#3 (66) 2008 Логос

Citation preview

    

Назначение тротуаров: безопасность1

У лицы в больших городах служат множеству иных целей, помимо передвижения транспорта, а тротуары в больших городах — пешеходная часть улиц — служат множеству иных целей, помимо передвижения пешеходов. Это назначение связано с передвижением, но им не ограничивается, и само по себе оно по крайней мере столь же важно для правильной работы городов, как и передвижение. Сам по себе городской тротуар — это ничто, абстракция. Он важен только в сочетании со зданиями и прочим, что его ограничивает, или другими тротуарами, расположенными неподалеку от него. То же можно сказать и об улицах в том смысле, что они служат иным целям, помимо передвижения колесного транспорта по проезжей части. Улицы и их тротуары, основные общественные места города, являются его наиболее жизненно важными органами. Задумайтесь о городе, и что придет вам на ум? Его улицы. Если улицы города выглядят интересно, интересным выглядит и сам город; если они выглядят уныло, унылым выглядит и сам город. Кроме того, и здесь мы переходим к первой проблеме, если улицы города защищены от варварства и страха, то и город хорошо защищен от них. Когда люди говорят, что город или его часть представляют опасность или похожи на джунгли, то они имеют в виду прежде всего то, что они не чувствуют себя защищенными на его тротуарах. Но тротуары и те, кто использует их, не являются пассивными пользователями безопасности или беспомощными жертвами опасности. Тротуары, их ограничители и те, кто пользуется ими, являются активными участниками драматической борьбы между цивилизацией и вар1

Jane Jacobs. The Death and Life of Great American Cities. New York: Random House, , p. –.

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 3

3

10/1/08 12:05:40 AM

варством в городах. Обеспечение городской безопасности — основная задача улиц больших городов и их тротуаров. Эта задача совершенно отличается от задач, которые призваны выполнять тротуары и улицы в небольших городах или пригородах. Крупные города — это не то же самое, что «обычный город, только большой». Они — не «то же самое, что и пригороды, только плотнее». Они отличаются от обычных городов и пригородов в ряде отношений, и одно из них состоит в том, что большие города, по определению, полны незнакомых людей. Для каждого человека незнакомцы в больших городах являются куда более привычным окружением, чем знакомые. Более привычным не только в местах, где собирается публика, но и на пороге собственного дома. Даже люди, живущие по соседству, незнакомы друг с другом, и так и должно быть из-за большого скопления людей на небольшом географическом пространстве. Основной признак благополучного городского района состоит в том, что человек чувствует себя на улице среди всех этих незнакомцев защищенным и в безопасности. Он не должен неосознанно ощущать угрозу с их стороны. Неблагополучный в этом отношении городской район также оказывается скверным и в остальных отношениях и навлекает на себя — и на весь свой город — множество неприятностей. Сегодня варварство либо уже заполонило многие городские улицы, либо люди опасаются того, что нечто подобное в конечном итоге и произойдет. «Я живу в прекрасном и тихом жилом районе», — говорит мой приятель, который собирается переселиться в другое место. «Только иногда ночью будят крики людей, которых грабят на улице». Не нужно множества случаев насилия на городской улице или в городском районе, чтобы заставить людей бояться улиц. И если они их боятся, то и пользуются ими реже, что делает улицы еще более опасными. Конечно, встречаются и пугливые люди, которые никогда не будут чувствовать себя в безопасности, независимо от того, как обстоят дела на самом деле. Но это не имеет отношения к страху, охватывающему обычно рассудительных, терпимых и жизнерадостных людей, которые следуют лишь здравому смыслу, отказываясь после наступления темноты — или, в некоторых местах, днем — идти по улицам, где на них могут напасть и этого никто не увидит или не успеет помочь. Варварство и реальное, а не мнимое, отсутствие безопасности, вызывающее такие опасения, не может быть исключительной проблемой трущоб. На самом деле проблема стоит наиболее остро в прилично выглядящих «тихих жилых районах», наподобие того, из которого уехал мой приятель. Это не может быть исключительной проблемой старых частей больших городов. Проблема оказывается наиболее насущной в ряде перестроенных частей городов, включая, возможно, лучшие примеры перестройки — такие, как микрорайоны для людей со средними доходами. Начальник полицейского участка, относящегося к микрорайону,

4 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 4

10/1/08 12:05:40 AM

который вызвал восхищение у всей страны (в том числе у планирующих органов и кредиторов), недавно предупредил жителей не только об опасности пребывания на улице после наступления темноты, но и посоветовал им никогда не открывать двери незнакомцам. Жизнь здесь во многом похожа на жизнь трех поросят или семи козлят из детских сказок-страшилок. Проблема тротуара и отсутствия безопасности на пороге собственного дома одинаково серьезна в городах, которые усердно занимались перестройкой, и в городах, которые не прилагали больших усилий в этом направлении. При этом бесполезно возлагать ответственность за отсутствие безопасности в городе на национальные меньшинства, бедных или бездомных. Существуют огромные различия в степени цивилизации и безопасности у таких групп и городских районов, в которых они проживают. Например, в Нью-Йорке в любое время дня и ночи одними из самых безопасных улиц являются те, на которых проживают бедняки или национальные меньшинства, а одними из наиболее опасных — улицы, заселенные такими же людьми, как и мы. То же можно сказать и о других крупных городах. Причиной правонарушений и преступлений в пригородах и обычных городах, а также в больших городах, служат глубокие и сложные социальные проблемы. Здесь достаточно сказать, что необходимым условием сохранения городского общества, которому можно поставить диагноз и помочь избежать более глубоких социальных проблем, является укрепление всех возможных сил для обеспечения безопасности и цивилизации в наших городах. Глупо строить городские районы, которые прекрасно подходят для совершения преступлений. Тем не менее, именно их мы и строим. Прежде всего, необходимо понять, что общественный порядок — порядок на тротуаре и улице — в городах в основном обеспечивается не полицией, а сложным, почти бессознательным сообществом добровольного надзора и сдерживания, состоящим из простых людей. В некоторых городских районах — наиболее заметными примерами являются старые микрорайоны с муниципальным жильем или улицы с большими потоками людей — обеспечение общественного порядка почти полностью отдано на откуп полиции и специальных охранников. Такие места являются джунглями. Никакая полиция не сможет установить цивилизацию там, где ее не удалось привить обычными и последовательными средствами. Кроме того, необходимо понять, что проблему отсутствия безопасности невозможно решить, расселяя людей и заменяя особенности городов особенностями пригородов. Если бы это могло решить проблему отсутствия безопасности на городских улицах, то Лос-Анджелес был бы безопасным городом, потому что, на первый взгляд, он почти целиком состоит из пригородов. В сущности, в нем нет районов, которые были бы достаточно компактными, чтобы их можно было назвать плотными городскими районами. Тем не менее, в отношении Лос-Анджелеса — Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 5

5

10/1/08 12:05:40 AM

больше, чем в отношении любого другого большого города — приходится признать, что, будучи городом, он на самом деле состоит из незнакомцев, не все из которых милы и приятны. Показатели преступности в Лос-Анджелесе поражают. Из семнадцати городов с населением более миллиона человек Лос-Анджелес настолько превосходит остальные по показателям преступности, что образует свою особую категорию. И особенно это касается преступлений, связанных с нападениями на людей, то есть преступлениями, которые заставляют людей бояться улиц. Например, в Лос-Анджелесе показатели изнасилований (цифры  года) составляют , на . жителей, что более чем вдвое превышает показатели двух других следующих городов — Сент-Луиса и Филадельфии; втрое превышает показатели для Чикаго (,) и более чем вчетверо — для Нью-Йорка (.). По нападениям при отягчающих обстоятельствах показатели ЛосАнджелеса составляют , по сравнению со , для Балтимора и , для Сент-Луиса (два следующих за ним больших города с наиболее высокими показателями) и с , для Нью-Йорка и  для Чикаго. Общие показатели Лос-Анджелеса по серьезным преступлениям составляют ., на . человек, намного опережая следующие за ним Сент-Луис и Хьюстон с ., и .,, а также Нью-Йорк и Чикаго с ., и ,. Причины высоких показателей преступности в Лос-Анджелесе, несомненно, сложны и, по крайней мере отчасти, неясны. Но это убеждает нас в том, что снижение плотности городского населения не гарантирует защищенности от преступлений и страха перед преступлениями. Таков один из выводов, который можно сделать и для отдельных городов, где псевдопригороды и старые пригороды идеально походят для совершения изнасилований, грабежей, избиений, разбойных нападений и тому подобного. Здесь мы сталкиваемся с крайне важным вопросом относительно городских улиц: насколько легко можно совершить на них преступление? Возможно, существует некий абсолютный объем преступлений в данном городе, которые так или иначе будут совершены (я так не считаю). Так это или нет, но на различных улицах варварство и страх перед ним проявляются совершенно по-разному. Некоторые городские улицы не оставляют никаких возможностей для уличного варварства. Показательный пример — улицы бостонского Норт-Энда. Они, наверное, являются самым безопасным в этом отношении местом на Земле. Хотя проживают в Норт-Энде преимущественно итальянцы или лица итальянского происхождения, улицы этого района часто используются также представителями других рас и национальностей. Некоторые чужаки работают в этом районе или рядом с ним; некоторые приезжают для того, чтобы сделать покупки и погулять; многие, в том числе представители национальных меньшинств, которые заселили опасные районы, предварительно покинутые другими, счита-

6 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 6

10/1/08 12:05:40 AM

ют обязательным для себя получать деньги по чекам в магазинах НортЭнда и сразу же делать большие закупки на неделю на улицах, где, как им известно, они не распрощаются со своими деньгами после того, как получат, и перед тем, как потратят их. Фрэнк Хейви, директор Норт-Эндского союза, местного центра социальной помощи, говорит: «Я прожил здесь в Норт-Энде двадцать восемь лет, и за все это время я ни разу не слышал ни об одном изнасиловании, грабеже с применением насилия, растлении малолетних или других уличных преступлениях такого рода в районе. И если бы это произошло, я бы узнал об этом, даже если бы это не попало на страницы газет». Хейви говорит, что за последние тридцать лет было несколько попыток совращения детей или, поздно вечером, нападения на женщин. И всякий раз такие попытки пресекались прохожими, зеваками из окон или хозяевами магазинов. Между тем, в квартале Эльм-Хилл-авеню в Роксбери, старой части Бостона, которая внешне похожа на пригород, уличные нападения и возможность их совершения в отсутствие зевак, способных защитить жертву, вынуждают благоразумных граждан избегать улиц в темное время суток. Неудивительно, что по этой и другим, связанным с нею, причинам (тусклость и унылость) большинство жителей пренебрежительно отзывалось о Роксбери. Его стали покидать. Мне не хочется выделять Роксбери или его некогда прекрасную часть Эльм-Хилл-авеню в качестве особенно уязвимого района; его недостатки, и особенно поразившая его Великая Болезнь Унылости, слишком часто встречаются и в других городах. Но такие различия в общественной безопасности в одном и том же городе весьма примечательны. Основные проблемы квартала Эльм-Хилл-авеню связаны не с преступным, подвергающимся дискриминации или бедным населением. Его проблемы связаны с тем, что он физически совершенно не приспособлен для благополучного функционирования и соответствующего существования в качестве городского района. Даже во внешне похожих частях внешне похожих мест существуют резкие различия в общественной безопасности. Происшествие в Washington Houses, микрорайоне с муниципальным жильем в НьюЙорке, служит подтверждением этой мысли. Группа жителей этого микрорайона, занимаясь его благоустройством, провела в середине декабря  года несколько уличных церемоний и поставила три рождественские елки. Основная елка, которая была настолько тяжелой, что для того, чтобы ее привезти, установить и украсить, потребовались значительные усилия, была помещена на «улице» внутри микрорайона, на центральной аллее в месте для прогулок. Две другие елки, высота которых не превышала шести футов, а вес позволял переносить их без особого труда, были установлены на двух небольших площадках на границе микрорайона с оживленной авеню и на пересечении с улицей старого города. В первую же ночь большая елка со всеми украшениями быЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 7

7

10/1/08 12:05:40 AM

ла украдена. Две небольшие елки со всеми своими гирляндами и прочими украшениями оставались невредимыми до тех пор, пока они не были разобраны после новогодних праздников. По словам социального работника, помогавшего группе жителей: «Место, откуда была украдена елка, которое теоретически является наиболее безопасным и защищенными местом в микрорайоне, одновременно является наиболее небезопасным для людей и особенно детей. Находиться на этой аллее людям так же небезопасно как и рождественской елке. С другой стороны, места на границе микрорайона, где другие елки остались целыми и невредимыми, оказались безопасными для людей». Об этом, в общем-то, известно каждому: оживленная городская улица, как правило, безопасна, а безлюдная городская улица может таить в себе опасность. Но как это происходит на самом деле? И что делает городскую улицу оживленной или вызывающей опасения? Почему люди сторонились аллеи в Washington Houses, которая предположительно была привлекательной? Почему они не сторонились расположенных к западу улиц старого города? Как насчет улиц, которые бывают оживленными только какое-то время, а потом внезапно становятся безлюдными? Городская улица предназначена для незнакомцев и безопасность на ней зависит от присутствия незнакомцев. Поэтому улица благополучного городского района всегда должна обладать тремя основными качествами. Во-первых, должна существовать четкая граница между публичным и частным пространством. Публичное и частное пространство не могут взаимопроникать друг в друга, как это обычно бывает в пригороде. Во-вторых, улица должна просматриваться, просматриваться теми, кого мы могли бы называть естественными хозяевами улицы. Здания на улице, предназначенные для незнакомцев и для обеспечения безопасности жителей и незнакомых людей, должны быть ориентированы на улицу. Они не могут быть повернуты к ней своей оборотной или глухой стороной и оставлять ее без присмотра. В-третьих, улица должна постоянно использоваться, за ней должно присматривать достаточное число людей, находящихся на ней самой и в зданиях. Никому не нравится сидеть на крыльце или смотреть из окна на пустую улицу. Почти никто не занимается этим. Но при этом многие развлекаются тем, что время от времени смотрят за тем, что происходит на улице. В поселениях, которые меньше больших городов по своим размерам и проще по своему устройству, контроль над общественно приемлемым поведением, если не над преступностью, по-видимому, осуществляется с большим или меньшим успехом благодаря сочетанию доброго имени, слухов, одобрения, неодобрения и запретов, которое способно оказать определенное влияние, если люди знакомы друг с другом. Но улицы большого города, которым приходится контролировать поведение не только его жителей, но и приезжих из пригородов и небольших горо-

8 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 8

10/1/08 12:05:40 AM

дов, желающих подольше побыть вдали от домашних сплетен и запретов, должны управляться более прямыми и простыми методами. Удивительно, что большим городам вообще удается решать такую трудную по своей сути задачу, причем во многих случаях весьма успешно. Бесполезно пытаться избежать проблемы опасных городских улиц, стараясь сделать безопасными одни места, скажем, внутренние дворики или защищенные площадки для детей, вместо других. Улицы большого города по определению предназначены для незнакомцев, поскольку именно незнакомцы ходят по ним. Улицы не только должны защищать город от незнакомцев-грабителей, они должны защищать многих миролюбивых и благонамеренных незнакомцев, обеспечивая их безопасность, когда они ходят по ним. К тому же, ни один нормальный человек, включая детей, не может провести всю свою жизнь в некоем искусственном укрытии. Улицами приходится пользоваться всем. На первый взгляд, здесь есть несколько простых задач: попытаться обезопасить улицы, где публичное пространство однозначно публично, физически отделено от частного или ничейного пространства, чтобы область, нуждающаяся в наблюдения, имела четкие и реальные границы; и понять, что эти публичные уличные пространства по возможности просматриваются на постоянной основе. Но достичь этих целей, особенно последней, не так просто. Нельзя заставить людей пользоваться улицами, если у них нет для этого никаких оснований. Нельзя заставить людей смотреть за улицами, если они не хотят смотреть за ними. Обеспечение безопасности на улицах посредством наблюдения и взаимного контроля друг за другом кажется зловещей, но в реальной жизни все обстоит не так мрачно. Безопасность на улицах лучше, проще и с наименьшей враждебностью и подозрениями обеспечивается именно там, где люди пользуются городскими улицами наиболее естественно и менее всего осознают, что они поддерживают порядок на них. Основное условие такого наблюдения — наличие большого количества магазинов и других публичных мест, разбросанных вдоль тротуаров района; особенно важны предприятия и общественные места, которые используются в вечернее и ночное время. Магазины, бары и рестораны, как основные примеры, различным и сложным образом способствуют обеспечению безопасности на улицах. Во-первых, они создают основания для того, чтобы люди — и местные жители, и неместные — пользовались улицами, на которых расположены такие предприятия. Во-вторых, они заставляют людей проходить мимо мест, которые сами по себе не имеют ничего привлекательного для публики, но которые лежат на пути к чему-то еще; географически такое влияние простирается не очень далеко, поэтому предприятия должны располагаться в городском районе так часто, чтобы наполнить пешеходами те отрезки улицы, вдоль которых нет публичных мест. Кроме того, должно быть Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 9

9

10/1/08 12:05:40 AM

много различных предприятий, чтобы у людей были причины проходить мимо друг друга. В-третьих, хозяева магазинов и другие мелкие предприниматели обычно бывают горячими сторонниками общественного спокойствия и порядка; они не любят разбитые окна и разбойные нападения; они не любят, когда клиенты начинают беспокоиться о безопасности. Они — великие часовые улиц и охранники тротуаров, когда их численность достаточно велика. В-четвертых, активность, создаваемая посыльными или людьми, идущими за едой или спиртным, сама по себе привлекательна для других людей. Мысль, что вид людей привлекает других людей, по-видимому, является чем-то непостижимым для градостроителей и архитекторов. Они исходят из того, что горожане хотят видеть пустоту, очевидный порядок и спокойствие. Большее заблуждение трудно себе представить. Любовь людей наблюдать за движением и другими людьми в городах сложно не заметить. Эта особенность принимает крайне забавные формы в верхнем Бродвее в Нью-Йорке, где улица разделена узкой центральной аллеей прямо посреди проезжей части. На перекрестках этой длинной, тянущейся с севера на юг аллеи за большими бетонными тумбами установлены скамейки и всегда, даже когда едва позволяет погода, эти скамьи заполнены людьми, которые наблюдают за пешеходами, проходящими по аллее перед ними, наблюдают за проезжей частью, наблюдают за людьми на оживленных тротуарах, наблюдают друг за другом. Наконец, Бродвей доходит до Колумбийского университета и Бернардколледжа, находящихся соответственно — по правую и левую стороны от него. Здесь царят спокойствие и порядок. Никаких магазинов, никакой суматохи, создаваемой ими, почти нет пешеходов — и никаких наблюдателей. Скамейки есть, но они пусты даже в самую распрекрасную погоду, и я даже знаю причину этого. Нет места скучнее. Даже студенты этих институтов избегают уединения. Они гуляют, делают домашние задания и разглядывают улицы на самых оживленных перекрестках университетского городка. Точно также обстоит дело и на других городских улицах. У оживленной улицы всегда есть свои пешеходы и чистые наблюдатели. В прошлом году я была на такой улице в Нижнем Ист-Сайде Манхеттена, ожидая автобус. Потребовалось не больше минуты, и я уже начала наблюдать за прохожими и игрой детей, как мое внимание привлекла женщина, открывшая окно квартиры на третьем этаже дома на противоположенной стороне улицы и начавшая энергично жестикулировать мне. Когда я обратила на нее внимание, она прокричала мне: «Автобус по субботам здесь не ходит!» Затем жестами и мимикой она показала мне, куда идти. Эта женщина была одной из многих тысяч жителей НьюЙорка, которые при случае заботятся об улицах. Они замечают неместных. Они следят за всем происходящим. Если им нужно что-то сделать —

10 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 10

10/1/08 12:05:40 AM

сказать неместному, что он ждет не там, или вызвать полицию, — они делают это. Конечно, для таких действий обычно необходима определенная уверенность действующего лица в праве собственности на улицу и в помощи, которую он при необходимости получит. Но еще важнее, чем действия и необходимых условий для него, — само наблюдение. Не все в больших городах заботятся об улицах, и многие живущие или работающие в городах не осознают, почему их район безопасен. Недавно на улице, где я живу, произошло событие, которое меня заинтересовало. Следует пояснить, что сторона улицы, на которой я живу, невелика, но на ней есть множество самых разных зданий — от старых многоквартирных домов до трех- и четырехэтажных зданий, превратившихся в дома с недорогими съемными квартирами и магазинами на первом этаже или используемых только одной семьей, наподобие нашего. На другой же стороне улицы стоят в основном четырехэтажные кирпичные многоквартирные дома, сдаваемые в аренду, с магазинами внизу. Но двенадцать лет назад половина зданий в квартале была объединена в одно здание с лифтом и небольшими квартирами с высокой арендной платой. Событием, привлекшим мое внимание, была безмолвная борьба между мужчиной и маленькой девочкой восьми-девяти лет. Казалось, мужчина пытался заставить девочку пойти с собой. Он то уговаривал ее, то делал безучастный вид. Девочка, стоявшая у стены многоквартирного дома напротив, не поддавалась, как бывает тогда, когда дети сопротивляются. Пока я наблюдала из окна второго этажа и размышляла о том, как мне лучше вмешаться, необходимость в этом отпала. Из мясной лавки, находящейся внизу многоквартирного дома, вышла женщина, которая со своим мужем управляла этой лавкой; она встала в пределах слышимости, скрестила руки на груди и сделала решительное выражение лица. Тогда же вышел и Джо Корнаккиа, который со своими зятьями держит гастроном, и с серьезным видом встал на другой стороне улицы. Выше из окон многоквартирного дома высунулись несколько голов, одна из них быстро убралась в окно, а ее владелец через минуту появился в дверном проеме за мужчиной. Двое мужчин из бара рядом с мясной лавкой встали в дверях и начали ждать. На моей стороне улицы я увидела, что владелец скобяной лавки, торговец фруктами и хозяин прачечной вышли из своих магазинов и что за сценой наблюдали из множества окон, помимо моего. Мужчина не знал об этом, но он был окружен. Никто не позволил бы увести маленькую девочку, даже если бы никто не знал, кто она такая. К сожалению, — правда, только из мелодраматических соображений — придется сказать, что маленькая девочка оказалась дочкой этого человека. На всем протяжении этой небольшой драмы, занявшей, возможно, каких-то пять минут, из окон квартир с высокой арендной платой Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 11

11

10/1/08 12:05:40 AM

не выглянул ни один человек. И это можно сказать только об этом здании. Когда мы только переехали в наш квартал, я с нетерпением ждала, когда же все здания сделают похожими на это. Теперь, когда я познакомилась с ним получше, мне остается только с грустью ожидать последних известий о том, что именно такая перестройка запланирована для остальных домов, примыкающих к зданию с высокой арендной платой. Жильцы этого здания, большая часть которых меняется так часто, что мы даже не можем запомнить их лица, 2 не имеют ни малейшего представления о том, кто и как заботится об их улице. Район может принять и защитить многих этих перелетных птиц, как это происходит в нашем районе. Но когда и если район, в конечном итоге, будет населен только ими, они со временем обнаружат, что улицы стали менее безопасными, они будут озадачены этим и, если дело примет дурной оборот, они переселятся в другой район, который странным образом окажется более безопасным. В некоторых богатых городских районах, где наблюдение своими силами распространено слабо, таких, как жилая часть Парк-авеню или верхняя Пятая-авеню в Нью-Йорке, уличных наблюдателей нанимают на работу. Например, скучные тротуары жилой части Парк-авеню удивительно безлюдны; вместо того, чтобы пользоваться ими, пешеходы предпочитают интересные тротуары Лексингтон-авеню и Мэдисонавеню к востоку и к западу от нее, где много магазинов, баров и ресторанов, и пересекающиеся с ними улицы. Сеть швейцаров и управляющих, посыльных и нянь, обеспечивает наблюдение за жилой частью Парк-авеню. В темное время суток швейцарам — основному оплоту безопасности — помогают хозяева собак, выходящие с ними на прогулку. Но эта улица настолько свободна от наблюдателей, настолько лишена веских причин для ее использования или наблюдения за ней, что, если бы арендная плата на ней была ниже отметки, позволяющей содержать множество наемных швейцаров и лифтеров, она, несомненно, стала бы весьма опасной улицей. Когда улица хорошо устроена для приема неместных, когда на ней существует четкое разделение между частным и публичным пространством и созданы необходимые условия для деятельности и наблюдения, тогда чем больше на ней незнакомцев, тем она оживленней. Неместные занимают важное место на улице, где я живу, и они приобретают особое значение в темное время суток, когда потребность в безопасности наиболее велика. Нам во многом повезло, что на нашей улице есть бар не только с местной клиентурой и еще один на углу, но и известный бар, который притягивает жителей из прилегающих районов и даже из других городов. Он известен потому, что поэт Дилан То2 Некоторые из них, по словам хозяев магазинов, живут на бобах и хлебе и тратят все свое время на то, чтобы найти жилье, где им не придется отдавать все свои деньги за аренду.

12 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 12

10/1/08 12:05:40 AM

мас обычно бывал в нем и упомянул о нем в своих сочинениях. Этот бар работает в две смены. Утром и перед обедом он служит местом сбора старой ирландской общины портовых грузчиков и других портовых рабочих, чем он всегда и был. Но в послеобеденное время в нем начинается другая жизнь, больше похожая на студенческую литературную вечеринку с пивом, которая продолжается до раннего утра. Холодными зимними вечерами, проходя мимо открытых дверей «Белой лошади», всегда поражают гул и веселье, царящие в баре. Благодаря посетителям этого бара наша улица остается оживленной до трех утра, и по ней всегда безопасно возвращаться домой. Единственный известный мне случай драки на нашей улице имел место в «мертвые» часы между закрытием бара и рассветом. Драка была остановлена одним из наших соседей, который увидел ее из своего окна и, будучи подсознательно уверенным в том, что даже ночью он остается причастным к сообществу, обеспечивающему общественный порядок на улице, вмешался. Один мой приятель живет на улице в верхней части города, где религиозная молодежь и общинный центр, проводящий множество танцевальных вечеров и занимающийся другими вещами, играют для его улицы ту же роль, что и бар White Horse для нашей. Традиционное планирование тесно связано с пуританскими и утопическими представлениями о том, как людям следует проводить свое свободное время, и при планировании эти моральные соображения тесно переплетены с представлениями о жизнедеятельности больших городов. В поддержании цивилизации на улицах городов бар «Белая лошадь» и содержащийся на средства церкви молодежный центр при всех несомненных различиях между ними выполняют одну и ту же задачу прививания цивилизации улицам. В городах есть не только пространство для таких различий, связанных со вкусами, целями и интересами занятий; в городах есть также потребность в людях со всеми этими различиями во вкусах и наклонностях. Предпочтение, отдаваемое утопистами и другими одержимыми устроителями досуга простых людей одной правовой форме деятельности перед другой, не просто не приносит пользы городам. Оно приносит вред. Чем больше и шире область всех законных интересов (в строго юридическом смысле слова), которые могут удовлетворить городские улицы и находящиеся на них предприятия, тем лучше для улиц, а также безопасности и цивилизации города. Бары и, в сущности, вся торговля пользуются дурной репутацией во многих городских районах именно потому, что они притягивают неместных, а те не используются в качестве полезного актива. Это печальное обстоятельство особенно бросается в глаза в унылых серых поясах больших городов и некогда фешенебельных или, по крайней мере, солидных старых жилых районах, приходящих в упадок. Поскольку эти районы столь опасны, а улицы обычно столь темны, принято считать, что корень всех зол лежит в недостаточном уличном освещении. Хорошее освещение важно, но темнота — не единственное Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 13

13

10/1/08 12:05:40 AM

объяснение глубокой функциональной болезни серых районов, Великой Болезни Унылости. Ценность яркого уличного освещения для унылых серых районов возрастает благодаря уверенности, которую оно придает людям, которым нужно идти по тротуарам или которые хотели бы идти по ним, но отсутствие хорошего освещения не позволяет им сделать это. Так, освещение помогает этим людям наблюдать за улицей. Кроме того, очевидно, что хорошее освещение позволяет большему числу людей наблюдать за большей площадью. Каждая дополнительная пара глаз и каждое расширение области обзора приносит пользу унылым серым районам. Но при отсутствии наблюдателей, которые играют важную роль в поддержании цивилизации на улицах, освещение может привести к негативным последствиям. Пугающие общественность преступления могут совершаться и совершаются на хорошо освещенных станциях метро, когда нет никаких наблюдателей. Они почти никогда не случаются в затемненных театрах, где есть множество наблюдателей. Уличные фонари могут походить на пресловутый камень, упавший в пустыне, где нет ушей, чтобы слышать. Вызовет ли он шум? Отбрасывают фонари ли свет, если нет никаких наблюдателей? Они бесполезны. Для объяснения беспокойства, которое вызывают незнакомцы на улицах унылых районов города, я сначала отмечу — по аналогии — особенности еще одной своеобразной разновидности улицы — коридоров многоэтажных муниципальных жилых домов, производных «лучезарного города» (Radiant City). Лифты и коридоры этих домов представляют собой в определенном смысле улицы. Они являются улицами, нагроможденными в небе, чтобы устранить улицы на земле и сделать возможным создание на земле пустынных парков наподобие аллеи в районе Washington Houses, откуда была украдена елка. При этом такие внутренние части зданий оказываются улицами в том смысле, что по ним приходят и уходят жильцы, большинство которых может быть незнакомо друг с другом или не знать, кто здесь живет, а кто — нет. Они являются улицами и в том смысле, что они доступны для публики. Они созданы в подражание стандартам жилья для высшего класса, но только без расходов на швейцара и лифтеров. Любой может войти в эти здания без каких-либо вопросов и воспользоваться аллеей лифта и тротуарами коридоров. Эти внутренние улицы, несмотря на свою полную открытость для публичного использования, закрыты для публичного наблюдения, и потому им не достает сдержек и противовесов просматриваемых улиц. Насколько я могу судить, обеспокоенное не столько опасностью для жизни людей, сколько вандализмом по отношению к собственности, который имеет место на этих не поддающихся наблюдению улицах, Управление жилищного строительства Нью-Йорка несколько лет тому назад провело эксперимент с коридорами, открытыми для наблюдения в бруклинском комплексе жилых зданий, который я назову Blenheim Houses,

14 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 14

10/1/08 12:05:40 AM

хотя на самом деле он носит иное название. (Мне не хочется осложнить положение посредством такой рекламы). Из-за того, что высота Blenheim Houses составляет шестнадцать этажей, и того, что тем самым создаются огромные свободные пространства на земле, наблюдение за ними из открытых коридоров с земли или из других зданий имеет только психологический эффект, но эта психологическая открытость, по-видимому, оказывается в определенной степени действенной. Более важным и действенным является то, что коридоры в них устроены так, чтобы способствовать наблюдению внутри самих зданий. Они были превращены в полезное, а не просто проходное пространство. Оно было предназначено для развлечений и оформлено достаточно богато, чтобы служить балконами и пассажами. Все это оказалось столь ярким и интересным, что жильцы нашли этому еще одно прекрасное применение: место для пикника — и это несмотря на беспрестанные просьбы и угрозы администрации, которая не планировала, что эти балконы и коридоры могут служить местом для проведения пикников. (План должен предусматривать все и затем оставаться неизменным). Жильцы полюбили балконы; и потому часто используемые балконы находятся под пристальным наблюдением. Ни преступлений, ни проявлений вандализма в этих коридорах не замечено. Не было украдено или разбито ни одной лампочки, хотя в подобных строениях с не просматриваемыми коридорами вследствие воровства или вандализма обычно каждый месяц приходится менять тысячи лампочек. Пока все обходится. Поразительное свидетельство связи между городским наблюдением и городской безопасностью! Тем не менее, Blenheim Houses вызывают опасения насчет вандализма и дурного поведения. Освещенные балконы, которые, по выражению управляющего, оказываются «самой яркой и привлекательной сценой в поле зрения», притягивают посторонних, особенно подростков, со всего Бруклина. Но эти посторонние, притягиваемые магнитом просматриваемых коридоров, не задерживаются в них. Они идут на другие «улицы» зданий, улицы, на которых наблюдение отсутствует. К ним относятся лифты и, что более важно в этом отношении, пожарные лестницы и их площадки. Те, кто пекутся о порядке в доме, гоняются за нарушителями, которые ведут себя варварски и дурно на высоких не просматриваемых лестницах шестнадцатиэтажных зданий, и нарушителям спокойствия удается уйти безнаказанными. Не составляет труда подняться на лифте на верхний этаж, заклинить двери кабины, чтобы лифт нельзя было спустить, а затем сеять панику в здании и у каждого встречного. Проблема настолько серьезна и кажется почти неразрешимой, что преимущество безопасных коридоров сводится на нет — по крайней мере в глазах измученного управляющего. В Blenheim Houses имеет место нечто подобное тому, что происходит в унылых серых районах городов. Печально немногочисленные и редЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 15

15

10/1/08 12:05:40 AM

ко разбросанные заплаты блеска и оживления в серых районах похожи на просматриваемые коридоры Blenheim Houses. Они привлекают посторонних. Но относительно пустынные, унылые, глухие улицы, идущие от этих мест, похожи на пожарные лестницы Blenheim Houses. Они не предназначены для посторонних и присутствие посторонних на них неизбежно таит в себе угрозу. В таких случаях возникает соблазн возложить вину на балконы — торговлю или бары, которые притягивают к себе неместных. Типичный ход мысли отражается в разрабатываемом в Чикаго проекте реконструкции Гайд-парк-Кенвуда. В этой части серого района, примыкающей к Чикагскому университету, имеется множество роскошных зданий и участков земли, но в течение тридцати лет она страдала от пугающей проблемы уличной преступности, сопровождавшейся в последние годы значительным физическим обветшанием. «Причина» упадка Гайдпарк-Кенвуда была блестяще установлена наследниками врачей, лечивших кровопусканием, которые ныне занимаются градостроительством. И этой причиной служит наличие «болезни». Под болезнью они имеют в виду то, что многие профессора колледжа и семьи других представителей среднего класса постепенно покидали этот унылый и опасный район, а их места зачастую естественным образом занимали те, у кого не было больших экономических или социальных возможностей выбирать себе место жительства. План выделяет и устраняет эти пораженные болезнью участки, заменяя их участками «лучезарного городасада», которые, как водится, призваны свести к минимуму использование улиц. В соответствии с планом, создаются новые пустые пространства, стирается и без того слабое различие между частным и публичным пространством в районе и уничтожается существующая торговля. Ранние планы этой реконструкции предполагали создание относительно большого, похожего на пригородный, торгового центра. Но это свидетельствовало о слабом понимании реалий в процессе планирования. Большой центр — больше, чем нужный для удовлетворения обычных покупательских нужд жильцов в самом реконструированном районе, — «мог бы привлечь в район посторонних людей», как выразился один из архитекторов. Поэтому решено было построить небольшой торговый центр. Большой или небольшой — не так уж важно. Это неважно, потому что Гайд-парк-Кенвуд, как и все городские районы, в действительности окружен «посторонними». Этот район расположен внутри Чикаго. Его положение не изменить. Его нельзя сделать пригородом. Планирование, направленное на избегание глубоких функциональных несоответствий, может привести к одному из двух возможных результатов. Различные посторонние и дальше будут приходить в этот район, и среди них будут не только приятные и милые люди. В том, что касается безопасности, перемен не произойдет, за исключением того, что возможности для уличной преступности немного расширятся из-за по-

16 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 16

10/1/08 12:05:40 AM

явления нового пустого пространства. Или план может предусматривать определенные исключительные средства недопущения посторонних в этот район. Так, как сообщалось в прессе, примыкающий к нему Чикагский университет, который играл ведущую роль в разработке плана, предпринял чрезвычайные меры, выпуская полицейских собак каждую ночь для патрулирования университетского городка и недопущения людей в этот опасный замкнутый район. Барьеры, созданные этими новыми зданиями на границах Гайд-парк-Кенвуда, и чрезвычайные меры по охране порядка вполне могут оказаться действенными в том, что касается недопущения чужаков в этот район. Правда, это вызовет враждебное отношение со стороны остального города и приведет к появлению в самом районе психологии осажденной крепости. И кто может быть уверен, что всем этим тысячам людей, по праву живущим в этой крепости, можно доверять в темноте? Я уделила такое внимание Гайд-парк-Кенвуду не потому, что это какой-то особенно вопиющий случай, а потому, что вынесенный диагноз и предложенные меры «лечения» типичны, хотя и несколько более амбициозны, для планов, проводимых в жизнь по всей стране. Дело в градостроительстве как таковом, насквозь пронизанном ортодоксией, а не в каком-то местном самодурстве. Представим, что мы и дальше будем строить и сознательно перестраивать небезопасные города. Как нам уживаться с этой незащищенностью? До сих пор существовало три способа, позволяющих нам жить с нею; возможно, когда-нибудь появятся и другие, но я подозреваю, что нам придется иметь дело с дальнейшим развитием и видоизменением этих трех. Первый способ состоит в том, чтобы смириться с опасностью и бросить этих несчастных на произвол судьбы. Такая политика проводится сегодня по отношению к бедным районам и ко многим районам, в которых проживают представители среднего класса. Второй способ — это поиск спасения в транспортных средствах. Такой метод практикуется в крупных заповедниках с дикими животными в Африке, где туристов предупреждают о том, чтобы они ни в коем случае не выходили из своих машин, пока они не покинут пределы этого заповедника. Этот метод также практикуется и в Лос-Анджелесе. Удивленные гости города неизменно рассказывают истории о том, как их останавливала полиция, расспрашивала их о том, зачем они едут в ЛосАнджелес, и предупреждала их об опасности. Кажется, что этот метод обеспечения общественной безопасности работает не слишком эффективно, о чем свидетельствует уровень преступности. Но представьте, какими могли бы быть показатели преступности, если бы многие люди не знали, что они беззащитны в огромном заповеднике Лос-Анджелеса. В опасных районах других городов люди также часто используют или, по крайней мере, пытаются использовать автомобили для защиты. В письме редактору New York Post мы читаем: «Я живу на темной улиЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 17

17

10/1/08 12:05:40 AM

це Ютика в Бруклине. Поэтому мне приходится ездить домой на такси даже в не слишком позднее время. Таксист попросил меня выйти на углу Ютики, заявив, что дальше он не поедет. Но если бы мне хотелось прогуляться по темной улице, зачем бы мне понадобилось такси?» Третий способ был придуман уличными бандами, а затем взят на вооружение застройщиками при перестройке города. Этот способ состоит в установлении контроля на определенной территорией. Исторически уличные банды осваивали территорию определенных улиц, районов или парков, а нередко того, другого и третьего сразу. Члены других банд не могли заходить на эту территорию без разрешения тех, кто ее контролировал, а если они все же решались зайти, то должны были быть готовы к стычке. В  году совету по делам молодежи Нью-Йорка, который не знал, как ему прекратить столкновения между уличными бандами, удалось все же установить перемирие. Это перемирие предполагало, среди прочего, взаимное признание бандами сфер влияния и обязательство не нарушить границы между ними. Начальник полиции Нью-Йорка Стивен Кеннеди пришел в ярость от соглашений, признающих сферы влияния банд. Полиция, говорил он, должна защищать право каждого гулять в любой части города, не беспокоясь насчет своей безопасности, а соглашения о разделе сфер влияния полностью подрывали общественные права и общественную безопасность. Мне кажется, Кеннеди был совершенно прав. Но нам нужно взглянуть на проблему с точки зрения сотрудников совета по делам молодежи. Война была вполне реальной, и они пытались прекратить ее любыми доступными средствами. На улицах, в парках и районах, в которых господствовали эти банды, ни о какой общественной безопасности не могло быть и речи, а ведь от нее, в конце концов, и зависит право и свобода передвижения. В таких условиях свобода города была отвлеченным идеалом. Теперь рассмотрим проекты переустройства городских районов: жилье для состоятельных людей и представителей среднего класса занимает большие территории, многие старые районы, образуют, согласно рекламным проспектам, «островки в городе», «города в городе» и «новое понимание городской жизни». Здесь обозначается сфера влияния и граница с другими «бандами». На первый взгляд, граница невидима. Но специальных патрулей достаточно для того, чтобы обозначить ее. И в последние годы эта граница стала вполне зримой, превратившись в забор. Возможно, первым примером этого стал высокий забор вокруг района «лучезарного города-сада», граничащего с Больницей Джона Хопкинса в Балтиморе. Для особенно непонятливых на заборе висят таблички с надписью: «Не входить!» В мирном городе подобные заборы смотрятся жутковато. Они не просто уродливы; они поистине сюрреалистичны.

18 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 18

10/1/08 12:05:40 AM

Нью-Йорк по-своему усвоил урок Балтимора и при поддержке одного из кооперативов жителей Нижнего Ист-Сайда пошел еще дальше. В северной части района, использовавшейся как место для прогулок, были возведены железные ворота, опутанные сверху колючей проволокой. Если вы считаете, что эти ворота должны были оградить место для прогулок от старого развращенного мегаполиса, вы ошибаетесь. За этими воротами находилась всего лишь спортивная площадка, а дальше располагались дома, жильцы которых имели не такие высокие доходы. При переустройстве города заборы часто возводятся для создания «сбалансированных» районов. В этом отношении особенно показательна граница между кооперативом со средними доходами Corlears Hook и кооперативом с низкими доходами Vladeck Houses во все том же Нижнем Ист-Сайде. Corlears Hook оградил свою территорию от территории соседей большой парковкой с двухметровым забором, а затем — через десять метров — еще одним забором, за которым начинались земли Vladeck Houses. Точно так же в Верхнем Вест-Сайде агент по недвижимости, предлагавший мне жилье в Park West Village («Ваш собственный мир в сердце Нью-Йорка»), заверил меня: «Как только завершится строительство торгового центра, весь район окружат забором». «Забором?» — спросила я. «Ага», — ответил он, добавив: «В конце концов, люди придут сюда. Мы здесь первопоселенцы». Думаю, это действительно похоже на жизнь первопоселенцев в окруженных частоколом деревнях, если не считать того, что первопоселенцы стремились сделать остальной мир более безопасным. Некоторым членам банд трудно смириться с новым разделом сфер влияния. Один из них писал в письме в New York Post в  году: «Раньше я гордился тем, что живу в Stuyvesant Town и Нью-Йорке, но теперь, после одного случая, мне стыдно за это. Я видел двух мальчишекпуэрториканцев лет двенадцати, сидящих на скамейке в Stuyvesant Town. Они были увлечены разговором между собой, но не шумели и вели себя прилично. И тут я заметил, что к ним приближаются два охранника — один с севера, а другой с юга. Один показал другому на мальчишек. Тот подошел к ним, и после непродолжительного общения мальчишки встали и ушли. Они пытались казаться гордыми... Откуда у людей взяться самоуважению и чувству собственного достоинства, если их лишают этих чувств еще в раннем возрасте? Насколько плохи наши дела, жителей Stuyvesant Town и Нью-Йорка, если мы не можем поделиться скамейкой с двумя мальчишками». Редактор отдела писем опубликовал это обращение под заголовком «Оставайся в своем районе!» Но, судя по всему, люди довольно быстро привыкают жить в своем районе за воображаемым или реальным забором и вскоре начинают удивляться, как они обходились без него раньше. Этот феномен был Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 19

19

10/1/08 12:05:41 AM

описан еще до того, как в больших городах начали появляться такие ограждения, в журнале New Yorker в статье о рассекреченном Окридже. Когда Окриджу, штат Теннеси, после окончания войны пришлось пережить демилитаризацию, перспектива утраты забора, который появился с милитаризацией, вызвала страх и горячий протест со стороны многих жителей. По этому поводу проводились даже шумные собрания. Хотя все жители Окриджа приехали в него не так давно из неогороженных городишек или больших городов, жизнь за укрепленным забором стала нормальной, и они боялись, что без забора их жизнь не будет такой безопасной. Недавно мой десятилетний племянник Дэвид, родившийся и выросший в Stuyvesant Town, этом «городе в городе», с удивлением заметил, что по улице перед нашим домом может ходить кто угодно. «Разве никто не следит за тем, чтобы по этой улице ходили только те, кто на ней живет?» — спросил он. «Кто же тогда выгонит чужаков?» Метод разделения города на сферы влияния не ограничивается одним только Нью-Йорком. Его предлагают в качестве решения всем американским городам. На конференции архитекторов в Гарварде, которая прошла в  году, одной из главных тем оказалась загадка сфер влияния, хотя она и не была обозначена именно в таких терминах. В качестве примеров рассматривались районы Lake Meadows в Чикаго для жителей со средними доходами и Lafayette Park в Детройте для состоятельных горожан. Не пускать в свой район посторонних сложно, да и делать это не слишком приятно, но и приглашать их в него никто особенно не торопится. Подобно сотрудникам совета по делам молодежи, застройщики и жители «лучезарного города», «лучезарного города-сада» и «прекрасного лучезарного города-сада», столкнулись с серьезными трудностями, и они делали все, что было в их силах. У них почти не было выбора. Как только встает вопрос о переустройстве города, сразу же возникает варварская идея сфер влияния, потому что пере(у)строенный город отказывается от основной функции городской улицы, а вместе с ней неизбежно и от городской свободы. Старому городу, при всей его внешней беспорядочности, все же прекрасно удается поддерживать безопасность на улицах, не отказываясь при этом от свободы. Это сложный порядок. Его суть состоит в сложности использования тротуаров, в постоянном слежении за ними со всех сторон. Этот порядок состоит в движении и изменении, и хотя мы имеем дело с жизнью, а не с искусством, мы вполне можем назвать его видом искусства сродни танцу — не тому танцу, когда все одновременно выполняют одно движение, кружатся в унисон и кланяются, а сложному балету, в котором отдельные танцоры дополняют друг друга и образуют единое целое. Балет тротуаров хорошего города никогда не повторяется в других местах, да и в одном и том же месте мы всегда имеем дело с новыми импровизациями.

20 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 20

10/1/08 12:05:41 AM

Хадсон-стрит, улица, на которой я живу, — это сцена сложного тротуарного балета. Мой первый выход на нее назначен на восемь утра: в это время я выношу мусор, но одновременно я наблюдаю как стайки старшеклассников проходят через центр сцены, выбрасывая фантики от конфет (как можно есть столько конфет в такой ранний час!). Затем я имею возможность наблюдать другие утренние ритуалы: как мистер Халперт открывает прачечную, как зять Джо Корнаккиа выбрасывает пустые коробки из-под товара, как парикмахер выставляет на тротуар складной стул, как мистер Голдстейн выкладывает мотки проволоки, что означает, что его скобяная лавка открыта, как жена управляющего многоквартирным домом выводит своего пухлощекого трехгодовалого сынишку на крыльцо, то место, где он должен выучить английский, на котором его мать не говорит. Затем на улице появляются младшеклассники: кто-то из них направляется в школу св. Луки на юге, кто-то — в школу св. Вероники на западе, а кто-то — в общественную школу на востоке. Потом из домов начинают выходить хорошо одетые и даже элегантные женщины и мужчины с деловыми портфелями. Большинство из них идет на автобусную остановку и к станции метро, но некоторые ловят такси, чудесным образом появляющиеся в нужный момент, так как таксисты тоже составляют часть утреннего ритуала. Одновременно на улице появляется множество одетых по-домашнему женщин, которые ненадолго останавливаются, чтобы поболтать друг с другом. Самое время и мне идти на работу. Я обмениваюсь ритуальным прощанием с мистером Лофаро, невысоким и плотным торговцем фруктами, который стоит на крыльце своего дома чуть выше по улице, скрестив руки на груди. Мы киваем друг другу, смотрим по сторонам и обмениваемся улыбками. Мы делаем это каждое утро больше десяти лет, и мы оба знаем, что это означает: «Все в порядке». Мне редко удается увидеть, как развивается этот балет в середине, потому что работающие люди, живущие здесь, включая меня, в большинстве своем покидают район, исполняя роль чужаков на других тротуарах. Но, судя по тем дням, когда мне не нужно ходить на работу, балет становится все более сложным. Грузчики, у которых тоже на этот день выпадает выходной, собираются в White Horse, Ideal или International, чтобы выпить пива и посудачить. Начальники и клерки идут на обед в ресторан Dorgene или кофейню Lion’s Head; мясники обедают в специальном зале пекарни. Появляются и яркие персонажи, наподобие бородатых мотоциклистов с подружками и еще не совсем опустившихся выпивох в шляпах. Мистер Лейси, продавец замков, делает перерыв и идет пообщаться с мистером Слабом в табачную лавку. Мистер Кучагян, портной, поливает буйные заросли перед своим окном, отходит, чтобы полюбоваться ими со стороны, принимает комплименты от парочки прохожих, а затем идет в Ideal, где бросает взор на посетителей и, увидев знакомых, присоединяется к ним. На улице появляются моЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 21

21

10/1/08 12:05:41 AM

лодые мамы с колясками, и стайки детишек с игрушками и подростков с домашними заданиями начинают собираться на крыльце. Ко времени моего возвращения в балете наступает крещендо. Это время тех, кто катается на скейтбордах и трехколесных велосипедах, ходит на ходулях и играет в солдатиков на крыльце; это время, когда люди с бумажными пакетами снуют от аптеки к лотку с фруктами и в мясную; в это время на улицу выходят прихорошившиеся подростки; в это время на Хадсон-стрит можно встретить всех своих знакомых. По мере приближения темноты, мистер Халперт закрывает прачечную и балет продолжается под светом личных фонарей и вывесок магазинов, баров и ресторанов. Те, кто работает ночью, заходят в бакалейную лавку, чтобы купить себе салями и пакет молока. Действие балет ночью замедляется, но не прекращается. Мне известно об этом ночном балете потому, что, просыпаясь ночью, чтобы проверить, как там мой малыш, я не раз сидела в темноте, глядя на тени и прислушиваясь к звукам улицы. По большей части это похоже на разговоры, а около трех утра можно услышать пение, причем весьма неплохое. Иногда можно услышать недовольные крики и возгласы или звук, как будто кто-то что-то рассыпал. Однажды ночью мне довелось слышать, как молодой человек грязно ругался на двух девушек, которых он пытался «снять», но которые его «отшили». Тогда двери домов открылись, и ему пришлось дожидаться приезда полиции в кольце суровых местных мужчин. Можно было услышать возгласы: «Пьяный!.. Сумасшедший!.. Дикое дитя пригородов!» Я не знала, сколько людей бывает на улице глубокой ночью, пока их однажды не собрал волынщик. Я понятия не имела, откуда взялся этот человек и почему он выбрал нашу улицу. Просто одной февральской ночью на улице заиграла волынка. И, словно по условному сигналу, вокруг волынщика собралась небольшая толпа. Его самого почти не было видно: это был невысокий мужчина в простом коричневом пальто. Он отыграл и исчез под аплодисменты танцоров и зрителей. После этого окна закрылись, а зрители разбрелись по сторонам. Незнакомцы на Хадсон-стрит, союзники, чьи глаза помогают нам, местным жителям, поддерживать порядок на улице, столь многочисленны, что они всегда кажутся нам разными. Но это не важно. Возможно, это действительно всегда разные люди. Я не знаю этого наверняка. Когда Джимми Роган выпал из окна и едва не лишился руки, из бара Ideal выбежал незнакомец, который, как потом сказали врачи «скорой», спас Джимми жизнь. Никто не видел этого мужчину прежде, и никто не видел его потом. А «скорую» вызвали так: женщина, оказавшаяся в нескольких шагах от места происшествия, побежала на автобусную остановку, взяла у незнакомца, который ждал автобуса, десять центов и помчалась в Ideal, чтобы позвонить в «скорую». Незнакомец побежал за ней, чтобы дать еще мелочи. Никто не видел его здесь раньше, и никто не видел его потом. Когда вы видите одного и того

22 Джейн Джекобс

Logos_3_2008.indd 22

10/1/08 12:05:41 AM

же незнакомца на Хадсон-стрит трижды, вы начинаете приветственно кивать ему. Ежедневный балет на Хадсон-стрит в моем описании выглядит довольно суматошным, но в реальной жизни все происходит спокойнее. В реальной жизни балет никогда не останавливается, но производит более спокойное впечатление, а главная партия кажется даже какой-то ленивой. Люди, которые бывали на таких улицах, поймут, о чем идет речь. На Хадсон-стрит, как и в бостонском Норт-Энде или любом другом оживленном районе большого города, мы знаем, как нужно поддерживать безопасность на наших улицах не лучше, чем люди, которые пытаются выжить в городе, разделенном на «сферы влияния». Нам повезло, что наш город устроен так, что нам сравнительно легко поддерживать порядок, потому что улица постоянно находится под присмотром многих людей. Но этот порядок совсем не прост и включает огромное множество элементов. И хотя большинство этих элементов имеет специализированный характер, они, тем не менее, оказывают совокупное воздействие на неспециализированную улицу. И в этом его сила. Перевод с английского Артема Смирнова

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 23

23

10/1/08 12:05:41 AM

     

Город страхов, город надежд1

Н овизна нашего времени состоит в том, что периоды сжатых и ускоренных перемен, именуемые «революциями», больше не являются «прерываниями рутины». Они больше не являются краткими интервалами, отделяющими друг от друга «обустроенные» эпохи, эпохи относительно стабильных, повторяющихся форм жизни, которые делают возможными долгосрочные предсказания, планирование и построение сартровских «жизненных проектов». Мы живем сегодня в состоянии перманентной революции. Революция — это форма жизни сегодняшнего общества. Она стала его нормальным состоянием. Общепризнано, что на всем протяжении своей истории города были площадками непрерывных и стремительных изменений; и поскольку именно в городах зарождались изменения, способные перевернуть все остальное общество, эти изменения возникали неожиданно и заставали людей врасплох. Но, как замечает Эдвард Сойя, один из наиболее проницательных и оригинальных аналитиков городской сцены, 2 в последнее время городам удается поражать современников сильнее, чем когда-либо прежде. В последние три-четыре десятилетия «почти все крупные (и не очень) области крупных городов пережили драматические изменения, подчас насколько значительные, что сегодня почти невозможно узнать вещи, существовавшие тридцать лет тому назад». Изменения настолько глубоки, а темп изменений настолько стремителен, что мы с трудом верим своим глазам, отыскивая дорогу посреди некогда знакомых мест. Но еще меньше мы смеем полагаться на наши суждения о том, к чему, в конечном итоге, придут города, в которых мы проживаем или которые мы посещаем: «Невозможно с уверенностью утверждать, что произошедшее с городами в конце XX века было началом революционных изменений, а не всего лишь еще одним незначительным поворотом в старой повести о городской жизни». 1 Zygmunt Bauman, City of Fears, City of Hopes. London: Goldsmith’s College, . 2 Edward W. Soja, Postmetropolis: Critical Studies of Cities and Regions, Blackwell , p. XII.

24 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 24

10/1/08 12:05:41 AM

Но не всех авторов пронимают такие предостережения. Некоторые (слишком многие) неспособны устоять перед соблазном участия в опасном деле прогнозов, и они предсказуемо сосредотачиваются на самых последних, самых непроверенных, самых причудливых и, вследствие всего этого, самых впечатляющих перекосах в городской жизни. Писать пророчества несложно, и они выглядят тем более правдоподобными, когда они обращаются к одному избранному «определяющему город» фактору, пренебрегая всеми остальными аспектами известной своей сложностью общественной жизни. Наиболее популярной темой таких «однофакторных» прогнозов был ускоряющийся темп изменений, поддерживаемый и стимулируемый экспоненциальным ростом передачи информации. Бесспорная новизна и стремительность «информационной революции» побудила многих аналитиков выступить с громкими заявлениями об исчезновении «города, каким мы его знаем», его замене совершенно новой пространственной формой человеческого общежития или его полном исчезновении. Некоторые авторы говорят, что ортодоксальная «пространственная специализация» городского пространства утратила свой смысл и уходит в прошлое, поскольку дома становятся продолжениями офисов, магазинов и школ и берут на себя большинство их функций, ставя тем самым под вопрос их будущее. Наиболее радикальные пророки объявили о вступлении городов в последнюю фазу своей истории. В  году Джордж Джилдер провозгласил неизбежную «смерть города» (города, понимаемого в качестве бесполезного «остатка индустриальной эпохи»), а два года спустя Питер Гордон и Гарри В. Ричардсон завили о том, что сама близость «становится избыточной», указав на неизбежное исчезновение концертных залов и школьных зданий: «город будущего нельзя будет назвать компактным».3 Более острожные наблюдатели разумно избегали опьянения новинками, поверхностных экстраполяций якобы непреодолимых тенденций и панглоссовских и кассандровских крайностей в суждениях. Но в таких случаях пророчества приобретали пифический привкус, как в дилемме, озвученной Стивеном Грэмом и Саймоном Марвином: «Столкнутся ли наши города с неким электронным реквиемом, неким кошмарным будущим распада и поляризации в духе “Бегущего по лезвию бритвы”? Или они смогут стать источниками экономических, социальных и культурных инноваций в новых электронных средствах коммуникации?»4 Какими бы осторожными или опрометчивыми, радикальными или неоднозначными, фанатичными или скептическими ни были прогнозы, не было ни одного прогноза, который не был бы от3 Цит. по: Mitchell L. Moss and Anthony M. Townsend, ‘How Telecommunications Systems

4

Are Transforming Urban Spaces’, in: James O. Wheeler, Yukp Aoyama and Barney Wharf (eds.), Cities in the Telecommunications Age: The Fracturing of Geographies, Routledge , p. –. Stephen Graham and Simon Marvin, ‘Urban Planning and the Technological Future of Cities’, in ibid., p. .

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 25

25

10/1/08 12:05:41 AM

брошен другими авторами как мертворожденный — и отвергнут ими сразу же, как он был записан в электронном виде на компакт-диск. Думаю, уже достаточно сказано, чтобы согласиться с тем, что осторожность оправданна, и понять мое нежелание участвовать в очередной игре с предсказаниями. Видя проблески будущего, которого пока еще здесь нет, всегда остается соблазн, перед которым сложно устоять, но и вдумчивые, и поверхностные и наивные наблюдатели попрежнему могут попасться в старую предательскую ловушку. Когда мне хочется, чтобы во время напряженной сессии студенты немного расслабились, я советую им для отдыха и развлечения почитать «футурологические исследования» двадцати- или тридцатилетней давности. Этот метод должен немного развеселить их, а также помочь выработаться иммунитету к подобным неблагодарным занятиям. Принимая во внимание историю прошлых пророчеств, предсказаний и прогнозов, похожую на жуткую кунсткамеру, наполненную двухголовыми телятами, бородатыми женщинами и другими подобными уродцами и забавными диковинами, нежелание прибавлять еще одного уродца в и без того до отказа набитое жилище может оказаться вполне простительным. Города как общежитие незнакомцев

Город и социальные изменения — почти синонимы. Изменения — это изменения качества городской жизни и формы городского существования. Изменения и город действительно могут определяться друг через друга. Но почему это так? Почему это должно быть так? Города принято называть местом, где встречаются незнакомцы, где они остаются вблизи друг друга и где они взаимодействуют друг с другом на протяжении долгого времени, не переставая при этом оставаться незнакомцами. Чужаки — вещь не новая, но незнакомцы, которые остаются незнакомцами в течение долгого времени и даже всегда, появились в эпоху Нового времени. В типичных досовременных городах или деревнях чужакам не позволялось оставаться чужими на протяжении долгого времени. Одних изгоняли и не впускали обратно через городские ворота. С теми, кто желал и кому разрешали прийти и остаться на более длительное время, обычно «знакомились» лично — подробно расспрашивали и быстро «одомашнивали», — так что они могли влиться в сеть отношений, уже созданную жителями города. Это имело свои последствия, поразительно отличавшиеся от процессов, знакомых нам из опыта современных, переполненных и плотно населенных городов. Как отмечал наиболее проницательный критик городской жизни Льюис Мамфорд, 5 на конкретной базарной площади, вокруг которой 5 Lewis Mumford, The City in History: Its Origins, Its Transformations, and Its Prospects, Harcourt Brace Jovanovitch , p..

