#1 (97) 2014 Логос

Citation preview

#1 (97) 2014

LOGOS #1 (97) 2014

Philosophical and Literary Journal published since 1991, frequency—six issues per year Establisher—Gaidar Institute for Economic Policy

Editor-in-chief Valery Anashvili Guest editor Maria Falikman Editorial B oard: Alexander Bikbov, Vyacheslav Danilov, Ilya Inishev, Dmitriy Kralechkin, Vitaly Kurennoy (science editor), Inna Kushnaryova, Michail Maiatsky, Yakov Okhonko (executive secretary), Alexander Pavlov, Artem Smirnov, Rouslan Khestanov, Igor Chubarov Editorial Council: Georgi Derluguian (New York, Abu-Dhabi), Boris Groys (New York), Gasan Guseynov (Basel), Klaus Held (Wuppertal), Leonid Ionin (Moscow), Boris Kapustin (New Haven), Vladimir Mau (Council Chair, Moscow), Christian Möckel (Berlin), Victor Molchanov (Moscow), Frithjof Rodi (Bochum), Blair Ruble (Washington), Sergey Sinelnikov-Murylev (Moscow), Mikhail Yampolsky (New York), Slavoj Žižek (Lublyana), Sergey Zuev (Moscow) Issue prepared in collaboration with the Center for Modern Philosophy and Social Sciences of the Faculty of Philosophy at Lomonosov Moscow State University Executive editor Elena Popova Design and layout Sergey Zinoviev Project manager Kirill Martynov Proofreader Lyubov Agadulina Website editor Egor Sokolov E-mail: [email protected] Website: http://www.logosjournal.ru/ Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Certificate of registration ПИ № ФС 77 – 46739 of 23.09.2011 Subscription number in the unified catalogue “Pressa Rossii” — 44761 ISSN 0869-5377

All published materials passed review and expert selection procedure



© Gaidar Institute Press, 2014 http://www.iep.ru/ Print run 1000 copies

ЛОГОС #1 (97) 2014 Философско-литературный журнал издается с 1991 г., выходит 6 раз в год Учредитель Фонд «Институт экономической политики им. Е. Т. Гайдара»

Главный редактор Валерий Анашвили Редактор-составитель номера Мария Фаликман Редакционная коллегия: Александр Бикбов, Вячеслав Данилов, Илья Инишев, Дмитрий Кралечкин, Виталий Куренной (научный редактор), Инна Кушнарева, Михаил Маяцкий, Яков Охонько (ответственный ­секретарь), Александр Павлов, Артем Смирнов, ­Руслан ­Хестанов, Игорь Чубаров Редакционный совет: Борис Гройс (Нью-Йорк), Гасан Гусейнов (Базель), Георгий Дерлугьян (Нью-Йорк, Абу-Даби), Славой Жижек (Любляна), Сергей Зуев (Москва), Леонид Ионин (Москва), Борис Капустин (Нью-Хейвен), Владимир Мау (председатель совета, Москва), Кристиан Меккель (Берлин), Виктор Молчанов (Москва), Фритьоф Роди (Бохум), Блэр Рубл (Вашингтон), Сергей Синельников‑Мурылев (Москва), Клаус Хельд (Вупперталь), Михаил Ямпольский (Нью-Йорк) Номер подготовлен при участии Центра современной философии и социальных наук философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Выпускающий редактор Елена Попова Дизайн и верстка Сергей Зиновьев Руководитель проектов Кирилл Мартынов Корректор Любовь Агадулина Редактор сайта Егор Соколов E-mail редакции: logosjournal@gmx. com Сайт: http: // www.logosjournal.ru Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal Twitter: https://twitter.com/logos_journal Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77–46739 от 23.09.2011 Подписной индекс в Объединенном каталоге «Пресса России» — 44761 ISSN 0869-5377

Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования и экспертного отбора Категория информационной продукции «16+»

© Издательство Института Гайдара, 2014 http://www.iep.ru/ Отпечатано в филиале «Чеховский печатный двор» ОАО «Первая образцовая типография». 142300, Московская обл., г. Чехов, ул. Полиграфистов, 1. Тираж 1000 экз.

CONTENTS

H I S T O RY A N D M E T H O D O L O G Y O F C O G N I T I V E STUDIES 1 Maria Falikman. Cognitive science: its Foundations and Challenges 19 Olga Fed orova. A and B Were Sitting on a Pipe, or Interdisciplinarity of Cognitive Studies 35 Paul Thagard. Being Interdisciplinary: Trading Zones in Cognitive Science THE PROBLEM OF CONSCIOUSNESS IN COGNITIVE SCIENCE 61 Alva Noë. Is the Visual World a Grand Illusion? 79 Tatiana Chernigovskaya. “Prior to any Learning Acquired Their Traits…” Human Brain Results from Language NAT U R A L A N D A RT I F I C IA L I N T E L L I G E N C E 97 Vladimir Spirid onov. Problems, Heuristics, Insight and Other Strange Things 109 Vladimir R ed’ko. Modeling of Cognitive Evolution: View from Artificial Intelligence NEW DIRECTIONS IN COGNITIVE SCIENCE 141 R ichard Thaler. From Homo Economicus to Homo Sapiens 155 Alina L artseva. From Genes to Behavior: What Can Cognitive Genetics Tell Us? ECOPHILOSOPHY 171 Tatiana Weiser. Egocentrism and Intersubjectivity in Human Beings’ Relationship with the Environment 187 Arseniy Khitrov. Ideology of Compassion and Animal Rights in Shaun Monson’s Documentary Film “Earthlings” CRITIQUE 208 Alexey Appolonov. Discovering the New Middle Ages: Postmodernism versus the Scientific Method 237 Alesya Chernyavskaya. Underground and Schizophrenia 239 Stanislav Naranovich. Ludwig Wittgenstein’s Rules for Living 242 Alexander Mishura. Common Sense Strikes Back 247 Vladimir Maksakov. History in Spaces of Mikhail Yampolsky

iv

• Logos

№1

[97] 2014 •

Содержание

И С Т О Р И Я И   М Е Т ОД ОЛ О Г И Я КО Г Н И Т И В Н Ы Х ИС С ЛЕДОВА НИЙ 1 Мария Фаликман. Когнитивная наука: основоположения и перспективы 19 Ольга Федорова. А и Б сидели на трубе, или Междисциплинарность когнитивных исследований 35 Пол Тагард. Междисциплинарность: торговые зоны в когнитивной науке П Р О Б Л Е М А С О З Н А Н И Я В   КО Г Н И Т И В Н О Й Н АУ К Е 61 Алва Ноэ. Является ли видимый мир великой иллюзией? 79 Татьяна Черниговская. «До опыта приобрели черты…» Мозг человека и породивший его язык РА З У М Е С Т Е С Т В Е Н Н Ы Й И   И С К УС С Т В Е Н Н Ы Й 97 Владимир Спиридонов. Задачи, эвристики, инсайт и другие непонятные вещи 109 Владимир Редько. Моделирование когнитивной эволюции: взгляд из искусственного интеллекта Н О В Ы Е Н А П РА В Л Е Н И Я КО Г Н И Т И В Н О Й Н АУ К И 141 Ричард Талер. От Homo Economicus к Homo Sapiens 155 Алина Ларцева. От генома до поведения: некоторые проблемы когнитивной генетики Э КО Ф И Л О С О Ф И Я 171 Татьяна Вайзер. Эгоцентризм и интерсубъективность во взаимоотношениях человека и окружающей среды 187 Арсений Хитров. Идеология сострадания и защита прав животных в фильме Шона Монсона «Земляне» КРИТИКА 208 Алексей Апполонов. Изобретая собственное Средневековье: постмодернизм versus научный метод 237 Алеся Чернявская. Подполье и шизофрения 239 Станислав Наранович. Правила жизни Людвига Витгенштейна 242 Александр Мишура. Здравый смысл наносит ответный удар 247 Владимир Максаков. История в пространстве Михаила Ямпольского

• Логос

№1

[97] 2014 •

v

ПОДПИСКА НА ЖУРНА Л

ЛОГОС Объединенный каталог «Пресса России» Подписной индекс 44761 В отделениях связи «Почты России»

Когнитивная наука:

основоположения и перспективы Мария Фаликман

Мария Фаликман. Кандидат ­психологических наук, старший научный сотрудник Центра ­когнитивных исследований филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, ведущий научный сотрудник лаборатории когнитивных исследований НИУ ВШЭ. Адрес: 119899, Москва, Ленинские горы, 1. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: когнитивная наука, познание, междисциплинарность, нейровизуализация. В статье дается определение когнитивной науки, очерчиваются основные области когнитивных исследований, начиная от классических и заканчивая новейшими, такими как нейропоэтика и нейромагия; рассказывается о рождении когнитивной науки и об основных предпосылках. Анализируются и сопоставляются основные подходы в когнитивной науке (символьный, модульный и нейросетевой), рассматриваются возможности и издержки новых методов регистрации активности мозга в изучении механизмов познания; наконец, выделяются современные тенденции в когнитивных исследованиях.

COGNITIVE SCIENCE: its Foundations and Challenges Maria Falikman. PhD in Psycho­ logy, Senior Researcher at the Center for Cognitive Studies of the Department of Philology at Lomonosov Moscow State University, Leading Researcher at the Cognitive Research Lab of the National Research University Higher School of Economics. Address: 1 Leninskiye Gory, 119899 ­Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: cognitive science, cognition, interdisciplinarity, neuroimaging. The paper provides a definition of cognitive science, outlines the basic domains of cognitive studies beginning with the original ones and finishing with the newest research areas such as neuropoetics and neuromagic, and describes the rise of cognitive science and its prerequisites. The main approaches towards cognition (the symbolic approach, modularity and neural networks) are analyzed, the scope and challenges of new neuroimaging methods in the study of cognition are discussed; finally, modern trends in cognitive studies are addressed.

 1

ЧТО ТА КОЕ КОГНИТИВНАЯ НАУКА И ЧЕМ ОНА ЗА НИМА ЕТСЯ

З

А  ДЕСЯТЬ лет преподавания курса «Введение в  когнитивную науку» сначала на психологическом, а потом и на филологическом факультетах МГУ у меня сложился следующий обобщенный ответ на вопрос, что такое когнитивная наука. Он не претендует на определение, но вместе с тем схватывает основные особенности этого научного направления. Итак, когнитивная наука — совокупность наук о  познании как приобретение, хранение, преобразование и использование знания живыми и искусственными системами. К настоящему времени это целая сеть взаимосвязанных научных дисциплин, занимающихся исследованиями человеческого познания и его мозговых механизмов. Познание в этих исследованиях предстает в самом широком смысле слова, начиная от  сетчаточных механизмов цветоразличения и  заканчивая природой социальных стереотипов. Естественно, сердцевину исследований составляет традиционный реестр познавательных процессов, оформившийся в рамках психологии: ощущение, восприятие, мышление, память, внимание, воображение и речь как процесс использования языка. Однако по мере становления когнитивная наука стала все активнее обращаться к проблеме сознания, одной из первых проблем классической психологии, а современные исследования все больше затрагивают проблематику социальных и эмоциональных аспектов познания и их мозгового субстрата, выходя тем самым за пределы когнитивной науки как таковой и превращая ее в несравненно более широкую по сравнению с исходными заявками «когнитивно-аффективно-социальную нейронауку»1.

1. В настоящее время эта тенденция институционализирована в виде журналов (например, весьма влиятельного журнала Social Cognitive and Affective Neuroscience, или SCAN , выходящего с 2006 года) и целого ряда специализированных лабораторий в западных университетах.

2

• Логос

№1

[97] 2014 •

Р ОЖДЕНИЕ КОГНИТИВНОЙ НАУКИ Днем рождения когнитивной науки принято считать 11 сентября 1956 года — второй день симпозиума по проблемам переработки информации в Массачусетском технологическом институте. В этот день в числе прочих состоялись три доклада, конституировавшие когнитивную науку как область междисциплинарных исследований познания: во-первых, доклад экспериментального психолога Джорджа Миллера «Магическое число 7 ± 2», впоследствии опубликованный на  русском языке2; во-вторых, доклад лингвиста Ноама Хомского «Три модели описания языка»3; наконец, в-третьих, доклад представителей области компьютерного моделирования — математика Аллена Ньюэлла и политолога Герберта Саймона, тоже будущего нобелевского лауреата по экономике. В последнем докладе, который назывался Logic Theory Machine, была представлена работающая компьютерная программа, доказывавшая теоремы из  математической логики Бертрана Рассела и Альфреда Уайтхеда, в русских переводах известная как модель «Логик-теоретик»4 — первый в истории образец искусственного интеллекта, в работе над которым были использованы не только достижения компьютерных наук, но и психологические данные — протоколы решения аналогичных задач людьми. Скажем несколько слов и о двух других докладах, на первый взгляд не столь отчетливо междисциплинарных, но тем не менее в полной мере отражавших особенности нарождавшейся области знания. В докладе Дж. Миллера была представлена ячеечная модель кратковременной (рабочей) памяти, основанная на компьютерной метафоре познания и определившая представления о рабочей памяти в когнитивной психологии еще по меньшей мере на два десятилетия. Н. Хомский5 противопоставил свое понимание языка стохастическим (вероятностным) моделям языка и так называемым моделям непосредственных составляющих, по сути 2. См.: Миллер Дж. Магическое число семь плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию // Инженерная психология / Под ред. Д. Ю. Панова, В. П. Зинченко. М.: Прогресс, 1964. С. 192–225. 3. См.: Хомский Н. Три модели для описания языка // Кибернетический сборник. 1961. Вып. 2. С. 237–266. 4. См.: Ньюэлл А., Шоу Дж., Саймон Г. Моделирование мышления человека с помощью электронно-вычислительных машин // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. В. Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980. 5. Три года спустя он опубликует разгромную рецензию на книгу бихевиориста Б. Ф. Скиннера «Вербальное поведение» (см.: Chomsky N. A Review of B. F. Skinner’s Verbal Behavior // Language. 1959. Vol. 35. № 1. P. 26–58), окончательно положив конец попыткам редукции познания и речевой активности человека к поведенческим реакциям.

• Мария Фаликман •

3

не требующим познающего субъекта и не предполагающим его активности в порождении и понимании речи. Миллер вспоминает: Я уходил с симпозиума с твердой уверенностью, скорее интуитивной, чем рациональной, в том, что экспериментальная психология человека, теоретическая лингвистика и компьютерное моделирование познавательных процессов — части еще большего целого, и в будущем мы увидим последовательную разработку и координацию их общих дел. Я двигался навстречу когнитивной науке в течение двадцати лет, прежде чем узнал, как она называется6.

Историки науки вслед за  Дж. Миллером выделяют три корня когнитивной науки, нашедшие отражение в  этих трех докладах: (1) изобретение компьютеров и попытки создания компьютерных программ, которые смогли бы решать задачи, решаемые людьми, — как уже говорилось выше, именно мощный запрос со стороны компьютерных наук стал одной из движущих сил развития когнитивистики; (2) развитие экспериментальной психологии познания в рамках когнитивной психологии, взявшей на вооружение метафору познания как переработки информации: целью этого направления исходно было выявление внутренних информационных процессов, задействованных в восприятии, памяти, мышлении, речи и др.; (3) развитие теории порождающей грамматики и связанных с ней направлений лингвистики. В свою очередь, когнитивная психология тоже имела целый ряд предпосылок. Поэтому «когнитивную революцию» середины двадцатого столетия иногда называют «когнитивной контрреволюцией»: психология XIX — начала XX веков началась именно как психология познания, в качестве объектов исследования в ней выступали восприятие, внимание, память и мышление. Кризис в психологии, в результате которого наибольший вес приобрели психоанализ и бихевиоризм, привел к уходу этой проблематики из исследовательского «мейнстрима»7, однако как минимум три исследователя первой половины XX века заложили основы современной когнитивистики: это британский экспериментальный психолог Ф. Ч. Бартлетт, швейцарский психолог и эпистемолог Ж. Пиаже и советский нейропсихолог (один из создателей этой области науки) А. Р. Лурия, при жизни широко публиковав6. Цит. по: Gardner H. The mind’s new science. A history of the cognitive revolution. N. Y.: Basic Books, 1987. См. также: Миллер Дж. Когнитивная революция с исторической точки зрения [2003] / Пер. с англ. Я. Киселевой под ред. М. Фаликман // Вопросы психологии. 2005. № 6. С. 104–109. 7. Подробнее см.: Гершкович  В. А., Фаликман  М. В. История и основные направления и тенденции когнитивной психологии // Методология и история психологии. 2012. № 4. С. 7–34.

4

• Логос

№1

[97] 2014 •

шийся на Западе и в 1970-х годах выпустивший некоторое количество российских и иностранных аспирантов, впоследствии работавших за рубежом. Благодаря его стараниям на Западе были опубликованы работы еще одного выдающегося отечественного психолога, создателя культурно-исторического подхода в психологии — Л. С. Выготского8, также оказавшие определенное влияние на развитие когнитивистики9 и, несомненно, внесшие свой вклад в «социокультурный бум» в когнитивных исследованиях, которым ознаменовалось начало XXI века. ОБЛАС ТИ КОГНИТИВНЫХ ИС С ЛЕДОВА НИЙ Дж. Миллер (1920–2012), один из основоположников когнитивной науки, вместе с коллегами выделил шесть основных дисциплин (рис. 1), разработки которых исходно легли в основу когнитивной науки10: 1. Экспериментальная психология познания. 2. Философия сознания. 3. Нейронаука. 4. Когнитивная антропология. 5. Лингвистика. 6. Компьютерные науки и искусственный интеллект. По состоянию дел на момент появления схемы связи между рядом областей были обозначены как слабые (на схеме, представленной на рис. 1, они обозначены пунктирными линиями). Однако к настоящему моменту связи между многими областями стали значительно более тесными, а некоторые области расширились: например, принято говорить не об «искусственном интеллекте», а о «компьютерных науках», в которых немалое место отводится интеллектуальным компьютерным системам. Однако ставятся и другие проблемы, например моделирование когнитивной эволюции (подробнее см. статью В. Г. Редько в этом номере «Логоса»). Далее, не говоря уже об огромном количестве работ в области философии искусственного интеллекта11, следует упомянуть 8. См.: Vygotsky  L. S. Thought and language. N. Y.; L.: Wiley, 1962, а также: Toulmin S. The Mozart of psychology // The New York Review of Books. 1978. Vol. 25. № 14. P. 51–57. 9. См.: Bruner  J. S. Acts of meaning. Cambridge, MA : Harvard University Press, 1990. 10. См.: Миллер Дж. Когнитивная революция с  исторической точки зрения; Gardner H. Op. cit. 11. См., напр.: Boden  M. A. The Philosophy of Artificial Intelligence. Oxford, UK; N.Y. : Oxford University Press, 1990.

• Мария Фаликман •

5

Философия

Психология

Лингвистика

Искусственный интеллект

Антропология

Нейронаука РИС. 1. Основные дисциплины, входившие в состав когнитивной

науки в 1970-х годах, когда она была заявлена как новая область междисциплинарных исследований познания. Источник: Gardner H. The mind’s new science. P. 37.

о нейрофилософии, которая также начала складываться в 1980-х годах12 и к настоящему времени представляет собой весьма внушительную область, в центре обсуждения которой с 1990-х годов находится проблема сознания и принципиальной возможности отыскания его мозгового субстрата или «нервных коррелятов»13. Пожалуй, все еще слабо связаны компьютерная наука и когнитивная антропология, но в скором времени, с учетом появления все новых вычислительных моделей различных психических расстройств и отклонений в индивидуальном психическом развитии, таких, например, как ранний детский аутизм14, можно ожидать появления аналогичных моделей культурно-специфических особенностей познания, особенно в свете того, насколько интенсивно они начали изучаться в нейронауке15. 12. См.: Churchland P. Neurophilosophy. Cambridge, MA : MIT Press, 1986. 13. См.: Crick F., Koch C. Consciousness and Neuroscience // Cerebral Cortex. 1998. Vol. 8. № 2. P. 97–107; Dennett D. Consciousness Explained. L.: The Penguin Press, 1991. 14. См.: Thomas  M. S. C., Karmiloff-Smith  A. Connectionist models of development, developmental disorders and individual differences // Models of Intelligence for the Next Millennium / R. J. Sternberg, J. Lautrey, T. Lubart (eds). Washington, DC : American Psychological Association, 2003. 15. См.: Hanakawa T., Honda M., Okada T., et al. Neural correlates underlying mental

6

• Логос

№1

[97] 2014 •

Наконец, за последние десятилетия появился целый ряд новых областей, которые тоже вошли в состав когнитивной науки: это когнитивная генетика (иногда числящаяся по разряду нейронаук — подробнее о ней см. обзор А. В. Ларцевой в этом номере «Логоса»); когнитивная экономика, один из основоположников которой, психолог Д. Канеман, в 2002 году был удостоен Нобелевской премии16 (подробнее о проблемах и перспективах когнитивной экономики см. перевод статьи экономиста Р. Талера в этом номере «Логоса»); нейроэкономика, изучающая мозговые механизмы принятия экономических решений человеком и животными17; когнитивная эстетика18 и нейроэстетика19, в которых предметом исследования становятся когнитивные и мозговые факторы, определяющие восприятие прекрасного. С когнитивной эстетикой перекликается одно из популярных направлений когнитивной лингвистики последних десятилетий — когнитивная поэтика, основы которой были заложены в работах израильского исследователя Р. Цура20. Еще одной новейшей и весьма популярной областью исследований стала появившаяся несколько лет назад «нейромагия» — исследовательское направление на  стыке психологии внимания, нейрофизиологии и  практики профессиональных иллюзионистов21. Это направление занимается изучением ограничений и ошибок человеческого восприятия и  внимания, стоящих отнюдь не  только за  цирковыми фокусами и деятельностью профессиональных карманников, но и за автомобильными авариями, неверной медицинской диагностикой и многими другими профессиональными и бытовыми ошибками. Активно развивается и такое направление, как calculation in abacus experts: a functional magnetic resonance imaging study // Neuroimage. 2003. Vol. 19. № 2. Pt 1. P. 296–307. 16. С текстом нобелевской лекции Д. Канемана на русском языке можно ознакомиться в целом ряде источников, напр.: Компьютеры, мозг, познание. Успехи когнитивных наук. М.: Наука, 2008; или: Когнитивная психология: история и современность / Под ред. М. В. Фаликман, В. Ф. Спиридонова. М.: Ломоносовъ, 2011. 17. См. обзор: Rustichini A. Neuroeconomics: What have we found, and what should we search for? // Current Opinion in Neurobiology. 2009. Vol. 19. P. 672–677. 18. См., напр.: Palmer  S. E., Gardner  J. S., Wickens  T. D. Aesthetic issues in spatial composition: effects of position and direction on framing single objects // Spatial Vision. 2008. Vol. 21. № 3–5. P. 421–449. 19. См., напр.: Ramachandran V. S., Rogers-Ramachandran D. The Neurology of Aesthetics // Scientific American. October–November 2006. P. 16–18. 20. См.: Tsur R. Toward a Theory of Cognitive Poetics. Amsterdam: Elsevier Science Publishers, 1992. На русском языке см. недавний обзор: Ахапкин Д. Когнитивный подход в современных исследованиях художественных текстов // Новое литературное обозрение. 2012. № 114. 21. См., напр.: Мартинес-Конде С., Макник С. Мозг в фокусе [2009] // Горизонты когнитивной психологии. Хрестоматия / Под ред. В. Ф. Спиридонова, М. В. Фаликман. М.: Языки славянских культур, РГГУ, 2012. C. 303–310.

• Мария Фаликман •

7

нейроэтология — наука о нервных механизмах поведения, занимающаяся сравнительным изучением нервной регуляции поведенческих актов различных видов животных, однако к настоящему времени вплотную подошедшая к вопросу о сводимости к ним механизмов человеческого познания22. Многие из исследований в этих новых научных областях носят, скорее, прикладной характер (пожалуй, за исключением когнитивной генетики, которая, впрочем, тоже в  немалой степени направляется запросами медицинской практики, и заведомо фундаментальной нейроэтологии), отвечая на вопросы о том, как создать условия для того или иного потребительского выбора, какой из вариантов дизайна выбрать для нового продукта и т. п. Однако очень часто они привлекают внимание исследователей к  фундаментальным проблемам психологии познания и сознания. Сама по себе проблема сознания, на первых этапах становления когнитивной науки присутствовавшая для исследователей лишь на периферии, в виде принципа «ограниченности сознания», заставлявшего включать в  модели переработки информации специальные «фильтры», защищавшие сознание от перегрузки23, постепенно стала одной из ключевых проблем когнитивной науки (о разных аспектах этой проблемы см. статьи А. Ноэ и Т. В. Черниговской в данном номере «Логоса»). Как уже было отмечено выше, ее разработка преимущественно шла в двух встречных направлениях: со стороны философии сознания и со стороны нейронаук, особенно по мере развития новых методов регистрации активности головного мозга, вселявших в исследователей уверенность, что в скором времени они смогут локализовать в головном мозге человека «нервные корреляты сознания»24. Мощный запрос шел со стороны разработчиков искусственного интеллекта, причем преимущественно он сводился к вопросам о том, что может «понимать» машина, действия которой со стороны выглядят «разумными», может ли машина обладать «сознанием». Над этими вопросами работал, в частности, философ Дж. Сёрль, которому принадлежит знаменитый па22. См.: Сахаров  Д. А. Генерация когнитивных паттернов как биологическая проблема // Когнитивная наука в Москве: новые исследования. Материалы конференции / Под ред. Е. В. Печенковой, М. В. Фаликман. М.: БукиВеди, 2013. С. 263–267; Балабан  П. М., Воронцов  Д. Д., Дьяконова  В. Е. и др. Центральные генераторы паттерна // Журнал высшей нервной деятельности. 2013. Т. 63. № 5. С. 441–520; Graybiel  A. M. The basal ganglia and cognitive pattern generators // Schizophrenia Bulletin. 1997. Vol. 23. P. 459–469. 23. См., напр.: Broadbent  D. E. Perception and Communication. L.: Pergamon, 1958; Norman D. Memory and attention: An introduction to human information processing. N.Y.: John Wiley & Sons, 1968. 24. См.: Crick F., Koch C. Op. cit.

8

• Логос

№1

[97] 2014 •

радокс «китайской комнаты»25. Психолог Зенон Пылышин, анализируя эту проблему, в свою очередь, предлагает следующий мысленный эксперимент26: допустим, исследователь начинает заменять нейроны в мозге познающего субъекта по одному на микрочипы с теми же свойствами и постепенно заменяет все нейроны. Будет ли получившийся в итоге «электронный мозг» носителем того же сознания, что и исходный мозг познающего субъекта?27 Сам субъект, вероятнее всего, подмены не заметит, следовательно, мы вынуждены будем признать, что сознание не зависит от того, на каком носителе реализуется (подобную позицию заявил в середине 1990-х философ Д. Чалмерс, предложивший выделить субъективный опыт в качестве отдельного объяснительного понятия и связывать его с физическими процессами в головном мозге через понятие информации; по мнению Д. Чалмерса, если две системы содержат одну и ту же информацию, как в случае с системой нейронов и микрочипов, значит, они соответствуют одному и тому же субъективному опыту28). Однако окончательного и бесповоротного ответа на вопрос о том, может ли обладать сознанием искусственный носитель, этот мысленный эксперимент все же не дает. Когнитивная психология, сравнительно быстро убедившись 25. Напомним, что мысленный эксперимент Дж. Сёрля состоит в следующем. Допустим, что человека, не  знающего китайского языка, помещают в комнату, где есть пронумерованные ящики (корзинки), содержащие карточки с китайскими иероглифами, и снабжают руководством, где описаны правила оперирования с этими иероглифами. Благодаря этому человек получает возможность «осмысленно» отвечать на  китайском языке на поступающие в комнату извне вопросы (опять же на китайском языке), в соответствии с руководством вытаскивая из ящиков и упорядочивая карточки с иероглифами в ответ на поступающие извне запросы (то есть «манипулируя символами», подобно компьютеру), но при этом не понимая ни вопросов, ни ответов. См.: Сирл Дж. Разум мозга — компьютерная программа? // В мире науки. 1990. № 3. C. 7–13. 26. См.: Pylyshyn  Z. W. The «causal» power of machines // Behavioral and Brain Sciences. 1980. Vol. 3. P. 442–444. 27. Сходную проблему поднимает Нед Блок в еще одном, более раннем и несколько менее известном мысленном эксперименте, обозначаемом в литературе как «Китайская нация» или «Китайская акробатика» (Block N. Troubles with functionalism // Minnesota Studies in The Philosophy of Science. 1978. Vol. 9. P. 261–325). Предположим, мы обращаемся за помощью к многочисленной китайской нации и моделируем мозг отдельно взятого человека таким образом, что роль и функции каждого из нейронов берет на себя китаец, и все эти китайцы соединяются друг с другом (скажем, с использованием проводных или беспроводных телефонов вместо аксонов и дендритов), подобно нейронам в мозге. Будет ли получившаяся в итоге «гимнастическая пирамида» обладать тем же сознанием, что и носитель мозга, который мы моделировали? 28. См.: Chalmers  D. J. Facing up to the problem of consciousness // Journal of Consciousness Studies. 1995. Vol. 2. № 3. P. 200–219.

• Мария Фаликман •

9

в затруднениях прямой стратегии исследования сознания, перешла к стратегии «от противного» — к изучению тех форм обработки информации, которые могут осуществляться без участия сознания29, а именно так называемого подпорогового восприятия (обработки информации о внешних воздействиях, которые не были осознаны), имплицитной памяти (формирования и активации следов памяти без осознания самого факта их формирования), имплицитного научения (приобретения нового опыта при неспособности осознать этот опыт) и т. п.30 Современная нейронаука, взяв на вооружение эту стратегию, занимается прямым сопоставлением мозговых коррелятов осознаваемой и неосознаваемой обработки информации в одних и тех же условиях, стремясь тем самым вычленить мозговые механизмы возникновения сознательного опыта31. В  таких исследованиях эти механизмы выявляются «методом вычитания», подобным тому, которым в  середине XIX  века голландский психофизик Ф. К. Дондерс измерял время протекания простейших психических процессов, сопоставляя время реакции испытуемого в задачах разного уровня сложности. А именно: из картины активации мозга в условиях, когда человек осознал предъявленный ему стимул, вычитается картина активации мозга, когда человек не осознал тот же самый стимул в тех же самых условиях предъявления, допустим по причине невнимания. Остаточная активация и рассматривается в качестве «нервных коррелятов сознания»32. Ответ на вопрос, насколько правомерен подобный подход, во многом зависит от понимания того, что такое сознание. А об этом как представители разных областей когнитивной науки, так и специалисты, работающие внутри той или иной области, пока не договорились33. 29. Иногда для обозначения этой области исследований используется термин «когнитивное бессознательное». См., напр.: Kihlstrom  J. F. The cognitive unconscious // Science. 1987. Vol. 237 (4821). P. 1445–1452; Аллахвердов  В. М., Воскресенская  Е. Ю., Науменко  О. В. Сознание и когнитивное бессознательное // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Серия 12. Вып. 2. С. 10–19. 30. Обзор классических и  современных исследований в  данной области см. в статье: Морошкина  Н. В., Иванчей  И. И. Имплицитное научение: исследование соотношения осознаваемых и неосознаваемых процессов в когнитивной психологии // Методология и история психологии. 2012. № 4. С. 109–131. 31. См., напр.: Beck D. M., Rees G., Frith C. D., et al. Neural correlates of change detection and change blindness // Nature Neuroscience. 2001. Vol. 4. № 6. P. 645–650. 32. Обсуждение см. также в работе: Кэнвишер Н. События в мозге и осознанное восприятие [2001] // Горизонты когнитивной психологии. C. 123–127. 33. См.  обзор: Печенкова  Е. В., Фаликман  М. В. Сознание и  мозг: когнитивная наука по обе стороны психофизической проблемы // Когнитивная

10

• Логос

№1

[97] 2014 •

О СНОВНЫЕ ПОДХОДЫ В КОГНИТИВНОЙ НАУКЕ К настоящему моменту в когнитивной науке, области преимущественно эмпирической и во многом движимой прикладными запросами, сложилось три основных теоретических подхода: символьный, модульный и нейросетевой (коннекционизм). Первый из этих подходов, основоположниками которого считаются А. Ньюэлл и Г. Саймон, а также британский экспериментальный психолог, ученик Ф. Ч. Бартлетта и автор первой модели переработки информации человеком Д. Бродбент34, базируется на компьютерной метафоре человеческого познания (исходно она выступала как метафора технического устройства для передачи информации, а источником ее стала теория связи К. Э. Шеннона). Данная метафора, впервые озвученная создателем архитектуры компьютера Джоном фон Нейманом на Хиксоновском симпозиуме в 1948 году, задает рассмотрение познавательных процессов человека и их соотношения с работой головного мозга по аналогии с персональным компьютером, в котором программы (software), выполняющие определенные функции, могут быть реализованы на разном «субстрате» (hardware). Для этого «субстрата», однако, характерно наличие центрального процессора с ограниченной пропускной способностью, который накладывает определенные ограничения на переработку информации. Работа моделей, предлагаемых в рамках данного подхода, в конечном итоге сводится к преобразованиям информации, представленной как набор символов (в пределе — 0 и 1), отсюда и название подхода. Теоретики модульного подхода, основоположником которого стал философ и методолог Джерри Фодор35, а замысел сформулировал британский нейроинформатик Дэвид Марр36, сравнивают психику человека со швейцарским армейским ножом, который приспособлен для выполнения множества функций, потому что, в отличие от обычного ножа с единственным лезвием, вооружен множеством отдельных лезвий и инструментов: ножницами, штопором и т. п.37 Согласно модульному подходу, человеческое познание можно представить как набор таких узпсихология. Феномены и проблемы / Под ред. В. Ф. Спиридонова. М.:

УРСС , 2013. С. 229–255.

34. См.: Broadbent  D. E. Op. cit. 35. См.: Fodor  J. A. The Modularity of Mind. Cambridge, MA : MIT Press; Bradford Books, 1983. 36. См.: Marr D. Early processing of visual information // Philosophical Transactions of the Royal Society of London. 1976. Ser. B. Vol. 275. P. 483–524. 37. См.: Космидес Л., Туби Дж. К эволюционно ориентированной когнитивной науке [1994] // Когнитивная психология: история и современность. С. 55– 62.

• Мария Фаликман •

11

коспециализированных и  параллельно функционирующих «модулей», детерминированных генетически, развивающихся и работающих (а также выходящих из строя) независимо друг от друга, подобно сложившимся в эволюции системам человеческого (и не только) организма. Выходные данные этих модулей используются в центральных процессах координации знаний и принятия решения, которые, однако, по мнению Дж. Фодора, слишком сложны для изучения по причине чрезмерного количества факторов, влияющих на их текущее состояние. Важную роль в становлении модульного подхода сыграли представления Н. Хомского о  языке как таком модуле38, впоследствии подвергавшиеся наиболее активной критике со стороны эмерджентистов — противников идеи модульности познания и психики в целом39. Наконец, подход, именуемый нейронными сетями или коннекционизмом40, базируется на «мозговой» метафоре познания, где познавательные процессы предстают как процессы параллельной переработки информации сетью, состоящей из  простых единиц — формальных моделей нейронов, организованных в несколько слоев или уровней. Связи между этими условными нейронами обладают разными весовыми коэффициентами, причем эти коэффициенты могут меняться в процессе обучения нейронной сети решению определенного типа задач в соответствии с правилом, которое сформулировал в знаменитой книге 1949 года «Организация поведения» в отношении биологической нейронной сети канадский нейропсихолог Д. О. Хебб. Это правило, гласящее, что между одновременно активированными нейронами сети пороги синаптической связи снижаются, легло в фундамент разработок в области искусственных нейронных сетей. Так сложилось, что нейросетевой подход оказался одновременно самым старым и самым новым среди подходов в когнитивной науке: теоретическая концепция искусственной нейронной сети была сформулирована У. Маккаллохом и У. Питтсом в 1940-х годах, в 1960-х появилась первая работающая нейросетевая модель распознавания образов — так называемый «перцептрон» Фрэнка Розенблатта, а 1980-е стали своего рода «Ренессансом коннекционизма». В 1986 году под редакцией Джеймса Макклелланда и Дэвида Румельхарта вышел именуемый ныне 38. См.: Chomsky N. Language and Problems of Knowledge. Cambridge, MA : MIT Press, 1988. 39. См.: Бейтс Э. Модульность, специализация и развитие языка [1994] // Когнитивная психология: история и современность. С. 63–78. 40. См.: Parallel distributed processing: Explorations in the microstructure of human cognition / D. E. Rumelhart, J. L. McClelland (eds). Cambridge, MA : MIT Press, 1986. Vol. 1. Foundations.

12

• Логос

№1

[97] 2014 •

«Библией коннекционизма» двухтомник «Параллельная распределенная переработка», в котором были раскрыты возможности нейросетевых архитектур в моделировании человеческого восприятия, памяти, языкового и когнитивного развития и во многом заложены основы последующих разработок. В моделях, разрабатываемых в рамках современной когнитивной науки, нередко можно найти элементы как минимум двух41, а в отдельных случаях и всех трех подходов. Ведущее же направление в ее развитии можно обозначить как возрастание числа именно междисциплинарных исследований (см. статьи П. Тагарда и О. В. Федоровой в этом номере «Логоса») и формирование новых самостоятельных областей науки, занимающихся изучением познания, на стыке между исходными областями. МОЗГОВЫЕ МЕХА НИЗМЫ ПОЗНА НИЯ: ТРИУМФ И ИЗДЕРЖКИ НОВЫХ МЕТОДОВ РЕГИС ТРА ЦИИ А КТИВНО С ТИ МОЗГА Настоящим прорывом в  когнитивных исследованиях, потребовавшим пересмотра как основных положений упомянутых выше подходов, так и  общей методологии исследований, стало стремительное внедрение в практику когнитивных исследований новых методов функционального картирования головного мозга человека — прежде всего функциональной магнитно-резонансной томографии (ФМРТ), изобретенной в 1990 году японским биофизиком Сейджи Огавой42, а в 2000-х уже применявшейся в множестве университетов США, Европы и Японии именно в контексте междисциплинарных исследований познания. Несмотря на то что метод возник внутри нейрофизиологии и медицины и в связи с их потребностями и запросами, к настоящему времени его повсеместно взяли на вооружение психологи, лингвисты и антропологи (в связи с последними говорят даже о появлении новой научной области, обозначаемой как «культурная биология»43 и занимающейся выявлением культур41. См., напр.: Kokinov B. The DUAL cognitive architecture: A hybrid multi-agent approach // Proceedings of the Eleventh European Conference on Artificial Intelligence / A. Cohn (ed.). L.: John Wiley & Sons, 1994. P. 203–208. 42. См.: Ogawa S., Lee T. M., Kay A. R., et al. Brain magnetic resonance imaging with contrast dependent on blood oxygenation // Proceedings of the National Academy of Sciences. 1990. Vol. 87. № 24. P. 9868–9872. 43. Само это словосочетание впервые прозвучало в книге: Quartz  S. R., Sejnowski  T. J. Liars, lovers, and heroes. N.Y.: Morrow, 2002, а в последние годы данное направление активно обсуждает представитель западной культурно-деятельностной психологии М. Коул (см., напр.: Cole M., Derry J.

• Мария Фаликман •

13

но обусловленных особенностей обработки информации в человеческом мозге). Отметим, что еще одним важным междисциплинарным методом, столь же широко, хотя и с некоторым запозданием распространившимся как в фундаментальных, так и в прикладных исследованиях познания, стала бесконтактная регистрация движений глаз, также позволяющая взглянуть на субъективный познавательный опыт человека, прежде недоступный объективному исследованию, «со стороны». Анализируя, куда смотрел человек и сколько времени он разглядывал ту или иную часть изображения, мы можем высказывать высоковероятные гипотезы о том, что он в действительности воспринял, а чего, скорее всего, не заметил, а анализируя предвосхищающие движения глаз (например, при выполнении речевых инструкций) — о том, как он управляет своей когнитивной активностью. Возвращаясь к бурному развитию и появлению целого спектра новых методов регистрации активности мозга, подчеркнем, что вопрос о месте и роли исследований работы мозга в системе когнитивных исследований небесспорен. Отрицать уникальные возможности метода функциональной магнитно-резонансной томографии было бы по меньшей мере смешно. Однако с методологической точки зрения его использование не всегда в достаточной степени обосновано: не  случайно поиск мозговых коррелятов психических процессов, особенно бурно разворачивавшийся в  первые годы нового тысячелетия, получил шуточное название «новой френологии»44: авторы этого словосочетания отсылают нас к работам Франца Галля с затеянными им на рубеже XVIII и XIX веков поисками «шишки мудрости», «шишки щедрости» и т. п. Исследования всемирно известного нейрофизиолога Семира Зеки с коллегами, нацеленные на выявление мозговых коррелятов влюбленности и  материнской любви45, равно как исследования мозгового субстрата медитации и молитвы46, не могут не вызвать закономерного вопроса: да, мы нашли некоторые мозговые корреляты психических процессов и форм деятельности (причем обычно это зоны мозга, We Have Met Technology and it is Us // Intelligence and Technology: Impact of tools on the nature and development of human abilities / R. J. Sternberg, D. Preiss (eds). Mahwah, NJ : Lawrence Erlbaum Associates, 2005). 44. См., напр.: Uttal W. The New Phrenology: The Limits of Localizing Cognitive Processes in the Brain. Cambridge, MA : The MIT Press, 2001. 45. См., напр.: Bartels A., Zeki S. The neural correlates of maternal and romantic love // Neuroimage. 2004. Vol. 21. № 3. P. 1155–1166. 46. См., напр.: Ritskes R., Ritskes-Hoitinga M., Stodkilde-Jorgensen H., et al. MRI scanning during Zen meditation: The picture of enlightenment? // Constructivism in the Human Science. 2003. Vol. 8. № 1. P. 85–90.

14

• Логос

№1

[97] 2014 •

задействованные в решении самых разных задач и в обеспечении множества разных других процессов), и что теперь? В теоретическом плане такие исследования порой оказываются тупиковыми. Вместе с тем функциональная магнитно-резонансная томография позволяет решать некоторые теоретические задачи, проверять предложенные ранее когнитивными психологами и лингвистами модели языка и познания47 и даже устанавливать коммуникацию с больными, которые не способны иначе взаимодействовать с окружающими48. С ОВРЕМЕННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В КОГНИТИВНЫХ ИС С ЛЕДОВА НИЯХ: НАЗА Д К ЧЕ ЛОВЕКУ Основным вектором в  развитии современной когнитивной науки можно считать ее возвращение от  абстрактной «системы переработки информации» обратно к  человеку  — существу, наделенному физическим телом с  определенными анатомическими и  физиологическими особенностями, имеющему определенные потребности, испытывающему эмоции, наконец включенному в  социум и  находящемуся в  непрерывном взаимодействии с  другими людьми, а  также развивающемуся в  этом взаимодействии. Отсюда — современные темы направления исследований, с  каждым годом все шире представляемые на  крупнейших международных конференциях: «Эмоциональное познание», «Воплощенное/телесное познание», «Социальное познание», «Распределенное познание»49. В  фокусе внимания когнитивистов оказываются особенности познания человека, обусловленные особенностями строения его тела и взаимодействия с окружающей средой и с другими людьми50. Как было отмечено в начале статьи, эта тенденция наблюдает47. См., напр.: Кэнвишер Н., Войчулик Э. Картирование мозга: новый взгляд на зрительное внимание [2000] // Горизонты когнитивной психологии. С. 83–108. 48. См., напр.: Оуэн А. М., Коулмэн М. Р., Боули М. и др. Как обнаружить признаки сознания у пациентов в вегетативном состоянии // Горизонты когнитивной психологии. C. 123–127. 49. См.  хрестоматию «Горизонты когнитивной психологии», разделы которой соответствуют основным направлениям развития когнитивной психологии и ряда других областей когнитивной науки в новом тысячелетии. См.  также обзор новых тенденций в  когнитивной науке в статье: Фаликман  М. В. Когнитивная наука в XXI  веке: организм, социум, культура // Психологический журнал Международного университета природы, общества и человека «Дубна». 2012. № 3. С. 31–37. URL : http://www.psyanima.ru/journal/2012/3/2012n3a2/2012n3a2.1.pdf. 50. См.: Там же.

• Мария Фаликман •

15

ся не  только в  психологических исследованиях, но  и  в  нейронауке. Например, в  последнее десятилетие особенно широко обсуждается проблематика так называемых «зеркальных нейронов», функционирование которых предположительно стоит не  только за  восприятием моторных актов других индивидов и  за  подражанием этим моторным актам, как предполагалось на начальных этапах изучения этой системы51 и зафиксировано в ее названии, но и за освоением языка, за пониманием целей и намерений других людей, их психических состояний, а также за способностью к сопереживанию52. Естественно, во всех указанных направлениях разворачиваются исследования с использованием как традиционных методов когнитивной науки (таких как поведенческий эксперимент и компьютерное моделирование), так и упомянутых выше новых методов, включая функциональную магнитно-резонансную томографию и регистрацию движений глаз. Например, одной из ярких тенденций последнего времени стало исследование мозговых механизмов социального взаимодействия и коммуникации, причем речь может идти об изучении функционирования мозга одного человека в ходе взаимодействия с другим или с  другими53, а  также об  исследовании синхронизации их мозговой активности в процессе выстраивания взаимодействия54. Это развитие в направлениях, соответствующих основным линиям критики, которой когнитивная наука подвергалась как извне, так и изнутри на протяжении второй половины двадцатого столетия, открывает перед ней новые вопросы и новые перспективы. Что будет дальше — покажет время. Пока же скорости прироста научного знания в разных областях когнитивной науки можно только позавидовать, но до общей картины функционирования человеческого разума, пожалуй, столь же далеко, как и полстолетия назад, на первых этапах становления этой научной области.

51. См.: Rizzolatti G., Fadiga L., Gallese V., et al. Premotor cortex and the recognition of motor actions // Cognitive Brain Research. 1996. Vol. 3. P. 131–141. 52. См.: Риццолатти Дж., Синигалья К. Зеркала в мозге. О механизмах совместного действия и сопереживания. М.: Языки славянских культур, 2012; Sinigaglia C., Rizzolatti G. Through the looking glass: Self and others // Consciousness and Cognition. 2011. Vol. 20. P. 64–74. 53. См., напр.: Шпуров  И. Ю., Власова  Р. М., Румшиская  А. Д. и др. ФМРТ -исследование мозговых коррелятов совместного решения задач // Когнитивная наука в Москве: новые исследования. С. 331–336. 54. См., напр.: Baess P., Zhdanov A., Mandel A., et al. MEG dual scanning: A procedure to study interacting humans // Frontiers in Human Neuroscience. 2012. Vol. 6. Art. 83.

16

• Логос

№1

[97] 2014 •

ЧТО ЧИТАТЬ Когнитивная психология: история и современность. Хрестоматия / Под ред. М. В. Фаликман, В. Ф. Спиридонова. М.: Ломоносовъ, 2011. Горизонты когнитивной психологии. Хрестоматия / Под ред. В. Ф. Спиридонова, М. В. Фаликман. М.: Языки славянских культур; РГГУ , 2012. Величковский  Б. М. Когнитивная наука: Основы психологии познания: В 2 т. М.: Академия, 2006.

REFERENCES Akhapkin D. Kognitivnyi podkhod v sovremennykh issledovaniiakh khudozhestvennykh tekstov [Cognitive Approach in the Contemporary Studies of Literary Texts]. Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Observer], 2012, no. 114. Allakhverdov V. M., Voskresenskaia E. Iu., Naumenko O. V. Soznanie i kognitivnoe bessoznatel’noe [Consciousness and Cognitive Unconscious]. Vestnik SanktPeterburgskogo universiteta [Bulletin of Saint Petersburg University], series 12, 2008, iss. 2, pp.10–19. Balaban P. M., Vorontsov D. D., D’iakonova V. E., D’iakonova T. L., Zakharov I. S., Korshunova T. A., Orlov O. Iu., Pavlova G. A., Panchin Iu. V., Sakharov D. A., Falikman M. V. Tsentral’nye generatory patterna [Central Pattern Generators]. Zhurnal vysshei nervnoi deiatel’nosti [Journal of Higher Nervous Activity], 2010, vol. 63, no. 5, pp. 520–441. Bates E. Modulnost’, spetsializatsiia i razvitie iazyka [Modularity, Domain Specifity and the Development of Language]. Kognitivnaia psikhologiia: istoriia i sovremennost’: khrestomatiia [Cognitive Psychology: From History up to Present: A Reader] (eds M. V. Falikman, V. F. Spiridonov), Moscow, Lomonosov, 2011, pp. 63–78. Chomsky N. Tri modeli dlia opisaniia iazyka [Three models for the description of language]. Kiberneticheskii sbornik [Collected Works in Cybernetics], iss. 2, Moscow, Izdatel’stvo inostrannoi literatury, 1961, pp. 237–266. Cosmides L., Tooby J. K evoliutsionno orientirovannoi kognitivnoi nauke [Toward an Evolutionarily Rigorous Cognitive Science]. Kognitivnaia psikhologiia: istoriia i sovremennost’: khrestomatiia [Cognitive psychology: From history up to present. A Reader] (eds M. V. Falikman, V. F. Spiridonov), Moscow, Lomonosov, 2011, pp. 55–62. Falikman M. V. Kognitivnaia nauka v XXI veke: organizm, sotsium, kul’tura [Cognitive Science in the 21st Century: Body, Society, and Culture]. Psikhologicheskii zhurnal Mezhdunarodnogo universiteta prirody, obshchestva i cheloveka “Dubna” [PsyAnima, Dubna Journal of Psychology], 2012, no. 3, pp. 31–37. Available at: http://www.psyanima.ru/journal/2012/3/2012n3a2/2012n3a2.1.pdf. Gershkovich V. A., Falikman M. V. Istoriia i osnovnye napravleniia i tendentsii kognitivnoi psikhologii [Historical Evolution of Cognitive Psychology and its Basic Directions and Trends]. Metodologiia i istoriia psikhologii [Methodology and History of Psychology], 2012, no. 4, pp. 7–34. Kanwisher N. Sobytiia v mozge i osoznannoe vospriiatie [Neural events and perceptual awareness]. Gorizonty kognitivnoi psikhologii: khrestomatiia [Horizons of Cognitive Psychology: A Reader] (eds V. F. Spiridonov, M. V. Falikman), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], RGGU , 2012, pp. 123–127. Kanwisher N., Wojciulik E. Kartirovanie mozga: novyi vzgliad na zritel’noe vnimanie [Visual Attention: Insights from Brain Imaging]. Gorizonty kognitivnoi psikhologii, khrestomatiia [Horizons of Cognitive Psychology: A Reader] (eds V. F. Spiridonov, M. V. Falikman), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], RGGU , 2012, pp. 83–108.

• Мария Фаликман •

17

Macknik S., Martinez-Conde S. Mozg v fokuse [Magic and the Brain]. Gorizonty kognitivnoi psikhologii, khrestomatiia [Horizons of Cognitive Psychology: A Reader] (eds V. F. Spiridonov, M. V. Falikman), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], RGGU , 2012, pp. 303–310. Miller G. Magicheskoe chislo sem’ plius ili minus dva. O nekotorykh predelakh nashei sposobnosti pererabatyvat’ informatsiiu [The Magical Number Seven, Plus or Minus Two: Some Limits on Our Capacity for Processing Information]. Inzhenernaia psikhologiia [Human Factors Engineering] (eds D. Iu. Panov, V. P. Zinchenko), Moscow, Progress, pp. 192–225. Miller G. Kognitivnaia revoliutsiia s istoricheskoi tochki zreniia [The Cognitive Revolution: a Historical Perspective]. Voprosy psikhologii [Questions of Psychology], 2005, no. 6, pp. 104–109. Moroshkina N. V., Ivanchei I. I. Implitsitnoe nauchenie: issledovanie sootnosheniia osoznavaemykh i neosoznavaemykh protsessov v kognitivnoi psikhologii [Implicit Learning: A Study of Relationships Between Conscious and Unconscious Processes in Cognitive Psychology]. Metodologiia i istoriia psikhologii [Methodology and History of Psychology], 2012, no. 4, pp. 109–131. Newell A., Shaw G., Simon H. Modelirovanie myshleniia cheloveka s pomoshch’iu elektronno-vychislitel’nykh mashin [Computer Simulation of Human Thinking]. Khrestomatiia po obshchei psikhologii. Psikhologiia myshleniia [General Psychology: A Reader. Psychology of Thinking] (eds Iu. B. Gippenreiter, V. V. Petukhov), Moscow, Izdatel’stvo Moskovskogo Universiteta, 1980. Owen F. M., Coleman M. R., Boly M., Davis M. H., Laureys S., Pickard J. D. Kak obnaruzhit’ priznaki soznaniia u patsientov v vegetativnom sostoianii [Detecting Awareness in the Vegetative State]. Gorizonty kognitivnoi psikhologii: khrestomatiia [Horizons of Cognitive Psychology: A Reader] (eds V. F. Spiridonov, M. V. Falikman), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], RGGU , 2012, pp. 123–127. Pechenkova E. V., Falikman M. V. Soznanie i mozg: kognitivnaia nauka po obe storony psikhofizicheskoi problem [Consciousness and Brain: Cognitive Science on Both Sides of the Mind-Body Problem]. Kognitivnaia psikhologiia. Fenomeny i problemy [Cognitive Psychology: Phenomena and Challenges] (ed. V. F. Spiridonov), Moscow, URSS , 2013, pp. 229–255. Rizzolatti G., Sinigaglia C. Zerkala v mozge. O mekhanizmakh sovmestnogo deistviia i soperezhivaniia [Mirrors in the Brain: How our Minds Share Actions, Emotions, and Experience], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2012. Sakharov D. A. Generatsiia kognitivnykh patternov kak biologicheskaia problema [Cognitive Pattern Generation as a Problem of Biology]. Kognitivnaia nauka v Moskve: novye issledovaniia. Materialy konferentsii [Cognitive Science in Moscow: New Studies. Conference Proceedings] (eds E. V. Pechenkova, M. V. Falikman), Moscow, BukiVedi, 2013, pp. 263–267. Searle J. Razum mozga — komp’iuternaia programma? [Is the Brain’s Mind a Computer Program?]. V mire nauki [In the World of Science / Scientific American], 1990, no. 3, pp. 7–13. Shpurov I. Iu., Vlasova R. M., Rumshiskaia A. D., Rozovskaia R. I., Mershina E. A., Sinitsyn V. E., Pechenkova E. V. FMRT -issledovanie mozgovykh korreliatov sovmestnogo resheniia zadach [Neural Correlates of Collective Problem Solving: an FMRI Study]. Kognitivnaia nauka v Moskve: novye issledovaniia. Materialy konferentsii [Cognitive Science in Moscow: New Studies. Conference Proceedings] (eds E. V. Pechenkova, M. V. Falikman), Moscow, BukiVedi, 2013, pp. 331–336. Velichkovskii  B. M. Kognitivnaia nauka: osnovy psikhologii poznaniia: v 2 t. [Cognitive science: Foundations of the Psychology of Cognition, in 2 vols], Moscow, Akademiia, 2006.

18

• Логос

№1

[97] 2014 •

А и Б сидели на трубе,

или Междисциплинарность когнитивных исследований Ольга Федорова

Ольга Федорова. Доктор филологических наук, доцент кафедры теоретической и ­прикладной лингвистики филологического факультета МГУ имени М. В. ­Ломоносова. Адрес: 119899, Москва, Ленинские горы, 1. Е-mail: [email protected]. Ключевые слова: когнитивная наука, познание, междисциплинарность. В статье дается типология междисциплинарности, которая включает в себя четыре типа отношений: кроссдициплинарность, мультидисциплиарность, интердисциплинарность и трансдисциплинарность. Вторая часть работы описывает междисциплинарность когнитивной науки применительно к проблеме текущего сотрудничества представителей разных когнитивных дисциплин — философов, психологов, информатиков, лингвистов, антропологов и нейробиологов.

A AND B WERE SITTING ON A PIPE, or Interdisciplinarity of Cognitive Studies Olga Fed orova. PhD in Linguistics, Associated Professor at the Department of Philology at Lomonosov Moscow State University. Address: 1 Leninskiye Gory, 119899 Moscow, Russia. Е-mail: [email protected]. Keywords: cognitive science, cognition, interdisciplinarity. The paper discusses the typology of interdisciplinarity which consists of crossdisciplinarity, multidisciplinarity, interdisciplinarity and transdisciplinarity. The second part of the paper describes interdisciplinarity of cognitive science with respect to current collaboration of different cognitive sciences—philosophy, ­psychology, artificial intelligence, linguistics, anthropology, and neuroscience.

 19

Для некоторых из нас междисциплинарность (или трансдисциплинарность — называйте как хотите) — это образ жизни1. Дэн Спербер. Виртуальный семинар «Переосмысляя междисциплинарность»

В

ПОСЛЕДНИЕ десятилетия современная наука становится все более и более междисциплинарной. Начиная со второй половины ХХ века традиционный (интра)дисциплинарный подход, который аккуратно разрезает все научное пространство на отдельные непересекающиеся дисциплины, все чаще дополняется разного рода междисциплинарными исследованиями, которые, как принято говорить, проводятся «на стыке научных дисциплин». Определяя в  настоящей статье основные теоретические положения, мы начнем изложение с самых общих представлений о современной типологии междисциплинарности, а затем в качестве иллюстрации приведем одно из наиболее удачных, по мнению многих исследователей2, современных междисциплинарных образований, а именно когнитивную науку.

Статья подготовлена при поддержке РФФИ , грант № 14-06-0021. 1. «For some of us, interdisciplinarity (or transdisciplinarity, or call it the way you want) is a way of life» (Sperber D. Why Rethink Interdisciplinarity? // Virtual Seminar «Rethinking interdisciplinarity». Interdisciplines.org. 2003. URL: http://www.dan.sperber.fr/?p=101). 2. См., напр.: Thagard P. Being interdisciplinary: Trading zones in cognitive science // Interdisciplinary collaboration: An emerging cognitive science / Sh. J. Derry, Ch. D. Schunn, M. A. Gernsbacher (eds). Mahwah, NJ : Erlbaum, 2005. P. 317 (перевод статьи опубликован в этом номере «Логоса»).

20

• Логос

№1

[97] 2014 •

ТИПОЛОГИЯ МЕЖДИСЦИПЛИНА РНО С ТИ: С ТРАТЕГИИ МЕЖДИСЦИПЛИНА РНОГО В ЗА ИМОДЕЙС ТВИЯ Таким образом, междисциплинарность правильнее всего трактовать не как один определенный подход, но как многообразие способов установления связей и столкновения признанных внутридисциплинарных подходов3.

Принято считать, что поворот от дифференциации отдельных наук к их интеграции произошел примерно в середине XIX века. Однако целенаправленное изучение междисциплинарности как отдельного научно-социального феномена началось значительно позже, примерно в 70-х годах прошлого столетия. В 1970 году во  Франции была проведена первая научная конференция, по  итогам которой в  1972  году вышла коллективная монография, где и были заложены основы типологии междисциплинарного взаимодействия4. За прошедшие с  тех пор сорок лет в  этой области был накоплен значительный опыт5, в последние годы суммированный в нескольких значительных публикациях, на которых, на наш взгляд, стоит остановиться подробнее. В 2010 году в Оксфорде была опубликована шестисотстраничная энциклопедия The Oxford Handbook of Interdisciplinarity, в которой нашли отражение как самые общие вопросы типологии междисциплинарного взаимодействия, так и конкретные примеры междисциплинарных исследований6. В частности, в дальнейшем изложении 3. «Interdisciplinarity is thus best understood not as one thing but as a variety of different ways of bridging and confronting the prevailing disciplinary approaches» (Huutoniemi K., Thompson Klein J., Bruun H., et al. Analyzing interdisciplinarity: Typology and indicators // Research Policy. 2010. Vol. 39. № 1. P. 80). 4. См.: Interdisciplinarity: Problems of teaching and research in universities / L. Apostel, G. Berger, A. Briggs, G. Michaud (eds). P.: Organization for Economic Cooperation and Development, 1972. 5. Отметим здесь среди многих других работы: Miller R. Varieties of interdisciplinary approaches in the social sciences // Issues in Integrative Studies. 1982. Vol. 1. P. 1–37; Boden  M. A. What is interdisciplinarity? Proceedings of the Interdisciplinarity and the Organization of Knowledge in Europe. A Conference Organised by the Academia Europaea, Cambridge, September 24–26, 1997 / R. Cunningham (ed.). Luxembourg: European Communities, 1999. P. 13– 24; Bruun H., Langlais R., Janasik N. Knowledge networking. A conceptual framework and typology // VEST . Journal for Science and Technology Studies. 2005. Vol. 18. № 3–4. P. 73–104. 6. См.: The Oxford handbook of interdisciplinarity / R. Frodeman, J. Thompson Klein, C. Mitcham (eds). Oxford: Oxford University Press, 2010.

• Ольга Федорова •

21

мы будем использовать опубликованную в этой энциклопедии статью одного из  ведущих специалистов в  области изучения стратегий междисциплинарного взаимодействия — Дж. Клейн7. С другой стороны, в том же 2010 году была опубликована статья, посвященная практической стороне данного вопроса, а именно проблеме выработки эксплицитных критериев для экспертной оценки степени междисциплинарности научных проектов, подаваемых учеными в многочисленные научные фонды8. В этой части статьи на основании анализа перечисленных выше публикаций мы предложим свою классификацию стратегий реализации междисциплинарных исследовательских программ, на которую будем опираться в следующей части статьи. Для простоты будем рассматривать различные стратегии взаимодействия двух научных дисциплин; увеличение их количества приведет нас к дальнейшему усложнению классификации, однако добавит мало нового по существу данной проблемы. Итак, предположим, что у нас есть две сложившиеся научные дисциплины (далее будем обозначать их буквами А и Б), которые до поры до времени существуют в своих традиционных рамках. Такой способ их существования мы будем называть интрадисциплинарным. Однако может наступить момент, когда одна из дисциплин или сразу обе начнут испытывать некоторую неудовлетворенность собственными теориями, моделями или исследовательскими методами. Если в поисках новых теорий, моделей или методов они начинают оглядываться по сторонам, выходят за традиционные границы своей науки и находят другую научную дисциплину, способную, как им кажется, удовлетворить их новые потребности, то  мы говорим о  зарождении междисциплинарности. Этот путь от зарождения междисциплинарного взаимодействия к подлинной междисциплинарности в  большинстве случаев оказывается очень долгим и сложным. Для того чтобы иметь возможность хотя бы приблизительно определять место конкретного междисциплинарного проекта на континуальной шкале междисциплинарности, введем следующую классификацию. Будем называть кроссдисциплинарной9 такую стратегию междисциплинарного взаимодействия, при которой некоторое исследование проводится в  рамках одной дисциплины (А  на 7. См.: Thompson Klein J. A Taxonomy of interdisciplinarity // The Oxford handbook of interdisciplinarity. P. 15–30. 8. См.: Huutoniemi K., Thompson Klein J., Bruun H., et al. Op. cit. 9. Мы позаимствовали этот термин из работы: Stember M. Advancing the social sciences through the interdisciplinary enterprise // The Social Science Journal. 1991. Vol. 28. P. 1–14.

22

• Логос

№1

[97] 2014 •

а)

б) А

Б

А

Б

РИС. 1 . Стратегии взаимодействия:

(а) кроссдисциплинарность; (б) мультидисциплинарность.

рис.  1а) с  позиций другой дисциплины (Б  на  рис.  1а). Мы будем выделять четыре типа такого кроссдисциплинарного взаимодействия, которые объединяются следующими двумя основополагающими принципами: (1) в результате подобного взаимодействия новое научное знание (условно обозначенное кругом серого цвета на рис. 1) образуется только в одной из дисциплин, а именно в дисциплине-реципиенте (А на рис. 1); (2) никакого нового знания, принадлежащего одновременно и  ­дисциплинедонору (Б  на  рис. 1), и  дисциплине-реципиенту, не  образуется. Таким образом, дисциплинарные рамки каждой науки при кроссдисциплинарном подходе не сдвигаются. К первому типу кроссдисциплинарного взаимодействия относятся такие случаи, когда в науке-реципиенте существует некоторая теория или модель, которая, по мнению специалистов в этой области, нуждается в дальнейшей проверке данными другой науки. Будем называть этот подкласс эмпирической кроссдисциплинарностью. Второй тип, теоретическая кроссдисциплинарность, наоборот, объединяет такие случаи, когда в наукереципиенте накоплено много эмпирических фактов, которые не  удается объяснить собственными силами; в  этом случае из дисциплины-донора заимствуются теории и/или модели. При третьем типе взаимодействия — методологической кроссдисциплинарности — из  дисциплины-донора заимствуются методы работы, которые помогают верифицировать теорию или ранее накопленные данные. Наконец, четвертый случай — комплексная кроссдисциплинарность — возникает тогда, когда в дисциплине-реципиенте обнаруживается некоторая нерешенная проблема, которую не удается решить своими силами. В этом случае от дисциплины-донора ожидается комплексный подход, включающий использование как новых методов, так и новых теоретических построений. В отличие от  кроссдисциплинарного взаимодействия, все остальные стратегии междисциплинарности, которые будут

• Ольга Федорова •

23

а)

б) А

Б

А

Б

РИС. 2 . Стратегии взаимодействия:

(а) интердисциплинарность; (б) трансдисциплинарность.

рассмотрены далее, объединяет принцип (1'), противоположный рассмотренному выше, — в результате междисциплинарного взаимодействия новое научное знание образуется как в дисциплине А, так и в дисциплине Б. Однако эти стратегии будут различаться по выполнению принципа (2). Рассмотрим сначала такую стратегию междисциплинарного взаимодействия, при которой, как и в случае с кроссдисциплинарным взаимодействием, никакого нового знания, принадлежащего сразу обеим дисциплинам, не образуется. Для обозначения этой стратегии мы будем использовать термин мультидисциплинарный, введенный еще в самой первой работе по типологии междисциплинарности10. При таком виде взаимодействия мы можем наблюдать механическое сложение научных достижений каждой из двух дисциплин для решения какой-либо задачи, актуальной для обеих (см. рис. 1б). Однако никакого реального научного общения между представителями дисциплин А и Б и, как следствие, никакого расширения дисциплинарных рамок при мультидисциплинарном взаимодействии не  происходит; более того, каждая наука продолжает использовать свои собственные методы и строить свои собственные теории и модели. Наконец, наиболее широкий класс междисциплинарных стратегий представляют собой случаи, когда в результате междисциплинарного взаимодействия в  каждой из  двух дисциплин — А  и  Б — образуется новое знание, причем это знание является для А и Б общим (рис. 2а). Мы будем называть такие стратегии интердисциплинарными11. 10. См.: Interdisciplinarity: Problems of teaching and research in universities. 11. В английской терминологии термин interdisciplinarity используется как в широком, так и в узком смыслах. В первом случае он обозначает любое взаимодействие между представителями двух и более наук, а во втором — только те  случаи такого взаимодействия, при которых в  каждой из дисциплин образуется новое знание, которое при этом является

24

• Логос

№1

[97] 2014 •

Самым важным понятием интердисциплинарности можно считать понятие интеграции между дисциплиной А  и  дисциплиной Б. Эта интеграция может осуществляться, во-первых, на методологическом уровне, когда методы двух наук дают в результате принципиально новую методологию, которая не является результатом простого сложения существующих методов; такая интердисциплинарность называется методологической. Во-вторых, если исследователи в основном совместно собирают научные данные, а затем всесторонне их анализируют, то такую интердисциплинарность обычно называют эмпирической. Наконец, о теоретической интердисциплинарности говорят в том случае, когда происходит синтез новых теорий и/или моделей. Часто именно третью стратегию междисциплинарного взаимодействия в первую очередь имеют в виду, когда говорят о подлинной интердисциплинарности или даже о трансдисциплинарности (определение этого термина см. ниже). Несмотря на то что именно интердисциплинарность является ведущим фактором интеграции современной науки, она одновременно углубляет и дифференциацию научного знания, время от времени приводя к появлению новых направлений, или даже отдельных наук «на стыке» традиционных дисциплин. Таким образом, метафора «на стыке наук» применима в первую очередь именно к подобным интердисциплинарным исследованиям. В  1970  году на первой конференции по  междисциплинарности известный швейцарский психолог Жан Пиаже предложил понятие трасдисциплинарности12. Хотя в настоящее время этот термин употребляется в нескольких разных значениях, большинство ученых обозначают им высшую (и на современном уровне развития науки, видимо, недостижимую) степень интердисциплинарного взаимодействия, при которой отдельные науки превращаются в единую научную дисциплину со своей теоретической базой и методологией (см. рис. 2б). Некоторые исследователи полагают, что к определению трансдисциплинарности близко понятие теоретической интердисциплинарности, однако, как представляется, полная унификация дисциплин не является обязательным требованием ни для какой интердисциплинарной стратегии. Подведем некоторые итоги. Если подходить к вопросу строго формально, то все многообразие стратегий междисциплинаробщим для всех. В данной работе для удобства мы будем переводить термин interdisciplinarity в  широком смысле как «междисциплинарность», а в узком — как «интердисциплинарность». 12. См.: Piaget J. The epistemology of interdisciplinary relationships // Interdisciplinarity: Problems of teaching and research in universities. P. 127–139.

• Ольга Федорова •

25

ТАБЛИЦА 1. Типология стратегий междисциплинарного взаимодействия

Кросс-

Мульти-

Интер-, транс-

Принцип 1: новое знание образуется в каждой науке

−

+

+

Принцип 2: новое знание является общим для обеих наук

−

−

+

ного взаимодействия удобно, на наш взгляд, разделить на три класса в  соответствии с  двумя основными принципами, описанными выше; для большей наглядности суммируем эти результаты (табл. 1). В заключение этой части статьи приведем несколько цитат в более неформальном ключе. В исследованиях междисциплинарности обычно выделяются две ключевые метафоры. Первая из  них, метафора преодоления разрыва, обычно используется для обозначения такой стратегии междисциплинарного взаимодействия, при которой дисциплины А и Б сохраняют свою целостность и не формируют никакого общего нового знания; хотя представители каждой дисциплины могут и  в  этом случае работать совместно, степень их интерактивного взаимодействия невелика, а степень интеграции полученного знания равна нулю. Данная метафора хорошо описывает кросс- и мультидисциплинарные стратегии научного взаимодействия. Вторая метафора — метафора реструктурирования — часто упоминается в том случае, когда некоторые части дисциплин А и Б формируют новую область исследования, которая со временем может превратиться в отдельную научную дисциплину. В этом случае мы видим типичные процессы интеграции и дифференциации, характерные для интердисциплинарного и трансдисциплинарного подходов. Наконец, рассмотрим десять стадий, через которые, по мнению шведского зоолога С. Сьоландера, проходит любой процесс междисциплинарного сотрудничества. На эту работу, опубликованную 25 лет назад, продолжают часто ссылаться и в современных исследованиях междисциплинарности. На первой стадии под названием everyone sings the old songs представители каждой науки продолжают заниматься исключительно своим собственным делом, свысока поглядывая на  чужаков. На  второй стадии (everyone on the other side is an idiot) они уже вынуждены обращать внимание на ученых из другой науки, но видят в  их подходах только одни недостатки; многие междисциплинарные проекты на этой стадии и заканчиваются. Если 26

• Логос

№1

[97] 2014 •

будущим коллегам удается перейти на  третью стадию (retreating into abstractions), они сталкиваются с  новой проблемой — чем абстрактнее обсуждаемый вопрос, тем проще договориться. Однако, как только они переходят к  конкретным вопросам и пытаются найти реальные точки соприкосновения, дело заходит в тупик. На четвертой стадии процесса (the definition sickness) исследователи осознают, что понимают и  употребляют многие термины по-разному, в результате чего они начинают создавать свой собственный своеобразный жаргон, малопонятный для посторонних. Пятая стадия под названием jumping into tussocks характеризуется тем, что ученые уже начинают вести вполне плодотворные дискуссии по отдельным темам, однако их мысли прыгают от  одной частности к  другой, не  образуя картины в  целом. На  шестой стадии они начинают играть в бисер (the glass bead game). Несмотря на все сложности и компромиссы, эта стадия считается основой для дальнейшего серьезного сотрудничества. Седьмая стадия (the great Failure) — это стадия разочарований. Проекты, которые заканчиваются на этой стадии, обычно заканчиваются по причине бесперспективности дальнейшего сотрудничества. Однако на восьмой стадии (what happens to me?) исследователи неожиданно для самих себя осознают, что стали иначе относиться к проблемам и задачам другой науки. Часто случается так, что ученый бросает междисциплинарный проект и возвращается к своей прежней работе, а через некоторое время понимает, что его пессимистические оценки были сильно преувеличены, и возвращается обратно. На предпоследней стадии (getting to know the enemy) уже почти полноценные коллеги не только интересуются изолированными фрагментами другой науки, но и начинают проявлять интерес к  общей структуре научной дисциплины, ее задачам и методологии. Наконец, последняя стадия (the real beginning), собственно, и знаменует собой начало процесса реальной междисциплинарной интеграции. Если подходить к вопросу совсем неформально, можно привести пример детской загадки, вынесенной в заглавие этой части. Подчеркнем еще раз, что мы можем правильно ответить на вопрос этой загадки только в случае такой интердисциплинарности, при которой в результате дифференциации на стыке наук А и Б появляется новое научное интердисциплинарное направление И. Итак, в этой части статьи мы описали самые общие стратегии организации междисциплинарных исследований. В следующей мы посмотрим, как они реализуются в одной отдельно взятой междисциплинарной научной области, а именно когнитивной науке.

• Ольга Федорова •

27

КОГНИТИВНАЯ НАУКА В настоящее время представители когнитивной науки приходят в эту исследовательскую область из ряда специализированных областей, а именно: из философии, психологии, искусственного интеллекта, лингвистики, антропологии или нейро­ наук. Но хочется надеяться, что в один прекрасный день границы между этими областями ослабнут, а может быть, и вовсе сотрутся, и возникнет единая и цельная когнитивная наука13. Некоторые ветераны тех дней задаются вопросом… существует ли на самом деле сейчас то, что мы могли бы назвать «когнитивной наукой». Что касается меня, я предпочитаю говорить о «когнитивных науках» — во множественном числе. Но первоначальный замысел единой науки, которая исследовала бы, как ­человеческий разум представляет мир и обрабатывает информацию, а также как эти его возмож­ ности структурно и функционально воплощены в человеческом мозге, все еще столь притягателен, что противостоять ему невозможно14.

Согласно самому широкому определению15, когнитивная наука объединяет дисциплины, изучающие познание, а именно: психологию, компьютерную науку, лингвистику, антропологию, ней13. «At present most cognitive scientists are drawn from the rank of specific disciplines — in particular, philosophy, psychology, artificial intelligence, linguistics, anthropology, and neuroscience. The hope is that some day the boundaries between these disciplines may become attenuated or perhaps disappear altogether, yielding a single unified cognitive science» (Gardner H. The mind’s new science: A history of the cognitive revolution. N.Y.: Basic Books, 1985. P. 7). 14. «Some veterans of those days question… whether there really is something now that we can call ‘cognitive science’. For myself, I prefer to speak of the cognitive sciences, in the plural. But the original dream of a unified science that would discover the representational and computational capacities of the human mind and their structural and functional realization in the human brain still has an appeal that I cannot resist» (Miller  G. A. The cognitive revolution: A historical perspective // Trends in Cognitive Sciences. 2003. Vol. 7. № 3. P. 144). 15. См., напр.: Thagard P. Mind: Introduction to cognitive science. Cambridge, MA : MIT Press, 2005. P. 317.

28

• Логос

№1

[97] 2014 •

ронауку и философию. Один из основателей когнитивной науки, психолог Дж. Миллер, датой рождения когнитивной науки считает 11 сентября 1956 года, когда во второй день работы симпозиума, проходившего в Массачусетском технологическом институте, были сделаны эпохальные доклады специалистов в области компьютерного моделирования А. Ньюэлла и Г. Саймона, лингвиста Н. Хомского и самого Дж. Миллера16. С конца 1970-х — начала 1980-х годов когнитивная наука становится солидным междисциплинарным проектом со своим научным обществом (Cognitive Science Society), журналами и учебными программами в  крупных американских университетах. К 1978 году, по мнению Дж. Миллера17, уже существуют междисциплинарные связи между парами наук, обозначенные на когнитивном гексагоне сплошными линиями (см. рис. 1 на с. 6)18. Таким образом, начиная с 80-х годов ХХ века когнитивную науку вполне можно рассматривать как сложившееся междисциплинарное образование19. Однако какова степень этой междисциплинарности? Каковы реальные связи между отдельными когнитивными дисциплинами и насколько сравним их вклад в общее когнитивное дело? Насколько к настоящему моменту исполнилась мечта о  трансдисциплинарности, высказанная Х. Гарднером в 1985 году, или взгляд Дж. Миллера из 2003 года более реалистичен? В этой части статьи мы постараемся дать ответы на эти вопросы. Сначала, опираясь на статью «Когнитивная наука: междисциплинарность сегодня и завтра»20, опубликованную в сборнике Interdisciplinary collaboration: An emerging cognitive science, мы постараемся оценить вклад каждой отдельной дисциплины в общую копилку знаний. Авторы статьи подробно проанализировали две основные составляющие деятельности Когнитивного общества — журнал Cognitive Science (с  января 2009  года Когнитивное общество издает и второй журнал — Topics in Cognitive Science), а также материалы конференции, проводимой под 16. Miller  G. A. P. 142. 17. Ibid. P. 143. 18. Х. Гарднер в работе 1985 года обозначил также и существовавшие на тот момент более слабые связи между научными дисциплинами, отмеченные на рисунке пунктиром (Gardner H. Op. cit. P. 37). 19. Максимально подробное изложение истории когнитивной науки можно найти в недавно вышедшем 1500-страничном двухтомнике: Boden  M. A. Mind as machine: A history of cognitive science. Oxford: Clarendon, 2006. 20. См.: Schunn Ch. D., Crowley K., Okada T. Cognitive Science: Interdisciplinarity Now and Then // Interdisciplinary collaboration: An emerging cognitive science / Sh. J. Derry, Ch. D. Schunn, M. A. Gernsbacher (eds). Mahwah, NJ : Erlbaum, 2005. P. 287–315.

• Ольга Федорова •

29

эгидой Когнитивного общества (Annual Meeting of the Cognitive Science Society). Рассмотрим их более подробно. Первый номер журнала Cognitive Science вышел в 1977 году, а  с  1980-го Когнитивное общество придает изданию статус официального. В  первые годы своего существования журнал имел подзаголовок A multidisciplinary journal of artificial intelligence, psychology, and language, подчеркивавший основной вклад этих трех дисциплин21. В  1984  году Cognitive Science был слит с  журналом Cognition and Brain Theory и  получил новый подзаголовок: Incorporating Cognition and Brain Theory. Появившийся в  1988  году подзаголовок A multidisciplinary journal incorporating artificial intelligence, linguistics, neuroscience, philosophy, psychology объединял пять дисциплин, перечисленных уже в алфавитном порядке. Наконец, в 1997 году к перечисленным выше пяти дисциплинам добавились антропология и  педагогика (Education). Долгое время Cognitive Science выходил один раз в квартал, а с 2001 года он выходит шесть раз в год. В соответствии с редакционной политикой журнала в каждом номере публикуется небольшое количество больших по объему научных статей, что позволяет их авторам подробно донести до  представителей смежных когнитивных наук суть своих междисциплинарных исследований. Другими словами, официальная политика Когнитивного общества направлена на всяческое поддержание и дальнейшее развитие духа междисциплинарности. Однако как обстоит дело в действительности? Авторы работы «Когнитивная наука: междисциплинарность сегодня и  завтра» прояснили этот вопрос, проанализировав публикации в Cognitive Science на предмет (i) места работы авторов статей; (ii) цитируемости предшествующих работ в последующих; (iii) методологии, использованной в статьях. Оказалось, что по всем трем вопросам доминирующее положение в журнале занимают компьютерная наука (которая преобладала в первые годы существования журнала) и психология (которая доминирует в последние годы), а вклад остальных дисциплин минимален и составляет лишь 2–3% от общего числа публикаций. Проанализировав похожим образом публикации материалов ежегодных конференций Когнитивного общества (проводящихся с  1979  года), авторы получили аналогичное распределение. Во  второй части статьи рассматриваются различные возмож21. Многие известные представители когнитивной науки и до сих пор считают психологию, компьютерную науку и лингвистику центральными для когнитивных исследований, а три остальные — периферийными; см., например, аналогичное мнение Дж. Миллера (Miller  G. A. Op. cit. P. 142).

