#2 (98) 2014 Логос

Citation preview

#2 (98) 2014

LOGOS #2 (98) 2014

Philosophical and Literary Journal published since 1991, frequency—six issues per year Establisher—Gaidar Institute for Economic Policy

Editor-in-chief Valery Anashvili Guest editor Boris Kagarlitsky (Socialist) Editorial B oard: Alexander Bikbov, Vyacheslav Danilov, Ilya Inishev, Dmitriy Kralechkin, Vitaly Kurennoy (science editor), Inna Kushnaryova, Michail Maiatsky, Yakov Okhonko (executive secretary), Alexander Pavlov, Artem Smirnov, Vlad Sofronov, Rouslan Khestanov, Igor Chubarov Editorial Council: Petar Bojanić (Belgrade), Georgi Derluguian (New York, Abu-Dhabi), Boris Groys (New York), Gasan Guseynov (Basel), Klaus Held (Wuppertal), Leonid Ionin (Moscow), Boris Kapustin (New Haven), Vladimir Mau (Council Chair, Moscow), Christian Möckel (Berlin), Victor Molchanov (Moscow), Frithjof Rodi (Bochum), Blair Ruble (Washington), Sergey Sinelnikov-Murylev (Moscow), Maxim Viktorov (Moscow) Mikhail Yampolsky (New York), Slavoj Žižek (Lublyana), Sergey Zuev (Moscow) Executive editor Elena Popova Design and layout Sergey Zinoviev Project manager Kirill Martynov Proofreader Lyubov Agadulina Website editor Egor Sokolov E-mail: [email protected] Website: http://www.logosjournal.ru/ Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Certificate of registration ПИ № ФС 77 – 46739 of 23.09.2011 Subscription number in the unified catalogue “Pressa Rossii” — 44761 ISSN 0869-5377

All published materials passed review and expert selection procedure Front cover: Nisson Abramovich Shifrin, Moscow Under Construction, 1930.

© Gaidar Institute Press, 2014 http://www.iep.ru/ Print run 1000 copies

ЛОГОС #2 (98) 2014 Философско-литературный журнал

издается с 1991 г., выходит 6 раз в год Учредитель Фонд «Институт экономической политики им. Е. Т. Гайдара»

Главный редактор Валерий Анашвили Редактор-составитель Борис Кагарлицкий (Социалистическое) Редакционная коллегия: Александр Бикбов, Вячеслав Данилов, Илья Инишев, Дмитрий Кралечкин, Виталий Куренной (научный редактор), Инна Кушнарева, Михаил Маяцкий, Яков Охонько (ответственный ­секретарь), Александр Павлов, Артем Смирнов, Влад Софронов, Руслан ­Хестанов, Игорь Чубаров Редакционный совет: Петар Боянич (Белград), Максим Викторов (Москва), Борис Гройс (Нью-Йорк), Гасан Гусейнов (Базель), Георгий Дерлугьян (Нью-Йорк, Абу-Даби), Славой Жижек (Любляна), Сергей Зуев (Москва), Леонид Ионин (Москва), Борис Капустин (Нью-Хейвен), Владимир Мау (председатель совета, Москва), Кристиан Меккель (Берлин), Виктор Молчанов (Москва), Фритьоф Роди (Бохум), Блэр Рубл (Вашингтон), Сергей Синельников‑Мурылев (Москва), Клаус Хельд (Вупперталь), Михаил Ямпольский (Нью-Йорк) Выпускающий редактор Елена Попова Дизайн и верстка Сергей Зиновьев Руководитель проектов Кирилл Мартынов Корректор Любовь Агадулина Редактор сайта Егор Соколов E-mail редакции: logosjournal@gmx. com Сайт: http: // www.logosjournal.ru Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77–46739 от 23.09.2011 Подписной индекс в Объединенном каталоге «Пресса России» — 44761 ISSN 0869-5377

Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования и экспертного отбора Категория информационной продукции «16+» В оформлении обложки использована работа Ниссона Абрамовича Шифрина «Москва строится», 1930

© Издательство Института Гайдара, 2014 http://www.iep.ru/ ППП «Типография „Наука“». 142300, Москва, Шубинский пер., 6. Тираж 1000 экз.

CONTENTS

1 Danil R azeev. Cognitive Machinery and the Phenomenal Flow of Consciousness 15 Garris Ro gonyan. Descartes and an Indifferent Deceiver SOVIET

43 Roman Gromov. Philosophy as an Object of Legal Regulation. Ways of Professionalizing Philosophical Education in the USSR 65 E gor S okolov. The Academic Community: Politics and Boundaries. The Case of Merab Mamardashvili 89 L ilya Kaganovsky. How Steel was Melted 123 Anna Ganzha. Soviet Music as an Object of Stalinist Cultural Policy 156 Irina Gluschenko. Manifesting Soviet Everyday Life by Estrangement S O C IA L I S T

167 B oris Kagarlitsky. Paternalism and Liberalism 181 Anna O chkina. The New Welfare State as the Model of Post-Crisis Development 215 Alexey Simoyanov. The Social State. Its Essence, Criteria, Indicators 235 Rusl an Dzarasov. From Social State to World Crisis. And Back? 261 The Monk of Culture. In Memory of Roman Gromov

iv

• Logos

№2

[98] 2014 •

Содержание

1 Данил Разеев. Когнитивная машинерия и феноменальный поток сознания 15 Гаррис Рогонян. Декарт и равнодушный Обманщик С О В Е Т С КО Е

43 Роман Громов. Философия как объект правового регулирования. Пути профессионализации философского образования в СССР 65 Егор Соколов. Академическое сообщество: политика и границы. Случай Мераба Мамардашвили 89 Лиля Кагановская. Как расплавлялась сталь 123 Анна Ганжа. Советская музыка как объект сталинской культурной политики 156 Ирина Глущенко. Советская повседневность через призму очуждения С О Ц И А Л И С Т И Ч Е С КО Е

167 Борис Кагарлицкий. Патернализм и либерализм 181 Анна Очкина. Новое социальное государство как модель посткризисного развития 215 Алексей Симоянов. Социальное государство: суть, критерии, индикаторы 235 Руслан Дзарасов. От социального государства к мировому кризису. И обратно? 261 Монах культуры. Памяти Романа Громова



• Логос

№2

[98] 2014 •

v

ПОДПИСКА НА ЖУРНА Л

ЛОГОС Объединенный каталог «Пресса России» Подписной индекс 44761 В отделениях связи «Почты России»

Когнитивная машинерия и феноменальный поток сознания Данил Разеев

Данил Разеев. Доктор философских наук, профессор, заведующий ­кафедрой философии науки и техники философского факультета Санкт-­ Петербургского государственного ­университета. Адрес: 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, 5. Е-mail: [email protected]. Ключевые слова: поток сознания, аргумент переполненности, тест Сперлинга. Статья посвящена проблеме потока сознания, одной из важнейших тем в новейшей философии. В статье обсуждается так называемый аргумент переполненности, согласно которому феноменальный ряд переживаний сознания превосходит когнитивный ряд. Вводя деление потока сознания на феноменальное (а-течение) и когнитивное (с-течение), а также привлекая для своего анализа тест Сперлинга, автор демонстрирует, что решение вопроса о структуре потока сознания не может быть найдено только на уровнях самонаблюдения и наблюдения за поведением субъекта. Существенные перспективы в рассмотрении данного вопроса возможны только в случае включения в исследование дополнительного уровня — уровня нейронного коррелята сознания.

COGNITIVE MACHINERY AND THE PHENOMENAL FLOW OF CONSCIOUSNESS Danil Razeev. PhD in Philosophy, Professor and Chair of the Department of Philosophy of Science and Technology at the Faculty of Philosophy of the Saint Petersburg State University. Address: 5 Mendeleevskaya liniya, 199034 Saint Petersburg, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: stream of consciousness, overflow argument, the Sperling test. One of the most important problems in contemporary philosophy is the topic of the stream of consciousness. This article deals with the so-called “overflow argument,” according to which the phenomenal flow of consciousness exceeds the cognitive machinery of consciousness. The author divides the stream of consciousness into two flows, the phenomenal flow (a-flow) and the cognitive flow (c-flow) and uses the concept of the Sperling test to demonstrate that the structure of the stream of consciousness cannot be determined solely on the basis of selfobservation and behavioral observation. The additional neural level of observation, namely the so-called neural correlates of consciousness, provides us with a new perspective in considering this problem.

 1

Е

С ЛИ, будучи взрослым человеком, вы зададитесь во‑ просом о том, что из всего многообразия переживаемого в опыте можно считать непосредственно данным, то до‑ вольно скоро обнаружите, что таким первично переживаемым оказывается не только и не столько непосредственно окружаю‑ щий вас предметный мир, сколько цепь непрерывно протекаю‑ щих внутренних переживаний во всем их разнообразии, в слож‑ ных модальностях и тонких оттенках (начиная с нежного чувства тепла, растекающегося по вашему телу от умеренного воздействия солнечных лучей, до внезапных перепадов настроения или вну‑ треннего диалога с тем, кто вас обидел или причинил вам боль). Всю эту цепь переживаний, фиксируемых вами, взрослым су‑ ществом, можно назвать потоком сознания. Замечу сразу, что о взрослом человеке речь идет не случайно, коль скоро именно как взрослое существо вы способны зафиксировать и, более того, сообщить другим о своем потоке сознания, в отличие от инфанта или животного тела человека, вынужденного в силу тех или иных обстоятельств влачить вегетативное существование. Что же пред‑ ставляет из себя поток сознания, данный нам непосредственным образом или по меньшей мере кажущийся нам данным непосред‑ ственным образом? Мне представляется, что извечный для философии вопрос о потоке сознания благодаря существенному прогрессу в неинва‑

Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундамен­ тальных исследований в рамках реализации научного проекта № 13‑06‑00902. Автор благодарит Анастасию Козыреву, Марию Секацкую, Сергея Левина за ценные замечания к тексту статьи, а также Артема Гриднева за иллю­ страции к ней.

2

• Логос

№2

[98] 2014 •

зивных способах наблюдения за человеческим мозгом и воздей‑ ствия на него в экспериментальных целях обретает в наши дни со‑ вершенно неожиданные измерения. Для начала я перечислю эти измерения в виде проблем: ·· Можно ли считать поток сознания специальным механизмом, возникшим у человека в ходе эволюции? ·· Обладают ли таким механизмом другие животные, имеющие неокортекс, или гомогенетическую кору головного мозга? ·· Исчерпывается  ли поток сознания только теми пережива‑ ниями, в которых мы отдаем себе отчет и о которых мы мо‑ жем сообщить другим? ·· Можно ли зафиксировать какое‑то соответствие (найти кор‑ реляцию) между потоком сознания и физическими (нейрон‑ ными) процессами, происходящими в мозге? ·· Можно ли зафиксировать такие нейронные процессы в моз‑ ге, которые не сопровождаются потоком сознания? ·· Можно ли считать нейронные процессы, соответствующие переживаниям потока сознания, и  нейронные процессы, соответствующие сложным высокоорганизованным меха‑ низмам, в  которых мы не  отдаем себе сознательного от‑ чета, но  которые регулируют наше поведение, независи‑ мыми физическими процессами, происходящими в нашем мозге? На первый взгляд может показаться, что в вышеприведенном пе‑ речне проблем один из извечных философских вопросов весьма сложным образом переформулируется с  использованием ново‑ модной терминологии из области современной нейронауки. Моя задача — оценить перспективу того, действительно ли подобное переформулирование привносит что‑то радикально новое в по‑ нимание самой сути указанного вопроса или же речь идет просто о создании сильно онаученного философского жаргона, на кото‑ ром группе философов удается паразитировать какое‑то время, присосавшись к телу когнитивной нейронауки. Для целей настоящей статьи я не буду касаться первых двух из указанных проблем, несмотря на то что они представляют со‑ бой исключительный интерес. Дело в том, что данные проблемы настолько глобальны, что выстроить хоть сколько-нибудь по‑ следовательную аргументацию для их решения или по крайней мере для задания какого‑то четкого направления, следуя которо‑ му можно найти их решение, не представляется возможным без

• Данил Разеев •

3

привлечения довольно обширной современной научной базы. Бо‑ лее того, и последние три из обозначенных проблем также требу‑ ют обращения к обширному контексту из области современной нейронауки, однако я надеюсь, что их по крайней мере можно по‑ пытаться рассмотреть после обращения к третьей проблеме, ра‑ зобрав ее в одном специальном аспекте, который активно обсу‑ ждается в течение последней четверти века в англоязычной на‑ учной литературе и  который получил условное наименование overflow argument (договоримся переводить данное словосочета‑ ние как «аргумент переполненности»). Именно в свете данного аргумента я и собираюсь затронуть в настоящей статье проблему номер 3, то есть проблему различия в нашем потоке сознания ме‑ жду феноменальным рядом переживаний и тем рядом пережива‑ ний, который доступен благодаря (само)наблюдению и (вербаль‑ ному) отчету. А РГУМЕНТ ПЕРЕПОЛНЕННО С ТИ

Если перейти сразу к делу, то суть аргумента переполненности заключается в том, что поток осознания, протекающий у услов‑ но взятого нормального взрослого живого существа вида Homo sapiens, превышает на некоторое неопределенно фиксируемое зна‑ чение уровень происходящих в мозге этого существа высокоор‑ ганизованных процессов, регулирующих его поведение. Для по‑ нимания вышесказанного я предложу довольно огрубленную аналогию с потоком реки (рис. 1), в котором на разных уровнях протекают, скажем, холодное (с) и теплое (а) течения воды, при этом разница в температуре течений настолько ощутима, что мы можем сказать, что в общем потоке реки мы различаем уровень а-течения, протекающего поверх с-течения (те, у кого есть опыт плавания в  открытых водных пространствах, понимают, о  чем идет речь, когда наше тело ощущает нижний холодный и верх‑ ний теплый слои воды). Дабы указанная аналогия сработала, необходимо избавиться от того предрассудка, что верхнее течение теплой воды (а-тече‑ ние) представляет собой более сложное и важное течение по срав‑ нению с нижним холодным течением (с-течением) или наоборот. В данной аналогии важно то, что а-течение и с-течение различа‑ ются лишь по своему уровню, то есть а-течение находится на бо‑ лее высоком уровне по  отношению к  с-течению. Вместе с  тем важно иметь в виду одно существенное обстоятельство, а имен‑ 4

• Логос

№2

[98] 2014 •

РИС. 1. Поток реки: а-течение и с-течение

a c

но: если измерять общий объем воды в реке по уровню a-течения, то он будет несколько больше, нежели если измерять его по уров‑ ню с-течения. Чтобы аналогия била точно в цель, я попрошу сде‑ лать акцент еще на одном важном моменте. Различие между а-те‑ чением и с-течением становится заметным только в тот момент, когда часть нашего тела погружается в с-течение. Вплоть до это‑ го момента нам кажется, что мы переплываем реку в одном-един‑ ственном потоке. Иными словами, верхнее а-течение становит‑ ся для нас заметным только после соприкосновения нашего тела с нижним с-течением. Вот теперь мы готовы к концептуальному пониманию аргумента переполненности. Аргумент переполненности утверждает следующее: поток со‑ знания представляет собой совокупность сложных, высокоорга‑ низованных на физическом уровне нейронных процессов, проис‑ ходящих в нашем мозге, часть из которых протекает, не нуждаясь в том, чтобы быть заметными (а-течение), другая же их часть, на‑ против, должна присутствовать именно в заметном, доступном виде для того, чтобы оперативно регулировать наше дальнейшее поведение (с-течение). В этом смысле, как целое, поток сознания несколько переизбыточен, поскольку содержит не только нужные для дальнейшей регуляции нашего поведения процессы (с-тече‑ ние), но и неиспользуемые, как бы происходящие вхолостую про‑ цессы (а-течение). Процессы с-течения в научной литературе име‑ нуются когнитивными, а процессы а-течения — феноменальны‑ ми. Иными словами, аргумент переполненности утверждает, что феноменальный уровень сознания превышает когнитивные меха‑ низмы, необходимые сознанию для дальнейшей регуляции пове‑ дения, или, если выразиться более кратко и, возможно, более эф‑ фективно: феноменальный поток осознания содержит в себе не‑ что большее, чем когнитивные процессы в сознании. Значимость своего тезиса сторонники аргумента переполненности (Н. Блок,

• Данил Разеев •

5

РИС. 2. Тест Сперлинга (1960)

FMKV

????

DTLY

????

SNWI

????

Ф. Дретске, М. Тай1) часто демонстрируют с помощью так назы‑ ваемого теста Сперлинга2, который, с точки зрения его сторон‑ ников, однозначно подтверждает их тезис (рис. 2). Тест, разработанный Джорджем Сперлингом еще в 1960 году и закрепившийся в специализированной литературе под наиме‑ нованием теста на  иконическую память, состоит в  том, что ис‑ пытуемому сначала показывают карточку с точкой фиксации, за‑ тем пустую карточку, затем на очень краткое время (обычно на 50  мсек) предъявляют карточку, на  которой в  несколько рядов (как правило, в  три-четыре ряда) расположено несколько букв (как правило, по три-четыре буквы в каждом ряду), затем вновь показывают белую карточку и в заключение просят испытуемо‑ го сообщить, какие буквы он видел. В стандартном тесте испы‑ туемые утверждают, что «видели» все 12 букв на карточке, но из них правильно называют в среднем около 4 букв. Используя вы‑ шеприведенное разделение потока сознания на а-течение и с-те‑ чение, можно предположить, что из 12 букв, первоначально дан‑ ных в а-течении, только 4 буквы оказываются когнитивно доступ‑ ными в с-течении. Иными словами, предположение заключается в том, что в нашем визуальном сознании феноменальное а-тече‑ ние (12 букв, которые видит испытуемый) намного превышает когнитивно доступное с-течение (4 буквы, которые испытуемый может корректно воспроизвести). 1. См.: Block N. Consciousness and accessibility // Behavioral and Brain Sciences. 1990. Vol. 13. № 4. P. 596–598; Idem. How many concepts of consciousness? // Behavioral and Brain Sciences. 1995. Vol. 18. № 2. P. 272–274; Idem. Concepts of consciousness // Philosophy of Mind / D. Chalmers (ed.). Oxford: Oxford Univer­ sity Press, 2002. P. 206–218; Dretske F. Perception without awareness // Perceptu­ al Experience / T. S. Gendler, J. Hawthorne (eds). Oxford: Oxford University Press, 2006; Tye M. Content, richness, and fineness of grain // Perceptual Experience. 2. См.: Sperling G. The information available in brief visual presentations // Psycho­ logical Monographs: General and Applied. 1960. Vol. 74. № 11 (498). P. 1–29.

6

• Логос

№2

[98] 2014 •

РИС. 3

a c

РИС. 4. Вариант теста Сперлинга (метод частичного отчета)

FMKV DTLY SNWI

?

Воспользуемся еще раз нашей аналогией с  человеческим те‑ лом, плывущим по реке (рис. 3), немного неестественным образом обернув саму эту аналогию: когнитивно доступной нам оказыва‑ ется только та часть нашего тела, которая оказалась погруженной в холодное течение реки (с-течение), в то время как остальная его часть, погруженная только в теплое течение реки (а-течение), пе‑ реживаема лишь феноменально, на уровне первичных данностей, не переходящих в модус доступной нам информации. Для сторонников аргумента переполненности привлекатель‑ ным в тесте Сперлинга показалось, собственно, то, что на его при‑ мере возможно было наглядно продемонстрировать, что феноме‑ нальное содержание визуального сознания содержит что‑то сверх когнитивно доступного содержания, то есть переполняет его. Тем более что к такому выводу склоняет нас и сам Сперлинг, который, доказывая наличие так называемой визуальной иконической па‑ мяти, модифицировал свой тест, применив так называемый метод частичного отчета. Разберем модифицированный им тест чуть бо‑ лее подробно (рис. 4). После демонстрации карточки с  буквами Сперлинг (я  вос‑ пользуюсь одним из вариантов этого теста) показывал испытуе‑ мым другую карточку, на которой была изображена метка, рас‑ положенная на месте одной из букв, показанной ранее на кар‑ точке с буквами. Затем испытуемого просили назвать ту букву,

• Данил Разеев •

7

РИС. 5

a c

которая стояла на  месте метки в  карточке с  буквами (и  затем это повторялось для каждой из букв). Результаты модифициро‑ ванного теста Сперлинга превзошли ожидания. Оказалось, что, используя такой метод (как уже было отмечено, метод частич‑ ного отчета), он установил, что испытуемые могут назвать пра‑ вильно гораздо больше букв (в среднем около 9 букв из 12), хотя в ответ на просьбу построить всю матрицу они опять же были способны правильно воспроизвести только 4 буквы. Разумеет‑ ся, такой результат вполне подходит для сторонников аргумен‑ та переполненности, поскольку он лишний раз подтверждает их тезис о  том, что феноменальное сознание обладает особым содержанием, которое нельзя свести к  когнитивно доступно‑ му содержанию. И  действительно, если читать результаты те‑ ста Сперлинга буквально, то получается, что в феноменальном а-течении визуального сознания нам дано гораздо больше со‑ держания (мы  видим практически все буквы, что подтвержда‑ ется методом частичного отчета), нежели чем содержание, ко‑ торое остается в  нашем распоряжении в  с-течении визуально‑ го сознания в качестве когнитивно доступного (мы располагаем лишь 4 буквами из 12). Привести веское возражение против аргумента переполнен‑ ности, опирающегося на  тест Сперлинга, оказывается совсем не  просто. Грубо опровергнуть данный аргумент, заявив, что мы, собственно, видим ровно столько, сколько мы можем вспо‑ мнить (то  есть редуцировать феноменальное а-течение до  ког‑ нитивного с-течения), не удается. Действительно, если вернуть‑ ся к аналогии с телом в реке, то заявлять такое будет равносиль‑ но утверждению, что наше тело ограничено лишь той его частью, которая волей случая оказалась погруженной в  холодное тече‑ ние (с-течение) реки, и настаивать на том, что остальной его ча‑ сти, погруженной в  теплое течение (а-течение), не  существует вовсе (рис. 5). 8

• Логос

№2

[98] 2014 •

КОГНИТИВНАЯ МА ШИНЕРИЯ С ОЗНА НИЯ

Если напрямую опровергнуть аргумент переполненности не представляется возможным, то остается косвенный путь — рас‑ ширить объем когнитивно доступного содержания (с-течение) до феноменального содержания (а-течение) за счет приращения тех функций, которые задействованы в когнитивной машинерии сознания. В  этом случае феноменальное содержание сознания можно будет считать частью когнитивного содержания. Я имею в виду следующее. Если внимательно присмотреться к примеру, приводимому в тесте Сперлинга, то обнаруживается, что у само‑ го изобретателя данного теста речь идет вовсе не о визуальном потоке сознания, в котором можно выделить два течения — фе‑ номенальное и когнитивное. Напомним, что Сперлинг задумал свой тест в качестве теста на иконическую память, то есть такую кратковременную память (50 мсек), которая фиксируема в акте нашего визуального предметного восприятия. Современные ис‑ следования иконической памяти показывают, что ее диапазон можно расширить до 1,5 сек (парадигма Лендмана и др.3). Одна‑ ко для разбираемого нами вопроса важен не столько диапазон иконической памяти, сколько само ее присутствие в потоке ви‑ зуального сознания. Получается, что в потоке визуального созна‑ ния соприсутствует некоторый дополнительный механизм (ме‑ ханизм кратковременной иконической памяти), который, как можно предположить, и  делает для нас доступным определен‑ ное содержание визуального сознания. Какие у  нас есть осно‑ вания полагать, что в  визуальном сознании испытуемых дано что‑то сверх того, что дается нам благодаря когнитивному ме‑ ханизму кратковременной визуальной памяти? Можем  ли мы строить выводы только на основании утверждений испытуемых о  том, что они видят больше, чем могут вспомнить? Достаточ‑ но  ли подобных утверждений для того, чтобы признать нали‑ чие феноменального а-течения, превышающего по содержанию с-течение? То, что речь идет не просто об иллюзии испытуемых, демонстрируется в модифицированном тесте Сперлинга в соот‑ ветствии с  методом частичного отчета: испытуемые, несмотря на  доступное им благодаря когнитивному механизму кратко‑ временной визуальной памяти содержание из 4 букв, могут по‑ 3. См.: Landman R., Spekreijse H., Lamme V. A. F. Large capacity storage of inte­ grated objects before change blindness // Vision Research. 2003. Vol. 43. № 2. P. 149–164.

• Данил Разеев •

9

РИС. 6

c c1 c2

средством метода частичного отчета корректно указать содер‑ жание почти всех букв. Однако где гарантия, что в случае моди‑ фицированного теста Сперлинга у испытуемого не включается некий дополнительный когнитивный механизм, позволяющий сделать доступным для сознания новое содержание? То, что оно именно новое, принципиально важно. Иными словами, можно предположить, что в визуальном сознании испытуемого в случае модифицированного теста Сперлинга содержание букв, которое не  стало доступным благодаря когнитивному механизму крат‑ ковременной памяти, впервые создается (а не воспроизводится) благодаря вступающему в игру дополнительному когнитивному механизму, скажем механизму внимания. Речь идет о  том, что в изначальном и модифицированном тестах Сперлинга мы име‑ ем дело с  разными визуальными потоками сознания, посколь‑ ку имеет место количественная разница в  когнитивных меха‑ низмах, включенных в  игру в  первом и  втором случаях. Сле‑ довательно, онтологический статус феноменального а-течения оказывается под вопросом, раз становится все труднее дать чет‑ кое обоснование, чем он по  содержанию отличается от  когни‑ тивного с-течения, дополненного еще одним когнитивным те‑ чением, скажем течением с'. Такая цепь рассуждений приводит нас к  серьезной проблеме: не  сводится  ли так называемое фе‑ номенальное сознание к различным модусам когнитивного со‑ знания? Не обстоит ли дело таким образом, если воспользовать‑ ся нашей аналогией с погружением человека в открытое водное пространство, что, погружаясь изначально в теплое течение реки, мы можем достигнуть и холодного подводного течения, но для этого требуется приложить определенные усилия (рис. 6). При‑ мечательно, что в таком случае поток реки в целом будет гомо‑ генным (имея статус с-течения), различаясь лишь по уровням (c, c1, c2 и т. д.), до которых мы в состоянии, так сказать, донырнуть, используя доступные нам когнитивные механизмы. 10

• Логос

№2

[98] 2014 •

Найти однозначное решение тому, сводится ли поток сознания исключительно к когнитивной машинерии сознания, оказывается весьма затруднительно, если выстраивать аргументацию, опираясь только на сообщаемые самим же субъектом данные о самонаблю‑ дении (данные интроспекции, или феноменологии в узком смыс‑ ле этого слова, которая, собственно, и оказывается под вопросом), а также на данные коллективного наблюдения за поведением того или иного субъекта (их можно назвать данными гетерофеноме‑ нологии), на которых во многом и строится психологическая на‑ ука. Ряд клинических случаев, описанных в психологической на‑ учной литературе, делают концепцию сознания как гомогенно‑ го когнитивного потока достаточно проблематичной. Здесь будет уместным упомянуть случаи так называемой ложной слепоты (blindsight), при которых больные страдают поражением участ‑ ков коры головного мозга, отвечающих за обработку визуальных стимулов. Такие пациенты утверждают, что они ничего не видят, но при этом их поведение свидетельствует об обратном. Если вы попросите такого больного пройти в незнакомом месте, где его пе‑ редвижению будет мешать ряд предметом, то, несмотря на то что он будет утверждать, что ничего не видит, своим телом он не за‑ денет ни один из предметов, преграждающих ему путь. Не менее интересны случаи ложной слепоты у больных, утверждающих, что они не видят левую или правую часть визуального поля. Такому больному вы можете показать какой-нибудь предмет (например, телефон) в той части визуального поля, которое, по его словам, ему недоступно (допустим, слева). На прямой вопрос о том, что он ви‑ дит, он ответит, что не видит ничего, что находится слева. Одна‑ ко если вы попросите этого больного сказать какое-нибудь слово наугад, то он с большой долей вероятности произнесет слово «те‑ лефон». Эти известные примеры из  области клинической прак‑ тики показывают, что содержание потока визуального сознания невозможно полностью свести к содержанию, доступному когни‑ тивной машинерии сознания. Они указывают на наличие «фено‑ менального сознания» (phenomenal consciousness, термин Н. Бло‑ ка, который противопоставляет его access consciousness, «доступ‑ ному сознанию», отвечающему за когнитивные механизмы) или «информационной чувствительности» (informational sensitivity, тер‑ мин О. Фланагана4). Другой вопрос — оказывается ли феноменаль‑ ное поле обязательно большим по объему содержанием, нежели 4. См.: Flanagan O. Consciousness Reconsidered. Cambridge, MA ; L.: MIT Press, 1992.

• Данил Разеев •

11

когнитивное содержание, которое мы можем удержать в памяти, принять во внимание или сообщить. Только что упомянутые па‑ тологические случаи подталкивают нас к интерпретации, что фе‑ номенальное течение сознания может представлять из себя вари‑ ант некоторого расстройства когнитивной машинерии сознания. Что мешает нам предположить, что феноменальное течение сознания есть результат определенного расстройства когнитив‑ ных механизмов памяти и внимания в визуальном потоке созна‑ ния (или даже отсутствия одного из когнитивных механизмов)? Примерно в таком направлении выстраивает свою аргументацию известный американский нейроученый К. Кох в своей полемике с Н. Блоком5, постулирующим в своих работах, как уже было от‑ мечено, наличие особого феноменального сознания. Не отрицая онтологической независимости феноменального течения созна‑ ния (а-течения), К. Кох вместе с тем утверждает, что данное тече‑ ние возникает благодаря угасанию в потоке визуального сознания когнитивного механизма внимания. В ПОИСКАХ НЕЙР ОННОГО КОРРЕ ЛЯТА С ОЗНА НИЯ

Итак, приведенные выше аргументы склоняют нас к выводу, что предложить однозначное решение того, как можно зафиксировать и где установить четкую границу между феноменальным и ког‑ нитивным течениями сознания, не представляется возможным не только на уровне репортажей субъекта о своем потоке созна‑ ния, но и на уровне психологического исследования. Так разре‑ шим ли тогда вопрос о различии между феноменальным и когни‑ тивным течениями в потоке сознания? Более того, существует ли вообще данное различие? Если мы не можем с помощью психо‑ логического инструментария зафиксировать независимый от ког‑ нитивного феноменальный ряд переживаний сознания, а  пола‑ гаться только на слова субъекта о наличии такого независимого феноменального ряда нельзя, коль скоро оно не может считаться достаточным основанием для научного рассмотрения указанно‑ го вопроса, то остается либо оставить вопрос нерешенным, либо искать какие‑то дополнительные средства, которые могли бы про‑ лить свет на рассматриваемую проблему. 5. См.: Crick F., Koch C. Consciousness and neuroscience // Cerebral cortex. 1998. Vol. 8. № 2. P. 97–107.

12

• Логос

№2

[98] 2014 •

Мы живем в  такое время, когда такие дополнительные сред‑ ства появились. Дело в том, что активно развивающиеся новые технологии неинвазивного наблюдения за сложными физически‑ ми и химическими процессами, происходящими в нашем мозге (FMRI, EEG, MEG, PET и др.), дают нам дополнительный инстру‑ ментарий, который может существенно повлиять на ход дальней‑ ших дебатов о том, существует ли вообще так называемый фено‑ менальный поток сознания поверх когнитивно доступного. Неинвазивные средства наблюдения за процессами, происхо‑ дящими в мозге, позволяют говорить о некоем дополнительном уровне описания, вступающем в игру при решении вопроса о ба‑ зовой структуре потока сознания. Этот дополнительный уровень (дополнительный, напомню, к уровню самоотчета и самоописа‑ ния, а также к уровню психологического наблюдения) можно на‑ звать уровнем нейронного коррелята сознания, на основании ко‑ торого можно создать карту всех тех объективных нейронных процессов, которые происходят в мозге, когда субъект фиксиру‑ ет наличие потока сознания. Появление дополнительного уров‑ ня исследования дает новый стимул для решения вопроса о том, сводится  ли феноменальное течение сознания к  когнитивной машинерии. Благодаря вовлечению в изучение вопроса нового (нейрональ‑ ного) уровня исследования, у нас появляется возможность про‑ верки тех рабочих гипотез, которые были получены на двух дру‑ гих уровнях (уровне интроспекции и  самонаблюдения и  уров‑ не психологического тестирования). Они таковы (ограничимся в данной классификации, как и прежде, лишь потоком визуаль‑ ного сознания): 1) феноменальное течение и когнитивное течение в потоке ви‑ зуального сознания представляют собой различные само‑ стоятельные механизмы; 2) феноменальное осознание визуального потока есть когни‑ тивный механизм более высокого (второго) порядка; 3) в визуальное сознание всегда вовлечен механизм внимания; 4) визуальное сознание реализуется только в виде когнитивных механизмов. Разумеется, для сопоставления этих гипотез необходимо обра‑ титься более детально к современным научным данным. Приме‑ чательно, что мы имеем дело с тем случаем, когда философская проблема для своего решения нуждается в обращении к новей‑

• Данил Разеев •

13

шей экспериментальной базе из области нейронауки. Какая из ги‑ потез о потоке сознания поддерживается данными современной нейронауки — тема для отдельной научной статьи. REFERENCES Block N. Concepts of consciousness. Philosophy of Mind (ed. D. Chalmers), Oxford, Oxford University Press, 2002, pp. 206–218. Block N. Consciousness and accessibility. Behavioral and Brain Sciences, 1990, vol. 13, no. 4, pp. 596–598. Block N. How many concepts of consciousness? Behavioral and Brain Sciences, 1995, vol. 18, no. 2, pp. 272–274. Crick F., Koch C. Consciousness and neuroscience. Cerebral Cortex, 1998, vol. 8, no. 2, pp. 97–107. Dretske F. Perception without awareness. Perceptual Experience (eds T. S. Gendler, J. Hawthorne), Oxford, Oxford University Press, 2006. Flanagan O. Consciousness Reconsidered, Cambridge, London, MIT Press, 1992. Landman R., Spekreijse H., Lamme V. A. F. Large capacity storage of integrated objects before change blindness. Vision Research, 2003, vol. 43, no. 2, pp. 149–164. Sperling G. The information available in brief visual presentations. Psychological Monographs: General and Applied, 1960, vol. 74, no. 11 (498), pp. 1–29. Tye M. Content, richness, and fineness of grain. Perceptual Experience (eds T. S. Gendler, J. Hawthorne), Oxford, Oxford University Press, 2006.

14

• Логос

№2

[98] 2014 •

Декарт и равнодушный Обманщик Гаррис Рогонян

Гаррис Рогонян. Кандидат философских наук, доцент факультета социологии Национального исследовательского университета «Высшая школа э­ кономики». Адрес: 190008, Санкт-Петербург, ул. Союза Печатников, 16. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: эпистемология, скептицизм, радикальная интерпретация, экстернализм, коммуникация. Автор статьи показывает, как и благодаря чему метод радикальной интерпретации, предложенный Д. Дэвидсоном, справляется с теми проблемами, которые сформулированы в различных скептических сценариях. В частности, метод радикальной интерпретации лишает картезианский скептический сценарий (в традиционной и современной его версиях) убедительности и статуса философской проблемы как таковой. Используя различие между намеренным и ненамеренным обманом, можно показать, что сценарий глобального скептицизма получает свое разрешение в обоих случаях. В статье также рассмотрена возможность расширения того варианта натурализованной эпистемологии, который предложил У. В. О. Куайн, — прежде всего, за счет введения социального фактора.

DESCARTES AND AN INDIFFERENT DECEIVER Garris Rogonyan. PhD, Lecturer at the Department of Sociology of the National Research University Higher School of Economics. Address: 16 Soyuza Pechatnikov Str., 190008 Saint Petersburg, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: epistemology, skepticism, radical interpretation, externalism, communication. The author shows how and why the method of radical interpretation proposed by D. Davidson can solve the problems that are formulated in a variety of skeptical scenarios. In particular, the method of radical interpretation renders the Cartesian skeptical scenario (both in its traditional and recent versions) obscure and even deprives it of its status of a philosophical problem as such. Appealing to the difference between intended and unintended lies, one can see how the global skeptical scenario gets solved in both cases. This paper also extends Willard Van Orman Quine’s argument for an expanded version of a naturalized epistemology by introducing social factors to this approach. In addition, there are always at least two necessary limitations imposed by communication on our hypotheses about knowledge and delusion.

 15

1.

П

РЕДЛОЖЕННАЯ У. В. О. Куайном натурализация эпистемологии — в  той мере, в  какой до  недавнего времени эпистемология составляла ядро западной философии, — предполагает в конечном счете натурализацию и самой философии со  всем диапазоном ее проблем. Как известно, Куайн вместо поисков обоснования знания предложил сосредоточиться на  описании генезиса и  эмпирических механизмов получения этого нашего знания. Такой подход должен снять некоторые эпистемологические проблемы как не заслуживающие серьезного отношения или передать их в ведение частных наук, которые и решали бы их, исходя из конкретных эмпирических исследований. Сама философия при этом должна стать продолжением этих наук, опираясь на  то знание, которое они ей предоставляют1. В эпистемологии такой подход затрагивает прежде всего проблемы философского скептицизма: натуралистская установка по отношению к знанию и языковому значению лишила бы скептика его привычных аргументов, ориентированных на нормативное обоснование, а не эмпирическое описание наших убеждений. Понятно, что для скептика такой подход выглядит, скорее, как уклонение от его проблем, поскольку для него это еще один вариант того самого эмпиризма, которому он предъявляет свои тре-

Данное научное исследование (№ 12-01-0040) выполнено в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ » в 2013–2014 годах. 1. Впрочем, мы можем наблюдать сегодня и своеобразную натурализацию самих естественных наук — прежде всего в виде социологии науки. Разумеется, это не встречное движение, а, скорее, развитие куайновской программы натурализации знания.

16

• Логос

№2

[98] 2014 •

бования. И, как полагал Дональд Дэвидсон, не безосновательно, поскольку предложенная Куайном натурализация эпистемологии не  дает удовлетворительного ответа на  угрозу эпистемологического скептицизма, и даже более того — прямо ведет к нему2. Такая натурализация лишь предлагает новых сомнительных эпистемологических посредников между нашими убеждениями и  миром. Описание причинной связи между убеждениями и миром в  терминах опыта, чувств, ощущений, сенсорного воздействия и т. д. не может дать полноценного обоснования истинности наших убеждений, поскольку обоснованием для одного убеждения может быть только другое убеждение3. Но, с другой стороны, и согласованная совокупность убеждений еще не является решением скептических проблем, если она по-прежнему предполагает противопоставление убеждений миру — по отдельности или в целом4. Поэтому Дэвидсон предложил свой вариант натурализованной эпистемологии, опирающийся на «минималистский» (или дефляционный) анализ языковых значений и нередуктивистский натурализм в отношении сознания. Цель данной статьи заключается в том, чтобы показать, как и почему метод радикальной интерпретации, предложенный Дэвидсоном, вполне справляется (вопреки мнению многих критиков) с  теми проблемами, которые предлагают различные скептические сценарии, — если, конечно, мы будем понимать предложенную Куайном натурализацию в более широком смысле. 2. С  некоторых пор скептику стараются не  отвечать напрямую — вместо прямого ответа лучше предложить концептуальное разрешение его проблем, то есть показать, что они, по сути, и не являются реальными проблемами. Однако Дэвидсон, судя по всему, хотел дать именно прямой ответ скептику, принимая тем самым, как и Барри Страуд, скептицизм всерьез5. Но, в отличие от Страуда, он относился к скептической проблеме как к разрешимой, хотя и не в смысле ее концептуальной терапии: опровергать скептика — прямо или косвенно — значит слишком драматизировать ситуацию. Есть возможность дать прямой ответ, если, конечно, понимать гипотезу скептика именно как вопрос. Поэтому если, на 2. Davidson D. Epistemology Externalized // Davidson D. Subjective, Intersubjective, Objective. Oxford: Clarendon Press, 2001. P. 194. 3. Idem. Coherence Theory of Truth and Knowledge // Ibid. P. 141. 4. Ibid. P. 140. 5. Stroud B. Taking Scepticism Seriously // Stroud B. Understanding Human Know­ ledge: Philosophical Essays. Oxford: Oxford University Press. P. 38.

• Гаррис Рогонян •

17

пример, Ричард Рорти, по словам Дэвидсона, «рассматривает всю историю западной философии как бесславную битву между надуманным философским скептицизмом и  бессмысленными попытками ответить ему», битву, которая, наконец, подошла к своему завершению вместе с самим эпистемологическим проектом, то сам Дэвидсон полагает, что эпистемология от Декарта до Куайна — «это только одна из  глав этой истории, которая просто уступает место чему-то лучшему в плане новых методов анализа и поддержания высоких стандартов ясности»6. Отсюда и разница в их оценке роли и значимости философского скептицизма. В качестве иллюстрации ответа Дэвидсона скептицизму можно воспользоваться различием, которое Уилфрид Селларс провел между повседневным и научным представлением о мире7. Скептицизм тогда предстанет в качестве посредника между двумя этими представлениями, поскольку скептик, как правило, бросает вызов тому, что считается очевидным, то есть частью здравого смысла его времени. Однако делает он это, имея в виду второе, научное представление, на фоне которого и пытается с помощью своих парадоксов показать неадекватность и отставание первого. Действительно, скептические сценарии всегда так или иначе ориентированы на запросы своего времени. Именно по этой причине после очередных изменений картины мира под влиянием научных открытий они в дальнейшем часто кажутся скучными с философской точки зрения или требующими существенной переделки. Например, если тропы Пиррона во многом были направлены против наивной веры в естественно присущие вещам свойства, то есть независимо от того, как их воспринимает человек, то с точки зрения более позднего скептицизма этот сценарий казался уже неактуальным, поскольку причины всех изменений и различий, перечисленных в пирроновских тропах, вполне объяснимы. В свою очередь, тропы Агриппы были нацелены на то, чтобы показать, что и чисто логическое обоснование нашего знания о мире оказывается недостаточным. Декартовский скептический сценарий указывает уже на неадекватность представления о мире как о раскрытой книге Природы, которую можно читать непосредственно с помощью восприятия, то есть как то, что можно просто увидеть, услышать, потрогать. Гипотеза о всемогущем Обманщике и метод 6. Davidson D. Afterthoughts // Davidson D. Subjective, Intersubjective, Objective. P. 156–157. 7. Sellars W. Philosophy and the Scientific Image of Man // Sellars W. Science, Perception and Reality. N.Y.: The Humanities Press, 1963. P. 1.

18

• Логос

№2

[98] 2014 •

универсального сомнения указывают на совершенно иное понимание мира, ориентированное на точное исчисление и математизацию непосредственно не наблюдаемых законов природы, постижимых лишь с помощью рационального мышления. А юмовский скептический сценарий указывает уже на неадекватность сциентистской картины мира философов и  ученых Нового времени. Выводы ученых относительно ненаблюдаемых законов природы сталкиваются с проблемами, которые ставит перед ними совершенно иная природа — человеческая. Вообще то, каким образом самые известные скептические сценарии связаны с  периодами научных революций и  изменениями в представлениях об устройстве мира, заслуживает отдельного исследования. Однако не вызывает сомнения, что тесная связь между философией и развитием научного знания часто предопределяла то, насколько убедительными казались те или иные философские аргументы и сценарии, а также то, насколько и почему они эту убедительность утрачивали. Если вернуться к началу той «главы» в истории западной философии, о которой говорил Дэвидсон, то в качестве примера натурализации эпистемологических проблем можно обратиться к декартовскому скептическому сценарию и  его современной версии — гипотезе об изолированном мозге. 3. Прежде всего, декартовский скептический сценарий во многом основан на предположении о намеренности тотальной иллюзии. Неслучайно Декарт в «Размышлениях о первой философии» переходит от обычных случаев обманчивости восприятия ко лжи других людей и затем уже к гипотезе о всемогущем Обманщике — именно по его воле мы не можем быть уверены в нашем знании. Действительно, если за обманом никто не стоит, то будет ли такой ненамеренный (само)обман основой для философского скептицизма? Мы знаем, что человеческое восприятие естественным образом скрадывает или просто искажает множество реально существующих свойств окружающего нас мира (например, мы естественным образом не воспринимаем молекулярное строение окружающих нас вещей). Сегодня большинство таких объективных искажений изучает психология восприятия. Возможно, для восприятия многих свойств у нас вообще нет необходимых познавательных способностей или приборов. Однако это не тревожит нас так, как тревожит сценарий декартовского скептицизма — в первом случае у обманчивости нашего восприятия нет автора, во втором случае он есть. Всегда имеется достаточное количество детерминирующих наше

• Гаррис Рогонян •

19

знание факторов, определенным образом не столько искажающих, сколько формирующих наше восприятие реальности, то есть создающих принципиально человеческую перспективу. Иными словами, они не только не угрожают нашему знанию, но даже создают для него основу или буквально являются естественными предпосылками для него. Более того, даже если считать эти естественные предпосылки ограничением, налагаемым на наше знание, то и возможное преодоление этих ограничений в будущем (как, например, это было с ультразвуком, который естественным образом не воспринимается человеком) будет приводить только к обычному знанию об окружающем мире — тому, которое дает нам наука. Природу поэтому можно считать не более чем равнодушным Обманщиком, который загадывает, по всей видимости, только разрешимые для человека загадки (во всяком случае не философские). В этом смысле в природе существует множество самых разных случаев «равнодушного обмана». Следовательно, для того чтобы считать скептическое сомнение Декарта индуктивным обобщением на основе частных случаев, необходимо, чтобы эти случаи были намеренным обманом, то есть ложью других людей, а не просто «ложью» нашего восприятия. Например, когда я могу стать жертвой чьего-то заговора, когда окружающие люди обманывают меня почти во всем. Однако и в этом случае, каким бы сложным и уникальным ни был этот заговор, это будет еще одна обычная возможность того, что может со мной произойти. Иными словами, спор между скептиками и их оппонентами — это спор не столько о возможности тотальной иллюзии и, соответственно, интуиции таковой иллюзии, сколько о  том, является ли она философски интересной, если становится обычной и разрешимой с практической точки зрения (виртуальная реальность, лекарства, наркотики и  т. д.). Очевидно, что скептикам интересны сценарии принципиально неразрешимых возможностей, поскольку скептический сценарий — это сценарий парадокса: когда знание есть и одновременно невозможно. Если же мы можем смоделировать скептическую гипотезу (например, усилиями ученых), то она автоматически становится разрешимой. Иначе говоря, мы можем воссоздать условия как для ее возникновения, так и для ее обнаружения8. По всей видимости, имен 8. Вопрос о технической разрешимости не является здесь второстепенным, как может показаться на первый взгляд, поскольку от него зависит «априорный» характер рассуждений скептика. На возражение скептика о том, что он имеет в виду не техническую, а логическую возможность скептического

20

• Логос

№2

[98] 2014 •

но на этом пути проект натурализации эпистемологии и  стремится снять скептическую проблему в  отношении нашего знания о мире. 4. Однако для скептика гипотеза о всемогущем Обманщике — это гипотеза об исключении из обычного порядка вещей. Скептик всегда может указать как минимум на интуитивный статус возможности тотальной, а не обычной лжи. Оставляя в стороне вопрос об истоках этой интуитивной очевидности, можно на время принять ее всерьез и посмотреть, как справится с ней радикальная интерпретация. Поэтому допустим, что все-таки есть некий неравнодушный, то есть действительно злой, Обманщик, достаточно всемогущий, чтобы создать для нас тотальную иллюзию реальности. Это означает, что, став участником коммуникации (а чем еще является ложь?), он подчиняется как минимум двум эпистемологическим требованиям. Первое минимальное требование — презумпция частичной неосведомленности — заключается в том, что у Обманщика помимо намерения обмануть меня должно быть и намерение узнать, догадываюсь ли я об этом, и если догадываюсь, то что именно я об этом знаю. У меня всегда есть какое-то минимальное знание о своей эпистемологической ситуации, которое ускользает от Обманщика (хотя и не в смысле абсолютно недоступной и невыразимой субъективности). Действительно, имеет  ли смысл обманывать того, о ком абсолютно все известно — не только все мои знания, намерения, цели, короче, весь доступный мне объем информации, но  и  все мои возможные реакции в  любых возможных ситуациях? Имеет ли смысл обманывать абсолютно послушный и контролируемый механизм? И разве ложь не используется в ситуации, когда не хватает определенного контроля или знания о другом человеке? С другой стороны, я также не знаю всего того, что знают обо мне другие. У  другого человека при этом также есть некое минимальное знание обо мне, к которому я не прочь получить доступ и которое от меня до определенной степени ускользает. Как считает Дэниел Деннет, информация о мире и о нас самих неравсценария, всегда можно ответить, что техническое разрешение этого сценария также логически возможно. Поэтому скептический сценарий всегда должен содержать убедительное объяснение того, почему в данном случае невозможна никакая техническая разрешимость, то есть почему никакое научное исследование нам не поможет.

• Гаррис Рогонян •

21

номерно распределена между людьми и не может быть общедоступной в одинаковой степени для всех и всегда. Именно поэтому мы и вступаем в разговор, который является своего рода торговлей и дипломатией — знание в обмен на знание, когда мы что-то предоставляем другому, но при этом и что-то скрываем9. Исходя из этого, эпистемологическую структуру любого разговора можно представить следующим образом: 1. Ты знаешь то (например, обо мне), чего не знаю я. 2. Я знаю, что ты знаешь то (обо мне), чего не знаю я. 3. Ты знаешь, что я об этом знаю. 4. Я знаю, что ты знаешь, что я об этом знаю. Обычно здесь добавляют «и т. д.», как если бы интенции участников разговора могли надстраиваться друг над другом до  бесконечности. Но это не так. Все остальные изменения и добавления в намерениях будут разворачиваться в рамках четырех указанных тактов, поскольку нам, в принципе, большего и не требуется, чтобы вступать в разговор. Более того, чтобы лгать или блефовать, можно ограничиться первыми тремя тактами: 1. Ты намерен меня обмануть. 2. Я знаю, что ты намерен меня обмануть. 3. Ты знаешь, что я знаю, что ты намерен меня обмануть. Если добавить четвертое условие («Я знаю, что ты знаешь, что я в курсе того, что ты собираешься меня обмануть»), то обман или намерение обмануть, а  также знание о  таковом становятся очевидны обоим участникам. Желающий обмануть меня уже не  скрывает своего намерения обмануть, но  мне неясно, в  чем именно, поэтому разговор может продолжиться дальше. Действительно, в случае (4) мы с ним уже как бы на равных. Однако объемы нашей информации не совпадают, и мы не знаем, в чем именно они не совпадают. Выяснение границ, объемов, источников нашего знания относительно чего угодно, в том числе и наших намерений, обычно и является темой разговора, в ходе которого может быть использована ложь. В каком-то смысле Декарт предвосхитил это требование, если, конечно, понимать его утверждение о том, что Обманщик 9. Деннет Д. Виды психики. На пути к пониманию сознания. М.: Идея-Пресс, 2004. С. 132–135.

22

• Логос

№2

[98] 2014 •

не  мог сам создать идею Бога в  том смысле, что он не  является всеведущим и,  соответственно, всегда что-то упускает и  чего-то не знает. 5. Однако Декарт предвосхитил и  второе минимальное эпистемологическое требование, с которым сталкивается Обманщик: презумпция частичной осведомленности. Действительно, солгать можно, только если есть общий фон истинных и разделяемых собеседниками убеждений. И чем больше в наших словах истинной информации, тем незаметнее ложь. (Если правило «Чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят» и работает, то опять-таки благодаря последнему обстоятельству.) Однако это общее для участников коммуникации знание не является знанием каких-либо общих конвенций или правил, которые и задавали бы параметры разговорных контекстов. Эпистемологический контекстуализм, по всей видимости, именно таким образом и пытается решить скептическую проблему: знание конвенций, знание того, что другие тоже их знают, взаимное ожидание того, что все будут им следовать, и знание об этих взаимных ожиданиях подобны соблюдению правил игры с заранее заданным выигрышем. Спутав контексты научного исследования и повседневной жизни с их отличающимися стандартами обоснованности убеждений, Обманщик в скептическом сценарии нарушает общие правила коммуникации и в результате просто не сможет осмысленно солгать. Однако, как замечает Майкл Уильямс, это было бы слишком легким и поспешным решением, поскольку ничто не мешает скептику претендовать на свой собственный законный контекст10. Поэтому необходимо избрать другой путь — метод радикальной интерпретации. Знание о намерениях говорящего, полагает Дэвидсон, не связано с его речью какими-либо конвенциями, но выводится из буквальных значений слов и сопутствующих им обстоятельств, так сказать, наудачу. Именно отсутствие конвенций, которые связывали бы намерения и скрытые цели с буквальными значениями слов, отличают коммуникацию от игры с заданным выигрышем. Некоторые философы считают, что смысл высказываний можно вывести из нашего знания о скрытых намерениях говорящего, с которыми они конвенционально связаны. Социальные конвенции якобы задают и регулируют то, как надо понимать значение слов 10. Williams M. Unnatural Doubts: Epistemological Realism and the Basis of Scepticism. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 12.

• Гаррис Рогонян •

23

и предложений. Однако Дэвидсон считает, что мы не можем выводить значение слов из намерений субъекта, каким бы исчерпывающим ни было наше знание об этих намерениях11. Из того, что кто-то понимает, что я хочу его в чем-то убедить, еще не следует, что он понимает буквальное значение того, что я говорю (хотя это, конечно, может способствовать его пониманию, но не более того). Нет такой конвенции, и в принципе не может быть, которая связывала бы языковое значение и намерение, иначе это была бы конвенция искренности, то есть совпадения намерений субъекта с тем, что он говорит12. Правила, позволяющего определять искренность говорящего, не существует. Кроме того, замечает Дэвидсон, надо учитывать, что мы обучаемся языку не в ситуации серьезной искренности, а в играх, в разыгрывании ролей, рассказывании сказок и т. д. Поэтому, скорее, наоборот: для определения и описания намерений говорящего мы должны опираться на буквальное значение слов, а не на конвенции. Более того, сами конвенции во многом зависят от понимания буквальных значений слов13. Для говорящего понимание буквальных значений слов также играет существенную роль, если он хочет достичь своей цели. Ложь особенно показательна в данном случае: чтобы убедить кого-то в чем-то ложном, лжец должен быть уверен, что его слова понимают именно в том смысле, какой он им придает. Если же придавать словам то значение, которого они не имеют, то вряд ли они вообще будут иметь хоть какое-то языковое значение. В качестве примера Дэвидсон использует фразу, которую Шалтай-­ Болтай сказал Алисе: «Вот тебе слава!», имея в виду «Объяснил, как по полкам разложил», но при этом совершенно не рассчитывая на то, что Алиса поймет ее14. Однако понимание буквального значения слов еще не гарантирует ни того, что слушатель окончательно понял намерения говорящего, ни того, что говорящий достиг своей скрытой цели. Более того, для понимания намерений собеседника обоим участникам 11. Дэвидсон Д. Общение и конвенциональность // Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. М.: Праксис, 2003. С. 373. 12. О необходимости такой конвенции, в частности, пишут Джон Сёрль и Дэвид Льюис. См.: Searle J. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1969. P. 63; Lewis D. Radical Interpretation // Lewis D. Philosophical Papers Vol. I . Oxford: Oxford University Press, 1983. P. 108–118. 13. Дэвидсон Д. Указ. соч. С. 375–376. 14. См.: Davidson D. A Nice Derangement of Epitaphs // Davidson D. Truth, Language and History: Philosophical Essays. Oxford: Clarendon Press, 2005. P. 89–108.

24

• Логос

№2

[98] 2014 •

разговора нет необходимости приписывать словам одни и те же значения как результат следования языковым правилам. Достаточно того, чтобы совпадали методы (или, как говорит Дэвидсон, «теории») их взаимной интерпретации. Относительно регулярное (хотя и частичное) совпадение методов интерпретации достигается не за счет конвенций, а за счет предоставления «ключей» для интерпретации («что», «где» и «как» произносится)15. Но такое общее знание говорящего и интерпретатора о том, что может послужить «ключом», во многом определяется смекалкой, интуицией, опытом, вкусом, симпатиями или просто везением. Иными словами, каждый раз, когда мы кого-то слушаем, мы вынуждены прибегать к методу радикальной интерпретации слов и поведения говорящего, применяя к ним свой гибкий и изменчивый шаблон умозаключений, то есть как если бы этот шаблон был его. Радикальная интерпретация поэтому не является какой-то особой методологической установкой, но показывает, что значит вообще действовать в соответствии со здравым смыслом. 6. Итак, можно сказать, что радикальная интерпретация, опирающаяся на предвосхищение взаимной осведомленности, предполагает одновременно и предвосхищение взаимной неосведомленности. Это означает, что она необходима для того, чтобы сбалансировать изначальную асимметрию в нашем знании о себе и о других. Иными словами, я никогда не могу быть уверен в том, что полностью раскрыл чей-то обман. Но одновременно это означает и то, что Обманщик не может быть до конца уверен, что ему удалось меня обмануть. В таком случае скептическая проблема разрешима именно потому, что никогда до конца не разрешима ситуация разговора, причем не только для меня, но и для Обманщика16. С другой стороны, в отсутствие общего гарантированного знания о каких-либо правилах единственное, что нам остается, — это довериться другому. Получается, чтобы кого-то обмануть, надо уже во многом ему доверять, и прежде всего в том, что он в целом правильно понимает нас и нашу речь. Но последнее возможно, только если большая часть наших убеждений совпадает и является истинной. Такое доверие, или, как говорит Дэвидсон, презумпция истинности — как убеждений другого, так и наших собственных, — 15. Дэвидсон Д. Указ. соч. С. 380. 16. Похожее замечание делает и Томас Нагель. См.: Nagel T. Davidson’s New Cogito // The Philosophy of Donald Davidson / L. E. Hahn (ed.). Chicago: Open Court, 1999. P. 197.

• Гаррис Рогонян •

25

не сознательный выбор или решение, а  необходимое условие и предпосылка любой коммуникации. Мы просто вынуждены прибегать к этому допущению, чтобы вообще хоть что-то понимать. Конечно, такая презумпция не делает все наши убеждения истинными, но только большую их часть, обеспечивая тем самым тот общий фон, на котором только и может состояться ложь или ошибка. Вместе с тем эта презумпция, считает Дэвидсон, «спасает нас от стандартной формы скептицизма»17. Говорящий, желая быть понятым, не может систематически обманывать относительно того, считает ли он то, о чем говорит, истинным. Если вы признаете речь говорящего осмысленной и понятной, но при этом считаете ее ошибочной относительно большинства (если не всех) фактов окружающего мира, то ваш перевод автоматически является плохим переводом. Невозможно, чтобы мы понимали говорящего и он при этом в целом заблуждался относительно окружающего мира18. Ведь мы понимаем его и приписываем ему убеждения в соответствии с теми событиями и объектами внешнего мира, которые и являются причинами его убеждений. Более того, коммуникация между нами может состояться только потому, что причины наших убеждений, как правило, совпадают с причинами убеждений говорящего, то есть наши убеждения вызваны одними и теми же событиями внешнего мира. Сам факт коммуникации является прямым доказательством такого совпадения. Поэтому, заключает Дэвидсон, в большинстве случаев то, что мы считаем причинами наших убеждений, действительно таковым и является19. Заблуждение, следовательно, возможно только как локальное, 17. Davidson D. Coherence Theory of Truth and Knowledge. P. 153. 18. Ср.: «Конечно, в каких-то конкретных случаях [говорящий] может заблуждаться в своих убеждениях относительно мира. Однако невозможно, чтобы он заблуждался почти всегда. И ясно почему: если мы допускаем, что говорящий не знает, что он имеет в виду, то есть что он неправильно использует тот язык, на котором говорит, то интерпретатору просто нечего будет интерпретировать. Иными словами, нет такой вещи, как систематически неправильное использование кем-либо своих слов» (Idem. Knowing One’s Own Mind // Idem. Subjective, Intersubjective, Objective. P. 37–38). 19. Многие комментаторы воспринимают слова Дэвидсона о том, что стоит только спросить, что такое убеждение, как сразу станет понятно, что большинство наших убеждений должно быть истинным, как попытку выдвинуть априорный аргумент. Дэвидсон, как правило, не скрывал своего скептицизма по отношению к такому определению, хотя и не отрицал его. Однако он всегда в своих ответах четко давал понять, что если это и a priori, то не трансцендентальное, а эмпирическое. В частности, он всегда указывал на остенсивное обучение предложениям наблюдения в ходе обучения языку. Действительно, вопрос о том, что такое убеждение, — это одновре-

26

• Логос

№2

[98] 2014 •

а не глобальное20. Такой подход позволяет, помимо всего прочего, спросить и о том, зачем какому-то Обманщику меня обманывать, то есть спрашивать о намерениях другой стороны. В любом случае все это будет происходить уже не в рамках скептического сценария. Итак, основная суть обоих эпистемологических требований заключается в том, что, как верно заметил Рорти, радикальная интерпретация начинается с нас самих, то есть с радикальной интерпретации наших собственных убеждений и того, что происходит с нами, когда мы воспринимаем окружающий мир21. Поэтому наше восприятие окружающего мира не может быть подобным фразе Шалтая-Болтая, то есть означать все что угодно, но только не то, что (в целом) является «буквальным» содержанием большей части наших убеждений. Расхождения, ошибки и несовпадения, конечно, возможны, но все-таки не настолько, чтобы радикальная интерпретация с ними не справилась. Поэтому у сценария всемогущего Обманщика, по всей видимости, нет перспектив, так как любой обман в силу своей коммуникативной природы потенциально обнаружим. 7. Но  оправдан  ли такой оптимизм в  отношении нашего знания? Возможно ли, что говорящий и  интерпретатор понимают друг друга на основании общих, но тем не менее ошибочных убеждений? Сам Дэвидсон указывает на эту возможность22. Действительно, скептик может расширить первое минимальное требование (о неполноте имеющегося у нас знания) настолько, что превратит декартовский скептический сценарий в юмовский сценарий массового заблуждения. Радикальная интерпретация в таком случае получит только локальное применение и не сможет противостоять глобальному скептицизму. Страуд, в частности, замечает, что когда мы обращаемся к описанной Декартом ситуации, представляя обманывающего нас злого Обманщика, то  мы естественным образом обращаем внимание на последствия такой ситуации для нас23. Мы просто не сразу менно и вопрос о том, откуда у нас вообще появились убеждения и способность оценивать их как истинные или ложные. 20. Davidson D. Coherence Theory of Truth and Knowledge. P. 151. 21. Rorty R. Pragmatism, Davidson and Truth // Rorty R. Objectivity, Relativism, and Truth: Philosophical Papers. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 134. 22. Davidson D. Coherence Theory of Truth and Knowledge. P. 140, 150. 23. См.: Stroud B. Doubts about the Legacy of Scepticism // Stroud B. Understanding Human Knowledge: Philosophical Essays. Р. 36.

• Гаррис Рогонян •

27

спрашиваем о том, насколько это условие непознаваемости актуально для самого Обманщика. Однако ничто не мешает нам спросить об  этом в  дальнейшем. В  таком случае Обманщик окажется в  одной с  нами лодке. В  качестве примера Страуд приводит те же «Размышления о первой философии»: повествование здесь ведется от первого лица, но я при этом не удивляюсь тому, что это за странный человек, Декарт, который даже не знает, спит он или нет и не обманывает ли его кто-то. Я понимаю, что все его высказывания от первого лица могут быть приписаны и мне, поскольку я могу сказать о себе все то же самое. Более того, каждый может сказать это о себе, а значит, вообще никто не может знать — спит он сейчас или нет24. Речь теперь не столько о моих убеждениях, сколько о наших, которые все в целом могут не соответствовать реальности. Возможность массового заблуждения кажется столь же интуитивно очевидной, сколь и возможность тотального обмана. Предвосхищая это возражение, Дэвидсон вновь обращается к  методу радикальной интерпретации и  использует в  качестве аргумента гипотезу, которую он противопоставляет гипотезе о массовом заблуждении. Дэвидсон вводит фигуру методологически корректного и всеведущего интерпретатора, который в отличие от нас не ошибается относительно истинного положения дел в мире. Интерпретируя подверженное ошибкам сообщество говорящих и слушающих, он использует тот же метод интерпретации, что и они. Иначе говоря, чтобы понимать их, сделать их речь и поведение осмысленными, он интерпретирует их мнения, опираясь на свои собственные. Но если он может интерпретировать и понимать их, то это означает, что большинство их убеждений совпадают с его убеждениями и, соответственно, являются истинными: «То, что знает всеведущий интерпретатор, знает и интерпретатор, подверженный ошибкам, если он вообще понимает говорящего»25. Если бы всеведущий интерпретатор корректно интерпретировал чьи-то убеждения как в основном ошибочные, то, как уже было сказано, это был бы плохой перевод, а интерпретатор не был бы всеведущим и методологически корректным.

24. Idem. The Significance of Philosophical Scepticism, Oxford: Oxford University Press, 1984. P. 272. 25. Davidson D. Coherence Theory of Truth and Knowledge. P. 153. См. также: ­Дэвидсон Д. Метод истины в метафизике // Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. С. 280.

28

• Логос

№2

[98] 2014 •

Дэвидсон признает, что этот аргумент, скорее всего, не  убедит скептика и даже вызовет сомнения в том, что он правильно сформулирован. Действительно, если интерпретатор всеведущий, то ему нет необходимости интерпретировать чьи-то убеждения, поскольку он уже осведомлен о  них. Однако главное возражение Дэвидсону заключается в  том, что его всеведущий интерпретатор по-прежнему оказывается недостаточно всеведущим. Страуд, например, считает, что введение фигуры всеведущего интерпретатора ничего не добавляет к тезису Дэвидсона о том, что всякая интерпретация и  приписывание убеждений в  целом являются истинными. Просто теперь мы претендуем на истинность не большинства, а всех наших убеждений. Но именно это каждый из нас мог бы сказать о себе, не называя себя всеведущим. Речь идет об абстрактном представлении, доступном каждому из нас, то есть об объективной точке зрения, заняв которую, мы могли бы считать все наши убеждения истинными. Однако это не более чем условное суждение: если все мои убеждения истинны, то и убеждения всех, кого я понимаю, в целом также будут истинными. Дэвидсон, разумеется, прав относительно условий взаимной интерпретации, но, как и раньше, всеведущий интерпретатор находится в одной лодке с теми, кого он интерпретирует, — эти условия могут выполняться и в рамках массового заблуждения26. Этого же мнения в целом придерживаются Эрнест Ле Пор и Кирк Людвиг, Колин МакГинн, Питер Кляйн, Джонатан Беннет, А. К. Джинова, Эндрю Уорд, Эрнест Соса и  даже оппонент современных скептиков — Уильямс27. Последний, в частности, добавляет, что даже если всеведущий интерпретатор и знает обо всех причинах наших убеждений, то это еще не гарантирует того, что его знание «извне» 26. Stroud B. Radical Interpretation and Philosophical Scepticism // Stroud B. Understanding Human Knowledge: Philosophical Essays. P. 188–189. 27. См.: LePore E., Ludwig K. Donald Davidson: Meaning, Truth, Language, and Reality. N.Y.: Oxford University Press, 2007. P. 335–342; McGinn C. Radical Interpretation and Epistemology // Truth and Interpretation: Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson. Cambridge: Blackwell, 1986. P. 356–367; Klein  P. D. Radical Interpretation and Global Skepticism // Truth and Interpretation. P. 369– 386; Bennett J. Critical Notice (on Davidson’s Inquiries into Truth and Interpretation) // Mind. 1985. Vol. 94. P. 610; Genova  A. C. The Very Idea of Massive Truth // The Philosophy of Donald Davidson. P. 167–191; Ward A. Skepticism and Davidson’s Omniscient Interpreter Argument // Critica. April 1989. Vol. 21. № 61. P. 127–143; Sosa E. Knowledge of Self, Others, and World // Donald Davidson / K. Ludwig (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 163–182; Williams M. Unnatural Doubts: Epistemological Realism and the Basis of Scepticism. P. 314.

• Гаррис Рогонян •

29

совокупности наших убеждений совпадает с тем, как мы рассматриваем самих себя и  наши убеждения «изнутри». Иначе говоря, взаимная согласованность и корректность интерпретации еще не гарантируют нам непосредственного доступа к причинной связи этих убеждений с миром. Просто постулировать ее — значит уклоняться от проблемы, поскольку скептик всегда может переформулировать свою проблему обоснования убеждений в проблему непрозрачности референции (то есть причинной связи убеждений с их объектами и миром)28. Действительно, согласованность убеждений может, конечно, гарантировать успешность интерпретации и то, что большинство из них истинны. Однако это не та истинность, о которой спрашивает скептик. Уильямс поэтому замечает, что Дэвидсон рассуждает так, будто признает только обычные скептические возможности, а не философские29. 8. Складывается такое впечатление, что критики Дэвидсона не до конца поняли смысл его обращения к фигуре всеведущего интерпретатора. Это действительно не более чем условное суждение, однако смысл его несколько иной: если бы существовал всеведущий интерпретатор, достаточно отстраненный и не находящийся с нами в одной лодке (в том смысле, что он находился бы в лучшем по сравнению с нами эпистемологическом положении), то он не мог бы прийти к иным выводам о причинной связи наших убеждений и их объектов, чем мы. Иначе говоря, если бы эта (также интуитивная) возможность была реализована, то всеведущий интерпретатор узнал бы об этой причинной связи не более того, что, как правило, знаем мы. Или иначе: даже если бы он знал больше нас (например, в смысле научного познания), то он при этом всетаки не знал бы что-то совершенно иное, чем то, что уже знаем мы. Можно сказать, что всеведущий интерпретатор воплощает саму возможность интерпретируемости — чего бы то ни было и кем бы то ни было, то есть условие осмысленности любой интерпретации. Если чья-то речь вообще интерпретируема, то она интерпретируема как в основном истинная, потому что именно эта «в-основ­номистинность» и  делает интерпретацию возможной. «В-основномложность» или «в-основном-несовпадение» сделали  бы интерпретацию не столько ложной, сколько в принципе невозможной. Не только понимание, но и обычное непонимание предполагает 28. Williams M. Op. cit. P. 306. 29. Ibid. P. 316. Подробнее об обычных и философских скептических возможностях см.: Кларк Т. Наследие скептицизма // Логос. 2012. № 6 (90). С. 123–140.

30

• Логос

№2

[98] 2014 •

сопоставление своих и чужих убеждений таким образом, чтобы бóльшая их часть совпадала30. Только на этом общем фоне можно будет заметить чье-то непонимание, ошибки и даже безумие. Если же бóльшая их часть не совпадает, то это уже, скорее, не непонимание, а принципиальная невозможность что-либо понять. Действительно, в каком смысле мы не понимаем животных или могли бы не понять существ, чей разум устроен принципиально иначе, чем наш? В последнем случае мы, вероятно, были бы просто неинтересны друг другу. Впрочем, нас обычно не интересует и мнение домашних животных по тем или иным проблемам. Иначе говоря, такое «в-основном-несовпадение» между нами и всеведущим интерпретатором указывало бы на то, что это просто не наш всеведущий интерпретатор, поскольку он иначе устроен и принципиально иначе воспринимает окружающий мир. Именно поэтому радикальное несовпадение убеждений сложно было бы назвать даже непониманием. Здесь мы снова возвращаемся к вопросу о равнодушном Обманщике, то  есть к  устройству нашего восприятия мира. Итак, если (1) мы можем допустить массовое заблуждение в  смысле «равнодушного обмана» природы, то тогда, как уже было сказано, это будет не столько заблуждение, сколько наш способ познания мира. Если же (2) это намеренный массовый обман, то мы вновь возвращаемся к диалектике коммуникации и двум ее эпистемологическим требованиям, запускающим процедуру радикальной интерпретации. Наконец, есть еще одна возможность для массового заблуждения: (3) в  результате некоего несчастного случая или эпистемического «недуга». Однако (3), как и (2), уже предполагает принципиальную возможность того, что мы рано или поздно узнаем о своем заблуждении, иначе этот случай ничем не будет отличаться от (1). В конечном счете в каждом из этих случаев отсутствуют тот драматизм и безвыходность, которые так вдохновляют скептика. 30. «В-основном» — это, конечно же, вопрос о степени. Говоря об объективности, мы обычно и имеем в виду степень нашей близости к истинному положению дел. Речь в данном случае не о «все или ничего», а о «более или менее». Причем, как справедливо замечает Брюс Вермазен, Дэвидсон говорит, скорее, о степени качества, а не количества, поскольку радикальная интерпретация позволяет не столько максимизировать, сколько оптимизировать согласие в убеждениях, то есть речь не просто о большинстве общих убеждений, а о большинстве принципиальных убеждений. См.: Vermazen B. The Intelligibility of Massive Error // The Philosophical Quarterly. January 1983. Vol. 33. № 130. P. 71n.

• Гаррис Рогонян •

31

Итак, всеведущий интерпретатор является заранее заданной возможностью объективного взгляда на  наше эпистемологическое положение, то есть возможностью, которую Томпсон Кларк считал необходимой для любого осмысленного разговора о знании31. Просто в  случае Дэвидсона эта возможность заявлена не столь категорично, а лишь в качестве гипотезы о всеведущем интерпретаторе. В  любом случае это будет именно наш взгляд, то есть такая точка зрения, которую мы всегда (хотя бы в принципе) можем занять или только представить. Тот факт, что всеведущий интерпретатор воплощает принцип интерпретируемости, можно представить и следующим образом: это как если бы у мира было свое собственное мнение (или своя точка зрения) относительно того, что в нем происходит, и, соответственно, не было бы никого, кто был бы лучше осведомлен о том, что вообще имеет место. 9. Тем не менее если мы вполне можем допустить и представить в качестве осмысленной возможность всеведущего интерпретатора, то почему бы нам не допустить и возможность столь же всеведущего и всемогущего Обманщика? Или иначе: почему бы всеведущему интерпретатору не иметь (вдобавок к своему всеведению) еще и намерение нас обмануть? Если его всеведение не лишает смысла возможность (и  необходимость) интерпретировать нас, то почему бы не предположить, что (вопреки тому, что было сказано выше) такое всеведение не лишает смысла и возможность обмануть нас. Иначе говоря, можно на время отвлечься от того, что ему незачем это делать, если он и так всезнающий, а значит, и все контролирующий. Предположим, что первое эпистемологическое требование коммуникации его больше не сдерживает и он действительно становится всезнающим и всемогущим Обманщиком. Однако если в силу его всеведения мы отождествим этого Обманщика с миром, то мы вновь вернемся в ту точку, с которой начинали, — к равнодушному Обманщику. Если отвлечься от необязательной персонификации Обманщика (которая в случае всезнающего интерпретатора, возможно, и мешает многим уловить суть аргумента Дэвидсона), то мы опять будем иметь дело с природой. Такой ход рассуждения уже давно известен из истории философии. В  данном случае мы имеем дело лишь с  одной из  его вариаций: если нет и не может быть никого более всеведущего и всемогущего в мире, чем сам мир (как предельное условие объ 31. См.: Кларк Т. Указ. соч. С. 136–137.

