дочь. Отец ждет тебя, — сказала она, выделив это слово “тебя”. Старик сидел на своем излюбленном месте. Солнце клонилось на закат, дул северный холодный ветер. На маленьком круглом столе – сандалы – из сандалового дерева, дымились горячие травяные отвары. Налил У Синю в маленькую глиняную чашку. Знаешь ли ты, почему я пригласил тебя? Нет, не знаю. Но думаю, что поговорить о делах. О, нет. Дела того не стоят, чтобы тратить на них этот прекрасный вечер! — многозначительно усмехнулся Старый Лодочник, окидывая восторженным взором речную гладь, словно он вернулся издалека. У Синю, когда он шел на вызов, грешным делом, было не по себе. Он побаивался грозного хозяина, вдруг да какое у него замечание по работе или еще что. Теперь, видя его благодушие, успокоился, но внимательно слушал каждое его слово, следил за выражением лица. Ты, должно быть, удивляешься, видя этот мой восторг. В ваши годы так бывает, что человек замечает, выделяет, восхищается такими вещами, которые затем превращаются в ничто. А, казалось бы, совершенно бесполезные, несущественные вещи вдруг

начинают обретать большое значение. Но печально то, что на постижение этой истины иногда уходит если не вся жизнь, то ее самая лучшая, созидательная часть. А многие и не достигают ничего. Так и уходят из жизни с пустой душой, потратив все силы на набивание кто желудков, кто карманов. Но вся беда в том, что содержимое и того, и другого не уносят с собой... — Старый Лодочник вдруг умолк, глядя па пурпурный закат, затем спросил. — Ты ничего не понял из моих слов? Да... — слегка смешавшись, честно признался У Синь. Ничего, потом поймешь, может, даже спустя многие годы, — широкая, теплая улыбка озарила лицо старика. — Я не затем говорю, чтобы ты сейчас меня понял. Это сложное дело. Так не бывает, чтобы человек все сразу понимал. Не-ет. Так устроен мир, что всякая истина дается только через сравнение, через постижение разных состояний бытия. Все бы хорошо... Но печально то, что на постижение истины, как я говорил, уходит почти всегда вся жизненная энергия, так что не остается и желаний, и довольствуешься одним только созерцанием. А может, и хорошо, — впервые робко заметил У Синь, скорее всего из чувства жалости к старику. — Ведь и многие недоразумения происходят из-за чрезмерных желаний. Да... Это ты хорошо заметил. Мягко сказано: недоразумение. Точнее сказать, многие беды порождают необузданные желания... — Старый Лодочник как бы заново с удивлением посмотрел на юношу. — Интересно ты выразился. Ты об этом заранее думал или как? Нет, конечно... Просто... Просто к месту, к слову случайно вырвалось... — искренне признался У Синь, слегка покраснев от такого внимания к себе. Это хорошо, что ты сразу признаешься, а не корчишь из себя юного мудреца. Но хорошо и то, что ты так удачно выразился. Это редко случается. Надо уметь ценить удачные мысли. Часто в них кроется сокровище. Запомни это. — Лицо Старого Лодочника было возбужденное, он слегка замолчал, как бы что-то вспоминая и примериваясь к чему-то. — Я призвал тебя, чтобы рассказать одну очень поучительную легенду. Старый Лодочник, немного помолчав, медленно начал.

115

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

7. ИСТОРИЯ МЕЧТЫ Это было так давно, что ныне никто уже не помнит, когда, где и с кем случилась эта история. Она кажется, на первый взгляд, похожей на многие сомнительные россказни, но она на самом деле подлинная... особенно тем, что в ней ясно вырисовываются многие заблуждения человечества. Очень жаль, что мало кто внимает мудрости прошлых веков. По крайней мере, до сих пор. Но по всему видно, что и в дальнейшем будет так же. К великому сожалению, если один человек еще может многое в жизни постичь, то человеческое сообщество так уже ничему не научится. Этот номох (легенда) — об алчности. Действие происходит в хунской стороне, где-то на севере. То ли на берегу великой реки, то ли озера Байхал. Жил-был мальчиклодочник, как ты, денно и нощно мечтающий обрести большое богатство. Переправа была в стороне от крупных путей, заработки были небольшие. Но мальчик не унывал, ждал, что настанет миг удачи, который превратит его из слуги, которым помыкал всякий проезжающий, в важного господина. И воистину, кто жаждет, тому везет. Повезло и нашему мальчику: настал-таки долгожданный миг удачи. Был ветреный неуютный вечер. К переправе подъехали трое явно чем-то возбужденных, но молчаливых путников. Все было странно в них. От одежды до поведения. Путники потребовали немедленно их переправить, но мальчик ответил, что при такой погоде лодку сразу захлестнет и все пойдут ко дну. Но те не унимались, всячески стали уговаривать, просить, даже грозить. Мальчик не поддавался, и предложил дождаться утра, небось, погода сменится. Они явно чего-то опасались. Это было видно. Наметанным глазом мальчик сразу догадался, что это были темные личности, а торопились, скорее всего, опасаясь погони... У них была странная поклажа — небольшие мешочки, но чувствовалось, что тяжеленные — словно булыжники напиханы в них. Когда все увещевания не помогли, то к мальчику подошел старший и, подозвав в сторону, вручил ему небольшой, но увесистый по весу мешочек. Держи, мальчик. Вижу, что сирота ты. И это не в оплату за услугу. Пусть это поможет изменить твою судьбу. Это золото, мальчик, ты его спрячь в надежном месте. А нас перебрось на

116

тот берег. Мы люди деловые, нам некогда тут прохлаждаться. После старика к мальчику подошли двое остальных и тоже вручили ему по мешочку один побольше, другой поменьше. Их мальчик засунул в карман, а тяжелый плотный кожаный мешочек с крепко завязанным узлом спрятал на берегу в надежном месте. Мальчик воспрял: вот он, миг удачи, который он столько ждал! Как быстро и просто он наступил! Он не стал даже раздумывать, раз наступил такой баарт1. Как-нибудь переправятся. Овладев золотом, он совершенно потерял страх. Хлопнув по левому и правому карманам, в которых было по мешочку золота, обрел еще больше уверенности. Решительно направился к лодке. Путники несказанно обрадовались, загрузили тяжелые мешки и... отчалили. Волны подхватили тяжелую лодку и хищно забегали вокруг. Двое, которых мальчик по размерам их мешочков успел про себя окрестить Щедрым и Жадным, сели за весла, мальчик — на корму и направил лодку на тот берег, к алому зареву заката. Старик, стоя впереди, нервно теребил пальцами, крепко прижимая к себе свой мешок. Как только отошли от берега, громадные волны начали нещадно заливать лодку, и она стала тонуть. Еще была возможность до конца бороться, и если бы гребли упорно, доплыли бы до берега. Но гребцы бросили весла и схватились за свои мешки. Старик прохрипел: Все... все тонем. Хватайте свое золото. Золото не потеряйте напоследок, ведь ради него гибнем... Золото... Золото! Это были последние слова, которые услышал мальчик. Трое путников с тяжелыми мешками сразу утонули. А мальчик еще какое-то время держался за перевернутую лодку... Старый Лодочник замолк. Солнце уже закатилось, его заменило удивительной красоты зарево, отражаясь на изгибе реки. Жалко парня... — вздохнул У Синь. — Зачем он только согласился. Ничего бы с ним не случилось, жил бы да жил. Возможно... Но ведь корысть... — Старый Лодочник усмехнулся, с удовольствием затянулся и выпустил в сторону заката синий дым. Да, ему же золото отвалили. А жаль, что пропало оно... Наверное, затем кто-то счастливый 1

фарт.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА нашел тот заветный мешочек, спрятанный на берегу. Да, золото жалко. Должно быть, много его было, — усмехнулся старик, заметив, как заблестели глаза у парня. — А ведь эта история имеет продолжение... Не может того быть! — радостно воскликнул У Синь. — Ведь они утонули и погибли. Разве не так? Так-то оно так... — старик, загадочно улыбаясь, глянул на закат. — Так, да не совсем... Вот слушай дальше... А случилось вот что. Алый закат закатившегося за горизонт солнца стал последним земным видением мальчика. Как только волны сомкнулись над ним, сознание погасло. И неизвестно, сколько времени прошло, может, много, а может, и ничего, но он начал приходить в себя. Оказался он в подводном мире. Это ощущалось везде, но почти очень схожее с земным. Только не было ни солнца, ни луны. Звезд на небе тоже не было. Светало и темнело одновременно со всех сторон, а небо — видимо, это была поверхность воды — всегда было одинаковым, без облаков. Удивительно было обнаружить, что людей там было великое множество. Все кишело людьми, как в наших городах на рынке. Когда мальчик и путники пришли в себя, то первым делом ухватились за свои мешки, которые почему-то оказались совсем не такими тяжелыми и даже мягкими на ощупь. Удивились, но промолчали, никто не хотел развязывать тугие ремешки, которыми мешки были тщательно завязаны. Подошла охрана и стала выпытывать: кто такие, откуда? Мы купцы, — сказали трое и показали на мальчика. — А это наш слуга. Чем вы докажете свое купеческое сословие? Состоянием... А где оно, ваше состояние? С собой, здесь, в мешках. А ну, показывайте. Стали развязывать, мешки, а там оказался один песок и глина. Это же глина с песком, а где же ваше золото? — строго спросил начальник охраны. Господин начальник, оно точно было, только вчера еще. Спросите хоть его, — путники показали на мальчика. Видеть я не видел, что у них в мешках, но они были тяжелые.

Врут! — отрезал строго начальник. — Так не бывает, чтобы вчерашнее золото превращалось в песок с глиной. Этих троих — в тюрьму! Когда увели путников, стали обыскивать мальчика. Вывернули карманы, нашли мешочек побольше, который ему дал Щедрый. Вскрыли его, а там также оказалась глина с песком. Что это? Теперь не знаю что... Но было золото. Этот опять врет. Развязали второй небольшой мешочек, который вчера ему дал Жадный и ахнули: там сверкнули самые настоящие самородки. Охрана сразу изменила к нему отношение с пренебрежительного на уважительное, и мальчика отпустили. И стал он жить-поживать как в сказке, потому что золото открывало ему все двери. Удивительным было то, что там не надо было за услугу платить, стоило только показывать его, и все бросались исполнять его поручения, поэтому золото его не кончалось. Получалось, главное, иметь золото, и не важно, много его у тебя или мало. Поэтому там никто не старался наживаться, обманывать, воровать. Все жили спокойно, мирно. Была там прекрасная жизнь, описать невозможно. Но для человека, познавшего иную, земную жизнь, хоть малость, но все же оставалось ощущение неполноты, несовершенства, незавершенности, что ли... Надоедало днем мутно-серое небо без солнца, беззвездные и безлунные ночи. Да мало ли чего. Если вдуматься, много было несуразностей, привыкнуть к которым невозможно. И ожила в нем жуткая тоска, что хотелось волком выть... И стал он денно и нощно искать пути возвращения назад на землю. И он вернулся! Выплыл, отдышался, оглянулся... О-о, какая это была прелесть! Какое обилие ярких цветов! Первым делом он с великим волнением вскрыл заветный мешочек с золотом, а там оказались вместо самородков обычные речные камушки. Но мальчик не стал выкидывать их, а предусмотрительно спрятал в лодке, в которой соорудил тайник. Так, на всякий случай... Он вспомнил спрятанный мешок, и какова же была его досада, что там тоже оказались

117

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА обычные речные камешки! Значит, тот старый прохиндей обманул его. Но мальчик не стал держать обиду на того, и так обездоленного и несчастного: он не только попал в мутный подводный мир, но и там оказался в неволе. Можно ли придумать наказание страшнее? Мальчик по-новому взглянул на окружающий его мир, полный стольких неповторимых красок и оттенков, мир, в котором нельзя не быть счастливым... Старый Лодочник замолк, с видимым удовольствием затянулся длинной трубкой и снова выпустил синий дым в сторону догорающего багрового заката. И что мальчик? — не выдержав, спросил У Синь. — И как у него сложилась последующая жизнь? А мальчик зажил счастливо и долго. Конечно, женился, обзавелся домом, народил множество детей. У Синь тоже вздохнул. Но это был не вздох облегчения: он знал, что не все так просто в реальной жизни... Можно, конечно, жить долго и народить множество детей. Но будет ли счастье в нужде и стеснении? Видимо, Старый Лодочник заметил его интерес к дому с фонарями и эту поучительную историю рассказал ему неспроста. Жизнь при фонарях, которую они наблюдают издалека, возможно, чем-то схожа с подводным миром своей перевернутостью к реальности. Да, конечно, завлекает, призывает, увлекает. Когда вокруг беспросветная тьма, так и хочется к свету фонарей, подобно несчастным мотылькам. В почти полной темени, по тропинке на ощупь пробирался он к своей одинокой лодке. Стояла тихая душная ночь. В доме с фонарями только начинался очередной праздник жизни, который продолжится до утра. Звучала музыка, игривый женский смех, самодовольный мужской бас. Все-таки это не то... надо что-то другое. Но — что? Этого У Синь не знал.

8. РАССКАЗ БРОДЯГИ Кто жаждет богатства, тот ловит слухи о тех, кто чудесным образом разбогател, если не в один момент, а хотя бы одним удачным действием, не тратя на это всей жизни. У Синя это и устраивало, поэтому из множества других легенд запала в душу именно

118

эта легенда. Рассказал ее заезжий бродяга, который, как другие, не попрошайничал, не старался прислуживать в поисках случайного заработка. Он околачивался около заведений типа дома с фонарями, и чудесным образом богатые завсегдатаи брали его в собутыльники, потому что у него язык был хорошо подвешен. Чего он только не знал, где только не бывал. Знал многих известных авантюристов, сидел с ними за одним столом. Словом, нынешние счастливцы каким-то образом узнавали в нем своего, человека, не раз обладавшего приличным состоянием, но, как он сам говорил, по невезению или неудачному стечению обстоятельств все каждый раз спускавшего. Однажды утром он, выброшенный на улицу после очередного застолья, дрожащий и несчастный, пришел к лодке У Синя и попросил перевезти, но честно признался, что платить ему нечем, но за это он расскажет одну чудесную легенду, которая наверняка заинтересует доброго молодца, мечтающего о необычных путешествиях и дальних дорогах. Время было неурочное, клиентов не было, и У Синь согласился. — Я расскажу тебе случай из своей жизни. Хотя многие воспринимают его как легенду, но это было на самом деле. Был я юн и полон сил и энергии, как ты теперь. И я мечтал о прекрасных женщинах и роскошной жизни. Как это можно достичь? Конечно, только богатством. И вот однажды заезжий бродяга типа нынешнего меня рассказал о далеком вулкане где-то далеко на западной окраине Куньлуня, который во время извержения выбрасывал куски золотых самородков. И я, недолго думая, решил отправиться туда. Добирался долго, по дороге не раз бывал на волоске от гибели: замерзал, мучился жаждой, голодал, но был упорен, терпел и добрался. Оказалось, все было правдой. Действительно, после редких извержений на северовосточных склонах не часто, но находили самородки. Поэтому вся земля вокруг была давно поделена бандами, которые ловили таких несчастных и глупых авантюристов, как я, и, предварительно заковав в кандалы, заставляли искать золото. Меня поймали на второй день, и я на долгих три года загремел в рабство. Мне везло на золото. Когда удавалось находить самородок, меня поощряли. Постепенно я вошел в доверие, и наконец подвернулся случай, и мне удалось сбежать. И думаю, а если бы мне удалось

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА проникнуть в самое жерло того вулкана... Но как? И как суметь унести оттуда добытое золото, ведь по пути поймают грабители... Бродяга замолчал, затем посмотрел У Синю в глаза: Юноша, я бывалый человек, вижу тебя насквозь. Ты хочешь быстро разбогатеть и, как все мы, вдруг и сразу. Но никогда не верь таким россказням. Не бывает, чтобы человек разбогател легко и быстро, если он не вор, не игрок и не разбойник. А это уже другая, дьявольская стезя. Настоящее богатство достигается ценою огромного труда, в это надо вложить всю жизнь. А быстрое богатство, которое достигается такой дорогой ценой, того не стоит!.. Оно ничто по сравнению с подлинной человеческой радостью, ощущением свободы!.. Я вижу, что ты мне не веришь. О, бедный юноша! Неужели и ты заложишь свою единственную, светлую, такую чистую судьбу ради дьявольского блеска золота! У Синь промолчал. Ибо он не нашелся, что ответить. Все, что говорил ему этот разнузданный бродяга, ничего за душой не имевший, ничего не наживший, было только очень похоже на правду, ничем не подтвержденную. Но свет разноцветных фонарей, их притягательная сила были очевидной и явной реальностью. На берегу они расстались. Бродяга, завывая протяжную варварскую песню, исчез в речных зарослях. Но запала в душу эта легенда о золотых самородках, которые постоянно стали сниться. Особенно заинтриговало жерло вулкана. Если это правда, если бы суметь туда проникнуть, то ведь можно найти выход и унести с собой золото... Лишь бы завладеть этим желанным металлом, а там видно будет... Нет, дело того стоит. И У Синь решился...

9. ПУТЬ НА КУНЬЛУНЬ И решился открыть свою мечту Старому Лодочнику. Тому явно не понравилась эта абсурдная и явно гибельная идея. Это то же самое, что я рассказывал тебе о золоте, которое превращается в глину. У Синь молчал, нагнув голову. А Старый Лодочник, понимая бессмысленность отговорить юношу, только повторял выражение хуннов: “барса кэлмэс” (ушедший не возвращается). Что бы ни случилось, старайся вернуться, знай, что тебя здесь ждут и примут в любом

виде, даже в качестве беженца. Укроем, спрячем. И снова утром, как тогда, из родительского дома, У Синь отправился в путь. На сей раз к отрогам Куньлунь, которые непрерывными грядами протянулись на многие тысячи ли. Ехал на чем придется, то на лошадях и верблюдах, то на ишаках и ослах. А то и на своих двоих. Наконец, на горизонте появились очертания высоченных хребтов. У Синь направился к ним, но, предупрежденный бродягой, не стал подходить близко. Он уже знал, что извержения выбрасывают камни только на северные и восточные склоны. Значит, наиболее они и охраняются. Тщательно все обдумав, он решил обойти гору на почтительном расстоянии и пробраться к ней с юга. Места были совершенно пустынны. За десять дней пути он не встретил даже следов человека, и вдруг навстречу бежит девушка в цветастом платье чуть постарше его, легко перепрыгивая с камня на камень. Ты не видел мальчика, сына моего, играющего цветными камушками? Нет, я уже десять дней живой души не встречал. Ах, какая досада! Куда он мог запропаститься этот негодный мальчишка? Ну я ему задам! У Синь удивился: какая ранняя мать, уже сына имеет.

10. МАЛЬЧИКУ... 200 ЛЕТ Пройдя ещё немного, увидел зелёную лужайку, где на белом камне сидел старик и сосредоточенно играл. Играл разноцветными камнями, да так увлеченно, что, казалось, ничего не слышал, не замечал, полностью был поглощен азартом игры... Каким-то образом угадав в нем того самого “мальчика”, которого потеряла юная мать, У Синь не поверил своим глазам. На вид это был глубокий старик с белыми усами, с залысиной, но когда он поднял глаза, то у него был взгляд шаловливого, озорного мальчика. А, это ты? — скучно произнес старик, словно только вчера расстались. — Здравствуй, У Синь. Вы знаете меня, почтенный? Во-первых, я вовсе не почтенный, я просто мальчик, каких здесь много. Но откуда знаете меня?

119

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Я все знаю. Все-все! — прихвастнул “мальчик”. — Я знаю очень-очень многое! Даже то, что было давно, а еще и то, чего еще не случилось. Скажите, что меня ждет? Стану ли я богат? Ничего не скажу. Почему? А потому что, зная наперед будущее, ты потеряешь интерес к жизни. Нельзя заранее знать будущее. Зато я бы не совершал ошибок, зря не стал бы многие вещи делать. А заблуждаться да ошибаться тоже полезно. Не будет ошибок — не будет и истины, как говорил один мальчик по имени Ли Эр... Так вы, почтенный, знали великого учителя Лао-Цзы? Знал, конечно, еще как знал! Тогда он был лопоухим, смешным головастым мальчиком Ли Эр. Кстати, этот Ли Эр был в детстве похожим на тебя, хотя ты же больше хун. Нет, я южанин! Это ты кому-то другому скажи. Я-то насквозь тебя вижу, кто ты такой, где родился, где служил, что у тебя в уме, куда и зачем идешь. Докуда дойдешь и чем закончишь. Да, и скажите-ка, интересно знать. Опять ты за своё! Хочешь все выведать и идти по жизни без всякого сомнения, выбора, по заранее известным путям? Но это было бы очень надежно и верно, я бы не шарахался зря, не плутал бы по неверным путям зря и силы бы сохранил. Повторяю, без выбора, без сомнений ты потеряешь интерес к жизни. Поиск решения, поиск верного пути и составляет если не главный, то один из основных смыслов жизни. Никогда не соглашусь, что бессмысленные метания по жизни в поисках верного решения содержат смысл бытия. По мне, они-то и сводят жизнь к бессмысленным метаниям. Зря Создатель сделал человеческую жизнь такой... Если бы Он дал ему возможность прозрения, то сколько бы ошибок не свершалось! Сколько войн и несчастий!.. Ведь все они от заблуждений, от невозможности заранее предвидеть возможные последствия деяний. По незнанию свершаются многие беды. Разве по неведению зверствуют люди? Открой завесу неведения — и что, они прозреют и перестанут воевать? Если бы! Любую новую идею они обращают не во благо, а во зло. В еще более обширные истребления, в больший порок. Неведение — единственный сдержива-

120

ющий фактор. Ибо только оно пугает и удерживает. Неведение — пояс, граница; развяжись он — беда распояшется.

11. О ДИН ХУНЕ И ЛИ ЭР Я их впервые увидел в... году, когда служил при старой крепости Унь-чжой. И чем же вы там занимались? Ну, как чем? У нас была там так называемая Темная Комната, где мы ведали кадрами. Их отбором, подготовкой, продвижением, воспитанием. Изучали их линии судьбы, определяли, кого куда направить... Это если они не имели предопределения свыше. Но почти половина имеют предопределение, заранее запланированное еще с рождения или даже до... В этом случае нельзя вмешиваться в их пути. Можно только слегка поправить, помочь в кризисных точках судьбы. А простым смертным, не обладающим предопределенностью, можно, да? — У Синя очень заинтересовал всеведущий мальчикстарик. Но и это сложно, ибо можно только слегка навести, навеять путь, а дальше все равно он должен сам проторить путь до конца. И вы следили за всеми? За всеми уследить, как ни странно, проще. В толпе люди ведут себя, подражая друг другу, на события реагируют одинаково. Но среди них бывают, как бы сказать? Нестандартные, что ли? Которые реагируют иначе. Вот за ними и следишь. Это или отбросы, или особенные по таланту, по возможностям. Их полагается отсечь от сердцевины. То есть речь о крайностях, о дурных, от которых следует избавляться, или о ярких, неординарных, которых тоже нужно выделить, чтобы не потерялись. Ибо они часто нарушают, выделяются и тем самым попадают в трудные, иногда наказуемые ситуации. А толпа тоже неоднородна. Она состоит из множества тонких наслоений. Дин Хун и Ли Эр сразу выделялись? Нет, никак нет. На поверхностный взгляд, это были совсем обычные мальчики. Странно! Думаю, они должны были быть ярче, иметь явное превосходство. Никак нет. За редким исключением, они во многих случаях не выделяются из толпы. Значит, они раскрываются в определённый момент и сразу уходят вперед? Да, почти так.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА А как вы там, в Темной Комнате, могли, в первый раз увидев человека, сразу тут же определить, кто он, и предвидеть всю его будущую судьбу? Ну, это совсем другое, можно сказать, необычное, особенное место — Темная Комната, где, как ты говоришь, человек определённым образом просвечивается. И вы всякого, кто туда заходит, насквозь видите? Я же сказал, не совсем. Это трудно объяснить, да и не надо, чтобы ты такие вещи понимал. Это сфера знаний, которая лежит за границей реальности, это иное бытие. А ну-ка вспомни, вспомни, когда ты с другом Инь Си попал в Темную Комнату? И — как молния озарила У Синя. Да, да, он же был в Темной Комнате, был! Да, это было удивительно — обнаружить последователя великого учителя Лао-Цзы. Такие мгновения удачи скрашивают однообразие долгой-долгой службы. Я же там прослужил лет этак 75... и даже с лишком. Это потом меня перевели сюда. А что за служба здесь у вас? Ну да, тебе все и выложи. Нет у тебя чувства меры, чувства грани, границы. Мы там в Темной Комнате сразу вычислили тебя... Ты большой, очень большой... Я? Это вы про меня говорите, что я большой человек? — обрадовавшись, воскликнул счастливый У Синь. — Да неужели?!. Если бы я заранее понял, что я есть большой человек, я бы удержался от многих соблазнов!.. почему вы мне тогда в Темной Комнате, как судьбу Инь Си, внятно не сказали? Кто я есть и кем стану на самом деле? А сказали нечто непонятное, нечленораздельное. Почему? Иначе и нельзя было. Вот и теперь ты сразу, не дослушав меня, на свой лад переиначив мысль, делаешь совершенно иные выводы... и поскакал далеко вперед. Правда, не туда, куда надо... Но вы же сами только что сказали, что я большой человек. Так или не так? Никак нет. Ты, не дослушав меня, сам делаешь вводы. Я успел сказать только “большой”... Но не говорил: “человек”. Я хотел сказать вот что... ты большой прохиндей, авантюрист и проходимец. Даже великий по-своему, дойдешь далеко-далеко, и кажется, заберешься высоковысоко за грань возможного и реального. Да-а-а, — печально протянул У Синь. — По правде, я и сам в себе подозревал подобное.

Но ведь человек слаб, я надеялся, что вдруг откроется во мне нечто такое, которое вознесет меня над всеми... А причиной всех неудач считал свою бедность. Вот и поставил цель: любой ценой обрести богатство. Богатство — сила. То, чего не хватает не только мне. Будь у меня возможность, я бы такое совершил, облагодетельствовал бы бедных... Как бы не так. Ты ровным счетом не понимаешь, что такое богатство. Не знаешь ни того, что оно означает, ни его размеров, ни его суть, ни пределы возможностей материального богатства. А это, поверь мне, очень сложное, многоступенчатое понятие... Мирское богатство, при кажущейся бесспорности обладания якобы реальными ценностями, на самом деле вещь весьма иллюзорная. Может статься так, что оно существует в виде зданий, вещей, денег и золота и в одночасье может превратиться в ничто, прах и мусор... Прах и мусор? Золото? Что, не веришь? Это сам когда-нибудь поймешь. Это горькое прозрение у тебя впереди, ждет не дождется.

12. БАШНИ НА ПЕСКЕ У Синь вспомнил рассказ Старого Лодочника о подводном мире... Вспомнил и сразу сник. Словно из него в этот момент нечто улетучилось. Ослабел, упало настроение, расстроился и реально почувствовал, что потерял силу, которая его воодушевляла, толкала вперед — к великой цели обретения богатства... В последнее время после начала пути он впервые усомнился: а стоит ли так рваться? А что, если воображаемое богатство всего лишь очередная иллюзия? Самообман, который не стоит такого риска, таких жертв... Ведь он пожертвовал всем тем, чем обладал. Домом, родными, родиной. Им овладела тоска, которая обожгла острой болью — по родному дому, матери, отцу, братьям и сестрам... Куда и зачем он рвется? Стоит ли то, к чему стремится, его жертв? Впервые сжало сердце от жалости к родным... На самом деле он, оказывается, бросил их, но ради чего? Обманывал себя тем, что, достигнув богатства, поможет им, наконец, вытащит их из нищеты, постоянной угрозы налогового бремени. С тех пор, как только охватила его мысль, мечта об обретении богатства, ои жил единой

121

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА мыслью о скорейшем достижении цели. Он был как одержимый, словно нечто поселилось в нем и вытеснило из него все иные мысли. И вот теперь впервые ощутил сомнение. Вместе с сомнением ощутил опустошенность. Его поразило это состояние. Стоило хоть немного усомниться, и сразу сник. Было мучительно обидно и стыдно, что он — взрослый человек — стал подвержен абсурдной идее... Но все же внутри оживало слепое сопротивление... Он не хотел верить разумному взгляду, не хотел признать, что зря пустился в такой далекий путь. Сознание лихорадочно искало оправдания. Он цеплялся за все, что можно, чтобы оправдаться. Искал доводы, чтобы опровергнуть слова юного старца. А тем временем старик временами так увлекался игрой, что, кажется, забывал о нем. Из набора разноцветных камушков старался сложить башни, которые, достигнув определённой высоты, рушились... Когда башня удавалась, старик звонко и заливисто хохотал как мальчишка, да так искренне, что было удивительно. И так же от души, прямо до слез, огорчался, когда какаято башня вдруг кренилась и обрушивалась... Но оказалось, он не забывал о нем: Ну что, усомнился?! Это хорошо. Излишняя уверенность в чем бы то ни было тормозит развитие. Человек, лишенный сомнения, пребывает в заблуждении. А вам не кажется, что без уверенности в себе нельзя ни созидать, ни творить? Ну, смотря по ситуации. Когда и как. Тут нет единого закона. Тем временем солнце достигло зенита и стало нестерпимо жарко. Стало нечем дышать, ибо раскаленные камни тоже излучали жару. У Синь потоптался на месте, надеясь, что старик закончит свою бессмысленную возню с камнями. Но тот был весь в игре, будто и не чувствовал жары... Только несколько капель выступили на лысине. У Синь оглянулся. Что за странное место? Никого не видно, а следы трудов человека повсюду. Старик будто подслушал его мысли. Это создано неустанным трудом многих обитателей этого райского уголка. Ты зря осуждаешь меня за эту игру в камешки, это отнюдь не бесполезное дело. Я ищу и фиксирую равновесие мира... — изрек старик, ни на миг не отвлекаясь от попытки установить очередную башню... – А равновесие это главное.

122

Скоро опять радостно захлопал в ладоши, значит, очередной камень нашел свое место. У Синь с тоской ждал конца игры. Но игра ли это была? Тем временем солнце зашло, стало темнеть, но старик провел рукой и вызвал вокруг себя некое свечение. Но оно не прогнало холод. Старик поежился и весело изрек: — Я вволю впитал в себя дневного тепла, теперь оно не дает мне мерзнуть. Надо уметь извлекать радость и приятное из противоположностей. А ты бедный, недавно еще страдал от жары, теперь страдаешь от холода... Ладно... тебе, видно, надоело меня ждать. Хотел тебя сам проводить, но игра получается нынче, да и мать заругает. Заставляет всякими делами скучными и нудными заниматься. Какими же? Ты не поймешь. Учись умалчивать о ненужном и спрашивать только необходимое. — Тут же он стал звать своего младшего брата, который не скоро отозвался где-то далеко. Странно было, что он уговаривал его полушепотом, словно он был тут рядом. Тот, видимо, не хотел, а этот что-то обещал ему, как маленькому мальчику. Скоро появилась из темноты фигура этого брата. И он казался намного старше старшего. Не удивляйся. Он так выглядит, потому что был в свое время непослушным. Пропускал время пить лекарства даже чаще, чем я, вот и... — Затем стал что-то долго объяснять брату на непонятном У Синь языке. У Синь понял только одно — общение с ним не понравится матери. Тут налетел порыв ветра, и все башенки старика рухнули... Старик, как маленький мальчик, сел на землю и заплакал, обливаясь горькими слезами... Младший брат стал гладить его по лысой голове, жалеть и неуклюже уговаривать, что у него потом все получится. Наконец, старик успокоился и, икая совсем как маленький мальчик, начал новую игру, сосредоточенно обдумывая каждый ход. Ладно, — наконец сказал он. — Хотел тебя уговорить не ходить так далеко за твоим золотом. Ведь опасно и страшно. Сколько сгинуло там! Как они жалели перед смертью, озаренные последней мыслью о бессмысленности своего стремления. Ты пока как слепой щенок. И прозреешь ли, неизвестно. Стремишься туда, как одержимый... А одержимые как слепоглухонемые — ничего не видят и не слышат. Ладно, иди... ты сможешь достичь дна

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА каменной чаши. Так уж и быть, помогу тебе. Потому что ты одинокий странник без предназначенной судьбы. Тебе можно помочь, ибо это не будет вмешательством в иные пути. Ты добьешься только того, что постигнешь своим умом, в результате испытаний и страданий. Сможешь ли ты достичь своей вершины и достичь успокоения — зависит только от тебя самого. Возможно, ты погибнешь и сгинешь на пути к чужим вершинам. Очень, очень даже возможно. У тебя нет ума основательного, только отражение и отталкивание от всего увиденного: мол, у тебя должно быть иначе... Дай Бог тебе освободиться, наконец, от одержимости. С нею ты пропадешь. И не такие пропадали, а еще сколько предстоит? Все беды человеческие от одержимости. Сможешь вовремя освободиться от этой напасти — выживешь, нет — сгинешь. У Синь, узнав о печальных перспективах, изменился в лице, сник. Ладно-ладно, не унывай так сильно, не надо этому придавать слишком много значения, — якобы “успокоил” старик. — Не ты первый, не ты последний. Много, очень много еще родится слепых щепят. Да, немногие прозреют. Ведь такие люди, как ты, ничего не могут принять на веру, до них доходит только выстраданное, да и то на последнем пределе. А вначале они — рабы иллюзий. Им кажется, что они видят истинный мир, а на самом деле видят только его внешнюю мишуру. Но поразительно то, что именно они, те, кто подвержен иллюзии — отличаются болезненной, нездоровой самоуверенностью. В чем причина — непонятно, но это так! И никак иначе. Иначе не может быть, они этой своей маниакальной убежденностью заражают других — и близких и дальних — и уже за ними плохо соображающая толпа. Люди грешат незнанием меры — вот причина разрушения естества. А вы, оказывается, всех со стороны, если не сказать сверху, видите, да? Ну, это сразу и не скажешь... По-всякому. Вернее, как получится, смотря кого, когда, при каких обстоятельствах.

13. МЛАДШИЙ БРАТИШКА Не бойся, тебя поведет мой младший братишка. Надежный мальчик, он проводит тебя, а если надо будет — поможет.

А почему он такой старый? Намного старее вас. А, это только кажется с виду. На самом деле я же говорил, он на 28 лет младше меня. Я уже взрослый был, когда мать его родила. Но он же дряхлый старик. А вы еще ничего. Ну это с виду. Правда, он был непослушнее меня, часто пропускал время принимать лекарства. Вот тебе и результат лени. Ведь всякое трудное дело в этой жизни достигается только долгим упорным терпением, послушанием и исполнительностью. А мать ваша совсем девушкой выглядит. Ну, с нею не сравниться. Она этого достигла таким упорным трудом! Ежечасными упорными процедурами и упражнениями. Да такими, что лучше и не надо бы. Но что делать, она сама довольна результатами, да нас поучает... Она суровая мать, часто нас с братом наказывает. За что? За нерадивость, брата за лень, меня за азарт, за нежелание следовать ее предписаниям. Правда, мне иногда удается избежать наказания благодаря умению прикидываться, изворачиваться, подлаживаться. А это очень важно. А брат прямолинеен и простоват, — вот и нарывается там, где можно было бы избежать наказания. А вы хитрец. Нет, просто я более понятлив и не сопротивляюсь, а приноравливаюсь под обстоятельства. Пристраиваюсь. А зачем наказывают? Затем, чтобы поправить тебя, чтобы ты осознал ошибку. Но зачем доводить до наказания, когда этого можно избежать? Как? Отойти в сторону и наказание пронесется мимо. Ибо ты, поняв, за что, почему, зачем, чуть только отходишь, и все. Понял? Не совсем. А братик ваш так не делает? Он упрям. Из-за вредности делает наоборот, назло. Этим и усугубляет вину. Пытается утвердиться на своем, оправдаться и углубляет свои же ошибки вместо того, чтобы вовремя исправиться. Нет, я не такой. Вы — хитрец, вы приспособленец. Просто доверяю своей матери. Она зря наказывать не станет. Обидно, больно, но я уверен: за дело. Так надо... Это иной уровень. Послушанием я не усугубляю вину, не пытаюсь оправдаться, а доверяю опыту и пониманию матери. А брат — нет. Он начинает обижаться,

123

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА жалеть себя, считать незаслуженно обиженным. Это-то и подтачивает душу! Она расслаивается, копит в себе свои же ошибки. Запомни! Нельзя оправдываться, упорствовать в своих ошибках, если даже не сумел их понять. Надо доверять старшим, более знающим и опытным. Только так можно легче избавиться от ошибок. А в противном случае ты все глубже погрязаешь в ошибках и идешь ложным путем к надуманным целям. Ладно, — прервал себя старик, — братик мой проводит тебя до подножия Куньлуня, до начала восхождения. А я буду навещать тебя по временам, когда тебе будет тяжело. Особенно на распутьях, в дни сомнений... — Старик впервые по-настоящему посмотрел ему в глаза. — Да... трудный путь тебя ждет. Но ничего... Я теперь уже не уговариваю тебя отказаться от него. Тебе уже поздно возвращаться. Теперь у тебя путь только вперед. Идти до конца и испить чашу до дна. Буду помогать. Как? Вы же остаетесь здесь... Ничего. Найду способ. Где подам спасительную мысль, где подскажу, что надо, помогу найти воду, дичь, нужные для пищи и исцеления растения. Странно. Что-то я не пойму. Как же вы придете ко мне, я же буду далеко? Постепенно научишься вызывать меня в мыслях, мы даже будем беседовать, спорить, даже ссориться и мириться не менее, чем явно. По большому счету, все в этом мире иллюзорно. А ты уверен, что вот в это мгновение видишь вокруг себя реальный мир: эти цветы, деревья, лужайку, ручей? Меня, брата, наконец? Конечно! Вот же всё, вот вы. Да? Какой ты самоуверенный! Видит и ощущает! Все у него схвачено н никуда от этого не денешься, — старик повернулся к нему и иронично посмотрел своими зеленовато-голубыми глазами. — Удивительный ты тип. Значит, все, что видишь и ощущаешь, существует, да? Конечно! Да?... Ну тогда покажу тебе нечто иное, послушаем, что ты скажешь на это, — старик встал во весь рост и оказался на голову выше своего брата. Провел рукой над собой и... и все окружающее на мгновение словно свернулось и исчезло... Где поляна с разнотравьем цветов и гомоном птиц? Где водопад, и даже озеро с речкой, деревья и сам старик с братом? У Синь изумленно озирался. Кругом торчали голые камни, а на месте, где было озеро

124

с ручьем — глубокий овраг. У Синь испугался, голова ушла в плечи, даже издал вместе с возгласом удивления некий свист. Ну, что теперь скажешь, мудрец? — послышался откуда-то сверху задорный голос старика. Мне нечего сказать. Я ничего не понимаю. Вот как заговорил. Видишь, спесь твоя выветрилась — это тебе на пользу. Ну что, какой ты вывод сделал? Что не так прост этот мир, как кажется. Да, вот именно, многое, что окружает человека — только кажущаяся реальность. А какова она, настоящая реальность? Ну, так тебе все сразу и выложи, да? Нет и нет. Ты даже не подозреваешь, какова она, настоящая реальность!.. Да и рано тебе, а может, и вовсе не нужно знать ее... Так, только необходимую малую толику, не больше. А если доживу до почтенных лет, тоже никогда не смогу познать полную истину? Полную — никогда! Она недоступна даже для нас. Странно... а ваша мать? Знает ли она? Она знает больше нас, но и ей полная истина недоступна. Тогда кто же знает-то ее? Есть такие? Есть. Но это не твоего ума дело. То, что ты не умеешь чувствовать границу дозволенного, много страданий и бед принесет тебе. Но, настрадавшись вдоволь, набив себе лоб, ты постигнешь пределы возможного, это и будет твоей мудростью, если... Если, конечно, ты сможешь выжить и дожить до тех лет. Но у тебя есть шанс. Я тебе помогу. Но прежде всего, сам думай, сам. Умом можно обойти опасности, предотвратить беду. Я буду стараться. Ну ладно, иди... У Синь набросил на плечи куцую котомку с сушеными запасами еды и пошел по сухому дну только что бывшего озера, затем по руслу бывшей реки. Поднявшись на перевал, оглянулся и вскрикнул от удивления. Вода озера синела, отражая небо, тек ручей, высоченные тополя и кипарисы качались на ветру, а внизу благоухала зелёная долина. У Синь глубоко вздохнул. Он любовался этой красотой, будто прощаясь с ней... Когда солнце начало клониться к закату, стал искать место ночлега, но такового не было. А между тем наступал адский холод, и ночь лучше было бы переждать в какой-нибудь пещере, сохраняющей тепло до утра. Но во-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА круг была каменистая плоская поверхность. Негде было здесь спрятаться. Но где же сопровождение обещанного “младшего брата”? У Синь, боясь замерзнуть, решил идти, пока есть силы. Может быть, набредет на какой большой камень, который укроет его хотя бы от ветра? Он шел и шел. Боялся упасть. И вдруг, может, померещилось? В сумерках далеко впереди загорелся огонек. Еще усилие — и он у костра, у которого сидел “младший брат”. О счастье — вытянуть ноги и ощутить горячее тепло! Как же ты тут оказался, ведь ты остался в долине? Несколько дней ожидаю. Брат велел тебя плотно накормить. — Старик откуда-то достал нанизанное на шампур мясо и стал жарить на огне. Тут же на камне на белой кошме было накрыто славное угощение. У Синь был весьма озадачен: ведь утром вроде расстались, а он говорит, что ждет уже несколько дней? Или он мог одновременно быть и тут и там? Но, видимо, лучше не выпытывать подобные подробности. Все равно не скажет. А скажет — не поймешь. Наевшись, У Синь уснул и проспал бы неизвестно сколько, но разбудил старик. Все, путник, просыпайся. Сегодня у тебя трудная дорога, ибо к закату ты должен дойти до цели. Завтра эти предгорья будут прочесывать солдаты. Сегодня неужели дойду?! — обрадовался У Синь. — Наконец-то! Да, если не сможешь, подсобим, но думаю, что сможешь... — туманно сказал старик и очень подробно описал дорогу. День последнего восхождения был очень трудным. У Синь шел без остановки. К вечеру совершенно выбился из сил, но упорно карабкался вверх. Начались скалы, тропа становилась незаметной. У Синь шел как лунатик и боялся только одного, что оступится и сорвется вниз по крутому склону. Наконец, когда совсем почти стемнело, перед ним возник зубчатый край чаши — жерло кратера. Внутри зияла темнота, было неизвестно, какой она глубины. У Синь достал веревку, привязал к камню и стал осторожно спускаться вниз. Его опасение, что веревки не хватит, конечно, подтвердилось, и он повис на неизвестной высоте. Что делать? Вверх уже ни за что не подняться, а силы стремительно таяли. Измученные пальцы рук сами собою разжались, и У Синь, зажмурив глаза, полетел вниз.

14. ЗОЛОТОЕ ЧРЕВО К счастью, упал не на острые камни, а на пологий склон, по которому благополучно скатился вниз. Долго тяжело дышал и отходил от боли во всем теле. Наконец, поднялся и в полумраке увидел перед собой черную песчаную поверхность, обрамленную крутой каменной стеной округлой формы... И дно тоже было не плоское, а округлое и посередине блестело синевой наподобие озера. Снизу веяло непонятной угрозой. Стало страшно, но назад пути не было. И У Синь стал осторожно спускаться вниз. Всюду был песок, только необычного черного цвета, что придавало всему мрачный вид. Посмотрел вверх. В отверстии кратера светила ущербная луна, идущая на убыль. Пошел наугад. Шел, кажется, целую вечность и вдруг впереди в сумерках увидел людей. И безо всякого опасения поспешил к ним. А те, совершенно неожиданно для У Синя, разразились диким хохотом. Их было четверо. Один был на голову выше остальных. Другой весь изжёванный, напоминал старого солдата, третий был одноглазый, трясущийся инвалид, четвертым был благообразного вида старик. Странно это было. Почему они даже совсем не удивились его появлению? У Синь стал внимательно вглядываться в лица людей, но в них ничего, кроме неистового веселья, не было. Было даже злорадство. Словно им было очень приятно его несчастное состояние, состояние новичка, который еще ничего не понимает в том мире, куда они попали ранее и успели постичь Нечто. Ха-ха-ха! — надрывались и давились они от смеха, не в силах что-нибудь сказать. Вот Бог послал к нам еще одного дурака! — выговорил, наконец, Длинный. — А то мы подумали было, что в мире, кроме нас, уже дураков-то не осталось, а, Солдат? Да, мир все еще не без дураков, — довольно прошамкал тот, которого назвали Солдатом, беззубый и кривой, весь помятый, словно его лицо прошло через жернова мельницы. У Синь никак не мог понять, отчего потешаются и злорадствуют эти несчастные при виде еще одного подобного себе. Вдоволь насмеявшись, обитатели при свете ущербной луны стали внимательно осматривать его, затем одежду, но особенно их внимание было приковано к котомке.

125

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА У Синь догадался, что они все голодные и жаждут немедленно поесть. Хотите, я угощу вас. У меня есть сушеное мясо... Мясо?! — Третий весь затрясся от восторга и засверкал единственным глазом. Еще есть сушеная рыба. И рыба?!. — воскликнул Длинный, недавно еще надменный. Он чуть не плакал от волнения. — Как давно я не ел рыбы... даже вкус забыл. Но это было нечто такое... что даже описать нельзя. А еще есть немного хурута. Вот это молодец! Молодой, но какой запасливый и разумный! — похвалил его четвертый, самый старший и по виду более рассудительный и добрый. — У нас ни у кого не было такого богатого разнообразия припасов. Когда У Синь хотел раскрыть мешок, Длинный решительным жестом остановил его. Нет и нет! Нам даром ничего не нужно. Как же? Я хочу вас угостить. Если хочешь, чтобы твои сокровища достались нам справедливо, то послушай нас... Мы устроим торг! Великолепный настоящий торг. При чём тут торг? Я ничего не хочу продавать, отдам даром, — сказал У Синь. Нет и нет! Нам даром ничего не нужно. Мы не какие-нибудь нищие, побирающиеся подачками! — строго и даже сердито повысил голос Длинный. — Если хочешь добра нам — продай! Главное, мы тут все состоятельные люди. Мы могли бы купить многое: земли, дома, даже целые города с жителями. Не смотри, что мы больные-кривые, мы на самом деле великие богачи! Вас, — Длинный перешел на “вы”, — вас устроит золото? Можем расплатиться золотым песком или даже самородками! — сказал Солдат, вытаскивая из кармана что-то тяжелое и вправду похожее на золото. Мне нечего сказать. — Изумлению У Синя не было предела. — Но... как хотите. Дальше все пошло быстро и четко, как по заранее отработанному плану. Подвели его к круглому плоскому камню, напоминающему круглый стол, где он, как купец, выложил свой товар. Длинный вызвался в помощники и стал заправлять от его имени. Эту роль он выполнял добросовестно. И дело пошло... Сначала по кругу было распродано сушеное мясо, предварительно разделённое на пять частей. Пятую часть помощник сунул обратно в мешок...

126

Затем так же начали покупать сушеную рыбу. Помощник давал каждому попробовать по маленькому кусочку. Все были в восторге и необычайном возбуждении. В торге принимал участие каждый, высказывая свое мнение, то ли подбадривая покупателя, то ли делая замечание. Но все же было слишком много абсурдного. За одно мясо было выручено золота примерно с человеческий кулак. Трудно было поверить, что эти оборванцы могли обладать такими несметными богатствами. Но все оказалось правдой. У Синь попробовал на зуб. Металл был податливый, явно тяжелее обычного камня и поблескивал при свете луны. Все были чрезвычайно довольны результатами торга. Никто не стал тут же поедать приобретенную еду, разве только попробовали. Затем явно ослабевшие от возбуждения обитатели стали медленно расходиться. У Синя насторожило то, что обитатели смотрели на его сияющее от счастья лицо с какойто странной усмешкой. Несомненно, они чувствовали свое превосходство над ним, по сравнению с ними ничего не понимающим. Несомненно, они знали Нечто, что давало им возможность смотреть на него свысока. Он растерялся и, оставшись один в полной темноте, с опаской долго прощупывал пальцами золотой песок и пробовал на вес и зуб самородки еще и еще раз. Никаких сомнений не было. Это — золото. Золото — мечта всей его жизни. Он — состоятельный человек! Он достиг цели жизни! Добился своего. Даже больше. За столько золота сможет теперь купить все. Он так был воодушевлен и возбужден обретением невиданного богатства, которое свалилось на него нежданно и неожиданно, что не чувствовал холода. Лежал на плоском камне, смотрел в звездное небо и грезил прекрасным будущим.

15. МЕЧТЫ, МЕЧТЫ Это была удивительная ночь. Светила ущербная, но яркая луна. Далеко мерцали звезды. Ах, как триумфально он вернётся назад и обустроит совершенно новую, ни на что не похожую жизнь! Первым делом — купит перевоз у Старого Лодочника. Определит ему пожизненное безбедное обеспечение. Пора создать новую паромную переправу, затем построить мост. Это

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА значит — все торговые пути лягут через него... Но он подберется и к “Веселому заведению”. А что он с ним будет делать?.. Ну, потом видно будет. Главное — размах... А там! Голова шла кругом. Под утро, скрючившись, заснул. Когда проснулся от холода, уже начало светать. Первым делом стал вновь рассматривать свое золото. Все было настоящим. Сомнений не было! От этого опять объяла его жаркая радость. Сложил золото в свой кожаный мешок и пошел назад по вчерашнему направлению. Странная ухмылка вчерашних участников торга не выходила из головы. С чего бы это? Почему они так странно улыбались? Может, они сегодня вернутся и отнимут золото? Все возможно. Во всяком случае, их облик не вызывал доверия. Такие могут всё. Они — познавшие нечто запредельное, ни перед чем не остановятся... Нет, здесь ему больше нечего делать, надо скорее уходить. Главное, суметь спасти вдруг приобретенное богатство. Ноша была тяжела. Но теперь, если сумеет перевалить через край этой чаши, то тащить вниз будет намного проще. Во всяком случае, можно спускать груз вниз по веревке. Или даже бросить вниз, а затем найти, спустившись после. Ему повезло — совсем недалеко от того крутого склона он нашел более пологий, по которому можно было хоть с трудом, но пробираться вверх между огромными валунами. Когда с великим усилием удалось достичь края, он увидел, что о спуске вниз нельзя было даже помышлять. Ибо это была верная гибель. Так было высоко, что звук камня, брошенного вниз и наконец достигшего дна, почти не был слышен. Вот это да! Он, будто призывая небо в свидетели, поднял голову, но на небе не было ни луны, ни солнца, а только низкие сырые облака. И те были более счастливы, чем У Синь — они могли странствовать, где хотят, а У Синь сидел, прикованный к мешку с золотом, как каторжник к своему чугунному ядру. А каким чудом он взобрался сюда? Что им двигало? Какая жажда и страсть? Видимо, только помощь двух братьев подняла его в эту адскую чашу. Да, он уже назвал ее адской. Ведь ясно же — отсюда нет выхода. Стоило столько стремиться, пройти через невозможные преграды, обрести богатство и понять, что попал в западню. Вот отчего над ним смеялись. И правильно смеялись.

16. БАРСА КЭЛМЭС Вдруг он ощутил, что как будто кто-то приказал ему успокоиться. Он стал размышлять. Должен же быть иной путь. Как-то же даже эти доходяги сюда взобрались? Но, опять же, почему не ушли? И неужели его ждет их участь? Неужели отсюда нет возврата? Может быть, именно про это место говорили хунны: “Барса Кэлмэс”? Он вспомнил зловещую легенду... Нет, там был остров в море, откуда никто не возвращался. Но какая сейчас разница? Что с острова, что из небесного котла... Тучи постепенно прогонялись ветром, и оказалось, что уже высоко поднялось солнце. Стало видно, что земля простиралась где-то далеко-далеко внизу за синим маревом. А под ним была пропасть. Вот тут-то и рухнула последняя надежда. С такой вышины нет возврата... Он лихорадочно озирался, все-таки надеясь отыскать путь спасения. В котле никого не было видно. Словно вчера были не люди, а призраки. Он стал звать, но никто не отозвался. Спустился немного вниз к синеющему вдали озеру. И каково же было его удивление, когда вместо воды обнаружил огромное количество голубых камней — изумрудов. Но какой же ужас он испытал, увидев повсюду белеющие скелеты людей и черепа, иссушенные солнцем. Среди костей валялись золотые самородки. Он стал торопливо собирать их в кучу. Но затем, устав, разогнулся и увидел, что таких куч множество... — Здесь золото ничего не значит, — сказал он вслух. — Ни-че-го. — Он сел, взял в руки череп побольше, насыпал в него мелких самородков и позвонил как в колокольчик. Дробный глухой звук напомнил звонкий колокол на далекой заставе Сангуань. Там колокол звал на обед. А здесь что есть? Глодать кости? Глотать самородки? Он свою еду вчера выменял на золото, которое здесь валялось везде... Здесь, кроме безумных от алчности обитателей, которые нечеловеческим усилием взобрались сюда, не было ничего живого. Ни мышей, ни змей, никаких иных зверей и тварей. Он стал искать вчерашних обитателей, облазил почти весь котел, но никого не нашел, словно все куда-то провалились. Его окружала удручающая картина: огромные валуны и черный песок, а внизу изумрудное озеро. Из которого еще никто никогда не напился.

127

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА А золотых самородков здесь было так много, что он скоро перестал их собирать. Ходил, запинался за них и отпинывал в сторону. Они хорошо были заметны на фоне черного песка.

17. КРОВАВЫЙ ПИР Вдруг он встрепенулся, услышал гортанные крики, второй, третий. Словно кого-то звали или перекликались. Оказалось, это были огромнейшие грифы с голыми шеями, крайне неприятного и страшного вида. У Синь затаился. Грифы деловито облетати, внимательно осматривая каждый валун. Вдруг радостно вскрикнули и сели неподалёку. И тут же, вытягивая длинные шеи, стали что-то тяжелое тащить из-за груды камней... Они кряхтели, кашляли почти как люди. Скоро появилось что-то лохматое, бесформенное... Оказалось, это был труп вчерашнего одноглазого трясуна. Волосы У Синя встали дыбом. Он отвернулся, чтобы не видеть подробности этого страшного пира. Кинулся прочь, чтобы не слышать звуки ударов клювов и жуткие восторженные причмокивания. Бедный Трясун... Вот и завершились его земные похождения. Вот так и живем. У Синь прямо подскочил от неожиданности, вдруг услышав разумную человеческую речь. Это был вчерашний старик, вылезающий из-за камней. У Синь рассказал ему, как грифы выволокли Трясуна и стали рвать на куски. Это хорошо. Наконец прекратились долгие страдания несчастного странника. — Старик, увидев удивленное лицо парня, печально добавил: — А что у него было? Тюрьмы да неволя, каторга. Как и мы, хотел разбогатеть. И что? Такая участь ждет каждого из нас. В конце концов хорошо, что хотя бы для этих птиц мы представляем интерес... Ужасно, но это так... Хоть в ином качестве вернемся назад на землю. Иного будущего у нас нет. В это время рядом с ними возникла фигура вчерашнего Длинного, который при свете дня оказался не выше его. Но был он такой же ехидный, как и вчера. Ну что, купец, распродал свой товар и уже, наверное, проголодался? Зато ты бога-а-тый, — с издевкой протянул он. — Вчера бедный, а сегодня столько золота! Хэ-хэ-хэ! Ладно, ладно. Вчера поиграли от души, пошутили и хватит! — прервал его старик и увел У

128

Синя прочь. Они подошли к глубокой пещере, дно которой уходило глубоко вниз. А кем он был там, на земле? Трудно поверить, но был самым настоящим и даже очень крупным купцом. Ах, вот почему он так хорошо организовал торг! — сказал У Синь. — И как же этот крупный купец оказался тут? Думаю, не от хорошей жизни. Наверное, он разорился или какое несчастье случилось, но он не любил говорить об этом. Ну, а вы сами кем были? Я был старостой горного поселения. — Старик горестно вздохнул. — Знал бы ты, как хорошо я жил... Но я не люблю вспоминать об этом. А я небогато жил, но теперь кажется, что так счастливо. Служил, на границе, затем работал с родителями, был перевозчиком. Но что теперь, ведь отсюда нет выхода. Нет спасения. Буду ждать смерти, а потом грифов. Так-то оно так. Но если вдруг нечто произойдет и ты спасешься? Нечто? Дух святой прилетит? Не рви душу. Но вдруг... Надо надеяться до конца, — глаза старика задорно блеснули. — Бред это, — махнул рукой У Синь. — Какая надежда, когда ясно, что отсюда нет выхода. Я сегодня утром поднимался на край кратера. Там пропасть. Как я оказался здесь — не понимаю. Человек живет надеждой на лучшее. В нашем случае — на спасение. А спасение возможно только через веру. Нельзя без веры. Старик, вполне довольный, лёг на плоский камень и подложил под голову гладкий черный булыжник. Сейчас самое лучшее время. Ночной холод ушел в тень, а жара еще не настала. Вот днем тут такое пекло будет... Тогда спрячемся за прохладными камнями. Теперь благодать!.. Хорошо! Вот я теперь вспоминаю, какую бесполезную, бестолковую я жизнь прожил!.. сколько глупостей наделал. Пренебрегал тем, что имел, зарился на чужую долю. А она, оказывается, никогда не приносит счастья, а, наоборот, разрушает твое нутро. А вам сколько лет, почтенный? Мне уже шестьдесят, но даже в столь преклонном возрасте не нажил ума... Всем был недоволен, ничему не верил, кроме золота. Иначе бы я был в своем поселении у себя дома, а не пустился, как мальчик, в эту авантюру за золотом... Ведь жил же... был уважаемым человеком, работал ради людей, но казалось —

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА мало меня ценят, не воздают по заслугам. Все завидовал купцам и богачам. Зависть заела... Зависть, страсть разбогатеть... Вот и сорвался... Все потерял, что нажил, чего добился всей жизнью. О, какой я дурак... У Синь вспомнил совсем непочтенного, несерьезного, смешливого, даже ребячливого старика двухсот лет от роду и его младшего братишку. “Все в этом мире относительно”, — подумал он. А еще подумал, что думает уже как древний мудрец, постигший множество тайн бытия. Ну, что ж. Надо было как-то устраиваться. Старик поделился с ним его же проданными запасами и предупредил, что здесь совсем нет воды. Только ночью собирают росу, кладут тряпку на влажные камни и потом ее выжимают. Занимай пещеру, в которой жил покойный Трясун. Но У Синь не захотел пойти в нее и остался на солнце. О-о, что началось днем! Это было нечто невообразимое. Воздух так накалился, что обжигал дыхание. По горячим камням нельзя было ходить, все вокруг пылало жаром. Когда стало совсем нестерпимо, до того, что стало дышать нечем, пришлось, конечно, убежать в спасительную прохладу пещеры. Иногда со дна пещеры поднимался отвратительный, ни на что не похожий запах. Там на дне непрерывно булькало, дышало. Ощущалась постоянная дрожь, а иногда и толчки. Так прошел день, другой, третий... На третье утро обнаружилось, что умер и Длинный. И опять налетели грифы и начали свой кровавый завтрак у всех на глазах. К своему удивлению, У Синь воспринял новую трагедию спокойно, почти привычно, уже не так, когда умер Трясун. Трое оставшихся во главе с Солдатом обследовали пещеру Длинного. Каково же было их изумление, когда они обнаружили припрятанные запасы еды. Как понять то, что человек умер от голода, имея солидное количество съестного? Было очень странно и дико... Впрочем, здесь все было возможно. Все добытое поделили поровну и справили поминки. А к концу дня Солдат начал беспокоиться: “Неужели никто больше к нам не придет? Неужели там внизу уже не осталось авантюристов, готовых ради золота пуститься в любой трудный, почти безнадежный путь?”

Настал седьмой день... Все заметно сдали, старик перестал ходить... Солдат начал заговариваться... Видимо, начал сходить с ума. Дни стали казаться все длиннее. Дождаться дневной жары и ночного холода становилось все труднее и труднее.

18. НОВЫЙ БЕЗУМЕЦ Однажды под вечер раздался вполне разумный радостный крик Солдата: Эй, все сюда! Скорее сюда! К нам пожаловал очередной купец! А какой он оказался добрый молодец! У Синь поднял старика, и они медленно подошли к круглому камню. Это был худощавый человек средних лет. Конечно же, хунских кровей. Видимо, их внешний вид не вызывал у пришельца особого расположения. Он испуганно озирался по сторонам, готовый на все... Ладно-ладно! Хватит скалиться на него, — прикрикнул на Солдата старик. — Он же гость. И притом долгожданный, дорогой гость и только потом купец... Сейчас ты оглянись, а затем начнем торг. А я... Я не купец. Мне нечем торговать... Ничего-ничего, ты не торопись. Если присмотреться, у каждого хоть что-нибудь найдется, что заинтересует другого... — сказал старик многозначительно. Солдат поддержал старика: Не думай, что мы доходяги какие. Может, и выглядим неважно, но все мы солидные, очень состоятельные люди. Все мы обладаем несметными богатствами. У Синь смотрел на новичка, на неописуемое выражение его лица и вспоминал себя самого всего несколько дней назад. Он за это время познал столько неожиданного, что совершенно преобразился и стал другим человеком. Ладно, давай не тянуть, может, начнем? — предложил Солдат с присущей ему прямолинейностью и подкинул с ладони на ладонь самородок округлой формы. — У нас есть то, за чем ты сюда взобрался, вот в эту заоблачную даль. Что это? — У парня знакомо заблестели глаза подверженного страстью к желтому металлу. Он догадался и сразу вспотел. Но у меня же ничего нет... Ничего. Почти... — сокрушался парень и дрожащей рукой достал свой заплечный мешок.

129

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Давай-давай, выкладывай, что у тебя там? Парень достал из мешка, видимо, самое дорогое, что у него было: нож, длинную кожаную веревку, шило, трут. Но, увидев, что все это богатство не вызвало никакого интереса, совершенно пал духом. В конце из небольших мешочков достал немного бобов и риса — совершенно бесполезного здесь, где не было ни огня, ни воды, чтобы его сготовить. Но, тем не менее, с деланным воодушевлением они начали торг. У Синь почти не участвовал, а только наблюдал. Ему было очень неудобно, что он так много знает и понимает из того, что пока недоступно новичку. Как он хватал очередной кусок золота! Как он весь дрожал! Бедный. Пока бедный. Но скоро он разбогатеет и станет... еще беднее. Все же У Синь выменял за самородок длинную веревку. Видимо, что-то помимо его воли жило в нём и надеялось на перемену жизни. Больше всех был воодушевлен Солдат. Вошел в такой азарт, был таким разумным и обстоятельным, что трудно было подозревать, что он на самом деле сумасшедший. После торга, оставив нового богача один на один с кучей золота, все разошлись по норам. Наступило благодатнейшее мгновение, когда после дневной жары наступила желанная прохлада, но еще не было холодно. В этот вечер звезды сияли с особой силой. Наверное, внизу на земле будет ветер, — с тоской заговорил старик. — Под ним будут качаться деревья в лесу, травы в тени... волны в реках и морях. Какая досада, что это Божье творение мы не понимали и не ценили. Здесь всегда неподвижен воздух. А как хотелось бы настоящего ветра... Они сидели на плоском камне, на котором свершались торги. Я вот долго-долго думал и придумал для тебя единственный способ спастись, — сказал старик. — Опять не то говорю. Не я придумал, а Всевышний Тэнгри сжалился над тобой и вложил в меня эту мысль. У Синь промолчал, ибо уже ничему не верил. Он подумал, что старик тоже, как Солдат, начал заговариваться — о каком спасении можно говорить, когда здесь столько скелетов и ни одной даже легенды о том, будто кто-то когда-то спасся... Ты не веришь. Но слушай, что я придумал. Спасти тебя могут только грифы. Надо суметь

130

сделать петлю и суметь заарканить одного из них, но только не за шею, а за ногу... Это будет трудно, но если суметь, то гриф, большой, сильный, тебя поднимет. Возьми с собой заплечный мешок с самородками затем, чтобы, когда гриф начнет выбиваться из сил, скидывать их. Главное, чтобы ты снова ступил на землю. Теперь ты понял, что золото — ничто, иллюзия, которая столько душ сгубила и еще сгубит... Вот в чем беда-то! Но, видимо, никто не образумится. Постарайся остаток жизни прожить разумно, осознавая ценность каждого мгновения жизни, отпущенного тебе. А главное — молись Спасителю своему, все мы в его власти. Всю оставшуюся жизнь твори добро. Только этим ты сможешь отплатить Ему Его добродетель... У Синь молчал. Ему стало жутко от подозреиия, что и старик начал сходить с ума. Чую, это моя последняя ночь, — вздохнул тот. — Слушай. Утром около моего тела насторожи петлю, а сам, заранее обвязавшись концом веревки, спрячься. К трупу самым первым подходит самый крупный — значит, самый сильный, он сумеет поднять тебя. А теперь молись Богу о нас с тобой... Проси себе спасения, а мне упокоения... Главное, чтобы Он услышал и обратил внимание на тебя и на твою мольбу. Для этого молиться надо от души, искренне... Он добрый, он услышит искреннюю молитву и поможет... У Синь вышел и, обратившись лицом на восток, откуда пришел сюда и куда желал вернуться, откуда должно подняться солнце, стал молиться, как это делали все хунны. Он не помнил, сколько поклонов совершил, какие слова говорил, творя Всевышнему молитву... Но будто нечто раскрылось в нем в эти высокие мгновения молитвы. Было ощущение, что он парил... Он потерял ощущение времени, не чувствовал ни холода, ни голода, словно поднялся над всем миром... Когда пришел в себя, уже настало утро, он весь был в поту, изнутри согревало странное тепло, ему даже был приятен легкий ночной мороз. В эту ночь было так холодно, что даже камни покрылись инеем.

19. СПАСЕНИЕ Спустившись в пещеру, У Синь обнаружил уже окоченевший труп старика. Он легко поднял его и вынес наружу. Распутал длинную веревку, которую выменял вчера, соорудил

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА петлю у трупа, другим концом обвязал себя и мешок с четырьмя крупными самородками. Мелкие он не стал брать. Стал ждать и продолжал неустанно молиться. Поднялось солнце. Он услышал знакомые крики планирующих над трупом старика птиц. Спрятался за камни. Получилось очень удачно, ровно так, как было задумано. Когда к трупу старика подошел самый крупный грпф, У Синь дернул веревку и удачно заарканил его за ноги. Гриф, от неожиданности вскрикнув почти по-человечески, отчаянно замахал огромными крыльями и тяжело поднялся в небо вместе с У Синем. Видя, как тяжело грифу, как он даже стонет, пытаясь подняться, с усилием взмахивая огромными крыльями, У Синь понял, что переборщил с грузом, и бросил вниз крупный самородок. Это сразу почувствовалось. Гриф поднялся выше, они перевалили за край котла, и гриф стал планировать вниз от высоты, подернутой дымкой. Земля стремительно приближалась, уже ясно проступали угрожающпе клыки каменных вершин. Разобьемся, понял он и сбросил еще один самородок. В мешке осталось только два. Грифу опять стало легче, и он уже более плавно летел в сторону зеленеющей вдали долины. Вдруг под ними показалась река со стремительным течением. Конечно, это была Хуанхэ. Ее желтые виды стремительно приближались. Утонем, испугался У Синь и бросил оставшиеся два самородка, которые бултыхнулись в желтые воды Хуанхэ. Вконец выбившийся из последних сил гриф летел над самой водой, но дотянул до берега. Вот и берег с благоухающими цветами и высокими травами. У Синь достал нож и, отрезав веревку, свалился иа землю. Свалился и гриф. Но силы к нему вернулись быстрее, чем к У Синю, и он улетел. Видимо, доедать труп старика. Какие здесь были запахи! Какое благоухание! Это после испытанного в кратере смрада. Впервые столько оттенков почувствовал он. Спустившийся с небес? Или поднявшийся из ада? Он долго лежал без движения, еще не веря в свое чудесное спасение. Тут он услышал журчание воды. Это был родник. Он еле поднялся, шатаясь, дошел до родника и долго пил... Какое это было наслаждение! Никогда в жизни он не был так счастлив. Добрел до берега реки, забрел в нее, снова жадно напился, умылся. Как же было ра-

достно ощущать прохладу, дышать воздухом пространства. Пря­мо у ног он увидел большую рыбу и прямо руками поймал её. Развел кос­ тер, зажарил рыбу на углях, наелся досыта. Все было внове. Все имело сто оттенков вкуса, цвета, столько ощущений, о существовании которых он раньше и не подозревал даже. Началась совершенно новая жизнь. Новая, неведомая, незнакомая и прекрасная жизнь. Он начал изо дня в день, не переставая удивляться, за­ново открывать для себя ее, эту чудную, чудесную, прекрасную жизнь... И, как оказалось, единственную и неповторимую... такую несравнен­ную — а раньше он не понимал, не знал, не ведал этого.

20. ГДЕ ЦЕНТР МИРОЗДАНИЯ? Вот и открыл он Центр Вселенной... Этот кратер? Да нет, центр оказал­ся у него дома. Блаженный край, куда стекаются все блага мира, не зря ки­тайцы определили свою родину как срединную землю, куда съезжаются со всех сторон за удачей, счастьем, за лучшей долей все китайцы и некитайцы, которые в конечном счете сливаются в единое целое. Многие неразумные не понимают, что уже по праву рождения обладают великим благом. Но чело­век такая тварь, что никогда не ценит то, что достается ему даром. И идет... искать лучшую долю, которой нет. Да, есть такие. Но кто знал, что лучше этой — нет и не может быть. Это понимание приходит к челове­ку ценою неимоверных страданий. Чего искать, когда за тебя найдена, тебе подарена Всевышним твоя родина! Почему же так устроена натура человека, что он более ценит призрач­ное, ложное, ему ближе иллюзорное, чем реальное, обыденное окружающее? И начинает ценить, только потеряв безвозвратно силы и здоровье, энергию. Почему так? У Синь тяжело, как-то по-стариковски вздохнул и успокоил себя мыслью, что и большинство людей прозревает всегда слишком поздно. Когда жизнь проходит. Понимание истинных ценностей и есть великое благо, которое он обрел все-таки не в старости. Он натерпелся многих страданий. У него будет болеть надорванная спина, многочисленные ушибы колен, суставов, шеи, спины... Но отныне он будет жить иначе, ценя каждое мгновение, данное ему Всевышним Тенгри. Отныне

131

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА он обрел понимание своей высокой доли, подаренной Спасителем. Было время, когда он все это воспринимал совсем превратно, как несчастье, неволю. Многие проживают жизнь, слов­но отбывают наказание, и вместо того, чтобы радоваться — страдают. У Синь собрал сухой плавник, гибкими тальниками связал крепкий плот и пустился вниз по течению... Сидя па плоту, смотрел на меняющийся облик родной реки и не мог наглядеться. Так она красива! И это его река! Он был счастлив. Он даже плакал, слезы радости струились по лицу. Затем, вдоволь налюбовавшись вечерним закатом, засыпал крепким сном. А река, нежно покачивая плот, несла его вниз по течению к родным пределам.

21. БЕРЕГ ЛЕВЫЙ, БЕРЕГ ПРАВЫЙ Левый пустынный, немного суровый берег — хунский. Отсюда начинаются степи его хунских предков. Но, опасаясь всяких неожиданностей, он держался ближе к правому — китайскому берегу. Правый берег был полностью обжит. Чувствовалось, что каждый клочок земли ухожен, каждая тра­винка под присмотром. Узнавать родные очертания он начал однажды рано утром. С густонаселённого правого берега махали, приветствуя проплывающего мимо путника. И вот скалистый высокий правый берег... Издалека виден Веселый Дом. Но его огни уже не волновали У Синя, как прежде. Он был равнодушен, чему сам удивился: ведь было время — он почитал обитателей этого заведения как обретших вершину человеческого счастья. Он завидовал завсегдатаям этого райского уголка. Он мечтал... О-о, как он мечтал хоть чем-то походить на них: походкой, повадками, гонором и говором... Но теперь он смотрит на это сословие иначе. Теперь У Синь знает цену всей сущности богатства. Пристань! Сердце радостно забилось при виде ло­док с поднятыми веслами. Наверху, на своем излюбленном месте так же, как год назад, сидел Старый Лодочник... Здорово, добрый молодец, с возвращением! Они обнялись. Вижу и чувствую, помотало тебя! — старик улыбнулся доброй, ши­рокой улыбкой. — Ты из-

132

менился... Это очень хорошо. Человек должен успеть вовремя измениться. У Синя очень удивило, что буквально с первого взгляда Старый Лодочник безошибочно по его глазам, по его внешности определил другим не ви­димую перемену, произошедшую в нем... Удивительно. Старый Лодочник и разговаривать с ним стал совершенно иначе. Как с равным себе. А раньше только с усмешкой. Отшучивался и говорил: “Ну, это для тебя ныне недосягаемо, ты сейчас с другого поля ягода. Потом поймешь, если сумеешь, хотя не все доживают до понимания. И даже не все дожив­шие достигают понимания”. Они сидели за вечерним чаем. У Синь не мог наговориться. Всему изумляясь, слушала его и дочь лодочника. У Синь спросил: А вы, почтенный, неужели тоже были там, где я был? Может, и был... — Лодочник многозначительно усмехнулся. — Мно­го всякого навидался я, хлебнул многое, очень многое. Но главное не то, где ты был, а то, что оттуда вынес... Вот в чем дело. А я ничего не сумел вынести, — печально, но без всякого сожаления вздохнул У Синь, вспомнив свои самородки. Нет, ты не понял меня. Я имел в виду совсем другое. Мешок у тебя пустой, как был. Но я вижу и нечто другое — ты вынес самое ценное, что можно оттуда вынести. Молодец ты. Как-то странно вы выражаетесь. — У Синь и на самом деле не по­нял старика: что он хотел этим сказать? — Там, где я был, о, вы бы знали, столько золота и всяких камней! Прямо валяются под ногами. Так много, что никто не подбирает, ибо там оно никакой цены не имеет. Люди там даже, может, из-за обиды, что ли, как-то издевательски относятся к золоту. Ибо все туда попали из-за страсти к золоту, вот и вымещали обиду подчеркнутым пренебрежением, граничащим с ненавистью. Знаем-знаем... — опять многозначительно усмехнулся старик. Так скажите наконец, и вы тоже там были? — опять переспросил У Синь. — В Барса Кэлмэс? Может, и был... Но и Барса Кэлмэсов несколько. Дело совсем не в том, где ты или я точно были. Они все схожи своей полной безнадежностью. Это места крушения всех иллюзий... Горькая правда в том, что очень мало и редко кто возвращается целым и невреди-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА мым оттуда. Немногим удается спастись. Но и из их редкого числа еще мало кто выживает и находит силы продолжать жить дальше. Вместе с иллюзиями многие теряют и смысл жиз­ни. Ну, я вижу, ты молодец... Ты из такого пекла, из такой безнадежности вырвался, что ты должен, обязан жить дальше... Спасибо, почтенный, за вашу доброту, за вашу мудрость. А где ты и как ты будешь жить? Как где? — У Синь удивился и даже слегка опешил, огорчился: не хо­чет ли почтенный отвадить его от себя? Почему бы и нет? Все может быть. Что смешался? Еще и не решил, где? Да... Я как-то об этом и не успел подумать. Ну, подумай. Думать тоже надо вовремя, чтобы не опоздать, не упу­стить свой шанс, не отстать от своей лодки... Бывают люди, которым прива­лит счастье, а они сомневаются, а когда проплыло — сокрушаются. — Ста­рик замолк и посмотрел на желтые воды Хуанхэ. — Ну, если не решил, где, можешь пока у меня остаться. А я... я как раз хотел об этом попросить... — У Синь в это мгнове­ние вздрогнул, чем-то пораженный, по всему его телу прошла горячая искра: он увидел, как у очага встала дочь Старого Лодочника... Как она преобразилась!. Не было в ней прежней полноты, неуклюжес­ти, угловатости... Она налилась удивительной красотой. Движения ее стали плавными. А кудрявые соломенные волосы были сплетены на хунский ма­нер в восемь тугих узлов.

Вообще удивительное произошло везде. Весь городок, все люди словно в одно мгновение преобразились. Если раньше были видны только скверные черты, грязь, непотребство людское и природное, то теперь все это исчезло, а проступились совершенно иные черты, ранее незаметные, невидимые и совершенно незамечаемые. Даже желтые воды Хуанхэ, закаты, восходы, небеса стали совершенно иными, словно кто-то подменил. Так они преобразились, что не верилось... Куда он вернулся? Что случилось с прежней надоевшей, серой обыденностью под серым небом?.. Столько ярких, неповторимых красок везде. Изумительные восходы и закаты, удивительные небеса. Все неповторимо красиво. Все излучают радость и довольство. У Синь не переставал удивляться. Он теперь целыми днями и даже но­чи напролет сидел на берегу, смотрел и смотрел на ежеминутно меняющий­ся прекрасный мир. И восторгался красотой, восхищался непрестанно. И он понял, что, наконец, обрел покой. А дальше? А дальше он женит­ся на белокурой дочери Старого Лодочника. Придет время, сядет на его ме­сто и без всякого сожаления просидит тут всю жизнь, от восхода до заката, от ранней весны до поздней осени... На склоне лет его тоже окрестят Старым Лодочником. Сбудется предсказание почтенных старцев в Темной Комнате, что он будет служить родному пограничному ведомству, следя за переправой как за границей. Прослужит он на своем посту ровно столько, сколько отпущено будет ему Всевышним Тэнгри...

133

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Валерий СДОБНЯКОВ КОЛЬКА Повесть Посвящаю Тане и Наташе

ГОВОРЯЩЕЕ ДЕРЕВО – Смотри-ка, так и набрал корзину-то! – Прасковья Ильинична, встретившая меня у порога в избу, какое-то время удивленно смотрела на принесённые мною грибы. Затем, всплеснув руками, будто опомнившись, захлопотала вокруг стола, освобождая место. – А я думала пустым возвернешься. Уж гриб больно плох в этом году. Не снимая сапог, я прошёл к столу и с удовольствием начал выкладывать из корзины круглые, как теннисные шарики, светло-коричневые, скользкие кулачки; оранжевые с крепкой шляпкой, плотно облегающей ножку, подосиновики; мясистые, упругие лисички; жёлтые, красные и голубые сыроежки. И с тем, как вырастала куча грибов на столе, росло во мне чувство гордости за то, что вот поди ж ты, и погода для грибов неподходящая, и сам я не деревенский, особых мест грибных не знаю – шёл наугад, а вернулся домой с полной корзиной. Хотя и потратил на это почти весь день, да и ноги наломал крепко. – Значит, есть в лесу гриб, зря люди… Вот и Колька, пострел наш, тоже удивился, когда я ему сказала, что ты за грибами ушёл. Колька – это сын соседей, людей не пожилых и очень занятых работой в колхозе и своим хозяйством. Я подружился с ним год назад, когда впервые приехал ненадолго отдохнуть в крохотную, не насчитывающую и двух десятков дворов деревеньку. В то время в ней уже отдыхали мои хорошие знакомые. У них я и рассчитывал провести несколько дней. Но обстоятельства сложились так, что своих знакомых я в деревне уже не застал и поэтому был вынужден снять комнату у одинокой старушки Прасковьи Ильиничны, жившей в ветхой, почерневшей от времени и непогод избе. Кольке семь лет. Почти каждый день мы уходили с ним в поле, к реке, в лес. Но вчера на сегодняшний день мы ничего не намечали, поэтому я и решил с первым светом отправиться за

134

грибами один. "Все-таки рано это для семилетнего мальчишки в пять часов с постели подниматься", – думал я. – Он что, приходил? – Приходил. – И тут Прасковья Ильинична опять всплеснула руками. – Так ведь он пошёл тебя в лесу искать! Значит разминулись? – Выходит. – Ну, ничего, – тут же успокоилась добрая старушка, – он паренёк смышленый, не пропадёт. Закипел самовар, который за разговорами и отбором грибов умудрилась между делом поставить Прасковья Ильинична, и мы сели пить чай. Перекусив, я поблагодарил хозяйку и вышел в сени, где ещё стоял крепкий грибной запах. – Ты куда это? – Не поняла вышедшая следом за мной Прасковья Ильинична. – В лес. – Пошто? – Колю искать. – Колю? Да он лучше любого мужика в округе лес знает. Наверно, я заметно смутился, потому что Прасковья Ильинична как-то уж слишком быстро переменила тон – видно пожалела моё самолюбие – и добавила совсем серьезно. – А и то, малец ведь. Ты уж сходи, покликай его. Когда я снова пришёл в лес, в нем уже было сумрачно и тихо. Я шёл по слабо наезженной дороге, и теперь в отличие от утра лес казался мне сонным и равнодушным. Утром в нём было сыро, обильная роса намочила сапоги, сделала их гладкими, блестящими, словно покрыла лаком. Солнце тонкими струйками вливалось в просветы между стволами, блестело на траве маленькими водяными шариками. Сейчас же я шёл по уже пройденной утром дороге, и всё мне казалось знакомым, неинтересным. Я не стал звать Кольку громким голосом, наверное, в подсознании понимая, что это не-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА зачем – он, действительно, не мог заблудиться, а решил просто обойти полукругом деревню, углубившись подальше в лес, и выйти на другой конец её. Я уже подходил к просеке, от которой до деревни было недалеко, когда неожиданно увидел Кольку. Он сидел у ствола высокой сосны, привалившись к ней спиной, и, запрокинув голову, смотрел куда-то вверх. Его маленькая фигурка казалась неживой, застывшей, будто Колька увидел или услышал что-то необычное, завораживающее и замер. Я остановился. Непонятная сила помешала мне подойти к сидевшему на земле мальчику, нарушить его одиночество, спугнуть мечту или чудо, которое сейчас, может быть, наяву пришло к нему. Мне очень захотелось увидеть то, что так заворожило Кольку. Я стоял, и, боясь пошевелиться, издалека стал наблюдать за ним. И тут… в лесу послышался протяжный, сначала совсем тихий, но затем всё нарастающий, набирающий силу, скрип. Он был жутким и красивым. В какой-то момент показалось мне, что это настоящий живой голос, что дерево в лесу живет так же, как и мы – чувствует боль, мучается от старости и одиночества. Колька вздрогнул. Видно, услышал то, чего дожидался. Мне показалось, что он услышал ответ на заданный недавно им самим тому дереву вопрос. Колька съежился, напрягся, ещё больше запрокинул голову и так застыл в совершенной неподвижности. Я был убежден, что дерево разговаривало с Колькой, жаловалось ему на что-то откровенно, уверенное в том, что он поймёт, посочувствует, поможет. Скрип прекратился так же внезапно, как и начался. Колька слегка пошевелился, что-то поправил рукой у себя за спиной, и – я отчётливо услышал это – что-то сказал. Через мгновение он снова застыл, словно давая дереву время подумать, а сам приготовился дожидаться ответа. Я оглянулся вокруг. Да, место было мне знакомо. Сегодня утром я проходил здесь. Но почему же не слышал скрипа? А может быть, это дерево не захотело разговаривать со мной, не поверило мне, не доверило своей тайны… Дожидаясь, когда снова послышится скрип, я лёг навзничь на мягкий, слегка пружинивший подо мной мох – словно в снег провалился, в низкий изумрудный сугроб… Снег? И тут я вспомнил, как приезжал на два дня в

деревню прошедшей зимой. Тогда в первый же вечер мы увиделись с Колькой. Вернее, он специально прибежал, узнав от родителей, что я приехал. Мы пили горячий чай из пузатого, поблескивающего никелем, самовара – его специально к моему приезду подготовила Прасковья Ильинична – и уже не помню из-за чего вышел спор, только мне долго пришлось доказывать Кольке, что все лешие, домовые и прочие чудища – это выдумки и в его возрасте верить во всё это не следует. Колька слушал меня молча, перебивать старшего не смел, но чувствовал я, не верит он. Когда же я замолчал, Колька снисходительно спросил: – А чудеса в лесу откуда берутся? – Какие чудеса? – Завтра покажу, пойдешь со мной? Я засмеялся. Ну какие чудеса он мне мог показать? А тут ещё раззадоренная нашим спором Прасковья Ильинична – время уже позднее, на ночь укладываться пора, а мы ещё и расходиться не думаем – прикрикнула на Кольку. – Давай беги домой, пострел. Отец тебе сейчас покажет чудеса. Так что договорить мы не успели. На следующий день рано утром Колька забежал за мной. В дом не вошёл, постучал в стекло окна – обиделся, видно, за вчерашнее, за смех над собой. Всю дорогу до леса шли молча. Я несколько раз пытался заговорить с Колькой, но тот отмалчивался. Когда подошли к лесу, Колька огляделся, прислушался и от того, как внимательно он это делал, мне сделалось немного не по себе. – Ты чего показать-то хотел? Колька посмотрел на меня серьезно и, не ответив, пошёл дальше. В лесу тихо, вокруг всё недвижимо-застывшее. Лишь изредка срывается с ветки и беззвучно падает снег. Мы шли сквозь густой и мелкий ельник. Затем прошли березняк. Недалеко от реки свернули и спустились в овраг. Снег здесь был местами рыхлый, такой, что лыжи глубоко проваливались, и от этого идти стало ещё труднее. – Долго ещё? – не выдержав, с раздражением спросил я, когда в очередной раз левая моя лыжина провалилась в снежную яму и, попытавшись резко выдернуть её, я наткнулся лицом на голую, торчащую ветку березы. И вообще, я уже корил себя за то, что согласился пойти с Колькой. К лыжной прогулке я

135

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА был не готов совершенно. На мне не было ни шерстяных носков, ни спортивной шапочки, ни куртки. В тяжёлом же зимнем пальто и меховой шапке идти было трудно. "Ребячество какое-то, – думал я. – В то время, когда дома осталась недочитанной интересная книга, я зачем-то лазаю по колено в снегу, теряю попусту время, ещё заболею чего доброго. А через неделю начинаются занятия в школе, заканчиваются каникулы и уже ни болеть, ни книги читать будет некогда. Подготовка к урокам, проверка тетрадей, педсоветы, родительские собрания…". Колька, шедший впереди меня, как видно сжалился и остановился. – Нет, почти пришли, – в голосе снисхождение, – устал? На этот раз не ответил я. Шли мы после этого действительно недолго. Колька, подойдя к склону оврага, круто поднимающемуся вверх, снял лыжи и тут же по пояс провалился в снег. – Снимай, – кивнул он на мои лыжи, – на них вверх не поднимешься, нужно пешком. Лыжи мы оставили воткнутыми в снег и начали с трудом карабкаться по склону. Земля под снегом была мерзлой, покрытой ледком и поэтому мы часто – то Колька, то я – падали. Но вот Колька остановился. Он тяжело дышал, из-под шапки по раскрасневшемуся лицу сползала капелька пота, оставляя за собой поблескивающий след. – Вон, смотри, – негромко проговорил Колька и показал рукой на росшую метрах в десяти от нас берёзу. Я не вздрогнул, но испугался. На тоненьком стволе дерева был гигантский, величиной с огромный таз, нарост. И было непонятно, как береза держала такую тяжесть, не ломалась. Мы подошли ближе к дереву. Я хотел дотронуться до нароста рукой и не смог. Помешало неприятное, пугающее чувство. Нарост какими-то неуловимыми чертами, наплывами и вмятинами, был удивительно похож на сморщенное лицо старого и злого человека. – Леший, – прошептал за моей спиной Колька. Я, соглашаясь, кивнул головой, и мы оба осторожно попятились назад. А с дерева на нас продолжало строго смотреть страшное сморщенное лицо. С того-то времени я и решил для себя, что на свете нет домовых и леших, но на свете есть чудеса.

136

И вот теперь разговаривающее дерево. Что это, игра? А может быть что-то другое, настоящее и жизненно важное не только для Кольки, но и для всех нас. Только мы повзрослели и теперь многого не замечаем. Может быть, это я невозвратно оставил в своем детстве что-то очень важное, какое-то природное таинство, дарованное мне с рождения. Я продолжал лежать на спине, провалившись в мох. Надо мной было наполовину затянутое облаками небо. Поднявшийся ветер шумел густыми кронами по обеим сторонам просеки, и временами казалось, что это не лес шумит, а море. Я не окликнул Кольку, когда он проходил невдалеке от меня. И у меня не возникло мысли, почему он, такой маленький, не боится жуткого вечернего леса, шума ветра и бездонного в ямах неба. Все эти вопросы придут ко мне потом, когда я, уже засыпая, буду продолжать слышать сквозь шум ветра, лижущего шиферную крышу, будто бы громкий и протяжный, чем-то обеспокоенный скрип жалующегося Кольке дерева, а перед глазами будет стоять страшное сморщенное лицо-нарост.

ТРОПИНКА ИЗ ДЕТСТВА На следующий день встал я рано. Промучившись всю ночь в тяжёлом, походившем на бред сне, я так и не отдохнул, и поэтому чувствовал, как мышцы ног и спины по-прежнему выкручивает ноющая боль. Находившись вчерашним днём за грибами, наломав ноги по ямам и трухлякам, я и сквозь сон ощущал эту усталость, будто навек вселившуюся в меня. Позавтракав вяло, без аппетита, вышел из избы на крыльцо, сел там, с наслаждением вытянув ноги. День только разгуливался, поэтому солнце, не успевшее набрать силы, ещё не припекало хоть и было ярким – глаз в небо не поднять. Вскоре пришёл Колька. – Много грибов принёс? – после того, как поздоровались, спросил он. – Корзину. – А я вчера пошёл тебя искать, да не нашёл. – И долго искал? Колька помолчал какое-то время, затем нехотя ответил. – Не-е-т… не очень. – Где же ты был весь день?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Мне показалось, что Колька поначалу испугался моего вопроса или растерялся, не зная, как на него ответить, но потом, видно заподозрив что-то неладное и совершенно правильно рассудив, что врать ни к чему, а лучше чегото не договорить, ответил. – В лесу. – И что там делал? – Гулял. И тут я понял… нет, скорее почувствовал, что Колька мне не договаривает, боится договорить что-то своё, очень сокровенное. Боится, что я не пойму, посмеюсь, невольно оскорблю этим смехом не столько его самого, сколько его тайну. Что-то заставляло его опасаться моей взрослой рассудительности, желания всё постигнуть умом, а не чувством, увидеть глазами, а не душой. Колька, конечно, не знал, что вчера вечером я подсматривал за ним и уже немного знаю о его тайне, знаю, что он ходил слушать скрипучее дерево. "Может, и вправду будет лучше, если он мне ничего не скажет,– подумал я. – Вдруг действительно, рано ещё. Ведь то, что он мог сейчас рассказать, я видел сам, а что-то другое, то, самое главное, сможет ли он объяснить, а я понять". Ещё позавчера мы с Колькой пообещали Прасковье Ильиничне, что сегодня весь день будем помогать ей грести сено. Хозяйка этого не забыла и теперь, собираясь в луга, она нарочно излишне суетилась так, чтобы мы заметили: гремела в сенях граблями, звякала стеклянными банками в чулане, часто выбегала из избы на волю, будто бы справиться о погоде. Наконец, не выдержав, подошла к нам. – Вы чего сидите? Помогать-то пойдёте? Солнышко воно как высоко. Я встал с крыльца и пошёл в избу одеваться. Когда снова вышел, Колька с граблями на плече уже стоял посредине двора, а Прасковья Ильинична с узелком на коленях, в который собрала нехитрый обед, сидела на бревнышках у изгороди. Видно было, они ждали только меня. Я взял у Кольки грабли, положил их себе на плечо. До лугов, где покос Прасковьи Ильиничны, идти не близко: километра полтора-два по большаку, в это время ещё пустому, но уже пыльному, затем свернуть вправо, спуститься в ложбинку и вдоль слабого, чуть заметного ручья пройти ещё с полкилометра сквозь заросли лозняка. Затем опять подняться на взгорок,

пробраться сквозь мелкий и густой березняк, а там уже рукой подать до лугов – минут пять ходьбы, не больше. Когда пришли на покос, я тяжело опустился на землю, сел в тени под старым раскидистым дубом. Прасковья Ильинична, видно, вконец удостоверившись, что мне худо, ласково предложила посидеть подольше, молока из бутылки отпить, а сама с Колькой пошла к дальнему концу первого валка, рыхло тянувшегося вдоль недалекого берега Клязьмы, чтобы приняться за дело. Я смотрел, как работали Прасковья Ильинична с Колькой. Вот они собрали сено в одну небольшую кучу. Затем нагребли и принесли ещё. Прасковья Ильинична, высокая, худощавая старуха в длинном до пят темном платье и в таком же переднике, тоже тёмном, как и кофта, косынка, работала быстро. Движения у неё резкие, словно торопится куда, и на покосто забежала лишь на секунду– распоряжения кой-какие дать и – дальше по своим делам. Колька же работал по другому, рассудительнее, сдержаннее. Я смотрел на него и чудилось мне, что это не мальчишка, а низенького роста мужичок, вот только руки тонковаты, жилистости в них нет, да и спина хрупка, не хватает ей натруженности, чуть заметной сгорбленности, а в остальном – вылитый мужичок. Я наблюдал за тем, как он ловко работает большими, не под его рост, граблями: подгребает сено, подхватывает валки, швыряет их на заметно подросшую копенку, а солнце поблескивает на его коже, уже успевшими выступить капельками пота. Я сидел под дубом, смотрел на хвойный лес на другом берегу Клязьмы, на сизую, словно остывший пепел, песчаную косу у самой воды, на освобожденный от дерна и от этого тёмнокоричневый глинистый пригорок, и уже не так чувствовалась усталость. Забылась боль в ногах и, главное, постепенно начал оживать слух. Нет, я, конечно, и раньше слышал, но будто не всё. Я слышал разговор, стук своего сердца, собственное дыхание. А теперь для меня начали оживать другие звуки: шуршание листьев дуба над головой, потрескивание сгребаемого сена, легкое покрякивание Кольки, когда он, набрав особо большую охапку высушенной ветром и солнцем травы, по-взрослому напружинясь, упирался рукой в черенок граблей и, обхватывая затем свободной рукой ношу с другой стороны, отрывал её от земли и нес к небольшой, но уже ладно сложенной и любов-

137

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА но причесанной Прасковьей Ильиничной копне. Я вдруг услышал еле различимое хлюпанье воды о недалекий берег, слабое тарахтение трактора где-то за березняком, и тогда, завороженный услышанным, завороженный экономностью Колькиных движений и от этого их ладностью, красотой, всем видом его оголенного по пояс, гибкого загорелого тельца, встал и быстро пошёл к Кольке, начал вместе с ним сгребать новый валок. Мы проработали до полудня. Только тогда Прасковья Ильинична скомандовала нам передых, а сама пошла к дубу, в тени которого прежде сидел я, и где она по приходе оставила свой узелок. Мы с Колькой прислонили грабли к последней, только что сметанной копне, и направились купаться. Подойдя к реке, я поначалу не уловил её прохладной сырости и только когда Колька, скинув штаны, первым прыгнул в воду, окатив меня с ног до головы брызгами, я почувствовал, сколько в этой, по живому искрящейся на солнце, широкой, медленно ползущей в своих берегах водяной ленте освежающей радости. Я разделся и влетел в воду, и ощутил легкость, заполнившую всё моё тело и непонятный, совершенно необъяснимый, детский восторг. Я будто бы сам вдруг стал мальчишкой: забегал по воде, заплескал ею в Кольку, а когда он ответил мне тем же, то бросился прочь и, споткнувшись, с головой окунулся и не успев закрыть глаза, увидел, как вода вскипела надо мной мелкими пузырьками и, ребристо заволновавшись, сомкнулась, словно принимая нашу игру и пряча меня от брызг Кольки. После обеда решили ещё немного отдохнуть. Прасковья Ильинична осталась в тени под дубом, а мы с Колькой улеглись на сене. Говорить ни о чём не хотелось. Мы молча смотрели на реку, на противоположный берег и лес, и я думал: "Куда же подевалась усталость? Что освободило меня от неё? Неужели вид работающего паренька, вид того, с каким старанием он выполнял необходимую для жизни исконно деревенскую работу, зародившуюся от земли и неведомыми для нас путями переданную ему. Неужели вот это вечное, необходимое, накрепко усвоенное этим мальчишкой, может меня, уже не молодого, сложившегося человека заставить иначе чувствовать, слышать, думать". Но ведь во мне действительно не было больше усталости. Душу мою заполняло что-то необъяснимо трепетное. Мне было

138

хорошо от того, что сегодня ясный солнечный день, что рядом лежит Колька, и доверчиво пристроившись к моему плечу, сопит мне в самое ухо, что дурманяще пахнет сеном и чуть сырой землёй. И всё это я чувствовал и слышал уже каким-то иным, обновленным чувством и слухом.