26 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 26

10/1/08 12:05:41 AM

строился средневековый город, «конкретные товары переходили из рук в руки видимых продавцов и покупателей, которые придерживались одних и тех же моральных норм и встречались более или менее на одном уровне: здесь безопасность, справедливость и стабильность были важнее прибыли, а личные отношения, устроенные таким образом, могли длиться всю жизнь или даже оставаться неизменными на протяжении нескольких поколений». Обмен на «конкретной базарной площади» был мощным средством укрепления и поддержания человеческих уз. Можно сказать, что это было одновременно лекарством от незнакомства и профилактикой против отчуждения. Но из того, что известно нам о своеобразии городской жизни, именно обилие незнакомцев, постоянных незнакомцев, «вечных незнакомцев» делает города благоприятной средой для изобретений и нововведений, рефлексивности и самокритики, неудовлетворенности, несогласия и стремления к лучшему. Отсюда следует, что гомеостатическая рутина самовоспроизводства, которая, согласно мамфордовскому описанию, была встроена в досовременный город, служила действенным тормозом, препятствовавшим изменениям. Она снимала значительную неопределенность, присущую человеческим взаимодействиям, и потому также служила мощным стимулом для разрешения старых проблем, постановки новых, экспериментирования, импровизации и бросания вызова устройству, которое притязало на авторитет в силу своей древности или мнимой вечности. Это качество досовременных городов очень важно для объяснения инерции и застоя, неизбежно очевидных при сравнении их с опытом жизни в современных городах. Увеличение численности и плотности — вот первый ответ, который приходит в голову, когда встает вопрос о том, почему гомеостатический механизм монотонного самовоспроизводства и самоуравновешивания, в конечном итоге, перестал работать. Преодоление потенциальной угрозы нарушения рутины, неопределенности и выведения из равновесия при помощи «знакомства» с незнакомцами, персонализации безличного и доместикации чуждого невозможно, когда количество незнакомцев, с которыми необходимо познакомиться и которых нужно индивидуализировать, превосходит возможности человеческого восприятия и памяти. Современный город как массовая индустрия незнакомцев

Разрастание городов, вызванное частично, но только частично, неожиданной перенаселенностью сельской местности (вызванной, в свою очередь, новыми способами ведения сельского хозяйства и отношениями собственности), сделало бесполезными старые уловки. Но не менее важным и, возможно, даже более плодотворным, было появление капиталистического предприятия, стремившегося вытеснить и вовсе упразднить досовременный корпоративный порядок ремесленных цехов, муЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 27

27

10/1/08 12:05:41 AM

ниципалитетов и приходов. Старое корпоративное устройство больше не позволяло «знакомиться», поглощать и ассимилировать множество вновь прибывших. Новое капиталистическое устройство, вовсе не поглощая, ассимилируя и одомашнивая незнакомцев, нарушало привычные связи и тем самым делало незнакомым знакомое. Капитализм был массовым производством незнакомцев. Это сделало взаимное отчуждение нормальной и почти универсальной формой отношений между людьми. Как сетовал Томас Карлейль, он сделал «деньги», «денежную связь» единственной допустимой и желанной формой человеческих уз. Когда капиталистические предприниматели восстали против «иррациональных ограничений» и «мертвой руки традиции», которая прочно удерживала человеческую инициативу, они восстали, прежде всего, против толстого слоя освященных веками взаимных уз и обязательств, плотно покрывавшего человеческие отношения. Они боролись с сохранением человеческих отношений под бдительным оком совместно принятых этических принципов и помещения соображений безопасности, справедливости и стабильности над расчетами выгоды и издержек и другими предписаниями экономического разума. Они также выступали против корпораций, которые более или менее действенно охраняли этические правила и приоритеты, предполагаемые и продвигаемые этими правилами. «Освобождение предпринимательства» означало разрушение стального панциря этических уз и обязательств, которые не позволяли способностям предпринимателей раскрыться в полной мере, избавление от внешних ограничений. Мамфорд отмечает показательные изменения значения слова «свобода», которые произошли, когда в эпоху Нового времени капиталистические предприниматели взяли на себя роль основных борцов за свободу: 6 «в эпоху Средневековья “свобода” означала свободу от феодальных ограничений, свободу для корпоративной деятельности муниципалитета, цеха, религиозного ордена. В новых торговых городах или Handelstädte свобода означала свободу от муниципальных ограничений; свободу для частных инвестиций, частной выгоды и частного накопления без отсылок к благосостоянию сообщества в целом...». Чтобы ослабить и подрывать местные авторитеты, которые имели слишком сильную этическую мотивацию для того, чтобы отвечать потребностям и амбициям предпринимателей, им необходимо было разрушить местную автономию и самодостаточность. Для этого нужно было подорвать «всю структуру городской жизни», что и было сделано. Вкратце описывая последствия превращения досовременного города в капиталистический город, Мамфорд замечает: «теперь каждый человек жил для себя, а Дьявол, если он и не изобрел города, то во всяком случае приберег для себя привилегию их строительства». 7 6 The City in History, p.. 7 The City in History, p..

28 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 28

10/1/08 12:05:41 AM

Макс Вебер связывал рождение современного капитализма с отделением собственного дела от домашнего хозяйства. Домашнее хозяйство, сочетавшее в себе мастерскую и семейное жилище, сплетало между собой множество межличностных прав и обязанностей, которые сплачивали досовременное (и докапиталистическое) городское сообщество, поддерживаемое, контролируемое и оберегаемое соблюдаемой всеми традицией. Для новой породы готовых к риску капиталистов отделение и отдаление от «домашнего хозяйства» было равнозначно освобождению от тщательно проработанных правил и писаных или обычных норм; оно освобождало руки и открывало для свободных от правил предпринимателей новое, девственное пространство, в котором они больше не были связаны ограничениями, инициатива не знала пределов, традиционные правила переставали действовать, а логика этических обязательств должна была смениться порядками, лучше всего отвечавшими «деловой логике». На практике такое отделение можно было осуществить только двумя путями. Первым было освоение «безлюдных» (в буквальном смысле) земель, позволявшее выйти за границы существующих муниципалитетов, которые управлялись обычаями общины, и найти участок земли, свободный от памяти, традиции и общезначимых смыслов. Другим путем было сравнивание с землей старых кварталов города; создание черной дыры, в которой пропадали старые смыслы — сначала из виду, а потом и из памяти, — и заполнение пустоты совершенно новой логикой, не связанной заботой об обеспечении преемственности и всего, что с ней связано. Оба пути были испытаны в городах, которым довелось оказаться на извилистом пути «пыхтящей, лязгающей, свистящей, дымящей» безжалостной силы промышленности. Такие города выходили за свои вековые границы и продолжали безудержно расти, пытаясь догнать заводы, которые стремились избежать навязчивого внимания муниципалитетов и окопаться вовне. Их население росло по мере того, как жители деревень и небольших городов, лишаясь средств к существованию, наводняли их в поисках работы. Переживавшие индустриализацию города оказались в вихре бесконечных изменений: старые и знакомые кварталы исчезали и заменялись новыми, которые выглядели слишком странно и были слишком недолговечными, чтобы смешаться с привычным городским ландшафтом. Мамфорд называл такие несчастные места «палеотехническими городами». Их облик, звуки и запахи, форма управления (или неуправляемость) и организации (или дезорганизации) их повседневной жизни, оскорбляла чувства людей и противоречила самым элементарным представлениям о справедливости и благопристойности. Улицы были забиты мусором и нечистотами, пока один находчивый предприниматель не решил собирать их для последующей продажи в качестве удобрений (в середине XIX века в Манчестере был всего один туалет ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 29

29

10/1/08 12:05:41 AM

на  рабочих, проживавших в городе...). И все же, по крайней мере с точки зрения капиталистических предпринимателей и тех умников, которые вывели из их практики теоретические законы экономики, «в палеотехнических городах не было никаких проблем с жильем. Даже самый плохо оплачиваемый рабочий мог снять жилье, в соответствии со своими доходами, если никакие внешние стандарты, связанные со здравоохранением и безопасностью, не накладывали ограничений на свободную игру экономических сил. Если в результате возникали трущобы, то появлялось оправдание трущобы, а не осуждение системы получения наживы». 8 Но «внешние стандарты» неизбежно должны были быть введены, пусть и постепенно, частично, и не без жесткого противодействия основателей предприятий, отстаивавших их интересы экономистов и других глашатаев эффективности, рационального расчета и деловой сметки. Города, в том числе палеотехнические, не могли постоянно оставаться на землях «фронтира». На «ничейных землях», в конечном итоге, вновь устанавливался закон или, пусть грубая и произвольная, но все же мораль, хотя война была длительной и прежде, чем наступило окончательное «успокоение», было проиграно немало сражений. Национальным государствам, которые сами были изобретениями Нового времени, потребовался весь XIX и значительная часть XX века, чтобы отвоевать и освоить территорию, вырванную из рук местного сообщества промышленностью и торговлей, которые установили на ней свои правила игры и крайне болезненно реагировали на любые попытки вмешательства — старые и остаточные или новые, складывающиеся. “Успокоение” эпохи “твердой современности”

Города XIX столетия были полями сражений полностью противоположных тенденций и иерархий ценностей. Одна иерархия ставила во главу угла расчет выгоды и результатов, прибыли и потерь, доходов и расходов. Другая отдавала приоритет стандартам человечности и исходному праву человека на достойную жизнь и приемлемые условия, необходимые для такой жизни. Сторонники первой иерархии отказывались учитывать социальные издержки предпринимательской деятельности; сторонники второй иерархии отвергали высшую ценность экономических расчетов при разрешении проблем человека и общества. Эти две иерархии противостояли друг другу и были внутренне несовместимы. Принимая во внимание зависимость политических правителей от поддержки их избирателей и зависимость предпринимателей от постоянного притока прибыли, сторонники обеих этих иерархий 8 Lewis Mumford, The Culture of Cities, New York , pp. , .

30 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 30

10/1/08 12:05:41 AM

не могли просто взять и отречься от своих постулатов или поступиться своими принципами. При этом сторонники этих двух иерархий не могли всерьез рассчитывать на безоговорочную капитуляцию противника или даже желать ее. Бизнес нуждался в политическом государстве для того, чтобы иметь работающий общественный порядок; большинство предпринимателей понимали, что социальное опустошение, к которому могла привести безудержная жажда наживы, если не возмещать — частично или полностью — причиняемый им ущерб, могло поставить под угрозу само существование такого порядка. С другой стороны, правители государства сознавали, что они могут предъявлять к предпринимателям только ограниченные требования, не ставя при этом под угрозу благосостояние своих избирателей. Ни одна сторона не могла выйти из противостояния полным и безоговорочным победителем. Ни о каком безусловном согласии, не говоря уже о консенсусе, не могло быть и речи. Ни одни из сторон не могла всерьез рассчитывать на добровольное принятие другой стороной правил и принципов, милых ее сердцу. Путь к «успокоению» пролегал через конфронтацию и бесконечную борьбу между экономическим принуждением и соблюдением законов. Долгосрочная стратегическая цель носителей «внешних стандартов», по сути, сводилась к главенству политики над экономикой и политических решений над действиями, продиктованными деловыми интересами. Шаг за шагом, сражение за сражением, наступило «успокоение». Путь к нему пролегал сквозь длинную череду фабричных законов и биллей, наделявших профсоюзы и городские власти более широкими полномочиями. Оно завершилось с созданием более или менее сложной сети коллективного страхования от индивидуальных бед и несчастий (безработица, плохое здоровье, нетрудоспособность, бедность), которая вошла в историю под именем «государства всеобщего благосостояния». То, что это «успокоение», наконец, было достигнуто, а затем — после того, как оно было достигнуто, — и сохранено, ретроспективно кажется «сверхдетерминированным»; на самом деле оно было предопределено невозможностью безусловной победы одного из этих двух противников. Оно действительно было «сверхдетерминировано», поскольку обе стороны занимали одну и ту же территорию и вели борьбу по одним и тем же вопросам. Оба противника были привязаны к территории, к земле; они не моли просто так уйти. Они обречены были встречаться снова и снова, проживая на одной территории и определяясь ею. В конце концов, это была эпоха «твердой» современности, когда способность делать определенные вещи и принуждать или поощрять других к подчинению или, по крайней мере, к отказу от сопротивления оценивалась размерами, весом, объемом и прочностью владений. Мощь экономики в целом оценивалась объемами добываемого угля и выплавляемой стали, а мощь отдельных «капитанов индустрии» ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 31

31

10/1/08 12:05:41 AM

размерами их фабрик, производительностью оборудования и количеством рабочих, собранных в цехах заводов. Из-за этой территориальной привязанности это было также временем постоянного — лицомк-лицу — непосредственного наблюдения и взаимодействия; эпохой управления, строившегося сверху вниз, посредством рутины и повторяемых действий — короче говоря, эпохой обязательств. Обязательства были взаимными, связывавшими обоих партнеров, которые, как предполагалось, должны были оставаться вместе и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит их. В XIX веке развод был таким же сложным, как и брак, а односторонний развод — практически немыслим, потому что в этом случае ни один из партнеров не имел больших шансов на выживание. Обязательство оставаться вместе на протяжении долгого времени предвещало продолжительный и серьезный конфликт. Конечно, постоянно возникали разногласия; иногда для их разрешения нужна была открытая борьба, так что каждый участник вынужден был соблюдать правило si vis pacem, para bellum. Но перспектива общей судьбы означала также потребность во взаимной притирке и компромиссе, единственной и — горькой — альтернативой которым была всеобщая война. Никаких простых «денежных отношений» не было бы, если все население города — и те, кто работал на заводе, и те, кто оставался за его стенами, — не составляло «армию труда», когда первые находились на службе, а вторые — в запасе, ожидая — при необходимости — призыва в ее ряды: нужно только было быть признанным «годным» для несения тягот труда в промышленности, т.е. не быть ни истощенным, ни больным. Кроме того, жизнь в непосредственной близости означала, что бедность, кто бы от нее непосредственно ни страдал, могла перекинуться на всех остальных. Если надзиратели и поднадзорные, хозяева и обслуга, руководители и подчиненные были привязаны к одному городу, упадок какой-то одной части городской территории неизбежно и пагубно сказался бы на остальных. Эпидемии, распространяющиеся из трущоб, могли захлестнуть также и самые богатые кварталы города, а преступность, вызванная отчаянием и гнездящаяся в неблагополучных районах и на злых улицах, представляла угрозу для всех горожан. Затраты на приведение в порядок городов, уборку трущоб, очистку воды, создание канализации и санитарию, вывоз мусора, дешевое, но все же пристойное жилье для семей бедняков и т.д., может, и выглядели бессмысленными с точки зрения бизнеса, но ни один предприниматель в здравом уме не стал бы отрицать, что эти вложения были очень важны для него самого и его семьи как жителей городского пространства, которое в результате всех этих мер должно было стать более благоприятным для жизни. Пользуясь модным сегодня выражением, можно сказать, что идея о том, чтобы сделать города подходящими для достойной жизни — для достойной жизни всех их обитателей, —

32 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 32

10/1/08 12:05:41 AM

постепенно, но неизбежно перестала волновать одних только редких мечтателей, филантропов и добросердечных реформаторов и превратилась в проблему, которая касалась по-настоящему всех, — «по ту сторону левых и правых». На протяжении всей своей современной истории в городах неизбежно происходило нарушение (а также пересмотр, отмена, повторное установление, оспаривание, поиск, похороны и воскрешение) временного «успокоения» или, скорее, «примирения» противоречивых интересов, амбиций и сил. В этом отношении ничего не изменилось. Объяснение развития города одним-единственным фактором (город как торговый центр, административная столица, военная база, религиозный центр и т.д.) — это привычка, сохраняющаяся еще с тех времен, когда Макс Вебер предложил типологию «порождающих города факторов»; 9 но она не позволяет объяснить удивительную динамику, изгибы и повороты и упрямую непредсказуемость городской истории. Теперь, как и прежде, городское пространство является местом встречи — и полем битвы — противостоящих сил и несовместимых, но все же притирающихся друг к другу тенденций. Отличие же от только что кратко описанной «твердой» фазы современности заключается в составе борющихся/договаривающихся сил или поиске путей к «успокоению». В поисках “успокоения” для эпохи “текучей современности”

Природа этих сил все еще вызывает споры, хотя большинство исследователей и аналитиков современной городской сцены сходится в том, что основным фактором изменений является складывающаяся глобальная экономика. Влияние глобализации, на которое указывают чаще всего, причем нередко в ущерб другим факторам, состоит в быстром росте разрыва между властью/силой (все более глобальной и циркулирующей в «виртуальном» или «кибер-» пространстве, и вследствие этого независимой от географического, физического пространства) и политикой, которая остается, как и в прошлые столетия, локальной, привязанной к территории, немобильной. Как однажды заметил Мануэль Кастельс, 10 «потоки власти производят власть потоков, материальная реальность которых начинает казаться естественным явлением, неуправляемым или непредсказуемым... Люди живут на местах, власть правит посредством потоков». Заострю: власть правит, потому что она текуча, потому что она способна (никогда нельзя 9 Max Weber ‘The Nature of the City’, first published in  in Archiv für Sozialwissenschaft 10

und Sozialpolitik, here quoted after Max Weber, The City, edited and translated by Don Martindale and Gertrude Neuwirth, Free Press . Manuel Castells, The Informational City: Information, Technology, Economic Restructuring and the Urban-Regional Process, Blackwell , p..

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 33

33

10/1/08 12:05:41 AM

забывать об этом!) течь — утекать. Превосходство власти состоит сегодня в способности отделяться — способности, которой явно недостает территориально определенным местам и людям, чья жизнь огранивается такими местами. Это кажется почти бесспорным. Становится все более очевидно, что растущая экстратерриториальность власти и усиление корреляции между экстратерриальностью и властью (и степень экстратерриториальности становится основным мерилом могущества) служат именами новых международных игр и самым важным из факторов, подготавливающих почву для человеческой деятельности и устанавливающих ее пределы. Спорным вопросом, вызывающим множество разногласий, является воздействие, которое новое отделение (глобальной) власти от (локальной) политики оказывает, может оказать или окажет на городскую жизнь и ее перспективы. Наиболее распространенный ответ на этот вопрос, впервые предложенный Мануэлем Кастельсом, 11 состоит в росте поляризации и разрыве коммуникации между жизненными мирами двух категорий городских жителей: «Пространство высшего слоя обычно связано с глобальной коммуникацией и обширной сетью обмена, открытой к посланиям и событиям, которые охватывают весь мир. На другом конце спектра сегментированные локальные сети, зачастую имеющие этническую основу, считают своим главным ресурсом идентичность, отстаивая свои интересы и, в конечном счете, саму свою суть». Из этого описания возникает картина двух отдельных и обособленных жизненных миров. Только второй из них территориально ограничен и может быть пойман в сети ортодоксальных, географических, мирских и «земных» представлений. Жители первого мира могут, как и все остальные, находиться «на месте», но они не принадлежат ему — разумеется, духовно, но нередко, когда у них возникает такое желание, и телесно. Люди «высшего слоя» явно не принадлежат месту, в котором они проживают. Мысленно они находятся (или, скорее, плавают) в другом месте. Можно предположить, что, помимо того, что их никто не трогает, что они вольны сами распоряжаться своим временем и что они гарантированно получают услуги, необходимые для (все же определенного) жизненного комфорта, у них нет никаких иных интересов в городе, где находится их место жительства. Городское население не является для них своеобразным «пастбищем», источником богатства или объектом опеки, заботы и ответственности, каким оно было для владельцев фабрик и торговцев товарами и идеями прошлого. Поэтому их, вообще говоря, не беспокоят дела «их» города — это просто одно место из множества других, а все они несущественны с точки зрения киберпространства, их подлинного, хотя и виртуального, дома. 11 The Informational City, p..

34 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 34

10/1/08 12:05:41 AM

Жизненный мир второго, «низшего» слоя городских жителей полностью противоположен жизненному миру первого. Он определяется, прежде всего, оторванностью от международной сети коммуникации, с которой связан «высший слой» и на который ориентирована вся его жизнь. Они «обречены оставаться локальными», поэтому можно и нужно ожидать, что их внимание, полное неудовлетворенности, грез и надежд, будет приковано к «локальным вопросам». Для них борьба за выживание и достойное место в мире начинается, ведется, проигрывается или выигрывается в городе, в котором они живут. Можно долго говорить об этой картине. Она схватывает важную тенденцию современной городской жизни (и человеческой жизни, поскольку, как предсказывал Мамфорд, в нашей истории мы двигались от города, который был миром, к миру, который является городом). Сецессия новой глобальной элиты от «народа» и все более широкая пропасть между средами обитания «отделившихся» и «оставшихся» являются, возможно, самым важным социальным, культурным и политическим разрывом, связанным с переходом от «твердой» к «текучей» стадии современности. 12 В этой картине много правды и ничего, кроме правды. Но не вся правда. И важнее всего для нас, что та часть правды, которая оказалась опущенной или преуменьшенной, как раз и объясняет самую насущную (и, вероятно, в долгосрочной перспективе способную привести к самым серьезным последствиям) черту современной городской жизни. Этой чертой является тесное взаимодействие между давлением глобализации и способом, которым устанавливаются, формируются и реформируются идентичности конкретных мест. Большая ошибка — помещать «глобальный» и «локальный» аспекты современной жизни и политики в двух различных пространствах, которые сообщаются между собой только в незначительной степени, о чем, в конечном итоге, свидетельствует «(само)устранение» «высшего слоя». В своем недавно опубликованном исследовании Майкл Питер Смит 13 выступил против идеи (отстаиваемой, как он полагает, Дэвидом Харви и Джоном Фридменом), которая противопоставляет «динамичную, но не связанную с местами логику глобальных экономических потоков» «статичному образу места и локальной культуры», «теперь ценимой» как «местопребывание» «бытия-в-мире». По мнению самого Смита, вовсе не отражая статическую онтологию «бытия» или «сообщества» места представляют собой динамичные конструкции, находящиеся «в процессе создания». 12 13

О текучей (или «программной» [‘software’]) современности и ее отличии от твердой (или «аппаратной» [‘hardware’]) формы см.: Зигмунт Бауман, Текучая современность (СПб.: Питер, ). Michael Peter Smith, Transnational Urbanism: Locating Globalization, Blackwell , pp.–.

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 35

35

10/1/08 12:05:41 AM

На самом деле линию, отделяющую абстрактное, «нигдейное» пространство глобальных операторов от плотного, материального, предельно «здешнего» пространства «локалов», без труда можно провести лишь в эфирном мире теории, в которой запутанное и переплетенное содержание людских жизненных миров «выправляется» так, чтобы его ради пущей ясности можно было поместить в свои строки и ячейки. Реалии городской жизни нарушают такое четкое деление. Изощренные модели городской жизни и гладкие оппозиции, разворачиваемые при их построении, могут приносить большое интеллектуальное удовлетворение создателям теорий, но не слишком полезны на практике тем, кто занимается городским планированием, и еще менее полезны городским жителями, сталкивающимся с вызовами жизни в городе. Как уже было отмечено ранее, реальные силы, формирующие условия, при которых сегодня приходится действовать всем нам, текут в глобальном пространстве, а наши институты политического действия остаются в общем и целом привязанными к земле; они, как и прежде, локальны. Отсюда следует, что последние неспособны совершать действия, особенно эффективные и суверенные действия, на сцене, где разыгрывается драма политики. Отсюда также следует, что в экстратерриториальном киберпространстве практически нет политики, места для игры сил. В нашем глобализующемся мире политика становится все более горячо и осознанно локальной. Изгнанная из киберпространства или не допущенная в него, она отступает и ограничивается «реальными» и «малыми» делами. Большинству из нас на протяжении большей части времени локальное кажется единственной областью, в которой мы можем на что-то повлиять, что-то изменить, исправить и улучшить. Только в «локальных вопросах» наше действие или бездействие может «иметь значение»; что касается других вопросов, считающихся «надлокальными», то здесь, как не устают повторять наши политические лидеры и другие «знающие люди», «нет альтернативы». Мы начинаем подозревать, что мы не в силах здесь что-либо изменить, принимая во внимание совершенно неподходящие средства и ресурсы, имеющиеся в нашем распоряжении. И потому даже вопросы, имеющие явно глобальные, далекие и неясные корни и причины, политизируются только в своих локальных ответвлениях и проявлениях. Как известно, глобальное загрязнение воздуха или воды становится политической проблемой, когда свалки токсичных отходов или лагеря для беженцев создаются по соседству, у нас «во дворе», близ мест нашего проживания. Прогрессирующая коммерциализация здравоохранения, явно влияющая на острую конкуренцию между транснациональными фармацевтическими гигантами, начинает рассматриваться в политическом ключе только тогда, когда начинают закрываться районные больницы или дома престарелых и психиатрические лечебницы. Жителям Нью-Йорка пришлось справляться с разрушениями, причиненными глобальным терроризмом, а советы и мэры других городов, отвечающие за обеспе-

36 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 36

10/1/08 12:05:41 AM

чение индивидуальной безопасности, выглядят теперь жалкими и уязвимыми перед силами, до которых не может добраться ни один муниципалитета. Глобальное лишение средств к существованию и переселение с привычных мест жительства попадает в горизонт политического действия в виде цветных «экономических мигрантов», наводнивших некогда одноцветные улицы... Чтобы закончить с этим перечнем, скажем, что города стали свалками проблем, имеющих глобальные корни. Жители городов и избранные ими представители столкнулись с задачей, которую не помогут решить никакие усилия воображения, — задачей поиска локальных решений глобальных противоречий. Отсюда парадокс, отмеченный Кастельсом: 14 «все больше локальной политики в мире структурируется все более глобальными процессами». «В прошлом все имело свой смысл и свою идентичность: мои соседи, мой район, мой город, моя школа, мое дерево, моя река, мой берег, моя часовня, мой мир, моя окружающая среда». «Беззащитные перед глобальной бурей, люди держались друг друга». Отметим, что чем больше они «держатся друг друга», тем более «беззащитными перед глобальной бурей», но также и более беспомощными в решении локальных и, следовательно, своих собственных смыслов и идентичностей они обычно становятся — к вящей радости глобальных операторов, которым незачем опасаться беззащитных. Как намекает Кастельс в другом месте, 15 создание «пространства потоков» создает новую (глобальную) иерархию господства при помощи угрозы разрыва прежних обязательств. «Пространство потоков» способно «избегать контроля в любом месте», — в то время как (и потому что!) «пространство мест фрагментируется, локализуется и становится все более и более бессильным vis-à-vis изменчивости пространства потоков, когда единственной возможностью сопротивления на местах оказывается запрет на остановку в них огромных потоков — только затем, чтобы увидеть, что они остановятся поблизости, вызвав тем самым маргинализацию строптивых сообществ». На локальную политику — и особенно городскую политику — теперь возлагают большие надежды; от нее ждут смягчения последствий неконтролируемой глобализации при помощи средств и ресурсов, которые устарели в результате действия самой глобализации. Но в нашем стремительно глобализующемся мире нет ни одного чистого «глобального оператора». Самое большее, с чем могут управиться представители глобальной и путешествующей по миру элиты, — это с масштабом своей мобильности. Если обстановка становится слишком жаркой, а местность вокруг их городских резиденций оказывается слишком опасной и неуправляемой, они могут перебраться в другое место — это выбор, недоступный другим их близким или не очень соседям. Поэтому 14 Manuel Castells, The Power of Identity, Blackwell , p.. 15 Manuel Castells, ‘Grassrooting the Space of Flows’, in Cities in the Telecommunication Age: The Fracturing of Geographies, pp.–.

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 37

37

10/1/08 12:05:41 AM

их интерес к городским делам может быть не таким глубоким и безусловным, как у тех, кто менее свободен разрывать обязательства в одностороннем порядке. Но это не значит, что в своем поиске «смысла и идентичности», в которой они нуждаются и которой они жаждут не меньше, чем все остальные, они могут совершенно не обращать внимания на место, в котором они живут и работают. Как и все остальные, они составляют часть городского ландшафта, а их жизненные устремления вписаны в него. Как глобальные операторы, они могут бродить по киберпространству. Но как люди, они перемещаются и останавливаются в физическом пространстве, существующей среде, и постоянно меняются в ходе борьбы за смыслы и идентичности. Происходят накопление и обмен человеческим опытом, смыслы продумываются, усваиваются и пересматриваются на местах. И именно на местах и из мест рождаются человеческие убеждения и желания, исполняются мечты, появляется риск разочарования и — в большинстве случаев — наступает само разочарование. Современные города — это поля сражений, на которых встречаются, сталкиваются, борются и ищут приемлемого или просто более или менее сносного «успокоения» глобальные силы и упрямо локальные смыслы и идентичности, а формы общежития, на которые возлагаются надежды на прочный и продолжительный мир, как правило, оказываются всего лишь перемирием, паузой для залатывания брешей в обороне и развертывания новых войсковых частей. Именно это противостояние, а не какой-то один фактор, приводит в движение и направляет развитие города «текучей современности». И не будет ошибкой сказать, что это применимо ко всем городам, пусть и не в одинаковой степени. Майкл Питер Смит во время своей недавней поездки в Копенгаген за один час заметил «небольшие группы турецких, африканских и ближневосточных иммигрантов», «несколько арабских женщин в хиджабах и без них», «вывески на разных неевропейских языках» и имел «интересную беседу с ирландским барменом в английском пабе напротив сада Тиволи». 16 Этот полевой опыт, говорит Смит, оказался полезным в разговоре о транснациональных связях, который он имел в Копенгагене неделю спустя с корреспондентом, утверждавшим, что «транснационализм представляет собой явление, которое относится, скорее, к “глобальным городам”, вроде Нью-Йорка или Лондона, но о котором не может быть и речи в таких более закрытых местах, как Копенгаген». Город текучей современности, или Где встречаются пространство потоков и пространство мест

Все без исключения города мира испытывают на себе влияние новой глобальной взаимозависимости от всех, пусть и отдаленных, изолированных и периферийных частей мира. Последствия взаимозависимо16 Transnational Urbanism, p..

38 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 38

10/1/08 12:05:41 AM

сти могут быть более или менее заметными, проявляться молниеносно или с запозданием, но ни одно место на самом деле не защищено от их вторжения. Сегодня стало модно говорить о «множественных современностях», но в одном важном отношении все современности удивительно схожи: в своей уязвимости перед глобальной взаимозависимостью. Не так давно, говоря об искусстве Латинской Америки — части света, которую нередко считают «отдельным континентом», развивающим собственную версию современной жизни, несмотря на унифицирующее влияние глобализации, — Маргарита Санчес Прито заметила, что оно «отражает новую культурную атмосферу или обстановку, которая формирует повседневную жизнь: повседневный опыт, отличающийся ростом заботы о своей частной жизни... и распространением стиля жизни, пронизанного соблазном и апатией. Все это характерные продукты рыночной экономики и консюмеризма, а также вдыхания новой жизни в настоящее вследствие ослабления телеологического представления о прогрессе и веры в будущее...». 17 То же самое можно сказать о произведениях искусства, выставляемых в Музее современного искусства «Метрополитен», в галерее Тейт, в Луизиане или в Шарлотенбурге... В противостоянии «пространства потоков» и «пространства мест» ни один из этих противников не может притязать на главенство и изначальность и ни один из них не может быть объявлен чуждым или надуманным. Вопреки распространенному мнению, локально закрепленные смыслы и идентичности не являются «подлинной реальностью» города, которую поражает, искажает или разъедает раковая опухоль безродной «транснациональности». Их битва — это не временное состояние, из которого, в конечном итоге, выйдет один победитель. Другие войны, может, и могут завершиться победой одной стороны, в результате которой победитель становится единоличным хозяином поля битвы с изгнанием поверженного противника, но это вряд ли возможно в городском противостоянии двух тесно взаимосвязанных измерений текуче-современной жизни. Ни одно из этих двух пространств не может выжить самостоятельно. Оба могут жить только во взаимной связи друг с другом. «Пространство потоков» нуждается в своем явном противнике — «пространстве мест», — удовлетворяющем его потребности, которые оно не способно удовлетворить самостоятельно. В конце концов, оно обязано своей силой решительному отказу заботиться о таких потребностях. «Пространство мест» нуждается в своем признанном противнике — «пространстве потоков», — чтобы притягивать, впитывать и удерживать непрерывный приток человеческих страстей, его жизненные соки. В конце концов, оно обязано своей неизменной привлекательностью и, следовательно, пополнением своих сил потребно17 Margarita Sanchez Prieto, ‘Escape from Social Utopia: New Art in Argentina and Chile’, Third Text, Summer , pp.–.

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 39

39

10/1/08 12:05:41 AM

сти в отчаянном поиске защиты. Два заклятых врага могут жить только в состоянии сражения; ни один из них не смог бы пережить победу. Ни один из них не смог бы пережить и прекращение вражды, если такое вообще возможно. Какие бы формы ни принимало противостояние между ними, здесь нельзя говорить о войне на истощение. Большинство перемен, происходящих в настоящее время, невозможно объяснить обращением только к одному из двух взаимосвязанных/соперничающих/взаимодополняющих/сотрудничающих пространств. Изменения возникают в результате взаимодействия между ними, и только в контексте этого взаимодействия их можно понять и с ними можно — можно ли? — совладать. Именно поэтому сторонники какой-то одной силы (локальных интересов или глобальных тенденций) всегда оказываются неспособными предсказать, не говоря уже о том, чтобы контролировать, происходящие перемены. Каждая сила вынуждена считаться с шагами, делаемыми другой, и большая часть собственных инициатив каждой из этих сил будет ответом на гамбит другой стороны. Всестороннее планирование (и особенно долгосрочное всестороннее планирование) будущего города, неизменно бесполезное и иногда даже вредное занятие, кажется сегодня еще более бессмысленным и бесперспективным, чем когда бы то ни было. Здесь можно воспользоваться терминологией Франца Розенцвейга (хотя она была введена и разработана в ином контексте) 18 и сказать, что для того, чтобы быть осмысленным делом, городское планирование, это призвание городских властей, должно принять стратегию «грамматического», а не «логического» мышления, то есть стратегию, которая, волей-неволей, используется в речи, принимающей форму диалога. Речь «не знает заранее, где именно она закончится. Она берет свои реплики у других. На самом деле она живет благодаря жизни другого — другого, который слушает историю, отвечает по ходу диалога или присоединяется к хору». Противоположная (и глубоко ложная в силу своей очевидной самоубийственности) стратегия состояла бы в том, чтобы действовать подобно «мыслителю, который знает свои мысли заранее». Эта противоположная стратегия обезоруживает и ослабляет того, кто ее использует, перед лицом превратностей продолжающейся беседы: она делает его неготовым к новым поворотам разговора — пресловутому процессу, в котором «что-то происходит». Нам нужна готовность, а не планы. Нам нужна такая готовность, которая позволяла бы распознавать зарождающиеся вызовы, когда еще можно на них ответить, и совершенные ошибки, когда их еще можно исправить. Такая готовность была бы главной задачей того, что, с подачи Розенцвейга, можно назвать «грамматическим планированием» или «диалогическим планированием»: планированием, 18

Franz Rosenzweig, Understanding the Sick and the Healthy: A View of World, Man,and God, Harvard UP , p. .

40 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 40

10/1/08 12:05:41 AM

которое сознает, что оно не может нести ответственность за все и что оно не может позволить себе выбрать одиночество или покой, если оно не хочет лишиться понимания своих целей и объектов и самостоятельно себя выхолостить. Безопасность и свобода, или Ценностная антиномия городской жизни

Сочетание давления глобализации и территориально-ориентированного поиска идентичности, которое задает и направляет структурное развитие города, отражается в явно противоречивых желаниях и ожиданиях жителей. С одной стороны, происходит устойчивая и последовательная «макдоналдизация» городской среды (термин, придуманный и впервые использованный Джорджем Ритцером)19 с ее подавляющей тенденцией к стандартизации и установлению тоскливого единообразия. Независимо от движущих сил этого процесса, восторженный прием его результатов потребителями лишь подстегивает его развитие. Жителям городов, в которых все привычное привычно же разрушается и в которых нет ничего примечательного, такой поток бесконечных изменений едва ли может чем-то повредить, так как они просто желают комфорта предсказуемости и упорядоченности, а рестораны MacDonald’s вместе с быстро растущей армией подражателей обещают — и обеспечивают — островки того и другого. В конце концов, здесь можно почувствовать себя спокойно в знакомой среде: можно быть уверенным, что каждый получит то, чего он хочет и ждет. Чем менее предсказуема большая городская сцена, тем выше ценность микрообластей, вроде ресторанов MacDonald’s, кафе Starbucks или закусочных Steak House и Pizza Hut, которые приносят долгожданное избавление от сбивающей с толку и приводящей в замешательство новизны. Прибавочная польза «макдоналдизации» состоит в удовлетворении потребности путешествующих по миру деловых людей в — хотя бы редком — расслаблении и успокоении и активных туристов, которые, при всей своей жажде к разнообразию мест, не хотят, чтобы места менялись слишком сильно и стремятся найти знакомый оазис в чужой и потому требующей бдительности среде. Сеть гостиниц Holiday Inn, предназначенная в основном для глобальных деловых людей, не обещает своим клиентам ничего неожиданного, тогда как туристические курорты, нацеленные на массового потребителя, «предлагают большой выбор рутинизированных действий во взаимозаменяемой экзотической обстановке, где гость может остановиться, не испытывая никакой необходимости в совершении вылазок в незнакомую и непредсказуемую среду местной жизни на тропическом острове». 20 19 See George Ritzer, The MacDonaldization of Society, Pine Forge Press ). 20 John Hannigan, Fantasy City: Pleasure and Profit in the Postmodern Metropolis, Routledge , p..

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 41

41

10/1/08 12:05:41 AM

С почти полной утратой надежд на упорядоченный, прозрачный и предсказуемый «идеальный город», утопическая тоска по глубоко человечной среде обитания, которая сочетала бы в себе интригующее разнообразие с безопасностью, не ставя под угрозу ни один из этих необходимых компонентов счастья, перетекла на меньшие и потому более достижимые и реалистичные цели. Вместо того чтобы пытаться преобразовать улицу, нужно оградить себя от ее угроз, скрыться в убежище и захлопнуть за собой дверь. Цепочки тонко, но широко распространенных миниутопий, включенных в реальность, представляют собой «второе лучшее», замену большой утопии (которая всегда находится в вечном конфликте с реальностью, отказывающейся прогибаться под нее) «для бедных». Магическая смесь безопасности и приключения — надзора и свободы, рутины и неожиданности, сходства и разнообразия — обнаруживается в этом архипелаге заранее созданных островков продуманного до мелочей порядка, которые только и способны его обеспечить. Стремление к поиску таких пристанищ имеет странное свойство питаться самим собой: именно потому, что все усилия по такому поиску сосредотачиваются на подобных оазисах, мир между ними начинает все больше выглядеть и восприниматься как пустыня. И все же пустыни — это неоднозначные места: они служат материалом, который порождает романтические мечты, но также прозаичные страхи. В отличие от самих оазисов, внутри которых все предопределено, предписано, застраховано от несчастных случаев и защищено гарантией возврата денег, мир в промежутке между островками безопасных приключений — широкие проспекты и узкие улочки города повседневной жизни, его просторные и суматошные площади, светлые и темные переходы, близкие и далекие кварталы — соблазняет обещанием азартной игры: волнующие приключения и страшные опасности, смешанные в пропорциях, которые не может просчитать ни один горожанин, и появляющиеся в последовательности, которую он не может предугадать. Неизведанные и непознанные приключения в городе манят, а неизведанные и непознанные опасности — отталкивают. Джон Ханниган недавно проследил извилистый путь недавней истории американских городов. Из его исследования можно узнать, что неожиданно возникший у жителей крупных американских городов во второй половине XX века страх перед преступлениями, совершаемыми в темных закоулках бедных районов, привел к «бегству белых» из центра города, хотя всего за несколько лет до этого такие районы притягивали к себе толпы людей, жаждущих массовых развлечений, какие могли предложить только центры крупных городов, в отличие от других, менее заселенных городских районов. Независимо от того, имелись ли у этого страха перед преступлениями веские основания или же внезапный скачок преступности был плодом больного воображения, в результате центры городов опустели и были заброшены, по-

42 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 42

10/1/08 12:05:41 AM

скольку «многочисленные любители удовольствий стали все чаще считать города опасными местами». Об одном из таких городов, Детройте, в  году другой автор заметил, что его «улицы с наступлением темноты становились такими безлюдными, что город начинал выглядеть таким же призрачным, как и Вашингтон, округ Колумбия, столица страны». 21 Ханниган заметил, что в конце XX века появилась противоположная тенденция. После многих «тощих лет» паники в духе «не вздумайте показываться вечером на улице!» и ее «опустошающего» воздействия на города старейшины американских городов в союзе с рекламщиками попытались вновь сделать городские центры притягательными для проведения досуга, поскольку «развлечения вернулись в центр города», а «путешественники из пригородов» начали возвращаться в центры городов в надежде найти в них нечто «волнующее и безопасное, чего они не могли получить в пригородах». 22 По общему признанию, такие резкие, невротические повороты в жизни городов в Соединенных Штатах, с их давними гнойниками, постепенно созревающими и иногда прорывающимися наружу в виде антагонизмов и борьбы, кажутся более яркими и неожиданными, чем в других местах, где расовые конфликты и предрассудки не раздувают тлеющие угли чувств неопределенности и растерянности. В несколько более легкой, менее выраженной форме амбивалентность притяжения и отталкивания и чередования страсти к жизни большого города и отвращения к ней характерна также для недавней истории многих, возможно, большинства европейских городов. Миксофилия и миксофобия, или Установочная антиномия городской жизни

Что бы ни происходило с городами в их истории и какими бы глубокими ни выглядели перемены в их пространственной структуре, облике и стиле за годы и столетия, одно остается неизменным: города — это места, в которых незнакомцы останавливаются и движутся в непосредственной близости друг к другу. Будучи неизменной составляющей городской жизни, повсеместное присутствие незнакомцев в пределах видимости и досягаемости лишь увеличивает глубокую неопределенность всех жизненных устремлений горожан; это присутствие, избежать которого можно лишь ненадолго, служит неиссякаемым источником тревоги и обычно дремлющей, но иногда все же прорывающейся наружу агрессивности. Вечный, хотя и бессознательный, страх перед неизвестностью отчаянно ищет отдушину. Накопленные страхи обычно разряжаются на избранной категории «чужаков», которые начинают служить олицетворением всего «незнакомого». Изгнание их из до21 B.J.Widick, Detroit: City of Race and Class Violence, Wayne State UP , p. . 22 Fantasy City, pp. , . ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 43

43

10/1/08 12:05:41 AM

мов и магазинов на какое-то время позволяет изгнать призрак неопределенности. Так сжигается образ страшного чудища. В надежде сделать более прочным шаткое, переменчивое и непредсказуемое существование старательно возводятся пограничные барьеры против «ложных беженцев» и экономических мигрантов. Но жизнь в эпоху текучей современности обречена оставаться переменчивой и капризной, и потому облегчение оказывается только временным, а надежды, возлагаемые на «жесткие и решительные меры», рушатся так же скоро, как и появляются. Незнакомец — это, по определению, агент, движимый намерениями, которые, в лучшем случае, можно только предугадать, но никогда нельзя знать наверняка. Незнакомец — это неизвестная переменная во всех уравнениях, связанных с принятием решений о том, что следует сделать и как следует поступить; и потому, даже если они не ведут себя агрессивно или назойливо, простое принятие в расчет незнакомцев при совершении действий вызывает дискомфорт, так как это присутствие осложняет предсказание последствий действия и вероятности его успеха или провала. Разделение пространства с незнакомцами и проживание в нежеланной, но все же неизбежной близости с ними служит условием, которое городские жители считают неприятным, хотя и неизбежным. Близость незнакомцев — это их судьба, и приходится пытаться искать — надеемся, находить — modus vivendi, который делает общежитие с ними приятным, а жизнь — вполне приемлемой. Эта потребность является «данностью», которой невозможно избежать; но форма удовлетворения этой потребности — это вопрос выбора. И этот выбор совершается ежедневно — обдуманно или бездумно, в результате осознанного решения или слепого и механического следования заведенному порядку, вследствие совместного и всестороннего обсуждения или по наитию, при помощи модных сегодня или якобы проверенных средств. Тереза Калдеира пишет о Сан-Пауло, огромном и быстро растущем бразильском городе: «Сан-Пауло сегодня — это город стен. Физические преграды возводятся повсюду — вокруг зданий, жилых домов, парков, площадей, офисных зданий и школ... Новая эстетика безопасности создает все новые типы сооружений и навязывает новую логику наблюдения и дистанции...». 23 Каждый, кто может себе это позволить, покупает квартиру в «кондоминиуме», чтобы создать уединенное жилище, физически находящееся внутри города, но социально и духовно — вне его. «Предполагается, что закрытые сообщества должны быть отдельными мирами. В их рекламных объявлениях предлагается целый “образ жизни”, способный служить альтернативой качеству жизни, предлагаемому городом и его распадающимся публичным про23 Teresa Caldeira, ‘Fortified Enclaves: The new Urban Segregation’, in Public Culture , pp.–.

44 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 44

10/1/08 12:05:41 AM

странством». Наиболее очевидной чертой кондоминиума является его «изолированность и дистанцированность от города. Изолированность означает обособление от тех, кого считают стоящими ниже на социальной лестнице», а застройщики и агенты по недвижимости утверждают, что «они гарантируют главное: безопасность. Это означает наличие заборов и стен, окружающих кондоминиум, охранников, круглосуточно несущих свою вахту на входах, и множество удобств и услуг» для того, чтобы «не пускать других». Как известно, у заборов всегда две стороны... Заборы делят однородное пространство на «внутреннюю» и «внешнюю» часть, но то, что является «внутренним» для тех, кто находится по одну сторону забора, является «внешним» для тех, кто живет по другую. Жители кондоминиумов избегают неприятной, суматошной и грубой «внешней» жизни города во «внутреннем» оазисе покоя и безопасности. При этом они ограждают всех остальных от приличных и безопасных мест, стандарты которых они готовы и желают поддерживать, на тех же жалких и запущенных улицах, от которых они всеми силами пытаются отгородиться. Забор отделяет «добровольное гетто» от множества вынужденных. Для жителей добровольного гетто, другие гетто — это места, «в которые мы — по своей воле — ни ногой». Для тех, кто живет внутри гетто, которое они не выбирали, область, которой они ограничены, — это пространство, «из которого нам не выбраться». В Сан-Пауло (и Рио-де-Жанейро, второй по величине городской агломерации Бразилии, не сильно отстающей от первой) тенденции к сегрегации и закрытости проявляются в самом грубом, непристойном и бесстыдном виде, но их воздействие проявляется, пусть и не так наглядно, в большинстве крупных городов. Парадоксальным образом, города, изначально создававшиеся для того, чтобы обеспечить безопасность всем их жителям, сегодня чаще связаны с опасностью, чем с безопасностью. Как отмечает Нэн Эллин, 24 «фактор страха [при создании и реконструкции городов. — З.Б.] явно возрос, как показывает рост числа охраняемых гаражей и систем безопасности в домах, популярность “закрытых” и “безопасных” сообществ среди всех социальных групп, независимо от возраста и размера дохода, и рост видеонаблюдения за общественными местами, не говоря уже о бесконечных воплях об опасности, раздающихся из средств массовой информации». Когда речь заходит о достоинствах или недостатках конкретного места жительства, рассматриваются, прежде всего, реальные и мнимые угрозы телу и собственности индивида. Они также занимают верхнюю строчку в маркетинговой политике торговцев недвижимостью. Неопределенность будущего, непрочность социального положения и экзистенциальная неуверенность, неизмен24 Nan Ellin, ‘Shelter from the Storm, or Form Follows Fear and Vice Versa’, in: Nan Ellin (ed.), Architecture of Fear, Princeton Architectural Press , pp., .

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 45

45

10/1/08 12:05:41 AM

ные спутники жизни в мире «текучей современности», происходящие из других, отдаленных мест и потому остающиеся за пределами индивидуального контроля, обычно сосредотачиваются на ближайших целях и выливаются в озабоченность личной безопасностью — озабоченность, которая, в свою очередь, выливается в стремление к сегрегации и закрытости, неумолимо ведущему к войнам в городском пространстве. Как можно узнать из проницательного исследования молодого американского архитектурного критика/урбаниста Стивена Фласти, 25 обслуживание этой войны и особенно поиск способов отказа противникам — нынешним и потенциальным — в доступе к заданному пространству и удержания их на безопасном расстоянии от него составляет наиболее очевидную и приковывающую к себе все больше внимания проблему архитектурного обновления и городского развития в американских городах. Новые, гордо рекламируемые и приводящие к появлению множества подражателей и продолжателей здания представляют собой «ограничительные пространства», «призванные перехватывать, отталкивать или фильтровать потенциальных пользователей». Очевидно, что цель «оградительных пространств» состоит в том, чтобы разделять, сегрегировать и исключать, а не в том, чтобы наводить мосты, создавать простые переходы и площади, облегчать коммуникацию и иначе сближать городских жителей. Архитектурные/урбанистические изобретения, выделенные, перечисленные и поименованные Фласти, технически представляют собой усовершенствованные эквиваленты досовременных рвов, башен и амбразур в городских стенах; только вместо защиты города и всех его обитателей от внешнего врага, они построены для того, чтобы разделять городских жителей и, объявляя их противниками, защищать их друг от друга. Среди изобретений, описанных Фласти, можно назвать «изворотливое пространство» — «пространство, к которому невозможно приблизиться, подходы к нему оказываются запутанными, затянутыми или обманчивыми»; «колючее пространство» — «пространство, комфортное пребывание в котором невозможно, оснащенное такими штуками, как разбрызгиватели, приводимыми в действие с тем, чтобы прогнать праздношатающихся, или выступами, не позволяющими присесть»; и «неспокойное пространство» — «пространство, в котором невозможно уединиться из-за того, что в нем постоянно появляются патрульные или в нем используются технологии удаленного наблюдения систем безопасности». Эти и другие виды оградительных пространств преследуют одну-единственную цель: выделение экстратерриториальных анклавов из непрерывной городской территории — возведение внутри них небольших крепостей, которые позволяют представителям надтерриториальной глобальной элиты холить и лелеять свою физиче25 Steven Flusty, ‘Building Paranoia’, in: Architecture of Fear,pp.–.

46 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 46

10/1/08 12:05:42 AM

скую независимость и духовную обособленность от конкретной местности. В ландшафте города они становятся точками распада связанной с этой местностью общественной жизни. Явления, описанные Стивеном Фласти, представляют собой высокотехнологичное отражение повсеместной миксофобии, наиболее распространенной реакции на поразительное и в то же время ужасающее разнообразие человеческих типов и образов жизни, встречающихся на улицах современных городов и в «самых обычных» (читай: незащищенных «оградительными пространствами») жилых районах. Поскольку с наступлением эпохи глобализации многоголосие и пестрота городской среды, скорее всего, только усилится, напряженность, возникающая в результате неизбежного незнакомства со средой, вероятно, еще больше подстегнет сегрегационистские позывы. Удовлетворение таких позывов способно (на время) ослабить растущую напряженность. Эти сбивающие с толку и приводящие в замешательство различия могут быть недосягаемыми и неподатливыми, но, возможно, положение удастся облегчить, выделив для каждой формы жизни свое отдельное, открытое и одновременно закрытое, четко обозначенное и хорошо охраняемое физическое пространство... Помимо этого радикального решения, возможно, удастся обеспечить, по крайней мере, для себя, для своих друзей, знакомых и родни территорию, свободную от беспорядка и неразберихи, которые неизбежно поражают другие городские районы. «Миксофобия» проявляется в стремлении к островкам подобия и сходства посреди моря разнообразия и различия. Можно сказать, что корни миксофобии вполне банальны — их совсем нетрудно опознать, несложно понять, хотя и не всегда легко простить. Как утверждает Ричард Сеннет, «чувство “мы”, которое выражается в желании быть схожим, позволяет людям избегать глубокого знакомства друг с другом». 26 Оно обещает, если можно так выразиться, некоторый духовный комфорт: близости проще достичь, отказавшись от попыток понимания, притирки и уступок, которых требует жизнь с различиями. «Процессу формирования четкого образа сообщества свойственно желание избежать действительного участия. Чувство общих уз без общего опыта возникает, прежде всего, из-за того, что люди боятся участия, боятся его опасностей и вызовов, боятся его боли». Стремление к «сообществу схожих» является признаком ухода не только от инаковости вовне, но также от живой, хотя и неспокойной, вовлеченности в сложное взаимодействие внутри. Привлекательность «сообщества одинаковых» — это привлекательность страховки от рисков, которыми полна повседневная жизнь в многоголосом мире. Это не уменьшает и, конечно, не упраздняет риски. Как и все паллиативы, 26 Richard Sennett, The Uses of Disorder: Personal Identity and City Life, Faber & Faber , p. , .

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 47

47

10/1/08 12:05:42 AM

такое сообщество обещает защиту от некоторых наиболее непосредственных и наиболее пугающих последствий. Выбор бегства, предлагаемый миксофобией, имеет свои коварные и вредные последствия: чем больший упор делается на такую стратегию и чем большая поддержка ей оказывается, тем менее эффективной она становится. Сеннет объясняет, почему это так — и должно быть так, — на следующем примере: «рост американских городов на протяжении последних двух десятилетий происходил таким образом, что этнические области стали сравнительно однородными; неслучайно, что страх перед чужаками также вырос настолько, что эти этнические сообщества оказались отрезанными от остальных». 27 Чем больше времени люди проводят в однородной среде — компании «таких, как они», с кем они могут небрежно и легко болтать без риска недопонимания и без неприятной необходимости осуществлять перевод между различными мирами смыслов, — тем скорее они «разучатся» искусству достижения взаимопонимания и утратят modus covivendi. Поскольку они забывают навыки, необходимые для жизни с различием, или не собираются ими овладевать, не удивительно, что перспектива встречи с незнакомцами вызывает у таких людей все большие опасения. Незнакомцы начинают казаться все более пугающими, так как они становятся все более чужими, непривычными и непостижимыми и поскольку взаимное общение, которое, в конечном итоге, могло бы позволить ассимилировать их «инаковость» к собственному жизненному миру, исчезает или так и не возникает. Стремление к однородной, территориально обособленной среде может быть вызвано миксофобией, но практика территориального разделения служит спасательным жилетом и поставщиком пищи для миксофобии. В то же время миксофобия не единственная воюющая сторона на этом городском поле битвы. Как известно, жизнь в городе — это амбивалентный опыт. Он притягивает и отталкивает, но также делает положение жителя города более сложным; именно эти аспекты городской жизни время от времени или одновременно притягивают и отталкивают... Ошеломительное разнообразие городской среды служит источником страха (особенно для тех из нас, кто уже «заблудился», оказавшись в состоянии крайней неопределенности вследствие действия дестабилизирующих процессов глобализации). То же калейдоскопическое мерцание и мелькание городского пейзажа, всегда таящего в себе что-то новое и неожиданное, обладает своим очарованием и соблазнительностью, устоять перед которыми не так-то просто. Поэтому столкновение с бесконечным и неизменно блистательным зрелищем города никогда не переживается однозначно как бич и проклятие, а защита от него никогда не воспринимается как безусловное благо. Город способствует развитию миксофилии точно так же, как 27 Ibid., p..

48 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 48

10/1/08 12:05:42 AM

и миксофобии, причем делает это одновременно. Городская жизнь по самой своей сути неизбежно двусмысленна. Чем крупнее и разнороднее город, тем больше соблазнов может он предложить. Массовое сосредоточение незнакомцев — это, одновременно, самая отталкивающая и самая притягательная вещь, благодаря которой в городе постоянно появляются новые когорты мужчин и женщин, уставших от монотонности жизни в деревнях или небольших городах, сытых по горло рутиной и бегущих от безысходности. Разнообразие обещает множество различных возможностей, отвечающих всем навыкам и вкусам, и чем более крупным будет такой город, тем выше будет вероятность того, что он привлечет к себе большее число людей, отказавшихся от ограниченных возможностей, предлагаемых не такими крупными и, следовательно, куда менее терпимыми к индивидуальности местами. Кажется, что миксофилия, как и миксофобия, является саморазвивающейся, самоподдерживающейся и самоподстегивающейся тенденцией. Миксофобия и миксофилия сосуществуют в каждом городе, но они также сосуществуют в каждом из жителей города. И это неудобное сосуществование, полное шума и ярости, очень важно для людей, сталкивающихся с амбивалентностью текучей современности. Выход из порочного круга?