30

• Логос

№1

[97] 2014 •

ные причины такого положения дел. В частности, одной из основных причин подобного статуса лингвистики авторы считают тот факт, что лингвисты сами пока мало заинтересованы в когнитивной науке. В подтверждение этого мнения они приводят индексы цитируемости статей из Cognitive Science в ведущем психологическом журнале Psychological Review и солидном лингвистическом журнале Linguistic Inquiry — статьи из Cognitive Science регулярно цитируются в психологических публикациях и никогда в лингвистических. Итак, согласно проанализированным материалам, из  шести22 когнитивных наук две — психология и компьютерная наука (в последние годы чаще называемая искусственным интеллектом, который сам по себе уже является междисциплинарным образованием) — занимают доминирующее положение, а  все остальные вносят весьма скромный вклад в развитие когнитивной науки в целом. Для того чтобы определить степень междисциплинарности проводимых когнитивных исследований, авторы статьи «Когнитивная наука: междисциплинарность сегодня и завтра» рассмотрели также состав авторских коллективов, делавших доклады на конференциях Когнитивного общества. Они выяснили, что больше половины всех докладов носят междисциплинарный характер, то есть среди их авторов есть представители более одной когнитивной дисциплины. Однако нетрудно догадаться, что подавляющее большинство таких междисциплинарных связей приходится опять же на союз психологов с представителями искусственного интеллекта. Подойдем теперь к вопросу с другой стороны и посмотрим, как обстоит дело с  преподаванием когнитивной науки в  университетах. На сайте Когнитивного общества23 приводится информация о 77 университетах и институтах, в которых открыты когнитивные программы. Большинство программ по-прежнему базируется в американских университетах, хотя количество европейских программ в  последние годы понемногу увеличивается. Каждая программа, несомненно, имеет свою специфику, но в некоторых университетах когнитивная наука уже преподается с позиций трансдисциплинарного подхода. В частности, автор популярного учебника по когнитивной науке П. Тагард24, сотрудник канадского Университета Ватерлоо, строит курс введения в когнитивную науку следующим образом. Он описывает 22. Или семи, если включать в этот список и педагогику, как это в последние годы принято среди членов Когнитивного общества, что отражено и на официальном логотипе организации. 23. См. URL : http://www.cognitivesciencesociety.org/index.html. 24. См.: Thagard P. Mind.

• Ольга Федорова •

31

не отдельные дисциплины, входящие в когнитивную науку, как это часто делается25, и даже не отдельные составляющие познавательной деятельности (память, язык и под.), а, скорее, различные когнитивные проблемы, объединяющие когнитивные исследования из разных областей когнитивной науки. П. Тагард пропагандирует многоуровневый подход к изучению некоторой проблемы в когнитивной науке, согласно которому на каждом уровне та  или иная часть проблемы рассматривается силами и  методами отдельной когнитивной науки, но  сила когнитивной науки как междисциплинарного образования состоит именно в интеграции полученного знания и рассмотрении взаимодействия между уровнями. Наконец, посмотрим, как сами когнитивные исследователи оценивают степень интеграции когнитивных наук. В статье, опубликованной в том же сборнике Interdisciplinary collaboration, Тагард26 использует метафору «торговой зоны», сравнивая развитие когнитивной науки с взаимодействием между людьми, живущими на далеком острове, некоторые из которых занимаются рыболовством, а другие плетут корзины. Обмен товарами между ними происходит в некоторой торговой зоне, а для успешного общения эти люди вынуждены использовать некоторый языкпосредник. В целом П. Тагард считает когнитивную науку очень успешным междисциплинарным проектом и  видит ее успехи в удачном сочетании научных интересов основоположников когнитивной науки, организационной структуре Когнитивного общества, наличии большого числа совместных научных проектов и использовании интегрированных научных методов. В частности, по мнению П. Тагарда, успех когнитивной науки как междисциплинарного проекта был в некотором смысле предопределен тем, что создатели когнитивной науки (см. табл. 1  на с. 42) обладали знаниями в различных когнитивных областях. Однако не  все исследователи так оптимистичны в  оценке степени междисциплинарности когнитивной науки. Например, Д. Спербер, выступая в 2003 году на семинаре Rethinking Interdisciplinarity, посвященном проблемам междисциплинарности социальных, в том числе когнитивных, наук27, даже предложил термин косметическая междисциплинарность, обозначая им те проекты, которые мы в первой части статьи назвали мульти25. См., напр., учебник: Friedenberg J., Silverman G. Cognitive science: An introduction to the study of mind. Thousand Oaks, CA : Sage, 2006. 26. См.: Thagard P. Being interdisciplinary. 27. Материалы этой конференции были изданы в 2010 году на французском языке. См.: Origgi G., Darbellay Fr. Repenser l’interdisciplinarité. Genève: Editions Slatkine, 2010.

32

• Логос

№1

[97] 2014 •

дисциплинарными. Многие другие когнитивные исследователи также, скорее, разделяют мнение Дж. Миллера о существовании в настоящее время отдельных «когнитивных наук», а не единой цельнооформленной «когнитивной науки». Итак, по нашему мнению, несмотря на то что в современной когнитивной науке существует достаточное количество удачных научных проектов, свидетельствующих об их несомненной междисциплинарности, до полной трансдисциплинарности еще очень далеко. За исключением вполне сложившегося союза между психологами и  специалистами в  области искусственного интеллекта, исследователи из всех остальных когнитивных дисциплин пока мало интегрированы в междисциплинарные проекты, то есть в этих случаях мы можем говорить скорее о кроссили мультидисциплинарности, чем о  подлинной интердисциплинарности их совместных научных исследований. Другими словами, на наш взгляд, термин «когнитивная наука» в настоящее время может определяться скорее как «совокупность наук о познании», чем как «наука о познании». REFERENCES Boden  M. A. Mind as Machine: A history of Cognitive Science, Oxford, Clarendon, 2006. Boden M. A. What is Interdisciplinarity? Proceedings of the Interdisciplinarity and the Organization of Knowledge in Europe. A Conference Organised by the Academia Europaea, Cambridge, September 24–26, 1997 (ed. R. Cunningham), Luxembourg, European Communities, 1999, pp. 13–24. Bruun H., Langlais R., Janasik N. Knowledge Networking. A Conceptual Framework and Typology. VEST . Journal for Science and Technology Studies, 2005, vol. 18, no. 3–4, pp. 73–104. Friedenberg J., Silverman G. Cognitive science: An Introduction to the Study of Mind, Thousand Oaks, CA , Sage, 2006. Gardner H. The mind’s new science: A history of the cognitive revolution, New York, Basic Books, 1985. Huutoniemi K., Thompson Klein J., Bruun H., Hukkinen J. Analyzing Interdisciplinarity: Typology and Indicators. Research Policy, 2010, vol. 39, no. 1. Miller G. A. The Cognitive Revolution: A Historical Perspective. Trends in Cognitive Sciences, 2003, vol. 7, no. 3. Miller R. Varieties of Interdisciplinary Approaches in the Social Sciences. Issues in Integrative Studies, 1982, vol. 1, pp. 1–37. Origgi G., Darbellay Fr. Repenser l’interdisciplinarité, Genève, Editions Slatkine, 2010. Piaget J. The Epistemology of Interdisciplinary Relationships. Interdisciplinarity: Problems of Teaching and Research in Universities (eds L. Apostel, G. Berger, A. Briggs, G. Michaud), Paris, Organization for Economic Cooperation and Development, 1972, pp. 127–139. Schunn Ch. D., Crowley K., Okada T. Cognitive Science: Interdisciplinarity Now and Then. Interdisciplinary Collaboration: An emerging Cognitive Science (eds Sh. J. Derry, Ch. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005, pp. 287–315.

• Ольга Федорова •

33

Sperber D. Why Rethink Interdisciplinarity? Virtual Seminar “Rethinking Interdisciplinarity”, Interdisciplines.Org, 2003. Available at: http://www.dan.sperber. fr/?p=101. Stember M. Advancing the Social Sciences Through the Interdisciplinary Enterprise. The Social Science Journal, 1991, vol. 28, pp. 1–14. Thagard P. Being Interdisciplinary: Trading Zones in Cognitive Science. Interdisciplinary Collaboration: An Emerging Cognitive Science (eds Sh. J. Derry, Ch. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005, p. 317. Thagard P. Mind: Introduction to cognitive science, Cambridge, MA , MIT Press, 2005. Thompson Klein J. A Taxonomy of Interdisciplinarity. The Oxford Handbook of Interdisciplinarity (eds R. Frodeman, J. Thompson Klein, C. Mitcham), Oxford, Oxford University Press, 2010, pp. 15–30.

34

• Логос

№1

[97] 2014 •

Междисциплинарность: торговые зоны в когнитивной науке Пол Тагард

Пол Тагард. Профессор философии и директор программы по когнитивной науке Университета Ватерлоо. Адрес: N2L 3G1, Waterloo, ON, Canada. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: когнитивная наука, междисциплинарность, метафора, торговые зоны. В статье анализируются условия ­возникновения когнитивной науки как новой области междисциплинарных исследований. В основу анализа кладется метафора «торговых зон», заимствованная из антропологии. Автор выделяет пять условий успешного становления междисциплинарности: это люди с выраженными междисциплинарными интересами; места, где они получают возможность проводить исследования (университеты, научные центры и т. п.); специализированные организации (общества, журналы и т. п.); идеи, которые пересекают границы отдельно взятых областей; методы, применимые на их пересечении. В качестве примера автор рассматривает междисциплинарные исследования мышления по аналогии в когнитивной науке.

BEING INTERDISCIPLINARY: Trading Zones in Cognitive Science Paul Thagard. Professor of Philosophy and Director of the Cognitive Science Program at the University of Waterloo. Address: N2L 3G1, Waterloo, ON, Canada. E-mail: [email protected]. Keywords: cognitive science, interdisciplinarity, metaphor, trading zones. The paper analyzes factors contributing to the emergence of cognitive science as a new interdisciplinary research field. The analysis is based on the metaphor of «trading zones» described by anthropologists. The author lists five conditions for a successful interdisciplinary field to evolve: people with pronounced interdisciplinary interests; places providing opportunities for investigations (universities, research centers, etc); specialized organizations (societies, journals, etc.); ideas that intersect established disciplines; methods applicable at their intersection. As an example, the author discusses interdisciplinary studies of analogical reasoning in cognitive science.

 35

ВВЕДЕНИЕ

К

НАЧАЛУ XX века академическое поле в англоязычном мире оформилось (или застыло) как набор ­естественнонаучных и гуманитарных дисциплин, который все еще жив и  в  конце века. Естественно-научные дисциплины — это физика, химия и биология, а социальные — экономика, психология и социология. Эти дисциплинарные деления проецируются на университетские факультеты и профессиональные организации как принцип их строения, но часто имеют слабое отношение к передовым исследованиям, которые могут заниматься проблематикой, пересекающей границы или оказывающейся на стыке двух и более устоявшихся дисциплин. Когда это происходит, исследование и преподавание, чтобы быть продуктивными, должны быть междисциплинарными. Когнитивистика  — это междисциплинарное исследование познания, включающее психологию, разработки в области искусственного интеллекта (ИИ), философию, нейронауку, лингвистику и антропологию. Это, несомненно, один из наиболее успешных междисциплинарных проектов XX века со своим сообществом, периодической литературой и учебниками, а также с более чем шестьюдесятью1 учебными программами по когни-

Перевод выполнен Александром Писаревым по изданию: © Thagard P. Being interdisciplinary: Trading zones in cognitive science // Interdisciplinary collaboration: An emerging cognitive science / S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher (eds). Mahwah, NJ : Erlbaum, 2005. Публикуется с любезного разрешения автора. Автор выражает признательность Аллану Коллинзу, Алану Лесгольду, Дональду Норману и Эндрю Ортони за исторические данные, Коллин Сейферт за доступ к протоколам первых встреч Общества когнитивной науки и Шэрон Дерри за очень полезные комментарии к рукописи текста. 1. Данные на момент написания статьи. К настоящему времени программ несравненно больше. — Прим. ред.

36

• Логос

№1

[97] 2014 •

тивистике в университетах Северной Америки и Европы. Эта статья является попыткой ответить на вопрос: каковы факторы успеха междисциплинарного поля когнитивистики? Мое рассуждение будет строиться вокруг метафоры торговой зоны, оригинальной и  продуктивной аналогии, которую предложил в своем глубоком и подробном анализе практик физики XX века Галисон2. Рассматривая непохожие друг на друга группы экспериментаторов и теоретиков, Галисон представляет их взаимодействие по аналогии с торговыми зонами, описания которых можно найти в работах антропологов: Этнические группы торгуют друг с другом. Антропологи подробно изучили, как разные группы с радикально отличающимися способами структурирования мира и символической организации его частей могут не только обмениваться определенными благами, но и сильно зависеть от этой торговли. Две непохожие группы могут найти взаимопонимание внутри определенного культурного пространства, которое в 9-й главе я называю «торговой зоной». Они могут обменивать рыбу на корзины, тонко простраивая соотношения между количеством, качеством и типом, но при этом расходиться во мнениях по поводу глобального значения обмениваемых вещей. Аналогичным образом между научными группами теоретиков и экспериментаторов или даже между разными традициями изготовления инструментов или разными способами теоретизирования возможен обмен (координация), улаженный в тонкостях, но лишенный глобального согласия3.

Он использует эту аналогию, чтобы описать взаимодействия теории и  эксперимента и  соблюсти при этом их равнозначность для развития физики. Клейн тоже сравнивает4 развитие междисциплинарного взаимодействия с  вхождением в  иную культуру. Какие торговые зоны есть в когнитивных науках? Исследователи из  определенных областей когнитивистики неизбежно сталкиваются с трудностями коммуникации и сотрудничества при попытке работать с представителями других областей. И, подобно торговцам из различных культурных групп, успешно преодолевавшим межгрупповые различия, когнитивисты часто преодолевали дисциплинарные барьеры. В этой статье рассказывается, каким образом благодаря людям, местам, организа2. Gallison P. Image & logic: A material culture of microphysics. Chicago: University of Chicago Press, 1997. См. также: Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1. С. 64–91. 3. Ibid. P. 46. 4. Klein  J. T. The interdisciplinary factor in teamwork and collaboration // Interdisciplinary collaboration.

• Пол Тагард •

37

циям, идеям и  методам стала возможна успешная междисциплинарная работа в когнитивистике. Я начну с описания ключевых фигур раннего периода (1950-е годы) и покажу, какую роль сыграли выраженные междисциплинарные интересы каждого из участников событий в становлении проблемного поля когнитивистики. Затем я расскажу о том, как в 1960-е и 1970-е годы ряд университетов предоставили плодотворное пространство для развития когнитивистских исследований, а  также о  вкладе в междисциплинарную работу Общества когнитивных наук (Cognitive Science Society) и журнала «Когнитивная наука» (Co­ gnitive Science). Впрочем, эта статья не ограничивается социологическими выкладками — помимо этого, я хочу описать некоторые из  идей и  методов когнитивной науки, которые связали поле в нечто большее, чем горстка людей, собирающихся, чтобы побеседовать о познании. В качестве типичного примера междисциплинарного исследования в когнитивистике я расскажу о значительном прогрессе в изучении мышления по аналогии, достигнутом благодаря людям, местам, организациям, идеям и методам. Наконец, я завершу статью выводом о том, что исследование торговых зон в когнитивистике вносит вклад в понимание ее успехов в прошлом и перспектив в будущем. Примечательно, что схожая антропологическая метафора уже использовалась в учебной литературе по когнитивным наукам независимо от галисоновской идеи торговых зон в физике. В своем докладе на семинаре в поддержку образования в области когнитивистики Джанет Колоднер5 говорила о пиджинских и  креольских языках, возникающих в  местах межкультурной торговли, подводя итог выступлению Пола Смоленского: Пол задался вопросом, как мы воспитываем следующее поколение когнитивистов — тех, что сделают следующий шаг в когнитивной науке и превратят ее в уникальный и отличный от других междисциплинарный проект. Основываясь на предшествовавших комментариях Анхеля Кабреры, аспиранта из аудитории, он провел аналогию с эволюцией естественных языков, в ходе которой представители разных языковых сред, проживая в одной и той же местности, развивают упрощенный язык (пиджин), который позволяет им общаться. Следующее поколение, которое родится в этой местности, усвоит пиджин и разовьет его в новый язык, креольский. Креольские языки — это настоящие языки, со своей структурой и выразительными средствами. Впрочем, в них можно найти следы языков, от которых они произошли.

5. Kolodner J. Workshop on Cognitive Science Education: An Idiosyncratic View. 1994. URL : http://www.cc.gatech.edu/aimosaic/cognitive-science-conference-1994/ education-workshop-review.html.

38

• Логос

№1

[97] 2014 •

А теперь аналогия. Мы, группа исследователей из разных дисциплинарных областей, пытаемся общаться друг с другом. Мы разработали пиджины, чтобы общаться и сотрудничать. Некоторые из  нас говорят на  языке когнитивной науки. Большинство же пришли из смежных областей. Тогда рассуждение на основе теории языковой эволюции строится так: если когнитивная наука должна стать самостоятельной дисциплиной со своим языком и методами, тогда нам нужно потомство, которое будет воспитано в ее пространстве среди выходцев из разных дисциплинарных сообществ и для которого ее язык станет родным. Новое поколение разовьет пиджины в  креольский язык — отдельную дисциплину со своими методами и проблематикой. Те из нас, кто проработал в когнитивистике какое‑то время, надеялись, что наши совместные междисциплинарные работы и разработанные нами для междисциплинарного общения пиджинские диалекты разовьются в креольскую, то есть настоящую самостоятельную гибридную, дисциплину. Но этого еще не случилось. Почему? И как мы можем приблизиться к этому?

Хотя когнитивистике и не удалось стать таким объединенным языком, она сделала значительные успехи в соединении разрозненных дисциплин. Рассмотрим некоторые из  торговых зон, способствовавших развитию когнитивной науки. ЛЮДИ Никакого канонического списка «основателей» когнитивистики нет, но любой подобный список обязательно включал бы следующих ученых, которые в середине 1950-х участвовали в рождении идей, ставших интеллектуальными истоками дисциплины: Ноам Хомский, Джордж Миллер, Марвин Минский, Ален Ньюэлл и Герберт Саймон. Моя задача — не пересказать историю когнитивной науки6, а выявить истоки дисциплины в выраженных междисциплинарных интересах некоторых из ее основателей. Теории грамматики Ноама Хомского в 1950-е и 1960-е годы произвели революцию в лингвистике и внесли большой вклад в опровержение бихевиористских теорий использования языка. Его лингвистические теории радикально расходились с теориями его учителя, Зеллига Харриса, и отражали влияние разнообразных интеллектуальных источников, включая работы логиков и философов, которых Хомский много читал в студенческие годы7. Ранние работы Хомского отчасти вдохновлялись трудами 6. Gardner H. The mind’s new science. N.Y.: Basic Books, 1985; Thagard P. Conceptual revolutions. Princeton: Princeton University Press, 1992. Ch. 9. 7. Barsky  R. F. Noam Chomsky: A life of dissent. Cambridge, MA : MIT Press, 1997.

• Пол Тагард •

39

таких философов, как Бертран Рассел и Нельсон Гудмен. Свою первую статью, «Системы синтаксического синтеза», он опубликовал в Journal of Symbolic Logic8. До получения степени по лингвистике в Пенсильванском университете Хомский провел несколько лет в  Гарвардском междисциплинарном научном обществе (Harvard Society of Fellows). Хотя его идеи впоследствии и оказали большое влияние на когнитивную психологию и информатику, сам он не  испытал влияния этих дисциплин. Тем не менее то, что он с самого начала сочетал лингвистические и философские идеи, говорит нам, что его исследование с самого начала было междисциплинарным. Работа Джорджа Миллера «Магическое число семь плюс-минус два»9 обычно считается одной из первых работ по когнитивной психологии. Введение Миллером теории информации Шеннона в психологию было лишь одним из совершенных им междисциплинарных нововведений10. Миллер, Галантер и Прибрам11 опубликовали в 1960 году, возможно, первую книгу по современной когнитивистике — «Планы и структура поведения». Она заменяла бихевиористские понятия рефлексов и ассоциативных цепочек понятием плана. План — это «всякий иерархически построенный процесс в организме, способный контролировать порядок, в котором должна совершаться какая-либо последовательность операций… в основном представляет собой то же самое, что и программа для математической машины»12. Под влиянием в том числе работы Ньюэлла и Саймона эта книга рассказывала о  пользе, которую могли принести психологии компьютерные идеи и компьютерные симуляции. В 1960-х Миллер, сотрудничая с Хомским, обратил внимание психологов на идеи трансформационной грамматики, а в 1970-х предложил термин «когнитивная нейронаука», подчеркивая возрастающую значимость исследований мозга для когнитивной психологии. История Миллера демонстрирует плодотворность сочетания психологических, математических, компьютерных, лингвистических и нейробиологических интересов. Марвин Минский в 1956 году был одним из участников конференции в Дартмуте, ознаменовавшей начало исследований ис8. Chomsky N. Systems of syntactic analysis // Journal of Symbolic Logic. 1953. № 18. P. 242–256. 9. Miller G. The magical number seven, plus or minus two: Some limits on our capacity for processing information // Psychological Review. 1956. № 63. P. 81–97. 10. The making of cognitive science: Essays in honor of George A. Miller / W. Hirst (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 90–99. 11. Миллер Дж., Галантер Е., Прибрам К. Планы и  структура поведения. М.: Прогресс, 1964. 12. Там же. С. 30.

40

• Логос

№1

[97] 2014 •

кусственного интеллекта. Его вклад в эту дисциплину, равно как и в когнитивную психологию, безмерен. Во время учебы в Гарварде в его распоряжении было три лаборатории — биологическая, физическая, психологическая, где он работал с Джорджем Миллером13. Круг его ранних интересов простирался от математики и электроники до психологии, а диссертацию он защитил в Принстоне по математике нейронных сетей. Работа Минского14 по фреймам в рамках исследований искусственного интеллекта повлияла на изучение схем в психологии и сама испытала его влияние, а его поздняя теория общества разума испытала влияние фрейдовского психоанализа15. Ясно, что Минского не привлек бы искусственный интеллект, не будь у него с самого начала сильного междисциплинарного интереса к природе разума. Аллен Ньюэлл и  Герберт Саймон тоже участвовали в  конференции по  ИИ в  Дартмуте в  1956  году, но  они были больше, чем Минский, ориентированы на  психологию. Хотя Саймон защитил диссертацию по политологии, интересовался он с  самого начала математикой и  психологией. Во  время работы консультантом в корпорации RAND он встретил молодого математика Аллена Ньюэлла, который стремился сделать примитивные компьютеры того времени более интеллектуальными. Вместе с Клиффом Шоу Ньюэлл и Саймон создали первую компьютерную программу16 из разряда моделей искусственного интеллекта, которая должна была быть и моделью человеческого мышления. От «Универсального решателя задач»17 и вплоть до важнейших поздних проектов Ньюэлл и Саймон сочетали компьютерные и психологические исследования18. Кроме того, Ньюэлл внес большой вклад в  разработку аппаратного обес13. Bernstein J. Profile of Marvin Minsky // New Yorker. December 14, 1981. № 57. P. 48– 126; McCorduck P. Machines who think. San Francisco: W. H. Freeman, 1979. 14. Minsky M. A framework for representing knowledge. The psychology of computer vision / P. H. Winston (ed.). N.Y.: McGraw-Hill, 1975. P. 211–277. 15. Idem. The society of mind. N.Y.: Simon and Schuster, 1986. 16. Программа «Логик-теоретик» (Logic Theorist) 1956 года, имитировавшая человеческую способность решать задачи. Автоматически доказала 38 из первых 52 теорем 2-й главы Principia Mathematica А. Уайтхеда и Б. Рассела, некоторые доказательства были новыми и более элегантными, чем «человеческие». Первая версия программы, реализованная на карточках, имитировалась двумя группами студентов при участии жены и детей Саймона. — Прим. пер. 17. Вторая программа, предназначенная для решения формализованных задач (например, доказательство теорем, игра в шахматы). В ней впервые была реализована способность отличать знание о проблеме от стратегии ее решения. — Прим. пер. 18. Newell A., Simon H. A. Human problem solving. Englewood Cliffs, NJ : PrenticeHall, 1972; Newell A. Unified theories of cognition. Cambridge, MA : Harvard University Press, 1990; Simon  H. A. Models of my life. N.Y.: BasicBooks, 1991.

• Пол Тагард •

41

ТАБЛИЦА 1. Междисциплинарные интересы

некоторых основателей когнитивистики ИИ

Лингвистика

Хомский

Нейробиология

+

Миллер

+

Минский

+

Ньюэлл

+

Саймон

+

+

Философия

Психология

+

+

+

+

+

+ + +

+

печения и в изучение взаимодействия человека и компьютера, а достижения Саймона включают Нобелевскую премию по экономике и важное философское исследование причинности. Как и в случае Хомского, Миллера и Минского, работа этих основателей когнитивистики сама по себе изначально носила междисциплинарный характер. Подобно тому как местам торгового обмена представителей разных культур требуются люди, которые бы изучили другую культуру и язык в достаточной степени для того, чтобы начать торговлю с чужаками, междисциплинарным областям требуются люди, способные поддерживать их, работая в более чем одной области. Я не знаю ни одного когнитивиста, который бы мог сказать, что работал во всех шести основных дисциплинах когнитивистики, но пятеро названных мной основателей работали в двух, трех или пяти из них. Очевидный урок для междисциплинарной работы: если хотите основать междисциплинарную область, начните с людей, чьи интересы и квалификация уже междисциплинарны. Таблица 1 резюмирует интересы Хомского, Миллера, Минского, Ньюэлла и Саймона. Проблемами антропологии не занимался ни один из них. МЕС ТА Для развития междисциплинарной научной области недостаточно нескольких ярких личностей, производящих идеи на пересечении сложившихся дисциплин. В ранний период, до того как в 1970-е был введен термин «когнитивная наука», когнитивистика развивалась в нескольких местах, где процветала междисциплинарная работа. В этом разделе я расскажу о влиянии двух важнейших организаций: Высшей школы промышленного администрирования (Graduate School of Industrial Administra­ tion) в Технологическом институте Карнеги и Центра когнитив42

• Логос

№1

[97] 2014 •

ных исследований (Center for Cognitive Studies) в  Гарвардском университете. В 1955 году Аллен Ньюэлл отправился в Питтсбург, чтобы работать со своим коллегой Гербертом Саймоном и писать диссертацию под его руководством. Саймон был профессором Высшей школы промышленного администрирования в  бывшем Технологическом институте Карнеги (ныне Университет Карнеги–Меллон). Эта школа была достаточно гибкой, так что аспиранты Саймона (среди которых были Эдвард Фейгенбаум и  многие другие значимые фигуры раннего периода исследований ИИ) имели возможность получать степени по  компьютерному моделированию человеческого мышления. В  начале 1960‑х Саймон способствовал восстановлению в  Карнеги факультета психологии с основной специализацией в области познания, а в 1965 году участвовал в создании в нем факультета информатики, который до сих пор сохраняет связь с факультетом психологии благодаря совместителям вроде Джона Р. Андерсона19. Активность Саймона в не слишком подходящем месте (бизнес-школа в техническом университете) сделала возможными четыре десятилетия важнейших когнитивных исследований. В 1960 году Джордж Миллер и Джером Брунер при поддержке Фонда Карнеги и Гарвардского университета основали в последнем Центр когнитивных исследований. Брунер пишет20: Всюду царило сомнение в том, что старые дисциплинарные границы, как бы они ни были полезны в очерчивании областей научного труда, больше не являются естественными водоразделами науки. В кругах, где это мнение преобладало, считалось, что психология слишком замкнулась на нескольких традиционных проблемах, и это мешает ей проводить интересные исследования природы разума и его использования. Это мнение разделяли многие психологи, считавшие, что старый бихевиоризм был безнадежно ошибочным основанием для исследования высших функций разума.

Среди сотрудников и приезжих исследователей центра были выдающиеся состоявшиеся и начинающие лингвисты (например, Роман Якобсон, Ноам Хомский), философы (например, Нельсон Гудмен), психологи (например, Дональд Норман, Питер Уэйзон), а также другие специалисты. В этом центре Миллер и Хомский 19. Один из ведущих специалистов в области когнитивной психологии и когнитивной науки, создатель одной из первых и наиболее популярных когнитивных архитектур — ACT -R . На русский язык переведен учебник Дж. Андерсона «Когнитивная психология» (СП б.: Питер, 2002). — Прим. ред. 20. Bruner J. Founding the center for cognitive studies // The making of cognitive science. P. 90–99.

• Пол Тагард •

43

совместно разрабатывали формальную теорию грамматики, здесь же Хомский закончил в 1965 году важную работу «Аспекты теории синтаксиса»21. Еженедельные коллоквиумы собирали самых разных известных докладчиков из множества областей. Но при этом прямых связей с группой по искусственному интеллекту, которую основали в Массачусетском технологическом институте в 1957 году Марвин Минский и Джон МакКарти, не было. Как рассказывал Аллан Коллинз (личное сообщение), термин «когнитивная наука» был придуман Дэниелом Боброу для их совместной междисциплинарной книги «Репрезентация и  понимание»22. Образовательные программы в  области когнитивной науки появились в конце 1970-х, когда Фонд Слоуна вложил миллионы долларов в новые проекты таких университетов, как Йельский, Пенсильванский, Калифорнийский в СанДиего и  Мичиганский, а  также Массачусетского технологического института. Другим важным источником финансирования был Фонд разработки систем (Systems Development Foundation), основавший в  Стэнфордском университете междисциплинарный Центр изучения языка и информации и поддержавший исследования в других университетах. Хотя университетские подразделения, занимающиеся когнитивными исследованиями, все еще немногочисленны, существует множество образовательных программ по когнитивной науке в США, Великобритании, Германии, Канаде и других странах. На мою собственную интеллектуальную траекторию сильно повлияли программы по когнитивистике, в которых я участвовал в начале 1980-х (Мичиганский университет) и позднее в 2000-х (Принстон). В каждом из университетов была создана захватывающая междисциплинарная интеллектуальная среда, обеспечены компьютерные и иные ресурсы. Подобно Гарварду в 1960-е или Карнеги–Меллону с 1950-х и поныне, программы в Мичигане и Принстоне объединяли представителей нескольких дисциплин и разных институтов. Иногда по поводу притока средств из Фонда Слоуна в конце 1970-х цинично замечали, мол, одни науки движимы теорией, другие — данными, а когнитивная наука — деньгами. Но скептические предположения касательно того, что программы по когнитивистике — это мимолетные результаты финансовых вливаний, были опровергнуты огромным количеством процветающих программ. Таким образом, междисциплинарному полю нужны не только выдающиеся люди, но и места, где они могли бы вместе ра21. Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972. 22. Representation and understanding: Studies in cognitive science / D. G. Bobrow, A. Collins (eds). N.Y.: Academic Press, 1975.

44

• Логос

№1

[97] 2014 •

ботать и где междисциплинарный поиск поддерживается и поощряется. В относительно короткой истории когнитивной науки были программы, расцветавшие, а  затем закрывавшиеся (например, в Гарварде, Йеле), но были и такие, которые развивались в полноценные факультеты (например, в Калифорнийском университете Сан-Диего, Университете Джона Хопкинса). Другие программы меняли акценты по мере прихода и ухода сотрудников. Но, несомненно, такие места, как Технологический институт Карнеги, Гарвардский центр когнитивных исследований и ведущие научные центры, появившиеся в конце 1970-х, внесли огромный вклад в развитие когнитивной науки как междисциплинарного поля. На более локальном уровне междисциплинарная работа может осуществляться в исследовательских группах независимо от  основных программ по  когнитивистике. Например, Холл, Стивенс и Торральба23 описывают некоторые социальные и когнитивные процессы, разворачивающиеся в  междисциплинарных группах. ДРУГИЕ ОРГА НИЗА ЦИИ Университеты с их отделениями, центрами и программами — это не единственные торговые зоны, где есть междисциплинарное сотрудничество. Журнал «Когнитивная наука» (Cognitive science) начал свою междисциплинарную работу в 1977 году — на волне интереса в середине 1970-х к той области, которую тогда назвали когнитивной наукой. Первыми редакторами журнала были Роджер Шенк (ИИ), Аллан Коллинз (психология) и Юджин Чарняк (ИИ). Первая редколлегия состояла из двадцати девяти членов, более половины из  них были из  ИИ, остальные — психологи, кроме пары лингвистов. В 1998 году соредакторами были трое психологов и специалист из области ИИ, а редколлегия состояла из тридцати двух специалистов: среди них было пятнадцать психологов, восемь представителей компьютерных наук и ИИ, четыре лингвиста, три философа, антрополог и нейробиолог. Однако эта классификация по областям знания может ввести в заблуждение, потому что многие из нынешних членов редколлегии занимаются исследованиями на стыке между областями, а некоторые преподают на факультетах когнитивной науки. В первые годы, как и сегодня, журнал и материалы ежегодной 23. Hall R., Stevens R., Torralba R. Disrupting representational infrastructure in conversations across disciplines // Interdisciplinary collaboration: An emerging cognitive science / S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher (eds). Mahwah, NJ : Erlbaum, 2005.

• Пол Тагард •

45

конференции состояли преимущественно из статей психологической и компьютерной направленности, хотя иногда появлялись и работы из лингвистики, нейронауки и философии24. Общество когнитивной науки, основанное в 1979 году, было создано уже после того, как начал выходить журнал, хотя позднее журнал был передан Обществу издательством «Аблекс», которое его выпускало. Организация была учреждена на собрании в аэропорту Далласа Алланом Коллинзом, Дональдом Норманом (который не  хотел лететь на  восточное побережье) и  Роджером Шенком (не хотел лететь на западное побережье). В собрании участвовали: Дэниел Боброу (ИИ), Научно-исследовательский центр компании «Ксерокс», Пало-Альто; Юджин Чарняк (ИИ), Брауновский университет; Аллан Коллинз (психология), корпорация BBN; Эдвард Фейгенбаум (ИИ), Стэнфорд; Чарльз Филлмор (лингвистика), Калифорнийский университет Беркли; Джерри Фодор (философия и психология), Массачусетский технологический институт; Уолтер Кинтч (психология), Колорадский университет; Дональд Норман (психология), Калифорнийский университет Сан-Диего; Зенон Пилишин (психология), Университет Западного Онтарио; Радж Редди (ИИ), Университет Карнеги–Меллон; Элеонор Рош (психология), Калифорнийский университет Беркли; Роджер Шенк (ИИ), Йельский университет. Интересно, что двенадцать членов-основателей исполнительного комитета — это пять специалистов в области ИИ, пять психологов, философ и лингвист. Все, кроме четверых, были в составе первой редколлегии журнала «Когнитивная наука». С тех пор исполнительный комитет общества (теперь называемый правлением) по составу сместился от ИИ в сторону психологии, что отразило эволюцию сообщества. Среди тринадцати членов правления образца 1998 года были восемь психологов, три представителя ИИ, философ и лингвист. Примечательно, что философ (Тагард), лингвист и один из психологов работают с компьютерным моделированием познания. 24. Проницательный анализ см. в: Schunn C., Crowley K., Okada T. The growth of multidisciplinarity in the Cognitive Science Society // Cognitive Science. 1998. № 22. P. 107–130.

46

• Логос

№1

[97] 2014 •

Согласно протоколу встречи, который вели Юджин Чарняк и  Дональд Норман, обсуждались главным образом механизм членства в организации и роль в ней исследований ИИ. Было решено, что должно быть две категории членства — «стипендиат» (fellow) и «действительный член» (member), причем стипендиаты должны были тщательно отбираться на основе значительного вклада в когнитивную науку помимо диссертации. Главной задачей этого разделения было устранение необходимости рецензировать статьи для ежегодной конференции (эта модель была позаимствована у Психономического общества). Позднее категории сменились на «действительный член» и «ассоциированный член», и, наконец, от разделения отказались и начали рецензировать статьи, подаваемые на конференцию. Некоторые из членов первого исполнительного комитета считали, что Общество когнитивной науки должно быть связано с проблематикой искусственного интеллекта и проводить ежегодные конференции по ИИ. Но такому самоопределению воспротивились остальные члены комитета, и  в  1980  году была учреждена и  начала ежегодные встречи Американская ассоциация искусственного интеллекта. Исполнительный комитет Общества когнитивной науки снова собрался 12 августа 1979 года, накануне первой конференции общества в Калифорнийском университете Сан-Диего. Там присутствовали Боброу, Коллинз, Норман, Пилишин, Редди, Рош и Шенк, которые согласились организовать конференцию в 1980 году в Йельском университете. В последние двадцать лет ежегодные встречи Общества когнитивной науки были наиглавнейшим местом встречи для ученых-когнитивистов, где они могли представить результаты своих междисциплинарных исследований и  узнать, что происходит в смежных областях. Обычно в конференции участвовали 400–500 исследователей, притом что общество насчитывает около тысячи членов, а материалы конференции включали сотни статей и абстрактов. Стандартный для конференции формат — симпозиумы с докладчиками, представляющими более чем одну дисциплину. Содержание конференции может год от года сильно меняться, отражая интересы организаторов, большинство из которых представляет принимающую мероприятие организацию. Ни одной конференции не удалось бы покрыть все множество тем, отражающих интересы очень разных членов общества, но существенная часть этого разнообразия затрагивается на протяжении череды встреч. Проблему для сообщества представляет характерное для последних двух десятилетий сокращение участия представителей ИИ, что отражает крен ИИ скорее в сторону инженерии, нежели когнитивного моделирования. С другой стороны, увеличивается участие философов, в то вре

• Пол Тагард •

47

мя как лингвисты и нейробиологи оказывают предпочтение специализированным конференциям. В журнале «Когнитивная наука» авторов меньше, чем участников конференций, ведь ежегодно печатаются лишь пятнадцать статей. Впрочем, это не единственный междисциплинарный журнал по когнитивистике, есть также «Науки о поведении и мозге» (Behavioral and Brain Sciences), «Познание» (Cognition), «Компьютерная лингвистика» (Computational Linguistics), «Разум и язык» (Mind and Language) — и это лишь некоторые. Более того, кроме ежегодных встреч Общества когнитивной науки, есть и другие конференции, где исследователи могут обсуждать вопросы на пересечении таких дисциплин, как лингвистика и информатика, философия и психология, познание и нейронаука и т. д. Общество философии и психологии и Общество когнитивной нейронауки устанавливают связи на более локальном уровне, чем поле когнитивной науки в целом. Вдобавок каждый год проводятся тематические конференции по определенным аспектам проблематики познания, которые предполагают междисциплинарное сотрудничество: обработка текста, взаимодействие компьютера и человека, искусственный интеллект и образование. За последние двадцать лет внеуниверситетские организации в области когнитивной науки, в частности Общество когнитивной науки с его ежегодными конференциями и журналом, многое дали этой научной области, способствуя ее развитию. Конференции — это, вероятно, ближайший аналог межкультурных торговых зон, где люди из разных дисциплин и стран собираются, чтобы обменяться идеями. Можно, однако, получить превратное представление об этих зонах, если обращать внимание лишь на  людей и  места их встреч. Подобно тому как в экономических торговых зонах все дело в обмене товарами, в их интеллектуальном аналоге все вращается вокруг обмена идеями, и я пока что сказал очень мало об  идеях и  методах, делающих междисциплинарную работу в когнитивистике возможной и востребованной. Чтобы понять междисциплинарный характер когнитивной науки, нужно нечто большее, чем жанр биографии и социологическое исследование, поэтому я приступаю к обсуждению интеллектуального содержания когнитивистики. ИДЕИ Чтобы междисциплинарная область исследований была интеллектуально успешной, она должна опираться на идеи, которые пересекают дисциплинарные границы. Наиболее важными для 48

• Логос

№1

[97] 2014 •

когнитивной науки идеями были понятие ментальной репрезентации, вычислительные процедуры и мозг как устройство, осуществляющее вычислительные преобразования репрезентаций. Я расскажу о том, как каждая из этих идей помогла создать торговые зоны в когнитивной науке; более полное рассмотрение их истории и содержания можно найти в работах таких авторов, как Джонсон-Лэйрд (1988), Чёрчленд и Сейджновский (1992) и Тагард (1996)25. Понятие ментальной репрезентации известно давно, его можно найти еще в  работах Платона, Локка и  Канта. Однако в начале 1950-х, особенно среди американских психологов, менталистские понятия были отвергнуты как метафизические конструкции, несовместимые с  позитивистскими и  бихевиористскими установками того времени. Работы Хомского в лингвистике и Миллера в психологии произвели революцию, сделав возможным и необходимым обсуждение таких ментальных репрезентаций, как правила, планы и схемы. ИИ с самого начала опирался на понятие репрезентации, а писавшиеся с использованием вычислительных структур программы, как предполагалось, были аналогичны тем, что лежали в основании мышления человека. В когнитивной науке был выделен целый ряд типов ментальной репрезентации, объясняющих процесс мышления, в том числе логически формализованные предложения, правила, понятия, аналогии, образы, а кроме того, она показала, как репрезентации могут быть реализованы в искусственных нейронных сетях26. Обсуждение этих репрезентаций было в центре междисциплинарных дискуссий, в которых участвовали психологи, представители ИИ, философы, лингвисты, нейробиологи и антропологи. Поразительно, что, хотя между участниками нет никакого согласия по поводу того, какие репрезентации наиболее важны для объяснения ментальных способностей, именно обсуждение репрезентации составляет ядро междисциплинарного дискурса. Хайдеггерианцы и социальные конструктивисты, отвергающие понятие ментальной репрезентации, — маргиналы в когнитивной науке. Торговые зоны требуют не полного согласия или универсального словаря, а концептуального ядра, конституируемого пересечением участвующих культур или дисциплин. Понятие ментальной репрезентации является ключевой частью такого ядра для когнитивной науки. 25. Johnson-Laird P. N. The computer and the mind. Cambridge, MA : Harvard University Press, 1988; Churchland P. S., Sejnowski T. The computational brain. Cambridge, MA : MIT Press, 1992; Thagard P. Mind: Introduction to cognitive science. Cambridge, MA : MIT Press, 1996. 26. Обзор см. в: Thagard P. Mind: Introduction to cognitive science. Cambridge, MA : MIT Press, 1996.

• Пол Тагард •

49

Хотя когнитивистика просто возродила и обогатила эту существенную для нее идею ментальной репрезентации, у  нее с самого начала была еще одна, более оригинальная идея. Чтобы объяснить функционирование интеллекта, необходимо постулировать не  только ментальные репрезентации, но  и  процедуры по их преобразованию, ведущие к искомому результату. До того как вычислительные идеи вошли в оборот в 1940-е годы, круг обсуждаемых философами и психологами процессов был ограничен. Это, например, ассоциации и  логический вывод. Более того, было вовсе не очевидно, как можно механистически проинтерпретировать такие процессы или как мозг может их осуществлять. Однако к  началу 1950-х уже работали первые компьютеры и  вычисление становилось понятным как теоретически, так и практически. Пионеры ИИ быстро разглядели перспективность понимания мышления как вычисления, и к 1956 году Ньюэлл, Шоу и Саймон создали первую компьютерную модель решения задачи человеком — «Логик-теоретик», которая осуществляла логические доказательства. Хотя Хомский никогда не был в восторге от компьютерного подхода к разуму (лингвистике, по его мнению, нужно объяснять языковую способность и оставить в стороне употребление языка), образ мышления как аналога или даже особого типа вычисления объединил многих других лингвистов, психологов, некоторых философов и даже когнитивных нейробиологов, которые понимали мозг как вычислительное устройство. Не будет преувеличением назвать когнитивистику косвенным следствием технического прогресса — изобретения ЭВМ в  1940-е годы. Стремительное развитие когнитивной психологии в 1960-е и 1970-е годы было основано на использовании представления о мышлении как информационном процессе, активной эксплуатации компьютерной метафоры. Самым значительным достижением когнитивистики в 1980‑е было развитие коннекционистских моделей с использованием искусственных нейронных сетей, а самый впечатляющий прорыв 1990-х был осуществлен в когнитивной нейронауке, использующей функциональное картирование мозга, о методах которого речь пойдет в следующем разделе статьи. Благодаря этому информационный подход к мышлению был обогащен представлением о мозге как репрезентационно-вычислительной машине и использованием знаний о мозге для развития идей репрезентации и вычисления. В результате появилось множество междисциплинарных идей, в том числе относительно распределенных репрезентаций и параллельных процессов. Мозг и быстро растущее знание о нем все больше питают тематику междисциплинарного дискурса. 50

• Логос

№1

[97] 2014 •

Понятия репрезентации, вычисления и  мозга находятся в центре пересечения дисциплин торговой зоны когнитивистики. Но есть и более локальные понятия, обеспечивающие пересечение нескольких дисциплин. Например, общей для психологии, философии и ИИ является проблематика умозаключения (логического вывода), притом что философия и  ИИ больше заинтересованы в нормативном аспекте (как людям и машинам следует осуществлять вывод), чем в дескриптивной психологической проблематике того, как люди в действительности осуществляют выводы. Понятия культуры, с давних пор ключевые для антропологии, начинают проникать в социальную и когнитивную психологию. Было бы интересно составить полный список идей, находящихся на пересечении двух и более дисциплин из тех шести, на которых основана когнитивистика. Такая междисциплинарная область, как когнитивная наука, необязательно должна быть ограничена фиксированным набором участвующих в ней дисциплин. Подобно тому как в изучаемую антропологами торговую зону могут входить новые культуры, в междисциплинарную исследовательскую область могут войти новые дисциплины. Поначалу, в 1950-е годы, когнитивистика представляла собой по большей части смесь психологии, ИИ и лингвистики, и лишь позднее утвердили свое место в когнитивных исследованиях нейронаука, философия и антропология. Акцент раннего периода когнитивистики на ментальной репрезентации привел к пренебрежению такими аспектами, ключевыми уже для новейших когнитивных исследований, как, например, роль человеческого тела в познании и важность физической и социальной сред, в которых разворачивается познание. Впрочем, подчеркивание телесных аспектов и ситуативности познания означает не отказ от репрезентационно-вычислительной теории разума, а ее расширение и дополнение27. Думаю, следующим новичком в междисциплинарной команде когнитивистики может стать молекулярная биология28, поскольку знание о химической и генетической основе нейронных процессов быстро развивается. Увеличение и уменьшение значимости разных дисциплин в междисциплинарном поле не управляется центральным органом вроде Общества когнитивной науки, а зависит от непредсказуемой траектории теоретического и экспериментального развития. Журнал «Когнитивная наука» наряду с шестью упомянутыми выше дисциплинами включает в состав дисциплин когнитиви27. Thagard P. Op. cit. 28. Вопрос о потенциальных пересечениях между генетическими исследованиями и когнитивистикой рассматривается, напр., в: Bruer  J. T. Cognitive science: Inter- and intra-disciplinary collaboration // Interdisciplinary collaboration.

• Пол Тагард •

51

стики проблематику образования. Образование — это не дисциплина — участник когнитивной науки, а крайне важная область приложения ее результатов. Подобно другим прикладным областям, например взаимодействию человека с компьютером и разработке экспертных систем, образование открыло увлекательные проблемы для междисциплинарных исследований в области когнитивной науки29. Однако образование прежде всего заимствует, а не привносит идеи и методы в понимание работы разума. МЕТОДЫ Дисциплину задают не только идеи, но и методы. Например, психологи, как правило, проводят эксперименты, специалисты в области ИИ пишут компьютерные программы, лингвисты анализируют язык, а нейробиологи регистрируют активность мозга. Междисциплинарная исследовательская область требует методов, применимых на пересечении областей, и есть два таких метода, оказавших огромное влияние на развитие когнитивистики: это компьютерное моделирование и функциональное картирование мозга. Я кратко опишу суть этих методов, чтобы продемонстрировать, что торговая зона когнитивной науки содержит не только идеи, но и деятельность междисциплинарного характера. Когда в 1940-х годах появились первые компьютеры, ученые быстро осознали их потенциал для исследования физических процессов. Даже когда у  физической системы есть математическое описание, часто невозможно сколько-нибудь подробно выяснить ее поведение, поскольку описывающие ее уравнения могут быть нерешаемыми. Однако если можно написать программируемые уравнения, аппроксимирующие ее поведение, то работа компьютерной программы может предсказать поведение, которое слишком сложно для проработки только математическими методами. Галисон30 описывает, как компьютерные модели стали стандартной частью практики физиков в 1950-х, а сегодня они широко используются уже в самых разных дисциплинах — от экономики до эволюционной биологии. Я уже рассказал, как пионеры когнитивистики, такие как Ньюэлл, Саймон, Миллер и Минский, в 1950-х годах признали перспективность компьютерного моделирования человеческого мышления, и с тех пор такие модели были ядром теоретического развития когнитивной науки. На самом деле этот метод даже важнее для когнитивистики, чем для других дисциплин, бла29. Bruer  J. T. Op. cit. 30. Gallison P. Image & logic: A material culture of microphysics. Chicago: University of Chicago Press, 1997.

52

• Логос

№1

[97] 2014 •

годаря теоретическому тезису о мышлении как виде вычисления. Компьютерное моделирование полезно когнитивной науке не только сложным вычислением, которое компьютерные модели дают и физике, экономике или биологии, — оно также является значительным теоретическим стимулом. Согласно выдвинутой гипотезе, структуры и процедуры в компьютерной модели разума аналогичны ментальным репрезентациям и процедурам, лежащим в основе человеческого мышления. Как и в других дисциплинах, где применяется компьютерное моделирование, одним из достоинств компьютерных моделей познания является то, что они позволяют столкнуться с непредвиденными эмпирическими последствиями когнитивных теорий и выявить их ограничения. При оценке когнитивных моделей следует руководствоваться следующими вопросами31: ·· Подлинность. Является ли модель подлинным воплощением теоретических представлений о структуре и росте знания, а программа — подлинной реализацией модели? ·· Широта применения. Применима ли модель к множеству различных случаев, а не только к тем нескольким, на которых была отлажена программа? ·· Масштабирование. Можно ли увеличить масштаб модели для случаев, значительно превосходящих размерами и сложностью те, на которые она исходно была рассчитана? ·· Качественное соответствие. Выполняет ли модель те же типы заданий, что люди, приблизительно тем же способом? ·· Количественное соответствие. Может ли компьютерная модель воспроизводить количественные показатели психологических экспериментов, например простоту припоминания и отображения в решении задач по аналогии? ·· Совместимость. Воспроизводит ли компьютерная модель репрезентации и процессы, которые совместимы с репрезентациями и процессами, предполагаемыми теоретическими подходами и компьютерными моделями других видов познания? При условии учета всего вышеперечисленного компьютерные модели человеческого познания могут внести ценный вклад в понимание природы разума и обеспечить потенциальные применения в разных областях, например в образовании. Компьютерное моделирование является междисциплинарным методом по двум причинам. Во-первых, создание компью31. Thagard P. Computation and the philosophy of science // The digital phoenix: How computers are changing philosophy / W. Bynum, J. C. Moor (eds). Oxford: Blackwell, 1998. P. 48–61.

• Пол Тагард •

53

терных моделей не  является обычной составляющей профессиональной подготовки психологов, философов, нейробиологов, лингвистов и антропологов. Во-вторых, оно, как правило, основывается на идеях структур и алгоритмов, взятых из такого раздела информатики, как ИИ. Однако очевидно, что компьютерное моделирование — это не просто часть информатики и ИИ, ведь знание психологии, философии, языка и нейронауки важно для понимания того, что моделировать. Этот метод требует либо (1) междисциплинарного сотрудничества между теоретиками информатики и представителями других междисциплинарных областей, либо (2) заимствования идей и навыков из одной дисциплины представителями другой. Значительная часть компьютерных моделей была создана психологами, которые вышли за пределы типичной для их дисциплины эмпирической ориентации, чтобы приобрести навыки, необходимые для выполнения компьютерных симуляций. Более редкий случай — представители ИИ, обладающие достаточными знаниями в психологии или лингвистике, чтобы создавать в этих областях компьютерные модели, и  еще более редкий — философы, использующие компьютерное моделирование как методологию. Другой междисциплинарный метод стал играть особенно важную роль в когнитивной науке в последние десятилетия. Это нейровизуализация, которая появилась в начале 1970-х, когда была изобретена рентгеновская компьютерная томография32. Вскоре такие разработки, как позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ ) и магнитно-резонансная томография (МРТ ), сделали возможной визуализацию изменения кровотока в мозге при сенсорной стимуляции и когнитивных операциях. Эти инструменты зависели от многих технологических достижений, включая пригодность компьютеров к сбору данных и созданию интерпретаций активности мозга. В 1980-х годах такие когнитивные психологи, как Майкл Познер, начали использовать ПЭТ и МРТ, чтобы определять операции, осуществляемые мозгом, когда людям даются экспериментальные задания, которые использовались в психологических экспериментах на протяжении последних трех десятилетий. Как утверждает Эдвард Смит33, еще один когнитивный психолог, переквалифицировавшийся в томографиста, когнитивные психологи обращаются к нейронауке по нескольким причинам. Во-первых, нейробиологи многое узнали о мозговых механизмах памяти и теперь могут использовать ПЭТ и МРТ, чтобы наблю32. Posner M. I., Raichle M. E. Images of mind. N.Y.: Freeman, 1994. 33. Smith  E. E. Infusing cognitive neuroscience into cognitive psychology // Mind and brain sciences in the 21st century / R. L. Solso (ed.). Cambridge, MA : MIT Press, 1997. P. 72.

54

• Логос

№1

[97] 2014 •

дать за изменениями в мозге, пока человек занят выполнением разных заданий. Эти результаты накладывают ограничения на когнитивные теории. Во-вторых, техники изображения нейронных процессов обеспечивают исследователя данными, которые легче поддаются прямой интерпретации по сравнению с данными чисто когнитивно-психологических экспериментов. В-третьих, когнитивная нейронаука может предложить новые способы деления познания на поддающиеся изучению содержательные области. В последние годы многие ведущие когнитивные психологи переключили свои исследования в область нейронауки. Таким образом, функциональное картирование мозга — это новый метод, который связывает когнитивную психологию и нейронауку и начинает давать результаты, интересные также лингвистам и философам. Подобно компьютерному моделированию, это междисциплинарный метод, так как он требует знания и умений как экспериментальных психологов, так и нейробиологов. Это пересечение породило новые журналы, например «Когнитивную нейронауку» (Cognitive Neuroscience), и новую организацию — Общество когнитивной нейронауки — со своей ежегодной конференцией. В  перспективе картирование мозговых процессов как метод дополнит компьютерное моделирование, ведь получаемые с его использованием данные могут способствовать развитию новых представлений и накладывать ограничения на компьютерные модели того, как мозг работает с информацией. ПРИМЕР: ИЗУЧЕНИЕ МЫШЛЕНИЯ ПО А НА ЛОГИИ В последние два десятилетия исследование мышления по аналогии было одной из самых успешных областей в когнитивной науке. Оно прекрасно показывает преимущества междисциплинарного сотрудничества. Я не буду давать обзор34 этих исследований и уж точно хочу избежать представления своей позиции в лучшем свете в ущерб позициям других исследователей мышления по аналогии. Вместо этого я расскажу о пользе, которую принесли междисциплинарному изучению аналогии торговые зоны, состоящие из людей, мест, организаций, идей и методов. До 1980 года мышление по аналогии обсуждали преимущественно философы35, но с тех пор когнитивное изучение сильно 34. См.: Holyoak K. J., Thagard P. Mental leaps: Analogy in creative thought. Cambridge, MA : MIT Press; Bradford Books, 1995. 35. См., напр.: Hesse M. Models and analogies in science. Notre Dame, IN : Notre Dame University Press, 1966. The making of cognitive science: Essays in honor of George A. Miller / W. Hirst (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

• Пол Тагард •

55

продвинулось. Оставляя в стороне многих независимых исследователей, можно разделить самых активных участников на четыре главных лагеря: 1. Теория структурного отображения (structure mapping theory): Дедре Гентнер, Кен Форбас. 2. Теория множественных ограничений (multiconstraint theory): Кит Холиоук, Пол Тагард. 3. Рассуждение по прецедентам (case-based reasoning): Джанет Колоднер, Крис Хаммонд, Коллин Сейферт и ряд других исследователей, вдохновленных Роджером Шенком. 4. Группа по изучению текучих аналогий (fluid analogies research group): Дуглас Хофштадтер, Мелани Митчелл. Примечательно, что первые три группы включают в себя психологов, преимущественно занимающихся экспериментами (Гентнер, Тагард, Сейферт), и специалистов в области ИИ, пишущих программы (Форбус, Тагард, Колоднер, Хаммонд). Все три проекта предполагали совместную работу с  использованием психологического эксперимента и  компьютерного моделирования. Группа Хофштадтера не была настолько вовлечена в психологию, но тоже была междисциплинарной, так как в ней были люди, получившие образование в области информатики, философии и физики. Никто из этих исследователей аналогии не  занимается одновременно созданием компьютерных моделей и проведением психологических экспериментов в одиночку, но все они охотно расширили свою компетенцию за пределы дисциплин, которым они изначально обучались. Решающую роль в  создании всех этих групп сыграли места. Мы с Холиоук начали совместную работу в Мичиганском университете в начале 1980-х. Гентнер и Форбус начали сотрудничать в  Иллинойском университете в  1980-х и  продолжили в  1990-х в  Северо-Западном университете. Участники группы рассуждения по прецедентам — это в основном выпускники Йельского университета, специализировавшиеся в области психологии и информатики, которых в 1980-х еще студентами свела в одном проекте созданная Роджером Шенком и Робертом Абельсоном программа когнитивистики. Группа Хофштадтера образовалась в Университете Индианы, переехала в Мичиган, а затем обратно в Индиану. Программы по когнитивистике действовали во всех четырех университетах, сыгравших важную роль в становлении исследований аналогии в 1980-х: в Мичигане, Иллинойсе, Йеле и Индиане. Исследованиям содействовали и другие организации. Еже­ годные конференции Общества когнитивной науки обеспечили возможность дискуссий и обмена данными. Например, сим56

• Логос

№1

[97] 2014 •

позиум по когнитивным проблемам решения задач в 1993 году включал презентации Гентнер, Форбуса, Холиоука, Тагарда, Сейферт и Хаммонда. Первые четверо были избраны в управляющую коллегию общества. Важную роль сыграли и фонды, содействовавшие междисциплинарным исследованиям. Наш с Холиоуком проект финансировался Управлением фундаментальных исследований (Basic Research Office) Исследовательского института армии США, а Управление морских исследований (Of­ fice of Naval Research) финансировало совместные проекты Гентнер и Форбуса, Хаммонда и Сейферт. Все четыре описываемых проекта работали в рамках когнитивистской гипотезы о том, что мышление сводимо к вычислительным процессам, оперирующим ментальными репрезентациями. Несмотря на серьезные споры о природе процессов и репрезентаций, задействованных в мышлении по аналогии, все четыре подхода придерживаются фундаментальных идей о природе деятельности разума. Точно так же все мы считаем очевидной ценность сочетания многих методов, включая как психологические эксперименты, так и компьютерное моделирование. Применение разнообразных методов требует широкого сотрудничества, что демонстрирует теория множественных ограничений. Рис. 1 отражает сеть научного сотрудничества Холиоука и Тагарда в рамках проекта по аналогии по состоянию дел на 1995 год. Большинство сотрудников Холиоука проводили психологические эксперименты, хотя, например, Хуммель и Мельц работали над компьютерными моделями. В моем исследовании Коэн, Гохфельд, Харди, Нельсон и Флек работали над компьютерным моделированием, Бьюкенен и Йорденс проводили психологические эксперименты, а Барнс и Шелли помогали с философским анализом. Похожие диаграммы можно сделать и для других групп, занимавшихся изучением аналогии. Что дали многочисленные группы людей, мест, организаций, идей и методов для понимания мышления по аналогии? В отличие от ситуации до 1980 года, к настоящему времени накоплено большое количество экспериментальных данных о том, как люди используют аналогии, сложились разнообразные теоретические объяснения мышления по аналогии. Теоретическое развитие повлекло за собой интенсивное взаимодействие между психологическими экспериментами и компьютерными моделями. Например, после того как Холиоук и его сотрудники провели эксперименты, посвященные решению задач по аналогии, вместе с ним мы создали компьютерную модель такого мышления. Наша первая попытка, PI-модель36 аналогии, не убедила даже нас, и нам 36.  PI  — Process of Induction. — Прим. пер.

• Пол Тагард •

57

Катрамбоун Гик Бэссок Джанн Биллмен Ко Холиоук Бернс Уикенс Даунинг Уортон Хуммель Спеллмен Ланге Робин Мельц Новик

Гохфельд

Харди

Коэн

Нельсон Тагард

Барнс Бьюкенен

Шелли Флек

Йорденс

РИС. 1. Участники научных групп Холиоука и Тагарда в период

с 1980 по 1995 год. Источник: Thagard P. How scientists explain disease. Princeton: Princeton University Press, 1999. P. 183.

пришлось создать модели отображения и поиска с множественными ограничениями, что привело к новым психологическим экспериментам37. Точно так же Гентнер, Форбус и их коллеги выиграли от чередования и  взаимопроникновения психологического эксперимента и  компьютерного моделирования. Нейробиологическое исследование мышления по аналогии с использованием функционального картирования головного мозга только начинается. ЗА КЛЮЧЕНИЕ Когнитивная наука стала успешной областью междисциплинарных исследований благодаря образованию плодотворных торговых зон на пересечениях шести ее основных дисциплин. Я описал, как люди, места, организации, идеи и методы создавали эти зоны. Когнитивная наука преуспела благодаря: ·· людям, которые на  протяжении всей ее истории хотят и готовы преодолевать барьеры между дисциплинами; ·· местам, в  которых междисциплинарная коммуникация получает поддержку; ·· организациям вроде обществ и  журналов, которые способствуют междисциплинарному общению; ·· идеям, которые делают возможными мосты между дисциплинами и показывают, что научные проблемы должны решаться на стыке между ними; ·· методов, с использованием которых могут работать толь37. Всю историю проекта см. в: Holyoak K. J., Thagard P. Mental leaps: Analogy in creative thought. Cambridge, MA : MIT Press; Bradford Books, 1995.

58

• Логос

№1

[97] 2014 •

ко люди, прошедшие профессиональную подготовку по более чем одной дисциплине. Эти факторы обеспечили когнитивную науку пересечениями между областями, на необходимость которых указывает Кэмпбелл38 в своей модели знания как рыбьей чешуи. Подозреваю, что подобные факторы были важны для успеха и других междисциплинарных областей знания. Например, история и философия науки возникла в конце 1950-х — начале 1960-х благодаря: ·· таким пионерам, как Норвуд Хэнсон, Томас Кун и Стивен Тулмин, чьи работы были одновременно и философскими, и историческими; ·· таким университетам, как Принстон, Кембридж, Индианский и Питтсбургский университеты, содействовавшим междисциплинарной работе; ·· журналам, привлекавшим тексты, написанные в рамках более чем одной дисциплины, например такому журналу, как «Исследования по истории и философии науки»; ·· методам, сочетавшим историческую интерпретацию и фи­ лософский анализ. Было бы интересно попробовать применить мой пятифакторный анализ междисциплинарных торговых зон к другим полям, а также обсудить вопрос о том, как программы высшего образования могут способствовать будущей работе в области когнитивной науки. Один из выводов проделанного мною анализа состоит в том, что подготовка в области когнитивной науки должна включать не только усвоение репрезентационно-вычислительных идей, связывающих дисциплины, но и освоение методов, используемых в междисциплинарных исследованиях. Такая подготовка позволит будущим студентам преуспеть в торговых зонах когнитивной науки в XXI веке. REFERENCES Barsky  R. F. Noam Chomsky: A Life of Dissent, Cambridge, MA , MIT Press, 1997. Bernstein J. Profile of Marvin Minsky. New Yorker, December 14, 1981, no. 57, pp. 48–126. Bobrow D. G., Collins A., eds. Representation and Understanding: Studies in Cognitive Science, New York, Academic Press, 1975. Bruer J. T. Cognitive Science: Inter- and Intra-Disciplinary Collaboration. Interdiscip­ linary Collaboration: An Emerging Cognitive Science (eds S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005. 38. Campbell  D. T. Ethnocentrism of disciplines and the fish-scale model of omniscience // Interdisciplinary collaboration.

• Пол Тагард •

59

Bruner J. Founding the Center for Cognitive Studies. The Making of Cognitive Sci­ ence: Essays in Honor of George A. Miller (ed. W. Hirst), Cambridge, Cambridge ­University Press, 1988, pp. 90–99. Campbell D. T. Ethnocentrism of Disciplines and the Fish-Scale Model of Omniscience. Interdisciplinary Collaboration: An Emerging Cognitive Science (eds S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005. Chomsky N. Aspekty teorii sintaksisa [Aspects of the Theory of Syntax], Moscow, Izdatel’stvo Moskovskgo universiteta, 1972. Chomsky N. Systems of Syntactic Analysis. Journal of Symbolic Logic, 1953, no. 18, pp. 242–256. Churchland P. S., Sejnowski T. The computational brain, Cambridge, MA, MIT Press, 1992. Gallison P. Image & Logic: A Material Culture of Microphysics, Chicago, University of Chicago Press, 1997. Gallison P. Zona obmena: koordinatsiia ubezhdenii i deistvii [Trading Zone: Coordinating Action and Belief]. Voprosy istorii estestvoznaniia i tekhniki [Issues in the History of Science and Technology], 2004, no.1, pp. 64–91. Gardner H. The Mind’s New Science, New York, Basic Books, 1985. Hall R., Stevens R., Torralba R. Disrupting representational infrastructure in conversations across disciplines. Interdisciplinary Collaboration: An Emerging Cogni­ tive Science (eds S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005. Hesse M. Models and Analogies in Science. Notre Dame, IN , Notre Dame University Press, 1966. Holyoak K. J., Thagard P. Mental Leaps: Analogy in Creative Thought, Cambridge, MA , MIT Press, Bradford Books, 1995. Johnson-Laird P. N. The Computer and the Mind, Cambridge, MA , Harvard ­University Press, 1988. Klein J. T. The Interdisciplinary Factor in Teamwork and Collaboration. Interdiscipli­ nary Collaboration: An Emerging Cognitive Science (eds S. J. Derry, C. D. Schunn, M. A. Gernsbacher), Mahwah, NJ , Erlbaum, 2005. Kolodner J. Workshop on Cognitive Science Education: An Idiosyncratic View, 1994. Available at: http://www.cc.gatech.edu/aimosaic/cognitive-science-conference-1994/education-workshop-review.html. McCorduck P. Machines Who Think, San Francisco, W. H. Freeman, 1979. Miller G. The Magical Number Seven, Plus or Minus Two: Some Limits on Our Capa­ city for Processing Information. Psychological Review, 1956, no. 63, pp. 81–97. Miller G., Galanter E., Pribram K. Plany i struktura povedeniia [Plans and the ­Structure of Behavior], Moscow, Progress, 1964. Minsky M. A Framework for Representing Knowledge. The Psychology of Computer ­Vision (ed. P. H. Winston), New York, McGraw-Hill, 1975, pp. 211–277. Minsky M. The Society of Mind, New York, Simon and Schuster, 1986. Newell A. Unified Theories of Cognition, Cambridge, MA , Harvard University Press, 1990. Newell A., Simon H. A. Human Problem Solving, Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall, 1972. Posner M. I., Raichle M. E. Images of Mind, New York, Freeman, 1994. Schunn C., Crowley K., Okada T. The Growth of Multidisciplinarity in the Cognitive Science Society. Cognitive Science, 1998, no. 22, pp. 107–130. Simon  H. A. Models of My Life. New York, BasicBooks, 1991. Smith E. E. Infusing Cognitive Neuroscience into Cognitive Psychology. Mind and Brain Sciences in the 21st Century (ed. R. L. Solso), Cambridge, MA , MIT Press, 1997. Thagard P. Computation and the Philosophy of Science. The Digital Phoenix: How Computers are Changing Philosophy (eds W. Bynum, J. C. Moor), Oxford, Blackwell, 1998, pp. 48–61. Thagard P. Conceptual Revolutions. Princeton, Princeton University Press, 1992. Thagard P. How scientists Explain Disease, Princeton, Princeton University Press, 1999. Thagard P. Mind: Introduction to Cognitive Science, Cambridge, MA , MIT Press, 1996.

60

• Логос

№1

[97] 2014 •

Является ли видимый мир великой иллюзией? Алва Ноэ

Алва Ноэ. Доктор наук, профессор факультета философии Калифорнийского университета в Беркли. Адрес: 314 Moses Hall #2390, Berkeley, CA 94720–2390. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: сознание, феноменология, зрительное ­восприятие, энактивизм. Автор статьи исследует тот тип скептицизма относительно опыта восприятия, который опирается на недавние работы в психологии и философии сознания, посвященные «слепоте к изменению» и связанным с ней феноменам. Он доказывает, что этот новый скептицизм опирается на сомнительную феноменологию перцептивного опыта. Затем он исследует усиленную версию скептической перспективы, вроде бы неуязвимую для этой критики. Эта усиленная версия скептицизма формулирует то, что он называет проблемой перцептивного присутствия. Автор показывает, как можно работать с этой проблемой посредством энактивизма, или сенсомоторного подхода к перцептивному сознанию. Переживание среды во всех подробностях возможно благодаря доступу к этим подробностям, а этот доступ есть у нас благодаря тому, что мы владеем практическим знанием о взаимозависимости между осуществляемыми нами действиями и сенсорной стимуляцией.

IS THE VISUAL WORLD A GRAND ILLUSION? Alva Noë. PhD, Professor at the Department of Philosophy of the University of California, Berkeley. Address: 314 Moses Hall #2390, Berkeley, CA 94720–2390. E-mail: [email protected]. Keywords: consciousness, phenomenology, visual perception, enactive approach. The author explores a brand of scepticism about perceptual experience that takes its start from recent work in psychology and philosophy of mind on change blindness and related phenomena. He argues that the new scepticism rests on a problematic phenomenology of perceptual experience. He then consider a strengthened version of the sceptical challenge that seems to be immune to this criticism. This strengthened sceptical challenge formulates what he calls the problem of perceptual presence. The author shows how this problem can be addressed by drawing on an enactive or sensorimotor approach to perceptual consciousness. Our experience of environmental detail consists in our access to that detail thanks to our possession of practical knowledge of the way in which what we do and sensory stimulation depend on each other.

 61

В

ЭТОЙ статье я рассматриваю тот тип скептицизма от‑ носительно опыта восприятия, который опирается на недавние работы в  психологии и  философии созна‑ ния, посвященные «слепоте к изменению» и связанным с ней феноменам. Я доказываю, что этот новый скептицизм опирает‑ ся на сомнительную феноменологию перцептивного опыта. За‑ тем я исследую усиленную версию скептической перспективы, вроде бы неуязвимую для этой критики. Эта усиленная версия скептицизма формулирует то, что я называю проблемой перцеп‑ тивного присутствия. Я показываю, как можно работать с этой проблемой посредством энактивизма, или сенсомоторного под‑ хода к перцептивному сознанию. Переживание среды во всех подробностях возможно благодаря доступу к этим подробно‑ стям, а этот доступ есть у нас благодаря тому, что мы владеем практическим знанием о  взаимозависимости между осущест‑ вляемыми нами действиями и сенсорной стимуляцией. Перевод выполнен Александром Писаревым по изданию: © Noё A. Is the Visual World a Grand Illusion? // Journal of Consciousness Studies. 2002. Vol. 9. № 5–6. P. 1–12. Публикуется с любезного разрешения автора. Идея этой статьи выросла из моего сотрудничества с Эваном Томпсоном и Кевином О’Риганом. Я хотел бы подчеркнуть, как им обязан. Благодарю также своих слушателей в Калифорнийском университете Риверсайда, Калифорнийском университете Ирвина, Калифорнийском технологическом институте, Бруклинском колледже и Калифорнийском институте искусств, на суд которых я выносил этот материал. Хотел бы поблагодарить Джеффа Баррета, Сью Блэкмор, Дэвида Чалмерса, Тори МакГир, Доминика Мерфи, Филипа Петтита, Кайла Сэнфорда и Эрика Швицгебеля за полезные беседы. Наконец, я хотел бы с благодарностью упомянуть поддержку Президентской исследовательской стипендии Калифорнийского университета и факультетских исследовательских фондов Калифорнийского университета Санта-Крус.

62

• Логос

№1

[97] 2014 •

Традиционный скептицизм по поводу перцептивного опыта заставляет нас усомниться, действительно ли нам доступно зна‑ ние о том, таковы ли вещи, какими мы их воспринимаем. Эта статья посвящена новой форме скептицизма, отталкивающей‑ ся от недавних работ в психологии восприятия и философии со‑ знания. Новый скептицизм ставит под вопрос тот факт, что мы действительно обладаем перцептивным опытом, который, как мы думаем, у нас есть. Согласно этой позиции, наши убеждения о том, каков наш перцептивный опыт, радикально ложны. Пер‑ цептивное сознание — это ложное сознание, что‑то вроде кон‑ фабуляции. Видимый мир — великая иллюзия. Новый скептицизм ставит важные вопросы для философии, психологии и исследований сознания. Каков характер нашего перцептивного опыта? И  кого в  конечном счете скептик име‑ ет в  виду под «мы»? Обычного воспринимающего субъекта? Обычного воспринимающего субъекта в необычных рефлектив‑ ных контекстах? Или психологов и философов? Это неожидан‑ но трудные вопросы. Далее я буду доказывать, что новый скеп‑ тицизм, а также, возможно, порожденная им новая психология восприятия основываются на  ошибочном и  чрезмерно упро‑ щающем подходе к феноменологии восприятия. I

Согласно широко распространенной среди теоретиков вос‑ приятия концепции зрительного опыта, вы открываете глаза и тотчас получаете богато детализированное, похожее на кар‑ тинку отображение мира. Оно представляет мир, выдерживая на каждом участке точную фокусировку, равномерную детали‑ зацию и высокое разрешение. Назовем это концепцией опыта как снимка. Эмпирическое исследование природы зрения отталкивается от концепции опыта как снимка. Головоломка, с которой стал‑ кивается теория зрительного восприятия, заключается в  том, чтобы понять, как мы получаем столь богато детализирован‑ ный, подобный снимку зрительный опыт, притом что действи‑ тельный контакт с миром в форме информации на сетчатке глаз весьма ограничен. Эти ограничения хорошо известны: на сетчат‑ ке не одно, а два изображения, и они искажены, крайне малы и перевернуты1. Вдобавок разрешающая способность глаза огра‑ ничена и неоднородна; за пределами зоны фовеа с высоким раз‑ решением сетчатка почти не чувствительна к цвету, и ее разли‑ 1. Грегори Р. Разумный глаз. М.: УРСС , 2010.

• Алва Ноэ •

63

чительные способности весьма ограничены. Помимо этого глаз почти непрерывно находится в движении, перескакивая в зри‑ тельном поле от точки к точке 3–4 раза в секунду. Из-за саккади‑ ческого подавления2 сетчаточная информация принимает фор‑ му последовательности чередующихся снимков и затемнений. Каким же образом на основе этой фрагментированной и пре‑ рывистой информации у нас возникает впечатление цельности и  непрерывности сознательного представления среды, отли‑ чающегося детализированностью, непрерывностью, сложно‑ стью и высоким разрешением? Такова ключевая проблема тео‑ рии зрительного восприятия. Ортодоксальная стратегия решения проблемы предполага‑ ет, что мозг интегрирует доступную посредством последова‑ тельных фиксаций информацию в устойчивую, детализирован‑ ную модель или репрезентацию. Затем эта устойчивая репре‑ зентация служит основой актуального опыта. Согласно этому ортодоксальному подходу, зрительное восприятие и есть про‑ цесс, посредством которого неоднородные и фрагментарные ку‑ сочки информации на сетчатке трансформируются в детализи‑ рованные устойчивые репрезентации, лежащие в основе акту‑ ального перцептивного опыта. Думаю, именно это имел в виду Дэвид Марр, когда писал, что «зрение — это процесс распозна‑ вания на основе образов, что есть в мире и где оно находится»3. II

Недавние исследования в психологии восприятия бросают вы‑ зов этому традиционному подходу к проблеме построения тео‑ рии, заставляя нас задаться вопросом, действительно ли (как нам кажется) мы обладаем чем‑то вроде богато детализирован‑ ного, подобного снимкам зрительного опыта. Если мы не  по‑ лучаем такого опыта, то нет и проблемы, как мозг порождает его. Действительно, согласно точке зрения, которую я обозна‑ чаю как «новый скептицизм», основной вопрос теории зритель‑ ного восприятия состоит не в том, как мы видим столь много на основе столь малого. Скорее, вопрос состоит в том, почему нам кажется, будто мы видим так много, хотя фактически ви‑ дим мало? Этот момент замечательно резюмировал Деннет, «серый кардинал» и наиболее сильный сторонник нового скептицизма.

2. Саккадическое подавление — кратковременная селективная блокировка зрительного восприятия во время движений глаз. — Прим. пер. 3. Marr D. Vision. N.Y.: WH Freeman, 1982. P. 3.

64

• Логос

№1

[97] 2014 •

Эдельман считал, что «один из самых поразительных фактов со‑ знания — его непрерывность»4. Деннет в ответ пишет: Это совершенно неверно. Одной из самых поразительных черт сознания является его дискретность, что обнаруживается уже в слепом пятне и саккадических пробелах. Эта дискретность со‑ знания поразительна в виду его кажущейся непрерывности5.

Эта ремарка замечательна тем, что хорошо проясняет: сомне‑ ние касается природы опыта или самого сознания. По словам Деннета, мы заблуждаемся насчет истинной природы сознания. Оно на самом деле дискретно, а кажется нам непрерывным. Па‑ радоксальным образом это можно сформулировать так: оказы‑ вается, что мы ошибаемся в своей оценке того, каким кажется нам порядок вещей. III

Как формулируется аргумент в  пользу нового скептицизма по поводу опыта? Как доказать, что переживания не таковы, ка‑ кими нам кажутся? Здесь locus classicus — деннетовское обсужде‑ ние заполнения слепого пятна6. В каждом глазу есть слепое пятно, то  есть участок сетчат‑ ки, где нет фоторецепторов7. Обычно мы его не замечаем. То, что попадает на слепое пятно одного глаза, не попадает на сле‑ пое пятно другого. Глаза находятся в практически постоянном движении, так что попадающее на слепое пятно сейчас не по‑ падает на него в следующий момент. Однако мы не пережива‑ ем пробел в своем поле зрения, даже если, скажем, уставиться на белую стену одним глазом. Необходимы специальные усилия, чтобы продемонстрировать существование слепого пятна. За‑ кройте правый глаз и сосредоточьтесь на звездочке ниже. Если удалить от лица текст на нужное расстояние (около 20–30 см), 4. Edelman G. The Remembered Present: A Biological Theory of Consciousness. N.Y.: Basic Books, 1989. P. 119. 5. Dennett  D. C. Consciousness Explained. Boston, MA: Little, Brown & Co, 1991. P. 356. 6. Ibid. P. 344–356. Подробное критическое рассмотрение подхода Деннета к заполнению см. в: Pessoa L., Thompson E., Noë A. Finding out about filling in: a guide to perceptual completion for visual science and the philosophy of perception // Behavioral and Brain Sciences. 1998. Vol. 21. № 6. P. 723–802; Thompson E., Noë A., Pessoa L. Perceptual completion: a case study in phenomenology and cognitive science // Naturalizing Phenomenology: Issues in Contemporary Phenomenology and Cognitive Science / J. Pettitot, F. J. Varela, Pachoud, J.-M. Roy (eds). Stanford, CA : Stanford University Press, 1999. 7. Рецепторов нет потому, что это место выхода зрительного нерва из сетчатки глаза. — Прим. ред.