ОТЕЦ О том, чтобы побывать в доме у Кольки, поговорить с его отцом, я подумал ещё на покосе. Чем больше я узнавал о Кольке, тем непонятнее, загадочнее становился он для меня. В лесу Колька, казалось, знал всё. Он безошибочно определял, где сейчас есть грибы, скоро ли будет дождь и где, в какой стороне его деревня, если мы слишком далеко уходили от неё. В свои семь лет он не боялся темноты. Но, главное, в обыденном он мог заметить то, мимо чего мы, взрослые, проходили не замечая, не удивляясь. Откуда в Кольке такая зоркость? С Владимиром Николаевичем, Колькиным отцом, я был знаком ещё с прошлого лета. Частенько перед сном заходил он ко мне выкурить папироску, поговорить о последних деревенских новостях, покритиковать местное начальство, высказать несколько собственных замечаний по поводу обострившейся обстановки в Африке и Америке. Это был мужчина невысокого роста и крепкого, по-крестьянски добротного, телосложения с длинными, словно от бесконечной работы вытянутыми жилистыми руками и ещё не старым, но уже на всю жизнь обветренным, в морщинах, лицом. Было ему сорок с небольшим. Колька в семье был ребёнком поздним и единственным. Я никогда раньше не начинал с Владимиром Николаевичем разговора о сыне. Не хотелось этого делать специально, думал, само как-нибудь получится. А тут не выдержал. Может от того, что окончательно понял – не разобраться одному. Но почему мне нужно было разобраться? Однозначно на этот вопрос я ответить не мог. Только чувство большого, чего-то скрытого совсем рядом от меня, переполняло душу. Мне казалось, я стою на пороге чуда. Нужно сделать ещё один шаг, последний, и мне откроется природное таинство детства, которое всем нам даётся в начале жизни в равной степени, а потом отнимается. Или мы сами его теряем?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Выбрав вечер, когда Кольки дома ещё не было, я будто случайно зашёл к Владимиру Николаевичу и как бы между делом начал расспрашивать его о сыне. – Ждал, что спросишь... значит и ты такой же. – Какой? Владимир Николаевич нахмурился, поскреб пальцем плохо выбритый подбородок. – Меня в правление как-то вызывали, спрашивали, почему плохо воспитанием сына занимаюсь. А я им свой вопрос задал: "Что, грубить старшим начал?". "Нет, – отвечают, – паренёк вежливый, да вот растёт без родительского присмотра. Как бы к дурному не пристрастился". Это Колька-то! Нам учительницу из района прислали. Ездила она по ближайшим деревням, детей для школы-интерната набирала. И вот шла она из Львовки, это в пяти километрах от нас, через лес, напрямик и повстречалась с Колькой. Вот и подняла шум. Один! В лесу! Странный человек. Она считает, что бросил я сына, а того понять не смогла, что воспитание не в том заключается, чтобы ходить за ним и, рукой придерживая за плечико, поучать – это можно сделать, а этого нельзя, здесь растут ягоды, а там нет, здесь в озере вода холодная, а вон там тёплая. Нет, это пустое, слова, а воспитание, добро, взгляд зоркий да чувства ясные из души идут. А душу другого как научишь? – Не знаю, – честно признался я. – Вот то-то и оно. Я же так думаю – пусть не по ученому, не из книжек взято – в человеке маленьком, ну в ребенке, то есть, душа и без воспитания светлая, добрая. Ты видел, как они, человечины-то босоногие, каждую букашку жалеют. Дерево рубят – для них горе, лошадь ударили – слезы рекой. Этакую душу да ещё воспитывать! Тут в пору самим у них о прощении просить... Я, главное, чего хочу. Пусть он ходит, смотрит, ушибается, ноги царапает, но всё узнаёт сам. Это жизнь, не мы её придумали, только штука она мудрая, да и орешек для нашего ума крепкий. А то что же получается: сколько умов и все учат. А разве кто-нибудь кроме меня видел, как сын картошку рыл на своём клине. Я Кольке в прошлом году клин на огороде выделил. Спросил он както зимой: "Пап, а если я картошку посажу, она вырастет?". "А чего же, будет весна, посади – посмотрим". Ну и посадил. Веришь ли, только что на крышу от радости не запрыгивал – остальное всё было. А этой весной, наверное, за неделю до того, как картошку сажать, сна лишился, потому что праздника ждал.

Владимир Николаевич достал из кармана пачку, вытряхнул на ладонь папиросу. – Я тебе про душу говорю, а ведь ты, наверное, смеёшься. – Нет, что Вы... – ... Только зря, есть она в человеке. Я, если надо, и доказать могу. – Докажите. Я не скрывал любопытства. Разговор с Колькиным отцом оказался неожиданным, и я чувствовал, что не могу, даже если бы и захотел, спорить с Владимиром Николаевичем. А тот запальчиво продолжал. – Вот и докажу! В школе мы все учимся? Все! Книжки одни и те же читаем, телевизор смотрим. Этого всем нам поровну выходит. Ведь так? – Приблизительно. – Почему же тогда люди все разные? Одинаковыми должны быть: добрыми, смелыми, трудолюбивыми. А вот ведь не получается? – Нет. – А почему? Владимир Николаевич сделал паузу, видно дожидаясь моего ответа, но я молчал и тогда опять заговорил он. – О душе забывать начали. А ей не подсказки, ей жизнь нужна, чтоб со слезами, с болью, с обидой и злостью, чтоб не на перине душа нежилась, а в мозолях была от работы непосильной. Видно книжек и разговоров о воспитании маловато. Ещё чего-то нужно. А чего? Не знаешь? Я промолчал. – Зато отец мой знал. Привёл он меня както к реке, я ещё пацаном был, посадил под березой, большой уже, густой да и спрашивает: "Знаешь, что это за дерево?". Отвечаю ему – береза. "Нет, жизнь это моя". И так он просто это сказал, что я ему сразу поверил. А свою березу я лет пять спустя посадил. Посадил, потому что раз вечером пришёл с работы, а в груди ноет, нет в сердце покоя. Значит, время пришло. А когда посадил, так мне хорошо сделалось, так светло. А почему? Можешь ты мне это книжками объяснить, в кино показать? Нет! Что же всё это, если не душа? Ну что? Я слушал Владимир Николаевича, а перед глазами у меня стоял Колька. И я вдруг заметил, как они удивительно похожи друг на друга. Нет, не внешне. Была поразительная схожесть в чемто другом, неуловимом и трудно объяснимом. Владимир Николаевич помолчал, покурил. Затем, встав со скамейки, предложил, – пош-

139

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ли к Клязьме, – и, не дожидаясь моего ответа, первым зашагал со двора. Река была рядом. Нужно только спуститься к ней с пригорка. Узенькая тропинка от дороги до реки была прямой и ровной. Мы свернули на неё с большака и через несколько минут подошли к берегу. – Что ж не спрашиваешь, зачем сюда привел? – Наверное, деревья показать. – Правильно... И самому посмотреть хочется. – Стоят ли? – улыбнулся я. – Нет, – не приняв шутки, серьезно ответил Владимир Николаевич, – сколько их. Тогда, когда копали картошку, почувствовал я, не просто Колька радуется, не в забаве тут дело, в бóльшем. Ну и сводил его сюда на берег, о деревьях рассказал. Первые недели всё бегал смотреть, не посадил ли свое. Рано ему было. Если бы посадил, значит, я поторопился ему рассказать, моя ошибка. Но нет, обошлось, значит, правильно понял, не забава это. А вот сейчас, веришь ли, иду и думаю, а, может, позабыл он про деревья, может, мал ещё был, чтоб понять так, как мне этого хотелось. Странное, необъяснимое волнение охватило меня, когда я подходил к двум высоким, росшим невдалеке от берега, берёзам. Одна из них была заметно старше – ствол шире и внизу грубее, с трещинами в коре, с толстыми ветвями. Другая берёза моложе и хотя высотой первой почти не уступала, но ствол у неё был уже и кора на нём светлее, нежнее. Я и раньше видел эти деревья, но сейчас... я, кажется, понял, почему Колька никогда не купался в этом месте и притихал, стоило нам оказаться поблизости. – Был... От неожиданности я вздрогнул и почти тут же увидел тоненький, с несколькими крохотными веточками, стебелек молодой березки. – Был все-таки... приходил, – выдохнул Владимир Николаевич и, присев, начал внимательно разглядывать землю у корней. – Видно весной посадил... А я то думал, рано ещё. Ты бы сходил за водой, сухо, полить надо. Я пошёл к реке. И меня поразило в этот момент то, что уже стемнело, а мы даже не заметили. Поразил вид двух высоких, светло выделяющихся в наступивших сумерках, берёз. Поразила река. Сколько же символики во всем этом. Думали ли о ней люди, посадившие здесь деревья.

140

Мы вернулись в деревню, когда совсем стемнело. Прощаясь у калитки, Владимир Николаевич задержал мою ладонь в своей. – Ты поосторожнее с Колькой. Привязался он к тебе, как бы беды не вышло. Неспокойно мне на душе от вашей дружбы. И, ещё раз стиснув мою ладонь, быстро зашагал к своему дому.

ВЕТЕР Погода испортилась неожиданно и враз. Ещё четыре дня назад, когда мы с Колькой помогали Прасковье Ильиничне управиться с сеном, было солнечно и тихо. А уже на следующий день – ночью, заморосило, и к утру третьего дня проселочные дороги поразмокли так, что ни проехать по ним, не пройти. Я сижу в тесноватой, то ли из-за непогоды, то ли из-за подслеповато низеньких окон, тёмной избе и смотрю на небольшой лужок под окном. В избе тихо. Лишь неспешное, убаюкивающее тиканье ходиков доносится со стены. Я часто поворачиваюсь от окна, смотрю в сторону часов. Зачем-то запоминаю время и рассматриваю циферблат с облупившейся краской, а кое-где так и вовсе тронутый ржавчиной. Я изучил циферблат настолько, что с закрытыми глазами ясно представляю его до каждого пятнышка, сколыша краски, положения сосны на рисунке и позы любого из медвежат. Но временами тиканье теряется, пропадает, и тогда завывание ветра и постукивание капель о стекло заполняет тишину, и на душе от этого становится тоскливо. Третий день мы с Колькой никуда не выходим из деревни, а последние два дня так и не видимся вовсе. В первый день ненастья он ещё забегал, но потом пропал и вот уже второй день не показывается. И хотя я себе окончательно в этом не признался, но начало моей хандры было положено исчезновением Кольки. За две недели, проведенные с ним, я крепко привык к этому мальчугану, и без него сейчас мне было одиноко и скучно. Прасковья Ильинична ещё утром ушла в соседнюю деревню и поэтому в избе я один. Лужок за окном мокро набух лужицами. По стеклу продолжает монотонно стучать дождь, а я невольно думаю о Кольке, о своей привязанности к нему. В который раз спрашиваю, что тянет меня к этому семилетнему мальчишке и

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА не нахожу ответа. Слишком много загадочного, необъяснимого было в поступках Кольки. Была в них какая-то первозданная открытость, душевная обнаженность и... естественность. Может быть, к этому-то я и оказался не готов. И всё-таки, неужели это может меня заставить иначе думать о каких-то давно известных истинах. "Неужели?" – в который раз задавал я себе один и тот же вопрос и не находил ответа, потому что отрицать этого было невозможно, а поверить, принять – видно не хватало смелости, не хватало откровенного взгляда на себя сегодняшнего, чтобы увидеть себя, прошлого, другим. Но я не мог не признать одного. Оказывается, это не мне нужно учить чему-то Кольку, как я думал раньше, а самому учиться у него. Что-то невозвратно, видимо, потерял я в жизни, оставил там, в далёком, слабо различимом сейчас, детстве. Я не заметил, как утих дождь. Вывел меня из задумчивости скрип открывающейся двери. Я обернулся и увидел стоявшего на пороге Кольку. – Всё, кончился! Пошли быстрее, сейчас самое время. – Куда пошли, для чего самое время? Да ты хоть поздоровайся сначала, или не научен? И тут мне стало неловко. Я понял, что так неприветливо разговариваю с Колькой лишь потому, что обижен на его долгое не появление, потому, что соскучился по нему, истомился, дожидаясь его прихода. Колька удивленно уставился на меня. Затем смутился и, потупившись, негромко поздоровался. – Это другое дело. А то пропадает неизвестно где двое суток, потом появляется в доме, не здороваясь, и кричит почем зря. По моему голосу Колька догадался, что я вовсе на него не сержусь и даже, наоборот, рад его приходу и чувствую себя неловко, виновато за первоначальную грубость, осмелел и опять возбужденно заговорил. – Ну пошли же, пошли! – Куда?... Вот ведь пристал. – Без злобы проворчал я, вставая со стула и направляясь в сени за плащом и сапогами. – В лес, на ветре кататься. – На ветре?! За последнее время я успел привыкнуть ко многим чудачествам Кольки, но это было уже слишком. – Ты вообще-то хотя бы иногда соображаешь, чего говоришь?

– Соображаю, – будто не замечая моего удивления, спокойно ответил Колька. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга: я в растерянности от неожиданного предложения; Колька в ожидании – пойду я с ним или, не поверив, останусь дома. И тут на меня нашло: "Да почему этот мальчишка то и дело ставит меня в тупик? Я устал от его загадок. Зачем я слушаю его, лазаю с ним по оврагам, хожу по лесу? Почему я так привязался к нему? Что мне от него нужно? Ради чего всё это?". Но чем больше я так думал, тем отчетливее осознавал, что ни на один вопрос ответить сейчас не могу. И раздражение от этого только возрастало, потому что в подсознании я ощущал необходимость ответить на них. Я понимал, пока не будет разгадана эта тайна – сердце не обретёт спокойствия, а я не пойму, не постигну чего-то очень важного и нужного. – Хорошо, – с раздражением бросил я Кольке и направился в сени. Оделся я быстро. Когда мы вышли со двора и пошли вдоль дороги по намокшей траве в сторону реки, я опять украдкой взглянул на Кольку. Он был спокоен и сосредоточен. И это спокойствие невольно передалось мне. Я понял, что Колька ничего не выдумывает, не шутит, не обманывает меня, а действительно идет кататься на ветре. От этого понимания исчезло раздражение, но появилось легкое, сладкое волнение в груди от надвинувшегося предчувствия чего-то необыкновенного. У реки было холодно. Разогнанные ветром волны громко били в берег, фыркали под корнями наклонившихся вётел, хлюпали меж камней, торчащих над водой мокрыми боками. Мы прошли по берегу до первого оврага. Здесь Колька остановился, огляделся по сторонам, словно чего-то отыскивая. Затем опять неторопливо пошёл вдоль реки, и остановился у высокого обрыва. – Пришли. – Куда? – то ли от холода, то ли от волнения, перехватившего горло, хрипло спросил я. – К ветру. – Там его что, – я махнул рукой в сторону деревни, – меньше было? Колька неопределенно пожал плечами и начал карабкаться вверх по склону. И только тогда я заметил березу. Она росла у самого края обрыва, а ствол её, раскачиваемый ветром, уходил в сторону реки, почти нависая над водой. Вскарабкавшись на высокий

141

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА берег, Колька подошёл к березе и, обхватив ствол ручонками, начал осторожно пробираться к вершине дерева. Он остановился, когда ствол берёзы начал заметно прогибаться под ним и, обхватив его ногами, ручонками уцепился за гибкие, бьющиеся на ветру ветки и так замер. Снизу от воды я следил за тем, что делал Колька и не мог понять, для чего всё это. А там, наверху, Колька, казалось, слился с деревом, стал с ним одним целым. Он распластался по стволу, расслабился и закрыл глаза. Я долго смотрел на Кольку, пока в какое-то мгновение вдруг не почувствовал, что ветер подхватил и начал действительно раскачивать, баюкать его. Колька летал!!! Нет, он, конечно, по-прежнему лежал на тонком стволе берёзы, но в то же время это будто бы не весь Колька, только его внешняя часть, а то, самое главное, сейчас вышло из него, и соединясь с природной силой: ветром, водой, мелко моросящим дождём, небом, жило в их измерениях, в их силе. И раздвоение Кольки, и катание его на ветре, я чувствовал и видел какой-то миг. Это был порыв, приоткрывший дверь в таинство, чемто неуловимо знакомое мне. Казалось, подобное я уже испытывал. Но когда, когда? А Колька летал! Я знал это, и мне хотелось быть с ним рядом. Скользя по мокрой глине, я начал карабкаться наверх. Приостановившись, посмотрел вверх на березу. Колька по-прежнему неподвижно лежал с закрытыми глазами, прильнув к раскачиваемому ветром стволу. Тогда я опять полез вверх и тут, поскользнувшись, сделал несколько неловких шагов назад и, не устояв на ногах, упал в воду. Теперь отяжелевшая одежда сковывала движения, прилипала к телу, мешала, но мне неудержимо, сильнее, чем прежде, хотелось подняться к Кольке. Я побежал вдоль берега. Сердце в груди колотилось, мне не хватало воздуха и, казалось, ещё немного и я задохнусь. Почти ползком, цепляясь за кусты и выступы, я всё-таки забрался на обрыв и бросился к берёзе. Но Кольки на дереве уже не было. Он стоял немного поодаль у самой кромки обрыва и в пол-оборота с удивлением смотрел на меня. – Ты летал? Летал? Да говори же! – закричал я, подбежав к Кольке. Я схватил его за плечи и смотрел ему прямо в глаза. И тут увидел, как изумление в них заменяется испугом. Но

142

испугом не за себя – за меня. В Колькином лице я увидел жалость ко мне. Но почему, за что? Как может он, мальчишка, жалеть взрослого! Кто ему дал право? А разве на жалость нужны права? Разве непонимание большего, чем понимает тот, кого жалеешь. Значит, Колька чувствует и понимает больше меня? – Да, ты летал, летал, – упавшим голосом еле слышно проговорил я. И тут вдруг понял, меня действительно было за что жалеть. Пока я не увидел жалости в Колькиных глазах, я ещё надеялся, что ошибся, что и полёт Кольки, и его слитость, соединение с природной силой, и неожиданно проснувшаяся боль во мне самом – всё это бред. В действительности ничего этого не было. И, значит, нет тайны, которую я никак не могу постигнуть, нет того мира, в который я никак не могу войти. Нет, мир этот есть, но открыт он только для Кольки. Колька понимает это, потому и жалость в глазах. Он смотрит на меня, и видит не только мокрую, перепачканную глиной одежду, но и то, что бесконечно разделяет нас. Только я этого пока не видел, не понимал. И тут мне самому стало страшно. Я вдруг понял, что ненавижу Кольку. Ненавижу той ненавистью, какой можно ненавидеть только близкого и любимого человека. Я держал Кольку за плечи. Руки мои дрожали от напряжения и волнения, в глазах потемнело и опять не стало хватать воздуха в груди. Я оттолкнул Кольку и пошёл прочь, не разбирая дороги, не обходя лужи. Колька догнал меня и, ухватившись за рукав плаща засеменил рядом, едва поспевая. Так мы прошли поле, пробрались сквозь мелкий кустарник на опушке и вошли в лес. – Неделю назад ты был в лесу у скрипучего дерева. Я знаю, ты с ним разговаривал. Так научи и меня разговаривать с деревьями... Ты должен научить меня. Голос у меня дрожал. Казалось, ещё немного и, не выдержав, я закричу на Кольку. – Хорошо, – негромко согласился Колька и неуверенно добавил, – если они нам поверят. Услышав ответ Кольки, я остановился, огляделся. Сейчас мы были в старой берёзовой роще. Высоко над нами, путаясь в ветвях и перебирая листья, шумел ветер, а здесь, внизу, было тихо и светло. Даже сумрак леса не мог погасить белизны берёзовых стволов. Те будто светились. – Что теперь делать? Не услышав ответа, я обернулся, но Кольки рядом не оказалось. Мне казалось, я толь-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ко что слышал его дыхание у себя за спиной и вот... Кольки нет. Мне сделалось страшно. Я вдруг почувствовал себя маленьким, совсем крохотным и беспомощным, песчинкой. А вокруг страшный, загадочный и непонятный лес с шумом ветра, свечением стволов и исчезнувшим куда-то Колькой. Это лес спрятал его от меня. Он не хочет, чтобы Колька открыл мне их общую тайну. – Ко-ля! Ко-о-ля!!! – закричал я и бросился бежать назад. Затем повернул вправо, остановился, опять побежал и тут увидел Кольку. Он, как и первый раз, неподвижно сидел на земле, прислонившись спиной к сосне. Опять его фигурка была застывшей, неживой, а сам он, казалось, внимательно во что-то вслушивался. Я осторожно подошёл к Кольке, присел рядом. – Что же мне делать, а? Как дальше... – Ничего, – перебив меня, негромко заговорил Колька, – смотри вверх и думай о них. Сначала я подумал, что Колька не понял моего вопроса. Ведь я спросил не про то, как слушать деревья. И только сейчас, когда прошло много времени с того ненастного, дождливого летнего дня, догадался – Колька всё понял и ответил единственно правильно. Да и что ещё он мог посоветовать? Мы по-разному видели то одинаковое, что окружало нас, поразному слышали и чувствовали. Нас разделяла стена, название которой – детство. За ней было недосягаемое тогда для меня таинство. Я посмотрел вверх и увидел огромное колыхание сплошной зеленой массы. Затем зрение начало контрастнее выделять иголочки хвои, листья берёз. И вот уже множество зелёных кругляшей и иголочек неистово бьются, движутся, танцуют, и в их неистовости было что-то от той жизни, в которой жил я сам. Я вздрогнул, когда Колька неожиданно схватил меня за руку. В один миг всё опять слилось, перемешалось у меня перед глазами, превратилось в огромную зелёную массу. – Слышишь? – Что? – Как наше дерево разговаривает с тем, у которого в стволе дупло... Не слышишь? А как берёзы у поляны смеются над сосной, слышишь? Я ничего не слышал, а Колька уже со слезами в голосе умолял: – Миленький, хорошенький, я очень прошу тебя, – услышь. Они разговаривают, это правда. Ты же слышишь! Ведь слышишь?

Колька плакал. По щекам его текли слезы, которых он не вытирал. Он умолял, он звал меня к себе и не понимал, не хотел понимать, что я уже никогда-никогда не смогу к нему прийти. Мне было больно, страшно смотреть на Кольку, смотреть в его измученные, заплаканные глаза. Я обнял Кольку за плечи, прижал к себе и, уткнувшись лицом ему в шею, тоже заплакал от бессилия и злобы. И тогда в какоето мгновение мне показалось, что я полетел. Исчезло время, заменённое каким-то другим, неведомым, беспредельно свободным измерением, и я ясно услышал голоса деревьев. Они громко и тревожно переговаривались о нас с Колькой. А ветер ещё выше закружил меня, швырнул в ураганный шум сырой листвы и я разом увидел огромную, уходящую от меня землю и верхушки деревьев, радостно засмеявшихся мне вослед. Их смех был добрым, они принимали меня в свой удивительный, справедливый, чудесный мир. А ветер поднимал меня всё выше, кувыркал, опрокидывал, и небывалая лёгкость появилась в теле, и покой заполнил душу. Мне никогда ещё не было так хорошо, покойно и ясно на душе. Всё в моей жизни вдруг приобрело значимость и необходимость. Это длилось всего лишь миг, во время которого я не переставал слышать Колькиных рыданий и чувствовать лбом теплоту его шеи. Но что было потом, я почти не помню. Тело бил озноб и, пытаясь согреться, я всё плотнее запахивал полы насквозь промокшего брезентового плаща. Не смогу рассказать и о том, как мы вернулись в деревню. Ощущение воспаленной сухости во рту, холодного озноба в теле, казалось, вытеснило из сознания всё остальное. Последнее, что ещё запомнилось из этого дня – наклонившееся надо мной озабоченное лицо Прасковьи Ильиничны и прохлада её ладони у меня на лбу.

СОН Болел я тяжело, но не долго. Так сильно простывать случалось мне до этого лишь однажды, в глубоком детстве. Тогда бабушка провела у моей кровати несколько ночей кряду. На этот раз одолеть хворь помогла Прасковья Ильинична. Она не отходила от меня ни на шаг: поила отварами шиповника, малины и каких-то трав; грела ноги горчицей; натирала грудь барсучьим салом. Постепенно прошла

143

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА тошнота, пропала сухость во рту. Меня перестали мучить кошмары и я, наконец, заснул по-настоящему глубоко и надолго. Тогда-то и приснился мне этот удивительный сонвоспоминание. Он многое объяснил и помог разгадать Колькину тайну. Мне приснился зимний лес. Тук, тук, тук... раздавалось в морозной тишине. Звук казался приветливым, словно зазывающим в сказочное царство, где вместо неба над головой ажурное сплетение чернеющих веток берез и осин, вместо дворцов – густо усыпанные искрящимся снегом башни елей. Негромкий стук дятла невольно заставил прислушаться, оглядеться, а глаза, пристально всматриваясь в недвижимо застывшие стволы, искали на них птицу. Бежавший сзади по только что проложенной мною в рыхлом снегу лыжне Колька, наконец, догнал меня и, остановившись рядом, притих. Ещё сегодня утром мы с ним и не думали никуда идти, а потом разом решили, встали на лыжи и в лес. Да и как иначе! Завтра Новый год, а мы без ёлки. Долго кружа по лесу, мы вдруг услышали стук дятла и тогда, не сговариваясь, повернули на звук. Добежав до поляны снова остановились, завороженные увиденным, потому что снег на ней светился прозрачным голубым сиянием: живым, трепещущимся. И вся поляна от этого, казалось, была окутана клубившимся голубым туманом. – Пошли, – не выдержав молчания, первым заговорил Колька и тронулся с места. По колено утопая в голубом снежном сиянии, мы перешли через поляну. Углубившись в лес, ещё какое-то время шли на звук, пока Колька не остановился и не проговорил шёпотом: "Вон он". – Где? Я не увидел птицы, хотя по раздавшемуся над самой головой стуку догадался, она должна быть где-то рядом. – Да вон же, вон! Видишь, кора падает? И действительно, прямо перед нами, кружась маленьким вертолётиком, упал на снег, густо облитый солнечной синевой, тоненький кусочек шкурки сосновой коры. А через некоторое время, также кружась, летел уже другой обрывочек коры, и мы с Колькой невольно следили за ним, пока он не упал на игольчато поблескивающий снег маленьким коричневым пятнышком. Но где же дятел? Мне непременно хотелось его увидеть. Что-то знакомое азартно тянуло меня к этой птице.

144

– Давай, подойдём ближе, он, должно быть, за стволом сосны спрятался, – предложил я Кольке. – Нельзя, спугнём, – покачал головой тот и повернул назад, в сторону опушки. – Куда ты, постоим ещё, послушаем. Колька удивлённо, затем укоризненно и, наконец, снисходительно посмотрел на меня и... согласился. – Ладно, пошли, покажу одно место. Мы опять тронулись в путь. Перейдя Клязьму по занесённому снегом льду, Колька остановился, поджидая меня. Дальше мы пошли осторожнее, след в след. И тут я опять заметил за собой, что как и на поляне напряженно, до звона в ушах вслушиваюсь в светлую морозную тишину, ожидая, когда вновь послышится стук дятла. Но, что со мной, почему я так волнуюсь? И только я подумал об этом, как тут же – я даже вздрогнул от неожиданности – по лесу разнеслось знакомое: тук, тук, тук... Деревья впереди стояли высокие, но засохшие, с поломанными ветками и отлетевшей от стволов корой. Некоторые из них были повалены и упирались уродливыми макушками в стволы стоявших. А где-то среди них трудился дятел. Колька опять первым заметил птицу. Мы пробрались сквозь мертвую чащу и остановились. И тогда я тоже увидел дятла – большого, ярко окрашенного, с красной пометиной на голове. И будто что-то всколыхнулось во мне, взволнованно застучало сердце в ожидании чуда, задрожали руки. Птица будила в памяти не столько воспоминание чего-то конкретного, сколько дарила неожиданное легкое чувство возвратившегося времени. Я не выдержал и, обойдя Кольку, пошёл вперед. Необъяснимая сила влекла меня к птице. Мне хотелось поближе разглядеть её, послушать. Но не успел я сделать и десяти шагов, как птица оторвалась от ствола засохшего дерева и, полукругом облетев нас с Колькой, скрылась. И в эту минуту лес заволновался, ожил, закружился, заискрился ещё ярче снег и непонятный, торжественный звон послышался в воздухе. Я остановился. Одновременно нахлынувшие чувства досады, страха, восторга сбили меня с толку. И тут я увидел Кольку. Или нет, это был какой-то другой мальчик, очень похожий на него, возникший как видение у того дерева, на котором только что сидел дятел. Мальчик был в старенькой потёртой шубке, больших, голенища выше колен, валенках, видавшая

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА виды шапка была велика и съехала на самые брови. Мальчик то и дело поправлял её рукой, одетой в ярко красную варежку, глядевшейся около шапки не смешно, но весело. Мальчик пристально, с надеждой смотрел мне в глаза. Я чувствовал, он ждёт, чтобы я узнал его. Он звал меня к себе, доверчиво улыбаясь, протянул руку в красной варежке в мою сторону и я хотел броситься к нему навстречу, но не смог двинуться с места. А мальчик, не шевелясь, вместе с тем удалялся от меня всё дальше и дальше. В отчаянии я сделал последнее усилие, но, так и не сумев тронуться с места, закричал, пытаясь остановить, задержать его. Но мальчик продолжал удаляться. А в сознании уже начали медленно всплывать картины давно минувшего: железнодорожное полотно, маленький сибирский посёлок около него, полузанесённый снегом дом, щурившийся на улицу крохотными, словно игрушечными, окнами, и опрокинутые вверх полозьями деревянные санки у высокого штабеля жирно чернеющих на снегу шпал. Затем донесся стук колес поезда, запах настоявшегося теста ударил в нос, и тихий, добрый голос мамы прошептал мне в самое ухо: "Сынок, вставай, пора. С Новым годом". Я вспомнил, это же я сам, который поехал вместе с дедом в тайгу выбирать ёлку и ненадолго заблудился. Дед оставил меня в санях, укутанного в большой, вкусно пахнущий морозом тулуп, на пустынной дороге, а сам углубился в тайгу. Я сидел, заворожено оглядывался по сторонам, на высокий пушистый снег по обе стороны дороги, на иней, поблескивающий на подрагивающих боках лошадёнки, взятой нами на время в леспромхозовской конюшне, на высокое неяркое солнце. А вокруг стояла неживая, застывшая тишина. И вдруг: тук, тук, тук... тук, тук, тук... – дятел. Звук тянул к себе, звал, и я, не выдержав, пошёл ему навстречу. По грудь утопая в снегу, я пробирался к дятлу, но тот вдруг замолчал, и я остановился в растерянности, не зная, что дальше делать, куда идти. Я стоял, прислушивался и в этот момент ясно почувствовал, что вот сейчас, в эту минуту должно произойти что-то пугающее, может быть даже страшное. Я зажмурился, напрягся в ожидании, а когда снова открыл глаза, то от неожиданности вскрикнул. Прямо ко мне, изза высокого, росшего метрах в пятнадцати от меня кедра, выходил длинный бородатый старик. Я не знал его, боялся, а он, казалось, силился что-то сказать мне. От страха я опять крепко зажмурил глаза и тут почувствовал, как

отхлынула от сердца тёплая ласковая волна, раздвинулась в глубоком вздохе грудь, и на мгновение освободилось сердце от лёгкой ноющей боли. Мне сделалось горько, тоскливо и сам, не понимая от чего, я громко заплакал. Когда я открыл глаза, около меня уже стоял дедушка. Он прижал меня к себе и, всё поняв из моего сбивчивого рассказа, стал успокаивать: "Эко, пня сухого испугался". Но я ещё долго не мог успокоиться, унять слёз и обиду невесть на кого и с чего появившуюся во мне. С тех пор мне никогда не было спокойно и ясно на душе так, как было прежде. ... Проснувшись среди ночи, я долго лежал с открытыми глазами, думая о Кольке, о себе, о жизни. И тут понял, что в то морозное предновогоднее утро покинуло меня моё детство. Покинуло навсегда. Я догадался, чем мучился сам и мучил Кольку. Это было открытие, обрадовавшее и испугавшее одновременно. Я понял, что Кольке очень мало времени осталось жить в своём удивительном мире. Не сознавая ещё до конца, он чувствовал это. Потому так настойчиво звал меня к себе. Неужели он догадался о моём предназначении, что именно я, которого он так искренне и доверчиво любил, отниму у него самое дорогое – его волшебный мир детства. А чем мучился я? Мне-то терять было нечего. Моё детство ушло от меня давно в заснеженной сибирской тайге, а сейчас... Сам не ведая того, я пытался повернуть вспять время, вернуться туда, куда возврата нет и быть не может, услышать, увидеть и ощутить то, что даётся человеку в жизни лишь однажды. За дерзость, упрямство и перетирало меня время в своих жерновах. Защищая своё детство, Колька открывал передо мной одну тайну за другой, тянул меня в свой мир, чтобы остаться в нём вместе. Но ещё совсем немного времени и я, не желая того, разрушу удивительный мир Колькиного детства. Открытие это заставило меня поспешить с отъездом. Я ещё надеялся, что смогу незаметно и безболезненно уйти из Колькиной жизни. Но обмануть судьбу не удалось. Об этом последние и самые горькие страницы моего повествования.

СТАРЫЙ КОЛОДЕЦ Этот старый с почерневшим от времени и почти развалившимся срубом колодец, я приметил в первый же день приезда в деревню.

145

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Тогда стоял теплый июльский день. С утра прошёл короткий дождь, и трава вдоль тропинки сочно блестела, отражая в каплях неяркое солнце, будто не успевшее набрать силу. А время приближалось к обеду. Колодец в сочной, густо окружавшей его зелени, выглядел неопрятной грудой почерневшего ненужного дерева. Встретивший меня у автобуса Колька был босиком и шёл прямо по траве рядом с тропинкой. Он, напыжившись, тащил мою сумку, перекинув для удобства ремень через плечо. Сумка была тяжела и перетягивала Кольку на правую сторону. Когда мы проходили мимо колодца, Колька на какое-то мгновение замедлил шаг. Я решил, что он устал и хотел взять сумку, но Колька обиженно не согласился. Вечером, когда заботливая Прасковья Ильинична накормила нас то ли поздним обедом, то ли ужином, мы с Колькой устроились на крыльце старого деревенского дома и листали книжки, которые привез я ему в подарок. Из избы вышла Прасковья Ильинична, посмотрела в небо и негромко, словно боясь спугнуть подступившее чувство, проговорила. – Звёзд-то, звёзд, словно кто соль по чулану рассыпал. Мы с Колькой тоже посмотрели вверх, неловко задрав головы. И тут он попросил: "А расскажи мне про небо". Я начал рассказывать о Земле, о Луне, Солнце, о нашей солнечной системе и даже галактике. Колька внимательно слушал и, как мне казалось, ждал от моего рассказа чего-то необычного. Прасковья Ильинична тоже присела рядом на ступеньку и изредка, когда сил сдерживать своё удивление уже не хватало, негромко, будто робея перед тем, что только что услышала, восклицала: – Это ж надо!... Неужто взаправду они так далеко, что даже светом к ним лети – жизни не хватит. Затем со вздохом, но не тяжелым, а так, видно, по привычке, поднялась со ступеньки крыльца, отряхнула с длинной юбки невидимую в темноте пыль и проговорила: – Ох, тайна тайная. Сколько их всяких. Вот у меня тёлка в прошлом году взбесилась, так ни одни фельдшер ничем помочь не смог. Отвечали, не знаем мы такой болезни. Так, голуба моя, и околела. А я ли не смотрела за ней, я ли не поила-кормила... Теперь вот звёзды с космосом. Ох, господи, господи... Прасковья Ильинична ещё раз вздохнула, одёрнула кофту, устранив тем самым одной

146

ей замеченный какой-то недостаток в одежде и тяжело ступая по вскрипывающим ступенькам, ушла обратно в избу. Почти тут же на крыльцо соседнего дома вышел покурить перед сном отец Кольки и крикнул сыну, чтобы тот шёл спать. Колька перечить не стал, и я остался один. Постелила мне Прасковья Ильинична, по моей просьбе, на сеновале. Дорога из города дальняя, поэтому устал я порядком и как только лёг, провалившись с головой в старое, прошлогоднее, пахнущее двором и пылью, сено, почти сразу уснул. Но проспал недолго, потому как вскоре почувствовал, что меня настойчиво трясут за плечо. Каково же было моё удивление, когда окончательно проснувшись, я разглядел в чердачной темноте сидевшего передо мной на корточках Кольку. – Как ты здесь? Почему не спишь? – спросил я хриплым со сна голосом. – Я в сенях ложусь, – зашептал мне в самое ухо Колька. – Мои уже все заснули, вот я и убежал. – Ну, а пришёл-то чего? Колька замялся. Видно первоначальной решительности у него поубавилось. – Да я это... про звёзды хотел спросить. Ведь правда, что их не все открыли? – Правда. – Вот, я так и знал! Колька вскочил и убежал так быстро, что я даже не успел спросить, зачем ещё он приходил. Ведь не только из-за того, чтобы спросить про звёзды. Месяц в деревне, к которому я столько готовился ещё с зимы, пролетел до обидного быстро. И вот пора возвращаться снова в город, к сутолоке, к спешке, к вечному куда-то опаздыванию. Книги, привезённые с собой, валялись на столе. За всё время я не прочитал ни одной страницы. Да и в комнате своей я почти не бывал. Обедал и ужинал в сенях, спал на сеновале, а всё остальное время проводил на реке, в лесу или в поле – это уж где мы с Колькой решали. За месяц мы успели и березу на подмытом берегу посмотреть, и грибов насобирать, и по оврагу полазить, и даже помогли Прасковье Ильиничне с сеном управиться. И вот наступил день, когда об отъезде, намеченном на следующее утром, мне нужно было сказать Кольке. Но странное чувство овладело мной. Я испытывал непонятную, совершенно необъяснимую для себя вину перед Колькой, будто в чём-то обманул его. Да, я

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА не обещал ему, что останусь дольше месяца, не обещал куда-то с ним сходить и не сходил. Нет, ничего этого не было, и я уже не один раз объяснял всё это самому себе и всё-таки появившееся чувство не проходило. Я видел, как привязался ко мне Колька и сейчас уехать от него – это всё равно, что предать. Я сказал о своём отъезде уже под вечер и ожидал, что Кольку это обидит, огорчит. Но было не так. – Останься, – коротко и твёрдо сказал он. В голосе не просьба – требование. – Не могу я, Коль. Мне обязательно нужно быть в городе. – Зачем? – Ко мне должны приехать. – Ну и что... Останься. На этот раз, не отвечая, я отрицательно покачал головой. Вечер у нас не клеился. На мои вопросы Колька не отвечал, почти ничего не говорил сам, и всё угрюмее становились его глаза. – Коль, да ты что? Я же ещё приеду. Знаешь, как мы с тобой тогда походим! – Останься. – Тихо, почти неслышно прошептал он. – Нет... не могу. И тут что-то случилось с Колькой. Он вскочил с крыльца и бегом бросился к своему дому. Вернулся он скоро и, положив около меня на деревянную ступеньку стопку подаренных мною книжек, со слезами в голосе сказал: – Вот... забирай. Я сидел растерянный, не зная что говорить и делать. Наконец, сообразив, упрекнул Кольку. – Подарки возвращать нельзя. – Я не возьму, не возьму. Ну и пусть нельзя! Тут Колька запнулся, растерянно посмотрел на книги, затем на меня. – Что, правда, нельзя? – Правда, – обрадованный тем, что, кажется, удалось переубедить Кольку, ответил я. Колька, уже молча, постоял передо мной, затем сел рядом. Шло время. Колька всё так же молчал и, казалось, что решается он сейчас на что-то очень важное, самого его пугающее этой важностью. Наконец я не выдержал и спросил, о чём он так долго думает. Вместо ответа тот предложил: – Ты не спи сегодня. И опять убежал к себе в дом. Вернулся Колька часа через два.

– Пошли, пора... Я шёл сзади и не сразу догадался, куда вёл меня Колька. Сообразил только тогда, когда пришли на место. – Смотри, ты сам говорил, что нельзя отказываться, – предупредил меня он. – От чего? – не понял я. Мы стояли у старого сруба, густо заросшего репьём и крапивой колодца, из которого уже давно никто не брал воды. И я чувствовал, как сильно тянет оттуда сырой гнилью, плесенью. Вместо ответа Колька пристально посмотрел мне в глаза и тихо, осторожно начал убирать небольшую деревянную крышку. Пройдёт время, изменится что-то во мне и вокруг меня. Я постарею, но этот взгляд останется. Кто-то задолго-задолго до нас с Колькой вот так же пристально смотрел в ожидании и предчувствии каких-то ещё непонятных, но очень больших перемен, потерь и приобретений. Это был взгляд детства с непотерянной ещё наивностью, с беспредельной верой в чистоту и справедливость, с верой во всегдашнюю правду окружающего нас мира. Но это был взгляд на пороге взросления. Колька неосознанно чувствовал это. Да, он верил, что сможет с помощью той жертвы, которую приготовил, удержать меня: ведь "от подарков нельзя отказываться". И всё-таки верил не до конца. Маленькое, совсем крохотное сомнение уже жило в нём, будило предчувствие неизбежного, волновало и пугало. Может быть, Колька и не понимал, но, наверняка, в нём самом уже что-то догадывалось о том, сейчас произойдёт то, чего все мы нестерпимо желаем – потеря детства и первый урок взросления. И этот горький урок должен был дать Кольке я. Крышка была снята. Колька первым заглянул в колодец, долго заворожено смотрел в него и только потом, не поднимая головы, позвал меня. Я, чтобы было удобнее смотреть, встал на колени, осторожно, опасаясь, что сруб не выдержит тяжести моего тела, облокотился на него и заглянул во внутрь. – Вот, – послышался громкий, усиленный эхом, шёпот Кольки. – Это только моя звёздочка. Про неё никто не знает... Она у меня только одна, но я её дарю тебе... Не уезжай, а? Колодец был не глубоким. Когда Колька замолчал, я услышал, как внизу капает вода на

147

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА что-то твёрдое, невидимое в темноте. Крохотное зеркальце воды, затянутое по бокам тенью сруба и наших голов, было почти неразличимо в темноте, и лишь отражённая звезда ярко вспыхнувшим фонариком светилась из этой густой, вязкой темноты таинственно и неожиданно. Я не помню, сколько времени мы так простояли, но, кажется, долго. В душе я даже упрекнул Кольку за это и лишь потом догадался. Ведь Колька прощался не только со звездой, но и с детством. Оно уже никогда для него не повторится, не будет таким, как до этой минуты. Потому, что я всё равно утром уеду первым же автобусом, обману его, не останусь около его подарка, который и взять нельзя. Уж Колька это наверняка знал. Я впервые научу его не верить в силу доброты и самоотречения, не верить в чудеса... Колька заснул у меня на коленях. Когда Прасковья Ильинична утром вышла на крыльцо, то сначала было всплеснула руками, но поймав мой предупредительный взгляд, догадалась, и ничего не сказав, только покачала головой. – Возьмите, положите его на кровать, я быстренько соберусь. – Давай-ко, родимый, давай. Она осторожно взяла Кольку на руки и унесла в сени, положив там на кровать в пристрое, рядом с чуланом. Я быстро прошёл в избу, собрал книги и выскочил на улицу. Прасковья Ильинична уже ждала меня с туго завязанным узелком в руках. – На-ко, родной, забери. Говоришь, невеста к тебе приезжает. Вот и угостишь её домашними пирогами. Только смотри, так и передай, мол, от Прасковьи Ильиничны. А то, может, бог даст, так ещё вместе ко мне, старухе, приедете, погостите, чего вам к морям-то летать. И тут она заплакала, затем быстро утёрла глаза уголком платка и наскоро меня перекрестила. – Ну, с богом. Счастья вам с ней. – Коля как, спит? – Спит пострел, умаялся. Вот ведь как он к тебе привязался. Да и то, родителям некогда, а ведь он паренёк о-о-о! Смышлёный, умный. Ты бы уж не обижал его.

148

Автобус опоздал почти на двадцать минут. Но ожидание моё было вознаграждено тем, что "Пазик" подъехал ещё совсем новенький. – Давай побыстрее, опаздываем, – поторопил меня шофёр и я в последний раз оглядевшись кругом, полез в узкие неудобные двери. Когда двери "Пазика" закрылись и он тронулся, на поляну, где находилась автобусная остановка, выбежал Колька. Я высунулся из окна, на сколько мог, и, махая Кольке рукой, прокричал: – Я тебе напишу, обязательно. Но Колька, казалось, не слышал меня. Он бежал по инерции, пытаясь догнать автобус, и тут я увидел, что лицо его залито слезами, а сам он что-то непонятно и громко кричит. – Коля, не надо, слышишь! Я приеду, я скоро приеду! Но Колька опять не слышал меня. Он бежал следом за автобусом, что-то кричал и громко в голос плакал. Пассажиры зашевелились, обернулись назад. Женщина, сидевшая впереди меня с каким-то непонятным страхом в голосе, проговорила. – Мальчик-то как убивается. Может остановить автобус, проститесь? – Не надо, этого не вернёшь. Колька начал отставать. Плач его потихоньку терялся, затихал. Я, всё также высунувшись из окна продолжал смотреть на отстающую фигурку. И вдруг отчётливо услышал. – Звезда... Звезду-у оста-ви-л... Пробежав ещё несколько шагов, Колька свернул с дороги и упал в траву. Я уже не мог видеть его и всё-таки продолжал вглядываться в то место на дороге, где только что видел Кольку. Автобус всё также ходко бежал вперёд и увозил меня всё дальше и дальше, а где-то сзади, совсем рядом с дорогой, по которой я проехал, лежал в невысокой траве и плакал навзрыд Колька, плакало обманутое мной детство. Я сидел и думал. Пройдёт срок, мы, может быть, опять встретимся. Но Колька уже никогда-никогда не будет таким, каким был в это лето. И самым горьким будет, если, вспомнив то, что с ним произошло за этот месяц, он засмеётся и назовёт всё случившееся с ним глупостью.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Галина КУДРЯВСКАЯ ВЕЧНОСТЬ ВСТРЕЧИ Повесть Любовь никогда не перестаёт… 1 Кор.13:8

ГЛАВА ПЕРВАЯ Сердце подсказывало, что должна написать об этом – о счастье встречи и высоте прощанья. Но я всё не отваживалась, потому что больно. Ждала, когда станет легче. А потом поняла, что всегда будет больно, благодатно, но – больно. Вот и переступаю через свою боль, готова её терпеть. Всё равно она живёт со мной, оттесняемая твоим присутствием, когда я думаю о тебе, а потом вспыхивающая с новой силой, как только мелькнёт мысль – тебя нет. Хотя я знаю и верю, что ты – есть, пусть в другом измерении, но – есть. Потому что ничто не исчезает в этом мире бесследно, проходит, видоизменяется, но не исчезает. Но там, где я, там нет тебя. Я не могу к тебе прикоснуться, обнять, прижаться, только мыслью, только чувством. И я хочу оживить тебя словами, буквами, они вполне зримы, реальны. И я хочу, чтобы ты жил и в них. Я не смогла тебя удержать, я сама тебя отпустила, потому что терпеть было уже невмоготу ни тебе, ни минутами и мне. В самый последний и в самый тяжёлый месяц, когда уже не было надежды, и вдруг она на мгновенье проблёскивала, и тебе становилась чуть легче, я уже не могла этому обрадоваться. Это было всё равно невыносимо – так жить. Ни тебе, ни мне. Я молилась, я просила у Бога для тебя жизни, но не такой. И тогда я поняла, что борюсь с двумя волями – Божьей и твоей. Ты уже смирился со своим уходом, только я не могла, не хотела этого принять. И тогда я сказала: «Господи, да будет воля Твоя». И отпустила тебя. Ты не хотел так жить: столько унижений. Чужие люди, чужие руки, пришлось вытерпеть и это, потому что я не справлялась одна. Когда рано утром ты, изнемогая от невозможности пошевелиться,

просил меня: "Посади меня, пожалуйста", я умоляла: "Потерпи, ну, потерпи, миленький. Сейчас, скоро, уже совсем скоро придут мальчики, мы тебя посадим, умоем, потерпи, давай пока на бочок, я не смогу, даже если отдам все силы и умру". Я поворачивала тебя на бок, протирала спину, разминала, стучала кулаками, припадала ухом, слушала, как нарастают хрипы, понимая, что это будет прибывать с каждым днём. Потом приходили мальчики из медучилища, ненадолго, минут на двадцать, поклон им низкий, что бы мы без них делали и без всех наших друзей–помощников. Я очень всем благодарна, ведь мы два раза в день тебя усаживали, давая возможность лёгким дышать. И четыре раза в день к нам приходили люди, чтобы помочь мне тебя посадить или положить. Ты с трудом как-то произнёс: "Как в купе". Мы усаживали тебя, я приносила таз с водой, мыла тебя, понимая, что каждое прикосновение – продление жизни, незаброшенной, ухоженной, человеческой. Мальчики уходили, я начинала лечебные процедуры. Не знала, что делать с коленом: оно распухло, болело, и я проверяла его температуру губами. За этот месяц я обласкала тебя с головы до ног, как младенца. Ты сидел на кресле, я пыталась тебя накормить, но ты уже не хотел, только жиденькую манную кашу или немного творога. Я уговаривала: – Поешь, совсем не будет сил. Ты невнятно отвечал: – Они мне уже не нужны. Я сердилась: – Как это не нужны? Ты хоть чуть-чуть мне помогаешь, всё-таки мне легче, они тебе нужны ради меня. Ты согласно кивал головой, теперь ты соглашался на что-либо только ради меня, ради себя не хотел.

149

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

ГЛАВА ВТОРАЯ С самого раннего детства она мечтала о настоящей любви. Да, она любила маму, и папу, и всех родных, всех людей, весь мир, но знала, что есть ещё и другая любовь, что будет человек, предназначенный только ей. Похоже, что жажда любви заложена в человеке изначально. В четырёхлетнем возрасте ей уже грезился принц на белом коне, и она влюбилась в мальчишку, сына материной подруги, и говорила, что будет любить его всю жизнь. Но он был сопливым, гундосил, называл её – Даташа, и девочка быстро разочаровалась. В школьные годы она рассматривала мальчишек с точки зрения, годится ли в принцы? Иногда казалось – годится, но слишком быстро убеждалась – нет! То ляпнет какую-нибудь глупость, то попытается облапать девочку, чего принц никогда бы себе не позволил. Она понимала и принимала любовь идеальную, которую трудно было найти на нашей грешной земле. Мальчишки писали ей письма, записочки, но всё это не имело отношения к настоящей любви, той, которая навеки, которая не только на земле, но и на небе. В любой книге, будь то «Овод», «Молодая гвардия» или «Война и мир», Наташа прежде всего выискивала линию любви. Какое отношение к жизни имело всё остальное? Это остальное – войны, заговоры, революции – было только фоном главного жизненного действия – ЛЮБВИ. В студенческие годы круг поиска принца расширился. Жизнь показывала ей столько лиц, столько характеров и судеб. Иногда появлялась надежда, но быстро исчезала. Все девчонки дружили с парнями, а Наташе был нужен только один, суженый, предназначенный именно ей. Однажды однокурсник, старше её лет на десять, вовсе не пытавшийся за ней ухаживать, просто по-дружески, но с какой-то тайной грустью, сказал: – Ох, Наташка, счастливым будет тот, кому ты достанешься. Наташа запомнила его слова, они были лишь подтверждением того, что она и сама знала. Да, она может любить до самозабвения, до полной отдачи жизни любимому. После третьего курса Наташа поехала на каникулах в гости к родственникам в Южный Казахстан. Одну мама не отпустила, отправила с тётушкой, женой младшего брата – Зинаидой. Тётушка – бойкая, смелая, строгая – ра-

150

ботала акушеркой в их городке, была всего на десять лет старше племянницы и годилась ей, скорее, в подружки. Наташа называла её Зиночкой. Ехали с двумя пересадками, первая уже через три часа, и ждать нужного поезда полдня. Томились на чемоданах, передвигаясь за тенью тополя, день был жаркий, начало августа. В июле Наташа проходила практику, так и подгадали специально на август, ехали на фрукты. Наташе надоело сидеть, она пошла прогуляться, остановилась у газетного киоска. – Ты тоже на чимкентский? Наташа оглянулась, рядом стояла светловолосая девушка в зелёном сарафане. "Красивая", – подумала Наташа, а вслух добавила: – Да. Оказалось, что едут они в одном вагоне и купе рядом. Только Римме, так звали девушку, выходить нужно было гораздо раньше, она ехала по распределению в Целиноградскую область. Оставив Риммины чемоданы на Зинаиду, девушки ходили по перрону, весело рассказывая друг другу про студенческую жизнь. Зинаида только глазами их провожала – налево, направо. «Ну, вот и мальчики появились,– подумала она, – так я и знала». К девчонкам присоединились три свежеиспечённых лейтенанта, сияющих молодостью и новенькой формой. И ехать им нужно было в том же поезде, в соседнем вагоне, тоже по распределению и не куда-нибудь, а на Байконур. Романтика! Вот тут бы и завязаться сразу двум романам, но у парней уже были невесты, обещавшие вскоре к ним приехать по месту службы. А Наташа с Риммой не рассматривали военных как потенциальных женихов. Поэтому завязались ни к чему не обязывающие, весёлые молодые разговоры. Когда подали поезд, парни пригласили девушек к себе в гости на бутылочку сухого вина – обмыть их назначение и новенькие погоны. – Устроимся и придём, – пообещали девушки. Наташа с Риммой, быстренько разобрав вещи, отправились в гости к новым знакомым. Тётушка Зинаида напутствовала: – Смотрите, не поздно. – Не позднее одиннадцати, – пообещали девушки. Лейтенанты уже ожидали их, на столе стояла бутылочка вина, пирожки, напечённые пар-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ням в дорогу их мамами, и конфеты. Девчонки добавили к столу огурцов и помидоров. За окном сиял закат, мелькали поросшие зрелыми августовскими травами поля, тянуло пряным запахом цветов и полыни. Звучали шутки, смех, в купе царило, ничем кроме молодости и надежды на ожидающее всех счастье, не объяснимое веселье. Приятное знакомство, румянец щёк, сияющие глаза – юность. Засиделись до половины двенадцатого. – Всё! – поднялась Наташа. – Тётушка беспокоится. Один из парней пошёл их провожать, захватив полотенце и мыло, чтобы сразу перед сном умыться. Ночью они высаживались на Байконуре. Идти нужно было через вагон-ресторан, а он уже оказался закрыт. За разговорами все забыли об этом препятствии. Пока молодёжь раздумывала, что делать, поезд начал тормозить перед степным полустанком. Все обрадовались – перебежим. Но стоянка – минута, дверь вагона, в котором едут девушки, закрыта, и поезд трогается. Все вскакивают на нижние ступеньки вагона, Наташа с лейтенантом на ступеньку своего вагона, Римма – вагона-ресторана. При закрытых дверях можно только висеть на руках, чуть цепляясь пальцами ног за ступеньку. Римме проще, вдвоём тяжелее, и ноги некуда поставить, и лейтенант держится только одной рукой, в другой – мыло и полотенце. Тьма, степь, набирающий ход паровоз. Все трое понимают, долго им не продержаться, следующая остановка только через два часа. Насколько хватит сил, когда разожмутся пальцы и закончится неосуществлённая счастливая жизнь? И вспыхивает в Наташином сердце жажда любви с необычайной силой. – Нет! Так не может всё закончиться, я ещё не встретила его… И тут в тамбуре появляется ангелом-хранителем Зинаида, пытается открыть дверь вагона-ресторана и не видит Наташу и парня за дверью вагона. Сообразительный лейтенант стучит мылом по стеклу двери. Тётушка в ужасе взмахивает руками и убегает за проводником. Проходит ещё несколько минут висения на подножке, нигде не могут найти проводницу. Эти минуты уже не такие страшные. Наконец, дверь открыта, лейтенант подталкивает Наташу вверх, а она никак не может оторвать трясущиеся ноги от ступеньки. Тётя принимает девушку в свои объятья. Теперь надо спасать

Римму, ищут проводника вагона-ресторана. И вот уже все трое в туалете отмывают сажу с рук и лица. Лейтенант уходит в свой вагон. Девушки обмениваются адресами, приключение их сразу сблизило. Римма тоже исчезает в своём купе: ей под утро выходить. Зинаида уже спит, а Наташа смотрит в потолок, заново переживая происшедшее, и не догадывается, что уже сделан шаг, и скоро её случайная спутница назовёт имя единственного человека, предназначенного ей Богом. Осенью Наташа получит от Риммы письмо. «Здравствуй, Натка! Устроилась я нормально. Но здесь только семилетка, дети слабые, учителя тоже. Степь, ветры, тоска, пойти некуда. У меня к тебе просьба. Там у вас на телевидении работает мой однокурсник – Анатолий Сташевский, узнай, пожалуйста, его адрес. Я хочу с его помощью перебраться в ваш город. Буду очень ждать твоего письма». Это письмо от Риммы оказалось единственным. Наташа на удивление быстро на него ответила. Сначала опечалилась, что нужно искать это адресное бюро, стоять там в очереди, она терпеть не могла присутственных мест, но уже вечером всё разрешилось самым неожиданным образом. Судьба не откладывала дело надолго. Тетя Марина, у которой в этом году поселилась Наташа, смотрела в зале телевизор, и девушка, услышав из своей комнатки, где она, лёжа на кровати, читала «Очарованную душу» Ромэна Роллана, фразу диктора – передачу ведёт журналист Анатолий Сташевский, бросилась к телевизору. Успела подумать: вот удача, и в бюро не идти, и замерла на пороге. Это был он, тот, кого она ждала столько лет и будет любить всю жизнь. Просто сердце узнало сразу – это он. Только где его взять, как найти, они же на разных полюсах. Не пойдёшь же к нему на работу, не скажешь: «Здравствуй, это я». Он же тоже должен узнать её. И Наташа предоставила жизни устроить их встречу, ничуть не сомневаясь в том, что она обязательно состоится. Римме ответила быстро: работает, пиши прямо на студию. Ответа от Риммы не было, о чём девушка и не горевала. Она уже знала, для чего ей нужна была встреча с Риммой. Жизнь студенческая полна забот, событий, впечатлений. Образ Анатолия жил в сердце девушки, чуть притенённый повседневностью; изредка Наташа, возвращающаяся домой поздно, успевала увидеть Анатолия на экране телевизора. Это было почти настоящее свида-

151

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ние. И она с замиранием сердца думала: «Ты ещё не знаешь, что я здесь». Она сдала сессию и укатила домой на зимние каникулы. Встречи со школьными друзьями закружили, подарили много радости. Наташа была дома одна, когда стукнула калитка, и через двор прошёл бывший одноклассник Витька, держа за руку незнакомую девушку. «Во даёт, – подумала Наташа, – ещё и девицу за собой ведёт». Витька не из тех, с кем ей хотелось бы встретиться, никогда доверительных отношений между ними не было. Да ещё знала она про него не очень красивую историю. Служил в армии, соблазнил девчонку, предложил замужество, а когда она со всем скарбом приехала к нему с Дальнего Востока, он отказался жениться. Городок небольшой, все знали, сколько слёз пролили и эта девушка, и мама Витькина, а теперь вот он идёт с новой… Наташе заранее не нравилась незнакомка, словно это она была виновницей несостоявшейся свадьбы. Девушку звали Галиной, она оказалась весёлой и разговорчивой. В разговоре ни о чём вдруг прозвучал вопрос, оглушивший Наташу своей неожиданностью и необходимостью одновременно. Она всем сердцем почувствовала, как некая высшая воля ведёт её к желанной встрече. Вот зачем Витька привёл к ней Галину – А ты там Толика Сташевского случайно не знаешь? Он на телевидении работает … Наташа чуть помедлила с ответом, а потом её лицо осветила улыбка, наполненная какимто особым знанием. – Не знаю, или знаю? Слышу о нём уже второй раз и видела как-то в передаче… Галя сразу затараторила: – Ой, какой чудный парень, я с его папой работаю, он всегда приходит, когда на каникулы приезжает, умный, красивый, порядочный, просто необыкновенный. Девушка говорила восторженно и долго, она была из одного города с Толиком (Наташе понравилось, как она его называла), она всё говорила и говорила… про семью Толика, про папу, он тоже журналист. Наташа слушала с затаённой улыбкой, складывала все слова в сердце, готовя его к будущей встрече. Конечно, она не жила только этим, жить было прекрасно – интересно, но зёрнышко было посеяно и теперь прорастало.

152

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Считаю время, как будто его можно сосчитать, часы, дни, недели, месяцы, они слагаются в года. Скоро два года, как тебя нет на земле. Я отметила уже два твоих дня рождения без тебя, две наших с тобой счастливые даты – день, когда мы поженились. А ещё мы всегда с тобой, только вдвоём, вспоминали день нашей встречи. Теперь все неожиданные маленькие радости, вдруг возникающие в моей жизни, я воспринимаю, как весточки от тебя. Ты помнишь, уже несколько лет живёт у нас цветок – канна. Летом на даче, а осенью я выкапываю её, пересаживаю в большую посудину, снабжаю доброй землицей и перегноем и увожу на зиму домой. До лета цветок успевает нас порадовать не менее двух раз. Первый раз цвет обязательно появляется к Рождеству и твоему дню рождения, второй раз – к Пасхе. Весной я канну обрезаю и высаживаю на даче. Здесь ей, конечно, вольготней, но наши сибирские ветры обтрёпывают и делают соцветие небрежным, неаккуратным, а дома оно яркое, алое, богатое, вытянутое вверх, как свеча, неугасимо горящая в небо. После твоего ухода цветок повёл себя иначе, первый раз зацвёл в ноябре, ко дню сорока пятилетия нашей с тобой совместной жизни. Когда он в начале ноября выбросил соцветие, душа моя затрепетала, неужели успеет? Но первый цветок открылся именно в наш день. Разве могла я сомневаться в том, что это ты прислал мне такой подарок в наш счастливый день. А потом было новое чудо – канна зацвела второй раз не к Пасхе, а к моему дню рождения. Ещё один подарок от тебя. И сегодня я снова получила от тебя весточку. Была на берегу Иртыша, смотрела на медленную остывающую речную воду. Уже середина октября, вчера был Покров, весь день простоял солнечный, весёлый, а сегодня прощально-пасмурно. Высоко в небе медленно, как иртышские воды, плывут чёрные тучи. Гляжу на них с печалью, и вдруг среди туч распахивается окно синего неба, и в нём переливается всеми цветами радуга. Трудно поверить: дождя нет, солнца нет, тучи высоко, а радуга – сияет. Всего минута, и не знаешь, было или не было? Снова одна чернота. Но сердце чувствует, что и это была весточка от

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА тебя. Ты поддерживаешь меня, ты шлёшь мне знаки своей любви. Должно быть, я плохая вдова, я не часто бываю на твоей могиле. У меня нет такой потребности, что как-то даже смущало душу, пока я не поняла в чём дело. Я молюсь о тебе постоянно, ежедневно я выкликаю твоё имя Господу, когда молюсь о живых, начинаю с твоего имени, не отделяя тебя от себя, от семьи, только произношу – усопшего мужа моего. Раз ты жив для Бога, то жив, конечно, и для меня, а потом в молитве об усопших снова поминаю тебя. И это ежедневное поминовение приближает тебя ко мне и устраняет потребность ходить на кладбище часто. А в храме в дни особого поминовения, молясь обо всех, кто ушёл, и, конечно, в первую очередь о тебе, я вдруг ощущаю твоё присутствие среди молящихся прихожан. И понимаю сразу силу молитвы о любимых – она способна соединять души. На кладбище я почти всегда бываю не одна – то с детьми, то с внуками, и мне не удаётся с тобой поговорить. А когда одна, заливаюсь слезами, говорю, говорю тебе о своей любви, но плачу, не могу не плакать. Теперь уже установлен памятник, и ты смотришь на меня с улыбкой, и эта улыбка пронзает мне сердце так, как не пронзил бы никогда ни один серьёзный или задумчивый взгляд. Ты улыбаешься мне оттуда, из своего далека. Да и нет у нас твоих фотографий, кроме официальных, где бы ты не улыбался. Каким ты был, солнечным и улыбчивым, такой ты и на памятнике. И дома ты смотришь на меня со всех фотографий с улыбкой, и на журнальном столике со дня твоего ухода стоит фотография, где ты улыбаешься. И цветы рядом с фотографией, живые. И ты – такой живой. Ты смолоду приучал меня – отрываться от тебя. Одержимый в работе, к остальному ты был равнодушен. Ты легко отпускал меня одну к подругам, в том числе и к твоим однокурсницам, оставаясь с детьми, чтобы почитать, послушать радио, посмотреть телевизор. Конечно, в компаниях мы всегда бывали вместе, ты умел веселиться и хулиганить. Потом, в зрелые годы, мы учились гулять вместе, успевая наговориться: жизнь страны была такой непредсказуемой, что разговаривать было о чём. Хотя у меня всегда была потребность побыть одной, именно на природе. Что любишь, то Господь и посылает. Ты не смог

ходить, и теперь я уже гуляла одна. Любимое место наших прогулок – Зелёный остров. И сейчас, бывая там, я смотрю за нас обоих и говорю с тобой. А на острове – разгром. Помнишь, каким он был в дни нашей молодости, заросшим, таинственным. Мы с друзьями катались на лодках, играли в волейбол, жгли из сухостоя костерок и пели под гитару. Прелесть нашего острова заключалась в его естественности. А теперь он вырублен до прозрачности, в нём уже нет той тишины и тайны, которые были всегда. А так хочется, чтобы чудные места сохранялись заповедными, в их естественном, Божьем виде. Помочь бы, но не калечить, почистить, но не вредить.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Как интересна и одновременно страшна была эта жизнь, особенно учёба в мединституте. Наташа не переносила анатомку. Конечно, она ходила на занятия, всё прекрасно понимая и усваивая, но… она не могла притерпеться ни к запахам, царящим там (хотя научилась уже перекусывать на переменах пирожками и чаем), ни к самому факту, что вот это не просто учебное пособие – это часть человеческого тела. Часть тела человека, жившего когда-то, ходившего по тем же улицам, где ходит теперь она, любившего и страдавшего, счастливого и несчастного… Ей прикосновение к органам, рассечение их казалось невозможным надругательством. Она понимала, что без анатомии, без наглядного знакомства, без тщательного изучения внутреннего устройства человека хорошим врачом не стать. Понимала и тех подвижников–учёных, которые ради науки жертвовали посмертно свои тела для обучения будущих врачей. Понимала умом, но не сердцем, особенно, когда дежурила и нужно было идти в подвал к большим чанам, где в растворе формалина хранились расчленённые трупы. Это было кошмаром, а само помещение казалось адом, где страшные чудовища помешивают в котлах жуткое варево. Но и это делала, переступая через собственную обострённую чувствительность, скрывая её от других глупой бравадой, иначе засмеют. Но иногда думала: может, и все так, только хорохорятся и делают вид, что им не страшно. И ещё она не могла понять, что может заставить встать человека у этих чанов на

153

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА целый день и отпускать глупым мальчишкам и девчонкам на лотках заформалиненные части тела. Большая зарплата? Нет уж, лучше ассенизатором… Впрочем, глупых мальчишек и девчонок в их группе было только пятеро. Остальные уже успели окончить медучилища и даже поработать. Они блюли в группе порядок и дисциплину, не позволяя малолеткам расслабляться, сбегать с лекций в кино и по-глупому влюбляться. В то же время с удовольствием слушали их наивные истории. На четвёртом курсе Наташа приобрела новую подругу из старших. Алла была старше её на целых пять лет. Она приехала из Подмосковья несколько лет назад с подругами Леной и Надей, все с красными дипломами. Алла отстала от девчонок, те уже были на пятом, а она по болезни брала академический отпуск и попала в Наташину группу. Полненькая. наивная и смешливая, очень артистичная и обаятельная, она сразу понравилась Наташе. Алле тоже пришлись по душе красота и ум Наташи, да ещё их роднило то, что обе занимались в самодеятельности. Алла в драмкружке, Наташа – в танцевальном. Через Аллу Наташа подружилась и с Леной и Надей. Подруги снимали отдельную комнату у пожилой хозяйки дома, и Наташа часто у них бывала.

ГЛАВА ПЯТАЯ Почему-то в душе и памяти и перед глазами стойко, неускользающе – последние годы с тобой. С трудом возвращаюсь к более счастливому прежнему времени. Такая большая совместная жизнь, которая казалась прочной, незыблемой, данной на века. А теперь она свернулась в одну короткую страничку. Затмилась. Перекрылась последними годами, годами напряжённого труда, страха за твою жизнь, несогласия с твоей немощью, борьбы, отчаяния и смирения. Удивительное дело, эти годы оказались очень близки дням, месяцам и годам первой встречи и рождения любви. Напряжённостью чувств, высотой их накала. Середина как бы отодвинулась, затенилась, остались встреча и прощание. А и было-то всё ради неё, ради этой счастливой середины. Нет, она тоже не была гладкой: жизнь страны так складывалась, что

154

не заскучаешь. И работа твоя была трудной, всё время на лезвии ножа. Ты хотел говорить правду, но кто бы это позволил? Снимали передачи, объявляли выговоры, переводили с места на место, не давали работать. Всё было в этой середине: рождение детей, их болезни и непростое взросление, замужество, рождение внуков, болезни и смерть родителей. Всё было, не было только измен, предательства друг друга, мы с тобой изначально знали, что этого в нашей с тобой жизни не должно быть никогда. Была жизнь, она тоже требовала сил и отдачи, но по высоте чувств она несравнима со встречей и прощанием. Мы однажды уже прощались с тобой, тогда, в молодости. На целых полтора года. Потеряли полтора года, или, наоборот, поняли потребность друг в друге. Тогда передо мной разверзлась пустая бездна. Мир без тебя был не нужен, ни молодость, ни красота, зачем они без тебя? И сейчас мне пусто без тебя, но нет того яростного отчаяния, что было в молодости. И дело не в возрасте. Ты не исчез, ты со мной прошёл по жизни, ты остался в моём сердце, в наших детях, продляешься в наших внуках. Мы соединились навечно. Тогда я теряла будущее, теперь оно осталось в нашем прошлом. Жизнь осуществлена. Я учусь жить без тебя, но для тебя. Ты ведь не хотел, чтобы я ушла первой, сколько раз ты говорил мне: «Умереть первым должен я. Ты без меня проживёшь, я без тебя – нет». Да, ты не умел жить без меня. Ты всегда был неприхотлив, но и очень беспомощен в быту. С этим бесполезно было спорить, просто принять твою безбытность. Я смеялась: «Чтобы мне что-то сделать, мне ещё через тебя нужно перешагнуть». Конечно, ты помогал мне во всём, куда бы ты делся, но двигателем всегда была я. Последние годы я стала твоей мамкойнянькой из-за твоей физической немощи. Но ум, твой светлый ум, Господь сохранил до последнего денёчка. И это было отрадой и чудом. При твоём заболевании изменяются и разум, и психика, а ты – оставался совершенно сохранен. Я всегда с тобой советовалась, спрашивала, уточняла. Ты всё помнил и знал. Даже тогда, когда нарушилась речь, я всё равно к тебе обращалась, называла варианты ответов, и ты коротко отвечал – «да», «нет» или просто кивал головой. Когда-то, много лет назад, твоя коллега, совсем молодая девочка, была так же физи-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА чески беспомощна. Другая болезнь, но суть одна. Мы с тобой навещали её и ужасались, жалея. Разве мы думали тогда, что и тебе придётся пройти через такое.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Вдруг в разговорах замелькало имя Толика Сташевского. Как-то после занятий Алла привела Наташу к себе на квартиру. Лена и Надя тоже были дома, решили все вместе пообедать. Вскипятили чайник, накрыли стол: хлеб, колбасный сыр, сгущёнка и чай. Что может быть вкуснее в студенческие годы? Болтали об учёбе, о событиях в институте, учились все с интересом и старательно. Дожёвывая бутерброд, с обычным для неё восторженно-счастливым выражением лица, Алла мечтательно произнесла: – А сегодня на урологии Наташка вводила катетер, – она сделала театральную паузу, недаром играла в драмкружке, – мужику, – опять пауза – молодому. Наташа сердито хлопнула Аллу по руке. – Нет! Почему он выбрал именно меня? Столько у нас стажистов… Я и глаза опустила, и голову отвернула, только бы не меня. А он, – вот вы, Наташа. Поиздеваться решил над парнем и надо мной. Вся группа смотрит. Лена, как всегда серьёзно, произнесла: – Всё равно, учиться надо… Она было отличницей по природе, школа с медалью, училище с красным дипломом, в институте ни одной четвёрки. – Да я никогда не буду урологом, зачем мне это надо, – продолжала горячиться Наташа. Тут вмешалась и рассудительная Надежда. Они и так были старше Наташи на пять лет, полнота Нади делала её ещё взрослее. – Ну, и представь: ты дежуришь, привозят больного, не отходит моча, не ввести катетер – мочевой лопнет. – А я вызову уролога, – отпарировала Наташа. – А если это участковая больница, ни уролога, ни хирурга? Ты что скажешь больному: извините, я не умею? Наташа только рукой махнула: не хочу больше об этом. – Это была картинка! – поставила точку Алла. – Девчонки, – вспомнила Лена, – кажется, у нас будет возможность встретить Новый год

в очень интересной копании, с ребятами журналистами. Из газеты и с телевидения. Наташа сразу поняла: сейчас она назовёт имя Сташевского. Девчонки засыпали Лену вопросами. Только Наташа ни о чём не спрашивала, затаив дыхание: она ждала, словно решалась вся её будущая жизнь. С Леной и Надей в группе училась некая Альбина, замужняя и даже беременная да ещё не очень способная. Лена, помогая ей в учёбе, часто бывала в их новенькой трёхкомнатной квартире, выделенной Альбининому мужу – журналисту. К Василию приходили друзья, в одного из них, Михаила Симонова, тайно была влюблена Лена. Внешне это было просто дружбой. Наташа вся превратилась в слух – имя Толика всё ещё не было произнесено. – Михаил живёт в общежитии газеты и приютил у себя однокурсника, Анатолия Сташевского, вы, может, видели, он на телевидении работает, красавец, столько про него Михаил рассказывает… Вот такая может случиться компания. У них дома, у Альбины с Василием. Я сказала, что позову своих девчонок. Наташа, наконец, облегчённо выдохнула. Нет, это не могло быть случайностью, потому что было чудом. Не бывает в жизни таких совпадений, целой их выстроенной цепи. Она чувствовала, как чья-то твёрдая невидимая рука ведёт её к этому красивому и (как она поняла по нескольким его телепередачам) очень умному и талантливому человеку. И вот-вот эта встреча может состояться. Совсем скоро, уже через месяц, Новый год. Правда, она обещала маме, что приедет, но ради этой встречи всё можно отменить. «К маме вырвусь в выходной», – решила девушка. Долго обсуждали возможности и варианты предстоящей вечеринки. – Купим и приготовим всё сами, – заявила Елена (она прекрасно готовила), – а мальчишки пусть отвечают за напитки. – Нарядим ёлку, – мечтательно произнесла Алла. Наташа почти всё время молчала: она боялась спугнуть, нарушить ту возможность, которая так чудесно возникла. А вдруг не получится? И не получилось. Анатолий и Михаил разъехались на праздник в разные города, каждый к своим родителям. А Наташа уже предупредила маму, что приедет в следующий выходной и планы менять не стала.

155

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Новый год встречали у однокурсницы в частном доме. Скромную ёлочку воткнули в сугроб во дворе: в доме было тесновато. Наташа сшила себе новое платье, оно ей очень шло – ярко-жёлтое, с чёрным орнаментом, штапельное, с открытыми плечами и руками. Она так хотела, чтобы Анатолий увидел её в этом платье. Конечно, было весело, но не этого ждала её душа. Играли в фантики, и Наташе выпало поцеловаться с одногруппником Генкой. Наташа подставила ему губы, потянувшись через стол и прикрыв рот салфеткой. Но и это ощутила предательством: ей нужен был лишь Анатолий, и размениваться она не собиралась.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ С самого начала я знала всё про твою болезнь. Что она неизлечима, что с каждым днём ты будешь что-то терять. У тебя ещё была тяжёлая форма, болезнь заковывала, как обручами, тело переставало слушаться. Я утешала тебя: посмотри, сколько людей страдает от невыносимых болей, слава Богу, у тебя этого нет. А с тем, что есть, будем бороться. Легко сказать, лекарства помогали только в больших дозах, но в этих дозах они были столь токсичны, что побочные действия становились страшней самой болезни. Мы всё время выбирали между болезнью и осложнениями. Я твердила изо дня в день: «Миленький, не ленись, нужно двигаться, через не могу. Полежал – пошевели руками, ногами, посидел – давай попробуем походить». Последние три года походить было мукой мученической. Болезнь убивала волю, и нужны были мои воля и терпение, чтобы уговорить, убедить, что только так, преодолевая, можно жить терпимо, сохраняя движение хоть в какой-то степени. Иначе останется одно лежание и все беды, связанные с ним. Как я этого не хотела, и я вынуждала тебя, уговаривая, иногда покрикивая, преодолевая твоё безволие. Ходить! Сначала была только страховка, я шла рядом или сзади, чтобы не дать упасть. Потом мы ходили так: лицом к лицу, я держу тебя за плечи, твои руки на моих плечах. Я пячусь назад, ты движешься на меня. Глаза в глаза. Командую: левая нога, теперь правая, снова левая. Мы доходили до дивана в одной комна-

156

те – отдых, потом до кровати в другой, снова отдых. Но ведь нужно было ещё сесть и встать, и всё это великий труд для нас обоих. Так мы рассчитывались с тобой за счастье встречи, за счастье быть вместе. – Посмотри,– просила я, – канна набрала цвет, зацветёт к твоему дню рождения. А бенджамин-то вымахал, помнишь, каким ты его домой привёз? Фикус бенджамин «Золотой король» тебе подарили на шестидесятилетие. Он был не более полуметра, а сейчас уже высокий, но растёт не столько вверх, сколько вширь. Занимает слишком много пространства не в такой уж просторной комнате. Почему-то без тебя он стал мне мешать. Конечно, я все силы вложила в уход за тобой, а бенджамин тоже требует ухода, он тяжёлый, его нужно носить на руках, мыть. Мне уже с ним не справиться. Может быть, он просто напоминает мне самые трудные наши дни? Так или иначе, я отдала его старшей дочери: они молодые, и у них свободней. Там он дольше проживёт, храня память о тебе. Последний месяц… До него оставалось совсем немного. Ты на глазах тяжелел, и всё же я на что-то надеялась. Теперь уже наши прогулки по дому превратились в пытку для обоих, но я не могла, пока у обоих оставались силы, от них отказаться. По всей квартире расставляла стулья – места отдыха. Два шага прошли – посиди, ещё два шага – опять посиди. Это всё-таки было движение, мышцы сокращались, кровь двигалась по сосудам, питала мозг и сердце, лёгкие дышали. Это была жизнь. Ты противился, но я не могла согласиться – лежи и умирай. Как только мы не смогли подняться, наступило умирание. Начались, а вернее усилились застойные процессы в лёгких. Беда была в том, что ты не мог из-за скованности лежать на боку. Как я ни старалась тебя поудобнее устроить, не более пяти минут. Потом опять на спину, задыхаться и кашлять. Ты страдал, мы оба страдали, но ты ещё был со мной. А теперь, где ты теперь? После твоего ухода, где-то до сорока дней, я увидела сон, такой реальный, простой. Мы на даче, лето, чудный, солнечный день. Ты, здоровый, стоишь на ногах, весёлый загорелый, что-то говоришь мне. И вдруг от соседей к нам бежит собака. Красавец, белый, в чёрных подпалинах пёс. Ты как-то странно насторожился, как будто испугался.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – Это же Гусар, – крикнула я тебе и проснулась. Гусар, соседская собака, умница из породы гончих, иногда заходил к нам на участок. Никогда не наступал на грядки, скажешь ему: иди домой, сразу повернётся и уйдёт. Но Гусара нет уже несколько лет. И не было у нас особой такой привязанности к нему, чтобы видеть во сне. И я понимаю, зачем мне этот сон: значит, вы встретились там, в вечной жизни. На дачу, несмотря на болезнь, я вывозила тебя каждое лето. Когда ты не смог совсем ходить, мы выносили тебя на стуле, как князя. И там я выводила тебя ежедневно на веранду, усаживала удобно или ставила к перилам. Хоть ненадолго, полюбоваться на небо, на зелень и цветы. Послушать, как поют птицы, как всё радуется жизни, и самому хоть чуть-чуть ощутить эту радость. А когда вечерами пел соловей, я распахивала окно, чтобы ты слышал, и говорила: "Это он поёт для тебя, для нас". А нынче летом, рано утром, я вышла прорыхлить землю на грядках после вечернего полива. Работаю и думаю о чём-то своём и не сразу замечаю, что кто-то меня окликает сверху. Глянула, сидит на электрических проводах в десяти метрах от меня маленькая серая птичка и зовёт меня –цвинь–цвинь. Я взглянула и отвернулась, а она опять зовёт, и так до тех пор, пока я не бросила работу. Смотрю на птицу со слезами – миленький, ты… прости, что не откликаюсь… И всё, соловушка исчез, будто его и не было. Так я получила ещё одну весточку от тебя.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Конечно, занятая учёбой, кружками, самодеятельностью, просто молодой жизнью, Наташа не смотрела телевизор, но всё-таки случайно несколько раз мельком видела Сташевского на экране. Всякий раз сердце замирало от предчувствия чуда встречи. Как-то Наташа с Аллой на перемене побежали в столовую, это было в санитарно-гигиеническом корпусе, в городке Нефтяников. Прямо в дверях Наташа столкнулась с Анатолием, они буквально налетели друг на друга. Парни выходили из столовой, оживлённо разговаривая, девчонки вбегали, перемена короткая, тоже что-то на бегу крича друг другу. И Наташа буквально влетела в объятия Сташевского.

– Ой, – быстрый взгляд, узнавание, – ой, простите! Всего один взгляд, глаза в глаза, и всё. Они уже разошлись. Один миг, но какой миг! Миг встречи, реальной, которую она никогда не забудет. Он забудет, но, когда придёт время, всё равно этот миг не на уровне сознания, а на мистическом, непонятном человеку уровне, сыграет свою роль. Теперь она видела его не только на экране, и в жизни он оказался ещё прекрасней. Да, это был её принц, тот, кто должен прийти. И вот он пришёл. Пусть они ещё не знакомы, но ведь она видела, видела его взгляд, обращённый в её сердце, нет, он не был пустым и случайным. Придёт пора, и они будут вместе. На майские праздники Наташа собралась домой. Это было непросто: с демонстрации никого не отпускали, за самовольную отлучку можно было и из института вылететь. Пришлось идти к декану, писать заявление, объяснять, что больна мама, что нужно ей помочь. Три дня она пробыла с мамой, помогла выбелить комнаты, кухню мама сама успела побелить до её приезда. – Мама, ну, зачем ты, – ворчала Наташа, – тебе же нельзя. – Хватит и тебе, вдруг бы тебя не отпустили, а кухня самая грязная, – с виноватой улыбкой оправдывалась мама. Четвёртого мая Наташа уже была на занятиях. И хотя совсем не выспалась – электричка в город уходила в полпятого утра, всё-таки вместе с Аллой пошла к девчонкам на квартиру. Ещё на занятиях Алла, таинственно улыбаясь, обещала, что расскажут ей что-то очень важное. Важным оказалось то, что впрямую касалось Наташи – возможности её встречи с Анатолием. Лена, влюблённая в Симонова, всю зиму вместо прогулки ходила вечерами к общежитию, где жили Симонов и Сташевский. Ходила просто для того, чтобы взглянуть на Мишу через окно, не завешенное, к счастью, никакими шторами. Взглянуть, увидеть его и жить дальше своей любовью. Их реальные отношения оставались просто товарищескими. Девчонки, узнав про её прогулки, в майские праздники уговорили Лену взять их с собой. Их любопытство было удовлетворено, они так много узнали про Михаила. А Лене это причинило боль. К Симонову приехала из другого города подруга. Невеста? Девчонки

157

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА видели всё, как на экране в кино. Михаил и девушка пили вино, он её обнял и поцеловал, а потом они вышли из комнаты. Лена узнала от Василия, что в тот вечер Симонов провожал невесту и забыл в поезде отдать ей билет, он остался в кармане его пиджака. И это прошло мимо Наташи. Страшно было жаль Лену: как она пережила известие про невесту?! Да и невеста ли она? У Наташи тут же созрел план, конечно, она думала не только о Лене. – Девчонки, завтра пятое мая, День печати, Лена, ты его друг, ты же можешь его просто поздравить. Как он узнает, что тебе нужен, если ты внимания не проявляешь? Какая она невеста, ещё неизвестно. Завтра мы все туда идём. Ты на правах друга заходишь и поздравляешь Мишу. Ещё полтора месяца и ты сдашь экзамены и уедешь. Так и уедешь, ничего не сказав, навсегда потеряешь… Идти к общежитию нужно было уже в сумерках, чтобы их не заметили из окна. Весна пришла ранняя и необыкновенно тёплая, даже деревья уже распустились. Наташа сменила туфли на босоножки. Серая юбка в красную клетку, тонкий китайский свитерок в тон юбки. Крутнулась перед зеркалом, пышные волосы веером опахнули лицо и опустились на плечи. – Красота, – удовлетворённо выдохнула Наташа. Подруги рассмеялись. Они относились к ней любовно снисходительно, как к младшей. – Надеешься, что и Сташевский там будет? – Конечно, – не задумываясь, ответила Наташа. Ещё не дойдя до общежития, они услышали звон гитары и громкие голоса. На подоконнике распахнутого настежь окна с гитарой в руках сидел Сташевский. Комната гудела, наполненная народом. Где-то, за спинами, мелькал и Симонов. Наташино сердце на мгновенье замерло, а потом застучало с бешеной скоростью, к щекам прихлынула кровь. Он совсем рядом, кажется, руку протяни. Нет! Смотреть, как Лена, и ничего не делать, так она не может и не будет. Двор между двумя общежитиями, заводским и журналистским, был огромен, как стадион. Девчонки устроились на лавочке под большим тополем, так чтобы видеть самим и в то же время быть никем не замеченными. В двух шагах от лавочки высился электрический столб, под ним, чуть покачиваясь от лёгкого ветра, горела неяркая электрическая лампочка.

158

– Лена, иди поздравляй, – повернулась Наташа к подруге, – хочешь, мы пойдем с тобой, у тебя подарок в руках. Попасть туда было просто необходимо, поэтому так горячо Наташа уговаривала Лену, державшую в руках достаточно дорогой для студентки блокнот. Договорились, что пойдут все вместе, но тут возникло неожиданное препятствие. Лена увидела в окне своего преподавателя по философии. Она уже пропустила несколько его занятий по весьма уважительной причине. Этот Виталий Иванович дружил с Василием и Альбиной, бывал у них в гостях и однажды, изрядно выпив, грязно приставал к Лене. Она дала ему пощёчину и перестала ходить на занятия. А он трусливо, как бы не пошла в партком, не отмечал в журнале пропусков и даже изредка ставил пятёрки. Лена всегда получала только пятёрки. Категорический отказ Лены был понятен, но Наташу это не могло утешить. Вот он, Анатолий, совсем рядом и недосягаем. Так и сидели они грустно на лавочке, теряя сразу две надежды.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Выпал снег, наступили морозы. Всё бело, зима. А душа чему-то радуется, чего-то доброго ждёт. Откуда это ощущение праздника? Наверное, ещё из детства: предвкушение ёлки, Нового года, утренников, подарков, каникул. Вот и я, как будто жду подарков от жизни, хотя это уже странно в моём возрасте. У меня в квартире обыкновенные окна, не стеклопакеты, последний этаж, весь пар поднимается сюда, и в морозы стёкла замерзают. И именно это мне дорого. Наступает особое время – уединённости, отделённости от мира. Время вглядываться в свою душу, огорчаться, но и радоваться. Рисунки на окнах, совершенно сказочные, уводят в детство. А отдельные, не промёрзшие, проталинки дают возможность краткого, уже только желанного соединения с миром. А не захочу, и нет его для меня, этого внешнего. Есть только скромный уют дома, тепло, тишина и присутствие радости. Давно я этого не испытывала. Господь так устроил, уменьшил мою тоску по тебе. Сначала дачей. Ты умер в начале весны, и я после похорон окунулась сразу в дачные дела. Ничто

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА так не сберегает душу от тоски, как молитва, перемежаемая физическим трудом. Пришла осень, дачные дела закончились, и Господь послал мне болезнь. Он многих от горя и печали спасает болезнью. Когда борешься с болью, борешься за жизнь, тоске в этой борьбе места не остаётся. А потом снова вернулась дача с её запросами. Живые растения, забота о них, тоже лечат. Так проходило время. Конечно, со слезами, они и сейчас подступают к горлу, как только вспомню, что ты не рядом. Но ты, тот ты, что живёшь в моём сердце, утешаешь меня своим присутствием. И слёзы высыхают, а слова ложатся на бумагу. Два с половиной года, и я, впервые за это время, испытываю глубокую радость. Как будто что-то держало меня под водой, и вот я вынырнула и вздохнула. Нет, я и прежде испытывала радость, в молитве, от присутствия детей, от встреч с людьми. Но эта радость ни от чего, просто от самой жизни, от снега, от зимы, от чистой полоски неба, от мороза, от белой стены летящего снега, застилающего окно. Просто от жизни. Это радость от Бога. И в ней присутствуешь ты, но не как память, а как данность. И я знаю, что ты сейчас тоже испытываешь эту радость. Да, я плачу, но это слёзы радости. Я так много отдала сил, поддерживая тебя в болезни, что утратила способность радоваться, я не говорила тебе об этом, но думала. Вот ты смотришь какую-то телевизионную передачу и так весело смеёшься, а я прохожу мимо и понимаю, что что-то во мне надорвалось, умерло. Я уже так не рассмеюсь. Так было. И долго. Я свою радость похоронила, чтобы твою сохранить. А на днях я с внуками-ребятишками так смеялась над какой-то нелепой моей оговоркой, что поняла: снова могу веселиться. Не потому, что забываю тебя, а потому, что тебя – не забыть. Как можно забыть свою жизнь, её неотъемлемую составляющую? Любовь не умирает, она просто переходит в некое новое качество – в светлую память, великую радость встречи, у которой нет конца, потому что любовь, как и жизнь, вечна.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ На улице потихоньку темнело, вечер становился сиреневым и загадочным. Окна общежитий одно за другим вспыхивали ярким

светом. Зажёгся свет и в желанной комнате. Мелькали люди, слышались весёлые голоса, бренчанье гитары. Там был другой, радостный мир, а здесь, на лавочке, стороннее наблюдение за чужой жизнью, и неудержимое желание Наташи проникнуть, попасть в ту жизнь, где находится он. Комната постепенно пустела, в ней остались двое: Анатолий и какая-то девушка. И вдруг свет погас, и закрылось окно. Нет! Этого не должно быть! Наташа подбежала к зданию, подняла с земли горсть камушков и один из них легко запустила в окно. Благо, был второй этаж. Свет вспыхнул, окно распахнулось, Анатолий склонился над подоконником, пытаясь разглядеть запускающего камни. Но Наташа замерла, слившись со стеной дома. Она и сама не знала, зачем это делает, просто сейчас решалась вся её жизнь, она чувствовала всей глубиной своей, что уйти и отказаться нельзя. Окно захлопнулось, свет снова погас. И снова камушек легко стукнулся о стекло. И снова зажёгся свет, и распахнулось окно, и Сташевский вглядывался в темноту, где Наташа с замирающим сердцем прилипла к стене. Так повторилось трижды, только после третьего камушка свет не загорелся, окно не распахнулось. Наташа так и стояла у стены, держа в горсти камушки, когда из-за угла общежития показалась парочка. Впереди достаточно быстро шла девица, за ней медленно, с явной неохотой, двигался Анатолий. Заметив Наташу, с иронией произнёс: – Ну, кинь, кинь ещё камушек. И Наташа ответила строгим официальным голосом: – Позовите нам, пожалуйста, Симонова. На улице почти темно, они ещё далеко друг от друга. Она-то знает его, и голос, и весь его облик уже знакомы и дороги ей. Он видит лишь силуэт и впервые слышит её голос. Но встреча уже предрешена, и он, медленно идя по тропинке (его спутница ушла далеко), поддерживает разговор. – Нам? Мы что, Николай второй? – При чём здесь Николай второй? Просто нам очень нужен Симонов, – настаивала Наташа. Она держалась за ниточку разговора, как за спасение, только бы он не ушёл. Подруги, сидящие на скамейке, всё ещё оставались вне поля зрения Сташевского. Он шёл и бормотал:

159

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – Зачем тебе нужен Симонов, он же такой мерзавец… Ещё несколько шагов, и он уйдёт. – Не мне, а нам, – уточнила девушка. Она уже перешла к подругам, остановилась у столба, освещённая горящей лампочкой, и не отрывала взгляда от удаляющейся фигуры. И вдруг само собой произнеслось: – А может быть, вы вернётесь? Конечно, он мог уйти. Там впереди кто-то ждал его. Но неведомая сила остановила его и, постояв секунду, которая Наташе показалась вечностью, он развернулся и пошёл на её голос, к тому свету, в лучах которого замерла девушка. И только теперь увидел её. Взгляд мужской, цепкий, успевший всё вобрать: глаза, распахнутые навстречу, сияющие синевой, точёную фигурку, тёмные волосы, лежащие волной на плечах, обтянутых тонким свитерком. Вся её устремлённость к нему толкнула его прямо в сердце. Неожиданный для него, непроизвольный жест, обеими руками он нежно обхватил её голову и ласково провёл сверху вниз по волосам. И только теперь увидел, наконец, девчонок, сидящих на лавочке рядом, в двух шагах. И опять непроизвольно сорвалось с губ: – Ой, девчонки, я влюбился, давайте познакомимся! Что-то произошло с ним в миг встречи, он ещё сам не понимал, что. И слово – влюбился – произнёс, не отдавая себе отчёт в том, что это на всю жизнь. Ему всего двадцать четыре, он хорош собой, известен в городе, его останавливают на улице красавицы, предлагая дружбу, любовь, себя. Нет, он не ловелас, и не привык разбрасываться словами. Но разве мы властны над выбором неба? Ты мечтал о единственной на всю жизнь любви? Получай. И он произнёс то, что должен был произнести, чтобы слово вонзилось в Наташино сердце и осталось там навсегда залогом будущего счастья. Знакомство состоялось. Анатолий был поражён осведомлённостью девушек обо всём, что у них происходит, что они всё знают о невесте Симонова, об оставленном билете. – Идёмте к нам, там ещё немного вина осталось, у нас же праздник. Он усиленно звал их к себе ради Наташи, эту девушку он не хотел отпустить от себя. Но Лена категорически отказалась: угроза нежеланной встречи сохранялась. Алла и Надя решили тоже идти домой, они же вместе жили.