Поскольку незнакомцы вынуждены жить в компании друг друга, независимо от изгибов и поворотов городской истории, искусство мирной и счастливой жизни с различием и извлечения пользы из многочисленных стимулов и возможностей, предлагаемых городской сценой, приобретает особую важность среди навыков, которых требует жизнь горожанина. Даже если полное искоренение миксофобии невозможно, принимая во внимании рост мобильности людей в эпоху текучей современности и ускорение изменений в актерском составе, сюжетах и декорациях на городской сцене, возможно, все же удастся сделать что-то, чтобы повлиять на пропорции, в которых смешиваются миксофилия и миксофобия, и сократить приводящее в замешательство и вызывающее тревогу и мучения воздействие миксофобии. Архитекторы и специалисты по городскому планированию способны многое сделать для того, чтобы увеличить миксофилию и минимизировать случаи миксофобских ответов на вызовы городской жизни. И они могут сделать и делают многое для достижения противоположного эффекта. Как уже было показано ранее, сегрегация жилых районов и общественных мест, коммерчески привлекательная для застройщиков и способствующая закреплению страхов, на самом деле служит главной причиной миксофобии. Решения, если можно так выразится, сами создают проблемы, которые они должны решать: строители закрытых сообществ и тщательно охраняемых кондоминиумов и архитекторы «огражденных пространств» создают, воспроизводят и усилиЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 49

49

10/1/08 12:05:42 AM

вают потребность, которую, по их утверждениям, они удовлетворяют. Миксофобская паранойя питается сама собой и, в сущности, является самоисполняющимся пророчеством. Когда в качестве радикального лекарства от угрозы, которую представляют незнакомцы, предлагается — и принимается — сегрегация, жить вместе с незнакомцами становится еще сложнее. Гомогенизация жилых кварталов, а затем сокращение до неизбежного минимума всей торговли и коммуникации между ними — верное средство поддержания сильного и глубокого стремления к сегрегации и исключению. Такая мера может помочь ослабить боль людей, страдающих от миксофобии, но лекарство само является патогенным и усугубляет недуг, вследствие чего для поддержания боли на терпимо низком уровне нужны все новые и все более сильные дозы лекарства. Социальная однородность пространства, подчеркиваемая и усиливаемая пространственной сегрегацией снижает у жителей терпимость к различиям и умножает случаи миксофобских реакций, делая облик городской жизни более «опасным» и оттого еще более тягостным, вместо того, чтобы помочь людям почувствовать себя более уверенно и оттого спокойно. Куда более полезным для укрепления и воспитания миксофильских чувств было бы принятие противоположной архитектурной и градостроительной стратегия: распространение открытых и гостеприимных общественных пространств, которые всем категориям горожан хотелось бы регулярно посещать и сознательно/охотно совместно использовать. Как прекрасно показал Ханс-Георг Гадамер в своей работе «Истина и метод», взаимопонимание обусловлено «слиянием горизонтов», познавательных горизонтов, то есть горизонтов, которые продлеваются и расширяются по мере накопления жизненного опыта. «Слияние», которого требует взаимопонимание, может быть только результатом общего опыта, а общий опыт невозможно представить без общего пространства. Словно в эмпирическое подтверждение гипотезы Гадамера, пространства, предназначенные для личных встреч (или просто для пребывания в привычном окружении: ужины в одних и тех же ресторанах, выпивка в одних и тех же барах) между путешествующими бизнесменами и другими членами слоняющейся по миру элиты или «глобального правящего класса» (вроде глобальных сетей транснациональных гостиниц и конференц-центров), играют решающую роль в интеграции этой элиты, несмотря на культурные, языковые, религиозные, идеологические или любые другие различия, которые могут разделять ее и препятствовать развитию чувства общей принадлежности. На самом деле развитие взаимопонимания и общего жизненного опыта, необходимого для такого понимания, позволяют понять, отчего бизнесмены или ученые не перестают путешествовать, приезжать друг к другу и встречаться на конференциях. Если бы коммуникацию можно было свести к передаче информации, обходясь без «слияния горизонтов», то в нашу эпоху «всемирной паутины» и «ин-

50 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 50

10/1/08 12:05:42 AM

тернета» физический контакт и (пусть даже временное и неустойчивое) пространство общего опыта стало бы избыточным. Но это не так и нет никаких свидетельств того, что это будет так. Можно повторить еще раз: архитекторы и специалисты по городскому планированию вполне способны изменить баланс между миксофобией и миксофилией в пользу последней (а также — осознанно или нет — способствовать его изменению в противоположном направлении). Но, действуя в одиночку и опираясь исключительно на собственные силы, они могут достичь только ограниченных результатов. Корни миксофобии, аллергической, лихорадочной чувствительности к незнакомцам и незнакомому лежат за пределами досягаемости архитекторов или специалистов по городскому планированию. Эти корни глубоко уходят в экзистенциальное состояние современного человека, рождающегося и воспитываемого в дерегулированном, индивидуализированном текучем мире ускоренных и диффузных изменений, — а форма и облик городских улиц и использование городского пространства, при всей своей важности для качества повседневной жизни, являются лишь некоторыми и необязательно главными среди множества факторов, которые вызывают такую дестабилизацию, неуверенность и тревогу. Больше, чем что-либо другое, миксофобские чувства вызываются и питаются глубоким чувством неуверенности. А неуверенные люди, не имеющие уверенности касательно своего места в мире, своих жизненных перспектив и последствий собственных действий, наиболее уязвимы для миксофобских соблазнов и вероятнее всего попадутся в такую ловушку. Эта ловушка состоит в отделении страха от его истинных источников и выплескивании его на объекты, с ними не связанные. В результате, многие люди виктимизируются (или ожидают своей виктимизации), а источники страданий никуда не исчезают. Отсюда следует, что неприятности, которые преследуют современные города, не могут быть разрешены путем реформирования самого города, какой бы радикальной ни была такая реформа. Здесь, повторюсь, невозможны локальные решения глобальных проблем. «Безопасность», которую предлагают городские застройщики, неспособна ослабить, не говоря уже о том, чтобы искоренить, экзистенциальную неуверенность, подстегиваемую ежедневно текучестью трудовых рынков, хрупкость ценности, приписываемой приобретенным или в настоящее время осваиваемым навыкам и компетенциям, или непрочность и предполагаемую скоротечность человеческих обязательств и товариществ. Реформа экзистенциального состояния должна предшествовать реформе города и определять ее успех. Без этой реформы попытки города преодолеть или детоксифицировать миксофильское давление обречены будут оставаться паллиативами, а еще чаще просто плацебо. Об этом нужно помнить — не для того, чтобы девальвировать или принизить различие между хорошей и плохой архитектурой или праЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 51

51

10/1/08 12:05:42 AM

вильным или неправильным городским планированием, которое нередко бывает очень важным для качества жизни горожан, а для того, чтобы прийти к перспективе, которая учитывает все факторы, важные для совершения правильного выбора и принятия правильного решения. Современные города — это свалки деформированных продуктов общества текучей современности (хотя, конечно, они и сами создают немало мусора). Не существует городо-центричных, не говоря уже об исключительно городских, решений системных противоречий и сбоев; и, несмотря на плодовитую и похвальную работу воображения архитекторов, мэров городов и муниципальных советников, они не могут быть найдены. Проблемы нужно решать там, где они возникают, и городское пространство страдает от проблем, рожденных в другом месте, которые слишком значительны, чтобы их можно было решить инструментами, имеющимися в распоряжении даже у самых крупных городов. Эти пространства недосягаемы даже для суверенных действий национального государства, которое является самой широкой демократической сценой, изобретенной и претворенной в жизнь в современную эпоху. Эти пространства глобальны и становятся все более глобальными; и до сих пор мы не приблизились к изобретению, не говоря уже о применении, средств демократического контроля, соответствующих по своей величине и потенциалу силам, которые требуют сдерживания. Это, несомненно, долгосрочная задача, задача, которая требует намного большей мыслительной (и не только) работы и терпения, чем любая реформа городского планирования и архитектурной эстетики. Но это не означает, что такую реформаторскую деятельность нужно на время приостановить, пока мы не разберемся с источниками проблемы и не установим контроль над необузданными тенденциями глобализации. Скорее, верно обратное. Город — это свалка страхов и опасений, порождаемых глобально вызванной неуверенностью и неопределенностью; но город — это также учебная площадка, на которой могут быть опробованы и, в конечном итоге, освоены и применены средства ограничения и преодоления этой неуверенности и неопределенности. Именно в городе незнакомцы, которые в глобальном пространстве противостоят друг другу как враждебные государства, недружественные цивилизации или военные противники, встречаются как отдельные индивиды, наблюдают друг друга в кварталах, разговаривают друг с другом, учатся друг у друга, приходят к общим правилам жизни, налаживают сотрудничество и рано или поздно привыкают к присутствию друг друга и все чаще находят удовольствие в общей компании. После такой локальной подготовки незнакомцы могут перестать вызывать такие тревогу и страх, когда дело дойдет до решения глобальных проблем: несовместимые цивилизации могут оказаться не такими уж несовместимыми, взаимная враждебность не такой

52 Зигмунт Бауман

Logos_3_2008.indd 52

10/1/08 12:05:42 AM

уж глубокой, как казалось. К тому же, бряцанье оружием — это явно не единственный и не самый лучший способ разрешения взаимных конфликтов. Гадамеровское «слияние горизонтов» представляется намного более реалистичным проектом, если осуществлять его на улицах городов (даже путем проб и ошибок, но со смешанным успехом), нежели накопление оружия сдерживания и создание запасов оружия наказания в надежде привести «врагов» в чувство и держать их в узде. Как и в случае по-настоящему глубоких, рубежных преобразований человеческого состояния, борьба с новой глобальной ситуацией, особенно эффективная борьба, потребует времени. И, как и в случае всех этих преобразований, невозможно (и крайне нецелесообразно пытаться) помешать истории и предсказать — даже в общих чертах форму, которую она примет, и «успокоение», к которому оно, в конечном итоге, приведет. Но такое противостояние возникнет. Оно, вероятно, станет главной проблемой и займет большую часть истории нового столетия. Драма будет разыгрываться и разворачиваться в обоих пространствах — и на глобальной, и на локальной сценах. Развязка этих двух произведений-сцен будет тесно взаимосвязана и зависима от того, насколько глубоко авторы сценария и актеры каждого произведения знают об этой связи и с тем, насколько они умеют и насколько готовы внести свой вклад в успех другого произведения. Перевод с английского Артема Смирнова

ЛD DF 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 53

53

10/1/08 12:05:42 AM

  

Прямые или изогнутые улицы: спорный рациональный дух современного метрополиса1 Улица... это единственное место, приносящее стоящий опыт. Андре Бретон ОБРАЩАТЬСЯ Это важное современное слово. В архитектуре и градостроительстве обращение — это все. Ле Корбюзье Обращение происходит во времени и пространстве. Карл Маркс 2

I

В своей провокационной книге «Практика повседневной жизни» Мишель де Серто проводит различие между градостроительной деятельностью, повседневными практиками горожан и соответствующими последствиями различных практик того и другого. 3 С одной стороны, мы имеем «отстраненную» деятельность «специалиста по планированию 1 David Frisby, ‘Straight or Crooked Streets? The Contested Rational Spirit of the Modern 2 3

Metropolis’, in Iain Boyd White (ed.), Modernism and the Spirit of the City. London: Routledge, , pp. –. Бретон цитируется по: P. Jukes, A Shout in the Street, Berkley, CA, University of California Press, , p. xi; Le Corbusier, Precisions, Cambridge, MA, MIT Press, , p. ; K. Marx, Grundrisse, Harmondsworth, Penguin, , p. . M. de Certeau, The Practice of Everyday Life, Berkley, CA, University of California Press, , p. .

54 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 54

10/1/08 12:05:42 AM

городского пространства, градостроителя или картографа», связанную с «“геометрическим” или “географическим” пространством визуальных, паноптических или теоретических построений». Результатом этих построений оказывается «панорамный город... “теоретический” (т.е. визуальный) симулякр, короче говоря, картина, условием возможности которой является забвение или непонимание практик». С другой стороны, мы имеем «рядовых пользователей города», живущих «“внизу”, за порогом, после которого начинается видимое», и «гуляющих» по городу, «использующих пространства таким образом, который невозможно увидеть», и «следующих городскому “тексту”, который они пишут, не имея возможности его прочесть». Эти практики создают «многогранную историю, которую ни автор, ни зритель не формируют из фрагментов траекторий и изменений пространства: по отношению к репрезентациям она остается повседневно и бесконечно иной и чуждой». Если деятельность градостроителя связана с «преодолением и выражением противоречий, возникающих в городской агломерации», «рядовые пользователи» участвуют в особого рода операциях («формах использования»),... «другой пространственности» («антропологический», поэтический и мифический опыт пространства), и... непрозрачной и слепой мобильности, типичной для шумного города. Миграционный или метафорический город, таким образом, незаметно проскальзывает в ясный текст спланированного и читаемого города. 4

Это различие между практиками градостроительства и повседневными городскими практиками не ограничивается трудами одного только де Серто; оно встречается также в других теоретических традициях, например в марксистских работах Анри Лефевра.5 В основе этого различия лежит представление, что практики градостроительства не связаны с рядовыми, повседневными городскими практиками в том смысле, в каком о них говорил де Серто. И градостроители могут стремиться преподносить результаты своей работы как «из ряда вон выходящие». Но они все равно остаются связанными с «рядовыми» повседневными практиками и проблемами. Это, однако, означает, что в своей работе градостроители опираются на собственное прочтение города и его практик, восходящее, в конечном итоге, к повседневным прочтениям и практикам. Во всяком случае, необходимо показать основания, по которым первое прочтение (градостроителя) считается более важным. Кроме того, идея «ясного текста спланированного и читаемого города» уже предполагает «ясность» геометрического и географического пространства. Тем не менее, нам нужно задаться вопросом, насколько градостроительство зависит от или само создает ту ясность, которую приписывает ему де Серто? 4 Ibid. 5 H. Lefebvre, The Production of Space, Oxford, Blackwell, . Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 55

55

10/1/08 12:05:42 AM

«Ясный текст», создаваемый градостроителем, скрывает спорную природу результатов его деятельности. Если мы обратимся к ранней истории градостроительства и попыткам создания «привилегированного» корпуса «систематического» знания в конце XIX века, нам, возможно, удастся полнее рассмотреть эти и другие вопросы. Иными словами, такая единодушная интерпретация градостроительства может быть поставлена под сомнение после рассмотрения споров в самом градостроительном дискурсе конца XIX века. 6 Такие дебаты позволяют увидеть более богато текстурированную констелляцию проблем, связанных с природой современного города, которая напрямую влияет на повседневные практики, рассматриваемые де Серто. В действительности, новые пространства современных городов были далеко не бесспорными в градостроительном дискурсе; наоборот, они вызывали жаркие споры. Так, как показали Эстер да Коста Майер, 7 Энтони Видлер, 8 Кристин Бойер 9 и другие, эти пространства зачастую ассоциировались с порождением городских патологий. Речь идет не только об очевидных пространственных патологиях, вроде агорафобии или клаустрофобии в градостроительном дискурсе конца XIX века, но и, в рамках более широких споров о городской культуре, о таких патологиях, как амнезия, неврастения, гиперестезия, мономания и т.д. «Формально рациональные» пространства могли считаться питательной почвой для «иррациональных» патологических ответов. II

«Показательным случаем», который будет рассмотрен нами, станут внешне непонятные дебаты, начавшиеся около  года в немецкоязычном архитектурном и градостроительном дискурсе о «прямых или изогнутых улицах» (‘Gerade oder krumme Straßen’), отголоски которого, в различных контекстах, спустя десятилетия можно услышать в словосочетании «по-настоящему прямая улица» — немецкий Autobahn. Эти дебаты также делают более зримой связь между устройством улиц и властными отношениями. Тем не менее, первоначальные дебаты -х годов отражали множество других измерений, связанных с властью капитала, обращением товаров и людей, конфигурациями потоков, эстетикой улицы, исторической памятью, современностью и антисовременностью, городской инфраструктурой и патологиями городской жизни. Первоначальными участниками дебатов были немецкие градостроите6 О немецком градостроительстве см.: B. Ladd, Urban Planning and Civil Order in Germa7 8 9

ny, Cambridge, MA, Harvard University Press, . E. da Costa Meyer, ‘La Donna è Mobile,’ in L. Durning and R. Wrigley (eds) Gender and Architecture, Chichester, John Wiley, , pp. –. Anthony Vidler, Warped Space: Art, Architecture and Anxiety in Modern Culture, Cambridge, MA, MIT Press, . C.M. Boyer, The City of Collective Memory, Cambridge, MA, MIT Press, .

56 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 56

10/1/08 12:05:42 AM

ли Карл Генричи и Йозеф Штюббен, которые публиковали свои статьи в Deutsche Bauzeitung, выходившем в Берлине. 10 Тем не менее, за этими дебатами внимательно следили и иногда высказывались о них австрийские архитекторы Камилло Зитте и Отто Вагнер. 11 Так что эти дебаты не ограничивались публикациями в берлинском журнале, а отражались (и это особенно справедливо в отношении Зитте) в практических спорах в Вене, где создание «большой Вены» (Groß Wien) как нового административного образования в  году требовало новых планов застройки города. Это означает, что дебаты о прямых или изогнутых улицах не были чисто теоретическими, что они оказали значительное воздействие на практики городского планирования и впоследствии на куда более широкие споры о «старой» и «новой» Вене. 12 В общем виде вопрос о прямых или изогнутых улицах был поднят Йозефом Штюббеном еще в  году. 13 Но сами споры начались после откликов на две важные работы о градостроительстве: «Градостроительство в соответствии с эстетическими принципами» () Зитте и «Градостроительство» () Штюббена, которая была отрецензирована Карлом Генричи, сторонником Зитте. 14 Дебаты между Генричи 10 См. ниже раздел V. 11 О Зитте см.: M. Mönninger, Vom Ornament zum Nationalkunstwerk: Zur Kunst- und Architek-

12 13

14

turtheorie Camillo Sittes, Braunschweig/Wiesbaden, Vieweg, . О Вагнере см.: D. Frisby, Metropolitan Architecture and Modernity: Otto Wagner’s Vienna, Minneapolis, University of Minnesota Press (forthcoming). См.: D. Frisby, Cityscapes of Modernity: Critical Explorations, Cambridge, Polity Press, , ch. . См.: J. Stübben, ‘Gerade oder krumme Strassen?’, Duetsche Bauzietung, vol. , , pp. –; Stübben, ‘Ueber die Anlage offentliche Platze’, Duetsche Bauzietung, vol. , , pp. –, –. О ранних статьях Штюббена см.: Frisby, Metropolitan Architecture and Modernity. Во второй статье он проводит любопытное сравнение между формами площадей с комнатами дома: Если различное строение площадей с их различным предназначением и местоположением и позволяет сравнивать их с комнатами дома (проходную площадь с передней, рыночную площадь с кабинетом, архитектурную площадь с залом или гостиной, наконец, английскую площадь со спальней или укромной семейной комнаткой), то это сравнение почти целиком основывается на представлениях об их размерах. Больше всего места занимают, соответственно, архитектурные и проходные площади, а английские и рыночные площади требуют меньшего пространства. В случае с последними это обстоятельство имеет большое значение, так как на слишком широкой рыночной площади покупатели чувствуют себя изолированными и, в результате, совершить покупку не удается; и это особое ограничение следует связывать с оживленными рыночными сделками. Точно так же, как гостиная должна иметь соответствующее оформление, так и размеры архитектурной площади должны определяться окружающими ее зданиями. (Ibid., p. ) C. Sitte, Der Städtebau nach seiner künstlerischen Grundsätzen, Vienna, C. Graezer, ; Camillo Sitte: The Birth of Modern City Planning, New York, Rizzoli, ; Joseph Stübben, Der Städtebau, Darmstadt, A. Bergstrasse, .

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 57

57

10/1/08 12:05:42 AM

и Штюббеном о принципах градостроительства продолжились в х; 15 их отголоски слышны также в рецензии Генричи на монографию Отто Вагнера «Современная архитектура», опубликованную в  году, 16 и в спорах относительно застройки «большой Вены». Административное создание «большой Вены» сопровождалось борьбой за застройку города (победу в которой сначала одержали Штюббен и Вагнер, а затем — в  году — только Вагнер) и горячими спорами, которые сопровождались выходом критических газетных статей Зитте в Neues Wiener Tagblatt. 17 III

В начале своей монографии Зитте признает технические достижения в градостроительстве, касающиеся «сообщения, полезного использования строительных участков и особенно улучшения состояния гигиены», но при этом утверждает, что «в художественном отношении нам похвастаться нечем: современные величественные и монументальные здания обычно выходят на самые уродливые публичные площади и недостаточно выделяются из массы других зданий». Он советует современному градостроительству «учиться у природы и старых мастеров тому, как нужно строить города». 18 Поэтому в его тексте в качестве примеров чаще всего приводятся Флоренция и Рим. Зитте утверждает, что устройство наших современных городов можно улучшить, обратившись к далеким, эстетическим воспоминаниям: Прелестные воспоминания о путешествиях составляют часть наших самых приятных грез. Величественные городские виды, памятники и публичные площади — все эти прекрасные картины проходят перед нашим мысленным взором, и мы вновь наслаждаемся возвышенными и прекрасными вещами, в присутствии которых мы были когда-то так счастливы. 19

Этот пасторальный пассаж требует от нас обращения к прошлому при строительстве нашего настоящего, в котором «процесс роста и распространения городов становится почти исключительно техническим вопросом». 20 Настоящее подстраивается к «уже привычной скуке совре15 Последняя статья Штюббена датируется  годом. 16 См.: Otto Wagner, Moderne Architektur, Vienna, Scholl, . Рецензию см.: C. Henrici, ‘Moderne Architektur,’ Duetsche Bauzietung, vol. , , pp. –. Большинство этих статей так и не собрано в одну книгу. О Зитте см.: K. Wilhelm, ‘Städteblautheorie als Kulturtheorie — Camillo Sittes “Der Städtebau nach seiner künstlerischen Grundsätzen”’, in L. Musner, G. Wunberg and C. Lutter (eds) Cultural Turn: Zur Geschichte der Kulturwissenshaftern, Vienna, Turia + Kant, , pp. –. 18 Sitte, City Planning, p. . 19 Ibid., p. . 20 Ibid., p.  (выделено мной. — Д.Ф.).

17

58 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 58

10/1/08 12:05:42 AM

менных планов городов», но в нем можно создать «нечто ценное и прекрасное», если мы найдем способ, который позволит избежать широкого строительства современных многоквартирных домов, избавив прекрасные старые части городов от угрозы неминуемого разрушения, и, в конце концов, создать нечто в духе старых шедевров. 21

Для Зитте особенно важны открытые пространства и площади в городах (в его тексте преобладают примеры эпохи Возрождения и барокко), которые призваны облегчить активную публичную жизнь в них, а не, как сегодня, обеспечивать «больше света и воздуха» или «редкие перерывы в море домов». Как утверждает Зитте, в отличие от неправильных, но все же удобных старых площадей (противопоставляемых современному «горячему стремлению к симметрии»), пустое пространство в современном городе еще не образует городской площади, ибо «точно так же, как существуют меблированные и пустые комнаты, можно говорить о “благоустроенных” и “неблагоустроенных” площадях, поскольку основным требованием, предъявляемым к площади, равно как и к комнате, является замкнутость ее пространства». 22 Проводимая Зитте аналогия между пространством площади и внутренними пространствами приводит к иным выводам, нежели более ранняя аналогия Штюббена. Так, для того чтобы площадь могла производить эстетическое впечатление, необходима четкая замкнутость «пространства». Но существование замкнутой площади необходимо еще по одной, более современной причине, связанной с жизнью современного города. Зитте отмечает, что: Недавно появилось уникальное нервное расстройство — «агорафобия». Многие люди говорят, что страдают от нее, неизменно испытывая некий страх или дискомфорт, всякий раз, когда им нужно перейти через большое пустое пространство... Агорафобия — это совершенно новый и современный недуг. Ощущение уюта на небольших старых площадях вполне естественно, и они кажутся такими огромными только в нашей памяти, так как в нашем воображении величина художественного воздействия подменяет собой действительные размеры. На наших же современных гигантских площадях с их зияющей пустотой и подавляющей скукой жители милых старых городков испытывают приступы этой распространенной агорафобии. 23

Зитте исходит из того, что это новое расстройство поражает тех, кто переселяется или приезжает в новые крупные городские центры из небольших старых городов. Он соглашается с возражениями Рихарда Ба21 Ibid., p. . 22 Ibid., p. . 23 Ibid., p. . Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 59

59

10/1/08 12:05:42 AM

умейстера против слишком больших открытых площадей, так как они «не приносят никакой пользы здоровью, создавая только жару, пыль и шум». 24 Вообще рассмотрение Зитте патологии современных взаимодействий в городском пространстве опирается на неявное противопоставление естественного развития старой городской среды и абстрактного, искусственного развития современной. Неправильные старые площади эстетически привлекательны, к примеру, потому, что они «создавались не на чертежной доске, а развивались постепенно in natura, сохраняя, что примечает глаз in natura, и безразлично относясь к тому, что можно увидеть только на бумаге». Напротив, форма современных площадей, «утверждаемая правителем..., представляет собой лишь множество квадратных метров пустого пространства». 25 Современная градостроительная и архитектурная практика создает пустые пространства, одинаковые формы и механические репродукции. Это обусловлено абстрактным отношением архитектора к своему заданию, так как нередко мы даже не видим вживую площади, для которой может разрабатываться конкурсный проект. Механический проект подготавливается для пустого пространства без какой-либо органической связи с действительной средой или размерами какого-то отдельного здания. Здесь, как и везде, “промышленный продукт” служит знаком современности; все кроится по одному лекалу, и эта область также не исключение. 26

«Пышному богатству прошлого» современный градостроитель может противопоставить «кубические здания, выстроенные в прямые линии», вследствие чего от старых добрых художественных черт прошлого «не остается ничего, даже воспоминаний». Зитте же стремился переломить ситуацию, когда градостроительство представляет «только... техническую проблему», приводя прекрасные примеры градостроительства прошлого, которые положительно сказываются на облике города. Современными чертами, которые вызывали особое недовольство, помимо кубических по форме зданий, были прямые линии и прямолинейность. Современные улицы, постоянно пересекающиеся с множеством других улиц и «образующие монотонные ряды отдельных зданий», не способны создать целостный образ. На современных улицах отсутствует преемственность, «задаваемая в основном угловыми зданиями. Ряд обособленных зданий выглядит плохо в любом случае, даже если он выстроен по изогнутой линии». 27 В отличие от удачных, но неправильных по форме творений прошлого, «художественное несовершенство современности» также рас24 Ibid., p. . 25 Ibid., p. . 26 Ibid., p. – (выделено мной. — Д.Ф.). 27 Ibid., p. .

60 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 60

10/1/08 12:05:42 AM

крываются в предпочтении, отдаваемом прямым улицам, «одинаковой высоте всех зданий», «бесконечным линиям окон одинаковых размеров и формы, избыточностью небольших пилястров... и отсутствием больших и неброских поверхностей стен». 28 Грубость и монотонность линии зданий особенно заметна в контексте современного технического подхода к проектированию городских улиц, в котором определяющее значение имеют вопросы сообщения и транспорта. Наиболее грубой из трех основных систем — прямоугольной, радиальной и треугольной — является прямоугольная система, шахматное устройство которой создает серьезные сложности с движением на перекрестках. К недостаткам перекрестков, выделяемым Зитте, относятся существенное замедление движения в новых частях городов, тогда как «на узких аллеях старых частей городов при обычной заполненности улиц... [извозчик] может двигаться довольно быстро... [поскольку] улицы здесь редко пересекаются, и даже простые переходы на новые улицы встречаются нечасто». Для пешеходов прямоугольная система означает, что «через каждые сто метров им нужно покидать тротуар, чтобы перейти на другую улицу», «покидая естественную защиту непрерывных фасадов домов» (как на средневековых улицах и там, где существуют места для гуляний). 29 Радиальная система создает еще больше сложностей с уличным движением, требуя полицейского управления и создания «островков безопасности» для пешеходов, небольшой «островок безопасности», на котором размещен газовый светильник, представляет собой некое подобие маяка среди бурных волн океана экипажей. Этот «островок безопасности» со своей газовой лампой является, возможно, самым важным и оригинальным изобретением современного градостроительства! 30

Такие размышления подтверждают его мысль, что прежние эпохи лучше отвечали эстетическим интересам, в отличие от «нашей математически выверенной современной жизни», в которой «человек и сам становится машиной». Современные жизненные условия изменили возможности оказания эстетического воздействия, разрушив публичную сферу, в которой, например, рынок и потребление все чаще превращаются в «нехудожественные коммерчески структуры», а художественные произведения «переносятся с улиц и площадей в музейные “клетки для искусства”». 31 Примечательно, что резкий рост городов сопровождался своеобразной парцелляцией зданий, высокая стоимость которых требовала мак28 Ibid., p. . Недавнее обсуждение простых (белых) стен см.: M. Wrigley, White Walls, Designer Dresses: The Fashioning of Modern Architecture, Cambridge, MA, MIT Press, .

29 Sitte, City Planning, p. . 30 Ibid., p. . 31 Ibid., p. .

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 61

61

10/1/08 12:05:42 AM

симального их использования. В свою очередь, это означало исчезновение многих элементов внешнего убранства — таких, как «выступы, портики, украшенные лестницы», которые «переносятся с улиц и площадей внутрь зданий, в соответствие с повальным увлечением современной эпох, страхом открытых пространств (Platzcheu)». 32 То, что изначально было внешним, — лестницы и галереи, которые придавали очарование средневековым зданиям — в современных зданиях стало исключительно внутренней чертой. Мы стали настолько чуткими... и настолько не привыкшими к гулу улиц и площадей, что мы не можем работать, когда на нас кто-то смотрит, нам не нравится обедать перед открытым окном, потому что кто-то может заглянуть в него, а балконы наших домов обычно остаются пустыми. 33

И Зитте вновь неявно замечает отход от публичной сферы в буржуазный interieur, хотя его анализ градостроительства не содержит указаний на стратификацию капиталистического города. Точно так же его подробное рассмотрение проблем уличного движения не содержит упоминаний о других видах транспорта, помимо экипажа и трамвая. О железной дороге в ее городском или подземном варианте (метро) не говорится ни слова. Так, признавая технические достижения в инженерном деле и санитарии, Зитте все же больше беспокоит эстетическое воздействие и, несмотря на его заверения в обратном, его негативная оценка современности приводит к предложению улучшений в современной системе градостроительства, которые покоятся на «императиве изучения произведений прошлого». 34 Он признает, что современное градостроительство должно принимать в расчет население, уличное движение и объекты социальной инфраструктуры, чтобы облегчить городское зонирование. Но за этим следует призыв бороться с многоквартирными домами, которые «почти полностью завладели современными городами». Кроме того, Зитте признает, что, на основе приведенных выше рассуждений, также необходимо оценивать «число, размер и приблизительную форму... общественных зданий». Отсутствие внимания художественному воздействию в этой и других сферах современного города ведет к отсутствию публичной привязанности или идентификации с городом, которое «можно наблюдать среди жителей безыскусных скучных новых частей городов». 35 Нам, жителям современного города, приходится проводить свою жизнь в бесформенном массовом жилье с производящими угнетающее впечатление внешне схожими домами с безликими фасадами. Возможно, благодаря привычке нам удается справляться с этим.

32 Ibid., p. . 33 Ibid., p. . 34 Ibid., p. . 35 Ibid., p. .

62 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 62

10/1/08 12:05:42 AM

Но нам следует вспомнить, что мы испытываем, возвращаясь домой из Венеции или Флоренции, — какое болезненное воздействие оказывает на нас банальная современность. Возможно, именно поэтому счастливым жителям этих удивительно живописных городов не нужно покидать их, а мы каждый год на несколько недель должны выезжать на природу, чтобы иметь возможность протянуть еще один год в нашем городе. 36

«Банальная современность» Вены противопоставляется здесь ностальгическому восприятию Венеции и Флоренции, усиливая тем самым опору на исторические примеры при рассмотрении эстетики современного города. IV

В отличие от работы Зитте, книга Штюббена «О градостроительстве» () не столь полемична. Ее объем превышает  страниц, и она больше похожа на компендиум или энциклопедию градостроительства, которая подробно рассматривает планы городов, улиц, жилой застройки, парков, транспорта, уличного движения, освещения, водопровода и канализации, телеграфных сетей, монументов и всего «оснащения» улиц конца XIX столетия — от общественных туалетов до уличных знаков и так далее. По замечанию Герхарда Фехля, это объясняется тем, что, как и в ранней работе Баумейстера, ‘Städtebau’ понимается Штюббеном как городское планирование (Städtplannung), а не градостроительное искусство (Städtebaukunst), в отличие от работ Зитте, Генричи и Теодора Фишера. 37 Несмотря на наличие теоретических элементов, в основном тексте не содержится никакой последовательной теоретической аргументации. Если программа Зитте сосредоточена на монументальных зданиях и площадях в центре города, как если бы остального города не существовало, за исключением безликих пригородов, работа Штюббена охватывает весь современный город, за одним примечательным исключением, которое составляют его промышленные районы. И если Зитте говорит только о механическом производстве зданий и людях, сводимых к машинам, совершенно не замечая развития городского индустриального общества, Штюббен лучше осознает важность новой технологии в городе. Тем не менее, его также не интересуют промышленные районы города. И все же концепция градостроительства Штюббена шире по своему охвату, чем концепция Зитте. Ее предмет составляют все эти строения... задача которых, с одной стороны, состоит в обеспечении подходящего жилья и рабочих мест для жителей городов, их взаи-

36 Ibid., p. . 37 См.: G. Fehl, ‘Camillo Sitte als Volkserzieher’, in G. Fehl (ed.) Städtebau um die Jahrhundertwende, Hamburg, W. Kohlhammer, , pp. –.

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 63

63

10/1/08 12:05:42 AM

модействии друг с другом и движении из города, а с другой — в обеспечении общества необходимыми зданиями для управления, религиозного служения, образования, искусства и науки, уличного движения и других общественных нужд. 38

Градостроительство не просто создает пространственные предпосылки для проживания граждан, городского транспорта и работы коммунальных служб: Речь идет не просто о совокупности строений, которые обеспечивают проживание городского населения, движение транспорта и существование зданий общего пользования; градостроительство не просто создает основу для развития определенного рода строительства: скорее, это одновременно всеобъемлющая социальная деятельность, призванная обеспечить материальное и духовное благополучие граждан; фундаментальная, практическая и общественная гигиена; колыбель, облачение, украшение города. 39

Штюббен подчеркивает здесь социальную цель градостроительства, которая состоит в том, чтобы «строить для бедных не меньше, как и для богатых». Градостроительство способствует «установлению справедливости, устранению социального недовольства и, следовательно, социальному миру и благополучию». 40 Этим этическим и техническим замыслом позиция Штюббена относительно градостроительства отличается от эстетических интересов Зитте. Кроме того, в работе Штюббена содержится куда больше примеров современных городов из разных стран (хотя она и не изобилует ими). Техническая ориентация на город и его необходимую инфраструктуру зачастую сопровождается социально-экономическими рассуждениями. Так, в начале раздела о жилье проводится различие между отдельными семейными домами и многоквартирными зданиями. Здания со съемными квартирами «зачастую выглядят по-казарменному единообразно» и в лучшем случае обладают «впечатляющей иллюзорной монументальностью». Тем не менее, в отличие от Зитте, которого такие строения интересуют только в эстетическом отношении, Штюббен отмечает их социально-экономические истоки: Дома со съемными квартирами, прежде всего, выполняют задачу вложения средств, исходя из потребностей в жилье, имеющихся у других людей; их задача состоит в получении как можно большей ренты, как видно из их названия — «доходные дома»... Дома со съемными квартирами меняют своих обитателей и владельцев точно так же, как товары своих хозяев; ни о каких близких или тесных отношениях с их обитате-

38 Stübben, Der Städtebau, p. . 39 Ibid. 40 Ibid., p. .

64 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 64

10/1/08 12:05:42 AM

лями говорить не приходится. Они должны подходить каждому, отрицая всякую уникальность. Жители не любят свои дома; они заботятся только о той части, которую используют сами. Вестибюль, лестницы — это, по сути, продолжение общественной улицы и, как правило, открыты для каждого. 41

Штюббен считал природу этой формы плотного городского проживания «печальной темной стороной нашей цивилизации». В отличие от многих современников, его волновали все формы проживания для всех социальных страт. Главной причиной споров между Штюббеном и Генричи был предполагаемый акцент Штюббена на уличном движении, отразившийся в утверждении, что, «подобно сельским дорогам, городские улицы — это, в первую очередь, каналы сообщения; и лишь во вторую очередь они служат продолжениями зданий».42 Плотность движения позволяет определить, какие места лучше всего подходят для торговли, и повышает вероятность замены жилья здесь коммерческой недвижимостью. Эта «плотность движения на городской улице не является случайной или произвольной, а скорее определяется положением на плане города», и в меньшей степени зависит от зданий вдоль нее, чем от строений, вроде мостов, ворот и т.д., которые влияют на поток транспорта. Уличное движение — это динамичный фактор в городе, как и его фокус, «который не является чем-то пространственно зафиксированным и неподвижным».43 Хотя во многих городах плотность уличного движения выше всего в деловой части, в некоторых (например, в Париже, Кельне, Будапеште и Вене) радиальное движение на кольцевых дорогах также является весьма плотным. Штюббена также интересует взаимосвязь между общественными зданиями и монументами и уличным движением «вне оживленных главных улиц и безлюдных соседних улиц», встречающихся во многих городах. Размещение общественных зданий и монументов должно определяться двумя соображениями — «соображениями целесообразности и соображениями красоты»: Целесообразность (Zweckmäßigkeit) требует доступности, обнаружимости, большого количества света и воздуха. Красота требует особого положения по сравнению с соседними зданиями и живописности в отдельном районе города. Почти всегда соображения целесообразности и красоты оказываются взаимосвязанными; и они редко вступают в противоречие друг с другом. 44

Эта идея оспаривалась Зитте, Генриче и другими, а позднее была развита в несколько ином ключе Вагнером. 41 Ibid., p. . 42 Ibid., p. . 43 Ibid., p. . 44 Ibid., p. . Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 65

65

10/1/08 12:05:42 AM

Бесспорно, что Штюббена волновали полезность и красота, и это отражалось на всей городской инфраструктуре вплоть до канализации, освещения, системы знаков и общественных туалетов, рекламных вывесок, деревьев и растений, телеграфа и т.д. В отличие от Генричи, его сравнительный подход к этим измерениям не привел его к прославлению решений какой-то одной или всех этих проблем, принятых в его собственной стране. Скорее, Штюббен стремился распространить новую дисциплину за пределы «мостовых и фасадов зданий» на форму, «которую город предлагает нашему взору и которая преподносится друзьям человечества в качестве одного из наиболее благородных творений во благо других людей». В том, что касается интересующего нас вопроса, в работе Штюббена рассматривается значение уличного движения (Verkehr), которое, в его самом широком смысле, связано с обращением товаров, средств транспорта и индивидов со все большей плотностью и скоростью. Кроме того, улучшение движения в городе требует больших капиталовложений и создания материальной культуры для такого транспорта. Это вопрос не просто улиц и площадей и их конфигурации, но и целого спектра материальных артефактов, которые сопровождают уличное движение и подробно рассматриваются в книге Штюббена: уличные знаки, мосты, виадуки, растительность вдоль улиц, рекламные вывески и стелы, система уличного освещения, общественные туалеты, трамвайные остановки, железнодорожные станции и т.д. Все они в большом числе распространились во второй половине XIX века. И многие вещи были в новинку и нуждались в классифицировании для их использования. Этим отчасти и занимался Штюббен. Это была работа, которая оказала большое влияние на наше восприятие городов и их пространства с соответствующим «оснащением». И в одном из разделов своего компендиума Штюббен рассматривает вопрос прямых улиц и улиц неправильной формы в контексте общего сравнительного обсуждения длины и ширины улиц. Его предложения касаются некоторых вопросов, поднятых в последующих дебатах. По совету Штюббена: С точки зрения движения, улица должна оставаться как можно более прямой. С точки зрения здоровья, тщательное ограничение длины напрашивается само собой из-за накопления пыли и сильных ветров, которые дуют на длинных прямых улицах, особенно если они совпадают с розой ветров, и могут быть довольно неприятными. Еще больше такого ограничения длины требуют соображения красоты. Если улица отвечает чувству красоты и если движение на улице не утомляет глаз, а вместо этого предлагает удовлетворительную картину, то ее длина должна быть в какой-то степени функцией ее ширины. Точно так же, как в случае с жилыми пространствами и церемониальными залами считается, что границы отношения длины к ширине должны составлять 2:1, так и для городских улиц художественные пропорции не следует нарушать. 45

45 Ibid.

66 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 66

10/1/08 12:05:42 AM

Штюббен предлагает «отношение : в качестве художественного ограничения для прямых улиц» и сравнивает европейские улицы по их длине и пересечениям. Это внимание к улицам, площадям и перекресткам, содержащееся в работах Зитте и Штюббена, как раз и становится основой спора. V

Начало дебатам было положено написанной в  году Генричи рецензией на книгу Штюббена «О градостроительстве», которую он назвал работой, не предлагающей «чего-то совершенно нового», а скорее рассматривающей новшества прошлого десятилетия. 46 В частности, Генричи противопоставляет технический подход Штюббена художественному подходу Зитте, утверждая, что «наша сегодняшняя архитектура стремится к живописности (dem Malerischen)». 47 Так, Генричи сетует на страсть современных градостроителей к “негерманскому”: Так ли необходимо, чтобы это стремление, возникающее из изначально германской сущности и направленное на живописную площадь, выражалось в негерманском, итальянском или французском ключе, так как последний лучше отвечает принципам одинаково негерманской современной системы «градостроительства»?

Попытка сохранения по-настоящему прекрасных площадей и улиц, конечно, не должна предполагать простого копирования их в новых условиях, поскольку копирование таких старых оригиналов невозможно. Но современное градостроительство «с его классификациями и с его площадями и устройством улиц посредством кругов и прямых линий», напротив, как раз и стремится к такому копированию. 48 Генричи видит основной недостаток современной системы в отождествлении улиц с уличным движением. Прямоугольные системы, предлагаемые современной системой, приводят к существенной потере времени на важных перекрестках, что опровергает представление, в соответствии с которым прямая — это кратчайшее расстояние между двумя точками, поскольку такие перекрестки являются «надуманными (reflektiert) и неестественными, произвольными». 49 Поэтому Генричи отдает предпочтение другим решениям, включая изогнутые улицы и непрямолинейные перекрестки. С точки зрения Генричи, прямая улица ассоциируется в современной системе с «рядами общественных зданий на переднем плане» и па46 47 48 49

K. Henrici, ‘Gedanken über das moderne Städte-Bausystem,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , pp. –, –. Ibid., p. . Ibid. Ibid., p. .

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 67

67

10/1/08 12:05:42 AM

раллельными рядами жилых домов за ними. Но общественные здания должны стоять вперемешку с жилыми, поскольку только так можно создать и оценить прекрасный вид. Однако: простая публика лишена художественного видения и в настоящее время полностью удовлетворяется обликом города, глядя на собственное отражение в стеклах богато украшенных витрин, проезжая мимо них в коляске или верхом на лошади. Но надо ли идти на поводу у такого вкуса? 50

Идея Генричи состоит в прививании публике художественного вкуса, но не путем перенимания чужих моделей, как в похвалах Штюббена парижским points de vue, а скорее путем «возвращения подлинных, старых, изначальных германских (Urdeutsch)» примеров. Отвечая на этот выпад, Штюббен не соглашается с этим безапелляционным отождествлением прямых улиц и перекрестков с современными градостроительными системами и объявлением изогнутых улиц и отсутствия перекрестком образцовым выражением «подлинного старого изначально германского типа». 51 Штюббен деконструирует «современную градостроительную систему», ненавистную Генричи, отмечая, вопервых, что в своей книге он приводит множество достойных исторических и современных примеров из многих стран и, во-вторых, что, на его взгляд, «за последние тридцать лет градостроительство не образовало еще завершенной “системы”». 52 Противопоставление «негерманской системы» изогнутым улицам «изначально германской» иллюзорно, поскольку во французских и итальянских городах имеется бесчисленное множество примеров «нерегулируемых неправильных и пересекающихся» систем. Далее Штюббен замечает, что он и сам касался различия между прямыми и изогнутыми улицами двумя десятилетиями ранее и, конечно, знаком с более свежей точкой зрения по этому вопросу, высказанной Зитте в его работе о градостроительстве. Так, например, вопреки противопоставлению (старой) художественной и (новой) современной системы у Генричи, Штюббен утверждает, что градостроительство должно стремиться к примирению потребностей уличного движения и «неприкрытой утилитарности» с эстетическими интересами. Говоря об этих эстетических интересах, Штюббен отмечает, что из того, что многие средневековые храмы, ратуши и т.д. строились по неправильным планам, еще не следует, что для создания художественного эффекта в современном строительстве обязательно нужно исходить из принципа неправильности. Ведь и современная жизнь, и современная техника больше не позволяют подражать планировке старых городов, и такие изогнутые и неправильные улицы нежелательны по соображениям общественной гигиены. Так, несмотря на необходимость при50 Ibid., p. . 51 J. Stübben, ‘Über Fragen der Städtebaukunst,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , p –. 52 Ibid., p. .

68 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 68

10/1/08 12:05:42 AM

нятия в расчет художественных соображений, «эстетическая “рефлексия” и художественная гармония должны отступать на второй план перед техническими факторами дорожного движения и экономическими и гигиеническими соображениями». 53 Необходимо признать, что «градостроительный план — это не просто идеальное произведение искусства, а еще и нечто, что решает важные экономические вопросы, мои и ваши, будущего благополучия многих жителей». 54 Он должен отвечать множеству строительных правил, правилам компенсации потерь и многим другим факторам. В своем ответе Штюббену под названием «Индивидуализм в градостроительстве» 55 Генричи вновь обвиняет его в заботе исключительно об интересах уличного движения, которая приводит к возникновению проблем с уличным движением из-за предпочтения, отдаваемого в современных градостроительных системах прямым перекресткам. Это обусловлено «современной формой строительства городов, которая, на мой взгляд, не связана с историческими традициями. При определении нормальной ширины улиц она опирается на простую прямоугольную или шахматную схему». 56 Генричи противопоставляет этой системе новое течение, основанное на «здоровом индивидуализме», но речь идет, конечно, не о личных качествах градостроителя или архитектора, отражающихся в плане города; скорее, «индивидуализация должна отвечать особенностям места застройки». 57 Поэтому в этом подходе не может быть одной общепринятой системы или схемы; важно лишь учитывать дорожное движение, жилые и общественные здания и красоту. Из этих трех элементов здания «представляют телесный элемент всего городского сектора, плоть, которую со здоровым содержанием и прекрасной формой должна создать улица. Улицы же без зданий образуют просто поверхности без содержания». 58 Различные улицы должны иметь различные формы, в том числе отклоняющиеся от жесткой шахматной системы. В этом контексте Генричи обращается к эффекту кольцевых дорог. Хотя он и не говорит напрямую о венской Рингштрассе, его размышления говорят сами за себя. Он пишет: Кольцевые дороги считаются вспомогательными линиями (Nebenlinien) и, наверное, только в исключительных случаях и из-за своей протяженности используются в коммерческих целях. В большинстве случаев они прекрасно подходят для прогулок, потому что движение по ним позво-

53 Ibid., p. . 54 Ibid. 55 K. Henrici, ‘Der Individualismus im Städtebau,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , p. – , –, –.

56 Ibid., p.  57 Ibid., p. . 58 Ibid.

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 69

69

10/1/08 12:05:42 AM

ляет видеть новые картины и получать новые впечатления. Такие прогулочные кольцевые дороги в основном используются людьми, которые располагают временем. 59

Ранние изображения венской Рингштрассе и описания из путеводителей показывают, что значительная часть улицы была предназначена для прогулок, рафинированного flânerie. Но Генричи здесь интересует обоснование большей дифференциации улиц, рассеивание общественных зданий, а не их концентрация, больший индивидуализм в градостроительстве. Штюббен соглашается со многим сказанным Генричи, поскольку лучше учитывать некоторые индивидуальные слабые стороны и ошибки, чем подходит к формированию города схематично. Так как постоянно раздающаяся критика по поводу скуки и пустоты современного города зачастую вполне справедлива, крайне желательно, чтобы имеющие художественную подготовку коллеги сами начали проявлять больший интерес к вопросам градостроительства. 60

Но Штюббен еще раз подчеркивает, что его книга отражает различные требования к градостроительству, а не отстаивает одну только современную систему. Дебаты приняли несколько иной оборот два года спустя в статье Генричи «Скучные и занятные улицы» (‘Langweilige und kurzweilige Straßen’), в которой он называет улицу «скучной, если, проходя по ней, складывается впечатление, что путь длиннее, чем на самом деле; в противном случае я называю улицу занятной». 61 Генричи выступает здесь против идеи прямой улицы, исходя из того, что чем больше смотришь на ровную поверхность и стены домов, тем более скучной кажется улица. Чем больше улице отказывается в бесконечной перспективе, например, путем искривления, тем больше изменений перспективы доступно и тем интересной она становится. С точки зрения ландшафта, есть разница между двумя часами прогулки по ровной и людной улице и двумя часами на холмах. Между скучной и занятной улицей располагается «нормальная» улица, здания на которой не стоят непрерывной стеной и которая не вводит в заблуждение относительно продолжительности прогулки по ней. Даже длинная и прямая улица может быть прервана искусственными средствами, например, кустами и деревьями посередине, фонарями или введением в улицу изогнутых линий. Сознательное вмешательство градостроителей позволяет сократить объем случайности, что, с точки зрения Генричи, неблагоприятно сказывается на красоте городов. 59 Ibid., p. . 60 J. Stübben, ‘Der Individualismus im Städtebau,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , p. 61

. K. Henrici, ‘Langweilige und kurzweilige Straßen,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , p. –.

70 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 70

10/1/08 12:05:42 AM

В ответной статье Штюббена «О красивом оформлении городских улиц» вновь отмечается, что, подходя с другой точки зрения и отталкиваясь от их оснований, он уже указывал положительное влияние изогнутых линий на улицах и площадях, которое делает прогулку нескучной и способствует изменению перспективы. 62 Но вместо того, чтобы заниматься введением деталей, вызывающих искажения, Штюббен утверждает, что проблема окажется намного глубже, если мы признаем, что: Крупные транспортные артерии в наше время неизбежны. И наша задача состоит в том, чтобы строить их в художественном ключе; и сделать это, возможно, не так просто, как заимствовать художественные модели из прошлых столетий, но все же не менее важно. 63

Последняя процедура вряд ли способна решить реальные проблемы, связанные с уличным движением в городах, хотя и пытается найти эстетически приемлемое решение. «Обмен мнениями» между Генричи и Штюббеном завершился в  году, но Зитте продолжил полемизировать с современными концепциями городской современности в своих газетных статьях. 64 Этот спор также нашел отражение в рецензии Генричи на работу Отто Вагнера «Современная архитектура», которая страдает от некоторой однобокости, сосредотачиваясь почти целиком на технических достижениях современной эпохи, на надежде на совершенствование современных транспортных средств и на городской жизни. Но... эта составляющая духа эпохи с его тенденцией к единообразию, пронизывающей все поры жизни людей настолько глубоко, что почти не остается места для других вещей, которые лежат за пределами мира транспорта и приобретения и которые, на мой взгляд, и составляют душу народа (Volksgemüth). 65

По мнению Генричи, проблемы современной жизни и задачи современной архитектуры кажутся Вагнеру «уже решенными в практическом отношении в Америке». Вместо того чтобы заниматься выражением современной городской жизни, «художники всех стран» должны сделать своей наиболее важной задачей «культивирование особого национального искусства», того, что выходит за пределы вагнеровских «горизонталей» и прямых линий, того, что — по крайней мере вне Берлина — ведет «активную прогрессивную работу, освобождающую нас от ига уличного движения». В одной из своих газетных статей о планировании застройки новой Вены Зитте осуждает связь Вагнера со Штюббеном: 62

J. Stübben, ‘Zur schönheitlichen Gestaltung stadtische Strassen,’ Deutsche Bauzeitung, vol. , , p. –. 63 Ibid., p.  64 Несколько газетных статей, хотя и без нападок на Вагнера, см.: Mönninger, op. cit. 65 Henrici, ‘Moderne Architektur,’ p.  (выделено мной. — Д.Ф.).

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 71

71

10/1/08 12:05:42 AM

книгу которого он явно считал авторитетной... с [ее] безупречным знанием городской строительной конторы... Его книга содержит описание множества весьма полезных вещей... но совершенно не подходит для выведения каких-то общих принципов, так как у самого Штюббена их не было вовсе. 66

Подобные суждения Генричи и Зитте служат свидетельством того, что такие внешне мелочные споры были частью более широкой борьбы против архитектурных программ, вроде вагнеровской, которые стремились привести архитектуру и градостроительство в соответствие с собственными представлениями о современном большом городе. VI

Если несколько отойти от специфических деталей этих дебатов, можно будет увидеть некоторые их общие черты. Во-первых, книги Зитте и Штюббена о градостроительстве заложили основу спора -х, хотя некоторые его черты были предсказаны Штюббеном десятилетием ранее. Во-вторых, хотя эти дебаты были преимущественно немецкими, тот факт, что Генричи был сторонником Зитте, а его критика вагнеровской «Современной архитектуры» согласовывалась с его критикой позиции Штюббена, позволяет нам лучше понять суть венских дебатов между Зитте и Вагнером. Это подтверждается также нападками Зитте на план Вагнера в газетных статьях, а также критическими замечаниями самого Вагнера в его «Современной архитектуре». В-третьих, эти дебаты оказали более широкое влияние на Вену во время споров по поводу роста города, начавшихся в -х годах, между сторонниками «старой» и «новой» Вены. Но вместо рассмотрения этих жарких и широких венских дебатов, продлившихся вплоть до Первой мировой войны, мы выделим общие черты дебатов о прямых или изогнутых улицах, отметив некоторые вопросы, поднятые критикой Вагнера со стороны Зитте. Для этого имеет смысл выделить некоторые отдельные области спора. Представление, что современный большой город отражает или должен отражать дух эпохи, в этот период чаще всего отождествляло этот дух (Geist) с рациональным устройством города. Напротив, эстетический подход к городу зачастую отождествлялся с сохранением исторической души (Seele) его внутреннего ядра. Такое противопоставление появилось у Зитте при рассмотрении вопроса о том, чем должен быть современный город — «складом людей» или «произведением искусства». 67 «Механическому» облику сети улиц и кварталов современного города 66 C. Sitte, ‘Das Wen der Zunkunft,’ Neues Wiener Tagblatt,  March . 67 C. Sitte, ‘Die neue Stadterweiterung,’ Neues Wiener Tagblatt,  September . В этой статье Зитте вопрошает: «Хотим ли мы, чтобы новый город был произведением искусства или просто складом людей?»

72 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 72

10/1/08 12:05:42 AM

противопоставляется концепция более гармоничного городского ландшафта, которая сохраняет существующие неправильные структуры, заслуживающие сохранения. В свою очередь, «механическая» форма современного городского роста предполагает бесконечное расширение и открытость города, в отличие от замкнутого исторического ядра. Формальное, рациональное перерастание города во всеобщий мировой город (Weltstadt) противопоставляется исторически укорененному городу как произведению искусства. И в современном дискурсе эти две концепции современного города нашли свое отражение в противоположности Берлина и Вены. 68 Дебаты о прямых или изогнутых улицах Отто Вагнер Йозеф Штюббен

Камилло Зитте Карл Генричи

Город Дух (Geist) Город как «склад людей» «Механический» городской ландшафт Открытый (расширяемый) город

Душа (Seele) Город как «произведение искусства» Гармоничный городской ландшафт Закрытый (замкнутый) город

Улицы Прямые улицы («линейность») Симметрия Широкие улицы «Скучные» улицы

Изогнутые или неправильные улицы («фантазия») Асимметрия Замкнутые площади «Занятные» улицы

Обращение Обращение Уличное движение Взаимозаменяемость Анонимность Безразличие Единообразие Поверхность (поверхностность) Абстрактная масса «Геометрический человек»

Упорядочение Flânerie Уникальность Интимность Уют (Gemütlichkeit) Разнообразие Укорененность (глубина) Конкретные индивиды Естественные обитатели

Техническая/эстетическая проблематика Техническая проблематика (инфраструктура улиц)

Эстетическая проблематика (эстетика улиц)

68 См.: Frisby, Cityscapes of Modernity: Critical Explorations, Cambridge, Polity Press, . Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 73

73

10/1/08 12:05:42 AM

Сравнения с современностью («галльскость», «негерманскость») «Полезный» стиль (Nutzstil) Мода

Исторический пример (Возрождение, барокко) Художественный стиль Вкус

Патологии Агорафобия Амнезия Господство настоящего

Клаустрофобия Столпы памяти Ностальгия

Точно так же рассуждения о достоинствах прямых или изогнутых (неправильных) улиц, составлявшие предмет спора в -х, не ограничивались противопоставлением «линейности» и «фантазии». Они были связаны не просто с различными концепциями города, но и с природой его развития (в котором обращение играет немаловажную роль), природой практических подходов к его строительству и воспринимаемыми положительными или отрицательными последствиями форм современного градостроительства. Ширина современной улицы по отношению к высоте зданий на ней и возможность point de vue могут противопоставляться облупленным фасадам и линии застройки, а также замкнутым площадям. «Скучные» улицы могут противопоставляться «занятным». Но другие измерения этого спора не всегда выделялись его участниками. Широкая, прямая улица может иметь политическое значение как потенциальное препятствие для восстания, как замечал Вальтер Беньямин и другие по поводу османовских grands boulevards. 69 Контраст между симметрией прямых улиц и асимметрией изогнутых или неправильных улиц также может иметь политическое измерение, как отмечал Георг Зиммель, большой знаток духовной жизни (Geistleben) современного большого города, когда в  году писал, что эта «тяга к симметрии, к одинаково выстроенным элементам, в соответствии со всеобщими принципами... разделяется всеми деспотическими общественными формациями... Симметричное устройство упрощает господство над множеством людей из одного места». 70 Это политическое измерение эстетической формы контрастирует, по Зиммелю, с «рапсодической случайностью» либеральных государственных образований и других объединений, «внутренняя структура и границы частей которых непоследовательны и изменчивы». И хотя нет никаких подтверждений того, что Зиммель был знаком с этими дебатами, в его эссе о Риме () содержится описание эстетического измерения спора о прямых или изогнутых улицах. Достоинство городской формы Рима состоит в «случайности, противоречивости и отсутствии некоего общего принципа» 69 См.: W. Benjamin, The Arcades Project, Cambridge, MA, Belknap Press, . 70 G. Simmel, ‘Soziologische Aesthetik,’ Aufsätze und Abhandlungen  bis , ed. H.J. Dahme and D. Frisby, Frankfurt, Suhrkamp, , pp. –.

74 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 74

10/1/08 12:05:42 AM

в истории его строительства и впечатлении о нем как о «произведении высочайшего искусства»: Это подчеркивается его обликом улиц и определяется расположением на холмах. Почти везде строения в нем образуют противоречивые отношения между верхом и низом. Таким образом, отношения между ними имеют совершенно иное значение, чем когда здания находятся на плоской поверхности, просто рядом друг с другом... Там, где элементы ландшафта лежат на одном уровне, они выглядят более независимыми друг от друга и каждый из них находится на своем месте, тогда как в первом случае восприятие одного элемента зависит от другого. 71

В дебатах -х «случайности, противоречивости и отсутствии некоего общего принципа» противопоставлялся рациональный расчет, непротиворечивость и опора на общие принципы. Тем не менее, дело не ограничивалось просто структурой улиц и устройством площадей в городе. Скорее, вопрос был в связи таких структур с их различными функциями. Прежде всего, частота упоминания о перекрестках, их различном устройстве и последствиях высвечивает проблему обращения. Ускоренное движение людей, товаров и транспортных средств в растущих городах показывает важность движения транспортных средств, оптимального устройства улиц и их ширины, а также максимизации транспортных потоков на перекрестках. В дебатах -х вопрос о возможности многоуровневых пересечений (хотя в компендиуме Штюббена приводилось несколько таких примеров) или строительстве наземных и подземных железных дорог и их связи с системами уличного движения (которые уже действовали в Берлине и строились в Вене с  года) даже не поднимался. Хотя об этом не всегда говорилось прямо, проблема разделения движения транспорта и пешеходов скрывала еще одно разделение между устранением или ограничением движения в старом внутреннем ядре города и его переносом в новые, современные сектора города. По крайней мере здесь, диалектика внутреннего и внешнего никуда не исчезла. Сама проблема обращения вовсе не ограничивается прямыми или неправильными улицами и перекрестками. Сфера обращения товаров, которую Маркс считал сферой полного отчуждения и безразличия, где товары таинственным образом обменивались друг на друга на основании своих эквивалентных меновых, а не их потребительных стоимостей, ассоциировалась со свободным рынком для всего, что могло быть превращено в товар. 72 Это предполагает наличие открытых про71 72

G. Simmel, ‘Rom: Eine ästhetische Analyse,’ in D. Frisby (ed.), Georg Simmel in Wien: Texte und Kontexte aus dem Wien der Jahrhundertwende, Vienna, WUV Universitätsverlag, , pp. –. Краткое рассмотрение взглядов Маркса на процесс обращения см.: D. Frisby, Fragments of Modernity, Cambridge, Polity Press, , pp. –, –.

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 75

75

10/1/08 12:05:42 AM

странств обращения, в которых товары могут свободно перемещаться. В свою очередь, это «каждодневное движение буржуазной жизни» происходит на поверхности капиталистической экономики. Сфера обращения товаров может порождать ряд атрибутов своего собственного процесса мобилизации товаров и признаков товаров, к которым относятся взаимозаменяемость, анонимность, безразличие, единообразие (и все они тесно связаны с эквивалентностью меновых стоимостей товаров). Этот процесс обращения, происходящий на поверхности капиталистической экономики, также легко может быть связан с поверхностностью. Символический мир, сопротивляющийся капиталистической современности, подчеркивает уникальность, интимность, уют, разнообразие и укорененность. Капиталистическое обращение порождает абстрактную массу товаров и индивидов. Последние, обращающиеся и движимые принципом «время — деньги» (который Макс Вебер называл особенностью духа современного капитализма, а Отто Вагнер — особенностью духа современного большого города), как абстрактная масса индивидов с тем, что Вебер называл целерациональной ориентацией на социальное и экономическое взаимодействие, требовали соответствующих городских средств, позволявших им обращаться. 73 Зитте считал, что эта современная городская сеть была придумана «геометрическим человеком» — эпитет, приписываемый Вагнеру. Признание ценности процесса обращения для капиталистической современности в архитектурном модернизме произошло довольно рано, чего нельзя сказать о внимании к производству. Например, в передовом венском журнале Der Architekt первый современный проект здания завода появился только в  году. Негативная оценка обращения отразилась в идее регулирования. Обе стороны в дебатах -х годов озабочены регулированием уличного движения. Проблема перекрестков и ускорения или замедления уличного движения — это конкретная проблема, которая становится все более формальной проблемой, поддающейся математическому расчету (как в статье  года из журнала Der Städtebau). 74 Уличное движение также влияет на стоимость земли, коммерческой недвижимости и арендных ставок. Обращение важно для инфраструктуры, скрывающейся под городскими улицами, будь то канализация, водопровод, газоснабжение, пневматическая почта и т.д. (все это описано в компендиуме Штюббена). На поверхности улиц перекрестки означают прерывание обращения и конфликт интересов в том, что касается форм движения. Пересечение систем целерационального действия требует разделения и регулирования. При абстрактном рассмо73 Краткое изложение вагнеровской концепции современности см.: D. Frisby, ‘The Me74

tropolis as Text: Otto Wagner and Vienna’s Second Renaissance,’ in N. Leach (ed.), The Hieroglysphics of Space, London, Routledge, , pp. –. См.: Schachmeier, ‘Über Strassenkreuzungen,’ Der Städtebau, vol. , , pp. – и таблицы , .