• Алва Ноэ •

65

то вы не сможете увидеть кружок слева. Он исчезнет, потому что попадет на слепое пятно. Подобные демонстрации часто приводятся в качестве свиде‑ тельства того, что мозг заполняет пробелы в нашей внутренней репрезентации поля зрения8. Как еще можно объяснить этот феномен? Как замечает Деннет, то, что мы не переживаем свя‑ занный со слепым пятном пробел в поле зрения, не означает, что мозг просто заполняет пробел. Здесь не учитываются иные воз‑ можности, например, что мозг просто игнорирует слепое пят‑ но. Если мозг игнорирует отсутствие информации от соответ‑ ствующей слепому пятну части поля зрения, то он и не репре‑ зентирует эту информацию в качестве отсутствующей. А тогда и нечего заполнять. Даже если мозг действительно отобража‑ ет отсутствие информации, не  очевидно, что он должен вос‑ полнять недостающую информацию. В конце концов, если мозг знает, что ему необходимо, чтобы заполнить пробел, то в чью пользу проделывается эта операция? Задача мозга состоит в об‑ наружении, а не в заполнении, утверждает Деннет. В отсутствие прямых доказательств заполнения, а не просто его предполагае‑ мых эффектов (а именно опыта без пробелов) у нас нет основа‑ ний предполагать, что заполнение все-таки происходит. Какое отношение это имеет к  новому скептицизму? Судя по всему, Деннет убежден, что надежного доказательства про‑ цессов заполнения нет9. Позволим ему сделать это допущение. Самое интересное — то, что он отсюда выводит. Если нет никакого заполнения слепого пятна, то, рассуждает он, в переживании ви‑ димого мира должен быть пробел, который, однако, мы не заме‑ чаем. Предположительно это и есть пример дискретности опыта вопреки его видимой непрерывности. Для нас в опыте нет про‑ белов, но это не так. Мы жертвы иллюзии визуального сознания. 8. См., напр.: Palmer  S. E. Vision Science: Photons to Phenomenology. Cambridge, MA : MIT Press, 1999. P. 617. 9. В работе: Pessoa L., Thompson E., Noë A. Finding out about filling in, мы утверждали, что, вопреки заявлениям Деннета, существуют доказательства процесса заполнения. Впрочем, мы также утверждали, что, коль скоро критические наблюдения Деннета принимаются всерьез, заполнение теряет значительную часть своей теоретической важности. Я не буду воспроизводить эти рассуждения здесь. Стоит, однако, отметить, что недавние исследования в лаборатории Шинсуке Шимоджо в Калифорнийском технологическом институте как будто обеспечили сильное доказательство заполнения мозгом пробела в поле зрения. В частности, Шимоджо и его коллеги показывают, что амодально заполненные фигуры порождают послеобразы: Shimojo S., Kamitani Y., Nishida S. Afterimage of perceptually filled-in surface // Science. 2001. Vol. 293. P. 1677.

66

• Логос

№1

[97] 2014 •

IV

Но работает ли это скептическое рассуждение? Конечно, вер‑ но, что мы не замечаем связанный со слепым пятном пробел в поле зрения даже в ситуации монокулярного зрения. Если за‑ крыть глаз и сосредоточиться на стене, то вы получите зритель‑ ный опыт глади стены без пробелов. То есть вам видится как будто непрерывная гладь стены. Но это не значит, что вам ка‑ жется, будто (как то было при единичной фиксации) вы пере‑ живаете поверхность стены целиком. Если вы поразмышляе‑ те над тем, что значит для вас смотреть на стену, вы заметите, что вам кажется, будто вся стена дана сразу, а не так, что каж‑ дый участок поверхности стены представлен в сознании. Ско‑ рее, вы переживаете стену как присутствующую и переживаете себя как имеющего доступ к стене благодаря наблюдению и на‑ правлению внимания на ту или иную точку. Обычной феноме‑ нологии не касается, что в сознании мы переживаем всю стену, все до единой ее части, одновременно10. Получается, что скептическая аргументация приписыва‑ ет нам как непрофессиональным воспринимающим субъектам что‑то вроде концепции опыта как снимка. Согласно этой кон‑ цепции, зрительные впечатления подобны снимкам, представ‑ ляющим ситуацию в фокусе, с высоким разрешением и с множе‑ ством отчетливых деталей. Деннет убедительно показывает, что наш опыт не похож на снимок (никто не отменял слепого пят‑ на, слабого парафовеального зрения и т. д.), и делает вывод, что мы являемся жертвами иллюзии относительно характера наше‑ го собственного сознания. Но воспринимающий субъект не сам допускает эту ошибку (представляя опыт как снимок). Возможно, это психологи или философы считают такую идею естественной. Быть может, это способ описания опыта, к согласию с которым многие рядовые субъекты будут подведены, если им зададут подходящие на‑ правляющие вопросы. Но при этом нам самим наш опыт все же таким не представляется. V

Второй важный источник нового скептицизма — недавние ис‑ следования «слепоты к изменению» и «слепоты по невниманию» в психологии восприятия зрительных сцен11. 10. Дальнейшее развитие этого направления критики см. в: Thompson E., Noë A., Pessoa L. Perceptual completion; Noë A. Action in Perception. Cambridge MA : The MIT Press, 2004. 11. Обзоры литературы по  слепоте к  изменению см.  в: O’Regan  J. K. Change

• Алва Ноэ •

67

Для начала разберем хорошо известную шутку. Я говорю вам, в то время как вы уплетаете ланч: «Послушай! Это не Мик Джаг‑ гер пришел?» Вы поворачиваетесь, чтобы посмотреть. В это вре‑ мя я хватаю один из кусочков картошки фри. Когда вы поворачи‑ ваетесь обратно, то ничего не замечаете. Вы не помните точное количество или расположение картошки на тарелке и не обрати‑ ли внимания, что один кусочек пропал. Ваше внимание было на‑ правлено на что‑то другое. Оказывается — и это ключевой вывод исследований слепоты к  изменению, проводимых О’Риганом, Рензинком, Саймонсом, Левиным и другими12, — что эта неспособность заметить изме‑ нение является повсеместной чертой нашего зрительного опыта. Когда изменения происходят перед нами, мы замечаем их, потому что движение, обычно связанное с изменениями, привлекает вни‑ мание. Но если мы лишены возможности уловить это мелькание, когда происходит изменение (например, потому что одновремен‑ но что‑то мелькает в другом месте), то можем его не заметить13. Поразительно то, что (позднее это будет важно) мы часто будем не замечать изменения, даже когда они перед нами как на ладо‑ ни. Даже когда мы смотрим прямо на происходящее изменение (это можно подтвердить с помощью прибора для регистрации движений глаз), мы можем не заметить, что именно изменилось14. blindness // Encyclopedia of Cognitive Science. L.: Macmillan, Nature Publishing Group, 2002; Simons  D. J. Current approaches to change blindness // Visual Cognition. 2000. Vol. 7. № 1/2/3. P. 1–15; Simons  D. J., Levin  D. T. Change blindness // Trends in Cognitive Sciences. 1997. Vol. 1. № 7. P. 261–267. Обсуждение философских следствий см. в: Noë A., Pessoa L., Thompson E. Beyond the grand illusion: what change blindness really teaches us about vision // Visual Cognition. 2000. 7 (1/2/3). P. 93–106; Noë A., O’Regan J. K. Perception, attention and the grand illusion // Psyche. 2000. Vol. 6. № 15; O’Regan J. K., Noë A. A sensorimotor account of vision and visual consciousness // Behavioral and Brain Sciences. 2001. Vol. 24. № 5. Обстоятельное рассмотрение слепоты по невниманию см. в: Mack A., Rock I. Inattentional Blindness. Cambridge, MA : The MIT Press. 1998. На русском языке опубликована книга Д. Саймонса и К. Шабри «Невидимая горилла» (М., 2011), посвященная феномену слепоты к изменению и ряда сходных явлений. 12. O’Regan  J. K., Rensink  J. A., Clark  J. J. «Mud splashes» render picture changes invisible // Invest. Ophthalmol. Vis. Sci. 1996. Vol. 37. P. 213; O’Regan  J. K., Rensink  R. A., Clark  J. J. Change-blindness as a result of «mudsplashes» // Nature. March 4, 1999. Vol. 398. P. 34; Rensink R. A., O’Regan J. K., Clark J. J. To see or not to see: The need for attention to perceive changes in scenes // Psychological Science. 1997. Vol. 8. № 5. P. 368–373; Rensink  R. A., O’Regan  J. K., Clark  J. J. On the failure to detect changes in scenes across brief interruptions // Visual Cognition. 2000; Simons  D. J., Levin  D. T. Failure to detect changes to people in a real-world interaction // Psychonomic Bulletin and Review. 1998. Vol. 5. P. 644–649. 13. O’Regan  J. K., Rensink  J. A., Clark  J. J. «Mud splashes» render picture changes invisible. P. 34. 14. O’Regan J. K., Deubel H., Clark J. J. et al. Picture changes during blinks: looking

68

• Логос

№1

[97] 2014 •

Считается, что факт слепоты к  изменению имеет ряд важ‑ ных следствий. Во-первых, восприятие в известном смысле за‑ висит от внимания. Вы видите то, на что обращаете внимание. Если нечто происходит за  пределами внимания, даже будучи прекрасно различимым, вы этого не заметите. В одном иссле‑ довании наблюдателей просят просмотреть видеозапись бас‑ кетбольной игры и сосчитать количество передач мяча в одной из команд15. В течение ролика, длящегося несколько минут, че‑ ловек в костюме гориллы бредет к центру поля, поворачивает‑ ся лицом к аудитории и приплясывает. Затем медленно уходит с  поля. Примечательно то, что наблюдатели (включая автора этой статьи) не замечают гориллу. Это пример слепоты по не‑ вниманию16. Во-вторых, восприятие определяется контекстом. Некоторые изменения, касающиеся, например, элементов, ко‑ торые определяют суть сцены, будут замечены с большей веро‑ ятностью17. В-третьих, судя по всему, мозг не выстраивает де‑ тальную внутреннюю модель ситуации, то  есть в  противовес допущению традиционной, господствующей точке зрения он не осуществляет интеграцию информации в череде последова‑ тельных фиксаций18. Или если осуществляет, то у нас мало воз‑ можностей доступа к этой информации. VI

Многие из исследователей слепоты к изменению убеждены, что этот феномен свидетельствует в пользу гипотезы великой иллю‑ зии. Например, Сьюзен Блэкмор и ее коллеги пишут: without seeing and seeing without looking // Visual Cognition. 2000. Vol. 7. P. 191–212. 15. Neisser U. Cognition and Reality: Principles and Implications of Cognitive Psychology. San Francisco, CA : W. H. Freeman, 1976; Simons  D. J., Chabris  C. F. Gorillas in our midst: sustained inattentional blindness for dynamic events // Perception. 1999. Vol. 28. № 9. P. 1059–1074. 16. Этим термином мы обязаны А. Мэк и И. Року (Mack A., Rock I. Inattentional Blindness. Cambridge, MA : The MIT Press. 1998), предложившим подробное описание исследований этого феномена. Дальнейшее обсуждение в связи с темами этой статьи см. в: Noë A., O’Regan J. K. Perception, attention and the grand illusion. 17. Simons  D. J., Levin  D. T. Change blindness // Trends in Cognitive Sciences. 1997. Vol. 1. № 7. P. 261–267. 18. Rensink  R. A., O’Regan  J. K., Clark  J. J. To see or not to see. P. 368–373; Blackmore S. J., Brelstaff G., Nelson K. et al. Is the richness of our visual world an illusion? Transsaccadic memory for complex scenes // Perception. 1995. Vol. 24. P. 1075–1081; O’Regan  J. K., Rensink  R. A., Clark  J. J. Change-blindness as a result of «mudsplashes». P. 34; Rensink  R. A., O’Regan  J. K., Clark  J. J. On the failure to detect changes in scenes across brief interruptions; Noë A., Pessoa L., Thompson E. Beyond the grand illusion. P. 93–106.

• Алва Ноэ •

69

Мы убеждены, что видим полную динамичную картинку ста‑ бильного, равномерно детализированного и  цветного мира, но не исключено, что наш стабильный видимый мир сконструи‑ рован из скупой картинки на сетчатке и очень схематичного пре‑ ставления более высокого уровня с  участием механизма пере‑ ключения внимания. Богатство нашего видимого мира в этом смысле является иллюзией.19

В том же ключе пишет О’Риган20: Вопреки скудным возможностям зрительной системы, у нас есть субъективное впечатление значительного богатства и «присут‑ ствия» видимого мира. Но  эти богатство и  присутствие на  са‑ мом деле суть иллюзия…21

Проблема этого рассуждения аналогична той, что мы встре‑ тили выше в  связи с  обсуждением Деннетом слепого пятна. Дело просто не обстоит так, будто мы, рядовые воспринимаю‑ щие, убеждены, что видим завершенную, динамичную кар‑ тинку стабильного, равномерно детализированного и  цвет‑ ного мира. Конечно, нам действительно кажется, будто у нас есть перцептивный доступ к миру, который богато детализиро‑ ван, полон и не имеет пробелов. И это так! Мы воспринимаем себя сталкивающимися лицом к лицу со средой высокого раз‑ решения и встроенными в нее. Мы воспринимаем себя имею‑ щими доступ ко всему богатству подробностей, но не одновре‑ менно, а благодаря движениям глаз и головы и переключени‑ ям внимания22. Вот поставленный Рензинком23 вопрос: «Почему нам кажет‑ ся, что где‑то в  мозге есть полная согласованная репрезента‑ ция всей ситуации?» Он, однако, основан на ложном предполо‑ жении. Нам не кажется, будто где‑то в мозге есть такая репре‑ зентация. Перцептивный опыт устремлен к миру, а не к мозгу.

19. Blackmore S. J., Brelstaff G., Nelson K. et al. Is the richness of our visual world an illusion. P. 1075. 20. O’Regan  J. K. Solving the «real» mysteries of visual perception: the world as an outside Memory // Canadian Journal of Psychology. 1992. Vol. 46. P. 484. 21. О’Риган больше не защищает гипотезу великой иллюзии. См., напр.: O’Regan J. K., Noë A. A sensorimotor account of vision and visual consciousness. 22. Более подробно эту линию критики см.  в: Noë A., Pessoa L., Thompson E. Beyond the grand illusion. P. 93–106; Noë A., O’Regan J. K. Perception, attention and the grand illusion; O’Regan J. K., Noë A. A sensorimotor account of vision and visual consciousness. 23. Rensink  R. A., O’Regan  J. K., Clark  J. J. On the failure to detect changes in scenes across brief interruptions. P. 28.

70

• Логос

№1

[97] 2014 •

VII

Если я прав и люди не придерживаются идеи, что у них в голо‑ ве есть детализированная картинка, когда они нечто зрительно воспринимают (концепция снимка), то как можно объяснить, что они испытывают удивление, сталкиваясь с эффектами сле‑ поты к изменению? Разве само удивление не выдает нашу при‑ верженность проблематичной концепции опыта как снимка? Это возражение выдвинул Деннет24: Почему рядовые воспринимающие так удивляются, когда их вни‑ мание обращают [на свидетельства ограниченности их восприя‑ тия]. Удивление — замечательная зависимая переменная, и  ее следует чаще использовать в экспериментах; его легко измерить, и оно обнаруживает, что субъект ожидал что‑то иное. Эти ожи‑ дания, более того, превышают надлежащие ожидания нормаль‑ но встроенного воспринимающего — агента; у людей вроде бы и не должно быть этих ожиданий, но они есть. Люди испыты‑ вают потрясение, выказывают недоверие, приходят в смятение; они часто смеются и вскрикивают, когда я впервые демонстри‑ рую им эти эффекты. Их поведенческие реакции сами по себе являются прекрасными данными, нуждающимися в объяснении.

Это важное возражение, но на него легко ответить. Удивление, переживаемое людьми при столкновении с  фактами слепоты к изменению и слепоты по невниманию, действительно демон‑ стрирует, что их убеждения подкашиваются этими демонстра‑ циями. Но не следует приписывать им (нам) приверженность концепции снимка. Чтобы объяснить удивление, достаточно допустить, что мы склонны переоценивать свою способность к обнаружению изменений или недооценивать подверженность эффектам отвлечения внимания. Это вполне правдоподобное объяснение удивления, которое мы испытывать, сталкиваясь с  подобными результатами, и  оно не  навязывает нам идеоло‑ гию концепции снимка. Удивление требует объяснения, но в нем нуждается и его от‑ сутствие. Заметьте, нас не удивляет и не ошеломляет необходи‑ мость двигать глазами и головой, чтобы получить лучшее пред‑ ставление о том, что нас окружает. Мы всматриваемся, щуримся, наклоняемся вперед, регулируем освещение, надеваем очки — и делаем все это машинально. Отсутствие удивления тем, что мы непосредственно не обладаем детализированной информа‑ цией о среде, показывает, что мы и не ожидаем полной доступ‑ ности всей этой информации в сознании. Будь мы привержены 24. Dennett  D. C. Op. cit.

• Алва Ноэ •

71

концепции снимка, разве не были бы мы удивлены необходимо‑ стью непрерывно направлять внимание на среду, чтобы что‑то узнать о ней? Наконец, стоит заметить, что художники, фокусники, сце‑ нографы и кинематографисты — люди, живущие максимой, что рука быстрее глаза, — не были бы удивлены результатами иссле‑ дований слепоты к изменению. С чего бы? Наш перцептивный доступ к миру устойчив, но подвержен ошибкам и уязвим. Раз‑ ве можно думать иначе?25 VIII

Подведем промежуточные итоги. Во-первых, представители но‑ вого скептицизма правы в ряде вещей. Например, они правы в том, что опыт не соответствует концепции снимка. А также в том, что изучение зрительного восприятия не должно сводить‑ ся к вопросу, как мозг порождает переживания, которым мы трактуем подобным образом. Однако новый скептицизм осно‑ вывается на ложном по существу описании того, каким нам (ря‑ довым воспринимающим) представляется наш перцептивный опыт. В частности, он приписывает нам что‑то вроде концепции снимка. Этой позиции можно противостоять, если мы признаем, что не придерживаемся такой концепции. Нам вовсе не кажет‑ ся, что мы удерживаем в сознании все детали окружения сразу. Скорее, в нашем представлении мы находимся в среде и полу‑ чаем доступ к этим деталям по мере необходимости благодаря движениям глаз и головы и перемещениям тела в пространстве. IX

Однако мы еще не закончили. Не следует торопиться отбросить гипотезу великой иллюзии. Одно из следствий слепоты к изме‑ нению заключается в  том, что мы видим и  переживаем толь‑ ко то, на что обращаем внимание. Но одновременно базовым фактом нашей феноменологии является то, что мы перцептив‑ но осведомлены об оставленных без внимания деталях ситуа‑ ции. Так, например, я могу смотреть на вас, сосредотачивая вни‑ мание только на вас. Но я также ощущаю присутствие стены 25. Один мой друг, художник, работая над серией портретов, попросил меня позировать для него. Я был поражен неистовством его зрительной активности. Работа осуществлялась посредством непрерывного перенаправления взгляда с холста на меня и обратно. Детали были не в его памяти и не в его внутренних представлениях. Их нужно было обнаружить в субъекте, то есть во мне.

72

• Логос

№1

[97] 2014 •

за вашей спиной, ее цвет и расстояние от вас. Все, конечно, об‑ стоит так. Если мы не впадаем в скептицизм, то нам необходи‑ мо объяснить, как мы можем иметь перцептивный опыт отно‑ сительно тех частей зрительной сцены, на которые не обращаем внимания. Назовем это проблемой перцептивного присутствия. Эта проблема заставляет нас вернуться к головоломке вели‑ кой иллюзии. Но на этот раз скептическое сомнение сильнее, поскольку оно не основано на ложном приписывании нам фено‑ менологически неадекватной концепции опыта как снимка. Все, чего оно требует, — это признания того, что иногда мы в своем восприятии осведомлены о тех элементах ситуации, на которые не обращаем внимания. Разве это можно отрицать? Можно заострить сомнение. Один из  ключевых результа‑ тов исследований слепоты к изменению состоит в том, что мозг не создает подробную модель мира, отражающую все восприня‑ тые элементы ситуации. Тогда скептическая проблема формули‑ руется следующим образом: как мы можем иметь переживания мира во всех его подробностях, если у нас нет внутренних пред‑ ставлений обо всех этих подробностях? X

Чтобы получить ясное представление о пути решения пробле‑ мы перцептивного присутствия, рассмотрите пример перцеп‑ тивного опыта, который вы получили бы, если бы с закрытыми глазами держали в руках бутылку. У вас есть ощущение присут‑ ствия всей бутылки, хотя вы и касаетесь ее лишь в нескольких отдельных точках. Можем ли мы объяснить, как опыт превос‑ ходит объем данного в действительности, или же мы должны признать, что ваше ощущение бутылки как целого — это что‑то вроде иллюзии? Или другой пример: по ту сторону ограды неподвижно си‑ дит кошка. Вы ощущаете присутствие кошки, даже если, стро‑ го говоря, видите лишь те части кошки, что видны сквозь огра‑ ду. Как получается, что у нас есть опыт восприятия как будто бы целой кошки? Можно было бы попытаться объяснить это тем, что вы опи‑ раетесь на свое знание о бутылках или о кошках, то есть исполь‑ зуете концептуальные репрезентации. Это, бесспорно, верно. Од‑ нако такое решение игнорирует феноменологию восприятия. Важно то, что ваше ощущение присутствия бутылки — это ощу‑ щение перцептивного присутствия. То есть вы не просто пола‑ гаете или умозаключаете, что бутылка присутствует, наподобие того, как, скажем, вы полагаете или умозаключаете, что по сосед‑ ству есть комната. Присутствие бутылки не выводится и не пред‑

• Алва Ноэ •

73

полагается. Оно переживается. Это касается и кошки: вы види‑ те ее, переживаете ее в опыте, даже если видите ее частично26. Это пример того, что психологи называют амодальным вос‑ приятием. Возьмем в качестве примера треугольник Каниссы.

Большинству воспринимающих кажется, что они воспринимают два треугольника, один из которых находится сверху и поэтому частично скрывает от взгляда второй. Кроме того, верхний тре‑ угольник частично перекрывает три черных диска. Скрытые ча‑ сти дисков и нижний треугольник амодально воспринимаются в качестве полных. В этом примере вы переживаете как перцеп‑ тивно присутствующее то, что фактически скрыто от взгляда. Амодальное восприятие — важный феномен. Оно участву‑ ет в восприятии предметов, когда, например, вы воспринимае‑ те помидор трехмерным и круглым, хотя и видите только обра‑ щенную к вам сторону, или когда вы воспринимаете стул целым и неповрежденным, хотя он частично скрыт от взгляда столом. Амодальное восприятие парадоксально в том, что оно позво‑ ляет воспринять находящееся, строго говоря, за пределами об‑ ласти видимого в данный момент. Я предполагаю, что к пробле‑ ме перцептивного присутствия следует подходить, по существу, как к проблеме амодального восприятия. Мне представляется, что шаг к разрешению проблемы перцептивного присутствия может состоять в допущении, что отдельные элементы действи‑ тельности присутствуют в сознании наподобие того, как амо‑ дально присутствуют амодально воспринятые элементы ситуа‑ ции или объекты. Они воспринимаются, не будучи в действи‑ тельности воспринимаемыми. Тогда вопрос о том, является ли видимый мир великой иллюзией, превращается в вопрос о том, следует ли считать амодальное восприятие иллюзорным. XI

Согласно ортодоксальной точке зрения на проблему перцептив‑ ного присутствия, мы выстраиваем внутреннюю модель в со‑ 26. Подробнее об этом различии см.: Thompson E., Noë A., Pessoa L. Perceptual completion.

74

• Логос

№1

[97] 2014 •

ответствии с воспринимаемыми элементами действительности. Однако такой подход сталкивается с трудностями. Как мы от‑ метили выше, исследования слепоты к изменению показывают, что, возможно, на самом деле мы не строим такие детализиро‑ ванные внутренние модели. Есть, однако, более важный момент: зачем мозгу ввязывать‑ ся в производство модели бутылки, когда бутылка уже тут, в ру‑ ках, и может служить хранилищем информации о самой себе? Вся нужная информация о бутылке доступна нам в мире — нуж‑ но только подвигать руками, чтобы собрать ее. И то же касается кошки. К чему представлять кошку во всех подробностях, если вся нужная информация доступна по мере надобности благода‑ ря движениям глаз и головы?27 Думаю, ортодоксальная точка зрения привлекательна в свя‑ зи с тем, что теоретики склонны опираться на концепцию опы‑ та как снимка, согласно которой мы считаем, что наш опыт со‑ стоит в отображении в сознании кошки или бутылки во всех подробностях. Это, однако, искажает феноменологию. Мне не кажется, будто каждая часть кошки видна в данный момент, даже если мне в  этот момент кажется, будто я воспринимаю кошку целиком и будто невоспринятые части этой кошки при‑ сутствуют. В конце концов, я могу видеть, что кошка частично закрыта оградой! Это как раз случай амодального восприятия: переживать присутствие того, что воспринимается как находя‑ щееся за пределами видимого. XII

Проблема перцептивного присутствия решается в  два шага28. Во-первых, нужно внимательнее продумать феноменологию. Благодаря этому станет ясно, что наше ощущение присутствия в данный момент кошки целиком не состоит в представлении этой кошки целиком в сознании в этот момент. Скорее, оно со‑ 27. Это замечание принадлежит О’Ригану, см.: O’Regan  J. K. Solving the «real» mysteries of visual perception. P. 461–488. Нет нужды представлять детали ситуации в памяти, поскольку мир может послужить в качестве собственной «внешней памяти». Брукс (Brooks  R. A. Intelligence without reason // Proceedings of the 1991 International Joint Conference on Artificial Intelligence, 1991. P. 569–595) говорит похожие вещи, предлагая, что мир может быть наилучшей, собственно, моделью. См. также статью: Уилсон М. Шесть взглядов на воплощенное познание // Горизонты когнитивной психологии. Хрестоматия. М.: Языки славянских культур; РГГУ, 2012. 28. Решение проблемы перцептивного присутствия развивается в серии статей, написанных мной в соваторстве с Кевином О’Риганом (они указаны в сносках выше). См. также: Noë A. Experience and the active mind // Synthese. 2001. Vol. 129. № 1. P. 41–60; Noë A. Action in Perception.

• Алва Ноэ •

75

стоит в  том, что мы в  данный момент имеем доступ ко  всей кошке. Во-вторых, основой этого доступа является обладание сенсомоторными навыками29. В  частности, его основой явля‑ ются те навыки (практическое знание того, как мы что‑то де‑ лаем, вызывает сенсорное раздражение), обладание которыми конститутивно для чувственного восприятия. Мое отношение к кошке за оградой опосредовано, например, тем, что, когда я моргаю, я полностью теряю ее из виду, но, когда я немного сме‑ щаюсь вправо, мне становится видна ранее скрытая от взгля‑ да часть ее лапы. Мое ощущение перцептивного присутствия того, что в данный момент скрыто за элементами ограды, состо‑ ит в предвосхищении того, что посредством определенных те‑ лодвижений я могу произвести необходимые стимульные воз‑ действия в восприятии кошки. В общем, наше переживание перцептивного присутствия детализированного мира не состоит в репрезентации всех его элементов в  сознании. Скорее, оно состоит теперь в  доступе ко всем этим элементам и в знании о том, что у нас есть этот доступ. Это знание принимает форму вполне устраивающего нас владения правилами сенсомоторной зависимости, опосре‑ дующей наше отношение к непосредственному окружению. Мое ощущение присутствия всей кошки за оградой состоит именно в моем знании, имплицитном понимании, что благодаря движе‑ ниям глаз, или головы, или тела я могу увидеть те части кошки, что сейчас от меня скрыты. Это одно из центральных положе‑ ний энактивизма, или сенсомоторного подхода к восприятию30. XIII

Заметьте, что в этом смысле ощущение присутствия прихожей за стеной не опосредуется паттернами сенсомоторной зависи‑ мости31. Я могу подпрыгивать, поворачиваться, включать и вы‑ ключать свет, моргать и т. д., и это не будет иметь никакого зна‑ чения для моего ощущения присутствия соседней комнаты. Мое отношение к этой комнате (как бы сильно я ни верил, или знал, или предполагал, что она присутствует) не является отношени‑ ем восприятия. Отношение же к кошке или бутылке таковым 29. O’Regan J. K., Noë A. A sensorimotor account of vision and visual consciousness // Behavioral and Brain Sciences. 2001. Vol. 24. № 5. 30. O’Regan J. K., Noë A. What it is like to see: A sensorimotor theory of perceptual Experience // Synthese. 2001. Vol. 129. № 1. P. 79–103; Noë A. Action in Perception. Термин «энактивизм» я заимствую у Варелы, см.: Varela  F. J., Thompson E., Rosch E. The Embodied Mind. Cambridge, MA : MIT Press, 1991. 31. O’Regan J. K., Noë A. What it is like to see.

76

• Логос

№1

[97] 2014 •

является. Именно имплицитное понимание этого дает мне чув‑ ство присутствия и утверждает меня в ощущении, что кошка или бутылка для меня присутствуют32. XIV

Рассмотрение восприятия с позиций энактивизма (с его акцен‑ том на  ключевой роли сенсомоторных навыков) обеспечива‑ ет, таким образом, основу для убедительного ответа скептику, но только при условии, что мы примем более правдоподобную феноменологию опыта восприятия. В рамках такой правдопо‑ добной установки мы не воспринимаем себя представляющими в сознании сразу всю зрительную сцену. Энактивизм, или сенсо‑ моторный подход, объясняет, благодаря чему возможно, что мы получаем опыт элементов окружения, не представленных в на‑ шем мозге. Элемент присутствует (перцептивный мир присут‑ ствует) в том смысле, что у нас есть к нему особый доступ, кон‑ тролируемый паттернами сенсомоторной зависимости, с кото‑ рыми мы хорошо знакомы. Видимый мир не является великой иллюзией. REFERENCES Blackmore S. J., Brelstaff G., Nelson K., Troscianko T. Is the Richness of Our Visual World an Illusion? Transsaccadic Memory for Complex Scenes. Perception, 1995, vol. 24, pp. 1075–1081. Brooks R. A. Intelligence without Reason. Proceedings of the 1991 International Joint Conference on Artificial Intelligence, 1991, pp. 569–595. Dennett  D. C. Consciousness Explained, Boston, MA , Little, Brown & Co, 1991. Edelman G. The Remembered Present: A Biological Theory of Consciousness, New York, Basic Books, 1989. Gregory  R. L. The Intelligent Eye: The Psychology of Seeing, Princeton, NJ , Princeton University Press, 1966/1997. Mack A., Rock I. Inattentional Blindness, Cambridge, MA , The MIT Press. 1998. Marr D. Vision, New York, WH Freeman, 1982. Neisser U. Cognition and Reality: Principles and Implications of Cognitive Psychology, San Francisco, CA , W. H. Freeman, 1976. Noë A. Action in Perception, Cambridge MA , The MIT Press, 2004. Noë A. Experience and the Active Mind. Synthese, 2001, vol. 129, no. 1, pp. 41–60. Noë A., O’Regan J. K. Perception, Attention and the Grand Illusion. Psyche, 2000, vol. 6, no. 15. 32. Конечно, есть сенсомоторные зависимости, опосредующие и мое отношение к комнате по соседству. Действительно, нельзя четко разграничить амодально воспринимаемое как присутствующее и то, что просто полагается или получается путем умозаключения. В этом сила защищаемой мной позиции. Она предлагает способ, которым мысль укоренена в сенсомоторном знании, общем, с чем мало кто спорит, для человека и других живых существ.

• Алва Ноэ •

77

Noë A., Pessoa L., Thompson E. Beyond the Grand Illusion: What Change Blindness Really Teaches Us About Vision. Visual Cognition, 2000, vol. 7, iss. 1–3, pp. 93–106. O’Regan J. K., Noë A. A Sensorimotor Account of Vision and Visual Consciousness. Behavioral and Brain Sciences, 2001, vol. 24, no. 5. O’Regan J. K. Change Blindness. Encyclopedia of Cognitive Science, L., Macmillan, Nature Publishing Group, 2002. O’Regan J. K. Solving the “Real” Mysteries of Visual Perception: the World as an Outside Memory. Canadian Journal of Psychology, 1992, vol. 46. O’Regan J. K., Deubel H., Clark J. J., Rensink R. A. Picture Changes During Blinks: Looking Without Seeing and Seeing Without Looking. Visual Cognition, 2000, vol. 7, pp. 191–212. O’Regan J. K., Noë A. A Sensorimotor Account of Vision and Visual Consciousness. Behavioral and Brain Sciences, 2001, vol. 24, no. 5. O’Regan J. K., Noë A. What it is Like to See: A Sensorimotor Theory of Perceptual Experience. Synthese, 2001, vol. 129, no. 1, pp. 79–103. O’Regan J. K., Rensink J. A., Clark J. J. “Mud Splashes” Render Picture Changes Invisible. Investigative Ophthalmology & Visual Science, 1996, vol. 37. O’Regan J. K., Rensink R. A., Clark J. J. Change-blindness as a Result of “Mudsplashes”. Nature, March 4, 1999, vol. 398. Palmer  S. E. Vision Science: Photons to Phenomenology, Cambridge, MA , MIT Press, 1999. Pessoa L., Thompson E., Noë A. Finding Out About Filling in: a Guide to Perceptual Completion for Visual Science and the Philosophy of Perception. Behavioral and Brain Sciences, 1998, vol. 21, no. 6, pp. 723–802. Rensink R. A., O’Regan J. K., Clark J. J. On the Failure to Detect Changes in Scenes Across Brief Interruptions. Visual Cognition, 2000, vol. 7, iss. 1–3. Rensink R. A., O’Regan J. K., Clark J. J. To See or Not to See: The Need for Attention to Perceive Changes in Scenes. Psychological Science, 1997, vol. 8, no. 5, pp. 368–373. Shimojo S., Kamitani Y., Nishida S. Afterimage of Perceptually Filled-in Surface. Sci‑ ence, 2001, vol. 293. Simons D. J. Current Approaches to Change Blindness. Visual Cognition, 2000, vol. 7, iss. 1–3, pp. 1–15. Simons D. J., Chabris C. F. Gorillas in Our Midst: Sustained Inattentional Blindness for Dynamic Events. Perception, 1999, vol. 28, no. 9, pp. 1059–1074. Simons D. J., Chabris C. F. Nevidimaia Gorilla [The Invisible Gorilla], Moscow, Kar’era-Press, 2011. Simons D. J., Levin D. T. Change Blindness. Trends in Cognitive Sciences, 1997, vol. 1, no. 7, pp. 261–267. Simons D. J., Levin D. T. Failure to Detect Changes to People in a Real-World Interaction. Psychonomic Bulletin and Review, 1998, vol. 5, pp. 644–649. Thompson E., Noë A., Pessoa L. Perceptual Completion: A Case Study in Phenomenology and Cognitive Science. Naturalizing Phenomenology: Issues in Con‑ temporary Phenomenology and Cognitive Science (eds J. Pettitot, F. J. Varela, Pachoud, J.-M. Roy), Stanford, CA , Stanford University Press, 1999. Varela F. J., Thompson E., Rosch E. The Embodied Mind, Cambridge, MA , MIT Press, 1991. Wilson М. Shest’ vzgliadov na voploshchennoe poznanie [Six Views of Embodied Cognition]. Gorizonty kognitivnoi psikhologii, khrestomatiia [Horizons of Cognitive Psychology: A Reader] (eds V. F. Spiridonov, M. V. Falikman), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], RGGU , 2012.

78

• Логос

№1

[97] 2014 •

«До опыта приобрели черты…» Мозг человека и породивший его язык Татьяна Черниговская

Татьяна Черниговская. Доктор биологических наук, ­доктор филологических наук, профессор факультета ­свободных искусств и наук Санкт-Петербургского государственного университета. Адрес: 190000, Санкт-Петербург, Галерная ул., д. 58–60. E-mail: tatiana.chernigovskaya@ gmail.com. Ключевые слова: язык, сознание, память, мозг, типы ментальности. В статье обсуждаются вопросы соотношения языка и сознания, субъективного восприятия и памяти, синестезии и типов ментальности. Рассматриваются также кросс-культурные особенности мышления, специфика человеческого языка в контексте биологической коммуникации, субсенсорные и иррациональные основы креативности, их нейрофизиологическая база, философское и семиотическое осмысление.

“PRIOR TO ANY LEARNING ACQUIRED THEIR TRAITS…” Human Brain Results from Language Tatiana Chernigovskaya. PhD, DSc, Professor at the Department of Liberal Arts and Sciences. Address: 58–60 Galernaya Str., 190000 Saint Petersburg, Russia. E-mail: tatiana.chernigovskaya@ gmail.com. Keywords: language, mind, brain, memory, types of mentality. The paper discusses language as an interface between brain, mind, memory and the world, addresses language evolution and development, and calls attention to the cross-cultural foundations of these spheres and their brain correlates. The paper also discusses the subsensory, synesthetic and irrational basis of creativity in philosophical and semiotic contexts.

 79

П

РОБЛЕМА соотношения сознания, языка, а также иных когнитивных процессов и их материального субстрата остается по-прежнему одной из  «предельных». Свойства мозга настолько многомерны и  диффузны, что по  мере усложнения техники визуализации мозговой активности это парадоксально дает основания для некоего «локального агностицизма». То, что казалось твердо установленным — локализованность основных сенсорных и когнитивных функций, — вызывает теперь серьезные сомнения, основанные на современных данных мозгового картирования, показывающих не только участие многих зон мозга в любой серьезной когнитивной работе, но и статистическую неоднозначность, индивидуальную вариативность и нестабильность. Несмотря на огромный прогресс когнитивных исследований, психофизическая проблема по-прежнему вызывает горячие споры. Идеальное и субъективное в контексте категории психического, соотношение осознаваемых и неосознаваемых процессов, сложность нейрофизиологической интерпретации чувственного образа, проблема изоморфизма между субъективными явлениями и их нейродинамическими носителями — все эти темы не потеряли актуальности и даже, напротив, стали обсуждаться с новой силой. По-прежнему при описании субъективной реальности имеет место «провал в объяснении», ибо ментальные процессы — не физические, а значит, не могут быть прямо сведены к пространственно-временным координатам1. Параллельное описание нейрофизиологических процессов и ментальных состояний Статья подготовлена при поддержке Министерства образования и науки РФ (грант 16.740.11.0113) и РФФИ (грант № 11-06-12035-офи-м-2011).

80

• Логос

№1

[97] 2014 •

никак не помогает ответить на вопрос: как поведение нейронной сети порождает субъективные состояния, чувства, рефлексию и другие феномены высокого порядка? Без смены фундаментальных представлений о  сознании такой провал в  объяснении преодолен быть не  может, и  здесь решающая роль аналитической философии бесспорна. Субъективная реальность, qualia, или феноменальное сознание, — едва ли не центральная проблема в клубке этих сложнейших вопросов. На  это указывает, в  частности, Эдельман, подчеркивающий, что эволюция закрепляла способность порождать субъективные феномены, имеющие кардинальное значение для процессов высокого порядка2. Тем не менее классическая когнитивная наука пока не может найти для qualia адекватные координаты3. По-прежнему при описании сознания пользуются разнообразными и противоречивыми признаками, вплоть до радикальных: например, Аллахвердов в своей психологике рассматривает психику как логическую систему; все обнаруживаемые в экспериментах границы участия сознания по  переработке информации признаются фактически не связанными со структурой мозга. Процессы автоматического создания «догадок о  мире» он считает протосознательными и указывает на необходимость специального механизма, проверяющего правильность этих догадок. Этот механизм и объявляется сознанием4. Но если созна1. См.: Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы философии. 2001. № 8. 2. См.: Edelman  G. M. Wider than the sky: a revolutionary view of consciousness. L.: Penguin Press Science, 2004. 3. Об этом написано и продолжает публиковаться огромное количество статей и книг. Современное состояние проблемы очерчено в недавних работах Дубровского и других исследователей, см., напр.: Дубровский  Д. И. Актуальные проблемы интерсубъективности // Естественный и искусственный интеллект / Под ред. Д. И. Дубровского и В. А. Лекторского. М.: КАНОН +, 2011. С. 129–148; Лекторский  В. А. Исследование интеллектуальных процессов в современной когнитивной науке: философские проблемы // Естественный и искусственный интеллект. С. 3–16; Финн  В. К. Синтез познавательных процедур и проблема индукции // Научно-техническая информация. Сер. 2: Информационные процессы и системы. М.: ВИНИТИ РАН , 2009. С. 1–37; Редько  В. Г. Моделирование когнитивной эволюции — актуальное направление исследований // Естественный и искусственный интеллект. С. 61–79; Черниговская  Т. В. Человеческое в человеке: сознание и нейронная сеть // Проблема сознания в философии и науке / Под ред. Д. И. Дубровского. М.: Ин-т философии РАН , 2008; Она же. Языки сознания: кто читает тексты нейронной сети? // Человек в мире знания. К 80-летию акад. В. А. Лекторского. М.: ИФ РАН , 2012. 4. См.: Аллахвердов  В. М. Сознание как парадокс (Экспериментальная психологика. Т. 1). СП б.: ДНК , 2000.

• Татьяна Черниговская •

81

ние — это «счетная палата», «ревизор», то тогда разговоры о его видах (силлогистическом, мифологическом, архаическом, синкретическом и т. д.) вообще теряют смысл, ибо нерелевантны по определению. Какую бы позицию в определении основных свойств сознания мы ни занимали, важнейшим является поиск адекватного кода — кандидата на расшифровку. Не вижу более сильного кандидата, чем вербальный язык, с помощью которого, как я все более убеждаюсь, мозг и разговаривает с нами, с его помощью у нас есть надежда хоть как‑то добраться до смыслов и структур, знаков и инструментов, которыми на самом деле пользуется мозг. Роль языка огромна, ибо именно он показывает нам, как мир членится и формируется для человека. Не думаю, что здесь перепутана причина со следствием (напомню, что, по Дикону, язык оккупировал мозг, которому и  пришлось приспосабливаться к новым условиям5). На самом‑то деле речь идет об эпигенетических процессах6. Но как преодолеть пропасть, которая отделяет наше сознание и все, что ему сопутствует, включая и специфические коды, от  иных языков, которыми обеспечивается наше бытование в мире? И как устроены «словари» в мозгу? Мы почему‑то a priori считаем, что там все разложено «по порядку» — по типам: скажем, слова вербального языка сгруппированы по частям речи или более прихотливо — собраны в морфемы, леммы, лексемы. Или/и по частотности употребления… Или по противопоставлению конкретности-абстрактности… Или по алфавиту… Или по звуковому подобию, включая рифму… Ясно, что простейший путь ухватить реальность и хоть как‑то ее организовать для внутреннего употребления — это оперировать множествами. Для человеческого (NB!) употребления. Это отчетливо формулировали Кант («Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей»7) и Ницше («Мы устроили себе мир, в ко5. См.: Deacon  T. W. Multilevel selection in a complex adaptive system: The problem of language origins // Evolution and Learning: The Baldwin Effect Reconsidered / B. Weber, D. Depew (eds). Cambridge, MA : MIT Press, 2003; Idem. Evolution of language systems in the human brain // Evolution of Nervous Systems. Oxford: Elsevier, 2006. Vol. 5. Evolution of Primate Nervous Systems. См. также: Бикертон Д. Язык Адама: как люди создали язык, как язык создал людей. М.: Языки славянских культур. 2012. 6. См.: Анохин  К. В. Долговременная память в  нейронных сетях: Клеточные и системные механизмы. Научная сессия МИФИ -2009. XI Всероссийская научно-техническая конференция «Нейроинформатика-2009». Лекции по нейроинформатике. М.: МИФИ , 2009. С. 14–34. 7. См.: Кант И. Пролегомены ко  всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука // Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 1. С. 67– 210.

82

• Логос

№1

[97] 2014 •

тором можем жить, предпослав ему тела, линии, поверхности, причины и следствия, движение и покой, форму и содержание: без догматов веры в это никто не смог бы прожить и мгновения! Но тем самым догматы эти еще отнюдь не доказаны. Жизнь вовсе не аргумент; в числе условий жизни могло бы оказаться и заблуждение»8). Как пишет Руднев, «феноменологическому сознанию человека конца ХХ века трудно представить, что нечто может существовать помимо чьего-либо сознания (тогда кто же засвидетельствует, что это нечто существует?)»9. Для всего этого у  нас есть способность к  категоризации и классификации, но она есть и у других существ. Только категоризуется ими что‑то другое, даже если в эксперименте мы вынуждаем животное поддаться нашим схемам, то есть обучаем его, навязывая наши координаты. Что в этом случае мы проверяем? Способность овладеть и другими, не их, принципами и параметрами (используя терминологию Хомского в более широком, почти метафорическом, смысле). Или принципы, понимаемые как некие базовые алгоритмы, есть у нас всех — что‑то типа «подбери подобное». Зато параметры у всех разные, и они обеспечивают Umwelt — свой для каждого биологического вида, если не  сказать индивида10. Уместно вспомнить похожий жесткий приговор Витгенштейна: «Мир не имеет по отношению к нам никаких намерений». Однако нельзя не согласиться с тем, что, …видимо, … гигантский авторитет Н. Хомского заставил многих исследователей забыть о достижениях палеоневрологии и нижнепалеолитической археологии и увлечься поисками соответствий между гипотетической «рекурсионной мутацией» и чрезвычайно поздно появляющимися свидетельствами комбинирования понятий. Противоположная крайность — свойственная приматологам склонность к нивелировке различий между общением людей и обезьян — кажется столь же неприемлемой11. 8. Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft [1882] // Kritische Studienausgabe. Bd. 3. Aphorism 121. 9. Руднев  В. П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. М., 2000. С. 178. 10. См.: Von Uexküll J. Theoretische Biologie. Berlin: Springer, 1928. 11. Козинцев  А. Г. Предыстория языка: общие подходы // Российский археологический ежегодник. 2010. № 1. С. 646. Существенные сведения и их обсуждение можно найти в ряде работ, см.: Fitch T. The evolution of speech: a comparative review // Trends in cognitive sciences. 2000. Vol. 4. P. 258–267; Lieberman P. On the Nature and Evolution of the Neural Bases of Human Language // Yearbook of Physical Anthropology. 2002. Vol. 45. P. 36–62; Панов  Е. Н. Знаки, символы, языки. Коммуникация в царстве животных и в мире людей. М.: KMK Scientific Press, 2005; Он же. Орудийная деятельность и коммуникация шимпанзе в природе // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные

• Татьяна Черниговская •

83

Как говорилось выше, разрешение психофизической проблемы возможно в нахождении ключей к разным кодам, в переводе с кода на код. Именно отсутствие такого инструмента, как вербальный язык, а не отсутствие технологических возможностей не позволяет нам увидеть ментальное пространство других животных. Очень вероятно, что идея неких врожденных концептов12 не так уж экстравагантна, хотя за ней и тянется длинный шлейф скандалов. Возможно также, что нейрон (все еще основной игрок в нервной системе) — и правда устройство для совершения логических операций типа или, и, не, если и, только если и пр., а события в нейронной сети и их взаимосвязь могут описываться с помощью пропозициональной логики13. И все же мозг, генетически обладая способностью к порождению мандельштамовского «шепота прежде губ», следует Локку: «Ум приобретает идеи, когда начинает воспринимать». Это справедливо и по отношению к человеческому языку, потенция к овладению которым врожденна, но проявляться она начинает, только эмпирически столкнувшись с языковым опытом. На то, как происходит это поразительное овладение знанием сложнейшего кода, по-прежнему существуют две диаметрально противоположных точки зрения: (1) язык разворачивается и растет, как организм (то есть он уже присутствует в зародыше), и (2) язык приобретается с опытом, формируясь его характеристиками (пресловутая tabula rasa при рождении). Обучаясь чему бы то ни было, человек учится понимать и интерпретировать, а не просто наполсистемы животных и  язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А. Д. Кошелев, Т. В. Черниговская. М.: Языки славянских культур, 2008. C. 231–260; Черниговская  Т. В. Экспериментальная лингвистика наступившего века и когнитивная наука как синтез гуманитарного и естественно-научного знания / Сб. статей, посвященный юбилею проф. Л. А. Вербицкой. СП б., 2006. С. 214–230; Пинкер С., Джакендофф Р. Компоненты языка: что специфично для языка и что специфично для человека? // Разумное поведение и язык. C. 261–292; Read  D. W. Working Memory: A Cognitive Limit to Non-Human Primate Recursive Thinking Prior to Hominid Evolution // Evolutionary Psychology. 2008. Vol. 6. P. 676–714; The Prehistory of Language / R. Botha, C. Knight (eds). Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2009; Резникова  Ж. И. Когнитивное поведение животных и его развитие в онтогенезе // Теория развития. М.: Языки славянских культур, 2011. С. 279–315; Томаселло М. Истоки человеческого общения. М.: Языки славянских культур, 2011; Барулин  А. Н. К проблеме перехода от закрытой зоосемиотической знаковой системы к открытой. Ч. 1. Свист // Вопросы языкознания. 2012. 12. См.: Fodor J. Where is my mind? // London Review of Books. February 12, 2009. Vol. 31. № 3. 13. См.: McCulloch  W. S., Pitts  W. H. A logical calculus of the ideas immanent in nervous activity // Bulletin of Mathematical Biophysics. 1943. Vol. 5. P. 115–133.

84

• Логос

№1

[97] 2014 •

няет память фактами. Это значит — работать со знаками14. Противоречивые факты о деятельности мозга становятся несколько более понятны, когда мы переходим к нейросемиотическому рассмотрению разных способов обработки информации15. Понятно, что язык живого — физико-химический, но  это не  та информация, которая нам поможет справиться с  вышеозначенными проблемами: ведь текст, написанный на этом языке, надо «перевести»! Даже при переводе с человеческого на человеческий требуются знания и учет всех пластов, ассоциаций и контекстов. В случае с дешифровкой мозговых кодов, как это формулирует Дубровский, ситуация пока неоптимистична: языков и инструментов у  мозга много, и  все действует одновременно на разных уровнях и с разными адресатами. К примеру, натрий-­ калиевый баланс необходим животным клеткам для поддержания осморегуляции, для транспорта некоторых веществ, например сахаров и аминокислот. Это очень важный язык — один из  языков клеточного уровня. Важен  ли он для когнитивной деятельности, ведь это несопоставимо более высокий и интегративный пласт? Разумеется! Не будут работать клетки — исчезнет та внутренняя среда, которая создает целое (milieu interieur, как это определял Клод Бернар16). Свойства таких специальных языков вырабатывались физико-химическими факторами эволюции функций, обеспечивших формирование взаимосвязи функциональных систем, гомеостаз, становление целостности 14. См.: Лотман  Ю. М. О  проблеме значений во  вторичных моделирующих системах  // Ученые записки Тартуского государственного университета. 1965. Вып. 181 (Труды по  знаковым системам. II ). С. 210–216; Пятигорский  А. М., Мамардашвили  М. К. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. Иерусалим, 1982. 15. См.: Chernigovskaya T. Cerebral lateralization for cognitive and linguistic abilities: neuropsychological and cultural aspects // Studies in Language Origins / J. Wind, A. Jonker (еds). Amsterdam; Philadelphia, 1994. Vol. III . P. 56–76; Idem. Cerebral asymmetry — a neuropsychological parallel to semiogenesis // Acta Coloquii. Bochum publications in Evolutionary Cultural Semiotics, Language in the Wurm Glaciation / U. Figge, W. Koch (eds). 1996. Vol. 27. P. 53–75; Idem. Neurosemiotic Approach to Cognitive Functions // Semiotica, the Journal of the International Association for Semiotic Studies. Vol. 127. № 1/4. 1999. P. 227–237; Она же. Если зеркало будет смотреться в зеркало, что оно там увидит? (К вопросу об эволюции языка и сознания) // Когнитивные исследования. Вып. 4. М.: ИП РАН , 2010. С. 67–89; Она же. Мозг и язык: врожденные модули или обучающаяся сеть? // Мозг. Фундаментальные и прикладные проблемы. По материалам сессии общего собрания Российской академии наук 15–16 декабря 2009 / Под ред. акад. А. И. Григорьева. М.: Наука, 2010а. С. 117–127; Финн  В. К. Указ соч. 16. См.: Бернар К. Курс общей физиологии. Жизненные явления, общие животным и растениям. СП б.: Билибин, 1878.

• Татьяна Черниговская •

85

организма и развитие механизмов адаптации. Возможно, эволюционные процессы вообще универсальны. Можно ли найти их признаки не только в биологических, но и иных, в том числе информационных, системах, в частности в вербальном языке? Это интересно не только в связи с существенным различием объектов, но и в связи с огромной разницей в скорости становления рассматриваемых процессов: сотни миллионов лет для формирования гомеостатических систем и максимум десятки тысяч лет развития вербального языка17. Если эволюция имеет некие универсальные векторы и  инструменты и даже цели, то должен быть способ взаимного перевода «языков», которыми написана жизнь. По крайней мере хотелось бы на это надеяться. Не совмещения на временной оси онлайн, что делается почти повсеместно при анализе поведения и его физиологических механизмов, а перевода в самом прямом смысле. Переводчики художественной литературы знают, что точный перевод невозможен, это всегда более или менее успешное «переложение» оригинала. Да и декодирование самого произведения требует специальной подготовки18. Даже когда речь идет о  гораздо более привычных вещах и  анализируются дискретные и  гештальтные языки левого и правого полушарий мозга, при всей метафоричности формулировок эти языки оказываются непереводимыми, но обеспечивающими полноценное многомерное мышление19. Как удачно определено у Чернавского с соавторами, …при … переходе от интуитивного к логическому происходит процесс переливания информации из одной тары в другую, менее емкую и более жесткую. Часть информации при этом теряется. Ценность потерянной информации зависит от целей, с которы17. См.: Наточин  Ю. В., Меншуткин  В. В., Черниговская  Т. В. Общие черты эволюции в гомеостатических и информационных системах // Журнал эволюционной биохимии и физиологии 1992. Т. 28. № 5. С. 623–637; Natochin Yu., Chernigovskaya T. Evolutionary physiology: History, principles // Journal of Comparative Biochemistry and Physiology. 1997. A. Vol. 118. № 1. P. 63–79; Chernigovskaya T., Natochin Yu., Menshutkin V. Principles of evolution of natural and computer languages and physiological systems // Becoming Loquens. Bochum Publications in Evolutionary Cultural Semiotics / B. Bichakjian, T. Chernigovskaya, A. Kendon, A. Möller A. (eds). Fr. a. M.; Berlin; Bern; Bruxelles; N.Y.; Oxford; Wien: Peter Lang, 2000. Vol. 1. P. 211–236. 18. См., напр.: Мамардашвили  М. К. Психологическая топология пути. М. Пруст «В поисках утраченного времени». Лекции. СП б.: Изд-во Русского христианского гуманитарного института; Журнал «Нева», 1997; Николаева  Т. М. О чем на самом деле написал Марсель Пруст? М.: Языки славянской культуры, 2012. 19. См.: Манин  Ю. И. Математика как метафора. М.: МЦНМО , 2008; Он же. Сова и солнце. 2012 (рукопись).

86

• Логос

№1

[97] 2014 •

ми она могла бы использоваться. Согласно теореме Гёделя, найдется ситуация, в которой окажется, что потерянная информация является ценной, и логический алгоритм откажет20.

Нельзя не  согласиться, что логическое описание мира может становиться препятствием для получения новых знаний, не соотносящихся с привычными правилами. Конечно, логика развивалась, все более приближаясь в разных своих ипостасях к тому, что мы привыкли считать реальным миром, и наиболее эффективной на этом пути, конечно, оказывается нечеткая логика, которую я бы соотносила уже не с привычными традиционно левополушарными механизмами, а с их зеркальными соседями21. В некотором смысле само дихотомическое описание основных мыслительных процессов размылось, подобно номенклатуре наук: после появления квантовой механики нечеткость, если не сказать артистичность, подходов к совсем, казалось бы, нехудожественному объекту никого не смущает. Похожим образом размылось и представление о функционально двуполушарной структуре мозга. И в каком‑то смысле это больше соответствует современному состоянию знаний в данной области: нет того, что раньше называлось «правый мозг vs левый мозг», нет и самих списков бинарных оппозиций их функций22. Различные типы человеческого сознания, основанного на  знаниях, можно классифицировать в  терминах процедур базы знаний. Научное знание — это динамическая база, ориентированная на истинность. Процедуры научного знания основаны на законах логики (вопрос — какой именно?), как принято думать, общих для всех наук, и методах верификации фактов и гипотез, специфических для конкретных наук (ясно, что принципы доказательств в гуманитарных и естественных науках различны). Обыденное мышление опирается не только на истину, но и на устойчивые, «центрированные» структуры. Типичная для обыденного мышления тенденция к упрощению — проявление того, что ощущение устойчивости (когнитивный консонанс), легче достигаемое в простых структурах, оказывается предпочтительнее логической обоснованности: принятое однажды суждение в дальнейшем защищается от опровержения, в том числе простым игнорированием суждений, его опровергающих23. 20. Чернавский  Д. С., Карп  В. П., Родштадт  И. В. и др. Распознавание. Аутодиагностика. Мышление. Синергетика и наука о человеке. М., 2004. С. 194. 21. См.: Финн  В. К. Указ соч.; Манин  Ю. И. Сова и солнце. 22. См.: Черниговская  Т. В. Если зеркало будет смотреться в зеркало… 23. См.: Кузнецов  О. П. Когнитивное моделирование слабо структурированных ситуаций // Поспеловские чтения. Вып. 7. Искусственный интеллект — проблемы и перспективы / Под науч. ред. Г. Г. Григоряна, В. Л. Стефанюка.

• Татьяна Черниговская •

87

Мозг, стало быть, не только использует разные языки для общения с разными адресатами внутри себя и целого организма на физико-химическом уровне, но выбирает разные модусы для контактов и осмысления макроуровней — от научного до ритуального и бытового. Он также переходит с языка на язык в случае опасности или дефицита возможностей, как в  случае, подробно и замечательно описанном Ю. Маниным, когда временная утрата «левополушарной» способности читать и  писать сама компенсировалась «правополушарной» живописью и рисунком24. Чрезвычайно интересно его замечание, что язык (в целях самосохранения) использовал мифологически-фольклорные средства, чтобы ими, как приманкой, соблазнять своей красотой поколения людей и  жить в  устной традиции, ожидая появления письменности… Стоит еще раз отметить, что кодирование, «упаковка» знаний о мире, к тому же в художественной форме гораздо полнее и экономичнее, чем в научной. В этой связи стоит вспомнить пионерские исследования И. Г. Франк-Каменецкого, О. М. Фрейденберг и  С. С. Аверинце­ ва25, в частности философско-культурологическую теорию взаимосвязи языка и сознания, образа и понятия Фрейденберг, раскрывшую архаические истоки формирования человеческой рациональности на основе понятий мифа и фольклора26: «перевести язык образа на язык понятий невозможно», а «история сознания — это история освобождения от давления внешнего мира и ход в направлении к миру внутреннему». Десятилетия спустя Лакофф во многом повторит Фрейденберг (вряд ли слышав о ней): кинестетические схемы предваряют последующие концептуальные формы выражения, чему соответствуют образно-кинестетические концепты, на основе которых формируются метафоры, воспроизводящие телесный опыт и т. д.27 ФранкКаменецкий осуществлял реконструкцию первобытного мышления, исторических фаз мифологического творчества и ясно показал, что палеосемантическое изучение мифологических сюжетов и образов устанавливает соответствия «между сочетаниями представлений, лежащими в основе мифического мышления, с одной стороны, и первично-языковых понятий, с друМ.: Политехнический музей; Российская ассоциация искусственного интеллекта, 2006. С. 86–100. 24. См.: Манин  Ю. И. Сова и солнце. 25. См.: Аверинцев  С. С., Франк-Каменецкий И. Г., Фрайденберг  О. М. От слова к смыслу. Проблемы тропогенеза. М.: УРСС , 2001. 26. См.: Фрейденберг  О. М. Миф и литература древности. М.: «Восточная литература» РАН , 1998. 27. См.: Lakoff G. Women, fire, and dangerous things: What categories reveal about the mind. Chicago; L.: University of Chicago press. 1987. P. 353–363.

88

• Логос

№1

[97] 2014 •

гой стороны; именно архаическое сознание стало источником не только мифологических сюжетов и образов, но и полисемии слов». Синкретизм мифологических представлений и лексического состава древних языков, по Франк-Каменецкому, является производным от синкретизма самого архаического сознания28. Иные, кроме классических, логики, метафорические инструменты описания, синкретизм — не  прошлое развития культуры, а все более активно захватывающая интеллектуальное пространство сила. История цивилизаций говорит нам, что искусство часто (и  неосознанно) делает когнитивные прорывы, которые через десятилетия догоняют своими методами точные и  естественные науки. Имя таким примерам — легион29. Но  было  бы наивно, как еще недавно, проводить водораздел по линии рациональная наука vs иррациональное искусство — поразительно диаметральные ожидаемым описания мы видим в самоотчетах и в воспоминаниях как ученых, так и художников; не следует забывать и о разной роли неосознаваемой интеллектуальной работы у художников и мыслителей разного типа30. Приведу пару примеров. Клод Моне (импрессионист!), анализируя творческий процесс, пишет: Я опять взялся за невозможное: воду с травой, которая колеблется в ее глубине. Когда смотришь — чудесное зрелище, но можно сойти с ума, когда пытаешься написать. Но ведь я всегда берусь за такие вещи… Мне не везет как никогда: ни разу не было подряд трех дней хорошей погоды, и мне приходится все время переделывать свои этюды, ведь все растет и зеленеет. Короче говоря, я гонюсь за природой и не могу ее настичь. Вода в реке то прибывает, то убывает, один день она зеленая, другой — желтая, иногда река почти совсем пересыхает, а  завтра, после сегодняшнего ливня, это будет целый поток! Одним словом, я в большом беспокойстве31.

Альфред Шнитке: Музыка — искусственный язык, дистиллированный музыкальный язык, подчиненный строжайшей рациональной регламен-

28. См.: Франк-Каменецкий  И. Г. Первобытное мышление в свете яфетической теории и философии // Язык и литература. Л., 1929. Т. 3. С. 70–155. 29. См., в частности: Lehrer J. Proust was a Neuroscientist. Вoston: Mariner Books, 2007. 30. См., напр.: Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Советское радио, 1970; Зинченко  В. П. Сознание и творческий акт. М.: Языки славянских культур, 2010. 31. Моне К. Письма // Мастера искусства об искусстве. М.: Искусство, 1969. Т. 5. Кн. 1. С. 98.

• Татьяна Черниговская •

89

тации, но как бы совсем внесемантический (а музыка все-таки свою семантику имеет, хотя и не сюжетную). То ли это язык, где семантика вся случайная и осколочная. Как будто человек управляет силами, которые ему не подчиняются. Ну, скажем, как ученик чародея, как человек, который использует магические формулы, не владея силами, которые приходят по этим заклинаниям, не в состоянии с ними справиться32.

Все это попытки понять другие языки и  их правила. Однако, как говорил Феллини в  ответ на  вопрос, о  чем его фильмы, «мог  бы сказать  — написал  бы роман». Не  переводятся языки поэзии, живописи, музыки, танца на  линейный вербальный язык «простой» прозы… Как не переводятся сны, тонкие и смутные состояния, бессознательные процессы, вкусы и особенно запахи, медитации и настроения… Огромные пласты так называемого чувственного опыта, которые и пытается описать искусство и  которые пока нет надежды соотнести с  мозговыми кодами, с  однозначным научным переводом, также представляют серьезные трудности и  для нейрофизиологических исследований, и для моделирования, ведь речь идет не о порогах, а о qualia!33 Джекендофф34 предложил перекинуть мост между вычисляющим и  самодостаточным мозгом и  внешним миром, вводя концепт f-mind, который можно понимать как способность средствами естественного языка кодировать определенные комбинации в нейронных сетях в релевантных контексту отделах мозга. У каждого из нас в памяти есть вехи, чтобы не затеряться в  своем ментальном пространстве,  — вроде пирожных «Мадлен», которые Пруст виртуозно использует в романе «В поисках утраченного времени»: его герой вспомнил детство в Нормандии (Комбре), когда съел это пирожное в Париже («…я так часто видел, но не пробовал больше эти мадленки, и их образ давно разошелся с  воспоминаниями о  днях в  Комбре»). Эти 32. См.: Беседы с Альфредом Шнитке / Сост. А. В. Ивашкин. М.: РИК «Культура», 1994. 33. См. в связи с этим: Chernigovskaya  T. V., Arshavsky  V. V. Olfactory and visual processing and verbalization: Cross-cultural and neurosemiotic dimensions // Speaking of Colors and Odors. Converging Evidence in Language and Communication Research (CELCR ) / M. Plumacher, P. Holz (eds). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamin, 2007. Vol. 8. P. 227–239; Черниговская  Т. В. Семиотика запахов: вербализация, синестезия, память // Петербургское лингвистическое общество. Научные чтения — 2003. Приложение к журналу «Язык и речевая деятельность». СП б.: СПБГУ , 2004. Т. 5. С. 171–176. 34. См.: Jackendoff R. Précis of Foundations of Language: Brain, Meaning, Grammar, Evolution // Behavioral and Brain Sciences. 2003. Vol. 26. P. 651–707.

90

• Логос

№1

[97] 2014 •

изумительные пирожные пекла маленькому Марселю его тетя Леони, их вкусом закодировано для него детство, когда он хотел вырваться из этой провинции, ставшей потом для него Потерянным Раем (напишет потом, что рай только и может быть потерянным…). И поэтому какой‑то нравственный долг, долг человеческой связности налагается на нас — чем? Впечатлениями. Таким впечатлением у  Пруста оказалось пирожное «Мадлен». Толстенькие, пухленькие пирожные. И  Пруст имел смелость и  отвагу души услышать этот голос, остановиться и, не переставая работать, не откладывая на завтра, вытащить все свое прошлое из этого пирожного. Из его голоса, из того, как пирожное его окликнуло35. Вербальный язык «объективизирует» индивидуальный опыт, обеспечивая описание мира и коммуникацию. Это значит, что именно и  только язык, будучи культурным феноменом, хотя и  базирующимся на  генетически обусловленных алгоритмах, соединяет объекты внешнего мира с нейрофизиологическими феноменами, используя конвенциональные семиотические механизмы. Наше восприятие может быть описано как относительно объективное только благодаря конвенциональности номинации — договору о том, в какие ячейки мы будем упаковывать наши ощущения. Элегантность, размер и  качество этих ячеек варьируются от языка к языку и от индивидуума к индивидууму. Более того, мы сталкиваемся с нарушенным или даже иллюзорным и галлюцинаторным восприятием, но язык и мозг справляются и с этим. Мы должны соединять слова с событиями и вещами, и в каких‑то случаях это удается лучше (как с цветами и линиями), а в каких‑то — хуже (как с запахами и вкусами). Мы можем столкнуться и с синестезией — сенсорной или когнитивной, — когда разные модальности восприятия могут обмениваться «опытом и  инвентарем». Известно, что многие творческие люди обладали такими способностями и  активно ими пользовались, и это является одним из главных инструментов искусства: Аристотель, Ньютон, Гёте, Гельмгольц, Скрябин, Кандинский…36 Мамардашвили настаивал, что сознание — это парадоксальность, к  которой невозможно привыкнуть. Но  если раньше, 35. См.: Мамардашвили  М. К. Указ. соч. 36. См.: Cytowic R. Synaesthesia — A Union of the Senses. N.Y.: Springer, 1989; Engen T. Odor Sensation and Memory. N.Y.: Praeger, 1991; Emrich  H. M. Welche Farbe hat der Montag? Synästhesie: Das Leben mit verknüpften Sinnen. Stuttgart: S. Hirzel, 2002; Черниговская  Т. В. Семиотика запахов; Она же. Нить Ариадны или пирожные «Мадлен»: Нейронная сеть и сознание // В мире науки / Scientific American. 2012. № 4.

• Татьяна Черниговская •

91

продолжал он, это было предметом прежде всего философии, то сегодня ситуация иная, и не занимается ли естественно-научный подход препарированием «трупа сознания»? Добавлю: похоже, что без Кота Шрёдингера и здесь не обошлось. Жаль, что он не владеет человеческим языком, который и есть доступный нам язык сознания. REFERENCES Allakhverdov  V. M. Soznanie kak paradoks (Eksperimental’naia psikhologika, t. 1) [Consciousness as a Paradox (Experimental Psychologiс, vol. 1)], Saint Petersburg, DNK , 2000. Anokhin K. V. Dolgovremennaia pamiat’ v neironnykh setiakh: Kletochnye i sistemnye mekhanizmy [Long-Term Memory in Neural Networks: Cellular and Systemic Mechanisms]. XI Vserossiiskaia nauchno-tekhnicheskaia konferentsiia “Neiroinformatika–2009”. Lektsii po neiroinformatike [All-Russian Scientific Conference “Neuroinformatics 2009”. Lectures on neuroinformatics], Moscow, MIFI , 2009, pp. 14–34. Averintsev S. S., Frank-Kamenetskii I. G., Fraidenberg O. M. Ot slova k smyslu. Problemy tropogeneza [From Word to Meaning. Problems of Tropegenes], Moscow, URSS , 2001. Barulin A. N. K probleme perekhoda ot zakrytoi zoosemioticheskoi znakovoi sistemy k otkrytoi. Ch. 1. Svist [On the Problem of the Transition from a Closed Zoo-Semiotic Sign System to Open One. Part 1. Whistle]. Voprosy iazykoznaniia [Questions of linguistics], 2012. Bernard C. Kurs obshchei fiziologii. Zhiznennye iavleniia, obshchie zhivotnym i rasteniiam [Leçons sur les phénomènes de la vie communs aux animaux et aux végétaux], Saint Petersburg, 1878. Bickerton D. Iazyk Adama: kak liudi sozdali iazyk, kak iazyk sozdal liudei [Adam’s Tongue: How Humans Made Language, How Language Made Humans], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2012. Botha R., Knight C., eds. The Prehistory of Language, Oxford, New York, Oxford University Press, 2009. Chernavskii D. S., Karp V. P., Rodshtadt I. V., Nikitin A. P., Chernavskaia N. M. Raspoznavanie. Autodiagnostika. Myshlenie. Sinergetika i nauka o cheloveke [Recognition. Autodiagnostics. Thinking. Synergetics and the humanics], Moscow, URSS , 2004. Chernigovskaya T. Cerebral Asymmetry — a Neuropsychological Parallel to Semiogenesis. Acta Coloquii. Bochum publications in Evolutionary Cultural Semiotics, Language in the Wurm Glaciation (eds U. Figge, W. Koch), 1996, vol. 27, pp. 53–75. Chernigovskaya T. Cerebral Lateralization for Cognitive and Linguistic Abilities: Neuropsychological and Cultural Aspects. Studies in Language Origins (eds J. Wind, A. Jonker), Amsterdam, Philadelphia, 1994, vol. III , pp. 56–76. Chernigovskaya T. Esli zerkalo budet smotret’sia v zerkalo, chto ono tam uvidit? (K voprosu ob evoliutsii iazyka i soznaniia) [If Mirror Sees Itself in the Mirror What Will It See? (On the Issue of Evolution of Language and Consciousness)]. Kognitivnye issledovaniia [Cognitive Studies], iss. 4, Moscow, IP RAN , 2010, pp. 67–89. Chernigovskaya T. Mozg i iazyk: vrozhdennye moduli ili obuchaiushchaiasia set’? [Brain and Language: Innate Modules or a Learned Network?] Mozg.

92

• Логос

№1

[97] 2014 •

Fundamental’nye i prikladnye problemy. Po materialam sessii Obshchego sobraniia Rossiiskoi akademii nauk 15–16 dekabria 2009 [Brain. Fundamental and Applied Problems. Following the Session of the General Meeting of the Russian Academy of Sciences on December 15–16, 2009] (ed. A. I Grigor’ev), Moscow, Nauka, 2010, pp. 117–127. Chernigovskaya T. Neurosemiotic Approach to Cognitive Functions. Semiotica, the Journal of the International Association for Semiotic Studies, 1999, vol. 127, no 1/4, pp. 227–237. Chernigovskaya T. V. Chelovecheskoe v cheloveke: soznanie i neironnaia set’ [The Human in Man: Consciousness and Neural Network]. Problema soznaniia v filosofii i nauke [The problem of consciousness in philosophy and science] (ed. D. I. Dubrovskii), Moscow, Institut filosofii RAN , 2008. Chernigovskaya T. V. Eksperimental’naia lingvistika nastupivshego veka i kognitivnaia nauka kak sintez gumanitarnogo i estestvennonauchnogo znaniia [Experimental Linguistics of the New Century and Cognitive Science as a Synthesis of Human and Natural Sciences]. Sbornik statei, posviashchennyi iubileiu prof. L. A. Verbitskoi [Festschrift in Honor of Anniversary of Professor Verbitskaia], Saint Petersburg, 2006, pp. 214–230. Chernigovskaya T. V. Iazyki soznaniia: kto chitaet teksty neironnoi seti? [Languages of ​​Consciousness: Who Reads Texts of the Neural Network?] Chelovek v mire znaniia. K 80-letiiu akad. V. A. Lektorskogo [Man in the World of Knowledge. Festschrift in Honor of 80th Anniversary of Academician Lektorskii], Moscow, IF RAN , 2012. Chernigovskaya T. V. Nit’ Ariadny ili pirozhnye Madlen: Neironnaia set’ i soznanie [Ariadne’s Thread or Madeleine Cake: Neural Network and Consciousness]. V mire nauki / Scientific American, 2012, no. 4. Chernigovskaya T. V. Semiotika zapakhov: verbalizatsiia, sinesteziia, pamiat’ [Semiotics of Odors: Verbalization, Synaesthesia, Memory]. Peterburgskoe lingvisticheskoe obshchestvo. Nauchnye chteniia — 2003. Prilozhenie k zhurnalu “Iazyk i rechevaia deiatel’nost’” [Petersburg Linguistic Society. Scientific Readings — 2003. Supplement to the journal “Language and Speech Activity”], Saint Petersburg, SPBGU , 2004, vol. 5, pp. 171–176. Chernigovskaya T. V., Arshavsky V. V. Olfactory and Visual Processing and Verbalization: Cross-Cultural and Neurosemiotic Dimensions. Speaking of Colors and Odors. Converging Evidence in Language and Communication Research (CELCR ) (eds M. Plumacher, P. Holz), Amsterdam, Philadelphia, John Benjamin, 2007, vol. 8, pp. 227–239. Chernigovskaya T., Natochin Yu., Menshutkin V. Principles of Evolution of Natural and Computer Languages and Physiological Systems. Becoming Loquens. Bochum Publications in Evolutionary Cultural Semiotics (eds B. Bichakjian, T. Chernigovskaia, A. Kendon, A. Möller), Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, Peter Lang, 2000, vol. 1, pp. 211–236. Cytowic R. Synaesthesia — A Union of the Senses, New York, Springer, 1989. Deacon T. W. Evolution of Language Systems in the Human Brain. Evolution of Nervous Systems, Oxford, Elsevier, 2006, vol. 5, Evolution of Primate Nervous Systems. Deacon T. W. Multilevel Selection in a Complex Adaptive System: The Problem of Language Origins. Evolution and Learning: The Baldwin Effect Reconsidered (eds B. Weber, D. Depew), Cambridge, MA , MIT Press, 2003. Dubrovskii D. I. Aktual’nye problemy intersub’ektivnosti [Actual Problems of Intersubjectivity]. Estestvennyi i iskusstvennyi intellekt [Natural and Artificial Intelligence] (eds D. I. Dubrovskii, V. A. Lektorskii), Moscow, KANON +, 2011, pp. 129–148.