160

– Всё, девчонки, тогда отпустите со мной Наташу, я потом её провожу, честно, провожу. Наташа ещё умоляюще смотрела на подруг, а парень уже вёл её за руку в общежитие. Она только оглянулась, на прощание помахав подругам. Комната была обычная, общежитская: две кровати, шкаф, стол, несколько стульев, окно без штор. Но Наташе она казалась таинственной и прекрасной, потому что здесь жил он. О чём они говорили? Обо всём и ни о чём. Да и не важно было, о чём, важны были интонация, просто звук голоса, взгляды, явное только сердцу узнавание друг друга. В разговоре Анатолий вдруг прикрыл глаза ладонью, пожаловался Наташе: – Глаза режет, наверное, заболеваю, мне нельзя, впереди большая передача. Можно я свет потушу? – Нет! – резче, чем следовало, ответила девушка, он только что гасил свет с той девицей. И добавила мягче, – в темноте человек теряет свою индивидуальность. Толик с иронией продолжил: – И все кошки серы, но мы ведь не кошки… Час пролетел незаметно, Наташа поднялась: – Мне пора… Они условились, что встретятся завтра на телевидении. Завтра было воскресенье, но девчонки занимались в самодеятельности, институт занял первое место, и у них планировалось выступление

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Я знала, что ты уходишь, что конец земной твоей жизни совсем близок, но состояние было равно тяжёлым, день и час не угадаешь. Я очень хотела быть рядом с тобой в последние минуты. Для меня проводить в последний путь – это не дойти за гробом до могилы, а быть рядом до последнего вздоха. Конечно, ухаживая за тобой, выполняя всю необходимую ежедневную, ежечасную работу, прикасаясь к тебе, поворачивая, усаживая, умывая, я прощалась с тобой, но не отваживалась сказать слова прощания. Я видела, как ты ловишь мой взгляд и как много в этом взгляде, речь уже не подчинялась тебе. И я отводила глаза, делая вид, что очень занята, озабочена уходом за тобой. У меня не хватало сил и мужества

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА сказать тебе слова прощания, я боялась причинить лишнюю боль, не себе – тебе. Я откладывала это на последние минуты. Но Господь рассудил иначе. Я очень не хотела, чтобы ты уходил от удушья, всё к этому шло, в лёгких нарастал отёк, это было бы так тяжело и для тебя, и для меня. И я молила Бога – только не это. Смотреть, как ты задыхаешься и не уметь помочь, выше моих сил. Каждый вечер перед сном я осеняла тебя крестным знамением, желала тебе ограды ангела-хранителя и произносила: «Дай Бог, чтобы утром стало полегче». Каждый раз произносила эти слова с замирающим сердцем, понимая, что в какой-то момент станет легче уже навсегда. Думаю, что и ты понимал это, это читалось в твоём горьком взгляде. В этот вечер я, как обычно, благословила тебя. Спала я последний месяц твоей жизни в полглаза и в полуха. Слышала каждый шорох в твоей комнате. В эту ночь вставала дважды, в час и в четыре двадцать. Очень тихо, на цыпочках, подходила к твоей двери, чтобы не потревожить. Только во сне ты и отдыхал от страданий. А утром я поднялась в полседьмого и, уже не заглядывая в комнату, прикрыла дверь, чтобы не разбудить. Это были самые тяжёлые для тебя и меня минуты, минуты твоего просыпания. Всю ночь в одной позе на спине, не шевелясь, всё тело немело, уставало. Как только ты открывал глаза, сразу просил, посади меня. А я не могла: скованность твоего тела не давала мне этого сделать. Мальчики приходили только к восьми часам. Начинались уговоры, поворачивание на бок, разминание-растирание, но это мало помогало: тебе нужно было сесть. Вот почему я молилась, чтобы сон продлился, избавляя тебя от лишних мучений.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ – Не приедет, – твердили назавтра подружки, – посмотришь, не приедет. Наташа не хотела их слышать и не отводила взгляда от проходной. Вот появится! Но не появился, подруги оказались правы. Нет, так не могло быть, не могло, не начавшись, всё кончиться. Что-то ему помешало. И – спасительная мысль, за которую она ухватилась, чтобы не утонуть в отчаянии – он заболел, конечно, заболел. Он хотел потушить свет, ему резало глаза. А ещё ему пришлось провожать

вчера Наташу достаточно далеко. Он-то думал, что они из соседнего общежития. Кому, нормальному, придёт в голову, что они явились издалека. Шли почти двадцать минут, Анатолий часто прикладывал руку к глазам, и Наташа уговаривала его вернуться. – Нет, я – джентльмен, обещал, значит, провожу. У калитки, прощаясь с девушкой, он поцеловал её в щёку горячими губами. – Да у тебя температура… – Сейчас приду, напьюсь горячего чаю и аспирина, до завтра… Конечно, он заболел, не мог он просто так не прийти. Наташа убедила в этом и подруг. И выступление на телевидении по техническим причинам тоже сорвалось, день оказался неудачным. – Это даже хорошо, что мы не выступаем, – улыбнулась Алла Наташе, – а то бы тут вся извелась, Толика ожидая. Но раз уж уготовано было им в этом мире быть вместе, то, конечно, совершенно не случайно в понедельник выяснилось, что Наташа с Аллой (у них начиналась практика по терапии) проходят практику в поликлинике, расположенной рядом с общежитием Сташевского. И как раз обслуживают больных на дому. Посетив последнего больного, и отчитавшись перед руководителем, они решили навестить Анатолия. Наташа замирала от страха, а что если его нет? Что тогда? Она же чувствовала, что какаято ниточка уже протянулась от сердца к сердцу и не может, не должна оборваться. Анатолий оказался дома, он валялся на кровати и страшно обрадовался их приходу. – Ой, девчонки, простите, я не при параде… Сейчас встану, у меня температура, Наташа, прости, не мог вчера… Наташа, сияя глазами, махнула рукой: – Да ладно, не вставай. Считай, что мы к тебе по вызову как неотложная помощь. Мы тебе лекарства принесли и пирожков. – Слушайте, ребята, у меня через полчаса репетиция, я побежала,– Алла понимала, что в этой их сияющей переглядке, она лишняя. Они остались вдвоём и только сейчас разглядели друг друга по-настоящему, каждый взгляд – открытие, не только внешнего, но глубокого, тайного. Самого истинного друг в друге, самого прекрасного. Ни остановиться, ни продолжать восторженное переглядывание невозможно.

161

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – Спасибо, что пришла, – он тронул её за руку (она потом весь день будет прикасаться губами к этому месту), – как бы я тебя искал? Ни дома не запомнил, ни фамилии не знаю… – Я бы сама тебя нашла, – утешила его Наташа, она не боялась быть искренней. И это очаровывало Анатолия, и несколько сбивала с толку её беспредельная открытость. Ему не встречались такие девушки. Проговорили почти час, Анатолий полусидел на кровати и иногда в разговоре касался Наташиной руки, и она ощущала каждое его прикосновение, как удар током, рука была горячая. – У тебя держится температура. Анатолий махнул рукой: – А, пройдёт, пару дней ещё поболею, больше мне нельзя, ты уж навещай болящего, а то я тут затоскую. Третью ночь подряд Наташа не могла уснуть. Навалилось на неё что-то новое, несоизмеримое с её маленькой жизнью, огромное. Но такое ещё непрочное, хрупкое; казалось, один неверный шаг, взгляд, и всё исчезнет. Больше всего она боялась именно этого, за этой мыслью открывалась такая пустота, такая бездна, такое отсутствие любви, что сердце останавливалось, и невозможно было дышать. То, что возникло, родилось, должно было осуществиться, иначе её самой просто нет, она разорвана на две части, а разве можно жить разорванной? Первую ночь, после того, как Анатолий её проводил, она, помня каждый его взгляд, каждое слово, умоляла тьму перед глазами, только пусть придёт завтра, пусть придёт! На вторую, после пережитого его отсутствия, – только бы заболел. Невозможно было думать, что не захотел, что их встреча для него ничего не значила. Нет! Нет! Она же видела его глаза, чувствовала прикосновение руки, когда они шли к её дому, там не было равнодушия. Третью ночь она горела ожиданием завтрашней встречи. Назавтра, накупив булочек в буфете, ничего другого там и не было, она летела к нему. Одна. Алла отказалась, хотя Наташа звала её: неловко было одной в мужское общежитие. – Он тебя ждёт тебя, а не меня, – отрезала подруга, – что я буду мешаться. Анатолий сидел на кровати, встал навстречу, прикоснулся губами к щеке. – Привет!

162

– Привет! Вот тебе булочки, аспирин ещё не должен кончиться, если не горстями глотаешь. Губы не горячие, температуры нет. Мы с Аллой десять вызовов обслужили, на улице совсем лето, а столько больных. – Только не надо про больных, – рассмеялся Анатолий, – я уже завтра на работу, передача горит. Но ты, пожалуйста, приди сама ещё и завтра, задержусь допоздна, не успею к тебе. Приди часов в восемь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Стараясь не шуметь, я прошла в кухню, нужно было приготовить лекарства, всё необходимое для умывания, какой-нибудь завтрак. Всё время прислушивалась и радовалась, что в твоей комнате тихо, что ты спишь и будешь меньше страдать. Раздумывала, какую кашу сварить, овсяную или манную, чтобы ты хоть немного поел. Без четверти восемь пошла тебя будить (вот-вот должны были появиться помощники). Мне и входить не надо было: чуть приоткрыв дверь, сразу, с порога я поняла, что ты улетел, оставил меня. И в то же время я поняла, что ты ушёл легко, так мирно и светло было твоё лицо, так обычна и спокойна поза. Видимо просто остановилось сердце. Господь избавил нас от самого страшного – от удушья. Это бы я услышала. Я перекрестила тебя и припала к тебе с молитвой, и ощутила твоё тепло. И это последнее твоё земное тепло я приняла как благодать и благодарность. И вот тут я сказала тебе все слова любви и прощания и благословила тебя на жизнь вечную. Ты ушёл, исповедавшись, причастившись и соборовавшись. Несколько раз в году я приглашала батюшку тебя исповедать и причастить, как раз шёл Великий пост, и батюшка совершил всё, что положено над тяжело больным. Соборование или к выздоровлению, или к вечной жизни, как решит Господь. Прямо назавтра я уже не смогла тебя поднять, ты начал гореть и таять. И всё же, оглядываясь на последние недели твоей жизни, я понимаю, что они, по Божьей милости, были терпимы. И для тебя, и для меня. Всё было сделано, как должно, и ты ушёл чистый: раскаянно и примирённо. Это я всё ещё не простила тех, кто лишил тебя дела жизни, ускорив приход болезни и смерти. Тех, кто разрушил за очень короткий срок то, что ты строил и создавал годами.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Ты строил, а они разоряли. Тебе нужны были правда и честь, а им – деньги и власть. И хотя я понимаю, что ничего не бывает без воли Божьей, мне трудно с этим примириться. А ты ушёл светло и сияешь мне с небес своей улыбкой. И прости мои слёзы: они не спрашивают позволения. Но я улыбаюсь тебе в ответ сквозь них.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Конечно, она пришла, пришла ровно к восьми, минута в минуту. Постучала – тишина. Миг отчаяния. Вышла, обошла вокруг квартала трижды, заставляя себя идти как можно медленнее, вопреки летящему впереди сердцу. Вдруг опоздаю, придёт и уйдёт куда-нибудь снова. И всё-таки выдержала пятнадцать минут, заставляя себя разглядывать зелёные клейкие листочки тополей, уже явившиеся миру. Она буквально вырвалась из дома, где помогала (вместе со своими подругами) готовить праздничный стол. У двоюродного брата был день рождения. И тётя, у которой она и жила в свои студенческие годы, категорически её не отпускала. – Как это у брата день рождения, а ты уходишь. Зови своего кавалера, не пойдёт – одна возвращайся. Пришлось дать слово, хотя в душе Наташа твёрдо знала, что если Анатолий не пойдёт, то и она не вернётся. Она понимала, что это нехорошо, но не могла ни на что променять свидание с ним. Дверь комнаты приоткрыта, девушка облегчённо вздохнула: он здесь. Анатолий как раз вынимал из портфеля пакет с пирожками. – Заходи, сейчас чай будем пить, весь день не ел, некогда было. Я на такси мчался, боялся, что опоздаю, хорошо, что ты пришла позднее. – Да нет, я уже тут нагулялась, пока тебя ждала. «Чудная, – решил Анатолий, – другая бы не призналась, что ждала». Он уже подносил пирог ко рту. Наташа остановила его жестом. – Не ешь, пойдём к нам – у брата день рождения. Меня отпустили с условием, что я приведу тебя, там уже столы накрыты, столько вкусного, а ты тут… сухой пирог. – Ну-у-у, – протянул Анатолий, с сожалением глядя на пирог в руке, – у меня и рубашки чистой нет, и устал, ещё не совсем выздоровел, и подарка нет…

– Пожалуйста, – умоляюще произнесла Наташа, – я слово дала, иначе мне велено вернуться… – Ладно, книга – лучший подарок, это я найду, – Анатолий уже доставал с полки книгу, – как зовут твоего брата? Сейчас подпишу… – Владимир, – она чуть не прыгала от радости; он согласился. Они шли к тётиному дому по уже темнеющим улицам, по тем самым, где шли и в первый вечер знакомства. Зажглись фонари, лёгкий тёплый ветер чуть раскачивал ветки тополей, уже одарённых листьями. На асфальте, под ногами идущих, создавалась колышущаяся дивная резная картина. От присутствия Анатолия, от переменчивого света, от пряных запахов весны у Наташи кружилась голова. Ей казалось, что они не идут, а плывут или, скорее, летят. – Слушай, я же так и не знаю, на какой улице ты живёшь, – вдруг спросил Анатолий, – а то не буду знать, где искать. – На Ямской, – ответила девушка, придерживая подол лёгкого платья, в котором чувствовала себя принцессой. Ветер разыгрался. Платье было из легчайшей прозрачной ткани – вольт. Портниха сделала его на специальном корсете, красота! – На какой? – переспросил, остановившись, Анатолий. – На Ямской, – повторила Наташа, не понимая его удивления. – Нет! – повторял он. – Этого просто не может быть, так не бывает. – Да что тут особенного в названии, там ямщики, наверное, когда-то жили, – девушка пыталась понять, что происходит, она видела, что он взволнован. – Нет! Я не пойду! Ты серьёзно, не шутишь? Если ты ещё сейчас назовёшь номер, я подумаю, что схожу с ума. – Семнадцать, – Наташа не понимала, что происходит. У Сташевского в уме происходило нечто невообразимое. Или она знает что-то о Тане, которая живёт в Тюмени на Ямской семнадцать, или? Что или? Таня была скорее подругой, чем любимой, она даже приезжала к нему из Тюмени. Виделась с его сестрой. Сестра говорила: женись. Но он не чувствовал, что это его человек навсегда. – Нет, этого не может быть, скажи, что это не правда, просто мистика какая -то, – он приложил руку ко лбу, вглядываясь в недоумённое Наташино лицо.

163

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – Семнадцать «а», – добавила Наташа упавшим голосом: не нравилось ей это необъяснимое волнение Анатолия. – Сейчас придём, и ты сам увидишь. – Семнадцать «а»,– несколько раз повторил парень, – но это уже вариант. Смятение владело Анатолием. Ему нравилась Татьяна, умом он это понимал, но сердце готово было принять её только как друга. Наташу он ещё почти не знал, а сердце говорило, что знает, он её просто чувствовал своим человеком. И это странное совпадение адресов было, действительно, почти мистическим. И добавление буквы, как намёк на неправильность первого выбора. Он тронул Наташу за руку: – Пойдём, так, ерунда всякая в голову лезет. Название улицы заворожило, больно старинное… После пережитого волнения, какой-то опасности потери, Наташа крепко сжала его руку. – Ты замёрзла, у тебя рука холодная, надень мой пиджак. – Нет, нет, – запротестовала Наташа, – ты же после болезни. – Тогда можно я тебя так согрею? – Анатолий легко обнял её за плечи. Так, в обнимку они и дошли до ворот тётушкиного дома. Анатолий всё-таки взглянул на табличку: правда, «Ямская 17 «а». Во дворе было шумно, разгар веселья, столы накрыли прямо на улице, хоть и начало мая, но теплынь. На стук калитки именинник оглянулся и пошёл встречать Наташу и её парня. – О! Толик, привет, рад тебя видеть. Столько сюрпризов в один вечер для Наташиного сердца было уже слишком. – Откуда вы знаете друг друга? Оказывается, Володя с Анатолием познакомились зимой в поезде, как раз тогда, когда не состоялась возможная Наташина встреча с ним на праздновании Нового года. Володя ездил в отпуск в Москву к армейским друзьям, а Анатолий – к родителям, ехали в одном купе почти сутки. Поездные знакомства быстрые. И всё было «промыслительно», ещё один знак для Наташи с Анатолием.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Скоро три года, как тебя нет на земле. За год до твоего ухода мы с тобой решили издать книгу по циклу радиопередач, звучавших в те-

164

чение двухтысячного года по два раза в месяц. «Прощание с веком». Уникальные радиобеседы с ведущими профессионалами разных специальностей. Оценка ими двадцатого века. Это нужно было сохранить для истории. Твои бывшие сотрудницы расшифровали записи с аудиокассет. С книгой тогда не получилось. Кассеты нужно было вернуть. Ни мне, ни тебе не пришло в голову их переписать для себя, для детей, для внуков. Слишком заняты мы были борьбой с болезнью. Столько лет твой голос звучал в радиоэфире, а у нас дома ничего не оказалось. Ты переписывал и дарил записи тем, с кем вёл беседы, а себе ничего не оставлял. И вот теперь, когда мне так не хватает тебя, даже голоса твоего нет со мной. Снова выпрашиваю кассеты, и ребята, твои бывшие коллеги, делают для меня цифровую запись с тех старых, плёночных кассет. Два раза ходила я в Дом радио, и оба раза разрывалась душа моя от горя. Боже мой, какое запустение… Тогда был расцвет, а теперь всё разорено, заброшено. Даже дорожки от снега толком не очищены, и – пустота огромного дома, в котором совсем недавно кипела жизнь. Первый раз я ушла потрясённая, а второй, когда относила кассеты, просто плакала. По всему периметру большого холла были разложены испорченные, промокшие, почерневшие коробки с кассетами. Истории человеческих жизней, память поколений оказались никому не нужны. Десятки лет работы талантливых профессионалов, опыт человеческих душ и умов, при современной технике можно было бы всё сохранить в цифровом варианте. И всё же частицу этого богатства мне удалось сберечь для семьи, а в бумажном, книжном варианте, который, Бог даст, получится, передача сохранится в библиотеках надолго. Сегодня, впервые после твоего ухода, слушаю твой голос. Ты беседуешь с Минжуренко, тогда полномочным представителем президента по Омской области. Мне сейчас неважно, о чём вы говорите, я просто слушаю твой голос: удивительный, добрый, красивый и всегда молодой. Плачу. Кажется, что ты рядом и говоришь со мной. Совсем недавно голос твой слушали по всей области. Сколько людей мне говорили (после твоего вынужденного ухода с радио), что исчезла из радиоэфира атмосфера доверительной беседы с умным, мудрым, порядочным человеком.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Потом убрали и всех твоих коллег, расправились поодиночке с каждым. Не осталось высоких профессионалов, уникальной школы Омского радио, которую создавал и ты. А тогда, в двухтысячном, вы говорите с Минжуренко, оценивая двадцатый век, что вот теперь, на исходе второго тысячелетия есть свобода слова, которая обязательно сохранится и в будущем. Я слушаю и горько улыбаюсь. Пока вы, опьянённые свободой, утешались ею, другие делили собственность, а когда они её разделили, как просто стало закрыть вам рты. Всё уже принадлежало им, и опять потребовались не умные, талантливые, порядочные и совестливые, а карманные. Их можно прикармливать, и будут славить. Конечно, на всё воля Божья, но горечь от этого не становится меньше. И ты всё это пережил. Твоя болезнь напрямую связана с разрушением дела твоей жизни. Омское радио для тебя (и не только для тебя) перестало существовать. Ты больше никогда его не слушал. Радиоприёмник до последнего твоего земного дня был или в руках, или рядом. Теперь ты слушал только «Эхо Москвы». Иногда, присоединяясь к тебе, я говорила: – Милый, я всё понимаю, но это же отрава, этим, одним, нельзя жить. Мы всё уже с тобой знаем о жизни и о власти, но это яд, который проникает в кровь и в душу, не давая покоя. Пусть даже половина здесь правда, истина только у Бога. – Они высокие профессионалы, – отвечал ты, – не могу видеть и слышать дилетантов. – Но для того, чтобы жить, нужна надежда, они её не оставляют. Твои передачи давали надежду, не ложную, настоящую. На человеческое благоразумие, на молодых, которые не захотят повторения ненормальности, неправильности жизни, одолевшей Россию в двадцатом веке.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Голодному, усталому, ещё не совсем выздоровевшему Анатолию от двух рюмочек водки стало нехорошо. Наташа с братом уговаривали его остаться ночевать, но он категорически отказался. – Нет, я – джентльмен, – твердил парень, – я иду домой, то бишь, в общежитие.

– Тогда я тебя провожу, – заявила Наташа, – я во всём виновата, я тебя привела, одного не отпущу, сходи тут с ума, не зная, как ты дойдёшь. Брат ушёл проводить свою девушку, так что другого выхода не было. Всю дорогу Анатолий пьяненько бормотал: – Нет, это неправильно, я сам, сам, сам… Какой позор, меня девушка провожает, – и пытался отвести Наташину руку, поддерживавшую его. – Да ты и так сам, – уговаривала его Наташа, – темно, я держусь, чтобы не споткнуться. Она сдала его с рук на руки вахтёрше и благополучно вернулась домой по тёмным улицам. С удручённым сердцем. Опять расстались и неизвестно встретятся ли. На другой день после занятий она вместе с подругами отправилась к ним на квартиру. Лена, хоть и жила уже у Альбины, тоже присоединилась к ним. Алла, Лена и Надя пили чай, а Наташа, потеряв аппетит, выступала перед ними, в лицах изображая ночное путешествие. – Нет! Вы знаете, что он мне сказал, уже в объятиях вахтёрши? Пижон! – её захлёстывали эмоции, нужно было срочно поделиться, иначе взорвёшься. – Соскучишься – приходи, соскучусь – приду. Все нормальные люди назначают свидание, время и место, а этот – самый настоящий пижон. Выпендрёжник! Алла утешила подругу: – Ты же теперь всегда с Володей можешь пойти. – Наверно, – невесело согласилась девушка. Ей хотелось хоть какой-то определённости, а её-то как раз и не было. Через неделю Наташа поняла, что ждать больше не может. – Володька, выручай, пойдём к Толику. Брат легко согласился: ему нравился Анатолий, и он понимал Наташу. Была уже середина мая, чудная, тёплая погода, юная зелень деревьев, свободный вечер. Захватив бутылку сухого вина, они отправились к общежитию. И попали прямо к столу, к весёлому общежитскому застолью. К Сташевскому и Симонову приехал из Москвы друг, учились вместе в университете, а теперь он в популярном столичном журнале. Наташе Сергей очень понравился, умный, глубокий. Она чутко прислушивалась ко всем застольным разговорам, понимая, что все здесь очень серьёзно относятся к жиз-

165

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ни, к тому, что происходит в стране. Анатолий был очень увлечён беседой, но иногда чуть касался Наташиной руки: – Ты прости, меня тогда развезло, ты одна… – Да ерунда, – отмахнулась Наташа, – ничего страшного, я девушка смелая. Анатолий проводил их только до остановки: – Он завтра уезжает, не могу его оставить, не договорили. Поедем с нами на съёмки в совхоз, мы там фильм делаем про директора, потрясающий мужик. В воскресенье, весь день будем вместе. Электричка в семь пятьдесят. Приезжай прямо на вокзал, встретимся у входа минут за десять до отправления. – Ладно, приду! – Наташа помахала ему рукой и пошагала за братом, который ушёл вперёд, оставив их вдвоём. – Ты пешком решил? – догнала она Володю. – Вечер дивный, давай прогуляемся, – ответил брат. – Хорошие ребята. И твой Толик правильный парень. – Какой он мой?! – отшутилась Наташа. Утром перед занятиями, а был в этот день зачёт по военному делу, Наташа решила по пути забежать на минутку к Лене, точнее, к Альбине, у которой жила теперь Лена, помогая ей управляться с дочерью и готовиться к экзаменам. Нужно было срочно поделиться счастьем. Она поедет с ним на съёмки. Лена, Лена, Леночка! – пела душа. – Толя! Толик! Толечка! Лена ей очень нравилась, взрослая, умная, надёжная. Высокая, стройная, с нежной кожей и яркими голубыми глазами. Она напоминала породистую лошадь чуть вытянутой формой лица и летящей фигурой. Казалось, вот-вот, и возьмёт в галоп. Она была из разряда тружениц, хотя ей и так всё легко давалось. И сейчас она шла на красный диплом. «Сессия, Лена готовится, но я ненадолго, мне и самой на зачёт», – уговаривала себя Наташа. Дверь открыла Альбина, распахнула её так резко, что Наташа, чуть не упав, влетела в прихожую. Альбина, не здороваясь, скрылась в комнате, за ней, ничего не понимая, робко проследовала Наташа. На стуле сидела Лена. Бледная. Какая-то совсем другая, не похожая на прежнюю Лену. Альбина, видимо, была в спальне. – Леночка, что случилось? – только и успела произнести Наташа. Из спальни выскочила разъярённая Альбина. Она кричала таким мерзким голосом такие

166

жуткие слова, что у Наташи мурашки побежали по коже. Сразу рухнул весь чистый, счастливый мир, только что окружавший её. – Убирайся к чёртовой матери, проститутка! Чтоб ноги твоей в моём доме больше не было. Прицепилась к нам, помощница. Рот на моего Ваську разинула? Подстелилась, сумела, нашла момент! Не надейся, не отдам! Альбина бегала по квартире, хватала на бегу какие-то вещи, деньги, сумку и выкрикивала, как выплёвывала: – Не отдам, не надейся! Разинула рот на квартиру, на всё наше! Убирайся, сейчас вернусь, чтоб ноги твоей не было! – и вылетела из квартиры, хлопнув дверью. Только теперь, оглушённая происходившим, Наташа подошла к Лене, опустилась возле неё на колени, увидела Ленино измученное, неживое, в кровоподтёках и ссадинах, лицо. – Василий меня изнасиловал вчера вечером, – прошептала Лена разбитыми губами. Наташа прижалась лицом к её коленям и заплакала. Да, Лене уже двадцать семь, и никакой личной жизни, только эта односторонняя любовь к Симонову. Но Наташа всегда знала, что Лена – чистый человек, и вдруг – такое. Лена тоже плакала, роняя слёзы на опущенную Наташину голову, и говорила слишком ровно, совершенно без интонации: – Я ничего не ела весь день, сдали экзамен, ты знаешь, самый трудный. Решили отметить, Альбина сама всех пригласила. Она на четвёрку сдала. Я выпила фужер шампанского, просто хотела пить, даже поесть не успела. Василий мне сказал: хочешь, я докажу, какой твой Мишка подлец. Разве бы я пошла с ним, мы стояли на площадке, уже двенадцать часов. Он позвал, я пошла, он всё плохое говорил про Мишу. Куда-то шли, какой-то сквер. Потом он повалил меня на землю. Я боролась, я так боролась. Слишком неожиданно… И я ослабла от голода, от вина, экзамены. Я всегда была уверена, что никто со мной не справится. А тут – кровь, столько крови, он нашёл колонку с водой, обмывал меня, все ноги в крови. Я не хотела с ним идти, я хотела в Иртыш, он зажимал мне рот, чтобы не кричала, видишь, все губы разодраны, и тащил. А тут ещё Альбина… Она бросилась меня бить. Платье разорвано сверху до низу, по ногам кровь течёт, на мне живого места нет. Почему меня, а не его?.. – Леночка, Лена, – шептала сквозь слёзы Наташа, – я тебя заберу, заберу, не бойся. Ах,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА они сволочи, мерзавцы! Эта Альбина твоя, подлая. Ты её жалела, она же ни одного экзамена не сдала бы без тебя. Ты у них, у этой засранки, как домработница жила. Собирайся, собирай вещи, я только на зачёт, и сразу к тебе. На зачёт Наташа попала с большим опозданием. Альбина, убегая, захлопнула дверь и унесла с собой ключи. Этаж был второй, прыгать из окна Наташа не решалась. А зачёт по «военке» – дело серьёзное. Когда, наконец, Альбина явилась, Наташа сказала ей так твёрдо и категорически, что у той задержались на языке мерзкие слова в адрес Лены. – Ты почему унесла ключи? Я из-за тебя опоздала на целый час на зачёт. Лену мы заберём с девчонками после зачёта. Если ты не хочешь, чтобы твоего подонка посадили, не смей ни слова больше Лене говорить. Ни одного гадкого слова. Я в свидетели пойду, на ней живого места нет, мы сейчас к судмедэксперту, и сядет твой Васенька лет на восемь… Она наклонилась к подруге, обняла за плечи. – Ты всё собери, мы после зачёта сразу к тебе. С зачётом всё обошлось, преподаватель, хоть и не очень поверил в историю с захлопнутой дверью, но всё же смилостивился и зачёт принял. После занятий Алла и Наташа бегом к подруге, всё, что случилось с Леной, Наташа рассказала по дороге. Нужно было понять, куда забирать Лену. После того, как она переселилась к Альбине, хозяйка поместила Аллу и Надю в меньшую комнату, всего на две койки. Лене было некуда возвращаться. Решение было только одно – уговорить тётю Марину, чтобы Алла на период сессии перебралась к Наташе в её крохотную, всего четыре квадратных метра, но всё же отдельную комнатку. А Лена тогда могла поселиться к Наде, вместе готовиться к оставшимся экзаменам. Тётя Марина, узнав Ленину историю, легко согласилась. Целый день девчонки занимались переездами. В этой суматохе Лена немного отвлеклась от происшедшего. Жизнь продолжалась. Подавать на суд Лена категорически отказалась. Были две причины: первая – она не хотела огласки и вторая – дочка Альбины. – Я же её вынянчила, неужели я лишу девочку отца?! Он, хоть и подлец, но дочку любит. А Наташе предстоял ещё один серьёзный разговор с тётей. Выяснилось, что как раз

в то воскресенье, когда она могла поехать с Толиком в совхоз, нужно было помогать тётиной семье сажать картошку. Организации, где работала тётя Марина, был выделен участок земли, и все сотрудники на казённой машине в определённый день отправлялись на посадку картошки. И день этот был двадцатое мая, назначенный Наташе Анатолием. Разговор с тётей был серьёзным. Наташу кормили в этом доме. И вдруг она не едет помогать. Как было объяснить сорокалетней женщине, не очень удачливой в браке, что ну не может она пропустить эту поездку с Анатолием, что от этого вся её жизнь зависит. – Ну, тётечка, ну, миленькая, ну, пожалуйста, – умоляла девушка – ну, всё, что хотите, сделаю, только не в это воскресенье. В конце концов, тётя махнула рукой: делай, что хочешь. И вот двадцатое мая, воскресенье. Ура! Дождалась! И прошла-то всего неделя. Но у любви свой счёт времени, Наташе эта неделя показалась вечностью. Весь май чудный, тёплый, совершенно летний. Но Наташа выходит из дома рано, боясь опоздать. Ещё прохладно, и она поверх яркого ситцевого сарафана надевает кофточку, а на голову такую же, как сарафан, косынку от солнца. У неё – счастье. И она живёт этим счастьем. Всё остальное: весь зелёный мир, город, по которому она едет на трамвае, яркое солнце, слепящее глаза, говор пассажиров – всё лишь только фон, на котором сияет любовь. Сейчас, вот совсем-совсем скоро, она увидит его, и целый день проведёт с ним. Чего ещё желать любящей душе… Анатолия она увидела издалека, он стоял лицом к зданию вокзала. Наташа тихонько подошла сзади, тронула его рукой за плечо. – Тсс, – резко обернувшись, приложил парень палец к губам, – подыграй мне, сделай вид, что мы незнакомы. Разыграем моего друга. Я сейчас, на минутку, мы к тебе подойдём… Анатолий быстрым шагом направился навстречу красивому молодому человеку, сияющему белозубой улыбкой. Они поздоровались и остановились разговаривая. Наташа, делая вид, что не смотрит, конечно же, видела, как они поглядывают в её сторону. Наконец, ребята развернулись и пошли к ней. – Девушка, – начал Анатолий, незаметно для друга подмигивая ей, – можно с Вами познакомиться? Два молодых, талантливых и,

167

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА безусловно, красивых журналиста предлагают вам интересное знакомство. Анатолий, Аркадий. Он демонстративно поклонился и сделал жест рукой в сторону друга. Наташа с трудом удержалась от смеха: нет, всё-таки, он – пижон. – Ну, что ж, – сказала она, как бы нехотя, – будущий врач, Наташа. Аркадий, сияя улыбкой, наблюдал за этой сценой, не вмешиваясь. Анатолий, на спор, сказал ему, что уговорит эту красавицу поехать с ними в совхоз на съёмку. – Вы, наверное, к родителям, куда-нибудь в райцентр едете? – продолжал игру Анатолий. – А мы хотим вам предложить более интересное путешествие. Два талантливых журналиста едут снимать документальное кино. Вы когданибудь видели, как это делается? Вот сейчас у вас есть такая возможность, поехали с нами. – А как же мама? – хитровато улыбнулась Наташа. – А к маме… К маме можно в следующий выходной, – убедительно ответил парень. – Надо подумать, – Наташа осмотрела их с головы до ног, – ради кого из вас стоит это сделать. Ладно, я согласна, я свой выбор сделала. Пожалуй, ей понравилась игра, что насторожило Анатолия. А вдруг ей пришёлся по сердцу Аркадий… – Ну, что ж, – он улыбнулся ей, – давай тогда на «ты», а то у меня от этого «вы» язык сломался. Компания оказалась весёлой. Весельчак и балагур Аркадий, по условию спора вначале молчавший, теперь всё своё обаяние пустил в ход и так откровенно ухаживал за Наташей, что Анатолий, в конце концов, не выдержал. – А твоя Маша, почему с нами не поехала, дочку не на кого оставить? – спросил он неожиданно у Аркадия. Тот намёк понял, но не смутился. – А мы вчера развелись, она уехала к своим родителям и дочку забрала, так что я свободен для всех красавиц мира. – Вот чудики, – мысленно смеялась девушка, наслаждаясь их шутками и глупым соревнованием за её внимание. Для неё существовал только один, самый лучший. Она даже сравнивать не могла. Два часа пролетели, как один миг. На станции их встретил директор совхоза. Сели в «Волгу», парни по бокам, Наташу устроили в серединке, так схитрил Аркадий. Девушка при-

168

жалась к Анатолию, но с другой стороны усердствовал с ухаживаниями Аркадий. Он взял Наташину руку, прижал к губам. – Ах, какие у тебя нежные пальчики, сразу чувствуется будущий врач. Наташа высвободила руку, взглянула на Анатолия, он ободряюще улыбнулся ей. – Аркадий у нас известный ловелас. – А ты? – строго спросила Наташа. – А он ещё почище меня, – успел вперёд Аркадий. Во дворе большого мазаного дома их встретила хозяйка – миловидная полненькая брюнетка. Прикрыла в будке собаку, чтоб не лаяла, но та всё равно огрызалась из-за щита. Нет-нет, да и подавала голос. Мужчины занялись делом. Оператор, приехавший с вечера, утром уже многое снял по сценарию. Всё же им пришлось ещё и на поля выезжать, что-то доснимать, и беседовать неторопливо в тени большой берёзы, росшей в дальнем углу двора. Наташа вызвалась помогать хозяйке дома, жена директора хлопотала у плиты на улице, готовя обед для гостей. Наташа чистила картошку, поглядывала на мужчин, и прислушивалась к их разговору. Ей понравился оператор, Николай Евгеньевич, серьёзный человек средних лет. Ребята горячились, а он был спокоен, как танк, и получалось всё точно и глубоко. Наташа попала в другой мир и впитывала его в себя всем своим существом, и всё же главным объектом её внимания был Анатолий. И чем больше она смотрела и слушала, тем глубже он западал в её сердце. Потом мужчины уехали на поля, Анатолий махнул ей рукой на прощание – не скучай. Нина Ивановна, так звали хозяйку, с интересом приглядывалась к девушке. – Который твой-то? – Анатолий, – смутилась Наташа: она ещё не считала его своим, хотя отдала бы всё, чтоб было так. – А второй-то тоже к тебе липнет, – рассмеялась Нина Ивановна. – Да это он так, просто балагур, – отшутилась Наташа, – я его сегодня впервые увидела. – А он тоже хорош, оба хороши, а уж умные какие, образованные, но твой-то лучше, серьёзнее, за этими балагурами глаза да глазоньки. А для жизни серьёзные нужны: они надёжней. Когда мужчины вернулись, стол был уже накрыт. Обед немудрёный, но сытный и обиль-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ный по-деревенски: борщ, мясо, яичница, солёные огурцы и помидоры, а ещё холодная, из колодца, водочка. Обедали шумно: водка развязала языки. Больше всех шумел Аркадий, сыпал анекдотами, шутками-прибаутками. Анатолий слушал, иногда что-то добавлял к словам друга, очень мягко и тактично сглаживая его излишнюю болтливость. Наташа смотрела и слушала и складывала всё в сердце своё. Анатолий был именно тем человеком, которого она ждала, только такого хотела она рядом на всю жизнь. После обеда хозяин сказал: – До электрички два часа, прогуляйтесь на пруд, там сейчас яблони цветут, красота! Молодёжь поднялась, но Анатолий остановил Аркадия взглядом, и друг, потянувшись, лениво произнёс: – А можно я где-нибудь тут в тенёчке прилягу, что-то развезло меня. Наташа и Анатолий отправились на пруд вдвоём. Небольшой искусственный водоём был замечателен тем, что вокруг него разбили яблоневую аллею. Стояла пора цветения, и молодая пара оказалась в раю. Солнце, сияющее небо, белая кипень, одуряющий аромат. Было от чего сойти с ума или подняться душе до крайней точки счастья. Они стояли друг против друга. Он снова, как при первой встрече, провёл руками по её волосам, сейчас растрёпанным ветром. – Никогда не стриги волосы… – Почему? – Ты такая… – Лохматая? Анатолий молча глядел на неё. С языка просилось, такая – моя, нужная мне. – Нет слов? Видишь, как они мешают мне, ветер треплет, – она отвела пряди волос с лица. – В этом вся прелесть, ты же не видишь себя со стороны. – Ага, киношник в тебе заговорил, – улыбнулась девушка. – Тебе не кажется, что мы в раю? – спросил он. – Мне не кажется, я уверена, – прошептала она. Так и простояли они, держась за руки и глядя друг на друга, забыв о времени и внешнем мире, как будто на земле были только они, двое. И не запомнили, кто очнулся первым от этого бесконечного вглядывания в другого. Любования другим.

Вечером директор отвёз их на станцию. И опять два часа Аркадий веселил весь вагон. Говорил он громко, но Наташа с Анатолием его не слышали. Они сидели рука в руке, девушка думала о счастье и о том, можно ли быть счастливей, чем она сейчас. Электричка причалила к вокзалу, Аркадий умчался на такси. И для них наступил миг расставания. – Можно я не поеду тебя провожать? – попросил Анатолий. – Мне всю ночь дописывать, править сценарий, завтра монтируем и озвучиваем. – Конечно,– улыбнулась Наташа, – спасибо тебе за сегодняшний день. – Соскучусь – приду, – Анатолий чмокнул её в щёку и сразу стал таким далёким, что у неё защемило сердце. Ей и ехать-то без него было всего две трамвайные остановки. И печалилась она от того, что он может прийти и её не застать, что тогда? Что он может исчезнуть из её жизни, и что тогда? Но за этой мыслью разверзалась такая бездна, что сердце останавливалось. И она заставляла себя вспоминать и держать в сердце их стояние среди цветущих яблонь. С этим и этим можно было дышать и жить.



ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Опять дома зацвела канна, нынче к Крещению, чуть позднее обычного. Этот цветок присутствует в моей жизни, как живое существо, приносящее радость. Алый цвет как аленький цветочек, дарующий надежду. В этом году она вымахала выше окна, больше полутора метров, и сразу раскрылись два соцветия, одно чуть ниже другого, и меньшее склоняется к большему, а большее к меньшему. Всё, что нам посылается в жизни, не зря. Люди, животные, птицы, растения… Каждая встреча что-то несёт, обогащает, одаривает, вразумляет, испытует. Как часто мы не выдерживаем экзамена… Нынче эти два соцветия, словно мы с тобой, устремлённые друг к другу. Канна мне дорога ещё и тем, что помнит твой любующийся взгляд. Она одна и та же, цветы – новые, а растение всё то же. И она возвращает этот взгляд мне. Прошло уже и Крещение, скоро отдание праздника. А после Крещения дело к весне.

169

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Что-то меняется в самой природе, даже воздух становится другим. Пахнет весной, какаято особенная свежесть появляется в воздухе, может, от того, что чуть больше, чуть ярче светит солнце и, нагревая снег, заставляет его отдавать часть себя воздуху. Его хочется глотать, начинаешь жадничать, дышать – не надышаться. И птицы уже поют чуть иначе. Вчера вышла на улицу, первое впечатление – траур. Снег потемнел, дорога чёрная. Но траур временный, он – обещание скорой весны, света, тепла. Через две с половиной недели Сретенье, и весна приблизится вплотную, ликуй душа – дождалась. К вечеру пошёл снег и спрятал, укрыл черноту, показал, что зима ещё прочна. И бушевать ещё вьюгам и метелям, и бедовать ещё птицам и нищим. Была на вокзале, провожала внука. Забываешь иногда об изнанке жизни, а она вот – рядом. Какой-то мужчина с огромной клетчатой сумкой задержался у мусорного ящика, насторожённо оглянулся, наклонился, достал жестяную банку из-под пива, смял в руках, бросил в пустое чрево сумки. Выпрямился, ещё раз оглянулся: кого-то боится, то ли милиции, то ли конкурентов. Теперь вижу, какой он грязный, обросший, с прокалённым морозами и ветрами лицом. Хорошо, хоть тепло одет. Теперь на помойках добротной одежды в достатке. Одни жируют, а нищим и бомжам – благодать. Кормятся люди, как могут. И первая мысль – нельзя чувствовать себя благополучным в мире, где так неблагополучны миллионы людей. Разве они не излучают в мир всё своё неблагополучие? О, если б мы понимали, что всё возвращается нам, что все мы в этом живём. Вот так, милый, разве мы мало с тобой видели зла, неправды, несправедливости, беззакония. Был период, когда говорили об этом только на кухнях. О, какими ты и друзья твои были отчаянно смелыми в застольях, говоря о неправде общей жизни. И обязательно ктонибудь, шутливо приложив руку к губам, как бы оправдываясь, шептал в предполагаемое подслушивающее устройство: «Это не я сказал, товарищ полковник». Никто не хотел себе судьбы трагической. Таких, как Сахаров, были единицы. Его защищала мировая известность. Он приезжал и в наш город, и мы с тобой полдня просидели в сквере напротив здания суда, где Сахаров выступал, как правозащитник, надеясь хоть краем глаза увидеть, когда он будет

170

выходить. Но не получилось, возможно, его вывели через другие двери. Уже этот наш поступок был опасен, наверняка в сквере были соглядатаи. С такими, как вы, расправлялись легко, за каждое нерегламентированное слово увольняли, понижали в должности, лишали премий, снимали передачи, вызывали в Комитет госбезопасности. И ты там побывал не раз. А канна уже доцветает. Я всё пытаюсь сосчитать, сколько там цветов в соцветии. И не получается. Восемь? Десять? Яркие, алые, они так плотно прижались друг к другу, что неважно, сколько их, они одно целое. Удивительная красота, но, главное, она помнит тебя. Всё в доме хранит твоё присутствие. Приёмник, с которым ты не расставался, он был твоей связью с внешним миром. Беру в руки, ловлю голоса «Эха Москвы». Закрываю глаза и вижу тебя сидящим в кресле с приёмником в руках. Ау! Ты слышишь меня? Верю – слышишь. Всё, чем живу, сказать тебе, поделиться. И – говорю, делюсь, и верю – слышишь.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Опять, опять ждать, надеяться, пугаться: а вдруг он придёт без меня? Отчаиваться и снова надеяться и ждать. Хотя они с Аллой и находились почти всё время дома, готовились к экзаменам, но всё же уходили на консультации, и тогда Наташа успокаивала себя только тем, что он же на работе, значит, днём уж никак не сможет к ним прийти. И всё же иногда обжигала мысль: а вдруг? В этот вечер, устав от зубрёжки, они легли спать чуть раньше обычного, но ещё болтали, когда раздался стук в окно. Тётя Марина кинулась в сени – ждала Володю с работы, через мгновенье заглянула к девушкам: – Не спите? Наталья, там к тебе. Наташа, как была в ночной рубашке, только накинув на плечи шаль, выбежала в сени. Конечно, Анатолий. Она замерла, кутаясь в шаль. – Что случилось? – Не пугайся, так вышло, срочно собирайся, такси ждёт, две минуты тебе, всё остальное по дороге. Она была готова через минуту – юбка, свитерок, взмах расчёской по волосам. Всё! – Сумасшедшие! – только и успела сказать вслед Алла.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА В машине Анатолий взял её за руку, от него пахло вином, заговорил сумбурно: – Прости, я из аэропорта, друг пролётом, опаздываю на день рождения к другому другу, помнишь, я тебе рассказывал, художник, очень хочу тебя с ним познакомить. Как только они вошли в квартиру, Наташа сразу поняла, что он её обманул. Конечно, он тут был, а не в каком-то аэропорту. Видно было, что их ждали. Все высыпали в большую прихожую, как на смотрины. Весёлые, нарядные, разогретые вином и танцами, парни и девушки обступили их, явно разглядывая и оценивая Наташу. Анатолий представил им девушку, извиняясь за опоздание. Все понимающе кивали головами. Эта юмористическая сцена раскрепостила Наташу, она стойко выдержала публичное разглядывание. Хозяин квартиры, пожилой известный художник, сидел в зале за столом, уставленным напитками и закусками, дом был хлебосольный. Анатолий завёл гостью в зал, представил хозяину, усадил за стол. Наташа вытерпела и испытующий взгляд художника. Ей налили вина, она чуть пригубила, что-то клюнула с тарелки. Пётр Никанорович (так звали художника) всё смотрел на неё изучающим взглядом, словно собирался писать портрет. Девушка не выдержала. – Что вы на меня так смотрите? – провела рукой по волосам. – Что-то не так? – Да всё так, – отозвался художник, – любуюсь. Девушка вы красивая. Как это там, у Перова, Серова, девушка с абрикосами, персиками, апельсинами, мандаринами? – Можно и с яблоками, – пошутила Наташа, доставая из огромной хрустальной вазы зелёное светящееся яблоко. – И – умная, – добавил хозяин. Анатолий наблюдал всю эту сцену, сидя в торце стола, любуясь девушкой и восхищаясь её умением держаться. Он встал, подошёл к Наташе, обратился к Петру Никаноровичу: – Мы танцевать. Это был первый их танец, тогда, у Владимира на дне рождения, Анатолию было не до танцев. Сейчас он обнял Наташу, прижался губами к её уху. – Ты умная, ты всё поняла, прости, если бы я сказал, что уже тут был, ты бы не поехала. – Поехала бы, – прошептала Наташа, не чувствуя себя от счастья быть в его объятьях, быть так близко к нему, слышать его дыхание.

– Ты зачем меня с ним одну оставил? – Привыкай, здесь все свои. Это актриса, это художник, эта из драмы, этот из ТЮЗа. Он поворачивал Наташу в танце, останавливая взгляд то на одном, то на другом госте, и каждого представлял шёпотом девушке. Это был мир, совсем Наташе не знакомый. В какой-то момент она почувствовала себя Золушкой на балу. И пора было убегать с этого бала, пока карета не превратилась в тыкву. – Мне пора,– шепнула он Анатолию. Андрей, друг Анатолия, чей день рождения они и праздновали, и его юная красавица жена Алина, стали уговаривать их остаться ночевать. – Поздняя ночь, уехать не на чем, места полно, мы вам с Толькой отдельную комнату предоставим, – убеждал Андрей. Наташа взглянула на Анатолия. Как бы она ни мечтала с ним никогда не расставаться, но не готова была к такому повороту. «Ещё этого не хватало», – подумала Наташа и твёрдо произнесла: – Нет. Спасибо. Мне нужно домой, у меня завтра зачёт. По городу топали почти час, усталые, сонные. Анатолий сердился: – Ну, чего ты упёрлась? Капризная что ли? Хорошие люди, место есть. Теперь будем стоять до утра. Мне некуда идти, общежитие в шесть открывается. – Так лучше, – отозвалась обвиняемая. – Кому? – Нам. К Наташиному дому подошли в четвёртом часу. И до половины шестого простояли, обнявшись, у калитки, спасаясь от холода майской ночи, припав друг к другу, словно в миг последний. Ни Наташин свитер, ни пиджак Анатолия не спасали. – Какая ты вредная, – ворчал молодой человек, – вот простудимся и умрём в один день, а мне в армию идти. – В какую армию? – испугалась девушка. – Переподготовка. Два месяца. – Два месяца, – с ужасом повторила Наташа. – Я тебе буду писать, и ты уж бедному солдатику ответь. И ни с кем тут ни-ни, Боже тебя сохрани, – отшутился Анатолий. – Ну и дурак ты, – она шлёпнула его легонько по щеке, – и не надейся, обязательно за-

171

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА гуляю, вот с твоим Андреем, не зря он так уговаривал остаться, это при красавице жене-то. – А ты лучше, – поцеловал её Анатолий, – ну всё, я пошёл, если не сумею вырваться, жди письма.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Болезнь твоя началась с того, что тебе стало трудно ходить, и руки перестали слушаться, всё сделалось проблемой: обуться, одеться, выйти из дома. И всё же первое время ты ежедневно выходил на улицу, в библиотеку, в киоск за газетами, в магазин. Я специально не покупала хлеб, стиральный порошок, ещё какую-нибудь мелочь, чтобы и для тебя осталось заделье. Но со временем всё исчезало. Сначала магазин – тяжело, потом библиотека – далеко, потом пришлось проститься и с киоском. Теперь всё это делала только я, но смириться с тем, что ты обездвиживаешься, я не могла. Придумала для тебя своеобразный тренинг: мы выходили в подъезд спуститься вниз, потом подняться вверх, держась за перила, я подпоркой с другой стороны. Всего-то один пролёт. Иногда два раза вверх и вниз, это было уже достижение, я радовалась: мышцы сокращаются, кровь движется. Это – жизнь! Хорошо помню нашу последнюю совместную прогулку: с трудом уговорила тебя, да, одному трудно, а со мной надёжно, я поддержу. Ты уже падал несколько раз во время прогулок, это само по себе было опасно переломами, но для тебя самым страшным была беспомощность, ты не мог сам подняться. Поэтому я стала выходить с тобой. Я обула тебя и одела, чтобы ты не устал до прогулки, потом трудный спуск по лестницам с пятого этажа, и наконец мы на улице. День выдался чудный: белый, с куржаком на деревьях, с солнцем. Мы осторожно и очень медленно шли по дорожке в маленьком сквере близ нашего дома. Часто останавливались: ты уставал, но главное, для того, чтобы ты рассмотрел ту красоту, ради которой я тебя и вывела. Идти и смотреть одновременно ты не мог: слишком большого напряжения и сосредоточения требовала ходьба. – Смотри, смотри, какое чудо вот эта берёзка, просто невеста, смотри с этой стороны, чтобы на фоне неба – так, вообще, чудо!

172

Я уверена, что красота лечит, но сосредоточенность на болезни мешает её видеть – Да, красиво, – соглашался ты, но что ты чувствовал? В твоём ответе не было восторга. Ты так устал, хотя мы гуляли всего пятнадцать минут. Когда я помогла тебе раздеться и прилечь, ты горько произнёс: – Всё, больше не пойду, ты не понимаешь: это пытка. – Ну, зачем ты так говоришь, – возмутилась я, – зачем ты себе пути отрезаешь, а если завтра станет легче? Ты что, не надеешься? – Не станет, – как-то уж очень устало и безнадёжно произнёс ты. Чего только мы ни испытывали: лучший доктор, лучшие лекарства – не стало. Ты не верил ни докторам, ни лекарствам... Я протестовала. – Нет! Так нельзя, нельзя принимать лекарство, не веря, что поможет, половина успеха от веры, а ты держишь в руках таблетку и говоришь: всё равно не поможет! С твоим заболеванием люди не просто живут на лекарствах, но ещё и работают. – Не с такой формой, – объяснял мне твой доктор, – у него самая тяжёлая форма. Я это знала, ты не должен был знать, но ты чувствовал. А я всё равно надеялась, если не на лекарства, то на Бога. И я хотела эту надежду вселить в тебя, вспоминала все удачные случаи, все положительные примеры. Ты слушал, иногда даже соглашался, но интуитивно знал другое, что тебе осталось только дотерпливать, терпеть эту закованность в себе самом. Тело твоё стало тюрьмой, стены которой продолжали сдвигаться и давить на тебя всё сильнее. Когда дозировка лекарства оказывалась недостаточной, ты метался, ни одна поза не приносила облегчения. – Посади меня, нет, лучше лечь. Так плохо! На бок! Нет, всё-таки, посади.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Уже июнь, сессия сдана. У девчонок праздник – все сдали хорошо, Лена, как всегда, на одни пятёрки. Получила красный диплом. Собрались все вместе на квартире у Нади и Аллы. Скоро им разъезжаться в разные стороны. Лене и Наде уже по распределению, хотя сначала на месяц домой. Наташе и Алле просто на каникулы. То, что произошло с Леной,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА незримо присутствовало в воздухе своей неразрешённостью, незавершённостью, и девчонкам было грустно. Не помогали ни молодость, ни успешно сданная сессия. – Ну и что, – не выдержала Наташа, – так всё и оставим? Если бы он хоть поинтересовался, где ты, что с тобой? Попросил прощения… Как они хорошо устроились, и Альбина твоя, и Василий. Использовали тебя, как хотели, ты у них и нянькой, и домработницей, и репетитором у Альбины. Вот она и завалила последние два экзамена без твоей помощи. Ещё эта скотина. Если бы я тогда не пришла, ты могла всё, что угодно с собой сделать от отчаяния. Она же тебя выгнала бы такую, полуживую… – Правда, ты пожалела девчонку, – поддержала подругу Алла, – чтобы без отца не росла. – Я не только её, я и себя пожалела, не хотела позора, попробуй всем объясни, – возразила Лена. – Ну, хорошо, скоро ты уедешь, всего неделя осталась. Если бы он хоть поинтересовался. Почти месяц, затаился, как негодяй! Ну, нельзя такого мерзавца прощать, – не сдавалась Наташа. – Он ещё и на моральные темы в газете пишет, – брезгливо поёжилась Алла. На коллективном совете решили, что пойдут в газету, где работает Василий, и всё расскажут главному редактору. Только без Лены, чтобы лишний раз её не травмировать. Редактор беседовал с ними около получаса. Конечно, в основном говорила Наташа, ей досталось первой увидеть Лену в жутком состоянии. Наташа говорило горячо и возмущённо: – Конечно, его надо было посадить, искалечил человеку жизнь! Но Лена девочку пожалела, она её с первых дней от рождения нянчила, больше, чем мать. Но нельзя зло оставлять безнаказанным, не имеет он права работать в газете. Редактор попросил её написать под его диктовку короткое заявление, только факты. И подписаться. Она не знала, что подписывает себе приговор. Но если бы и знала, то поступила бы точно так же: ненавидела мерзость надругания над человеком. Покинули редакцию с надеждой на торжество справедливости. Через два дня она обнаружила в почтовом ящике письмо на своё имя. После ухода Анатолия в армию (он так и не успел к ней зайти) почтовый ящик стал для девушки магнитом. Незнакомый почерк и обратный адрес: Риоде-Жанейро, Палас отель. Наташа на мгнове-

ние растерялась. Был у неё знакомый аргентинец из Буэнос-Айреса. Встретились год назад в поезде. Там была целая группа студентов из Университета дружбы народов, такая познавательная поездка для них по просторам Советского Союза. А Наташа ехала к сестре в Казахстан. Стоя у открытых окон, опаляемые горячим степным ветром, до хрипоты пели русские песни. Мимо них пару раз прошёл какой-то невзрачный человек в мятой солдатской форме, на третий раз поманил пальцем Наташу к себе. Отвёл подальше, показал удостоверение, девушка скорее догадалась, чем разглядела, что он имеет некое отношение к органам Госбезопасности. Он начал назидательным голосом наставлять её, как положено себя вести при встрече с иностранцами. – Вы считаете, что петь русские песни с иностранцами – это неприлично? Или подрывает авторитет нашей Родины? Я думала – наоборот, – строгим голосом твёрдо остановила его Наташа. – Да нет, я так, хотел на всякий случай, предупредить, – вдруг сник от её слов и тона, каким они были произнесены, солдат, – хорошо, что вы так понимаете роль советского человека. Я, пожалуй, пойду. С Омаром Умберто Марани, так звали аргентинца, Наташа обменялась адресами. Никакой искры между ними не было, просто желание узнать жизнь другой страны через живого человека, а у Омара ещё и потребность – в переписке лучше освоить русский язык. Всё это промелькнуло в Наташиной голове, пока она разглядывала и вскрывала конверт. – Ну, конечно, от Толика, так я и знала, пижон! Ничего просто не сделает. И без обратного адреса, вот и напиши бедному солдатику. Конечно, она ликовала: первое письмо от него, прижала листок к губам, потом жадно прочитала. Но и в тексте не было обратного адреса. Впереди два месяца разлуки, ей уезжать домой на практику, он не знает её домашнего адреса. Нужно было что-то делать. План созрел через два дня. Брат подсказал. Наташа запомнила, что Анатолий говорил об артиллерийских частях. Владимир знал, что они расположены в посёлке близ города. Решили ехать вчетвером в ближайший выходной. Володя, Наташа, Алла и Лена. Потом девчата разъезжались по домам.

173

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Воскресный день выдался жарким, солнечным. Путешественники набрали бутербродов, воды и прихватили бутылку шампанского. От железнодорожного вокзала на автобусе доехали до посёлка, дальше до воинской части пешком три километра. Для молодых ног не расстояние, но Наташу сжигали нетерпение и страх, а вдруг не найдём. В полукилометре от воинской части Володя остановился. Впереди уже виднелись казармы. – Девчонки, всё, дальше вы сами, а то меня сейчас задержат и полдня будут выяснять, не в самоволке ли я. Лена осталась с ним, устроились у реки на траве, прикрыв головы газетными шлемами. Наташа с Аллой отправились дальше одни. Всё чаще им навстречу попадались солдаты и офицеры то поодиночке, то группами. У всех девушки спрашивали, не знают ли они такого-то. Недалеко от здания, в котором сразу угадывался казённый дом, им встретился полковник. Девушки, занимающиеся на военной кафедре, умели различать воинские звания. Это был средних лет симпатичный мужчина, увидев их, с улыбкой спросил: – Куда же вы, красавицы, нацелились? – Помогите нам, пожалуйста: мы уезжаем, нам нужно попрощаться. Может быть, вы знаете Анатолия? Он артиллерист, но он журналист. Может быть, вы знаете, где его искать? – Пришли точно,– весело ответил полковник, – интуиция хорошая. Вот в этом доме, тут у него друг – политрук. Скажите, полковник Федотов разрешил увольнение до вечера. – Спасибо, товарищ полковник! – Наташа ликовала: нашли! Это было чудом. Они подошли к двери, осторожно постучали. Дверь распахнулась, на пороге стоял тот самый преподаватель с кафедры философии, которого всегда избегала Лена. «Как мир тесен», – подумала Наташа, меньше всего ей хотелось бы видеть его. Но как раз он и был тем самым политруком. Как хорошо, что Лена не пошла с ними. – Здравствуйте, нам бы Сташевского, – официальным тоном спросила Наташа. – Эй, Анатолий! – оценивающим взглядом пробежав по девушкам, крикнул политрук в комнату.– Убери портянки! – Чего ты орёшь? – из глубины комнаты донёсся знакомый голос. – Дай поспать.

174

– Портянки вонючие убери, говорю. К тебе гости. Он грубо схватил Наташу за руку и с такой силой подтолкнул её в сторону дивана, что она, пролетев через всю комнату, упала прямо на Анатолия. – Наташка! – Анатолий обнял её. – Ну, ты даёшь! Как ты меня нашла? Ну, девчонки, – он увидел остановившуюся в дверях Аллу, – вот чудеса, сюда же никого не пускают. – А мы по высшему повелению, – сияла Наташа, – нам сам полковник, кажется, Федотов, разрешил, да ещё и милостиво отпускает вас до вечера в увольнение. Пойдём к реке, там Володя и Лена, бутерброды и шампанское. Анатолий уже натянул сапоги, пытался рукой пригладить непокорные тёмные волосы. – Где-то у меня была расчёска. – Да, ладно, – торопила Наташа: вдруг чтото помешает, – ты и так хорош, лучше не бывает. Когда они выходили, политрук проводил их недвусмысленным взглядом, крикнул вслед: – Не теряй времени, Толик! Девушки даже не взглянули на него и не попрощались. – Какой он все-таки хам, – тихо сказала Наташа Анатолию, не зная, что этот человек ещё вмешается в их с Анатолием отношения. Оно состоялось, это счастливое полдневное свидание на берегу Иртыша. Небо, солнце, вода, трава, первые полевые цветы, молодость и любовь… Сначала они все вместе сидели на берегу в тени тальника, пили шампанское, уничтожали бутерброды, потом Наташа и Анатолий, не сговариваясь, встали одновременно и пошли вверх по реке, прямо по воде. Держась за руки, переливаясь друг в друга через эти, соединённые, руки. Он снял ремень, закатал до колен брюки, Наташа чуть приподняла подол ситцевого, голубого в мелкий цветочек, платья. Иногда они наклонялись, чтобы зачерпнуть воды и шутливо обрызгать друг друга. Потом они остановились, парень отошёл от девушки, долго смотрел на неё, заслонив ладонью глаза от солнца. – А теперь ты убьёшь меня? – неожиданно спросил он. – Я? Тебя? – ужаснулась Наташа.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – Но мы с тобой такие разные: я за белых, ты за красных. Кадр из «Сорок первого». Ты ещё не видела? – Нет, – огорчилась девушка: ей так хотелось быть с ним на одной волне. – А ты чем-то на Язвицкую похожа, вот в этом платье. – Мне нужно быть на кого-нибудь похожей? – огорчилась Наташа. – Что ты, прости. Нет, конечно, ты тем и хороша, что такая ты одна, – он притянул её к себе, заглянул в глаза. – Там она убивает его, хотя очень любит. Он – идейный враг. Ты бы так смогла? Наташа задумалась. – Не знаю, – помолчала ещё, – не знаю, может ли быть идея дороже любви? Я бы, наверное, не смогла. Они, всё-таки, были другие. Это же гражданская война, безумие. Мне кажется, я бы, вообще никогда никого не смогла убить, а тем более, любимого. Но когда война, человек меняется, он как-то иначе живёт, обострённей, другими чувствами, мерками. Не знаю… – Ты бы не смогла, – Анатолий прижался горячей щекой к её щеке. – А вот и смогла бы, – девушка вырвалась, обдала его фонтаном речной воды, – хватит меня экзаменовать! И убежала на берег, где под редкими кустами прибрежного тальника спасались от июньского солнца брат и подруги. Вечером Анатолий проводил их на автобусную остановку. Уже темнело, а автобуса не было. – Плохо дело, ребята: видимо ушёл последний, идём до тракта, ловить попутку, – предложил Анатолий. По дороге к ним присоединился пьяненький молоденький солдатик. Усиленно напрашивался в компанию, вмешивался в разговор: – Ребят, у вас три девушки, а вас двое. Можно я с вами? – Слушай, иди отсюда, проспись, пока не попался, – строго говорил Анатолий. Роль командира ему не шла, и Наташа ехидничала: – Не подчиняется он вам, товарищ лейтенант. А пьяненький солдат, растягивая слова, старательно выговаривал: – Ну, линтинант, ну, зачем так резко-веско?

Это повторялось не менее десяти раз, девчонки уже от смеха надорвали животы, а парень всё твердил и твердил: – Ну, линтинант, ну, зачем так резко-веско? Не выдержал Владимир, взял солдата за плечи, повернул лицом в противоположную сторону и, слегка придав ускорения, строго проговорил: – Слушай, надоел, ступай в часть, а не то поколотим. Оказывается, солдату не хватало твёрдой руки; слегка покачиваясь, он отправился в часть. – У тебя, Толик, нет жёсткой руки, – лукаво пропела Наташа. Машину поймали уже за полночь. Анатолий проголосовал грузовику, договорился с водителем. Пока помогал девчатам забраться в кузов, Наташа спросила: – Что ты ему сказал? – Что вы с телевидения, приезжали на съёмки в часть, у меня же с собой удостоверение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Стоят удивительные дни. Ещё совсем зима, а весна чувствуется во всём, иначе поют птицы, как-то радостнее, веселее. Всё полно предчувствия весны. И запах, этот особый, февральский, запах, предвещающий весну. Хотя у нас до двадцатого марта порой ещё настоящая зима с морозами и вьюгами. Мы с тобой в это время года, выйдя вместе на улицу, обязательно принюхивались: чувствуешь, пахнет весной?! Вот и вчера я сказала тебе, чувствуешь, пахнет весной?! Надеюсь, что чувствуешь всё через меня, а может быть, как-то иначе душа твоя прикасается к дольнему миру, хотя в горнем, думаю, всё ярче и многократно благодатней. Твои последние, страдальческие, дни на земле. Надо ли их помнить? Но именно они ярче всего живут во мне. Захожу в твою комнату, здесь всё, как было при тебе – кресло, диван. Я, как будто вижу тебя: взгляд, жест, позу, я возвращаю тебя, приближаю к себе или сама к тебе приближаюсь. Мне отрадно, но больно. Не удержала. Не в человеческой это воле, но держала, сколько могла. Болезнь отнимала движения и волю, я отдавала тебе свои движения и волю. Пока не

175

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА поняла, не почувствовала: хватит, пора отпустить. Держать более жестоко, эгоистично, чем отпустить. Мне ещё должно хватить сил дойти с тобой до конца, помочь уйти, меня должно хватить и на это. Это так больно, но и так высоко – провожать человека, любимого человека, в жизнь вечную. Мы с тобой всегда понимали друг друга, смотрели на жизнь одними глазами. Ты не препятствовал моему приходу к Богу, к Церкви. Ты понимал и принимал всё, что делаю я. После опасной болезни ты боялся меня потерять в самом расцвете жизни. Ты, отпустив меня, сам за мной не пошёл. И вот тут, мы как будто чуть отдалились духовно друг от друга. Ты жил политикой, перестройкой, творчеством, видимостью свободы, в том числе и слова. Ты дождался того, о чём мечтал всю жизнь: говорить людям то, что должен сказать, что видишь, о чём печалишься и болеешь, говорить то, что требует совесть. Этим ты жил последние годы работы. А для меня это было лишь фоном иной, более глубокой, уходящей в вечность, жизни. Ты читал мне свободную прессу, Столыпина, Солженицына о переустройстве России. Я тебе – Антония Сурожского о встрече человека с Богом и человеком. Конечно, мы понимали друг друга. И я всегда молилась о тебе и вымолила тебе понимание того, что мы и в вечности должны быть вместе. И ты крестился, а спустя некоторое время, мы повенчались. Но воцерковиться ты не успел. Работа отнимала все силы. Но по воскресеньям, приведя внуков в воскресную школу, ты дожидался окончания занятий в храме. Что ты чувствовал и о чём думал в это время, известно только Богу. Перестав работать, ты почти сразу не смог ходить и исповедовался, и причащался уже на дому. Думаю, что, не всё понимая, как я, ты доверял мне и многое делал из любви ко мне, но Господь принимает тех, кто совершает подвиг во имя любви. Приглашая батюшку, я всегда радовалась и волновалась, чтобы всё было правильно, чтобы ты всё понял и прочувствовал, как должно. Надеюсь, что так и было. Ты всегда светлел после причастия. Мы с батюшкой, поздравив тебя, уходили обедать в кухню. Ты стеснялся есть в присутствии других людей: руки не слушались. Мы обедали и читали вслух «Современный патерик» Майи Кучерской и хохотали до слёз. Смеялись над собой, потому что всё было про

176

нас, про наши неправды. А смех над собой лечит от неправды. Я и тебе читала эту книгу. Ты и сам ещё много читал, чтение ушло лишь в последний месяц. Ушло почти и радио. Иногда я включала приёмник, чтобы отвлечь тебя от страданий, но ты качал головой: не надо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Наташа уехала домой, к маме в районный городок, сначала практика – месяц, потом каникулы. Сердце жило радостным ожиданием встречи. У неё закончится практика, у него переподготовка, она приедет в город, тем более есть повод: им не выдали за лето стипендию, и они увидятся. А пока можно жить полученным от него письмом, и самой написать ему. «Толик! Сегодня получила твоё письмо. Я уже устала ждать, конечно, вам, гвардейцам, некогда… А меня уже сестрёнка задразнила тем, что я теперь главный проверяльщик почтового ящика. Меня целыми днями окружают только дети, утром веду приём (самостоятельно!), а после двенадцати иду на участок. Учу родителей правильно обращаться с детьми. Дома читаю Г. Успенского, воспитываюсь сама. Приезжал Володя, но он предпочитал развлекаться без меня. Я загорела, ты меня не узнаешь. Все дни проходят одинаково, но не скучно. Никогда не думала, что столько людей и сейчас ещё у нас живут в таких ужасных условиях. Если бы ты видел, какая нищета! Откуда возьмутся здоровые ребятишки? Даю советы, заранее зная, что они неисполнимы. На улице жарища, пылища. Сегодня ездила на участок почти в карете и с собственным кучером. Всегда ходила пешком, а сегодня меня заставили на лошади. Вообще-то, это мерин. Видишь, как я подробно описываю тебе свою жизнь, даже мерина не забыла. Шарлатанов-гвардейцев возле меня нет, можешь не ревновать. Стрелять и в героях ходить не приходится, но я горжусь вашими успехами, товарищ ЛИНТИНАНТ. Попрощалась с Леной, она проезжала мимо нашего городка, я встречала её на вокзале, всего-то минутка, но – дорого. Кто знает, когда увидимся. Считаю дни до конца моей практики и твоей службы. Тридцатого июля могу быть в городе. Напиши, будешь ли ты в эти дни, я приеду.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Я соскучилась и даже не боюсь написать об этом. Посмотреть на тебя в вагонное окно, когда ты поедешь к родителям (как ты предлагаешь), этого для меня слишком мало. Жду всего: и письма, и встречи. Прости, не могу поцелуй доверить бумаге. Не сердись. До свиданья, Наташа. 13/VII - 62 г.» Но сначала было его письмо, которое она целый день читала и перечитывала и держала у себя под подушкой. Теперь она знала, что его гвардейцы лучше всех отстрелялись на стрельбищах, и что он сразу после службы поедет к родителям. Мимо неё. Увидеться на станции одну минутку, это было так мало. Ей всё равно нужно было за стипендией и, не успев получить от него письма, она поехала наудачу. Ехала за счастьем, а приехала за горем. Вечером, после полдневного напрасного хождения (стипендию почему-то задержали) она побежала в общежитие. Вернее, не побежала, а – полетела, душа обгоняла тело. Летела и умоляла: «Только будь, только будь, пожалуйста, будь на месте!» И застала. Была радость встречи, глаза в глаза, уста в уста. И – рассказы о том, что у него, что у неё. И вдруг, словно от толчка, от удара, он резко оторвался от неё, став сразу жёстким и далёким, отошёл к окну и, не глядя на Наташу, сказал совсем чужим голосом: – А теперь рассказывай… – О чём? – оторопела Наташа. – О вашем походе к редактору. Наташа и не собиралась скрывать, но они и виделись с тех пор всего три раза и при таких обстоятельствах, что говорить об этом было просто невозможно. – Подонок ваш Василий, скотина, животное, просто мерзавец! Рассказывать пришлось долго, начиная с Лениной тайной любви к Михаилу и заканчивая тем ужасным утром, когда Наташа увидела истерзанную подругу. – Ты думаешь, она не сопротивлялась? На ней живого места не было! А потом выгнать и месяц не поинтересоваться, где она, что с ней? Это люди? Да она погибла бы, если б не мы. Явился после того, как мы сходили в редакцию, где он был раньше? Трус! Только пакостить умеет. Как ей с этим жить? Пусть скажет спасибо, что она его не посадила, ребёнка пожалела. Да я, да я бы тысячу раз то же самое сделала, нельзя такое прощать! – страстно закончила Наташа свой монолог.

Девушка была уверена, что Анатолий её понял. Он проводил её до дома, они тепло и нежно расстались. Договорились, что завтра он зайдёт за ней после работы. И он не зашёл. А Наташа уже получила стипендию, и утром нужно было уезжать домой, и так задержалась лишних два дня, мама беспокоится. С тревогой в сердце пошла в общежитие, понимая, что если сейчас не застанет, то на месяц ниточка оборвётся, он уедет, она уедет. Толика не было, но вахтёрша, зная Наташу, дала ей ключ от комнаты. – Посиди, подожди. Наташа стояла у окна, глядела на лавочку, с которой они всего три месяца назад наблюдали за этим окном. Будто целая жизнь прошла, так было наполнено это время. Анатолия всё не было, и тревога в сердце нарастала. А вдруг он пошёл ко мне? «Но ведь не застанет и всё равно придёт сюда», – утешала она себя. Но тревога не проходила. Както это связано со вчерашним разговором. Василия исключили из партии, уволили из газеты. Она считает, что так и должно быть, хоть ей и противно, когда семейные дела решаются через партком. Но здесь преступление, надругательство, физическое, духовное. Но Толины друзья ей этого не простят. Она представила, что они наговаривают ему про неё. Затащит тебя в постель, а потом в партком. Нет! Толик не такой. Но они… Они его друзья. А она? Она ещё никто… Горькие её размышления были прерваны шумом в коридоре, громкими возбуждёнными голосами. Дверь распахнулась, и пьяная компания замерла на пороге. – Наташенька, вы позволите войти? – с издевательской улыбкой ёрническим тоном спросил у неё тот самый преподаватель, который когда-то приставал к Лене. И шутовски раскланялся. – Это не моя комната, и не у меня нужно спрашивать, – Наташа старалась изо всех сил, чтобы голос не задрожал. Ей бы уйти, но она не могла, хоть бы на миг остаться с ним, заглянуть в глаза, понять. Но Анатолий маячил где-то за спинами товарищей, видно было, что он пьян и не торопится выручать её. Чужой, совершенно чужой человек. Наташа плохо запомнила всё происходящее. Это было похоже на дурной сон, она как будто чувствовала, что душа её умирает. Пятеро мужиков то входящих, то выходящих

177

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА из комнаты, взбудораженных, что-то громко обсуждающих. Когда они на секунду остались одни, Анатолий, наконец, обратился к ней: – У нас друг, художник с телевидения, чуть не утонул. – Почему ты не пришёл? – зря спросила она. – А-а, – не поднимая глаз, ответил он, – надоело. В этот момент распахнулась дверь, и снова пьяные рожи и чей-то издевательский голос: – Наташенька, можно войти? Она сумела твёрдо, без дрожи в голосе произнести, обращаясь к Анатолию: – Проводи меня. Не могла одна пройти сквозь этот строй. Вышли. Она чуть впереди, он сзади. Так дошли до трамвайной линии. Перед взором девушки маячила картина, вечер их знакомства. Впереди девушка, он, нехотя, сзади. Нет! С ней этого не будет. Наташа резко, Анатолий чуть не налетел на неё, остановилась. – Можешь дальше не ходить. И всё. Жизнь кончилась. Оборвалась этими словами. Как она дошла до дома? По трамвайным путям, ничего не видя перед собой и ничего не слыша. Благо, было уже поздно, и трамваи не ходили. Как-то добралась, тихо прошла в свою комнату. Брат на дежурстве, да она сейчас и не смогла бы с ним разговаривать. Жизнь кончилась, о чём говорить? Легла на кровать, не переставая содрогаться от безмолвных рыданий. Так продолжалось всю ночь. К утру вместо лица была сплошная отёчная маска. Наташа не поднялась, когда тётя уходила на работу, чтоб никто её не видел и ни о чём не спрашивал. Такой, лежащей в кровати, укрывшейся с головой одеялом, и застала её мама. Она тоже всю ночь не спала, страшная тревога за дочь одолевала, сердцем чуяла какую-то беду, собралась на раннюю электричку. Обрадовалась, увидев Наташу живой, но взглянув на лицо дочери, опустилась возле кровати на колени. – Доченька, что случилось? И тут Наташа начала говорить, всё, всё, всё, всю историю, пока не дошла до слов: можешь дальше не ходить. – И это всё? – спросила мама. – Но ведь ничего страшного не произошло. Она не поняла, что для Наташи без Анатолия жизни нет. Нет его, и жизни – нет! Она его любила и ждала почти три года, да какие там

178

три года? Всю свою жизнь. Он был рядом, а теперь его нет. Значит, нет будущего, нет жизни. – Милая доченька, – утешала мама, – это же хорошо, что узнала сейчас, какой он, что он может предать. А если бы отношения зашли дальше? Тебе было бы гораздо тяжелей. Не горюй. Мама не понимала, что он самый лучший, просто у него был страшный выбор между друзьями и ей. Она же не оставила Лену, даже зная, что из-за этого потеряет Анатолия, она бы всё равно поступила также. Она сама ему об этом сказала. Через день мама отправила дочь к своему старшему сыну – родному брату Наташи, который служил в Белоруссии. По пути девушка остановилась на несколько дней у подруг в подмосковном городке. Подруги выслушали её горький рассказ и заключили всё не менее горькими словами: – Мы же говорили, что ничего не получится: избалованные они все, среди них искать любовь бессмысленно. И только Наташа знала, что это не так, что не так просто прорваться сквозь мнение друзей. Слишком мало им было дано времени, она ещё не успела стать ему необходимой. И счастье уже просто в том, что она его встретила в жизни.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Опустела без тебя земля. Это не строчка из песни. Это факт. Опустела без тебя земля, сначала она осиротела без твоего голоса, который звучал в эфире столько лет. Тысячи людей по утрам и вечерам слушали тебя, ты входил в их дома, здоровался с ними и, о чём бы ты ни говорил, ты дарил им надежду. Надежду на то, что есть в этой жизни, несмотря на все тяготы и неправды, есть чистота, искренность, верность. Есть честные, добрые люди. Случайные знакомые, случайно узнав, что я твоя жена, говорили мне: – Ой, передайте ему, что мы его любим, любим его передачи. Конечно, ко всему привыкаешь, привыкла и я к твоему таланту, всё было обыденно, ты делал то дело, которое и должен был делать на земле. И я, занятая своими делами, не всегда слушала тебя в эфире. Но когда были циклы больших передач, тут, конечно, слушала и придирчиво. Для меня было важно, чтобы всё, что

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА делал ты, было самого высокого качества. Это у нас было взаимно – никаких поблажек друг другу в творчестве. И без обид. И без ревности к успехам другого. С радостью. Ты шутил: раньше про тебя говорили, жена такого-то, а теперь про меня, это муж такой-то. Для меня и для многих земля без тебя опустела. Она для каждого отдельного человека пустеет с каждым днём. Уходят родные, близкие, после них остаются зияющие пустоты. Но я заполняю эту пустеющую землю, возвращаю ушедших силой слова, силой молитвы. Когда по утрам, в молитве об усопших, я выкликаю имена, десятки имён тех, кто только прикоснулся к моей жизни или был её частью или самой жизнью, я физически ощущаю присутствие всех, кого поминаю. И душе, прикоснувшейся к ним в вечности, становится светлей. Такие вот свидания с собственной жизнью. Незадолго до третьей годовщины твоего ухода из земной жизни вышла книга, твоя книга, хотя ты её не писал. Но то, что ты делал, осталось в книге. И была презентация, ещё одно возвращение тебя в земную жизнь. И так чувствовалось твоё присутствие, что слёзы подступали к горлу. Твоя коллега прочла текст на вашей коллективной фотографии. Ты оставил эту надпись для её дочери-подростка, просто девочка попросила, и ты написал: «Маша, по законам физики, голоса, звучащие в радиоэфире, сразу же улетают в космос. Значит тот, кто хоть раз выступал на радио, уже в вечности». Так ты написал ребёнку. А я радуюсь тому, что и в вечности ты остаёшься умным, добрым и честным собеседником многих людей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ Жизнь кончилась, но жизнь продолжалась. Мудрая мама знала, что делает, отправляя Наташу в военный городок. Нужно было переключить её на что-то другое, отвлечь, дать посмотреть на случившееся чуть отстранённо. Так и произошло, у брата Наташа немного успокоилась, хотя ей временами казалось, что какая-то часть её самой просто умерла и уже никогда-никогда не воскреснет. А потом вернулась домой, началась учёба, последний курс. Напряженные занятия, друзья, самодеятельность. Наполненность и пустота одновременно. Пустота там, где сердце. Иногда она

становилась такой невыносимой, что Наташа говорила Владимиру: – Сходим к Толику. Брат не отказывался. Он знал всю историю с Леной и со всем остальным и сочувствовал сестре. Два раза за эту зиму, долгую для Наташи, как никакая другая, они выбирались в общежитие к Сташевскому. Анатолий был рад их приходу, встречал приветливо, поил чаем, много рассказывал о своей работе. Телевидение только начиналось, и он был полон творческих планов. Но на этом всё и заканчивалось. Посидев час, другой, брат с сестрой прощались и уходили. Может быть, приди девушка одна, было бы иначе, но Наташа боялась повторения той боли, а совсем не видеть не могла. Прошли зима и весна, сессия сдана, институт окончен. Наташа в комиссии по организации выпускного вечера, суета, беготня, взбудораженное состояние. И в это время она буквально сталкивается с Анатолием в вестибюле института. Мимолётная встреча, которая определит их дальнейшую жизнь. Оба рады встречи, но времени на общение нет: её ждут друзья, у них решается что-то срочное. Анатолий с другом, приехавшим к нему из Петропавловска-Камчатского. Оказывается, в вестибюле есть отделение Сбербанка, и парни зашли снять деньги со сберкнижки Анатолия. Всё случайно? И то, что он именно здесь завёл сберкнижку, и то, что друг приехал в это время, и то, что Наташа именно в этот миг вылетела им навстречу со второго этажа? Нет, всё было для того, чтобы Анатолий узнал, куда она распределилась. – Наташа, Наташа! – кричали друзья из распахнутых в лето дверей. И Наташа сказала – пока! И скрылась за дверями. – Классная девчонка! – заметил друг Анатолия. Так Анатолий узнал, что Наташа едет работать в районный городок, где живёт её мама. А её отправили из районной больницы в участковую за тридцать километров от райцентра. Наташе выделили квартирку в финском щитовом доме на четыре хозяина. Десять квадратных метров комната, восемь – кухня. В комнате две кровати, тумбочка, на стене вешалка с нехитрыми нарядами, под кроватью чемодан с бельём. На кухне – плита, стол, две табуретки, на скамейке ведро с водой. Печка отчаянно дымила – приходилось открывать

179

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА дверь на улицу. Странно было оказаться в таком медвежьем углу после активной студенческой жизни. Спасали работа, вызовы к больным по ночам, переписка с друзьями и, конечно, книги. В совхозе оказалась богатая библиотека. Наташа приучала себя к мысли, что Анатолий ушёл из её жизни навсегда. Это давалось очень трудно. Представляла себе, что они обязательно будут вместе, и становилось светлее. Но как только допускала обратное, жизнь оскудевала, на будущее словно тьма опускалась. За ней отваживались ухаживать местные парни. И в райцентре нашёлся ухажёр, перспективный комсомольский работник, наезжал в гости, звал замуж. Наташа недолюбливала таких, слишком ретивых в карьере, но всё же познакомила его с мамой. Потом спросила, что если я за него замуж выйду? – Мне легче умереть, чем видеть тебя за ним замужем, – решила мама несуществующую проблему, понимая, что Наташа тоскует по тому, городскому. – Он же перспективный, – рассмеялась облегчённо Наташа, будто она боялась, вдруг мама ответит – да. В ноябре Наташа получила открытку от институтского друга. Он был намного старше, семейный, служил до института фельдшером в армии. Занимался ещё и в самодеятельности, с Аллой в драмкружке. Учёба ему давалась трудно, девчонки просто помогали ему, переводили тексты по английскому. Борис знал о Наташиной любви и об истории их расставания. И вот от него открытка, поздравление с праздником и рассказ о том, что летом он видел в Крыму её Анатолия. Летом Борис с семьёй отдыхал в Крыму вместе с сестрой Анатолия и её мужем. На один день, путешествуя с другом дикарями, к ним заезжал и Анатолий. Борис спросил, не женился ли он, сестра ответила, что вот была у него девушка из мединститута, они расстались, но он до сих пор жалеет. – Я сказал: дурак твой Толик, такую девчонку потерял, – этим словами заканчивалась открытка, дарившая Наташе жизнь. – Нет, всё-таки, это судьба, провидение, – думала Наташа, – слишком много обстоятельств, пытающихся нас соединить, надо же было Борису встретиться с ними в Крыму. Снова надежда опахнула сердце. Но теперь он так далеко. Работа, не вырвешься, в выходной поехать, можно и не застать, она

180

знала, что выходные Анатолий часто проводил у сестры. И совсем забыла, что тогда в вестибюле института сказала, куда распределилась. На миг мелькнула злая мысль – вот пусть теперь пожалеет. В морозный зимний день Наташа на больничной машине увезла больного с острым аппендицитом в районную больницу и, отпустив машину, осталась ночевать у мамы. Вечером из школы прибежала сестрёнка, заговорщицким шёпотом сообщила: «Твой Толик здесь!» И опять это удивительное совпадение. Наташа давно уже не верила в случайность этой неумолимой цепи совпадений. Она могла не остаться ночевать, он мог приехать в другой день. Оказалось, что Анатолий с оператором должны были делать сюжет о машинисте электровоза, остановились у родителей оператора. Его младшая сестрёнка училась с Наташиной сестрёнкой в одном классе. Она-то и сообщила однокласснице, что такой красивый, потрясающий журналист ищет её сестру. Он даже был в районной больнице, где ему объяснили, в каком совхозе искать Наташу. – Ну, раз ты приехала, пойдём, пойдём сейчас к ним, это недалеко, ещё не поздно, – уговаривала младшая старшую, ей так хотелось увидеть этого журналиста. Почему Наташа решила не ходить, хотя сердце зашлось от радости? Решила, и всё. Рано утром уехала в совхоз. Может быть, давала время и Анатолию понять, насколько она ему нужна. А потом вдруг испугалась: а что если он больше не будет её искать или не найдёт в этой тьмутаракани? В феврале заболела тяжёлой ангиной, лежала у мамы дома с высокой температурой. Но как только стало легче, воспользовалась больничным и поехала в город. С трёх первых зарплат Наташа купила себе к зиме всё новое: пальто, шапку, ботиночки. Пальто какого-то особого фасона – разлетающееся, с огромным шалевым воротником из палёной цигейки, ондатровая шапка и короткие модные ботиночки на натуральном меху. В этом наряде она чувствовала себя королевой. Переночевала у тёти и, зная, что у Анатолия рабочий день с десяти, ровно в девять часов постучалась в двери их комнаты вместе с боем часов и звуками гимна. Решила так: застану – хорошо, не застану – больше не поеду. Неизвестно, выполнила бы она такой обет или нет, но его и выполнять не пришлось. И Михаил, и Анатолий были дома. Дверь открыл Михаил.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА – О! Кто к нам пришёл! Эй, друг, надевай штаны, это к тебе. – Отстань со своими фантазиями! – ответил недовольным голосом Анатолий. – Да ты глянь, кто пришёл! – настаивал Михаил. – Я подожду за дверью, – Наташа прикрыла за собой дверь и прижалась к стене горячей щекой, слушая с замиранием сердца, как из комнаты кричит Анатолий: – Наташа! Я сейчас! Только никуда не уходи! Как будто она могла оторваться от этой стены и сделать хоть один шаг. Через минуту вылетел из комнаты Анатолий, чмокнул в щёку. – Прости, пройди, посиди, я сейчас, только приведу себя в порядок. Наташа зашла в комнату, присела на краешек стула, огляделась. Ничего тут не изменилось, всё та же скудная общежитская обстановка. Только у неё в душе жило ощущение дворца, и принц, её принц, сейчас, умывшись, придёт за ней. И его глаза, и его нескрываемая радость при встрече с ней. Нет, сердце не обманешь, она ему нужна так же, как он ей. Даже слова лишние. Они вместе вышли, сели на трамвай, он на работу, она к тёте Марине. Всего две остановки рядышком, несколько минут, но каких. Счастье встречи такое, как будто каждый мог потерять навеки самое дорогое в своей жизни, и вот – обрёл. – Ты когда уезжаешь? Вечером ещё здесь? Приезжай ко мне на работу к семи, сходим к моей сестре. Там рядом, хочу вас познакомить. До вечера ещё надо было дожить. И, главное, в чём идти, она же не была готова к этим смотринам. Забежала к однокурснице, та забраковала Наташину тёмную кофточку, выдала свою, нарядную – белую. – Что это ты, как золушка, в будничном явишься.

Вечер прошёл, как в тумане, но всё же Наташа поняла, что понравилась и сестре Толика и её мужу. А через месяц Анатолий приехал к ней на день рождения в районный город. Стол уже был накрыт, когда стукнула калитка. Наташа выскочила на крылечко – встречать. Это был самый лучший день рождения в её жизни. Анатолий привёз ей удивительные подарки: совершенно чудного пластмассового оленёнка с нежной, трогательно вытянутой шеей, будто он к чему-то прислушивался. И книгу. Экзюпери. «Маленький принц». И надпись: «Наташенька, эта книга моя религия, я хочу, чтобы она стала и твоей». Начиналась новая жизнь, но счастье было ещё таким непрочным, ускользающим. Встречи и прощанья, встречи и прощанья. То он к ней, то она к нему, взлёт встречи, отчаянье расставания. Иногда они звонили друг другу, хотя это было непросто: телефоны только служебные, на работе. Когда звонил Анатолий, Наташа летела с приёма, который вела на первом этаже, на второй этаж, где был телефон. Махала рукой медсестре или санитарке – выйдите, не мешайте. В начале ноября раздался звонок: – Можешь завтра приехать? Завтра будний день, рабочий день, но всё равно: – Могу. – Захвати паспорт. Вот тебе и объяснение в любви, и предложение руки и сердца. «Пижон», – в который раз подумала Наташа. Но оба они больше всего боялись пошлости жизни и шаблонных, банальных фраз. У них должно было всё быть так, как может быть только у них. Так что всё было как нужно.

181

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Наталья ЕЛИЗАРОВА ВОСПОМИНАНИЕ Кафе закрылось. Последние посетители ушли. Я сказал жене, что хочу побыть один. Хельга, вымыв пивные кружки, убрала их в шкаф, потом обернулась ко мне. Её брови были сосредоточенно сдвинуты, глаза метали молнии. «Что ты там бормочешь, старый дурак? — сказала она. — Собирайся, пора домой». Я сделал вид, что не слышу. Мне хотелось, чтобы она поскорее ушла. Пересчитав дневную выручку, она закрыла кассу. «Если снова напьёшься в стельку, можешь домой не приходить!  — сказала она, снимая крахмальный передник. «Не сердись», — выдавил из себя я; присутствие жены начинало раздражать. Когда-то я любил Хельгу, но за тридцать семь лет совместной жизни я от неё устал. Я знал эту женщину досконально: о чём она думает, что скажет через минуту, какая на ней сорочка под платьем. Я старался быть терпеливым с ней, пытался быть ласковым, но с каждым годом у меня это получалось всё хуже и хуже. Мне было жаль жену, но я не мог выдавить из себя даже крупицу нежности. Наконец она ушла. Я погружаюсь в воспоминания, такие давние, что иногда мне начинает казаться, что всё это произошло не со мной. …Утром мы вывели их на расстрел. Меня пошатывало после бессонной ночи. Накануне мы с Куртом посетили местный бордель. Мой друг меня подначивал, стараясь выдавить признание, что сегодняшней ночью у меня впервые была женщина. Я упрямо отрицал его предположение. Говорил, что в Берлине у меня осталась невеста, с которой я «это» уже испытал. Наверное, я не слишком умело соврал, потому что Курт мне не поверил. Я вспомнил свою вчерашнюю любовницу — тощую французскую шлюху лет двадцать пяти с белёсой кожей, через которую просвечивали голубые вены. Она очень обрадовалась, когда я угостил ёе шоколадом, и спросила, есть ли у меня выпить. Спиртного я с собой не захватил, только плитку шоколада,  — Курт уверял, что все француженки без ума от него. Девушка сказала, что я милый мальчик, но мне необходимо расслабиться. Она расстегну-

182

ла мои штаны. Я не чувствовал ничего, кроме брезгливости и страха заразиться. Ни капли вожделения… Когда я вышел от неё, меня долго преследовал приторный запах дешёвой пудры. Я сказал Курту, что если он не заткнётся, я разобью ему морду. На нас прикрикнул лейтенант. Мы прекратили перепалку и угрюмо взглянули на него. Лейтенант не пользовался ни авторитетом, ни уважением среди солдат. Его покрытый мягким цыплячьим пушком подбородок, тщательно отполированные ногти, ленивые высокомерные интонации вызывали всеобщую ненависть. …Тех, кого мы должны были расстрелять, было шесть человек: трое пленных солдат, два местных крестьянина, взятых по подозрению в помощи партизанам, и девушка. Они выходили по одному из низкого, пропахшего псиной барака. Мы отобрали их нехитрые пожитки и скинули в кучу, потом повели к освещённому прожектором плацу. Внезапно шедший впереди заключённый набросился на Курта. Оба повалились на обледенелую землю. Остальные бросились врассыпную. Я пустил в убегающие спины автоматную очередь. Увидел, как один из мужчин упал на колени. Несколько секунд он хватал окровавленным ртом воздух: слышалось свистящее судорожное дыхание. Потом упал лицом в грязный снег и затих. В это время Курту удалось вытащить из кобуры пистолет и застрелить своего противника. Лейтенант, выкрикивая ругательства, метался по плацу и палил в воздух. Нам было приказано немедленно задержать беглецов. …Набирая скорость, мы мчались вперёд по узкой просёлочной дороге. Сквозь рёв мотоцикла до меня доносился голос Курта: «Жми, Руди, жми! Мы не можем позволить им скрыться!» Мы гнали пленных, как собаки дичь. Это была самая настоящая травля. Постепенно мы прикончили беглецов всех до одного, кроме девушки. Ей удалось скрыться в лесу. Я и мой товарищ бросили мотоцикл на обочине и прошли прочёсывать ельник. Снег в лесу уже посерел и начал оседать, а кое-где на пригорках и вовсе сошёл, обнажая

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА прошлогоднюю пожухлую листву. Воздух был наполнен запахами прелой травы, земли и можжевельника. Повсюду слышалось хриплое приветствие ворон. Солнце заливало глаза ослепительным белым светом. Неожиданно я вспомнил себя ребёнком, когда, забравшись на стул, декламировал гостям Гейне: «Счастьем девственным томимы, расцветают лес и нивы, и смеётся в небе солнце: ты явился, май счастливый!» Гости угощали меня конфетами и спрашивали: «Кем ты станешь, когда вырастешь, маленький Рудольф?» «Врачом, как папа, — отвечал я. — Буду спасать людей». Меня тискали, целовали в обе щёки и называли славным мальчуганом. Папа и мама не скрывали своей радости  — они гордились мной. …Сейчас не май, как в стихах Гейне. Март. До мая ещё нужно дожить, и я не знаю, есть ли у меня шансы. Германия начала терпеть поражение. Для нас, солдат, это становилось с каждым днём всё более ощутимо. Наше командование нас ни во что не посвящало, но мы ловили тревожные нотки из писем родных, когда они жаловались, что стало плохо с продуктами, из раздражённых фраз офицеров, срывающих на нас злость… Я не знал, выиграет ли Германия эту войну, но мог сказать наверняка, что врачом уже не стану никогда. Я не смогу спасать людям жизни после того, как привык убивать. Какая-то птица, вспорхнув, низко пролетела над головой. Я, как зверь, шёл по следу и вспоминал похороны моей матери. Мне тогда было одиннадцать с половиной лет. Я до последней минуты не хотел верить в то, что она может умереть, и молил Бога, чтобы он не забирал её. Клялся, что стану послушным и хорошим, и свято верил в то, что молитва мне поможет. «Боженька, великий, милосердный, спаси, пожалуйста, мою мамочку!!!»... Когда её хоронили, грачи на кладбище устроили свадебные танцы… Я заметил мелькнувшую в зарослях тень. Скомандовал остановиться. Девушка продолжала бежать. Тогда я обрушил в её сторону автоматную очередь. Пули изрешетили стволы деревьев. Девушка, закрыв руками уши, за-

металась в панике. Я догнал её в два прыжка, ударил прикладом. Она, потеряв равновесие, упала. …Я держал её на мушке. Она тяжело, прерывисто дышала. Мне казалось, я слышу стук её сердца. Я прицелился. Её огромные голубые глаза застыли на дуле моего автомата. Она была одних лет со мной, не обладала какой-то особенной красотой. Худая, грязная, оборванная девчонка с рыжими засаленными волосами. Я ощущал над ней власть. В моих руках находилась её жизнь: я мог оборвать её через секунду или вернуть в лагерь, где ей пришлось бы умереть после чудовищных нечеловеческих пыток. Я почти физически ощущал её отчаянную молитву: «Господи, великий, милосердный, спаси и помилуй!» Я знал, что она до последней минуты не поверит в неизбежность своей смерти, и знал, что Бог не защитит её от страданий… Возможно, я никогда не пойму причин своего поступка, но я её отпустил. Когда ко мне подбежал мой товарищ, я сказал, что ей удалось сбежать. «Эта сучка не могла далеко уйти!» — бесновался он. Я молча открыл фляжку со шнапсом и не успокоился, пока не выпил всё до последней капли. «Ладно, чёрт с ней!» — хмуро махнул рукой Курт. Война закончилась. Я долго никому не рассказывал эту историю. Боялся, что посчитают слабаком. Но однажды в баре, накачавшись виски, развязал язык. Реакция моих приятелей ошарашила,  — мне не поверили! «Брось заливать!  — сказал Курт, которого война сделала безногим. — Я бы ещё поверил, если бы ты позабавился с ней и отпустил, а то, подумаешь, какое благородство!» В эту минуту я подумал про себя, что если бы знал, что мне никто не поверит, я бы застрелил девушку. Но такое ощущение было только в первое мгновение, потом оно прошло и сменилось беспокойством, которому сопутствовал вопрос — на него мне никто никогда не даст ответа — жива ли она?… В последние годы я всё чаще вспоминаю войну. Терзания и боль уже оставили меня, но вместе с тем я отчётливо понимаю, что мне не следовало выживать на ней. Тот, кто мёртв, всегда безгрешен.