76 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 76

10/1/08 12:05:42 AM

трении безразличие сферы обращения, в которой может обращаться все что угодно, представляет угрозу докапиталистическим иерархиям. Поэтому социальное регулирование классов индивидов как масс может требовать пространственного регулирования. Всего один пример: линии наземной железной дороги в Вене (построенные в – годах) были возведены вокруг центра города, а не его политического и административного центра. В XIX веке доступ к центрам власти становился все более регулируемым, что отчасти было обусловлено страхом восстаний. В контексте дебатов -х политические аспекты оставались скрытыми. Какими были эстетические условия, при которых развернулись дебаты -х? На первый взгляд, противоположность между технической проблематикой, касающейся уличной инфраструктуры, и эстетической проблематикой, ориентированной на эстетику улицы, кажется самоочевидной. Тем не менее, становится ясно, что обе стороны имеют эстетические интересы, хотя и ставят акценты по-разному. Штюббен (и Вагнер с его акцентом на современном большом городе) отдает предпочтение современной и сравнительной ориентации на эстетические модели, осуждаемые Генричи за «галльскость» и «негерманскость», тогда как Зитте (и Генричи) во многом, хотя и не во всем, опираются исторические примеры, заимствуемые из итальянского Возрождения и барокко. Если включить в эти дебаты рецепцию градостроительных предложений Вагнера и борьбу с ними, можно выявить оппозицию между его концепцией полезного стиля (Nutzstil) и (историцистским) художественным стилем. Эта еретическая связь, устанавливаемая между модой и современной архитектурой, вызвала неприятие со стороны исторически укорененной и иерархически закрепленной концепции вкуса. Наконец, каковы последствия различных концепций городского пространства для того, что Зиммель называл «духовной жизнью» (Geistleben) его обитателей? Как уже было отмечено ранее, некоторые авторы конца XIX века отмечали существование городских патологий. Например, Зиммель полагает, что современный большой город и зрелой капиталистическая денежная экономика порождают неврастению, гиперестезию, амнезию и клаустрофобию. 75 Зитте связывает агорафобию с крупными открытыми площадями, окруженными зданиями, из которых можно следить за человеком. Он также отмечает, что люди в своих домах не хотят, чтобы их видели люди с улицы, — состояние, свидетельствующее о хрупкости буржуазного интерьера и уединения и, в крайних случаях, паранойе. Единообразие прямых улиц и анонимных многоквартирных домов может служить источником амнезии или по крайней мере пространственной дезориентации. Пребывание в вечном настоящем современности также способно породить своеобразное забыва75 О Зиммеле в этой связи см.: Frisby, Cityscapes of Modernity, ch. ; Frisby, Simmel and Since, London, Routledge, , ch. , , .

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 77

77

10/1/08 12:05:42 AM

ние. Обратной стороной этих патологий является клаустрофобия (негативная интерпретация уютных площадей Зитте), историческая память и ностальгия по пасторальному образу прошлого, существующему в другом месте и, конечно, вдалеке от «нашей банальной современности». Противопоставление прямых и изогнутых улиц в -х на практике могло разрешиться в их пространственном разведении. Изогнутые, неправильные улицы исторического центра города часто противопоставлялись прямолинейным современным пригородам, особенно если они были местом проживания представителей рабочего класса. Возможно, Витгештейн думал о Вене, проводя аналогию между языком и городом: Наш язык можно рассматривать как старинный город: лабиринт маленьких улочек и площадей, старых и новых домов, домов с пристройками разных эпох; и все это окружено множеством новых районов с прямыми улицами регулярной планировки и стандартными домами. 76

Диалектика внутреннего и внешнего, старого и нового, изогнутых и прямых улиц может быть разрешена в их пространственном разделении. Но Зитте и Штюббен проводят еще одну аналогию между внутренним и внешним в своем, хотя и несколько различном рассмотрении внешних пространств площадей как внутреннего пространства. Тем не менее, в обоих случаях это внешнее как внутреннее повторяет уже сложившиеся внутреннее буржуазное устройство дома. Это пространство, невидимое для тех, кто живет на улице, кто как «рядовые пользователи», в понимании де Серто, живет «“внизу”, за порогом, после которого начинается видимое». Для них, как говорит Беньямин, внешнее улицы решительно превращается во внутреннее. Эта «другая» группа пользователей постоянно что-то делает, постоянно за чем-то наблюдает, что-то испытывает, воспринимает и задумывает между стенами домов, как люди, находящиеся внутри этих домов под защитой собственных четырех стен. Для коллектива сияющие эмалированные вывески магазина или компании так же хороши, как декоративные картины маслом на стенах буржуазной гостиной, или даже лучше их. Стены с табличкой Défense d’Afficher — это письменный стол коллектива, газета служит его библиотекой, почтовые ящики — его бронзовыми скульптурами, скамейки — мебелью для спальной комнаты, а террасы кафе — это альковы, из которых он смотрит на свой дом. Там, где дорожный рабочий вешает свою куртку на ограду, находится вестибюль. А ворота, ведущие в открытое пространство, состоящее из множества дворов, — это длинный коридор, который пугает буржуазию, но служит для них входом в комнаты города. 77

76 Л. Витгенштейн, Философские исследования, Ч. I, §. 77 Цит. по: Boyer, The City of Collective Memory, p. .

78 Джон Фрисби

Logos_3_2008.indd 78

10/1/08 12:05:42 AM

Эта «другая» концепция улицы или площади не просто воспринимается иначе, но также переживается и используется совсем по-другому. В отличие от монументальных прямых улиц, созданных Османом для Парижа по осям север/юг и восток/запад, такие проекты для Берлина и Вены, разрабатывавшиеся с -х годов и вплоть до конца Второй мировой войны, так и не удалось претворить в жизнь. Ни один из амбициозных проектов, представленных на конкурс по застройке «Большого Берлина» (), как ни один планов строительства проспекта север/ юг после Первой мировой войны, разработанных Мартином Малером и другими, не был осуществлен. Еще меньше удалось осуществить планы via triumphalis Альберта Шпеера в Берлине. В Вене проекты большой дороги от Карлсплаца до Шонбруна (поддержанные Вагнером) и прямой проспект из центра города от Штефансдома до Пратерштерна, разработанный Рилем и Лотцем до Первой мировой войны, остались неосуществленными. Та же судьба постигла нацистскую via triumphalis, для строительства которой предполагалось снести район Леопольдштадт, изначально населенный в основном евреям. Монументальные прямые улицы в этих больших городах остались только на бумаге. 78 Перевод с английского Артема Смирнова

78 О монументальности вообще см.: R. Schneider and W. Wang (eds.), Moderne Architektur in Deutschland  bis : Macht und Monument, Ostfildern-Ruit, Hatje, .

Л N  3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 79

79

10/1/08 12:05:43 AM

  

Право на город1

М ы живем в расколотых городах. Прежде всего, так называемые «глобальные» города расколоты в социальном отношении между финансовыми элитами и огромными массами низкооплачиваемых работников сферы услуг, смешивающихся с маргиналами и безработными. В Нью-Йорке во время бума -х средний рост доходов жителей Манхеттена составлял порядка % в год, а у жителей Бронкса, Куинса, Стейтен-айленда и Бруклина — всего –%. Город всегда был местом неравномерного географического развития (иногда вполне благотворного и полезного), но в определенное время и в определенных местах различия растут и усиливаются негативным и даже патологическим образом, неизбежно сея семена гражданской вражды. Необходимо упомянуть еще об одном виде разделения. Сегодня многие ставят особняком города, выполняющие финансовые и командные функции, как если бы только они одни были по-настоящему глобальными. Но не менее важны и производственные города, к которым принадлежат Сьюдад-Хуарес, Дакка, Шанхай, Сеул, Тайпей, Гонконг, Джакарта, Хошимин, Манила, Бомбей и Бангалор, где планетарные потогонки и унизительная фабричная система глобального капитализма научились производить мои футболки Gap, кроссовки Nike, игрушки и Sony Walkmans. Это по-настоящему глобальные города, где стоимость производится и воспроизводится, хотя и под надзором финансовых и иногда открыто имперских сил, сосредоточенных в городах вроде НьюЙорка, которые благодаря выполнению контрольных и командных функций в международных финансах смогли приобрести огромные богатства. Миграционные потоки из разных стран; пребывающие в непрерывном движении деловые элиты; профессора и консультанты; связи диаспор через границы (нередко противозаконные); нелегалы и sans 1 David Harvey, ‘The Right to the City,’ in: Richard Scholar (ed.), Divided Cities: The Oxford Amnesty Lectures . Oxford: Oxford University Press, , p. –.

80 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 80

10/1/08 12:05:43 AM

papiers; бездомные, спящие в подъездах и попрошайничающие на улицах посреди невероятного изобилия; этнические и религиозные столкновения; крайняя неразбериха и разного рода странности — все это неотъемлемая составляющая нашей запутанной городской сцены, которая делает вопросы о гражданстве и связанных с ним правах все более трудноопределимыми как раз в тот момент, когда они становятся особенно важными перед лицом враждебных рыночных сил и усиления государственного надзора. С одной стороны, такая дифференциация может породить новое невиданное смешение, наподобие того, что мы наблюдаем в музыке, создаваемой в Новом Орлеане, Лагосе, Йоханнесбурге и лондонском Ист-Энде. Отсюда можно сделать вывод, что право на различие — это одно из наиболее ценных прав городских жителей. Но различие также может вести к нетерпимости и расколу, маргинализации и исключению, выливаясь иногда в насильственные столкновения. Право на различие обходится очень дорого. Мы постоянно встречаем различные представления об утверждаемых и отстаиваемых правах. Коммунары считали, что они вправе были освободить Париж от буржуазии в  году, чтобы преобразовать его в соответствии со своими сокровенными желаниями. Монархисты, которые пришли, чтобы убить их, считали, что они вправе вернуть себе город во имя Господа и частной собственности. Католики и протестанты убеждены, что они имеют право на Белфаст и стремятся очистить свое пространство от любых признаков существования другого. То же можно сказать и о Шив Сена в Бомбее (месте, которое они предпочитают называть Мубаи), начавших насильственную чистку города от мусульман во имя махараштрийского национализма. Разве все они не осуществляют своего равного права на город? Если и так, то, как однажды сказал Маркс, «при столкновении двух равных прав решает сила». 2 И что же? Право на город ограничивается только тем, что я могу разорить своего соседа, а он меня? Это совсем непохоже на благочестивый универсализм Декларации прав человека ООН. Или все так и должно быть? Вот в чем вопрос. Что же мне делать, если города мира не отвечают моим сокровенным желаниям и если я вижу, что устойчивых, освободительных или даже «цивилизованных» преобразований не происходит? Короче говоря, как можно осуществить право на город, изменив его? Ответ Лефевра, в сущности, прост: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. 3 Но за что именно мы боремся и какими идеями мы руководствуемся? И как подобная социальная борьба может гарантировать положительный исход, а не ска2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. , с. . 3 См.: Henri Lefebvre, The Urban Revolution (Minneapolis: Minnesota University Press, ).

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 81

81

10/1/08 12:05:43 AM

тывание к бесконечному насилию? Одно очевидно: нельзя бояться последнего и позволить страху парализовать нас. Уклонение от конфликта — это не ответ: отступление означает разрыв со всем тем, что составляет урбанизацию, и утрату всяких перспектив осуществления права на город. Между аргументацией Парка и замечаниями Маркса имеется любопытное сходство. Мы можем измениться, только если изменим наш мир, и наоборот, говорит Маркс. Эта диалектика составляет основу всего человеческого труда. Решающую роль здесь, по утверждению Маркса, играет воображение и желание. Разница между самым плохим архитектором и самой лучшей пчелой состоит в том, что архитектор прежде, чем материализовать свой замысел на земле, возводит здание в воображении. 4 Это, конечно, метафора, а не рассуждение о профессии архитектора. Суть в том, что мы по одиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строим город. Все мы, так или иначе, архитекторы нашего городского будущего. Право на изменение города — это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет. Это важная мысль, на которой будут основываться дальнейшие рассуждения. Но — и здесь возникает диалектика — город преобразует нас в городских условиях, которые мы не выбирали. Как можно рассчитывать на создание альтернативного городского мира, хотя бы вообразить его очертания, его загадки и его очарование, когда мы так глубоко погружены в опыт того, что уже существует? Можно ли жить в ЛосАнджелесе и не стать настолько разочарованным автомобилистом, чтобы без конца голосовать за займы на строительство все большего числа высококлассных автострад? Открывая дверь человеческому воображению, Маркс, хотя он нередко утверждал обратное, создает утопический момент, когда наше воображение способно породить альтернативные возможные городские миры. «Кто сегодня не является утопистом?» — спрашивает Лефевр. Можем ли мы позволить себе не быть утопистами? Может ли рассмотрение утопической традиции открыть перед нами новые перспективы и способствовать объединению социальных движений вокруг альтернативного и иного видения города? Например, города без высококлассных автомагистралей. Большинство проектов и планов, которые мы называем утопическими, имеет жесткое и формальное устройство. Они составляют то, что я называю «утопиями пространственной формы»: спланированные города и сообщества, которые на протяжении веков пытаются убедить нас в том, что история может остановиться, что гармония будет достигнута, что все человеческие желания будут полностью удо4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. , с. .

82 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 82

10/1/08 12:05:43 AM

влетворены, если не счастливо осуществлены. 5 Но историю и изменения невозможно устранить, навязав пространственную форму, которая сдерживает всякое желание новизны и отличия. Все такие утопии пространственной формы завершаются подавлением человеческих желаний. И в той степени, в какой они осуществлялись, последствия чаще оказывались авторитарными и репрессивными, чем освободительными. Почему же нас продолжают притягивать к себе такие утопии и как эту традицию можно мобилизовать для достижения более открытой цели? Луи Марен сделал в этой связи любопытное замечание. Он полагает, что утопии пространственной формы представляют собой своеобразную разновидность «пространственной игры». 6 С этой точки зрения мы видим огромное множество пространственных форм, включенных в различные утопические планы в качестве экспериментальных предложений относительно того, как мы можем изменить городское пространство, чтобы оно лучше отвечало нашим сокровенным желаниям, или, говоря более сухим языком, осуществлению определенной социальной цели, например, большего гендерного равенства, экологической жизнеспособности, культурного разнообразия и так далее. Мы также учимся видеть во множестве существующих пространств города потенциальные места, называемые Лефевром и Фуко «геторотопическими», 7 могущими служить социопространственной основной для появления экспериментов с различными формами городской жизни и ведения борьбы за строительство другого города. Но существует заметный контраст между этим пространственным описанием городских альтернатив и тем, что я называю утопиями социального процесса. В этом последнем случае мы полагаем, что некий социальный процесс должен привести нас к земле обетованной. В последнее время, к примеру, неолиберальные теоретики, опираясь на либеральную традицию, восходящую к Джону Локку и Адаму Смиту, пытаются убедить нас, что рыночные свободы приведут всех нас к богатству, безопасности и счастью. Им противостоят радикальные и революционные мыслители, утверждающие, что социальная или классовая борьба, в конечном итоге, приведет нас к воплощению идеалов коммунизма, социализма, анархизма, феминизма, экологизма и так далее. Такие утопические схемы социального процесса имеют серьезные теоретические и практические изъяны. Отчасти это объясняется тем, что такие схемы оторваны от конкретных проблем, которые возникают при воплощении пространственных структур. Территориальность политической власти и организации принято считать нейтраль5 См.: David Harvey, Spaces of Hope (Edinburgh: Edinburgh University Press, ). 6 Louis Marin, Utopics: Spatial Play (London: Macmillan, ). 7 Lefebvre, The Urban Revolution; Michel Foucault, ‘Of Other Spaces,’ Diacritics,  (), –.

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 83

83

10/1/08 12:05:43 AM

ной формой общества, хотя мы знаем, что на деле пространственные формы составляют основу социальных отношений. При таком подходе остается неизученным, что происходит, когда стены, мосты и двери становятся основой для социального действия или дискриминации. Если утопии пространственной формы оказываются несостоятельными из-за своего стремления побороть силу исторических изменений, то утопии социального процесса точно так же терпят провал, отрицая основополагающее значение пространственной организации. Почему мы не можем создать утопию пространственно-временного процесса, диалектическую утопию, которая сочетает идею радикальных изменений в пространстве и времени, создавая совершенно иной образ того, какой может быть городская жизнь? 8 Даже если мы в состоянии принять такой интеллектуальный и политический вызов, нам все равно придется столкнуться с трудностями, связанными с определением того, к чему мы можем стремиться. Должны ли мы вслед за Лефевром стремиться к превращению в бесполую версию «поливалентного, полисенсорного человека, способного устанавливать сложные и прозрачные отношения с миром (средой и самим собой)»? 9 Какие этические и моральные принципы, регулирующие социальные отношения, можно попытаться включить в такую диалектическую утопию? И как нам оценивать превосходство того или иного подхода к определению некой более крупной совокупности прав на город? Можно ли утверждать, что стремление к социальной справедливости должно составлять основу наших стремлений, как утверждают теперь многие участники современного движения за глобальную справедливость? Можно ли искоренить социальную несправедливость (свидетельством которой служит страшная бедность, распространенная в мире вообще, но прежде всего сконцентрированная в городах), как утверждают Всемирный банк и Международный валютный фонд, при помощи надлежащего применения определенной разновидности свободного рыночного капитализма? Что такое социальная справедливость? В «Государстве» Платона Фрасимах говорит, что «всякая власть устанавливает законы в свою пользу», поэтому «справедливость — везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего». Платон отвергает такое циническое представление во имя справедливости как определенного идеала. 10 Сейчас доступно множество определений идеала, из которых можно выбирать. Мы можем придерживаться эгалитаризма; бентамовского утилитаризма (наибольшее благо для наибольшего числа людей); контрфактического подхода Руссо (с его идеалом неотчуждаемых прав) или Джона Ролза; кантовского космополитизма (что плохо для одно8 См. об этом: Harvey, Spaces of Hope, ch. . 9 Lefebvre, Writings on Cities,  10 Платон, Государство, §.

84 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 84

10/1/08 12:05:43 AM

го — плохо для всех); или простого гоббсианства, утверждающего, что государство (Левиафан) навязывает справедливость безответственным частным лицам с тем, чтобы социальная жизнь не была такой отталкивающей, грубой и короткой. Некоторые авторы, обеспокоенные универсализмом таких теорий справедливости, даже выступают за локальные идеалы справедливости, которые учитывают культурные и географические различия. 11 В результате, мы в замешательстве стоим перед зеркалом, спрашивая его: «Свет мой, зеркальце, скажи, какая теория справедливости всех справедливее?» Нас пугает, что Фрасимах мог оказаться прав и что справедливость — это то, что называет ею правящий класс. И когда мы рассматриваем историю права, судебных решений и их связи с политической властью, сложно отрицать, что идеалы справедливости и практики политической власти редко шли рука об руку. Фуко, к примеру, не раз удавалось показать несостоятельность классовой нейтральности всякого дискурса о правах, не говоря уже о системе судебных решений. 12 Тем не менее, мы не можем отказаться от понятия справедливости по той простой причине, что чувство несправедливости исторически было одним из наиболее сильных мотивов социальных изменений. Идея справедливости вместе с понятием прав была не только важной движущей силой в политических мобилизациях, но и предметом настойчивых усилий по ее артикуляции. Поэтому задача состоит не в том, чтобы релятивизировать идеалы социальной справедливости и прав, а в том, чтобы контекстуализировать их. Когда это будет сделано, мы увидим, что определенные доминирующие социальные процессы порождают определенные концепции прав и социальной справедливости и опираются на них. Оспаривать такие права — значит оспаривать социальные процессы, в которых они укоренены. И невозможно избавить общество от одного доминирующего социального процесса (например, накопления капитала посредством рыночного обмена), заменив его другим (например, политической демократией и коллективным действием), если не перейти одновременно от одной доминирующей концепции прав и социальной справедливости к другой. Проблема всех идеалистических определений прав и справедливости состоит в том, что они скрывают эту связь. Только когда они конкретно соотносятся с определенными социальными процессами, они обретают социальное значение. Эта проблема присутствует и в ролзовской теории справедливости как честности. 13 Он ищет нейтраль11 См. об этом: Michael Walzer, Spheres of Justice: A Defence of Pluralism and Equality (Oxford: 12 13

Blackwell. ). Фуко М. О народном правосудии. Спор с маоистами † Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. М.: Праксис, . Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 85

85

10/1/08 12:05:43 AM

ную точку зрения, позволяющую прояснить всеобщую концепцию справедливости. Он создает «завесу неведения» относительно позиции, которую мы можем занять в социальном порядке, и просит нас показать справедливое распределение с учетом этого неведения. Проблема в том, что он не может исходить из полного неведения, так как в этом случае нельзя будет сказать ничего определенного. Поэтому он полагает, что мы знаем общие законы человеческой психологии и экономического поведения и что мы знакомы с основными процессами воспроизводства социального порядка. Но это не универсальные истины. В каком историческом времени и географическом месте я нахожусь? С какой школой экономической или психологической мысли я связан? Если я могу выбирать между классической политической экономией, маржинализмом (с его тезисом, что честность определяется предельной нормой прибыли на редкие товары — землю, труд и капитал) или некой разновидностью глубинной экологии, между марксистской или феминистской теорией, тогда результаты будут совершенно различными. Неудивительно, что система Ролза приходит к принятию идеи прав, связанных с рынком и буржуазным обществом, хотя она и признает, что разрешить спор между социалистическим и капиталистическими подходами невозможно. Поэтому нам нужно перенести внимание с рассмотрения абстрактных универсалий на изучение связи понятий прав и справедливости с социальными процессами. Возьмем, например, доминирующие социальные процессы, действующие в современном мире. Они связаны с двумя основными логиками власти: логикой территориального государства и логикой капитала. 14 Нередко между этими двумя логиками власти возникают трения, если не прямые противоречия, но в то же время они должны раскрывать и поддерживать друг друга так, чтобы социальное воспроизводство не скатилось в анархию и нигилизм. Рассмотрим для начала территориальную логику государственной власти. Для того чтобы права были всеобщими, как изначально предусматривалось Всеобщей декларацией прав человека ООН (), необходимо наличие государственного аппарата для проведения этих прав в жизнь. Amnesty International, например, прилагает большие усилия для того, чтобы побудить государства исполнять взятые на себя обязательства. Но если политическая власть делать этого не желает, права останутся пустыми словами. В этом случае права являются производными от гражданства и территориальной власти, будучи важным, но не единственным выражением государственной власти. Затем территориальность юрисдикции становится проблемой. Она подрывается в двух отношениях. Ныне возникают непростые вопросы, связанные с лицами без гражданства, мигрантами без документов, 14 См.: David Harvey, The New Imperialism (Oxford: Oxford University Press, ).

86 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 86

10/1/08 12:05:43 AM

нелегальными иммигрантами и так далее. Наличие или отсутствие гражданства становится важной проблемой, определяющей принципы включения и исключения в территориальном определении национального государства (например, в какой юрисдикции я могу проголосовать?). Осуществление суверенитета государством само по себе является серьезной проблемой, и, как было показано во многих работах последних лет, этот суверенитет (на локальном и национальном уровне) ограничивается правилами, которые определяют обращение и накопление капитала во всем мире. Тем не менее, национальное государство с его монополией на легитимные формы насилия в гоббсовской манере может определять свои собственные наборы прав и свое понимание этих прав, не слишком связывая себя международными обязательствами. Даже Соединенные Штаты настаивают на своем праве не отвечать за преступления против человечности, определяемые на международной арене, и одновременно требуют, чтобы военные преступники из других стран представали перед тем же судом, полномочия которого в отношении собственных граждан они отрицают. Поэтому право на город опосредовано пространственной организацией политической власти. Формы городского управления, обеспечения правопорядка и регулирования укоренены в системе правления, которая позволяет преследовать множество самых различных интересов в запутанных коридорах городской политики и лабиринтообразных каналах городской бюрократии и администрации. В этих системах закодированы вполне определенные права. Но другие права просто отрицаются или, точнее, размываются бюрократической болтовней до состояния бессмысленности. Планирование (когда одна зона отводится для торговли, а другая обрекается на прозябание), указания относительно того, как следует себя вести («по газонам не ходить»), наблюдение (видеокамеры на каждом углу), выборочное оказание услуг (убирать улицы в одном месте, превращать в свалку другое) и отчаянные попытки насадить правопорядок, подавить преступность и конфликты и внести упорядоченность в повседневную жизнь города — примерам здесь несть числа. Городское гражданство (права иммигрантов, временных жителей и чужаков на участие в локальной политике) еще более размыто, чем государственное гражданство, так как оно зачастую зависит от проживания в социальном мире, который теперь — больше, чем когда-либо прежде — зависит от движения. Государственная власть также одержима поддержанием порядка и стиранием различия, хотя порядок и различие составляют основу городской жизни. И только в борьбе с мертвым грузом государства и территориальной власти можно отстаивать другое право на город. В городах бездомные понимают, что борьба составляет самую суть их повседневной жизни. Для них несправедливость осязаема, тогда как остальному обществу они кажутся просто досадной помехой, и оно обращается с ними соотЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 87

87

10/1/08 12:05:43 AM

ветствующим образом. 15 Хотя в этом случае права могут быть противоположными, но равными, сила, которая определяет исход столкновения, неизменно оказывается на одной стороне. Капиталистическая логика власти, с другой стороны, покоится на совершенно иной концепции прав, основанной на частной собственности и личном владении. Жить в капиталистическом обществе — значит признавать или принимать права, необходимые для легального и подкрепленного правовыми санкциями накопления капитала и рыночного обмена. Это права, кодифицированные в универсальном языке Всеобщей декларации прав человека  года. Считается, что государство выступает в качестве гаранта этих прав. Хотя ему не всегда удается обеспечивать их, государству необходимы деньги для поддержания и расширения своей власти, и сегодня оно во многом зависит от милости капиталистической логики власти (даже в тех случаях, когда государство не действует напрямую, хотя во многих случаях это происходит вполне легально, под влиянием денежной власти). Следовательно, мы живем в обществе, в котором неотчуждаемые права индивидов на частную собственность и получение прибыли обладают приоритетом перед всеми остальными представлениями о неотчуждаемых правах, которые вы можете иметь. Сторонники этого режима прав не без оснований утверждают, что он поощряет «буржуазные добродетели», не причиняя никому никакого вреда. К этим добродетелям относятся личная ответственность, независимость от государственного вмешательства (этот режим прав часто противопоставляется режиму, определяемому государством), равенство возможностей на рынке и перед законом, вознаграждение за инициативу и предприимчивость, забота о себе и своих близких и открытый рынок, который предоставляет широкую свободу выбора при заключении контракта и совершении обмена. Эта система прав выглядит еще более убедительной, когда право собственности распространяется на само тело человека (тем самым закрепляется право индивида свободно продавать свою рабочую силу, а также право на достойное отношение и уважение и свободу от физического принуждения) и на свободу мысли, самовыражения и слова. Эти производные права выглядят привлекательно. Многие из нас широко пользуются ими. Но зачастую мы пользуемся ими как нищие, питающиеся объедками с барского стола. Вряд ли с помощью философской аргументации я смогу убедить кого-то в том, что капиталистический режим прав несправедлив. Конечно, сторонники этой системы прав могут признавать, что она несовершенна и не лишена противоречий и что на деле все может обстоять не так уж хорошо, особенно если принять во внимание несо15

См. об этом: Don Mitchell, The Right to the City (Minneapolis: Minnesota University Press, ).

88 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 88

10/1/08 12:05:43 AM

вместимость с государственными требованиями и сложность защиты коллективных прав меньшинств на культурное отличие вследствие индивидуализма, который предполагается господствующей системой. В отсутствие сколько-нибудь убедительной альтернативы, эти противоречия и недостатки практического применения могут быть разрешены благодаря здравому смыслу и доброй воле конфликтующих социальных сил. Мое возражение против этого режима прав довольно просто: принятие его означает принятие того, что у нас нет иной альтернативы, кроме как жить при режиме бесконечного накопления капитала и экономического роста, какими бы ни были социальные, экологические или политические последствия этого. Это также означает, что распространение этого режима прав в мире должно вести к географическому расширению бесконечного накопления капитала. Именно в этом состоит суть глобализации и ее институционального устройства, воплощенного в ВТО, МВФ и Всемирном банке. Определенный империализм неизбежен. 16 Рассмотрим недавний пример такого рода аргументации. Говоря, что трагедия  сентября  года прояснила роль Америки в мире и открыла огромные возможности, президент Буш в статье для New York Times, посвященной годовщине этой трагедии, и в заявлении, которое почти в точности соответствовало введению к «Стратегии национальной безопасности» Соединенных Штатов, опубликованной вскоре после этого, утверждал: «Мы будем использовать нашу беспримерную силу и влияние для создания атмосферы международного порядка и открытости, позволяющих прогрессу и свободе цвести во многих странах. Спокойствие и рост свободы во всем мире отвечают долгосрочным интересам Америки, отражают основополагающие американские идеалы и объединяют союзников Америки». Мы стремимся, писал он, готовясь к войне, «к справедливому миру, где угнетение, ненависть и бедность сменятся надеждами на демократию, развитие, свободные рынки и торговлю», причем последние два элемента уже «доказали свою способность спасать от бедности целые страны». Соединенные Штаты принесут дар свободы (рынка) миру, хочет он того или нет. 17 Также повсеместно будут установлены неотчуждаемые права частной собственности и прибыли. Эти права описываются как островок добра в океане зла. Но последствия таких прав — для наших жизненных шансов, наших городов, нашей безопасности и будущего — не всегда благотворны, а свободные рынки не всегда честны. Как гласит старая поговорка, «нет ничего более неравного, чем равное отношение к неравным». Именно так и работает рынок. С одной стороны, он крайне эгалита16 См. об этом: Harvey, The New Imperialism. 17 George W. Bush, ‘Securing Freedom’s Triumph,’ New York Times ( September ), A.

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 89

89

10/1/08 12:05:43 AM

рен. Но, если за ним не следить, эгалитаризм рыночного обмена обычно приводит к том, что богатые богатеют, а бедные беднеют. Свободные рынки не могут порождать честность, когда изначальные условия неравны, когда используется монопольная власть и когда на институциональную систему обмена влияет асимметрия во властных отношениях. «Во имя системы свободных рынков», — отмечает Сибрук, — «Индонезия идет на серьезные нарушения прав человека и подрывает право на получение средств к существованию тех, чей труд составляет ее конкурентное преимущество». 18 Либерализация не только торговли, но и финансовых рынков во всем мире вызвала волну спекулятивных атак, когда хищнический капитал в буквальном смысле слова наводнил мир. Немногочисленные хеджевые фонды, пользуясь своим правом на получение прибыли и находясь под защитой юридической фикции, в соответствии с которой корпорация, по сути, представляет собой частное лицо, могут перемещаться по миру, разрушая с помощью спекулятивных средств целые экономики (как это было с Индонезией и Таиландом). Своими спекуляциями они убивают наши города, а затем реанимируют их своей поддержкой оперы и балета; в то же самое время руководство этих компаний ведет игру на глобальной сцене, которая позволяет приобретать огромные богатства за счет миллионов людей. Не удивительно, что владельцы такого богатства и власти поддерживают подобные права, стремясь убедить нас в их универсальности и полезности. Нерегулируемый капитализм свободного рынка расширяет классовое разделение, усиливает социальное неравенство и делает так, что богатые регионы становятся богаче, а все остальные все глубже погружаются в болото бедности. Города становятся все более геттоизированными по мере того, как богатые все сильнее стремятся оградить себя от них. И если расовое, религиозное и этническое разделение пересекается, как это часто бывает, с борьбой за укрепление классовых позиций и увеличение доходов, города оказываются еще более расколотыми, чем прежде. Кроме того, свободная рыночная конкуренция обычно завершается монополистическим или олигополистическим господством. Тридцать лет неолиберализма привели к огромной концентрации корпоративной власти в области энергетики, средств массовой информации, фармацевтики, транспорта и даже розничной торговли (вспомним Wal-Mart). Свобода рынка, названная Бушем наивысшим выражением стремления к индивидуальной свободе, оказывается всего лишь удобным средством безграничного распространения монополистической власти и Coca-Cola. И, что еще хуже, рынки требуют дефицита для своего функционирования. Если дефицита не существует, то его необходимо создать социальными средствами. Этой цели и служат частная собственность 18 Seabrook, In the Cities of the South, .

90 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 90

10/1/08 12:05:43 AM

и норма прибыли. Закрытие мест общего пользования и разрушение прав общей собственности путем приватизации и товаризации всего и вся являются необходимыми предпосылками для накопления капитала. Образование, здравоохранение, водоснабжение и канализация должны быть приватизированы и включены в доминирующий режим прав, благоприятствующий обращению и накоплению капитала. Лейтмотивом становится то, что я называю «накоплением через изъятие». 19 Одним из ключевых элементов здесь является утрата всякого сознания коллективных прав на город и их замещение в эволюции города индивидуализированными правами накопления капитала и частной собственности. Город превращается в машину для роста, кормушку для финансистов, застройщиков и спекулянтов. В результате, распространяется излишняя депривация (безработица, нехватка жилья и так далее). Отсюда бездомные на наших улицах и попрошайки в метро. Несмотря на излишки продовольствия, голод все равно сохраняется. Тем, кто не имеет возможности платить, отказывается в удовлетворении самых базовых потребностей, например доступа к чистой воде. Исключенные вынуждены пить из зараженных холерой рек. К этому приводят свободные рынки и неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли, о каких бы благих намерениях не говорилось основных центрах капиталистической власти. Даже Всемирный банк признает, что при господстве неолиберализма на мировой арене бедность — как абсолютная, так и относительная — выросла, а не сократилась. 20 Но затем он утверждает, что только распространение неолиберальных прав частной собственности и получения прибыли на рынке может упразднить бедность! Но если неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли приводят к таким результатам, то мне эти права не нужны. И я не одинок в этом выводе. Широкое движение за глобальную справедливость сознает природу этой проблемы и даже занимается поиском жизнеспособных альтернатив. Эта совокупность прав и социальный процесс, с которым они связаны, вызывают распространение в городах неравенства, отчуждения и несправедливости. В ответ возникают городские социальные движения, которые выступают против бесконечного накопления капитала и связанных с ним концепций прав. Необходимо отстаивать другое право на город; необходимо создать альтернативную версию городского развития. Но те, кто имеет сегодня права, не откажутся от них по своей воле. Вспомним: «при столкновении двух равных прав решает сила». Это не обязательно означает насилие (хотя без него зачастую, к сожалению, не обходится). Это означает мобилизацию достаточной силы 19 Harvey, The New Imperialism, ch. . 20 См.: World Bank’s World Development Report for –, Attacking Poverty (Washington, DC: World Bank, ).

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 91

91

10/1/08 12:05:43 AM

с помощью политической организации, мобилизацию на улицах для изменения сложившегося положения вещей. Но какие стратегии нам следует проводить? Можно ли использовать территориальность политической власти против этого буржуазного режима прав? В «красной Болонье» в -х и в современном Порту-Алегри на юге Бразилии (город, который принимает Всемирный социальный форум на протяжении последних нескольких лет) на этот вопрос, скорее всего, ответили бы утвердительно. 21 Политические и городские социальные движения использовали город в качестве опоры для социальных и политических инноваций в стремлении создать альтернативный социальный порядок и иное понимание права на город. Может ли город быть центром революции? В прошлом он нередко был им. Может ли он стать им снова? Как говорил Сен-Симон, ни один социальный порядок не может измениться, если очертания нового уже подспудно не содержатся в существующем положении вещей. 22 Революция не означает полного разрыва; она лишь переворачивает существующее с ног на голову. Производные права (вроде права на достойное обращение) должны стать фундаментальными, а фундаментальные права (частной собственности и получения прибыли) — производными. Не в этом ли состояла традиционная цель демократического социализма, стремившегося — и небезуспешно — использовать территориальность политической власти для регулирования и сдерживания прав капитала? Капиталистический «пакет прав» не лишен противоречий, которые можно использовать для получения политической выгоды. Что произойдет с глобальным капитализмом и городской жизнью, если статьи Декларации ООН о производных правах работников (на гарантированную работу, достойный уровень жизни и организацию) станут последовательно проводиться в жизнь? Можно также ввести и новые права, например, право на город, которое, как я уже сказал в самом начале, является не просто правом доступа к тому, что представляет интерес для тех, кто спекулирует недвижимостью, и государственных планирующих органов, а предполагает активное право на преобразование города в соответствии с нашими сокровенными желаниями и преобразования себя самих по иному образцу. Такое изменение перспективы не имеет никакого значения, если оно остается исключительно индивидуальным делом. Необходимы коллективные усилия. Право на город не может быть индивидуаль21

22

См., напр.: Walden Bello, Deglobalization: Ideas for a New World (London: Zed Books, ); John Cavanagh et al. (eds.), Alternatives to Economic Globalization (San Francisco: Bennett-Koehler, ); Barry Gills (ed.), Globalization and the Politics of Resistance (New York: Palgrave, ). Henri Saint-Simon, Selected Writings on Science, Industry, and Social Organization (London: Croom Helm, ), –, –.

92 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 92

10/1/08 12:05:43 AM

ным правом. Его необходимо понимать как коллективное право, и его осуществление решающим образом зависит от формы коллективной политики. Создание новых городских общественных пространств, публичной сферы активного демократического участия, требует отлива гигантской волны приватизации, которая была в последние годы мантрой разрушительного неолиберализма. Нам необходимо представить более открытый город, даже если он будет менее спокойным, город, основанный не только на иных совокупностях прав, но и на иных политических и экономических практиках. Индивидуальные права на достойное обращение и свободу самовыражения слишком ценны, чтобы от них отказываться, но к ним необходимо добавить право на соответствующие жизненные шансы для всех, базовую материальную поддержку, включение и различие. Как я уже сказал, право на город — это не просто условное право доступа к тому, что уже существует; это активное право на преобразование города, на приведение его в соответствие с нашими общими нуждами и желаниями и, следовательно, преобразование нашей повседневной жизни, изменение наших архитектурных практик и просто альтернативное определение того, что значить быть человеком. Но именно здесь концепция права на город приобретает иное звучание. Здесь — на улицах, освобожденных чехами от репрессивных форм правления в  году, и на площади Тяньаньмэнь, на которой китайское студенческое движение стремилось утвердить альтернативное определение прав; именно благодаря массовым уличным выступлениям удалось положить конец войне во Вьетнаме, и именно на улицах миллионы людей протестовали против готовившегося империалистического вторжения Соединенных Штатов в Ирак  февраля  года. И на улицах Сиэтла, Генуи, Мельбурна, Квебек-Сити и Бангкока был брошен вызов неотчуждаемым правам частной собственности и получения прибыли. Как говорит Митчелл: Если право на город — это лозунг и требование, то этот лозунг может быть услышан, а требование может обрести определенную силу только в том случае, если существует пространство, в котором этот лозунг и требование можно увидеть. В публичном пространстве — на перекрестках и в парках, на улицах во время волнений и демонстраций — политические организации могут представлять себя более широкой публике и благодаря этому представительству их лозунги и их требования обретают определенную силу. Притязая на пространство публично, создавая публичные пространства, социальные группы сами становятся публичными. 23

Неотчуждаемое право на город покоится на способности побуждать открытые пространства города к протесту и оспариванию, соз23 Mitchell, The Right to the City, . ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 93

93

10/1/08 12:05:43 AM

давая так неопосредованные публичные пространства, чтобы котел городской жизни оказался в состоянии стать катализатором, из которого могут появиться новые концепции и конфигурации городской жизни, а также новые и не такие разрушительные концепции прав. Право на город — это не дар. Его должно завоевать себе политическое движение. Если наш городской пейзаж был воображен и сделан, то его можно вообразить иначе и переделать. Это может быть непростой задачей. Бертольт Брехт был прав, когда писал: Нужно многое, чтобы изменить мир: Возмущение и стойкость, знание и недовольство, Быстрая инициатива, долгие размышления, Холодное терпение и бесконечное упорство, Понимание отдельного случая и видение всей картины, Только уроки реальности могут научить нас преобразовывать реальность. 24

Неотчуждаемое право на город стоит того, чтобы за него бороться. Говорят, что «городской воздух делает свободным». Сейчас этот воздух загрязнен. Но его всегда можно очистить. Перевод с английского Артема Смирнова

24 Цит. по: David Harvey, Justice, Nature, and the Geography of Difference (Oxford: Blackwell, ), .

94 Дэвид Харви

Logos_3_2008.indd 94

10/1/08 12:05:43 AM

    

Капитализм в большом городе: глобализация, гибкость и безразличие1

Жесткость и чуждость

Прежде всего необходимо напомнить, что, хотя города так же ста-

ры, как человеческая цивилизация, исследования города существуют всего около столетия. Они начались в социологии и географии, затем распространились на экономику, политическую науку и — позднее — антропологию. В социологии первые современные исследования городов были проведены немецкими авторами — такими, как Вебер и Зиммель; эта «берлинская школа» на рубеже веков вдохновила некоторых ее американских учеников на совместную работу в данном направлении, и соответствующая деятельность велась в Чикагском университете в – -х годах. И «берлинская», и «чикагская школа» сформировались в эпоху бюрократической стабилизации. Капитализм XIX века зачастую был анархичным и неорганизованным, но это не было результатом сознательных усилий. В Германии в бисмарковскую эпоху предпринимались попытки преодоления таких кризисов путем укрепления связей между государством и частными предприятиями; государство должно было исправлять недостатки рынка. В Соединенных Штатах последовательное создание монополий Рокфеллером, Гулдом и Карнеги также было нацелено на борьбу с конкурентными проявлениями рынка. «Стремление к порядку», по 1 Richard Sennett, ‘Capitalism and the City,’ in: Yuri Kazepov (ed.), Cities of Europe: Changing Contexts, Local Arrangements, and the Challenge to Urban Cohesion, Blackwell: Oxford, , p. –.

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 95

95

10/1/08 12:05:43 AM

выражению историка Роберта Уэйба (Wiebe ), заставляло укрупнять предприятия и усложнять внутренние бюрократические структуры. Такое развитие, в свою очередь, не могло не сказаться на городах и на том, что могли рассказать об данных процессах урбанисты. На этом пока можно ненадолго прерваться, чтобы рассказать о другой стороне городской диалектики, — о значении, придаваемом чужакам и чуждости. Это было своеобразным «коньком» Георга Зиммеля. В одном из писем он писал своему другу о Potsdammerplatz в Берлине, вспоминал какофонию языков, которые он слышал, странные костюмы людей на большой площади. Как он написал позднее, «горожанин — это чужак». Под этим он имел в виду, пользуясь современным жаргоном, «инаковость» (alterity), а не различие: не неизменную классификационную схему идентичности, а скорее неизвестного другого, отмеченного чуждостью. «Инаковость» — это провокатор, источник тревоги, так как тебе неизвестно, что будет делать другой, как он может себя повести. И каждый из нас, оказавшись в толпе, испытывал такое ощущение неловкости, дискомфорта. Сила чуждости имела смысл во времена Зиммеля. Берлин тогда переживал миграцию из деревни в город, и эти мигранты прибывали не из Восточной Пруссии, а из Польши, Венгрии и с Балкан: они не говорили по-немецки и приносили с собой элементы крестьянской культуры. Важно, что на этом этапе капитализма еще не существовало никакой культуры массового потребления, объединявшей людей как социальных субъектов в городе: консолидация производства предшествовала стандартизации потребления, так что желания, вкусы и образы жизни были тогда дискретными и экзотичными. Нетрудно провести параллель с Нью-Йорком в  году: пестрый мир иммигрантов нижнего Ист-Сайда, зажатый между Уолл-Стрит на юге и буржуазным, протестантским районом вокруг Вашингтон-сквер на севере. «Инаковость» составляла материальное условие городской жизни. Чуждость как инаковость — это та сила, которую Зиммель превозносил в городах. Подобно Джойсу или Прусту (Пруст –), Зиммель считал чужака носителем новой свободы. Я приведу американский пример того, что он имел в виду. Когда в  году Уилла Кэсер окончательно перебралась в Гринвич-виллидж в Нью-Йорке, она написала своей подруге: «теперь, наконец, в этом непонятном месте, я могу спокойно дышать» — в городе ее перестал мучить страх, который она испытывала в одноэтажной Америке, страх, связанный с возможным преданием огласке того, что она лесбиянка. Зиммель стремился показать, как на переполненных улицах и площадях раскрывалась свобода чуждости, свобода инаковости. На публике горожанин надевал маску невозмутимости и действовал холодно и безразлично; но в частной жизни эти контакты с чуждым возбуждали его, а его самоуверенность в присутствии других оказывалась лишь напускной: за защитной маской бурлила субъективная жизнь (Зиммель ).

96 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 96

10/1/08 12:05:43 AM

Это, конечно, крайне романтичное описание города, но оно стало настолько влиятельным потому, что субъективное ощущение чуждости возникало именно там, где правили формирующиеся силы бюрократической жесткости. Бюрократическая жесткость, конечно, была «коньком» Макса Вебера, коллеги Зиммеля. В Берлине той эпохи достаточно было взглянуть на страховые компании, банки и железнодорожные корпорации, находившиеся в строениях, по виду напоминавших египетские храмы или ренессансные дворцы, чтобы увидеть воплощенное в камне стремление к экономической стабильности. Ученику Зиммеля Роберту Парку и ученику Парка Луису Вирту мы обязаны анализом того, как организационное оформление капитализма может отражаться на территориальной структуре города, а не только на его архитектуре. Хотя Парк (Парк ) оставался верным идеям Зиммеля относительно городской субъективности, каковые молодой американец связывал с «моральным порядком» города, по возвращении в Чикаго его привлекла обратная сторона медали. И Парк, и Вирт стремились описать экологическое разделение земли, основанное на разделении труда в современном капитализме. Наиболее интересными картами города, созданными «чикагской школой», были карты распределения в городе различных функций; они приведены, к примеру, в книге с поразительно скучным названием «Сто лет оценки земельных участков в Чикаго» Хомера Хойта (Hoyt ). Эти данные о функциональной сочлененности городского пространства Луис Вирт напрямую связывал с феноменом бюрократизации. Как же тогда привязать экологию города к фигуре чужака и свободе инаковости? Каким образом город как «место на карте», по выражению Парка, и «моральный порядок» могут быть совмещены? Чикагские урбанисты в качестве ответа предложили образ горожанина как внутреннего мигранта, путешествующего по городу как экологической системе. Вирт (Вирт ), например, представлял город как мозаику различных ролей в различных местах — то, что он называл «сегментированными ролями», — но он утверждал, что субъект не ограничивается своими ролями в пространстве. Идея субъекта, стоящего над своей средой, знакома нам по работам современника Вирта Вальтера Беньямина (Беньямин ), особенно по беньяминовской фигуре фланера. Менее притязательного Вирта интересовали примеры второго поколения иммигрантов в Чикаго и складывающейся черной буржуазии в городе. Обе группы казались ему одновременно помещенными во вполне определенную городскую экологию и способными перемещаться через заданные территории. В отсутствии для них единого определения, в их множественных идентичностях и заключалась их свобода. Диалектика между чуждостью и жесткостью определяла, так сказать, ментальный компас современных исследований города с самого их появления. Как и всякая серьезная область культуры, она содержала в себе противоречия и разрешала их. В визуальной сфере, например, городЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 97

97

10/1/08 12:05:43 AM

ской дизайн того времени пытался избежать тревожной чуждости города и при этом сохранить свободу горожанина. В этом состоит главная драма «Плана Чикаго» Дэниела Бернема (), который пытался одновременно установить жестко функциональный порядок в городе и смешать в каждой из его зон различные классы и иммигрантские группы. Немецких и венских градостроителей одновременно привлекали здоровые черты британского движения за город-сад Эбенезера Говарда (Howard ) и отталкивала его инфантильная упрощенность. Многие материальные условия, которые сформировали начальный этап городских исследований сто лет тому назад — например, приток в города иммигрантов, — продолжают сохраняться и сегодня. И мы продолжаем считать инаковость социальным условием, которое обеспечивает субъективную свободу, свободу от произвольного определения и идентификации. Но в капитализме произошли серьезные перемены, и эти перемены в политической экономии изменили как природу самого города, так и интеллектуальные инструменты, необходимые для понимания нашей эпохи. Гибкость и безразличие

Когда мы говорим о новой стадии в развитии капитализма, мы имеем в виду два феномена. Первый — глобализация потоков капитала и рабочей силы. Вторым являются трансформации в производстве, то есть изменения в институтах и бюрократии, создающие более гибкие формы трудовой деятельности. Слово «новый» вызывает подозрения, потому что оно принадлежит к области рекламы. Миграция рабочей силы и многонациональные финансы не новость для капиталистической экономики, но в последнее время в них произошли изменения. Банки больше не работают в национальных границах; трудовые мигранты находят новые международные пути. Изменения, связанные с самими рабочими местами, также произошли не на пустом месте. Анархо-синдикалисты давно выступали за менее жесткую организацию трудового процесса, но по иронии судьбы эта идея была подхвачена современными капиталистами. Поскольку о бюрократической революции, которая сделала капитализм гибким, говорят меньше, чем о глобализации, имеет смысл остановиться на ней чуть более подробно. Веберовское описание рациональной бюрократии (Weber ) основывалось на аналогии между военной и деловой организацией. И в том, и в другом случае использовался образ бюрократического треугольника; чем больше прогрессировало рациональное разделение труда, тем сильнее менялись кадровые запросы; потребность в различных видах солдат и рабочих росла быстрее, чем потребность в генералах или руководителях. Цепь инстанций в этом треугольнике выстраивалась в соответствии с принципом, согласно которому каждая ниша выполняла

98 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 98

10/1/08 12:05:43 AM

свою особую функцию; эффективность требовала как можно меньшего дублирования функций. Таким образом, генерал может стратегически контролировать части, находящиеся далеко от его командного пункта; руководитель корпорации определяет, как работает сборочная линия или вспомогательный офис. В промышленном производстве воплощением веберовсокого треугольника стал феномен фордизма, своеобразного военного микроуправления временем и деятельностью рабочего в соответствии с указаниями горстки вышестоящих специалистов. Его можно проиллюстрировать на примере автомобильного завода Уиллоу Ран, принадлежащего General Motors: огромное здание в милю длиной и четверть мили шириной, в которое с одной стороны завозились стекло и железо, а с другой выезжали готовые автомобили. Только строгий режим позволял координировать такое масштабное производство. «Белые воротнички» на своей шкуре испытали все прелести подобного производственного процесса в -х в корпорациях наподобие IBM. Но тридцать лет тому назад фирмы начали восставать против веберовского треугольника. Они пытались сделать организации менее «многослойными», упраздняя бюрократические слои и используя вместо них новые информационные технологии. Они пытались разрушить практику жестко функционального труда, заменяя его командами, работающими какое-то время над определенными задачами, — командами, создаваемыми заново при запуске организацией новых проектов. Подобно тому, как такие методы позволили фирмам ответить на новые возможности рынка, так и организации пытались создавать внутри себя своеобразные рынки. В этой новой бизнес-стратегии команды конкурируют друг с другом, пытаясь как можно скорее выполнять задачи, спускаемые сверху. Такие внутренние рынки опровергают старую веберовскую логику эффективности; вместо выполнения своего ограниченного объема работы в определенной цепи инстанции, множество различных команд соперничает между собой за более быстрое и качественное выполнение одной и той же задачи. Все эти методы призваны сделать корпорации гибкими, способными быстро меняться изнутри в ответ на стремительно меняющиеся внешние обстоятельства. Апологеты этого нового мира труда утверждают, что он более демократичен в сравнении с организациями прошлого, построенными по военному образцу. Но в действительности это не так. Вместо веберовского треугольника новым образом власти может служить круг с точкой в центре. В центре немногочисленные руководители отдают распоряжения, принимают решения, ставят задачи, оценивают результаты; информационная революция обеспечила более надежный контроль над работой корпораций, чем при старой системе, когда указания часто менялись и дополнялись по мере прохождения по цепи инстанций. Команды, работающие на периферии, могут отвечать на задачи, поставЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 99

99

10/1/08 12:05:43 AM

ленные центром, выбирать средства для выполнения этих задач, соперничая друг с другом, но они не могут сами ставить себе задачи. В веберовском треугольнике бюрократии вознаграждение предоставляется за работу, которую работник выполняет лучше всего; в круге с точкой оно предоставляется командам, которым удается обыграть другие команды. Здесь, пользуясь выражением экономиста Роберта Франка, «победитель получает все» (Frank ), а видимые усилия больше не вознаграждаются. Эта бюрократическая реорганизация, как утверждает Франк, способствует значительному неравенству в оплате труда в гибких организациях, а материальная реальность неравенства полностью противоречит демократии на рабочем месте. Чтобы понять влияние этой новой формы организации на городское пространство, в котором обитают люди, нам нужно выделить еще одну черту гибкости: ее временное измерение. Мантра гибкой работы — «больше никакой долгосрочной занятости!» Краткосрочное измерение времени особенно заметно в замене четких карьерных траекторий в неизменных организациях работой, которая предполагает выполнение специфических и ограниченных задач; когда задача выполнена, зачастую заканчивается и работа. В высокотехнологичном секторе Кремниевой долины средний срок работы на одном месте составляет примерно восемь месяцев; реорганизация корпораций часто приводит к резкой и вынужденной смене работы; в меняющемся мире гибкой занятости — например, в рекламе, СМИ и финансовых службах, — добровольная смена работы происходит беспорядочно: люди совершают неожиданные и неоднозначные шаги. Наконец, в конкретной корпорации акцент на связи команд с задачами означает, что люди постоянно меняют своих коллег по работе, а современная теория управления гласит, что «срок годности» команды не должен превышать одного года. Подчеркну, что эти изменения в институциональном времени не затрагивают сегодня весь рынок труда, подобно тому, как глобальные финансы не являются главной формой устройства финансов. Скорее, они стоят на переднем краю изменений, показывая, каким должен стать бизнес: никто не будет создавать новую организацию, основанную на принципе постоянной занятости. Подобно тому, как пространство власти в гибкой организации исключает всякую демократию, так и временное измерение этих институтов не способствует появлению лояльности и братства. Деловые лидеры, которые некогда увлеченно занимались перетряской корпораций, начинают успокаиваться. Трудно чувствовать себя преданным корпорации, которая не имеет определенного характера, трудно быть лояльным к нестабильному институту, который не выказывает никакой ответной лояльности к тебе. Отсутствие преданности приводит к низкой производительности и нежеланию хранить секреты корпорации. Непродолжительная занятость также сказывается на взаимоотношениях внутри компаний. Работа над решением задач сопряжена с серьез-

100 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 100

10/1/08 12:05:43 AM

ным стрессом; в командах, которые не одерживают победы, на последних этапах совместной работы обычно появляются взаимные обвинения. Для развития неформального доверия, опять-таки, нужно время; и нужно хорошо знать людей, чтобы сделать с ними что-то выдающееся. Непродолжительная занятость в организации побуждает людей не напрягаться, не вникать в работу, так как она все равно скоро закончится. По сути, это отсутствие взаимных обязательств является одной из причин того, почему профсоюзам так трудно организовать работников в гибких отраслях или на предприятиях, скажем, Кремниевой долины; утрачивается понимание братства как общей судьбы, устойчивого набора общих интересов. В социальном отношении режим непродолжительной занятости приводит к парадоксальной ситуации: люди напряженно работают, но их отношения с другими остаются поверхностными. В конце концов, в этом мире тесные взаимоотношения с другими людьми не имеют большого смысла. Моя идея состоит в том, что гибкий капитализм действует на город точно так же, как и на организацию труда. Точно так же, как гибкое производство создает более поверхностные, непродолжительные отношения на работе, этот капитализм создает режим поверхностных и отчужденных отношений в городе. Эта диалектика гибкости и безразличия бросает вызов как тем, кто живет в городах, так и тем, кто их изучает. Диалектика гибкости и безразличия проявляется в трех формах. Во-первых, в физической связи с городом; во-вторых, в стандартизации городской среды; в-третьих, в отношениях между семьей и работой в городе. Проблема физической связи с местом, возможно, является наиболее очевидной из трех. Степени географической мобильности для гибких работников очень высоки. Прекрасным примером служат временные работники сектора обслуживания, и временная работа является самым быстро растущим сектором рынка труда. Вероятность смены места жительства для медсестры, имеющей краткосрочный контракт, в восемь раз выше, чем для медсестры с постоянный контрактом; а для специалиста сервисной компании в одиннадцать раз выше, чем для того, кто работает только на свою компанию. Отсутствие постоянной работы означает меньшую привязанность к месту. На более высоких уровнях экономики руководители в прошлом перемещались так же часто, как и сейчас, но их перемещения были по своей сути иными; они оставались в компании, и компания определяла их «место», область их жизни независимо от их местоположения на карте. Но новая форма занятости порывает с этим институциональным устройством. Некоторые урбанисты, вроде Шэрон Закин, интригующе утверждают, что для этих элит определенные зоны в современном городе — «облагороженном», наполненном дорогими ресторанами и специализированными услугами — заменили корпорацию; эта новая элита стала больше привязана к своему образу жизни в городе, чем к своим раЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 101

101

10/1/08 12:05:43 AM

бочим местам. Но эти рассуждения выглядят несколько иначе, если мы рассмотрим другое влияние гибкости на города. Стандартизация среды возникает из экономики непостоянства, и стандартизация порождает безразличие. Это замечание, возможно, станет более понятным, если привести один пример из личного опыта. Несколько лет назад я встречался с главой высокотехнологичной корпорации в Ченин-билдинг в Нью-Йорке, здании в стиле арт-деко с превосходной отделкой офисного пространства и роскошными местами общего пользования. «Нам бы это не подошло», — заметил директор. — «У людей может возникнуть слишком большая привязанность к своим офисам; они могут подумать, что они связаны с этим местом». Гибкий офис означает, что нет мест, к которым вы можете привыкнуть. Архитектура офиса гибких фирм требует физической среды, которая может быстро перестраиваться — в пределе, «офисом» становится просто компьютерный терминал. Нейтральность новых зданий проистекает также из распространенного в мире представления о них как об объектах инвестиций; кто-то из Манилы без труда может купить или продать пятьдесят тысяч квадратных метров офисного пространства в Лондоне, пространство само нуждается в единообразии, прозрачности денег. Именно поэтому элементы стиля новых зданий становятся тем, что Ада Луиза Хакстейбл называет «архитектурой оболочки» (Huxtable ): внешне здания не лишены архитектурных изысков, но изнутри они всегда нейтральны, стандартны и могут быть мгновенно переустроены. Закреплению такой «архитектуры оболочки» способствует еще один феномен, характерный для современного города. Это стандартизация общественного потребления — глобальная сеть магазинов, продающих одни и те же товары в местах одного типа, независимо от того, где они находятся — в Маниле, Мехико или Лондоне. Эта стандартизация полностью противоположна ситуации зиммелевского Берлина. Сто лет назад, несмотря на стремление к институциональной связности, потребление в экономике города оставалось неупорядоченным и незначительным. Сегодня институциональная связность нарушается, но потребляемые результаты производства и услуг становятся более однородными. Трудно быть привязанным к какому-то одному магазину Gap или Banana Republic; стандартизация порождает безразличие. Иначе говоря, проблема институциональной лояльности на работе, теперь начинающая отрезвлять менеджеров, которые не так давно выказывали слепой восторг по поводу бесконечного корпоративного переустройства, находит свое соответствие в области общественного потребления в городе; при этом новом режиме привязанность к определенным местам испаряется. Беньяминовский образ фланера приобретает новый смысл в мире Starbucks и Niketowns: городского фланера, который может найти — по крайней мере в новом публичном пространстве — странное, неожиданное или возбуждающее, больше не существует. Нет никакой инаково-