• Татьяна Черниговская •

93

Edelman  G. M. Wider than the Sky: A Revolutionary View of Consciousness, London, Penguin Press Science, 2004. Emrich  H. M. Welche Farbe hat der Montag? Synästhesie: Das Leben mit verknüpften Sinnen, Stuttgart, S. Hirzel, 2002. Engen T. Odor Sensation and Memory, New York, Praeger, 1991. Finn V. K. Sintez poznavatel’nykh protsedur i problema induktsii [Synthesis of Cognitive Procedures and the Problem of Induction]. Nauchno-tekhnicheskaia informatsiia. Ser. 2: Informatsionnye protsessy i sistemy [Scientific and Technical Information. Ser. 2: Information Processes and Systems], Moscow, VINITI RAN , 2009, pp. 1–37. Fitch T. The Evolution of Speech: A Comparative Review. Trends in Cognitive Sciences, 2000, vol. 4, pp. 258–267. Fodor J. Where Is My Mind? London Review of Books, February 12, 2009, vol. 31, no. 3. Frank-Kamenetskii I. G. Pervobytnoe myshlenie v svete iafeticheskoi teorii i filosofii [Primitive Thinking in the Light of Japhetic Theory and Philosophy]. Iazyk i literature [Language and Literature], Leningrad, 1929, vol. 3, pp. 70–155. Freidenberg  O. M. Mif i literatura drevnosti [Myth and Literature of Antiquity], Moscow, Vostochnaia literatura RAN , 1998. Hadamard J. Issledovanie psikhologii protsessa izobreteniia v oblasti matematiki [Essai sur la Psychologie de l’invention dans le Domaine Mathematique], Moscow, Sovetskoe radio, 1970. Ivashkin A. V., ed. Besedy s Al’fredom Shnitke [Conversations with Alfred Shnitke], Moscow, RIK “Kul’tura”, 1994. Jackendoff R. Précis of Foundations of Language: Brain, Meaning, Grammar, Evolution. Behavioral and Brain Sciences, 2003, vol. 26, pp. 651–707. Kant I. Prolegomeny ko vsiakoi budushchei metafizike, mogushchei poiavit’sia kak nauka [Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft wird auftreten können]. Sochineniia: v 6 t. [Works in 6 vols], Moscow, Mysl’, 1965, vol. 4, part 1, pp. 67–210. Kozintsev A. G. Predystoriia iazyka: obshchie podkhody [Prehistory of Language: Global Approaches]. Rossiiskii arkheologicheskii ezhegodnik [Russian Archaeological Yearbook], 2010, no. 1. Kuznetsov O. P. Kognitivnoe modelirovanie slabo strukturirovannykh situatsii [Cognitive Modeling of Loosy Structured Situations]. Pospelovskie chteniia. Vyp. 7. Iskusstvennyi intellekt — problemy i perspektivy [Reading in Honor of Pospelov. Iss. 7. Problems and Prospects of Artificial Intelligence] (eds G. G. Grigorian, V. L. Stefaniuk), Moscow, Politekhnicheskii muzei, Rossiiskaia assotsiatsiia iskusstvennogo intellekta, 2006, pp. 86–100. Lakoff G. Women, Fire, and Dangerous Things: What Categories Reveal About the Mind, Chicago, London, University of Chicago press, 1987, pp. 353–363. Lehrer J. Proust Was a Neuroscientist, Вoston, Mariner Books, 2007. Lektorskii V. A. Issledovanie intellektual’nykh protsessov v sovremennoi kognitivnoi nauke: filosofskie problem [Philosophical Problems of Research of the Intellectual Processes in Contemporary Cognitive Science]. Estestvennyi i iskusstvennyi intellekt [Natural and Artificial Intelligence] (eds D. I. Dubrovskii, V. A. Lektorskii), Moscow, KANON +, 2011, pp. 3–16. Lieberman P. On the Nature and Evolution of the Neural Bases of Human Languag. Yearbook of Physical Anthropology, 2002, vol. 45, pp. 36–62. Lotman Iu. M. O probleme znachenii vo vtorichnykh modeliruiushchikh sistemakh [On the Problem of Signification ​​in Secondary Modeling Systems]. Uchenye zapiski Tartuskogo gosudarstvennogo universiteta. [Proceedings of Tartu State University], 1965, iss. 181 (Works on semiotic systems), pp. 210–216. Mamardashvili  M. K. Psikhologicheskaia topologiia puti. M. Prust “V poiskakh utrachennogo vremeni”. Lektsii [Psychological Topology of Path. M. Proust’s “In

94

• Логос

№1

[97] 2014 •

Search of Lost Time”. Lectures], Saint Petersburg, Izdatel’stvo Russkogo Khristianskogo gumanitarnogo institute, Zhurnal “Neva”, 1997. Manin Iu. I. Matematika kak metafora [Mathematics as Metaphor], Moscow, MCNMO , 2008. Manin Iu. I. Sova i solntse [The Owl and the Sun], 2012 (unpublished). McCulloch W. S., Pitts W. H. A Logical Calculus of the Ideas Immanent in Nervous Activity. Bulletin of Mathematical Biophysics, 1943, vol. 5, pp. 115–133. Monet C. Pis’ma [Letters]. Mastera iskusstva ob iskusstve [Great Artists on Art], Moscow, Iskusstvo, 1969, vol. 5, book 1. Nagel T. Myslimost’ nevozmozhnogo i problema dukha i tela [Conceiving the Impossible and the Mind-Body Problem]. Voprosy filosofii [Questions of Philosophy], 2001, no. 8. Natochin Iu. V., Menshutkin V. V., Chernigovskaya T. V. Obshchie cherty evoliutsii v gomeostaticheskikh i informatsionnykh sistemakh [Common Features of the Evolution of Informational and Homeostatic Systems]. Zhurnal evoliutsionnoi biokhimii i fiziologii [Journal of Evolutionary Biochemistry and Physiology], 1992, vol. 28, no. 5, pp. 623–637. Natochin Yu., Chernigovskaya T. Evolutionary Physiology: History, Principles. ­Journal of Comparative Biochemistry and Physiology, 1997, A, vol. 118, no 1, pp. 63–79. Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft [1882]. Kritische Studienausgabe in 15 Bänden, München, New York, 1980, Bd. 3, Aphorism 121. Nikolaeva  T. M. O chem na samom dele napisal Marsel’ Prust? [What Did Marcel Proust Actually Wrote About?], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2012. Panov E. N. Orudiinaia deiatel’nost’ i kommunikatsiia shimpanze v prirode [Instrumental Activity and Communication of Chimpanzees in Nature]. Razumnoe povedenie i iazyk. Vyp. 1. Kommunikativnye sistemy zhivotnykh i iazyk cheloveka. Problema proiskhozhdeniia iazyka [Intelligent Behavior and Language. Iss. 1. Communication Systems of Animals and Human Language. The Origin of Language] (eds A. D. Koshelev, T. V. Chernigovskaya), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2008, pp. 231–260. Panov  E. N. Znaki, simvoly, iazyki. Kommunikatsiia v tsarstve zhivotnykh i v mire liudei [Signs, Symbols, Languages​​. Communication in the Animal Kingdom and in the People’s World], Moscow, KMK Scientific Press, 2005. Piatigorskii A. M., Mamardashvili M. K. Simvol i soznanie. Metafizicheskie rassuzhdeniia o soznanii, simvolike i iazyke [Symbol and Consciousness. Metaphysical Reasoning About Consciousness, symbolism and language], Jerusalem, 1982. Pinker S., Jackendoff R. Komponenty iazyka: chto spetsifichno dlia iazyka i chto spetsifichno dlia cheloveka? [The Faculty of Language: What’s Special About It?] Razumnoe povedenie i iazyk. Vyp. 1. Kommunikativnye sistemy zhivotnykh i iazyk cheloveka. Problema proiskhozhdeniia iazyka [Intelligent Behavior and Language. Iss. 1. Communication Systems of Animals and Human Language. The Origin of Language] (eds A. D. Koshelev, T. V. Chernigovskaya), Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2008, pp. 261–292. Read D. W. Working Memory: A Cognitive Limit to Non-Human Primate Recursive Thinking Prior to Hominid Evolution. Evolutionary Psychology, 2008, vol. 6, pp. 676–714. Red’ko V. G. Modelirovanie kognitivnoi evoliutsii — aktual’noe napravlenie issledovanii [Modeling of Cognitive Evolution is the Actual Area of Research]. Estestvennyi i iskusstvennyi intellekt [Natural and Artificial Intelligence] (eds D. I. Dubrovskii, V. A. Lektorskii), Moscow, KANON +, 2011, pp. 61–79. Reznikova Zh. I. Kognitivnoe povedenie zhivotnykh i ego razvitie v ontogeneze [Cognitive Behavior of Animals and Its Development in Ontogenesis].



• Татьяна Черниговская •

95

Teoriia razvitiia [Theory of Development], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2011, pp. 279–315. Rudnev  V. P. Proch’ ot real’nosti: Issledovaniia po filosofii teksta [Away from Reality: Studies in Philosophy of Text], Moscow, Agraf, 2000. Tomasello M. Istoki chelovecheskogo obshcheniia [Origins of Human Communication], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2011. Von Uexküll J. Theoretische Biologie, Berlin, Springer, 1928. Zinchenko  V. P. Soznanie i tvorcheskii akt [Consciousness and the Creative Act], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2010.

96

• Логос

№1

[97] 2014 •

Задачи, эвристики, инсайт и другие непонятные вещи Владимир Спиридонов

Владимир Спиридонов. Доктор психологических наук, заведующий центром когнитивных исследований Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХИГС, ведущий научный сотрудник лаборатории когнитивных исследований НИУ ВШЭ. Адрес: 119571, Москва, Проспект Вернадского, д. 82. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: мыслительная задача, решение задач, вторичная моделирующая система, инсайт, эвристика, непонятные вещи. Статья посвящена теоретическому описанию психологических механизмов, обеспечивающих решение мыслительных задач человеком. Обсуждаются устройство проблемной ситуации и базовые психологические процессы, которые связаны с отысканием решения: построение системы вторичных значений условий задачи, которые оказываются увязанными в единую структуру и определенными друг через друга (вторичной моделирующей системы, по выражению В. А. Успенского). В таком контексте анализируются наиболее заметный (возможно, ключевой) этап решения — инсайт и эвристики (эвристические стратегии), выполняющие сервисные функции и помогающие решателю работать с задачей и своим мышлением.

PROBLEMS, HEURISTICS, INSIGHT AND OTHER STRANGE THINGS Vladimir Spirid onov. PhD in Psychology, Director of the Center for Cognitive Research of the Russian Academy of National Economy and Public Administration, Leading Researcher at the Cognitive Research Lab of the National Research University Higher School of Economics. Address: Prospect Vernadskogo 82, 119571 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: problem, problem solving, secondary modeling system (metasystem), insight, heuristic, strange things. This article is dedicated to a theoretical description of the psychological mechanisms responsible for problem solving by humans. We discuss the structure of a problem and basic psychological processes associated with finding a solution: the construction of a secondary system of meanings on basis of the problem conditions which appear to be integrated in a single structure and which are defined in terms of each other (secondary modeling system, according to V. A. Uspenskiy). In this context, we analyze the most notable point of problem solving — insight and heuristics (heuristic strategies) which fulfill service functions and help the problemsolver to manage the problem and their own thinking.

 97

И

ССЛЕДОВАНИЕ мышления, в частности продуктив‑ ного (творческого), представляет собой один из самых противоречивых разделов психологии. В соответствии с  устойчивой традицией психологов интересует не  «чистое» мышление, а реальный процесс решения, осуществляемый че‑ ловеком или группой решателей1 и укорененный в их жизнедея‑ тельности, то  есть связанный с  мотивацией, целями, эмоция‑ ми, уровнем развития способностей, структурой имеющихся знаний и т. д. Его основная форма — решение проблемных си‑ туаций: задач и слабоструктурированных проблем. Люди стал‑ киваются с  ними в  самых разных сферах — проектировании, изобретательстве, менеджменте, исследовании, абстрактных рассуждениях да и просто в повседневной жизни. Это влечет за собой очевидную потребность в знаниях о строении мышле‑ ния (как «успешного», так и делающего ошибки) и в эффектив‑ ных методах решения (их обычно называют эвристиками или эвристическими стратегиями), пригодных для широких классов проблемных ситуаций. ЧТО ТА КОЕ ЗА ДАЧА? С чем сталкивается мышление? Что ему противостоит, созда‑ вая «барьеры» и «препятствия» на пути мыслительного процес‑ са? Что вообще может сопротивляться мышлению? Этот вопрос при всей его сложности допускает прямой (хотя и дискуссион‑

1. Решатель — человек или животное, ищущие выход из проблемной ситуации (задачи или проблемы) в ходе эксперимента или в естественных условиях.

98

• Логос

№1

[97] 2014 •

ный) ответ: только само мышление и может выступать для себя подобным препятствием, хотя это обстоятельство всегда зама‑ скировано каким‑то конкретным материалом или ситуацией, с которыми не удается совладать. Из сказанного становится понятен феномен мыслитель‑ ной задачи. Это определенного рода ловушка (специально из‑ готовленная или возникающая стихийно), попадая в которую человеческое мышление сталкивается с собственной неполно‑ той, неточностью или неадекватностью. Скажем, одно сужде‑ ние противоречит другому, или одни мыслительные струк‑ туры не  соответствуют другим (например, представление задачи — разрешенным интеллектуальным операциям), или не‑ релевантные условия задачи маскируют основные. Свойства мыслительной задачи непросто однозначно опре‑ делить, но вполне можно проиллюстрировать примерами. Начну с того, что к задаче такого рода нельзя относиться как к повествовательному тексту, просто описывающему какую‑то реальную ситуацию. Подобная задача целиком условна: все яб‑ локи в  ней одинаковы и  взаимозаменяемы, поезда движутся строго равномерно и прямолинейно, рабочие никогда не выпу‑ скают брак, вода в трубах не кончается и т. д. Причем какие‑то значимые условия или ограничения указаны прямо, а  о  дру‑ гих приходится догадываться по  ходу дела (например, о  том, что объем выполненной работы можно взять за единицу). Бо‑ лее того, проверять задачу на «правильность» (решаемость, не‑ противоречивость, полноту условий и т. д.) не требуется вовсе2. Подобной же условностью характеризуются и получаемые решения, которые оказываются принятыми или отвергнутыми как «правильные» или «неправильные» на основании конвен‑ ций, возникающих ad hoc по  ходу решения или сформулиро‑ ванных заранее. Например, является ли знаменитый поступок Александра Македонского, который разрубил гордиев узел, вме‑ сто того чтобы развязать его, решением данной задачи? По усло‑ виям, конечно же, требовалось именно развязать узел, но тем не  менее «ответ» Александра был принят и  современниками, и потомками и даже стал нарицательным. Это значит, что зада‑ ча содержала нечто, что допускало подобную интерпретацию, и это нечто и было выявлено легендарным решением. В соответствии с  известным определением3 мыслительная задача — цель, поставленная в определенных условиях, препят‑ ствующих ее непосредственному достижению. Процесс реше‑ ния — достижение уже заданной, психологически очерченной 2. Последнее, конечно, касается лишь «учебных» задач. 3. См.: Леонтьев  А. Н. Проблемы развития психики. М.: Мысль, 1965.

• Владимир Спиридонов •

99

цели. Он заключается в поиске необходимых для этого средств (которые изначально отсутствуют) в  границах, намеченных условиями. Однако более глубокие свойства задачи при таком взгляде остаются за скобками. Под поверхностью оказываются необхо‑ димые, но исходно скрытые возможности4, которые потенци‑ ально могут стать основой для решения. Этим задаются объ‑ ективные поле и  границы поиска ответа. Задача — интенцио‑ нальное образование, побуждающее решателя к  активности, направленной на выявление этих возможностей, что обеспечи‑ вается наличием цели. Однако не произвольных, а именно тех, которые могут быть обнаружены в заданных условиях. При от‑ сутствии таковых мыслительная задача превращается в паро‑ дию на саму себя5 и, строго говоря, не является задачей. Но самым сильным свойством задачи выступает следую‑ щее: возможности создают основу для построения системы но‑ вых («вторичных») значений, отсутствующих в условии. Подоб‑ ная система, возникающая по ходу решения, задает и границы условности, и допустимые интерпретации задачи, и параметры оценки правильности ответа. Процесс решения задачи: карта и территория Процесс решения мыслительной задачи организован как по‑ строение (вторичной) моделирующей системы6. Она не  при‑ сутствует в готовом виде до его начала и может не возникнуть в его ходе — тогда решение останется ненайденным. Решатель образовывает вторичные значения ключевых аспектов задачи (данное и искомое7) — они постепенно оказываются увязанны‑ ми в единую структуру и определенными друг через друга. Так реализуются возможности, заложенные в условиях задачи. Это обеспечивает решателя ориентирами для дальнейшего движе‑ ния: возникающая система все строже и последовательнее опре‑ деляет и  «подсказывает» допустимые способы действия, по‑ могая различать осмысленные и  ошибочные шаги. Собствен‑ но, в построении такой системы и заключается основной шаг к решению — оно также оказывается заданным и определенным в рамках этого складывающегося целого. Понятно, что вся эта 4. В  аналогичном смысле данный термин использовал Дж. Гибсон. См.: Гибсон  Дж. Экологический подход к  зрительному восприятию. М.: Прогресс, 1988. 5. Известный детский пример такого рода: «Поезд отходит в 16:00, в нем 10 вагонов. Сколько лет машинисту?» 6.  Термин В. А. Успенского. 7.  Термины С. Л. Рубинштейна.

100

• Логос

№1

[97] 2014 •

конструкция получается до некоторой степени условной — опи‑ рающейся на определенные допущения (например, возьмем за х расстояние между городами А и Б). Для более наглядного описания моделирующей системы вос‑ пользуюсь метафорой «карты и территории». Она была предло‑ жена А. Кожибским и широко использована Г. Бейтсоном8 для описания разноплановых психологических феноменов (в пер‑ вую очередь, процессов межличностной коммуникации). Тер‑ ритория, в соответствии с данной метафорой, сложена из объ‑ ектов, которые обладают собственной «плотностью», «правила‑ ми поведения» и за счет этого «оказывают сопротивление». Их нельзя игнорировать или изменить по собственному произволу, поэтому приходится учитывать их свойства в своих действиях. Карта является знаковой системой, которая описывает и пред‑ ставляет территорию, выступающую референтом, то есть набо‑ ром явлений и связей между ними, обозначаемых данной зна‑ ковой конструкцией. Таким образом, отношение карты к терри‑ тории является референцией. Хотя карта и территория тесно связаны между собой, они — принципиально разнородные явления. Существуют определен‑ ные правила «картирования» — карта не может быть целиком произвольной. Она относительно автономна, изменения на ней не влияют на территорию, она может быть неверной в целом или содержать локальные ошибки, ею надо уметь пользоваться, поскольку она содержит условные обозначения (знаки). Одной и той же территории могут адекватно соответствовать разные карты, причем их количество может быть достаточно велико. Разные карты для одной и той же задачи вполне могут не со‑ впадать между собой. Также карты могут отличаться степенью своей детализированности (масштабом). Более мелкие объекты встроены в более крупные и исчезают или появляются на карте при изменении масштаба рассмотрения. Принципиально важно не путать карту и территорию (то есть сами объекты и их опи‑ сание) в ходе решения, поскольку такое смешение ведет к серь‑ езным ошибкам. Все сущности, на которые указывает метафора, — реальные составные части процесса решения. Текст задачи сам по себе не является территорией (то есть фиксированным набором объ‑ ектов и их свойств), а только дает какое‑то ее описание. Реша‑ тель на основании условий задачи (ее текста) начинает строить карту, то есть обнаруживает и фиксирует значимые элементы проблемной ситуации: какие предметы или процессы и их ко‑ 8. См.: Бейтсон Г. Экология разума / Пер. Д. Я. Федотова, М. П. Папуша. М.: Смысл, 2000.

• Владимир Спиридонов •

101

Карта 2 Референция 2

ТЕКСТ ЗАДАЧИ

Карта 1 Референция 1 Территория

РИС. 1. Организация процесса решения

мыслительной задачи.

личественные показатели присутствуют в условии, как они свя‑ заны между собой, что дано и что нужно узнать и т. п. Назовем этот процесс референцией 1, а его результат — картой 1. Все на‑ званное совершается средствами естественного языка. Карты 1 недостаточно для решения: некоторые связи между условиями задачи просто отсутствуют на ней. Чтобы справить‑ ся с большинством проблемных ситуаций, решатель вынужден провести еще одно картирование: отталкиваясь от карты 1, про‑ извести референцию 2 и построить карту 2 (рис. 1). Референция 1 и референция 2 кардинальным образом отли‑ чаются друг от друга. В ходе референции 2 возникают «вторич‑ ные» значения ключевых явлений задачи, которые оказывают‑ ся связанными в рамках единой системы. Это особенно заметно в случае использования какой-либо знаковой системы, отлич‑ ной от естественного языка (например, алгебраической записи). Решатель извлекает из карты 1 определенное содержание и фик‑ сирует его средствами второй знаковой системы9. В других слу‑ чаях построение карты 2 совершается средствами естественно‑ го языка, и возникающие новые значения не так заметны. Слож‑ ность задач помимо всего прочего заключается в том, что обе карты строятся в ходе решения параллельно. Возникающая в структуре решения моделирующая система играет еще одну важную роль — она задает границу коррект‑ ности и осмысленности самих текстовых задач и их решений. 9. Скажем, для задачи «На протяжении 155 м уложено 25 труб длиной по 5 и 8 м. Сколько тех и других труб уложено?» этот процесс может выглядеть следующим образом: пусть х — количество пятиметровых труб, тогда (25 − х) — количество восьмиметровых, 5х — общая длина пятиметровых труб, 8(25 − х) — общая длина восьмиметровых и т. д.

102

• Логос

№1

[97] 2014 •

Если для проблемных ситуаций типа «Слон весит больше од‑ ной тонны, а кит больше двух. Кто кого переборет?» достаточ‑ но легко показать невозможность построения карт, то с зада‑ чами типа «Рабочий кружок, состоящий из 20 взрослых и под‑ ростков, устроил сбор денег на покупку книг, причем каждый взрослый внес по 3 руб., а каждый подросток — по 1 руб. Сколь‑ ко было в этом кружке взрослых и подростков, если всего было собрано 35 руб.?» или «Отцу 32 года, сыну 5 лет. Через сколько лет отец будет в 10 раз старше сына?» дело обстоит сложнее10. Корректно составленное уравнение для первой из  них [3 (20 − х) + х = 35] приводит к  ответу х = 12,5 подростка, а  для второй [32 + х  =  10 (5 + х)] — к ответу х = −2 года. Дробное коли‑ чество людей в первом случае не удается интерпретировать от‑ носительно какой бы то ни было связки карты и территории: за‑ дача оказывается некорректной. Однако во втором случае рефе‑ ренция возможна: ответ означает, что требование выполнялось два года назад, и задача сохраняет осмысленность. ИНС А ЙТ Начиная с работ гештальтпсихологов11 инсайтом называют клю‑ чевой момент в процессе решения — «озарение», которое приво‑ дит к нахождению ответа (иногда неверного) и часто сопрово‑ ждается яркими переживаниями. Собственно, этот момент (или процесс) и является по-настоящему непонятным и требующим объяснения: каким образом (за счет чего) происходит откры‑ тие новой идеи, способа действия или удачной формулировки. Вышеприведенные описания тех или иных особенностей мыс‑ лительного процесса можно рассматривать как обрамление его смысловой доминанты: это лишь поле, в котором порой совер‑ шается инсайт. Несмотря на широкую известность данного феномена и на‑ личие многочисленных свидетельств, психологов не покидают сомнения по  поводу его реальности: действительно  ли реше‑ ние обнаруживается скачкообразным переструктурированием проблемного поля и  замыканием гештальта (это и  есть пози‑ ция Вертгеймера и Дункера) или же нахождение ответа имеет выводной (логический, последовательный) характер, а инсайт — 10. Примеры позаимствованы из: Фридман  Л. М. Основы проблемологии. М.: Синтег, 2001; Перельман  Я. И. Занимательная алгебра. М.: Наука, 1978. 11. См.: Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М.: Прогресс, 1987; Дункер К. Качественное (экспериментальное и теоретическое) исследование продуктивного мышления // Психология мышления. М.: Прогресс, 1965. С. 21–85.

• Владимир Спиридонов •

103

это просто ошибка самонаблюдения (эту позицию разделяет большинство сторонников наиболее популярной ныне теории «задачного пространства»12). Обе позиции подкреплены разно‑ плановыми экспериментальными данными, что только усили‑ вает накал полемики. Суть противостояния заключается, конечно, не в хитроспле‑ тении сложных психологических механизмов, которые проти‑ вопоставляются друг другу в работах. Речь о принципиальном взгляде на человеческое мышление: либо оно строится по зако‑ нам правильного рассуждения (и тогда есть надежда на посте‑ пенное понимание его законов и специальные педагогические приемы его развития), либо оно обладает прямо противополож‑ ной природой — абсолютно неуправляемой и непредсказуемой (и тогда все отдано на волю счастливого случая). Обе названные позиции весьма популярны не только в пси‑ хологии и имеют свои очевидные литературные параллели. Ска‑ жем, образцовым примером первой из  них является Шерлок Холмс с его дедуктивным методом расследования. Его антипо‑ дами выступает большинство литературных героев, порожден‑ ных писателями-романтиками. Вспомним, например, пушкин‑ ское «Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона. Таков поэт. Как Аквилон13, что хочет, то и носит он…» На таком фоне психологическая аргументация обеих пози‑ ций кажется весьма локальной. Приведем несколько примеров. Так, в  экспериментах Р. Вейсберга и  Дж. Альбы14 было показа‑ но, что вербальная подсказка, данная непосредственно в ходе решения и  прямо указывающая на  одну из  основных трудно‑ стей решаемой задачи, не  ведет к  инсайту15. Этот результат был признан сильным аргументом против существования ин‑ сайта вообще и, соответственно, в пользу выводного характе‑ ра решения. В противовес этому в эксперименте Ж. Меткэлф16 12. Problem space theory. См.: Newell A., Simon H. A. Human problem solving. Englewood Cliffs, NJ : Prentice Hall, 1972. 13. Так древние римляне называли холодный северный ветер. 14. См.: Weisberg  R. W., Alba  J. W. An examination of the alleged role of «fixation» in the solution of several «insight» problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981. Vol. 110. P. 169–192. 15. В этом исследовании испытуемые решали классическую инсайтную (то есть требующую его для своего решения) задачу «9 точек» Н. Майера: «Необходимо соединить четырьмя прямыми линиями, не отрывая карандаша от бумаги, 9 точек, расположенных по углам квадрата, на серединах его сторон и на пересечении его средних линий». См.: Maier  N. R. F. Reasoning in humans: I . On direction // Journal of Comparative Psychology. 1930. Vol. 10. P. 115–143. 16. См.: Metcalfe J., Wiebe D. Intuition in insight and noninsight problem solving // Memory & Cognition. 1987. Vol. 15. № 3. P. 238–246.

104

• Логос

№1

[97] 2014 •

было продемонстрировано, что в ходе решения уравнений ис‑ пытуемые вполне адекватно могут оценивать степень своей бли‑ зости к ответу и свое постепенное продвижение к цели, а вот в  случае инсайтной задачи обнаружение решения оказыва‑ лось для испытуемых, как и для внешнего наблюдателя, цели‑ ком неожиданным. Этот результат признается свидетельством в пользу инсайтной природы мышления. Количество подобных доводов с обеих сторон достаточно велико, и дискуссия далека от завершения17. Однако другие исследования поставили под сомнение саму идею неуправляемой природы инсайта. ЭВРИС ТИКИ И ЭВРИС ТИЧЕСКИЕ С ТРАТЕГИИ Среди множества психологических средств, которые помогают решателю осуществить референцию 1 и референцию 2, наибо‑ лее известными являются разноплановые эвристики, или эври‑ стические стратегии18. Подобные средства необходимы, так как референция не является автоматической, но требует серьезных усилий от  решателя. В  качестве примера можно привести се‑ мейство аналитических эвристик (анализ цели, анализ условий, анализ условий с точки зрения цели и др.), которые направле‑ ны на работу с задачей и помогают выделять объекты для карт 1 и карт 2. Эвристики являются реальными средствами мышления, од‑ нако весьма своеобразными. Удобнее всего продемонстрировать их отличительные черты путем сопоставления с традиционно понимаемыми мыслительными стратегиями. Начиная с классической работы Дж. Брунера19 стратегия рас‑ сматривается как способ приобретения, сохранения и использо‑ вания информации, служащий достижению определенных це‑ лей. В рамках такого широкого определения стратегией можно с полным правом считать любое средство, примененное в ходе решения. Эвристики в отличие от других стратегий независимы от материала решаемой задачи, поэтому практически универ‑ сальны и применимы для работы с самыми разными проблем‑ ными ситуациями в разных «жанрах» и «регистрах». Эвристи‑ 17. См. обзор в: Спиридонов  В. Ф. Реален ли инсайт? // Теоретические и прикладные проблемы психологии мышления. Труды Третьей конференции молодых ученых памяти К. Дункера. М.: РГГУ , 2012. С. 42–50. 18. См.: Ильясов  И. И. Система эвристических приемов решения задач. М.: Изд-во Российского открытого университета, 1992; Спиридонов  В. Ф. Эвристики творческого мышления. М.: РГГУ , 2000. 19. См.: Брунер Дж. Психология познания. М.: Прогресс, 1977.

• Владимир Спиридонов •

105

ческие стратегии легкоприложимы и к эмоциональному состоя‑ нию решателя, могут использоваться не только при решении, но и в ситуации обучения, их можно отрефлексировать и изло‑ жить в виде письменных инструкций и т. д. Еще одна отличительная черта эвристик состоит в том, что они лишены функции решения, то есть с помощью использо‑ вания одних эвристических стратегий решить задачу не удаст‑ ся. Их действие лежит в иной плоскости — переформулирова‑ ния проблемной ситуации, выделения в ней значимых условий, фиксации сделанных ошибок, изменения креативного состоя‑ ния решателя и т. д. Таким образом, функцией эвристик в ходе решения является помощь в анализе и понимании задачи, об‑ легчение процесса порождения новых идей, то есть наступле‑ ния инсайта. Не менее своеобразны эвристики и с генетической точки зре‑ ния. Эвристические стратегии могут быть интерпретированы как один из вариантов культурного опыта продуктивного мыш‑ ления. В таком случае онтогенетическое (возрастное) развитие этого вида мышления оказывается становлением его культур‑ ной относительности20. Известным примером реализации подобного хода мыс‑ ли в  психологии является культурно-исторический подход Л. С. Выготского. В его рамках различают две формы психики — «натуральные» и «культурные» (высшие) психические функции. Появление вторых связано с процессом интериоризации: в ходе онтогенеза происходит присвоение культурных (в первую оче‑ редь, знаковых) средств, которые дают человеку возможность управления своей собственной психикой, но при этом подчи‑ няют его своей логике. Ход развития продуктивного мышления оказывается прин‑ ципиально сходным. За счет усвоения человеком определенных паттернов культурного опыта (набора эвристических средств различных типов) появляется культурное творческое мышле‑ ние21. Однако эвристики не позволяют прямо управлять своим творческим процессом: с их помощью человек организует свою работу с проблемной ситуацией (но не с поиском решения как такового), с собственным мышлением и сопутствующими эмо‑ циональными состояниями. Аналитические и другие типы эв‑ ристических стратегий позволяют сделать это взаимодействие до некоторой степени управляемым и контролируемым22. Одна‑ 20. Название дано по аналогии со знаменитой гипотезой Э. Сепира — Б. Уорфа. 21. См.: Спиридонов  В. Ф. Эвристики творческого мышления; Он же. Психология мышления: решение задач и проблем. М.: Генезис, 2006. 22. Такое управление заслуживает название косвенного.

106

• Логос

№1

[97] 2014 •

ко процесс решения задачи с помощью эвристических страте‑ гий напоминает не поступательное движение к цели, но, скорее, использование ловушек и силков в охоте на крупного и сильно‑ го хищника. Несмотря на это, появление эвристик приводит к значитель‑ ному расширению возможностей творческого мышления. Реша‑ телю становятся доступны целые классы проблемных ситуаций, с которыми он не мог справиться ранее. Попутно заметим, что существует множество видов задач, для решения которых с не‑ обходимостью нужны подобные культурные средства. Применение эвристик открывает перед человеком возмож‑ ность сначала стихийно, а затем все более и более целенаправ‑ ленно совершенствовать результаты своего мышления: эври‑ стики делают мышление «заметным» и  допускающим подоб‑ ные улучшения. Следующее важное следствие становления эвристического мышления — появление у  человека методов интенсификации своей продуктивной мысли путем достижения наиболее творче‑ ского состояния. Вообще чем больше различаются между собой обычное «житейское» и «рабочее» состояния человека в ходе ре‑ шения, тем большей разрешающей силой обладает его мышле‑ ние и тем большим профессионалом в сфере решения задач он является. Помимо выделенных моментов и  во  многом маскируемое ими выступает еще одно следствие (назовем его экзистенци‑ альным) появления эвристик. Оно состоит в  открывающей‑ ся перспективе творческого поиска: человек получает возмож‑ ность создавать условия, при которых продуктивное мыш‑ ление становится основой или нормой его существования. Примером этого могут служить научное исследование, фило‑ софствование, техническое изобретательство и  т. п., понятые и  осуществленные как принцип и  образ жизни23. Здесь эври‑ стические средства обеспечивают наличие ориентиров и порой обретают просто-таки чеканную форму. Приведем несколько показательных примеров: «Задавать вопросы очень полезно, но  отвечать на  них очень опасно» (Ш. Сеньобос) или «Закон‑ чить работу над шедевром нельзя, ее можно только прервать» (Л. да Винчи). Подводя итоги, заметим, что вышеизложенное не  являет‑ ся общепринятым взглядом на вещи, но лишь авторская пози‑ ция. Описания и объяснения отдельных составляющих процес‑ са решения «рассыпаны» по разным теориям и не складывают‑ 23. «Я жил как философ и хочу умереть как философ» (Э. Гуссерль).

• Владимир Спиридонов •

107

ся в единую концепцию. Обманчивая ясность отдельных частей до некоторой степени маскирует неочевидность целого. В силу своей неопределенности эта ситуация трудна для понимания, что, к счастью, выступает не помехой, но стимулом к продол‑ жению изучения задач, эвристик, инсайта и других непонятных вещей. REFERENCES Bateson G. Ekologiia razuma [Ecology of Mind], Moscow, Smysl, 2000. Bruner J. Psikhologiia myshleniia: reshenie zadach i problem [Psychology of Thinking: Problem and Task Solving], Moscow, Genezis, 2006. Bruner J. Psikhologiia poznaniia [Psychology of Perception], Moscow, Progress, 1977. Duncker K. Kachestvennoe (eksperimental’noe i teoreticheskoe) issledovanie produktivnogo myshleniia [A Qualitative (Experimental and Theoretical) Study of Productive Thinking]. Psikhologiia myshleniia [Psychology of thinking], Moscow, Progress, 1965, pp. 21–85. Fridman  L. M. Osnovy problemologii [Principles of Problemology], Moscow, Sinteg, 2001. Gibson J. Ekologicheskii podkhod k zritel’nomu vospriiatiiu [The Ecological Approach to Visual Perception], Moscow, Progress, 1988. Il’iasov I. I. Sistema evristicheskikh priemov resheniia zadach [System of Heuristic Methods of Solving Problems], Moscow, Izdatel’stvo Rossiiskogo otkrytogo universiteta, 1992. Leont’ev A. N. Problemy razvitiia psikhiki [Problems of Development of the Mind], Moscow, Mysl’, 1965. Maier N. R. F. Reasoning in Humans: I. On direction. Journal of Comparative Psychology, 1930, vol. 10, pp. 115–143. Metcalfe J., Wiebe D. Intuition in Insight and Noninsight Problem Solving. Memory & Cognition, 1987, vol. 15, no. 3, pp. 238–246. Newell A., Simon H. A. Human Problem Solving, Englewood Cliffs, NJ , Prentice Hall, 1972. Perel’man Ia. I. Zanimatel’naia algebra [Interesting Algebra], Moscow, Nauka, 1978. Spiridonov  V. F. Evristiki tvorcheskogo myshleniia [Heuristics of Creative Thinking], Moscow, RGGU , 2000. Spiridonov V. F. Realen li insait? [Whether Insight is Real?] Teoreticheskie i prikladnye problemy psikhologii myshleniia. Trudy Tret’ei konferentsii molodykh uchenykh pamiati K. Dunkera [Theoretical and Applied Problems of the Psychology of Thinking. Proceedings of the Third Conference of Young Scientists in memory of K. Dunker], Moscow, RGGU , 2012, pp. 42–50. Weisberg R. W., Alba J. W. An Examination of the Alleged Role of “Fixation” in the Solution of Several “Insight” Problems. Journal of Experimental Psychology: General, 1981, vol. 110, pp. 169–192. Wertheimer M. Produktivnoe myshlenie [Productive Thinking], Moscow, Progress, 1987.

108

• Логос

№1

[97] 2014 •

Моделирование когнитивной эволюции: взгляд из искусственного интеллекта Владимир Редько

Владимир Редько. Доктор ­физико-математических наук, ­заместитель руководителя Центра оптико-нейронных технологий ­Научно-исследовательского института РАН. Адрес: 119333, Москва, ул. Вавилова, 44, к. 2. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: моделирование когнитивной эволюции, познавательные способности животных, автономные агенты. В статье обсуждается новое направление исследований — моделирование когнитивной эволюции, то есть эволюции познавательных способностей биологических организмов, в результате которой произошли логика, мышление, интеллект человека. Характеризуются заделы исследований когнитивной эволюции и предлагаются контуры программы будущих исследований когнитивной эволюции. Рассматриваются биологические эксперименты по когнитивным способностям животных. Обсуждаются перспективы моделирования когнитивной эволюции.

MODELING OF COGNITIVE EVOLUTION: View from Artificial Intelligence Vladimir Red’ko. PhD in Physics and Mathematics, Deputy Director for Research of the Center of Optical Neural Technologies, Scientific Research Institute for System Analysis of the Russian Academy of Sciences. Address: 44/2 Vavilova Street, 119333 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: modeling of cognitive evolution, animal cognitive abilities, autonomous agents. This paper discusses the modeling of cognitive evolution. Modeling of cognitive evolution is the study of evolution of animal cognitive abilities by means of mathematical and computer models. The goal of these investigations is to analyze evolutionary roots of human thinking. In this paper, the background of models of cognitive evolution are characterized and a proposal for a future program of cognitive evolution investigations is proposed. Biological experiments on cognitive features of animals are also considered. Finally, the paper discusses perspectives for cognitive evolution modeling.

 109

ВВЕДЕНИЕ

К

АК  ПРОИЗОШЛО человеческое мышление? Почему наше мышление таково, каково оно есть? Почему оно применимо в  научном познании? Можно  ли с  помощью математического и компьютерного моделирования представить эволюционные процессы происхождения человеческого мышления? В настоящей статье обсуждается новое научное направление, которое связано с этими интригующими вопросами. Речь пойдет о моделировании когнитивной эволюции, эволюции познавательных способностей биологических организмов, той эволюции, в процессе которой произошло наше логическое мышление. Моделирование когнитивной эволюции  — это междисциплинарное направление исследований, связанное с основаниями математики, теорией познания, когнитивной наукой, биологическими исследованиями, работами в области вычислительных наук. И хотя речь пойдет о  серьезных научных исследованиях, эта статья научно-популярная. В ней будут приведены ссылки на близкие по теме научные работы, но для понимания статьи читать эти работы не обязательно. Однако ссылки на работы могут быть полезны тем читателям, которые захотят поглубже разобраться в обсуждаемых здесь проблемах, а возможно, и подключиться к конкретным научным исследованиям. Структура статьи следующая. Статья начинается с  краткого воспоминания автора о том, как возникли идеи моделирования когнитивной эволюции, затем будут изложены точки зрения философов, которые думали над близкими проблемами. Далее будут кратко охарактеризованы направления исследований, в которых уже имеются заделы (подходы, концепции и модели) моделирования когнитивной эволюции. Потом мы рас-

110

• Логос

№1

[97] 2014 •

смотрим интересные биологические эксперименты последних лет по элементарному мышлению животных. И наконец, остановимся на начальных моделях когнитивной эволюции, на связанных с этими моделями прикладных направлениях и на перспективах дальнейших исследований. УР ОК ЭЙНШТЕЙНА Начну с краткого воспоминания. Когда я учился на втором курсе МФТИ, мне попала в  руки хорошо написанная биография Альберта Эйнштейна. Из  этой книги я неожиданно для себя узнал, что Эйнштейн не только занимался физикой и математикой, но  и  серьезно интересовался философией. Более того, по  словам А. Эйнштейна, изучение философии способствовало его научной работе. Особенно ему помогли работы Д. Юма и  Э. Маха. Этот интерес Эйнштейна к  философии заинтриговал меня, и я решил почитать трактаты тех философов, которых изучал Эйнштейн. Это было во второй половине 1960-х годов, в самый «расцвет застоя». К философии у нас, студентов-физиков, было скептическое отношение как к неестественной науке, которую нас заставляли изучать в принудительном порядке. Высшее образование подразумевало обязательное изучение довольно ограниченного курса марксистско-ленинской философии. Тем не менее в те «застойные» времена в книжных магазинах наряду с серьезной и обширной физико-математической литературой можно было купить собрания сочинений Платона, Аристотеля, Б. Спинозы, Д. Юма, И. Канта — философская классика тогда издавалась достаточно хорошо. Так что свою любознательность  — что же полезного мог вынести А. Эйнштейн из трудов философов — я вполне мог попытаться удовлетворить. Начал я с трудов нидерландского философа XVII века Бенедикта Спинозы — этого философа тоже читал Эйнштейн, и я, подражая ему, решил познакомиться с  трактатами Спинозы. Сначала меня удивило, что серьезная работа мысли возможна не только в естественных науках, но и в философии — при изучении принудительного курса общественных наук этого как‑то не чувствовалось, а при прикосновении к классике философии это сразу бросилось в глаза. Но самое интересное произошло дальше — однажды при чтении «Краткого трактата о боге, человеке и его счастье» Б. Спинозы я задумался над вопросом: «А почему, собственно говоря, математика применима к физике?» Действительно, физик, изучая природные явления, использует доказанные математиками результаты (теоремы, мето

• Владимир Редько •

111

ды решения уравнений и т. п.). Математики же обосновывают эти результаты чисто логическим путем, совершенно независимым от реальной природы. Так почему же результаты математиков применимы к природным явлениям? В общем виде проблему можно поставить так: почему наше человеческое мышление применимо к познанию природы? В особенности это важно для научного познания: создавая величественную научную картину мира, ученые неизбежно используют свою логику, свое мышление. Студентом я даже попытался построить свою собственную философскую концепцию, пытаясь чисто философски обосновать применимость нашего мышления, нашей логики к  научному познанию. Ключевая идея моей философской концепции была «Человек воспринимает природу, видит, какова она есть, и принимает, что она логична». Позднее я узнал, что близкие идеи высказывал известный философ Э. Гуссерль. Но тогда я просто отступил от философии и пошел по более надежному и более традиционному научному пути: стал работать в области физики магнитных явлений под руководством ученого с хорошим педагогическим стилем — А. К. Звездина. И уже после защиты кандидатской диссертации, набравшись научного опыта и почувствовав способность к самостоятельной научной работе, я стал вновь задумываться над проблемой применимости нашего мышления к научному познанию. И как сейчас понимаю, есть очень интересный подход к решению этой проблемы, причем не только на чисто философской основе, а и на более надежной, естественно-научной основе. Итак, в чем проблема? Существует наука. Наука — это познание природы. Но способен ли человек познавать законы природы? Еще раз обратимся к физике, одной из наиболее фундаментальных естественно-научных дисциплин. Мощь физики связана с  эффективным применением математики. Но  математик строит свои теории совсем независимо от внешнего мира, используя свое мышление (в  тиши кабинета, лежа на  диване, в  изолированной камере…). Почему  же результаты, получаемые математиком, применимы к реальной природе? Для того чтобы как следует разобраться в  этом вопросе, было  бы очень интересно попытаться строить модели эволюционного происхождения мышления. По-видимому, наиболее четкий путь такого исследования — построение математических и  компьютерных моделей «интеллектуальных изобретений» биологической эволюции. Целесообразно с  помощью моделей представить общую картину эволюции когнитивных способностей животных и эволюционного происхождения ин112

• Логос

№1

[97] 2014 •

теллекта человека. Но, прежде чем обсуждать моделирование когнитивной эволюции, обратимся к истории теории познания и обсудим точки зрения философов, думавших над близкими проблемами. Проследим цепочку: Д. Юм → И. Кант → К. Лоренц. ИЗ ИС ТОРИИ ТЕОРИИ ПОЗНА НИЯ В «Исследовании о человеческом познании» (1748) Давид Юм подверг сомнению понятие причинной связи1. А именно он задался вопросом: почему когда мы видим, что за одним явлением (А) постоянно следует другое (В), то мы приходим к выводу, что А является причиной В? Например, когда мы наблюдаем, что Солнце освещает камень и камень нагревается, то мы говорим, что солнечный свет есть причина нагревания камня. Фактически Юм задался вопросом: что заставляет нас делать выводы о происходящих в природе явлениях? Что лежит в основе этих выводов? Юм попытался понять, откуда мы берем основание заключать, что А есть причина В. Он посмотрел на этот вопрос, как он пишет, со всех сторон и не нашел никакого другого основания, кроме некоторого внутреннего чувства привычки. То есть имеется какое‑то наше внутреннее свойство, которое заставляет нас утверждать, что если за  А  постоянно следует В, то А есть причина В. И это внутреннее чувство заставляет нас после того, когда мы сделали такое умозаключение и снова видим событие А, ожидать, что за А вновь последует и событие В. Юм взглянул на наш познавательный процесс со стороны, извне. Он как бы вышел на некий метауровень рассмотрения наших собственных познавательных процессов и  задался вопросом о  том, откуда взялись эти познавательные процессы и почему они работают. Острота сомнений Юма была в том, что он задался вопросом о принципиальной способности человека познавать мир. Остроту сомнений Юма очень хорошо почувствовал Иммануил Кант. Но Кант также видел мощь и силу современной ему науки. Тогда уже была глубокая, серьезная и развитая математика, мощная ньютоновская физика, дающая картину мира, позволяющая объяснить множество явлений на основе немногих четких предположений, использующая многозвенные и сильные математические дедуктивные выводы. И что было делать Канту? Подвергнуть сомнению все эти познавательные процессы? 1. См.: Юм Д. Исследование о человеческом познании // Юм Д. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1966. Т. 2. С. 5–169.

• Владимир Редько •

113

И, развивая сомнения Юма дальше, отвергнуть всю науку? Ведь на самом деле — драма! Конечно же, Кант, как научно образованный человек, не стал отвергать современную ему науку, а  постарался разобраться, как  же работают познавательные процессы. В  результате появились знаменитая «Критика чистого разума»2 и  популярное изложение «Критики…» — «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться, как наука»3. Кант провел исследование познавательных процессов в определенном приближении — приближении фиксированного мышления взрослого человека. Он не задавался вопросом, откуда берутся познавательные способности, он констатировал факт, что они существуют, и исследовал, как они работают. В результате этого анализа Кант пришел к  выводу, что существует система категорий, концепций, логических правил и методов вывода (таких как заключения относительно причинных связей между событиями), которые используются в познании природы. Эта система «чистого разума» имеет априорный характер — она существует в нашем сознании прежде всякого опыта — и является основой научного познания природы. Естественно, что приближение фиксированного мышления человека наложило свой отпечаток: Кант утверждает — и в рамках этого приближения вполне логично(!), — что так как «чистый разум» априорен, то наш рассудок в познавательном процессе предписывает свои законы природе: …хотя … вначале это звучит странно, но тем не менее верно, если я скажу: рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей4.

Наверное, во времена Канта было разумно ограничиться приближением фиксированного мышления взрослого человека — все сразу не охватишь. Кроме того, не было еще теории Чарльза Дарвина. По-видимому, если бы Кант знал теорию происхождения видов, то он явно бы задумался об эволюционном происхождении «чистого разума». Тем более что эволюционные идеи ему были не чужды — можно вспомнить его теорию происхождения Солнечной системы. Но приближение фиксированного мышления взрослого человека накладывает свои ограничения — оно не позволяет ответить на вопросы: откуда же взялись 2. См.: Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1964. Т. 3. С. 69–695. 3. См.: Он же. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука // Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 1. С. 67–210. 4. См.: Там же.

114

• Логос

№1

[97] 2014 •

познавательные способности? познаем  ли мы истинные законы природы или наш рассудок «предписывает их ей»? Фактически Кант ушел от наиболее острой части вопроса, поставленного Юмом, — он не задавался вопросом, откуда взялся «чистый разум», а только тщательно и детально исследовал свойства «чистого разума» и применение его в научном познании. Естественно, что после появления теории происхождения видов Дарвина должна была произойти ревизия концепции априорного «чистого разума». И она произошла. Очень четко ее выразил Конрад Лоренц в  знаменитой статье «Кантовская доктрина априорного в свете современной биологии»5. Согласно Лоренцу, кантовские априорные категории и другие формы «чистого разума» произошли в результате естественного отбора: …наши … категории и формы восприятия, зафиксированные до индивидуального опыта, адаптированы к внешнему миру в точности по  тем  же причинам, по  которым копыто лошади адаптировано к степному грунту еще до того, как лошадь рождается, а плавник рыбы — к воде до ее появления из икринки.

Составляющие «чистого разума» возникали в  процессе эволюции, в результате многочисленных взаимодействий с внешним миром. В эволюционном контексте «чистый разум» совсем не априорен, а имеет явные эволюционные эмпирические корни. Фактически И. Кант и К. Лоренц показали, что если не рассматривать эволюционное происхождение методов познания, то нет ответа на ключевой вопрос о применимости логического мышления человека к познанию природы. МОЖНО ЛИ В ПРИНЦИПЕ ВЕС ТИ ИС С ЛЕДОВА НИЯ КОГНИТИВНОЙ ЭВ ОЛЮЦИИ? Как же разобраться в происхождении логических форм мышления? Можно ли промоделировать это происхождение? Какие методы использовать? Как такие исследования связаны с основаниями науки, основаниями математики? Есть  ли задел работ по  моделированию эволюции познавательных способностей животных? Далее обсуждаются перечисленные вопросы. Но прежде всего кратко остановимся на вопросе: можно ли вообще в принципе вести такие исследования? 5. См.: Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии // Эволюция. Язык. Познание. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 15–41.

• Владимир Редько •

115

Итак, можно  ли проследить эволюционные корни логических правил, используемых в  дедуктивных доказательствах? По мнению автора настоящей статьи, да, можно. Приведем следующую аналогию. Одно из элементарных правил, которое использует математик в логических заключениях, — правило modus ponens: «Если имеет место А и из А следует В, то имеет место В», или: А, А → B  . B Перейдем от  математика к  собаке, у  которой вырабатывают классический условный рефлекс. При выработке рефлекса в памяти собаки формируется связь: «За УС должен последовать БС» (УС  – условный стимул, БС  — безусловный стимул). Когда после выработки рефлекса собаке предъявляют УС, то она, помня о хранящейся в ее памяти «записи» УС → БС, делает элементарный «вывод»: УС , УС → БС  . БС

И собака ожидает БС. Например, в  опытах И. П. Павлова после выработки условного рефлекса собака после сигнала звонка (УС) ожидает появление пищи (БС), и у собаки происходит слюноотделение. Конечно, чисто дедуктивное применение формального правила modus ponens математиком и основанный на обобщении опыта индуктивный «вывод», который делает собака, явно различаются. Тем не менее и в первом, и во втором случаях речь идет о следственной связи между математическими утверждениями либо событиями: из А следует В, за УС следует БС. Итак, применение правила modus ponens при дедуктивном выводе аналогично «выводу» на  основе классического условного рефлекса. Указанная аналогия позволяет задуматься об эволюционных корнях логических правил, используемых в математике. Таким образом, можно анализировать эволюционные корни логического мышления и строить модели эволюционного происхождения логических правил, используемых в научном познании. Естественно, что при моделировании когнитивной эволюции целесообразно рассматривать использование познавательных способностей животных при их приспособлении к внешней среде. Познавательные свойства были полезны для животных и закреплялись в процессе естественного отбора. При этом результат эволюции — правила логического вывода, используемые при математических доказательствах, — известны 116

• Логос

№1

[97] 2014 •

и достаточно хорошо формализованы6. В основе этих выводов — элементарные правила, такие как modus ponens. Как же конкретно вести моделирование когнитивной эволюции? Как уже отмечалось, было бы целесообразно с помощью математических и компьютерных моделей представить общую картину эволюции когнитивных способностей животных и эволюционного происхождения интеллекта человека. Отметим, что, действуя упрощенно, мы, конечно, можем представить когнитивную эволюцию следующим образом. В процессе биологической эволюции животные приобретали способности познавать внешний мир. Эти познавательные способности помогали им приспосабливаться к  окружающей среде, и  приспособленности тех животных, которые приобретали «хорошие» познавательные способности, увеличивались. Животные с повышенными приспособленностями распространялись в популяциях, следовательно, «хорошие» познавательные способности фиксировались эволюцией. Шаг за шагом, эволюционно возникали все более сложные и более интеллектуальные способности, что в конечном итоге привело к появлению человеческого мышления, логики человеческого мышления. Но этих простых рассуждений явно недостаточно. Проблема принципиальной способности человека познавать природу — фундаментальная проблема, связанная с основаниями науки, и она должна быть проанализирована настолько глубоко, насколько это возможно. Есть ли задел моделирования когнитивной эволюции? Оказывается, что да,  такой задел есть. В  настоящее время в  нескольких научных направлениях ведутся исследования, которые могут быть использованы при моделировании когнитивной эволюции. Эти направления таковы: адаптивное поведение, искусственная жизнь, когнитивные архитектуры, научные основы искусственного интеллекта. В основном это работы по основанным на биологических аналогиях математическим и компьютерным моделям автономных агентов с когнитивными свойствами. Кратко охарактеризуем эти направления. ЗА ДЕ ЛЫ ИС С ЛЕДОВА НИЙ КОГНИТИВНОЙ ЭВ ОЛЮЦИИ Адаптивное поведение. Направление исследований «Адаптивное поведение» сформировалось в начале 1990-х годов7. Основ6. См.: Математическая теория логического вывода / Под ред. А. В. Идельсона, Г. Е. Минца. М.: Наука, 1967. 7. См.: From Animals to Animats. Proceedings of the First International Conference

• Владимир Редько •

117

ной подход этих исследований — конструирование и изучение искусственных «организмов» (в виде компьютерной программы или робота), способных приспосабливаться к переменной внешней среде. Исследователи адаптивного поведения разрабатывают такие модели, которые применимы к описанию поведения как реального животного, так и искусственного модельного организма. Дальняя цель этих работ — анализ эволюции когнитивных способностей животных в контексте происхождения интеллекта человека — близка к  задаче моделирования когнитивной эволюции. Работы отечественных исследователей адаптивного поведения представлены в сборнике8. Хотя «официально» направление «Адаптивное поведение» сформировалось в начале 1990-х годов, были явные провозвестники этого направления. Приведем примеры из истории отечественной науки. В 1960-х годах блестящий кибернетик и математик М. Л. Цетлин предложил и исследовал модели автоматов, способных адаптивно приспосабливаться к  окружающей среде. Работы М. Л. Цетлина инициировали целое научное направление, получившее название «Коллективное поведение автоматов»9. А в 1960–1970-х годах под руководством талантливого кибернетика М. М. Бонгарда был предложен весьма нетривиальный проект «Животное», характеризующий целенаправленное адаптивное поведение искусственных организмов10. Искусственная жизнь. Близким направлением к  «Адаптивному поведению» является интересное направление исследований «Искусственная жизнь», которое сформировалось в  конце 1980‑х годов11. Основной мотивацией исследований искусственной жизни служит желание понять и  промоделировать формальные принципы организации биологической жизни. Как сказал руководитель первой международной конференции по  искусственной жизни К. Лангтон, «основное предположение искусственной жизни состоит в том, что „логическая форon Simulation of Adaptive Behavior / J.-A. Meyer, S. W. Wilson (eds). L.; Cambridge, MA : MIT Press, 1990. 8. См.: От моделей поведения к искусственному интеллекту / Под ред. В. Г. Редько. М.: УРСС , 2006. 9. См.: Цетлин  М. Л. Исследования по теории автоматов и моделирование биологических систем. М.: Наука, 1969. 10. См.: Бонгард  М. М., Лосев  И. С., Смирнов  М. С. Проект модели организации поведения — «Животное» // Моделирование обучения и поведения. М.: Наука, 1975. С. 152–171. Хороший обзор ранних работ по адаптивному поведению представлен в книге: Гаазе-Рапопорт М. Г., Поспелов Д. А. От амебы до робота: модели поведения. М.: УРСС , 2011. 11. См.: Artificial Life: The Proceedings of an Interdisciplinary Workshop on the Synthesis and Simulation of Living Systems / C. G. Langton (ed.). Redwood City, CA : Addison-Wesley, 1989.

118

• Логос

№1

[97] 2014 •

ма“ организма может быть отделена от материальной основы его конструкции». Сторонники направления «Искусственная жизнь» часто считают, что они исследуют более общие формы жизни, чем те, которые существуют на  Земле. То  есть изучается жизнь, какой она могла  бы в  принципе быть (life-as-it-could-be), а  не  обязательно та жизнь, какой мы ее знаем (life-as-we-know-it). Искусственная жизнь — это синтетическая биология, которая по аналогии с синтетической химией пытается воспроизвести биологическое поведение в различных средах. Это жизнь, созданная человеком, а  не  природой (life made by Man rather than by Nature). Исследования искусственной жизни направлены не только на теоретические исследования свойств жизни, но и (аналогично синтетической химии) на практические приложения, такие как подвижные роботы, медицина, нанотехнология, исследования «жизни» социальных и экономических систем. Обзор ранних работ в этом направлении содержится в книге В. Г. Редько12. Когнитивные архитектуры. Под когнитивными архитектурами понимаются структуры и  принципы функционирования познающих систем, которые можно использовать в  искусственном интеллекте13. В  последние годы большое внимание уделяется биологически инспирированным когнитивным архитектурам14. Автономные агенты. Это близкое к когнитивным архитектурам направление исследований, в котором большое внимание уделяется основанным на  биологических аналогиях автономным агентам и компьютерным моделям агентов, обладающих когнитивными и некоторыми интеллектуальными свойствами15. Необходимо подчеркнуть, что автономные агенты вполне могут рассматриваться как объединяющее понятие для указанных направлений. Работы по автономным агентам ведутся как со стороны биологических наук (агенты вполне естественно могут моделировать биологические организмы), так и со стороны вычис12. Редько  В. Г. Эволюция, нейронные сети, интеллект. Модели и концепции эволюционной кибернетики. М.: УРСС , 2005. 13. Обзор исследований в этом направлении см. в: Langley P., Laird J. E., Rogers S. Cognitive architectures: Research issues and challenges // Cognitive Systems Research. 2009. Vol. 10. № 2. P. 141–160. 14. См.: Biologically Inspired Cognitive Architectures 2011. Proceedings of Second Annual Meeting of the BICA Society / A. V. Samsonovich, K. R. Johannsdottir (eds). Amsterdam; Berlin; Tokyo; Washington, DC : IOS Press, 2011. 15. Обзор исследований по автономным агентам см. в: Vernon D., Metta G., Sandini G. A survey of artificial cognitive systems: Implications for the autonomous development of mental capabilities in computational agents // IEEE Transactions on Evolutionary Computation. Special issue on Autonomous Mental Development. 2007. Vol. 11. № 2. P. 151–180.

• Владимир Редько •

119

лительных наук (можно изучать модели и искусственные аналоги организмов, например, роботы). Вполне естественно изучать познавательные свойства и знания автономных когнитивных агентов. Также разумно исследовать эволюцию популяций агентов и коммуникации, обмен информацией между агентами. ПРИМЕРЫ МОДЕ ЛЕЙ А ВТОНОМНЫХ КОГНИТИВНЫХ А ГЕНТОВ Приведем два примера моделей автономных агентов, обладающих когнитивными свойствами. Нейробиологическая модель адаптивного поведения. Разработана в Институте нейронаук16, руководимом лауреатом Нобелевской премии Дж. Эдельманом, где более 25 лет ведутся разработки нескольких поколений моделей работы мозга (Darwin I, Darwin II…). Основное внимание при этом уделяется попыткам понимания работы мозга путем построения его моделей. Иллюстрируя поход, развиваемый в Институте нейронаук, отметим интересный доклад на семинаре по нейронным сетям, который несколько лет назад делал Е. М. Ижикевич, работавший в этом институте. Он рассказывал, что над пониманием мозга работает группа исследователей, которые стараются как можно точнее представить, как именно функционируют структуры мозга. А если исследователи чувствуют, что они «зацикливаются», перестают конструктивно обдумывать нервную систему, то они идут на корт, играют в теннис, а потом снова возвращаются и продолжают свою работу. Приведем пример конкретной нейробиологической модели, разработанной в Институте нейронаук. Речь пойдет о роботоподобном устройстве «Дарвин X», система управления которого построена на базе моделей мозга. Иначе это устройство называется NOMAD (Neurally Organized Mobile Adaptive Device), причем, хотя это устройство подобно роботу, авторы называют его не роботом, а прибором, устройством (device). Часто также используется термин Brain Based Device (устройство, основанное на понимании работы мозга). Были хорошо продуманы принципы моделирования NOMAD. Эти принципы состоят в следующем: 1) устройство помещается в реальную физическую среду; 2) имеется некоторая поведенческая задача, которую должно решать устройство; 16. См. URL : http://www.nsi.edu.

120

• Логос

№1

[97] 2014 •

3) поведение устройства контролируется модельной нервной системой, которая отражает архитектуру мозга и динамику процессов в мозге; 4) поведение устройства и процессы в модельной нервной системе должны допускать сравнение с экспериментальными биологическими данными. В одной из работ по  NOMAD17 было промоделировано поведение мыши в лабиринте Морриса. Исследования поведения мыши или крысы в лабиринте Морриса — один из канонических биологических экспериментов, который состоит в следующем. Имеется бассейн с непрозрачной жидкостью (например, это может быть вода, подкрашенная молоком), на бортах бассейна есть разные рисунки, которые мышь видит и может использовать для ориентировки. В определенном месте бассейна есть скрытая от зрения платформа (находящаяся неглубоко под водой), которую мышь может найти и тем самым спастись — не утонуть. Мышь бросают в бассейн, она плавает некоторое время и либо находит платформу и спасается, либо начинает тонуть (тогда ее спасает экспериментатор). После ряда экспериментов мышь начинает использовать рисунки на бортах бассейна и, ориентируясь по рисункам, находить платформу за достаточно короткое время. Поведение NOMAD в  лабиринте Морриса моделировалась следующим образом. NOMAD представлял собой подвижное устройство на колесах, управляемое нейронной сетью, состоящей из  90  тысяч нейронов, в  которой было выделено 50 различных нейронных областей, в  частности были выделены несколько областей гиппокампа. В  сети было 1,4 ∙ 106 синаптических контактов между нейронами. Программно нейронная сеть была реализована на основе компьютерного кластера. При моделировании детально исследовались процессы, происходящие в разных нейронных областях. Сенсорная система NOMAD включала зрение, обонятельную систему, позволяющую отслеживать свои собственные следы, систему инфракрасных приемников-излучателей, обеспечивающую избегание столкновений, и специальный детектор скрытой от зрения платформы, позволяющий обнаруживать эту платформу только тогда, когда NOMAD находился непосредственно над ней. NOMAD помещался в комнату, в которой была скрытая платформа; на стенах комнаты были разноцветные полосы — ори17. См.: Krichmar J. L., Seth A. K., Nitz D. A., et al. Spatial navigation and causal analysis in a brain-based device modeling cortical-hippocampal interactions // Neuroinformatics. 2005. Vol. 3. № 3. P. 197–221.

• Владимир Редько •

121

ентиры. В  начале каждого из  компьютерных экспериментов NOMAD помещался в разные участки комнаты, задача NOMAD была найти скрытую платформу. Обучение нейронных сетей NOMAD осуществлялось по модифицированному правилу Хебба (увеличение или уменьшение веса синаптической связи между активными нейронами) на основе поощрений (получаемых при нахождении скрытой платформы) и наказаний (получаемых при приближении к стенам комнаты). Было продемонстрировано, что: 1) NOMAD самостоятельно обучается находить платформу, ориентируясь по полосам на стенах комнаты, причем обучается достаточно быстро (за 10–20 попыток); 2) в модельном гиппокампе формируются «нейроны места», активные только тогда, когда NOMAD находится в определенных участках комнаты; 3) в модельном гиппокампе формируются связи между отдельными нейронными областями, отражающие причинно-следственные зависимости. Итак, изложенная модель представляет собой интересное компьютерное исследование самообучающегося адаптивного уст­ ройства, хорошо продуманное с биологической точки зрения и дающее понимание функционирования определенных структур мозга. Бионическая модель поискового адаптивного поведения. Одно из актуальных направлений исследований в рамках моделирования адаптивного поведения — имитация поискового поведения животных. В  нашей работе18 исследовано поисковое поведение на  примере личинок ручейников Chaetopteryx villosa, обитающих на дне водоемов. Личинки носят на себе «домик» — трубку из песчинок и других частиц, собираемых со дна водоемов. Частицы скрепляются между собой по краям с помощью клейкой белковой нити. Строительство домика требует меньше времени, усилий и белка, если личинки используют относительно крупные и плоские частицы. Однако поиск крупных частиц на дне водоема требует затрат времени и энергии, неизвестных личинке заранее. Задача осложняется еще и тем, что личинки при поиске частиц не пользуются зрением и могут обнаружить частицу и определить ее размер только на ощупь, что требует дополнительных затрат времени. 18. См.: Непомнящих  В. А., Попов  Е. Е., Редько  В. Г. Бионическая модель адаптивного поискового поведения // Известия РАН . Теория и системы управления. 2008. № 1. С. 85–93.

122

• Логос

№1

[97] 2014 •

В нашей работе была построена компьютерная модель поискового поведения личинок ручейников, строящих чехол-домик из частиц разного размера и ведущих поиск скоплений подходящих частиц. Модель сопоставлялась с результатами биологического эксперимента, в котором личинки строили чехол-домик из крупных и мелких частиц. При этом удачная модель была построена не сразу. Сначала мы попробовали построить модель так, чтобы модельные личинки максимизировали скорость роста площади домика. Такая модель работала, но она не соответствовала биологическому эксперименту. В биологическом эксперименте личинки строили домик в основном из крупных частиц (экономя усилия и склеивающую частицы нить), а в модели домик строился преимущественно из мелких частиц. После этого мы учли, что поисковое поведение личинок можно представить как чередование двух тактик: 1) сбор и прикрепление частиц на одном и том же участке; 2) поиск нового участка с подходящими частицами. Переключение между поведенческими тактиками инерционно: личинка не сразу покидает участок, на котором она нашла крупные частицы, а затем встречала только мелкие, так как на этом участке крупные частицы могут еще встретиться, и не всегда сразу начинает сбор частиц, если встретилась только одна крупная частица, так как эта частица могла встретиться случайно. Основываясь на  понимании такого инерционного переключения между тактиками поведения, мы ввели и  использовали понятие мотивации M к  прикреплению частиц. И  считали, что если мотивация M была достаточно велика, то  происходил сбор и  прикрепление частиц к  домику; если M была мала, то модельная личинка искала новое место с подходящими размерами частиц. Динамика регулирующей поведение мотивации M учитывала инерцию переключения между тактиками поведения, случайные вариации и направленное изменение мотивации. Направленное изменение M состояло в  следующем: если модельная личинка тестировала крупную частицу после мелкой, то  мотивация M к  прикреплению следующих частиц повышалась, если, наоборот, тестировалась мелкая частица после крупной, то  M понижалась. Важно, что в  модель вводились знания личинки о размерах последних протестированных и прикрепленных частиц и эти знания использовались личинками. Новая модель, основанная на понятии мотивации M к прикреплению частиц и  на  знаниях о  размерах последних протестированных и прикрепленных частиц, оказалась удачной. Она хорошо согласовывалась с биологическими экспериментальны

• Владимир Редько •

123

ми данными: как в эксперименте, так и в модели к домику преимущественно прикреплялись крупные частицы, среднее число прикрепленных частиц практически совпадало у реальных и модельных личинок. Когнитивные свойства личинок в нашей модели были простыми: личинки использовали знания о размерах протестированных и прикрепленных частиц. Но тем не менее эти когнитивные свойства, хоть и простые, были весьма существенными. В этом разделе были очерчены два примера моделей, близких к  моделированию когнитивной эволюции. В  следующих двух разделах мы немного отвлечемся от  конкретных моделей. Для исследований когнитивной эволюции полезны не  только конкретные модели, но  и  концептуальные подходы, а  также интересные биологические эксперименты, демонстрирующие нетривиальные познавательные свойства живых организмов. Начнем с  примера концептуального подхода, который был предложен талантливым физиком и кибернетиком В. Ф. Турчиным. ТЕОРИЯ МЕТАСИС ТЕМНЫХ ПЕРЕХОДОВ В. Ф. ТУРЧИНА Яркий пример, иллюстрирующий разработку эволюционных концепций,  — книга В. Ф. Турчина «Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции»19. Книга была написана в нашей стране в 1970 году, однако из-за политической деятельности ее автора впервые была издана только в США в 1977 году. Турчин рассматривает биологическую эволюцию с кибернетической точки зрения, а эволюцию научного познания — как продолжение биокибернетической эволюции. В  книге последовательно проанализированы ступени биологической эволюции, а также этапы возникновения и развития математического знания. В качестве основы исследования Турчин использует предложенную им концептуальную теорию метасистемных переходов. Кратко суть теории метасистемных переходов сводится к  следующему: переход от  нижних уровней системной иерархии к  верхним происходит путем метасистемных переходов. Каждый метасистемный переход можно рассматривать как объединение ряда подсистем Si нижнего уровня и  появление дополнительного механизма управления C объединенными под19. См.: Турчин  В. Ф. Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции. М.: ЭТС , 2000. URL : http://www.refal.ru/turchin/phenomenon/.

124

• Логос

№1

[97] 2014 •

Управление объединенными подсистемами C Si Системы нижнего уровня

= S1

S2

…

Sn

S' Система нового уровня иерархии

РИС. 1. Схема метасистемного перехода.

системами. В результате метасистемного перехода формируется система S' нового уровня, которая может быть включена как подсистема в следующий метасистемный переход (рис. 1). Турчин уделяет особое внимание количественному накоплению «потенциала развития» в подсистемах Si перед метасистемным переходом на качественно новый уровень иерархии, а также процессу размножения и развития подсистем предпоследнего уровня иерархии после метасистемного перехода. Турчин характеризует биологическую эволюцию следующими метасистемными переходами: ·· управление положением = движение; ·· управление движением = раздражимость (простой рефлекс); ·· управление раздражимостью = (сложный) рефлекс; ·· управление рефлексами = ассоциации (условный рефлекс); ·· управление ассоциациями = человеческое мышление; ·· управление человеческим мышлением = культура. Подчеркнем, что теория метасистемных переходов — это именно концептуальная теория. Ее главное достоинство состоит в том, что она позволяет взглянуть на эволюционные процессы сверху и проинтерпретировать на качественном уровне ряд ступеней кибернетической эволюции. Заключая обсуждение этой теории, отметим два важных метасистемных перехода, которые существенны для анализа когнитивной эволюции, анализа происхождения интеллекта: 1) переход от физического уровня обработки информации в нервной системе животных к уровню обобщенных образов; 2) переход от первобытного мышления к критическому. 1. Переход от  физического уровня обработки информации в  нервной системе животных к  уровню обобщенных образов можно рассматривать как появление в «сознании» животного свойства «понятие». Обобщенные об

• Владимир Редько •

125

разы можно представить как мысленные аналоги наших слов, не произносимых животными, но реально используемых ими. 2. Переход от  первобытного мышления к  критическому (от  мышления первобытных племен к  возникновению формального логического мышления). Критическое мышление отличается от  первобытного тем, что возникает оценка мыслительного процесса самим мыслящим субъектом. «Критическое мышление рассматривает каждое объяснение (языковую модель действительности) наряду с  другими, конкурирующими объяснениями (моделями), и оно не удовлетворится, пока не будет показано, чем данное объяснение лучше, чем конкурирующее». Здесь уместно упомянуть «Феномен человека» П. Тейяра де Шардена20, где этот переход называется возникновением рефлексии. Первый переход можно рассматривать как возникновение простых когнитивных способностей, а второй — как возникновение высших форм когнитивной деятельности. Далее перейдем к биологическим экспериментам, демонстрирующим нетривиальные познавательные способности живых организмов, иногда эти способности называют элементарным мышлением животных. БИОЛОГИЧЕСКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ ПО ЭЛЕМЕНТА РНОМУ МЫШЛЕНИЮ ЖИВ ОТНЫХ В последние годы проведены интересные биологические исследования, показывающие, что элементарные формы мышления присущи не только высшим животным, но и достаточно простым, например насекомым (пчелам, муравьям), а  также врановым птицам, которые способны самостоятельно создавать и целесообразно использовать «орудия труда». В данном разделе кратко характеризуются биологические экспериментальные данные и некоторое связанное с ними моделирование. Пчелы сообщают другим пчелам, где искать медоносные цветы. Еще в 1920-е годы Карл фон Фриш начал исследования способа передачи пчелами информации друг другу. К. фон Фриш обратил внимание на  то, что возвращающиеся в  улей пчелысборщицы совершают танец, привлекающий внимание других 20. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М.: Устойчивый мир, 2001.

126

• Логос

№1

[97] 2014 •

пчел. Угол, составленный между осью танца и вертикалью, соответствует углу между направлением на пищу и направлением на  солнце. Причем этот угол для танцующей пчелы меняется в  соответствии с  движением солнца. Скорость танца соответствует расстоянию между пищей и  ульем. Танцующая пчела также пахнет, ее запах характеризует медоносный цветок. Другие пчелы наблюдают этот танец и затем находят те цветы, с  которых прилетела танцующая пчела (на  расстоянии до  нескольких километров). Долгое время результаты К. фон Фриша вызывали споры, которые продолжались и после того, как в  1973  году К. фон Фриш получил за  свое открытие Нобелевскую премию21. Интересно, что в  1990-е годы Б. Андерсен и  А. Михельсен создали искусственную пчелу-робота, которая также танцевала и  с  помощью танца передавала информацию живым пчелам. Размер робота был близок к размеру пчелы. И живые пчелы воспринимали этого робота вполне естественно. Живые пчелы летели из  улья на  поляну, руководствуясь указаниями пчелы-робота22. Муравьи могут передавать информацию со скоростью около 1 бита в минуту и запоминать небольшие целые числа. В семье рыжих лесных муравьев можно выделить рабочие группы, состоящие из  одного муравья-разведчика и  3–8 муравьев-фуражиров. Каждый разведчик, найдя пищу, вступает в контакт со своей группой и передает фуражирам информацию, где нужно искать пищу. В экспериментах и расчетах Ж. И. Резниковой и Б. Я. Рябко исследовалось поведение муравьев с помощью специально изготовленных ветвящихся лабиринтов небольшой глубины: каждый путь разветвлялся на  два, было до  5–6 развилок в лабиринте. Было установлено, что муравьи-разведчики могли запомнить путь к  кормушке, а  затем путем контактов с фуражирами передавать им информацию о том, в каком месте лабиринта находится пища23. Зная глубину лабиринта 21. Недавно на русском языке опубликована книга «Анатомия научного противостояния. Есть ли язык у пчел?» (М.: Языки славянских культур, 2011) А. Веннера и П. Уэллса, опровергших гипотезу К. Фриша и подробнейшим образом проанализировавших эту полемику в более широком контексте проблем истории и методологии науки. — Прим. ред. 22. Подробнее об этой передаче символьной информации см. обзор: Резникова  Ж. И. Современные подходы к изучению языкового поведения животных // Разумное поведение и язык. Коммуникативные системы животных и язык человека. М.: Языки славянских культур, 2008. С. 293–337. URL : http://www.reznikova.net/Lang09.pdf. 23. См.: Там же; Резникова  Ж. И., Рябко  Б. Я. Теоретико-информационный анализ «языка» муравьев // Журнал общей биологии. 1990. Т. 51. № 5. С. 601–609.

• Владимир Редько •

127

и время контакта, Ж. И. Резникова и Б. Я. Рябко определяли количество информации, передаваемой разведчиками фуражирам, и скорость передачи этой информации. В результате оказалось, что скорость передачи информации составляла около 1 бита в минуту. Причем если путь был достаточно простой, например в каждой развилке лабиринта надо было поворачиваться только в левую ветку, то разведчики могли использовать «сжатую» информацию и передавать ее фуражирам с большей скоростью. То есть муравьи-разведчики не  только передавали информацию муравьям-фуражирам, но и обладали способностью сжимать информацию и передавать ее фуражирам в сжатом виде. Кроме этого, была продемонстрирована способность муравьев к простому счету чисел. Исследовалась передача информации между муравьями-разведчиками и фуражирами для более простых лабиринтов-гребенок, состоящих из одного основного канала, от которого ответвляются в одну сторону одинаковые каналы (до 40 веток). Пища находилась в одном из ответвлений. Муравьи оказались способными запоминать и передавать друг другу сведения о номере ветки, то есть они умели определенным образом считать. Новокаледонские вороны могут самостоятельно изготавливать орудия. Обычно в природе новокаледонские вороны (Новая Каледония — остров к востоку от Австралии) могут обкусывать веточки так, что получаются простые орудия: заостренные палочки или крючки. На заостренную палочку ворона может насаживать личинки насекомых, а крючком вытаскивать личинок из-под коры. В Университете Оксфорда проводили исследования с воронами, находившимися долгое время в неволе24. Двум воронам (молодой самке и самцу постарше) предлагали добывать ведерко с пищей со дна прозрачного вертикального цилиндра. Рядом с цилиндром были прямая проволочка и проволочка, согнутая крючком. Ведерко можно было вытащить крючком, но не прямой проволокой. Раньше с проволокой вороны дела не имели. Тем не менее они сразу поняли, что ведерко можно вытащить с помощью крючка. Неожиданность произошла, когда самец утащил крючок. Тогда самка сначала немного попыталась подцепить ручку ведерка прямым куском проволоки (что было безуспешно), а потом быстро научилась делать из прямой проволоки крючок, зажимая один конец проволоки в  одной из  щелей экспериментальной 24. См.: Weir A. A. S., Chappell J., Kacelnik A. Shaping of hooks in New Caledonian crows // Science. 2002. Vol. 297. № 5583. P. 981–983.

128

• Логос

№1

[97] 2014 •

установки и  загибая проволоку. А  затем с  помощью изготовленного ей крючка доставала ведерко с пищей. В дальнейшем, если крючок убирали, а оставляли прямую проволоку, ворона сразу делала крючок и доставала пищу. А что делал самец? Казалось  бы, он должен был перенять опыт самки. Однако он не перенял этот опыт, а наблюдал за ней и примерно в трети случаев отнимал у нее пищу. Таким образом, ворона сама, без какого-либо обучения, без каких-либо инструкций, изобрела способ изготовления орудия труда. Можно вспомнить Ф. Энгельса, который подчеркивал роль труда и изобретений орудий труда в процессе превращения обезьяны в человека. На примере новокаледонских ворон мы видим, что орудия способны изобретать и сравнительно простые животные25. Новокаледонские вороны могут мысленно составлять планы цепочек целенаправленных действий. Еще одно интересное исследование с новокаледонскими воронами провели исследователи из Новой Зеландии26. Задание для ворон состояло из трех следующих частей. (1) Сначала надо было подтянуть к себе шнуром и освободить от шнура маленькую палочку, которая висела на шнуре. (2) Затем с помощью маленькой палочки достать из одного зарешеченного контейнера длинную палочку. (3) Наконец, с помощью длинной палочки надо было достать пищу из второго контейнера. Причем без короткой палочки нельзя было достать длинную, а короткой палочкой нельзя было дотянуться до пищи во втором контейнере. То есть весь процесс добывания пищи должен был состоять из трех четко определенных последовательных шагов, на которых надо было использовать все три «инструмента»: шнур, маленькую палочку, длинную палочку. Предварительно вороны тренировались в  более простых условиях: они могли использовать часть или все эти инструменты по  отдельности. Когда им нужно было выполнить полное задание из  трех шагов, то  более тренированные вороны, которые имели опыт использования всех трех инструментов по  отдельности, выполняли задание с  первого раза. А  менее тренированные вороны, которые предварительно освоили инструменты частично, выполняли задание не  всегда с  первого 25. Подробней об очерченном эксперименте см.: Там же, и сайт исследователей новокаледонских ворон Университета Оксфорда, URL : http://users.ox.ac. uk/~kgroup/index.html. 26. См.: Taylor A. H., Elliffe D., Hunt G. R., et al. Complex cognition and behavioural innovation in New Caledonian crows // Proceedings of the Royal Society B: Biological Sciences. 2010. Vol. 277. P. 2637–2643.

• Владимир Редько •

129

раза, но тем не менее тоже достаточно быстро научились с ним справляться. Таким образом, вороны научились продумывать план решения новой задачи, мысленно связывая в плане отдельные элементы ранее освоенного опыта. Причем менее тренированные сумели не только мысленно объединить в плане элементы решения, но и догадаться до того, как выполнить недостающий элемент задания. Автор настоящей статьи попытался продумать модель, отражающую мысленное составление планов воронами. Но  наиболее близкое, что пришло в голову, — это аналогия со школьниками, решающими математические задачи. Когда решается математическая задача, то  часто основная идея решения приходит как догадка. При этом чем больший опыт имеет школьник в  решении задач, тем быстрее он решает сложную задачу. Это аналогично тому, как вороны, имеющий больший опыт в использовании инструментов, более быстро выполняли задание по мысленному сопоставлению плана цепочки целенаправленных действий. «Пространственный интеллект», запоминание и  использование когнитивных карт. Многие животные (птицы, грызуны, насекомые), ориентируясь в  пространстве или запасая корм, формируют в своей памяти когнитивные карты местности. Например, колумбийские сойки, обитающие на  юго-западе США, в конце лета начинают собирать семена сосны. Наполнив подъязычный мешок, сойка улетает на  расстояние до  нескольких километров, чтобы припрятать семена на  южных склонах холмов, где зимой бывает мало снега. Птица может запасать до  33  тысяч семян, по  4–5 штук в  одном месте, то  есть получается несколько тысяч тайников. Зимой и  весной птица наведывается в те места, в которых она прятала пищу в конце лета, и  выкапывает пищу из  своих складов. Итак, сойка запоминает и использует весьма нетривиальную когнитивную карту местности27. В заключение раздела подчеркнем, что экспериментальные биологические работы и моделирование когнитивных свойств биологических организмов по  смыслу близки друг к  другу, и возможно налаживание серьезных и интересных перспективных междисциплинарных связей между этими исследованиями. Можно двигаться навстречу друг другу представителям разных дисциплин: биологам и специалистам точных наук (математики и компьютерного моделирования). Более того, целесообразно 27. Подробнее о различных формах пространственного интеллекта животных см.: Резникова  Ж. И. Указ. соч.