183

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

МОЛЬБЕРТ В ПАУТИНЕ В тёплой воде плескалось солнце. Оно беззаботно ныряло на глубину вслед за стайкой серебристых рыбок, каталось по прогретым июньским жаром камням, гонялось за крикливыми чайками. Он сидел на берегу, пытаясь заслониться соломенной шляпой от ярких слепящих лучей. На холсте подсыхали краски, укравшие кусочек солнечного света. —  Изумительно!  — услышал художник восхищённый возглас. Он с удивлением посмотрел на тень, упавшую на его пейзаж, перевёл взгляд на стоявшую рядом незнакомку. Голубые глаза девушки улыбались из-под широких полей шляпы, украшенной живыми лилиями. Художник, смущённо стряхивая песок с колен, поднялся. — Вот бы и меня нарисовал кто-нибудь! — придерживая на макушке шляпу, чтобы её не унёс ветер, сказала она. Художник, быстрым взглядом окинув девушку, отметил про себя, что из неё вышла бы недурная натурщица. Она, жмурясь под палящими солнечными лучами, без малейшего стеснения позволяла себя разглядывать. Лёгкое светлое платье, трепеща под дуновениями ветра, прилипло к её телу, выгодно подчёркивая каждый изгиб. На вид ей было не больше семнадцати. —  Так что, господин художник, вы будете меня рисовать? — настойчиво спрашивала она. —  Приходите сюда завтра утром, часам к десяти, — сказал он, невольно отводя взгляд от её стройных ног, обтянутых платьем. — Мерси, — улыбнулась она и убежала. Художник смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за деревьями, растущими вдоль реки. Потом неторопливо сложил палитру, мольберт и кисти и зашагал прочь. На его губах играла умиротворённая улыбка. …Всю ночь он не мог заснуть. Пара девичьих ног, увиденных давеча на берегу реки, не давала ему покоя. Он встал с кровати и зажёг свечу. Отыскав лист бумаги и карандаш, быстрыми энергичными движениями сделал набросок обнажённого женского тела. Потом потушил свечу и бросился в постель с ощущением человека, залпом выпившего стакан воды и утолившего нестерпимую жажду. Уснул он почти мгновенно. …На следующий день она пришла без опоздания, ровно в десять часов. Увидев

184

её, он почувствовал разочарование. Вместо нежного румянца, приятно поразившего его вчера, на щеках жирными маслянистыми пятнами лежала карминная краска. Белокурые непослушные вихры были туго закручены в тяжёлые старушечьи букли. Прекрасное юное тело спряталось под широкими шёлковыми складками. Она с удивлением заметила мелькнувшую тень недовольства на его лице. — Что-то не так? —  Вы сегодня выглядите… гм… несколько иначе. — Я изо всех сил старалась быть красивой! —  Вам не нужно «стараться быть красивой», вы и так красивы. — В таком случае, почему вы, увидев меня, рассердились? —  Я не рассердился…  — отчеканил художник тоном, заставившим её съёжиться.  — Но если вы хотите, чтобы я стал рисовать вас, вы немедленно распустите волосы и уберёте с лица эту ужасную краску. Она покраснела так, что цвет её лица и румяна слились воедино. Губы плаксиво задрожали. — Разве я плохо выгляжу? Этого не может быть… Это неправда! Моя горничная три часа укладывала мне волосы. — Как хотите, барышня, — равнодушно отозвался он и стал собирать кисти и баночки с краской. —  Постойте! — попросила она и стала послушно вынимать из волос шпильки и гребни. …Таким было его знакомство с женой пять лет назад. Он мысленно проклинал его каждое утро, направляясь в банк, где служил клерком. Ему приходилось ходить на работу пешком, экономя на извозчике. Банковского жалованья с лихвой хватало на одного, но для семьи из четырёх человек было до неприличия мизерным. Экономить приходилось буквально на всём: на новых ботинках, хорошем кофе, билетах в оперу. Сначала, после рождения первого ребёнка, эти жертвы воспринимались легко. Крохотное существо, поселившееся в их доме, наполнило жизнь смыслом. Молодые родители, замирая от восторга, ловили первый осмысленный взгляд, первое слово, вырвавшееся из пухлого, слюнявого ротика, исковерканное шепелявым произношением и непо-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА нятное, которое нужно было разгадывать, как старинный таинственный шифр. Потом в милом существе стал очень явственно проглядывать неумолимый тиран, вечно орущий и чтото требующий. Юная мать сразу подчинилась его власти. Маленький деспот, надрываясь от крика, требовал еды, новых игрушек, постоянной заботы. Юный отец, заткнув пальцами уши, выбегал из дома и бродил по улицам, заглядывая в витрины магазинов, где находились вещи, которые ему были не по карману, смотря вслед девушкам, не обращавшим на него никакого внимания. Домой он приходил, когда его эгоистичный отпрыск уже спал. Вторые роды обезобразили молодую жену так, что в нём проснулась брезгливость. Сначала он стыдился своего отвращения к ней и убеждал себя, что это ненадолго, пока жена кормит грудью. Но проходил месяц за месяцем, а «временные неудобства» продолжали напоминать о себе. Он начал жаловаться на то, что банк отнимает у него все силы, на чудовищную усталость после работы, на головную боль и бессонницу, вызванную детским плачем, и, в конце концов, убедил жену в том, что им необходимо спать в разных комнатах для того, чтобы он имел возможность как следует отдохнуть. Через год он получил повышение по службе. Смог позволить себе брать извозчика, купить золотые часы и завести любовницу. Она работала машинисткой в банке и носила чудное аристократическое имя  — Марианна. В постели Марианна была не Бог весть каким бревном, но у неё было стройное, упругое тело, белая гладкая кожа и роскошные пепельные волосы. Когда он смотрел на неё, то вспоминал, что когда-то был талантливым художником и, вероятно, стал бы знаменитым мастером, если бы не трое поджидающих его дома нахлебников, которые бессовестно рас-

транжирили его талант и сделали из него ломовую лошадь. Свои старые холсты и принадлежности для рисования ему пришлось отнести на чердак, поскольку они занимали слишком много места, а детям негде было играть; там уже пылились сломанная коляска, старый ридикюль и изъеденная мышами муфточка. Время от времени, ссорясь с женой, он вспоминал чердак, где не без её помощи был похоронен его талант живописца. Жена поначалу и сама совестилась того, что из-за неё он не стал великим художником, но однажды, во время очередного скандала, в сердцах выкрикнула, что способности у него самые обычные и пусть не воображает о себе много. Услышав такое, он опешил и на минуту потерял дар речи, но потом, придя в себя, влепил ей хлёсткую пощечину. От обиды и боли жена разрыдалась. Дети в знак солидарности заревели вместе с ней. Он заперся в своей комнате, подавляя плакальщиков горделивым молчанием. Через час жена осторожно постучала к нему в кабинет и робко, из-за двери, попросила прощения. Он сделал вид, что простил её. О своём загубленном таланте он больше вслух не вспоминал никогда. …Через пятнадцать лет он стал управляющим банка и мог купить всё, в чём обнаруживал прихоть. Раздражавших его «нахлебников» он отправил с глаз долой: жену — на воды поправить здоровье, детей  — в заграничный пансион. У него было несколько увлечений, уже порядком его утомивших: породистые скакуны, игорный клуб и молоденькая любовница, которую он от скуки выряжал в парчу и алмазы, словно заморскую обезьянку. Иногда в перерывах между зваными обедами у губернатора, скачками и партией в вист он лениво потягивал пунш и пытался угадать, перевезены ли в новый особняк его мольберт и старые картины или выброшены при переезде вместе с валявшимся на чердаке хламом.

НЕ ОТКРЫВАЙТЕ ПАПЕ ДВЕРЬ! (Записки одной семьи) «Дорогая, сегодня вечером меня не жди. Вернусь поздно — важное совещание. Виктор». «Мама, сегодня я иду на пикник. Не беспокойся, там собираются одни девочки.

Если будет весело, возможно, задержусь. Твой подарок мне понравился, но лучше было бы, если б ты купила костюм жёлтого цвета, а не бежевого  — он слишком блёклый. Крепко целую, Инна».

185

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА «Алла Григорьевна, прошу Вас дать мне дополнительный выходной на ближайшую пятницу. Заранее благодарна. Лида, домработница». «Виктор! Ты совсем не уделяешь мне внимания. Твоими вечными «совещаниями» я сыта по горло! Постарайся быть завтра вечером дома. Нам нужно поговорить. Целую, Алла». «Мамочка, ты забыла оставить мне деньги. Положи в моей комнате, в шкатулку. Крепко целую, Инна». «Игорь, к тебе приходила какая-то зарёванная девица. Я сказала, что ты на тренировке. Она оставила для тебя записку. Твоя сестра Инна». «Игорь! Я не понимаю, что происходит. Почему ты стал избегать меня? Позвони мне, пожалуйста, как только вернёшься, мне нужно кое-что тебе сообщить. Это очень важно! Любящая тебя Оксана». «Инна, если Оксана ещё раз придет, скажи, что я уехал в Питер на соревнования. Вернусь через месяц. Через два месяца! Игорь». «Дорогая, как ты можешь упрекать меня в недостаточном к тебе внимании, если прекрасно знаешь, что все эти дни у меня загружены под завязку. Последние предвыборные недели и без того вымотали меня, а тут ещё ты со своими жалобами. Виктор». P.S.: Я выписал для тебя новое платье от Кардена. Оно висит в твоём шкафу. Очень рад, если оно тебе понравилось. «Алла Григорьевна, классная руководительница Инны просила Вас зайти в школу. Лида, домработница». «Мама! Оставь же, наконец, деньги!

Инна».

«Алла! Вот уже несколько дней я безуспешно пытаюсь до тебя дозвониться. Что у тебя опять случилось? Позвони. Лариса».

186

«Отец! После вчерашнего сабантуя я возвращался домой и напоролся на гаишников. У меня отобрали права, а машину отправили на стоянку. Разберись. Игорь». «Виктор! Я возмущена твоим хамством. Вместо того чтобы объясниться, ты подсовываешь мне какое-то платье. Ты думаешь, что я с радостью заглочу наживку и забуду, что ты мой муж и что вечера должен проводить дома?! Я не клюну на эти дешёвые трюки, так и знай! Алла». «Инна, оставляю тебе деньги. Кстати, если в следующий раз ты вновь останешься ночевать у подруги, то предупреди заранее. Целую, мама». P.S.: Если зайдёт тетя Лариса, передай ей эту записку. «Ларчик! Муж подарил мне потрясающее платье от Кардена. Я должна тебе его показать. Будь в 19:00 дома. Заскочу. Алла». «Алла Григорьевна! Звонила классная руководительница Инны. Вас срочно вызывают в школу. Лида, домработница». «Игорь, к Вам приходила какая-то Оксана. Она сказала, что Вы её хорошо знаете. Она просила передать, чтобы Вы зашли к ней или позвонили. Лида, домработница». «Лида, если Оксана снова придёт и будет меня спрашивать, скажи, что я здесь больше не живу. Поцапался с родаками и отчалил, а куда — ты не в курсе. Если позвонит Маргарита  — я в бильярдной. Смотри, не перепутай! Игорь». «Алла Григорьевна! Вчера какой-то мужчина стучался к Вам в дверь. Выглядит он очень подозрительно, одет, как бомж. Я хотела вызвать милицию, но он ушёл. Ваша соседка баба Лиза».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА «Игорь и Инна! Вчера тётя Лариса видела вашего бывшего папу у пивного ларька. Наверное, очередной запой. А соседка сообщила, что недавно он приходил к нам, но нас не было дома. Если он ещё раз появится, вы ему дверь не открывайте. Будет ломиться — вызывайте милицию. Целую, мама».

наглость бежать за моей машиной и клянчить деньги. Это же дискредитирует меня в глазах общественности! Если бы не стоявший возле подъезда электорат, мои охранники вломили бы ему, как следует! Хватит того, что твой сынок меня постоянно позорит, так ещё я вынужден терпеть выходки всякой швали! Виктор».

«Ма, приходила классуха Инки. Сказала, что её отчисляют за прогулы. Не слабо, да? А ты говоришь, я — выродок! Игорь».

«Инночка, солнышко, смойся сегодня после шести вечера куда-нибудь часика на два. Хата выше крыши нужна! Игорь».

«Инна! Только попробуй сегодня куда-нибудь уйти! С этого дня ты под домашним арестом! Никаких денег на карманные расходы ты больше не получишь! С меня хватит твоих прогулов и двоек! Мама».

«Мама, ты поговорила с отцом по поводу новой квартиры? Не могу же я всю жизнь прожить под одной крышей с предками! Игорь».

«Сестрёнка, будь другом, перекантуйся гденибудь сегодня вечером, мне позарез нужна свободная хата. Родичей не будет, Лидку я отпустил. Будь заинькой, погуляй до 23:00, очень тебя прошу. Игорь». «Виктор, ты не забыл, что в эту пятницу очередная годовщина нашей свадьбы? Я приготовила тебе подарок. Детей отправлю на весь день на дачу. Домработнице дала выходной. Никто нам не помешает. Этот день станет нашим окончательным примирением. Крепко целую. Люблю. Твоя Алла». «Алла Григорьевна, звонила Ваша дочь и просила передать, чтобы Вы не волновались, — сегодня она заночует у подруги. Лида, домработница». «Инна, сегодня никуда не ходи, нам нужно серьёзно поговорить. Тетя Лариса сказала, что не дарила тебе дорогих подарков. Значит, ты мне солгала? Вечером будь дома, ты должна объяснить мне, откуда у тебя столько золотых украшений. И, пожалуйста, имей в виду  — я больше вранья не потерплю! Мама». «Дорогая! Я тебя попрошу раз и навсегда решить все вопросы с твоим первым мужем. Мало того, что эта пьянь каждый день подкарауливает меня возле подъезда, так он ещё имел

«Дорогая, Звонил в РОНО. Договорился. Твоя тунеядка получит аттестат. Виктор». «Сынок! С твоим отцом я ещё не говорила. У меня сейчас голова забита совсем другими делами. Скажи ему обо всём сам. Целую, мама». «Лида, оставляю список продуктов, которые нужно купить. Будь повнимательней с зеленью, бери только свежую. Крольчатину перед приготовлением не забудь подержать в вине. Индейку не трогай, я ею сама займусь. Не пересоли гуляш! Алла Григорьевна». «Я знала, что ты подонок, Виктор, но не думала, что до такой степени! Весь вечер, как дура, прождала тебя в вечернем платье. Устроила ужин при свечах. Собственными руками приготовила индейку в черносливе! А ты даже не соизволил позвонить и предупредить, что не сможешь приехать. Кстати, я ещё выясню, что там у вас была за «деловая встреча»! Тебя после вчерашнего я просто не хочу видеть! Можешь собирать свои вещи и катиться на все четыре стороны! Я тебя не держу! Алла». «Милочка, давай не будем забывать, чья это квартира и кто в случае чего может из неё выкатиться. К ужину не жди. Виктор».

187

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА «Алла! Развод  — это глупо. От таких мужей, как твой Виктор, не ухо­дят. За них держатся обеими руками... Перетерпи. Остынь. Уйдешь сейчас  — потом всю жизнь жалеть будешь. Чемодан, с которым ты ко мне вчера пришла, я сегодня завезла к тебе домой и отдала домработнице. Лариса». «Отец, я был на стоянке, куда поставили мою машину, хотел её забрать, но мне не отдали. Сказали, что за ней должен приехать ты. Я пока буду ездить на твоём автомобиле — тебя же всё равно возит персональный. Обещаю больше за рулем не пить. Игорь». «Здравствуй, Аллочка! Здравствуйте Инночка и Игорёк! Пишет вам ваш папулька. Я заходил к вам, но никого не было дома. Хотел попросить немного в долг, до получки. Зайду на днях. Если опять уйдёте, деньги оставьте под дверью, под половичком. Как живёте? Не скучаете по папке? Ваш папа». «Игорь! Неужели тебя совсем не интересует, что будет со мной и с ребёнком, которого я жду?! Если ты сегодня не позвонишь, я обо всём расскажу твоим родителям! Оксана». «Отец, когда ты, наконец, решишь вопрос с квартирой? Неужели так трудно для меня отстегнуть какие-то вонючие полтора лимона?! Игорь». «Игорь! Я тебе тысячу раз говорил, пока меня не избрали на должность  — никаких квартир! И дело не в том, что мне жалко денег, тем более что они не мои, а государственные. Меня не поймут низшие социальные слои, на которые я делаю ставку. Как-никак, а голоса бюджетников на дороге не валяются! До выборов тема с квартирой закрыта и точка! Отец». «Послушай, Виктор, неужели ты принимаешь меня за идиотку и думаешь, что я никогда не догадаюсь о твоих шашнях с домработницей? Мне прекрасно известно, что ту пятницу

188

вы провели вместе. Кстати, я только что выставила её вон из нашего дома. Извини, если своим поступком я нарушила твои планы. До скорого! Алла». «Дорогуша, попрошу учесть на будущее: если ты ещё раз захочешь сделать какое-либо распоряжение в моём доме, то прежде потрудись согласовать его со мной. Лида как работала, так и будет продолжать работать до тех пор, пока на это будет моё желание. Если тебя мои условия не устраивают, можешь убираться ко всем чертям! Виктор». «Игорь!!! Я отчаялась тебя увидеть! Если ты сегодня не придёшь, я не знаю, что со мной будет! Оксана». «Мне сообщили, что ты в моё отсутствие ворвалась в мой кабинет и устроила скандал. Поскольку дома я тебя не застал, то предупреждаю письменно: ещё одна подобная выходка с твоей стороны, и я упрячу тебя в дурдом! Тебе давно пора подлечить нервы, истеричка! Виктор». «Мама, снова приходил наш бывший отецалкоголик. Мы с Игорем, как ты и просила, его не пустили. Он кричал и пинал дверь ногами. Игорь позвонил в милицию. Отца забрали. Когда его уводили, он плакал... Сегодня папа Витя весь вечер сидел дома и очень злился, что тебя не было. А когда пришла твоя подруга тетя Лариса, он чуть не спустил её с лестницы. Сказал, что это она за ним шпионит, а потом тебе докладывает. Тетя Лариса написала записку. Ну ладно, счастливо. Опаздываю на шейпинг. Целую, Инна». «Алла, заходила к тебе, но не застала. Твой «зверь» чуть меня не придушил. В конце концов, могли бы и не впутывать меня в свои проблемы! Будет время, позвони. Лариса». «Виктор! С Вашей женой после вашего телефонного разговора случилась истерика. Она угрожала, что расскажет там, где нужно, что Вы за человек. Заикнулась, что одно её слово и Вам «не видать кресла губернатора, как своих ушей». Я уже трижды звонила Вам в офис, чтобы пред-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА упредить, но Вас там не оказалось. Оставляю записку на тот случай, если Вы вернётесь в то время, когда я буду на рынке за овощами. Ваша жена поехала к своей подруге, когда вернётся — не сказала. Лида». «Игорь! К нам только что приходили из милиции, спрашивали тебя. Сказали, что какаято твоя подруга отравилась. Кажется, её зовут Оксана. Подробностей мне не сообщили. Тебе оставили повестку. Я кладу её на стол рядом с запиской. Ужин возьми на плите (Лида сегодня опять отпросилась). Приду поздно. Скажи маме, чтоб не волновалась. Пока, твоя сестра Инна». «Отец! У меня проблемы. Нужно срочно поговорить. Я буду в гараже или в спортклубе. Игорь». «Виктор! Я уже несколько дней не могу увидеться с тобой! У нас в доме чёрт знает что происходит! Игоря вызывали в милицию. А наша дочь встречается с твоим оппонентом по предвыборной кампании. Я категорически против. Он же старше её на целых двадцать пять лет и женат! Мне кажется, мы должны на время забыть о наших разногласиях и подумать о детях. Я, конечно, понимаю, что они тебе не родные, но махнуть на их судьбу рукой тоже не в твоих интересах. Для всего твоего окружения Игорь и Инна — твои дети, и если у них неприятности, то будут трепать прежде всего твое имя. Тебе это нужно накануне голосования? Давай поговорим и всё раз и навсегда выясним. Когда вернешься, позвони Ларисе — я буду у неё. Алла». «Дорогая, прошу тебя на всякий случай поговорить со своей дочерью. Если этот кретин добровольно не захочет снять свою кандидатуру, придётся организовывать шумиху в СМИ. Вполне возможно, что Инне придется выступить в прямом эфире, но думаю, что до этого не дойдёт. Не такой же он же он, в самом деле, идиот, чтобы марать себя в скандале с малолеткой. Хорош сукин сын, нечего сказать, устроил «пятую колонну» в моём собственном доме, а я,

дурак, голову ломаю — откуда утечка информации! Всё эта нимфоманка сопливая, доченька твоя! Воспитала проблядь! Виктор». «Виктор! Инна наотрез отказалась давать это интервью. Она, бедняжка, кажется, влюблена в него. Думаю, что смогу её убедить, если ты согласишься уволить домработницу. Алла». «Дорогая, предлагаю мою победу на выборах отпраздновать в рес­торане в тесном кругу: ты, я и дети... Ну, можешь позвать свою Ларису, если хочешь. Только, ради Бога, больше никого не оповещай. Не хватало ещё, чтобы туда заявились эти надоедливые репортёры! Обещанный браслет купил. Он на твоём туалетном столике. До вечера, целую, твой муж и губернатор». P.S.: Домработницу, как ты и просила, я уволил. «Виктор! Если вернёшься, когда я буду спать, разбуди меня, пожалуйста, нам нужно срочно поговорить. Ты должен объяснить, каким образом в квартире Ларисы мог оказаться твой галстук. Я уже выслушала оправдания этой белобрысой стервы, теперь хочу послушать твои. Алла». P.S.: Новая домработница меня вполне устраивает. Именно такую я и хотела видеть в нашем доме: некрасивую, толстую и немолодую. «Дорогая! Сегодня вечером непременно будь дома. Нам нужно серьёзно поговорить. Твои шатания по ночным клубам возмутительны и неприличны. Ты  — супруга уважаемого в городе человека, а ведёшь себя, как вокзальная шлюха! Если ты думаешь, что я стану терпеть твои выкрутасы, то глубоко ошибаешься! В два счёта у меня вылетишь на улицу вместе со своими замечательными детками, так на своем носу и заруби! Виктор».

189

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

ЦВЕТУТ ЛИ В РАЮ ХРИЗАНТЕМЫ? У Александры Тихоновны не было никаких сбережений. К семидесяти годам она не скопила ровным счётом ничего. Свою безалаберность считала достоинством. В разговорах с приятельницами любила пофилософствовать: «Никогда не копила денег и не буду. Смертна». За эту философскую сентенцию ей пришлось жестоко и горько поплатиться. Сначала она понемножку распродавала ценности, от которых алчным блеском загорались глаза ювелиров и антикваров: украшения, фарфоровые статуэтки, картины, столовое серебро. В её доме целыми днями напролёт толкались коллекционеры, слетавшиеся со всей округи, как вороньё. Александра Тихоновна не умела торговаться, набивать цену, поэтому остатки её былой роскошной жизни скупались с жадной поспешностью и в считанные недели разлетелись, как осколки вдребезги разбитого стекла. Вслед антикварам к ней зачастили и вовсе подозрительные личности, которых иначе как жульём не назовёшь. Их трофеями стали меховые манто, вечерние платья, туфли и сумочки из крокодиловой кожи, подаренные ухажёрами тридцатилетней давности. Потом дошла очередь до книг: местные букинисты за бесценок подмели её стеллажи. И вот настал тот день, когда продавать уже было нечего. С этого дня дом Александры Тихоновны вымер. Бывшие коллеги, верные друзья, словоохотливые соседи вдруг разом куда-то пропали. Когда она, встревожившись непривычной тишиной, воцарившейся в квартире, набирала телефонный номер кого-то из знакомых, ей торопливо говорили про какие-то неотложные дела, в которых увязаешь, как муха в паутине, и которым нет ни конца, ни края. Она слушала про внука, с которым надо делать уроки, чтобы он опять «не остался на осень», про горящую путёвку в санаторий, где эффективнее всего лечат ревматизм, про небывалый урожай огурцов, которые ждут не дождутся, когда их начнут консервировать, про дыры на шерстяных носках, которые нужно срочно заштопать, и её пронзала острая, как игла, мысль: а почему у неё нет подобных дел? Она никогда не задумывалась над тем, что такое одиночество. Её жизнь  — жизнь известной оперной дивы, исключала даже саму мысль о таком явлении. Дни крутились в бурлящем водовороте нескончаемых гастролей,

190

поклонников, репортёров, банкетов… Мечта о тихом уголке, вдали от софитов, казалась сладостной. Она жаждала вырваться из лап рампового чудовища, а когда это произошло — растерялась. Ненавидя публичность и считая её Божьей карой, неизбежной расплатой за талант, она неожиданно для себя с ужасом осознала, насколько может быть унизительна неприметность. Впервые Александра Тихоновна заметила, что её «не узнают», когда, измучившись считать гроши от пенсии до пенсии, решилась попросить о подработке в родной филармонии. Директор долго заставил ждать её в приёмной, а когда она всё же переступила порог его кабинета, ловко дал ей подножку громким приветственным восклицанием, благодаря которому она сразу уяснила: он, само собой разумеется, безмерно счастлив её видеть, но, к сожалению, времени у него в обрез. Она с деланной игривостью, в которой сквозили стыд и смущение, поведала, как измаялась от безделья и выразила желание «немного отдохнуть от заслуженного отдыха». Директор её чувство юмора не оценил. Скривив лицо в страдальческой гримасе, он заговорил о трудностях с вакансиями, которые приходится буквально с мясом выдирать из рук министерства, об одарённых выпускницах института культуры, обивавших пороги в поисках работы, о своей больной печени, которая скоро сведёт его в могилу… Александра Тихоновна больше не стала лукавить и бросила на стол все свои карты; она начала униженно вымаливать дать ей возможность хоть изредка выступать с концертами. Директор соглашался с ней во всём: «Да-да, инфляция нынче дикая! Ещё бы мне не знать какая сейчас квартплата! А цены на продукты  — это же уму непостижимо!» Он пошёл ещё дальше и, застыв в героической позе, начал бесстрашно проклинать чиновников всех пород и мастей, которые, судя по его буравившим потолок глазам и поднятому вверх указательному пальцу, обитали где-то в заоблачных сферах, словно небожители. В заключение своей патетически-пламенной речи, после того, как он призвал на головы неблагодарных слуг народа все существующие громы и молнии и пожелал им поскорее оказаться на месте «несчастных, обманутых, ограбленных пенсионеров», он по-братски обнял Алексан-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА дру Тихоновну, но ничем её так и не обнадёжил, потому что, по его уверению, был и сам «человек маленький». Александра Тихоновна не сдалась и кинулась от людей маленьких к сильным мира сего. Министерские стены обдали её чопорным холодом. Под стать интерьеру были и те, у кого Александра Тихоновна надеялась обрести поддержку. Ей даже совестно как-то стало, что она отнимает время у таких занятых людей… Не солоно хлебавши она возвращалась домой в замызганном трамвайчике и вспоминала чудесное время, когда вот к этим самым стенам, от которых она сейчас смиренно уползала с поджатым хвостом, будто куцая дворняжка, её подвозила шикарная «Чайка», как надутые чиновники, во мгновение ока превратившись в джентльменов, вскакивали со стульев, спеша помочь ей снять пальто и приложиться губами даже не к её холёной ручке, а к перчатке. Боже мой, как давно это было! Закрыв глаза, она с рассеянной улыбкой начала тихонько напевать свой любимый романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду…», не обращая внимания на косые взгляды пассажиров, принимавших её за умалишённую. Её отрезвил чей-то насмешливый возглас: «Ишь, старуха, поддала — поёт». Она, оглушённая одним только словом, замерла: неужели это сказали про неё, неужели это она — «старуха»?.. Она вышла на ближайшей, чужой остановке. Долго петляла по улицам, рассматривая своё отражение в витринах магазинов, пока не убедилась, что сказанное — правда. Хризантемы, действительно, отцвели. Старость и так слишком долго раздумывала перед тем, как нанести Александре Тихоновне свой визит. Поначалу она робела, подходя к порогу дома прославленной артистки, смущённо озиралась, боясь, что прогонят. Но дом показался ей гостеприимным и она, по-хозяйски обосновавшись в нём, пригласила ещё трёх своих сестёр: болезнь, одиночество, безденежье. С этими постылыми гостями Александра Тихоновна стала проводить всё своё свободное время, которого вдруг оказалось непомерно много. Не зная, куда себя деть, она вдруг лютой ненавистью воспылала к своим ровесницам за то, что те имели утешения, которые ей были чужды: дача, религия, внуки. Если бы Александре Тихоновне сказали, что она завидует, то она бы презрительно расхохоталось: она не была настолько ограниченной, чтобы приходить в восторг от мещанского существования!

Долгими вечерами она размышляла, почему, несмотря на стаи увивавшихся вокруг неё поклонников, она всё-таки осталась одна. Этот прискорбный жизненный факт казался ей более чем странным, поскольку природа была не просто щедра к ней, она была до неприличия расточительна, осыпая её своими дарами. С самого детства её преследовала одна и так же завистливая фраза: «Надо же, как много одному человеку перепало: и красота, и талант!»… И Александра Тихоновна наивно считала, что красота, как вечный огонь, неугасима и бесконечна, а голос — её пожизненная рента. Мужчины тянулись к ней, как пчёлы к ароматному цветку. Её чувственность пробудилась рано, в объятиях старого ловеласа  — по совместительству педагога консерватории. Он называл себя ювелиром, превращавшим необработанную горную породу в драгоценные камни, и в этих словах не было преувеличения: в его руках робкие, наивные мышки с периферии приобретали столичный лоск. С присущим ему цинизмом он сумел внушить юной Шурочке, что порядочность  — синоним невостребованности, и безжалостно истребил в ней стыдливость и застенчивость, с которыми она приехала в Москву, как позорное свидетельство её провинциальности и досадное препятствие на пути к успеху. Уроки педагога были прилежно усвоены. Шурочке не пришлось вести долгой и изнурительной борьбы за место под солнцем  — оно, казалось, было забронировано для неё ещё до её рождения и терпеливо дожидалось появления хозяйки — туда её заботливо отвела рука нового покровителя. А своего бывшего наставника девушка бросила без всякого сожаления, едва осознала, что тот ничем, кроме советов, помочь ей не может: заниматься же благотворительностью она не желала. За рекордно короткий срок к её ногам упало то, на что многие из её знакомых потратили целую жизнь: прописка и собственная квартира в центре Москвы… Если бы у Александры Тихоновны спросили, чему она обязана этим благам — сценическим подмосткам или чужим постелям — она бы затруднилась с ответом. С одной стороны, ей было лестно думать, что всё это достигнуто талантом и трудом, но с другой стороны, она не могла не видеть, что её не менее одарённые подруги-консерваторки оказались на обочине жизни только потому, что часто и излишне категорично отказывались от предложения поужинать.

191

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Она дважды побывала замужем. Её мужья мало чем отличались друг от друга, их рознил разве что размер тапочек. Оба  — партийные тузы, оба — бесплатное приложение к тому, что называется достатком. Свойственная им обоим телячья покладистость позволяла красивой женщине вести поистине необременительную жизнь. Коллекция любовников была внушительнее и в количественном, и в качественном отношении: если бы Александре Тихоновне вдруг вздумалось написать мемуары, мир содрогнулся бы от обилия упомянутых в них громких имён. Кому-то из них она подарила вдохновение, у кого-то, напротив, отняла семью и разрушила карьеру. Подобно древнему языческому божеству, её любовь обладала стихийной силой, несущей одновременно и счастье, и смерть. И что получит победитель, один Бог знает. Победитель её сердца не был ни красив, ни умён, ни талантлив, но когда другие, озираясь, шептались, говорил в полный голос, и когда пресмыкались на полусогнутых, распрямлял плечи и горделиво вскидывал голову. И причиной тому были не благородное происхождение или высокие принципы: он был вором и мошенником. Добравшись до самых вершин чиновничьего Олимпа, он без зазрения совести запустил в казну обе руки и, шалея от безнаказанности, начал с шиком, по-барски прожигать дни. С ним Александра Тихоновна ощутила себя настоящей королевой: малейший её каприз, любая нелепая прихоть незамедлительно удовлетворялись. Это была её золотая осень: пышная, одурманивающая, победоносная. Но как ни любила она пожить на широкую ногу, размах любовника её пугал; однажды она опасливо ему заметила: «Мишка, ты хоть как-то поскромнее хапай, хоть через раз. Забыл про статью в уголовном кодексе?» Его ответ был предельно дерзок: «По закону пусть живут те, у кого не хватает ума жить так, как им хочется». Всё закончилось в один миг. Его арестовали прямо в рабочем кабинете. Потом был показательный суд, обвинительный приговор, конфискация имущества и, в итоге, расстрел под назидательные газетные преамбулы и митинги разгневанной общественности… Александре Тихоновне пришлось пережить тяжёлый, унизительный допрос, во время которого она впала в истерику и билась головой о стену в кабинете следователя. От дальнейших разби-

192

рательств её спас муж. Ему пришлось подключить все свои связи, чтобы Александру Тихоновну оставили в покое. Скандал с горем пополам удалось замять. Она не сомневалась, что муж потребует развода. Но к её удивлению, он продолжал жить с ней под одной крышей. Она ожидала упрёков, безобразных сцен и даже побоев. Ничего этого не последовало. Он вёл себя так, будто ничего не произошло. И только вдруг с каким-то отчаянным остервенением запил… Через полтора года он скоропостижно скончался от инфаркта. На похоронах она пристально вглядывалась в его заострившиеся, резковатые черты: в них явственно читался немой укор. Она, вспоминая его голос и стараясь воспроизвести тембр и интонацию, пыталась представить, как он, глядя ей в глаза, говорит: «Шлюха, подстилка, грязная тварь». Но воображение отказывалось ей служить  — никогда в своей жизни она не слышала от него таких слов. Её захлестнул приступ бешенства. «Мученика из себя изображаешь, праведника! — мысленно выкрикнула она, не сомневаясь, что покойник её слышит.  — Оставь свою позу для кого другого. Твоей святости  — грош цена! Будь твоя воля, ты бы, наверное, как египетский фараон велел меня заживо замуровать в гробнице!» Если бы на кладбище никого, кроме неё, не было, она бы с удовольствием плюнула в гроб. …Старость отомстила за всё и за всех. Отомстила хладнокровно и жестоко. Впервые она явилась к Александре Тихоновне в лице молодого доктора. Придя как-то раз на приём к врачу, женщина вдруг с изумлением и тревогой ощутила, что не может при нём раздеться. Она растерялась: «Что со мной? Робею, как гимназистка… Неужели этот мальчишка меня волнует?» Она кое-как заставила себя снять блузку: неуклюжие, дрожащие пальцы отказывались слушаться, выполняя неуловимый подсознательный приказ — скрыть от посторонних глаз увядающее тело. Если раньше Александра Тихоновна гордилась аристократической белизной своей кожи, то сейчас находила её отвратительной, похожей на мороженную куриную тушку из супермаркета… Доктор проявил полное равнодушие к её фигуре. Прикрывая ладонью зевающий рот, он поглядывал на настенные часы и, очевидно, дожидался скорейшего окончания рабочей смены. Александра Тихоновна была буквально раздавлена безмолвным превосходством торжествующей

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА молодости. «Женщина умерла, — с грустью подумала она,  — осталась только пациентка»… Последний контрольный выстрел Старость сделала позже, в трамвае, на котором капитулировала подальше от министерских стен измученная певица. Александра Тихоновна испытывала острую потребность всплакнуть на чужом плече. Но во всём мире едва ли нашёлся бы хоть один человек, которому она смогла бы довериться: большинство из тех, кого она считала своими друзьями, давно умерли, а те, что пребывали в добром здравии разбежались по углам, как тараканы, и не испытывали никакого желания оказаться в роли понимающей и сочувствующей жилетки. Да она и сама не рискнула бы к ним обратиться: ничего, кроме злорадства, ждать от них не приходилось. Мораль её истории ясна и тривиальна: «Ты всё пела  — это дело. Так пойди же, попляши!»… И она кинулась к своему последнему и единственному утешителю — молчаливому гостю из загробного мира. С недавних пор Александра Тихоновна завела привычку разговаривать с портретом умершего мужа; исходящая от портрета аура торжественной обречённости завораживала и леденила кровь. Огромная чёрно-белая фотография с траурной лентой в уголке, пригвождённая к стене гостиной, стала в доме Александры Тихоновны чем-то вроде алтаря, перед которым она выстояла несчётное количество часов. Порой её удивляла собственная маниакальная привязанность к изображению того, кто при жизни не вызывал в ней ничего, кроме раздражения, и полное забвение своей подлинной страсти… Но разве имеет значение, кого любила женщина? Гораздо важнее, кого она вспоминает. Чувства приходят и уходят, а в памяти остаётся не каждый. Она устремлялась к своему немому собеседнику по любому поводу. Когда заканчивались продукты в холодильнике, с упрёками: «Ну, что, мерзавец, радуешься, что я подыхаю с голода?! Ждёшь, небось, что полезу шарить по мусорным бачкам или сяду с протянутой рукой на паперть? Не дождёшься, чёрта с два! Такой радости я тебе не предоставлю!» Когда удавалось продать какую-нибудь завалявшуюся и чудом сохранившуюся шмотку, с хвастливой радостью: «Вот, полюбуйся — Мишка даже после смерти обо мне заботится, не то что ты. Он был настоящим мужчиной, ради меня на преступление пошёл. А ты — слизняк, трус,

баба!.. Как вы хоть там вместе уживаетесь, цапаетесь, поди?» Когда захлёстывал приступ меланхолии и в голову лезли мысли о самоубийстве, со слезами: «Можешь ничего не говорить! Я и без тебя знаю, что это единственно возможный выход. Но ты думаешь, это так легко сделать?.. О, прошу тебя, малодушие здесь совсем ни при чём! Я просто не-мо-гу! Не поднимается рука, понятно!» К слову, суицид был любимой темой Александры Тихоновны. Однажды вплотную подойдя к меловому кругу, за которым таилась манящая демоническая пустота, она уже не смогла уйти от него прочь, но и перешагнуть черту также не решалась. И тогда она убедила себя, что решительного шага от неё требует покойник. Благополучно переложив ответственность за роковой выбор на призрачные плечи супруга, Александра Тихоновна возмущалась его бездушием и эгоизмом и изо всех сил боролась за существование: «По какому праву ты возомнил, что можешь распоряжаться моей жизнью по своему усмотрению?! Ты мне не хозяин… О, ради Бога, не строй из себя невинность, я вижу, как тебе не терпится, чтобы я поскорее удавилась! Только об этом и мечтаешь! Но нет уж, дудки! Поищи другую дуру! Кончать с собой надо, когда тебе двадцать, тогда это трагедия. А на восьмом десятке — курам на смех». Бунтарство сменялось покорностью: «Ну, хорошо, твоя взяла. Только я не могу вот так просто взять и уйти, не оставив после себя ни гроша на похороны. Ты же не хочешь, чтобы меня зарыли в общей могиле вместе с бомжами? В конце концов, речь идёт об элементарных приличиях… Кстати, хочу тебе напомнить, что в своё время я-то как раз о тебе позаботилась, обеспечила всё по самому высшему разряду: и лакированный гроб у тебя был, и духовой оркестр, и некрологи во всех газетах. А вот ты что-то не спешишь обо мне похлопотать. Неудивительно, ты всегда отличался чёрной неблагодарностью!»... Обвинениям не было ни конца ни края. Выкрикивая проклятия, обезумевшая женщина лихорадочно металась по квартире: от газового вентиля  — к стакану с уксусом, от мотка бельевой верёвки — к бритвенным лезвиям. И в один прекрасный день нервы обитателя потустороннего мира не выдержали. В квартире Александры Тихоновны раздался телефонный звонок. Женщина не сразу поняла, чего от неё хочет обладатель ласкающего слух баритона, отдающего лёгким едва уло-

193

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА вимым акцентом. А когда это до неё, наконец, дошло, её удивлению не было границ: один из популярных европейских журналов предлагал ей внушительную сумму в обмен на фотографии, запечатлевшие обрывки её бурной, сумасшедшей молодости… Едва положив трубку, Александра Тихоновна бросилась к портрету: «Милый, спасибо, ты так добр ко мне! Теперь я могу умереть спокойно  — с достоинством, не испытывая стыда!.. Но кто сказал, что моя могила должна быть именно на местном кладбище? Почему не в Париже или Берлине? Там совсем другой уход: и аллейки чище, и смотрители культурнее». Гвоздь, на котором висел портрет, покосился: траурная рама поползла и накренилась на одну сторону. «Ты беспокоишься, что не хватит денег? — лукаво улыбнулась женщина.  — Плохо же ты знаешь свою кошечку! У меня есть к ним встречное пред-

194

ложение — издать мои мемуары. Они, правда, пока ещё не написаны, но, поверь, мне есть, что сказать миру». …Получив деньги за снимки, задаток за будущую книгу и распродав всё своё имущество, Александра Тихоновна отправилась во Францию. Прижимая к груди упакованный в картонную коробку портрет, она вкрадчиво, чтобы не услышала спящая в кресле соседка, нашёптывала себе под нос: «Потерпи немного, скоро прилетим. Тебе понравится новый дом, вот увидишь. Риэлтер уверял, что там восхитительный сад: целая плантация хризантем самых разных сортов. Ты ведь знаешь, как я их обожаю! Как ты думаешь, я сама смогу за ними ухаживать, или придётся нанять садовника?»… За стеклом иллюминатора с безропотным смирением ползли на запад кучевые облака.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Александр ЖЕЛЕЗЦОВ ДОРОГА Повесть РЯДОВОЙ КУЗМЕНОК – На х… – сказал старший сержант Левичев, когда рядовой Кузьменок осторожно спросил его, куда ведет эта дорога. Потом без интереса посмотрел на рядового, и достал зажигалку, какие бывают только в кино. Каждый раз, когда он доставал ее: благородное стальное сияние, звонкий щелчок крышки, отточено-небрежный шарк пальца по колесику, неповторимый голубоватый огонек, и расцветающий оранжевый цветок сигареты «Мальборо» – каждый раз, когда это происходила, рядовой Кузьменок ощущал томление внизу живота. В стальной грани зажигалки он видел зарешеченное окно бункера, лампочку под потолком, и маленького, бессмысленного себя. Вообще-то, дорога шла на перевал Саланг, но прав был Левичев: в 1988 году от Р. Х. все дороги от всех советских блокпостов вели именно туда, куда он сказал. Левичев был прав всегда. Глядя в его ковбойские, стальные – под зажигалку – глаза, любой понимал, что этот человек прав. Вдобавок он был гений. Бензин, соляра, дизтопливо, тушенка, новые форменки, и, говорили даже, что патроны – все это непонятным образом отделялось от беспрерывно идущих автоколонн, и, едва коснувшись рук Левичева, без остатка растворялось среди братского афганского народа. Братский афганский народ был благодарен старшему сержанту, сильно пьющий капитан, начальник блокпоста, тоже был ему благодарен, и начальство капитана было благодарно, и одноклассница из Сходни была благодарна, и бородатые не то крестьяне, не то душманы из ближнего аула, и крестьянско-душманские дети, и весь личный состав блокпоста – все были благодарны Левичеву. Но когда автоколонны вдруг резко прекратились (говорили, что теперь пускают в объезд) – в макароны почти перестали класть маргарин. Когда совсем пропал маргарин, то

не стало и сахара в чай. А когда остались вообще только перловка и кипяток – пропала собака Найда. Добровольцы, которые ее искали, нашли в ближних скалах только остатки костра и клочки рыжей шкуры. Зато они пристрелили большую толстую змею, и говорили потом, что мясо у змей – прямо как курятина, правда, попробовать, фактически, не успели: едва в небо поднялся дымок от костра – раздались выстрелы со стороны аула. На следующий день сильно пьющий капитан в очередной раз запретил личному составу выходить за внешний периметр, а крестьянско-душманские дети непонятно почему не пришли за товаром. Следующим утром обнаружились три кучки говна – как раз по внешнему периметру. Стальные глаза Левичева подернулись патиной раздумья. А еще через три дня, когда так никто и не пришел, и каждое утро обнаруживались новые кучи по внешнему периметру, Левичев вызвал рядового Кузьменка, вручил ему три банки тушенки и две – сгущенки, сказал, в какой дом отнести и что там говорить. Потом провел рядового Кузьменка до прохода во внешнем периметре, обнял за плечи и шепнул на ухо: – Не ссы, ты раздолбай, тебя не тронут. Когда Кузьменок дошел до первого поворота дороги, он остановился, непонятно зачем оглянулся, сел в пыль на обочине, зажмурился от тоски и восторга, а потом вскрыл и съел первую банку тушенки: руками, без хлеба, без мыслей, без ничего. Мысли какие-то были, но были они очень далекие, а руки уже вскрывали вторую банку – сами собой. Блевать рядовой Кузьменок начал после третьей банки, успев даже отпить половину первой банки сгущенки. Уже потом, доблевавшись до какой-то зеленой слизи и отлежавшись в пыли, он придумал душманов из-за скалы, брошенную в них тушенку со сгущенкой, свой отчаянный бег к блокпосту – и так ясно все это видел, когда рассказывал Левичеву, что тот на пару секунд

195

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА почти поверил, щелкнул крышкой зажигалки, прикурил сигарету «Мальборо», затянулся и только потом сказал: – Снимай трусы. Рядовой Кузьменок мгновенно разделся догола, повернулся «кругом», оперся руками о стол, наклонился, и стал воображать революционера Камо, которого пытают жандармы. Воображать ему мешало слово «пидорас»: непонятно было, как писать: толи чрез «а», то ли через «о», и, вообще, как это все бывает? Конечно, больно, наверное, но... Левичев, глядя на его телодвижения, от удивления опустил зажигалку мимо кармана, и она неслышно упала на гимнастерку рядового Кузьменка. Старший сержант брезгливо поднял, пощупал и понюхал трусы рядового: – Были б там духи – ты б сухой не остался. Без товара не возвращайся, дня не проживешь, ты меня знаешь. Пошел на х... Потом дал ему пенделя – изо всей силы, и, матерясь, вышел из караулки. Кузьменок оделся, безмысленно сжал в кулаке внезапно явившуюся ему зажигалку, и пошел – в надвигающуюся темноту, под каменную шакалью луну. «On a dark desert highway cool wind in my hair…» Он шел по дороге, не видя ничего, кроме второй банки сгущенки, которую так тогда и оставил в пыли после первого поворота, бросил ее там и убежал, плача от горя. …Хотя одинокий солдатик, ищущий под луной банку сгущенки, был хорошей мишенью, душманско-крестьянские дети стреляли еще плоховато, поэтому после первого выстрела он успел упасть, сжать изо всех сил зажигалку, нырнуть в ее серовато-голубоватую глубину, сжаться там в точку и вынырнуть к солнцу: прямо в парадную танковую колонну, едущую по знаменитому Мосту Дружбы между двумя проклятыми странами. Он сидел на броне, выпячивая грудь под новой парадкой, влюблено глядя на генерала Громова и телекамеры Первого канала. До второго выстрела, раздробившего его руку, он успел пожениться с одноклассницей из Сходни, успел удивиться танковым колоннам в Москве и непонятному лоскутному флагу, который несли непонятные люди, успел открыть два ларька в Химках, и съездить в Египет. После третьего выстрела – перебившего позвоночник – он первый раз слетал на Лазурный Берег, окрестился, вступил в общественную организацию «Боевое братство», открыл

196

небольшой магазинчик у метро «ПетровскоРазумовская», и женился второй раз – на женщине, которая родила ему дочь. После четвертого выстрела – попавшего в сердце – он стал депутатом районного совета и членом совета церковного, прибавил лишних семнадцать килограммов и только тогда мучительно знакомая – незнакомая девчонка-подросток, стоя в полутемной прихожей с ненавистью глянула на него серыми глазищами и звонко сказала: «Иди на х…» Он почувствовал, как сердце его разрывается. …На следующий день, когда на дороге нашли тело, старший сержант Левичев едваедва сумел разжать мертвые пальцы, сжимающие зажигалку. Это была его зажигалка. Это Левичев ехал через год в парадной танковой колонне по знаменитому мосту, это он потом удивлялся лоскутному флагу и непонятным людям, открывал ларьки, женился и разводился, вступал в организацию «Боевое братство», становился депутатом местного совета и членом совета церковного, а девочкуподростка звали Луиза, доченька-ластонька, она пришла с дискотеки в полчетвертого ночи, и он ничего такого не хотел. Он просто хотел, чтобы она сняла трусы и дала ему посмотреть, потому что по трусам все сразу понятно про любую дискотеку, и ничего тут особенного нет, а она сказала ему: «Иди на …» И он пошел – длинной извилистой дорогой: через два госпиталя, клинику в Германии, потом еще через один госпиталь, его даже поместили после реанимации в палату для выздоравливающих, и Луиза пришла к нему, правда, пришла с матерью и молчала, ничего совсем не сказала, и уже после этого он вырвался на финишную прямую – в госпитальный морг, а потом к дверце печи новенького областного крематория.

НАДЯ До этого Наде приснился сон – про Витю. Как идет он в темноте по дороге в каком-то плохом месте, вроде пустыни, и что-то ищет. Ищет-ищет… А что дальше – Надя не помнила. Вообще не помнила. Ей потом всё Люда-соседка рассказывала: как Надя пересказала ей этот сон, как они боялись друг другу сказать, к чему такое снится,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА как потом приехали военные на военной машине – прямо к их подъезду, зашли к Наде в квартиру, потом позвали ее, Люду-соседку, потому что Надя упала на пол в прихожей, и не дышит, а надо, чтоб она расписалась. Люда пришла, а Надя уже дышит, но не понимает, где расписываться, а военные торопятся, но Люда расписалась ее рукой, договорилась даже, что военные отвезут их с Надей посмотреть на Витю, а Надя вообще ничего не понимает, хорошо, военные сами всё организовали, причем на старом кладбище, где всё было уже только за деньги, а они всё бесплатно: и плиту, и оградку – все бесплатно, потому что в восемьдесят восьмом году все-таки еще был порядок, не то, что в девяносто втором, когда во всем их доме только у одной Нади была работа, за которую платили деньгами, потому что Надя хоть и стала как полудурочка, но работала в кооперативном видеосалоне по своей специальности – уборщицей, а все остальные в их доме, кто работал по своей специальности на фабрике, тоже ходили на работу, но им деньгами не платили, так что еще неизвестно, кто больше полудурок. Поэтому Люда-соседка иногда занимала у Нади сто рублей, а потом как-то отдавала, потом опять занимала, потом опять как-то отдавала, а потом опять занимала, и так они общались: Люда с Надей разговаривала, а Надя молчала, но зато она водила Люду по знакомству в свой видеосалон, где они смотрели по большому телевизору интересное кино: про одного ученого, который превратился в муху, про маньяков, про голых парней и девок с большими пиписьками. Люда пиписек стеснялась, ей больше нравилось про маньяков. Там, обычно, в самом начале, пока еще маньяк не пришел, показывали, как женщина готовит, например, завтрак: на большой кухне с двухэтажным холодильником и разными интересными полочками, как она моет посуду в специальной такой машине, как муж ее уезжает на работу – на иномарке, а дети идут в школу, чего-то себе смеются, и нигде ничего не засрано, даже бумажки в траве не валяются. Люда умилялась и тихонько подталкивала Надю, чтобы та тоже посмотрела, но Надя смотрела только в зал – высматривала себе солдата. Солдат было много – их пускали бесплатно. После сеанса она подходила к солдату, улыбалась, брала его за руку, и, молча, вела к себе на квартиру. Остальные солдаты не понимали, почему выбрали этого, набивались идти

вместе с ним, но Надя их гнала, а тот, кого она выбрала, тоже ничего не понимал, очень переживал по дороге, что вдруг у него не встанет, поэтому он все время шутил и рассказывал анекдоты, а Надя молчала и улыбалась – загадочно и обещающе. Когда уже в темной прихожей солдат хватал ее за грудь, и – одновременно – пытался поцеловать, снять свои сапоги, и расстегнуть ее кофточку, Наде приходилось иногда отвешивать ему как следует – а рука у нее была тяжелая. После этого у солдата опускалось все, что до этого встало, Надя вела его на кухню и там заставляла съесть не меньше трех тарелок супа из костей, которые она брала у знакомого мясника – рано утром, когда никого еще в магазин не пускали, а ее пускали и давали бесплатные кости – как матери погибшего воина-интернационалиста. После трех тарелок супа у солдата снова все вставало, но она уже вела его в прихожую и выпихивала за дверь. Некоторых – это Людасоседка сама видела – она целовала, но потом все равно выпихивала. Пьяные от супа солдаты испытывали сильнейший когнитивный диссонанс, но добирались, в итоге, до казармы и рассказывали там, как и в каких позах она им давала: на полу, на столе и на кровати, какая у нее грудь и жопа, сколько раз они кончали, как она кричала и так далее – со всеми интересными солдатскими подробностями. Подробности эти постепенно расходились не только по казарме, но и до городка доходили, поэтому Надю иначе как «Надька-б…» с какого-то времени – года с девяносто четвертого – уже и не звали, хотя Люда-соседка и рассказывала всем, как оно есть на самом деле, ей верили и не верили, тем более, что она честно всем рассказывала, что некоторых солдат Надя все-таки целовала, так что когда году в девяносто шестом, в рамках государственной военно-патриотической программы «Родина помнит» решили переименовать их улицу Привокзальную в улицу рядового Кузьменка – с установкой на доме соответствующей мемориальной доски, то разговоров и всяких пересудов было много. А Надя, как всегда, молчала, хотя ей все объяснили, и надеялись даже, что она, как мать, все-таки выступит, так что Люде-соседке пришлось специально всё объяснять интересному мужчине с седыми висками, из органи-

197

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА зации «Боевое братство», который, оказывается, был Витин сержант на войне, а сейчас стал, видно, что большой человек, но ничего из себя не выставляет, даже дочку свою привез, чтоб видела девка, чтоб знала, чего нам всем мирная жизнь стоит, короче, пожалели все, что Надя не выступит, а потом уже – после того, как приезжий священник в полном обмундировании освятил мемориальную доску, после того, как выступили ветераны войны и труда, после того, как станцевал детский коллектив клуба «Родничок», этот Витин сержант выступил сам. И покаялся перед всеми, что время было такое, что не смогли мы уберечь наших мальчишек, что чувствует он даже и свою личную вину в гибели Вити Кузьменка, тут слезы у него на глазах появились – соседка Люда потом разглядела, когда это все по телевизору показывали – настоящие слезы! И перед домом местный народ заплакал, даже священник заплакал, а в это время ссыкуха какая-то малолетняя из областного управления культуры, которая должна была все вести, а сама опоздала и не знала, что выступление матери отменяется, сунулась с микрофонам к Наде, мало того – объявила на всю улицу, что сейчас будет слово матери и сунула Наде микрофон прямо под нос. Ну, Надя и сказала. Сначала-то она молчала, а все на нее смотрели и плакали, а потом что-то вроде просипела – тихо-тихо, а потом вдруг прямо заорала – на всю улицу, чуть не на весь город, да так все время и орала, пока ее уводили домой, вызывали сантранспорт, выводили, сажали, везли – всю дорогу до самой психушки Надя орала только одно: – На х...! На ...! На ...!!!

ЛЕНА Утром, уже идя из гостиницы на автобусную станцию, Лена вспомнила, как ехала сюда по этой жаре без condition, и решила вернуться в Москву на электричке. Прокляла все на свете. Во-первых, электричка тоже без condition, во-вторых – давка. В итоге просто ушла в тамбур и встала у дверей: подышать. Она так и не поняла, почему вдруг вышла. Не думала она ни о чем, ничего не вспоминала, и не собиралась ничего: дышала себе в щелочку, фиксировала однообразные матюги

198

щекастых старшеклассниц, куривших рядом, соображала, не очень ли это опасно – повезти группу на электричке, пыталась зацепиться взглядом хоть за что-нибудь в пыльном пейзажике: кусты – край платформы – замедление – двери раскрылась – посмотрела… Наверное, все-таки, название увидела – боковым зрением. И шагнула – как во сне. Электричка тут же ушла, а она, медленно – точно, во сне! – повернула голову, и прочла, теперь уже окончательно, название станции. Ага. Ну, да... Мгновенно заложило уши. Как сквозь мутное стекло она узнавала платформу, ограду, остатки тополей, какие-то склады. Ангара – не было, а водокачка еще стоит, и сход тот же: бетонные ступеньки с торчащей страшной арматурой, господи, как они тут ходят до сих пор… Медленно спустилась, повернула и шагнула в душную темноту – подземный переход. Тот самый. Мгновенно узнала запах – не гнили даже, а именно темноты – лампочку чуть не каждый день разбивали – когда ночью возвращаешься из Москвы – из музыкалки, гостей, театра, откуда угодно, но, почему-то, всегда на последней электричке 23-35 – очень важно было идти по переходу за кем-то впереди, угадывать в темноте спину, лучше пожилую, не опасную; просто спина, а она – за ней, а за ней – ктото, неизвестно кто… Гулкие шаги, кашель, скрип: скирлы-скирлы – ближе, ближе, почти вплотную к ее спине – несчастной, слепой, беззащитной – не оглядываться – скирлыскирлы – оглядываться нельзя, главное какнибудь до лужи перед ступеньками, а после – ступеньки – махом вверх – фонарь, луна, люди, тут можно оглянуться, вообще – жить… Так, лужа все там же – перед ступеньками. Лужа на месте. Миргород. Ступеньки – медленно, фонарь, солнце. Людей нет. Постояла и пошла: полувспоминая – полуугадывая… Площадь. Асфальт, остановка, закрытые ларьки. Солнце давит на голову. Много пустых машин, есть дорогие. Пусто. Жарко. Ларек «Овощи». Наглухо закрытое стекло, темно. Видна капуста. Яблоки. Картошка, лук… Морковка и бумажка на ней: «Моркова. 250 рублей». Моркова, а?! Моркова!

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Решительно постучала, стекло отодвинулось. Появилась молоденькая пуэрториканка, нет, как это… таджичка. Наверное. – Что желаешь? – Да, собственно… Скажите, почему у вас тут написано «моркова»? Так нельзя писать. Либо «морковка», либо «морковь», понимаете? – Вкусно. Бери, женщина. – Я понимаю, что вкусно. Просто нет такого слова «моркова». В русском языке нет такого слова. Вот Вы откуда? – Все документы хозяин. Хозяин нет. – Понятно. Когда придет, скажите ему, что нет такого слова «моркова». Морковь, или морковка. Надо обязательно поменять price label. – Как? Земля вдруг качнулась под ногами, как водяной матрас… Ценник! – Ценник надо поменять! – Тебе плохо, женщина? – Нет, просто надо… – На. Девушка быстро и ловко просунула в маленькое окошко двухлитровую бутылку с водой – отрытую. Второй рукой сделала быстрое движение по лицу – как кошка умывается. – На. Лена сообразила, наконец, взяла бутылку, налила теплой воды на ладонь, сполоснула лицо. Виски, шею… Потом наклонилась и вылила немного на затылок. Стало легче, в голове прояснело. Просунула бутылку обратно в окошечко: – Спасибо! Девушка кивнула и внимательно посмотрела на нее. Лена, сообразив, быстро достала кошелек, вытащила какую-то бумажку – сторублевка – и протянула в окошко. – Вот, возьми. Рука повисла перед окошком. – Огурси бери, яблок бери. Ну да. Слово «яблоки» они тоже не знают. Просунула руку в окошко. – Возьми – это тебе. За воду! Девушка вдруг помрачнела – Нельзя. Вода без денег. Быстро закрыла окошко и пропала за темным стеклом. Лена потянулась постучать еще раз, но опустила руку. Оглянулась. Солнце, дома, жара… Ни одного человека – Бергман. Надо на станцию, в Москву надо, что я тут вообще делаю, идиотство, моркова, на станцию надо, ребята в гостинице ждут!

А ноги пошли совсем в другую сторону: полувспоминая – полуугадывая. По пути выискивая хоть какую-нибудь скамейку и тень. Нигде ничего. Пустыня – с домами и машинами. «On a dark desert highway cool wind in my hair…» И вдруг – толкнуло в грудь – узнала свою пятиэтажку. Три березы, железяки для белья, железяки для ковров, железяки для детей, скамейки у подъездов – всё как было, только берез осталось две – размером с сосну, железяки для ковров убрали и скамейки поменяли – теперь без спинки. А шиповник разросся… Не веря себе, подошла к своему подъезду, и села. Расслабилась, вздохнула, откинулась на спинку скамейки (которой не оказалось), чуть не грохнулась, и, вдруг, увидела… Потрясла головой, потерла лоб – не может быть, нет! Встала, подошла, потрогала – да. Витька: серьезный, надутый, золотой – на доске из искусственного мрамора. «…ГЕРОЙСКИ ПОГИБ, ИСПОЛНЯЯ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ…» И гвоздички тряпичные – на специальной проволочной полочке. Господи! С фотографии наверное, из военного билета – лысый… Господи! Он был длинноволосый. Мальчишкам вообще не разрешали длинные волосы – просто в школу не пускали, а у него как-то получалось, внимания не обращали – настолько был незаметный, одет вечно чуть ли не в школьную форму, какие-то рубашечки задрипанные, никто от него ничего не ждал, никто даже не думал, что он поет, до этого их концерта – в девятом, нет, в десятом уже, Сашка с Якушевым как-то подобрали для двух гитар «Отель Калифорния» – обалдеть, вообще-то, тема сложная, нисходящая аккордовая прогрессия, это Якушев, наверное, ну да – он тоже в музыкалку ездил, мы на сольфеджио в одной группе были, а Витька – да, играл, но средненько: так чегото на бас-гитаре ковырялся – очень условно, а когда вдруг запел… Причем на чудовищном колхозном английском. «On a dark desert highway cool wind in my hair…» Пел так, как будто узнал вдруг, что должен он кому-то этот сраный интернациональный долг, увидел всё, что будет – и взвыл… И мороз по коже – у всех.

199

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА И вдруг на сцене стало видно, что он красивый – юродивой, припадочной красотой: бледное тонкое лицо, большие глаза, трагическая улыбка, волосы мотаются... «My head grew heavy and my sight grew dim, I had to stop for the night…» После концерта пришлось протискиваться сквозь целую толпу девчонок – просто чтобы подойти к нему. И сказать, что могу заняться с ним произношением. Типа, добрый ангел: «Then she lit up a candle and she showed me the way». А как он удивился, обалдел просто. Да и сама удивилась, ничего такого не собиралась, не думала даже… Вытерла слезы, высморкалась, отвернулась от невыносимо-золотого лысого Витьки, и увидела вдруг во дворе живого человека. Бабка какая-то. С палочкой, темная кофта и юбка, белая блузка – пингвин с клюкой. С ноги на ногу переступает, ковыляет, торопится… Сюда вроде… – Лена? – Да, я… Лена, да. Здравствуйте. Как вы меня узнали? – А говорили вы чуть не в Америке живете… – Ну, и правильно говорили: в Америке. Вот, прилетела. – Случилось чего? – Вообще-то, по делам. Ну, как бы… Студентов привезла, из университета американского. Культурный обмен. – Так ты у них профессор что ли? – Ну да. Кислых щей. – А родители как – живы? – Они в Бостоне, я к ним приезжаю. – А детки есть? – Нет. Муж, правда, был, разошлись. – Во как. А у нас тут… Длинно махнула рукой и присела рядом. – Витюша-то наш – видела? А Надя-то, мамка его, ну, знаешь ты ее, Надя, она знаешь чего? – Чего? – Того! С ума сошла. – Как?! – А кто же знает? Так, вроде, молчала-молчала, а потом… Снова махнула рукой. – Рассказывать, так никаких нервов не хватит. В сумасшедшем доме сейчас. Быстрая старушечья слеза – пробежала и застряла в волосках на подбородке. Вторая… – Может, зайдешь, Леночка?

200

«Леночка»… Это она – первая во всем подъезде – стала звать меня «еврейкина дочка». – Спасибо, мне уже идти надо, на электричку. …А маму, соответственно, «еврейка». – Да успеешь, чего ты! Чайку хоть попьем, жарища-то какая… Хорошо бы! – Нет, спасибо. Обойдусь. – Ты ж даже не знаешь, как мы тут без тебя... «Россия, Лета, Лорелея»… – Знаю, более-менее знаю. Я слежу по газетам. Так что в курсе. Встала. – Все, пошла. Она вся потянулась вверх со скамейки, кажется, хочет поцеловать хочет. Ужас. – До свидания. – До свиданья, Леночка. И я даже знаю, где... Главное – не оглядываться. Иду себе, и иду. Оглядываться нельзя. Быстрее, налево – так короче. Туда вроде бы надо… «Ты вернулся сюда – так глотай же скорей…» Господи, какая дичь! Мало что Витьку убили, еще и Надя… Что называется «светлый человек». Ничего особенного не делала, да и говорила мало, но как-то все останавливались около нее: постоять, погреться. Непонятно почему. Из-за улыбки. Здесь таких не бывает, врожденная улыбка: уголки губ подняты вверх – от рождения – и, кажется, что человек все время улыбается, даже когда плачет. У индусов такие улыбки... У Будды – точно такая. Другое дело, что Будда не работал уборщицей и сына у него не убивали. Станция в какую сторону? Туда? И всего-то навсего: не поступил в институт. И загремел в армию. Поскольку плохо учился. Якушев тоже плохо учился – и не загремел. Последний раз виделись случайно, мы уже в Москву перебрались, родители уже на выезд подали, я не помню зачем приперлась, что-то с документами, а он увидел, догнал, подбежал, улыбается – а сказать нечего… Привет – привет. А я его, кажется, не узнала, ну, правильно, он как раз тогда налысо постригся. Понял, что с концами идет в армию – и постригся – в допризывники, как в монахи. И всё пропало. Просто лысый тощий мальчишка, от которого пахнет, как-то это называлось… бормотуха. Даже не сказала ему, что мы уезжаем, ничего вообще не сказала.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Привет – привет. Тогда, значит, мы последний раз виделись. А Надю вообще помню только у них дома: как она удивилась, когда мы с ним пришли к ним, и он сказал, что мы будем заниматься английским. Просто остолбенела, а потом улыбнулась буддийской улыбкой и почти сразу же куда пропала… Но перед этим провела нас в его комнату и принесла яблок. Большая голубая тарелка, а в ней – горкой – абсолютно спелые красные яблоки. Лежат – и сияют. «Welcome to the Hotel California»! А как с ним заниматься, когда он с пятого класса ни в зуб ногой?! В конце концов, просто учили наизусть – как с попугаем. Сидели и повторяли. И все равно плохо. Притащила папин «Грюндик» с записью – с «Радио Швеции» что ли – вот, слушай и повторяй! «Грюдик» Надя на этажерку поставила и салфеточкой прикрывала – чтоб не портился. И каждый раз приносила яблоки и куда-то пропадала. А мои напряглись, но промолчали. Папочка только как-то заикнулся жалобно, что ему, вообще-то, может понадобиться магнитофон, но мама его пресекла: магнитофон нужен Лене! Как пионерка к октябренку: приходила и проверяла. И в какой-то момент – когда у него получилось вдруг нормальное человеческое «r» – просто чмокнула в щечку. В смысле – молодец! А он воспринял так, что… Ладно, не ври, собака, всё он правильно воспринял. «Her mind is Tiffany-twisted She got the Mercedes bends…» Хорошо при социализме такие лифчики делали, что девичья честь сама собой сберегалась – без всяких усилий со стороны девицы. Поскольку девица вдруг выпала, отключилась, сомлела, присела в истоме на чудовищный Витькин диванчик и просто ждала – что будет? А ничего. Битва человека с пуговицами. Смешно! Фыркнула от смеха, он отскочил, посмотрел испуганно – и никакой тебе истомы, и дальше уже строгая дисциплина, дистанция и сплошной английский. «Some dance to remember, Some dance to forget…» Даже целоваться не умел. Правда, и Якушев не умел. Да и Дэвид… Судьба такая. Самое смешное, что с Дэвидом оказались в отеле «Калифорния». Его свадебнопутешественный сюрприз: запомнил, как я рассказывала про Рим, как мы сидели там с родителями и не понимали: куда? Понятно, что не в Израиль с маминым сердцем, в Европе тогда никому не давали

статуса, а время всё тянулось, и я Рима этого вообще уже видеть не могла, лежала в номере – мордой к стене, и слушала всё по тому же «Грюндику» всё тот же «Отель», так что, когда они, наконец, удосужились спросить, я долго не раздумывала… И все вдруг успокоились, и всё пошло-поехало: в Калифорнию – значит в Калифорнию! Так что если бы не Витька – еще неизвестно где бы мы оказались… «What a nice surprise Bring your alibis». Соответственно, Дэвид, преисполненный чувств, всё это помнил, и по дороге в ЛасВегас, где-то под Санта-Барбарой – вот тебе, пожалуйста, отель «Калифорния», ну, «один из», они все между собой собачатся – какой самый настоящий, номер для новобрачных, все как положено: «Mirrors on the ceiling, The pink champagne on ice». Другое дело, что новобрачная еще в ЛосАнджелесе отравилась кофе с булочкой, на что новобрачный сказал, что этого не может быть, кофе с булочкой отравиться невозможно, а новобрачная – Дэвид считал, что из упрямства – с унитаза практически не слезала, так что когда довелось, наконец, полюбоваться в зеркальном потолке на розовую попку новобрачного на фоне своих бледных тощих конечностей, а живот снова прихватило – это было так смешно, что не удержалась и фыркнула, живот прихватило еще сильнее, но новобрачный всё так же равномерно пыхтел и трудился, ничего не замечая по пути к победному финишу. Что и предопределило характер предстоящего брака. «We are all just prisoners here оf our own device». Это что?! Не может асфальтовая дорожка кончаться бетонной оградой! Даже в России! Может. Спокойненько себе может... В обе стороны. Колючая проволока по верху, фонари, трубы какие-то, корпуса… Завод что ли? Господи, куда черти занесли?.. Где водокачка? Там водокачка, там станция. Туда. Яблоко. Вон еще… Битые, треснувшие, а рядом, в стороне, под яблонями – целенькие, настоящие, красные. Еще, еще… Розовый декадентский вьюнок на темно-зеленой крапиве, блистающие в косом солнечном луче изумрудные мухи… Ну, да – говно, куда ж без говна-то. Страшно обломанные и брошенные ветви, засохшие листья, расколотые стволы, никому

201

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ничего не нужно, не жалко, наклонилась, подобрала – самое большое и целое – еще два, девать некуда, неважно, а вон еще… – Тетенька, нельзя эти яблочки собирать! Девочка. Лет пяти. – Здравствуй! Тебя как зовут? – Лена. Нет, лет шесть. Ручки-ножки-огуречик – в розовом платье, с розовой сумочкой, узнаваемо-московской мордочкой и растянутым «а». – И меня Лена. Здорово! А почему нельзя яблоки собирать? – От них можно умереть! – Да умереть и так можно – без всяких яблок. – Ну, я не знаю… – Точно тебе говорю. Ты посмотри, какие спелые! А вон там – смотри! – Ну, я не знаю… Но тут же подбежала, наклонилась, подняла, показала. – А у меня больше – вот, смотри! Опечалилась, задумалась, сорвалась с места и рванула в гущу крапивы – Осторожно! Скрылась в крапиве, вынырнула сияющая. – А у меня еще больше – видите? – А оно расколотое! – Зато большое! – Лена! – Лена! Ну, что ты, б…, за идиотка за такая! Сколько тебе говорить – не смей сюда ходить!

202

Та-а-ак. Мамочка. Лет двадцать пять. Бледное тонкое лицо, очки, фиолетовая помада, стальная хватка. «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу». – Здравствуйте. Взглянула как на стенку и поджала губы. – Не смей смотреть даже на эти яблоки, сколько раз тебе повторять! Выбрось немедленно! – Куда? – На …! Выбила яблоко из руки, быстро эту руку цапнула, и поволокла Лену-маленькую по дорожке – так, что та едва успевала перебирать ногами. Воспитательный процесс на ходу. Рев был слышен даже когда они скрылись за поворотом. Лена устало и безмысленно пошла вслед, вышла к домам, сообразила вдруг, как пройти к станции коротким путем, и, действительно, дошла очень быстро, купила билет – не выпуская из рук яблок – смешно, класть их совершенно некуда, в сумочку не влезает ничего, в любом случае – зачем, куда? Очень хочется! Сглотнула слюну, почувствовала пересохшее горло – откусить хотя бы! – увидела приближающуюся электричку, подошла к ограде платформы, вытянула руки, разжала их, просто разжала, разжала просто – и всё! И быстро отвернулась – к пришедшей электричке.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА

Владимир ГОРБАНЬ ТЮРЕМНЫЙ ТАРИФ ПРЕМИУМ КЛАССА Трагифарс в двух актах

Действующие лица: Сержант – надзиратель городской тюрьмы Бургомистр Вор Профессор Генерал

Акт 1 Сцена 1 Подвальное помещение. Тюремные камеры, решетки, конторка, пара стульев. Сержант в больших резиновых перчатках протирает решетки тряпкой. На ноге щетка для натирки полов. Сержант наводит порядок и что-то тихо напевает. Открывается дверь и в помещение входит человек в мундире чиновника с папкой под мышкой. Сержант снимает перчатки, скидывает щетку с ноги и вытягивается по стойке "смирно". Сержант. Господин бургомистр, разрешите доложить... Бургомистр. Здравствуйте, сержант. Вольно. Сержант. Разрешите доложить о состоянии... Бургомистр. Хотите выпить, сержант? У вас есть стаканы? Сержант. Извините... Бургомистр. Чашки тоже сойдут. Сержант. Господин бургомистр, разгар рабочего дня. Вы же не пьете... Я не понимаю, есть четкие инструкции… Бургомистр. Есть повод, сержант. Сержант. (Достает пару чайных чашек). Я понял, господин бургомистр. Не дурак. До меня дошли кое-какие слухи. Хочу доложить, что я не люблю непроверенную информацию, но я услышал эти слухи случайно. Был вынужден, так сказать. Оказался в курсе произошедшего, господин бургомистр. Я все понимаю...

Бургомистр. (Разливает из фляжки по чашкам). В курсе чего, сержант? Что бы вы там понимали... Сержант. Подозрительные разговоры на улице, господин бургомистр. Слышал через смотровое окно в пятом карцере. Оказался невольным свидетелем… Бургомистр. Какие еще разговоры? Сержант. Панические, господин бургомистр. Я бы даже охарактеризовал их, как подрывные... Бургомистр. Конкретнее сержант. Сержант. Неустановленные, мерзкие паникеры говорили о тяжелых временах, кризисе и развале нашей великой родины и все такое. Я ж не дурак, понимаю... Бургомистр. Я уже начинаю сомневаться в этом сержант. Сержант. Извините, господин бургомистр, но я догадался и... купил, за свои личные средства, ведро машинного масла и принес свой личный инструмент из дома. Бургомистр. Зачем? Сержант. Отремонтировать замки в камерах. Их же можно пальцем открыть. А вот с решетками совсем беда, тут я ничего сделать не могу. Они совсем хлипкие стали. Ржавчина, сырость, но я в курсе – кризис и все такое... Бургомистр. Давайте выпьем, дорогой сержант. Сержант. Господин бургомистр, «дорогой сержант» это ведь не к добру? Вы никогда меня так, не называли. Бургомистр. У меня две новости. Сержант. Хорошая и плохая? Бургомистр. Нет, мой дорогой сержант. Обе – плохие. Сержант. Тогда я – выпью. Бургомистр. Не забудьте, сержант, вы клялись стойко переносить все тяготы и лишения. Сержант. Я помню, господин бургомистр. Бургомистр. Хорошо. Первая новость – я назначил вас своим приказом начальником тюрьмы.

203

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Сержант. Господин бургомистр, но вы только что сказали, что обе новости плохие! Я получил повышение?! Бургомистр. Да. Сержант. Я – начальник моей любимой тюрьмы! И я – офицер?! Так что же в этом плохого, господин бургомистр? Бургомистр. В контексте второй новости, первая выглядит не так радужно. (Выпивают.) Сержант. Что бы это ни было, для меня это уже не существенно, дорогой господин бургомистр! Бургомистр. Я должен объявить вам вторую новость. В связи с кризисом и полным коллапсом нашей государственной системы, мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Вы – уволены. Сержант. Но... Бургомистр. Еще очень важное дополнение, господин начальник тюрьмы. Государство, в моем лице, дает вам хорошее выходное пособие. Вот это! (Обводит руками помещение.) Нам все это теперь без надобности и не по карману. Сержант. Я не понимаю, как же так, господин бургомистр... Бургомистр. ...как мы докатились до этого? Очень просто господин сержант, начальник тюрьмы. Сколько у вас сейчас заключенных? Сержант. Вы и сами в курсе, господин бургомистр. Ни одного. Бургомистр. А почему? Сержант. При всем уважении, мне этого знать не положено. Я простой сержант. Мне приводят преступника, я его охраняю, перевоспитываю всеми доступными мне методами и все. Я не могу знать, почему у нас больше некого перевоспитывать. У меня нет на это полномочий, господин бургомистр. Я действую строго по уставу. Бургомистр. Вот именно из-за таких как вы, безразличных и невнимательных граждан, к судьбе государства, у нас и случился этот проклятый кризис. Сержант. Господин бургомистр, я всегда ревностно и самоотверженно исполнял свой долг... Бургомистр. Да знаю, знаю, но если бы вы почаще поднимались на поверхность из своего подвала, были бы в курсе очень полезных новостей. Там все изменилось. Сержант. Извините за мою дерзость, ну и куда подевались все мошенники, воры и убийцы? Когда тюрьмы пустуют, значит в государ-

204

стве что-то не в порядке. Или все очень хорошо или дожили, что уже и посадить не за что! Бургомистр. Ой, сержант, в былые времена, я бы вас за такое... в казематы, в кандалы... Сержант. Но времена нынче уже не такие, да? Бургомистр. Увы, совсем не такие. Кризис, дорогой сержант. Сержант. Неужели тяжелые времена вмиг заставили всех преступников одуматься и бросить к черту свои криминальные делишки! Бургомистр. К чему этот сарказм, сержант? Вам известно, что волк ни за что не будет есть морковь, ему зайчатину подавай. С кровью. Сержант. Но камеры пусты, господин бургомистр. Бургомистр. Потому что криминал иммигрировал, сержант. Сержант. Э-э, я не очень понимаю, куда он…иммигрировал? Бургомистр. Вслед за бизнесом. Туда где лучше и жирнее. Деловые люди, как крысы, первыми сбежали с тонущего корабля. У нас маленькая страна, сержант. Производства нет, ресурсов тоже нет. А если люди перестали хорошо зарабатывать, тогда кого грабить? Сержант. И что, наше население теперь живет в идеальном мире? Без преступности? Бургомистр. Не совсем. Сержант. Я так и знал! Идеал невозможен! Он недостижим, господин бургомистр. Криминал – как крошки в постели. Был, есть и будет. Кто-то ведь остался, правда? Бургомистр. И не надейтесь, сержант. Преступности у нас больше нет. Правда и с законопослушным населением возникли проблемы. Сержант. А с ним что не так? Бургомистр. Иммигрировало, вслед за преступностью. Сержант. Куда? Бургомистр. За границу. В поисках лучшей жизни. Сержант. Все? Бургомистр. Слава богу, нет. Только работоспособные. Сержант. Кто же тогда остался? Старики и дети? Бургомистр. Ну, еще инвалиды и эти... патриоты. Сержант. Кто-кто? Бургомистр. В последний раз, когда я был у них, они точно называли себя патриотами. Сержант. Националисты что ли?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Бургомистр. Нет, эти самые первые сбежали. Им Родину любить издалека приятно, на чужбине. Там и теплее и сытнее будет. Сержант. Кто же они, эти патриоты? Бургомистр. Они размещены компактно, удобно – в специальных лечебницах. Под наблюдением оставшихся врачей, к сожалению, пенсионного возраста. К слову, патриотами они продержатся еще не больше недели. В прошлом месяце, они были пчелами и требовали из еды исключительно мед. Беда с ними... Сержант. Это – катастрофа! С этим же надо что-то делать! Бургомистр. Сержант, чаще надо бывать на свежем воздухе. Народ наверху уже давно пообвык, перебродил... все как-то рассосалось, успокоилось. Буйные уехали… Сержант. Этого не может быть... Бургомистр. Может, может. Кстати, вот ваш приказ об увольнении и присвоении офицерского чина. Возьмите ваши эполеты. Поздравляю, целую, всех благ! Все, пора наверх. Я там теперь один, у руля. Помощников нет, а дел невпроворот... Сержант. Погодите! Что мне со всем этим делать?! Бургомистр. (Поднимаясь по лестнице к выходу). Наслаждайтесь. Теперь это все ваше!

Сцена 2 То же самое помещение. Сержант моет полы. Входит бургомистр с газетами в руках. Бургомистр. Сержант, неужели вы думали, что я не узнаю? Похоже, я плохо знал своих подчиненных. Кто вам посоветовал? Удивили. Не ожидал. От вас, не ожидал... Сержант. Здравствуйте, господин бургомистр. Чай, кофе? Бургомистр. В первой половине дня – только кофе. Сержант. Сливки и два кусочка сахара. Бургомистр. Да, будьте любезны. Сержант. (Наливает кофе). Что случилось, господин бургомистр? Бургомистр. Как вы объясните это? Что, черт возьми, происходит?! Что это?! (Бросает пачку газет на стол и пьет кофе). Сержант. Это – пресса. Газеты. Бургомистр. Я не слепой. Я вижу, что это пресса. Сержант. И что с ней не так?

Бургомистр. Перестаньте паясничать, сержант. С прессой всегда что-нибудь не так: то переврут, то недоврут, то вообще печатают какую-то абракадабру. Сержант. Не понимаю, господин бургомистр. Бургомистр. Я тоже! Мне интересно, откуда у вас финансирование под это? И заметьте, в обход законной власти, то есть меня. Возмутительно! Это ваше объявление, сержант? Сержант. (Читает газету). Объявление мое. Финансирование – независимое, из частных источников. Все законно, господин бургомистр. Бургомистр. Сержант, я ведь не дурак! Далеко не дурак! Сержант. Вне всякого сомнения, господин бургомистр. Бургомистр. Это серьезные деньги сержант. Я в кризисе, город в кризисе, вся страна в кризисе! Все в этом проклятом дефолте, по ноздри, а вы предлагаете всем, без разбору, такие зарплаты! Сержант. Может еще чашечку, господин бургомистр? Бургомистр. Не откажусь. Кстати, насчет кофе. В городе, да что там, в стране, все давно пьют растворимый и сильно разбавленный кофе, а у вас, черт побери, подозрительное изобилие, сержант. Сержант. Просто старые запасы. Вы же в курсе, я пью только чай. Бургомистр. Черт с ним, с кофе! Откуда такие деньги, сержант? Сержант. Абсолютно чистые, законные средства, господин бургомистр. Никакого криминала, вы же меня знаете. Бургомистр. В том-то и дело, сержант, я слишком хорошо вас знаю. Говорите немедленно! Сержант. Это – мои деньги! Бургомистр. Вот не ожидал от вас такого упорства сержант. Вы в лотерею выиграли или вы тайный наркобарон? Кто вы, сержант? Сержант. Это мое жалование за 30 лет! Бургомистр. То есть вы... на свои деньги... Сержант. Да. У меня нет семьи, нет особо вредных дорогостоящих привычек. Я сэкономил. Бургомистр. Нанимать по объявлению в газете, гражданских лиц для отбывания срока заключения? С выплатой денежного вознаграждения?! Вы с ума сошли?! Сержант. Так ведь это теперь моя тюрьма! Забыли, господин бургомистр?

205

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Бургомистр. Вы это серьезно, сержант? Сержант. Я похож на шутника? Бургомистр. Не понимаю... Сержант. Увы, инфляция съедает все мои сбережения, ежедневно и ежечасно. 30 лет службы – псу под хвост! Бургомистр. Ну, купили бы золотые часы, яхту, шикарную любовницу. Я не знаю, съездили бы куда-нибудь в отпуск. Все так делают. Сержант. У меня нет таких дорогостоящих вредных привычек... Бургомистр. Зачем вам весь этот тюремный балаган? Сержант. У меня была мечта. Всю жизнь хотел управлять тюрьмой. Бургомистр. Так на здоровье! Вот – вы, вот – тюрьма, командуйте до упаду, вам никто не помешает. Хоть в футбол здесь играйте! Сержант. С кем?! Здесь никого нет! Камеры пусты! Тюрьма закрыта! Бургомистр. Время такое, сержант. Вы не в курсе последних событий? Зря. Сержант. Знаю, теперь каждый за себя? Никто не поможет, да? Бургомистр. Крепитесь сержант... Сержант. Не хочу. Считайте это моей первой дорогостоящей и вредной привычкой. Я буду командовать полноценной тюрьмой! Пусть недолго, пусть за свой счет! Бургомистр. Бред. Полный бред. Конечно, это ваше личное дело и я, видимо, не смогу отговорить вас от этой... необычной авантюры. Сержант. Нет, не сможете. Господин бургомистр, позвольте спросить, а вам это зачем? Почему вы так ревностно хотите мне помочь? Бургомистр. Вы достопочтенный гражданин нашего города. Я – бургомистр, я обязан... Сержант. Вам скучно и нечем заняться? Бургомистр. А хоть бы и так! Вам тоже вижу не очень весело. На что вы надеетесь, сержант? Ну кто в здравом уме, откликнется на столь экстравагантное объявление? Это нереально. Сержант. Я не тороплюсь. У меня профессия такая. Бургомистр. Хочу заметить, там, снаружи, никого нет. Ну, почти никого. Одни старики и ненормальные. Зря потратились на объявление в прессе. Открывается дверь и входит генерал. Генерал с саблей на перевязи, увешенный медалями и орденами. На груди большой бинокль.

206

Генерал. Здравия желаю! Всем смирно! Где начальник тюрьмы? Сержант. Господин генерал, во время вашего отсутствия... Бургомистр. ...в вашем присутствии не нуждались. Сержант. Господин бургомистр, имейте уважение, перед вами – генерал. Бургомистр. Подумаешь, генерал… Сержант. Вы мне мешаете. Не забывайте, это – частная территория. Я здесь начальник! Бургомистр. Ваша тюрьма находится на территории города, а в городе начальник – я! Генерал. Отставить бардак! Бургомистр. Что вы тут раскомандовались? Сержант, у него нет полномочий, наша армия давно распущена по домам... Генерал. ( Бургомистру). Не вижу ваших знаков отличия. Где служили? Бургомистр. Я служу в магистрате, я – бургомистр. Генерал. Гражданский? Бургомистр. Да, если угодно. Генерал. Не интересует. Бургомистр. В каком смысле? Генерал. Не люблю неопределенности. Если на человеке нет погон или других знаков отличия, я не знаю как мне с ним общаться. Это нарушение субординации и устава. Бургомистр. На мне служебный мундир, между прочим. Генерал. Вижу. Где остальное? Где нашивки? Где награды, черт побери?! Мундир просто так не надевают. Вы офицер или кто?! Бургомистр. Я – официальное лицо! Генерал. Не вижу. Предъявите ваши документы. Бургомистр. Они наверху, в моем кабинете. Генерал. Так сходите за ними. Свободен. Бургомистр. Хам! Генерал. Будем считать, что я этого не слышал. Где начальник тюрьмы? Сержант. Я! Здесь! Это я! Генерал. Отлично, сержант. Вольно! Я по объявлению. Бургомистр. (Уходит). Я так и знал. Сержант, не запирайте двери, сейчас к вам психи и проходимцы косяком повалят! Сержант. Господин генерал, ваше превосходительство... это невозможно... вы же генерал! Генерал. Оставить сержант! Вы же при погонах, что за недоверие к старшему по званию.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Сержант. Виноват! Генерал. Это точно. Что тут у вас сержант, кормежка приличная? Дополнительный паек для имеющих особые заслуги предусмотрен? Предупреждаю сразу, я громко храплю. Пуля в носу застряла. Ежедневно, после завтрака мне нужно выделять место для строевой подготовки. Этого вестибюля будет достаточно. Полчаса я марширую и потом бодрый на весь день! Никакой зарядки не надо. Вопросы есть? Сержант. Да. То есть, так точно! Генерал. Задавайте. Сержант. Вы правильно прочитали мое объявление в газете? Генерал. Отставить сомнения. Читать нас учили. Сержант. Господин генерал, мне нужен заключенный, для отбывания срока. За денежное вознаграждение. Генерал. Ответ положительный. Так, сержант, в вашем приказе... Сержант. ...объявлении. Генерал. Не меняет сути. Вы не указали размер денежного содержания... Сержант. ...вознаграждения. Генерал. Один черт! Во сколько вы оцените боевого генерала? Сержант. Господин генерал, при все моем уважении и восхищении... две с половиной тысячи... господин генерал... Генерал. Та-ак... примерно... два ящика патронов и десять гранат... Сержант. Простите, господин генерал, мой бюджет весьма скромен... Генерал. Сержант, мы не базарные бабы. Я согласен. Сержант. Господин генерал, прошу садиться. Я должен завести на вас дело. У вас есть удостоверение личности? Генерал. Конечно. Сержант. Могу я его увидеть? Генерал. Конечно нет, это – военная тайна! Мои документы в сейфе. Дома. Сержант. Но мне надо вас как -то… зарегистрировать. Генерал. Это не проблема. У каждого солдата и офицера есть татуировка на груди с порядковым номером и воинским званием. (Генерал расстегивает мундир и обнажает грудь. На груди генерала множество татуировок). Сержант. Прошу прощения, я не вижу тут вашей фамилии и имени. Генерал. Это ненужная информация. При ведении боевых действий это мешает. Путаешься в фамилиях, именах...

Сержант. Мне так и записать, генерал 01? Генерал. Так точно. Сержант. Господин генерал, вашу жену зовут Марта? Генерал. С чего вы взяли, я не женат. Сержант. Ну, у вас тут ... имя Марта, череп и кости... любимая навсегда... Генерал. Нет, Марта – моя любимая гаубица. 150 калибр. Красавица! Сержант. С этим не поспоришь. Господин генерал, разрешите предложить вам на выбор перечень преступлений и соответствующие им статьи уголовного кодекса. Генерал. (Читает список). Интересно... не подходит... это позорно... тут вообще не понятно… Сержант. Вы не торопитесь, обдумайте хорошенько. Генерал. Нельзя, сержант. Если много думать, некогда будет побеждать. У меня опыт. Я остановлюсь вот на этом. Сержант. Отличный выбор, господин генерал. Вооруженный мятеж, захват власти... пожизненное или расстрел! Поздравляю. Генерал. Спасибо. Всю жизнь руки чесались, да как-то все времени не было. Одна военная компания за другой, по всему свету. Я даже в отпуск никогда не ходил. Сержант. Хочу вас сразу предупредить, моего бюджета надолго не хватит. На пожизненное и не рассчитывайте. Генерал. Ну что вы, сержант, и на этом спасибо. Прошу определить мое новое место дислокации. Сержант. Господин генерал, вы первый клиент. Выбирайте любую понравившуюся камеру. Генерал. Я возьму вон ту, с большой батареей отопления. У меня радикулит от окопов. Сержант. Для вас – все что угодно! Открывается входная дверь и вбегает человек с большой коробкой в руках. Он запирает дверь на все замки, засовы и подпирает ее рядом стоящей шваброй. Человек с коробкой. Всем привет! Объявление вы давали? Или вы? (Поворачивается к генералу). Сержант. Я. Человек с коробкой. Отличненько, тогда я к вам… начальник. Места еще есть? Я не опоздал? Аванс будет? Сержант. Уважаемый, давайте по порядку. Кто вы? Назовите ваше имя и фамилию для начала.

207

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Человек с коробкой. Оу-оу-оу, начальник, что вы так прессуете? К чему так много никому ненужной информации? Сержант. Оставаться инкогнито не возможно, я должен вас зарегистрировать... Человек с коробкой. Ну, скажем... я обычный бизнесмен, можно сказать – банкир. Люблю, знаете ли, работать с ценными бумагами ...и прочим дорогостоящим барахлом. Моя фамилия... Впрочем, зовите меня как хотите... Генерал. Скользкий тип, сержант. Я бы его для начала к стенке поставил. Один раз я чуть сражение не проиграл из-за такой же сволочи... Сержант. Это без надобности, господин генерал. Я знаю кто он. Это обычный воркарманник. Я их за километр чую. Вор. Обижаешь, господин начальник, я честный, безобидный психолог. Ничего не беру без спросу. Провалиться мне на этом месте! Мои клиенты сами, по доброй воле, отдают мне свои... активы. Генерал. Жулье! Таких надо сразу в карцер! На хлеб и воду! И без выплаты денежного содержания. Вор. Команды трепать языком не было, папаша! Я вижу, вы здесь тоже по объявлению, так идите и занимайте места, согласно купленным билетам. Генерал. Да я тебя... на фарш покрошу! Щенок! Сержант. Перестаньте, господин генерал, у вас же давление. (Обращается к вору.) Проходите, садитесь. Сейчас будем оформляться. Вор. Так это, в натуре, правда, начальник? Точно не шутка? Здесь можно отсидеть за бабки? Сержант. Для начала, мое звание – сержант. Это не шутка и я действительно предоставляю желающим возможность неплохо заработать. Вакансии еще есть. Вор. Фантастично! И что сейчас стоит посидеть? Сержант. Для вашей квалификации, могу предложить... две тысячи и трехразовое питание. Вор. В неделю? Сержант. В месяц. Может вы не заметили, но в стране кризис. Вор. Знаю, но вроде как… маловато… Сержант. Зато без подоходного налога и прочих поборов. Вор. Обожаю эти слова. Я согласен. Сержант. Оформляться будем? Вор. А этому, старикану с большой заточкой на поясе, сколько начислили?