102 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 102

10/1/08 12:05:43 AM

сти. Точно так же накопление общей истории и, следовательно, коллективной памяти в этих нейтральных общественных местах сокращается. Пространство общественного потребления наступает на местные значения точно так же, как новые формы занятости наступают на общие истории работников. Это один из подходов к интерпретации отношений между гибкостью и безразличием. Мне бы не хотелось обращаться к клише относительно городского отчуждения или говорить о тщетности поиска стимулов в городе. Скорее, визуальная экономика современного города создает новые препятствия для опыта сложности на улицах города. В социальном отношении сочетание гибкости и безразличия создает конфликт, невидимый невооруженному глазу. Напряженная, гибкая работа глубоко дезориентирует семейную жизнь. Феномены «раннего взросления», непрекращающегося стресса или географической оторванности, которыми пестрят страницы газет, не вполне точно отражают суть этой дезориентации. Скорее, все дело в том, что кодексы поведения, которые определяют современный мир труда, при их переносе из офиса в дом приводят к разрушению семьей: не привязывайтесь, не увлекайтесь, мыслите краткосрочно. Разговоры в обществе и заявления политиков о «семейных ценностях» — это не просто отклик правых, это реакция, зачастую незрелая, но все же обоснованная, на опасности, грозящие семейной солидарности в условиях «новой экономики»; предложенное Кристофером Лашем (Lasch ) описание семьи как «безопасной гавани в бессердечном мире» обретает особую популярность, когда работа становится все более непредсказуемой и отнимает все больше времени. Одно из следствий этого конфликта, к настоящему времени неплохо описанного для работников среднего возраста, состоит в том, что взрослые уходят из участия в гражданской деятельности для того, чтобы укрепить и организовать семейную жизнь; это участие также требует времени и сил, которых и так не хватает для дома. Я ввожу этот третий элемент, потому что «безразличие» может показаться моралистической и пейоративной категорией. Уход из гражданской области, забвение ее, может объясняться тем, что людям приходится разрываться между требованиями семьи и работы. Короче говоря, когда меняются организационные, бюрократические формы общества, меняется также опыт времени и пространства. Эти совпадающие изменения во времени труда и пространстве городов, переживаемые нами сегодня, выражаются в географическом непостоянстве, влиянии непостоянства на стандартизацию в общественной области и в конфликтах между работой и семьей, офисом и домом. Меня не слишком интересует здесь влияние глобализации на города, так как оно рассматривается многими другими критиками. Мне бы хотелось задаться вопросом, поставленным Шэрон Закин, об особых домах, которые новая глобальная элита создает для себя в городах вроде НьюЙорка, Лондона и Чикаго. Но здесь лучше сосредоточиться на политиЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 103

103

10/1/08 12:05:43 AM

ке, чем на пентхаусах и ресторанах. Это экономическая элита, избегающая городской политики. Она хочет работать в городе, но не управлять им; она образует режим власти без ответственности. Приведу пример. В виртовском Чикаго в  году политическая и экономическая власть были глубоко взаимосвязаны: главы  крупнейших корпораций города входили в правление  больниц и составляли % попечителей колледжей и университетов. Политические машины и бизнес были тесно переплетены друг с другом; доходы от налогов  национальных корпораций в Чикаго составляли % муниципального бюджета. Но сегодня в Нью-Йорке и Лондоне, самых глобализированных городах мира, политическая и экономическая власть находятся в различных плоскостях. Крупные игроки мировой экономики, расположенные в городе, не участвуют в жизни общественных организаций — больниц, библиотек, университетов и школ; немногие члены советов директоров глобальных фирм, имеющих офисы в Нью-Йорке, например, входят в состав советов попечителей его образовательных институтов, а в попечительских советах больниц их нет вообще. Лондон перестал служить центром мировой буржуазии, хотя Сити по-прежнему остается финансовой столицей Европы. Эта перемена объясняется тем, что мировая экономика больше не зависит от контроля над городом в целом. По сути, это «островная экономика», что следует понимать буквально в случае с островом Манхеттен в Нью-Йорке и архитектурно в случае с такими местами, как КэнериУорф в Лондоне, которые напоминают имперские образования более ранней эпохи. Как показали Джон Молленкопф и Мануэль Кастельс, это глобальное богатство не просачивается вниз и не выходит за пределы глобального анклава — поэтому Молленкопф и Кастельс говорят о глобальных городах как о «двойственных городах» (Mollenkopf and Castells ). И политика глобальных анклавов воспитывает своеобразное безразличие по отношению к городу, которое Марсель Пруст в совершенно ином контексте называл феноменом «пассивной любви». Угроза ухода в другое место породила практику огромных налоговых послаблений, которые должны убедить глобальные фирмы остаться; и такое заманивание поблажками вызвало у фирм внешнее безразличие к местам, в которых они останавливаются. Иными словами, глобализация ставит проблему гражданства по отношению к городам и нациям. Я уже показал, что противоречивые требования семьи и работы ослабляют сегодня гражданское участие. Но существует еще одна, еще более негативная форма гражданского безразличия, особенно распространенная в верхних эшелонах глобальных организаций. Города не получают пользы от богатства этих корпораций, а корпорации не берут на себя никакой ответственности, связанной с их пребыванием в городе. Угроза ухода делает возможным такое избегание ответственности; мы не имеем политических механизмов,

104 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 104

10/1/08 12:05:43 AM

чтобы заставить нестабильные, гибкие институты платить за привилегии, которыми они пользуются в городе. Поэтому я хочу сказать, что диалектика гибкости и безразличия ставит перед городами три новые дилеммы: дилемму гражданства; дилемму пробуждения общественной жизни, поскольку непостоянство/стандартизация делают людей безразличными к публичным пространствам; и, наконец, дилемму явной и длительной привязанности к городу. Сто лет тому назад политэкономия заговорила о необходимости освобождения от жесткости. Город воплощал эту жесткость в своей экологии, но, парадоксальным образом, в новизне и грубости городского населения само сосредоточение чужаков, казалось, также обещало бегство от этой жесткости, из веберовской железной клетки — обещание свободы. Теперь у нас есть избавленные от рутины города глобально мобильных корпораций, гибких работников, динамичного капитализма. Парадоксальным образом, в городе эта неудержимая экономика становится причиной отхода от политики, причиной стандартизации физического пространства и ухода в частную сферу. Судьба города

Мне бы хотелось завершить эту статью вопросом, какое значение этот новый тип городской жизни имеет для этических ценностей, которые он обычно символизировал. Что касается социабельности жизни с чужаками, то отличительной особенностью гражданской сферы сегодня является взаимоприспособление через разобщение. Это означает перемирие, позволяющее нам оставаться такими, как есть, мир взаимного безразличия. Пользуясь языком культурных исследований, в городской жизни идентичность заняла место инаковости. Это одна из причин того, почему — и это как раз хорошо — современный город оказывается «резиновым», принимая все новые волны мигрантов; можно быть уверенным, что различия никуда не исчезнут. Плохо, что взаимоприспособление через разобщение кладет конец практикам гражданства, которые требуют понимания различных интересов, и свидетельствует об утрате простого человеческого любопытства к Другому. Что касается субъективности, то личный опыт неполноты, как кажется, достигнут к этому новому этапу капиталистической эпохи. Гибкое время серийно, а не кумулятивно; пространства гибкого времени непримечательны, нейтральны. Но здесь нет никакого левинасовского мостика, никакого понимания того, что при появлении чувства неудовлетворенности нужно обратиться к другим, к «товариществу с Другим». В то же время сама эта проблема капиталистического времени подсказывает нам, как сделать сегодняшние города лучше. Мы хотим объЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 105

105

10/1/08 12:05:43 AM

единить различные виды деятельности в одном пространстве (скажем, семью и работу). Неполнота капиталистического времени возвращает нас к проблеме, которой было отмечено само появление промышленного города, города, разрушившего domus — пространственные отношения, которые до наступления промышленного капитализма объединяли семью, труд, церемониальные публичные пространства и более неформальные социальные пространства. Сегодня нам нужно восстановить единство пространства, чтобы побороть серийное время современного труда. На мой взгляд, искусство создания города — это не высшая математика. Ни у одного выдающегося градостроителя прошлого не было всеобъемлющей теории города; но их деятельность также не была простым отражением экономической и политической ситуации своего времени. Они стремились по-своему истолковать и преобразовать материальные условия политической экономии с помощью выразительных стен и окон, объемов и перспектив — и искусство, которое сосредоточивалось на деталях, привносило пространственные открытия в городское целое. Градостроительное искусство — это ремесло. Сегодняшний капитализм ставит перед нами новую задачу: создавать сложность и взаимные связи в городе, который тяготеет к различию, а не к инаковости, в городе, в котором люди скрываются за стенами различия. Нам необходимо открыть ремесло, которое ответит на этот непривычный вызов. Литература Беньямин, В. (1996) ‘Париж, столица девятнадцатого столетия,’ в: Беньямин, В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Москва: Медиум. Вирт, Л. (2005) ‘Урбанизм как образ жизни,’ в: Вирт, Л. Избранные работы по социологии. Москва: ИНИОН. Зиммель, Г. (2002) ‘Большие города и духовная жизнь,’ Логос. №3. С. 1–12. Зиммель, Г. (2007) ‘Чужак,’ в: А.Ф. Филиппов (ред.), Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб.: Владимир Даль. Парк, Р. (2006) ‘Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок,’ Социологическое обозрение. Т. 5, №1. Пруст, М. (2005–2007) В поисках утраченного времени. Санкт-Петербург: Амфора. Frank, R.H. (1996) The Winner-Take-All Society. London: Penguin. Hoyt, H. (1933) One Hundred Years of Chicago Land Values. Chicago: University of Chicago Press. Howard, E. (1902) Garden Cities of Tomorrow. London: Swan, Sonnenschein. Huxtable, A.L. (1997) The Unreal America: Architecture and Illusion. New York: New Press. Lash, C. (1977) Haven in a Heartless World: The Family Besieged. New York: Basic Books. Levinas, E. (1991) Entre nous: Essais sur le penser-a l’autre. Paris: Grasset.

106 Ричард Сеннет

Logos_3_2008.indd 106

10/1/08 12:05:43 AM

Mollenkopf, J. and Castells, M. (1991) Dual City: Restructuring New York. New York: Russell Sage Foundation. Sennett, R. (1990) The Conscience of the Eye. London: Faber and Faber. Weber, M. (1922) Wirtschaft und Gesselschaft: Grunriss der Verstchenden Soziologie. Tubingen: Mohr. Wiebe, R. (1967) The Search for Other 1877–1920. New York: Hill and Wang. Zukin, S. (1982) Loft Living: Culture and Capital in Urban Change. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Сокращенный перевод с английского Артема Смирнова

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 107

107

10/1/08 12:05:43 AM

  

Планета трущоб1

В скором будущем в лагосской трущобе Айегунле родит женщина, или молодой человек сбежит из своей деревни в западной части Явы в Джакарту, или фермер со своей обнищавшей семьей переселится в одну из бесчисленных pueblos jovenes Лимы. Само по себе такое событие не будет иметь большого значения, и оно останется полностью незамеченным. Тем не менее, оно послужит своеобразным водоразделом в истории человечества. Впервые городское население по численности превзойдет деревенское. И, принимая во внимание несовершенство переписей, проводимых в «третьем мире», этот эпохальный переход, возможно, уже совершился. Урбанизация планеты разворачивалась быстрее, чем изначально предсказывал в печально известном мальтузианском докладе «Пределы роста» Римский клуб. В  году в мире было  городов с населением более одного миллиона человек; сегодня таких городов , а к  году их будет по меньшей мере . Города уже поглотили почти две трети глобального демографического взрыва, который начался в середине прошлого столетия, и в настоящее время они пополняются миллионом младенцев и мигрантов в неделю. Городское население (, миллиарда человек) превосходит сегодня по численности все население мира в  году. Между тем, глобальная деревня уже достигла своего максимального населения (, миллиарда человек) и начнет сокращаться после  года. В результате, города будут обеспечивать весь будущий прирост мирового населения, численность которого, по прогнозам, к  году достигнет своего максимума и составит примерно  миллиардов человек. 1 Mike Davis, ‘Planet of Slums,’ New Left Review, , no. , p. –.

108 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 108

10/1/08 12:05:43 AM

Урбанизация бедности Гора мусора простиралась очень далеко, постепенно, без видимой границы переходя во что-то еще. Но во что? Запутанные и непролазные постройки. Картонные коробки, листы фанеры, гнилые доски, ржавые кузова машин с выбитыми стеклами были свалены вместе, образуя своеобразное жилище. Майкл Телвел, Корни травы, 1980

Говорят, что первое опубликованное определение «трущоб» появилось в «Словаре блатного жаргона» Джеймса Харди Во  года; тогда это слово было синонимом «рэкета» или «незаконной торговли». 2 Но в –-х годах во времена холеры бедняки жили в трущобах, а не занимались такими вещами. Поколение спустя трущобы появились в Америке и Индии и вообще стали считаться международным явлением. «Классические трущобы» стали ограниченным и живописно локальным явлением, но в целом реформаторы были согласны с Чарльзом Бутом, что все трущобы отличало сочетание ветхого жилья, перенаселенности, бедности и порока. Для либералов XIX столетия решающее значение имело, конечно же, моральное измерение, а трущобы были, прежде всего, местом, где происходило моральное разложение «отбросов общества». Авторы «Трущоб» отказываются от викторианского морализма, но продолжают следовать классическому определению: перенаселенность, бедность или неформальное жилье, отсутствие доступа к чистой воде, антисанитария и незащищенность. 3 Это многомерное определение на самом деле отражает весьма консервативный подход к тому, что принято называть трущобами: многие читатели будут удивлены, узнав, что, по оценкам ООН, всего лишь ,% горожан Мексики живут в трущобах. Тем не менее, даже с таким жестким определением «Трущобы» пришли к выводу, что в  году численность обитателей трущоб в мире составляла по меньшей мере  миллион человек: во времена, когда молодой Энгельс впервые оказался на злых улицах Манчестера, столько людей жило вообще во всем мире. На самом деле неолиберальный капитализм привел к стремительному росту трущоб, похожих на известную диккенсовскую трущобу «Одинокого Тома» из «Холодного дома». Жители трущоб составляют примерно ,% городского населения наименее развитых стран мира и целую треть всего городского населения в мире. Исходя из возрастной струк2 Prunty, Dublin Slums, p. . 3 Slums, p. . ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 109

109

10/1/08 12:05:43 AM

туры большинства городов «третьего мира», можно сделать вывод, что по меньшей мере половина жителей трущоб моложе  лет. Наиболее высокий процент жителей трущоб — в Эфиопии (поразительные ,% городского населения), Чаде (те же ,%), Афганистане (,%) и Непале (%). Но самыми бедными горожанами являются жители Мапуту и Киншасы, где, по данным других источников, две трети населения зарабатывают меньше стоимости минимально необходимого ежедневного питания. В Дели специалисты по городскому планированию говорят об образовании «трущоб в трущобах», когда городская беднота самовольно заселяет небольшие открытые пространства периферийных колоний-поселений, куда в -х была насильственно выселена старая городская беднота. В Каире и Пномпене новые горожане селятся или платят за место на крышах домов, создавая трущобы под открытым небом. Численность населения трущоб нередко сознательно преуменьшается. Например, в конце -х в Бангкоке «официально» бедными считались всего % жителей, но исследователи обнаружили, что почти четверть населения (, миллиона человек) жила в трущобах и самовольных поселениях. Точно так же представители ООН недавно обнаружили, что они, сами того не желая, недооценивали численность городской бедноты в Африке. Оказалось, что численность обитателей трущоб, например, в Анголе почти вдвое превышала первоначальные оценки. Подобным образом недооценивалось количество бедных горожан и в Либерии: и в этом нет ничего удивительного, так как численность жителей Монровии всего за год (–) выросла втрое, когда охваченные паникой жители деревень бежали в города от ужасов гражданской войны. На земле существует, вероятно, более четверти миллиона трущоб. В одних только пяти южноазиатских мегаполисах находится около . трущоб с общей численностью населения свыше  миллионов человек. Еще больше людей проживает в трущобах Западной Африки; крупные поселения бедняков тянутся через Анатолию и Эфиопское нагорье; закрепляются у подножий Анд и Гималаев; окружают небоскребы Мехико, Йоханнесбурга, Манилы и Сан-Пауло; и, конечно, лежат вдоль побережий Амазонки, Нигера, Конго, Нила, Тигра, Ганга, Иравади и Меконга. Составляющие этой планеты трущоб, парадоксальным образом, полностью взаимозаменяемы и совершенно уникальны: они включают bustees Калькутты, chawls и zopadpattis Мумбаи, katchi abadis Карачи, kampungs Джакарты, iskwaters Манилы, shammasas Хартума, umjondolos Дурбана, intra-murios Рабата, bidonvilles Абиджана, baladis Каира, gecekondus Анкары, conventillos Кито, favelas Бразилии, villas miseria Буэнос-Айреса и colonias populares Мехико. Это мрачная противоположность фантастических ландшафтов и жилых тематических парков — буржуазных «иных миров» Филиппа К. Дика, — в которых все чаще предпочитают заточать себя глобальные средние классы.

110 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 110

10/1/08 12:05:43 AM

Если раньше классической трущобой был разлагающийся центр города, то новые трущобы обычно располагаются на окраинах разросшихся городов. Горизонтальный рост городов, вроде Мехико, Лагоса или Джакарты, конечно, беспрецедентен по своим масштабам, и «разрастание трущоб» представляет такую же проблему для развивающихся стран, как и разрастание пригородов для богатых. Заселенная область Лагоса, например, всего за десятилетие с  по  год выросла вдвое. В  году губернатор штата Лагос заявил репортерам, что «около двух третей всех земель штата — площадью  квадратных километров — можно отнести к лачугам или трущобам». 4 Как пишет обозреватель ООН, большая часть города представляет собой загадку... неосвещенные дороги проходят между горами тлеющего мусора, сменяясь грязными улочками, образующими 200 кварталов трущоб с забитыми до отказа сточными канавами... Никто не знает наверняка, сколько здесь живет людей (официально — 6 миллионов, но большинство специалистов говорит о 10 миллионах), не говоря уже о количестве убийств, совершаемых каждый год, или носителей ВИЧ. 5

Кроме того, Лагос — это самый большой узел в коридоре трущоб с семидесятимиллионным населением, который простирается от Абиджана до Ибадана: наверное, самой большой области непрерывной городской бедности на земле. Экология трущоб, конечно, основывается на обеспечении заселенного пространства различными благами. Уинтер Кинг, в своем недавнем исследовании, опубликованном в Harvard Law Review, утверждает, что % городских жителей в развивающихся странах «занимают собственность незаконно». 6 Неопределенность с правами на землю и/ или размытая государственная собственность — это и есть те лазейки, сквозь которые огромные массы людей пробрались в города. Формы поселения в трущобах заметно варьируются от высоко дисциплинированных захватов земель в Мехико и Лиме до сложно организованных (и часто незаконных) рынках наемного жилья на окраинах Пекина, Карачи и Найроби. Даже в городах, вроде Карачи, где городская периферия формально принадлежит правительству, «огромная прибыль частного сектора от спекуляций с земельными участками... продолжа-

4

5 6

Daily Times of Nigeria,  October . Лагос рос быстрее любого другого крупного города «третьего мира», за исключением Даки. В  году в нем было всего  тысяч жителей, но затем темпы его роста составляли % в год до  года; замедление до % наступило лишь во время структурной перестройки, но это все равно остается очень высоким показателем. Amy Otchet, ‘Lagos: the survival of the determined’, UNESCO Courier, June . Winter King, ‘Illegal Settlements and the Impact of Titling Programmes,’ Harvard Law Review, vol. , no. , September , p. .

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 111

111

10/1/08 12:05:43 AM

ет расти за счет домохозяйств с низкими доходами». 7 Причем национальные и местные власти обычно не борются с неформальным заселением (и часто незаконными частными спекуляциями), пока им удается контролировать трущобы и поддерживать непрерывный поток взяток или получение ренты. Без формальных прав на землю или собственности на жилье обитатели трущоб обречены на квазифеодальную зависимость от местных чиновников и партийных боссов. Нелояльность может означать выселение или даже снос всего района. Из-за высоких темпов урбанизации не удается своевременно создавать жизненно важную инфраструктуру, вследствие чего полугородские трущобы зачастую не имеют никаких формальных коммунальных служб или водопровода и канализации. 8 В бедных районах латиноамериканских городов дела обстоят не лучше, чем в бедных районах городов Южной Азии, но, в отличие от большинства африканских трущоб, они имеют водопровод и электричество. Как и в ранневикторианском Лондоне, загрязнение воды экскрементами людей и животных остается причиной хронических кишечных заболеваний, которые уносят в год не менее двух миллионов жизней младенцев и маленьких детей, проживающих в городах. 9 Около % горожан в Африке не имеют водопровода и канализации, а в городах, вроде Найроби, бедняки вынуждены использовать «компактные туалеты» (испражняться в полиэтиленовые пакеты). 10 В Мумбаи масштабность проблемы санитарии можно оценить по тому, что в бедных районах на тысячу жителей приходится всего два туалета. Только % бедных окрестностей Манилы и % Даки имеют формальные средства избавления от нечистот. 11 Если оставить в стороне эпидемию ВИЧ/СПИД, по подсчетам ООН, двое из пяти обитателей африканских трущоб живут в бедности, которая в буквальном смысле «представляет угрозу для жизни». 12 Городская беднота, меж тем, заселяет опасные и не подлежащие застройке по иным причинам места — крутые склоны, берега и поймы рек. Они селятся близ очистных сооружений, предприятий химической промышленности, свалок ядовитых отходов или вдоль железных дорог и шоссе. В результате, бедность превращается в городскую проблему, беспрецедентную по своему масштабу: вспомним постоянные наводнения в Маниле, Дакке и Рио, взрывы трубопроводов в Мехико и Кубатао (Бразилия), бхопальскую катастрофу в Индии, взрыв завода, про7 United Nations, Karachi, Population Growth and Policies in Megacities series, New York , p. .

8 Но это отсутствие инфраструктуры создает бесчисленные ниши для неформальных работников: продажа воды, вывоз нечистот, переработка мусора, доставка бытового газа и т.д. 9 World Resources Institute, World Resources: –, Oxford , p. . 10 Slums of the World, p. . 11 Slums, p. . 12 Slums of the World, p. .

112 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 112

10/1/08 12:05:44 AM

изводящего боеприпасы, в Лагосе и смертоносные оползни в Каракасе, Ла-Пасе и Тегусигальпе. 13 Кроме того, бесправные общины городской бедноты уязвимы для внезапных проявлений государственного насилия, вроде известного сноса расположенной на пляже трущобы Мароко в Лагосе в  году (она «мозолила глаза жителям острова Виктория, этой крепости для богатых») или уничтожения во время заморозков более крупного города Чженьянкун, образовавшегося в результате стихийной застройки, на окраине Пекина. 14 Но при всей своей опасности и незащищенности трущобы ждет блестящее будущее. Какое-то время в деревне будет проживать большинство бедного населения всего мира, но к  году городские трущобы опередят ее. 15 Не менее половины грядущего демографического взрыва в городах «третьего мира» придется на неформальные сообщества. Два миллиарда жителей трущоб к  или  годам — мрачная, почти непостижимая перспектива, но городская бедность накладывается на и выходит за границы трущоб per se. В «Трущобах» отмечается, что в некоторых городах большинство бедняков живет за пределами трущоб stricto sensu. 16 Исследователи Центра глобального мониторинга городов также предупреждают, что к  году «городская бедность в мире может поразить –% всего населения, проживающего в городах». 17 “Большой взрыв” городской бедности Загадочно рассмеявшись, они быстро сменили тему. Как людям вернуть дома после структурной перестройки? Фиделис Балогун, Перестроенные жизни, 1995

Развитие новой городской бедности не было линейным историческим процессом. Медленное разрастание городов перемежалось резким ростом бедности и внезапными взрывами трущобной застройки. В своем сборнике рассказов «Перестроенные жизни» нигерийский писатель Фиделис Балогун сравнивает внедрение программы структурной перестройки (ПСП) под руководством МВФ в середине -х со стихийным 13

Прекрасное исследование конкретного примера см.: Greg Bankoff, ‘Constructing Vulnerability: The Historical, Natural and Social Generation of Flooding in Metropolitan Manila’, Disasters, vol. , no. , , pp. –. 14 Otchet, ‘Lagos’; Li Zhang, Strangers in the City: Reconfigurations of Space, Power and Social Networks within China’s Floating Population, Stanford ; Alan Gilbert, The Latin American City, New York , p. . 15 Martin Ravallion, On the urbanization of poverty, World Bank paper, . 16 Slums, p. . 17 Slums of the World, p. .

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 113

113

10/1/08 12:05:44 AM

бедствием, навсегда истребившим старый дух Лагоса и «заново поработивший» нигерийских горожан. Жуткая логика этой экономической программы заключалась в том, что для возвращения к жизни умирающей экономики из неимущего большинства граждан было выжато последнее. Средний класс быстро исчез, и объедки со стола богатых стали пищей для резко обедневшего населения. Утечка мозгов в нефтедобывающие арабские страны и на Запад приобрела невиданные масштабы. 18

Сетования Балогуна по поводу «масштабной приватизации и роста числа голодающих» или рассказ о множестве негативных последствий ПСП знакомы всем, кто пережил ПСП, не только в тридцати других африканских странах, но и сотням миллионов жителей Азии и Латинской Америки. -е годы, когда МВФ и Всемирный банк использовали долговые рычаги для реструктуризации экономик большинства стран третьего мира, были временем, когда трущобы стали неизбежным будущим не только для бедных мигрантов из деревень, но и для миллионов традиционных горожан, обнищавших вследствие насильственной «перестройки». Как отмечается в «Трущобах», ПСП были «осознанно антигородскими по своей природе» и призванными полностью устранить все «перекосы в пользу города», которые существовали в социальной политике, финансовой структуре или государственных инвестициях. 19 И везде МВФ, действовавший как дубина крупных банков и пользовавшийся поддержкой Рейгана и Буша, предлагал руководству бедных стран отведать одного и того же ядовитого зелья девальвации, приватизации, устранения контроля над импортом и субсидий на производство продуктов питания, возвращения к платному образованию и медицине и безжалостного сокращения государственного сектора. (Как говорилось в пресловутой телеграмме министра финансов Джорджа Шульца, направленной в  году зарубежным представителям Агентства международного развития, «в большинстве случаев предприятия государственного сектора следует приватизировать»). 20 В то же время ПСП разоряли мелких земледельцев, лишая их субсидий и толкая их — «плыви 18

Fidelis Odun Balogun, Adjusted Lives: stories of structural adjustment, Trenton, NJ , p. . 19 The Challenge of Slums, p. . Теоретики «перекоса», вроде Майкла Липтона, который в  году придумал этот термин, утверждают, что в развивающихся странах вследствие налоговой и финансовой политики, отвечавшей интересам городских элит и искажавших потоки инвестиций, сельское хозяйство было недостаточно капитализированным, а города сравнительно «переурбанизированными». В пределе города преподносились как паразиты, присосавшиеся к деревне. См.: Lipton, Why Poor People Stay Poor: A Study of Urban Bias in World Development, Cambridge . 20 Цит. по: Tony Killick, ‘Twenty-five Years in Development: the Rise and Impending Decline of Market Solutions’, Development Policy Review, vol. , , p. .

114 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 114

10/1/08 12:05:44 AM

или тони!» — в пучину глобальных товарных рынков, на которых безраздельно господствовал агробизнес «первого мира». 21 Как отмечает Ха-Чжун Чанг, ПСП лицемерно «выбивали из-под ног лестницу» (т.е. протекционистские тарифы и субсидии), которую использовали сами страны-члены ОЭСР при переходе от сельского хозяйства к дорогостоящим городским товарам и услугам. 22 В «Трущобах» проводится та же мысль: «главной причиной роста бедности и неравенства в –-х годах было самоустранение государства». Помимо прямого сокращения расходов и собственности государственного сектора, в соответствии с ПСП, авторы из ООН отмечают несколько менее заметное ослабление возможностей государства в результате применения принципа «субсидиарности»: деволюции полномочий нижестоящим органам власти и особенно НПО, напрямую связанным с ведущими агентствами международного развития. Цельная, внешне децентрализованная структура глубоко чужда идее национального представительного правления, прекрасно работавшей в развитом мире, но она вполне отвечает потребностям глобальной гегемонии. Доминирующая международная [т.е. вашингтонская] позиция становится de facto парадигмой развития, и весь мир начинает двигаться в направлении, которое указывают доноры и международные организации. 23

Больше всего от искусственной депрессии, срежиссированной МВФ и Белым домом, пострадали городская Африка и Латинская Америка. И во многих странах экономические последствия ПСП в х в сочетании с продолжительной засухой, взлетом цен на нефть, процентных ставок и падением товарных цен оказались намного более суровыми и продолжительными, чем последствия «Великой депрессии». К последствиям структурной перестройки в Африке, рассмотренным Кароль Ракоди, относятся отток капитала, крах производства, незначительный или отрицательный рост доходов от экспорта, резкое сокращение городских коммунальных услуг, взлет цен и резкое сокра21 Deborah Bryceson, ‘Disappearing Peasantries? Rural Labour Redundancy in the Neolib22

23

eral Era and Beyond’, in Bryceson, Cristóbal Kay and Jos Mooij, eds, Disappearing Peasantries? Rural Labour in Africa, Asia and Latin America, London , p. –. Ha-Joon Chang, ‘Kicking Away the Ladder: Infant Industry Promotion in Historical Perspective’, Oxford Development Studies, vol. , no. , , p. . «В период с  по  год рост душевого дохода в развивающихся странах составлял % в год, а в период с  по  год — всего около ,%... Поэтому неолиберальные экономисты сталкиваются со следующим парадоксом: развивающиеся страны росли быстрее, когда они использовали “плохую” политику в –-х годах, чем когда они использовали “хорошую” (или, по крайней мере, “лучшую”, чем прежде) политику в последующие два десятилетия» (p. ). Slums, p. .

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 115

115

10/1/08 12:05:44 AM

щение реальной заработной платы. 24 В Киншасе («отклонение или же знак грядущих перемен?») assainissement вычистило средний класс государственных служащих и вызвало «невероятное сокращение реальной заработной платы», которое, в свою очередь, вызвало кошмарный рост преступности, в том числе организованной. 25 В Дар-эсСаламе в -х годах происходило последовательно сокращение расходов коммунальных служб на % в год: это был полный крах местного государства. 26 В Хартуме либерализация и структурная перестройка, по данным местных исследователей, привели к появлению , миллиона «новых бедных»: «в основном за счет чиновников». 27 В Абиджане, одном из немногих городов тропической Африки с серьезным производственным сектором и современными городскими службами, переход к режиму ПСП вызвал деиндустриализацию, крах строительства и стремительный упадок общественного транспорта и коммунального обслуживания. 28 В Нигерии во все более урбанизированном Лагосе, Ибадане и других городах количество остро нуждающихся резко подскочило с % в  году до % в  году. «ВВП на душу населения, составляющий сегодня около  долларов», — сообщает Всемирный банк, — «ниже уровня времен обретения независимости  лет тому назад и  долларов  года». 29 В Латинской Америке ПСП (часто проводимые военными диктатурами) дестабилизировали деревенские экономики, создавая сложности с работой и жильем в городах. В -х годах геваристские теории «очагов» крестьянских восстаний все еще отвечали континентальной реальности, в которой деревенская бедность ( миллионов бедняков) превосходила городскую ( миллиона бедняков). Но к концу -х подавляющее большинство бедных ( миллионов в  году) проживало уже в городских colonias и villas miseria, а не в деревне ( миллионов). 30 Между тем, произошел стремительный рост городского неравенства. В Сантьяго пиночетовская диктатура уничтожила трущобы и выселила прежде радикальных сквоттеров, вынуждая бедные семьи становиться allegados, когда на одной и той же снимаемой площади жило вдвое или даже втрое больше людей. И если в  году в Буэнос-Айресе доходы наиболее богатых превышали доходы наиболее бедных в  раз, 24 25 26 27 28 29 30

Carole Rakodi, ‘Global Forces, Urban Change, and Urban Management in Africa’, in Rakodi, Urban Challenge, pp. , –. Piermay, ‘Kinshasa’, p. –; ‘Megacities’, Time,  January , p. . Michael Mattingly, ‘The Role of the Government of Urban Areas in the Creation of Urban Poverty’, in Sue Jones and Nici Nelson, eds, Urban Poverty in Africa, London , p. . Adil Ahmad and Ata El-Batthani, ‘Poverty in Khartoum’, Environment and Urbanization, vol. , no. , October , p. . Alain Dubresson, ‘Abidjan’, in Rakodi, Urban Challenge, pp. –. World Bank, Nigeria: Country Brief, September . UN, World Urbanization Prospects, p. .

116 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 116

10/1/08 12:05:44 AM

то в  году — уже в  раза. 31 В Лиме, где минимальная заработная плата обесценилась на % за время спада, вызванного вмешательством МВФ, количество домохозяйств, живущих за чертой бедности, выросло с % в  году до % в  году. 32 В Рио-де-Жанейро неравенство, оцениваемое при помощи классического коэффициента Джини, взлетело с , в  году до , в  году. 33 В -х по всей Латинской Америке наблюдалось резкое увеличение разрыва между бедными и богатыми. (Согласно отчету Всемирного банка за  году, коэффициент Джини в Латинской Америке был на  пунктов выше, чем в Азии; на , выше, чем в ОЭСР, и на , пунктов выше, чем в Восточной Европе). 34 Во всем «третьем мире» экономические потрясения -х заставили людей обратиться к совокупным ресурсам домохозяйств и особенно навыкам выживания и вынужденной изобретательности женщин. В Китае и промышленно развивающихся городах Юго-Восточной Азии миллионам молодых женщин пришлось пойти работать на чудовищные сборочные линии и фабрики. В Африке и большинстве стран Латинской Америки, за исключением городов, расположенных вдоль северной границы Мексики, не было даже такой возможности. Здесь деиндустриализация и увольнение мужчин из формального сектора заставили женщин искать новые средства к существованию, выполняя сдельную работу, занимаясь продажей спиртного и становясь уличными торговками, уборщицами, посудомойками, старьевщицами, няньками и проститутками. В Латинской Америке, где занятость женщин всегда была ниже, чем на других континентах, вливание женщин в неформальный сектор в -х было особенно впечатляющим. 35 В Африке, где иконой неформального сектора стали женщины, создававшие забегаловки, Кристиан Роджерсон напоминает, что большинство женщин в неформальном секторе были все же наемными работницами, не обладавшими экономической независимостью. 36 (Эти вездесущие и порочные сети микроэксплуатации, бедных, эксплуатирующих еще более бедных, обычно приукрашиваются в описаниях неформального сектора). 31 Luis Ainstein, ‘Buenos Aires: a case of deepening social polarization’, in Gilbert, MegaCity in Latin America, p. . Gustavo Riofrio, ‘Lima: Mega-city and mega-problem’, in Gilbert, Mega-City in Latin America, p. ; and Gilbert, Latin American City, p. . 33 Hamilton Tolosa, ‘Rio de Janeiro: Urban expansion and structural change’, in Gilbert, Mega-City in LatinAmerica, p. . 34 World Bank, Inequality in Latin America and the Caribbean, New York . 35 Orlandina de Oliveira and Bryan Roberts, ‘The Many Roles of the Informal Sector in Development’, in Cathy Rakowski, ed., Contrapunto: the Informal Sector Debate in Latin America, Albany , pp. –. 36 Christian Rogerson, ‘Globalization or informalization? African urban economies in the s’, in Rakodi, Urban Challenge, p. .

32

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 117

117

10/1/08 12:05:44 AM

В бывших странах СЭВ после капиталистической «либерализации»  года также произошла феминизация городской бедности. В начале -х количество крайне бедных в бывших «переходных странах», как их называет ООН, резко подскочило с  до  миллионов человек — почти не имеющее прецедентов в истории массовое обнищание. 37 Если, с глобальной точки зрения, эта экономическая катастрофа была частично компенсирована известными достижениями Китая, связанными с ростом доходов прибрежных городов, китайское рыночное «чудо» было куплено ценой «огромного роста неравенства в оплате труда среди городских рабочих... в период с  по  год». Особенно пострадали от этого женщины и меньшинства. 38 В теории, конечно, -е должны были исправить заблуждения х и позволить городам «третьего мира» вернуть утраченную почву и преодолеть пропасть неравенства, созданную ПСП. Но боль перестройки начали утолять обезболивающим глобализации. И -е, как отмечают «Трущобы», были первым десятилетием, когда развитие городов во всем мире происходило почти в утопических условиях неоклассической свободы рынка. В 1990-х торговля продолжала расти почти беспрецедентными темпами, закрытые области открывались, а военные расходы сокращались... Почти все сырье, необходимое для производства, стало дешевле, а процентные ставки падали вместе с ценой на товары первой необходимости. Потоки капитала становились все более свободными от национального контроля и могли быстро перемещаться в наиболее производительные области. При таких почти идеальных экономических условиях, согласно господствующей неолиберальной экономической доктрине, могло показаться, что это десятилетие должно было стать десятилетием необычайного процветания и социальной справедливости. 39

Но рост городской бедности не прекратился, и «разрыв между богатыми и бедными странами продолжал расти, как и в предыдущие два десятилетия, причем в большинстве стран неравенство доходов возросло или, в лучшем случае, стабилизировалось». Глобальное неравенство к концу столетия, по оценкам экономистов Всемирного банка, достигло невероятного для коэффициента Джини уровня ,. В математическом отношении это эквивалентно ситуации, когда две трети беднейшего населения мира не имеет ничего, а богатейшая треть — все. 40 37 Slums, p. . 38 Albert Park et al., ‘The Growth of Wage Inequality in Urban China,  to ’, World Bank working paper, February , p. ; an John Knight and Linda Song, ‘Increasing urban wage inequality in China’, Economics of Transition, vol. , no. , , p. . 39 Slums, p. . 40 Shaohua Chen and Martin Ravallion, How Did the World’s Poorest Fare in the s?, World Bank paper, .

118 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 118

10/1/08 12:05:44 AM

Избыточное человечество? Мы пытались пробраться поближе к Городу, цепляясь за всевозможные щели и трещины... Патрик Шамуазо, Тексако (1997)

Грубая тектоника неолиберальной глобализации после  года похожа на катастрофические процессы, которые определили облик «третьего мира» в эпоху поздневикторианского империализма (–). В последнем случае насильственное выведение на мировой рынок продуктов, необходимых для жизни крестьян в Азии и Африке, вызвало гибель от голода и уход с традиционных мест проживания миллионов людей. В итоге, в том числе в Латинской Америке, произошла сельская «полупролетаризация»: создание огромного глобального класса обнищавших полукрестьян и батраков, которые не имели средств к существованию. 41 (В результате XX век стал веком не городских революций, как утверждал классический марксизм, а эпохальных крестьянских восстаний и национально-освободительных войн). Может сложиться впечатление, что структурная перестройка оказала столь же фундаментальное влияние на человеческое будущее. Как заключают авторы «Трущоб», «вместо того чтобы быть центрами роста и процветания, города стали свалкой избыточного населения, которое имеет незащищенную и низкооплачиваемую работу в неформальном секторе услуг и торговли». «Рост этого неформального сектора», — открыто говорят они, — «является прямым следствием либерализации». 42 Глобальный неформальный рабочий класс (пересекающийся, но не совпадающий с населением трущоб) насчитывает почти миллиард человек и представляет собой самый быстро растущий и совершенно беспрецедентный социальный класс на земле. С тех пор, как в  году антрополог Кит Харт, работавший в Аккре, впервые предложил термин «неформальный сектор», по этой теме появилась обширная литература (неспособная, правда, провести грань между микронакоплением и отчаянным поиском средств к существованию), рассматривающая теоретические и эмпирические проблемы, связанные с изучением стратегий выживания городской бедноты. 43 Но ни у кого не вызывает сомнений, что кризис -х полностью изменил относительное структурное положение формального и неформального секторов, сделав неформальное стремление к выживанию основ41 См.: Mike Davis, Late Victorian Holocausts: El Niño Famines and the Making of the Third World, London , pp. –.

42 Slums, pp. , . 43 Keith Hart, ‘Informal income opportunities and urban employment in Ghana’, Journal of Modern African Studies, , , pp. –.

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 119

119

10/1/08 12:05:44 AM

ным способом получения средств к существованию в большинстве городов «третьего мира». Алехандро Портес и Келли Хофман недавно оценили общее влияние ПСП и либерализации на классовые структуры латиноамериканских городов с -х. Они, как и ООН, отмечают сокращение государственных служащих и формального пролетариата в каждой из стран региона с -х. Неформальный сектор экономики вместе с общим социальным неравенством, напротив, резко вырос. В отличие от некоторых исследователей, они проводят важное различие между неформальной мелкой буржуазией («совокупность владельцев микропредприятий, имеющих менее пяти наемных работников, а также работающие на себя профессионалы и специалисты») и неформальным пролетариатом («совокупность работающих на самих себя работников, не относящихся к профессионалам и специалистам, прислуга и оплачиваемые и неоплачиваемые работники на микропредприятиях»). Они показывают, что эту первую страту «микропредпринимателей», столь любимую в североамериканских школах бизнеса, зачастую составляют уволенные из государственного сектора профессионалы или квалифицированные рабочие. С -х их доля выросла с  до % экономически активного городского населения: тенденция, отражающая «вынужденное предпринимательство, которым бывшим служащим пришлось заниматься из-за сокращений в формальном секторе». 44 Вообще, согласно «Трущобам», неформальные рабочие составляют примерно две пятых экономически активного населения развивающегося мира. 45 Согласно исследователям Межамериканского банка развития, в неформальной экономике занято сегодня % латиноамериканской рабочей силы, и она предлагает четыре из пяти новых «рабочих мест». 46 По другим источникам, более половины городских жителей Индонезии и % жителей Дакки работает в неформальном секторе. 47 «Трущобы» также цитируют исследование, которое пришло к выводу, что в неформальной экономике занято –% городских жителей Азии, –% горожан Центральной Америки и % обитателей городов Африки. 48 В африканских городах южнее Сахары «формальная занятость» практически полностью исчезла. Проведенное Международной организацией труда исследование рынков труда в Зимбабве при «стагфляционной» структурной перестройке начала -х обнару44 45 46 47 48

Alejandro Portes and Kelly Hoffman, ‘Latin American Class Structures: Their Composition and Change during the Neoliberal Era’, Latin American Research Review, vol. , no. , , p. . Slums, p. . Цит. по.: Economist,  March , p. . Dennis Rondinelli and John Kasarda, ‘Job Creation Needs in Third World Cities’, in Kasarda and Allan Parnell, eds, Third World Cities: Problems, policies and prospects, Newbury Park, CA , pp. –. Slums, p. .

120 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 120

10/1/08 12:05:44 AM

жило, что формальный сектор создавал всего . рабочих мест в год, когда численность рабочей силы в городе росла более чем на . человек в год. 49 И, по оценкам «Трущоб», % новых рабочих мест в городской Африке в следующем десятилетии будут относиться к неформальному сектору. 50 Теоретики «капитализма с нуля» (bootstrap capitalism), вроде неутомимого Эрнандо де Сото, могут видеть в этом огромном множестве маргинализированных подсобных рабочих, избыточных государственных служащих и бывших крестьян оживленный улей амбициозных предпринимателей, жаждущих формальных прав собственности и нерегулируемого конкурентного пространства, но этих неформальных рабочих имеет смысл считать «активными» безработными, которые не имеют иного выбора, кроме как получать хоть какие-то средства или голодать. 51 По оценкам, в мире имеется около  миллионов беспризорных детей, которые вряд ли — уж извините, сеньор де Сото! — станут заниматься первичным размещением акций или продажей фьючерсов на жвачку. 52 И  миллионов «плавающих» китайских рабочих, которые полулегально проживают на городской периферии, в конце концов, вряд ли превратятся в мелких субподрядчиков или вольются в формальный городской рабочий класс. И неформальный рабочий класс, страдающий повсеместно от микро- и макроэксплуатации, почти целиком лишен защиты трудового законодательства. Кроме того, как отмечает Ален Дарбессон, говоря об Абиджане, «развитие ремесла и мелкой торговли во многом зависит от сектора наемного труда». У него вызывает опасения «иллюзия», культивируемая Международной организацией труда и Всемирным банком, что «неформальный сектор может заменить формальный и способствовать процессу накопления, достаточному для города с более чем , миллионами жителей». 53 Ему вторит Кристиан Роджерсон, который, подобно Портесу и Хофман, проводит различие между микропредприятиями, создаваемыми для «выживания», и микропредприятиями, создаваемыми для получения прибыли и «роста», и пишет о первых: «вообще 49 Guy Mhone, ‘The impact of structural adjustment on the urban informal sector in Zim50 51

52 53

babwe’, Issues in Development discussion paper no. , International Labour Office, Geneva n.d., p. . Slums, p. . Орландина де Оливейра и Брайан Робертс справедливо отмечают, что нижнюю страту городской рабочей силы следует рассматривать «не просто по видам занятий или формальности или неформальности рабочих мест, а по стратегии получения дохода у домохозяйства». Масса городской бедноты может существовать только благодаря «объединению доходов, совместному проживанию, питанию и складыванию других ресурсов» с родственниками или земляками. (‘Urban Development and Social Inequality in Latin America’, in Gugler, Cities in the Developing World, p. .) Statistic on street kids: Natural History, July , p. . Dubresson, ‘Abidjan’, p. .

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 121

121

10/1/08 12:05:44 AM

говоря, доходы этих предприятий, большинством из которых обычно управляют женщины, как правило, не отвечают минимальным потребностям уровня жизни, не позволяют совершать серьезные инвестиции или повышать квалификацию и редко перерастают в жизнеспособный бизнес». Если учесть, что даже в формальном секторе заработная плата в африканских городах насколько низка, что экономисты не могут понять, как рабочим вообще удается выживать (так называемая «загадка заработной платы»), неформальный третичный сектор давно превратился в арену острейшей дарвинистской борьбы за выживание среди бедняков. Роджерсон приводит примеры Зимбабве и Южной Африки, где контролируемые женщинами неформальные ниши, вроде shebeens и spazas, в настоящее время переполнены и страдают от резкого падения прибыльности. 54 Иными словами, в макроэкономическом отношении неформальная занятость приводит к воспроизводству абсолютной бедности. Но если неформальный пролетариат не является низшим слоем мелкой буржуазии, он не является также и «резервной армией труда» или «люмпенпролетариатом» в том смысле, в каком эти термины употреблялись в XIX веке. Подобные вещи нередко встречаются и в формальной экономике, и многочисленные исследования показали, как субподрядные сети Wal-Mart и других мегакомпаний способствовали распространению colonias и chawls. Но, в конце концов, большинство обитателей городских трущоб в действительности не принимают никакого участия в современной международной экономике. Трущобы, конечно, зародились в глобальной деревне, где, как напоминает нам Дебора Брайсон, неравная конкуренция с крупной агроиндустрией привела к распаду традиционного деревенского общества. 55 Когда деревня утрачивает свою «аккумулирующую способность», на смену ей приходят трущобы и городская «инволюция» сменяет деревенскую, превращаясь в сток для избыточной рабочей силы, которая может найти пропитание, лишь проявляя чудеса героизма и самоэксплуатации и участвуя в дальнейшем конкурентном разделении и без того забитых ниш. 56 «Модернизация», «Развитие», а теперь еще и свободный «Рынок» отжили свое. Миллиард людей исключен из мировой системы, 54 Rogerson, ‘Globalization or informalization?’, p. –. 55 Bryceson, ‘Disappearing Peasantries’, pp. –. 56 Согласно определению, предложенному Клиффордом Гирцем, «инволюция» означает «такое использование сложившейся формы, когда от последней оказывается невозможно избавиться вследствие ее необычайно глубокой внутренней проработанности» (Clifford Geertz, Agricultural involution: Social development and economic change in two Indonesian towns, Chicago , p. ). Говоря более прозаичным языком, «инволюцию», деревенскую или городскую, можно описать как постоянно растущую самоэксплуатацию (при условии, что другие факторы остаются неизменными), которая продолжается, несмотря на быстрое сокращение прибыли, до тех пор, пока остаются возможности для получения хоть какой-то прибыли или выгоды.

122 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 122

10/1/08 12:05:44 AM

и может ли кто-то представить правдоподобный неолиберальный сценарий, позволяющий вернуть их в эту мировую систему в качестве производственных рабочих или массовых потребителей. Маркс и Святой Дух [Господь говорит:] Наступит время, когда бедняк скажет, что ему нечего есть и негде работать... Это заставит бедняка пойти туда, где есть еда, чтобы забрать ее силой. Это заставит богача расчехлить свое ружье и начать войну с рабочими... крови на улицах будет столько, сколько бывает воды после сильного ливня. Пророчество, сделанное во время «пробуждения на Азуза-стрит» в 1906 году

Позднекапиталистическое разделение человечества уже произошло. Кроме того, глобальный рост обширного неформального пролетариата, представляет собой совершенно оригинальное структурное развитие, которое не смогли предвидеть ни классический марксизм, ни теоретики модернизации. Трущобы показывают неспособность социальной теории осмыслить новизну этой по-настоящему глобальной свалки людей, которые не обладают стратегическим экономическим влиянием социализированного труда и проживают в наспех сколоченных хибарах, окружающих укрепленные анклавы городских богачей. Тенденции к вырождению городов, конечно, наблюдались и в XIX веке. Европейские промышленные революции не в состоянии были поглотить все предложение хлынувшей из деревень рабочей силы, особенно после того, как континентальное сельское хозяйство в х годах ввязалось в разорительную конкуренцию с североамериканскими прериями. Но массовая иммиграция в поселенческие общества Америк и Океании, а также Сибири, послужила отдушиной, которая предотвратила появление мега-Дублинов и распространение низового анархизма, пустившего корни в наиболее сильно обедневших частях Южной Европы. Сегодня избыточная рабочая сила, в отличие от прежних времен, сталкивается с беспрецедентными барьерами — в буквальном смысле «великой стеной» высокотехнологичных пограничных служб, — которые препятствуют масштабной миграции в богатые страны. Точно так же сомнительные программы переселения людей в области «фронтира», вроде Амазонии, Тибета, Калимантана и Ириан-Джая, ведут к экологическим катастрофам и этническим конфликтам, не сокращая городской бедности в Бразилии, Китае и Индонезии. ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 123

123

10/1/08 12:05:44 AM

Таким образом, трущоба остается единственным решением проблемы «сваливания» избыточного населения в XXI веке. Но разве огромные трущобы не являются вулканами, которые дожидаются своего извержения, как некогда считала напуганная викторианская буржуазия? И разве безжалостная дарвинистская борьба за выживание, когда все большее число бедняков борется за неформальные «объедки», не делает всепоглощающее общественное насилие высшей формой вырождения города? Насколько неформальный пролетариат обладает одним из самых сильных марксистских талисманов — способностью стать «движущей силой истории»? Может ли раздробленная рабочая сила вновь объединиться для участия в глобальном освободительном проекте? Или социология протеста в обнищавших мегагородах означает регресс к доиндустриальной городской толпе, эпизодически выражающей недовольство во время кризисов потребления, но во всех остальных случаях легко подающаяся манипулированию при помощи клиентизма, популистских зрелищам и призывов к этническому единению? Или в супергородах нас ждет некий новый, непредсказуемый исторический субъект, наподобие того, о котором говорят Хардт и Негри? На самом деле нынешняя литература о бедности и городском протесте не дает ясного ответа на такие вопросы. Некоторые исследователи, например, могут усомниться в том, что этнически разнообразные трущобы бедняков или экономически гетерогенные неформальные рабочие образуют некий «класс-в-себе», не говоря уже о потенциально активном «классе-для-себя». Конечно, неформальный пролетариат слабо заинтересован или не заинтересован вовсе в сохранении существующего способа производства. Но поскольку оторванные от своих корней мигранты из деревни и неформальные работники состоят из поденных чернорабочих или занимаются работой по дому у богатых, они не обладают культурой коллективного труда и лишены доступа к масштабной классовой борьбе. Их социальной сценой служит улица трущобы или рынок, а не фабрика или международная сборочная линия. Борьба неформальных рабочих, как отмечает Джон Уолтон в своем обзоре исследований социальных движений в бедных городах, как правило, была эпизодической и непоследовательной. Как правило, она связана с непосредственными вопросами потребления: самовольным захватом земель для строительства жилья и бунтами против повышения цен на продукты питания или услуги. По крайней мере, в прошлом «городские проблемы в развивающихся обществах решались посредством отношений патрона и клиента, а не в ходе народных волнений». 57 После долгового кризиса -х неопопулистские вожди в Латинской Америке пользовались необычайной популярностью, эксплуатируя отча57 John Walton, ‘Urban Conflict and Social Movements in Poor Countries: Theory and Evidence of Collective Action’, paper to ‘Cities in Transition Conference’, Humboldt University, Berlin, July .

124 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 124

10/1/08 12:05:44 AM

янное желание городской бедноты иметь более стабильную и предсказуемую повседневную жизнь. Хотя Уолтон не говорит об этом прямо, городской неформальный сектор был идеологически неразборчив в своей поддержке популистских спасителей (Фухимори в Перу, Чавеса в Венесуэле). 58 С другой стороны, в Африке и Южной Азии городской клиентизм слишком часто сопровождался господством этнорелигиозных фанатиков, выступающих за этнические чистки. К печально известным примерам относятся антимусульманские подразделения Конгресса народа одуа в Лагосе и полуфашистское движение Шив Сена в Бомбее. 59 Доживет ли такая социология протеста «XVIII века» до середины XXI века? Прошлое — плохой советчик для будущего. История не единообразна. Новый городской мир развивается с необычайной скоростью и часто в непредсказуемых направлениях. Повсюду непрестанное накопление бедности разрушает экзистенциальную защищенность и ставит все более сложные задачи перед экономической изобретательностью бедных. Возможно, в какой-то момент грязь, скученность, алчность и насилие повседневной городской жизни, в конечном итоге, разрушат сети выживания, созданные в трущобах. Конечно, в старом деревенском мире имелись пороги, после преодоления которых происходил социальный взрыв (часто они были связаны с голодом). Но все же никто не знает, при какой температуре произойдет воспламенение новых городов бедности. И, по крайней мере на время, Маркс уступил историческую сцену Мухаммеду и Святому Духу. Если Бог и умер в городах времен «промышленной революции», то в постиндустриальных городах развивающегося мира он снова воскрес. Контраст между культурами городской бедности в эти две эпохи просто поразителен. Как показал Хью Маклеод в своем блестящем исследовании викторианской религии рабочего класса, Маркс и Энгельс были правы, считая, что урбанизация привела к секуляризации рабочего класса. За частичным исключением Глазго и НьюЙорка, «подход, связывающий отход рабочего класса от церкви с ростом классового сознания, в каком-то смысле был неопровержимым». Несмотря на процветание в трущобах мелких церквей и разного рода сект, большинство рабочих выказывало активное или пассивное неверие. Уже в -х Берлин поражал иностранцев тем, что был «самым нерелигиозным городом в мире», а в Лондоне среди пролетариев ИстЭнда и Докландса в  году прихожане составляли всего %, да и те 58 Kurt Weyland, ‘Neopopulism and Neoliberalism in Latin America: how much affinity?’, Third World Quarterly, vol. , no. , , pp. –.

59 Прекрасное, но пугающее описание возвышения Шив Сена в Бомбее за счет старой коммунистической и профсоюзной политики см.: Thomas Hansen, Wages of Violence: Naming and Identity in Postcolonial Bombay, Princeton . См. также: Veena Das, ed., Mirrors of Violence: Communities, Riots and Survivors in South Asia, New York .

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 125

125

10/1/08 12:05:44 AM

были в основном католиками. 60 В Барселоне анархически настроенный рабочий класс во время «Трагической недели» участвовал в разграблении церквей, а воинственные рабочие из трущоб Санкт-Петербурга, Буэнос-Айреса и даже Токио обращались в новую веру Дарвина, Кропоткина и Маркса. С другой стороны, сегодня популистский ислам и пятидесятническое христианство (а также шиваизм в Бомбее) занимают сегодня место, которое в начале XX века занимали социализм и анархизм. В Марокко, например, где приток иммигрантов из деревни в города составляет полмиллиона человек и где половина жителей моложе  лет, исламистские движения, вроде «Справедливости и благоденствия», основанного шейхом Абдессаламом Ясином, стали настоящими правительствами в трущобах: они организуют вечерние школы, оказывают правовую помощь жертвам произвола государственных властей, покупают лекарства для больных, субсидируют паломничества и оплачивают проведение похорон. По признанию премьер-министра Абдерахмана Юсуфи, социалистического лидера, которому в прошлом пришлось покинуть страну из-за преследований со стороны монархии, «мы [левые] обуржуазились. Мы оторвались от народа. Нам необходимо отвоевать народные кварталы. Исламисты переманили к себе наших естественных избирателей. Они обещают им рай на земле». С другой стороны, по замечанию исламистского лидера: «сталкиваясь с пренебрежительным отношением государства и тяготами повседневной жизни, люди открывают для себя — с нашей помощью — солидарность, самосовершенствование и братство. Они понимают, что ислам — это человечность». 61 В трущобах Латинской Америки и значительной части Африки южнее Сахары популистский ислам заменяют пятидесятники. Сегодня христианство перестало быть западной религией (две трети его приверженцев живут за пределами Европы и Северной Америки), а пятидесятники — самые активные миссионеры в бедных городах. Особенность пятидесятничества состоит в том, что оно является первой крупной религией мира, которая почти целиком выросла на почве современных городских трущоб. Восходящее в своих истоках к экстатическому методизму и афроамериканской «духовности», пятидесятничество «пробудилось» тогда, когда в  году Святой Дух ниспослал участникам межрасового молельного марафона в бедном районе Лос-Анджелеса (Азузастрит) «дар говорения на языках». Объединившись вокруг баптизма, 60 61

Hugh McLeod, Piety and Poverty: Working-Class Religion in Berlin, London and New York, –, New York , pp. xxv, , . Ignacio Ramonet, ‘Le Maroc indécis’, Le Monde diplomatique, July , pp. –. Еще один бывший левый сказал: «Почти % населения живет за чертой бедности. Люди из бидонвилей полностью оторваны от элит. Они смотрят на элиты точно так же, как они привыкли смотреть на французов».