32

• Логос

№2

[98] 2014 •

ективной интерпретации), то, создав для нас тотальную иллюзию реальности, он на самом деле создает для нас не иллюзию, а саму нашу реальность. Действительно, если вся наша реальность полностью берется из сознания Обманщика (который при этом занимает абсолютно объективную позицию), то это будет уже сознание не Обманщика, а Создателя. И сознание этого Создателя будет для нас реальностью, поскольку теперь мы будем соотносить свои убеждения не просто с миром, а с миром-Обманщиком, который помимо иллюзии создал и нас. В таком случае если мир-Обманщик и создает для нас посредников (чувства, ощущения, сенсорные стимулы), то не в качестве препятствия, а в качестве способа познания этого мира (то есть той «иллюзии», которую он для нас создал). Иначе говоря, эти посредники и являются тем способом, каким одна часть мира (мы) познает или получает доступ к другим его частям32. В конченом счете именно в силу того, что мы являемся частью этого мира (то есть всеведущего интерпретатора), у нас в принципе есть доступ к объективной точке зрения и вообще представление о таковой. Речь идет именно о каузальных, а не эпистемологических посредниках, поскольку они, как будет показано далее, являются частью непосредственной каузальной связи между нашими убеждениями и миром. Они не являются, вопреки мнению скептика, автономными причинами наших убе 32. Примерно в том же духе рассуждает и Нагель, который, будучи сторонником скептицизма в эпистемологии, тем не менее уловил основную суть позиции Дэвидсона в этом вопросе. В частности, Нагель пишет: «Дэвидсон указывает на определенные последствия того факта, что мышление и субъективный опыт, то есть вся в целом область явлений, должны рассматриваться как элементы объективной реальности и что они немыслимы в отрыве от нее. Субъективное в самом себе является объективным. А его связь с объективным миром в целом такова, что подразумеваемый скептицизмом радикальный разрыв между явлением и реальностью по сути логически невозможен. Аргумент заключается в том, что содержание наших мыслей зависит от их связи с вещами вне нас, в том числе с другими мыслящими и говорящими существами. И поскольку мы не можем сомневаться в то, что мы мыслим, то мы не можем сомневаться и в том, что мир содержит наши мысли и что он не может не содержать их. В частности, чтобы наши мысли имели содержание, в отношении которого мы не можем сомневаться, что они его имеют, они должны быть в целом истинными относительно того, на что они направлены. И хотя аргумент, ведущий от мышления к объективному миру, немного сложнее, а вывод гораздо более содержательный, по духу он — картезианский: не je pense, donc je suis, а je pense, donc je sais. Он картезианский в смысле самого cogito, поскольку зависит от невозможности усомниться в том, что мы мыслим те мысли, которые, как мы считаем, мы мыслим». См.: Nagel T. Op. cit. P. 195–196.

• Гаррис Рогонян •

33

ждений, выступая одновременно их эпистемологическими основаниями. Разумеется, все это уже больше походит не на средневекового или декартовского Бога, а, скорее, на Бога-Природу Спинозы или на гегелевского познающего себя Духа. Только то, что мир смотрит на себя глазами одной из своих частей, в данном случае надо понимать в духе не идеализма, а, скорее, материализма. Впрочем, это может показаться малоубедительным — отождествить всеведущего интерпретатора (а также Обманщика) и мир. Действительно, почему бы не представить себе, что всеведущий Обманщик, если он возможен, все-таки не  совпадает с  миром и не тождествен ему. Даже если он является частью мира, то нет ничего необычного в том, что одна часть мира (всеведущая) пытается обмануть другую относительно всего мира в целом. Но даже если и есть такая часть мира, которая намеревается меня обмануть и при этом не ограничена первым эпистемологическим требованием, то она тем не менее будет ограничена вторым требованием, а вся ситуация в целом ничем не будет отличаться от той, в которой взрослый пытается обмануть ребенка33. В любом случае все это опять же не будет тотальным обманом. Поэтому для того, чтобы драматизировать в свойственной ему манере данную ситуацию, скептику пришлось бы предположить, что мы навечно дети по отношению к этому Обманщику, то есть всегда менее развиты и менее осведомлены относительно мира34. Но и в этом случае у эпистемологической проблемы был бы скорее научный характер, а не метафизический. 10. Разумеется, все это вновь может прозвучать лишь как голословное утверждение, но только если мы упустим ту часть ответа Дэ 33. Наверное, вообще бессмысленно полагать, что всеведущий Обманщик абсолютно ничем не ограничен в своем всеведении. Как показал Льюис, если мы представим себе Бога, который является всеведущим относительно какого-то мира, с которым он тем не менее не связан никакими ограничениями (то есть не приписывает себе установки de se), то, если допустить существование множества других миров, этот всеведущий Бог не будет знать, относительно какого именно мира он является всеведущим. Опять же, как было сказано выше, он не был бы нашим всеведущим интерпретатором. См.: Lewis D. Attitudes De Dicto and De Se // Lewis D. Philosophical Papers. Vol. I . P. 140–141. 34. См.: Nagel T. Op. cit. P. 203–205. Похожим образом рассуждает и Джинова, когда предлагает заменить всеведущего интерпретатора просто достаточно информированным, что как раз и повторяет ситуацию взрослого и ребенка. Однако на этом он и останавливается, не раскрыв потенциал аргумента Дэвидсона полностью. См.: Genova  A. C. Op. cit. P. 178–182.

34

• Логос

№2

[98] 2014 •

видсона скептику, которая касается характера причинной связи убеждений и их объектов и без которой радикальная интерпретация действительно была бы слабым аргументом против скептика. В своем комментарии на  критику Уильямса Рорти отмечает, что Дэвидсон предлагает ответ скептику не в духе когерентизма (а  большинство критиков Дэвидсона именно под таким углом и рассматривают его аргументацию), но во многом близкий тому, который предложил сам Уильямс35. Речь идет о теоретическом диагнозе позиции скептика. Действительно, Дэвидсон указывает на неявную предпосылку в аргументации скептика, которая заключается в том, что мы якобы можем знать, что такое убеждение, не имея массы других истинных убеждений относительно причинной связи между убеждениями и объектами. Об этой причинной связи Дэвидсон мог бы сказать только то, что он уже высказал в своей критике дуализма схемы и содержания: не стоит вводить пресловутый зазор между субъектом и миром, прибегая к  помощи тех эпистемологических посредников, которых предлагает нам философская традиция (ощущения, чувственные данные, переживания и т. д.)36. Надо сразу отметить, что данное замечание направлено как против сценария намеренной лжи Обманщика, так и против сценария массового заблуждения. Показательным примером в данном случае может послужить известный сценарий об изолированном мозге — Дэвидсон не видит здесь никакой проблемы. Действительно, к  чему отсылает речь изолированного мозга? Ответ Дэвидсона в каком-то смысле проще, чем предложенный Хилари Патнемом в рамках его теории референции37, поскольку для Дэвидсона это не  противоречивый сценарий, а вполне обычный. Лучшим переводом того, что говорит мозг, всю жизнь проведший в искусственной изоляции, 35. Rorty R. Antiskeptical Weapons: Michael Williams versus Donald Davidson // Rorty R. Truth and Progress: Philosophical Papers. P. 158–159. Джинова справедливо замечает, что Дэвидсон не выводит истинность наших убеждений из их когерентности, поскольку когерентность убеждений является только тестом на истинность, то есть косвенным свидетельством, а не решающим доводом в пользу этой истинности. См.: Genova  A. C. Op. cit. P. 170–171. Более того, возможно, именно когерентистское прочтение аргумента Дэвидсона подталкивает к тому, чтобы называть этот аргумент априорным и выдвигать два основных возражения на него — аргумент якобы содержит логический круг или просто недостаточен для опровержения скептика. См.: Ibid. P. 173–174. 36. См.: Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы // Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. С. 258–277. 37. Патнэм Х. Разум, истина и история. М.: Праксис, 2002. С. 22, 26–32.

• Гаррис Рогонян •

35

будет указание на ту самую искусственную среду (емкость, питательный раствор, оборудование, компьютер и т. д.), в которую он заключен. Это аналогично переводу слов аборигена с помощью указания на события и объекты, которые являются причинами его убеждений38. Полагать, что точка зрения и согласованная совокупность убеждений изолированного мозга могут не  совпадать с его реальным эпистемологическим положением, — значит поддерживать идею о том, что «мы можем знать содержание наших интенциональных состояний, не зная, что является их причиной»39. Очевидно, что для изолированного мозга такой причиной является емкость с питательным раствором и подключенный к ней компьютер. Действительно, если мозг изначально помещен в специально созданную среду, то она будет искусственной для нас, сторонних наблюдателей, но не для мозга. В своем восприятии окружающей среды этот мозг просто не будет подобен нам, тем, кто создал для него такие условия и кто в таком случае выступает для него чем-то вроде Природы. Каузальные истории восприятия в нашем случае и в случае изолированного мозга будут полностью отличаться. Но, с другой стороны, если мозг только в какой-то момент был помещен в эту среду и, соответственно, воспринимает этот мир так же, как и мы, то мы вновь возвращаемся к декартовскому коммуникативному сценарию и его разрешению с помощью радикальной интерпретации40. В конечном итоге и сам Уильямс признает, что аргументация Дэвидсона нацелена скорее на  скрытую теоретическую предпосылку данного мысленного эксперимента, а не на поставленную в нем проблему. Суть этой предпосылки в том, что содержание наших убеждений останется таким же, даже если изменится их значение истинности. Иначе говоря, даже будучи ложными, все наши убеждения в целом, полагает скептик, останутся теми же. Для Дэвидсона такая неизменность содержания в принципе невозможна, 38. Rorty R. Pragmatism, Davidson and Truth. P. 133. 39. Idem. Antiskeptical Weapons: Michael Williams versus Donald Davidson. P. 160. 40. Рорти немного модифицировал эту альтернативу, объединив ее с историей, которую сочинил уже сам Дэвидсон: в изолированный мозг начинают «загружать» не просто выдуманную, а вполне реальную, но чужую каузальную историю (см.: Davidson D. Knowing One’s Own Mind. P. 19). Однако копирование чьей-то очень сложной каузальной истории будет безупречным и незаметным только в том случае, если одновременно будет воссоздан во всем объеме и тот мир, в котором эта история имела место. Но тогда это уже мало будет походить на обман. Подробнее об этом см.: Rorty R. Davidson versus Descartes // Dialogues with Davidson: Acting, Interpreting, Understanding / J. Malpas, D. Follesdal (eds). MIT Press, 2011. P. 1–6.

36

• Логос

№2

[98] 2014 •

поскольку, как замечает Уильямс, истина и значение (содержание убеждения) тесно связаны между собой: «[е]сли бы картезианский кошмар оказался правдой, то у нас были бы убеждения с совершенно иным содержанием, но, опять-таки, в целом истинные»41. Причиной этого является то, что дело обстоит совсем не так, что сначала мы формируем понятия и убеждения и только затем спрашиваем об их причинах и к чему их применять. Как раз наоборот, считает Дэвидсон: именно практика применения определяет то, каким будет содержание понятия42. Действительно, скептик полагает, что убеждения остаются неизменными именно потому, что неизменными остаются наши эпистемологические посредники. Но за счет чего эти посредники остаются неизменными? За счет неизменности своего содержания? А неизменность последнего от чего зависит? Очевидно, что скептик встает здесь на тот скользкий путь, который ведет в тупик, подробно рассмотренный Селларсом на примере содержания чувственных данных43. Смысл введения фигуры всеведущего интерпретатора в том и заключается, что он не зависит от этих ненадежных эпистемологических посредников. В таком случае упомянутое выше условное суждение Страуда о том, что каждый из нас может уподобить себя всеведущему интерпретатору, получит несколько иной смысл. А именно: каждый из нас может отбросить саму идею эпистемологических посредников в попытках понять то, каким образом мы познаем окружающий мир, тогда и многие наши проблемы отпадут сами собой. Действительно, скептик рассуждает так, как если бы сложный каузальный процесс формирования убеждений состоял из двух частей: объекты являются причинами наших впечатлений, а впечатления, в свою очередь, причинами наших убеждений (и в этом смысле посредниками между объектами и убеждениями). Но тогда ничто не мешает допустить, что можно каким-то образом заменить первую часть (объекты), оставив неизменной вторую (впечатления). Однако для Дэвидсона каузальный процесс пред 41. Williams M. Op. cit. P. 315. 42. «Если бы наше прошлое — те каузальные процессы, которые наделили наши слова и мысли тем содержанием, которое у них есть, — было иным, то и эти содержания были бы иными, даже если бы наше нынешнее состояние случайно совпадало бы с тем, каким оно было бы, если бы это прошлое было иным». См.: Davidson D. Reply to Barry Stroud // The Philosophy of Donald Davidson. P. 165. 43. См.: Sellars W. Empiricism and the Philosophy of Mind // Sellars W. Science, Perception and Reality. P. 127–196.

• Гаррис Рогонян •

37

ставляет собой единое целое, и объекты являются необходимой и  неотъемлемой частью этого процесса. Именно в  этом смысл тезиса о  том, что убеждения по  сути своей являются истинными. Более того, восприятие в целом является только частью каузального процесса, формирующего содержания наших убеждений. Изначально мы знакомимся с причинами наших убеждений в коммуникативной ситуации обучения языку, и в качестве таковых причин в ней фигурируют именно объекты, а не впечатления. Впечатления как таковые (или родственные им понятия) вводятся только позднее и скорее как теоретические, или условные, абстракции, призванные объяснить те или иные аспекты сложного каузального процесса. Однако, даже выполняя функцию объяснения (например, ошибок или искажений при восприятии), они являются не единственными в этом роде. Именно поэтому без них вполне можно обойтись — Дэвидсон обычно так и поступал44. Однако Страуд и другие критики Дэвидсона рассуждают так, как если бы быть достаточно отстраненным — в данном случае именно для гипотетического всеведущего интерпретатора — означало бы не только свободу от эпистемологических посредников, но и возможность взглянуть со стороны на нас и наших эпистемологических посредников, а также на то, насколько они нас обманывают. Но как такое возможно? Для скептика это, разумеется, невозможно, поскольку мы все обречены на посредников. Но для Дэвидсона это бессмысленно, поскольку у нас нет таких посредников. Если речь идет о чувственных данных, ощущениях, сенсорных стимулах и т. д., то они, даже будучи частью каузальной связи между убеждениями и миром, не являются в собственном смысле посредниками, поскольку не несут никакой эпистемологической нагрузки, а являются деталями каузального механизма45. Иначе говоря, они не обладают пропозициональным содержанием и ничего нам не сообщают, а значит, не могут выступать в качестве надежных или ненадежных оснований для убеждений. Если же речь идет о языке как посреднике, через который мы видим мир, то, как замечает Дэвидсон, это не более чем метафора, которая просто сбивает нас с толку: 44. Дэвидсон однажды признался, что старается не использовать понятие восприятия, добавив при этом, что обычно когда он говорит о причинах наших наиболее фундаментальных убеждений, то имеет в виду именно то, что часто называют восприятием. См.: Davidson D. Reply to Roger F. Gibson // Donald Davidson: Truth, Meaning, and Knowledge / U. M. Zeglen (ed.). L.: Routledge, 1991. P. 128–129. 45. Idem. Coherence Theory of Truth and Knowledge. P. 141–144.

38

• Логос

№2

[98] 2014 •

[м]ы должны отказаться от представления о том, что язык в эпистемическом плане подобен чувственным данным или тому, что мы можем позаимствовать, но только в качестве знака, или представителя, того, что находится вовне. Язык не отражает и не репрезентирует реальность, так же как и наши чувства не предоставляют нам только явления. Представления и  репрезентации в качестве лишь представителей или картинок всегда будут оставлять нас в шаге от того, к чему стремится познание. Скептицизм относительно того, что язык может уловить реальность, — это устаревший скептицизм относительно чувственных данных, но в лингвистическом воплощении. Мы не видим мир через язык, так же как мы не видим мир через глаза. Мы смотрим не через глаза, а самими глазами46.

Поэтому если наше восприятие является непосредственным и не нуждается ни в каких эпистемических посредниках, то язык — это лишь некий его модус: «язык — это орган пропозиционального восприятия»47. Итак, Дэвидсон отвечает на сценарий изолированного мозга следующим образом: Если что-то систематически вызывает определенные переживания (или вербальное поведение), то именно это что-то является содержанием мышления и высказываний. Это исключает систематическую ошибку. Если же нет ничего, что систематически вызывало бы переживания, то нет и никакого содержания, относительно которого можно было бы ошибаться48.

Действительно, изолированный мозг, который не знает о том, что он изолирован (то есть не знает о реальных причинах своих убеждений), а только подозревает, и изолированный мозг, который об этом знает, — это две разные истории. И нам подходит, скорее, вторая история, поскольку изоляция, о которой идет речь, является самой обычной и поддающейся изучению — например, если речь идет об изоляции в черепной коробке. Скептик, разумеется, будет настаивать на том, что это не та изоляция, которую он имеет в виду. Но тогда ему необходимо будет сформулировать основные принципы этой изоляции. Если для этого ему придется обратиться к эпистемологическим посредникам — перцептивным или концептуаль 46. Idem. Seeing Through Language // Davidson D. Truth, Language and History. P. 130. 47. Ibid. P. 135. 48. Idem. Epistemology Externalized. P. 201.

• Гаррис Рогонян •

39

ным, — то для того, чтобы обосновать свое обращение к ним, он должен будет сочинить правдоподобную историю. Однако сочинять эту историю он будет на материале обычных сценариев повседневной жизни, то есть на материале того, что является частью природных процессов либо поддается радикальной интерпретации. 11. Исходя из  всего вышесказанного, можно предположить, почему Дэвидсон отвечает на декартовский (Обманщик) и юмовский (массовое заблуждение) варианты скептического сценария расширенной версией экстернализма — одновременно перцептивного и социального49. Перцептивный экстернализм дает ответ на декартовский вариант, тогда как социальный — на юмовский. Дэвидсон считает, что …если … вы согласны с  перцептивным экстернализмом, то  вы легко можете опровергнуть глобальный скептицизм относительно чувств в духе Декарта, Юма, Рассела и многих других, полагающих, что он требует ответа.

И добавляет: …я бы … вводил социальный фактор таким образом, чтобы это непосредственно связывало его с перцептивным экстернализмом, встраивая тем самым роль общества в каузальную цепь, предполагающую взаимодействие личности и всей остальной природы50.

В конечном итоге мы приходим к обновленной и расширенной версии равнодушного Обманщика. Действительно, ложь этого Обманщика и предлагаемую Куайном натурализацию эпистемологических проблем надо рассматривать с учетом того, что происходит не только в природе, но и в обществе. Если всеведущий интерпретатор, равно как и декартовский Обманщик, действительно находятся с нами в одной лодке, то отнюдь не в том смысле, в каком об этом говорит Страуд. Они в одной с нами лодке в самом обычном смысле, а именно в том, в котором социальные науки также делают предметом своих эмпирических исследований ложь, манипуляции и заблуждения. 49. Davidson D. Epistemology Externalized. P. 200–201. 50. Ibid. Анита Аврамидес в целом делает правильное замечание о том, что социальный фактор (коммуникация с другими) занимает в аргументе Дэвидсона примерно то же место, что и всеблагой Бог у Декарта, когда тот пытается решить свою скептическую проблему. См.: Avramides A. Davidson and the New Sceptical Problem // Donald Davidson / K. Ludwig (ed.). P. 143.

40

• Логос

№2

[98] 2014 •

Итак, основной тезис статьи заключается в  том, что любой скептический сценарий сталкивается со  следующей дилеммой. Либо мы имеем дело с равнодушным Обманщиком, но тогда или обмана нет вовсе, или это не более чем локальное заблуждение, либо с коммуникативной ситуацией, которая всегда потенциально разрешима и  предполагает возможность только локального обмана. Натуралистская установка по  отношению к  метафизическим интуициям, воплощенным в  различных скептических сценариях, выражается в  вопросе «Как это сделано?», и  любой ответ скептика на этот вопрос должен пройти испытание данной дилеммой. Одновременно такая установка предполагает, разумеется, и своего рода естественную историю возникновения подобных интуиций. REFERENCES Avramides A. Davidson and the New Sceptical Problem. Donald Davidson (ed. K. Ludwig), New York, Cambridge University Press, 2003. Bennett J. Critical Notice (on Davidson’s Inquiries into Truth and Interpretation). Mind, 1985, vol. 94. Clarke T. Nasledie skeptitsizma [The Legacy of Skepticism]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2012, no. 6 (90), pp. 123–140. Davidson D. A Nice Derangement of Epitaphs. Truth, Language and History: Philosophical Essays, Oxford, Clarendon Press, 2005, pp. 89–108. Davidson  D. Afterthoughts. Subjective, Intersubjective, Objective, Oxford, Clarendon Press, 2001. Davidson D. Coherence Theory of Truth and Knowledge. Subjective, Intersubjective, Objective, Oxford, Clarendon Press, 2001. Davidson  D. Epistemology Externalized. Subjective, Intersubjective, Objective, Oxford, Clarendon Press, 2001. Davidson D. Knowing One’s Own Mind. Subjective, Intersubjective, Objective. Oxford, Clarendon Press, 2001. Davidson D. Metod istiny v metafizike [Method of Truth in Metaphysics]. Istina i interpretatsiia [Truth and Interpretation], Moscow, Praxis, 2003. Davidson D. Ob idee kontseptual’noi skhemy [On the Very Idea of a Conceptual Scheme]. Istina i interpretatsiia [Truth and Interpretation], Moscow, Praxis, 2003, pp. 258–277. Davidson D. Reply to Barry Stroud. The Philosophy of Donald Davidson (ed. L. E. Hahn), Chicago, Open Court, 1999. Davidson  D. Reply to Roger  F. Gibson. Donald Davidson: Truth, Meaning, and Knowledge (ed. U. M. Zeglen), London, Routledge, 1991, pp. 128–129. Davidson D. Seeing Through Language. Truth, Language and History: Philosophical Essays, Oxford, Clarendon Press, 2005. Dennett D. Vidy psikhiki. Na puti k ponimaniiu soznaniia [Kinds of Minds: Towards an Understanding of Consciousness]. Moscow, Ideia-Press, 2004.

• Гаррис Рогонян •

41

Genova A. C. The Very Idea of Massive Truth. The Philosophy of Donald Davidson (ed. L. E. Hahn), Chicago, Open Court, 1999. Klein P. D. Radical Interpretation and Global Skepticism. Truth and Interpretation: Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson, Cambridge, Blackwell, 1986, pp. 369–386. LePore E., Ludwig K. Donald Davidson: Meaning, Truth, Language, and Reality. New York, Oxford University Press, 2007. Lewis D. Attitudes De Dicto and De Se. Philosophical Papers, Oxford, Oxford University Press, 1983, vol. 1. Lewis  D. Radical Interpretation. Philosophical Papers, Oxford, Oxford University Press, 1983, vol. 1, pp. 108–118. McGinn C. Radical Interpretation and Epistemology. Truth and Interpretation: Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson, Cambridge, Blackwell, 1986, pp. 356–367. Nagel T. Davidson’s New Cogito. The Philosophy of Donald Davidson (ed. L. E. Hahn), Chicago, Open Court, 1999. Putnam H. Razum, istina i istoriia [Reason, Truth and History]. Moscow, Praxis, 2002. Rorty R. Antiskeptical Weapons: Michael Williams versus Donald Davidson. Truth and Progress: Philosophical Papers III , Cambridge, Cambridge University Press, 1998. Rorty R. Davidson versus Descartes. Dialogues with Davidson: Acting, Interpreting, Understanding (eds J. Malpas, D. Follesdal), MIT Press, 2011, pp. 1–6. Rorty R. Pragmatism, Davidson and Truth. Objectivity, Relativism, and Truth: Philosophical Papers, Cambridge, Cambridge University Press, 1991. Searle J. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge, Cambridge University Press, 1969. Sellars W. Empiricism and the Philosophy of Mind. Science, Perception and Reality, New York, The Humanities Press, 1963, pp. 127–196. Sellars W. Philosophy and the Scientific Image of Man. Science, Perception and Reality, New York, The Humanities Press, 1963. Sosa E. Knowledge of Self, Others, and World. Donald Davidson (ed. K. Ludwig), New York, Cambridge University Press, 2003, pp. 163–182. Stroud B. Doubts about the Legacy of Scepticism. Understanding Human Knowledge: Philosophical Essays, Oxford, Oxford University Press, 2000. Stroud B. Radical Interpretation and Philosophical Scepticism. Understanding Human Knowledge: Philosophical Essays, Oxford, Oxford University Press, 2000. Stroud B. Taking Scepticism Seriously. Understanding Human Knowledge: Philosophical Essays, Oxford, Oxford University Press, 2000. Stroud B. The Significance of Philosophical Scepticism. Oxford, Oxford University Press, 1984. Vermazen B. The Intelligibility of Massive Error. The Philosophical Quarterly, January 1983, vol. 33, no. 130. Ward A. Skepticism and Davidson’s Omniscient Interpreter Argument. Critica, April 1989, vol. 21, no. 61, pp. 127–143. Williams M. Unnatural Doubts: Epistemological Realism and the Basis of Scepticism, Princeton, Princeton University Press, 1996.

42

• Логос

№2

[98] 2014 •

Философия как объект правового регулирования

Пути профессионализации философского образования в СССР Роман Громов

Роман Громов. Кандидат философских наук, доцент, заведующий кафедрой истории философии факультета философии и культурологии Южного федерального университета. Адрес: 344038, Ростов-на-Дону, проспект Нагибина, дом 13. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: советский университет, советская философия, профессионализация. В статье рассматривается советский опыт профессионализации преподавателей высшей школы, в особенности философских и общественных наук. Объектом анализа являются правовые документы, регламентировавшие организацию академической деятельности, работу кафедр социальных наук, кадровую политику, систему повышения квалификации советского университета. На этой основе в статье показывается, что в свете советской системы профессионализации могут получить свое объяснение многие современные организационные формы университетской деятельности, а также состояние философского профессионального сообщества.

PHILOSOPHY AS AN OBJECT OF LEGAL REGULATION. Ways of Professionalizing Philosophical Education in the USSR Roman Gromov. PhD in Philosophy, Assistant Professor and Chair of History of Philosophy at the Department of ­Philosophy and Cultural Studies of the Southern Federal University. Address: 13 Nagibina ave., Rostov-on-Don 344038, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: Soviet university, Soviet philosophy, professional development. The article deals with the Soviet experience of professional development of professors of the Higher school, in particular in the fields of philosophy and social studies. The object of analysis is legal documents which regulated organization of academic activities, work of social studies chairs, staff policy, and improvement of qualification in Soviet universities. The article shows that the Soviet system of professional development can explain many forms of organization of activity in universities today and can shed light on the current condition of philosophical professional society.

 43

И

С ТОРИЯ университета пишется его профессорами. Поэтому не случайно, что взлеты и кризисы университета в  университетской истории рассматриваются чаще всего с  точки зрения представителей академического сообщества. Классическим примером этого могут служить гумбольдтовская реформа университета и  ее освещение в  исторической литературе, где успех немецких реформ и  взлет немецкого университета в  XIX  веке связывался в  первую очередь с  введением комплекса академических свобод, повышением социального статуса профессуры и академических званий, защитой автономии в деле учебы и исследования, развитием академического самоуправления. Можно сказать, что история университета явно или неявно выполняет функцию репрезентации и защиты интересов академиков. При этом второй важнейший агент университетской жизни — государственная бюрократия — зачастую оставался в тени. Между тем важным фактором успеха немецкого университета в  XIX веке было установление сбалансированной системы взаимодействия между научным академическим сообществом и государством. Не менее важными аспектами немецкой университетской истории этого периода являются институт кураторства; организация кадровой политики, финансирования и оплаты труда; выработка эффективных механизмов принятия административных решений.

Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта № 12-03-00451 (а) «Институциональная история философии: формирование профессиональной философии в немецкой институциональной среде XVIII–XX  вв.».

44

• Логос

№2

[98] 2014 •

Особенно важным опыт государственного регулирования жизни академического сообщества представляется в  исследовании тех случаев, когда профессионализация образования происходила не путем самоорганизации профессионального сообщества, но исключительно посредством прямых государственных интервенций, как это имело место в СССР в случае со многими академическими профессиями, в том числе с профессией преподавателя философии 1. Обращение к этой теме представляет интерес также в силу того, что в Советском Союзе была создана оригинальная система профессионального философского образования, которая до  сих пор определяет лицо отечественной академической философии. Как бы мы сегодня ни оценивали советскую философию, именно советской образовательной политике мы обязаны существованием профессионального философского сообщества. Кроме того, многие элементы советской образовательной системы существуют и  поныне в  современной научно-образовательной практике высшей школы. При этом многие из них утратили свою прежнюю рациональность и воспроизводятся лишь в силу традиции, например индивидуальные планы преподавателя, ежегодно составляемые во многих учебных заведениях, на основании которых затем составляются научные планы кафедр, факультетов и т. д. Каково их практическое назначение? Проще говоря, зачем составляются индивидуальные планы, если с такого рода планированием не связано ни выделение дополнительных дотаций, ни изменение штатного расписания? Как правило, на современных кафедрах, руководство которых не заражено административным рвением, существуют два типа несогласованных между собой документов: годовые научные планы и годовые научные отчеты. Один и другой документы за тот же самый период могут не совпадать друг с другом по той простой причине, что изменение в ходе работы первоначального плана не влечет за собой никаких прак 1. По-видимому, постсоветский опыт требует более дифференцированного подхода. В это время появляется целый ряд близких философии новых специальностей: конфликтология, культурология, политология, регионоведение, религиоведение и др. До настоящего времени остаются непроясненными механизмы конструирования этих специальностей. Происходило ли это по советскому образцу путем централизованных нововведений сверху или благодаря движению, исходящему в первую очередь от местной академической бюрократии, стремившейся в экономических целях к более широкой номенклатуре специальностей? Какую роль в этом процессе играло профессиональное сообщество? Как институционализировались эти специальности, кто и как вырабатывал новые квалификационные стандарты и т. д.?

• Роман Громов •

45

тических последствий. Изучение советской практики позволяет понять изначальные прагматические функции, которые приписывались индивидуальному планированию. Другой пример: повышение квалификации. В  связи с  современной практикой повышения квалификации возникает вопрос: почему повышение квалификации фигурирует в отечественном опыте в виде разовых мероприятий особого рода? По каким причинам повышение квалификации было отделено от  научно-исследовательской работы? Уже с  точки зрения обычного здравого смысла можно сказать, что сама по себе научно-исследовательская работа преподавателя (сбор материалов, подготовка статей, участие в конференциях и т. п.) является естественным средством повышения квалификации. Западный университет не знает такой формы профессиональной деятельности, как повышение квалификации или аттестации преподавателя помимо квалификационных процедур, связанных с присуждением академического звания. Изучение советского опыта позволяет реконструировать утраченную рациональность этих и иных форм современной профессиональной практики преподавателей вузов. Настоящая статья имеет целью рассмотреть советский опыт правового регулирования деятельности университетских преподавателей (прежде всего, кафедр общественных наук), нацеленный на  профессионализацию преподавательской деятельности. Ввиду значительного массива материала настоящая работа представляет собой лишь начальный подход к этому вопросу и не претендует на систематичность и реконструкцию точной хронологической последовательности в развитии описываемых механизмов. Источником исследования служат постановления правительственных органов (Совета народных комиссаров СССР, Совета Министров СССР, Министерства образования), а  также партийных структур (ЦК КПСС). Партийные и правительственные документы носят взаимодополняющий характер. Как правило, решения министерства оформлялись как выполнение ПС 2 и ЦК КПСС, 2. Здесь и далее используются следующие сокращения: БМ  — бюллетень Министерства высшего и среднего специального образования СССР , бюллетень Министерства высшего образования СССР . ИП  — инструктивное письмо Министерства высшего и среднего специального образования СССР . ПС  — постановление Совета Министров СССР . ПМ  — приказ министра высшего и среднего специального образования СССР . ПС СНК  — постановление Совета народных комиссаров СССР . СНК  — Совет народных комиссаров.

46

• Логос

№2

[98] 2014 •

что позволяет рассматривать их в  комплексе. Несмотря на  сложившуюся каноническую форму партийных постановлений (начинающихся с  констатации успехов, затем переходящих к  описанию отдельных недостатков и  после этого намечающих пути развития), они имеют весьма информативный характер. В  партийных постановлениях, как правило, намечались общая стратегия и идеологическое обоснование реформ, а в министерских приказах она получала конкретное практическое воплощение, благодаря чему последние имеют более конкретный и  технический характер. Важной функцией советской высшей школы всегда являлась функция идеологическая, что неоднократно подтверждалось в партийных и правительственных документах. Так, в списке основных видов работы профессорско-преподавательского состава наряду с  учебной, учебно-методической, научно-исследовательской и организационно-методической работой фигурировала также «работа по коммунистическому воспитанию студентов» 3. Задачи высшего образования в СССР не исчерпывались профессиональной подготовкой специалистов, но  включали в  себя также идейное воспитание, формирование марксистско-ленинского мировоззрения. Выполнение идеологических функций возлагалось на кафедры общественных наук. Философия в советской высшей школе существовала как часть комплекса «общественных наук». Как правило, в нормативных документах преподавание философии регламентировалось в едином комплексе с этими дисциплинами. Данный комплекс начинает формироваться с декретов СНК от  4  марта 1919  года «О  плане организации факультетов общественных наук российских университетов» 4 и от 4 марта 1921 года 3. В приказе министерства от 1 августа 1977 года «Об улучшении организации труда профессорско-преподавательского состава вузов» сюда включалось «руководство студенческими школами и кружками по коммунистическому воспитанию студентов», кураторство учебных групп, контроль за самостоятельной работой студентов по общественно-политическим дисциплинам и др. (см.: БМ . 1977. № 9). 4. В указанном декрете выделялись экономический, правовой и общественнопедагогический циклы. Декрет СНК от 4 марта 1921 года вводил в качестве обязательного минимума по общественным наукам курсы исторического материализма, историю пролетарской революции, план электрификации, политический строй РСФСР . Подробнее о формировании советского философского образования см.: Павлов  А. Т. Философия в Московском университете в послереволюционные годы. 1917–1941 // Философские науки. 2003. № 3; Он же. Профессиональное философское образование в Московском университете // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия.

• Роман Громов •

47

«Об установлении общего научного минимума, обязательного для преподавания во всех высших школах РСФСР». Окончательный канон общественных наук оформляется к  1963  году с  введением в высшей школе в качестве обязательного предмета научного коммунизма. В результате в систему «общественных наук» вошли: «история КПСС», «марксистско-ленинская философия», «политическая экономия», «основы научного коммунизма» 5. Курс научного коммунизма вводился путем перераспределения часов по дисциплинам общественных наук. Разработка новых учебных планов поручалась кафедрам философии. Нормы учебной нагрузки по каждой из общественных дисциплин вводились в нормативных актах в рамках единой согласованной сетки часов по этим 2005. № 1. С. 3–23; Сафразьян  Н. Л. Становление марксистско-ленинского гуманитарного образования в Московском университете (октябрь 1917– 1925 гг.). М., 1987; Яхот И. Подавление философии в СССР (20–30‑е годы) // Вопросы философии. 1991. № 9–11. 5. Курс научного коммунизма вводился как дополнение к трем курсам истории КПСС , марксистско-ленинской философии и  политической экономии в 1963/64 учебном году. На изучение курса научного коммунизма отводилось 20–30 часов в виде лекций и 70 часов на выпускных курсах университетов, в экономических и юридических вузах и наиболее крупных педагогических институтах. Устанавливалась следующая последовательность учебных курсов: «история КПСС », «марксистско-ленинская философия», «политическая экономия», «основы научного коммунизма» (ПМ  № 214 «О введении преподавания в вузах СССР курса основ научного коммунизма» от 27 июня 1963 года. См.: БМ . 1963. № 8). В 1874/75 году был введен государственный экзамен по научному коммунизму во всех учебных заведениях СССР . Новый экзамен по этому предмету вводился наряду с сохраняющимися государственными экзаменами по марксистско-ленинской философии на специальностях «философия», «научный коммунизм» и «психология», государственного экзамена по политической экономии на экономических специальностях, экзамена по истории КПСС и ряду специальностей, включая историю. На остальных специальностях сохранялись семестровые экзамены по общественным наукам. На подготовку к новому экзамену должно было отводиться не менее двух недель, в течение которых предусматривалось чтение обзорных лекций и проведение консультаций (ПМ  № 43 «О государственных экзаменах по общественным наукам в высших и средних учебных заведениях СССР » от 15 января 1975 года. См.: БМ . 1975. № 3). ПМ № 60 от 30 октября 1974 года и  ИП «Об организации преподавания общественных наук в соответствии с приказом Минвуза СССР от 16 августа 1974 года № 683» (см.: БМ . 1975. № 1) вводили новую сетку часов по общественным наукам на всех специальностях. Там, где согласно учебному плану не изучаются общественные науки, предусматривался курс «Методологические проблемы науки», который разрабатывался преподавателями кафедры философии. Сохранялась номенклатура факультативных курсов (в том числе по этике и эстетике).

48

• Логос

№2

[98] 2014 •

дисциплинам, также устанавливалась единая последовательность курсов в учебных планах 6. Показателем институционализации профессии преподавателя гуманитарных наук в  СССР являются перечни специальностей. В одном из последних советских перечней за 1975 год присутствует специальность «философия» (№ 2011). Внутри этой специальности утверждалась следующая специализация: диалектический материализм, исторический материализм, философские вопросы естествознания (физика, математика, биология), научный атеизм, этика и эстетика, что соответствовало структуре философии в  учебных планах, номенклатуре факультативов и  ориентации философского обучения в  аспирантуре. По  этой специальности присуждалась квалификация «философ; преподаватель философии». Также имелись специальность «научный коммунизм» (№ 2038) с квалификацией «преподаватель научного коммунизма», специальность «политическая экономия» (№ 2010) с квалификацией «экономист; преподаватель политической экономии», специальность «история» (№ 2008) с квалификацией «историк; преподаватель истории и обществоведения». Характерно, что специализация «история религии и научного атеизма» была включена в специальность «история». Внутри философской специализации отсутствует как история философии, так и современная западная философия, логика, философия языка. Антропология была включена в перечень специализаций по специальности «биология» (№ 2019), здесь она присутствует наряду с такими специализациями, как «физиология человека и животных», «биофизика» и «генетика». Кроме того, имелась отдельная специальность «антропология» (№ 2024), в рамках которой присуждалась квалификация «биолог». Имелась также отдельная специальность «структурная и прикладная лингвистика» (№ 2036) с  квалификацией «лингвист». Проводилась дифференциация между специальностями «история» и «история-архивоведение» (квалификация «историк-архивист»), а также между политической экономией и экономической кибернетикой (квалификация «экономист-математик») 7. 6. Новое распределение часов между общественными дисциплинами устанавливал ПМ № 683 от 16 августа 1974 года (см.: БМ 1974, № 11). Также предусматривалось изучение специальных курсов по методологическим проблемам науки в объеме 15–20 часов для студентов, сдавших курс «Научный коммунизм». 7. ПМ № 831 от 5 сентября 1975 года (см.: БМ . 1975. № 12). См. также: Высшая

• Роман Громов •

49

Примерно в  это  же время была определена особая функция университетов в системе высшей школы. ПС и  ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему совершенствованию высшего образования в стране» от 18 июля 1972 года ставило задачу превращения университетов в ведущие учебно-методические центры высшей школы, готовящие кадры педагогов и научных работников для общеобразовательной школы, вузов и научно-исследовательских учреждений. В ПМ № 43 от 15 января 1975 года, принятого в исполнение постановления ЦК КПСС, отмечалось, что на университеты возлагается подготовка кадров по общественным и гуманитарным наукам, они также являются центрами повышения их квалификации. Тем самым было определено, что именно университеты являются центрами подготовки профессиональных преподавателей философии. Совершенно ясным было также профессиональное назначение университетского философского образования: философские факультеты готовили преподавателей марксистско-ленинской философии и научного коммунизма для высшей школы. Ввиду того что эти дисциплины были обязательными, философыпреподаватели имели достаточно обширный и гарантированный рынок труда. В советской образовательной политике можно выделить несколько магистральных путей профессионализации преподавателей высшей школы, в  том числе кафедр общественных наук. Прежде всего следует отметить мероприятия, направленные на реализацию принципа соответствия должности ученому званию. Второй важной линией было ограничение побочных доходов, не связанных с научно-образовательной деятельностью в одном образовательном заведении (ограничение совместительства). Также важной составляющей являлся кадровый контроль, в особенности в отношении кафедр общественных наук в части профильной подготовки их сотрудников. Наконец, отметим разработанную в Советском Союзе оригинальную систему повышения квалификации. Первые два направления являются универсальными базовыми принципами профессионализации высшей школы, их реализацию можно проследить также в истории европейского университета. Принцип соответствия должности ученому званию является исходным принципом классического гумбольдтовского университета: карьерный рост должен находиться в прямой свяшкола. Сборник основных постановлений, приказов и инструкций: В 2 ч. / Под ред. Е. И. Войленко. М.: Высшая школа, 1978. Ч. 2. С. 146–149.

50

• Логос

№2

[98] 2014 •

зи с  научными достижениями, научные критерии являются решающими в определении статуса преподавателя высшей школы 8. Советские образовательные реформы начинались с радикального разрушения прежней квалификационной системы. Декретом СНК от  2  августа 1918  года разрешалось поступление в  высшие учебные заведения любому желающему без предоставления диплома. Декрет СНК от  1  октября 1918  года отменял ученые степени дореволюционной России, а  также прежнее должностное деление в  высшей школе 9. Это были явные шаги в  сторону депрофессионализации высшей школы. Последующая советская политика была направлена в  целом на  построение и  совершен 8. В немецком опыте реализацию этого принципа можно проследить на примере введения в  XIX  веке новой квалификационной процедуры для преподавателей университета — габилитации, а также постепенной унификации квалификационных процедур защиты докторской диссертации и габилитации. На протяжении XIX  века в немецких университетах неуклонно снижался процент профессоров, не прошедших процедуру габилитации. В 1850–1869 годах в науках о духе их доля составляла 36,1%, в 1890–1909 годах — 11,2%, в медицине — 15% и, соответственно, 5,7%, в правоведении — 16,9 и 7,6%, в естествознании — 15,8 и 9,1%, в математике и географии их доля снизилась с 30 до 5,6%. Исключение составляют кафедры католической теологии. В то время как в евангелической теологии прослеживается общая тенденция снижения доли профессуры, не прошедшей габилитацию, с 15,8 до 9,1%, в католической теологии доля таких профессоров выросла с 41,5 до 45,1%. Эта специфическая динамика может объясняться тем, что Бисмарк потерпел поражение в «культурной борьбе» с католической церковью за контроль над католической системой образования, соответственно, государственное влияние на кадровую политику в этой сфере было ограниченным. Это говорит о том, что условием профессионализации в Германии также являлся прямой контроль государства над кадровой политикой в университете. Следует также отметить общую тенденцию роста среднего возраста габилитирующихся с 26,5–28,4 года в 1850–1869 годах до 28,4–32,3 года в 1890–1909 годах и до 33,3 года в 1910–1930 годах (Busch А. Die Geschichte des Privatdozenten. Eine soziologische Studie zur großbetrieblichen Entwicklung der deutschen Universitäten. Stuttgart: F. Enke, 1959. S. 106). Этот показатель также можно рассматривать как признак профессионализации, а именно ужесточения квалификационных требований. Соответственно, тенденция к омоложению академиков, приобретающих академические звания, может говорить о снижении этих требований и о тенденции к депрофессионализации. 9. Первая статья декрета гласит: «Ученые степени доктора, магистра, а также звание адъюнкта и все связанные с этими степенями и званиями права и преимущества отменяются. Право на занятие профессорской кафедры по всероссийскому конкурсу предоставляется всем лицам, известным своими учеными трудами или иными работами по своей специальности либо своей научно-педагогической деятельностью». Вместе с тем сохранялось деление должностей на профессоров и преподавателей.

• Роман Громов •

51

ствование собственной квалификационной системы, на  основании которой определялось бы должностное продвижение преподавателя. В Постановлении СНК СССР и  ЦК ВКП (б) от 23 июня 1936  года подчеркивалось, что научно-исследовательская работа является важнейшей предпосылкой высокого уровня преподавания, в нем также указывалось, что …без … научно-исследовательской работы не  может осуществляться высшими учебными заведениями подготовка специалистов на  уровне требований современной науки и  немыслимы подготовка научно-преподавательских кадров и  повышение их квалификации. ПС СНК от 11 ноября 1937 года № 2000 «О введении штатных должностей и должностных окладов для профессорско-преподавательского состава в  вузах» отменяло прежний принцип почасовой оплаты труда преподавателей высшей школы и вводило систему штатных должностей, должностных окладов и учебной нагрузки. Утверждались следующие должности: профессор — заведующий кафедрой, профессор кафедры, доцент кафедры, ассистент кафедры, старший преподаватель и преподаватель. Эта система штатных должностей сохраняется вплоть до настоящего времени. Профессор и преподаватель должен был состоять в штате только одного высшего учебного заведения, посвящая ведению всех видов работы в среднем 5 часов в день. Утверждалась система заработной платы, построенная на принципе выслуги лет: заработная плата профессора — заведующего кафедрой в зависимости от стажа составляла от 1 100 до 1 500 руб., профессора кафедры — от 900 до 1 200 руб., доцента кафедры — от 700 до 900 руб., ассистента — от 500 до 600 руб. Учебная нагрузка определялась для профессора — заведующего кафедрой в пределах от 2 до 2,5 часа в неделю, для профессора кафедры — от 2,25 до 2,75 часа, для доцента кафедры, старшего преподавателя, ассистента кафедры и преподавателя — от 2,5 до 3 часов. Тем самым вместе с восстановлением системы академических званий и введением системы должностей в высшей школе формировалось две шкалы: с одной стороны, ученые степени, с другой — сетка должностей. Советская кадровая политика была нацелена на приведение этих двух шкал в четкую корреляцию. Прежде чем уточнить этот тезис, следует отметить еще одну важную особенность советского опыта: в нем был широко распространен принцип закрепления разных видов учебной работы за специалистами определенной научной квалификации. В частности, в 1948 году был введен запрет на чтение лекций и проведение экзаменов ас-

52

• Логос

№2

[98] 2014 •

систентами и преподавателями 10. Эти виды работы должны были выполняться доцентами и профессорами, то есть как минимум кандидатами наук. Этот запрет подтверждался позднее в 1961 году. Также к руководству подготовкой аспирантов могли привлекаться только профессора и доктора наук 11. В советской практике реализацию принципа корреляции научной степени и должности можно проследить в нескольких аспектах 12. В 1973 году ПМ напрямую запретил использовать профессоров и доцентов на должностях, не соответствующих их ученому званию 13. В конкурсе на должность доцента могли участвовать лица, имеющие ученое звание доцента или ученую степень кандидата наук, на должность профессора — лица, как правило имеющие степень доктора наук или ученое звание профессора. Допускалось замещение должностей профессоров, доцентов лицами без соответствующего ученого звания и степени, при условии наличия большого стажа практической работы по специальности (точный срок не  оговаривался). Категоричность этого приказа была смягчена более поздними решениями, а именно: ПМ № 22 от 10 января 1977 года разрешал докторам наук участвовать в конкурсе на замещение должности доцента 14. В том же положении о порядке замещения должностей профессорско-преподавательского состава в высших учебных заведениях (от 15 мая 1973 года) говорилось, что в конкурсе на замещение должности заведующего кафедрой преимущественно могут участвовать лица, имеющие звание профессора или ученую степень доктора наук. Кандидаты наук допускались к замещению должностей заведующих кафедрами на  срок одних выборов (5 лет). Кандидат наук мог быть допущен к конкурсу на повторное замещение должности только по представлению ректора вуза с раз 10. ИП № Д-63 от 10 сентября 1948 года // Высшая школа. М.: Советская наука, 1957. С. 364. 11. ПМ № 796 от 4 июня 1948 года (см.: БМ . 1948. № 7); см. также: ПС «О подготовке научно-педагогических и научных кадров через аспирантуру» от 22 мая 1948 года. 12. ПС и ЦК КПСС от 30 августа 1954 года определялось, что повышение должностных окладов может производиться только в случаях присвоения преподавателю ученого звания, или присуждения ученой степени, или изменения стажа работы (см.: Приложение № 3 к ПС и ЦК КПСС № 1863 от 30 августа 1954 года). 13. См.: ПМ № 435 «О порядке замещения должностей профессорско-преподавательского состава в высших учебных заведениях» от 15 мая 1973 года (БМ . 1973. № 7). 14. См.: ПМ № 22 от 10 января 1977 года (БМ . 1977. № 3).

• Роман Громов •

53

решения министерства или ведомства подчинения вуза. Категорически не допускалось избрание на должность заведующего одного и того же лица, имеющего степень кандидата наук, на третий срок как в данном вузе, так и в каком-либо ином. Здесь следует отметить особое положение кафедр общественных наук. Избрание заведующих этими кафедрами утверждалось соответствующим министерством или ведомством, чего не происходило в случае других кафедр, что говорит о повышенном внимании в кадровой политике именно к этому сегменту. Также к  работе общевузовских (факультетских) конкурсных комиссий по  замещению должностей профессорско-преподавательского состава должны были привлекаться преимущественно профессора и доктора наук. Деканы факультетов избирались из числа профессоров и наиболее опытных доцентов. Замещение должности ассистентов и  преподавателей допускалось без конкурсных процедур лицами, закончившими аспирантуру (в  ПМ прямо говорится, что конкурс на  должность ассистента объявляется лишь при отсутствии возможности направить на данную должность лицо, окончившее аспирантуру). Таким образом, аспиранты получали приоритет в замещении штатных должностей 15. Вторым важным принципом профессионализации высшей школы является ограничение побочных доходов от работы, не связанной с научно-исследовательской и учебной деятельностью преподавателя. В этом случае мы также имеем дело с универсальным принципом профессионализации высшей школы. В строгом смысле слова о профессиональном преподавателе университета можно вести речь лишь с того времени, когда труд в университете становится для его сотрудника главным источником дохода 16. В совет 15. ПC и ЦК КПСС № 441 «О мерах по дальнейшему улучшению подбора и подготовки научных кадров» от 12 мая 1962 года определялось, что руководящие должности ректоров, проректоров вузов и деканов факультетов могут занимать лица не старше 65 лет. Исключения допускались только по специальным решениям коллегий министерств и ведомств. Допускалось введение должностей старших научных сотрудников — консультантов с зачислением на них докторов наук и профессоров, имеющих право на пенсию по возрасту. Для них устанавливалась неполная рабочая неделя и выплачивалась половина должностного оклада старшего научного сотрудника (чтобы заработная плата и пенсия не превышали 350 руб.). Им запрещалась работа по штатному совместительству. Эти меры были направлены на обеспечение системной ротации кадров в высшей школе. 16. Здесь также можно проследить общие тенденции в немецком и отечественном опыте образовательных реформ. До  XIX  века побочный доход от неакадемической деятельности служил важнейшим источником дохода про-

54

• Логос

№2

[98] 2014 •

ской практике наблюдается устойчивая тенденция к сокращению такого явления, как совместительство — работы сразу в нескольких учреждениях. ПС СНК № 2000 «О введении штатных должностей и должностных окладов для профессорско-преподавательского состава в вузах» от 11 ноября 1937 года определяло, что работник высшей школы может быть штатным сотрудником только одного учреждения. Специальное постановление «Об ограничении совместительства по службе» от 10 декабря 1959 года рассматривало совместительство как исключительную меру, упраздняло штатное совместительство в учебных заведениях и допускало совместительство только на условиях почасовой оплаты. Работникам научно-исследовательских учреждений запрещалось совместительство в высших учебных заведениях. Позднее, в 1970‑е годы, такая возможность была вновь открыта, но существенно ограничена — численность совместителей не должна была превышать 2% от штатной численности сотрудников. ИП «О  порядке оплаты труда профессорско-преподавательского состава, научного, учебно-вспомогательного и  административно-хозяйственного персонала высших учебных заведений» 1961 года разрешало внутривузовское совместительство для выполнения научно-исследовательских работ с  выплатой заработной платы, не  превышающей 50% от  совмещаемой должности. Допускалась также преподавательская работа сверх 6-часового рабочего дня на курсах повышения квалификации. Препофессуры университета. В силу своей принадлежности к университетской корпорации профессор получал ряд экономических привилегий (например, на торговлю вином или содержание винных погребов), он зарабатывал, сдавая жилье студентам, и т. п. С 1815 года прусская профессура лишается экономических привилегий. С этого времени практически впервые в университетской истории профессора начинают рассматривать учебные обязанности как занятие, отнимающее все их рабочее время. Начинается постепенное сокращение побочных заработков. Согласно законам 1845 и 1865 годов, государственным служащим и членам их семей (а ординарные профессора университетов попадали в этот разряд) запрещалась коммерческая деятельность без разрешения начальствующих органов (Bornhak С. Die Rechtsverhältnisse der Hochschullehrer in Preußen. B.: G. Reimer, 1901. S. 47, 52). Если такое разрешение выдавалось, полученный от параллельной деятельности доход служил основанием для корректировки жалованья профессора. Если профессор зарабатывал от своей вторичной коммерческой деятельности более 1 800 марок, на ту же сумму сокращалась его заработная плата. От подобного зачета освобождались доходы от чисто научной и литературной деятельности. Научно-литературная деятельность не требовала особого разрешения, поскольку считалась соответствующей сущности научного преподавания.

• Роман Громов •

55

даватели и штатные профессора вузов, имеющие ученые звания, могли вести по совместительству педагогическую работу в других учебных заведениях только с разрешения руководителей министерств и ведомств, при этом заработная плата в месяц по основной и совмещаемой работе не должна была превышать полутора окладов по основной должности 17. Совместительством не считалась литературная работа, в том числе по переводу, рецензированию произведений, оплачиваемая из  фонда авторского гонорара. С 1967 года допускалось привлечение в институты повышения квалификации профессоров и преподавателей вузов на условиях штатного совместительства с оплатой в размере 0,25 и 0,5 штатного оклада в зависимости от объема работы 18. В этой связи следует отметить, что увеличение доли штатных совместителей в отечественных вузах в 1990‑е годы, а также ставшая в это время обычной практика работы преподавателей сразу в нескольких учебных заведениях являются, по нашему мнению, отчетливым признаком депрофессионализации высшей школы. Важным компонентом профессионализации преподавателей общественных наук была также кадровая политика, нацеленная на соблюдение строгих квалификационных требований при комплектовании штатного состава кафедр общественных наук. Наиболее ярким ее выражением стал ПМ «Об улучшении аттестации и переаттестации преподавателей и системы конкурсного комплектования штатов кафедр общественных наук высших учебных заведений» 1969 года 19. В нем констатировалось, что на работу на этих кафедрах принимаются лица, не имеющие специальной подготовки, то есть профильного базового образования. Приказ определял: Установить, что на кафедры общественных наук высших учебных заведений принимаются только лица, имеющие высшее специальное образование в области общественных наук или сдавшие соответствующий кандидатский экзамен по специальности. Преподаватели общественных дисциплин, работающие в высших учебных заведениях и не имеющие специальной подготовки, должны в течение пятилетнего срока сдать кандидатские экзамены по специальности или получить высшее специальное образование 20. 17. ИП № И -66 от 17 октября 1961 года (см.: БМ . 1962. № 1). 18. ПС № 515 от 6 июня 1967 года. 19. ПМ № 611 от 1 августа 1969 года (см.: БМ . 1969. № 11). См. также Постановление ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» от 14 августа 1967 года. 20. См. прим. 18.

56

• Логос

№2

[98] 2014 •

Ректорам предписывалось создать для этого необходимые условия. Также в приказе намечались дополнительные меры повышения квалификации преподавателей, а  именно: направление молодых специалистов стажерами-исследователями на  ведущие кафедры других вузов, усиление требований к аттестации и выполнению индивидуальных планов научно-исследовательской и учебной работы, планов повышения квалификации. В настоящей статье трудно оценить эффективность этих мер, для этого требуется проследить в цифрах динамику изменения на этих кафедрах доли преподавателей без специального образования, количество стажеров. Но в этом постановлении совершенно очевидно стремление к профессионализации преподавательского корпуса кафедр общественных дисциплин. Философия была не  только обязательным предметом вузовской общепрофессиональной подготовки, но  также обязательной частью аспирантского обучения. В нормативных документах советского периода содержатся прямые дидактические и квалификационные требования к  преподавателям философии, работающим в нефилософской аспирантуре. С учетом их можно понять, как выстраивалась подготовка преподавателей философии на философских факультетах. Внимания в этой связи заслуживает ИП «О философской подготовке аспирантов нефилософских специальностей» от 23 июня 1964 года 21. В числе недостатков преподавания философии аспирантам отмечалось, что философская подготовка не всегда связывается с их научной специализацией: Наблюдаются случаи, когда к работе с аспирантами привлекаются преподаватели философии, не владеющие основами знаний конкретных наук, в области которых работают аспиранты.

Там же предписывалось, что …кафедры … философии обязаны выделять для работы с аспирантами наиболее опытных преподавателей, докторов и кандидатов наук, как правило ведущих исследования в области методологических проблем профилирующих дисциплин 22.

Группа аспирантов для проведения семинаров не  должна была превышать 15 человек. Для занятий с аспирантами кафедра философии должна была разработать и утвердить уточненный для 21. ИП № И-32 от 23 июня 1964 года. 22. Высшая школа. С. 36–37.

• Роман Громов •

57

данной специальности список специальной литературы. Лекционные курсы не должны были дублировать вузовские и включали общие вопросы марксистско-ленинского мировоззрения (включая последние постановления ЦК КПСС), общеметодологические проблемы научного исследования с  учетом новейших достижений науки и техники, философские проблемы профилирующей науки. Таким образом, аспирантский курс философии должен был иметь четко выраженную научно-методологическую направленность, а  также включать мировоззренческий компонент. Семинары аспирантов рекомендовалось приближать к форме научной конференции, поручая аспирантам подготовку докладов по философским вопросам профилирующей науки. Важным дидактическим принципом преподавания философии в аспирантуре была его профильная ориентация. Достичь этого предполагали через соответствующую подготовку преподавателей, ориентированную на методологические проблемы современной науки, а также посредством взаимодействия философских и соответствующих профильных кафедр. План лекционного курса по философии для аспирантов должен был разрабатываться кафедрой философии или марксизма-ленинизма совместно с профилирующими кафедрами. Важнейшим инструментом профессионализации преподавателей общественных наук стала выстроенная в СССР система повышения квалификации. Ее важнейшими элементами к 1970‑м годам стали институты повышения квалификации; институт стажировки; институт научных сотрудников для преподавателей, работающих над кандидатскими и  докторскими диссертациями (в  том числе институт творческих отпусков); годичная аспирантура 23. В 1966 году для улучшения подготовки преподавателей общественных наук были созданы институты повышения квалификации преподавателей общественных наук при Ленинградском, Уральском, Ростовском, Ташкентском государственных университетах сроком обучения до  5 месяцев и  общим контингентом приема 800 человек 24. В 1973 году к ним добавились институты 23. См.: ПМ № 585 «О дальнейшем улучшении преподавания общественных наук и политико-воспитательной работы в высших учебных заведениях СССР в свете постановления ЦК КПСС „О работе в Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана и Саратовском государственном университете имени Н. Г. Чернышевского по повышению идейно-теоретического уровня преподавания общественных наук“» от 15 июля 1974 года (см.: БМ . 1974. № 9). 24. ПС и ЦК КПСС № 729 «О мерах по улучшению подготовки специалистов и совершенствованию руководства высшим и средним специальным образо-

58

• Логос

№2

[98] 2014 •

повышения квалификации при Белорусском и  Новосибирском университетах (общим контингентом слушателей 400 человек). Срок обучения преподавателей в  институте повышения квалификации мог составлять до 5 месяцев, слушатели — преподаватели общественных наук — освобождались на это время от всех видов нагрузки по месту работы с сохранением средней заработной платы (но не более 300 руб. в месяц), слушателям выплачивалась стипендия в размере 50 руб. в месяц. После прохождения повышения квалификации слушатели должны были пройти аттестацию 25. В институте организовывались кафедры истории КПСС, философии, политической экономии, научного коммунизма. С 1961 года в вузах СССР вводилась практика временного перехода преподавателей на должность младшего или старшего научного сотрудника. ПС и ЦК КПСС № 536 «О мерах по улучшению подготовки научных и научно-педагогических кадров» от 13 июня 1961 года разрешало высшим учебным заведениям освобождать от педагогической нагрузки кандидатов наук, имеющих серьезные результаты исследований и одобренные советом высшего учебного заведения планы научной работы, с переводом их в число старших и  младших научных сотрудников сроком до  2 лет для подготовки докторских диссертаций. Эта практика имела широкие масштабы. В 1962 году для замещения преподавателей, работающих над докторскими диссертациями, дополнительно вводились 1000 штатных единиц научных работников 26. ПС и ЦК КПСС № 1174 от 20 августа 1956 года устанавливалась возможность выхода преподавателей вузов в творческий отпуск с сохранением заработной платы для завершения кандидатской диссертации сроком на 3 месяца и для завершения докторской диссертации сроком на 6 месяцев 27. В 1956 году в высшей школе СССР был введен принцип индивидуального планирования работы преподавателя. До этого существовала единая утвержденная норма учебной нагрузки для кажванием в стране» от 3 сентября 1966 года. На указанные институты было распространено распоряжение Совета Министров СССР № 9511 от 18 июня 1949 года в части материального обеспечения слушателей. 25. См.: ПМ № 756 «Об утверждении положения об институте повышения квалификации преподавателей общественных наук высших учебных заведений» от 22 октября 1969 года (см.: БМ . 1969. № 12). 26. См. также: ПС № 539 от 19 февраля 1953 года // Высшая школа. М.: Советская наука, 1957. С. 359, 366. См. также: «Об оплате кандидатов наук, работающих в высших учебных заведениях, переведенных на должности научных сотрудников для подготовки ими докторских диссертаций» (БМ . 1962. № 5). 27. См.: БМ . 1956. № 20.

• Роман Громов •

59

дой должности. На основании ПС № 456 «О мерах улучшения научно-исследовательской работы в высших учебных заведениях» от 12 апреля 1956 года в 1956/57 учебном году вводился новый расчет общей численности преподавателей исходя из среднего числа студентов (утратило силу постановление Совнаркома СССР № 1506 от 22 августа 1940 года). Отменялась прежняя мера трудозатрат преподавателя высшего учебного заведения — количество учебных часов согласно учебному плану. Вводилась новая мера учета по количеству подготовленных специалистов. В этой связи директорам учебных заведений предоставлялось право в рамках утвержденного штата индивидуально определять нагрузку преподавательскому составу с учетом учебной и научной работы в пределах 6-часового рабочего дня 28. Тем самым предоставлялась возможность дифференцированного распределения учебной нагрузки между преподавателями, в том числе уменьшения нагрузки для одних и ее увеличения для других сотрудников. Цель этого нововведения состояла в том, чтобы за счет сокращения учебной нагрузки высвободить время преподавателей и простимулировать научно-исследовательскую деятельность вузов. Директору (ректору) высшего учебного заведения предоставлялось право самостоятельно определять объем работы преподавателя. В качестве средства формирования индивидуальной нагрузки вводился индивидуальный план преподавателя, в котором должны были учитываться разные виды работы, а именно: педагогическая, научно-исследовательская, научно-методическая, работа по пропаганде научно-технических знаний, разработка учебников и учебных пособий 29. При определении индивидуального плана учебная 28. ИП № И-100 «О планировании работы преподавателей вуза» от 15 сентября 1956 года // Высшая школа. М.: Советская наука, 1957. С. 64. 29. «В целях рационального использования времени профессорско-преподавательского персонала для участия в решении актуальных научных проблем, а также для создания новых учебников и учебных пособий необходимо обеспечить правильное планирование работы каждого профессора и преподавателя на весь учебный год. Индивидуальный план должен стать основным документом, определяющим организацию труда профессоров и  преподавателей. План должен определять, какую работу будет в текущем учебном году выполнять профессор, доцент, ассистент: 1) в педагогическом процессе; 2) в научных исследованиях (включая внедрение результатов в промышленность и сельское хозяйство); 3) в решении научно-методических вопросов; 4) в пропаганде научно-технических знаний; 5) в подготовке учебников, учебных и наглядных пособий. Исходя из того что Постановление Совета Министров СССР от 12 апреля 1956 года № 456 предоставило директору (ректору) высшего учебного заведения право устанавливать объем учебной работы каждому профессору,

60

• Логос

№2

[98] 2014 •

работа должна была коррелировать с другими видами работ. Отмечалось, что каждый преподаватель не обязан заполнять каждый пункт индивидуального плана, руководители кафедры и вуза могли определять, на каких видах работы преподаватель будет действовать с наивысшей эффективностью. Предлагалось учитывать своеобразие кафедр, а также вводить собственные виды учета работ 30. Индивидуальный план составлялся на год, публично обсуждался на кафедре, утверждался и контролировался заведующим кафедрой и руководителем вуза. Это подразумевало возможность ежегодного перераспределения нагрузки внутри кафедры и изменения учебного задания для каждого преподавателя. По истечении года преподаватель должен был публично отчитываться на кафедре о ходе выполнения плана 31. Важным моментом, указывающим на особый статус кафедр общественных наук, является ограничение учебной нагрузки преподавателей этих кафедр: у заведующих кафедрами она не должна была превышать 420 часов, у других сотрудников — 500 часов. Вузы должны были самостоятельно определить нормы времени по разным видам работы в зависимости от специфики и характера работы соответствующих подразделедоценту, ассистенту, министерство не считает необходимым сверху определять какие бы то ни было нормы учебных поручений. Этот вопрос должен решаться каждым высшим учебным заведением самостоятельно» (Там же). 30. «Целесообразная экономия времени, затрачиваемого на учебный процесс, должна стать важнейшим условием организации труда профессоров, доцентов и ассистентов в современных условиях. Предоставленные руководителям высших учебных заведений права позволяют подойти к определению объемов разных видов работ, выполняемых каждым научным работником вуза, конкретно и  индивидуально. Нет необходимости формально „заполнять“ во всех случаях все охарактеризованные выше разделы индивидуального плана преподавателя: руководитель кафедры, факультета, вуза исходя из учебного плана и задач научно-исследовательской и научно-методической работы должен определить, на каких видах работы тот или иной преподаватель принесет больше пользы. Руководство вуза ныне имеет право освобождать часть преподавательского состава от обязанностей иметь план научно-исследовательской работы, соответственно увеличивая для этой части работников педагогические поручения. В современных условиях также нет необходимости включать научно-методическую работу в план каждого преподавателя. Этого рода работы должны поручаться профессорам и преподавателям, способным в лучшей форме сообщить опыт работы кафедры и оказать помощь всем другим профессорам и преподавателям. При определении учебных поручений необходимо учитывать конкретную учебную работу данной кафедры. Ее нельзя планировать по тому или иному шаблону, заданному для всех высших учебных заведений» (Там же). 31. См.: Там же.

• Роман Громов •

61

ний. Твердые нормы учебной нагрузки устанавливались ИП № 100 от 15 сентября 1956 года и № И-66 от 17 октября 1961 года только для преподавателей военных кафедр и кафедр общественных наук. Этот опыт имел предсказуемые последствия. ИП № И-81 от 7 декабря 1961 года отмечало определенные злоупотребления принципом индивидуального определения нагрузки, а именно случаи перегруженности одних преподавателей учебной нагрузкой при незначительной нагрузке других, не ведущих при этом научной работы. Также повторялся запрет на чтение лекций ассистентами и преподавателями при неполной нагрузке профессоров. ИП подтверждало требование ввести в вузах «простые и краткие» формы учета выполненных работ 32. В 1977 году были введены примерные нормы времени для расчета объема разных видов работ, выполняемых профессорско-преподавательским составом вузов 33. Примерные нормы нагрузки имели рекомендательный характер, министерство предлагало вузам рассматривать их как инструмент для более целесообразного распределения видов нагрузки. Примерные нормы включали учебную, научно-методическую, научно-исследовательскую, организационно-методическую работу и работу по коммунистическому воспитанию. В часах рассчитывалась только учебная работа. Указанные принципы организации труда и повышения квалификации преподавателей высвечивают примечательный факт — мы не обнаруживаем в советском университете следов гумбольдтовского принципа уединения ученого, призванного исключить корпоративные формы объединения преподавателей. Напротив, в лице кафедры мы имеем, скорее, корпоративную трудовую организацию, подразумевающую, с одной стороны, ограничение автономии преподавателей, с другой — возможность их взаимной поддержки. В отечественном университете именно кафедра несет ответственность за выполнение учебного плана и имеет фиксированный фонд учебной нагрузки, который распределяется между сотрудниками. Введение индивидуальных планов и индивидуального планирования нагрузки в 1956 году предполагало кооперативное взаимодействие и взаимозаменяемость преподавателей кафедры, отдельный преподаватель рассматривается здесь как часть целого, что дает возможность перераспределения нагрузки, вы 32. ИП № И-81 «О выполнении некоторыми высшим учебными заведениями инструктивного письма Министерства высшего образования СССР » от 7 декабря 1961 года (БМ . 1962. № 1). 33. ПМ № И-805 «Об улучшении организации труда профессорско-преподавательского состава вузов» от 1 августа 1977 года (БМ . 1977. № 9).

62

• Логос

№2

[98] 2014 •

свобождения времени для научной работы одних преподавателей за счет увеличения учебной нагрузки других. Учебная нагрузка отечественных преподавателей не является стабильной, заведующий кафедрой имеет право менять учебное поручение каждый год. Такая форма взаимодействия предполагала необходимость достижения определенного консенсуса на кафедре, который должен был достигаться путем коллективного обсуждения индивидуальных планов и научных отчетов. Однако при этом решающее слово оставалось за заведующим кафедрой, именно он утверждал индивидуальные планы и годовые отчеты. Также вся советская система повышения квалификации была основана на кооперативном взаимодействии преподавателей внутри кафедры, поскольку освобождение сотрудника на время повышения квалификации или творческого отпуска происходило путем передачи его учебной нагрузки другим коллегам. Характерно, что ПС № 456 от 12 апреля 1956 года вводился запрет на дополнительную оплату за учебные занятия, которые выполнялись в качестве замещения временно отсутствующих преподавателей. Одной из форм повышения квалификации являлось также взаимное посещение занятий — еще один оригинальный опыт отечественного университета. Трудно представить себе, чтобы профессора немецкого университета посещали лекции друг друга по утвержденному графику, давали при этом друг другу официальную оценку, фиксируя ее в особых журналах, и проводили итоговое публичное обсуждение учебно-методической работы друг друга на  кафедре. Отечественная кафедра, таким образом, выступает в качестве коллективного экспертного органа в научной и учебно-методической работе. Эта функция кафедры проявляется также в советской и современной системах замещения вакантных должностей в вузах, когда кандидаты на должность должны проходить процедуру обсуждения на кафедре и получать кафедральную оценку (рекомендацию к избранию), которая не является решающей для избрания на должность, но тем не менее выступает обязательным элементом выборной процедуры. Несмотря на то что отмеченные организационные формы зачастую могли реализовываться лишь формально, такая организация труда кафедры побуждала и побуждает преподавателей к поиску компромиссных стратегий взаимодействия, в частности побуждает их к минимизации внутрифакультетской конкуренции. Эта сторона жизни советского университета, несмотря на многие изменения, вполне узнаваема также в  современном опыте университетской жизни.

• Роман Громов •

63

REFERENCES Bornhak С. Die Rechtsverhältnisse der Hochschullehrer in Preußen, Berlin, 1901. Busch А. Die Geschichte des Privatdozenten. Eine soziologische Studie zur großbetrieblichen Entwicklung der deutschen Universitäten, Stuttgart, Ferdinand Enke, 1959. Iakhot I. Podavlenie filosofii v SSSR (20–30‑e gody) [Suppression of philosophy in the USSR (20s–30s)]. Voprosy filosofii [Problems of Philosophy], 1991, no. 9–11. Pavlov A. T. Filosofiia v Moskovskom universitete v poslerevoliutsionnye gody. 1917– 1941 [Philosophy at Moscow University in post-revolutionary years. 1917–1941]. Filosofskie nauki [Philosophical sciences], 2003, no. 3. Pavlov A. T. Professional’noe filosofskoe obrazovanie v Moskovskom universitete [Vocational education in philosophy at Moscow University]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriia 7. Filosofiia [Bulletin of Moscow University. Series 7. Philosophy], 2005, no. 1, pp. 3–23. Safraz’ian  N. L. Stanovlenie marksistsko-leninskogo gumanitarnogo obrazovaniia v Moskovskom universitete (oktiabr’ 1917–1925 g.) [Becoming of Marxist-Leninist liberal education at Moscow State University (October 1917–1925)]. Moscow, Izdatel’stvo Moskovskogo universiteta, 1987. Voilenko E. I., ed. Vysshaia shkola. Sbornik osnovnykh postanovlenii, prikazov i instruktsii: v 2 t. [Higher School. Collection of basic decisions, orders and instructions: in 2 vols.], Moscow, Vysshaia shkola, 1978. Vysshaia shkola [Higher School], Moscow, Sovetskaia nauka, 1957.

64

• Логос

№2

[98] 2014 •

Академическое сообщество: политика и границы Случай Мераба Мамардашвили Егор Соколов

Егор Соколов. Выпускник фило­соф­ ского факультета, специалист по учебно-методической работе ­философского факультета МГУ   им.  М. В. Ломоносова. Адрес: 119991, Москва, ГСП -1, Ломоносов­ ский проспект, д. 27, корп. 4. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: социология философии, академическое сообщество, механизмы признания, Мераб Мамардашвили. В статье рассматривается профессио­ нальная траектория известного совет­ ского философа Мераба Мамардашвили (1930–1990). Обосновывается тезис о том, что его понимание философии, методы работы, а также исключительное призна­ ние в определенном сегменте академиче­ ского сообщества могут быть объяснены исходя из экстраординарной карьеры (движение к центру философского поля, а затем от него) и позиции на границе признаваемого, которую он занимает во второй половине 1970‑х — начале 1980‑х годов. Эта специфическая ­позиция позволяет объективировать ­границы как отделяющие «профессиона­ лов» от «профанов», так и разделяющие сообщество на разные фракции, зафик­ сировать перспективу и этико-политиче­ скую чувствительность, разделяемую учеными его круга.

THE ACADEMIC COMMUNIT Y: POLITICS AND BOUNDARIES. The Case of Merab Mamardashvili Egor Sokolov. MA in Philosophy, Coordinator at the Faculty of Philosophy of the Lomonosov Moscow State University. Address: 27–4 Lomonosovsky prospekt, GSP -1, 119991 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: sociology of philosophy, academic community, mechanisms of recognition, Merab Mamardashvili. The article deals with the professional life stages of the soviet philosopher Merab Mamardashvili (1930–1990). The article argues that his understanding of philosophy, methods of work, as well as his exclusive reputation in a particular segment of the academic community can be explained by reference to his extraordinary career (mov­ ing towards, and then away from the center of the philosophical field), and his position on the borderline of the acceptable, which he occupied in the latter half of 1970s — early 1980s. Our specific point of view allows us to objectify the boundaries that separate the “professionals” from the “out­ siders” and those that divide the commu­ nity into different factions. This point of view also allows us to document the ethical and political sensitivity shared by the schol­ ars of Mamardashvili’s circle.