208

Сержант. Это – генерал. Заслуженный человек. Был неоднократно ранен в боях. Он будет получать 2500. Вор. Беспредел, начальник! Времена сейчас тяжелые для всех. Все равны перед кризисом, и министры и трактористы! Сержант. Во-первых, господин генерал пришел раньше вас. Во-вторых, вот перечень статей и прейскурант цен к ним соответственно. Выбирайте из того что осталось. Вор. Ладно, сержант, я все понял. Старики и дети вперед. Что тут осталось? Генерал. Сержант заприте мою саблю в сейф, иначе я эту тварь точно нашинкую мелкими кубиками. (Сержант запирает оружие в металлический шкаф). Вор. Послушайте, военный, хватит орать! Генерал. Я генерал! У меня награды и статус! Вор. А что вы тут забыли со своим особым статусом? Генерал. Не ваше дело! У меня сложные обстоятельства. Вор. Не смешите мои нервы, ваши обстоятельства нарисованы на груди. Судя по количеству драгметалла на мундире, родина с вами этим и расплачивалась. Генерал. С первой же зарплаты первая пуля – твоя! Вор. До нее еще дожить надо, старикан. Сержант. Господин генерал, возьмите комплект спецодежды и пройдите, пожалуйста, в свою камеру. Генерал. Сержант, у меня к вам пустячный вопрос. Прошу разрешения нашить на тюремную робу знаки отличия. Сержант. К чему такие сложности, господин генерал? Здесь, в этом нет необходимости. Генерал. Я знаю, просто я плохо сплю и теряю аппетит без своей идентификации. Сержант. Это не положено, но для вас я могу сделать исключение. Вор. Господин начальник! Сержант! А можно мне вот это? Почти по моему профилю. (Сержант смотрит указанный пункт в списке). Сержант. Хищение в особо крупных размерах. Вор. Всю жизнь мечтал, да так и не повезло. Сержант. Пожалуйста. Все что в списке, все доступно. Стучат в дверь. Сержант. Одну минуту! Открываю! (Сержант открывает замки и засовы.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА В открытую дверь заглядывает человек в больших очках и с портфелем). Человек в очках. Здравствуйте, господа. Вы не подскажете, здесь сажают преступников? Вор. Опоздали, уважаемый, здесь уже не сажают преступников, здесь их покупают. Человек в очках. Но тут напечатано... (Достает из портфеля газету.)... срочно требуются... преступники. Сержант. Все верно. Проходите, уважаемый. Человек в очках. Благодарю. Позвольте представиться. Доктор микробиологии водной среды, почетный член академии... Сержант. Не волнуйтесь. Вы не против, если я буду называть вас – профессор? Профессор. Я понял, анонимность, инкогнито, тайна следствия. Сержант. Все гораздо проще. Некоторые из моих клиентов категорически против идентификации личности. Профессор. Как мне к вам обращаться? Сержант. Сержант. Начальник тюрьмы. Профессор. Господин сержант, я право не знаю, не уверен, есть ли у меня шансы... могу ли я присесть у вас? То есть, присоединиться... принять участие... Извините, я запутался. Я в первый раз... Сержант. Не волнуйтесь, профессор, это дело привычки. Надо же когда-то начинать. Прошу вас, располагайтесь. Профессор. Покорнейше благодарю. Вор. Этот ботаник испортит нам всю отсидку. Генерал. Хлипкий новобранец. У меня такие на передовой дохли, как мухи, при рытье окопов. Слабак! Сержант. Профессор, вот прайс-лист. Выбирайте. Учтите, эти два пункта уже заняты. Профессор. Господин сержант мне понадобится ваша консультация. Сержант. К вашим услугам. Профессор. Я сейчас в несколько стесненной финансовой ситуации. Естественно, мне очень нужно выбрать что-нибудь подороже и в связи с этим у меня вопрос – должен ли я обладать необходимыми навыками по указанным статьям уголовного кодекса? Сержант. Ну что вы, достаточно просто знать о составе преступления хотя приблизительно. Вам придется играть по правилам. Это все указано в договоре. Профессор. Видите ли, я не знаком ни с одной из указанных здесь статей. У меня нет

никакого опыта и криминальных способностей. Сержант. Подумайте хорошенько, это не сложно. Обратите внимание, вот хорошая статья – подкуп должностного лица. Взяточничество – широко распространенная статья у нашего населения. Профессор. Увы, я никогда не имел к этому отношения. Извините... Сержант. Я не говорю о ваших контактах со взяточниками. Вы же встречали их в реальной жизни? Профессор. Не доводилось, простите... Сержант. Вы удивительный человек, профессор. Профессор. Может, я просто выберу любую статью и почитаю уголовный кодекс? Я все выучу наизусть. У меня фотографическая память. Сержант. Ради бога, профессор, только не переусердствуйте. Выбирайте одну статью. У меня бюджет не резиновый. Вор. Гражданин начальник, к вопросу о бюджете. Каков размер вашей кредитоспособности? Генерал. Да, сержант, объявите сроки проведения... мероприятия. Сержант. Все зависит от выбора пакета предоставляемых услуг. Смотрите в ваших договорах. Стандартный и премиум. Вор. Премиум дороже. Генерал. Цена привлекательная. А что в этом пакете, сержант? Сержант. Карцер и пытки по высшему разряду. Усиленное питание. Праздничное меню. Вор. Я – пас! Лучше отбарабанить стандартный пакет без риска для здоровья. И на свободу со звонкой монетой в кармане. Генерал. Я тоже воздержусь. У меня старый окопный ревматизм и холодный карцер мне вреден. Сержант. Господа, карцер исключительно сухой и теплый. Шикарный вид на городскую площадь и парк! А пытки на допросах не вреднее мануального массажа. Не оказывайтесь сгоряча. Вор. Знаем мы ваш массаж. Там до извращений рукой подать! Генерал. Спасибо, сержант, вы же знаете, я подписывал конвенцию о пытках. Я не одобряю этого... Сержант. Я не настаиваю. Желание клиента для меня – закон.

209

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Профессор. Господин сержант, я определился с выбором. Вот – “Измена родине и шпионаж”. Сержант. Достойный выбор! Поздравляю, политических заключенных у меня еще никогда не было. Профессор. И, если можно, пакет премиум класса. Сержант. (Обращается к генералу и вору). Вот господа, интеллигент, профессор, без особой подготовки и навыков, а не боится какихто предрассудков! Браво, профессор! Вор. А наш умник-то, жадина. Генерал. Слабак. Такие как он – запланированные потери в любом сражении. Сержант. Господа! Судя по моим предварительным подсчетам, набор по контрактам закончен. У меня есть объявление. (Заключенные расходятся по камерам, раскладывают личные вещи. Сержант открывает бутылку шампанского и разливает по стаканчикам). Заключенные, построиться! (Заключенные, толкаясь, становятся в одну шеренгу. Генерал всегда оказывается первым.) Равняйсь! Смирно! Вольно! Господа, позвольте мне поздравить вас с новой, интересной работой! Руководство тюрьмы, в моем лице, желает вам здоровья и терпения, а также финансового благополучия в конце ваших сроков пребывания здесь. А сейчас, прошу всех выпить шампанского. (Раздает всем стаканчики с шампанским). Ура, господа! Генерал. Ура! Ура! Ура! (Выпивает залпом). Вор. Гражданин начальник, я, конечно, выпить не прочь, тем более шампанского, на шару, но меня мучает вопрос, вы сейчас пошутили или просто издеваетесь? Сержант. От чистого сердца, господа. Вы не представляете, насколько я рад всех тут видеть. Вор. А нам чему радоваться, начальник? Мы в тюрьме и у нас срок. Тюрьма настоящая, не игрушечная... Сержант. Не забывайте, вы все пошли на это осознанно и добровольно. Причем за весьма приличные деньги. Вор. Ну тогда, ура. Профессор. Прошу прощения, а пить обязательно? Сто грамм алкоголя убивает два миллиона нервных клеток... Генерал. Выдохнул, выпил, крикнул «ура». Что непонятно?! Профессор. А можно я просто издам это ваш дикарский клич, а пить не буду?

210

Сержант. Профессор, это ведь хорошее шампанское, не спирт какой-нибудь. Профессор. Извините, я только хотел уточнить. Нет, так нет. (Выпивает зажмурившись). Ура.

Сцена 3 Перед камерами марширует Генерал. Профессор читает, вор лежит на нарах. Вор. Послушайте, военный! Эй! Черт тебя дери, генерал! Генерал. Стой, раз, два. Вольно. В чем дело? Вор. В сапогах со шпорами! Папаша, вы гремите как пустая консервная банка, а здесь люди пытаются настроиться на обед. Генерал. Аналогично. Я тоже нагуливаю аппетит. Вор. Сколько можно?! Каждый день, вот уже третий месяц! Вы что, без этого грохота пожрать нормально не можете? Генерал. Физические нагрузки повышают боеспособность и жизненный тонус. Вор. Обычных людей нагрузки вгоняют в анорексию! К тому же, у нас с профессором, аппетит нормальный. Нам этого не надо. Правда, ботаник? Эй, ботаник! Профессор. (Читает). Что сегодня на обед, господа? Генерал. Вот видите, профессору мои занятия не мешают. Вор. А если вот так? (Отбирает книгу у профессора.) Эй, ботаник, выходи из своей книжной комы! Ты меня слышишь? Профессор. Отдайте книгу! Я все слышу, просто я... не реагирую, на второстепенное. Извините. Вор. То есть тебя ничто не раздражает по жизни? А нормальное пищеварение тебя вообще не волнует? Профессор. Генерал, скажите ему, чтобы отдал книгу. Генерал. Я вот вам сейчас, песню боевую спою и маршировать буду... для хорошего пищеварения... Из кухни выходит сержант, он в фартуке и с салфеткой через руку. Сержант. Всем заключенным выйти построиться! Приготовиться к приему пищи. (За-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА ключенные строятся в шеренгу. Сержант уходит на кухню и выкатывает сервированную тележку с обедом.) Господа, прошу садиться. Генерал. Отлично! У меня разыгрался зверский аппетит! Вор. Конечно, если так бегать по тюрьме сумасшедшим страусом! Профессор. Генерал, что сегодня на обед? (Продолжая читать книгу). Генерал. Мне все равно. Лишь бы в кормежке было необходимое количество белков, жиров и витаминов. Вор. Дайте меню, пожалуйста. И винную карту. Сержант. Перестаньте паясничать, здесь не ресторан. Профессор. Что сегодня на обед, сержант? (Продолжает читать). Сержант. Сегодня на первое – крем-суп с копченым лососем. На второе – свиные ребрышки с картофельным пюре. Салат из сыра и артишоков. Вор. А десерт? Сержант. Мой фирменный лимонный пирог. Вор. Опять? Сколько можно? Генерал. А мне нравится. В нем много витамина С. Вор. Генерал, вам вообще можно давать три раза в день кошачий корм. В нем есть все. И витамины, и протеины и много прочей вкусно-полезной дряни. К чему даром переводить качественные продукты. Профессор. Я бы не советовал употреблять в пищу кошачий корм. С научной точки зрения... Сержант. Отставить разговорчики! Всем приятного аппетита. (Профессор расставляет блюда перед заключенными. Сержант сидит с ними за одним столом). Профессор. Сержант, суп превосходен! Вы удивляете нас день ото дня... Вор. В "Национале" кормят гораздо хуже. Господин начальник, вы не пробовали сменить профессию? Вы бы произвели, там наверху, фурор. Профессор. Всенепременно. Не правда ли, генерал? Генерал. Ответ утвердительный. Еда нормальная, питательная. Претензий нет. Сержант. Спасибо, господа, но мне нравится моя профессия. Это моя работа, а кулинарные изыскания – это отдых. Для равновесия.

Вор. При всем моем уважении, господин начальник, вы такой же ненормальный, как и наш профессор ботаник. Про генерала я даже не говорю. У него уважительная причина – пуля в голове. Генерал. Там осколок снаряда. Вор. Какая разница, вы нафаршированы железом под завязку... Сержант. Кстати, господа, на ужин я подам фаршированного кролика, правда, без гусиной печени. Времена тяжелые, многого не достать... Вор. Это не проблема. (Идет в свою камеру и достает из-под кровати ту коробку, с которой пришел в тюрьму). Вот, господин начальник, мой скромный вклад. Кое-какие консервы и другие ”пожертвования” от сердобольных граждан. Сержант. (Заглядывает в коробку). Да тут целое сокровище! А это точно не ворованное? Вор. Господин начальник, если наверху был бы хоть кто-то, у кого можно хоть что-нибудь “изъять” – я не пришел бы к вам наниматься. Сержант. Логично. Доедайте, господа, а я пойду, принесу десерт. (Уходит с коробкой на кухню). Профессор. (Обращается к вору). Извините, а у вас случаем, нет микроскопа? Хоть самого маленького? Вор. При себе нет, но за 500 монет, к утру будет. Вы только мне схематично набросайте на бумаге, как он выглядит. Генерал. Откуда вы его возьмете? Это режимный объект. Вор. А вам то что, военный? Это наши с ботаником дела. Генерал. У меня кончились сигары. Вор. Сколько надо? Генерал. Ну, хотя бы штук пять. Вор. Нет проблем. С вас 500 монет. Генерал. Это грабеж! Вор. А доставка и риск? Напоминаю, это режимный объект. Мы ведь не хотим огорчать нашего дорого господина начальника. Пусть и дальше думает, что его тюрьма, его крепость. (Генерал и профессор достают купюры и передают их вору. Входит сержант с пирогом и кофейником). Сержант. Десерт, господа. В помещение входит бургомистр. Бургомистр. Всем здравствуйте!

211

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Сержант. А-а, господин бургомистр, присоединяйтесь. Лимонный пирог, кофе? Бургомистр. Не откажусь. Сержант. Кофе, как всегда, с двумя кусочками сахара? Бургомистр. Будьте любезны. Генерал. Этот гражданский мне не нравится. Вор. Хорошо хоть успели ребрышки съесть, а то бы и этим пришлось делиться. Профессор. А кто это? Что ему нужно? Сержант. Это господин бургомистр. Садитесь на мое место. Вот ваш пирог и кофе. (Бургомистр ест пирог и пьет кофе). Бургомистр. Отличный пирог, дорогой сержант, и кофе отменный. Сержант. Я уже слышал раньше от вас "дорогой сержант". Не нравится мне все это. С чем еще плохим пожаловали, господин бургомистр? Бургомистр. К чему сразу такая враждебность, дорогой сержант? Сержант. Ну вот, опять. Генерал. Отвечать по существу! В глаза смотреть! Вор. Хватит жрать наш пирог! Профессор. Да в чем собственно дело?! Бургомистр. Я по обычному, бытовому вопросу. Зашел за коммунальными платежами. За свет, за воду. Отопление очень подорожало... Сержант. Месяц только начался. А за прошедший у меня все заплачено... Бургомистр. Времена сейчас тяжелые. Надо бы оплатить вперед... Сержант. Сколько? Бургомистр. А сколько у вас есть? Вор. Невероятно, а меня за такое мерзким грабителем называли! Генерал. Сержант, выдайте мне мою саблю, я эту крысу кабинетную… на котлеты покрошу! Сержант. Господин бургомистр, я не понимаю, вы хотите меня обанкротить? В чем дело? Вор. Господин начальник, зуб даю, он хочет забрать вашу тюрьму себе? Сержант. Это правда, господин бургомистр? Бургомистр. К чему такой драматизм, дорогой сержант? Заплатите по счетам и играйтесь тут на здоровье. Сержант. Странные у вас тарифы, господин бургомистр. Что значит, отдайте все что есть?

212

Профессор. Сержант, я не большой знаток законов, но такие тарифы – нонсенс. Помоему, это обычный грабеж. Сержант. Дорогой господин бургомистр, потрудитесь объяснить... этот, как его... нонсенс. Бургомистр. А что вы хотите?! Да, вот такие времена настали, дорогой сержант. Я тут не причем, это все кризис. Сержант. Это полный бред! Вы фактически отбираете у меня мою собственность! Это – преступление! Бургомистр. Платите по новым тарифам и выметайтесь куда хотите! Меня не волнует! Вот мой новый приказ об аннулировании всех предыдущих приказов. Это теперь – моя тюрьма!

Акт 2 Сцена 4 То же тюремное помещение. Генерал стоит перед зеркалом в вестибюле и отдает честь самому себе, профессор обложился книгами и смотрит в микроскоп, вор курит сигару и листает какой-то журнал. В центральной камере, в кандалах и тюремной робе сидит бургомистр. Бургомистр. Я вас всех уничтожу! Вы у меня сгниете за решеткой! Вор. Генерал, вы не подскажете, где мы находимся? Генерал. Мы в тюрьме. Вор. Слышишь, бургомистр, мы уже за решеткой. Другие предложения будут? Бургомистр. Вы должны немедленно освободить меня! Вор. Почему? Бургомистр. Я ваш бургомистр. Я – ваша законная власть. Вор. Не уверен. Я за тебя не голосовал. Бургомистр. Вы не имеете права меня тут держать! Это преступление! Вор. Профессор, обрисуйте причину заключенному. Профессор. Вы задержаны и заключены под стражу за мошенничество, вымогательство и попытку завладеть чужим имуществом. По совокупности обвинения вам полагается... (Профессор листает большой свод законов). Генерал. Расстрел. Поставить к стенке, крысеныша!

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Вор. Слушайте, а мне нравится. Вы как, профессор, одобряете? Профессор. Это немного радикально. Может, стоит рассмотреть другие варианты? Вор. Я и сам сомневаюсь, все-таки кровища, грязь... Убирай потом за этим. Может повесить мерзавца? Генерал. Если выстрел произвести чисто, и под правильным углом... Бургомистр. Вы что издеваетесь?! Позовите сержанта! Психи ненормальные! Сержант! Сержант! (Входит сержант). Сержант. Что за крики? Прошу вас, господа, все по камерам. Бургомистр. Сержант, вы совершаете большую ошибку! Вам это с рук не сойдет! Меня будут искать, а когда найдут... Сержант. Кто? Бургомистр. Меня обязаны искать! Я официальное лицо, я при исполнении, я – власть! Сержант. Господин бургомистр, я послушался вашего совета и поднялся наверх, в цивилизацию. Не хотелось бы вас огорчать, но там власти нет. Никакой. И ваше отсутствие, там, никто и не заметил. В магистрате никого нет. Транспорт стоит, половина магазинов закрыта, на улицах только бродячие собаки. Ни полицейских, ни дворников. Стариков на скамейках в парке и тех мало. Так кто вас будет разыскивать, господин бургомистр? Бургомистр. Господин сержант, начальник, может, мы договоримся? Ну, произошло между нами маленькое недоразумение. С кем не бывает. Кризис, нервы ни к черту. Мы ведь не первый год знакомы. А про новые тарифы, вообще забудьте. Можете платить, за все, как за однокомнатную квартиру! И никакой предоплаты. Сержант. Это точно, мы с вами давно знакомы. Вы из меня столько крови выпили, я удивляюсь, как вы не захлебнулись! Бургомистр. Сержант, дорогой господин начальник, я же исключительно по долгу службы... ничего личного. Таков порядок, вы же знаете, все только по инструкции... Сержант. Я знаю порядок и инструкции. Вы нарушили закон, вы преступник и жалкий вымогатель. Бургомистр. Даже если это и так. Где следствие? Где суд? Где мой адвокат, черт возьми?! Сержант. Увы, мой дорогой бургомистр, ничего из вышеперечисленного нет. Бургомистр. «Дорогой бургомистр», это ведь не к добру?

Сержант. Вы совершили преступление на моей, частной территории, а здесь – я судья и прокурор. Вам известно, как я отношусь к преступлению и наказанию. Закон превыше всего. Бургомистр. Я заявляю свой протест! Я объявляю голодовку! Это произвол! Вор. Господин начальник, а что сегодня на ужин? Генерал. Я бы не отказался от ланча. Сегодня я "намаршировал" себе зверский аппетит. Профессор. Сержант, а десерт после ужина будет? Мне очень нужна глюкоза. У меня сегодня намечается мозгоштурм по моей диссертации. Сержант. Ланча не будет, господа, я был в экспедиции, наверху. Не было времени. А вот ужин по распорядку. Сегодня в меню – телятина с имбирем и черносливом. На десерт – пирог. Вор. Опять лимонный? Сержант. На этот раз – яблочный. С корицей и взбитыми сливками. Ваш любимый, дорогой господин бургомистр. Бургомистр. Я все равно буду голодать. Это – протест! Генерал. Отлично! Сержант, я хотел бы съесть пайку этого придурка. Вор. Военный, вы тут не один. Мы с профессором тоже в доле. Сержант. Бургомистр, голодать это ваше конституционное право. Бургомистр. То есть вы не против? И я не буду наказан? Сержант. Ну я же не садист, бургомистр. Тем более, вы сами себя ой как наказали. Я вам даже сочувствую. Бургомистр. Минуточку, сержант, вы, что даже не предпримете попытку накормить меня насильно? Сломить мою бунтарскую волю и тому подобное... Сержант. Хотите начистоту? Мне плевать на вашу голодовку. Там, наверху тоже всем плевать. Скандала не получится. Телевидения нет, газеты давно закрыты. Пожалуй, неравнодушными останутся только ваши соседи по камере. И то не лично к вам, а скорее к вашему пайку. Удачи в вашей забастовке! (Сержант уходит на кухню). Бургомистр. Сержант! Господин начальник, я передумал! Я перенервничал, сержант! Это было ошибкой! Профессор. Перестаньте орать. Вы тут не один. Я не могу сосредоточиться на работе. (Смотрит в микроскоп).

213

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Бургомистр. Мне плевать! Мне плевать на всех! На вас! И на этот... странный прибор. Профессор. Это мой микроскоп. Бургомистр. Минуточку, а вы уверены, что он ваш? Профессор. Естественно, если я его купил, значит, он мой. Бургомистр. Этого не может быть! Эта вещица из моего кабинета и я вам его не продавал. Посмотрите, там, сбоку есть табличка с гравировкой " собственность академии наук". Это – мое. Профессор. Вы ученый? Академик? Бургомистр. Это, конфискат, за долги академии по коммунальным платежам. Профессор. А я купил этот прибор за свои честно заработанные средства. Бургомистр. Где? У кого? Профессор. У моего соседа по камере. (Указывает на вора). Вор. Какие проблемы, профессор? Помощь нужна? Бургомистр. Да! Откуда у вас мой конфискат? Это – мой микроскоп! (Вор выходит из своей камеры, раскуривает сигару и выдыхает дым бургомистру в лицо). Бургомистр. Сигары... кубинские... настоящие. Откуда они у вас? Это ведь контрабанда, их нельзя достать в городе. Вор. Места знать надо. Могу предложить, по сотне за штуку. Брать будешь? Бургомистр. Не может быть! Это же наверняка мой конфискат! Он был только в одном месте, в моем кабинете, в магистрате. Вы – вор! Вор. И как вы догадались? Бургомистр. Ворюга! Вор. Конечно. Я – вор, я сижу в тюрьме, потому что краду чужое. Это логично. Дальше что? Бургомистр. Отдайте! Это все мое! Вор. А то что? Бургомистр. Я все расскажу сержанту. Он узнает, он примет меры... Вор. И он посадит нас еще раз. А потом еще и еще... Бургомистр. Вам не поздоровится. Я знаю сержанта. Когда выберусь отсюда, я вам устрою веселую жизнь. У меня еще есть коекакие рычаги и средства. Я богатый человек, со мной так нельзя... Вор. Интересно, выходит я что-то упустил при осмотре ваших апартаментов... надо бы

214

сходить еще раз. (Вор надевает перчатки и выходит. Генерал марширует и отдает сам себе воинскую честь, приходя мимо зеркала). Бургомистр. Эй, ботаник. Как тебя там? Профессор. Эй, алло! Да чтоб тебя... Профессор. Прошу прощения, вы ко мне обращались? Бургомистр. А к кому еще? Здесь только мы и этот, оловянный солдатик. К тебе, конечно. То есть к вам, уважаемый. В смысле многоуважаемый... Профессор. Вы не могли бы сразу перейти к сути вашего вопроса, пожалуйста. Бургомистр. Вы ведь умный человек, правда? Вы же соображаете, что к чему? Профессор. Если отбросить грубость и неэтичность вопроса, можно сказать и так. Я доктор микробиологии. Глупость среди моих коллег скорее нонсенс. Бургомистр. Не буду с вами спорить. Я не об этом. Хотите жить красиво? У меня есть связи, я – бургомистр, черт побери! Профессор. Я так и не понял сути вашего вопроса. Конкретика размыта... Бургомистр. Хорошо, вскроем карты. Освободите меня, отвлеките оловянного солдатика и я дам вам, что захотите. Женщины! Шикарные, умопомрачительные красотки! Я не шучу и не издеваюсь. Признайтесь, профессор, вам ли не мечтать об успехе у женского пола. Я ведь вижу… Профессор. Благодарю, не интересуюсь. Бургомистр. Автомобиль, яхта, драгоценности. Вечные ценности... Профессор. Спасибо, опять нет. Бургомистр. Ну хорошо, еще одна козырная карта – звание, должность ... самого главного, как там у вас, в этой ... науке. Профессор. Я не карьерист, извините. Денег мне, в общем-то, хватает. Господин сержант достаточно щедр. Бургомистр. Будь он проклят! Он – изменник и террорист! Профессор, у вас же должен быть инстинкт самосохранения? Вы на чьей стороне? Беззакония?! Профессор. Смею напомнить вам, господин бургомистр, но это вы попрали все конституционные нормы и законы, покусившись на частную собственность, свободу, а впоследствии и на здоровье господина сержанта. Бургомистр. Беда с вами, с умниками. Мозгов у вас слишком много, на мозжечок давят. Вечно вы в дерьмо норовите вляпаться.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Профессор. Грубо и предсказуемо. Идите тогда пообщайтесь с генералом, он грязи не боится. (Отворачивается с книгой к стене). Бургомистр. С этим оловянным истуканом? У него же пуля в голове! Генерал. Я все слышу. И вижу. К сведению, в голове у меня осколок снаряда. Стой! Атьдва! (Заканчивает маршировать.) Докладывайте. Бургомистр. Что? Генерал. Цели, задачи, средства обеспечения, сроки исполнения. Бургомистр. Ого, да вы берете быка за рога! Мне нравится ваша решительность и напор! Браво, генерал! Генерал. Перестаньте пускать эти слюни. У меня мало времени. Бургомистр. Задача: нейтрализовать противника на территории тюрьмы. Освободить меня из плена. Сроки исполнения: сейчас. Немедленно. Пленных не брать. По завершении операции: гарантированное денежное вознаграждение, женщины, автомобили, яхты и... новый орден. Большой. Генерал. Орден? Это хорошо... Бургомистр. И что же вас смущает? Генерал. Честь офицера. Ваше предложение – диверсия и измена, а за это полагается – расстрел. В военное время без суда и следствия. Бургомистр. Это значит – нет? Генерал. Я подписал договор. Это равносильно присяге. Пусть и на определенное время. Я – боевой офицер. Бургомистр. Да я уже понял, понял. Зачем вы вообще спрашивали? Что за идиотизм?! Идите лучше помаршируйте еще. Генерал. Я буду вынужден доложить о вашем заговоре по инстанции. Сержанту. Бургомистр. Валяйте. Генерал. Жаль, что сейчас не военное время! Бургомистр. Ошибаетесь. Сейчас самое что ни есть военное время! Вы что, газет не читаете? Там, наверху, такую заварушку устроили! Воюют все со всеми. Генерал. Боевые действия? С кем? Кто? Бургомистр. Ай-яй-яй, а нашего генерала никто не позвал сабелькой помахать. Бедненький... Генерал. Безобразие! Почему не доложили?! Сержант! Сержант! Тревога! (Вбегает сержант в поварском колпаке и фартуке).

Сержант. Что случилось? Пожар?! Побег?! Бунт?! Генерал. Сержант, мне только что доложили. Пока вы там пирожками балуетесь, мы здесь в состоянии войны. Это недопустимо, сержант. Война, это... война! Вы понимаете? Сержант. Ни как нет! Генерал. Да вам и не положено. Черт! Почему я узнаю о боевых действиях от простого гражданского? Пахнет трибуналом, сержант! Сержант. Да кто вам это сказал? Какая война? Генерал. Вон та канцелярская крыса. (Показывает на бургомистра). Сержант. Нашли, кому верить. А вы, господин бургомистр, за подстрекательство к бунту можете и карцер схлопотать. Угомонились бы вы... Бургомистр. Сатрап и тиран! Вам не задушить свободу слова! Отечество в опасности! Я не буду молчать! Генерал. Сержант, прошу вас выдать мне мою саблю и отпустить в разведку. Сержант. Какая война? Какая к черту разведка? Зачем? Я был сегодня наверху. Покупал продукты на рынке и никаких боевых действий я там не видел. Господин генерал, вы подписали договор на отсидку. Это – официальный документ. Вы же офицер! Генерал. Но как же отечество? Оно в опасности или нет? (Входит вор с большим свертком в руках). Вор. Все в порядке, военный. Опасность миновала, нас захватили без единого выстрела. Война закончилась. Генерал. Как?! Вор. Да она и не начиналась. Сержант. Почему вы самовольно покинули территорию тюрьмы? Это неприемлемо. У нас договор! Никто не входит и не выходит без моего письменного разрешения! Вор. Да знаю я, начальник. Я пулей, тудасюда. Исключительно по нужде, за лекарствами. Сержант. Какие лекарства? Для кого? Вор. Для генерала. Смотрите, как его расплющило. (Генерал сидит на полу). Сержант. Господин генерал, что с вами? Генерал. Сержант, на нас напал враг. Победил. А мы даже не знаем кто? Чтоб мне сдохнуть! Сержант. Дайте что-нибудь попить генералу. Ему плохо. Вор. Есть хороший виски. 20-летний.

215

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Бургомистр. Виски? Что-то оно подозрительно похож на мой? Вор. Это трофейное и по закону военного времени уже не ваше. (Генерал выпивает). Сержант. Я сейчас поднимусь наверх и все узнаю. Никому не двигаться и не покидать свои камеры. Всем понятно? Вор. Не надо начальник. Я в курсе и сейчас все расскажу. (Из своей камеры выходит Профессор). Профессор. Весьма любопытно, никогда не был очевидцем военной экспансии... Вор. Нет, никто не болеет. Все живы-здоровы, даже раненных нет. Профессор. Я имел в виду совсем другое... Сержант. Перестаньте, профессор, вы сбиваете его с толку. Генерал. Докладывайте скорее. Танки на улицах есть? Они ввели комендантский час? Нет, сначала скажите, кто нас... победил? Вор. Никто. Наши солдаты надели форму противника, и вяло мародерствуют. Я еле-еле успел урвать малость из запасов нашего бывшего бургомистра. Бургомистр. Я – легитимная власть! Меня никто не отстранял! Вор. Ну, они там этого не знают. Бургомистр. Сержант, отпустите меня немедленно! Мне надо к рулю! Мне надо там все разрулить... Сержант. Да погодите вы! По вашему делу еще даже следствие не окончено. Скажите, а почему наши солдаты в иностранной военной форме? Генерал. Может вы что-то напутали? Это точно наши? Вор. Точнее некуда. Ихний полковник проиграл мне свою военную тайну в покер. Наши добровольно присоединились к армии противника и... следовательно, победили, вместе с ней. Генерал. Кого? Сержант. Получается, самих себя. Профессор. Технически, они стали сателлитами у своего противника. Победой здесь и не пахнет. Вор. Нет-нет, они точно праздновали победу. Им еще ордена выдали. Вот такие. (Достает из кармана). Бургомистр. Это же мои ордена! Из моего сейфа! Вор. Опять нет. Я его честно выиграл в покер. У полковника. Ну, почти честно... Сержант. Что будем делать, господин генерал? Ситуация неоднозначная.

216

Генерал. Предлагаю не высовываться. Осмотреться. Произвести мягкую разведку и принять решение... после ужина. Ей-богу, господа, думать лучше на сытую голову.

Сцена 5 Закончился ужин. Заключенные сидят вместе с сержантом за столом. Генерал и вор раскуривают сигары, остальные пьют кофе. Сержант. Господа, кто-нибудь хочет еще кусочек пирога? Генерал. Спасибо сержант, я уже вздохнуть не могу. Мне даже не по себе. Пришлось даже расстегнуть брюки. После обеда мне всегда становится очень страшно... Сержант. У вас проблемы с пищеварением? Я что, переборщил со специями? Генерал. Не беспокойтесь, сержант. Мой желудок может легко переварить сырую окопную крысу, без последствий. От вашей потрясающей кормежки меня стали мучить кошмары. Я начинаю всерьез беспокоиться за свою боеготовность. Вдруг сейчас война, а я выведен из строя ... мясной подливой и яблочным пирогом. Вор. Присоединяюсь к генералу, отменный ужин, господин начальник. Будучи пацифистом, мне плевать на службу в армии, на войну и, простите, на вас, генерал, и я в раздумье по поводу еще одного куска пирога... Профессор. Господа, может, стоит отдать этот кусок пирога бургомистру? Мне даже както неловко от своей сытости. Он ведь там один, за решеткой... Сержант. Не волнуйтесь, профессор, я сервировал для него отдельный поднос. Кстати, мне нужен доброволец, отнести ему ужин в карцер. Профессор. Теоретически, я бы мог, но у меня все еще болит рука. У него очень острые зубы и... неприятный запах изо рта. Генерал. Хорошо еще мы его связали, когда волокли в карцер, а то он и лягаться пытался. Козел. Я бы пошел, сержант, мне не трудно, но не буду врать, я не хочу! К тому же, у меня по распорядку – тихий час. Вор. Ладно, не хнычьте, давайте поднос, я отнесу. (Берет поднос). Сержант. Если возникнут проблемы, зовите на помощь, не стесняйтесь. Учтите, бургомистр опытный политикан и управленец, он знает, как надавить на болевые точки.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Генерал. Ничего он не может. Эти кабинетные крысы могут вызвать только жалость и рвотный рефлекс. Заткните уши ватой, дружище, чтобы не слышать его противных воплей. Вор. О чем вы? У меня иммунитет на чужое горе. (Уходит). Сержант. Меня беспокоит эта анархия наверху. В таком хаосе, бургомистра может никто и не хватится, но нас рано или поздно обнаружат. Генерал. Согласен, сержант, это лишь вопрос времени. Предлагаю подготовить и проработать линию обороны. Сержант. Господин генерал, мы ведь не на передовой. Это обычная тюрьма и признаюсь, в весьма плачевном состоянии. Моих сил и средств едва хватает на еду. Профессор. А как насчет военной хитрости? Это дешево и эффективно. Генерал. Военную хитрость нужно применять, когда кончились боеприпасы. Сержант, у вас не завалялось где-нибудь пары ящиков гранат или хотя бы пулемета? (Грохот падающего подноса). Вор. Ах, ты тварь! Гаденыш! (Вбегает в помещение). Профессор. Он вас все-таки укусил? Сержант. Что случилось? Вор. Господин начальник, эта тварь сбежала! Генерал. Надо было сразу к стенке поставить, крысеныша! Я вам говорил, сержант. Вор. Решетки разогнуты, в камере пусто. Профессор. Странно, по внешним признакам бургомистр не производил впечатления супермена. Сержант. Наш бургомистр не супермен, он подлец и казнокрад. Я ему тысячу раз докладывал о плачевном состоянии тюрьмы. Он знал, что решетки насквозь прогнили. Их даже мыши грызли. Генерал. Сержант, на вашем месте, я поискал бы гранаты. Сержант. Оставьте генерал, какие гранаты! Профессор, что вы там говорили про военную хитрость? Профессор. Как-то один раз, чтобы сорвать экзамены, мои студенты прицепили на дверь в аудиторию объявление : "Осторожно! Дизентерия! Помещение на санобработке". Сержант. Забавно, но не страшно. Детский сад. Генерал. Хм, а мне нравится. Молодец профессор. Это может сработать. Скажите, сержант, что самое страшное на войне?

Сержант. Погибнуть? Генерал. Нет, это воинская обязанность. Нас к этому учили. Сосредоточьтесь. Сержант. Проиграть войну? Генерал. Нет, сержант. Это тоже не страшно, всегда можно взять реванш. Сержант. А что же тогда? Генерал. Самое страшное для солдата – это оказаться засранцем. Вокруг война, пули, снаряды, а ты не можешь оторваться от горшка. А не дай бог убьют? Позор! Сержант. Ну, не знаю... Вор. Господин начальник, я бы еще приписал к тексту – сифилис и триппер. И картинками все украсить. Профессор. Лучше уж написать – геморрагическая лихорадка эбола. Вор. Это длинно и не понятно, лучше – триппер. Сержант. Остановимся на дизентерии. Профессор, сможете грамотно оформить? Профессор. За пять минут. Дайте только бумагу и краски. Сержант. Господин генерал, вы в карауле. Генерал. Есть! Вор. А мне что делать? Сержант. Помогите мне, пожалуйста, помыть посуду.

Сцена 6 За столом сидят сержант и заключенные. Они играют в карты и пьют кофе. Профессор. У меня флэш рояль, господа. Вор. Покажите рукава, профессор. Невозможно выигрывать три раза подряд! Профессор. Я просто хорошо считаю и слежу за вашей реакцией. На экзаменах я мог безошибочно определить, кто из студентов пользуется шпаргалкой. Генерал. Мы не на экзамене, умник, здесь солидные, взрослые люди. Как ты это делаешь?! Сержант. Успокойтесь господа, это ведь всего лишь игра. Генерал. Ничего себе не беспокойся! Я проиграл ему два десерта! Вор. Я тоже хочу отыграться. (Стук в дверь). Бургомистр. Тук-тук! Откройте пожалуйста, я принес вам туалетной бумаги! Откройте, сержант! Вы окружены! (Сержант подходит к двери).

217

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Сержант. Господин бургомистр, я предупреждаю вас – здесь эпидемия! Все заражено! Бургомистр. Я знаю, сержант, вы блефуете! Откройте немедленно, засранцы! (Генерал, вор и профессор громко стонут и кричат: "Уходите, здесь опасно! Боже, как мне плохо!"). Сержант. Мы умираем, не тревожьте нас! Бургомистр. Не убедительно, сержант! Солдаты, ломайте дверь! (Стук, грохот падающей двери. Входит бургомистр в противогазе. Осматривается и снимает противогаз.) Я так и знал, что вы блефуете! Что-то я не вижу умирающих, сержант. Для больных вы неплохо выглядите. О, кофейком балуетесь? Хотя бы таблетки по полу рассыпали, для убедительности. Сержант. Вы вломились на частную территорию. Вор. Проникновение, со взломом, вооруженные... от 10 до 15. С конфискацией. Поздравляю, господин бургомистр, вы – бандит. И пришли так удачно, по адресу. Не желаете выбрать себе камеру? Бургомистр. Молчать! Вас не спрашивают! Профессор. Смею заметить, что вы как представитель власти, в первую очередь, должны соблюдать закон, а не бессовестно его нарушать. Генерал. Бургомистр, вы незаконно находитесь на режимном объекте! Еще шаг и мы будем вынуждены применить оружие на поражение. Согласно уставу. Бургомистр. Ой, как страшно! У вас нет огнестрельного оружия. Я сам его изъял еще год назад. За ненадобностью. Сержант. Господин бургомистр, почему вы не можете оставить меня в покое? Вы же сами передали мне помещение тюрьмы в личное пользование по причине ее абсолютной ненадобности для государства... и для вас лично. Что вам еще нужно? Неужели вы такой мстительный и злопамятный? Бургомистр. Сержант, вы мне нравитесь, правда. Кофе варите отличный. Ничего личного, только бизнес. Ситуация изменилась, я здесь не при чем. Вы не против, если я все подробно расскажу за чашечкой кофе? Сержант. Разве у меня есть выбор? Профессор, будьте любезны, принесите еще одну чашку. (Все садятся за стол. Профессор приносит чашку с блюдцем, наливает кофе бургомистру). Вор. Ну? Генерал. Докладывайте, зачем кота за хвост тянуть?!

218

Бургомистр. Большая заварушка на верху закончилась. Все перетекло куда надо, успокоилось. Но возник один нюанс: как всегда, нашлись недовольные новым перераспределением ... мировых запасов вкусняшек. Сержант. Простите, я не улавливаю связи с моей тюрьмой. Бургомистр. Терпение, дорогой сержант. Я уже подбираюсь к сути. Сержант. Черт возьми, опять «дорогой сержант»! Это дерьмо мне уже начинает надоедать! Бургомистр. Придется привыкать. Так вот, назревал очередной глобальный конфликт. Всех со всеми. И решать спорные вопросы очень было нужно. Причем быстро и желательно мирным способом. Вор. Ближе к теме. Бургомистр. Чтобы снять напряжение в обществе, умные люди, в моем лице, за весьма скромный процент, предложили гениальную программу – «посади врага». Гибкая система скидок, бонусы, доступные цены и ваши проблемы решены! Вот, ознакомьтесь с прайс-листом. (Кладет на стол документы). Профессор. Дикость какая-то... Бургомистр. Ну почему же, общество восприняло это с энтузиазмом и одобрением. Все цивилизованно и в рамках закона. Вор. Молодец бургомистр, выбил входную дверь, чтобы поделиться с нами этой новостью. Браво! Сержант. Господин бургомистр, вы хотите сделать мне предложение о сотрудничестве? Не слишком ли навязчиво, а? Бургомистр. Ну что вы, дорогой сержант. Вы же меня знаете, какое сотрудничество? Мне? С вами?! Да катитесь отсюда к черту! У вас час на сборы! Это теперь уже точно моя тюрьма, а снаружи – моя новая охрана. Вы проиграли. Генерал. Это же переворот! Захват власти! Измена! Бургомистр. Можете называть это как угодно, меня это не волнует. Сержант. Господин бургомистр, но как же я... вы же сами... 30 лет безупречной службы... Бургомистр. Сержант, дорогой мой сержант, это только бизнес. Ничего личного. Посмотрите, у меня уже две папки заявок и они продолжают поступать. Вот, кто-то оплатил 5 лет строгого режима своему бизнес партнеру. Вот кому-то приглянулся соседний участок с большим вишневым садом. 12 лет, между прочим,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА с конфискацией! А вот один чудак оплатил пожизненное для своей любимой тещи. Это просто чертов Клондайк! Простите, сержант, мне очень, очень нужна ваша тюрьма! Сержант. Вы не оставляете мне выбора, дорогой господин бургомистр. Я ведь могу сейчас совершить преступление и, например, свернуть вашу противную шею. Пусть я потом попаду в тюрьму, но я так или иначе останусь здесь. В этой тюрьме. Бургомистр. Вынужден вас огорчить, сержант. В лучшем случае, вас вышвырнут из страны. Хотя, вероятность и такого сценария сомнительна. Перевозка, билеты, сопровождение... Вас просто расстреляют на месте. На вашем аресте ничего не заработаешь, а новым властям такие траты ни к чему. Вы – обуза. Здесь каждое койко-место на вес золота. У вас действительно нет выбора сержант. Убирайтесь, пока еще есть время. Генерал. Сержант, похоже, битва проиграна. Отступите, перегруппируйтесь, подкопите силы, ресурсы и там будет видно. Шанс отыграться всегда есть. Вор. Да, господин начальник, карты легли неудачно. В рукаве ни одного козыря. Плюньте на эту дыру, вы всегда сможете устроиться шеф-поваром в любой ресторан. Будете при деньгах и сытый. Профессор. Мне очень жаль, господин сержант. Я проштудировал всю тюремную библиотеку, кучу законов и актов. В данной ситуации любой закон пасует перед грубой вооруженной силой. Дикость, конечно, но, увы... Сержант. Господа, прошу всех собрать личные вещи и построится для выплаты причитающегося вознаграждения. (Все расходятся по камерам). Бургомистр. А у меня для вас подарок, сержант. Сержант. Обойдусь как-нибудь... Бургомистр. Не дуйтесь, дорогой сержант. Обстоятельства выше нас. Возьмите орден. Заслужили же вы хоть что-нибудь, за 30 лет безупречной службы. Сержант. Идите к черту! (Собирает свои пожитки в коробку). Бургомистр. Грубо. Хотя, это уже не важно. (Достает рулетку из кармана и начинает замеры камер, стен. Из камер выходят с вещами Генерал, Вор и Профессор). Сержант. Господа, равняйсь! Смирно! Вольно. Спасибо. Вот ваши вознаграждения. (Раздает конверты.) Там чуть больше пола-

гающейся вам суммы. Это мои извинения за форс-мажор. Мне было очень приятно... с вами работать... друзья... Генерал. Сержант, ваши действия были в высшей степени безукоризненны. Я – восхищен! Решительно заявляю, Ваше блистательное руководство режимным объектом не соответствует званию сержант. Отныне я буду обращаться к вам – господин капитан. Поздравляю. Сержант. Но, господин генерал, ваши полномочия... Генерал. Не спорьте со старшим по званию, капитан. Вор. Господин начальник, то есть извините, господин капитан, вот моя визитка. В любое время и все что угодно. А это, лично от меня. Сигары. (Протягивает сигары.). Не спрашивайте, откуда, он (Кивает на бургомистра.) уже смирился с их утратой. Профессор. Господин капитан, огромное спасибо. Благодаря вам я закончил свою диссертацию, приобрел... друзей. Необычных, своеобразных, но все же друзей. Спасибо. Сержант. Всем огромное спасибо. Увы, прощального обеда не будет, поэтому возьмите с собой ваши порции утки по-пекински. (Раздает пакеты.) Господа, нам пора. На выход, с вещами, пожалуйста! Бургомистр. Ну, наконец-то! Я уж подумал, что вы тут до вечера будете сопли размазывать? Давайте, выметайтесь! Мне еще нужно обжиться здесь, подготовить все. Все выходят. Бургомистр остается один. Ему звонят. Он разговаривает по телефону. Бургомистр. Корпорация "Посади врага". Да, у нас нет ограничений. Вы можете оплатить весь заказ сразу или оформить рассрочку. Без проблем. Любого! Ткните пальцем и внесите деньги в кассу! Кстати, с сегодняшнего дня мы предоставляем еще одну дополнительную опцию. Личные пытки осужденного, в удобное для вас время. Очень рекомендую. У меня в наличии весьма обширная коллекция пыточных инструментов. Не пожалеете. (Бургомистр садится за стол, наливает кофе и считает на калькуляторе. В помещение входит сержант). Бургомистр. А-а, сержант, забыли какуюнибудь безделушку? Что вам еще надо? Уйдите красиво, не позорьтесь. Сержант. Хотел вручить вам копию договора. Оформил только что, в мэрии, наверху.

219

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ГОСТИ НОМЕРА Бургомистр. Какой еще, к черту, договор? Что вы еще там придумали? (Читает врученные ему бумаги). Сержант. Вот, решил поучаствовать в этой новой акции. Бургомистр. Интересно. Хотите посадить кого-то из своих клиентов? Откуда такие средства, сержант? Вы ведь все раздали? Сержант. Мне помогли друзья. Оформили договор вскладчину. Бургомистр. Забавно, и что тут у вас? (Читает.) О-о! Десять лет строго режима и пытки по пятницам! Поздравляю! Отличный выбор! И кто ваш клиент? Здесь не заполнена графа с именем и фамилией. Сержант. Позвольте ручку. (Пишет на двух экземплярах.) Это вам, дорогой господин бургомистр. Бургомистр. (Читает). Вы не имеете права! Я здесь решаю, кто будет сидеть и сколько! Это моя тюрьма! Сержант. Конечно же, ваша. На все десять лет. Бургомистр. Так это вы звонили?! Вы?! Сержант. Я. Выбирайте любую камеру, господин бургомистр. Первому клиенту положен бонус. Бургомистр. Этого не может быть! Идите к черту! Уберите руки! Это моя программа! (Сержант заводит бургомистра в камеру и запирает). Сержант. Увы, уже нет. Там, наверху, опять все поменялось. Как всегда, нашлись более предприимчивые люди. Ваша программа национализирована. Вас обокрали, господин бывший бургомистр. Бургомистр. Кто? Как?! Что там творится. Черт побери?!

220

Сержант. Наш новый генерал-губернатор расширил рамки вашей бывшей программы «посади врага». Теперь уже вся территория нашего небольшого государства включена в нее. Бургомистр. Наверху теперь тоже… тюрьма? Сержант. До самых, до окраин. Шутка ли, основная статья доходов государства. Бургомистр. Я отказываюсь! Это произвол! К черту ваш договор! (Рвет свой экземпляр). Сержант. Без разницы. Вы порвали копию. У меня первый экземпляр. Все оплачено. Поздравляю, у вас тариф премиум класса. До свидания, дорогой господин бургомистр. Встретимся в пятницу. На пытках. Бургомистр. Сержант, вы ведь добрый человек. Какие пытки?! Пощадите! Сержант. Господин бургомистр, я же не чудовище. В пятницу у меня день рождения и я пригласил своих новых друзей на праздник. Сюда. Бургомистр. На мои пытки?! Сержант. На празднование моего дня рождения. Будет утка по-пекински, салат с артишоками и яблочный пирог. Бургомистр. И мои пытки?! Сержант. В определенном смысле. Бургомистр. Я не понимаю. Сержант. Вы не приглашены на праздник. Бургомистр. Сержант, постойте, сержант! Вы не бросите меня тут?! Сержант! Сержант. Почему же, вы получили, что хотели. Теперь это все ваше. Бургомистр. Да что мне со всем этим делать. Черт возьми!!! Сержант. Наслаждайтесь. (Уходит). Занавес. 26 февраля 2014 г.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬ

Евгений ЕРМОЛИН:

«Яков Сычиков ведет жизнь слегка таинственную. Из недр ее он принес остроумную фантасмагорию, утопию о мире, в котором зрелищами и торжищами, надзором и присмотром придушен человек. Сычиков, возможно, пессимист. Бред социума пресекает у него только старуха-смерть. Замятин и Набоков, Оруэлл и Хаксли вольно или невольно отозвались в его прозе, где главное, впрочем, – это довольно актуальный нерв русского антиутопического сознания, остро востребованного в последние десять лет в нашей словесности».

Сергей ТОЛКАЧЁВ: «Среди современных молодых людей, дерзнувших взяться за перо, мало несамодовольных, несытых. Когда читаешь прозу Якова Сычикова, сразу понимаешь: такие как он пишут не для того, чтобы выгородить место под солнцем. Конечно, иной критик упрекнет молодого автора, что мало в его прозе «беллетристичности»; негатив, мол, без всякого просвета. Можно попенять Сычикову, что краски слишком сгущены, что гипербола у него на гиперболе, а один гротескный образ сразу же подавляется другим, еще более фантастическим. При этом мы забываем, наш безумный мир так соткан из гротеска, что порой не понимаешь, где заканчивается актуальная журналистика и начинается то, что называется «жизнь». Мне видится главное достоинство прозы Сычикова в его абсолютной бескопромиссности и удивительной страстности. Молодой писатель честен перед собой и перед читателем, когда говорит о том, что ненавидит: грязь, моральное разложение, измельчание человеческой натуры, тупик, в который зашло человечество. Но перед нами не гневный обличитель. В первую очередь, автор – страстный защитник маленького человека или, как бы мы сказали сейчас, – маргинала, который сейчас подобен животному из красной книги. Потому что очень много развелось у нас тех, кого мы в первые годы так и не удавшейся перестройки называли «агрессивно послушным большин-

ством». Тех, кто знает, как надо правильно (жить, создавать семью, воспитывать детей), только вот здоровья у нации с каждым днем, несмотря на знающих, все убывает и убывает. Но главное, – перед нами автор с крепким, сложившимся голосом – читай – стилем. Уверен, что в ближайшее время этот голос будет распознавать все больше и больше читателей. Верю в будущее писателя Сычикова!»

Борис ЛУКИН: «Этот талантливый молодой прозаик, к сожалению, москвич, что, скорее всего, предопределит его асфальтовое творческое будущее, если Яков Сычиков координально не изменит основы своего бытия. Знаю я его уже несколько лет, с тех пор, как познакомил нас мой молодой коллега по отделу литературы «Литературной газеты» Макс Бурдин, ныне вернувшийся из столицы на родину в Кострому. С друзьями и подругами по литературному институту они стали посещать руководимое мною литобъединение на Шаболовке. Интересные всё были ребята, каждая встреча обещала что-то необычное. Но время шло, и совсем немногие остались в поле моего зрения, как молодые авторы, продолжающие активно творить. Сычиков выделялся среди студентов своей прямотой. И не только тем, что непонятно где работал, т.е. где конкретно работал, было понятно, а вот зачем он это делал или почему бросал старое место рабского труда и обретал новое, столь же недолговечно, было не ясно. Сюжеты из жизни заметны в его прозе. Может для этого он так часто менял круг встреч внутри трудовой кабалы? Он ироничен, но в меру, т.е. не переваливается в этакий англоиудейский пофигизм. Он великодушен, даже можно сказать, толерантен к падшим, видимо по традиции призывая оказывать им нашу высочайшую милость (от не падших). Можно ли сказать, что его герои – герои с большой буквы? Думаю – нет. Они страдают как все мы и от того же. Они ищут смысл своей жизни, как некоторые из нас. Но они смелее. Потому что моложе? Вряд ли. Заметил, что в

221

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ прошедшие после распада СССР годы население страны сильно изменилось. Не только почти перестало ходить друг к другу в гости, но начало жить каждый в своей крепости, а главное – стало намного равнодушнее относиться к факту чужой смерти. Заметьте – чужой. Отсюда и смелость. Мы же, по-старинке, не только пытаемся соболезновать и помочь ближним, но и боимся всё же своей собственной смерти, хотя бы потому, что грешные. Герои Сычикова таких мук не знают. Они совсем в другой культуре родились, в ней же, античеловеческой и антидуховной, погибают по собственной воле. Обретение героем Собственной воли – вот, пожалуй, главное движущее стремление героя у Сычикова. Этакие они новые адамы и евы – наиветхие. И тут я бы хотел оговориться – это цели героев, а у самого автора, хотя в жизни и немного таинственного человека, совсем другие постулаты во главе жизни. Не скажу, что был удивлен, когда некоторые критики-читатели пробурчали, что ничего нового он в своей повести «Свободное время на личную смерть» нам не сказал, ссылаясь при этом на большой мировой багаж антиутопий. Мне это произведение вторичным не показалось. Оно свежо в языке, легко читается, так как написано талантливым сопереживающим сердцем, в него залазишь как в современный кинотеатр, очень быстро ставишь себя на место героя, сопереживаешь ему, а вокруг все пожирают попкорн, щупают подруг, хихикают и сморкаются. А ты всё ближе и ближе приближаешься к роковой черте, когда ничего другого, кроме самоубийства своего и

222

любимой тебе уже не остается в этом мире. И что удивительно, в финале – мне стало страшно. Хотя с самых первых абзацев было объявлено, чем всё должно завершиться: «Просто был самый обычный день, как все дни в году, – 365 из которых я работаю… На завтрак – двадцать пять минут. За окном – тихий дождь. Что-то знакомое очень. Когда я умер, моросил точно такой же славный дождик, светило солнышко – прекрасный был денёк. У меня есть жена, с которой сплю. Любовью занимаюсь в свободный час с квартальной проституткой по обслуживанию народонаселения. Иных льгот нет. Не знаю, к чему это всё вспоминать, но это стало самым последним. А в остальном тоже всё было просто». Я же понимаю, что это пусть пока и антиутопическое будущее совсем не за горами, оно вот, уже играет в песочнице, а сочиняющее ему законы для жизни прошлое – моё настоящее. Настоящий читатель – читатель настоящего дня, очнись, дочитай, останови своего ребенка на краю пропасти по имени Будущее. Начни жить иначе сегодня. Вот такое пафосное получилось вступление к рекомендованной мной для печати в альманахе «Под часами» повести Якова Сычикова. А пусть он покажется вам оптимистом, верящим в завтрашний день. Может эта его вера комуто и в правду поможет выжить. Сладко щемит под ложечкой и от того, что ни одна утопия и антиутопия, созданная глубокомысленным человечеством, пока не сбылась, а значит, были написаны, предупреждением прозвучали они не зря».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬСЯ Яков СЫЧИКОВ: «Родился в Москве, на Чистых прудах. Детство провёл в Крылатском. Отрочество продолжил на отшибе Южного Бутова. Много юности посвятил посёлку тогда городского типа Щербинке, где проживал наездами и набегами. Также сохранились в голове как объекты воспоминаний и устойчивой жизнедеятельности приближенный Милицейский посёлок и отдалённый Арбат, где документально я не зафиксирован, но энергетически… впрочем, стоит ли перечислять все места, с которыми связывает некое событие или ряд происшествий, отложившиеся в памяти в виде сгустка эмоций. Скажу только, что в деревне не жил, но гостевал не раз, и в детстве, и позже, и в разных областях; а за границей был единожды, на море в Бердянске. Если говорить о границах государственных, а не о пограничных состояниях духа. Родился в 1985-м. В год начала Перестройки, антиалкогольной кампании и прочего-прочего. Летал на «Кукурузнике» из Тамбова в Хомутовку, где у бабушки был дом; все, кроме пилота, страшно изрыгали из себя. Не забыть запаха Икарусов и плакатов с Рембо на стекле за водителем в путешествиях в Купавну, откуда родом моя мать. Не прощу Кашпировскому истекающую под «гипнозом» слюнями бабушку и вытирающую их платком мою крёстную. Помню, на пухлой двери бабушки долго висел пластмассовый заяц – символ какого-то Нового года. В детский сад не взяли за отказ от прививок. По иронии, первые два класса учился в нём, так как в школе не хватало мест. Не любил кашу, оценки и девочек. Ненавидел привилегированных учеников, отделённых от остальных решёткой. Ходил коммуниздить овощи на поля, разговаривал матом и увлекался киборгами. Играл в Денди и смотрел у друга «эротику» на видеокассетах. Девять классов закончил, отплёвываясь; пошёл в железнодорожный техникум имени Дзержинского. Вместе с двоюродным братом. Через год отчислился по нежеланию платить за дополнительные занятия преподавателю алгебры по кличке Шухер. Взяли в ПТУ-129 обучаться слесарному мастерству. На третьем курсе, уклонившись во время прохождения

практики от гаечного ключа на 55, брошенного слесарем 6-го разряда из локомотивного депо Москва-2, взялся за учебники и написал дипломную работу о пусковых резисторах. Работал по специальности, а также грузчиком. В свободное время скитался, ночевал на крышах домов и в разных экзотических местах, читал Достоевского, пил водку и влюблялся, если хотелось. Увлекался песнями, бренчаньем на гитаре и диким ором под неё же, а также написанием текстов для этого крика и, по возможности, сожительствовал. Играл в панк-группе − и её развалил. Не был судим, женат, не заводил детей и не проходил военную службу, но от всего этого не зарекаюсь. В Литинститут им. Горького поступил по совету психиатра. Вернее, психолога. Думал, придётся покупать приличный костюм, оказалось, можно поступать и так, в джинсах. Заведение это кажется мне единственным, где я мог бы учиться. И я учусь. И даже от удовольствия растягиваю обучение. Серьёзных публикаций не имел, не считая интернета и пары «шуточных» сборничковмалотиражек. Из литературных мероприятий посещал по разу Липки, «Переделкино» и всероссийский семинар имени Некрасова под Нижнем Новгородом в селе Клин. Стихами писать отрёкся под давлением. Песни кричу, когда моюсь. Родился 14 февраля, но тогда ещё не праздновали Хэллоуин и День святого Валентина, а вяло чтили Ленина. Так что День всех влюблённых в мой День рожденья, а не наоборот. Рождением обязан маме и родной тётушке Вере, вышедшей за хохла и родившей в Украине тринадцать детей. Под её уговорами мать выбрала роды вопреки воле отца и угрозам врачей. Так я родился четвёртым ребёнком и единственным мужского пола в семье майора милиции и начальника паспортного стола Михаила Николаевича и лифтового диспетчера Людмилы Алексеевны Сычиковых. Несмотря на всё выше изложенное, советую русскому человечеству с литературным моим творчеством ознакомиться и, по настроению и самочувствию, оное осилить. Нарочно шутливый тон же уместен, пока не обросло бытиё моё новыми подвигами, которые, задвинув дела прошлые, не подали бы повод к новому взгляду на жизнь собственную».

223

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ НА ЛИЧНУЮ СМЕРТЬ Повесть до востребования

Просто был самый обычный день, как все дни в году, – 365 из которых я работаю. Сидел в столовой быстрого питания, смотрел в окно. Запатентованный знак на запястье позволяет мне кормиться. На тарелке – нечто зеленоватое, вроде тюри, содержащее в составе всё необходимое для реализации силы. На завтрак – двадцать пять минут. За окном – тихий дождь. Что-то знакомое очень. Когда я умер, моросил точно такой же славный дождик, светило солнышко – прекрасный был денёк. У меня есть жена, с которой сплю. Любовью занимаюсь в свободный час с квартальной проституткой по обслуживанию народонаселения. Иных льгот нет. Не знаю, к чему это всё вспоминать, но это стало самым последним. А в остальном тоже всё было просто. Сима казалась равнодушной и злой. Я сказал ей, что очень сильно её люблю и коечто понял, о чём говорить не имеет смысла и чего нам всё равно не избежать, – и с самого начала не стоило даже пытаться. Я попросил Симу лишь об одном, на что она сразу же согласилась, сказав только: «Жалко мне тебя, мальчик». ______________________ Приняв пищу, я бегу к коменданту – просачиваюсь под присмотром беспристрастных камер сквозь лабиринты заборов, отделяющих безликие громады зданий от людей. Мимо циркулирующих патрулей двигаюсь шагом и на всём пути то и дело поглядываю за часами: мол, тороплюсь ужасно, а не грохнул кого-то и скрываюсь с места преступления. Успеваю вовремя: в конце коридора зияет прямоугольник двери и излучает свет, как дверь в храм Божий. Расстояния – как раз, чтоб отдышаться. Захожу, вяло отдав честь. Комендант – на табурете перед телевизором. По телевизору – чушь. Белая комната пуста и беспричинна ясна. Такой ясности позавидовал бы сам Господь Бог, восседающий на троне из пышных облаков и созерцающий только что созданный им мир. Не глядя на меня, комендант говорит безжизненно, будто сомнамбула:

224

– Погоду ты, видно, не слушаешь: на улице ничего интересного, а ты разгуливаешь, будто праздник. Время хоть знаешь? – Знаю, комендант. Отпусти к медбрату: причина имеется. – Стою, стыдливо уставившись в помятые стаканчики бот. – Сходи, раз знаешь, раз имеется, – только без бюллетеня мне не возвращайся. И не к медбрату, а в санчасть, усёк? – Так точно, комендант! – Задираю вверх чело с сияющим готовностью взором, украдкой взглядываю на телевизор. По телевизору – чушь. – Ещё бы наоборот, – завершает диалог комендант: по всему видно – более слов ронять он не намерен. Я, в экстазе повиновения, громоподобно выкрикиваю что-то торжественное, щёлкаю каблуками и освобождаю помещение. Под постоянным наблюдением, – раз столько внимания, – есть желание порисоваться. Хоть и интересуешь ты здесь только машин. Снова в глазах плывут, покачиваясь, коридоры. В стенах вырезаны прямоугольные проёмы. У каждого, на стене, – зелёный либо красный индикатор – в зависимости от состояния комнаты. Красный цвет – вход закрыт. Тусклый коридорный свет, излучаемый маленькими с монетку лампочками, встроенными в потолок и стены, режет глаза, если смотреть прямо на них, и, кажется, мешает думать. Но со временем привыкаешь.

***

Этот бюллетень, за которым я направляюсь – обычная дрянная бумажка. Так, правда, документы у нас обзывать запрещено. Но, думаю, ненадолго: скоро и их выведут. Деньгито наличные, пережиток капитализма, у нас давно отменили. Только среди людей низшего класса они ещё в обиходе. Нелегально, конечно. Народ просто отвыкнуть никак не может: всё бы ему продавать друг друга. Теперь же, если хочешь получить что причитается – прикладываешься к считывающему устройству тем местом, куда вшит электронный носитель, хранящий личную информацию. Такие устройства везде есть и предшествуют

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ любому действию. Валидаторами называются или турникетами. А носители вшивают всем по-разному – одного знаю, так ему в задницу встроили. Куда ни пойдет теперь – все смеются: на проходной, в столовой. А в церкви – так вообще умора: батюшка, значит, прибор достаёт – грехи считывать, а бедолага ему жопу подставляет. Новорождённым их вшивают на восьмой день, а на месте шрама ставят эмблему организации, к которой прикреплён потенциальный рабочий. Так что больше неустроенных нет почти – только неосуществлённые. Вот я и в санчасти, – осталось приложиться в очередной раз запястьем к красному кружку, и турникет подаст раздражающий сигнал для входа. А в церковь, кстати, раньше интересно ходить было, по воскресеньям. Служба, бывало, часов пять шла, а то и более. Батюшка и проповеди всякие читал – всё чин чинарём проходило. А то и просто сядет с нами по-свойски на приступок да начнёт предания разные о старине рассказывать: «Жила-пила страна Россиюшка, жила да попивала, пока не настал чёрный день, когда поизносились на мужиках последние носки с трусами, бабам вконец обрыдли их одинаковые лифчики, а желудки истомились у всех по духовитым заморским колбасам…» – ну и далее в таком духе. А теперь что? Как стадо, в храм дубинками загонят с утра пораньше, отец святой из-за иконостаса выскочит, косматый, как дьявол, с глазами выпученными, – и кричит во всё горло: «А ну кайся, чернь, проклятая!» – и давай всех посохом охаживать да к валидатору подгонять. Одни обряд пройдут – новую партию до упора заталкивают, так что стенки у храма трещат. Такое вот богослужение, – но, думаю, и такое ни к чему скоро будет: мы и без ритуалов все как на ладони.

***

Перед медкабинетом присаживаюсь, беру в руки большой каталог болезней с подробным описанием симптомов, такой же толстый, как телефонный справочник в нашем туалете, который я, за неимением книг, люблю перечитывать. Доктор сказал: «Я за тебя работать не буду, имеешь болезнь – имей название!» Я открыл книгу и ищу. Моя болезнь, видимо, слишком

внеклассовая. Выберу-ка я что попроще: энурез, например. Читаю описание, спускаю в штаны струю и, растаскивая по полу влагу, захожу в кабинет, собираясь назвать причину визита. – Прекрасно видим, – обрывает меня доктор, выписывая сразу рецепт. – В Шестой отдел! – А как же лекарство? – недоумённо спрашиваю я. – А там дадут, – заверяет доктор. – Слушай, док, а может, без…? – уламываю я. – И это можно, – соглашается доктор. Снимаю штаны – и получаю инъекцию, мозг от которой сначала стопорится, но вскоре начинает работать ещё быстрее: бьётся в черепе, будто сердце, и член выпирает, натягивая ткань штанов. Доктор ухмыляется: «Теперь всё пройдёт!» И в самом деле: вернувшись на работу, с удвоенной энергией перекладывал коробки на складе до самого вечера, а придя домой, впился в жену зубами и членами, забыв совсем о любви. _________________________ С утра в коридоре шум, гам: сосед повесился. Все повылазили, столпились: власть приехала разбираться, интересно же. Самоубийство было официально не оформлено. Его ведь можно санкционированно произвести – только справок много собирать, доказывать всем, что надо, мол, никак иначе. А так вот: ни словом ни с кем не обмолвившись, – это уже не по закону, тогда вся вина падает на родственников самоубийцы или, если их нет, на соседей. Почему, мол, не доложили, могли предвидеть и то да сё. И уж кто-нибудь виноватым останется: так ведь заведено. А с его-то стороны глубоким эгоизмом было этак безрассудно поступать, зная наши порядки. Но я лично не в накладе – от допросов увильнул: меня ведь вчера комендант к себе вызывал. Вот к нему я сейчас и проследую. Захожу в его каморку: стены обклеены пенопластом, комендант за столом – ноги на столе. Окна занавешены, темно и пусто. – Здравствуйте, я вот! Шум мешает? – Мешает, – отзывается комендант, весьма раздражённый. – Проходи. Как дела? – Да нормально вроде.

225

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ – Нормально, значит. Хорошо. А я вот другого мнения: жена на тебя жалуется, говорит, с проституткой любовь завёл? – Да что вы, комендант, чушь какая?! Любовь! Мы же трахаемся с ней, как последние собаки! Ну при чём здесь любовь?! – Ну, это у нас разрешается, коли невтерпёж совсем. А вот любовь с чужой – для всех! – женщиной – это безнравственность! Разлагаете ячейку, Человек! – Да побойтесь бога, что вы?! У меня и в мыслях не было ничего разлагать! Просто справляю нужду как положено – вот и всё. Это жена вредничает опять – характер такой неспокойный! – Господа нашего ты к этому делу не приобщай. А ещё жена с жалобой явиться – получишь за всё сразу. Так что побеседуй уж с ней, или тебе мало досталось в прошлом? – Ну что вы, комендант, – я всё улажу. Ты меня знаешь (шутливо осклабившись и грозя коменданту пальцем)! – Ну ладно-ладно (резко залаяв, как разбуженный пёс) – иди давай! Сейчас начнётся! – Что начнётся-то? – Война начнётся в южном регионе, прямая трансляция с горячих точек, комментирует известный артист, в прошлом – участник Голубой революции, в настоящем – министр обороны, Эрнест Ильич Гадич! Ясно? – Ух ты! Понял – удаляюсь! – Снимая галантно кепи, низко кланяюсь. Комендант ухмыляется моей иронии и машет рукой, мол, вон пошёл.

***

Сегодня я узнал, как всё было (слушок прошёл). Негодяй Семён Понталыгин жил на предпоследнем этаже, где и я. Часто, не давая спать, над ним гремели костями и скрипели пружинами все кому не лень с тех пор как узнали о сожительствующих там двух лесбиянках. Отчего, я сначала решил, он и повесился: мужчина-то был нравственный – инженер всётаки, не какой-то там, вот и не вытерпела, небось, душа интеллигентская. Я был у них раз: пресная комнатушка без пикантных подробностей. Две маленькие пухлые женщины, забитые и запуганные, сидели друг напротив друга на разных койках. Выплаканные обесцвеченные глаза у обоих. Из окна их был виден отрезок неба над крышей другого общежития, светящего по вечерам разноцветными окнами. Несколько оборванных

226

осеннем ветром деревец и дворик с песочницей в виде мухомора, сломанного кем-то. Кусок синей праздничной луны в конце дня, и солнце по утрам – пучки света, выбивающиеся из щелей каменных глыб дальних, кажущихся небылицей, небоскрёбов. Прошмыгнёт мимо редкий прохожий, провоет от голодной боли недобитая собака – всё хорошо, всё разнообразие в тоске домашней. Не видно ведь здесь горизонтов никаких – всюду крепости да стены, а небо такое низкое и затянутое вечно пыльными облаками, что кажется, будто под колпаком мы все, каким блюда в ресторанах накрывают, пар из-под которого валит, когда снимают колпак. Ну так и мы к небу взойдём – в парообразном таком состоянии, когда протухнем тут совсем. Так вот, любящие эти девушки очень тихо выходили на работу, будто две соратницы по труду, никогда не привлекая внимания. Но както чмокнулись не под одеялом, а в тёмном углу парадной; да так, что и взасос потянуло. Поблизости оказался комендант и тут же зарегистрировал происходящее. Но не по инструкции, а только в свой блокнот. И он был первым, кто устроил в их бедной хатке вопиющий разврат (называю, как теперь определено по факту), – и сам огородил от подозрений и прикрывал, стращая доносом. Ну а теперь, по прибытии высших, лавчонку пришлось прикрыть, девочек разлучить: распределить по разным местам жительства и работы. А действия Понталыгина обосновать. Тем злосчастным утром любимая супруга Понталыгина собрала вещи и уехала. «Куда?!», «Зачем?!», «Любовник!», «Сука!» – вопросы и догадки сокрушали Понталыгина, распустившего по щекам ручейки мужеских слёз. Опустив измученную голову в мятые, не убранные покрывалом простыни, он жадно вкушал оставшийся в них запах любимой женщины – ещё более любимой теперь, издалека. Семён вызвал проститутку по обслуживанию высокообразованных клиентов, надеясь, что это поможет хоть немного. Но проститутка, имея на руках диплом об окончании госинститута, красотой при этом не отличалась, да к тому же была толста и неуклюжа – совсем не как его любушка. Она опрокинулась на постель так неловко, что, не рассчитав, головою повисла с края. Но позы переменять не стала, не утруждая себя

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ излишними движениями, и, раздвинув ноги, отдалась прям так. Негодяй смотрел на её тонкие руки с почти прозрачной, белёсой кожей, такие несоразмерные крупному животу и увесистым ляжкам и грудям, что ему казалось, будто руки её или отстают в развитии, или это просто ещё детские ручки. Тут Сёма испугался: «Да что же это?! К чему?!» – и остановился в чужом теле. Но увидев тотчас поднятое к нему лицо, недоумевающее и простое: губы – две лепешки и распахнутые, как у мальвины, глаза: «Ну ты чего, умер, что ль?!» – Семён успокоился, убедившись, что перед ним, точнее под ним, взрослый человек, точнее взрослая, недевственная, недоумевающая женщина. Ещё точнее – проститутка, что у нас имеет большое значение (к слову сказать, комендант, когда произносил: «…чужой – для всех!» – даже выпрямился, выставив кисть пистолетом в небо). Ну а кончил как сосед, Вы уже знаете.

***

Перед наступлением почти двух лишних часов до обязательной явки к коменданту, ещё раз сверив по накладным весь принятый за сегодня товар, засел в уборной в мнимом одиночестве. Высвобождая всё переполнившее меня, в руках держу реестр не всем доступных развлечений, но всех обязывающих о них мечтать. В эти проникновенные минуты лицо моё кривится ухмылкой и каждая его чёрточка выражает враждебное закону чувство протеста. «Разницы-то ведь нет никакой, а больше всего удивляют меня все эти разницы!» – говорил ещё как-то наш бывший начальник, который, впрочем, вытребовал всё-таки себе эту санкцию на суицид и больше не существует. А причиной тогда указал он «личное несоотношение потребительского аппетита с нормой потребления»: я, говорит, будучи руководителем, вынужден иметь свободное время, в отличие от моих подчинённых, которые, – получая всё необходимое вовремя, – в нём не нуждаются. Я же, мало того что должен неуклонно думать о повышении своего потребительского интереса на вещи, по существу в хозяйстве непотребные, как к тому меня склоняет не только семейное положение, но и занимаемая мной должность, – так и всё свободное время посвящать именно этому. Из чего следует, что, имея свободное время, я

не имею его вовсе, то есть фактически. А мне хотелось бы, в свою очередь, просто и честно выполнять свои функции. «Но это главным образом и входит в ваши функции», – отвечают ему. «В таком случае я требую с этой секунды считать меня профнепригодным и немедленно расстрелять!» – так, взбешённый, решил он наспех, но, одумавшись, самовольно избрал смерть от алкогольного отравления, настолько затянувшуюся, что чиновники за это время успели принять резолюцию – и в последний момент решили дело законно. И как тут ему не посочувствуешь. Только послушайте, какой лапшой нам каждый день обвешивают уши, – читаю: «Будьте бдительны, помните, что проституцией разрешено заниматься только с письменного разрешения и в строго отведённых для того местах! Каждый покупающий с рук проститутку становится соучастником разрушения мира – нашего с вами мира! Будьте благоразумны – обращайтесь в притоны тётки Риты! Крупнейшая сеть гадюшников в городе! Есть на любой станции метро! Выбирайте комфортабельный отдых под присмотром полиции, где вас и вашу семью оградят от неприятной возможности заразиться! Но если вам не повезло – обращайтесь в клинику доктора Цепкина…», или вот ещё: «Брось наркотики и рок-н-ролл – займись бальными танцами! Заимей жену, поимей любовницу! Заделайся лыжником, бросай мастурбацию – УСТАНОВИ, НАКОНЕЦ, СВОЙ ЛИЧНЫЙ ВАТЕРКЛОЗЕТ, БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ!!! Также вашему вниманию представляем – ультрановый файервиброклозет – прогресс под стать процессу!» – Кхе-кхе! Что это вы там, любезнейший, изволите вслух измышлять? – раздался возглас из соседней кабинки и возвратил меня из забытья. По осипшему от табака голосу узнаю токаря Барыгина. – А! Михалыч! Это ты, старый бес, на меня волну настроил? Уж за таким делом застукал – ни стыда ни совести. – Какой тут стыд, сынок, когда в местах общего пользования заводятся такие политически опасные мысли? – Э-э не, отец, это тебе показалось: какие тут мысли – просто микроб, какому в местах таких быть и положено. – А мне, сынок, положено доносить, раз микроб ополчился и стал опасен.

227

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ – Это да, Михалыч, это мысль отличная. Вот только хорошо бы, чтоб дезинфекцию по всему предприятию провели, а не в одном сортире. А то на складе у меня никакой стабильности нет – сегодня вот опять канистра спирта ушла. Тоже микроб, наверное, завёлся. Или крыса какая! – И что же, думаешь, крыса спирт жрёт? – А чего ж такого! Крыса – она всё жрёт, что дашь. И что не дашь. Разве только… да вот Колюня Разбавляев тут пьяненький приходил – трепался, что ты его так хорошо опохмеляешь. – Да ну! Это он врёт, паразит! Ты, сынок, на меня не греши... – Да какой же тут грех, папаша. Дело естественное! Просто думал, ты и меня угостишь, а ты... – Э-э, сынок! Да тут загвоздки-то никакой и нет: заходи – да и угощу. – Нет, лучше ты, батя, заходи с гостинцем. Заодно расточных резцов наберёшь, ага?! – Ладушки, сынок! Вот и договорились. – И про дезинфекцию, папаня, не забудь: это всё же, говорю, мысль хорошая. Михалыч, шурша бумагой и кряхтя, закончил дело и смылся. Сквозь нижнюю щель, между дверцей и полом, по кафелю заёрзала влезшая грязная тряпка на палке, – вот-вот доберётся до меня: уборка же по расписанию, а я разболтался совсем – пора выбираться. Газетку кладу на место, выхожу – улыбаюсь объективу камеры в верхнем углу сортира: хорошо, что ради этики они в туалетах звука не записывают. Хоть какое уединение, и то спасибочко. К концу смены от работы рябит в глазах и слегка пошатывает. Смолкает постепенно надоевшая заводская музыка: лязг и скрежет металла, рёв машин и оголтелый мат работяг; сменяется оживлёнными звуками спешно собирающихся людей. Слышатся добрые и радостные слова, так же, однако, сдобренные крепко матерщинной риторикой. И вот торопливой массой густого чумазого потока народ повалил на отдых. А я даже и не знаю, что можно успеть сделать. Разве забежать чмокнуть Симу, да что толку: у неё, небось, работы было невпроворот – лежит сейчас бездыханная. Или домой сразу пойти – жену пощипать, чтоб не выступала больше.

228

Можно ещё, конечно, по парку прогуляться, но там мне то и дело приходится сторониться этих толстых привилегированных тёток на велосипедах. И кто только вбил им в голову, что спорт их омолаживает. Отвратительно порой смотреть: словно два мощных поршня, ходят ходуном ляжки – и расплюснутый о сиденье толстый зад натягивает ткань шортов, так что на кармашках топорщатся пуговицы, как бестолковые глаза над кургузой ухмылкой. Посторонись, прохожий! Дамы худеют! Дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь! А пока жёнки катаются, мужья, успешно протерев штаны в кабинетах, идут в тренажёрный зал, чтобы там побегать на специальных дорожках. Я проходил как-то мимо: там нарочно сделаны большие, будто стены из стекла, окна, чтобы бегущим было интересно бежать, а прохожим – забавно смотреть, как трясутся там потные туши. Бежит такой мужик – смотреть любо! Спереди колышется мешковатый живот, запрыгивающий на пульт со спидометром, чуть выше трясутся груди, над ними – щёчки бульдожьи, а внизу что-то едва трепещется под трусами. Жалкий, в общем, видок. Какой интерес только тащиться сюда со сменной обувью и бегать по искусственным дорожкам, когда на улице своих полно. А в ресторанах дорогих тоже так сделано, чтобы прохожим с улицы видно было, как жрут здесь превосходно, и стимул чтоб давала картина эта заодно. Вот он успех-то! Дорваться, расталкивая народ локтями, до дармового корыта, – и хрюкать, чавкать и бздеть, так чтоб все слышали и никто сказать против не мог! Нет, неправ всё же бывший начальничек был: время-то есть – только делать с ним нечего. Лучше уж сразу домой.

***

Возвращаюсь в общагу, значит: в коридоре шушукаются, мол, снова по городу прошла волна террористических актов: сегодня туалет общественный взорвали, вчера – сосисочную, и что это самое правительство эти акты и замышляет, чтоб народ припугивать. А я влез в разговор и говорю: «А что его припугивать? Он и так припугнутый наглухо, а правительство всю жизнь одними актами и занимается. Домище себе актовый выстроили, вашу мать, а чтоб справку получить да повеситься – так десять раз передумаешь, пока дадут. Это разве дело – сосисочную шпокнули,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ да лучше б они завод наш к такой-то матери разнесли!» – «Иди, – говорят, – хам такой! Завод если и разнесут, – тебя на новый устроят, преступника! Понаехали, блин!» А ведь правы они как-никак: мне так обидно даже стало, что хотел одну из тёток этих за сиську схватить да взасос её, сволочь, а потом думаю, да ну их, связываться, комендант не одобрит такое дело. А самое интересное, что на места гибели облегчавшихся и наполнявшихся все теперь цветы несут: спасибо, мол, царь-батюшка, что не сразу всех. Но как вообразить себе, что эти древние люди на козлах, о которых талдычат, подрывают потихоньку наш город. У них ватерклозета даже нет, а тут речь о таких мероприятиях – мама не горюй! Как минимум, чтобы в сортир проникнуть – нужно к турникету приложиться, а они (с козлами эти) через турникеты перепрыгивают до сих пор, как и мы в старые времена, пока не приучили. Бабка-контролёрша в тот раз орёт такому: «Чтоб ты навернулся там, козёл!» А тот взаправду спотыкнулся – да в дерьмо нырнул по колено. Бабка его уж пожалела потом: «Ладно, ступай на здоровье, козлёночек наш горный, всё лучше, чем на улице по-большому садиться». Так какой тут ещё клозет-козлет – смешно просто. А уж смеха-то хватает. Это что ещё?! Вот недавно праздновали восемьдесят лет со дня великой победы страны № 1 над страной № 21. В те не такие уж давние времена страны наши носили названия, но теперь их мало кто помнит, даже сами ветераны, которые если не работают, то находятся вне закона, и если в этом случае бродяжничают и побираются, то подлежат безжалостному изничтожению. Так вот и к празднику в этом году выловили только трёх – одели их в мундиры с медалями и заставили плясать на параде. Двое до конца праздника от удара скончались, а третьего – дряхлую старуху – в назидание благополучно умертвили у всех на виду и на следующий день первой же ракетой отправили в космос вместе с мусором, уйма которого осталась на площади после праздничных оргий. Такой, кстати, способ уничтожения отходов казался всем весьма эффективным, пока выброшенные баллоны с дерьмом не стали возвращаться обратно – да вдобавок ещё и с голосовыми сообщениями, содержащими ненормативную лексику с доселе неслыханным акцентом.

Так что теперь придётся этим голозадым учёным нечто новенькое выдумывать вместо лазанья целыми днями по кустам и отвинчивания кузнечикам ножек. Не будем же мы по старинке трупы в землю закапывать, а помои в океаны сливать. И президент вот наш этот вопрос на рассмотрение в ближайшее время поставил. Я, кстати, президента нового уважаю несмотря ни на что. Болтать-то всякое можно. А посмотришь: сразу видно – наш человек. Главное глаза такие родные-родные, несчастные-разнесчастные! Вот, что значит, когда душа за народ болит! Нет, он пацан правильный. Это вам не то что старый наш «дирижёр» – тот совсем беспутный был. Куда там ему править, когда в ногах своих запутывается. Нет, такого непутёвого нам точно держать не стоило. Но вот чувствую я, правда, что и новый наш президент, если не уберечь его вовремя, таким же беспутным станет. Он и сейчас, как будто самой кишкой своею предощущая, лепечет порой так с запиночкой: вы, мол, только не осуждайте потом, что я не предупреждал, что непутёвый я такой, ведь время-то придёт, и вопиёте тогда: «Вот он беспутный-то наш президент – калоша рваная! А мы, понимаешь, ему верили!» – нет, вы уж сразу того: знайте, чем дело-то наше сейчас уж пахнет. Беспутство на беспутстве сидит и беспутством погоняет, – вот как, коротко!»

***

На пороге никто не встречает – да и зачем встречать, когда от двери до окна нашей кубической комнаты всего семь шагов; так что жена может встречать меня прямо с места в любой точке помещения. А зверьков домашних, которые бы могли ласково подползать ко мне, приветствуя, содержать в общаге не положено. И так даже лучше: животных я не шибко люблю, а когда вижу жену в упор, мне кажется, будто я ложкой зачерпнул чужой каши и подавился. Хотя никакой каши я как раз не наблюдаю, зато жену, конечно, – во всём своём изобилии: сидит – с телефоном разговаривает. Заслушаешься! – Да… ну да… да вроде да… короче, да! Привыкла на работе у себя кудахтать: зазывалой в курином ресторанчике служит – целый день у входа в костюме курицы прыгает: «Кукиш и Ко! Заходи быстро – уходи легко!» – Да нет… нетушки… ага! Лады… ла…

229

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ Внятно откашливаюсь, знаменуя своё пришествие. Жена бросает возмущённый взгляд и грозит из-за стола кулаком. «Лучше тебе не найти», – подбадривают меня каждый раз соседи, завидев, как она, вибрируя мослами, тащит домой сумку с окорочками. «И от курятины радости нет!» – отвечаю угрюмо. «Дурак ты!» – заключают соседи. Не дожидаясь приглашения, обтираю об тряпку ноги, изображая лыжника (заделался!), и прохожу за стол. Как главный свой козырь жена швыряет мне под нос кастрюльку, не отрывая ухо от аппарата. Поводив из стороны в сторону сложенными в трубочку губами и вытянув по-гусиному шею, будто собираюсь повязывать салфетку, я снимаю крышку и, передёрнув кадыком, принимаюсь за положенный мне кусок. Как обычно холодный.

***

Жую и размышляю: расселась вся такая монументальная – никуда от неё не денешься. Один раз пробовал уехать далеко: решил – забудет. Ни хрена, наняла двух мордоворотов – нашли, напоили и связанным привезли обратно. Что это такое было у неё? Не знаю. Но теперь уж этого нет. Я точно чую. Наконец, кладёт трубку. – Ну что, дорогой? – спрашивает. – Потихоньку, – ухмыляясь отвечаю. – И с лялей твоей потихоньку? – С лялей – на всех парах. – Вот как? – Ну. – Ну ничего, скоро всем нам накладно не будет, – интригует меня «дорогая». На что я после тщательного пережёвывания пищи замечаю: – А ведь правильно говорят: авторы всех извращений – женщины. – Не знаю, что ты себе там вообразил, но я не о том, – вопрошающе отвечает. – Ну и ладненько. Главное же, что надо подумать малёшенько, поразмыслить чу-чуточку, а потом уже ляпать что попало. – Во-во! – Хрум-хрум-хрум-хрум, – явственно перемалывая челюстями еду, кривляюсь показушно. – А помнишь, ты рассказывал, что она… ну эта… как её?.. короче: сохранила тебе когдато жизнь? – как бы без интереса спрашивает жена.

230

– Так. – А вот Гордияныч сказал: «Что он за мужик такой, если женщина его чуть не убила, и что это за женщина, способная на жалость к таким?» – Передай своему Гордиянычу, что он не знает ни тех, ни других. – Он, кстати, заходил и спрашивал молоток. – Вчера он его украл, паскуда, поэтому сегодня и спрашивал. – Забавный. – Просто у него старые методы. Минуту сидим молча. – Эх!.. Уйду я от тебя, – с нарочитым вздохом, меняет тему. – Непостоянный ты какойто, не ста… – Знаю-знаю, дорогая, – перебиваю её, – только вот постоянство для меня – это стремление к смерти. – Не понимаю я... – говорит жена, думая уже о чём-то своём. – Да это тебе, в общем, и не свойственно. Жена, ужаленная, вскакивает с места. – Да… Да ты! Никогда не хотел быть моим котиком!.. Брать меня под крылышко! – мечется по комнате. – Это у птенцов и прокладок твоих крылышки, а не у котят, ясно? – (Не слыша в припадке.) А раньше каждый день приносил мне… (Хныча.) Гла… (Слёзы прыскают, размывая макияж.) Гва… (Навзрыд: влага на щеках как роса на кувшинкахлилиях.) ме-не… – Да-да! Ты всегда видела меня котикомдодиком, а не тем, кто я есть, лилия хренова! – театрально срываюсь и, глотая из кастрюльки последнее, с честью выхожу из-за стола, аккуратно опрокинув с тумбочки телевизор, который давно не работает, но неизменно служит атрибутом семейных сцен. Жена отрывает от заплаканного лица ладони и в истерике бьёт об пол пару тарелок. Соседи коротко простукивают батарею. Маленькая трагедия заканчивается, ложимся в постель.

***

В темноте. Жена, ластясь, жмётся к измождённому моему телу. Я равнодушен и обращён к ней спиной. – У меня головка болит. Поцелуй в висок, – влажно шепчет жена в ухо. – Помажь вьетнамской звёздочкой, – мямлю в полудрёме. – А губки?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ – И их заодно. – Двести Семьдесят Одна Тысяча Триста Сорок Первый?! – орёт остервенело. – Н-да! – просыпаюсь. – Ты сухарь, – заключает она. – Увы, мимолётная моя… – (С визгом.) Какая?! – Ровномиллионная то есть… – растерянно. – Вот ведь… – Да уж, не моя это сказка, – расстроенная, собирается встать. – А правильно говорят… – зеваю. – Кто это всё тебе говорит? – оборачивается. – Не этот уж, случаем? – Какой «этот» ещё? – Ну друг-то твой – гальванист? Или как там? – Ну уж… прям друг. – А знаешь, что про него толкуют? – Шепчет на ухо. – Да ну?! – приподнимаюсь. – Да ещё как! – Нет, иллюзия всё… пустое, – отворачиваюсь к стенке. – Сам ты иллюзия и сволочь, а то бы делом давно занялся, – ложится, перетягивая на себя одеяло. – (Еле слышно.) Но я признаю только честный секс, когда нежность опосредована не чем иным, как инстинктом любить и быть любимым. Любовь… (зевок) – истинный инстинкт, а чувство… (ещё зевок) – напыщенное словцо, веселуха… (и ещё зевок, почти порвавший пасть) для романтиков, и я уверен… – И далее посвистывающее храпение.

***

Как ты хотела, чтобы мы одновременно порезали себе руки. У тебя, помню, сизым были накрашены ногти, а мои – до боли острижены, и подсинённые тенями веки твои – как синяки у меня под глазами. Обрит я был наголо, а ты – под каре оболванена. И я успокаивал, но ты всё плакала, умоляя. Так и не смог, вспоминаю, – а теперь сижу весь раскрашенный и подстриженный, и глаза мои – как твои тогда, а ты обритая снишься мне теперь, и руки все разрезаны. Мои только целёхоньки. Заразила меня микоплазмами, я же тебя – смертью. И не страшно было нам умереть, так ведь испугался я потерять нечто большее, чем ты, а большего, оказывается, и не было, только ты у меня была одна такая.

___________________________ Тело моё привыкло отдыхать определённое время, и почти каждый рассвет я застаю врасплох, когда он, просочившись в комнату, пытается застать врасплох меня. Свет падает на оголённую ногу жены, и я снова признаю в её изгибах и очертаниях совсем чужое мне горе. Эта нога не пристаёт к моему сознанию, не становится частью его и присутствует здесь лишь чем-то отдельным (философ, твою мать). Жена попрекает меня больной фантазией, но разве это недостаток. Недостаток в том, что каждое утро, проходя по Пятитысячной улице вдоль уродливых высоток и сворачивая в Семьсот Двадцать Второй переулок, я покорно смиряюсь с ничтожным отрезком времени в триста плюс-минус десять секунд, выделенным мне на поглощение энергии солнца, которое на протяжении остального дня видится (при отсутствии туч) сквозь мутные стёкла заводской крыши жёлтым блевотным пятном. Да, фантазию, действительно, у нас не каждый воспримет, особенно до безобразия приближенную к действительности. А уж народ! Что народ? Сырая чурка, которая медленно разгорается и громко шипит. Вот поэтому я и решил обращаться к Вам и именно Вам донести эту мою первую и последнюю письменную жалобу, если хотите объяснительную, субординации ради. Вдруг Вы большой начальник? Я же совершенно не знаю, кто Вы. Но и Вы меня знаете не больше, так что в этом уравнении с двумя неизвестными мы друг друга стоим. Да и что бы Вам дало моё имя, когда его попросту нет. Сима называет меня мальчиком, супруга – сволочугой, а у остальных для меня есть номер. И у каждого есть номер. А все имена, что участвуют в повествовании, созданы посредством той же фантазии. Нету Симы, нет Понталыгина и Барыгина – одни только цифры. Я на миг сбросил со счетов условность – и показал правду, для сравнения. Ведь вся прошлая жизнь во мне хоть и стерта, но всё-таки находит способы возвращаться: то короткими вспышками образов, то моими собственными интуитивными движениями она напоминает мне, каким раньше был мир, когда вместо «серии» человек носил имя. Но не стоит забывать также и то, что и это может быть игрой всё той же фантазии. Но, чтоб окончательно не запутаться нам в этих «то», оставим кесарю кесарево, как говорит мой сослуживец Валентин Начитанный, по-

231

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ знакомиться с которым Вам предстоит, а я же хочу лишь дойти, перебрав, как чётки, мои заключительные дни, до того простого и обычного, которым я запустил эту ахинею. Может, и хватит уже, но пусть начатое дело само решит – когда – и даст сигнал словам остановиться.

***

В упорядоченном мире приличному человеку и плюнуть некогда, так что меня забавляет, мстя ему (миру), вычислять в окружающем изъяны. Устанавливая точное количество шагов от своей двери до ворот завода, я всегда натыкался на число от пятисот шестидесяти до шестисот и ничего не мог сделать во вред этому, чувствуя, как мой будущий шаг обуславливает шаг сзади идущего; чьё настырное дыхание в затылок не даёт мне забыть о нём, и я, в свою очередь, передаю импульс другому. Так мы и шагаем соразмерно друг другу, – каждый видит спину и чувствует спиной, и наши спины издают общий запах и крик: одни и те же у всех вонь и отчаяние, – ведь, выйдя на улицу, непременно встречаешь товарищей с завода, которые мнят своим долгом окружить тебя, взяв в этакую коробку, а ты идёшь с ними, как конвоированный, навстречу другим таким же кучкам-коробочкам. Так и в этот раз вышло, и, заранее решив, что ничего не получится и стабильность вновь восторжествует, я бросил считать шаги и даже начал пританцовывать, чем немало удивил сотоварищей. Но вскоре случилось кое-что столь неожиданное, что повергло в изумление всех нас. Позже я, конечно, узнал, как это случилось, и теперь смело объясню всё схематически, без лишних экзальтаций. В месте, где переулок справа и улица, перпендикулярная нашей, слева образовали перекрёсток и где обычно мы поворачивали, произошло нечто следующее: толпа «А», уверенно выходящая из переулка и тайно уведомленная о сегодняшнем презентационном открытии мясного бутика и – в честь этого – бесплатных угощениях, наткнулась на толпу «Б», устремлённую в новый торговый центр на распродажу зимних меховых курток по колоссально низким ценам. С третьей стороны организованной стройной толпой «В» под надзором полиции наступал марш несогласованных, с плакатами и стягами как обычно. Сначала я решил, что вся

232

эта акция носит явно скандальный и фальсифицированный характер. Ведь как же иначе каждая из этих процессий могла так оперативно выступить и как ни в чём не бывало двигаться навстречу катастрофе? Но позже, разглядев в толпе «А» меховые воротнички, а в толпе «Б» гирлянды из свиных потрохов и говяжьих вырезок, я догадался, что происшествие могло выйти случайно: обе толпы, изрядно погрев руки и не собираясь останавливаться на достигнутом, просто хотели убить одним махом двух зайцев. Ну а в том, что вмешательство марша несогласованных бесспорно было согласовано, условлено и предопределено, никто и не сомневается. И последствия столь вопиющего беспорядка только это подтверждают. Издалека завидев пунцовый окрас толпы «Б» и озверев от пряного запаха дохлой крови, активисты из толпы «А», запарившиеся, с прилипшими синтетическими волокнами на лицах, отчаянно бросились на противника, давшего тотчас рьяный отпор. Несогласованные покидали плакаты и, в обнимку с полицией, с диким посвистом и выкриками ввязались в бой. В воздух взмыли шапки с кепками, затрещали по швам утеплённые куртки, и полетел в небо пух, а по зубам защёлкали кулаки; и проходившие мимо зеваки стервятниками набрасывались и выносили из бойни обрывки скотской плоти – и драли её в клочья, пихая в сальные, брызгающие жадностной слюной рты. После захватывающего получасового действа из-за угла показался танк, – как многие утверждают теперь, – с торчавшей из люка башкой министра обороны Гадича – и запульнул чем-то в небо, спугнув то ли нависшую грозовую тучу, то ли сгустившийся над полем боя смрад. Уцелевшие стали расходиться, необученно, неумело, неловко. Кто-то вяло выкрикнул: «Долой Гадича!» – и сразу стух. Товарищей своих я не нашёл, кроме алой – забрызганной – робы повреждений на себе не обнаружил и, на халяву завернув в газету уцелевшей свининки, двинулся на работу в предчувствии скорого счастья и гарантированного опоздания.