130

• Логос

№1

[97] 2014 •

сочетание между экспериментальными (биологические эксперименты) и теоретическими (моделирование когнитивных способностей) исследованиями, подобное эффективному сочетанию работ между экспериментальной и теоретической физикой. КОНТУРЫ ПР ОГРАММЫ БУДУЩИХ ИС С ЛЕДОВА НИЙ КОГНИТИВНОЙ ЭВ ОЛЮЦИИ Возвращаемся к основному обсуждаемому направлению исследований — моделированию когнитивной эволюции. Отталкиваясь от  анализа биологических экспериментов по когнитивным свойствам живых организмов, от уже разработанных моделей познавательных способностей организмов, можно предложить следующие этапы моделирования когнитивной эволюции: А. Моделирование адаптивного поведения агентов с несколь-



кими естественными потребностями: питание, размножение, безопасность. Это могло бы быть моделирование достаточно естественного и  полноценного поведения простых модельных организмов. Моделирование в этом направлении уже начато (см. ниже). Б. Исследование перехода от физического уровня обработки информации в  нервной системе животных к  уровню обобщенных образов. Такой переход можно рассматривать как появление в «сознании» животного свойства «понятие». Обобщенные образы можно представить как мысленные аналоги наших слов, не произносимые животными, но реально используемые ими. Использование понятий приводит к существенному сокращению и требуемой памяти, и времени обработки информации, поэтому оно должно быть эволюционно выгодным. В. Исследование процессов формирования причинных связей в памяти животных. Запоминание причинно-следственных связей между событиями во  внешней среде и  адекватное использование этих связей в поведении — одно из ключевых свойств активного познания животным закономерностей внешнего мира. Такая связь формируется, например, при выработке условного рефлекса: животное запоминает связь между условным стимулом (УС) и следующим за ним безусловным стимулом (БС), что позволяет ему предвидеть события в окружающем мире и адекватно использовать это предвидение. Возможно, что,







• Владимир Редько •

131

анализируя эволюционные корни процессов формирования связи между причиной и  следствием, можно будет прояснить природу чувства привычки к нахождению причинных связей, о котором говорил Давид Юм. Естественный следующий шаг — переход от отдельных причинных связей к логическим выводам на основе уже сформировавшихся знаний:



Г. Исследование процессов формирования логических выводов

в «сознании» животных. Фактически уже на базе классического условного рефлекса животные способны делать «логический вывод» вида: {УС, УС → БС} ⇒ БС или «Если имеет место условный стимул и за условным стимулом следует безусловный, то нужно ожидать появление безусловного стимула». В определенной степени такие выводы подобны выводам математика, доказывающего теоремы. И целесообразно разобраться в  системах подобных выводов, понять, насколько адаптивна логика поведения животных и насколько она подобна нашей, человеческой логике. Д. Исследование коммуникаций, возникновения языка. Наше мышление тесно связано с языком, с языковым общением между людьми. Поэтому целесообразно проанализировать, как в процессе биологической эволюции возникал язык общения животных, как развитие коммуникаций привело к  современному языку человека, как развитие коммуникаций и языка способствовало развитию логики, мышления, интеллекта человека. Перечисленные пункты очерчивают круг исследований от моделирования простейших форм поведения к логическим правилам, используемым в математике. Опираясь на эти пункты, мы начали соответствующее моделирование. НАЧА ЛЬНЫЕ ША ГИ МОДЕ ЛИР ОВА НИЯ Модель автономных агентов с естественными потребностями. В работе28 построена и исследована компьютерная модель автономных агентов, обладающих естественными для живых орга28. См.: Коваль  А. Г., Редько  В. Г. Поведение модельных организмов, обладающих естественными потребностями и мотивациями // Математическая биология и биоинформатика. 2012. Т. 7. № 1. С. 266–273. URL : http://www. ­matbio.org/2012/Koval2012(7_266).pdf.

132

• Логос

№1

[97] 2014 •

низмов потребностями: питание, безопасность и размножение. Эта модель соответствует пункту А предложенных выше контуров программы. В модели предполагалось, что в каждый такт времени одна из потребностей агента была наиболее приоритетной. Система управления агента была основана на наборе правил вида: Sk → Ak (в ситуации Sk нужно выполнить действие Ak). Ситуация Sk определялась активностью хищника рядом с агентом, предыдущим действием агента и приоритетной потребностью. Каждый такт времени агент мог выполнять одно из следующих действий Ak: 1) поиск пищи; 2) питание; 3) подготовку к размножению; 4) размножение; 5) оборону от хищника; 6) покой. Каждое правило имело свой вес Wk. Веса правил Wk настраивались методом обучения с подкреплением29 в соответствии с результатами действий, направленными на удовлетворение приоритетных потребностей. Отметим, что метод обучения с подкреплением — хорошо известный метод обучения, он основан на получаемых агентом положительных и отрицательных наградах, получаемых агентом при поощрениях и наказаниях. Причем в этом методе предусмотрена процедура переоценки последовательно выполняемых действий, направленная на максимизацию суммарной награды, которую можно получить в будущем. В результате компьютерного моделирования было показано, что формируется цикличность поведения агента. В цикле агент сначала накапливает свой энергетический ресурс путем питания, затем его действия направлены на максимизацию безопасности, то есть защиты от хищников, а когда обе потребности (пищевая и потребность безопасности) удовлетворены, агент размножается. После размножения действия агента снова направлены на питание, и цикл «питание → оборона → размножение» повторяется. Таким образом, было показано, что происходит формирование циклов поведения агентов, в  которых последовательно удовлетворяются потребности питания, безопасности и размножения30. Модель формирования обобщенных эвристик и простых обобщенных образов. Формирование обобщенных эвристик и простых обобщенных образов (пункт Б контуров программы) в процессе обучения агентов при поиске агентами пищи в двумерной клеточной среде было продемонстрировано в модели31. 29. См.: Саттон Р. С., Барто Э. Г. Обучение с подкреплением. М.: Бином, 2011. 30. Подробнее об этой модели см. в: Коваль А. Г., Редько В. Г. Указ. соч. 31. См.: Бесхлебнова  Г. А., Редько  В. Г. Модель формирования обобщенных понятий автономными агентами // Четвертая международная конференция

• Владимир Редько •

133

РИС. 2. Схема агента в двумерной клеточной среде. Агент обозначен квадратом, стрелкой — его направление «вперед». Окружностями отмечены клетки, из которых агент получает информацию о наличии или отсутствии пищи в клетке.

Схема такого агента показана на рис. 2. Модель предполагала, что в  части клеток были порции пищи. При съедании пищи ресурс агента пополнялся. Система управления агента, как и в предыдущей модели, была основана на правилах вида S → A (S — ситуация, A — действие), веса правил оптимизировались методом обучения с подкреплением. В результате обучения агент формировал обобщающие эвристики. Эти эвристики таковы: если имеется пища в той же клетке, в которой находится агент, то нужно съесть пищу; если в клетке агента нет пищи, но есть пища в клетке впереди или справа/слева от агента, то нужно выполнить действие «перемещение вперед» или «поворот направо/налево». Использование эвристик приводило к формированию последовательных цепочек действий, приводящих к пополнению ресурса агента. Дополнительно в компьютерную программу вводилась процедура усреднения: вычислялось среднее число применений данного действия для той или иной ситуации. В  результате усреднения агент формировал простые обобщенные образы или внутренние понятия: «имеется пища в моей клетке», «имеется пища в клетке впереди меня», «имеется пища в клетке справа/ слева от меня». Рассмотренные в настоящем разделе модели очень упрощенные, и их целесообразно рассматривать как начальный этап более полноценных исследований, нацеленных непосредственно на моделирование когнитивной эволюции.

по  когнитивной науке. Тезисы докладов: В  2 т.  Томск: ТГУ , 2010. Т. 1. С. 174–175.

134

• Логос

№1

[97] 2014 •

ПРИМЕР ПОПУТНОГО ПРИКЛА ДНОГО НА ПРА ВЛЕНИЯ ИС С ЛЕДОВА НИЙ — ИДЕЯ ПР ОЕКТА НА НОБЕ ЛЕВ СКУЮ ПРЕМИЮ МИРА До сих пор рассматривались исследования, направленные на изучение фундаментальной проблемы — проблемы происхождения логического мышления. Но при серьезных исследованиях неизбежно попутно возникают и связанные с ними прикладные направления. Отметим одно из возможных прикладных направлений: устранение причин агрессивной конкуренции на основе моделирования эволюции конкурирующих агентов, которые могут вести борьбу между собой. Вымирание генов агрессивности в эволюционирующей популяции конкурирующих агентов. В работах32 была построена и исследована компьютерная модель адаптивного поведения агентов в эволюционирующей популяции. В модели рассматривался двухмерный клеточный мир, в клетках могли находиться агенты и их пища. Агенты были такие же, как показано на рис. 2, однако они не только искали пищу, но и могли бороться друг с другом. В каждый такт времени агент мог выполнять одно из следующих действий: 1) питаться; 2) двигаться на одну клетку вперед; 3) повернуть налево; 4) повернуть направо; 5) отдыхать; 6) делиться (размножаться); 7) ударить агента в клетке спереди (напасть); 8) защищаться. Каждый агент обладал внутренним энергетическим ресурсом R, который пополнялся, когда агент выполнял действие «питаться» и расходовался при выполнении других действий. При нападении одного агента на  второго (выполнении действия «ударить») нападающий агент отнимал ресурс у второго агента, если второй агент не выполнял действие «защищаться»; но если второй агент защищался, то первый агент просто расходовал значительный ресурс. Также два агента теряли оба значительный ресурс, если они нападали друг на друга. Система управления агента представляла собой однослойную нейронную сеть, на  вход сети подавалась сенсорная информация о ближайшем окружении агента и о его внутреннем ресурсе, выходы сети определяли действия агента. Входы ней32. См.: Бурцев  М. С. Модель эволюционного возникновения целенаправленного адаптивного поведения. 2. Исследование развития иерархии целей // Препринт ИПМ РАН . 2002. № 69; Бурцев  М. С., Редько  В. Г. Влияние агрессии на эволюцию в многоагентной системе // Сборник трудов 9-й Международной конференции «Проблемы управления безопасностью сложных систем». М.: ИПУ , 2002.

• Владимир Редько •

135

Рецепторы Эффекторы

Информация

Действия

РИС. 3. Структура нейронной сети агента.

ронной сети представляли собой рецепторы или сенсоры агента, выходы сети — эффекторы агента (рис. 3). Структура нейронной сети и веса синаптических связей между входом и выходом сети определяли геном агента. При делении потомок агента наследовал измененный мутациями геном, то есть нейронную сеть агента-родителя. При мутациях модифицировались как веса синаптических связей, так и структура нейронной сети, в частности могли исчезать и появляться отдельные рецепторы или эффекторы. Популяция агентов эволюционировала во времени за счет вариаций структуры и весов синапсов нейронных сетей и отбора тех агентов, которые достаточно быстро набирают ресурс и размножаются. При моделировании в  некоторых компьютерных экспериментах наблюдались неожиданные пики в зависимостях численности популяции агентов от времени. Анализ системы управления агентов показал, что пики соответствовали тем моментам времени, когда в нейронной сети агентов отсутствовали эффекторы, ответственные за борьбу между агентами. Для подтверждения этого полная компьютерная модель (с борьбой между агентами) сравнивалась с моделью, в которой эффекторы борьбы были полностью устранены из системы управления агентов. В случае такого «глобального пацифизма» установившаяся численность популяции была примерно в два раза выше, чем для обычных агентов, имеющих средства для борьбы между собой (рис. 4). Наличие агрессивной конкуренции приводило к тому, что агенты тратили свой ресурс R именно на борьбу друг с другом; этим агентам не хватало ресурса на «созидательную» жизнь, для активного накопления ресурса и расходования его на процессы размножения, приводящие к возрастанию численности популяции. Устранение борьбы между агентами, исчезновение 136

• Логос

№1

[97] 2014 •

N «Глобальный пацифизм»

3000

2000 Полная модель

1000

0

100 000

200 000

300 000

t

400 000

РИС. 4. Зависимость численности популяции N от времени t.

«генов агрессивности» приводило к  увеличению численности популяции агентов. Наблюдавшийся при этом эффект исчезновения «генов агрессивности» носил кратковременный характер: наблюдавшиеся пики в численности популяции были довольно узкими. Кратковременность связана с  тем, что мутационное появление новых агрессивных агентов (с  эффекторами борьбы) быстро приводило к тому, что агрессивные агенты вели активную борьбу с «мирными» агентами (не имевшими эффекторов борьбы) и выживали их из популяции. На основе изложенной модели возможен анализ процессов исчезновения агрессивной конкуренции для различных социально-экономических приложений: для популяций конкурирующих фирм, регионов, государств. Например, если рассматривать эволюцию агентов как эволюцию государств, то можно думать о научном обосновании концепции глобального пацифизма и даже предложить идею проекта на Нобелевскую премию мира «Разработка научных основ всемирного разоружения». ЗА КЛЮЧЕНИЕ Возвращаемся к обсуждению общей постановки моделирования когнитивной эволюции. Как аргументировано выше, моделирование когнитивной эволюции — новое междисциплинарное направление исследований. Это направление связано с широким кругом дисциплин:

• Владимир Редько •

137

1) с основаниями математики; 2) с теорией познания; 3) с анализом познавательных способностей биологических организмов; 4) с когнитивными исследованиями; 5) с научными основами искусственного интеллекта. Моделирование когнитивной эволюции направлено на  пояснение фундаментальной научной проблемы: почему логическое мышление человека применимо к познанию природы? Существенно, что в настоящее время уже имеются разносторонние заделы работ по  моделированию когнитивной эволюции. Причем идейно эти заделы можно объединить концепцией моделирования когнитивных автономных агентов, что интересно как со стороны биологических наук, так и со стороны вычислительных наук. Предпосылки моделирования когнитивной эволюции связаны с интереснейшими исследованиями когнитивных способностей биологических организмов, причем эти способности вполне можно сопоставлять с элементами мышления человека. Отталкиваясь от известных моделей когнитивных автономных агентов, можно предложить контуры программы будущих исследований когнитивной эволюции. Пункты программы очерчивают круг исследований от моделирования простейших форм поведения к логическим правилам, используемым в математике. Сопоставляя пункты контуров программы будущих исследований когнитивной эволюции с известными моделями, можно заключить, что уже имеются отдельные элементы, соответствующие каждому из пунктов. Образно говоря, у нас уже есть некоторые небольшие фрагменты картины, но мы еще не видим всей картины. Четкой последовательности серьезных, канонических моделей, которые показывали бы общую картину происхождения логического мышления, пока еще нет. Еще раз подчеркнем, что исследования когнитивной эволюции нацелены на понимание причин применимости логического мышления в научном познании и тем самым на укрепление фундамента науки. REFERENCES Beskhlebnova G. A., Red’ko V. G. Model’ formirovaniia obobshchennykh poniatii avtonomnymi agentami [Model of the Autonomous Agents’ General Concepts Formation]. Chetvertaia mezhdunarodnaia konferentsiia po kognitivnoi nauke. Tezisy dokladov: v 2 t. [Fourth International Conference on Cognitive Science. Abstracts in 2 volumes], Tomsk, TGU , 2010, vol. 1, pp. 174–175.

138

• Логос

№1

[97] 2014 •

Bongard M. M., Losev I. S., Smirnov M. S. Proekt modeli organizatsii povedeniia — “Zhivotnoe” [«Animal»: A Project Model of Behavior Organisation]. Modelirovanie obucheniia i povedeniia [Modeling of Learning and Behavior], Moscow, Nauka, 1975, pp. 152–171. Burtsev M. S. Model’ evoliutsionnogo vozniknoveniia tselenapravlennogo adaptivnogo povedeniia. 2. Issledovanie razvitiia ierarkhii tselei [Model of Evolutionary Emergence of Purposeful Adaptive Behavior. 2. Study of the Development of the Hierarchy of Goals]. Preprint IPM RAN [Preprint of Keldysh Institute of Applied Mathematics (Russian Academy of Sciences)], 2002, no. 69. Burtsev M. S., Red’ko V. G. Vliianie agressii na evoliutsiiu v mnogoagentnoi sisteme [Influence of Aggression on the Evolution in a Multi-Agent System]. Sbornik trudov 9‑oi Mezhdunarodnoi konferentsii “Problemy upravleniia bezopasnost’iu slozhnykh sistem” [Proceedings of the 9th International Conference “Problems of Security Management of Complex Systems”], Moscow, IPU , 2002. Gaaze-Rapoport M. G., Pospelov D. A. Ot ameby do robota: modeli povedeniia [From Amœba to the Robot: Behavior Models], Moscow, URSS , 2011. Hume D. Issledovanie o chelovecheskom poznanii [An Enquiry Concerning Human Understanding is]. Sochineniia: v 2 t. [Works in 2 vols], Moscow, Mysl’, 1964, vol. 2, pp. 5–169. Idel’son A. V., Mints G. E., eds. Matematicheskaia teoriia logicheskogo vyvoda [The Mathematical Theory of Logical Derivation], Moscow, Nauka, 1967. Kant I. Kritika chistogo razuma [Die Kritik der reinen Vernunft]. Sochineniia: v 6 t. [Works in 6 vols], Moscow, Mysl’, 1965, vol. 3, pp. 69–695. Kant I. Prolegomeny ko vsiakoi budushchei metafizike, mogushchei poiavit’sia kak nauka [Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft wird auftreten können]. Sochineniia: v 6 t. [Works in 6 vols], Moscow, Mysl’, 1965, vol. 4, part 1, pp. 67–210. Koval’ A. G., Red’ko V. G. Povedenie model’nykh organizmov, obladaiushchikh estestvennymi potrebnostiami i motivatsiiami [Behavior of Model Organisms Which Have Natural Needs and Motivations]. Matematicheskaia bio­ logiia i bioinformatika [Mathematical Biology and Bioinformatics], 2012, vol. 7, no. 1, pp. 266–273. Available at: http://www.matbio.org/2012/Koval2012 (7_266).pdf. Krichmar J. L., Seth A. K., Nitz D. A., Fleischer J. G., Edelman G. M. Spatial Navigation and Causal Analysis in a Brain-Based Device Modeling Cortical-Hippocampal Interactions. Neuroinformatics, 2005, vol. 3, no 3, pp. 197–221. Langley P., Laird J. E., Rogers S. Cognitive Architectures: Research Issues and Challenges. Cognitive Systems Research, 2009, vol. 10, no. 2, pp. 141–160. Langton C. G., ed. Artificial Life: The Proceedings of an Interdisciplinary Workshop on the Synthesis and Simulation of Living Systems, Redwood City, CA , AddisonWesley, 1989. Lorenz K. Kantovskaia kontseptsiia a priori v svete sovremennoi biologii [Kants Lehre vom Apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie]. Evoliutsiia. Iazyk. Poznanie [Evolution. Language. Cognition], Moscow, Iazyki russkoi kul’tury [Languages of Russian Culture], 2000, pp. 15–41. Meyer J.-A., Wilson S. W. From Animals to Animats. Proceedings of the First International Conference on Simulation of Adaptive Behavior, London, Cambridge, MA , MIT Press, 1990. Nepomniashchikh V. A., Popov E. E., Red’ko V. G. Bionicheskaia model’ adaptivnogo poiskovogo povedeniia [Bionic Model of Adaptive Searching Behavior]. Izvestiia RAN . Teoriia i sistemy upravleniia [Journal of Computer and Systems Sciences International], 2008, no. 1, pp. 85–93.

• Владимир Редько •

139

Red’ko V. G. Evoliutsiia, neironnye seti, intellekt. Modeli i kontseptsii evoliutsionnoi kibernetiki [Evolution, Neural Networks, Intelligence. Models and Concepts of Evolutionary Cybernetics], Moscow, URSS , 2005. Red’ko V. G. Ot modelei povedeniia k iskusstvennomu intellektu [From Behavior Model to Artificial Intelligence], Moscow, URSS , 2006. Reznikova Zh. I. Sovremennye podkhody k izucheniiu iazykovogo povedeniia zhivotnykh [Modern Approaches to the Study of Language Behavior of Animals]. Razumnoe povedenie i iazyk. Kommunikativnye sistemy zhivotnykh i iazyk cheloveka [Intelligent Behavior and Language. Communication Systems of Animals and Human Language], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2008, pp. 293–337. Reznikova Zh. I., Riabko B. Ia. Teoretiko-informatsionnyi analiz “iazyka” murav’ev [Information-Theoretic Analysis of the “Language” of Ants]. Zhurnal obshchei biologii [Biology Bulletin Reviews], 1990, vol. 51, no. 5, pp. 601–609. Samsonovich A. V., Johannsdottir K. R., eds. Biologically Inspired Cognitive Architectures 2011. Proceedings of Second Annual Meeting of the BICA Society, Amsterdam, Berlin, Tokyo, Washington, DC , IOS Press, 2011. Sutton R. S., Barto E. G. Obuchenie s podkrepleniem [Reinforcement Learning], Moscow, Binom, 2011. Taylor A. H., Elliffe D., Hunt G. R., Gray R. D. Complex Cognition and Behavioural Innovation in New Caledonian Crows. Proceedings of the Royal Society B: Biological Sciences, 2010, vol. 277, pp. 2637–2643. Teilhard de Chardin P. Fenomen cheloveka [Le Phénomène humain], Moscow, Ustoichivyi mir, 2001. Tsetlin  M. L. Issledovaniia po teorii avtomatov i modelirovanie biologicheskikh system [Studies on Automata Theory and Modeling of Biological Systems], Moscow, Nauka, 1969. Turchin  V. F. Fenomen nauki. Kiberneticheskii podkhod k evoliutsii [The Phenomenon of Science. Cybernetic Approach to Evolution], Moscow, ETS , 2000. Available at: http://www.refal.ru/turchin/phenomenon/. Vernon D., Metta G., Sandini G. A Survey of Artificial Cognitive Systems: Implications for the Autonomous Development of Mental Capabilities in Computational Agents. IEEE Transactions on Evolutionary Computation. Special issue on Autonomous Mental Development, 2007, vol. 11, no. 2, pp. 151–180. Weir A. A. S., Chappell J., Kacelnik A. Shaping of Hooks in New Caledonian Crows. Science, 2002, vol. 297, no. 5583, pp. 981–983. Wenner A., Wells P. Anatomiia nauchnogo protivostoianiia. Est’ li iazyk u pchel? [Anatomy of a Controversy: The Question of a “Language” Among Bees], Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur [Languages of Slavic Cultures], 2011.

140

• Логос

№1

[97] 2014 •

От Homo economicus к Homo sapiens Ричард Талер

Ричард Талер. Доктор экономики, именная профессура поведенческой науки и ­экономики Роберта П. Гвинна, руководитель Центра исследований в области принятия решений Высшей школы бизнеса Чикагского университета. Адрес: 5807 South Woodlawn Avenue, IL 60637 Chicago, USA. E-mail: richard.thaler@ chicagobooth.edu. Ключевые слова: когнитивная экономика, экономические модели, нормативные и дескриптивные теории, когнитивные искажения, эмоции. Отвечая на просьбу предсказать будущее экономики, автор предсказывает, что Homo Economicus эволюционирует в Homo Sapiens — или, попросту говоря, экономика будет в большей степени учитывать человеческое поведение. В частности, он предполагает, что Homo Economicus начнет терять IQ, станет медленнее учиться, начнет взаимодействовать с другими видами, а экономисты начнут изучать человеческое познание и эмоции и станут лучше различать нормативные и дескриптивные теории.

FROM HOMO ECONOMICUS TO HOMO SAPIENS Richard Thaler. PhD in Economics, Robert P. Gwinn Professor of Behavioral Science and Economics, Director of the Center for Decision Research, Graduate School of Business, University of Chicago. Address: 5807 South Woodlawn Avenue, IL 60637 Chicago, USA. E-mail: richard.thaler@ chicagobooth.edu. Keywords: cognitive economics, economic models, normative and descriptive theories, cognitive biases, emotions. In responding to a request for predictions about the future of economics, I predict that Homo Economicus will evolve into Homo Sapiens, or, more simply put, economics will become more related to human behavior. My specific predictions are that Homo Economicus will start to lose IQ, will become a slower learner, will start interacting with other species, and that economists will start to study human cognition, human emotion, and will distinguish more clearly between normative and descriptive theories.

 141

О

ТВЕЧАТЬ на просьбу сделать прогноз особенно слож‑ но тому, кто, как я, специализируется на систематиче‑ ских ошибках и предубеждениях других людей. Психо‑ логические исследования свидетельствуют, что и мои прогнозы о будущем экономической теории (или чего‑то другого) едва ли будут безошибочными. 1. Оптимизм (принятие желаемого за действительное). Мы все склонны быть оптимистичными по поводу будущего. В первый день моего курса по принятию решений в рамках программы MBA в Чикагском университете каждый студент надеется получить оценку выше среднего, одна‑ ко надежды половины из них не оправдаются. Под влия‑ нием оптимизма в своем прогнозе я буду представлять экономическую теорию более похожей на то, какой я хочу ее видеть. 2. Самонадеянность. Данный феномен, связанный с пре‑ дыдущим, состоит в том, что люди убеждены: они уме‑ ют предсказывать лучше, чем на самом деле. Попросите людей отвечать на разные вопросы на общую эрудицию только при уверенности 90%. Вы получите верные отве‑ ты менее чем в 70% случаев. Самонадеянность подтолк‑ нет меня к более смелым, чем следовало бы, прогнозам. Перевод с английского Александра Писарева по изданию © Thaler R. From Homo economicus to Homo sapiens // Journal of Economic Perspectives. Winter 2000. Vol. 14. № 1. P. 133–141. Публикуется с любезного разрешения автора и издательства. Автор благодарит Колина Камерера, Питера Даймонда, Джорджа Лёвенстайна, Иисуса Сантоса, Андрея Шлейфера, Касса Санстейна и всех редакторов за полезные комментарии.

142

• Логос

№1

[97] 2014 •

3. Эффект ложного консенсуса. Мы склонны считать, что другие — такие же, как мы. Мой коллега Джордж Ву за‑ дал своим студентам два вопроса: «У вас есть мобиль‑ ный телефон? Какой процент от группы составляют их владельцы?» Обладатели мобильных телефонов считали, что телефон есть у 65% студентов из их группы, тогда как остальные полагали, что у 40%. (Верный ответ был при‑ мерно посередине.) Вследствие эффекта ложного консен‑ суса я буду думать, что другие экономисты со мной со‑ гласятся, несмотря на 20 лет, свидетельствующие об об‑ ратном. 4. Проклятие осведомленности. Узнав что‑то, мы уже не мо‑ жем представить себе, как думать иначе. Поэтому нам сложнее понять, что наше знание может быть не столь очевидно остальным, менее информированным. Под про‑ клятием осведомленности я буду уверен, что другие чи‑ тали те же статьи, что и я, и извлекли из них то же самое (то, что я сейчас принимаю как само собой разумеющее‑ ся), тогда как в действительности они читали совершен‑ но другие тексты и никогда даже не слышали о тех наход‑ ках, что так повлияли на мое мышление. Было  бы неловко при прогнозировании будущего экономи‑ ческой теории допустить (да  еще в  письменной форме) все те  ошибки, от  которых я неделями предостерегал своих сту‑ дентов. Впрочем, альтернативы тоже не  особенно привлека‑ тельны. Рационально я понимаю: наиболее вероятно, что ока‑ жется верным прогноз, не  предсказывающий никаких изме‑ нений в  экономической теории. (Я  упомянул status quo как вариант систематической ошибки?) Хотя такой прогноз и хо‑ рош своей краткостью, читать (и  писать) его не  очень инте‑ ресно. Поэтому далее, с  дрожью в  коленках, я сделаю шесть смелых предсказаний о том, как будет развиваться экономи‑ ческая теория в последующие два десятилетия, — прогноз, га‑ рантированно содержащий каждую из  вышеперечисленных систематических ошибок, равно как и  некоторые другие. Вы предупреждены. В ОПРЕКИ ПОЛУВЕКОВ ОЙ ТЕНДЕНЦИИ HOMO ECONOMICUS НАЧНЕТ ТЕРЯТЬ IQ Экономическая теория первой половины XX века в большей степени была социальной наукой. Такие авторы, как Ирвинг Фишер и Джон Мейнард Кейнс, объясняя экономическое пове‑

• Ричард Талер •

143

дение, подчеркивали роль психологических факторов1. Вслед‑ ствие математической революции, начавшейся в  1940-е годы при участии, например, Джона Хикса и Пола Самуэльсона, эко‑ номические агенты стали более явно привязанными к поиску оптимальных решений. В 1950-е экономисты, начавшие фор‑ мализацию микрооснований теории Кейнса, развили более ра‑ циональные модели; сравните, например, простую функцию по‑ требления Кейнса с гипотезой жизненного цикла, а затем с при‑ надлежащей Муту, Лукасу и другим гипотезой рациональных ожиданий. Дошло до того, что агентов, включаемых в модели, недоброжелатели называли сверхрациональными. В качестве эстетического принципа стали руководствоваться правилом, что если агенты в модели А умнее агентов в модели Б, то мо‑ дель А лучше, чем Б. Уровень IQ Homo economicus ограничивал‑ ся только IQ умнейших экономических теоретиков! Я прогнозирую трансформацию этой тенденции в  сторо‑ ну подхода, в котором приписываемая агентам степень рацио‑ нальности зависит от исследуемого контекста. Чтобы проиллю‑ стрировать это на практике, обратимся к игре «Угадай число», впервые изученной Розмари Нагель2. В этой игре всем участ‑ никам предлагается загадать число от 0 до 100 так, чтобы оно было максимально близко к ⅔ среднего загадываемого числа. В мире, где все агенты считаются рациональными в том смыс‑ ле, что они будут формировать ожидания о догадках других иг‑ роков и могут выполнить столько степеней дедукции, сколько нужно, все должны загадывать ноль. Однако при любых других параметрах загадывать ноль — это плохая стратегия. Недавно у меня была возможность сыграть в эту игру с довольно большими ставками3. По моей просьбе Financial Times запустила игру «Угадай число» по описанным выше правилам и  предложила в  качестве приза два билета в бизнес-класс самолета из Лондона в США (стоимостью более $10 тысяч). В качестве догадок были разрешены только целые числа. Хотя многие участники все же загадали 0 или 1, самыми популярными вариантами были 33 (правильная догадка, если все остальные выбирают число случайным образом) и 22 (пра‑ вильно, если все остальные выбирают 33). Средним арифмети‑ 1. Loewenstein G. The Fall and Rise of Psychological Explanations in the Economics of Intertemporal Choice // Choice Over Time / G. Loewenstein, J. Elster (eds). N.Y.: Russell Sage Foundation, 1992. P. 3–34. 2. Nagel R. Unraveling in Guessing Games: An Experimental Study // American Economic Review. 1995. Vol. 85. № 5. P. 1313–1326. 3. Thaler  R. H. Giving Markets a Human Dimension // Financial Times. June 16, 1997. P. 6.

144

• Логос

№1

[97] 2014 •

ческим загадываемых чисел было 18,01, а победителем, соответ‑ ственно, 13. Хотя смоделировать, как на самом деле играют в эту игру, сложно, некоторые выводы сделать можно. Подходящая модель должна допускать два типа различий в изощренности между игроками. Во-первых, агенты различаются по количе‑ ству уровней производимой ими обработки (33 — один уровень, 22 — два уровня и т. д.). Во-вторых, различие в том, насколько агенты думают о  поведении других. Агенты, выбирающие 0, изощренны в первом измерении и наивны во втором. Многие экономисты попадают в эту категорию (частично благодаря эф‑ фекту ложного консенсуса и проклятию осведомленности!). Но‑ вые экономические модели будут включать агентов как более, так и менее продвинутых, чем агенты, к которым мы привык‑ ли в моделировании. Согласно моему прогнозу, этот тип моде‑ лирования станет в будущем нормой. HOMO ECONOMICUS БУДЕТ УЧИТЬ СЯ МЕДЛЕННЕЕ Во многих экономических моделях нет смысла вводить обуче‑ ние, поскольку в них предполагается, что агенты правильно ре‑ шают соответствующие проблемы с первой попытки. Когда же эксплицитно вводится обучение, Homo economicus, как правило, считается быстро обучающимся. Если Homo economicus случай‑ но ошибается, то быстро учится и исправляет ошибку. Впро‑ чем, мои студенты, даже в наших лучших университетах вроде Корнелла, Массачусетского технологического института и Чи‑ кагского университета, усваивают медленнее. Прослушав совер‑ шенно прозрачное, на мой непредвзятый взгляд, объяснение, они все равно часто ошибаются в применении понятия, если контекст слегка меняется. Именно поэтому студенты считают нечестным, если я задаю вопрос по первой части курса на эк‑ замене по последней. Проблема многих экономических моделей обучения состо‑ ит в том, что они исходят из очень статичной среды. Факти‑ чески такие модели подходят только к ситуациям вроде той, в которой обнаруживает себя герой Билла Мюррея в фильме «День сурка»4. В этом фильме Билл Мюррей играет телеведу‑ щего программы прогноза погоды, отправленного делать ре‑ 4. Мысль о том, что экономические модели обучения схожи с этим фильмом, родилась в нашей беседе с Колином Камерером во время летней школы по поведенческой экономике, организованной Фондом Рассела Сейджа. Готов поспорить: каждый из нас считает, что это была его идея.

• Ричард Талер •

145

портаж о том, увидит ли сурок свою тень второго февраля. Он проживает один и тот же день снова и снова. Хотя он учит‑ ся медленно, возможность неоднократно проигрывать один и тот же день и каждый раз учиться на последствиях своих действий создает контролируемый эксперимент, в котором он способен в конечном счете научиться многим вещам: от пред‑ отвращения происшествий до игры на пианино. Увы, жизнь не похожа на День сурка. В ней каждый день уникален, а самые важные жизненные решения (например, выбор карьеры или супруга/супруги) оставляют мало шансов научиться! Я про‑ гнозирую, что экономические модели обучения станут более сложными за счет введения менее изощренных агентов и при‑ дания большего значения в плане скорости обучения факто‑ рам ситуации (таким как сложность задачи и частота обрат‑ ной связи). Это значит, что модели пенсионных накоплений (сложная задача с минимальными возможностями обучения) должны сильно отличаться от моделей частоты покупок моло‑ ка (это проще, шансов научиться здесь предостаточно). А ГЕНТЫ В ЭКОНОМИЧЕСКИХ МОДЕ ЛЯХ С ТА НУТ Б ОЛЕЕ РА ЗНОР ОДНЫМИ Хотя при чтении учебников и журнальных статей по эконо‑ мической теории может сложиться другое впечатление, эко‑ номисты с радостью признают, что знают многих людей, чьи навыки рассуждения страдают недостатками: это их супру‑ ги, дети, студенты, коллеги, деканы, президенты колледжей и  т. д. Когда у  экономистов допытываются, почему они счи‑ тают разумным основывать экономическую модель только на рациональных типах агентов, считая при этом, что боль‑ шинство людей, с  которыми они взаимодействуют, хотя  бы изредка ведут себя как идиоты, они начинают апеллировать к эволюционным и рыночным факторам. Рассуждение стро‑ ится так. Допустим, существуют некие чуть менее чем полно‑ стью рациональные агенты. Я называю их квазирациональны‑ ми, имея в виду, что, как бы они ни старались, они все равно систематически ошибаются. Когда эти квазирациональные агенты начнут взаимодействовать с рациональными, послед‑ ние вскоре заберут все их деньги, после чего первые либо начнут учиться, либо окажутся экономически нерелевантны‑ ми. Это рассуждение редко прописывается аккуратно, и тому есть причина — оно ложно! Когда рациональные агенты взаимодействуют с квазирацио‑ нальными, от первых нельзя ожидать, что они заберут у послед‑ 146

• Логос

№1

[97] 2014 •

них все деньги или будут устанавливать цены в односторон‑ нем порядке. Более того, тщательный анализ таких ситуаций на финансовых рынках5 показывает, что квазирациональные агенты (называемые в финансовых кругах шумовыми трейде‑ рами) могут стать богаче своих рациональных коллег (по не‑ осторожности рискуя больше). Хотя исследования, совмещаю‑ щие эти типы агентов, в последнее десятилетие стали популяр‑ ны, к включению в модели квазирациональных агентов все еще относятся как к новации. На конференциях докладчики с таки‑ ми моделями все еще вынуждены объяснять, зачем им нужно возиться с этим типом агентов. Мой прогноз состоит в том, что в будущем на семинарах докладчикам придется отдельно объяс‑ нять, почему они используют модели только с рациональными агентами (если только доклад не касается истории экономиче‑ ской мысли). В конце концов, именно анализ рыночных взаи‑ модействий между агентами разных типов отличает экономиче‑ скую теорию от других социальных наук. Психологи, социологи и антропологи могли бы помочь нам улучшить описания эко‑ номического поведения, но среди всех социальных наук толь‑ ко у экономики есть инструменты для анализа того, что проис‑ ходит в рыночных контекстах. Заметьте, я не прогнозирую исчезновение Homo economicus из  экономических исследований. По  крайней мере две роли у него должны остаться. Во-первых, подобно используемой се‑ годня модели совершенной конкуренции, многие аспекты стан‑ дартной модели Homo economicus полезны как особые теоре‑ тические частные случаи. Во-вторых, когда несколько высоко‑ квалифицированных агентов могут влиять на рынки (как это происходит на финансовых рынках), их можно продуктивно смоделировать как Homo economicus, особенно в моделях с раз‑ ными типами агентов. ЭКОНОМИС ТЫ БУДУТ ИЗУЧАТЬ ЧЕ ЛОВЕЧЕСКОЕ ПОЗНА НИЕ Одним из способов моделирования ограниченной рациональ‑ ности6 является ограничение способностей агентов к обработ‑ ке информации, как в случае описанной выше игры с числами, 5. См., напр.: De Long Bradford J., Shleifer A., Summers L., et al. Noise Trader Risk in Financial Markets // Journal of Political Economy. 1990. Vol. 98. P. 703–738. 6. Термин Г. Саймона, психолога мышления и  специалиста в  области искусственного интеллекта, лауреата Нобелевской премии по  экономике 1978 года. — Прим. ред.

• Ричард Талер •

147

где предполагается, что игроки сделают только два шага об‑ ратной индукции, а не бесконечное количество шагов. В каче‑ стве начального этот подход разумен, но мы способны на нечто большее, чем делать Homo economicus тупее. Исследовательская повестка интереснее — попытаться дать более богатые харак‑ теристики экономических агентов благодаря более глубокому пониманию человеческого познания. Это, как я прогнозирую, будет главной точкой приложения усилий в следующие два де‑ сятилетия. Успешность некоторых публикаций за  последние двадцать лет доказывает, что это направление работы и воз‑ можно, и полезно. Самым заметным примером является «теория перспектив» Дэниела Канемана и Амоса Тверского7. Этой позитивной теории8 принятия решений в условиях неопределенности удалось скон‑ центрировать значительную психологическую мудрость в своей S-образной «функции ценности». Эта функция по горизонталь‑ ной оси отражает изменения материального благосостояния, а не уровни, в отличие от теории ожидаемой полезности, по‑ скольку люди (и другие виды) имеют сильную склонность адап‑ тироваться к окружающей среде и реагировать только на вос‑ принятые изменения. Вертикальная ось показывает удовлетво‑ ренность, результат этих изменений. S-образность показывает убывающую предельную чувствительность и  к  выигрышам, и к потерям — базовый вывод психологии восприятия (психо‑ физики). Наконец, функция потери на графике круче, чем функ‑ ция выигрыша, — свойство, известное как боязнь потерь. Огор‑ чение от потери почти в два раза сильнее, чем радость от вы‑ игрыша. Эти три психологических понятия обладают большой объяснительной силой и используются, чтобы объяснить раз‑ личные явления от реакции потребителей на изменение цены в супермаркете до поведения таксистов на рабочем рынке9. Есть очень много захватывающих направлений, по которым более глубокое понимание человеческого познания могло бы помочь продвинуть экономическую теорию. Я предложу здесь два. Во-первых, в «теории перспектив» есть проблема, решить которую могла бы помочь когнитивная психология. Она заклю‑ чается в том, что теория неполна. Теория перспектив говорит 7. Kahneman D., Tversky A. Prospect Theory: An Analysis of Decision under Risk // Econometrica. 1979. Vol. 47. № 2. P. 263–291. 8. В экономике позитивной теорией называют теорию, которая описывает факты в терминах эффективности, а не предписывает, как должно было бы осуществляться распределение в свете понятия справедливости (это прерогатива нормативных теорий). — Прим. ред. 9. Camerer C. Prospect Theory in the Wild / Choices, Values, Frames / D. Kahneman, A. Tversky (eds). N.Y.: Cambridge University Press, 2001.

148

• Логос

№1

[97] 2014 •

нам, что решения зависят от «обрамления» (framing) пробле‑ мы, но ничего не говорит о том, как люди будут сами спонтан‑ но создавать свои рамочные структуры. Напрямую изучая, как люди берутся за проблемы принятия решений, мы можем боль‑ ше узнать о процессе преобразования проблемы10. Во-вторых, хотя в последние годы мы и уделяли много внимания следстви‑ ям ограниченной рациональности, меньше времени мы потра‑ тили на изучение влияния ограничений памяти. Простейший пример — «предвзятость задним числом»: постфактум произо‑ шедшие события представляются предсказуемыми. Например, однажды я попросил своих студентов сделать прогноз о дохо‑ дах фондового рынка на следующие два месяца. Их прогнозы были пессимистичны: они думали, что рынки скорее будут па‑ дать, чем расти. Два месяца спустя я попросил их вспомнить свои прогнозы. Они вспомнили, что ставили на повышение. Из‑ лишне говорить, что за прошедший двухмесячный период ры‑ нок резко вырос. Это явление (связанное с упомянутым ранее «проклятием осведомленности») одинаково сильно и надежно и имеет серь‑ езные следствия для экономической теории. Возьмите, напри‑ мер, предвзятость задним числом в проблемах агентских отно‑ шений. Собственнику (принципалу), память которого работает с ошибками (то есть любому собственнику из реального мира), будет трудно различить плохое решение и плохой результат, по‑ скольку произошедшие злополучные внешние события будут задним числом казаться предсказуемыми. Теория агентских от‑ ношений с невнимательными собственниками (и агентами) — увлекательное поле для будущих исследований11. ЭКОНОМИС ТЫ БУДУТ РА ЗЛИЧАТЬ НОРМАТИВНЫЕ И ДЕСКРИПТИВНЫЕ ТЕОРИИ Психологи различают два типа теорий: нормативные и дескрип‑ тивные. Нормативные теории описывают рациональный вы‑ 10. Некоторые из известных нам об этой проблеме фактов числятся по разряду «умственной бухгалтерии» (mental accounting). См. обзор литературы по этой теме в: Thaler  R. H. Mental Accounting Matters // Journal of Behavioral Decision-making. 1999. Vol. 12. P. 183–206. На русском языке: Талер Р. Умственная бухгалтерия — это серьезно // Горизонты когнитивной психологии. Хрестоматия / Под ред. В. Ф. Спиридонова, М. В. Фаликман. М.: Языки славянских культур, РГГУ , 2012. 11. См. умный пример того, как могла бы выглядеть экономическая теория рассеянных: Mullainathon S. A Memory Based Model of Bounded Rationality. Working paper. MIT Economics Department.

• Ричард Талер •

149

бор: примерами могут служить теория ожидаемой полезности и правило Байеса. Дескриптивные теории нацелены на описа‑ ние действительных решений. К ним относится «теория пер‑ спектив». Агенты, чей выбор вписывается в  эту теорию, на‑ рушают фундаментальные аксиомы рационального выбо‑ ра. Например, в определенных условиях они выберут вариант А вместо Б, даже если Б превосходит А, при условии, что пре‑ восходство не слишком очевидно. Я бы не хотел называть такие решения рациональными, но, коль скоро люди делают их в  ситуациях с  высокими ставка‑ ми, важно, чтобы теоретики разрабатывали прогнозирующие такое поведение модели. Как правило, экономисты использо‑ вали одну и ту же теорию и в нормативных, и в дескриптив‑ ных целях. Теория ожидаемой полезности и теория жизненно‑ го цикла — это как раз рациональные (нормативные) модели, которые экономисты используют и как дескриптивные модели. Иногда экономисты предлагали эксплицитно дескриптивные теории, как в случае теории фирмы Уильяма Баумола12, в кото‑ рой менеджеры максимизируют объем продаж, допуская огра‑ ничения прибыли. Однако такие дескриптивные теории не за‑ воевали широкого признания. Сопротивление им частично, я полагаю, было основано на непонимании проблем, поднимае‑ мых при рассмотрении того, как конкуренция вызовет измене‑ ния в квазирациональном поведении. Например, Баумол часто слышал критику, что, мол, максимизирующие продажи фир‑ мы неизбежно проиграют свою долю рынка конкурентам, стре‑ мящимся максимизировать прибыль. Самопротиворечивость такой критики, что максимизация продаж вызовет снижение доли на рынке, не беспокоила, казалось, ее сторонников. Есть, конечно, хорошая точка равновесия, в которой некоторые фир‑ мы ради своего роста готовы принять меньший объем прибы‑ ли, и такие фирмы отнимают рыночные доли у максимизирую‑ щих прибыль конкурентов, но не наоборот. Аналогично, если владелец бейсбольной команды решает купить победу в еже‑ годном чемпионате ценой прибыли, то максимизирующие при‑ быль владельцы других команд могут разве что стать еще более богатыми неудачниками. Добавлю кое-что о  дескриптивных теориях: они по  необ‑ ходимости отталкиваются от данных. Гипотеза максимизации продаж Баумола возникла в ходе бесед с менеджерами. Теория перспектив Канемана и Тверски выросла из анализа сотен вы‑ боров одного из двух вариантов в играх на деньги. Некоторые 12. Baumol W. Business Behavior, Value and Growth. N.Y.: Harcourt Brace, 1967.

150

• Логос

№1

[97] 2014 •

экономисты воспринимают теории, отталкивающиеся от дан‑ ных, как ненаучные. Конечно, верно только противоположное. Коперник наблюдал за движениями планет, прежде чем разра‑ ботал теорию вращения планет вокруг Солнца. К хорошей де‑ скриптивной теории приводят проверки за пределами выбор‑ ки, например предсказание, что Плутон будет открыт до того, как телескопы станут достаточно хороши, чтобы увидеть его. Итак, прогноз, которому посвящена эта часть, приводит к со‑ путствующему предсказанию, что все больше теоретиков будут обращать внимание на эмпирические данные. HOMO ECONOMICUS С ТА НЕТ Б ОЛЕЕ ЭМОЦИОНА ЛЬНЫМ Сделанные мною до сих пор прогнозы (хотя и чреватые систе‑ матическими ошибками, обозначенными выше) несколько кон‑ сервативны в том смысле, что в направлениях, которые я пред‑ лагаю на роль ведущих, уже проделан большой объем работы. Так что было бы правильно предложить чуть более смелый про‑ гноз: Homo economicus станет более эмоциональным. Я имею в виду, что экономисты станут уделять больше внимания ис‑ следованию эмоций. Дабы пояснить, что именно влечет за собой исследование эмоций, я отсылаю читателей к недавней статье Йона Эльсте‑ ра13. Хотя Эльстер и не дает эксплицитного определения эмо‑ ций, он предлагает список состояний, которые, как он гово‑ рит, однозначно являются эмоциями, например гнев, ненависть, чувство вины, стыд, гордость, симпатия, сожаление, радость, печаль, зависть, злоба, негодование, ревность, презрение, от‑ вращение и, конечно же, любовь. Эльстер отличает этот список от «висцеральных факторов»14, таких как боль, голод и сонли‑ вость, на том основании, что первые запускаются нашей трак‑ товкой ситуации. Многие из этих эмоций, скажем страх, часто сопровождаются состоянием физиологического возбуждения. Как можно вписать эмоции в экономический анализ? Про‑ стейшим примером является игра «Ультиматум». В ней один игрок, Предлагающий, которому предоставлена некоторая сум‑ ма денег, скажем $10, предлагает другому игроку, Отвечающему, 13. Elster J. Emotions and Economic Theory // Journal of Economic Literature. March 1998. Vol. 36. Iss. 1. P. 47–74. 14. Более широкий термин см.: Loewenstein G. Out of Control: Visceral Influences on Behavior // Organizational Behavior and Human Decision Processes. March 1996. Vol. 65. № 3. P. 805–824.

• Ричард Талер •

151

часть x этой суммы. Отвечающий может либо принять пред‑ ложение, и тогда он получит x, а Предлагающий 10x, либо от‑ вергнуть его. В последнем случае оба игрока не получат ниче‑ го. Результаты экспериментов показывают, что очень низкие предложения (менее 20%) часто отвергаются. В самом общем виде можно сказать, что Отвечающие эмоционально реагиру‑ ют на низкие предложения. Точнее, реагируют они возмущен‑ но. Отвечающие определенно действуют не ради максимизации своих доходов, поскольку они отказываются от предложений, по которым получают хоть что‑то, и выбирают не получить ни‑ чего. Созданная Мэттью Рабином для объяснения такого пове‑ дения (то есть сопротивления несправедливым предложениям) модель справедливости15 частично основана на эмоциях. Отказ от  положительного предложения в  игре «Ультима‑ тум» — проявление злорадства; этот отказ вредит обоим участ‑ никам. К сожалению, такое поведение более распространено, нежели можно ожидать, исходя из  выкладок экономической теории. Достаточно лишь упомянуть слово «развод», и приме‑ ров придет в голову более чем достаточно. Но озлобленность не ограничивается бывшими супругами. Предсказание теоре‑ мы Коуза о том, что размещение ресурсов не зависит от рас‑ пределения прав собственности, зависит от готовности в су‑ дебном порядке заключить новую сделку. Однако это требует взаимодействия, что может быть осложнено озлобленностью. В недавнем исследовании по этой тематике Уорд Фарнсворт16 интервьюировал адвокатов, работавших по более чем двадца‑ ти случаям шиканы17. В  них запрашивался судебный запрет, который был либо удовлетворен, либо отвергнут после полно‑ го судебного процесса с участием судьи. Ни в одном из случа‑ ев стороны даже не пытались полюбовно договориться в обход постановления суда. ЗА КЛЮЧЕНИЕ Мои прогнозы довольно легко подытожить: я предсказываю, что в результате этой эволюции Homo economicus превратится 15. Rabin M. Incorporating Fairness into Game Theory and Economics // American Economic Review. December 1993. Vol. 83. P. 1281–1302. 16. Farnsworth W. Do Parties to Nuisance Cases Bargain After Judgment? A Glimpse of the Cathedral // University of Chicago Law Review. 1999. Vol. 66. P. 373– 436. 17. Злоупотребление правом с целью умышленного причинения вреда другому лицу. — Прим. пер.

152

• Логос

№1

[97] 2014 •

в Homo sapiens. Это вовсе не нелепое предсказание. Представ‑ ляется логичным, что построение дескриптивных экономиче‑ ских моделей на основе более реалистичных концепций эко‑ номических агентов обречено увеличить объяснительную силу этих моделей. Тем не менее консервативный экономист мог бы (эмоционально) поддеть: мол, будь это действительно лучший путь для экономической теории, мы бы уже были на нем. По‑ чему все мои прогнозы еще не сбылись? И почему я ожидаю перемен? Одна из причин, почему экономическая теория не двину‑ лась по этому пути, заключается в том, что поведенческие мо‑ дели сложнее традиционных. Строить модели рациональных, лишенных эмоций агентов проще, чем строить модели квази‑ рациональных, испытывающих эмоции людей. И все же каждое поколение ученых опирается на работу предшествующего по‑ коления. Теоремы, которые еще 20 лет назад были трудно дока‑ зуемыми, теперь можно найти в задачниках для выпускников. По мере того как экономисты становятся все более изощренны‑ ми, совершенствуется и их способность усваивать достижения других дисциплин, например психологии. Одновременно мы можем надеяться, что новые поколения ученых в других дисци‑ плинах смогут сделать для экономики то, что уже сделали такие когнитивные психологи, как Канеман и Тверский: предложить полезные идеи и теории, которые сравнительно легко встроить в экономические модели. Завершу статью очень безопасным прогнозом. Если какие‑то из моих предсказаний о будущем экономической теории сбу‑ дутся, эту работу сделают молодые экономисты. (Старых эко‑ номистов вроде меня уже не переучишь.) Подобные молодые экономисты уже появились. А вслед за ними придут и другие. REFERENCES Baumol W. Business Behavior, Value and Growth. New York, Harcourt Brace, 1967. Camerer C. Prospect Theory in the Wild. Choices, Values, Frames (eds D. Kahneman, A. Tversky), New York, Cambridge University Press, 2001, pp. 288–300. De Long Bradford J., Shleifer A., Summers L., Waldmann R. Noise Trader Risk in Financial Markets. Journal of Political Economy, 1990, vol. 98, pp. 703–738. Elster J. Emotions and Economic Theory. Journal of Economic Literature, March 1998, vol. 36, iss. 1, pp. 47–74. Farnsworth W. Do Parties to Nuisance Cases Bargain After Judgment? A Glimpse of the Cathedral. University of Chicago Law Review, 1999, vol. 66, pp. 373–436. Kahneman D., Tversky A. Prospect Theory: An Analysis of Decision under Risk. Econometrica, 1979, vol. 47, no. 2, pp. 263–291. Loewenstein G. Out of Control: Visceral Influences on Behavior. Organizational Behavior and Human Decision Processes, March 1996, vol. 65, no. 3, pp. 805–824.

• Ричард Талер •

153

Loewenstein G. The Fall and Rise of Psychological Explanations in the Economics of Intertemporal Choice. Choice Over Time (eds G. Loewenstein, J. Elster), New York, Russell Sage Foundation, 1992, pp. 3–34. Mullainathon S. A Memory Based Model of Bounded Rationality. Working paper, MIT Economics Department, 1999. Nagel R. Unraveling in Guessing Games: An Experimental Study. American Economic Review, 1995, vol. 85, no. 5, pp. 1313–1326. Rabin M. Incorporating Fairness into Game Theory and Economics. American Economic Review, December 1993, vol. 83, pp. 1281–1302. Thaler R. H. Giving Markets a Human Dimension. Financial Times, June 16, 1997. Thaler R. H. Mental Accounting Matters. Journal of Behavioral Decision-making, 1999, vol. 12, pp. 183–206.

154

• Логос

№1

[97] 2014 •

От генома до  поведения

Некоторые вопросы современной когнитивной генетики Алина Ларцева

Алина Ларцева. Магистр социальных наук, аспирант Дондерс Центра нейронауки Университетского медицинского центра Неймегена. Адрес: 29 Kapittelweg, 6525 EN Nijmegen, Netherlands. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: когнитивная генетика, психогенетика, индивидуальные различия, психатрические заболевания, GWAS, близнецовый метод. В последние годы резко возросло число исследований на тему генетики. В частности, когнитивная генетика занимается тем, что пытается понять, как разные гены влияют на развитие и функционирование человеческого мозга и на особенности психики и поведения. Может показаться, что между генами и объяснением человеческого поведения лежит непреодолимая пропасть. Тем не менее, ряд исследований обнаружил связь между определенными генами и функционированием мозга и поведением. В этой статье мы даем короткий обзор различных методов, используемых в когнитивной генетике, и основных результатов применительно к индивидуальным различиям, психиатрическим расстройствам, и даже языку и речи.

FROM GENES TO BEHAVIOUR: What Can Co gnitive Genetics Tell Us? Alina L artseva. MSc, PhD student at Donders Centre for Neuroscience, Radboud University Nijmegen Medical Centre. Address: 29 Kapittelweg, 6525 EN Nijmegen, Netherlands. E-mail: [email protected]. Keywords: cognitive genetics, individual differences, psychiatric disorders, GWAS, twin studies. The last years have seen a rapid increase in genetic studies. Cognitive genetics in particular tries to understand the role of various genes in the development and functioning of the human brain and mind. While the gap between genes and behavior seems too great to bridge, many studies have successfully identified genes that are linked to brain function and behavior. This article gives a brief introduction to the various methods used in cognitive genetics and some of the main findings with respect to individual differences, psychiatric disorders, and even speech and language.

 155

Г

ЕНЕТИКА в  последние годы очень популярна. Гово‑ рят, что наследуются умственные способности, свой‑ ства характера, склонность к самым разным заболева‑ ниям (шизофрения, аутизм и др.) и даже принадлежность к той или иной политической партии1. Соответственно, возрастает интерес и  к  поиску генетических основ различных когнитив‑ ных функций — эта область в последние годы обозначается как «когнитивная генетика». В отечественной психологии есть область под названием «психогенетика». Она занимается проблемой вклада наслед‑ ственности и  среды в  индивидуальные психологические осо‑ бенности человека. В  чем тогда отличие когнитивной генети‑ ки? Традиционно отечественная психогенетика и зарубежная cognitive/behavioral geneitcs были одной и той же наукой. Однако с течением времени психогенетика в русском варианте остава‑ лась в рамках психологии, в то время как зарубежная когнитив‑ ная генетика активно заимствовала методы химии, молекуляр‑ ной биологии и нейрофизиологии. Для того чтобы подчеркнуть междисциплинарный характер этой области, иногда использу‑ ют термин behavioral neurogenetics («поведенческая нейрогене‑ тика»), но мы здесь будем называть ее когнитивной генетикой. Итак, когнитивная генетика — то, каким образом гены опре‑ деляют свойства нашей психики и  мозга. Самая активно изу‑ чаемая на  данный момент область когнитивной генетики  — это генетика психических заболеваний: какие гены отвечают за развитие, например, аутизма? можно ли диагностировать за‑ Автор и редактор признательны Е. В. Печенковой за ценные замечания по тексту статьи. 1. И это не шутка! См.: Settle  J. E., Dawes  C. T., Fowler  J. H. The Heritability of Partisan Attachment // Political Research Quarterly. 2009. Vol. 62. № 3. P. 601–613.

156

• Логос

№1

[97] 2014 •

болевание до того, как проявятся симптомы? можно ли подо‑ брать препараты индивидуально, с учетом генетических особен‑ ностей пациента? Например, есть много типов антидепрессантов. При этом одним людям замечательно помогает препарат А, а все осталь‑ ные не дают вообще никакого эффекта. Другим помогает пре‑ парат Б, а препарат А никак не действует. Сейчас нет надежно‑ го способа угадать, какой препарат поможет данному конкрет‑ ному пациенту, и лечение начинается с мучительного процесса проб и ошибок. Возможно, разные виды антидепрессантов ле‑ чат разные нейрофизиологические нарушения, которые вызы‑ ваются разным набором генов? Информация о генах может помочь также в ранней диагно‑ стике психических отклонений. Например, в случае с аутизмом важно начать специальное обучение как можно раньше. Одна‑ ко достоверно диагностировать аутизм раньше трех лет слож‑ но. Идентификация генов, повышающих риск развития аутиз‑ ма, поможет поставить диагноз на ранних сроках. Кроме клинически ориентированных исследований есть и более фундаментальные, в которых продолжается поиск отве‑ тов на вопросы, поставленные еще на начальных этапах разви‑ тия психогенетики. Передаются ли по наследству способности и интеллект? В какой пропорции гены и воспитание определя‑ ют наш характер? Но появляются и новые вопросы. Какие имен‑ но гены сыграли ключевую роль в эволюции человека? Какие из них определили развитие способностей, которые есть у чело‑ века, но нет у животных, — таких, например, как речь? При этом, говоря о генах, надо помнить, что между генами и  психикой нельзя провести прямую связь — между ними ле‑ жит множество промежуточных уровней. Ген производит неко‑ торый белок. Этот белок выполняет какую‑то очень узкую роль в нервной клетке, а также взаимодействует с другими белками. Клетки в мозгу объединяются в структуры — зоны коры, под‑ корковые ядра. Наконец, согласованная работа всех мозговых структур порождает совокупность феноменов, которые мы на‑ зываем психикой. Для того чтобы полностью понять роль того или иного гена, нужно проследить весь путь от самого низко‑ го — молекулярного — уровня до уровня психики. БЛИЗНЕЦОВЫЙ МЕТОД Самый старый метод исследования генетического влияния на разные характеристики — близнецовый. Близнецы — это своего рода естественный эксперимент, который над нами ставит при‑

• Алина Ларцева •

157

рода. Ученым остается только собрать результаты. У монозигот‑ ных близнецов (образовавшихся из одной яйцеклетки) 100% об‑ щих генов, но и общая среда, ведь растут они вместе. У гетеро‑ зиготных близнецов также общая среда, но общих генов всего 50%. Сравнивая большие выборки таких вот пар братьев и се‑ стер с использованием корреляционного метода (вычисления количественного сходства между близнецами по определенно‑ му измеряемому параметру), можно вычислить, в какой степени гены оказывают влияние на исследуемый параметр. В самом простом случае вклад генов можно вычислить по та‑ кой формуле2: Корреляция между монозиготными близнецами (число от 0 до 1) = = Вклад генетики + Вклад среды; Корреляция между гетерозиготными близнецами (число от 0 до 1) = = Вклад генетики + Вклад среды. 2 Не забываем, что у гетерозиготных близнецов гены общие толь‑ ко на 50%, поэтому вклад генетики делится на 2. После нехитрых манипуляций получаем: Вклад генетики = 2 × (Корреляция между монозиготными близнецами − Корреляция между гетерозиготными близнецами). Этот метод хорош тем, что для него не требуется никакого слож‑ ного оборудования, только много-много близнецов. Например, с помощью именно этого метода исследовали, насколько объ‑ ясняются наследственностью свойства личности, измеряемые опросником «Большая пятерка» (Big 5) (нейротизм, экстравер‑ сия, доброжелательность, добросовестность и открытость опы‑ ту). Значения получились довольно высокие, цифры варьирова‑ ли от 40 до 60%3. Интеллект тоже наследуется, но при этом у де‑ тей вклад генов (по сравнению со средой) в показатели по тестам интеллекта невысок: 10–50%, а значительную роль играют роди‑ тельское воспитание, отношения со сверстниками, воспитатели и учителя. У взрослых, согласно недавним исследованиям, вклад генов гораздо выше — 60–80%4. 2. Подробнее см., напр.: Равич-Щербо  И. В., Марютина  Т. М., Григоренко  Е. Л. Психогенетика. Учебник для вузов. М.: Аспект Пресс, 2008. 3. См.: Jang  K. L., Livesley  W. J., Vemon  P. A. Heritability of the Big Five Personality Dimensions and Their Facets: A Twin Study // Journal of Personality. 1996. Vol. 64. P. 577–592. 4. См.: Bouchard  Jr. T. J. Genetic and environmental influences on adult intelligence and special mental abilities // Human Biology. 1998. Vol. 70. P. 257–279;

158

• Логос

№1

[97] 2014 •

Почему так получается? Дело в том, что в детстве наш интел‑ лект активно развивается. И случайные события (в школу при‑ шел хороший учитель; лучшего друга перевели в другой класс; родители прочитали новую книжку про воспитание и теперь занимаются с детьми по 8 часов в день; родители разводятся, и им вообще не до детей) приводят к тому, что ребенок замет‑ но вырывается вперед или, наоборот, отстает. Но к 25–30 годам все люди получают примерно одинаковую порцию жизненных удач и неудач, воздействие среды приблизительно выравнива‑ ется, и на первый план выступают гены. Риск развития психических заболеваний тоже частично пе‑ редается по наследству. Если применять вышеописанную фор‑ мулу, то в развитии шизофрении вклад генов — 60–80%, у аутиз‑ ма — более 90%, депрессии — 30–50%, обсессивно-компульсив‑ ных расстройств — 20–40%5. При оценке этих цифр важно помнить, что «вклад генетики» и «вклад среды» — величины не абсолютные, а относительные. Представим, что у нас есть 100 человек, которые выросли в аб‑ солютно идентичных условиях. В таком случае вклад генетики в любой параметр будет 100%! Группы, которые принимают уча‑ стие в близнецовых исследованиях, довольно однородны. Как правило, все они выросли в полных семьях со средним уровнем дохода, их родители не были нобелевскими лауреатами или бан‑ кирами, но и не были преступниками или алкоголиками; в дет‑ стве у них был телевизор и компьютер, они ходили в обычную школу со стандартной программой, читали одни и те же книги. Из-за этой однородности во многих близнецовых исследова‑ ниях получается завышенный вклад наследственности, а иссле‑ дования, которые включают людей из разных социоэкономиче‑ ских групп, с разным уровнем образования и доходов, дают бо‑ лее низкие показатели. Что будет, если монозиготные (идентичные) близнецы вы‑ росли в разных семьях? В 1980-х годах в Миннесоте стартовал проект по исследованию близнецовых пар. Вначале сотрудни‑ Turkheimer E., Haley A., Waldron M., et al. Socioeconomic Status Modifies Heritability of IQ in Young Children // Psychological Science. 2003. Vol. 14. P. 623–628. 5. См.: Sullivan  P. F., Neale  M. C., Kendler  K. S. Genetic Epidemiology of Major Depression: Review and Meta-Analysis // American Journal of Psychiatry. 2000. Vol. 157. P. 1552–1562; Shih  R. A., Belmonte  P. L., Zandi  P. P. A review of the evidence from family, twin and adoption studies for a genetic contribution to adult psychiatric disorders // International Review of Psychiatry. 2004. Vol. 16. P. 260–283; Van Grootheest D. S., Cath D. C., Beekman A. T., et al. Twin Studies on Obsessive–Compulsive Disorder: A Review // Twin Research and Human Genetics. 2005. Vol. 8. P. 450–458.

• Алина Ларцева •

159

ки проекта просто собирали информацию обо всех близнецах, рожденных в  Миннесоте. По  ходу дела у  них накопилось не‑ которое количество пар близнецов, которые по каким‑то при‑ чинам — из-за развода или усыновления — оказались в разных семьях. Этих близнецов выделили в отдельный проект — Minnesota Study of Identical Twins Reared Apart — и начали искать уже по  всему миру. К  1990  году накопилось более 100 таких пар6. Несмотря на  то что эти близнецы выросли в  разных семьях и встретились только во взрослом возрасте, у них наблюдалась удивительная степень сходства: помимо интеллекта и черт ха‑ рактера они совпадали в предпочтениях в еде7, степени религи‑ озности8 и выборе хобби9. Авторы объясняют такую схожесть тем, что в западной культуре принято предоставлять ребенку свободу в выборе занятий. У каждого ребенка есть возможность заниматься футболом, музыкой или астрономией. Поскольку воспитание ребенка особо никуда не толкает, он идет туда, куда «тянут» гены. GWAS Когда в  2001  году ученые расшифровали геном человека, все были очень воодушевлены: вот теперь‑то мы разъясним эти ваши гены. Спустя десять лет и сотни исследований пришлось признаться, что это не так просто, как казалось вначале. Самый простой способ узнать, какой ген отвечает за некий признак, — это GWAS (Genome Wide Association Study). С помо‑ щью GWAS возможно установить связь между неким параме‑ тром — например, тем  же уровнем интеллекта — и  определен‑ ным полиморфизмом10 в ДНК — участком гена, в котором после‑ 6. См.: Bouchard Jr. T. J., Lykken D. T., McGue M., et al. Sources of Human Psychological Differences: The Minnesota Study of Twins Reared Apart // Science. October 12, 1990. Vol. 250. P. 223–228. 7. См.: Hur Y.-M., Bouchard Jr. T. J., Eckert E. Genetic and environmental influences on self-reported diet: a reared-apart twin study // Physiology & Behavior. 1998. Vol. 64. P. 629–636. 8. Bouchard Jr. T. J., McGue M., Lykken D. T., et al. Intrinsic and extrinsic religiousness: genetic and environmental influences and personality correlates // Twin Research. 1999. Vol. 2. P. 88–98. 9. См.: Lykken D. T., Bouchard T. J., McGue M., et al. Heritability of interests: A twin study // Journal of Applied Psychology. 1993. Vol. 78. P. 649–661. 10. Различия в ДНК у людей бывают не во всех генах, а только в определенных. 99% ДНК идентичны у всех людей. Эти 99%, например, задают, что легких у нас два, а сердце одно, руки у нас по бокам, а голова сверху, что мы дышим кислородом, а выдыхаем углекислый газ. Мутации в этих участках приводят к тому, что организм становится нежизнеспособным еще

160

• Логос

№1

[97] 2014 •

довательность нуклеотидов в ДНК различается у разных людей. Для этого собирают людей, измеряют у них интересующий па‑ раметр, секвенируют ДНК (то  есть считывают последователь‑ ность нуклеотидов в ДНК, что можно сделать как для всей ДНК, так и для, скажем, одного миллиона самых часто встречающихся полиморфизмов), и затем для каждого полиморфизма подсчи‑ тывается вероятность того, что этот полиморфизм статистиче‑ ски значимо влияет на выбранный параметр. И тут начинают‑ ся сложности. Обычно связь между двумя переменными считается стати‑ стически значимой, если вероятность ее случайного появления меньше 5%. Другими словами, даже при отсутствии значимой связи между двумя переменными стандартный тест вернет по‑ ложительный результат в 5 случаях из 100. Если бы мы тестировали всего одну переменную, 5% ошиб‑ ки было бы не так уж и много. Но известных полиморфизмов в человеческом геноме десятки миллионов. Если мы повторим тест 10 миллионов раз, то кроме потенциальных истинных эф‑ фектов наш тест вернет там 500 тысяч ложноположительных результатов. Для того чтобы отсеять все ложноположительные результаты, используют так называемую поправку Бонферро‑ ни, которая обеспечивает гораздо более строгий отбор резуль‑ татов — в 10 миллионов раз более строгий! Чтобы пройти тест с поправкой Бонферрони на значимость, связь между двумя пе‑ ременными должна быть очень сильной. Вероятность случай‑ ного появления такой связи должна быть 0,0000000005, или 5%, поделенные на 10 миллионов. Проблема в  том, что практически ни  один полиморфизм не  показывает такой сильной связи ни  с  одним параметром. За  каждый параметр отвечают десятки тысяч полиморфиз‑ мов, и вклад каждого из них по отдельности — микроскопиче‑ ский. Поэтому большая часть исследований GWAS не  выдали никаких результатов: слабые эффекты просто потерялись сре‑ ди огромного количества ложноположительных срабатываний. Из-за этого большая вера в  GWAS сменилась не менее сильным разочарованием. Это не значит, что от  GWAS совсем отказались. Но для того, чтобы иметь хоть какую‑то надежду на  успех, нужны боль‑ шие выборки. Обычные когнитивные исследования использу‑ ют группы в 15–25 человек, 30–40 — это уже много. Первые ис‑ на стадии эмбрионального развития, поэтому жестко отсеиваются естественным отбором. Мест в ДНК , где замена одного нуклеотида на другой не приводит к серьезным нарушениям, всего‑то несколько миллионов — меньше 1%.

• Алина Ларцева •

161

следования GWAS проводились на  выборках в  200–400 чело‑ век, но эти цифры даже рядом не стояли с реальным числом испытуемых, которое требовалось: 10 тысяч человек. Тестиро‑ вание такого числа людей требует времени и денег, которых нет ни у одного исследовательского центра в мире. Современные ис‑ следования GWAS проводятся при сотрудничестве десятков цен‑ тров из разных стран и длятся много лет, а первоначальные на‑ ходки должны быть воспроизведены несколько раз на независи‑ мых выборках, прежде чем будут признаны значимыми. Например, ряд исследований сначала обнаружил, а  потом подтвердил, что вариант гена ZNF804A значимо связан с шизо‑ френией11. До этого про этот ген вообще никто ничего не знал, и никто не подумал тестировать его на предмет связи с чем бы то ни было. Что он такого важного делает — до конца пока еще не ясно. Но, естественно, ученые немедленно принялись его ис‑ следовать и  выяснили, что белок, производимый этим геном, каким‑то образом взаимодействует с ДНК и контролирует экс‑ прессию других генов12. ИС С ЛЕДОВА НИЯ С ГЕНАМИ-КА НДИДАТАМИ (CANDIDATE GENE STUDIES) В то время как ученые не теряют надежды открыть важные гены с помощью GWAS, все больше внимания в последнее время уде‑ ляется так называемым исследованиям с генами-кандидатами. В отличие от исследований GWAS, которые не предполагают ни‑ какой изначальной гипотезы, исследованиям с  генами-канди‑ датами предлагают искать там, где светло, то есть исследовать гены, про которые уже что‑то известно. Преимущества этого подхода в том, что для него выбирается очень небольшое число полиморфизмов, поэтому нам не приходится тестировать такое неимоверное количество статистических гипотез, и вероятность получить ложноположительный результат, соответственно, го‑ раздо ниже. С  другой стороны, нам нужно угадать из  десят‑ ков миллионов полиморфизмов именно тот, который действи‑ 11. См.: O’Donovan M. C., Craddock N., Norton N., et al. Identification of loci associated with schizophrenia by genome-wide association and follow-up // Nat Genet. 2008. Vol. 40. P. 1053–1055; Williams H. J., Norton N., Dwyer S., et al. Fine mapping of ZNF 804A and genome-wide significant evidence for its involvement in schizophrenia and bipolar disorder // Mol Psychiatry. 2011. Vol. 16. P. 429–441. 12. См.: Girgenti M. J., LoTurco J. J., Maher B. J. ZNF 804a Regulates Expression of the Schizophrenia-Associated Genes PRSS 16, COMT , PDE 4B, and DRD 2 // PL oS ONE . 2012. Vol. 7. P. e32404.

162

• Логос

№1

[97] 2014 •

тельно связан с  интересующим нас заболеванием или когни‑ тивной функцией. Поэтому выбор гена — очень ответственное дело, и для этого нужно взвесить всю информацию, которая нам известна об  этом гене. Например, мы хотим выяснить, какие гены отвечают за развитие шизофрении. Мы знаем, что шизо‑ френию лечат галоперидолом, а галоперидол взаимодействует с рецепторами к нейромедиатору13 допамину. Возможно, гены, отвечающие за синтез и метаболизм допамина, как‑то связаны с шизофренией? Один из наиболее изученных генов — КОМТ (катехол-О-метилтрансфераза) (извините, ни у одного гена нет человеческо‑ го названия, все вот такие, некоторые еще хуже). Этот ген ко‑ дирует белок, разрушающий допамин, который клетки не успе‑ ли использовать по назначению или всосать обратно. У людей встречаются два основных варианта этого гена: один вариант содержит аминокислоту валин (Val), другой — аминокислоту ме‑ тионин (Met). Val вариант значительно более эффективен, по‑ этому людям с этим вариантом достается значительно меньше допамина. Вариант Val действительно оказался связан с повышенным риском развития шизофрении. Более того, по сравнению с ва‑ риантом Met люди с  вариантом Val более отвлекаемы и  дела‑ ют больше ошибок в  заданиях, требующих концентрации внимания14. Вариант Met, с другой стороны, тоже не лучше. Люди с этим вариантом имеют повышенный риск развития тревожно-пани‑ ческих расстройств, менее устойчивы к стрессу и более подвер‑ жены негативным эмоциям. Короче, выбирайте, что вам больше нравится: сосредоточен‑ ный невротик или спокойный шизофреник15. 13. Нейромедиаторы — это такие вещества, которые обеспечивают передачу информации от одного нейрона к другому. Нейроны между собой не соприкасаются напрямую, поэтому они общаются путем выброса специальных веществ в межклеточное пространство. Эти вещества плывут от одного нейрона к другому и могут заставить другой нейрон активироваться или затормозиться. Известно много нейромедиаторов, среди самых распространенных — глутамат, допамин, серотонин, норадреналин. 14. Интересно, что тот же полиморфизм определяет и возрастную динамику долговременной памяти человека. См.: Josefsson M., De Luna X., Pudas S., et al. Genetic and Lifestyle Predictors of 15‑Year Longitudinal Change in Episodic Memory // Journal of the American Geriatrics Society. 2012. Vol. 60. Iss. 12. P. 2308–2312. — Прим. ред. 15. См.: Egan M. F., Goldberg T. E., Kolachana B. S., et al. Effect of COMT Val108/158 Met genotype on frontal lobe function and risk for schizophrenia // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2001. Vol. 98. P. 6917–6922;

• Алина Ларцева •

163

Другой часто исследуемый ген — транспортер серотонина

SLC 6A 4, также именуемый в литературе 5-HTT или SERT . Этот

ген кодирует белок, который забирает серотонин из межклеточ‑ ного пространства и убирает его обратно в нейрон до следую‑ щего раза. В этом гене есть участок под названием 5-HTTLPR, ко‑ торый бывает двух типов: длинный и короткий. Короткий вари‑ ант — это менее эффективный ген, что означает меньше белка, а следовательно, больше серотонина. Уровень серотонина в  мозгу связывался исследователями с депрессией, и многие антидепрессанты стимулируют выброс серотонина и  предотвращают его утилизацию. Однако одно‑ значной связи между коротким/длинным вариантом и депрес‑ сией не нашли16. С другой стороны, длинный вариант чаще встречается у лю‑ дей с активно обсуждаемым в последние годы синдромом дефи‑ цита внимания17. А короткий вариант оказался связан с повы‑ шенной тревожностью и нейротизмом18. Так что ген, как оказа‑ лось, делает совсем не то, что от него ожидали. Бывает. Еще один очень интересный ген был открыт совершенно случайно. В 1990-х годах ученые обратили внимание на семью, живущую в Великобритании, ровно половина детей в которой страдала специфическим расстройством речи. Такой паттерн наследуемости обычно наблюдается в заболеваниях, вызванных Malhotra A. K., Kestler L. J., Mazzanti C., et al. A Functional Polymorphism in the COMT Gene and Performance on a Test of Prefrontal Cognition // American Journal of Psychiatry. 2002. Vol. 159. P. 652–654; Olsson  C. A., Anney R. J. L., Lotfi-Miri M., et al. Association between the COMT Val158Met polymorphism and propensity to anxiety in an Australian population-based longitudinal study of adolescent health // Psychiatric Genetics. 2005. Vol. 15. P. 109–115; Kolassa I.‑T., Kolassa S., Ertl V., et al. The Risk of Posttraumatic Stress Disorder After Trauma Depends on Traumatic Load and the Catechol-O-Methyltransferase Val158Met Polymorphism // Biological Psychiatry. 2010. Vol. 67. P. 304–308. 16. См.: Risch N., Herrell R., Lehner T. Interaction between the serotonin transporter gene (5-httlpr), stressful life events, and risk of depression: A meta-analysis // JAMA : The Journal of the American Medical Association. 2009. Vol. 301. P. 2462–2471. 17. См.: Manor I., Eisenberg J., Tyano S., et al. Family-based association study of the serotonin transporter promoter region polymorphism (5-HTTLPR ) in attention deficit hyperactivity disorder // American Journal of Medical Genetics. 2001. Vol. 105. P. 91–95; Zoroğlu S. S., Erdal M. E., Alaşehirli B., et al. Significance of Serotonin Transporter Gene 5-HTTLPR and Variable Number of Tandem Repeat Polymorphism in Attention Deficit Hyperactivity Disorder // Biological Psychiatry. 2002. Vol. 45. P. 176–181. 18. См.: Sen S., Burmeister M., Ghosh D. Meta-analysis of the association between a serotonin transporter promoter polymorphism (5-HTTLPR ) and anxiety-related personality traits // American Journal of Medical Genetics Part B: Neuropsychiatric Genetics. 2004. Vol. 127B. P. 85–89.