126 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 126

10/1/08 12:05:44 AM

чудес исцеления, харизмы и милленаристской веры в грядущую мировую войну труда и капитала, раннее американское пятидесятничество, как отмечают историки религии, служило «пророческой демократией», приверженцы которой из города и деревни также были сторонниками, соответственно, популизма и Индустриальных рабочих мира. 62 И его первые миссионеры в Латинской Америке и Африке «часто жили в крайней нужде, почти или совсем без денег, не зная, где они остановятся на ночь или что они возьмут еду завтра». 63 Но их осуждение несправедливости индустриального капитализма и заявления о его неизбежном крахе так и остались бесплодными. Симптоматично, что первая бразильская конгрегация в анархистском районе рабочего класса Сан-Пауло была основана итальянским ремесленником-иммигрантом, который променял Малатесту на Святой Дух в Чикаго. 64 В Южной Африке и Родезии пятидесятничество сначала пустило корни на приисках и в трущобах, где, по словам Джин Комарофф, «оно, по-видимому, сочеталось с местными представлениями о прагматичных духовных силах и компенсировало деперсонализацию и сознание собственного бессилия у городских рабочих». 65 Отводя большую роль женщинам в сравнении с другими христианскими церквями и особенно поддерживая воздержание и бережливость, пятидесятничество, как открыл Р. Эндрю Чеснат в baixadas Белема, всегда было особенно привлекательным для «наиболее нуждающейся страты бедных классов»: брошенных жен, вдов и матерей-одиночек. 66 С -х годов во многом благодаря обращению к женщинам из трущоб и безразличию к расовой принадлежности пятидесятничество стало, возможно, самым крупным самоорганизованным движением городской бедноты на планете. 67 62

В своей спорной социологической интерпретации пятидесятничества Роберт Андерсон утверждает, что «его бессознательная цель», как и у других милленаристских движений, на самом деле была «революционной». (Robert Anderson, Vision of the Disinherited: The Making of American Pentecostalism, Oxford , p. ). 63 Anderson, Vision of the Disinherited, p. . 64 R. Andrew Chesnut, Born Again in Brazil: The Pentecostal Boom and the Pathogens of Poverty, New Brunswick , p. . Об исторических связях пятидесятничества с анархизмом в Бразилии см.: Paul Freston, ‘Pentecostalism in Latin America: Characteristics and Controversies’, Social Compass, vol. , no. , , p. . 65 David Maxwell, ‘Historicizing Christian Independency: The Southern Africa Pentecostal Movement, c. –’, Journal of African History , , p. ; Jean Comaroff, Body of Power, Spirit of Resistance, Chicago , p. . 66 Chesnut, Born Again, p. . Чеснут пришел к выводу, что Святой Дух не только позволял говорить на «других языках», но и способствовал увеличению семейного бюджета: «Освобождаясь от расходов, связанных с мужскими комплексами и представлениями о престиже и уважении, Assembelianos получали возможность улучшить свое материальное положение, а некоторые Quandrangulares из бедняков становились членами низших слоев среднего класса» (p. ). 67 «Во всей человеческой истории ни одно другое неполитическое, невоенное добровольное общественное движение не росло с такой скоростью, как пятидесятниче-

ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 127

127

10/1/08 12:05:44 AM

Хотя недавние заявления о «более чем  миллионах пятидесятников в  году во всем мире», скорее всего, являются преувеличением, их численность вполне может достигать трети от этой цифры. Многие полагают, что % латиноамериканцев (около  миллионов человек) принадлежат к пятидесятникам и что движение было единственным серьезным культурным ответом на взрывоподобную и травматическую урбанизацию. 68 По мере глобализации пятидесятничества, оно разделялось на различные по своему составу течения. Но если в Либерии, Мозамбике и Гватемале спонсируемые американцами церкви поддерживали диктатуры и репрессии, а некоторые американские конгрегации стали теперь фундаменталистскими, миссионерские течения пятидесятничества в «третьем мире» по-прежнему остаются более близкими к изначальному, милленаристскому духу Азуза-стрит. 69 Прежде всего, как обнаружил Чеснут в Бразилии, «пятидесятничество... остается религией неформальной периферии» (а в Белеме, в частности, «беднейших из бедных»). В Перу, где пятидесятничество распространяется почти в геометрической прогрессии на обширных barriadas Лимы, Джеффри Джамарра утверждает, что рост сект и неформальной экономики «является следствием и ответом друг на друга». 70 Пол Фрестон добавляет, что пятидесятничество — это «первая автономная массовая религия в Латинской Америке... Лидеры в ней, может, и не демократичны, но они происходят из одного социального класса». 71 В отличие от популистского ислама, который подчеркивает цивилизационную преемственность и трансклассовую солидарность веры, пятидесятничество в традиции его афроамериканских истоков во многом сохраняет стремление к «исходу». Хотя, как и ислам в трущобах, оно отство в последние два десятилетия»: Peter Wagner, ‘Foreword,’ in: Vinson Synan, The Holiness-Pentecostal Tradition, Grand Rapids , p. xi. 68 См.: David Barret and Todd Johnson, ‘Annual Statistical Table on Global Mission: ,’ International Bulletin of Missionary Research, vol. , no. , January , p. . Синань утверждает, что в  году пятидесятники насчитывали  миллионов последователей (Synan, Holiness, p. ix). О Латинской Америке см.: Freston, ‘Pentecostalism’, p. ; Anderson, Vision of the Disinherited; David Martin, ‘Evangelical and Charismatic Christianity in Latin America’, in Karla Poewe, ed., Charismatic Christianity as a Global Culture, Columbia , pp. –. 69 См.: Paul Gifford, Christianity and Politics in Doe’s Liberia, Cambridge ; Peter Walshe, Prophetic Christianity and the Liberation Movement in South Africa, Pietermaritzburg , pp. –. 70 Jefrey Gamarra, ‘Conflict, Post-Conflict and Religion: Andean Responses to New Religious Movements’, Journal of Southern African Studies, vol. , no. , June , p. . Андрес Тапиа цитирует перуанского теолога Самуэля Эскобара, который считает Sendero Luminoso и пятидесятников «двумя сторонами одной монеты» — «и те, и другие стремились побороть несправедливость, хотя и различными средствами». «После упадка Sendero Luminoso пятидесятничество одержало победу в борьбе за души бедных перуанцев». (‘In the Ashes of the Shining Path’, Pacific News Service,  Feburary ). 71 Freston, ‘Pentecostalism’, p. .

128 Майк Дэвис

Logos_3_2008.indd 128

10/1/08 12:05:44 AM

вечает нуждам неформального рабочего класса (организуя сети взаимопомощи для бедных женщин; предлагая веру в качестве парамедицины; помогая избавиться от алкоголизма и наркомании; ограждая детей от соблазнов улицы и т.д.), его основная идея состоит в том, что городской мир испорчен, неправеден и неисправим. Окажется ли эта религия «маргинализированных обитателей трущоб неоколониальной современности», как утверждает Джин Комарофф в своей книге об африканских сионистских церквях (многие из которых теперь относятся к пятидесятникам) «более радикальным» сопротивлением, чем «участие в формальной политике или профсоюзах» — покажет время. 72 Но, когда левые не идут в трущобы, эсхатология пятидесятничества решительно отказывается мириться с бесчеловечной участью города «третьего мира», описываемой в «Трущобах». И она помогает выживать тем, кто в структурном и экзистенциальном отношении действительно живет в изгнании. Сокращенный перевод с английского Артема Смирнова

72 Comaroff, Body of Power, pp. –. ЛJKJ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 129

129

10/1/08 12:05:44 AM

    

Как писать о городе с точки зрения пространства?1

Придавая городам первостепенное значение

Я попытаюсь показать потенциальную важность пространственного

подхода в письме о городе, раскрыв некоторые новые значения одного древнегреческого слова, которое оставалось почти полностью забытым учеными на протяжении почти двух тысячелетий. Это слово синойкизм (synoikismos). Корень этого слова — ойкос, дом или место обитания, тот же корень, что встречается в экономике (которая начиналась просто как ведение домашнего хозяйства) и экологии, а также ойкумене и экистике, новое слово, предложенное греческим урбанистом Константиносом Доксиадесом для обозначения области знаний, изучающей все формы человеческих поселений. Суффикс -мос означает условия возникновения, а приставка син- — совместное проживание. Таким образом, синойкизм можно определить как состояние, которые складывается в результате совместного проживания в определенном домашнем месте или пространстве. Принимая во внимание коннотации, связанные с объединением ради независимого — и, я бы добавил, эффективного и творческого — совместного проживания, синойкизм также используется для обозначения супружества, интегрального единства или «семьи», образуемой в результате брака. Этот термин сохранился также и в биологии. Согласно сетевому «Словарю трудных слов», под ним могут пониматься также мужские и женские цветы в одном соцветии или объединение нескольких видов во благо по меньшей мере одного (но без вреда для остальных). И вновь здесь содержатся коннотации творческого совместного проживания. 1 Edward W. Soja, ‘Writing the City Spatially,’ City, , vol. , no. , p. –.

130 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 130

10/1/08 12:05:44 AM

Но чаще всего это слово используется для обозначения процессов, связанных с формированием города-государства или полиса, еще одно греческое слово, которое практически пропитано городскими коннотациями. В этом смысле синойкизм означает объединение или совместный рост — если угодно, брачный союз — близлежащих общин, областей, деревень, городов, приводящий к образованию одной городской политической единицы, города-государства. Древнегреческий геоисторик Фукидид описывает этот процесс социальной консолидации и централизации двояко: как физическую агломерацию людей и как форму политического объединения, отмечая, что эти две формы объединения не всегда происходят одновременно. Особенно важным для Фукидида был «великий синойкизм» афинского полиса, который произошел около  года до н.э., событие, отмечаемое ежегодно в течение двух дней как синойкии и посвященное рождению города-государства и его «покровительнице». Но Аристотель предлагает наиболее сложное теоретическое осмысление синойкизма. Он считает его активным социальным и пространственным процессом, связанным с образованием политической и культурной конфедерации вокруг особого территориального центра: полиса или метрополиса (в буквальном переводе: «материнский» город). Этот процесс составлял суть политики, специфически городской политики, связанной с созданием гражданского общества, идеями гражданства и демократии, семьи и идентичности, творчества и новшеств, столпами городской цивилизации. С этим социальным и пространственным процессом связано множество других терминов, помогающих проводить различие между горожанином или политес, политически сознательным гражданином, и идиотес, варваром или сельским жителем (вспомним нередко недооцениваемое политическое замечание Маркса о крестьянстве и «идиотизме деревенской жизни»). Продолжением синойкизма также служат полиция, политика, политес, обходительность, учтивость (urbanity). И для Аристотеля письмо о городе начинается с этого важного процесса формирования города-государства. Возрождая и развивая это давно забытое понятие, я дополняю аристотелевское понимание синойкизма еще более выраженной пространственной интерпретацией, отражающей заметный всплеск интереса к критической пространственной мысли, который за последние десять лет затронул почти все дисциплины. В моем более выраженном пространственном подходе синойкизм больше не ограничивается временем формирования города, а считается непрерывным и крайне политизированным процессом городского роста и развития, динамичным процессом, который предлагает постоянно развивающийся источник стимулирования социальной синергии и является составляющей самой сущности городской жизни. В таком понимании синойкизм означает творчество, новшества, территориальную идентичность, политическое сознание и социальное развитие, которое возникает из совместЛG 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 131

131

10/1/08 12:05:44 AM

ной жизни в более плотных и гетерогенных городских областях. И в этом смысле я определяю синойкизм как стимулирующее воздействие городской агломерации и напрямую связываю его с тем, что можно назвать пространственным своеобразием урбанизма — реальными и воображаемым, материальными и символическими географиями или пространственными измерениями городской жизни. Сразу возникают некоторые очевидные вопросы. Что именно понимается под стимулирующим воздействием городской агломерации? Принимая во внимание наше интуитивное сознание того, что на всем протяжении человеческой истории города неизменно были центрами инноваций, в чем состоит своеобразие пространственной агломерации или кластеризации, вызывающее появление новых идей и ускоряющее социальное развитие? И насколько значительны эти специфически городские стимулы и синергия? К сожалению, ответить на эти вопросы не так уж просто, так как количество теоретических или интерпретационных работ, посвященных социальной и пространственной динамике городской агломерации, не слишком велико. Можно сказать, что западная социальная наука и социальная теория уделяла слишком мало внимания объяснительным возможностям, связанным непосредственно с процессом урбанизации, предпочитая считать города простым фоном или средой для социальных процессов. Возможно, ближе всего к изучению синойкизма смогла подойти литература об экономии от агломерации или, как ее еще называют, внешней экономией от урбанизации. Литература об экономии от агломерации, особенно в области экономической географии, недавно вновь привлекла к себе внимание, так как она оказалась необычайно полезной для понимания сложных процессов экономической реструктуризации и глобализации, которые изменили весь мир за последние тридцать лет. Об этой современной связи с городской жизнью в эпоху глобализации будет сказано ниже. Но сначала рассмотрим динамику агломерации. Само понятие экономии от агломерации основывается на сбережении времени и сил, которое происходит вследствие объединения, а не дробления различных вещей. Объединение и создание узловых точек представляет собой фундаментальный и стратегический ответ на вызовы расстояния, которые влияют на все живое на земле, даже если причины такого поведения зачастую остаются неосознанными. Мы можем признавать действие экономии времени и сил за счет близости в нашей индивидуальной повседневной жизни, но экономия от агломерации также сказывается на более широких социальных и исторических процессах, хотя последствия этого не слишком хорошо изучены. Важно, что сбережение времени и сил от агломерации и стимулирование возможностей для творческой деятельности, которое обеспечивает такое сбережение, являются жизненно важной составляющей самой природы городов. Теоретически люди, семьи, домохозяйства и все связанные ними виды деятельности могут быть равномерно

132 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 132

10/1/08 12:05:44 AM

или произвольно распределены на поверхности земли. Но по крайней мере на протяжении последних . лет человеческое общество жило в основном в точечных поселениях или разных по величине городских агломерациях, и эта особая форма человеческого поселения или обустроенной среды всегда приносила определенную выгоду, хотя нельзя не упомянуть и об издержках, ибо существует важная отрицательная экономия от агломерации, которая периодически подрывает городскую жизнь. Точно так же вопрос о том, как такая экономия времени и сил на деле переводится в творчество и инновации, не получил достаточного рассмотрения, хотя мы опять-таки интуитивно пониманием наличие некой причинной связи между ними. Не углубляясь в рассмотрение связей между агломерацией и инновациями, можно попытаться перевернуть вопрос и подойти к нему иначе. Предположим, что существует важный стимул для творческих инноваций, связанный с городами и определенной географией урбанизма. Почему же тогда в литературе по социальным наукам, если не считать раздела экономики, занимающегося изучением внешней экономии, о синойкизме и связанных с ним понятиях сказано так мало? Я говорю только о социальных науках и социальной теории, либеральной и марксистской, так как, на мой взгляд, искусство и литература всегда так или иначе говорили о синойкизме, хотя и не всегда напрямую. Западная социальная теория не только игнорировала причинные или объяснительные способности синойкизма; она до недавнего времени оставалась глубоко антигородской, избегая любых специфически городских объяснений социальных феноменов и социального развития. Конечно, многие (почти всегда) признают, что определенные вещи происходят в городах, но, за некоторые примечательными исключениями (на ум сразу же приходят старая Чикагская школа и работы Анри Лефевра), редкие социальные теоретики считают, что города сами по себе оказывают каузальное воздействие на социальную жизнь, что историческое развитие человеческих обществ не просто происходит в городах, но также во многом обусловлено городами и особенно стимулирующим воздействием городской агломерации. Как утверждал Лефевр, развитие общества можно понять только в городской жизни через реализацию городского общества. В другом месте он развивает эту мысль, утверждая, что социальные отношения остаются абстрактными и нереализованными, пока они не получают конкретного выражения и не вписываются материально и символически в обитаемое пространство. Что означают эти взаимосвязанные утверждения? Как мне кажется, Лефевр говорит, что человеческое общество и, в сущности, все формы социальных отношений и социальной жизни возникают, развиваются и меняются в материально реальном и социально воображаемом контексте городов. Это происходит в ходе того, что он называл социальным производством городского пространства, непрерывным и спорным процессом, пронизанным политикой и идеологией, созидаЛG 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 133

133

10/1/08 12:05:44 AM

нием и разрушением и непредсказуемым взаимодействием пространства, знания и власти, если развивать фукианскую версию синойкизма. Большинству социальных мыслителей и теоретиков, не имеющих сложившегося и строгого представления об объяснительных возможностях синойкизма или ясного и динамичного понятия социального производства городского пространства, такие заявления кажутся либо пустыми, либо преувеличенными. Даже последователи Лефевра и Фуко не уделяют этому большого внимания. Как фиксированные и мертвые географии могут формировать динамическое развитие социальных процессов, социального сознания, социальной воли? Не является ли это еще одной разновидностью экологического или географического детерминизма, наподобие того, что, в конце концов, привел к упадку Чикагской школы? Так считало большинство социальных ученых и научных социалистов или марксистов на протяжении прошедших полутора столетий, и именно это я называю антигородским и антипространственным перекосом. Но, как я уже говорил ранее, за последние десять лет произошло нечто, что привело к трансдисциплинарному всплеску интереса к городам и критической пространственной мысли, почти одновременному пространственному и городскому повороту, постепенно ведущего к глубокому переосмыслению канонических идей почти во всех областях — от археологии и литературной критики до бухгалтерского учета и этнографии. С этим ростом пространственного сознания во всех гуманитарных науках доводы в пользу объяснительной способности синойкизма и пространственного своеобразия урбанизма получили более широкое признание. Чтобы проиллюстрировать этот поворот в пространственной мысли, рассмотрим книгу, опубликованную в  году и написанную великим городским иконоборцем Джейн Джекобс. В «Экономике городов» Джекобс предложила теоретическое осмысление города, которое особенно созвучно расширенному понятию синойкизма. Она определяет город как поселение, которое последовательно порождает свой экономический рост за счет своих локализованных ресурсов. Эта «искра городской экономической жизни», как она назвала ее, явно вращается вокруг стимулов и социальной экономии, определяющейся совместным проживанием в городах, а не в сельских областях. Она возникает благодаря плотности и культурной гетерогенности. Города концентрируют потребность, бросающую множество вызовов социальному воспроизводству, но в то же время создавая серьезные стимулы для решения проблем по-новому. Города привлекают всевозможных приезжих, чужаков, гостей и мигрантов, которые несут с собой инновационные идеи. И она приходит к как всегда лаконичному выводу: «Без городов мы все прозябали бы в нищете». Иными словами, мы по-прежнему оставались бы охотниками и собирателями. В «Экономике городов» Джекобс не только размышляла о городах, она использовала свои идеи для глубокого пересмотра исторического

134 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 134

10/1/08 12:05:44 AM

развития человеческих обществ. В этом она опиралась на работы британского археолога Джеймса Меллаарта, посвященные раскопкам на месте «неолитического города» Чатал-Гуюк в Южной Анатолии. Соображения Джекобс по поводу этого неолитического города — словосочетания, которое воспринималось почти всеми археологами того времени как полнейший оксюморон, — заслуживают определенного развития и, по сути, возрождения, так как они, как и значительная часть новаторской городской мысли -х — начала -х, игнорировались или оставались непонятыми на протяжении многих десятилетий учеными, не обращавшими никакого внимания на объяснительные способности синойкизма и пространственного своеобразия урбанизма. Начнем с .-летней настенной живописи, обнаруженной в Чатал-Гуюке. Учебники по истории искусства называют это изображение первым пейзажем или картиной «природы», но на самом деле на ней изображена не «природа», а город, плотное городское поселение, размещенное близ извергающегося вулкана, источника вулканического стекла, который служил основным ресурсом для охотничьесобирательских обществ того времени. В этих учебниках также говорится без серьезных попыток объяснения, что ничего подобного этому панорамному и творчески перспективному изображению городского ландшафта не встречалось на протяжении следующих  лет. В своем живом изображении революционной трансформации природы, если можно так выразиться, перехода от сырого к приготовленному, настенная живопись символизирует первый синойкизм. Недавние открытия археологов подтвердили гипотезу, что здесь, в Чатал-Гуюке, и в других местах в кольце гор, окружающих «плодородный полумесяц», сложились первые в мире городские поселения или города, появившиеся на пять тысяч лет раньше, чем города-государства Месопотамии, единственной городской революции, признаваемой историками первобытного общества и большинством археологов. По имеющимся на сегодняшний день данным, Чатал-Гуюк был наиболее крупным и наиболее развитым из этих первых городов, а во времена расцвета численность его населения достигала целых . человек. В первой главе «Экономики городов» Джекобс утверждала, что начало всего социального развития и особенно революционный переход от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству произошел не только в, но и из-за создания особой человеческой среды обитания — города. Развитие всего этого в Чатал-Гуюке, который также предлагает нам первые известные примеры металлургии, ткачества, гончарного дела, а также необычайно продуманной настенной живописи с изображением города и самого первого зеркала ручной работы — два символа целенаправленной саморефлексии, — и было тем, что высекло искру развития городской экономической жизни, стимул к городской агломерации. Джекобс не только перевернула распространенные представления об истории первобытного общества, заявив, что города возникли до так ЛG 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 135

135

10/1/08 12:05:44 AM

называемой «сельскохозяйственной революции», но и показала объяснительные возможности городской агломерации в истории вплоть до настоящего времени. Она утверждала, что каждое крупное новшество, каждое заметное преобразование в человеческом обществе было обусловлено внутренней синергией и творческими средствами экономии времени за счет проживания в плотных и сконцентрированных городских поселениях. Вспомним ее справедливое замечание, что без городов мы все прозябали бы в нищете! Кому-то это может показаться просто признанием того, что города всегда были центрами инноваций и творчества. Но, в действительности, дело этим не ограничивается. Это яркий пример использования пространственного измерения города для лучшего понимания всей истории социального развития и социальных изменений. Он открывает перед нами такие возможности, показывая определенную динамическую силу, возникающую из самой природы — или сущности — городской жизни. Но сразу же после выхода «Экономики городов» изложенная в ней идея первостепенной важности городского пространства оказалась либо совершенно непонятой, либо понятой с искажениями и абсурдными преувеличениями. Как и в случае с работами Лефевра и Фуко того же времени, ее более глубокое эпистемологическое значение стало более понятым и более творчески стимулирующим только в -х годах после того, как пространственный поворот создал более широкую и более восприимчивую академическую аудиторию, у которой решительное утверждение критического пространственного подхода не вызывало отторжения. В первых трех главах «Постметрополиса» я опираюсь на этих выдающихся ученых, пытаясь пересмотреть геоисторию городского пространства вокруг трех особых городских революций, каждая из которых была вызвана (не полностью, но во многом) инновационным стимулом городской агломерации. Первая началась примерно . лет тому назад и привела к первой великой трансформации в истории человеческого общества — сельскохозяйственной революции. Эта глубоко городская по своей природе революция, вопреки представлению большинства ученых, не создала социальных излишков, благодаря которым появление городов стало возможным. Именно формирование городов сделало возможным создание социальных излишков. То, что традиционно считалось первым этапом формирования городов, возникновение городов-государств в аллювиальных равнинах Тигра и Евфрата, теперь можно признать второй городской революцией. Проявившаяся наиболее ярко в таких местах, как Ур и Вавилон, а позднее, после великого синойкизма, в древнегреческих Афинах, эта глубоко политическая трансформация привела к формированию первых централизованных государств и империй, а также первого заметного деления на социальные классы, накопления частной собственности и развития рабства, бюрократии, военного класса и, в отличие от первых городов, установления патриархата.

136 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 136

10/1/08 12:05:44 AM

Третья городская революция пять началась тысяч лет спустя вместе с появлением городского промышленного капитализма, отличительной особенностью которого стало создание обществ, большая часть населения которых проживала в крупных городах. Индустриализация привела к быстрому росту двух, опять-таки специфически городских, групп населения, городского пролетариата и городской буржуазии, для описания которых обычно использовался словарь антигородской социологии и научного социализма. На протяжении двух последних столетий сложившийся городской промышленный капитализм пережил немало кризисов, вызывавших реструктуризацию, всякий раз отчасти в ответ на специфическую форму синойкизма, которая возникла с беспрецедентной концентрацией рабочего класса в городском ядре. Энгельс был первым, кто заметил и описал, как тесная агломерация рабочих в таких городах, как Манчестер, способствовала зарождению классового сознания и классовой борьбы, вызвав существенную реорганизацию городского пространства для ответа на городские волнения и поиски новых путей к национальному экономическому возрождению и росту, к которым изначально относились стратегии растущей глобализации, распространения городской деятельности и национальных капитализмов на глобальном уровне. Опуская значительную часть городской геоистории, мы оказываемся сегодня в конце одного из самых трансформационных периодов реструктуризации и глобализации. Рассмотрим вкратце этот новый этап и «новую экономику» гибкого и глобализованного капитализма, появившуюся вместе с ним. Важно отметить, специально для тех, кто продолжает называть нынешнюю эпоху постиндустриальной, что наше понимание этой «новой экономики» гибкого, глобального и, можно добавить, по-прежнему городского и промышленного капитализма сложилось во многом благодаря группе ученых, в основном географов и специалистов по региональному планированию, создавших новую область, которую можно назвать критическими исследованиями городов и регионов. Этот растущий корпус теоретических, эмпирических и прикладных исследований не только выдвинул на передний план критический пространственный подход, но и основывался на переосмыслении влиятельных сил, возникших из синойкизма, стимула к городской и региональной агломерации. Благодаря таким понятиям, как инновационные среды, региональные инновационные системы, промышленные районы, экономические кластеры, региональные миры производства и неформальные взаимосвязи, возникающие на основе местных конвенций, теории размещения и агломерации, которые некогда были механическими и жестко ограниченными, стали открытыми для намного более богатых социальных и культурных, а также геополитических и экономических подходов. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что многие ученые, работающие в этой области, могли обращаться к «Экономике городов» ЛG 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 137

137

10/1/08 12:05:44 AM

Джейн Джекобс и ее творческому рассмотрению генеративных возможностей городской экономической жизни и развития. Благодаря работе таких ученых, как Дэвид Харви, удалось показать связь самих истоков этих процессов экономической реструктуризации и глобализации с пространственным своеобразием урбанизма. Именно социальные волнения, прокатившиеся по крупным городам мира в -х, обозначили неизбежный конец послевоенного бума в передовых индустриальных странах и наступление периода экспериментальной реструктуризации национальных, региональных и городских экономик. Как отметил Харви, они по крайней мере отчасти отражали городской пространственный кризис и породили стремление к тому, что он так метко назвал пространственным закреплением/исправлением (spatial fix). Это стремление к пространственному закреплению отражало внутреннюю потребность капитала, особенно во времена кризиса, в реорганизации его особой географии и создании подходящей среды для роста прибыли и экономики в целом. Именно это стремление к радикальной перестройке городского и регионального пространства было движущей силой процесса глобализации, особенно в том, что касалось промышленного капитала и финансовых инвестиций. Это также было основным источником для развития того, что я назвал постметрополисом и постметрополисным переходом, процессы, которые продолжают разворачиваться сегодня во всем мире. Реструктуризацию национальных капитализмов, основанных на массовом производстве, массовом потреблении и социальном обеспечении, которая привела к послевоенному буму, независимо от того, рассматривается она сквозь призму пространственного закрепления или нет, следует понимать — больше, чем в какой-либо другой период в прошлом — как глубоко пространственный процесс. И то же самое можно сказать о современной «новой экономике» с системами гибкого и постфордистского производства; расширении глобализации торговли, инвестиций, миграций и культуры; возникновении информационных сетевых обществ и росте влияния гигантских городов-регионов, вроде Лондона, Токио и Нью-Йорка. Вопреки растущей литературе о глобализации и ее тесных связях с понятиями постиндустриализма, представители новой геополитической экономии считают «новую экономику» по-прежнему во многом индустриальной, возникшей в результате фундаментальных изменений в постоянном взаимодействии урбанизации и индустриализации. Поначалу экономическая рестуруктризация вызвала резкое ослабление старых фордистских индустриальных центров и регионов как инновационной среды и, возможно, самую впечатляющую деиндустриализацию, которая когда-либо происходила в передовых индустриальных странах. И этот упадок заставил многих прийти к выводу о возникновении постиндустриального общества, но последующее развитие покажет, что дело обстоит иначе.

138 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 138

10/1/08 12:05:44 AM

Деиндустриализация сопровождалась впечатляющей реинудстриализацией, сосредоточенной преимущественно в новых индустриальных пространствах, районах или кластерах. Зачастую это были неосвоенные, не индустриализированные ранее, площадки, которые варьировались по величине от целых стран (так называемых «новых индустриальных стран») до специализированных индустриальных комплексов и технопарков, обычно расположенных в пригородах крупнейших городов мира. Здесь произошел упадок фордистской экономии от агломерации и синойкизма и создание новых и более гибко специализированных и связанных с информационными технологиями инновационных сред. В некоторых случаях эти регенеративные и синойкистские группы располагались в возрожденных старых городских центрах (как в случае с финансовой отраслью и культурной деятельностью в Лондоне и Нью-Йорке). Но чаще всего они возникали в виде новых центров на городской периферии. Этим они во многом способствовали впечатляющей пространственной реструктуризации современного метрополиса, отчасти обусловленной урбанизацией пригородов и созданием намного более полицентричных городских регионов, растущих констелляций локальных синойкизмов. Новая городская форма еще больше размыла простой дуализм современного метрополиса — разделение между плотным, гетерогенным и крайней синойкичным центром города и сонным, гомогенным миром пригородов. На его месте возник более многоцентричный, глобализованный и информационный город-регион, породивший множество новых терминов для описания его основных особенностей: внешний город, окраинный город, постпригороды, технопригороды, кремниевые ландшафты, технопарки, метроплекс, экзополис. Подобно тому, как в этой урбанизации пригородов произошло полное выворачивание наизнанку современного метрополиса, во многих случаях также имел место возвращение в центры городов, особенно в результате массовой миграции людей из того, что мы обычно называем «третьим миром». Это парадоксальное превращение центра в периферию привело к появлению самых гетерогенных в культурном отношении городов в истории и в то же время способствовало усилению социальной поляризации и возрастанию неравенства в богатстве и власти, основанного на классовой, расовой, этнической и национальной принадлежности. И растущий разрыв между богатыми и бедными стал, возможно, наиболее важной чертой этого нынешнего этапа городской реструктуризации. Не удивительно, что такие изменения привели к глубокой реструктуризации синойкизма. Представление, что стимулы к городской агломерации усилятся с ростом размеров и плотности городов, достигло своей наивысшей точки в фордизме и последствиях информационной и коммуникационной революции. Но, несмотря на предсказания некоторых, что агломерации во многом утратят свою эффективность в новую информационную эпоху, а синойкизм станет ненужным с концом геограЛG 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 139

139

10/1/08 12:05:44 AM

фии и смертью расстояний, стимулы к городской агломерации все же сохраняются, пусть и в ином виде, в многоцентричных региональных сетях. Крупные регионы, насчитывающие более миллиона жителей, стали сегодня главной движущей силой мировой экономики. Они не только стали центрами инноваций для капитала, они также становятся синойкистской средой для развития инновационных практик взаимодействия рабочей силы, особенно в огромных концентрациях того, что в Соединенных Штатах сегодня называют бедными работающими иммигрантами и низшим классом, живущим на пособие. Но это уже совсем другая история о возникновении новых городских пространственных движений, о попытках достижения большей пространственной справедливости и региональной демократии перед лицом растущего неравенства и о будущем постметрополисного мира. В настоящей статье я лишь попытался показать тем, кто не знаком с пространственным поворотом и его городским измерением, новые идеи, которые он может предложить. В то же время я попытался побудить тех, кто считает, что они уже занимаются новой географией и пишут о городе, расширить охват своего уже плодотворного географического воображения, уделив больше внимания пространственному измерению городской жизни и синойкизму. Трудно представить более подходящее время для развития такого критического городского и пространственного сознания, так как — больше, чем когда-либо прежде — все мы сегодня урбанисты. Перевод с английского Артема Смирнова

Литература Jacobs, J. (1969) The Economy of Cities. New York: Random House. Kofman, E. and Lebas, E. (eds) (1996) Henri Lefebvre — Writings on Cities. Oxford: Blackwell. Lefebvre, H. (1975) Le temps des meprises. Paris: Stack. Soja, E.W. (1996) Thirdspace. Oxford: Blackwell. Soja, E.W. (2000) Postmetropolis: Critical Studies of Cities and Regions. Oxford: Blackwell.

140 Эдвард Сойя

Logos_3_2008.indd 140

10/1/08 12:05:44 AM

   

Другие Парижи1 С уществует банальный Париж, Париж, который легко доступен. Для туристов? Не только для них. Многие парижане принимают на веру рас-

пространенный образ своего города: доступного, презентабельного и, следовательно, «нормального» и «самоочевидного» Парижа. Культура не играет здесь большой роли. Сколько «культурных» парижан довольствуется беглым просмотром Semaine de Paris или различных еженедельников, чтобы узнать, что происходит в столице Франции? Когда-то все жили семьями и бок о бок с соседями, и все тогда знали свой район, потому что они вели в нем, по сути, деревенскую жизнь или что-то вроде того. (В исходной форме социальной практики в старых крестьянских обществах «окружение» сохраняло свой непосредственный характер: не было никаких форм опосредования или, скорее, они оставались отдаленными). Ограниченная жизнь, но не без своих прелестей: каждый ощущал поддержку и, несмотря на пристальный надзор, мог рассчитывать на то, что ему подадут руку помощи. Это были дни, когда мы говорили или пели ностальгически: «Как прекрасна была моя деревня; мой Париж, наш Париж... Все мы говорили на одном языке, тебя всегда понимали!» Сегодня в Париже, который теперь необычайно разросся, включив в себя многочисленные пригороды, проживает множество людей со всего света: студенты, туристы, те, кто оказывается в нем проездом, и те, кто задерживается в нем на какое-то время, деловые люди и т.д. Вавилонская башня или великий Вавилон? В легендарном, монструозном городе каждый имеет некий свой путь (из квартиры в школу, контору, на фабрику) и не слишком хорошо знаком с остальным. Эти знакомые путешествия составляют часть повседневной, практичной и обнадежи1 Henri Lefebvre, ‘Les autres Paris,’ Espaces et sociétés –, October -January , pp. 1

–. Этот текст послужил основой для -минутного цветного документального фильма ‘Le Droit á la Ville’, снятого в  году Жаном-Луи Бертучелли.

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 141

141

10/1/08 12:05:44 AM

вающей, но более ограниченной в сравнении со старой общинной жизнью. А что с образом города? Наивно считать, что преобладающий образ похож на тот, что сформировался в сознании прохожих. Бродить по современному городу, погрузившись в «думы одинокого прохожего», приятно, но не более того, и вскоре такое занятие наскучивает, если оно не сочетается с другими интересами и проявлениями любопытства. Для большинства людей образ города ограничивается банальностями, касающимися больших магазинов, мест, которые они посещают или которых они избегают. Неоднозначность и сложность городской реальности сводится к простой схеме. В прежние времена монументы играли важную практическую роль: они организовывали окружающее пространство и притягивали или отталкивали четко определенные категории людей. Примером могут служить приходские церкви. Не утрачивая эту роль, монументы приобрели еще и иконическую роль. Они служат полезными ориентирами и символами. В необычайно протяженной ткани города они играют роль ключевых точек, привязывая «узор» к земле и удерживая взгляд в ряде горизонтов и перспектив. Вынужденная иметь дело с ростом числа зданий, больших и малых, Монументальность защищается и приобретает новое значение, парадоксальным образом остающееся конкретным в море абстракции, абстракции анонимных мест и безликого снования туда-сюда. Париж имеет свою икону — Эйфелеву башню. Кто ее не знает? Этот странный символ имел странную судьбу; творение инженера, который был слишком смелым для своего времени (а с тех пор прошло почти сто лет!), пережило перемещение. С технической точки зрения, башня устарела. Возведенная как огромное здание, вызов металла камню и инженера архитекторам, она стала похожа на монумент, произведение архитектуры. Меньше чем за сто лет технический объект, который в свое время был технологическим манифестом, превратился в произведение искусства; ему приписываются эстетические качества: элегантность, гибкость, женственная привлекательность. Благодаря этой иконе видимый Париж приписывает эти качества и себе. Во всем мире люди привыкли видеть башню, возвышающуюся над Парижем, и Париж, лежащий у подножия башни. Эта ассоциация стала бесспорной: Париж стал «окружением» Эйфелевой башни; отсюда его популярность, которая находит отражение во всевозможных фотографиях, открытках и более или менее возмутительных «китчевых» объектах. Как икона, он кажется рациональным. Его окружает город, основанный на разуме, с картезианскими линиями и горизонтами, образующими однородное пространство, которое при этом не выглядит грубым. Процесс, благодаря которому привилегированный объект наделяется такой означающей силой, ведет к упрощению схемы, к крайней степени бедности: вид Парижа как зрелище с вершины башни, лежащий у ее подножия и вокруг нее. Зритель (турист или наивный парижанин) забывает, что город щедро подарил свои качества этой иконе

142 Анри Лефевр

Logos_3_2008.indd 142

10/1/08 12:05:44 AM

и что зрелище — тривиальное, хотя и очаровательное — не вправе подменять собой эту реальность. Ведь иконы и символы на этом и основаны, на определенной практической пользе и необходимости в ориентирах и запоминающихся образах. Эйфелева башня имеет своих соперников: другие монументы предлагают себя в качестве кандидатов на роль иконы: Собор Парижской Богоматери, Церковь Сердца Христова, Триумфальная арка и т.д. и т.п. Когда один из этих кандидатов добивается успеха, провозглашается икона: понятная, поучительная, упрощенная. Париж превращается в религиозный город, военный город, политический город. И город действительно вмещает все это, но еще и многое другое! Город может основываться и расти в соответствии с простым планом и структурами, заданными раз и навсегда: например, сеткой из квадратов или прямоугольников, за которыми закреплены определенные функции — церкви или храма, дворца правителя или принца, места, отведенного для торговцев и т.д. Так построены многие города в Азии и Латинской Америке. Другие города имеют более гибкую форму, бинарную структуру: город богатых и город бедных, политический город и город рабочих, дворцы и хижины и т.д. Так где же находится банальный, «обычный» Париж за пределами наших ментальных образов? Несомненно, в процветающих районах, с их современными, прямыми улицами и идеально выстроенными фасадами, которые образуют благородные, монотонные виды; в Париже Наполеона и Османа, если говорить более определенно. Это, по-видимому, требует комментария относительно истории фасадов и выстраивания и группирования домов в соответствии с законами перспективы. На протяжении многих веков ни фасады, ни выстраивание по прямой не имели большого значения. Прямые линии не нужно было дополнять изогнутыми или игрой воображения в последовательности зданий. Иногда это сохраняется на старых улицах (например, rue des Archives: изгибы, широкие тротуары, деревья, уличные кафе и т.д.). В Средние века дома ремесленников и купцов одной стороной выходили на улицу (навесы, магазины), тогда как вся жизнь велась во дворе или в саду. В те времена монументы имели фасады (которых у них не было в Древней Греции, где все стороны были одинаково важны). Фасады монументов определяли площадь или непосредственное окружение, позволяя тем, кто контролировал их, видеть определенное пространство и быть видимыми, когда они снисходили до этого. Позднее частные здания (резиденции знати, дома буржуазии) подражали монументальным фасадам в меньшем и более скромном масштабе; по официальным правилам, которые устанавливались для улиц, фасады (которые становились все менее и менее разнообразными) должны были гармонировать друг с другом, так что индивидуальность ограничивалась лепной и декором. В буржуазную эпоху по планам Наполеона (Османа) фасады достигли наивысшей точки своего развития и абсурдности. Улицы состояли из Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 143

143

10/1/08 12:05:44 AM

почти одинаковых фасадов. Различия, ушедшие внутрь улиц, перестали быть зримыми или осязаемыми, несмотря на похвальные или забавные попытки архитекторов приложить свои мозги к их разработке. Созданные для того, чтобы любоваться ими, фасады проиграли в «зрелищности» проспекту, улице, анонимному местоположению. Несложно взять улицу (скажем, rue d’Assas) и показать: ряд фасадов, их возраст, поколение и разнообразие, удовольствие и скуку от созерцания неизменного вида, упадок и полный крах фасадов последних зданий (функциональных, технических, специализированных и т.д.). Но фасад имеет еще одно значение. Возведенные для того, чтобы смотреть на них (и позволить смотреть с них, с балконов и из окон), фасады лгут. Что лежит за этим зрелищем, за этой декорацией? Что скрывают эти прямые улицы? Нутро зданий за этой украшенной поверхностью содержит немало сюрпризов. Всякий, кто проникнет за эту ширму, откроет нечто совершенно иное: иногда очаровательное, но гораздо чаще никчемное; короче говоря, вещи, которые не видны прохожим через окна. В каждой квартире «формальные» комнаты, где производится прием посетителей, гостиная, столовая, комнаты, окна которых выходят на улицу, скрывают комнаты, в которых ведется повседневная деятельность, считающаяся недостойной дневного света, даже постыдной: кухня, ванная комната, туалет и т.д. Выстраивание перспективы сопряжено с «инсценировкой» повседневной жизни; оно организует ее; сцена определяет обсценное, то, что должно быть не здесь, а там: мы не раздеваемся на улице или в гостиной, мы занимаемся любовью на супружеском ложе (как принято считать); мы едим в столовой, но мы не готовим в ней. Распределение ролей в повседневной жизни не является функциональным в функционалистском смысле, но оно необычайно жестко определяет деятельность в пространстве с целями камуфляжа и представления в квазитеатральной манере; обстановка и стили мебели (остекленный кабинет, двуспальная кровать, комод, сервант, стол и т.д.) подчиняются этому привычному порядку подчеркивают его, монументально организуя пространство вплоть до малейших деталей. И этот порядок скрывается, но также раскрывается (в силу своей предписанности) фасадом. Фасад, таким образом, обладает множеством «свойств»; это не просто более или менее украшенная поверхность. Он характеризует образ жизни. Он определяет городское пространство и его использование (то, каким образом оно «используется»). Он обладает властью; он содержит скрытое насилие, способность к подавлению, не только в своей зримости/прочитываемости, но также в разделении между тем, что скрыто, и тем, что выставлено напоказ, и, следовательно, между частным и публичным, разделении, которое скрывает определенные социальные отношения: отношения буржуазного общества и капиталистического способа производства во время их становления в XIX веке во Франции вообще и в Париже в частности.

144 Анри Лефевр

Logos_3_2008.indd 144

10/1/08 12:05:45 AM

Париж богатства и власти также сокрыт и труден для прочтения, хотя наметанный глаз (но не какой-либо другой) способен расшифровать его. Этот вездесущий и замаскированный город, подлинная «столица» (т.е. столица столицы), предлагает одновременно Я-идеальное (диктуемое местами, в которых хочет жить каждый, потому что те, кто не принадлежит к «сливкам общества», надеются найти там воплощение своих грез) и идеал Я (роль превосходства и таланта, которая требует какойто врожденной одаренности и каких-то приобретенных качеств). Большие боссы, по-настоящему богатые, олимпийские божества, не выставляют себя на всеобщее обозрение. Места, которые они заполняют своим присутствием и властью, откуда они осуществляют свое влияние, невидимы. Но кое-что их выдает: частные парки и сады, монументальные ворота и входы, признаки роскоши и особенно самой большой роскоши — доступного пространства, доступного времени. На скромной улице (например, rue Monsieur) за простой на вид стеной скрывается дворец; сверхэлитарные резиденции, вроде этой, невозможно даже увидеть с улицы (дом доктора Дальзаса, rue Saint-Guillaume). Сильные мира сего проживают в hotels — особняках, размеры и значение которых не всегда очевидны (дворец архиепископа Парижа, rue Barbet de Jouy). Над Парижем рабочего класса и Парижем средних классов, полубуржуазии, над «кварталом знаний» и деловым районом стоит власть, Париж власть имущих, правящей элиты, старых и новых капитанов буржуазии, Париж dolce vita и власти ради власти. Но насколько он досягаем или проницаем? Опытный взгляд способен хотя бы угадать его, ощутить его, проследить его очертания в пространстве. Под простым, повседневным Парижем лежит подземный Париж. Мы говорим о канализации? Катакомбах? «Отбросах», включая людские останки, мертвых, безумцах? Париже бессознательного и бессознательном Парижа? Да, если угодно, но прежде всего мы говорим о городе бедности, заслуженной и незаслуженной бедности. Маргинальный Париж? Эти слова ничего не значат. В большом городе много видов бедности, а в большом Париже много бедных районов. Метафоры, вроде «маргинальности» или «подполья», только помогают скрывать то, что кому-то очень хочется скрыть. Рабочие районы обладают «живописностью», которая делает их занимательными и которую нам бы хотелось видеть и в других местах и даже перенести в «пустыню» облагороженных районов, используя специально нанятых для этого людей. Но живописность рабочих районов между станциями метро Бельвиль и Couronnes не требует каких-то специальных усилий. Что за ней стоит? Можно ли связать ее просто с «живостью» или витальностью? Прежде всего, не скрывая его до конца, она содержит соперничество, часто острую борьбу (связанную с классовой борьбой и положением «рабочих» при капитализме), которая, тем не менее, имеет выраженный этнический характер. В этих «оживленных кварталах» между Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 145

145

10/1/08 12:05:45 AM

арабами и евреями, иммигрантами и экспатриантами существует постоянная напряженность, часто, хотя и не всегда, выливающаяся в столкновения, стычки и скандалы. Гетто иностранных работников не подпадают под привычные категории оживленности городской жизни. И вряд ли кто-то из выходцев из Северной Африки, существующих во Франции в положении иммигрантов, способен во всех красках описать свою жизнь на бумаге. Франция сегодня, подражая самым отвратительным чертам американской модели, превращает «омерзительное в рыночную стоимость и делает из рабства обычай». В гетто жертвы расовой и пространственной сегрегации сами вынуждены защищать себя; тот, кто приходит извне, воспринимается как враг, агент репрессивных органов; если же это журналист (который может иметь самые благие намерение), кинорежиссер или социолог, люди говорят с ним «стерильным» языком. Как можно проникнуть в эти цитадели гнева и враждебного молчания или выразить в рациональных понятиях брожение, которое ускользает от привычных критериев, по которым узнаются социальные и политические силы? «Иммигрантские гетто — это область глубокой, непроницаемой тьмы», — писал Мустафа Сала в своем неопубликованном тексте. Здесь сталкиваются агенты из стран происхождения, представители торговцев запрещенным товаром, полицейские, представители «сопротивления» и мафии, которые занимаются всем, что может быть продано (включая женщин). Гетто говорит на непонятном языке; невозможно оценить его страдания, но также его редкие радости и очарование; организация пространства ускользает от исследования, как она ускользает от «ценностей» чужого, то есть французского, общества. Подпольные Парижи ведут жизнь, которая кажется «инфраповседневной» в сравнении с жизнью «нормальных» людей, но все же повседневной, приспособленной к бедности и «забракованности» (капитализмом, Западом и «французскостью»). Гетто иностранцев и иммигрантов — это не единственные гетто. Также существуют гетто хиппи (часто считающиеся нежащимися на солнце на quais), гетто попрошаек, проституток, наркоманов. Это все гетто? Изолированные «очаги»? На пути к ним стоят какие-то указатели? «Специализированные» пространства? Существует множество нюансов между «ненормальной» и «нормальной» жизнью, между успокаивающим и возбуждающим, ординарным и трагическим. Иногда экстраординарное раскрывается в ординарном. Обычно этого не случается, но когда это все же происходит, это становится темой для новостей. Непросто описать Париж и его преобразования без обращения к прошлому, без впадения в ностальгию и стенаний о потерянном рае. Когда-то, полвека тому назад, все (Париж и Иль-де-Франс, французская деревня и вся Франция, французское отношение к природе и т.д.) было лучше. Сто или двести лет назад красота была во всем — красота природы и средневековый или монарший блеск.

146 Анри Лефевр

Logos_3_2008.indd 146

10/1/08 12:05:45 AM

Все эти стенания не имеют отношения к действительному прошлому; сто лет назад вместе с красотой в трущобах Парижа царствовал туберкулез. Чем была Belle Epoque? Буржуазным мифом, идеологией, призванной скрыть настоящее, оправдывая буржуазию, приписывая загадочному «декадансу» или не менее загадочной «современности» разрушительное воздействие спекуляции, концентрации и воли к власти. И все же, трудно показать Париж и говорить о нем, не упоминая о следах его утраченного величия. Монументы (и символы) предают прошлое, потому что они создают веру в неувядающую красоту, в то время как жизнь — форма жизни — исчезла навсегда, а ее следы не говорят нам практически ничего. Если не считать того, что они позволяют нам мечтать.

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 147

147

10/1/08 12:05:45 AM

    

Городское пространство Парижа XVI в.

Каким видели Париж его жители и путешественники в XVI веке? Ка-

кие элементы городского пространства они различали, какие функции им приписывали, как ориентировались, как оценивали расстояние, наконец, какие особые символические сетки они мысленно набрасывали на этот город? Все эти вопросы касаются восприятия, очень субъективных переживаний, которые возникали у людей неосознанно и которые воплощались в повседневных практиках. Например, в зависимости от своего восприятия люди по-особому передвигались по городу. У жителей были свои ориентиры, связанные с разными символическими маршрутами, скажем, маршрутами власти: королевских въездов, свадеб и прочих праздников, похорон, религиозных процессий или казней, которые проходили, подобно силовым линиям, притягивая к себе внимание; город был полон особых мест, связанных с культом святых или мифологиями отдельных корпораций. Осознанно или нет, человек XVI века продвигался по городу, следуя своей, не реальной, выражаемой географически, а ментальной карте. И двигался он не так, как мы, жители столичного города России XXI века, потому что даже так называемые «техники тела» у него были другие 1. Что для нас в этом интересного? Во-первых, простое утоление любопытства: мы узнаем, что город раньше виделся так-то и так-то, иначе, чем мы видим сейчас (А ведь есть еще темы: звуки города, запахи в городе, город наощупь…). Во-вторых, некоторые особенности прежнего восприятия были связаны с базовыми чертами менталитета. Изучая городское пространство глазами современников, можно выйти на более общие вопросы. Например, на мышление категориями или степень насыщенности текстов конкретикой, что кратко затрагивается в первой 1

А.Бикбов. Москва/Париж: пространственные структуры и телесные схемыE «Логос», №–, .

148 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 148

10/1/08 12:05:45 AM

части статьи. В-третьих, некоторые элементы восприятия города живыздоровы и по сей день, или они как-то преобразились, но еще узнаваемы, или, в-четвертых, они сыграли какую-то роль в развитии существующих практик, культурных, социальных, политических и т.п. Примеры последнего — во второй и третьей частях, где говорится о таких практиках, как «торжество на площади» и «обзор города с башни». . Контексты и элементы

Данная статья — результат анализа источников нескольких типов. Вопервых, это десять дневников парижан (три в XV в., семь в XVI в.). Вовторых, травелоги (дневники путешествий) иностранцев и путеводители, всего числом двенадцать (из них четыре французских путеводителя: Ж. Коррозе  г., Ф. Де Рю  г., А. Дюшеня  г., К. Де Варенна  г). В-третьих, архитектурно-утопические трактаты, итальянские и французские. В-четвертых, травелоги французов, странствовавших за границей. В-пятых, нотариальные акты Парижа (пока проанализировано  тысячи из доступных  тысяч). Наконец, источники смешанного характера: отрывки из хроник (отличающихся от дневников прежде всего тем, что они составлялись много позже событий и подчинялись своей собственной жанровой логике), описания, составленные по случаю (свадеб, похорон, королевских въездов), реляции и речи, посвященные особым событиям (волнениям, мятежам, проделкам гугенотов и козням католиков) и литературные произведения (Ф.Рабле, Б.Деперье, А.Добинье). Я уже упомянул, что статья — результат анализа, и во многом — контент-анализа, как простого, так и контекстуального, применительно только к двум первым типам источников. Сама эта техника используется с XVIII в. и представляет собой простой подсчет элементов в заданном тексте. Предполагается, что количество элементов (как относительное, так и абсолютное) уже кое-что говорит о представлениях и целях автора. В нашем случае подсчитывались «элементы городского пространства». Я исходил из предположения, что в тексты попадали лишь элементы, наиболее значимые для авторов. Город окружал авторов, они сталкивались с ним ежеминутно, и лишь тогда, когда эта «встреча» представляла для них определенную новизну, они фиксировали городские элементы, называя их. Довольно часто, когда этого требовали жанровые законы, они заимствовали друг у друга перечисления или целые фрагменты описаний, но всегда есть место для предположений: почему именно эти фрагменты, а не другие. Если такой текст — дневник, то его основу составляют события. Но события всегда разворачиваются где-то, и то, сколько раз упоминается тот или иной городской элемент, указывает на его значение в жизни горожанина, — просто потому, что он связан с событием. Частота упоминания церквей, городских ворот, площадей и дворцов — все это говорит, конечно, не только об отношеЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 149

149

10/1/08 12:05:45 AM

нии человека к городу как к некоей материальной сущности, но и, гораздо чаще, о социальном, сакральном, символическом значении того или иного элемента. Функции, которые ему приписывались, варьируется от автора к автору, и от одного периода истории к другому. Например, вполне очевидно, что частое упоминание ворот в контексте осады объясняется военными действиями в городе. Однако весьма интересно сравнить число этих упоминаний, касающихся внешне схожих событий, например, Столетней войны и Религиозных войн. Тогда выяснится, что ворота гораздо больше интересовали современника битв между арманьяками и бургиньонами в XV в., чем между гугенотами, королем и лигерами в XVI. Элементы Что подразумевается под «элементом городского пространства»? Это материальный объект (или, как в случае с площадью, его отсутствие, обрамленная пустота), который можно увидеть, услышать, потрогать. Это фрагмент пространства, изначально пустой по смыслу или несущий только один смысл, утилитарный, ради которого этот фрагмент и создавался. Естественно, со временем он обрастает другими смыслами (дом становится таверной или «залом» для игры в мяч; таверна — местом, где обмениваются информацией или плетут заговор) и функциями, а в менее осознанной форме — контекстами. Некоторые части города как бы помечаются практиками людей, и в восприятии накрепко связываются именно с ними. Элементы могут быть как категориальными (т.е. улица, дом или мост) так и именными (собор Нотр-Дам, мост Менял, улица Сен-Жак). Их пропорция, соотношение друг с другом как раз и указывает, насколько автор данного текста предпочитал конкретное общему, а если сравнивать несколько текстов, можно понять, какие факторы влияли на это предпочтение (социально-профессиональный статус автора; богатство эпохи событиями, что вызывало пристальное внимание к конкретике; или же некое изменение ментальности, проявляющееся в интересе к общим категориям). Всех элементов городского пространства — как категориальных, так и именных — по всем анализированным текстам (дневникам, путеводителям, травелогам) набирается более , но в каждом встречается в среднем не более . Это не так уж много, если учесть, что одних улиц в Париже XVI в. было . Контексты Контексты — это краткие описания, наименования ситуаций, в которые встраивается упоминание того или иного элемента городской реальности. Если считать элементы «пустыми» или «однозначными», то «контексты» — это их наполнение, закрепление их множественных и неявных функций. Однако поскольку «утилитарные» значения элементов, их изначальные функции порой заложены в названиях (рынок, тавер-

150 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 150

10/1/08 12:05:45 AM

на, дворец), то «контекст» бывает сложно отделить от самого «элемента». Например: «рынок», скажем, Свиной рынок. Когда он упоминается в контексте торговли — это одно, а когда казни — это уже совсем другое. Таким образом, «рынок», хотя в самом слове уже заложена одна функция (торговля), естественно, приравнивается к «пустому элементу»: это особым образом организованная часть пространства, которую, тем не менее, можно использовать по-разному. Конечно, такое можно сказать практически про все «институции»: в Парламенте можно устроить праздник или бойню, а в таверне вести еретическую проповедь. Такие институции тоже включаются в число «элементов», хотя и не становятся основными объектами исследования. Основными являются совершенно пустые «элементы» (улица, площадь, дом) и «элементы», наполнение которых подвергается необычному изменению: колокольни в своей первичной функции не слишком любопытны, интересно, когда их начинают использовать для обзора города. Фонтан как источник питьевой воды — вещь тривиальная, а вот как компонент церемонии королевского въезда или объект эстетического любования он привлекает исследовательское внимание. Прорастание таких новых функций, переозначивание некогда однофункциональных «элементов» имеет особую прелесть. Когда, например, «зал для игры в мяч» используется революционерами для принесения клятвы — это совсем интересно, но относится к более поздней эпохе. В рассматриваемый период было иначе: «залом для игры в мяч» называли любое здание или площадку. «Игра в мяч» было контекстом, а «дом», «дворец», «площадь» (естественно, чаще всего имена, а не категории) — «элементом». Сочетание первичных утилитарных контекстов и элементов вполне ожидаемо: на рынке торгуют, а в Ратуше заседают прево и эшевены. Интерес для изучения восприятия представляют новые контексты или сочетания нескольких. Во второй части статьи будут рассмотрены контексты, связанные с площадями (в том числе и рыночными), и новой для XVI в. практикой «официального торжества», в третьей части — контексты для «высотных объектов» (башен, колоколен, холмов, окон на высших этажах) в их отношении к практике «обзора города». Остается еще множество других интересных контекстов, явно ведущих к новым практикам, например, прогулкам по городу (своего рода предок практики «фланирования»). Или другой пример, который явно требует дальнейшей разработки — кладбища. Нет, конечно, там хоронили, и их упоминания именно в этом контексте особенно часты. Но также на кладбищах: читали проповеди, король собирал свои верные швейцарские части и, наконец, на кладбищах торговали мясники! «Кладбище этой церкви Св. Иоанна (S.Jean-en Greve — А.Л.) находилось на большой рыночной площади близ ворот Бодуае, и эта площадь еще сохранила такое имя, а в центре ее имеется Крест, для обозначения. ПриЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 151

151

10/1/08 12:05:45 AM

чина, по которой это святое место было превращено в профанное, было та (как говорят), что здесь убили друг друга два брата» 2.

А вот рассказ о примечательном переозначивании городского элемента «Крест»: «Ночью в четверг 10-го марта, по приказу епископа Парижа, и с тайного согласия двора, был взято Распятие, прозванное maquereau (сводник — А.Л.) и людьми из ночной стражи перенесено в епископский дом; это было сделано из-за скандального прозвания, которое ему дали люди, потому что это деревянное Распятие, выкрашенное и позолоченное (обычного размера, какого можно увидеть кресты в приходах), располагалось напротив стены дома, в начале улицы Старый Тампль, рядом со сточными канавами, в котором доме и поблизости находился бордель: и таким образом этот почитаемый предмет нашего благоговения служил вывеской для проституток» 3.

Таких примеров можно привести еще множество, но лучше перейти к более подробному рассмотрению практик в связи с контекстами и элементами. . Торжество на площади

Из нескольких источников нам известно, что в апреле  г. на только что законченной Королевской площади (теперь она называется площадь Вогезов, строилась Генрихом IV с  г.) была отпразднована помолвка нового юного короля Людовика XIII с Анной Австрийской. Само венчание, правда, произошло в Бордо в  г. Но  г. было торжественное, всепарижское празднество, с особым конным представлением, «Каруселью», которую устроил Антуан де Плювинель, глава Академии конной езды. Нам важно, что в первый раз официальные, государственные торжества проходили на площади, театрализовано, с толпами зрителей, с большим размахом 4. После этого на двух площадях, Королевской и Дофина (), и еще двух, построенных уже при Людовике XIV (площадь 2 3 4

Путеводитель: Gilles Corrozet. Antiquitez Chroniques et singularitez de…Paris. Paris,  []. . Journal de Pierre de l’Etoile pour le regne de Henri IV (–) Paris,  Празднество длилось три дня, и кроме Карусели, которая была самым настоящим массовым турниром, состояло из разных театрализованных представлений, демонстрации диковинных механизмов (например, судна и движущихся скал) и игр. Зрителей набралось более  , по всему периметру площади выстроили трибуны. Описания этой помолвки, которую называли «свадьбой между Францией и Испанией», можно найти в дневниках и мемуарах Jean de Heroard, marechal de Bassompiere, marechal d’Estrees и других. Также см. K.A.Patmore. The court of Louis XIII, London , Chapter IV. The King’s marriage.