***

На работу я явился радостным, заражённый от Валентина философскими измышлениями, и уже представлял себя частичкой хаоса в цифровом мировом порядке и в гармонии

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ его – этаким фальшивым знаком, – короче, лучшим кандидатом в чёрный список. Но оказалось, акт непослушания моего ни кем замечен не был и даже выговора за собою не понёс. А всё вследствие замешательства участников торжественного запуска цеха, никак не ожидавших такой дерзкой обструкции со стороны рабочих. Так что никакой я тут даже и не философ, и не филантроп, а просто Филя какой-нибудь, скорее всего: события валятся на голову – я их фиксирую и предоставляю Вам. Поехали. В тот момент, когда директор, в окружении свиты и приглашённых на представление спонсоров, подступив к красной ленте, сверкнул в мохнатой руке ножницами; когда каждый из начальничков, сглотнув слюну, затаил дыхание, а спонсоры вытащили руки из брюк и заложили за спиной, и по лбу самого директора тонкой струйкой скатился блёсткий пот; в этот-то самый момент, растолкав собравшихся, и выскочил, как чёрт из табакерки, чумазый слесарюга в промасленных штанах, порвал ленту и понёсся дальше, ловко сигая через новенькие станочки. За ним появился ещё один с криком: «Яшка, щучий сын, отдай бутылку! Бутылку свистнули, мужики!» – и вот уже целая бригада чёрных усатых мужиков, невзирая на обескураженное руководство, погналась вслед за удирающим вприпрыжку Яшкой. Из присутствующих только мой непосредственный начальник решился после казуса нарушить неловкую тишину, заметив, что на промчавшихся следует немедленно наложить взыскания за несоблюдение техники безопасности, а зачинщика пробежки – наказать ещё и за промасленные штаны. Тут директор, осенённый внезапной идеей, оправился от шока, и, всплеснув руками, предложил всем пройти в баньку к заждавшимся уже парильщицам, а осмотр купленного оборудования – отложить на опосля (зная по опыту, что проверка работоспособности техники никогда ещё не проходила гладко, директор втайне восхищался Яшкой за предприимчивый срыв, только выказать этого никак уж не мог). Не упуская случая, я схватил за рукав своего начальника и вызывающе заявил: «Разве не видите вы, что я опоздал на целых полчаса?! Целых полчаса рабочего времени коту под хвост! Коту! – взывал я к потолку. – Под хвост! Вы понимаете, господа?!» – обратился я ко всем, а произвёл одно лишь недоумение.

«Прекратите истерику, 271341-й! Не полчаса, но тридцать пять минут. И мы одобряем ваше возмущение, но ничего не поделать: работа есть работа!» – вот и всё, что я услышал. «Работа есть работа!» – ещё одна бессмысленная фраза. Все ушли. Вдруг появились удравшие ранее мои товарищи и захлопали дружно по спине моей лапищами, рекомендуя не отчаиваться и обратиться к медицине. И мне показалось, что они не произнесли «Двести Семьдесят Одна Тысяча Триста Сорок Первый», а назвали меня Филей – так, вероятно, звали меня раньше. Да и сами они сейчас, вероятно, мне только показались, и я стою и надеюсь, что набиты мои товарищи кишками, а не шестерёнками, как станки, но чаще мне кажется, что станки живее их, и тогда я жалею, что работаю не за станком, а на складе с коробками. И хочется мне тогда вскрыть себя и убедиться, что есть и во мне сердце и внутренности, и есть если, то вывалить их и обмотать этим всем первую встречную и с нею заняться любовью. На глазах и в сердцах у всех.

***

На участке всё спокойно. Заварил чаевидной пыли, выпил – полегчало. Новый цех так и не заработал, а к нам поступили автоматические выключатели, половина – брак. Приходил член с профсоюза – говорит, нагрянет сегодня ревизор. На любом заводе-предприятии найдётся такая байка и такой Вася – герой этой самой байки, – который, не признав ревизора, послал его туда, куда, в общем, Вы и сами знаете: на такую штуку, которая ревизору очень идёт, и идёт особенно – в одном месте. Разобравшись с выключателями, я решил прибраться: выкинул всё, что годами копило пыль и никому не требовалось. Немного подмёл, помыл, продул, выстроил все коробки в аккуратные башенки – вышел целый городок из коробок. На стеллажах заблестели запчасти, одна к одной подобранные, а не перемешанные друг с другом. Под вечер заглянул ревизор, навострил на меня свой рыжий ус (так что я даже чуть не опрыскал его средством от насекомых) и потребовал предъявить наличие значащихся в ведомости запчастей. Там были и те, что я сегодня выбросил. Почувствовав удачу, ревизор нервно задрыгал ножкой и стал потирать лапки, с улы-

233

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ бочкой поглядывая на меня. Но я огорчил его, послав на… ну, в общем, Вы знаете.

***

Дома с женой как обычно: если бы телефоны были как встарь – проводными, было бы на чём удавиться, или жену удавить. Бросил на стол кусок мяса и сообщил о новой своей должности: завтра приступаю к чистке унитазов. «Идиоту идиотское», – сострила она. Поюлил, покривлялся перед супругой: делать-то нечего. А сел за свои думы – комендант позвал. Аж по всему этажу его голос, из матюгальника проревевший, разнёсся. А мне, впрочем, и не жалко: было бы что скрывать. Спускаюсь. – Ну вот и я, чего изволите? – приветствую почтительно. – Слушай, а я и забыл уже… Вот бывает ведь, номера не помню, лица не помню, а какую-нибудь родинку, складочку, прыщик на заднице – так всю жизнь забыть не могу. – Это бывает, спора нет, комендант. А может мне к носу колпачок пристроить, чтоб веселее было? – Да не, это уж лишнее. – Ну слава Богу, хотя бы так. – А вот про это, кстати, я тебя часом и хотел спросить: ты какого такого Бога всё славишь, безбожник, когда я каждую неделю на службе бываю, но тебя там застать не могу? – Ну… – отвлекаюсь, замечая в двери двух ползущих из коридора работяг. Один другого тащит, второй того материт. Почувствовав на себе критический взгляд коменданта менее пьяный выпрямляется, отпустив менее трезвого. А тот валится на пол, запутавшись в спустившихся долу брюках. – Тьфу ты, пакость какая! И ведь каждый Божий день так нажираются! – Откуда только в вашем брате солидарность ещё берётся – тащить друг друга?! Сначала вместе упьются, потом – ещё и ва́лятся вместе! Знаешь этих небось? – спрашивает меня, поглядывая недовольно на парочку пьяных. – Известные друзья они. – А наверно, вот этот вот ещё и в чистое переодевал того: сам ведь тот никак не мог, а? Только опоясать в запале забыл – тьфу! – Не побрезгуй – да не побрезгуют тобой, комендант. Такова жизнь. – Чего?! Какая жизнь! Он тело это, значит, домой на себе тащит, а тот его за это материт и морду бить ещё лезет, а ты это как на-

234

зываешь? Жизнь? «Не побрезгуй»! Его-то он донесёт, а сам потом – под лавку ляжет, – и это дружба, по-твоему, и это справедливо? А может, ты считаешь, что когда тот после уж ему выскажет всё, вот тогда и почувствует себя на порядок выше, а этот, в свою очередь, устыдится вроде как и уж в следующий-то раз точно товарища выручит, а? Хренушки тебе – и в следующий раз один под лавку ляжет, а другой в постель! Вот тебе и жизнь. – Я и так, комендант, со счетов давно сбился, а ты мне всё «этот», «тот», – верно одно сказать могу: жизненный опыт у тебя в таких делах богатый. – А то! Ты ещё сомневался? Нашёл дружбу. Нет уж, дружок, друзья нужны, чтоб стать врагами, знай. – Вот мы, верно, и ладим, оттого что враги. – Стоять на! – это не мне он – собирающимся удрать орёт. – Дуй, вражок, отседова, пока и ты не схлопотал в придачу, – а это вот уже мне.

***

Возвращаюсь, наконец, к своим думам о составлении прошения, столько раз уже отклонявшегося. Просто несоответствие на несоответствии какое-то. То, значит, написал, что питейные дни мои не совпадают с питейными днями остальных. А они мне: «С письменного заявления – напивайтесь в любой удобный день, но – поданного не позже, чем за две недели, и не раньше, чем за год». Вот такие дела: вышло – и не повод это ещё. Найди, получается, себе компанию по вкусу, и пейте на здоровье, вашу мать, каждый чистый четверг, а, хочешь, и по воскресеньям прямо с рассвета, – по питьевому талону-то, чем не занятие для культурного человека! Ведь что я потом только не выдумывал: и акты дефекации на площадях совершал, и нагишом по улицам бегал – всё, как назло, с рук сходило. Один укол – и снова в строю. Высшая мера наказания-то мне уже назначена: я – раб государства, реабилитированный смертник, попавший под бессрочную амнистию, гражданин с правами и обязанностями, чего ещё бояться! А смерть моя не нужна никому, так же как и жизнь, просто самоубийство – признак воли, а волю в нас принято подавлять: дурной пример – сами знаете. Но теперь-то я напишу правду, как есть: что не могу существовать в мире, где мне нена-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ вистно буквально всё: и смех и горе, и шум и ярость, и снег и кровь, и грусть и безумие, и радость и боль, и слава и честь, и власть и сталь, и закон и разврат, и красное и чёрное, и инь и ян, и любовь и голуби, и преступление и наказание, и война и сам мир, и сама смерть, и сама ненависть, и отцы и… «Но постойте! – воскликнут они тогда. – Почему бы вам не сказать уж прямо, что вы ненавидите жизнь? К чему вы избегаете этого слова? Ведь есть ещё: и цветы и дети, и ветер и дождь, и ночь и луна, и солнце и день, – и вы и дальше собираетесь использовать все эти отвлечённые понятия, запутывая нас, а стало быть, ненависть ваша фиктивна, а сами вы симулянт и не смерти заслуживаете, а доброй порции…» – «Но право! Право на выбор-то у меня есть?!» – вопрошу я в отчаянии. И услышу: «Есть, 271341-й, но нет выбора: его никто не дал вам при рождении – всё решено было за вас, так кто вам даст его перед смертью?» Рву бумажку и рассыпаю обрывки над головой, как грустный клоун сыпет конфетти или скорбный пепел – вдовица. Ложусь к жене с одним желанием: с одного конца постели перелететь во сне на другой конец земли, где будем жить только Сима и я, кто бы я ни был: Филя, Вася или Двести Семьдесят Одна Тысяча Триста Сорок Первый.

***

А может, лучше залезть по шейку в эту холёную обыденность и кричать всем, сомкнув над макушкой кончики пальцев и выставив в стороны локотки: «В домике я, в домике!», – а они пусть суют ко мне свои корявые палки, пытаясь зацепить и вытянуть: «Вылазь, сука, засиделся!» А я не дамся так просто – вот какой я домосед – и забью до отказа назло холодильник, который гудит здесь в тишине, или это сама тишина шумит в ушах, потому что не бывает полной тишины, – всегда что-то остаётся, какой-нибудь электронный звук. А в холодильнике я все полочки укомплектую и подпишу, и морозилку свободной не оставлю, и что ни день, то сумки с продуктами, а что не вмещается – консервировать на зиму, закатывать банки. Ведь так удобно, прячась от неудобной жизни, засыпать с единственной настоящей, но идиотской мыслью, а просыпаться – с целым котелком таких идиотских мыслей и искать под подушкой подарок – сердце, вырванное из любящих рук, а может, и просто кусок свиньи, подложенный ради шутки супругой.

_______________________ – Внимание! Обработка данных! Всем приготовиться! – первое, что я услышал поутру, а также, что, по случаю кварцевания и санобработки нашего вагоноремонтного завода, у всех выдался выходной (неужели Барыгин?). Мне захотелось даже обнять громкоговоритель под потолком нашей комнаты или на крайний случай жену, но она уже куда-то умотала. – Всем! Всем! Всем! Обработка данных! По коридору, шурша по-мышиному, засуетились испугавшиеся шмона, а я продолжал валяться, наслаждаясь собственной безответственностью, и когда информатор затих, включил радио. Прослушав пару модных сексопатических композиций, я покрутил ещё ручку приёмника и наткнулся на выступление президента. Вышел он весь такой взъерошенный (этого я, конечно, не видел, но потом от соседки слыхал: она по телику ведь смотрела) и с волнением заговорил: «Сограждане! Собратья! Сожители! Сколько можно ж так жить?! Вы посмотрите, что делается: стольный град наш чукчами заселили! Я босой до Киева пойду, а терпеть этого больше не стану!..» Дальше приёмник отчего-то зашуршал, а от соседки узнал я, что увели его под руки и пришёл и сказал преемник: заболел-де наш президент, но скоро-де нового вам дадим, а этот-де пусть в больничке полежит пока. Вот так всегда, думаю: только вроде привыкнешь к президенту, а он раз – и заболеет. А я на улицу отправился потом искать этих чукчей (так тронула меня Верховного речь), но найти так и не смог. Видел я их когда-то в детстве на картинках: в капюшонах такие, с дудочками, с оленями, от холода прямо в штанишки какают (это папа рассказывал), а где таких у нас сыскать? Я даже ходил в полесье, где дети зимой крепость из снега строили, – и там чукчей не оказалось. А были ведь наверняка, – если уж там их не было, то где им ещё быть-то? К дворникам подходил узнавать: не видели, мол? – так те мне чуть морду мётлами не проткнули. Слово-то какое, выходит, страшное! Так что взаправду, видимо, президент-то наш заболел совсем: нет нигде чукчей, и не было. А так порой хочется настоящего чукчу: хлебом не корми – дай пощупать хоть одного. Да и вообще, чего только не пожелаешь на нашей грешной земле: иду как-то – вижу: на перекрёстке женщина кричит: «Мужика натураль-

235

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ ного хочу! Одни педерасты кругом!» Я хотел показаться, да испугался: вдруг она и меня в педерасты запишет – ведь это у нас как два пальца… Целые очереди желающих в них записаться собираются, а кто в очередь не становится, того в педерасты первым и зачисляют. Дедушка один, льготник, за буханкой пошёл, лобиком к валидатору приложился, встал у прилавка да говорит: «Дай мне батон… полбатона, сдобный ты мой…» Речь свою он не закончил, а пекарь дядя Пётр его сразу как педераста опознал. Вот как! Этот вопрос у нас надолго не встанет! А пенсионер потом жаловался всем: «Я положенное просил, а меня обесчестили! А я же заслуженно! Я Кремль брал! Я Кипр брал! Я пасти рвал! Я кровь мешками проливал!» – в общем, так докричался, что лишили его пищевого пособия и за активность признали работоспособным и трудообязанным. А я, честно, и сам уже запутался в этих ориентациях. Есть тут сослуживчик один, Валя (я предупреждал о нём), – из другого подразделения, правда, – гальваник, – пригласил как-то к себе меня выпить. Ну выпили. Ну поговорили. Он мне тут про поэзию рассказал, про философию там всякую. Не знаю уж, где он этого нахватался: у нас давно подобной информации не сыщешь, но меня-то она как раз и волнует. Короче, я ему: чем, мол, эксгибиционизм от экзистенциализма отличается? – а он ложится вдруг на шконку, переворачивается на живот и загадочно так мне улыбается: залазь, мол, давай: субтильный конфликт назрел, самое время – а там заодно и разберёмся! Я говорю: «Не, Валентин, экзистенциализм экзистенциализмом, а ты всё-таки не Верлен, да и я не Рембо! Я, понимаешь, с серьёзностью слушать думал, а ты мне что-то на уровне «входит-выходит». Так никакой философии не сваришь с тобой. Прощай-ка давай!» Ну и ушёл, – да что там «ушёл»! – целый день, как ошпаренный ходил, что и во всей этой, нахрен, философии разочаровался. Да уж. Не врёт, видать, глас народа; и жена не соврала: правда, что «кругом».

***

Выходной только начался, и прогуляться мне совсем не мешает: редкая возможность без спешки оценить трезво окружающее и увидеть его таким, какое есть. Но настроение, правда, такое, что хочется подраться, а драться – это как водку пить: и то,

236

и другое в этом быдлом поросшем городе несложно. Главное, один раз попробовав, больше не вмешиваться во внутренние процессы организма, дать волю инстинктам – и смело поддаваться мутации. Да и витрины просто кишат удовольствиями, куда не глянь: «Водка «Синичная» – Опытная», «Водка «Похудей-ка» – Для полных женщин», «Морковная Водка – Для детей – С каротином», «Водка «Всё, завязываю», «Интеллигент-водка», «Водка «Молодец». Что и говорить, ассортимент добрый, как и публика на улице: лица, скажу я Вам, довольно разношёрстные, всеми цветами нации переливаются. Есть и человек законченный: такой окромя горизонтального никакого положения не признаёт. Есть и человек страждущий: этот тип людей – большой любитель стучаться в грудь и называть себя народом. А есть и человек правильный – пьющий за правило и только по правилам. Разновидностей, в общем, хватает, но в целом-то – шушера одна, что душою кривить. Ведь когда на ум лезет поэзия, с языка льёт матерщина – и остаётся только кому-нибудь нахамить для полной ясности. Вот, правда, и дождик зачастил, не до хамства уж стало, но я сейчас спущусь в метро, где потенциал этого свойства только удваивается.

***

Из туннелей выплывают стремительные потоки людей и сливаются в одно подвижное месиво, пестреющее, будто вспыхивающими звёздочками, яркими одеждами молодёжи, пользующейся привилегией отличаться. Впрочем, только до совершеннолетия. Потом же – будь добр носить одноцветную робу, в которой ходят все работники организации, чьей собственностью ты являешься. Кроме разве высшего руководства. Я захожу на эскалатор, чувствуя себя бездушной деталью на конвеерной ленте. Радиоголос предупреждает нас о возможном нападение агрессивно настроенных граждан, точнее подграждан, – этаких паразитов во внутренности государства, что выбрали вместо прямой добровольного замуровывания себя в карьерный склеп кривую неуспеваемости и хронического тунеядства, – и дошли в стремлении своём до того, что озлобленными их рожами пугают нас теперь с экранов, развешанных по стенам подземки, дабы наготове мы были всегда и от волнения чрезмерного помирали быстрее.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ Только меня не страшат эти обречённые на погибель детские лица: в них я всего лишь узнаю себя. Куда страшнее взывающий стальной голос, его не терпящий возражения тон, его тупая уверенность в том, что и завтра он – оратор власти – будет говорить то же самое и в то же время.

***

Стою на платформе. Связка безоконных вагонов выехала из туннеля и растянулась вдоль станции. Двери раздвинулись, успевшие выпрыгнуть – разбежались по делам, смешавшись с толпою, остальных в давке затянуло обратно, двери, закрываясь, отдавили непроворным излишки конечностей. Чьи-то крики донеслись и потухли. Дежурный по станции свистнул протяжно, дав добро поезду отправляться. Раздумывая о том, насколько всё-таки актуально быть уродом и на какой стадии человек становиться им, я решил дождаться окончания час пика, когда толпа разжижится немножко и разнежится.

***

К обеду основная масса трудящихся развезена, и поезда уже не так мчатся. Я сижу в полупустом вагончике, где под глухой перестук колёс клонит в сон – и пассажиры заражают друг друга зевотой. Напротив меня сидит довольная девчонка: ей весело, оттого что вокруг моих ног вьётся попрошайка – маленькая собачонка, которая, будто учуяв в кармане брюк моих съедобное, виляет хвостом и жалостливо поглядывает. А девчонка так счастлива, что я вынужден буду поделиться с собачкой; ведь один такой взгляд может заставить не только отдать последнее, но и оторвать от себя – лишь бы разделить ту нескончаемую тоску, которая так хорошо известна мне и собаке. Но только мне совсем нечем угостить собаку. Да и просит она не того, о чём думает девочка: мы с собакой понимаем друг друга, а девчонке бы всё смеяться, вместо того чтобы согреть от людской стужи ещё чуть-чуть. Ну, пусть согреет тогда хотя бы смехом. Меня и маленькую собачонку.

***

Ввиду прямого участия в жизни метро, я был уверен, что имею все основания занять в свой внеплановый выходной место в креслах

наряду с инвалидами и матерями с детства. Но ворвавшийся в закрывавшиеся двери запоздалый старик разубедил меня в этом. Раздражительно постукивая тросточкой с золотым набалдашником по носку моего бота, он пялился на меня, уверенный в своих правах, и из-под вихрастых бровей его стреляли молниями невысказанные слова: «Устыдитесь, молодой человек, мой возраст вас обязывает!» Я стал замечать, что поведение старика подстёгивает и остальных примкнуть к усовещиванью и буравить меня взглядами. И я легко бы решился опошлить всё самое чистое из оставшегося во мне, вынуть душу – вытоптать, вымазать грязью и полоскать в помоях, – чтобы погибло то самое, признак чего они хотят разглядеть, и некому было бы открыть дверь, в которую они стучатся. – Садись, старый пидр, – процедил я сквозь зубы, вставая. – Что-о?!

***

Симу не видел три дня; узкая тропинка к её дому устелена поломанными ветками и прилипшими к земле рваными листьями, влажный ветерок пахнет спокойствием, как бывает после урагана, который, кажется, и прошёл, пока я был под землёй. Сейчас она ждёт меня, сейчас даст себя обнять. Словно нежно режущий сердце нож её голос, каждое слово – ураган. И когда мы ляжем вместе, первое, что скажет она, смыкая мне пальчиком шершавые губы: «С другими качествами ты был бы другой человек». А я отвечу недолго думая, что качества есть внешние, а есть внутренние и можно заменять одни другими, как в калейдоскопе: то так, то этак крути – и каждый раз будешь новым, неотразимым человечком говорящим. Она засмеётся, почешет, как пёсика, за ухом, и я продолжу: «А некоторые слова столь глубоки по содержанию, что по-настоящему их можно оценить, только испытав на собственном сердце. Например, слово «никогда» – только теперь я способен понять его… Слова – это вроде такой табуретки, которую мысленно подставляешь под себя, а только приноровишься сесть – она разваливается». «За это мы займёмся чем тебе нравится», – подведёт она, улыбаясь, итог моих изречений, и на щёчках её зажгутся шаловливые пьяные солнышки.

237

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

***

Всё так и было, а потом я отправился слоняться в сквере. Но в очереди у турникета повстречал незнакомца. Лысый такой, маленький и мясистый, с рубцеватой полоской вдоль головы – неприличное что-то напомнил. Уставился на меня и хоть бы хны. Что, думаю, за хрен такой! Потом – ба! Сквозняк, ты ли? А в голове листопад – обрывки памяти как отжившие листья: последний разговор, за столом нас трое: я, Узбек и он. И вот мои слова – или это были только мысли? – но: «Есть точка, которую, если поставил – обратной дороги нет». Не понимаю своих слов… и вот ещё: «Легко рисовать смерть, а кто решится с ней встретиться сегодня? Если я воздвигаю сам себе эшафот для прилюдной казни – кто не последует за мной?» Не совсем ясно, но я вспоминаю ещё и: «Делай, что обещал. Играем в открытую: я устал от этих масок. Больше не скаль понапрасну мне зубы: «принцип на принцип», – помнишь?» – Хана тебе, – было последнее, что Сквозняк проскрежетал, а Узбек сразу подметил, сощурившись: «Страшные вы ребята – уйду я от вас». И ушёл. Царство ему небесное. Даже обуться забыл – осталась в сапоге записка: «3500 КРАСНОЙ + 500 ДОЛГ…» – дальше каракулями адрес. И вот Сквозняк смотрит в меня, а в глазах спустя годы всё то же: «Хана тебе!» Я хотел было спросить: «Как твои пятки, земляк?» (Неудачно мы тогда сиганули: так он хряснулся, что пришлось на спине тащить.) А теперь, что уж, думаю, интересоваться. Вот она, чёрная метка – обратная тяга – точка, которой не отменить. И уже не отвертеться. А ведь почти не изменился, разве чуть обрюзг и состарился, и злее ещё стал: матовое лицо, лишившись блеска, превратилось в одну тёмную морщину, в которой слились все его черты. А за столом-то сидел тогда – сиял, будто святой: лысина, глаза, пломбы золотые – всё блестело под светом лампочки. А теперь померк, словно умер уже. В кармане пальто он что-то приготовил для меня. Я стоял в предвкушении: неужели сбудется? Сейчас проткнёт душу какой-нибудь загогулиной. Но тут наш немой диалог разбил, втиснувшись, беглый бродяга, тоже одними глазами просящий чего-то, и мой старый знакомый плюнул ему в лицо, после чего тот поспешно удалился, семеня разбитыми ногами.

238

«Плевать в лицо – последнее дело!» – хотел я заметить, но осёкся, вспомнив, что сам не раз так поступал. Сквозняк снова оскалился, как когда-то давно, но теперь вместо зубов его были осколки. И, задев меня плечом, пошёл прочь. А я-то уж думал: не придётся добиваться этой проклятой санкции. Да нет – опять всё снова. Не стоило, верно, так обижать его раньше. Но ведь не знал я тогда, как он бы сейчас пригодился. Да что теперь уж – пойду домой. В сквере облетают с ветвей деревьев понурых жухлые листья – та же знакомая осень: её почерк во всём.

***

На проходной окликнул комендант. Сидит, на коленях разложив парадный китель, и спичками прикрепляет погоны: – Постой, поговорим. – (Застыв на месте.) Чё это?! Опять что ль в чём виноват? – Да нет, спросить кое-что хочу. – (Вытянувшись в струнку.) Ну давай. Имеешь право. – Да ты не поясничай, ты вот чего мне лучше скажи (буравит меня из-под надетых к случаю очков): если вот возжелаю я, к примеру, женщину и непременно решу ею овладеть – то для чего? Чтоб наслаждаться ею в минуты соития или чтоб в будущем иметь сознание того, что овладевал я этой женщиной, а? – (Расслабленно выдохнув.) А у тебя ещё-то осталось, комендант? С утра ведь мечтаю принять. Неспокойно как-то (указывая пальцем на грудь себе). Вместе посмеиваясь, испытующе глядим в глаза друг другу. – Найдётся кое-что, – говорит комендант. – Так чего же скажешь, а? – Да философия-то эта мне, в общем, ясна, но ты скажи мне, комендант, а не имеет ли это связи… ну… с теми-то двумя?.. – Двумя?.. А, ты про этих что ль! Да брось ты про них нахрен! Сами виноваты – засветились. И всё. Ты же знаешь, как у нас это: не положено – значит не положено. Какой разговор?! – Так вот положенных-то, выходит, и трахают, а, комендант? Так как же так-то? – (Недовольно. Привстав.) Слушай, братишка. Вот мы с тобой на «ты» сейчас, как порядочные люди, а будешь лезть ко мне с этими бабами в душу, будем разговаривать, как «Я» и

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ «оно», слыхал про такое? Слыхал. Вот оно и будет у нас и положено, и разложено, и всё, как полагается, ага? – (Сглотнув слюну и приосанившись.) А как же, товарищ комендант, знаем, это-то знаем. Не положено так не положено, разговора нет. – Ну ладно-ладно, не серчай, чего уж! Какой ты, однако, человеко… ну это самое, как оно? Любишь шибко ты человеческие всякие экземпляры. И чего только девки тебе эти дались – ты вроде к ним даже и не хаживал, а теперь заскучал. Да ничего, найдём и тебе женщин, коль хорошо будешь себя вести. Смеёмся вместе. – Да ты хохочешь надо мной, комендант. Вот, мерзавец. Ну давай-давай, рассказывай чё у тебя там, начальник, за положение? И Бог с этими неположенными да расположенными. – Ну так вот, как раз о расположенных. Разрываюсь я в нерешительности своей, понимаешь: с Надюхой или с Тамарочкой, с Тамаркой или всё же с Наденькой мне, а? – С Тамарой Николавной, что ли?! Зав.хозом.?! Так ей же… – Да нет-нет, дурак, другая там у меня – от тебя через камеру, знаешь. – А! Через камеру – это да, но у неё же муж вроде бы… – Чего?! Муж? Да ты про это забудь вообще, муж её на крючке, понял! Вспомнил тоже, муж! – Это понятно, но я его вот знаю, и могу сказать, что алкоголик, в отличии от пьяницы, – существо очень нежное. И только доброе сердце алкоголика может так долго и сильно любить. Чего совсем нельзя сказать о язвенниках и трезвенниках. – Да ты ошалел что ль, брат?! Я тебе говорю, на крючке он у меня, никуда не рыпнется, понимаешь?! А ты мне чушь такую несёшь! Сам-то не принимал ещё сегодня? – Да разве кто угостит! – Я, я сейчас угощу. (Достаёт из-за пазухи.) Ты вот послушай: к другой-то у меня, понимаешь, такое чувство… ммм! Как сказать-то? Хоть бы коснуться, хоть бы увидеть, понимаешь?! Понимаешь ты или нет, щемящее когда такое чувство?! – Щемящим бывает понос, комендант. А в способностях твоих к таким чувствам я что-то сомневаюсь. Насмотрелся что ль чего опять? – Тьфу ты, ирод! Я ж с тобой по-человечески, а ты мне «насмотрелся»! Чего тут насмотришься, кроме рож ваших! Ладно, пей давай – и проваливай!

Протягивает брезгливо стакан. – (Принимая.) Ну вот и спасибо! А то уж совсем… (Пью.) – Да и вали-вали, только к валидатору прижаться не забудь, а то я тебе его возле кровати поставлю, понял, чтоб мимо не проходил?! А то распоясались у меня! – (Облегчённо, после выпивки.) Вагинатор, комендант, – это, конечно, хорошо... Но вот почему тебя аристократические подвиды не интересуют, это ж первосорт, комендант? Вот эта, например, на экране-то у тебя, – морда икрой чёрной вымазана, а?! Чем не хороша-то? – (Смеясь.) Чё? Да это не икра тебе, придурок! Это крем от угрей рекламируют, понял?! – Уууу! Ну ладно, я пошёл, комендант. Хер с ним с кремом твоим, спасибо за выпивку! Будь здоров… – Да, ты это... (Достав блокнот с карандашиком.) Вспомнил. Расскажи-ка мне, как на заводе у вас там дела. – (Обернувшись.) А чего там рассказывать: крутится-вертится, входит-выходит. – Не, поподробнее давай, для газеты одной надо. – А-а! Да вот недавно как раз случай был. Приходит ко мне начальник: «Чего, – говорит, – не работаешь?» Я ему: «Света нет, лампочка последняя перегорела, разве не видишь?» Он мне: «Лезь меняй, электрик у нас, мать его, перегорел!» Ну я полез. Пока по стеллажам лазил, пришла машина. Начальник, значит, поймал за ухо сантехника – тот мимо пробегал – и заставил товар по накладной принимать, а сам разгружать принялся. А сантехник по скромности утаил, что спешил утечку в механическом цехе устранять, а там уж всё помещение залило. Ну, чтобы технику дорогостоящую спасти хотя бы – недавно закупили только, – вызванный на помощь спецотряд маляров решил перевязать гнилую трубу тряпками, специально для того выписанными с нашего склада. Но сантехнику тут на голову свалилась лампочка, и он впал в некоторую прострацию, как, впрочем, и я после удара током. А начальник наш оказался мало того, что неграмотным, ещё и подслеповатым, и, в темноте, с фонариком, – выписывал так долго, что, когда отряд маляров, получил эту самую ветошь и отправился на починку, чинить оказалось уже нечего. А оставалось только вылавливать из затопленной бани – под механичкой

239

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ у нас была – шлюх по обслуживанию поставщиков, один из которых, кстати, иностранец долбанный, так и не приехал, оттого что маляры не успели вовремя изобразить на асфальте стрелочек, указующих к бане путь. И ладно, что мы с сантехником получили увечья, оказалось ещё, что лампочка моя служила соединительным звеном в последовательной цепи освещения и без неё весь завод с утра без света – а маляры искусственное дыхание, понимаешь, шлюхам в потёмках делают. Так вот! И ещё из-за сгоревшего электрика, иностранец, вконец запутавшись – кружа вокруг завода, разревелся и, обиженный, уехал на родину. И неизвестно ещё, чем бы всё это, вообще, кончилось, если бы повариха с кухни, разозлившись за сорванный обед, не пришла в зал для совещаний. Директор там с приближёнными при свечах вопрос решает, на что в первую очередь выделить средства: на замену водопроводных труб или косметический ремонт предбанника и «космический» – кабинки секретарши? – а повариха его – благим матом поливать давай. Тот от такого тона даже, видать, юность в свинарнике вспомнил, поросёнком взвился, метнулся на ощупь на склад и зубами лампочку вкрутил, ясно? Комендант в восхищении: – Браво! Ну вы, мать вашу даёте, работнички! А сантехник как? – Ничего уже, отошёл – бегает. – Так и запишем. – Ну пойду я, комендант? – Иди-иди. На дорожку причастишься? (Достаёт. Наливает губастый. Я махом опрокидываю.) Ну вот и отдыхай, родной. Спасибо, скуку развеял… (Зевает, потягивается, забросив ногу на ногу; затем встаёт, чтоб примерить китель.) Да! Так чего насчёт девок-то? – (Со смаком утирая рукавом губы, после угощения.) А катай обеих! – Да? Точно? – Верняк, – гаркнул я на развороте, зацепившись об угол плечом то ли от смутившей меня вдруг собственной жалкости, то ли от пополнения такого, что в громоздкости уже и в проход не вмещаюсь. А толстые ведь, говорят, добряки. Вот мнето только с чего толстеть и добриться, не с водки же.

240

***

Только зашёл-присел (на столе: от жены – записка, из департамента соцобеспечения – письмо), гость заявляется – Гордияныч, неисправимый аферюга. – Может, я звякну от тебя, сосед? – Звякни, соседушка, мне наплевать, – отвечаю добродушно и бросаю ему трубку. Ловит – набирает номер, улыбается, – довольный, вот-вот запляшет, как буквы перед глазами. Записка: «Не жди, не вернусь… траля-ля… за подарочек не благодари: Жорик мой постарался… очень влиятельный, и вообще… не забудь комиссионные». Письмо: «Решением гос… трам-пам-пам… в связи с трам-пам-пам… вашего же трампам… единогласно принято удовлетворить в соответствии с… твою мать… завтра в полдень… через интоксикацию». В спиртном выдохе моём Гордияныч стал фиолетовым. – …Одному позвонил – купил, другому – продал, разницу, сам понимаешь, в кармашек. Вот как жить-то надо, не то, что ты там, на заводе, тыркаешься… Да, у тебя, кстати, тысчонка какая-нибудь не завалялась? – как бы между прочим осведомился сосед. «Больше не тыркаюсь», – сказал про себя. Порылся в ящике, нашёл полтинник: – Держи, последний. – Через час верну, за самогонкой сбегаю, – пообещал Гордияныч и (одной ногой уже за дверью) добавил: – А всё-таки жалко мне тебя, парень: человек ты вроде порядочный и криминалом в свободное время занимался, а сейчас – тряпка какая-то, распустили бабы тебя. – Сказал – и сгинул за дверью. В осколке зеркала – обросшее ненавистью лицо: по щекам и черепу высыпали чёрные точки, а ресницы пестреют, совсем как у девушки, и в глазах распускается любовь красными веточками. Да, раньше, и правда, я был другой: на стене моей висел портрет врага народа с автографом и подписью: «Честь и совесть эпохи!», а женщины, переспав со мною, радовались, если я почёл их сердце молчанием. Теперь на гвоздике – пустая рамка. После вождя в ней появились мы с супругой. Я помню, как забивал этот гвоздь и как дарил ей каждый день гвозди́ки. Но этими рамками нас не удержишь. В душе – пустота, на полу – обрывки выдуманного счастья.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

***

Сосед ушёл – корешок завалился, с наглой рожей, с бутылочкой, всё как положено. Этот – настоящий мужик, не то, что я – «экзистенциалист». Настоящие мужики всегда между фразами вставляют для связки такие слова, что и привести стыдно: «ёбти!» или «ёб!», на крайняк: «ёбт!». Походка уверенная, слегка пренебрежительная, жопой, главное, не вилять. Он такой. Сколько я этого типа знаю – всегда у него на всё ответ готов. Помню, пошли с ним по путёвки от завода в музей, где разные древние книги хранятся, в том числе и Библия старого образца там есть. Так вот, он глянул на неё да говорит: «Ветхий Завет – это сказки», – и зевнул. – «А Новый Завет тогда что?» – спрашиваю. «А Новый Завет – новые сказки», – и ещё зевнул. Даже экскурсовод обиделся. И так касательно любой темы: например вот, недавно усвоив для себя, что «женщины – это совсем другое», дружок мой теперь на все связанные с ними вопросы разводит руками и отвечает коротко: «Бабы!» Сидим, значит. – Ну чего тебе в жизни ещё-то надо? – зачинаю, после «первой», без обиняков. – Стабильности, ёб, не хватает! – выпаливает корешок, почёсывая мохнатое брюшко. – Тьфу ты, свинья губастая! – Это кто?! – Да есть тут один… ну а в целом-то как? – Да вот депутат вчера выступал… – начал было дружбан, откусывая от луковицы. – Да чихал я на твоего депутата – ты про семью расскажи что ли! – А что семья?! Всё нормально: жёнка терпит, сынулька, правда, старшой колется, – разоткровенничался приятель. – Междометие ты своё забыл. – Чего? – Я говорю, ты на водку его пересадить не пробовал? – Ну это, брат, другое дело… Ты, кстати, на мою работу не хочешь перебраться? Давно предложить собирался. Основные задачи просты: разгружать фуры и поддерживать в бригаде ликёро-водочные отношения, хе-хе! За бригадира я… – Ёб! – Угу!

– Подумать надо, брат. А теперь мне спать пора. – Да ты чего это, а?! – Да ничего, мужик. Спать, говорю, хочется. Завтра всё.

***

Одного спровадил – другой вернулся: в глазах – сияние, вместо полтинника – лотерейный билет. Пожелал выиграть «Жигули», либо «Жигулёвского». И исчез. Собираюсь ложиться – звонок. Беру трубку. – Здравствуйте! Наталья – из Шестого отдела, по поводу Симы. Как там у вас? – спрашивает приятный голос. – Да вот, депутат вчера выступал… – Апчхи! Ой… При чём здесь депутат? В квартире вашей Симы обнаружен труп. Как вы себя чувствуете? – Живой пока… до завтра, впрочем. – Слушайте, Сима больше не зарегистрирована, и мы не можем её обнаружить. Вы знаете, где она? – Вот так Сима-Серафима! Не-а. – Тогда, если она объявится, вы, 271341-й, обязаны будете нам сообщить, в про… – Да ясно-ясно, что там говорить! – Тогда до свидания! – Гудки гаснут в сознании, как окурок в руке. Оставляют ожог. Обрушиваюсь, обессилев, на стул. Взгляд и мысли направлены в одну точку. За окном сегодня раньше вечереет.

***

Словно свет моих остывающих в тишине глаз слился с закатным светом зари и тонкими струйками побежал в иссиня-чёрном отливе облаков и тусклом отблеске окон, с каждой минутой перебираясь всё дальше и дальше, и, скоро исчезнув, оставил город на ночь.

***

В наступившей темноте я услышал щелчок, и взору моему открылась освещённая с четырёх сторон сцена. Шоу только начиналось. Первыми выступили выстроенные рядком преемники президента: поздравили граждан со вступлением в новую электронную эру и порассуждали о полётах на луну и вечности. Затем вышел конферансье и с радостью предвестил появление вокально-танцевального ансамбля под руководством министра обороны Гадича. Под шаблонный ритм драм-

241

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ машины на сцену выскочили полуголые полумужчины, разодетые по-военному: кто в шинели, кто в каске, кто в гусарском сюртуке с эполетами, но все без исключения без штанов. Сцепившись в хороводе и бросаясь в глаза неприкрытым срамом, танцоры кружились, пока воздух не сотряс взрыв хаотичных звуков и в разноцветных вспышках, разорвав порочный круг плясунов, зрителям не явился сам Гадич, – совершенно обнажённый, не считая лакированных сапог, патронташа и банданы. Апокалипсическим голосом он затянул бравую песню пушкаря, ловко поддрыгивая себе ногами и смачными шлепками по ягодицам подстёгивая прыгающих вокруг и похабно подпевающих педерастов. Кульминация: в свете тахистоскопа взмыленного Гадича возносят на руках – он воет до последнего; потом, вместе с шумовым сопровождением, замолкает. Свет гаснет – шоу прекращается. Гробовое молчание всё настойчивее сменяет вкрадчивый, как мышиный шорох, шёпот, переходящий в гул. Постепенно бесформенную чёрную массу людей очерчивают вспыхивающие повсюду огни зажигалок: народ впереди, подобно наводнению, накатывает волнами и бьётся о перекрытия. Ещё несколько мгновений, и ограждения рушатся. Обросшие разноцветными волосами дикари, одетые в заблёванные кожаные куртки, рваные майки и джинсы, по лоскуткам сцепленные булавками, забираются на сцену и затаптывают замешкавшуюся группу подтанцовки, но сам Гадич скрывается за портьерой в глубине зала. Теперь разъярённых безумцев одолевает зверский смех. Обуянные жаждой крови, они рвутся к Гадичу и оказываются по ту сторону, где взору их вдруг открывается ослепительно белое и чистое пространство без конца и края, посреди которого стоит один-одинёшенек турникет. Непристойно размахивающий порозовевшим задом Гадич первым проходит сквозь него, лукаво заманивая остальных пальчиком, и тут же превращается в шикарную пышногрудую блондинку с ярко выраженной тазобедренной частью и огромными, как народная глупость, глазами. Кокетливо размахивая сумочкой и подпрыгивая, красотка устремляется покорять нетронутую целину окружающего, и все дикари разом, вдохновлённые, направляются к турникету.

242

Первую партию машина выпускает в виде компании новоявленных интеллигентных людей в дорогих костюмах. Деловито улыбаясь, они держат в руках кейсы и сотовые телефоны. Некоторые из них позволили себе слегка ослабить галстуки и расстегнуть верхнюю пуговичку рубашки. Следом из турникета выходят люди отдыхающие, согбенные от тяжёлых рюкзаков, набитых кастрюлями, сковородками и телевизорами. За ними движется детсадовский отряд счастливых ребятишек – с барабанами, дудками, свидетельствами о рождении и возгласами: «Да здравствует Регистрация!». Девочки в босоножках, мальчики в сапоножках. Со стороны за процессом трансформации наблюдают комендант и 271341-й. Комендант – на табуретке, 271341-й – на корточках. Комендант. Гляди, проститутки пошли. Из распахнутой пасти турникета показались довольные размалёванные женщины из проституционного комитета, приветствующие всю наличествующую современность воздушными поцелуями и плакатами: «Даёшь, значит живёшь!» 271341-й. (Оценивающе.) Да как пошли! Курочки! Комендант. Не говори. Если учесть, что наша федеративная республика вообще вышла на первое место по выращиванию проституток, 80 процентов которых уходит на один только экспорт. 271341-й. Постой, а куда же в нашей педеративной республике деваются оставшиеся 20? Комендант. Как куда? 20 процентов идут на обслуживание страны. Проститутки по обслуживанию народонаселения, проститутки по обслуживанию проституток, проститутки по… 271341-й. А! Знаю-знаю. Туда им и дорога. Комендант. И всё-таки тебе я посоветую задуматься, если когда-нибудь у тебя будет дочь. Ведь на государственной службе проститутки содержатся в стерильных условиях и живут до ста лет, а на пенсию уходят в семьдесят, а не в девяносто, как все. 271341-й. Знаешь, а ничего перспективка. Ты, может, и прав. Но я думаю, если когда-нибудь я и выращу дочь-проститутку, то уж проститутку политическую, как минимум. Там не то что пенсия – там ещё и памятник посмертно поставят. А вообще, что-то в этом слове есть, комендант! Прости-тутка! Здесь и «прости», здесь и…

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ Комендант. Здесь и «утка»! 271341-й. Да, и «утка»… А я ведь, комендант, решил объяснительную написать – в форме повести… Смеёшься? Вот и она смеётся тоже. Комендант. Кто она-то? 271341-й. Да эта самая, о ком мы сейчас… Только там ведь, в объяснительной-то этой, на первой же странице вот это слово-то и встречается, понимаешь? На первой странице! Как тебе объяснить. Им же только на глаза оно попадётся – они, как окунутые в воду собачонки, носами зафыркают. Завизжат: безнравственность, фу, надоело! Комендант. Безнравственность и есть. А им-то кому? 271341-й. Да ладно! И ты туда же… Комендант. А вот и сумасшедшие, гляди! Сразу за проститутками следует строй сумасшедших: все обнажены, наголо острижены, и каждый в руках держит залупленным детородный член. 271341-й. Фу ты, мерзость какая! Комендант. Смотри-ка, а! Да ведь это не сумасшедшие – это просто дефектная партия преемников президента! 271341-й. Ё! И здесь что ль брак сплошной?! Что за дела! Откуда-то из-за спин собеседников появляется голова начальника склада, где работал 271341-й. Начальник. А ну-ка живей на склад, трудяга! Триста коробок с браком пришло! 271341-й. Лёгок на помине! Пошёл ты со своим браком нах… Комендант. Эй, да ты что?! Так с начальником не положе... 271341-й. Брось ты, комендант! Все начальники – мудаки! Комендант. Ну уж прям? Я-то тоже к начальству отношение имею ведь. 271341-й. Я бы сказал, самое что ни на есть прямое. Комендант. Ты на что это намекаешь-то? 271341-й. Да не-не! Ты-то, комендант, мужик неплохой. Это вот этот вот... Оба смотрят на начальника. Начальник. Я, между прочим, товарищи, не мудак! Я не мудак, не мудак! Ля-ля-ля! И развесёлый мудак побежал к турникету, где уже успели столпиться свеженькие, только испечённые начальнички, которые тоже за-

прыгали и закричали, радуясь присоединившемуся к ним товарищу. 271341-й. Брак! Брак! Разрявкался тут! Мне какая разница, комендант, что с браком коробки перебирать, что с другим дерьмом?! Да и вообще, разницы-то ведь нет никакой! Ты посмотри на жителей наших: каждый в норке своей стены по-разному выкрасил, оттого по вечерам и окна у них разноцветными кажутся! А сами-то одинаковые все! Все как один – сволочи, и разницы никакой нет. Комендант. (Зевая.) Эх! Тоску опять нагоняешь… 271341-й. (В порыве.) Нет, ты скажи мне, комендант, душу можно в коробку спрятать или нет?! Знать я хочу, понимаешь, в рубашке я родился или в мешке?! Комендант. (Уклончиво.) Коробки с мешками – это по твоей части, отстань. 271341-й. Эх, комендант! Пойду я, комендант. Комендант. Да нет, это я пойду, я ведь к тебе в сон пожаловал, а не наоборот. 271341-й. И то правда, ступай. Спасибо за модный показ. ____________________________ Отрываю от стола прилипшее к нему и затёкшее лицо. За окном светло уже. Видно, как во дворе под сломанным мухомором дети наделали фаллическими формочками куличей и теперь играют с непослушным дедушкой в маньяков и жертву. Свежий лучик теплится на водосточной трубе. Совсем рядом, на ветках высокого дерева, слетаются вороны: картавят, раззявив клювы, здороваются так по-своему с добрым утром. Постучал пальцем по стеклу (дятел комнатный) – мощные клювы птиц повернулись ко мне, блеснули чёрные глаза. Хитрые твари. Отвернулся от окна. Глянул в осколок зеркала: кожа сизая, отёчная, но чёрные точки на щеках проступают сквозь бессменный румянец, а лёгкая опухлость в целом только лучше выдаёт моё нездешнее происхождение. Подумал, не звякнуть ли жене, но отказался, представив, как бы это примерно вышло: «Короче, прощай типа!» – «Прощай типа!» – «Не забудь комиссионные. Пока!..» Нет уж, оставим сантименты. Присаживаюсь на дорожку. И следующий отрывок, с Вашего позволения, я выделю особо.

243

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ

Ненавистники

Мы с Симой любим выдумывать: выдумываем прошлое и будущее, выдумываем себя. Мы так довыдумывались, что давно не ощущаем никакой потери памяти: все наши догадки и выдумки сходятся, образуя цельную, нашу собственную реальность. Как-то, чтобы проверить себя, мы описали на разных листках тот день, с рассветом которого нас должны были расстрелять, и при сравнении вышло, что пережитое мы видим одинаково. Солнце выглянуло прощаться, когда нас – первую партию мужчин и женщин – вывели на тюремную площадь, опустили на колени – в два ряда, друг против друга, – и я увидел, как с завязанными за спиной руками Сима улыбается, а в рыжих, коротко стриженных волосах её заиграли первые лучи. Солдаты опустили ружья, и нам объявили, что тюрьмы отменены и после необходимых процедур мы можем быть свободны. Избавившись от воспоминаний, мы получили номера, работу и дом. Придя по указанному адресу, я узнал, что женат. Спустя время я встретился на улице с Симой. В голубом платье, она сидела на скамейке, заложив руки за голову, так что было видно, как в золотистых пучках подмышек куражатся лучики солнца. Она сразу показалась мне необъяснимо близкой. Настолько, что каплями пота на её груди я почувствовал непреодолимое желание утолить свою жажду. До удивления знакомыми движениями я сбил на затылок кепарь, присвистнул и, похулигански достав из носка выкидуху и срезав лямки её кружевного бюстгальтера, поцеловал Симу взасос. Когда мы поднялись к ней, помимо всего прочего, я рассказал, что видел её сегодня во сне и в нём она умоляла меня повеситься. Сима не заметила в этом ничего удивительного: по её словам, ей тоже часто снится подобное. И она уверена, что мы знакомы – и очень давно – и я должен был стать сто вторым отравленным ею мужчиной. Первым был её муж, а затем, когда Симу лишили ребёнка, становился каждый встречный, пока она не узнала меня и не смягчилась, из-за чего мы и были скоро пойманы.

244

После и я, возобновляя память и фантазируя, стал представлять себе те времена, когда Сквозняк, с коим мы промышляли браконьерством, проникся ко мне тем редким и искренним чувством ненависти, граничащим с транзиторной гомосексуальностью. Например, стоило мне поругаться хотя бы с нашим сообщником Узбеком, как Сквозняка охватывала жгучая ревность к нему и также к любому, кто способен был вызвать во мне ответную злобу. В отместку он обрушивался на меня с новой яростью, даже не давая возможности пофорсить да пококетничать. При этом мои любовно-выездные отношения с Симой, одной из тогдашних наших скупщиц, его, естественно, совершенно не трогали. После моего возвращения от неё его фразы типа: «Пока ты резвился там, я здесь вырвал из лап государства ещё три ведра красненькой!» не указывали ни на какой иной вид зависти, кроме материальной. Благодаря неуловимой фантастичности появления вопреки собственному отсутствию, память моя вдруг только что, уважаемые, воспроизвела до конца тот вечер, когда в нашу изъеденную термитами лачугу, с сетью и острогой наперевес, зашел Узбек и предложил перекинуться в «дурака», пока не стемнело и не пришло время работать. Сидя вместе за столом, мы выглядели так эпохально в этой провонявшей насквозь комнате с рыбными тушками и роящимися вокруг мухами, что под лягушачье кваканье и сами не замечали явного сходства нашего жилища с типичным навозником. – А чем не романтика! – высказался Узбек, сдувая с лица насекомых. – Ночка сегодня будет лунной. Пока Сквозняк тасовал карты, Узбек открыл глазом бутылку пива и выпил, а я отхлебнул из кружки чистого спирта, в скобочках и не без улыбочки заметив, что перегар способствует исчезновению комаров. Сквозняк же на моё мирное замечание неуместно выпалил: «Хочешь спиртягу жрать, а пахнуть, как младенец!», из чего я понял, что он будет теперь цепляться ко всем моим словам, лишь бы довести меня до исступления и излить свой гнев.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ Решив молчать что бы ни услышали мои уши, я пошёл под Узбека шестёркой червей, и он отбил её десяткою. Со второго кона начали играть на добычу, а к пятому Узбек, проиграв не только всю свою долю икры, но и последние сапоги, начал писать расписку, по которой на его родине предъявителю должны отдать во владение семью из жены, бабки и тринадцати детей, а также всё движимое и недвижимое имущество Узбека, включая двадцать голов скота и велосипед с тележкой. Прошло ещё пять конов, прежде чем я окончательно захмелел, не упустив всё-таки из виду, как Узбек прячет под мышками карты. Но жалкий их вид: голо-щуплого Узбека и налившегося злобой Сквозняка с финкой в зубах – повеял на меня такой романтикой и таким героическим чувством собственного достоинства, что мне захотелось удовлетворить страсть их обоих. Я возненавидел их по-настоящему, так, как может только мужчина ненавидеть мужчину. Глотнув ещё, я понёс несусветную дрянь о каком-то самоуничтожении и суке́, который пилю, и Сквозняк затрясся, готовый порвать меня, а Узбек заторопился отыграться. Вдруг за окном раздался звук упавшего в дерьмо камня, и прежде мирно чавкающий портившейся рыбой медведь жалобно застонал. Узбек бросился вон из убежища, но вернулся назад весь синий, оттого что не умел бледнеть. «Нас окружили, – одними губами проговорил он. – Экономическая полиция». В следующую секунду, распознав шум вертолёта, уши Сквозняка, ловя дальние звуки, оттопырились, как два локатора, что на нашем языке означало «тревога!», и мы недолго думая набили карманы речным провиантом и бросились по одному в окно. Но не успели мы отбежать и трёх метров, как хижину разбил снаряд и взрывная волна отбросила нас, обдав кипятком пятки. Приземлившись, Узбек завизжал, схватившись за живот, и обмочился, и нам пришлось запхать ему в рот лосося и тащить за шкирку по очереди. Когда добрались до обрыва, внизу которого текла река и была спрятана лодка, лес позади нас уже пылал звёздным пламенем и горящие птицы тревожно кричали, разлетаясь в небо; а Узбек, от волнения сожрав лосося, визжал: «Бросьте меня, суки, я подыхаю!» Рассчитывая увидеть что-то не меньше, чем гранатный осколок, мы оторвали от живо-

та Узбека его руки и обнаружили на нём несколько еловых царапин. Узбеку сделалось сразу же стыдно, и мы сочли своим долгом не впадать в смущение, а немедленно избавить его от возможных угрызений совести, выбросив вниз головой в овраг; где он незамедлительно сломал шею и куда мы и сами не преминули следом прыгнуть. И всё хорошо бы, но я плюхнулся в воду, а Сквозняк из-за своей колченогости не достал до неё и ударился в сушу стопами. И мне потом стоило великих усилий затащить его и уложить в лодку так, чтобы он не проткнул её по своей тогдашней костлявости. Затихарившись в камышах, мы выждали, пока вертолёт экономической полиции, прошарив местность прожектором, возвратится на базу; затем трое суток шли по течению, спасаясь от голода ловлей рыбы, страдая от жажды и поноса из-за речной воды и без конца занимаясь обуявшей нас ненавистью. Я ненавидел Сквозняка как родного, возненавидел его даже, как самого себя. Один раз он уткнулся мне в плечо и заплакал. «Что случилось?» – я спросил. «Мишку, – говорит, – жалко. За что они его?» – «А Узбека, – говорю, – тебе не жалко, сволочь?!» – «Не-а, – отвечает. – Он ненавидел тебя меньше, чем я. Я буду всегда тебя ненавидеть». Тогда сквозь всю нашу мишуру я увидел, что ненависть, которую мы обрели, стала для нас всем, что нет ничего выше нашей ненависти друг к другу и ничего дороже, чем ненавидеть и быть ненавидимым, что нет счастья больше, чем просыпаться каждое утро с ненавистью в сердце и говорить своему ненавистному, как сильно ты его ненавидишь… а также, что всё хорошее не стоит чересчур затягивать, дабы не испортить дело привычкой. Так ни разу и не признавшись во взаимности и не сказав ни слова ненависти, я бросил возненавиденного своего подыхать со сломанными пятками, а сам, когда проплывали под железнодорожным мостом, вылез на берег, и на загруженном китайским чесноком товарняке доехал до города, где после ещё недельного странствования с бродячими коммерсантами и политическими балагурами наконец-таки добрался до Симы. При появлении своём я был настолько опустошён и отравлен разочарованием, что Сима была вынуждена несколько дней отмачивать меня в ржавой ванне с мокрицами и поить отваром ромашки с коноплёй.

245

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ Однако я, зная её пристрастия, не надеялся уже на спасение, а смирился с тем, что придётся разделить участь всех бывших до меня хахалей. Но вместо этого Сима открыла в нас новое, неведомое до того ни мне, ни ей чувство, – неналюбви. Завладев нами всецело, эта страсть сподвигла наши сердца и души любить друг друга не на жизнь, а на смерть. Но, к нашей неудаче, давно заждавшиеся сотрудники по борьбе с организованной безнравственностью, узнав, что Сима обрела искомого партнёра и новых преступлений с её стороны не последует, вскоре наведались в наш заброшенный дом и разрушили такую утопическую для других и лишь нами претворённую в жизнь любовно-ненавистническую идиллию. Много с тех пор, как я стал убийцей и предателем, водицы утекло, но сегодня Сквозняк простил меня, а я простил его, и сам Узбек наверняка давно простил нас обоих и сейчас в своем мусульманском аду, сморщив хитрую мордочку, выставляет чёрта дураком или черкает очередную расписку. Только Сима этому не научилась и снова принялась за старое в поисках духовной гармонии. А я, между тем, всю жизнь старался не видеть женщину в законченной стадии, предполагая её дальнейшее развитие, но теперь нечего жалеть. На душе лишь предчувствие новой боли, которая, подобно любой сильной боли, занимает тебя полностью. Но эту боль я ещё не пробовал.

***

Спустившись вниз, решил в последний раз изогнуть свою гордую рабскую выю и заглянуть под низкую притолоку маленькой комнаты, где в пьяной дрёме спал в кресле коротышка комендант. Приоткрыв один глаз, он лукаво подмигнул мне и, взметнув ввысь сжатым кулаком, произнёс резко: «Но пасаран!» Я кивнул в ответ и удалился. На выходе стоял приторно лыбищийся Гордияныч. Возле него – весы и табличка: «Узнай свой вес!». Рядом на ящике – военные значки, книжки, пара старых кед и пирожки, другая табличка: «Всё по 30!». – Что, сосед, всё предпринимательствуешь? – спросил я по привычке, лишь бы чего сказать. – Ну. А ты никак на смерть собрался? – ляпнул он, не изменившись в лице.

246

– Ага, – говорю. – И в церкву на покаяние не сходишь? – спрашивает. – Не-а, – говорю. – Ну давай хоть я тебя после отпою. Я певчим раньше при храме служил – возьму недорого, – похвастался Гордияныч и оживлённо потёр ладонями. – Хватит уже с меня песен, – отрезал я. – Эх, ничто не свято в наши дни, – покачал он неодобрительно головой.

***

Без пятнадцати двенадцать я отыскал Симу. Идёт тёплый дождик. В падающих с неба осадках вспыхивают лучики солнышка, которое будто подёрнуто фиолетовой рябью. Через дорогу открыта столовая, туда мы и направляемся. Сима, сходя с тротуара, ныряет в лужу ногой и зачерпывает туфлёй воду. Я оборачиваю Симу лицом к себе, и на секунду мне становится неловко от её вида: растрёпанные, мокрые волосы, по щекам течёт тушь, ранка на оголённом плече заклеена пластырем, а в глазах отблёскивают то ли капельки слёз, то ли – солнца. Пользуясь запатентованным знаком, я беру поднос из стопки у конвейера, набираю на раздаче еды и сажусь за стол к Симе. Посредством слов мы обмениваемся кое-какими мыслями, и, пока Сима рассыпает по стаканчикам с водянистым чаем порошок, я ножом удаляю из запястья чужую деталь. Затем беру Симу за руку и, чокнувшись, мы выпиваем. Её губы мне улыбаются, и кажется, что это не конец, что не в последний раз я вижу эти глаза, улыбку и запачканное лицо и – как прошли они сквозь всю мою жизнь, сшив лоскутки её в одно целое, так и впредь всегда будут со мной, как наша общая судьба, доставшаяся вкупе с одной на двоих душою. Теперь нам ясно, что не только что освободились мы, а и раньше были свободными, но, обманутые, верили всё это время в тюрьму, турникеты, президента, забыв, что ничего этого нет, что никакие президенты, никакая шушера не может запретить нам жить где угодно, а любить – кого хочется. И хотя ни слова не произнёс вслух, я тут же ощутил на себе презрительный взгляд толпы и догадался, что услышан. «Через интоксикацию…» – промелькнуло в уме. Я поднёс к глазам руку и поверх часов с цифрой двенадцать

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ увидел, как Симин лоб пробила пуля, а пустое тело откинулось на стуле и чуть съехало вниз. Все люди вокруг – в столовой и за окном на улице – замерли и ненавистно глядели, как пули роем впиваются в нас и в стороны разлетаются обрывки одежды, свободы, осколки стекла и счастья, кровавые брызги и капли дождя. Мы нагло развалились за столом, оттого что умерли и забыли о приличиях. Толпа неловко расходилась, без особой охоты и умения, вода в небе иссякла, и солнце, заступившее к склону, теперь обливало нас ярким светом. Так закончился ещё один обыкновенный день.

Выход на бис (Глава дополнительная, наподобие небольшого продолжения на фоне титров в кино) В потёмках едва различимы скользящие фигуры работников сцены, освобождающих её от декораций. Скоро их мельтешение проходит, и на сцену из-за отдёрнутого занавеса, пролив в зал немного света, выходят две знакомые фигуры. Конусы вспыхнувших прожекторов падают на них, и зрительскому взору предстают во всей красе преобразившиеся 271341-й и Сима. Поддерживая друг друга, они подходят к краю сцены, где скромно отвешивают зрителям поклоны. Зал стоя, со слезами на глазах рукоплещет, никто не решается произнести торжественные слова. Маленькая девочка с букетом цветов на всех парах мчится, чтобы поцеловаться с Симой. Сима, отбрасывая за спину гриву рыжих волос, принимает девочку на руки и сажает на пышную грудь. Следующими выходят комендант и Гордияныч, первый в руках несёт турникет, второй – валидатор. Вверх взмывают имперские регалии: новоприбывшие приветствуют публику, а та в свою очередь отвечает диким свистом и безудержным рёвом восхищения. На заднем плане загорается большой экран, на котором крупно и по очереди показывают лики героев, появляющихся на сцене. Их глаза налиты восторженным трепетом и блеском. 271341-й являет нам себя в возрасте гдето от тридцати до сорока, бритый наголо, щёки покрыты грубой щетиной и румянцем смущения.

Сима умилённо улыбается на все тридцать пять и неудержимо плачет, девочка склонила на её плечо головку и тоже всхлипывает. Комендант со строгим видом приглаживает пробор смолистых волос, оправляет служебную форму, сдувает пылинки с погон, по жёлтым щекам его вниз ползут канавки морщин. Смуглый Гордияныч с седой шевелюрой являет собой образец долгожителя: взгляд зорок и юн, морщинки-хитринки сидят по краям глаз, вниз по щекам ползут роскошные густые усы. На сцену прибегает мальчишка и прыгает коменданту на шею, комендант, чуть не уронив турникет, целует подобострастно его перекладину и передаёт 271341-му, чтоб подержал, – тот с равнодушным, свойственным ему видом бросает одной левой турникет на плечо. Сцена пополняется, всё больше включается прожекторов, аплодисменты не умолкают, публика в исступлении. В цветастом красном халате выплывает жена 271341-го, с набигудированными каштановыми волосами и увешанными лапшой и серёжками ушами, и упоённо смеётся, открывая ряд белоснежных прореженных зубков. С нею – Жорик, – за исключением общей округлости и дурковатости, человек во всех отношениях неприметный и грустный. Следом за ним – всем легко представляемые: Сквозняк с финкой, Узбек с мишкой, Валентин Начитанный с маслеными сладкими глазёнками и томиком всемирной философии под мышкой, корешок 271341-го с ни с чем – глупый, неотёсанный мужлан в олимпийке и рваных кроссовках. Гул голосов не затихает, публика всё жаждет появления очередных любимцев. Их поток уже не прекращается – сцена ломится под натиском прибывающих. Сцепившись за руки, выбегают подружкилесбиянки, счастливые и красивые от счастья. За ними – распаренный директор завода, ехидный токарь Барыгин, эгоист Семён Понталыгин с петлей на шее, его супруга – знатная дама с породистой сукой и увесистой сумкой, пьяненький Колюня Разбавляев, чёрные усатые мужики верхом на станках, шустрик сантехник, жмурик-электрик. За ними вылетает чумазый Яшка и под общее восхищение зала пьет – как в горн трубит – водку из горла́. К нему присоединяются высокопрофильные маляры, шлюхи-париль-

247

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

МОЛОДЫЕ ПРОЗАИКИ щицы, иностранцы, спонсоры, поставщики, товарищи 271341-го по цеху, распальцованная секретарша и распоясанная повариха. Следом вываливает толпа «А», за ней – толпа «Б», толпа с презрительным взглядом из заключительного эпизода, марш несогласованных и мелкота неустроенных, посланные ревизоры и засланная полиция, рукоблудствующее руководство и начальствующие меньшинства, грязные, заблёванные панки и отплёвывающиеся интеллигенты, люди отдыхающие и неосуществлённые нелюди, сволочи-соседи по общаге и зеваки-стервятники, красоткимокрицы и их сожители-молодцы, сограждане и подграждане, инвалиды, домоседы, льготники, контролёры, ветераны, безбилетники, скупщики, смертники и случайные прохожие, положенные и расположенные, работоспособные и трудообязанные, пошлые и дотошные, страждущие, шушукающиеся и прочая шушера, лидеры молодёжи да разные рожи. Наконец показывается конферансье и предвещает появление триумфально выезжающего на сцену танка с высунутым наружу по пояс министром бороны Гадичем. Все, стеснённые, двигаются к краю. Протяжно скрипят половые доски, и верещит чтото пенсионер-завоеватель с отдавленной ногой. Из-за танка несутся в хороводе нагишом помятые полумужчины во главе со старым педерастом. Из зала слышны возгласы негодования, то тут, то там возникают лёгкие незначительные потасовки и почти сразу затихают, постепенно временно неопределённое настроение зала окончательно сменяется единогласным выплеском симпатий. Под новый залп аплодисментов, фейерверки и взрывы петард к зрителям выходят многочисленные преемники президента. Впереди сам президент, жмёт руку 271341му, целуется с Симой, кивает остальным и собирается – как запланировано, – пробыв со всеми две минутки, бежать по делам, но неуёмный слесарюга Яшка уговаривает его выпить с ним на брудершафт, и вскоре пляшущего президента приходится брать в руки, что и делает бракованная партия сумасшедших преемников президента; каждый из которых

248

при этом помимо главы государства держит в руках залупленным члена профсоюза. Сцена вовсю уже трещит под тяжестью не преминувших без стыда и совести засвидетельствовать своё почтение проституток по обслуживанию человечества и их клиентов: выходцев из низшего класса и высокого полёта потребителей, святых отцов и лиц разношёрстных, голозадых учёных и бывших заключённых, палачей-чиновников, додиков-котиков и настоящих мужчин, воскресших опроставшихся и наполнявшихся, понаехавших привилегированных тёток на велосипедах с послушными мужьями на багажниках; а также и представителей фауны: чукчей с оленями, дворников с лопатами, дикарей с козлами и клозетами, беглых бродяг и недобитых собак, мышей, насекомых, поросят, утят, в общем, уймы всякой хитрой твари, – виноватых и ненавидящих, истых алкоголиков с добрыми сердцами и просто хамов пьяниц, сослуживчиков-живчиков, дружков и вражков, Филь и Вась, Надюх и Тамарочек, докторов-коновалов и пекарейнатуралов, Шестых отделов и детсадовских отрядов, шустрых любовников и ушлых сотрудников, балагуров и коммерсантов, врагов народа и разного сброда, солдат в сапоножках и быдла немножко, а завершает сей показ довольная хохочущая девчушка с тоскующей на её груди голодной собачонкой. Всё заполонено, на сцене и в зале нет свободного места. 271341-го и Симу поднимают на руки. Зрители и исполнители смешиваются в одну общую толпу. Слышны возгласы: «Свобода!», «Айда бухать!» Один из преемников протискивается к 271341-му и что-то яростно шепчет ему на ухо, но рядом стоящие отгоняют его, шпыняя и подстёгивая пинками под зад. Вся ватага из людей и зверей в неистовом ликовании всем миром, всем народом, одной торопливой массой, олицетворяющей адорайское неземное шествие, направляется к выходу, где ждёт её бескрайне чистое пространство нетронутой целины. Вскоре крики и шум затихают, лишь запах ещё напоминает в пустоте о небывалом полчище под стать населению Ноева ковчега. Последним зал покидает автор и тушит свет. Шабаш.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА В прошлом году в Смоленске был проведен международный конкурс фантастического рассказа «Тысячелетний Феникс». В конкурсе приняли участие около 120 рассказов российских и зарубежных авторов. Жюри под председательством мэтра отечественной фантастики В. Головачева (г. Москва), состоящее из писателей-фантастов, критиков и переводчиков А. Зорича (дуэт писателей Дмитрий Гордевский и Яна Боцман, г. Москва), В. Панова (г. Москва), А. Криволапова (г. Смоленск), В. Баканова (г. Москва), Э. Геворкяна (г. Москва) отобрало трех победителей и 20 лауреатов. Рассказ Натальи Адаменковой (1 место в конкурсе, г. Саров Нижегородской области) "Сумрачный гений космоготики" был опубликован в прошлом году в смоленском альманахе «Сторона родная» №13. Предлагаем вниманию читателей рассказы победителей конкурса, занявших второе и третье место (И. Нарушев – 2 место, .А. Шапеев – 3 место).

Игорь НАРУШАЕВ

[чувствуямаркетинг]

Он спустился в подземку, где раздражающих зеленых знаков было гораздо меньше. Но вот, над одной из поднимающихся по эскалатору девушек вспыхнуло зеленое сердце и все узнали о том, что в данную секунду именно она самая счастливая на этой станции метро. А возможно, и самая нескромная: девушка позволила отобразиться не только показателю чувств, но и некоторым фактам. Оказалось, такой прилив счастья вызвало простое флэш-сообщение, которое прислал ее парень, воскресившее в памяти лучшие моменты их сегодняшней ночи. Некоторые прохожие зааплодировали… Подавив приступ зависти, Лондон поспешил вниз, прочь от соблазнительных подробностей, которые еще можно было рассмотреть в воздухе над девушкой. Он попытался вспомнить, когда у него самого последний раз был секс, но тут, прямо перед ним, над стоящим рядом лысым толстячком вспыхнул зелёный восклицательный знак – он был самым выспавшимся на этой станции. «Да, – подумал Лондон. – Нормальное такое утро…» Ожидая аэропоезд, он слегка скосил глаза, заглянув в собственный чувствометр – все индикаторы были желтыми, без намека на позеленение. С такими результатами бесполезно искать себя на гало-экране над путями: туда отправляли свои лучшие показатели чувств все желающие – их то имена и зеленели там весело. Не здесь, так может где-то в округе? Анализатор разлился за глазами разноцветной картой даун-тауна, и выяснилось, что не так далеко есть место, в котором он был бы одним из лидеров по некоторым показателям чувств. Не успев обрадоваться, Лондон понял, что это

биржа временного трудоустройства гастарбайтеров и гордиться тут, собственно, нечем. Войдя в вагон, он стал думать о том, как было бы прекрасно устроить себе отпуск гденибудь в Испании, на малолюдном острове вулканического происхождения, вроде того, что он видел в старом, еще плоском, но хотя бы цветном, фильме «Люсия и секс». «Главное, чтобы никаких сканеров чувств, свежайшие морепродукты и поменьше людей. А из тех, кто есть, побольше симпатичных девушек. Брюнеток с голубыми глазами, я точно помню, гдето читал, таких можно встретить только в Испании. Интересно, а там вообще есть острова вулканического происхождения?..» Его размышления прервал мягкий мысленный сигнал – пришло флэш-сообщение. Так как он не был занят, то не стал его слушать, а позволил открыться. И увидел: Шеф нервничает от того, что Лондон уже в который раз опаздывает и приходится начинать мультиконференцию без него. Зайдя в конференц-зал, Лондон случайно встретился взглядом с Шефом, сидевшим во главе длинного стеклянного стола прямо напротив входа, и на секунду ему показалось, что тот хочет в туалет. Оказалось, это не так. Через мгновение мучений сильного умственного напряжения, над его головой торжественно засиял зеленый знак вопроса: Шефу было больше всех других в этой комнате интересно, какого черта Лондон делает каждое утро? Весь зал и даже куб-ретранслятор в центре стола весело рассмеялись, и, охватившая было Лондона паника, исчезла. Все же немного смущенный, он прошел, глядя в пол, к своему месту и только тогда заметил еще один знак. На этот раз он

249

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА был приватным – его позволила ему увидеть Хельга. А возвещал он о том, что она больше всех рада его видеть. Лондон никак на это не отреагировал и лишь с раздражением отметил, что если бы Хельга не была такой дурнушкой, ее постоянные знаки внимания могли бы сделать его гораздо счастливее и увереннее. Заглянув в анализатор, он выяснил, что этот факт, а также то, что самая симпатичная из коллег – Данст – сидящая напротив, абсолютно никак на него не реагирует (впрочем, как всегда), сделали его одним из самых разочарованных в этом зале. «А Шеф молодец, – подумал он, стараясь отвлечься. – С утра развеселил всех». Они не могли не оценить то, что из-за него, Лондона, Шеф демонстративно пошел на небольшое нарушение – всем прекрасно известно, использование гало-знаков, анализаторов и прочих инструментов филингмаркетинга запрещено на работе. Точно так же, как когда-то ограничивалось посещение социальных сетей в интернете, а еще раньше курение и свободное время. «Теперь я буду полным идиотом, если завтра снова опоздаю. Придется поставить будильник или вообще не ложиться. Да, Шеф отлично знает свое дело…» Лондон работал в отделе премаркетинга, где разрабатывались маркетинговые стратегии для продвижения товаров, которые пока даже не разрешены на рынке. Вполне возможно, что и никогда не будут, но если есть хоть один шанс из ста – все усилия не напрасны, вся работа вознаградится тысячекратно. Отдел придерживался концепции «Зеркального маркетинга». Вообще, когда-то именно она оживила медленно умирающую и безнадежно устаревшую науку. Когда человечество больше не захотело, чтобы ему что-то продавали и внушали, что ему нужно, а что нет, маркетинг тут же перепродал себя под именем «зеркального», предложив поменяться ролями – теперь маркетологи выступали в роли покупателей и интересовали их исключительно деньги. Расплачиваться же они намеревались наиболее близкими к универсальным благами, которые были бы нужны всем примерно так же, как и сами деньги, что, по сути, подразумевало обмен. Количество их довольно ограничено: хлеб, вино и зрелища, а вот количество вариаций бесконечно велико. Так возник филингмаркетинг, который не только открыл новые рынки торговли и соревнование человеческих чувств, но и нешуточно толкнул вперед технический прогресс.

250

– …Модулятор реальности, если медики не сочтут его наркотиком, то дело за юристами и полицией нравов. Как быть с тем, что потребители будут моделировать реальность, в которой задействованы без их согласия множества людей? И каких людей!.. Цвет нации: спортсмены, актеры, ученые, политики. Какая женщина не захочет провести ночь с Бредом Питтом, причем, не подвергая абсолютно никакому риску заражения и беременности свое настоящее тело? Вопрос в том, согласен ли Бред Питт на это и вообще, нужно ли ставить его в известность? Взрыв хохота заставил Шефа довольно улыбнуться. – Да-да, Хельга, он все также популярен, как и сто лет назад. Слава генетикам… – пробормотал он и украдкой, отвернувшись к окну, перекрестился. – И пусть, по сути, это всего лишь сон, созданный и придуманный для вас вами самими, а все его герои воссозданы по вашей памяти, каждая торговая марка должна использоваться легально! Или приводите в свои мечты толстую уборщицу из забегаловки напротив и прыщавого юнца, увиденного утром на остановке… Тут Лондон вспомнил, как неудачно для фирмы закончилась разработка маркетингового плана по продаже рекламодателям места в человеческих снах. Тогда правительство и здравоохранение зарубили идею вмешательства во сны на самом, еще не до конца сформировавшемся, нежном корешке, счастливо розоватом и покрытом тоненькими волосками гениальных в своих начинаниях идей. Лондону стало страшно: и от того сколько денег могла принести эта идея, и от того, как было бы ужасно засыпать и видеть сны, в которых «все права защищены». Но далеко не все проекты постигала участь, когда тысячи человеко-часов, отработанных лучшими специалистамирыночниками, сгорают напрасно, не согрев создателей дивидендами и не осветив рынок зарей нового продукта. Не без гордости в его памяти возникли воспоминания триумфа проекта «Места», когда было разрешено ставить повсюду свето-тенты, делавшие невидимыми находящихся под ними людей. На практике это означало, что в специально огороженных местах в любой части города в любое время можно было заниматься чем угодно. По закону зеркального маркетинга, деньги были выменяны на почти идентичные по своей универсальности товары: секс, уединение, отдых.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА А непосредственно Лондону принадлежало новаторское предложение демонстрировать на гало-стенах посетителям «Мест» самую обыкновенную рекламу, которую, правда, можно было отключить за дополнительную плату. Именно благодаря ему он заслужил уважение Шефа и возможность иногда опаздывать. Получив задания, все отправились к своим рабочим местам; Лондон к самой дальней части огромного рабочего стола, находящейся в непосредственной близости от кабинета Шефа, что еще раз подчеркивало его особое положение. «Какой же еще долгий мне нужно пройти путь до собственного кабинета», – сокрушался он, но приступил к выполнению своих обязанностей. Во-первых, по-быстрому сделал ментальную карту понятия «логистика» и одним движением пальца над прозрачной клавишей отправил ее новой сотруднице, у которой явно возникали трудности в правильном восприятии некоторых аспектов работы. Во-вторых, донабирал отчет по работе своей группы за прошлую неделю. Затем, сходив перекусить, он значительно подпортил себе настроение, выяснив, что объект его мечтаний – блондинка Кирстен – стоящая в «Старбакс» за кассой, сегодня не на работе. Он стал думать, что, наверное, она, также как и та девушка в метро, великолепно провела ночь в объятиях любимого человека, причем выдохлась при этом так, что не смогла даже подняться на работу. И о том, что, напротив, возможно, ее по дороге на работу сбил аэромобиль и теперь она, изуродованная, лежит в госпитале, а подле нее бьется в рыданиях красивый брюнет с атлетическими плечами… Куда она дела его визитку, которую он, целых два месяца набираясь храбрости, на прошлой неделе все-таки вручил – даже думать боялся. Хотя возможно, от нее, дьявольски посмеиваясь, раскурил сигару тот самый атлетический брюнет. Непонятно, отчего Лондон решил, что ее избранником должен был стать именно такой парень, но эти мысли привели его к приступу депрессии и панической атаке, так что пришлось зайти на обратном пути в «Место» и принять две таблетки бальзака (их он с некоторых пор стал постоянно носить с собой). Впрочем, это у него тоже вышло не очень удачно: он так разнервничался, что забыл сунуть кредитку в платежный слот, оставшись стоять под неактивированным тентом до тех пор, пока не заметил, наконец, на

себе недоуменные взгляды прохожих. «Как прекрасно, что я зашел просто принять таблетки, а не снять стресс по-другому…» Этот небольшой позор подействовал словно холодный душ, и еще до того, как начали растворяться таблетки, Лондон уже проговаривал на встроенный в него диктофон только что сочиненный слоган «Каждый приличный человек должен хотя бы раз оказаться в такой ситуации». Погрузившись в мысли о том, кому бы его продать – медицинской компании или секс-шопу – Лондон снова проникся самоуважением, ощущая себя гражданином, нужным и важным, нашедшим свое место винтиком в огромном самособирающемся конструкторе жизни. Это привело к тому, что едва добравшись до своего рабочего места, он тут же забегал пальцами над стеклянным барельефом клавиш, набирая текст следующего слогана: «Жить надо так, чтобы ты мог не только позволить себе самые лучшие сигареты, но и чтобы все ждали под твоими окнами их окурки». «Ну, это понятно кому можно засэйлить, а вот следующий…» Лондон с удивлением обнаружил, что находится на довольно опасной территории, но уже ничего не мог с собой поделать. «Когда я в форме, то настолько выше остальных, что они не смогут до меня дотянуться, даже если встанут на плечи друг другу», – набрал он. После этого, Лондон с чувством удовлетворения включился в работу над маркетинговой стратегией для модулятора реальности, увлекшись, забыв взглянуть в чувствометр… В конце рабочего дня кое-что прояснилось по новому товару. Его было решено позиционировать как «Сон вашей мечты» и, так как на первых порах позволить себе приобрести в личное пользование такую роскошь смогут лишь единицы, располагать повсюду: в турбомаркетах, гостиницах, зонах отдыха. Представлять собой они будут кабинки, оборудованные специальными лежаками с нейронными облучателями. Лондон про себя отметил, что больше всего это напоминало будки для просмотра порнофильмов во второй половине двадцатого века. Идя к подземке, Лондон почувствовал, что от действия таблеток осталась только легкая дымка безразличия, похожая на пелену с годами светлеющего смога над закатными улицами этого бесконечно большого города. Увидев проходящую мимо парочку, он привычно окунулся в мысли о проекте, которому последние полтора года посвящал все сво-

251

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА бодное время. Когда-то два безработных программиста-самоучки пришли к нему с идеей создания полной гало-копии человека, позволяющей появляться на людях с «идеальным спутником» всем тем, кто был так же одинок, как и он сейчас. Тогда, осознав, что это может быть проектом всей его жизни, он беззастенчиво обманул тех двух бедняков, проведя проект мимо своей конторы и зарегистрировав патент на себя. Конечно, его могли никогда не одобрить для вхождения на рынок, но рискнуть стоило. С тех пор компьютерщики трудились над электронной реализацией прототипа, а Лондон кропотливо разрабатывал план внедрения нового продукта, документировал все лазейки в законе и ждал, когда, наконец, станет хоть чуточку менее одинок. Понуро плетясь в толпе также понуро плетущихся домой людей, он не сразу заметил то слабое давление, которое означает новое входящее сообщение. Чип, находящийся в его голове и связанный цепочкой синто-нейронов с мозгом, дал сигнал сообщению раскрыться, и Лондон замер на месте. Перед глазами

252

возникло изображение Кирстен, девушки из кафе, которая, как он напрасно думал, потеряла его визитку, лежала под капельницей в больнице и предавалась сладострастным утехам с парнем, у которого атлетические плечи. Дальше был текст: «Извини за беспокойство. Наверное, ты меня не помнишь, я – Кирстен из «Старбакс»…» Он не стал читать дальше, а запрыгал на месте, как мальчишка, которому родители беспечно пообещали выполнить самое заветное желание, с криком «Да!», позволив победно взметнуться вверх над собой огромному зеленому сердцу, возвещавшему всем, что на расстоянии 500 метров он самый счастливый. Но не далее, а то там тоже был кто-то с примерно такими же показателями счастья, хотя это уже не важно… Лондон устремился вперед, желая побыстрее попасть домой, чтобы пересчитать все доступные ему кредиты. Вот и пришло время приобрести аэромобиль, ведь нельзя будет просто зайти за Кирстен завтра после работы, надо обязательно заехать. И обязательно на черном «БМВ» – аэромобиле настоящих мужчин…

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА

Андрей ШАПЕЕВ ЖИТЕЛЬ ТРЕУГОЛЬНОЙ ЗЕМЛИ Трез знал, что сегодня порыбачить не получится. Он это увидел во сне. Однако все равно встал с утра пораньше, накопал червей в сырой земле на свободном от рассады участке огорода, но… чуть позже из-за горизонта прилетела птица Мокко и сообщила ему, что она смотрела с неба в Великий Океан и не увидела ни одной мало-мальски съедобной рыбешки. – Значит, нерест закончился, – развел руками Трез, пошел к своему шалашу и поставил котелок на огонь. Затем налил туда масла, подождал, пока оно закипит, и закинул червей. Пару секунд они изворачивались и скрючивались, а потом жизненные силы их покинули. Все это время Мокко сидела рядом. Он кинул ей три живых червя, та поймала двоих, и они повисли у нее в клюве, продолжая извиваться. Затем птица быстро заглотила их и оглядела землю в поисках третьего, но тот уже начал лезть в почву, и ей было лень с ним бороться. – Что нового, Мокко? – спросил Трез, помешивая червяков в котелке деревянной палочкой. – С тех пор как мы с тобой познакомились… – сказала Мокко. – Да… вот уже третий год будет. – Так вот, с тех пор, как ты дал мне разум, я изучила землю, на которой мы живем, и узнала, как она выглядит. Потом я выдавила из осьминога-рыбоголова его чернила и нарисовала карту. Она повернула голову назад и стала копаться в перьях на спине. – Вот, – процедила она сквозь клюв, которым держала маленькую деревянную дощечку. – Так. Что тут у нас, интересно, – произнес Трез, тут же прекратил помешивать червяков, сел на стул, сколоченный из грубых сучьев, отшлифованный за долгое время его пятой точкой. В котелке тихо шкворчали червяки, дул слабый ветерок, и весеннее солнце припекало Трезу лысину, окруженную, точно полянка в лесу, рыжими густыми волосами. Он внимательно вглядывался в рисунок. – Очень хорошо. Четко и понятно, – сказал он наконец, посмотрев ей в один глаз. Птицы, как известно, не могут смотреть на один объ-

ект двумя глазами одновременно. – Это ты клювом, что ли, нарисовала? – Ну конечно, мне больше нечем, – Мокко с гордостью зашагала перед ним взад-вперед. – Молодец, – похвалил ее Трез, снова вглядываясь в карту. – Так, это что? Птица быстро подошла, переваливаясь с ноги на ногу, и стала показывать на карте места. – Помнишь, ты неделю назад ходил по Короткой Стороне земли и видел высокую странную дымную стену и не захотел туда идти? Это – она. Сверху выглядит как облако. Я назвала ее Вечный Туман. Он был там, сколько я себя помню. А вот здесь – между Средней и Длинной стороной земли – лес. – Да, я туда хожу на охоту иногда, – задумчиво проговорил Трез. – А это, значит, мой дом. – Да. – А эта штука неподалеку от моего дома, что это? – Это какая-то конструкция наподобие твоего шалаша, только как будто из камней собрана. – Из камней? А не выдумываешь ли ты? – Да я сама видела, – с обидой отозвалась птица. Через несколько минут Трез снял с огня котелок, пересыпал червяков в деревянную миску и стал с осторожностью, чтобы не обжечься, есть их по одному. Сначала он сосре-

253

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА доточенно дул на жареного червя, а затем так же сосредоточенно клал в рот и жевал. – Значит, говоришь, штука эта каменная? – Конечно, – птица удобно устроилась в ямке, что вырыла лапами в песке, и нежилась на весеннем солнышке. – Отведешь меня туда сегодня? – Могу, конечно, да только долго идти тебе придется. – Как же долго? Тут же расстояние на твоем рисунке совсем маленькое, – аппетитно пережевывая, Трез снова поглядел в крошечную деревянную карту, что лежала на земле у его ног. – Так это на карте все маленькое, а в жизни мир намного больше, – квохтала птица. – Тем более, в обход через овраг с терновником. – А-а, – растянул Трез, понимая, что к чему. А затем ткнул пальцем в фигурную жирную точку в левом нижнем углу дощечки: – А вот это что? – Представляешь, я такую здоровенную рыбу видела. Это я ее хвост зарисовала! – с восхищением говорила Мокко. Следующим утром Трез и Мокко отправились смотреть неизвестное строение. Шел Трез довольно долго, а в небе плавно парила птица Мокко. Примерно час он молча шел туда, куда она указывала, обходя большой овраг, местами напоминавший больше глубокую долину, до краев наполненную высохшим терновником. Того, что существует за оврагом, видно не было из-за нагромождения колючек выше роста Треза. Пару раз в местах с болееменее редкими колючками Трез подпрыгивал, но увидеть все равно ничего не удавалось. – Почти пришли, – еле слышно донесся крик Мокко. Трез поднял голову и увидел крошечную точку ее тельца на фоне голубого неба в редких, но быстро летящих облаках. Пройдя еще метров пятьсот, Трез обнаружил нечто совершенно неестественное для того, что ему обычно приходилось видеть: это было явно сделано из дерева, но каким образом, оставалось только дофантазировать. Оно тянулось от края оврага, на котором стоял Трез, до противоположного, прямо над густыми зарослями терна. – Иди по этой дорожке, – крикнула птица с небес. «Какая же это дорожка? – подумал Трез. – Это межовражная свисающая тропинка. Сокращенно – МОСТ. Значит, назову это мостом.

254

Звучит неплохо». И он ступил на мост. Тот слегка скрипнул под его тяжестью, и Трез убрал ногу, испугавшись неустойчивости этого непонятного сооружения. – Иди, иди, я проверила, меня выдерживает, – крикнула Мокко снижаясь. – Ну, знаешь… – Трез поднял голову, и солнце стало слепить ему глаза. Щурясь, он закончил фразу: – Ты-то совсем легкая, а я по сравнению с тобой – вон какой! – Ничего-ничего, и тебя выдержит, – Мокко метко приземлилась к Трезу на плечо, – и нас двоих выдержит. – Хорошо, – он снова сделал шаг на мост, тот так же скрипнул, затем еще один шаг и еще. А после этого идти стало совсем не страшно. Они преодолели мост, прошли еще несколько десятков метров туда, куда указывала птица, и перед их взором открылась небольшая полянка посреди рощицы, через которую они прошли, а на полянке – маленький шалаш, к удивлению Треза, действительно каменный. Трез даже подошел и провел рукой по слишком гладкой поверхность стен. – Удивительно! Будто эти камни, прежде чем сложить их здесь, терли друг о друга месяцами без остановки. Вопрос в том, кто тер? – спросил Трез у Мокко. Та перелетела на крышу строения и пожала крыльями. – Разве существует кто-нибудь еще, кроме птиц, рыб и лесных тварей? – продолжал размышлять Трез. – И тебя тоже. – Да, и кроме меня. Про себя-то я всегда забываю. Есть такое множество всяческих существ, а я такой – один. Один ведь? – Трез посмотрел на Мокко с вызовом. – Я больше не видела. – Вот и я больше не видел, кроме, разумеется, отражения в воде. Тогда кто это сделал? И еще эту деревянную переправу, которую я теперь буду называть «мост»? – Понятия не имею, Трез, – птица облетела строение вокруг и крикнула: – Слушай, здесь есть вход, как в твоем шалаше! Трез поспешил обойти строение вокруг и увидел темный проем между камней, а над проемом – камни, сложенные очень плотно и неведомым образом образовывавшие арку. – Там темно, – констатировала Мокко, – и глубоко. Похоже, проход идет как-то вниз. – Да вижу, – ответил Трез, сунув голову в проем наполовину и вглядываясь во тьму.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА Оттуда его голос доносился глухо, и Мокко не сразу могла разобрать его слова: – И почему я все-таки раньше не видел этого строения? Кто или что его строило? – Я думаю, некто разумный. – Вероятнее всего. И, может быть, разумнее, чем мы с тобой, – Трез снял с плеч рюкзак, достал оттуда узкий рулон из неизвестного материала, отмотал немного, протянул конец Мокко: – Вот, это тебе, будешь держать, а я пойду в пещеру, пока не размотается рулон. Что смогу, разгляжу и не заблужусь. Хорошо? – Хорошо. А что это? – Это было со мной, когда я попал сюда. Это рулон «Трамвайных билетов». С его помощью я научился говорить и считать. – А что такое «Трамвайные билеты»? – удивилась Мокко. – Наверное, это такая штука, специально данная мне для того, чтобы я говорить научился. Смотри, – показал он птице один из сегментов рулончика, – вот это слово «МУТТП». Вот это слово «Трамвай». А вот это, мелкое совсем, – это слово «Билет». – И что они означают, эти слова? – Это не просто слова, они только называются «словами», а на самом деле это сокращенная мудрость Вселенной. Понятно? – Вроде да. И Трез стал углубляться в каменный шалаш, постепенно разматывая рулончик. Позади, в световом пятне с улицы, была видна Мокко, она держала в клюве конец рулона и участливо смотрела вслед Трезу, но, когда коридор, по которому шел Трез, стал спускаться вниз, она пропала из виду. Теперь, единственное, что соединяло Треза и внешний мир, – это кончающийся рулон из билетов. Он захотел посмотреть, какой на нем сейчас номер, но понял, что вокруг так темно, как никогда не бывает даже в безлунную ночь. Ему было страшно, по лицу тек пот, и Трез продолжал напряженно отматывать рулончик, отчего тот грозился порваться. Однако, как ни странно, дорожка оказалась прямая, ровная, спускающаяся вниз, с выступающими из камня подножками, которые Трез сразу же назвал ступневыступами, или «ступенями», по которым было намного удобнее спускаться. Он закрыл глаза, и сразу стало как-то легче. Так он и шел, дорожка никуда не сворачивала, глаза он не открывал и вообще старался думать о жареной рыбе, о которой он сегод-

ня мечтал, но вместо этого ел червей. Рыба в его воображении была большая, жирная и почему-то улыбалась. Как только Трез подумал, улыбаются ли рыбы, – кончился рулончик. По-прежнему не открывая глаз, Трез остановился на одной из ступеней и принюхался. Пахло какой-то сыростью. Но запах был не тот, что в его шалаше после дождя. Это была сырость, какая есть в организме живого существа, только чувства отвращения у Треза это не вызвало. Запах был скорее нейтральным, чем резким. Чем пахнет, представить было трудно, и Трез, вспомнив, что его глаза по-прежнему закрыты, открыл их. Впереди по камням разливались отблески почти неподвижного красноватого света, сами же камни были слегка влажными, по ним стекали капли, и эти капли блестели в красноватом свете, точно сладкий и крепкий виноградный настой. Трез совсем не чувствовал напряженности, он тут же снял рюкзак, привязал к нему конец билетов и стал спускаться дальше уже налегке. Света в пещере было все больше, и постепенно Трез вышел в необычное место. Обследовав его, с опаской шагая по перекатывающемуся волнами «дышащему» полу, Трез увидел, что представляет собой это место. То был объект, состоящий из двух больших полостей, с пульсирующими красными стенами, светящимися изнутри. Одна полость была чуть больше другой и располагалась выше, нижняя же – меньше и наполовину заполнена водой. Встав у воды, Трез осмотрелся. Все вокруг – нечто живое, но не похожее на внутренность животного. Загадочность устройства этого пространства столь потрясла Треза, что он уже не мог дать хоть сколько-нибудь вразумительного объяснения происходящему. Трез наклонился, зачерпнул рукой воду и поднес к губам. Жидкость оказалась терпкой, но сладкой и немного острой на вкус, и, когда Трез сглотнул ее, она разлилась по его телу, точно бальзам. Хотя он и не знал, что такое «бальзам», теперь он назвал эту воду именно так, потому что, выпив ее еще и еще, он почувствовал умиротворение и растущую силу духа. Теперь это место не пугало его, а манило. Напившись вдоволь, он подхватился и побежал по этому мягкому полу к своему рюкзаку, взял флягу с водой и понесся обратно к озерцу, по дороге выливая воду, взятую с собой. Эхо разлеталось по всей «живой» пещере: звучно булькала фляга и шлепали торопливые шаги Треза. Набрав в озерце загадочную воду,

255

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА он вдруг вспомнил, что на поверхности его ждет Мокко; и, попив напоследок воды и почесав лысину, он покинул живую комнату и стал подниматься по ступенькам наверх. Через несколько шагов он подумал: «А как я вообще мог забыть, что меня наверху ждет Мокко? Что на меня так подействовало?» Подобрав рюкзак, он положил туда закупоренную флягу уже с другой водой и пошел, сматывая билетную ленту снова в рулончик. Он поднимался, все еще восхищенный, вспоминая пульсирующие темно-красные прожилки на стенах, светящихся изнутри, ненормально мягкий пол и, конечно же, странную воду. Он поднимался счастливый, и даже то, что от подъема началась тяжелая одышка, не помешало его восторгу. Сейчас, сейчас он выйдет и расскажет все птице Мокко. Но, к удивлению Треза, как только он вышел на поверхность и вдохнул приятный свежий воздух, от которого уже успел отвыкнуть, птица Мокко сидела на том же месте, на котором сидела до этого и, небрежно придерживая лапой конец ленты билетов, ковырялась в перьях. Сразу он не понял, что именно удивило его, но сообразил, как только Мокко сказала: – Ну, чего ты вернулся? – Как чего? Мне, что же, надо было там остаться? – немного раздражаясь, спросил Трез. – Ну ты же зачем-то туда пошел… Что это за пещера? – Да, это огромная темная пещера. Она уходит глубоко вниз, мне даже не хватило «Трамвайных билетов». Когда я спускался, то обнаружил, что иду по плоским выступам, которые я назвал «ступенями». Трез замолчал, увидев непонимание в черных птичьих глазах: она поворачивала голову к нему то одной стороной, то другой, как будто впервые осматривала какой-то предмет. – Что ты несешь, Трез? Ты ушел туда пару секунд назад! – почти крикнула птица. Голова Треза внезапно закружилась от негодования и какого-то смутного осознания неведомой ранее истины. И он осел на землю, так же удивленно глядя на птицу. С минуту они молча смотрели друг на друга, пытаясь понять, что произошло. – Нет! – наконец изрек Трез и недоверчиво улыбнулся. – Да ты шутишь.