 65

ТРА ЕКТОРИЯ

В

1 9 4 9   Г ОД У Мераб Константинович Мамардашвили

окончил школу в Тбилиси и поступил на философский факультет Московского университета. Начало его карьеры, студенческие (1949–1954) и  аспирантские (1954–1957) годы предопределяют возможность специфической траектории и успеха Мамардашвили. Он попадает в круг будущих «философов-шестидесятников»: в то же время факультет оканчивают Э. В. Ильенков (1950), А. А. Зиновьев (1951), А. М. Пятигорский (1951), Б. А. Грушин (1952), К. М. Кантор (1952), Г. П. Щедровицкий (1953), Э. Ю. Соловьев (1957), П. П. Гайденко (1957), Н. В. Мотрошилова (1957) и др. В конце 1980‑х Мамардашвили охарактеризует это время так: Чаще всего люди, с которыми у меня возникало состояние обучения, были одновременно моими друзьями. Ну, например, Пятигорский Саша. Других имен я даже не могу назвать. Могу назвать общую атмосферу философского факультета Московского университета, сформировавшуюся в 1953–1955 годах. Имена я, конечно, помню, но выделить их из общей атмосферы взаимной индукции мысли — нет, это невозможно. Да и не имена важны, а сама эта атмосфера общения, эти искры озарения, творчества… Многие из нас, варившихся в этой атмосфере, стали потом совсем непохожими философами, и это нормально; важно, что они стали ими, состоялись как интересные личности. Я могу назвать, на-

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 12-03-00562а «Трансформация российского философского сообщества во второй половине XX  — начале XXI  веков».

66

• Логос

№2

[98] 2014 •

пример, Эвальда Ильенкова, хоть это и не касается его философии: от нее я как раз отталкивался1.

Можно, наверное, повторить, что после войны и  особенно после смерти Сталина наступила новая эпоха, подул «ветер свободы» и  т. д.2 Однако такое общее утверждение мало о  чем говорит и едва ли может быть фальсифицировано. Поле возможного определялось, скорее, дисциплинарной спецификой и балансом сил в  академическом пространстве: так, если студенческие выступления на физическом факультете МГУ в 1953–1955 годах оказались успешны благодаря поддержке ученых из Академии наук, противостоящих руководству физфака и  предлагавших модель науки, может быть не столь идеологически верную, зато эффективную (в том числе в производстве ядерного оружия), то «студенты соседнего истфака за в чем-то похожую критику в те же самые годы были в  конечном итоге отправлены в  лагеря»3. Гуманитарные науки не могли претендовать на автономию, апеллируя к практическим результатам. Единственным способом уравновесить конъюнктурное давление как извне, так и  изнутри, со  стороны коллег, выстраивающих свою карьеру в  преимущественно или исключительно административной логике (в комсомольских, профсоюзных, партийных организациях или деканатах), была ставка на  профессионализацию: внутренние требования и практики научности ряда дисциплин (история Средних веков, экспериментальная психология, лингвистика и др.) предъявляли серьезные требования к  критикам4. В  советской философии высокий входной барьер (владение иностранными языками, текстами, терминологией) сформировался в логике, эпистемологии и истории философии. Этот барьер разделил философское сообщество уже в начале 1950‑х; некомпетентность значительной части преподавателей и чрезвычайно высокий спрос на выпускни 1. Мамардашвили  М. К. Быть философом — это судьба // Он же. Как я понимаю философию. 2‑е изд. М.: Прогресс, 1992. С. 35. 2. См., напр.: Мотрошилова  Н. В. Социокультурный контекст 50–80-х годов XX  века и феномен Мамардашвили // Мераб Мамардашвили: «Быть философом — это судьба…» Материалы Международной конференции «Мераб Мамардашвили: вклад в развитие философии и культуры». Москва, 9–11 декабря 2010 года. М.: Прогресс-Традиция, 2010. С. 23. 3. Журавлев О. Роль студентов в установлении границ научности: физфак МГУ 50–60-х годов // Культиватор. 2010. № 2. С. 32–33. 4. Бикбов А. Судьба университета // Культиватор. 2011. № 3. С. 16.; Бикбов А., Гавриленко С. Российская социология: автономия под вопросом // Логос. 2002. № 5–6 (35). С. 7.

• Егор Соколов •

67

ков, дававший многим из них возможность остаться в профессии (с  1953  года преподавание исторического и  диалектического материализма стало обязательным для всех студентов, параллельно рос философский факультет5, росли редакции философских изданий6 и т. д.), порождали весьма высокие притязания молодых специалистов7. «Взаимная индукция» в этой среде касается, конечно, не только мысли, но и карьеры. Тесные личные контакты круга сверстников8, объединенных своего рода общим этосом, общей позицией, которая мыслится как противостоящая гетерономному центру философского поля, «кондовым диаматчикам и истматчикам»9, были чрезвычайно значимым фактором профессионального успеха. К Мамардашвили, не ставшему «философским генералом», это относится не в меньшей степени — следы борьбы за признание отчетливо различимы в посвященных ему текстах10, целью различных апологетических стратегий (от вписывания его в теоретиче 5. В 1955 году на философском факультете работали 78 преподавателей: 20 профессоров и докторов, 55 доцентов и кандидатов наук. Одну треть профессорско-педагогических кадров составляли молодые преподаватели, у которых стаж работы в вузе не превышал пяти лет. Большинство из них являлось воспитанниками философского факультета (Отчет об итогах…). 6. В 1956–1958 годах редакция «Вопросов философии», например, осуществила переход с 4 к 6, а затем к 12 номерам в год. Сотрудниками редакции в этот период стали сразу несколько выпускников и аспирантов факультета, среди которых и М. К. Мамардашвили (Лапин  Н. И. Ранний Мамардашвили // Мераб Мамардашвили: «Быть философом — это судьба…» С. 57). 7. «Одна из студенток на комиссии по распределению специалистов заявила: „Не для того мы пять лет зубрили Гегеля, чтобы ехать на культпросветработу“. Студент 2‑го курса Гусев на одном из собраний заявил, что через какие-нибудь два года он прочтет курс лекций лучше, чем читает их доктор наук проф. Щипанов. Аспирант Зиновьев на защите своей диссертации развязно, под аплодисменты, заявил, что через 20 лет он создаст новую науку философию и что, если бы ему дали больше времени для заключительного слова, он заставил бы членов ученого совета просить у него пощады. Такие факты далеко не единичны» (Отчет об итогах…). 8. О значении личных связей для оценки творчества см.: Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуальных изменений. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. 9. Мотрошилова  Н. В. Социокультурный контекст 50–80-х годов XX  века и феномен Мамардашвили // Мераб Мамардашвили: «Быть философом — это судьба…» С. 30. 10. Показательно, например, что в обозначенном Н. В. Мотрошиловой круге вопросов, к которым обращаются исследователи, половина (!) касается проблем признания (на Западе и у «новых философских поколений») и влияния (Она же. Предисловие // Мераб Константинович Мамардашвили / Под ред. Н. В. Мотрошиловой. М.: РОССПЭН , 2009. С. 15–16). И, по крайней мере, сборники под ее редакцией этот тезис подтверждают.

68

• Логос

№2

[98] 2014 •

ский контекст «современной западной философии»11 до утверждений о возможности «применить понятие соборности для описания лекционной аудитории, заполненной поклонниками Мамардашвили (курсив автора. — Е. С.)»12) является утверждение актуальности его работ и закрепление за ним статуса «одного из наиболее выдающихся философов советского периода» (понятно, что ставкой такого рода исследований является в том числе признание исследователя, занимающегося творчеством выдающегося философа). Попадая в этот круг (в частности, в организованный на факультете Московский логический кружок), Мамардашвили обращается к наиболее легитимной проблематике — он занимается анализом понятийного строя трудов Маркса и Гегеля, то есть работой, обеспечивающей ему двойное признание как на  гетерономном (официальном), так и на автономном (неформальном, «кружковом») полюсах философского сообщества. В этот период он, конечно, не может позволить себе ни терминологических, ни историко-философских вольностей, которые впоследствии станут его визитной карточкой. Следуя П. Бурдьё, это время (до 1961 года) можно было бы назвать периодом первоначального накопления капитала. Большое значение имеет редакторская работа в «Вопросах философии», позволяющая ему активно публиковать в главном философском журнале страны статьи и рецензии. В 1961–1966 годах Мамардашвили живет в Праге и работает в редакции журнала «Проблемы мира и социализма». Затем возвращается в Москву, работает в Институте международного рабочего движения (1966–1968), заместителем главного редактора «Вопросов философии» (1968–1974), ведет спецкурсы «Экзистенциализм» и «„Феноменология духа“ Гегеля» на  философском факультете МГУ (1969, 1970), защищает докторскую диссертацию «Формы и содержание мышления» (1970), получает профессорское звание. В 1960‑е годы карьера Мамардашвили складывается вполне успешно: в Праге, во время поездок по Европе он знакомится с французской интеллектуальной культурой (его интересуют французский марксизм и экзистенциализм, востребованные в советской академической среде). Прекрасное владение языком, знание текстов, до 11. См.: Мераб Константинович Мамардашвили; Мераб Мамардашвили: «Быть философом — это судьба…»; Мотрошилова  Н. В. Мераб Мамардашвили: философские размышления и личностный опыт. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. 12. Ван дер Звеерде Э. Философия в действии: социально-политический аспект философствования Мамардашвили // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 265.

• Егор Соколов •

69

полненное полученным в ходе личного общения представлением о практических контекстах их написания, — нетривиальные для советского научного работника компетенции позволяют ему весьма успешно работать в жанре «критики буржуазной философии». Его статьи 1966–1971 годов («Категория социального бытия и метод его анализа в экзистенциализме Сартра», «Анализ сознания в работах Маркса», «Интеллигенция в современном мире», «Классическая и современная буржуазная философия: опыт эпистемологического сопоставления», «Форма превращенная») дают замечательный пример «творческого применения и развития марксистской философии», той стратегии шестидесятников, которая заключалось в том, чтобы профессионализовать философскую работу в рамках существующих институций, правил и ритуалов13. Перелом происходит в первой половине 1970‑х, когда Мамардашвили вынужден прекратить преподавание на философском факультете, а затем уволиться из редакции «Вопросов философии». Он смещается на периферию философского поля: работает в Институте истории естествознания и  техники (1974–1980), читает лекции в Институте психологии (1976), во ВГИКе (1978–1980), затем уезжает в Тбилиси, в Институт философии АН Грузии (1980– 1990). Это карьерное смещение сказывается на его исследованиях: очень показательно, что Мамардашвили с 1973 года практически перестает публиковать статьи. Пара совместных с В. П. Зинченко работ по психологии, пара опубликованных выступлений на круглых столах — вот практически и все, вплоть до публицистической волны конца 1980‑х. Преобладающей формой работы становятся книги и особенно лекции, начинает складываться «сократический» образ. Движение от центра философского поля расширяет для него пространство возможного, в то же время он по-прежнему включен в интеллектуальные сети и сохраняет признание, а в некоторых случаях и дружбу коллег. Постепенное изменение стиля его работы (обращение с терминологией, историко-философским материалом и т. д.) соответствует изменению позиции в академическом поле. По мере этого смещения ослабевают механизмы цензуры (как внешней, так и внутренней); акцент на устную речь и взаимодействие с аудиторией еще больше усиливают этот эффект. Таким образом, Мамардашвили, сохраняя свой социальный капитал14, одновременно получает преимущества марги 13. Мотрошилова  Н. В. Социокультурный контекст… С. 28–33. 14. Бурдьё П. Формы капитала // Экономическая социология. Ноябрь 2002. Т. 3. № 5. С. 66.

70

• Логос

№2

[98] 2014 •

нальной позиции: для него оказывается возможным выстраивать неортодоксальные (если не сказать неакадемические) исследовательские стратегии, не только неизменно пользующиеся успехом у студентов, но, что кажется особенно важным, воспринимаемые коллегами как нечто особенное, «подлинное», выдающееся. Эффект исключительности вызван редким совмещением академического признания и свободы — как от идеологических, так и от методологических предписаний. Мамардашвили вырабатывает особенную манеру речи, нарочито отличающуюся от принятой в академической среде (в том числе от  его собственных несколько тяжеловесных текстов 1960‑х годов). Он стремится отказаться от философской терминологии («Я пытаюсь говорить вне этого языка, чтобы нарисованная мною картина не воспринималась как продукт спекулятивных наблюдений»15), заменяя ее метафорами16, переводя ее на «живой» язык и т. д. Характерно восприятие его «Кантианских вариаций» (1982) кантоведом, историком философии, принадлежащим академическому поколению 1990‑х (окончил философский факультет в 1993 году), В. В. Васильевым: Он пытается дать дополнительное обоснование гомогенности двух периодов кантовской философии, приводя чисто историкофилософский аргумент. И здесь он, на мой взгляд, изменяет себе. Его сила — в усмотрении общего, неявного, но не менее от этого реального. Но как только Мамардашвили пытается рассуждать академически и историко-философски, он начинает опасное путешествие по краю (впрочем, может, это и хорошо)17.

Фактически Васильев показывает, что Мамардашвили совершил ошибку. Однако, называя ее лишь «неточностью»18, квалифицируя его способ рассуждений как «опасное путешествие по краю», он тем самым определяет его позицию как допустимую и  принимаемую (здесь, правда, стоит учитывать и  формат сборника, исключающий резко критические высказывания и  побуждающий смягчать формулировки). Историко-философская работа (которая становится «очередным поводом для Мамардашвили, 15. Мамардашвили  М. К. Быть философом — это судьба // Как я понимаю философию. С. 29. 16. Ознобкина  Е. В. Заметки о философии Мераба Мамардашвили // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 38. 17. Васильев  В. В. Размышления о «Кантианских вариациях» // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 205. 18. Там же.

• Егор Соколов •

71

как он сам говорил, „маниакально“ проговорить свои идеи»19), обращение с текстами и понятиями («Мамардашвили почти совсем не цитирует „Критику“… создается впечатление, что он хочет объяснить Канта, совсем не  используя кантовской терминологии»20) оправдываются Васильевым, исходя из  оригинальности, самобытности («возможно, Мамардашвили лучше всех из  отечественных философов понял и  реализовал смысл пресловутого „всеединства“»21), «определенной философии языка», стремления оживить или «расправить» кантовскую философию и  т. д. Сохранение капитала признания, обеспечивающего философам, если можно так выразиться, «презумпцию ума», тактика переприсвоения философского языка, одновременно опирающаяся на  шестидесятническую оппозицию мертвое/живое и радикализирующая ее (от «официоз»/«профессионализм» Мамардашвили в  соответствии с  описанным сдвигом переходит к  «самокручение терминологической машины»/«изначальный жизненный смысл философии»22), становятся условиями формирования специфической позиции на границе признаваемого академическим сообществом. ФИЛО С О ФИЯ

То, «как он понимает философию», представляет собой объективацию этой позиции и всей траектории Мамардашвили вообще. Высокие карьерные ожидания выпускников 1950‑х, ставка на профессионализацию как способ автономизации философов находят отражение в  том образе философии, который конструируется в текстах Мамардашвили, начиная уже с 1960‑х годов. Профессионализация — это прежде всего исключение политического. В 1989 году он вспоминает: «И в тяжелые для нашей философии времена некоторые мои коллеги все же умудрились выжить как философы. Они вынуждены были найти себе некие „экологические ниши“ (например, в  истории философии, логике и  т. п.) и, оставаясь в них, продолжать работу»23. Или: 19. Васильев  В. В. Размышления о «Кантианских вариациях». С. 204. 20. Там же. С. 217. 21. Там же. 22. Мамардашвили  М. К. Идея преемственности и философская традиция // Как я понимаю философию. С. 99. 23. Он же. Быть философом — это судьба. С. 27.

72

• Логос

№2

[98] 2014 •

Потребность была — философия находилась в определенной ситуации. В ней уже в 1950‑е годы, параллельно тому, что происходило в политике, появились цивилизованные люди… это были неплохие профессионалы своего дела: логики, эпистемологии, занимавшиеся теорией познания, историки философии. То есть специалисты тех дисциплин, в которых можно было работать даже в те времена, выбирая темы, не связанные с политикой. Разумеется, весьма спекулятивные и абстрактные, но такие темы всегда существуют в философии. И мы ими занимались. Поколение, о котором я говорю, сформировалось фактически уже к середине 1950‑х годов24.

Профессионализация, автономизация оказываются возможны только в «чистых» дисциплинах. Отсюда — стремление утвердить «философское достоинство»25, представить философскую традицию непрерывной, а саму философию «вечной». Апелляция к наследию философских классиков, а в особенности к европейской культуре, постоянно используется Мамардашвили в качестве ресурса легитимности (в разные периоды несколько различным образом). Особенно интересно, что образ «вечной» философии отчетливо заметен уже в статьях «Интеллигенция в современном обществе» (1968) и «Классическая и современная буржуазная философия: опыт эпистемологического сопоставления» (1970–1971), которые должны представлять собой анализ трансформаций социальной структуры духовного производства26. Центральная оппозиция «Классической и  современной буржуазной философии» («классика XVII–XIX веков» — «неклассика XX века») описывается из перспективы противопоставления эпохи классического капитализма «свободной конкуренции» и эпохи «современного государственно-монополистического капитализма»27. Авторы позволяют себе формулировать общие утверждения, ка 24. Он же. «Мой опыт нетипичен» // Он же. Сознание и цивилизация. М.: Издательство «Логос», 2004. С. 215. 25. Бикбов А. Философское достоинство как предмет исследования // Логос. 2004. № 3–4 (43). С. 30–60. 26. Н. В. Мотрошилова характеризует этот анализ как «примыкающий к социологии познания», что само по себе достаточно красноречиво говорит о том, как «философы-шестидесятники» относятся к социологии (Мотрошилова Н. В. О диалоге Мераба Мамардашвили с Жаном-Полем Сартром // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 343 (курсив автора. — Е. С.)). 27. Цит. по несколько расширенной книжной версии: Мамардашвили  М. К., Соловь­ев  Э. Ю., Швырев  В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии // Философия в современном мире. Философия и наука. Критические очерки буржуазной философии. М.: Наука, 1972. С. 35.

• Егор Соколов •

73

сающиеся сразу всей трехсотлетней истории всех капиталистических обществ, не затрудняя себя ни доказательствами, ни ссылками на исторические исследования. Нельзя ли понимать эти констатации (помимо того, конечно, что они вполне соответствуют марксистскому представлению о развитии капитализма) как своего рода проекции? Например, тезис о «фактическом социальном разрыве мышления и  практически-исторической деятельности, вполне реально ощущаемый с самого начала становления и формирования буржуазного общества»28. Собственная позиция выстраивается в  столь тесной связи с  традицией представлять интеллектуальную историю как историю одиночек («гениев»), что и в «социологическом» рассмотрении реальная политическая роль, практическое действие научного знания (например, медицинского, юридического, экономического дискурсов) оказывается непроблематизируемым, а результат рассмотрения заранее известным: характер науки обусловлен развитием индивидуализма и «узкой социальной базой духовного производства»29. Казалось бы, замысел этой работы должен исключать образ «вечной» философии, однако Мамардашвили формулирует вполне гегелевский тезис: Философия не только знание… Она еще и непосредственное воплощение общей структуры сознания и  самосознания известной исторической эпохи, выражение возможного для нее типа личности, персональности, представленных через сам способ мышления30.

Причем тезис этот неслучаен, он отражает общую установку: представленный здесь вариант марксистской «социологии познания» работает почти исключительно с понятием «эпоха». Во второй части описывается одна, якобы общая для всех производителей, ситуация, в которой «рациональная фабрикация мифологий», «логика действия массовых коммуникаций», индустрия развлечений и производство академических текстов оказываются фактически неразличимы. Речь не только не идет об анализе профессиональных условий, но даже конкретное рассмотрение «определенного положения», которое занимает в обществе интеллигенция, замещается картиной противостояния «миссионера-неудачника» и травмирующей его «новой реальности „массовой культуры“»31. 28. Мамардашвили  М. К., Соловь­ев  Э. Ю., Швырев  В. С. Классика и современность… С. 51. 29. Там же. С. 50. 30. Там же. С. 55. 31. Там же. С. 62.

74

• Логос

№2

[98] 2014 •

Эпохальные полотна, развернутые перед читателем, изображают в некотором важном смысле противоположное заявленному: «анализ социальной структуры» оборачивается не «редукционизмом» эмпирических детерминаций, а,  напротив, философским объяснением истории философии, разговором об эпохе, массах, интеллигенции (поскольку философия «непосредственно воплощает» их сознание). Но, конечно, в большей степени оригинальная философия философии создается Мамардашвили в 1980‑х годах. Он очень точно фиксирует свою позицию, дистанцируясь уже и от академической философии. Вот, к примеру, еще одна реплика о профессионализации, отчасти повторяющая приведенные выше, но  добавляющая новый акцент: То, что в ней [философии в Советском Союзе] собственно философского, является продуктом некоего духовного элемента, который появился к концу 1950‑х годов. Он и привел к появлению философов у нас. Пришли люди, которые заговорили на профессиональном языке, вполне отвечающем мировым стандартам, которые в контексте собственной жизни владели этим языком, вносили элемент интеллектуальной цивилизованности и  в  общественную жизнь. Правда, затем из философии нашей этот духовный элемент выветрился, усох. Социальные и политические обстоятельства выталкивали философов в специализированные занятия. Все укрылись в особого рода культурные ниши — кто в историю философии, кто в логику, кто в эстетику, кто в этику… Оглянешься вокруг — нет тех, кого называют философами, именно философов по темпераменту32.

Здесь профессионализация понимается уже в большей степени как специализация (что подчеркивается девальвацией стратегического различия между гетерономным и  автономным полюсами поля философии — перечислением наряду с историей философии и логикой этики и эстетики), а «ниши» — не как анклавы, в которых философия, освобождаясь от идеологического давления, только и может выжить, а как душные, безжизненные пристанища философоведов. И далее: Я хочу подчеркнуть, что философом является каждый человек — в каком-то затаенном уголке своей сущности. Но профессиональный философ выражает и эксплицирует особого рода состояния, 32. Мамардашвили  М. К. Философия — это сознание вслух // Как я понимаю философию. С. 57.

• Егор Соколов •

75

которые поддаются пересказу лишь на философском языке. Иначе они остаются той самой ласточкой Мандельштама, которая вернулась в «чертог теней», не найдя слова33.

Подчеркивать это он будет постоянно: «философия не представляет собой систему знаний, которую можно было  бы передать другим и тем самым обучить их. Становление философского знания — это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия»34 (любопытно, что Н. В. Мотрошиловой, академическому философу, профессионально обучающему философии, такое утверждение кажется «парадоксальным»35), «жизненная потребность совершить философский акт» не совпадает с институциональными условиями его артикуляции36 и т. д. Даже тавтология («философия — это то, о  чем можно говорить на языке философии и чем занимаются философы»37) приводит не к анализу институций или дискурса, а, напротив, к утверждению независимости и самоценности философии: Фактически я говорю, что целью философии является сама философия (я имею в виду «реальную философию» как конструктивный элемент режима, в каком может осуществляться жизнь нашего сознания). Так же, как уже сказано, что цель поэзии — сама поэзия. Она существует независимо от языка. Так же и реальная философия существует, и люди, сами не зная, ею занимаются — независимо от удач или неудач, независимо от уровня их философского языка. Но когда этот уровень есть и что-то мыслится по его законам, то тогда «реальная философия» и «философия учений» как бы соединены в одном человеке38.

Философия, следовательно, оказывается сущностно и необходимо связана с той точкой, в которой находится сам Мамардашвили: на границе между «изначальным жизненным смыслом», «порывом» или «искрой» и  специальным «философским языком», между профанным и профессиональным. В университетской философии «выветривается изначальный смысл»39, тогда как про 33. Мамардашвили  М. К. Философия — это сознание вслух. С. 57. 34. Он же. Как я понимаю философию. С. 14. 35. Мотрошилова  Н. В. Феномен Мамардашвили // Мотрошилова  Н. В. Мераб Мамардашвили. С. 194. 36. Мамардашвили  М. К. Быть философом — это судьба. С. 30. 37. Он же. Философия — это сознание вслух. С. 59. 38. Там же. 39. Там же.

76

• Логос

№2

[98] 2014 •

фанное, не обращающееся к традиции интеллектуальное усилие не способно этот смысл «удержать»40. Тезис о «вечной» философии в 1980‑х выражен в такой сильной формулировке, что в принципе не оставляет места не только социологическому «редукционизму», но и традиционным для истории философии формам контекстуализации (через влияние предшественников или «эпохи»). «Преемственность, в том числе и в философии, осуществляется совершенно независимо от того, насколько те, кто длят ее, что-то знают, филологически владеют текстами самой традиции, посвящены в  нее и  т. д.41, — говорит он42, а затем добавляет со ссылкой на Паскаля: — Философия — это один человек, мыслящий вечно и непрерывно»43. «Феноменология» становится у него в этот период названием весьма своеобразного метода «чтения опыта сознания» (или «души»), вживания в мысль, своего рода интеллектуальной эмпатии: «Если мы серьезно и глубоко испытаем опыт сознания, то не исключено, что обязательно помыслим то, что мыслилось другими, до нас, или мыслится кем-то рядом, или будет помыслено после нас, совершенно независимо от заимствований, от каких-либо влияний, плагиата и т. п.»44 Философское мышление окрашивается здесь почти в мистические тона45: 1. Мысль никогда окончательно не ясна, непонятность неустранима46. Точность и завершенность формулировок, требуемая от академических текстов, означает, следуя логике Мамарда 40. Он же. Сознание — это парадоксальность, к которой невозможно привыкнуть // Как я понимаю философию. С. 84–85. 41. Он же. Идея преемственности и философская традиция // Как я понимаю философию. С. 96. 42. Или в несколько иной формулировке, обосновывая свой способ обращения с феноменологией: «То, что я знаю о феноменологии, в смысле проблемы, у меня совсем не из Гуссерля. И не важно, знал ли я о том, что в других понятиях все это делалось уже у Гуссерля. Очевидно, живое существование мысли не зависит от этого: знаю ли я ее текстологически или нет» (Он же. Феноменология — сопутствующий момент всякой философии. С. 102). 43. Там же. С. 98. 44. Там же. С. 92. 45. «Но тогда это все же некая эзотерическая структура, в которую нужно как-то войти?..» — спрашивает его интервьюер Юрий Сенокосов (Там же). 46. Визгин  В. П. Мы все его так любили: вспоминая Мераба Мамардашвили // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 25–26; Ознобкина  Е. В. Указ. соч. С. 37; Васильев  В. В. Размышления о «Кантианских вариациях» // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 209–211.

• Егор Соколов •

77

швили, что в них мы уже не имеем дела с «живым» мышлением, а (в самом лучшем случае) лишь с его следами. 2. «Мысль должна случиться»47, мысль случайна, ее нельзя иметь или вызвать произвольно48. Мамардашвили говорит даже о ее невозможности49. «Я должен быть открыт, не беречь, отдать себя, быть готовым к чему-то, к чему я не смог бы прийти собственными силами, чего не смог бы добиться простым сложением механических усилий»50. 3. И в то же время мышление представляет собой трудное дело, исключительное индивидуальное усилие, акт мужества51. Такое понимание философии должно фундировать его способ работы с текстами. «Парадоксальное „попадание“ в мысль другого, странное „оживление“… другого»52 обосновывают отказ от формализуемых методологических процедур в пользу произвольного, «личностного» истолкования текстов. «Я думаю не о Прусте, но Прустом думаю о чем-то»53, — наверное, одна из самых сильных формулировок Мамардашвили, противостоящая любой объективации или контекстуализации философского мышления. Конечно, результат этой работы воспринимается профессиональным сообществом неоднозначно: обоснованным, в общем-то, сомнениям в ее корректности противостоят интерпретационные стратегии, акцентирующие «парадоксальность» мысли, экзистенциальную вовлеченность и духовную работу. ОБРАЗ

Мамардашвили неизменно описывается в апологетических текстах через серию оппозиций: советская философия/философия в Советском Союзе (или просто: философия/идеология), мертвя 47. Мамардашвили  М. К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995. С. 473. 48. Он же. Как я понимаю философию. С. 17–19. 49. Он же. Эстетика мышления. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 26. 50. Он же. Как я понимаю философию. С. 19. 51. Это одна из любимых тем Н. В. Мотрошиловой (Мотрошилова  Н. В. Пристрастный участник // Русский журнал. 31.12.2008. URL : http://www.russ.ru/ Mirovaya-povestka/Pristrastnyj-uchastnik). У Мамардашвили она выражена, например, в первом «Картезианском размышлении». 52. Ознобкина  Е. В. Указ. соч. С. 36. 53. Мамардашвили  М. К. Лекции о Прусте. С. 313.

78

• Логос

№2

[98] 2014 •

щий официоз/живое мышление, свободный творец/репрессивные «внешние силы», «обстоятельства»54. Он становится символической фигурой, важной для ретроспективного самоописания «философов-шестидесятников», советских гуманитариев, мыслящих себя как «неофициальное» или «неортодоксальное сообщество», утверждающих свой профессиональный статус через размежевание с «идеологизированными» советскими философскими институтами и дискурсами. Проблематичность таких самоописаний связана с очевидной практической включенностью в академические структуры и научное производство — и здесь значение получают тончайшие различия. «Раз непременно требовалось цитировать классиков марксизма, то именно из Маркса выбирались цитаты, теоретически релевантные той или иной области философских знаний»55, — пишет Н. В. Мотрошилова. Маркс цитируется или Ленин, к месту или нет и т. д. — тонкости оформления ритуальных цитат становятся стратегическим вопросом в среде, где отсутствие таких цитат или «опасные» дневниковые записи воспринимаются как диссидентство. Центром подобных реконструкций становится «свобода» Мамардашвили, причем свобода от  идеологических и  методологических предписаний прочитывается политически (что свидетельствует о  чрезвычайной устойчивости определенных советских паттернов) и переносится по ассоциации: во‑первых, на его «ранний» период, на работы 1960–1970‑х годов, и, во‑вторых, сразу на все «неофициальное сообщество». Иначе говоря, само присутствие Мамардашвили в поле советской философии, а тем более разного рода связи с ним означают причастность автономного полюса к «свободе», работают на поддержание стратегического различия академического официоза/профессионализма. Парадокс заключается в том, что политическое звучание получает здесь намеренная аполитичность. Н. В. Мотрошилова формулирует его следующим образом: С одной стороны, иногда кажется, что Мамардашвили сфокусировал свои исследования на гносеологии, «чистой» теории человека, философии науки. Он, как иногда думают, ссылаясь на ряд его высказываний, дистанцировался от политики и в ее форме конкретных политических дел (для Мамардашвили и для всех нас часто подозрительных), и в виде политической идеологии. С другой стороны… социально-философский, в частности социально-по 54. См., напр.: Мотрошилова  Н. В. Социокультурный контекст… С. 20. 55. Там же. С. 32.

• Егор Соколов •

79

литический, интерес, даже социальный темперамент, совершенно невычитаемы из того, что писал, думал, говорил, как жил и действовал Мераб Константинович56.

Профессионализация как академическая стратегия, предполагающая «деидеологизацию», деполитизацию теории (марксистской теории, в  первую очередь), воспринимается из  определенной позиции одновременно и как стратегия политическая, едва ли не диссидентская. Фигура Мамардашвили интересна именно потому, что позволяет зафиксировать эту позицию, эту перспективу, эту особенную этико-политическую чувствительность определенной фракции советского философского сообщества. Мамардашвили исключает политическое измерение мысли, апеллируя к  «вечной» философии, европейской культуре и  даже, как он позволяет себе говорить в  конце 1980‑х, к  «традиции вообще»57. Переписка с  Альтюссером позволяет увидеть характерное различие позиций: французский философ пишет в  1968  году по  поводу правки своей статьи в  редакции «Вопросов философии»: Последнюю часть, о  философии, просто-напросто выбросили, а ведь именно она политически уравновешивала все целое, смещая его от чисто университетской, научной статьи к другому центру — философско-политическому… Пойми, это, конечно, тело, но обезглавленное, лишенное своей философской головы! Имеет ли все же статья в этом обезглавленном и remade виде какую-то философскую, то есть политическую, пользу?58

Мамардашвили отвечает: У нас, в нашей ситуации, она гораздо лучше без ее политической головы. Для нас хорошая политика — это деполитизация философии: поскольку нет возможности (цензура, идеологическое давление, тоталитаризм и т. п.) создавать, представлять, публиковать хорошую политическую критику, действовать политически в духе здравого смысла, мы вообще избегаем политики как таковой59. 56. Мотрошилова  Н. В. Предисловие. С. 10. 57. «Юность прошла для меня под знаком воссоединения с традицией — в полном смысле этого слова, не с какой-то конкретной традицией, а с традицией вообще, с традицией бессмертия» (Мамардашвили  М. К. Мысль под запретом: Беседы с А. Эпельбуэен // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 77). 58. Цит. по: Эпельбуэн А. Переписка М. К. Мамардашвили с Луи Альтюссером // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 357. 59. Там же.

80

• Логос

№2

[98] 2014 •

Замечательны здесь не только исчерпывающие определения «философское, то есть политическое» и «хорошая политика — это деполитизация философии», но и указывающий на различие способов чтения сдвиг смысла — «философская голова» текста становится у Мамардашвили «политической»60. В конце 1980‑х Мамардашвили сможет вернуться к этой проблематике в  своей философской публицистике. Так, например, в интервью «Другое небо» он говорит, что теология освобождения и русский большевизм («ибо другого не существует и не существовало») возникают …из материализации … абсолютных понятий. То есть из предположения, что абсолютные понятия — как раз такие понятия, которые прежде всего должны быть реализованы… Иными словами, мы о них можем рассуждать так же, как о других предметах, поддающихся именно наглядности человеческого воззрения. И вот как таковые они могут быть осуществлены, и в них нет другого, а именно символического смысла. В России же такая вещь могла развиться, я бы сказал, просто в силу отсутствия традиции отвлеченной культуры61.

Причем дело не только в том, что понятия несопоставимы с вещами, что теория, поскольку она имеет дело с идеальными объектами, не может быть воплощена или реализована в политической практике. Эта «платоническая» позиция дополняется реализованной через ряды оппозиций симметрией между культурой и политикой, порядком знания и порядком власти: «позитивное», «положительное», «предметное», «вещное» противостоят «символическому», «формальному», «метафизическому», а «социальная утопия», «нетерпимость», «бескультурье» — «демократии», «чести» и «личности». То самое «бессилие», которое проблематизируется в «Классической и современной буржуазной философии», здесь предстает в качестве интеллектуальной добродетели и вписывается в гуманистический контекст, ведь «абсолютные понятия» (а значит, и оперирующая ими философия) соотносятся не с социальной реальностью или «предметами», а с личностью, индивидуальным духовным усилием, «состоянием человека, способного удерживать лук Гераклита»62. То, что эти поэтические слова вы 60. Другой контрастный пример см. в: Подорога  В. А. Политика философии. Новые вызовы // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 100–104. 61. Мамардашвили  М. К. Другое небо // Как я понимаю философию. С. 324–325. 62. Там же. С. 328.

• Егор Соколов •

81

ражают интеллектуальную траекторию Мамардашвили (и в особенности ее последний этап, на котором пренебрежение «позитивными» методологическими предписаниями, акцент на «внутренней» работе и  противопоставление частного, конечного, локального характера политики — универсальности истины дополняют и взаимно усиливают друг друга), а также этико-политические предрасположенности его круга, становится очевидным при сравнении с менее эвфемизированными описаниями. Н. В. Мотрошилова, например, пишет: В поле культуры (а значит, и философии) этим индивидам пришлось постепенно и упорно, шаг за шагом и в нелегкой борьбе воспитывать в себе навыки, привычки, установки свободной индивидуальной деятельности, защищать себя от воздействия, давления разнообразных форм несвободы. Делалось это, в чем снова же прав Мамардашвили, и на основе «индивидуального развития» (иногда в так ярко зафиксированном экзистенциализмом состоянии одиночества, хорошо знакомом Мерабу Константиновичу), и при создании, использовании более свободных форм коллективности и кооперации (речь как раз о «неформальных исследовательских сообществах». — Е. С.)63.

Кажется, однако, что значение этого напряжения между политикой и гуманистической культурой ретроспективно переоценивается. Сам Мамардашвили формулирует очень умеренный, «кантианский»64 тезис: Каков  бы ни  был деспотизм, для философа, принимающего (по определению, иначе не бывает) обычаи, законы и нравы своей страны (как необходимую бытовую маску и джентльменское соглашение или als ob = допуск взаимного гражданского мира), есть тем не менее минимальное условие sine qua non: существование республики de lettres, публичного мышления, мышления вслух о мышлении подлежащем, не подвергаемом правительственному или государственному гонению и запрету65.

Буквально так, как Кант передает слова «просвещенного монарха»: «Рассуждайте сколько угодно, но повинуйтесь»66. Позиция, 63. Мотрошилова  Н. В. О диалоге Мераба Мамардашвили с Жаном-Полем Сартром // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 339. 64. См.: Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? // Кант И. Собр. соч.: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 29–37. 65. Мамардашвили  М. К. Мой опыт нетипичен. С. 349. 66. И даже меньше! У Канта еще и: «о чем угодно» (Кант И. Указ. соч. С. 31).

82

• Логос

№2

[98] 2014 •

конечно, освященная высшим философским авторитетом, но, вообще говоря, индифферентная (не трогайте только наш университетский мирок!), а к моменту опубликования и вполне конформистская. Интересно, однако, что «политически» прочитывается не столько поздняя публицистика Мамардашвили (показательно, что его «грузинские» выступления почти не удостаиваются внимания), то есть не столько заявленный разрыв через культуру и личность с  политикой, сколько он сам. Жизнь Мамардашвили рассматривается как оригинальный философский проект и служит своего рода оправданием так или иначе причастной к нему «философии в Советском Союзе»67. «Грузинский Сократ», мешающий «установленному порядку вещей»68, художник (поэт или даже «кудесник»69) в  философии, «одинокий» мыслитель70 и  т. д. — образ, к  которому сам Мамардашвили, конечно, приложил руку и который становится у некоторых его исследователей едва ли не фетишем. Его внешность и  манера держать себя, демонстративно противостоящая «советскому академическому стилю»: мягкий свитер, твидовый пиджак с кожаными «заплатками», трубка и непременно дефицитный «хороший табак», даже «внушительная лысина» — прочитываются как знаки «другой мысли»71. А. Эпельбуэн вспоминает, что Альтюссер «передавал своему грузинскому другу, такому  же щеголю, как он сам, но  лишенному свободы действий в этом отношении, изысканную одежду»72. В. А. Подорога характеризует его как «денди» («Он имел вкус к одежде и дорогим вещам. В тогдашнем просторечье он был пижоном. Умение одеваться и следить за собой как-то с неожиданной стороны отдаляло его от  друзей и  коллег»73), а  Н. В. Мотрошилова возра 67. См. очень показательное предисловие Мотрошиловой к сборнику «Мераб Константинович Мамардашвили». 68. Ван дер Звеерде Э. Указ. соч. С. 273. 69. Визгин  В. П. Указ. соч. С. 18. 70. Как сам он говорит в интервью: Мамардашвили  М. К. «Одиночество — моя профессия…» // Он же. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 516. 71. «И вот в  осенний тихий вечер сидит под зеленой лампой, вальяжно устроившись в кресле, философ с трубкой в руках и демонстрирует нам воплощенную возможность как раз другой мысли [скорее чувственной французской, чем абстрактной немецкой]» (Визгин  В. П. Указ. соч. С. 20). 72. Эпельбуэн А. Указ. соч. С. 352. 73. Подорога  В. А. Г. Щедровицкий и М. Мамардашвили: сравнительный анализ

• Егор Соколов •

83

жает ему, указывая на  дефицит и  бедность, а  главным образом на  университетскую ориентацию стиля Мамардашвили («Одежда Мераба Константиновича в  1960–1980‑е  годы, действительно, отличалась от „москвошвеевского“ стиля советской профессуры, но она вполне соответствовала стилю casual, принятому… в западных профессорских кругах»74). Может быть, сегодня одна из причин популярности Мамардашвили среди его сверстников, пишущих воспоминания и  издающих юбилейные сборники75, — о нем просто есть что вспомнить, он интересен, в том числе и телесно (отнюдь не случайны многочисленные анекдоты о его сексуальном темпераменте). Но главным предметом, конечно, становятся его лекции: их особая атмосфера, «аура просвещенности», смешение «храмового действа, публичной проповеди, театрального представления»76. Благодаря аудиозаписям можно проанализировать его действительно очень авторитарную манеру речи и  риторические приемы (импровизация, впечатление «мыслящей речи», движение вокруг нескольких центральных тем, дополненное неожиданными отступлениями и сопоставлениями, долгие паузы, выраженная интонационная акцентуация, внезапные повышения голоса и изменение темпа речи77), однако не восстановить «магический» эффект. Любопытно, что еще в 1995 году фразы что-де «слушать М. М. было одно удовольствие, но  потом нельзя было ничего вразумительного вспомнить» или что «сегодня нам не  хватает интонации, мимики, тела М. М.» воспринимаются как общие места78. Это очень устойчивый и  показательный мотив79  — сравнение с  Сократом (помимо того, что «он практически не оставил после себя письменного наслестилей мышления // Познающее мышление и социальное действие. Наследие Г. П. Щедровицкого в контексте отечественной и мировой философской мысли. М.: Ф.  А .  С .-медиа, 2004. С. 439. 74. Там же. 75. Это направление деятельности ИФ РАН , пожалуй, заслуживает отдельного исследования. 76. Подорога  В. А. Г. Щедровицкий и М. Мамардашвили. С. 439. 77. Записи лекций о Прусте «Психологическая топология пути» см. URL : http:// mamardashvili.com. 78. Ахутин  А. В. В стране Мамардашвили // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 43. 79. Еще один пример: «При устном характере передачи мысли у многих создавалась иллюзия понимания того, о чем говорилось, но работала она исключительно в присутствии говорящего. Воспроизводить полученный опыт самостоятельно большинство из  завороженных им людей не  уме-

84

• Логос

№2

[98] 2014 •

дия»80 и что он также мешал «установленному порядку вещей») — находит почву в  специфике обращения к  аудитории. Мамардашвили передает «профанам» опыт «живой мысли»; обращение к историко-философской традиции служит для него с середины 1970‑х, а особенно в 1980‑х, средством («Прустом думаю») или отправной точкой для личностного усилия, достижения некоего самоценного «состояния мысли». Смещение от центра философского поля коррелирует со сменой ориентации: Мамардашвили в  значительно большей степени рассчитывает теперь на  внешнее признание, он становится одним из  первых советских гуманитариев, вокруг которых формируются в 1980–1990‑х годах группы поклонников. Фигура Сократа, авторитет «Учителя»81, несомненно, работают на поддержание «философского достоинства» и закрепление стратегических оппозиций. Однако сегодня Мамардашвили используется не  только как источник легитимации «философии в  Советском Союзе», но  и  наряду с  А. А. Зиновьевым, С. С. Аверинцевым, В. В. Бибихиным и некоторыми другими — в поисках внешнего признания, реполитизации философии (через евразийство, поиск «русской идеи», «заполнение идеологического вакуума» или исследования «духовно-нравственных ценностей, языка, сознания и  культуры как основ консолидации российского общества»). Впрочем, может быть, именно интеллектуальная биография Мераба Константиновича дает основание позволить себе робкую надежду: не  ждет  ли нас также и  новая волна профессионализации?

ло» (Рыклин  М. К. Сознание как пространство свободы. Метафизическая тема у Мераба Мамардашвили // Мераб Константинович Мамардашвили. С. 155). 80. Об этом удивительном факте сообщает, например, «Википедия», URL : http:// ru.wikipedia.org/wiki/Мамардашвили,_Мераб_Константинович. 81. Красноречивая реакция философского сообщества на  желчные тексты Д. Е. Галковского (с  момента публикации в  «Независимой газете» в 1993 году статьи «Разбитый компас указывает путь» и фактически по настоящее время — во всяком случае еще в 2009 году в предисловии к цитировавшемуся сборнику Н. В. Мотрошилова считает нужным вернуться к этой теме) показывает, что ему, по-видимому, удалось попасть в некоторые болезненные точки (Галковский  Д. Е. Лабиринты бесконечного тупика. URL : http://www.samisdat.com/2/214‑lab.htm).

• Егор Соколов •

85

REFERENCES Akhutin A. V. V strane Mamardashvili [In the land of Mamardashvili]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Bikbov A. Filosofskoe dostoinstvo kak predmet issledovaniia [Philosophical dignity as a subject of study]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2004, no. 3–4 (43). Bikbov A. Sud’ba universiteta [The fate of the University]. Kul’tivator, 2011, no. 3. Bikbov A., Gavrilenko S. Rossiiskaia sotsiologiia: avtonomiia pod voprosom [Russian sociology: the autonomy is questionable]. Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal [Logos. Philosophical and Literary Journal], 2009, no. 5–6 (35). Bourdieu P. Formy kapitala [The forms of capital]. Ekonomicheskaia sotsiologiia [Economic Sociology], November 2002, vol 3, no. 5. Collins R. Sotsiologiia filosofii: global’naia teoriia intellektual’nykh izmenenii [The Sociology of Philosophies: A Global Theory of Intellectual Change], Novosibirsk, Sibirskii khronograf, 2002. Epel’buen A. Perepiska M. K. Mamardashvili s Lui Al’tiusserom [Epistolary intercourse between M. K. Mamardashvili and Louis Althusser]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Kant I. Otvet na vopros: chto takoe Prosveshchenie? [Beantwortung der Frage: Was ist Aufklärung?] Sobranie sochinenii: v 8 t. [Collected works in 8 vols], Moscow, Choro, 1994, vol. 8, pp. 29–37. Lapin N. I. Rannii Mamardashvili [Early Mamardashvili]. Merab Mamardashvili: “Byt’ filosofom — eto sud’ba…” Materialy Mezhdunarodnoi konferentsii “Merab Mamardashvili: vklad v razvitie filosofii i kul’tury”. Moskva, 9–11 dekabria 2010 g. [Merab Mamardashvili: “To be a philosopher is a fate…” Proceedings of the International Conference “Merab Mamardashvili: contribution to the development of philosophy and culture”, Moscow, December 9–11, 2010], Moscow, Progress-Traditsiia, 2010. Lektorskii V., Ogurtsov A., Sadovskii V., Smirnov V. Labirinty beskonechnogo tupika [Labyrinths of infinite dead end]. Nezavisimaia gazeta, July 03, 1993. Mamardashvili M. K. “Moi opyt netipichen” [“My experience is atypical”]. Soznanie i tsivilizatsiia [Consciousness and civilization], Moscow, Izdatel’stvo “Logos”, 2004. Mamardashvili  M. K. “Odinochestvo — moia professiia…” [“Loneliness is my profession…”] Ocherk sovremennoi evropeiskoi filosofii [Essay on modern European philosophy], Moscow, Progress-traditsiia, Fond Meraba Mamardashvili, 2010. Mamardashvili M. K. Byt’ filosofom — eto sud’ba [To be a philosopher is a fate]. Kak ia ponimaiu filosofiiu [How Do I Understand Philosophy?], Moscow, Progress, 1992. Mamardashvili M. K. Drugoe nebo [Another Sky]. Kak ia ponimaiu filosofiiu [How Do I Understand Philosophy?], Moscow, Progress, 1992. Mamardashvili  M. K. Estetika myshleniia [Aesthetics of thinking], Moscow, Moskovskaia shkola politicheskikh issledovanii, 2000. Mamardashvili  M. K. Filosofiia — eto soznanie vslukh [Philosophy is the consciousness which speaking aloud]. Kak ia ponimaiu filosofiiu [How Do I Understand Philosophy?], Moscow, Progress, 1992. Mamardashvili M. K. Ideia preemstvennosti i filosofskaia traditsiia [The idea of

86

• Логос

№2

[98] 2014 •

succession and philosophical tradition]. Kak ia ponimaiu filosofiiu [How Do I Understand Philosophy?], Moscow, Progress, 1992. Mamardashvili  M. K. Lektsii o Pruste (psikhologicheskaia topologiia puti) [Lectures on Proust (psychological topology of path)], Moscow, Ad Marginem, 1995. Mamardashvili M. K. Mysl’ pod zapretom: Besedy s A. Epel’bueen [Banned thought: Conversations with A. Epelbueen]. Voprosy filosofii [Problems of Philosophy], 1992, no. 4. Mamardashvili M. K., Solov’ev E. Iu., Shvyrev V. S. Klassika i sovremennost’: dve epokhi v razvitii burzhuaznoi filosofii [Tradition and modernity: two epochs in the development of bourgeois philosophy]. Filosofiia v sovremennom mire. Filosofiia i nauka. Kriticheskie ocherki burzhuaznoi filosofii [Philosophy in the modern world. Philosophy and science. Critical Essays on bourgeois philosophy], Moscow, Nauka, 1972. Motroshilova N. V. Merab Mamardashvili: filosofskie razmyshleniia i lichnostnyi opyt [Merab Mamardashvili: philosophical reflection and personal experience], Moscow, Kanon+, ROOI “Reabilitatsiia”, 2007. Motroshilova N. V. O dialoge Meraba Mamardashvili s Zhanom-Polem Sartrom [On dialogue between Merab Mamardashvili and Jean-Paul Sartre]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Motroshilova N. V. Predislovie [Preface]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Motroshilova N. V. Pristrastnyi uchastnik [Biased participant]. Russkii zhurnal [Russian journal], 31.12.2008. Available at: http://www.russ.ru/ Mirovaya-povestka/Pristrastnyj-uchastnik. Motroshilova N. V. Sotsiokul’turnyi kontekst 50–80 godov XX veka i fenomen Mamardashvili [Sociocultural context of 50–80s of XX century and phenomenon of Mamardashvili]. Merab Mamardashvili: “Byt’ filosofom — eto sud’ba…” Materialy Mezhdunarodnoi konferentsii “Merab Mamardashvili: vklad v razvitie filosofii i kul’tury”. Moskva, 9–11 dekabria 2010 g. [Merab Mamardashvili: “To be a philosopher is a fate…” Proceedings of the International Conference “Merab Mamardashvili: contribution to the development of philosophy and culture”, Moscow, December 9–11, 2010], Moscow, Progress-Traditsiia, 2010. Oznobkina E. V. Zametki o filosofii Meraba Mamardashvili [Notes on philosophy of Merab Mamardashvili]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Podoroga V. A. G. Shchedrovitsky i M. Mamardashvili: sravnitel’nyi analiz stilei myshleniia [G. Shchedrovitsky and M. Mamardashvili: comparative analysis of thinking styles]. Poznaiushchee myshlenie i sotsial’noe deistvie. Nasledie G. P. Shchedrovitskogo v kontekste otechestvennoi i mirovoi filosofskoi mysli [Cognitive thinking and social action. Legacy of G. P. Shchedrovitsky in the context of domestic and world philosophy], Moscow, F.  A.  S .media, 2004. Podoroga V. A. Politika filosofii. Novye vyzovy [Policy of philosophy. New challenges]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Ryklin M. K. Soznanie kak prostranstvo svobody. Metafizicheskaia tema u Meraba Mamardashvili [Consciousness as a space of freedom. Metaphysical theme from Merab Mamardashvili]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009.

• Егор Соколов •

87

Van der Zweerde E. Filosofiia v deistvii: sotsial’no-politicheskii aspekt filosofstvovaniia Mamardashvili [Philosophy in Action: socio-political aspect of Mamardashvili’s philosophizing]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Vasil’ev V. V. Razmyshleniia o «Kantianskikh variatsiiakh» [Reflections on “Kantian variations”]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Vizgin V. P. My vse ego tak liubili: vspominaia Meraba Mamardashvili [We all loved him so much: remembering Merab Mamardashvili]. Merab Konstantinovich Mamardashvili (ed. N. V. Motroshilova), Moscow, ROSSPEN , 2009. Zhuravlev O. Rol’ studentov v ustanovlenii granits nauchnosti: fizfak MGU 50– 60 godov [The role of students in the the determination of scientific borderline: Department of Physics of Moscow State University in 50s–60s]. Kul’tivator, 2010, no. 2.

88

• Логос

№2

[98] 2014 •

Как расплавлялась сталь Лиля Кагановская

Лиля Кагановская. Доктор ­сравнительного литературоведения, доцент и завкафедрой сравнительной и мировой литературы Университета штата И ­ ллинойс. Адрес: 707 S. Mathews Ave., Urbana, IL 61801, USA . E-mail: [email protected]. Ключевые слова: сталинизм, соцреализм, Павка Корчагин, теории гендера, тела, инвалидности, мужественность, искалеченное тело. В статье рассматривается репрезен­ тация сталинского героя соцреали­ стических романов 1930–1950‑х годов. На примере романа Николая Островского «Как закалялась сталь» анализируется образ искалеченного мужского тела героя соцреализма в контексте гендердных теорий мужественности, телесности и инвалидности. Мир сталинского романа заполнен искалеченными мужскими телами. Эти избыточные символы физической увечности интерпретируются с точки зрения идеологического и культурного ­фантазма сталинизма: расчленение мужских субъектов. Корчагин — главный пример «положительного героя» как увечного инвалида. «Как закалялась сталь» является шаблоном для всех романов и фильмов сталинского соцреализма.

HOW STEEL WAS MELTED Lilya Kaganovsky. PhD in Comparative Literature, Associate Professor and Head of the Program in Comparative and World Literature at the University of ­Illinois. Address: 707 S. Mathews Ave., Urbana, IL 61801, USA . E-mail: [email protected]. Keywords: stalinism, socialist realism, Pavka Korchagin, gender theory, body theory, disability studies, masculinity, mangled bodies. This article examines the representation of the Stalinist hero in socialist realist novels of the 1930s–1950s. Using Nikolai Ostrovsky’s novel “How the Steel Was Tempered,” the author analyzes the figure of the wounded and broken male body in socialist realist texts, in the context of gender theory, theories of masculinity, the body, and disability studies. The pages of socialist realist novels are filled with mutilated male bodies. These excessive symbols can be read as the manifestation of an ideological and cultural phantasy of Stalinism: the production of a dismembered male subject. Korchagin is the best example of the “positive hero” as a heroic invalid, and Ostrovsky’s novel serves as a precursor to all socialist realist novels and films.

 89

Лихтенберг спокойно понимал свою боль… Он давно признал, что прошло время теплого, любимого, цельного тела человека: каждому необходимо быть увечным инвалидом. А. Платонов. Мусорный ветер (1934)1

К

АК  ВЫГЛЯДЕ Л герой социалистического реализма? Был ли он сильным и здоровым, красивым и мужественным, с широкими плечами и квадратным подбородком? Смотрел ли он вперед «строго», «упрямо», «гордо», «светящимися горящими глазами»?2 Или же его тело покрыто «узлами и ранами», а лицо — «с багровым шрамом на лбу» и ослепшими глазами? А сам он — «живой скелет, обтянутый черной, точно обугленной, кожей», «мумия»? Как лучше интерпретировать этот раздвоенный образ, эту двойную экспозицию? В романе Федора Гладкова «Цемент» (1925) мы находим следующую сцену: разочарованный апатией в рабочем клубе «Коминтерн», Глеб Чумалов выходит на середину комнаты и срывает с себя одежду: Глеб вышел из-за стола на середину комнаты и оглядел всех молча, с угрозой в глазах… — Вот! На! Гляди и любуйся!

Авторизованный перевод с английского Константина Бандуровского по изданию: © Kaganovsky L. How the Soviet Man Was Unmade: Cultural Fantasy and Male Subjectivity Under Stalin. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2008. Р. 1–41. За помощь в авторизации русского перевода автор выражает глубокую признательность Полине Барсковой, Марку Липовецкому, Валерии Соболь и Сергею Ушакину. 1. Платонов А. Мусорный ветер // Платонов А. Избр. произв. М.: Экономика, 1983. С. 87. 2. См.: Clark K. The Soviet Novel: History As Ritual. Chicago: Chicago University Press, 1981. P. 58–63; а также: Haynes J. New Soviet Man: Gender and Masculinity in Stalinist Soviet Cinema. Manchester: Manchester University Press, 2003. P. 44.

90

• Логос

№2

[98] 2014 •

Рвущими движениями содрал с  себя гимнастерку, нижнюю грязную рубаху, бросил отмашкой на пол. И мускулы его от шеи до штанов при свете керосиновой лампы двигались под кожей упругими желваками. А между ними, во впадинах, прыгали черные оттени. — Вам нужно полапать руками?.. На!.. подходи и лапай… И он тыкал, тыкал пальцами и  в  грудь, и  в  шею, и  в  бока. И в тех местах, куда тыкались пальцы, багровыми и бледными узлами рубцевались шрамы от ран. — Вам нужно, чтоб я спустил и штаны? Говорите — нужно? Ага!.. Я не стыжусь. Там тоже есть такие ордена… Никто не подошел к Глебу. Он видел влагой налитые глаза, видел, как сразу все люди осели бурдючной кучей. Они смотрели на его голое тело в узлах и шрамах и, растерянные, оглушенные его словами, парились в банном поту и молчали, прибитые к месту3.

Обнаженное тело Глеба «в узлах и  шрамах» производит странный эффект: вместо символа силы и  мужественности перед нами образ кастрации — бледные фиолетовые шрамы покрывают и грудь, и шею, и бока нашего героя («Он тыкал пальцами и в грудь, и в шею, и в бока. И в тех местах, куда тыкались пальцы, багровыми и  бледными узлами рубцевали шрамы от  ран»). Его приглашение потрогать и посмотреть — «Вот! На! Гляди и любуйся! На!.. подходи и лапай…» — превращается в выставление напоказ ран и  приглашение к  чему-то большему: «Вам нужно, чтоб я спустил и штаны? Говорите — нужно? Ага!.. Я не стыжусь. Там тоже есть такие ордена…» Таким образом, гордая демонстрация обнаженного мужского тела внезапно оборачивается возможностью кастрации. Спустя двадцать пять лет мы встречаем все тот же набор противоречий в романе Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» (1947). Описание командира эскадрильи Андрея Дегтяренко, друга и соратника Алексея Мересьева, также начинается с мускулистой фигуры, а заканчивается травмой: «багровым шрамом на лбу». Пробужденный «звуком молодого, сочного, басовито рокочущего голоса», Мересьев видит Дегтяренко как во сне: Алексей открыл глаза, но ему показалось, что он продолжает спать и во сне видит это широкое, скуластое, грубое, точно сделанное столяром вчерне, но не обтертое ни шкуркой, ни стеклышком добродушное угловатое лицо друга с багровым шрамом на лбу… Ви 3. Гладков Ф. Цемент. М.; Л.: Земля и фабрика, 1926. С. 71–72.

• Лиля Кагановская •

91

дение не пропадало. Это был действительно Дегтяренко… Он стоял, большой, широкоплечий, с расстегнутым, по обыкновению, воротом… Лучинный светец освещал его сзади. Золотой бобрик коротко остриженных волос нимбом светился над его головой4.

Написанные один в начале, а другой в конце эпохи высокого сталинизма, эти два романа конструируют образ Нового Советского Человека, эту риторически сформированную фигуру, возвышающуюся над советскими массами, чтобы вести их к  победе и  светлому будущему коммунизма. Квадратные челюсти, широкие плечи, «нимб», который «светится» над головой, — вот стандартные тропы, из которых скован герой социалистического реализма. И все же тексты и Гладкова, и Полевого наводят на мысль о  том, что эти новые люди выделяются не  только своим монументальным ростом и  мужественным телосложением: они одновременно с этим ранены и искалечены, они гордо выставляют на созерцание свое тело «в узлах и шрамах». «Настоящим человеком», о котором пишет Полевой, является, конечно, не Андрей Дегтяренко, а «обугленное» и изнуренное тело Алексея Мересьева, в  котором Дегтяренко в  той  же самой сцене с  трудом узнает своего товарища: Еще мгновение летчик смотрел на живой скелет, обтянутый черной, точно обугленной, кожей, стараясь признать веселое лицо друга, и только в глазах, огромных, почти круглых, поймал он знакомое упрямое и открытое мересьевское выражение. По-настоящему поверив наконец, что этот черный, старый, невесомый человек действительно не кто иной, как Алексей Мересьев, его боевой товарищ, его друг, которого они всем полком мысленно давно уже похоронили, схватился за голову, издал дикий, торжествующий крик, схватил его за плечи и, уставившись в его черные, радостно сверкающие из глубины темных орбит глаза, заорал: — Живый! Ах, мать честная! Живый, бис тоби в лопатку! Да где ж ты был столько дней?5

Слепые или парализованные, хромые, одноногие, с протезами или без — мир сталинского романа заполнен искалеченными мужскими телами. С одной стороны, самопожертвование во имя партии делает их достойными возвышения до статуса героя. Но в то же время эти избыточные формы физической увечности указывают на то, что можно было бы назвать идеологическим и культурным 4. Полевой Б. Повесть о настоящем человеке. М.: Гослитиздат, 1955. С. 66–67. 5. Там же. С. 67–68.

92

• Логос

№2

[98] 2014 •

фантазмом сталинизма: расчленение мужских субъектов. Как отметил И. Смирнов в главе «Тоталитарная культура или мазохизм» своей книги, …бросается … в глаза, что большое число персонажей, возвращающих себе место в жизни, вопреки их физическим недостаткам, испытывают страдания от ограничения подвижности, как, например, одноногий Воропаев, безногий Мересьев, парализованный Корчагин. Мотив хромоты — общее место сталинистских текстов: упомянем здесь… опирающегося на палку Вихрова; инженера Ковшова в  «Далеко от  Москвы», дважды повредившего себе ногу; сходным образом пострадавшего Семена Гончаренко из «Кавалера Золотой Звезды» и Варю из того же романа, которой отдавил ногу бык6.

В настоящей книге, предметом исследования которой является культурный фантазм сталинистской мужественности, я рассматриваю литературные и кинематографические тексты сталинского периода — от образа Павки Корчагина в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» (1932–1934) до его постсоветского перерождения в Евдокима Кузнецова в фильме Сергея Ливнева «Серп и молот» (1994). Мой подход отличается от традиционных интерпретаций, в  которых принимается как должное, что сталинская культура составляется из  невозмутимых советских героев, мускулистых мужских тел и гетеронормативных парадигм мужественности. В  моих исследованиях, наоборот, показывается, что на  фоне таких образцов сталинского монументального искусства, как, например, колоссальные фигуры Веры Мухиной «Рабочий и  колхозница» (1937), романы и  фильмы соцреализма этого периода, изображая Нового Советского Человека, удивительно часто воспроизводят образ раненого или искалеченного мужского тела. Анализ образов искалеченных тел и парадигм новой советской мужественности производится на материале ранних романов Гладкова и  Островского, позднесталинского романа Полевого, а также фильмов Ивана Пырьева, Бориса Барнета, Михаила Чиаурели и других. В заключение я обращаюсь к постсоветским примерам: романы Виктора Пелевина, фильмы Ивана Дыховичного и  Ливнева опираются на  тропы социалистического (и особенно сталинского) реализма. «Как расплавлялась сталь» описывает общий фантазм сталинистской мужественности, ко 6. Смирнов И. Психодиахронологика: психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994. С. 253.

• Лиля Кагановская •

93

торый превращает Нового Советского Человека в героического инвалида. Чтобы лучше отделить мужественность от  маскулинности и текстуальное тело от корпорeального, в моих исследованиях я опираюсь на главные тексты теоретического психоанализа и исследования по истории сексуальности (Фрейд, Фуко, Лакан), обращаюсь к квир-теории и гендерным исследованиям (Батлер, Халберстам, Седжвик), а также к теории кино (Доан, Малвей, Силверман, Жижек). В совокупности в этих исследованиях выражаются западные философские и  культурологические дискурсы о  конструкции пола и половых отношений, а также дискурсы о формировании субъекта власти7. В данном случае они служат фоном, на  котором могут быть исследованы различные аспекты сталинистской мужественности. Хромой, раненый или ослепший, отстраненный от полетов и прикованный к постели, несклонный или неспособный жениться герой соцреализма выглядит совсем не так, как его западный современник. Более того, он существенно отличается от всем известной модели Нового Советского Человека — иконического большевика/кузнеца/стахановца — и не имеет ничего общего с «фантазмом экстравагантной мужественности», который мы привыкли считать неотъемлемой частью сталинской идеологии8. Это исследование опирается на  несколько взаимосвязанных понятий. Первое — дискурсивная конструкция фигуры Нового Советского Человека, в частности, в том виде, в котором она представлена в ранних, программных произведениях социалистического реализма9. Телесные ранения и ограничения подвижности, 7. См. также обсуждение гендера и субъективности в сборниках статей С. Ушакина, в которых он и другие авторы акцентируют социальную сконструированность таких категорий, как «пол» и «половая идентичность»: О муже(N)ственности. Сб. ст. / Под ред. С. Ушакина. М.: Новое литературное обозрение, 2002; Ушакин С. Поле пола. Вильнюс: ЕГУ , 2007. 8. The fantasy of extravagant virility. См.: Clark K. «The new man’s» body: a motif in early Soviet culture // Art of the Soviets: Painting, sculpture and architecture in a one-party state, 1917–1992 / M. C. Brown, B. Taylor (eds). Manchester: Manchester University Press, 1993. P. 48. См. далее: Bonnell V. Iconography of Power: Soviet Political Posters under Lenin and Stalin. Berkeley: University of California Press, 1997. P. 20–63. 9. В то время как слово «человек» подразумевает «универсального субъекта», мой анализ здесь относится не к «универсальному», но исключительно к мужскому субъекту, или, как выразился Жак Лакан в God and the Jou‑ issance of the Woman: «Это — человек; я имею в виду того, кто является мужчиной, не зная, что с этим делать» (Lacan J. Feminine Sexuality: Jacques Lacan and the école freudienne / J. Mitchell, J. Rose (eds). L.: Macmillian, 1982. P. 143).

94

• Логос

№2

[98] 2014 •

соединенные со страстным желанием продвигаться вперед, к светлому будущему, устанавливают один из главных тропов социалистического реализма, в особенности в его крупной романной форме. Вторая черта соцреализма, уже подчеркнутая в исследованиях Катарины Кларк и других авторов10, — это запрет на любовь, романтику и гетеросексуальный брак, запрет, который в данном случае усилен ранением или инвалидностью героя. Поврежденное тело позволяет герою отклоняться от сферы гетеросексуальных и  гетеронормативных желаний, открывая пространство (гомо) эротических связей мужской утопии, или «святого мужского союза», как выражается старший лейтенант Туча в фильме Семена Тимошенко «Небесный тихоход» (1945). В таком случае «репрессированная» гетеросексуальность «возвращается как жуткое» сталинистского текста. Чтобы лучше описать шаблон мужественности в  соцреалистических романах и фильмах, необходимо сформулировать понятие «доминирующего нарратива» или мифологемы сталинской культуры, то есть того идеологического фантазма, который и производит субъекта исторического дискурса, и «захватывает» его11. Как отмечает Кайа Силверман, в  западном философском дискурсе доминирующий нарратив требует «нашей веры» в адекватность мужского субъекта. Образ непоколебимой мужественности, произведенный идеологическим дискурсом и поддержанный массовой культурой, создает нормативную идентификацию мужского субъекта с  целостностью, действием, способностью и силой, обрекая женщину на воспроизводство «инаковости, отражательности и нехватки». Доминирующий нарратив является компромиссом, который стремится стереть несоответствие между двумя законами, организующими символический порядок. С одной стороны, мы имеем закон структуры родства, который строит патриархальные системы от «имени отца» и таким образом устанавливает основное означающее, из которого выстраива 10. Clark K. The Soviet Novel. P. 177–188; а также: Gutkin I. The Cultural Origins of the Socialist Realist Aesthetic, 1890–1934. Evanston: Northwestern University Press, 1999. P. 131–149. 11. Психоаналитический термин «захват» (captation) заимствован из французского юридического понятия «захвата», означающего «незаконное присвоение» (от латинского корня, означающего «овладение» или «схватывание»). См., напр.: Лакан Ж. Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я в том виде, в каком она предстает нам в психоаналитическом опыте // Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. С. 7–14.

• Лиля Кагановская •

95

ется все значение. Как пишет Жак Лакан, «в имени отца мы распознаем основание символической функции, которая, со времен начала истории, идентифицировала его [отца] личность с фигурой закона»12. С другой стороны, мы подвластны закону языка, который «диктует универсальную кастрацию», постоянно разобщая означающее с  означаемым и  подвергая смысл опасности ускользания, недоразумения и  противоречия. Систематически отрицая возможность мужской нехватки и  соединяя образ неповрежденной мужественности с  дискурсом власти, «классическая мужская субъективность» поддерживает себя благодаря образам мужества, метафорам силы и  символам патриархальных привилегий13. У Силверман понятие «доминирующего нарратива» основывается на нормативном дискурсе о сексуальном различии, разработанном Зигмундом Фрейдом в его эссе 1925 года «Некоторые психологические следствия анатомического различия между полами» и в эссе 1927 года «Фетишизм»14. Указывая на «реактивное образование» у маленькой девочки, которая «случайно обнаруживает большой, легко заметный пенис у брата или сверстника, распознает его как преувеличенный аналог своего собственного маленького и скрытого органа» и немедленно осознает себя «лишенной» («Она видит пенис, знает, что у нее нет его, и хочет иметь его»), Фрейд отмечает, что у  маленького мальчика реакция совершенно иная: «Он ничего не видит или отрицает свое восприятие, ослабляет его, ищет подтверждений, которые привели бы это восприятие в соответствие с его ожиданием»15. Более того, в  отличие от  девочки, маленький мальчик не  сразу универсализирует то, что он видел (или не видел) до принципа, применимого ко  всем женщинам. Только тогда, когда он сталкивается с  отсутствием «специфического и  весьма характерного органа»16, который он привык наделять большим значением и важностью, маленький мальчик приходит к тому, чтобы одновременно принять и отклонить то, что он увидел. Из этого соот 12. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995. 13. См.: Silverman K. Male Subjectivity at the Margins. N.Y.: Routledge, 1992. P. 15–51. 14. Freud S. Some Psychological Consequences of the Anatomical Distinction between the Sexes // The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Vol. 19 / J. Strachey (ed.). L.: Hogarth Press, 1986. P. 248–258; Фрейд З. Фетишизм // Захер-Мазох Л. Венера в мехах. М.: Ad Marginem, 1992. С. 372–379. 15. Freud S. Op. cit. P. 252. 16. Фрейд З. Указ. соч. С. 152.

96

• Логос

№2

[98] 2014 •

ношения, пишет Фрейд, «вытекают две реакции, которые могут зафиксироваться, а затем каждая из них в отдельности или обе вместе или в совокупности с другими моментами могут надолго определить его отношение к  женщине: боязнь изуродованного существа или презрение к нему, вызванное чувством превосходства». Формирование «фетиша», произведенного видом отличия женского тела от  мужского и  подразумеваемыми последствиями кастрации, проецирует на  женское тело заместительный объект в  качестве суррогатного «пениса» — прядь волос, предмет нижнего белья, обувь. Это попытка, как выразился Дэвид Энг, «устранить травму сексуального различия, усматривая на  женском теле мужской половой орган, которого там… нет»17. Известная формулировка Октава Маннони, «Je sais bien que… mais quand-même…» («Да, я знаю… но все равно…»)18, улавливает это двойное сознание и  «расщепленное эго» фетишистской веры, основанной на  созерцании сексуального различия и женской «нехватки». Лакан предлагает альтернативную формулировку понятия «кастрации/недостатка» и  «нехватки» (франц. manque, manque à être; англ. lack): это не физическое отсутствие мужского полового органа, а предварительное условие формирования субъекта и  включения индивида в  язык (в  символический порядок). Фрейдовское понятие «кастрации» определено Лаканом как символическая нехватка воображаемого объекта; кастрация относится не  к  пенису как к  реальному органу, но  к  воображаемому фаллосу19. Согласно Лакану, «отношение субъекта к  фаллосу… устанавливается без учета анатомического различия полов» опять-таки потому, что закон языка диктует универсальную кастрацию20. Вход в символический порядок, отмеченный для Лакана успешным преодолением и  решением эдипова комплекса, маркируется, как утверждает Фрейд в  «Я и  Оно», осознанием напоминания/запрета: «Сверх-Я» — не просто осадок первых выборов объекта, производимых «Оно»; «Сверх-Я» имеет и значение энергичного образования реакций против них. Его отношение к «Я» не исчерпывает 17. Eng D. Racial Castration: Managing Masculinity in Asian America. Durham: Duke University Press, 2001. P. 2. 18. Mannoni O. Clefs pour l’imaginaire ou l’autre scène. P.: Seuil, 1969. P. 11–12. 19. Lacan J. Le Séminaire. Livre IV . La relation d’objet, 1956–1957 / J.‑A. Miller (ed.). P.: Seuil, 1991. P. 219. 20. Idem. The Signification of the Phallus // Écrits. P. 576.

• Лиля Кагановская •

97

ся напоминанием — таким (как отец) ты должен быть, но включает и  запрет: таким (как отец) ты не  имеешь права быть, ты не  можешь делать все, что делает он, на  многое только он имеет право21.

Это «двойное лицо „Идеала Я“» отмечает субъекта как «неадекватного», всегда пытающегося получить доступ к  полноте бытия — «таким (как отец) ты должен быть», — навсегда ему недоступного. В некотором смысле Фрейд уже формулирует понятие любой субъективности как нехватки, когда он полагает, что фетиш — это реакция на угрозу кастрации. В тексте Фрейда не женщина в конечном счете обнаруживает свою «нехватку», а, скорее, мужчина: он, мужской субъект, применяет то, что он видит (или не  видит, или отрицает свое восприятие), к  себе, угрожая себе возможностью кастрации. Посредством образов непоколебимой мужественности (например, большевика/кузнеца/стахановца сталинистского воображения) культурные тексты убеждают как мужчин, так и женщин отрицать знание о мужской кастрации («таким [как отец] ты не имеешь права быть»), побуждая их верить в  соизмеримость пениса и фаллоса, мужественности и символических структур власти. Таким образом, как подчеркивает Силверман, «классическая» мужская субъективность основывается на  отвержении кастрации, в то время как «уравнение фаллоса/пениса утверждается доминирующим нарративом, поддержанным коллективной верой». Поскольку существует постоянная угроза идентификациям мужского субъекта с властью и привилегиями (сформированными благодаря сохранению фетиша), возникают и многочисленные препятствия, которые угрожают разоблачить мужественность как маскарад. История, как выразилась Силверман, может «проявиться в настолько травмирующем и неусвояемом облике, что это временно отделяет пенис от фаллоса и делает недействительными другие элементы доминирующего нарратива»22. В конвенциях социалистического реализма доминирует идея большой семьи, в  которой главные отношения построены на иерархии отцов и  сыновей. Как замечает Дирк Уффельман (следуя К. Кларк и другим авторам), «отцам уже знаком тот путь, который еще предстоит познать молодому герою». Соцреалистический роман, подчеркивает Уффельман, — это не  столько «роман 21. Фрейд З. «Я» и «Оно» // Он же. Труды разных лет: В 2 т. Тбилиси: Мерани, 1991. Т. 1. С. 370. 22. Silverman K. Male Subjectivity at the Margins. P. 44, 47.