152 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 152

10/1/08 12:05:45 AM

Побед () и Вандомская ()) чего только не устраивали: праздники, парады, турниры, даже выставки живописи (в XVIII в.). В каком-то смысле, именно «королевские площади» Парижа стали воплощением королевской власти нового типа (абсолютизма), наравне с дворцами. Как символ власти, площади использовали и для протеста. Например, в  г. бретер граф де Бутевиль устроил на Королевской площади «показательную» дуэль, протестуя против Эдикта  г., как раз запрещавшего дуэли и тем самым покушающегося на вольности дворянства. Очень скоро четыре площади стали центром Парижа, средоточием городской и королевской жизни и, что наиболее важно — образцом для столичных площадей Европы. Тех самых, к которым мы все привыкли, с которыми у нас, людей XXI в., связывается вся бурная городская деятельность. Таким образом, королевская власть в  году впервые «присвоила» и «использовала» площадь в полном объеме. Это была совершенно новая культурная практика, сохранившаяся до наших дней. Тем не менее, сама идея «присвоения» площади или хотя бы ее «использования», возникла гораздо раньше. Как проект на бумаге — уже в XV в., в Италии, и там же довольно скоро появились площади нового типа, специально устроенные, чтобы выполнять функции, которые были предложены первыми теоретиками урбанизма. Далее мы увидим, что во Франции происходило иначе: архитекторы в своих трактатах следовали устаревшим образцам, а вот реальное употребление площадей, отраженное в восприятии авторов дневников, приближало появление практики «официального торжества». Для удобства мы обозначим площади, о которых писали архитекторы, как «нормативные», в силу того, что они лишь предлагались к воплощению как идеал, но никогда в реальности не существовали (хотя самим архитекторам казалось, что речь идет о возрождении античных практик). Нормативные площади Разбор нормативного образа площади можно начать с трудов «отца» современного урбанизма, Леона Баттиста Альберти ( г.). Его предложения довел до совершенства Андреа Палладио ( г.). Было множество других итальянских теоретиков архитектуры, которые внесли свою лепту в разработку нормативного образа площадей, но для обзора тенденций достаточно и этих двух. Сначала просто приведем цитаты, и первые будут из трактата Альберти «De re edificatoriae»: «Нужно только еще добавить, что площади делятся на такие, где в мирное время торгуют привезенными товарами и упражняется молодежь, и такие, где во время войны хранятся лес, фураж и тому подобное, потребное для выдерживания осады». «Перекресток и площадь разнятся только протяжением, ибо перекресток есть небольшая площадь. Платон требовал, чтобы на перекрестках

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 153

153

10/1/08 12:05:45 AM

были места, куда сходились бы и где проводили бы время няньки с детьми. Думаю, это для того, чтобы и дети становились здоровее, дыша вольным воздухом, и няньки, добиваясь похвалы, были более нарядными и, среди стольких наблюдательниц, менее небрежны. Явится украшением и для перекрестка, и для форума, если здесь будет изящный портик, под сенью которого отцы могут вкушать полдневный отдых, либо поджидать друг друга для разговоров о делах. Добавь, что играющую и состязающуюся на открытых площадках молодежь присутствие отцов отвратит от всякого беспутства и шалостей, свойственных резвой юности». «К числу общественных сооружений относятся места для прогулок, где молодежь занималась игрою в мяч, прыганием и фехтованием, отцы же подкрепляли себя прогулкой, а если они были немощны — катанием». «Форумы бывают: один — для менял, другой — для торговли овощами, третий — для торговли быками, четвертый — для лесных материалов и тому подобного». «Части улицы, которым особенно пристали украшения, следующие: мост, перекресток и театр. Ведь театр — не что иное, как площадь, опоясанная рядами ступенек». «Существуют, кроме того, известного рода дороги, которые имеют природу площадей и служат для определенных целей, по большей части общественных: например те, которые ведут к храму, ристалищу или базилике» 5.

Столетием позже у Андреа Палладио в «Четырех книгах об архитектуре» всё гораздо более систематизировано, не разбросано по тесту и приведено в согласие. «…Необходимо, чтобы в городах, в зависимости от их величины, было разбито больше или меньше площадей, на которых собираются жители потолковать о неотложных и полезных своих делах; и так как эти площади имеют разное назначение, то в зависимости от этого нужно предоставить каждой из них удобное и подобающее ей место. Такие свободные пространства, оставленные в городе незастроенными, служат не только местом прогулок, бесед и торговли, но также придают городу большое украшение, особенно если такие красивые и просторные места находятся в начале улицы и с них открывается вид на какое-нибудь красивое здание и в особенности на храм. Но если хорошо, когда много площадей и когда они разбросаны по всему городу, то тем более необходимо, — и в этом есть величие и значительность, — чтобы в числе их была самая главная, которая, действительно, могла бы называться общественной. Такие главные площади должны быть того размера, какого требует количество жителей: чтобы она не была слишком малой в ущерб удобству и необходимости или не казалась безлюдной при малом количестве жителей. В приморских городах их следует делать около гавани, а в городах, находящихся в глубине страны, — в середине, чтобы они были удобны для всех частей города. По примеру древних, кругом этих площадей долж-

5 De re aedificatoria libri decem,  (Генуя или Венеция). (русский перевод: Леон Баттиста Альберти. Десять книг о зодчестве. Пер. В.П.Зубова, М., )

154 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 154

10/1/08 12:05:45 AM

ны быть портики, ширина которых равна высоте их колонн; их назначение — укрыть от дождя, от снега, от солнца и от всех неприятностей непогоды; однако все постройки, воздвигаемые кругом площади, не должны быть (согласно Альберти) выше одной трети ее ширины и ниже одной шестой. К этим портикам можно будет подниматься по ступеням, высота которых будет равна одной пятой длины колонн. Арки, которые воздвигаются при начале улиц, то есть у входа на площадь, служат ей большим украшением» 6.

Сразу заметим, что ни Альберти, ни Палладио ничего не говорят об официальных торжествах на площади. Можно предположить, что сама идея королевских праздников, призванных символизировать абсолютисткую власть во Франции, была очень далека от представлений итальянцев, воспитанных в традициях городских коммун. Для них площади — в первую очередь «общественные». Тем не менее, именно они первыми заговорили о площадях, как о возможных объектах для какоголибо использования, а значит, и для поднятия и репрезентации королевского авторитета. В текстах Альберти и Палладио об этом впрямую не говорится, но ясно, что площади надо либо создавать искусственным образом (т.е. строить по плану, исходя из предлагаемых ими функций), либо подгонять под них уже существующие. Рассмотрим, какие же это были желаемые функции, и какое они могут иметь отношение к «королевскому торжеству». Итак, во-первых, у площади должна быть эстетическая функция, связанная с понятием voluptas (красота, эстетичность, приятность), о котором много говорит Альберти, в противоположность commoditas (удобству). Палладио указывает, что площадь должна быть украшением города, ее необходимо планировать, выстраивать пропорционально и ее границы должны обозначаться фасадами зданий. Кроме того, она сама должна быть украшена: портиками, статуями, фонтанами. На следующее правило Альберти и Палладио прямо не указывают, но оно явно следует из их логики, а, главное, соблюдается при строительстве новых площадей в Италии — в Виджевано (, при Лодовико Моро) и в Ливорно: фасады зданий должны быть унифицированными. То есть, площадь получается закрытой, своего рода увеличенной копией дворцового двора, на что и указывал Пьер Лаведан. При этом сама собой выкристаллизовывается ее форма — прямоугольная. В отличие от естественных площадей, форму которых вообще определить невозможно, что демонстрируют, например, карты Парижа конца XVI в. Во-вторых, это функция, идущая от античности, и связанная со спортивными состязаниями и просто коллективными развлечениями. Заметим, что эта функция напрямую входит в «торжество»  г. (конная 6 Andrea Palladio. I quattro libri dell’architectura. Venetia,  (русский перевод: Четыре книги об архитектуре Андреа Палладио. Пер. Жолтовского В. М., ).

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 155

155

10/1/08 12:05:45 AM

«Карусель»). Этот аспект связан с первой, эстетической функцией — через тему зрелища и даже театрального представления («Ведь театр — не что иное, как площадь, опоясанная рядами ступенек»). Связь с театром хорошо показывает иллюстрация из трактата другого итальянского архитектора и теоретика, Себастьяно Серлио () 7, который участвовал в строительстве Фонтенбло по приглашению Франциска I. Его творчество, как теоретическое, так и строительное, сильно повлияло на французских архитекторов, а еще более — на театральных художников, как Франции, так и Англии. На его иллюстрациях представлены не площади, а именно театральные сцены: Серлио предлагает декорации для комедии, трагедии и драмы. Особенно характерны декорации драмы: изображено свободное центральное пространство, окруженное с трех сторон зданиями (с четвертой предполагается зритель). В дальней стороне имеется монумент (стелла), а на верху фронтона стоят три статуи. Часть зданий имеет портики. Именно такими будут потом классические площади, и в первую очередь, французские. В них, как уже говорилось, главное — фасады, и недаром Генрих IV, когда выпустил эдикт о строительстве Королевской площади (в ), повелел, чтобы по четырем сторонам квадратной площади располагались девять павильонов с фасадами из кирпича и камней, скрепленных стяжкой. За единообразными фасадами, писал король, каждый пусть организует свой дом (отель), как он того пожелает 8. Стоит заметить, что статуи (королей) на французских площадях тоже появились весьма скоро. В-третьих, это функция площади, которая получила развитие в итальянских трактатах, и, собственно, в итальянской реальности, но не во французских трактатах. Это общественная функция. Площадь должна использоваться для решения дел, разговоров и просто прогулок граждан. Наконец, четвертая функция, самая очевидная — торговля. Здесь нет ничего утопического, и даже нормативного, эта функция традиционная, утилитарная и, возможно, первичная. Отметим еще раз элементы городского пространства, которые сопутствуют площади: фонтаны, скульптуры, портики и фасады 9. 7 Sebastiano Serlio. Regles generales de l’architecture…selon la doctrine de Vitruve. . 8 Цитата приводится по Пьеру Лаведану. Этот же исследователь указывает, что архи-

9

тектор Жюль Ардуэн Мансар составил план Вандомской площади (в -х), следуя Серлио: одни фасады. Даже планировать здания за ними он оставит другим архитекторам. Кроме того, за строительством домов на Вандомской площади стоит известная история с банкнотами Джона Лоу: именно в обмен на них продавалась земля за фасадами под застройкуE Lavedan, Pierre. Histoire de l’Urbanisme Renaissance et Temps modernes. Paris, . Пьер Лаведан указывает, что в какой-то мере эти проекты получили воплощение во французских площадях. При этом что касается украшений, портики были, но французы стали вводить больше статуи, а не фонтаны. Это более по-немецки, чем по-итальянски, но, как мы увидим, фонтаны тоже оставались важной частью торжественной функции площадейEТам же.

156 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 156

10/1/08 12:05:45 AM

Теперь рассмотрим, насколько захватил этот «проект» воображение французских архитекторов и мыслителей. Практически, во французских текстах упоминаются только первые две из предложенных итальянскими архитекторами-урбанистами функции: эстетическая и зрелищноспортивная. Общественная и торговая не получают отражения. Что же касается профессионалов — французских архитекторов — то анализ трудов двух самых значительных из них в XVI в. (Филибер Делорм и Жак Андруэ Дюсерсо) показывает, что они не интересовались площадями и вовсе о них не писали. Только в конце изучаемого периода, когда Генрих IV уже создал свои образцовые парижские площади, во французские трактаты по градостроительству площади, наконец, просочились. Однако лишь вместе с совершенно утопическими городами (авторов больше занимала форма этих площадей: круглая, звездчатая и т.п.). Примером такого подхода может послужить труд Жюля Перре (): «Это город с  сторонами по окружности, включая одну сторону его цитадели, в которой находится ход внутрь…Город — совершенная квадратура, и его улицы прямые. Все здания сделаны как Большие Дворцы, они соединяются перекрестками с павильонами на террасах над улицами; павильоны стоят на больших аркадах; в середине имеются большие площади для того, чтобы был хороший воздух, и, если захочется, сады. Вокруг большой площади в середине стоят  павильонов с их зданиями и за ними — четыре большие площади для рынков…» 10 Однако, хотя она начисто отсутствует у французских архитекторов, первая функция, эстетическая, получает свое отражение в текстах французских путешественников. По указаниям Альберти, в Италии площади нового типа (окруженные портиками и фасадами, пропорциональные, построенные по плану, а не образовавшиеся сами по себе) реально сооружались, а не оставались лишь в проектах. Однако красота самой первой площади такого типа в Виджевано, построенной по приказу герцога Лодовико Моро в  году, вовсе не привлекла внимания путешествующего Филиппа де Коммина. Он там был, когда площадь уже возвели. Весь городок он назвал жалким. Все меняется через несколько десятков лет. При этом и Мишель Монтень (– гг.), и Королева Марго (впечатления -х, но записаны в -х) ведут себя несколько непатриотично. Монтень в своих странствиях отмечает красоты площадей, практически везде, кроме родной Франции, за одним исключением: ему понравилась площадь в Витри-ле-Франсуа, которая считается одним из примеров площади нового типа 11: 10 Perret, Jacques. Des fortifications et artifices. Architecture et perspective de Iaques Perret, gentilhomme savoysien. — [Paris], [].

11 Сам город строился по приказу Франциска I с  г. вместо разрушенного войсками Карла V итальянским инженером Джироламо Марини, воплощая план «идеального города». Квадратная Place d’Armes возводилась уже при Генрихе II, с . По-

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 157

157

10/1/08 12:05:45 AM

«Это маленький город, расположенный на реке Марне, и построенный тридцать пять-сорок лет назад, там, где сгорел другой Витри. У него еще сохранилась первичная, весьма пропорциональная и приятная форма, и его центр — это большая квадратная площадь, одна из самых красивых во Франции» 12.

Королева Марго, путешествуя по Фландрии, также отмечает красоту и просторность и, главное, пропорциональность площадей и наличие на них фонтанов. «Город Камбре, хотя и не был построен так добротно, как города Франции, я нашла очень приятным: его улицы и площади пропорциональны, а церкви, являющиеся украшением всех городов Фландрии, просторны и красивы»; «Льеж хорошо отстроен, почти все дома каноников похожи на роскошные дворцы. Улицы города большие и широкие, площади красивые, на каждой — изящный фонтан» 13. Вторая функция, т.е. аспект, связанный со взглядом на площадь, как форум, где состязаются, также получает реализацию отнюдь не в архитектурных трактатах. Как мы помним, в реальности, т.е. в реальном торжестве  г., эта функция косвенно была задействована (конная «Карусель»). Профессор Пьер де Ла Раме (Петр Рамус), в своей речи о споре за луг Пре-о-Клер (на который претендовал и Парижский университет, и монастырь Сен-Жермен-де-Пре) развивает урбанистический план, в котором одно из главных мест принадлежит площади, но в форме «спортивной площадки», «Марсового поля», античной площади (как у Альберти), где «состязаются» юноши (у де Ла Раме — студенты). «О чем говорил Аристотель с Платоном, касаясь управления (police) в городе, когда указал, что после того, как наиболее красивое место в городе отдано богам, следующее по красоте [он предназначил] для дворца магистратов и начальствующих государства (Respublique)? Нужно, — говорит он, — чтобы рядом с этим местом (lieu) была площадь (place) такого устройства и богатства, как та, что в Фессалии называют Свободной — очищенная от всякого мусора, который появляется там, где есть обычай продавать и покупать; и чтобы там не было ни мастерских, ни рабочих, ни других людей этого вида, если только их не призовут магистраты; эта площадь (place) должна быть настолько же приятной, как и места упражнений для детей; ведь эта площадь (place), которая является гордостью города, должна принадлежать обитателям, согласно тому, сколь велик или мал у каждого возраст; также следует, чтобы несколько магистратов присутствовали при играх молодых людей, чтобы

12 13

среди нее поставили дворец, а вскоре и деревянную церковь. Большинство зданий вокруг пристроили позже, уже в XVII веке. Michel de Montaigne. Journal de Voyage de Michel Montgaigne en Italie par la Suisse et l’Allemagne en  et . Paris, . Мемуары королевы Марго. (пер. И.В.Шевлягиной, подготовка С.Л.Плешковой), Издательство МГУ, .

158 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 158

10/1/08 12:05:45 AM

присутствие магистратов вызывало честный стыд или скромность, как было в Риме на Марсовом поле» 14. Далее в той же речи обсуждаются водоснабжение и фонтаны. В принципе, это не столько архитектурный проект, сколько утопия. Даже торговле с ее мусором ле Раме на своей площади места не выделяет. Жак Делюмо, рассматривая утопии эпохи Возрождения 15, указывает, что в части урбанизма они практически сходились. Почти все утописты предлагали собственные планы городов, и в этих городах присутствуют площади того или иного типа. Возможно, речь де Ла Раме — это самый ранний урбанистическо-утопический проект во Франции, касающийся площадей, если не считать Телемского аббатства у Франсуа Рабле. Надо заметить, что у Рабле вообще нет парижских площадей, и ни разу не употребляется ни один из четырех терминов. Но какие-то части Телемского аббаства, в первую очередь внутренний (нижний) двор — являются «предтечей» площади, какой ее желали видеть итальянцы. Не следует забывать, что Рабле упоминает в «Гаргантюа» трактаты Альберти, Витрувия и других архитекторов. О том, какое отношение имеет закрытый двор у Рабле к площади, будет сказано чуть далее, в параграфе, посвященном карнавалу и зрелищам. Пока же приведем цитату: «Посреди внутреннего двора был дивный алебастровый фонтан…Стены, выходившие во двор, поддерживались массивными колоннами из халцедона и порфира, которые соединялись прекрасными античными арками, а под этими арками были устроены прелестные галереи, длинные и широкие, украшенные живописью, а также…другими достопримечательностями…Напротив женской половины, между двумя первыми башнями, были устроены для развлечения ристалище, ипподром, театр, бассейн для плавания и изумительные трехярусные бани…У реки был разбит для прогулок красивый парк с лабиринтом посередине. Между двумя другими башнями помещались манежи для игры в маленький и в большой мяч…» 16

Как уже говорилось, третья функция площади, общественная, практически не отражается во французских источниках, связанных с утопиями и нормативами. Хотя Монтень и употребляет словосочетание «общественная площадь» (place publique), рассказывая об итальянских городах, но никто после него этой темы не развивает. «Общественная площадь» у итальянцев, правда, могла использоваться для прогулок. Этот последний аспект также будет учтен Генрихом IV: площадь, по словам его эдикта  года, даст возможность «прогуливаться жителям, кото14 Harangue de Pierre de la Ramee touchant ce qu’on faict les deputez de l’Universite de 15 16

Paris envers le Roy. Paris, . Delumeau, Jacques. La Civilisation de la Renaissance, Artaud,  (русский перевод: Жак Делюмо. Цивилизация Возрождения, М., ). Rabelais, Francois. Ouevres. Vol.–. Paris-–. (пер. Н.М.Любимова, М.,).

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 159

159

10/1/08 12:05:45 AM

рым тесно в своих домах». В целом, французские нормативные площади, в отличие от итальянских, не предназначались для общественной жизни. Однако в восприятии реальных площадей этот аспект проявился. Воспринимаемые площади Теперь мы переходим от «желаемого образа» площади к «воспринимаемому». Спешу объяснить, что речь пойдет как раз о контекстах, в которых встречались четыре термина, обозначавшие площадь в XVI в. Сначала мы посмотрим на связь «королевских торжеств» и площадей, потом «народных увеселений» и площадей, а потом вообще использования площадей властью и, наконец, попробуем понять, как и почему, возможно, королевская власть вообще увеличила свое внимание к площадям. Четыре термина были следующие: place (буквально площадь), carrefour (перекресток), marche или halle (рынок) и parvis (паперть). Базовым термином был, конечно, «place», он же часто заменял остальные три. Официальные торжества и королевские маршруты Первое известное мне упоминание площади в контексте официального торжества встречается не в дневниках, а в специальном описании церемонии свадьбы дофина Франциска (будущего короля Франциска II) с Марией Стюарт в  году. Не исключено, что для периода до  г. это вообще единственное упоминание. Сначала описывается бал и «театр» в Лувре. Затем: «... был сделан другой театр, или эшафот (подмостки) на паперти Нотр-Дам (которая является большой площадью перед указанной церковью), с галереей, идущей от двора епископа до главной двери указанной церкви, а оттуда до ее хора; этот театр и галерея были двенадцать футов в высоту, а снизу были сделаны как арка, и украшены со всех сторон виноградными лозами, на античный манер» 17. Здесь, как мы видим, есть вполне очевидное сходство с помолвкой  г., но не полное: ведь основное празднество проходило все-таки в Лувре, а паперть Нотр-Дам (хотя это и площадь) явно воспринималась в данном специальном контексте («театра», т.е. представления на библейскую тему!) продолжением церкви. Дневники вообще не позволяют полагать, что в XVI века площади использовались для каких-либо церемоний: свадеб, приемов, въездов или процессий. Скорее всего, площади как элемент городской реальности оставались закрытыми для власти вплоть до осуществления строительных проектов Генриха IV. За исключением вышеприведенного примера, свадьбы и приемы отмечались исключительно во дворцах. Даже 17

Discours de grand et magnifique triumphe faict au marriage de tres-noble et magnifique Prince Francois de Valois... et... princesse Madame Marie d’Estrevart, Roine d’Escosse. Paris, .

160 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 160

10/1/08 12:05:45 AM

турниры и театрализованные бои проводили не на площадях, а во дворах замков. Например, в Тюильри, Лувре, Турнеле, дворце Бурбонов 18. Существовал еще один вид королевских церемоний, развертывающихся в городском пространстве: торжественные въезды — первые, пост-коронационные, и менее торжественные — последующие. Тут можно сказать с полной уверенностью: на площадях их никогда не проводили, и на этот раз уже судя не только по дневникам, травелогам и путеводителям, но и по особым описаниям въездов, неоднократно разбиравшихся историками 19. Тем не менее, для этих церемоний активно используются скульптуры (временные, чаще всего из гипса) и фонтаны. При въездах (особенно пост-коронационных) разыгрывались мистерии на особых эстрадах или эшафотах. Места для этих мистерий назывались «станциями»: у ворот (Сен-Дени), у церквей (Троицы), и у фонтанов (Королевы, Мобю, и Понсо, который находился прямо у ворот Сен-Дени, через которые традиционно вступали в город монархи, всегда двигаясь далее по улице Сен-Дени и до дворца Пале). Во время последующих въездов в Париж допускались иные маршруты, тем не менее, также избегавшие площадей. Здесь, однако, интересно то, что отдельные «станции» все же имели отдаленное сходство с площадями, особенно те, которые устраивались у фонтанов. В XV и XVI вв. коронационные въезды следовали четко прописанным маршрутам 20. Но интересно, что когда в  г., впервые после 18

Например, из описания знаменитой свадьбы Генриха Наварского и Королевы Марго, незадолго до Варфоломеевской ночи, у Н. Бонфана: « августа () праздновали свадьбу... свадебные гулянья и пир проходили в Лувре, а некоторые бои во дворце Бурбонов». А вот «простой» королевский праздник: «( июня ) Король, отправившись в Тюильри и Лувр после обеда, порадовался турнирам, которые проводили на реке Сене между Нельскими и Новыми воротами: посреди воды был построен форт, как целый мир, который был окружен пушками и орудиями, и его захватывали люди, одетые в чертей... »EG.Corrozet. Antiquitez…de Paris. Paris . 19 см. Bryant, Lawrence M. The King and the City in the Parisian Royal Entry Ceremony: Politics, Ritual, and Art in Renaissance. Travaux d’humanisme et renaissance, vol.. Geneva,  и Yates, Frances A. Astreae or the imperial theme in Sixteenth century France. Routledge,  (русский перевод части II, Е.Бергер в рукописи) 20 Вот примеры описания: , въезд Генриха VI: «Затем он подъехал к [церкви Святой] Троицы, где на возвышении (echaufaudage), простирающемся от ц. Святого Спасителя до конца улицы Дарнеталь, там, где находится фонтан, который называют Фонтан Королевы, были нарисованы сцены таинств от Зачатия Богоматери до Бегства в Египет. Оттуда, он проследовал к воротам Сен-Дени, где был обезглавлен славный мученик господин Святой Дионисий. На входе эшевены оставили суконный балдахин, который они несли до [кладбища] Невинноубиенных…» или  « Король возвращается из Руана. Улицы, по которым проходила процессия, были занавешены, как в день праздника Тела Господня, и на большой улице Сен-Мартен, почти напротив фонтана Мобю, была построена большая эстрада, на которой представляли прекрасную историю мира и войны, пересказывать которую здесь было бы слишком долго» Journal d’un bourgeois de Paris a la fin de la guerre de Cent Ans (–). Paris, 

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 161

161

10/1/08 12:05:45 AM

 г., был проведен королевский въезд, он направился уже по новому маршруту, и одним из самых важных моментов торжества стало созерцание королевского обелиска у площади Дофина, а на Новом Рынке (тоже площадь, только старая) была поставлена триумфальная арка. Чем ближе по времени к венчанию  г, тем больше в источниках эстетизируются площади и сопутствующие им (согласно итальянским архитекторам) украшения. Жиль Коррозе с удовольствием рассказывает, что при Франциске I были перестроены фонтаны дю Понсо и у Теруанского Креста. Андре Дюшень в своем путеводителе () тоже радуется, что за последние годы, во второй половине правления Генриха IV, фонтанами всерьез занялся купеческий прево: «Именно господину Мирону Париж обязан тем, что получил такие украшения, устроенные за два года, каких его предшественники на этой же службе не сделали почти за два столетия… увидел свои перекрестки напоенными множеством других Фонтанов, которые никогда не освежались на памяти их обновителя: фонтаны Понсо, Лез-Аль, Королевы, Святого Лазаря, Теруанского Креста, Святой Екатерины, Кающихся Дев, Божьих Дев и Верного Колодца на горе Святой Хиларии в [части] Университета» 21.

Правда, фонтаны были не только частью въездной церемонии, но и источником пресной воды, а, кроме того, Дюшень ничего не говорит о реальном строительстве площадей, которое осуществлялось буквально у него на глазах, как и швейцарский путешественник Томас Платтер, который ничего хорошего не может сказать о площадях Парижа: «Я не помню, чтобы видел в [части] Университета много примечательных площадей, за исключением площади Мобер» 22. Потребуется довольно много времени, прежде чем красоту новых парижских площадей начнут замечать иностранцы. Например, Антуан де Ромбиз, приехавший в Париж уже в -х годах XVII века: «Справа (от Бастилии — А.Л.) мы встречаем квадратную площадь, каждая сторона которой ограничена девятью домами: ее считают заслуживающей имени Королевская Площадь» 23. Таким образом, мы действительно видим, что до Генриха IV площади не ассоциировались с церемониями и торжествами. В данном случае восприятие отражало, скорее всего, реальность: власть не использовала площади для торжеств (хотя фонтаны ценились издавна). Требовалось построить новые площади, чтобы возникла новая ассоциация в реальности и новый контекст в источниках. 21

Andre du Chesne. Antiquitez et recherches de villes, chasteaux et places plus remarcables de toute la France, Paris,  22 Je ne me rappelle pas avoir vu dans l’Universite beaucoup des places remarquables, a l’exception de la place MaubertE Description de Paris par Thomas Platter le Jeune de Bale () trad.fr. Sieber (Memoirs de la Societe…T. , ). 23 Anthoine de Rombise, Voyage a Paris (–), trad. Paul Lacombe EMemoire de la Societe…T., 

162 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 162

10/1/08 12:05:45 AM

Народные прзднества Как уже говорилось, Франсуа Рабле ни разу не употребляет ни одного из четырех терминов, синонимов площади, в отношении Парижа. Тем более странно, что Михаил Бахтин в своем знаменитом исследовании часто упоминает площадь, утверждая «площадной» характер карнавальной культуры, или говоря о «народно-площадных увеселениях». Он пишет: «цинизм Рабле существенно связан с городской площадью, с ярмарочной и карнавальной площадью позднего средневековья и Возрождения» и т.п. 24 У Бахтина есть одна интересная оговорка, объясняющая, откуда взялся этот образ «народной площади». Он рассказывает о сочинении Рабле «Сциомахия и празднества, данные в Риме во дворце (выделено мной — А.Л.) его преосвященства дю Белле» ( марта  г.): и снова заговаривает о площади: «В начале этого праздника на площади было разыграно сражение…В конце праздника был устроен грандиозный пир с невероятным — совершенно пантагрюлистским — количеством колбас и вина. Такие празднества вообще очень характерны для эпохи Возрождения. Еще Буркхардт показал, как велико и существенно влияние этих празднеств на художественную форму и мировоззрение Ренессанса, на смый дух этой эпохи. Он не преувеличивал этого влияния… Правда, Буркхардт имел в виду не столько народные площадные праздники, сколько придворные, вообще официальные праздники Ренессанса». О том, что площадь Возрождения, скорее всего, происходила не столько от античного форума, сколько от внутреннего двора замка или дворца, писал и Пьер Лаведан. Таким образом, описание внутреннего двора Телемского аббатства у Рабле вполне законно рассматривать как утопический вид площади. Однако, это справедливо лишь для нормативного образа. В том же, что касается ассоциаций, т.е. того, как Рабле воспринимал (и передавал свое восприятие) современных 24 См. также: «На протяжении всего средневековья государство и церковь принуждена была делать большие или меньшие уступки площади, считаться с площадью» (с. ), «Атмосфера эфемерной свободы царили как на народной площади, так и в бытовой домашней праздничной пирушке» (с. ), или «Площадь позднего средневековья и Возрождения была единым и целостным миром, где все «выступления» — от площадной громкой перебранки до организованного праздничного зрелища — имели нечто общее, были проникнуты одной и той же атмосферой свободы, откровенности, фамильярности…Площадь была средоточием всего неофициального, она пользовалась как бы правами «экстерриториальности» в мире официального порядка и официальной идеологии, она всегда оставалась «за народом». Конечно, эта сторона площади раскрывалась полностью именно в праздничные дни. Особое значение имели периоды ярмарок, которые приурочивались к праздникам и тянулись обычно довольно долго» (с. ), «Во всей мировой литературе нет, вероятно, другого произведения, которое с такой полнотой и глубиной отражала бы все стороны народно-площадной жизни, как роман Рабле. Голоса площади слышим мы в ней громче всего» (с. ) E Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. Художественная литература, М., .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 163

163

10/1/08 12:05:45 AM

ему площадей Парижа, я предпочел следовать избранной стратегии: не рассматривать ассоциаций, которые не привязаны хотя бы к одному из указанных терминов: place, parvis, carrefours и marche. Хотя у Рабле народные празднества на площадях не упоминаются, в дневниках такое встречается. Правда, лишь в отношении однойединственной площади, Гревской. Там традиционно зажигали огни на Рождество 25. Иногда — по особым, торжественным случаям, например, в  г. (у Н. Бонфана), в честь заключения мира между принцами, или в  г., союза между королем Франции и швейцарскими кантонами (у П. де Летуаля). Б. Дифендорф пишет, что «Празднества на Гревской площади были... не настоящим народным весельем (communal celebration)... а актом ритуального служения наиболее бедных жителей города своей политической элите» 26. Народные празднества без налета официальности и подчиненности проходили в других местах, а именно — на улицах. Вот что, например, пишет де Летуаль: «. Валлонцы провели на улицах Парижа маскарад по страстям Иова». Между «народными увеселениями» и «театром», несомненно, была связь, но, как уже говорилось, ни то, ни другое не ассоциировалось с площадью: «народные увеселения» проходят на улицах, а «театр», особенно когда он стал профессиональным (уже не библейские «мистерии», а спектакли итальянской труппы комедиантов «I gelosi») — в старых дворцах 27. По описаниям Томаса Платтера видно, что улицы были нужны акробатам, чтобы переходить с одной на другую 28. «Народные увеселения» требовали движения. Закрепление пло25

У Андре Дюшеня: «И потому, что во всем христианском мире зажигают общественные огни (feux publics) на Рождество святого патрона Иоанна Крестителя в знак своего веселья, и бегают наперегонки, Париж готовится к нему за два года, и [праздник] на Гревской площади действительно достоин Парижа. Нет более торжественного проявления своей радости, чем то, которое делают огни, свет которых, кроме других простых вещей, представляет Божественное, как говорит Платон, что бог населяет зажженное естество (une essence empyrée), от которого рождаются ручьи всякой радости и утешения. Также и римляне во время своих публичных веселий зажигали общественные огни на перекрестках и особенно в своих домах». 26 Barbara B.Diefendorf. Beneath the Cross. Catholics and Huguenots in XVIth-century Paris. Oxford Univ. Press, , с. . 27 Вот цитата, в которой объединяются «королевский въезд», «театр» и «народные увеселения»: «Въезд Карла VII,  г. Перед [монастырем] Филь-Дье был устроен фонтан на четыре трубы, из одной текло молоко, из другой красное вино, третья выбрасывала белое вино, а четвертая воду... Вся остальная часть улицы Сен-Дени и других, были украшены для театров, игр, персонажей и представлений, согласно обычаю того времени». G.Corrozet. Antiquitez… 28 Порой, в отношении «народных увеселений» была гораздо важней близость к церкви, как антиподу театральных подмостков. В новелле Деперье говорится о знаменитом театральном постановщике Жане Понтале, как просто о шутнике, который устраивает очередную проделку у церкви Святого Евстахия, играя на тамбурине. При этом «у Св. Евстахия», значит — на Лез-Аль (les Halles), рыночная площадь, но в тексте об этом не сказано, а, значит, это и не осмысляется.

164 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 164

10/1/08 12:05:45 AM

щади под представления требовало большей стабильности, более сильной власти: «Бургундский дворец…комедия в большом зале…Также в Париже много других комедиантов, артистов и музыкантов, которые показывают чудесные и художественные вещи, проходя множество раз на дню от одной улицы до другой. Другие обосновались в каком-то одном квартале, объявляют (о представлениях — А.Л.) и собирают деньги».

Добинье в «Бароне де Фенесте» 29 указывает, что часто театральные представления (профессиональные, не акробатические!) устраивались в залах для игры в мяч, а тот же Платтер рассказывает, как Париж буквально захватили игроки в мяч — вместо того, чтобы реставрировать дом, его сносят, и оставляют место для игры в мяч. Таким образом, мы выходим к еще одной ассоциации с площадями — как площадками для игры, т.е. нормативной «форумно-спортивной» функцией. Но здесь сразу надо заметить, что эти площади, образовавшиеся после сноса домов, не воспринимались как площади (нет самого слова), хотя они и были воплощенным аналогом мечтаний Ле Раме. Таким образом, мы видим, что изначально (и до самого конца XVI в.) площади никак не ассоциировались с какими-либо праздниками, будь то королевские торжества (которые проводились во дворцах или растягивались на весь город, как в маршрутах королевских въездов), народные увеселения (которые проводились везде, где только можно, а особенно на улицах), и даже театральные представления в современном смысле этого слова (проводились в старых дворцах). Можно даже отметить, что первые два вида были чрезвычайно «мобильны» и «динамичны» — словно само городское пространство Парижа еще не зафиксировалось. Далее мы увидим, что реальное использование властью площадей (для оповещений и казней) тоже имело «динамичный» характер. Оповещения У площадей была еще одна сфера применения, никак не отраженная в утопиях и архитектурных трактатах. Власть использовала их, и весьма активно, для оповещений, «криков». «Криками под звуки труб» сообщали обо всем подряд, от мира с англичанами или папой и покорения Милана, до, например, наступления голода в Париже. Или даже, в весьма неофициальной форме, о смерти Генриха III в  году. «И тут же она направилась к мадам де Немур, своей матери (которая выказала не меньшую радость), а затем обе взобрались в их карету и стали ездить по городу, и на всех перекрестках и площадях, где они

29 Теодор Агриппа д-Обинье. Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям (пер. И.Я.Волевич, В.Я.Парнах). Москва, «Наука», .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 165

165

10/1/08 12:05:45 AM

видели собравшийся народ, они громко кричали: “Хорошие новости, друзья! Тиран умер! Во Франции больше нет Генриха Валуа!”» 30

Стоит заметить, что в этом случае чаще всего используется не термин place, а carrefours (перекресток). Хотя, в некоторых источниках, например, нотариальных актах из собрания Куайека ясно сказано, что и площади использовались для объявлений. Как и в случае с маршрутами королевских въездов, использование площадей для оповещения было «динамическим» — ведь перекрестки это то место, куда стекается движение по главным улицам, не более того. Это некая вершина улиц. «Все площади и особенно те, которые являются пересечением улиц, называемым перекрестком, то есть площадью четырех дорог, досягаемых со всех сторон…» 31

Заметим, что такое представление о площади, на самом деле, входит в некоторое противоречие с утопическим, где площадь — это замкнутое, изолированное пространство. Казни В ряду контекстов, где фигурируют площади, уверенно лидируют казни. Не торговля, не народные праздники, не театральные представления, не прогулки, не какие-либо акции самоуправления, не официальные торжества. Площади в контексте «казнь» упоминаются чаще, чем во всех прочих контекстах вместе взятых. Важная черта в связи с казнями: площади не были их единственным пунктом, хотя часто — конечным. Казни не совершались на одном месте. Они проходили по своим маршрутам, являясь очистительной церемонией, значимой для всего города. Осужденных на смерть или какое-либо другое наказание (покаяние, денежный штраф, сожжение еретических сочинений), возили по всему Парижу, тем самым оставляя на городе некие «метки». Порой эти маршруты бывают довольно запутанными. Самая частая и простая комбинация такая: осужденного везут из тюрьмы (например Консьержи) до Нотр-Дама, где он приносит покаяние, затем к одному из нескольких мест: площадям Гревской, Мобер, Свиной, Ле Аль (там Пилори, «позорный столб»), или кладбищу Невинноубиенных, где происходит собственно казнь (сожжение, удушение, колесование, отрубание языка, или отрубание кистей), а потом тело, целиком или по частям, доставляют на Gibet de Paris (за стенами Парижа) или к четырем основным воротам. Причем тип казни был явно связан с характером преступления, 30 Journal de l’Estoile pour le regne de Henri IV (–) Paris,  31 Etat de Paris au XVI-e siecle, extrait de Theodore Zvinger « Methodus Apodemica », trad. Fr. J.Cousin EMemoire de la Societe…T. , .

166 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 166

10/1/08 12:05:45 AM

что, в общем, известно (государственных преступников, изменников, разрывали лощадьми; еретиков обязательно подводили к Нотр-Даму или церкви Святой Женевьевы, а то и к обеим церквям, их книги жгли у Нотр-Дама: в данном случае это «у Нотр-Дама» выражалось как раз через один из синонимов площади: «parvis», хотя часто использовалось и «devant» (перед). Итак, реально площади играли значительную роль лишь для однойединственной практики в жизни парижан, и то, эту роль приходилось делить с другими элементами городского пространства. Можно сказать так: площади входили в схему особого движения. Все проявления жизни, а в данном случае административно-сакральные, словно бы еще не остановились, не зафиксировались за одним местом. Площадь представляла собой лишь одну из станций на пути. Следует заметить, что в -х годах, кажется, теряется четкая «маршрутность» казней. В дневнике де Летуаля много сообщений о казнях без уточнений маршрутов, а главное — в местах, прежде для того, если верить ранним дневникам, не использовавшихся. Можно предположить, что постоянное напряжение религиозных войн вытеснило некое традиционное пространственное значение маршрутов, однако, конечно, не лишило казни очистительной силы. Казнить стали где угодно и без подробностей — или, по крайней мере, так воспринимали наблюдатели. Де Летуаль просто сообщает: сожгли (повесили) такого-то на площади Грев, или Мобер. И, тем не менее, вплоть до начала XVII века площади и казни как бы сливались: это наиболее надежная ассоциация (можно сказать и до начала XX в. и вспомнить, например, о роли площади Согласия во время Французской революции). Все путеводители и иностранные путешественники обязательно говорят об этом. Кстати, стоит заметить, что у архитекторов и утопистов такая функция площади вообще не упоминается! Для XV-XVI вв. имеет место и некий «дрейф» мест казни. Так, если в XV веке наиболее «модна» была Ле-Аль с Пилори (Позорным столбом), то в XVI в. первенство постепенно переходит к Гревской, но какое-то время с ней соперничают площадь Мобер и Свиная. Таким образом, в XVI веке площади через маршруты казней включались в некую динамику. Можно предположить, что и в этом контексте как стабильные, статические объекты они не воспринимались. Бунты и военные действия В освоении и присвоении городского пространства всегда особую роль играли военные действия, которые заставляли современников особенно остро ощущать это городское пространство. Некоторые элементы даже входят в историю исключительно в таком контексте. Интересно, что в путеводителе Ж. Коррозе, который рассказывает о парижских событиях со времен Юлия Цезаря, слово перекресток (carrefours) впервые появляется только в XV в., когда он рассказывает о цепях на пеЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 167

167

10/1/08 12:05:45 AM

рекрестках во время уличных боев Столетней войны. И вплоть до XVI столетия, перекрестки для него ассоциируются именно со сражением и только затем — с другими событиями. Однако, если немного сдвинуть акцент на народную активность в целом, на самоуправление и бунтарство, наблюдается интересная картина. В нашем, современном сознании площадь привычно связывается с такого рода деятельностью. То же происходит, например, и у Филлипа де Коммина (конец XV в.), когда он путешествует и пишет об иностранных городах, Генте и Флоренции. Он вообще упоминает площадь всего четыре раза, из них три касаются мятежей в Генте и один — во Флоренции. Но с родными, французскими площадями у него таких ассоциаций не возникает. И напротив, они есть у путешествующих иностранцев, заметим, иностранцев, происходящих из мест, богатых историей самоуправления. Например, у Бонаккорсо Питти в описания мятежа майотенов в Париже – упоминается Гревская площадь: «…начал восстание в Париже «тощий народ», и восстание это начала одна торговка на площади, которую сборщик налогов хотел оштрафовать за неуплату габеллы на фрукты и травы, которые она продавала. Она начала кричать «Долой габеллу»…И весь народ поднялся, и все побежали к домам сборщиков габеллы, разграбили их и поубивали... И, поскольку весь этот тощий народ был без оружия, один из них направил их к новому замку, где еще мессер Бертран Дюкеглен, тогда бывший коннетаблем Франции, велел хранить 3000 налитых свинцом палиц…Народ разбил топорами двери башни, где лежали упомянутые палицы, каковые стали с тех пор называться «молоточками», разбежался по всему Парижу, грабя дома королевских служащих и многих из них убивая…» 32

Другие парижские авторы, как и Коммин, какие-либо военные события, даже сборы, на площадях вплоть до второй половины XVI века не упоминают. В источниках XV в. отряды собираются там, где они нужны — у городских ворот, у крепостей (Бастилия, башня Билли). Важные изменения начинаются с Религиозных войн, и особенно они проявились в День Баррикад ( мая  года), когда Католическая Лига сторонников герцога Гиза буквально восстала против прогугенотской политики короля Генриха III и захватила Париж. Именно в День Баррикад выяснилось, что власть, как королевская, так и городская, не уделяла площадям достаточного внимания, в первую очередь, именно в военном смысле. О «Дне Баррикад» сохранилось множество документов. Также это событие попало и в парижские дневники. Интересно сравнить восприятие их в дневниках, в отчетах и других документах, составленных с какой-либо иной целью (например, оправдать или осудить действия властей). 32 Питти, Бонаккорсо. Хроника. (пер. З.В.Гуковской). «Наука», Ленинград, 

168 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 168

10/1/08 12:05:45 AM

Вот как описывает в своем дневнике День Баррикад Николя Брюлар, один из лигеров 33: «В среду 11 дня указанного месяца (мая 1588 — А.Л.) Король собрал некий совет, чтобы узнать, что ему можно сделать для спокойствия города и управления, опасаясь, что указанный господин Гиз возжелает захватить его и распределить (власть — А.Л.) иначе, чем это было при нем (Короле — А.Л.), и этот совет предложил поставить четыре тысячи швейцарцев с гвардией Короля в четырех местах (площадях?) города, чтобы укрепиться и затем сделать смотр вооруженным горожанам, которые имеются, и какие у них в домах есть люди, что было сделано в четверг 12, и указанные швейцарцы для охраны поставлены на площади Ратуши (Hotel de Ville), другие — на кладбище Невинноубиенных, другие — от Нового Рынка до края моста Сен-Мишель и другие — у Малого Моста…Увидев это, горожане стали вооружаться и барикадироваться против них, и натягивать все цепи в городе таким образом, что они взбунтовались против швейцарцев и гвардии и пошли с ними сражаться, что привело к тому, что их осталось (лежать) восемьдесят или сто, которых разгромили горожане, и если бы только господин де Гиз не прибыл их отбивать, они были бы все убиты, даже маршал Домон, де Бирон и До, который, как говорят, и дал этот совет…»

Вот другое описание, из специальной «реляции по случаю»: «В четверг швейцарцы вошли в Париж через ворота Сен-Оноре. Когда они вошли, их силы были распределены по приказу Его Величества и под предводительством господина Бирона по разным местам и площадям, не для того, чтобы что-либо предпринимать или кого-то обижать, но только для того, чтобы удержать город и не допустить какого-либо бунта или возмущения в нем…Их поместили на площади Св.Иоанна-на-Грев (la place de Saint-Jean-en-Greve) и перед Ратушей…Также на Малом Мосту… на Новом Рынке…на [кладбище]Невинноубиенных и во многих других местах…Порядок этого распределения был хорошо исполнен для той цели, с которой оно было сделано, но это не дало ни блага, ни защиты, ни твердости. Распределение не было повсеместным, и его не было в нескольких местах, где оно было особенно необходимо, из-за неохоты людей, а особенно на площади Мобер, где в начале не было никого; ведь этот кантон (ce canton-la), будучи захваченным, мог быть причиной того, что и все остальные оказались бы заняты. И вдруг студенты с одной стороны начали двигаться и спускаться от Университета; и вскоре площадь Мобер была захвачены; несколько баррикад были устроены в десяти шагах от швейцарцев…Господа де Бриссак, Буа-Дофэн, Шамуа и другие сторонники господина де Гиза начали наседать на швейцарцев, и те не оказывали никакого сопротивления» 34.

33 Nicolas Bruslart. Journal d’un ligueur parisien. Edition critique, introduction et notes 34

par Xavier Le Person, Geneve, . Amplification des particularites qui se passent a Paris lorsque M. de Guise s’en empara et que le Roi en sortit. Mai E Archives curieuses de l’histoire de France…Paris, . Tome .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 169

169

10/1/08 12:05:45 AM

Приведенный выше отрывок — уже не из дневника, а из более или менее официального донесения. Здесь мы видим несколько интересных вещей, касающихся площади. Во-первых, Гревская площадь неожиданно названа площадью Св.Иоанна-на-Гревской (площади), т.е. в честь церкви, которая уже носила название площади. Во-вторых, в отношении площади Мобер употреблено странное словечко canton, с возможной отсылкой к швейцарским кантоном и со значением «плацдарм». И, наконец, сама площадь Мобер представлена как стратегически важный парижский объект. Таким образом, получается, что король, последовав совету и не разместив на ней войска, допустил ошибку. Горожане (в первую очередь студенты), захватили ее, и королю, в конечном итоге, пришлось покинуть город. А разместил он войска в других местах, не все из которых были связаны с площадями (два из четырех — у мостов). Однако, эти места, как указано в других документах, были «обычными» для распределения войск (endroits accostumes). То, насколько события Дня Баррикад повлияли на восприятие всего городского пространства Парижа, заслуживает отдельного рассмотрения. Касательно же площадей заметим, что в этот день их стали использовать, и использовать неожиданно для королевской власти. Другие источники (в частности, один из них — практически дневник лигера, эшевена Сент-Йона 35) указывают несколько иное размещение войск, и более сложную картину захвата площади Мобер: «Гриллон, грозя небу и земле, единственный, который хотел пройти по телам парижан, пожелал захватить площадь Мобер; но обнаружив, что самый вход (emboucheure, дословно «устье», «горловина») на указанную площадь Мобер закрыт в районе перекрестка Сен-Северен, где утвердился один капитан от Университета, этот Гриллон был вынужден развернуться и поменять дорогу; это и было первое сопротивление, оказанное горожанами… …Вышеуказанный капитан от Университета, который командовал на улице Сен-Жак, распределив свою десятку хорошо забарикадировавшейся и занявшей три места, а именно: место церкви Сен-Ув, перед часами Сен-Бенуа и перед Якобинцами; вышел к перекрестку Сен-Северен с отрядом своих горожан, чтобы показаться у входа (emboucheure) на перекресток Сен-Северен, от которого зависел проход к площади Мобер, и прибыв туда, немедленно приказал выстроить баррикаду в шести шагах от противников, которые выставили стражу на указанном перекрестке Сен-Северен, и ее бесславно прогнали и принудили выстроится рядом с гвардией…»

Де Летуаль, не испытывавший никакой симпатии к Католической лиге, не стал вдаваться в подробности, а сообщил лишь, что  мая король разместил солдат во многих местах Парижа, а горожане, видя, 35

Histoire très véritable de ce qui est advenu en ceste ville de Paris depuis le  mai  jusqu’au dernier jour de juing audit an E Archives curieuses de l’histoire de France… Paris, . Tome .

170 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 170

10/1/08 12:05:45 AM

как они появились на улицах, стали строить баррикады, и убили много швейцарцев, которые — что тоже интересно! -— были зарыты во рву, сделанном на паперти Нотр-Дама 36. События Дня Баррикад остались надолго в памяти не только горожан, но и других французов, и в явной ассоциации с площадями. Ниже следует цитата из повести Добинье, гугенота, написанная как минимум через  лет: «Сатана…примчался к вратам ада весь взмыленный и давай орать, как сумасшедший: «Все не баррикады!» — ну прямо вылитый граф де Бриссак на площади Мобер» 37. Как уже говорилось, большого числа цитат, связанных именно с коммунальной деятельностью на площадях, аналогичной той, что происходила в итальянских городах-республиках, таких как Флоренция, в дневниках не найти. Однако еще ближе к «королевскому торжеству»  г. у де Летуаля появляются упоминания коммунальной деятельности, связанной с Гревской площадью — причем, это уже не ассоциации, а, скорее всего, реальность, которая попала в описания. Речь идет о подготовке к Генеральным штатам  января  года, когда на площади собирался народ для обсуждения. Такая деятельность, наверняка, происходила и раньше. Но теперь она начинает попадать в источники, а значит, площади начинают ассоциироваться с ней. Однако, скорее всего, гораздо большее значение имел сам факт «овладения городским пространством» восставшими. Можно предположить, что власть, столько натерпевшаяся от самоуправства народа, тоже это заметила и поспешила обезопасить себя от подобного в будущем. К еще одному способу «овладения» относится картография. Более подробно об этом будет сказано в третьей части статьи. Теперь же достаточно указать, что начиная с  г. Париж запечатлевается на картах, и во время Религиозных войн эти карты используются! Пропорции и эстетика Историк урбанизма Пьер Лаведан 38 выводит происхождение новых, королевских площадей Парижа из двух источников: дворцов и их дворов, как уже указывалось, и мостов. Дело в том, что мосты Парижа изначально были очень тесно застроенными. По словам иностранного путешественника, «чтобы увидеть воду, надо было зайти в лавочки, которые стояли на мосту». 36 Pierre d’Estoile. Journal de Henri III, roy de France et de Pologne (–)ECollec37 38

tion complete des memoires relatifs a l’histoire de France. Par M.Petitot. Tome XLV. Paris, . Приключения барона де Фенеста. Глава . E Теодор Агриппа д-Обинье. Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям (пер. И.Я.Волевич, В.Я.Парнах). Москва, «Наука», . Pierre Lavedan. Histoire de l’Urbanisme Renaissance et Temps modernes. Paris, .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 171

171

10/1/08 12:05:45 AM

Начиная с середины XVI в. мосты начинают перестраиваться. И при этом их фасады унифицируют! Т.е. делают то, что требовали от идеальных площадей Альберти и Палладио. Надо только упомянуть, что принципам архитектуры итальянского Возрождения в целом в Париже следовали и гораздо раньше, начиная с Франциска I (при постройке Лувра, Тюильри и множества других зданий в городе и пригородных дворцах). Само понятие красоты в отношении зданий тоже уже вполне знакомо парижанам. В частности, градостроительную деятельность Франциска отмечает и Жиль Коррозе. Однако в дневниках перестройки мостов, хотя и отмечаются, но без подробностей. Лишь Н. Бонфан указывает причину, и, главное, не упускает и новшество — пропорциональность: «В начале 1553 г. были снесены дома, располагающиеся на Малом мосту, со стороны (госпиталя — А.Л.) Отель-Дьё, которые от ветхости падали в Сену, а взамен были выстроены другие, из камня: все одного размера и выстроенные в одну линию... »

После этого, в  г., началось строительство Нового моста, по словам Лаведана — настоящего прообраза Королевской площади. Он строился с перерывами и был закончен благодаря настойчивости Генриха IV в  г. Его возводили уже настоящие архитекторы — Гийом Маршан и, возможно, Батист дю Серсо, который имел отношение и к Королевской площади. Благодаря Новому мосту два островка объединили с Ильде-Сите и на этом месте как раз и разбили площадь Дофина. В  на наземной части Нового моста была поставлена первая королевская статуя — Генриха IV. Те же одинаковые фасады, та же выстроенность в одну линию, как у Малого моста, только дома теперь стали красивее. По той же схеме, буквально через несколько лет начали строить первую новую Королевскую площадь. Заключение Таким образом, завершилась довольно долгая история (если считать с трактата Альберти, растянувшаяся на  лет!). Что мы можем заключить из анализа контекстов? К концу рассматриваемого периода восприятие площади изменилось. Изменилось, безусловно, восприятие и всех других элементов городского пространства. Город все более становится объектом обозрения и изучения со стороны жителей и властей. В отношение площади мы видим, что она как бы проявилась, стала занимать больше места в субъективных переживаниях авторов текстов. Появились новые контексты — площадь начинает связываться с теми функциями, о которых думали теоретики: представления, спортивные состязания и, наконец, театрализованные торжества. Последняя фунция-ассоциация имеет отношение к тому, что власть начинает использовать площадь, планировать площадь, строить пло-

172 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 172

10/1/08 12:05:45 AM

щадь. Это известно из истории города Парижа, но это также видно из анализа восприятия. Площадь как бы остановилась, стабилизировалась, потеряв свои «динамические» контексты. С одной стороны, она была включена в официально-торжественные маршруты, а с другой стороны, видимо, начали исчезать маршруты казней, т.е. само символическое движение. Площади стали закрываться, превращаться, действительно, в подобие дворцовых дворов и театров. Таким образом, между нормативноутопическим образом и образом восприятия возникает тем больше сходства, чем ближе источники к концу периода. Можно предположить, исходя из анализа контекстов и функций, чем были вызваны, хотя бы частично, такие изменения. Во-первых, пришло время воплощения идей итальянских теоретиков. Это связано с дальнейшим распространением идей итальянского Возрождения и неоплатонизма в частности. Тут можно вспомнить исследования Дени Крузе о платонизме власти в эпоху Религиозных войн и чисто архитектурную историю Парижа (волны итальянских архитекторов и теоретиков: при Франциске I, при Екатерине Медичи, наконец, при Генрихе IV уже работают свои мастера, вполне пропитавшиеся итальянской эстетикой). Во-вторых, становится понятно, что «овладение городом» во многом было вызвано событиями Религиозных войн, когда Париж стал ареной военных действий, направленных против королевской власти. Использование площади как места сбора милиции и горожан, жаждущих Генеральных штатов, места вывешивания афиш, возможно, показало власти их важность. Кроме того, ренессансное развитие уже в технической, а не философской или эстетической области привело площадь в сферу внимания власти. Здесь в виду имеются в первую очередь карты и, например, желание произвести обзор города, его хозяйственный осмотр как единого целого. В целом, очевидно, что в Париже XVI в. площади все больше включались в сферу внимания как власти, так и простых наблюдателей. . Обзор города с башни 39

Теперь поговорим о еще одной практике, связанной с городским пространством Парижа, и доставшейся нам в наследство. Это туристический обзор города с высоты. Сейчас все лазают в высоту, на колокольни 39

На обзор города с высоты обращает внимание Мишель де Серто в своей статье «Пешком по городу» (пер. А.А.Космарского части  главы  из сборника Michel de Certeau, The practice of everyday life” Vol., , опубликованной в журнале сообщества Communitas, №, ). В этой статье де Серто предполагает, что практика могла зародиться на рубеже XVI и XVII вв.

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 173

173

10/1/08 12:05:46 AM

и башни и специальные обзорные площадки. Городские башни обыгрываются всевозможными способами. Например, в знаменитой сцене из фильма «Кинг-Конг», почти в самом конце: воплощение «доброго дикаря» (даже доброго дикарского животного) по простоте душевной залезает на высокую башню, глядит оттуда на город, тоскует, вспоминая родные скалы и джунгли, и тут на него налетает злая авиация. Этот образ «доброго дикаря», простодушного варвара, взобравшегося на башню, имеет замечательного предшественника, относящегося как раз к рассматриваемой нами эпохе. У Франсуа Рабле юный шалунвеликан Гаргантюа приезжает в Париж, чтобы учиться и, утомленный зеваками, залезает на собор Нотр-Дам. Тут бедолагу тоже тревожат любопытные, и он, заявив, что сейчас отплатит им за гостеприимство, орошает их потоком мочи, при этом смыв многие тысячи и установив новую этимологию названия «Париж» 40. Хоть это выглядит весьма анекдотично, придется признать, что литературный Гаргантюа был первым туристом. Что же с реальными туристами? Они появились более полувека спустя после выхода книги Рабле. Самое первое описание «обзора» (и тоже с башни собора Нотр-Дам) мы найдем у швейцарца Томаса Платтера (): «С каждой стороны (от дверей — А.Л.) поднимается по одной высокой квадратной башне. Эти две башни имеют абсолютно одинаковую высоту; в них по  туаза высоты и они могут служить для защиты, так как их верхушка не заканчивается острием, а представляет собой платформу. Я поднялся туда и порадовался красивому виду на город. Мне также восхваляли большой колокол... в хорошую погоду его слышно на семь лье». В травелогепутеводителе немца Йодокуса Зинзерлинга (Jodocus Justus Zinzerling,  г.) сказано, что в Париже есть церкви «и особенно Нотр-Дам и Св. Женевьевы, башни которых позволяют осмотреть весь Париж». Здесь мы имеем дело уже с протоколом, правилом культурной практики. Конечно, нет еще указания на обязательность обзора города с высоты, как для некоторых парижских достопримечательностей, о которых в путеводителе француза Клода де Варенна ([] ) сказано, что их «необходимо осмотреть». Надо признаться, что не все иностранные «туристы» проявляли хоть какой-то интерес к башням и другим «высотным зданиям». Например, бывший в Париже за четыре года до Платтера шотландец Фюнес Моррисон (), хотя тоже упомянул, что большой колокол слышно на семь лье вокруг, и называют этот колокол «Мария», на башни никакого внимания не обратил. Более того, следуя более раннему путеводителю швейцарца Теодора Цвингера () он сообщил, что у собора НотрДам их четыре, а не две! Тем не менее, два упоминания, Платтера и Зинзерлинга — это уже некоторое свидетельство культурной практики. Благодаря им, мы можем 40 Ф.Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль». Книга , гл.  ( г.)