164

• Логос

№1

[97] 2014 •

поломкой в одном-единственном гене. Позже ген был иденти‑ фицирован как FOXP2 (Forkhead box protein 2). Если бы не случи‑ лось этой семьи, на этот ген никогда бы не обратили внимания. Когда этот ген только открыли, его окрестили «геном языка». Но позже оказалось, что с этим геном не все так просто. Во-пер‑ вых, этот ген есть у мышей, птиц. Его последовательность в ходе эволюции оставалась практически неизменной: например, чело‑ веческий вариант белка отличается от шимпанзе только двумя аминокислотами, а от мышиного — тремя. Также не очень понятно, как именно этот ген влияет на нашу способность к языку. Белок, производимый этим геном (белок, кстати, тоже называется FOXP2), относится к классу факторов транскрипции — белков, которые связываются с участками ДНК и контролируют экспрессию какого-нибудь другого гена. FOXP 2 занимается тем, что регулирует транскрипцию гена CNTNAP 2 (контактин-ассоциированно-подобный белок-2). Бе‑ лок, производимый этим геном, каким‑то образом участвует в росте клеточных мембран. Тоже непонятно, причем тут спо‑ собности к языку. Однако некоторые варианты этого гена свя‑ зываются с расстройствами речи19, а также с аутизмом, для ко‑ торого тоже характерна задержка речевого развития20. Хотя сами по себе эти варианты недостаточны для того, чтобы вы‑ звать аутизм или задержку речевого развития, у двухлетних де‑ тей вариант гена CNTNAP2 коррелирует с количеством слов, ко‑ торые они знают к этому возрасту21. Как уже было сказано, FOXP2 есть и у мышей. Что будет, если аналог человеческого FOXP2 поломается у мышей? Ведь дислек‑ сии у них не может быть. Естественно, ученые этого просто так не оставили и вывели породу генетически модифицированных мышек с мутантным FOXP2 (мышиные гены пишутся маленьки‑ ми буквами). У мышей-ГМО обнаружились трудности с мотор‑ ными навыками: когда мышей запускали в крутящееся колеси‑ ко, они медленнее соображали, что к чему, и с трудом усваива‑ ли новый ритм движений, чтобы крутить колесо равномерно22. Похоже, что FOXP 2 посредством других генов участвует в формировании нейронных сетей, которые координируют слож‑ 19. См.: Caylak E. Biological/ Biochemical Features and Molecular Genetics of Specific Language Impairment (SLI ) // ELS . Chichester: John Wiley & Sons, 2001. 20. См.: Peñagarikano O., Geschwind D. H. What does CNTNAP 2 reveal about autism spectrum disorder? // Trends in Molecular Medicine. 2012. Vol. 18. P. 156–163. 21. См.: Whitehouse A. J. O., Bishop D. V. M., Ang Q. W., et al. CNTNAP2 variants affect early language development in the general population // Genes, Brain and Behavior. 2011. Vol. 10. P. 451–456. 22. См.: Fisher S. E., Scharff C. FOXP 2 as a molecular window into speech and language // Trends in Genetics. 2009. Vol. 25. P. 166–177.

• Алина Ларцева •

165

ные моторные навыки, требующие слаженной работы десятков мышц. Артикуляция звуков речи — один из таких сложных на‑ выков. Является ли артикуляция единственным звеном, которое «выпадает» при нарушении работы FOXP2, или при этом задей‑ ствованы еще какие‑то системы — пока что остается вопросом. The case of missing heritability Эту фразу я позаимствовала у одного нашего профессора. Суть ее в том, что большая часть наследственных эффектов остает‑ ся необъясненной. Близнецовые исследования оценивают наследуемость раз‑ ных параметров, таких как интеллект, экстраверсия, риск раз‑ вития аутизма и т. д., в 30, 60, 80% соответственно. За последние годы мы нашли много отдельных генов, которые так или иначе связаны с этими параметрами. Но тот факт, что исследования GWAS вообще не обнаруживают эти гены на выборках в количе‑ стве менее 1000 человек, означает, что эффект каждого из этих генов — меньше 1% (а то и меньше 0,1%). Например, аутизм — заболевание с очень высоким вкладом наследственности — более 90%. Сегодня известно несколько де‑ сятков генов, наиболее значимо связанных с аутизмом. Но если сложить вместе эффект всех этих генов, получится объяснить хорошо если 5% дисперсии. Куда делись оставшиеся 85%? Воз‑ можно, они объясняются генами, которые мы пока еще не на‑ шли. Но ведь самые значимые гены мы уже идентифицировали, так что эти гипотетические оставшиеся гены имеют еще более слабый эффект! Каким образом из суммы этих слабых эффек‑ тов может получиться 80%? Получается, что наследуемость есть, а как только начинаешь смотреть на отдельные гены — ее нет. Один из альтернативных способов раскрутить человеческий геном — начать с чего попроще. Например, с крысы, у которой геном совпадает с человеческим на 3/4, или с мухи-дрозофилы, которая с нами совпадает наполовину. На мутантных крысах и дрозофилах пытаются воспроизвести симптомы психических заболеваний, чтобы таким образом выяснить, является ли не‑ кий ген ключевым для развития заболевания или просто вно‑ сит свой вклад наряду с другими; может ли один ген компенси‑ ровать проблему, вызванную мутацией в другом гене, или, на‑ оборот, усугубить; каким образом среда влияет на экспрессию генов и каким образом среда взаимодействует с эффектами от‑ дельных генов. Вообще‑то здесь можно было бы и закончить, но скажем вот о чем. Еще одно модное слово, которое появляется в статьях все чаще — «эпигенетика». Последовательность ДНК записана раз 166

• Логос

№1

[97] 2014 •

и навсегда и не меняется в течение жизни. Но это не значит, что ДНК всегда функционирует одним и тем же образом. Во-первых, ДНК свернута в сложную структуру, и специальные белки по‑ стоянно перекладывают ее части с места на место, чтобы «до‑ стать» нужные гены. И если ген в результате перестановки ока‑ зался в глубине, он не будет читаться до тех пор, пока его не вы‑ тащат на поверхность. Во-вторых, есть специальные молекулы, которые могут заблокировать целый участок ДНК на длительное время. Даже если этот участок ДНК будет вытащен на поверх‑ ность, его никто не сможет прочитать до тех пор, пока не будет снят блок. Одна из молекул, которая может включать и выклю‑ чать целые гены, — это уже упомянутый нами белок FOXP2. Дру‑ гая молекула, которая может присоединяться к ДНК и мешать транскрипции, — это метильная группа; присоединение метиль‑ ных групп к ДНК называется метилированием. Метилирование ДНК может блокировать ген всю жизнь. Большая часть метиль‑ ных групп реорганизовывается во время образования эмбрио‑ на, но вроде как в отдельных случаях паттерн метилирования может передаваться по наследству! Итак, что мы имеем после всего вышесказанного. Во-первых, человеческий геном оказался намного сложнее, чем кажется, и понять, как он работает, не получится ни в ближайшие годы, ни вообще в каком-нибудь обозримом будущем. Для примера приведу аналогию. Когда люди в  XIX веке на‑ чали задумываться, как мозг соотносится с психикой, популяр‑ ность получила френология, которая пыталась найти зоны ро‑ дительской любви и  склонности к  спиртным напиткам. Есте‑ ственно, ничего не  вышло. На  самом деле очень небольшое количество зон мозга выполняют только какую‑то одну узкую функцию, большинство из них делают несколько дел одновре‑ менно, и каждое из этих «дел» — маленький кусочек одной боль‑ шой задачи. Потом, когда люди научились записывать активность отдель‑ ных нейронов, эта идея получила второе рождение, но  очень быстро скончалась снова: опять выяснилось, что в мозгу очень мало нейронов, которые отвечают за какой‑то конкретный сти‑ мул и ни за какой другой. Ответ нейрона на стимул можно про‑ интерпретировать только в контексте активности целой сети со‑ единенных с ним нейронов, при этом полное молчание нейрона может быть настолько же информативно, как и активная работа. То же самое с генами. Наши гены, как Юлий Цезарь, выпол‑ няют сразу несколько функций, при этом не  только в  мозгу, но и по всему организму. Одновременно с этим каждая клеточ‑ ная функция (например, метаболизм допамина) зависит от сла‑ женной работы многих генов, некоторые из которых дублируют

• Алина Ларцева •

167

друг друга. Поломки и изменения в этой системе хитрым обра‑ зом отражаются на ее работе, и исход не всегда получается пред‑ сказать однозначно. Исследование работы человеческого генома — огромная ра‑ бота, и мы стоим в самом начале пути. Однако это не повод от‑ чаиваться и  опускать руки. Еще недавно прочтение человече‑ ского генома казалось титанической задачей, которая потребо‑ вала более 10 лет слаженной работы ученых всего мира и денег в размере бюджета небольшой страны. Но в процессе работы люди придумывали способы сократить время работы, изобре‑ тали новые технологии. В  результате их работы сейчас, всего через 10 лет, стало возможным прочитать целый геном всего за один день, а стоимость процедуры упала до $1 000. Новые за‑ дачи сейчас тоже кажутся трудными и неподъемными, но сами по себе они не решатся. Поэтому единственное, что остается, — это взяться за дело и пытаться их решить нашими примитив‑ ными и грубыми методами в надежде, что по ходу работы мы найдем решение получше. А потом еще получше. И так до тех пор, пока наши сегодняшние потуги не будут казаться камен‑ ным веком. REFERENCES Bouchard Jr. T. J. Genetic and Environmental Influences on Adult Intelligence and Special Mental Abilities. Human Biology, 1998, vol. 70, pp. 257–279. Bouchard Jr. T. J., Lykken D. T., McGue M., Segal N. L., Tellegen A. Sources of Human Psychological Differences: The Minnesota Study of Twins Reared Apart. Science, October 12, 1990, vol. 250, pp. 223–228. Bouchard Jr. T. J., McGue M., Lykken D. T., Tellegen A. Intrinsic and Extrinsic Religiousness: Genetic and Environmental Influences and Personality Correlates. Twin Research, 1999, vol. 2, pp. 88–98. Caylak E. Biological/Biochemical Features and Molecular Genetics of Specific Language Impairment (SLI ). ELS , Chichester, John Wiley & Sons, 2001. Egan M. F., Goldberg T. E., Kolachana B. S., Callicott J. H., Mazzanti C. M., Straub R. E., Goldman D., Weinberger D. R. Effect of COMT Val108/158 Met Genotype on Frontal Lobe Function and Risk for Schizophrenia. Proceedings of the National Academy of Sciences, 2001, vol. 98, pp. 6917–6922. Fisher S. E., Scharff C. FOXP 2 as a Molecular Window into Speech and Language. Trends in Genetics, 2009, vol. 25, pp. 166–177. Girgenti M. J., LoTurco J. J., Maher B. J. ZNF 804a Regulates Expression of the Schizophrenia-Associated Genes PRSS 16, COMT , PDE 4B, and DRD 2. PL oS ONE , 2012, vol. 7, pp. e32404. Hur Y.-M., Bouchard Jr. T. J., Eckert E. Genetic and Environmental Influences on Self-Reported Diet: A Reared-Apart Twin Study. Physiology & Behavior, 1998, vol. 64, pp. 629–636. Jang K. L., Livesley W. J., Vemon P. A. Heritability of the Big Five Personality Dimensions and Their Facets: A Twin Study. Journal of Personality, 1996, vol. 64, pp. 577–592.

168

• Логос

№1

[97] 2014 •

Josefsson M., De Luna X., Pudas S., Nilsson L. G., Nyberg L. Genetic and Lifestyle Predictors of 15-Year Longitudinal Change in Episodic Memory. Journal of the American Geriatrics Society, 2012, vol. 60, iss. 12, pp. 2308–2312. Kolassa I.-T., Kolassa S., Ertl V., Papassotiropoulos A., De Quervain D. J. F. The Risk of Posttraumatic Stress Disorder After Trauma Depends on Traumatic Load and the Catechol-O-Methyltransferase Val158Met Polymorphism. Biological Psychiatry, 2010, vol. 67, pp. 304–308. Lykken D. T., Bouchard T. J., McGue M., Tellegen A. Heritability of Interests: A Twin Study. Journal of Applied Psychology, 1993, vol. 78, pp. 649–661. Malhotra A. K., Kestler L. J., Mazzanti C., Bates J. A., Goldberg T., Goldman D. A Functional Polymorphism in the COMT Gene and Performance on a Test of Prefrontal Cognition. American Journal of Psychiatry, 2002, vol. 159, pp. 652– 654. Manor I., Eisenberg J., Tyano S., Sever Y., Cohen H., Ebstein R. P., Kotler M. FamilyBased Association Study of the Serotonin Transporter Promoter Region Polymorphism (5-HTTLPR ) in Attention Deficit Hyperactivity Disorder. American Journal of Medical Genetics, 2001, vol. 105, pp. 91–95. O’Donovan M. C., Craddock N., Norton N., Williams H., Peirce T., Moskvina V., Nikolov I., Hamshere M., Carroll L., Georgieva L., Dwyer S., Holmans P., Marchini J. L., Spencer C. C. A., Howie B., Leung H.-T., Hartmann A. M., Moller H.-J., Morris D. W., Shi Y., Feng G., Hoffmann P., Propping P., Vasilescu C., Maier W., Rietschel M., Zammit S., Schumacher J., Quinn E. M., Schulze T. G., Williams N. M., Giegling I., Iwata N., Ikeda M., Darvasi A., Shifman S., He L., Duan J., Sanders A. R., Levinson D. F., Gejman P. V., Cichon S., Nothen M. M., Gill M., Corvin A., Rujescu D., Kirov G., Owen M. J. Identification of Loci Associated with Schizophrenia by Genome-Wide Association and Follow-Up. Nat Genet, 2008, vol. 40, pp. 1053–1055. Olsson C. A., Anney R. J. L., Lotfi-Miri M., Byrnes G. B., Williamson R., Patton G. C. Association Between the COMT Val158Met Polymorphism and Propensity to Anxiety in an Australian Population-Based Longitudinal Study of Adolescent Health. Psychiatric Genetics, 2005, vol. 15, pp. 109–115. Peñagarikano O., Geschwind D. H. What Does CNTNAP 2 Reveal About Autism Spectrum Disorder? Trends in Molecular Medicine, 2012, vol. 18, pp. 156–163. Ravich-Shcherbo I. V., Mariutina T. M., Grigorenko E. L. Psikhogenetika. Uchebnik dlia VUZ ov [Psychogenetics. Textbook], Moscow, Aspekt Press, 2008. Risch N., Herrell R., Lehner T. Interaction Between the Serotonin Transporter Gene (5-httlpr), Stressful Life Events, and Risk of Depression: A Meta-Analysis. JAMA : The Journal of the American Medical Association, 2009, vol. 301, pp. 2462–2471. Sen S., Burmeister M., Ghosh D. Meta-Analysis of the Association Between a Serotonin Transporter Promoter Polymorphism (5-HTTLPR ) and Anxiety-Related Personality Traits. American Journal of Medical Genetics Part B: Neuropsychiatric Genetics, 2004, vol. 127B, pp. 85–89. Settle J. E., Dawes C. T., Fowler J. H. The Heritability of Partisan Attachment. Political Research Quarterly, 2009, vol. 62, no. 3, pp. 601–613. Shih R. A., Belmonte P. L., Zandi P. P. A Review of the Evidence from Family, Twin and Adoption Studies for a Genetic Contribution to Adult Psychiatric Disorders. International Review of Psychiatry, 2004, vol. 16, pp. 260–283. Sullivan P. F., Neale M. C., Kendler K. S. Genetic Epidemiology of Major Depression: Review and Meta-Analysis. American Journal of Psychiatry, 2000, vol. 157, pp. 1552–1562. Turkheimer E., Haley A., Waldron M., D’Onofrio B., Gottesman I. I. Socioeconomic Status Modifies Heritability of IQ in Young Children. Psychological Science, 2003, vol. 14, pp. 623–628.



• Алина Ларцева •

169

Van Grootheest D. S., Cath D. C., Beekman A. T., Boomsma D. I. Twin Studies on Obsessive–Compulsive Disorder: A Review. Twin Research and Human Genetics, 2005, vol. 8, pp. 450–458. Whitehouse A. J. O., Bishop D. V. M., Ang Q. W., Pennell C. E., Fisher S. E. CNTNAP 2 Variants Affect Early Language Development in the General Population. Genes, Brain and Behavior, 2011, vol. 10, pp. 451–456. Williams H. J., Norton N., Dwyer S., Moskvina V., Nikolov I., Carroll L., Georgieva L., Williams N. M., Morris D. W., Quinn E. M., Giegling I., Ikeda M., Wood J., Lencz T., Hultman C., Lichtenstein P., Thiselton D., Maher B. S., Malhotra A. K., Riley B., Kendler K. S., Gill M., Sullivan P., Sklar P., Purcell S., Nimgaonkar V. L., Kirov G., Holmans P., Corvin A., Rujescu D., Craddock N., Owen M. J., O’Donovan M. C. Fine Mapping of ZNF 804A and Genome-Wide Significant Evidence for its Involvement in Schizophrenia and Bipolar Disorder. Mol Psychiatry, 2011, vol. 16, pp. 429–441. Zoroğlu S. S., Erdal M. E., Alaşehirli B., Erdal N., Sivasli E., Tutkun H., Savaş H. A., Herken H. Significance of Serotonin Transporter Gene 5-HTTLPR and Variable Number of Tandem Repeat Polymorphism in Attention Deficit Hyperactivity Disorder. Biological Psychiatry, 2002, vol. 45, pp. 176–181.

170

• Логос

№1

[97] 2014 •

Эгоцентризм и интерсубъективность во взаимоотношениях человека и окружающей среды Татьяна Вайзер

Татьяна Вайзер. Кандидат философских наук, PhD, доцент философско-социологического отделения факультета государственного управления РАНХиГС. Адрес: 119571, Москва, Проспект Вернадского, д. 82. E-mail: [email protected]. Ключевые слова: антропоцентризм, интерсубъективность, респонзитивная рациональность, нарративное воображение. Статья посвящена проблемам антропоцентризма в современных исследованиях по глубинной экологии. Антропоцентризм — это проекция человеком своего образа и потребительского отношения на окружающую среду, занятие им превосходящей позиции в отношении животного и природного мира. Автор показывает, почему сложно было бы полностью отказаться от позиции антропоцентризма и к каким эпистемологическим ловушкам это могло бы привести. С другой стороны, оспаривается и антропоморфизированное отношение к природе как к «доступному» и «понятному» объекту человеческой любви и заботы, предлагается посмотреть на природу как на чуждый, непредсказуемый и не всегда объяснимый для человека мир. Рассматривается, какие ресурсы для осмысления природы как самоценного субъекта интерсубъективного отношения может дать экологии современная философия.

EGO CENTRISM AND INTERSUBJECTIVIT Y in Human Beings’ Relationship with the Environment Tatiana Weiser. PhD, Associate Professor at the Department of Social Philosophy of the Faculty of Public Administration of the Presidential Academy of National Economy and Public Administration. Address: 82 Prospect Vernadskogo, 119571 Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. Keywords: anthropocentrism, intersubjectivity, responsitive rationality, narrative imagination. The article is devoted to the problem of anthropocentrism in contemporary deep ecology. Anthropocentrism enables a human being to project his or her image and consumerist views onto the environment as well as to take a superior position over the animal and natural world. The author challenges the assumption that we could easily reject or overcome the anthropocentric paradigm and shows what epistemological traps such a rejection may entail. On the other hand, the article questions the anthropomorphized attitude toward nature as an “available” and “comprehensible” object of human care and love, and proposes to regard nature as an alien, unpredictable and not always explainable world. The author aims to explore the resources which modern philosophy provides for us in order to treat nature as an inherently worthy subject of an intersubjective relationship.

 171

В

ПОСЛЕДНИЕ десятилетия в связи с ощущением глобального экологического кризиса отношения человека с  окружающей средой становятся все более напряженными и  требуют дополнительных ресурсов осмысления. В 1973 году норвежский философ Арнэ Нэш впервые ввел в наш лексикон понятие deep ecology, что переводится как «глубинная экология» или «экософия»1. В рамках этого направления оказываются важны не  только природоведческие параметры, эмпирическая статистика, био(зоо)логические, физико-химические, климатические и географические данные и хозяйственно-экономическое планирование, но и социально-гуманитарная и даже философская составляющая. Фокус экологических исследований смещается от естественно-научной истории животного и растительного мира к экологии как интерсубъективной этике. Если раньше природа мыслилась пассивным объектом исследования и описания, то теперь она представляется равноправным участником интерсубъективного отношения, специфическим и сложным субъектом взаимоотношений человека с окружающим миром. В  исследованиях природы возникают понятия, которые раньше использовались только применительно к отношениям между людьми: признание, уважение, ответственность. Глубинная экология оказывается самым тесным образом связана с современной критикой антропоцентризма, или, другими словами, экологического эгоцентризма человека.

1. Подробнее см.: Naess A. The Deep Ecological Movement: Some Philosophical Aspects // Environmental Ethics: an Anthology / A. Light, Holmes Rolston III (eds). Malden, MA ; Oxford: Blackwell Pub., 2003. P. 252–262; Idem. Ecology, Community, and Lifestyle: Outline of an Ecosophy. Cambridge; N.Y., USA : Cambridge University Press, 1989.

172

• Логос

№1

[97] 2014 •

Понятия эгоцентризма или антропоцентризма появились в исследованиях окружающей среды сравнительно недавно. Основной упрек антропоцентрической критики в адрес человека заключается в том, что человек всегда мыслил себя центром Вселенной, высшим звеном ее эволюционного развития или венцом творения в логике божественного замысла и не признавал за природой ее самоценности и автономности. Все проецируемые на природу ценности были изначально антропоцентричны, то есть предполагали, что в центре внимания находится абсолютное значение человека и обслуживание его интересов. Четкое определение экологическому антропоцентризму дает, например, П. Карри в книге «Экологическая этика» (2005): Антропоцентризм в экологии — это несправедливая привилегия, которую человеческое существо как таковое единолично приобретает для себя за счет других форм жизни, привилегия, аналогичная таким предубеждениям, как расизм или сексизм2.

Такой своеобразный «клуб политической силы», пишет Карри, отрицает или заведомо не предполагает, что природа имеет какое‑то самоценное значение, не зависимое от человеческих ценностей. Неантропоморфные существа любого вида не имеют независимого морального статуса и заслуживают внимания только в той степени, в какой они имеют отношение к людям; соответственно, любая часть не антропоморфной природы… может эксплуатироваться до бесконечности3.

Критика антропоцентризма часто пользуется такими понятиями, как homocentrism (что также может переводиться как «антропоцентризм»), своекорыстный (self-serving) антропоцентризм и утилитаризм, антропоцентрическое высокомерие, антропологический или биологический шовинизм (speciesism), ресурсизм (recourcism)4, менеджериальная экология. Она ставит крайне важные для современного мира этические проблемы: предрасположенность человека принимать контекст его существования на Земле за «само собой разумеющийся» и не требующий постановки вопроса, потребительское отношение и безжалостная эксплуатация природных ресурсов, неспособность сообществ с разными проектами влияния на окружающую среду договориться между собой и т. д. Для того чтобы лучше раскрыть тему экологического антропоцентризма, обратимся к немецкой логико-прагматической фи2. Curry P. Ecological Ethics. Cambridge: Policy Press, 2005. P. 55. 3. Ibid. P. 61. 4. Это понятие введено Нэйлом Эвернденом и означает убеждение в том, что все обладает полезностью или ценностью только в той мере, в какой может быть превращено в ресурс.

• Татьяна Вайзер •

173

лософии коммуникации, в которой понятие эгоцентризма (или субъектцентризма) противопоставляется понятию коммуникативно ориентированной интерсубъективности. Имеется в виду прежде всего немецкий логико-прагматический философ, теоретик коммуникации Ю. Хабермас, который предложил различать субъект-центрированный и коммуникативный разум. Субъектцентрированный разум предполагает такую позицию, при которой все суждения субъекта о внешнем мире исходят из перспективы собственного «я» субъекта. Такая позиция может опираться на аутентичность переживаемого опыта, «истинность», соответствие «внутренней истине», традицию, авторитет, силу и т. д. Коммуникативный разум, напротив, предполагает такую позицию, при которой мы разделяем ценности и нормы как интерсубъективно значимые. Индивид может признавать любое знание, восприятие, понимание субъективно «истинным» для себя самого. Но если в той или иной ситуации или в том или ином сообществе это знание, восприятие, понимание притязает на то, чтобы стать интерсубъективно значимым, оно может быть признано таковым (то есть нормой) только при условии, что все участники данной ситуации или сообщества согласны признать это как норму и  выражают свое согласие в  процессе аргументативной дискуссии, имеющей целью найти взаимопонимание5. Интерсубъективная перспектива, таким образом, предполагает, что ни один из субъектов взаимодействия не может единолично утверждать свои значения или вершить свою волю в ситуации, где затрагиваются интересы других участников. Учитывая, что речь в данной теории идет именно о дискурсивном поиске истины, очевидно, мы не можем спроецировать эту теорию на отношения человека с природой, заведомо неспособной вступить с ним в аргументативную дискуссию для выяснения спорных вопросов. Однако для осознания проблемы антропоцентризма в отношениях человека и окружающего мира видится важным, чтобы наряду с понятием эгоцентризма в лексикон экологического словаря было введено и получило свое должное значение понятие коммуникативно ориентированной интерсубъективности. Это понятие, которое появляется в рамках коммуникативной теории Хабермаса, следует понимать как способность 5. «На [общую] значимость могут претендовать лишь те нормы, — пишет Хабермас, — которые получили бы одобрение со стороны всех участников практического дискурса». И далее: «Норма является действенной только тогда, когда прямые и побочные следствия, которые общее следование ей предположительно повлечет за собой для положения интересов и ценностных ориентаций каждого, могут быть без какого бы то ни было принуждения сообща приняты всеми, кого эта норма затрагивает» (Хабермас Ю. Вовлечение другого. СП б.: Наука, 2001. C. 99, 113).

174

• Логос

№1

[97] 2014 •

человека коммуникативно соотноситься с другими субъектами, признавая за ними равную ценность. Именно на фоне понятия интерсубъективности понятие эгоцентризма выявляет полноту своего значения: эгоцентризм — это отказ эго внешнему адресату в  статусе равноценного субъекта. Такое отрицание принципа равнозначности и равноправия со стороны эгоцентрического рассудка открывает ему дорогу для неограниченного действия или неоспоримого суждения в отношении внешнего мира (в данном случае — для полного произвола человека в отношении природного мира). Именно поэтому для того, чтобы критика экологического эгоцентризма была полноценной, необходимо ввести понятие, которое предлагало бы или предписывало бы принципиально иное отношение между человеком и природой. Подобные попытки спроецировать на  отношения человека и окружающей среды логику интерсубъективности уже предпринимались американскими исследователями. Например, Ф. Мэтью в книге «Из любви к материи: современный панпсихизм» (2003) критикует субъектно-объектные отношения человека и природы, в которых природа предстает исключительно объектом, а не равноценным человеку субъектом. Мэтью говорит о том, что природа имеет субъективное измерение, причем субъективность следует понимать здесь как привилегированный доступ к «сущности вещи», который может быть закрыт для «внешних» наблюдателей или действующих лиц. Человек вовсе не обязательно должен иметь безграничный эпистемологический доступ к природе. Однако со времен «расколдования мира» (М. Вебер), когда человек объективирует мир в проекте научного эмпирического познания, он все больше претендует на этот доступ. Мэтью предлагает развивать особого рода психофизиологическую чувствительность, которая позволяла бы человеку входить в плотское, чувственное и даже эротическое соприкосновение с миром (еncounter — встреча, столкновение, в отличие от knowledge) и учила бы его включать равно органический и неорганический мир в практики интерсубъективной коммуникации. В частности, Мэтью предлагает рассматривать материю как реципиента и проводника коммуникативного опыта. Этот подход можно было бы назвать духовноэссенциалистским или онтологическим6. Другой подход к  проблеме интерсубъективности представлен в исследованиях, которые анализируют применение теории коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса к решению современных экологических проблем. В этих исследованиях интер6. Mathews F. The Priority of Encounter over Knowledge // Mathews F. For Love of Matter: A Contemporary Panpsychism. N.Y.: State University of New York Press, 2003. P. 73–89.

• Татьяна Вайзер •

175

субъективность выстраивается не между человеком и природой, а между людьми или сообществами, которые пытаются договориться о взаимно выгодном и морально оправданном использовании природных ресурсов. Так, например, Дж. Драйзек в статье «Зеленый разум: коммуникативная этика в пределах биосферы» пишет о том, что сегодня перед нами встает вопрос нормативных стандартов и субстанциальных содержаний суждения в экологическом дискурсе. В ситуации, когда никто не имеет привилегированного права на истину и каждый исповедует свою логику интерпретации экологических проблем и стратегического поиска решений, нам необходим идеал дискурсивного сообщества коммуникативной рациональности, в  котором все вопросы решались бы средствами кооперативной коммуникации. Для реализации этого идеала коммуникативного сообщества нам также необходима децентрация инстанций, ответственных за принятие решений в экологической сфере и расширение пространства коммуникативно ориентированного интерсубъективного взаимодействия. Этот подход можно назвать логико-прагматическим7. Как видно, идея интерсубъективности может быть применима к экологическим проблемам в разных аспектах: в отношениях человека и природы и в отношениях различных сообществ людей. При этом в обоих случаях, для того чтобы понятие интерсубъективности сработало, нам следует понимать, что есть нечто, внешнее нашему эго, будь то природа, другой человек, другое сообщество или окружающий мир вообще. Внешнее — это то, что человеку внеположено, что не является его непосредственным «я» и с чем он может вступить (или не вступить) в отношения признания. Внешнее бывает беззащитно передо мной: я могу им пренебречь, подчинить или даже уничтожить его. Или, напротив, внешнее может угрожать мне своей непредсказуемой неподконтрольностью: оно может не заметить меня, разрушить или создать для меня условия, несовместимые с жизнью. В этом напряжении между беззащитностью и  непредсказуемой опасностью внешнего отношения человека с  окружающей средой приобретают особый познавательный интерес. Задача данной статьи — показать, почему эти отношения могли бы и должны были бы мыслиться человеком с интерсубъективных, а не эгоцентрических позиций. Следует заметить, что авторы, которые пытаются полностью оградить «беззащитную» природу от варварского или агрессивного человеческого рода, нередко упускают из виду, что природа 7. Dryzek J. Green Reason: Communicative Ethics for the Biosphere // Postmodern Environmental Ethics / M. Oelschlaeger (ed.). N.Y.: State University of New York Press, 1995. P. 101–121.

176

• Логос

№1

[97] 2014 •

во многом сама устроена варварски и хищнически: существует естественная необходимость одних животных выживать за счет других (хищники — добыча) или одного вида животного мира поддерживать свое существование за счет целого другого вида (птицы — насекомые). Природа в большинстве случаев равнодушна к участи человека в мире: достаточно указать на стихийные бедствия, неурожаи, способность животных использовать людей в качестве пищи и неспособность, за редким исключением, прийти человеку на помощь в природных условиях. Более того, упускается из виду, что сам человек — часть органического природного мира и может глубоко страдать от несвободы: как и все биологически обусловленные живые существа, он смертен, предрасположен к болезням, может оказаться уродом или калекой при рождении, в некоторых случаях испытывает сопротивление «навязанному» биологическому полу. С другой стороны, история влияния человека на природный мир Земли во многом драматична и даже травматична. Это и инструментальное приручение диких животных, и превращение их в рабов домашнего хозяйства и производства, и использование их в чисто развлекательных целях в несвойственном им контексте (цирки, зоопарки, скачки) или в коммерческих — ценой их жизни (индустрия кожи и меха, тестирование косметики), и истязающие научные эксперименты, и безжалостное содержание на скотобойнях, и безоглядное уничтожение или неэффективное использование природных ресурсов, и браконьерство с уничтожением целых биологических видов (порою очень редких), и загрязнение чистых природных сред массовыми выбросами отходов, и изобретение химического и ядерного оружия, и производство новых неразлагающихся материалов, и катастрофы на  ядерных электростанциях и  других экологически опасных предприятиях, и «мелкие издержки» цивилизации (автомобили часто сбивают переходящих дорогу животных, птицы разбиваются о стеклянные и отражающие конструкции зданий и т. д.). Однако почему такое основанное на доминировании или безответственное отношение человека к нередко варварской, агрессивной или равнодушной природе помещается в этическую перспективу? Почему вообще речь идет о  таких понятиях этического порядка, как «доминирование» или «безответственность» человека? Это вопрос чисто логического характера, и он требует чисто логического ответа: этическое измерение в дискурс отношения человека с природой встраивается потому, что его задает сам человек, способный к различению «добра» и «зла» и к производству этических ценностей. Способность человека различать «добро» и «зло» и предпочитать «добро» «злу» в силу тех или иных разумных оснований, как и способность человека к эти

• Татьяна Вайзер •

177

ческому суждению, является чисто человеческой антропологической способностью. Авторы, которые стремятся защитить природу от человеческого антропоцентризма, порой забывают об этой чисто антропологической особенности. Способность человека нанести природе ущерб и способность человека мыслить свои отношения с окружающей средой в этической перспективе равно суть способности человеческого рассудка. Иными словами, они равно исходят из той антропологической точки, каковой является человек в окружающем его универсуме. Для того чтобы выйти из антропоцентрической перспективы, человеку недостаточно перестать мыслить себя «венцом творения». Мы никогда не сможем мыслить природу как бы «вне себя самих», мы ограничены феноменологической перспективой, исходя из которой все опыты человеческого бытия являются производными его сознания. Именно поэтому важно не придать природе того характера, который ей не свойственен, не впадать в отношении к ней в потребительский антагонизм и не обольщаться абсолютно доверительной взаимностью8. Важно понимать, в чем и за счет чего она нам — другое, инаковое и чужое. Чем мы на нее не похожи? И как с этим непонятным, неизвестным, непредсказуемым, неоднозначным нам вступать в отношение? Отношение здесь — ключевое слово, оно предполагает наличие двух равноправных субъектов: человека и природу, причем субъектом природного мира может рассматриваться как органический, так и неорганический мир. Это первичное условие того, чтобы начать мыслить свое отношение с природным и животным миром в горизонтальной перспективе. Проблема, однако, в том, что это отношение изначально не может быть симметрично. Природа не является в полном смысле аналогичным человеку субъектом — мыслящим, рассудительным, способным говорить. 8. Например, В. Зверева, анализируя стратегии репрезентации животных на канале Animal Planet, писала об эффекте антропоморфизации животного мира посредством вписывания его в парадигму социальных отношений людей: «На Animal Planet либеральная версия культуры репрезентирована как правильная и отражена на дискурсивном уровне. Так, животные в городе изображены как граждане. Звери имеют психологические проблемы, нуждаются в заботе и защите, имеют права, которые люди за них отстаивают в суде, и требуют любви. Здесь же ощущается и некая жесткость их принуждения к человеческому порядку. Поэтому из общего дискурсивного ряда выпадают слова „усыпить“ или „стерилизовать“: хотя и то и другое делается в гуманных целях, но животные, изображаемые во всех остальных контекстах как почти равноправные граждане, вдруг лишаются права выбора» (Зверева В. «Поместье сурикатов». Мир природы на канале Animal Planet // Зверева В. «Настоящая жизнь» в телевизоре: исследования современной медиакультуры. М.: РГГУ , 2012. С. 168).

178

• Логос

№1

[97] 2014 •

И этим обусловливается неспособность природы быть «ответственной» за свои проявления перед человеком или осознанно откликаться на исходящие от человека действия и вызовы. Так, человек со своей стороны может продумать, в чем кроется или выражается наше превосходство над природой. Мы можем осмыслить и признать свойственные человеческому сообществу политические амбиции и злоупотребления инструментальным разумом; метафизические идеологии и религиозный догматизм; наличие у нас оружия массового уничтожения, которое направлено против самого человека, но жертвует природными ресурсами; потребительские установки индустрии и травмирующий природу технологический прогресс. Но природный мир не может «продумать» и «признать» свое отношение к человеку. Природа не имеет языка и разума, чтобы мыслить и высказываться от имени этически ответственного или просто рационального мыслящего субъекта. Например, она не может «предупредить» его о надвигающихся цунами, тайфунах, вулканах или неурожаях или постараться оградить от них. Она не защитит умирающего в лесу человека от хищников, крыс и муравьев. Она не согреет его, когда он замерзает, и не поднесет воды, когда он мучается в засуху от жажды. Она не может «разрешить» или «запретить» человеку что‑то делать на «ее» территории. В частности, один из самых сложных вопросов, который (поставь мы его со всей ответственностью) человеку пришлось бы решать в одиночку, — это как распорядиться имеющимся на земле «общим» пространством и ресурсами: считать ли это «ничьей» землей, всецело принадлежащей воле и прихоти человека, или нашим «общим» с животным миром ресурсным запасом? И тогда как, с опорой на какие критерии, нормы, принципы мы могли бы «по совести» распределить имеющиеся на земле блага между населяющими ее антропоморфными и неантропоморфными существами? У кого узнать, сколько леса срубить на постройку жилищ, сколько отвести под заповедник, а сколько оставить для свободного и стихийного самовоспроизводства дикой природы? У кого узнать, где животным «лучше»: в благоустроенном и безопасном зоопарке или в дикой природе? У кого узнать, что более «неэтично»: погубить массы насекомых при рубке леса и  укладке асфальта с  целью строительства очередной дороги или «оставить все как есть», заведомо зная, что эти насекомые все равно пойдут на корм птицам? Человек именно потому не может полностью преодолеть антропоцентрическую позицию, что, в  каком‑то смысле в  качестве мыслящего существа, способного к рационализации и этическим суждениям, он в  мире одинок. Только он может определить меру своей власти над природой, осознать меру своей неэтичности или установить меру своей ответственности.

• Татьяна Вайзер •

179

Однако все вышесказанное не означает, что природа не может быть субъектом особого рода. Она может быть равноценным с человеком субъектом общей биосферы. И это — вопреки всем концепциям идеальной гармонии человека и природы — не значит, что она во всех своих проявлениях автоматически наделяется равной внутренней ценностью (inherent worth). Так, экологи нередко ведут споры, имеют ли вирусы и бактерии равную с человеком значимость, но где пролегает эта граница «значимого» и «незначимого» — установить крайне трудно. Природа может мыслиться субъектом особого рода, и как таковая она крайне чувствительна ко всему, что делает на Земле человек: она способна умирать, возрождаться, плодоносить, оскудевать и т. д. в зависимости от того, как человек с ней обращается, в какое именно отношение к ней вступает. Все ценности для нас — антропогенны… Но из того, что все ценности порождены человеческими существами, не следует, что человек должен быть главным или единственным объектом и носителем этих ценностей9.

В этой перспективе интересным видится рассуждение К. Мэйнса в статье «Природа и тишина», в которой он говорит о том, что, начиная с  Ренессанса, статус говорящего и  мыслящего субъекта стал всецело прерогативой человека, поставившего себя в центр Вселенной и объявившего себя высшей ступенью в иерархии биологических существ. С тех пор человек рьяно пытается «запихнуть гудящую, воющую, булькающую биосферу в узкий и ограниченный эпистемологический словарь»10. В отличие от примитивных обществ, где все объекты природного мира были анимированы и  считались способными коммуницировать с человеком на общем языке, начиная с ренессансного гуманизма, природа воспринималась как все более «неодушевленная», «пассивная» и «безголосая». История западного логоцентризма привела к тому, что природа утратила голос и статус субъекта, «лишилась значения» и «замолчала». Поэтому надо перестать думать, пишет Мэйнс, …что … Homo sapiens как биологический вид на планете — единственно достойная тема для разговора. Если грибы, эта «низшая» из форм на шкале гуманистических ценностей, завтра вымрут, эффект для всей остальной биосферы будет катастрофическим, поскольку жизнь лесов всецело зависит от грибковых, а исчезновение лесов повлечет глобальные атмосферные измене9. Curry P. Op. cit. P. 54. 10. Manes C. Nature and Silence, Postmodern Environmental Ethics / M. Oelschlaeger (ed.). Albany: State University of New York Press, 1995. P. 43.

180

• Логос

№1

[97] 2014 •

ния. В попытке реанимировать природу мы должны иметь смелость овладеть этим новым языком, даже если он подвергнет риску привилегированный дискурс разума. Надо понять, что человек не  является неизбежностью. Он появился на  земле в определенное время в силу сложных биологических, интеллектуальных и институциональных мутаций (среди которых разум вдруг занял центральное место). И теперь, когда мы созерцаем fin de siècle простирающихся перед нами экологических руин, нам должно быть понятно по меньшей мере одно: пришло время вежливо сменить субъекта нашей истории11.

Мэйнс отказывается критиковать разум как таковой, но полагает, что человек является только одной из многих жизненных форм на земле, возможно даже не самой важной и не самой интересной. Соглашаясь с этим посылом, хочется, однако, напомнить, что человек пока что не нашел среди других биологических существ равную (равнообразную) способность мыслить рассудочно. Не стоит утверждать, что эта способность является эволюционно или логически высшей по сравнению, скажем, со способностью птиц летать без специальных «внешних» приспособлений или кенгуру — прыгать на большие расстояния без специальных тренировок. Но очевидно, что человек в этом мире, в каком‑то смысле, одинок в своей рассудочности. Он не может найти общий язык с природой не только потому, что не прилагает к этому усилий, но и потому, что как биологический вид на Земле он крайне специфичен. Эта специфика не возвышает его над остальным миром, а делает — пусть даже на какое‑то время — одиночкой, лишенным собеседника. Не нападая на идею разума как таковую, Мэйнс хочет «девуалировать определенное историческое использование разума, который породил субъекта, способного разговаривать исключительно в режиме солилоквия»12. Но представляется, что в какой‑то момент своего исторического развития человек неизбежно начинает мыслить себя отдельно от остального мира, осознает себя в статусе «исключенного» из бытия субъекта. Это не хорошо и не плохо (по крайней мере до того, как разум приобретает инструментальную привычку насиловать окружающий мир), но это определенный момент самосознания и самоопределения, который в своей специфичности и процессуальности сложен и несвойственен (может быть, пока?) другим видам на Земле. Выделение человека из остального мира как рассудоч11. Ibid. P. 51, 53. В оригинале to politely change the subject означает одновременно поменять субъекта и сменить тему для разговора — намеренная игра слов, очевидно, отвечает концепции автора. 12. Ibid. P. 52. Солилоквий (лат.) означает монологичное высказывание, речь, адресованную самому себе. Человек — по сути своего инструментального, догматического, тотализующего разума — солилогичен.

• Татьяна Вайзер •

181

ного субъекта совершенно меняет мировоззрение, и вернуться к логике примитивных обществ, связанных с природой, так сказать, «естественными связями», уже невозможно. Поэтому недостаточно сместить человека из центра и поставить в ряд равных ему биологических существ, обезоружить его логоцентризм, лишить его статуса привилегированного субъекта речи. Нужно хорошо понимать, что ему делать в этой децентрированной точке с его особой антропологической функцией — разумом. Недостаточно заявить, что притязания разума должны иметь границы, нужно хорошо понимать, как разуму человека существовать в  этих рамках, ибо он, как и  природа, имеет свои закономерности и  нужды. Очевидно, этот орган (разум) не может функционировать как хвост, задние лапы или плавники. В нем, думается, есть еще что‑то, чему природа на данный момент не ответствует в полной мере, и это, конечно же, не ее «вина». Это проблема самого человека, который понимает, что не всегда может найти с природой общий язык. Для того чтобы этот язык так или иначе появился,  — ибо всякий язык рождается из  отношения к  адресату речи, — нужно иметь определенную структуру соотношения с этим иноговорящим субъектом. А определенная структура соотношения есть следствие определенного типа рациональности или эпистемологической диспозиции: то, как мы привыкли мыслить, обусловливает статус, который мы отводим другому. И здесь Мэйнс совершенно прав: область этого взаимоотношения должна выстраиваться исходя из той презумпции, что человек не является единственным обладающим речью сувереном на Земле; язык есть то поле, в котором возможно высказывание разных — рациональных, нерациональных, инакорациональных и т. д. — субъектов. Мэйнс не проясняет специфику этого нового языка, на котором человек мог бы разговаривать с природой, хотя в целом называет его языком экологического сострадания (the language of ecological humility)13. Однако логично было бы предположить, что это не чисто рациональный дискурсивный язык, а язык как способность человека выражать себя в сущности (со)бытия и соучастия. Природа тоже могла  бы «говорить» с  человеком: на  языке нежности, благодати, плодотворности, дикости, разрушительности, беззащитности и т. д. Разумеется, все это описательные категории человеческого рассудка и его нарративной способности, однако они расширяют горизонты нашего представления настолько, чтобы видеть в  лице природы активного субъекта, способного к высказыванию, к выражению своих особенностей, нужд и требований (известен афоризм Гете: «Природа не имеет 13. Manes C. Op. cit. P. 45.

182

• Логос

№1

[97] 2014 •

органов речи, но создает языки и сердца, посредством которых говорит и чувствует»). Природе «свойственно» быть непредсказуемой или плодотворной, животные нуждаются во  сне и  питании, растениям нужны вода и  солнце, энергиям земли (например, вулканическим) требуется выход и т. д. И прежде чем откликаться на  эти проявления, удовлетворять или не  удовлетворять эти нужды, считаться или не считаться с этими требованиями, этот язык нужно уметь услышать и  воспринять как некую целостную систему значимых высказываний. При этом основанием для оправдания самой идеи «вслушивания» в  язык природы должен быть не  тот факт, что природные ресурсы истощаемы и  человеку нечем будет жить на  планете спустя какое‑то время, — это‑то как раз его эгоцентрические проблемы мудрой или безответственной самоорганизации. А  тот факт, что природа является нашим другим, — мы не  можем устранить ее или не  считаться с  ней, как мы не  можем устранить из общества и человеческого бытия или насильственно подчинить «иррациональное» подсознательное, «неразумных» детей, «низшую» расу, «слабый» пол, конфессию «инаковерующих», сексуально «дезориентированных», «сомнительное» достоинство другого человека и т. д. По сути соглашаясь с  Мэйнсом и  данной критической традицией в целом, хотелось бы сместить предпосылку его суждения и  исходить не  из того, что человек высокомерен по  отношению к  природе (что, вне всяких сомнений, верно), но  из того, что он не признает за природой права на равноценную чуждость. Он не дает ей в своем сознании пространства, в котором эта чуждость была бы максимально осмысленна, обрела бы свой голос. Признай он ее в  полной мере, с  этой чуждостью пришлось бы считаться, ее пришлось бы сознательно опасаться или сознательно искать с ней общий язык. И это значит менять основания своей рациональности и  помнить, что чем более та  или иная рациональность видится «естественной» и  «само собой разумеющейся», тем болезненнее ее трансформации. Проблема в том, что нам очень легко перейти границы нашего эго, когда другой молчит или не выражает себя достаточно явно. Как легко и непроблематично было бы навязать непритязательному коллеге научную «истину», принудить ребенка к неприятному для него «полезному» занятию, силой или внушением призвать инаковерца поверить в «праведного» Бога, так легко и произвести вовне, в окружающей среде любое травмирующее природу действие, необходимое для комфортабельного существования человека на «его» планете. Поэтому для того, чтобы найти с природой «общий» язык, — а до этого еще услышать ее «собственный», — нужно понять: а) ка

• Татьяна Вайзер •

183

кова та рациональность, в рамках которой этот «общий» язык мог бы появиться; б) какова та структура интерсубъективных отношений, в которых природа могла бы обладать статусом равноценного субъекта. Трудно или невозможно было бы проделать эти интеллектуальные операции, не пользуясь разумом. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на два ресурса, которые философия могла бы предложить сегодня глубинной экологии и которые могли бы облегчить задачу такого воспитания чувствительного к различиям разума. Первый — это теория респонзитивной рациональности немецкого философа-феноменолога Бернхарда Вальденфельса, второй — теория нарративного воображения американского политического философа Марты Нуссбаум. В главе «Ответ чужому: основные черты респонзитивной феноменологии» из книги «Мотив чужого» Вальденфельс пишет: …человек, … рассматриваемый долгое время как центр мира, теряет свое господствующее положение. Не существует мира, в котором мы полностью были бы дома, как и не существует субъекта, который был бы господином в собственном доме. Эта разновидность «сумерков идолов» ставит нас перед лицом радикально чужого, которое опережает все усилия по присвоению и которое противостоит им в случае чужого взгляда, настигающего нас прежде, чем мы успеваем оглянуться14.

Чужой — это то, что радикально ставит под вопрос наши привычные способы мыслить и чувствовать, то, что раздражает своей непохожестью на нас, непонятностью и необъяснимостью, то, что выводит меня из состояния равновесия. Чужой всегда вынуждает меня как‑то реагировать на него, и эта реакция — неприятия, раздражения, непонимания — ставит меня в отношение к чужому. Поэтому Вальденфельс предлагает исследовать закономерности и возможности так называемой респонзитивной рациональности, то есть рациональности, которая предполагает реакцию, ответ на чужое по ту сторону привычных категорий и правил рассудка. Имело бы смысл отказаться мыслить природу как нечто понятное и объяснимое: какими бы достоверными эмпирическими данными о  ней мы ни  располагали, она всегда будет «раздражать» наше сознание как нечто, что не подчиняется нашим правилам. В этом смысле постигать ее — значит постигать ее как чужое и непонятное и в таком качестве устанавливать с ней отношение. Вернее, это значит постигать наш собственный рас14. Вальденфельс Б. Ответ чужому: основные черты респонзитивной феноменологии // Вальденфельс Б. Мотив Чужого. Минск: Изд-во ЕГУ , Пропилеи, 1999. C. 124–125.

184

• Логос

№1

[97] 2014 •

судок в ответной реакции на природу как раздражитель (в феноменологическом смысле). Нам не  следовало  бы думать, что природа есть нечто, что мы можем с легкостью подчинить себе, потребительски использовать или сделать однозначно понятным объектом человеческой любви и заботы. Она не является тем, с чем мы могли бы вступать в отношение, минуя этот важный этап признания другого — реакцию на чуждость15. Такое отношение дистанции и асимметрии (чуждое — то, что выходит за пределы моего привычного сознания) не устраняет, а, скорее, свидетельствует о необходимости того, что М. Нуссбаум называла воспитанием «нарративного воображения». В одноименной главе из книги «Воспитание человечности» она говорит о том, что любой предстоящий человеку опыт или другое существо содержит в  себе некое «скрытое содержание», которое не всегда явлено нашему пониманию, а иногда и намеренно от него сокрыто. Именно поэтому важно с самого раннего возраста воспитывать в детях развитое воображение: способность проецировать на внешние формы, объекты и других живых существ возможные чувства, мысли, состояния; способность предполагать в них наличие их особого внутреннего мира, видеть их беззащитность и испытывать к ним сострадание. Для воспитания этой человеческой способности к воображению (то есть представлению себя в ситуации другого) и состраданию большую роль играет художественная литература, эстетическая реальность, которая открывает нам доступ во внутренние «скрытые содержания» внешних объектов и людей16. В этом смысле окружающая человека среда, природа нуждаются в  подобном нарративном воображении: ребенок либо приучается к  осторожному и вдумчивому диалогу с ней, либо чувствует себя хозяином жизни, потребительству и инструментальному пониманию которого доступен любой «объект». Возвращаясь к началу нашего рассуждения, следует отметить, что идея экологического мышления отсылает к способности че15. Одним из ярких примеров такого понимания природы как непонятного, необъяснимого, иррационального чужого являются фильмы Л. фон Триера «Медея» (1988) и «Антихрист» (2008). В обоих фильмах состояния природы ответствуют состояниям иррациональности у человека (ревности, мести, безумия и деструктивной, «темной стороны души»). Антропология человека как бы проецируется на природу, а природа является проводником зрителя в темное, иррациональное, архаическое, необузданное и непознанное человеческое начало. Крайняя форма отчужденности человека от окружающего мира представлена в фильме «Меланхолия» (2011), где основной конфликт строится вокруг возможности природной стихии уничтожить человеческий род и совершенно непредсказуемой реакции человека на эту возможность. 16. Nussbaum М. The Narrative Imagination // Nussbaum М. Cultivating Humanity. London: Harvard University Press, Cabridge, Massachussets, 2000. P. 85–113.

• Татьяна Вайзер •

185

ловека мыслить категориями внешнего, инакового или даже чужого. Стереотипные установки наподобие «Мир — наш, и  мы должны о  нем заботиться», или «Природа — наше богатство», или «Природа — наш родной дом», возможно, сглаживают конфликт человека и природы, обуздывают его деструктивную силу, но они не решают подспудных противоречий, которые так или иначе возникают в сложных отношениях «разумного» человека и «молчаливой» окружающей среды. Мир не является покорным объектом нашей любви и заботы, природа не является добродетельным другом человека — она наше варварское, агрессивное, равнодушное, благодатное, опасное, гостеприимное, враждебное, изобилующее, скудное, кормящее и обрекающее на смерть другое. Она — чуждый и непредсказуемый для нас собеседник, с которым мы можем и не найти общего языка. В этой ситуации разум — единственная возможность услышать и  понять наше другое, то, что не  является самим разумом и  не  наделено его специфическими особенностями. Вопрос только в том, как им (этим разумным началом) распорядиться. REFERENCES Curry P. Ecological Ethics. Cambridge, Policy Press, 2005. Dryzek J. Green Reason: Communicative Ethics for the Biosphere. Postmodern Environmental Ethics (ed. M. Oelschlaeger), New York, State University of New York Press, 1995, pp. 101–121. Habermas J. Vovlechenie drugogo [Die Einbeziehung des Anderen]. Saint Petersburg, Nauka, 2001. Manes C. Nature and Silence. Postmodern Environmental Ethics (ed. M. Oelschlaeger), Albany, State University of New York Press, 1995. Mathews F. The Priority of Encounter over Knowledge. For Love of Matter: A Contemporary Panpsychism, New York, State University of New York Press, 2003, pp. 73–89. Naess A. Ecology, Community, and Lifestyle: Outline of an Ecosophy. Cambridge, New York, USA , Cambridge University Press, 1989. Naess A. The Deep Ecological Movement: Some Philosophical Aspects. Environmental Ethics: An Anthology (eds A. Light, Holmes Rolston III ), Malden, MA , Oxford, Blackwell Pub., 2003, pp. 252–262. Nussbaum М. The Narrative Imagination. Cultivating Humanity, London, Harvard University Press, Cabridge, Massachussets, 2000, pp. 85–113. Waldenfels B. Otvet chuzhomu: osnovnye cherty responzitivnoi fenomenologii [Die Antwort auf das Fremde: die Grundzüge einer responsiven Phänomenologie]. Motiv Chuzhogo [Motiv des Fremden], Minsk, Izdatel’stvo EGU , Propilei, 1999. Zvereva V. “Pomest’e surikatov”. Mir prirody na kanale “Animal Planet” [“Meerkat manor”. Natural World on the “Animal Planet”]. “Nastoiashchaia zhizn’” v televizore: issledovaniia sovremennoi mediakul’tury [“Real Life” on TV : study of modern media culture], Moscow, RGGU , 2012.

186

• Логос

№1

[97] 2014 •

Идеология сострадания и защита прав животных

в фильме Шона Монсона «Земляне» Арсений Хитров

Арсений Хитров. Кандидат философских наук, доцент отделения культурологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». Адрес: 109028, Москва, Малый Трехсвятительскии пер., д. 8/2, каб. 312. E­mail: [email protected]. Ключевые слова: этика обращения с животными, права животных, дискриминация по видовому признаку, репрезентация страдания. В статье вскрываются заложенные в фильме Шона Монсона «Земляне» идеологические предпосылки и анализируются противоречия в представленной аргументации в пользу вегетарианства. Фильм анализируется при помощи теории зрительского контракта. Содержанием контракта, с точки зрения автора статьи, являются следующие положения: просмотр фильма должен вызвать у зрителя эмоциональную реакцию, привести этической позиции, и, наконец, стать основанием действия. В статье обосновывается тезис о том, что фильм натурализует связь между этими тремя элементами. Кроме того, анализируется ряд философско-этических допущений, на которых основывается представленная в фильме аргументация в пользу вегетарианства. Автор демонстрирует слабые места этой аргументации.

IDEOLO GY OF COMPASSION AND ANIMAL RIGHTS in Shaun Monson’s Do cumentary Film “E arthlings” Arseniy Khitrov. PhD, Associate Professor at the School of Cultural Studies, National Research University Higher school of Economics. Address: Room 312, 8/2 Maly Tryokhsvyatitelsky Pereulok, 109028, Moscow, Russia. E-mail: [email protected] Keywords: animal studies, animal ethics, animal rights, speciesism, representation of suffering. This paper offers a reading of Shaun Monson’s documentary Earthlings that allows us to reveal ideological assumptions and philosophical contradictions in arguments for vegetarianism. The author approaches the documentary using the concept of the social contract between the film and the viewer. The contract includes the following: firstly, the process of film perception leads to a particular emotional reaction; secondly, this reaction implies that the viewer takes on a particular ethical stance; thirdly, this ethical stance becomes a precondition for action. The film’s authors naturalize the connection between these three positions. In addition, the author analyses the philosophical assumptions that form the basis of the argument for vegetarianism, demonstrating shortcomings of those arguments.

 187

ВВЕДЕНИЕ

В

ДАННОЙ работе я анализирую документальный фильм американского режиссера и активиста Шона Монсона «Земляне» (2005), рассказывающий о методах эксплуатации животных, поднимающий тему прав животных и агитирующий в пользу вегетарианства. В английском языке существует устойчивый термин, обозначающий этот жанр кинематографа, — social advocacy documentary, — для которого в русском языке пока нет настолько же устойчивого эквивалента. Пространно и описательно этот жанр можно было бы назвать активистским кинематографом, заявляющим об интересах и правах, — обычно незащищенных или нарушаемых, — какой-либо непривилегированной группы. Такими группами часто оказываются женщины, иммигранты, этнические или классовые «другие», сексуальные меньшинства, обычные граждане по отношению к государству и крупным корпорациям, а также животные. В 70-х годах XX  века, когда интерес европейских и  американских гуманитарных и социальных наук к угнетаемым и непривилегированным группам был очень силен, возникла новая междисциплинарная область — исследования животных (animal studies). Это направление рассматривает животных в  различных социокультурных и экологических перспективах, поднимая вопросы об оправданности онтологической и/или социально сконструированной границы между животными, людьми и окружающей средой, о неверной или недостаточной репрезенВ  работе использованы результаты исследовательского проекта, поддер­ жанного факультетом философии НИУ ВШЭ в 2012 году. Я благодарен Андрею Щербенку и Илье Афанасьеву за ценные замечания к моей статье. Ответственность за все ее недостатки, однако, полностью лежит на мне.

188

• Логос

№1

[97] 2014 •

тации животных, их потребностей, интересов, прав, а также вопросы об этическом отношении к ним человека. Интерес к животным в этой перспективе логично вытекает из общих для культурных исследований (cultural studies), критической теории (critical theory) и постструктурализма задач, состоящих в раскрытии властных отношений (часто замаскированных), в разоблачении произвольно построенных иерархий, в объяснении историчности, условности, искусственности ситуаций, которые нередко выдаются за  естественные, в  демонстрации подвижности и гибкости идентичностей, в предоставлении слова бессловесным, немым, лишенным прав и угнетенным. После того как многие представители культурных исследований и критической теории посвятили свои работы проблемам этнического, гендерного и классового угнетения, возникло понимание, что эти три категории не охватывают всего спектра существующих форм угнетения, что остается по крайней мере еще один тип дискриминации — дискриминация по видовому признаку (speciesism). Речь идет об идеологии превосходства человека над другими видами и окружающей средой в целом на основании того, что человек является человеком. В данной работе я исхожу из описанных выше предпосылок культурных исследований и  критической теории и  анализирую репрезентации, — как в смысле изображения, так и в смысле представительства, — животных в документальном фильме «Земляне». Я обращаюсь к этой теме и к этому фильму с целью выяснить, не подчинены ли эти репрезентации каким-либо явным или неявным идеологическим предпосылкам, которые могли бы влиять на выбор зрителем той или иной этической позиции по отношению к животным или ограничивать его или ее в этом выборе, то есть действовать на зрителя пропагандистски. В этой статье читатель не  найдет детального киноанализа. Вместо него значительная часть текста будет посвящена анализу философских положений, касающихся этики обращения с животными, положений, которые либо прямо озвучены в фильме, либо могут быть дедуцированы из визуального и аудиального компонентов фильма. Можно предположить, что большинство зрителей, даже те, кто обладает значительным просмотровым опытом, не  смогли бы смотреть этот фильм без каких-либо эмоций из-за того, что он почти полностью состоит из  открытых сцен жестокости. В связи с этим одной из возможных траекторий анализа мог бы стать разбор визуальных и аудиальных составляющих фильма, потому что именно они прежде всего обеспечивают непосредственный эмоциональный эффект. Я считаю такой подход важным и вполне оправданным. Однако в рамках этой ста

• Арсений Хитров •

189

тьи я решил избрать другой ракурс и сосредоточиться на философских утверждениях и предпосылках фильма. Я выбрал этот ракурс потому, что считаю: сильный эмоциональный эффект фильма и последующее занятие зрителем определенной этической позиции, на что очевидным образом рассчитывают создатели «Землян», возможны при условии принятия зрителем своего рода контракта, который предлагает фильм, и этот контракт состоит именно из философских положений. Именно от содержания контракта зависит, последует ли за просмотром у зрителя эмоциональная реакция, займет ли затем зритель определенную этическую позицию и станет ли, наконец, эта позиция в дальнейшем основанием для каких-либо действий. Я исхожу из  представления о  том, что эти три элемента — эмоции, этическая позиция и действия — не связаны между собой необходимым образом; иными словами, наличие эмоциональной реакции не приводит неизбежно к занятию этической позиции, а этическая позиция не влечет за собой необходимым образом какого-либо действия. Задача этой работы — изучить не те способы, к  которым прибегают создатели фильма, чтобы заставить зрителей принять этот контракт, а сами условия контракта, а также прояснить, как связаны указанные три элемента: эмоции, этика и действие. Делая это, я не имею намерения оспорить справедливость негативного отношения создателей фильма к существующему порядку вещей. Мой анализ направлен на прояснение предпосылок, из которых исходили авторы фильма, что, в свою очередь, могло бы помочь защитникам прав животных, занимающихся медиаактивизмом, эффективнее добиваться означенных целей, а зрителям — более критически оценивать поступающие медиаобразы, отделяя манипуляции от информации. В своем анализе я исхожу из предположения о том, что базовым философским основанием фильма должен быть вопрос об онтологическом различии или сходстве людей и животных. Тот или иной ответ на этот вопрос делает возможной или невозможной экстраполяцию этики людей на отношения между людьми и сущим, не являющимся человеком. В частности, я постараюсь ответить на следующие вопросы: репрезентирует ли фильм животных как других или, напротив, предлагает рассматривать животных и людей как существ одного рода? какие этические выводы можно сделать из положительного и отрицательного ответов на этот вопрос? предлагает ли фильм какие-либо виды отношений между животными и людьми, альтернативные существующим ныне? Прежде чем перейти к анализу фильма, следует сказать несколько слов о том, почему я выбрал для исследования имен190

• Логос

№1

[97] 2014 •

но его, ведь «Земляне» — не единственная документальная лента, посвященная проблеме эксплуатации животных. Не менее популярны такие фильмы, как Dealing Dogs (2006), I Am An Animal (2007), Death on a Factory Farm (2009), Food, Inc. (2010), The Cove (2010)1. Я обращаюсь к фильму «Земляне», так как он важен и сам по себе, и как один из таких примеров, на которых можно рассмотреть более общую проблему этики. Он ценен из-за того, что затрагивает не какой‑то один аспект эксплуатации животных, например охоту или животноводство, а стремится рассказать обо всех возможных способах доминирования человека над животными: об использовании животных в качестве питомцев, еды, для изготовления одежды, развлечения и научных экспериментов. Более широкой этической проблемой, которую иллюстрирует фильм «Земляне», является проблема обоснования этики через утверждение о чем‑то как о «факте». В этой работе я рассмотрю предпосылки и следствия такого типа обоснования этических императивов. Приступая к анализу, я хотел бы начать с описания феноменологического опыта восприятия фильма. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ФИЛЬМА «ЗЕМЛЯНЕ» Фильм состоит из  множества соединенных вместе отрывков разной длительности, снятых в разных условиях разными камерами. Большую их часть можно отнести к документальным съемкам, фиксирующим как жестокое обращение с  животными, так и их убийства. Некоторые отрывки производят впечатление снятых скрытой камерой, о чем свидетельствуют низкое качество изображения, дрожащая камера и детали попадающей в кадр одежды, в которой предположительно спрятана камера. В некоторых случаях поверх изображения помещается надпись о месте, в котором была осуществлена съемка, например «Мурфилд, Западная Вирджиния» в случае со съемками растаптывания живой птицы работниками птицефермы. Однако в фильме присутствуют монтажные кадры другого рода. Они не изображают убийство или жестокое обращение 1. Более полный список фильмов может быть найден в разделе «Википедии», объединяющем фильмы о  защите прав животных, см. URL : http://en. wikipedia.org/wiki/Category:Documentary_films_about_animal_rights. См.  также: Barker J. Chew on This: Disgust, Delay, and the Documentary Image in Food, Inc. // Film-Philosophy. 2011. Vol. 15. № 2. P. 70–89; Freeman  C. P. Fishing For Animal Rights In The Cove: A Holistic Approach to Animal Advocacy Documentaries // Journal for Critical Animal Studies. 2012. Vol. 10. № 1. P. 104–118.

• Арсений Хитров •

191

с животными, а, напротив, содержат образы пасторальной гармонии разнообразных живых существ планеты в естественной для них среде обитания. Такого рода кадры открывают и завершают фильм. Помещенные в начало фильма эти кадры обеспечивают ощущение контраста с образами жестокости, сразу следующими за ними. В конце фильма эти кадры появляются вновь, и теперь они иллюстрируют идею возможного в будущем единства природы, животных и человечества и нацелены на создание ощущения катарсиса от освобождения из-под визуального и аудиального давления основной части фильма. Все эти разнообразные типы кадров объединены единой музыкальной подложкой и одним и тем же мужским закадровым голосом, принадлежащим актеру Хоакину Фениксу, в спокойной, нейтральной манере комментирующему то, что зритель видит на экране. Важно отметить, что в фильме «Земляне» отсутствуют так называемые «говорящие головы», которые есть в других документальных фильмах о защите прав животных, например в Food, Inc. и The Cove. Обыкновенно такими комментаторами являются эксперты, фермеры, защитники прав животных или обычные люди. То, с чем зритель сталкивается в фильме «Земляне», — это плотный, последовательно развертывающийся монологичный нарратив. Внутри самого фильма не представлены альтернативные точки зрения. Зритель ни разу не видит и самого Хоакина Феникса. В самом начале фильма зритель видит крупную белую надпись на  черном фоне: «Три этапа отношения к  истине: 1. Высмеивание. 2. Яростное сопротивление. 3. Принятие». Титр сопровождается тревожной музыкой. Данная надпись дает понять, что намерение создателей фильма состоит в раскрытии истины, однако избранный ими способ — не  журналистское расследование каких-либо конкретных случаев эксплуатации животных, а, скорее, создание широкого полотна, коллекции, своего рода энциклопедии жестокости. ЗРИТЕ ЛЬ СКИЙ КОНТРА КТ Культурные артефакты, созданные для защиты прав угнетенных, — кем бы ни были эти угнетенные: рабами, жертвами насилия, непривилегированными классами или животными, — нередко апеллируют к  состраданию. Можно предположить, что авторы произведений, рассказывающих о  страданиях других, причем делающие это с определенной целью, а именно с целью изменения некоего существующего порядка вещей, а не просто 192

• Логос

№1

[97] 2014 •

ради самого рассказа, исходят из следующего представления: все люди стремятся к удовольствию и бегут от страдания. Рассказ о страдании вызывает ответное страдание того, кто воспринял этот рассказ. Страдающий стремится избавиться от своего страдания. Чтобы скинуть с себя бремя страдания, она или он имеет две возможности: отвернуться от знания, которое приносит страдание, или изменить существующий порядок вещей, элементом которого является то, рассказ о чем стал причиной страдания. Рассказчики о страданиях других, очевидно, рассчитывают на то, что определенные этические предрасположенности слушателя приведут к выбору второго варианта, а именно этического осуждения причины страдания и занятия активной позиции, направленной на изменение существующего порядка вещей. Однако это рассуждение строится на не вполне очевидной посылке о том, что рассказ, в самом широком смысле этого слова, как вербальный, так и изобразительный, то есть любая репрезентация страданий другого, неизбежно, обязательно, при всех обстоятельствах, с  необходимостью приведет к  ответному страданию, то  есть к  идентификации воспринимающего рассказ с жертвой, о которой говорится в рассказе, и дальше — к занятию этической и активистской позиций. Однако является ли этот механизм универсальным — действующим всегда и при любых обстоятельствах? На первый взгляд кажется, что это так. Но попробуем не торопиться с выводами и изучим эту идею в деталях. Предположим, что некто смотрит триллер или фильм ужасов, в котором какой‑то персонаж подвергается насилию. Зритель может полностью идентифицироваться с жертвой, забыть о  том, что фильм является художественным произведением и что все вызывающие ужас или омерзение персонажи — лишь актеры. Тогда, по-видимому, изображение страданий жертвы вызовет ответное страдание зрителя. Теперь представим себе другого зрителя, который смотрит фильм с какой-либо специфической установкой, отличающейся от установки стремящегося верить вымыслу зрителя, например с установкой кинокритика, намеренно отстраненно оценивающего игру актеров, качество сценария, освещения, монтажа, звукового сопровождения. Будет ли этот зритель испытывать те же чувства, что и первый зритель? Думаю, нет, так как ее или его цель не будет предполагать для своей реализации приостановки недоверия и идентификации с вымыслом, как в первом случае. Изначально фильм словно бы предлагает и даже навязывает зрителю своего рода контракт: сильные эмоции в обмен на приостановку недоверия. Зритель, конечно, всегда вправе отклонить этот контракт, если для этого у нее или его есть особые основания.

• Арсений Хитров •

193

Модель понимания и  описания взаимодействия человека с культурным артефактом в терминах принятия или непринятия двустороннего контракта популярна в медиаисследованиях. Применительно к сценам страдания она была описана Люком Болтански в книге «Страдание на расстоянии. Мораль, медиа и политика»2. В этой работе Болтански предлагает модель, в которой зритель, сталкивающийся с репрезентациями удаленных от нее или него страданий, обладает свободой выбрать несколько вариантов реагирования. Она или он может принять контракт3, идентифицировавшись со страдающим, что должно привести также к принятию морального обязательства возмущения. Зритель может отклонить предложение фильма, заявив, например, что изображение страдания является идеологической манипуляцией или монтажом. Зритель также обладает возможностью идентифицироваться с «палачом». Наконец, идентификация по каким‑то причинам может вообще не произойти. Конечно, в процессе просмотра фильм может сильно увлечь отстраняющегося зрителя, и тогда установка может поменяться. Однако это не будет означать, что сострадание при наблюдении за  страданием другого является автоматической, необходимо возникающей реакцией. Это будет означать: чтобы сострадание возникло, необходимо предварительное принятие зрителем установки, которая «запускает» режим сострадания. Иными словами, зритель, — раз уж мы говорим о визуальном восприятии, хотя мне представляется все сказанное верным также и в отношении других типов восприятия, — идентифицируется со страдающим другим, или, иными словами, принимает контракт фильма, если это допускает выбранная, в том числе и по умолчанию, установка. Чуть выше я сказал, что в процессе восприятия установка может поменяться. Действительно, попытка автора заставить зрителя принять контракт и идентифицироваться со страдающим персонажем может быть успешной. Такое навязывание контракта может осуществляться посредством попыток максимально погрузить воспринимающего в  мир образов, например, при помощи темного кино- или театрального зала, мощного звука, 3D очков и т. п. Могут быть использованы и другие способы — не технологические, а содержательные. К последним можно от2. Boltanski L. Distant Suffering Morality, Media and Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. P. 57–59. 3. В действительности Болтански использует не термин «контракт», а термин «предложение» (la proposition в оригинальном тексте на французском и proposal в английском переводе), смысл которого, однако, идентичен термину «контракт» в том смысле, в котором он используется в медиаисследованиях.

194

• Логос

№1

[97] 2014 •

нести сообщение зрителю о том, что просматриваемый ей или им фильм является документальным. Документальный статус уменьшает дистанцию зрителя от образов. Например, зрителю, просматривающему документальную кинохронику холокоста, будет сложнее дистанцироваться от нее и избежать идентификации с жертвами, чем зрителю художественного фильма про холокост или же зрителю научнофантастического фильма о  бойне, произошедшей, скажем, на выдуманной планете в другой галактике между представителями различных внеземных цивилизаций. В случае с документальными фильмами о страданиях животных ключевой вопрос, от ответа на который зависит включение режима идентификации, — это вопрос о том, существует ли между людьми и животными какие-либо видовые и онтологические границы. Фильм «Земляне» дает однозначный ответ: все живые существа сходны тем, что обладают нервной системой. «Мы знаем, что животные чувствуют. Они чувствуют страх, одиночество и боль точно так же, как и люди», — утверждает закадровый голос. ЖИВ ОТНЫЕ И ЛЮДИ: ТОЖДЕС ТВ О ИЛИ РАЗЛИЧИЕ? Теперь я перехожу к  ответу на  вопрос о  том, предлагает  ли фильм рассматривать животных как живых существ, подобных людям, или он репрезентирует их как других в видовом и онтологическом отношении. Основной объект критики со стороны авторов фильма — видовая дискриминация, то есть предпочтение одного вида другим, убеждение человека в наличии у него особых прав. На первый взгляд кажется само собой разумеющимся, что единственный способ побороть видовую дискриминацию — признать равенство прав всех живых существ и согласиться со справедливостью следующего из этой идеи императива относиться ко всем живым существам как к равным. Однако тут же мы сталкиваемся с проблемой, которая часто озвучивается в дебатах по поводу других — расовой, этнической, гендерной и классовой — форм дискриминации: признание равенства прав не требует в качестве своего условия полной идентичности объектов применения права. Равными правами могут быть наделены и отличающиеся друг от друга субъекты, например люди из разных социальных групп, отличающихся тем, что они занимают разное положение в социальной структуре. Для того чтобы единые нормы права распространялись на богатых и бедных, не нужно отрицать различие в их доходах и возможностях — достаточно ука

• Арсений Хитров •

195

зать на то, что все они являются, например, людьми или гражданами. Аналогично, для того, чтобы нормы права распространялись на животных и людей, не обязательно доказывать, что между ними не существует вообще никаких различий, — достаточно указать хотя бы на одно фундаментальное сходство, которое делало бы обоснованным применение к ним всем единой нормы. Однако, чтобы выбор фундаментального сходства был обоснован, должно быть доказано, что существующие различия не  релевантны для того или иного этического императива, а сходство — релевантно. Я считаю, оба элемента — указание на сходства и на различия — необходимы. Если будет указано только сходство, у оппонентов всегда будет возможность указать на различия и заявить о том, что их значимость в действительности выше сходств. Создатели фильма «Земляне» заявляют о таком общем сходстве — способности ощущать боль, — но ничего не говорят о различиях и их возможной релевантности для дискуссии, оставляя тем самым критикам возможность заявить о том, что выбранное сходство не является в действительности релевантным, что существуют некоторые важные различия, которые могут влиять на применимость этического императива, и что, следовательно, идея равенства прав не обоснована. Идея различия между животными и человеком может анализироваться тремя способами. Во-первых, это могло бы быть радикальное онтологическое отрицание вообще каких-либо различий и границ. Такое отрицание может быть реализовано либо через онтологические постулаты о реальности, либо через социально-конструктивистскую критику, которая в мягкой форме делает акцент на неспособности получить доступ к реальности как таковой ввиду ограничивающего действия социально заданных способов познания, а в жесткой форме подвергает сомнению пригодность самой идеи реальности. Социальный конструктивизм также может указать на историческую и географическую условность, ограниченность и относительность идеи различия между животными и людьми, каким бы ни мыслилось это различие — бинарным или градуальным. Такая стратегия означала бы не только деконструкцию принятых таксономий (самого деления всего живого на «животных» и «человека»), но также и ассоциирующихся с ними образов, мифов и практик4. Во-вторых, это могло бы быть утверждение об онтологически существующем градуальном различии, то есть о различной степени 4. Агамбен Д. Открытое. Человек и животное. М.: РГГУ , 2012; Armstrong P. What Animals Mean in the Fiction of Modernity. L., N.Y.: Routledge, 2008; Huggan G., Tiffin H. Postcolonial Ecocriticism. Literature, Animals, Environment. L., N.Y.: Routledge, 2010.

196

• Логос

№1

[97] 2014 •

реального (а не сконструированного социально) обладания каким-либо свойством, например интеллектом или нервной системой. В-третьих, это может быть указание на нерелевантность различий и релевантность сходств. В фильме «Земляне» артикулируется третий вариант, лишь изредка — второй и никогда — первый. Тут стоит привести развернутую цитату из первых сцен фильма, в которой представлена позиция авторов фильма по этому вопросу: Без сомнения, различия существуют, так как люди и животные не  тождественны во  всех отношениях. Но  у  проблемы тождества есть обратная сторона. Если эти животные не  обладают всеми потребностями, которыми обладаем мы, люди, если даже животные не понимают всего, что понимаем мы, тем не менее мы и они все же обладаем некоторыми общими потребностями и одинаково понимаем некоторые вещи. Потребности, которые нас объединяют, — это потребности в еде, воде, убежище, общении, свободе передвижения и в избегании боли. Эти потребности являются общими для нечеловекоподобных животных и для людей. Что касается понимания, то, как и люди, многие нечеловекоподобные животные понимают мир, в котором они живут и передвигаются. Иначе они не могли бы выжить. Таким образом, за многими различиями лежит тождество. Как и в нас, в животных сокрыта тайна и  загадка сознания. Подобно нам, они не только находятся в мире, но и осознают это. Подобно нам, они являются психологическими центрами уникального, принадлежащего только им опыта жизни. В отношении этих фундаментальных свойств люди стоят на том же уровне, что и свиньи и коровы, куры и индейки. В чем состоит наш долг по отношению к ним? В чем состоит наше моральное к ним отношение? Это вопросы, ответы на которые начинаются с признания нашего психологического сходства с ними.

Из этого отрывка следует, что, с точки зрения создателей фильма, различия между животными и людьми не важны для выбора этической позиции, перечисленные же сходства, напротив, оказываются не только необходимыми для занятия этической позиции, но их набор является достаточным. В отношении этики животные are just like us. Именно на эту установку указывает и само название фильма, означающее, что все живые существа едины в том, что они являются обитателями одной планеты. И хотя закадровый голос и озвучивает мысль, что «мы знаем очень мало о том, как определенное животное чувствует», он все же настаивает: мы знаем, что «все они [животные] подчиняются универсальному закону, который означает, что каждый живой организм, умирающий неестественной смертью, испытывает колоссальные страдания до наступления самого момента смерти». Создатели фильма не углубляются в про

• Арсений Хитров •

197

блему доступности феноменологического опыта других существ, тем более существ другого вида5. Они лишь утверждают: основанием для уверенности в страдании животных является факт наличия у них, в том числе у рыб, нервной системы, часто более развитой, чем у человека, то есть обладающей отсутствующими у человека рецепторами или иными порогами восприятия. Предположительно это может означать также и то, что такие существа могут ощущать страдание глубже, чем на это способен человек (эта мысль и может служить примером второго способа деконструкции границ через апелляцию к градуальности). Решение акцентировать тождество животных и человека основывается, по-видимому, на явном или неявном допущении о том, что описание животного в терминах just like us, а также документальный статус кадров приведут к идентификации зрителя со страдающим животным, что, в свою очередь, гарантирует: зритель испытает чувство сострадания и, будучи погруженным в присутствующий в фильме дискурс этической ответственности, займет активную позицию, направленную на изменение текущего положения дел, то есть полностью примет все пункты предложенного фильмом контракта. Такая стратегия может показаться вполне эффективной, однако на самом деле она порождает ряд вопросов. Почему этика вообще должна основываться на каких-либо фактах? Если же она обосновывается фактами, почему релевантным оказывается именно факт наличия сходств? Почему этическое поведение, которое нередко связано с преодолением изначального положения дел, не может основываться на идее фундаментального различия и не быть направлено на преодоление этого различия или на действие вопреки различиям? Если же допустить, что именно факт наличия сходств необходим для этики, может возникнуть вопрос о том, почему именно эти свойства являются необходимыми и достаточными? В «Землянах» подразумевается, что только человек обладает исключительным правом выступать с  этическими требованиями, то  есть только человек может становиться моральным агентом. Животные  же являются только лишь объектами человеческого морального действия. Не является ли, однако, такое признание проявлением видовой дискриминации? Наконец, может встать вопрос о  корректности трактовки входящих в  описание терминов. Например, допустимо  ли говорить о понимании и сознании в отношении животных? Что 5. Нагель Т. Каково быть летучей мышью? // Хофштадтер Д., Деннет Д. Глаз разума: Фантазии и размышления о самосознании и о душе. Самара: Бахрах-М, 2003. С. 349–360.