98

• Логос

№2

[98] 2014 •

развития», сколько «роман воспитания»23. Конвенции сталинского романа вырабатывались параллельно с  общим дискурсом сталинской культуры, в котором Сталин был риторически и психологически сконструирован как «отец народа», «вождь» и  «Хозяин», а массовый террор и массовое уничтожение сопровождались лозунгами о «головокружении от успехов» и утверждениями, что «жить стало лучше, жить стало веселее»24. В  условиях сталинского режима доминирующим нарративом, поддерживаемым коллективной верой, являлось не  столько уравнение пенис/фаллос (то есть маскулинность/мужественность), сколько уравнение ­Сталин/Отец или Сталин/большой Другой25. Именно эта фикция оказывала давление на механизм, с помощью которого мужская субъективность «классически» организует себя на  основе отрицания кастрации. В противоположность монументальным фигурам сталинского плакатного искусства, описанного Викторией Боннелл, или фантазму «плоти-в-металле», описанному Рольфом Хеллебастом26, соцреалистические романы и фильмы сталинского периода, проанализированные в моих исследованиях, делают видимым то, что можно было бы назвать «мизансценой желания» сталинистской идеологии: неадекватность любого мужского субъекта по сравнению с вождем и статус положительного героя как «меньшего, чем» или «не вполне». Если мы обратим внимание на заключительную 23. Уффельман Д. Одну норму за себя, одну за Павку // Советская власть и медиа. Сборник статей под общей редакцией Ханса Гюнтера и Сабины Хэнсген. СП б.: Академический проект, 2007. С. 263. 24. Сталин И. В. Выступление на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц — стахановцев 17 ноября 1935 года. 25. Как определяет Славой Жижек, «большой Другой» — это агент, наделенный властью и значением, место которого, как главного означающего культуры, должно быть сохранено любой ценой. С одной стороны, он проявляется как скрытый агент, «дергающий за ниточки», негласно всем заправляющий. С другой стороны, «большой Другой» является агентом «чистой видимости». См.: Zizek S. Enjoy Your Symptom! Jacques Lacan in Hollywood and Out. N.Y.: Routledge, 1992; а также: The Big Other Doesn’t Exist // The Journal of European Psychoanalysis. Spring–Fall 1997. URL : http://www.lacan.com/zizekother.htm. 26. Относительно совеременных исследований мужественности и телесности в советской литературе см.: Borenstein E. Men Without Women: Masculinity & Revolution in Russian Fiction, 1917–1929. Durham: Duke University Press, 2000; Haynes J. Op. cit.; Hellebust R. Flesh to Metal: Soviet Literature and the Alchemy of Revolution. Ithaca: Cornell University Press, 2003; Livers K. Constructing the Stalinist Body: Fictional Representations of Corporeality in the Stalinist 1930s. Lanham: Lexington Books, 2004.

• Лиля Кагановская •

99

сцену фильма Михаила Чиаурели «Падение Берлина» (1949), мы увидим именно такой момент: встречу героя фильма Алеши Иванова и  его невесты Наташи со  Сталиным, одетым во  все белое и возвышающимся над ликующей толпой. Встретившись в толпе после четырехлетней разлуки, Алеша и Наташа берутся за руки и идут прямо к Сталину: Алеша, с перевязанной головой, вежливо отступает, а Наташа подходит к Сталину и, встав на цыпочки, целует его в плечо. Перевязанная голова Алеши подчеркивает то, что уже неоднократно показывал фильм: в любовном треугольнике Алеши, Наташи и Сталина Алеша прекрасно понимает, что «таким (как отец)» он не имеет права быть, что он не может «делать все, что делает отец» и что на многое «только отец имеет право». В изображениях раненого тела в  сталинском искусстве мы можем проследить траекторию от  визуальных искусств, плаката и  живописи, в  которых поврежденные тела не  показываются, к  кино, где они отмечены завуалированными знаками, такими как бинты или пара костылей, и к литературе, в которой природа ран описана ярко и подробно. Сталинские фильмы обращаются к образу поврежденного тела косвенно, сосредотачиваясь на изображении ограниченной подвижности, на слабости, слепоте, отдаленности от власти. Как подчеркивает Уффельман в своей статье «Одну норму за себя, другую за Павку», в экранизации Марка Донского («Как закалялась сталь», 1942) «Павка дисциплинирован, здоров, не получает серьезных ранений». Оксана Булгакова также замечает, что «в экранизации повести Полевого 1948 года Мересьев, даже и на костылях, сохраняет идеальную военную выправку; камера ни разу не показывает его ампутированные ноги, всегда деликатно отворачиваясь»27. Сталинские романы, наоборот, задерживаются на деталях расчленения своих героев. Сами же тексты Островского и Полевого упиваются болью и увечьями, претерпеваемыми их героическими субъектами, описывая в мучительных подробностях природу страдания своих героев и приглашая не только персонажей женского пола, но также и читателя признать и фетишизировать поврежденное мужское тело как модель образцовой мужественности. «Необходимость быть увечным инвалидом», как это назвал Андрей Платонов, — часть доминирующего нарратива сталинизма, то есть того идеологического фантазма, который и произво 27. Уффельман Д. Указ. соч. С. 276; Булгакова О. Кино. Mode d’emploi // Советская власть и медиа. Сб. ст. / Под общ. ред. Х. Гюнтера, С. Хэнсген. СП б.: Академический проект, 2007. С. 315.

1 00

• Логос

№2

[98] 2014 •

дит, и  «захватывает» сталинского субъекта28. Доминирующий нарратив позволяет нам проследить эффекты власти, производящие субъекта как субъекта, а также идентифицировать шаблон образцовой мужественности, которому мужские субъекты будут и не будут соответствовать. В эпоху сталинизма образцовая мужественность, по крайней мере в ее воплощении в литературе и кинематографе, состоит из двух противоречащих моделей: мужественное и трудоспособное мужское тело, с одной стороны, и раненый, многострадальный «инвалид» — с другой. Павка Корчагин Островского — главный пример соцреалистического героя как увечного инвалида. Случай Павки Корчагина является образцовым для сталинской культуры, потому что Павка был и оставался (на протяжении существования Советского Союза) идеалом мужественности, несмотря на  его полную противоположность иконическому образу Нового Советского Человека (большевика/кузнеца/стахановца). Вместо «классической мужественности» в качестве нового мужского типа выдвигается ослепшее, хромающее, парализованное, истеризированное тело Павки. Вместо «коллективного фантазма о соизмеримости пениса и фаллоса»29 выводится их радикальная несоизмеримость. В 1938 году Ленинградское отделение Госиздатa СССР опубликовало том критических статей, посвященных образу большевика в советской литературе, который включал среди других работ статью И. Гринберга под названием «Герой советского романа»30. В статье говорилось о сборнике рассказов Максима Горького «Рождение человека» (1927), который, согласно формулировке Гринберга (заимствованной из речи самого Горького на Первом всесоюзном съезде советских писателей), продемонстрировал «задачу идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма». 28. В психоанализе «фантазм» определяется как «воображаемый сценарий, в котором исполняется — хотя и в искаженном защитой виде — то или иное желание субъекта (в конечном счете бессознательное)», «чистая иллюзия, развеиваемая правильным восприятием реальности». См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.‑Б. Словарь по психоанализу / Пер. с франц. Н. С. Автономовой. М.: Высшая школа, 1996. С. 551, 552; а также: Strachey J. Notes on Some Technical Terms Whose Translation Calls for Comment // The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Vol. 1. P. xxiv. См. также: Жижек С. Возвышенный объект идеологии / Пер. с англ. В. Софронова. М.: Художественный журнал, 1999; Zizek S. The Plague of Fantasies. N.Y.: Verso, 1997. 29. Silverman K. Op. cit. P. 15. 30. Гринберг И. Герой советского романа // Образ большевика. Сб. крит. ст. Л.: Госиздат, 1938.

• Лиля Кагановская •

101

В своей статье Гринберг критикует роман «Гидроцентраль» Мариетты Шагинян (1931), находя, что у автора недостаточно богатый словарь для описания Нового Советского Человека и что вместо этого в романе используются такие стенографические пометки, как «старый, сутулый» или «молчаливый». Гринберг также подвергает критике «Дорогу на океан» Леонида Леонова (1935), в которой главный герой всю вторую половину романа болеет и, наконец, умирает после неудачной операции. Человеку своего времени, Курилову всегда хотелось явственно представить себе ту далекую путеводную точку, куда двигалась его партия. Далекая путеводная точка и есть «Океан». Далекая — это сказано не случайно. Всю жизнь стремится к ней Курилов — и не может достичь. И вот это-то движение вперед без достижения, эта упорная напряженная борьба за завоевания и определяет характер существования героя романа.

Однако Гринберг отмечает, что для Леонова этот вид движения не является «бессмысленным» («тщетным, безрезультатным»), но показывает, что в отличие от его буржуазных предшественников Курилов по определенной причине страдает по светлому будущему31. В то же самое время Гринберг хвалит многие советские романы тридцатых годов, включая романы Якова Ильина «Большой конвейер» (1934), Алексея Толстого «Хлеб» (1937) и оба тома романа Александра Фадеева «Последний из  Удеге» (1932; остался незавершенным), находя, что в них показано, как героизм в Советском Союзе давно перестал быть «исключением» и «что люди, еще вчера только начавшие сознательную жизнь, завтра могут совершить подвиги исключительного значения»32. Однако самую высокую похвалу Гринберг оставляет для романа Николая Островского «Как закалялась сталь», книги, в  которой, согласно Гринбергу, были «наиболее ясно выражены главные особенности других романов и  воплощены лучшие образы советской литературы»33. Публикация романа Островского, выходившего в  журнале «Молодая гвардия» частями с  1932 по  1934  год, совпала с  растущим напряжением относительно будущего советской литературы, достигшим кульминационной точки на Первом всесоюзном съезде советских писателей (август 1934  года), на  котором офи 31. Гринберг И. Указ. соч. С. 14–24. 32. Там же. С. 63. 33. Там же.

1 02

• Логос

№2

[98] 2014 •

циально был введен термин «социалистический реализм» как определяющий для всего советского искусства34. Критикуемый в прессе в 1932 году за «нереальность выведенных в нем типов»35, в 1934 году роман Островского был отмечен на съезде как пример успешного социалистического реализма и быстро стал образцовым соцреалистическим текстом, а его герой, Павка Корчагин, — образцом соцреалистического героя36. «Как закалялась сталь» Островского является, возможно, лучшим примером того, как советский человек может преодолеть физическую немощь благодаря абсолютной силе воли и, что более важно, зачем ему это может быть нужно. Без отговорок и рассуждений, не заботясь о последствиях, Павка совершает один подвиг за другим, тем самым разрушая свое тело: он помогает большевистскому подполью, сражается в Красной армии, он работает кочегаром, землекопом, служит пограничником; он противостоит ранам, болезни, холоду, голоду, боли и, наконец, слепоте и параличу, — каждый раз надеясь «вернуться в строй» партии и продолжить борьбу за «великое дело» советского социализма. Как написал советский критик Ф. Левин в своем обзоре романа Островского, «Павел Корчагин явился в нашей литературе одним из первых удавшихся положительных героев, который может и  должен во многом быть образцом и предметом подражания»37. «Как закалялась сталь» описывает путь, на котором молодой солдат, получив одно телесное увечье за другим, становится советским писателем. Выдвинув эпохальный лозунг «Нет таких крепостей, которых бы не взяли большевики» и создав «первую в советской литературе личность, которая изображается в полном соответствии с обществом»38, роман Островского тем не менее раскрывает двусмысленность и амбивалентность идеологии, на основе которой создается образ Нового Советского Человека, а также его вымышленного двойника — героя соцреалистического романа. Необходимость выполнять работу, превышающую че 34. Первый всесоюзный съезд советских писателей: Стенографический отчет. М.: Художественная литература, 1934. 35. См.: Аннинский Л. «Как закалялась сталь» Николая Островского. М.: Художественная литература, 1971. С. 10. 36. Более подробно про публикацию и рецепцию романа см.: Уффельман Д. Указ. соч. С. 262–280. 37. Цит. по: Гетманец  М. Ф. Макаренко и концепция нового человека в советской литературе 1920–1930‑х годов. Харьков, 1978. С. 29. 38. Kemp-Welch A. Stalin and the Literary Intelligentsia, 1928–1939. N.Y.: St. Martin’s Press, 1991. P. 252.

• Лиля Кагановская •

103

ловеческие возможности, необходимость всегда «стремиться вперед», к светлому будущему, превращает нового положительного героя в  «увечного инвалида» с  непоколебимым желанием служить партии и  государству. Ослепший и  парализованный Павка продолжает тосковать по своему месту в партийных рядах, надеясь еще «вернуться в  строй и  к  жизни» и  заново сделать эту жизнь «полезной». Успех Павки, схожего с Куриловым Леонова в том упорном движении вперед к фантастической и недостижимой цели, заключен в его безграничной преданности партии: раненый, больной, слепой и прикованный к постели Павка каждый раз дает себе слово «вернуться в ряды бойцов», «в ряды строителей новой жизни». К концу романа он пишет брату Артему: У меня творится что-то неладное. Я стал часто бывать в госпиталях, меня два раза порезали, пролито немало крови, потрачено немало сил, а никто еще мне не ответил, когда этому будет конец. Я оторвался от работы, нашел себе новую профессию — «больного», выношу кучу страданий, и в результате всего этого — потеря движений в колене правой ноги, несколько швов на теле и, наконец, последнее врачебное открытие: семь лет тому назад получен удар в позвоночник, а сейчас мне говорят, что этот удар может дорого обойтись. Я готов вынести все, лишь бы возвратиться в строй. Нет для меня в жизни ничего более страшного, как выйти из строя39.

Как прототип соцреалистического героя, Павка проходит путь от  «стихийности» к  «сознательности», но  этот процесс предполагает выработку не только дисциплины в советском духе (проявлять выдержку, чувствуя обиду, не ругаться и т. д.), но также и «производственной дисциплины» в понимании Фуко, то есть методов, «делающиx возможными детальнейший контроль над действиями тела, постоянное подчинение его сил, навязывание последним отношений послушания–полезности». Как пишет Фуко, уже в классический век произошло «открытие тела как объекта и мишени власти». «Производственная дисциплина» продуцирует «послушные» тела: она увеличивает силы тела (в перспективе экономической полезности) и уменьшает те же силы (в перспективе политического послушания)40. Первая часть романа «Как закалялась сталь» заканчивается ранением Павки шрапнелью, от которого он чуть не гибнет. Охва 39. Островский Н. Как закалялась сталь. М.: Художественная литература, 1937. С. 262. 40. Фуко М. Надзирать и наказывать. М.: Ad Marginem, 1999. С. 248–249.

1 04

• Логос

№2

[98] 2014 •

ченный безумной злобой за смерть своего начдива, Павка бросается в битву, «сослепа не видя жертвы», отчаянно рубя «фигуру в зеленом мундире». В следующий момент перед его глазами вспыхивает «магнием зеленое пламя», «громом» ударяет в уши и прижигает «каленым железом» Павкину голову41. Осколок шрапнели остается в его правом глазу, а сам Павка теряет сознание. Очнувшийся в полевом госпитале, дезориентированный по причине наставшей слепоты, Павка переживает ряд галлюцинаций, от которых боль в голове воспринимается как вторжение из внешнего мира. Он чувствует осколок шрапнели как щупальца «спрута», которые обвивают его неподвижное тело: У спрута глаз выпуклый, с кошачью голову, тускло-красный, середина зеленая, горит-переливается живым светом. Спрут копошится десятками щупалец; они, словно клубок змей, извиваются, отвратительно шурша чешуей кожи. Спрут движется. Он видит его почти у самых глаз. Щупальца поползли по телу, они холодны и жгутся, как крапива. Спрут вытягивает жало, и оно впивается, как пиявка, в голову и, судорожно сокращаясь, всасывает в себя кровь. Он чувствует, как кровь переливается из его тела в разбухающее туловище спрута. А жало сосет, сосет, и там, где оно впилось в голову, невыносимая боль… Но почему он не встает? Только хотел шевельнуться, но тело чужое, непослушное, не его тело42.

Образ спрута замечателен по ряду причин, не последней из которых является его вампирическая природа: жало впивается в Павку и  высасывает его кровь. Такой образ напоминает дискурс 1920‑х годов о сексуальности, переполненный идеями кастрации и страхом перед сексуальным телесным контактом: согласно Арону Залкинду, сексуальность «питается грубо урезанной коллективистской мощью человеческого организма», это «паук», огромная, прожорливая простата, «раздувающаяся без предела» и «сосущая соки из других, биологически более ценных сил»43. Изображение спрута также заимствовано из ранних советских политических рисунков, в которых спрут представляет капиталистическую систему, сжимающую и душащую пролетариат в своих щупальцах. Или, как говорит Славой Жижек, этот спрут — «орган без тела», 41. Островский Н. Указ. соч. С. 126–127. 42. Там же. С. 127. 43. Залкинд А. Половая жизнь и современная молодежь // Молодая гвардия. 1923. № 6. С. 247; Он же. Половой вопрос в условиях советской общественности. Л.: Госиздат, 1926. С. 24. См. далее: Naiman E. Sex in Public: The Incarnation of Early Soviet Ideology. Princeton: Princeton University Press, 1997. P. 127–128.

• Лиля Кагановская •

105

частичный объект, который вторгается в обычное биологическое тело и умерщвляет его; «немертвая» рана, которая паразитирует на теле, не давая ему умереть44. На уровне сюжета «спрут» оказывается доктором Павки Ниной Владимировной, которая заботится о возвращении ему здоровья. Но страх перед спрутом указывает на страх тела, не поддающегося контролю: неспособный перемещаться, Павка должен наблюдать в ужасе, как в его тело проникает извне чужой захватчик, который умерщвляет его, превращая обычное биологическое тело в «немертвую» рану. Тело Павки — «тело чужое, непослушное, не его тело». Зеленый цвет спрута напоминает и польского врага, образ которого связан с изначальной травмой: Павка вслепую рубит «фигуру в зеленом мундире», и последнее, что он видит перед потерей сознания, — это «зеленое пламя». Фигура противника и врача-наблюдателя здесь слиты в одно ужасающее существо, которое берет Павку под контроль. Следует отметить, что роман в этом месте превращается в записки из дневника Нины Владимировны, «младшего врача клинического военного госпиталя», которая следит за выздоравливанием Павки, держа его под своим пристальным наблюдением45. Наблюдение со стороны Нины Владимировны, сотрудника медицинского учреждения, составляет часть властной сети, в которую вовлечен Павка. Военный лагерь, госпиталь, школа — как подчеркивает Фуко, эти учреждения мобилизованы в целях дисциплинирования, в целях производства и поддерживания субъективности. Павкино возрождение (здесь и повсюду в романе) описано через метафоры зрительного восприятия. Его ранение осколком и слепота переводятся в сверхчувственное восприятие спрута/глаза/ наблюдателя; восстановление здоровья заканчивается частичным обретением зрения: 21 сентября. Корчагина на коляске вывезли первый раз на большой балкон госпиталя. Каким глазом он смотрел в сад, с какой жадностью дышал свежим воздухом! В его окутанной марлей голове открыт лишь один глаз. Этот глаз, блестящий, подвижный, смотрел на мир, как будто первый раз его видел46.

Структуры наблюдения/надзора также ярко проявляются в эпи 44. См. отзыв Жижека на мою статью об Островском в: Жижек С. Устройство разрыва. Параллаксное видение. М.: Европа, 2008. 45. Островский Н. Указ. соч. С. 128. 46. Там же. С. 130.

1 06

• Логос

№2

[98] 2014 •

зоде стротельства железной дороги, во время которого Павка едва не умирает от воспаления легких и сыпного тифа. На стройке он доводит себя до  истощения: в  тоненьком «пиджачишке», в  порванном сапоге и заполненной снегом калоше, с полотенцем вместо шарфа вокруг шеи, дрожа от холода, Павка продолжает перевыполнять план. За такое самопожертвование он получает официальное одобрение от начальства, глаза которого «с восхищением и суровой любовной гордостью» смотрят на землекопов. Заметив его «разнокалиберную обмундировку» и негодную обувь, председатель губернской Чека Жухрай тихо предлагает выдать ему пару зимних сапог, но Павка отклоняет предложение, вспомнив про то, что у него нет патронов и он поэтому не может охранять стройку. Вместо сапог Павка получает маузер: Прощаясь с Корчагиным и глядя на его засыпанную снегом калошу, Федор сказал негромко: — Сапоги пришлю. Ты ноги-то еще не отморозил? — Что-то похоже на это — припухать стали, — ответил Павел и, вспомнив давнишнюю свою просьбу, взял Федора за рукав: — Ты мне немного патронов для нагана дашь? У  меня надежных только три. Жухрай сокрушенно качал головой, но, увидя огорчение в глазах Павла, не раздумывая, отстегнул свой маузер: — Вот тебе мой подарок. Павел не сразу поверил, что ему дарят вещь, о которой он так давно мечтал, но Жухрай накинул на его плечо ремень: — Бери, бери! Я же знаю, что у тебя на него давно глаза горят. Только ты осторожней с ним, своих не перестреляй. Вот тебе еще три полные обоймы к нему. На Павла устремились явно завистливые взгляды. Кто-то крикнул: — Павка, давай меняться на сапоги с полушубком в придачу. Панкратов озорно толкнул Павла в спину: — Меняй, черт, на валенки. Все равно в калоше не доживешь до рождества Христова. Поставив ногу на подножку дрезины, Жухрай писал разрешение на подаренный револьвер47.

Блага, предлагаемые государством, помимо простой «потребительной стоимости», играют здесь роль объектов символического обмена при распределении власти. Павка обменивает свое здоровье на здоровье коллектива: с патронами и оружием он будет 47. Там же. С. 169.

• Лиля Кагановская •

107

в состоянии защитить стройку, но только за счет самопожертвования. Его добровольная жертва своим телом указывает на правильную «ориентацию» и видимость в поле власти. Самопожертвование здесь работает как «символическая оплата»: «немного плоти», требуемой большим Другим в качестве платы за признание субъективности. Все остальные рабочие пытаются поучаствовать в этом символическом и буквальном обмене: они предлагают Павке нужные вещи — теплые сапоги и полушубок — в обмен на оружие. Более того, они предостерегают Павку от последствий его чрезмерного усердия — один из землекопов уверен, что Павка скоро «сыграет в ящик», в то время как другой предполагает, что он не доживет до рождества Христова. Даже шуточное предупреждение Жухрая «своих не перестрелять» намекает на то, что Павка представляет собой в некотором роде угрозу для коллектива — его вовлеченность является слишком горячей, избыточной. Это момент «сверхидентификации» субъекта с  дискурсом власти, «буквальная вера» в  то, что этот дискурс «прямо говорит (и  обещает)». Как подчеркивает Жижек, только такой способ может быть наиболее эффективным для нарушения нормального функционирования дискурса власти. Павка настолько хорошо выполняет свою роль, что становится угрозой не только для других рабочих, но  и  для самой власти, которая может воспроизводить себя только через определенную форму самодистанцирования, «опираясь на  непристойные и  непризнанные правила и  практики, которые находятся в  конфликте с  ее общественными нормами»48. «Завистливые взгляды», которыми остальные землекопы смотрят на Павку, вновь указывают на структуры наблюдения и надзора. Павка выделен и признан и как «объект» власти, и как «орудие» ее отправления. В «Надзирать и наказывать» Фуко утверждает, что главная функция дисциплинарной власти — «правильное обучение». Вместо того чтобы соединить всех своих субъектов в  единую однородную массу, дисциплинарная власть «разделяет, анализирует, различает и  доводит процессы подразделения до необходимых и достаточных единиц». Дисциплина «фабрикует» личности, пишет Фуко, «она — специфическая техника власти, которая рассматривает индивидов и  как объекты власти, и  как орудия ее отправления». Эпизод на  стройке вновь иллюстрирует этот пункт: в этот момент Павка выделен государством, «сде 48. Butler J., Laclau E., Zizek S. Contingency, Hegemony, and Universality: Contemporary Dialogues on the Left. N.Y.: Verso, 2000. P. 218–220.

1 08

• Логос

№2

[98] 2014 •

лан» индивидом, отделен, проанализирован, различен, «обучен». Как подчеркивает Фуко, благодаря методам надзора «физика» власти — господство над телом — осуществляется по  законам оптики и  механики и  не  прибегает, по  крайней мере в  принципе, «к чрезмерности, силе или насилию». Искусство наказывать в режиме дисциплинарной власти, по мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1) соотносит действия и успехи индивида с неким целым; 2) отличает индивидов друг от  друга; 3) выстраивает их в иерархическом порядке; 4) устанавливает степень соответствия тому, что должно достигнуть; 5) определяет внешнюю границу ненормального. Оно нормализует. Дисциплина «вводит индивидуальность в  документальное поле»; превращает каждого индивида в конкретный «случай»; «находится в центре процедур, образующих индивида как проявление и объект власти, как проявление и объект знания»49. Получив маузер, Павка остается в  долгу: теперь его очередь отплатить начальству, жертвуя еще больше собой и своей командой. Начинается соревнование — «борьба за первенство», — предложенное Жухраем, чтобы построить железную дорогу к  первому января. Павка, встав «еще далеко до рассвета», опережает всех в соревновании, приводя свою группу к рабочему участку, пока все остальные еще спят. Пролетает слух, что он хочет закончить работу к 25 декабря — не потому, что он надеется раньше вернуться в  Киев, а  потому, что он хочет сделать все «быстрее» и «лучше», «бросить вызов всему отряду». Работая почти босиком в снегу, истощенный и голодный, Павка наконец заболевает, но даже крупозного воспаления легких, брюшного тифа и  температуры 41,5  градуса недостаточно, чтобы вынудить его покинуть работу: Шатаясь как пьяный, на подгибающихся ногах, возвращался к станции Корчагин. Он уже давно ходил с повышенной температурой, но сегодня охвативший его жар чувствовался сильнее обычного. Брюшной тиф, обескровивший отряд, подобрался и к Павлу. Но крепкое его тело сопротивлялось, и пять дней он находил силы подниматься с устланного соломой бетонного пола и идти вместе со всеми на работу. Не спасли его и теплая куртка и валенки, присланные Федором, надетые на уже обмороженные ноги.

49. Фуко М. Указ. соч. С. 281. Важно добавить, что в условиях сталинского режима мы явно имеем и репрессирующую власть, и дисциплинарную. Но на уровне соцреалистического романа дисциплинарная власть превалирует.

• Лиля Кагановская •

109

При каждом шаге что-то больно кололо в  груди, знобко постукивали зубы, мутило в глазах, и деревья, казалось, кружили странную карусель50.

После обнаружения его в сугробе без сознания Павке ставят диагноз брюшного тифа и воспаления легких и отправляют домой. Только в этом состоянии он может быть удален «из строя». Павка загружен в пассажирский поезд, и в результате недоразумения (его можно понять только как «исполнение желания» коллектива, которому необходимо избавиться от Павкиного избыточного самопожертвования) считается погибшим: На узловой железнодорожной станции из пассажирского поезда прямо на перрон вытащили труп умершего в одном из вагонов неизвестного молодого белокурого парня. Кто он и отчего умер — никто не знал. Станционные чекисты, помня просьбу Холявы, побежали к вагону, чтобы помешать выгрузке, но, удостоверившись в смерти парня, распорядились убрать труп в мертвецкую эвакоприемника. Холяве же тотчас позвонили в Боярку, сообщая о смерти друга, за жизнь которого он так беспокоился. Краткая телеграмма из  Боярки извещала губком о  гибели Корчагина51.

Наблюдение, надзор и дисциплина создают образцового субъекта власти. Являясь предметом «восхищения и суровой любовной гордости» начальства и под завистливыми взглядами остальных рабочих, с раздутыми и обмороженными ногами, Павка продолжает спать на  бетонном полу, работает в  снегу в  негодной одежде и  игнорирует начинающийся тиф. Под пристальным одобрительным взглядом партии Павка пренебрегает своим собственным выживанием в обмен на обеспечение выживания коллектива. В  советском порядке Павка «ясно видим», и  признаки этой видимости написаны на его разлагающемся теле. Врач-наблюдатель из  полевого госпиталя в  этом эпизоде преобразован в  государство, представленное как членами киевской Чека, посетившими стройку, так и его соратниками-землекопами, — это власть, которая постоянно держит Павку в своем поле зрения. Здесь уместно понятие «совершенного лагеря» Фуко, в котором каждый пристальный взгляд является частью всеохватывающей эффектив 50. Островский Н. Указ. соч. С. 176. 51. Там же. С. 177.

1 10

• Логос

№2

[98] 2014 •

ности функционирования власти: «Толпа — плотная масса, место множественных обменов, схождения индивидуальностей и коллективных проявлений»; она, утверждает Фуко, может скрыть человека из вида как в темнице. Напротив, дисциплинарная власть (вроде Паноптикума Иеремии Бентама) разделяет и  отделяет людей, делая их видимыми и вызывая «состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает автоматическое функционирование власти»52. Как полагает Фуко, тюремщику не обязательно оставаться в башне, чтобы гарантировать надлежащее функционирование Паноптикума, на самом деле даже лучше, если заключенные/сумасшедшие/дети будут не уверены в том, есть ли там кто-либо, наблюдающий за ними, или нет. Усваивая механизмы надзора, субъекты дисциплинарной власти понимают, что они существуют в области видимости, всегда под внимательным взглядом интернализированного цензора. Кульминацию «Как закалялась сталь» составляет именно такой процесс установления внутреннего цензора, внутренней системы наблюдения, то есть раздвоение героя на надзирателя и объекта надзора. Сидя на берегу моря, Павка проверяет «свою жизнь» как «беспристрастный судья» и находит, что «на багряном знамени революции» есть и его несколько капель крови: Из строя он не уходил, пока не иссякли силы. Сейчас, подбитый, он не может держать фронт, и ему оставалось одно — тыловые лазареты… Эскадрон не останавливал свой бег из-за потери бойца… Как же должен он поступить с собой сейчас, после разгрома, когда нет надежды на возвращение в строй? Для чего жить, когда он уже потерял самое дорогое — способность бороться? Чем оправдать свою жизнь сейчас и  в  безотрадном завтра? Чем заполнить ее? Просто есть, пить и дышать? Остаться беспомощным свидетелем того, как товарищи с боем будут продвигаться вперед? Стать отряду обузой? Что, вывести в расход предавшее его тело? Пуля в сердце — и никаких гвоздей! Умел неплохо жить, умей вовремя и кончить. Кто осудит бойца, не желающего агонизировать? Рука его нащупала в кармане плоское тело браунинга, пальцы привычным движением схватили рукоять. Медленно вытащил револьвер… Дуло презрительно глянуло ему в глаз. Павел положил револьвер на колени и злобно выругался: — Все это бумажный героизм, братишка! Шлепнуть себя каждый дурак сумеет всегда и во всякое время… А ты попробовал эту жизнь победить? Ты все сделал, чтобы вырваться из железного кольца? Спрячь револьвер и никому никогда об этом не рас 52. Фуко М. Указ. соч. С. 294.

• Лиля Кагановская •

111

сказывай! Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной53.

Эта сцена, полностью проникнутая языком дисциплинарной власти, описывает «состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает [ее] автоматическое функционирование». Возвращаясь домой, Павка объясняет своей будущей невесте Тае, что сегодня он «устроил заседание „политбюро“ и вынес огромной важности решение». В своих мемуарах Рая Островская пишет об этом еще более ясно: «Николай мне сказал, что он провел заседание политбюро со своим „я“ о предательском поведении своего тела»54. Внутреннее «политбюро» — вот как называет Островский/Корчагин тот механизм, который Фрейд обозначает термином «Сверх-Я», а Лакан — «именем Отца». Внутри Павки теперь навсегда установлен внутренний цензор, которой «бесстрастно» судит его и выносит приговор. Павка понимает, что он не имеет права умереть и что, напротив, он «обязан жить». Островский как будто упивается затруднительным положением Павки, никогда не давая ему сорваться «с крючка». Став инвалидом в возрасте двадцати четырех лет, Павка тем не менее продолжает просить партию позволить ему вернуться в строй. Он идет на  работу с  жаром в  41,5 градуса, он гневно отказывается от пенсии, он прерывает лечение в различных больницах и санаториях, в которые его направляют, но что наиболее важно как для романа, так и для идеологического фантазма сталинизма — он, еле живущий, отказывается умирать. Как отмечает Катарина Кларк, «все сталинские романы содержат в себе тот или иной тип „смерти“… поскольку смерть введена не только в предварительную или лиминальную фазу обряда [перехода], но также непосредственно и в сам переход». Обряд перехода составлен из ряда «испытаний», которые предполагают «не только страдания, но и преодоление страданий»55. Обе части романа «Как закалялась сталь» заканчиваются такими «испытаниями» — моментом страдания, столкновением с хаосом, обозначенными в обоих случаях потерей сознания, близостью к смерти и возрождением. Эпизод в полевом госпитале, которым заканчивается первая часть, завершается удивительным выздоровлением Павки после ранения в голову: «Молодое тело не захотело уме 53. Островский Н. Указ. соч. С. 275–276. 54. Там же. С. 277; Островская Р. Николай Островский. М.: Молодая гвардия, 1988. С. 28. 55. Clark K. The Soviet Novel. P. 178.

1 12

• Логос

№2

[98] 2014 •

реть, и силы медленно приливали к [Корчагину]». Точно так же вторая часть заканчивается тем, что Павка вновь становится полезным коллективу, обретая возможность «помогать при рождении» нового человека, его невесты Таи (он пишет брату: «Я слежу за рождением в ней нового человека и помогаю, сколько могу, этим родам»56). Наконец, сам роман заканчивается телеграммой, сообщающей, что Павкин автобиографический роман «Рожденные бурей» принят к публикации. Это, конечно, тоже является моментом (воз)рождения и подтверждает прежнее решение Павки продолжать жить, несмотря на состояние его полностью разрушенного тела. В этот момент Павка-писатель восстает из парализованных останков Павки-солдата. Частые эпизоды близости к смерти задают логическую структуру романа. При внимательном рассмотрении видно, что Островский непрерывно возвращается к возможности смерти и ее преодоления. Один из самых поразительных и, в рамках нашей аргументации, наиболее красноречивых моментов находится в  середине романа, после эпизода строительства железной дороги, когда Павка едва не  умирает от  сыпного тифа. Как уже упоминалось выше, с  жаром 41,5 градуса Павка погружен в  поезд и  отослан домой. По  пути из  поезда выносят труп другого молодого человека, и  вследствие неразберихи все решают, что Павка умер. Когда Павка возвращается в Киев после еще одного удивительного восстановления («Молодость победила. Тиф не убил Корчагина»57), он обнаруживает, что его друзья и товарищи уехали, а он объявлен мертвым и вычеркнут из всех партийных списков. Этот эпизод показателен именно потому, что «смерть» Павки не приближает его к полной советской субъективности или членству в  партии, для чего и  предназначалось ритуальное «испытание», но, напротив, полностью удаляет его из коллектива. Поздравляя Павку с  тем, что он не  поддался тифу, его соратник, большевик Окунев, шутит: «Молодец, Павлуша, что не умер. Ну, какая тогда была бы с тебя польза пролетариату?»58 Сначала кажется, что этот вопрос предсказывает только что вернувшемуся Павке великолепное будущее полезности, но фактически этот вопрос предполагает другой: ну какая же польза с Павки пролетариату, если он жив? В  конце концов, Павка слеп на  один глаз (правый, что ме 56. Островский Н. Указ. соч. С. 280. 57. Там же. С. 178. 58. Там же. С. 188.

• Лиля Кагановская •

113

шает целиться), его организм ослаблен сыпным тифом и гангреной, из-за старой травмы позвоночника он не в состоянии сидеть, идти или скакать верхом, у него нет образования — Павка не пригоден ни к какой работе. Неудивительно, что товарищи его бросили, а  партия вычеркнула из  списков: это — момент «исполнения желания» со стороны государства, которое пытается исключить увечное тело из своих здоровых и мужественных масс. Как говорит Туфта из  управления делами, высказываясь (возможно, неумышленно) за систему в целом: Э! Значит, ты не умер? Как же теперь быть? Ты исключен из списков, я сам посылал в Цека карточку. А потом, ты же не прошел всероссийской переписи. Согласно циркуляру Цека комсомола, все, не прошедшие переписи, исключаются. Поэтому тебе остается одно — вступать вновь на общих основаниях59.

Мало того что Павка исключен из списков и не учтен в переписи. Несмотря на все принесенные им жертвы, он теперь еще и вычеркнут как индивид и субъект. Если Павка хочет вернуться в партию, он должен это сделать «как все», «на общих основаниях». И все  же, как Павка ясно дает понять в  письме, которое пишет своему брату в конце романа, он не может, не имеет права сдаваться. После перечисления своих многочисленных потерь — «отказалась подчиняться левая рука. Это было тяжело, но вслед за ней изменили ноги, и я, без того еле двигавшийся (в пределах комнаты), сейчас с трудом добираюсь от кровати к столу» — Павка спрашивает: Может ли быть трагедия еще более жуткой, когда в одном человеке соединены предательское, отказывающееся служить тело и  сердце большевика, его воля, неудержимо влекущая к  труду, к  вам, в  действующую армию, наступающую по  всему фронту, туда, где развертывается железная лавина штурма? Я еще верю, — пишет он, — что вернусь в  строй, что в  штурмующих колоннах появится и мой штык. Мне нельзя не верить, я не имею права. Десять лет партия и комсомол воспитывали меня в искусстве сопротивления, и слова вождя относятся и ко мне: «Нет таких крепостей, которых бы не взяли большевики»60.

Хотя роман Островского стал одним из самых известных и популярных трудов соцреализма, его первая публикация в журна 59. Островский Н. Указ. соч. С. 186. 60. Там же. С. 280.

1 14

• Логос

№2

[98] 2014 •

ле «Молодая гвардия» (1932–1934) не вызвала почти никакой реакции в  советской прессе. Редакторы «Молодой гвардии» предложили Островскому помощь в переписывании романа, пытаясь избавить роман, помимо прочего, от диалектизмов и просторечия. Более того, в первой журнальной публикации «Как закалялась сталь» вышла в сильно сокращенном виде из-за «нехватки бумаги»61. Островский продолжал переписывать роман в течение последующих четырех лет; согласно Семену Трегубу, который сделал карьеру, создавая труды об Островском, роман «исправлялся» и редактировался с каждым изданием62. Несколько ранних рецензий на  «Как закалялась сталь» появилось в 1932 году, а в 1933 году в журналах «Молодая гвардия», «Рост» и в газете «Комсомольская правда» вышли небольшие статьи о первой части романа. Однако популярность к роману пришла позже. В августе 1934 года В. Ставский включил Островского в свой отчет о новых молодых авторах на Первом съезде советских писателей (опубликован в «Правде» 17 августа 1934 года). Позже, в том же году, один из самых видных журналистов Советского Союза, Михаил Кольцов, был послан в Сочи, чтобы написать статью об Островском. В статье в газете «Правда», названной «Мужество» (17  марта 1935), Кольцов описал «мумию», которую представлял собой Николай Островский. Кольцов писал: «Николай Островский лежит на  спине, плашмя, абсолютно неподвижно. Одеяло обернуто кругом длинного, тонкого, прямого столба его тела, как постоянный, неснимаемый футляр. Мумия. Но  в  этой мумии что-то живет. Да. Тонкие кисти рук — только кисти — чуть-чуть шевелятся. Они влажны при пожатии… Живет и лицо. Страдания подсушили его черты, стерли краски, заострили углы… Голос спокоен, хотя и тих, но только изредка дрожит от утомления»63. Нежить. Кольцов описывает встречу с Островским как столкновение с мертвым телом, обернутым в одеяла, которые придают ему вид мумии или трупа, и внезапное осознание, что там внутри еще что-то живет, оттуда слышен голос, который продолжает говорить. Кольцовский образ живой «мумии» часто повторял 61. Трегуб С. О Николае Островском. М.: Молодая гвардия, 1938. С. 160. 62. Сам Островский жаловался, что его роман прошел через «настоящий конвеер» редакторов, которые изменили и обкорнали его. См. далее: Уффель‑ ман Д. Одну норму за себя, одну за Павку. С. 272–275. 63. Кольцов М. Мужество // Правда (Москва). 17 марта 1935 г. № 75. С. 4. Заметьте, что описание Мересьева, приведенное выше, также созвучно этому описанию.

• Лиля Кагановская •

115

ся в более поздних советских биографиях, эссе и статьях об Островском. Некоторые биографы утверждали, что было невозможно рассматривать Островского как парализованного инвалида, навсегда прикованного к  кровати, из-за силы его голоса и  глубины его глаз, которые были совершенно слепыми и тем не менее полными эмоций. Первый редактор Островского, М. Б. Колосов, отмечал, что карие глаза слепого смотрели, как будто могли видеть, и что в них не было гладкой неподвижности, типичной для слепых. Колосов чувствовал, что, будучи неподвижным, Островский все-таки делал внутреннее движение, «как будто двигаясь ко мне»64. «Как закалялась сталь» Островского является прототипом всех романов и фильмов, рассматриваемых в моем исследовании. Их вымышленные герои всегда так или иначе созданы по  образцу преданности делу социализма и телесной жертвы, который дан у Островского. Я начала это эссе с двух примеров из советской литературы, чтобы продемонстрировать распространенность изображения искалеченного, но все же упрямо живого мужского тела, и хотела бы завершить двумя постсоветскими текстами, которые, воспроизводя троп раненой, но героической мужественности, доводят эту соцреалистическую модель физического расчленения до ее логической противоположности: это роман Виктора Пелевина «Омон Ра» (1992) и фильм Сергея Ливнева «Серп и молот» (1994). В «Омон Ра» главный герой Пелевина поступает в летное училище имени Маресьева, названное в честь другого искалеченного тела соцреализма, Алексея Маресьева, который потерял обе ноги в бою, но продолжал летать. В этом летном училище мальчикам говорят, что они будут превращены в «настоящих мужчин»: «Ребята! Вспомните знаменитую историю легендарного персонажа, воспетого Борисом Полевым! Того, в чью честь названо наше училище! Он, потеряв в бою обе ноги, не сдался, а, встав на протезы, Икаром взмыл в небо бить фашистского гада! Многие говорили ему, что это невозможно, но он помнил главное — что он советский человек! Не забывайте этого и вы, никогда и нигде не забывайте! А мы, летно-преподавательский состав, и лично я, летающий замполит училища, обещаем: мы из вас сделаем настоящих людей в самое короткое время!»65 64. Цит. по: Трегуб С. Николай Алексеевич Островский (1904–1936). М.: Молодая гвардия, 1950. Серия: Жизнь замечательных людей. С. 154. 65. Пелевин В. Омон Ра // Жизнь насекомых. М.: Вагриус, 1998. С. 48–49.

1 16

• Логос

№2

[98] 2014 •

На следующее утро Омона будят громкие стоны боли, и он обнаруживает, что большинство мальчиков потеряло свои ноги: «Там, где должны были быть Славины ступни, одеяло ступенькой ныряло вниз и на свеженакрахмаленном пододеяльнике проступали размытые красноватые пятна…»66 Позже Омон слышит автоматные выстрелы, доносящиеся из  «пехотного училища имени Александра Матросова»67. «Героический инвалид», «живая мумия», смертельно раненный, но все же стойкий субъект возвращается в постсоветские тексты, как легко распознаваемый символ идеологической вовлеченности — почти (но никогда не полностью) мертвый советский герой. Таким образом, когда «худенький и жидковолосый [полковник], напоминающий пожилого болезненного мальчика… в темных очках и инвалидном кресле» поворачивается, чтобы предстать перед Омоном, мы понимаем и по его имени, Урчагин, и по его истощенному, поврежденному телу и слепым глазам, что перед нами не просто воплощение советского героизма, но также воплощение советского мифа: искалеченный, выведенный из строя, но упрямо продолжающий жить мужской субъект68. Сходным образом фильм Сергея Ливнева «Серп и  молот» перерабатывает тему «музея/мавзолея» (m(a)us(ol)eum) Островского, в  котором заживо погребен парализованный герой69. В  конце фильма Евдоким Кузнецов лежит распростертый на гигантской кровати в середине музея, с рисунком серпа и молота в изголовье. Он парализован, но по-прежнему одет в военную униформу. Вокруг — многочисленные тома его романов, о  которых говорится, что написаны они после несчастного случая и продиктованы жене посредством простых движений глаз, каждое из которых та научилась правильно интерпретировать. Эти примеры буквально уравнивают физическое увечье с советским героизмом и демонстрируют устройство идеологического и культурного фантазмов. Кроме того, фильм Ливнева (действие которого происходит в  сталин 66. Там же. 67. Героический акт Матросова заключался в том, что он закрыл грудью амбразуру вражеского дота, он пошел на  смерть, но  сохранил жизнь своему батальону. В советской официальной пропаганде подвиг Матросова стал символом мужества и воинской доблести, бесстрашия и любви к Родине. По идеологическим соображениям дата подвига была перенесена на 23 февраля 1943 года и приурочена ко Дню Советской армии. 68. Пелевин В. Указ. соч. С. 55. 69. Относительно музея/мавзолея см.: Prokhorov А. «I Need Some Life-Assertive Character» or How to Die in the Most Inspiring Pose: Bodies in the Stalinist Museum of Hammer & Sickle // Studies in Slavic Cultures. 2000. Vol. 1. P. 28–46.

• Лиля Кагановская •

117

скую эпоху) также подчеркивает выставленность напоказ сталинского субъекта. Евдоким, до «несчастного случая» бывший моделью для огромного памятника Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», после «несчастного случая» показан на  подиуме/кровати, тотально открытом взгляду в пустоте комнаты. Как Павка Корчагин и Николай Островский, Евдоким получил признание от государства в области дисциплинарной власти — он был изолирован и выставлен на всеобщее обозрение. Однако стоит отметить, что в обоих из этих постсоветских примеров главным героям дается выход. В «Омон Ра» Омон покидает Лубянку, где он провел большую часть романа, и садится на «красную» линию метро, ведущую на юго-запад. В конце фильма «Серп и молот» Евдоким побуждает свою дочь взять револьвер и застрелить его. В  обоих этих постсоветских фантазмах субъекты дискурса в конечном счете освобождаются своими авторами. Даже «живой мумии» Островскому наконец позволяют умереть (хотя длительность панихиды и трехдневного посмертного прощания с  телом в  Союзе советских писателей заставляет предположить, что государство не  было готово быстро расстаться со  своим самым успешным субъектом). В отличие от них, герой Островского Павка Корчагин, подобно Ленину, обязан жить70. Ставший инвалидом, оскорбленный, отвергнутый, Павка тем не менее продолжает верить, что партия не исключит его из своих рядов. Роман, конечно, заканчивается не смертью Павки, а еще одной метафорой возрождения: «Сердце учащенно билось. Вот она, заветная мечта, ставшая действительностью! Разорвано железное кольцо, и  он опять — уже с  новым оружием — возвращался в  строй и к жизни»71. Несовершенное время в последней строке («он возвращался») указывает на  то, что самая заветная мечта Павки — само возвращение, бесконечная дорога назад, в «строй». В любом романе «желание», как полагает Питер Брукс, «является желанием конца», «завершением»; но завершением, отсроченным таким образом, «чтобы мы могли понять его в отношении к началу и к самому желанию»72. У желания есть цель; желание предполагает возможность исполнения. «Навязчивое повторение», с  другой стороны, существует «по ту сторону принципа удовольствия»: 70. Мы полагаем, что читатель вспомнит об известном утверждении Владимира Маяковского, что «Ленин и теперь живее всех живых» («Владимир Ильич Ленин», 1924). 71. Островский Н. Указ. соч. С. 290. 72. Brooks P. Freud’s Masterplot // Yale French Studies. 1977. № 55–56. Literature and Psychoanalysis. The Question of Reading: Otherwise. P. 299.

1 18

• Логос

№2

[98] 2014 •

здесь нет никакой цели, никакого предела, никакой конечной точки73. Это — механический акт, который принимает форму несовершенного времени: Павка «возвращается», но никогда не «вернется», никогда не достигнет полной сталинистской субъективности. Как киборг из фильма «Терминатор», проанализированный Жижеком, Павка функционирует «как запрограммированный автомат», который «упорствует в  своем требовании» и  преследует свою цель «без малейшего компромисса или колебания», даже когда от  него остается лишь парализованный слепой скелет. Павка Корчагин — «воплощение движения, лишенного желания»74. Вновь и вновь он просит о «воскрешении» и возвращении в ряды советских людей и в партию. Он говорит одному из комсомольцев: «Необходимо, товарищ, воскресить меня в списках организации»75. Павка отказывается понять, что в  глазах государства он уже мертв — исключен из списков и снят с учета. В случае Павки партия весьма преуспела в своем желании создать совершенный самоотверженный субъект: дисциплина, обучение, самокритика, телесное принуждение — Павка зашел во всем этом слишком далеко. Перед нами — привидение, преследующее сталинизм, возвращение его «живого мертвеца». Как показало данное прочтение, полная, законченная сталинистская субъективность остается всегда невозможной для советского субъекта, действия которого ради «возвращения» в сталинские ряды отмечают расстояние между фантазмом о включенности и действительностью расчленения. REFERENCES Anninskii L. “Kak zakalialas’ stal’” Nikolaia Ostrovskogo [Nikolai Ostrovskii’s “How the Steel Was Tempered”], Moscow, Khudozhestvennaia literatura, 1971. Bonnell V. Iconography of Power: Soviet Political Posters under Lenin and Stalin, Berkeley, University of California Press, 1997. Borenstein E. Men Without Women: Masculinity & Revolution in Russian Fiction, 1917– 1929, Durham, Duke University Press, 2000. Brooks P. Freud’s Masterplot // Yale French Studies, 1977, pp. 55–56, Literature and Psychoanalysis. The Question of Reading: Otherwise.

73. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Психология бессознательного: Сб. произв. М., 1990. 74. См.: Zizek S. Looking Awry: An Introduction to Jacques Lacan through Popular Culture. Cambridge: The MIT Press, 1991. P. 22. 75. Островский Н. Указ. соч. С. 186.

• Лиля Кагановская •

119

Bulgakova O. Kino. Mode d’emploi [Cinema. Mode d’emploi]. Sovetskaia vlast’ i media. Sbornik statei [Soviet power and the media. Collection of articles] (eds Kh. Giunter, S. Khensgen), Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 2006. Butler J., Laclau E., Zizek S. Contingency, Hegemony, and Universality: Contemporary Dialogues on the Left, New York, Verso, 2000. Clark K. “The new man’s” body: a motif in early Soviet culture. Art of the Soviets: Painting, sculpture and architecture in a one-party state, 1917–1992 (eds M. C. Brown, B. Taylor), Manchester, Manchester University Press, 1993. Clark K. The Soviet Novel: History As Ritual, Chicago, Chicago University Press, 1981. Eng D. Racial Castration: Managing Masculinity in Asian America, Durham, Duke University Press, 2001. Foucault M. Nadzirat’ i nakazyvat’. Rozhdenie tiur’my [Surveiller et punir. Naissance de la prison] (trans. V. Naumov), Moscow, Ad Marginem, 1999. Freud S. “Ia” i “Ono” [Das Ich und das Es]. Trudy raznykh let: v 2 t. [Works of different years in 2 vols.], Tbilisi, Merani, 1991, vol. 1. Freud S. Fetishizm [Fetischismus]. In: Sacher-Masoch L. Venera v mekhakh [Venus im Pelz], Moscow, Ad Marginem, 1992, pp. 372–379. Freud S. Po tu storonu printsipa udovol’stviia [Jenseits des Lustprinzips]. Psikhologiia bessoznatel’nogo: Sbornik proizvedenii [Psychology of the Unconscious: Collected Works], Moscow, Prosveshchenie, 1990. Freud S. Some Psychological Consequences of the Anatomical Distinction between the Sexes. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Vol. 19 (ed. J. Strachey), London, Hogarth Press, 1986, pp. 248–258. Getmanets  M. F. Makarenko i kontseptsiia novogo cheloveka v sovetskoi literature 1920–1930‑kh godov [Makarenko and the concept of the new man in Soviet literature of 1920–1930s], Khar’kov, Vysshaia shkola, 1978. Gladkov F. Tsement [Cement], Moscow, Leningrad, Zemlia i fabrika, 1926. Grinberg I. Geroi sovetskogo romana [Character of the Soviet novel]. Obraz bol’shevika. Sbornik kriticheskikh statei [The image of a Bolshevik. A collection of critical articles], Leningrad, Gosizdat, 1938. Gutkin I. The Cultural Origins of the Socialist Realist Aesthetic, 1890–1934, Evanston, Northwestern University Press, 1999. Haynes J. New Soviet Man: Gender and Masculinity in Stalinist Soviet Cinema, Manchester, Manchester University Press, 2003. Hellebust R. Flesh to Metal: Soviet Literature and the Alchemy of Revolution, Ithaca, Cornell University Press, 2003. Kemp-Welch A. Stalin and the Literary Intelligentsia, 1928–1939, New York, St. Martin’s Press, 1991. Koltsov M. Muzhestvo [Courage]. Pravda, March 17, 1935, no. 75, p. 4. Lacan  J. Feminine Sexuality. Jacques Lacan and the école freudienne (eds J. Mitchell, J. Rose), London, Macmillian, 1982. Lacan J. Funktsiia i pole rechi i iazyka v psikhoanalize [Fonction et champ de la parole et du langage en psychanalyse], Moscow, Gnozis, 1995. Lacan J. Le Séminaire. Livre IV . La relation d’objet, 1956–1957 (ed. J. — A. Miller), Paris, Seuil, 1991. Lacan J. Stadiia zerkala i ee rol’ v formirovanii funktsii Ia v tom vide, v kakom ona predstaet nam v psikhoanaliticheskom opyte [The Mirror Stage as formative of the function of the I as revealed in psychoanalytic experience]. Instantsiia bukvy v bessoznatel’nom ili sud’ba razuma posle Freida [The Agency of the

1 20

• Логос

№2

[98] 2014 •

Letter in the Unconscious, or Reason Since Freud], Moscow, Russkoe fenomenologicheskoe obshchestvo, 1997, pp. 7–14. Lacan J. The Signification of the Phallus. Écrits, Paris, Le Seuil, 1966. Laplanche J., Pontalis J. B. The Language of Psycho-Analysis (trans. D. NicholsonSmith), New York, Norton, 1977. Livers K. Constructing the Stalinist Body: Fictional Representations of Corporeality in the Stalinist 1930s, Lanham, Lexington Books, 2004. Mannoni O. Clefs pour l’imaginaire ou l’autre scène, Paris, Seuil, 1969. Naiman E. Sex in Public: The Incarnation of Early Soviet Ideology, Princeton, Princeton University Press, 1997. Ostrovskaia R. Nikolai Ostrovskii, Moscow, Molodaia gvardiia, 1988. Ostrovskii N. Kak zakalialas’ stal’ [Haw the Steel Was Tempered], Moscow, Khudozhestvennaia literatura, 1937. Pelevin V. Omon Ra. Zhizn’ nasekomykh [Life of insects], Moscow, Vagrius, 1998. Pervyi Vsesoiuznyi s’ezd sovetskikh pisatelei: Stenograficheskii otchet [First All-Union Congress of Soviet Writers: Verbatim Report], Moscow, Khudozhestvennaia literatura, 1934. Platonov A. Musornyi veter [Garbage wind]. Izbrannye proizvedeniia [Selected works], Moscow, Ekonomika, 1983. Polevoy B. Povest’ o nastoiashchem cheloveke [Tale of a True Man], Moscow, Goslitizdat, 1955. Prokhorov А. “I Need Some Life-Assertive Character” or How to Die in the Most Inspiring Pose: Bodies in the Stalinist Museum of Hammer & Sickle. Studies in Slavic Cultures, 2000, vol. 1, pp. 28–46. Silverman K. Male Subjectivity at the Margins, New York, Routledge, 1992. Smirnov I. Psikhodiakhronologika: psikhoistoriia russkoi literatury ot romantizma do nashikh dnei [Psyhodiahronologic: psycho-history of Russian literature from Romanticism to the present day], Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 1994. Stalin I. V. Vystuplenie 17 noiabria [Speech on November 17]. Pervoe vsesoiuznoe soveshchanie rabochikh i rabotnits — stakhanovtsev 14–17 noiabria 1935 goda [First nationwide meeting of Stakhanovite working men and women, November 14–17, 1935], Moscow, Partizdat TsK VKP (b), 1935. Strachey J. Notes on Some Technical Terms Whose Translation Calls for Comment. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, London, Hogarth Press, 1966, vol. 1, p. xxiv. Tregub S. Nikolai Alekseevich Ostrovskii (1904–1936), Moscow, Molodaia gvardiia, 1950. Tregub S. O Nikolae Ostrovskom [About Nikolai Ostrovskii], Moscow, Molodaia gvardiia, 1938. Uffelmann D. Odnu normu za sebia, odnu za Pavku [Eine Norm für sich, eine für Pavka!]. Sovetskaia vlast’ i media. Sbornik statei [Soviet power and the media. Collection of articles] (eds Kh. Giunter, S. Khensgen), Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 2006. Ushakin S. Pole pola [Field of Gender], Vilnius, EGU , 2007. Ushakin S., ed. O muzhe (N) stvennosti [On (WO ) manliness], Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2002. Zalkind A. Polovaia zhizn’ i sovremennaia molodezh’ [Sexual life and modern youth]. Molodaia gvardiia [The Young Guard], 1923, no. 6.

• Лиля Кагановская •

121

Zalkind A. Polovoi vopros v usloviiakh sovetskoi obshchestvennosti [Sexual question under the conditions of the Soviet community], Leningrad, Gosizdat, 1926. Zizek S. Enjoy Your Symptom! Jacques Lacan in Hollywood and Out, New York, Routledge, 1992. Zizek S. Looking Awry: An Introduction to Jacques Lacan through Popular Culture, Cambridge, The MIT Press, 1991. Zizek S. The Big Other Doesn’t Exist. The Journal of European Psychoanalysis, Spring– Fall 1997. Available at: http://www.lacan.com/zizekother.htm. Zizek S. The Plague of Fantasies, New York, Verso, 1997. Zizek S. Ustroistvo razryva. Parallaksnoe videnie [Arrangement of rupture. The Parallax View], Moscow, Evropa, 2008. Zizek S. Vozvyshennyi ob’ekt ideologii [The Sublime Object of Ideology], Moscow, Khudozhestvennyi zhurnal, 1999.

1 22

• Логос

№2

[98] 2014 •

Советская музыка как объект сталинской культурной политики Анна Ганжа

Анна Ганжа. Кандидат философских наук, доцент кафедры наук о культуре отделения культурологии Национального исследовательского университета «­Высшая школа экономики». Адрес: Москва, Малый Трех­ святительский пер., д. 8/2, каб. 312. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: советская музыка, сталинская культурная политика, музыкальный этос, формализм в музыке. В статье анализируется становление языка сталинской культурной политики на материале музыкально-идеологиче­ ского дискурса 1920–1950‑х годов. Автор пытается отойти от ждановского нарра­ тива о борьбе двух направлений в совет­ ской музыке, до сих пор доминирующего в историко-музыковедческих исследова­ ниях. Идеологические определения, используемые для характеристики ком­ позиторского творчества, такие как «формализм», «натурализм», «реакцион­ ность», «космополитизм», «правдивость», «искренность», «простота», «народность», «партийность», интерпретируются в новой, этической перспективе. Пока­ зано, что обвинения в формализме со стороны музыкальных идеологов апелли­ руют к парадоксальной этической норме, основанной лишь на неукоснительном следовании ей композитора.

SOVIET MUSIC AS AN OBJECT OF STALINIST CULTURAL POLICY Anna Ganzha. PhD in Philosophy, Asso­ ciate Professor at the School of Cultural Studies of the National Research University Higher School of Economics. Address: Room 312, 8/2 Maly Tryokhsvyati­ telsky Pereulok, 109028 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: soviet music, Stalinist cultural policy, musical ethos, formalism in music, partisanship in art. The article analyzes the formation of the language of Stalinist cultural policy using the material of musical-ideological dis­ course of the 1920s–1950s. The author attempts to disassociate herself from Zhdan­ ov’s narrative about the struggle of two schools in Soviet music. This narrative still dominates historical-musicological research. The author interprets ideological definitions used to characterize the composer’s work, such as “formalism”, “naturalism”, “reaction­ ary character,” “cosmopolitism”, “truthful­ ness”, “sincerity”, “simplicity”, “nationality”, and “partisanship”, in a new, ethical per­ spective. The author demonstrates that the accusations of formalism, put forward by some musical ideologists from RAPM to Zhdanov and his followers, were in fact an appeal to a paradoxical ethical norm.

 123

den 959.

mere gg.) Old ogo s of ics,

ives tin,

noi m].

(1),

–21. gan

kins

ord,

ory,

y of

dge,

New T.

004.

ton

and

d a

y of

the nn,

York

able

the o. 9,

hia,

И

ССЛЕДОВАТЕЛЬ, погружающийся во внемузыкальные контексты бытования советской музыки первых четырех послереволюционных десятилетий, рано или поздно сталкивается с трудноразрешимой проблемой. Проблема — в поиске такой исследовательской позиции, которая даст возможность установить связь «языка эпохи» с реальностью. Другими словами, истолковать, к примеру, утверждение «композитор N — формалист» строгим языком общезначимых понятий. Большинство вариантов решения этой проблемы в действительности являются вариантами ухода от проблемы. Самый простой путь — объявить «язык эпохи» абсурдным, непереводимым на нормальный человеческий язык. Тот, кто становится на этот путь, может рассуждать так: «Мурадели обвинен в формализме, однако любой здравомыслящий человек согласится, что в  опере Мурадели нет ни  грана формализма. Следовательно, это обвинение абсурдно». Или так: «Если допустить, что Мурадели — формалист, то придется допустить, что и Хренников, и Дзержинский, и даже бывшие рапмовцы тоже формалисты. Кто угодно является формалистом». Тогда возникает вопрос: что  же такое «формализм»? Наш исследователь, скорее всего, предпочтет один из следующих вариантов ответа на этот вопрос. (1) Это противоречивое, абсурдное понятие. Никто не может быть «формалистом», поскольку никто не знает, что это такое. (2) «Формализм» всего лишь отсылает к непреложному факту примата музыкальной формы над внемузыкальным содержанием. Это универсальное понятие. (3) «Формализм» и «формалистическое направление в музыке» — это ярлыки, которыми власть клеймила наиболее талантливых, передовых и творчески независимых композиторов — за редкими исключениями. 1 24

• Логос

№2

[98] 2014 •

Мы видим, что первые два ответа ведут нас в тупик, поскольку загадка различия между «формализмом» и «реализмом» может быть разрешена только общезначимой и эффективной экспликацией логики этого различия. Третий ответ транслирует — в  обращенном виде — «ждановскую» логику «борьбы направлений», а также грешит предвзятостью и вкусовщиной. На этом пути мы никогда не поймем, почему в лагере «формализма» оказались одновременно и  Мурадели, и  Шостакович. Мы не  поймем также и подлинных мотивов обвинений в формализме, ведь нам придется предположить, что «власть» обладала абсолютным слухом и развитым художественным чутьем, что она безошибочно выделяла из композиторской массы подлинных творцов-новаторов и вот к ним-то и применяла свои «меры». Другой путь решения проблемы — путь обособляющего исключения реальности «советского» из нормальной, реальной реальности. Советский мир описывается как замкнутый универсум, в котором действует мифологическая пралогика и актуализируется фольклорная архаика. Язык этого мира становится «понятен», поскольку одни его элементы соотносятся с другими. Его «понятность» напоминает морфологическую прозрачность «глокой куздры». В перспективе изучения «советской мифологии» мы сможем описать семантический кластер, в котором семемы «формализм», «натурализм», «реализм», «партийность», «народность» и т. п. обретают смысл во взаимном соотнесении. Такой подход накладывает на исследователя жесткие ограничения в выборе модели перевода языка советских архетипов на язык «реальности». За ширмой тоталитарной иллюзии мы будем почти вынуждены обнаруживать динамику коллективного бессознательного и  либидинальную экономику. Референтная реальность парциальных объектов, полиморфных перверсий и влечений к смерти оказывается не менее мифологизированной, чем советский миф. Еще один подход — назовем его «конкретно-историческим» — и вовсе отказывается от обобщающего истолкования отдельных лексем советского «языка вражды». Советский мир не рассматривается как некий монолит, но  аналитически разлагается на  отдельные случаи, практики, пласты и зоны. Пласту «официальной риторики» может быть сопоставлена в качестве референта практика «подковерных интриг» или реальность персональных идиосинкразий некоторых «деятелей». Этот метод хорош в тех случаях, когда реальная подоплека того или иного начальственного решения может быть установлена документально. Так, отдельные эпизоды злоключений композитора Всеволода Задерацкого объ

• Анна Ганжа •

125

ясняются его «деникинским» прошлым1, арест композитора Александра Веприка в 1950 году — развернувшейся антиеврейской кампанией2. Ограничения на  использование этого метода связаны с дефицитом исторических данных — так, мы можем документально подтвердить тот факт, что причиной запрета оперы Мурадели «Великая дружба» стало содержащееся в ее либретто «искаженное представление о борьбе большевиков на Северном Кавказе в 1919–1920 годах и революционной деятельности тов. Орджоникидзе в эти годы»3, но об обстоятельствах, приведших к осуждению именно музыки оперы как ее главного недостатка и  в  целом к осуждению «формалистического направления в советской музыке» Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года4, мы можем рассуждать лишь гипотетически. Одной из первых работ, обративших внимание на трудность интерпретации идеологических определений советской музыки, стала книга Детлефа Гойови «Новая советская музыка 20‑х  годов»5. Автор описывает процесс складывания советской музыкальной эстетики следующим образом. Уже в 1920‑е годы …заявляет … о  себе антимодернистская и  антизападная позиция и консервативно-пролетарское, эмоционально-биологическое понимание музыки, которое позже станет повсеместно внедряться и приведет к подавлению модернистски ориентированной советской музыки6.

Изучение этой эстетики …в ее … позднем, сформировавшемся виде, как она предстает у Шавердяна7, показывает, что здесь… скорее, перечисляется то, что 1. Калужский М. Репрессированная музыка. М.: Классика-XXI , 2007. С. 5–11. 2. Там же. С. 19–24. 3. Проект записки Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) секретарю ЦК ВКП (б) А. А. Жданову о запрещении постановки оперы В. И. Мурадели «Великая дружба» [Не ранее 1 августа 1947 г. — не позднее 9 января 1948 г.] // Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП (б) — ВКП (б), ВЧК  — ОГПУ  — НКВД о культурной политике. 1917–1953 / Под ред. А. Н. Яковлева. М.: МФД , 1999. С. 627. 4. Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». 10 февраля 1948 г. // Там же. С. 630. 5. Гойови Д. Новая советская музыка 20‑х годов. М.: Композитор, 2005. Первое издание: Gojowy D. Neue sowjetische Musik der 20er Jahre. Laaber: Laaber-Verlag, 1980. 6. Гойови Д. Указ. соч. С. 21. 7. Гойови представляет следующее издание в качестве итога развития музы-

1 26

• Логос

№2

[98] 2014 •

именем этой эстетики отбрасывается: все музыкальные завоевания постимпрессионистического периода в сфере гармонии, ритма, письма и эстетики8.

Гойови считает, что эта эстетика не является «марксистской» или «революционной», поскольку в ее фокусе находятся «биологические представления» о «здоровом» начале в музыке. Истоки постулируемых положительных эстетических характеристик — реализма, содержательности, идейности, народности — Гойови обнаруживает как в  идеях русских революционных демократов, в народно-демократических, «кучкистских» традициях русской музыки, так и в национально-романтических, славянофильских представлениях об особом месте России в мировой цивилизации и культуре. Речь идет, утверждает Гойови, не о собственно музыкальной эстетике, но о перенесении на музыку литературно-философских понятий и тезисов. Эти понятия применимы к музыке «лишь в метафорическом смысле»9. В том же ключе Гойови рассуждает и о требовании «партийности»: это понятие также нельзя считать «марксистским» и оно также в прямом смысле относимо лишь к тексту или сюжету музыкального произведения. Требование «доступности» трактуется Гойови в смысле «популярности у широких слоев населения». «Применение всех этих принципов на практике вело к неприятию тех музыкальных явлений, которые не  вытекали из… классико-романтической традиции»10. Традиционным и потому образцовым становится подход русских классиков к использованию народной песни — не «музейно-реставраторский» и «формально-этнографический», но творческий и активно-преобразующий. Гойови полагает, что в советской эстетике классические традиции обретают статус естественных, неизменных законов. В силу этого любые новации объявляются незаконными. Требование «классичности» музыки раскрывается в требованиях красоты, благозвучия, распевности, эмоциональности, мелодической ясности и т. п. Каждое из этих требований имеет свою антитезу: так, благозвучию противостоит дисгармоничность, хаотичность, а эмоциональности — невропатичность, дикарство, болезненный экспрессионизм. В перечне типичных «уничижительных характеристик» Гойови усматривает сходство советской эстекальной эстетики первых трех советских десятилетий: Пути развития советской музыки / Под ред. А. И. Шавердяна. М.; Л.: Музгиз, 1948. 8. Гойови Д. Указ. соч. С. 21. 9. Там же. С. 23. 10. Там же. С. 24.

• Анна Ганжа •

127

тики с эстетикой национал-социалистической; вот почему именно в эпитете «здоровый» он видит синтез всех прочих положительных свойств музыки. Здоровой, почвенной музыке противостоит музыка модернистская и формалистическая. Понятия «модернизм» и  «формализм» — это собирательные наименования для любых отклонений от классицистского канона. Гойови отмечает, что лишь в конце 1920‑х годов термин «формализм» начинает изредка использоваться по отношению к музыке; в ранний период роль такой синтетической негативной характеристики выполняет термин «левый». Перечислим некоторые особенности подхода Гойови. 1. Гойови следует идее «борьбы двух направлений» в  советской музыке  — модернизма и  антимодернизма. Модернизм  — это современная, новаторская музыка, музыка круга АСМ , которая подвергается официальной обструкции в  качестве «левой» и «формалистской». Антимодернизм — это музыка, которой была свойственна установка на традиционализм и вместе с тем на  массовость, музыка круга РАПМ. Между тем даже из  приводимой в книге Гойови подборки журнальных статей 1920‑х годов видно, что «новаторство» теоретиков «современничества» и «традиционализм» пролетарских музыкантов не противоречат друг другу. Главные теоретики АСМ — Николай Рославец и Леонид Сабанеев11 — под новаторством понимают исключительно техническое новаторство в области музыкальной формы. Авторы круга РАПМ говорят о необходимости преемственности по отношению к классике буржуазного искусства, но преемственности избирательной. Критерий отбора «классики» — наличие прогрессивной программы музыкального произведения, которая успешно воплощена в музыкальном материале, а вовсе не стилевые особенности или достоинства формы сами по себе. С другой стороны, создание новых, революционных произведений для широких масс требует утилитарного подхода: если форма «церковной» кантаты подходит для наполнения ее пролетарским содержанием, то эту форму надо брать на вооружение. Рапмовцы вообще не мыслят категориями индивидуального творчества и композиторского мастерства — они видят себя ремесленниками, которые подбирают на свалке истории то, что еще может сгодиться. В этом отношении программа РАПМ превосходит по радикальности любые мо 11. Гойови не анализирует работы Б. В. Асафьева (Игоря Глебова). Необходимо отметить крайне скудную библиографию и при этом замечательно обширную нотографию исследования Гойови.

1 28

• Логос

№2

[98] 2014 •

дернистские открытия в области формы. Эти два направления — модернизм АСМ и протопостмодернизм РАПМ — вполне могли бы сосуществовать, если бы не противоречие совершенно иного плана: теоретики АСМ признают необходимость массовой пролетарской музыки, — правда, к этой музыке они также прилагают критерии техники и  мастерства,  — а  вот идеологи РАПМ не  видят практического смысла в существовании музыки, ограниченной рамками «кабинетного» формотворчества и индивидуалистического самосовершенствования. Такая музыка не нужна пролетарским массам вовсе не потому, что они ее не поймут, — массы-то как раз с первых тактов понимают ее «буржуазную сущность», — она не нужна потому, что процесс создания этой музыки обусловлен личными творческими мотивами композитора, а не задачами революционного культурного строительства. Именно здесь, в мотивах и характере деятельности композитора, а вовсе не в эстетических разногласиях следует искать исток исторической «борьбы направлений». В этой борьбе сталкиваются не «старое» и «новое», не  «современность» и  «классика», не  «форма» и  «содержание», а индивидуальное «творчество» и массовое «производство». 2. Гойови находит общий знаменатель «понятий советской эстетики» в  «эмоционально-биологическом» подходе к  музыке. Этот подход отождествляется с антимодернизмом и в то же время с нормативным требованием «здорового начала». Действительно, вот автор из лагеря ОРКИМД, близкого к РАПМ, пишет о чувствах и эмоциях: Класс, все человеческие чувства которого долгое время игнорировались и  не  имели возможности вполне свободно и  самостоятельно проявиться и развиться, от своих художников требует в первую очередь не схем, не отвлеченностей «конструкций», а произведений искусства, насыщенных живыми, столь долго подавляемыми эмоциями12.

Но очевидно, что речь тут идет о социальных чувствах и эмоциях, а вовсе не о «биологических». С другой стороны, рассуждения Николая Рославца о том, что …нет … «менее эмоциональных» и «более эмоциональных» произведений искусства, а есть люди с большим или меньшим диапазоном чувствований, в процессе восприятия открывающие в произведе 12. Е. М. «Последнее слово» отживающей культуры // Музыка и революция. 1927. № 9. С. 6. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 327.

• Анна Ганжа •

129

нии ту именно «сумму эмоций», которая соответствует полноте их чувствующего аппарата13.

Или такие рассуждения Леонида Сабанеева: Музыка… есть организация эмоционального существа путем звуков, это организация психики звуковым методом. Каждая историческая эпоха имеет свои методы организации психики звуками. Метод организации меняется от того, какую именно психику надо организовывать, в каком направлении и когда14.

Подобные рассуждения теоретиков АСМ сложно принять за что-то иное, нежели за «эмоционально-биологическую» теорию восприятия музыки. Мы надеемся показать в дальнейшем, что неприятие «сумбура» и требование «красоты», «гармоничности» музыки столь же мало связано с ее биологизаторской трактовкой, сколь и с апологией «здорового начала» в почвенническом духе. 3. Гойови оставляет без рассмотрения вопрос о том, каким образом практическое применение принципов «партийности», «народности» и т. п. приводило к негативному утверждению «классицистского канона», о том, где находится та «точка пристежки», в которой происходит соотнесение используемых «лишь в метафорическом смысле» понятий советской эстетики с реальностью сочиняемой и звучащей музыки. Впрочем, решение этого вопроса Гойови и не постулирует в качестве задачи своего исследования. Рубежным текстом, надолго определившим модус восприятия сталинской культуры в  работах в  первую очередь западных исследователей, стало сочинение Бориса Гройса «Стиль Сталин»15. Гройс описывает историю становления зрелой сталинской культуры как историю утилизации классического наследия: Целью… партии было не лишить себя испытанного оружия классики, а, напротив, применить его в строительстве нового мира, придать ему другую функцию, утилизировать его. Здесь авангард наткнулся на собственные границы: отрицая критерий вкуса и индивидуальность художника во имя коллективной цели, он тем не менее продолжал настаивать на уникальности, индивиду 13. Рославец Н. Ник. А. Рославец о себе и своем творчестве // Современная музыка. 1924. № 5. С. 137. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 330. 14. Сабанеев Л. Современная музыка // Музыкальная культура. 1924. № 1. С. 9. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 335. 15. Гройс Б. Стиль Сталин // Гройс Б. Утопия и обмен. М.: ЗНАК , 1993. С. 11–112. Первое издание: Groys B. Gesamtkunstwerk Stalin: die gespaltene Kultur in der Sowjetunion. München; Wien: Hanser Verlag, 1988.