174 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 174

10/1/08 12:05:46 AM

примерно зафиксировать дату ее возникновения — рубеж XVI и XVII вв. Попробуем теперь отыскать ее истоки, и не у иностранцев (т.е. в конечном счете, в культуре их стран), а в самом Париже. Во-первых, следует допустить, что если Платтер мог позволить себе забраться на церковную башню, значит, это, в принципе, не возбранялось. Однако до него, вероятно, с конкретной целью осмотра достопримечательностей никто этого не делал. Во-вторых, предположим, что в предшествующее столетие, а именно XVI в., что-то подготовило эту практику. И предположим еще, что это было связано с изменением восприятия. Даже если мы согласимся, что в Париж эту практику занесли иностранные туристы, нам придется признать, что в самом Париже к этому были готовы. Скудость источников не позволяет сделать окончательных выводов, поэтому мы ограничимся рядом гипотез. Рассмотрим несколько направлений, связанных с этой практикой. Итак, обзор города или его частей с высоты вообще, без туристических целей. Далее, обзор города не обязательно с высоты, но не частями, а со стремлением к целостности, хотя бы и воображаемой. Наконец, отношение к высоте в городе, к его вертикальному измерению. К рассматриваемой практике имеют отношения многие другие темы. Достаточно упомянуть такую: согласно Роберу Мандру, зрение среди органов чувств в начале Нового времени занимало лишь третье место (после слуха и восприятия наощупь) 41. Но вернемся к источникам. Что же, до швейцарского туриста Парижа никто с высоты не осматривал? Осматривал, по крайней мере, один раз, и человек далеко не последний во французском государстве. Речь идет, опять же, о Генрихе IV: «1589. Среда, 1-го ноября: в этот День Всех Святых, король пожелал открыто поглядеть на свой город Париж, и поднялся высоко на колокольню церкви в Сен-Жермен-де-Пре, куда его проводил один монах, с которым он находился наедине, и, спустившись, он сказал маршалу Бирону, что его охватил страх, когда он был с этим монахом, при воспоминании о ноже брата Клемана, и что он никогда не пойдет с каким-либо монахом, если у него перед этим не поищут нож…» 42

Маленькое уточнение, чтобы стала понятна интрига: незадолго до этого на короля покушался монах брат Клеман, а значит, чтобы полюбоваться своим городом, королю действительно пришлось пережить весьма неприятные минуты. В остальном здесь все кажется понятным: королю просто пожелалось обозреть свой город с башни. Однако мы уже в курсе, что это действие было весьма новым. Мы знаем, что после это41

R.Mandrou. Introduction to modern France.–. An essay in historical psychology. New York,  [Paris ]. 42 L’Estoile, Pierre de. Journal d’un bourgeois de Paris sous Henri III (отрывки), Paris, .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 175

175

10/1/08 12:05:46 AM

го рискованного подъема короля на башню эта практика, можно сказать, утвердилась и попала в путеводители. До этого никто из монархов таких пожеланий не выражал. Тут вполне может возникнуть возражение: все это обсуждение и яйца выеденного не стоит, потому что и башни и колокольни издавна использовались для выглядывания врага и предотвращения пожаров! Однако оказывается, что не издавна. Специальные пожарные каланчи, например, в Европе стали строить лишь на рубеже XVIII и XIX в. Использовали ли до этого уже существующие «высотные» здания? Контекстуальный контент-анализ текстов этого не подтверждает. В контексте «пожар» — кстати, довольно частом — «башни» и «колокольни» не встречаются, за исключением тех случаев, когда сами же башни и горят, например, пораженные молнией, как башня Билли в  году 43. Как же тогда пытались предотвратить пожары? Очень просто: особые люди обходили все улицы, когда угроза была особенно велика (например, когда враг близко, засланных поджигателей использовали активно, и о упоминание «противопожарных мер» именно такого, не-высотного характера в дневниках довольно часто). Например, в  г. были пожары в Труа — их связывали с фламандцами, тогда врагами короля Франциска I. Ожидали поджигателей и в Париже, причем, ходили слухи, что они используют «греческий огонь». Вот как Николя Версорис описывает противопожарные меры: «Также после собрания в Ратуше горожан Парижа было решено, что в каждом квартале от каждого десятнике по ночам будут ходить по улицам квартала до шестнадцати вооруженных человек... Кроме того горожане Парижа, боялись настолько сильно,... что стали забивать дырки и выходные отверстия своих подвалов и другие окна внизу, которые выходят на улицы, чтобы поджигатели ночью не бросили им греческий огонь... а также было приказано хозяевам домов всегда держать наготове много воды...»

Нечто подобное характерно, кстати, и для маяков: по подсчету Алана Стивенсона, к  г. по всей Европе их было лишь , зато к  г. стало . Первый «современный маяк», как указывает Стивенсон, Tour de Corduan в Бискайском заливе, начали строить в  г., а закончили примерно в  г., еще при Генрихе IV 44. История выглядывания врагов с высоких мест сложнее. По крайней мере, общеизвестно, что в средние века в замках (не в городах) баш43

44

У Ж.Коррозе. Или, например, в «Дневнике Парижского горожанина» за  г.: «В середине Пасхи случилась гроза... Молния ударила в церковь Сен-Мартен-деШам, сбросив крест, верхушку колокольни с каменным шариком... ремонт обошелся больше, чем в  золотых экю... » A. Stevenson. A Rudimentary Treatise on the History, Construction and Illumination of Lighthouses. London, .

176 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 176

10/1/08 12:05:46 AM

ни использовались для дозоров. Но что касается Парижа, в дневниках мне встретилось лишь одно-единственное упоминание — в анонимном «Дневнике парижского горожанина» (–). В  году арманьяки (враги бургиньонов и их союзников англичан, занявших тогда Париж) захватили Сен-Дени и Сен-Клу, городки в нескольких километрах от Парижа: «Их (арманьяков — А.Л.) сеньоры расположились на Монмартре и оттуда смотрели на Париж, кто в него заходит и кто выходит, и это вызывало у парижан большой страх». Здесь можно вспомнить, что как раз в XVI в. королевская власть начинает активно бороться с самостоятельностью аристократов в провинции и сносить их замки вместе с донжонами. В самом же Париже при Франциске I была снесена большая часть Лувра (как раз классического средневекового замка) вместе с башней. Возможно, старые (средневековые) представления о «высотных зданиях» к XVI в. были окончательно забыты, а новые, которые мы и пытаемся проследить, только возникали. С чисто бытовой точки зрения, жить на высоте не считалось престижным. На верхних этажах селились люди победнее, например, студенты. Почтенные домохозяева и особенно ремесленники жили на втором этаже, первый оставляя для лавки или мастерской. Чердаки всегда были дешевле — об этом свидетельствуют, например, нотариальные акты XVI в., где приводятся цифры ренты. Однако, конечно, особых правил на этот счет не существовало. Попадаются, например, такие дневниковые сообщения (Пьер де Летуаль, за  г.): «...В Париже был найден мертвым месье Эгрефен, адвокат Большого совета, который либо упал, либо был сброшен из окна на самом верхнем этаже своего дома». Никаких иных «высоких устремлений» в дневниках мне пока обнаружить не удалось. Конечно, проживая в городе, где есть «высотные здания», парижане не могли их полностью игнорировать. Но упоминания об этом скудны. Приходится обращать внимание и на косвенные указания. Например, Николя Пулен, двойной агент (короля и лигеров), в  г., желая привлечь внимание заговорщиков, которых он потом выдаст, прогуливается под их окнами. 45 Можно предположить, что эти окна были не на первом этаже, хотя и необязательно. Контент-анализ показывает, что обыденное, профанное «вертикальное измерение» мало интересовало не только парижан, авторов дневников, но даже и Жиля Коррозе, автора самого первого парижского путеводителя. Башни в контексте, не связанном с их крушением или простым перечислением зданий какого-либо комплекса (что, по сути дела, и контекстом не является) упоминаются только тогда, когда речь идет об их сносе. Как раз У Коррозе и говорится о сносе Большой башни 45

«Ожидая, пока Леклерк выйдет из означенного места (дом Совета Лиги — А.Л.), я прогуливался поблизости взад и вперед с тем, чтобы он и его товарищи сразу меня заметили, так как рассчитывал, что увидев меня столь близко от места их собрания, они поверят, что я выказываю себя большим сторонником их партии».

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 177

177

10/1/08 12:05:46 AM

Лувра в , по указу Франциска I, чтобы «расширить пространство двора» 46. Башни, колокольни и даже вторые-третьи-четвертые этажи практически не интересуют авторов указанных источников до -х годов 47. В проанализированных текстах дневников и путеводителей XVXVI вв. башни (категории и имена), башенки и колокольни упоминаются всего  раз (можно сравнить с цифрой  для площадей). Это слишком незначительное количество, чтобы продолжать разбирать единичные контексты. Мы ограничимся одним, введя различение профанного и сакрального (+символического) восприятия «вертикали» и «верха». По поводу профанного достаточно сказано выше. По поводу сакрального можно прочесть в статье Жака Ле Гоффа «Язык жестов Чистилища»: «Системы пространственной оппозиции, предпочитаемые средневековыми христианами — и не только средневековыми, — представлены парой верхниз, которая, в свою очередь, порождает пару подниматься-спускаться, и парой внутренний-внешний, порождающей пару входить-выходить, которая без труда трансформировалась в триаду входить-пересекатьвыходить. В средневековой христианской идеологии большое значение имели направления вверх и внутрь. Идеальная цель, которую предлагалось реализовать христианину, заключалась в вознесении духом и сосредоточенности на мире духовном (вознесение и интериоризация)». Он же в «Теле и идеологии на средневековом Западе» еще раз повторяет: «Похоже, что внутри традиционных индоевропейских систем, на основании которых определяется значимость пространства, средневековый человек оппозиции лево-право (разумеется, существующей по-прежнему, ведь на Страшном суде Бог определит праведников по правую руку, а грешников — по левую) предпочел оппозицию верх/ низ и оппозицию внутренний/внешний» 48. 46

Fit raser la grosse tour du Louvre pour spacier et amplifier la cour d’iceluy Chasteau (Gilles Corrozet, Nicolas Bonfan. Antiquitez chroniques et singularitez…de Paris. P., ). 47 Вот достаточно типичное упоминание этажа — он служит измерителем несчастья. Потопа, и причем буквально. «В  г. маленькая река в Париже и предместье СенМарсель (р.Бьевр — А.Л.) разлилась до того, что большая часть улиц в этом предместье и дома до второго этажа оказались в воде…» (Corrozet, p.  a) На самом деле, еще до XVIII в. холмы, а также башни и этажи домов служат косвенным указанием на потоп (см. М.Ямпольский. Наблюдатель. Очерки истории видения. М., НЛО, ). В начале этой традиции — горы, которые в Библии впервые упоминаются именно в связи с потопом, и таким образом, «горный рай» становится пропавшим раем, раем, связанным с грехом. Следует упоминуть, что колокола часто встречаются в контексте военных действий: когда враг подходил близко, в них запрещали бить, чтобы не пропустить атаки (а во время осады жители погибали от эпидемий), а сигналом к Варфаломеевской ночи  г. послужил удар колокола на Пале. 48 Обе статьи: Жак Ле Гофф. Средневековый мир воображаемого. Пер. Е.В.Морозовой, М.,  — L’imaginaire medieval. Essais par Jacques Le Goff. Gallimard, Bibliotheques des Histoires, 

178 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 178

10/1/08 12:05:46 AM

Ле Гофф указывает, что эти оппозиции значимы не только для Средневековья, но и для Нового времени, ссылаясь на статью «Верх и Низ» Карло Гинзбурга 49, в которой, скорее, разбирается уже даже не психологическая, и не сакральная, а гносеологическая ориентация (верх-Богзнания). Это достаточно общие указания. Что же с конкретным городским пространством Парижа? Почитание сакрального «верха» можно найти и здесь. В прямом, пространственном смысле: ведь башни, и особенно таковые Нотр-Дама, ближе к небу. Коррозе () пересказывает средневековое «сообщение», ссылаясь на хроники Фруассара: «В 1389 г. Изабелла Баварская, королева Франции, совершала свой въезд в Париж. Когда она проезжала через мост Менял, обтянутый голубой тафетой с золотыми лилиями, некий человек в виде летящего ангела спустился с башни Нотр-Дама и возложил ей на голову корону; потом, с той же легкостью он вернулся, как бы летя, на место, с которого он спустился... » Это видение запомнилось и даже воспроизводилось впоследствии — правда, без реального полета и башен: в 1437 король Карл VII въезжает в Париж: «У ворот Сен-Дени юноша, представляющий при помощи особого искусства летающего в воздухе Ангела, вручил ему ключи от города».

В некотором смысле, эту «символически-сакральную» линию продолжал Евстахий Кнобельсдорф, автор хвалебной поэмы, посвященной Парижу (). Прежде чем объяснить, в чем заключалось это продолжение, стоит указать, что поэма весьма сильно повлияла на дальнейшую традицию парижских путеводителей — и травелогов иностранных путешественников, а это имеет прямое отношение к туристическому «обзору с башни». А также к тому, что действительно вызвало к жизни саму практику обзора — к картографированию города. Евстахий Кнобельсдорф был пруссак (т.е. польский подданный) и его поэма «Desciptio Lutetiae» («Описание Лютеции») написана на латыни. Здесь он действительно дает весьма подробное описание. Правда, еще до-картографического периода: здесь осью, вокруг которой закручивается описание, является река Сена. В этом, как уверяют современные комментаторы поэмы, Кнобельсдорф следовал образцу Авзония, восславившего реку Мозель. Также он следовал и другим образцам, например, сатирам Ювенала, когда утверждал, что улицы Парижа широки и на них невероятное движение. Движение и правда, существовало, но вот улицы были, наоборот, чудовищно узки. Причем, сам Кнобельсдорф это хорошо знал, так как прожил в Париже достаточно долго. Вероятно, также откуда-то из античной традиции появляется и устремленность вверх, связанная с башнями Нотр-Дама. 49

К. Гинзбург. Мифы-эмблемы-приметы. М., Новое издательство,  — Carlo Ginzburg. Miti emblemi spie. Einaudi . Естественно, эта статья публиковалась, как и статьи Ле Гоффа, еще ранее в журналах, Past and Present, .

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 179

179

10/1/08 12:05:46 AM

Обратимся к цитатам: «Сена поворачивает в своем движении, созерцая блистательные здания, до тех пор, пока она не видит, как вздымаются к небу две башни, которые были воздвигнуты некогда для божественной матери Христа...» — здесь как раз и проявляется линия «сакральности». А вот, скорее, просто «символическое» обыгрывание высотности, без обращения к христианским аллюзиям: «Жилища вздымают высоко в небо свои гордые вершины, чтобы быть более вместительными для своих владельцев... То, чему мешает недостаток места, позволяет искусство (Quod spatium vetuit, prestitit artis opus)». В самой поэме прочитывается легкость и стремительность: город, несмотря на то, что он описывается еще в пред-картографическую эпоху, уже виден как бы с высоты, с птичьего полета. Теперь перейдем к самой интересной части и попробуем понять, какими событиями, помимо случаев непосредственного созерцания, было вызвано появление практики «обзора города». Как и в случае с «торжеством на площади», мы найдем здесь желание власти присвоить себе городское пространство. На этот раз очень понятным способом: картографированием и посадкой особых чиновников, следящих за порядком в городе — с высоты. Сначала — картографирование. Сама его техника напрямую связана с обзором 50. Научная картография началась в – гг., с трудов Себастьяна Мюнстера и Геммы Фризиуса. Съемка производилась «планиметром» Фризиуса, прообразом современного теодолита, при помощи триангуляции: расстояния измерялись по земле («периамбулятором», колесом со счетчиком), а затем геодезисты забирались на башни или холмы, и учитывая их высоту, замеряли углы. С -х гг. в Англии уже использовались планшеты с планиметром, под которым крепился листок бумаги 51. Однако, хотя картография и развивалась с -х годов XVI в., а Себастьян Мюнстер включил во второй том своей «Космографию» ( г.), карту Парижа (выполненную в  г., и возможно, сделанную по памяти) в самом Париже она не была известна вплоть до  г., когда Франсуа Бельфоре перевел весь труд Мюнстера, а карту исправил. Между тем как раз в -м году королю Генриху II захотелось получить «портрет и рисунок... города Парижа». Этим портретом стал путеводитель Жиля Коррозе, выпущенный в том же году (у него уже были труды по парижским древностям, и сам путеводитель имел название «Древности, хроники и необычности... Парижа» 52), а с дополнениями Нико50

См. в этом же номерестатью К.В.Иванова, рассматривающего почти ту же эпоху и более подробно затрагивающего темы взгляда сверху на город в гравюрах и живописи 51 Landmark of mapmaking. An illustrated survey of maps and mapmaking. Text written by Charles Briecker. Oxford, ; Johannes Keuning. XVIth century cartography in NetherlandsEImago Mundi, № (); E.Lynam. English maps and map-makers of XVIth centuryEThe Geographical Journal. Vol., №/ (). 52 Les Antiquitez Chroniques et singularutez de Paris.

180 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 180

10/1/08 12:05:46 AM

ля Бонфана переизданный в  г. Именно Бонфан рассказывает про заказ «портрета и рисунка» — «рисунок», т.е. карту для короля заказал, видимо, сам Коррозе. Ее выполнили Трюшо и Уайо в  году, она была подробной и точной (в отличие от карты Мюнстера), и стала весьма популярной. Ее рассматривают, и уже на ее основании составляют путеводители! 53 Теодор Цвингер даже повторяет все ошибки этой карты, которые затем перешли в травелоги путешественников, в частности, Фюнеса Моррисона. Например, оба рассказывают о четырех островах на Сене в границах Парижа, хотя на самом деле их было три, а один, который находится у моста Шарантон, на карте сильно сдвинут. Именно из рассмотрения Парижа через карту происходят некоторые изменения в его глобальном восприятии: Ville и Universite (две из трех частей Парижа, третьей частью был Ile de Cite) начинают уподоблять двум полумесяцам или двум полукружьям, и этот образ кочует из одного травелога в другой. Сена перестает был главной осью Парижа, как это было у Кнобельсдорфа. По результатам контент-анализа, теперь все путешественники упоминают эти три «топографические» части Парижа (в дневниках их не упоминают!), примерно столь же часто, как и основные достопримечательности города: Нотр-Дам, Пале и Лувр. И даже сопровождают издания своих травелогов самодельными, схематичными картами, как Фюнес Моррисон. Картой (правда, неизвестно, этой или из французского издания Себастьяна Мюнстера) пользуются парижские заговорщики-лигеры, за которыми присматривает «двойной агент» Николя Пулен 54 . Словом, карты вошли в обыденную жизнь, вызвав появление своего рода «картографического восприятия». В желании осмотреть город с башни, безусловно, сыграло свою роль распространение гравюр, изображающих не только Париж, но и другие города. Их количество росло. Они начинают влиять даже на карты: если геодезисты изначально стремились изображать здания как бы под углом в %, «с птичьего полета», то позже в них вводится перспектива, таким образом, сочетая «трехмерность» гравюры и топографическую точность. Первая карта Парижа такого типа датируется  г. (Матиаса Мериана). 53

54

Вероятно, к анализируемой практике имеет отношение и общее развитие оптики, и, в частности, появление телескопов (люди начали смотреть в небо, в высоту). На появление оптических приборов как на причину «развития» зрения указывает и Р.Мандру. «Ассамблея в доме Сентея перед Сен-Жерве…Согласно предписанию герцога Гиза, необходимо выделить (новые — П.Ю.Уваров) кварталы и прикинуть, сколько лигеров может быть в каждом из них, затем назначить полковника для каждого квартала, а под его началом — четырех капитанов…тотчас же…Лашапель развернул большую карту на плотной бумаге, где был нарисован город Париж и его предместья. Вместо имевшихся  кварталов были выделены  новых, и для каждого был назначен полковник».

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 181

181

10/1/08 12:05:46 AM

Создание «портрета и рисунка» Парижа сопровождали иные административные действия власти, которые тоже имеют отношение к присвоению городского пространства. Вот что о них сообщает тот же Н. Бонфан. Король Генрих II, едва заняв трон, замышляет множество перемен в жизни Парижа. Карта ему, возможно, потребовалась для того, чтобы обнести стеной предместья Парижа (это начинание не было осуществлено). Он застраивает предместья, и вслед за ним за пределы городских стен устремляются аристократы и буржуа. В самом же городе он возводит административные здания и пристройки: «В этом (1550-м — А.Л.) году были заложены здания из камня и кирпича в Валле-де-Мизер, напротив Шатле, внизу которого располагаются жилища некоторых ювелиров и купцов: высший этаж был определен для комнаты комисаров Шатле... » «В это время сержанты-с-жезлом начали возводить себе жилища, по-другому говоря кабинеты или бюро, крытые шифером и украшенные изображениями короля и Справедливости, чтобы там пребывать днем. Одно такое у ворот Боде, другое в Сен-Жак-де-Лопиталь, третье у Малого Шатле, другое у моста Сен-Мишель, и на площади Мобер». «Другие письма (направлены королем — А.Л.) в отделения и учреждения комиссаров и квартиньеров, в некоторых местах и площадях Вилль, Сите, Университе и предместий: следить за делами и нуждами...»

Стоит упомянуть, что в той части путеводителя Коррозе, которую дописывал уже Бонфан в  г., т.е. касающейся событий после  г., городские элементы, находящиеся на высоте, упоминаются чаще и в новых контекстах. Бонфан первым упоминает о башне как об ориентире (а функция ориентира для городских элементов всегда показательна) — речь идет о башне Grande Boucherie (Большого Мясницкого Ряда). Он же упоминает часы на Пале, дважды — говоря о -х гг. До этого о них вообще ничего не говорилось, а тут сообщается об их ремонте. Возможно, это некое свидетельство того, что горожане начали поднимать голову вверх. Наконец, в знак некоторого подтверждения того, что практика исходила от власти, приведем такую цитату из дневника де Летуаля за  г.: Генрих III явно вызвал удивление своих подданных, когда «Король, одетый в фиолетовое, провел, закрытый по самое лицо, четыре или пять часов у окна некоего дома перед Отель-Дье, глядя, как проходят похоронные процессии» (хоронили его брата). Взгляд сверху получил еще одно королевское оправдание — за пять лет до того, как уже Генрих IV стал взбираться на башню в компании столь напугавшего его монаха. Итак, можно подытожить. Парижский «обзор с башни» может оказаться связан с ростом интереса к вертикальному измерению города, а также с административной деятельностью королевской власти, стремившейся присвоить городское пространство, с развитием картографии и распространением гравюр (которые и были вызваны, в свою

182 Андрей Лазарев

Logos_3_2008.indd 182

10/1/08 12:05:46 AM

очередь, сами вызвав последующие изменения, в мышлении людей), а также, вероятно, с заимствованием практик иностранцев. Имеющиеся данные не позволяют выстроить все приведенные примеры в какуюто стройную логическую цепочку из-за их малочисленности. Безусловно, чтобы проследить первоисторию самой практики, потребуется выяснить, как обстояли дела с «обзором с башни» в других европейских городах.

ЛLMLN 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 183

183

10/1/08 12:05:46 AM

        ,     

Город на ладони: ранняя история городской топографии

Н ачиная с XVI в. жанровый ассортимент гравюрных изображений пополняется новым сюжетом — фронтальным видом города, срисован-

ного с большого расстояния. Приглашая взглянуть на город извне, эти изображения претендуют на то, чтобы отнять у него статус «вместилища», и превратить его в хотя и не лишенную определенного экзотизма, но, все же, вполне обозримую вещь. Став вещью, город, точнее — его фронтальная проекция, начинает подвергаться манипуляциям, которые обычно применяют к вещам. Оказывается возможным его изменить — придать ему праздничный или, наоборот, сумрачный вид; можно поворачивать его в поле зрения, разглядывая с разных сторон; можно, наконец, превратить его в один из коллекционных курьезов и разместить в кругу раритетов. Изображения городов быстро завоевывают признание на рынке и начинают потребляться наряду с другими гравюрами, располагаясь на жанровой шкале где-то между нарядами туземных женщин и изобразительными свидетельствами о флоре и фауне удаленных мест. В настоящей работе мы попытаемся выявить в традиции изготовления изображений городов направления медленных изменений, едва заметных в пределах одного-двух десятилетий, но дающих разительные отличия на больших временных интервалах. Для определения этих систематических смещений нам будут одинаково полезны и топографическая трактовка, видящая в первых изображениях городов прототип полноценных топографических планов, и менее утилитарная ренессансная интерпретация, пытающаяся отыскивать в дошедших до нас оригиналах гравюрной продукции изображения символически значимых событий и следы развития эстетических изобразительных форм.

184 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 184

10/1/08 12:05:46 AM

***

Первое впечатление, которое создают ранние изображения городов — это необычайная «скученность». Город, как правило, заполняет большую часть поля изображения, притягивая к себе передний план и подминая небо дальними окраинами. Каждый, кто имел непосредственный опыт восприятия города с большого расстояния, усмотрит в этом какой-то подвох. Именно «какой-то», поскольку современные кодировки городского пространства изначально задают разрыв между необозримостью целого и живой осязаемостью фрагмента. Сегодня изобразительная информация, которую мы получаем от городов, суммируется, преимущественно, в двух дополняющих друг друга, но несовместимых носителях — туристических (военных, хозяйственных, пассажирских и т. д.) картах-схемах и подарочных открытках (альбомах). В силу этого, оказывается очень сложно дать четкое определение того, в чем, собственно, заключается различие между непосредственным восприятием города (возможным только издали и с высоты) и его графической репрезентацией. Другими словами, пытаясь анализировать дошедшие до нас изображения городов, нужно помнить, что мы утратили не только наборы кодов, посредством которых осуществлялась их передача, но и само стремление кодировать городское пространство, совмещая в одном изобразительном поле, как общее впечатление от места, так и индивидуальный характер деталей. Вторым элементом «скученности» является дробный и хаотичный (по крайней мере, внешне) порядок расстановки деталей. В этом смысле для демонстрации законов перспективы города представляют собой крайне неблагоприятный материал. Здесь невозможно применить технику поиска линии схода и маркировать пространство таким образом, чтобы наглядно выразить плавные изменения в параметрах зрительных проекций (все эти параллельные стены, клетчатые полы и т. д.). Пространство города непрозрачно. Параллельные (сходящиеся на горизонте) линии обозначают в этом жанре, скорее, диссонанс, чем удачную находку. Впечатление, передаваемое изображениями городов, рождает в нас не столько иллюзию окна, сколько ощущение сумбура рыночной площади, постоялого двора, трактира — тех мест, где порядок рождается из спонтанной синхронизации совокупного движения многих единиц, а не в результате принуждающей силы внешних регламентаций. Немного утрируя, можно сказать, что город — это толпа: живое и агрессивное мельтешение, обнаруживающее свои претензии к окружающему пространству, захватить которое она может только ценой утраты собственной идентичности. Поэтому для описания особенностей построения таких картин нам понадобится использовать не статические категории (характерным примером которых является т. н. «линия схода»), а динамические показатели, к числу которых можно отнести, например: градиент — постепенное и необязательно правильное Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 185

185

10/1/08 12:05:46 AM

измельчение деталей изображения в определенном направлении; кривизна мнимой поверхности изображения — систематическое изменение ракурса при переходе от одного фрагмента картины к другому; способы кодирования кинетики визуального восприятия — учет поворотов головы, горизонтальных и вертикальных перемещений художника при изготовлении общего плана изображения; а также некоторые другие инструментальные понятия, смысл которых мы поясним ниже. Мы будем исходить из достаточно очевидного предположения, что любые кодировки, применяемые при изображении обширных пространств, содержат в себе референции, отсылающие к опыту телесных движений — действительных, либо воображаемых. По мере того как привычка соотносить положение своего тела с рассматриваемой картиной укореняется в культуре, мы, как правило, теряем воспоминание об ощущениях, сопровождающих конкретные акты перемещений и поворотов собственного тела, воспринимая этот культурно обусловленный опыт как очевидный. Кроме того, функциональность используемых кодировок наиболее эффективно проявляет себя как раз в тех случаях, когда восприятие носит рефлексивный характер. Это является одним из непременных условий быстрого и надежного обслуживания практик, использующих те или иные типы визуальных кодов. Например, прокладывая с помощью карты маршрут в незнакомом для нас городе, мы не представляем себя зависшими в небе параллельно поверхности земли и перемещающимися над городом таким образом, чтобы точка нашего предполагаемого положения всегда была строго под нами. Несмотря на то, что ортогональная проекция «вид сверху» предполагает именно такое направление взгляда (и, соответственно, положение тела), большинство из нас более или менее успешно «соединяет» проложенный маршрут с привычным вертикальным положением шагающего человека, минуя промежуточную стадию ортогональной проекции как нечто, что требуется ощутить. Это похоже на то, как человек, осваивающий грамоту, сначала учится читать по слогам, а затем, по мере развития навыка чтения, начинает непосредственно «переживать» содержание написанного, забывая о существовании букв. Поскольку мы собираемся анализировать изображения, предшествующие тому времени, когда ортогональная проекция «вид сверху» укоренилась в качестве общекультурной нормы, нам необходимо иметь в виду возможность существования других форм соотнесения взгляда с изображаемыми объектами. Поэтому, сравнивая современные образцы (или образцы, принадлежащие к современной культурной норме, прочно оформившейся, насколько мы можем судить, уже к началу XVIII в.), мы должны иметь в виду не только непосредственно фиксируемые кодовые различия между тем «как было» и тем, «как стало», но и некий набор психофизических показателей и биологических параметров, соответствующих опыту восприятия города издалека. В част-

186 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 186

10/1/08 12:05:46 AM

ности, нам известно, что в вертикальном направлении человеческий глаз охватывает угловое расстояние равное примерно восьмидесяти градусам. Между тем, полоса города, воспринимаемая с большого расстояния, даже в очень гористой местности, как правило, не превышает десяти градусов. Поэтому, если опираться на непосредственные оптические стимулы, город издали — это преимущественно передний план и небо. В то же время, то, что находится под небом, представляет собой наложение маловыразительных деталей: едва различимые, покрытые дымкой крыши высотных зданий, купола церквей, мачты стадиона — все это вытянуто в узкую длинную полосу, усугубляющую впечатление «приземленности» городского пространства. В отличие от данных, которые дает непосредственное наблюдение, почти на всех картинах до топографического периода детали городского ландшафта выглядят очень отчетливо (что, конечно, нельзя ассоциировать с достоверностью) и занимают больше половины изобразительного поля. Иногда они подчиняются какому-нибудь формальному периоду и образуют более или менее правильно распределенные совокупности зданий, вьющиеся последовательности ограждений и т. д., что заставляет искать следы особых, вероятно, уже утраченных эстетических форм. Однако, остановимся на небе. Избыточное присутствие неба в непосредственном восприятии, вне всякого сомнения, влияло на то, каким образом художник выстраивал композицию своего рисунка. Конечно, небо могло быть просто обрезано рамкой. Впоследствии, когда изображение городов стало привычной практикой, большинство художников стало поступать именно таким образом. Однако в рисунках, относящихся к моменту зарождения этого жанра, можно различить усилия, прилагаемые к тому, чтобы смягчить масштабный диссонанс между видимыми размерами города и его окружением. Так, пространство, занимаемое небом (в большинстве ранних рисунков оно представляло собой полосу, составляющую порядка / части всего изображения), могло использоваться для размещения в нем герба города, картушей, комментариев и пояснений. Приемы, используемые художником, редко носили систематический характер и зависели как от объекта изображения, так и от носителей визуальной информации. Например, размещение вида города в книге давало ряд важных преимуществ, т. к. верхняя часть листа могла быть заполнена текстом. Тогда город мог превратиться в разновидность экзотичного (во многом — новаторского) инициального рисунка. Например, изображение «Аргентины», опубликованное во «Всемирной хронике» Гартмана Шеделя (), занимает всю нижнюю половину разворота. Текст располагается в прямоугольном участке над городом. Белые облака отчерчены аккуратной синей линией, отделяющей поле текста от поля рисунка таким образом, чтобы, с одной стороны, подчеркнуть приземистость и горизонтальную вытянутость совокупной массы города (обрезанные края картины здесь — и верность художника натуре, Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 187

187

10/1/08 12:05:46 AM

и удачное композиционное решение), с другой — не дать небу распахнуться слишком широко. То, что бело-голубая (облачно-небесная) полоса выполняет роль кода, подтверждается ее вторым появлением над вершиной храма, возвышающейся над полем рисунка и адаптирующей рисунок к инициалу. Отчетливая прорисовка деталей храма, его явно преувеличенное доминирование над другими элементами изображения снабжают его рядом привилегий, позволяющих выстраивать градации между вербальным сообщением и изобразительным полем. С другой стороны, в самом изображении доминанта храма компенсируется холмами, возвышающимися в левой части рисунка. Холмы, в свою очередь, задают направление градиента схода, устремленного не в центр, а в левый угол гравюры. Это сообщает инициалу дополнительный импульс и создает иллюзию сдвига текста не только в горизонтальном направлении — в плоскости рисунка (что делает любой инициал), — но и вдоль луча зрения. При этом совокупное направление сдвига совпадает с направлением движения текста. Рисунок как бы следует взмаху переворачиваемой страницы, оставляя пройденное (прочитанное) слева и в глубине. Таким образом, создавая изображение города, художник синхронизировал данные непосредственного восприятия, полученные от строго определенного ракурса, а также общий колорит места, условия расположения текста в развороте, правила размещения инициала, динамику, присущую процессу чтения книги и, вероятно, множество других факторов, которые мы не смогли отразить в этом беглом обзоре. Примечательно, что отсутствие в городе объекта, способного функционально заместить инициал, могло заставить художника распространить изображение на весь разворот, как это сделано с Нюрембергом в той же книге. В этом случае художник (или раскрасчик), во-первых, использовал эллипсис, отбив верхнее поле рисунка бело-голубой полосой (то есть сделал небо невидимым, но подразумеваемым), и вовторых, — насытил деталями нижнюю часть изображения — пространство «под» городской стеной. Общий ритм остался прежним. Ракурс выбран таким образом, чтобы высокий холм, на котором расположился город, занял правую часть картины. Левая сторона также убегает вдаль. Но есть и отличия. Правая часть городской стены на сей раз изображена полностью, без обрыва. Из рисунка видно, что это достигается ценой определенных потерь, — стена и прилегающие к ней объекты как бы приплюснуты. Художник намеренно искажает данные непосредственного восприятия для того, чтобы уместить в ограниченном пространстве листа те фрагменты, которые при разглядывании в нормальных условиях (с большого расстояния) могли быть увидены не просто при повороте головы, но и при перемещении по дуге при обходе города справа. Другими словами, он создает определенную систему кодирования, в рамках которой данные визуального опыта перераспределяются таким образом, чтобы сделать изображение более эконо-

188 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 188

10/1/08 12:05:46 AM

мичным, чего можно достичь только посредством частичной утраты достоверности. В некоторых случаях предпринимались попытки иначе решить проблему «изъятия» неба. Например, на гравюре из «Городов земного мира» (–) Г. Брауна, сделанной по рисунку Й. Хуфнагеля (), город изображен на вершине высокой горы. Наблюдатель должен был смотреть на город снизу, поэтому город располагается в верхней половине листа и занимает примерно одну седьмую часть всего поля изображения (что ближе к данным непосредственного наблюдения). И все же, все детали городского пространства хорошо различимы. Это может означать одно из двух: либо склон горы, на которой расположен город, почти параллелен лучу зрения (и тогда точка наблюдения должна быть выбрана таким образом, чтобы правильно воспроизвести этот ракурс), либо художник намеренно приподнимает заднюю часть городского пространства, чтобы воспроизвести невидимые глазу, но знакомые по опыту пребывания в городе места. Примечательно, что на передний план картины выносятся фигуры путешественников — А. Ортелия и самого Хуфнагеля, хотя очевидно, что отнюдь не они находятся в центре внимания художника. Можно предположить, что он использует их как «противовес», компенсируя пустоту раскинувшегося под городом пространства и, заодно, дает точку отсчета — своего рода нульпункт — для перспективной проекции на два главных изображения, помеченных литерами и поясненных на картуше в левом нижнем углу гравюры, — город Тибуртум (А) и река Тиверона (В), «истекающая изпод высоких обрывистых скал». Это не единственный случай, когда Хуфнагель помещает себя в поле изображения. В его рисунках возникает новый иконический тип — небольшая фигурка художника, обращенного спиной к зрителю и зарисовывающего картину раскинувшегося перед ним селения — того самого, которое предлагается для созерцания и самому зрителю. Наряду с девизом, написанном на камне, где расположился художник, этот изобразительный знак приобретает характер своеобразной декларации, открыто заявляющей о возможности изъятия взгляда из тела художника и перемещения его в заданную точку. Таким образом, опыт телесных перемещений и сопоставления ракурсов, получаемых от разных точек обзора, суммируется в непрерывную функциональную последовательность, которая может быть декорпорирована в автономный механизм порождения проекций без непосредственного наблюдения. Город приобретает собственное пространство, которое невозможно локализовать в регистре человеческого восприятия. Стимулы, порождаемые непосредственным наблюдением, перестают быть доминирующими. Гораздо более привлекательным становится экспериментирование со зрительными проекциями, моделируемыми в сфере воображаемого. Художник, подобно полноценному творцу, становится источником визуальных эманаций, претендующих на то, чтобы развернуть в поле созЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 189

189

10/1/08 12:05:46 AM

даваемой картины ракурсы, труднодоступные для непосредственного наблюдения. В логике анализа длительных последовательностей это открытие кажется не таким уж и неожиданным. История живописи знает много произведений, в которых известная деталь городского пространства изображена, как бы, с высоты птичьего полета. Однако при переходе от фрагмента к целому происходит качественное изменение задачи. Для города очень сложно применить технику статичного отображения правильных проекций в «окне» перспективной рамки. Перед художником встает проблема комплектования поля картины с учетом кинетики человеческого восприятия — поворотов головы и перемещений вдоль протяженного объекта. Помимо этого нужно помнить о взаимном расположении деталей друг относительно друга, а также оценивать степень перекрывания дальних построек близкими. Все вместе это рождает потребность в изобретении особого механизма для передачи целостного впечатления о городе. Это гораздо сложнее, чем изобретение способов передачи сходства для вещей, умещающихся в одноактном взгляде. Здесь недостаточно привычки, культуры и воспитания (либо, если речь идет о художнике, — тренировки на многочисленных образцах). Обслуживание механизма воспроизведения труднообозримых единств требует привлечения рациональных операций, позволяющих не столько представлять, сколько конструировать изображение. При этом диссонансы непосредственного восприятия не будут играть здесь роли запретительного фактора, поскольку валидность изображений такого рода обеспечивается не столько интуицией сходства, сколько правильной очередностью и качественным исполнением технологических действий, исход которых невозможно представить себе заранее. Чем могли быть такие действия? К сожалению, мы не располагаем материалом, который позволил бы однозначно установить технологию изготовления изображений городов раннего периода. Следы применения каких-то приемов, несомненно, остались в поле самих картин, и выше мы уже охарактеризовали некоторые из них. Для того, чтобы распознать вторжение незнакомого для нас кода в поле изображения мы использовали метод поиска несходств репродукции с непосредственным впечатлением. Причем, очевидно, что несходство это в данном случае являлось таковым не только для взгляда современного зрителя, но и для самого изготовителя картины. Это можно заметить по множеству изобразительных «оговорок» (таких, как, например, появление границы неба над куполом храма в книжной репродукции «Аргентины» в книге Шеделя). То есть, по сути, мы просто фиксировали прецеденты «перевода» исходных зрительных стимулов в правильные и легко узнаваемые, хотя и не обязательно достоверные, графические артикуляционные единицы. Конечно, здесь нужно иметь в виду, что достоверность была отнюдь не главным качеством этих изображений и (если принимать во внима-

190 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 190

10/1/08 12:05:46 AM

ние до сих пор не утихшие споры о статусе достоверного) регламентировалась культурными механизмами, неочевидными для современного наблюдателя. Например, мастер мог убрать «неинтересное» или «мешающее» сооружение; выстроить шкалу масштаба в соответствии с символической значимостью, а не пространственной протяженностью объектов (доминирование храмов над остальными деталями городского пространства) и т. д. До какого-то времени это не влияло ни на репутацию изготовителя картин, ни на коммерческий успех от их распространения. Сегодня накопилось достаточное количество исследований, отчетливо показавших, что практика изготовления гравюрных досок не запрещала вмешательства издателя как в трактовку деталей, так и в создание общей конструкции образа. Факсимильность достаточно поздно попала в число высоко ценимых качеств. И все же, мы считаем недостаточным просто констатировать существование этих противоречий. Нам хотелось бы обнаружить следы, которые они оставили в поле самого рисунка и, по возможности, интерпретировать их с точки зрения как технологических ресурсов, так и модельных представлений того времени, когда эти рисунки создавались. Первое, что хочется использовать в качестве модели для интерпретации отмеченных выше расхождений, — это панорамное видение какого-то необычного типа. В случае линейной перспективы круговая (или, в частном случае, — дуговая) панорама представляет собой пояс, окружающий зрителя. Причем зритель должен располагаться в центре кольца, образованного этим поясом. Представим, что целью художника было воспроизведение частичной (разомкнутой) панорамы на прямоугольном листе обычной формы. С точки зрения геометрических преобразований эта задача сходна с процедурой переноса обширного участка сферической поверхности на плоскую карту. Современное решение потребовало бы пересчета пространственных интервалов прямой и искаженной поверхностей, для чего возможно применить строгие математические методы. Аналитическая геометрия в том виде, в котором ее используют сегодня для решения подобных задач, стала возможна только после Декарта, а сам комплекс соответствующих математических преобразований был разработан только в конце XVIII в., когда стало актуальным создание точных географических карт, учитывающих отклонение земного сфероида от правильной сферы. В XVI–XVII вв. подобные методы просто не существовали. Однако это не означает, что задачи такого типа совсем никак не решались. Существовало несколько устойчиво укорененных в культуре практик, с точки зрения которых передача объемных изображений на прямоугольном листе представляла собой едва ли не рутинную процедуру. Например, перенос изображений созвездий со сферического небесного глобуса на прямоугольный потолок дворцового зала; изготовление плоских карт по развертке с земного глобуса; изготовление Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 191

191

10/1/08 12:05:46 AM

цилиндрических анаморфозных рисунков и многое другое. Технология таких процедур не имела эксплицитного выражения в математических уравнениях, однако практически эта задача решалась более или менее успешно. Иногда для этого применялись специальные механизмы, воспроизводящие контуры искаженных изображений аналоговым образом. Однако сложности изготовления панорамного изображения были не единственной проблемой, поскольку в рисунке должно было задаваться смещение не только по горизонтали, но и по вертикали. По сути, речь шла не о «плоско-панорамном», а, скорее, о «плоскоголограммном» представлении. С какого-то момента на некоторых изображениях городов задний план начинает выглядеть немного приподнятым; как будто художник приглашает «заглянуть» за предшествующие изображаемому объекту ряды сооружений. Эта деформация была особенно заметна в тех случаях, когда художник окружал город (селение) обширными пространствами, на которых разворачивалось какое-нибудь масштабное действие. В качестве наиболее яркого примера удобно выбрать батальные сцены или так называемые «баталии» Жака Калло. Рассмотрим гравюру «Осада Бреды» (). Мы не будем водить читателя «за руку» по этому фундаментальному произведению, выражая восхищение мельчайшими подробностями, представленными взору рукой кропотливого мастера. Несомненно, мир увидел титанический труд ума, мышления, наблюдательности и мастерского исполнения образов. Но в границах нашей темы нас будет интересовать немного иной аспект. Когда пройдет первое впечатление от масштабности изображаемого, стоит обратить внимание на то, что мнимая поверхность изображения похожа на набегающую волну. Передний план представлен крупно, четко, подробно. Длинные вереницы вооруженных отрядов, направляемых к осажденному городу, дают прекрасную возможность продемонстрировать владение техникой перспективного построения. Но не только. Автор намеренно избегает прямолинейных конструкций. Колонны движутся, огибая незаметные для глаза ландшафтные препятствия. Склоны, обрывы, балки и другие топологические неоднородности обозначаются здесь не абстрактными геодезическими линиями, как это принято на современных планах, а градиентами в распределениях густой человеческой массы — изгибами послушно марширующих отрядов «пушечного мяса». Фатальная неотвратимость происходящего акцентируется уподоблением изображаемого мощному геологическому процессу — катастрофическому смещению почвенных пластов. Спокойные и сосредоточенные полководцы не прочь занять заслуженное место за витыми бордюрами картушей, но художник не отводит им такой привилегии. Они — соучастники действия. Вероятно, им кажется, что именно они привели в движение эти людские потоки. Но и на их спокойных, беспристрастных лицах уже различима печать обреченно-

192 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 192

10/1/08 12:05:46 AM

сти. Бездна, в которую устремлены их взоры, уже захватила их, и они не в силах противостоять ей. На подступах к осажденному городу (средняя треть листа) взгляд претерпевает странную метаморфозу. И город, и его оборонительные сооружения поворачиваются относительно луча зрения и становятся по отношению к нему почти перпендикулярно. Кривизна поверхности изображения в этой части листа не остается постоянной. Сам город представлен, практически, в ортогональной проекции «вид сверху». Передовые рубежи оборонительных сооружений, соединяющие передний и средний планы картины, осуществляют плавный переход от горизонтальной перспективной проекции к вертикали топографического плана. Наконец, дальние окраины города, делая изгиб в противоположном направлении, опять выводят взгляд в плоскость перспективной горизонтали, длящейся до самого горизонта. Небо представлено узкой ровной полосой, занимающей примерно одну пятнадцатую часть всего изображения. Вся конструкция в целом действительно создает впечатление набегающей волны, расслаивающей изображение на три «этажа»: высокий горизонт создает имитацию горизонтальной поверхности; располагающийся в центре город «сбегает» по наклонной к переднему плану; а низкий передний план опять имитирует горизонталь, заполненную изображением большого количества человеческих фигур. Другие батальные сцены Жака Калло («Осада острова Рэ» и «Осада Ла Рошели» [оба произведения датируются  г.]) исполнены в той же стилистике. Не вызывает сомнений, что в данном случае нарушение режима восприятия — это прием, сознательно используемый автором, а не просто «неумение» изобразить события в соответствии с канонами перспективной живописи. Сохранилось немало гравюр, в которых Калло, изображая фрагменты городского пространства (согласуясь с современной классификацией, их можно было бы назвать «открытками»), демонстрирует отменную художническую технику. К тому же, можно найти немало изображений городов, в которых используется аналогичный прием — наклон городского пространства по отношению к лучу зрения, вызванный необходимостью показать дальние городские окраины, которые при линейном изображении оказались бы скрытыми (назовем этот прием изображения городов «техникой волны»). Например, «Вид Вильны» из третьего тома Кельнского издания «Города земного мира» (). Как и в случае «баталий» Калло, занимаемое Вильной пространство образует наклон по отношению к горизонту. Вместе с тем, передний и задний планы картины, не занятые городом, изображены в строгом соответствии с законами линейной перспективы. Сравним эту работу с гравюрой «Вид Гродно», изданной почти столетием ранее — в  г. Мы найдем несколько несомненных сходств и, вместе с тем, немало различий, которые помогут нам определить Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 193

193

10/1/08 12:05:46 AM

линии эволюции в практике изготовления изображения всего города на одном листе. И в том, и в другом случае наблюдаются смещения, позволяющие сделать видимыми задние окраины города. Однако, если на картине начала семнадцатого века это смещение задается поворотом всего городского пространства (как если бы город располагался на плоской, негнущейся подставке), то в гравюре шестнадцатого века этот эффект достигается локальными вертикальными сдвигами. Создается впечатление, что мастер не желает слишком явно обнаруживать свое стремление показать отдаленные ряды домов и маскирует панорамные эффекты затейливыми перепадами ландшафта. В этих перепадах есть и впадины, и подъемы, но совокупное их положение друг относительно друга таково, что они позволяют создать оптимальную развертку всего городского пространства, насыщенного огромным количеством деталей. Цель, которую поставил перед собой гравер из XVI в., еще не имеет четких алгоритмов решения. Поэтому ему каждый раз приходится решать задачу заново, изыскивая возможности сохранения правдоподобия изображения вместе с внесением в него панорамных элементов. Несмотря на то, что в изображении Гродно перепады высот заметны гораздо больше, чем в изображении Вильны, картина Гродно кажется более «приземистой». Это достигается, во-первых, растягиванием всего изображения в горизонтальном направлении (при одинаковой высоте ширина картин различается почти вдвое) и, во-вторых, — отсечением крайних (правого и левого) рубежей города (прием, который мы уже анализировали на примере изображения Аргентины в книге Шеделя). Визуальный масштаб изображения (параметр, регулируемый расстоянием, с которого различимы самые мелкие детали картины) подобран таким образом, чтобы кинетика поворотов головы зрителя, стоящего перед гравюрой, воспроизводила движения головы самого художника, создающего «Вид Гродно». В отличие от этого, «Вид Вильны» более статичен. Ракурс и расстояние выбраны таким образом, чтобы, по возможности, исключить повороты головы. Об этом говорит и направление течения реки. Гродно рассматривается с положения, относительно которого река протекает почти параллельно линии горизонта, т. е. город повернут к зрителю своей широкой стороной. На изображении Вильны река течет перпендикулярно горизонту. Таким образом, из-за эффекта перспективного сокращения, оказывается возможным уместить в коротком вертикальном направлении наиболее длинную сторону города и, одновременно, остановить взгляд, поскольку с выбранного расстояния (существенно большего, чем расстояние, выбранное при создании «Вида Гродно») вся картина вполне умещается в одноактном взгляде. Полоса неба в «Виде Гродно» занимает почти половину всего изображения (меньше половины, но значительно больше, чем одна третья часть). В связи с этим, возникает потребность функционального

194 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 194

10/1/08 12:05:46 AM

использования этой «незанятой» части листа. Художник решает ее традиционным способом — размещая картуши и вербальные сообщения над городом. В центре полосы расположен герб, поддерживаемый двумя ангелами, парящими в густом, художественно исполненном облаке. По краям «небесной» половины листа — две рамки с комментариями к картине. Автор «Вида Вильны», напротив, оставляет для неба очень узкую полоску, по сути, только формально обозначающую горизонт (небо занимает не более одной пятнадцатой части всего изображения). То есть, «небесная» часть картины просто обрезана рамкой, поскольку «естественным» такой вид города мог бы быть только для пилота, пикирующего над городом на приличной высоте (то есть тело наблюдателя должно быть не только приподнято над землей, но и наклонено к плоскости земной поверхности). Кроме того, обе гравюры содержат номенклатурные обозначения. Поскольку абсолютный масштаб «Вида Гродно» значительно больше, у художника есть возможность вписать обозначения наиболее заметных элементов изображения непосредственно в поле картины. Значительно более мелкий «Вид Вильны» (что относится и к абсолютным размерам оттисков: Гродно — х; Вильна — х мм) не позволяет использовать такую технику, и автор выбирает номерную систему обозначений, расшифровка которой приводится в левом нижнем углу картины в рамке, исполненной в виде картуша. Наконец, и на той, и на другой гравюрах есть человеческие фигуры. Здесь тоже можно заметить ряд характерных различий. В «Виде Гродно» человеческие фигуры заполняют все поле рисунка. Акцент сделан на переднем плане. Момент изображения приурочен к крупному политическому событию — приезду московского посла. Его сопровождает многочисленная свита и встречает внушительная группа городских представителей. Однако в распределении людей по всему городскому пространству трудно найти значительные разрывы. По реке плывет лодка, на нее смотрят несколько купающихся коров; женщины стирают одежду и набирают воду для хозяйственных нужд; во дворе одного из домов расхаживают куры. Весь город наполнен людьми, занимающимися какой-то работой или просто праздно беседующими друг с другом. При более внимательном рассмотрении можно заметить, что художник старается отметить характерные особенности мужских и женских одеяний, типичные занятия, выполняемые жителями, семейное разделение труда и т. д. Совсем иначе выглядит Вильна. Город как будто вымер. Ни на улицах, ни во дворах не видно ни одной человеческой фигуры. Вероятно, в планы художника совсем не входило изображать ни ритм обыденной жизни поселян, ни их реакцию на значительное событие. Город, как объект изображения, приобретает более строгое определение, сильно отличающееся от «гродненского». Оказывается возможным рассматривать его в отрыве от жителей и их характерных занятий. Отныне город — это только ландшафт и топология его многочисленных построЛ 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 195

195

10/1/08 12:05:46 AM

ек. Одна пара человеческих фигур на переднем плане изображает, скорее всего, правителей, расположенных впереди, на центральной линии листа; вторая — борьбу двух вооруженных людей (нападение разбойников за городской стеной?) — в глубине, со смещением к правой рамке картины. За исключением едва различимых лодок и плота, движущегося по течению реки, на картине больше не заметно ничего, намекающего на живое присутствие людей. Мы видим, что практика изображения городов, подобных «Виду Вильны», вносит ряд запретов, ограничивающих право художника на самостоятельное моделирование визуального пространства. Он уже не может произвольно смещать друг относительно друга отдельные элементы изображения, добиваясь синхронизации общего впечатления. Роль творца вытесняется функцией беспристрастного «свидетеля», опирающегося не столько на собственные художнические интуиции, сколько на технологические процедуры, сопутствующие топографической съемке. На основе проведенного сравнения легко определить основные направления изменений, приведшие к появлению в качестве образцового типа изображений городов ортогональной проекции «вид сверху». Это, во-первых, постепенная редукция неба, как не значащей компоненты изображения; во-вторых — стабилизация взгляда, достигаемая поиском ракурса и оптимального расстояния, позволяющего, с одной стороны, дать приемлемое разрешение, с другой — устранить повороты головы художника (и, тем более, его перемещения вдоль черты города); в третьих — освобождение от «субъективного» фактора, т. е. всего что связано с потребностью изображать увлечения, заботы и тревоги людей; в четвертых — придание монолитности всему изображению и его постепенный разворот в сторону вертикали. То, что речь идет именно о постепенном развитии таких тенденций, легко убедиться рассматривая рисунки, изготовленные между  и  гг. (годы создания рассмотренных выше видов Гродно и Вильны соответственно). Например, «Вид Гродно» из «Городов земного мира» был сделан в  г. на основе гравюры  г. Действительно, обе гравюры очень похожи и, на первый взгляд, мало чем отличаются друг от друга. Однако обратим внимание на легко исчислимые детали. Если в исходной гравюре полоса неба занимает , часть всего изображения, то в повторении — всего лишь , часть. Кроме того, копировщик почти вдвое уменьшает ширину листа (с  до  мм) и значительно увеличивает его высоту (с  до  мм). Эти изменения делают изображение статичным. Теперь для того, чтобы рассмотреть все его детали, не обязательно поворачивать голову: все изображение умещается в одноактном взгляде. Соответственно, такая значительная деформация поля изображения заставляет копировщика внести изменения в масштаб. Городские строения, находящиеся на заднем плане, изображены значительно мельче, чем на исходном рисунке, а река гораздо круче развернута к горизонту. Это позволило художнику сохранить все

196 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 196

10/1/08 12:05:46 AM

детали городского пространства, уместив их на менее широком листе. В свою очередь, фигуры переднего плана и предшествующий городу ландшафт сильно растянуты. Это приводит к потере части переднего плана исходного изображения, зато вносит в него эффект перспективного сокращения, делая картину более логичной с точки зрения канонов перспективной живописи. Наконец, если на исходном изображении насчитывается несколько сотен человеческих фигур, то на копии их на порядок меньше. Если выстроить в хронологическом порядке все гравированные рисунки городов, в которых применялась «техника волны» то можно заметить интересную тенденцию. Средний (наклонный) план с каждым следующим десятилетием становится все более вертикальным, постепенно приближаясь к ортогональной проекции «вид сверху». То есть мы должны признать, что привычный для нас и кажущийся таким очевидным тип визуальной кодировки обширных пространств, не способных уместиться в поле зрения одного человека и поэтому нуждающийся в разработке особых приемов визуальной репрезентации, а именно — план ортогональной проекции «вид сверху», появился как итог довольно продолжительной эволюции, изобилующей «промежуточными видами» и «тупиковыми ветвями». С современной точки зрения преимущество «вида сверху» перед «техникой волны» очевидно. Во-первых, «вид сверху» возвращает в рисунок кинетику восприятия. Если для первых панорам было свойственно «разворачивать» город по спирали, вывязывая рисунок как «шляпку грибочек», а для статичных перспективных панорам просто останавливать взгляд в одном из наиболее удобных для репрезентации ракурсов, то «вид сверху», удачно сочетал преимущества обеих техник, заменяя движение по дуге параллельным переносом на плоскости. Кроме того, расположение всех точек городского пространства на примерно одинаковом расстоянии от наблюдателя убирало из рисунка перспективные сокращения и, следовательно, давало возможность ввести универсальный масштаб для любого его фрагмента. За всем этим чувствуется присутствие мощной практики, использующей особый вид техники, новые рациональные приемы и иные, не согласующиеся с художественными, социокультурные мотивации. С точки зрения технологии изготовления плана художническая работа существенно вторична. Ей предшествуют утомительные и не всегда безопасные мероприятия по тщательному промеру пространственных интервалов и горизонтальных углов. Устранение из изображений городов фигур поселян и придание всему городскому пространству статуса самостоятельного объекта требовало проведения процедур, отторгаемых традиционными представлениями о городе, как о тесной совокупности многих личных пространств, регулируемых межевыми отношениями соседства. Создавая новый образ города, топографы, оснащенные хрупкими теодолитами и мерными цепями, откровенно Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 197

197

10/1/08 12:05:46 AM

вторгались в это «личное» пространство, выполняя поручения, исходящие от высших правительственных чинов. Такая стратегия нередко вызывала ожесточенное сопротивление горожан. Топографов не пускали во дворы, уничтожали их документы, разбивали их приборы, избивали их самих. Нужно представить себе этих «чужаков», перемещающихся из квартала в квартал в сопровождении взвода солдат. Нужно представить ругань кучеров, вынужденных объезжать улицы и мосты, перекрытые бревнами на время проведения съемок. Это сделает более понятным то, что в течение очень короткого времени топографическая съемка превращается в самостоятельное предприятие, только косвенно соотносящееся с художническими изысканиями. Собственно, в этот момент и происходит разделение вида города (открытки) и его плана (схемы) на два отдельных жанра. Рождается система двойной кодировки городского пространства, которой мы пользуемся и поныне. И все же, коль уж мы говорим о медленной эволюции, можно найти «переходные звенья» и «промежуточные виды» которые сохранили следы этой иконической мутации. К их числу можно отнести, например, гравюру Мериана Маттеуса Старшего, датированную  г., на которой в одном листе совмещены вид Бонна с берега Рейна и его план. Появление плана освобождает художников от необходимости подробно детализировать городское пространство, и с точки зрения художнического интереса становится более заманчивым «реалистичное» изображение панорам, согласующихся с опытом непосредственного восприятия города издалека. Например, на панораме Кельна Венцеля Холлара, изготовленной между – гг., полоска города занимает всего лишь , часть изображения. Вид города предстает как раз таким, каким он и должен быть в развертке, соответствующей биологическим параметрам человеческого зрения, — то есть преимущественно небо (, часть всего изображения) и передний план. Изобразительные свидетельства, представленные в настоящей работе, безусловно, могут быть интерпретированы с учетом изменений, происходивших в социальной организации европейских государств. Мы намеренно избегали широкого привлечения социокультурных данных, поскольку главной целью настоящей работы было конструирование категорий, которые позволили бы разместить в едином логическом масштабе изображения однотипных объектов, относящиеся к разным хронологическим интервалам. Это требование было продиктовано самим характером проекта изучения длительных изобразительных рядов, основанного на факультете математики, физики и информатики Тульского государственного педагогического университета (и настоящая работа — один из результатов этого проекта). Для полноты освещения вопроса можно было бы дополнить представленное здесь рассуждение данными об: () изменении стандартов государственного управления и формировании новых политических субъектов в поле политических взаимодействий раннего нового времени; () чувстви-

198 Константин Иванов, Ирина Егорова

Logos_3_2008.indd 198

10/1/08 12:05:46 AM

тельности представителей различных социальных слоев к различным типам изображений; () динамике цен на виды городов, исполненные в разной стилистической манере; () оценках популярности изобразительных произведений по числу переизданий и пиратских копий; () рыночных стратегиях распространения печатной продукции и т. д. Отнюдь не умаляя значимости этих аспектов для темы анализа изобразительных свидетельств, мы ограничиваем наше сегодняшнее рассуждение выводами, касающимися только кинетики восприятия и репрезентации обширных пространств, полагая, что это лишь первый шаг к достижению поставленной цели.

Л 3 (66) 2008

Logos_3_2008.indd 199

199

10/1/08 12:05:46 AM