256

– Я совершенно серьезна, – ответила Мокко. – То есть, что это значит, что я ушел туда минуту назад? – То и значит. Зашел, держа моток «Трамвайных Билетов», погрузился во тьму, потом лента как-то слишком быстро затряслась под моей лапой, но несильно, я смогла ее удержать, потом успокоилась, и я только начала ковыряться в перьях, а ты раз – и вышел. А разве было не так? – Да нет же! – Трез встал и потряс головой. Немного придя в себя, он рассказал, что делал в пещере и что обнаружил. – Чушь, – коротко констатировала птица. Однако у нее не было причин не доверять Трезу, а у Треза не было причин нести такую околесицу, которую сам бы он ни за что не выдумал, и она это знала, ведь у нее дочерний разум, то есть схожий с разумом Треза, поэтому она спросила: – И где фляжка? – Да-да, сейчас, – Трез, будто вспомнив, достал из рюкзака емкость, открыл ее и протянул Мокко, – очень странная, завораживающая вода. Поскольку воды было до краев, птица без труда отхлебнула довольно много для птицы, перед этим даже не попробовав. – Ну и? – спросил Трез с ожиданием в голосе. Птица отхлебнула еще, со свистящими звуками, прополоскала горло, сглотнула и посмотрела на Треза: – Обычная вода… Только какая-то затхлая. – Обычная? Затхлая? – удивленно спросил Трез и тут же попробовал сам. Отпив и глотнув, он страшными глазами посмотрел на фляжку, как будто ее изучение что-нибудь прояснило бы, отпил снова, и по его бороде потекла прозрачная жидкость. – Так и есть, обычная! – раздосадовано сказал Трез, и в его глазах по-прежнему был некий застывший ужас, хотя ничего ужасного в действительности не произошло. Во всяком случае так показалось Мокко. Они уселись напротив входа и стали задумчиво сверлить его взглядами. В конце концов птица не выдержала, подпрыгнула и влетела в пещеру, Трез не стал ее останавливать. Не успела Мокко влететь в нее, как тут же вылетела обратно, и Трез, увидев это, подумал: «Как это она так быстро смогла развернуться, да еще и в темноте. Будто бы насквозь пролетела». Он задумчиво нахмурился. – Сколько меня не было? – спросила птица устало.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА – Да ты только что туда влетела! Пару мгновений назад, – обильно жестикулируя, высказался Трез. – Все это странно, Мокко. – Теперь все сходится, – сказала птица, отдышавшись. – Что сходится? Птица молчала, лишь смотрела на вход в пещеру. – Ну, не томи. Рассказывай! – подгонял ее Трез. – Там… – начала Мокко медленно и с какойто непонятной мудростью, будто прожила там лет двадцать, – я помню, как летела по коридору вниз, в темноте. Летела аккуратно, выставляя лапы вперед, чтобы не врезаться в стены. Потом мне стало тяжело, и я спустилась на эти, как ты говорил… – задумалась Мокко, – ступени! Да, спустилась я, значит, на ступени и стала прыгать вниз. Потом комната. Огромная розово-красная комната. Мне показалось, она живая, будто бы дышит вся. Потом еще одна комната, там озерцо. Очень вкусное озерцо. Я не могла оторваться. Я знала, что ты наверху меня ждешь, ждешь. Но я также знала, что в любой момент ты сможешь спуститься. И вот я пила эту воду. Напившись, лежала с полным брюхом, спала. И меня совершенно ничего не волновало. Полное спокойствие. Опять пила эту воду. Вернее, это даже не вода, а… – она подыскивала слова, в итоге цокнула языком: – Не знаю, я такого никогда не пила. Даже и не знаю, почему я решила выбраться из этого… рая. – Рая? Что такое рай? – Трезу слово показалось знакомым. – У меня есть идея, что так можно назвать это место: там, где Радостно, Абстрактно. – А почему тогда «й» на конце? – Еще не придумала. – Можно и «Рай» назвать. Трез встал и принялся расхаживать перед Мокко взад и вперед, заложив руки за спину. – Получается, – процедил он задумчиво, – там не существует времени. – Ну, это и я поняла уже. Наверное, потому, что там солнце не ходит по небу, потому что кромешная тьма отделяет то место от поверхности. Может, так? – Нет, я думаю, не поэтому. Понимаешь, я тоже кладу продукты в ямку в земле и закрываю ее сверху досками, они медленнее, но все же портятся, а значит, время там, в темноте, все-таки идет, да и твоя гипотеза не объясняет того, почему вода стала обычной. Я думаю, там просто свои законы существования

материи. Нечто пока совершенно непонятное нам. Трез варил в котелке мелкие плоды, которые собрал с кустарника по дороге домой, периодически помешивая их, чтобы они не слиплись. Он не знал, могут эти плоды слипаться или же нет, но он исходил из опыта варки ржаных колосьев. Сам же он думал о загадках, что преследуют его всю разумную жизнь. – Скажи мне, Мокко, что ты думаешь о той пещере… – спросил он птицу. – Ведь не может же быть так, что того места просто не существует. – Так ты думаешь, его нет? – спросила птица. Трез продолжал молча помешивать плоды. – Я думаю, что это место явно отличается от всех тех мест, где нам до этого приходилось бывать, – ответила птица. – Оно особенное, и, я догадываюсь, мы еще раз там окажемся. Оно тебя манит к себе? – Да, меня туда тянет, – Трез взглянул на Мокко и больше ничего не сказал, хотя видно было, что хотел. Он открыл рот, замер на полпути до взгляда на Мокко, но потом задумчиво закрыл рот и продолжил мешать плоды. – Вот и меня… – птица поковырялась в перьях под крылом, затем сплюнула что-то и продолжила: – …тянет. Это место особенное. Оно что-то мне напоминает. – Мне тоже. Только я не могу понять, что конкретно. Знаешь, бывает такое ощущение, когда видишь что-то новое, кажется, что это уже было. – Вот-вот! – подхватила Мокко. – Что-то совершенно необъяснимое, будто это место ты уже видел не раз, хотя оно захватывает тебя и удивляет своей новизной. Именно новизной! – Да, – вздохнул Трез. Мокко вдруг внимательно вгляделась в лицо Треза. Ей была совершенно непонятна его грусть. Она, наоборот, ощущала что-то совершенно новое, но будто бы когда-то знакомое, ее охватил дух исследования, а он сидел, понурив голову, помешивая плоды в котелке, и она увидела, что на его щеках, сплошь испещренных глубокими бороздами морщин от одного ока и от другого, – по следу от капель. Она посмотрела на него правым глазом, затем левым, после чего отвернулась клювом к размытому облаку на горизонте – к Вечному Туману – и спросила: – Почему ты грустишь?

257

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА – Как-то тяжело стало. Очень много смутных ощущений пришло. Ты уж прости. Так бывает. Особенно когда я смотрю на рулон «Трамвайных билетов» в одиночку. Что-то так больно сразу сдавливает душу, но ни о чем не напоминает. – Я понимаю, – сказала птица. По правде говоря, она не понимала ничего, просто хотела поддержать Треза. Трез кивнул, снял котелок с огня, дымящуюся воду вылил в керамическую миску, плоды выложил в другую, затем сел и стал дуть на эти плоды, пытаясь остудить их: он был очень голоден. – Я полагаю, – изрек Трез, – что все эти чувства нахлынули после сегодняшнего похода. Утром подумаю обо всем этом еще раз. – Тогда я полетела, пообщаюсь с другими птицами, может, что полезное из этой беседы извлеку для нас. – Ну, давай. Когда Мокко улетела, Трез съел вареные плоды и еще долго сидел и наблюдал, как далекий яркий диск плавно катится за обозримую часть земли. Все вокруг покрывалось приятными красками, где-то далеко пели птицы, но Трез не знал, что это были за птицы, о чем они пели; знал он только то, что среди них не было Мокко, поскольку Мокко живет в Хорошем Лесу и не поет так: она больше говорит. Да и вообще она единственная птица, которая говорит по-человечески. «Может, стоит передать разум еще одной птице? – подумал Трез, глядя, как пламенный диск заходит за горизонт, и тут же нашел ответ: – Нет, пожалуй, я сильно привязался к этой птице, не смогу разговаривать еще с одной». Также Трез, посидев еще немного, твердо решил изучить и Вечный Туман, хотя и побаивался его размытости и неизвестности, таящейся в нем. Пора было давно уже это сделать. Следующим утром Трез уже шествовал по направлению к Вечному Туману, не став дожидаться Мокко. К тому же он был не в курсе, где она и что делает. Кто знает, может быть, она и вправду узнает что-то новое от других птиц, как планировала. От сегодняшнего завтрака полусырыми моллюсками в животе Треза происходило чтото нехорошее. Вдобавок солнце так нещадно жгло все вокруг, что горизонт обильно выделял марево, а тело Треза – пот. На его пути попался небольшой водоем, расположенный в тени рощицы, там он смог

258

немного отдохнуть от жары. Осторожно, чтобы не поскользнуться, Трез прокрался по сочащейся жидкостью траве, растущей прямо у бережка, склонился, набрал прохладную влагу в ладони и сделал несколько больших глотков, чтобы сберечь воду во фляжке. Это напомнило ему о недавнишнем походе в ту пещеру, где он жадно пил необычайно вкусную жидкость, едва не захлебываясь. Сейчас он старался меньше думать о загадках, что задала ему пещера, ведь, возможно, сегодня предстоит еще столкнуться с огромным множеством новых. Он встал (прохлада травянистого берега осталась на его коленях), обошел водоем и отправился дальше. Теперь он был вынужден пробираться меж высоких зарослей тростника и осоки. Когда он прошел еще немного, ему пришлось пустить в ход нож. Мокко была бы сейчас как никогда кстати, чтобы указывать путь. Кроме того, Трез испытывал некое чувство внутренней пустоты, тоски, развеять которую могла бы только Мокко. Однако она сама его нашла, когда он проходил через лесок. – Я поговорила с другими птицами. Трез стал озираться по сторонам в поисках источника звука. – Я здесь, наверху. Он поднял голову, открыв рот. Птица сидела на ветке дерева и глядела на него так, будто выжидала появления мелкого зверька из норки, которого хотела съесть. – Я рад, что ты присоединилась. Что сказали другие птицы? – Вообще-то это трудно было назвать общением, потому что после того, как ты дал мне человеческую речь, я разучилась понимать все эти воркования. Но кое-что мне удалось узнать. Трез только сейчас ощутил, что запыхался, и уселся под дерево, утирая пот со лба. – Они говорили, что летали за много километров от острова. В воде плавают киты, рыбы и прочая живность, и чем дальше от берега – тем их меньше. Но сколько они ни летели, никакого другого берега не видели. Ни краюшки, ни камушка. – Хорошо. Что они знают о Тумане? – Большинство туда не летают, у них просто нет в том нужды. Я нашла и расспросила, как могла, только одного старика, что там был, – Мокко ненадолго умолкла, чтобы поковыряться в перьях под крылом, затем продолжила: –

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА Ничего особенного, говорят, только ни зги не видать. – Ну, а ты… – Трез взглянул на нее снизу вверх, – …не могла бы туда слетать? Только поближе к земле держись, чтобы не заблудиться, – он махнул рукой туда, где предположительно находился Туман, так как за деревьями его видно не было. Птица посмотрела туда же, о чем-то задумавшись, и если бы она имела мимику, то наверняка бы поморщилась. Цокнула языком, взмыла в воздух и крикнула в полете: – Ты пока потихоньку иди! По дороге Трез несколько раз чуть не увяз в болоте. Ему пришлось преодолеть несколько холмов, набрести на какую-то тропинку, прежде чем перед его взором раскинулся Вечный Туман. Теперь он был очень близко. Одно лишь беспокоило Треза: птица до сих пор не вернулась. До того еле заметного предела, где находился Вечный Туман, оставалась пара шагов, но Трез ждал, пока что-то внутри него не позволит ему туда ступить. Туман уходил вверх, насколько хватало глаз, и стелился дымкой по земле, но стоило его клубам выйти за какую-то невидимую черту, как они разрывались ветром и растворялись в воздухе. А до этой черты Туман был такой густой и белый, что, вероятнее всего, в нем не видно даже вытянутой руки. Но вот внутри Треза что-то больно кольнуло, и это означало только одно: или сейчас, или никогда. Сердце его затрепетало, а ноги уверенно зашагали. Однако стоило ему лишь войти в белое облако, как его клубы тут же отступили от Треза метра на два, подобно тому как расходятся круги по воде, словно Трез был внутри пузыря с невидимыми границами. Он шел осторожно, вглядываясь в каждый камушек на земле, в каждую засохшую веточку. Постепенно обычная почва сменилась на рябую серо-черную и казавшуюся абсолютно безжизненной; все больше вместо наполненных жизнью островков зеленой травы попадались скрюченные голые скелеты кустов, которые поникли, очевидно, когда-то очень давно. Ветви от них, лежавшие то тут, то там, сухо и мертво хрустели и рассыпались под подошвами Треза. Воздух здесь пропитался свежестью и прохладой. Однако то была какая-то нездоровая свежесть, мертвая, вдобавок прохладнее Тре-

зу не стало: его взяло смутное беспокойство, и тело то и дело бросало в жар, а на лбу выступали крупные капли холодного пота. Появилось ощущение, будто всего тела легонько касаются терновые ветки с колючками. Вдруг что-то наподобие вспышки сверкнуло пред глазами Треза, и он увидел абсолютно другой мир и ощутил его в полном объеме, хотя «вспышка» длилась не более секунды: Солнечный день, рука Треза ведет за руку какое-то маленькое существо, похожее на него самого, и к которому за это время Трез успевает испытать смутное чувство родства. Причем рука этого существа настолько мала, что ее и рукой-то трудно назвать. Это «ручка» – никак иначе. Она мягкая и теплая. Вокруг тоже полно похожих на Треза существ, больших и маленьких. Они все идут к огромному зданию, сплошь покрытому прямоугольными узорами, и у большинства этих существ в руках цветы, обернутые в прозрачные пленки, поблескивающие на солнце. На том здании Трез успел прочитать надпись на табличке «МОУ СОШ №…» Вспышка была такой яркой, что он осел, издав тихий стон от неожиданности, будто его сбило с ног. Отдышавшись, он встал и продолжил двигаться дальше по пепельной земле. Ветра не было, стоял полный штиль. Наверное, «пузырь» не давал ветру проникнуть внутрь, однако Трез почувствовал, что чем дальше он идет, тем сильнее его отталкивает назад какая-то сила, из-за чего приходится прилагать усилия. – Пока я не узнаю, чтó ты есть, я не уйду! – сказал Трез Туману, стиснув зубы. Голос прозвучал глухо, как он обычно звучит или в шалаше Треза, или в густом лесу. И тут Треза сразила вторая вспышка, которая длилась чуть дольше первой: Он стоит посередине большой, грохочущей и лязгающей металлической конструкции наподобие котла, только продолговатого и с квадратными отверстиями по всему периметру. Кругом все трясется, и от этого даже трудно стоять на ногах. Колеблется солнечный свет, попадающий внутрь через отверстия, потому что солнце то и дело загораживают проносящиеся мимо огромные здания и деревья. Они и вправду проносились мимо! Огромная конструкция движется с невероятной скоро-

259

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА стью: примерно в пять раз быстрее, чем когда бежишь! Трез снова находится среди себе подобных. Только лица, размеры и одежда разные! Сам же он одет в неестественно синий жилет, а его рука отрывает от рулончика «Трамвайных билетов» одну секцию и протягивает другому существу. После вспышки остались, точно отпечатки на мокром песке, зеленые глаза этого существа. Трез пошатнулся, опустился на землю и невольно подумал: «Значит, где-то есть и другие такие существа, как я, – люди, но не здесь». Также ему показалось, что он видел свое прошлое, но при этом совершенно неясно, что это были за загадочные места, в которых он был, и при чем тут тот рулончик билетов, который лежит сейчас у него в суме. Он встал и, еще больше напрягаясь, чтобы преодолеть отталкивающую его силу, двинулся дальше, глубже и глубже в Туман. На земле перестали попадаться ветви и кусты, попрежнему была под ногами лишь черно-серая почва, ровная и рыхлая. При каждом шаге с нее поднималось много пыли, и ее мягко уносило против направления, в котором двигался Трез. Следующая вспышка мелькнула ярче других и, подобно молнии, ударила Треза: Повсюду множество разноцветных металлических конструкций. Трез идет к одному из этих чудовищ, у которого отодвинута в сторону одна секция, служащая входом внутрь. В теле Треза с левой стороны будто что-то переворачивается и опускается, становится трудно дышать, и он падает наземь. Подбегают существа и начинают что-то кричать, но постепенно Трез перестает их слышать. Последнее, что он чувствует, – то, как внутри угасает режущая боль и что-то, что должно всегда биться, больше не бьется. Когда вспышка так же резко погасла, как и появилась, Трез лежал на земле, жадно глотая легкими воздух и держась за сердце. Он встал и, хотя более не был уверен, что перенесет следующую вспышку, мужественно пошел дальше. Шаги стали даваться совсем тяжело, но он двигался, как мог. Вдруг он остановился, заметив что-то темное на уныло-однородной почве, и узнал в нем тело птицы. Оно лежало на спине, широко раскинув крылья, будто до сих пор находилось в полете. Лапы были скрю-

260

чены и напоминали кусты, замеченные Трезом при входе в Туман, а глаза птицы затянуло белесой пленкой. Трез упал на колени, не в состоянии выдерживать больше напора неведомой силы, толкающей его назад. Он упал перед телом птицы. В его руках Мокко была слишком мягкой и легкой, и Трез вспомнил, что такими же мягкими, но значительно более тяжелыми были туши подбитых им пращой оленей, которых он нес несколько километров из Хорошего Леса на своих плечах. Что-то больно стиснуло грудь и горло, и это что-то было внутри Треза. Какоето чувство, причиняющее почти физическую боль. В голове Треза мелькнуло, что птица еще может быть жива. И он начал трясти ее в своих руках, от этого у Треза покатились слезы, они стали горячо обжигать щеки, но все бесполезно. Тело было слишком мягким, чтобы в нем могла быть жизнь. В отчаянии Трез потряс Мокко еще раз, и с Мокко полетел пух. Тогда руки прижали птицу к груди, и Трез закричал что было мочи, откинув голову назад, Туман глушил его голос, отчего звук казался неестественным. И хотелось кричать еще громче. Трез повалился на бок и затих, жадно дыша. Как бы он сейчас хотел поделиться этим дыханием с Мокко, но ее тело лишь слегка подрагивало от судорожных движений грудной клетки Треза, сама же она уже никогда не будет дышать. Полежав так еще немного, он встал, неведомая сила подхватила его, как пушинку, и он пошел прочь из Тумана, крепко обняв птицу. И, хотя теперь неведомая сила подгоняла его в спину, идти стало куда тяжелее. От его частых шагов почва однообразно хрустела. Шарканье это глухо долетало до ушей Треза, а чуть позже от него стало казаться, будто кто-то пересыпает песок из чаши в чашу прямо в голове. По щекам все еще катились слезы. Когда он вышел из Вечного Тумана, его немного ослепило солнце: яркое пятно из слез расползлось толстой слепящей пленкой, а затем словно бы лопнуло, слезы перестали выступать на глазах, а внутри осталось только тягостное чувство пустоты, еще не совсем осознанное из-за какой-то не вполне отчетливой веры в чудо. Трез не пошел к лагерю, а отправился вдоль зарослей терновника прямиком к красной пещере. Шорох почвы и травы под ногами смешивался со стрекотанием тысяч насекомых в траве и надрывным дыханием самого

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА Треза. Когда этот густой шум усиливался, Трез сглатывал, и на пару секунд становилось легче, но затем боль приходила вновь, накатывала, как этот самый шум. И тогда Трез смотрел в небо – единственное направление, куда он мог смотреть без боли. Оно выпукло свисало своей, казалось, искренне-сочувственной синевой, такой огромной, что ее нельзя было охватить взглядом целиком. Тем не менее небо всем своим видом подстегивало надежду Треза, кричащую ему на ухо о том, что все можно еще исправить, знать бы как. «А если нет?» – эта фраза вонзалась в сердце подобно ножу, отчего оно будто бы не билось, а судорожно трепыхалось, но затем вид неба снова успокаивал его. По крайней мере, как только начало смеркаться, стрекот тысяч насекомых все сильнее давил на уши Треза. Слезы уже словно кончились, в голове гудел еще какой-то немой шум: звуки атаковали Треза со всех сторон, он сопротивлялся, прижимая обмякшую птицу к груди, шагая быстрее и вглядываясь в темнеющее небо, в котором уже мелькнул слабый образ первой звезды, и он поддерживал в душе ощущение, что не все потеряно. Как же? Этого и быть не может. Не может вот так все кончиться. Скоро, очень скоро птица снова станет дышать и смотреть на Треза своими умными глазами и, может быть, даже произнесет его имя. Иначе и быть не может. Иначе к чему все это? Да, так все и будет. Скоро. Очень скоро. Знать бы только, что нужно делать. Знать бы только. Пока поток сумрачных мыслей Треза продолжал литься в его голове, незаметно стемнело. И, когда он возвел взгляд к небу, его уже сплошь усыпали звезды. Ну, и длинный же терновник! «Сколько я иду?» – спросил себя Трез, но ответа искать не стал: он увидел мост. Лишь только доски заскрипели под его подошвами, у него не осталось сомнений, что волшебная пещера со своей живительной водой предназначена кем-то именно для воскрешения. Преодолев мост, он прошел еще немного по тропинке и оказался у входа в пещеру. Повсюду было темно, он устал и видел плохо, а вход в пещеру и вовсе будто светился чернотой ночи, но он аккуратно перехватил Мокко поудобнее, точно заботясь о ее комфорте, и разглядел, как ее голова, со встрепанными на ней перышками, мертвенно свесилась с локтя. – Сейчас-сейчас, – с заботливой тревогой в голосе прошептал Трез, вошел в пещеру и

стал очень осторожно спускаться. Ноги ступали неуверенно. Трез отыскивал ногой каждую ступень и лишь тогда наступал на нее. Длилось это, казалось, целую вечность. Он не знал, что творится в пещере ночью, но страха он больше ни перед чем не испытывал. Наконец показался алый свет, и Трез вошел в красочное подземелье с живыми стенами. Двигаясь по мягкому полу так бережно, будто боясь потревожить силу, наполнявшую пещеру, он прошел в малую «комнату» к восхитительной воде. Став у воды на колени, он нежно прижал птицу, закрыл глаза и, прошептав «пожалуйста» несколько раз, плавно опустил ее в воду. Руки стало приятно щипать, Мокко опустилась по голову. Немного помедлив, Трез погрузил в воду птицу вместе с головой. Пара пузырьков вырвалась из ее клюва, крылья расправились в воде, и Трез увидел, что она оживает: перышки слегка засветились; от волнения руки Треза, по-прежнему державшие Мокко в воде, немного тряслись, голова птицы мягко откинулась назад, и один глаз приоткрылся. Трез ощутил, как по его лицу пробежала улыбка радостного ожидания, но время шло, а глаз птицы под слегка приоткрытым веком все еще был пуст и мертв. Кажущиеся движения сотворила лишь плотность воды. Трез понял, что и свечение перышек – всего лишь игра света в воде. Улыбка сошла с его лица, он продолжал смотреть на птицу, держа ее в руках. Птица все еще была мертва. Он вынул ее из воды: с нее градом посыпались капли, образуя на поверхности рябь и расходящиеся круги, сама же Мокко при этом напомнила Трезу мокрую тряпку. Он еще несколько раз окунул и вынул ее, все яростнее приговаривая: «Ну, давай же, дурацкая вода! Давай же!» Когда он окунул птицу в последний раз, он кричал навзрыд, а стены отвечали ему приглушенным отзвуком. Само озерцо сплошь покрылось мелкими волнами, отбрасывающими алые блики по потолку пещеры. Трез вынул птицу из воды, положил рядом с собой на берег, закрыл лицо руками и глухо завыл, слегка покачиваясь. Пещера была безмолвна, лишь иногда звенели редкие капли, ударяясь о воду. Тело Мокко оставалось бездыханным. «Чертова вода!» – взвыл Трез в последний раз, открыл лицо, встал и, сотрясаясь, начал входить в воду. Сначала по колено, потом по пояс, потом по грудь, а затем нырнул в нее целиком как раз на середине озерца.

261

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА Продержавшись под водой, пока не заболела грудь от позывов на вдох, он вынырнул и оглушил себя кричащим вдохом, глядя в красноватый, но не такой живой, как эти пульсирующие стены, потолок. Трез расслабился на водной поверхности, чтобы отдышаться. Вода заполнила уши, и он стал слышать только собственное надрывное дыхание. Трез облизал губы и ощутил тот самый приятный кисло-сладко-пряный вкус удивительной воды. Какой же потрясающий вкус! И какая же бесполезная вода! Он закрыл глаза и представил, как Мокко лежит тут, на берегу, внезапно открывает свои глаза и начинает дышать, а затем встает, хорошенько отряхивается и произносит, вздыхая «Эх, Трез! Что же это было?». Трез тут же поднял голову над водой и посмотрел на берег. Мокрое тело птицы по-прежнему лежало в той же позе, и вода тоненькой струйкой стекала с него в озерцо. Трез тяжело вздохнул и расслабился на воде, и она снова залила ему уши. Вдруг он расслышал тихие звуки, которые поначалу принимал за хрипы в своем дыхании, но теперь, когда оно успокоилось, звуки стали слышны более отчетливо. Он задержал дыхание и прислушался к этому подводному шороху. То было нечто вроде шепота его самого, но настолько невнятного, что ни слова нельзя было разобрать. Он слушал и слушал, и через некоторое время у него и вовсе не осталось сомнений в том, что нечто пытается ему что-то сказать, но Трез все равно ничего не мог понять. Он смотрел в потолок, и ему казалось, что потолок немного наклоняется в сторону, еще и еще. Трез смертельно устал и хотел только спать. Он сейчас мало во что верил, и его теперь очень пугали и шорохи, и по-странному изменившийся потолок, и тело Мокко, что только утром еще было наполнено жизнью и разговаривало с Трезом, также пугало его своей бездыханностью. Он доплыл до берега, вышел (с его отяжелевшей одежды потекла вода), будто вспомнив, склонился и попил воду, чудесную, сочную на вкус, дурманящую и смягчающую вселенскую боль от утраты в груди Треза. Затем он взял птицу, как нес до этого, и стал выходить из пещеры. Кое-как добравшись до дому безнадежно уставшим и в полном беспамятстве, он деревянным черпаком вырыл яму неподалеку от шалаша, поцеловал совсем истрепанную Мокко в еще влажную от воды и холодную голову,

262

обнял ее, бережно положил в яму и закопал, воткнув черпак в землю у могилы с той стороны, где была голова птицы. После, уже не спеша, побрел в шалаш. Не раздеваясь, лег в еще сыроватой одежде в свою постель из сухих листьев и, укрывшись оленьей шкурой, крепко заснул. Ему приснилась Мокко. Живая, она ковырялась в перьях и говорила, глядя Трезу прямо в глаза, наставническим тоном: – Ты должен пойти в ту пещеру, со мной или без меня. Затем она несла какую-то незапоминающуюся несуразицу, весело прыгала и резвилась, и Трез проснулся в полной уверенности, что птица жива. Но как только, уже открыв глаза и перевернувшись на бок, он ощутил свою сырую одежду, он понял, какой предательски обманчивый сон ему только что привиделся. Он вспомнил все в мельчайших деталях, крепко зажмурил глаза и попытался еще поспать. Но расколотившееся от воспоминаний вчерашнего сердце не дало ему этого сделать, и больше ничего не оставалось, кроме как встать, выйти из шалаша, разжечь костер, накопать червей, насобирать еще не окрепших с утра кузнечиков, взять плоды из кадушки и сварить из всего этого суп на пресной и морской воде. Есть не хотелось, но это было необходимо, ведь Трез ничего не ел после вчерашнего завтрака, да и тот был не ахти. Помешивая суп тростниковой палочкой, он взглянул на черпак, что торчал из земли у могилы. Сейчас бы он пригодился, чтобы наливать суп.. – Но он теперь твой, Мокко, – неожиданно для себя произнес Трез и, поняв это, добавил: – Твой. Сварив суп и дав ему немного остыть, он стал пить бульон, пригубливая его из котелка, и есть гущу, накалывая ее на палочку. Самыми приятными на вкус оказались кузнечики, а вот от разваренных плодов чуть ли не воротило. «Вот ведь странно как, – подумал Трез, – еще недавно все это было живо: кузнечики, черви. Теперь эти существа мертвы, и я их ем». – Странная это штука – смерть, – произнес Трез, допивая бульон и заедая последним плодом. – А что будет, когда я умру? Вопрос остался без ответа, он лишь породил еще один вопрос:

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА – А будет ли вообще что-нибудь? Он снова взглянул на могилу Мокко. Перед ним была явственная демонстрация того, что будет с ним, когда он умрет, вот только закопать его будет некому. – Да-а, – только и протянул Трез, опустив голову. Боль в груди вернулась снова, он вспомнил, как вчера нес птицу на руках и рыдал. Как же все это было глупо. Трез невольно поморщился, боль подошла к самому горлу тугим комком, и из его глаз потекли слезы. Но тут же, вздохнув, он утер их рукой, встал, перебрал вещи в сумке и решил снова идти в пещеру, добиваться от нее ответов на множество вопросов, ибо искать их было больше негде, а вчера Трез был слишком уставшим, чтобы обращать внимание на увиденные странности. Теперь он чувствовал отчаяние, разочарование и едва терпимую боль, его мысли цеплялись одна за другую, как жуки, копошились, не давая сосредоточиться ни на чем конкретном, лишь тело теперь не чувствовало вчерашней усталости – весь этот смысловой сбивчивый поток чувств изрядно притуплял ее. Он шагал по земле, и ее шорох уже не так резал слух, как вчера, но был таким монотонным и неугомонным, что Трез несколько раз останавливался, чтобы отдохнуть от него. Дышалось тяжело: ком подкатывал к горлу, Трез тревожно вздыхал, и ком уходил ненадолго куда-то на глубину. Пекло солнце, мир казался бессмысленным, но на месте сидеть было уже невозможно. Внутри по-прежнему было больно от пустоты и осознания того, что Мокко теперь нет, но больше не хотелось лить слезы. Может быть, сказывалась усталость, а может быть, просто день стоял погожий и в то, что произошло, верилось с трудом. – Я способен дать живому существу разум, но не способен воскресить это существо, – сказал Трез самому себе. Он шел, глядя то под ноги, то на проплывающие облака. И эти облака дарили уверенность в том, что, хотя Трез и потерял надежного друга, которого любил и все еще любит больше самого себя, хотя мир бессмыслен, жизнь, какая бы она ни была, идет своим ходом. Трава продолжает колыхаться на ветру, солнце светит, природа дышит и наполняется жизнью: всюду стрекочет разная живность, да и сердце Треза все еще бьется и переживает; а значит, мир все же имеет какой-то смысл,

и он заключается хотя бы даже в том, чтобы жизнь по не совсем понятным причинам продолжалась во что бы то ни стало. Самодостаточная, всюду активная и непрерывная. Нет, Трез идет в пещеру не за ответами. Он так и решил. Он идет туда затем, чтобы там открыть душу перед неведомой и прекрасной силой. И в своем откровении Трез найдет успокоение. Он шел привычным уже маршрутом мимо густых зарослей терновника, затем по мосту, и тот слегка покачивался под Трезом, доски сухо скрипели, а между ними мелькал терновник, такой колючий и неприветливый, но из-за отсутствия контакта с ним его можно было не брать в расчет: просто Трез на секунду представил, как доска подломилась, и он упал. То была бы жуткая боль. Интересно, а Мокко было больно? Даже если и было, сейчас она совершенно спокойна. Трез мысленно попросил у нее прощения, что вчера ночью так истрепал ее тело. «Ты просто надеялся», – Трез представил, как бы ответила она. – Но теперь я ни на что надеяться не стану, – ответил Трез и себе, и Мокко, – будь что будет! Это живое пространство не изменилось: стены по-прежнему пульсировали и переливались приятным алым светом. Трез прошел к озерцу, разделся, вошел в воду, доплыл до середины, некоторое время двигался, держась на воде на одном месте: вода плавно обтекала руки и ноги, отчего становилось до того приятно, что все мысли вытеснились одними этими ощущениями. Насладившись ими, Трез вытянулся горизонтально и расслабился. Вода держала его в своих мягких объятиях. Повернув голову набок, он сделал несколько крупных глотков. Вода кисло-сладким эликсиром прокатилась по пищеводу и замерла где-то на дне желудка. Он набрал ее немного в рот и пополоскал с минуту (по меркам этого места). Вкус – яркий и сочный – доставлял неимоверное наслаждение, затем он проглотил ее и затих, раскинув руки и ноги. Чуть заметное течение медленно, но вполне ощутимо вращало его тело по кругу. В затопленных ушах снова стало слышно «дно» озера. Оно шуршало. И эти звуки, казалось, происходили от чего-то живого. Как и в прошлый раз, Трез прислушался. Только более внимательно. Чтобы больше понять, он закрыл глаза и стал представлять, что же это может быть. Шелест был похож на звук биения подводных ключей и одновременно на

263

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ФАНТАСТИКА что-то живое. Будто бы дыхание – и не дыхание вовсе. Шепот лился тихо и довольно монотонно. Слышались те или иные слова, но только слышались. Понять, что это за звуки, было решительно невозможно. Их можно было только слушать. Тогда Трез перестал напрягать слух и даже открыл глаза. Прямо над Трезом был потолок, и с ним что-то было не так. Он покрылся странной рябью (она появилась не от блеска волн) и будто покосился. Трез присмотрелся и убедился в том, что ему не кажется. Потолок действительно двигался, а именно – расширялся. Сначала медленно, затем все быстрее, подводный шепот усилился и стал будто бы ближе. Но Трез поборол внезапный испуг и не поплыл к берегу, а продолжил вольно дрейфовать, целиком доверившись воде. Терять уже нечего, пусть происходит все что угодно. Мокко мертва, сил чего-то ждать больше нет. Тем временем потолок все расширялся и становился неимоверных размеров. Затем Трез почувствовал, что стены тоже стали расширяться, только на сей раз это ощущалось лишь интуитивно. Визуально стены оставались прежними. Просто Трез вдруг ярко ощутил, как они приобрели многомерность, будто бы у стен появились свои, внутренние стены, такие же теплые и пульсирующие. А у тех, в свою очередь, – еще стены. Шорох из глубины приобрел какую-то четкость, стали слышаться неясные слоги. Трез прекратил всяческие попытки пустить в ход разум. Он отчетливо осознал, что в такой неподвластной разуму ситуации трепыхаться бесполезно. И если он и ощущал опасность, то не предпринимал совершенно ничего: нет лучшего способа уйти от опасности, чем принять ее как должное. Сплошной поток осознания грандиозных истин все с большей силой проникал в душу Треза, и он уже не удивлялся: спокойно лежал на воде, а вокруг творилось уже нечто невообразимое. Стены множились

264

и складывались, потолок все больше уходил вверх, и его уже было совсем не видно. Затем Трез почувствовал, как вода медленно поднимает его вверх, вслед за потолком, стены вдруг засветились так ярко, что Трез ослеп. В глазах остались только огромные малиновые пятна. В голове, в коротких перерывах между осознанием истин, стали мелькать мысли: «Что бы сейчас ни происходило, я чувствую, что все время, пока я жил на этом острове, в этом мире, я ждал именно этого. Ждал и жил ради этого. Я отдаюсь на Твою волю, кто бы ты ни был». Вода стала плескаться, дрожать и поднимать Треза все выше и выше, а потом она обволокла его и словно отлипла от его тела: теперь Трез ощущал, что висит в воздухе и его тело медленно летит куда-то вверх. Но потолка уже видно не было. Вокруг не было ничего! И это понималось всеми органами чувств. Звуки исчезли. Все до одного. Но и давящей на уши тишины тоже не ощущалось. Абсолютно ничего не было. Немного погодя Трез перестал чувствовать свое тело. У него в распоряжении осталось лишь совершенное автономное сознание, и оно было безумно счастливо. Последнее, что оно успело осознать, – это то, что оно растворяется. Позже зрение будто вернулось: Трез (а, вернее, нечто неуловимое, что от него осталось, ибо никакого «Треза» уже не было) увидел слабый алый свет. И сознание прекратилось легко, как вспышка молнии. Все осталось позади, а впереди – что-то могущественное и непостижимое. Последнее ощущение – то, что Трез теперь – это маленькое полусущество, запертое в темном помещении и ждущее выхода в мир, чтобы осуществить некую миссию. Но ощущалось это невероятно смутно, без слов, понятий, представлений, сравнений, без радости и без боли. Ощущалось как ощущалось, будто бы во сне, который не запоминается… А после пришло что-то могущественное и непостижимое.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Ирина РОМАНОВА РАССКАЗ ОЛЕГА ЕРМАКОВА «КОЛОКОЛЬНЯ» КАК СОВРЕМЕННАЯ ИДИЛЛИЯ Наш земляк Олег Ермаков вошел в литературу в 1989 году как автор так называемых «афганских рассказов», вскрывающих беспощадную правду о войне. Он хорошо вписался в общелитературный контекст своего времени. Конец 1980-х–1990-е годы в русской литературе – это время господства ранее запрещенных тем (армия, ее будни, неуставные отношения, военная политика России в Афганистане и на Кавказе, социальное дно, тюремно-лагерная система и т.д.) – всего того, что народ стал называть «чернухой», а критики – «жестким реализмом». Художественная палитра Ермакова, воплощающая «афганский излом», оказалась необыкновенно широкой. На одном полюсе находится апокалиптический мир романа «Знак Зверя» – романа, вошедшего в шорт-лист Букеровской премии в 1993 году. На противоположном – рассказ «Колокольня», изданный с романом под одной обложкой в книжном формате в смоленском издательстве «Русич» в 1994-м [2]. Этот рассказ сохраняет признаки идиллии, неожиданные, на первый взгляд, для данного контекста. Жанр идиллии в современной литературе воспринимается и рассматривается как маргинальный и архаичный. В большинстве случаев обращение к нему авторов носит характер стилизации или пародии. Яркий тому пример – «Лесная идиллия» Иосифа Бродского, в которой колхозные «пастушок» и «пастушка» предаются земным утехам в знак протеста против засилья всепроникающей марксистско-ленинской идеологии. Ермаков обращается к поэтике идиллии для создания контраста наполненной высоким смыслом мирной жизни человека и обесценивающей всё, саму идею жизни, войны. На 12 страницах он создает свою версию «Войны и мира». Весь ужас бессмысленной бойни на чужой территории Ермаков воссоздает не путем подробного описания батальных сцен и душераздирающих картин смерти, как в других своих произведениях, а детально, с любовью воплощая поэзию будней – всё то, что человеку бесконечно дорого и что он безвозвратно теряет. Для этого ему нужна предельная безмятежность идил-

лии, вписанная в лаконичную, беспощадную раму «жесткого» реализма. В этом столкновении заключается природа трагического, и в результате возникает катарсис. М.М. Бахтин в работе о формах времени и хронотопа в романе утверждал, что основным маркером идиллии является определенный хронотоп [1]. Со времен античности и до последнего времени в литературе возникали различные типы идиллий: 1) любовная идиллия (пастораль); 2) земледельчески-трудовая; 3) семейная. Кроме этих основных типов очень распространены смешанные типы. Все типы идиллий имеют общие черты, касающиеся, прежде всего, времени и пространства. Эти черты сводятся к следующему. 1. Органическая прикрепленность жизни и ее событий к месту – к родной стране со всеми ее уголками, к родным горам, полям, реке и лесу, к родному дому. Идиллическая жизнь и ее события неотделимы от этого пространственного уголка, где жили отцы и деды и будут жить дети и внуки. Этот пространственный мирок ограничен, не связан существенно с другими местами, с остальным миром. Но жизнь поколений в этом локальном пространстве может быть неограниченно длительна. Единство места сближает и сливает колыбель и могилу, детство и старость, жизнь разных поколений, живших в тех же условиях и видевших то же самое. Это обстоятельство содействует созданию характерной для идиллии циклической ритмичности времени. 2. Другая особенность идиллии – ограниченность ее только основными немногочисленными реалиями жизни: любовь, рождение, смерть, брак, труд, еда и питье, возрасты. Между ними нет резких контрастов, они равнодостойны. Идиллия не знает быта в его привычном понимании, противопоставленного значительности. Все то, что является бытом по отношению к историческим событиям, здесь и является самым существенным в жизни. Но не все реалии даны в реалистическом виде, например, половая сфера обычно представлена в идиллии в сублимированном виде.

265

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ 3. Третья особенность идиллии – сочетание человеческой жизни с жизнью природы, единство их ритма, общий метафорический язык для явлений природы и событий человеческой жизни. В рассказе Ермакова уже само название содержит название места, вокруг которого организовано повествование, вокруг которого концентрируется идиллический мир, – деревня Колокольня, расположенная на Старой Смоленской дороге. У этого художественного пространства есть прототип – реальная деревня Колокольня в Гагаринском районе Смоленской области. Ее печальной достопримечательностью является разрушенная церковь Введения Пресвятой Богородицы во Храм, построенная в форме корабля, с колокольней над трапезной. При всей достоверности описываемого пространства и событий Ермаков последовательно выстраивает художественный мир своего рассказа в своеобразный идиллический хронотоп. Однако у Ермакова – современная идиллия, которой коснулся все же тотальный процесс запустения и разрушения. Название деревне дала церковь с высокой башенкой-колокольней, играющая роль своеобразной оси мира. Но церковь эта разрушенная, без икон, без креста, с растущими прямо на ней невысокими березами и кленом, которые осенью желтизной и багрянцем заменяют золоченые купола. Колокольня без колокола. Сначала храм пытались растащить по кирпичу люди, но церковная кладка оказалась прочной. Дело людей продолжила природа: вода и лед увеличивают трещины в стенах, вкогтились в купол и стены деревья и травы. Поэтому, возможно, и название этой деревни такое искаженное – КолокольнЯ. Окружающая храм деревенская природа тоже носит на себе еле заметный отпечаток агрессивности внешнего мира: характеристика некоторых природных объектов сопровождается милитаристской лексикой: «шеренга елей», упоминание Старой Смоленской дороги вызывает у героя воспоминание о наступлении французской армии на Москву, грабящей все на своем пути, в то время как партизаны кололи неприятеля вилами «да секли топорами». Обладательницей разрушительных сил в этом топосе является природа. Она продолжает дело рук человеческих. Ермаков находит в мировой истории аналогию: слава Индокитая, кхмерский средневековый город Ангор с великолепным храмовым комплексом был покинут

266

жителями после наводнения, а позже уничтожен джунглями. Стихии разрушения не подвластен истинный идиллический топос этого рассказа – дом деда главного героя. Это старый деревенский дом с чердаком, окруженный садом. Чердак служил герою кабинетом, там он уединялся, читал и сочинял длинные письма друзьям и байкальскому философу-отшельнику. Чердак, таким образом, связан с творчеством и с духовными ценностями. Там же в сундуке хранились семейные реликвии, среди которых были массивные церковные книги. Дед срубил и сколотил для внука возле бани светелку, но герою она пришлась не по душе, так как с чердака было видно многое, а увиденное воплощалось в образы в голове героя и на бумаге. Верхний ярус в структуре художественного пространства Ермакова связан с трудом интеллектуальным и духовным, с созерцанием. Нижний – с любовью земной и трудом физическим. Сад в рассказе соотносится с Эдемом, Ермаков часто и красочно описывает зреющие там яблоки – «тускло светящиеся, сочащиеся зеленым светом в темной листве». «Колокольня» Ермакова совмещает в себе черты семейной и земледельчески-трудовой идиллии. Дом объединяет несколько поколений жильцов: это дед Паша, которому посвящен рассказ, жена деда, внук деда – герой, женщина героя и их младенец. Большинство персонажей, включая героя, не имеют имен – они и не нужны, потому что пред нами – универсальный деревенский быт обычной русской семьи. Образы почти лишены конкретных, индивидуальных черт – портретных, биографических. О герое мы знаем лишь то, что он молод, до армии, и что уже побывал на Байкале. В образе его любимой женщины выделяется только ее рыжина. Имена во всем рассказе имеют лишь дед Паша, выполняющий функцию отца-основателя, первопредка, и сельский священник отец Александр – отец духовный. Образ деда Паши представлен наиболее отчетливо на общем фоне: он грузный, «чаехлеб», воевал, вдохновенный рассказчик и фантазер. Весь рассказ – это подробное описание уклада их жизни, описанного в строгом соответствии с годовым крестьянским календарным циклом: «Уютная, ленивая зима. И сладострастные весны. И грозы июня, обильные росы июля, синева августа. И время осенних

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ трудов и пиров, когда березовый лес желтее и желтее с каждым днем, кленок на церковном куполе наливается охрой, в полях дожинают рожь и пшеницу, бабы вяжут льняные снопы, днем бывает очень тепло, а ночи уже холодные, и светила сверзаются, пыля, с небосклона…». Дед был «великий чаехлеб». Чай в России с давних пор был напитком народным, позже – купеческим (русское дворянство эту традицию поддерживало в меньшей степени). Чай служил поводом для долгой неторопливой и добродушной беседы, способом примирения и решения деловых вопросов. Главное в русском чаепитии – это общение. Дед Паша это знал и ценил, подолгу сидел с внуком за чаем и рассказывал невероятные истории. В доме была гармошка, и, хотя дед играть не умел, взбодрившись вином, он ее брал и выводил дикие мелодии и пел старые песни каторжан. Жена деда всегда вставала первой, растапливала печь и начинала стряпать и хлопотать по дому. Это был очень гостеприимный дом: «в колокольнинском доме не один потрепанный старик и не одна тощая старуха без роду и племени и прописки ночевали и получали в дорогу хлеб и сало». Сам герой показан молодым, еще до армии. В нем угадывается творческая писательская личность: он наблюдателен, он любуется садом во все времена года, и ничто не ускользает от его внимательного глаза, у него богатая фантазия, он увлекается Востоком, ходит на рыбалку, помогает деду по хозяйству. На Байкале он встретил колокольнинскую женщину и до армии еще «успел пожить». Вся трогательная любовная линия здесь предельно сублимирована. Вместо «любить» сказано «пожить». Женщина часто показана спящей, под иконой, что подчеркивает ее чистоту. Образ зачатия целомудренно передан через природный образ весеннего плодородия: выйдя ранним утром от возлюбленной, герой наблюдает за цветущим садом: «И увидел в саду туман и в тумане цветущие яблони и вишни: ветви и стволы были темны, туман сер, цветы белы. Черная мягкая вспушенная земля огорода, земля, принявшая семена и давшая уже коегде зеленые ростки». На сбор обильного урожая и пору домашних заготовок приходится беременность. К зиме рождается ребенок. Он и его мать описываются так, что напоминают корову и теленка:

«Корова дышит, жует, у нее длинные ресницы, ее зовут Марта, она рыжая. И женщина рыжая, у нее отяжелевшие груди и огромный живот. Идет время, и однажды в доме появляется сосунец, он кричит, чмокает, срыгивает молоко, спит, просыпается и сосет, сосет. Всюду пеленки, в зимнем саду тоже висят розовые пеленки. Женщина смазывает распухшие сосцы, чтобы не трескались, жиром. Сосунец сосет и сосет, дремлет и сосет и приходит в ярость, если ему подсовывают резиновую пустышку вместо живой, мягкой и теплой плоти». И дальше в сознании героя корова замещает образ женщины: «Мне снится дед и отец Александр и снится рыжая Марта, она гоняется по саду за пухлым голым сосунцом, настигает его, подставляет вымя и заваливается, как сука, на бок, прикрывает глаза…». Герой и младенец по инициативе главы семейства деда Паши проходят таинство Крещения у отца Александра, крещение заканчивается обильной трапезой. Весь этот счастливый быт в согласии друг с другом и с природой венчают потрясающие по своей поэтичности картины совместного труда и природного изобилия. «Ну и все. Дом готов к осаде: брюхо его набито картошкой, в кладовой пузатятся бочки с квашеной капустой, солеными грибами и огурцами, от бочек разит чесноком, укропом, гвоздикой и смородиновым листом; на полках теснятся банки с вареньями и компотами; под липами ряды поленниц, за печью на стене связки червонных и золотых луковиц; в окна вставлены вторые рамы, а между рамами вата и алые глянцевитые стручки домашнего перца. Сеновал забит до отказа. Ну что? говорит дед, потирая мозолистые руки. А? Его жена довольна, она без лишних слов выставляет на стол кувшин, потом второй». Рассказ о колокольнинской идиллии ведется в сочетании прошедшего и настоящего грамматических времен. Такая повествовательная стратегия создает впечатление величественной непрерывности событий, вечности. Это основное повествование дано в обрамлении контрастного контекста, оформленного исключительно в прошедшем времени. В этом обрамлении идиллическому пространству родины, Колокольни и дедовского дома противопоставлено чужое пространство Среднего Востока, где герой находится на во-

267

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ йне. Там все не так, как дома. Циклическому, повторяющемуся времени противопоставлено линейное время, которое поддается счету («Был день первый и день второй, двадцатый, шестидесятый… Был день сотый»). Это время неуклонно ведет к смерти, поэтому грозит остановкой. «Казалось времени нет, есть вечность. Но кого-то несли под простыней в вертолет, и мы убеждались, что для нас время еще существует, а вечность – вот эти носилки проплыли в вечность. Мы тупо боялись вечности. Медленно, но время шло». Привычные для идиллии, символизирующие возрождение: земледельческий процесс, щедрые дары земли – плоды, еда и питье, совместная трапеза – в этом чужом пространстве заменены войной и выступают в качестве метафор войны и смерти, а солнце и вода из животворящих источников превращаются в ненасытных убийц. Плодородной земле противостоит иссушенная, мертвая. Вместо щебечущих птиц – железные летающие ящеры-вертолеты с плодами-бомбами на борту. «В небе летали железные ящеры с металлическими плодами в когтях. Солнце вытягивало последний пот из пор, воды во фляжках не было, и водовозка сверзилась в пропасть, а в руслах рек лежала пыль. Сухая, сухая земля… Но появились пятнистые ящеры, плоды начали спело лопаться и сечь осколками шкуру вьючных верблюдов, ослов и людей; ослы, люди и верблюды ревели, и сухая земля окроплялась и заливалась. Да солнце тут же все выпивало, и только ржавые корки оставались». В пространстве Колокольни звезды горят, а висящий прямо над трубой дома ковш Большой Медведицы назван просто «Ковшом» и воспринимается как естественная часть вселенского домашнего хозяйства. В пространстве войны звезды «жирные», как насытившиеся существа. В идиллическом хронотопе упоминаются домашние животные: корова, кролики, петухи. На войне автоколонна идет среди огромных черных хребтов-чудовищ, «меж каменных лап, под гранитными лбами, вдоль длинных напряженных хвостов». Герой и дед в колоколенском пространстве вооружаются вилами и «ломают спины на картофельной плантации». В хронотопе войны вооружение уже не метафорическое, а самое настоящее – это орудия, которые бьют по городам, а землю роют только под окопы – кирками и ломами. Вкусной чистой воде из деревенского колодца противопоставлена

268

вода из арыков и ручьев, которую пьют бойцы, обливая камни поносом. Вместо лесов здесь – степи, «серые пространства и горы на горизонте», вместо дома – прорезиненная палатка, вместо печи – две «буржуйки». Вместо уютного счастливого быта и повседневных крестьянских хозяйственных забот – суровые солдатские будни, лишенные высокой осмысленности, противоестественные для нормального человека: «мы стали здесь жить, есть и спать, маршировать, болеть гепатитом и тифом, чистить жерла орудий, подчиняться офицерам и кормить вшей». Вместо коровы-кормилицы и заботы о ней – жестокость, убийство черепахи ради забавы. Сержант бил по ней кувалдой, пока не расколол панцирь и не превратил черепаху в жидкое месиво. Образ черепахи издревле связан с представлениями о мироздании (ее верхний и нижний панцири символизируют небо и землю), о доме-защите, о долголетии и дружбе. В пространстве войны все эти незыблемые ценности оказываются попраны. Сцена садистского убийства черепахи символизирует крушение семейной, домашней идиллии. В этом враждебном хронотопе идиллический хронотоп Колокольни не может существовать реально. Колокольня – не просто воспоминание героя, это его «последний сон». И на заключительной странице рассказа спасительного выбора для читателя не остается: сон становится метафорой смерти, и на родину возвращается не сам герой, а его душа. Но и это последнее чудо стало возможным потому, что герой перед армией принял крещение. Смерть, как и любовь, здесь ни разу не названа, а сублимирована, представлена через своих заместителей – сон и чудо – вдруг зазвеневший на церковной колокольне колокол, которого нет. «Откинувшись на крышку люка, я сидел за крупнокалиберным пулеметом, глядел на обесцветчивающиеся звезды, на сереющие скалы и хребты, осоловело глядел, пучил глаза, встряхивал головой, зевал, и звезды лопались, как мозоли на ладонях, лом ударял в панцирь гигантской черепахи, лом ударял, мозоли лопались, и вдруг засветилась брешь, я с трудом пролез, испачкавшись, и дед увидел меня на белой дороге и босиком по снегу побежал мимо лип, мимо колодца, вдоль елей и скрылся в церкви; он вбежал в церковь; в пустых ее окнах вспыхнул медный свет, и звон озарил избы и мое грязное лицо, я вздрогнул и сгор-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ бился, осел и уперся коленями в заснеженную землю». Рассказ начинался тем, что на чужой земле, на войне, солдаты мечтали «на минуту вернуться в наши деревни и города, и тогда уж пускай отправляют в вечность, если это так необходимо». После смерти герой Ермакова устремляется в идиллический топос, «на взгорье с елями и садами», пьет воду из колодца, и никто из живых, включая деда, его не видит. Маршрут его души продолжается полетом к дому, на любимый чердак, затем на дорогу, ведущую к храму. При этом рассказ заканчивается именно образом церкви, куда бежит дед Паша и куда возвращается душа героя. В архитектурной храмовой символике колокóльня символизирует и гору, с которой Господь благовествовал Евангелие, и мачту корабля, где находится впередсмотрящий, возвещающий об опасности, и вершину земной истории человечества, с которой прозвучит труба архангельская, – она возвестит о Христе грядущем и начале вечной жизни [3; 5]. Автор оставляет своего героя коленопреклоненным, как бы готовящимся к покаянию и Страшному суду, о котором символически возвещает мистический звон. Снег символи-

зирует чистоту его помыслов и обещание прощения. В книге пророка Исаии сказано: «Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю» (Исаия, 1:18). Медный свет в пустых окнах церкви и озаряющий все вокруг звон вносят в финал рассказа наряду с эсхатологическим мотивом веру в возвращение к христианским ценностям и надежду на жизнь вечную. Так, идиллический хронотоп в рассказе Олега Ермакова, с одной стороны, согласно фабуле, обращен в прошлое: он живет в воспоминаниях и снах героя, находящегося на далекой войне. Вместе с тем он направлен в будущее: чаемая героем жизнь вечная за гробом должна быть похожа на колокольнинский рай, вратами в который станет засветившаяся и зазвеневшая чудесным образом пустая колокольня. Литература 1. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе (Очерк по исторической поэтике) // Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. С. 157–176. 2. Ермаков О. Знак зверя: роман, рассказы. Смоленск: фирма «Русич», 1994. С. 459–470. 3. Колесникова В.С. Православный храм. Символика и традиции. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006.

269

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Борис ЛУКИН ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ НИКОЛАЯ ЛУГИНОВА Разговор у зеркала о «Хуннских повестях» якутского писателя Н.А. Лугинова

Моя первая книга стихов называлась «Понятие о прямом пути». Тема её – о жизни, обретениях и потерях, достоинстве и бесчестии, о долге и предательстве, о вере и любви – вечная. Тут уместна будет и отсылка к Святому писанию: (Иоан.14:6) «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь…». Мне кажется, что к роману Николая Лугинова «Хуннские повести» вполне подошёл бы такой подзаголовок. По изданию романа, автор пригласил меня участвовать в обсуждение книги в СП России в Москве на Комсомольском проспекте, 13. Я с волнением готовился к этой встрече. Некоторые мысли, высказанные мною в тот день, включены в данную статью, оформленную в виде интервью. Я представил, что якутский журналист расспрашивает меня о моих впечатлениях при прочтении романа. Это показалось мне вполне уместным, я и прежде высказывался якутскому телевидению по различным литературным поводам. – Что вас больше всего поразило в новой книге Николая Лугинова? – История России сделала круг, и он замкнулся. Четверть века назад распад СССР начался с выплеска огромного количества негатива в адрес извечных понятий: патриотизм, семья, долг, честь. Всё пошло под насмешников. Одной из востребованных тем в литературе стала «армейская правда», на очернении армии, выпячивании всегда существующего в жизни негатива сделали себе имя десятки литераторов. Но пришёл час, когда период отрицания изжил сам себя. Настало время, если выражаться философскими категориями, «отрицания отрицания». И роман Николая Лугинова «Хуннские повести», не первая книга в этом новом периоде, но без осмысления её, это вполне и сейчас уже ясно, русская литература не сможет двигаться дальше. Граница – вроде бы простое понятие, о котором в пору задумываться только работникам спецслужб. Но автору удаётся показать

270

всю философскую глубину, скрывающуюся за обыденной простотой. Дочитавший книгу до финала на последних страницах встретит главу «Ощущение границы», где сказано, что по обе стороны границы «не только законы государственные и обычаи народа другие, но даже время, даже и мысли по обе стороны границы текут по-разному... Поэтому и охраняют зорко границы издревле, ибо от их состояния, по большому счету, зависит состояние самого мира, его постоянства, незыблемости». И в итоге мы оказываемся перед самой главной границей, перед чертой, разделяющей наш реальный мир – живущих и страждущих в данную минуту, – с миром небытия, миром прошлого, вполне реально участвующим в созидании настоящего. Этакое завуалированное автором чувство потребности в беспрерывности исторического существования, в востребованности памяти о прошлом, как необходимы нам сегодня нефть, газ, уголь, уран, когда-то давно бывшие органической частью вполне живых и мыслящих существ. И путь к преодолению этой наиглавнейшей Границы не прост. «Надо стараться. Ибо в этой жизни мы пока такие же, как и все. А настоящими мудрецами становятся лишь там… – Ли Эр кивнул в сторону синеющих в небесной дали гор Куньлуня. – Только там. – Да? – Дин Хун послушно кивнул, хотя в тот миг и не понял, что друг этим хотел сказать, и протянул для прощального пожатия свою большую волосатую руку… Все было еще впереди – множество разных испытаний жизнью, новых ее откровений, глубоких в нее проникновений…» Когда-то про это пели в очень простой на первый взгляд песне: «С чего начинается Родина?». Лугинов дополняет – ещё и с Границы. – Всякому патриоту близки эти мысли, как бы не затасканным стало это понятие нынче. Лугинов – якут, вы– русский, переводивший якутскую поэзию на ваш родной язык. И Лугинов пришёл к читателю России

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ в переводе, потеряло ли его произведение что-то от этого? – Первое, что я хотел бы сделать, посочувствовать Николаю Лугинову и всем нам, что Якутия до сих пор в составе России (Саркастическая контекстуальная шутка). Если бы она была какой-нибудь латиноамериканской республикой, некогда захваченной одной из европейских держав, то наш автор (Н. Лугинов) уже давно был бы Нобелевским лауреатом. Постколониальная Латинская Америка дала замечательных национальных писателей. Якутия подарила в этом веке миру – Николая Лугинова, с его трилогией о Чингисхане, книгами драматических повестей «О небесном и земном», с обсуждаемым нами новым романом. Мы имеем перед собой произведение неординарное и подходить к нему с бухты-барахты нельзя. Я писал и прежде о произведениях Лугинова, и выдалось высказаться ещё. Почва для этого есть. Есть и герой. Перед нами современный герой! Хотя по сюжету действие на страницах «Хуннских повестей» начинается 2500 лет назад! События в книге промелькнут перед нами, это всего лишь столетие, т.е. три поколения воинов сменяют друг друга. Но ощущения, что время течёт – нет. Время в книге не имеет движения, потому что пространственно оно замкнуто в пределах заставы Саньгуань. Это сродни времени в романе Маркеса «Сто лет одиночества». А когда-нибудь кто-то задавал вопрос о проблеме чтения его романов на русском языке? В их идентичности подлиннику? Вот и в нашем случае обретение текстуально нового пространства. Став книгой на русской языке, роман Лугинова не просто обрёл миллионы читателей, он сумел распахнуть дверку не только в мир Якутии, но и мир хуннских древностей для многих и многих читателей мира. Именно с русского его будут переводить и уже переводят. – Некоторые критики посетовали, что книга непривычна русскому менталитету, российской литературной традиции. – Размышлять при чтении «Хуннских повестей», опираясь только на опыт русской литературы, нельзя. С нашей русской литературоведческой традицией заглядывать в этот роман, скорее всего, невозможно, мы, конечно, просто не поймём необходимость огромного количества повторяющихся слов и выражений. Например, слова «граница» и других очень

важных не только для автора слов, которые там и тут буквально через абзац встречаются. Они как воздух, как молитва востребованы героем. А спустя несколько десятков страниц чтения – рефрены становятся востребованы и читателем. В разум критиков сможет привести простая вещь. Читаем в финале романа так называемые поэтические высказывания Лао Цзы о мире и о бытии. Дорогие мои, если вы открывали книги Лао Цзы когда-нибудь, вы видели, что там одни повторы. Т.е. мыслителем создаётся образ, он один, и он рассматривается максимально зорко со всех сторон. Именно поэтому в тексте, в котором один из героев именно этот философ, должны быть повторы. Но вернусь к герою… Господь нам даровал рыбу камбалу, у которой глаза с точки зрения всех остальных рыб – не на том месте. Так же и здесь. У Лугинова глаза, в переносном смысле, конечно, «не на привычном месте», на котором хотим их видеть мы, и хочет видеть вся европейская культура. Недавно вышел роман упоминавшегося уже прежде нами господина Маркеса «Мои любимые проститутки», вышел и в переводе на русский (уверен, что якутский читатель избежал такого «счастья»). Может быть, ктото и полистал её… Если нет, рассказываю… Главный герой – сидящий дома бездетный рантье, эдакий ждущий смерти старикашка. Как вы помните, в Хуннских повестях старый пограничник немолод, одинок, мечтателен. Но этот старик принципиально другой. О чем мечтает маркесовский? Чтобы ещё раз успеть полюбиться с девственницей. И об этом весь роман, ну ещё немного воспоминаний о прежних связях со шлюхами. И это всё, что может рассказать нам выдающийся писатель о своём «выдающемся» умирающем девяностолетнем старике? Кстати, и роман «Сто лет одиночества» из сплошных повторов. Если его читать, позабыв о Нобелевской премии, вполне естественно вознегодуешь от этих ничем кроме стиля писателя не обоснованных повторов. Совсем иначе в «Хуннских повестях». – Вы говорите о стариках. Но и они были молоды. Для кого, по-вашему, эта книга? Какому читателю она адресована? – Очень важное замечание. Кому адресован роман? Думаю, всё же не подросткам.

271

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ При этом, как вы правильно заметили, главные герои – мальчишки-призывники. Десятидвенадцатилетние ребята, насильно отрываемые из-за каких-нибудь семейных недоборов по налогам от родителей. Лугинов правдиво показывает и боль разлуки с домом, и последующую пользу от самого факта призыва. Думаю, что было бы правильно снять фильм по книге. Сделав в первую очередь акцент на становление молодого пограничника. В книге достаточно историй, которые привлекут к себе внимание и философской глубиной и приключенческой стороной. Вспомните историю с тёмной комнатой, где ребята мистическим образом узнают о своём будущем, или драматическое воспоминание о матери Дин Хуна, о памятных ему минутах расставания («Мать в прощальный миг как бы пришла в себя, собрала себя, крепко-крепко прижала его к своей груди, словно хотела вобрать его обратно в свое нутро… Дин Хун чуть не задохнулся в последнем материнском объятии, но чьи-то сильные руки грубо вырвали его. Мать – страшная в своем горе, на себя не похожая, горбоносая, голубоглазая, с растрепанными рыжими волосами – осталась стоять у раскрытой настежь двери их хижины...»), или события на зимней рыбалке: обронённом копье с тавром, и последовавшей помощи старого пограничника будущим наследникам дела Служения. А насколько знакома сегодня тема народного бунта на фоне не прекращающихся волнений в Европе и Африке и совсем свежих в памяти бурных отечественных событиях двадцатилетней давности. Именно в этот период приходится вступить в единоборство с представителями власти воину Инь Си. Чем не захватывающая история для подростков, ищущих с кого бы жизнь лепить? Кстати, в финале главному герою всего лишь под сорок лет. А он уже генерал и ученик двух учителей. А если нужно будет любовной романтики, то одной истории с влюблённостью в сестру контрабандиста Чжан Чженя, парня, которого они не однажды ловили на границе, перетянет любые мыльные оперы. Так что с читателем всё ясно, он должен быть думающим, а не отдыхающим при чтение. Кстати, автор сам показывает как человек растёт от простого к сложному. Вспомните, в главе «Служба» Инь Си, ожидающий вместе с читателями почти весь роман великого ЛаоЦзы, очень не скоро становится его учеником. И готовит его к Служению предшественник,

272

обычный служака Дин Хун – тот самый старый пограничник, постепенно возросший из деревенского хуннского парня, общаясь со своим ровесником и другом, южанином по имени Ли Эр, будущим философом, а потом за многолетним чтением его рукописей, оставленных на заставе, и ставший достойным его последователем. Представьте себе, как ему было не просто дорастать до мыслей великого товарища, часто мысленно споря и постепенно во многом соглашаясь с ним. Просто надо как Дин Хун сказать: «Я пытаюсь изо всех сил понять тебя. И не делаю вид, что все понимаю, а честно признаюсь, что я по простоте души не могу угнаться за твоими вроде бы великими мыслями. Что мне трудно достичь всей глубины твоих изречений». Вот вам и путь современного читателя к книге Лугинова. – Вспомнив о теме любви, имеет смысл поговорить о женских образах. – Тут надо отметить необычность, некоторую трепетность писателя перед женщиной. Вспомните его книгу «Мать и жёны Чингизхана». Кто ещё в мировой литературе сделал такую выборку сюжетов из обширного исторического полотна, с единственной целью – показать не только отношение главного героя к женщинам его жизни, но и раскрыть их роль в жизни мужчины, в данном случае мужчины – вершителя судеб цивилизаций. В «Хуннских повестях» женщины появляются нечасто. Это сегодня непривычно. Но военная служба вообще дело мужское, как бы там сегодня не пытались феминизировать это поприще. Поэтому в книге несколько воспоминаний из детства героев, размышления о своей непохожести на других, о причинах этих отличий, кроющихся в происхождении отца и матери, например. Или упоминаемый прежде случай с вовсе неслучайным пересечением героя – будущего старого пограничника – с сестрой их постоянного противника Чжан Чженя. И его мучительный выбор между долгом и страстью молодого тела. Почти по-сервантовски написаная история с женитьбой слуги Лао Цзы забавна и поучительна. Наверное, автор смог бы обойтись даже и без этих женщин в романе о Границе, но тогда само понятие «граница» осталось бы раскрытым не полно. Ведь между мужчиной и женщиной тоже граница. Два абсолютно разных предназначения у живущих рядом существ, которые должны слиться в единые смысл об-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ щего существования, общего созидания. Но героям-мужчинам, выбравшим для себя Служение, женщина не подмога, а обуза, она хотя и алмаз самоценный, но осталась бы неоценённым рядом с воином, так же, как сундук генерала с жалованьем за весь срок службы, понадобившийся лишь в ключевую минуту выкупа Лао Цзы. И всё же, зная глубочайшее преклонение Лугинова перед женщиной матерью и женой, надо отдавать себе отчёт, что он просто не посчитал необходимым вводить в книгу в расширенном виде тему любви и романтических отношений, зная их отвлекающую силу от главной линии и жизни и книги. Меня и, думаю, многих филологов заинтересует роль числа «десять» в судьбах героев романа Лугинова. Это, впрочем, тема на диссертацию, а не для интервью. – Вы говорили о героях романа. Но есть в этом романе один герой? Не лучше ли считать героем «время», например, или «границу», или само понятие «хунны»? – Герои Лугинова, в не меньшей степени, чем маркесовские, мифологичны. Да, это роман–притча. А в романе-притче обычно очень сложно отделить человека от времени, вырвать из пространства личность, народ, государство. Всё в притче взаимосвязано неразрывно. Она по-своему самодостаточна. Ей, по идее, и не требуется истинная история человечества, она как бы создаёт историю сама. И у Лугинова за героем-пограничником ли, философом, или соединяющим в финальной части романа в одном герое Инь Си все предыдущие ипостаси вековой памяти воинов границы, стоит всё развитие мировой цивилизации и нашей Российской в том числе. И когда я дочитал роман, вдруг понял, что, в общемто, Лугинов прав, когда он говорит о хуннах, а подразумевает нас. России уже нет, она ушла, она ушла на Запад. Или почти нет… Что сегодня происходит? Русые, голубоглазые «хунны» уходят на запад. Что у нас сегодня открывается в бытовом плане? У нас открыты границы! Всяческие границы – и территориальные и духовные и моральные. Молодежь почти вся – уходит на запад. Хунны, «русские хунны» иссякают, вот и об этом, конечно, роман. Книга о распавшемся пространстве, о распадающемся на страницы, строчки, слова самом понятии времени – вот отсюда, опять же, и повторы, словно реквиемные рефрены о

душах человеческих, которые перестают, как ручейки, впадать в одну реку по имени «Родина», о трудах человеческих, больше не приносящих радости Служения, службы, и теряющих сам смысл своего процесса. А вот так об этом повествует автор устами героя Инь Си: «И не первые они в этом бунте против небесных установлений, и не последние. И опять, он чувствует, назревает нечто подобное за горными перевалами… Да, назревает и рано или поздно, но неминуемо случится. Об этом никто в мире пока не подозревает даже, и какими еще бедами обернется из года в год, из века в век накапливаемый грех и непотребство в поведении и отдельных людей, и целых народов? Инь Си что-то знает об этом, а что-то лишь чувствует – и всё благодаря даденной ему Учителем и Наставником удивительной способности пребывать в иных, далеких временах. В своих снахвоплощениях в каменного пограничника он видел, знал, пережил все это в самых разных эпохах прошлого, будущего тоже, которое уже сложилось и готово, когда придет время, свершиться». – Вы так непросто рассказываете, что читатель может испугаться приступать к чтению. Неужели роман настолько сложен? – Сегодня, перечитав эту книгу несколько раз, я счастлив, что этот роман существует во мне. Надо признаться, я с большим трудом принялся его читать. Первые 15 страниц перешагнуть было очень непросто – и язык вязкий, и действие медленное-медленное. Что-то подобное я испытывал лишь однажды, когда в юности начинал читать «Шум и ярость» У. Фолкнера. Но преодолев пространственновременной отрыв между окружающей реальностью, довлеющей над мозгом, и текстом книги, оторваться от чтения становилось невозможно! Дальше начались сны с продолжением, т.е. фантасмагория. Благодаря хуннскому роману, эти сны-воплощения посещают меня до сих пор. Одним из итогов их стало моё эссе о романе югорского писателя С.С. Козлова «Репетиция Апокалипсиса. Ниневия была помилована». Надеюсь, что и Николая Лугинова они будут посещать и дальше. И хотя говорит автор устами героя: «Вот вопрос, далеко не праздный… сохранятся ли, продлятся ли в поколениях истинные пограничники, знающие и охраняющие меру всего?»

273

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ Ему ведомо понятие Служения. А стало быть, на перевале времён продолжает нести свою службу Старый пограничник. Он востребован Вечностью. Как бы пафосно слова эти не звучали. Может и правда ничего не останется от окружающего мира, лишь он, величественный в своём служении, как наскальные рисунки на крутых берегах Лены под Якутском, как сохранившийся мамонт в вечной мерзлоте, которого того гляди оживят. – Я с удовольствием бы поспорил с вами о многих ваших высказываниях. У меня есть и своё мнение, но главные мысли я разделяю. – Возможная широта размышлений над очень небольшим по объёму романом поражает. Но отвечу я вам словами Лоа-Цзы в пересказе старого генерала: «Ведь сказано, что ничто не вечно. Все течет, все изменяется. Воды времени текут сквозь нас,

вымывая одно, нанося другое... Но есть еще и разные уровни осознания законов бытия, и ты это успел уже прочувствовать на себе. Поднявшись на очередной новый уровень, видишь больше и дальше... что тут странного, непонятного? Я был прав там, на земле, где невмешательство неосуществимо, все мы там вмешиваемся в жизнь друг друга. А твой Учитель мыслью своей был уже выше земного, на уровне ином... Можно сказать, спорили не мы, а уровни: спорили, вроде бы отрицая друг друга, но на каждом новом витке ввысь подтверждая обоюдную правоту... – Понимаю... вернее, стараюсь понять. Значит, отрицание рождает очередное утверждение, и ничего не прерывается, всё продолжается. Да, здесь есть над чем подумать...

АНТОЛОГИЯ ПОБЕДЫ (информационное письмо) К 70-летию Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне Литературный фонд «Дорога Жизни» начал работу по сбору материалов для Благотворительного издания многотомной Антологии военной поэзии

Это будет глобальная поэтическая мемориальная Книга Жизни народов России в годы Великой Отечественной войны и после неё; книга Жизни, сполна оплаченной кровью, слезами и потом участников сражений и тружеников тыла. В Антологию войдут стихи поэтов СССР и России, т.е. лучшие произведения всех советских поколений – воевавших, переживших в детском или подростковом возрасте военное лихолетье, современных авторов. В многотомном поэтическом собрании ВПЕРВЫЕ будет предпринята попытка охватить всё лучшее, созданное за семьдесят лет в русской поэзии на тему величайшей в истории человечества войны, Победы в ней и последующей памяти о героических буднях и трудных десятилетиях мирной жизни. Творчество участников битв, их детей и внуков, знаменитых и малоизвестных, профессиональных и непрофессиональных авторов,

274

откликнувшихся в своём творчестве на важную для России тему Великой Отечественной войны, осознавших кровную связь поколений, покажет преемственность в национальном самосознании понимания смысла отвоёванного и восстановленного. АНТОЛОГИЯ мыслится составителями, как общий Соборный земной поклон великому поколению отцов и дедов… Им – эти гимны, оды, баллады, поэмы и реквием – погибшим, усопшим, живым. Читатель сможет проследить не только за рождением «фронтовой музы», пережившей страшный душевный переворот во время перехода от мира к войне, но и за удивительной способностью самосохранения духовной чистоты, отзывчивости, молитвенности, и, благодаря этому, последующего возрождения её, как музы Мира, Добра и Любви. Сегодня, когда, ссылаясь на новейшие цивилизованно-демократические оценки мо-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ рально-этических сторон жизни людей той эпохи, целенаправленно стираются из памяти российских потомков героические подвиги их предков, мы ставим себе задачу воскрешения многочисленных поэтических имён, объединение прошлых и современных авторов, но, главное – создание единого свода Поэтического наследия России (прежде бывшей СССР), посвящённого беспримерной жертвенности нашего народа в борьбе со злом и Победе над ним в мае 1945 года во имя всего человечества. Мы постараемся сделать Антологию максимально искренней, эмоционально острой, художественно ценной. Автор идеи проекта – Дмитрий МИЗГУЛИН Редактор-составитель – Борис ЛУКИН ОБРАЩЕНИЕ К АВТОРАМ И НАСЛЕДНИКАМ В адрес редколлегии следует прислать: 1. Подборку стихов до 200 строк с указанием даты написания произведений. Поэмы – полностью. 2. Набор текста – в подбор. Размер шрифта «Times New Roman» – 12, интервал между строчками – 1,5. 3. Краткую авторскую справку о себе. ОБЯЗАТЕЛЬНО указать: дату и место рождения, кто из близких или родственников воевал (если погиб – где).

4. Фото цветное. 5. Авторские данные, домашний адрес, телефон. 6. Просьба в тему письма ставить Фамилию, Имя, Отчество и Год Рождения АВТОРА. 7. Для авторов, пишущих на родном (не русском) языке, для стихов, ранее не бывших в печати, следует присылать одновременно подстрочники и переводы (с указанием полных данных переводчика). Если переводы были напечатаны ранее, просто переведённый на русский язык текст с указанием переводчика. 8. Составители оставляют за собой право не отвечать на письма авторов, чьи произведения не войдут в Антологию. Издание планируется осуществить к весне 2015 года. Издание БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ, гонорар не выплачивается, авторские экземпляры предоставляются обязательно. ___________________ Приём материалов осуществляется по электронной почте по адресам: 9may2015@ gmail.com Тема: Победа (Ф.И.О Год рождения) – (Указать свои) Для: ЛУКИНА Бориса Ивановича ____________________ Дополнительный адрес (предлагается для удобства связи и дублирования писем): [email protected]

275

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ

Зинаида ПАСТУХОВА ГЛАВНЫЙ АРХИТЕКТОР ПОСЛЕВОЕННОЙ СМОЛЕНЩИНЫ Архитектура – тоже летопись мира: она говорит тогда, когда уже молчат и песни, и предания и когда уже ничто не говорит о погибшем народе. Н.В. Гоголь Слово «архитектор» появилось в России в 15 веке, когда в Москву приехали итальянцы строить Кремлевский ансамбль

В конце 1945 года в Смоленском областном исполнительном комитете начальником отдела архитектуры утвердили переведенного из города Новосибирска Белогорцева Игоря Дмитриевича. В автобиографии этого профессионального архитектора было указано, что родился он в апреле 1911 года в городе Барнауле Алтайского края в семье топографа и учительницы. В 1932 году закончил Сибирский институт организации территории в городе Омске. С 1936 по 1939 год заочно учился в Московском экономическом институте. Накануне Великой Отечественной войны успел еще изучать иностранные языки в Московском институте иностранных языков (заочно). Как архитектор после Омского вуза работал в городах Якутске, Барнауле и в Новосибирске. Здесь его назначили начальником областного отдела архитектуры. Оказавшись в разрушенной фашистами Смоленской области, он в первую очередь стал заниматься паспортизацией всех сохранившихся художественных и исторических архитектурных ценностей. Так появился первый послевоенный архив архитектуры Смоленщины. В 1949 году вышла его книжка «Архитектурный очерк Смоленска». Здесь можно прочесть его видение будущего Смоленска. «Над полноводным Днепром склоны городских холмов усыпаны домами-коттеджами и многочисленными фруктовыми садами… К востоку от Дома Советов, высоко над Днепром, на том месте, где сейчас возвышается неуклюжая башня-коммуна, будет установлена статуя великого Ленина. За ней разбивается новая площадь. Здесь начнется будущий проспект Отечественной войны…

276

У места слияния нового проспекта с Краснинским шоссе образуется обширная площадь имени Сталина. На открытом пространстве этой площади сооружается монумент Победы с величественной статуей генералиссимуса Сталина… Над обширной рыночной площадью, оставляемой на прежнем месте, будет построено крупное здание – Дом колхозника. В нем – гостиница, театр, кинозал и обширный двор для машин и подвод…» Будучи не только архитектором-практиком, под чьим руководством шло восстановление городов и сел Смоленской области, Игорь Дмитриевич успевал заниматься научными исследованиями. Он в то время был уже кандидатом наук в области архитектуры. В Смоленске одна за другой выходят его публикации и книжки – «Зодчий Федор Конь», «Архитектурные сокровища Смоленщины», «Смоленск» (в соавторстве с Д. Софинским), «Смоленско-украинские архитектурные связи». Кроме того, он успешно занимался педагогической деятельностью: преподавал в Смоленском строительном техникуме и в Смоленском педагогическом институте. Автор статьи была знакома с бывшими его студентами. Все они вспоминали лекции Игоря Дмитриевича, которые никто не пропускал, отмечали высокий профессиональный уровень их преподавателя. Смоленский архитектор В.И. Бухтеев в одном из своих воспоминаний о послевоенном Смоленске (журнал «Российская провинция» № 4, 1999) рассказал, что здание Дворца культуры профсоюзов на улице Ленина в период восстановления Смоленска попытались перекроить. За помощью в сохранении памятника В. Бухтеев обратился к И.Д. Белогорцеву. По

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ его распоряжению работы строителей были приостановлены и прекрасный зал Дворца культуры был сохранен. В 1962 году И.Д. Белогорцев был членом Научно-Методического Совета по охране памятников Министерства культуры СССР. Позднее его пригласили на должность ректора инженерно-строительного института в городе Гродно (Белоруссия), а в 1980-е годы он жил и работал в столице Белоруссии – Минске. Автору этой публикации посчастливилось состоять в переписке с Игорем Дмитриевичем Белогорцевым, когда он был профессором Минского института культуры. В одном из писем он написал: «В письме от 30 октября 1956 года в мой адрес выдающийся ученый-археолог и исследователь древней архитектуры Н.Н. писал: ‘‘Удивился, как это Вы рискнули оторваться от смоленской почвы, где обширны поля для работы…’’ Я в то время переехал в Минск для работы в АН БССР, проработав до этого более 10 послевоенных лет на Смоленщине, участвуя в восстановительном строительстве, занимаясь одновременно выявлением памятников архитектуры в целях принятия мер к их сохранению в сложных условиях бурной послевоенной реконструкции городов. Это позволило мне глубоко изучить пути монументальной и художественной культуры Смоленщины, действительно богатейшей

архитектурными сокровищами русского народа…» Или еще: «…в Смоленске у меня прошли напряженные годы трудовой деятельности – восстановление городов, сел, выявление и охрана памятников культуры, изучение и популяризация их…». «Для меня работа в Смоленске, конечно, не забываема. Участие в восстановлении разрушенного города и Смоленщины в целом, изучение и исследование смоленских древностей явилось определенной базой для моей дальнейшей деятельности в Белоруссии…». Игорь Дмитриевич Белогорцев завершил свой жизненный путь в Минске. Но смоляне благодарны ему за все, что он сделал для нашей области в трудные послевоенные годы, за то, что благодаря профессионализму архитектора не были заменены на коробки многие памятники архитектуры, и сегодня у города и области есть свой неповторимый художественный образ. Наша область – Россия. Но здесь сохранена архитектурная среда, где творчески переплелись стили Европы и Москвы, барокко и классицизма, модерна и византийского влияния. Смоленщина интересна историкам и художникам, гостям нашей земли и тем, кто изучает Россию. И во всем, чем мы сегодня гордимся, есть вклад нашего послевоенного архитектора – Игоря Дмитриевича Белогорцева.

277

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ

Михаил ИВАНОВ СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ РОСЛАВЛЬ …На глаза надвинутая кепка, Рельсов убегающий пунктир. Нам попутчиком с тобой на этой ветке Будет только лишь строгий конвоир». Из песни «Чёрный ворон»

Тема незаконных репрессий, происходивших в нашей стране в период коммунистического правления, и особенно в сталинское время, неисчерпаема. Несмотря на то, что основные этапы и направления безвинных карательных мер, проводившихся властью против народа, во многом благодаря усилиям А.И. Солженицына уже давно выявлены, одна из задач исследователей видится, в частности, в том, чтобы не дать остаться в безвестности каждой изломанной судьбе, каждой загубленной жизни. Этим занимается «Мемориал», занимаются многие историки, но объём работы настолько велик, что её хватит на следующие поколения исследователей. И пока эта работа не будет полностью выполнена, данная тема не может считаться закрытой. О нескольких человеческих судьбах, объединённых рамками одной трагической истории, а возможно, и единого уголовного дела, пойдёт речь и в нашем сообщении. Оговоримся, что мы не использовали архивных источников, а прибегли лишь к материалам, опубликованным в периодике. Понедельник 9 ноября 1936 г. для жителей Рославля, за день до того со всей страной отметивших 19-ю годовщину Октябрьской революции, выдался ничем не примечательным. Собственно дневное время, поскольку в предзимье смеркается рано, давно закончилось, и улицы города, без того не слишком суетные, успели опустеть. Кто-то накануне очередного трудового дня отдыхал дома, а те, кому выпала вторая смена, несли, как это было принято говорить, «нелёгкое бремя трудовой вахты» на немногочисленных рославльских предприятиях. Повседневная работа шла в этот вечер и на местной железнодорожной станции. И никто, наверное, не предполагал, что до ужасного события, которому вскоре предстояло здесь произойти, остаётся всё меньше и меньше времени.

278

Отметим, что в середине 1930-х гг. в связи с проведением новых линий станция Рославль приобрела значение крупного железнодорожного узла, пути сообщения откуда пролегли в четырёх направлениях. В дополнение к функционировавшей с 1868 г. линии, соединявшей город с Орлом и Ригой, в 1934 и 1936 гг. было завершено строительство дорог Рославль-Кричев и Рославль-Сухиничи, по которым также началось движение1. Именно из Сухинич в тот вечер, принёсший многим людям горе и несчастье, а для кого-то и ставший последним в жизни, на станцию Рославль в 21 час должен был прибыть так называемый сборный поезд № 1139. Работники станции этот поезд ожидали: они подготовили для его приёма третий главный путь. Сборный уже подходил, когда по второму главному пути проследовал ведомый маневровым паровозом Ов-7031 порожний состав другого поезда, № 69, который предполагалось поставить «под экипировку». Поскольку стрелка второго пути оказалась передвинутой на третий путь, оба состава столкнулись2. Дальше сухие строки сводки ЗапТасс, отнюдь не оперативно, а лишь через неделю после случившегося растиражированные областной газетой «Рабочий путь», донесли до сведения общественности, что «на станции Рославль В результате крушения убито 9 и ранено 27 человек. Разбиты 6 товарных вагонов, одна платформа, пробит бок тендера маневрового паровоза, сбит выходной семафор. Путь повреждён на протяжении 20 метров»3. Произошедшая трагедия ошеломила не только работников станции и рославльчан, но и жителей всей Западной области, в состав которой до 1937 г. входила Смоленщина. Отметим, что другое издание – рославльская ежедневная газета «Колхозная правда» – также не поторопилась с информированием

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ земляков. Лишь 12 ноября, то есть на третий день после столкновения, когда тянуть с публикацией о взбудоражившем город событии было уже неприлично, на её последней, 4-й странице, появилось несколько материалов об этом происшествии (в то время как первую газетную полосу занимали сведения об обсуждении проекта сталинской Конституции, закончившемся праздновании 7 Ноября и боях между республиканцами и франкистами за Мадрид – М.И.)4. По предварительной информации, опубликованной в указанной областной и местной периодике, причиной крушения стала халатность составителя поездов Самусева, с ведома которого машинист маневрового паровоза Чубаров и его помощник Лисовский (подчёркивалось, что последний являлся комсомольцем – М.И.), «не обращая внимания на отсутствие сигналов со стороны стрелочных постов и сигналистов, , вопреки Правилам технической эксплуатации, поехали по неподготовленному для них маршруту и заехали за предельный столбик, граничащий с третьим главным путём, то есть на заготовленный маршрут поезду № 1139»5. Самусев, вместо того, чтобы в соответствии с вышеназванными Правилами находиться на подножке тендера, почему-то оказался в будке машиниста, где посторонними разговорами отвлёк и его и помощника. Обоих этих железнодорожников заметка в «Рабочем пути» характеризовала как людей «и без того невнимательных и недисциплинированных» (этот факт, кстати, не может не вызвать удивления, ведь если подобные качества Чубарова и Лисовского были известны заранее, то как же тогда им доверили столь ответственную работу? – М.И.). В этом же издании указывалось, что дежурный по станции Крутелев и старший помощник начальника станции Сидорович, заступая на дежурство, не проинструктировали работавших с ними в смене, а «сигналист (по-видимому, сигнальщик – М.И.) Добросельский, видевший неизбежность крушения, не проявил необходимой бдительности»6. Ответственность за крушение возлагалась также на начальника станции Невструева, партийную (парторг Мурачев) и профсоюзную (предместкома Разумов) организации, якобы не сделавших никаких выводов из судебных процессов над виновниками имевших место ранее аналогичных аварий на станциях Дорогобуж и Витебск7.