198

• Логос

№1

[97] 2014 •

означает осознавать свое нахождение в мире: производить психические реакции или осознавать их наличие, то есть осознавать сознание? Ниже я прокомментирую два из этих вопросов, переформулируя их следующим образом. Выводимы ли этические утверждения из утверждений о фактах? Что следует из того факта, что животные в «Землянах» рассматриваются только как объекты этического поведения, но не как моральные агенты? ЭТИКА, О СНОВА ННАЯ НА ФА КТЕ Утверждения о  сущем и  утверждения о  безусловно должном не могут быть выведены друг из друга или основываться друг на друге. Обоснование этических императивов, то есть утверждений о  безусловно должном6, фактами, то  есть утверждениями о сущем, некорректно, так как представляет собой необоснованный переход от модальности описания к модальности предписания. Логическое различие между описанием и предписанием заключается в том, что описание просто фиксирует некоторое положение дел, в то время как предписание оценивает его с точки зрения какого-либо кодекса или нормы. Высказывание «А помог Б» является описанием факта, а высказывание «А должен помочь Б» эквивалентно высказыванию «дóлжно, чтобы А помог Б», что означает добавление модального оператора «дóлжно» к описанию некоего возможного факта. Оценки не содержатся в самих фактах, а формулируются наблюдателями и добавляются к описанию факта. Следовательно, выводить императивы из фактов некорректно. Эта проблема известна под названием «дихотомия фактов и ценностей», и одна из самых распространенных ее формулировок принадлежит Дэвиду Юму. Более того, этические императивы нередко направлены на преодоление, трансформацию сущего, и право и возможность выдвигать эти императивы никак не зависят от отсутствия или наличия, а также количества эмпирических примеров, которые бы их подтверждали. Помимо этого, если бы даже этические императивы основывалась на фактах, их пришлось бы ставить под сомнение в  случае обнаружения фактов, их опровергающих. А если бы после выяснилось, что факты, опровергающие императивы, не соответствуют действительности, пришлось бы сно6. Я использую здесь термин «этический императив» в смысле кантовского категорического императива, то есть предписания, полностью независимого от любых эмпирических данных. См.: Кант И. Критика практического разума // Кант И. Соч.: в 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Часть 1. С. 252–255.

• Арсений Хитров •

199

ва корректировать императивы. Например, если бы императив равного отношения к людям из разных этнических групп основывался на утверждении о факте их биологического единообразия, то этот императив пришлось бы корректировать, если бы вдруг было бы доказано, что разные этносы все же отличаются биологически друг от друга существенным для этой концепции образом. Иными словами, утверждения о фактах являются утверждениями о вещах случайных, то есть вещах, которые могут быть, а могут и не быть, могут быть такими, а могут — другими, в  то  время как этические императивы, в  силу самого их определения, восходящего к Иммануилу Канту, являются утверждениями о вещах всеобщих и необходимых, то есть о таких, которые должны быть одними и теми же для всех и во всех ситуациях. Из всего вышесказанного следует, что никакой этический императив о безусловно должном не может основываться на утверждениях о фактах, которые всегда случайны. В отношении проблематики данной статьи это положение означает, что императив определенного отношения человека к животным не может основываться на утверждении о том или ином факте, в частности на факте единства их сущностей. На утверждении об этом факте базируется аргументация авторов анализируемого фильма. Фильм начинается с определения ключевого термина — «видовая дискриминация» (speciesism). Этот термин был введен основателями исследований животных и этики обращения с животными (animal ethics) психологом Ричардом Райдером и философом Питером Сингером и означает, как это определяется в самом фильме, «предрассудок или пристрастное отношение к  видам живых организмов в  интересах одного вида и  против интересов других видов». Видовая дискриминация ничем не  отличается от  любой другой дискриминации, основанной на  произвольно выбранных свойствах, например поле, гендере, расе или классе. Помимо этого определения авторы фильма вводят этическую максиму, основанную на понятии страдания: «Принцип равенства требует, чтобы страдание одного существа считалось равным любому страданию любого другого живого существа». Этот принцип является выражением этической доктрины Ричарда Райдера, предложенной им в  1990  году и  названной painism (от англ. pain — боль). Согласно этой концепции, «моральная ценность основывается на  опыте переживания боли, и боль является единственным злом»7, а также — уже примени7. Ryder R. Painism: A Modern Reality. L.: Open Gate Press, 2001. P. 26.

200

• Логос

№1

[97] 2014 •

тельно к видовым различиям — «боль есть боль вне зависимости от вида страдающего»8. Принцип равенства страданий вне зависимости от биологического вида страдающего подкреплен в фильме неоднократным подчеркиванием того, что животных и людей объединяет наличие нервной системы, которая обеспечивает возможность переживания ощущения боли. Однако тут встает вопрос: можно ли назвать болью ощущение, которое не осознается как боль? Создатели фильма заявляют, что животные, как и человек, не только существуют в мире, но и осознают, что они находятся в мире: Как и в нас, в животных сокрыта тайна и загадка сознания. Подобно нам, они не только находятся в мире, но и осознают это. Подобно нам, они являются психологическими центрами уникального, принадлежащего только им опыта жизни.

Однако эта точка зрения могла бы встретить критику со стороны некоторых философов сознания, например со стороны Дэниела Деннета9. Возникает вопрос: поступает ли неэтично человек, поедающий бифштекс, если он является последователем Деннета или самим Деннетом? Если удастся доказать, что в действительности животные не осознают своего бытия, то с точки зрения представленной в фильме этической концепции на них не будут распространяться правила этики. Другой трудный вопрос, который может возникнуть: должна ли этика предлагать различные императивы в зависимости от развитости нервной системы тех или иных организмов? Еще раз подчеркну трудность, которая кроется в этике, основанной на  фактах, пример которой мы находим в  фильме «Земляне». Императивы являются описаниями фактов, сопровождаемые оценкой. Оценка является внешней по отношению к  описанию факта, поэтому из  описания факта нельзя вывести его оценку. Кроме этого, эмпирические факты изменчивы, то есть, говоря языком логики, случайны, а не всеобщи и необходимы. Из этого следует, что если бы даже некто попытался обосновать некое правило, ссылаясь на факты, то это правило не смогло бы претендовать на безусловность, всеобщность и необходимость, а значит, не могло бы называться этическим императивом. Например, если удается доказать, что либо по крайней 8. Ibid. P. 29. 9. Wolfe C. Thinking Other-Wise. Cognitive Science, Deconstruction and the (Non)Speaking (Non)Human Subject // Animal Subjects. An Ethical Reader in a Posthuman World / J. Castricano (ed.). Waterloo, ON : Wilfrid Laurier University Press, 2008. P. 125–143; Гарнцева Н. Эволюционистская концепция языка Д. Деннета // Философия. Язык. Культура. Вып. 2. СП б.: Алетейа, 2011. C. 178–190.

• Арсений Хитров •

201

мере некоторые живые организмы не обладают достаточно развитой нервной системой, чтобы испытывать боль, либо неосознанная боль не может считаться болью, будут ли в таком случае применимы к ним отстаиваемые создателями фильма требования? Будут ли они применимы к животным, которые не содержатся в клетках и смерть которых мгновенна и безболезненна? Будут ли этические нормы распространяться на искусственно выращенное мясо без тела? Наконец, будут ли распространяться данные этические нормы на растения, если удастся доказать, что последние тоже способны ощущать боль? В рамках этической концепции, которая основывалась бы, в  духе Канта, на  требовании гетерономности этических императивов, то есть их полной независимости от эмпирических фактов, можно было бы вывести ответ на эти вопросы a priori, то есть исключительно логическими средствами, и этот ответ был бы всегда один, так как он не зависел бы от изменчивых фактов. Из концепции же, представленной в фильме, подобных выводов сделать нельзя. Сами же авторы фильма не подняли эти вопросы. ДВ ОЙНОЙ С ТА НДА Р Т ЭТИЧЕСКИХ ИМПЕРАТИВ ОВ Теперь я перейду ко  второй проблеме, которая содержится в утверждаемой в фильме идее о том, что различия между животными и человеком нерелевантны для этики. Животное признается подобным человеку в  отношении неполного набора свойств, однако остается недоказанным три момента. Во-первых, почему вообще какие-либо факты должны быть релевантны для этики? Во-вторых, почему именно перечисленные в фильме свойства являются необходимыми для этики? И в-третьих, почему, если они все же релевантны и необходимы, именно они являются достаточными? Не является ли необходимым условием этического отношения к животным их способность выступать в качестве моральных агентов? Можно ли требовать этического отношения к таким объектам, которые сами не могут выступать в качестве моральных агентов или которым отказано в праве быть таковыми? Имплицитно содержащийся в фильме этический императив обращен только к человеку. Вопрос об этической ответственности животных за свое поведение как по отношению друг к другу, так и по отношению к человеку не поднимается. Между тем факты внутри- и межвидовой агрессии, а также хищничества и нападения животных на человека могли бы стать основой для та202

• Логос

№1

[97] 2014 •

кого размышления. Авторы фильма склонны требовать от других людей гуманного отношения к животным, но не склонны требовать гуманного отношения животных к человеку или животных друг к  другу, потому что не  считают их моральными агентами. Создатели фильма приписывают животным способность сознания и самосознания, которые, как кажется, являются необходимыми для морального поведения, но не говорят о возможности существования морали животных, то  есть признают право говорить о морали только за людьми. Таким образом, утверждение о том, что различия между животными и человеком нерелевантны, направленное на преодоление видовой дискриминации, содержит в  себе скрытую видовую дискриминацию. Это противоречие никак не тематизируется в фильме. Подобного рода скрытой видовой дискриминации можно было бы избежать, если бы различия между животными и людьми были артикулированы и детально описаны. Отсутствие тематизации этого момента может быть объяснено опасением по  поводу того, что различия могут стать основанием иерархий, на деконструкцию которых направлен фильм. Однако, если учесть, что различие обычно превращается в иерархию лишь по привычке, в силу стереотипности мышления, артикуляция различий и указание на опасность превращения их в иерархии в большей степени помогли бы преодолеть видовую дискриминацию, чем заявление об отсутствии всяких различий. Можно предположить, что в  своем полном виде содержащаяся в фильме аргументация выглядит следующим образом: животные и люди обладают общими свойствами; люди поступают по отношению к друг к другу этически по причине обладания этими свойствами; люди должны относиться этически к животным по причине обладания ими этими же свойствами. Однако признание общих свойств животных и человека гарантировало бы этическое отношение человека к животным, только если  бы люди, безусловно, относились к  друг другу этически лишь потому, что они являются людьми. Если бы это было так, то на планете Земля не было бы ни войн, ни конфликтов. Или по крайней мере таковых было бы меньше, ведь они могли бы легко предотвращаться одним лишь указанием на то, что их участники все являются людьми. Из снятия различий между животными и людьми без артикуляции нюансов следует возможность выдвижения этических оценок отношения к животным по шкале «гуманное» и «негуманное». Такого рода оценка также основывается на видовой дискриминации: на выдвижении стандартов отношения людей друг к другу как стандартов, которым должно соответствовать также отношение человека к животным.

• Арсений Хитров •

203

Выше я показал, что основывать этические императивы на  утверждении об  отсутствии различий некорректно. Однако это не означает, что эти императивы не могут быть выдвинуты на практике. В реальной жизни любой человек обладает свободой нарушать законы логики и  производить некорректные умозаключения, а значит, также выдвигать такие императивы и, следовательно, оценивать действия других на основании выдвинутых критериев. Таким образом, указанная выгода является логически некорректной, но практически может быть действенна. Именно с такого рода некорректными утверждениями мы имеем дело в фильме «Земляне». А ЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ К ЖИВ ОТНЫМ Теперь я хотел  бы рассмотреть вопрос о  том, предлагает  ли фильм какие-либо виды отношений между животными и людьми, которые составляли бы альтернативу существующим ныне. Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо проанализировать один важный компонент идеологии фильма, а именно тематизацию знания. В фильме дважды повторяется вопрос: «Откуда они [животные] произошли?» В первом случае этот вопрос относится к питомцам, второй раз — к животным, используемым как источник материалов для одежды. Одна из интенций фильма — проследить генеалогию важнейших потребительских товаров, которыми пользуется человек, открыть их «темную» сторону. Этой темной стороной являются места и условия содержания животных, а также способы их транспортировки и убийства. В фильме «Земляне» постоянно подчеркивается сокрытость этих аспектов производства, их замаскированность, недоступность для взора потребителей. Сокрытость означает отсутствие знания. Каков, однако, эффект, который ожидают создатели фильма от зрителей, эффект от приоткрытия завесы? Можно однозначно утверждать, что таким предполагаемым эффектом является вегетарианство. В фильме озвучивается мысль о том, что, если бы люди были вынуждены сами убивать животных для еды, они бы стали вегетарианцами. Другой раз говорится о возможности того же эффекта в случае прозрачности стен скотобоен. Относительно первой из этих двух гипотез стоит отметить, что она основана на неявном допущении о том, что субъект, которому пришлось бы собственноручно убивать животных, являлся бы при этом городским жителем, неискушенным в обла204

• Логос

№1

[97] 2014 •

сти животноводства, привыкшим лишь к тому, что мясо либо репрезентируется в  виде пасущихся на  лугу животных, либо, расфасованное, лежит в магазине, либо, уже приготовленное, — на тарелке. Однако очевидно, что отвращение от убийства животных не является универсальной человеческой реакцией. Неуниверсальность такой реакции легко доказывается ссылкой на  сообщества, представители которых вынуждены убивать животных ввиду отсутствия магазинов или по другим причинам, не становясь при этом вегетарианцами. Можно было бы дальше спросить: являются ли вегетарианцами работники скотобоен, ведь от них‑то как раз не скрыт ужас убийства? Являются ли вегетарианцами рыбаки, которые нередко собственноручно убивают пойманных ими рыб? Становятся ли вегетарианцами посетители рыбных ресторанов, которые собственноручно убивают некоторых моллюсков, прежде чем съесть их, или же едят их живьем? Идеология фильма предполагает, что знание является не просто информацией, которая складируется в  памяти воспринимающего, но чем‑то, что с неизбежностью имеет последствия, причем вполне конкретные, заключающиеся в отказе от использования животных в качестве еды. Создатели фильма предлагают только одну альтернативу существующим способам обращения с животными: вегетарианство, отказ от  одежды, сделанной из  животных, отказ от  посещения цирков и  потребления продуктов, тестировавшихся на животных. Остаются без ответа вопросы, которые могли бы возникнуть у зрителя в ходе просмотра фильма, например вопрос о практических аспектах перехода к вегетарианству, таких как необходимость соблюдения специальных диет, влияние отказа от мяса на содержание тех или иных веществ в организме, социальное давление, оказываемое мясоедами на вегетарианцев и наоборот. Наконец, это вопрос о последствиях возможного отказа от животноводческой продукции для самих видов сельскохозяйственных животных: будет ли означать всеобщее вегетарианство, — а оно представимо, а значит, логически возможно — исчезновение ряда видов животных? Еще один вопрос остается без ответа: является  ли жестокостью межвидовая борьба, существующая в природе? Если да, то должен ли человек вмешиваться в нее, чтобы ее остановить? Будучи равным животным, — на чем настаивают авторы фильма, — оказывается ли человеческий вид также включенным в межвидовую борьбу? Если да, то может ли это служить в рамках принятой в фильме натуралистической логики обоснования этики оправданием или даже основанием для требования жестокости человека по отношению к животным? Допускает ли теория страданий, которой придер

• Арсений Хитров •

205

живаются авторы фильма, суммирование страданий или  же требует рассмотрения каждый раз только одного акта страдания отдельного живого существа? Рассматривает ли эта теория страдания в категориях степени или же только в бинарной логике наличия страдания или полного его отсутствия? Иными словами, будет ли цель авторов фильма достигнута только тогда, когда все страдания животных будут искоренены, или уже тогда, когда они будут уменьшены? На эти вопросы можно возразить, сказав, что фильм ориентирован на эмоции зрителей, а не на их рациональное вопрошание. Однако в  таком случае о  какого рода истине говорится в начале фильма и на какого рода ее принятие рассчитывают авторы фильма? Слабая сторона фильма состоит в  том, что он не  учитывает возможность просмотра фильма аудиторией, не  настроенной на полное принятие предложенного контракта, а, напротив, ориентированной на сопротивление, основанное на рациональных аргументах. Ввиду того что создатели фильма ориентированы на изменение существующих норм обращения с животными, а не на этнографическую нейтральную фиксацию на пленку существующих форм взаимодействия человека с животными, они несут на себе бремя доказательства своей позиции и не могут ограничиться просто указанием на тот факт, что животные, как и люди, испытывают боль. ЗА КЛЮЧЕНИЕ В этой работе я пытался понять, в чем состоит философская, идеологическая и  аргументативная платформа фильма Шона Монсона «Земляне». Я предложил рассматривать ее в терминах зрительского контракта и исходил из представления о том, что эмоциональный эффект от фильма возможен при условии предварительного принятия условий этого контракта. Условия контракта можно свести к следующим положениям: фильм «Земляне» является документальным свидетельством эксплуатации животных, то есть изображает реальное положение дел. Различия между животными и людьми не релевантны. Релевантно общее свойство: обладание развитой нервной системой, позволяющей чувствовать боль и осознавать ее. Это свойство живой природы обосновывает императив этического к ней отношения. Я попытался также выявить содержащиеся в этом контракте противоречия и слабые стороны. К ним относится отсутствие артикуляции различий между животными и людьми и рефлексии над социальной сконструированностью этих различий; вы206

• Логос

№1

[97] 2014 •

ведение этических требований из  фактов; несимметричность этических императивов; отсутствие обсуждения альтернативных вегетарианству возможностей изменения отношения человека к животным; отсутствие учета возможных аргументов со стороны аудитории, ориентированной на сопротивление эмоциональному давлению фильма. Я не  утверждаю, что эти недостатки означают, будто идея защиты прав животных неверна. В этой работе я пытался показать, что защита прав животных посредством активистского кинематографа была  бы более эффективной, если  бы указанные выше положения были бы прояснены в самом фильме. Их непроясненность не приводит к отказу зрителя от эмоциональной реакции, но может, однако, помешать ей или ему перейти от эмоциональной реакции, непосредственно следующей за фильмом, к занятию этической позиции и к дальнейшим действиям, направленным на изменения текущего положения дел. REFERENCES Agamben G. Otkrytoe. Chelovek i zhivotnoe [L’aperto. L’uomo e l’animale]. Moscow, RGGU , 2012. Armstrong P. What Animals Mean in the Fiction of Modernity. London, New York, Routledge, 2008. Barker J. Chew on This: Disgust, Delay, and the Documentary Image in Food, Inc. Film-Philosophy, 2011, vol. 15, no, 2, pp. 70–89. Boltanski L. Distant Suffering Morality, Media and Politics. Cabmbridge, Cambridge University Press, 2004. Freeman C. P. Fishing For Animal Rights In The Cove: A Holistic Approach to Animal Advocacy Documentaries. Journal for Critical Animal Studies, 2012, vol. 10, no. 1, pp. 104–18. Garntseva N. Evoliutsionistskaia kontseptsiia iazyka D. Denneta [D. Dennett’s Evolutionistic Conception of Language]. Filosofiia. Iazyk. Kul’tura, Saint Petersburg, Aleteia, 2011, iss. 2, pp. 178–190. Huggan G., Tiffin H. Postcolonial Ecocriticism. Literature, Animals, Environment. London, New York, Routledge, 2010. Kant I. Kritika prakticheskogo razuma [Kritik der praktischen Vernunft]. Sochineniia: v 6 t. [Works in 6 vols], Moscow, Mysl’, 1965, vol. 4, part 1. Nagel T. Kakovo byt’ letuchei mysh’iu? [What Is It Like to Be a Bat?] Glaz razuma: Fantazii i razmyshleniia o samosoznanii i o dushe [The Mind’s I: Fantasies and Reflections on Self and Soul] (eds Hofstadter D., Dennett D.), Samara, Bakhrakh-M, 2003, pp. 349–360. Ryder R. Painism: A Modern Reality. London, Open Gate Press, 2001. Wolfe C. Thinking Other-Wise. Cognitive Science, Deconstruction and the (Non) Speaking (Non) Human Subject. Animal Subjects. An Ethical Reader in a Posthuman World (ed. J. Castricano), Waterloo, Ontario, Wilfrid Laurier University Press, 2008, pp. 125–143.



• Арсений Хитров •

207

Критика И З О Б Р Е ТА Я С О Б С Т В Е Н НО Е С Р Е Д Н Е В Е КО В Ь Е : ПО С Т М ОД Е Р Н И З М VERSUS Н АУ Ч Н Ы Й М Е ТОД Этьен Жильсон. Философия в средние века / Общ. ред., послесл. и примеч. С. С. Неретиной. М.: Культурная революция; Республика, 2010. — 678 c.

М

ОЖНО ЛИ найти такую  нелепость, которая не была бы уже высказана кем-нибудь из философов?» — спрашивал в свое время Цицерон. Вопрос, конечно, риторический, но надо все-таки принимать во внимание, что нелепость нелепости рознь, и для разных эпох и разных культур характерны и возможны разные нелепости. Вот если бы некий мыслитель, живший, скажем, в XIV  веке, правоверный католик и даже монах, высказал вслух идею о том, что «судьба — это субстанция, живое существо, человек», разве не решили бы его коллеги, что это уже не нелепость, позволительная заблудившемуся в своих фантазиях философу, но определенно случай умопомешательства? Несомненно, решили бы. Ведь для средневекового христианского мыслителя «судьба есть не что иное, как осуществление божественного провидения по отношению к чему-то контингентному»1. И ясно вроде бы, 1. Aquinas Th. Super Epistolam B. Pauli ad Ephesios lectura. 1. 4. Ср. у Августина: «Судьба есть

208

• Логос

№1

что «осуществление божественного провидения» не может быть «живым существом и человеком». Но некоторые современные исследователи вполне допускают, что для средневекового философствующего теолога, правоверного католика и монаха, судьба есть «субстанция, живое существо, человек». Более того, даже настаивают на этом. Вот, собственно, как это происходит. Научный редактор книги Этьена Жильсона «Философия в средние века» С. С. Неретина специально оговаривает в написанных ею к  этой работе примечаниях, что «переводы латинских выражений даются в основном в тех случаях, когда их смысл и значение отличаются от их интерпретации Э. Жильсоном»2. И переводит фразу circumscriptis diversis conceptibus, non est aliud secundum rem «Sors est сокрытая воля Божия» (Enarrationes in Psalmos. In Psalmum XXX, II, 2). 2. Жильсон Э. Философия в средние века. М.: Культурная революция; Республика, 2010. С. 596.

[97] 2014 •

substantia, animal, homo» quam «Sors est Sors» как «описанное различными концептами („судьба — это субстанция, живое существо, человек“) есть не что иное, как описание „судьба есть судьба“»3. Конечно, тот, кто знает латынь, может возразить научному редактору С. С. Неретиной, что Sors — это вовсе не «судьба», а обычная средневековая аббревиация от Socrates, «Сократа»4. И даже тот, кто не знает латыни, но внимательно читал редактированный С. С. Неретиной текст, может обратить внимание на то, что перед тем, как привести латинскую фразу, Жильсон передал, пусть и несколько вольно, ее смысл: «Разные предложения „Сократ — это человек“, „Сократ — это животное“, „Сократ — это субстанция“ означают просто, что Сократ — это Сократ»5. Да, все это так. Понятно, что С. С. Неретина не знает латыни; понятно, что редактируемый текст был ей интересен не как исторический документ и не как научный труд, а как повод для того, чтобы, по ее же собственному выражению, «обратить внимание читателя на особенности философствования тех или иных мыслителей Средневековья, которые по тем или иным причинам остались вне поля зрения Жильсона»6. Это все очевидно. Неясно следующее: почему С. С. Неретина, доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН , не видит ничего странного во фразе «судь3. Там же. С. 650. 4. Многочисленные примеры, даже с переводом на английский язык, можно увидеть, например, тут: The Cambridge History of Later Medieval Philosophy / N. Kretzmann, A. Kenny, J. Pinborg (eds). Cambridge, 1988. P. 222. 5. Жильсон Э. Указ. соч. С. 482. 6. Там же. С. 596.



ба — это субстанция, живое существо, человек». Это ведь отнюдь не какая-то случайная ошибка, недоразумение или недосмотр. В подобного рода, скажем так, особенностях творчества С. С. Неретиной прослеживается вполне определенная система. Вот другой яркий пример. В переводе С. С. Неретиной заголовок из «Диалектики» Абеляра De communitatibus substantiae выглядит как «О способах сообщаемости субстанции»7. Слова «способы» в тексте, конечно, нет, да и communitas перевести как «сообщаемость» затруднительно, поскольку communitas — это «общность», а  «сообщаемость»  — это, скорее, communicatio. Однако такие мелочи С. С. Неретину не смущают, и несколько позже она переводит другой заголовок, De communitatibus quantitatum, как «О способах сообщаемости количества»8. Опять-таки человек, знакомый с  латынью и  с  тематикой трактата Абеляра, отметил бы, что сразу после заголовка De communitatibus substantiae следует фраза «общее (commune) для любой субстанции — не быть в субъекте» (прямая цитата из «Категорий» Аристотеля9). И тогда (поскольку далее идет перечисление того, что является общим для всех субстанций) он обоснованно предположил бы, что communitas — это действительно «общность», «общее», как и сказано, например, в  латинско-русском словаре Дворецкого, а вовсе не «способы сообщаемости» (тем более что в тексте ни о каких «способах» или о «сооб7. Абеляр П. Тео-логические трактаты. М.: Прогресс, Гнозис, 1995. С. 98. 8. Там же. С. 129. 9. В переводе Боэция: Commune est autem omni substantiae in subiecto non esse.

• Критика •

209

щаемости субстанции» и речи нет, и даже само слово communitas больше не появляется — вплоть до второго заголовка). Но такого рода естественные — для человека, реально работающего с текстом, — умозаключения чужды С. С. Неретиной. Она не просто дает неправильный перевод — она еще и выводит из него целую теорию, которая должна объяснить, как, зачем и  почему сообщаются субстанции: Поскольку субъект осуществляет приобщение, или — что одно и то же — причащение (communio) себе любой субстанции или вещи (понятие субъект-вещи для Абеляра, как это видно из его «Логики для начинающих», столь же обычно, что и субъект-субстанция), то этот субъект первично — полностью и непосредственно — обладает всеми возможными формами бытия10.

Ну а если «субъект обладает всеми возможными формами бытия», то почему, собственно, судьба не может быть «субстанцией, живым существом, человеком»? Замечу по этому поводу, что было  бы бесполезным занятием искать какой-либо смысл в приведенном выше фрагменте, который служит не более чем теоретическим обоснованием неправильного перевода термина communitas. Смысла нет уже хотя бы потому, что у Абеляра отсутствуют термины «субъект-вещь» и «субъект-субстанция»: словосочетания res subiecta и substantia subiecta — это отнюдь не какие-то специальные термины, ибо в противном случае следовало бы говорить о  «субъект-теле» (corpus subiectum), «субъект-терми10. Абеляр П. Указ. соч. С. 27.

210

• Логос

№1

не» (terminus subiectus), «субъектосновании» (fundamentum subiectum) и т. п. Дело в том, что subiectus, a, um есть причастие или прилагательное, образованное от глагола subjicio, вполне обычного глагола, имеющего целый спектр значений — от «подкладывать, подставлять» до «давать, передавать, вручать». Конечно, С. С. Неретина видит во всех производных от subjicio философские глубины и особенности средневековой культуры («res subiecta — субъектная вещь; подлежащая вещь; вещь, обладающая субъектностью по акту творения; „то, что есть“ в единстве с сущностью; воплощение слова; то же, что substantia subiecta»11). Но вот только словосочетание res subiecta было известно еще историку Титу Ливию (subiecta res oculis certius dabit consilium12) и  ритору Марку Фабию Квинтилиану (Hermagoras statum vocat, per quem subiecta res intellegatur13). Можно было бы задаться риторическим вопросом о том, что думали Тит Ливий и  Марк Фабий Квинтилиан по поводу «субъектности вещи по акту творения» или по поводу того, что res subiecta — это «воплощение слова», но я лучше вернусь к  проблемам, связанным с переводом термина communitas в тексте «Диалектики» Абеляра. И  вот, надо отметить, во втором издании (2010) С. С. Неретина неожиданно предложила конвенциональный перевод для заголовка De communitatibus substantiae; и  вме11. Res Subiecta (Subject Think) // Неретина С. Латинский словарь средневековых философских терминов. URL : http://notions.ru/dictionary/525/res-subiecta-subject-think.html. 12. Livius T. Ab urbe condita. Lib. XXVII , 26. 13. Quintilianus  M. F. Institutio Oratoria. Lib. III , 6, 21.

[97] 2014 •

сто фантастических «способов сообщаемости» появилась скромная «общность»14. Вероятно, кто-то смог объяснить доктору философских наук, что насилие над языком всетаки имеет свои пределы. Однако, исчезнув из заголовка, сама идея С. С. Неретиной о  сообщаемости субстанций, вещей и всего остального (ведь, как мы помним, «субъект обладает всеми возможными формами бытия»), трактуемой как некая культурная особенность Средневековья, осталась. В вышедшей недавно работе «Реабилитация вещи» сказано: Переопределение сравнительно с античным понятия «человек» и введение иерархической цепочки «­с ущее-подобие» как «сущее подобия»  — ключевой момент в  философствовании Татиана. Он фиксирует момент превращения категориального разума в  причащающийся разум, основанный на идее речи как сообщаемости. Душа не может жить одна, утверждает он. Если она живет одна, то, не имея образца, «уклоняется к веществу», лишая человека человеческого. Идея сообщаемости, не являющейся коммуникативностью, которая подразумевает информационную восприимчивость, но в качестве общего имеет единое сущее, проявляющееся индивидуально-личностно, послужила рубежом для отличения христианского мышления от античного, названного Татианом «мифологическим». Характеристикой мифологического сознания является его отлученность «от общения»15.

14. Абеляр П. Теологические трактаты. М.: «Ка­ нон+» РООИ «Реабилитация», 2010. С. 220. 15. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Реабилитация вещи. СП б.: Міръ, 2010. С. 132–133.



Как видно из приведенной цитаты, постоянное подчеркивание «сообщаемости всего» в  Средние века естественным образом сочетается у С. С. Неретиной с подчеркиванием «несообщаемости всего» в философии Античности. Поэтому после приведенных выше слов о том, что «субъект осуществляет приобщение… себе любой субстанции или вещи», вполне закономерно следует: «Аристотелева логика это не предполагает». Почему? А потому: «Несообщаемость родов — один из важнейших принципов метафизики и  логики Аристотеля: „Нельзя вести доказательство так, чтобы из одного рода переходить в другой“. Каждый род замкнут, и  их взаимопереход невозможен — он ведет к логическим ошибкам»16. Возможно, С. С. Неретиной это неизвестно, но μετάβασις είς ἄλλο γένος, «переход в другой род», считается логической ошибкой до сих пор. И более того, он считался логической ошибкой и в Средние века, когда якобы все беспорядочно сообщалось со всем. Так, например, Фома Аквинский писал: Нельзя нисходить или переходить из одного рода в другой… совершенно очевидно, что невозможно доказательство при помощи нисхождения или перехода из одного рода в другой (так, например, не может быть, чтобы геометрия на основании собственных начал доказывала бы нечто, нисходя в арифметику)… из начал одной науки не делается вывод в другой науке, если вторая не подчинена первой… надлежит, чтобы начала и  заключения брались применительно к одному роду… арифметическое доказательство всегда обладает собствен16. Они же. Пути к универсалиям. СП б.: РХГА , 2006. С. 14–15.

• Критика •

211

ным родом, в  отношении которого и вещи, которые, как мы помним, и  осуществляется доказательство; «обладают субъектностью», могут и точно так же обстоит дело с други- начать «вещать». ми науками17. В контексте теологически ориентироОднако строгое схоластическое мы­ ванной культуры логика представляшление, укорененное в  аристотела собой особые способы созерцания левской логике, по мнению С. С. НеБога, позволявшая строить субъектсубъектные отношения. Средневеретиной, чуждо средневековой ковое слово в  зависимости от того, философии («В Средние века приооткуда и куда оно было направлено, ритетным оказывается диалектичепретерпевало двойное преображеское знание, а не формально-логиние — воплощение (Божественного ческое»18). Отказываясь говорить о Слова) и развоплощение (направлен«схоластической учености», как ее ность слова от человека к Богу). традиционно понимают, С. С. НеМир не мыслился существующим сам ретина вместо этого предпочитает по себе. Он, предполагалось, сущерассуждать о  некоем «верующем ствовал постольку, поскольку было разуме», который оказывается сосказано, чтобы он существовал. Вывершенно особой, замкнутой в себе ражение «нечто существует» было культурной матрицей, главной хасродни выражению «сказано, что нерактеристикой которой можно начто существует», одно предполагало звать некую всеядность и радикальдругое. Сказание вело к существованую неопределенность (в  смысле нию. Проблема слова, даже слова как уже отмеченной «сообщаемости речи, ибо Слово Бог обращал миру, всего»). «Я назвала такой разум веСловом он общался с  миром, была рующим, причащающим все вещи первостепенной важности, так как земного мира, все его речи и мыслюбая вещь вещала о себе, иной вещи Средневековье не знало20. ли Единственной Истине  — Бо-

гу»19. В такой перспективе, конечно, и логика может оказаться «осо- Или как вариант: быми способами созерцания Бога», 17. Non est descensus neque transitus de genere in genus… manifestum est quod non contingit demonstrare descendentem vel procedentem ex alio genere in aliud genus, sicut non contingit quod geometria ex propriis principiis demonstret aliquid descendens in arithmeticam… ex principiis unius scientiae non concludatur aliquid in alia scientia, quae non sit sub ea posita… oportet igitur principia et conclusiones circa idem genus sumi… arithmetica enim demonstratio semper habet genus proprium circa quod demonstrat. Et aliae scientiae similiter (In an. post. Lectio 15). 18. Неретина  С. С. Верующий разум. Архангельск: Изд-во Поморского межд. пед. ун-та им. М. В. Ломоносова, 1995. С. 15. 19. Она же. Тропы и концепты. М.: ИФРАН , 1999. С. 7.

212

• Логос

№1

Сказание вело к существованию, но существо при этом не могло быть пассивным, вещь начинала вещать о себе, иной вещи Средневековье не знало. Любая вещь в силу творения была субъектной [курсив автора]21.

К этим субъект-вещающим вещам и причащающему разуму добавляется еще и  идея «двуосмысленности», или «эквивокации». Согласно С. С. Неретиной, Богооткровенность истины в Священном Писании предполагала необ20. Абеляр П. Указ. соч. 1995. С. 9–10. 21. Неретина. С. С. Верующий разум. С. 11.

[97] 2014 •

ходимость комментария, через кото- деятельность. Если каждая вещь рый осуществлялась речевая встреча «двуосмысленна», то есть «не имеет Откровения и человеческого его по- единого определения и по природе стижения. В подобного рода встрече, парадоксальна», то любая попытка, в речевом диалоге, принявшем фор- скажем, научной дискуссии немедму диспута, была создана возмож- ленно провалилась бы по причине ность формирования такой диалек- того, что ее участники не могли бы тики, понятия которой одновременопределиться даже с  основными но — двуосмысленно — направлялись терминами. Это прекрасно понина сакральное и мирское. Идея двумали и в Средние века. Так, Фома осмысленности, или эквивокации, Аквинский писал, что «эквивокастановится одной из важнейших философских идей. Философия через ция заключается в  том, что одно комментарий обнаруживала в  себе имя обладает разными значениятеологическую сущность, понимая ми, а ошибка эквивокации [один из шести известных софизмов. — А. А.] удвоение сущего22. Именно с личностным пониманием смысла связана идея двуосмысленности, эквивокации, ибо само понятие смысла связано с удвоением… у двуосмысленного не может быть единого определения, оно по природе парадоксально. Его смыслы, если скаламбурить, — несущие сущности, они несут и то, что есть, и то, чем может стать это есть. Воззвание к эквивокативности, к  двуосмысленности мира, в  котором один и  тот  же предмет обладает способностью глядеть в разные стороны, выражать по меньшей мере две равные возможности для бытия тем и этим, сразу повлекло за собой сбой привычного философски-логического аппарата23.

В принципе, конечно, человек, далекий от глубин современной философии, но обладающий элементарным здравым смыслом, легко догадается, что последовательное утверждение «принципа эквивокации», как он представлен в трудах С. С. Неретиной, немедленно парализовало бы всякую научную (философскую, теологическую и  пр.) 22. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 157. 23. Неретина  С. С. Тропы и концепты. С. 23–27.



есть обман, основанный на том, что одно имя обозначает несколько [вещей]»24. В  силу этого вполне очевидно, что «может возникнуть паралогизм, если в одном из терминов [доказательства] имеется эквивокация»25 и, таким образом, «эквивокация имени препятствует процессу аргументации»26. И  потому est aequivocatio cavenda, «эквивокации следует избегать»27. В общем, все это более или менее очевидно, и легко обнаруживается не только у Фомы, но и у других средневековых мыслителей. Но дело-то не в этом. Дело в том, что, как пишет С. С. Неретина, …идея эквивокации — одна из главных в книге Делёза «Различие и повтор», где он подробно анализирует двойной смысл повтора (как меры и как ритма), двойной смысл номиналь24. Est autem aequivocatio unius et eiusdem nominis diversa significatio; fallacia autem aequivocationis est deceptio proveniens ex eo quod unum nomen plura significat (De fallaciis. C. 6, co). 25. Potest fieri paralogismus, si sit aequivocatio in altera extremitatum (Ibidem). 26. Aequivocatio nominis processum argumentationis impedit (Contra Gentiles, I , 33). 27. Contra Gentiles, II , 80.

• Критика •

213

ных понятий, обнаруживая чудодейственное свойство даже однозначных слов исполнять функцию эквивокации, то есть придавать соседям «гравитацию, пока одно из слов не приходит на смену, становясь, в свою очередь, центром повторения»28.

сте «Схоластической истории» Петра Коместора слово «тропология», С. С. Неретина уверенно соотнесла его с термином «троп» в значении «фигура речи», «иносказание». Таким образом, приняв за основу, что «тропология» есть нечто вроде учения о «художественно-риторических приемах», С. С. Неретина утверждает, что

Не думаю, что нужно искать какой-то иной (средневековый, например) источник представлений С. С. Неретиной об «эквивокации»29. Более Тропы… есть повороты, образуючем оригинальные (мягко говоря) щие иносказания мира перед Богом идеи Делёза просто автоматически в стройную храмовую громаду. С попересаживаются доктором наук на мощью этого понятия мы и можем госредневековую почву и  обставляворить о поэтике Коместорова текста, ются сомнительными интерпретагде содержание произведения равно циями и вырванными из контекста сумме его стилистических приемов во всей драматичности ситуаций этоцитатами. Именно так «идея двуго содержания, состоящего в невозосмысленности, или эквивокации», можности постижения вечно ускольстановится «одной из важнейших зающего единственного смысла. философских идей» Средневековья. В Средние века троп включал в себя Ровно таким же образом дело обвсе содержательные характеристики стоит и с еще одним излюбленным в их тождестве с формальным выраС. С. Неретиной «принципом среджением. Троп — это постоянная гоневекового мышления» — с  «тротовность вещи принять иной смысл. пами». «Приоритетным [в Средние В этом сугубая средневековость тровека. — А. А.] оказывается диалекпологии: лишь по мере удаления от тическое знание, а  не формальединичных действий и  обобщения но-логическое, а  способом мышмирового опыта, который приобреталения  — иносказания-тропы (меет эпический характер, вещь пронитафора, синекдоха, метонимия, зывается художественно-образными ирония), поскольку, повторим, структурами и возвращается к первоточнейшее рассуждение перед неначальным понятиям, но в преобрапостижимым — всего лишь верозованной форме31. ятностное рассуждение»30. Почему так? Потому что, обнаружив в тек- Таким образом, «методология» библейских комментариев Петра Коместора оказывается чем-то вро28. Неретина С. С. Тропы и концепты. С. 27. де сваливания в кучу всего подряд: 29. То, что С. С. Неретина увлекалась философией Делёза еще в  начале своего творческого пути, следует хотя  бы из этих ее слов: «Можно сказать, что в это время [70– 80 годах XX века] мы были страной симулякров, не случайно именно в  России философия Ж. Делёза имела огромный успех» (Неретина  С. С. Философские одиночества. М.: ИФРАН , 2008. С. 36). 30. Неретина. С. С. Верующий разум. С. 15.

214

• Логос

№1

Коместор накладывает понятия на понятия, образы на понятия, понятия на образы, создавая возможность не смешивать их, но совмещать. Философские понятия смешиваются с художественными образами, физи31. Там же. С. 301.

[97] 2014 •

быть тропология, кроме как наукой о нравах (moralis scientia)?»38 Не могу не отметить, что выражение «тропологический смысл Писания» употребляется и  в  современном христианском богословии. Так, например, на одном из католиНу и, в конце концов, следует, соб- ческих интернет-сайтов говорится ственно, главное: «Тропология, та- следующее: ким образом… есть весь стиль средневекового мышления»33. Духовный смысл… бывает трех виПроблема, однако, заключаетдов: аллегорический (или типологися в том, что для Петра Коместора ческий), нравственный (или тропо«тропология»  — это не «совокуплогический) и анагогический (или неность художественно-риторических бесный). Нравственный смысл приемов», а  «обращающее слово, Писания запечатлен для нашего наотносящееся к нравам духа»34; поставления. Он, показывая нам, что просту говоря, «тропология» — это мы должны делать, движет христиан к тому, чтобы они праведно действонравственный смысл Св. Писания. вали в церковной жизни39. Коместор (равно как Гуго и Ричард Сен-Викторские, Алан Лилльский, Адам Скот, Иоанн Солсберийский Казалось бы, «науку о нравах» труди др.) учит о трех основных смыс- но объявить «наукой о тропах, или лах Св. Писания: историческом, ал- лепорией, смысл которой», по вылегорическом и  тропологическом ражению С. С. Неретиной, «состо(иногда к  ним добавлялся еще ял в  бесстрашии разрушения люи  анагогический). Первый  — это, бых канонических форм, лишь бы собственно, буквальный смысл; они были разумны»40. Казалось бы, второй  — смысл духовный; тре- перед нами вещи невместные. тий — нравственный. И вот Иоанн Но,  с  другой стороны, вот любоСолсберийский пишет, что «тропо- пытное описание принципов постлогия разнообразными способами модернистской архитектуры, предвоспитывает нравы»35. Ему вторит ставленное в замечательной книге Адам Скот: «Тропология воспи- И. А. Добрицыной: тывает нравственность»36, и  «[заВ категорию средств выразительнодача] тропологии состоит в  нравсти входит постмодернистская мественном наставлении в  любви тафора (система кодов), парадокс, к добродетели»37. Наконец, Ричард ирония. Сюда же входят известные Сен-Викторский задается риторипостмодернистские приемы: двойческим вопросом: «Чем еще может ное кодирование, особый дискретческие с мистическими, формальные с содержательными и пр. Прием одновременного применения религиозно-философского и формально-метафорического словаря применен вполне сознательно…32

ный коллаж, цитирование, пастиш,

32. Там же. С. 299. 33. Там же. С. 302. 34. Tropologia est sermo conversivus, pertinens ad mores animi (Hist. Schol., Incipit…; PL 198, 1055). 35. Ploycr., VII , 12; PL 199, 665. 36. De trip. tab., II , 8; PL 198, 697. 37. Ibidem.



38. Ben. mai.; PL 196, 200. 39. URL : http://www.catholicculture.org/culture/library/view.cfm?recnum=3039. 40. Неретина С. С., Огурцов А. П. Пути к  универсалиям. С. 499.

• Критика •

215

палимпсест, смешение различных архитектонических систем41. Коллаж — метод иронического мышления. Коллаж постмодернизма повышенно метафоричен. Составная метафора строится на игре различий  — образных, смысловых. Привлекаются парадокс, ирония, гротеск, алогизм, абсурд, вводятся элементы архаики, психоделики. Множественность разноосновных метафор усиливает роль метонимии. Фактически постмодернистское произведение есть структура метонимическая42. Традиционной европейской логике — метафизике — постмодернизм противопоставляет иронию, точнее, особо направленный тип иронии, подчеркивающий невозможность полноты высказывания и даже отсутствие необходимости в таком высказывании43.

Я думаю, эти фрагменты весьма красноречиво свидетельствуют о  том, откуда берется следующее описание «средневекового способа мышления», представленное С. С. Неретиной:

мое постмодернистское «смешение различных архитектонических систем»: «Коместор накладывает понятия на понятия, образы на понятия, понятия на образы… Философские понятия смешиваются с  художественными образами, физические с мистическими, формальные с содержательными и пр.». Этот источник  — современный постмодернизм, анахронически перенесенный в Средневековье с нарушением всех мыслимых и  немыслимых правил и процедур научной работы. Наиболее любопытным, впрочем, является тот факт, что все те темы, которые С. С. Неретина навязывает Средневековью (все эти эквивокации, тропы, субъект-вещающие вещи и проч.), не просто чужды этой эпохе, а  сознательно разрабатывались в постмодернистской философии в качестве альтернативы предшествующей традиции. Не то чтобы С. С. Неретина совсем этого не понимала44, но такие мелочи ее не слишком волнуют. О том, почему дело обстоит именно так, будет сказано далее.

***

Приоритетным [в Средние века.  — А. А.] оказывается диалектическое Выше были сделаны определенные знание, а не формально-логическое, предположения о  том, каковы иса  способом мышления — иносказа- точники представлений С. С. Нения-тропы (метафора, синекдоха, метонимия, ирония), поскольку, повто- 44. Ср. это замечание: «Анализ же концептуализма позволил обнаружить диалогические рим, точнейшее рассуждение перед мотивы (концепт, двуосмысленность кажнепостижимым — всего лишь веродого понятия и акта) внутри монологичеятностное рассуждение.

И, на мой взгляд, этот же источник имеет и  вышеупомянутая «методология» Петра Коместора, понимаемая С. С. Неретиной как то са41. Добрицына  И. А. От постмодернизма — к нелинейной архитектуре. М.: Прогресс-Традиция, 2004. С. 52. 42. Там же. С. 82. 43. Там же. С. 83.

216

• Логос

№1

ской, даже идеологической формы мышления, какой является средневековое мышление» (Неретина  С. С. Верующий разум. С. 352). Или как вариант: «Разумеется, в появившихся в последнее время философских работах все эти понятия [«опора на идею концепта и  введение в  собственно логическое тропологического, двуосмысленного (эквивокативного), введение идеи „говорящей вещи“»] иначе нагружены, чем в  Средневековье» (Она же. Тропы и  концепты. С. 16).

[97] 2014 •

него (и  вообще само выражение С. С. Неретиной «мусульманские культы» представляется — как бы это помягче сказать — странным: в исламе есть только один культ — единого Бога, а  поклонение чему-то (кому-то) еще строго запрещено). Равным образом не могу не отметить, что «гонения на парижских магистров факультета искусств» происходило вовсе не потому, что они «с чьей-то позиции переусердствовали в  поклонении Аверроэсу». Возможно, конечно, С. С. Неретина и  ее соавтор думают, что «поклонение Аверроэсу» — это такой «мусульманский культ», но на самом деле это, конечно, не так. Во-первых, парижские магистры не поклонялись Аверроэсу (это было бы странно); во‑вторых, они были осуждены отнюдь не за то, что «переусердствовали в этом поклонении», а за вполне конкретные доктринальные ошибки, среди которых «поклонения Аверроэсу» не обнаруживается46. В это время [XIII  век. — А. А.] шли гоВскоре после этого С. С. Неретинения на альбигойцев и не в послед- на снова удивляет читателя:

ретиной о  так называемом средневековом типе мышления. Однако, прежде чем перейти к более подробному исследованию этой темы, я считаю необходимым рассмотреть (более или менее подробно) целостный текст, взятый из сочинения С. С. Неретиной, чтобы представленные выше фрагментарные в  общем и  целом замечания могли наложиться на более масштабную картину. В  качестве такового текста я счел возможным взять раздел из книги С. С. Неретиной «Пути к универсалиям» (в соавторстве с  А. П. Огурцовым), посвященный Роджеру Бэкону. Для меня этот текст тем более интересен, что он написан, так сказать, по мотивам моего перевода фрагментов «Третьего сочинения» английского философа. Раздел, носящий название «„Эксперимент“ Роджера Бэкона», начинается с удивительного утверждения, что

нюю очередь за пристрастие к  восточным (мусульманским) культам, чем можно объяснить и гонения на парижских магистров факультета искусств, с  чьей-то позиции переусердствовавших в  поклонении Аверроэсу45.

В вопросе об универсалиях Роджер исходит из различия между абстракцией и отделением и между двумя интеллектами  — действующим и  возможным, понимая под действующим интеллектом иллюминированный, то есть просвещенный Богом, ум, который в силу того, что Бог действует, не может не быть действующим47.

Не могу не отметить по этому поводу, что до сего дня все историки были едины в том мнении, что альбигойцы (катары) придерживались Во-первых, хотелось бы отметить, некоей разновидности манихейства, что даже в  моем (более чем фрагкоторое, понятно, к исламу никако- ментарном) переводе «Третьего сого отношения иметь не может просто потому, что возникло раньше 46. См.: Mandonnet P. Siger de Brabant et l’aver45. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 585.



roïsme latin au XIII e siècle: En 2 vol. Louvain: Institut Supérieur de Philosophie de l’Université, 1908–1911. Vol. 2. P. 175–191. 47. Ibidem.

• Критика •

217

чинения» Бэкона, которым вроде бы пользуется С. С. Неретина (а  ведь она могла бы вообще-то почитать и  первоисточник на латыни), сказано совершенно ясно: «Действующий интеллект отделен от возможного по субстанции и по бытию… и это не творение, но один только Бог. Все древние мудрецы и те, которые остались еще в наше время, утверждали, что [действующим интеллектом] является Бог»48. То есть действующий интеллект — это сам Бог, а не некий «просвещенный Богом ум, который в силу того, что Бог действует, не может не быть действующим». Почему С. С. Неретина считает иначе — я не знаю. Это тем более странно, что буквально через несколько страниц она пишет: «Роджер оспаривает утверждение о действующем интеллекте как части души, ибо таким интеллектом прежде всего „является Бог“»49. Во-вторых, в  вопросе об универсалиях Бэкон исходит вовсе не из «различия между абстракцией и отделением» и уж тем более не из различия «между двумя интеллектами». Достаточно прочесть главу De universalibus из «Общей физики»50, чтобы понять, что исходит он из различия между virtus regitiva speciei («управляющей силой вида») и  virtus regitiva individui («управляющей силой индивида»), а  про «интеллекты» или про «абстрактное» там и речи нет (что неудивительно, потому что вопрос об универсалиях Бэкон относит к области физики, а не эпистемологии). 48. Бэкон Р. Opus tertium // Антология средневековой мысли. СПб. : РХГИ, 2002. Т. 2. С. 93, 95. 49. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 594. 50. Opera hactenus inedita Rogeri Baconi. Fasc. II . Oxonii, 1909. P. 92.

218

• Логос

№1

Далее С. С. Неретина пишет, что «Роджер Бэкон основными предметами теоретического знания начинает считать теологию и  логику, относя математику и грамматику к акцидентальным наукам»51. Из чего это следует — совершенно непонятно. Бэкон никогда не называл математику акцидентальной наукой (да и грамматику тоже). У него вообще нет устоявшегося выражения «акцидентальная наука». Фраза (которую, кстати, С. С. Неретина цитирует несколько позже) о том, что «логика [курсив мой. — А. А.] и  грамматика суть акцидентальные науки», следует рассматривать в общем контексте. А этот контекст таков: Следует остановиться на некоем знании, которое известно по природе, но таковым может быть только логика, с которой я связываю грамматику. Поэтому образовательное введение в логику и грамматику необходимо только ради слов языков, которыми мы пользуемся в беседе с другими, и ради потребности в  знании самом по себе. И  отсюда ясно, что логика и грамматика суть акцидентальные науки и не основные в том, что касается [курсив мой. — А. А.] обучения и нахождения (inventio); языки же, в которых они находят свое выражение, обретаются посредством обучения и нахождения, чтобы быть готовыми стать знаками молчаливой воли52.

То есть Бэкон говорит, что поскольку грамматика и логика врождены людям, то в число образовательных дисциплин, а также в число дисциплин, занимающихся «нахождени51. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 586. 52. Бэкон Р. Указ. соч. С. 105.

[97] 2014 •

ем» нового знания, они попадают «акцидентально»: лишь постольку, поскольку требуется научиться «языкам, в  которых они находят свое выражение», но не самим грамматике и  логике. То есть, повторю еще раз, Бэкон говорит не о том, что грамматика и логика суть акцидентальные науки, но о  том, что они суть науки, которые акцидентальны по отношению к образовательному и исследовательскому процессам. Как бы то ни было, С. С. Неретина, непонятно на каких основаниях зачисляя математику в  «акцидентальные науки», не проявляет никакого интереса к собственно оригинальному бэконовскому делению философских наук. А между тем Бэкон различает: 1) словесные (грамматика и  логика), 2) математические и 3) физические науки, а также 4) метафизику, соединенную с этикой (Metaphisicalia cum Moralibus). Такой порядок вовсе не случаен:

но, поскольку «теология» для Бэкона — это почти всегда христианская богооткровенная теология, а не философская дисциплина (в этом отношении интересно, что в  одном месте Бэкон соотносит «моральную философию» язычников и христианскую теологию: «Как мы верим в то, что любая мудрость бесполезна, если не руководствуется верой Христовой… так  же воображали философы об отношении всей теоретической философии к этой практической [моральной науке]; и эта последняя была их [курсив мой. — А. А.] теологией, через которую они надеялись обрести спасение»54). Кроме того, христианская богооткровенная теология (как, впрочем, и  «моральная наука» язычников) является не теоретическим знанием, как почему-то считает С. С. Неретина, но спасительным практическим учением. Едва ли не сразу же после этого обнаруживается еще одно примечательное высказывание С. С. НеЯсно, что грамматика и логика явля- ретиной:

ются первыми в порядке обучения; а  физика, согласно суждению Авиценны, должна следовать за математикой; и он же учит, что метафизика следует за физикой, поскольку заключения других наук суть начала метафизики… а нравственная философия есть цель всех этих наук и потому занимает в  философском исследовании последнее место: ведь все прочие суть теоретические науки, а эта — практическая по отношению к благу [то есть учит тому, как жить благой жизнью]53.

Отмечу в этой связи, что упомянутая С. С. Неретиной теология в этой схеме отсутствует. И это не случай53. Opera hactenus inedita Rogeri Baconi. Fasc. II . P. 1–2.



Действующее и претерпевающее не принадлежат к одной и той же сущности. Возможное — это материя, а  действующее и  материя не соединяются как части души. Смысл подобного разведения Бэкон видит в  том, что при любом воплощении, то есть при любом взаимодействии (operatio) «природы и души необходимы два [компонента] — действующее и материя, а не то, что они являются частями одного и того же или что они находятся в одном и том же по субстанции, но что одно отделено от другого по сущности, как мастер и материя». Ясно, что речь идет

54. Bacon Fr. R. Opera quaedam hactenus inedita. L., 1859. P. 54.

• Критика •

219

не о соединении двух, а о пронизывании действием одного косного55.

Первое, на что здесь требуется отметить внимание, — это то, что в данном случае С. С. Неретина нарушает все мыслимые правила цитирования, поскольку опускает часть фразы Бэкона (ибо у него сказано: «во всякой природе и в душе, то есть во всяком действии (operatio) природы и души…») для того, чтобы а) вставить во фразу слово «воплощение», которое там отсутствует; б) заменить стоявшее в моем переводе «действие» на «взаимодействие» (хотя operatio в  принципе не может иметь значения «взаимодействие»). Таким образом, при помощи этого подлога — другого слова в данном случае я, увы, подобрать не могу  — С. С. Неретина добивается того, что искажает текст Бэкона так, как ей надо: вместо «действия природы и души» появляется «воздействие души на природу», то есть «пронизывание действием одного косного». После этого С. С. Неретина присоединяет к этой искаженной фразе Бэкона другую, отстоящую от первой на 17 глав и сказанную по иному поводу: «Действующее распространяет свою силу в материю и изменяет ее вплоть до возникновения вещи». И хотя здесь речь идет вовсе не о «воплощении» (incarnatio), а  о  «возникновении» (generatio), С. С. Неретина продолжает: Разумеется, это иной взгляд на саму идею воплощения, полагающий силу (virtus, энергию) и  распространение (influentia) способами пребывания одного в другом, одного общего как Бог, находящегося везде «по рас55. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 588.

220

• Логос

№1

пространению Своей силы… и Своей бесконечной сущности», которая не часть вещи, но ее некоторым образом «одушевление», в другой единичной и частной, сотворенной, вещи56.

Как видно, С. С. Неретина продолжает настаивать на том, что здесь идет речь о воплощении, хотя пребывание Бога везде «по распространению Своей силы и по Своей бесконечной сущности» отнюдь не есть воплощение. Воплощение Бога — это единократный акт, сообразно которому, как можно узнать даже из словаря57, «Сын Божий, Спаситель мира, Иисус Христос имел действительную человеческую природу, воспринятую от Матери Своей, Пресвятой Девы Марии, и был на земле в  теле, подобном нашему». Никакого другого воплощения в христианстве нет и быть не может. Равным образом с точки зрения ортодоксального христианства Бог не «одушевляет» «другую единичную и  частную, сотворенную, вещь»58. 56. Там же. 57. Воплощение // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. 58. В  этой связи очень важно обратить внимание на следующие рассуждения Фомы Аквинского. «Бог превыше всего по превосходству Своей природы, но Он, тем не менее, есть во всех вещах как причинно обусловливающий бытие всего» (S. Th. I , q. 8, a. 1). И еще: «О бытии творения в Боге говорится в двух смыслах. Во-первых, постольку, поскольку оно длится и сохраняется божественной силой. И в этом смысле о творениях говорится как о существующих в Боге — даже при том, что они существуют в собственных природах. И так надо понимать слова апостола о том, что мы в Нем живем и движемся и существуем (Деян 17, 28), поскольку и наша жизнь, и наше бытие, и наше движение причинно обусловлены Богом» (Ibid., q. 18, a. 4). Эти слова Фомы наглядно демонстрируют, что как существование Бога в тварных вещах, так и су-

[97] 2014 •

И в этой связи хочу напомнить, что ской догматики «закон моральной Дж. Бруно было осужден в том чис- философии», поскольку у христиан ле и за такие вот идеи: место моральной философии (как практического знания, которым чеСколь  бы незначительной и  малей- ловек руководствуется в своей жизшей ни была вещь, она имеет в себе ни) занимает теология («христианчасти духовной субстанции, како- ский закон»). вая, если находит подходящий субъТем не менее далее С. С. Неретина ект, стремится стать растением, стать пытается как-то связать свою идею животным и  получает члены любо- о «желании Бэкона возвести филого тела, каковое обычно называет- софию в статус христианского закося одушевленным, потому что Дух на» с «буквальным смыслом»: находится во всех вещах и  нет малейшего тельца, которое  бы не заключало в  себе возможности стать одушевленным59.

Однако вывод, который из всего этого делает С. С. Неретина, еще более странен, чем представленные выше исходные посылки: «Отсюда очевидно желание Бэкона возвести философию в статус христианского закона». Во-первых, совершенно непонятно, на каком основании делается такой вывод. Какая может быть связь между тем, что Бог «одушевляет другую единичную и частную, сотворенную, вещь» и возведением философии в статус христианского закона? Во-вторых, Бэкон не желает ничего подобного: «Такая цель, как христианский закон, добавляет к философскому закону ясно выраженные догматы веры, благодаря чему завершает закон моральной философии»60. Таким образом, Бэкон, ровно наоборот, желает «завершить» при помощи христианществование тварных вещей в Боге следует понимать исключительно сообразно модели отношения между причиной и следствием, но не как-то еще (и уж тем более — не как «воплощение» или «одушевление»). 59. Бруно Дж. Философские диалоги. М.: Алетейя; Новый Акрополь, 2000. С. 70. 60. Bacon R. Opus maius: In 3 vols. Oxford; Edinburgh, 1897. Vol. 1. P. 62.



Как в  законе важен буквальный смысл, так он важен и  здесь… ибо буквальный смысл чего-либо, а  он выражен произнесением, содержит силу философии относительно «природы и  свойств природных, рукотворных и моральных вещей». Буква здесь уподоблена природе, а произнесение позволяет выделить акценты61.

В этом фрагменте С. С. Неретина снова произвольно смешивает слова Бэкона и свои собственные идеи, весьма слабо с ними коррелирующие. Чтобы увидеть это, достаточно рассмотреть фразу Бэкона в ее оригинальном контексте. А в оригинальном контексте эта фраза выглядит так: Вся мудрость, полезная человеку, заключена в Св. Писании, но не полностью разъяснена; и  ее разъяснение есть каноническое право и  философия. Ведь они пребывают в  глубинах Св. Писания и  оттуда исходят, и  на этом основывается все то, что является полезным в каноническом праве и философии. И я показываю это посредством многих рассуждений, которые здесь [то есть в «Третьем сочинении»] не представляю. Поистине, в  буквальном смысле [Писания] лежит вся сила философии 61. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 588.

• Критика •

221

в том, что касается природ и свойств природных, рукотворных и моральных вещей… ведь философия занята исключительно разъяснением природ и  свойств естественных вещей… а  также вещей рукотворных и моральных62.

Итак, ясно, что у Бэкона речь идет вовсе не о «буквальном смысле чего-либо», а  о  буквальном смысле Писания (и  только Писания); и кроме того, у Бэкона нет и намека на то, что этот смысл «выражается произнесением» (слово «произнесение» здесь в  принципе отсутствует), и на то, что буква здесь «уподоблена природе, а произнесение позволяет выделить акценты». В этом нет ничего удивительного, поскольку основная интенция Бэкона состоит отнюдь не в том, чтобы «лишний раз подчеркнуть момент произнесения»63. Бэкон хочет сказать лишь, что вся мудрость философии — от Бога, и при этом она является разъяснением того, что сказано в Писании; и потому многие слова Писания будут непонятны, если не знать «природы и свойства природных, рукотворных и моральных вещей». А при чем здесь «буквальный смысл»? Об этом Бэкон говорит в другом месте «Третьего сочинения»: Я намеревался… показать, что буквальный и духовный смыслы не могут быть познаны, если не познать природы и свойства вещей. Но буквальный смысл разыскивается не один, и не ради него самого: ведь есть еще тройственный духовный смысл (аллегорический, моральный и анагогический); и  его можно обрести 62. Bacon Fr. R. Op. cit. P. 81–82. 63. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 589.

222

• Логос

№1

только через некие подобия и подходящие соответствия, которые берутся на основании буквального смысла64.

Писание, хотя оно и содержит «всю мудрость, полезную человеку», сложно для понимания; экспликация разных его смыслов (особенно смыслов духовных) — задача трудная. Но здесь теологу на помощь может прийти философия. «Человек не найдет в Писании ничего стоящего, если он не знает природы и свойства всех вещей… И потому надлежит, чтобы он очень хорошо знал свойства, добродетели и  пороки, как о них учит философия»65. Философия — служанка теологии («философия бесполезна и  пуста, если она не восходит к божественной мудрости и,  соответственно, к  Церкви, чтобы беспрекословно ей служить»66). Знание философии облегчает теологу нахождение сначала буквального смысла Писания, а затем и духовных смыслов, ради которых, собственно, и постигается буквальный. «Этот [то есть буквальный] смысл требует актуального [знания] истины той или иной вещи, а его исследует и удостоверяет философия»67. И свою главную задачу Бэкон видел именно в этом — в  создании философии, которая могла  бы использоваться теологами в их собственных целях: «Пользу от философии нельзя ни узнать, ни помыслить, если не рассматривать ее [употребления] для священных целей»68. Грандиозный практический проект Бэкона, заключавшийся в том, чтобы поставить философию (тео64. Bacon Fr. R. Op. cit. P. 388–389. 65. Ibid. P. 389. 66. Бэкон Р. Указ. соч. С. 99. 67. Bacon Fr. R. Op. cit. P. 389. 68. Бэкон Р. Указ. соч. С. 99–100.

[97] 2014 •

ретическое знание) на службу теологии и христианской Церкви для того, чтобы «был покой во всем мире, как в  церковных делах, так и  в  правлении князей»69, остается для С. С. Неретиной совершенно незамеченным, как если бы его вообще не было. Зато постоянно и навязчиво мелькает какое-то «произнесение, расставляющее акценты», о котором у Бэкона вообще нет ни слова и которое явно перекочевало в книгу С. С. Неретиной из (пост)советской культурологии (которая, как известно, как раз и занималась всякими «произнесениями»70, «звучащими смыслами»71, «выголашиванием»72 «тайнами выразительности слова»73 и прочими 69. Там же. 70.  Касательно «произнесений» С. С. Неретина и А. П. Огурцов пишут, что «еще ранние отцы Церкви при сравнении Слова Божьего и слова человеческого изучали языковую материю, понимая, что воздух принимает иные очертания в  зависимости от произнесения того или иного звука. Эти очертания становились не просто слышимы — они могли быть видимы» (Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 160). Как это можно прокомментировать, я не знаю, но, вероятно, с точки зрения авторов, в те далекие времена физические свойства воздуха отличались от тех, которые мы имеем сейчас. 71. См.: Левит С. Я., Мильская Л. Т., Графов А. Звучащие смыслы. Альманах. СП б.: СП бГУ , 2007. 72. «Выголосить — значит услышать за словом голос, за голосом — интонацию, за интонацией увидеть жест как пластическую интонацию, сопровождающую слово, а  иногда — опережающую его» (Прозерский  В. В. Метахудожественное мышление и философия культуры // Международные чтения по теории, истории и  философии культуры. Вып. 5. СП б.: Эйдос, 1998. C. 86). 73. «В тайнах выразительности слова (имени) сокрыты основы мироздания, предельное обощение [так в тексте. — А. А.] мировых явлений — Бог. „В Бога имени, — гово-



«отрывками, взглядами и  нечто», принципиально открещиваясь от всего, что обладает хоть какой-то практической ценностью). После этого многообещающего введения можно перейти к заявленному в заголовке раздела «эксперименту». Свое повествование о нем С. С. Неретина начинает так: Правильная аргументация, пишет он [то есть Бэкон], — это то, что дано нам по природе. Благодаря умению аргументировать, даже не зная логического языка (скажем, строитель строит правильно, не думая о правилах логики), человек способен познавать другие науки. «И мы очевидным образом знаем это по опыту». И начинает разъяснять, что он имеет в виду под опытом, соблазняя нас понять его как эмпирическое познание74.

Необходимо заметить, что Бэкон отнюдь не «начинает разъяснять, что он имеет в виду под опытом». Фраза «и мы очевидным образом знаем это из опыта» имеет простой смысл: «как нам известно из собственного опыта», «как мы видим». И что же мы видим? Как пишет Бэкон (которого С. С. Неретина цитирует почти полностью), В самом деле, пусть мы научены доказывающей логике Аристотеля, одрит Лосев,  — произносимом (sic!) со звуками и с буквами, существует сам Бог. Но не в  субстанции, а  в  своей акциденции, в своей энергии“. Одна и та же сущность, явленная в разных формах своей энергии, — это и есть основа мироздания. Это доказано весьма убедительно» (Гальперин  С. В. Онтологические основы выразительности слова (имени) у А. Ф. Лосева // Silentium. Философско-художественный альманах. СП б.: Эйдос, 1991. Вып. I . С. 150). 74. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 591.

• Критика •

223

нако, когда мы разбираем сложные проблемы других наук, мы не рассматриваем искусство Аристотеля, поскольку не знаем, является ли искомый вопрос проблемой относительно рода или вида, или чего-либо другого. И  мы не знаем, какое рассуждение Аристотеля нам использовать для [решения] этой проблемы, и не знаем, как это обозначить, но знаем, что аргументируем правильно75.

И вот, приведя эту цитату, С. С. Неретина задает вопрос: «Что это значит?» И отвечает: «В том-то и дело, что ничего не „значит“». И  про­ должает: Мы, оказывается, не завернуты в пакет значений. Мы по природе свободны от него. «Следовательно, у нас есть другое направление в аргументации, нежели данное искусством Аристотеля, но оно, безусловно, врождено», ибо «первый создатель» логики, Бог Творец, «умел аргументировать раньше, чем изобрел аргументацию»76.

С. С. Неретина зря пишет, что две приведенные выше фразы Бэкона «ничего не значат». Согласно Бэкону, «есть два способа познания: доказательство (argumentum) и опыт (experimentum)»77. И  вот, соответственно, он говорит нам, что мы на собственном опыте, не прибегая к дополнительным рассуждениям, знаем, что нам не обязательно знать логику Аристотеля, чтобы правильно строить аргументы и понимать, что эти аргументы построены правильно. Это так потому, что логика «ведома нам по природе, хотя логические термины (vocabulum logicae) в языке, которым мы пользу75. Бэкон Р. Указ. соч. С. 105. 76. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 591. 77. Bacon R. Op. cit. Vol. 2. P. 167.

224

• Логос

№1

емся, мы приобретаем посредством обучения. Но саму науку [логики] все люди знают по природе»78. Собственно, таков смысл сказанного Бэконом, и никакого другого смысла в этих его словах нет. И уж тем более непонятно, как из врожденности логики можно вывести то, что «мы, оказывается, не завернуты в пакет значений. Мы по природе свободны от него». Да как раз наоборот: знаешь ты терминологию Аристотеля, не знаешь, а аргументировать все равно придется по-аристотелевски, ибо даже «неграмотные строят силлогизмы» (idiotae syllogizant). И вообще: то, что «присуще по природе», присуще без вариантов. Так, человеку по природе присуще обладать разумом — и человек не может не обладать разумом, ибо то, что лишено разума, не может быть человеком. Равным образом человеку по природе известна логика; и не так, что «мы по природе свободны от нее», а так, что у нас по природе может быть только одна логика — и никакой другой. Но за странной убежденностью С. С. Неретиной в том, что присущность логики «по природе» означает природную свободу от логики, следует то, что, к  моему глубокому сожалению, нельзя квалифицировать иначе, как подлог. «„Первый создатель“ логики, Бог Творец, „умел аргументировать раньше, чем изобрел аргументацию“», — пишет С. С. Неретина как  бы от лица Бэкона. Однако у Бэкона, конечно же, и  в  мыслях ничего подобного не было и быть не могло. Во-первых, совершенно очевидно, что сказанное предполагает, что Бог не знал чего-то, что узнал потом,  — позиция, недопустимая для христиан78. Бэкон Р. Указ. соч. С. 103.

[97] 2014 •

обстояло как-то иначе82. Что же касается дальнейшего утверждения С. С. Неретиной («Роджер Бэкон, по сути, говорит о  том  же, и у него врождено слово (у него логос „в одном, — как он пишет, — из значений то же самое, что ‚слово‘ “, Кроме того, если логика познается и это слово выявляет и выделяетпосредством обычного для человека ся опытом, и оно открывается тому, [курсив здесь и далее мой. — А. А.] об- кто его правильно слышит, а внуучения, как прочие науки, и это же тренне и видит»83), то оно являет-

ской ортодоксии. Во-вторых, достаточно просто прочесть фрагмент, из которого С. С. Неретина выдернула часть фразы, чтобы стало понятно, что «первый создатель логики» — это человек.

относится к  умозаключению, а  любая наука доказывает свои выводы посредством умозаключений, следовательно, прежде установления логики [ее] первый создатель умел умозаключать и знал способы аргументации, так что открыл логику и доказал то, что требовалось в  ней доказать. Следовательно, он умел аргументировать раньше, чем изобрел аргументацию, что невозможно, если аргументация [познается] только в [результате] изучения. Вот почему наука об аргументах знаема человеком по природе, поскольку благодаря ей он способен познавать все другие науки79.

Все эти искажения и  передержки нужны С. С. Неретиной для того, чтобы пристроить к бэконовскому тексту заранее известный вывод: «Мы и  начали раздел о  Средневековье с того, что откровенное слово как истина не привнесено, а, наоборот, извне и изнутри действует в человеке, и далее подчеркивали — особенно при анализе идей Абеляра, — что слово и плоть, словесная плоть, плотское слово и  есть человек»80. Но вообще-то, согласно Бэкону, «человек — это разумное животное»81, а никакое не слово, и было бы странно, если бы дело 79. Там же. С. 105. 80. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 592. 81. Opera hactenus inedita Rogeri Baconi. Fasc. II . P. 8.



82. В  средневековой традиции никто и  никогда не определял человека как «словесную плоть, плотское слово». Вот, например, полная подборка определений человека у Фомы Аквинского, сделанная Л. Шютцем в его Thomas-Lexikon. Est enim homo animal rationale (Pot. 8. 4 ob. 5; ср.: Ibid. 9. 2 ad 10); proprium hominis est, esse animal rationale (CG . III . 39); substantia animata sensibilis tantum est definitio animalis, cui si addas et rationale, constituis speciem hominis (VIII Met. 3l; ср.: I Cael. 25c); homo est animal rationale mortale (I  Anal. 19 c.; cf. ibid. 8a); cum quaeritur, quid est homo, et respondetur, animal rationale mortale (S. th. I . 29. 4 ad 2; ср.: Ibid. 97. 1 ob. 1); quod ipsa anima utens corpore sit homo (CG . II . 57); animal gressibile bipes, quae est definitio hominis (I  perih. 8 c); homo maxime est mens hominis (S. th. I–II . 29. 4c); unusquisque homo proprie dicitur esse id, quod est nobilissimum in eo (III Sent. 28. 1. 7 ad 4); quod quidem non dicit propter hoc, quod homo sit solus intellectus, sed quia id, quod est in homine principalius, est intellectus (De unit. intell.); intellectus est id, quod est principale in homine et quod utitur omnibus potentiis animae et membris corporis tamquam organis; propter hoc Aristoteles subtiliter dixit, quod homo est intellectus maxime (Ibidem); hoc nomen homo est nomen totius coniuncti; quia tamen intellectiva pars in homine est superior, nuncupamus hominem etiam illam partem superiorem, quae dicitur intellectiva, quia, quae facit homo secundum intellectum, dicitur facere per seipsum (2 Cant. 1). Homo est naturaliter sive secundum suam naturam animal domesticum et civile sive politicum sive sociale (S. th. I . 96. 4c; I–II . 61. 5c; 95. 4c). Нетрудно заметить, что никаких «словесной плоти, плотского слова» здесь нет даже близко. 83. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 592.

• Критика •

225

ся еще одним примером выдергивания из контекста отдельных слов и словосочетаний. На самом же деле Бэкон сказал вот что: Следует остановиться на некоем знании, которое известно по природе, но таковым может быть только логика, с которой я связываю грамматику, ведь обе они называются общим именем логики, то есть словесной науки. Ибо λόγος в одном из значений то же самое, что «слово»84.

Как видно, у  Бэкона врождено не какое-то «слово», а  грамматика и логика; о «слове» говорится лишь в связи с тем, что грамматика и логика называются словесными науками, потому что «логика» — от греческого λόγος, «слово». Понятное дело, у Бэкона ничего не сказано про то, как это «слово» «выделяется опытом», как оно «открывается тому, кто его правильно слышит, а внутренне и видит». А если говорить о врожденных науках (включая логику и  грамматику), то, согласно Бэкону, они вообще «открыты» всем и каждому: Любой человек [здесь и  далее курсив мой. — А. А.] указывает причины и основания своих речей и дел, а также других вещей, которыми он занимается. Однако это можно сделать только с  помощью аргумента, поскольку аргумент делает сомнительное несомненным благодаря тому, что указывает причины и основания. Но то, что известно всем, известно по природе85.

Впрочем, С. С. Неретина имеет весьма оригинальное представле84. Бэкон Р. Указ. соч. С. 104. 85. Bacon Fr. R. Op. cit. P. 104.

226

• Логос

№1

ние о  том, что значит «по природе»: «Аргументировать мы умеем по природе, повторим, опытным путем». Однако довольно очевидно, что в русском языке выражения «по природе» и  «опытным путем» отнюдь не тождественны. Например, можно сказать, что «способность летать присуща некоторым птицам по природе». Но попробуйте сказать, что «способность летать присуща некоторым птицам опытным путем», — и сразу станет ясно, что здесь что-то не так. И это неудивительно, поскольку даже согласно словарю синонимов «опытным путем» значит: «практически, практикой, на опыте, эмпирически, на деле, экспериментально»86. Тем не менее С. С. Неретина (как и в случае, когда она переводит communitas как «способы сообщаемости») игнорирует все нормы и требования языка, и  выражение «по природе» оказывается у нее тождественным выражению «опытным путем». И зачем же? А затем, чтобы сказать, что experientia Бэкона — это вовсе не «чувственный, сверхчувственный, утилитарный опыт»87, как то предполагали до С. С. Неретиной абсолютно все исследователи творчества английского философа. Она, напротив, уверяет читателя, что Experientia Бэкона предполагает проверку и контроль… должно быть нечто такое, что поддается проверке и контролю. Это — текст. Experientia Бэкона — это по сути экспертиза, предполагающая критический многоуровневый анализ каких-либо вопросов, решение которых требу86. Тришин  В. Н. Словарь синонимов ASIS . М., 2010. 87. Неретина  С. С., Огурцов  А. П. Пути к универсалиям. С. 592.

[97] 2014 •

ет специальных познаний (а XIII  век уже предполагает некоторую специализацию), в данном случае — философских. Экспертное заключение выносит вердикт, оно само становится доказательством за или против некоего существующего, а в иных случаях — устоявшегося мнения и является одним из доказательств по определенному интересующему вопросу88.

Итак, experientia — это «экспертиза» некоего «текста», а  вовсе не «чувственный, сверхчувственный, утилитарный опыт». Эти утверждения С. С. Неретиной, как и многие другие, не подтверждены ссылками на оригинальные работы Бэкона: автор предпочитает опираться на свои собственные размышления. Так, например, подтверждение странной идеи о том, что «Бэкон пытается провести экспертизу текстов Аристотеля»89, С. С. Неретина видит в том факте, что он привлекает к разрешению вопроса не только текст Аристотеля «О душе», но и  другие его тексты (например, «Физику»), его «первейшего толкователя» — Авиценну и аль-Фараби… делит вопрос на подвопросы, сравнивает высказывания, приводит свидетельства естественного знания о ложности или справедливости приводимых аргументов90.

Все это прекрасно, конечно, но как быть с тем, что в  XIII  веке все без исключения известные мыслители занимались тем  же самым — они, получается, тоже «проводили экспертизу текстов Аристотеля»? Да и  вообще это вполне естественно, что ученый старается рассмо88. Там же. С. 592–593. 89. Там же. С. 593. 90. Там же. С. 595.



треть мнения своих предшественников по изучаемому им вопросу, равно как и тщательно изучить сам вопрос. И в  этой связи, конечно, удивляет та небрежность, с  которой С. С. Неретина проводит свою «экспертизу» текста Бэкона. Ее-то как раз принципиально не интересуют мнения других исследователей по поводу того, чем является experientia Бэкона, да и содержание текста самого английского философа, в  общем-то, тоже. Так, например, С. С. Неретина уверена91, что слова Бэкона о радуге, которая якобы «возникает от лунных лучей только дважды в пятьдесят лет», приписываются им Аверроэсу, хотя сам Бэкон ссылается на «Метеорологику» Аристотеля. Эта нелепая ошибка произошла, вероятно, из-за того, что Аверроэс упоминается в  предыдущем предложении. Впрочем, вернемся к  вопросу о  том, что имел в  виду Бэкон, говоря об experientia. В шестой части Opus maius (которая, конечно, осталась неизвестной для С. С. Неретиной) Бэкон пишет о двух основных видах познания — с помощью аргументации и с помощью опыта. Аргумент (собственно, правильно построенный силлогизм) дает заключение, которое с  необходимостью выведено из посылок. Но если некто сомневается в истинности посылок, он, даже принимая заключение, не может быть до конца уверен в его истинности. Эту уверенность дает только «опыт», experientia: В самом деле, если некоему человеку, который никогда не видел огня, доказали посредством убедительных аргументов, что огонь воспламеняет, по91. Там же.