1 30

• Логос

№2

[98] 2014 •

альности и чисто вкусовой оправданности своих собственных приемов: противоречие, на которое почти с самого возникновения авангарда было указано некоторыми его самыми радикальными представителями… утверждавшими, что авангард искусственно сужает свой проект поисками «оригинально» современного стиля, и настаивавшими на принципиальном эклектизме16.

Теоретиков и  практиков соцреализма, защищавших классику от нигилистических поползновений авангарда, неверно называть «традиционалистами» или «эпигонами». Традиционен именно авангард — в своей установке на «современность» и творческую «оригинальность». Эта установка, конститутивная для модерна, в искусстве авангарда играет роль sine qua non творческого метода. Более того, радикализация этой установки — творить только новое, начать с нуля, полностью отказаться от старых форм — вынуждает авангард действовать с постоянной оглядкой на традицию: традиция в ее исчерпывающей полноте становится подлинным фундаментом, пусть и негативным, авангардного искусства. Тем самым авангард обнаруживает собственную «ветхость», заведомо обрекая себя на то, чтобы стать частью традиции в глазах будущих поколений художников. Для большевистских идеологов точка нуля, напротив, была окончательной реальностью, а все искусство прошлого — не живой историей, по отношению к которой следует как-то определиться, а складом мертвых вещей, из которых можно в любой момент взять все, что понравится или покажется полезным17.

Новизна советского искусства — новизна содержания, а не формы. Утилизируя старые формы, сталинская культура не испытывала к ним никакого пиетета. Главным основанием классификации искусства становится его содержательная прогрессивность или реакционность — характеристики формы и стиля перестают что-либо значить. Вот почему …понять … социалистическое советское искусство как эклектическое в целом может только внешний и притом реакционно, формалистически мыслящий наблюдатель, видящий только формальные комбинации стилей, а не связывающее их внутреннее единство «народности» и «идейности»18. 16. Гройс Б. Указ. соч. С. 40–41. 17. Там же. С. 43. 18. Там же. С. 49.

• Анна Ганжа •

131

Советское искусство отмежевывается не только от «формализма», но и от «натурализма»: если «формализм» фетишизирует форму, то «натурализм» фетишизирует содержание. Реализм по-социалистически отказывается пассивно отражать окружающую действительность — возведенное в  принцип пассивное отражение превращается в формальный прием, исключающий подлинную содержательность. То, что подлежит мимезису средствами искусства, — это, следовательно, не внешняя видимая реальность, а внутренняя реальность внутренней жизни художника, его способность изнутри идентифицироваться с волей партии и Сталина, слиться с ней и из этого внутреннего слияния породить образ или, точнее, модель той действительности, на формирование которой эта воля направлена19.

«Формализм» подлежит осуждению не  столько за  новаторство в области формы, сколько за глубинные мотивы такого новаторства. Если артист занимается формотворчеством ради формотворчества, даже следуя при этом в русле классической традиции, значит, он не  преобразился внутренне, не  пережил метанойю, не совлек с себя ветхого Адама, не стал мехами новыми для молодого вина Правды. С другой стороны, если художник искренен, открыт и  сердечен, то  сердце само подскажет ему подходящую форму для воплощения проступающего изнутри образа истинного Бытия. Эта неотделимая от содержания форма с точки зрения внешнего наблюдателя-«формалиста» вполне может выглядеть как технически сложный результат радикально-новаторского конструирования. В целом подход Гройса способен послужить эффективным инструментом последовательной «реалистической» интерпретации тезауруса советского дискурса о музыке — интерпретации, избегающей крайностей «фольклорно-мифологического» и «историко-архивного» подходов. Евгений Добренко в статьях «Музыка вместо сумбура: народность как проблема музыкальной кинокомедии сталинской эпохи»20 и «Realaesthetik, или Народ в буквальном смысле»21 развивает тезисы Гройса на близком тематике нашего исследования мате 19. Гройс Б. Указ. соч. С. 52. 20. Dobrenko E. Музыка вместо сумбура: народность как проблема музыкальной кинокомедии сталинской эпохи // Revue des études slaves. 1995. T. 67. Fascicule 2–3. P. 407–433. 21. Добренко Е. Realaesthetik, или Народ в буквальном смысле // Новое литературное обозрение. 2006. № 6 (82). С. 183–242.

1 32

• Логос

№2

[98] 2014 •

риале. Сюжет «рождение советского стиля» выстраивается таким образом: В январе–марте 1936 года происходит соцреалистическая революция в советском искусстве. Его знаменем становится теперь народность. Речь, однако, следует вести не о «гибели формализма» (он как направление революционной культуры был фактически устранен с «художественного фронта» к концу 1920‑х годов), но о синтезе «классического наследства» со средним вкусом масс. Этот синтез рождает новую — доступную и «красивую» — стилистику. Синтезирование становится главной эстетической стратегией власти, ведущей борьбу «на два фронта»: «против формализма и натурализма» одновременно. Основная эстетическая стратегия, четко выраженная в гневных партийных инвективах, — стратегия синтезирования — строится на  апелляции к  готовой стилистике: доступность, похожесть, «выразительность», «естественность» — все это присуще в равной мере классике и народному искусству… Только их предполагающийся синтез в состоянии дать искусство, любимое «советской аудиторией». «Превращение» искусства, окончание его переработки в сталинской культуре: не снижение классики к массовому вкусу, не предпочтение классики или народной музыки… но рождение синтеза искусств и стилей, того высокого образца «тотального произведения искусства», в который вылилась жизнь советского народа. Наконец, совершается главное событие советской эпохи — рождается, по известному сталинскому определению, «наша советская классика», в которой слились и народная песня, и симфоническая музыка, и патриотическая декламация. В этом невиданном ранее синтезе снимаются традиционные музыкальные жанры. Исчезает, наконец, оппозиция массового и высокого. Вместо их традиционного противопоставления происходит диалектический синтез, причем в симфонической оратории уже нет ни джаза, ни песни, ни оперы, ни оперетты — это нечто совершенно новое, неразлагаемое на составные части, неделимое — Gesamtkunstwerk22.

Добренко отталкивается от  продуктивной концепции Гройса и выстраивает яркий и убедительный иллюстративный ряд (сюжеты советских музыкальных кинокомедий, а  также — в  поздней статье — литературных произведений). При этом Добренко невольно занимает по отношению к советской музыке позицию того самого упоминаемого Гройсом внешнего наблюдателя-«формалиста», который видит только «формальные комбинации стилей» и поэтому не стремится к усмотрению внутреннего единства 22. Dobrenko E. Op. cit. P. 414–433.

• Анна Ганжа •

133

анализируемого феномена. Это приводит исследователя к объективирующей историзации соцреалистического дискурса: «формализм» трактуется как действительно существовавшее, — но только в 1920‑е годы! — направление в искусстве, на смену которому приходит новое «синтетическое» направление, стилистические особенности которого доступны для аналитической фиксации. Как ранний авангард безошибочно опознается по внешним стилевым, формальным признакам, так и зрелый сталинский «синтетизм» сводится к набору несложных конструктивных приемов, позволяющих художнику создавать все новые и  новые Gesamtkunstwerk. «Народность», «доступность», «красота», «естественность» являются чертами «синтетического» стиля в той же мере, в какой «космополитизм», «сумбур», «дисгармоничность», «гротеск» характеризуют стиль «формалистический», — по  крайней мере такой вывод следует из тезиса Добренко. Так, незаметно, посредством внешнеформалистической трактовки понятия «тотальное произведение искусства», исследователь принимает «язык эпохи» в качестве языка аналитического описания. Эта особенность исследовательской позиции Добренко является источником отдельных неточных, на наш взгляд, утверждений в статье «Realaesthetik…» Так, Добренко пишет, что в опере Мурадели «Великая дружба» не было никаких примет формализма, а опора на народную музыку была вполне определенной. То есть «формализм» и «народность» трактуются как характеристики разных музыкальных стилей. В действительности опора на народную музыку вполне совместима с формализмом — именно тогда, когда такая опора является не  более чем стилевым, конструктивным приемом. Анализируя стенограмму совещания деятелей советской музыки, проведенного в ЦК ВКП(б) в январе 1948 года23, Добренко пишет о выступлении Шебалина: Никто не позволил себе столь резко высказываться в ходе совещания, а тем более открыто сомневаться в плодотворности предложенного Ждановым пути развития отечественной музыки — соединения песенной мелодики с формой газетной или журнальной передовицы24 (курсив мой. — А. Г.).

Оставляя в стороне субъективную оценку «столь резко», укажем на то, что упомянутый «путь» никогда Ждановым не предлагался, и, следовательно, неверно утверждать, что Шебалин открыто 23. Совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б). М.: Правда, 1948. 24. Добренко Е. Указ. соч.

1 34

• Логос

№2

[98] 2014 •

выступил против «линии партии» в данном вопросе. В изложении Добренко цель кампании 1948 года — усиление партийного контроля над деятелями музыки — реализуется путем осуждения одного из музыкальных направлений и одобрения другого. Если мы вслед за Добренко примем «ждановскую» логику и отождествим «формализм» с музыкальным модернизмом, это приведет нас к неразрешимому затруднению в решении проблемы, которую мы условно обозначим как «парадокс Шостаковича». Парадокс можно сформулировать так: если верно, что Шостакович — главный «формалист» советской музыки, то как тогда объяснить тот факт, что именно Шостакович является наиболее «советским» из всех советских композиторов, что именно в его музыке сталинизм обрел черты завершенного, всеобъемлющего произведения искусства? Этот парадокс может быть разрешен только путем последовательного разотождествления «формализма», — а также «партийности», «народности» и т. п. — с какими бы то ни было стилевыми, жанровыми и композиционными определениями музыки. Добренко пишет: Крупнейший модернистский художник, Шостакович был мастером монтажа, в совершенстве владел коллажной техникой, постоянно работая с разнородными материалами — от народной и революционной песни до реминисценций из классики, от городского романса до блатного фольклора… Программная цитатность и гетерогенность его музыки делают ее созвучной не только модернистской, но и постмодернистской эстетике и полистилистике25.

Таким образом, исследователь видит в  композиторе не  просто приверженца «модернизма», ограниченного узкими рамками направления, — Шостакович даже собственный модернизм использует как прием в постмодернистском бриколаже техник и стилей. Но чем же тогда стилистика Шостаковича отличается от стилистики сталинского «синтетизма»? Если с внешней, «формальной» точки зрения оба эти феномена стилистически близки, то надо быть последовательными и признать, что с внутренней, «содержательной», «реалистической» точки зрения они также тождественны, что модернизм Шостаковича подлинно народен и  партиен, что новаторские формы его музыки — не самоцель, не «бесплодное оригинальничанье», но  адекватное выражение подлинного духа советской эпохи26. 25. Там же. 26. На этом мы вынуждены закончить критический обзор современных исследований. Как представляющие наибольший интерес отметим также ра

• Анна Ганжа •

135

Обратимся к документам эпохи, фиксирующим становление языка сталинской культурной политики. Уже в  марте 1919  года в Декларации Музыкального отдела (МУЗО) Наркомпроса РСФСР, подписанной председателем Коллегии отдела Артуром Лурье и, среди прочих, членом Коллегии Борисом Асафьевым, мы видим противопоставление двух модусов восприятия музыки: Если пути живой народной песни ведут к познанию движения звезд и ритма вселенной, тогда пребывание в духе музыки — единственный солнечный мир счастья. Для тех, кто не воспринимает первичных начал музыки, которые красно выявлены в говоре живой народной песни, музыка не существует, даже если они принимают ее в формально-схематическом состоянии — результате длительного опыта профессионально-музыкальной специализации27.

Авторы Декларации воспроизводят уже знакомый нам парадокс авангарда: чтобы совершить прорыв в  музыкальный «мир высшей реальности» и ощутить «движение звезд», надо сначала убедиться в  том, что в  «формальных образованиях академического музыкального искусства» дух музыки отсутствует. Чтобы познать музыку-как-природу в «процессе непосредственного опыта», необходимо объявить музыку свободной от всех «ложных канонов» и «правил музыкальной схоластики», от тяготения к «безличному схематизму» и «индивидуальным выкрикам», от рассудочности и механицизма, от штампованности и мещанства. Поботы: Раку М. Метаморфозы «Лебединого озера»: краткий курс истории одного мифа // Неприкосновенный запас. 2001. № 1 (15). С. 56–64; Он же. Поиски советской идентичности в музыкальной культуре 1930–1940‑х годов: лиризация дискурса // Новое литературное обозрение. 2009. № 6 (100). С. 184–203; Он же. «Естественный отбор» в советской музыкальной культуре и процессы рецепции итальянской оперной классики // Международная интернет-конференция «Музыкальная наука на постсоветском пространстве». РАМ им. Гнесиных, 2010. URL : http://musxxi.gnesin-academy.ru/?p=373; Он же. «Музыка революции» в поисках языка // Антропология революции. Сб. статей / Под ред. И. Прохоровой. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 400–435; Он же. Социологический контекст становления советской оперы // Международная научная конференция «Социология музыки». РАМ им. Гнесиных, 2007. URL : http://mconf.blogspot.ru/2007/11/blog-post_96.html; Власова  Е. С. 1948 год в советской музыке. Документированное исследование. М.: Классика-XXI , 2010; Букина  Т. В. Музыкальная наука в России 1920– 2000‑х годов (очерки культурной истории). СП б.: Изд-во РХГА , 2010; Лобанова  М. Н. Николай Андреевич Рославец и культура его времени. СП б.: Петроглиф, 2011. 27. Декларация МУЗО Наркомпроса // Лад. Пг.: Издательство МУЗО Наркомпроса, 1919. С. 3–4. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 14.

1 36

• Логос

№2

[98] 2014 •

лучается, что живая музыка — стихия народной песни — может быть воплощена в творчестве масс только путем разрыва с музыкой мертвой — со всеми существующими музыкальными практиками и институтами. Подлинная музыка не нуждается в опосредующей форме: Свободно совершая опыт овладения материалом (органическая техника воплощения), чувствующий ум и познающее сердце претворяют всем родное и близкое — постоянное — в вечное устремление к непреложному, сегодня чаемому, утверждением [sic] Любви28.

Возврат к народно-песенным истокам является здесь частью нигилистического авангардистского жеста: народная песня — это не  что-то заключенное в  традиционные формы «народной песни», это, напротив, некая «формирующая сила», которая сама дает чувственную форму кипящей, мятежной «воле к жизни», сметая в революционном вихре лишенные жизни объективации. Декларация Ассоциации пролетарских музыкантов (АПМ ), учрежденной в марте 1923 года, объявляет целями новой организации «устранение разрозненности революционно-творящих музыкальных сил»; «выработку четкой и ясной марксистской линии в подходе к музыкальному искусству»; строгий пересмотр детской музыкальной литературы; упорядочение репертуара музыкальных коллективов, контроль за его классовым и художественным содержанием; издание популярной литературы по вопросам истории и теории музыки; выработку «художественного классового критерия при издании музыкальных произведений прошлого и настоящего»; пропаганду среди пролетариата «музыкально-революционных произведений и динамически-насыщенных произведений прошлого»29. В ином варианте Декларации, опубликованном 20 октября 1923 года в первом номере журнала «Музыкальная новь», читаем: ……двойная опасность для коммуниста-музыканта — или раствориться в академической среде бесполезно-эстетствующих, оторванных от великой социальной революции композиторов, или же разменяться на случайные опыты революционного творчества, не корректируемого четким классовым сознанием30. 28. Там же. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 15. 29. Ассоциация пролетарских музыкантов // Правда. 26.08.1923. С. 6. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 22–23. 30. Ассоциация пролетарских музыкантов (Композиторы, исполнители и педа

• Анна Ганжа •

137

Смысл «классовости» более подробно разъясняется в программном документе Фракции красной профессуры (ФКП) Московской консерватории: Многими музыкальными деятелями до сих пор еще не изжито представление о самодовлеющей — вне отношения к той или иной человеческой группировке (классу) — значимости музыки. Это представление исходит из пресловутого принципа «искусство для искусства», когда музыканты склонны видеть в себе своеобразных внеклассовых «жрецов» этого проявления человеческой деятельности. При таком воззрении, имеющем корни в далекой от современности эпохе романтизма, безнадежно отставшем от жизни и потому неизбежно обреченном на отмирание, консерватории рассматриваются как учреждения, стоящие «вне времени и пространства», стремящиеся лишь к подготовке наиболее совершенных, в смысле овладения материалом искусства, будущих «жрецов» этого искусства. Такая идеология стоит в очевидном противоречии с властными запросами жизни, требующими поднятия уровня музыкальной культуры масс и приобщения масс ко всем достижениям музыкального искусства; она тормозит процесс переустройства жизни в этой области31.

Члены ФКП не могли не понимать, что принцип «искусство для искусства» манифестирует буржуазную классовую позицию. В этом смысле музыка «эпохи романтизма» только притворяется надклассовой и общечеловеческой, на деле обслуживая интересы буржуазии, а именно реализуя буржуазную претензию на универсальность. Плоха не сама буржуазная музыка — плоха беспочвенная претензия буржуазного композитора на выражение общезначимого содержания. Пролетарская музыка должна избежать Сциллы абстрактного буржуазного универсализма и Харибды абстрактной же, не укорененной в классовом сознании революционности. Абстрактный универсализм преодолевается путем придания музыке революционно-пролетарской программности, и тогда остается решить вопрос — насколько эта программность классово-сознательна. Как мы видим, центр тяжести классового подхода находится в точке сознательности творческой работы композитора. Сознательность не равна преднамеренности: нарочитая гоги) // Музыкальная новь. 1923. № 1. С. 27. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 67. 31. Обращение группы профессоров Московской государственной консерватории // Музыкальная новь. 1924. № 4. 31 января. С. 21–22. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 26.

1 38

• Логос

№2

[98] 2014 •

революционность вполне совместима с  «эстетством» и  «жречеством» — врагами подлинно пролетарского сознания. Сознательность понуждает композитора поступиться не просто какими-то элементами формы — в жертву надо принести все свое «творчество», стать скромным тружеником на фронте производства массовой музыки. И  только так  — аскетически ограничивая себя в праве адресоваться urbi et orbi, транслировать всечеловеческие смыслы — композитор способен достичь подлинной универсальности звучащего момента истории. Датированный концом 1924  года документ под названием «Идеологическая платформа Всероссийской ассоциации пролетарских музыкантов» представляет собой развернутую программу «пролетарской музыки». По мысли авторов документа, каждый класс вкладывает в «выходящее из его недр»32 искусство свое классовое миросозерцание и свою классовую мораль. Искусство воздействует на психику индивида и таким образом формирует его классовое сознание. Господствующие классы дореволюционной эпохи владели монополией на средства музыкального производства, что привело к «пышному расцвету» музыкальной культуры этих классов и влиянию этой культуры на психику угнетенных классов. При этом буржуазная музыка паразитирует на  народной музыке, беря от нее все лучшее, а взамен давая ей свою выхолощенную «форму». В результате этого неравноценного обмена народная музыка вырождается в сторону городского романса и «церковно-мещанского эстетизма». Идущий сегодня «процесс общего самозагнивания и упадка буржуазной культуры» приводит к «превалированию формы над содержанием и к оскудению содержания вообще». В революционной России …«современная» … непролетарская музыка продолжает ход развития буржуазной предреволюционной музыки: в ней содержание отделяется от формы и теряется окончательно; музыка размежевывается по формальным признакам, причем отдельные стороны музыкальной формы приобретают самодовлеющее значение и выделяются в качестве особых направлений.

Перечисляются следующие признаки вырождения буржуазной музыкальной культуры: а) «обоснование всего музыкального произведения на отдельных звучаниях и их сочетаниях, при полном 32. Далее до конца абзаца все цитаты приводятся по изданию: В пролетарских музыкальных организациях // Музыкальная новь. 1924. № 12. С. 24–25. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 81–83.

• Анна Ганжа •

139

однообразии и  бедности метроритмического рисунка, что приводит к искажению музыкальной фразы и утере всякой динамики»; б) «погоня за  оригинальностью и  увлечение алогическими, судорожными ритмами, в связи с чем находится упадок и исчезновение мелодики и, между прочим, вокальный и оперный кризис буржуазной музыки»; в) «погоня за  „совершенной“ самодовлеющей формой, в результате чего творчество окончательно вырождается и подменяется мертвым схематизмом». В противовес этим тенденциям «пролетарские музыканты» кладут в  основу своего «классового творчества» передачу вполне определенного, перечисляемого по  пунктам нового революционного содержания. Это содержание «не приемлет какую-либо форму вышеуказанных направлений буржуазной музыки и  неминуемо влечет за  собой постепенное создание новой музыкальной формы, которая рождается из содержания, в свою очередь художественно его оформляя». Содержание и  форма находятся в  диалектическом единстве. Мы видим, что действие буржуазной музыки мыслится здесь по аналогии с действием иных видов «народного опиума»: заимствуя у народной песни ее подлинное, реальное содержание, буржуазная музыка возвращает его народу в изуродованной, фетишизированной, превращенной форме товара — предмета для потребления в концертном зале, церкви или кабаке. У буржуазии нет по-настоящему «своего» классового мировоззрения, которое можно было бы облечь в музыкальную форму. Единственное «свое» содержание, обнаруживаемое в лучших образцах романтической музыки, — это содержание буржуазно-революционное, но  и  оно представляет собой лишь слабую тень вызревающего в недрах народных масс пролетарско-революционного содержания. Таким образом, буржуазная музыка конститутивно бессодержательна, ее суть — в придании абстрактной формы конкретному содержанию музыкальной жизни народа. Следовательно, заключая новое революционное содержание в «старую» форму, точнее, в форму, пригодную для вмещения какого угодно содержания в  силу своей автономности и  самоценности, мы тем самым обрекаем его на полное размывание и схематизацию. Новое содержание должно само породить новую форму. Это означает, что композитор должен принципиально не заниматься творческим конструированием новой формы, даже рассчитывая воплотить в этой новой форме вполне определенное новое содержание. «Творческий» подход вновь заведет композитора в тупик «формализма». Задача композитора, скорее, «ремесленная» — методом 1 40

• Логос

№2

[98] 2014 •

проб и ошибок определить, какой именно формы требует данный материал, какая форма наиболее ему подходит. И это — если следовать такой утилитарной логике — будет скорее какая-то мертвая, клишированная форма, нежели форма «современная» и «оригинальная». Шаблон, например шаблон военного марша или церковной кантаты, не выпячивает своих конструктивных достоинств и не затушевывает тем самым содержание, сводя его к необязательному «довеску». Использование шаблона позволяет сделать центром музыкального высказывания именно содержание. Вполне закономерно искомой новой формой, порождаемой новым революционным содержанием, оказывается форма предельно стертая и максимально растиражированная. Среди негативных характеристик «непролетарской» и, в частности, «современнической» музыки, взятых на вооружение рапмовцами, отметим также следующие: «идеология музыкального потребителя-слушателя из  среды буржуазного класса», ограничение творчества сферой «лабораторных интонационных поисков»33; «тихая, безвольная музыка», «чахлая или надуманная» мелодия, «вялый, безжизненный» ритм, «„заумный“ язык»34; «атональность, политональность, ультрахроматизм, всякие попытки расширения тональной системы»35; «дебри гармонических пряностей и  острозвучий», «отсутствие смысла», «нелогичность», «чушь», «невозможность написать серьезную и  нужную музыку»36; «идеология… „современников“ — плоть от плоти и кровь от крови чистейшего махрового контрреволюционного меньшевизма»37; «глубокое идеологическое родство с  упадочной культурой Запада», ограниченность «исключительно вопросами новизны, мастерства формы», «мелкобуржуазность», «реакционность», «душевная пустота», «бессильное эпигонство», «плоская „графическая“ линия письма, отсутствие волевого динамическо 33. Сергеев А. Музыкальный тупик // Музыкальная новь. 1923. № 1. С. 6. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 84. 34. Сергеев А. Музыка и быт // Музыкальная новь. 1924. № 6–7. С. 4–5. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 85. 35. Иванов-Борецкий М. Пути музыки и революция // Музыкальная новь. 1923. № 1. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 87. 36. Корчмарев К. Современная музыка // Музыкальная новь. 1924. № 8. С. 19. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 87–88. 37. Лебединский Л. Восемь лет борьбы за пролетарскую музыку (1923–1931). Отчет о деятельности Совета Ассоциации пролетарских музыкантов в борьбе за движение пролетарской музыки и дальнейших задачах РАПМ а. М.: Гос. музыкальное изд-во, 1931. С. 24–25. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 313.

• Анна Ганжа •

141

го начала, вялый ритм, банальный мелос»38; «„нарочитая“ примитивность», «подлаживание под современные требования», «космополитизм», «надуманные, жестко звучащие, лишенные всякой эмоциональности композиции», «схематизм», «шаблон»39; «конструктивизм», «бесчувственность», «интеллектуализм», «формализм», «уродливое явление самоценности любых музыкальных капризов и прихотей „самодовлеющих“ композиторов», «пренебрежение к содержанию и социальному восприятию», попытки «исходить в своих музыкальных конструкциях из изобретенного, „своего“ комплекса звучаний, совершенно не считаясь с тем, как он воспринимается слушателем, исходя из принципа, что все, сделанное рукой мастера, будет ценно», «крайнее развитие индивидуализма», «фальшивые ноты», «фетишизация мастерства», «произвол и анархия»40; «неискренность»: «неискренняя музыка производит впечатление, совершенно обратное тому, на которое она рассчитана»41, «тенденция к  искусственному культивированию необычных, нарочито взращенных эмоций», «вырождение психологического содержания и обусловленное им разрушение формы»42, «реакция», «буржуазный либерализм», «троцкизм»43 и т. п. Мы видим, что крайне редко осуждается только форма или только содержание музыки. Для «пролетарских композиторов» форма и содержание, по сути, тождественны. Если упадочно содержание, то упадочна и форма. Если форма буржуазна, то «революционность» содержания — не  более чем имитация. Ситуация, когда подлинно пролетарское содержание композитор воплощает в  нерелевантной материалу, слишком «оригинальной» форме, попросту невозможна. «Преобладание формы над содержанием» означает полную деградацию содержания и,  как след 38. Белый В. «Левая» фраза о «музыкальной реакции» (по поводу статьи Н. Рославца «Назад к Бетховену») // Музыкальное образование. 1928. № 1. С. 44– 45. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 314–315. 39. Калтат Л. О подлинно буржуазной идеологии гр. Рославца // Музыкальное образование. 1927. № 3–4. С. 35–42. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 318–323. 40. Е. М. Указ. соч. С. 5–6. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 326–327. 41. Пути развития музыки. Стенографический отчет совещания по вопросам музыки при АППО ЦК ВКП (б). М.: Правда, 1930. С. 14. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 86. 42. Келдыш Ю. Пролетарские композиторы // Радиослушатель. 1929. № 44. С. 6. Цит. по: Власова  Е. С. Указ. соч. С. 113. 43. Из выступления Юрия Келдыша на Пленуме Совета Всероскомдрама (Власова  Е. С. Пленум Совета Всероскомдрама. Фрагмент стенограммы, посвященный музыкальным вопросам (18–19 декабря 1931 года) // Музыкальная академия. 1993. № 3. С. 171. Цит. по: Власова  Е. С. 1948 год… С. 127).

1 42

• Логос

№2

[98] 2014 •

ствие, абстрактность, безжизненность формы. Вот почему обвинение в «формализме» — это вовсе не констатация наличия в произведении конструктивных «излишеств» как таковых, это прежде всего указание на то, что композитор — намеренно или нет — исказил объективное содержание собственного музыкального продукта. Поскольку объективным содержанием музыки является действительная жизнь народа в ее исторической конкретности, то, искажая истину исторического момента, композитор совершает этическую ошибку, впадает в грех не только лжи, но и воровства — он в каком-то смысле расхищает народную собственность. Если современная западная музыка «впала в коллективный грех формализма»44, если в буржуазном мире кража реальности узаконена, то советский композитор грешит приватно, прячась за маской реалиста. Это также объясняет, почему «пролетарская» музыкальная критика, в отличие от «цеховой» и «профессиональной», не приемлет «аналитического» подхода к музыкальному произведению — когда рассуждают, например, о том, что в adagio композитор сфальшивил и  согрешил против реализма, но  зато в  финальном allegro вновь вступил на широкую дорогу идейности и народности. Рапмовский критический стиль синтетичен, его острие направлено на целостный композиторский этос. Так, в критической статье Даниэля Житомирского 1929 года об опере «Нос» Шостаковича, во многом предвосхищающей риторику «Сумбура вместо музыки», длительное нагнетание эмфатических характеристик как бы соразмерно глубине морального падения композитора: «алогич 44. Из выступления Анатолия Луначарского на Всероссийской музыкальной конференции, проходившей в Ленинграде с 14 по 20 июня 1929 года (Наш музыкальный фронт. Материалы Всероссийской музыкальной конференции (июнь, 1929 г.) / Под ред. С. Корева. М.: Гос. изд-во. Музыкальный сектор, 1930. С. 24. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 113). Ср.: «Нигде в мире еще не жили такой призрачной, пустой жизнью, как теперь в буржуазных странах. Но над всем этим плетется яркий узор формальных достижений, которые ослепляют своей грандиозностью и подменяют внутреннюю целесообразность внешней стройностью. Что же здесь требуется от музыки? Тот, кто ее творит, должен побить рекорд, должен дать оригинальное, ошеломляющее произведение. Содержание не важно. Пусть будет виртуозность. Вот это — настоящее, это удовлетворяет теперешнее общество. Преломление должно быть особо острым и  возбуждающим. Современная музыка почти что во всей Европе впала в колоссальный грех формализма» (Луначарский  А. В. Социальные истоки музыкального искусства // Пролетарский музыкант. 1929. № 4. Цит. по URL : http://lunacharsky.newgod. su/lib/v-mire-muzyki/socialnye-istoki-muzykalnogo-iskusstva).

• Анна Ганжа •

143

ная акцентация слов и фраз»45, «нарочитая нелепость», «противоестественность», «гармонизация навыворот», «резко противоречивые и совершенно нелепые диссонансы», «натуралистические эффекты», «насилие над текстом», «ладовая статичность», «однообразная нарочитость», «нарочитое несоответствие», «уродливая и нездоровая гримаса, раздирающая челюсти тупым физиологическим смехом», «игра внешними приемами», «формалистический спектакль», «господство самодовлеющих, структурно-композиционных моментов… над внутренней смысловой значимостью вещей», «буржуазно-эстетский стиль», «гротескные принципы соблазнили… Шостаковича», «оторванность автора от  основных задач, стоящих перед советским театром, в  частности оперой», «нелепая полубредовая фантастика» и т. п. Автор резюмирует: Своей оперой Шостакович, несомненно, отдалился от столбовой дороги советского искусства. Если он не поймет ложности своего пути, если не постарается осмыслить творящейся у него под «носом» живой действительности, то творчество его неизбежно зайдет в тупик.

Соблазн, слепота, неразумие, болезненная извращенность, крайность, насилие над реальностью, монотонная повторяемость, уродство, животная тупость, абсурд, бред — вот смысловой горизонт дискурса о «формализме» в советской музыке. В обозначенной нами этической перспективе обретают осмысленность также и позитивные характеристики музыкального труда, вошедшие в  словарь сталинской культурной политики. Лев Калтат в 1927 году пишет: Главное требование, которое мы предъявляем пролетарским композиторам, — это искренность того, что они пишут. Если композитор искренне хочет выразить ту или иную эмоцию, если он искренне хочет заразить этой эмоцией массу, то он не должен писать ясно и понятно, а он неминуемо будет так писать46.

Требование искренности обусловливает насущную задачу правдивого отражения реальности; нельзя искренне изъясняться на фальсифицирующем реальность, то  есть революционную современ 45. Далее до конца абзаца все цитаты приводятся по изданию: Житомирский Д. «Нос» — опера Д. Шостаковича // Пролетарский музыкант. 1929. № 7–8. С. 33– 39. Цит. по: Лобанова  М. Н. Указ. соч. С. 102–103. 46. Калтат Л. О подлинно буржуазной идеологии… С. 33. Цит. по: Гойови Д. Указ. соч. С. 318.

1 44

• Логос

№2

[98] 2014 •

ность, музыкальном языке: «Только при активной разработке тематики наших дней композиторы сумеют действительно овладеть новым музыкальным языком»47; необходимо «не повторение композиционных средств, выработанных классиками или романтиками, но только отражение действительности в ее революционном развитии, данное соответствующими музыкально-выразительными средствами в „логической“ или „исторической“ форме»48. Музыкальный язык должен быть конкретен — только в этом случае он может быть использован как инструмент философского обобщения действительности. Конкретность языка ни в коем случае не означает простого переноса актуальных социальных интонаций в музыкальную ткань, ведь в этом случае композитор рискует впасть в грех «натурализма» и упустить момент «обобщения». Тем более недопустимо формально-конструктивное порождение музыкальных образов в недрах изолированной «творческой лаборатории». Чтобы избежать этих двух крайностей, композитор должен уметь расслышать голос всеобщего в окружающем его множестве голосов и звуков. А чтобы этот голос всеобщего стал музыкой, надо взять на вооружение абсолютно прозрачный, чистый и простой язык. Чтобы отразить объективную действительность, не надо бояться упреков будущего критика. Надо критически пользоваться всеми возможными средствами, предоставленными прошлым, и изобретать новое, познав предварительно самого себя. Композитор должен творить не  только «нутром», но  и  умом, пользуясь разумным расчетом, то есть во главу угла поставив конкретный сюжет в обобщенной форме, который может быть воспринят слушателем (курсив мой. — А. Г.)49.

Чистота и простота музыкального языка означает прежде всего прозрачность и понятность композитора для самого себя. Композитор должен постоянно наблюдать за собой, за чистотой своих мыслей и чувств, за точностью настройки своего «внутреннего камертона». Он способен претворить голоса эпохи в ясную и понятную музыку ровно в той мере, в какой он живет полной, насыщенной жизнью, «умеет нежно любить, наслаждаться природой, ненавидеть своих классовых врагов, беззаботно веселиться и за 47. Дискуссия о советской опере // Советская музыка. 1935. № 7–8. С. 51. 48. Рыжкин И. Задачи советского симфонизма // Советская музыка. 1935. № 6. С. 17. 49. Дискуссия о симфонизме в Московском союзе советских композиторов // Советская музыка. 1935. № 3. С. 101.

• Анна Ганжа •

145

разительно смеяться»50. Душевная теплота, сердечность, отзывчивость, неравнодушие, эмоциональность, оптимизм, жизнелюбие, активная жизненная позиция — вот качества, которыми в первую очередь должен обладать советский композитор. В редакционной статье газеты «Правда» от 28 января 1936 года «Сумбур вместо музыки. Об опере „Леди Макбет Мценского уезда“»51 сформулированы такие требования к  советской музыке: она должна быть «хорошей», «простой», «понятной», «общедоступной», «естественной», «человеческой», «выразительной», «подлинной»; в музыке должны быть выражены «простые и сильные чувства»; в музыкальном театре следует ценить «простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова»; музыка должна обладать способностью «захватывать массы»; советский композитор должен уметь «прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория»; советская музыка — как и вся советская культура — должна способствовать тому, чтобы «изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта». Отказываясь транслировать голос эпохи, уклоняясь от участия в этико-политическом единстве советского народа, Шостакович впадает в самый страшный грех — грех гордыни, грех отъединения, грех абсолютизации частного и приватизации универсального. Этос советского композитора чужд аполитичности, созерцательности и утонченной рефлексивности: Хорошая музыка, хорошая советская опера, симфония — это тоже политика. Отсюда надо сделать вывод, что не существует искусства аполитичного. Все наше творчество должно быть насыщено идеями нашей социалистической действительности. Оторваться от нее — это значит отстать от жизни, а отстать от жизни — это значит быть выброшенным за  борт советской действи­ тельности52.

Для того чтобы создавать реалистические произведения, которые войдут в «железный фонд советской музыкальной культуры», композитор должен неуклонно расширять свой «идейно-эмоциональный диапазон» и «круг жизненных явлений», отображаемых 50. Челяпов Н. Основные вопросы советского музыкального творчества // Советская музыка. 1935. № 2. С. 4. 51. Сумбур вместо музыки. Об опере «Леди Макбет Мценского уезда» // Правда. 28.01.1936. С. 3. 52. Из реплики Арама Хачатуряна (Великий документ эпохи. Советские музыканты должны овладеть большевизмом // Советская музыка. 1937. № 4. С. 9).

1 46

• Логос

№2

[98] 2014 •

музыкой53. Интересна характеристика этоса «пролетарских композиторов» из круга РАПМ, данная в одной из редакционных статей майского номера журнала «Советская музыка» за 1937 год: Музыкальные авербаховцы насаждали музыкальную нищету. Люди, лишенные юмора, угрюмые, сухие начетчики орудовали в самом жизнерадостном из искусств. Веселая песня, грациозный танец были ненавистны этим странным существам, нагло называвшим себя «идеологами». Нежные мелодии Шопена и  глубокие мысли Листа были недоступны их слуху. Они провозглашали здравицы в честь Бетховена и Мусоргского, ничего не понимая в их творчестве. Глубоко в душе Л. Лебединский затаил злобную надежду на реванш и в феврале 1936 года во время дискуссии о формализме… выступил с попыткой задним числом реабилитировать рапмовское наследие, осужденное партией. Лебединский получил отпор со стороны всей музыкальной общественности, всей советской печати, но и это его ничему не научило. Он не сделал ничего для того, чтобы снять с себя позорное обвинение в антипартийном поступке. Его объяснения на заседании партийной группы Союза советских композиторов носили характер жалких уверток, стремления улизнуть, отвертеться от ответственности за свои действия. Мы так и не услышали от Л. Лебединского откровенного, по-большевистски искреннего признания своих ошибок. А раз это так, мы не можем ему верить… Несомненно, и среди б. рапмовцев были честные, добросовестные музыканты. Они осознали свои ошибки и не покладая рук работают над созданием советской музыкальной культуры54.

Рапмовцев нельзя было назвать «аполитичными», однако их политизированность носила «антипартийный» и «сектантский» характер. Это означает, что различие идеологических установок РАПМ и АСМ , «пролетарских» и «современнических» композиторов не было подлинным различием, отражающим объективные, реальные противоречия. Обе эти группировки оказались за бортом советской действительности, поскольку обе они по-разному ограничивали ее живую, солнечную, радостную полноту. Именно между унивокальностью охватывающего многообразные живые голоса эпохи советского темброакустического универсума и эквивокальностью частных, маргинальных, автономных музыкальных практик пролегает подлинное различие, конституирующее этикополитический горизонт советской музыкальной культуры. 53. На высоком подъеме. Музыкальная культура Страны Советов // Советская музыка. 1937. № 4. С. 16. 54. Ликвидировать остатки рапмовщины // Советская музыка. 1937. № 5. С. 14–15.

• Анна Ганжа •

147

Борис Асафьев так формулирует музыкально-этический императив: Даже если композитор — ярчайший симфонист и  руководится высшими интеллектуальными дедукциями и вкусами в отборе материала, он все же поет в душе своей, как поет народ, и умеет в песне рассказывать обо всем, что волнует людей. Отсюда вывод: пой так, чтобы твое искусство помогало строить быт и оборонять родину55.

Чтобы петь как народ, композитор должен иметь талант к …чуткому … обобщению наиболее отзывчивых интонаций, а с другой стороны, к «стилевой экономии», то есть [sic] к сугубой четкости высказываний, и отсюда — к ясности формы и волевой направленности мелодии, гармонии и ритма: это как в ораторском искусстве — надо уметь вызвать отзывчивость, а тем самым и заставить себя слушать, убедить массы в содержательности своего обращения к ним56.

Асафьев истолковывает ранние «заблуждения» Шостаковича именно в этическом ключе: Ирония над чувством человеческой любви… знаменовала глубокий этический кризис в сознании композитора, захвативший и первые этапы советской оперы, показав нам Шостаковича в его первых выступлениях как композитора музыкального театра «вне этики»57.

Боязнь искренности и простоты — симптом нравственного недуга. «Смелость интонационной простоты — сейчас самое здоровое чувство в композиторе, если только оно не самообман от „сырости“ культуры слуха»58. Прямодушие и здравость человеческого чувства — залог «общественно-этической правоты» того пока еще технически незрелого и  склонного к  «опрощенчеству» направления в советской опере, которое представлено именами Ивана Дзержинского и  Тихона Хренникова. Асафьев называет «обще 55. Асафьев  Б. В. Пути развития советской музыки // Очерки советского музыкального творчества. М.; Л.: Государственное музыкальное издательство, 1947. Т. I. С. 6. 56. Там же. С. 7. 57. Асафьев  Б. В. Опера // Очерки советского музыкального творчества. М.; Л.: Государственное музыкальное издательство, 1947. Т. I. С. 22. 58. Там же. С. 29.

1 48

• Логос

№2

[98] 2014 •

русским» свойство художественного претворения «правды простых явлений и простых людей в прекрасную простоту и простоту прекрасного, во что выливается скромное величие сердца»59. Если музыка и, в частности, опера — это «интонационный барометр», а интонация — «прямой проводник человеческого чувства», то именно в прямодушии интонации заключается правда музыкального искусства. Прекрасная простота правды и скромное величие сердца — вот тот этический горизонт, в котором реализуется умение композитора «сочинять так, что жизнь осуществляет себя звучанием и становится звучанием»60. Жизнь, не просто наполненная разными звуками, но в полноте своей становящаяся звучанием, — это жизнь, непосредственно схваченная на пределе образного и философского обобщения; наиболее общезначимые примеры такого предельного и вместе с тем жизненно-отзывчивого обобщения Асафьев находит в «вершинах симфонизма» Шостаковича. Иван Мартынов среди признаков зрелости советской музыки отмечает не только «высокий профессионализм», «богатство содержания», «оригинальность и свежесть языка», «ясность мышления» и «великолепную отточенность фактуры» лучших ее образцов, но также преодоление советскими композиторами опасности крайнего субъективизма: «Все больше расцветает начало индивидуальное, все дальше отступает индивидуалистическое»61. Разница этих двух начал — это разница между свободным участием в этико-политической полноте советской действительности и несвободным, нездоровым уклонением от участия в этой полноте. Андрей Жданов в  своем заключительном выступлении на третьем заседании совещания деятелей советской музыки в  ЦК ВКП (б) 13 января 1948 года отмечает следующие положительные качества музыки: признание «огромной роли классического наследства и, в частности, традиций русской музыкальной школы»62, «высокая идейность», «содержательность», «глубина», «правдивость», «реалистичность» («реализм», «социалистический реализм»), «глубокая, органическая связь с народом, его музыкаль 59. Там же. С. 32. 60. Асафьев  Б. В. Симфония // Очерки советского музыкального творчества. М.; Л.: Государственное музыкальное издательство, 1947. Т. I. С. 77. 61. Мартынов  И. И. Камерный инструментальный ансамбль // Очерки советского музыкального творчества. М.; Л.: Государственное музыкальное издательство, 1947. Т. I. С. 159. 62. Далее до конца абзаца все цитаты приводятся по изданию: Совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б). М.: Правда, 1948. С. 136–146.

• Анна Ганжа •

149

ным, песенным творчеством» («глубокое уважение и  любовь к  народу, его музыке и  песне», «способность выразить в  своих произведениях дух народа, его характер»), «высокое профессиональное мастерство», «высокохудожественность», «красота», «изящество», «музыкальность», «умение достигать единства блестящей художественной формы и глубокого содержания», «естественность», «простота», «доступность» («доходчивость»), «человечность», «национальный характер музыки», «патриотизм», «интернационализм», «программность», «способность удовлетворить эстетические потребности и художественные вкусы советских людей», «талантливость», «глубокое отображение духа нашей эпохи, духа нашего народа», способность «доставлять наслаждение», «мелодичность», «певучесть», «гармоничность», соответствие «нормам музыкального искусства», следование «основам нормального функционирования музыкального звука» и  «основам физиологии нормального человеческого слуха», «нормальность», принадлежность к «здоровому, прогрессивному направлению». Этот набор характеристик не является ни абсурдным, ни противоречивым, но он является, без всякого сомнения, парадоксальным. Большинство положительных свойств музыки представляют собой апелляцию к некоей норме. В качестве нормы выступают: классическое наследство, традиция русской музыки, народное творчество, реальность, правда, красота, музыка как таковая («музыкальность»), мастерство, талант, национальность, потребности и эмоции потребителей музыки, современность и, наконец, нормы художественности, нормы музыкальной гармонии, нормы музыкального искусства, нормы акустики и физиологии, нормы вообще («нормальность»). Таким образом, если резюмировать «программу Жданова», то она заключается в том, что главной нормой музыки должно стать следование норме. Отсюда становится ясна истинная сущность «греха формализма»: формалист делает нормой своего творчества отступление от нормы, ну или, в отдельных случаях, следует норме, однако само это следование не носит нормативного характера. Бывает и так: композитор отступает от нормы, но все-таки не опускается до того, чтобы сделать отступление от нормы нормой своего творчества. Следовательно, важно не  следование норме само по  себе, но  отношение композитора к следованию норме и к отступлению от нормы. Именно это отношение и формирует композиторский этос. Только откровенные формалисты или невежды могут утверждать, что талантливый музыкант — композитор или исполнитель — мо-

1 50

• Логос

№2

[98] 2014 •

жет сочетать в себе музыкальную одаренность с узостью и бедностью интеллектуального развития или низким морально-этическим уровнем63.

Положительные свойства русской музыки и русской души нераздельны: В распевности русской музыки органически проявляют себя красота и благородство гуманистических идеалов, присущих лучшим представителям нации. В широте и сердечности мелодии выражены правдивость чувств, человечность и духовное величие национальных характеров. В простоте и ясности мелодического стиля сказываются скромность, чистота и искренность выражения, которые в равной степени свойственны и классическому русскому исполнительству, и всей русской музыке в целом64.

Наивысший уровень интеллектуального и  морально-этического развития обобщается в понятии «партийность». Партийность проявляет себя прежде всего в «эстетическом возвышении всего исторически прогрессивного и в осуждении всего консервативного, отживающего»65. Однако это всего лишь внешнее проявление партийности, которое можно легко сымитировать. Подлинная партийность художника — это …высшее … проявление его способности видеть мир и показывать его. Та высшая точка социалистического реализма, когда мир открывается, точно залитый светом солнца, когда вещи и люди, события и процессы зримы и видимы, когда горизонты близки и новые люди новых дел понятны и родственны, как братья и товарищи. Разве партийность не  есть этот высший момент в симфонии искусства, когда художник становится настолько свободным и настолько художником, что сливается с самым лучшим и самым великим, что создало человечество на протяжении веков борьбы, — сливается с великой и непобедимой теорией коммунизма, с идеями партии Ленина–Сталина?66 63. Нестьев И. Реалистическое направление в  музыке  // Советская музыка на подъеме. М.; Л.: Государственное музыкальное издательство, 1950. С. 101–102. 64. Он же. О национальной специфике музыки // Советская музыка. Теоретические и критические статьи. М.: Государственное музыкальное издательство, 1954. С. 98. 65. Ярустовский Б. О музыкальном образе // Советская музыка. Теоретические и критические статьи. С. 13. 66. Динамов С. За мудрое и страстное искусство (к итогам Всесоюзного съезда советских писателей) // Советская музыка. 1935. № 1. С. 9–10.

• Анна Ганжа •

151

Момент свободы в  понимании партийности имеет особое значение: Ленинский принцип партийности имеет в виду свободное, сознательное, убежденное служение художника идеям передового класса — без какого-либо принуждения и администрирования. Тенденциозность искусства не противоречит свободе творчества, а есть по существу высшее проявление этой свободы как осознанной необходимости67.

Определение партийности художника как открытости, зримости мира в свете солнцеподобной теории коммунизма и как свободного служения вплоть до полного слияния представляет собой решающий дискурсивный шов в этическом каркасе сталинской культурной политики. REFERENCES Asaf ’ev B. V. Opera. Ocherki sovetskogo muzykal’nogo tvorchestva [Essays on Soviet musical art], Moscow, Leningrad, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1947. Asaf ’ev B. V. Puti razvitiia sovetskoi muzyki [The pathes of development of Soviet music]. Ocherki sovetskogo muzykal’nogo tvorchestva [Essays on Soviet musical art], Moscow, Leningrad, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1947. Asaf ’ev B. V. Simfoniia [Symphony]. Ocherki sovetskogo muzykal’nogo tvorchestva [Essays on Soviet musical art], Moscow, Leningrad, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1947. Assotsiatsiia proletarskikh muzykantov (Kompozitory, ispolniteli i pedagogi) [Association of Proletarian Musicians (composers, performers and educators)]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1923, no. 1. Assotsiatsiia proletarskikh muzykantov [Association of Proletarian Musicians]. Pravda, August 26, 1923. Belyi V. “Levaia” fraza o “muzykal’noi reaktsii” (po povodu stat’i N. Roslavtsa “Nazad k Betkhovenu”) [“Left” phrase about “musical reaction” (concerning Roslavets’ article “Back to Beethoven”]. Muzykal’noe obrazovanie [Music education], 1928, no. 1. Bukina T. V. Muzykal’naia nauka v Rossii 1920–2000‑kh godov (ocherki kul’turnoi istorii) [Musical science in Russia of 1920s–2000s (Essays on cultural history)], Saint Petersburg, Izdatel’stvo RKHGA , 2010. Cheliapov N. Osnovnye voprosy sovetskogo muzykal’nogo tvorchestva [Key issues of the Soviet musical art]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1935, no. 2. Deklaratsiia MUZO Narkomprosa [Declaration of Music Department of People’s Commissariat of Education]. Lad [Сoncord], Petrograd, Izdatel’stvo MUZO Narkomprosa, 1919. Dinamov S. Za mudroe i strastnoe iskusstvo (k itogam Vsesoiuznogo s’ezda sovetskikh 67. Нестьев И. Реалистическое направление в музыке… С. 114.

1 52

• Логос

№2

[98] 2014 •

pisatelei) [For the wise and passionate art (On the outcome of the All-Union Congress of Soviet Writers)]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1935, no. 1. Diskussiia o simfonizme v Moskovskom soiuze sovetskikh kompozitorov [Moscow Union of Soviet Composers: Discussion about symphonism]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1935, no. 3. Diskussiia o sovetskoi opera [Discussion about the Soviet opera]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1935, no. 7–8. Dobrenko E. Muzyka vmesto sumbura: narodnost’ kak problema muzykal’noi kinokomedii stalinskoi epokhi [Music instead welter: nation as a problem of the Stalin era musical comedy]. Revue des études slaves, 1995, vol. 67, iss. 2–3, pp. 407–433. Dobrenko E. Realaesthetik, ili Narod v bukval’nom smysle [Realaesthetik or People per say]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2006, no. 6 (82), pp. 183–242. E. M. “Poslednee slovo” otzhivaiushchei kul’tury [“Last Word” of the Moribund Culture]. Muzyka i revoliutsiia [Music and Revolution], 1927, no. 9. Gojowy D. Neue sowjetische Musik der 20er Jahre, Laaber, Laaber-Verlag, 1980. Groys B. Gesamtkunstwerk Stalin: die gespaltene Kultur in der Sowjetunion, München, Wien, Hanser Verlag, 1988. Iarustovskii B. O muzykal’nom obraze [On the musical image]. Sovetskaia muzyka. Teoreticheskie i kriticheskie stat’i [Soviet music. Theoretical and critical articles], Moscow, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1954. Ivanov-Boretskii M. Puti muzyki i revoliutsiia [Ways of the music and the revolution]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1923, no. 1. Kaltat L. O podlinno burzhuaznoi ideologii gr. Roslavtsa [On a truly bourgeois ideology of citizen Roslavetz]. Muzykal’noe obrazovanie [Music Education], 1927, no. 3–4, pp. 35–42. Kaluzhsky M. Repressirovannaia muzyka [Music Repressed], Moscow, Klassika–XXI , 2007. Keldysh Iu. Proletarskie kompozitory [Proletarian composers]. Radioslushatel’ [Radio listener], 1929, no. 44. Korchmarev K. Sovremennaia muzyka [Contemporary music]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1924, no. 8. Korev S., ed. Nash muzykal’nyi front. Materialy Vserossiiskoi muzykal’noi konferentsii (iiun’, 1929 g.) [Our musical front. Materials of All-Russian Music Conference (June, 1929)], Moscow, Gosudarstvennoe izdatel’stvo, Muzykal’nyi sektor, 1930. Lebedinskii L. Vosem’ let bor’by za proletarskuiu muzyku (1923–1931). Otchet o deiatel’nosti Soveta Assotsiatsii proletarskikh muzykantov v bor’be za dvizhenie proletarskoi muzyki i dal’neishikh zadachakh RAPM a [Eight years of struggle for proletarian music (1923–1931). Report of the Council of the Association of Proletarian Musicians in the struggle for the proletarian music movement and further tasks of Russian Association of Proletarian Musicians], Moscow, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1931. Likvidirovat’ ostatki rapmovshchiny [Eliminate the remnants of rapmovshchina]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1937, no. 5. Lobanova  M. N. Nikolai Andreevich Roslavets i kul’tura ego vremeni [Nikolai Andreevich Roslavets and culture of his time], Saint Petersburg, Petroglif, 2011. Lunacharsky A. V. Sotsial’nye istoki muzykal’nogo iskusstva [The social origins of musical art]. Proletarskii muzykant [Proletarian musician], 1929, no. 4.

• Анна Ганжа •

153

Martynov I. I. Kamernyi instrumental’nyi ansambl’ [Chamber instrumental ensemble]. Ocherki sovetskogo muzykal’nogo tvorchestva [Essays on Soviet musical art], Moscow, Leningrad, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1947, vol. 1. Na vysokom pod’eme. Muzykal’naia kul’tura Strany Sovetov [At a high rise. Musical Culture of the Land of Soviets]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1937, no. 4. Nest’ev I. O natsional’noi spetsifike muzyki [On national specificity of music]. Sovetskaia muzyka. Teoreticheskie i kriticheskie stat’i [Soviet music. Theoretical and critical articles], Moscow, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1954. Nest’ev I. Realisticheskoe napravlenie v muzyke [Realistic style in music]. Sovetskaia muzyka na pod”eme [Soviet music on the rise], Moscow, Leningrad, Gosudarstvennoe muzykal’noe izdatel’stvo, 1950. Obrashchenie gruppy professorov Moskovskoi gosudarstvennoi konservatorii [Appeal of group of the Moscow State Conservatory professors]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1924, no. 4. Postanovlenie Politbiuro CC VKP (b) “Ob opere ‘Velikaia druzhba’ V. Muradeli”, 10 fevralia 1948 [Memorandum of Politburo of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union “On the Muradeli’s Opera ‘The Great Friendship’”, February 10, 1948]. Authority and artistic intelligentsia. Documents of the CC RKP (b) — VKP (b), VC hK — OGPU  — NKVD on Culture Politics, 1917–1953 (ed. A. N. Yakovlev), Moscow, MFD , 1999. Proekt zapiski Upravleniia propagandy i agitatsii TsK VKP (b) sekretariu TsK VKP (b) A. A. Zhdanovu o zapreshchenii postanovki opery V. I. Muradeli “Velikaia druzhba” [The Project of a Note of Department for Agitation and Propaganda of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union to the Central Committee Secretary A. A. Zhdanov On the Prohibition of the Performance of V. I. Muradeli’s Opera “The Great Friendship” (between August 1, 1947 and January 9, 1948). Authority and artistic intelligentsia. Documents of the CC RKP (b) — VKP (b), VC hK — OGPU  — NKVD on Culture Politics, 1917–1953 (ed. A. N. Yakovlev), Moscow, MFD , 1999. Puti razvitiia muzyki. Stenograficheskii otchet soveshchaniia po voprosam muzyki pri APPO TsK VKP (b) [Ways of development of music. Central Committee of the AllUnion Communist Party (bolsheviks), Department of agitation, propaganda and the press: Stenographic report of the meeting on music], Moscow, Pravda, 1930. Raku M. “Estestvennyi otbor” v sovetskoi muzykal’noi kul’ture i protsessy retseptsii ital’ianskoi opernoi klassiki [“Natural Selection” in the Soviet musical culture and processes of reception of Italian opera classics]. Mezhdunarodnaia internetkonferentsiia “Muzykal’naia nauka na postsovetskom prostranstve” [International online conference “Musical science in the post-Soviet space”], Rossiiskaia akademiia muzyki imeni Gnesinykh, 2010. Raku M. “Muzyka revoliutsii” v poiskakh iazyka [“Music of Revolution” in the search for language]. Antropologiia revoliutsii. Sbornik statei [Anthropology of revolution. Collection of articles] (ed. I. Prokhorova), Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2009, pp. 400–435. Raku M. Metamorfozy “Lebedinogo ozera”: kratkii kurs istorii odnogo mifa [Metamorphoses of “Swan Lake”: A Brief History of a Myth]. Neprikosnovennyi zapas [Reserve Stock], 2001, no. 1 (15), pp. 56–64. Raku M. Poiski sovetskoi identichnosti v muzykal’noi kul’ture 1930–1940‑kh godov: lirizatsiia diskursa [The search for Soviet identity in the musical culture of 1930s– 1940s: lirization of discourse]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2009, no. 6 (100), pp. 184–203.

1 54

• Логос

№2

[98] 2014 •

Raku M. Sotsiologicheskii kontekst stanovleniia sovetskoi opery [Sociological context of becoming of Soviet opera]. Mezhdunarodnaia nauchnaia konferentsiia “Sotsiologiia muzyki” [International Scientific Conference “Sociology of music”], Rossiiskaia akademiia muzyki imeni Gnesinykh, 2007. Roslavets N. Nikolai Roslavets o sebe i svoem tvorchestve [Nikolai Roslavets about himself and his work]. Sovremennaia muzyka [Contemporary music], 1924, no. 5. Ryzhkin I. Zadachi sovetskogo simfonizma [Tasks of the Soviet symphony]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1935, no. 6. Sabaneev L. Sovremennaia muzyka [Contemporary music]. Muzykal’naia kul’tura [Musical Culture], 1924, no. 1. Sergeev A. Muzyka i byt [Music and Life]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1924, no. 6–7. Sergeev A. Muzykal’nyi tupik [Musical deadlock]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1923, no. 1. Shaverdian A. I., ed. Puti razvitiia sovetskoi muzyki [Ways of the Development of Soviet Music], Moscow, Leningrad, Muzgiz, 1948. Soveshchanie deiatelei sovetskoi muzyki v TsK VKP (b) [Meeting of leaders of Soviet music in the Central Committee of the All-Union Communist Party (bolsheviks)], Moscow, Pravda, 1948. Sumbur vmesto muzyki. Ob opere “Ledi Makbet Mtsenskogo uezda” [Muddle instead of music. About the opera “Lady Macbeth of Mtsensk”]. Pravda, January 1, 1936. V proletarskikh muzykal’nykh organizatsiiakh [In proletarian music organizations]. Muzykal’naia nov’ [Musical Virgin soil], 1924, no. 12. Velikii dokument epokhi. Sovetskie muzykanty dolzhny ovladet’ bol’shevizmom [Great document of the era. Soviet musicians must master Bolshevism]. Sovetskaia muzyka [Soviet Music], 1937, no. 4. Vlasova E. S. 1948 god v sovetskoi muzyke. Dokumentirovannoe issledovanie [1948 in the Soviet music. Documented study], Moscow, Klassika-XXI , 2010. Vlasova E. S. Plenum Soveta Vseroskomdrama. Fragment stenogrammy, posviashchennyi muzykal’nym voprosam (18–19 dekabria 1931 goda) [Plenum of the Soviet of All-Russian Society of playwrights and composers. Fragment of transcripts devoted to musical issues (December 18–19, 1931)]. Muzykal’naia akademiia [Academy of Music], 1993, no. 3. Zhitomirskii D. «Nos» — opera D. Shostakovicha [Shostakovich’s opera “Nose”]. Proletarskii muzykant [Proletarian musician], 1929, no. 7–8, pp. 33–39.



• Анна Ганжа •

155

Советская повседневность через призму очуждения Ирина Глущенко

Ирина Глущенко. Доцент кафедры наук о культуре отделения культурологии Национального ­исследовательского университета «Высшая школа экономики». Адрес: Москва, Малый Трехсвяти­ тельский пер., д. 8/ 2, каб. 312. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: советская повседнев­ ность, художественная литература, Лагин, Ильф и Петров, очуждение.

MANIFESTING SOVIET EVERYDAY LIFE BY ESTRANGEMENT Irina Gluschenko. Associate ­Professor at the School of Cultural ­Studies of the National Research ­University Higher School of Economics. Address: Room 312, 8/ 2 Maly Tryokhsvy­ atitelsky Pereulok, 109028 Moscow, Rus­ sia. E-mail: [email protected].

Keywords: soviet everyday life, literature, L. Laguin, I. Ilf, E. Petrov, estrangement. Анализируя различные подходы к ­изучению повседневности, автор об­ Analysis of various approaches to the ращает внимание на ценность литера­ study of everyday life shows the impor­ турных текстов в качестве источника, tance of literary texts as a source of not не только обогащающего нас знания­ only facts from daily life of the past, but ми о быте прошлого, но и демонстри­ also of the views of the author’s contem­ рующего отношение современников poraries on a variety of events. “Starik к тем или иным явлениям. В качестве Khottabych,” a tale by Soviet children’s парадоксального примера того, как story writer L. Laguin, is discussed as an литература отражает динамику повсе­ unconventional example of how changes дневности, выбрана сказка советского in everyday life are reflected in the litera­ детского писателя Л. Лагина «Старик ture of the time. Similarities are also Хоттабыч». Автор статьи также выяв­ revealed between “Starik Khottabych” ляет параллели между «Стариком Хот­ and the highly acclaimed satirical novels табычем» и другими известнейшими by Ilf and Petrov, “Twelve Chairs” and сатирическими произведениями со­ “The Little Golden Calf.” In both cases, a ветской литературы: «Двенадцатью protagonist disconnected from Soviet стульями» и «Золотым теленком» realities serves to create an estrangement И. Ильфа и Е. Петрова. effect, which highlights some problems inherent in that reality and not necessar­ ily articulated by the contemporaries.

1 56

• Логос

№2

[98] 2014 •

С

ОВЕТСКУЮ повседневность, как и любую другую, можно изучать по  разным источникам. Можно обратиться к архивам, прессе, документам, партийным постановлениям, работать с артефактами, фотографиями, фильмами, дневниковыми записями, мемуарами, частной и официальной перепиской, статистическими справочниками и телепередачами. Собственно, следы повседневности растворены во всей материальной культуре. ПОВСЕДНЕВНО С ТЬ МЕЖДУ С ТР ОК

Среди всех источников есть один, который помогает разобраться в том, как повседневность воспринималась современниками, что казалось приятным, а что отвратительным, на что обращали внимание, что ценили, а чего не замечали. Художественная литература не только описывает современные ей явления, но и использует для этого своеобразную оптику, выделяя то, что кажется более значимым писателю, а следовательно, и читателю. Разумеется, писатель субъективен. Но именно в этой своей субъективности он нам особенно интересен. Тем более что писатель, по крайней мере известный, не существует отдельно от своего читателя. Литературные произведения, адресованные современникам, к тому же написанные в традициях реализма, предполагали достоверные описания быта, которые в лучших образцах советской литературы были концентрированными и выразительными. Стихию повседневности порой легче воспринять через литературные образы, чем при изучении материальных памятников и на

• И р и н а Гл у щ е н к о • 

157

учных источников. Ведь эти последние значимы не сами по себе, а лишь в той мере, в какой они становятся частью человеческих отношений. Разумеется, события, происходящие в книге, являются вымышленными, но их контекст, бытовые обстоятельства и мотивы должны быть понятными и убедительными. Особенно ценна детская литература. В  этом жанре авторы стремятся к  максимальной конкретности бытовых и  жизненных деталей. Ситуации должны быть узнаваемы и правдоподобны. Если современникам бытовая достоверность помогает самоотождествиться с героями книги, то для последующих поколений такая литература служит ценнейшим источником, позволяющим понять не только особенности бытового поведения, но и его эмоциональную составляющую. Литературных героев окружает подлинный мир. Перед бытом отступает даже идеология. Когда муж с женой из повести Юрия Трифонова «Предварительные итоги» (1970), собираясь на  новоселье к  родственникам «купили в  ГУМ е два немецких бра», то это — чистая правда. И когда вымышленный коротышка Незнайка на воздушном шаре говорит: «Я буду жаловаться», — это тоже правда. За этими случайными фразами встают целые пласты советской жизни. И если мы хоть немного приблизимся к пониманию поступков, психологии, мотивов людей, а также атмосферы, царившей в стране в тот период, когда писалась книга — пусть даже детская сказка, — мы имеем шанс немного уточнить свои представления об истории. ТА ИНС ТВЕННЫЙ С О С УД

Возьмем повесть-сказку Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч». Свою знаменитую книгу Лагин написал в 1938 году, однако нам больше знаком второй вариант, который появился в 1955 году. Две редакции одного и того же текста, да еще с внушительной разницей в 17 лет, — настоящее сокровище для исследователя. Между 1938 и 1955 годами лежит целая пропасть. 1938‑й — год расцвета сталинизма и тоталитаризма, завершающий этап массовых «чисток». В  1955‑м из  лагерей возвращаются люди, арестованные во  время тех самых «чисток»; официальное разоблачение Сталина еще не произошло, но атмосфера в обществе уже начала радикально меняться. Начинается «оттепель». Между этими точками — война и десять лет послевоенной разрухи. 1 58

• Логос

№2

[98] 2014 •

Редактируя книгу, Лагин убирает целые эпизоды и вставляет новые, вычеркивает лишних героев, меняет акценты, добавляет некоторые темы. Видно, как меняется повседневная жизнь. Так, желая описать франтовскую стрижку Жени, Волька в первой редакции скажет, что тот был пострижен «под бокс», а во второй — «под польку»; к предметам, которых не должен бояться Хоттабыч (автобусам, троллейбусам, грузовикам, трамваям, самолетам), добавятся телевизоры, а «шестидневка» из тридцатых годов сменится привычной нам «неделей». Но особенно показательна эволюция в  поведении людей. И если внимательно читать обе редакции, то замечаешь, что во второй версии автор демонстрирует наглядное смягчение нравов. Вот Волька разговаривает с дворником и приглашает его на новую квартиру. В первой редакции эту спокойную беседу прерывает ……раздраженный голос матери: —— Волька! Волька!.. Ну куда девался этот несносный ребенок?1

Во второй редакции Лагин убирает слово «раздраженный». Мать просто зовет Вольку. В первой — Волька идет в опустевшую квартиру, «понурив голову». Во второй — «понурив голову» оказывается лишним. «Наконец-то! — накинулась на него мать» 1938 года. 17 лет спустя мать просто говорит «наконец-то». Что мы видим? Мать из тридцатых годов гораздо более агрессивна, Волька, видимо, более запуган. В середине пятидесятых все намного спокойнее. В первой повести вообще гораздо больше шума и грубости. После того как Волька из-за неуместной помощи Хоттабыча проваливается на  экзамене (в  первой книге он называется «испытанием»), настроение у него очень мрачное. Хоттабыч пытается как-то развлечь мальчика. «Домой идти не хочется…» — размышляет Волька. «Ты не  пойдешь домой! — заорал на  всю площадь Хоттабыч» 1938 года. В 1955 году он просто «вскричал». Далее Хоттабыч обещает, что у Вольки будут билеты в кино. Первый Волька «выругался про себя»: «Старый хвастунишка!» Второй всего лишь «раздраженно подумал». Волька из второй книги гораздо более вежлив и предупредителен. Если первый Волька требует: «Я желаю немедленно очутиться на полу», то второй куда воспитаннее: «А теперь, — неуверен 1. Здесь и далее вариант 1938 года цитируется по электронной версии. См. URL : http://on-island.net/Literature/Lagin/Hottab/1938.htm..

• И р и н а Гл у щ е н к о • 

159

но промолвил Волька, — если это вас не затруднит… будьте добры… конечно, если вас это не очень затруднит… Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу». Однако наиболее показательной является сцена с верблюдом. «Вдруг раздался громкий рев сирены, заскрежетал тормоз (в  1938  году он звучит «зловеще»)… Еще секунда — и  произошло  бы непоправимое несчастье», — пишет Лагин образца 1955 года. В 1938‑м все гораздо определеннее: «С места в карьер произошла бы катастрофа». Дальнейшее, скорее, напоминает рассказ Зощенко: Собравшаяся толпа была настроена резко отрицательно к нашим героям. До слуха сразу поскучневшего Вольки доносились отдельные малоутешительные реплики: —— Ездиют тут на верблюдах… —— Да, чуть-чуть несчастье не приключилось. —— Тут, я так полагаю, главное не мальчишка. Тут, я так полагаю, главное старичок, который за мальчишкой сидит… —— Да, сидит и шляпой обмахивается. Прямо как граф какой-нибудь. ——Чего смотреть! В отделение — и весь разговор. —— И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо! —— Эта животная краденая. —— Ничего, в отделении разберутся.

Вспомним агрессивную реакцию публики из  рассказа Зощенко «Страдания молодого Вертера», когда герой нарушает некие правила. Раздаются похожие реплики: «ведите его в милицию», «пущай предъявит документы», «возьмите с него штраф». Насколько человечнее становится та же сцена во второй редакции «Хоттабыча»: —— Первый раз вижу: в Москве — и вдруг разъезжают на верблюдах!.. —— Подумать только — чуть-чуть несчастье не приключилось!.. —— Неужто ребенку нельзя на верблюде покататься?.. —— Никому не позволено нарушать правила уличного движения… —— А вы бы сами попробовали остановить такое гордое животное. Это вам, гражданин, не машина!..2

Во втором варианте люди больше интересуются верблюдом и ребенком. В первом акцент делается на то, что «животная краденая», 2. Лагин Л. Старик Хоттабыч. М.: Детская литературы, 1963. С. 107. Издания 1955 и 1963 годов — идентичны.

1 60

• Логос

№2

[98] 2014 •

нарушителей хотят отправить «в отделение», не говоря уже о типичном «ездиют тут». Волька из  первой книги пытается оправдаться за  свои недостойные слова: «Разве это я говорю? Это вон он, этот старый болван говорит!» (вспомним из того же рассказа Зощенко: «Совместно с этим постаревшим болваном»). Воспитанный мальчик из 1955 года скажет, конечно, иначе: «Это вон он, этот старик, заставляет меня так говорить…» Так, детская книга фиксирует очевидный сдвиг, произошедший в  обществе, манере общения, поведении. Реакции тридцатых жестче, бесцеремоннее, грубее. В середине пятидесятых они словно успокаиваются, смягчаются. «В целом первая редакция представляется более грубой, чем вторая, особенно в мелочах»3, — пишет культуролог Ксения Литвинская. Показательным примером является сцена в парикмахерской, где Волька пытается сбрить бороду, которая выросла у него по вине Хоттабыча. Автор называет Вольку «уродливым существом», мастер и  посетители парикмахерской отпускают в  адрес мальчика грубые шутки. Хоттабыч за  это превращает всех в баранов. Культуре, но не в высоком ее понимании, а в повседневном, как этикету, во второй редакции посвящено гораздо больше внимания, чем в первой, где не встречаются такие обороты, как «культурный советский человек». В первой редакции Хоттабыч даже не знает, что такое вилка, и мальчикам приходится очень долго объяснять, что это и для чего она нужна. Во второй редакции отмечается, что Хоттабыч имеет привычку «тыкать» незнакомым людям, хотя в Советском Союзе это не принято. Пример такой ситуации можно увидеть в павильоне фруктовых и минеральных вод, где Хоттабыч обращается на «ты» к официантке, из-за чего она делает ему замечание. Второе замечание официантки, «ведите себя, как полагается в общественном месте», показывает, что в советском обществе присутствуют негласные правила поведения, которые, между тем, знакомы любому «культурному советскому гражданину»4.

3. Литвинская  К. О. Отношение к деньгам и статусу в советском обществе на примере повести-сказки Л. Лагина «Старик Хоттабыч» (в редакции 1938 и 1956 гг.). ВКР Отделения культурологии философского факультета НИУ ВШЭ . Рукопись. М., 2013. С. 26. 4. Там же.

• И р и н а Гл у щ е н к о • 

161

Советское общество за  эти 17 лет прошло серьезную эволюцию и стало гораздо более стабильным. Исчезли постоянная неуверенность и  опасность, которые подспудно присутствовали в текстах 1930‑х годов, даже в жизнеутверждающих и оптими­ стических. «КТО ЭТОТ МОЩНЫЙ С ТА РИК?»

Контраст эпох обнаруживается в повести Лагина не только при сравнении двух ее версий. Сам старик Хоттабыч, будучи выходцем из прошлого, напоминает еще одного героя советской литературы — Ипполита Матвеевича Воробьянинова из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Что же у них общего? Хоттабыч — сказочный джинн, попавший в советскую страну и подружившийся с пионером Волькой Костыльковым. Воробьянинов — бывший предводитель дворянства, теперь — делопроизводитель загса, превратившийся в охотника за бриллиантами, компаньона, а потом и убийцу обаятельного жулика Остапа Бендера. Однако и Хоттабыч, и Воробьянинов чувствуют себя чужими в советском мире. Cказочный джинн, волей автора заброшенный в Советский Союз, так же не ориентируется в этой реальности, как и Воробьянинов, всего какие-то десять лет назад перешагнувший в СССР из дореволюционного мира. И главное, чего не хватает этому миру, — это роскоши и неги. Начнем с того, что лежит на поверхности. С бриллиантов и вообще драгоценностей. Воробьяниновская теща зашила бриллианты в стул. Когда Воробьянинов найдет их, жизнь чудесным образом переменится. Однако пока они существуют лишь в его мечтах. Но откуда столько описаний драгоценностей и роскоши в детской советской книжке? Вот Хоттабыч дарит Вольке золотые часики «с великолепными, чистейшей воды изумрудами». Затем он возводит три сказочных дворца. Лагин не  скупится на подробные описания: Первый дворец был целиком из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжелых резных дверей, изготовленных из сандалового дерева, были украшены серебряными звездами и ярко-алыми рубинами… Второй дворец был из голубоватого мрамора. В нем было десять дверей из редчайшего эбенового дерева. Они были украшены золотыми гвоздями и усыпаны алмазами, сапфирами и изумрудами.

1 62

• Логос

№2

[98] 2014 •

Вольке не нужны дворцы, он все норовит передать их то в МКХ5 (в 1938‑м), то в РОНО6 (в 1955‑м). Вспомним теперь описание дворца культуры из «Двенадцати стульев», дворца, который как раз был построен на воробьяниновские драгоценности: Бриллианты превратились в сплошные фасадные стекла и железобетонные перекрытия, прохладные гимнастические залы были сделаны из жемчуга. Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры, змеиные браслеты с изумрудами обернулись прекрасной библиотекой, а фермуар перевоплотился в детские ясли, планерную мастерскую, шахматный клуб и бильярдную7.