На всякий случай, очевидно, для возбуждения в читателях недоверия и подозрений областная газета сообщала, что из восьми человек смены, «обслуживавшей приём поезда № 1139», пятеро в прошлом были судимы «за разные преступления». В качестве примера, иллюстрировавшего данное утверждение, до сведения читающей публики доводилось, будто бы «помощник начальника станции Сидорович ранее дважды судился за расхищение социалистической собственности» и имел «свыше десятка взысканий» (и это обстоятельство по указанной выше причине опять-таки не может не показаться странным – М.И.). Отметим и такую «мелочь», что у всех упомянутых в заметке фигурантов дела о крушении, по сложившейся к тому времени советской традиции, были опущены инициалы, а как у заведомых отщепенцев названы лишь фамилии8. Для них самих и их близких это, на первый взгляд, не заслуживавшее внимания обстоятельство, само по себе уже являлось плохим симптомом. 10 ноября, то есть на следующий после крушения день, соответствующее постановление приняло бюро Рославльского райкома ВКП (б). В нём в связи с тем, что «следственные органы ведут следствие и в ближайшие дни привлекают к судебной ответственности прямых виновников катастрофы», всем парторганизациям железнодорожного узла предлагалось «тщательно изучить уроки, вытекающие из катастрофы 9 ноября, обсудить их на партийных собраниях и сделать все необходимые выводы для того, чтобы навести большевистский порядок на узле и обеспечить безаварийную работу»9. В тот же день в 12 часов состоялся митинг рабочих и служащих Рославльского вагонного участка. Наряду с обязательствами всем рабочим на «хорошо» и «отлично» сдать Правила технической эксплуатации, выпускать из ремонта впредь лишь доброкачественную продукцию и всемерно бороться с бракоделами и нарушителями вышеназванных Правил, в итоговом решении содержались призывы к удесятерению революционной бдительности и беспощадности к «классовым врагам и их агентам» и требование «от пролетарского суда расстрелять мерзавцев, организовавших крушение на станции Рославль»10. Сомневаться в таком обличительном единодушии бывших коллег подозреваемых железнодорожников не приходится, ведь хорошо известно, как трудя-

279

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ щиеся нашей страны на собраниях и митингах того времени «в едином порыве» требовали смертной казни оппортунистам всех мастей. Справедливости ради отметим, что изредка встречались примеры и противоположной реакции общественности, один из которых из собственной практики в своих воспоминаниях привёл известный смоленский адвокат довоенной поры Б.Г. Меньшагин11. Примерно в том же духе, что и участники митинга, высказался о крушении и собравшийся как раз в те дни для обсуждения проекта Конституции IV-й районный Съезд Советов. Его Президиум от имени делегатов заявил буквально следующее: «Непосредственные виновники катастрофы независимо от того, сознательно или бессознательно они совершили своё гнусное дело, заслуживают суровой кары, как враги народа. Съезд выражает уверенность, что пролетарский суд будет беспощаден к этим гнусным негодяям. Съезд поручает органам следствия в самом срочном порядке произвести расследование всех обстоятельств катастрофы и судить виновников показательным процессом». Съезд выразил «глубокое соболезнование семьям и родственникам погибших при катастрофе»12, похороны восьми из которых, состоявшиеся в Рославле, также способствовали нагнетанию враждебного отношения к причастным к крушению. Отметим, что ни местная, ни областная газеты не сообщили, кем же были жертвы столкновения поездов, и почему их тела не отправили на родину, а проводили в последний путь именно в Рославле. Поскольку в почётном карауле, сменявшемся у выставленных в станционном зале гробов, наряду с членами бюро райкома партии, президиума райисполкома, делегатами IV районного Съезда Советов и просто горожанами были и красноармейцы, а на митинге у могил в числе выступавших оказался представитель н-cкого полка «тов Зюзин», рискнём предположить, что погибшие пассажиры поезда № 1139 являлись военнослужащими (ведь, наверное, только солдат можно было перевозить в товарных вагонах, отапливаемый вариант которых именовался теплушкой – М.И.). Косвенно в пользу этой версии свидетельствуют приезд в Рославль для прощания их родственников и подчёркнутая торжественность церемонии похорон, в которой участвовал едва ли не весь город. Апофеозом этого мероприятия стали уже привычные требования вы-

280

ступавших на траурном митинге «расстрелять виновников катастрофы» и залпы прощального салюта13. Если первое известие о столкновении поездов на станции появилось в областной газете лишь 16 ноября, то дальше информационное «колесо» закрутилось быстрее. Через день, 18 ноября и в «Рабочем пути», и в «Колхозной правде» были помещены короткие заметки, вновь посвящённые рославльской трагедии. В них население области ставилось в известность уже о завершении следствия по данному делу и о начале суда над обвиняемыми14. В связи с этим поражает скорость расследования, на которое ушло всего около восьми суток (очевидно, с 10 по 17 ноября – М.И.). Хотя, возможно, истина, действительно, лежала на поверхности, и тем, кто занимался её установлением, вполне хватило и указанных дней, и степени профессионализма. В то время в соответствии с действовавшим тогда постановлением ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. так быстро расследовались, пожалуй, лишь дела о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти – их необходимо было заканчивать в срок, не превышавший десяти дней15. И это позволяет, конечно, предположить, что спешка сотрудников следственных органов диктовалась тем, что они квалифицировали случившееся в Рославле именно как теракт (статьи 58-8 и 58-11). Поскольку в прессе не сообщалось, по каким конкретно статьям УК РСФСР были сформулированы предъявленные обвинения, можно также предположить, что произошедшее крушение квалифицировалось как вредительство (статья 58-7), диверсия (статья 58-9) или бандитизм (статья 59-3) – каждая из этих статей, так или иначе, содержала положения о нанесении вреда железной дороге16. Однако наиболее вероятным представляется то, что обвиняемым по делу о крушении в основном инкриминировались статьи 59-3б и 59-3в. Текст первой из них (59-3б) гласил: «Разрушение или повреждение железнодорожных и иных путей сообщения, сооружений на них, предостерегательных знаков, подвижного состава и судов с целью вызвать крушение поезда или судна влечёт за собой – лишение свободы на срок не ниже трёх лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением при особо отягчающих

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ обстоятельствах вплоть до высшей меры социальной защиты – расстрела с конфискацией имущества». Вторая статья (59-3в) была ещё более суровой: «Нарушение работниками транспорта трудовой дисциплины (нарушение правил движения, недоброкачественный ремонт подвижного состава и пути и т. п.), если это нарушение повлекло или могло повлечь повреждение или уничтожение подвижного состава, пути и путевых сооружений, либо несчастные случаи с людьми, несвоевременную отправку поездов и судов, скопление на местах выгрузки порожняка, простой вагонов и судов и другие действия, влекущие за собой срыв (невыполнение) намеченных Правительством планов перевозок или угрозу правильности и безопасности движения, влечёт за собой – лишение свободы на срок до десяти лет. В тех случаях, когда эти преступные действия носят явно злостный характер, применяется высшая мера социальной защиты с конфискацией имущества»17. Впрочем, нельзя исключить, что дело о крушении было возбуждено и сразу по нескольким статьям УК РСФСР. Отметим, что срок предварительного расследования по делам о преступлениях, подпадавших почти под все перечисленные статьи (кроме статей 58-8, 5811, и, возможно, 59-3в), был установлен в два месяца с возможностью его мотивированного продления ещё на один месяц с санкции областного прокурора18. Как отмечалось, суд не стали откладывать, и его первое заседание началось в 10 часов утра в среду 18 ноября в рославльском железнодорожном клубе, носившем имя Ленина и находившемся на месте нынешней библиотеки им. Рыленкова. Дело рассматривала выездная сессия линейного суда Западной железной дороги под председательством некоего Вторникова с участием народных заседателей Михеева и Тарасевич (подобные суды были созданы специально для борьбы с преступностью на транспорте – М.И.). Государственным обвинителем на процессе выступил прокурор дороги Королёв. По информации безымянного корреспондента, на скамье подсудимых оказались пятеро уже упоминавшихся железнодорожников: «составитель поездов И. Самусев, машинист И. Чубарев (подобное написание этой фамилии не более чем опечатка – М.И.), помощник начальника станции

Рославль А. Сидорович, дежурный по станции Д. Крутелев, помощник машиниста И. Лесовский (в воспроизведении и этой фамилии также допущена ошибка – М.И.)», к которым добавился «и начальник станции П. Невструев»19. Повезло «сигналисту» Добросельскому, которого к ответственности не привлекли. Отметим, что трагедия, случившаяся на железнодорожной станции, безусловно, являлась тяжким преступлением, и кому-то, вне сомнения, надлежало ответить за ущерб, нанесённый жизни и здоровью людей, материальным ценностям. И в этом случае вполне закономерно возникает вопрос, а почему в начале нашего сообщения упоминаются незаконные репрессии, когда на самом деле речь идёт о чём-то вроде халатности, по большому счёту всё-таки не связанной с политикой. В этой ситуации возмездие было просто обязано неотвратимо настичь виновных. В конце концов, ведь не все же пострадавшие в 1930-е гг. осуждались безвинно, были, например, и банальные уголовники. Да, действительно, были… Но в том-то и дело, что в общество тогда была вброшена известная сталинская догма, будто бы «с установлением диктатуры пролетариата сопротивление свергнутых эксплуататоров усиливается, и классовая борьба принимает новые, ещё более ожесточённые формы», в том числе в виде саботажа, вредительства, диверсий, контрреволюционного террора и т. д.20 В развитие этого тезиса, Председатель Совнаркома В.М. Молотов, имея в виду некие «враждебные нам по своей классовой природе элементы», в 1936 г. отмечал, будто бы «малейшее ослабление революционной бдительности они (враждебные элементы – М.И.) используют, чтобы пакостить и бросать нам палки в колёса»21. В подобной обстановке нагнетания подозрительности от компетентных органов требовалось максимум усердия в выявлении происков этих элементов, в просторечье именуемых «врагами народа», практически в каждом чрезвычайном происшествии, время от времени случавшемся в промышленности, сельском хозяйстве или на транспорте. Особенно, когда в сентябре 1936 г. наркомом внутренних дел стал печально известный Николай Ежов. Весомую лепту в поиск «врагов народа» внёс и другой сталинский выдвиженец, Лазарь Каганович, несколько ранее, в последний день февраля 1935 г. возглавив-

281

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ ший наркомат путей сообщения22. О рвении, с каким Каганович выполнял возложенную на него «миссию», свидетельствует награждение его уже в январе 1936 г. орденом Трудового Красного Знамени с формулировкой «За перевыполнение плана железнодорожных перевозок в 1935 г. и за успехи в деле организации железнодорожного транспорта и внедрения трудовой дисциплины»23. Это «внедрение» на практике обернулось не чем иным, как беспощадными репрессиями, обрушившимися на всю систему железных дорог страны24 (кстати говоря, имя Кагановича, перед которым тогда трепетало большинство людей, в предвоенное время появилось в топонимике Рославля: в честь наркома в городе была названа улица, протянувшаяся вдоль линии железной дороги, ныне носящая имя К.С. Заслонова25 – М.И.). На возможные возражения: «А при чём тут Каганович, ведь погибли люди и виновные должны быть наказаны», ответим, что наказание, вынесенное на основе беспристрастно проведённого расследования, должно быть справедливым и соразмерным. В данном же случае о справедливости не может быть и речи, хотя бы потому, что на проведённое в пожарном порядке следствие, а затем и на суд оказывалось колоссальное воздействие. Ведь чем иным как не давлением являлись все эти расстрельные резолюции, немедленно появлявшиеся на страницах газет. Вот почему рославльское дело, по нашему мнению, изначально не имело шансов быть расследованным объективно, а те, кого назначили виновными, в любом случае не смогли бы оправдаться, ведь существовавшей Системе, одним из главных приводных рычагов которой и являлся Каганович, требовались реальные доказательства наличия в обществе недобитых врагов. Это наше предположение подтверждается ходом судебного процесса, итоги которого подводились в третьей и последней, посвящённой этому событию заметке, появившейся в «Рабочем пути» 23 ноября, а также в соответствующей публикации в «Колхозной правде». Дело, рассматривавшееся при скоплении народа, переполнившего большой зал клуба им. Ленина (если верить имеющимся опубликованным сведениям, вместимость этого зала составляла 1250 мест26), слушалось четыре дня, то есть ровно половину от времени, затраченного на следствие. Несмотря на громкость и открытость процесса, писавший о нём отчёт корреспондент не сообщил ничего существен-

282

ного, что проливало бы хоть какой-то свет на степень вины того или иного подсудимого. Поскольку, как отмечалось, в деле требовалось выявить «вражеский след», всё свелось к набившей оскомину констатации деятельности якобы обосновавшегося в Рославле гнезда вредителей. «На суде развернулся клубок безобразной, по существу вредительской работы на станции», – безапелляционно утверждалось в газете27. Вместе с тем в отчёте о первом дне суда, опубликованном на несколько дней ранее в «Колхозной правде», говорилось нечто другое, более похожее на правду: «С первых же минут допроса подсудимых становится ясно, что крушение произошло только из-за разгильдяйства, безответственности работников станции Рославль, грубого нарушения новых Правил технической эксплоатации, работы на "авось"». Как видим, в действительности, с самого начала в этом деле не просматривалось и тени намёка на чьё-то преднамеренное злоумышление. Тем не менее, главными «стрелочниками», по-видимому, заранее были определены И. Самусев и И. Чубаров. Не оправдывая этих железнодорожников, возможно, и проявивших вопиющую невнимательность при движении на маневровом паровозе (в газетах, кстати, ничего не говорилось о таком важном при расследовании катастроф факторе, как погодные условия, влияющие, как известно, на видимость – М.И.), заметим, что уже в ходе суда выяснилось, что тот же Самусев отправился с порожним составом (чего вроде бы не имел права делать) не по собственному почину, а с разрешения дежурного Крутелева. Более того, именно Крутелев, отправляя его, напутствовал: «Авось успеешь проскочить до прибытия поезда». На беду, Самусев, считавшийся стахановцем, «проскочить» согласился, но почему-то не успел – и их с Чубаровым порожняк врезался в бок прибывавшего сборного поезда28. Думается, этот довод весьма убедительно свидетельствует, что оба железнодорожника вовсе не являлись бесшабашными лихачами (каким, например, был знаменитый лётчик В.П. Чкалов, впервые прославившийся самовольным пролётом под одним из ленинградских мостов – М.В.), а действовали по распоряжению вышестоящего начальства. И уж совсем точно можно утверждать, что на смену они вышли не будучи «навеселе» или «с похмелья», иначе это обстоятельство наверняка получило бы отражение в печати.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ Вызывает недоумение и ещё одно несоответствие, вытекающее из материалов, опубликованных в «Колхозной правде»: как уже отмечалось, в одном из номеров газеты указывалось, что порожняк двигался, «не обращая внимания на отсутствие сигналов со стороны стрелочных постов и сигналистов», в другом же её выпуске сообщалось, будто бы Чубаров и Лисовский «отправились в путь, не обращая внимания на сигналы»29. Если сигналов действительно не было, то непонятно, каким образом упоминавшийся «сигналист» Добросельский, которому, очевидно, и надлежало, во что бы то ни стало, оповестить машиниста и сцепщика о невозможности в тот момент дальнейшего продвижения их состава, суда избежал (это не жестокости ради, а справедливости для – М.И.). Если же соответствующие знаки подавались, то почему главным обвиняемым оказался не Крутелев, прекрасно сознававший степень риска и всётаки обрекший своих подчинённых на грубое нарушение действовавших инструкций? Освещая процесс, корреспондент «Рабочего пути» компенсировал отсутствие сколько-нибудь значимых фактов тем, что старательно акцентировал внимание читателей на поведении обвиняемых во время суда, демонстрируя, насколько все они беспринципны, аморальны и лживы. Вот как это дословно было передано в газете: «Один из главных виновников крушения – составитель поездов Самусев старался свалить вину на других. Он прилагал все усилия, чтобы обмануть пролетарский суд. Уклонялись от прямых ответов на вопросы суда и обвиняемый машинист Чубаров и другие»30. По мере приближения к вынесению приговора тональность высказываний прессы по отношению к подсудимым становилась всё резче. Уже отмечалось, что причину аварии суд усмотрел не в случайной халатности одного или двух железнодорожников, а в осознанном вредительстве, проводившемся целой преступной группой. Апогеем стало признание обвиняемых врагами, которые, как, по всей вероятности, «выяснилось» на суде, «в течение долгого времени систематически» нарушали «работу транспорта». Увы, но как только этот ярлык был «наклеен», рассчитывать на хотя бы относительно мягкое наказание им уже не приходилось. В субботу 21 ноября мучительные ожидания для самих подсудимых и их близких закончились. В тот день был оглашён приговор,

в соответствии с которым И. Самусева и И. Чубарова приговорили к расстрелу31 (в их отношении циничный, но иногда действенный аргумент «Что ценнее, его труп или его труд?», которым нередко озадачивали суд спасавшие своим клиентам жизнь защитники того времени32, очевидно, не сработал). Этим же постановлением другие обвиняемые – А. Сидорович, Д. Крутелев, И. Лисовский и П. Невструев были лишены свободы соответственно на 10, 8, 3 и 2 года каждый. Ещё раз отметим, что в итоговой газетной заметке у перечисленных осуждённых инициалы вновь оказались опущены, что свидетельствовало о наличии пролёгшего отныне между ними и остальным миром невидимого, но непреодолимого барьера33. Дальнейшая судьба этих несчастных нам неизвестна. Скорее всего, тех, кого приговорили к смертной казни – расстреляли. Ведь даже кассационное обжалование по делам о преступлениях, предусмотренных статьями 58-7 и 58-9 (если только железнодорожникам наряду с другими были вменены и эти статьи) не допускалось, а приговоры о высшей мере наказания, по отклонении ходатайств о помиловании, приводились в исполнение немедленно34. Время тогда было немилосердным, жертвы же рославльской катастрофы взывали если не к правосудию, то хотя бы к отмщению. Учитывая быстроту, с какой было проведено расследование, именно отмщение и состоялось. Тех же, кого обрекли на неволю, видимо, отправили по этапу. И теперь уже бывшим железнодорожникам наверняка пришлось совершить вынужденное путешествие таким родным и знакомым для них видом транспорта в том направлении, куда вёл «Рельсов убегающий пунктир». А мог он (пунктир – М.И.) вести их, ехавших в вагонзаке и под конвоем, по всей вероятности, лишь на север или на восток страны, где в раскиданных там многочисленных лагерях «враги» «перековывались» в «друзей». Сведений об упомянутых здесь осуждённых нам не удалось найти ни в публиковавшихся в начале 1990-х гг. в газете «Рабочий путь» расстрельных списках35, ни в выпусках многотомника «По праву памяти»36. Что, кстати, не удивительно, ведь перечисленные источники высвечивают лишь имена лиц, подвергшихся политическим репрессиям. Пострадавших же, как рославльские железнодорожники, в общем-то, «за дело», не реабилитировали вовсе. Всё же, по нашему глубокому убеждению,

283

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ те, о ком шла речь в данном сообщении, как минимум, достойны сострадания и памяти. Ведь уже отмечалось, что степень их вины вряд ли была установлена с филигранной точностью, а значит, они, если и не юридически, то фактически тоже являются жертвами всё тех же сталинских репрессий. Безусловно, единственно верные выводы о рославльской трагедии можно сделать, лишь ознакомившись с материалами заведённого в связи с ней уголовного дела. При условии, что оно сохранилось и его удастся отыскать. Пока же, как отмечалось, к нашим услугам оказалось несколько не очень содержательных, но весьма точно передавших, мягко говоря, непростой колорит эпохи семидесятилетней давности, газетных заметок. Анализ и сопоставление опубликованной в них информации и помогли с известными оговорками и сомнениями воссоздать перипетии случившегося. Вот какая история произошла на станции Рославль поздней осенью 1936 г. От её печальной развязки в субботу 21 ноября до принятия новой союзной Конституции, закрепившей вступление СССР «в полосу завершения строительства социалистического общества и постепенного перехода к коммунистическому обществу», оставались две не столь уж долгие недели37. Примечания Маковский Д.П., Орлов В.С., Чернобаев А.В., Бельтюков Б.И. Рославль. – Смоленск, 1952. – С. 134. 2 Крушение на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 16 нояб.; Плоды безответственности и разгильдяйства. Крушение на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб. 3 Крушение на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 16 нояб. 4 Плоды безответственности и разгильдяйства. Крушение на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб. 5 Там же. 6 Крушение на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 16 нояб. 7 Плоды безответственности и разгильдяйства. Крушение на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб. 8 Крушение на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 16 нояб. 9 О железнодорожной катастрофе на ст. Рославль. Постановление бюро Рославльского РК ВКП(б) от 10 ноября 1936 года // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб. 10 Никакой пощады виновникам крушения // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб. 1

284

Меньшагин Б.Г. Воспоминания. Смоленск… Катынь… Владимирская тюрьма. – Париж, 1988. – С. 91–93. Борис Георгиевич Меньшагин, с 1937 по июль 1941 гг. являвшийся членом Смоленской областной коллегии адвокатов, а в годы немецкой оккупации занимавший пост начальника города Смоленска, рассказывал, что, когда в 1939 г. ему пришлось защищать обвиняемых по так называемому делу хлебозавода № 2, присутствовавшие в зале вначале встретили аплодисментами его речь, а потом столь же бурно аплодировали и, по сути, оправдательному приговору подсудимым. 12 Никакой пощады врагам народа! Четвёртый Районный Съезд Советов о катастрофе на ст. Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 14 нояб. 13 Похороны жертв крушения на ст. Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 14 нояб. 14 Сегодня суд над виновниками крушения // Рабочий путь. – 1936. – 18 нояб.; Сегодня начнётся суд над виновниками крушения на ст. Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 18 нояб. 15 Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Официальный текст с изменениями на 1 января 1952 г. и с приложением постатейно-систематизированных материалов. – М., 1952. – С. 80. 16 Уголовный кодекс РСФСР. Официальный текст с изменениями на 1 июля 1950 г. и с приложением постатейно-систематизированных материалов. – М., 1950. – С. 41, 42, 45, 46. 17 Там же. – С. 47, 48. 18 Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Официальный текст с изменениями на 1 января 1952 г. и с приложением постатейно-систематизированных материалов. – М., 1952. – С. 23, 24. 19 Сегодня суд над виновниками крушения // Рабочий путь. – 1936. – 18 нояб.; Сегодня начнётся суд над виновниками крушения на ст. Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 18 нояб.; Из зала суда. Суд над виновниками крушения на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 20 нояб. 20 Политический словарь / Под ред. Г. Александрова, В. Гальянова, Н. Рубинштейна. – М., 1940. – С. 262. 21 Молотов В.М. План и наши задачи. Цит. по: Малая советская энциклопедия. – 2-е изд. – Т. 5 [Исландия-Кумы]. – М., 1937. – С. 559. 22 Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения: ноябрь 1917 г. – декабрь 1991 г. – М., 1995. – С. 386, 399. 23 Недачин Л. Каганович Л.М. // Малая советская энциклопедия. – 2-е изд. – Т. 5 [ИсландияКумы]. – М., 1937. – С. 128. 24 Медведев Р.А. Они окружали Сталина. – М., 1990. – С. 135, 136. 25 См., например: Рабочий путь. – 1941. – 25 июня. – С. 4. Заслонов Константин Сергеевич (1909/10-1942), один из руководителей 11

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ партизанского движения в Белоруссии, Герой Советского Союза (1943, посмертно). В 1937– 1939 гг. был начальником паровозного депо станции Рославль. 26 Иванов С.С. Рославльский вагоноремонтный (13 десятилетий труда, испытаний, побед). – Смоленск, 1998. – С. 292. Отметим, что опубликованное в указанном сочинении С.С. Иванова, но ни чем не подтверждённое число мест в большом зале клуба им. Ленина не может не вызывать сомнения, так как даже в современном Смоленске до сих пор нет ни одного столь же ёмкого помещения для зрителей, включая областной драмтеатр и Дом офицеров. 27 Приговор над виновниками крушения на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 23 нояб. 28 Из зала суда. Суд над виновниками крушения на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 20 нояб. 29 Плоды безответственности и разгильдяйства. Крушение на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 12 нояб.; Из зала суда. Суд над виновниками крушения на станции Рославль // Колхозная правда. – 1936. – 20 нояб. 30 Приговор над виновниками крушения на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 23 нояб. 31 Там же.

Росси Ж. Справочник по ГУЛАГУ: В 2 ч. – Изд. 2-е доп. – М., 1991. – Ч. 2. – С. 413. 33 Приговор над виновниками крушения на станции Рославль // Рабочий путь. – 1936. – 23 нояб. 34 Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Официальный текст с изменениями на 1 января 1952 г. и с приложением постатейно-систематизированных материалов. – М., 1952. – С. 80, 81. 35 Соответствующие номера газеты «Рабочий путь» приведены в списке литературы, прилагаемом к книге А.А. Забелина «Имя им легион (Судьбы смолян, репрессированных в других республиках, краях, областях)», вышедшей в 1998 г. в Смоленске (С. 301-303). 36 По праву памяти: Книга памяти жертв незаконных политических репрессий. Смоленский мартиролог. Т. 1 [А-Я]. – Смоленск, 2001; Т. 3 [Д-К]. – Смоленск, 2004; Т. 4 [Л-О]. – Смоленск, 2004; Т. 5 [П-С]. – Смоленск, 2005. 37 Восьмой чрезвычайный съезд Советов, состоявшийся в Москве в период с 25 ноября по 5 декабря 1936 г., утвердил Конституцию СССР, действовавшую до 1977 г. См.: История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс / Под ред. комиссии ЦК ВКП(б). – М., 1945. – С. 331; История СССР. Эпоха социализма: Учебник для исторических факультетов вузов / Под ред. члена-корреспондента АН СССР Ю.С. Кукушкина. – М., 1985. – С. 452–454. 32

285

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ

Алексей КОНДРАТЕНКО «ГОТОВ УМЕРЕТЬ БЕЗЫМЯННЫМ…» Имя Василия Петрищева сегодня вряд ли кому знакомо в Смоленске. А ведь в середине 1930-х годов он был подающим немалые надежды литератором. Работал в областной газете «Рабочий путь», публиковал рассказы, редактором его первой книги стал знаменитый в будущем Николай Рыленков… Признаюсь, до какого-то времени и автор этих строк ровным счётом ничего не знал о Василии Петрищеве. Эта невыдуманная история началась с найденной в 2008 году где-то на антресолях редакционного канцелярского шкафа пачки ещё довоенных трудовых книжек журналистов газеты «Орловская правда». В тот весенний день они были извлечены на свет Божий по случаю субботника. Секретарь редакции Елена, зная, что я интересуюсь историей журналистики, дала мне на время эту стопочку документов с выцветшими серыми обложками. Не буду сейчас рассказывать, о чём поведали другие «трудовые паспорта» (почти все они принадлежали погибшим на войне орловским журналистам и заканчивались стандартной записью «Призван в действующую армию»). Была здесь и ничем не примечательная трудовая книжка Василия Петрищева. В ней значилось, что декабре 1938 года Василий Афанасьевич Петрищев принят на должность редактора-консультанта Орловского издательства при обкоме ВКП(б)1. В книжку была вложена служебная записка на бланке заведующего издательством при Орловском обкоме ВКП(б). Содержание записи в трудовой книжке и самой служебной записки практически одинаково. Процитируем текст второго документа: «Петрищев Василий Афанасьевич (все три слова подчёркнуты. – А.К.). Образование среднее (последнее слово подчёркнуто двумя линиями. – А.К.). Год рожд. 1912. Трудовой стаж 10 лет, подтверждён документами 8 лет 2 месяца, остальное со слов. В издательстве обкома ВКП(б) назначен редактором-консультантом с 13/XII 38 г. (Неразборчивая подпись)». То, что книжка сотрудника издательства попала в одну стопку с журналистскими, неудивительно – в военные и послевоенные годы орловское издательство входило в состав ре-

286

дакции областной газеты. Так случилось, что Орёл в октябре 1941 года был оккупирован внезапно: по всей видимости, безвозвратно исчез архив редакции. А потому трудовые книжки – едва ли не единственное, что уцелело в редакционном делопроизводстве (даже книга приказов начинается с весны 1942 года, все записи в личных делах сотрудников тоже датированы самое раннее этим сроком). Кем был этот Василий Петрищев? Почему он в 26 лет, не имея высшего образования, стал одним из ведущих сотрудников издательства обширной области? А главное, как сложилась его дальнейшая судьба: имя Петрищева никогда не упоминалось среди тех, кто погиб на войне, и среди тех, кто вернулся после Победы. Вопросы, вопросы… Для начала я набрал в поисковой системе Интернета его фамилию. Появилось несколько подсказок, вот они: 1. Петрищев – автор книг, изданных в Смоленске и Орле в предвоенные годы. 2. Его имя упоминает в своих мемуарах Галина Аграновская. 3. Есть вероятность того, что орловский Петрищев – сын брянского уроженца, эмигранта Афанасия Петрищева. Итак, обо всём по порядку. В 1938 году в Смоленском областном государственном издательстве вышла в свет книга Петрищева «Бессмертие». Сборник, редактором которого выступил Н. Рыленков, относительно невелик – всего 62 страницы, десять рассказов. Уже, кажется, сама дата выхода из печати определила тревожный, до предела напряжённый ритм сюжетов. Едва ли не на каждой странице – темы гражданской войны, революции 1905 года, войны в Испании, описания смертельных болезней героев произведений... Петрищев явно тяготел к авантюрным поворотам повествования: вот спустя тридцать лет находят сундук с оружием времён первой русской революции («Победа»), вот врач, спасший человека, оказывается бывшим бандитом, которого «перековал» коммунист («Письмо»), вот попавшего в плен и обречённого на смерть командира спасают красноармейцы («Агитатор»). Советские моряки, принимаю-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ щие у моряков фашистской Германии приобретённое СССР торговое судно «(«Судно меняет флаг»), демонстративно выбрасывают за борт найденные в капитанской каюте кандалы, а в семью погибшего антифашиста спустя долгое время приходит последнее письмо отца («Сын»). Среди многочисленных диалогов есть фразы о том, что «завтра – война» («Под весенней звездой»), мальчишкам, мечтающим попасть в Испанию («Три мушкетёра»), взрослый и умудрённый человек делает наказ: никогда не сдавайтесь в плен! Жанр рассказа Петрищев перерастал, и заключающее сборник повествование «Шестеро» выглядело уже наброском повести, а то и романа о подпольщиках времён гражданской войны. Были там не только описание казни и чудесного спасения одного из героев, но и попытка осмысления событий в масштабах эпохи. Отец говорил идущему на подвиг сыну: «Ты думаешь, всем вам поставят по памятнику? Бронзы не хватит! Ты скажи себе просто, что готов умереть безымянным, неизвестным, потому что иначе нельзя, потому что тебе, как сотням тысяч других людей, надо изменить жизнь или умереть. И вот тогда ты поймёшь, что значит драться до последней минуты». Таким был сборник «Бессмертие», удивительно точно «схвативший» настроение людей, живущих в коротком промежутке времени между валом репрессий и грядущей мировой войной. И пусть его художественные достоинства явно ниже книг классиков, рассказы живо и ярко передали настроение того поколения. В Орловской областной библиотеке имени И.А. Бунина удалось узнать, что В.А. Петрищев – автор изданных в Орле книг «Брянск» (1938), «Обновлённый город [Дятьково]» (1938), «М.Ю. Лермонтов» (1939), «Игнат Фокин» (1939), сборника рассказов «Победитель» (1940), соавтор книги «Гигант индустрии социализма» (1940, к 75-летию брянского комбината «Красный Профинтерн»). В литературно-художественном сборнике «Юность» (1938) был опубликован рассказ «Бессмертие», в первом выпуске «Литературного альманаха» (1939) – подборка «Семь рассказов». А ещё Петрищев был редактором книги «Как выбирали в Государственную думу» (Орёл, 1939), написал обширное предисловие «Великий обличитель» к сборнику сказок Салтыкова-Щедрина (Орёл, 1939). На творчество Петрищева откликались не только в провинции, но и в столице. Например,

в опубликованной «Литературным обозрением» рецензии на орловский «Литературный альманах» (1939) Я. Эйдельман (отец будущего известного историка Натана Эйдельмана) писал: «В. Петрищев поместил в альманахе цикл рассказов, связанных единством темы и действующих лиц. Тема – героика гражданской войны, самоотверженность отцов и детей, для которых существует единственный закон – закон революции. Не все рассказы Петрищева одинаково удачны. Но всем им присущ мужественный стиль, драматическая насыщенность. Особенно хорош первый рассказ, «Клятва» Отлично написан и четвёртый рассказ – «Ночью»2. Однако критик сделал серьёзное замечание: «Неприятное впечатление нарочитости и мнимого глубокомыслия оставляет лишь рассказ «Шахматная партия». Неправдоподобно выглядит вся ситуация рассказа – шахматная партия между контрразведчиком полковником Мурашко и большевиком Виктором Брагиным, захваченным после взрыва моста; неправдоподобна и вся «двойная игра», которую ведут персонажи этого рассказа». Далее в моих разысканиях начался настоящий детектив. Петрищева вспомнила в автобиографической повести «Отец»3 Галина Аграновская. Известный брянский писатель Фёдор Каманин (1897 – 1979) с момента создания в Орле книжного издательства (оно появилось вскоре после образования в 1937 году Орловской области) работал здесь редактором. Галина Фёдоровна пишет: «Отца арестовали в Орле, в редакции газеты, где он печатался. Донёс на него его приятель Петрищев. Отец при нём сказал: «Пережила Россия монгольское иго, переживёт и грузинское». Много лет спустя в разговоре с нами, моим мужем Анатолием Аграновским и мною, отец рассказал, что при первом же допросе всплыла эта фраза, и он сразу понял, кто на него донёс, хотя фамилия Петрищев не произносилась… Я смутно помню веселого, светловолосого, молодого человека в нашем доме, приходившего всегда с подарками нам, детям через тринадцать месяцев и две недели пришёл домой наш отец. Был он истощён, беззуб, кашлял всё время». В своей повести Галина Аграновская дважды цитирует отрывки писем к ней ныне покойного брянского литературоведа В.П. Парыгина по поводу Петрищева: «Фамилия этого человека в газетах того времени мелькает, но никаких следов его в дальнейшем я не нашёл»;

287

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ «Спрашивая Вас о Петрищеве, о котором я ничего не нашёл в архивах…» Книга В.П. Парыгина с дарственной надписью автора бережно хранится в моей библиотеке. Пролистав её4, обнаружил ещё несколько штрихов к биографии. Парыгин упоминал: «Петрищев писал, и порой не такие уж и плохие стихи, конечно, в духе того времени, ура-патриотические, и в брянских газетах 20–30-х годов публиковался, особенно в «Брянском рабочем», почти на каждой «Литературной странице»5. Оказалось, что в юные годы Василий Петрищев был одним из активистов Брянской ассоциации пролетарских писателей. Например, на литературном вечере в Центральной библиотеке Брянска в декабре 1928 года В. Петрищев выступал со своей прозой6, был избран делегатом первой конференции пролетарских писателей Западной области в Смоленске (всего от бывшей Брянской губернии на эту встречу было направлено 11 человек)7. В альманахе Брянской ассоциации пролетарских писателей «Звенья» (1929) был опубликован его рассказ «Следы»… Замечу, что этапом в творческой биографии Петрищева стал сборник рассказов «Победитель». Книга вышла в издательстве Орловского областного Совета депутатов трудящихся в 1940 году. На 114 страницах разместились пять рассказов: «Мастерство», «Победитель», «Простое дело», «Молодость», «Машина едет в Кремль». Первый рассказ – о старом мастере и его сыне музыканте (тема единства производства и искусства), сюжет второго рассказа: умирает старый профессор, а его сын-инженер в это время добивается выплавки особого сорта стали (повтор сюжета рассказа «Бессмертие»). Четвёртый рассказ – о драматическом случае во время загородной поездки. На мой взгляд, особого внимания заслуживают третий и пятый рассказы. «Простое дело» – это дело, работа старого чекиста Алексея Сергеевича Строева. В пятом, завершающем книгу рассказе со смелым названием «Машина едет в Кремль» во многом уже разработанное Петрищевым начало: снова два героя – отец и сын Иван, в 1935 году окончивший институт, теперь крупный руководитель промышленности. Иван выступил против некоего плана, подписанного «гремевшим именем». Спор Ивана с авторитетами (устаревшими авторитетами, – даёт понять читателю автор рассказа) разрешается тем, что его вызывают в Кремль к Сталину для дачи объяснений…

288

В начале апреля 1941 года бюро областной литературной группы и Центральная библиотека города Орла провели обсуждение книги «Победитель»: «Читальный зал библиотеки переполнен. Сюда пришли студенты, учащиеся, рабочие, преподаватели школ и служащие. Большинство из них знакомы с произведениями тов. Петрищева, вдумчиво читали их. Они активно участвуют в обсуждении творчества молодого писателя, высказывают свои мысли, впечатления, замечания, советы. – Книга Василия Петрищева, – говорит учащийся Орловской средней школы № 3 тов. Галахов, – правдиво изображает нашу советскую действительность, по-своему воздействует на читателя, воспитывает чувства патриотизма»8. Отмечали участники читательской конференции и «недостаточно отшлифованные образы, неряшливые формулировки». «Читатель тов. Новиков говорит, что ему не понравился рассказ «Простое дело». Чувствуется, что автор плохо знает жизнь и работу чекистов». «Несмотря на недостатки, книга В. Петрищева в Орле пользуется большим успехом. Выступивший в заключение тов. Петрищев согласился с большинством замечаний, рассказал о том, как он работал над книгой, и о своей дальнейшей творческой деятельности». Какая-то совсем уж мефистофелевская картина получалась у меня из всех этих разрозненных свидетельств. Выходит, достаточно способный юноша, который пишет гражданственные стихи, за одну только неосторожно сказанную фразу сочиняет донос на своего старшего друга и коллегу и после ареста занимает его место в издательстве. А пока Фёдор Каманин сидит в орловской тюрьме, Петрищев-де воспевает подвиги чекистов в своих рассказах? Размышляя над этими парадоксами, я понял, что надо попытаться восстановить недостающее звено: сделать запрос в архив местного управления ФСБ о том, каковы именно были обвинения в адрес Фёдора Каманина, почему их сняли спустя 13 месяцев и есть ли какая информация об участии в этом деле Петрищева. Вскоре заместитель начальника управления ФСБ по Орловской области С.А. Соколов сообщил: «Сведениями на Васюнина (Каманина) Фёдора Георгиевича управление ФСБ России по Орловской области, информационный центр при УВД по Орловской области, а

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ также Главный информационный центр МВД России не располагают»9. Так или иначе, но в исследовании «криминальной истории» Фёдора Каманина здесь приходится поставить точку. А вот в «деле Петрищева» ответ из ФСБ открыл совершенно неизвестные страницы (помните, когда-то В.П. Парыгин в письмах Галине Аграновской сетовал на потерю следа Петрищева?). Оказалось, что Василий Петрищев был арестован в Орле 20 июня 1941 года управлением НКГБ по Орловской области. Также в следственном деле упоминалось, что в своё время он жил в Дятьково, где был ответственным секретарём районной газеты «Фокинский рабочий». Кстати, Фёдор Каманин работал в дятьковской газете с 1933 года10. Из материалов дела следовало, что Петрищев уроженец Брянска, беспартийный, холостой, проживает в Орле по адресу: улица Комсомольская, 123. В анкете арестованного, хранящейся в уголовном деле, в пункте 21 «Состав семьи» было записано: «Отец – Петрищев Афанасий Борисович, 65-67 лет, проживает в Париже. Мать – Петрищева Холия Максимовна, 63 – 65 лет, проживает в г. Ленинграде. Брат – Константин Афанасьевич, 40 лет, проживает в Ленинграде. Брат – Николай Афанасьевич, 28 лет, учитель, проживает в Ленинграде. Сестра – Татьяна, 35 – 37 лет, библиотекарь, проживает в Ленинграде с матерью. Сестра – Зоя, 30 – 35 лет, проживает в Брянске, работает библиотекарем». Обращает на себя внимание то, что Василий Петрищев указывает возраст некоторых ближайших родственников приблизительно. Можно предположить, что после революции семья фактически распалась, братья и сёстры не общались. Характерны сведения об отце в том виде, в каком сообщил их следователю Василий: отец происходит из семьи купца города Брянска. В конце 1890-х годов в Карачеве он окончил учительскую семинарию и выехал в область войска Донского учительствовать. Там же начал работать в редакциях газет и на поприще журналистики сделал карьеру – был приглашён редактором журнала «Русское богатство» В.Г. Короленко в редколлегию этого журнала, где трудился до 1918 года, то есть до закрытия издания. Октябрьскую революцию А.Б. Петрищев, по словам сына, встретил в Брянске, после

чего оставил семью и выехал один в Петроград (в следственном деле указан Ленинград), где работал в различных издательствах. В 1924 году за контрреволюционную деятельность А.Б. Петрищев, опять же по словам сына, был арестован органами ОГПУ, под стражей находился около двух месяцев, а после освобождения выслан за границу11. Следствие предъявило Петрищеву обвинение в контрреволюционной агитации. Перечитывая ныне его книгу «Победитель», невольно вспоминаешь совпадающую до деталей историю с «Рассказами майора Пронина» Льва Овалова: того арестовали в Москве 7 июля 1941 года и обвинили в разглашении методов, которые использовали органы НКВД. А 23 июня в Омске взяли под стражу редактора областного издательства и «Омского литературного альманаха» К.Я. Бежицкого. Такие хронологические совпадения в масштабах огромной страны трудно назвать случайностью. Итак, снова пролистаем «Победителя». Рассказ «Простое дело» – о чекисте Строеве, который служит в одном из городов (можно предположить: в Смоленске, Брянске или Орле). Автор бегло показывает его дом, семью, а затем даёт очень медленное, подробное описание того, как машина чекистов едет по тёмным улицам. Петрищев старается показать читателю мысли, которые возникают у Строева о своей профессии во время этой долгой поездки: «Фотографии трупов и жёлтокоричневые пятна на рубашках убитых, ржавые от крови лезвия ножей, запах гари от револьверных дул, взломанные замки, ночи допросов, пёстрая вереница людей с конвоирами за спиной – это была его жизнь, будничная, незаметная. Простое дело!». И ещё одно описание, заслуживающее цитирования: «Люди ложились спать, ужинали, читали, работали, смеялись, а ночь под своим тёмным пологом скрывала что-то, сгоняющее улыбку с лиц, таила преступления, ещё не совершённые, но уже готовящиеся». Далее следуют абзацы о хождениях чекиста по городу (уже без машины): грязные переулки, залы ожидания на вокзале, буфет, сыщицкое рассматривание людей. Постепенно читатель понимает, что Строев – своего рода «подсадная утка» в деле о пропаже пассажиров на местном железнодорожном вокзале. После того, как бесследно исчезли несколько командированных с немалыми суммами денег, управление НКВД решило взять преступников

289

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ «на живца»: скучающий пассажир Строев волей-неволей должен обратить внимание злоумышленников. Он «сам начинает игру, в которой проиграть для него значило умереть». В итоге некая девица знакомится с ним, входит в доверие и ведёт к себе домой переночевать (понятно, что в гостиницах в пору индустриального строительства мест для приезжих не хватало). Ночью на Строева пытается напасть хозяин дома – старик, но гость был начеку, да и его соратники подоспели вовремя. Завершается рассказ полным торжеством чекиста, хотя автор явно избегает бравурного финала: на протяжении всего действия он показывает своего героя человеком измученным – у Строева невыносимая зубная боль (некоторые читатели даже упрекнут Петрищева за эту деталь – она, мол, только мешает пониманию столь важного образа). А в рассказе со смелым названием «Машина едет в Кремль» такой финал: «Арка въезда сразу остановилась над машиной. А затем всё было в тумане. Лица, дома, лестницы, по которым он шёл. Всё, – пока не открылись высокие двери и навстречу не поднялся человек в серой простой одежде, кладя на стол простую коротенькую трубку». Вот так, не указывая фамилию и скупясь на какие-либо детали, Петрищев, наверное, чересчур смело ввёл в свой рассказ Сталина. Можно представить, как после ареста каждое такое слово отзывалось автору на допросах. Куда внимательнее, чем участники читательской конференции, сборник проштудировали следователи. И предоставили писателю Петрищеву абсолютно реальную возможность как можно ближе познакомиться с работой советских правоохранительных органов. Ещё одной невероятно тяжёлой гирей на весах Фемиды военного времени стала биография отца – Афанасия Борисовича Петрищева (1872 – 1951). Писатель и общественный деятель А.Б. Петрищев в период первой русской революции редактировал журналы «Весть» и «Щит», участвовал в сборнике «Смена вех». В условиях безбрежного либерализма тогда же вышла его книга «Триста лет 1606 – 1906», критикующая всех Романовых по очереди (главы книги: «До смутного времени», «Михаил Фёдорович и Алексей Михайлович» «Пётр Великий», «Наследники Петра I», «Наследники Петра III и его супруга», «Павел Петрович и его дети», «Интеллигенция и народ», «Борьба из-за конституции», «Временное тор-

290

жество самодержавия», «Начало революции»). Книга выдержала три издания. В 1906 году Афанасий Петрищев стал одним из основателей партии народных социалистов, был членом её организационного комитета. Эта партия сформировалась на базе правого крыла эсеровской партии. Её отцы-основатели требовали создания легальной партии, осуждали «аграрный террор». Особенно резко они выступали против программного пункта эсеров о диктатуре рабочего класса, который, по их мнению, представлял собой «состязание с социал-демократами». Среди целей новой партии: демократические свободы, 8-часовой рабочий день, охрана труда, организация профсоюзов, постепенная национализация земли (т.е. выкуп её у владельцев). В годы Первой мировой войны А.Б. Петрищев – «оборонец», активно участвовал в объединении народнических сил. В 1917 году поддерживал Временное правительство. На II съезде Трудовой народно-социалистической партии (Петроград, 21–23 июня 1917 года) был избран членом её Центрального комитета. С 1917 года – редактор газеты «Народное слово», с ноября – издатель газеты «Слово в цепях». Резко осудил Октябрьский переворот. После 1917 года заведовал культпросветотделом Брянского союза кооператоров. В 1921 году был вызван из Брянска в Петроград «т. Луначарским для литературной работы». Но уже в июле 1922 года В.И. Ленин в письме в ЦК партии потребовал «решительно «искоренить» всех энесов» и в числе первых четырёх назвал Петрищева. Арестовали его 16 августа, освободили 21 сентября 1922 года «ввиду отъезда его заграницу 15 ноября с.г.» (это был тот самый «философский пароход»). В эмиграции А.Б. Петрищев сотрудничал в еженедельнике «Дни» (Париж), издававшемся А.Ф. Керенским. В 1937 – 1939 гг. сотрудничал в журнале «Русские записки» (Париж – Шанхай), издававшемся П.Н. Милюковым; в 1945 – 1949 гг. – в газете «Новое русское слово» (Нью-Йорк)12. 17 сентября 1941 года, за 16 дней до вступления фашистов в Орёл, военный трибунал Орловского военного округа по статье 58 пункт «а» УК РСФСР приговорил В.А. Петрищева к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, с поражением в правах на 5 лет, «без конфискации имущества за отсутствием такого». Когда спустя почти два десятка лет Николай Рыленков приехал в Орёл для того, чтобы

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ создать здесь областное отделение Союза писателей, наверняка он спрашивал у местных литераторов о судьбе земляка Василия Петрищева. И, скорее всего, ответ был стандартный: погиб в годы войны. Наверное, останься в живых Василий Афанасьевич, он стал бы весьма заметной величиной в Орловской писательской организации. Но таковы уж были судьбы многих и многих авторов 1930-х годов. Василий Петрищев был полностью реабилитирован прокуратурой Орловской области 18 ноября 1992 года. Можно ли ныне сказать, что «Дело Петрищева» закрыто? Наверное, последнюю точку ставить ещё рано. Уже хотя бы потому, что мы совсем не знаем, что в дальнейшем произошло с этим незаурядным человеком. Со временем откроются новые архивы, станут известны новые свидетельства. Но уже сейчас хочется, насколько возможно, снять с Петрищева обвинение в доносительстве на своего старшего товарища и коллегу Фёдора Каманина. Не случайно ещё два десятка лет назад умудрённый жизнью В.П. Парыгин в своей книге высказал предположение: «Собственно говоря, сработало [т.е. стало причиной ареста Ф. Каманина. – А.К.]

тогда скорее, само время, а не энтузиазм Петрищева…»13 Примечания Текущий архив редакции газеты «Орловская правда». 2 Я. Эйдельман. Орловский альманах // Литературное обозрение. – 1940. – № 8. – С. 40. 3 Г. Аграновская. Отец // Вопросы литературы. – 2002. – № 3. 4 В. Парыгин. Реабилитирован посмертно (1920 – 1930). – Брянск: Товарищество «Придесенье», 1994. 5 В. Парыгин. Реабилитирован посмертно… – С. 104. 6 Брянский рабочий, 1928, 1 дек. 7 Брянский рабочий, 1930, 2 февр. 8 Комсомолец (Орёл), 1941, 9 апр. 9 Архивная справка Управления ФСБ по Орловской области № 10/4854 от 2 октября 2009 г. 10 В. Парыгин. Реабилитирован посмертно… – С. 95. 11 Архивная справка Управления ФСБ по Орловской области № 10/4853 от 2 октября 2009 г. 12 Подробнее о А.Б. Петрищеве см.: Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921–1923. – М.: Русский путь, 2005. – С. 86, 475 – 476. 13 В. Парыгин. Реабилитирован посмертно… – С. 104. 1

291

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ

Светлана ШИМКО ШКОЛЬНОМУ МУЗЕЮ ДМШ № 1 ИМЕНИ М.И. ГЛИНКИ – 10 ЛЕТ Одни из старейших музыкальных школ России расположена в Смоленске. Это ДМШ № 1 имени М.И. Глинки. В мае 1885 года в Смоленске произошло знаменательное событие – торжественное открытие памятника на родине Глинки. Два дня в городе давались великолепные концерты, театральные представления, официальные обеды, устраивались народные гуляния. На праздничную церемонию в Смоленск приехали видные общественные деятели, а также великие композиторы – П.И. Чайковский, С.И. Танеев, А.К. Глазунов, Я.С. Аренский, артисты московских театров, хоровые коллективы. Концертные выступления возглавил сам М.А. Балакирев. Именно тогда прозвучали слова о необходимости открытия музыкальной школы на родине композитора – в г. Смоленске. С историей школы связаны имена многих известных просветителей, артистов, музыкантов и педагогов. Для организации школы был образован фонд, первый взнос в который сделала Л.И. Шестакова, приезжавшая на открытие памятника, – 1000 рублей –для создания музыкальной школы «имени её великого брата». Долгие годы собирались денежные средства для открытия музыкальной школы. Известные артисты, музыканты давали концерты в пользу фонда музыкальной школы. Директор Смоленского губернского дворянства Николай Алексеевич Хомяков пишет письмо П.И. Чайковскому 20 февраля 1888 с просьбой оказать содействие в проведении концертов певицы г-жи Николаевой (Тенишевой) в Париже, сбор от которых пойдёт в фонд школы имени М.И. Глинки. А 24 февраля с такой же просьбой к П.И. Чайковскому обратилась и сестра композитора – Л.И. Шестакова. В журнале «Боян» за 1888 год, № 8 сообщалось: «Директор Смоленского отделения Императорского РМО г. Кротков и певица г-жа Николаева (М.К. Тенишева) отправляются на днях в Париж, где предполагают дать концерт

292

в пользу фонда школы имени М.И. Глинки». В Смоленском областном архиве есть документы «Канцелярии Смоленского губернатора», в которых имеется «Дело о разрешении дворянину А.Н. Измайлову открыть в г. Смоленске музыкальную школу имени М.И. Глинки». Александр Николаевич Измайлов, родной племянник М.И. Глинки с «детства проявил яркие музыкальные способности; обучался игре на фортепиано в музыкальной школе Воронова, затем в Москве у профессора П. Пабста; одновременно обучался пению на курсах у В. Кашперова и А. Додонова, позднее в Петербургской консерватории (класс Д. Корси). Обладал голосом мягкого тембра и широкого диапазона (2,5 октавы). В августе 1906 года в газете «Смоленский вестник» было напечатано объявление о наборе в музыкальную школу: «Музыкальная школа имени М.И. Глинки А.Н. Измайлова, Пушкинская д. Ранфт, кв.4. Начало занятий 1-го сентября. Предметы преподавания: пение-соло, рояль, скрипка, теория музыки и совместная игра». ДМШ № 1 имени М.И. Глинки всегда гордилась своей исключительностью, а имя М.И. Глинки обязывало к сохранению лучших традиций школы, к сохранению её истории. Изучая сохранившиеся документы, исторические фотографии, становилась всё более очевидным необходимость представить общественности города имеющиеся снимки и документы. Так, директор школы Нестерова Л.М. в областном архиве нашла подтверждение об открытии школы в 1906 году. Ею был собран и документальный архив. В то же время вставал вопрос о музее, который бы рассказывал об истории и традициях школы имени великого русского композитора, её преподавателях и учениках. Первые стенды для музея готовили автор этих строк и преподаватель Барыкина Т.В. Никто нас не торопил, но приближалось 200-летие со дня рождения М.И. Глинки. Понимая,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ какие будут торжества в городе, мы очень старались успеть к такой торжественной дате. Работа в архивах по поиску документов особенно важна для нашей школы. За 100 лет революции и войны многое стёрли или совершенно разрушили и в городе и в памяти людей. Смоленск всегда находился в гуще военных действий. Война 1812 года заставила и родителей М.И. Глинки вместе с восьмилетним Мишей срочно уехать в Орёл. Но дом-усадьба в селе Новоспасское сохранился. Революция 1917 года, Отечественная война 1941– 1945 годов прошли по Смоленщине жутким огнем, но усадьба Глинок уцелела. И памятник М.И. Глинке, открытый в 1885 году, в годы оккупации Смоленщины гитлеровцы не смогли вывезти или уничтожить. А.Т. Твардовский, возвратившись в освобождённый город, не узнавал его, не мог сориентироваться, – всё было разбито – и только Собор и памятник М.И. Глинке стояли нетронутыми. Экспозиция школьного музея начинается с выставки, отражающей отдельные вехи в жизни композитора, и имеет разделы: «Произведения, созданные М.И. Глинкой в Смоленске», «Друзья, прекрасен наш союз!», «Источник вдохновенья, земля моя родная», «Отчизне посвятим души прекрасные порывы» и др. Вся творческая жизнь школы отражается в «МУЗЕЙНЫХ СТРАНИЦАХ» 1 июня 2004 года музей начал свою работу. Первую запись в «Книге отзывов» оставила Ж.Г. Дозорцева, академик, заслуженный деятель искусства РФ, музыковед Московской филармонии, бессменный ведущий Глинкинских фестивалей на протяжении многих лет. Её пожелание музею и «верности великому Глинке» мы и старались воплотить в своей работе. К юбилейной дате были проведены несколько мероприятий, посвящённых жизни и творчеству М.И. Глинки: «Танцевальный коллаж» (музыкальное путешествие с М.И. Глинкой), «Стиха и музыки гармония». Оба концерта были повторены для общественности города и студентов. В отзывах особенно подчёркивалось, что «такие встречи помогают воспитывать культуру, патриотизм, любовь к музыке». Заключительным «аккордом» прозвучала научно-практическая конференция «Тради-

ции и особенности развития русской музыки от Глинки к современности», на которой выступили многие преподаватели и бывшие выпускники школы. В традиции школы вошли «Музейные вечера». Их тематика посвящена и творчеству М.И. Глинки, и событиям современности, и региональному творческому наследию. Некоторые темы «Музейных вечеров»: «Соловьи. Соловьи, не тревожьте солдат…» – к 60-летию Победы., 2005 г.  «Разговор о музыке» – от музыки духовной – к светской, 2007г. «И чёрный траур нотных знаков…» – к 150-летию со дня смерти М.И. Глинки, 2007 г. «Я люблю тебя, Россия!» , 2007 г. «Мотив, пронзивший толщу тишины очарованием зимы» – персональная выставка Членов союза художников России Л.И. Азаренко и В.Н. Коробова, 2008 г. «Гордость России» – к 150-летию со дня рождения М.К. Тенишевой, 2008 г. «Княгиня М.К. Тенишева» – к 150-летию со дня рождения М.К. Тенишевой. Прогулка по Талашкину. Фортепианные пьесы Т. Симоновой «Талашкино» , 2008 г. «Станет свет сиянием, лепет листьев – музыкой» – к 100-летию со дня рождения Н.И. Рыленкова.– 2009 г. Презентация «А.С. Пушкин и М.И. Глинка в поэзии Н.И. Рыленкова». – поэтические циклы Н.И. Рыленкова «Тень Пушкина» и «Музыка» – 2010 г. Работу музея в 2009 году я, будучи заведующей музеем со дня его открытия, в проекте «СООТВЕТСТВИЕ ВЕЛИКОМУ ИМЕНИ» представила на конкурс «Инновационное развитие художественного образования в интересах духовно-творческого преобразования России» («Балакиревский проект»), который проводится в Москве, в школе имени М.А. Балакирева. Председателем жюри конкурса является ректор МГИМ им. А. Шнитке, кандидат педагогических наук, профессор, заслуженный работник культуры РФ. Эта работа отмечена ДИПЛОМОМ ЛАУРЕАТА III СТЕПЕНИ и памятной медалью. В музыкальной газете «Играем с начала» отмечено, что «…музей истории школы является уникальным примером творческого слияния учебно-воспитательных и музейнопросветительских принципов существова-

293

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

КРАЕВЕДЕНИЕ ния детского образовательного учреждения» (февраль 2010 г. № 2 (74) www. igraem.info) В 2013 году в школе был создан Совет музея. В 2014 году советом музея в цикле «Музейные вечера» были проведены литературно-музыкальные вечера для учащихся ДМШ № 1 имени М.И. Глинки и учащихся гимназии имени Н.М. Пржевальского: презентация книги «Перо Гамаюна», творческого подношения смоленских поэтов и художников родному городу в честь его

294

1150-летия, «Широта таланта и радость труда» – памяти Ю.Н. Сабуровой; «Живая связь времён», посвящённый 105-летию со дня рождения Н.И. Рыленкова. Как первая заведующая музеем ДМШ № 1 им. М.И. Глинки г. Смоленска я надеюсь, что новая смена педагогов нашей школы активно продолжит начатое нашим поколением дело, школьный музей будет развиваться, приумножаться традициями, станет одним из центров культурной жизни нашего города.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ

Сергей ЖБАНКОВ ОЛИМПИЙСКИЕ БУДНИ СОЧИ

Продолжается Олимпиада в Сочи. У микрофона Дмитрий Регионов. Что интересного было сегодня – об этом наши репортажи… Пока здорово выглядят российские биатлонистки. Изголодавшись по победам, они навязывают борьбу лидерам сезона. Посмотрите, одна из наших девушек закрывает первую тарелочку, вторую, третью… Закрывает четвёртую, закрывает пятую тарелочку… Шестую, седьмую, восьмую… И переходит к десерту… Кстати, интересное ноу-хау придумали предприимчивые жители Сочи. Теперь во время церемонии награждения вместо букетика цветов призёрам будут вручать по шашлыку, приготовленному на олимпийском огне. А вот и ледовый дворец, где соревнуются фигуристы. Заглянем туда… Боже мой, какой уникальный каскад: тройной тулуп, двойная дублёнка и одинарная шуба – только сочинские индивидуальные предприниматели способны предложить такое! Тем временем за биатлонной гонкой у женщин состоялась мужская… Увы, наши ребята не вошли даже в десятку сильнейших. Как сказал один из российских биатлонистов, вновь не бежали лыжи. Пришлось подключаться тренерам сборной и ещё раз объяснять своим подопечным, что лыжи сами по себе не бегут, а чтобы они побежали, надо двигать лыжи ногами... А вдоль горнолыжной трассы выстроились в ряд великолепные олимпийские объекты. Объекты действительно завораживают. Даже спортсмены в восторге. Всего за триста-пятьсот долларов объекты предлагают свои услуги всем желающим. Хоть рядом с трассой, хоть с выездом в апартаменты... А сейчас перенесёмся на соревнования по скелетону. Поразительное зрелище. Словно зачарованные, наблюдают зрители за тем, как соревнуются девушки модельной внешности. До года и более сидели они на диете… Особенно поражает итальянка. Все худые, но она – вылитый скелетон! Кожа да кости... А на хоккейной арене наша первая пятёрка. Ребята буквально сидят на воротах канад-

цев. Вот что значит Малкин, Овечкин и Дацук! А почему, собственно, и не посидеть на воротах, если до матча с канадцами ещё восемь часов… Поражают своим мастерством австрийские прыгуны на лыжах с трамплина. Только что один из них оттолкнулся и полетел… Вот он уже скрылся в облаках, окруженный местными орлами… Куда он? Какова его дальнейшая судьба? Где он приземлился?.. Только что нам сообщили, что лыжник благополучно приводнился в море. И, чтобы не утонуть, уже пробует свои силы в водных лыжах… Фристайл, соревнования в могуле. Увы, здесь у нас без шансов. Не могут пока российские спортсмены в могуле. Как сказал один из несостоявшихся наших олимпийцев: «Знал бы могул, был бы в Сочи!» Тем временем начались соревнования саночников… Не понял… Только что по ледяному желобу промчались огромные деревянные сани, запряженные тройкой лошадей. Сколько в них народу! Я насчитал человек двадцать… Шампанское, стрельба из травматических пистолетов… Что это?!. Ах, вот как… Оказывается, это была местная свадебная процессия… Кстати, их сани на данный момент показали лучшее время дня… А вот с женским кёрлингом у нас всё в полном порядке. Как профессионально поработали наши мастерицы своими швабрами! Без шансов для соперниц! С Данией 12-0, со Швецией 14-0, с Китаем 10-1. Открою маленький секрет успеха: отравившихся накануне местной чурчхелой наших спортсменок в срочном порядке заменили опытные уборщицы из сочинских гостиниц… Вот и завершился этот увлекательный соревновательный день! Завтра будет ещё горячее! До новых олимпийских встреч! У микрофона был Дмитрий Регионов… Минуточку… Только что мимо меня пронесся лыжник из Эфиопии Мамбука Бамбука. Это финишировал последний участник мужской лыжной гонки на десять километров, состоявшейся два дня назад…

295

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ

ДВЕ ПОЛОВИНКИ – Виктор, я обнаружила за ванной свёрток с деньгами! – тряся перед носом побелевшего лицом Питюка четырьмя помятыми купюрами по пятьдесят рублей, заявила разгневанная жена. – Как же так, Виктор?! Мы ведь – одна семья, две половинки… – Да какие там половинки?! – вскочил из кресла Питюк и в прыжке совершил неудачную попытку выхватить деньги из кулака супруги. – Ты их мерила, эти половинки? – Раз мы – семья, две половинки, – продолжила гнуть свою линию супруга, – значит, всё у нас должно быть общим! Без всяких тайн и сокрытий! – Хорошо, – вспылил Питюк, – давай мерить! Вот трёхстворчатый шкаф. Открываем его! – Виктор распахнул створки и провёл рукой по плотно утыканной в нём одежде. – Это твоя половинка! А где моя? – Так вот же, – воскликнула жена. – Майка, футболка, трусы… – В них, к твоему сведению, я шел под венец с тобой, – заметил Питюк. – И это всё в этом мебельном монстре! Супруг затворил скрипящие створки шкафа и зашел в ванную. – Где здесь мои принадлежности, кроме зубной щетки и хозяйственного мыла? – грозно спросил он. – Среди этих ста сорока шампуней и кремов ничего моего нет! Ах, извини, забыл – бритвенный станок. Но он явно не тянет на половину всего этого предгорья Кавказа!.. – Питюк взял в руки небольшую баночку и язвительно прочитал: – «Молочко для век»! Век бы этого не видать!.. С силой захлопнув дверь в ванную, Виктор решительно направился к холодильнику. – Полка с диетическими продуктами! – прокричал он и пригрозил кулаком обезжиренному творогу и однопроцентному кефиру. – Полка с бадами, улучшающими процессы обмена! У меня эти процессы идут сами собой, а у тебя,

видимо, постоянные сбои! Обрати внимание: в холодильнике лишь те овощи и фрукты, которые вызывают у меня аллергию, зуд и понос... Вот она, утка… Я купил её к Новому году… Шесть лет назад… Что ещё здесь относящегося к моей половинке? Хурма – твоя! Лимон – твой! Болонская колбаса… И название соответствующее – мордателла… Под свою внешность подбирала… А вот это моё: половинка буханки черного хлеба в холодильнике, чтобы не плесневел… И это вся моя половинка!.. Питюк утёр рот, громко глотнул и заявил: – Давай теперь пересчитаем отложенные деньги и прикинем, на какие две половинки они пойдут… Решительно подойдя к комоду, он порылся в стопке чистого постельного белья и вытащил файл с деньгами. – Так… А где сорок тысяч? – пересчитав деньги, грозно спросил он. – Так… На лекарства… – без прежней решительности ответила супруга. – Активированный уголь, аспирин… Сам вчера аспиринину выпил… – Активированный уголь у нас теперь стоит по десять тысяч за упаковку?! Совсем шахтёры перестали работать!.. Ладно… Вот эти деньги – твоя шуба… – Да, – улыбнулась супруга, – моя шуба… Ты обещал норку… – Вот это твои новые зубы, – откинув в сторону новую стопку, скривился в усмешке Питюк. – Вот это вставные челюсти для твоей мамы… Это – тебе ведь надо полечить в санатории нервы… Это – юбилей твоей подруги Зинаиды… А куда же пойдут эти шестьсот оставшихся рубликов? Неужели на мою мощную семейную половинку?!. Супруга Питюка растерянно почесала щеку, на всякий случай сделала два шага назад и, ещё раз пересчитав изъятые за ванной сбережения мужа, с неохотой вернула ему пару скомканных полтинников…

ХИМЧИСТКА – Девушка! Объясните мне, пожалуйста, что это такое? – Как – что! Это ваша обновленная шуба. – Нет, это теперь ваша обнулённая шуба! Шуба моей жены была коричневой, блестя-

296

щей. А это – грязно-черная муть с татуировками и проплешинами. – Какие татуировки, мужчина! Это просто клеймо с внутренней стороны проступило. Оно лишний раз говорит о том, что ваша шуба сер-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ тифицирована. Мы вашу шубу очень тщательно обрабатывали… – А я вас что просил? Освежить верх… – Мы освежили. Она почти неделю висела на свежем воздухе… – А почему вот здесь и вот здесь нет ворса, а лишь голые места? – Наш скорняк провёл анализ этих мест и вынес заключение: эти места – ягодицы животного, из которого была сделана ваша шуба. А на ягодицах шерсть не растёт. Вы же сами это знаете… – А почему перед шубы стал длиннее, чем зад? – Потому что перед шубы сделан из передних частей шкур животного. А она, передняя часть, всегда впереди задней... Вспомните, как бежит ваша нутрия. Вначале она выбрасывает передние лапки, и лишь потом за ними устремляется остальное тело. Поэтому перед вашей шубы уже устремился вперёд, а задник ещё только готовится… – Но ведь раньше всё было нормально! – Просто раньше шкурки вашей шубы дремали. А здесь, у нас, под воздействием тепла и

химикалий они пришли в движение. Молекулы шкурок перестроились, скрытая энергия выплеснулась, процесс пошёл… Это же так просто, мужчина! – Ничего себе – просто!.. И что мне теперь делать? – Смело берите шубу и отдавайте жене. Пусть походит в ней неделю по морозцу. Шкурки вашей нутрии не приспособлены к большим холодам. Произойдёт обратная реакция, молекулы вернутся в обычное положение, процесс повернёт вспять, перед вашей шубы сравняется с залом и застынет в ожидании новой химчистки. – А вы в этом уверены? – Как в себе, мужчина! – Ладно, давайте, Действительно, пусть походит по морозу… – Ну, как, Андроник Саркисович? – Ай да Вероника Ивановна! Умница! Убедила, меня убедила! Прошла экзамен на «отлично». Беру на работу в свою химчистку!.. Ты у меня уже пятая, которая биофак с красным дипломом кончила!

ПОНИЖЕННОЕ ЛИБИДО – Ой, Верунчик, котик, привет! Чмоки-чмоки в щёки-щёки! – Привет, Тамарик! – Верунчик, я тут услышала, что вы с Жориком разбежались. Вот гад, а! От такой женщины уйти! – Разбежались, Тамарик, закончилось моё семейное счастье! – Неужели причина – алкоголь?! – Нет, Тамарик, не пил совсем. – Понятно… Всё ясно, игровые автоматы? Говорят, это болезнь… – Нет, Тамарик, приносил зарплату до копейки. – А-а, поняла! Супружеская неверность! Изменял налево и направо?

– Да что ты, Тамарик! Ни налево, ни направо, ни вдоль, ни поперёк! – Пониженное либидо? – Чего? – Ну, не исполнял супружеский долг… А может, вообще импотент? – Что ты! Даже близко не импотент! – А чего тогда разбежались? – Ну как… Алкоголь… Игровые автоматы… Супружеская неверность… И… Что там понижено? – Либидо. – И пониженное либидо. – Не поняла. Ты же сказала, что с ним все в порядке?! – С ним-то – да. А вот со мной – нет!

О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ Поликлиника. Кабинет участкового терапевта, пузатого мужчины средних лет в поношенном серо-белом халате. Напротив него сидит испуганный пациент и затравленно смотрит на врача.

– Да вы на себя в зеркало посмотрите! – озабоченно качает головой терапевт. – Склеры желтые, цвет лица землистый, язык обложен… Все ваши болячки – от курения!

297

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ – Доктор, – хнычет больной, – доктор, а это опасно? – Это не опасно. Это смертельно! Вот взгляните на ваш снимок! Это же не лёгкие! – А что, доктор? – Это тяжелые!.. Немедленно бросайте курить, иначе не доживёте даже до сорока! – Мне сорок два, доктор! – Ну, так… Жизнь пошла вам на встречу и компенсировала два годы службы в армии. На этом всё – дым колечками! – Но я не могу, доктор, вот так вот взять и бросить! Помогите, если сможете! – А бросить, голубчик, всё-таки придётся! Раз – и начисто! Одним махом!.. Сигареты есть? – Да, доктор. – Закуривайте!.. Да-да, прямо в кабинете и закуривайте! – Хорошо… Что дальше, доктор? – А теперь дайте сюда пачку!.. Отлично!.. Не частите с затяжками! Сигарету – изо рта!.. Бросьте её на пол!

– Может, в урну? – Нет, на пол! С чувством омерзения и ненависти!.. Я сказал ненависти, а не сочувствия!.. А теперь ногой её, ногой!.. Останки – в урну! – Слушаюсь, доктор… – Сделали раз, сделаете и два! Идите домой и помните о том, что ваше здоровье в ваших руках! Вы уже добились маленькой победы над табаком. Наступайте на него и дальше! Я верю в вас! – Спасибо, доктор, я буду стараться! До свиданья! – Успехов вам! Уставший терапевт вертит в руках пачку «Парламента», достаёт из неё сигарету и задумчиво закуривает, выпуская клубы дыма под потолок. Затем он отодвигает один из ящиков стола и аккуратно кладёт «Парламент» к другим многочисленным пачкам. – А всё-таки хорошо быть терапевтом! – восклицает он, смахивая пепел на линолеум. – По крайней мере, бесплатными сигаретами я себя всегда обеспечу!

В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ Опираясь на палочку, Федор Кузьмич зашел в комнату двадцатилетнего сына Игорька и тяжело присел на краешек дивана. Его мучила одышка и боли в коленных суставах. – Ну, чего тебе, пап? – спросил сын, сняв наушники и отхлебнув пива из жестяной банки. – Что слушаешь? Уж точно не Блантера! – Блантер?! – пожал плечами сын. – Я такой группы не знаю… Слушаю леди Гага… – А-а-а… Гага… Гага – северная птица, она мороза не боится… – вспомнил строчки из советского фольклора Федор Кузьмич, но вовремя остановился. – «Катюшу», Игорек, между прочим, тоже Блантер написал! Федор Кузьмич прокашлялся и закурил едкую папиросу. – Тебе уже двадцать, сынок, – сокрушенно покачал головой отец, – а что ты сделал путного в своей жизни? Болтаешься по ночным клубам и дискотекам, каждую неделю приводишь домой новых девиц, учишься в институте спустя рукава… Твой прадед в твоем возрасте уже стоял на деревенской баррикаде, возведенной тамошними бобрами, участвовал в продразверстке, получил оглоблей по голове от местного кулака, поднимал с колен сельское хозяйство и крестьян. И поднял бы крестьян, если бы не самогон…

298

Твой дед в суровую годину двадцать лет отроду пошел в партизаны, шел целых пять лет, но так и не дошел. И не его беда, что в их краях не было партизан! Восстанавливал города, варил сталь и ел, потому что есть было нечего, поднимал целину и целинников. И поднял бы целинников, если бы не водка… Посмотри на меня, сынок! В двадцать лет, придя из армии, я женился на твоей матери, а через три месяца появился ты. Ещё через год появился твой брат Сашка, а затем и сестра Нюрка. Мне было не до танцулек и ресторанов. С утра до вечера я вкалывал на пяти работах, выступал на партийных собраниях, недосыпал, недоедал, недоодевался, чтобы у вас было всё! И у вас было бы всё, если бы не… А ну прекрати пить пиво и слушай! Федор Кузьмич приподнялся с дивана и потряс своей палочкой: – А что в двадцать лет сделал такого ты, Игорь? Какую пользу ты успел принести обществу, людям, стране?! Ничего ты не сделал! И пользы от тебя стране нет никакой!.. Федор Кузьмич вытер со щеки слезу обиды и добавил: – Как же я тебе завидую, сынок!

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ

В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ Сегодня, друзья, мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь мою жену Клаву. Тридцать лет назад она, простая деревенская девчонка, конопатая и курносая, в дырявых чулках и заштопанных валенках приехала на дровнях из деревни в город в поисках лучшей доли. Провожая в последний путь мою жену Клаву, хочу сказать, что ты, Клава, обрела эту лучшую долю в моем лице. А позже стала претендовать и на долю в моей квартире, и на мой автомобиль. Пылким юношей с искрой божьей – таким был я, когда на моем жизненном пути встретилась ты, Клава, симпатичная, но примитивная, по сути, женщина. Ни образования, ни денег, ни связей, кроме нескольких случайных половых – телочка, оторванная от материнской титьки, репейник среди благоухающих роз, дворняжка в стае чистокровных борзых, десять копеек в портмоне с долларами…

Провожая в последний путь свою жену Клаву, хочу сказать, потому что теперь это можно: да, Клава, я пустил тебя в свою душу и свою жизнь. Тридцать лет вместе, из них двадцать – в скандалах и ругани – мы жили, душа душу, причем твоя душа, в конце концов, задушила мою. Но теперь это уже не имеет никакого значения! Провожая в последний путь мою жену Клаву, подчеркну, что она родила мне трёх великолепных сыновей, два из которых негры, а один – представитель монголоидной расы. И все три, со слов Клавы, были похожи на меня, как две капли из носа… И вот теперь, провожая в последний путь свою жену Клаву, я говорю: нам, Клава, вот сюда, в этот кабинет! Здесь нас сейчас разведут. И этот путь до кабинета – твой последний путь, Клава!.. В качестве моей жены!

РОЗА Мариша, что с твоим лицом? Будто репейник созрел, а твоё лицо – с него колючка… У тебя день рождения? А я – без роз?.. Да ты такая розовощекая, что любые розы на твоем фоне – гербарий!.. Хорошо… Давай так… День рождения у тебя был девятнадцать лет назад. Мама тебя родила. А сегодня девятнадцатое напоминание о том, что девятнадцать лет назад у тебя был день рождения… Мама тебя родила… Мне, вон, тоже мать напоминает через день, чтобы я побрился. И что? Я каждый день бреюсь?.. Даже розочки не подарил… Ага, как же… Подаришь тебе одну розочку – подумаешь, что я скупердяй какой… Дарить тебе две… ещё рановато. Три розы – банально, все дарят три розы, это шаблон какой-то, схематизм – не люблю застывшие формы! Четыре розы – однозначно дарить рано!.. Пять роз… А знаешь, сколько с цветами проникает к нам в страну разных болезнетворных насекомых?! Вот ты в том месяце погладила во дворе котёнка. Вспомни, сколько блох пры-

гало на тебе через три дня… Потом неделю носила на шее противоблошиный ошейник моего Рекса… Шесть роз. Они лежали в гробу у моего дедушки. Я считал – шесть красивых роз... До шести роз тебе ещё жить и жить… Семь роз – это большой риск тяжелой аллергической реакции! Вспомни, когда мы с тобой выпивали в поле, ты закусила водку незабудками… Что было? Маму родную вспомнить не могла… Пока не протрезвела… Восемь роз – столько роз двадцать второго апреля Зюганов возлагает к мавзолею Ленина. Оставим восемь роз Геннадию Андреевичу, а то обидится! Девять роз. По сто пятьдесят рублей за штуку… А-а, Мариша?! Было бы двадцать лет, юбилей, я бы подумал… Если бы точно знал, что ты – та единственная… Десять роз… Мариша, ты куда?! Какой венок?! Кому венок?! Мне – венок?! Зачем?! Похоронил любовь?! Чью?! Ну и иди… Значит, не любила… А вот моя любовь на месте, её за розы не купишь!

299

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ

ВСЕ ЖЕНЩИНЫ ОДИНАКОВЫЕ – Ты согласен, что все женщины одинаковые? – Ну, ты и дал! У моей жены, например, рост сто семьдесят шесть, а у твоей – сто сорок семь! – Да это мелочь… – Мелочь – это твоя жена! – Я про другое. Все женщины одинаковые… – Не скажи. Моя весит пятьдесят шесть, твоя – сто тридцать пять… – Опять ты не о том! – Не о том?! У моей размер обуви тридцать шестой. У твоей – сорок четвёртый. На два размера больше, чем у тебя… – На три… размера… Я про другое… – Про другое? У моей жены ноги от ушей, а у твоей уши до ног… – Я другое хочу сказать… – Другое? Можно и другое. Моя руководит фирмой, а твоя на базаре семечками торгует… – Глубже бери, Вася, глубже… – Глубже? Моя практически здорова, а у твоей язвы на рентгене язва желудка… – Да не в этом смысле глубже!.. Как же тебе объяснить, что все женщины одинаковые… Возьмём, например, выходные… – Ну и что… У моей выходные – суббота и воскресенье, а твоей выходные – когда она последний клубень картофеля на даче выкопает. – Ай, да опять ты не то… – Моя по субботам в сауну ходит, а твоя – в баню… тебя посылает.

– Я про другие вещи… – Про другие? Можно и про другие. У моей мамаша… теща моя… Отличная женщина – я её только два раза видел. Один раз на свадьбе, другой – во сне… А твоя теща… Она у тебя в подсознании, она у тебя в печенках, она у тебя в кошельке, она у тебя… в соседней комнате… – Уже не в соседней комнате! – А я и не знал… Сплавил? – Сама сплавилась. Теперь она в нашей комнате… – А говоришь, все женщины одинаковые! – Короче… Ты лежишь на диване, пьешь пиво с воблочкой и смотришь футбол… Ну, ЦСКА-Зенит, например… – Так… – А твоя в это время становится между тобою и телевизором… – И говорит: «Всё бездельничаешь? А квартира пылью заросла…» – Или: «Когда унитаз почистишь?..» – Точно! И будет стоять до тех пор, пока не поднимет… – И не подведёт к унитазу… – Или не всунет тебе пылесос… – И телевизор выключит! А там ЦСКАЗенит… – Блин! Ну, до чего же все женщины одинаковые! – Вот и я об этом! Все женщины – одинаковые!

ФЕН-ШУЙ – Я теперь знаю, почему у нас в семье всё идёт кувырком! – заявил, придя с работы, Головехин. – Живем не по фен-шуй! – А я и знаю, что мы живем не почеловечески! – подбоченилась жена. – А кувырком – потому что пять раз в неделю ты так приходишь домой. – Ты ничего не понимаешь, Жанна! – прошелся по комнате Головехин. – Фен-шуй – это волшебный мир знаний! Вот на полу валяются твои чулки – это не по фен-шуй! Каждая вещь

300

в доме должна быть на своём месте и соответствовать определенной зоне… – Ага. Ты уже дважды соответствовал определенной зоне. Сначала общего, а потом усиленного режима… – Я не про это! – повысил голос Головехин. – Просто мы не искали у себя в квартире благоприятных потоков энергии Ци… – Зато у нас в квартире полно неблагоприятных потоков из дырявых рам! – перебила супруга Жанна. – Круглый год сквозняки гуляют.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ПАССАЖ – Выслушай, что я тебе говорю! – перебил супругу Головехин. – Сквозняки… Я про фен-шуй толкую, а она – сквозняки!.. Так вот… Каждая вещь в доме должна соответствовать зоне… Зоне любви… Зоне богатства… – Я даже знаю, где у нас зона богатства! – вновь заговорила жена. – Во втором ряду книжного шкафа, где ты прячешь от меня заначку… – Да как же, скажите, можно создать с тобой положительную энергетику дома! – крикнул разгневанно Головехин. – Как подбросить дров в семейный очаг любви?! Эх ты, Жанна!

– А чего её, твою энергетику, создавать? – пошла в наступление супруга. – Она создана. Вон, висит в виде электрического счётчика. Кстати, ты уже третий месяц не платишь за электричество! Иди на кухню, если хочешь есть… Там у нас зона жратвы!.. – И всё-таки, Жанна, фен-шуй – это целое учение, способ жить в гармонии с окружающим пространством, – взял в руку ложку Головехин. – И ты… – Фен-шуй, фен-шуй, – замахнулась на супруга половником Жанна. – Хорош фен-шуй! Сиди и жуй!..

301

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

НАШИ АВТОРЫ Агафонов Андрей Николаевич – прозаик. Родился в 1972 году в Смоленске. Окончил в 1995 г. в Смоленскую Государственную Медицинскую Академию. Работает врачом-терапевтом в одной из смоленских поликлиник. Автор книг (жанр – фэнтези): «Повести Куницына» (Смоленск, 2008) и «Последний поход» (Смоленск, 2010). Гусева-Рыбникова Евгения Алексеевна – родилась в Орловской области. Окончила Ленинградский инженерно-экономический институт, работала на Севере, в Литве. В Калининграде живет с 1993 года. Автор книг рассказов «Пляски на луне», «Звонарь», «Янтарный единорог», а также книг для детей. Состоит в Союзе российских писателей. Глушкин Олег Борисович родился в 1937 году в Псковской области. В Калининград приехал после окончания Ленинградского кораблестроительного института в 1960 году. Работал на заводе «Янтарь» докмейстером, инженером в рыбной промышленности. Повести и рассказы публиковались в центральных и местных журналах и альманахах, печатались в переводах на литовском, немецком и польском языках. В 1991 году основал журнал «Запад России» и был его главным редактором. Издал восемнадцать книг прозы. Лауреат Артиады народов России, премий «Признание» и «Вдохновение». Избран сопредседателем Союза российских писателей. Горбань Владимир Иванович — российский прозаик, драматург, художник-карикатурист. Родился в 1961 г. в г. Севастополе. Окончил Черноморское Высшее Военно-морское училище им. П.С. Нахимова в 1984 году. С 1984 по 1989 год проходил службу на Черноморском флоте. С 1989 по 1995 год служил на Тихоокеанском флоте на Камчатке. Уволился в запас в 1995 году в звании капитана 3-го ранга. С 1997 года начал профессиональную деятельность как художник-карикатурист и писатель-юморист. Печатался в журналах «Магазин», «Ералаш», «Крокодил»(Москва), газетах «Литературная газета», Санкт-Петербургские ведомости», «Спид-Инфо», а также в изданиях, выходящих в Крыму. В 2008 году написал первую пьесу «Шпионы Foreve». Пьеса «Тюремный тариф премиум класса» (2014) вошла в шорт-

302

лист и стала призёром Международного конкурса драматургии «Баденвайлер» в 2014 году. Эта пьеса – специальный участник семинара «Авторская сцена» Союза театральных деятелей России, который с 1 по 10 июня 2014 года проходил в Смоленске. Член Союза писателей Республики Крым. Живёт в Севастополе. Григорьев Дмитрий Геннадьевич родился в 1973 году в г. Орел, закончил Калининградский технический университет. Был участником международных программ по охране природы и побывал в составе экспедиций в Греции, Индии, на Камчатке. Публиковался в сборнике «Молодые голоса», журналах «Вокруг света» и «Балтика». Участник литературного объединения Балтфлота имени Алексея Лебедева. Издал книги прозы «Клен», «Золото преисподней». Состоит в Союзе российских писателей. В настоящее время работает в Областном историко-художественном музее. Елизарова Наталья Владимировна – прозаик, филолог. Родилась в городе Омске. Окончила филологический факультет ОмГУ, аспирантуру ОмГТУ по специальности «Отечественная история». Кандидат исторических наук. Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Печаталась в журналах «Москва», «День и Ночь», «Южная звезда», «Огни Кузбасса», «Урал», «Омская Муза», «Звёздный век», «Гостиная», «Пилигрим», «Виктория», «Ковчег», альманахах «Складчина», «Голоса Сибири», «Под часами», «Точка зрения», «Менестрель», «Иртыш-Омь», «Тарские ворота», газетах «Интеллигент», «Путник», «Класс», коллективных сборниках «На первом дыхании», «Моё имя», «Люблю на разных языках», «И дуют ветры с реки Тишины», «Рассказы для отдыха», хрестоматии по литературному краеведению для младшего и среднего школьного возраста «Сказы Прииртышья», антологии произведений омских писателей для детей «На солнечной гриве», антологии произведений омских авторов «Годовые кольца». Автор пяти книг: «Завтрак в постель» (Омск, 2004), «Королевство не для принцесс» (Омск, 2006), «Женщина-лисица» (Омск, 2006), «Ушедшие в ночь» (Омск, 2011), «Жестокие боги» (Омск, 2013). В 2004  г. была удостоена звания Лауреата областной литературной премии им. Ф.М. Достоевского. Член Союза российских писателей.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

НАШИ АВТОРЫ Член редколлегии альманаха «Складчина». Живёт в Омске. Ермаков Олег Николаевич – прозаик. Родился в 1961 году в Смоленске. Воевал в Афганистане, работал журналистом. Автор книг: «Знак зверя» (Смоленск, 1994), «Запах пыли» (Екатеринбург, 2000), «Свирель вселенной» (СПб., 2001), «Знак зверя» (М., 2006), «Возвращение в Кандагар» (М., 2006). Публиковался в журналах «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», в «Литературной газете», «Литературной России». Участник коллективных сборников: «Недолгое пребывание в камере пыток» (М., 1991) и др. Произведения О. Ермакова переведены на английский, французский, шведский, китайский, итальянский языки. Лауреат премии журналов «Знамя» и «Новый мир». Награждён медалью «100 лет со дня рождения А.Т. Твардовского». Член Союза российских писателей. Живёт в Смоленске. Ермолин Евгений Анатольевич (род. 1959) — российский литературный критик, журналист, редактор, историк культуры, блогер, заведующий кафедрой журналистики Ярославского государственного педагогического университета им. К.Д. Ушинского. Жбанков Сергей Петрович – юморист, сатирик. Родился в 1955 году в д. Тарасове Демянского района Новгородской области. Автор юмористических сборников «Разминка для ерундитов» (Смоленск, 1993), «От зарплаты до зарплаты» (Смоленск, библиотечка «Под часами», 2010), «Пролетая над гнездом Пегаса» (Смоленск, «Свиток», библиотечка «Под часами», 2013). Постоянный автор «Клуба «12 стульев» «Литературной газеты», публиковался в журналах «Крокодил», «Сатирикон», «Вокруг смеха», центральных периодических изданиях России и Ближнего Зарубежья. Участник коллективных сборников. Автор сюжетов телепередачи «Вокруг смеха» (вед. Александр Иванов) и юмористических радиопрограмм. Лауреат Международных фестивалей и конкурсов сатиры и юмора. Живёт в Смоленске. Железцов Александр Фёдорович – драматург, прозаик. Родился в 1954 году в г. Ржеве. Окончил режиссерское отделение ЛГИК, руководил любительским театральным кол-

лективом. Пьесы («Пятьдесят один рубль», «Забытая любовь к трем апельсинам», «Родная почва», «Стены древнего Кремля», «Красной ниткой», «Диалоги о животных») шли на сценах Санкт-Петербурга (Ленинграда), Москвы, Пензы, Мурманска, Нижнего Новгорода и других российских городов, ставились на радио. «Русский дух: народная драма» вышла отдельным изданием. Короткая проза публиковалась в периодике и в сети, в альманахе литературнофилософского журнала «Топос». Автор телевизионных сценариев. Участник международных театральных фестивалей «Контакт» (Польша) и «Новые театральные пьесы Европы» (Германия). Член союза писателей Москвы. Живет в Подмосковье. Иванов Михаил Вадимович – кандидат исторических наук, доцент Смоленского государственного института искусств. Родился в 1958 г. в Москве. В 1983 г. окончил факультет истории и английского языка Смоленского государственного педагогического института, в 1993 г. – РГГУ по специальности «музейное дело и охрана памятников истории и культуры», в 1995 г. – аспирантуру Российского института культурологии. Сфера интересов – история помещичьих усадеб, музейного строительства, краеведческих организаций на Смоленщине. Автор монографии «Смоленский край: история музейной деятельности на материалах частных собраний, выставок и музеев» (Смоленск, 2005), за рукопись которой в 2003 г. был удостоен благодарности Комитета и Фонда по премиям памяти митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова) и памятной медали. Публиковался в журналах «Край Смоленский» и «Московский журнал», сборниках «Архив наследия» и «Русская усадьба», газете «История». Живёт в Рославле Смоленской области. Каган Зеан Самуилович – драматург, поэт. Родился в 1953 году в г. Бузулуке Оренбургской обл. Окончил Смоленский государственный медицинский институт, практикующий врач. Автор книги «Прошение о помиловании. Пьесы, стихотворения» (М., 2008). Публиковался в журналах «Театр», «День и Ночь», еженедельниках «Московские новости», «Культура», «Новое русское слово – Weekend” (НьюЙорк), литературных периодических изданиях

303

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

НАШИ АВТОРЫ Смоленска, Оренбурга, Курска. Лауреат 1-го сетевого конкурса моноактёрских пьес «Человек». В 1990-е и 2000-е гг. – автор и ведущий региональных теле– и радиопрограмм. Поставил радиоспектакль «Дверь» по собственной пьесе и сыграл в нём главную роль (ГРК «Голос России», 2010). Член Союза Российских писателей. Живёт в Смоленске. Кондратенко Алексей Иванович – историк, краевед, публицист. Родился в 1964 году в Воронеже, окончил факультет журналистики Воронежского госуниверситета. С 1986 года работал в различных редакциях в Орле. Исполняющий обязанности директора бюджетного учреждения культуры «Орловский Дом литераторов», главный редактор альманаха «Орёл литературный». Автор нескольких книг исторической прозы. Печатался в журналах «Наш современник», «Отечественные архивы», «Форум», «Бежин луг», «Роман-журнал XXI век», «Подъём» (Воронеж) и др., а также в «Литературной газете». Лауреат премии журнала «Наш современник» (2010). Член редколлегии журнала «Подъём». Кандидат политических наук. Член Союза писателей России, Союза журналистов России. Живёт в Орле. Кудрявская Галина Борисовна – поэт, прозаик. Автор тринадцати книг поэзии и прозы: «Чистый свет», «Терпение», «Предстояние», «Аз есмь», «Печаль моя, заступница», «Варварин дом», «Свет осени», «Сиянье дня», «И только эхо вдалеке», «Поймать ветер», « Вечность встречи», «Счастье моё жгучее», «Где длится жизнь». Автор многочисленных публикаций в российских журналах и альманахах: «День и Ночь», «Москва», «Сибирские огни», « Под часами», «Складчина», «Голоса Сибири» и за рубежом: «Флорида» (США), «Поляны» (Австрия), «Найзатас» (Казахстан). Член Союза российских писателей. Живёт в Омске. Литвинов Александр Васильевич. Врачтерапевт, доктор медицинских наук, профессор. Родился в 1949 году в с. Киваи Клинцовского района Брянской области. Автор книг: «Лауреаты Нобелевской премии в области физиологии и медицины» (в соавт. С Б. Ариэлем. – Смоленск, 2001), «Нобелевская плеяда медицинской науки» (в соавт. с И. Литвиновой. – Смоленск, 2008; М., 2010), «Медицина

304

в художественном пространстве» (в соавт. с И. Литвиновой. – Смоленск, 2010). Рассказы, эссе и прозаические миниатюры публиковались в альманахе «Под часами», региональных периодических изданиях. Живёт в Смоленске. Лугинов Николай Алексеевич – народный писатель Якутии. Родился в 1948 г. , с. Тыайа, Кобяйский улус, Якутская АССР. Первые публикации прошли в журнале «Хотугу сулус» в 1974 году. Через два года вышла первая книга рассказов. В 2009 году по книге Николая Лугинова «По велению Чингисхана» был снят фильм «Тайна Чингис Хаана». Лауреат «Большой литературной премии России» Союза писателей России (2001) за роман «По велению Чингисхана», заслуженный работник культуры Российской Федерации, Почётный гражданин Республики Саха (Якутия) (2008), заслуженный деятель искусств Республики Саха (Якутия), лауреат Государственной премии Республики Саха (Якутия) имени П. А.  Ойунского за 2013 год, член Союза писателей СССР с 1979 года, директор Литературного музея им. П.А. Ойунского, сопредседатель правления Союза писателей России, вице-президент Академии духовности Республики Саха. Живёт и работает в Якутске. Лукин Борис Иванович – поэт, критик, переводчик. Родился в 1964 г. в г. Нижнем Новгороде (г. Горький). Отучившись в МВТУ им. Баумана и Литературном институте им. А.М. Горького, в бурные девяностые растил детей, работал сторожем, преподавателем русского и литературы, продавцом, фирмачом, журналистом в московских многотиражках. В новом веке редакторствовал в газете «Российский писатель» и в отделе литературы «Литературной газеты». Его произведения постоянно публикуются в российских и зарубежных периодических изданиях. Стихи из книг «Понятие о прямом пути» (1995), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) переведены на многие языки мира. Автор-составитель Антологии современной литературы России «Наше время» (М.: Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2009–2012 гг.) более знаком читателям своими эпическими произведениями, характерными для книги гражданской лирики «Поединок» (М.: Советский писатель, 2010). В 2012 году в Издательстве журнала «Юность»

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

НАШИ АВТОРЫ увидела свет книга любовной лирики «LеLь». Член Союза писателей России, сопредседатель комиссии по творческому наследию поэта Н. Ф. Дмитриева. Лауреат Большой литературной премии Росси. Живёт в селе Архангельском Рузского района Московской области. Макаренков Александр Олегович – прозаик, поэт, бард, художник, журналист. Родился в 1962 году в г. Сафоново Смоленской области. Окончил художественно-графический факультет Смоленского педагогического института. Автор книг: «Монологи межсезонья» (стихи, проза, графика, живопись. – Смоленск, 1993), «Лабиринт-М» (стихотворения, песни, рисунки. – Черноголовка, 1996), «Когда умирает снег» (проза, рисунки. – Черноголовка, 1996), «Двенадцать писем к Еве» (стихи, рисунки. – М., 2000), «Утренний свет» (проза. – М., 2002), «Путешествие» (стихотворения, песни, рисунки. – (СПб., 2003), «Праздничная женщина» (стихи, 2007), «Дюжина» (рассказы, 2009). Автор 8 СД-альбомов. Печатался в «Литературной газете», «Независимой газете», журналах: «Журналист», «Люди и песни», «Гитара по кругу», «Столица», «Протор» (Казахстан), «Золотая нива» и «Звукоряд» (Украина), «Руковед» (Сербия). Участник коллективных сборников. Член жюри и ведущий творческих мастерских Грушинского фестиваля, фестивалей бардовской песни. Член Союза российских писателей, Творческого союза художников России и Международной федерации художников, Союза журналистов России. Лауреат премии Союза журналистов России, посвящённой Дню Победы (за серию материалов об участниках ВОВ). С 2005 г. живет в г. Раменское Московской области. Нарушев Игорь Владимирович– родился в 1986 г., окончил колледж туризма (переводчик с английского) и Сибирский университет потребительской кооперации (маркетолог). Работает в сфере IT. Ранее не печатался. Цикл научно-фантастических рассказов [чувствуямаркетинг] – дебют в литературе. Живёт в г. Купино Новосибирской области. Пастухов Геннадий Васильевич – поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1940 г. в г. Дружковка Донецкой области. Публиковался в армейской печати, смоленских газетах, коллективных сборниках и журналах. Автор

сборников: «Судьбы песочные часы» (стихи. – Смоленск, 1997), «Записки гоя» (рассказы. – Смоленск, 1999). В 2001–2002 гг. издал две детские книжки – «Рукодельница» и «Белый гриб». «Поэзы и прозы» (Смоленск, 2008), «Войной не обнаружен» (проза, – Смоленск, 2009). Генеральный директор книжного издательства «Радопа». Член Союза российских писателей. Живет в Смоленске. Пастухова Зинаида Исаковна – доцент Смоленского гуманитарного университета, кандидат культурологии. Родилась в Белоруссии, в г. Мозыре. Окончила искусствоведческое отделение МГУ и аспирантуру в НИИ искусствознания (г. Москва). Работала в Смоленском областном управлении архитектуры и Смоленском областном управлении культуры. Автор книг «По Смоленщине» (Москва, 1985), «Шедевры русского зодчества» (Смоленск, 2000), «Древнерусские города» (Смоленск, 2004), «Градостроительство на Смоленщине в 18–19 веках» (Смоленск, 2004), «Скульптурные символы Отечественной войны 1812 года на Смоленщине» (Смоленск, 2006), «Скульптурные памятники Смоленщины. Знаменитые земляки» (Смоленск, 2007), «Архитекторы России» (Смоленск, 2008), «Города Смоленщины» (2010), «Смоленщина в мировой культуре» (2011) и более 70 публикаций в научных и литературных сборниках и журналах. Награждена Грамотой Министерства образования и науки Российской Федерации. Живет в городе Смоленске Романова Ирина Викторовна – доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой литературы и методики ее преподавания СмолГУ. Родилась в Смоленске. Автор более 160 научных трудов, опубликованных в центральных, академических, зарубежных и других изданиях. Заместитель главного редактора академического междисциплинарного издания – журнала «Известия Смоленского государственного университета». Соруководитель литературного объединения «Персона» (Смоленск). Выступает в качестве научного редактора и критика. Живет в Смоленске. Сдобняков Валерий Викторович. Родился в 1957 году в Красноярском крае. Образование высшее экономическое. Член Союза пи-

305

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

НАШИ АВТОРЫ сателей России и Союза журналистов России. Секретарь Союза писателей России. Председатель Нижегородской областной организации Союза писателей России. Основатель и бессменный главный редактор литературно-художественного журнала «Вертикаль. ХХI век». Автор более двадцати книг прозы, публицистики, критики. Лауреат литературных премий Нижегородской области им. М. Горького (2004, 2012), города Нижнего Новгорода (2004, 2007), всероссийских премий «Хрустальная роза Виктора Розова» (2006), «Белуха» им. М. Гребенщикова (2012), Международной премии им. М.А. Шолохова (2008) и ряда других. Митрополитом Волгоградским и Камышинским Германом награждён дипломом «Во внимание к подвижнической деятельности по воссозданию в России христианского образа жизни». В 2011 году Указом Президента РФ награждён государственной наградой – Медалью Пушкина. Живёт в Нижнем Новгороде. Сычиков Яков Михайлович – прозаик. Родился в Москве в 1985 году. Учился в железнодорожном техникуме им. Дзержинского, ПТУ № 129, которое окончил по специальности слесаря электроподвижного состава. Работал грузчиком-кладовщиком, по специальности. В 2008 г. поступил в Литературный институт им. А.М. Горького, где учится и по сей день на пятом курсе заочного отделения. Работает курьером. Ранее не печатался, не издавался. Живёт в Москве. Толкачев Сергей Петрович – руководитель семинара прозы Литературного института им. А.М. Горького, профессор, доктор филологических наук, лауреат государственной Премии правительства г. Москвы в области литературы и искусства.

306

Хейсин Михаил Давыдович – член Союза краеведов России. Родился в г. Смоленске в 1958 году. Публиковался в журналах: «Человек и закон», «Край Смоленский», «Смоленск», «Вестник Катынского мемориала», газетах: «Алфавит», «Аргументы и факты», «Московский комсомолец», «Рабочий путь», «Все», «Смоленские губернские ведомости», «Никольское кольцо», «Смоленские новости», «Новая Смена» и др. Является автором книг: «История смоленской милиции 1941–1945 гг.», «Застенки Смоленска», «В томленье безнадежном. Из истории смоленских тюрем». Живёт в Смоленске. Шапеев Андрей – в 2012 г. окончил психолого-педагогический факультет Смоленского государственного университета. Работает по специальности. Ранее не печатался. Живёт в Смоленске. Шимко Светлана Николаевна – преподаватель музыки, член Совета музея ДМШ № 1 им. М.И. Глинки. Окончила ДМШ №1 имени М.И. Глинки, Смоленское музыкальное училище по специальности фортепиано, Смоленский государственный институт имени К. Маркса с присвоенной квалификацией учитель русского языка и литературы. В ДМШ № 1 имени М.И. Глинки работала с 1959 по 2011 г. Награждена грамотами и благодарственными письмами, в том числе – Главы города Смоленска (2007), Губернатора Смоленской области «За многолетний добросовестный труд, личный вклад в развитие музыкального образования» (2009). публиковалась в областной периодике, российской музыкальной периодике, краеведчсеких музыкальных сборниках, в т.ч. в Краткой энциклопедии «Глинка в Смоленске» (Смоленск, 1994).

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Альманах Составитель Владимир Макаренков

ПОД ЧАСАМИ Книга 2 № 13

Текст печатается в авторской редакции

Технический редактор М.В. Алейник Корректор С.П. Денисенкова

Альманах «Под часами» размещен на национальном цифровом ресурсе Rucont.ru в коллекции региональных цифровых ресурсов «Смоленский цифровой ресурс» http://rucont.ru/collection/318

307

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ИП И.А. Флиманкова Лицензия ЛР № 6193 от 01.11.2001 Комитет по печати Российской Федерации 214025, Смоленск, ул. Нормандия-Неман, 31–216 Тел.: 8-910-787-82-59 Подписано к печати 10.10.2014 г. Формат 70х1081/8. Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура «Franklin». Печ. л. 38,5. Заказ №

308