• Критика •

227

вреждает и уничтожает вещи, то благодаря одному этому дух слушателя никогда не удовлетворится, и он не будет избегать огня до тех пор, пока не поднесет к  огню руку или горючую вещь, чтобы через опыт было доказано то, чему научил аргумент. И, обретя опыт возгорания, дух обретет твердую уверенность и успокоится в сиянии истины. Следовательно, достаточен не аргумент, но опыт92.

Ну, если засовывание руки в огонь для того, чтобы проверить, действительно  ли он обжигает, является «экспертизой авторитетного текста», то тогда, наверное, таковой экспертизой можно считать вообще все, что угодно, и дальнейший разговор на эту тему не имеет смысла. С моей же точки зрения, «опыт» (experientia) для Бэкона — это то, что «испытывает» (experitur) человек, причем «испытывает» в самом широком смысле этого слова: Один [опыт] обретается с помощью внешних чувств: так мы испытываем опыты (experimenta experimur) о небесных явлениях с  помощью изготовленных для этого инструментов, а о явлениях подлунного мира — через дела, подтвержденные зрением. А то, что не находится в тех местах, в  которых пребываем мы, мы познаем благодаря другим мудрецам, обладающим опытом. И  этот опыт  — человеческий и  философский, обретаемый человеком настолько, насколько это дано ему по милости [Божией]93.

Другой опыт носит сверхъестествен­ ный характер: Но первый опыт для человека недостаточен, поскольку он не дает пол92. Bacon R. Op. cit. Vol. 2. P. 167–168. 93. Ibid. P. 169.

228

• Логос

№1

ной достоверности относительно телесных вещей вследствие сложности его обретения и  не достигает вещей духовных. Поэтому необходимо, чтобы человеческий разум получал и иную помощь; и поэтому святые патриархи и пророки, которые первые дали миру науки… не останавливались на чувственном восприятии, но получали внутренние просвещения. Ибо благодать веры и  божественные вдохновения просвещают многих не только в вещах духовных, но и в вещах телесных и философских науках… Путь к знанию вещей двойственен: один — философский опыт, а  другой — божественное вдохновение, которое… куда превосходнее94.

Бэкон указывает также, что во втором, внутреннем опыте имеется семь различающихся по совершенству степеней. Первая степень — это чисто научное познание. Вторая степень — познание и обретение добродетелей, «ибо злой является невеждой», и добродетель необходима потому для научного познания. Третья степень — семь даров Святого Духа. Четвертая степень — блаженства, о которых говорится в Евангелии. Пятая заключается «в чувствах духовных»95. Шестая — «в наслаждениях, к которым относится мир Господень, который превосходит всякое чувство»96. Седьмая — «в восхищениях и их видах, сообразно которым разные люди по-разному восхищаются, так что видят многое, 94. Ibid. 95. Духовные чувства — те же пять обычных чувств (то есть зрение, слух, осязание, обоняние и вкус), но только на духовном уровне. По словам Бонавентуры (Breviloq., V , VI , p. 187), «духовные чувства — это умственные восприятия (perceptionеs mentales) созерцаемой истины, каковым созерцанием через Откровение обладали пророки». 96. Bacon R. Op. cit. Vol. 2. P. 171.

[97] 2014 •

о чем не дозволено говорить человеку»97. «Таким образом, — заключает Бэкон, — тот, кто основательно поглощен одним или несколькими из этих опытов, может удостоверить (certificare) не только себя, но и других, и не только в духовном, но и во всех человеческих науках»98. Как семь даров Святого Духа можно превратить в «критический многоуровневый анализ» и в «экспертизу авторитетного текста» — я не знаю. Но об общем ходе рассуждения С. С. Неретиной могу догадываться. Когда-то давно, обнаружив в  Библии упоминание о  Боге Слове, а у М. К. Петрова — пространные рассуждения о  «двух книгах» и «духовных лесах», С. С. Неретина уверилась в том, что для Средних веков все — вообще все и всегда — является как бы неким «текстом», подлежащим «чтению» и толкованию99. 97. Ibidem. Ср.: «Он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (Кор 12, 4). 98. Ibidem. 99. Несомненно, представление о  мире как о «книге природы» было довольно распространенным в  Средние века. Однако, во‑первых, не следует абсолютизировать этот факт: например, у Фомы Аквинского выражение liber naturae вообще не встречается. Во-вторых, из того, что мир представляли как некую книгу, написанную Богом, отнюдь не следует, что его представляли как текст в  постмодернистском смысле этого слова (со всеми этими «нарративами», «текстуальностями», «интертекстуальностями», «произведениями», «карнавалами», «полилогами», «хронотопами» и проч.). Наконец, в‑третьих, представление о мире как о «книге природы» не является специфическим средневековым феноменом и играло куда большую роль в философии эпохи Возрождения и раннего Нового времени. Например, Галилей формулировал идею о «книге природы» куда более четко, чем его предшественники, и даже специально указывал, что ее язык — язык математики (а не какой-то там «полилог», как может



А отсюда, как можно догадаться, открылись чудесные возможности для дальнейших постмодернистских игр с текстом-контекстом, карнаваломхронотопом, диалогом-полилогом и т. д., то есть со всем тем, что служило словами-паролями, при помощи которых советская интеллигенция 1970–1980‑х годов распознавала «своих», и  что превратилось к  настоящему моменту в  неотчуждаемый инструментарий некоей дисциплины, условно называемой культурологией. Впрочем, более подробно я скажу об этом далее.

*** Сделав эти необходимые предварительные замечания, я позволю себе поставить принципиально важный вопрос: что есть творческая деятельность С. С. Неретиной — научное (или хотя  бы претендующее на научность) исследование философии Средних веков или постмодернистская эссеистика в  духе «Имени Розы» Эко, которая проходит по ведомству художественной литературы? Дело тут, конечно, не только в  С. С. Неретиной и ее представлениях о Средневековье. В сходном жанре работает еще множество мыслителей-постмодернистов (которые, впрочем, обычно открещиваются от постмодернизкому-то показаться): «Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана. Написана же она на языке математики, и знаки ее — треугольники, круги и другие геометрические фигуры; без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них он был бы обречен блуждать в потемках по лабиринту» (Галилей Г. Пробирных дел мастер. М.: Наука, 1987. С. 41).

• Критика •

229

ма и предпочитают именовать себя культурологами). Время от времени кто-нибудь из них (как правило, человек почтенный, владеющий всеми возможными научными регалиями), говоря, например, о влиянии христианства на «генезис новоевропейского естествознания», выдает что-нибудь вроде этого: В христианстве… существовал еще более сильный догмат, ослаблявший античное противопоставление небесного и земного миров, — догмат о Боговоплощении; Иисус Христос, Сын Божий, есть в то же время сын человеческий — тем самым Небо как бы спущено на землю или, что то же самое, земля была поднята на Небо. Не случайно именно догмат о богочеловеческой природе Христа встретил наибольшее сопротивление со стороны не только иудаизма, но и язычества: он и в самом деле разрушал самые основы античного представления о Боге, мире и человеке100. 100. Гайденко  П. П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания // Философско-религиозные истоки науки. М.: Мартис, 1997. С. 55. Если кому-то эти слова не кажутся, мягко говоря, странными, то спешу напомнить о том, что античные божества не просто воплощались в людей и животных, но и  зачастую состояли с  ними в  кровном родстве, а полубог Геракл, как известно, вознесся на небо. И  что, этим самым Небо не было «как бы спущено на землю или, что то же самое, земля не была поднята на Небо»? Иустин Философ (ок. 100– 165 годов) прекрасно понимал все это, когда писал в своей «Апологии»: «И если мы говорим, что Слово, которое есть первородный Сын Божий, Иисус Христос, Учитель наш, родился без смешения, и что он распят, умер и, воскресши, вознесся на небо, то мы не вводим ничего отличного от того, что вы говорите о так называемых у вас сыновьях Зевса. Известно вам, сколько было сынов Зевсовых, по сказанию уважаемых у вас писателей: Гермес, истолковательное слово и учитель всех; Эскулапий, бывший

230

• Логос

№1

И после этого остается лишь гадать: это была такая художественная фантазия или это было всерьез? Так вот, если говорить об С. С. Неретиной, то сама она на поставленный выше вопрос однозначного ответа не дает. Позиция, изложенная ею в  монографии «Верующий разум», представляется мне весьма двусмысленной. С одной стороны, автор утверждает, что своей «основной задачей» считает «если и не понять причины слома античного миросозерцания, приведшего к интеллектуальной победе христианства, то обнаружить особенности взращивавшей их философской среды»101. С другой стороны, С. С. Неретина видит свою «главную задачу» в том, чтобы «не столько передать сведения о средневековой истории философии, сколько на основании этой истории, через нее и благодаря ей философствовать [курсив автора. — А. А.] …Задача эта трудна, но задача такова, даже если результат будет неутешительным»102 (последняя фраза, замечу от себя, носит пророческий характер). Хотелось  бы, конечно, понять, в  чем отличие «основной задачи» от «главной», но куда более интересно, как можно в XXI веке совметакже врачом, который был поражен молнией и взошел на небо; также Диoниc растерзанный; Геркулес, во избежание трудов бросившийся в огонь; Диоскуры, родившиеся от Леды, и Персей от Данаи, и родившийся от людей Беллерофонт, вознесшийся на коне Пегасе. Что уже говорить об Ариадне и других, которые, подобно ей, поставлены между звездами? Да и почему сами вы всегда хотите умирающих у вас императоров обессмертить и выставляете какого-нибудь человека, который бы с клятвою уверял, что он видал, как сожженный кесарь с костра восходил на небо?» (Apolog. I , 21). 101. Неретина  С. С. Верующий разум. С. 3. 102. Там же.

[97] 2014 •

стить «текстологическое исследование» средневековых философских произведений с  «философствованием на их основании». Ну, то есть, конечно, чисто теоретически это возможно  — нечто подобное пытались совершить в XX веке неотомисты типа Э. Корета, М. Грабманна или Э. Жильсона. Но, во‑первых, у С. С. Неретиной невозможно обнаружить ничего, даже отдаленно напоминающего неотомизм или неосхоластику (что неизбежно должно было  бы произойти, если  бы она философствовала «на основании средневековых текстов»), а во‑вторых, у нее трудно найти следы вообще какого-либо оригинального философствования. Так, результат упомянутого выше «Верующего разума» сводится к замечанию о том, что Мы попытались, исследуя оригинальные тексты средневековых философов, дать систематическое обоснование и логическое осмысление одного из универсальных самоопределений мышления: средневекового, не сводимого ни к религии, ни к науке. Текстологическое исследование позволило представить средневековую философию через ее культурные основания… При текстуальном исследовании эпохи, не вызывающей сомнения в ее сугубой религиозности, в  ней обнаруживаются вполне рациональные обоснования, свидетельствующие против иррациональных установок. Анализ же концептуализма позволил обнаружить диалогические мотивы… внутри монологической, даже идеологической формы мышления, какой является средневековое мышление103.

Совершенно очевидно, что это — все что угодно, но не заключитель103. Там же. С. 349–352.



ные выводы оригинального философского трактата. И даже если рассмотреть главу «Средневековое мышление как стратагема мышления современного» из монографии «Тропы и концепты», то и  в  ней не обнаружится никаких подсказок относительно того, как, собственно, первое может стать стратагемой второго. Начинается все довольно многообещающе («Можно наметить некоторые узловые пункты, где средневековая логика как исторически наличная форма соотносима с современной философской логикой, развивающейся, повторим, как критика нововременной логики, логики классического разума»104), но в  итоге все равно следует безрадостный вывод: «Разумеется, в появившихся в последнее время философских работах все эти понятия иначе нагружены, чем в Средневековье»105. Отрадно, что С. С. Неретина все же замечает, что противоестественное навязывание Средневековью постмодернистского карнавала («опора на идею концепта и  введение в собственно логическое тропологического, двуосмысленного (эквивокативного), введение идеи „говорящей вещи“» и проч.106), в конце концов, имеет свои пределы; но все это никоим образом не отвечает на уже поставленный выше вопрос: что есть творческая деятельность С. С. Неретиной  — научное исследование философии Средних веков или постмодернистская художественная эссеистика? Впрочем, я предвижу вероятное возражение против такой постановки вопроса. Могут сказать, 104. Неретина  С. С. Тропы и концепты. С. 16. 105. Там же. 106. Там же.

• Критика •

231

что в  данном случае жесткой дихотомии не существует, и возможно нечто третье, а  именно так называемое интерпретирующее сознание (о котором писал, например, З. Бауман), то есть такой «тип мышления», при котором происходит отказ от инструментария классической науки, а  методом исследования становятся постмодернистские «интерпретация» и  «диалог культур». Это предположение может показаться тем более обоснованным, что в  работах С. С. Неретиной мы обнаружим туманные (и  не очень) намеки на нечто подобное. Например, в  монографии «Тропы и  концепты» «говорится о необходимости услышать живой голос ушедшего тысячелетия, „то, как оно было на самом деле“, чтобы „правильнее“ понять современность», поскольку «разум философа не только переосмысляет, но всегда сомыслит другому разуму»107. Хорошо, посмотрим тогда, что представляет собой это самое «интерпретирующее сознание» — так, как его понимает Бауман. Концепция Баумана интересна еще и потому, что ее так или иначе воспроизводил в своем творчестве В. С. Библер108, руководитель кружка «Диалог культур», в который входила и С. С. Неретина. Как известно, Бауман говорит не столько о  модер107. Там же. С. 4. 108. Я не отрицаю того, что в отдельных своих проявлениях (например, в том, что касается акцента на «культуре» или постоянных отсылок к Бахтину) творчество В. С. Библера весьма оригинально. Однако в том, что касается представления о смене парадигм мышления (отказ от «монологизма» («тоталитаризма») «нововременного» («научного») разума), идея «диалога культур» Библера является не более чем стандартным и  заезженным (к  началу 1980‑х) постмодернистским ходом.

232

• Логос

№1

нистской и  постмодернистской философских практиках, сколько о двух типах мышления: «законодательном» и «интерпретирующем». Согласно Бауману, «законодательный» тип мышления, или «законодательный разум», впервые ясно заявляет о себе еще в эпоху Платона, который пытался разработать проект идеального государства, опираясь исключительно на рациональные основания. Однако полной силы этот тип мышления достигает только в эпоху Нового времени, когда Декарт закладывает теоретические основы классической науки, говоря о том, что существует единственно верный научный метод исследования, а все «другое должно быть отвергнуто как чреватое ошибками и опасностями». Что касается гуманитарного знания, то в нем «законодательное мышление» достигает своего апогея в социологии дюркгеймовского типа, которая заявляет, что «мозг социолога был настроен так же, как мозг физика, химика или физиолога, когда они погружаются в еще не исследованную сферу науки». Для обеспечения научности социологической практики непрофессиональным мнениям должно быть отказано в авторитете. Дюркгеймовские правила социологического метода утверждают прежде всего верховенство профессионала по отношению к непрофессионалу, к его интерпретации реальности и  право профессионала исправлять, изгонять из зала суда или просто отменять непрофессиональные суждения. Эти правила входят в риторику власти, в политику законодательного разума109. 109. Бауман З. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 46–52.

[97] 2014 •

Совсем иное дело — это «интерпретирующий разум»:

XIX  века обнаруживает свою логическую недостаточность…111

По отношению к законодательному В итоге, согласно В. С. Библеру, разразуму интерпретирующий  — это рушается нововременная парадигто же, что sophrosyne (смиренность) ма, согласно которой «понять нечто по отношению к  hubris (гордыне). означает это нечто познать (обнаХотя он стремится (как любой ра- ружить взаимодействие сущности зум) захватить «другого» и обладать и существования вещей независиим, он не предполагает при этом, что мо и  вне моего бытия)»112. Соотакт овладения облагораживает объ- ветственно, возникает новая паект, делает его лучше, чем он был до радигма, суть которой заключаеттого. Вместо этого он предполагает, ся в  «диалоге»: «В диалоге логик что объект в процессе овладения им XX века речь идет о диалоге равнотрансформировался, однако первич- правных всеобще-особенных субъная его форма не устарела и  не ли- ектов, одновременно творящих бышилась права на существование, или тие, как если  бы оно было произчто акт овладения есть акт продукведением»113. Ну и отсюда вполне тивный — такой, при котором возниорганично следует вышеупомянукает новый объект, заменяющий тот тая идея С. С. Неретиной о том, что объект, который стимулировал уси«разум философа не только перелия к его овладению. Если законодательный разум стремится завоевать осмысляет, но всегда сомыслит друправо на монолог, интерпретирую- гому разуму». Итак, могут сказать нам, в случае щий участвует в диалоге. Он заинтересован в продолжении того диало- отечественной постмодернистской га, который законодательный разум «культурологии» мы наблюдаем сихочет прекратить. Интерпретирую- туацию, когда определенная группа, щий разум не знает, где остановить- скажем так, мыслителей покончила ся, относится к каждому акту овладе- с нововременной (модернистской) ния как к приглашению продолжить парадигмой научного познания. обмен110. «Воля к  власти» и  диктаторский

монологизм классической науки — в масштабах этой группы по меньшей мере — устраняются и заменяются на демократическую толерантность и внимательное вслушивание в «другого», «субъект-субъектные Философская логика Нового време- отношения», «заинтересованность ни — это логика «наукоучения» (не в в  продолжении диалога». Но знасмысле буквально-фихтеанском, а в чит ли это, что поставленная выше смысле всеобщих устремлений тео- проблема снимается, так как для ретического — познающего — мыш- «интерпретирующего разума» по-

Эти (и подобные) идеи активно воспроизводились и культивировались в рамках кружка «Диалог культур». Так, В. С. Библер отмечал:

ления или в  пафосе нововременного иррационализма: искоренить эти опасные корешки). Однако в  своем предельном развитии и  самообосновании эта логика уже к  концу

110. Там же.



111. Библер  В. С. На гранях логики культуры. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. С. 419. 112. Там же. С. 420. Пунктуация В. С. Библера. 113. Там же. С. 215.

• Критика •

233

знавательная деятельность заключается в  некоем свободном («диалогическом») творчестве («сомыслии»), в  результате которого (а  вовсе не в  результате устаревшего и дискредитировавшего себя «объективного научного познания») только и «становится слышен голос ушедшего тысячелетия»?114 Здесь я хотел  бы заметить, во‑первых, что, с моей точки зрения, сама постановка вопроса, при которой «монолог» классической (модернистской) науки противопоставляется постмодернистскому «диалогу», есть своего рода шулерство. Потому что классический, например, социолог необходимо вступает в  «диалог» с  объектом своего исследования (при помощи, скажем, анкетирования, опросов и  т. д.); и  чем меньше в  исследовании этого социолога отображается его собственная личность (его субъективные представления, установки, ценности и проч.), тем — с точки зрения классической парадигмы — лучше его исследование (в этом, собственно, и  заключается пресловутый «объективизм» научного исследования). Кроме того, классическая (модернистская) наука необходимо предполагает диалог исследователей между собой. Практически любой ученый может поставить под вопрос результаты исследования своего коллеги, и тот — по идее — должен дать ответ на критику или согласиться с ней. Неслучайно многие ученые классического периода (Галилей, например) излагали свои идеи в виде диалога, да и вообще: даже сегодня многие научные статьи, не являясь диалогами формально, реально строятся 114. Там же.

234

• Логос

№1

по принципу столкновения между собой различных мнений по исследуемому вопросу. Поэтому уже само по себе введение какого-то нового, доселе не изведанного «диалога», включающего в  себя «сомыслие» и  «одновременное творение бытия, как если бы оно было произведением», в качестве необходимого элемента познавательной деятельности, недвусмысленно намекает, что итогом окажется воинствующий субъективизм, где вместо декларируемого «внимательного вслушивания в „другого“» будет иметь место растаптывание этого «другого» «творческими личностями» в  угоду их собственным творческим позывам. Собственно, отечественные постмодернисты это не особенно и скрывают. Например, известный культуролог В. В. Бибихин писал в свое время, что «нужно упрямство ребенка, поэта или сумасшедшего, чтобы наперекор силе всех ученых радоваться и пугаться от простейших вещей, придавать им безмерное значение, ходить под их властью»115, намекая тем самым на то, что ученые (с их «научным крохоборством»116) могут писать и говорить все, что им заблагорассудится, но слушать их все равно никто не будет. Потому что «в этой борьбе остается только решимость отстоять себя, свое уникальное понимание, когда оно становится даже неясно самому мыслителю»117. Подобный «диалог», — где говорить имеет право только авторпостмодернист и  только о  своем «беззащитном, неназванном, не115. Бибихин  В. В. Язык философии. С. 164. 116. Он же. Внутренняя форма слова. СП б.: Наука, 2008. С. 32. 117. Там же. С. 14.

[97] 2014 •

именуемом», которое, согласно В. В. Бибихину, зачастую непонятно и самому мыслителю, — характерен и для С. С. Неретиной. В этом отношении можно привести следующий пример. Л. М. Баткин в своей статье «Новые бедствия Петра Абеляра» высказал в  адрес С. С. Неретиной несколько (вполне оправданных) критических замечаний; в частности, было отмечено, что «весь „диалогический“ и „субъективный“ реквизит взят Неретиной из нынешнего культурологического обихода и… непринужденно приписан Абеляру», а  «определения [концепта, личности, речи и др. — А. А.] автора начисто им выдуманы»118. На это С. С. Неретина весьма спокойно ответила: «С этим я, безусловно, соглашусь, ибо кто же кроме меня будет выдумывать мои определения, тем более что я все же анализирую [курсив автора. — А. А.] Абеляра, то есть не совпадаю с  ним»119. Естественно, какого-то содержательного ответа на свою критику Л. М. Баткин не получил. «Диалог» со стороны С. С. Неретиной закончился, толком не начавшись, фразой: «Все это напоминает лучшие образцы разносной критики не забытых еще нами времен»120. Ну а раз напоминает, то, стало быть, никакого внимания не заслуживает. Поэтому я не могу не заметить, что было  бы большой ошибкой принимать за чистую монету слова постмодернистов о том, что они выступают за какой-то там «диалог». Как весьма точно выразился Питер Бейер, «постмодернистские критика и анализ в чем-то напоми118. Баткин  Л. М. Пристрастия. Избранные эссе и статьи о культуре. М.: РГГУ , 2002. С. 305. 119. Неретина  С. С. Верующий разум. С. 276. 120. Там же.



нают феникса: когда деконструированы старые авторитарные нарративы, они тут же провозглашают новый»121. Постмодерн («интерпретирующий разум») — это вовсе не внимательное вслушивание в «другого», не «диалог культур» и не какие-то там «субъект-субъектные отношения». Постмодерн агрессивно и  авторитарно навязывает свои принципы, которые заключаются прежде всего в том, что «нет никакой разницы между субъектом и  объектом, внутренним и  внешним, смыслом и бессмыслицей, знанием и мнением, определенностью и случайностью, истиной и заблуждением»122. И хотя отдельные отечественные постмодернисты (прежде всего это касается тех, кто называет себя «культурологами») будут отрицать свою приверженность этим принципам, действуют они все равно так, как будто сознательно им следуют. Впрочем, это не должно удивлять, если принять во внимание дилетантизм большинства культурологов-постмодернистов (та же С. С. Неретина, которая официально является профессором кафедры зарубежной философии философского факультета РГГУ и главным научным сотрудником Института философии РАН , не имеет философского образования). Этот дилетантизм ведет к  непониманию (или даже сознательному игнорированию) философской традиции и  замене ее на всякие фантазии типа «философия — это и есть, я бы сказал, специализированная, профессионально развитая жажда беседы с другим человеком, понятым как другая че121. Beyer P. Postmodernism and Religion: discussants’ comments from 1996 ASR conference. 122. Там же.

• Критика •

235

ловеческая вселенная»123. В  этой ситуации «двуосмысленность всего» или, например, «одновременное творение бытия, как если  бы оно было произведением», являются великолепной возможностью уйти от любой ответственности за сказанное или написанное. Если, скажем, «Коместор накладывает понятия на понятия, образы на понятия, понятия на образы, создавая возможность не смешивать их, но совмещать. Философские понятия смешиваются с  художественными образами, физические с мистическими, формальные с содержательными и  пр.». Кто тогда сможет поставить автору этой глубокомысленной сентенции в вину то, что она путает «моральную науку» и риторические фигуры, ведь все и так свалено в кучу, а «средневековая вещь» всегда «готова принять иной смысл»? Собственно, где-то здесь и обнаруживается ответ на поставленный выше вопрос: чтó есть творческая деятельность С. С. Неретиной (В. С. Библера, А. В. Ахутина, В. В. Бибихина, А. П. Огурцова и  др.) — научное исследование философии Средних веков (Античности, Нового времени и т. д.) или постмодернистская художественная эссеистика? Ответ заключается в том, что мы имеем дело с постмодернистской художественной эссеистикой (вторичной, поскольку она повторяет заезженные ходы западных постмодернистов и при том напрочь лишена их кругозора), которая всерьез думает, что является чем-то бóльшим (например, высшей мудростью), и оттого периодически сбивается на натужный пафос (типа «быть философом очень труд-

но, почти невозможно»124). То, что эта вторичная художественная эссеистика зачастую рассматривается как история философии (науки) и даже преподается в качестве таковой (например, в РГГУ ), связано главным образом с  определенными историческими и политическими факторами. Например, кружок «Диалог культур», который вел при СССР полуподпольное существование из-за своей антисоветской и антимарксистской направленности, из-за этой же направленности получил значительные преференции в  антисоветском и  антимарксистском РГГУ и оказался там едва ли не законодателем историко-философской моды. Скажу в заключение, что в России пришествие постмодерна (как интеллектуальной моды) практически совпало с разрушением советской системы науки и образования. Как следствие, в условиях исчезновения контроля появились даже по-настоящему постмодернистские высшие учебные заведения (идеальным примером, так сказать, типичным постмодернистским оксюмороном здесь может быть РГГУ , которым одно время управлял ректор, не имевший вообще никакой ученой степени). Таким образом, проблема, о которой я здесь пишу, конечно, куда шире, чем просто скверная ситуация в отечественной медиевистике. Можно говорить, наверное, об общем кризисе гуманитарного знания. Как писали известные критики постмодернизма Ален Сокал и Жак Брикмон,

123. Библер  В. С. Указ. соч. С. 73.

124. Там же. С. 52.

236

• Логос

№1

От разлагающего влияния модной сегодня бессмыслицы страдают прежде всего гуманитарные науки, когда

[97] 2014 •

языковые игры изгоняют критический и  строгий анализ социальной реальности… В  конечном счете обдуманно невразумительные рассуждения и сопутствующая им интел-

лектуальная бесчестность отравляют часть интеллектуальной жизни и усиливают и без того распространенный среди населения примитивный антиинтеллектуализм125. Алексей Апполонов

ПОД ПОЛ Ь Е И  Ш И З О ФР Е Н И Я Рене Жирар. Критика из подполья / Пер. с фр. Н. Мовниной. М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 256 с.

Книгу Рене Жирара «Критика из подполья», вышедшую в  «Новом литературном обозрении», можно назвать своеобразной археологией мышления автора. Она является сборником эссе философа, написанных в разное время в начале его карьеры — в то время, когда он занимался преимущественно литературной критикой. Как признается сам Жирар, он поражен преемственностью между этими ранними текстами и теми, что появились относительно недавно. Для исследователей его творчества в этом нет ничего удивительного. Как достаточно точно выразился на этот счет историк культуры Александр Эткинд, Жирар, автор многих книг, в действительности лишь продолжает писать свое единственное сочинение. Рене Жирар  — член Французской академии, профессор Стэндфордского университета и  почетный доктор других университетов. Его вклад в  науку общепризнан. Однако ответ на вопрос о том, что с практической точки зрения представляет собой его интеллектуальное наследие, менее очевиден, чем это может показаться. С одной стороны, существует соблазн признать за Жираром роль обличителя и бун

таря, критикующего общество насилия. Однако, с  другой стороны, с  той  же убедительностью Жирар может выступать как консерватор: он не принимает современную академическую культуру «поствсего», возвращаясь к идеалам модерна. Российской публике Рене Жирар знаком прежде всего по его трудам в области религии и социальной антропологии. Его основные переведенные на русский язык работы — «Насилие и  священное», «Козел отпущения», «Сокровенное от сотворения мира». В них Жирар накладывает на исторический текст готовый трафарет своей антропологической концепции, что объясняет специфичность прочтения и вызванный в связи с этим резонанс в оценке его творчества в академических кругах. Суть концепции сводится к описанию цивилизации, в частности христианской, как системы институциализированного насилия, предотвращающей общество от войны omnium contra omnes. Раскрытая на богатом исто125. Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. М.: Дом интеллектуальной книги, 2002. С. 168–169.

• Критика •

237

рическом материале идея жертвенного насилия, лежащего в  основе современной цивилизации, громко прозвучала из уст Жирара в начале 1970‑х и стремительно разнеслась по заряженному протестом воздуху Европы. Вместе с этим зазвучала и  уже давно разрабатываемая в эстетическом ключе идея мимесиса, пересаженная Жираром на почву психоанализа и теории социального действия. В этих декорациях появляется объект миметического желания и соперничества, расположенный на стыке оппозиции «Я — Другой» и определяющий наше отношение к миру. Сборник его ранних литературоведческих очерков, включенных в издание «Критики из подполья», есть не что иное, как пролегомены к  его антропологической системе, метко охарактеризованной критиками как «Евангелие от Жирара». Типично жираровская интерпретация творчества Достоевского, Данте, Гюго, Пруста и Камю, сочетающаяся с критическим обзором идей Фрейда и постмодернистов, позволяет читателю сформировать собственное мнение об онтологическом статусе его системы и  ее месте в интеллектуальной истории. Жирар, как и все психоаналитики второй половины ХХ века, опирается на теоретическое наследие Фрейда, но в ряду наследников он, несомненно, является еретиком. Развивая свою концепцию миметического желания на материале творчества Достоевского, Жирар настойчиво обращается к  работе Фрейда «Достоевский и отцеубийство» с целью избавить творчество писателя от эдипова комплекса. Общим символом ненависти для молодых людей 1960‑х  годов становится фигура власти: начальник,

238

• Логос

№1

хозяин, отец. Жирар как  бы подтверждает: «Мы больше дети своего времени, чем своих родителей». Его теория антипатриархальна. С другой стороны, в отличие от Делёза и Гваттари, Жирар не стремится освободиться от психоанализа  — вместо фигуры трансцендированного Фрейдом отца буржуазного семейства появляется новый идол, объект соперничества и желания — двойник, или деперсонифицированный Другой. Жирар не принимает и системы шизоанализа — его учение остается субъектоцентричным, а вечные неизменные универсальные законы не терпят постмодернистского многообразия. В этом смысле антропологическая система Жирара консервативна — он стремится свести все разнообразие человеческой культуры к одному принципу. Само название книги Жирара «Критика из подполья» неоднозначно. Подполье Жирара, как и подполье Достоевского, на которое он недвусмысленно намекает, не отсылает к подрывной революционной деятельности. Подполье здесь — это мир атомарных субъектов. Как говорит человек из подполья: «Я-то один, а они все». В качестве деконструктора общественных отношений у Жирара выступает мимесис и то, что в коллективном переносе бесконечно расщепляет и снова соединяет фиксация на субъекте. Таким образом, в  отличие от постмодернистов, Жирар не порывает с реализмом, и это позволяет ему избежать обостренного индивидуализма. «Я» Жирара интерсубъективно, оно является продуктом миметического желания по отношению к  «Другому». Методологический интерсубъективизм Жирара, сохраняющий драматизм меж-

[97] 2014 •

личностных отношений, является здоровой академической реакцией на структуралистское обезличивание связей и солипсизм постмодерна. Жирар восстает против анонимных отношений современных городов. Социальный мир Жирара организуют категории детерминизма, универсальности, определенности и направленности развития. Последним и самым надежным оплотом порядка в этом мире Жирар считает христианскую культуру, которая и  ответственна за духовный и  культурный прогресс. Эта позиция отличает Жирара от многих постструктуралистов. У  многих ключевых для своей теории фигур Жирар задним числом находит христианскую основу творчества. Религиозные мотивы Достоевского — это не его авторская позиция, считает философ, а имманентно присущая литератору перспектива. Даже в основании творчества Ницше и Фрейда автор видит пласт евангельских сюжетов. Христианство как судебная религия служит основой связи и порядка в обществе, осуществляя акт легитимного насилия.

Жирар делал свою академическую карьеру во времена, когда создавались коммуны хиппи, проводились студенческие демонстрации, входили в  моду мини-юбки и  совершались политические убийства. Академическими кругами была диагностирована культурная шизофрения и этический релятивизм. Общество состояло из Других, ставших друг для друга адом, на смену тождеству пришло различие, традиционные семейные и общественные связи рушились. В это время перемен Жирар предпочел уйти в подполье — из страны, которая являлась душой и сознанием протеста, он перебирается в  США , из реального мира уходит в мир литературы. Именно в этой реальности он начинает свою бесстрашную борьбу за систематизацию и упорядочивание истории и доместицирование системы бреда. И в этой деятельности Жирар действительно оказался успешен. Даже в  ранних работах язык его изложения убедителен и остроумен, а система взглядов удивительно логична и  целостна в пику растерявшемуся и агонизирующему реальному миру. Алеся Чернявская

П РА В И Л А Ж И З Н И Л ЮД В И ГА В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н А Яаакко Хинтикка. О Витгенштейне. Из «лекций» и «заметок» / Сост. и ред. В. А. Суровцева. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2013. — 272 с.

Финский философ и логик Яаакко Хинтикка  — ученик Георга фон Вригта, работавшего в Кембридже под руководством Витгенштейна и  впоследствии занявшего его должность. С точки зрения Хинтикки, Вригт глубже всех понимал ав

стро-английского философа. Разбираться в идеях Витгенштейна следует не с позиций общепринятых философских идей, что происходит в большинстве академических сочинений: необходимо понять, каков он как мыслитель сам по себе.

• Критика •

239

Как работал ум и каковы были мотивы человека, считавшего фундаментальные философские проблемы результатом неправильного употребления языка? Например, с чем связан афористический стиль «Логико-философского трактата»? Выбор стиля не был осознанным решением. Витгенштейн пытался писать так, чтобы «идеи переходили от одного предмета к  другому во вполне упорядоченной последовательности», но так и не пришел к удовлетворительному результату. Витгенштейн не умел оперировать длинными связными лингвистическими конструкциями. Он был дислексиком. Жанр коротких заметок и параграфов интеллектуальному лидеру философов-аналитиков навязала неврология. Философия позднего Витгенштейна также частично выросла из дислексии. Разрабатывая концепт языковых игр, Витгенштейн задавался вопросом: что значит следовать грамматическим правилам? Мы понимаем произнесенное предложение исключительно благодаря пониманию правил языковой игры, в которой оно произнесено. Однако эти правила нигде не прописаны, мы не знаем их напрямую. Как выходит, что человек тем не менее осознает смысл предложения? Тут есть два момента. Принято делить Витгенштейна на раннюю и позднюю версии. Витгенштейн I конструировал идеальный язык, управляемый правилами логической грамматики. Такой язык мог  бы безошибочно изобразить общую картину мышления, языка и  реальности и  их соотношения друг с другом. Витгенштейн II оставил поиски феноменологического языка, в котором устранены

240

• Логос

№1

логические ошибки. «Предположение о  возможности феноменологического языка и о том, что только он может выразить то, чего мы от него хотим, я полагаю, было абсурдным», — пишет он в  переломный момент своей философской биографии. Теперь он склоняется к описанию того, как именно работает обыденный язык, отношения которого утверждаются определенной человеческой деятельностью — посредством языковых игр. В действительности эти версии никогда не опровергали друг друга. «Ранние взгляды Витгенштейна привели к проблемам, решение которых с необходимостью вызвало позитивные изменения в его представлениях о логике, языке и философии», — пишет Хинтикка. Теория управляемых скрытыми правилами языковых игр неминуемо вышла из попыток сконструировать подобные правила в  «Логико-философском трактате». Однако верно и  то, что характерной особенностью многих случаев дислексии является неспособность человека осознать правило, которому он следует. Возможно, именно в силу своего психологического недостатка Витгенштейн фокусировал внимание на языковых играх, правилам которых мы следуем, но не можем обнаружить. В 2014  году сложно понять, чем же была привлекательна философия аналитиков. Академический мейнстрим аналитической школы уже давно скукожился до тоскливых работ с  названиями вроде Truth, Meaning, and Understanding, Knowledge of Meaning as Knowledge of Truth, Meaning, Truth and the Use of Language (в череде бессмысленных книг с одинаковыми названиями легко пропустить одну из самых

[97] 2014 •

значительных работ по аналитической философии — Language, Truth and Logic Альфреда Айера). Тем более невозможно почерпнуть идеалы логической строгости и  ясности мышления из учебника «Введение в логику» Бочарова-Маркина, по которому преподают в  наших университетах. В миниатюрном (90 страниц) тексте Яаакко Хинтикки практически нет логических формул и аналитического жаргона. Чтобы понять смысл монографии финского философа, не надо знать о  предикатах и  кванторах. «Логика — это драйв!» — вот что говорит нам Хинтикка. Век назад жили яйцеголовые фрики, взбунтовавшиеся против собственной природы. Они верили, что смогут раз и навсегда избавить разум от «колдовского совращения посредством языка». Может ли стать витгенштейнианцем смертный дилетант, лишенный духовности академической жизни и знания о неклассических логиках? Безусловно, и  простому смертному монография Хинтикки гораздо полезнее, чем официальной аналитической философии, которая уже давно не решает метафизические проблемы, а делает их более детальными и  глубокими, заодно создавая уйму новых. Во-первых, Хинтикка показывает, что философия — это каждодневная практика, а в случае с фриком вроде Витгенштейна скорее ежесекундная. В  отличие от следующих поколений аналитических философов, Витгенштейн не выдвигал философских доктрин. Он никогда не решал своих проблем. Более того, он даже не сделал толком никакого вклада в их решение. В первую очередь Витгенштейн оказывал помощь себе и своим читате

лям в избавлении от бессмыслицы и  «умственных судорог», практиковал «некоторый вид интеллектуальный психотерапии». Не зря Пьер Адо, один из главных антиковедов ХХ века и специалист по античным философским практикам, ставил Витгенштейна в один ряд со стоиками, утверждая, что «Логикофилософский трактат» представляет собой духовное упражнение наравне с «Размышлениями» Марка Аврелия. Во-вторых, как сформулировал американский философ Николас Решер, аналитическая философия ценна в первую очередь своим modus operandi, «который состоит из таких процедурных предписаний, как: старайся внести четкость и ясность в свою философскую работу; не увлекайся туманными идеями и  неправомерными предложениями, а старайся представлять свои философские идеи такими ясными и определенными, как только возможно; развивай и улучшай аппарат логико-лингвистического анализа и  потом с  наибольшей пользой употребляй его для придания доказательности своей точке зрения с  такой максимальной ясностью, какой требуют обстоятельства». Чтобы не погрязнуть в шизофазии, когда предложения строятся правильно, но не несут никакого смысла, нам следует перечитывать Чехова и Витгенштейна в поисках краткости и ясности. Наконец, учит Хинтикка, философ обязан быть скептиком. Первый вопрос, с которым Витгенштейн обратился к Бертрану Расселу, заключался в том, имеют ли хоть какую-то ценность его идеи в области оснований математики. При всей принципиальности «Логико-философского трактата» поздний Витгенштейн

• Критика •

241

стал считать произведенный в нем анализ предложений своей худшей ошибкой. Записи одного из главных философов XX века были испещрены репликами по поводу успеха или отсутствия оного в его собственных

философских исследованиях. Принцип скептицизма хорошо сформулирован Расселом: «Хотел бы я умереть за свои убеждения? Никогда. Ведь я могу ошибаться». Станислав Наранович

З Д РА В Ы Й С М ЫС Л Н А НО С И Т О Т В Е Т Н Ы Й УД А Р Вадим Васильев. Сознание и вещи: Очерк феноменалистической онтологии. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ », 2014. — 240 с.

В последнее десятилетие изложение достижений аналитических философов в области философии сознания российскими специалистами стало достаточно регулярным событием. Поскольку первостепенной задачей такого рода исследований является критический анализ существующих подходов, трудно было ожидать от них какой-либо целостной теории. Книга Вадима Васильева «Сознание и вещи» — очень долгожданное и  радостное событие, поскольку в  ней представлено вполне самостоятельное и оригинальное исследование, претендующее на разрешение многих уже известных российскому читателю загадок философии сознания. Впрочем, задача по реконструкции исторического и современного контекста исследуемых проблем уже была выполнена в  предшествующих книгах трилогии «Философская психология в эпоху просвещения» и  «Трудная проблема сознания». Последняя содержала краткое описание метода автора и основные результаты его применения к проблеме сознание–мозг, но большая ее часть была посвящена анализу теорий Дж. Сёрла, Д. Деннета, Д. Чалмерса и других аналитических фи-

242

• Логос

№1

лософов. В новой книге историкофилософский контекст, напротив, привлекается в  основном для защиты выстраиваемой феноменалистической онтологии от возможных возражений, а ядро исследования образует система аргументов, которая базируется на подробно изложенном авторском методе. Таким образом, даже незнакомый с современной аналитической философией читатель сможет пройти весь путь к решению как простых, так и трудных проблем философии сознания, не потерявшись среди бесчисленных терминов и фамилий. Методологической основой исследования стал синтез феноменологии и концептуального анализа: посредством феноменологии обнаруживаются универсальные убеждения об устройстве мира («онтологические установки»), которые вытекают из устройства когнитивных способностей человека, посредством концептуального анализа проясняются связи между этими убеждениями. Обсуждая проект феноменологии Гуссерля, автор указывает на его нераскрытый потенциал, который был ограничен дескриптивным подходом, позволяющим лишь обнаружить

[97] 2014 •

и  зафиксировать некоторые базовые убеждения о природе сущего. Между тем проблема возникающих неясностей в отношении связей между дескрипциями не может быть устранена другими дескрипциями. Аналитическая философия, в свою очередь, критикуется за невнимание к собственно базовым убеждениям или, в случае П. Стросона, за «ориентацию на дескриптивные методы, увлеченность техническими тонкостями философии языка и ангажированность кантовскими схемами» (21). Нетрудно заметить, что предложенный в книге проект пытается связать две регулярно противопоставляемые и сопоставляемые ветви современной философии — феноменологию и аналитическую философию. Ценность аргументативной феноменологии, основы которой автор находит уже в философии Юма (20), напротив, состоит в возможности дедуктивно выводить одни онтологические установки из других, а также устранять возникающие в ходе сопоставления установок противоречия. Исходя из описанной методологии, становится более ясным подзаголовок работы «Очерк феноменалистической онтологии». Слово «очерк» обращает внимание на стремление описать общие основы подхода, не вдаваясь в прояснение всех технических деталей (что очень любят делать в своих книгах аналитические философы). Однако более важным моментом является ориентация на построение такой онтологии, которая не претендует на рассказ о «вещах самих по себе» или об устройстве независимой от человеческого восприятия реальности. В  случае феноменалистической онтологии речь идет о той картине мира, которая диктуется

нам естественными убеждениями о нем, иначе говоря, здравым смыслом. Эта позиция автора особенно важна в свете возможной критики, поскольку у читателя часто возникает искушение вспомнить, какой взгляд на мир диктуется нам не здравым смыслом, а философским образованием или современной наукой. В первом случае необходимо избегать попыток навязать феноменалистической онтологии логику возможных миров, где возможность понимается как логическая возможность. В актуальном мире, к  которому и  относятся наши онтологические установки, имеет место далеко не все возможное логически, более того, многое логически возможное далеко выходит за пределы естественных убеждений, тогда как именно последние являются собственно предметом исследования. В отношении науки автор не всегда избегает искушения включить в рассуждения те сведения, которые вряд ли диктуются здравым смыслом. Впрочем, большинство таких включений никоим образом не подрывают выстраиваемую концепцию, поскольку не фундируют предлагаемых читателю аргументов. Попытки указать на невозможность предлагаемой онтологии в рамках каких-либо современных физических теорий опять-таки не учитывают предмет исследования. В первой главе книги исследуются онтологические установки в отношении вещей вообще и конкретно физических объектов. В качестве фундирующего все прочие онтологические установки убеждения автор полагает принцип соответствия прошлого и будущего. Его суть состоит в дорефлексивном перенесении прошлого опыта на будущее (а также на ретроспективный ана-

• Критика •

243

лиз прошлого). Наличие этого убеждения можно элементарно обнаружить в простейшем примере перцептивного восприятия. К примеру, сейчас передо мной лежит шариковая ручка, однако, чтобы вообще воспринять этот предмет как ручку, знать, что с ним можно делать и что с ним может произойти, необходимо перенести мой прошлый опыт взаимодействия с подобными вещами на этот конкретный случай: если  бы я никогда прежде не видел ручку, едва ли мне удалось бы идентифицировать этот предмет. Но и в этом случае мое восприятие было  бы связано прошлым опытом, поскольку по крайней мере форма ручки и вид ее поверхности уже формируют некоторые ожидания. Однако полное понятие ручки, включающее все возможные ожидания относительно подобных предметов, не является собственно предметом исследования, поскольку не все убеждения о ней имеют универсальный характер, то есть относятся к вещам вообще, последние обозначают в терминологии автора «концептуальные предметные корреляты наших подлинно онтологических установок» (23). Принцип соответствия прошлого и  будущего имеет необходимый и всеобщий характер (что доказывается автором в  начале первой главы), другие онтологические установки именуются «верами», в них можно усомниться, хотя подобное сомнение часто не может быть последовательным. Каузальная вера (каждое событие имеет причину) относится к вещам вообще и дедуцируется из принципа соответствия прошлого и  будущего, поскольку беспричинное событие А при повторении предшествующих ему событий согласно указанному принципу дол-

244

• Логос

№1

жно породить ожидание события А. Экзистенциальная вера (вещи существуют независимо от восприятия) относится к физическим объектам и зависит от каузальной, поскольку исключает беспричинное исчезновение вещи после того, как она перестает восприниматься. Здесь необходимо дать некоторые пояснения относительно регулярно применяемого в  работе понятия «событие» и  его отличия от «События», которое играет центральную роль во всем исследовании. Техническое определение понятия «событие», например «реализация объектом некоторого свойства», хотя и не противоречит замыслу автора книги, весьма далеко от здравого смысла, поэтому термин понимается в рамках обыденного словоупотребления. В качестве примера приводится падение мяча на пол. Всякое событие в предлагаемой онтологии встроено в ряд других событий, происходящих во времени. К примеру, перед тем как упасть на пол, мяч лежал на столе, а  до этого его туда положили и т. д. Поскольку в нашем мире регулярно наблюдаются схожие событийные ряды (например, мячи подпрыгивают при соударении с полом), причем в различных обстоятельствах, эмпирический опыт указывает нам на наличие автономности многих событийных рядов от различных элементов событийного контекста (мяч может подпрыгнуть, ударившись о бетон или линолеум). Причину некоторого события A образует минимально достаточная совокупность событий XYZ , при наличии которых происходит А, при этом могут существовать и другие возможные наборы событий, вызывающие А. Если событие и входит в автономный ряд

[97] 2014 •

событий и имеет локальный характер (включает лишь часть всего событийного контекста), то Событие, напротив, охватывает всю совокупность воспринимаемых локальных событий. И если у события могут быть различные причины, то у События причиной может быть только единственное другое Событие, которое непосредственно предшествует ему во времени (автор не обсуждает транзитивность каузального отношения). Описание и прояснение связей между тремя установками (принципом соответствия, каузальной и  экзистенциальной верами) подготавливает, пожалуй, самую интересную часть книги  — вторую главу, посвященную ментальному и  его каузальным возможностям. Изложение всего порядка представленной автором аргументации вряд ли возможно в рамках короткой рецензии, поэтому мы рассмотрим лишь ключевой для всей работы аргумент, состоящий из трех посылок (111–115): 1. Человек А мог прийти к своему физическому состоянию в  момент t1 разными путями. 2. Приватные данности сознания А, квалиа (желания, ожидания, образы) отражают прошлое, включая физический путь, которым А  пришел к  своему состоянию в  t1 (к  примеру, я помню, хотя и плохо, что делал вчера и почему у меня болит голова). 3. Квалиа скоррелированы с поведением А (к примеру, за желанием взять ручку следует движение руки в ее направлении). Если человек мог прийти к определенному физическому состоянию разными путями и его память со

держит конкретный путь, которым он пришел к  данному состоянию, то физические идентичные индивиды, пришедшие к своему состоянию разными путями, будут иметь разные воспоминания, в  том числе разные ожидания относительно окружающих предметов. Исходя из принципа соответствия прошлого и  будущего, очевидно, к  примеру, что такие индивиды могут по-разному действовать, опираясь на эти ожидания. Таким образом, возможны два физических тела, которые будут действовать по-разному, и разница в их поведении, с точки зрения автора, может быть объяснена именно указанием на разницу в их ментальном, а именно памяти, которая сохраняет событийные ряды, воспринимавшиеся индивидом. Далее по ходу главы автор проясняет эти положения и рассматривает в контексте дискуссий аналитических философов. Третья глава накладывает выстраиваемую феноменалистическую онтологию на весьма запутанную аналитическими философами проблему отношений сознания и  тела. Для ее последовательного решения предлагается исследовать семь основных вопросов в порядке от более простых к более сложным (153): (1) Является ли сознание физическим? (2) Порождает  ли мозг сознание? (3) Если да, то каким образом? (4) Супервентно  ли сознание на мозге (то есть по отношению к мозгу)? (5) Может ли сознание каузальным образом влиять на самого себя? (6) Влияет  ли сознание на поведение? (7) Почему функционирование мозга сопровождается сознанием? Последовательный анализ каждого из них детализирует концепцию «локального интеракционизма», которая следует из

• Критика •

245

представленного выше аргумента. Соответственно, все предложенные решения напрямую зависят от его истинности, и разумным представляется завершить эту короткую рецензию его критическим анализом. Первое, что бросается в глаза, — это вопиющее противоречие здравому смыслу положения о том, что человек может прийти к своему физическому состоянию разными путями. На первый взгляд, оно настолько неясно, что трудно даже представить, как можно защитить эту позицию. Но в рамках предложенной феноменалистической онтологии ситуация не столь однозначна. Каждый день мы наблюдаем очень похожие события — солнце восходит, чайник вскипает, вода льется из крана. Разумеется, если рассуждать в рамках естественнонаучной картины мира, они не могут быть идентичны — сегодня из крана льется другая вода и по-другому. Однако представим себе, что мы пришли домой и  увидели рассыпанный на столе сахар. Причиной события могли стать действия, к примеру, Нади или Насти, и мы не уверены, кто из них это сделал. Можно сказать, что это сомнение имеет эпистемологический, а не онтологический характер. Но это возражение не сработает в онтологии естественных установок, поскольку косвенным образом допускает убеждение в том, что к событию рассыпанного сахара могли привести или действия Нади, или действия Насти. Между тем к первой посылке можно выдвинуть и более серьезное возражение. Даже в рамках феноменалистической онтологии первая посылка аргумента весьма проблематична, важно понять источник этой контринтуитивности. Ключевым

246

• Логос

№1

моментом здесь является скрытое смешение онтологии вещей и  онтологии событий. Но как в рамках естественного словоупотребления, так и в рамках технических концептов конструируемых онтологий это весьма различные сущности. Собственно, автор не может уйти от этого различения, и совсем не случайно каузальная вера рассматривается в онтологии событий, а экзистенциальная — в онтологии вещей. Представим, что у меня есть любимый стул. Год назад я нацарапал на нем свое имя, полгода назад — звездочку, а в последнее время у него расшаталась ножка. Является ли каузальная история моего стула значимой для его идентификации как предмета? Допустим, что какие-то шутники заменили мой стул таким же на вид, но не имеющим той  же каузальной истории. Тот факт, что я могу не заметить различий между событиями «Мой стул стоит на полу» и «Подложный стул стоит на полу», не означает, что эти события будут рассматриваться мной как идентичные, я буду (ошибочно) считать, что на полу стоит мой стул, а не подложный. Действительно, если мне расскажут правду и покажут оба стула, лишь один из них я сочту моим, а именно тот, который обладает соответствующей каузальной историей. Как представляется, дело здесь состоит в совместной работе каузальной и экзистенциальной вер: если для событий идентичность задается только каузальной верой, то для вещи важной частью идентичности является каузальная связь между всеми моментами его существования. Более того, я никогда не смогу убедить себя, что стулья из примера выше даже физически идентичны, что представляется ключевым момен-

[97] 2014 •

том в отношении первой посылки. In summa: различие в  каузальной истории исключает тождество вещей в рамках естественных убеждений, поскольку вещи с разной каузальной историей рассматриваются нами как физически различные даже при наличии полного внешнего сходства и в отсутствии возможности ясно указать на это сходство. Подробный анализ причин, по которым физическая идентичность двух предметов с  разной каузаль-

ной историей представляется невозможной в том числе и в рамках естественных убеждений, увел бы нас далеко за пределы выстраиваемой автором онтологии. Между тем очевидным свидетельством глубины и содержательности книги «Сознание и вещи» является тот факт, что все написанное выше едва ли охватывает и сотую часть аргументов и возможных контраргументов, которые ждут ее читателя. Александр Мишура

ИС ТО Р И Я В  П Р О С Т РА НС Т В Е М И Х А И Л А Я М ПОЛ Ь С КО ГО Михаил Ямпольский. Пространственная история. Три текста об истории. СП б.: Книжные мастерские; Мастерская «Сеанс», 2013. — 344 с.

Первое, что приходит на ум в связи с  названием новой книги Михаила Ямпольского «Пространственная история», — иное историко-культурное измерение, взятое не в  хронологическом, а  в  пространственном срезе, осью в  котором становится историческая вертикаль, а не горизонталь. Идея о том, что в самом историческом процессе (а  вслед за ним и  в  историописании) есть некие фокусные точки, позволяющие ухватить самую суть событий, и разворачивающие логику истории не вширь, а вглубь, принципиально не нова. С построениями подобного рода, обосновывавшими «различие» в  историографическом письме, отмечавшем периоды замедления, а порой и вовсе остановки исторического времени перед очередным переходом уже в следующий временной промежуток, выступали на Западе Эрик Хобсбаум и Доминик Ливен, а  в  России такой подход был бли

зок историософии Льва Карсавина. Черту под этой традицией подвело фундаментальное исследование Франклина Рудольфа Анкерсмита «Возвышенный исторический опыт», где речь шла, по существу, о  переводе травматического исторического опыта в область Возвышенного, в основном посредством возвышающей символизации. Об этой проблеме соотношения — между временем истории и временем текста  — писал еще Поль Рикёр, предложивший в качестве одного из выводов убедительную и ставшую известной формулу: «Чем подробнее описывается, тем лучше понимается», что касается, увы, и прямо сфальсифицированного текста. Разумеется, в самой «подробности», «детальности» (читай: длительности) повествования лежит представление о нарративной последовательности исторического текста, да и  трудно иначе передать связь между темпоральностью истории

• Критика •

247

и временем текста. Эта тема — другого угла зрения в  историописании — и  стала ключевой для книги Михаила Ямпольского. Впрочем, надо добавить, что существует тонкая разница и между замедлением/ остановкой экфрасиса и детализированным нарративом. Рассмотрение по преимуществу нарративного времени историописания автор начинает с эпохи Возрождения. Действительно, именно в этот период происходит зарождение исторического самосознания, в том числе и на уровне переживания «современности» (этот странный проект «протомодерна» разрабатывали Никколо Маккиавели и Франческо Гвиччардини). Возрождение — первое историческое время, в  принципе осознавшее себя современным как таковое. Иллюстрируя свои тезисы примерами из истории искусства, Михаил Ямпольский ссылается на влияние неоплатонизма на идеи Марсилио Фичино и круга его единомышленников, однако не совсем понятно, о каком именно неоплатоническом течении идет речь: о Плотине, Порфирии, Ямвлихе, Прокле, Дамаскии или, может, вообще о Юлиане Отступнике? Корректнее говорить о воздействии сирийского неоплатонизма на то же средневековое искусство, опосредованном к тому же византийской богословской мыс-

лью, да и эйдосы Платона вряд ли являются только формами, содержательный смысл которым придает лишь сознание, как несколько раз характеризует их Михаил Ямпольский. Идею прогресса, положенную в  основу телеологии текста, можно найти еще у античных историков, ставивших своей целью показать историю возвышения и  возвеличения Рима или же, наоборот, упадка Греции. Здесь свои условия начинает диктовать текстуальная связность и  повествовательность, содержащая в  себе идею времени уже на уровне сюжета, неявно ведущая к  определенной цели. Чтобы избавиться от нее в своей работе, М. Ямпольский выбирает нетрадиционный историографический жанр — практически нейтральные «тексты об истории», посвященные «далековатым сближениям» между философемами выдающихся гуманитариев. Собственно, разбору этих тезисов и посвящена вся книга, состоящая из взаимосвязанных очерков, созданных на самом разном материале из всех областей гуманитарного знания, но неизменно завязанных на любимых автором деятелях науки и культуры, среди которых философы, историки, филологи, искусствоведы, писатели, поэты, режиссеры и архитекторы.

Те леология и прогресс М. Ямпольский подвергает критике телеологию прогресса, содержащуюся в  идее естественной истории («Аспект непрерывности, основанный на фиксации мелких изменений между представителями видов и  классов, постепенно стал прочитываться как отра-

248

• Логос

№1

жение непрерывной линии эволюции, иначе говоря, времени»). Если в ее основу ставится принцип теории эволюции, согласно которому выживают сильнейшие, то из этого вовсе не следует, что такие отношения «прогрессивны» в истории. Часть замечаний об этом в  исто-

[97] 2014 •

риографии воспринимается сейчас с иронией (великая армия побеждала потому, что была самой сильной в свое время, а Наполеон был величайшим полководцем…), часть же — с неподдельным ужасом (вермахт побеждал потому, что в его составе служили чистокровные арийцы, а  его противниками были недочеловеки). Прогресс в  «эволюции» человечества оказывается на поверку сугубо формальным критерием, что заметила, впрочем, еще Ханна Арендт. Мышление в рамках теории эволюции (точнее, ее язы-

ка, принадлежащего XIX столетию) приводит к тому, что в представлении разделяющего ее взгляды историка существует ряд рудиментов и деформаций, отклонений от магистрального пути истории, ведущего все-таки к прогрессу. М. Ямпольский, предпочитая критическую модальность, сознательно оставляет вне поля своего рассмотрения, пожалуй, единственную идею, которая оправдывает телеологию истории с гуманитарной точки зрения, — Бога как начинателя истории.

Иное «время» истории Взятая сама по себе моментальность не просто «выпадает» из хронологии, но «взламывает» всю темпоральную структуру. В  качестве примера автор приводит как  бы «иллюстрацию» времени — живописное полотно Доменико Гирландайо, блестяще разобранное Аби Варбургом. В этом разборе акцент с  художественной ценности произведения смещен на точность передачи исторических деталей, верность духу истории. Мы получаем, таким образом, аутентичный материал, служащий историческим источником (хотя бы по истории костюма и быта), синхронистический срез определенных общественных отношений и как будто остановившееся время. Это последнее, а главное, способы его передачи и ищет М. Ямпольский в  области «пространственной истории». Автор совершенно справедливо говорит о том, что прошлое начинает входить в историописание (которое всегда «современно» хотя бы просто потому, что пишется в данный момент) некоторым образом «кусками»; «преемственность в та

кой перспективе сменяется темой пережитка прошлого, актуализируемого настоящим (“Прошлое тут перестает быть прошлым и превращается в актуальное созерцание“). Вслед за тем и  культура является уже не континуальной историей идей и их трансляций, но историей актуализаций и неузнаваемых деформаций». Актуализировать и  узнавать историю через оставшиеся символы, расшифровывая их, и должен историк и, осмелюсь продолжить, исправляя деформацию, излечивать травматический опыт. Показательно, что к схожему выводу о тотальной травмированности всего постсоветского общества приходят и современные российские психоаналитики, возлагая за это ответственность на преступления государственного строя. По сути, М. Ямпольский предпринимает амбициозную попытку отойти от ключевого измерения времени — хронологии. «История — это поступательное движение, реализуемое в  рамках опространствливания времени. Отсюда связь истории с  хронологией». Не вся-

• Критика •

249

кий историк, — а вслед за ним и не каждый свидетель минувшего столетия — согласится с тем, что движение истории «поступательно». С тем же успехом можно предполагать последовательную смену исторических форм, и именно к такой «картине мира истории» приходят сегодня многие ученые. Время присутствует в  истории в скрытом виде, поэтому оно может в принципе оказывать влияние на историческое пространство («Установление бытия — это помещение себя в хронологическое время»). Более того, время мыслится как единственно возможное измерение истории, шкала, по которой сверяется дата, этакая ось с накрученной нитью событий, процессов и людей. В пределе связь истории и времени отсылает ко времени как к экзистенциалу, ключевому «определителю» человеческого бытия. Эту связь Ямпольский иллюстрирует на примерах из текстов Жака Лакана, вводящих уже надсубъектное понятие травмы.

«История временит», — свидетельствовал Мартин Хайдеггер, но в «пустом» историческом времени не остается места для заполнения его людьми и  предметами. Пространственная часть этого континуума описывается Ямпольским в  понятиях пейзажной живописи: «вглядывание» происходит только через окно, через раму, через контекст. Показательно, что такие реалии истории, как «человек» и «вещь», на исследование которых в полной мере впервые вышла только школа «Анналов», оказываются принципиальными означающими в этом новом историописании, увлекающем за собой и собственно историю. По существу, история перестает быть историей духа, она становится историей жизни. Но одновременно история утрачивает качества хронологической непрерывности, континуальность уступает место разным историям, не связанным между собой хронологиям.

Артефа кт: новый историческ ий источник В «Пространственной истории» нет места «фактам», «событиям», «процессам», «историческим деятелям»: номенклатура историографии списывается в  архив. Эту реальность историков целиком подменяет собой исторический источник, который при определенных обстоятельствах и способах работы вовсе не теряет своего места в  «контексте» эпохи. Использование термина «контекст» в кавычках здесь вовсе не случайно, ведь пространственное определение переносится на область времени. Новый статус исторического источника целиком меняет и отношение к  нему. Перед нами встает це-

250

• Логос

№1

лый ряд артефактов, требующих совершенно особого подхода, который венчает своего рода эстетизация предметности и вещности истории. Мыслительная интенция М. Ямпольского как будто сближается с классическим определением Сигурда Оттовича Шмидта: «Исторический источник — все, откуда черпаются сведения о прошлом». Однако на самом деле водораздел мысли здесь гораздо существеннее: Ямпольский вообще не воспринимает артефакт, по поводу которого мы рассуждаем об истории, как источник. Он внеконтекстен, раз автор отказывается от его нарративного описания и тем самым «вписывания» в историческое

[97] 2014 •

время. Перед нами чистый предмет истории, и  исчерпывающим языком характеристики для него служит именно эстетический уровень: не исследование, но переживание, вырывающее артефакт из временного измерения и переносящее в измерение пространственное. Само прошлое существует только относительно настоящего, а стоит — вслед за Ямпольским — принять точку зрения Анри Бергсона на непрерывность времени, как историописание перестает определяться прошедшим. С этим своего рода «буддизмом» в истории автор сравнивает и «буддизм» в поэзии Осипа Мандельштама. Речь идет об атомизированном пространстве, где между самими атомами («артефактами» для нас) существует принципиально незаполняемые лакуны. В  истории это «пустые года» любой хронологии: даже если источник можно датировать с точностью до года, он ничего не «сообщит» (по крайней мере напрямую) о том, что в этом самом году произошло.

Если сравнить такой атом с  цитатой, то ее источник, ее старое значение и контекст не имеют значения для структуры нового текста и  его историзма.

И здесь именно эстетика производит операцию синтеза высшего порядка, а среди иллюстраций такого «полуисточникового» положения Ямпольский числит собор Парижской Богоматери, отреставрированный архитектором Эженом Виолле-ле-Дюком и потому не считающийся аутентичным памятником готики, но вместе с тем ставший ее живым символом, передающим в массовом восприятии ее дух, или знаменитые «поделки» Федора Григорьевича Солнцева, призванные обеспечить успешное «оживление» древностей русской истории и  служившие к  вящей убедительности «монументальных» историй Карамзина и  Соловьева. Эти артефакты выступают как материал истории, данный нам непосредственно.

Конец — и вновь н ач а ло? В соответствии с  задачей книги М. Ямпольский анализирует телеологию не столько историописания, сколько самой истории, и здесь на первый план выходит проблема «истока» (столь ценимый в немецкоязычной философии Ursprung — «одна из самых мифологических и в конечном счете идеологических конструкций разума»). Ямпольский совершенно справедливо замечает, что в соответствии с принимаемой моделью историописания на равных могут существовать два разных истока (или, скорее, даже два вида истока). В первом случае речь идет о чистой биологизации человеческого

существования с присущими этому определению катастрофами и описанием глобальных исторических «эпох» — в точном значении последнего слова, которое подразумевает остановку или крайне медленное течение времени. Во втором случае мы должны говорить о начале, прочно связанном с изобретением первых артефактов. Нетрудно догадаться, что в пределе креационистский проект (а вслед за ним и вся теология, философия и антропология в противовес естественным наукам) оказывается по существу гуманнее и гуманистичнее в высоком смысле этих определений.

• Критика •

251

В свою очередь, две модели историописания выявляют и  разные исторические закономерности: цель первой  — расплывчато понимаемый прогресс, а  средство — эволюция, сама система, существующая в синхронном срезе, зачастую находится в неустойчивом положении, колеблется под влиянием множества внешних факторов, как и характеризующая ее методология («Главным понятием литературной эволюции оказывается смена систем», — пишет Ю. Н. Тынянов). Отмечу, что именно здесь время в  наибольшей степени «опространствлено», распространено на пространственные процессы, мыслится и описывается их категориями и понятиями. Ямпольский при этом замечает, что превратно понятые хронологические связи выдаются за причины и следствия, а традиция и традиционалистский дискурс подменяют отношения между предшествующим и последующим («вопрос о традициях переносится в другую плоскость» — окончание приведенной тыняновской цитаты). Имеет место своеобразная «обратная перспектива», когда конечность, эсхатологический характер истории «обнаруживаются» в  самом ее начале. Для историка оказывается крайне соблазнительным найти одно такое — как и для любой национальной истории, так и для истории в историческом опыте человечества в целом (особенно в «исторически длинном» XIX  веке, 1789–1914). При этом за основу берется не конкретное событие (так, для России им вполне могло  бы стать «призвание варягов»), а представление об абстрактном хронологическом истоке. При этом в силу кажущейся закономерности эволюции придержи-

252

• Логос

№1

вающиеся сходных взглядов историки склонны были преувеличивать прогностический аспект данной парадигмы. В  самом деле, если все прошлое относительно похоже на настоящее (да и существуют они только в цепкой непрерывности!), то можно с большим или меньшим успехом предсказать будущее. Другое течение в историографии направлено на «конец» истории, но не в  постмодернистском понимании, близком к точке зрения Фрэнсиса Фукуямы, а  на эсхатологию. Вывод, который делает Ямпольский на основании соположения этих методов, весьма неожиданный: выясняется, что науки о духе могут многое взять от наук о природе не столько в плане методологии, сколько в языке описания, когда за теорию эволюции берется гуманитарий, видящий в ней конструктивный (читай: телеологический) принцип. Последний, по Ямпольскому, придает историописанию несвойственную ему динамику. Если использовать метафору лабиринта и  гештальта, то можно сказать, что история теперь не есть их антиномия, но динамическая система, в которой гештальт является необходимым для лабиринтного дефазирования, когда блуждания по запутанным ходам, повороты, движение вперед и вспять создают семантическое мерцание, в котором являет себя история.

Это «семантическое мерцание», проявляющее историю, и есть, думается, артефакт — исторический источник по Ямпольскому: шифры и символы, властно требующие своего перекодирования и прочтения. Историку здесь трудно вновь не сослаться на работы Эрика Хобсбаума, а через его голову и на тру-

[97] 2014 •

ды Карла Поланьи, которые много писали о статических и динамических периодах в истории, о «длинных» и «коротких» веках и циклах, об их чередовании, «выламывающем» историческую материю из прокрустова ложа хронологии, об ощущении «извне» (поиск закономерностей процессов) и «изнутри» (обоснование причин событий). Одним из ярких примеров такого синтеза становится освоение природного мира через артефакты («пейзаж»), а  научным проектом  — география, сополагающая космографию и топологию, взгляд с  абстрактного «верха» и  вполне конкретного «низа». Подобная процедура требует определенной временной затраты, и заступание симультанным сукцессивного

свидетельствует о  постепенном ускорении переживаемого времени. Верно и  обратное: история ускоряется, следовательно, мы требуем иконографических, а не нарративных источников. Я же со своей стороны назову проникновение в дискурс катастроф целого языкового пласта, характеризующего тектонические сдвиги, геологические эпохи, землетрясения и  извержения вулканов; первым на хтоническую особенность этого языка обратил внимание Говард Филлипс Лавкрафт. Не останавливая на этом своего внимания, Ямпольский походя замечает стремление к  недрам языка — к  примеру, в  позднем творчестве Мандельштама со свойственной ему «космической» образностью.

Символиза ц ия и тра вм а Дошедшие до нас исторические артефакты Ямпольский предлагает воспринимать в  том числе и  как символы. Но функция символизации в данном случае не очевидна: во‑первых, теряется отсылка к означаемому, во‑вторых, самый материальный характер переводит этот символ в несколько иную плоскость. Если нет прошлого, значит, нет сожаления о его потере, о течении времени, о ходе истории, а артефакт сам становится носителем исторического измерения. Оно развивается не вширь, а  вглубь, в «промельк», в исторический миг — только так можно разорвать нарративность и континуальность историографического текста.

никакой идеологии и  культурной традиции.

Правда, здесь есть опасность впасть в  порочный круг, но Ямпольский предостерегает нас от этого, упоминая, что дело вовсе не в «неверном» представлении о времени — или же в «неправильной» его репрезентации историками, — а  в  несовпадении того и другого. Историографии следует обращать внимание на те артефакты, которые сообщают нам дух истории. В них мы обретаем историзацию органов чувств — благодаря им мы способны «узнавать» историю, наделять ее определенными ценностями, проводя демаркационную линию между ней и прошлым как таковым. Иными словами, текст может в  каПроводя тонкую параллель с кой-то момент пониматься как био- психоаналитическими построелогический индивид, то есть как об- ниями Фрейда, Лакана и  постразование, не имеющее за собой структуралистов, Ямпольский об-



• Критика •

253

основанно замечает, что именно дискретное, дробное время тесным образом связано с опытом «провала в ничто», с безумием, в то время как оцелостнение характеризует, скорее, выздоравливающего или совсем здорового субъекта. В  свою очередь, о  всплесках безумия в  исторические «короткие» периоды писал еще Фуко, а среди историков, занимавшихся феноменом событий в  «быстром» времени, достаточно назвать Натали Земон Дэвис. Развивая свою мысль, Ямпольский далее пишет, что дуальные структуры распространены на самые способы историописания даже в  упорядочивании пресловутого «материала» (которого в  истории как в науке в строгом смысле не существует). Так, «история историографов» предстает как бесконечное стремление к аполлоническому порядку, в то время как «эволюционисты» смело полагаются на дионисийскую волю самой истории, хоть куда-то, да ведущую. Аполлоническому началу вообще будут свойственны высокая степень символизации, помогающая преодолеть травму, и тенденция к абстрагированию, ярче всего проявляющаяся в  проекте периодизации истории, грозящем увести в  дурную бесконечность. В самом деле, в нем запутываются не столько линии повествования субъекта (изначально  — его поведения, как о том, ссылаясь на Лакана, пишет Ямпольский) о себе, сколько дробление эпох, этапов и периодов, уводящее к бесконечно малым величинам. Так, используя один из древнегреческих парадоксов, Макс Вебер остроумно замечал, что одна мануфактура еще не свидетельствует о наступлении Нового времени, и две, и три

254

• Логос

№1

тоже нет, однако сотня — уже, скорее, да. Подобное «очастняющее» восприятие приводит к  тому, что история может быть построена как набор мигов или «промельков», никак не связанных между собой, но в которых с помощью произведенных в  них артефактов надо усмотреть особые смыслы и глубинную взаимосвязь. Моделирование историописания определяется среди прочего стилем. Этому последнему понятию Ямпольский уделяет особое внимание, справедливо указывая, что, выйдя из-под легкой руки и острого пера Жоржа-Луи Леклерка, графа де Бюффона, всемирно известного «естественника», который, кроме классификации животных и  растений, вывел еще и  эффектный афоризм «Стиль — это человек», особенности разных стилей в  мышлении и  описании на излете «неисторического» (потому и  пытавшегося создавать многотомные «монументальные» истории!) XIX столетия сами становятся парадигмами историописания, чтобы удивительным образом пересечься в  русском художественном и научном авангарде. «Стиль» здесь надо толковать в самом широком его значении уже хотя  бы потому, что и по времени, и по местам своего распространения это понятие перекрывает «лингвистический поворот» в историографии (напомним, что Хейден Уайт связывает его именно с XIX  веком). Говоря грубо, именно стиль и претендует на отмену «историзма» (как его трактует Ямпольский) в  это бурное время. Само стремление к традиции, к истокам и корням, по сути, исторично — достаточно сослаться хотя бы на теорию теллурности Карла Шмитта.

[97] 2014 •

В итоге пространственная история Михаила Ямпольского предстает как субъективистский проект построения «персональной» линии в историописании через набор своих собственных, уникальных для каждого артефактов — эго-источников (близких к  пониманию современного отечественного историка Ю. Л. Троицкого). Такую «личную» историю при желании



и  наличии времени и  сил может создать любой человек, желающий вписать себя в историю, но не через ее опыт, а посредством дошедших до нас источников. Таким образом, в  пределе Ямпольский заявляет приход во многом нового исторического субъекта, которому уже не удовольствоваться традиционным историописанием.

• Критика •

Владимир Максаков

255

ЛОГОС в магазинах вашего города

Москва

СанктПетербург

Киоски Академия в РАНХиГС, пр. Вернадского, 82, (499) 270‑29‑78, (495) 433‑25‑02 [email protected] Фаланстер, М. Гнездниковский пер., 12 / 27, (495) 629‑88‑21 [email protected] Фаланстер на Винзаводе, 4-й Сыромятнический пер., 1, стр. 6, (495) 926-30-42 Дом книги Москва, ул. Тверская, 8, стр. 1, (495) 629-64-83, 797-87-17 Москва на Воздвиженке, ул. Воздвиженка, 4/7, стр. 1, (495) 212-22-08 Циолковский, ул. Б. Молчановка, 18, (495)691-51-16, 691- 56-28 [email protected] Гараж, павильон Центра «Гараж», Пионерский пруд, Парк Горького, (495) 645-05-21 Гоголь books, книжный магазин в «Гоголь-центре», ул. Казакова, 8, +7 925 468-02-30 MMOMA Art Book Shop, Книжный магазин в Московском Музее Современного Искусства, ул. Петровка, 25, стр. 1 MMOMA Art Book Shop в ГУМе, Красная Площадь, ГУМ, 3 линия, 3 этаж Book Shop в институте «Стрелка», Берсеневская наб., 14, стр. 5А Kaspar Hauser, книжный магазин в галерее «Артплей», ул. Нижняя Сыромятническая, 10/11, (499) 678-02-26 Книжная лавка У Кентавра в РГГУ, ул. Чаянова, 15, (499) 973‑43‑01 [email protected] БукВышка, университетский книжный магазин (ВШЭ), ул. Мясницкая, 20, (495) 628‑29‑60 [email protected] Гнозиc, Турчанинов пер., 4, (499) 255-77-57 Киоск в Институте философии РАН, ул. Волхонка, 14 Додо на Солянке (DoDo), ул. Солянка, 1/2, стр. 1, м. Китай-Город, +7 926 063-01-35 Додо в ТРЦ «Филион» (Dodo Филион), Багратионовский пр-д, 5 (ТРЦ  «Филион») м. Фили, Багратионовская, +7 929 579-53-22 Додо в КЦ ЗИЛ (Dodo ZИЛ культурный центр), ул. Восточная, д. 4, к. 1, м. Автозаводская, 
 (495) 675-16-36 Омнибус Кутузовский проспект, 21 (кинотеатр «Пионер»), +7 915 418-60-27 Московский Дом книги, ул. Новый Арбат, 8, (495) 789-35-91 Русское зарубежье, ул. Нижняя Радищевская, 2, (495) 915-11-45, 915-27-97 Ходасевич, ул. Покровка, 6, +7 965 179-34-98 Оптовая торговля: издательство «Европа», М. Гнездниковский пер., 9, стр. 3а, (495) 629‑05‑54 [email protected]

Порядок слов, наб. р. Фонтанки, 15, (812) 310‑50‑36 Все свободны, Мойка, 28, +7 904 632-90-52

МЫ, Невский пр., 20 (проект BIBLIOTEKA), (981) 168-68-85 Магазин издательства СПбГУ, Менделеевская линия, 5, (812) 328 96 91, 329‑24‑70 Подписные издания,Литейный пр., д. 57, (812) 273-50-53 Свои книги, 1-я линия Васильевского Острова, 42, (812) 966-16-91 Либерте, ул. Курляндская, 49, «Лофт Rizzordi» Книжная лавка писателей, Невский пр., 66, (812) 314-47-59 Оптовая торговля: ИД «Гуманитарная академия», ул. ­Сестрорецкая, 8, (812) 430‑99‑21, 430‑20‑91 Воронеж

Книжный клуб Петровский, ул. 20‑летия ВЛКСМ, 54а, ТЦ  «Петровский пассаж», (473) 233‑19‑28

Владимир

Книжный клуб Эйдос, ул. Б. Московская, 20А (в арке), +7 920 623-0308

Нижний Новгород

Приволжский филиал Государственного центра современного искусства, Кремль, корпус 6 (здание «Арсенала»), (831) 423‑57‑41

Ростовна-Дону

Книжный салон Интеллектуал, ул. Садовая, 55, Дворец творчества детей и молодежи, фойе главного здания, (988) 565‑14‑35 Сорок два, пр. Соколова, 46, Циферблат, 3-й этаж, +7 906 180-35-14

Казань

Центр современной культуры Смена, ул. Бурхана Шахиди 7, 8 (843) 249-50-23

Пермь

Пиотровский, ул. Ленина, 54, (342) 243-03-51

Пенза

Впереплёте, ул. Московская, 12, тел. (8412) 25-64-68

Екатеринбург

Йозеф Кнехт, ул. 8 Марта, 7 (вход с набережной), (950) 193-15-33

Новосибирск

Собачье сердце, Каменская ул., 32, вход из арки КапиталЪ, ул. Максима Горького, 78, (383) 223-69-73

Красноярск

Киев Интернетмагазины

В электронном виде

Бакен, ул. Карла Маркса, 34А, (391) 288-20-82 СФУ-Механика роста. Книжная лавка при Северном Федеральном Университете. Свободный пр., д. 82, стр. 1, (391) 206-26-96, 206-39-28 Архе, ул. Якира, 13, +380-63-134-18-93 http://www.libroroom.ru/ http://www.labirint.ru /  http://urait-book.ru /  http://urss.ru /  http://www.ozon.ru /  http://www.litres.ru/ http://bookmate.ru/ http://www.ozon.ru/

Институт экономической политики имени Егора Тимуровича Гайдара — крупнейший российский научно‑исследовательский и учебно-методический центр. Институт экономической политики был учрежден Академией народного хозяйства в 1990 году. С 1992 по 2009 год был известен как Институт экономики переходного периода, бессменным руководителем которого был Е. Т. Гайдар. В 2010 году по инициативе коллектива в ­соответствии с Указом Президента РФ от 14 мая 2010 года № 601 институт вернулся к исходному наименованию, и ему было присвоено имя Е. Т. Гайдара. Издательство Института Гайдара основано в 2010 году. Задачей издательства является публикация отечественных и зарубежных исследований в области экономических, социальных и гуманитарных наук, ­трудов классиков и современников.