Волька хотел отдать дворцы, а герои «Двенадцати стульев», наоборот, мечтают забрать драгоценности себе. Но логика советской жизни в обоих случаях дает один и тот же результат: дворцы должны принадлежать организации, а не частному лицу. И пионер Волька просто понимает эту логику лучше других персо­ нажей. Когда Волька отказывается от дворцов, старик дарит ему караван с  погонщиками, опять полный драгоценностей. «Один из  верблюдов и  по  сей день пасется где-то в  окрестностях. Его очень легко узнать, если он вам попадется на глаза: у него уздечка вся усыпана брильянтами и изумрудами». А вклад Хоттабыча в Госбанк? «…двести сорок тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек». Призрачное богатство терзает воображение героев Ильфа и Петрова: По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет. Брильянтовый дым держался под потолком. Жемчужные бусы катились по столу и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал комнату… — Выбор неплохой. Камни, я вижу, подобраны со вкусом. Сколько вся эта музыка стоила? — Тысяч семьдесят — семьдесят пять. — Мгу… Теперь, значит, стоит полтораста тысяч8. 5. Московское коммунальное хозяйство. 6. Районный отдел народного образования. 7. Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. С. 325. 8. Там же. С. 49.

• И р и н а Гл у щ е н к о • 

163

Увы, бриллиантовый дым так же уместен в дворницкой, как и караван верблюдов в советском дворе. То, как подробно описаны ненужные в  советской жизни драгоценности, заставляет заподозрить, что и Лагин, и Ильф и Петров немного тоскуют по исчезнувшему блеску, яркости, экстравагантности. Восточные богатства из сказки и воспоминания и мечты о дорогой парижской жизни — все это черты другой реальности, той, что оттеняет бесцветную советскую жизнь. И Воробьянинов, и Хоттабыч хотят потрясти, произвести впечатление на  бесхитростных и  не  привыкших к  роскоши советских людей. Вспомним, как Воробьянинову «захотелось быть богатым, расточительным и неотразимым» в обществе Лизы, которую в первоначальной редакции «Двенадцати стульев» называют «маленькой советской девочкой, которая ничего еще толком не видела и не знала»9. Хоттабыч тоже стремится потрясти Вольку (так и хочется сказать «маленького советского мальчика») неизвестными тому представлениями о роскоши. У собаки, которую Хоттабыч подарил герою, роскошный ошейник. Наивная Волькина мама (еще одна «маленькая советская девочка») говорит, что «один ее ошейник стоит десятки рублей… Она думала, что ошейник украшен цветными стекляшками». Конечно, мамина фантазия не идет дальше стекляшек, а на самом деле, естественно, ошейник был украшен драгоценными камнями. Еще параллели. Что заказывают у  «волшебного колечка» отрицательные герои Лагина: Хапугин из редакции 1938 года и мистер Вандендаллес (ох, не эллочкин ли Вандербильд стоит за его спиной?..) в 1955‑м? Сначала он требует сто миллионов долларов. А теперь… а теперь… а теперь я хочу десять тысяч золотых часов, усыпанных брильянтом, двадцать тысяч золотых портсигар, тридцать… нет, пятьдесят тысяч ожерелий из жемчуга, пятнадцать тысяч старинный фарфоровый сервиз…10

Как тут не  вспомнить, чем была набита необыкновенная шуба Остапа Бендера из «Золотого теленка»: Он покупал североамериканские доллары с  портретами президентов в белых буклях, золотые часы и портсигары, обручальные кольца, брильянты и другие драгоценные штуки. 9. Впрочем, в позднейшей редакции «Двенадцати стульев» «маленькая советская девочка» превратится просто в «девочку». 10. Лагин Л. Указ. соч. С. 151–152.

1 64

• Логос

№2

[98] 2014 •

Сейчас он нес на себе семнадцать массивных портсигаров. По карманам были рассованы бубличные связки обручальных колец, перстней и браслеток. На спине в три ряда висели на крепких веревочках двадцать пар золотых часов11.

У Хоттабыча из восточной сказки и Кисы родом из дореволюционной России оказываются схожие замашки. Ипполит Матвеевич берет в кино самые дорогие билеты. «Впрочем, до конца сеанса не дотерпели. Лиза привыкла сидеть на дешевых местах, вблизи, и плохо видела из дорогого тридцать четвертого ряда». Хоттабыч в цирке тоже не хочет сидеть на нижних местах: В одной из лож, около самой арены, было как раз три свободных стула, но Хоттабыч решительно высказался против этих мест. —— Я не  могу согласиться,  — сказал он,  — чтобы хоть кто-нибудь в этом помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже моего достоинства. Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.

После кино Ипполит Матвеевич и Лиза идут в ресторан. Там Воробьянинов напивается и начинает глупо себя вести. Хоттабыч в  цирке объедается эскимо. У  него начинается жар, он показывает представление. Воробьянинов «долго плакал и,  еще плача, купил у старушки все ее баранки, вместе с корзиной. Он вышел на Смоленский рынок, пустой и темный, и долго расхаживал там взад и вперед, разбрасывая баранки, как сеятель бросает семена». Больной Хоттабыч «стоит на углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим». Кисе «казалось, что он умирает». Хоттабыч «чувствовал приближение смерти». Зачем авторам понадобились эти два старика, катастрофически не вписывающиеся в советскую реальность? В обоих случаях срабатывает эффект «очуждения». Через персонажа из прошлого выявляются некоторые характеристики современной жизни, которые людям советского общества уже кажутся естественными и само собой разумеющимися. Удивление перед действительностью и нелепые поступки этих героев показывают, что может быть и по-другому. А некоторые советские реалии через призму восприятия Хоттабыча и Воробьянинова выглядят странно и даже загадочно. 11. Ильф И., Петров Е. Указ. соч. С. 648–649.

• И р и н а Гл у щ е н к о • 

165

В «Золотом теленке» к концу романа функцию «чужака» начинает выполнять Остап Бендер. Пока он гонялся за подпольным миллионером Корейко, жизнь в стране ушла вперед, наступили 1930‑е годы с совершенно другими правилами. А Остап остался в легкомысленных 1920‑х. Разрыв, казалось бы, не такой драматический, как у Хоттабыча или даже Кисы, но вполне достаточный, чтобы выбить героя из  колеи нормальной жизни. Рыночная экономика нэпа ликвидирована, частного бизнеса практически нет, деньги теряют ценность, а человек, существующий вне коллектива, оказывается вне социума. Здесь главное не деньги, а доступ, принадлежность к какой-то социальной или профессиональной общности. Остап из «Двенадцати стульев» и первой части «Золотого теленка» адекватен времени, а во второй — он уже человек из прошлого. Возникает тот же эффект остранения. Показательно, что именно в «Золотом теленке» Остап представляется экзотическим именем — Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей, что почти уже напоминает полное имя Хоттабыча — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Все эти герои: и  Хоттабыч, и  Воробьянинов, и  под конец Остап — оказываются со своими представлениями о мире совершенно беспомощны в советской реальности, бессильны перед советской системой. REFERENCES Ilf I., Petrov E. Dvenadtsat’ stul’ev. Zolotoi telenok [The Twelve Chairs. The Little Golden Calf], Moscow, Gosudarstvennoe izdatel’stvo khudozhestvennoi literatury, 1959. Lagin L. Starik Khottabych [Old Khottabych], Moscow, Detskaia literatura, 1963. Litvinskaia K. O. Otnoshenie k den’gam i statusu v sovetskom obshchestve na primere povesti-skazki L. Lagina «Starik Khottabych» (v  redaktsii 1938 i 1956 gg.) [Stance on money and status in Soviet society as exemplified in L. Lagin’s “Old Hottabych” (as revised in 1938 and 1956)]. VKR Otdeleniia kul’turologii filosofskogo fakul’teta NIU VS hE. Rukopis’ [Graduation thesis. School of cultural studies of fhilosophy faculty of National Research University Higher School of Economics, manuscript], Moscow, 2013.

1 66

• Логос

№2

[98] 2014 •

Патернализм и либерализм Борис Кагарлицкий

Борис Кагарлицкий. Кандидат политических наук, директор Института глобализации и социальных движений (ИГСО ). Адрес: 109147, Москва, пер. Маяковского, 2, пом. 1. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: либерализм, неолиберализм, патернализм, социальное государство, социальный протест.

PATERNALISM AND LIBERALISM Boris Kagarlitsky. PhD in Political Science, Director of Institute for Globalisation Studies and Social Movements (IGSO ). Address: Apt. 1, 2 Mayakovskogo lane, 109147 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: liberalism, neoliberalism, paternalism, Welfare state, social protest.

Liberal economists and spin doctors presЛиберальные экономисты и идеологи ent the welfare state as a factor of slowing полагают социальное государство тор- down economic growth and decreasing мозом экономического роста и факто- efficiency, advising to replace it by specific ром снижения эффективности, реко- programs addressing the needs of concrete мендуя заменить его адресной помощью groups identified as “weak” and deserving «слабым». Именно такой подход культи- support. It is this approach exactly which вирует патернализм, зависимость соот- cultivates paternalist dependency of such ветствующих групп от государства, groups on the state and demotivates peoдемотивирует их. В современном обще- ple. The welfare state is needed not only to стве стихийное самовоспроизводство guarantee equal rights and equal access to необходимых для развития условий public goods for all, but also to work as an жизни не может быть автоматически engine of social reproduction which in обеспечено рынком как некий совокуп- modern societies cannot be spontaneously ный результат множества частных уси- generated by the market or produced as a лий. Поэтому социальное государство summarizing effect of individual activities. становится необходимо для обществен- In that respect, the social sphere can be ного воспроизводства, превращаясь, seen in Marxist terms as an element of the если пользоваться марксистским язы- “basis” of modern society. But to achieve ком, в элемент «базиса». Но для того, the tasks of the welfare state in the 21st чтобы реализовать эти задачи, необхо- century we have to go beyond its initial димо выйти за пределы старой модели model that was oriented towards stimulatсоциального государства, которое было ing individual consumption. ориентировано на стимулирование индивидуального потребления.  167

В

СЕНТЯБРЕ  2013   ГОДА «Левада-Центр» обнародовал результаты исследования, согласно которому 9% граждан России придерживаются либеральных взглядов, примерно столько же — националистических, а остальные «являются приверженцами различных патерналистских идей, в том числе пользующегося немалой популярностью «режима твердой руки» 1. Подобные исследования, призванные дать нам картину состояния российского общества или хотя бы его общественного мнения, на самом деле дают лишь достоверное представление о путанице, царящей в голове самих социологов и о том, насколько слабо в нашем академическом сообществе востребовано логическое мышление. Вопросы, заданные респондентам специалистами «­Левада-Центра», сами по  себе представляли причудливую мешанину из  невразумительных формулировок, где было смешано все: идеологические различия, политические пристрастия, социальные приоритеты, моральные предпочтения. Почему, например, националисты из числа «сторонников твердой руки» исключаются? Почему нужно выбирать в качестве альтернативных вариантов ответа между «социальной защищенностью населения в условиях рыночной экономики» и «сильным политическим лидером»? Если уж респондентам задаются сразу вопросы, касающиеся социальных, экономических и политических проблем, то как минимум надо разделить эти три сферы. И как можно считать проценты по принципу «или — или»? Что вам больше нравится: каждое утро пить кофе с молоком или сегодня вечером не опоздать на автобус? Разумеется, в  либеральном дискурсе понятие социального государства является практически неотделимым от  понятия патер-

1. Иванов М., Корченкова Н. В ожидании доброй руки // Коммерсантъ. 23.09.2013.

1 68

• Логос

№2

[98] 2014 •

нализма, которое, в свою очередь, звучит почти как ругательство. Зависимый от  государственной помощи человек представляется неактивным, лишенным предприимчивости, несамостоятельным политически и морально, и фактически лишенным всякой субъектности. Парадокс, однако, состоит в том, что либеральная мысль (за исключением, быть может, самых крайних, откровенно людоедских версий либертарианской идеологии) признает необходимость социальной поддержки для отдельных категорий населения. Речь идет лишь о  помощи «слабым», иными словами, тем, кто по  каким-то причинам не способен участвовать во всеобщей конкуренции. На основании этого подхода формулируется концепция адресной помощи, которая должна предоставляться «только тем, кто действительно в ней нуждается». На идеологическом уровне такое деление общества на  «сильных» и «слабых» очень выгодно. С одной стороны, большая часть людей, независимо от своих реальных возможностей и способностей, склонна причислять себя к «сильным». А это автоматически означает признание существующих правил игры, готовность участвовать в тотальной конкуренции и, главное, отказ от попыток изменить эти правила, бороться против системы, которая, согласно такой логике, дает тебе шанс. Если этот шанс тобой упущен, винить некого, кроме как самого себя. Напротив, те, кто готов принять роль «слабого», отказываются от протеста не только ради получения причитающейся ему помощи, но и потому, что, признавая себя «слабым», вы заведомо соглашаетесь с выводом о собственном бессилии, неспособности что-либо изменить и обречены культивировать в себе ту самую зависимость, с осуждения которой, собственно, и начинается весь либеральный дискурс. Иными словами, принимая концептуальные принципы либерализма с позиции «слабости», люди действительно становятся такими, какими их представляет соответствующая пропаганда, — лишенными инициативы, несамостоятельными, пассивными. Именно эти характеристики, как ни парадоксально, гарантируют сохранение позиции «получателя помощи» и, соответственно, поддержание определенной стабильности в своей жизненной ситуации. В обоих случаях принятие либеральной логики деления общества на «сильных» и «слабых» гарантирует массовый конформизм и социальное смирение трудящихся. Одни не сопротивляются, поскольку верят в возможность всего достичь и решить все проблемы на индивидуальном уровне, другие потому, что считают бесполезной и невозможной любую попытку за что-то бороться. Идеология всеобщей конкуренции призвана подорвать самую способность людей к  солидарным коллективным действиям, на

• Борис Кагарлицкий •

169

правленным на защиту общих интересов. Строго говоря, в этом мире никаких общих интересов и не существует — есть лишь индивидуальная, взаимно враждебная инициатива участников конкурентного процесса и такая же индивидуальная пассивность зависимых получателей адресной помощи. Легко заметить, что эта «идеальная» картина либерального общества почти полностью соответствует реальной ситуации путинской России с ее тотальной общественной пассивностью, неспособностью людей к  гражданской самоорганизации, социальной атомизацией и  катастрофическими разрывами между успешными «интегрированными в рынок» группами и всеми остальными. Другой вопрос, что именно эта реальность вызывает негодование у  либеральной интеллигенции — из-за слишком большого числа «слабых», которые, становясь получателями адресной помощи в разных формах, оказываются «обременением» для тех, кого принято считать «сильными». Ведь эти «сильные» твердо убеждены, что помощь «слабым» предоставляется именно за их счет. В этом смысле очень показательно интервью ректора Высшей школы экономии (НИУ ВШЭ) Ярослава Кузьминова, который по причине надвигающегося кризиса российской экономики предложил перераспределить нагрузку, связанную с решением социальных проблем. Государство должно помогать группам с «недостаточными доходами», но, чтобы это сделать, надо «переложить часть дополнительных расходов на средний класс» 2. Вообще показательно, что, несмотря на  высокую оценку роли и  значения среднего класса в обществе, типичную для либерального дискурса, практические рекомендации экономистов-рыночников почти всегда направлены против непосредственных интересов среднего класса. Что, впрочем, не удивительно, поскольку исторически современный средний класс, как справедливо отметил Пол Кругман, является как раз продуктом социального государства 3. Всякое наступление на социальное государство, чем бы оно ни мотивировалось и с каких бы благоприятных для средних слоев мер оно ни начиналось, рано или поздно оборачивается ударом по средним слоям. Это весьма откровенно сформулировал и Кузьминов, заявив: «Средний класс не хочет, но будет платить» 4. Проблема, однако, не столько в том, хочет или нет платить средний класс, сколько в том, сохранится ли он в своем социальном статусе после того, как заплатит по счетам. В конечном счете такая политика превращает средние слои в заложников государствен 2. Кузьминов Я. Потраченные иллюзии // Коммерсант- Власть. 23.09.2013. № 37. С. 16. 3. См.: Кругман П. Кредо либерала. М.: Европа, 2009. 4. Кузьминов Я. Указ. соч.

1 70

• Логос

№2

[98] 2014 •

ной бюрократии, которая одна лишь полномочна принимать решение о том, какой уровень доходов надо считать «достаточным» или «недостаточным». Произвол здесь неминуем. И даже если чиновники могут перепоручить подготовку своих решений экспертам, легко догадаться, что, во‑первых, этих экспертов подбирают все те же чиновники, а во‑вторых, произвол экспертов ничем не лучше (а скорее всего, даже хуже) произвола чиновников, поскольку никакого объективного критерия в данном случае быть не может 5. Вопрос о  том, кто и  на  каких основаниях, по  каким критериям определяет адресатов и  объемы помощи, кто проводит границу между «сильными» и  «слабыми», становится камнем преткновения для социальной политики в обществе, разрушающим институты социального государства. Необходимость не  только проводить, но и регулярно пересматривать границы, определять критерии, по которым предоставляется помощь, и группы, ее достойные, неминуемо создает возможности для бюрократического произвола. На бюрократическом уровне помощь, предоставляемая лишь избранным (как и  всякая привилегия), обходится дороже, чем права, гарантированные всем. Помимо того, что надо содержать целую армию чиновников и  экспертов, занятых сбором и проверкой информации, писанием отчетов и последующим контролем, приходится также вести постоянную борьбу с коррупцией и злоупотреблениями, неизбежными в любой системе, распределяющей те или иные блага среди ограниченного круга лиц. 5. Проблема здесь методологическая. Например, если мы ставим вообще вопрос о праве на получение медицинской помощи лишь теми, кто реально нуждается, то ответ оказывается однозначным: право имеет тот, кто болен. Однако состояние здоровья или болезни не имеет прямого отношения к уровню достатка (причем и то и другое меняется). Иными словами, нам приходится исходить из двух принципиально разных критериев, которые к тому же как-то должны соотноситься с моральными и культурными нормами каждого конкретного общества, а также с медицинской этикой. К этому нужно добавить и то, что лечение само по себе имеет принципиально разную цену, в зависимости от характера и сложности болезни. В итоге страховая медицина, например, вынуждена ранжировать не только пациентов, но и болезни. Причем более опасные (а потому требующие более дорогого лечения) болезни, как правило, обеспечены страховкой хуже, чем более простые и менее опасные, хотя по медицинской логике должно быть совершенно наоборот. Таким образом, любое решение, принимаемое на основе подобного выбора, неминуемо может быть обоснованно оспорено, любой критерий является относительным. Единственный подход, позволяющий избегать произвола при принятии решений, состоит в том, что избирательные решения не принимаются в принципе — помощь предоставляется всегда, всем и на равных основаниях.

• Борис Кагарлицкий •

171

Однако мелкая бюрократическая коррупция является сравнительно небольшим злом по сравнению с постепенно захватывающим общество процессом формирования клиентелистских отношений. Коль скоро социальная поддержка является не всеобщим правом, а  специфическим благодеянием, предоставляемым властью или каким-либо общественным институтом по собственному решению, то вполне закономерно, что «благодетели» имеют основания рассчитывать на лояльность и поддержку «облагодетельствованных». Эта благодарность проявляется во множестве форм, начиная от добровольного и добросовестного участия в фальсификации выборов и  прихода на  организуемые начальством митинги до отсутствия претензий в ситуации однозначного и очевидного нарушения прав. Собственно, именно права в  данной ситуации обесцениваются быстрее всего, ибо не собственное гражданское состояние, а благоволение начальства становится гарантией хотя бы самого скромного благополучия. Экономист Василий Колташов однажды заметил, что россияне (в отличие, например, от американцев) — это индивидуалисты без чувства собственного достоинства. Противоречие здесь лишь кажущееся, поскольку связь между индивидуалистическим поведением и самоуважением, характерная для западной культуры, отнюдь не является неизбежной. В обществе растерянных и беспомощных индивидуалистов лояльность к начальству (а не гражданские доблести) становится образцом и нормой. Либеральная публицистика высказывает на каждом шагу возмущение клиентелизмом, не видя, что это явление логически и неизбежно вытекает именно из либеральных принципов, из логики адресной помощи и из принципа, согласно которому общество изначально делится на «сильных» и «слабых». Единственное решение, доступное сознанию либерального мыслителя в такой ситуации, состоит в том, чтобы, сохраняя все те же принципы, по возможности сокращать объемы помощи, сдвигая вниз границу между двумя группами. Иными словами, все, чего могут требовать либеральные экономисты, — это не преодоление патернализма, а сокращение его масштабов. Помогать меньше и так, чтобы выходило подешевле. К этому, в сущности, сводятся все программы жесткой экономии как в России, так и на Западе. Антикризисные меры большинства правительств предполагают не только сокращение социальных расходов, но и перераспределение их между различными слоями общества, что неминуемо вызывает новые противоречия. Поскольку и  здесь границы устанавливаются произвольно (в лучшем случае исходя из неких экспертных оценок, являющих 1 72

• Логос

№2

[98] 2014 •

ся априорно абстрактными и условными), то каждый пересмотр правил сопровождается возникновением новых проблем. Группы, у которых старательно долгие годы вырабатывали самосознание «слабых», вдруг принудительно переводятся в иную категорию и оказываются принуждаемы к конкуренции с «сильными», хотя все заранее знают, что у них нет в подобном раскладе никаких шансов. И дело тут даже не в объективном соотношении сил, а именно в тех психологических и ценностных установках, которые все та же либеральная идеология столь тщательно воспитывала. На фоне ужесточающейся конкуренции множится число проигравших, претендующих на помощь государства, но не получающих ее. На первых порах подобные претензии оборачиваются волной просьб, жалоб и претензий. По мере того, как настроение меняется, покорность сменяется обидой, а затем агрессией. В свою очередь, либеральные интеллектуалы начинают колебаться между неприязнью к  государственному патернализму и страхом перед ростом низового протеста. Общество, упорно не желающее принимать либеральные ценности (тем более в интерпретации столичных интеллектуалов, сформированных советской системой), рассматривается как некая аномалия, причину которой исследователи не только не могут, но и не собираются понимать. Причем самих себя они безо всяких проблем исключают из этого общества, будучи уверены, что уж они-то сами являются идеальным образцом здоровья и нормы. В итоге любая потребность в социальной защищенности рассматривается как «патернализм», любые культурные различия — как «национализм» и т. д. Неприязнь к «неправильным» массам буквально сквозит в каждом тексте. То, что демонтаж социальных гарантий и отказ в предоставлении людям универсальных, равных прав на доступ к образованию, здравоохранению, общественному транспорту, пенсионному обеспечению и прочим благам оборачиваются в конечном счете подрывом социального воспроизводства как такового, остается недоступно не только сознанию интеллектуалов, но и сознанию масс. Но если первые ищут спасения в литературной казуистике, то вторые рано или поздно прибегают к аргументам насилия. И то, что насилие это по большей части оказывается иррациональным, не отменяет того факта, что оно становится единственно эффективным инструментом для ускоренного превращения «слабых» в «сильных». Собственно, именно этот исторический опыт и предопределил готовность правящих классов прошлого столетия идти по пути строительства социального государства, построенного на  принципе равных и  универсальных прав. Но  после крушения советского эксперимента, на фоне трех десятилетий гегемонии неоли

• Борис Кагарлицкий •

173

берализма прошлое в значительной мере стерто из коллективной памяти как верхов, так и низов. Советская модель социального государства была самой первой из  реализованных на  практике в  ХХ  веке и  с  точки зрения провозглашенных ею принципов самой последовательной. Однако на деле социальная политика в СССР постоянно делала исключения из собственных принципов, дополняя права привилегиями и льготами не только для партийно-государственной бюрократии (номенклатуры), но и для самых разных групп населения, выделяемых по ведомственному принципу, — от работников оборонной промышленности до писателей и театральных деятелей. На этой основе формировалась иерархия распределения, оказывавшаяся в явном противоречии с провозглашаемым принципом равенства и систематически подрывавшая его. Советская интеллигенция конца прошлого века тем больше проникалась либеральными ценностями, чем более само советское государство пыталось подкупить ее всевозможными льготами и привилегиями, выходившими далеко за рамки общедоступных социальных гарантий. Власть не  смогла этими подачками купить ее лояльность, но сумела развратить ее сознание. Не удивительно, что такая коррумпированная привилегиями, но не сознающая собственной коррумпированности интеллигенция, лишенная способности к критической самооценке, воспринимающая любые предоставляемые льготы в качестве заслуженной награды и неизбежной дани со стороны государства, выработала очень специфическую идеологию. Это был своего рода односторонний клиентелизм, в рамках которого получение наград не связано с выполнением каких-либо обязательств. Ограниченный кругозор людей, проживавших за «железным занавесом», формировал особый тип антикоммунистической идеологии, полностью игнорировавшей связь между процессами, происходившими в собственной стране, и переменами, разворачивавшимися в мировом масштабе. Не удивительно, что интеллигенция приняла общие, естественные тенденции развития современного государства и общества за некую советскую специфику и даже патологические деформации тоталитаризма. Разумеется, тоталитарный порядок 1930–1940‑х годов, в рамках которого развивались эти институты и нормы, наложил на них свой отпечаток, «деформировав» их по отношению к «западному» варианту (хотя остается под большим вопросом, почему мы должны считать именно западный вариант развития непременной «нормой»). Однако восприятие этих институтов как чего-то исключительно советского предопределило отношение к ним массовой интеллигенции, кото 1 74

• Логос

№2

[98] 2014 •

рая выступила не  только против специфически советских вариантов и тоталитарной деформации того или иного процесса, а непосредственно против самого процесса как такового. Тем самым российскую либеральную интеллигенцию провинциально-ограниченная культура и логика мышления привела в консервативно-реакционный лагерь, к конфронтации с общими тенденциями социального прогресса, развивавшимися в ХХ веке. Это антипрогрессистское контрнаступление, конечно, имело место как в России, так и в странах Запада. И порождено оно было далеко не только превратностями идеологической борьбы, но и объективными противоречиями самого социального государства, исчерпанностью той его модели, которая сложилась на протяжении прошлого столетия. Однако специфика России и отчасти других бывших коммунистических стран состоит в том, что здесь именно интеллигенция оказалась в авангарде антисоциального движения. Разумеется, кризис и демонтаж социального государства в конце ХХ века вовсе не были результатом чьей-то злой воли. И даже если этот процесс по своему социальному содержанию представлял собой исторический реванш элит по отношению к низам общества, завоевавшим беспрецедентные права в  эпоху массовой политики («восстание элит», по выражению Кристофера Лэша), то  это не  отменяет того факта, что подобный реванш стал возможен не в последнюю очередь из-за внутренних противоречий и кризиса тех моделей социального государства, которые сложилась в Европе по итогам Второй мировой войны. Несмотря на то что первоначальной идеей социального государства было выравнивание жизненных шансов и интеграция общества на этой основе (в конечном счете — преодоление классовых различий), на  практике задачи его понимались куда более узко — как прежде всего механизм стимулирования спроса в экономике через массовое потребление. Та же тенденция прослеживалась и  в  советском варианте социального государства, которое даже проект строительства коммунизма, провозглашенный на  XXII съезде КПСС, интерпретировало как обещание потребительского рая. Культуролог Ирина Глущенко отмечает: Коммунизм Хрущева подозрительным образом напоминал американское общество потребления, только идеализированное и очищенное от товарно-денежных отношений. Если сталинский режим публицисты 1960‑х годов сравнивали с казарменным коммунизмом, апеллируя к соответствующим текстам Маркса, то программа XXII съезда может быть названа «мещанским коммунизмом». Однако она не только опускала идеал коммунизма до мещанского

• Борис Кагарлицкий •

175

представления об изобилии, но одновременно пыталась и облагородить мещанское сознание, соединив его с некой исторической традицией, предполагающей возвышенные цели 6.

Потребительский рай так и не наступил. Известная шутка констатировала, что вместо коммунизма, который партия обещала построить к 1980 году, в Москве были проведены Олимпийские игры. Соревнуясь с Западом, советская экономика надорвалась не в гонке вооружений, а именно в потребительской гонке, вернее, в попытке вести обе гонки одновременно. Советское потребительское общество оказалось по факту обществом фрустрированных покупателей, что и предопределило если не крах СССР как таковой, то по крайней мере ту относительную легкость, с которой общество приняло демонтаж советских социально-политических и экономических институтов в 1991 году (реальное сопротивление поднялось лишь полтора года спустя, причем тоже на фоне резкого ухудшения материальной ситуации для большинства жителей России). Однако говорить о победе западной модели социального государства над его советским вариантом не приходится, поскольку крах СССР происходил на фоне уже начавшегося наступления неолиберальных политиков на социальные права европейцев и американцев. После того как Советский Союз исчез с карты планеты, это наступление усилилось и приобрело совершенно новые масштабы, постепенно превращаясь из попытки ограничить расширение «социального сектора» в последовательную ликвидацию всех институтов и  норм, возникших в  результате прогрессивных реформ ХХ и даже XIX веков. Это наступление оказалось успешно лишь потому, что было поддержано значительной частью среднего класса, который надеялся за счет сокращения налогов и «освобождения рынка» получить дополнительные ресурсы для индивидуального потребления. Таким образом, в конечном счете потребительское общество, бесконечно разрастаясь и расширяясь, пожрало социальное государство, его породившее. Последствия не заставили себя долго ждать. Сокращение государственного сектора, приватизация, дерегулирование и свертывание институтов, обеспечивавших коллективные потребности населения, привели к перекладыванию ответственности и расходов на домохозяйства. Помимо того что люди были к этому не готовы, а во многих случаях просто технически неспособны решать общественные задачи за счет индивидуальных усилий, это привело 6. Глущенко И. Фрустрация: все включено // Неприкосновенный запас. 2013. № 3. С. 300.

1 76

• Логос

№2

[98] 2014 •

к стремительному удорожанию и усложнению самых разных сторон жизни (от недоступности медицинского обслуживания до стремительного роста цен на недвижимость, стимулируемого резким сокращением сектора муниципального жилья). Позднеиндустриальное общество, само существование которого зависит от надежности, эффективности и, главное, общедоступности транспортных, логистических, информационных и прочих сетей, просто не может успешно функционировать в условиях, когда решение всех этих вопросов определяется совокупностью разнонаправленных частных усилий. Разумеется, координация действий, направленных на достижение общественных задач, не отвергается даже неолиберальными идеологами и практиками, но беда в том, что в подобной модели неизбежным становится либо проведение каждого процесса строго через рынок, либо использование административных механизмов, отстроенных и функционирующих за пределами экономики (поскольку «внутри» экономики государственный сектор и административное управление сведены к минимуму или ликвидированы). Чаще всего решение находят за счет соединения того и другого — иными словами, механического взаимоналожения свободного рынка и бюрократии, что на практике означает сочетание предельной дороговизны с крайней неэффективностью при решении каждого конкретного вопроса. Причем никакая комплексная стратегия не реализуется просто потому, что доминирующая управленческая философия не допускает никакого стратегического мышления в принципе, заменяя его упованием на стихийную силу рынка. Сводится к минимуму, постепенно сходит на нет и социальная роль государственного сектора, обеспечивающего не  только создание и функционирование базовых инфраструктурных элементов, но также формирование и поддержание общезначимых стандартов и норм. Эффективное регулирование, например, трудовых отношений зависит не от жесткости бюрократического контроля и судебной практики, а именно от размеров госсектора, в котором эти нормы соблюдаются более или менее автоматически. Всюду, включая Индию, Боливию и Сенегал, работа в госсекторе предполагает более высокие стандарты стабильности и оплаты труда, чем в частном (подчеркиваю, не всегда более высокую оплату, но всегда более высокие стандарты). В итоге госсектор оказывает воздействие на рынок труда уже самим фактом своего существования (за счет постоянной возможности перехода с частного предприятия, менеджмент которого уклоняется от выполнения социальных норм, в компании, где эти нормы соблюдаются). При этом, однако, в 1990– 2000 годы по всему миру наблюдается и эрозия стандартов самого государственного сектора, который в ходе ползучей приватизации начинает функционировать по логике частного бизнеса.

• Борис Кагарлицкий •

177

Даже на этом фоне Россия выделяется, являясь одним из немногих случаев в мировой практике, где социальные стандарты в госсекторе либо ниже, чем в частном, либо их вообще нет. Почему? Ответ очень прост. У нас нет не только социального государства, но и вообще государства, ответственного перед гражданами хотя бы в афинском или древнеримском понимании. Правда, есть обломки советского социального государства. И когда мы за них цепляемся, нас обвиняют в  консерватизме и  косности, что отчасти справедливо, если только не понимать, что альтернативой этой косности и консерватизму является не рациональный прогресс, а хаос и варварство. Эпоха глобальной реакции, наступившая после краха СССР , лишь от обратного подтверждает все тот же вывод о связи советского эксперимента с общим направлением прогрессивного развития ХХ века. Крушение коммунистического блока резко ослабило давление на правящие буржуазные классы, причем новая буржуазия в странах бывшего советского блока оказалась еще более агрессивной и безответственной, чем в «старых» капиталистических государствах. Неолиберальная идеология восторжествовала, приведя к повсеместной ориентации на замену социальных прав частной и государственной благотворительностью. Но мировой кризис, разразившийся в 2008 году, продемонстрировал, что подобная система подошла к естественным пределам. А политика жесткой экономии, которая оказывается единственно возможным ответом на  кризис в  рамках либерального подхода, оборачивается взрывообразным ростом конфликтности — не только между низами и верхами общества, но и вообще на всех уровнях системы. Банальный тезис о том, что нельзя и не нужно пытаться вернуть старое социальное государство, на протяжении длительного времени заменял серьезное обсуждение альтернатив, а главное — трезвое обсуждение вопроса о том, какие институты, подорванные неолиберализмом, все-таки можно и  нужно восстановить. Странным образом консервативная мысль всегда вполне практически ставила вопрос о восстановлении тех или иных общественных и даже экономических учреждений, примером чему могут служить многочисленные реставрации, начиная со времен английского короля Карла II. Нет никаких причин, запрещающих всерьез рассматривать возможность возрождения государственного регулирования, разработанного в Западной Европе ХХ века на основе идей Дж. М. Кейнса, или даже некоторых сторон советского планирования. Вопреки господствующему дискурсу о «необратимости» рыночных реформ вопрос стоит не о том, насколько это восстановление практически возможно, а о том, в какой мере оно жела 1 78

• Логос

№2

[98] 2014 •

тельно и насколько мы окажемся способны, возвращаясь «назад», создавать условия для движения «вперед». Задачи социального государства в начале XXI века в краткосрочной перспективе оказываются теми же, что и в 1930–1940‑е годы, когда необходимо было преодолеть рыночную анархию, подавить частные интересы, доминирующие настолько, что они угрожают самому существованию общества как взаимосвязанного целого, повысить уровень жизни и восстановить стимулы к производительному добровольному труду. Однако в долгосрочной перспективе речь идет о том, чтобы выдвинуть на передний план не потребительское стимулирование, а основную и важнейшую задачу социального государства — создание условий для постоянной интеграции общества, его воспроизводства. В этом смысле новое социальное государство должно работать не на непрерывный рост индивидуального потребления, а на обеспечение в первую очередь коллективных потребностей, включая решение экологических и культурных задач. До тех пор пока не возобладает сила, ориентированная на интеграцию, восстановление общности и налаживание солидарного взаимодействия между людьми, мы будем стихийно двигаться в противоположном направлении. Рыночная анархия в сложной позднеиндустриальной системе неминуемо ведет к одному из двух выходов, хорошо известных из исторического опыта, — либо к хаосу и «войне всех против всех», либо к режиму «жесткой руки», поддерживающей в неуправляемых экономике и обществе порядок «извне», жесткими репрессивными методами. Подобная авторитарная практика вполне может сочетаться с выборочным патернализмом «адресной помощи», клиентелизмом и покровительством по отношению к своим. Хотя либеральная мысль неминуемо видит в этих практиках некое отступление от «нормы», на самом деле все это — неминуемые элементы рыночной системы, удерживающие ее хотя бы в некотором подобии равновесия и предотвращающие срыв в хаос социальной дезинтеграции. Другой вопрос, что это механизмы заведомо неэффективные просто потому, что по самой своей природе они не могут быть комплексными и всеобщими. Поддерживать эту систему в  равновесии, упорствуя в  отказе от принципа универсальных социальных прав, равных для всех, означает лишь приближать тот момент, когда общественная неудовлетворенность сменится агрессивным неприятием сложившегося порядка. Другой вопрос — где, когда и при каких обстоятельствах это произойдет. В России большинство населения на сегодняшний день является «безголосым». И не только в плане политическом. Крупные социологические центры, претендующие на  то, чтобы

• Борис Кагарлицкий •

179

изучать состояние общественного мнения, неспособны представить адекватную картину того, что на  самом деле думают «массы», а сами массы не имеют ни организаций, ни идеологов, ни даже «лидеров мнений», способных авторитетно выступить от их имени. Если на низовом уровне ситуация изменится, а массовое недовольство перейдет из пассивной в активную форму, придется перестраиваться и социологам. Но это будет уже запоздалая констатация перемен, спрогнозировать которые так и не удалось. Можно лишь сделать предположение, что граждан России угнетает постоянно ухудшающееся состояние социальной инфраструктуры (по всему фронту от здравоохранения и образования до общественного транспорта). Но  до тех пор, пока уровень потребления остается достаточно высоким, фактически самым высоким за  всю историю страны, люди готовы с  этими проблемами смириться, живя прежде всего личной жизнью и частными интересами. Вопрос лишь в том, где граница, когда раздражение превращается в возмущение, а возмущение — в практический протест. В отличие от Западной Европы, где общество «натренировано» выражать свое недовольство действиями всякий раз, когда обнаруживается для этого значимый и осознаваемый массами повод, в России общество склонно не только терпеть те или иные неурядицы, но и пытаться искать выход с помощью индивидуальных решений. А до тех пор, пока люди предпочитают «крутиться» в частном порядке, проблемы и не являются в строгом смысле общественными, социальная тенденция сводится к сумме частных случаев. Вопрос лишь в том, где находится граница, за которой частное решение становится невозможным, а общественная реакция неизбежной. В тот момент, когда (и если) случится пересечение подобной «роковой черты», изменится не только общественное сознание, но в первую очередь и общественное поведение. Василий Колташов иронично заметил по этому поводу, что протестовать наше общество будет всего один раз. После того как это произойдет, мы будем иметь дело уже с совершенно иным обществом. REFERENCES Ivanov M., Korchenkova N. V ozhidanii dobroj ruki [Waiting for a good hand]. Kommersant, September 23, 2013. Kuz’minov J. Potrachennye illjuzii [Spent illusions]. Kommersant-VLAST ’, September 23, 2013, no. 37. Glushhenko I. Frustracija: vse vkljucheno [Frustration: all inclusive]. Neprikosnovennyi zapas [Reserve stock], 2013, no. 3. Krugman P. Kredo liberala [The Conscience of a Liberal], Moscow, Evropa, 2009.

1 80

• Логос

№2

[98] 2014 •

Новое социальное государство как модель посткризисного развития Анна Очкина

Анна Очкина. Кандидат философских наук, доцент, заведующая кафедрой методологии науки, социальных теорий и технологий Пензенского государственного университета. Адрес: 440008, Пенза, ул. Лермонтова, 37. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: экономический кризис, неолиберализм, социальное государство, социальная модернизация. Возможности социального компромисса в заданных капитализмом ограничениях исчерпаны, но и стабилизирующие капитализм структуры утрачивают под воздействием противоречий своего развития эффективность и жизнеспособность. Социальное государство переживает сегодня свой собственный кризис, содержание которого не исчерпывается ограничениями финансирования и коммерциализацией. Политика подчинения институтов социального государства капиталу спровоцировала целый ряд внутренних кризисов институтов социального государства. Сегодня буржуазные государства достигли предела возможностей реформирования капитализма в рамках его перманентной логики. Выход за пределы этой логики предполагает решение задач социальной модернизации, радикального преобразования экономических, социальных и политических институтов общества.

THE NEW WELFARE STATE AS THE MODEL OF POST-CRISIS DEVELOPMENT Anna Ochkina. PhD in Philosophy, Associated Professor, Head of the Scientific Methodology, Social Theories and Technologies Department of the Penza State University. Address: 37 Lermontova str., Penza 440008, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: economic crisis, neoliberalism, Welfare State, social modernization. The economic crisis that began in 2008 can truly be called a systemic crisis. The social, economic and political institutions that capitalism created for its own stability today not only impede the free movement of capital and thus are destroyed by the bourgeois state, but they themselves can no longer grow in the old social, economic and legal framework. The welfare state is now experiencing its own crisis. The only alternative to the current situation is the transformation of the social sphere without subordination to the purposes of production. Meanwhile, the most radical global revolution will not stop the unfolding global crisis and will not bring relief if it cannot develop and implement a strategy of social modernization.

 181

ГИБЕ ЛЬНО С ТЬ СПАСЕНИЯ:

системный характер современного кризиса

Э

КОНОМИЧЕСКИЙ кризис, начавшийся в  2008  году и не преодоленный до сих пор, по праву можно назвать системным кризисом 1. Те  социальные, экономические и политические институты, которые капитализм создавал ради собственной стабилизации, сегодня не только препятствуют сво‑ бодному движению капитала и потому разрушаются буржуазным государством, но и сами уже не могут развиваться в прежних со‑ циальных, экономических и правовых рамках. Нужно отметить, что современный кризис — это кризис неолиберальной модели об‑ щества. Неолиберальная реставрация (начавшаяся приблизитель‑ но с середины 70‑х годов XX века), инициированная конкретны‑ ми представителями буржуазной элиты, имела вполне объектив‑ ные причины. Таких причин было несколько: С одной стороны, усталость и растерянность социал-демократии, а с другой — решимость правящих элит, стремившихся радикаль‑

1. Американский социолог Джереми Бричер оценивает нынешний кризис как ставящий под вопрос «условия выживания человечества» (Brecher J. Save the humans. L.: Paradigm Publishers, 2002. P. 219). Из более сдержанных оценок можно предъявить публикации Уолдена Белло, который рассматривает происходящее как «кризис старого порядка», аналогичный тому, что имел место в Европе конца XVIII  века (Bello W. The Global Economy in 2011: Recovery Recedes, Convulsion Looms // Focus on the Global South. January 3, 2011. URL : http://www.tni.org/article/global-economy-2011-recovery-recedesconvulsion-looms), а также мнение Джозефа Стиглица, который отмечает неспособность системы скорректировать политику даже после того, как она продемонстрировала свою несостоятельность, и пишет про «идеологический кризис западного капитализма»: Stiglitz J. The Ideological Crisis of Western Capitalism // Project Syndicate. July 6, 2011. URL : http://www.projectsyndicate.org/commentary/stiglitz140/English.

1 82

• Логос

№2

[98] 2014 •

но изменить правила игры. И все же неолиберальная реставра‑ ция никогда не завершилась бы успехом, если бы не начинающая‑ ся технологическая революция 2.

Неолиберальная экономическая политика стала возвращением к некоему «идеальному капитализму» в условиях, когда логика движения капитала окончательно оторвалась от логики воспро‑ изводства и развития общества, стала абсолютно враждебна ей 3. В этом смысле победа неолиберализма, закрепленная политиче‑ ски и обусловившая изменения в социальной и экономической политике большинства стран, оказалась разрушительной для са‑ мого капитализма. Сегодня неолиберальное «лечение» капитали‑ стической экономики порождает не меньше кризисов, чем сама болезнь. Нелишне поэтому вспомнить, как капитализм справлял‑ ся с предыдущими кризисами. Двадцатый век показал, что эффективные антикризисные меры разрабатывались на антикапиталистической основе, реше‑ ния находились за пределами традиционных капиталистических стратегий и мотиваций. По сути дела, «Новый курс» Рузвельта, взятый им после Великой депрессии, фашизм в Германии и Ита‑ лии, социальные преобразования в Европе после Второй мировой войны — все эти попытки преодоления кризиса доказывали толь‑ ко, что капитализму необходимо «внешнее управление», внешние ограничения, которые он не в состоянии выработать в своих пре‑ делах, по своим правилам. Капитализм вообще не самодостаточен как социальная система, он не  производит собственных стаби‑ лизаторов, эффективных механизмов социального и культурного воспроизводства, ибо цель свободного роста капитала и связан‑ ное с этим превращение рынка во всеобщее социальное отноше‑ ние не нуждаются в социокультурных рамках, напротив, способ‑ 2. Кагарлицкий Б. Ю. Восстание среднего класса. М.: Ультра-Культура, 2003. С. 14. 3. Ср.: «Неолиберальная экономическая система имела в своей основе противоречия, развитие которых определило конец ее существования. Производимые в странах периферии товары должны были продаваться в центре — в  развитых западноевропейских и  североамериканских странах. Но по мере выноса из них производства потребительские возможности населения уменьшались, лишь очень ограниченно компенсируясь „новой экономикой“: сферой услуг и информационных технологий. Рост потребительских рынков стран промышленной периферии не мог покрыть растущий дефицит спроса». Колташов В., Кагарлицкий Б., Романенко Ю., Герасимов И. Экспертная группа ИГСО : Кризис глобальной экономики и Россия // Левая политика. 2008. № 5. С. 21.

• Анна Очкина •

183

ны разрушить любые рамки и ограничения 4. Различные вариан‑ ты, с одной стороны, социального государства, с другой стороны, авторитарного либерализма стали основами для моделей таких внешних ограничителей. Два противоположных ответа буржуазных государств кризи‑ су 30‑х годов прошлого века представляли собой различную ком‑ бинацию экономических и  политических рычагов управления капиталистической стихией. Фашистский вариант базировал‑ ся на примате политического управления, обеспечивающего сте‑ пень мобилизации общества, необходимую для предотвращения немедленного развала экономики. Одновременно, однако, под си‑ стему была подложена бомба сверхмилитаризации и социальной дифференциации, которая стала для фашистских режимов меха‑ низмом самоуничтожения. Любые импульсы, посылаемые в экономику, в таких условиях не работают долго, поскольку не находят свободных и творчески настроенных агентов, ориентированных на созидание. Из всех ви‑ дов социальной активности поощряется, прежде всего, агрессия. Но направлена она не на то, что является истинной причиной со‑ циальной напряженности и  недовольства. Углубление социаль‑ но-экономических противоречий продолжается с  одновремен‑ ным ослаблением трудового и социально-культурного потенциа‑ ла общества, который мог бы быть использован для преодоления этих противоречий. Противоположной моделью выхода из кризиса оказалась кейн‑ сианская модель (и близкий к ней «Новый курс» Ф. Д. Рузвельта) и особенно выросшее из нее социальное государство. В этой моде‑ ли преимущество было за социально-экономическими решения‑ ми, которые, в свою очередь, требовали соответствующей транс‑ формации политических институтов. Кейнсианство, разумеет‑ ся, не является антикапиталистической теорией, но именно оно стало основой поиска антикапиталистических форм разреше‑ ния социально-экономических противоречий капитализма. Пре‑ жде всего, Дж. М. Кейнс обосновывал ту идею, что общество об‑ ладает потребностями, не сводимыми к сумме индивидуальных 4. См. работы Й. Шумпетера, который отмечает, что в позднефеодальном обществе «преграды не только сдерживали буржуазию, но ее и защищали» (Шумпетер  Й. А. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. М.: ЭКСМО , 2007. С. 516). Согласно его логике, ту же функцию в позднем капитализме выполняет и Welfare State. 20 лет «успешного» развития неолиберализма как раз доказали — от обратного — правоту австрийского мыслителя.

1 84

• Логос

№2

[98] 2014 •

потребностей и в такой «индивидуализированной» сфере обще‑ ственной жизнедеятельности, как экономика. Во-вторых, он до‑ казывал необходимость масштабного вмешательства государства в экономическую деятельность, причем вмешательства постоян‑ ного и институционально оформленного. И в‑третьих, Кейнс го‑ ворил об обществе как о системе, которой для выживания необ‑ ходимо подчинение индивидуального интереса общественному. При этом великий экономист открещивался от возможных обви‑ нений в социализме. Он настаивал на математической доказанно‑ сти и прагматичности своих взглядов и уверял в верности «исто‑ рическим традициям»: В некоторых других отношениях вышеизложенная теория являет‑ ся по своим выводам умеренно консервативной. Хотя она и ука‑ зывает на жизненную необходимость создания централизованно‑ го контроля в вопросах, которые ныне в основном предоставлены частной инициативе, многие обширные сферы деятельности оста‑ ются незатронутыми. Государство должно будет оказывать свое руководящее влияние на склонность к потреблению частично пу‑ тем соответствующей системы налогов, частично фиксировани‑ ем нормы процента и, возможно, другими способами. Более того, представляется маловероятным, чтобы влияние банковской поли‑ тики на норму процента было само по себе достаточно для обес‑ печения оптимального размера инвестиций. Я представляю себе поэтому, что достаточно широкая социализация инвестиций ока‑ жется единственным средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости, хотя это не должно исключать всякого рода компромиссы и  способы сотрудничества государства с  частной инициативой. Но, помимо этого, нет очевидных оснований для системы государственного социализма, которая охватила  бы большую часть экономической жизни общества (курсив мой. — А. О.). Не  собственность на  орудия производства существенна для государства. Если  бы государство могло определять общий объем ресурсов, предназначенных для увеличения орудий про‑ изводства, и  основных ставок вознаграждения владельцев этих ресурсов, этим было бы достигнуто все, что необходимо. Кроме того, необходимые меры социализации можно вводить постепен‑ но, не ломая установившихся традиций общества 5.

В свою очередь, «Новый курс» в США проводил Франклин Дела‑ но Рузвельт, убежденный антикоммунист и «элитарист». Ошибоч‑ 5. Кейнс Д. М. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Гелиос АВР , 2002. С. 141.

• Анна Очкина •

185

но было бы думать, будто Рузвельт выступал, пусть и невольно, с антикапиталистических позиций. Скорее, он стремился сделать государство главным игроком на экономическом поле, который имеет преимущественное право в выборе партнера. Крупный капитал давно добился укрепления промышленных ас‑ социаций, разделения рынков между ними и прекращения дей‑ ствия антитрестовского законодательства. Эти идеи пропа‑ гандировались Национальной ассоциацией промышленников и Торговой палатой, за них ухватился и Рузвельт. Он высказал‑ ся за совместное «планирование» правительства и предпринима‑ телей, иными словами, отстаивал укрепление государственномонополистического капитализма (курсив мой. — А. О.). Р. Моли осторожно указал президенту, что это идет вразрез с главными догматами свободного предпринимательства и основной фило‑ софией американского капитализма, на что ФДР (Франклин Де‑ лано Рузвельт. — А. О.) резонно возразил: «Если бы эта филосо‑ фия не потерпела банкротства, сегодня здесь сидел бы Герберт Гувер». В начале мая (1933 года. — А. О.), выступая на съезде Тор‑ говой палаты, Рузвельт призвал: «Не допустить перепроизводства, несправедливой заработной платы и уничтожить неподобающие условия труда» 6. «Новый курс, — сообщил ФДР на  митинге в  штате Висконсин ле‑ том 1934  года, — стремится сцементировать наше общество, бо‑ гатых и  бедных, работников физического и  умственного труда, в  добровольное братство свободных людей, работающих вме‑ сте на благо всех». Через несколько месяцев на собрании банки‑ ров Ф. Рузвельт объяснил: правительство — «выражение единства и  руководитель всех групп в  стране», а  обязанность президен‑ та — «найти среди многих противоречивых элементов единство цели, наилучшим образом устраивающей всю нацию». Подняв этот идеологический штандарт, ФДР выступил в  поход в  знаме‑ нательном 1935 году 7.

Франклин Делано Рузвельт, 32‑й президент США, единственный в  истории этой страны избиравшийся более чем на  два срока (он четыре раза принимал присягу президента США), кое в чем пошел дальше Кейнса, по крайней мере в его программе более заметен социальный элемент. Отчасти это — попытка растоп‑ тать «гроздья гнева», созревшие в стране во время Великой де‑ 6. Яковлев  Н. Н. Франклин Рузвельт: человек и политик. Новое прочтение. М.: Международные отношения, 1981. С. 152. 7. Там же. С. 192.

1 86

• Логос

№2

[98] 2014 •

прессии. Но во многом Рузвельт интуитивно стремился воспре‑ пятствовать тому, что составляет главное бедствие капитализма: нуждаясь в неисчерпаемых трудовых ресурсах для обеспечения постоянного роста капитала, система разрушает базу воспроиз‑ водства и  развития этих ресурсов, стремясь снизить издержки производства и,  следовательно, затраты на  живой труд. Имен‑ но поэтому Рузвельт предупреждал, что вводимые им принципы социального обеспечения представляют собой отнюдь не  толь‑ ко социальный компромисс, в рамках которого правящие круги «подкармливают» низы для снятия социальной напряженности. Он утверждал, что рабочему необходимо не просто чем-то кор‑ мить себя и свою семью в период безработицы, но и сохранять свое достоинство, потребность и возможность трудиться, сохра‑ нять веру в свою страну и желание служить ей. Иными словами, «Новый курс» пытался ориентироваться на то, чтобы сохранять и поддерживать трудовую и социально позитивную мотивацию в  тот период, когда собственно капиталистические стимулы, факторы деятельности homo economics, перестают такую моти‑ вацию создавать и  поддерживать. По  крайней мере, предлагая заменить финансовую помощь безработным планом обеспече‑ ния работы, Ф. Рузвельт заявил: «Я не хочу допустить, чтобы жизненные силы нашего народа еще больше подрывались выдачей пособий налич‑ ными деньгами, продовольственными пакетами или предостав‑ лением на несколько часов в неделю работы по уходу за газона‑ ми, сгребанию листьев или уборке мусора в общественных пар‑ ках. Мы должны спасти рабочих не только физически, мы должны также сохранить их уважение к  себе, мужество и  решимость». Смысл плана: не подачки, а обеспечение работой 8.

При всех противоречиях и кейнсианской модели, и «Нового кур‑ са» они, как показала история, стали более адекватным ответом на  вызовы экономических кризисов, чем фашистский вариант. Но попытки регулирования капитализма требовали создания со‑ циальных институтов, которые постепенно приобретали само‑ стоятельность и  относительную автономность развития, стано‑ вились факторами формирования социальной структуры и  об‑ щественного сознания. Социальная структура общества, его экономическая структура, культурные и  психологические ха‑ рактеристики становились сложнее и  многослойнее. Но  доми‑ 8. Там же. С. 192.

• Анна Очкина •

187

нирующей целью общественного производства оставалось полу‑ чение прибыли, и эта цель стремилась подчинить себе деятель‑ ность всех социальных институтов и развитие всех общественных отношений. По мере того как экономика укреплялась, получив новые им‑ пульсы и стабилизировавшись за счет работы регулятивных меха‑ низмов, само это регулирование стало казаться правящему клас‑ су и представлявшим его интересы буржуазным правительствам излишним. Государственное регулирование было объявлено не‑ эффективным, сдерживающим свободную конкуренцию и подав‑ ляющим предпринимательскую активность. Начались демонтаж регулятивных государственных механизмов, коммерциализация связанных с ними нерыночных секторов, передача ряда функций от государственных институтов коммерческим. Оправившись после потрясений Великой депрессии и Второй мировой войны, буржуазные правительства в соответствии с ло‑ гикой частного интереса стали стараться во что бы то ни стало расчистить дорогу капиталу, развивая в экономике те самые тен‑ денции, которые и привели к предыдущим кризисам. Создание стабилизирующих структур и институтов воспринималось пра‑ вящим классом в развитых капиталистических странах как вы‑ нужденный компромисс, а …к началу … 1980‑х годов на фоне нарастающего кризиса советской системы и постепенного ослабления левых на Западе этот компро‑ мисс воспринимался уже не только как крайне дорогостоящий, но и как ненужный. Возможности кейнсианской модели были ис‑ черпаны, ее негативные стороны (инфляция, бюрократизация) в полной мере очевидны 9.

Попытки буржуазных правящих кругов освободиться от стаби‑ лизирующих общество не-капиталистических институтов подры‑ вали и подрывают условия и капиталистического развития тоже. «Либерализм, провозглашающий принцип „меньше государства“, постоянно нуждается в полицейском принуждении, чтобы осуще‑ ствить свои идеи на практике. На первый взгляд кажется стран‑ ным, что либерализм, будучи идеологией буржуазии, нападает на буржуазное государство, изображая его неэффективным, на‑ сквозь бюрократизированным и в значительной степени беспо‑ 9. Кагарлицкий  Б. Ю. Кризис и  мы. Как это происходит // Русская жизнь. 12.08.2008. URL : http://www.rulife.ru/old/mode/article/849/.

1 88

• Логос

№2

[98] 2014 •

лезным», — отмечает политолог Б. Ю. Кагарлицкий и совершенно справедливо видит в этом мнимое противоречие, ибо …либерализм … направлен против не-буржуазных элементов в бур‑ жуазном государстве. Он не против полицейского насилия (когда оно направлено на защиту частной собственности), но постоян‑ но призывает свести к минимуму роль институтов, не связанных непосредственно с защитой капиталистического порядка. Пара‑ докс в том, что социальные уступки стабилизируют капиталисти‑ ческие отношения куда эффективнее, чем полицейские репрессии. Поэтому последовательные либеральные идеологи то и дело вы‑ ступают в неожиданной для себя роли людей, которые дестаби‑ лизируют буржуазный порядок, навлекая на себя не только гнев государства, но и недовольство прагматически мыслящих лиде‑ ров бизнеса 10.

Экономическая политика буржуазных правительств всегда была подчинена логике накопления капитала, что требовало устранения всяких препятствий для его движения и максимального освобождения от «ненужных и непроизводительных трат». Самыми ненужными и непроизводительными всегда оказывались расходы на лю‑ дей. «Продолжительное замедление темпов накопления капитала, а также отказ корпораций повышать заработную плату, позволявший поднять норму прибыли, наряду с мерами государства по со‑ кращению социальных расходов (чтобы увеличить капиталисти‑ ческую прибыль) привели к замедлению темпов роста инвестиций, потребительского и государственного спроса и, следовательно, ро‑ ста спроса в целом. Слабость совокупного спроса, которая была следствием сокращения доходности, долгое время служила главным препятствием для роста в развитых капиталистических эконо‑ миках. Для преодоления устойчивой слабости совокупного спроса правительствам западных стран во главе с Соединенными Штатами пришлось пойти на значительное увеличение долга, используя для этого все более разнообразные и изощренные каналы» 11. Однако вопреки букве неолиберальной доктрины «меньше го‑ сударства» в экономике не становилось. Специфика антикризис‑ ных мер, повсеместно применяемых правительствами затронутых кризисами стран, состоит в том, что государство активно вмеши‑ вается в экономику, увеличивая свои расходы. Но средства направ‑ ляются не на стимулирование экономики через развитие общества 10. Он же. Политология революции. М.: Алгоритм, 2007. С. 20–21. 11. Бреннер Р. Разорительный кризис на  марше // Прогнозис. 2008. № 3 (15). С. 104.

• Анна Очкина •

189

(хотя бы по Дж. М. Кейнсу и Ф. Д. Рузвельту), а на сохранение нео‑ либерального порядка (то есть порядка, спровоцировавшего кри‑ зис). Правительства спасают банки, одновременно урезая социаль‑ ные расходы под предлогом тяжелого положения экономики. Политика покрытия частных долгов за  счет государственных средств (распространяющаяся сегодня, по выражению немецкого политика Грегора Гизи, практика социализации убытков на фоне продолжающейся приватизации прибылей) привела к  тому, что банкротами оказались финансовые институты государства. Это, в свою очередь, ударило по бизнесу. Наиболее адекватным формаль‑ ной логике капитализма является либертаризм, согласно которому …государство … обязано содействовать лишь таким изменениям, ко‑ торые отвечают критериям Парето. С точки зрения либертаризма принудительное перераспределение заведомо неприемлемо. Для либертаризма характерен последовательный индивидуализм, ис‑ ключающий, в частности, возможность суммирования индивиду‑ альных полезностей 12.

Проблема в том, что последовательное выполнение либертиан‑ ской программы привело бы как минимум к стремительному ра‑ зорению большей части буржуазии, а  в  перспективе — и  к  рас‑ паду общества. «Изъяны рынка» (market falls)  — неотъемле‑ мая, перманентная черта капитализма: рынок не  обеспечивает (по  определению) эффективных решений в  сферах, необходи‑ мых для сохранения целостности общества, его развития и вос‑ производства 13.

ВРАЖДЕБНОЕ ЕДИНС ТВО:

капитализм и социальное государство Однако неправильно было  бы объяснять кризис регулятивных механизмов только последовательной и осознанной атакой со сто‑ роны правящего класса. Погружение некапиталистических струк‑ 12. Якобсон  Л. И. Экономика общественного сектора: основы теории государственных финансов. Учебник для вузов. М.: Аспект пресс, 1996. С. 80–81. 13. См., напр.: Stiglitz J., Ocampo J., Spiegel S., Ffrench-Davis R., Nayyar D. Stability with Growth: Macroeconomics, Liberalization, and Development. Oxford, N.Y.: Oxford University Press, 2006; Stigliz J. Regulation and Failure // New Perspectives on Regulation / D. Moss, J. Cisternino (eds). Cambridge: The Tobin Project, 2009. P. 11–23.

1 90

• Логос

№2

[98] 2014 •

тур, отношений и  мотиваций в  капиталистическую среду само по себе было чревато кризисом. Столкновение различных систем ценностей и целей порождает противоречия, временные прими‑ рения которых лишь обостряют в дальнейшем противоречивость развития. Трагедия современности в том, что кризисы поразили сегодня не только имущий класс, но и тех, кто объективно ему противостоит. Опыт прошедшего столетия показал, что воспроизводство позднеиндустриального общества не  может происходить авто‑ матически и стихийно, тем более под воздействием одних лишь рыночных факторов. Еще индустриальное производство прину‑ дило капиталистическое государство создавать постоянно дей‑ ствующие институты социализации, причем не только в системе профессионального обучения, но и в сфере гражданского и даже бытового поведения. Более того, необходимо было создавать си‑ стемы социализации, обучения и  просвещения, ориентирован‑ ные на формирование определенного типа личности, без которого любое современное оборудование превращается в груду металло‑ лома. Современные организации не могут работать без адекват‑ ной корпоративной культуры, которая обеспечивает актуализа‑ цию управленческих схем, взаимодействие и  взаимопонимание между работниками. Позднеиндустриальные города и  даже се‑ мьи могут нормально функционировать при условии интериори‑ зации массой населения единых правил и норм. Таким образом, институты социального государства, обеспечивающие решение этой задачи, становятся базовыми для существования общества как такового. Говоря марксистским языком, в той мере, в которой человек яв‑ ляется ключевым элементом производительных сил и субъектом производственных отношений, институты социального государ‑ ства становятся элементами «базиса» общества. При этом идео‑ логическая и  политическая «надстройка» не  признает за  ними эту роль. Таким образом, сущностное противоречие капитализ‑ ма между общественным характером производства и частнособ‑ ственническим характером присвоения приобретает сегодня фор‑ му противостояния между гуманистическим назначением соци‑ ального государства и его прагматическим сужением до функций правительственной благотворительности. Это противоречие де‑ лает само воспроизводство общества конфликтным и по факту — суженным, чреватым гигантскими потерями человеческого потен‑ циала. Это наносит удар и по боготворимой неолиберальными ав‑ торами экономической эффективности, чего они категорически

• Анна Очкина •

191

не понимают. Парадоксально, что в этом непонимании с ними со‑ лидарны и догматические марксисты, которые не видят связи ме‑ жду производством железа и воспроизводством общества. Сего‑ дня такое непонимание тем более непростительно, что общество уже не может существовать без масштабного социального секто‑ ра общественного производства (образования, здравоохранения, культуры и т. п.), в котором предметом, субъектом и средством труда является сам человек. Возможности социального компромисса в  заданных капита‑ лизмом ограничениях исчерпаны, но и антикапиталистические структуры — социальное государство, система образования, на‑ ука и культура, управление — утрачивают под воздействием про‑ тиворечий своего развития эффективность и жизнеспособность. Социальная сфера воспринимается неолиберальными идеолога‑ ми и политиками как затратный навес над экономикой, в лучшем случае как неизбежное зло. Но социальная сфера необходима для обеспечения кадровых потребностей экономики, для удовлетво‑ рения социально-культурных запросов общества, для обеспече‑ ния социальной стабильности. Она отвечает за реализацию обще‑ ственно значимых целей и в современных условиях может разви‑ ваться только в рамках государства. Государство также нуждается в  социальной сфере, однако интересы правящего буржуазного класса то  и  дело приходят в  противоречие с  интересами обще‑ ства и, следовательно, с логикой развития социальных секторов. Навязывание буржуазным государством социальной сфере своих правил игры встречает сопротивление слоев, заинтересованных в поступательном развитии образования, здравоохранения, соци‑ ально-культурной сферы и социальной помощи. Но и без государ‑ ства социальная сфера развиваться не может 14. Буржуазное государство навязывает социальной сфере та‑ кие реформы, которые усугубляют кризис и этой сферы, и само‑ го государства. И  сегодня мало одного устранения бюрократи‑ ческого или рыночного давления на  эти институты, необходи‑ ма их радикальная трансформация, изменение самих принципов функционирования. Развитие общественного сектора позволило расширить и отре‑ гулировать производство общественных благ, дало возможность 14. См.: Кагарлицкий  Б. Ю. Политология революции. С. 21; Очкина  А. В. Когнитивный диссонанс или слепота зрячих. К вопросу о современных реформах социальной сферы в России // Межвузовский сборник научных трудов. Пенза: ПГПУ им. В. Г. Белинского, 2011.

1 92

• Логос

№2

[98] 2014 •

принимать относительно эффективные решения в зонах изъянов рынка. Одновременно развивался институт социальной помощи, поддержки нетрудоспособных членов общества, который стал не‑ обходим капитализму, уничтожившему или значительно ослабив‑ шему традиционные формы такой поддержки. Постепенно инсти‑ тут социальной помощи расширяется и включается в формирую‑ щееся социальное государство. Функции социального государства усложняются по мере его развития, но в основном они подчинены двум целям: сохранение и поддержание платежеспособного спро‑ са, поступательное развитие общества потребления и обеспече‑ ние сохранения, развития и воспроизводства трудового и чело‑ веческого потенциала. Последняя из перечисленных задач, впрочем, всегда была вто‑ ростепенной для государства и первостепенной для общества. Со‑ циальные расходы стали особенно раздражать правящие круги, когда оправившемуся от депрессии обществу можно было пред‑ ложить другой способ удовлетворения возросших социальных потребностей — потребительские кредиты. Одновременно с  де‑ монтажем системы государственного регулирования начинает‑ ся и демонтаж социального государства. Так, функция поддержа‑ ния совокупного спроса уже с начала 70‑х годов прошлого века довольно успешно перепоручается системе потребительских кре‑ дитов. Калифорнийский исследователь Роберт Бреннер, исследуя динамику соотношения доли сбережений и заимствований в об‑ щем объеме располагаемого дохода домохозяйств, приходит к вы‑ воду об обратной пропорциональной зависимости этих показа‑ телей. Иными словами, утрачивая возможности оплаты текущих расходов и создания текущих накоплений, домохозяйства выну‑ ждены покрывать дефицит за  счет потребительских кредитов. Дефицит же семейных бюджетов формировался во многом из-за того, что значительная часть общественных благ становится со‑ циальными услугами, приобретаемыми за деньги, и часть бюдже‑ тов, таким образом, тратится на то, что раньше доставалось домо‑ хозяйствам бесплатно. В то же время сложившийся образ жизни, сформированные и во многом объективно обусловленные соци‑ альные потребности (связанные с уровнем образования, квали‑ фикации, профессиональными и статусными характеристиками) требуют сохранения сложившейся структуры потребления, что и обусловливает необходимость кредитов 15. 15. Brenner R. What is Good for Goldman Sachs is Good for America: The Origins of the Present Crisis. Center for Social Theory and Comparative History. UCLA .

• Анна Очкина •

193

На графике, приведенном Р. Бреннером, линии личных сбере‑ жений и заимствований домохозяйств расходятся, образуя своего рода «американский крест». Такое сравнение может показаться бестактным, учитывая, что «русский крест» — страшная метафора российской демографической ситуации, за которой — преждевре‑ менная смертность, сокращение населения. Однако «американ‑ ский крест» — это тоже трагедия, может быть менее интенсивная, отложенная, но остро ощущаемая как населением, так и исследо‑ вателями. Американский исследователь Том Хартман в своей кни‑ ге «Сжатые: необъявленная война против среднего класса и что мы можем сделать с этим» пишет: Америка, где родился мой отец, ставила людей выше прибыли. Америка, где мы живем, ставит прибыль выше людей. В Амери‑ ке моего отца 35% работающих были членами союзов, получали достаточное для выживания жалование, медицинскую страхов‑ ку и достойную пенсию. Эта Америка стремительно исчеза‑ ет. Минимальная заработная плата — 5 долларов 15 центов в час — недостаточна для выживания. Рабочие не могут сегодня ожидать оплаты их медицинской страховки или пенсии. Пенсионные на‑ копления исчезают. 30 000 работников General Motors потеряли свои места в 2005 году — и продолжаются разговоры о привати‑ зации системы социального обеспечения. Богатые становят‑ ся все богаче, а бедные все беднее 16.

Другие исследователи также признают «генетическую» связь с со‑ циальным государством «нового среднего класса», идея которо‑ го в свое время, «несмотря на всю свою условность, размытость и  почти неуловимость, оказалась очень важна для буржуазной системы. В  ней выразилось буржуазное представление о  благо‑ устройстве, стабильности, добросовестности» 17. Однако сегодня «сжатие», «усыхание», рыночная трансформация социального го‑ сударства, затронувшая даже самые благополучные страны За‑ пада, приводят к исчезновению среднего класса. Иными слова‑ ми, «американский крест», яснее всего демонстрирующий се‑ годня социально-экономическое положение наиболее активно работающих социальных слоев в  самых богатых странах, — это символ отчуждения огромной массы людей от  общественного April 18, 2009. P. 72–73. URL : http://www.sscnet.ucla.edu/issr/cstch/papers/ BrennerCrisisTodayOctober2009.pdf. 16. Hartmann T. Screwed: The Undeclared War against Middle Class and What We Can Do about It. San Francisco, CA : Berett-Koehler Publishers, Inc. 2006. P. 3. 17. Кагарлицкий Б. Ю. Восстание среднего класса. С. 7.

1 94

• Логос

№2

[98] 2014 •

богатства, изрядную долю которого они и  создают. В  работах американских и  европейских исследователей последнего деся‑ тилетия содержатся самые тревожные выводы и самые мрачные прогнозы о  будущем среднего класса. Экономисты и  социоло‑ ги единодушны: главная причина исчезновения среднего клас‑ са — разложение социального государства, сокращение социаль‑ ных расходов 18. Неолиберальная политика стремится «выдавить» из экономи‑ ки именно то, что после Великой депрессии сделало ее эффектив‑ ной, — человеческий фактор: творческую активность и заинтере‑ сованность человека в результатах своего труда как в условиях развития общества. Человеку оставлялись функции производите‑ ля и потребителя, причем, экономя на оплате усилий первого, нео‑ либералы стремились сделать неисчерпаемыми возможности вто‑ рого. Таким образом, антикризисные меры неолиберального тол‑ ка были противоречивы в своей основе, что обусловило не только глубину нынешнего кризиса, но и его многослойность, многофак‑ торность и принципиальную неразрешимость в рамках неолибе‑ ральной стратегии. Дело в том, что эта стратегия не хочет считаться с объективной обусловленностью Welfare State в целом и государственной систе‑ мы социальной защиты в частности развитием самого капитализ‑ ма. Либеральным мыслителям свойственно считать социальное государство навязанным буржуазии компромиссом, условия ко‑ торого можно менять относительно произвольно. Тем временем ……развитая потребность человека появляется с развитым разделени‑ ем труда, но неравным доступом большинства населения к про‑ дуктам данного производства, базирующегося на разделении тру‑ да. Если экономической основой социально-политической деятельности государства является промышленный способ про‑ изводства и разделение труда, то социальной основой является объединение представителей наемного труда, чей интерес так же, как и интерес предпринимателей, покоится на данном производ‑ стве. Социальная защита как легитимированная деятель‑ ность государства приобретает всеобщий характер, а  потреб‑ ности индивидов становятся политической категорией только на  промышленной стадии производства, когда производитель‑ 18. См., напр.: Ornstein  F. C. Class counts: Education, inequality, and the shrinking middle class. Lanham, MD : Rowman & Littlefield Publishers, 2007; Patico J. Consumption and Social Change in a Post-Soviet Middle Class. Washington, D. C. Woodrow Wilson Center Press, 2008; Brooks C., Manza J. Why Welfare States persist? Chicago; L.: The Unversity of Chicago Press, 2007.

• Анна Очкина •

195

ная сила общества — человек — начинает носить общественный характер. Этот общественный характер производства и человека предопределяет социально-политическую деятельность государ‑ ства в социальной сфере и государственное управление потреб‑ ностями человека 19.

Таким образом, социальное государство — органическая часть капиталистической системы. По крайней мере, потребность в го‑ сударственной системе социальной защиты производится самим капитализмом в  силу его объективных особенностей. Ослабле‑ ние субъективного фактора — борьбы трудящихся за свои права — облегчает правящему классу смену правил игры, отказ от части условий социального компромисса. Но  объективная необходи‑ мость поддержки нетрудоспособных граждан, обеспечения ми‑ нимальных гарантий выживания во имя стабильности сохраня‑ ется. Именно капитализм подрывает или вовсе уничтожает тра‑ диционные институты, могущие обеспечить социальную защиту. Социальная помощь — сектор, который труднее всего коммерциа‑ лизировать: потребность в пособии по безработице или бедности вряд ли может принять форму платежеспособного спроса. Буржу‑ азные правительства вынуждены нести эти социальные расходы, урезая их при малейшей возможности. Идея сокращения социальных расходов находит свои органи‑ зационные формы. Возникает идея адресной помощи, которая основана на  стремлении строго определить адресатов помощи и ни в коем случае не дать лишнего. Адресная помощь требует, правда, значительных затрат на выработку критериев ее предо‑ ставления, на выявление адресатов, на ее конкретную организа‑ цию и  т. д. И  все-таки адресный характер социальной помощи позволяет ограничить доступ к  ней, оградить социальные про‑ граммы государства от посягательств значительной части «бла‑ гополучного» населения. Адресная помощь — необходимое орга‑ низационно-правовое условие трансформации ряда социальных прав в социальные услуги, которые работающих и имеющих доход граждан принуждают приобретать на рыночных условиях. Затратный характер социальной помощи соответствует неоли‑ беральной концепции социальной защиты: она есть не более чем неизбежные (и неэффективные с точки зрения экономики) тра‑ 19. Стребков  А. И. Социальная политика государства: понятийный фрагмент // Homo philosophans. Сборник к 60-летию профессора К. А. Сергеева. Серия «Мыслители». Вып. 12. СП б.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С. 397.

1 96

• Логос

№2

[98] 2014 •

ты на «социальную стабильность». Своего рода издержки рыноч‑ ной экономики, неизбежно порождающей бедность. Социальная справедливость даже в таком кургузом понимании, согласно ко‑ торому общество должно поддерживать своих нетрудоспособных членов, в неолиберальной концепции социального развития про‑ тивостоит эффективности и  понимается как вынужденное зло. Необходимость обеспечивать помощь только при предъявлении особых доказательств, необходимость ограничения круга людей, которым предоставляется помощь на основании определенных критериев, обусловливают бюрократизацию системы социально‑ го обеспечения. Бюрократизация, однако, оказывается не самым большим недостатком адресной помощи. При сокращении обще‑ ственного сектора, то есть при ограничении каналов социальной мобильности, возможностей для развития, маневра, культурного роста личности социальная помощь способствует закреплению и  воспроизводству бедности. Бедность становится своего рода профессией, являясь единственным или оптимальным источни‑ ком заработка, стилем жизни, связанным даже с определенными обязательствами и моделями поведения. Человек или семья дол‑ жны доказывать свою бедность разным инстанциям, выполнять их требования по оформлению и предоставлению необходимых документов, разбираться в инструкциях, следить за изменениями в законодательстве и т. п. Адресная помощь, представляющаяся идеологам либерализ‑ ма наименьшим злом по  сравнению с  «раздутым социальным государством», оказывается неэффективной и  с  экономиче‑ ской, и  с  социальной точек зрения. Она постоянно требует за‑ трат, не давая возможности создавать условия для развития зна‑ чительной социальной группы, напротив, удерживая эту группу в состоянии бедности, что означает постоянное воспроизводство потребности в затратах на социальную помощь. Иждивенческие настроения и модели поведения, порождаемые такой помощью, — это на деле маргинализация целых слоев населения, спровоциро‑ ванная усеченным характером социального обеспечения. Огра‑ ничивая каналы социальной мобильности, шансы значительной части общества на улучшение своих жизненных условий, неолибе‑ ральная социально-экономическая доктрина превращает целый социальный слой в балласт и потом содержит его за счет работаю‑ щих членов общества. Это непросто двойная несправедливость, это еще и крайне расточительное отношение к человеческим ре‑ сурсам. Постоянно борясь с  неэффективностью социальной по‑ мощи, неолиберальные правительства либо сокращают расхо‑

• Анна Очкина •

197

ды на нее, либо стараются ужесточить критерии предоставления и  контроля за  адресностью. Социальная помощь не  становится эффективней, напротив, бедность увеличивается, а  бюрократи‑ ческий аппарат растет 20. В результате возникает социальный ин‑ ститут, действительно обременительный для общества и  выпол‑ няющий функцию, противоположную той, для которой он создан: адресная социальная помощь консервирует и воспроизводит бед‑ ность вместо того, чтобы способствовать ее преодолению, усу‑ губляет социальную несправедливость вместо того, чтобы про‑ тивостоять ей. Альтернативой адресной помощи является концепция соци‑ альных прав — государственных гарантий определенного уровня жизни и обеспеченности социально значимыми услугами, необ‑ ходимыми для развития и культурного роста личности. Предо‑ ставление и обеспечение социальных прав и есть функции соци‑ ального государства. Социальное государство — государство, га‑ рантирующее своим гражданам определенный набор социальных прав: жизненных шансов, уровня жизни, определенный уровень социальной защищенности и доступа к культурным и информа‑ ционным благам. Повторим, экономическая основа социального государства — развитое промышленное производство и НТР, со‑ циальная — объективно обусловленный рост образования и соци‑ альных потребностей, политическая — объединение трудящихся для защиты своих прав. Однако социальное государство, развиваясь, заполняет собой все больше секторов общественного производства, способных давать прибыль и  этим интересных для капитала: здравоохра‑ нение, образование, науку и  культуру. Возникают социальные группы, «новые средние слои», которые зависят не  от подачек государства, а  от  определенного социального порядка и  кото‑ рые при этом выполняют необходимые общественные функ‑ ции, трудясь в  социально значимых сферах. Социальное госу‑ дарство развивает относительно высокие потребности в тех сло‑ ях, которые оказываются связанными с ним профессионально, и  в  тех, которые нуждаются в  нем для достижения и  сохране‑ ния своего социального положения. С одной стороны, это озна‑ чает, что социальное государство служит стабилизации и  даже росту потребительского спроса, необходимых для развития ка‑ питализма. Но механизм потребительских кредитов становится однажды предпочтительней и не имеет такого неблагоприятно‑ 20. Очкина  А. В. Указ. соч.

1 98

• Логос

№2

[98] 2014 •

го для буржуазии эффекта, как развитие леводемократических настроений в обществе. Социальное государство сформировало новую структуру со‑ циальных потребностей, естественной частью которой стала по‑ требность в относительно высоком уровне социальной справед‑ ливости, понимаемой как наличие определенного набора прав и гарантий для всех членов общества. Эта потребность в разви‑ тых и наиболее благополучных буржуазных обществах постепен‑ но оформилась как самостоятельная общественная потребность, детерминированная особой системой ценностей, а не уровнем со‑ циально-экономического благополучия тех или иных слоев. Про‑ явление этой особой социальной потребности, обусловившей «союз студентов и рабочих и, что важнее, „среднего класса“ и низ‑ кооплачиваемых трудящихся» 21, стало неожиданностью для лево‑ либеральных правительств второй половины 2000‑х годов. Скорее всего, правые надеялись на обратную реакцию. Они ду‑ мали, что «средний класс» решит: отлично, давайте все прива‑ тизируем и будем играть по коммерческим правилам — и тогда мы наконец-то сможем оплачивать качественное обслуживание в индивидуальном порядке. Вполне возможно, что в долгосроч‑ ной перспективе так и  случится. Но  именно сейчас обнаружи‑ лось, что идея социальных благ пустила среди «среднего класса» слишком глубокие корни. Идея солидарности (мы платим налоги и взамен получаем социальные блага) — это чрезвычайно важная часть скандинавского понимания своей истории и национальной идентичности 22.

Таким образом, социальное государство в своей наиболее разви‑ той форме становится если не школой коммунизма, то как мини‑ мум школой солидарности. Не только для относительно благополучного скандинавского общества неотъемлемость социальных прав (права на  социаль‑ ную защиту и доступ к культуре, права на образование и здоро‑ вье) становится социальной нормой. Сопротивление постсовет‑ ского общества реформам социальной сферы — также следствие «болезненной привязанности» советских людей к социальному го‑ сударству. Это сопротивление все постсоветские годы проявля‑ лось в основном в виде глухого саботажа, политически почти ни‑ 21. Норхой Я. Восстание среднего класса… во имя социальных благ // Левая политика. 2007. № 1. С. 96. 22. Там же. С. 97.

• Анна Очкина •

199

как себя не проявляя. Однако в последнее время поле социального протеста в России, пусть фрагментарное и не слишком насыщен‑ ное, формировалось под влиянием недовольства большинства на‑ селения состоянием и тенденциями развития социальной сферы 23. Заметим здесь, кстати, что совершенно особым случаем явля‑ ется опыт Советского Союза. Идеологическая мобилизация на‑ селения осуществлялась тогда на основе идеи построения ново‑ го, лучшего общества. Канализация же народного недовольства, перенаправление его вовне, прочь от правящего здесь и сейчас руководства происходили в  СССР более чем активно, особенно в сталинский период. Объектами ее, однако, выступали не пред‑ ставители других народов или рас, а классовые враги, как внутрен‑ ние, так и внешние. Это дало возможность советскому государ‑ ству позже, разоблачая репрессии и диктаторские методы Стали‑ на, воспользоваться социальными завоеваниями раннесоветского периода, не подвергая общество, систему образования и культу‑ ры глубокой санации. Заметим, что целенаправленной модернизации в  советский период подвергались все сферы жизни, даже такие, казалось бы, частные, как быт и питание. Так, например, развитие пищевой ин‑ дустрии в СССР можно рассматривать как социальный проект, су‑ щественно повлиявший на вкусы и бытовые привычки советских граждан 24. Системы образования и  массовой культуры, созданные еще в  довоенный период, будучи подвергнуты определенной идео‑ логической коррекции после разоблачения сталинизма, смогли служить и  дальше, выполняя функции культурного и  экономи‑ ческого воспроизводства общества. Именно система образова‑ 23. Мониторинг протестных настроений и выступлений на протяжении всего 2011 года убедительно показывал, что главной темой протестов и главным фактором самоорганизации граждан в России являются симптомы не экономического, а социального кризиса. Он имеет два источника: экономическую рецессию и правительственные реформы социальной сферы. Именно последний фактор действует сильнее и вызывает наибольшее раздражение граждан. См. аналитические обзоры, подготовленные в рамках проекта «Формирование эффективных моделей разрешения социально-трудовых конфликтов на основе мониторинга и анализа конфликтогенных и кризисных ситуаций в сфере социально-трудовых отношений путем обучения лидеров и активистов профсоюзных организаций и социальных активистов», на официальном сайте Института глобализации и социальных движений (ИГСО ), URL : http://www.igso.ru/articles.php?article_id=338. 24. Глущенко  И. В. Общепит. Микоян и советская кухня. М.: Высшая школа экономики, 2010. С. 74.

2 00

• Логос

№2

[98] 2014 •

ния, как общего, так и  профессионального, среднего и  высше‑ го, стала в СССР одним из ведущих социообразующих факторов. Основные результаты советского периода — социальная структу‑ ра и культурная среда, необходимые для оптимизации процессов модернизации общества (прежде всего индустриализации и  ур‑ банизации), — были достигнуты при помощи масштабных и  це‑ ленаправленных социальных преобразований, которые в  целом были адекватны потребностям экономической модернизации и развития. То, что происходит в России сегодня, — это не просто сокраще‑ ние социальных прав и  коммерциализация целых секторов об‑ щественной сферы, «освобождение» государства от  значитель‑ ной части своих обязательств. И дефицит бюджета не является здесь полноценным оправданием потому, что социальные расхо‑ ды сворачиваются при росте государственных расходов. Те обя‑ зательства, что государство сегодня объявляет социальными, по словам Бориса Кагарлицкого, «не являются таковыми по от‑ ношению к  населению, это дорогостоящие программы, связан‑ ные с реструктурированием бюрократии, то есть это социальные обязательства государства перед самим собой» 25. Гибель социаль‑ ного государства в сегодняшней России — это вызов российско‑ му обществу, на  который у  него нет адекватного ответа в  сло‑ жившихся общественных отношениях и при наличном соотно‑ шении сил. Сегодня в России советское социальное государство, не цени‑ мое в  полной мере советскими гражданами и  разрушаемое ре‑ формами правительства, переживает второе рождение уже в ка‑ честве феномена общественного сознания, элемента системы ценностей и мотиваций российских граждан. Этот факт прояв‑ ляется не  в  осознанном стремлении вернуть советский строй, не  в  сколько-нибудь продуманной политической или социаль‑ ной программе, выдвигаемой теми или иными движениями. Он выступает пока только в  виде некоего полубессознательного стремления найти подтверждение тому, что то, что сейчас ре‑ формами правительства превращается в  услуги разной степени доступности, существовало ранее как социальные права. Имен‑ но восприятие образования, здравоохранения, культуры, соци‑ альных гарантий как социальных прав есть наследие советско‑ го прошлого. Это наследие становится сейчас неким идеальным 25. Социальный кризис и будущее левых сил. Стенографический отчет о конференции // Левая политика. 2011. № 16. С. 21.

• Анна Очкина •

201

образом, заставляющим и  позволяющим анализировать все аг‑ рессивнее осуществляемые правительством России социальные реформы. Вспомним, что резкое снижение уровня жизни значительной части населения в  начале 1990‑х  годов не  вызвало такой обще‑ ственной реакции, как реформы социальной сферы и особенно реформы образования. Обсуждение проектов закона об образова‑ нии и образовательных стандартов высшей школы стало чуть ли не самой заметной и массовой общественной дискуссией «новой» России. И это очень показательно: не знающие особенного мате‑ риального благополучия и политической свободы граждане гото‑ вы были в той или иной степени обойтись без всего этого до окон‑ чательного успеха рыночных реформ, затянув пояса и проявляя снисходительность к власти. Долгое время социальные реформы не встречали сколько-нибудь заметного сопротивления, посколь‑ ку были разрозненными и бессистемными. Исключение составля‑ ют протесты против монетизации льгот в 2005 году. Это то самое исключение, которое подтверждает правило: эффект данного за‑ кона был заметен и болезненно ощутим для людей. И — что нема‑ ловажно — это было наступление на то, что люди считали своим неотъемлемым правом. По мере того как различные последствия реформ аккумулиро‑ вались, их разрушительный эффект становился все более поня‑ тен населению. Недовольство, не принимая сколько-нибудь кон‑ структивной и направленной формы, обратилось против самого факта реформ, что послужило поводом для правительственных аналитиков обвинять российских граждан в консерватизме и не‑ приятии перемен. Именно негативизм в оценке социальных ре‑ форм в  современной России большинством населения, нежела‑ ние перемен в социальной сфере вообще и восприятие реформ как наступления на права, а не просто удорожание или снижение качества услуг позволяют нам говорить об образе советского со‑ циального государства как доминирующем элементе протестной мотивации в современной России 26.

26. Опять укажем на доклады ИГСО по материалам мониторингов социальных протестов с 01.11.2010 по 01.11.2011. Необходимо обратить внимание также и на то, что вопреки расхожим комментариям политологов, интеллектуалов и политиков митинги протеста в провинции проходили под социальными лозунгами. Отметим и интенсификацию профсоюзного строительства в социальной сфере (кроме докладов ИГСО , см. сайт Института «Коллективное действие», URL : http://www.ikd.ru/).

2 02

• Логос

№2

[98] 2014 •

*** Итак, сегодня социальное государство во всей совокупности сво‑ их институтов подвергается активной атаке со стороны буржу‑ азных правительств. Агрессивно разрушаются секторы, привле‑ кательные с точки зрения коммерциализации. Заявляют о себе доктрины предоставления общественных услуг на основе выбо‑ ра и конкуренции, концепции повышения эффективности обра‑ зования и здравоохранения за счет усиления конкурентной и ры‑ ночной составляющей, модели предпринимательских универси‑ тетов и т. п.27 Говоря о наступлении рынка на университеты, канадский уче‑ ный Билл Ридингс рассматривает эволюцию «идеи университета» и, соответственно, те организационные принципы, которые были положены в его основу в разные периоды истории. Это «универ‑ ситет разума» по модели И. Канта, «университет культуры» (Шил‑ лер, Гумбольдт, Шлегель, Арнольд и др.) и, наконец, современный «университет совершенства». Совершенство, ставшее объединяю‑ щим принципом современного университета, понимается как си‑ стема разнородных показателей, призванных отражать соответ‑ ствие университета неким стандартам эффективности и качества. Призыв к качеству, по мнению Ридингса, способствует трансфор‑ мации университета в корпорацию, для которой существует еди‑ ный критерий эффективности — прибыль. Совершенство стано‑ вится основной единицей ранжирования, по  его шкале оцени‑ ваются «столь разные категории, как состав студентов, размер учебных групп, финансы и библиотечные фонды…» В России вме‑ сто термина «совершенство» применяются термины «оптимиза‑ ция» и «управление качеством», суть и происхождение которых, однако, полностью соответствуют сути и происхождению поня‑ тия совершенства, используемого Б. Ридингсом. С точки зрения новейшей российской истории чрезвычайно интересно и  акту‑ ально сделанное еще восемнадцать лет назад замечание Ридингса 27. См., напр.: Ле Гранд Д. Другая невидимая рука: предоставление общественных услуг на основе выбора и конкуренции / Пер. с англ. И. Кушнаревой. М.: Изд. Института Гайдара, 2011; Кларк  Б. Р. Система высшего образования: академическая организация в кросс-национальной перспективе / Пер. с англ. А. Смирнова. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011; Он же. Создание предпринимательских университетов: организационные направления трансформации / Пер. с англ. А. Смирнова. М.: Изд. дом Высшей школы экономки, 2011; Challenges and Perspectives for the European Welfare State / B. Creve (ed.). Chichester, West Sussex, UK : Wiley-Blackwell: John Wiley & Sons. Ltd. Publication, 2010.

• Анна Очкина •

203

о том, что «совершенство отдает традиции университета, сохра‑ нившиеся от предыдущей эпохи, на откуп рыночному капитализ‑ му. Преграды на  пути свободной торговли рушатся», «… един‑ ственным критерием совершенства является свободная деятель‑ ность на рыночных просторах» 28. И, как в случае с социальной помощью, атака со стороны бур‑ жуазного порядка подрывает способность системы образования выполнять свои функции: обеспечивать интеллектуальное, куль‑ турное и профессиональное развитие граждан, способствуя таким образом воспроизводству и развитию общества. Решая тактиче‑ скую задачу захвата новых сфер для получения прибыли и сокра‑ щения социальных расходов, буржуазное государство уничтожа‑ ет свой собственный потенциал роста, лишая себя стратегической перспективы. Однако нельзя полностью понять трагичность современной ситуации, если не  рассматривать внутренние трансформации институтов социального государства. Оно переживает сегодня свой собственный кризис, содержание которого не исчерпывает‑ ся ограничениями финансирования и коммерциализацией. Поли‑ тика подчинения институтов социального государства капиталу спровоцировала целый ряд их внутренних кризисов. Это, прежде всего, организационный кризис, связанный с бюрократизацией. Бюрократизация социальной сферы неизбежно сопровожда‑ ет ее коммерциализацию и  отказ государства от  ряда социаль‑ ных расходов. Государство стремится четко зафиксировать объем своих финансовых обязательств перед социальной сферой, а для этого ей необходимы отчетные показатели. Возникают структу‑ ры, призванные эти показатели конструировать и проверять. Но‑ вая система оплаты труда признает только факты, например пуб‑ ликацию статей и монографий, защиту диссертаций, получение грантов и  отчеты по  ним. Учет данных фактов не  имеет ника‑ кого отношения к анализу качества и результата работы. Бюро‑ кратическая система содержанием всего этого не  интересуется. За однажды написанную диссертацию все оставшееся время вы будете получать надбавку к заработной плате, даже если больше не сделаете в науке ничего. Даже если ваши изыскания, изложен‑ ные в диссертации, не имели или уже не имеют научной ценно‑ сти, даже если вы преподаете совсем другие курсы, а  ваша ра‑ бота посвящена узкой проблеме, которой вы уделяете пару часов 28. Ридингс Б. Университет в руинах / Пер. с англ. А. М. Корбута. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2010. С. 66.

2 04

• Логос

№2

[98] 2014 •

в учебном плане или не уделяете ни минуты. Если же вы написали статью, в которой сделали научное открытие, получите несколько баллов в рейтинг — один раз. Да, это, несомненно, производство  — производство ложно‑ го интеллектуального продукта, который может быть очень по‑ хож на  настоящий, и  бесконечное производство отчетов, отче‑ тов в том или ином виде. Отчетов, у которых нет иного смысла, кроме выполнения приказа вышестоящей инстанции, отчетов, ко‑ торые зачастую не являются закономерным итоговым докумен‑ том, венчающим содержательную деятельность и повторяющим его логику. О, нет! Отчеты становятся отдельным видом творче‑ ства, поскольку либо ничего общего с реальностью не имеют, либо должны преобразовать эту реальность в соответствии с бюрокра‑ тическими правилами. Неважно, что ты сделал, важно правиль‑ но отчитаться 29. Одновременно происходит выдавливание из врачебной, пре‑ подавательской, научной деятельности содержательных целей, пе‑ реориентация соответствующих секторов на производство фор‑ мальных показателей. Это становится питательной базой корруп‑ ции: раз нет содержательных критериев оценки деятельности того или иного проекта или учреждения, их заменяют коррупционные критерии. То, что коррупция естественным образом, неотъемлемо свя‑ зана с  принципами функционирования социальной сферы, за‑ кладываемыми нынешними реформами, не делает ее оправдан‑ ной и  безобидной. И  самое тяжелое и  долговременное ее по‑ следствие — эрозия трудовой и  профессиональной мотивации, деградация личности работников в областях, где ответственность и порядочность являются необходимыми элементами профессио‑ 29. Подробно о реформах и их последствиях в российском здравоохранении, в том числе о коммерциализации, коррупции и бюрократизации, см., напр.: Васильев М. Рынок в России как попечитель богоугодных заведений. Бюджетная реформа здравоохранения // Левая политика. 2011. № 15. С. 49–61. Мы подробно рассматриваем российскую ситуацию в социальной сфере, особенно в образовании, однако похожие тенденции наблюдаются и в других странах. О последствиях болонской системы для западных университетов см.: Маяцкий М. От Болоньи до Болоньи или тупиковый процесс // Пушкин. 2009. № 2; Бикбов А. Рассекреченный план Болонской реформы: Кошмар Гумбольта. Реформы европейского высшего образования // Пушкин. 2009. № 2; Зарецкий Ю. Высшее образование сегодня: Шпаковская Л. Политика высшего образования в Европе и России // Пушкин. 2009. № 2. С. 23–48. О формализации системы грантов в  США см., напр.: Гуревич  Е. В. Российскую науку надо выводить из комы // Левая политика. 2011. № 15. С. 30–42.

• Анна Очкина •

205

нализма. Включение в разнообразные «серые» схемы вкупе с не‑ обходимостью выдавать на-гора отчеты о деятельности, которая часто не  может быть аутентична своей сущности по  объектив‑ ным причинам, наносят урон трудовому потенциалу в  россий‑ ской науке, образовании и медицине. И это есть проявление вто‑ рого и третьего кризисов социальной сферы, значительно сокра‑ щающих возможности осуществления ею социальных функций, подрывающих саму ее жизнеспособность. Это — кадровый кризис, связанный с тем, что доминанта мате‑ риальных стимулов и формальных критериев эффективности, за‑ труднение реализации содержательных целей способствуют изме‑ нению профессиональной мотивации значительной части заня‑ тых в социальной сфере, вынуждают их жертвовать сутью во имя формы. И это — моральный кризис. Возникает ситуация внутрен‑ него конфликта между стремлением расти профессионально и не‑ обходимостью расти в должностном отношении, между потреб‑ ностью сделать что-то действительно значимое и потребностью обеспечить себе средства к существованию, «правильно» отчиты‑ ваясь и выполняя бесчисленные, часто совершенно бессмыслен‑ ные и даже невыполнимые требования. Эксплуатация работни‑ ка превращается в драму личности. Масштаб социальной сферы в современном обществе превращает эту драму из личной про‑ блемы в такую, которая угрожает моральному и культурному по‑ тенциалу общества. Примечательно, что и стратегии, например, «возрождения на‑ уки», пропагандируемые сегодня в России, опираются на незыбле‑ мую веру правительственных идеологов и чиновников в силу ма‑ териального стимулирования. Тем временем «ни один настоящий ученый не примет ни одного серьезного решения на основании того, сколько ему будут платить. Он (или она) будет принимать решения, исходя из перспектив для его науки, а не из денег. Те, кто думает в первую очередь о деньгах, либо в науку не идут, либо ничего хорошего там не  создают. Привлекая деньгами, Россия обязательно привлечет не того, кого нужно. Учитывая, в каком состоянии наука в России, дело ее возрождения требует подвижников, а его упорно пытаются поручить наемникам» 30 (курсив мой. — А. О.). Прогрессирующий кадровый кризис в значительной степени подорвал квалификацию занятых в  социальной сфере, а ситуация в образовании угрожает и трудовому потенциалу, об‑ условливая снижение качества подготовки будущих специалистов. 30. Гуревич  Е. В. Указ. соч. С. 32.

2 06

• Логос

№2

[98] 2014 •

Внешнее давление со стороны государства и рынка, таким об‑ разом, спровоцировало внутренний кризис социальной сферы. И  этот кризис также носит системный характер, поскольку не‑ разрешим в рамках сложившихся социально-экономических и по‑ литических отношений. В противостоянии социально и коммер‑ чески ориентированных структур получило институциональное воплощение противоречие общественного характера производ‑ ства и частнокапиталистического характера присвоения, транс‑ формировавшись в подчинение общественного воспроизводства и развития целям накопления капитала. Этот кризис выявляется на  трех уровнях социально-фило‑ софского и  социологического анализа. С  социально-философ‑ ской точки зрения, на уровне всеобщего — как крушение самой идеи социального компромисса, с помощью которого пытались примирить антагонистические по  сути интересы. С  социальноисторической точки зрения кризис проявляет себя как самораз‑ рушение капиталистической системы, уничтожающей в  силу своей перманентной логики единственный в  настоящее время механизм воспроизводства и  развития общества — социальное государство. Кризис социального государства сегодня развивается в  тес‑ ном взаимодействии с кризисом демократии. Развитие социаль‑ ного государства и соответствующие экономические и культур‑ ные изменения в обществе обусловили формирование и укреп‑ ление демократических институтов, вовлечение относительно больших масс людей в политическую жизнь. При всех противо‑ речиях и отступлениях процесса демократизации общественное мнение и демократические институты в развитых странах стали заметным фактором политической жизни. Но необходимо отме‑ тить, что в точном смысле слова современная западная демокра‑ тия как система устойчивых открытых институтов, опирающихся на всеобщее избирательное право, есть продукт социального го‑ сударства. Исторически всеобщее избирательное право возникло раньше появления и оформления Welfare State, однако именно со‑ циальное государство сделало возможным относительно стабиль‑ ное функционирование этой системы. Такая возможность была обеспечена прежде всего тем, что социальное государство стало основой формирования субъектной и субъективной основы демо‑ кратии — «нового среднего класса». А точнее — появления массы образованных, квалифицированных и занятых социально значи‑ мым трудом людей, органически включенных в процесс воспро‑ изводства и развития общества. Повторим, что без этих людей, за‑

• Анна Очкина •

207

нятых в управлении, образовании, здравоохранении, системе со‑ циальной защиты и в производстве культурных услуг, общество уже не могло сохранять свою целостность, не могло воспроизво‑ диться без потрясений. Неолиберальная атака на социальное го‑ сударство повсеместно приводит к разрушению демократических институтов. Достаточно вспомнить план Ангелы Меркель и Ни‑ коля Саркози по интеграции Европы за счет отмены права парла‑ ментов (включая Европейский парламент) формировать бюджеты. Это есть, по сути, отмена парламентаризма, так как право распо‑ ряжаться государственными финансами — основа парламентской демократии. Разрушение социального государства выбивает опо‑ ру из-под демократии, ограничение которой, в свою очередь, раз‑ вязывает руки правительствам, позволяет им интенсифицировать антисоциальные реформы. Современный кризис — это не просто глубокий экономический кризис, усугубленный политикой «качественного смягчения», по‑ пулярной у большинства буржуазных правительств 31. Это даже не просто кризис национальных государств и глобальных эконо‑ мических и политических институтов. Можно рискнуть назвать современную ситуацию кризисом модели использования челове‑ ческого потенциала. Даже больше — кризисом отношения человека к самому себе. И воплощается этот кризис, прежде всего, в си‑ стемном кризисе социального государства и в связанных с ним «страданиях среднего класса». ВОЗВРА ЩЕНИЕ К ЧЕ ЛОВЕКУ:

стратегия социальной модернизации Сегодня буржуазные общества достигли предела возможностей реформирования капитализма в рамках его субстанциальной ло‑ гики. Выход за пределы этой логики предполагает решение задач социальной модернизации, радикального преобразования эко‑ номических и политических институтов общества. Характеризуя общее содержание стратегии социальной модернизации, необхо‑ димо еще раз критически осмыслить принципиальные основы сегодняшних взаимоотношений буржуазного государства и  со‑ циальной сферы. Концепция рыночных реформ социальной сферы исходит пре‑ жде всего из  понимания результатов деятельности этой сферы 31. Социальный кризис и будущее левых сил. С. 19–25, 57–60.

2 08

• Логос

№2

[98] 2014 •

как услуг, предоставляемых населению на определенных услови‑ ях. Потребление этих услуг отождествляется с процессом потреб‑ ления товаров в «лучших» традициях economics. Потребление есть удовлетворение потребности, потребность, в свою очередь, есть стимул потребления — вот и основание для развития. Социальное содержание того, что потребляется и что на самом деле являет‑ ся в данном случае результатом процесса потребления, полностью игнорируется. В любом случае и книга, и велосипед, и гамбургер, и образование ценны для человека с точки зрения удовлетворе‑ ния потребности, которая может выступить в виде платежеспо‑ собного спроса. Структура такого спроса будет отражать струк‑ туру потребностей, что и обусловит полноту их удовлетворения, а заодно и эффективность экономики. Структура потребности в образовании и его содержании, на‑ пример, будет определяться структурой спроса на  рынке тру‑ да. Медицинские услуги — вообще готовые товары, а их качество и  добросовестность предоставления обеспечит конкуренция. С ЖКХ все абсолютно понятно — за жилье и его содержание нуж‑ но платить, а эффективность деятельности управляющих компа‑ ний и ТСЖ опять-таки подстегнет конкуренция. Однако необходимо обратиться к объективной логике взаимо‑ действия общества в его сущности и социальной сферы. Пони‑ мая сферы здравоохранения, образования, культуры и т. п. как по‑ ставщиков социальных услуг, а граждан — как потребителей этих услуг, мы принуждены отдельно анализировать эффективность производства этих услуг и рациональность спроса на них. Влия‑ ние отдельных секторов социальной сферы на общество в целом остается за бортом анализа. Можно посмотреть, например, какую реальную роль играет образование в  сегодняшнем российском обществе. Попадая даже в несовершенную систему образования, человек вынужден предъявлять спрос на  интеллектуальную продукцию, книги, информационные технологии и т. п. Уже одно это дает нам преоб‑ раженного социального субъекта (хотя бы с точки зрения потре‑ бительского поведения) и  преображенное общество (с  точки зрения хотя  бы структуры предложения на  рынке, а  следова‑ тельно, и  структуры рынка труда). Кроме того, в  системе обра‑ зования, пусть не  поголовно, но  все  же часто, цели и  поведен‑ ческие установки людей корректируются в  сторону социально более позитивных. Если этот тезис представляется не  очевид‑ ным, давайте попробуем представить, что того роста, например, вузовской системы, который произошел в  1990‑е  годы вопреки

• Анна Очкина •

209

и экономике, и политике государства, просто не было бы. Куда делись бы и что делали бы эти молодые люди, которые сегодня учатся пусть и не в лучших вузах, но тем не менее учатся? На что они предъявляли бы спрос в экономике? Каков был бы их тру‑ довой потенциал? Как пережили бы то катастрофическое сниже‑ ние уровня жизни и социального статуса их родители, если бы их дети не  смогли по  их примеру получить высшее образова‑ ние и если бы школьное образование дифференцировалось бы сильнее, чем сейчас? Что представляло  бы собой в  социальном и политическом смысле поколение, отлученное даже от возможности творить свою жизнь? Сфера культуры не просто предлагает те или иные культурные блага, она отвечает за формирование спроса на них (вместе, кста‑ ти, с системой образования и информационной средой), является мощным каналом формирования ценностей, целевых установок, интересов и т. п., то есть всего социального поведения. В целом все секторы социальной сферы формируют систему целей, цен‑ ностей и потребностей, представлений о качестве жизни, а так‑ же модели реализации этих представлений, что непосредственно отражается на социальном самочувствии, самооценке и поведе‑ нии людей. А следовательно, обусловливает качественное состоя‑ ние общества. Таким образом, можно предположить, что критерии эффектив‑ ности социальной сферы не сводятся к непосредственной оцен‑ ке эффективности функционирования каждого из  ее секторов. Напротив, такая оценка является подчиненной, второстепенной с точки зрения главных критериев — характера влияния различ‑ ных секторов социальной сферы, вместе и по отдельности, на об‑ щество. Структурируется это влияние по следующим направлени‑ ям, отражающим взаимосвязь социальной сферы общественного производства и определенного типа общественных отношений: ·· содержание представлений о качестве жизни и связанной с ними системе целей, ценностей и потребностей; ·· характеристика моделей социального поведения (экономическо‑ го, гражданского, профессионального, витального и т. д.); ·· структура и характеристика трудового потенциала; ·· структура и характеристика гражданского потенциала (сте‑ пень и содержание социальной и политической активности граждан); ·· роль социальной сферы как «выпрямителя», корректора неравенства, прежде всего неравенства стартовых возможно‑ 2 10

• Логос

№2

[98] 2014 •

стей, влияние состояния этой сферы общественного произ‑ водства на уровень социальной дифференциации как инди‑ видов, так и регионов. Таким образом, исходя из  всего сказанного, мы можем выра‑ ботать более объективный подход к определению содержания социальной модернизации. Социальная модернизация — это формирование механизмов функционирования социальной сферы, обеспечивающих оптимальные (или близкие к таковым) характеристики трудового и гражданского потенциала и моделей социального поведения, а также гарантирующих равенство социальных возможностей. Безусловно, что и такой подход не избавляет нас от необходимости иметь представления о целях обществен‑ ного развития и  о  субъектах, объективно способных эти цели реализовать. Однако теперь эту цель можно структурировать и  повысить степень методологической ценности концепции, одновременно снизив ее идеологизированность, так как, рас‑ сматривая развитие общества по  выделенным направлениям, легче операционализовать понимание такой общей цели и най‑ ти объективные и  убедительные критерии социальной пози‑ тивности. Если мы признаем современный кризис прежде всего кризисом социального государства и соглашаемся с тем, что для преодоле‑ ния этого кризиса недостаточно простого устранения бюрократи‑ ческого и рыночного давления на социальную сферу, мы должны признать, что сегодня необходимы системные преобразования со‑ циального государства. Преобразования, радикально меняющие как внутренние принципы функционирования и развития соци‑ альной сферы общественного производства, так и принципиаль‑ ные механизмы ее взаимоотношений с обществом. Ядром таких преобразований должно стать переосмысление роли социальной сферы и  социального государства. Необходимо организацион‑ но-институциональное, политическое и социальное оформление подчинения всего общественного производства задачам развития человеческого потенциала. Насущный вопрос сегодня в том, какие общественные слои мо‑ гут стать субъектами социальной модернизации и какую форму примет их активность по осуществлению этой задачи. Потрясе‑ ния последних лет, арабские революции, протесты в США, Греции, Испании, Португалии, России и  т. д. наглядно свидетельствуют о том, что перемены назрели, их необходимость остро ощущает‑ ся людьми. События разворачиваются так, что надеяться на вы‑

• Анна Очкина •

211

работку нового компромисса не приходится, да и возможности прежних механизмов реализации социальных компромиссов ис‑ черпаны, а новые даже не предложены в явном виде. Между тем самая радикальная и  масштабная революция не  остановит раз‑ ворачивающийся глобальный кризис и не принесет облегчения страданий, если не сможет выработать и реализовать стратегию социальной модернизации.

REFERENCES Bello W. The Global Economy in 2011: Recovery Recedes, Convulsion Looms. Focus on the Global South, January 3, 2011. Available at: http://www.tni.org/article/ global-economy-2011-recovery-recedes-convulsion-looms. Bikbov A. Rassekrechennyj plan Bolonskoj reformy: Koshmar Gumbol’ta. Reformy evropejskogo vysshego obrazovanija [The secret of Bologna reform revealed. Humboldts horror. Reforms of higher education]. Pushkin, 2009, no. 2. Brenner R. Razoritelniy krisis na marshe [Devastating Crisis Unfold]. Prognosis, 2008, no. 3 (15). Brenner R. What is Good for Goldman Sachs is Good for America: The Origins of the Present Crisis, Center for Social Theory and Comparative History, UCLA , April 18, 2009. Available at: http://www.sscnet.ucla.edu/issr/cstch/papers/BrennerCrisisTodayOctober2009.pdf. Brooks C., Manza J. Why Welfare States persist? Chicago, London, The Unversity of Chicago Press, 2007. Clark  B. R. Sistema vysshego obrazovanija: akademicheskaja organizacija v krossnacional’noj perspektive [Academic Organization in Cross-National Perspective] (trans. A. Smirnov), Moscow, Izdatel’skii domGU-VS hE , 2011. Clark  R. B. Sozdanie predprinimatel’skih universitetov: organizacionnye napravlenija transformacii [Creating entrepreneurial universities: Organizational Pathways of Transformation] (trans. A. Smirnov), Moscow, Izdatel’skii dom GU‑VS hE , 2011. Creve B., ed. Challenges and Perspectives for the European Welfare State, Wiley-Blackwell, John Wiley & Sons, Ltd. Publication, Chichester, West Sussex, UK , 2011. Engels F. Polozhenie rabochego klassa v Anglii [The condition of the working class in England]. Marx K., Engels F. Sochineniia [Works], 2nd ed., Moscow, Gosudarstvennoe izdatel’stvo politicheskoi literatury, 1955, vol. 2. Glushchenko I. Obshchepit. Mikoian i sovetskaia kukhnia [Obshchepit (public catering). Mikoian and Soviet cuisine], Moscow, Izdatel’skii dom GU-VS hE , 2010. Gurevich E. Rossiiskuiu nauku nado vyvodit’ iz komy [Russian science must be derived from a coma]. Levaia politika [Left-wing politics], 2011, no. 15. Hartmann T. Screwed: The Undeclared War against Middle Class and What We Can Do about It, Berett-Koehler Publishers, Inc. San Francisco, CA , 2006. Kagarlitsky B. Vosstanie srednego klassa [The Revolt of the Middle Class], Moscow, Ul’tra-Kul’tura, 2003. Kagarlitsky B. Yu. Krizis i my. Kak jeto proishodit [Crisis and us. How it happens]. Russkaja zhizn’ [Russian life], August 12, 2008. Available at: http://www.rulife. ru/old/mode/article/849/.

2 12

• Логос

№2

[98] 2014 •

Kagarlitsky  B. Yu. Politologiia revoliutsii [Politology of revolution], Moscow, Algoritm, 2007. Keynes  J. M. Obshhaja teorija zanjatosti, procenta i deneg [The General Theory of Employment, Interest and Money], Moscow, Gelios AVR , 2002. Koltashov V., Kagarlitsky B., Romanenko Iu., Gerasimov I. Ekspertnaia gruppa IGSO : Krizis global’noi ekonomiki i Rossiia [Expert Group of IGSO : The Crisis of Global Economy and Russia]. Levaia politika [Left-wing politics], 2008, no. 5. Krugman P. Islandiia: put’, kotoryi ne byl vybran [Iceland: way not chosen]. Rabkor.ru, November 4, 2011. Available at: http://rabkor.ru/analysis/2011/11/04/ islandiya-put-kotoryj-ne-byl-vybran. Le Grand D. Drugaja nevidimaja ruka: predostavlenie obshhestvennyh uslug na osnove vybora i konkurencii [The Other Invisible Hand: Delivering Public Services through Choice and Competition] (trans. I. Kuznetsova), Moscow, Izdatel’stvo Instituta Gaidara, 2011. Maiatsky M. Ot Bolon’i do Bolon’i, ili tupikovyj process [From Bologna to Bologna. Dead-end process]. Pushkin, 2009, no. 2. Norkhoi Ia. Vosstanie srednego klassa… vo imia sotsial’nykh blag [The Revolt of the Middle Class for the Public Goods]. Levaia politika [Left-wing politics], 2007, no. 1. Ochkina A. V. Kognitivnyj dissonans ili slepota zrjachih. K voprosu o sovremennyh reformah social’noj sfery v Rossii [Cognitive dissonance or the blidness of those who can see. On the welfare reforms in Russia]. Mezhvuzovskij sbornik nauchnyh trudov [Interuniversity collection of scientific papers]. Penza, PGPU im. V. G. Belinskogo, 2011. Ornstein  F. C. Class counts: Education, inequality, and the shrinking middle class, Lanham, Maryland, Rowan & Littelfield Publishers, Inc., 2007. Patico J. Consumption and Social Change in a Post-Soviet Middle Class, Washington, D. C., Woodrow Wilson Center Press, 2008. Readings B. Universitet v ruinah [The university in ruins] (trans. A. M. Korbut), Moscow, Izdatel’skii dom GU-VS hE, 2010. Social’nyj krizis i budushhee levyh sil. Stenograficheskij otchet o konferencii [Social crisis and the future of the left. Report on the conference]. Levaia politika [Leftwing politics], 2011, no. 16. Stiglitz J. The Ideological Crisis of Western Capitalism. Project Syndicate, July 6, 2011. Available at: http://www.project-syndicate.org/commentary/stiglitz140/English. Stiglitz J., Ocampo J., Spiegel S., Ffrench-Davis R., Nayyar D. Stability with Growth: Macroeconomics, Liberalization, and Development. Oxford, New York, Oxford University Press, 2006. Stiglitz J. Regulation and Failure. New Perspectives on Regulation (eds D. Moss, J. Cisternino), Cambridge, The Tobin Project, 2009, pp. 11–23. Strebkov A. I. Social’naja politika gosudarstva: ponjatijnyj fragment [State Social Policy: conceptual fragment]. Homo philosophans. Sbornik k 60-letiiu professora K. A. Sergeeva. Seriia “Mysliteli”, vypusk 12 [Homo philosophans. Festschrift in honor of 60th anniversary of Professor K. A. Sergeev. Series “Thinkers”, iss. 12], Saint Petersburg, Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obshhestvo, 2002. Tarasov A. N. Bunt kastratov [Riot of Neuter]. Russkii zhurnal [Russian Journal], December 22, 2011. Available at: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/ Bunt-kastratov. Vasil’ev M. Rynok v Rossii kak popechitel’ bogougodnyh zavedenij. Bjudzhetnaja reforma zdravoohranenija [Market in Russia as a trustee of charitable institutions. State health care reform]. Levaia politika [Left-wing politics], 2011, no. 15.

• Анна Очкина •

213

Yakobson  L. I. Jekonomika obshhestvennogo sektora: osnovy teorii gosudarstvennyh finansov. Uchebnik dlja vuzov [Public Economics: foundations of the theory of public finance. Textbook for universities], Moscow, Aspekt Press, 1996. Yakovlev  N. N. Franklin Ruzvel’t: chelovek i politik. Novoe prochtenie [Franklin D. Roosevelt: the man and the politician. New reading], Moscow, Mezhdunarodnye otnoshenija, 1981. Zaretskii Iu. Vysshee obrazovanie segodnja: Shpakovskaja L. Politika vysshego obrazovanija v Evrope i Rossii [Higher education today. Shpakovskaya L. Politics of Higher Education in Europe and Russia]. Pushkin, 2009, no. 2.

2 14

• Логос

№2

[98] 2014 •

Социальное государство: суть, критерии, индикаторы Алексей Симоянов

Алексей Симоянов. Магистр политических наук, эксперт Института глобализации и социальных движений (ИГСО ). Адрес: 115191, Москва, ул. Тульская, 2/1, корп. 19. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: социальная политика, welfare state, активизирующий и предупреждающий эффект, индикаторы социального благополучия общества, критерии социального государства.

THE SOCIAL STATE. Its Essence, Criteria, Indicators Alexey Simoyanov. MA in Political Science, Expert of the Institute for Globalization and Social Movements (IGSO ). Address: Bldg 19, 2/1 Tulskaya Str., 115191 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: social policy, welfare state, active and warning effect, indicators of social wellbeing of society, criteria of the social state.

This article is dedicated to the problem Статья посвящена проблеме научной of scientific identification of the social идентификации социального государ- state. The author defines the social state ства. Автор определяет социальное as a social-institutional system based on государство как основанную на пере- redistribution of material benefits which распределении материальных благ aims to achieve a decent life for each citобщественно-институциональную izen, evening out social inequality and систему для достижения каждым гра- supporting underprivileged parts of the жданином достойного уровня жизни, population. The social state represents сглаживания социального неравен- simultaneously a historical period of ства и помощи нуждающимся слоям social development (the beginning of населения. Социальное государство the European industrial epoch), and a представляет собой одновременно compromise settlement of class conflict. исторический этап развития обще- The study offers a set of scientific indicaства (начало европейской индустри- tors and criteria which allow to assess альной эпохи), а также компромисс- national policy from the point of view of ное решение классового конфликта. its accordance with the definition of the В работе предлагается комплекс науч- social state. ных индикаторов и критериев, позволяющих судить о государственной политике с точки зрения ее соответствия определению социального государства.  215

Н

АВЕРНОЕ, нет в современной политике выражения более популярного, часто используемого и  от  этого в  какой-то мере заезженного, чем «социальное государство». Далеко не каждый политик сможет дать четкое определение этому научному термину, но почти каждый будет стремиться использовать его для того, чтобы повысить свою популярность у избирателей. Данное словосочетание уже плотно вошло в профессиональный жаргон всех политических деятелей, нашло свое отражение в  большинстве конституций развитых и  развивающихся стран мира. Все — от свободно избранных президентов до самопровозглашенных диктаторов, от крайне правых до ультралевых — заискивают перед социальным государством, помещая его в качестве лозунга на своих знаменах и в программах. Даже сторонники жесткого монетарного курса развития не рискуют публично заявить о своей антипатии к социальному государству, говоря лишь о желании его преобразования и реформирования 1. Между тем научный мир не может идти на поводу у политической софистики. Очевидно, что провозгласить социальное государство — не значит наполнить его актуальным содержанием. Задача науки — дать четкое определение, что такое социальное государство, и, образно говоря, отделить зерна от плевел — показать, основываясь на достоверных критериях, где социальное государство в действительности имеет место быть, а где является лишь идеологическим фантомом. По теме социального государства на-

1. Антология мировой политической мысли: В 5 т. / Под ред. Г. Ю. Семигина. М.: Мысль, 1997. Т. 2. Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция. С. 798.

2 16

• Логос

№2

[98] 2014 •

писано уже немало научных работ, однако ни одна из них не является полной и исчерпывающей: по сути, они предлагают лишь отдельные индикаторы, которые позволяют судить о «социальности» государственной политики, притом что все эти индикаторы по отдельности обладают значительной степенью погрешности и не могут дать однозначной картины. ГЕНЕ ЗИС С ОЦИА ЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

Большинство историков и  обществоведов сходятся во  мнении, что истоки современного социального государства стоит искать в середине XIX века, хотя некоторые его элементы можно увидеть на протяжении всей мировой истории. Так, к элементам социальной политики можно отнести некоторые древнеримские законы времен братьев Гракхов, например аграрную реформу и хлебный закон (Leges frumentarias). Первая была призвана обеспечить безземельный плебс землей, второй гарантировал городскому пролетариату бесплатную раздачу зерна из государственных фондов. Интересно, что второй закон просуществовал без малого три столетия 2. Определенные элементы социального государства можно найти даже в Средние века. Социальная политика строилась на четырех институтах: семья, церковь, корпорация (сельская община или ремесленный цех) и монарх 3. Однако с начала XVI века традиционные институты стали все больше подвергаться эрозии. Этому имелось несколько причин: ·· индустриализация. Развитие мануфактурного, а  позднее фабричного производства ликвидировало цеховую форму производственной организации, которая имела в том числе и функцию социального страхования. Аналогичный процесс произошел и  в  сельской местности, где фермерский способ производства ликвидировал традиционную общину; ·· секуляризация. Церковь постепенно перестает быть центром аккумуляции прибавочного продукта, который в  Средние века частично шел на нужды социального попечительства. Тех финансовых возможностей, что сохраняются у Церкви 2. Сергеенко М. Жизнь Древнего Рима. СП б.: Издательско-торговый дом «Летний Сад»; Журнал «Нева», 2000. 3. Леонов И. Современное социальное государство: сущность, признаки, проблемы формирования. М.: МГИМО -Университет, 2006. С. 32.

• Алексей Симоянов •

217

после секуляризации общества, уже не хватает для потребностей общества; ·· бюрократизация. Появление слоя национальных государственных служащих создало техническую возможность проведения централизованной всеобщей государственной социальной политики; ·· демократизация. Монархия при всех своих недостатках все же имела некоторые функции социальной защиты подданных, что декларировалось с  божественно-патерналистских позиций как забота монарха-отца. Там, где на  место монархии пришла демократия, социальные функции оказались отброшенными. Тут стоить иметь в виду, что парламентаризм до середины XIX века имел сословно-представительный характер, власть оказалась в  руках аристократии и крупной буржуазии, не имевших перед широкими народными массами каких-либо обязательств; ·· капитализм. Новая экономическая система, во главе которой стояла рациональная практика извлечения прибыли, не оставила места социальной политике. Эти три-четыре столетия (с начала XVI века по середину XIX ве­ ка) стали периодом одновременно и  «социальной пустыни», и  закладывания основ нового социального государства. С  одной стороны, имела место массовая пауперизация населения, сочетающаяся с  отсутствием каких-либо институтов социальной защиты. Более того, государства прибегают к  репрессивным практикам решения социального вопроса: «законы о  нищих и попрошайках», работные дома с тюремными условиями жизни и  содержания; под наказание попадали люди, чье преступление состояло в  просьбе о  социальной помощи 4. Вместе с  тем имелась и  другая тенденция: с  эрой просвещения встал вопрос о гуманизации государственной политики. В произведениях Т. Гоббса, Дж. Локка народ приобрел ценность как таковой, его интерес стал смыслом государственной политики. В  художественном преломлении образ социального государства попадает в общественное сознание через утопии Т. Мора и Т. Кампанеллы. В  произведениях Ж. Руссо, А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна, И. Фихте, Ю. Фребеля предлагались уже конкретные шаги по  проведению социальной государственной политики. 4. Храмцов А. Бюрократия и  социальное государство. М.: ИС РАН , 2010. С. 17.

2 18

• Логос

№2

[98] 2014 •

С середины XIX века на авансцену борьбы за социальные перемены выступает рабочее движение, которое становится главным фактором социализации государств. К этому времени необходимость перемен становится очевидной даже части правящего класса: известно, что социальные реформы в  Англии, такие как ограничение и  отмена детского труда, сокращение рабочего дня, были спровоцированы тем, что призывная система зафиксировала критическое падение численности рекрутов, годных к  военной службе 5. Бедность, тяжелый труд, низкое качество медицины подрывали здоровье нации, ставя ее будущее под угрозу. К  80–90‑м  годам XIX  века под влиянием усиления рабочего и  социалистического движения уже большинство европейских стран начинают проводить социальные реформы: реформа социального законодательства в  Германии и Франции, сокращение рабочего дня в США и Австралии, окончательная отмена детского труда. С 1917 года на фоне угрозы всемирной социалистической революции и ввиду конкуренции с советской системой социального государства радикализм социальных реформ усиливается 6. Послевоенный период становится временем рассвета социального государства на Западе. Западные страны, напуганные ростом влияния СССР, поголовно включают статьи о социальном государстве в конституции, начинают проводить решительную политику по строительству государств «всеобщего благоденствия» 7. Кроме конституций национальных государств, идея социального государства получает свое юридическое закрепление в таких документах, как Единая европейская хартия (1961), Хартия основных социальных прав трудящихся (1989), Протокол и соглашение о социальной политике, подписанных в  рамках Маастрихтского договора (1992) 8. Таким образом, к нашему времени идея социального государства получила окончательную легализацию и признание в цивилизованном обществе.

5. Леонов И. Указ. соч. С. 36. См. также: Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Кн. 1. Процесс производства капитала. М.: Политиздат, 1983. С. 251. 6. Леонов И. Указ. соч. С. 39. 7. Конституции государств Европейского Союза. М.: ИНФРА -М; Норма, 1997. С. 371; Конституции зарубежных государств. М.: БЕК , 1999. С. 445. 8. Мацонашвили Т. Социальное государство в Западной Европе. М.: ИНИОН , 1999. С. 14.

• Алексей Симоянов •

219

ОПРЕДЕ ЛЕНИЕ С ОЦИА ЛЬНОГО ГО С УДА Р С ТВА И С ОЦИА ЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

Подобный генезис привел ряд исследователей к  мысли, что создание социального государства есть закономерный этап развития любого общества 9. Это часть правовой и  демократической эволюции. Идея социального государства восходит к  прошлому европейской истории, к временам гуманизма. Основная идея социального государства тождественна просвещенческому духу, признающему главенство человека как базовую ценность 10. Социальная политика становится отражением гуманистической сущности государства, его моральной легитимацией. Зачем нужно государство, не служащее интересам общества, и почему граждане должны ему подчиняться? Эволюционно-историческая концепция происхождения социального государства имеет очевидную брешь. Социальное государство не возникает само по себе, это не просто элемент исторического развития. Социальное государство, прежде всего, есть продукт социальной борьбы европейского рабочего класса, социалистического движения за  права трудящихся, это уступка правящих классов. Причем социальное государство представляет собой скорее процесс, нежели действие, его провозглашение не одномоментное событие, а длительный период истории человечества: кропотливая профсоюзная борьба за каждый час рабочего времени, постепенно сокращенная до стандарта 40 часов рабочая неделя, политические преобразования, предпринятые социал-демократическими и левыми партиями, для реформы рынка труда, образования, здравоохранения, социального страхования и пр. Социальная политика шла по классово-групповой траектории, включая в свою орбиту все новых нуждающихся: сперва рабочих, затем членов их семей (детские пособия, поддержка материнства), затем лиц, выбывших из трудовой деятельности (пенсионеров, инвалидов), позднее — безработных и в конце концов просто неимущих. К настоящему времени почти все слои населения оказались в поле социальной политики. В данном случае мы сталкиваемся с достоинствами и недостатками историографического взгляда на  социальное государство. Очевидно, что его появление совпало с достижением части человечества определенной ступени экономического развития, тако 9. Леонов И. Указ. соч. С. 12. 10. Там же.

2 20

• Логос

№2

[98] 2014 •

го научного уровня и технического оснащения, когда появилась возможность перераспределения прибавочного продукта сверху вниз. Причем речь идет еще и о той ступени, когда это удалось сделать относительно безболезненно, не революционным путем и соблюдая интересы господствующих классов. Тут перед нами встает еще один вопрос, на который классовоконфликтологический подход в  изучении социального государства все же не сможет дать убедительного ответа: в чем же проявляется это социальное государство? Ведь есть большая разница между политикой римской аристократии, раздающей хлеб и организующей зрелища для плебса, и социальной политикой, допустим, послевоенной Франции, гарантирующей гражданам доступ к бесплатному образованию, здравоохранению, пособиям по безработице и страхованию. В обоих случаях речь идет о классовых уступках, но суть этих уступок принципиально разная. Здесь мы также столкнемся с  несколькими точками зрения. Одна из  них, либерально-монетаристская, вовсе откажет нам в  термине «социальное государство». С  этой точки зрения любое государство есть отражение некоторой социальности, следовательно, «социальное государство» есть тавтология 11. Данная точка зрения апеллирует скорее к языковому противоречию, нежели к  фактическому. Может, термин и  содержит некоторое противоречие, однако абсолютно очевидно, что государственная политика в социальной сфере (существование которой не отрицает никто) в  Англии 30‑х  годов позапрошлого века разительно отличается от  сегодняшней. Отличается в  сторону большего количества социальных гарантий, многие из которых имеют государственный характер или стали следствием государственной политики. Итак, социальная политика относится к области рынка труда и трудовых отношений, социального страхования, социального попечительства и социальной защиты, образования, здравоохранения, культуры, жилищного вопроса, вопросов детства и материнства, пенсионно-демографической политики и  ценообразования. Практикой социального государства неизбежно является активное влияние на данные сферы общества. Социальным является государство, ставящее социальные потребности широких слоев населения в порядок своих первоочередных задач и стремящееся к обеспечению всех граждан равными возможностями для развития. 11. Храмцов А. Указ. соч. С. 128.

• Алексей Симоянов •

221

Социальное государство не обязательно должно стремиться к огосударствлению всех сфер общественной жизни. На примере развития частного корпоративного социального страхования в Германии можно сказать, что часто роль государства заключается лишь в создании нормативно-правовых, политических, фискальных и иных условий для социализации тех или иных сфер. Кроме того, социальная политика вовсе не обязательно должна стремиться к  решению вопросов текущей социальной проблематики. Хороший пример — политика немецкой земли Гессен в 70–80‑е годы, где социал-демократическое правительство добилось самых больших в Германии ассигнований на медицину. В качестве предвыборного лозунга социал-демократы традиционно использовали лозунг «Гессен впереди!» и  приводили статистические данные, свидетельствовавшие, что регион лидирует по количеству больничных коек на душу населения. На это последовал резонный ответ политических конкурентов, что социальная политика не ограничивается открытием новых больниц, но должна стремиться к таким решениям в области профилактики заболеваний, экологии, вопросов охраны труда на производстве, которые уменьшают число обращений в больницы. Аналогичная ситуация и в части форм социальной помощи: мы знаем проблему социального иждивенчества в США и Великобритании, где имеются прецеденты (к слову, достаточно малочисленные — 0,3% 12) того, как высокий уровень пособий вовсе убивает в бедных потребность в работе и каком-либо развитии. Рецепт того, как избежать подобных «ловушек бедности», прост — стимулирующие выплаты, то  есть повышающиеся по  мере поиска бедными работы и получения образования. Однако, как мы видим, социальная политика не сводится к банальному распределению среди нуждающихся денежных средств или продуктов. Социальная политика должна иметь активизирующий и предупреждающий эффект, должна, как в притче о рыбе и удочке, давать обществу не конкретный продукт (хотя в том числе и его), но равные возможности для развития и  самореализации. Политика социального государства аккумулирует заложенный в  каждом гражданине потенциал развития, не дает ему зачахнуть, вырывает человека из рамок каждодневных материальных забот. Социальное государство дает человеку право на достоинство, которого не  может быть у  нищего, чьи жизненные потребности сводят 12. Социальное государство не плодит иждивенцев // Интернет-журнал «Рабкор.ру». URL : http://rabkor.ru/news/2013/05/29/welfare_state.

2 22

• Логос

№2

[98] 2014 •

ся к  удовлетворению первичных биологических и  физических потребностей. Таким образом, развитие социального государства имеет две ключевые задачи: страхование от риска долговременной потери дохода и сглаживание имущественного неравенства в обществе. Очевидно, что одной из наиболее распространенных причин бедности является безработица. Безработный ступает на ту самую скользкую дорогу крайней нужды и социального отчаяния, которая подрывает положительный потенциал развития для него самого и для общества. То же касается и материального неравенства, которое является следствием диспропорции в распределении общественного дохода. Его концентрация на одном полюсе общества порождает социальное озлобление внизу социальной пирамиды, что неизбежно приводит к социально-политической нестабильности. Таким образом, у социальной политики существует три функции: ·· гуманитарная — общество помогает обездоленным слоям населения, гарантирует их физическое выживание, оберегает от страданий, связанных с материальной нуждой (голода, болезней, бездомности, преступности); ·· экономическая  — социальное государство гарантирует постоянный прилив в  экономику квалифицированной рабочей силы, сохраняет ее от деградации, связанной с чрезмерной эксплуатацией, поддерживает платежеспособный спрос; ·· политическая — социальные преобразования поддерживают социальную стабильность в обществе, уравновешивают политическую систему, легитимируют государственные институты, а также право частной собственности. Социальное государство можно разделить по видам с учетом национальной специфики; вариантов подобной классификации несколько. Широко распространена классификация Т. Мацонашвили 13, по которой существует три модели социальных государств: ·· шведская универсалистская модель — политическая доктрина «народный дом», сочетание высокого уровня налогообложения с высокой степенью перераспределения общественного богатства; широкая сеть учреждений государственного стра 13. Мацонашвили Т. Указ. соч. С. 14.

• Алексей Симоянов •

223

хования и социальных услуг, существующих за счет налогоплательщиков; ·· британская универсалистская модель  — минимальные государственные обязательства, носящие характер не выплат, а социальных услуг, сочетающиеся с развитой системой корпоративного социального страхования; ·· германская модель — высокоразвитая корпоративно-консервативная модель социального страхования, финансируемая за счет страховых взносов и сочетающаяся с социальными трансфертами незащищенным, нуждающимся слоям насе­ ления. В классификации И. Леонова к этому членению добавляется четвертая, резидентуальная модель 14 (США, Швейцария) — страхование лишь отдельных категорий населения за счет частных взносов с учетом корпоративной специфики (у каждой компании свой пакет социальных гарантий). В рамках Европы интересную классификацию предложил Л. Витте 15: ·· страны универсализирующей, социалистической северной модели (Швеция, Норвегия, Финляндия); ·· страны корпоративной континентально-европейской модели (Германия, Австрия, Нидерланды); ·· страны корпоративной, основанной на традициях средиземноморской модели (Греция, Италия, Испания); ·· страны англосаксонской либеральной модели (Великобритания, США, Австралия); ·· страны Восточной Европы с переходной экономикой (Польша, Венгрия, Чехия). Кроме этого, концепция социального государства имеет свои идеологические интерпретации: ·· христианско-демократическая модель — субсидиарность социальной политики, передача функций социальной политики низовой власти, локальным общинам и общественным организациям; 14. Леонов И. Указ. соч. С. 12. 15. Актуальные проблемы Европы: проблемно-тематический сборник / Под ред. Т. Г. Пархалиной. М.: ИНИОН , 1995.

2 24

• Логос

№2

[98] 2014 •

·· либерально-рыночная модель — социальная политика как отражение принципа социальной солидарности, социальная политика в идеале должна иметь негосударственный характер и базироваться на НКО; ·· социал-демократическая модель — «социальность» социальной политики отражается в  количестве бюджетных расходов; государство имеет функцию перманентного повышения уровня жизни. ПРИЗНА КИ С ОЦИА ЛЬНОГО ГО С УДА Р С ТВА: ИНДИКАТОРЫ И КРИТЕРИИ

Как я уже писал, не существует одного индикатора, по которому можно трактовать то или иное государство как социальное, таких индикаторов несколько, и только при сведении их воедино и привязке к четким критериям идентификация социального государства становится возможной. Соотношение государственных расходов на полицейско-бюрократические функции и социальную политику. Данный индикатор отражает пропорцию трат государства на отправление своих исторически традиционных функций (по  поддержанию общественного порядка, обеспечению национальной безопасности, организации правосудия, проще говоря, затрат на  содержание бюрократического аппарата, полиции, армии, судов и т. д.) с тратами на  социальную защиту населения, социальное страхование, попечительство и развитие (затраты по статьям «Образование», «Здравоохранение», «Социальная защита», «Культура») 16. В  исследовании Храмцова подмечено, что в  развитых странах социальные расходы в 3–4, местами в 5 раз выше, чем расходы на традиционные функции 17. В развивающихся странах, в частности в России, это соотношение является обратным — социальные расходы в кратное количество раз уступают традиционным полицейско-государственным. Индекс Джини. Данный индекс хорошо известен и  общепризнан в научном мире. Отражает соотношение богатства наиболее обеспеченного квинтеля (20%) населения с наименее обеспеченным. Индекс выражается в числовом значении на шкале от 0 до 1, 16. Россия как социальное государство: конституционная модель и реальность. Сборник материалов. М.: Издание Совета Федерации, 2007. С. 138–139. 17. Храмцов А. Указ. соч. С. 114.

• Алексей Симоянов •

225

ТА БЛИЦА 1 . Социальная эффективность налогообложения и трансфертов 

Индекс Джини

Страны

В рыночных условиях

После налогов и трансфертов

Изменение после налогов и трансфертов, %

Скандинавская (социал-демократическая) модель Швеция Норвегия Дания Финляндия Среднее значение

32,7 29,8 32,5 31,0 31,5

20,2 21,5 21,5 20,0 21,8

37,9 27,5 33,6 35,2 33,6

Западноевропейская (христианско-демократическая) модель Бельгия Нидерланды Германия Франция Италия Швейцария Среднее значение

33,7 37,5 32,2 39,4 35,7 33,5 35,3

21,6 26,0 26,2 29,4 31,3 30,5 27,5

35,6 30,6 18,7 25,4 12,1 8,8 21,9

28,5 28,2 29,3 32,8 29,7

24,0 21,3 22,7 17,6 21,4

Англосаксонская (либеральная) модель Австралия Канада Великобритания США

Среднее значение

37,5 35,8 38,2 39,8 37,8

где единица — это абсолютное неравенство, а ноль — полное равенство. Для развитых стран уровень неравенства стандартно не превышает 0,3. Социальная эффективность налогообложения и трансфертов представлена в табл. 1. Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП). Используется Программой развития ООН для оценки эффективности социально-экономической политики государства. Состоит из четырех показателей: социально-политическая стабильность (от –2,5 до +2,5 балла), защищенность от коррупции (от 0 до 10 баллов), дифференциация доходов (децильное соотношение), взаимное доверие (оценка в процентах на основании опросов). Стандарт 2 26

• Логос

№2

[98] 2014 •

ТА БЛИЦА 2 . Социальный капитал и ИРЧП 

Страны

Социальнополитическая стабильность

Защищенность от коррупции

Швеция

1,38

9,0

5,9

57,1

0,941

Канада

1,24

8,9

9,0

49,6

0,940

Австралия

1,26

8,5

12,5

47,8

0,939

США

1,18

7,6

16,6

45,4

0,939

Япония

1,20

7,1

4,5

—

0,933

Финляндия

1,61

9,9

5,1

57,2

0,930

Дифференциация Взаимное доходов доверие, %

ИРЧП

Швейцария

1,61

7,4

9,9

43,2

0,928

Франция

1,04

6,7

9,1

24,8

0,928

Англия

1,10

8,3

13,4

44,4

0,928

Германия

1,21

7,4

9,0

29,8

0,925

Италия

0,82

5,5

14,5

26,3

0,913

Юж. Корея

0,50

4,2

7,8

38,0

0,882

–0,41

2,3

20,3

—

0,781

0,47

4,0

29,7

6,7

0,757

Турция

–0,75

3,6

13,3

10,0

0,742

Китай

0,39

3,5

12,7

—

0,726

Индия

0,05

2,7

9,5

34,3

0,577

Россия Бразилия

Источник : Храмцов А. Указ. соч. С. 119.

ным для развитых стран Европы, Северной Америки и Австралии является показатель ИРЧП на уровне 0,9 (табл. 2). Здоровая средняя продолжительность жизни. Данный индикатор предложен сотрудником фонда им.  Ф. Эберта и  учитывает сразу десять показателей социального развития: ВВП по паритету покупательной способности (ППС); здоровая средняя продолжительность жизни; уровень грамотности населения; качество знаний, предоставляемых в образовательных учреждениях; явка избирателей на выборах; количество общественных групп, в которые входят респонденты; участие граждан в общественных движениях; индекс Джини; относительный уровень бедности; уровень преступности; количество осужденных к тюремному заключению (табл. 3). Данный индекс учитывает множество показателей и дает достаточно полную социальную картину исследуемого общества.

• Алексей Симоянов •

227

ТА БЛИЦА 3 . Социальные индикаторы

Страны

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Северная (универсализирующая, социалистическая) модель Дания Финляндия Швеция

29 900 27 500 28 200

70,1 70,1 71,8

68,0 63,2 74,9

61,4 80,5 69,2

82,4 70,4 80,5

1,49 1,59 1,76

23,6 24,7 25,2

14,7 12,4 12,3

6,1 7,9 6,4

42,9 49,6 41,3

14,4 13,2 14,1 12,7 14,2

4,3 5,9 5,3 6,4 5,9

37,2 65,0 — 34,8 62,0

20,0 20,0 17,3 20,0

— 31,2 2,5 50,8 5,4 110,7 1,5 85,4

Континентально-европейская (корпоративная) модель Бельгия Германия Франция Голландия Австрия

28 500 26 400 27 900 29 300 29 600

69,7 70,2 71,3 69,9 71,0

60,4 58,3 — 64,1 —

66,0 57,0 64,7 — 65,9

— 74,0 60,4 72,7 77,5

— 1,14 0,63 2,09 0,93

25,0 26,4 28,8 24,8 26,6

Средиземноморская (корпоративная, основанная на  традициях) модель Греция Италия Испания Португалия

19 600 26 200 23 300 18 300

70,4 71,0 70,9 66,8

— — — 19,9

52,8 57,5 59,9 50,7

85,6 87,8 78,1 77,0

— 0,52 0,33 0,56

33,0 33,3 30,3 37,0

Страны Восточной Европы с  переходной экономикой Польша Чехия Венгрия

11 500 16 100 14 600

64,3 66,6 61,8

23,9 57,7 32,9

55,3 59,6 54,7

48,2 77,2 59,0

— — —

29,3 25,9 29,5

15,2 10,5 13,4

3,3 113,3 — 150,1 — 85,4

— 0,98 1,59

31,1 34,5 36,8

22,2 10,4 93,4 21,3 8,8 90,2 23,8 4,9 468,5

Англосаксонская (либеральная) модель Австралия Англия США

29 300 29 100 37 600

71,6 69,6 67,6

55,2 49,6 50,4

70,5 69,3 63,8

1. ВВП по паритету покупательной способности. 2. Здоровая средняя продолжительность жизни. 3. Уровень грамотности населения. 4. Качество знаний, предоставляе­ мых в образовательных учреждениях. 5. Явка избирателей на выборах.

82,5 68 45,3

6. Количество общественных групп, в которые входят респонденты. 7. Индекс Джини. 8. Относительный уровень бедности (менее 60% от среднего дохода). 9. Количество жертв криминальных преступлений. 10. Осужденные взрослые, приговоренные к тюремному заключению (на 100 тыс. населения).

Источник : Human Development Report 2002. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 2002. P. 38–39, 194–195; Human Development Report 2003. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 2003. P. 282–284; OECD Economic Studies. 2001. № 33. P. 88.

2 28

• Логос

№2

[98] 2014 •

ТА БЛИЦА 4 . Уровень бедности среди населения (60% от медианы) до и после трансфертов

Страны

Год

Уровень бедности без социальных трансфертов

Австрия

2000

28,2

13,6

107

Бельгия

2000

33,7

15,6

116

Канада

2000

27,5

18,0

53

Эстония

2000

34,0

19,8

72

Финляндия

2000

25,7

12,4

107

Германия

2000

30,9

13,2

134

Греция

2000

30,6

21,5

42

Венгрия

1999

33,3

13,4

149

Ирландия

2000

30,5

22,7

34

Италия

2000

29,0

19,9

46

Люксембург

2000

27,4

12,5

119

Нидерланды

1999

26,5

12,7

109

Норвегия

2000

29,4

12,3

139

Польша

1999

33,2

15,2

118

Словения

1999

29,1

14,2

105

Испания

Н. д.

30,3

21,3

42

Швеция

2000

36,1

12,3

193

Швейцария

2000

23,7

13,5

76

Англия

1999

35,1

21,2

66

США

2000

28,6

23,8

20

Уровень бедности

Изменение в результате трансфертов, %

Источник : Working Paper № 445. Poverty and Social Structure in Russia: An Analysis of First Decade of Transition. Alfio Cerami. August 2006.

Уровень бедности. Данный показатель имеет два аспекта: абсолютная бедность — это граница физического выживания человека; относительная бедность определяется соотношением с доходами наиболее обеспеченных слоев. В европейской традиции определения бедности высчитывается уровень средней заработной платы населения, заработок в размере 50–60% от этого уровня относится к минимальному (€700–900); те, кто получает меньше, считаются бедными. Уровень бедности среди населения до и после трансфертов представлен в табл. 4.

• Алексей Симоянов •

229

В американской практике высчитывается средний уровень потребления, а ⅓ от этого уровня считается минимальным (около $1000 на человека); лица, потребляющие ниже уровня, признанного минимальным, относятся к категории бедных. Существует третья методика измерения бедности, предложенная ООН для стран третьего мира: доля расходов семьи на  питание. По  этой модели показатель более 59% (затрат из  дохода семьи на  продукты) считается уровнем «абсолютного обнищания», 50–59% — состоянием крайнего выживания и  40–50% — малой степенью обеспечения 18. Sen-индекс. Является продвинутым показателем измерения бедности. Включает в себя число бедных, степень дефицитности их материального положения, неравенство бедных по  доходам, динамику развития ситуации. Социальные индикаторы В. Д. Роика: ·· высокие расходы общества на  заработную плату (40–60% ВВП ); ·· низкая дифференциация населения по доходам (децильный коэффициент не больше 10); ·· развитая система социальной защиты (20–25% ВВП). Метод условного определения границы среднего класса. В данной методике сначала выделяются 20% наиболее богатых и 20% наиболее бедных слоев, затем высчитывается общественное богатство оставшихся 60% населения (называемого средним классом). По  данным обществоведа Б. Дубсона, основанным на  расчетах Всемирного банка с  1965 по  1994  год, для развитых стран характерно, что на 60% населения приходится 54% национальных доходов, в быстроразвивающихся странах этот показатель равен 47%, в странах третьего мира — 43%. Количество сбережений населения. Отсутствие сбережений может быть очевидным показателем низкого дохода населения, высоких трат и  задолженностей. В  Европе лишь треть населения не имеет сбережений 19, в России — ⅔ 20. 18. Переход к рынку в КНР : общество, политика, экономика. М.: ИНИОН , 1994. С. 175. 19. В Европе каждый третий не имеет сбережений // Росбалт. 31.01.2013. URL : http://www.rosbalt.ru/business/2013/01/31/1087410.html. 20. ВЦИОМ : 63% населения не  имеют сбережений // РБК . Личные финансы. 12.08.2013. URL : http://lf.rbc.ru/news/press/2013/08/12/229536.shtml.

2 30

• Логос

№2

[98] 2014 •

На основании вышеприведенных индикаторов, а также определений, используемых экспертами, я предлагаю три критерия, по которым можно судить о социальном государстве. 1. Социальный минимум. Данный критерий совпадает с тем, что в ФРГ называют «базисное социальное обеспечение», которые выражено в государственной материальной помощи, призванной обеспечить каждого нуждающегося гражданина набором товаров и услуг в рамках минимального стандарта потребления. Социальное государство обязано заботиться о  своих гражданах и  гарантировать им минимальный набор благ для жизни и развития. В перечень этих благ входят: продукты питания, одежда и обувь, санитария, экология, медицинская помощь, жилье, коммунальные услуги, безопасность, образование (включая профессиональное и высшее), работа, отдых, доступ к культуре. Речь идет о  минимальном уровне пищевого потребления, необходимом для того, чтобы человеческий организм мог поддерживать свое состояние, расти и развиваться (3000–3500 ккал в день, достаточный уровень белка, углеводов, витаминов и  питательных средств по  медицинским показателям), о  жилье минимального комфорта, о недорогой одежде и обуви, о коммунальных услугах и санитарных средствах, без которых немыслима жизнь в современном обществе. Однако такое базисное обеспечение окажется неэффективным (как для человека, так и для общества), если не будет сочетаться с предоставлением услуг, гарантирующих гражданину возможность духовного, профессионального и культурного развития. Предоставление человеку доступа к образованию, культуре, обеспечение гарантированной работой (исходя из квалификации и  способностей конкретного человека) составляют основу социализации членов общества, реализации заложенного в них потенциала. Социальное государство обязано гарантировать каждому гражданину и человеку, находящемуся на территории государства (мигранту, беженцу), защиту от  голода, болезней, физических страданий просто на основании того, что он человек. Бедность, нужда, бездомность, безработица угнетают человека, лишают его человеческого достоинства. Социальное государство блюдет принцип человеческого достоинства как высшей ценности, вопрос физического выживания для человека не  должен стоять. Социальный минимум призван также смягчить риски как всеобщего характера (стихийные бедствия, техногенные катастрофы,

• Алексей Симоянов •

231

экономические трудности), так и личного характера (семейные, личные неудачи, болезни). Государство обеспечивает всем жизненный минимум и дает гражданам стартовые возможности для успешной самореализации. 2. Трудовые права. Развитая система трудовых прав, трудовых гарантий является неотъемлемым атрибутом социального государства. Такое государство немыслимо в условиях неконтролируемой и неограниченной эксплуатации. Тяжелый, интенсивный, наносящий вред здоровью труд, который не  приносит достаточного дохода работнику, также угрожает достоинству человека. Социальное государство обязано законодательно гарантировать, что каждый член общества, работающий 8 часов в день 5 дней в неделю, получит достаточное количество средств для достойного существования. Должно неукоснительно гарантироваться положение о  добровольном сверхурочном труде и  его оплате, об  аттестации рабочих мест, выплате надбавок за  труд в  условиях повышенной опасности и  вреда для здоровья, необходимо гарантировать сохранение жизни и поддержание здоровья рабочих везде, где это возможно. Государство обязано контролировать вопрос увольнений, особенно массовых, пресекать всякую дискриминацию в  трудовых отношениях. В  социальном государстве необходима полная свобода рабочей самоорганизации, профсоюзной деятельности, равноправие при коллективных переговорах. 3. Низкая степень социального неравенства. Социальное государство — фикция, когда имеет место непреодолимая классовая, имущественная поляризация общества на богатых и бедных, а роскошь соседствует с нищетой. В условиях общественной системы производства обеспечение благосостояния широких слоев населения неизбежно должно сопровождаться перераспределением общественного богатства от наиболее обеспеченных слоев к  нуждающимся. Такое перераспределение не  носит характера милостыни, оно способствует обеспечению равных условий развития для всех. С классовых позиций минимизация прибавочной стоимости в  производственно-трудовых отношениях обоснованна, так как служит интересам рабочих, создающих общественные блага. Налоговое перераспределение позволяет государству проводить политику социального минимума. Кроме того, борьба с неравенством дает тот положительный эффект, 2 32

• Логос

№2

[98] 2014 •

что повышает платежеспособность населения и  создает массового потребителя, необходимого экономике, способствует развитию человеческого потенциала в  обществе, обеспечивает социальный порядок и сплоченность. *** Социальное государство  — это не  политическая декларация, а комплекс конкретных мер, призванных улучшить жизнь широких слоев населения. Легче провозгласить его наличие, чем достичь такого состояния, когда слова наполнятся реальным содержанием. Дискуссия о социальном государстве, которая ведется последние 20–25 лет и на Западе, и у нас, лишается смысла тогда, когда мы понимаем, что социальное государство и есть самое привлекательное в европейском пути развития. Нам говорят, что образ Западной Европы определяется рыночными отношениями и капитализмом, но почему тогда вместо Европы не предъявляют пример Бангладеш, Филиппин, Нигерии, Колумбии, Румынии или любой другой из более чем двухсот стран, идущих по капиталистическому пути развития? Вместе с тем стран, подпадающих под научное понимание социального государства, не так уж много — как раз те 20–30, что являются витриной успешного развития. Социальное государство становится ценностью как таковое, подобно демократии, оно — «худшая форма правления, за исключением всех остальных», его можно подвергать критике по отдельным основаниям, но в целом иного пути успешного развития общества пока что придумано не было. В каком-то смысле социальному государству нет альтернативы.

REFERENCES Cerami A. Poverty and Social Structure in Russia: An Analysis of First Decade of Transition. Luxembourg Income Study Working Paper, 2006, no. 445. Khramtsov A. Biurokratiia i sotsial’noe gosudarstvo [Bureaucracy and the welfare state], Moscow, IS RAN , 2010. Konstitutsii gosudarstv Evropeiskogo Soiuza [The constitutions of the EU -States], Moscow, INFRA -M, 1997. Konstitutsii zarubezhnykh gosudarstv [The constitutions of the foreign states], Moscow, BEK , 1999. Leonov I. Sovremennoe sotsial’noe gosudarstvo: sushchnost’, priznaki, problemy formirovaniia [The modern welfare state: the nature, attributes and the problem of forming], Moscow, MGIMO -Universitet, 2006. Marx K. Kapital. Kritika politicheskoi ekonomii [Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie], Moscow, Politizdat, 1983, vol. 1.

• Алексей Симоянов •

233

Matsonashvili T. Sotsial’noe gosudarstvo v Zapadnoi Evrope: Problemy i perspektivy [Welfare state in Western Europe: Problems and Prospects], Moscow, INION , 1999. Perekhod k rynku v KNR : obshchestvo, politika, ekonomika [Transition to the market in China: society, politics, economics], Moscow, 1994. Rossiia kak sotsial’noe gosudarstvo: konstitutsionnaia model’ i real’nost. Sbornik materialov [Russia as a welfare state: constitutional model and reality. Information package], Moscow, Izdanie Soveta Federatsii, 2007. Sotsial’noe gosudarstvo ne plodit izhdiventsev [Welfare state did not create dependency]. Rabkor.ru, April 29, 2013. Available at: http://rabkor.ru/news/2013/05/29/ welfare_state.

2 34

• Логос

№2

[98] 2014 •

От социального государства к мировому кризису. И обратно? Руслан Дзарасов

Руслан Дзарасов. Магистр экономических наук, ведущий научный сотрудник отделения макроэкономики Центрального экономикоматематического института РАН . Адрес: 117418, Москва, Нахимовский пр., 47, ком. 203. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: кризис мировой экономики, перенакопление капитала. В статье доказывается, что в основе дестабилизации мировой экономики лежит перенакопление капитала в производственном секторе. На падение прибыли в условиях «стагфляции» 1970‑х годов американский капитализм ответил «революцией акционеров», сделавшей главной целью корпораций максимизацию стоимости акционерной собственности. Начался массовый перенос производства в развивающиеся страны. Эксплуатация их дешевого труда стала главным фактором компенсации падения прибылей в реальном секторе экономики. В результате производственные мощности мировой экономики резко возрастают, а заработная плата отстает, выравниваясь по регионам с низкой оплатой труда. Отставание совокупного спроса от совокупного предложения в мировых масштабах порождает кризис глобальной экономики.

FROM SOCIAL STATE TO WORLD CRISIS. AND BACK? Ruslan Dzarasov. PhD in Economics, Leading Research Fellow at the Department of Macroeconomics of the Central Economics and Mathematics Institute of Russian Academy of Sciences. Address: Room 203, 47 Nakhimovsky prospect, 117418 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: crisis of the world economy, overaccumulation of capital. The paper maintains that in reality overaccumulation of capital in the real sector underlies destabilization of the world economy. American capitalism started the “Revolution of shareholders” in response to a decline of profits in the course of stagflation during the 1970s. Maximization of shareholder value supplanted maximization of growth as the prime aim of American corporations. In such conditions, a mass shift of production from the North to the South was initiated. Exploitation of cheap labor of the developing world became the prime factor making up for the decline of profits in the real sector. As a result, world productive capacities greatly increase while the world wage fund falls behind as it is determined by regions with low labor compensation. Shortage of aggregate demand vis a vis aggregate supply in the world economy leads to a crisis of the global economy.

 235

Н

ЕОКЛАССИЧЕСКИЙ мейнстрим экономической науки понимает современный кризис мировой экономики прежде всего и главным образом как проблему финансовой сферы. Ортодоксальные неоклассики возлагают вину на «слишком большое правительство», которое нарастило неконтролируемый государственный долг и тем самым подорвало устойчивость финансовой системы в целом. Несколько иную позицию заняли правые кейнсианцы (неоклассический синтез), которые возлагают вину за кризис на дерегулирование рынков капитала и нарастание небанковского финансового сектора (паевых инвестиционных фондов, например), не подпадающих под традиционное банковское регулирование 1. Невиданный в истории рост масштабов неконтролируемого финансово-спекулятивного капитала породил нестабильность мировой экономики. Роберт Шиллер придает ключевое значение биржевой панике, распространение которой исследует с помощью математической модели распространения эпидемических заболеваний 2.

1. Krugman P. The Return of Depression Economics and the Crisis of 2008. N.Y.; L.: W. W. Norton & Company, 2009; Stiglitz J. Freefall. America, Free Markets, and the Sinking of the World Economy. N.Y.; L.: W. W. Norton & Company, 2010. 2. Shiller R. The Subprime Solution. How Today’s Global Financial Crisis Happened, and What to Do about It. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2008. Более критическая позиция правых кейнсианцев в рамках мейнстрима, по-видимому, объясняется их «обидой» на то, что неоклассики свалили на них вину за «стагфляцию» 1970‑х годов. Мировой кризис, наступивший в результате неоклассической политики последних десятилетий, создал условия для реванша кейнсианцев. Это хорошо чувствуется, например, по замечательной книге «Кейнс — Хайек. Столкновение, определившее современную экономическую науку» (Wapshot N. Keynes — Hayek. The

2 36

• Логос

№2

[98] 2014 •

Более глубокое понимание предлагает посткейнсианство, например Хайман Минский 3. Его «парадигма Уолл-Стрит» отмечает институциональные изменения современного западного общества: переход к  «капитализму денежного менеджера»; отрыв финансового сектора от  реального; спекулятивную природу финансового капитала. «Гипотеза финансовой нестабильности» Минского исходит из того, что финансовая сфера аккумулирует неблагоприятные сигналы, исходящие из реального сектора, усиливает их и транслирует обратно, обрушивая экономику. «Критическая теория финансов», развивающаяся в рамках той же школы, подчеркивает дестабилизирующую роль рынка капитала, резко усилившуюся в результате экспансии «институциональных инвесторов» на рынки ценных бумаг 4. Однако и эти авторы трактуют финансы как более или менее автономную сферу капиталистического хозяйства. Причины этого понятны. На поверхности экономической жизни кризис, действительно, предстает как явление финансовой области. Кажется, что он порождается спекулятивным перегревом рынка ипотечного кредитования, моральными рисками 5, ошибочной политикой денежных властей, падением доверия инвесторов к финансовым инструментам и другими подобными причинами. Все эти процессы происходят на  самом деле, они очень важны и достойны изучения. Однако рассматриваемые теории оставляют необъясненным главное: причины самого этого явления — гигантского роста финансово-спекулятивного капитала в  последние десятилетия. Оно получило название «финансиализация», под которой понимается замещение производственного капитала финансово-спекулятивным. Clash that Defined Modern Economics. N.Y.; L.: W. W. Norton & Company, 2011), сопоставляющую мировоззрение двух мыслителей в свете сегодняшнего опыта. 3. Minsky H. Stabilizing an Unstable Economy. N.Y.: McGraw Hill, 2008. 4. Toporowski J. Theories of Financial Disturbance. An Examination of Critical Theories of Finance from Adam Smith to the Present Day. Cheltenham: Edward Elgar Publishing Ltd., 2005. 5. Под «моральным риском» (moral hazard) понимается готовность финансового института рисковать средствами вкладчиков, если ему не придется нести ответственность за  возможный провал инвестиций. Такая ситуация может возникнуть, например, если близкий родственник руководителя финансовой структуры занимает видный государственный пост и может компенсировать результаты банкротства за счет бюджета. Концепция «морального риска» тесно связана с моделью «капитализма связей» (crony capitalism).

• Руслан Дзарасов •

237

«С ТА ГФЛЯЦИЯ»

и «контрреволюция акционеров» Основатель институционализма Торстен Веблен различал индустриальную, или инженерную, логику, с одной стороны, и денежную логику бизнеса — с другой 6. Первая воспринимает предприятие как вечно возобновляющийся институт (going concern) и  стремится обеспечить «непрерывное взаимодействие различных процессов, составляющих промышленную систему» 7. Что же касается так называемых «капитанов индустрии», то их цель — это денежная выгода, а не общее благо. Конкурентная борьба за прибыль нередко наносит ущерб развитию предприятий и промышленности в целом 8. Таким образом, инженерная и денежная логика выражает фундаментальный конфликт, лежащий в основе капиталистических институтов. В основе двойственной структуры капиталистической фирмы Веблена легко увидеть модификацию учения о двойственном характере труда у  Маркса. В  самом деле, индустриальная логика соответствует процессам конкретного труда, а денежная — абстрактного. Подчинение промышленности обогащению капиталистов в мышлении Веблена вполне соответствует идее о доминировании стоимости над потребительной стоимостью в мышлении Маркса. Более того, индустриальная логика соответствует интересам не только инженеров, но в еще большей степени и рабочих. Таким образом, конфликт двух логик — это лишь эвфемизм, обозначающий социальное противоречие труда и капитала 9. Личное обогащение, наносящее ущерб обществу, Веблен связывал с «хищническим инстинктом», доставшимся капитализму в наследство от доиндустриальных времен. По мнению американского мыслителя, этот разрушительный инстинкт наиболее полно реализуется в финансовой сфере, когда конкуренция капиталистов порождает ту или иную форму «денежного принуждения» 10. Исследователи 6. Veblen Th. The Theory of Business Enterprise. N.Y.: Charles Scrinbner’s Sons, 1936 [1904]. 7. Ibid. P. 27. 8. Ibid. P. 32. 9. Согласно некоторым исследователям наследия Веблена (Reisman D. Thorsten Veblen. N.Y.: Charles Scrinbner’s Sons, 1960), он находился под сильным влиянием идей Маркса, но не хотел демонстрировать этого из-за свойственной ему некоторой степени конформизма. 10. Veblen Th. Op. cit. P. 31–32.

2 38

• Логос

№2

[98] 2014 •

наследия Веблена подчеркивают связь финансов и принуждения в капиталистическом обществе 11. Концепция Веблена оказала существенное влияние на анализ американских корпораций в  ХХ  веке. В  своем эпохальном труде «Современная корпорация и  частная собственность» (1932) Адольф Берл и Гарднер Минз подчеркнули двойственную структуру крупного американского бизнеса 12. С тех пор стало общим местом положение о том, что акционерная собственность в американских корпорациях относительно отделена от непосредственного управления, с закреплением последней функции за менеджментом. Считается, что к этому привели усложнение управления современным бизнесом и  распыление акций среди держателей мелких пакетов, затруднившее повседневный контроль собственников за оперативным управлением компаниями. Находясь в зависимости от долгосрочных позиций на рынке, а не от текущей прибыли (как акционеры), менеджеры стремятся максимизировать долгосрочный рост своих организаций. Между тем Берл и  Минз сделали важную оговорку относительно своеобразного раздвоения капитала корпорации, который имеет два измерения: стоимость производственного комплекса и  стоимость акционерного капитала. Указанные авторы видели причину этого в  «разнице между временем, на  которое капитал необходим предприятию, и периодом, на который инвестор желает связать свое богатство» 13. Если поддержание эффективности предприятия требует долгосрочных вложений в технический прогресс, то максимизация дохода на акции требует обернуть свои финансовые вложения как можно быстрее. Возникает, таким образом, противоречие временного горизонта между физической, или «неподвижной», и денежной, или «мобильной», собственностью 14. Как видим, конфликт Веблена, отражающий противоречие двойственного характера труда у Маркса, никуда не исчез из реальной жизни. Впрочем, с  началом послевоенного подъема американской экономики казалось, что проблемы капитализма навсегда ушли в  прошлое. В  течение двух-трех десятилетий корпорации дела 11. Henry J. The Veblenian Predator and Financial Crises: Money, Fraud, and a World of Illusion // Journal of Economic Issues. December 2012. Vol. XLV . № 4. P. 989–1006. 12. Berle  A., G. Means. The Modern Corporation and Private Property. N.Y.: Harcourt, Brace & World, Inc., 1968 [1932]. 13. Ibid. P. 248. 14. Ibid. P. 251.

• Руслан Дзарасов •

239

ли долгосрочные инвестиции, платили высокую зарплату, гарантировали значительные дивиденды и оплачивали «государство всеобщего благосостояния». Появились многочисленные труды, призванные опровергнуть скептицизм Веблена относительно крупного бизнеса. Выдающийся историк американского бизнеса Альфред Чендлер тщательно исследовал так называемую «революцию управляющих» 15. Ведущий американский посткейнсианец Альфред Эйхнер разработал теорию мегакорпорации, согласно которой типичная американская фирма максимизирует долгосрочный рост, вкладывая всю доступную после выплаты дивидендов прибыль в  передовые инвестиционные проекты 16. Джон Кеннет Гэлбрейт разработал известную теорию «нового индустриального общества», согласно которой менеджеры корпораций и  государственные чиновники образуют «техноструктуру», вносящую планомерность в  развитие капитализма 17. Между тем такой оптимизм в отношении американского бизнеса вряд  ли оправдывался даже в  период «золотого века» послевоенного капитализма. Например, волна конгломерирования, прокатившаяся по корпоративному сектору экономики США в  1950–1960‑е  годы 18, ясно показывала, что денежный интерес по-прежнему подчиняет себе инженерную логику 19. По-видимому, в условиях бушевавшей холодной войны американские экономисты испытывали потребность приукрасить преимущества своего общественного строя 20. Однако видимость полного благополучия американского капитализма быстро развеялась в  начале 1970‑х в связи с наступившей «стагфляцией». 15. Chandler A. The Visible Hand. The Managerial Revolution in American Business. Cambridge (Mass), L. (UK ): The Belknap Press of Harvard University Press, 1977. 16. Eichner A. The Megacorp and Oligopoly: Micro Foundations of Macro Dynamics. Cambridge: Cambridge University Press, 1976. 17. Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество. М.; СП б.: АСТ ; Terra Fantastica, 2004. 18. Fligstein N. The Transformation of Corporate Control. Cambridge, MA ; L.: Harvard University Press, 1990. P. 261–275. 19. Имеется в виду, что конгломераты образовывались чисто искусственно, вне всякой связи с технологическими потребностями и специализацией компаний. Приобретаемые предприятия или их сегменты рассматривались только с точки зрения приносимого ими дохода, то есть по аналогии с вложениями в финансовые активы. 20. Я обязан этим наблюдением профессору экономики Фредерику Ли из Университета штата Миссури, Канзас-Сити (США ), который поделился им со мной в частной беседе.

2 40

• Логос

№2

[98] 2014 •

Американский историк Роберт Бреннер показал, что в основе послевоенного бума американской экономики лежали временные, преходящие обстоятельства, связанные с разрушением промышленности Западной Европы и Японии в ходе боевых действий 21. Когда эти страны восстановили свой потенциал, произошло обострение конкуренции на  мировых рынках, снизившее прибыли американских корпораций 22. Джованни Арриги дополняет это объяснение ссылкой на роль политики полной занятости и «государства благосостояния» 23. Перед лицом острого соперничества с СССР нельзя было пойти на привычный для капитализма шаг снижения заработной платы для компенсации потерь частной прибыли. С точки зрения марксистской теории обострение конкуренции на  мировом рынке является выражением перенакопления капитала в реальном секторе экономики. В самом деле, падение объема продаж означает, что созданные производственные мощности превышают платежеспособный спрос населения. Именно поэтому и падают прибыли компаний. Это перенакопление, однако, является относительным, ведь товары нужны людям, просто они не могут их купить. В начале 1970‑х, таким образом, развитие мирового капитализма столкнулось с пределами накопления капитала, наложенными самим этим общественным строем. Это не  что иное, как действие основного экономического закона капитализма — закона прибавочной стоимости. Характерно то, как американский капитализм постарался разрешить проблему «стагфляции». Исходя из оптимистического видения капитализма, представленного выше, следовало бы ожидать, что произойдет рост внедрения достижений технического прогресса и повышение заработной платы на  основе роста производительности труда. Действительность, однако, оказалась совершенно иной. В ответ на падение прибылей акционеры потребовали компенсировать свои потери, и в 1980‑е годы по корпоративному сектору американской экономики прокатилась волна слияний и поглощений 24. Мелкие акционеры были потеснены крупными институцио 21. Brenner R. The Boom and the Bubble. The US and the World Economy. L., N.Y.: Verso, 2003. P. 9–15. 22. Ibid. P. 16–24. 23. Arrighi J. Adam Smith in Beijing. Lineages of the Twenty-First Century. L., N.Y.: Verso, 2007. P. 151–156. 24. Blair M. Financial Restructuring and the Debate about Corporate Governance // The Deal Decade. What Takeovers and Leveraged Buyouts Mean for the

• Руслан Дзарасов •

241

нальными инвесторами — фондами медицинского и пенсионного страхования и др., — доверившими инвестиционным банкам огромные средства. Был положен конец относительной автономии менеджмента и восстановлен жесткий контроль акционеров, прежде всего, за  финансовыми потоками предприятий. Поглощенные компании подвергались безжалостной реструктуризации (распродаже части активов) и оптимизации размеров (массовым увольнениям). Вместе с резким сокращением инвестиций в производство и уменьшением налогов урезание фонда оплаты труда стало важнейшим источником повышения дивидендов, выплачиваемых акционерам 25. Произошло перераспределение властных полномочий в корпорациях от менеджеров к собственникам, получившее название «революция акционеров». Это имело далекоидущие последствия. Прежде всего следует отметить резкую смену приоритетов американского бизнеса. Если ранее главной целью корпораций США считалась максимизация долгосрочных темпов роста, то теперь ее место заняла максимизация стоимости акционерной собственности 26. Именно рост котировок акций стал, по сути, единственным критерием оценки эффективности менеджмента, от которого зависели стремительно выросшие бонусы. Произошел резкий рост выплат дивидендов с 38 млрд долл. в 1979 году до 466 млрд долл. в 2011‑м (в текущих ценах по данным на 4‑й квартал соответствующего года) 27. Широкое распространение получила практика обратного выкупа акций, представляющая собой чистую манипуляцию для повышения их котировок. Чистые дивиденды и  чистый обратный выкуп акций американских нефинансовых корпораций, взятые как доля от внутренне накопляемых фондов, выросли с уровня около 20% в 1980‑х годах до абсурдной цифры в  160% в  2007‑м 28. Это значит, что на  данные цели жертвовали не только большую часть прибыли, но и значительные заемные средства. Однако наиболее показательным фактом, отражающим всю глубину институциональных изменений американского крупCorporate Governance  / M. Blair (ed.). Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1993. 25. Lazonick W., O’Sullivan M. Maximizing Shareholder Value: a New Ideology for Corporate Governance // Economy and Society. 2000. Vol. 29. № 1. P. 13–35. 26. Ibidem. 27. Federal Reserve Bank, Flow of Funds Tables, 08 March 2012, Table F 102 «Nonfinancial Corporate Business» (Row 3). 28. Рассчитано по данным: Federal Reserve Bank, Flow of Funds Tables, 08 March 2012, Table F 102 «Nonfinancial Corporate Business» (Rows 3, 5 and 39).

2 42

• Логос

№2

[98] 2014 •

РИС. 1 . Доля финансовых от нефинансовых активов нефинансовых корпораций США в 1951–2011 годах (в %, квартальные данные)

120,00 100,00 80,00 60,00 40,00 20,00

2011, IV кв.

2007, IV кв.

2003, IV кв.

1999, IV кв.

1995, IV кв.

1991, IV кв.

1987, IV кв.

1983, IV кв.

1979, IV кв.

1975, IV кв.

1971, IV кв.

1967, IV кв.

1963, IV кв.

1959, IV кв.

1955, IV кв.

1951, IV кв.

0,00

Рассчитано по данным: Federal Reserve Bank, Flow of Funds Tables, March 8, 2012, Table B 102 «Nonfinancial Corporate Business» (Rows 2 and 6).

ного бизнеса, является изменение структуры его капитала. Рассмотрим рис. 1. Рисунок показывает, что до начала 1980‑х годов финансовые активы составляли не более 40% от нефинансовых активов корпораций США нефинансового сектора. В последующие десятилетия эта цифра превысила 100%. Это означает, что большую часть капитала американских нефинансовых корпораций составляют вложения в финансово-спекулятивные операции. Как отмечает исследователь, «ТНК стали больше ориентироваться на доходы, извлекаемые благодаря финансовым активам и интеллектуальным правам собственности» 29. Таким образом, американские корпорации ответили на падение доходности от вложений в реальные активы не внедрением 29. Serfati C. Financial Dimensions of Transnational Corporations, Global Value Chain and Technological Innovation // Journal of Innovation Economics. 2008. Vol. 2. № 2. P. 35–61.

• Руслан Дзарасов •

243

достижений технического прогресса, как должен был бы сделать «социально ответственный бизнес», а финансиализацией, то есть замещением производительного капитала финансовым. Это позволило перераспределить доходы в пользу акционеров и резко увеличить стоимость их собственности, компенсировав падение доходности от вложений в реальные активы. Возникает, однако, вопрос: каков же источник прибыли, перераспределяемой в пользу крупного капитала, если производственные мощности начали резко сокращаться? Для ответа на этот важнейший вопрос необходимо обратиться к последствиям «революции акционеров» для международного разделения труда. «ИМПЕРИА ЛИС ТИЧЕСКАЯ РЕНТА» И КРИЗИС

В рассматриваемые десятилетия произошло резкое сокращение сферы материального производства в  США 30. Все это стало возможно в результате «глобального сдвига», то есть переноса производства из развитых стран на периферию мирового хозяйства 31. По оценке американского эксперта, еще от 30 до 40 млн рабочих мест потенциально может быть перенесено за рубеж 32. Сам глобальный сдвиг является результатом глубокого изменения баланса сил на мировой арене, наступившего в результате краха советского строя. С распадом СССР и исчезновением социалистической ориентации в  третьем мире произошел многократный рост прямых иностранных инвестиций западных ТНК в развивающемся мире. В связи с этим американская исследовательница Мария Иванова отмечает, что «вплоть до конца 1980‑х годов перемещение производства в периферийные страны оставалось относительно ограниченным явлением, присущим лишь определенным отраслям и странам. Именно распад советского блока (курсив мой. — Р. Д.) 30. Доля в  ВВП добавленной стоимости обрабатывающей промышленности США сократилась с 20% в 1980‑м до 11,5% в 2008 году, а занятость в этом секторе — с 20,7% в 1980‑м до 9% в 2009‑м. В том же году почти 86% несельскохозяйственных рабочих было занято в сфере услуг и только 14,3% — в отраслях материального производства (Ivanova M. Money, Housing and World Market: the dialectic of globalised production // Cambridge Journal of Economics. 2011. P. 8. DOI : 10.1093/cje/beq053/). 31. Dicken P. Global Shift: Reshaping the Global Economic Map in the 21st Century. L.: Sage, 2003. 32. Blinder A. Free Trade’s Great, but Offshoring Rattles Me // The Washington Post. May 6, 2007.

2 44

• Логос

№2

[98] 2014 •

положил начало перестройке производства и социальных отношений, позволив транснациональному капиталу преодолеть последние препятствия, мешавшие достигнуть глобального размаха» 33. Нобелевский лауреат Пол Кругман считает, что «падение коммунизма, уменьшив угрозу радикальной экспроприации, привело к тому, что инвестирование за пределами западной зоны безопасности стало выглядеть менее рискованным», в результате чего частные инвестиции на периферии мирового капитализма увеличились впятеро только за 1990–1997 годы 34. Международный капитал спешил извлечь максимальную пользу из «конца истории», то есть триумфа капитализма, перенося производство в регионы с низкой заработной платой. Этот процесс получил благозвучное название «глобального арбитража труда», по  существу означающее усиление международной эксплуатации трудящихся. Так, средний рабочий с  острова Ямайка получает сегодня вдвое меньше, чем его американский собрат, из Боливии и Индии — втрое, а из Нигерии — вчетверо меньше 35. В результате «глобального сдвига» производства с севера на юг произошло шоковое расширение мирового рынка рабочей силы. Если в 1980 году в мире насчитывалось всего 1,9 млрд рабочих, то к 2007 году их число увеличилось до 3,1 млрд. Около 1,2 млрд человек из  Китая, Индии и  бывшего СССР пополнили глобальный рынок труда. 73% рабочих проживает сегодня в  развивающихся странах 36. В  одном только Китае индустриализация вызвала бум урбанизации, когда доля городского населения выросла на 300 млн человек в 1995–2007 годах 37. В то же время «капитал и  знания сконцентрированы в  развитых индустриальных странах. Глобальная занятость отражает эту гигантскую асимметрию в  распределении производственных ресурсов мира», отмечают 33. Ivanova M. Op. cit. P. 14–15. 34. Krugman P. Op. cit. P. 78–79. 35. Rodrick D. Labour Markets: the Unexpected Frontier of Globalization // The Globalist. May 31, 2011. URL : http://www.theglobalist.com/printStoryId.aspx? StoryId=9156. 36. Ghose A., Majid N., Ernst C. The Global Employment Challenge. Geneva: International Labour Office, 2008. P. 9–10. О  глубоких последствиях расширения рынка труда для европейской и американской экономик и о его роли в нынешнем кризисе этих регионов см. в работе: Freeman R. What Really Ails Europe (and America): the Doubling of the Global Workforce // The Globalist. March 5, 2010. URL : http://www.theglobalist.com. 37. Jagannathan R., Kapoor M., Schaumburg E. Why are we in a recession? The financial crisis is a symptom, not the disease! // NBER Working Paper. October 2009. № 15404.

• Руслан Дзарасов •

245

специалисты Всемирной организации труда 38. Именно благодаря этому и стало возможно столь масштабное сокращение сферы материального производства в странах центра, о котором шла речь выше. Перенос производства происходит в рамках глобальных производственных сетей, исследуемых теорией «глобальных цепочек стоимости» 39. Согласно этому подходу западные (прежде всего американские) ТНК концентрируют у себя стадии производства с  высокой добавленной стоимостью, такие как НИОКР , маркетинг, финансовые и юридические услуги, а трудозатратные производственные процессы переносят в страны с дешевым трудом. Как отмечает французский исследователь Клод Серфати, обострение вопроса о правах интеллектуальной собственности и рост числа оформляемых патентов на различные инновации отражают укрепление монополистических позиций корпораций стран центра мир-системы в глобальных цепочках производства. Эти монополистические позиции воплощают «неосязаемые активы» (intangible assets), обеспечивающие превышение стоимости акций над стоимостью производственных мощностей корпораций 40. Именно поставка дешевых товаров с периферии мирового капитализма стала главным фактором низких темпов инфляции в США в последние годы. Обратимся к таблице 1. Представленные в таблице данные показывают, что рост цен на  потребительские блага резко снизился именно тогда, когда ограничительная денежная политика была ослаблена, зато упали цены импорта относительно внутренних цен. Эти расчеты показывают, что ограничительная политика вовсе не была главным фактором рекордного падения инфляции в  США в последние годы. Этим главным фактором стала эксплуатация мировой периферии 41. 38. Ghose A., Majid N., Ernst C. The Global Employment Challenge. Executive Summary. Geneva: International Labour Office, 2008. P. 1. 39. Frontiers of Commodity Chain Research / J. Bair (ed.). Stanford, CA : Stanford University Press, 2009. 40. Serfati C. Financial Dimensions of Transnational Corporations, Global Value Chain and Technological Innovation // Journal of Innovation Economics. 2008. Vol. 2. № 2. P. 44. 41. Нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц не согласен, когда Алану Гринспену «воздают хвалу за эпоху низкой инфляции». В действительности «одним из решающих факторов» низких цен был «тот факт, что Китай снабжал мир промышленными товарами по низким и даже постоянно снижающимся ценам» (Stiglitz J. Freefall. America, Free Markets, and the Sinking of the World Economy… P. 303).

2 46

• Логос

№2

[98] 2014 •

ТА БЛИЦА 1 . Среднегодовые темпы роста цен и денежной массы в США

Потребительские цены, %

1986–1990

1991–1995

1996–2000

2001–2006

4,43

3,54

2,38

2,14

Цены импорта,%

5,36

2,02

–1,37

0,70

Предложение денег (M2), %

5,65

1,84

8,62

6,19

Источник: Milberg W. Shifting Sources and Uses of Profits: Sustaining U. S. Financialization with Global Value Chains. CEPN/SCEPA Conference, University of Paris, January 17–18, 2008.

Роль, которую играет в современной мировой экономике разница в оплате труда между развитыми и развивающимися странами, исследовал Самир Амин 42. Он применил обобщенную теорию сельскохозяйственной ренты Риккардо–Маркса к анализу современной экономики развивающихся стран. Самир Амин назвал выгоду западных ТНК, получаемую на разнице между уровнями оплаты труда в центре мирового капитализма и на его периферии, «империалистической рентой». Этот анализ можно развить далее, интегрировав его в модель превращения трудовой стоимости в цену производства у Маркса. В этом случае получится, что упомянутое выше соотношение цен США и периферии является эмпирическим проявлением того, что первые выше, а вторые ниже трудовой стоимости. Таким образом, страны центра мирового капитализма, и прежде всего США, систематически безвозмездно присваивают значительную часть фонда труда периферии. Увеличение рабочего класса в  таких масштабах оказывается возможным благодаря систематическому «раскрестьяниванию» значительной части населения периферии. Широко известна роль «огораживаний» в Англии XVI–XVIII веков, обеспечивших становившуюся капиталистическую промышленность дешевой рабочей силой. Маркс показал, что «резервная армия труда» необходима капитализму, чтобы сдерживать заработную плату рабочих. А. Франк доказывает, что захват общинных земель ради создания дешевой рабочей силы являлся неотъемлемой чертой политики центра по насаждению отсталости в развивающемся мире со времен колониальных захватов 43. Д. Харви считает, что «первоначальное накопление капитала», в частности такая его составная часть, 42. Amin S. The Law of Worldwide Value. N.Y.: Monthly Review Press, 2010. 43. Frank A. Dependent Accumulation and Underdevelopment. L.: The Macmillan Press ltd., 1978.

• Руслан Дзарасов •

247

как «огораживание», периодически применяется вновь и вновь в течение всей истории капитализма. В связи с этим он называет такой процесс «накоплением путем присвоения чужой собственности» (accumulation by dispossession) 44. Современная волна перераспределения земельной собственности в пользу крупного агробизнеса получила название «захват земли», оно активно осуществляется крупным капиталом в Африке, Азии и Латинской Америке 45. В частности, в результате совпадения мирового финансового кризиса с глобальным продовольственным кризисом резко усилился захват земель и раскрестьянивание (de-peasantization) в  пользу иностранного агробизнеса в современной Эфиопии 46. Колоссальный рост пула дешевой рабочей силы в  развивающемся мире позволил подорвать положение профсоюзов и заморозить, а то и снизить заработную плату и в центре мирового капитализма. Так, по данным Международной организации труда (МОТ ), за 1999–2011 годы средняя производительность труда в развитых капиталистических странах увеличилась более чем вдвое по сравнению со средней ставкой заработной платы 47. Этот процесс отражен на рис. 2. Особенно показателен пример современного лидера капиталистической мир-системы — Соединенных Штатов. В 2005 году средняя реальная заработная плата американского рабочего, не принадлежащего к управленческому персоналу (nonsupervisory worker), была на 8% ниже, чем в 1973 году (в ценах 2005 года). За этот же период средняя производительность труда по промышленности США выросла на 85% 48. Доля заработной платы в  ВВП стран — членов ОЭСР — в целом резко снизилась по сравнению с 1970‑ми годами 49.

44. Harvey D. The New Imperialism. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2003. P. 145. 45. Barras S., Franco J. Global Land Grabbing and Trajectories of Agrarian Change: A Preliminary Analysis // Journal of Agrarian Change. January 2012. Vol. 12. № 1. 46. Makki F., Geisler Ch. Development by Dispossession: Land Grabbing as New Enclosures in Contemporary Ethiopia // LDPI & the Journal of Peasant Studies. International Conference: Global Land Grabbing. WP . April 6–8, 2011. P. 1. 47. Global Wage Report 2012/13. Wages and Equitable Growth. Geneva: International Labour Office, 2013. P. xiv. 48. Pollin R. Global Outsourcing and the US Working Class // New Labor Forum. 2007. Vol. 16. № 1. P. 122. 49. Guscina A. Effects of Globalization on Labor’s Share in National Income. Washington, D.C.: International Monetary Fund, WP 06/294, 2006.

2 48

• Логос

№2

[98] 2014 •

РИС. 2 . Индексы роста средней заработной платы и производительности труда в развитых капиталистических странах в 1999–2011 годах (1999 = 100%)

114 112 д Ин

110

ек

108 106 104

ры Раз

в

ду п меж

сп

ьности т ру тел да ди о в з и ро

в из ро

льн ите од

Ин

дек

остью и оплатой труда

й отно раб е а а л р ь з н о й с

платы

102 100

1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 Источник: Global Wage Report 2012/13. Wages and Equitable Growth. Geneva: International Labour Office, 2013. P. 48.

Нельзя сказать, что эти факты остались совершенно не  замеченными специалистами неоклассического мейнстрима. Еще в  1996  году видный американский экономист, представитель правого кейнсианства Этан Капстейн опубликовал на  страницах Foreign Affairs, органа американского Совета по международным отношениям, статью с  выразительным названием «Рабочие и мировая экономика: разрыв послевоенного соглашения». Речь шла о том, что западное общество фактически отказалось от  концепции государства всеобщего благосостояния, на  которой основывались социальная стабильность и  демократия послевоенного периода. Прогнозируя наступление новых потрясений масштабов Великой депрессии 1930‑х годов, Капстейн с горечью отмечал: Мир, возможно, неумолимо движется к одному из тех трагических моментов, который заставит будущих историков спросить: почему ничего не  было сделано вовремя? Неужели экономические и политические элиты не осознавали тот глубокий вред, который экономические и технологические изменения приносили

• Руслан Дзарасов •

249

рабочим — мужчинам и женщинам? Что помешало им принять шаги, необходимые, чтобы предотвратить глобальный социальный кризис? 50

Тот факт, что ничего так и не было предпринято до сих пор, свидетельствует о глубинных причинах кризиса, связанных с самой природой капитализма как особого способа производства. В терминах марксизма сказанное выше свидетельствует об увеличении производства прибавочной стоимости в  современной мировой экономике за счет резкого расширения эксплуатации дешевой рабочей силы периферии капиталистической мир-системы. Причем для последней характерно увеличение прежде всего производства абсолютной прибавочной стоимости, в то время как для стран центра — также и относительной. Это и есть главный ответ капитализма на относительное перенакопление капитала в реальном секторе мировой экономики. Подобный ход развития имеет самые далекоидущие последствия для всего современного мира. Как известно, именно спрос наемных работников является главным фактором, определяющим емкость потребительского рынка, от которого в конечном счете зависит и спрос на капитальные блага. Именно эта проблема, как сказано выше, лежала в основе «стагфляции» 1970‑х. Ответ капитализма через перенос производства в регионы с низкой оплатой труда позволил смягчить кризис перенакопления в краткосрочной перспективе. Его бремя было просто перенесено на плечи народов периферии. Финансиализация выступила механизмом, необходимым для концентрации финансовых ресурсов периферии в центре, посредством чего достигается безвозмездная передача развитым странам существенной части фонда труда народов развивающихся стран. Временно отсрочив кризис, этот путь развития резко углубил диспропорции мировой экономики. Систематическое отставание заработной платы от  развития производственных мощностей порождает недостаток совокупного спроса относительно совокупного предложения на мировом рынке. Результатом становится низкая загрузка производственных мощностей, систематически происходящая в США с середины 1970‑х 51. Этот процесс закономерно ведет к падению нормы чистой прибыли в  промышленности развитых капиталистиче 50. Kapstein E. Workers and the World Economy: Breaking the Postwar Bargain // Foreign Affairs. May/June 1996. Vol. 75. № 3. P. 18. 51. Mohun S. Aggregate Capital Productivity in the US Economy, 1964–2001 // Cambridge Journal of Economics. — 2009. Vol. 33. P. 1033.

2 50

• Логос

№2

[98] 2014 •

ских стран, инвестиций и сбережений как доли от мирового ВВП и, как следствие, к систематическому падению темпов роста мировой экономики 52. На фоне систематической стагнации заработной платы увеличение потребления развитых стран в последние два десятилетия перед кризисом происходило за счет всемерного наращивания потребительского кредита. В США потребительский бум в значительной мере был основан на притоке финансовых ресурсов из Китая 53. Стремительный рост ипотеки американцев совпадает с ростом дефицита платежного баланса, в основном связанного с  ростом профицита Поднебесной 54. Ничего удивительного в том, что систематический рост задолженности американцев при стагнации заработной платы привел к моменту, когда они в  массовом порядке не  смогли платить по  долгам. Это и спровоцировало кризис 2008 года. Таким образом, в основе мирового экономического кризиса лежит усиление эксплуатации труда в мировом масштабе, произошедшее в ответ на «стагфляцию» 1970‑х и еще больше возросшее в условиях краха советского строя. Этот процесс основан прежде всего на извлечении империалистической ренты за счет разницы в оплате труда в центре и на периферии мирового капитализма. ТУПИК ЭКСПОР ТНОЙ МОДЕ ЛИ Р О С ТА

Именно в этих условиях зашла в тупик экспортная модель развития стран периферии. В свете сказанного выше этот процесс выглядит вполне закономерно. В самом деле, экспортная модель роста за  счет эксплуатации дешевой рабочей силы лишает экономику внутренних стимулов и  делает ее целиком зависимой от  искусственного роста потребления центра. Если последний прекратился, то автоматически должно прекратиться и развитие периферии. Нет страны, которая демонстрирует это ярче, чем главный образец экспортной модели — современный Китай. В последние три десятилетия вся система обслуживания Китаем товарного, а затем и финансово-спекулятивного (см. ниже) рынка США покоилась на дешевизне китайского рабочего, кото 52. Brenner R. What is Good for Goldman Sachs is Good for America. The Origins of the Present Crisis // WP . Los Angeles: Center for Social Theory and Comparative History UCLA , 2009. Р. 8. Подробнее см.: Idem. The Economics of Global Turbulence. L., N.Y.: Verso, 2006. 53. Jagannathan R., Kapoor M., Schaumburg E. Op. cit. P. 16. 54. Ibid. P. 17.

• Руслан Дзарасов •

251

рая поддерживалась искусственным путем. Большую часть рабочей силы Китая — 80% в  строительстве и  68% в  промышленности — составляет так называемое «плавающее население» 55. Под этим термином имеются в виду миллионы жителей сельских областей, перебравшиеся в города. Они не имеют пенсий, не объединены в профсоюзы, не получают медицинского обслуживания и пособий по безработице. Эта внутренняя миграция происходит прежде всего в прибрежную зону, в которой развернуты экспортные производства. В 2010 году сельское «плавающее население» Китая оценивалось в 211 млн человек 56. Рост количества «плавающего населения» связан с потребностью прибрежных регионов страны, работающих на мировой рынок, в дешевой рабочей силе 57. Акцент на эксплуатации дешевого труда имел далекоидущие последствия для развития китайской экономики. Обратимся к рис. 3. Данные, отображенные на рисунке, свидетельствуют, что доля потребления в  ВВП страны, которая и  раньше была невелика (лишь 45,3% в  2001  году), систематически падала в  предкризисные годы, уменьшившись к 2007 году почти на 9%. Норма накопления в этот период оставалась стабильно высокой — около 40% ВВП , а доля государственных расходов даже несколько снизилась. Зато в предкризисные годы стремительно рос такой показатель, как доля в ВВП чистого экспорта (то есть превышение экспорта над импортом), совершившая скачок с 4,0% в 2001 году до 11,4% в 2007‑м, то есть почти в три раза всего за 6 лет. Такая гигантская величина чистого экспорта, доходы от которого вкладываются обратно в американскую экономику, означает откровенную передачу фонда труда своего народа лидеру мирового капитализма. Теперь рассмотрим, что происходит с началом мирового кризиса. Доля потребления в ВВП обрушивается еще быстрее, достигнув в 2010 году ничтожных 34,4%. И это несмотря на некоторый абсолютный рост заработной платы в китайской промышленности! Такое положение означает, что экономика все меньше работает на собственное население. Одновременно происходит настоящий коллапс чистого экспорта, просевшего к 2010 году до 4,1%, то есть более чем в два раза. Государственные расходы сначала заметно падают, но потом быстро возвращаются к докризисному уровню. 55. Migrant Workers in China // China Labour Bulletin. 6 June, 2008. 56. China [is] Home to 211 Millions [of] Floating Population // China Daily. July 13, 2010. 57. Zai L., Zhongdong M. China’s Floating Population: New Evidence from the 2000 Census // Population and Development Review. 2004. Vol. 30. № 3. P. 468.

2 52

• Логос

№2

[98] 2014 •

РИС. 3 . Динамика ВВП Китая по элементам в 2000‑е годы

50

Инвест и

40

ции

Потреб ление

30

20

Государствен ные расходы 10 Чистый экс

0 2001

2002

2003

2004

2005

2006

2007

2008

2009

порт

2010

2011

Источник данных за 2001–2010 годы: Pettis M. Lower Interest Rates, Higher Savings? // Finacial Sense, 2011, October 16. URL : http://www. financialsense.com; China Statistical Yearbook. Данные за 2011 год из: Economic indicators, YCHARTS . URL : http://ycharts.com/indicators/countries/ CHN /components_of_gdp.

За счет чего же были обеспечены беспрецедентно высокие темпы роста китайской экономики в условиях кризиса? Ответ содержится в  стремительном взлете доли накопления в ВВП, которая за три года (2008–2010) поднялась почти на 10%. Динамика данного показателя отражает огромные инвестиции в инфраструктуру, строительство предприятий и расширение жилищного фонда. Размах осуществляемых проектов на фоне всеобщего кризиса и упадка в мире производит ошеломляющее впечатление. На этом основании многие наблюдатели поспешили сделать вывод, что Китай переходит от экспортной модели к ориентации на внутренние механизмы роста. Для такого вывода, однако, нет достаточных оснований. Прежде всего необходимо задаться вопросом: на какие рынки рассчитано гигантское строительство дополнительного основного капитала? Приведенные на рис. 3 данные говорят о падении как внутреннего (доля потребления в ВВП) рынка, так и внешнего (доля чистого экспорта в ВВП). Отсутствие сферы приложения нового капитала подтверждается и  данными об  использовании производственных мощно

• Руслан Дзарасов •

253

стей в китайской экономике. Этот показатель неуклонно снижался с уровня около 90% в 2000‑м году до примерно 80% в 2007‑м и до абсурдной величины в 60% в 2011‑м 58. Получается, что стремительное наращивание инвестиций с началом мирового кризиса позволило сохранить высокие темпы роста китайской экономики только ценой накопления гигантских диспропорций, чреватых экономической катастрофой. Дополнительный зловещий смысл росту за счет перенакопления капитала придает тот факт, что он осуществляется на основе невиданного наращивания государственного кредитования, то есть за счет увеличения задолженности. Кийохуко Нишимура, заместитель главы Японского Банка, предупреждает, что «Китай входит в опасную зону». Рост кредитов и цен на жилье за последние пять лет «превзошел крайности, которые пережила Япония, перед тем как лопнул пузырь Никкей в 1990 году» 59. Американские авторы подытоживают выводы специалистов: Чтобы избежать надвигающейся беды, как гласит солидарное мнение экспертов, в  китайской экономике требуется изменить соотношение доли чистого экспорта, инвестиций и  потребления в  ВВП , уходя от модели, которая с опасной чрезмерностью полагается на инвестиции и экспорт, при крайнем недостатке потребительского спроса и признаках набухающего пузыря финансов и недвижимости. Однако сама идея столь фундаментального сбалансирования — в тех гигантских масштабах, в которых оно требуется, — ставит вопрос о противоречиях, лежащих в центре всей модели накопления на основе низкой оплаты труда, которая характеризует современный китайский капитализм 6 0.

Для выхода из кризиса «значительную долю национального дохода (между 15 и 20% ВВП Китая) необходимо перераспределить от капиталистов к рабочим (курсив мой. — Р. Д.)» 61. Тогда рост внутреннего рынка заместил бы падение рынка мирового. Однако подобный путь означает резкое сокращение прибылей частного бизнеса. Этому препятствует социальная структура современ 58. People’s Republic of China. 2012 Article VI Consultation // IMF Country Report № 12/195. N.Y.; Washington, D.C.: International Monetary Fund, 2012. P. 25. 59. Evans-Pritchard A. China Bubble in «Danger Zone» Warns Bank of Japan // The Telegraph. January 9, 2013. 60. Foster J., McChesney R. The Global Stagnation and China // Monthly review. February 2012. Vol. 63. № 9. 61. Minqi L. A Dying Model: Chinese Capitalism // Diplomat. November 6, 2012. URL : http://thediplomat.com/china-power/a-dying-model-chinese-capitalism/.

2 54

• Логос

№2

[98] 2014 •

ного китайского общества, приобретшая ярко выраженные черты периферийной экономики. Такая мера, вероятно, столкнется с сильным сопротивлением со стороны капиталистического класса Китая» 62. Обследование 20 тыс. богатейших граждан Китая показало, что …более … 90% из них связано с высшими государственными или партийными функционерами. Самые богатые — это родственники высших руководителей, которые использовали свое положение, чтобы провести законы, трансформировавшие государственные предприятия в акционерные компании, а затем назначили членов своих семей менеджерами этих предприятий 63.

Новоявленные «князьки» (princelings — так окрестили в западной печати бизнесменов-родственников высокопоставленных представителей китайской номенклатуры) взяли под контроль наиболее прибыльные бывшие государственные активы, получили доступ к ресурсам государственных банков, вступили в партнерство с  иностранным капиталом, выпустили акции своих компаний на Нью-Йоркской и Гонконгской биржах 64. При этом 46% богатых людей Китая обдумывает переезд в другую страну (главным образом в США), 14% уже подали документы на эмиграцию и лишь 40% не рассматривают такой шаг 65. Такая степень сращивания правящей бюрократии с частным бизнесом исключает возможность существенного перераспределения национального дохода и порождает инерцию существующей системы, зашедшей в тупик. Известный американский экономист Нуриель Рубини утверждает, что «причины, по которым китайцы сберегают так много, а потребляют так мало, структурные (то есть вытекают из структуры сложившихся общественных отношений. — Р. Д.)». По мнению эксперта, увеличение доли потребления домохозяйств грозит оказаться дестабилизирующим фактором, так как «может привести к банкротству большого числа государственных предприятий (обогащающих «князьков». — Р. Д.), 62. Ibidem. 63. Kwong P. The Chinese Face of Neoliberalism // Counterpunch. October 7–9, 2006. URL : http://www.counterpunch.org/2006/10/07/the-chinese-face-ofneoliberalism/. 64. Foster J., McChesney R. The Endless Crisis. How Monopoly Capital Produces Stagnation and Upheaval from the USA to China. N.Y.: Monthly Review Press, 2012. 65. Page J. Many Rich Chinese Consider Leaving // The Wall Street Journal. November 2011, 2.

• Руслан Дзарасов •

255

ориентированных на экспорт фирм и местных органов власти, которые политически весьма влиятельны. В результате Китай будет инвестировать даже больше (курсив Рубини. — Р. Д.) в текущей пятилетке» 66. Вопрос о продолжении существования нынешней модели развития Китая становится предметом начинающейся классовой и политической борьбы. ПЕРЕРАСПРЕДЕ ЛЕНИЕ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ Б ОРЬБА

Явление финансиализации как замещения производственного капитала финансово-спекулятивным может быть понято только как последствие перенакопления капитала в реальном секторе экономики. Таким образом, ключевые явления мирового кризиса требуют анализа органической взаимосвязи и глубокого конфликта процессов конкретного и абстрактного труда. В то же время динамика этих противоречий определяется действием основного экономического закона капиталистического способа производства — закона прибавочной стоимости. Именно он предопределил границы послевоенного подъема американской экономики. Действительно, исчерпание резервов роста к началу 1970‑х годов связано с восстановлением экономик Западной Европы и Японии и последовавшим обострением конкуренции между ними. Начавшееся падение прибылей было признаком отставания заработной платы от роста производственных мощностей развитых стран, что ограничивало платежеспособный спрос на товары. Однако капиталистический класс не пошел на повышение оплаты труда, предпочтя перенос производства в  регионы с низкой заработной платой. Это временно повысило прибыли, но только ценой еще большего отставания совокупного спроса от совокупного предложения в мировых масштабах. Замещение производственного капитала финансовым позволило подключить дополнительные источники присвоения трудовых доходов капиталом центра, но еще больше обострило разрыв между растущими производственными мощностями и ограниченностью мирового рынка. Этот путь развития закономерно привел к мировому кризису, который не имеет разрешения в рамках современной модели капитализма. 66. Roubini N. China’s Bad Growth Bet // Project-Syndicate. April 14, 2011. URL : http:// project-syndicate.org.

2 56

• Логос

№2

[98] 2014 •

Чисто гипотетически можно представить себе пути выхода из мирового кризиса. Они связаны с преодолением главной проблемы современного мирового хозяйства — низкой заработной платы. Если представить себе пропорциональный рост оплаты труда в реальном выражении хотя бы в производствах, ориентированных на обслуживание мирового рынка, то совокупный мировой спрос возрастет, рынок сбыта расширится, прибыли производственных корпораций увеличатся, и  начнется рост инвестиций. Однако такой путь означал бы не просто решительное перераспределение доходов от  имущих классов в  пользу трудящихся, но и глубокое изменение расстановки сил в мировой капиталистической элите. Доминирование финансового капитала должно смениться господством «капитанов индустрии», спекуляции на финансовом рынке — массовой модернизацией производства. Более того, правящий класс США должен уступить лидерство в капиталистическом мире элите какой-то другой капиталистической страны или группы стран. Например, речь могла бы идти о доминировании симбиоза капиталистических экономик Юго-Восточной Азии («летящих гусей» Терутомо Озавы 67). Неспособность президента США Обамы осуществить хотя бы самые необходимые реформы по  обузданию финансово-спекулятивного капитала, провал борьбы за осуществление «правила Волкера», рост правого фундаментализма в лице «движения чаепития», реакция на «Висконсинское восстание» и движение «Оккупируй Уолл-Стрит», обращение к силе для установления контроля над жизненно важными регионами мира с  источниками нефти говорят о том, что правящий класс Соединенных Штатов отказывается пойти на какие-либо существенные реформы современного капитализма. В условиях обострения мирового кризиса, ложащегося все более тяжким бременем на плечи рядовых людей всех стран мира, борьба за его разрешение становится делом международной солидарности трудящихся. Капитализм создал в современном мире беспрецедентный по своим масштабам рабочий класс. Развивающийся кризис лишает миллиарды этих людей какой-либо достойной перспективы. Рано или поздно они предъявят капиталу собственные требования, и  тогда мы увидим выступления такого масштаба и мощи, которых еще не знала история. 67. Ozawa T. The Rise of Asia. The «Flying Geese» Theory of Tandem Growth and Regional Agglomeration. Cheltenham, UK ; Northampton, MA : Edward Elgar, 2009.

• Руслан Дзарасов •

257

REFERENCES Afanas’ev  V. S. Velikoe otkrytie Karla Marksa: metodologicheskaia rol’ ucheniia o dvoistvennom kharaktere truda [The great discovery of Karl Marx. Methodological role of the doctrine of the dual character of labor], Moscow, Mysl’, 1980. Amin S. The Law of Worldwide Value, New York, Monthly Review Press, 2010. Arrighi J. Adam Smith in Beijing. Lineages of the Twenty-First Century, London, New York, Verso, 2007. Arthur C. The Spectral Ontology of Value. Critical Realism and Marxism (eds A. Brown, S. Fleetwood, J. Roberts), London, Routledge, 2002, pp. 215–133. Bair J., ed. Frontiers of Commodity Chain Research, Stanford, California, Stanford University Press, 2009. Barras S., Franco J. Global Land Grabbing and Trajectories of Agrarian Change: A Preliminary Analysis. Journal of Agrarian Change, 2012, vol. 12, no. 1, January, pp. 34–59. Berle A., Means G. The Modern Corporation and Private Property, New York, Harcourt, Brace & World, Inc., 1968 [1932]. Bhaskar R. Dialectic: the Pulse of Freedom, London, Verso, 1993. Blair M. Financial Restructuring and the Debate about Corporate Governance. The Deal Decade. What Takeovers and Leveraged Buyouts Mean for the Corporate Governance (ed. M. Blair), Washington, The Brookings Institution, 1993. Blinder A. Free Trade’s Great, but Offshoring Rattles Me. The Washington Post, May 6, 2007. Brenner R. The Boom and the Bubble. The US and the World Economy, London, New York, Verso, 2003. Brenner R. The Economics of Global Turbulence, London, New York, Verso, 2006. Brenner R. What is Good for Goldman Sachs is Good for America. The Origins of the Present Crisis. WP , Los Angeles, Center for Social Theory and Comparative History UCLA , 2009. Caldwell B. Beyond Positivism: Economic Methodology in the Twentieth Century, London, George Allen & Unwin, 1982. Chandler A. The Visible Hand. The Managerial Revolution in American Business, Cambridge (Mass), London (UK ), The Belknap Press of Harvard University Press, 1977. China [is] Home to 211 Millions [of] Floating Population. China Daily, 2010, July 13. Dicken P. Global Shift: Reshaping the Global Economic Map in the 21st Century, London, SAGE Publications Inc., 2003. Dzarasov S. Critical Realism and Russian Economics. Cambridge Journal of Economics, 2010., vol. 34, no. 6, November, pp. 1041–1056. Dzarasov  S. S., Men’shikov  S. M., Popov  G. Kh. Sud’ba politicheskoi ekonomii i ee sovetskogo klassika [The fate of political economy and its classic Soviet representative], Moscow, Al’pina Biznes Buks, 2004. Eichner A. The Megacorp and Oligopoly: Micro Foundations of Macro Dynamics, Cambridge, Cambridge University Press, 1976. Evans-Pritchard A. China Bubble in ‘Danger Zone’ Warns Bank of Japan. The Telegraph, January 9, 2013. Fligstein N. The Transformation of Corporate Control, Cambridge (Mass), London (UK ), Harvard University Press, 1990. Foster J., McChesney R. The Endless Crisis. How Monopoly Capital Produces Stagnation and Upheaval from the U.S.A. to China, New York, Monthly Review Press, 2012.

2 58

• Логос

№2

[98] 2014 •

Foster J., McChesney R. The Global Stagnation and China. Monthly review, February 2012, vol. 63, no. 9. Frank A. Dependent Accumulation and Underdevelopment, London, The Macmillan Press ltd., 1978. Freeman R. What Really Ails Europe (and America): the Doubling of the Global Workforce. The Globalist, March 5, 2010. Galbraith  J. K. Novoe industrial’noe obshchestvo [New Industrial State] (trans. L. Ia. Rozovskii, Iu. B. Kochevrin, B. P. Likhachev, S. L. Batasov), Moscow, AST , Tranzitkniga, Terra Fantstica, 2004. Ghose A., Majid N., Ernst C. The Global Employment Challenge, Geneva, International Labour Office, 2008. Ghose A., Majid N., Ernst C. The Global Employment Challenge. Executive Summary, Geneva, International Labour Office, 2008. Global Wage Report 2012/13. Wages and Equitable Growth, Geneva, International Labour Office, 2013. Guscina A. Effects of Globalization on Labor’s Share in National Income, Washington, D.C., International Monetary Fund, WP 06/294, 2006. Harvey D. The New Imperialism, Oxford, New York, Oxford University Press, 2003. Henry J. The Veblenian Predator and Financial Crises: Money, Fraud, and a World of Illusion. Journal of Economic Issues, December 2012, vol. XLV , no. 4, pp. 989–1006. Il’enkov E. Dialektika abstraktnogo i konkretnogo v «Kapitale» K. Marxa [Dialectics of the abstract and concrete in “Capital” of Karl Marx], Moscow, Izdatel’stvo Akademii nauk SSSR , 1960. Ivanova M. Money, Housing and World Market: the dialectic of globalised production. Cambridge Journal of Economics, 2011, vol. 35, iss. 5, doi: 10.1093/cje/beq053/. Jagannathan R., Kapoor M., Schaumburg E. Why are we in a recession? The financial crisis is a symptom, not the disease! NBER Working Paper, 2009, no. 15404. Kapstein E. Workers and the World Economy: Breaking the Postwar Bargain. Foreign Affairs, May/June 1996, vol. 75, no. 3, pp. 16–37. Krugman P. The Return of Depression Economics and the Crisis of 2008, New York, London, W. W. Norton & Company, 2009. Kwong P. The Chinese Face of Neoliberalism. Counterpunch, 2006, October 7–9. Lavoie M. Foundations of Post-Keynesian Economic Analysis, Aldershot (UK ), Brookfield (USA ), Edward Elgar Publishers, 1992. Lazonick W., O’Sullivan M. Maximizing Shareholder Value: a New Ideology for Corporate Governance. Economy and Society, 2000, vol. 29, no. 1, pp. 13–35. Makki F., Geisler Ch. Development by Dispossession: Land Grabbing as New Enclosures in Contemporary Ethiopia. LDPI & the Journal of Peasant Studies. International Conference: Global Land Grabbing. WP , 2011, April 6–8. Migrant Workers in China. China Labour Bulletin, 2008, June 6. Milberg W. Shifting Sources and Uses of Profits: Sustaining U. S. Financialization with Global Value Chains, CEPN/SCEPA Conference, University of Paris, 2008, January 17–18. Minqi L. A Dying Model: Chinese Capitalism. Diplomat, 2012, November 6. Minsky H. Stabilizing an Unstable Economy, New York ect., McGraw Hill, 2008. Mohun S. Aggregate Capital Productivity in the US Economy, 1964–2001. Cambridge Journal of Economics, 2009, vol. 33, pp. 1023–1046. Ozawa T. The Rise of Asia. The “Flying Geese” Theory of Tandem Growth and Regional Agglomeration, Cheltenham (UK ), Northampton (MA , USA ), Edward Elgar, 2009. Page J. Many Rich Chinese Consider Leaving. The Wall Street Journal, November 2, 2011.



• Руслан Дзарасов •

259

People’s Republic of China. 2012 Article VI Consultation. IMF Country Report No. 12/195, New York, Washington, D.C., International Monetary Fund, 2012. Pollin R. Global Outsourcing and the US Working Class. New Labor Forum, 2007, vol. 16, no. 1, pp. 122–125. Reisman D. Thorsten Veblen, New York, Charles Scrinbner’s Sons, 1960. Rodrick D. Labour Markets: the Unexpected Frontier of Globalization. The Globalist, 2011, May 31. Roubini N. China’s Bad Growth Bet. Project-Syndicate, April 14, 2011. Serfati C. Financial Dimensions of Transnational Corporations, Global Value Chain and Technological Innovation. Journal of Innovation Economics, 2008, vol. 2, no. 2, pp. 35–61. Shiller R. The Subprime Solution. How Today’s Global Financial Crisis Happened, and What to Do about It, Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2008. Stiglitz J. Freefall. America, Free Markets, and the Sinking of the World Economy, New York, London, W. W. Norton & Company, 2010. Toporowski J. Theories of Financial Disturbance. An Examination of Critical Theories of Finance from Adam Smith to the Present Day, Cheltenham, Edward Elgar Publishing Ltd., 2005. Vaziulin V. Logika “Kapitala” Karla Marksa [The Logic of “Capital” of Karl Marx], Moscow, Sovremennyi gumanitarnyi universitet, 2002. Veblen Th. The Theory of Business Enterprise, New York, Charles Scrinbner’s Sons, 1936 [1904]. Wapshot N. Keynes — Hayek. The Clash that Defined Modern Economics, New York, London, W. W. Norton & Company, 2011. Willett C. The Shadow of Hegel’s “Science of Logic”. Essays on Hegel’s Logic (ed. G. di Giovanni), Albany, New York, SUNY Press, 1990, pp. 85–92. Zai L., Zhongdong M. China’s Floating Population: New Evidence from the 2000 Census. Population and Development Review, 2004, vol. 30, no. 3.

2 60

• Логос

№2

[98] 2014 •

Монах культуры

Памяти Романа Громова

4  МАЯ  2014  ГОДА на 44 году жизни скончался Роман Анатольевич Громов. Это тяжелая утрата не только для его родственников и друзей, но и для всей современной русской философской среды. Более года он мужественно переносил тяжелое заболевание, скоротечный исход которого был ему известен. При этом он не оставлял ни преподавание, ни научную деятельность — за несколько дней до  смерти он вернулся с  конференции в  Санкт-­ Петербурге, а 25 апреля выступил с докладом по философии сознания в родном ростовском университете. Роман был светлым человеком и надежным другом, которого любили все близко знающие его люди, — умным, внимательным, веселым и ироничным. С супругой Рёко они были потрясающе красивой парой — он с неимоверной нежностью относился к своей дочери, смешливой малышке Наюми. С Романом мы часами разговаривали и горячо спорили об истории и современном состоянии философии, о ее положении в обществе, о проблемах российской науки и образования. Роман никогда не имел карьерно-академических или административных амбиций: он не спешил защищать докторскую диссертацию, которую должен был посвятить философской психологии XIX — начала XX  вв., и исходил из того, что научную репутацию лучше строить на исследованиях, переводах, комментариях, а не на формальных статусах. Даже свое заведование кафедрой истории западной философии в Южном федеральном университете он использовал как своего рода эмпирический материал по изучению организационной составляющей философии в современном российском университете. Он был историком и  знатоком современной западной философии. Вместе с Аней Завалей и Максимом Деминым Роман входил в нашу межуниверситетскую исследовательскую группу по изучению генезиса современных форм философии и  ее инсти

• Памяти Романа Громова •

261

туциональной среды. Публикуемая в этом номере «Логоса» одна из последних его работ, написанная — несмотря на тяжелое самочувствие — в  рамках коллективного проекта Российского гуманитарного фонда, посвящена профессионализации философского знания. Этот проект в последнее время позволял нам регулярно встречаться для проведения совместных конференций и коллоквиумов в Ростове-на-Дону, Москве, Санкт-Петербурге. Романа можно без всякого преувеличения назвать выдающимся представителем философской профессии. Ученик Виктора Игоревича Молчанова, в последние годы он был самым активным и ярким выходцем из ростовской философской школы. Его исследовательские интересы распространялись на  феноменологию, Франца Брентано и его наследников, австрийскую философию. В планах были исследования, посвященные католической философии в Австрии, формированию и трансформации логики как философской дисциплины в Германии и одновременно — история советской философии, к которой он стремился подходить аналитически, вне любых идеологических установок. Его работы, какую бы область они ни затрагивали, можно считать высочайшим исследовательским стандартом. Друзья и коллеги Романа постараются бережно отнестись к его архиву, опубликовать пока не изданные работы и переводы. С журналом «Логос» Романа связывала давняя история тесного сотрудничества. Здесь не только публиковались отдельные его статьи — он готовил целые тематические блоки, чрезвычайно трудоемкие и сложные в работе (например, блок, посвященный Антону Марти в № 1 за 2004 год). В этом кратком некрологе едва ли возможно даже поверхностно оценить значение Романа для русской философии, — это дело будущего. Но у меня есть редкая возможность описать его как человека, причем его собственными словами. Ибо если что и отличает философа — безотносительно той эпохи, в которую ему довелось жить, — так это его способность к рефлексии, то есть умение обратиться к  самому себе, аналитически схватить и  осмыслить свое в ней положение. Правда, тут мне придется нарушить одно этическое правило — не раскрывать личность интервьюируемого человека в качественных культур-социологических исследованиях. Но так уж случилось, что Роман оказался в числе тех, с кем мы с моим коллегой и еще одним другом Романа Тимофеем Дмитриевым беседовали в рамках нашего проекта, посвященного состоянию современной интеллигенции и интеллектуалов в России. Именно слова Романа самым емким образом определили один 2 62

• Логос

№2

[98] 2014 •

из типов современного российского интеллигента, который мы назвали автономным типом. Позволю себе привести эту цитату полностью и без изменений: Слушая вас, я только утверждаюсь в  том, что ничего не  изменилось. Мы говорим: что произошло с интеллигенцией, что изменилось? О том, что было в шестидесятые годы, я сужу лишь по каким-то фильмам и так далее. Но мне кажется, в том, как мы осознаем себя сейчас, с тем временем принципиальной разницы нет. И  я  бы так сказал: интеллигент — это образованный человек, который ощущает себя проводником или хранителем культуры в варварской стране. Это варварство, конечно, можно понимать по-разному, но я, например, ощущаю себя так. И никуда эта интеллигенция не исчезла. Просто она сошла со сцены. Интеллигент сегодня — это не какой-то культурный герой, а летописец в монастыре. И он ведет эту свою летопись, которую прочтут лет, может быть, через сто или двести. Но он все равно исполнен неким мессианским самосознанием, и у него действительно есть некая мессианская функция. Он, несмотря на варварство, современное варварство, осознает себя носителем и хранителем культуры. И эту функцию каждый выполняет на своем месте. Некая общность распалась. Теперь мы не идентифицируем себя как интеллигенты, как члены какой-то неделимой общности, которые понимали друг друга с полуслова, слушали одни и те же песни и, скажем, вместе ругали на кухне эту власть. Да, этой общности нет. Но сознание этой особой роли осталось. Потому что, если нет интеллигенции, тогда, по большому счету, нет и культуры. А культура у нас последние годы сохраняется, развивается именно вот таким незримым путем. Благодаря альтруистам, вот этим монахам культуры, которые незримо, несмотря ни на что делают свое дело1.

После этого среди друзей мы часто называли Романа не иначе как монахом культуры. Таким он без всякой иронии и был. Виталий Куренной, научный редактор журнала «Логос»

1. Мыслящая Россия. Интеллектуально-активная группа / Под ред. В. Куренного. М.: НФ «Наследие Евразии», 2008. С. 56–57.

• Памяти Романа Громова •

263

ЛОГОС в магазинах вашего города

Москва

Киоски Академия в РАНХиГС, пр. Вернадского, 82, (499) 270‑29‑78, (495) 433‑25‑02 [email protected] Фаланстер, М. Гнездниковский пер., 12 / 27, (495) 629‑88‑21 [email protected] Фаланстер на Винзаводе, 4-й Сыромятнический пер., 1, стр. 6, (495) 926-30-42 Дом книги Москва, ул. Тверская, 8, стр. 1, (495) 629-64-83, 797-87-17 Москва на Воздвиженке, ул. Воздвиженка, 4/7, стр. 1, (495) 212-22-08 Циолковский, ул. Б. Молчановка, 18, (495) 691-51-16, 691- 56-28 [email protected] Гараж, павильон Центра «Гараж», Пионерский пруд, Парк Горького, (495) 645-05-21 Гоголь books, книжный магазин в «Гоголь-центре», ул. Казакова, 8, +7 925 468-02-30 MMOMA Art Book Shop, Книжный магазин в Московском музее современного искусства, ул. Петровка, 25, стр. 1 MMOMA Art Book Shop в ГУМе, Красная площадь, ГУМ, 3‑я линия, 3-й этаж Book Shop в институте «Стрелка», Берсеневская наб., 14, стр. 5а Kaspar Hauser, книжный магазин в галерее «Артплей», ул. Нижняя Сыромятническая, 10/11, (499) 678-02-26 Книжная лавка У Кентавра в РГГУ, ул. Чаянова, 15, (499) 973‑43‑01 [email protected] БукВышка, университетский книжный магазин (ВШЭ), ул. Мясницкая, 20, (495) 628‑29‑60 [email protected] Гнозиc, Турчанинов пер., 4, (499) 255-77-57 Киоск в Институте философии РАН, ул. Волхонка, 14 Додо на Солянке (DoDo), ул. Солянка, 1/2, стр. 1, м. «Китай-­город», +7 926 063-01-35 Додо в ТРЦ «Филион» (Dodo Филион), Багратионовский пр., 5 (ТРЦ  «Филион»), м. «Фили», «Багратионовская», +7 929 579-53-22 Додо в КЦ «ЗИЛ» (Dodo ZИЛ культурный центр), ул. Восточная, д. 4, к. 1, м. «Автозаводская», 
(495) 675-16-36 Омнибус Кутузовский пр., 21 (кинотеатр «Пионер»), +7 915 418-60-27 Московский Дом книги, ул. Новый Арбат, 8, (495) 789-35-91 Русское зарубежье, ул. Нижняя Радищевская, 2, (495) 915-11-45, 915-27-97 Ходасевич, ул. Покровка, 6, +7 965 179-34-98 Оптовая торговля: издательство «Европа», М. Гнездниковский пер., 9, стр. 3а, (495) 629‑05‑54 [email protected]

СанктПетербург

Воронеж

Порядок слов, наб. р. Фонтанки, 15, (812) 310‑50‑36 Все свободны, Мойка, 28, +7 904 632-90-52 МЫ, Невский пр., 20 (проект BIBLIOTEKA), (981) 168-68-85 Магазин издательства СПбГУ, Менделеевская линия, 5, (812) 328 96 91, 329‑24‑70 Подписные издания, Литейный пр., д. 57, (812) 273-50-53 Свои книги, 1-я линия Васильевского острова, 42, (812) 966-16-91 Либерте, ул. Курляндская, 49, «Лофт Rizzordi» Книжная лавка писателей, Невский пр., 66, (812) 314-47-59 Оптовая торговля: ИД «Гуманитарная академия», ул. ­Сестрорецкая, 8, (812) 430‑99‑21, 430‑20‑91 Книжный клуб Петровский, ул. 20‑летия ВЛКСМ, 54а, ТЦ  «Петровский пассаж», (473) 233‑19‑28

Владимир

Книжный клуб Эйдос, ул. Б. Московская, 20а (в арке), +7 920 623-0308

Нижний Новгород

Приволжский филиал Государственного центра современного искусства, Кремль, корпус 6 (здание «Арсенала»), (831) 423‑57‑41

Ростовна-Дону

Казань

Пермь

Книжный салон Интеллектуал, ул. Садовая, 55, Дворец творчества детей и молодежи, фойе главного здания, (988) 565‑14‑35 Сорок два, пр. Соколова, 46, Циферблат, 3-й этаж, +7 906 180-35-14 Центр современной культуры Смена, ул. Бурхана Шахиди, 7, 8 (843) 249-50-23

Пиотровский, ул. Ленина, 54, (342) 243-03-51

Пенза Екатеринбург

Впереплёте, ул. Московская, 12, (8412) 25-64-68 Йозеф Кнехт, ул. 8 Марта, 7 (вход с набережной), (950) 193-15-33

Новосибирск

Собачье сердце, Каменская ул., 32 (вход из арки) КапиталЪ, ул. Максима Горького, 78, (383) 223-69-73

Красноярск

Киев Интернетмагазины

В электронном виде

Бакен, ул. Карла Маркса, 34а, (391) 288-20-82 СФУ-Механика роста, Книжная лавка при Северном федеральном университете, Свободный пр., д. 82, стр. 1, (391) 206-26-96, 206-39-28 Архе, ул. Якира, 13, +380-63-134-18-93 http://www.libroroom.ru/ http://www.labirint.ru /  http://urait-book.ru /  http://urss.ru /  http://www.ozon.ru /  http://www.litres.ru/ http://bookmate.ru/ http://www.ozon.ru/

Институт экономической политики имени Егора Тимуровича Гайдара — крупнейший российский научно‑исследовательский и учебно-методический центр. Институт экономической политики был учрежден Академией народного хозяйства в 1990 году. С 1992 по 2009 год был известен как Институт экономики переходного периода, бессменным руководителем которого был Е. Т. Гайдар. В 2010 году по инициативе коллектива в ­соответствии с Указом Президента РФ от 14 мая 2010 года № 601 институт вернулся к исходному наименованию, и ему было присвоено имя Е. Т. Гайдара. Издательство Института Гайдара основано в 2010 году. Задачей издательства является публикация отечественных и зарубежных исследований в области экономических, социальных и гуманитарных наук, ­трудов классиков и современников.